кРИТИкА кАк ЛИТЕРАТУРА

Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 7 (188).
Филология. Искусствоведение. Вып. 41. С. 32–37.
Ю. А. Говорухина
КРИТИКА КАК ЛИТЕРАТУРА
В статье осмысливается известная еще в теории литературной критики 1970-х годов концепция «критики как литературы» в приложении к современной литературно-критической
практике и обновленной герменевтической парадигме. Обнаруживаются новые основания
для сближения литературы и критики.
Ключевые слова: теория литературной критики, современная литературная критика, герменевтика, автор, читатель, интерпретация.
Тема данной статьи предполагает четыре варианта интерпретации: критика как
литература в широком смысле; критика как
художественная литература (в аспекте сближения этих двух типов мышления и письма);
критика как fiction, критика как литература в
онтологическом смысле: критика как способ/
вариант бытия литературы.
Необходимость возвращения к изначальному вопросу о сущности критики обусловлена состоянием современной литературной
критики и опытом ее самоосмысления, который входит в противоречие со сложившейся
в теории критики традицией понимания этого феномена, обнаруживает ее своего рода
«слепые зоны» (Поль де Манн). Одна из них
– неактуальность для теории осмысления
литературно-критической интерпретации в
ее развернутости к субъекту. Критик сегодня склонен в собственной деятельности видеть процесс самоосмысления, понимания не
только текста, но и себя в связи с этим текстом
(философская рефлексия этого явления дана у
Р. Барта: «В рассуждениях всякой критики непременно подразумевается и суждение о себе
самой (пусть даже в сколь угодно иносказательной и стыдливой форме), критика произведения всегда является и самокритикой; по
выражению Клоделя, познание другого происходит в со-рождении на свет вместе с ним»
[2. С. 272]). Так, И. Кукулин следующим образом формулирует свою задачу как критика:
«Писать и пытаться разобраться в том, что
мне интересно» [10. С. 157]. «Интересно» в
данном случае предполагает личностно мотивированный отбор такого материала для
интерпретации, который не оставил равнодушным, а значит, «совпал» с экзистенциально важными вопросами. Более прямо говорит
об этом А. Уланов: «Может быть, критика –
не столько спор, сколько прояснение чего-то,
прежде всего, для себя самого» [10. С. 164].
Д. Бавильский формулирует ситуацию осознанного выбора для критика: «…хочешь ли
ты говорить о себе напрямую или через посредство чужого слова» [10. С. 149], предполагая первичность самоинтерпретации.
Критика сегодня не мыслит себя в рамках
науки о литературе, заявляет о необязательности оценки в критической деятельности,
не претендует на роль ориентира для литературы, роль инстанции, которая формирует
общественное мнение, но обращает внимание на свою гносеологическую функцию,
направленную одновременно и неразделимо
как на литературную действительность, так и
на себя.
Осмыслить литературно-критическую интерпретацию как процесс одновременно понимания и самопонимания позволяет традиция
онтогерменевтики, наполняющей категорию
интерпретации онтологическим смыслом.
Порождает критику всеобщая потребность в
понимании, или, опираясь на М. Хайдеггера,
само-бытие, понимание как сам способ существования. Критик «работает» с результатом
подобной же интерпретаторской деятельности, совершенной Другим (автором), но направленной на внетекстовое бытие. Таким образом, критик интерпретирует одновременно
не только уже интерпретированное и воплощенное бытие, но и само бытие, обращаясь к
нему через текст, сопоставляя писательскую
интерпретацию с действительностью, своим
представлением о ней.
Как только мы отойдем от парадигмы традиционной теории критики, отличие литературы и критики станет не таким очевидным.
Онтологически и литература, и критика – результат интерпретации бытия, развернутой в
то же время и в сторону субъекта, результат
поиска истины. В этом принципиальная раз-
Критика как литература
ница между критикой и наукой, интерпретацией в герменевтико-онтологическом смысле
и анализом. Наука, по М. Хайдеггеру, работает с «сущим», методологична, познает литературную действительность текст безотносительно к личности познающего, и потому к
ней приложим критерий достоверности.
«Вопрос» критика определяет тот аспект
анализа и тот содержательный план текста,
который будет актуализирован. Этот вопрос
в отношении современной литературной критики может быть сформулирован так: «Каковы способы выживания/ существования/
присутствия литературы в ситуации кризиса/перелома/конца?». Этот вопрос, на наш
взгляд, коррелирует с тем инвариантным, который определяет (само)интерпретационные
усилия критики 1990-х «Что есть Я в ситуации кризиса?». Критику интересует момент
(само)идентификации литературы, которая
находится в схожих с литературной критикой
обстоятельствах. Для нее опыт литературы –
это, прежде всего, возможный вариант ответа
на тот экзистенциальный вопрос, который
актуален в 1990-е годы как никогда. Так, неслучайна реакция А. Немзера на финал «Прохождения тени» И. Полянской: «Мне кажется, что Предыстория столь мощного звучания
настоятельно требует Истории, смыслового
разрешения, ответа на ту открытость, что с
мукой далась героине много лет назад» [12].
А. Немзер ориентирован на поиск «ответа» в
тексте и не находит его.
Даже в тех статьях, которые не обращены
к конкретному художественному тексту, момент вопрошания, сам вопрос реконструируются. Так, видимый план статьи Н. Ивановой
«Пейзаж после битвы» [9] – описание современного литературного пейзажа, осмысление
явления масслита и его взаимодействия с литературой элитарной. План подтекстовый интенциональный – ответ на экзистенциальный,
онтологически важный вопрос: что представляют собой обстоятельства («сумрачный
пейзаж») моего существования как критика.
Интерпретация литературного пейзажа разворачивается в статье в диалоге, споре с теми,
кто воспринимает литературный процесс как
борьбу и представляет критика как идеолога,
способного заклеймить, отменить. Н. Иванова настраивает свое зрение на поиск в настоящем нормы. «А может быть, кроме “борьбы”
и “вытеснения”, возможны в литературе иные
отношения? Скажем, холодного, воспитан-
33
ного равнодушия. И совсем не обязательно
ходить друг к другу чай пить» [9. С. 190].
Возможность выбора (для критика, писателя, читателя) у Н. Ивановой – сродни нормальным обстоятельствам самоутверждения,
самоидентификации, вычитывание примеров
такого выбора в литературной действительности определены «вопрошанием» критика и
желанием иметь право «найти в этом пейзаже
свой ракурс» [9. С. 198].
Понимание бытия и в литературе, и в критике онтологично в том плане, что к ним неприменим критерий достоверности, правильности знания. Он применим только ко второму акту критической деятельности – методологическому, этапу порождения литературнокритического текста и то отчасти: критика
предполагает слишком большую долю субъективности.
Однако М. Хайдеггер лишь искусство называет той областью, в которой язык все еще
отвечает своему первоначальному назначению – открывать истину бытия, и именно
поэты, обладая наиболее тонким слухом, позволяющим им расслышать истину в слове,
способны передать это слово миру. Язык искусства многозначен, или символичен, т. е. в
наибольшей степени соответствует естественному языку, через который свершается истина
бытия. Поэтому в поэтическом языке как раз
и может осуществляться процесс открываниязакрывания истины. О критике М. Хайдеггер
не пишет, противопоставляет поэзию и науку,
язык которой стремится к однозначности. Но
и критика, включающая в свою структуру
акт первичного понимания художественного
текста, приобщена к этой истине. Таким образом, и по степени удаленности от истины
литература и критика сближаются.
Литературу и критику различают по критерию непосредственности/опосредованности
выражения авторской мысли. Действительно, автор произведения присутствует только
в целом произведения, его позиция – позиция
вненаходимости (М. Бахтин). Автор критической работы в силу публицистичности критики высказывает свои суждения прямо, мы
можем реконструировать мнение критика, его
позицию, ценностные ориентиры. Это положение не так однозначно. Литература в силу
самой природы художественного образа нуждается в интерпретации. Она представляет
многократно закодированный текст. Но и критический текст нуждается в вычленении под-
34
текста. Читатель оказывается (не)способным
декодировать интенцию критика, часто прагматическую. У читателей, обращающихся к
критике, уже сформировано ментальное представление (пресуппозиция), которое помогает
правильно интерпретировать литературнокритический дискурс – это осознание наличия
у критика намерения на свой счет [17. С. 159].
Стратегия критика (коммуникативная, идеологическая) часто остается скрытой. Так, например, в статье «Подлинный Веничка. Разрушение мифа» В. Бондаренко ставит перед
собой цель разрушить миф о Вен. Ерофееве,
созданный либеральной критикой. Он разоблачает интеллигентов-либералов, шестидесятников, которые использовали фигуру Ерофеева в своей политической борьбе и личных
интересах, разрушает миф о друзьях писателя,
приводит факты предательства, лицемерия,
называет конкретные имена, демонстрирует
противоречивость сознания Ерофеева, его
представлений о демократизме, отношения
к писателям, к еврейскому вопросу. Образ
писателя оказывается наделен характеристикой «народности», принципиально важной в
идеологическом поле журнала «Наш современник». Ерофеев, в интерпретации критика,
оказывается человеком трагически заблуждающимся, потерявшим веру в жизнь, не гонимым властью, а по своей воле отрекающимся
от «нормальной жизни, которую он уже воспринимал, как предательство, как презираемое им обывательство» [3. С. 184]. За этими
тактиками скрывается вполне определенная,
но не очевидная, требующая декодирования,
стратегия В. Бондаренко – стратегия «захвата» и перекодирования «чужого» явления в
литературном поле в целях расширения символического капитала «патриотического»
журнала.
Критическая и литературно-художественная деятельность – разновидности эстетической деятельности. Эстетика разводит
эти два вида по областям искусства и рецепции. Ю. Борев [4] определяет литературу как
художественно-творческую
эстетическую
деятельность, критику – как художественнорецептивную. Творчество – момент, которого
оказывается лишена критика в классификации
Ю. Борева. Однако и литературная критика
творит смыслы. Еще Р. Барт писал: «Критика
не есть наука. Наука изучает смыслы, критика
их производит» [1. С. 361]. Критика именно
не реконструирует смыслы, а творит их. Дея-
Ю. А. Говорухина
тельность критика не ограничивается определением/приближением к авторской интенции.
В процессе критической деятельности происходит конфликт интерпретаций, «ответов»,
рождается новый смысл, каждая новая эпоха
продуцирует эти смыслы, обращаясь к одному тексту.
Критика творит «сюжет», но не вымышленный. Это сюжет развития литературы,
какой-то одной из ее тенденций. Так, из статьи в статью, подключая все новый и новый
материал, М. Липовецкий выстраивает сюжет
постреализма. Сюжет П. Басинского – сюжет борьбы реализма с новейшими преходящими литературными тенденциями. Сюжет
А. Немзера 1990-х – сюжет «замечательного
десятилетия». По мысли А. Немзера, критика
– это особый темперамент, особый склад восприятия, основанного на способности быстро
читать, мгновенно продуцировать мнение и
складывать его в последовательный сюжет,
который называется картиной литературного
процесса [18. С. 38].
Вряд ли полностью можно согласиться с
мнением Вс. Захарова: «Если современную
критику с известными оговорками можно
включить в литературу, то сразу надо сказать,
что это особый раздел изящной словесности.
Здесь творческое, порождающее эстетические
ценности мышление служит не синтезу, а анализу» [6]. Критика, конечно же, не способна
к художественному миромоделированию. Но
само миромоделирование как форма синтеза в
критике присутствует. Об этой функции критики говорят сами критики. Д. Бавильский:
«Критик использует текст как единственный
источник информации о реальности, исходя
из которой он, в свою очередь, сочиняет свою
собственную модель данного ему мира <…>
Сегодня совершенно не важно, от какой реальности, первой или второй, ты отталкиваешься. Сильный, цельный беллетристический текст может оказаться не менее важным
источником “новых сведений о человеке” вообще и жизни в целом» [10. С. 148]; Валерия
Пустовая отличительной чертой критиков
«большого стиля» называет «построение собственного мира, подобно тому, как писатель
создает индивидуальный художественный
мир» [14. С. 154]. Андрей Рудалев пишет: «А
раз это “литературный жанр”, то, видимо, и
должна она существовать по его законам, вне
какой-либо конъюнктуры, не думая о том,
что скажут читатели, другие критики, а ра-
Критика как литература
ботать, не только раскрывая чужой (по типу
отношений автор – герой), но и творить свой
собственный художественный мир, отвечать
на вечные вопросы и вызовы современности,
отстаивать свою систему ценностей, препарировать антиутопию и кирпичиками возводить новую утопию» [15. С. 55].
В контексте заявленной темы интерес вызывает высказывание Н. Ивановой: «Я вижу,
что в нашей политике действуют люди, играющие определенные роли, и я их декодирую как
персонажей. Своими персонажами я считаю
и тех прозаиков, поэтов, о которых речь идет
в моих критических заметках» [7. С. 338].
Перед нами критик, обладающий своего рода
писательским видением, наделяющим литературную действительность «сюжетом»,
«системой персонажей». В сознании Н. Ивановой эта полуреальная-полухудожественная
картина мира уже создана и далее интерпретируется (персонажи привлекают Н. Иванову
своей «открытостью» возможностью быть
интерпретированными). Подобное видение
определяет и способы декодирования. Писатель, подобно персонажу, исследуется в совокупности условий, детерминирующих его
индивидуальность, а литературная ситуация,
в свою очередь, рассматривается подобно
сюжетной, с обязательным изображением
конфликтных столкновений (традиционной
и журнальной критики в «Сладкой парочке»,
стратегий «клонирования» и эксперимента в
«Клондайке и клонах», сублитератур в «Каждый охотник…» и т. п.).
Итак, критика сопротивляется статусу вторичной, подчиненной литературе инстанции,
претендуя на равноправный с литературой
статус создателя смыслов, построения модели мира.
Близость критики и литературы во многом объясняет использование, казалось бы,
в чистом виде литературно-художественных
средств (внимание к «сюжету» статьи и ее
композиции, использование приема инсценировки, разработка характеров основных
персонажей (отбор персонажей и передача
событий их глазами, смена перспектив повествования, использования техники потока
сознания и т. п.) и др.). Анализ этого аспекта
темы не входит в нашу задачу. Ограничимся
лишь указанием на то, что процесс диффузии критики и художественной литературы
на уровне инструментария осознается самой
критикой. Так, О. Славникова пишет: «Чер-
35
та между критикой и прозой будет стираться
<…> Мне кажется, что для критика высший
пилотаж – все-таки взаимодействие с тем, о
чем он пишет. Чтобы написать что-то действительно стоящее, критик должен не только
вскрыть механизмы удачи или неудачи автора, но и художнически пережить событие собственного чтения» [10. С. 163]. Д. Бавильский
отмечает: «Критик – это тот же беллетрист, но
беллетрист-экстраверт более высокого интеллектуального порядка, это писатель, готовый
заниматься не только своими личными проблемами <…>, но и замечать чьи-то попутные… Просто он, в отличие от сермяжного
прозаика-интроверта, носящегося со своими комплексами, оказывается прозаикомэкстравертом, ориентированным на общение
и диалог. Критик – это тот же прозаик, в силу
разных причин жертвующий непосредственной жизненной фактурой и предпочитающий
более сложно организованные, искусственные системы — вторичные, какие угодно моделирующие системы» [10. С. 148].
Не претендуя на концептуальность излагаемых суждений, осознавая невостребованность авторитарного типа высказывания и
влияние газетного литературно-критического
дискурса, современный критик использует
традиции литературы как fiction в качестве
персональной самопрезентации. Так, например, М. Кронгауз в статье «Несчастный случай для домохозяйки» использует прием персонализации. Уже в начале статьи автор заявляет: «Чтобы более подробно разобраться в
сути женского детектива, придется стать тем
самым покупателем в книжном магазине, чья
рука почему-то все тянется и тянется к детективу с женским именем на обложке», «…короче, она такая же, как мы с вами – одинокие
домохозяйки, жизнь которых скучна и обыкновенна» [11. С. 139, 141]. Роль массового
читателя выдерживается критиком. Пример
единичного надевания маски обнаруживаем в
статье К Степаняна «Нужна ли нам литература»: «Такое же уподобление понятий – вне
зависимости от их идейного содержания – мы
совершаем в том случае, когда, одурев от социалистического реализма, отвергаем всякую
литературу, которая объясняет мир, чему-то
учит и к чему-то призывает. Литература в
принципе не должна и не может воспитывать,
учить и призывать – утверждаем мы теперь»
[16. С. 223], а далее критик разрушает это
представление, аргументируя правильность
36
своего (не ролевого) суждения. Явление эссеизации в литературной критике также может
быть рассмотрено как форма fiction.
В начале статьи в качестве одного из вариантов прочтения темы было заявлено: критика как вариант/способ бытия литературы.
Используя материал литературной критики
журнала «Знамя» 1990-х годов, объектом которой стала современная литературная действительность, рассмотрим, в каком своем
варианте литература существует в критике
«Знамени», или какой образ литературы «творит» знаменская критика. Здесь важными вопросами станут следующие: выбор художественных текстов, литературных явлений, из
которых сложится образ литературы, герой
литературы 1990-х как образ современного
человека, художественное исследование его
сознания, улавливаемые критикой тенденции,
поиски в литературе 1990-х, обусловленные
ситуацией кризиса (литературоцентризма,
идентификации).
Критика формирует образ литературы,
в большинстве своем, из произведений, герои которых переживают, (не)преодолевают
обстоятельства, сходные с теми, в которых
находится сама критика: слом ценностных
ориентиров, безопорность, утрата ощущения
реальности, связи с настоящим, одиночество,
ощущение катастрофичности1 («прозой катастрофы» называет Н. Иванова роман Бакланова «И тогда приходят мародеры», повесть
Токаревой «Лавина», М. Бутова «Музыка
для посвященных» («литература запечатлела
прощание с интеллигентом, потерю им значительного места в обществе, раматический
исход в небытие» [8. С. 219]); К. Степанян
рассматривает «Репетиции», «До и во время»
В. Шарова, «Квази» В. Маканина как актуальную интеллектуальную прозу, авторы и
герои которой нацелены на поиск смыслов в
обстоятельствах их утраты, текучести. Критик отбирает и объединяет «Андеграунд, или
герой нашего времени» В. Маканина и «Свободу» М. Бутова по схожести героев – человек в ситуации потери вертикали. Н. Иванова
посвящает свою статью «После. Постсоветская литература в поисках новой идентичности» поздним произведениям Ч. Айтматова,
А. Кима, Ф. Искандера, авторам и их героям,
оказавшимся в ситуации кризиса идентификации; А. Немзер называет стихи Т. Кибирова и прозу А. Слаповского «симптоматичными для нынешней ситуации, попытками
Ю. А. Говорухина
художественного осмысления того “пограничного” бытия, что выпало на нашу долю»
[13. С. 192–193]). Литература 1990-х в представлении критики «Знамени» – это литература экзистенциально направленная, художественно исследующая кризисные проявления
сознания современного человека.
Если критика «Нового мира» в большей
степени ориентирована на поиск истинных
ценностных координат, некой духовной опоры для человека, на произведения, сюжетные
линии которых представляют собой варианты
выживания героя в экзистенциально критических обстоятельствах, то литература в представлении «Знамени» – это литература, внимательная прежде к кризисным, катастрофическим состояниям, а потом уже возможным
выходам. Подтверждают наш вывод об отличиях аналитических установок в журналах и
наблюдения за их сменой у авторов, публикующих свои статьи в разных журналах. Так,
на наш взгляд, показательно, что А. Немзер
публикует в «Знамени» работы, в которых актуализируются моменты общего культурного,
ментального кризиса («В каком году – рассчитывай», 1998), анализируются художественные произведения как отражения процесса самоидентификации авторов в ситуации слома
ценностных ориентиров («Двойной портрет
на фоне заката», 1993). В «Новом мире» за
эти же годы критик публикует работы иного
плана: «Что? Где? Когда? О романе Владимира Маканина: опыт краткого путеводителя»
(1998), в которой следует «за текстом», анализируя пространственно-временную специфику романа, систему персонажей; «Несбывшееся. Альтернативы истории в зеркале
словесности» (1993), где предлагает обзор
современных романов-предсказаний, сводя к
минимуму факт их резонирования с восприятием истории современника.
Литература 1990-х в Знаменской критике в
ситуации утраты претензии на гувернерство
общества, утраты читателя демонстрирует
перенастройку своей стратегии: утрачивает
политизированность, социологичность, учится быть увлекательной, в т. ч. учится у масслита. Еще одним актуальным для критики
проявлением литературы становится процесс
переживания ею кризиса постмодернизма
и выхода из него. Постмодернизм видится
критикам «Знамени» непродуктивной эстетической системой, они настраивают свой
взгляд на литературную действительность,
Критика как литература
отыскивая в ней примеры постмодернистских неудач, возвращения к реализму, разрушения постмодернистского контекста (в
статьях М. Липовецкого «Апофеоз частиц
или диалоги с хаосом» (1992. № 8), К. Степаняна «Реализм как заключительная стадия
постмодернизма» (1992. № 9), М. Липовецкого «Изживание смерти. Специфика русского
постмодернизма» (1995. № 8), Н. Ивановой
«Преодолевшие постмодернизм» (1998. № 4),
К. Степаняна «Кризис слова на пороге свободы» (1999. № 8), М. Липовецкого «Голубое
сало поколения, или Два мифа об одном кризисе» (1999. № 11)).
Само высказывание «критика как литература» отправляет к одноименной книге Б. Бурсова [5] и к одному из объяснений природы
литературной критики, возникшему в теории
критики в 1970-е годы. По мнению автора,
критик должен сделаться в своем роде писателем, чтобы проникнуться «чужим» процессом создания художественного произведения.
Только таким образом можно приблизиться
к автору, его интенции, истинному смыслу
текста. Неслучайно писательская критика
видится Б. Бурсову совершенным примером
литературно-критического суждения. Концепция «критики как литературы» возникла
в противоречие другому сложившемуся в литературоведении пониманию литературной
критики как части науки о литературе (Л. Тимофеев, А. Бушмин, А. Иезуитов, Б. Эйхенбаум, А. Сурков, Б. Рюриков, В. Ермилов,
Д. Благой). Однако обе традиции имеют общие порождающие их основания – момент
долженствования, ориентации на идеал, признание вторичности критики по отношению к
литературному явлению, рамки классической
познавательной герменевтики. Современная
«критика как литература» не реконструирует
смысл, не видит в авторе или самом тексте авторитетный источник смысла, но порождает
его, набрасывая свой «вопрос», сталкивая его
с «ответами».
Примечание
Критика «Знамени», в отличие от более
аналитичной критики «Нового мира» и «Октября», ориентирована на осмысление вопросов
экзистенциального характера. Так, в «Знаме1
37
ни» второй половины 1990-х годов публикуется только две статьи вне экзистенциальной
проблематики, и написаны они в рамках заданного самим журналом исследовательского
направления – освоение масслита.
Список литературы
1. Барт, Р. Критика и истина // Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М. :
Прогресс, 1989.
2. Барт, Р. Что такое критика? // Барт, Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М. :
Прогресс, 1989.
3. Бондаренко, В. Подлинный Веничка.
Разрушение мифа // Наш современник. 1997.
№ 7.
4. Борев, Ю. Эстетика. М., 2005.
5. Бурсов, Б. Критика как литература. Л. :
Лениздат, 1976.
6. Захаров, В. Критика как литература.
URL : http://kritika.nl/kritika_kak_litra.htm.
7. Иванова, Н. Интервью вместо послесловия // Иванова, Н. Невеста Букера. Критический уровень 2003/2004. М. : Время, 2005.
8. Иванова, Н. Каждый охотник желает
знать, где сидит фазан // Знамя. 1996. № 9.
9. Иванова, Н. Пейзаж после битвы // Знамя. 1993. № 9.
10. Критика : последний призыв. Круглый
стол // Знамя. 1999. № 12.
11. Кронгауз, М. Несчастный случай для
одинокой домохозяйки // Новый мир. 2005.
№ 1.
12. Немзер, А. В каком году – рассчитывай... Заметки к вечному сюжету «Литература
и современность» // Знамя. 1998. № 5.
13. Немзер, А. Двойной портрет на фоне
заката // Знамя. 1993. № 12.
14. Пустовая, В. Китеж непотопляемый //
Октябрь. 2006. № 10.
15. Рудалев, А. В ожидании критики //
Вопр. лит. 2007. № 4.
16. Степанян, К. Нужна ли нам литература? // Знамя. 1990. № 12.
17. Дейк, Т. ван. Стратегии понимания //
Новое в зарубежной лингвистике : сб. ст. /
сост. В. Петрова. Вып. 23. М., 1988.
18. Шайтанов, И. Профессия – критик //
Вопр. лит. 2007. № 4.