СОЦИАЛЬНЫЕ ПРАКТИКИ: УСЛОВИЕ ВОЗМОЖНОСТИ
advertisement
Вестник Челябинского государственного университета. 2014. № 17 (346). Философия. Социология. Культурология. Вып. 33. С. 76–82. Н. А. Иванова СОЦИАЛЬНЫЕ ПРАКТИКИ: УСЛОВИЕ ВОЗМОЖНОСТИ, СУЩНОСТЬ И МНОГООБРАЗИЕ ФОРМ Ставится задача выявить условие возможности и формальные свойства социальных практик, а также многообразие их форм. Автор делает вывод о том, что социальные практики представляют собой процесс хабитуализации действий, обладающий пространственно-временной контекстуальностью и обеспечивающий единство субъективных и объективных аспектов. Субъектным основанием социальных практик является телесность человеческого существования, которая в процессе седиментации наполняется различными императивами (смысловыми и поведенческими). Многообразие форм социальных практик обусловлено их регионализацией, а также интенциональной неоднородностью, присущей субъектам социальных практик. Ключевые слова: практики; социальные практики; пространство; время; телесность; субъект. Современное социально-гуманитарное знание в отношении социальных практик характеризуется следующей ситуацией. С одной стороны, можно констатировать широкое использование данного термина в различных контекстах, с другой – отсутствие его однозначного определения. Термин ‘социальные практики’ можно считать производным от концепта ‘практика’, интерпретация которого в рамках философского дискурса имеет несколько устоявшихся коннотаций. Наиболее широкую трактовку предложила античная культура, где практика не столько противопоставлялась теории, сколько обозначала единство моральных, познавательных и эстетических характеристик: совокупность нравственно-благого усилия воли, благоразумной мысли и красивого поступка1. В более узких трактовках под практикой понимается форма активности, противоположная теоретическому и умозрительному отношению к миру. Как частный случай данной трактовки практика рассматривается в качестве характеристики сознания. Технологизация понятия ‘практика’ была реализована в рамках теории эффективной организации действия (праксиологии). И наконец, практика представляет собой первичный и универсальный способ отношения к миру. И именно в этом значении понятие ‘практика’ оказывается наиболее востребованным в современных социальных и гуманитарных науках. Универсализацию категории ‘практика’, как известно, осуществил марксизм, в котором декартовское «мыслю, следовательно, суще- ствую» было заменено формулой «действую, следовательно, существую»2. При этом формальным свойством действия выступила предметность и социальность, а исходной точкой действия – естественная и постоянная связь человека с окружающей средой. Субъектное основание практики стало рассматриваться не как абстрактная личность, а как человек, занимающий определенную социальную позицию, относящийся к определенной социальной группе и культурной общности. Познание было предложено трактовать как сложный процесс взаимодействия человека и мира, имеющий материально-практический характер. Предложенное Марксом понятие ‘социальные практики’ сохранило свое значение в западной традиции в рамках подходов, направленных на постановку вопроса о соотношении микро- и макросвязей, а также решение задачи интеграции действия и структур. Ключевая категория дискурса об обществе – понятие ‘социальные практики’ – представлено в работах П. Бурдье и Э. Гидденса. В творчестве П. Бурдье идея практики впервые была представлена в работе «Очерки теории практик», а затем получила дальнейшее развитие в книге «Практический смысл»3. Основой его теории практик выступает критика подхода, в котором действие отождествляется с интеллектуализмом, что приводит к подмене практического отношения к миру отношением, свойственным наблюдателю. Эта идея практически воспроизводит знаменитое высказывание К. Маркса о том, что созерцательный подход не учитывает активности Социальные практики: условие возможности, сущность и многообразие форм субъекта, понимаемую как практическое действенное отношение к миру. Теоретическому отношению П. Бурдье противопоставил отношение субъекта, охваченного практическим отношением или «стихией действия» с присущей ей логикой. Субъектом практик выступает агент, наделенный специфической формой компетентности, а именно практическим чувством, которое, выступая инструментом практической экономии, является частью габитуса и позволяет сэкономить энергию, под которой, в первую очередь, понимается рефлексивная активность. Это обстоятельство позволило критикам П. Бурдье упрекнуть его в том, что он слишком радикально противопоставляет практическое и интеллектуальное отношение к миру, в результате чего субъекты действия, по выражению Г. Гарфинкеля, предстают как «культурные идиоты». В теории практики Бурдье рефлексивность субъекта актуализируется в ситуации кризиса, когда обычный ход действия проблематизируется. Именно этим обстоятельством продиктовано требование рефлексивного характера исследовательской деятельности, призванной повысить эффективность научного труда. Неоднородный характер социального пространства описывается П. Бурдье с помощью понятия ‘поле’. Общее социальное поле, которое представляет собой состояние соотношения сил между позициями субъектов и институтами, состоит из ряда полуавтономных полей (религиозного, научного, экономического, политического и др.). Все социальные поля обладают общими и специфическими свойствами. К первым П. Бурдье относит наличие истории, позиции, стратегии, правила, ресурсы или капитал, борьбу, интересы, ставки. Все эти формальные свойства полей приобретают специфический вид внутри конкретного поля благодаря габитусу агентов, который участвует в диалектическом процессе функционирования поля, так как одновременно порождает поле и сам порождается им. Детемпорализующей установке П. Бурдье противопоставляет требование ввести в анализ практик фактор времени, указывающий на неопределенность порождающей логики социальных практик. Вопрос о рефлексивном характере практики после П. Бурдье был поднят благодаря идее «ситуационного действия» («режимов действия») в работах Л. Тевено4. В рамках предложенного им подхода практика рассма- 77 тривается через единство интериоризированных форм (умение действовать и использовать аргументы) и экстериоризированных механизмов (готовность действовать). Особое внимание Л. Тевено уделяет дистинкциям режимов оправдания и ситуациям компромисса между разными режимами (например, практикам «сидения на двух стульях», порождающим двойственную идентичность, которая выступает источником конфликтов и кризисов идентичности). В научной практике примером может служить ученый-администратор, который согласно исследовательской стратегии должен руководствоваться нормой беспристрастности, в качестве же администратора отстаивать организационные задачи и преследовать коммерческие цели. С целью преодоления этих внутренних противоречий современная наука разводит данные позиции (режимы). А так как эти стратегии выступают источником формирования новых практик, а, следовательно, социальных структур, это, в свою очередь, ведет к рассогласованию требований в отношении науки со стороны различных социальных структур (администрирования и исследования) и создает кризисные ситуации не только на уровне внутренних установок, но и социальных институтов. В целом же Л. Тевено интересуют режимы реальной вовлеченности акторов в среду, под которой понимаются не только другие субъекты, но и вещи, что позволяет говорить о разных видах «агентности» (человеческой и нечеловеческой). Процесс вовлечения не носит исключительно характер приспособления, а имеет творческую природу, что порождает многообразие прагматических режимов действия. Критические способности, как и режимы оправдания, многообразны и зависят от ситуаций, которые обуславливают их возникновение и применение. Практики, обладающие пространственновременной характеристикой, рассматриваются как основа предметного поля в теории Э. Гидденса5. Здесь следует отметить одно важное обстоятельство. С одной стороны, на уровне концептуализации социальных практик признается, что социальные действия развертываются в пространстве, а группы и институты обладают местом. С другой стороны, в эмпирических исследованиях (за исключением, пожалуй, анализа городских практик) удивительно мало уделяется внимания тому обстоятельству, что пространственные пат- 78 терны оказывают на социальные практики существенное и содержательное воздействие. На это обстоятельство обращает внимание А. Ф. Филиппов6. С его точки зрения, обращение социальных наук к проблеме пространства связано с постановкой фундаментального вопроса: как возможно общество? Этот вопрос при внимательном рассмотрении неизбежно оборачивается вопросами: что есть общество и где оно находится? Именно последний вопрос обусловлен значимостью пространства в сфере социального. А. Ф. Филиппов отмечает, что пространство социальных практик не сводится к его географической форме, так как в первую очередь связано с телом субъекта действия. Это означает, что основополагающую роль в социальной жизни играют дистанции тел в отношении друг к другу, способность субъектов взаимодействия воспринимать телесное присутствие как других, так и самих себя. Близкую позицию в отношении роли пространственности занимает Дж. Ло. Акцентирование роли материального и допущение множественности «способов упорядочивания» позволяет ему настаивать на идее множественности форм пространственности, которые «порождаются и приводятся в действие расположенными в них объектами»7. В отличие от фундаментального допущения акторно-сетевой теории, согласно которому условием возможности целостности социальных сетей, потоков и регионов являются стабильность и неизменность пространственных отношений между объектами, Дж. Ло ставит задачу реабилитировать изменчивость пространства потоков, указав на взаимное производство объектов и пространства. В качестве иллюстрации он противопоставляет две социальные практики. Одна представлена лабораторной практикой борьбы с сибирской язвой Луи Пастера, где аккумулируются все необходимые ресурсы, и это обеспечивает ее превосходство и стабильность. В результате этого Институт Пастера предстает как центр, а все остальное – периферией. Другим примером является изменчивая техника втулочного насоса Моргана, положившая начало распределенному действию, когда успех внедряемого устройства зависит от места, где оно постоянно трансформируется и меняет свою форму, так как является нефиксированным и принадлежит текучей пространственности. Н. А. Иванова Что касается временного характера социальных практик, то на его методологическое значение для анализа практик обратили внимание П. Сорокин и Р. Мертон, предложив ряд выводов8. Во-первых, вне категории времени невозможно социальное изменение. Во-вторых, представление о том, что время – это гомогенный феномен, есть воображаемая фикция, на что указал в своих работах А. Бергсон. Неоднородность времени порождает многообразие его форм: математическое, астрономическое, психологическое, экономическое, социальное и другие. В-третьих, в сфере социального время отражает действие и взаимодействие групп. В-четвертых, социальное время имеет не столько количественное, сколько качественное измерение. Дифференциация качества времени в социальной сфере осуществляется на основе общих для групп установок, интересов, обычаев, ритуалов и пр. В-пятых, социальное время, образуя темпоральную схему, способствует синхронизации и координации действий, создает ритм коллективной жизни. В-шестых, разнообразие в потребностях синхронизации и координации действий создает системы локального времени, которые варьируются в зависимости от объема и функции группы. Расширение групповой интеракции формирует расширение системы времени. И наконец, время как формальное свойство социальных практик порождает неопределенность, и потому единство стиля, характеризующее социальные практики, не обладает строгостью и тотальным постоянством. Многообразие форм социальных практик описывается Э. Гидденсом посредством понятия ‘регионализация’, означающим зонирование социальных практик в пространстве и времени. Регионализация социальных практик не означает, что в социальном пространстве имеют место закрытые и автономные области различной релевантности. Социальные практики характеризуются взаимопроникновением, пересечением и просачиванием. В частности, Гидденс подчеркивает гибкий и подвижный характер границ между наукой и сферой повседневности. Детальный анализ этих границ позволяет выделить разрывы и непрерывности, различия и сходства, а также взаимное обогащение. Так, научные практики становятся частью повседневного мира. Наука, в свою очередь, опирается на здравый смысл, который выступает культурной Социальные практики: условие возможности, сущность и многообразие форм системой, но не в значении семиотической конструкции (К. Гирц), а как многообразие способов жизни (С. Холл). Проблематика субъекта действия операционализируется Э. Гидденсом с помощью понятий «сознание» и «самость». В отношении самости Э. Гидденс пишет: «Позиция, которой мы будем неуклонно придерживаться в ходе нашего изложения, заключается в том, что ключевым моментом действующей “самости” является тело, расположенное в пространстве-времени». Анализируя рефлексивность акторов социального действия, Э. Гидденс предлагает различать сознание «практическое» и «дискурсивное». Под «практическим сознанием» понимается все то, что субъекты знают и чем владеют в отношении условий собственных действий, но что они не могут представить в дискурсивной форме. Процесс формирования практического сознания может быть описан с помощью понятия ‘седиментация’, которое в феноменологической традиции используют Э. Гуссерль и А. Шюц. Имея латинское происхождение, ‘седиментация’ означает оседание, превращение исходного подвижного состояния в осадок. Интерсубъективная седиментация имеет место в том случае, когда несколько субъектов объединяет общая биография, история и опыт, который соединяется в практическом сознании или практическом чувстве (опыте владения вещами и телом). В контексте идеи кризиса европейских наук Э.��������������������������������������� �������������������������������������� Гуссерль описывает процесс «седиментации смысла» как процесс превращения опыта в смысловые конструкции, которые утрачивают исходные основания, и оценивает данный процесс негативно как утрату связи с жизненным миром9. Однако представляется, что процесс седиментации имеет отношение не только к смысловой сфере и не носит исключительно негативные формы. Это затвердевание позволяет сохранить предшествующий опыт, обеспечив тем самым преемственность и стабильность социальных практик. А.�������������������������������� ������������������������������� Шюц раскрывает процесс седиментации в рамках проблемы релевантности, а именно факта неоднородности наличного знания как результат отложения опыта10. Седиментация описывает запас наличного знания как историческое отложение предшествующего опыта. При этом А.������������ ����������� Шюц отмечает, что, во-первых, не существует исходных (предельных) оснований опыта как в хроно- 79 логическом смысле, так и в фундаментальном значении. Во-вторых, запас наличного знания не является гомогенным и его элементы не являются последовательными и необходимо связанными друг с другом. Это различие может быть объяснено различием процессов его формирования. Поэтому изучение конститутивного процесса, который приводит к осаждению предыдущего опыта в запас наличного знания, требует генетического анализа, помогающего понять гетерогенную структуру знания, так как она отражает различие форм седиментации: от молчаливого принятия до рефлексивной достоверности. Еще одной важной перспективой анализа практик в теории Э. Гидденса является идея непреднамеренных последствий действий субъектов, связанная с их неспособностью полностью контролировать социальные практики и доказывающая компетентностную ограниченность акторов как в аспекте знаний, так и умений, и навыков. Диалектика непреднамеренных последствий целенаправленных действий позволяет понять социальную практику как сложную последовательность взаимосвязанных событий, обладающую эффектом самоорганизации. Осмысление феномена социальных практик осуществляется в работах отечественных авторов. Рецепцию понятия ‘практика’ в современной критической теории осуществляет В. Н. Фурс. Концептуальную общность современной социальной теории в лице ее крупнейших предстателей (П. Бурдье и Ю. Хабермаса) он усматривает в построении картины социального мира, «в которой повседневные практики, сплетающие социальную материю, производят и воспроизводят общественные системы»11. Причиной появления этого нового стиля социологического воображения, по мнению В. Н. Фурс, является обращение к повседневности с ее креативным потенциалом и единством объективных и субъективных аспектов. Ю. М. Резник полагает, что идея социальных практик призвана обратить внимание на человека как субъекта, творящего события символического и материального характера. Ю. М. Резник пишет: «…социальные практики формируются в ходе совместной деятельности людей, направленной на изменение качества их социальной среды (жизни) в соответствии с их установками (интенциями), социальным капиталом и другими ресурса- 80 ми»12. Следовательно, в предложенной им трактовке социальные практики представляют собой коллективные проекты, условиями реализации которых выступают, во-первых, субъекты, обладающие ресурсами различной природы (субъективные факторы), вовторых, социальная среда (факторы объективные). Ключевой характеристикой субъекта практик выступает интенциональность. Оригинальную и наиболее полную трактовку практик предлагают В. Волков и О. Хархордин13. С точки зрения В. Волкова, понятие ‘практика’ призвано в первую очередь выполнить роль методологического компромисса между свободой и активностью «агента» и необходимостью системно-структурных ограничений. Единство практической парадигмы обеспечивают две взаимосвязанных идеи: «фоновый» и «раскрывающий» характер практик. Идея фонового характера практики в социальной науке принадлежит Г. Гарфинкелю, согласно которой субъекты реализуют социальную действительность в форме «правил говорения», имеющих не столько содержательный, сколько структурный характер. О. Хархордин определяет теорию практик как стиль исследовательского мышления, а не набор теоретических построений. Доказательством зрелости данного исследовательского стиля является появление работ, где присутствуют понятия ‘фон’ или ‘задний план’. Характерные особенности и трудности исследований практик, во-первых, проявляются в том, что их различие, как правило, схватывается в процессе наблюдения, то есть визуально, во-вторых, знание о практике относится к знанию «как», и, в-третьих, подобное знание носит характер озарения. Согласно позиции А. А. Дьякова, концепт практики содержит в себе три коннотации14. Во-первых, регулярную повторяемость определенных действий, что отсылает к идее «рутинизации» Э. Гидденса, означающей преобладание привычных форм поведения и стилей. Рутинизация, с одной стороны, обеспечивает целостность личности социального актора, с другой – является важной составляющей общественных институтов, гарантирующих их воспроизводство. Во-вторых, практика предполагает разделение данного регулярно воспроизводимого способа действия неким сообществом, что подчеркивает коллективный характер практик. Наконец, практика предполагает наличие смыслово- Н. А. Иванова го основания, принадлежащего субъекту практик. Подобная интерпретация понятия ‘практика’ рассматривает социальность как ее формальное свойство. Под социальностью же понимается осмысленное коллективное действие. На необходимость введения понятия ‘социальные практики’ для междисциплинарного анализа сложных общественных явлений настаивает В. И. Родионова. Теоретико-методологическим основанием исследований сферы медицинских услуг теория практик выступает в работах Н. Л. Антоновой. Обращение же к социальным практикам в рамках решения проблемы доверия и согласия осуществляет И. В. Глушко15. В отношении многообразия форм практик можно предположить, что основанием их классификаций выступает типология социальных институтов. И тогда можно говорить о практиках религиозных, правовых, научных, экономических, досуговых и т. п. Относительную автономию социальных практик внутри социальных институтов утверждает Т. И. Заславская, полагая, что внутри последних могут быть реализованы различные практики, разнообразие которых может не затрагивать институциональной сущности16. Однако трансформация социальных институтов всегда обеспечивается изменением социальных практик. Другими словами, институциональное пространство неоднородно именно благодаря разнообразию социальных практик. Основным источником социальных изменений, по мнению Т. И. Заславской, выступают различные акторы (общенациональные, региональные, локальные, групповые и индивидуальные). В структурном отношении субъект общественного развития представлен четырьмя компонентами: социально-демографическим, социально-экономическим, социокультурным и деятельностным (последний является решающим). Вопрос о типологии социальных практик поднимается М. А. Шабановой в рамках проблемы формирования в России гражданского общества17. Она предлагает делить социальные практики на институционализированные и неинституционализированные, реализующиеся в сфере повседневности и, как правило, в отношении институционализированных форм оценивающиеся как маргинальные. Однако в настоящее время, когда повседневность все реже оценивается как низший уро- Социальные практики: условие возможности, сущность и многообразие форм вень реальности, подобный подход представляется проблематичным. Рассматривать повседневность как формальную черту любой из социальных практик предлагает Т. Тягунова, что порождает изменение исследовательских установок в отношении анализа разных социальных форм практик с целью выявления их повседневного осуществления18. В качестве необходимых условий формирования личности социальные практики рассматриваются В. М. Розиным, который выделяет ряд основных мегатенденций в формировании социальных практик19. Одна соответствует развитию техногенной цивилизации и имеет как конструктивный, так и деструктивный характер. Другая отмечена становлением новых форм социальности (практики зеленых, антиглобалистов, различные формы метакультур). Отличительной формальной особенностью проектирования нового типа социальных практик является ее рефлексивность. Содержательная сторона представлена совокупностью фундаментальных идей: безопасное развитие; создание условий взаимодействия и сосуществования разных форм и стилей; согласованность всех форм социальных практик с требованиями «Социума» (понимаемого либо как планетарная социальная жизнь либо, как Мегасубъект). В нашей интерпретации социальные практики представляют собой процесс хабитуализации (опривычивания) действий, обладающий пространственно-временной контекстуальностью и обеспечивающий единство субъективных и объективных аспектов. Субъектным основанием социальных практик является телесность, которая в процессе седиментации наполняется различного рода императивами (смысловыми и поведенческими). Так как проблематика телесности представляет собой отличительную черту современной социально-гуманитарной рефлексии, мы исходим из того, что телесный характер человеческого существования, по выражению Э. Гуссерля, ускользает от традиционных оппозиций материального и духовного, а его существенной чертой выступает эксцентрическая позициональность, на которую указал Х. Плеснер20. Многообразие форм социальных практик обусловлено их пространственно-временной контекстуальностью, а также интенциональной неоднородностью, присущей субъектам социальных практик, под которой понимается по- 81 стоянная напряженность между человеком и миром. Вопрос о том, является ли рефлексивность формальным свойством социальных практик, представляется открытым. Согласно этнометодологической традиции практики обладают «наблюдаемостью и сообщаемостью», и это соответствует общепринятой точке зрения о том, что действие субъекта всегда осмысленно в отличие от происходящего в природе. Следовательно, социальные практики всегда имеют смыслы. Возможность говорить не столько о рациональном и сознательном, сколько о бинарном или амбивалентном характере субъектного основания социальных практик, связана с критикой идеи рациональности, о чем свидетельствуют идеи «непреднамеренных последствий» Э. Гидденса и «практического чувства» П. Бурдье. Примечания Новая философская энциклопедия : в 4 т. / Ин-т философии РАН, Нац. общ.-науч. фонд. М. : Мысль, 2001. Т. III. С. 321–325. 2 Ярошевский, Т. М. Размышления о практике. По поводу интерпретации философии К. Маркса : пер. с пол. М. : Прогресс, 1976. С. 237. 3 См.: Бурдье, П. Практический смысл. СПб. : Алетейя, 2001. 562 с. 4 См.: Тевено, Л. Прагматика познания. Введение: исследование связи между познанием, коллективностью и практикой // Социол. журн. 2006. № 1/2–3/4. 5 См.: Гидденс, Э. Устроение общества: (Очерки теории структурации). М. : Акад. Проект, 2003. 523 с. 6 См.: Филиппов, А. Ф. Социология пространства // Логос. 2000. № 2 (23). С. 113–151. 7 Ло, Дж. Объекты и пространство // Социология вещей : сб. ст. / под ред. В. Вахштайна. М. : Территория будущего, 2006. С. 225. 8 См.: Сорокин, П. А. Социальное время: опыт методологического и функционального анализа / П. А. Сорокин, Р. К. Мертон // Социол. исслед. 2004. № 6. С. 112–119. 9 См.: Гуссерль, Э. Избранные работы / сост. В. Куренной. М. : Территория будущего, 2005. 464 с. 10 См.: Шюц, А. Избранное: (Мир, светящийся смыслом) : пер. с нем. и англ. М. : Рос. полит. энцикл. (РОССПЭН), 2004. 1056 с. 1 82 Фурс, В. Н. Рецепция идей Маркса в современной критической теории // Обществ. науки и современность. 2002. № 5. С. 118. 12 Резник, Ю. Человек и его социальные практик // Человек вчера и сегодня: междисциплинарные исследования. Вып. 2. М. : ИФ РАН, 2008. С. 85. 13 См.: Волков, В. В. Теория практик / В. В. Волков, О. В. Хархордин. СПб. : Изд-во Европ. ун-та в СПб., 2008. 298 с. 14 См.: Дяков, А. А. Теория практик: социально-философский потенциал концепции // Изв. Сарат. ун-а. 2011. Т. 11. Сер. Философия. Психология. Педагогика. Вып. 1. С. 8–12. 15 См.: Антонова, Н. Л. Становление, функционирование и развитие социальной практики обязательного медицинского страхования в России [Электронный ресурс] : автореф. дис. … д-ра социол. наук. Екатеринбург, 2012. URL��������������������������������������� : http��������������������������������� ������������������������������������� ://������������������������������ www��������������������������� .�������������������������� dissers������������������� .������������������ ru���������������� /��������������� actorefeti����� -���� dissertatsii-sotsiologiya/a11.php (дата обращения: 21.03.2104); Глушко, И. В. Диалектика доверия и согласия в социальном дискурсе [Электронный ресурс] // Теория и практика обществ. развития. 2010. № 2. URL : http://www. teoria-practica.ru/-2-2010/philophy/glushko. pdf��������������������������������������� (дата обращения: 19.02.2014); Родионова, В. И. Категория «социальные практики» в понятийном аппарате социальной философии 11 Н. А. Иванова [Электронный ресурс] // Инновации в науке : материалы IX Междунар. заоч. науч.-практ. конф. Новосибирск, 2012. URL : http://sibac. info����������������������������������������� /���������������������������������������� index����������������������������������� .���������������������������������� php������������������������������� /2009-07-01-16/3010 (дата обращения: 03.04.2014). 16 См.: Заславская, Т. И. Социетальная трансформация российского общества. Деятельностно-структурная концепция. М. : Дело, 2003. 568 с. 17 См.: Шабанова, М. А. Современные социальные практики и проблемы формирования гражданского общества в России // Гражданское общество в России : проблемы самоопределения и развития / Б. И. Коваль (отв. ред.), А. Н. Анирин, С. И. Семенов. М. : Северо-Принт, 2001. С. 110–120. 18 См.: Тягунова, Т. Смотреть этнометодологически // Социол. обозрение. 2009. Т. 8, № 1. С. 86–99. 19 См.: Розин, В. М. Социальные практики как условие становления и развития личности // Личность в социокультурном измерении: история и современность. М. : Индрик, 2007. С. 21–28. 20 См.: Плеснер, Х. Ступени органического и человек // Проблема человека в западной философии : переводы / сост. и послесл. П. С. Гуревича ; общ. ред. Ю. Н. Попова. М. : Прогресс, 1988. С. 96–151.
