УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ (УНТ

ЕРЕВАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ
УНИВЕРСИТЕТ ИМ. В.Я. БРЮСОВА
И.А. АТАДЖАНЯН
УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
(УНТ, ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА,
ЛИТЕРАТУРА XVIII ВЕКА)
ЕРЕВАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ
УНИВЕРСИТЕТ ИМ. В.Я. БРЮСОВА
И.А. АТАДЖАНЯН
УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
(УНТ, ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА,
ЛИТЕРАТУРА XVIII ВЕКА)
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ЛИНГВА»
ЕРЕВАН 2003
УДК 882.0 (07)
ББК 83. 3Р я73
А 920
Печатается по решению Ученого совета ЕГЛУ им. В.Я. Брюсова.
Редактор – доктор филологических наук, профессор
Е.А. Алексанян
Рецензент – кафедра русской литературы ЕГЛУ им. В.Я. Брюсова
А 920
Атаджанян И.А. «Учебное пособие по русской литературе». Ер. «Лингва», 2003. Стр. 271.
В пособии раскрываются характерные особенности историколитературного процесса в Древней Руси и в России XVIII века. Разделы, содержащие обзоры литературы отдельных периодов, включают
материалы о художественном творчестве писателей того или иного
времени (авторов Древней Руси, А.Д. Кантемира, В.К. Тредиаковского,
М.В. Ломоносова, А.П. Сумарокова, Д.И. Фонвизина, Г.Р. Державина,
А.Н. Радищева, Н.М. Карамзина).
Пособие представляет интерес для студентов гуманитарных факультетов.
А
4603010000
0134(01)2003
ISBN 99930-79-10-3
2003г.
ББК 83. 3Р я73
©Лингва, 2003
©И.А.Атаджанян,
2003
ОТ РЕДАКТОРА
Цель данного пособия – предоставить студентам не специального профиля русиста максимально доступный и сжатый учебный материал, дающий возможность в рамках программы ознакомиться с основными проблемами древнерусской и русской литературы XVIII века, понять значение культурного развития России, предварившего и
подготовившего «Золотой век» русской литературы XIX столетия.
Основное внимание автором уделено самым значительным фигурам рассматриваемых литературных периодов, характеристике ведущих художественных методов и направлений – классицизма и сентиментализма, динамике художественного сознания, жанровых и стилевых форм, аналитическому разбору наиболее интересных и сложных
литературных произведений.
Учебное пособие снабжено рекомендованной литературой и
приложением, в котором даются образцы творчества изучаемых писателей.
Тексты снабжены комментариями и словарем.
3
УСТНОЕ НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО
ФОЛЬКЛОР КАК ИСКУССТВО
Фольклор занимает особое место среди других видов искусства.
Различные виды искусства отличаются друг от друга тем, что пользуются разными материалами для создания художественных произвдений: скульптура-мрамором, камнем, деревом; живопись – красками;
литература – словом. Каждый вид искусства имеет свои особые изобразительно-выразительные средства. В музыке используются чередование и гармония звуков, в хореографии – пластика движений, в литературе – изобразительно-выразительные возможности слова.
Народное поэтическое творчество ведет свое начало от глубокой
древности, когда люди не умели писать, поэтому ему присуща устная
форма слова. В некоторых жанрах он соединяет слово и напев, жест,
мимику, интонацию. То есть фольклор – синтетическое искусство, соединяющее в себе особенности нескольких искусств. Но решающее
значение принадлежит слову.
СОЗДАТЕЛЬ ФОЛЬКЛОРА – НАРОД
Создателем фольклора являются трудовые массы народа. М.
Горький определял фольклор как устное творчество трудового народа,
который, по его мнению, является зачинателем создания материальной
и духовной культуры, «первым по времени, красоте и гениальности
творчества философом и поэтом».
Необходимо при этом иметь в виду историчность понятия народ, учитывать его изменение в ходе развития общества, зарождения
классовости в фольклоре, ее изменение и отмирание; помнить, что
признаки фольклора также в известной мере исторически изменяются.
До возникновения классов в обществе фольклор был творчеством трудовой части населения – крестьян, ремесленников, рода и племени, коллектива, их составляющего.
ОСОБЕННОСТИ СОДЕРЖАНИЯ ФОЛЬКЛОРА
Содержание фольклора, его отдельных жанров и произведений
составляют жизнь народа, его мировоззрение, нравственно-этические,
4
социально-исторические, политические, философские и художественно-эстетические взгляды.
А. Радищев видел в русских народных песнях «образование души нашего народа». По меткому выражению М. Горького «пословицы
и поговорки образцово формируют весь жизненный социальноисторический опыт трудового народа». А. Герцен отмечал, что в народных песнях получили свое выражение «все поэтические начала,
бродившие в душе русского народа».
Основой народности фольклора служит его прогрессивная
идейная сущность. Социально-исторические события в нем получили
верную оценку с позиций народа.
Фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории. У
него свое мнение об исторических событиях и деятелях истории, различное с оценкой истории специалистами.
ЯРКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ И ВЫСОКАЯ ХУДОЖЕСТВЕННОСТЬ
ФОЛЬКЛОРА
Фольклор отличается не только идейной глубиной, но и высокими художественными качествами. Художественная система фольклора весьма своеобразна. В нем выработались особые жанровые формы: былина, сказка, пословица, песня. Имеют свои особые приемы
построения произведений, например, зачины. Для былин, сказок, песен
свойственны особые приемы и способы композиции: цепочная связь,
ступенчатое сужение образов, градация, лейтмотивы, троекратные повторения.
Велика роль фантастики, чудесного в сюжетах (особенно в сказках). Создаются произведения фольклора на живом, разговорном, народном языке, имеющем свои лексические и звуковые черты, в том
числе ударения, что идет от местных говоров. Выработалась своеобразная система выразительных средств. Это символика образов (молодец – сокол ясный, сизый селезень; девушка – павушка, лебедь белая);
параллелизмы:
Полно, солнышко, из-за лесу светить,
Полно, красно, в саду яблоки сушить;
Полно, девушка, по молодцу тужить,
Полно, красна, по удалому тосковать.
Постоянные эпитеты (поле чистое, луч зеленый, море синее, руки белые, жена верная); тавтология (дождь дождит, горе горькое, диво див-
5
ное); синонимы (дани-пошлины, правда-истина, роду-племени, щукарыба).
Языку фольклорных произведений свойственно широкое употребление слов с уменьшительными, ласкательными суффиксами (рученьки, младешенька, бережок, пташечка, гусельки); краткие прилагательные (сине море, чисто поле, быстра речка, светел месяц); повторение предлогов:
Ай за славной за речкой за Камышинкой
Как по зорьке, по вечерней по заре...
Разнообразные также типы повторений слов и словосочетаний.
Песенно-фольклорные жанры по своему стихотворному строю отличаются от произведений литературы: им свойственен тонический, а не
силабо-тонический стих; рифма используется лишь в особых случаях и
имеет отличный от литературной рифмы характер: это чаще всего
рифма глагольная, парная.
КОЛЛЕКТИВНОЕ И ИНДИВИДУАЛЬНОЕ НАЧАЛА В
ФОЛЬКЛОРЕ
В отличае от литературы – индивидуального творчества писателя – фольклор представляет собой коллективное творчество. Однако
это не значит, что в нем никакого значения не имеет индивидуальное
начало. В определенных жанрах и в известные исторические периоды
индивидуальное начало проявляет себя довольно заметно, но оно находится в своеобразных связях с коллективным началом.
Ранние формы фольклора отличались тем, что в них господствовала коллективность сложения и исполнения произведений. Творческая личность в то время еще мало выделялась из коллектива. Позже
все большую роль начинают играть отдельные талантливые певцы,
которые в своем творчестве выражали представления и взгляды рода
или племени, а затем и народа. Индивидуальное творчество органически соединялось с коллективным и развивалось на основе последнего.
Коллективность в фольклоре проявляется и во внешних формах
творчества, и во внутренней его сущности, и в процессе создания произведений, и в их исполнении. Она выражается в том, что создатели и
исполнители опираются на общефольклорный опыт и традицию и вместе с тем вносят в произведение новые черты и детали, приспосабливая его сюжет, образы и стиль к конкретным условиям исполнения.
В различных жанрах фольклора коллективное и индивидуальное
начало в создании и исполнении произведений проявляются по-
6
разному: если песни обычно исполняются хором, коллективно, то былины и сказки – индивидуально. Индивидуальное начало так же, как и
коллективное, имеет место на всех этапах развития фольклора. Они
принимают многообразные формы выражения и обуславливают тенденцию не к угасанию, а к усилению и активизации в процессе исторической эволюции фольклора. В народном поэтическом творчестве
существует и известная профессионализация.
УСТОЙЧИВОСТЬ И ИЗМЕНЯЕМОСТЬ ФОЛЬКЛОРНЫХ
ПРОИЗВЕДЕНИЙ
Традиции в фольклоре и по их характеру и по форме имеют намного больше значения, чем в литературе.
Традиционность в народном поэтическом творчестве выражается в относительной устойчивости словесного текста, напева и характера исполнения, передаче произведений, как правило, без значительных
изменений от поколения к поколению, сохранению в течение веков
произведений с определенными сюжетами и героями, формами и выразительными средствами.
Традиции – результат коллективного творчества и вместе с тем
коллективного сохранения произведений фольклора.
Традиция имеет свои социально-исторические основы и обусловлена важными жизненными обстоятельствами.
Во-первых, народное творчество зародилось в первобытнообщинном строе, когда были весьма устойчивые общественные формы
жизни, народного быта и представлений, что определило устойчивость
формы и фольклора.
Во-вторых, в произведениях народного творчества глубоко отражены важнейшие особенности реальной действительности, запечатлены важные объективные качества человека и природы.
В-третьих, народное творчество воплотило в себе принципы
народной эстетики, отразило народные художественные вкусы, которые вырабатывались веками.
В-четвертых, произведения фольклора – создание коллективного
творчества, а что созданно коллективом, то сохраняется очень долго.
В-пятых, фольклорное произведение приобретает устойчивость
благодаря своей устной форме, в которой оно передается от певца к
певцу, от поколения к поколению.
Однако устойчивость не означает того, что в нем не происходит
никаких изменений. Специфика фольклора в том и состоит, что в нем в
7
рамках общей устойчивости происходят постоянные, непрерывные,
иногда не прекращающиеся изменения. Изменения могут происходить
и одновременно во всем народном творчестве, и в отдельных его частях или элементах. Может изменяться общий характер народного
творчества, идейная сущность, создаются новые произведения, перерабатываются существующие, меняется вся художественная система,
испытывает влияние литературы. Причиной изменений в фольклоре
являются не только социально-исторические, но и эстетические факторы: изменения художественных вкусов народа, в том числе под влиянием литературы и кино.
ВАРИАТИВНОСТЬ В ФОЛЬКЛОРЕ
Фольклорные произведения в живом бытовании непрерывно
изменяются, а это приводит к тому, что они нередко живут одновременно во множестве вариантов. Степень различия двух или нескольких вариантов фольклорного произведения может быть не одинаковой.
Во-первых, варианты могут не отличаться друг от друга ни по
содержанию, ни по форме, ни по степени сохранности. Отличает их то,
что в них какие-нибудь слова заменены другими, близкими по значению.
Во-вторых, варианты, не отличаясь друг от друга, ни по форме,
ни по степени сохранности, могут все же различаться по содержанию.
В-третьих, варианты одного и того же фольклорного произведения могут в той или иной мере отличаться друг от друга по степени
сохранности.
В-четвертых, варианты могут отличаться друг от друга особенностями художественной формы.
СИСТЕМА ЖАНРОВ РУССКОГО ФОЛЬКЛОРА
Те явления литературы и фольклора, которые называются родами, жанрами и жанровыми разновидностями, представляют собой
группы произведений, сходных между собой по структуре, идейнохудожественным принципам и функциям. Они сложились исторически
и обладают относительной устойчивостью, изменяясь лишь в незначительной степени и довольно медленно.
Как указывали Аристотель и Гегель, существуют три сложившихся формы литературного (и фольклорного) творчества: эпос, лири-
8
ка и драма, которые принято называть родами. Каждый род охватывает
группу произведений определенного типа. Роды различаются между
собой по предметам изображения – разными сторонами действительности, а также по характеру изображения.
Эпос обьективно, в повествовательно-сюжетной форме изображает внешние по отношению к автору или исполнителю явления; лирика – субъективна, эмоционально-оценочно воспроизводит внутренний мир человека, выражает его мысли и переживания; драма – при
помощи прямой речи персонажей и соответсвующих действий передает их характеристики, рисует картину жизни.
Род – способ изображения действительности (эпический, лирический, драматический).
Жанр – это тип художественной формы (сказка, песня, пословица). Внутри жанра имеется жанровая разновидность (например, различаются сказки о животных, волшебные и социально-бытовые).
Жанры русского фольклора следующие:
I.
Обрядовая песня:
1. Календарная (зимний, весенний, летний и осенний
цикл);
2. Семейно-бытовая (родильная, свадебная, похоронная);
3. Заговоры.
II.
Необрядовая поэзия:
1. Эпические прозоические жанры:
а) сказка,
б) предание,
в) легенды.
2. Эпические стихотворные жанры
а) былины,
б) исторические песни,
в) балладные песни.
3. Лирические стихотворные жанры:
а) песни социального содержания,
б) любовные песни,
в) семейные песни,
г) малые лирические жанры (частушки, припевки и
пр.).
4. Малые исторические жанры:
а) пословицы,
б) поговорки,
в) загадки.
9
5.
Драматические тексты и действия:
а) ряженья, игры, хороводы,
б) сцены и пьесы.
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЖАНРОВ
1.
К обрядовому фольклору относятся произведения народного поэтического творчества, которые используются во
время совершения какого-либо обряда: они сопровождают
этот обряд, являются его составной частью.
2.
Необрядовым фольклором называются устные народные
произведения, исполнение которых не связанно с обрядом: они бытуют вне обряда, в самых различных условиях
жизни.
3.
Заговоры – это короткие прозаические устно-поэтические
произведения, обладающие силой магического воздействия.
4.
Пословицы и поговорки.
Пословицы – самый малый жанр народного устного творчества,
вошедшая в речевой оборот форма изречения, укладывающаяся в одно
грамматически и логически законченное предложение. Это краткое,
устойчивое в речевом обиходе, риторически организованное изречение, обладающее способностью к многозначному употреблению в речи по принципу аналогии.
Поговорка – широко распространенное выражение, образно определяющее какое-либо жизненное явление и дающее ему эмоционально-экспрессивную оценку. Поговорка всегда является частью суждения, тогда как пословица существует в речи на правах целого суждения.
5. Загадка – замысловатое иносказательное описание предмета или явления, предлагаемое как вопрос для отгадывания.
6. Сказка – прозаический художественный устный рассказ
фантастического, авантюрного или бытового характера с
установкой на вымысел.
7. Предание – произведения с исторической тематикой, сохраняющие память о событиях и деятелях национальной
истории. В них повествуется о реальных фактах с некоторой долей вымысла.
10
8.
9.
10.
11.
12.
13.
Легенда – прозаический эпический жанр, рассказ о событиях и лицах прошлого. Чудесное, фантастическое лежит
в основе повествования и определяет его структуру, систему образов и изобразительных средств.
Былина – героическая песня повествовательного характера, возникшая как выражение исторического сознания
русского народа в эпоху IX-ых – XIII-ых столетий. Былина отразила историческую действительность в образах,
жизненная, реальная основа которых обогащена фантастическим вымыслом.
Историческая песня – сюжетный жанр, повествование о
прошлом. Предметом изображения были действительные
события или отдельные эпизоды из жизни исторических
личностей.
Баллада – произведение большого жизненного содержания, высокого художественного совершенства, замечательного искусства слова. В балладах повествуется о событиях и отношениях людей.
Частушки – один из видов словесно-музыкального народного творчества. Это – кароткие рифмованные песенки, в
большинстве случаев состоящие из четырех строк и исполняющиеся полуговорком в характерной звонкой манере.
Лирические песни – стихотворное произведение, которое
поется в одиночку или хором. Главное содержание и основное назначение как лирики литературной, так и лирики
народной – выражение отношения к тем или иным жизненным явлениям, передача определенных мыслей, чувств
и настроений
Устное поэтическое творчество народа представляет большую общественную ценность, состоящую в его познавательном, идейновоспитательном и эстетическом значениях.
Познавательное значение проявляется в том, что он отражает
реальную жизнь, дает обширные знания об истории, труде, быте, содержит широкую типизацию, обобщение явлений жизни и характеров
людей.
Идейно-воспитательное значение фолклора состоит в том, что
лучшие его произведения вдохновлены высокими прогрессивными
идеями, любовью к родине, стремлением к миру.
11
Фольклор дает не только историческую картину духовного развития. Из произведений всех его жанров выступает многогранный и в
то же время цельный и неповторимый характер всего русского народа.
Мужественный, сильный, суровый – по былинам и историческим песням; хитроватый, насмешливый и озорной – по бытовым сказкам; веселый, задорный и неунывающий – по плясовым и шуточным песням;
грустный, наблюдательный, остроумный – по пословицам – таков русский человек во всем его величии и красоте.
12
ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Русская литература – одна из самых древних литератур Европы.
Она древнее, чем литературы французская, английская, немецкая. Ее
начало восходит ко второй половине X-го века. Семьсот лет этой литературы принадлежит периоду, который принято называть древней
русской литературой.
Литература возникла одновременно с появлением на Руси христианства и церкви,востребовавших письменность и церковную литературу. Высокий уровень развития
фольклора сделал возможным
восприятие новых эстетических ценностей,с которыми знакомила
письменность. Превосходно организованное письмо и церковные произведения переносятся на Русь из Болгарии. В это время создается и
первое компилятивное произведение русской литературы – так называемая «Речь философа», в которой на основании разных предшествующих сочинений с замечательным лаконизмом рассказывалась история мира от его «сотворения» и до возникновения вселенской церковной организации.
Древнерусская литература ближе к фольклору, чем индивидуализированному творчеству писателей нового времени.
Авторское начало было приглушено в древнерусской литературе. В ней не было ни Шекспира, ни Данте. Это хор, в котором совсем
нет или очень мало солистов и в основном господствует унисон. И тем
не менее эта литература поражает своей монументальностью и величием целого. Она имеет право на заметное место в истории человеческой культуры и на высокую оценку своих эстетических достоинств.
ПЕРИОДИЗАЦИЯ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Литература Древней Руси – свидетельство жизни, отражение
истории. При этом история не сочиняется. Произведения по русской
истории пишутся вскоре после того, как события совершались, - очевидцами, по памяти или по свидетельству тех, кто видел описываемые
события. Исходя из вышесказанного, сама история до известной степени устанавливает периодизацию литературы. Литературные изменения в основном совпадают с историческими.
Первый период истории древнерусской литературы – период
относительного единства литературы. Литература в основном развивается в двух взаимосвязанных культурными отношениями центрах: в
Киеве, на юге, и в Новгороде, на севере.
13
XI-ый век (начало литературы этого периода) – век формирования монументально-исторического стиля литературы. В монументально-историческом стиле проявляется стремление древнерусских книжников судить обо всем с точки зрения общего смысла и целей человеческого существования. Поэтому авторы XI-XIII вв. стремятся изображать все самое крупное и значительное, рассматривать предмет
изображения с больших дистанций: пространственных, временных,
иерархических. Все наиболее значительное и красивое представляется
монументальным, величественным, воспринимается как бы с высоты
птичьего полета.
Монументализм XI-XIII вв. имеет своеобразную черту – он был
связан с быстротой передвижения на больших географических пространствах. Историзм монументального стиля выражался в особом
пристрастии к исторической теме. Писатели стремились писать не о
вымышленном, а об исторически бывшем, а когда описывали чудеса,
то сами верили в них и стремились внушить читателям, что те или
иные события происходили в действительности. Лдитература того
времени не знает ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий.
XI век – век первых русских житий Бориса и Глеба и Киевопечерских подвижников, век первого дошедшего до нас памятника
русского летописания – «Повести временных лет». Это век единого
древнерусского Киево-Новгородского государства.
XII век – период появления новых литературных центров: Владимира Залесского и Суздаля, Ростова и Смоленска, Галича и Владимира Валынского. В это время возникают местные черты и местные
темы в литературе, разнообразятся жанры, в литературу вносится
сильная струя злободневности и публицистичности. Это период начавшейся феодальной раздробленности. Литература в основном имела
переводческий характер. Одновременно возникает такой памятник как
«Слово о полку Игореве».
Условно литературу XI-XIII вв. называют литературой Киевской
Руси.
Следующий период, сравнительно короткий, период монголотатарского нашествия, когда создаются повести о вторжении татаромонгольских войск на Русь, о битве на Калке, взятии Владимира Залесского, «Слово о погибели Русской земли», «Житие Александра
Невского». Литература сжимается до одной темы, но тема эта проявляется с необыкновенной интенсивностью, и черты монументальноисторического стиля приобретают трагический отпечаток и лирическую приподнятость высокого патриотического чувства.
14
Далее, конец XIV-го и первая половина XV-го века – это век
предвозрождения, совпадающий с экономическим и культурным возрождением Русской земли в годы, непосредственно предшествующие
и последующие за Куликовской битвой 1380-го года. Это период экспрессивно-эмоционального стиля, патриотического подъема в литературе, период возрождения летописания, исторического повествования
и панегирической агиографии.
Во второй половине XV-го века в русской литературе обнаруживаются новые явления: получают распространение памятники переводной светской повествовательной литературы (беллетристика), возникают первые оригинальные памятники такого типа, как «Повесть о
Дракуле», «Повесть о Басарге».
Завоевание турками Византии (Константинополь пал в 1453 году), с которой Русь была тесно связанна культурно, замкнуло Русь в
собственных культурных границах. Организация единого Русского
централизованного государства поглощала основные духовные силы
народа. В литературе развивается публицистика; внутренняя политика
государства и преобразования общества занимают все больше и больше внимания писателей и читателей.
С середины XVI века в литературе все больше сказывается официальная струя. Наступает пора «второго монументализма»: традиционные формы литературы доминируют и подавляют возникшее было в
эпоху русского Предвозрождения индивидуальное начало в литературе. События второй половины XVI-го века задерживают развитие беллетристичности, занимательности литературы.
XVII век – век перехода к литературе нового времени. Это век
развития индивидуального начала во всем: в самом типе писателя и в
его творчестве; век развития индивидуальных вкусов и стилей, писательского профессионализма и чувства авторской собственности, индивидуального, личностного протеста, связанного с трагическими поворотами в биографии писателя.
В XVII веке начинается процесс обмирщения или секуляризации
литературы, что приводит к ее демократизации. Литература приобретает самостоятельный, светский характер. Процесс этот приводит к
возникновению новых жанров (сатирических и бытовых повестей), к
изменению характера исторических повестей, в которых впервые говорится о роли личности в истории, к вымиранию традиционного жанра жития. С конца XVII-го века литература в основном отделяется от
деловой письменности, возникает то, что называем литературным направлением.
15
Литература развивается неуклонно и постоянно, она отнюдь не
является косной и застойной, как это казалось раньше. Дело только в
том, что многие из его произведений не могут быть датированны, еще
большее колличество безымянно, и это крайне затрудняет исследование историко-литературного процесса. Литература XVII-го века уже
непосредственно предваряет собою литературу нового времени – литературу XVIII-го столетия.
В литературоведении установилась традиция выделять в развитии древней литературы три основных периода:
I.
– литература древнерусского государства XIXIII вв.
II.
– литература периода феодальной раздробленности и объединения северо-восточной
Руси (XIII- перва половина XVв.)
III.
– литература периода создания Русского централизованного государства (вторая половина
XV- XVII вв.)
О ВОЗНИКНОВЕНИИ РУССКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ
В XIX веке, а отчасти и в XX веке, господствовало убеждение,
что русская письменность появилась с христианством, что до крещения Руси не было письменности и книг. Первыми памятниками письменности на Руси считались древнеболгарские книги, написанные на
древнеболгарском языке. Такое восприятие русской письменности вытекало из тех общих представлений о происхождении русской культуры и культуры всех славянских народов у ученых, согласно которым
всем этим варварским (славянским) народам Византия несла не только
религию, но и культуру, идею государственности, просвещения,
вплоть до создания алфавита-кириллицы, ставшего основой их письменности. Исследования советских ученых установили местные корни
русской культуры.
В вопросе о появлении русской письменности оставлялись без
внимания внутренние потребности русского общества в письменности,
исторический рост русского общества и внутренняя обусловленность
появления письменности как одного из факторов исторического прогресса.
В развитии русской письменности официальное принятие христианства сыграло важную роль, но эта роль, как уже сейчас совершенно ясно, была ролью подсобной, а не основной. Потребности в
16
письменности на Руси заметно выросли задолго до официального введения христианства как государственной религии, и само введение
христианства в конечном счете отвечало тем же потребностям русского общества, которые и вызвали появление письменности. Следовательно, основной вопрос состоит в выяснении внутренних потребностей русского общества в письменности, связанных с особенностями
его социально-экономического развития.
Как видно из древнейших источников, письменность уже в первой половине X-го века использовалась при заключении договоров с
греками. Известно свидетельство арабского писателя Ибн-Фадлана о
восточно-славянской письменности, о чем он пишет в своей книге о
путешествии по Волге в 920-921 гг. Образец русской письменности,
принадлежащий X веку, приводит и арабский писатель Ибн-эльНадим. Многочисленные надписи обнаружены археологами при раскопке Гнездовских курганов под Смоленском. При раскопках в Неревском конце Новгорода в 1951 и 1952 годах найдено большое число
грамот, написанных на бересте. Самые ранние относятся к XI веку, а
самые поздние – XVI веку.
Таким образом, письменность имела широкое применение и помимо церковной богослужебной литературы еще прежде, чем отдельные рукописи, начала проникать на Русь через Болгарию после введения христианства. X век застает русскую письменность с уже довольно
широким диапазоном применения: договора и сношения с иноземными государствами, надписи на сосудах с содержимым, письменные
завещания, надписи, удостоверяющие собственность, надписи на могилах, надписи на изделиях мастеров. Такое многообразное применение свидетельствует о том, что к X веку письменность прошла долгий
путь развития, по крайней мере не менее века, а вероятнее, и значительно больше.
Дохристианская письменность была деловая и многоалфавитная.
После принятия христианства на Руси письменность приобретает
книжный характер и устанавливается единный алфавит, которым стала
кириллица, созданная в Болгарии в X веке.
ОСОБЕННОСТИ ДРЕВНЕРУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Русская литература XI-XVII вв. развивалась в своеобразных условиях. Она была целиком рукописной. Книгопечатание, появившееся
в Москве в середине XVI века очень слабо изменило характер и способы распространения литературных произведений.
17
Рукописный характер литературы приводил к его вариативности. При переписывании писцы вносили свои поправки, изменения,
сокращения или, наоборот, развивали и расширяли текст. В результате
памятники древней русской литературы по большей части не имели
устойчивого текста. Новые редакции и новые виды произведений появлялись в ответ на новые требования жизни, возникали под влиянием
изменений литературных вкусов.
Причиной вольного обращения с памятниками была также анонимность древнерусских памятников. Понятие литературной собственности и авторской монополии отсутствовало в Древней Руси. Памятники литературы не подписывались, так как автор считал себя
лишь исполнителем божьей воли. Памятники литературы не датировались, но время написания того или иного произведения с точностью от
пяти до десяти лет устанавливается с помощью летописи, где точно
фиксированны, датированны все события русской истории, а то или
иное произведение, как правило, появлялось «по горячим следам событий» самой истории.
Древнерусская литература традиционна. Автор литературного
произведения «обряжает» данную тему в соответствующий ей «литературный наряд». В результате произведения Древней Руси не ограждены друг от друга строгими границами, текст их не закреплен точными представлениями о литературной собственности. Это создает некоторую иллюзию заторможенности литературного процесса. Древнерусская литература развивалась строго по традиционным жанрам: житийный, апокрифический, жанр хождения, поучения отцов церкви,
исторические повести, дидактическая литература. Все эти жанры –
переводные. Наряду с переводными жанрами в XI веке появляется
первый русский оригинальный жанр – летописание.
Древнерусской литературе присущ «средневековый историзм»,
поэтому художественное обобщение в Древней Руси строится на основе единичного конкретного исторического факта. Произведение всегда
прикреплены к конкретному историческому лицу, при этом любое историческое событие получает чисто церковную интерпретацию, то
есть исход события зависит от воли Бога, который либо милует, либо
наказывает. «Средневековый историзм» русской литературы XI-XVII
веков находится в связи с другой важной ее чертой, сохранившейся и
развивавшейся в русской литературе вплоть до наших дней, - ее гражданственностью и патриотизмом.
Призванный рассматривать действительность, следовать этой
действительности и ее оценивать, древнерусский писатель уже в XI
веке воспринимал свой труд как труд служения родной стране. Древ-
18
нерусская литература всегда отличалась особой серьезностью, пыталась отвечать на основные вопросы жизни, звала к ее преобразованиям, обладала разнообразными и всегда высокими идеалами.
ДРЕВНЕХРИСТИАНСКАЯ КНИЖНОСТЬ НА РУСИ
Принятие христианства сопровождалось притоком на Русь
книжности, призванной уяснять и развивать основные положения христианства. Христианская книжность расширяла горизонт древнерусского писателя и читателя, знакомила с новыми общественными, нравственными и юридическими понятиями, пополняла тот запас средств
словесного выражения, который уже имелся в русском языке.
Языческая Русь должна была воспользоваться главнейшими,
давно уже выработанными и устоявшимися видами церковнохристианской литературы, без которой невозможны были укоренение
и пропаганда нового вероучения и нового мировоззрения.
Таковыми являлись: библейские книги «Ветхого» и «Нового»
Завета, апокрифические сказания, произведения житийной (агиографической) литературы, религиозно окрашенные исторические хроники, излагавшие исторические факты в свете церковно-христианской
идеалогии. Это была литература, созданная в Византии и в переводах
распространявшаяся на Руси.
После принятия христианства на Руси распространялись книги в
староболгарских переводах с греческого. Книги эти содержали легендарные и мифологические сказания, народные поверия, юридические
предписания, эпические и лирические произведения религиозного и
светского характера, исторические сочинения, основанные на преданиях.
К числу переводной литературы принадлежат апокрифы, связанные с библейской тематикой. Слово «апокрифический» в переводе
означает «тайный», «сокровенный», доступный особо умудренным, а
не широкой массе. При таком понимании слова в апокрифах не усматривалось чего-то вредного, находящегося в противоречии с канонической литературой, но, наоборот, апокриф, как род литературы для избранных, пользовался особым уважением и почетом. В дальнейшем
апокрифы были использованы еретиками, ставшими в оппозицию к
официальной церкви. В некоторых апокрифах нашло отражение критическое отношение еретиков к основным положениям канонической
христианской литературы, утвержденным ортодоксальной церковью.
Известны две основные группы апокрифов: эсхатологические «Хож-
19
дение Богородицы по мукам» и богомильские «Како бог создал Адама».
Большое историко-литературное значение имели средневековые
«естественно-научные» энциклопедии: «Шестоднев» и «Физиолог».
«Шестоднев» - книга, излагающая историю шести дней творения
мира на основе тех знаний, какие почерпнуты были средневековьем из
греческих и восточных источников.
«Физиолог» - сборник, сообщающий сведения преимущественно
о животных, действительных и воображаемых, об их свойствах, о фантастических камнях и деревьях. Сведения эти сопровождались символическими толкованиями в духе христианских воззрений.
Широкое распостранение имели сочинения отцов церкви, преимущественно Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Василия Великого,
Иоанна Дамаскина, Афанасия Александрийского, Генадия Константинопольского.
ЛЕТОПИСАНИЕ
На самой заре русской письменности возникает летописание,
которому суждено было стать в идейно-политическом отношении господствующим и ведущим явлением в русской литературной культуре
старого времени.
Русское летописание возникло не стихийно и не случайно. Чтобы понять это, следует присмотреться к целому кругу явлений, среди
которых, как одно из звеньев, возникла летопись.
Принятие христианства Русью имело обоюдоострый характер. С
одной стороны оно приносило русскому народу высокую Византийскую культуру, поднимало Русское государство до уровня Византийской государственности, с другой стороны – угрожало политической
самостоятельности Руси, грозило превратить русскую землю в провинцию Империи. Греки считали, что только император ромеев мог
быть единственным главою всех христиан. В словах апостола Петра
«Бога бойтесь – Царя чтите» греки видели указание, что во вселенной
должен и может существовать лишь один царь, власть которого была
как бы тем самым освящена церковью.
До самого падения Константинополя Византия постоянно пыталась привести «варварские» народы к признанию того, что все христиане являются одновременно и поддаными императора.
После принятия христианства Русью Империя навязывала ей
церковную организацию во главе с митрополитом или епископом –
20
греком, становившимя фактически чиновником Империи, на котором
держалась связь новообращенного народа с императором и на которого возлагалась задача постепенного введения новых «ромеев» в состав
Империи.
В годы княжения Ярослава Мудрого между молодым Русским
государством и Византией завязывается острая борьба. Русский князь
парирует все попытки Константинополя лишить русских церковной
самостоятельности и превратить русскую церковь в агентуру Империи.
Ярославу удается поднять международный авторитет Руси и на основе
общего подъема народного самосознания в первой половине XI века
заложить прочные основания русской политической и церковной самостоятельности, русской книжности, русского летописания, русской
архитектуры и изобразительного искусства.
Подъем национального самосознания времени Ярослава Мудрого имел огромное значение для возникновения летописания. Русская
летопись родилась в той же атмосфере борьбы за свою культурную и
политическую самостоятельность, которая пронизывала собою всю
эпоху Ярослава. Летопись была направлена против византийских притязаний и защищала идею равноправия народов. Политичекие идеи
эпохи Ярослава Мудрого вызвали интерес к русскому прошлому.
Именно в это время, в обстановке патриотичекого подъема закладывается основание русской летописи, ее высокой идейности и ее своеобразной литературной формы. «Летопись – это один из самых ярких
показателей высоты древнерусской культуры, - пишет академик Б.Д.
Греков, - это не просто погодная запись событий, как часто приходится
слышать и читать, это законченный, систематизированный труд по
истории русского народа и тех нерусских народов, которые вместе с
русским народом были объединены в одно Киевское русское государство».
Жанр русских летописных статей создался далеко не сразу. Беря
готовые образцы, под влиянием требований русской жизни, летописец
изменял их и придавал ту характерную форму и особенности, которые
составляют отличие русской хронографии от византийской, от западно-европейской.
Для эпохи Ярослава Мудрого церковный вопрос имел огромное
политичекое значение. Поэтому необходимо было составить произведение, которое с русской, а не с византийской точки зрения излагало
бы церковную историю Руси. Так было составлено «Сказание о первоначальном распространении христианства на Руси», куда вошли рассказы о христианстве Ольги, о первых русских мучениках варягах, о
крещении Руси, о Борисе и Глебе и о просветительской деятельности
21
Ярослава. Это первое историческое произведение, но еще не летопись.
Автор хотел дать нравоучительный рассказ и вместе с тем опровергнуть греческую точку зрения на русскую историю. Из этого первого
русского исторического произведения выросло впоследствии постепенно русское летописание.
Русское летописание создавалось из присоеденения совсем иных
– народных в своей основе – сведений к церковному ядру об истории
Руси, носившему традиционный для церковной письменности характер «патерика», но уже обладавшего элементами историзма, которые и
привлекли к нему внимание и творческую инициативу жаждавших
сведений по родной истории русских читателей.
После водворения в Киеве русского митрополита Илариона,
сменившего митрополита-грека, работа над «Сказанием о русских
христианах» продолжается в новом оплоте антигреческой политики –
Киево-Печорском монастыре, появляются добавления из народных
исторических преданий, создается хранологический принцип разбивки
всего изложения по годовым статьям.
С 1061 года, с года организации Печорского монастыря, летопись начинает указывать даты событий – месяц, число, иногда день
недели. К «Сказанию о первых русских христианах» прибавляются
записи о текущих событиях. Появляется забота о своевременности записываний фактов истории, «Сказание» продолжается и по существу
возникает летопись с ее наиболее типичным признаком – погодностью
записей. Активное участие в летописании принимал Никон, который
придавал большое значение хронологическому принципу и строил
изложение событий, располагая их четко по годам. Никон в своем
стремлении к хронологической точности повествования пришел к новому способу изложения летописного материала, в отличии от Византийских хроник, распределяя материал не по княжениям, а годами от
«сотворения мира».
Одной из характерных особенностей русской летописи, которая
также различает летописное изложение от изложения Византийских и
Западно-европейских хроник, является наличие прямой речи, имеющей конкретно- жизненный, а не вымышленный характер, это не
книжная, а живая, устная речь, близко отражающая действительно
произнесеные слова.
В XI-XIII вв., а частично и значительно позднее, все дипломатические переговоры на Руси велись устно – через устные передачи послов. Русские князья исключительно редко пересылались между собою
грамотами. Их вполне заменяли «речи», которые передавались послами. Речи эти более или менее точно заносились в летопись, и именно
22
здесь мы встречаемся с выражением «послать с речьми». Послу давался общий наказ о том, как должен вести себя посол в том или ином
случае, и отдельно поручались «речи», которые посол не мог изменять
по-своему и передавал соблюдая грамматические формы первого лица,
то есть от лица пославшего. Передача «речей» от лица посылающего
со строгим соблюдением форм личного обращения князя не была вызвана тем, что посол рассматривался как безличный и механический
передатчик. Посол, передавая «речи» князя, во всех случаях являлся
его заместителем, он говорил от лица пославшего, как будто бы сам
являлся в момент передачи «речей» этим пославшим. Оскорбление,
нанесенное послу, было равнозначно оскорблению того лица, которое
его послало. Таков был общий порядок исправления посольских обязанностей в древней Руси XI-XIII вв. Русский обычай «ссылаться
речьми», а не грамотами, был очень прочным. Происхождение его
восходит к дописьменному периоду истории Руси.
Русской летописи характерно наличие диалога, употребленного
живо, точно, сжато, к месту. Диалог, в отличии от прямой речи, зависил не только непосредственно от действительности, но и от устного
народного творчества, где обильно представлен диалог, подобного
которому не знает ни Византийская анналистика, ни Западная.
Следовательно, характерные черты русской летописи, особенно
первоначальной, - обилие в ней прямой речи, диалога, живая связь с
фольклором, - выработались под властным влиянием самой жизни.
Под влиянием действительности сложился и язык летописи: простой и
доступный в основной своей части, он образовался на основе развитой
традиции устного языка того периода. Впоследствии форма летописи,
ее стиль, характер работы летописцев постепенно менялись. Они были
различны в зависимости от того, в чьих руках находилось летописание
и чьим целям оно служило, но всегда и всюду в период своего расцвета летописание находилось под определенным воздействием бытия.
ЖИТИЙНАЯ ЛИТЕРАТУРА (АГИОГРАФИЯ)
Для развтия самостоятельной церкви любого христианского государства непременным условием было наличие канонизированных
собственных святых, а непременным условием канонизации является
наличие жития святых. Поэтому все те государства, которые принимали христианскую веру, как правило, обращались к житийной или агиографической литертуре.
23
Агиография (греческое «агиос» - святой и «графо» - пишу) –
обширный раздел христианской литературы.
Жития воспитывали и наставляли в христианских добродетелях.
В них рассказывалось о жизни, страданиях или благочестивых подвигах людей, канонизированных церковью, то есть признанных святыми
и официально удостоенных почитания.
Каноническая форма жития сложилась в Византии в IV веке, где
к этому времени существовал характерный образец жития – «Житие
Антония Великого», написанный Афанасием Александрийским.
При единстве манер изложения, агиографические произведения
были разнообразны по жанрам. Известны жития святых, мартирии,
повествования о гонениях, о пытках мучеников, хождения, чудеса,
видения, сказания о чудотворных иконах. Жития и мартирии разделялись в свою очередь на повествовательные и панегирические. Первые
описывали жизнь и деяния святого, вторые содержали похвальные
слова в его честь. По мере развития житийного жанра был выработан
определенный канон повествования. Житийный канон складывался из
предисловия и краткого послесловия агиографа, обрамляющих собственно повествование, включавшее в себя следующие вехи: похвала
родине и родителям святого, чудесное предвозвещение о появлении на
свет будущего святого, проявление святости в детском и юношеском
возрасте, искушение, решительный поворот на путь духовного спасения, кончина и посмертные чудеса.
Чудеса или вмешательства чудесных сил – ангелов или бесов –
описывались в житиях с яркими и детальными подробностями: авторы
житий стремились и умели добиться иллюзии правдоподобности самых фантастических эпизодов.
Уже в Киевской Руси были переведены многие византийские
жития: Алексея, человека божьего, Василия Нового, Саввы Освященного, Ирины, Антония Великого, Феодоры и другие.
Необходимость в церковной и политической самостоятельности
от Византии заинтересовала в создании своего церковного олимпа,
своих святых, могущих упрочить авторитет русской церкви. Агиографический образ, усвоенный русской литературой извне, корректировался на Руси местными условиями. На Руси агиография развивалась в
тесной связи с летописанием. Связь эта не могла остаться бесследной,
она обновляла жанр агиографии, придавала своеобразность. Русские
жития с момента своего возникновения отступили от византийского
трафарета. Авторы оригинальных житий прониклись прогрессивными
идеями о единстве Руси, о необходимости защиты страны от княжеских междуусобиц. Поэтому в первых же русских оригинальных жи-
24
тиях проявляется тема патриотизма, пусть даже завуалированная узкоцерковным мировоззрением.
Древнейшим русским житием было «Житие Антония Печорского» - монаха, первым поселившегося в пещере и своим поступком подавшего пример к основанию пещерного скита, превратившегося затем
в прославленный Киево-Печорский монастырь. Во второй половине XI
века создаются «Житие Феодосия Печорского» и два варианта жития
Бориса и Глеба.
С самого начала в русской агиографической литературе определились две главные группы: одни жития были целиком посвящены
теме идеального христианского героя, ушедшего из мирской жизни,
чтобы подвигами заслужить жизнь «вечную» (после смерти), тогда как
герои другой группы житий стремятся обосновать своим поведением
не только общехристианский, но и феодальный идеал.
Характерной чертой агиографии было стремление соблюсти в
житийных произведениях требования жанровых канонов, выработанных многовековой историей агиографического жанра. Эти каноны
придавали житиям отвлеченный риторический характер. Однако историческая действительность, политические тенденции, устные предания, реальные факты жизни героя жития нарушали жанровые каноны.
Жизнь вносила в житийные памятники публицистичность, литературное разнообразие, сюжетную увлекательность. Житие – это та форма
церковной литературы, которая ближе всего стояла к литературе светской, исторической и публицистической и в которой легче всего могли
сказываться оппозиционные и критические идеи, влияние апокрифов и
народной легенды. Все это заметно проявилось в так называемых княжеских житиях («Повесть о житии Александра Невского»). Это обуславливалось тем, что героем жития выступал не подвижник церкви, а
государственный деятель, кроме того, именно в княжеских житиях
отразились события монголо-татарского ига («Житие Дмитрия Донского»).
В конце XIV – начале XV века происходит расцвет экспрессивно-эмоционального стиля. В житийной литературе, раскрывающей
внутреннюю жизнь одного человека, все большее и большее внимание
уделяется эмоциональной сфере, литература интересуется психологией
человека, его душевным состоянием. Это приводит к экспрессивности
стиля, к динамичности описания. В литературе развивается экспрессивно-эмоцональный стиль, а в идейной жизни все большее значение
приобретает «безмолвие», уединенная молитва, совершаемая вне церкви, уход в пустыню – в скит. Это уединение личности, уход ее из общества также соответствовали духу развивающегося личностного на-
25
чала. В русской агиографии первые проявления экспрессивноэмоционального стиля связывают с именами Киприана, Епифания
Премудрого и Пахомия Лагофета.
XVI век, когда митрополитом Московским был Макарий, является периодом расцвета русской агиогафии. При его непосредственном
участии были составлены «Великие Четьи-Минеи», в которые были
внесены все имевшиеся к этому времени жития русских святых.
В первой половине XVII века появляются первые опыты биографии частного человека. Авторы этих опытов еще пишут с оглядкой
на житийный канон. Однако этот канон решительно деформируется.
Наглядный образец такой деформации – «Повесть о Улиянии Осоргиной», написанной в 20-30 годы XVII века ее сыном, муромским дворянином Осоргиным.
Во второй половине XVII века под пером протопопа Аввакума
создается первая русская развернутая автобиография – «Житие протопопа Аввакума, им самим написанная». Аввакум решительно реформирует агиографическую схему. Он, впервые в русской литературе,
объединяет автора и героя агиографического повествования в одном
лице. Произведение это по праву считают «лебединой песней» житийного жанра, предтечей русского романа. Так завершается история традиционного жанра жития на Руси.
СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
Одним из центральных памятников древнерусской литературы
является «Слово о полку Игореве», которое рассказывает о походе на
половцев в 1185 году храброго князя небольшого НовгородСеверского княжества Игоря Святославича.
Поход состоялся раннею весною 1185 года. Кроме самого Игоря
Святославича, в нем участвовали его сыновья и князь Святослав Ольгович Рыльский. У берегов Донца войско Игоря застало затмение
солнца, считавшееся на Руси предзнаменованием несчастья, но Игорь
не поворотил коней. Первое столкновение войска Игоря с половцами
было удачным. Но следующее столкновение завершилось поражением
русских и пленением князя Игоря. Поражение князя Игоря Святославича имело несчастные последствия для всей Русской земли. До этого
русские князья никогда не попадали в плен к половцам. С помощью
половца Лавра князь Игорь бежал из плена. Приехав в родной Новгород-Северский, Игорь вскоре пустился в объезд – в Чернигов и Киев,
26
ища помощи и поддержки, и всюду был встречен с радостью. Так рассказывают о походе Игоря Святославича летописи.
«Слово» говорит об этом походе как о хорошо известном читателю. Оно не столько рассказывает о нем, сколько обсуждает его, связывает события похода Игоря с общим положением Руси и русского
народа. Это повод для глубокого раздумья о судьбах Русской земли,
для страстного призыва объединиться и защитить Русь. Автор негодует против междоусобных войн русских князей. Как подлинный выразитель интересов всего населения Руси, страдавшего от раздоров князей и нашествий половцев, он призывает прекратить междоусобные
войны и объединиться против внешних врагов. Эта мысль – единение
русских против общих врагов – главная идея произведения.
Несмотря на то, что «Слово» посвящено поражению Игоря, оно
полно уверенности в могущество русских, оно исполнено веры в славное будущее Русской земли.
В одном из писем к Энгельсу в 1856 году Карл Маркс так определил главную идею «Слова»: «Смысл поэмы – призыв русских князей
к единению как раз перед нашествием монголов».1
Эта идея единения перед лицом страшной внешней опасности
подчиняет себе все содержание «Слова». Призыв к единению проникнут в «Слове» самой страстной, самой сильной и самой нежной любовью к родине.
В «Слове» две темы,которые сочетаются, переплетаются и противостоят друг другу.Одна тема лирическая, личная.Другая тема
эпическая,государственная. С одной стороны, автор пишет о судьбах
всей русской земли, опустошенной половцами, с другой – о личной
судьбе потерпевшего поражение князя Игоря и его жены Ярославны, о
судьбах отдельных русских князей – Всеволода буй тура,Всеслава Полоцкого,Святослава и других.
Первая тема большая, в ней участвует вся Россия.Вторая – небольшая, в ней говорится о судьбах русских князей и русских дружинников,о переживаниях жены Игоря- Ярославны.
Как указывает Лихачев Д.С.: «Политическая тема конкретизируется в личной, личная вырастает до размеров общенародной.Обе темы
органически переплетаются и поддерживают друг друга.Это сочетание
ведется автором с необыкновенным исусством.Особенно искусно автор поднимает личную тему до огромных размеров, заставляя природу сочувствовать судьбам людей».2
1
К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. I, Т. XXII. С. 122.
Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» - героический пролог русской литературы. Л., 1967. С. 18.
2
27
Учитывая пересечение тем, масштабов, эпического и лирического начала, природы и человеческих судеб, широкое историческое видение и психологическое проникновение, Лихачев Д.С. определяет
жанр «Слова» как лиро-эпическое произведение, в котором, однако,
«ясно ощущается широкое и свободное дыхание устной речи».3
В «Слове» нашли широкое отражение такие жанры устного
творчества как плачи (их 5) и песенное прославление – славы. «Слово»
близко к ним по своей форме и по своему содержанию, но в целом это,
конечно, не плач и не слава. Народная поэзия не допускает смешение
жанров. «Слово» - произведение книжное, но близкое к этим жанрам
народной поэзии. Это, по-видимому, особый род книжной поэзии, может быть еще не успевшей окончательно сложиться.4
В «Слове» нашли отражение и элементы ораторского произведения – автор «Слова» постоянно обращается к своим читателям, точно он видит их перед собой.
В Древней Руси исторические сочинения писались, как правило,
по «горячим следам событий», их очевидцами или современниками. В
дальнейшем эти сочинения могли переделываться, обрабатываться
стилистически и идеологически. «Слово» не составляет исключения в
этом отношении. Оно очень цельно по стилю и замыслу, и можно утверждать, что оно написано современником событий. Его осведомленность – осведомленность современника, а не эрудита-книжника, воспроизводящего события по различного рода «историческим источникам». Он видит и слышит события во всей яркости жизненных впечатлений.
Как отмечает Лихачев Д.С., «Слово» - это не историческое повествование о далеком прошлом: это отклик на события своего времени,
полный еще не притупившегося горя.
По тексту «Слова» можно определить, что «Слово» написано не
позднее, чем а 1187 году. В «Слове» нигде не упоминается о событиях,
происшедших после 1187 года. Но оно не могло быть написано и ранее
1187 года, так как оно заключается «славой молодым князьям» - в том
числе и Владимиру Игоревичу, только в 1187 году вернувшемуся из
плена.
Список «Слова» был найден в начале 90-ых годов XVIII века
известным любителем и собирателем русских летописей А.Н. Мусиным-Пушкиным. Он был приобретен у бывшего архимандрита закры3
См.: Еремин И.П. «Слово о полку Игореве» как памятник политического
красноречия Киевской Руси / Сб. «Слово о полку Игореве». М. Изд. АНСССР.
1950. С. 55.
4
Лихачев Д.С. Указ. соч. С. 37.
28
того к тому времени Спасо-Ярославского монастыря Иоиля Быховского. Первое, очень краткое сообщение о «Слове» было сделано известным поэтом того времени Херасковым в 1797 году. С рукописи «Слова» сняты были копии: одна из них, предназначавшаяся для Екатерины
II, дошла до нас.
В 1800 году «Слово» было издано Мусиным-Пушкиным в сотруднечестве с А.Ф. Малиновским и Н.Н. Бантыш-Каменским историческим комментатором был Н.М. Карамзин.
В 1812 году сборник, включавший «Слово», сгорел в Московском пожаре.
Безымянный автор «Слова» - человек с широким историческим
кругозором, отлично разбирающийся в сложных политических перипетиях своего времени, патриот, сумевший подняться над узостью интересов своего княжества до высоты общерусских интересов, талантливый писатель, знаток и ценитель памятников древнерусской оригинальной и переводной книжности и в то же время хорошо знающий
устное народное творчество, создал произведение, составившее славу
древнерусской литературы.
Русские поэты буквально с первых же лет после издания «Слова» нашли в нем благодарный материал для подражаний и вариаций на
древнерусские темы. «Слово» переводилось В.А. Жуковским, М.Л.
Деларю, А.Н. Майковым и другими. На мотивы «Слова» были созданы
стихи А.А. Блоком, В.Я. Брюсовым. «Слово» переведено на английский, болгарский, венгерский, немецкий, испанский, польский, румынский, сербохорватский, турецкий, финский, французский, японский. К
800-летию памятника, в 1985 году был издан армянский перевод «Слова о полку Игореве».
ПОВЕСТВОВАТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕЙ РУСИ
В связи с принятием христианства в Киеве развивается интенсивная переводческая деятельность.В соответствии с запросами времени в первую очередь переводились богослужебные книги, сборники
житий, творения «отцов церкви»,церковно-исторические и естественно-научные сочинения.Однако русские переводчики не прошли мимо
светской повести, которая по характеру своего идейнохудожественного содержания соответствовала духу врмени. Древнерусские книжники перевели с греческого языка ряд воинских, исторических и дидактических повестей,способствовавших упрочению того
светского идеала, который пропогандировала оригинальная литерату-
29
ра.Переводчики не ставили своей целью точную передачу оригинала, а
стремились максимально приблизить его к запросам своего времени и
своей среды.Поэтому переводимые произведения подвергались редакционной правке – известной русификации.
На древнерусский язык были переведены исторические хроники
Иоанна Малалы Антиохийского, Георгия Синкелла, Георгия Амартола, излагавшие события мировой и византийской истории с христианской точки зрения.
Своеобразной срелневекой «естественно-научной» энциклопедией являлись «Шестоднев» и «Физиолог».С устройством мироздания
знакомился русский человек по «Христианской топографии Козьмы
Индикоплова». В конце XII века был составлен сборник изречений
«Пчела».
Отбор произведений, подлежащих переводу на древнерусский
язык, определялся потребностями верхов феодального общества.Задачи упрочения христианской морали, новой религии стояли на
первом плане, и это обусловило преобладание церковной переводной
литературы над светской.Этими задачами и определился выбор светской повествовательной литературы, которая в свою очередь содействовала выроботке светского идеала.
Большой популярностью пользовалась повесть «Александрия»,
посвященная жизни и подвигам прославленного полководца Александра Македонского.Образ мужественного воина-христианина, защитника границ своего государства, стоит в центре переводной повести
«Девгениево деяние».
В XI- XII вв. была переведена на древнерусский язык «История
Иудейской войны» известного еврейского историка Иосифа Флавия
под названием «Повесть о разорении Иерусалима».Древнерусского
читателя повесть привлекала своим историзмом и красочностью описаний военных событий.
Средством пропаганды новой христианской морали служили
дидактические переводные повести, к которым относятся «Повесть об
Акире Премудром» и «Повесть о Варлааме и Иоасафе».
На примере переводных исторических и светских повестей на
Руси создаются оригиальные повествовательные памятники, отражающие историю русского государства. Особое место среди этих произведений занимают повести, раскрывающие трагические страницы
русской истории - период нашествия татар на Русь и установления
многовекового татарского ига на Руси.
В середине XIII столетия Русская земля подверглась нашествию
монголов. С 1237 года по 1240 годы русский народ вел мужественную
30
борьбу с неисчислимыми силами врагов. Феодальная раздробленность
Руси способствовала успеху завоевателей. События, связанные с татарским нашествием, получили широкое отражение в литературе той
поры.
Первое столкновение русских с монголами произошло в 1223
году на реке Калке (Кальмиус). Летописная повесть об этой битве создана в дружинной среде. Повесть последовательно и обстоятельно излагает ход событий, передает настроение русского общества при известии о появлении монголов. Весть эта была встречена с крайним
недоумением. Автор отмечает, что явились народы, которых никто не
знает, и он ссылается на философско-исторический труд Мефодия Патарского «Откровение», где обозревались судьбы человечества от
Адама до «второго пришествия» (VII век). Он считает, что татары –
это народы, разбитые Гедеоном и запертые им в путыне Етривской, а
появление их знаменует собою конец мира. Отсюда вытекает религиозно-моралистическая трактовка события: приход татар – следствие
попустительства божьего «греха ради наших».
В 1237 году основные силы Золотой Орды во главе с ханом Батыем подошли к границам Северо-Восточной Руси. Первый удар
степные кочевники нанесли Рязани, а затем был разгромлен Владимир.
События, связанные с героической защитой русским народом своей
земли, получили яркое художественное отражение в «Повести о приходе Батыя на Рязань». Повесть прославляет мужество и героизм защитников Рязани – князя Юрия Ингоревича, его братьев Давида и
Глеба и рязанской дружины – удальцов, резвецов – достояния рязанского славного богатыря Евпатия Коловрата.
Причину поражения рязанцев автор усматривает в феодальной
обособленности русских княжеств, в эгоистической политике князей.
Органически не связанными со всем содержанием повести являются
религиозно-моралистические рассуждения о причинах гибели Рязани:
попустительство, божье наказание за грехи. Эти рассуждения автора
не могут заслонить главной причины – забвение Владимирским великим князем интересов всей русской земли.
Повесть состоит из четырех частей:
1. Появление Батыя на границах Рязанской земли, посольство рязанцев к Батыю во главе с князем Федором, гибель
Федора и его жены Евпраксии.
2. Героическая защита Рязани Юрием Ингоревичем, гибель
защитников и разорение Батыем Рязани.
3. Подвиг Евпатия Коловрата.
4. Обновление Рязани Ингварем Ингоревичем.
31
Концовка повести свидетельствует об оптимизме, жизнестойкости русского народа, его неколебимой вере в возможность избавления
от татарского ига. Повесть верно передает настроение общества того
времени и отличается живостью, яркостью и драматизмом повествования.
Русская земля вынуждена была в течение нескольких столетий
нести бремя татарского ига. Но Русь существовала как определенная
государственная формация феодальных княжеств и постепенно приближалась к образованию централизованного государства. Процесс
организации централизованного государства ускорялся борьбой с
внешними врагами, в частности с татарским игом. Наиболее ярким
эпизодом этой борьбы явилось Мамаево побоище, которое произошло
в княжение Дмитрия Донского в 1380 году. Период княжения Дмитрия
Донского характерен усилением Московского княжества. Золотоордынский хан Мамай сознавал опасность усиления Московского княжества и в 1378 году предпринял поход на Москву. Битва произошла на
реке Волге и окончилась поражением татар. Дмитрий Донской, узнав о
готовящемся новом походе Мамая, сплотил вокруг Москвы все русские княжества. В этом единении и была сила Дмитрия Донского –
поход против Мамая приобретал общерусский, общенародный характер.
Кровопролитная битва, происшедшая на поле Куликовом, началась утром 8 сентября 1380 года. Битва закончилась победой русских,
но ценой больших потерь. Вскоре после битвы была написана «Летописная повесть». Этот рассказ ярко окрашен непосредственными, свежими впечатлениями от описываемых в нем событий. Вскоре после
Куликовской битвы было создано поэтическое произведение «Задонщина». Автором этого произведения является Софоний Рязанский.
Автор в своем произведении шел прежде всего от события, которому
памятник посвящен, от его высокой оценки, от понимания его исторической роли в жизни страны. Основной идейный смысл, пафос «Задонщины» - в прославлении Москвы и Московского князя, в утверждении, что объединение всех русских князей вокруг московского
князя привело к поражению татар.
Уже первые исследователи «Задонщины» указывали на близость
его со «Словом о полку Игореве». Здесь мы встречаем не только отдельные слова или фразы, восходящие к «Слову», но и целые отрывки
из него. Обращение к «Слову» не случайно и не является показателем
литературного бессилия, беспомощности. Это обращение обусловленно исторической эпохой и внутренней близостью этих двух памятни-
32
ков. В связи с победой на Куликовом поле для Софония неизбежно
вставал вопрос о татарах в историческом плане, потребность рассмотреть их значение в прошлом. Автор сумел уловить основной идейный
смысл «Слова» - призыв к единению русских князей перед опасностью
врага. Зная историю своей Родины, он видел, что событие, рассказанное в «Слове», было одним из тех, которое привело Русь к поражению
на Калке. Это поражение явилось причиной полутровекового господства над Русской землей татаро-монголов. Необходимо отметить полную идейную самостоятельность «Задонщины» - объединение под
знаменем великого князя Московского и является основным фактором
победы над татарами, которая и приведет к свержению татарского ига
в 1480 году.
В «Задонщине», по сравнению со «Словом», значительно усилен
христианский элемент, вовсе отсутствуют языческие мифологические
образы. Стиль повествования радостный, мажорный, автор проникнут
сознанием конца периода «тучи» и «печали».
В «Задонщине» подчеркнута политическая роль Москвы и Московского князя в борьбе с татарами, и в этом отношении «Задонщина»
явилась произведением, пропагандировавшим идею сплочения, объединения Русских земель вокруг Москвы.
ЛИТЕРАТУРА XVII ВЕКА
XVII век в истории русской литературы и русской культуры был
веком постепенного перехода от древней литературы и культуры к
новой – культуре нового времени.
Русская литература на грани XVI-XVII веков стояла перед необходимостью подчинения литературы личностному началу, выработке
личностного творчества и стадеального, авторского текста произведений. Она стояла перед необходимостью освобождения всей системы
литературных жанров от их подчинения «деловым» задачам и создания общих форм с западно-европейской литературой.
Укрепление централизованной самодержавной власти, опиравшейся на служилое дворянство, привело к дальнейшему росту эксплуатации и окончательному закрепощению крестьян. Усиливающийся экономический гнет вызвал возникновение массовых крестьянских
волнений, вылившихся в широкое народное движение – крестьянскую
войну под руководством Ивана Болотникова. Прекращает свое существование династия Ивана Калиты со смертью царя Федора Иванови-
33
ча. В стране возникает оппозиция со сороны боярства, которая получает поддержку польских магнатов.
Бурные события начала XVII столетия (Смуты) нашли широкое
отражение в литературе. Литература этого периода приобретает исключительно злободневный, публицистический характер, оперативно
откликаясь на запросы времени, отражая интересы различных социальных групп, участвующих в борьбе.
Произведения этого периода, продолжая развивать традиции
исторической повествовательной литературы XVI века, ярко отразили
рост национального самосознания. Это проявилось в изменении взгляда на исторический процесс: ход истории определяется не божеским
изволением, а деятельностью людей. Повести начала XVII века уже не
могут не говорить о народе, об его участии в борьбе за национальную
независимость своей родины. Проявляется повышенный интерес к человеческой личности. Впервые появляется стремление изобразить
внутренние противоречия характера и вскрыть те причины, которыми
эти противоречия порождены. Прямолинейные характеристики человека литературы XVI века начинают заменяться более глубоким изображением противоречивых свойств человеческой души. При этом,как
указывает Д.С.Лихачев, характеры исторических лиц в произведениях
начала века показаны на фоне народных толков о них. Деятельность
человека дается в исторической перспективе, и впервые начинает оцениваться в его «социальной функции».
Событиями периода «Смуты» был нанесен сокрушительный
удар религиозной идеологии, безраздельному господству церкви во
всех сферах жизни: не бог, а человек творит свою судьбу, не божья
воля, а деятельность людей определяет исторические судьбы страны.
Усилилась роль торгово-ремесленного посадского населения в
общественной, политической и культурной жизни, а это, в свою очередь, влечет за собой демократизацию литературы. В книжный риторический стиль все шире проникают
различные формы деловой
письменности, все шире начинает использоваться устное народное
творчество.
Все это приводит к «обмирщению» культуры и литературы
XVII столетия, то есть к постепенному освобождению от опеки церкви, к постепенному вытеснению церковных жанров и появлению новых, чисто светских жанров литературы, в частности возникают бытовые и сатирические повести.
Возникновение жанра бытовой повести и ее проблематика тесно
связаны с теми изменениями, которые произошли в русской жизни
XVII века: с общим подъемом русской культуры, тягой к просвеще-
34
нию, протестом против косного домостроевского быта, интересом к
человеческой личности.
Бытовая повесть запечатлела существенные стороны частной и
общественной жизни человека.Впервые героем повести оказывается не
исторический деятель, а лицо вымышленное. Автор проявляет большое внимание к частной жизни обычного человека.
Одним из замечательных явлений литературы второй половины
XVII века является формирование и развитие сатиры как самостоятельного жанра.Сатирическому обличению подвергались самые существенные стороны жизни феодально-крепостнического общества:
1. несправедливый и продажный суд,
2. социальное неравенство,
3. безнравственная жизнь монашества и духовенства,
4. государственная система спаивания народа через «царев кабак»
(«Повесть о Шемякином суде», «Повесть о Ерше Ершовиче», «Калязинская челобитная», «Повесть о бражнике» и др.)
Бытовая и сатирическая повесть распространяется в простом
народе. Эта литература противостоит литературе официальной, литературе господствующего класса, отчасти продолжающей старые традиции.
Литература демократическая оппозиционна феодальному классу: эта литература, подчеркивающая несправедливость, господствующую в мире, отражающая недовольство действительностью, социальными порядками.
Союз со средой, столь характерный для личности предшествующего времени, нарушен в ней. Недовольство своей судьбой, своим
положением, окружающим – эта черта новая, неизвестная предшествующим периодам.
Для демократической литературы XVII века характерен и конфликт личности со средой, жалобы этой личности на свою долю, вызов
общественным порядкам, иногда же страх перед миром, ощущение
собственной беззащитности, вера в судьбу, в рок, тема смерти, самоубийства и первые попытки противостоять своей судьбе, исправить
несправедливость. («Повесть о Горе и Злочастии», «Народные песни о
Горе», «Повесть о Фроле Скобееве», «Повесть о Карпе Сутулове»).
Литература стремиться к полному разоблачению и обнажению
всех язв действительности. В этом ей помогает грубость – грубость во
всем, грубость нового литературного языка, наполовину разговорного,
наполовину взятого из деловой письменности, грубость изображаемо-
35
го быта, грубость эротики, разъедающая ирония по отношению ко
всему на свете, в том числе и к самому себе.
Если во всех предшествующих средневековых стилях изображения человека этот последний чем-то непременно был выше своих читателей, представлял собой в известной мере отвлеченный персонаж,
витавший в каком-то своем, особом пространстве, куда читатель, в
сущности, не проникал, то теперь действующее лицо выступает вполне
ему равновеликим, а иногда даже униженным, требующим не восхищения, а жалости и снисхождения. Герой изображен в самых непривлекательных положениях. Это опрощение героя, доведенное до пределов возможного. Именно в этом способе изображения человека
больше всего выступает сознание ценности человеческой личности
самой по себе: нагой, голодной, босой, грешной, без всяких надежд на
будущее, без всяких признаков какого бы то ни было положения в обществе.
В этих произведениях есть учительный голос, но это не голос
уверенного в себе проповедника, как в произведениях предшествующего времени. Это голос обиженного жизнью автора или голос самой
жизни. Действующие лица воспринимают уроки действительности,
под их влиянием они меняются и принимают решение. Герой принимает решение не под влиянием наития христианских чувств, предписаний и норм феодального поведения, а вследствие ударов жизни, ударов судьбы.
Одной из ведущих тем литературы второй половины XVII века
становится тема взаимоотношения отцов и детей и тема любви («Повесть о Савве Грудцыне», «Повесть о голом и небогатом человеке»).
Тема взаимоотношения отцов и детей решалась антогонистически: как
правило – правы были отцы, но не дети. Дети же, представители нового поколения, желающие жить по-новому, терпели полный провал и
оказывались у «развилки трех дорог» - возвращение с покаянием в
отчий дом (образ раскаявшегося блудного сына), пострижение в монахи, самоубийство.
Любовь, описанная в этих повестях, - дьявольская любовь, когда
молодой человек влюбляется в «мужнюю жену» и продает душу дьяволу. Чтобы избавиться от этого необходимо было постричься в монахи.
В XVII веке на смену житию в древнерусской литературе приходит новый жанр – повесть-биография, а к концу века и автобиография. Это не простое видоизменение жанра жития – оно отвечало новым требованиям эпохи, когда возрос интерес к отдельной человече-
36
ской личности и уменьшилась власть церковных догм над сознанием
людей, когда начался процесс кризиса средневековья в России.
Авторы этих повестей еще не осознавали изображаемого человека как тип (они рассматривали судьбу своего главного героя скорее
как нечто необычайное), человеческая личность рассматривалась ими
в связи с конкретными историческими событиями и жизненными обстоятельтсвами.
В первой трети XVII века появляется повесть об Улиянии
Осорьиной, в которой выступает процесс обмирщения литературы.
Эта повесть-биография занимает промежуточное положение от старого жития к жанру новой биографии и автобиографии XVII века. Автор
повести не духовное лицо, а светский человек, и рассказывает не об
отшельнице-монахине, а о своей матери, хозяйке поместья, жившей и
скончавшейся в обычных, мирских условиях. Повесть – яркое свидетельство наростания в обществе и литературе интереса к частной жизни человека, его поведению в быту. Эти реалистические элементы,
проникая в традиционный жанр жития, разрушают его и способствуют
постепенному его перерастанию в жанр светской биографической повести.
«Святость» здесь выступает как утверждение доброты, кротости,
самоотверженности реальной человеческой личности, живущей в мирских условиях. Автору удалось воплотить реальный человеческий характер своей эпохи, но он не стремился сделать его типическим, он
добивался портретности сходства. Цель эта им достигнута. «Сыновнее
чувство» помогло автору преодолеть узость житийных традиций и
создать правдивую в основе биографию матери, ее портрет, а не икону.
Процесс разрушения традиционной религиозной идеализации
сказался в том, что автор соединил быт с церковным идеалом. Повесть
эта подготавливала литературное направление совершенно нового
жанра – автобиографии, герой которой еще теснее связан с бытом и
историческими обстоятельствами, а конфликт его с официальной церковью достигает небывалой остроты. Во второй половине XVII века
жанр жития уступает место автобиографии – «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное».
Ярким выражением процесса демократизации древней русской
литературы XVII века явилось создание в казачьей среде цикла повестей об Азовских событиях 1637-1641 годов. Впервые в истории патриотический подвиг вольных рыцарей Тихого Дона был запечатлен в
художественной литературе. Из этих повестей наибольший интерес
представляют три, условно названные А.С. Орловым «Исторической»,
«Поэтической» и «Сказачной».
37
«Исторической» Орлов назвал повесть о взятии Азова в 1637
году, близкую по идеи, фактам и выражению к Донской войсковой
отписке царю Михаилу.
«Поэтической» Орлов назвал повесть о осадном сидении казаков в 1641 году, написанную под влиянием форм и образов древнерусских повестей.
«Сказочной» Орлов считал повесть, возникшую на основе старых повестей о взятии Азова в 1637 году, Азовском сидении в 1641
году, русских песенных и сказочных мотивов.
В этих повестях рассказывается о взятии Азова казаками. Для
Донского казачества, этого непокорного и своевольного вассала Московского царя, всегдашним камнем преткновения был Азов – мощная
турецкая крепость. Весной 1637 года, воспользовавшись благоприятной расстановкой сил (султан был занят войной с Персией), казаки
осадили Азов и после двухмесячных приступов овладели крепостью.
«Историческая» повесть была написана человеком, работавшим в казачьей канцелярии. Здесь подробно, в документальной манере, с множеством перечней описываются сборы в поход, подкопы под крепостные стены, штурм турецкой твердыни и судьба пленных. Идея повести
– Донские казаки идут на Азов, чтобы там «православную христианскую веру вкоренити по-прежнему».
Самый выдающийся памятник Азовского цикла – «Поэтическая» повесть об Азовском осадном сидении, по всей вероятности, написана войсковым дьяком Федором Ивановичем Порошиным, беглым
холопом князя Н.И. Одоевского. «Поэтическая повесть» была рассчитана на то, чтобы склонить на сторону казаков московское общественное мнение, повлиять на Земский Собор.
Как известно, Земский Собор, основываясь на мнении царя,
принял решение вернуть Азов туркам. Чтобы сгладить тяжелое впечатление, которое произвел на войско Донское этот «приговор», царь
щедро наградил всех казаков, присутствовавших на Соборе. Исключение было сделано только в одном случае: есаул Федр Порошин, беглый холоп и писатель, был сослан в Сибирь.
На основе «Поэтической» и «Исторической» повестей во второй
половине XVII века была создана «Сказочная» повесть об Азове, где
художественный вымысел становится главной пружиной сюжетного
движения. Казаки берут Азов не воинской удалью, а хитростью. «Сказочная» повесть примыкает к распространенному во второй половине
XVII века жанру «исторического баснословия», к жанру исторической
беллетристики.
38
Азовский цикл завершал традиции древнерусских воинских повестей и готовил почву для светских анонимных «гисторий» начала
XVIII века.Происходит коренное изменение в восприятии и отражении
исторических событий в памятниках литературы.Если до XVII века в
воинских исторических повестях историческое событие получало
средневековую церковную интерпретацию - исход события зависит
от воли бога, то постепенно эта интерпретация меняется – средневековая отходит на второй план, на первый план выдвигается роль личности в истории – «Повесть о начале Москвы».В идейном отношении эти
повести являли собой бессмертный памятник воинской доблести и
боевых традиций русского народа.
Русской литературе XVII века принадлежит заметная роль в
развитии русской литературы нового времени.Она является тем звеном,которое соединяет средневековую словесность с искусством нового времени.
Совмещение старого и нового, традиционного и преодолевающего традиции, наблюдается и в тематике произведений,и в миросозерцании писателей, и в литературных формах.Важное место занимает
героика,тема защиты отечества звучит в произведениях «смутного
времени», в повестях блестяще представлена ратная доблесть русских
людей.
Религия продолжает играть важную рорль в жизни человека,что
находит свое отражение и в литературе: в религиозной оболочке предстают общественно-политические идеи века, вмешательством божественной и нечистой силы объясняются многие перипетии в судьбах героев, с проявлением божественной воли соотносится исторический
процесс. Не играя такой значительной роли, как раньше,тем не менее
продолжают существовать традиционные жанры. Сама литература
остается, в основном, анонимной.
Русская литература XVII века обращена к будущему.Ей присущ
острый критицизм по отношению к старым нормам жизни,обусловленный приобщением к творчеству демократических слоев
населения. Произведения демократической сатиры и старообрядческой
публицистики, наиболее полно отразившие классовые противоречия и
протест народных масс, направлены против богачей, против попов,
феодального суда, государственной организации, пьянства. Наступательный, обличительный характер литературы находит выражение в
таких способах сатирического показа жизни, как ирония, гротеск, пародия, шутка.Критической направленностью литературы XVII века
обусловлено появление вопроса о том, каким должен быть царь, что
выразилось у Аввакума в гневном обличении царя-деспота, а у Симео-
39
на Полоцкого в создании идеального образа могущественного царяпросветителя.
XVII век открыл для читателей совершенно новую область художественного изображения – сферу частной жизни человека, мир человеческих чувств.Человек начинает рассматриваться как существо
сложное.
В XVII веке происходит рождение литературы как самостоятельной области искусства.Она отделяется от деловой письменности и
богослужебной литературы.Происходит осознание отдельными писателями их литературных позиций:Аввакум полемично избирает простоту и доходчивость стиля, Симеон Полоцкий тяготеет к формам барокко, первого литературного направления на Руси.Рождаются не
только новые жанры, но и новые роды литературы – драматургия и
поэзия, которым будет суждено играть основную роль в историколитературном процессе XVIII века.
40
ЛИТЕРАТУРА XVIII ВЕКА
РАЗВИТИЕ ЛИТЕРАТУРЫ В 1700 – 1730 гг.
(ЛИТЕРАТУРА ПЕТРОВСКОЙ ЭПОХИ)
Первые десятилетия XVIII века – время формирования нового
искусства, время создания литературы, качественно отличной от литературы предшествовавшего периода. Важнейшим знамением нового в
литературном творчестве являлся взгляд писателей на действительность с точки зрения общегосударственной. Горизонт авторского видения расширяется. Литературные герои выводятся за пределы русского государства. Изображение других стран освобождается от налета
фантастики. Все чаще звучит мысль о том, что человек – член общества, что это накладывает на него определенные обязанности: человек
должен приносить реальную пользу обществу, государству (мысль эта
звучит во второй сатире А. Кантемира). В литературе была сделана
попытка отобразить психологию человека.
Если русскую литературу XVIII столетия в целом можно назвать
творческой лабораторией, подготовившей художественные достижения XIX века, то особенно сильно экспериментаторское начало проявилось в литературе первых десятилетий XVIII века, когда еще не
было литературного направления, литературная жизнь развивалась
стихийно, а писательское дело еще не стало большой и внутренне организованной частью идеологической борьбы, еще не сделалось профессией.
Этот период вошел в историю под названием «эпохи петровских
преобразований». Петр I очень многое сделал для сближения русской
культуры с европейской. Как отметил А.С. Пушкин «Россия вошла в
Европу, как спущенный корабль при стуке топора и громе пушек».
Петр I в своих преобразованиях, в своих реформах тяготел к просветительскому гуманистическому Западу. Это неизбежно было исторически. Россия от монархии старого типа, от государства, связанного изжившими себя сословными предрассудками, пришла к мощному государству иного, европейского типа, к монархии «просвещенной».
В соответсвии с этим в России складывалось совершенно новое
мировоззрение. Проявляется интерес к наукам, а в связи с этим постепенно утверждается вера в силу человеческого разума. Разум становится мерилом всего (так подготавливается почва для становления
классицизма). И это мерило постепенно, незаметно оттесняет на второй план многие традиционные религиозные представления. Авторитет церкви заменяется авторитетом государства, подчинившего себе
41
церковную власть. Служение государству становится критерием ценности человека, его нравственных качеств. Общественная польза постепенно становится высшим этическим мерилом. Эти новые представления, возникшие на Западе, вместе с новыми понятиями входят в
русский обиход: общественная польза, общественное дело, гражданин,
патриот. Возникает убеждение, что гражданские законы пишутся не по
наитию свыше, а создаются по законам разума, определяются «естественным правом», а не «божественным промыслом».
Издаются первые учебники («Арифметика» Магницкого,
«Грамматика» Смотрицкого), начинает выходить первая русская печатная газета «Ведомости». Открываются учебные заведения (гимназия Эрнста Глюка, высшее учебное заведение – Славяно-ГрекоЛатинская Академия).
В конце 1702 года некий Иоганн Кунст, немец из Данцига, по
инициативе самого Петра I, открыл первый театр в России (театр просуществовал всего один год – Кунст умер и представления прекратились), где все роли исполнялись мужчинами.
Устанавливаются новые нормы общения. Появляются руководства как вести себя отрокам и юношам («Юности честное зерцало»),
как писать письма галантные и деловые («Приклады, како пишутся
комплименты разные»). В этих книгах следует подчеркнуть стремление к утверждению человеческого достоинства.
В 1724 году была основана «Академия наук и куриозных художеств». С открытием Академии развитие науки в России было окончательно централизовано и взято под опеку государства.
Литература приобретает сугубо светский характер. Новые обычаи, новый уклад жизни требовали и иных слов для своего отражения в
литературе, нового литературного языка, новых жанров, новых форм.
Возникают новые роды литературных произведений, ранее в России
неизвестных, в частности, возникает любовная лирика. Первоначально
эти стихотворения создавались по фольклорным традициям. Постепенно возникает книжная лирика. Лирическая поэзия этого времени,
слабая в художественном отношении, черезвычайно важна в историколитературном смысле, ибо она открывала читателю, открывала русскому искусству совершенно новую, ранее им неизвестную область
человеческой жизни – сферу личных переживаний.
Литературное творчество, однако, обладало большим «внутренним сопротивлением» и с трудом поддавалось обновлению. Это объясняется особенностями средневековой поэтики. Очень прочные в
42
древнерусской литературе стилевые традиции долгое время жили в
литературе XVIII века5.
В первые десятилетия сохраняли свое значение и жанры, характерные для XVI- XVII веков. В XVII веке наибольшим распространением пользовался в русской литературе жанр повести. Он сохраняет
популярность и в первые десятилетия нового века. И здесь, в привычном жанре, старое, как в содержании, так и в стилевой форме начинает
вступать в конфликт с новым, продолжая в то же время в целом сосуществовать с новым. Этот феномен можно проследить на примере
наиболее распространенных повестей петровского времени. Это прежде всего «Гистория о российском матросе Василии Кориотском и о
прекрасной королевне Ираклии Флоренской земли». Модное слово
«гистория» или «история» очень часто вводится в заглавие таких произведений. Анонимные авторы повестей хотели подчеркнуть достоверность, типичность событий, изображаемых в этих произведениях, а
также как бы отличить от повестей XVII века. В этом произведении
развивается конфликт, знакомый уже по повестям XVII века. Перед
нами столкновение старых и новых представлений о целях жизни, о
моральных ценностях, о нравственных устоях общества, столкновение
идеологии отцов и детей. Но если в повестях XVII века такое столкновение приобретало обычно весьма острый характер и изображалось
как антогонистический конфликт (Повести о Саве Грудцыне, О ГореЗлочастии), то здесь нет непосредственного столкновения между Василием и его отцом. Более того, отец не препятствует желанию сына
«жить своим умом». Между отцом и сыном нет никакой вражды, и
герой, живущий по-своему, одерживает победу, достигает наивысшей
ступени общественной лестницы. Это принципиально новое решение
конфликта – вполне в духе бурного петровского времени.
По-новому ставится и решается тема любви. Если в повестях
XVII века любовь – дьявольское чувство, герой влюбляется в «мужнюю жену», продает душу дьяволу, то в повестях петровской эпохи
это благородное чувство, взаимная любовь героев, способствующая
достижению цели, именно любовная коллизия движит действием повести.
В повестях петровской эпохи русский человек изображен как
европеец. Ему придавали качества, чуждые старорусской повести: самостоятельность, находчивость, галантность – то, чего властно требовали новый быт, новая действительность.
5
По словам Сакулина П.Н., допетровская литература легла в основу литературы XVIII века как «грунтовый пласт»./ Сакулин П.Н. Русская литература. Ч. I.
1928. С. 188.
43
Все эти произведения были ближе к фольклорной, нежели к
книжной литературной традиции. Они не печатались, а распространялись в списках, варьировались, что сближало их с фольклором и способствовало традиционности и насыщению произведений общими
местами.
Одной из важных особенностей и характернейших примет литературы XVIII века явилось то, что уже в первые десятилетия литература перестала быть анонимной. Из истории безымянных произведений,
в создании которых участвовало множество неизвестных соавторов,
она превращается в историю творчества отдельных писателей, каждый
из которых обладает своей четко определенной манерой, мировоззрением, поэтикой. Первые места в этом ряду занимают Антиох Кантемир
и Феофан Прокопович.
44
ЛИТЕРАТУРНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ XVIII ВЕКА
ПРЕДКЛАССИЦИЗМ НАЧАЛА ВЕКА
Литература XVIII века в отличие от литературы Древней Руси
развивалась по литературным направлениям.
Характерными чертами сложившегося литературного направления, как правило, бывают: ясность концепции, определяющей деятельность писателей, наличие известного коллектива авторов, связанных
общими творческими и мировоззренческими принципами. Обычно обе
эти черты вырабатываются в манифесте-декларации, где объявляются
литературная и общественная позиции представителей данного направления, их требования к литературному творчеству. Так, манифестом французского классицизма было знаменитое «Поэтическое искусство» Буало, русского классицизма – «Настояние хотящим быти
писателями» Сумарокова и отчасти «Разговор с Анакреоном» Ломоносова, русского сентиментализма – статья Карамзина «Что нужно автору?» и его письма.
Литературное направление всегда опирается на определенный
художественный метод, на известные творческие принципы. Ни один
художественный метод не может проявиться в истории литературы
иначе, как через то или иное литературное направление. При этом художественный метод получает конкретные историко-социальные черты, присущие данному направлению, и, строго говоря, каждое направление бывает носителем вполне определенного метода. Другими словами – сколько методов – столько и литературных направлений.
Литературное направление предлагает
достаточно сложную
организацию литературного дела, наличие довольно развитой структуры общественной мысли и сравнительно высокой оценки общественностью литературного дела, требует ясного определения писательской
личности, писательской индивидуальности в общем творческом процессе. Литературное направление характеризуется также известными
стилевыми приметами общего характера, присущей ему поэтикой, в
пределах которой, разумеется, наличиствуют индивидуальные стили
большего или меньшего числа отдельных авторов. Таким образом,
устанавливается равновесие между творческой личностью и литературной общественностью, более того, между обществом, где действует
творческая личность, и этой творческой личностью как носительницей
новаторского начала.
Четкое представление об общности задач, которые должны
иметь пистаели, представляющие данное литературное направление,
оформляется только в том случае, когда данная литература является
45
литературой печатной. Только текст, закрепленный печатным способом, может надежно сохранить индивидуальные, оригинальные, неповторимые черты авторской личности.
Итак, одним из важных условий возникновения литературных
направлений является развитие печатного дела и его секуляризация.
Поэтому любая средневековая литература, будучи как правило
литературой рукописной, не в состоянии выработать сколько-нибудь
развитого литературного направления. В лучшем случае можно говорить о зачатках тех или иных направлений, о тех или иных школах.
Литература начала века традиционна, стихийна, бессознательна
по характеру проявления в ней тех или иных творческих закономерностей, как и литература XVII века. Она также тесно связана с устным
народным творчеством.
Но в начале XVIII века литературное творчество столкнулось с
коренным образом изменившейся действительностью. Огромные перемены, происшедшие в социальной жизни, требовали принципиально
новых способов отражения их в литературе. Таких способов не могла
предоставить литература, оперирующая традиционными категориями,
скованная стабильностью образов, стабильностью поэтики. И литературные явления, характерные для начала века, можно объединить общим условным названием русский предклассицизм.
Литература предклассицизма начала столетия обладает целым
рядом новых черт, непроявляющихся в литературе предшевствующего
периода, черт, которые не привели к образованию подлинного литературного направления, но взятые вместе подготовили развитие первого
литературного направления – классицизма.
Каковы же эти черты?
Прежде всего для данного периода типичен интерес к некоторым новым жанрам, лишь частично использованным в литературе
XVII столетия. Таков жанр лирических стихотворений. Таково также
драматическое творчество, попытки организации театра не только с
духовной, но и со светской тематикой. Таковы, наконец, рукописные
повести начала века, которые во многом перекликаясь с повестями
XVII века, носят в то же время, как правило, характерное название
«гисторий» и отличаются стремлением к принципиально новому решению конфликта между отцами и детьми, к переносу действия на
европейскую почву и всяческим подчеркиваниям современности, актуальности изображаемых конфликтов.
Для повестей начала века типичен бытовизм, тяготение к отображению всех деталей повседневной жизни людей. С одной стороны,
это было бессознательным протестом против церковной окраски мно-
46
гих произведений средневековой литературы, с другой, свидетельствовало о том, как далеко зашел сдвиг в мировоззрении людей того времени.
Стремление к раскрытию внутреннего мира литературных героев – вторая существенная примета русского предклассицизма. Интерес
к внутреннему миру людей тесно связан с усилением внимания к роли
личности человека, с переоценкой значения индивидуальной деятельности человека в общественной жизни.
Если в средневековой литературе огромную роль играло в развитии сюжета предопределение, рок и конфликт произведений обычно
наростал не благодаря активности героя, а вследствие заранее заданных внешних, обычно потусторонних сил, то теперь все чаще внимание авторов привлекает деятельность человеческой личности.
В зачаточном виде в литератруе предклассицизма ставится и
проблема соотношения личного и общественного, проблема роли личности в общественном процессе, в общественной борьбе. Но это еще
лишь нащупывание проблемы, первые робкие попытки постоновки
вопроса. Например, в «Отрывке из романа в стихах» впервые ставится
вопрос об эмансипации женщины. Интерес к личности приводит к постановке проблемы гражданского долга, гражданских обязанностей
члена общества. В литературе данного периода этот вопрос только
намечается, находя некоторое развитие в творчестве Феофана Прокоповича.
Пристальное внимание к действительности, окружающей автора, к быту, ко всем проявлениям нового в русской жизни обусловило и
уменьшение влияния переводной литературы. Письменная литература
как бы повернулась лицом к «домашним» сюжетам, к обновленной
русской действительности, оставив свой прежний репертуар в распоряжении устной словесности.
В стилистическом отношении литература русского предклассицизма характеризуется тяготением к красочности, экзотичности ситуаций. Это заметно как в драматических произведениях, нередко насыщенных мелодраматическими эпизодами, так и в повестях, а также в
приподнятом иногда несколько насыщенном словаре лирических стихотворений. Здесь можно говорить о барочных тенденциях. Русский
преклассицизм подготовил почву для русского классицизма.
47
КЛАССИЦИЗМ КАК ЛИТЕРАТУРНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ.
ОСОБЕННОСТИ РУССКОГО КЛАССИЦИЗМА
Существенные преобразования в экономической, политической
и культурной жизни, происшедшие в первые десятилетия ХУШ века,
связанные с грандиозным историческим процессом образования русской нации, поставили перед отечественной общественной мыслью – и
тем самым перед художественной литературой – ряд неотложных задач. Нужно было осознать происшедшие перемены и, осмыслив, отобразить окружающую действительность. Литература уже не могла ограничиться только простым воспроизведением очевидных явлений
русской жизни, как это было в повестях петровского времени. Возникла насущная потребность дать этим явлениям определенную оценку,
сопоставив их с характерными сторонами недавнего прошлого, и выступить в защиту петровских завоеваний.
С подобным отношением к задачам художественной литературы
мы встречаемся в 20 – начале 30-ых годов только в сатирах
А.Кантемира и в некоторых произведениях В.Тредиаковского. Но
именно такой характер будет носить литература последующего периода – литература русского классицизма.
Классицизм как творческий метод оказался явлением общеевропейского масштаба. Но хронологические границы, а также специфика и степень художественного развития классицизма в разных странах
оказались неодинаковыми. Это вполне закономерно: в национальных
литературах ярко отразились их связи с конкретно-историческими обстоятельствами развития того или иного народа, его традиции, нужды,
обычаи.
Наибольшей завершенности классицизм достиг во Франции во
второй половине ХУП века.Но не Франция оказалась зачинательницей
«теоретических основ» и творческой «практики» классицизма.
Эпоха классицизма – прямой наследник эпохи Возрождения.
Поэтому и первые опыты зарождающегося литературного направления
– классицизма были связаны с «колыбелью» Возрождения – Италией,
при этом эти опыты были осуществлены в области драмы: одной из
первоначальных задач возникавшего направления была борьба со
средневековой схоластической драматургией. Намечались основные
принципы: рационалистичность и абстрактность действующих лиц,
нарочитая бедность действия на сцене, пространные монологи и диалоги персонажей.
48
Большое влияние на формирование классицизма в европейских
литературах оказали изданные в 1561 году в Леоне «Поэтика» Юлия
Цезеря Скалигера и «Поэтика» англичанина Ф.Сиднея (1595 г.).
Становление канонав классицизма проходило в острой полемике
с противниками нормативной эстетики. Противниками теоретиков чаще всего оказывались практики-драматурги, например, Лопе де Вега,
Тирсо де Молина, осмеявшие основное требование теоретиков – единство времени («Что же касается ваших 24 часов, то что может быть
нелепее, чтобы любовь, начавшись с середины дня, кончалась бы к
вечеру свадьбой»). Тем не мение, к середине XVII века (и в первую
очередь во Франции) классицизм становится господствующим литературным направлением, а его манифест – «Поэтическое искусство»
Буало оказывается итоговым произведением, обобщающим как опыт
предшественников, так и творческий опыт его современников – писателей. Как всякий новый художественный метод, классицизм возник в
связи с появлением новых социально-исторических условий в самой
действительности.
Классицистическое искусство сложилось в оформленную систему творчества в период дальнейшего развития социальноэкономических процессов, начавшихся в эпоху Возрождения, - наращения капиталистических отношений, усиления борьбы с феодальной
раздробленностью, порождения буржуазии, образования наций и национальных государств.
Эстетический идеал классицистов соответствовал тем требованиям, которые выдвигались «просвещенным абсолютизмом». В центре
внимания писателей – человек, овладевший своими страстями, подчинивший личное общественному, человек, для которого превыше всего
государственный долг, высокие нравственные принципы. Этот идеал
пришел на смену «гармоническому» человеку Возрождения, освобожденному от аскетической ханжеской церковной морали, но безудержному в своем индивидуализме. Эстетический идеал классицизма был
прогрессивен, но прогрессивность эта была исторически ограниченной. Эстетические принципы классицизма были противоречивы. Выдвинув в качестве основной задачи искусства аристотелевское требование подражания природе, писатели-классицисты ориентировались на
произведения античности, считая их образцовыми.
Еще более решительно, чем в эпоху Возрождения, были отброшены средневековая мистика (религиозная вера в непосредственное
общение человека с так называемым потусторонним миром) и экзальтация.
49
...поэту не к лицу
В чем-либо подражать бездарному глупцу,
Что рассказал, как шли меж водных стен евреи
А рыбы замерли, из окон вслед глазея...
наставлял авторов Буало.6 Невероятные христианские чудеса не только
противоречили здравому смыслу, но и не способны были трогать чувства:
Мы холодны душой к нелепым чудесам,
И лишь возможное по вкусу нам. (С. 78)
В конечном счете было выссказано требование отделить религию от искусства: пусть священное писание
В сердца вселяя страх,
Повелевает нам лишь каяться в грехах! (С. 83),
но оно не может стать живительным источником для искусства. Другое дело античные сюжеты с их образной мифологией:
Без этих вымыслов поэзия мертва!- заявляет Буало.
Далее Буало пишет:
Но требовать, чтоб мы, как вредную причуду,
Всю мифологию изгнали отовсюду,
Нет, это ханжество, пустой и вздорный бред,
Который нанесет поэзии лишь вред! (С. 86).
Но признание образцовости и неизменности идеалов прекрасного, созданных античным искусством, во многом сковывало возможности писателей-классицистов. Оно ограничивало принципы художественного отбора, сказалось также и на способах воплощения характеров
и принципах художественной типизации, сопровождалось выработкой
строгих правил и регламентаций.
Настойчиво рекомендуя «избрать себе в наставницы природу»,
быть ей верным во всем и объявив, что «нет ничего прекраснее природы», классицисты, однако, существенно сузили круг жизненных явлений, воспроизводимых в художественном творчестве.
В центре их внимания была лишь человеческая природа («человек – вот их единственный герой» - справедливо отмечал Э.Кранц)7, а
сфера отражения человеческих характеров оказалась социально ограниченной.
Наряду с отмеченными особенностями, характерными чертами
классицизма принято считать его внеисторичность и абстрактность
6
Буало. Поэтическое искусство. М., 1957. С. 88 (Далее в тексте указывается
страница)
7
Кранц Э. Опыт философии литертаруры./Декрет и французский классицизм.
СПб., 1902. С. 62.
50
художественных образов. Полагая, что разум во все времена оставался
неизменным и что человеческие типы вечны, писатели классицисты
решали актуальные этико-политические проблемы на материале далекого прошлого в столкновении абстрактно-обобщенных образов, нарочито лишенных индивидуализации и жизненной разносторонности. В
результате создавались образы-схемы, воплощавшие преимущественно одну какую-либо черту характера, появилось строгое разделение
действующих лиц на положительных, добродетельных и носителей
пороков. Однолинейность в раскрытии характера сопровождалась требованием сохранить его неизменность при любых обстоятельствах:
Герою своему искусно сохраните
Черты характера среди любых событий,
писал Буало (С. 81).
Однако указанные нормативы эстетики классицизма относились
прежде всего к высоким жанрам, помимо того, были не столь категоричны.
Сам Буало не отрицал возможности, а может быть и необходимости, создания относительно разносторонних характеров. Достаточно
многогранными представлены у Буало и ворастные типы людей, к тому же резко противоположные друг другу.
Юноша – безрассуден, страстен, склонен к порочным прихотям,
к нравоучениям глух и жаден до утех; «почтенный зрелый муж» - ловок, хитер, умеет льстить вельможам, старается заглядывать вперед,
чтобы оградить себя в грядущем от забот; «расслабленный старик» скуп, жаден, ретроград (противник прогресса, человек с отсталыми
взглядами).
Большой заслугой классицистов явилось их положение о единстве содержания и формы при ведущей роли содержания:
Будь то в трагедии, в эклоге иль в балладе,
Но рифма не должна со смыслом жить в разладе;
Меж ними ссоры нет и не идет борьба:
Он – властелин ее, она – его раба. (С. 56)
Полезной стороной классицизма для дальнейшего развития литературы была выработка отточенного и четкого языка художественных произведений, освобожденного от варваризмов, способного выразить различные страсти и переживания, оказаться в соответсвии с характерами персонажей («Героя каждого обдумайте язык, чтобы отличен был от юноши старик»). Но отказ от народной лексики существенно обеднял языковую ткань эпохи классицизма.
Ограничительно-нормативная направленность поэтики классицизма не помешала в лучших творческих достижениях классицистов
51
проявить глубокий психологизм, «проникнуть во внутренний мир человека, раскрыть тайники его сердца» (Буало). Несмотря на свою ограниченность и противоречивость, классицизм оказался таким художественным методом, который прокладывал пути для дальнейшего
развития прогрессивной литературы.
В эпистолях Сумарокова были достаточно полно отражены особенности европейского классицизма:
1. – подражание образцовым писателям;
2. –соблюдение строгой регламентации жанров по сдержанию
и стилю;
3. – признание руководящей роли разума;
4. – подчинение формы содержанию;
5. –утверждение дидактической направленности художественной литературы;
6. – требование правдоподобия действия и естественности
изображения чувств, чтобы тронуть не только разум, но и
сердце.
Большое значение писатели-классицисты придовали воспитательной роле художественной литературы, откинув при этом средневековый религиозный дидактизм. Искусство классицизма должно было сочетать эстетическое наслаждение с воспитательной функцией:
Учите мудрости в стихе живом и внятном,
Умея сочетать полезное с приятным. (С. 100)
Формирование классицизма в русской литературе происходило
значительно позже, но в относительно сходных исторических условиях
становления абсолютистского государства. Поэтому русские классицисты должны были учесть опыт своих зарубежных предшественников, а это привело к определенной общности эстетики русского и зарубежного классицизма. Эта общность определяет и содержание, и форму русской литературы в период классицизма. Ей присущи: нормативность и жанровая регламентация, рассудочность, абстрактность и условность в конструировании художественного образа, признание рещающей роли просвещенного монарха в установлении справедливого,
основанного на твердых законах общественного порядка.
Но русский классицизм отличался чертами неповторимого национального своеобразия. Это происходило по следующим причинам:
Во-первых: формирование русского классицизма падает на
XVIII век, когда Русское государство, войдя в общеевропейскую орбиту развития, все время увеличивая экономические, культурные и идеологические связи с другими государствами, должно было решать ряд
задач общеевропейского масштаба. Передовым русским людям при-
52
шлось одновременно решать как задачу производительных сил, так и
вопросы переустройства общества.
Во-вторых: становление французского классицизма совпало с
периодом укрепления «просвещенного абсолютизма», находившегося
на восходящей стадии его развития. Русский классицизм начал оформляться в период реакции, наступившей после смерти Петра I, когда
были поставлены под удар прогрессивные завоевания предшествующих десятилетий и нависла угроза возврата к допетровским порядкам.
Литературе русского классицизма сразу был задан боевой, наступательный дух, полный общественного, гражданского пафоса. В
центре внимания Кантемира, стоявшего в предверии русского классицизма, оказалась не античность с ее внеисторическими героями, а сама
суровая современная действительность, где торжествующее невежество в рясе и парике громогласно предавало анафеме все то, что было
дорого передовым людям, и что составляло будущее России: науку,
просвещение, долг гражданина. Кантемир завещал русской литературе
не осмеяние общечеловеческих недостатков, а обличение социальных
пороков, борьбу с консерваторами и реакционерами.
Тесная связь с современностью и обличительная направленность
стали характерными чертами отечественного классицизма. Обличительный элемент становится неотъемлемой частью и высокого жанра
трагедии.
В-третьих: развитие русского классицизма пришлось на XVIII
век, что расширило его философскую базу сравнительно с философскими основами французского классицизма, связало его в большей
степени с идеологией просветительства, чем с идеологией абсолютизма. Неразрывная связь русского классицизма с просветительством
привела не только к расширению образования и знания, установлению
твердых законов, обязательных для всех, но и к одному из самых значительных завоеваний русского классицизма – утверждению естественного равенства людей, внесословной ценности человека. Уже во
второй сатире Кантемира мы встречаемся с утверждением, что кровь и
хазяина и холопа «однолична» (т.е. одинакова).
В-четвертых: если абсолютизм во Франиции привел к компромиссу (пусть только временному) между дворянством и верхушкой
буржуазии, то в России слабая русская буржуазия оставляла всю полноту политической власти в руках дворянства. Основной конфликт
эпохи – столкновение помещиков и крепостных крестьян. И передовые
писатели не могли обойти этот конфликт в своих произведениях, при
этом выступали в защиту крепостных крестьян. Крестьянская тема в
литературе русского классицизма появилась с самого начала, а с 60-ых
53
годов стала ведущей. И это одна из замечательных сторон русского
классицизма.
Сочувственное отношение к судьбе закрепощенного труженика,
обличение паразитирующего дворянства вместе с признанием внесословной ценности человека – все это вырабатывало антифеодальную
мораль, внесло в конечном счете свой вклад в подготовку революционного призыва А.И. Радищего.
Следует также отметить связь с предшествующей традицией и
устным народным творчеством, не наблюдаемым в такой степени во
французском класицизме, а также в основном использование материалов отечественной истории вместо обращения к античности как в европейском классицизме.
54
СЕНТИМЕНТАЛИЗМ
Во второй половине XVIII века во многих европейских странах
распространяется новое литературное направление, получившее название сентиментализм. Его появление было вызвано глубоким кризисом, который переживал феодально-абсолютистский режим. В сентиментальной литературе нашло отражение настроение широких слоев
европейского общества. По идейной направленности сентиментализм
– одно из явлений просвещения. Антифеодальный пафос сентиментальных произведений особенно четко выражается в проповеди внесословной ценности человеческой личности. Лучшими образцами сентиментальной литературы были признаны «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» Стерна, «Векфильдский священник»
Голдсмита, «Юлия, или Новая Элоиза» Руссо, «Страдания юного Вертера» Гете.
В отличие от классицистов, сентименталисты объявили высшей
ценностью не государство, а человека, потребностям которого, по их
мнению, должны отвечать государственные законы и учреждения. Несправедливым
порядкам
феодального
мира
просветителисентименталисты противопоставляли вечные и разумные законы природы. В связи с этим природа выступает в их произведениях не только
как объект созерцания и любования, но и как высшее мерило всех ценностей, в том числе и самого человека.
Официальным учреждением абсолютистского государства сентименталисты противопоставляли союзы, основанные на природных,
родственных отношениях или взаимных симпатиях. В семье они видели самую прочную социальную ячейку, а в хорошем домашнем воспитании ребенка – залог его будущих гражданских добродетелей. Следующей ступенью формирования общественного поведения человека
считалась дружба, основанная на сходстве взглядов, вкусов, убеждений.
Первостепенное место в представлениях сентименталистов занимают чувства, или, как говорили в России XVIII века, чувствительность. От этого слова (по-французски sentiment) получило название и
само литературное направление. В отличие от классицизма, философской основой которого был рационализм, сентиментализм опирался на
сенсуалистическую (от латинского sensualis - чувственный) философию Локка, объявившего отправной точкой познания – ощущения.
Чувствительность понимается сентименталистами не только как орудие познания, но и как область эмоций, переживаний, как способность
55
отзываться на радости и страдания других людей, то есть как основа
общественной солидарности.
Чувствительность лежит в основе и творческого метода писателей-сентименталистов. Классицисты типизировали моральные качества людей, создавали обобщенные характеры ханжи, скупца, хвастуна и
т.п. Их интересовал не конкретный, реальный человек, а черты, присущие типу. Главную роль у них играл абстрагирующий разум писателя, вычленяющий однотипные психологические явления и воплощающий их в одном персонаже.
Творческий метод сентименталистов покоится не на разуме, а на
чувствах, на ощущениях, отражающих действительность в ее единичных проявлениях. Их интересуют конкретные люди с индивидуальной
судьбой. Поэтому в произведениях сентименталистов часто выступают
реально существовавшие лица, иногда даже с сохранением имени. Но
это не мешает их типичности, поскольку их черты мыслятся как характерные для той среды, к которой они относятся.
Писатель-сентименталист познает действительность не холодной, спокойной мыслью, а воспринимает ее «всеми порами, всеми
фибрами своего взволнованного, нервно-вибрирующего, как драгоценная скрипка, существа». Сентименталисты ценят превыше всего
неповторимое своеобразие данного человека, данного яыления действитеьлности. Сентименталисты сбрасывают двойные оковы «правил»
и античных «образцов», подчиняясь единственному требованию «вкуса», выдвигая на первый план принципы «чувства» и «воображения».
Само изображение действительности в творчестве писателейсентименталистов не отделимо от специфического восприятия ее тем,
кто ее изображает, от авторского переживания, от личности автора.В
литературе сентиментализма преобладающими жанрами становятся
семейный и психологический роман, повесть, т.е. изображение реальной жизни так, как она происходит в действительности. Для придания
большей естественности, «личностности», повествование это облекается в дневниковую или излюбленную эпистолярную форому.В драматургии сентименталисты отвергают закон трех единств, как и уничтожают резкую отдаленность друг от друга жанров трагедии и комедии.В новых драматургических жанрах сентиментализма ярко проступает и еще одна черта, присущая всему этому литературному направлению в целом – больший или меньший демократизм.
Новое восприятие действительности и новое отношение к ней
сказывается и на речевой организации произведений сентиментального стиля. В литературе сентиментализма на первое место выдвигается
проза. Из стихотворных жанров взамен героики классицизма преобла-
56
дающими становятся жанры личной интимной лирики – непосредственного излияния души поэта.
Видное место и в поэзии, и в прозе сентименталистов занимают
картины природы, изображаемой в тесной связи с переживаниями героя или самого автора, в качестве своеобразного «пейзажа души».
В соответствии со всей поэтикой сетиментализма находится и
новое отношение сентименталистов к слову. Если для классицистов
слово было связано с определенным, точным, устойчивым значением,
раз и навсегда ему присущим, слово в творчестве сентименталистов
становится зыбким, неопределенным, многозначным, окутанным
смутной колеблющейся атмосферой эмоциональных оттенков, полутонов. Слово-термин превращается в слово-намек, слово-музыкальный
звук, почти слово-символ.В структуре поэтической речи классицистов
основная роль принадлежала интонации, речь сентименталистов стремится к мелодичности, певучести, музыкальности.
В России сентиментализм зарождается в 60-ые годы, но лучшие
его произведения – «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева
и «Письма русского путешественника» и повести Карамзина – относятся к последнему десятилетию ХУШ века.
В русском сентиментализме можно выделить два течения: демократическое, предстваленное творчеством А.Н.Радищева и близких к
нему писателей – Н.С.Смиронова, И.И.Мартынова, и дворянское, видными деятелями которого были М.М.Херасков, М.Н.Муравьев,
И.И.Дмитриев, Н.М.Карамзин, П.Ю.Львов и другие.
В отличие от заподноевропейского сентиментализма, где основной общественный конфликт был представлен взаимоотношениями
между третьим сословием и аристократией, в русском сентиментализме героями-антогонистами стали крепостной крестьянин и помещиккрепостник.
Представители демократического течения, сочувствуя крепостным крестьянам, настойчиво подчеркивают их нравственное превосходство над крепостниками. В их произведениях чуствительности крестьян противопоставлено душевное огрубение, жестокость помещиков. Они не идеализируют жизнь крестьян, не боятся показать ее антиэстетические подробности: грязь, нищету.Чувствительность героев
представлена широко и разнообразно – от умиления и радости до гнева
и возмущения.
Дворянские сентиметалисты говорят о моральном превосходстве крестьян над помещиками, но факты насилия, бессердечия и произвола представлены в виде исключения, как своего рода заблуждение
обидчика, и, как правило, они завершаются чистосердечным раскаяни-
57
ем. Отсюда налет пасторальности на изображаемых деревенских сценах.
Главная цель дворянских сентименталистов – восстановить в
глазах общества попранное человеческое достоинство крепостного
крестьянина, раскрыть его духовное богатство, изобразить семейные и
гражданские добродетели.
Русский сентиментализм прошел в своем развитии 4 этапа, которые объединяет использование писателями одного и того же творческого метода, а разделяет разная степень его глубины и совершенства.
При этом наблюдается следующая закономерность: от первого этапа к
третьему метод этот обогащается, на четвертом – оскудевает.
Для творчества большинства сентименталистов характерно эпигонское повторение.
С 1797 по 1811 гг. происходит постепенный упадок русского
сентиментализма, вызванный ослаблением просветительского движения XVIII века под влиянием русской и европейской реакции. Недавнюю славу сентимнтализма поддерживают Н.М. Карамзин свими повестями и молодой Жуковский. Этот период заканчивается Отечественной войной 1812 года, которая вызвала в России новый общественный подъем, благотворно отозвавшийся в новом литературном направлении – романтизме.
58
АНТИОХ ДМИТРИЕВИЧ КАНТЕМИР
(1709 – 1744)
Антиох Дмитриевич Кантемир - первый русский писательклассицист, автор стихотворных сатир. Кантемир был воспитан в духе
сочувствия Петровским реформам и в годы реакции, наступившей после смерти Петра Первого, смело обличал воинствующее невежество
родовитых дворян и церковников.Он написал девять сатри.Сатирическая деятельность писателя наглядно подтверждает органическую связь русского классицизма с потребностями русского общества. В отличие от всей предшествующей литературы произведения
Кантемира носят сугубо светский характер.
Ранние сатиры Кантемира создавались в эпоху, наступившую
после смерти Петра, в обстановке борьбы между защитниками и противниками его реформ. Одним из пунктов разногласий было отношение к наукам и светскому образованию. Кантемир в своем творчестве
осознает себя поэтом-гражданином, как писатель-просветитель он не
может остаться в стороне, видя недостатки и пороки общества. Первая
сатира «На хулящих учения.К уму своему», написанная в 1729 году,
явилась произведением огромного политического звучания. Она была
направлена против невежества определенной социальной и политической силы, а не абстрактного порока, невежества, облеченного авторитетом государственной и церковной власти. Эта сатира носила ярко
выраженный антиклерикальный характер и была направлена против
партии церковников Стефана Яворского и Григория Дашкова, стремившихся снова установить патриаршество и допетровские порядки.
Кантемир выступает в защиту наук, просвещения, и хотя его рассуждения носили несколько абстрактный характер, тем не менее они были
вызваны русской действительностью и обращены к ней. Он верил, что
от развития просвещения зависит государственный прогресс и исправление нравов. Резкими сатирическими чертами он рисует портреты
противников просвещения: Критона, Силвана, Медора. Имена эти условны, но созданные Кантемиром абстрактные образы несут в себе
черты подлинных современников сатирика. Все они хулят науки, считая, что дворянину наукой заниматься непристойно, в ней нет никакой
пользы, зачем «трудиться в том, с чего вдруг карман не толстеет». По
их мнению наука – помеха:
Крушиться над книгою и повреждать очи ?
Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?
59
Критически отображен образ епископа, прототипом которго, как
указывал сам Кантемир в примечаниях к этой сатире, послужил глава
церковной реакции Георгий Дашков. Кантемир изображает корыстолюбие и невежественность церковников, считает их опасными врагами
просвещения. Он с большой выразительностью раскрывает черты
внешнего облика епископа, которые соответствуют внутренней сущности его:
Епископом хочешь быть – уберися в рясу,
Сверх той тело с гордостью риза полосата
Пусть прикроет; повесь цепь на шею от злата,
Клобком покрой голову, брюхо – бородою,
Клюку пышно повели везти пред тобою;
В карете раздувшися, когда сердце с гневу
Трещит, всех благославлять нудь праву и леву.
Должен архипастырем вся тя в сих познати
Знаках, благовейно отцом называти.
Вторая сатира «Филарет и Евгений» (На зависть и гордость дворян злонравных) (1730 г.) также направлена против врагов петровских
реформ, против представителей родовой аристократии, недовольных
возвышением в новое время людей незнатных, но способных.
Сатира построена в форме диалога между сторонниками петровской
«Табели о рангах» Филаретом ( в переводе с греческого – добродетельным) и защитником боярских привилегий Евгением ( благородным). Евгений глубоко оскарблен тем, что его обошли и повышением
в чине, и наградами. Особенно возмущает его выдвижение на командные посты людей незнатного происхождения. Среди них упомянут и
А.Д.Меншиков (кто с подовыми горшком истер плечи...), в детстве
торговавший пирогами.
Свое право на чины и награды Евгений пробует утвердить на
заслугах предков и на древности своего рода, но автор показывает, что
времена изменились и притязания Евгения выглядят смешно и архаично. Филарет воздает должное славным предкам Евгения, но считает,
что заслуги отцов и дедов не доложны прокладывать дорогу к высоким
чинам и наградам их ленивому и бездарному потомку. Филарет перечисляет ряд должностей, которые мог бы занять Евгений – полководец, судья, казначей, - но которыми тот пренебрег по причине своей
лености и невежества. По-новому ставится и вопрос о благородстве.
«Разнится, - заявляет Филарет, - потомком быть предков благородных,
или благородным быть».
60
В этой сатире впервые была высказана мысль о природном равенстве людей, мысль, характерная для эпохи Просвещения.Кантемир
отмечает, что и « у холопа и у барина течет в жилах одна и та же
кровь».
Сатиры Кантемира не утратили своего интереса и по сей день. В
них видна личность Кантемира, человека гуманного, умного, наблюдательного, который в своих сатирах отразил нравы людей своего времени. Он силой отрицательного примера боролся за просвещение, за будущее России. Прав был Белинский, который в 1845 году написал, что
«... развернуть изредка сатирика Кантемира и прочесть какую-нибудь
из его сатир – есть истинное блаженство». 8
Кантемир впервые ввел в научный обиход такие термины, как
«идея», «наблюдения», «материя». И как писал Белинский: «Он первый на Руси свел поэзию с жизнию, тогда как сам Ломоносов только
развел их надолго».9
8
9
Белинский В.Г. Полн. собр. соч. М., 1982. Т.VIII. С. 614
Там же. С. 611
61
ВАСИЛИЙ КИРИЛЛОВИЧ ТРЕДИАКОВСКИЙ
(1703-1769)
Литературная деятельность Тредаиковского представлена художественными и научными трудами. Как теоретик и писательэкспериментатор, открывающий новые пути в русской литературе,
Тредиаковский заслуживает самого серьезного внимания. «Его филологические и грамматические изыскания, - писал А.С. Пушкин, - очень
замечательны. Он имел о русском стихосложении общирнейшее понятие, нежели Ломоносов и Сумароков... Вообще изучение Тредиаковского приносит более пользы, нежели изучение прочих наших старых
писателей».10
В 1730 году, тотчас же по возвращении из-за границы, Тредиаковский издал роман французского писателя Поля Тальмана в своем
переводе под названием «Езда в остров Любви». Это типичный любовный роман о переживаниях действующих лиц – Тирсиса и Аминты.
Эти переживания облечены в аллегорическую форму. Каждому чувству героев соответствует условная топонимика «острова Любви»: «пещера Жестокости», «замок Прямые Роскоши», «врата Любви» и т.п.
Наряду с реальными представлены условные персонажи типа «Жалость», «Искренность», «Глазолюбность» (это слово Тредиаковский
перевел на русский язык как кокетство).
Книга Тредиаковского интересна тем, что на ее последних страницах он поместил свои собственные стихотворения, написанные на
французском языке под названием «Стихи на разные случаи». Это –
доклассицистическая лирика Тредиаковского, в которой представлена
чисто личная, автобиографическая тематика. Вся лирика, представленная в книге, написана силлабическими стихами, но через четыре года
Тредиаковский решительно откажется от силлабики и предложит взамен новую систему стихосложения.
Огромной заслугой Тредиаковского перед русской поэзией, не
только современной ему, но и последующей, была проведенная им
реформа стихосложения, принципы которой изложены в трактате «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735 г.). В
этом трактате Тредиаковский указывал на главный недостаток силлабики – нечеткость проявления ритма, вследствие чего, как писал Тредиаковский «приличнее… назвать прозою, определенным числом
идущею»11 силлабическую поэзию. Он заменил силлабическую систе10
11
Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т.VII. С. 284
Тредиаковский В.К. Избр. произв. М. – Л., 1963. С. 94-95
62
му стихосложения силлабо-тонической, или, по его терминологии,
«тонической», от слова «тон», т.е. ударение, ударный слог. При создании нового типа стихосложения Тредиаковский стремился исходить из
особенностей русского языка. Новая система отличалась от старой
ритмической организацией стиха. Ритм создается правильным чередованием ударных и безударных слогов, изредка осложняемым пиррихиями (стопа, состоящая из двух безударных слогов) и спондеями
(стопа из двух ударных слогов). Единицей ритма является стопа, т.е.
соединение одного ударного с одним безударным слогом.
В русском языке есть ударные и безударные слоги, но нет долгих и кратких. Поэтому принципиальное отличие русского стихосложения от античного, по словам Тредиаковского, заключается в том,
что долгота и краткость в российском стихосложении тоническая, т.е.
«в единном ударении голоса состоящая». Тредиаковский предлагал
писать только «длинные» - одиннадцати- и тринадцатисложные стихи.
Первые он называл «российским пентаметром», вторые – «российским
гекзаметром».
В трактате «О древнем, среднем и новом стихотворении российском» (1755) Тредиаковский делает попытку изложить историю русской поэзии начиная с древнейших времен. Историю русского стихотворства Тредиаковский делит на три периода. Первый он относит к
временам язычества и за неимением «надлежащих и достойных образцов» характеризует его чисто гипотетически. Стихотворцами того
времени, по его мнению, были богослужители, то есть языческие жрецы. Установление христианства истребило «идольские богослужения»
и «лишило нас без мала на шестьсот лет богочтительского стихотворения».12
Второй период падает на XVII и начало XVIII века. Он представлен поэтическими произведениями Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева, Кариона Истомина, Ивана Ильинского, Антиоха
Кнтемира. Поэзия этого времени – силлабическая. Она лишена стоп,
ритма, но приобрела рифму.
Третий период ознаменован появлением тонического стихосложения, превооткрывателем которго был сам Тредиаковский.
В 1766 году Тредиаковский издал книгу под названием «Тилемахида или Странствования Тилемаха, сына Одиссеева, описанная в
составе ироической поэмы» - вольный перевод романа раннего французского просветителя Фенелона «Похождения Телемака». Фенелон
написал свое произведение в последние годы царствования Людовика
12
Там же. С. 197.
63
XIV, когда Франция страдала от разорительных войн, следствием которых был упадок земледелия и ремесел.
Историко-литературное значение «Тилемахиды» заключается не
только в ее критическом содержании, но и в сложных задачах, которые
ставил перед собой Тредиаковский как переводчик. В сущности это не
перевод, а радикальная переработка самого жанра книги. Тредиаковский создал на основе французского романа героическую поэму по
образцу Гомеровского эпоса и, соответственно своей задаче, назвал
книгу не «Похождения Телемака», а «Тилемахида».
Как отмеченно в предисловии, сюжет героической поэмы не
должен быть связан с античным миром, ее герои не могут быть исторически достоверные лица ни древнего, ни нового времени. Героическая поэма должна быть написана, по мнению Тредиаковского, только
гекзаметром. Выбор действующих лиц и сюжет «Тилемахиды» полностью отвечает теоретическим требованиям автора.
Тредиаковский бережно сохранил просветительский пафос романа Фенелона. Предметом осуждения становится верховная власть,
говорится о деспотизме правителей, о пристрастии их к роскоши и
неге, о неумении царей отличать добродетельных людей от корыстолюбцев и стяжателей, о льстецах, которые окружают престол и мешают монархам видеть истину.
Осуждая как деспотизм, так и анархию, автор приходт к чисто
просветительской мысли о необходимости издания в государстве законов, обязательных как для монарха, так и для подданных:
Я спросил у него, состоит в чем царска державность?
Он отвещал: царь властен есть во всем над народом,
Но законы над ним во всем же властны, конечно.13
«Тилемахида» вызвала различное отношение к себе как у современников, так у потомков. С похвалой отозвались о ней Новиков, Пушкин.
Радищев сделал один из ее стихов эпиграфом к своему «Путешествию
из Петербурга в Москву». «Любовь его к Фенелоново эпосу, - писал
Пушкин, - делает ему честь, а мысль перевести его стихами и сам выбор стиха доказывает необыкновенное чувство изящного».14 Непримиримо враждебную позицию заняла Екатерина II. Ее недоброжелательство было вызвано критическими замечаниями в адрес самодержцев.
Она ввела во дворце шуточное правило: за легкую вину полагалось
выпить стакан холодной воды и прочитать страницу из «Тилемахиды»,
за более серьезную – выучить из нее шесть строк.
13
14
Там же. С. 267
Пушкин А.С. Полн. собр. соч. Т. VIII. С. 284.
64
В «Тилемахиде» Тредиаковский наглядно продемонстрировал
многообразие возможностей гекзаметра как эпического стиха. Опытом
Тредиаковского воспользовались впоследствии Н.И. Гнедич при переводе «Илиады» и В.А. Жуковский в работе над «Одиссеей».
65
МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ ЛОМОНОСОВ
(1711-1765)
С творчества Ломоносова начинается классицизм в русской литературе. Он был одним из первых его теоретиков и в его поэзии наиболее полно нашли свое отражение эстетические поиски и этический
идеал русского классицизма общенационального направления.
М.В. Ломоносов родился 8-го ноября 1711 года в деревне Мишанинской, расположенной на одном из островов Северной Двины,
напротив города Холмогор, в семье промышленника – помора. Могучая северная природа и неустанный человеческий труд были первыми
его учителями. В нем рано пробудилась любознательность. Обучившись грамоте у односельчан, он раздобыл лучшие по тем временам
книги – «Грамматику» Мелетия Смотрицкого и «Арифметику» Магницкого, книги, которые Ломоносов впоследствии назвал «вратами
своей учености».
Страстная жажда знаний побудила юношу уйти из дому в морозную ночь, в декабре 1730 года. Предварительно запасшись паспортом, который он получил «неявным образом» в Холмогорах, он добрался с рыбными обозами до Москвы и поступил в тогдашнее единственное высшее учебное заведение – Славяно-Греко-Латинскую Академию.
В 1735 году в числе лучших учеников Ломоносов был вытребован в Петербургскую Академию наук, откуда вскоре отправился в
Германию, где обучался в Марбурге. В 1741 году он вернулся в Россию, где связал всю свою жизнь с Петербургской Академией Наук.
Наступает наиболее зрелая пора его разносторонней творческой деятельности, выдвинувшей крестьянского сына в число гениальных ученых мира.
«Историк, ретор, физик, механик, химик, минеролог, художник
и стихотворец», по словам А.С. Пушкина, Ломоносов явился автором
замечательных открытий, создателем фундаментальных и оригинальных научных трудов. В условиях церковного мракобесия ученыйпросветитель защищает учение Коперника о множественности миров и
ведет собственные астрономические наблюдения посредством сконструированного им телескопа, развивает русскую историческую науку.
Его стараниями в 1755 году был основан Московский университет.
Вся его деятельность была направлена к тому, чтобы «выучились россияне», чтобы «показали свое достоинство». Замечательной заслугой
Ломоносова в развитии отечественной эстетической мысли и национальной литературы явилось его глубоко осознанное представление о
66
необходимости единства формы и содержания. Процесс ликвидации
разрыва между содержанием и формой был связан прежде всего с теоретическим и практическим реформированием российского стихосложения и с разработкой и созданием национальных норм русского литературного языка. И здесь вклад Ломоносова огромен.
Ломоносов вступил в литературу в тот момент, когда древняя
русская письменность, связанная с церковнославянским языком, с устоявшейся системой жанров, уходила в прошлое, а на смену ей шла
новая светская культура. В связи с обмирщением сознания основой
литературного языка становился русский язык. И в 1757 году Ломоносов пишет первую «Российскую грамматику», которая открывалась
восторженным дифирамбом русскому языку. Ломоносов был далек от
мысли отказаться от использования в русском литературном языке
церковнославянизмов. Он считал, что их использование необходимо в
литературном языке, но необходимо разграничить это использование.
Свои идеи он изложил в работе, носившей название «Предисловие о
пользе книг церковных в российском языке» (1757). Все слова литературного языка Ломоносов разделил на три группы. К первой он относит слова общие для русского и старославянского языка (бог, слава,
рука, ныне, почитаю и т.д.). Ко второй относит слова только церковнославянские, понятные всем грамотным людям (отверзаю, господень,
насажденный, взываю). Обветшалые и малоупотребительные слова
исключались из литературного языка (обаваю, рясный, овогда, свене).
К третьей группе принадлежат слова только русского языка (говорю,
ручей, пока, лишь и т.д.). Из этих групп Ломоносов сконструировал
три штиля русской литературы: высокий, средний и низкий. Высокий
составляется из слов первой и второй групп. Средний – из слов первой
и третьей групп. Низкий – преимущественно из слов третьей группы.
Каждый из «штилей» Ломоносов связывает с определенным жанром.
Высоким пишутся героические поэмы, оды, прозаические речи о
«важных материях». Средним – трагедии, сатиры, эклоги, элегии,
дружеские послания. Низким – комедии, эпиграммы, песни.
Ломоносов занялся и вопросами российского стихосложения. В
1739 году Ломоносов прислал из Германии в Академию Наук «Письмо
о правилах российского стихотворства», где завершает реформу русского стихосложения, начатую Тредиаковским. Для доказательства
преимущества новой стихотворной системы он вместе с «Письмом»
отправил оду «Ода на взятие Хотина». Вслед за Тредиаковским Ломоносов отдает полное предпочтение силлабо-тоническому стихосложению, в котором его восхищает «правильный порядок», т.е. ритм. Принимая в принципе реформу Тредиаковского, Ломоносов заметил, что
67
Тредиаковский остановился на полпути и поэтому возникла необходимость довести ее до конца. Он предлагает писать новым способом
все стихи, а не только одиннадцати- и тринадцатисложные. Он вводит
в русское стихосложение помимо двусложных и трехсложные стопы.
Тредиаковский считал возможной в русской поэзии только женскую
рифму. Ломоносов предлагает три типа рифм: мужскую, женскую и
дактилическую, мотивируя это тем, что ударение в русском языке может падать не только на предпоследний, но и на последний, а также на
третий от конца слог. Он считатет также возможным сочетание в одном стихотворении мужской, женской и дактилической рифмы.
В 1748 году Ломоносов выпустил в свет «Краткое руководство к
красноречию» (первая книга «Риторика»). Самым важным в ней было
учение о тропах, о композиции художественного произведения, многочисленные образцы ораторского и поэтического искусства.
Ломоносов был первым русским поэтом, произведения которого
и по своему идейному содержанию и по форме явились выражением
национального самосознания. Он первым открыл те стороны поэзии,
которые впоследствии получили дальнейшее развитие в творчестве
передовых писателей: гражданственность и оптимизм, вера в светлое
будущее. Ломоносов видел в поэтической деятельности средство гражданского воспитания, средство воздействия на общество.
Поэтическая задача Ломоносова была подсказана самим процессом исторического развития – прославить силу и внешнеполитическую мощь русского национального государства, прославить дела
Петра, начертать дальнейший путь развития отечественной науки и
культуры. Эти задачи определили героический, жизнеутверждающий
пафос поэзии Ломоносова, которая определена Белинским как «идеальная», «риторическая». Белинский писал, что в лице Ломоносова
русская поэзия «обнаружила стремление к идеалу, поняла себя как
оракула жизни высшей, выспрянной, как глашатая всего высокого и
великого».
Своеобразие тематики поэзии Ломоносова обусловилось тем,
что поэзия была для него частью его общепросветительской деятельности. Начав с легких интимно-лирических стихотворений в духе ранней немецкой анакреонтики, Ломоносов вскоре приходит к гражданским стихам, к поэзии больших государственных тем – «Ода на день
восшествия на престол Елизаветы Петровны, 1747 года», «Петр Великий».
Особенно ярко гражданские мотивы поэзии Ломоносова прозвучали в цикле стихотворений «Разговор с Анакреоном». Это своеобразное произведение было написано в последние годы его творческой
68
деятельности. Оно состоит из четырех пар стихотворений. Вначале
Ломоносов дает перевод оды Анакреона, затем свой стихотворный
ответ, в котором он развивает свои гражданские взгляды. В ответах
Ломоносова звучит ясное понимание задач поэзии, которое осознавалось им прежде всего как выполнение гражданского долга.
Жизнеутверждающий оптимизм, неустанная борьба за свое дело, чувство долга и пламенная любовь к Отечеству, - вот что составляло самую главную особенность поэтического мироощущения самого
Ломоносова. И он убежденно провозглашает в последнем стихотворении, завершающем спор с Анакреоном, что единственное призвание
поэта – служение родине, возвеличение ее и прославление ее героев.
Образ любимой им России заслоняет перед ним все. С этим образом
неразрывно сливается его собственный облик – великого человека
Русской земли, отдавшего весь свой талант любимой им родине.
Разнообразна тематика поэтических произведений Ломоносова
(тема родины, тема мира и войны, науки, просвещения, церкви, духовенства). Задачи, которые ставил перед поэзией Ломоносов, требовали
постановки проблем, имеющих важное государственное значение, и
этому как нельзя лучше соответствовал избранный им жанр оды. Он
писал свои торжественные оды с 1739 по 1764 год и написал 20 од.
Ода – это обширное стихотворение, состоящее из многих строф,
причем каждая строфа также обширна (по 10 стихов). В оде соединялись воедино лирика и публицистика, необходимые для выражения
общегосударственных идей. Каждая из ломоносовских од была своеобразной поэтической декларацией, идейно насыщенной и политически направленной. Она вмещала несколько тем, в целом дававших поэтическое обобщение и обозрение задач, стоявших перед страной. Оды
Ломоносова пронизаны пафосом Родины, зовущей к труду, к расцвету
науки, верному служению отчизне. Специфическая тематика од, их
устойчивая строфика – 10 стихов четырехстопного ямба, - своеобразный величественный и напряженный стиль – все это было оригинальным созданием Ломоносова. В своей поэзии Ломоносов, как это и определялось эстетическими понятиями его времени, не стремился к достоверному изображению жизненного материала: его одам свойственна
условность, ибо для поэта важно передать те мысли, те идеальные
представления, которые могут способствовать развитию просвящения
в России, становлению ее национальной культуры, национальной государственности. Создавая поэтические образы Ломоносов исходит в
своем творческом методе не из реальности жизненного факта, а из
собственных рационалистических представлений о действительности.
Поэтому важно силой своего поэтического воображения вызвать у чи-
69
тателя «возбуждение страстей», вызвать определенные чувства: радость, патриотическое воодушевление, стремление к осуществлению
мечты. Отсюда и выбор тех поэтических средств, тех поэтических фигур, которые могли бы передать торжественное, гражданское содержание од Ломоносова. Отсюда и та напреженная метафоричность, аллегорическая абстракция, гиперболизм, яркость красок, характерные для
его поэзии. Оды Ломоносова были написаны по всем правилам риторической науки, изложенной самим поэтом в его «Риторике».
В силу того, что оды Ломоносова по своей природе и жанру
должны были восхвалять верховную власть и строились по единому
композиционному плану, им свойственна была определенная монотонность и однообразие. Этому способствовали одинаковость метра
ломоносовских од, повторяемость одних и тех же образных средств
(эпитетов, метафор, сравнений и т.д.), особенность синтаксической
структуры стиха. Стиль од Ломоносова, торжественный, приподнятый,
патетичный, полностью соответствовал высокому содержанию его
поэзии. Поэтическая речь должна была передать тот восторг, «великолепие», «стремление», которые вызывают у Ломоносова начертанные
им грандиозные картины будущих преобразований. В его одической
речи много славянизмов, которые и должны передать «пышность»,
«парение».
Основной период творчества Ломоносова совпал с царствованием Елизаветы Петровны, которой он посвятил много восторженных
похвал, но похвалы эти были прежде всего гимном русской петровской государственности в лице ее главы – дочери Петра. Ломоносов
видел в монархе того, кто способен разумом, обличенным властью
понять подлинные задачи государства, понять, в чем благо всего народа, и обеспечить государству прогресс и благосостояние. Вера эта покоилась на примере деятельности Петра I, наследницей которого он
хотел видеть Елизавету. Но так как жизнь разбивала надежды Ломоносова, он писал в своих одах о той просвещенной власти и о тех преобразованиях в России, о которых мечтал. Истинным создателем новой
России, ее национальным героем, неустанным тружеником, просветителем был Петр I, образ которого появляется в творчестве Ломоносова
начиная с «Оды на взятие Хотина» и далее в каждой новой оде, неизменно обогащая ее содержание. Гимном славы Петру должна была
стать эпическая поэма «Петр Великий», из которой он написал только
две песни. Величие Петра, величие просвещенного монарха олицетворялось для Ломоносова с величием России.
В одах Ломоносова воплощается мечта поэта о техническом
прогрессе России («Письмо о пользе стекла» 1752 год).
70
Ломоносов верил в действенность своего поэтического слова.
Отсюда его неиссякаемый оптимизм, жизнеутверждающая сила его
поэзии. Ломоносов укрепил гражданскую роль русской поэзии. Он
показал на деле, что поэзия может воздействовать на общественное
сознание.
Поэтическое наследие Ломоносова отличается необычайным
разнообразием жанров. Он писал хвалебные оды и надписи, сочинил
идиллию «Полидор», большую натур-философскую поэму в форме
дружеского послания – «Письмо о пользе стекла», две трагедии в стихах – «Тамира и Селим», «Демофент», героическую поэму «Петр Великий», несколько притч, полемических и сатирических стихотворений и эпиграмм. Особое место в его творчесте заняли переложения
псалмов, что было в известной мере традиционным для русской поэзии.
Поэзия Ломоносова была связана со всем его передовым мировоззрением. Выступая как поэт, он продолжал мыслить как великий
ученый-материалист.
Ломоносов был преобразователем русской поэзии. «Петром Великим русской литературы» назвал его В.Г. Белинский, полагавший,
что именно с ломоносовской «Оды на взятие Хотина» «... по всей
справедливости должно считать начало русской литературы».16
16
Белинский В.Г. Полное собр. соч. Т. X. СПб., 1914. С. 389.
71
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ СУМАРОКОВ
(1717-1777)
А.П. Сумароков – глава русского дворянского классицизма. Он
вошел в историю русской литературы не только как писатель и критик,
но и как один из основных теоретиков русского классицизма.
Ему
принадлежат наиболее полно и доступно сфоромулированные программные произведения утвердившегося литературного направления –
эпистоли «О русском языке» и «О стихотворстве».
Теоретическая база русского классицизма оформлялась на основе общеевропейских эстетических принципов, национальной традиции и
достижений французского классицизма в интересах именно отечественной литературы.
Сумароков в своих эпистолях полностью согласен с требованием Ломоносова поставить стиль в зависимость от содержания, язык от
темы. Он решает также и вопрос об употреблении церковнославянских слов в русском языке. Что касается вопроса теории оды,
Сумароков полностью поддержал Ломоносова-одописца.
В эпистоле «О стихотворстве» в отличие от Ломоносова, утверждавшего ценность только «высокой» литературы, он выступил сторонником равноправия всех жанров, предусмотренных пэтикой классицизма.
Все хвально: драма ли, эклога или ода –
Слагай, к чему тебя влечет природа...
Эту программу и осуществлял Сумароков в своем творчестве.
Широкую популярность Сумарокову принесла его любовная
лирика.В его произведениях выражалась целая гамма человеческих
переживаний – неразделенной и торжествующей любви, тоски, разлуки, ревности. При этом Сумароков в равной степени мог выступить
как от лица мужчины, так и женщины («Тщетно я скрываю», «Не грусти, мой свет.Мне грустно и самой»).В некоторых произведениях отражены раздумья о кратковременности человеческой жизни и тленности земного существования («На суету человека», «Ода на суету мира»), страх перед смертью «Плачу и рыдаю», «Часы».Порой возникает
образ человека одинокого и гонимого, нигде не находящего покоя и
тщетно взывающего к заступничеству всевышнего («Противу злодеев», «На морских берегах я сижу», «На отчаяние»).
Велика заслуга Сумарокова в развитии русской драматургии.
72
Перед русским обществом 40-50-ых годов ХУШ века стояла насущная
задача создания национального публичного театра. Первая попытка
при Петре Первом была неудачной. В последующие десятилетия
придворный театр был в руках иностранных трупп. И встала необходимость создания отечественного репертуара.
Выполнение этой задачи взял на себя Сумароков. В 1747 году им была
написана трагедия «Хорев», и этот год стал годом рождения новой
русской драматургии, превратившей сцену национального театра в
трибуну пропаганды «высоких» нравственных и политических идеалов
«просвещенной монархии». За свою творческую жизнь Сумароков
написал 9 трагедий: «Хорев» (1747), «Гамлет» (1748), «Синав и Трувор» (1750), «Аристона» (1750), «Семира» (1751), «Димиза»(1758),
«Вышеслав» (1768), «Дмитрий Самозванец» (1771), «Мстислав»(1774).
Благодаря Сумарокову в 1756 году был открыт Публичный театр, директором которого он был со дня основания до 1761 года.
Трагедии Сумарокова выдержаны в строгих правилах поэтики
классицизма. Основное содержание трагедии, по Сумарокову, не только в представлении «плача и горести» от «Венерина гнева»,т.е. любви,
но и в показе таких событий, которые могли бы, действуя на чувства,
морально воспитывать зрителя. Этого, по Сумарокову, можно было
добиться при соблюдении «трех единств» - единства действия, времени и места.
В трагедиях Сумарокова резко проведено разделение персонажей на положительных и отрицательных; характеры статичны и каждый из них являлся носителем какой-либо одной «страсти»; стройная
пятиактная композиция и небольшое число действующих лиц помогали сюжету развиваться экономно и в направлении раскрытия основной
идеи. Стремлению автора донести свои мысли до зрителя служил
относительно простой, ясный и локоничный язык. Трагедии написаны
«александрийским» стихом (шестистопный ямб с парной рифмовкой).
Сюжеты для своих трагедий Сумароков брал из отечественной
истории. Хотя историзм сумароковских трагедий был весьма условен
и ограничивался в основном использованием исторических имен, все
же историко-национальная тематика явилась отличительной чертой
русского классицизма. Драматург, как правило, обращался к самым
отдаленным эпохам русской истории, легендарного или полулегендарного характера, что позволяло свободно варьировать те или иные факты. Важным для него было не воспроизведение колорита эпохи, а политическая дидактика, провести которую в массы позволял исторический сюжет.Основной конфликт в трагедиях Сумарокова обычно заключался в борьбе «разума» со «страстью», общественного долга с
73
личными чувствами, и побеждало в этой борьбе общественное начало.
Подобная коллизия и ее развитие были призваны воспитывать гражданские чувства у дворянского зрителя, внушать ему мысль о том, что
государственные интересы должны быть превыше всего.Долг повелевает героям неукоснительно выполнять гражданские обязанности,
страсти – любовь, подозрительность, ревность, деспотические наклонности – препятствуют их осуществлению. В связи с этим в трагедиях
Сумарокова представлены два типа героев.Первые из них, вступая в
поединок с охватившей их страстью, в конце концов выполняют свой
гражданский долг. К ним относятся Хорев (пьеса «Хорев»), Гамлет
(персонаж из одноименной пьесы, представляющей собой вольную
переделку трагедии Шекспира), Трувор (трагедия «Синаф и Трувор»).
Ко второму типу относятся персонажи, у которых страсть одерживает победу над государственным долгом. Это прежде всего лица,
облеченные верховной властью, - князья, монархи, т.е те, кто, по мысли Сумарокова, должен особенно ревностно выполнять свои обязанности:
Потребно множество монарху проницанья,
Коль хочет он носить венец без порицанья.
И если хочет он во славе быти тверд,
Быть должен праведен и строг и милосерд.
Власть ослепляет правителей и они оказываются рабами своих чувств,
а это самым печальным образом отражается на судьбах зависимых от
них людей.Жертвами подозрительности князя Кия становятся его
брат и невеста брата – Оснельда («Хорев»). Ослепленный любовной
страстью новгородский князь Синаф доводит до самоубийства Трувора и его возлюбленную Ильмену («Синаф и Трувор»). Муки совести у
правителей по содеянному наступают после запоздалого прозрения.
Иногда Сумароков допускает и более грозные формы возмездия. Самой смелой в этом отношении оказалась трагедия «Дмитрий Самозванец» - единственная из пьес Сумарокова, основанная на достоверных
исторических событиях. Это первая в России тираноборческая трагедия, где показан правитель, убежденный в своем праве быть деспотом
и абсолютно не способный к раскаянию. Свои тиранические наклонности Самозванец декларирует совершенно откровенно:
Я к ужасу привык, злодейством разъярен,
Наполнен варварством и кровью обагрен.
74
Заслуга Сумарокова перед русской драматургией состоит в том, что он
создал особый тип трагедий, оказавшийся чрезвычайно устойчивым на
протяжении всего ХУШ века. Неизменный герой сумароковских трагедий – правитель, поддавшийся какой-либо пагубной страсти – подозрительности, честолюбию, ревности – и в силу этого причиняющий
страдания своим подданным.Для того, чтобы тирания монарха раскрывалась, в сюжет вводятся двое влюбленных, счастью которых препятствует деспотическая воля правителя. Поведение влюбленных определяется борьбой в их душе между долгом и страстью.Иногда эта
борьба уступает место борьбе с правителем-тираном. Развязка трагедий Сумарокова не всегда печальная, она может быть и счастливой,
как в «Дмитрии Самозванце». Это свидетельствует об уверенности
Сумарокова в возможности обуздания деспотизма.
Кроме трагедий, Сумароков написал 12 комедий, драму «Пустынник»(1757), тексты опер «Цефал и Прокрис»(1755), «Альцеста»
(1758).
Сатирико-обличительная направленность творчества Сумарокова в целом наиболее ярко проявилась в собственно сатирических жанрах: в стиховторных сатирах, сатирических хорах, баснях, эпиграммах,
пародиях («Терпение», «Война Орлов», «Мид», «Жуки и пчелы», «Сова и Рифмач», «Хор ко превратному свету»).
Писатель-просветитель, поэт-сатирик, всю жизнь борющийся с
общественным злом и людской несправедливостью
Доколе дряхлостью иль смертью не увяну,
Против пароков я писать не перестану,
пользовавшийся заслуженным уважением у Н.И. Новикова и А.Н. Радищева, - Сумароков в истории русской литературы XVIII века занимает видное место. Позже многие русские писатели отказывали Сумарокову в литературном таланте, но все же прав был Белинский, заявивший, что «Сумароков имел у своих современников огромный успех, а без дарования, воля Ваша, нельзя иметь никакого успеха ни в
какое время».17
17
Белинский В.Г. Полн.собр.соч. Изд. АНСССР. М., 1956. Т. X. С. 124.
75
ДЕНИС ИВАНОВИЧ ФОНВИЗИН
(1745-1792)
Творчество Фонвизина стоит у истоков русского реализма, чему
немало способствовали важнейшие политические и социальные события, происшдшие в России и за ее пределами. Крестьянские бунты,
перешедшие в крестьянскую войну 1773-1775 годов, жестокое подавление восстания Пугачева, помещичий и правителственный произвол в
России, революция в Америке и предреволюционная атмосфера во
Франции – все это заставило русское дворянство занять более определенные позиции по важнейшим вопросам современности. Фонвизин
оказался среди тех писателей-просветителей, которые продолжали
борьбу с деспотией и помещичьим произволом средствами сатиры и
публицистики.
Именно сатира с ее стремлением к реалистическому воспроизведению действительности способствовала преодолению классицизма
в русской литературе и усилению в ней реалистических тенденций.
Говоря о творчестве Фонвизина, Белинский писал: «Вообще для
меня Кантемир и Фонвизин, особенно последний, самые интересные
писатели первых периодов нашей литературы: они говорят мне не о
заоблачных превыспренностях по случаю плошечных иллюминаций, а
о живой действительности, исторически существовавшей, о правах
общества».18
Комедии Фонвизина «Бригадир» и «Недоросль» стали первыми
национально-самобытными произведениями русской драматургии.
«Бригадир» Фонвизин писал с 1766 по 1769-ые годы. Тема комедии не нова. Еще со времен Кантемира русскими писателями велась
борьба с раболепством перед иностранным, с французоманией. Заслугой Фонвизина явилось то, что он сумел показать галломанию дворянства как страшное социальное зло, разобщающее дворянское сословие
с народом, Родиной, и запечатлел это с большой художественной убедительностью. Раскрытие этой темы заключено прежде всего в образах
Иванушки и Советницы, которые стыдятся, что родились в России, и
презирают русский язык как достояние «подлого» народа. Побывав в
Париже, Иванушка считате, что «он уже стал больше француз, нежели
русский»: «Тело мое родилось в России, это правда, однако дух мой
принадлежит короне французской». В разговоре с Советницей Иванушка говорит: «Все несчастье мое состоит в том только, что ты рус18
Белинский В.Г.Собр.соч. В 3-х томах. Т. II. С. 752.
76
ская», на что Советница отвечает: «Это, ангел мой, конечно, для меня
ужасная погибель».
Фонвизин уже в этой комедии стремится дать социальную детерминированность характеров, показать значение воспитания для
формирования характера человека. Подобные Иванушки – порождения
невежества среды, воспитавшей их. В «Бригадире» тема значения воспитания, окружающей среды прозвучала отчетливо, и в дальнейшем
она получает более глубокое и реалистическое осмысление в комедии
Фонвизина «Недоросль».
Пустоту, невежество, корыстолюбие и другие пороки, порожденные крепостнической действительностью, резко обнажил Фонвизин в своих персонажах. Бригадир груб и неотесан, не прочитал за всю
жизнь ничего, кроме воинского устава. Сатирически остро, без всяких
полутонов дан в комедии Советник, ушедший в отставку после Сенатского указа 1762 года о лихоимстве. Рассуждения Советника о службе
говорят о том, что «взятки и запрещать невозможно», а жить одним
жалованием – «против натуры человеческой». Он безнравственен,
ханжа и лицемер. Наиболее удачным в художественном отношении
является образ Бригадирши. Бригадирша, Акулина Тимофеевна – невежествена, глупа, мелочна до скаредности. Фонвизин показывает, что
все эти черты обусловлены окружающей ее жизнью. Но, как отмечает
П.Н. Берков, «Фонвизин неожиданно открывает в ней черты доброй,
страдающей и безропотно покорной русской женщены».19 Она находчива, суждения меткие. В образе Бригадирши воплотилась горестная
судьба многих подобных ей женщин, и реалистическое изображение
этой судьбы – большая, художественная удача Фонвизина. Наименее
убедительны положительные образы комедии – Софьи и Добролюбова. Это традиционные образы, выдержанные в рамках требований поэтики классицизма.
Вершиной идейно-художественного творчества писателяклассициста является комедия «Недоросль». Пьеса завершена в 1782г.,
впервые опубликована в 1933 году.
«Недоросль» - первая социально-политическая комедия, пронизанная антикрепостническим пафосом. Хотя Фонвизин будучи просветителем, не осознавал необходимости полной отмены крепостного
права, а хотел лишь его ограничения введением «фундаментальных»
законов, что нашло отражение в указе об опеке Простаковой, тем не
менее его комедия, вскрывшая причины и следствие злонравия поме19
Берков П.Н. Театр Фонвизина и русская культура. В Сб.: «Русские классики
и театр». М.-Л., «Искусство». 1951. С. 85.
77
щиков, пагубность крепостничества, давала возможность делать далеко идущие выводы. «Недоросль» - комедия, в которой побеждает реалистический принцип видения и отражения характеров, хотя и в этой
комедии Фонвизин окончательно не преодолел принцип классицизма.
Фонвизин отображает крепостнический произвол Простаковых и Скотининых. Он показывает, что появление Простаковых – следствие крепостнического уклада жизни, который развращающе влияет на помещиков. Беззаконию их способствует закон «О вольности дворянской»
1762 г., который был воспринят дворянством как возможность неограниченной власти над крепостными крестьянами. Пушкин говорил, что
«этого указа должно было предкам нашим стыдиться».
Создавая реалистические типы помещиков-крепостников и раскрывая закономерность подобного произвола, Фонвизин надеется на
возможность благоденственных перемен в государстве с помощью
введения «непременных» законов – в этом идейная ограниченность
комедии, вызванная просветительскими воззрениями Фонвизина.
Поэтому в развязке комедии его любимый гарой Стародум, узнав об
опеке над Простаковой, говорит: «Благодарение богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит,
там человечеству не могут не возвращаться его права». Однако антикрепостнический пафос комедии дает основание говорить, что Фонвизин яркий обличитель своего времени.
Главная тема – тема воспитания, которое породило жестокость и
произвол, невежество Простаковых и Скотининых. Отсюда и Недоросль, названный не случайно Митрофанушкой (в переводе с греческого это имя означает «являющий свою мать»).С образом Митрофана
связано раздумье писателя о том наследии, которое готовят России
Простаковы и Скотинины. До Фонвизина слово «недоросль» не имело
осудительного значения. Недорослями назывались дворянские дети, не
достигшие 15 лет, т.е. возраста, назначенного Петром Великим для
поступления на службу. У Фонвизина оно получило насмешливый,
иронический смысл. Митрофан – недоросль прежде всего потому, что
он полный невежда, ничего не знающий и не желающий знать. На
прпосьбу матери поучиться хоть для виду кричит: «Не хочу учиться, а
хочу жениться». Он недоросль и в моральном отношении, он не умеет
уважать достоинства других людей. Положение избалованного барчука и пример матери развили в этом невежде будущего крепостника. Он
груб, бесчувственен и остается таким даже тогда, когда попавшая в
беду мать взывает к своему великовозрастному дитяте: «Да отвяжись,
матушка, как навязалась...».
78
Митрофанушка – недоросль и в гражданском смысле, он не дорос до
понимания своих обязанностей перед государством. «Мы видим, - говорит о нем Стародум, - все несчастные следствия дурного воспитания. Ну что для отечества может выйти из Митрофанушки?». Обжорство, тупость, лень, невежество, жестокость – вот задатки будущего
крепостника – «вот злонравия достойные плоды!». Воспитание Митрофана – результат всего социально-бытового уклада жизни злонравных помещиков.
Сатирически нарисован и образ Скотинина, заботящегося об
одних свиньях и почитающего своих людей хуже скотов. Присутствие
в пьесе Скотинина подчеркивает широкое распространение дворян,
подобных Простаковой, придает ей характер типичности. Недаром в
конце пьесы Правдин советует предупредить других Скотининых о
том, что произошло в имении Простаковых. Живучесть, неистребимость рода Скотининых точно подметил Пушкин, назвав среди гостей
Лариных «Скотининых чету седую... с детьми всех возрастов».20
Отрицательным персонажем в комедии противопоставлены честные и благородные дворяне, выразители авторских идей: Стародум,
Правдин, Милон и Софья. И хотя эти персонажи уступают отрицательным типам в глубине реалистического показа, тем не менее их
изображение нельзя назвать схематичным. Фонвизин стремится вдохнуть жизнь в своих героев, показать значение воспитания, окружающей среды в формировнии личности, наделить их индивидуальными
чертами. Стародум и Правдин безоговорочно осуждают помещичий
произвол, ограбление и насилие над крестьянами. В отличие от Простаковой, строящей свое благополучие на ограблении крестьян, Стародум выбирает другой путь обогащения. Он отправляется в Сибирь, где,
по его словам, «требуют денег от самой земли». Еще более решительную позицию по отношению к произволу дворян занимает Правдин.
Главной своей задачей он считает наблюдение над теми помещиками,
которые, «имея над людьми своими полную власть, употребляют ее во
зло бесчеловечно». Узнав о жестокостях и бесчинствах Простаковой,
Правдин от имени правительства берет в опеку ее имение, лишая Простакову права самовольно распоряжаться крестьянами. В своих действиях он опирается на указ Петра I 1722 года, направленный против
помещиков-тиранов, который в жизни применялся крайне редко. Отсюда развязка комедии – своего рода наставление правительству Екатерины II. Устами Стародума Фонвизин с возмущением говорит о фаворитизме, получившем широкое распространение в царствование
20
Пушкин А.С. Полн. собр.соч. Т. V. С. 111.
79
Екатерины II. Правитель, по убеждению Стародума, должен не только
издавать полезные обществу законы, но и сам быть образцом их исполнения и высокой нравственности.
Антиподом Митрофанушки является Милон – образцовый офицер, который, несмотря на свою молодость, участвовал уже в военных
действиях и обнаружил при этом подлинную неустрашимость.
«Недоросль» Фонвизина – произведение многотемное и многопроблемное. Здесь поставлены вопросы о неуклонном исполнении
«должности» каждым гражданином, о характере семейных отношений.
Но основными проблемами являются три: проблемы крепостного права, воспитания и формы государственной власти.
В «Недоросле» нарушается замкнутость комедийного жанра:
рядом с комическими сценами – серьезные, поучительные разговоры,
подчас драматические ситуации, характеры в комедии детерминированы. Все это способствовало разрушению классицизма, усилению реалистических тенденций в драматургии. Вместе с тем в комедии соблюдены единство места, времени и, внешне, единство действия, однако оно нарушается введением бытовых сцен, которые необязательны
для развития основоного сюжета, но позволяют воспроизвести жизнь
во всей ее повседневной сложности. От классицизма сохраняется и
поэтика имен-характеристик, и дидактическая заданность комедии.
Новаторство Фонвизина находит выражение в создании социально-политической комедии, насыщенной реальным, жизненным материалом, типическими харатерами в их индивидуальном проявлении,
в показе влияния окружающей среды, воспитания на формирование
характера человека.
80
ГАВРИЛА РОМАНОВИЧ ДЕРЖАВИН
(1743-1816)
«Державин – это полное выражение, живая летопись, торжественный гимн, пламенный дифирамб века Екатерины, с его лирическим одушевлением, с его гордостью настоящим и надеждами на будущее, его просвещением и невежеством, его эпикуреизмом и жаждою
великих дел,его пиршенственною праздностию и неистощимой практическою деятельностью», - писал Белинский в 1834 г. в «Литературных мечтаниях».
Державин сумел обратить поэзию к жизни, к ее земным радостям, сумел быт, низкие картины природы сделать достоянием поэзии.
В противовес поэтике классицизма, Державин вносит в поэзию
автобиографическую тематику, авторское индивидуальное «я». Сам
поэт, его образ мыслей и чувствований, жизнь его окружающая, стали
предметом поэзии. Вместо отвлеченного идеала разумного – реальная
человеческая личность, индивидуум, достойный сам по себе внимания
и уважения.
Державин впервые выступил в печати в 1773 году с одой «На
бракосочетание вел.кн. Павла Петровича с Наталиею Алексеевною».
Ранним одам Державина присуща подражательность, он следует во
многом традициям Ломоносова. Но с 1779 года, как писал сам Державин, «избрал он совсем другой путь».В 1779 году он написал стихотворение «Ключ», «Стихи на рождение на Севере порфирородного
отрока» и оду «На смерть князя Мещерского». Уже в этих произведениях прозвучало новое слово поэта, воспринимающего окружающий
мир, окружающую природу глазами простого человека во всей ее живой и красочной реальности, со всеми бытовыми подробностями. В
этих произведениях он нарушает и жанровое и стилевое единство.Ода
«На смерть князя Мещерского» - ода-элегия, которая резко отличается
от обычной похвальной оды классицизма. Говоря о конкретном человеке, Державин задумывается над извечной философской проблемой
жизни и смерти, которая пройдет через все его творчество. Непосредственным поводом к ее написанию послужила кончина приятеля Державина, эпикурейца князя А.И. Мещерского, глубоко поразившая поэта своей неожиданностью. На биографической основе вырастает философская проблематика оды, вобравшая в себя просветительские
идеи века.
Тема смерти раскрывается Державиным в порядке постепенного
нагнетания явлений, подвластных закону уничтожения: смертен сам
поэт, смертны все люди, «Глотает царства алчна смерть». И наконец,
81
«Звезды ею сокрушатся, //И солнцы ею потушатся,// И всем мирам она
грозит».
Перед лицом смерти происходит как бы переоценка ценностей.Рождается мысль о природном равенстве людей, независимо от
их ранга и состояния, поскольку все они подвластны одному и тому же
закону уничтожения. Державин создает выразительные, зрительно
ощутимые картины, достигая этого приемами контрастного изображения, сталкиванием противоречивых понятий:
Монарх и узник – снедь червей
......................................................
Сегодня бог, а завтра прах.
Где стол был яств, там гроб стоит.
Жалким и ничтожным оказываются богатство и титулы:
Подите счастья прочь возможны,
Вы все пременны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою.
Но признавая всемогущество смерти, Державин не приходит к
пессиместическому выводу о бессмысленности человеческого существования. Напротив, быстротечность жизни придает ей особенную значимость, заставляет выше ценить неповторимые радости жизни:
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою
И с чистою твоей душою
Благославляей судеб удар.
Большой популярностью в XVIII и даже XIX веке пользовалась ода
«Бог» (1784). Она была переведена на ряд европейских, а также на китайский и японский языки. В ней говорится о начале, противостоящем
смерти. Бог для Державина – «источник жизни», первопричина всего
сущего на земле и в космосе, в том числе и самого человека. На представление Державина о божестве оказало влияние философская мысль
XVIII века. На это указывал сам поэт в своих «Объяснениях» к этой
оде. Комментируя стих «Без лиц в трех лицах божества!», он писал:
«Автор, кроме богословского понятия, разумел тут три лица метафизические, то есть: бесконечное пространство, беспрерывную жизнь в
движении вещества и нескончаемое течение времени, которое бог в
себе совмещает». Тем самым, не отвергая церковного представления о
82
трех сущностях божества, Державин одновременно осмысляет его в
категориях, почерпнутых из арсенала наук, - пространства, движения,
времени. Державинский бог не бесплотный дух, существующий не
обособленно от природы, а творческое начало, воплотившееся, растворившееся в созданом им материальном мире («живый в движеньи вещества»). Пытливая мысль эпохи Просвещения не принимала ничего
на веру. И Державин, как сын своего века, стремится доказать существование бога.
Сочетание науки и религии - характерная черта философии
XVIII века, которой причастны такие крупные мыслители, как Гердер,
Вольф, Кант. О существовании бога, по словам Державина, свидетельствует прежде всего «природы чин», т.е. порядок, гармония, закономерности окружающего мира. Другое доказательство - чисто субъективное: стремление человека к высшему, могущественному, справедливому и благостному творческому началу: «Тебя душа моя быть чает». Вместе с тем Державин воспринял от эпохи Просвещения мысль о
высоком достоинстве человека, о его безграничных творческих возможностях:
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь - я раб - я червь - я бог!
Как и Ломоносов, Державин поражал величием картины мироздания, в
котором человек лишь маленькая частица. Но человек - вершина создания природы и значение его на земле велико:
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества,
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества.
В том же 1794 году Државин пишет оду «Водопад», названную Белинским «блистательнейшим созданием» поэта. В ней Державина волнуют те же проблемы. Человек живет в обществе и его долг служить отечеству, быть олицетворением гражданских добродетелей.
Эта ода - глубокое философское раздумье о смысле жизни, о человеческом существовании, о праве на бессмертие. Жизнь быстротечна. Державин развивает философские мотивы жизни и смерти. Ода написана
на смерть князя Потемкина. Отношение к Потемкину у поэта сложное.
Величественная фигура этого баловня судьбы, в которой сочеталось
добро и зло, способности государственного деятеля, полководца, осу-
83
ществивишего ряд полезных реформ в армии, человека незаурядного,
смелого и решительного и вместе с тем жестокого, мстительного и
властолюбивого, не раз привлекало внимание Державина. В «Водопаде» поэт воссоздает титанический образ Потемкина во всей его противоречивой сложности.
Внезапная смерть Потемкина, могущественнейшего вельможи,
который «потряс среду земли громами», прославился взятием Очакова
и Измаила, смерть в глухой молдавской степи не могла не поразить
воображение поэта:
Чей труп, как на распутье мгла,
Лежит на темном лоне нощи?
.........................................................
Не ты ли, счастья, славы сын,
Великолепный князь Тавриды?
Не ты ли с высоты честей
Незапно пал среди степей?
Державин сравнивает жизнь с водопадом, жизнь низвергается
с высот счастья подобно водопаду. Необычайно зримой и красочной
картиной открывается ода:
Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами;
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьет вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рев в лесу гремит.
Помимо реального звучания, водопад у Державина символизирует
вечность. На фоне этой вечной красоты природы особенно ощутима
непрочность власти и славы, но непрочность «ложной славы», которой
Державин противопоставляет тех, кто был верен истине, общей пользе:
Лишь истина дает венцы
Заслугам, кои не увянут,
Лишь истину поют певцы.
84
Раздумья о тех, кто достоин бессмертия, приводят Державина
к созданию образа другого полководца , Румянцева, в деятельности
которого поэт видит идеал истинной гражданственности:
Блажен, когда стремясь за славой,
Он пользу общую хранил,
Был милосерд в войне кровавой
И самых жизнь врагов щадил...
Благословен средь поздних веков
Да будет друг сей человеков.
Глубокая, философская мысль, лежащая в основе оды, величественные образы, созданные Державиным, сделали «Водопад» одним
из самых замечательных творений поэта. Гоголь писал о «Водопаде»:
это «как бы целая эпопея слилась в одну стремящуюся оду».21
«Особый путь», который избрал для себя Державин, с особой
смелостью проявился в его оде «Фелица» (1783). Этот путь сказался в
разрушении жанра оды, предусмотренного поэтикой классицизма. Образ Фелицы заимствован из «Сказки о царевиче Хлоре», написанной
Екатериной II для своего внука Александра. В образе Мурзы выступил
сам поэт, то как индивидуальное я, то как обобщенный образ вельмож.
Державин сочетает одические элементы с сатирическими, высокий
слог с просторечным. Изображая Екатерину, Державин искренне наделяет ее идеальными чертами просвещенной монархини: она умна, деятельна, любезна в обращении, скромна. Екатерина отвечает идеальному представлению поэта о монархе: «будь на троне – человек». Поэт
свободно ведет разговор о достоинствах императрицы, прежде всего
как человека. Добродетили монархини тем более видны, что ее дела,
которые «блаженство смертным проливают», как и само поведение
Екатерины, противопоставляются праздному времяпровождению
вельмож. Державин создает сатирические портреты вельмож, наделяя
каждого из них теми конкретно-бытовыми чертами, которые дали возможность современникам без труда узнать Потемкина, Орлова, Вяземского, Нарышкина. Они далеки от идеального представления поэта о
вельможах, долг которых - служить отечеству, «общему добру».
В этой оде проявляется живописность и красочность, присущие
поэзии Державина, способность будничное, обыденное - стол, уставленный яствами - сделать достоянием поэзии. Конкретность бытовой
картины, низкие, прозаические речения - все это было ново и вело к
21
Гоголь Н.В. Полн.собр.соч. Т.VIII. С. 373
85
сближению поэзии с жизнью, а следовательно, преодолению, разрушению классицизма. В «Фелице» обнаружилось одно из поэтических
открытий Державина - для его поэзии нет в природе низких, недостойных изображения предметов.
Одна из важнейших тем поэзии Державина - проповедь гражданского служения отечеству и нации, тема поэзии и роли поэта, для
которого истина должна быть превыше всего («Властителям и судиям», «Вельможам», «Памятник», «Лебедь»).
Любимым героем Державина был Суворов, которого он необычайно ценил за полководческий гений, мужество и скромность («На
взятие Измаила», «На взятие Варшавы», «На переход Альпийских
гор», «На победы в Италии», «Снегирь»). Державин восхищается русскими полководцами, особенно Суворовым, он сочувствует им и русским солдатам-героям. Державин убежден: «Выше славы и величия
царей и вельмож - слава русского народа»:
О Россы! нет вам, нет примеру,
И смерть сама вам лавр дает...
Какая в войсках храбрость рьяна!
Какой великий дух в вождях!
Изображая Суворова, Державин то пользуется приемом гиперболизации, создавая богатыря, «русского Геркулеса», то наделяет образ Суворова конкретными чертами, делая его неповторимо индивидуальным.
В поэзии Державина, как отмечал Белинский «... видна практическая философия ума русского; почему главное отличительное свойство есть народность, состоящая не в подборе мужицких слов ..., но в
сгибе ума русского, в русском образе взгляда на вещи. В сем отношении Державин народен в высочайшей степени».22
Русские поэты учились у Державина его умению передавать
поэзию жизни действительной. Сам поэт как бы подводит итог всей
своей деятельности в стихотворениях: «Памятник», напечатанном в
1789 году под названием «К музе. Подражание Горацию», и «Лебедь»
1804 года. Державин видит бессмертие поэта, который «забавным русским слогом» первым дерзнул «истину царям с улыбкой говорить»
(«Памятник»).
В стихотворении «Лебедь» он пишет:
22
Белинский В.Г. Полн.собр.соч. Т. I. С. 59.
86
Со временем о мне узнают:
Славяне, гунны, скифы, чудь...
И все, что бранью днесь пылают,
Покажут перстом – и рекут:
«Вот тот летит, что, строя лиру,
Языком сердца говорил
И, проповедуя мир миру,
Себя всех счастьем веселил».
87
АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ РАДИЩЕВ
(1749-1802)
Передовые прогрессивные тенденции в развитии русской общественной мысли и литературы второй половины XVIII века, заложившие основы революционной идеологии в России и ускорившие процесс формирования реализма, нашли свое наиболее полное выражение
в творчестве выдающегося писателя, мыслителя, революционера
Александра Николаевича Радищева.
Он был первым писателем, связавшим литературу с освободительным движением и революционной мыслью.
Литературная деятельность Радищева началась в 70-ые годы
XYIII века и была связана с интересом к историческим сочинениям. В
частности, в 1772-1773 гг. он изучает «Повесть временных лет». Он
проявлял интерес к просветительской философии, к социальнополитическим проблемам русской жизни, что обусловило его внимание к сочинению Мабли, которое Радищев перевел под названием
«Размышление о греческой истории, или о причинах благоденствия и
несчастия греков». Это было первое общественно-литературное выступление Радищева (1773г.).
В ранний период своего творчества Радищев отдал дань и любовной лирике, испытав влияние народной песенной традиции и
книжной лирики Сумарокова (эти стихотворения не были датированы
и были изданы после смерти Радищева его сыновьями).
К раннему периоду его творчества относится также психологическое произведение, написанное в духе сентиментализма, - «Дневник
одной недели». «Дневник» написан от первого лица. Это страстная,
прочувствованная исповедь человека, оказавшегося вдали от друзей и
испытавшего отчаяние от одиночества.Он полемизирует с Руссо, который в «Эмиле» высказал мысль, что одиночество – желаемое состояние: «О человек! Замыкай свое существование внутри себя, и ты не
будешь более несчастным».Радищев не может найти в одиночестве
покой и умиротворение: « Нет, нет, тут-то я и нахожу пагубу, тут
скорьб, тут ад». Автор считает, что «нельзя человеку быть одному,
быть пустыннику в природе».
В августе 1782 года Радищев пишет «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске». Письмо вызвано открытием памятника Петру I
в Сант-Петербурге. Подробно описав памятник работы Фальконе, Радищев дает истолкование каждой детали: «Но позволь отгадать мне
мысли творца образа Петрова. Крутизна горы суть препятствия, кои
88
Петр имел, производя в действо свои намерения; змея, в пути лежащая,
коварство и злоба, искавшие кончины его за введение новых нравов».
Преобразовательную деятельность Петра I Радищев сумел оценить исторически верно, указывая, что Петр «дал первый стремление
столь обширной громаде...» , но Радищев увидел в Петре и «властного
самодержавца, который истребил последние признаки дикой вольности своего отечества».
В 1789 году анонимно была напечатана книга Радищева «Житие
Федора Васильевича Ушакова». Этим произведением Радищев утверждал мысль о том, что сама действительность, жизненный опыт могут
воспитать в человеке чувство собственного достоинства, способность
к протесту против произвола и насилия. Здесь он также выступает
против теории Руссо, показывает зависимость человека от общества,
связь с ним. Он пишет: «Человек есть хамелеон, принимающий на себя
цвет предметов, его окружающих: живущий с мусульманами – мусульманин, с куклами – кукла общества, в коем мы обращаемся». В
центре внимания автора – реальные картины жизни русских студентов
в Лейпциге и образ Федора Ушакова, одаренного человека и гражданина. Он впервые создает образ минисамодержца, майора Бокума, наставника студентов. Это прообраз русского самодержца, описанного в
«Путешествии из Петербурга в Москву». Радищев здесь утверждает
мысль о праве человека на самоубийство, если человек жизнь свою
признает бессмысленной.
В 1781-1783 гг. Радищев пишет оду «Вольность» где впервые
звучит теория народной революции.
Судьбы родины и народа в центре внимания автора, передового
человека, способного сопоставить факты и события исторические с
своременностью, прийти к обобщающим философским выводам о закономерности возникновения революции в России, народ которой способен ответить насилием на насилие.
В отличие от просветителей XYIII века, Радищев, говоря о свободе, имел в виду не только естественное, но и социальное равенство,
которого надо добиться путем борьбы за права народа. Он обличает
законы, установленные самодержавной властью, он разоблачает опасный для народа союз царской власти и церкви, выступает против монархии как таковой. Вера в будущую победу народной революции
одушевляет поэта. Ода впоследствии была включена в «Путешествие
из Петербурга в Москву», написанную во вторую половину 80-ых годов. Впервые основной темой художественного произведения стала
тема народа и признание его главной движущей силой истории. Писатель-революционер нарушил традиционный подход писателей к наро-
89
ду, в котором они видели прежде всего забитость и терпение, стремясь
пробудить к нему чувство сострадания.
Радищев раскрывает в русском народе новые черты, вызывающие у путешественника чувство восхищения. Он показывает нравственное здоровье и физическую красоту, высокоразвитое чувство собственного достоинства, трудолюбие, талантливость, он раскрывает в
народе дремлющие силы, способные вызвать сопротивление насилию.
Д.Д.Благой справедливо писал: «Исключительное внимание
Радищева-мыслителя и Радищева-художника к народу, крестьянству и,
в особенности, самый характер художественного изображения им людей из народа были совершенно новым и чрезвычайно значительным
явлением в нашей литературе»23
Эпиграф к произведению взят из «Тилемахиды» Тредиаковского: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», где под чудищем
Радищев подразумевает самодержавие, екатерининскую монархию.
Радищев разоблачает самодержавие и лишь во сне путешественник
видит то, что хотелось бы ему увидеть в мудром монархе. Глубоко
сочувствуя крестьняству, которое для писателя-революционера является основой общества, Радищев, видя степень бесправия крестьян,
восклицает: «Может ли государство, где две трети граждан лишены
гражданского звания и частию в законе мертвы, называться блаженным?»
Все, что видит путешественник на своем пути: дорожные встречи, наблюдения над жизнью разных сословий, - заставляет его глубоко
сочувствовать угнетенному народу и наполняет чуством непримиримой вражды к угнетателям, сознанием необходимости революционной
борьбы за освобождение народа, борьбы самого народа. Революция
возникает как неизбежный
результат угнетения. Тема революции
звучит во многих главах («Чудово», «Городня», «Зайцево», «Черная
грязь»). Радищев верит, что революция в России свершится, но для
этого нужно время. «Не мечта сие,- утверждал он, - но взор проницает
густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую, я зрю
сквозь целое столетие».
По мнению Радищева, русская действительность, объективный
исторический процесс и особенности русского национального характера – залог неизбежности революции. «Сатирическим воззванием к
возмущению» назвал Пушкин книгу Радищева.
23
Благой Д.Д. История русской литературы XYIII века.М., Учпедгиз.1955.
С.478.
90
Народ – герой «Путешествия», общение с ним убеждает автора
в его светлом будущем.
В «Путешествии» много запоминающихся крестьянских образов, олицетворяющих те достоинства, которые раскрыл путешественник в народе. Это и пашущий крестьянин в главе «Любань», который в
беседе с барином держится с достоинством, это и крестьяне в главе
«Зайцево», проявившие солидарность и заступившиеся за женихакрестьянина, мужественно вступившего в борьбу с насильниками. Это
матрос («Чудово»), героически спасающий гибнущих на море, и глубоко увлекательный образ
молодого человека, крепостного, получившего по воле старого барина европейское образование, но оставшегося в крепостном состоянии. В силу своего развития он еще острее,
мучительнее воспринимает весь ужас крепостнического существования, предпочитая ему рекрутчину («Городня»).
Воплощением нравственного идеала Радищева стал образ крестьянской девушки Анюты («Едрово»). Естественную красоту и здоровье, благородство, чистоту чувств видит в своей героине путешественник. Скромность и гордость, строгость и нежность, способность
глубоко чувствовать и умение рассуждать, необычайная искренность и
цельность натуры – такова Анюта. В ней заключен для писателя идеал
народной красоты, рожденной самой природой, и этот идеал стал для
него эстетической нормой прекрасного.
Ставя проблему прекрасного в искусстве и жизни, он показывает классовое различие понимания прекрасного в искусстве.
В основе творческого метода Радищева лежит показ русской
действительности в ее социально-общественном осмыслении. Знание
жизни, стремление проникнуть в глубину социальных противоречий,
широта охвата событий, освещенные передовым мировоззрением, делали «Путешествие» реалистической книгой. Авторскому замыслу
подчинена и композиция книги: все происходит как в жизни, встречи с
отдельными людьми; жанровые сцены и картины, наблюдаемые путешественником. Повествование прерывается своеобразными вставными
новеллами, в которых встречающиеся с путешественником лица рассказывают о себе, о своей судьбе. Реализм содержания книги, социальная детерминированность характеров (человек – «существо общественное»), передовое мировоззрение автора дают возможность определить творческий метод Радищева как метод «просветительского реализма».
Пафосом негодования звучат слова Радищева в адрес помещиков-крепостников. Радищев первым выступил против крепостного
права, называя его «зверским обычаем», приличным только «диким
91
народам». В связи с этим одной из главных задач его книги стала критика крепостничества. В своих рассуждениях Радищев исходит из просветительской теории естественного права, согласно которой все люди
родятся свободными. Радищев производит смелую переоценку роли и
значения в русском общетсве дворянства и помещиков. Согласно официальной точке зрения XVIII века, дворянство – цвет нации, ее гордость и украшение. Екатерина II писала в «Наказе»: «Добродетель с
заслугою возводит людей на степень дворянства». Радищев решительно отвергает эту мысль и разоблачает правительственную ложь, считая, что полезность людей определяется их личными заслугами. Дворянство, по глубокому убеждению Радищева, не цвет, не гордость нации, а паразитическое сословие, незаконно присваивающее себе плоды
чужого труда. Помещик из главы «Любани» заставляет крестьян шесть
дней в неделю ходить на барщину, а вечерами возить из лесу сено на
барский двор. В главе «Вышний Волчок» помещик, прослывший в округе «великим земледельцем», также беспощадно относится к своим
крестьянам. Он варвар и палач, богатство которого нажито грабежом и
заслуживает строгого наказания.
Радищев критикует также рекрутчину. В главе «Городня» повествуется о молодом крестьянине, которго госпожа сдала в рекруты за
отказ жениться на горничной, соблазненной племянником помещицы.
Солдатчина в XVIII веке была пожизненной, и поэтому проводы в
солдаты уподоблялись похоронному обряду. В той же главе другого
рекрута оплакивают престарелая мать и невеста. В «Путешествии»
приводятся многочисленные случаи надругательства помещиков над
крестьянами.
Автор приходит к мысли о полной бесполезности и даже ненужности «благородного сословия».
Радищев был убежденным республиканцем, сторонником такого
государственного устройства, при котором верховная власть избирается и контролируется народом. В «Путешествии» Радищев поставил
перед собой задачу развеять тот ложный ореол, которым на протяжении многих веков был окружен царский престол. В главе «Спасская
полесть» описан аллегорический сон путешественника, построенный
по принципу просветительского «прозрения», когда герой от заблуждения переходит к правильному взгляду на мир. «Мне представилось, пишет путешественник, - что я царь, шах, хан, король, бей, набоб, султан или какое-то из сих названий нечто, сидящее во власти на престоле». Главная задача Радищева-просветителя – показать монарха и его
окружение в их истинном виде. К правителю подходит женщина по
имени Прямовзора, которая снимает с глаз царя «бельма», после чего
92
тот «прозревает». Автор показывает, что монархическое правление
губительно для общества не только действиями, исходящими непосредственно от престола, но и тем, что оно уподобляет себе весь государственный аппарат сверху донизу. Деспотизм не терпит демократии
ни в одном учреждении. Поэтому любой начальник, большой и маленький, - некоронованный царек.
Поэтому, Екатерина II, прочитав эту книгу, отмечает, что книга
наполнена «самыми вредными умствованиями, нарущающими покой
общественный, умоляющими должное к властям уважение, стремившимся к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников, начальства, наконец, оскорбительными выражениями против сана и царской власти». Екатерина II назвала эту книгу «восстанием хуже пугачевщины».
Реалистически воспроизводя действительность, Радищев все же
не создал глубоко типизированных характеров со всей их противоречивой сложностью, глубиной психологизма и сам, чувствуя это, называл рисуемые им характеры «силуэтами».
«Путешествие из Петербурга в Москву» вышло в конце мая
1790 года и сразу приобрело известность. За «Путешествие» Радищев
был сослан в Сибирь. После смерти Екатерины II, в 1796 году Павел
приказал переменить место ссылки. Радищев стал жить в отцовской
деревне Немцово. Вступивший на престол после Павла I Александр I
освободил Радищева и предложил ему принять участие в Комиссии по
составлению новых законов. Вскоре Радищев убедился в лицемерии
Александра I, в лживости либерализма.
Радищев не видел выхода из создавшегося положения, и в ночь
с 11-го на 12-ое сентября 1802 года его не стало. Его последнии слова
были: «Потомство за меня отомстит».
93
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ КАРАМЗИН
(1766-1826)
С именем Николая Михайловича Карамзина связано утверждение в 90-ые годы XVIII века нового литературного направления – сентиментализма. Творчески усвоив элементы сентиментализма в предшествующей русской литературе, Карамзин в силу своего таланта,
эрудиции, понимания задач времени смог теоретически обосновать
приниципы сентиментализма и воспроизвести их в своей литературной
практике. В его произведениях дворянский сентиментализм нашел
свое наиболее полное выражение. По словам Белинского, высоко оценившего творчество Карамзина, он «первый на Руси начал писать повести, которые заинтересовали общество, казались пустыми и ничтожными для педантов, - повести, в которых действовали люди, изображалась жизнь сердца и страстей, посреди обыкновенного повседневного
быта».24
Начав свою литературную деятельность с переводов ( его первый печатный труд в 1783 г. – перевод швейцарской идиллии
Геснера «Деревянная нога» ), Карамзин занимается журналистикой, пишет прозаические и поэтические произведения.
Стремление к более обширным историческим, философским
знаниям, к европейской образованности привело Карамзина к осуществлению своей давней мечты – поездке в заграничное путешествие,
которую он осуществил 18 мая 1789 года.
Карамзин посетил Германию, Швейцарию, Францию и Англию.
Его путешествие длилось 18 месяцев, обогатив молодого писателя
множеством разнообразных впечатлений политической и культурной
жизни европейских стран, которые нашли отражение в написанных по
возвращении в Россию «Письмах русского путешественника» /1791/.
Именно с этого времени и развернулась литературно-критическая и
издательская деятельность Карамзина, о которой Белинский писал, что
он «был для своей эпохи: и реформ атором, и теоретиком, и практиком, и поэтом, и журналистом... был первым критиком, и следовательно, основателем критики».25
К сказанному Белинским можно добавить, что он был и историком – его перу принадлежит 12 томная «История Государства Россий24
Белинский В.Г. Полн.собр.соч. Изд-во АН СССР. М., 1955. Т. VII. С.132 –
133.
25
Белинский В.Г. Полн. собр. соч. Т. IX. С. 677.
94
ского» и Пушкин по праву назвал его «Последним русским летописцем».
1 января 1791 года вышла первая книжка «Московского журнала» - литературного издания, рассчитанного прежде всего на вкусы
дворянского читателя. Одновременно выходил журнал «Чтение для
вкуса, разума и чувствований» /1791-1793/. Карамзину принадлежит и
первый литературно-общественный журнал «Вестник Европы» /1802
г./, положивший начало русской журналистике XIXвека.
С Карамзина начинается и такой тип издания, как альманах. В
1794 году Карамзин издал первую книжку альманаха «Аглая», который представлял собой литературный сборник, составленный из произведений прозаических и стихотворных. Здесь же помещались статьи
по вопросам литературы и искусства. Следующий альманах – «Аониды» был стихотворным /1796, 1797, 1799/. В нем печатались авторы,
близкие по своим литературным взглядам Карамзину.
Крупнейшим произведением Карамзина явились «Письма русского путешественника», которые печатались в 1791-1792 гг. в «Московском журнале» по частям. В них проявились особенности его
творческого метода и эстетических принципов. «Письма», передающие непосредственные впечатления Карамзина о странах, которые он
посетил, отличаются свободной композицией, в которой перемежаются объединенные воедино личностью автора разнообразные картины
политической и культурной жизни западных государств, царящих там
нравов и обычаев; встречи писателя с известными философами, литераторами, государственными деятелями.
В книге много философских и нравственно-этических размышлений самого автора, вызванных увиденным и услышанным.
Будучи энциклопедически образованным человеком, Карамзин с
большой тонкостью передает все увиденное за границей, избирательно
относясь к огромному потоку впечатлений. И хотя все увиденное пропущено через авторское «я», писатель выходит за рамки субъектиных
переживаний и наполняет письма множеством обширных и конкретных сведений о культуре и искусстве, географии и быте посещаемых
им стран.
«Письма» Карамзина расширяли представления и круг знаний
русского читателя. Познавательная ценность книги, высокие благородные чувства, ею пробуждаемые, делали «Письма» популярными не
только у русского, но и европейского читателя (книга переведена на
немецкий, французский, английский, польский и голландский языки).
В «Письмах» читатель встречает имена крупнейших писателей и
философов, многим из которых автор дает характеристики, воссоздает
95
их портретный образ. Здесь имена Ричардсона, Стерна, Шекспира, Гете, Шиллера, Лессинга, Виланда, Гердера, Руссо, Мабли и других писателей и мыслителей, имена знаменитых художников: Рафаэля, Рубенса, Ван-Дейка, Веронезе и многих других.
Много внимания уделено описанию природы, которая, по мнению Карамзина, очищает человека и возносит благодарность богу за
возможность жить в общении с природой.
В «Письмах» даны наблюдения над разными сторонами жизни и
нравов государств (особенно в письмах из Франции и Англии).Сложно
и противоречиво отношение писателя к Франции. Он приехал сюда в
тот момент, когда страна пожинала горькие плоды абсолютизма. На
каждой станции путешественников окружали нищие. Находясь в Булонском лесу, автор вспоминает о недавнем времени, когда великосветские куртизанки щеголяли друг перед другом великолепием экипажей и разоряли щедрых поклонников. С презрением говорит путешественник о Французской академии: половина ее членов невежественна и занимает свои места по знатности рода. Вспоминая о Людовике XIV, Карамзин осуждает его за неразумные гонения на гугенотов, в
результате чего «тысячи трудолюбивых французов принуждены были
оставить отечество».
Начало революции, отличавшееся сравнительно мирным характером, Карамзин, подобно Виланду, Клопштоку, Гердеру, Шиллеру,
Канту, встретил с явным одобрением. Позже автор вспоминал, с каким
восхищением он слушал в Народном собрании пламенные речи Мирабо. Но в окончательном варианте «Писем», созданном после 1793 года,
революция решительно осуждена. Самое страшное для Карамзина, как
и для большинства просветителей XVIII века, -восставший народ и
революциооная диктатура. Напуганный якобинским террором, он готов примириться с монархическим правлением, уповая на медленные,
но более верные, по его мнению, успехи нравственности и просвещения. «Всякое гражданское общество, веками утвержденное, - пишет
он,- есть святыня для добрых граждан; и в самом несовершеннейшем
надобно удивляться чудесной гармонии, благоустройству, порядку.
Всякие же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик
готовит себе эшафот».
О восставшем народе Карамзин пишет: «Народ есть острое железо, которым играть опасно, а революция – отверстый гроб для добродетели и самого злодейства». Он называет восставших «нищими
праздолюбцами», «пьяными бунтовщиками». Осуждая якобинскую
диктатуру, он считает, что только те изменения прочны, которые дос-
96
тигаются посредством медленного, постепенного развития просвещения, успехами разума и воспитания.
Карамзин стремится показать не только то, что объединяет людей, но и то, что их разобщает. К числу таких пагубных заблуждений
он относит проявление национальной замкнутости и национального
самомнения. «Хорош гусь!» - говорит он о немце, который бранит русских, ни разу в жизни не встретив ни одного из них. Столь же враждебна автору религиозная нетерпимость, фанатизм. Он верит в благотворную роль науки и искусства, поэтому он ищет все время встречи
с философами и писателями.
Наиболее полно черты сентиментальной прозы Карамзина, пафос гуманности, психологизм, субъективно-чувствительное, эстетизированное восприятие действительности, лиризм повествования и
простой «изящный» язык – проявились в его повестях. В них отразилось повышенное внимание автора к анализу любовных чувств, душевных переживаний героев, усилилось внимание к психологическим
действиям. С именем Карамзина связано рождение русской психологической прозы. Важным и прогрессивным моментом в творческой
деятельности писателя было признание права личности независимо от
сословной принадлежности на осуществление внутренней свободы.
Отсюда идейной основой повести «Бедная Лиза» было утверждение
писателя «и крестьянки любить умеют». Эта психологическая повесть
пользовалась особенным успехом у читателей. «Бедная Лиза» была
напечатана в 1792 году в «Московском журнале»
Сюжет повести не притязателен и весьма распространен в литературе: любовь бедной девушки и молодого дворянина. В основе карамзинской повести - жизненная ситуация. Социальное неравенство
крестьянской девушки и дворянина предопределило трагический исход их любви. Однако для Карамзина важно прежде всего передать
психологическое состояние героев, создать соответствующее лирическое настроение, способное вызвать ответное эмоциональное чувство
читателя. Он не акцентирует внимание на социальных переживаниях, о
которых упоминается в повести, переводя их в нравственно-этический
план. Карамзин лишь намекает на то, что социальное неравенство затрудняет брак дворянина и крестьянки. Лиза в беседе с Эрастом говорит, что ему «нельзя быть ее мужем», так как она крестьянка. И хотя
все симпатии Карамзина на стороне прелестной, кроткой бедной Лизы,
о судьбе которой чувствительный автор проливает слезы, тем не мение
поступок Эраста он пытается объяснить обстоятельствами, характером
героя. Эраст был наделен «добрым сердцем, добрым от природы, но
слабым и ветреным». Он «читывал романы, идиллии, имел довольно
97
живое воображение...» и неиспорченность, наивность и естественная
красота крестьянской девушки не могли не пленить его воображение.
Однако привычка к праздной и обеспеченной жизни заставила его в
силу эгоизма и слабости характера поправить свои дела женитьбой на
богатой вдове. Передав сцену прощания Эраста с Лизой, которой он
дает сто рублей, Карамзин восклицает: «Сердце мое обливается кровью в сию минуту. Я забываю человека в Эрасте – готов проклинать
его – но язык мой не движется – смотрю в небо, и слеза катится по моему лицу». У Карамзина нет резких оценок, нет пафоса негодования,
он и в страдании героев ищет утешения, примирения. Драматические,
а подчас и трагедийные события призваны вызвать не возмущение,
гнев, а грустное, меланхолическое чувство. Несмотря на жизненность
ситуации, авторское субъектино-эмоциональное восприятие действительности мешало подлинной типизации. Жизнь Лизы и ее матери мало чем напоминала реальную жизнь крестьян. Лиза, подобно героиням
сентиментальных идиллий, живет в хижине. Ее работа, внешний облик, речь идеализированы Карамзиным и не говорят о социальной
принадлежности Лизы. Это, скорее, благовоспитанная барышня.
Большое место в повести занимают авторские лирические отступления, диалог, монолог героев. Лирическая манера повествования
создает определенное настроение. Этому в повести служит и пейзаж,
на фоне которого развивается действие, пейзаж созвучный настроениям героев. Главную роль играет интонационный строй речи, делающий
прозу Карамзина мелодичной, музыкальной, ласкающей слух и действующей на душу читатаелей, который не мог не сопереживать героям.
Впервые в прозе Карамзина пейзаж стал средством сознательного эстетического воздействия – «пейзаж души». Читатели повести верят в
достоверность рассказа и окрестности Симонова монастыря, пруд, в
котором погибла Лиза, стали местом паломничества.
Карамзин часто прибегает к словесным повторам, эпитетам, выражающим эмоциональность или созерцательность героев, и другим
выразительным поэтическим средствам.
Идея внесословной ценности человеческой личности была раскрыта Карамзиным не только в трагическом, как это было в «Бедной
Лизе», но и в панегирическом плане. Так появился «Фрол Силин, благодетельный человек», герой которого реальная личность, он был крестьянином деда племянника поэта И.И.Дмитриева. Фрол Силин совершает великодушные поступки, он спасает в неурожайный год голодающих крестьян, помогает после пожара погорельцам, воспитывает
двух крестьянских девочек-сирот, для которых сумел выпросить у по-
98
мещика «отпускные». Карамзин в повести говорит о праве своего героя на благодарную память потомков.
Его перу принадлежат и исторические повети: «Наталья – боярская дочь». О политических взглядах Карамзина в начале XIX века
свидетельствует повесть «Марфа Посадница» (1803 год), в основу которой положены события XV века – борьба Новгородской республики
с московским самодержавием за свою самостоятельность. Исторический конфликт между республиканским Новгородом и самодержавной
Москвой выражен в повести в противопоставлении двух сильных характеров: Марфы и Иоанна. Своеобразие политической позиции Карамзина в повести состоит в том, что в ней в одинаковой степени возвеличены и прославлены и республиканские и монархические принципы, что полностью соотвтествует мировоззрению Карамзина, сумевшего в своих взглядях соединить оба эти начала. В повести намечается
поэтизация республиканских доблестей Древнего Новгорода, особенно
в тех случаях, когда автор умышленно отходит от фактов, хорошо известных ему как историку. Новгородцы показаны как дружный воинский стан, сплотившийся вокруг Марфы. И лишь по мере нарастания
трудностей, когда на город обрушиваются и военные неудачи, и голод,
люди, слабые духом, начинают требовать присоединения к Москве.
«Марфа Посадница» была последним беллетристическим произведение Карамзина.
Карамзин явился родоначальником романтической повести. Его
«Остров Борнгольм» и «Сиерра - Морена» пользовались огромным
успехом у читателей и предвосхитили романтические повести А. Бестужева-Марлинского, Н. Полевого.
«Остров Борнгольм» - повесть, необычайная и по сюжету, и по
поэтики. Она несет на себе отпечаток пессимизма автора, вызванного
Французской революцией, якобинской диктатурой и последующими
событиями в Европе. Эмоциональная напряженность этого произведения достигается необъяснимым, неясным и тайным сюжетом. Вообще
сюжет в повести имеет минимальное значение, главное – настроение
тревожное, вызывающее непонятный страх, который усугубляется
мрачным, угрюмым пейзажем. Читатель почти ничего не узнает о героях повести. Загадочность, недоговоренность подчеркиваются отрывочностью повествования, авторскими эмоциональными отступлениями, глубоко элегическим тоном рассказчика.
Романтична и повесть «Сиерра - Морена», в которой бушуют
страсти и развертываются драматические события «в цветущей Андалузии». В повести повествуется о пылкой и страстной любви Эльвиры
и Алонзо, которая кончается сомоубийством героя и уходом в моно-
99
стырь неутешной Эльвиры. Рассказчик, от лица которого ведется повествование, оказывается невольным виновником трагической развязки, что придает повести особую эмоциональную напряженность, драматизм.
Успех прозаических произведений Карамзина зависел от стилистической реформы писателя. В.Д. Левин, говоря о лексике Карамзина,
пишет: «Стилистическая окраска слова здесь не определяется предметом, а накладывается на предмет, поэтизирует его – и нередко, чем
ближе предмет к бытовой жизни, тем менее поэтичен он сам по себе,
тем необходимей оказывается поэтизация его при помощи отображенного слова».26
Именно поэтому Пушкин на вопрос: «Чья проза лучше в нашей
литератруре?», отвечал: «Карамзина», хотя тут же добавил, что «это
еще похвала небольшая, так как очищенный язык прозы Карамзина,
его французская утонченность» не могли уже удовлетворить писателей
начала XIX века.
Карамзин, стремясь создать новый русский литературный язык
взамен принятых классицизмом трех «штилей», ставил своей задачей
приблизить литературный язык к языку разговорному. Он считал, что
любые идеи и мысли можно выражать ясно и приятно. Карамзин выдвинул требование писать «как говорят», но он ориентировался на разговорную речь образованного дворянского сословия, очищая тем самым язык не только от архаизмов, но и от простонародных слов. Он
признавал обогащение русского языка за счет усвоения отдельных
иностранных слов, новых форм выражений. Сам он внес много новых
слов: влюбленность, человечный, общественность, промышленность и
другие. Недостатком реформы литературного языка Карамзина был
отход от сближения русского литературного языка с языком простого
народа. Заслугой Карамзина явилось стремление, осуществленное им в
своей литературной практике, к расширению границ литературного
языка, освобождению его от архаизмов, сближению литературного
языка с живой разговорной речью образованного общества.27
Перу Карамязина принадлежит также двенадцатитомная «История Государства Российского», где он отразил историю России с древнейших времен и до начала XIX века.
Творчество Каразина сыграло важную роль в истории русской
литературы. Личность писателя – человека гуманного, образованного,
26
Левин В.Д. Очерк стилистики русского литературного языка конца XVIII –
начала XIX века. М., «Наука». 1964. С. 150.
27
См.: Виноградов В.В. Очерки по истории русского литературного языка
XVII-XIX веков. М., «Высшая школа». 1982. С. 178.
100
независимого по отношению к власти, снискала ему уважение в передовой части русского общества.
Значение творчества Карамзина выходит за рамки сентиментализма, за границы XVIII века, поскольку оно оказало сильное влияние
на литературу первых трех десятилетий XIX века. Именно это дало
основание Белинскому говорить о карамзинском периоде русской литературы. В своих повестях Карамзин выступил тонким психологом.
Он обогатил литературу такими художественными средствами, как
мимика, жест, внутренний монолог, лирический пейзаж.
В доме Карамзина бывали Жуковский, Батюшков, Вяземский,
Пушкин и декабристы. Не разделяя его идеологических убеждений,
они уважали в нем человека, писателя, понимавшего свой долг, автора
ставшей сразу знаменитой «Истории Государства Российского». «История» вдохновила Рылеева создать героическую думу, Пушкина –
трагедию «Борис Годунов», А.К. Толстого – драматическую трилогию
о Грозном и его преемниках, а также роман «Князь Серебряный».
101
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Русская литература XVIII века явилась важным этапом в жизни
русского общества, в становлении его духовной культуры, его национального самосознания. Уже в первые десятилетия были заложены
основы идейных представлений, тем, литературных жанров, получивших в дальнейшем развитие в литературе. Важным этапом было утверждение классицизма как литературного направления. Именно в
XVIII веке была решена историческая задача преобразования стихосложения. Было начато формирование русского литературного языка.
Классицизм создал новые литературныее формы, соответствующие новому содержанию, новым общественным и гражданским
идеалам.
В этот период поисходит процесс становления и развития периодической печати. Выходит первая газета «Ведомости», сатирические журналы Сумарокова, Новикова, Крылова, появляются первые
научно-популярные, а затем и литературные журналы и альманахи.
Процесс развития русской литературы и русской общественной
мысли XVIII столетия подготовил дальнейший расцвет литературы
всего последующего периода. Определяющей тенденцией в развитии
литературы было усиление ее связи с жизнью, зарождается реалистическая тенденция в поэзии Державина, в творчестве Фонвизина, Новикова, Крылова, Радищева.
Писательская и историческая деятельность Карамзина во многом предвосхитила литературную деятельность Батюшкова, Жуковского и других поэтов начала XIX века.
С середины XVIII века многие произведения русской литературы были переведены на иностранные языки и получили широкую извстность и популярность.
Несмотря на различие мировоззрения и эстетических взглядов,
прогрессивные писатели XVIII столетия провозгласили и утвердили в
своем творчестве идеал свободного, независимого писателя – выразителя общественного мнения.
Интересные процессы происходят в области эпической поэзии:
«Богатырская» поэма Карамзина «Илья Муромец», «Бахарьяна» Хераскова, «Бова» Радищева прокладывают путь к поэмам Пушкина «Бова»
и «Руслан и Людьмила». В области драматургии первым опытом общественной сатирической комедии оказался фонвизинский «Недоросль». Следующими будут «Горе от ума» Грибоедова и «Ревизор»
Гоголя. В творчестве Карамзина зарождаются предромантические течения. «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева начинает
102
монументальную революционную прозу, яркими вехами которой в
XIX веке станут «Былое и думы» Герцина и «Что делать?» Чернышевского.
В XVIII веке русская литература начинает входить в русло литературы общеевропейской.
103
ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
(тексты печатаются по изданию «Памятники литературы Древней Руси». М. «Худ. Лит.» 1978 – 1989гг.)
ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ
(отрывки)
Когда Андрей учил в Синопе и прибыл в Корсунь, узнал он, что
недалеко от Корсуни устье Днепра, и захотел отправаиться в Рим, и
проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И
случилось так, что он пришел и стал под горами на берегу. И утром
встал и сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли горы эти? На этих
горах воссияет благодать божия, будет город великий, и воздвигнет
бог много церквей». И взошел на горы эти, благословил их, и поставил
крест, и помолился богу, и сошел с горы этой, где впоследствии возник
Киев, и отправился по Днепру вверх. И пришел к славянам, где нынче
стоит Новгород, и увидел живущих там людей – каков их обычай и как
моются и хлещутся, и удивился им. И отправился в страну варягов, и
пришел в Рим, и поведал о том, как учил и что видел, и рассказал:
«Удивительное видел я в Славянской земле на пути своем сюда. Видел
бани деревянные, и разожгут их докрасна, и разденутся и будут наги, и
обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья молодые и
бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые,
и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это всякий день, никем же не мучимые, но сами себя мучат, и то совершают
омовенье себе, а не мученье». Те же, слышав об этом, удивлялись; Андрей же, побыв в Риме, пришел в Синоп.
Поляне же жили в те времена отдельно и управлялись своими
родами; ибо и до той братии (о которой речь в дальнейшем) были уже
поляне, и жили они родами на своих местах, и каждый управлялся самостоятельно. И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек,
третий – Хорив, а сестра их была Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне
подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей. И
построили городок во имя старшего своего брата и назвали его Киев.
Был кругом города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те
мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и
доныне в Киеве.
104
Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком;
был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: «На перевоз на Киев». Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил
бы к Царьграду; а между тем Кий этот княжил в роде своем, и ходил
он к царю, и великие почести воздал ему, говорят, тот царь, при котором он приходил. Когда же возвращался, пришел он на Дунай, и облюбовал место и срубил городок невеликий, и хотел сесть в нем со
своим родом, да не дали ему близживущие; так и доныне называют
придунайские жители городище то – Киевец. Кий же, вернувшись в
свой город Киев, тут и умер; и братья его Щек и Хорив и сестра их
Лыбедь тут же скончались.
И по смерти братьев этих потомство их стало держать княжение
у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От этих
последних произошли кривичи, сидящие в верховьях Волги, и в верховьях Двины, и в верховьях Днепра, их же город – Смоленск; именно
там сидят кривичи. От них же происходят и северяне. А на Белоозере
сидит весь, а на Ростовском озере меря, а на Клещине озере также меря. А по реке Оке – там, где она впадает в Волгу, - мурома, говорящая
на своем языке, и черемисы, говорящие на своем языке, и мордва, говорящая на своем языке. Вот кто только говорит по-славянски на Руси:
поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане,
прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А вот другие народы, дающие дань Руси: чудь, меря,
весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола,
корсь, нарова, ливонцы, - эти говорят на своих языках, они – потомство Иафета, живущие в северных странах.
И жил Олег, княжа в Киеве, мир имея со всеми странами. И
пришла осень, и вспомнил Олег коня своего, которого когда-то поставил кормить, решив никогда на него не садиться. Ибо когда-то спрашивал он волхвов и кудесников: «От чего я умру?» И сказал ему один
кудесник: «Князь! От коня твоего любимого, на котором ты ездишь, от него тебе и умереть!» Запали слова эти в душу Олегу, и скзал он:
«Никогда не сяду на него и не увижу его больше». И повелел кормить
его и не водить его к нему, и прожил несколько лет, не видя его, пока
не пошел на греков. А когда вернулся в Киев и прошло четыре года, на пятый год помянул он своего коня, от которого когда-то волхвы
предсказали ему смерть. И призвал он старейшину конюхов и скзал:
«Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?» Тот же отве-
105
тил: «Умер». Олег же посмеялся и укорил того кудесника, сказав: «Не
право говорят волхвы, но все то ложь: конь умер, а я жив». И приказал
оседлать себе коня: «Да увижу кости его». И приехал на то место, где
лежали его голые кости и череп голый, слез с коня, посмеялся и сказал:
«От этого ли черепа смерть мне принять?» И ступил он ногою на череп, и выползла из черепа змея, и ужалила его в ногу. И от того разболелся и умер он. Оплакивали его все люди плачем великим, и понесли
его, и похоронили на горе, называемою Щековица; есть же могила его
и доныне, слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжения его
тридцать и три.
В год 6453 (945). В тот год сказала дружина Игорю: «Отроки
Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с
нами за данью, и себе добудешь, и нам». И послушал их Игорь – пошел к древлянам за данью и прибавил к прежней дани новую, и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в свой город. Когда же шел он назад, - поразмыслив, сказал своей дружине: «Идите с
данью домой, а я возвращусь и пособираю еще». И отпустил дружину
свою домой, а сам с малой частью дружины вернулся, желая большего
богатства. Древляне же, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим Малом: «Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо,
пока не убьют его; так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит».
И послали к нему, говоря: «Зачем идешь опять? Забрал уже всю дань».
И не послушал их Игорь; и древляне, выйдя из города Искоростеня,
убили Игоря и дружину его, так как было ее мало. И погребен был
Игорь, и есть могила его у Искоростеня в Деревской земле и до сего
времени.
Ольга же была в Киеве с сыном своим, ребенком Святославом, и
кормилец его был Асмуд, а воевода Свенельд – отец Мстиши. Сказали
же древляне: «Вот убили князя мы русского; возьмем жену его Ольгу
за князя нашего Мала и Святослава возьмем и сделаем ему, что захотим». И послали древляне лучших мужей своих, числом двадцать, в
ладье к Ольге, и пристали в ладье под Боричевым подъемом. Ведь вода
тогда текла возле Киевской горы, а люди сидели не на Подоле, но на
горе. Город же Киев был там, где ныне двор Гордяты и Никифора, а
княжеский двор был в городе, где ныне двор Воротислава и Чудина, а
ловушка для птиц была вне города; был вне города и другой двор, где
стоит сейчас двор Уставщика позади церкви святой Богородицы Десятинной; над горою был теремной двор – был там каменный терем. И
поведали Ольге, что пришли древляне, и призвала их Ольга к себе и
106
сказала им: «Гости добрые пришли». И ответили древляне: «Пришли,
княгиня». И сказала им Ольга: «Говорите, зачем пришли сюда?» Ответили же древляне: «Послала нас Деревская земля с такими словами:
«Мужа твоего мы убили, так как муж твой, как волк, расхищал и грабил, а наши князья хорошие, потому что ввели порядок в Деревской
земле, - пойди замуж за князя нашего за Мала». Было ведь имя ему,
князю древлянскому, - Мал. Сказала же им Ольга: «Любезна мне речь
ваша, - мужа моего мне уже не воскресить; но хочу воздать вам завтра
честь перед людьми своими; ныне же идите к своей ладье, ложитесь в
ладью, величаясь, а утром я пошлю за вами, а вы говорите: «Не едем
на конях, ни пеши не пойдем, но понесите нас в ладье», - и вознесут
вас в ладье», и отпустила их к ладье. Ольга же приказала выкопать яму
великую и глубокую на теремном дворе, вне града. На следующее утро, сидя в тереме, послала Ольга за гостями, и пришли к ним и сказали: «Зовет вас Ольга для чести великой». Они же ответили: «Не едем
ни на конях, ни на возах и пеши не идем, но понесите нас в ладье». И
ответили киевляне: «Нам неволя; князь наш убит, а княгиня наша хочет за вашего князя», - и понесли их в ладье. Они же уселись, величаясь, избоченившись и в великих нагрудных бляхах. И принесли их на
двор к Ольге и как несли, так и сбросили их вместе с ладьей в яму. И,
приникнув к яме, спросила их Ольга: «Хороша ли вам честь?» Они же
ответили: «Пуще нам Игоревой смерти». И повелела засыпать их живыми; и засыпали их.
И послала Ольга к древлянам и сказала им: «Если вправду меня
просите, то пришлите лучших мужей, чтобы с великой честью пойти
за вашего князя, иначе не пустят меня киевские люди». Услышав об
этом, древляне избрали
лучших мужей, управляющих Деревскою
землею, и прислали за ней. Когда же древляне пришли,Ольга приказала приготовить баню, говоря им так: «Вымывшись, придите ко мне». И
разожгли баню, и вошли в нее древляне и стали мыться; и заперли за
ними баню, и повелела Ольга зажечь ее от двери, и сгорели все.
И послала к древлянам со словами: «Вот уже иду к вам, приготовьте меда многие у того города, где убили мужа моего, да поплачусь
на могиле его и сотворю тризну по своем муже». Они же, услышав об
этом, свезли множество медов и заварили их. Ольга же, взяв с собою
малую дружину, отправилась налегке, пришла к могиле своего мужа и
оплакала его. И повелела людям своим насыпать великую могилу и,
когда насыпали, приказала совершать тризну. После того сели древляне пить, и приказала Ольга отрокам своим прислуживать им. И сказали
107
древляне Ольге: «Где дружина наша, которую послали за тобой?» Она
же ответила: «Идут за мною с дружиною мужа моего». И когда опьянели древляне, велела отрокам своим пить за их честь, а сама отошла
прочь и приказала дружине рубить древлян, и иссекли их пять тысяч.
А Ольга вернулась в Киев и собрала войско.
В год 6454 (946). Ольга с сыном Святославом собрала много
храбрых воинов и пошла на Деревскую землю. И вышли древляне против нее. И когда сошлись оба войска для схватки, Святослав бросил
копьем в древлян, и копье пролетело между ушей коня и ударило коня
в ногу, ибо был Святослав еще ребенок. И сказали Свенельд и Асмуд:
«Князь уже начал; последуем, дружина, за князем». И победили древлян. Древляне же побежали и затворились в своих городах... Ольга же
устремилась с сыном своим к городу Искоростеню, так как жители его
убили ее мужа, и стала с сыном своим около города, а древляне затворились в городе и крепко боролись из города, ибо знали, что убив князя, не на что им надеяться после сдачи. И стояла Ольга все лето и не
могла взять города, и замыслила так: послала она к городу со словами:
«До чего хотите досидеться? Ведь все ваши города уже сдались мне и
обязались выплачивать дань и уже возделывают свои нивы и земли; а
вы, отказываясь платить дань, собираетесь умереть с голода». Древляне же ответили: «Мы бы рады платить дань, но ведь хочешь мстить за
мужа своего». Сказала же им Ольга, что-де «я уже мстила за обиду
своего мужа, когда приходили вы к Киеву в первый раз и во второй, а в
третий раз – когда устроила тризну по своем муже. Больше уже не хочу мстить, - хочу только взять с вас небольшую дань и, заключив с
вами мир, уйду прочь». Древляне же спросили: «Что хочешь от нас?
Мы рады дать тебе мед и меха». Она же сказала: «Нет у вас теперь ни
меду, ни мехов, поэтому прошу у вас немного: дайте мне от каждого
двора по три голубя да по три воробья. Я ведь не хочу возложить на
вас тяжкой дани, как муж мой, поэтому-то и прошу у вас мало. Вы же
изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас этой малости». Древляне же,
обрадовавшись, собрали от двора по три голубя и по три воробья и
послали к Ольге с поклоном. Ольга же сказала им: «Вот вы и покорились уже мне и моему дитяти, - идите в город, а я завтра отступлю от
него и пойду в свой город». Древляне же с радостью вошли в город и
поведали обо всем людям, и обрадовались люди в городе. Ольга же,
раздав воинам – кому по голубю, кому по воробью, приказала привязывать каждому голубю и воробью трут, завертывая его в небольшие
платочки и прикрепляя ниткой к каждой птице. И, когда стало смеркаться, приказала Ольга своим воинам пустить голубей и воробьев.
108
Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, а
воробьи под стрехи, и так загорелись – где голубятни, где сараи и сеновалы, и не было двора, где бы не горело, и нельзя было гасить, так
как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. И так взяла город и сожгла его,
городских же старейшин забрала в плен, а других людей убила, третьих отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань.
И когда прошел год, в 6496 (988) году пошел Владимир с войском на Корсунь, город греческий, и затворились корсуняне в городе.
И стал Владимир на той стороне города у пристани, в расстоянии полета стрелы от города, и сражались крепко из города. Владимир же
осадил город. Люди в городе стали изнемогать, и сказал Владимир
горожанам: «Если не сдадитесь, то простою и три года». Они же не
послушались его. Владимир же, изготовив войско свое, приказал присыпать насыпь к городским стенам. И когда насыпали они, корсунцы,
подкопав стену городскую, выкрадывали подсыпанную землю, и носили ее себе в город, и ссыпали посреди города. И вот некий муж корсунянин, именем Анастас, пустил стрелу, так написав на ней: «Перекопай и перейми воду, идет она по трубам из колодцев, которые за тобою
с востока». Владимир же, услышав об этом, посмотрел на небо и сказал: «Если сбудется это, - крещусь!» И тотчас же повелел копать наперерез трубам и перенял воду. Люди изнемогли от жажды и сдались.
Владимир вошел в город с дружиною своей и послал к царям Василию
и Константину сказать: «Вот взял уже ваш город славный; слышал же,
что имеете сестру девицу; если не отдадите ее за меня, то сделаю столице вашей то же, что и этому городу». И, услышав это, опечалились
цари, и послали ему весть такую: «Не пристало христианам выдавать
жен за язычников. Если крестишься, то и ее получишь, и царство небесное воспримешь, и с нами единоверен будешь. Если же не сделаешь
этого, то не сможем выдать сестру за тебя». Услышав это, сказал Владимир посланным к нему от царей: «Скажите царям вашим так: я крещусь, ибо еще прежде испытал закон ваш и люба мне вера ваша и богослужение, о котором рассказали мне посланные нами мужи». И рады
были цари, услышав это, и упросили сестру свою, именем Анну, и послали к Владимиру, говоря: «Крестись, и тогда пошлем сестру свою к
тебе». Ответил же Владимир: «Придите с сестрою вашею и тогда крестите меня». И послушались цари и послали сестру свою, сановников и
пресвитеров. Она же не хотела идти, говоря: «Иду как в полон, лучше
бы мне здесь умереть». И сказали ей братья: «Может быть, обратит
тобою бог Русскую землю к покаянию, а Греческую землю избавишь
109
от ужасной войны. Видишь ли, сколько зла наделала грекам Русь? Теперь же если не пойдешь, то сделают и нам то же». И едва принудили
ее. Она же села в корабль, попращалась с ближними своими с плачем и
отправилась через море. И пришла в Корсунь, и вышли корсунцы навстречу ей с поклоном, и ввели ее в город, и посадили ее в палате. По
божественному промыслу разболелся в то время Владимир глазами и
не видел ничего, и скорбел сильно и не знал, что сделать. И послала к
нему царица сказать: «Если хочешь избавиться от болезни этой, то
крестись поскорей; если же не крестишься, то не избудешь недуга своего». Услышав это, Владимир сказал: «Если вправду исполнится это,
то поистине велик бог христианский». И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с царицыными попами, огласив, крестил Владимира. И когда возложил руку на него, тотчас же прозрел Владимир.
Владимир же, ощутив свое внезапное исцеление, прославил бога: «Теперь узнал я истинного бога». Многие из дружинников, увидев это,
крестились. Крестился же он в церкви святого Василия, а стоит церковь та в городе Корсуни посреди города, где собираются корсунцы на
торг; палата же Владимира стоит с края церкви и до наших дней, а царицына палата – за алтарем. По крещении же Владимира привели царицу для совершения брака. Не знающие же истины говорят, что крестился Владимир в Киеве, иные же говорят – в Васильеве, а другие и
по-иному скажут.
110
СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
Не пристало ли нам, братья, начать старыми словами ратных
повестей о походе Игоревом, Игоря Святославича? Начаться же этой
песне по былям нашего времени, а не по обычаю Боянову.
Ведь Боян вещий, если кому хотел песнь слагать, то растекался
мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облаками,
ибо помнил он, говорят, прежних времен усобицы. Тогда напускал он
десять соколов на стаю лебедей, и какую лебедь настигал сокол – та
первой и пела песнь старому Ярославу, храброму Мстиславу, зарезавшему Редедю перед полками касожскими, прекрасному Роману Святославичу. А Боян, братья, не десять соколов на стаю лебедей напускал, но свои вещие персты на живые струны возлагал, а они уже сами
славу князьям рокотали.
Начнем же, братья, повесть эту от старого Владимира до нынешнего Игоря, который обуздал ум своею доблестью и поострил
сердца своего мужеством, преисполнившись ратного духа, навел свои
храбрые полки на землю Половецкую за землю Русскую.
О Боян, соловей старого времени! Если бы ты полки эти воспел,
скача, соловей, по мысленному древу, взлетая умом под облака, свивая
славы вокруг нашего времени, возносясь по тропе Трояновой с полей
на горы!
Так бы петь песнь Игорю, того внуку: «Не буря соколов занесла
через поля широкие – стаи галок несутся к Дону великому». Или так
пел бы ты, вещий Боян, внук Велеса: «Кони ржут за Сулой – звенит
слава в Киеве!»
Трубы трубят в Новгороде, стоят стяги в Путивле, Игорь ждет
милого брата Всеволода. И сказал ему Буй-Тур Всеволод: «Один брат,
один свет светлый – ты, Игорь! Оба мы Святославичи! Седлай же,
брат, своих борзых коней, а мои готовы, уже оседланы у Курска. А
мои куряне бывалые воины: под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены; пути их ведомы, яруги известны,
луки у них натянуты, колчаны открыты, сабли наточены. Сами скачут,
как серые волки в поле, ища себе чести, а князю – славы».
Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что от него
тенью все его войско прикрыто. И сказал Игорь дружине своей: «Братья и дружина! Лучше убитым быть, чем плененным быть; так сядем,
братья, на своих борзых коней да посмотрим на синий Дон». Страсть
князю ум охватила, и желание изведать Дона великого заслонило ему
предзнаменование. «Хочу, - сказал, - копье преломить на границе поля
111
Половецкого, с вами, русичи, хочу голову сложить, либо шлемом испить из Дона».
Тогда вступил Игорь-князь в золотое стремя и поехал по чистому полю. Солнце ему тьмой путь преграждало, ночь стенаниями грозными птиц пробудила, свист звериный поднялся, встрепенулся Див,
кличет на вершине дерева, велит прислушаться чужой земле: Волге, и
Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутороканский
идол. А половцы непроторенными дорогами устремились к Дону великому: скрипят телеги в полуночи, словно лебеди встревоженные.
Игорь к Дону войско ведет. Уже гибели его ожидают птицы по
дубравам, волки грозу называют по яругам, орлы клекотом зверей на
кости зовут, лисицы брешут на червленые щиты.
О Русская земля! Уже за холмом ты!
Долго темная ночь длилась. Заря свет зажгла, туман поля покрыл, щекот соловьиный затих, галичий говор проснулся. Русичи широкие поля червлеными щитами перегородили, ища себе чести, а князю – славы.
Спозаранку в пятницу потоптали они поганые полки половецкие
и рассыпались стрелами по полю, помчали красных девушек половецких. А с ними золото, и паволоки, и дорогие аксамиты. Покрывалами,
и плащами, и одеждами, и всякими нарядами половецкими стали мосты мостить по болотам и топям. Червленый стяг, белое знамя, червленый бунчук, серебряное копье – храброму Святославичу!
Дремлет в поле Олегово храброе гнездо. Далеко залетело! Не
было оно на обиду рождено ни соколу, ни кречету, ни тебе, черный
ворон, поганый половчанин! Гзак бежит серым волком, Кончак ему
путь прокладывает к Дону великому.
На другой день раным-рано кровавые зори рассвет возвещают,
черные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в них трепещут синие молнии. Быть грому великому, идти дождю стрелами с
Дона великого! Тут копьям преломиться, тут саблям иступиться о шеломы половецкие, на реке на Каяле, у Дона великого.
О Русская земля! Уже за холмом ты!
А вот уже ветры, Стрибожьи внуки, повеяли с моря стрелами на
храбрые полки Игоря. Земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает, стяги вещают: «Половцы идут!», - от Дона, и от моря, и со
всех сторон обступили они русские полки. Дети бесовы кликом поля
перегородили, а храбрые русичи перегородили червлеными щитами.
Яр-Тур Всеволод! Стоишь ты всех впереди, осыпаешь воинов
стрелами, гремишь по шлемам мечами булатными. Куда, Тур, ни поскачешь, своим золотым шлемом посвечивая, - там лежат головы по-
112
ганых половцев, расщеплены саблями калеными шлемы аварские от
твоей руки, Яр-Тур Всеволод! Какая рана удержит, братья, того, кто
забыл о почестях и богатстве, забыл и города Чернигова отцовский
золотой престол, и своей милой жены, прекрасной Глебовны, любовь и
ласку!
Были века Трояна, минули годы Ярослава, были и войны Олеговы, Олега Святославича. Тот ведь Олег мечом раздоры ковал и стрелы
по земле сеял. Вступает он в золотое стремя в городе Тмуторокани,
звон же тот слышал давний великий Ярославов сын Всеволод, а Владимир каждое утро уши закладывал в Чернигове. Бориса же Вячеславича жажда славы на смерть привела и на Канине зеленую паполому
постлала ему за обиду Олега, храброго и молодого князя. С такой же
Каялы и Святополк бережно повез отца своего между венгерскими
иноходцами к святой Софии, к Киеву.Тогда при Олеге Гориславиче
сеялись и проростали усобицы, гибло достояние Даждь-Божьих внуков, в княжеских распрях век людской сокращался. Тогда на русской
земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки по-своему говорили, собираясь лететь на поживу.
То было в те рати и в те походы, а о такой рати и не слыхано! С
раннего утра и до вечера, с вечера до рассвета летят стрелы каленые,
гремят сабли о шеломы, трещат копья булатные в поле чужом среди
земли половецкой. Черная земля под копытами костьми посеяна, а
кровью полита; бедами взошли они на Русской земле!
Что шумит, что звенит в этот час рано перед зорями? Игорь полки заворачивает, жаль ему милого брата Всеволода. Бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы. Тут разлучились братья на берегу быстрой Каялы; тут кровавого вина не хватило, тут пир окончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую. Никнет трава от жалости, а дерево от печали к
земле приклонилось.
Вот уже, братья, невеселое время настало, уже пустыня войско
прикрыла. Поднялась Обида среди Даждь-Божьих внуков, вступила
девою на землю Трояню, всплескала лебедиными крылами на синем
море у Дона, плеском вспугнула времена обилия. Затихла борьба князей с погаными, ибо сказал брат брату: «Это мое, и то мое же». И стали
князья про малое «это великое» молвить и сами себе беды ковать, а
поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую.
О, далеко залетел сокол, избивая птиц, - к морю. А Игорева
храброго полка не воскресить! Вслед ему завопила Карна, и Жля помчалась по Русской земле, сея горе людям из огненного рога. Жены рус-
113
ские восплакались, приговаривая: «Уже нам своих милых лад ни в
мысли помыслить, ни думою сдумать, ни очами не увидать, а золота и
серебра и в руках не подержать!» И застонал, братья, Киев в горе, а
Чернигов от напастей. Тоска разлилась по Русской земле, печаль потоками потекла по земле Русской. А князья сами себе невзгоды ковали, а
поганые сами в победных набегах на Русскую землю брали дань по
белке от двора.
Ведь те два храбрые Святославича, Игорь и Всеволод, непокорством зло пробудили, которое усыпил было отец их, - Святослав грозный великий киевский, - грозою своею, усмирил своими сильными
полками и булатными мечами; вступил на землю Половецкую, протоптал холмы и яруги, возмутил реки и озера, иссушил потоки и болота. А
поганого Кобяка из Лукоморья, из железных великих полков половецких, словно вихрем вырвал. И повержен Кобяк в городе Киеве, в гриднице Святослава. Тут немцы и венецианцы, тут греки и моравы поют
славу Святославу, корят князя Игоря, который погрузил богатство на
дно Каялы, реки Половецкой – русское золото рассыпал. Тогда Игорькнязь пересел из золотого седла в седло невольничье. Унылы городские стены, и веселие поникло.
А Святослав тревожный сон видел в Киеве на горах. «Этой ночью с вечера одевали меня, - говорил, - черною паполомою на кровати
тисовой, черпали мне синее вино с горем смешанное, осыпали меня
крупным жемчугом из пустых колчанов поганых и утешали меня. Уже
доски без конька в моем тереме златоверхом. Всю ночь с вечера серые вороны граяли у Плесньска на лугу, и из дебри Кисановой понеслись к синему морю».
И сказали бояре князю: «Уже, князь, горе разум нам застилает.
Вот ведь слетели два сокола с отцовского золотого престола добыть
города Тмуторокани либо испить шеломом Дону. Уже соколам крылья
подрезали саблями поганых, а самих опутали в путы железные. Темно
стало на третий день: два солнца померкли, оба багряные столпа погасли и в море погрузились, и с ними два молодых месяца тьмою заволоклись. На реке на Каяле тьма свет прикрыла; по Русской земле рассыпались половцы, точно выводок гепардов, и великую радость пробудили в хинове. Уже пала хула на хвалу, уже ударило насилие по воле, уже бросился Див на землю. Вот уже готские красные девы запели
на берегу синего моря, позванивая русским золотом, поют они о времени Бусовом, лелеют месть за Шарукана. А мы, дружина, уже не веселы».
Тогда великий Святослав изронил золотое слово, со слезами
смешанное, и сказал: «О племянники мои, Игорь и Всеволод! Рано вы
114
начали Половецкую землю мечами терзать, а себе искать славу. Но не
по чести одолели, не по чести кровь поганых пролили. Ваши храбрые
сердца из твердого булата скованы и в дерзости закалены. Что же учинили вы моим серебряным сединам!
А уже не вижу власти сильного и богатого брата моего Ярослава, с воинами многими, с черниговскими боярами, с могутами, и с татранами, и с шельбирами, и с топчаками, и с ревугами, и с ольберами.
Все они без щитов, с засапожными ножами, кликом полки побеждают,
звеня прадедной славой. Но сказали вы: «Помужествуем сами: прежнюю славу сами похитим, а нынешнюю меж собой разделим». Но не
диво, братия, старику помолодеть!
Когда сокол возмужает, высоко птиц взбивает. Не гнезда своего в обиду. Но вот мне беда – княжеская непокорность, вспять времена повернули. Вот у Римова снова кричат под саблями половецкими, а Владимир изранен. Горе и беда сыну Глебову!»
Великий князь Всеволод! Не помыслишь ли ты прилететь издалека, отцовский золотой престорл поберечь? Ты ведь можешь Волгу
веслами расплескать, а Дон шлемами вычерпать. Если бы ты был
здесь, то была бы невольница по ногате, а раб по резане. Ты ведь можешь посуху живыми шереширами стрелять, удалыми сынами Глебовыми.
Ты, храбрый Рюрик, и Давыд! Не ваши ли воины злачеными
шлемами в крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рыкает, словно туры, раненные саблями калеными, в поле чужом? Вступите же,
господа, в золотые стремена за обиду нашего времени, за землю Русскую, за раны Игоря, храброго Святославича!
Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь на своем златокованом престоле, подпер горы Венгерские своими железными полками, заступив королю путь, затворив Дунаю ворота, меча бремена через
облака, суды рядя до Дуная. Страх перед тобой по землям течет, отворяешь Киеву ворота, стреляешь с отцовского золотого престола в султанов за землями. Стреляй же, господин, в Кончака, поганого половчанина, за землю Русскую, за раны Игоревы. Храброго Святославича!
А ты, храбрый Роман, и Мстислав! Храбрые замыслы влекут
ваш ум на подвиг. Высоко летишь ты на подвиг в отваге, точно сокол
на ветрах паря, стремясь птицу в дерзости одолеть. Ведь у ваших воинов железные паворзи под шлемами латинскими. Потому и дрогнула
земля, и многие народы – хинова, литва, ятвяги, деремела и половцы –
копья свои побросали и головы свои склонили под те мечи булатные.
Но уже, князь, Игорю померк солнца свет, а дерево не к добру листву
сронило; по Роси и по Суле города поделили. Дон тебя, князь, кличет и
115
зовет князей на победу. Ольговичи, храбрые князья, уже поспели на
брань.
Ингварь и Всеволод и все три Мстиславича – не худого гнезда
шестокрыльци! Не по праву побед расхитили себе владения! Где же
ваши золотые шлемы, и копья польские, и щиты? Загородите Полю
ворота своими острыми стрелами, за землю Русскую, за раны Игоря,
храброго Святославича!
Вот уже Сула не течет серебряными струями к городу Переяславлю, и Двина болотом течет у тех грозных полочан под кликами поганых. Один только Изяслав, сын Васильков, прозвенел своими острыми мечами о шлемы литовские, поддержал славу деда своего Всеслава, а сам под червлеными щитами на кровавой траве литовскими
мечами изрублен... И сказал: «Дружину твою, князь, птицы крыльями
приодели, а звери кровь полизали». Не было тут ни брата Брячислава,
ни другого – Всеволода, так он один и изронил жемчужную душу из
храброго своего тела через золотое ожерелие. Приуныли голоса, сникло веселье. Трубы трубят городенские.
Ярославовы все внуки и Всеславовы! Не взыдмайте более стягов
своих, вложите в ножны мечи свои затупившиеся, ибо потеряли уже
дедовскую славу. В своих распрях начали вы призывать поганых на
землю русскую, на достояние Всеславово. Из-за усобиц ведь началось
насилие от земли Половецкой!
На седьмом веке Трояна бросил Всеслав жребий о девице ему
милой. Тот хитростью поднялся... достиг града Киева и коснулся копьем своим золотого престола киевского. А от них бежал, словно лютый
зверь в полночь из Белгорода, бесом одержим в ночной мгле; трижды
добыл победы: отворил ворота Новгороду, разбил славу Ярославову,
скакнул волком на Немигу с Дудуток.
На Немиге снопы стелют из голов, молотят цепями булатными,
на току жизнь кладут, веют душу от тела. Немиги кровавые берега не
на добро засеяны, засеяны костями русских сынов.
Всеслав-князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам
ночью волком рыскал: из Киева до рассвета дорыскивал до Тмуторокани, великому Хорсу волком путь перебегал. Ему в Полоцке позвонили к заутрене рано у святой Софии в колокола, а он в Киеве звон тот
услышал. Хотя и вещая душа была у него в дерзком теле, но часто от
бед страдал. Ему вещий Боян еще давно припевку молвил, смысленый:
«Ни хитрому, ни удачливому ... суда божьего не избежать!»
О, печалиться Русской земле, вспоминая первые времена и первых князей! Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам
116
киевским; а ныне одни стяги Рюриковые, а другие – Давыдовы, и порознь их хоругви развеваются. Копья поют...
На Дунае Ярославнин голос слышится, чайкою неведомой она
рано кличет. «Полечу, - говорит, - чайкою по Дунаю, омочу шелковый
рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые его раны на горячем его
теле».
Ярославна с утра плачет на стене Путивля, причитая: «О ветер,
ветрило! Зачем, господин, так сильно веешь? Зачем мечешь хиновские
стрелы на своих легких крыльях на воинов моего лады? Разве мало
тебе под облаками веять, лелея корабли на синем море? Зачем, господин, мое веселье по ковылю развеял?»
Ярославна с утра плачет на стене города Путивля, причитая: «О
Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе ладьи Святославовы до стана Кобякова. Возлелей, господин, моего ладу ко мне, чтобы не слала я спозаранку к нему
слез на море».
Ярославна с утра плачет в Путивле на стене, причитая: «Светлое
и тресветлое солнце! Для всех ты тепло и прекрасно! Почему же, владыко, простерло горячие свои лучи на воинов лады? В поле безводном
жаждой им луки расслабило, горем им колчаны заткнуло».
Вспенилось море в полуночи, в тучах движутся вихри. Игорюкнязю бог путь указывает из земли Половецкой на землю Русскую, к
отчему золотому престолу. Погасла вечерняя заря. Игорь спит и не
спит: Игорь мыслию поля мерит от великого Дона до малого Донца. В
полночь свистнул Овлур коня за рекой – велит князю разуметь: не
быть князю Игорю! Кликнул, стукнула земля, зашумела трава, задвигались вежи половецкие. А Игорь-князь горностаем прыгнул в тростники, белым гоголем – на воду, вскочил на борзого коня, соскочил с
него босым волком, и помчался к лугу Донца, и полетел соколом под
облаками, избивая гусей и лебедей к завтраку, и к обеду, и к ужину.
Когда Игорь соколом полетел, то Овлур волком побежал, отряхивая с
себя студеную росу: загнали они своих быстрых коней.
Донец сказал: «Князь Игорь! Разве не мало тебе славы, а Кончаку досады, а Русской земле веселья!» Игорь сказал: «О Донец! Разве не
мало тебе величия, что лелеял ты князя на волнах, расстилал ему зеленую траву на своих серебряных берегах, укрывал его теплыми туманами под сенью зеленого дерева. Стерег ты его гоголем на воде, чайками на струях, чернядями в ветрах». Не такая, говорят, река Стугна:
бедна водою, но, поглотив чужие ручьи и потоки, расширилась к
устью и юношу князя Ростислава скрыла на дне у темного берега.
117
Плачется мать Ростиславова по юноше князе Ростиславе. Уныли цветы
от жалости, а дерево в тоске к земле приклонилось.
То не сороки застрекотали – по следу Игоря рыщут Гзак с Кончаком. Тогда вороны не каркали, галки примолкли, сороки не стрекотали, только полозы ползали. Дятлы стуком путь к реке указывают,
соловьи веселыми песнями рассвет предвещают. Говорит Гзак Кончаку: «Если сокол к гнезду летит – расстреляем соколенка своими злачеными стрелами». Говорит Кончак Гзе: «Если сокол к гнезду летит, то
опутаем мы соколенка красной девицей». И сказал Гзак Кончаку: «Если опутаем его красной девицей, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы и станут нас птицы бить в поле Половецком».
Сказали Боян и Ходына Святославовы, песнотворцы старого
времени Ярославова: «О жена когана Олега! Тяжко ведь голове без
плеч, горе и телу без головы». Так и Русской земле без Игоря.
Солнце светит на небе – Игорь-князь в Русской земле. Девицы
поют на Дунае – вьются голоса через море до Киева. Игорь едет по
Боричеву к святой Богородице Пирогощей. Страны рады, города веселы.
Спев песнь старым князьям, потом – молодым петь! Слава Игорю Святославичу, Буй-Тур Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Здравы
будьте, князья и дружина, выступая за христиан против полков поганых! Князьям слава и дружине! Аминь.
Комментарии
Игорь Святославич (1151- 1202) – сын черниговского князя Святослава Ольговича и внук Олега Святославича, который в «Слове»
назван Олегом Гориславичем.
Боян – певец при дворе князя Святослава Ярославича.Он слагал
песни о его отце, дяде, сыне, обращался к жене его сына Олега. Возможно, что Боян творил в традициях норманских поэтов – скальдов.
По мнению исследователей на это указывают образы «древа», «волка»,
«орла», с помощью которых автор «Слова» характеризует его творчество.
Редедя – князь касогов, предков современных черкесов.
Роман Святославич – князь тумтороканский, сын Святослава,
брат Олега.
Старый Владимир – по одним данным – Владимир Святославич,
по другим – Владимир Мономах.
118
Велесов внук – речь идет о Бояне – внуке Велеса. Следовательно, языческое божество Велес, по представлению автора «Слова», был
также покровителем музыки или поэзии.
Сула - левый приток Днепра, откуда начиналась половецкая
степь.
Буй-Тур – Тур –дикий бык, зубр; тур выступает здесь как олицетворение мужества и силы.
Светлое солнце войско прикрыло – речь идет о затмении солнца
1 мая 1185 года.
Див – фантастическое существо (возможно вещая птица)
Тмутороканский идол – античная статуя или языческий идол
вблизи города Тмуторокани, на Таманском полуострове.
Червленые щиты – археологические раскопки и миниатюры
древнерусских рукописей подтверждают, что щиты русских воинов
окрашивались в красный цвет.
Паволоки и дорогие оксамиты – шелковые ткани.
Ортьма и епанча – разновидности покрывал, плащей.
Кожух – кафтан на меховой подкладке.
Стрибожи внуки – Стрибог – языческое божество древних славян.
Мечи хоролужные – харалуг – сталь особой выделки (булат).
Пали стяги Игоревы – войско потерпело поражение.
Тут кровавого вина не хватило, тут пир окончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за землю Русскую – автор «Слова»
использует эпический образ «битвы-пира».
Встала Обида в силах Дажь-Божа внука, всплескала лебедиными
крылами – Обида (оскорбление, нанесенный Руси ущерб) здесь персонифицируется; изображение девы – олицетворения беды, встречается в
миниатюре Радзивиловской летописи XV века.
Карна и Жля – олицетворение скорби, горя: карити – не просто
оплакивать, а именно оплакивать умерших; слово «желя», в значении
«Плач по умершему, скорбь», также известно древнерусским памятникам.
«По белке со двора» - поэтический символ унижений, притеснений от иноплеменников.
Отец их Святослав – Святослав был двоюродным братом Игоря
и Всеволода, «отцом» он назван как старший по положению – киевский князь.
«Великий жемчуг, доски без кнеса» - по народным повериям,
видеть во сне крупный жемчуг предвещает слезы, а перерубленный
119
или утраченный конек или кнес(матица, балка, скрепляющая доски
крыши) – смерть.
Паполома – погребальное покрывало, саван.
Два солнца померкли – символическая картина, рисующая поражение князей Игоря и Всеволода .
Поют время Бусово, лелеют месть Шароканю – здесь говорится
об антском короле Бозе (IV век), казненном готским королем Винитаром, или, здесь имеется ввиду половецкий хан, тем более что далее
назван Шарукан, дед Кончака, раzбитый князьями в 1106 году.
По Роси и по Сули – Рось – правый приток, а Сула – левый приток Днепра, впадающие в него южнее Киева.
120
ПОВЕСТЬ О РАЗОРЕНИИ РЯЗАНИ БАТЫЕМ
В год 6745 (1237). В двенадцатый год по перенесении чудовторного образа Николина из Корсуни. Пришел на Русскую землю безбожный царь Батый со множеством воинов татарских и стал на реке на
Воронеже близ земли Рязанской. И прислал послов непутевых на Рязань к великому князю Юрию Ингваревичу Рязанскому, требуя у него
десятой доли во всем: во князьях, и во всяких людях, и в остальном. И
услышал великий князь Юрий Ингваревич Рязанский о нашествии
безбожного царя Батыя, и тотчас послал в город Владимир к благоверному великому князю Георгию Всеволодовичу Владимирскому, прося
у него помощи против безбожного царя Батыя или чтобы сам на него
пошел. Князь великий Георгий Всеволодвич Владимирский и сам не
пошел, и помощи не послал, задумав один сразиться с Батыем. И услышал великий князь Юрий Ингваревич Рязанский, что нет ему помощи от великого князя Георгия Всеволодвича Владимирского, и тотчас
послал за братьями своими: за князем Давыдом Ингваревичем Муромским, и за князем Глебом Ингваревичем Коломенским, и за князем
Олегом Красным, и за Всеволодом Пронским, и за другими князьями.
И стали совет держать – как утолить нечестивца дарами. И послал сына своего князя Федора Юрьевича Рязанского к безбожному царю Батыю с дарами и мольбами великими, чтобы не ходил войной на Рязанскую землю. И пришел князь Федор Юрьевич на реку на Воронеж к
царю Батыю, и принес ему дары, и молил царя, чтобы не воевал Рязанской земли. Безбожный же, лживый и немилосердный царь Батый дары принял и во лжи своей притворно обещал не ходить войной на Рязанскую землю. Но хвалился-грозился повоевать всю Русскую землю.
И стал просить у князей рязанских дочерей и сестер к себе на ложе. И
некто из вельмож рязанских по зависти донес безбожному царю Батыю, что есть у князя Федора Юрьевича Рязанского княгиня из царского рода и что всех прекраснее она красотой телесною. Царь Батый
лукав был и немилостив в неверии своем, распалился в похоти своей и
сказал князю Федору Юрьевичу: «Дай мне, княже, изведать красоту
жены твоей». Благоверный же князь Федор Юрьевич Рязанский посмеялся и ответил царю: «Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь». Безбожный царь Батый разъярился и
оскорбился и тотчас повелел убить благоверного князя Федора Юрьевича, а тело его велел бросить на растерзание зверям и птицам, и других князей и воинов лучших поубивал.
121
И один из пестунов князя Федора Юрьевича, по имени Апоница,
укрылся и горько плакал, смотря на славное тело честного своего господина; и увидев, что никто его не охраняет, взял возлюбленного своего государя и тайно схоронил его. И поспешил к благоверной княгине
Евпраксии, и рассказал ей, как нечестный царь Батый убил благоверного князя Федора Юрьевича.
Благоверная же княгиня Евпраксия стояла в то время в превысоком тереме своем и держала любимое чадо свое – князя Ивана Федоровича, и как услышала она эти смертоносные слова, исполненные
горести, бросилась она из превысокого терема своего с сыном своим
князем Иваном прямо на землю и разбилась до смерти. И услышал
великий князь Юрий Ингваревич об убиении безбожным царем возлюбленного сына своего, блаженного князя Федора, и других князей, и
что перебито много лучших людей, и стал плакать о них с великой
княгиней и с другими княгинями и с братией своей. И плакал город
весь много времени. И едва отдохнул князь от великого того плача и
рыдания, стал собирать воинство свое и расставлять полки. И увидел
князь великий Юрий Ингваревич братию свою, и бояр своих, и воевод,
храбро и мужественно скачущих, воздел руки к небу и сказал со слезами: «Избавь нас, боже, от врагов наших. И от подымающихся на нас
множества творящих беззаконие. Да будет путь им темен и скользок».
И сказал братии своей: «О государи мои и братия, если из рук господних благое приняли, то и злое не потерпим ли?! Лучше нам смертью
славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть. Пусть я, брат
ваш, раньше вас выпью чашу смертную за святые божии церкви, и за
веру христианскую, и за отчизну отца нашего великого князя Ингваря
Святославича». И пошел в церковь Успения пресвятой владычицы богородицы. И плакал много перед образом пречистой богородицы, и
молился великому чудовторцу Николе и сродникам своим Борису и
Глебу. И дал последнее целование великой княгине Агриппине Ростиславовне, и принял благословение от епископа и всех священнослужителей. И пошел против нечестивого царя Батыя, и встретили его около
границ рязанских. И напали на него, и стали биться с ним крепко и
мужественно, и была сеча зла и ужасна. Много сильных полков Батыевых пало. И увидел царь Батый, что сила рязанская бьется крепко и
мужественно, и испугался. Но против гнева божия кто постоит! Батыевы же силы велики были и непреоборимы; один рязанец бился с тысячей, а два – с десятью тысячами. И увидел князь великий, что убит
брат его, князь Давыд Ингваревич, и воскликнул: «О братия моя милая! Князь Давыд, брат наш, наперед нас чашу испил, а мы ли сей чаши не изопьем!» И пересели с коня на конь и начали биться упорно.
122
Через многие сильные полки Батыевы проезжали насквозь, храбро и
мужественно сражаясь, так что все полки татарские подивились крепости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки
татарские. Здесь убит был благоверный великий князь Юрий Ингваревич, брат его князь Давыд Ингваревич Муромский, брат его князь Глеб
Ингваревич Коломенский, брат их Всеволод Пронский и многие князья местные, и воеводы крепкие, и воинство: удальцы резвецы рязанские. Все равно умерли и единую чашу смертную испили. Ни один из
них не повернул назад. Но все вместе полегли мертвые. Все это навел
бог грехов ради наших.
А князя Олега Ингваревича захватили еле живого. Царь же, увидев многие свои полки побитыми, стал сильно скорбеть и ужасаться,
видя множество убитых из своих войск татарских. И стал воевать Рязанскую землю, веля убивать, рубить и жечь без милости. И град
Пронск, и град Бел, и Ижеславец разорил до основания и всех людей
побил без милосердия. И текла кровь христианская, как река обильная,
грехов ради наших.
И увидел царь Батый Олега Ингваревича, столь красивого и
храброго, изнемогающего от тяжких ран, и хотел уврачевать его от
тяжких ран, и к своей вере склонить. Но князь Олег Ингваревич укорил царя Батыя и назвал его безбожным и врагом христианства. Окаянный же Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега ножами рассечь на части. И был он второй старстотерпец
Стефан, принял венец страдания от всемилостивого бога и испил чашу
смертную вместе со всею братьею.
И стал воевать царь Батый окаянный Рязанскую землю, и пошел
ко граду Рязани. И осадил град, и бились пять дней неотступно. Батыево войско переменялось, а горожане бессменно бились. И многих
горожан убили, а иных ранили, а иные от великих трудов изнемогли. А
в шестой день спозаранку пошли поганые на город – одни с огнями,
другие с пороками, а третьи с бесчисленными лестницами – и взяли
град Рязань месяца декабря в двадцать первый день. И пришли в церковь соборную пресвятой Богородицы, и великую княгиню Агриппину, мать великого князя, со снохами и прочими княгинями посекли
мечами, а епископа и священников огню предали – во святой церкви
пожгли, и иные многие от оружия пали. И в городе многих людей, и
жен, и детей мечами посекли. А других в реке потопили, а священников и иноков без остатка посекли, и весь град пожгли, и всю красоту
прославленную, и богатство рязанское, и сродников их – князей киевских и черниговских – захватили. А храмы божии разорили и во святых алтарях много крови пролили. И не осталось в городе ни одного
123
живого: все равно умерли и единую чашу смертную испили. Не было
тут ни стонущего, ни плачущего – ни отца и матери о детях, ни детей
об отце и матери, ни брата о брате, ни сродников о сродниках, но все
вместе лежали мертвые. И было все то за грехи наши.
И увидел безбожный царь Батый страшное пролитие крови христианской, и еще больше разъярился и ожесточился, и пошел на город
Суздаль и на Владимир, собираясь Русскую землю пленить, и веру
христианскую искоренить, и церкви божии до основания разорить.
И некий из вельмож рязанских по имени Евпатий Коловрат был
в то время в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем, и услышал о
нашествии зловерного царя Батыя, и выступил из Чернигова с малою
дружиною, и помчался быстро. И приехал в землю рязанскую, и увидел ее опустевшую, города разорены, церкви пожжены, люди убиты. И
помчался в город Рязань, и увидел город разоренный, государей убитых и множества народа полегшего: одни убиты и посечены, другие
пожжены, а иные в реке потоплены. И воскричал Евпатий в горести
души своей, распаляяся в сердце своем. И собрал небольшую дружину
– тысячу семьсот человек, которых бог сохранил вне города. И погнались вослед безбожного царя, и едва нагнали его в земле Суздальской,
и внезапно напали на станы Батыевы. И начали сечь без милости, и
смешалися все полки татарские. И стали татары точно пьяные или безумные. И бил их Евпатий так нещадно, что мечи притуплялись, и
брал он мечи татарските и сек ими. Почудилось татарам, что мертвые
встали. Евпатий же, насквозь проезжая сильные полки татарские, бил
их нещадно. И ездил средь полков татарских так храбро и мужественно, что и сам царь устрашился.
И едва поймали татары из полка Евпатьева пять человек воинских, изнемогших от великих ран. И привели их к царю Батыю. Царь
Батый стал их спрашивать: «Какой же веры, и какой земли, и зачем
мне много зла творите?» Они же отвечали: «Веры мы христианской,
рабы великого князя Юрия Ингваревича Рязанского, а от полка мы
Евпатия Коловрата. Посланы мы от князя Ингваря Ингваревича Рязанского тебя, сильного царя, почествовать, и с честью проводить, и честь
тебе воздать. Да не дивись, царь, что не успеваем наливать чаш на великую силу – рать татарскую». Царь же подивился ответу их мудрому.
И послал шурича своего Хостоврула на Евпатия, а с ним сильные полки татарские. Хостоврул же похвалился перед царем, обещал привести
к царю Евпатия живого. И обступили Евпатия сильные полки татарские, стремясь его взять живым. И съехался Хостоврул с Евпатием.
Евпатий же был исполин силою и рассек Хостоврула на-полы до седла. И стал сечь силу татарскую, и многих тут знаменитых богатырей
124
Батыевых побил, одних пополам рассекал, а других до седла разрубал.
И возбоялись татары, видя, какой Евпатий крепкий исполин. И навели
на него множество пороков, и стали бить по нему из бесчисленных
пороков, и едва убили его. И принесли тело его к царю Батыю. Царь
же Батый послал за мурзами, и князьями, и санчакбеями, - и стли все
дивиться храбрости, и крепости, и мужеству воинства рязанского. И
сказали они царю: «Мы со многими царями, во многих землях, на многих битвах бывали, а таких удальцов и резвецов не видали, и отцы наши не рассказывали нам. Это люди крылатые, не знают они смерти и
так крепко и мужественно, на конях разъезжая, бьются – одни с тысячею, а два – с десятью тысячами. Ни один из них не съедет живым с
побоища». И сказал царь Батый, глядя на тело Евпатьево: «О Коловрат
Евпатий! Хорошо ты меня попотчевал с малою своею дружиною, и
многих богатырей сильной орды моей побил, и много полков разбил.
Если бы такой вот служил у меня, - держал бы его у самого сердца
своего». И отдал тело Евпатия оставшимся людям из его дружины,
которых похватили на побоище. И велел царь Батый отпустить их и
ничем не вредить им.
Князь Ингварь Ингваревич был в то время в Чернигове, у брата
своего князя Михаила Всеволодовича Черниговского, сохранен богом
от злого того отступника и врага христианского. И пришел из Чернигова в землю Рязанскую, в свою отчину, и увидел ее пусту, и услышал,
что братья его все убиты нечестивым, законопреступным царем Батыем, и пришел во град Рязань, и увидел город разоренным, а мать свою,
и снох своих, и сродников своих, и многое множество людей лежащих
мертвыми, город разорен и церкви пожжены, и все узорочье из казны
черниговской и рязанской взято. Увидел князь Ингварь Ингваревич
великую последнюю погибель за грехи наши и жалостно воскричал,
как труба, созывающая на рать, как сладкий орган звучащий. И от великого того крика и вопля страшного пал на землю, как мертвый. И
едва отлили его и отходили на ветру. И с трудом ожила душа его в
нем.
Кто не восплачется о такой погибели, кто не возрыдает о стольких людях народа православного, кто не пожалеет стольких убитых
великих государей, кто не застонет от такого пленения?
Разбирая трупы убитых, князь Ингварь Ингваревич нашел тело
матери своей, великой княгини Агриппины Ростиславовны, и узнал
снох своих. И призвал попов из сел, которых бог сохранил, и похоронил матерь свою и своих снох с плачем великим вместо псалмов и
песнопений церковных: сильно кричал и рыдал. И похоронил остальные тела мертвых, и очистил город, и освятил. И собралось малое чис-
125
ло людей, и немного утешил их. И плакал беспрестанно, поминая матерь свою, и братию свою, и род свой, и все узорочье рязанское, без
времени погибшее. Все то случилось по грехам нашим. Был город Рязань, и земля была Рязанская, и исчезло богатство ее, и отошла слава
ее, и нельзя было увидеть в ней никаких благ ее – только дым и пепел:
и церкви все погорели, а великая церковь внутри изгорела и почернела.
И не только этот город пленен был, но и иные многие. Не стало в городе ни пения, ни звона; вместо радости – плач непрестанный.
И пошел князь Ингварь Ингваревич туда, где побиты были нечестивым царем Батыем братья его: великий князь Юрий Ингваревич
Рязанский, брат его князь Давыд Ингваревич, брат его Всеволод Ингваревич, и многие князья местные, и бояре, и воеводы, и все воинство,
и удальцы, и резвецы, узорочье рязанское. Лежали они все на земле
опустошенной, на траве ковыле, снегом и льдом померзнувшие, никем
не блюдомые. Звери тела их поели, и множество птиц их растерзало.
Все лежали, все вместе умерли, единую чашу испили смертную. И
увидел князь Ингварь Ингваревич великое множество мертвых тел
лежащих, и воскричал горько громким голосом, как труба звучащая, и
бил себя в грудь руками, и падал на землю. Слезы его из очей как поток текли, и говорил он жалостно: «О милая моя братия и воинство!
Как уснули вы, жизни мои драгоценные? Меня одного оставили в такой погибели! Почему не умер я раньше вас? И куда скрылись вы из
очей моих, и куда ушли вы, сокровища жизни моей? Почему ничего не
промолвите мне, брату вашему, цветы прекрасные, сады мои несозрелые? Уже не подарите сладость душе моей! Почему, государи мои, не
посмотрите вы на меня, брата вашего, и не поговорите со мною? Ужели забыли меня, брата вашего, от единого отца рожденного и от единой утробы матери нашей – великой княгини Агриппины Ростиславовны, и единою грудью многоплодного сада вскормленного? На кого
оставили вы меня, брата своего? Солнце мое дорогое, рано заходящее,
месяц мой красный! Скоро погибли вы, звезды восточные; зачем же
закатились вы так рано? Лежите вы на земле пустой, никем не охраняемые; чести-славы ни от кого не получаете вы! Помрачилась слава
ваша. Где власть ваша? Над многими землями государями были вы, а
ныне лежите на земле пустой, лица ваши потемнели от тления. О милая моя братия и дружина ласковая. Уже не повеселюся с вами! Светочи мои ясные, зачем потускнели вы? Не много порадовался с вами!
Если услышит бог молитву вашу, то помолитесь обо мне, брате вашем,
чтобы умер я вместе с вами. Уже ведь за веселием плач и слезы пришли ко мне, а за утехой и радостью сетование и скорьб явились мне!
Почему не прежде вас умер, чтобы не видеть смерти вашей, а своей
126
погибели? Слышите ли вы горестные слова мои, жалостно звучащие?
О земля, о земля! О дубравы! Поплачьте со мною! Как опишу и как
назову день тот, в который погибло столько государей и многое узорочье рязанское - удальцы храбрые? Ни один из них не вернулся, но все
равно умерли, единую чашу смертную испили. От горести души моей
язык мой не слушается, уста закрываются, взор темнеет, сила изнемогает».
Было тогда много тоски, и скорби, и слез, и вздохов, и страха, и
трепета от всех тех злых, которые напали на нас. И воздел руки к небу
великий князь Ингварь Ингваревич, и воззвал со слезами, говоря:
«Господи боже мой, на тебя уповаю, спаси меня и от всех гонящих
избавь меня. Пречистая владычица, матерь Христа, бога нашего, не
оставь меня в годину печали моей. Великие старстотерпцы и сродники
наши Борис и Глеб, будьте мне, грешному помощниками в битвах. О
братия мои и воинство, помогите мне во святых ваших молитвах на
врагов наших – на агарян и внуков рода Измаила».
И стал разбирать князь Ингварь Ингваревич тела мертвых, и
взял тела братьев своих – великого князя Юрия Ингваревича, и князя
Давыда Ингваревича Муромского, и князя Глеба Ингваревича Коломенского, и других князей местных – своих сродников, и многих бояр,
и воевод, и ближних, знаемых ему, и принес их во град Рязань, и похоронил их с честью, а тела других тут же на пустой земле собрал и
надгробное отпевание совершил. И, похоронив так, пошел князь Ингварь Ингваревич ко краду Пронску, и собрал рассеченные тела брата
своего благоверного и христолюбивого князя Олега Ингваревича, и
повелел нести их во град Рязань, а честную главу его сам князь великий Ингварь Ингваревич до града понес, и целовал ее любезно, и положил его с великим князем Юрием Ингваревичем в одном гробу. А
братьев своих, князя Давыда Ингваревича да князя Глеба Ингваревича,
положил в одном гробу близ могилы тех. Потом пошел князь Ингварь
Ингваревич на реку Воронеж, где убит был Федор Юрьевич Рязанский, и взял тело честное его, и плакал над ним долгое время. И принес в область его к иконе великого чудотворца Николы Корсунского, и
похоронил его вместе с благоверной княгиней Евпраксией и сыном их
князем Иваном Федоровичем Постником во едином месте. И поставил
над ними кресты каменные. И по той причине зовется великого чудотворца Николы икона Заразской, что благоверная княгиня Евпраксия с
сыном своим Иваном сама себя на том месте «заразила» (разбила).
127
Комментарии
На Воронеже – Воронеж – река , левый приток Дона в южной,
прилегающей к Половецкой степи окраине Рязанской земли.
На Рязань – старая Рязань находилась на крутом берегу Оки в
верстах в четырех от устья реки Прони. Нынешний Рязань – другой
древний рязанский город, известный первоначально под именем Переяславля Рязанского. Впервые в летописи Рязань упоминается под 1096
г., но археологические данные говорят о существовании ее как славянского поселения еще в X веке.
Апониц – имя пестуна князя Федора. Апоница автор брошюры
«Чудотворный образ Николая Зарайского» (М., 1860) связывает с селением «Апоничищи» близ Зарайска, предполагая в основе рассказа об
Апонице местную легенду.
Церковь Успениа – каменный рязанский Успенский собор, остатки которого обнаружены раскопками 1836 года, был, по-видимому,
построен при учреждении в Рязани епископской кафедры между 1187
и 1207 гг. Он был украшен снаружи резным камнем, внутри фресками
и довольно значителен по размерам.
Город Пронск – город на реке Прони. В летописях впервые упоминается под 1186 годом, когда его осадили войска суздальцев. К этому времени в Пронске уже существовали крепостные стены. Вторично
подвергся осаде Пронск в 1207 году. И опять-таки из рассказа летописи явствует, что в нем имелись крепостные сооружения. Исследования
археологов установили, что крепость стояла на длинной и узкой площадке, ограниченной с одной стороны крутым скатом горы, а с другой
– оврагами.
Город Бел – Белгород в Рязанской земле, ныне Белгородище,
недалеко от Венева. В летописях упоминается только один раз – под
1155 годом в связи с убийством в нем тысяцкого Андрея Глебовича.
После нашествия Батыя не возродился.
Ижеславец – этот город в летописях не упоминается и после
нашествия Батыя не возродился.
Евпавтий Коловрат – нигде, кроме «Повести о разорении Батыем Рязани» не упоминается.
Шурича своего Хоставлура – Шурич – по-видимому, сын шурина. В других списках «Повести» Хостоврул назван шурином.
Санчакбеи – слово тюркского поисхождения, означает знаменосец военачальника (санчак – по-тюркски – знамя).
И призвал попов из веси – весь по-древнерусски – село. В самой
Рязани все люди были перебиты.
128
Узорочие рязанское – узорочие, то есть драгоценности, сокровища рязанские. В тексте так названы воины.
129
ЗАДОНЩИНА
СЛОВО О ВЕЛИКОМ КНЯЗЕ ДМИТРИИ ИВАНОВИЧЕ
И О БРАТЕ ЕГО КНЯЗЕ ВЛАДИМИРЕ АНДРЕЕВИЧЕ,
КАК ПОБЕДИЛИ СУПОСТАТА СВОЕГО ЦАРЯ МАМАЯ
Князь великий Дмитрий Иванович со своим братом, князем
Владимиром Андреевичем, и со своими воеводами был на пиру у Микулы Васильевича, и сказал он: «Пришла к нам весть, братья, что царь
Мамай стоит у быстрого Дона, пришел он на Русь и хочет идти на нас
в Залесскую землю».
Пойдем, братья, в северную сторону – удел сына Ноева Афета,
от которого берет свое начало православный русский народ. Взойдем
на горы Киевские, взглянем на славный Днепр, а потом и на всю землю Русскую. И после того посмотрим на земли восточные – удел сына
Ноева Сима, от которого пошли хинове – поганые татары, басурманы.
Вот они-то на реке на Каяле и одолели род Афетов. С той поры земля
Русская невесела; от Калкской битвы до Мамаева побоища тоской и
печалью охвачена, плачет, сыновей своих поминая – князей, и бояр, и
удалых людей, которые оставили дома свои, жен и детей, и все достояние свое, и, заслужив честь и славу мира этого, головы свои положили за землю за Русскую и за веру христианскую.
Стародавние дела и жалость Русской земли описал я по книжным сказаниям, а далее опишу жалость и похвалу великому князю
Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу.
Братья и друзья, сыновья земли Русской! Соберемся вместе, составим слово к слову, возвеселим Русскую землю, отбросим печаль в
восточные страны – в удел Симов, и восхвалим победу над поганым
Мамаем, а великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, прославим! И скажем так: лучше ведь, братья,
возвышенными словами вести нам этот рассказ про поход великого
князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича,
потомков святого великого князя Владимира Киевского. Начнем рассказывать о их деяниях по делам и по былям... Вспомним давние времена, восхвалим вещего Бояна, искусного гусляра в Киеве. Тот ведь
вещий Боян, перебирая быстрыми своими перстами живые струны, пел
русским князьям славы: первую славу великому князю киевскому
Игорю Рюриковичу, вторую – великому князю Владимиру Святославичу Киевскому, третью – великому князю Ярославу Владимировичу.
130
Я же помяну рязанца Софония и восхвалю песнями, под звонкий
наигрыш гуслей, нашего великого князя Дмитрия Ивановича и брата
его, князя Владимира Андреевича, потомков святого великого князя
Владимира Киевского. Воспоем деяния князей русских, постоявших за
веру христианскую!
А от Калской битвы до Мамаева побоища сто шестьдесят лет. И
вот князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, помолившись богу и пречистой его матери, укрепив ум свой
силой, закалив сердца свои мужеством, преисполнившись ратного духа, урядили свои храбрые полки в Русской земле и помянули прадеда
своего, великого князя Владимира Киевского.
О жаворонок, летняя птица, радостных дней утеха, взлети к синим небесам, взгляни на могучий город Москву, воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу и его брату, князю Владимиру Андреевичу! Словно бурей занесло соколов из земли Залесской в поле Половецкое! Звенит слава по всей земле Русской: в Москве кони ржут, трубы трубят в Коломне, бубны бьют в Серпухове, стоят знамена русские
у Дона великого на берегу.
Звонят колокола вечевые в Великом Новгороде, собрались мужи
новгородские у храма святой Софии и говорят так: «Неужто нам, братья, не поспеть на подмогу к великому князю Дмитрию Ивановичу?» И
как только слова эти промолвили, уже как орлы слетелись. Нет, то не
орлы слетелись – выехали посадники из Великого Новгорода и с ними
семь тысяч войска к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его,
князю Владимиру Андреевичу, на помощь.
К славному городу Москве съехались все князья русские и говорили таково слово: «У Дона стоят татары поганые, Мамай-царь у реки
Мечи, между Чуровым и Михайловым, хотят реку перейти и с жизнью
своей расстаться нам во славу».
И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Брат, князь Владимир Андреевич, пойдем туда, прославим жизнь свою, удивим земли,
чтобы старые рассказывали, а молодые помнили! Испытаем храбрецов
своих и реку Дон кровью наполним за землю Русскую и за веру христианскую!»
И сказал всем князь великий Дмитрий Иванович: «Братья и князья русские, гнездо мы великого князя Владимира Киевского! Не рождены мы на обиду ни соколу, ни ястребу, ни кречету, ни черному ворону, ни поганому этому Мамаю!»
О соловей, летняя птица, вот бы тебе, соловей, пеньем своим
прославить великого князя Дмитрия Ивановича и брата его князя Владимира Андреевича, и из земли Литовской двух братьев Ольгердови-
131
чей, Андрея и брата его Дмитрия, да Дмитрия Волынского! Те ведь –
сыновья Литвы храбрые, кречеты в ратное время и полководцы прославленные, под звуки труб их пеленали, под шлемами лелеяли, с конца копья они вскормлены, с острого меча вспоены в Литовской земле.
Молвит Андрей Ольгердович своему брату: «Брат Дмитрий, два
брата мы с тобой, сыновья Ольгердовы, а внуки мы Гедеминовы, а
правнуки мы Сколомендовы. Соберем, брат, любимых панов удалой
Литвы, храбрых удальцов, и сами сядем на своих борзых коней и поглядим на быстрый Дон, напьемся из него шлемом воды, испытаем
мечи свои литовские о шлемы татарские, а сулицы немецкие о кольчуги басурманские!»
И сказал ему Дмитрий: «Брат Андрей, не пощадим жизни своей
за землю Русскую, и за веру христианскую, и за обиду великого князя
Дмитрия Ивановича! Уже ведь, брат, стук стучит и гром гремит в белокаменной Москве. То ведь, брат, не стук стучит, не гром гремит, то
стучит могучая рать великого князя Дмитрия Ивановича, гремят
удальцы русские золочеными доспехами и червлеными щитами. Седлай, брат Андрей, своих борзых коней, а мои уже готовы – раньше
твоих оседланы. Выедем, брат, в чистое поле и сделаем смотр своим
полкам, - сколько, брат, с нами храбрых литовцев. А храбрых литовцев
с нами семьдесят тысяч латников».
Вот уже, братья, подули сильные ветры с моря к устьям Дона и
Днепра, принесли грозные тучи на Русскую землю, из них выступают
кровавые зарницы, и в них трепещут синие молнии. Быть стуку и грому великому на речке Непрядве, меж Доном и Днепром, покрыться
трупами человеческими полю Куликову, потечь кровью Непрядвереке!
Вот уже заскрипели телеги меж Доном и Днепром, идут хинове
на Русскую землю! Набежали серые волки с устьев Дона и Днепра,
воют, притаившись на реке Мече, хотят ринуться на Русскую землю.
То не серые волки были – пришли поганые татары, хотят пройти войной всю Русскую землю.
Тогда гуси загоготали и лебеди крыльями заплескали. Нет, то не
гуси загоготали и не лебеди крыльями заплескали: то поганый Мамай
пришел на Русскую землю и воинов своих привел. А уже гибель их
подстерегают крылатые птицы, паря под облаками, вороны неумолчно
грают, а галки по-своему говорят, орлы клекочут, волки грозно воют, а
лисицы брещут, кости чуя.
Русская земля, ты теперь как за царем за Соломоном побывала.
А уже соколы, и кречеты, и белозерские ястребы рвутся с золотых колодок из каменного города Москвы, обрывают шелкове путы,
132
взвиваясь под синие небеса, звоня золочеными колокольчиками на
быстром Дону, хотят ударить на несчетные стада гусиные и лебединые, - то богатыри и удальцы русские хотят ударить на великие силы
поганого царя Мамая.
Тогда князь великий Дмитрий Иванович вступил в золотое свое
стремя, сел на своего борзого коня, и взял свой меч в правую руку, и
помолился богу и пречистой его матери. Солнце ему ясно на востоке
сияет и путь указует, а Борис и Глеб молитву возносят за сродников
своих.
Что шумит, что гремит рано перед рассветом? То князь Владимир Андреевич полки устанавливает и ведет их к великому Дону. И
молвил он брату своему, великому князю Дмитрию Ивановичу: «Не
поддавайся, брат, поганым татарам – ведь поганые уже поля русские
топчут и вотчину нашу отнимают!»
И сказал ему князь великий Дмитрий Иванович: «Брат Владимир Андреевич! Два брата мы с тобой, а внуки мы великого князя
Владимира Киевского. Воеводы у нас уже поставлены – семьдесят бояр, и отважны князья белозерские Федор Семенович и Семен Михайлович, да Микула Васильевич, да оба брата Ольгердовичи, да Дмитрий
Волынский, да Тимофей Волуевич, да Андрей Серкизович, да Михайло Иванович, а воинов с нами – триста тысяч латников. А воеводы у
нас надежные, а дружина в боях испытанная, а кони под нами борзые,
а доспехи на нас золоченые, а шлемы черкесские, а щиты московские,
а сулицы немецкие, а кинжалы фряжские, а мечи булатные; а пути им
известны, а переправы для них наведены, и все как один готовы головы свои положить за землю Русскую за веру христианскую. Словно
живые трепещут стяги, жаждут воины себе чести добыть и имя свое
прославить».
Уже ведь те соколы и кречеты и белозерские ястребы за Дон
скоро перелетели и ударили по несметным стадам гусиным и лебединым. То ведь были не соколы и не кречеты, - то обрушились русские
князья на силу татарскую. И ударили копья каленые о доспехи татарские, загремели мечи булатные о шлемы хиновские на поле Куликовом
на речке Непрядве.
Черная земля под копытами, костями татарскими поля усеяны, а
кровью их земля залита. Это сильные рати сошлись вместе и растоптали холмы и луга, а реки, потоки и озера замутились. Кликнул Див в
Русской земле, велит послушать грозным землям. Понеслась слава к
Железным Воротам, и к Орначу, к Риму, и к Кафе по морю, и к Тырнову, а оттуда к Царьграду на похвалу русским князьям: Русь великая
одолела рать татарскую на поле Куликовом, на речке Непрядве.
133
На том поле грозные тучи сошлись, а из них беспрерывно молнии сверкали и гремели громы великие. То ведь сошлись русские сыновья с погаными татарами за свою великую обиду. Это сверкали доспехи золоченые, а гремели князья русские мечами булатными о шлемы
хиновские.
А бились с утра до полудня в субботу на Рождество святой богородицы.
Не туры возревели у Дона великого на поле Куликовом. То ведь
не туры побиты у Дона великого, а посечены князья русские, и бояре,
и воеводы великого князя Дмитрия Ивановича. Полегли побитые погаными татарами князья белозерские, Федор Семенович и Семен Михайлович, да Тимофей Волуевич, да Микула Васильевич, да Андрей
Серкизович, да Михайло Иванович и много иных из дружины.
Пересвета-чернеца, брянского боярина, на место суда привели.
И сказал Пересвет-чернец великому князю Дмитрию Ивановичу:
«Лучше нам убитыми быть, нежели в плен попасть к поганым татарам!» Поскакивает Пересвет на своем борзом коне, золочеными доспехами сверкая, а уже многие лежат посечены у Дона великого на берегу.
В такое время старому человеку следует юность вспомнить, а
удалым людям мужество свое испытать. И говорит Ослябя-чернец своему брату старцу Пересвету: «Брат Пересвет, вижу на теле твоем раны
тяжкие, уже, брат, лететь голове твоей на траву ковыль, а сыну моему
Якову лежать на зеленой ковыль-траве на поле Куликовом, на речке
Непрядве, за веру христианскую, и за землю Русскую, и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича».
И в ту пору по Рязанской земле около Дона ни пахари, ни пастухи в поле не кличут, лишь вороны не переставая каркают над трупами
человеческими, страшно и жалостно было это слышать тогда; и трава
кровью залита была, а деревья от печали к земле склонились.
Запели птицы жалостные песни – запричитали все княгини и
боярыни и все воеводские жены по убитым. Жена Микулы Васильевича Марья рано поутру плакала на забралах стен московских, так причитая: «О Дон, Дон, быстрая река, прорыла ты каменные горы и течешь в землю Половецкую. Принеси на своих волнах моего господина
Микулу Васильевича ко мне!» И жена Тимофея Волуевича Федосья
тоже плакала, так причитая: «Вот уже веселие мое поникло в славном
городе Москве, и уже не увижу я своего государя Тимофея Волуевича
живым!» А Андреева жена Марья да Михайлова жена Аксинья на рассвете причитали: «Вот уже для нас обеих солнце померкло в славном
городе Москве, домчались к нам с быстрого Дона горестные вести,
134
неся великую печаль: повержены наши удальцы с борзых коней на
суженом месте на поле Куликовом, на речке Непрядве!»
А уже Див кличет под саблями татарскими, а русским богатырям быть израненными.
Щуры запели жалостные песни в Коломне на забралах городских стен, на рассвете в воскресенье, в день Акима и Анны. То ведь не
щуры рано запели жалостные песни – запричитали жены коломенские,
приговаривая так: «Москва, Москва, быстрая река, зачем унесла на
своих волнах ты мужей наших от нас в землю Половецкую?» Так говорили они: «Можешь ли ты, господин князь великий, веслами Днепр
загородить, а Дон шлемами вычерпать, а Мечу-реку трупами татарскими запрудить? Замкни, государь, князь великий, у Оки-реки ворота,
чтобы больше поганые татары к нам не ходили. Уже ведь мужья наши
побиты на ратях!»
В тот же день, в субботу, на Рождество святой богородицы, разгромили христиане полки поганых на поле Куликовом, на речке Непрядве.
И, кликнув клич, ринулся князь Владимир Андреевич со своей
ратью на полки поганых татар, золоченым шлемом посвечивая. Гремят
мечи булатные о шлемы хиновские.
И восхвалил он брата своего, великого князя Дмитрия Ивановича: «Брат Дмитрий Иванович, в злое время горькое ты нам крепкий
щит. Не уступай, князь великий, со своими великими полками, не потакай крамольникам! Уже ведь поганые татары поля наши топчут и
храброй дружины нашей много побили – столько трупов человеческих, что борзые кони не могут скакать: в крови по колено бродят.
Жалостно ведь, брат, видеть столько крови христианской. Не медли,
князь великий, со своими боярами».
И сказал князь великий Дмитрий Иванович своим боярам: «Братья, бояре и воеводы, и дети боярские, здесь ваши московские сладкие
меды и великие места! Тут-то и добудьте себе места и женам своим.
Тут, братья, старый должен помолодеть, а молодой честь добыть».
И воскликнул князь великий Дмитрий Иванович: «Господи боже
мой, на тебя уповаю, да не будет на мне позора никогда, да не посмеются надо мной враги мои!» И помолился он богу, и пречистой его
матери, и всем святым, и прослезился горько, и утер слезы.
И тогда как соколы, стремглав полетели на быстрый Дон. То
ведь не соколы полетели: поскакал князь великий Дмитрий Иванович
со своими полками за Дон, а за ним и все русское войско. И сказал:
«Брати, князь Владимир Андроеевич, - тут, брат, изопьем медовые ча-
135
ры круговые, нападем, брат, своими полками сильными на рать татар
поганых».
И начал тогда князь великий наступать. Гремят мечи булатные о
шлемы хиновские. Поганые прикрыли головы свои руками своими. И
вот поганые бросились вспять. Ветер ревет в стягах великого князя
Дмитрия Ивановича, поганые спасаются бегством, а русские сыновья
широкие поля кликом огородили и золочеными доспехами осветили.
Уже встал тур на бой!
Тогда князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, полки поганых вспять повернули и начали их бить и
сечь беспощадно, тоску на них наводя. И князья их попадали с коней, а
трупами татарскими поля усеяны и кровью их реки потекли. Тут рассыпались поганые в смятении и побежали непроторенными дорогами в
лукоморье, скрежеща зубами и раздирая лица свои, так приговаривая:
«Уже нам, братья, в земле своей не бывать, и детей своих не видать, и
жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, а целовать нам зеленую мураву, а в Русь ратью нам не хаживать и даней нам у русских
князей не прашивать». Вот уже застонала земля татарская, бедами и
горем наполнившись; пропала охота у царей и князей их на Русскую
землю ходить. Уже веселье их поникло.
Теперь уже русские сыновья захватили татарские узорочья, и
доспехи, и коней, и волов, и верблюдов, и вина, и сахар, и дорогие убранства, тонкие ткани и шелка везут женам своим. И вот уже русские
жены забряцали татарским золотом.
Уже по Русской земле разнеслось веселье и ликование. Преодолела слава русская хулу поганых. Уже низвергнут Див на землю, а гроза и слава великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, по всем землям пронеслись. Стреляй, князь великий, по всем землям, рази, князь великий, со своей храброй дружиной
поганого Мамая-хиновина за землю Русскую, за веру христианскую.
Уже поганые оружие свое побросали, а головы свои склонили под мечи русские. И трубы их не трубят, а приуныли голоса их.
И метнулся поганый Мамай от своей дружины серым волком и
прибежал к Кафе-граду. И молвили ему фряги: «Что же это ты, поганый Мамай, заришься на Русскую землю? Ведь побила теперь тебя
орда Залесская. Далеко тебе до Батыя-царя: у Батыя-царя было четыреста тысяч латников, и полонил он всю Русскую землю от востока и
до запада. Наказал тогда бог Русскую землю за ее согрешения. И ты
пришел на Русскую землю, царь Мамай, с большими силами, с девятью ордами и семьюдесятью князьями. А ныне ты, поганый, бежишь
сам-девят в лукоморье, не с кем тебе зиму зимовать в поле.Видно, тебя
136
князья русские крепко попотчевали: нет с тобой ни князей, ни воевод!
Видно, сильно упились у быстрого Дона на поле Куликовом, на травековыле! Беги-ка ты, поганый Мамай, от нас за темные леса!»
Как милый младенец у матери своей земли Русская: его мать
ласкает, а за баловство розгой сечет, а за добрые дела хвалит. Так и
господь бог помиловал князей русских, великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, меж Дона и Днепра,
на поле куликовом, на речке Непрядве.
И стал великий князь Дмситрий Иванович со своим братом, с
князем Владимиром Андреевичем, и с остальными своими воеводами
на костях на поле Куликовом, на речке Непрядве. Страшно и горестно,
братья, было в то время смотреть: лежат трупы христианские словно
сенные стога у Дона великого на берегу, а Дон-река три дня кровью
текла. И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Сосчитайтесь,
братья, скольких у нас воевод нет и скольких молодых людей недостает?»
Тогда отвечает Михайло Александрович, московский боярин,
князю Дмитрию Ивановичу: «Господин князь великий Дмитрий Иванович! Нет, государь, у нас сорока бояр московских, двенадцати князей белозерских, тридцати новгородских посадников, двадцати бояр
коломенских, сорока бояр серпуховских, тридцати панов литовских,
двадцати бояр переяславских, двадцати пяти бояр костромских, тридцати пяти бояр владимирских, пятидесяти бояр суздальских, сорока
бояр муромских, семидесяти бояр рязанских, тридцати четырех бояр
ростовских, двадцати трех бояр дмитровских, шестидесяти бояр можайских, тридцати бояр звенигородских, пятнадцати бояр угличских.
А посечено безбожным Мамаем двести пятьдесят три тысячи. И помиловал бог Русскую землю, а татар пало бесчисленное множество».
И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Братья, бояре и
князья и дети боярские, суждено вам то место меж Дона и Днепра, на
поле Куликовом, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за святые церкви, за землю Русскую и за веру христианскую. Простите меня,
братья, и благословите в этом веке и в будущем. Пойдем, брат, князь
Владимир Андреевич, во свою Заллескую землю к славному городу
Москве и сядем, брат, на своем княжении, а чести мы, брат, добыли и
славного имени!»
Богу нашему слава.
137
Комментарии
Поганый Мамай – темник – военачальник при хане Золотой Орды Бердибеке Мамай, женатый на дочери хана, был по существу правителем Орды. В 1379 году он полностью захватил власть в свои руки.
Однако именоваться ханом Мамай не мог, так как не был потомком
Чингисхана.
Дмитрий Иванович – великий князь владимирский и московский с 1359 года, сын Ивана Ивановича Красного, внук Ивана Даниловича Калиты. Проводил политику укрепления Московского княжества,
направленную на подчинение Москве русских княжеств, централизации государственного управления и военного дела.
Микула Васильеквич – московский воевода, сын Василия Васильевича Вельяминова. Погиб во время Куликовской битвы.
Залесская земля - Залесской землей сначала назывались земли
Владимиро-Суздальские, а затем и Московского княжества.
Жребия Афетова, сына Ноева; жребий Симова, сына Ноева – по
библейской легенде, во время всемирного потопа бог спас Ноя с семьей. После потопа земля была разделена между сыновьями Ноя. Иафету
(Афету) достались северные и западные страны, таким образом, Русь
входила в «жребий» - удел – Иафета; Хаму достался юг, а восток –
Симу, поэтому «жребий Симов» - восточные страны.
Каяла – река, на которой князь Игорь потерпел поражение в
1185 году.
Владимир Киевский – Владимир Святославич I, крестивший
Русь в 988 году.
Игорь Рюрикович – киевский князь, княживший в Киеве с 912
по 945 год.
Ярослав Владимирович – сын Владимира Святославича, Яроослав Мудрый – киевский князь с 1016 по 1054 год.
Софоний – считается автором «Задонщины».
В поле Половецкое – как в летописях, так и в древнерусских
литературных памятниках земли, занимаемые монголо-татарами, по
аналогии с более древним периодом истории Руси, назывались Половецким полем.
В Серпугове – Серпухов – укрепленный город южной окраины
Московского княжества, расположенный на реке Оке.
На реке на Мечи – река Красива Меча – правый приток Дона.
Черленые щиты – щиты, окрашенные черленью, яркой розовокрасной краской, которая делалась из особого насекомого – червеца.
Колдодка – приспособление для соколиной охоты.
138
Борис и Глеб – сыновья князя Владимира и византийской Анны.Причислены к лику святых.
Кинжалы фряские – генуэзские; фряги – генуэзцы.
Див – мифическое существо.
Железные ворота – либо Дербент, либо теснина в среднем течении Дуная.
Кафа – современная Феодосия.
Пересвет – монах Троицкого монастыря.
Ослябля чернец – Ослябля называется братом Пересвета. Но в
данном случае «брат» не термин родства, а обозначение того, что оба
они монахи Троицкого монастыря.
Акима и Аннин день – 9 сентября.
Батый – внук Чингисхана. Возглавлял нашествие монголо-татар
на Восточную Европу в конце 30-40-ых годов XIII века. При нем возникла Золотая Орда и началось монголо-татарское владычество над
Русью.
139
ПОВЕСТЬ О ШЕМЯКИНОМ СУДЕ
В некоих местах жили два брата земледельца: один богатый,
другой бедный. Богатый же ссужал много лет бедного, но не мог поправить скудости его.
По некотором времени пришел бедный к богатому просить лошадь, чтобы было на чем ему себе дров привезти. Брат же не хотел
дать ему лошади, говорит: «Много тебя я ссужал, а поправить не могу». И когда дал ему лошадь, а тот взяв ее, начал просить хомута, обиделся на него брат, стал поносить убожество его, говоря: «И того-то, и
хомута у тебя нет своего». И не дал ему хомута.
Пошел бедный от богатого, взял свои дрова, привязал за хвост
лошади и привез к своему двору. И забыл он выставить подворотню.
Ударил лошадь кнутом, лошадь же изо всей мочи рванула с возом через подворотню и оторвала себе хвост.
И вот бедный привел к брату своему лошадь без хвоста. И увидел брат его, что у лошади его хвоста нет, начал брата своего поносить, что, выпросив у него лошадь, испортил ее. И, не взяв лошади,
пошел на него бить челом в город, к Шемьяке-судье.
А бедный брат, видя, что брат его пошел бить на него челом, пошел и
сам за братом, зная, что будут все равно за ним из города посылать, а
не пойти, так придется еще и приставам проездные платить.
И остановились они оба в некоем селе, не доходя до города. Богатый пошел ночевать к попу того села, затем что был тот ему знакомый. И бедный пришел к тому попу, а, придя, лег у него на полатях. И
стал богатый рассказывать попу про погибель своей лошади, ради чего
в город идет.И потом стал поп с богатым ужинать, бедного же не зовут
с собою есть. Бедный стал с полатей смотреть, что едит поп с братом
его, сорвался с полатей на зыбку и задавил попова сына насмерть. И
поп также поехал с богатым братом в город бить челом на бедного за
смерть сына своего. И пришли они к городу, где жил судья; а бедный
за ними следом идет.
Шли они через мост у города. А из жителей города некто вез
рвом в баню отца своего мыть. Бедный же, зная, что будет ему погибель от брата и от попа, задумал себя смерти предать. Бросился он
прямо с моста в ров, желая убиться насмерть. А бросившись, упал на
старика и задавил отца у сына насмерть. Схватили его, привели к судье.
Он же размышлял, как бы напасти избыть и что бы дать судье.
И, ничего у себя не найдя, надумал так: взял камень, завернул в платок, положил в шапку и стал пред судьею.
140
И вот принес брат его челобитную, иск на него за лошадь, стал
бить судье Шемяке челом. Шемяка же, выслушав челобитную, говорит
бедному: «Ответсвуй!» Бедный, не зная, что говорить, вынул из шапки
завернутый камень, показал судье и поклонился. А судья, чая, что бедный ему мзду посулил, сказал брату его: «Коли он лошади твоей оторвал хвост, не бери у него лошади своей до тех пор, пока у лошади не
вырастет хвост. А как вырастет хвост, в то время и возьми у него свою
лошадь».
И потом начался другой суд. Поп стал искать за смерть сына
своего, за то, что он сына у него задавил. Бедный же опять вынул из
шапки тот же узел и показал судье. Судья увидел и думает, что по другому делу другой узел золота сулит, говорит попу: «Коли он у тебя
сына зашиб, отдай ему свою жену-попадью до тех пор, покамест от
попадьи твоей не добудет он ребенка тебе; в то время возьми у него
попадью вместе с ребенком».
И после начался третий суд за то, что, бросясь с моста, зашиб он
отца-старика у сына. Бедный же, вынув из шапки камень, в платке завернутый, показал в третий раз судье. Судья, чая, что за третий суд он
третий ему узел сулит, говорит тому, у кого убит отец: «Взойди на
мост, а убивший отца твоего пусть станет под мостом. И ты с моста
сверзнись сам на него и убей его так же, как он отца твоего».
После же суда вышли истцы с ответчиком из приказа. Стал богатый у бедного спрашивать свою лошадь, а тот ему отвечает: «По
судейскому указу, как-де, говорит, у ней хвост вырастет, в ту пору и
отдам твою лошадь». Богатый же брат дал ему за свою лошадь пять
рублей, чтобы он ему, хоть и без хвоста, ее отдал. А он взял у брата
пять рублей и отдал ему лошадь. И стал бедный у попа спрашивать
попадью по судейскому указу, чтоб ему от нее ребенка добыть, а добыв, попадью ему отдать с ребенком. Поп же стал ему бить челом,
чтоб он попадьи у него не брал. И взял тот с него десять рублей. Тогда
стал бедный говорить и третьему истцу: «По судейскому указу я стану
под мостом, ты же взойди на мост и бросайся на меня так же, как и я
на отца твоего». А тот думает: «Броситься мне, так его, поди, не зашибешь, а сам расшибешься». Стал и он с бедным мириться, дал ему мзду
за то, чтоб бросаться на себя не велел. И так взял себе бедный со всех
троих.
Судья же прислал слугу к ответчику и велел у него те показанные три узла взять. Стал слуга у него спрашивать: «Дай то, что ты из
шапки судье казал в узлах; он велел у тебя то взять». А тот, вынувши
из шапки завязанный камень, показал. Тогда слуга говорит ему: «Что
141
же ты кажешь камень?» А ответчик сказал: «Это судье. Я-де, - говорит,
- когда бы он не по мне стал судить, убил его тем камнем».
Вернулся слуга и рассказал все судье. Судья же, выслушав слугу, сказал: «Благодарю и хвалю бога, что по нему судил. Когда б не по
нем я судил, то он бы меня зашиб».
Потом бедный пошел домой, радуясь и хваля бога.
142
ПОВЕСТЬ О САВВЕ ГРУДЦЫНЕ
Повесть весьма удивительная и истинная о случившемся в нынешние дни, как человеколюбивый бог являет человеколюбие свое
народу христианскому
Хочу я вам, братия, рассказать эту поразительную, исполненную страха и ужаса и несказанного удивления достойную повесть о
том, как долготерпелив человеколюбивый бог, ожидая обращения нашего, и как он невыразимыми своими путями приводит ко спасению.
Было это в наши дни, в 7114 (1606) году, когда за многие грехи
наши навел бог на Московское государство богомерзкого отступника и
еретика Гришку-расстригу Отрепьева, который похитил престол Российского государства как разбойник, а не по царскому праву. Тогда по
всему Российскому государству размножилась нечестивая литва и
многий вред и разорение народу российскому на Москве и по городам
творила. И от этого литовского разорения многие люди дома свои оставляли и из города в город переходили.
В это время в городе Великом Устюге был некто из жителей
города того, по имени Фома, по прозвищу Грудцын Усов. Род его и
поныне в городе том продолжается. И вот этот Фома Грудцын, видя в
России большое неустройство и нестерпимые беды от нечестивых ляхов и не захотев жить там, оставляет великий город Устюг и дом свой
и переселяется с женою своею в понизовый царственный город Казань, затем что не было в понизовых городах нечестивой литвы. И жил
тот купец Фома с женою своею в городе Казани вплоть до царствования благочестивого и великого князя Михаила Федоровича, всея Руси
самодержца.
Был у того купца единственный сын по имени Савва, двенадцати лет от роду. Имел тот Фома обыкновение заниматься торговлею,
совершая путь вниз по Волге-реке то к Соли Камской, то в город Астрахань, а иной раз отъезжал он по торговым делам и за Хвалынское
море во владения шаха. К этому он и сына своего Савву приучал, наставляя его прилежно заниматься торговым делом, чтобы мог сын по
смерти родителя стать наследником имущества его.
Некоторое же время спустя захотел купец Фома отплыть для
торговли во владения шаха и снарядил струги с товарами, как положено, к плаванию. А сыну своему приказывает он, снарядив суда с надлежащими товарами, плыть к Соли Камской и там заниматься купеческим делом со всяким старанием. И вот, оболобызав по обычаю жену и
сына своего, отправляется он в путь, а помедлив несколько
143
дней, и сын его Савва на снаряженных судах по повелению отца своего отправляется в плавание к Соли Камской.
И как достиг Савва усольского города Орла, тотчас пристает он
к берегу и по наказу отца своего останавливается в гостинице у некоего известного человека. Хозяин же гостиницы с женою своей, помятуя
любовь и милость отца Саввы, немало заботились о нем и опекали его,
словно своего сына. И пробыл он в гостинице немалое время.
В том же городе Орле проживал некий гражданин по имени и
прозвищу Бажен Второй, уже престарелый годами и известный по
многим городам добродетельной жизнью своей. Был он очень богат и
давно знаком и дружен был с Саввиным отцом, Фомой Грудцыным.Узнал Бажен Второй, что сын Фомы Грудцына из Казани в их
городе находится, и подумал: «Отец со мною в любви и дружбе был, а
ныне я пренебрег сыном его. Возьму же его в дом свой, и пусть он живет у меня и питается вмсете со мной со стола моего».
И по задуманному, встретив Савву однажды на улице, подозвал
его и говорит: «Друг мой Савва, разве ты не знаешь, что отец твой со
мною в любви и дружбе был? Зачем же пренебрегаешь ты мною и не
остановился в доме моем? Хоть ныне меня послушайся: приди и живи
в дому моем, и будем питаться мы за общим столом. Я ведь за любовь
отца твоего приму тебя все равно как сына». Савва, услышав такие его
речи, сильно обрадовался, что такой известный человек хочет принять
его, и низкий поклон отдал ему. Немедля переходит он из гостиницы в
дом Бажена Второго и живет там во всяческом благоденствии, радуясь.
Тот Бажен Второй уже стариком женился в третий раз на молодой девице. И вот супостат дьявол, ненавидящий благо рода человеческого, видя добродетельную жизнь того мужа и желая внести смуту в
дом его, соблазняет жену старика на грех любовный с юношей. И непрестанно побуждала она юношу обманчивыми речами к падению.
Знает ведь женская природа, как вести умы молодых к любодеянию. И,
захваченный обманчивою лаской женщины той, а подлинно сказать –
завистью дьявола, попал Савва в сеть прелюбодеяния с этой женой.
Ненасытно предавался он с нею этому скверному делу, не соблюдая ни
воскресных дней, ни праздников, позабыв страх божий и про час свой
смертный. Валялся в греховных нечситотах он, подобно свинье, и пребывал, подобно скоту, в ненасытной этой страсти долгое время.
И вот наступил праздник Вознесения господа бога нашего Иисуса Христа. В канун праздника взял Бажен Второй с собою юношу
Савву, и пошли они в святую церковь к вечерне. А по окончании вечерни возвратились в дом свой и после обычного ужина улеглись каждый на постели своей, возблагодарив бога. И едва лишь добродетель-
144
ный муж Бажен Второй крепко заснул, жена его, подстрекаемая дьяволом, поднялась тайно со своего ложа и, подойдя к постели юноши,
разбудила его, побуждая к скверне греха любовного. А его, хотя и молод он был, словно стрелою какой пронзил божий страх. Испугавшись
суда божия, подумал он: «Как мне в такой божественный день подобное скверное дело совершать?» И, подумав так, стал с клятвою отступаться от нее, заклиная ее: «Не хочу я вконец погубить душу свою и в
такой-то великий праздник осквернить тело свое». А она, еще больше
распалившись ненасытной похотью, все сильнее понуждала его и ласками и угрозами, чтобы исполнил он желание ее. Но, много потрудившись в уговорах, не могла она склонить его к желанию своему, ибо
божественная некая сила помогала ему. И, убедившись в том, что не
может привлечь к себе юношу, внезапно воспылала лукавая жена к
юноше страшной яростью. Как лютая змея, застонав, отошла она от
кровати его, и стала думать, как бы волшебными зельями опоить его, и
желала немедля совершить это злое свое намерение. И как задумала,
так и сделала.
Когда же начали звонить к утрене, богобоязненный тот муж Бажен Второй, спешно поднявшись с кровати, разбудил юношу Савву, и
пошли они к утрене славить бога. И, отстояв со вниманием и страхом
божиим утреню, вернулись в дом свой. Когда же наступило время
божественной литургии, пошли они вновь с радостью в святую церковь славить бога. А проклятая жена тщательно приготовила волшебное зелье для юноши, желая, словно змея, излить на него яд свой. По
окончании божественной литургии, когда Бажен Второй и Савва, выйдя из церкви, направлялись в дом свой, воевода города пригласил Бажена Второго отобедать с ним. Спросил воевода и о юноше, чей он
сын и откуда. А тот сказал ему, что из Казани он, Фомы Грудцына
сын. Тогда воевода приглашает и юношу в дом свой, ибо хорошо знал
отца его. И, побыв в дому воеводы, угостившись по обычаю за общим
столом, вернулись они с радостью в дом свой.
Придя домой, приказал Бажен Второй принести немного вина,
чтобы выпить среди домашних своих в честь господнего праздника. И
не знал он ничего о лукавом умысле жены своей; а она, словно злая
ехидна, скрывает злобу в сердце своем и обращается с ласкою к юноше. Как принесли вино, тотчас наливает она чашу и подносит мужу
своему. Он выпил, возблагодарив бога. Потом, наливши опять, сама
выпила. И тотчас же наливает она приготовленное с отравою зелье и
подносит юноше Савве. А он, ничего не зная о злом умысле, не боясь
лукавства той жены, выпивает лютое зелье без размышления. И вот
словно огонь загорелся в сердце его, и подумал он про себя: «Много
145
было различных вин в доме отца моего, а никогда не пивал я такого
питья, как теперь». И после того питья начал он тужить сердцем и
скорбеть по жене. А она, словно львица лютая, с яростью смотрела на
него, и не приветлив был взор ее. И, сокрушаясь, тужил он о ней сердцем. А она стала перед мужем своим клеветать на юношу, говорить
нехорошие о нем слова, и приказывает выгнать его из дому. Добродетельный муж, хотя и жалел сердечно юношу, однако, поверив женскому обману, приказывает юноше уйти из дому своего, сославшись на
некую причину. И с великим сожалением и печалью на сердце ушел
юноша из дому его, тужа и сетуя о лукавой жене.
И пришел он опять в гостиницу, где раньше проживал. А хозяин
спрашивает его, по какой причине ушел он из дому Бажена. И сказал
Савва, что сам не захотел жить у него: «Потому голодно было». А
сердцем всем скорбел и тужил он по жене той неутешно. И стал он
сохнуть от великой печали, и увядала красота лица его. А хозяин видел, что юноша нездоров и печален, но недоумевал, с чего это сталось.
Был в том городе волхв, который чарами волшебства своего
угадывал, с кем какая беда случится и кому жить или умереть. Благоразумный хозяин гостиницы с женою своей, немало заботясь о юноше,
призвали тайно волхва, желая узнать от него, что за болезнь у юноши.
Пришел волхв и, посмотрев в волшебные свои книги, сказал им истину, что никакой болезни у юноши нет, только тужит он по жене Бажена Второго, ибо был с ней в грехе, а теперь, в разлуке с нею, от печали
по ней сокрушается. Хозяин с женой, услышав это от волхва, не поверили и не придали тому значения, ибо был Бажен Второй человеком
благочестивым и боявшимся бога. А Савва все тужил и скорбел о проклятой той женщине и день ото дня телом худел с той печали, будто
бы какой тяжелой болезнью болел.
Однажды вышел Савва за город на поле прогуляться от большого уныния и скорби. Шел он один по полю и никого не видел ни перед
собою, ни сзади себя. И ни о чем другом не думал, как только о печали
своей от разлуки с женою Бажена. И явилась в уме его злая мысль:
«если бы кто-нибудь из людей или сам дьявол сделал теперь так, чтобы сойтись мне опять с женою той, послужил бы я дьяволу». Так подумал он, идучи один, словно в исступлении ума. И, немного пройдя
еще, услышал за собою голос, называющий его по имени. Обернувшись, видит он за собою юношу в богатой одежде. Быстро идет тот,
машет рукой, просит обождать его. Остановился Савва, поджидая к
себе этого юношу. И подошел к Савве юноша этот, а подлинно сказать
– супостат дьявола, что постоянно рыщет, ища погибели человеческой.И когда подошел он к Савве, поклонились они друг другу по
146
обычаю. И сказал подошедший Савве: «Брат Савва! Что ты, словно
чужой, бегаешь от меня? Я уж давно ждал тебя к себе, ждал, что придешь ко мне и будем мы жить с тобою по-родственному. Я давно уже
знаю о тебе, что ты из роду Грудцыных-Усовых из города Казани. А
если хочешь знать, и я из того же рода, из города Великого Устюга.
Давно проживаю здесь для покупки коней. И уж раз по рождению братья мы с тобою, то будь ты мне брат и друг, и не отлучайся от меня, а я
во всем буду рад помочь тебе». И услышав от мнимого брата, а подлинно сказать – от беса, таковые речи, очень Савва обрадовался, что в
такой дальней, незнакомой стороне нашел себе сродника. И крепко
целовались они, а затем пошли вместе по пустынному полю тому.
И говорит бес Савве: «Брат Савва! Какая в тебе болезнь, что так
совсем исчезла юношеская красота твоя?» И Савва, лукавя всячески,
начал рассказывать ему о том, что приключилась ему некая тяжелая
болезнь. Бес же, усмехнувшись, сказал ему: «Да что ты скрываешь от
меня? Ведь я знаю болезнь твою. Но что дашь ты мне, если я помогу
болезни твоей?» И сказал Савва: «Если ты действительно знаешь истинную болезнь, что ношу я в себе, тогда поверю тебе, что можешь
помочь мне». Бес же говорит ему: «Ты сокрушаешься сердцем своим
по жене Бажена Второго, затем, что лишен любви ее. Но что мне дашь,
если я опять сведу тебя с нею и будет она любить тебя?» И сказал
Савва: «Я тогда весь товар и имущество отца моего, что здесь со
мною, все отдам тебе вместе с прибылью. Только сделай так, чтобы
по-прежнему мне быть с той женщиной».Бес, рассмеявшись тут, говорит ему: «Зачем ты искушаешь меня? Я знаю, что у отца твоего действительно много богатств; но знаешь ли ты, что мой отец в семь раз
богаче отца твоего. И что мне в твоем товаре? Но дай мне на себя грамоту некую небольшую, и я тогда исполню желание твое». Юноша
обрадовался, подумав: «Богатство отца моего будет цело; а я дам ему
грамоту, все, что прикажет написать». А не знал он, в какую беду себя
подвергает. Ведь он еще по-настоящему ни писать не умел, ни склады
разбирать. О безумство юноши! Как опутан он обманом женским, и
ради того к какой идет погибели! И когда бес произнес обращенные к
юноше речи, тот с радостью обещался дать грамоту. Мнимый же брат,
а подлинно сказать – бес, быстро вынув из кармана чернила и бумагу,
подает их юноше и приказывает ему немедленно написать грамоту. А
юноша Савва, еще не умевший писать как следует, стал писать за бесом несмысленно, и этою грамотой отрекся от Христа, истинного бога,
и предал себя в услужение дьяволу. Написав же эту богоотступную
грамоту, отдает ее дьяволу, мнимому своему брату. И затем пошли они
вместе в город Орел.
147
И спросил Савва беса: «Скажи мне, брат мой, где ты живешь,
чтобы знал я твой дом». Бес рассмеялся и говорит ему: «А особого
дома нет у меня: где случится, там и ночую. Если же хочешь видеться
со мною почаще, то ищи меня всегда на конной площади. Я ведь, как и
сказал тебе, порживаю здесь для покупки коней. Но я и сам не поленюсь посещать тебя. Ныне же иди к лавке Бажена Второго; знаю, что с
радостью вновь призовет он тебя в дом свой жить.
Обрадованный, поспешил Савва по совету брата своего дьявола
к лавке Бажена Второго. И как увидел Бажен Савву, начал усердно
приглашать его к себе, говоря: «Господин Савва, какое зло сотворил я
тебе, и зачем ушел ты из дому моего? Прошу тебя, приди теперь опять
жить в дому моем. Я же за любовь отца твоего сердечно рад тебе, будто собственному моему сыну». И Савва, лишь услышал от Бажена такие слова, исполнился радостью несказанною и пошел скорее в дом
Бажена Второго. Когда пришел юноша, жена Бажена, видя его, подстрекаемая дьяволом, радостью встречает его, и приветсвтует ласково,
и целует его. И пойманный женскою лестью, а дьяволом прежде всего,
вновь попадает юноша в греховные сети с проклятою женщиной той, и
опять не помнит он ни праздников, ни воскресных дней, не имеет
страха божия, ибо, ненасытный, постоянно с ней в нечистотах греха,
словно свинья, валялся он.
Многое время спустя дошел вдруг слух до матери Саввы в знаменитый город Казань, что сын ее живет непотребно и непорядочно и
все, что было с ним из отцовских товаров, истощил он в разврате и
пьянстве. Мать его, слышавши то о сыне своем, сильно огорчилась и
пишет к нему письмо, чтобы возвратился он оттуда в город Казань, в
дом отца своего. И когда пришло к нему письмо, посмеялся он, прочитавши его, и не внял ему. А она опять посылает к нему и второе и
третье письмо, и с мольбой его просит, и клятвами заклинает, дабы
немедленно ехал оттуда в город Казань. Савва же не послушал нимало
материнской просьбы и клятв, не придал значения им, только попрежнему предавался страсти блудной.
Некоторое же время спустя взял бес Савву с собою, и пошли
они опять за город Орел в поле. И как вышли они из города, говорит
бес Савве: «Брат Савва, знаешь ли, кто я? Ты верно, полагаешь, что я
из рода Грудцыных. Но это не так. Ныне скажу я тебе за любовь твою
всю правду. А ты не пугайся и не стыдись звать меня братом своим. Я
ведь истинно братски полюбил тебя. Если же хочешь знать: я царский
сын. Впрочем, пойдем, и покажу я тебе славу и богатство отца моего».
И, говоря так, привел он его в пустынное место на некий холм и показал ему оттуда в долине город великолепный – стены и кровли и мос-
148
товые все из золота чистого блистают. И сказал ему: «Город тот – творение отца моего! Идем же и поклонимся вместе отцу моему. А грамоту, что дал ты мне, нынче возьми у меня и сам вручи ее отцу моему. И
великой честью будешь за то почтен от него». Сказав так, отдает бес
Савве богоотступную его грамоту. О безумство отрока! Не знает он
того, что нет никакого царства поблизости от Московского государства, но все те места во власти царей Московских. Если бы положил тогда он на себя крестное знамение, все бы те мечты дьявольские как
тень исчезли!
И пошли они к привидевшемуся городу тому. Когда же приблизились к городским воротам, встречают их юноши, обличием темные,
в одеждах златотканых и с золотыми поясами, и кланяются, честь воздавая сыну царскому, а подлинно сказать – бесу, также и Савве кланяются. Когда же вошли они на царский двор, снова встречают их иные
юноши в одеждах, блистающих еще более, и так же кланяются им. А
как вошли в палаты царские, тотчас встречают их другие юноши, один
другого достоинством и одеждами превосходнее, и воздают они достойную честь сыну царскому и Савве. И, войдя в палату, бес говорит:
«Брат Савва, подожди меня немного здесь. Я же пойду, возвещу о тебе
отцу моему и введу тебя к нему. Когда же будешь перед ним, не размышляя и не боясь ничего, подай ему грамоту свою». И, сказав так,
пошел он во внутренние палаты, оставив Савву одного. Пробыв там
недолго, выходит он к Савве и, взяв за руку, вводит его пред лицо князя тьмы.
Сидит тот на престоле высоком, камнями драгоценными и золотом изукрашенном. И весь блистает он славой великой и одеянием
своим. Вокруг же престола его видит Савва множество стоящих юношей крылатых. И одни из них лицом сини, другие багряны, иные же
черны, как смола. Представ пред царем, Савва пал на колени и поклонился ему. И спросил его царь: «Откуда пришел ты сюда и что у тебя
за дело?» И безумный тот юноша подносит ему свою грамоту богоотступную, говоря: «Пришел я, великий царь, чтобы послужить тебе».
Древний же змий-сатана, взяв грамоту, прочитал ее и, оглянув темноликих воинов своих, произнес: «Хотя и приму я этого юношу, но не
знаю, предан ли будет мне или нет». И, подозвав сына своего, мнимого
брата Саввы, сказал ему: «Иди в другие палаты и отобедай там с братом своим». И вот, поклонившись царю, вышли в прежнюю палату и
стали обедать. И столь несказанные благоуханные яства и напитки
приносили им, что дивился Савва, говоря: «Никогда в дому отца моего
таких яств я не знал и вин не пил».
149
По насыщении же взял бес Савву за руку, и пошли они со двора
царского. И когда вышли они из города, спрашивает Савва брата своего, беса: «Что это, брат мой, за юноши крылатые, стоявшие вокруг
престола его?» А бес, улыбаясь, отвечает ему: «Разве не знаешь ты,
что разные народы служат отцу моему: и индийцы, и персы, и другие
многие? Не удивляйся ж этому и, не сомневаясь, зови меня братом
своим: и буду я тебе меньший брат. Только одно скажу тебе: во всем
будь послушен мне: я же всякое благодеяние рад устроить тебе». И
обещал Савва во всем быть послушным ему. Договорившись так, пришли они назад в город Орел. И, оставивши Савву, бес удаляется. А
Савва вернулся в дом Бажена и совершал прежнее свое скверное дело.
В то же время возвратился в город Казань из Персии с большою
прибылью отец Саввы Фома Грудцын и, как подобает, по обычаю, облобызав жену свою, спрашивает ее о сыне своем, жив ли он. И она сообщает ему: «От многих слышу о нем. По отбытии твоем в Персию
отправился он к Соли Камской, а оттуда в город Орел. Там и доныне
живет он жизнью непотребною. Все богатство наше, говорят, истощил
в пьянстве и разврате. Много я писала ему о том, чтобы возвратился
оттуда в дом наш, а он никакого ответа не дал мне. И поныне там пребывает. А жив он иль нет, о том не ведаю». Фома, услыхав такие речи
от жены своей, сильно смутился духом и тотчас написал послание к
Савве, всячески умоляя его ехать оттуда без всякого промедления в
город Казань: «Чтоб мог я увидеть, - писал, - красоту лица твоего, чадо
мое, затем что давно не видал уж тебя». Савва, получив и прочтя послание, не внял просьбам и не подумал ехать к отцу своему, но, как и
прежде, пребывал в ненасытном разврате. И Фома, видя, что нет успеха от письма его, приказывает немедля готовить струги с надлежащим
товаром и в путь отправляется к Соли Камской. «Сам, - говорит,- отыщу и верну своего сына в дом свой». А бес, когда узнал, что отец Саввы путь предпринял к Соли Камской, чтобы Савву взять в Казань, говорит Савве: «Брат Савва, до коих пор нам здесь в одном невеликом
городе жить? Поедем мы с тобой в другие города, погуляем, а после
сюда возвратимся». Савва в том не перечил, только сказал ему: «Ладно
говоришь, брат, поедем; но подожди немного, я возьму из казны моей
несколько денег на дорогу». А бес ему воспрещает: «Разве не видел ты
славы отца моего и не знаешь, что везде есть селения его. Куда ни
приедем, везде будет денег у нас сколько надобно». И вот поехали они
из города Орла, и никто не знал, ни сам Бажен Второй, ни жена его, об
отъезде Саввы.
Оказались бес и Савва за одну ночь на реке Волге в городе
Козьмодемьянское, что на расстоянии более двух тысяч поприщ от
150
Соли Камской. И говорит бес Савве: «Если кто тебя знающий увидит
здесь и спросит, откуда прибыл ты, говори: «Из Соли Камской за три
недели добрался сюда». И Савва, как бес наказал, так и сказывал. Пробыли они в Козьмодемьянске несколько дней.
И вдруг снова бес, взяв Савву, за одну ночь оказался с ним из
Козьмодемьянска на реке Оке в селе Павловом Перевозе. Прибыли они
туда в четверг, а в этот день в селе бывает торг. И когда ходили они по
торгу, увидел Савва некоего престарелого нищего. Стоит он, одетый в
скверное рубище, смотрит на Савву пристально и плачет. Савва же
отлучился немного от беса и приблизился к старцу, желая узнать о
причине слез его. И, подойдя, сказал старцу: «Какая печаль, отец, у
тебя, что неутешно так плачешь?» А тот нищий святой старец ему отвечает: «Плачу, чадо, о погибели души твоей, ибо не ведаешь, что погубил ты душу свою и добровольно предал себя дьяволу. Знаешь ли,
чадо, с кем ныне ходишь и кого братом свои называешь? То не человек, а дьявол ходит с тобою и ведет тебя к пропасти адской». Когда
произнес старец такие слова, оглянулся Савва на мнимого брата своего, подлинно же сказать – на беса. А тот стоит вдалеке и грозится
Савве, зубами своими скрежещет. И, поспешно покинув святого старца, вернулся вновь юноша к бесу. Дьявол же стал поносить его, говоря:
«Зачем ты с этим злым душегубцем беседовал? Не знаешь разве, что
лукавый старик многих так губит? Видит он на тебе одежду богатую и
хочет тебя увести от людей обманными речами, задушить тебя
и
оборать платье твое. Но не оставлю более тебя одного, не то быстро
погибнешь без меня». И, сказавши так, с гневом уводит он Савву оттуда и направляется с ним в город Шую. Там пробыли они некоторое
время.
А Фома Грудцын-Усов, прибыв в город Орел, спрашивает о сыне своем, и никто не может ему о том сказать. Все видели, как до приезда его сын его ходил по городу, а куда внезапно он скрылся, никто
не знает. Некоторые говорили Фоме: «Испугался приезда твоего, потому истощил он здесь богатство твое; затем и скрылся». Более же
всех Бажен Второй с женою своей удивлялись, говоря: «Ночью спал у
нас, утром пошел куда-то. Ждали его обедать, а он с той поры нигде не
появлялся в нашем городе. И куда скрылся он, того ни я, ни жена моя
не ведаем». И Фома, обливаясь горькими слезами, жил здесь, ожидая
сына своего. И, в тщетной надежде немало прождав его, вернулся в
дом свой. Известил он о нерадостном случае жену свою, и вместе тосковали и печалились они о лишении единственного сына своего. С
такой печали Фома Грудцын, прожив еще некоторое время, к богу
отошел. И осталась жена его вдовою.
151
А бес с Саввою жили в городе Шуе. В то время благочестивый
великий государь, царь и великий князь всея Руси Михаил Федорович
изволил послать войско свое против короля польского под город Смоленск. И по его царскому указу по всей России набирали солдатновобранцев. В город Шую для солдатского набора прислан был из
Москвы стольник Тимофей Воронцов и учил там содат-новобранцев
ежедневно воинскому артикулу. И ходили бес с Саввой смотреть на их
учения. Говорит Савве бес: «Брат Савва! Хочешь ли ты послужить
царю? Запишемся и мы в солдаты?» А Савва отвечает: «Ладно говоришь, брат. Послужим». Так записались они в содаты и начали вместе
ходить на ученье. И бес в воинском искусстве такую премудрость даровал Савве, что он стал превосходить в том и старых воинов и начальников. Сам же бес, как слуга Саввы, ходил за ним и носил оружие
его.
Когда же привели солдат-новобранцев из Шуи к Москве и отдали их в ученье некоему немецкому полковнику, тот полковник, придя
посмотреть новобранцев-солдат на учении, тотчас заметил юношу,
который, несмотря на свои молодые годы, в науке воинской весьма
изрядные познания имеет, никаких ошибок в артикуле не делает и
многих старых воинов и начальников в том превосходит. Удивился тут
полковник острому уму его и, призвав к себе, спросил, кто он по рождению. Сказал Савва ему всю правду. Полковнику сильно полюбился
Савва, назвал полковник его сыном своим, дал ему с головы своей
шляпу с драгоценными камнями и поручает ему три роты солдатновобранцев, чтобы вместо него выстраивал их Савва и обучал. Бес же
тайно шепчет Савве: «Брат Савва! Если будет у тебя недостаток в
деньгах, чем ратных людей жаловать, скажи мне, и я принесу тебе,
сколько надобно, чтобы в команде твоей ропота и жалоб на тебя не
было». Таким образом, все солдаты у Саввы в постоянной тишине и
покое пребывали; а в прочих ротах разговоры и возмущенье постоянно
бывали, ибо с голода и наготы гибли там солдаты, жалованья не получая. У Саввы же пребывали солдаты в полном довольстве, и дивились
все уму его.
После же некоего случая дощло известие о нем и до самого царя. В то время немалую власть на Москве имел шурин царский, боярин
Семен Лукьянович Стрешнев. Узнавши про Савву, приказывает он
привести Савву к себе.
И когда тот пришел, сказал боярин ему: «Хочешь ли юноша,
чтобы принял я тебя в дом мой, и тем окажу тебе честь немалую?»
А тот поклонился и отвечал: «Есть, государь мой, брат у меня:
спрошу его. Если повелит он мне, то с радостью буду служить тебе».
152
Боярин не стал тому противиться, отпустив его, чтобы мог спроситься
у брата своего. Савва же, возвратясь, поведал о том мнимому брату
своему, бесу. И ответил ему бес с яростью: «Зачем ты хочешь пренебречь царской милостью и служить холопу его? Ты и сам ныне в том же
ряду стоишь, ибо самому уже царю стал известен. Нет, не быть тому;
но послужим прямо царю. И когда царь узнает верную службу твою,
тогда и в чине возвысит тебя».
По царскому же повелению все солдаты-новобранцы розданы
были по стрелецким полкам в пополнение. А Савва поставлен был на
Сретенке, в Земляном городе, в Зимином приказе, в доме стрелецкого
сотника по имени Яков Шилов. И сотник со своей женой, люди благочестивые и благонравные, видя способности Саввы, весьма почитали
его. А полки на Москве были уже в полной к походу готовности.
В один из дней пришел бес к Савве и сказал ему: «Брат Савва!
Пойдем прежде полков в Смоленск; посмотрим, что делают поляки,
как укрепляют они город и боевое снаряжение устраивают». И за одну
ночь оказались они из Москвы в Смоленске и пробыли в нем три дня
и три ночи, никем не видимы. Сами же они все видели, наблюдая, как
полки город укрепляют и к местам приступа разные гранаты доставляют. А на четвертый день бес объявил себя и Савву полякам в Смоленске. Поляки, увидав их, сильно заволновались и погнались за ними,
стремясь изловить их. Бес же с Саввой, быстро выбежав из города,
прибежали к реке Днепру, и расступилась мгновенно перед ними вода. И перешли они реку, словно посуху. А поляки хотя и сильно стреляли по ним, но никакого вреда не причинили им. И, дивясь, говорили
они: «То бесы в образе человеческом приходили в город наш». А Савва и бес пришли назад в Москву и остановились у того же сотника
Якова Шилова.
Когда же по указу государеву пошли полки от Москвы под
Смоленск, тогда и Савва с братом своим пошли в полках; во главе ж
всех полков был тогда боярин Федор Иванович Шеин. И в пути Савве
сказал бес: «Брат Савва! Когда будем под Смоленском, выедет тогда
от поляков из города исполин на поединок и станет вызывать себе
противника; ты не бойся ничего, выйди против него. Знаю я и говорю
тебе, что ты сразишь его. А на другой день снова от поляков выедет
другой исполин на поединок, ты выйди опять и против него. Знаю, что
и того поразишь. И на третий день выедет из Смоленска третий воин;
ты же не бойся ничего, выходи и против того, и его сразишь. Однако и
сам будешь ты ранен им; но я рану твою быстро вылечу».Так наставлял его бес. И пришли они под Смоленск и стали в удобном месте.
153
И, по слову бесовском, выслан был из города некий воин вида
страшного. Ездил он на коне, искал из московских полков противника
себе. Но никто не осмеливался выйти против него. Тогда объявляется
Савва перед полками и говорит: «Если б был у меня добрый боевой
конь, я бы вышел на бой против неприятеля этого царского». И друзья
его, услыхав такие слова, немедля известили о том боярина. И боярин
приказал привести Савву к себе и велел ему дать коня отличного и
оружие. А сам думал, что вскоре юноша найдет погибель от такого
страшного исполина. И Савва, по слову брата своего беса, ничуть не
размышлял и не боясь, выезжает против польского богатыря и, стремительно поразив его, вскоре приводит его с конем в полки московские. И восхваляли все Савву. А бес ездил за ним, услужал ему и носил
оружие его. На второй день опять из Смоленска выезжает известный
воин в поисках противника себе из войска Московского. Снова выезжает против него тот же Савва и поражает его. И дивились все храбрости его. А боярин разгневался на Савву, но скрыл злобу в сердце своем. А на третий день еще выезжает из города Смоленска некий воин,
славнее первых, также ищет и вызывает себе противника, а Савва же
хотя и боялся ехать противв этого страшного воина, однако, по слову
бесовскому, немедленно выезжает и против него. И, внезапно напав на
Савву со всею яростью, ранил поляк его в левое бедро. Но Савва, оправившись, нападает на поляка и убивает его. И притащил он поляка
вместе с конем в стан свой, чем немалый позор навлек на смолян, а все
российское воинство в удивление привел. Потом поляки стали из города делать вылазки. И войско с войском, сойдясь, стали биться врукопашную. А где Савва с братом своим сражались, на той стороне поляки бежали от них без оглядки, тыл показывая. Так бесчисленное
множество поляков поражали они, а сами оставались невредимы от
них.
Боярин, слыша о храбрости юноши, уже не мог скрыть тайного
гнева в сердце своем. И вот немедля призывает он Савву в свой шатер
и говорит ему: «Скажи мне, юноша, какого ты рода и чей ты сын?» И
Савва сказал ему, что он из Казани, Фомы Грудцына-Усова сын. И
начал боярин поносить его всякими нехорошими словами, говоря ему:
«Какая нужда заставляет тебя смерти искать? Знаю я, что отец и сродники твои богатство имеют бесчисленное. Из-за какого же гонения или
оскудения пришел ты сюда, оставив родителей своих? Однако скажу
тебе: не задерживайся здесь, но иди в дом родителей своих и там, благодегствуя, пребывай с родителями своими. А если меня не послушаешь, и услышу, что здесь останешься ты, то без всякого милосердия
погибнешь здесь, ибо прикажу отсечь тебе голову». Сказал так боярин
154
юноше и в ярости удалился.А юноша в большой печали ушел из шатра.
Как отошли они от шатра, сказал Савве бес: «Что ж ты так печалишься? Если не угодна оказалась здесь служба наша, то возвратимся
в Москву и останемся там». И вскоре вернулись они из Смоленска в
Москву и остановились снова в доме сотника Якова Шилова. И бес,
пребывая днем вместе с Саввой, на ночь уходил от него в свои адские
жилища, где спокон века имеют обыкновение пребывать окаянные. И
по прошествии немалого времени вдруг разболелся Савва. Тяжка была
болезнь его, и был он почти при смерти. А благоразумная и богобоязненная жена сотника всячески опекала Савву и заботилась о нем. Не
раз уговаривала она Савву, чтобы велел он позвать иерея, исповедал
грехи свои и причастился святых таин. «Вдруг, - говорит,- от такой
тяжкой болезни без покаяния умрет». А Савва все отказывается: «Хотя,- говорит, - и тяжко болею, но не смертельна болезнь моя». Но день
ото дня становилась тяжелее его болезнь. А та женщина неотступно
продолжала упрашивать Савву покаяться: «Избежишь, тем, говорит,
смерти».
И вот, убежденный богобоязненной женщиной, Савва приказывает позвать к себе иерея. Жена сотника, не откладывая, посылает в
храм святого Николая, что в Грачах, и велит позвать священника из
той церкви. Священник же без промедления прибыл к больному. Был
иерей тот в летах престарелых, муж весьма искусный и богобоязненный. Придя к больному, начал он произносить молитвы покаянные,
как то положено.
И когда все люди вышли из горницы и священник начал исповедовать больного, внезапно видит больной, как в горницу вошла целая толпа бесов. Мнимый брат его, а подлинно сказать – бес, пришел с
ними уже не в человеческом образе, а в природном своем, зверовидном. Стоя позади толпы бесов, смотрел он с великою яростью и скрежетал зубами, показывая Савве богоотступную грамоту, которую дал
ему Савва близ Соли Камской. И говорит больному бес: «Видишь ли,
клятвопреступник, что это такое? Не ты ли это писал? Или ты полагаешь, что покаянием освободишься от нас? Нет, не надейся на то; я
ведь ринусь на тебя со всею своею силою!» И много иных непотребных речей говорили бесы. А больной, видя все то воочию, то ужасался,
то надеялся на силу божию и обо всем в подробностях исповедовался
иерею. Священник же, хотя и был муж святой, однако испугался, затем, что не видно было в горнице никого, кроме больного, но слышен
был шум великий от того бесовского сборища. С великим трудом исповедал он больного и удалился в дом свой, никому ни о чем не сказав.
155
После же исповеди напал на Савву нечистый дух и начал немилосердно мучить его. То бил его об стену, то сбрасывал с постели на
пол, то давил его с храпом и пеною и иными муками истязал его. А
названный богобоязненный муж, сотник, с благонравной женой своей, видя такое внезапное нападение дьявола на юношу и невыносимые
мучения его, глубоко о нем сожалели и испускали вздохи от глубины
сердца своего, но не могли никакой помощи ему подать. А бес нападал
на больного день ото дня жесточе, мучил его и на всех тут находившихся большой страх наводил.
Наконец хозяин дома того, наблюдая такое необычное с юношей происшествие и особливо зная, что юноша был известен самому
царю своею храбростью, стал думать с женой своей, как бы известить
о том царя. Была у них одна родственница, находившаяся в доме царском. И, подумав о том, посылает сотник немедленно жену свою к
этой родственнице, прося ее обо всем подробно известить царя. «А
вдруг, - говорит, - умрет юноша от такого бедственного случая, а с нас
взыщет царь за неизвещение».
И жена его безо всякого промедления поспешила к родственнице своей и рассказала ей, что наказывал муж, все по порядку. Родственница, услыхав такие речи, умилилась в душе, соболезнуя юноше,
но еще более опасаясь за своих родичей, чтобы и вправду не было им
беды от такого случая. И, без промедления, направившись из дома
своего в царские палаты, извещает она о том ближних советников царских. А вскорости доходит о том известие и до самого царя.
И царь, как услышал о юноше такие вести, изливает милосердие
свое на него, приказывая ближайшим своим советникам в час повседневной смены караулов посылать в дом сотника, где лежит больной
юноша, по двое караульных. «Пусть смотрят, - сказал, - с прилежанием
за юношей, чтоб не ввергнулся он, обезумев от бесовского мучения, в
огонь или воду». А сам он, благочестивый царь, посылал к больному
пищу на всякий день. А как поправится больной, повелевает известить
себя. И так все и было. И немалое время пробыл больной в таком бесовском томлении.
А в первый день июля месяца был юноша необычно бесом измучен. И вот, заснув немного после мучений, начал он во сне говорить
как наяву, источая слезы из-под закрытых век своих, и сказал следующее: «О всемилостивейшая государыня царица Богородица, помилуй,
владычица! Не солгу, владычица всех, не солгу, но исполню, как обещался тебе». А домашние и снабжающие его воины, слыша такие
больного слова, удивившись, сказали: «Некое видение он видит!»
156
И лишь воспрянул больной от сна, приступил к нему сотник с
вопросами: «Поведай мне, господин Савва, зачем произнес со слезами
во сне такие слова и к кому?» И снова потекли слезы по лицу его. «Видел я, - говорит, - что подошла к ложу моему жена светозарная, вся
сияющая в лучах, в ризе багряной. А с нею два мужа, покрытые сединами: один в архиерейской одежде, а другой в апостольском одеянии.
И думаю я, что была та жена не кто иная, как пресвятая Богородица, а
из мужей один – наперсник господень апостол Иоанн Богослов, а второй - неусыпный страж града нашего Москвы, славнейший из иерархов архиерей божий Петр-митрополит. Изображения же их на иконах я
хорошо знаю. И сказала мне светозарная та жена: «Что с тобой, Савва,
и о чем ты так скорбишь?» А я сказал ей: «Скорблю, владычица, что
прогневил сына твоего и бога моего и тебя, заступницу рода христианского, и за то люто мучит меня бес!» И она с улыбкой сказала мне:
«Что же помышляешь ныне? Как избыть тебе эту скорьб и как тебе
выручить рукопись свою из ада?» А я ей сказал: «Не могу, владычица,
разве лишь помощью сына твоего и твоей всесильною милостью!» Она
же сказала мне: «Уж упрошу я за тебя сына своего и бога; только одно
слово мое исполни, ежели избавлю тебя от беды твоей, станешь ли
иноком?» И я те клятвенные слова, что вы слышали, произнес ей во
сне. А она вновь сказала мне: «Слышишь, Савва: как придет праздник
явления образа моего, что в Казани, явись во храм мой, что на площади у Ветошного ряда. И я пред всем народом чудо явлю на тебе». И,
сказав мне это, стала невидима».
Сотник и приставленные к Савве воины, слышавши произнесенное им, пришли в изумление. И стал сотник с женой своей размышлять, как бы известить о том видении самого царя. И надумали
послать за родственницей своей, чтобы известила о том советников в
царских палатах, а от них уж дойдет весть к самому царю. Пришла
родственница в дом сотника, и рассказали они ей видение больного
юноши. А она, услышав, тотчас возвращается к царским палатам и
извещает ближних советников, которые немедленно доводят до слуха
царя о бывшем Савве видении. А царь, как услышал о том, весьма
удивился.
Когда же наступил на восьмой день июля праздник пресвятой
Богородицы Казанской, был крестный ход со святыми иконами и честными крестами из соборной церкви Успения пресвятой Богородицы к
церкви Казанской Богородицы. На том крестном ходе был и сам великий государь царь и великий князь Михаил Федорович, был и святейший патриарх со всем священным собором и множество вельмож. И
вот повелевает царь принести болящего Савву к той церкви. И тотчас
157
по повелению царскому принесли его, больного, на ковре к церкви
Казанской Богородицы и положили его вне церкви, в преддверии.
И едва начали совершать литургию, напал на Савву нечистый
дух, и стал злобно мучить его дьявол. И вскричал Савва не своим голосом: «Помоги мне, дева, помоги мне, царица небесная Богородица».
А когда начали петь херувимскую песнь, внезапно загремел с
неба голос,подобный грому: «Встань, Савва! И приди сюда в храм
мой!» И он встал с ковра, словно никогда не болел, прошел быстро в
храм и пал перед образом пресвятой Богородицы, молясь со слезами. И
упала тогда сверху из-под купола церковного богоотступная та грамота, что дал Савва у Соли Камской дьяволу, совсем чистая, точно никогда на ней и не было написано. И еще был голос, повторяющий: «Савва, вот рукописание, что ты написал. Исполни же заповедь мою и более не согрешай!» Он же поднялся, принял грамоту и воскликнул со
слезами перед образом: «О преблагословенная матерь господня, заступница рода хрисианского и молельщица за нас перед сыном своим,
а нашим богом! Прости мне содеянное и избавь меня от адской пропасти. Я же исполню обещанное мною!» И тогда царь, и патриарх, и
все вельможи, бывшие здесь, слыша и видя столь славное чудо, возблагодарили бога и пречистую его матерь и весьма подивились такому
божию милосердию, что избавил бог его от адской пропасти. По совершении же божественной литургии воздали хвалу господу и отслужили всем священным собором молебствие о явившемся перед всеми
чудом.
Потом, проводив святые иконы и честные кресты до соборной
церкви, пошел царь в свои царские палаты, радуясь несказанному чуду
и благодаря бога. Так же и Савва пошел в дом свой, к названному сотнику Якову Шилову, здоровый, словно он и не болел никогда. И, видев
это, сотник и жена его весьма удивились и благодарили бога за такое
его милосердие к роду христианскому.
Савва же, немного прожив еще у сотника и раздав все имущество, что было у него, по церквам и нищим, пошел сам в монастырь Чуда
архистратига Михаила, что зовется Чудов монастырь, близ соборной и
апостольской церкви честного и славного Успения пресвятой Богородицы, постригся там в монашеский чин и стал жить в том монастыре,
пребывая в трудах, в посте и молитвах неусыпных, угождая господу.
И, прожив так довольно лет, отошел с миром к господу и был погребен
в том монастыре.
158
Комментарии
Гришку-расстригу Отрепьева – имеется в виду Лжедмитрий I
(убит в 1606 г.), захвативший престол в 1605 г. Самозванец, предположительно Григорий Богданович Отрепьев, беглый дьякон московского
Чудова монастыря, выдававший себя за сына Ивана IV – Дмитрия
(1582-1591).
Фома, по позвищу Грудцын-Усов – купеческий род ГрудцыныхУсовых был широко известен в Москве, Архангельске и Великом Устюге.
Во владения шаха – имеется в виду торговля с Персией, особенно расцветавшая в первой трети XVII века.
Достиг усольского города Орла – Орел – город на Каме, близ
Соли Камской, вотчина Строгановых.
Михаил Федорович изволил послать войско свое под город
Смоленск – в царствование Михаила Федоровича русские войска дважды стояли осадой под Смоленском, в 1613-1615 гг. и в 1632-1634 гг.
Автор повести имел в виду последнюю осаду.
Стольник Тимофей Воронцов – по документальным источникам
известно, что для набора солдат в Шую в 1630 году был послан Петр
Никитич Воронцов-Стрешнев.
На Сретенке, в Земляном городе, в Зимином приказе, в доме
стрелецкого сотника по имени Яков Шилов – в XVII веке в Москве в
конце улицы Сретенки имелось стрелецкое поселение, на месте которого Петром I (1672-1695) была построена Сухарева башня (16921695). Земляным городом называлось несколько слобод, окружавших
Кремль, Белый город и Китай-город. Стрелецкое войско во второй половине XVII века делилось на приказы, которые назывались по имени
своего начальника. Зима Васильевич Волков, стрелецкий голова, упоминается в документах с 1652 по 1668 гг. Род дворян Шиловых, представители которого служили в это время в стрелецких войсках, также
известен по историческим документам.
Федор Иванович Шеин – в действительности же московскими
войсками под Смоленском командовал боярин Михаил Борисович
Шеин (ум. 1634 году).
Апостол Иоанн Богослов, Петр-митрополит – согласно христианскому вероучению, апостол, которому церковь приписывает одно из
канонических евангелий, Апокалипсис и три послания, Митрополит
Петр (1308-1326) – считался покровителем Москвы.
159
Явись во храм мой, что на площади у Ветошного ряда – церковь
Казанской Богородицы, которая была простроена на Красной площади
около 1636 года.
Церковь Успения пресвятой Богородицы – имеется в виду Успенский собор в Кремле, построенный в 1475-1479 гг. итальянским
архитектором Аристотелем Фьораванти (Фиораванти) и русскими мастерами.
Чудов монастырь – был основан в 1365 году и находился в Московском Кремле.
160
ЖИТИЕ ПРОТОПОПА АВВАКУМА,
ИМ САМИМ НАПИСАННОЕ
(Отрывки)
/Предисловие к житию./ По благословению отца моего старца
Епифания писано моею рукою грешною протопопа Аввакума, и аще
что речено просто, и вы, господа ради, чтущии и слышащии, не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной
язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес
красных бог слушает, но дел наших хощет. И Павел пишет: «аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любви же не имам, - ничто
же есмь». Вот что много разсуждать: не латинским языком, ни греческим, ни еврейским, ниже иным коим ищет от нас говоры господь, но
любви с прочими добродетельми хощет; того ради я и не брегу о кросноречии и не уничижаю своего языка русскаго, простите же меня
грешнаго, а вас всех, рабов Христовых, бог простит и благословит.
Аминь.
/Начальный период жизни Аввакума. Первые годы его священства. Первое и второе изгнания./ Рождение же мое в нижегороцких
пределах, за Кудмою рекою, в селе Григорове. Отец ми бысть священник Петр, мати – Мария, инока Марфа. Отец же мой прилежаше пития
хмельнова, мати же моя постница и молитвенница бысть, всегда учаше
мя страху божию. Аз же некогда видев у соседа скотину умершу, и той
нощи, возставше, пред образом плакався довольно о душе своей, поминая смерть, яко и мне умереть; и с тех мест обыкох по вся нощи молитися. Потом мати моя овдовела, и я осиротел молод и от своих соплеменник во изгнании быхом. Изволила мати меня женить. Аз же
пресвятей богородице молихся, да даст ми жену помощницу ко спасению. И в том же селе девица, сиротина ж, беспрестанно обыкла ходить
во церковь, - имя ей Анастасия. Отец ея был кузнец, именем Марко,
богат гораздо; а егда умер, после ево вся истощилось. Она же в скудости живяше и моляшеся богу, да же сочетается за меня совокуплением
брачным; и бысть по воле божии тако.Посем мати моя отыде к богу в
подвизе велице. Аз же от изгнания переселихся во ино место. Рукоположен во диаконы двадеcяти лет с годом, и по двулетех в попы поставлен; живый в попех осм лет, и потом совершен в протопопы православными епископы – тому двадесять лет минуло: и всего тридесять
лет, как имею священство.
А егда в попах был, тогда имел у себя детей духовных много – и
по се время сот с пять или шесть будет. Не почивая, аз грешный, прилежа во церквах, и в домех, и на распутиях, по градом и селам еще же
161
и в царствующем граде и во стране сибирской проповедуя и уча слову
божию, - годов будет тому с полтретьятцеть.
Егда еще был в попех, прииде ко мне исповедатися девица, многими грехами обремененна, блудному делу и малакии всякой повинна;
нача мне, плакавшеся, подробну возвещати во церкви, пред Евангелием стоя. Аз же, треокаянный врач, сам разболелся, внутрь жгом огнем
блудным, и горко мне бысть в той час: зажег три свещи и прилепил к
налою, и возложил руку правую на пламя, и держал, дондеже во мне
угасло злое разжение, и, отпустя девицу, сложа ризы, помоляся, пошел
в дом свой зело скорбен. Время же яко полнощи, и пришел во свою
избу, плакався пред образом господним, яко и очи опухли, и моляся
прилежно, да же отлучит мя бог от детей духовных, понеже бремя
тяжко, неудобь носимо. Падох на землю на лицы своем, рыдаше горце
и забыхся, лежа; не вем, как плачю; а очи сердечнии при реке Волге.
Вижу: пловут стройно два корабля златы, и весла на них златы, и шесты златы, и все злато; по единому кормщику на них сиделцов. И я
спросил: «чье корабли?» И оне отвещали: «Лукин и Лаврентиев». Сии
быша ми духовныя дети, меня и дом мой наставили на путь спасения и
скончалися богоугодие. А се потом вижу третей корабль, не златом
украшен, но разными пестротами, - красиво, и бело, и сине, и черно, и
пепелесо – его же ум человечь не вмести красоты его и доброты; юноша светел, на корме сидя, правит, бежит ко мне из-за Волги, яко пожрати мя хощет. И я вскричал: «чей корабль?» И сидяй на нем отвещал: «твой корабль! На, плавай на нем з женою и детьми, коли докучаешь!» И я вострепетах и седше разсуждаю: что се видимое? И что будет плавание?
А се по мале времени, по писанному: «бъяша мя болезни смертныя, беды адовы обретоша мя: скорьб и болезнь обретох». У вдовы
началник отнял дочерь, и аз молих его, да же сиротину возвратит к
матери, и он, презрев моление наше, и воздвиг на мя бурю, и у церкви,
пришед сонмом, до смерти меня задавили. И аз лежа мертв полчаса и
болши, и пакии оживе божиим мановением. И он, устрашася, отступился мне девицы. Потом научил ево дьявол: пришед во церковь, бил
и волочил меня за ноги по земле в ризах, а я молитву говорю в то время.
Таже ни начальник во ино время на мя рассвирепел, - прибежал
ко мне в дом, бив меня, и у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. И
егда наполнилась гортань ево крови, тогда руку мою испустил из зубов своих, и, покиня меня, пошел в дом свой. Аз же, по благодаря бога,
завертев руку платом, пошел к вечерне. И егда шел путем, наскочил на
меня он же паки со двемя малыми пищальми и, близ меня быв, запалил
162
ис пистоли, и божиею волею на полке порох и пыхнул, а пищаль не
стрелила. Он же бросил ея на землю и по другим паки запалил так же,
и та пищаль не стрелила. Аз же прилежно, идучи, молюсь богу, единою рукою осенил ево и поклонился ему. Он меня лает, а я ему рекл:
«благодать во устнех твоих, Иван Родионович, да будет!» Посем двор
у меня отнял, а меня выбил, всего ограби, и на дорогу хлеба не дал.
В то же время родился сын мой Прокопей, который сидит с матерью в земле закопан. Аз же, взяв клюшку, а мати – некрещенова
младенца, побрели, амо же бог наставит, и на пути крестили, яко же
Филипп каженика древле. Егда ж аз прибрел к Москве, к духовнику
протопопу Стефану и к Неронову протопопу Ивану, они же обо мне
царю известиша, и государь меня почал с тех мест знати. Отцы же с
грамотою паки послали меня на старое место, и я притащился, - ано и
стены разорены моих храмин. И я паки позавелся, а дьявол и паки воздвиг на меня бурю. Придоша в село мое плясовые медведи с бубнами и
с домрами и я, грешник, по Христе ревнуя, изгнал их, и ухари и бубны
изломал на поле един у многих и медведей двух великих отнял, - одново ушиб, и паки ожил, а другова отпустил в поле. И за сие меня Василей Петрович Шереметев, пловучи Волгою в Казань на воеводство,
взяв на судно и браня много, велел благословить сына своего Матфея
бритобратца. Аз же не благословил, но от писания ево и порицал, видя
блудолюбный образ. Боярин же, гораздо осердясь, велел меня бросить
в Волгу и, много томя, протолкали. А после учинились добры до меня:
у царя на сенях со мною прощались, а брату моему меншому бояроня
Васильева и дочь духовная была. Так то бог строит своя люди...
СЛОВАРЬ
Старец Епифаний – духовник Аввакума в пусторзерской ссылке, был сожжен в 1682 году.
На судище – на Страшном суде
Инока Марфа – в монашестве Марфа
Полтретьятцеть – двадцать пять
Малакии – разврату
Пепелесо – пепельного цвета
Амо – куда
Каженика – евнуха
Прощались – просили прощения
163
ТЕКСТЫ
ЛИТЕРАТУРА XVIII ВЕКА
ПРИКЛАДЫ, КАКО ПИШУТСЯ КОМПЛИМЕНТЫ РАЗНЫЕ
(Отрывок)
Моя госпожа! Понеже я не сумневаюся, что вы в сей радостный
день, который ваше высокодрагое имя представляет, на многие изустные поздравительные комплименты отвещать имети будете, то я тако
бесчастен есмь, что ради отлучения моего поздравления прочим не
могу присовокупить, однако же уповаю, что вам не приятно будет,
егда я письменно объявлю, како меня увеселил дорогой день тезоименитства, и притом должнейшее мое поздравление к вам в сих малых
строках чрез почту посылаю. Бог да подаст, дабы вы еще многократно
такового достопамятного дня при всегда умножающемся счастии дожити сподобились и, егда оный паки случится, чтоб нам тогда вас от
некоторого изрядного любезного обязану видети; ныне же я, яко ваш
преданный слуга, дерзаю вас, мою госпожу, чрез присланный при сем
малый поминок перевезать в той надежде, что вы таковое склонным
сердцем воспримете и меня впредь приязни своей рекомендованна
быть допустите, яко же и я против того при всех данных случаях себя
в деле изъявити не оставлю. Ваш моей госпожи послушный
164
ЮНОСТИ ЧЕСТНОЕ ЗЕРЦАЛО
(Отрывки)
В-первых, наипаче всего должни дети отца и матерь в великой
чести содержать. И когда от родителей что им приказано бывает, всегда шляпу в руках держать, а перед ними не вздевать, и возле их не
садится, и прежде оных не усаживаться, при них во окно всем телом не
выглядывать, но все потаенным образом с великим почтением не с
ними в ряд, но немного уступя позади оных в стороне стоять, подобно
яко паж некоторый или слуга.
У родителей речей перебивать не надлежит, и ниже прекословить, и других их сверстников в речи не впадать, но ожидать, пока они
выговорят. Часто одного дела не повторять, на стол, на скамью или на
что иное не опираться и не быть подобным деревенскому мужику, который на солнце валяется, но стоять должни прямо.
Без спросу не говорить, а когда и говорить им случится, то
должни они благоприятно, а не криком и ниже с сердца или с задору
говорить, не яко бы сумасброды.
Неприлично им руками или ногами по столу везде колобродить,
но смирно ести. А вилками и ножиком по тарелкам, по скатерти или по
блюду не чертить, не колоть и не стучать, но должни тихо и смирно,
прямо, а не избоченясь сидеть.
Отрок должен быть весьма учтив и вежлив, как в словах, так и в
делах: на руку не дерзок и не драчлив, также имеет оный стретившего,
на три шага не дошед и шляпу приятным образом сняв, а не мимо
прошедши, назад оглядываясь, здороваться.Ибо вежливу быть на словах, а шляпу держать в руках не убыточно, а похвалы достойно. И
лучше, когда про кого говорят: «он есть вежлив, смиренный кавалер и
молодец», нежели когда скажут про которого: «он есть спесивый болван».
165
В.К. ТРЕДИАКОВСКИЙ
ТИЛЕМАХИДА
(Отрывок)
Я спросил у него, состоит в чем царска державность?
Он отвещал: царь властен есть во всем над народом:
Но законы над ним во всем же властны, конечно.
Мощь его самодержна единственно доброе делать:
Связаны руки имеет он на всякое злое.
Их законы во власть ему народ поверяют,
Как предрагий залог из всех во свете залогов;
Так чтоб он был отец подчиненным всем и подручным.
Хощет Закон, да один человек, за мудрость и мерность,
Служит многих толь людей благоденствию паче,
Нежели многие люди толь, за бедность и рабство,
Подло гордость и негу льстят одного человека.
Царь не должен иметь ничего сверх в обществе прочих,
Разве что нужно его облегчить от труда многодельна
И впечатлеть во всех почтение благоговейно,
Как к блюстителю всех положенных мудро законов.
Впрочем, царю быть должно трезвейшу, мене роскошну,
Более чужду пышности, нежели просту людину.
Больше богатства ему и веселий иметь не достоит.
Но премудрости, славы, к тому же добродетели больше,
Нежели стяжут коль сих прочие все человеки.
Вне он должен быть защитник отечеству милу,
Воинствам всем предводитель, и сам верховный начальник,
Внутрь судия, чтоб подсудным быть добрым, разумным, счастлитвым,
Боги царем его не ему соделали в пользу;
Он есть царь, чтоб был человек всем людям взаимно:
Людям свое отдавать он должен целое время,
Все свои попечения, все и усердие людям;
Он потолику достоин царить, поколику не тщится
Памятен быть о себе, да предастся добру всенародну...
(1766)
166
М.В. ЛОМОНОСОВ
РАЗГОВОР С АНАКРЕОНОМ
Анакреон
Ода I
Мне петь было о Трое,
О Кадме мне бы петь,
Да гусли мне в покое
Любовь велят эвенеть.
Я гусли со струнами
Вчера переменил,
И славными делами
Алкида возносил;
Да гусли поневоле
Любовь мне петь велят,
О вас, герои, боле,
Прощайте, не хотят.
Ломоносов
Ответ
Мне петь было о нежной,
Анакреон! Любви;
Я чувствовал жар прежний
В согревшейся крови,
Я бегать стал верстами
По тоненьким струнам,
И сладкими словами
Последовать стопам.
Мне струны поневоле
Звучат геройский шум,
Не возмущайте боле,
Любовны мысли, ум;
Хоть нежности сердечной
В любви я не лишен,
Героев славой вечной
Я больше восхищен.
Анакреон
Ода XXII
Когда бы нам возможно
Жизнь было продолжить,
То стал бы я не ложно
167
Сокровища копить;
Чтоб смерть в мою годину,
Взяв деньги, отошла,
И за откуп кончину
Отсрочив, жить дала.
Когда же я то знаю,
Что жить положен срок,
На что крушусь, вздыхаю,
Что мзды скопить не мог.
Не лучше ль без терзанья
С приятельми гулять
И нежны воздыханья
К любезной посылать!
Ломоносов
Ответ
Анакреон, ты верно
Великой философ,
Ты делом равномерно
Своих держался слов,
Ты жил по тем законам,
Которые писал,
Смеялся забобонам,
Ты петь любил, плясал.
Хоть в вечность ты глубоку
Не чаял больше быть,
Но славой после року
Ты мог до нас дожить.
Возьмите прочь Сенеку,
Он правила сложил
Не в силу человеку,
И кто по оным жил?
Анакреон
Ода XI
Мне девушки сказали:
«Ты дожил старых лет»,
И зеркало мне дали:
«Смотри, ты лыс и сед»,
Я не тужу нимало,
Еще ль мой волос цел,
Иль темя гладко стало,
И весь я побелел.
168
Лишь в том могу божиться,
Что доложен старичок
Тем дольше веселиться,
Чем ближе видит рок.
Ломоносов
Ответ
От зеркала сюда взгляни, Анакреон,
И слушай, что ворчит, нахмурившись, Катон:
«Какую вижу я седую обезьяну?
Не злость ли адская, такой оставя шум,
От ревности на смех склонить мой хочет ум?
Однако я за Рим, за вольность твердо стану,
Мечтаниями я такими не смущусь,
И сим от Кесаря кинжалом свобожусь».
Анакреон, ты был роскошен, весел, сладок.
Катон старался ввесть в республику порядок;
Ты век в забавах жил, и взял свое с собой;
Его угрюмством в Рим не возвращен покой;
Ты жизнь употреблял как временну утеху,
Он жизнь пренебрегал к республики успеху;
Зерном твой отнял дух приятной виноград,
Ножом он сам себе был смертный супостат;
Беззлобна роскошь в том была тебе причина,
Упрямка славная была ему судьбина.
Несходства чудны вдруг и сходства понял я:
Умнее кто из вас, другой будь в том судья.
Анакреон
Ода XXVIII
Мастер в живопистве первой,
Первой в Родской стороне,
Мастер, научен Минервой,
Напиши любезну мне,
Напиши ей кудри черны,
Без искусных рук уборны,
С благовонием духов,
Буде способ есть таков.
Дай из роз в лице ей крови
И как снег представь белу,
169
Проведи дугами брови
По высокому челу;
Не сведи одну с другою,
Не расставь их меж собою,
Сделай хитростью своей,
Как у девушки моей.
Цвет в очах ее небесной,
Как Минервин, покажи,
И Венерин взор прелестной
С тихим пламенем вложи;
Чтоб уста без слов вещали
И приятством привлекали,
И чтоб их безгласна речь
Показалась медом течь.
Всех приятностей затеи
В подбородок умести,
И кругом прекрасной шеи
Дай лилеям расцвести,
В коих нежности дыхают,
В коих прелести играют,
И по множетсву отрад
Водят усумненной взгляд;
Надевой же платье ало,
И не тщись всю грудь закрыть,
Чтоб ее увидев мало,
И о прочем рассудить.
Коль изображенье мочно,
Вижу здесь тебя заочно,
Вижу здесь тебя, мой свет:
Молви ж, дорогой портрет.
Ломоносов
Ответ
Ты счастлив сею красатою
И мастером, Анакреон;
Но счастливей ты собою
Чрез приятной лиры звон.
170
Тебе я ныне подражаю,
И живописца избираю,
Дабы потщился написать
Мою возлюбленную Мать.
О мастер в живопистве первой,
Ты первой в нашей стороне,
Достоин быть рожден Минервой,
Изобрази Россию мне.
Изобрази ей возраст зрелой
И вид в довольствии веселой,
Отрады ясность по челу
И вознесенную главу.
Потщись представить члены здравы,
Как должны у богини быть;
По плечам волосы кудрявы
Признаком бодрости завить;
Огонь вложи в небесны очи
Горящих звезд в средине ночи,
И брови выведи дугой,
Что кажет после туч покой.
Возвысь сосцы, млеком обильны,
И чтоб созревша красота
Являла мышцы, руки сильны;
И полный живости уста
В беседе важность обещали,
И так бы слух наш ободряли,
Как чистой голос лебедей,
Коль можно хитростью твоей.
Одень, одень ее в порфиру,
Дай скипетр, возложи венец,
Как должно ей законы миру
И распрям предписать конец.
О, коль изображенье сходно,
Красно, любезно, благородно!
Великое промолви Мать,
И повели войнам престать.
(1757-1761)
171
Утреннее размышление о божием величестве
Уже прекрасное светило
Простерло блеск свой по земли,
И божия дела открыло:
Мой дух, с веселием внемли;
Чудяся ясным толь лучам,
Представь, каков зиждитель сам!
Когды бы смертным толь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к солнцу бренно наше око
Могло, приближившись, воззреть,
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно океан.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов,
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят.
Горящи там дожди шумят.
Сия ужасная громада
Как искра пред тобой одна.
О, коль пресветлая лампада
Тобою, боже, возжена
Для наших повседневных дел,
Что ты творить нам повелел!
От мрачной ночи свободились
Поля, бугры, моря и лес,
И взору нашему открылись,
Исполненны твоих чудес.
Там всякая взывает плоть:
Велик зиждитель наш господь!
Светило дневное блистает
Лишь только на поверхность тел,
Но взор твой в бездну проницает,
Не зная никаких предел.
172
От светлости твоих очей
Лиется радость твари всей.
Творец, покрытому мне тьмою
Прости премудрости лучи
И что угодно пред тобою
Всегда творити научи.
И, на твою взирая тварь,
Хвалить тебя, бессмертный царь.
Вечернее размышление о божием величестве
При случае великого северного сияния
Лице свое скрывает день;
Поля покрыла влажна ночь,
Взошла на горы черна тень;
Лучи от нас склонились прочь.
Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне, Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Уста премудрых нам гласят:
Там разных множество светов,
Несчетны солнца там горят,
Народы там и круг веков:
Для общей славы божества
Там равна сила естества.
Но где ж, натура, твой закон?
С полночных стран встает заря!
Не солнце ль ставит там свой трон?
Не льдисты ль мещут огнь моря?
Се хладный пламень нас покрыл!
Се в ночь на землю день вступил!
173
О вы, которых быстрой зрак
Пронзает в книгу вечных прав,
Которым малы вещи знак
Являет вещества устав!
Вам путь известен всех планет;
Скажите, что нас так мятет?
Что зыблет ясный ночью луч?
Что тонкий пламень в твердь разит?
Как молния без грозных туч,
Стремится от земли в зенит?
Как может быть, чтоб мерзлой пар
Среди зимы рождал пожар?
Там спорит жирна мгла с водой;
Иль солнечны лучи блестят,
Склонясь сквозь воздух к нам густой;
Иль тучных гор верьхи горят;
Иль в море дуть престал зефир,
И гладки волны бьют в эфир.
Сомнений полон ваш ответ
О том, что окрест ближних мест.
Скажите ж, коль пространен свет?
И что малейших дале звезд?
Несведом тварей вам конец?
Скажите ж, коль велик творец?
(1743)
ОДА
На день восшествия на престол Елисаветы Петровны,
1747 года
(Отрывки)
Царей и царств земных отрада,
Возлюбленная тишина,
Блаженство сел, градов ограда,
Коль ты полезна и красна!
Вокруг тебя цветы пестреют,
174
И класы на полях желтеют;
Сокровищ полный корабли
Дерзают в море за тобою;
Ты сыплешь щедрою рукою
Твое богатство по земли.
Великое светило миру,
Блистая с вечной высоты
На бисер, злато и порфиру,
На все земные красоты,
Во все страны свой взор возводит,Но краше в ствете не находит
Елисаветы и тебя,
Ты, кроме той, всего превыше;
Но дух ее зефира тише
И зрак приятнее рая.
Когда на трон она вступила,
Как вышний подал ей венец,
Тебя в Россию возвратила,
Войне поставила конец;
Тебя, прияв, облобызала:
«Мне полно тех побед,- сказала,Для коих крови льется ток.
Я россов счастьем услаждаюсь,
Я их спокойством не меняюсь
На целый запад и восток.»
Божественным устам приличен,
Монархиня, сей кроткий глас.
О коль достойно возвеличен
Сей день и тот блаженный час,
Когда от радостной премены
Петровы возвышали стены
До звезд плескание и клик!
Когда ты крест несла рукою
И на престол взвела с собою
Доброт твоих прекрасный лик.
....................................................
175
Сия тебе единой слава,
Монархиня, принадлежит,
Пространная твоя держава
О как тебя благодарит!
Воззри на горы превысоки,
Воззри в поля свои широки,
Где Волга, Днепр, где Обь течет;
Богатство в оных потаенно,
Наукой будет откровенно,
Что щедростью твоей цветет.
........................................................
И се Минерва ударяет
В верьхи Рифейски копием,
Сребро и злато истекает
Во всем наследии твоем.
Плутон в расселинах мятется,
Что россам в руки предается
Драгой его металл из гор,
Которой там натура скрыла;
От блеску дневного светила
Он мрачный отвращает взор.
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастной случай берегут;
В домашних трудностях утеха
И в дальних странствах не помеха.
176
Науки пользуют везде –
Среди народов и в пустыне,
В градском шуму и наедине,
В покое сладки и в труде.
Тебе, о милости источник,
О ангел мирных наших лет!
Всевышний на того помощник,
Кто гордостью своей дерзнет,
Завидя нашему покою,
Против тебя восстать войною;
Тебя зиждитель сохранит
Во всех путях беспреткновенну
И жизнь твою благословенну
С числом щедрот твоих сравнит.
***
Случились вместе два астронома в пиру
И спорили весьма между собой в жару.
Один твердил: Земля, вертясь, круг Солнца ходит;
Другой – что Солнце все с собой планеты водит.
Один Коперник был, другой слыл Птоломей.
Тут повар спор решил усмешкою своей.
Хозяин спрашивал: ты звезд теченье знаешь?
Скажи, как ты о сем сомненье рассуждаешь?
Он дал такой ответ: что в том Коперник прав;
Я правду докажу, на Солнце не бывав.
Кто видел простака из поваров такого,
Которой бы вертел очаг кругом жаркова.
(1761)
Гимн бороде
1
Не роскошной я Венере,
Не уродливой Химере
В гимнах жертву воздаю –
Я похвальну песнь пою
Волосам, от всех почтенным,
По груди распространенным,
Что под старость наших лет
177
Уважают наш совет.
Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.
2
Попечительна природа
О блаженстве смертных рода
Несравненной красотой
Окружает бородой
Путь, которым в мир приходим
И наш первый взор возводим.
Не явится борода –
Не открыты ворота.
Борода предорогая ... и т. д.
3
Борода в казне доходы
Умножает по вся годы:
Керженцам любезный брат
С радостью двойной оклад
В сбор за оную приносит
И с поклоном низким просит
В вечный пропустить покой
Безголовым с бородой.
Борода предорогая ... и т.д.
4
Не напрасно он дерзает,
Верно свой прибыток знает:
Лишь разгладит он усы,
Смертной не боясь грозы,
Скачут в пламень суеверы:
Сколько с Оби и Печеры
После них богатств домой
Достает он бородой.
Борода предорогая ... и т. д.
5
О, коль в свете ты блаженна,
Борода - глазам замена!
Люди обще говорят
И по правде то твердят:
Дураки, врали, проказы,
178
Им в глаза плевал бы всяк;
Ею цел и здрав их зрак.
Борода предорогая... и т. д.
6
Если правда, что планеты –
Нашему подобны светы,
Конче в оных мудрецы
И всех пуще там жрецы
Уверяют бородою,
Что нас нет здесь головою,
Скажет кто, мы вправду тут, В струбе там того сожгут.
Борода предорогая ... и т. д.
7
Если кто невзрачен телом
Или в разуме незрелом,
Если в скудости рожден
Либо чином не почтен, Будет взрачен и рассуден,
Знатен чином и не скуден
Для великой бороды:
Таковы ее плоды!
Борода предорогая ... и т. д.
8
О прикраса золотая,
О прикраса дорогая,
Мать дородства и умов,
Мать достатков и чинов,
Корень действий всемозможных,
О завеса мнений ложных!
Чем могу тебя почтить,
Чем заслуги заплатить?
Борода предорогая ... и т. д.
9
Через многие расчесы
Заплету тебя я в косы,
И всю хитрость покажу,
По всем модам наряжу,
Через разные затеи
Завивать хочу тупеи:
179
Дайте ленты, кошельки
И крупичатой муки.
Борода предорогая ... и т. д.
10
Ах, куда с добром деваться?
Все уборы не вместятся:
Для их многого числа
Борода не доросла.
Я крестьянам подражаю
И как пашню удобряю.
Борода, теперь прости,
В жирной влажности расти.
Борода предорогая!
Жаль, что ты не крещена
И что тела часть срамная
Тем тебе предпочтена.
(1756 – 1757)
180
Д.И. Фонвизин
Лисица – казнодей
В ливийской стороне правдивый слух промчался,
Что Лев, звериный царь, в большом лесу скончался.
Стекалися туда скоты со всех сторон
Свидетелями быть огромных похорон.
Лисица-казнодей, при мрачном сем обряде,
С смиренной харею, в монашеском наряде,
Взмостясь на кафедру, с восторгом вопиет:
«О рок! Лютейший рок! Кого лишился свет!
Кончиной кроткого владыки пораженный,
Восплачь и возрыдай, зверей собор почтенный!
Се царь, премудрейший из всех лесных царей,
Достойный вечных слез, достойный алтарей,
Своим рабам отец, свои врагам ужасен,
Пред нами распростерт, бесчувствен и безгласен!
Чей ум постигнуть мог число его доброт?
Пучину благости, величия, щедрот?
В его правление невинность не страдала
И правда на суде бесстрашно председала;
Он скотолюбие в душе своей питал,
В нем трона своего подпору почитал;
Был в области своей порядка насадитель,
Художеств и наук был друг и покровитель».
«О лесть подлейшая! – шепнул Собаке Крот. –
Я знал Льва коротко: он был пресущий скот,
И зол, и бестолков, и силой вышней власти
Он только насыщал свои тирански страсти.
Трон кроткого царя, достойна алтарей,
Был сплочен из костей растерзанных зверей!
В его правление любимцы и вельможи
Сдирали без чинов с зверей невинных кожи;
И словом, так была юстиция строга,
Что кто кого смога, так тот того в рога.
Благоразумный Слон из леса в степь сокрылся,
Домостроитель Бобр от пошлин разорился,
И Пифик слабоум, списатель зверских лиц,
181
Служивший у двора честнее всех Лисиц,
Который, посвятя работе дни и ночи,
Искусной кистию прельщая зверски очи,
Портретов написал с царя зверей лесных
Пятнадцать в целый рост и двадцать поясных;
Да сверх того еще, по новому манеру,
Альфреско расписал монаршую пещеру, За то, что в жизнь свою трудился сколько мог,
С тоски и с голоду третьего дни издох.
Вот мудрого царя правление похвально»!
Собака молвила: «Чему дивишься ты,
Что знатному скоту льстят подлые скоты?
Когда же то тебя так сильно изумляет,
Что низко тварь корысть всему предпочитает
И к счастию бредет презренными путьми, Так, видно, никогда ты не жил меж людьми».
(1762 – 1763)
Послание к слугам моим Шумилову,
Ваньке и Петрушке
Скажи, Шумилов, мне: на что сей создан свет?
И как мне в оном жить, подай ты мне совет.
Любезный дядька мой, наставник и учитель,
И денег, и белья, и дел моих рачитель!
Боишься бога ты, боишься сатаны,
Скажи, прошу тебя, на что мы созданы?
На что сотворены медведь, сова, лягушка?
На что сотворены и Ванька и Петрушка?
На что ты создан сам? Скажи, Шумилов, мне!
На то ли, чтоб свой век провел ты в крепком сне?
О таинство, от нас сокрытое судьбою.
Трясешь, Шумилов, ты седой своей главою;
«Не знаю, - говоришь, - не знаю я того,
Мы созданы на свет и кем и для чего.
Я знаю то, что нам быть должно век слугами
И век работать нам руками и ногами:
Что должен я смотреть за всей твоей казной,
И помню только то, что власть твоя со мной.
Я знаю, что я муж твоей любезной няньки;
На что сей создан свет, изволь спросить у Ваньки».
182
К тебе я обращу теперь мои слова,
Широкие плеча, большая голова,
Малейшего ума пространная столица!
Во области твоей кони и колесница,
И стало наконец угодно небесам,
Чтоб слушался тебя извозчик мой и сам.
На светску суету вседевно ты взираешь
И, стоя назади, Петрополь обтекаешь;
Готовься на вопрос премудрый дать ответ,
Вещай, великий муж, на что сей создан свет?
Как тучи ясный день внезапно помрачают,
Так Ванькин ясный взор слова мои смущают.
Сомнение его тревожить начало,
Наморщились его и харя и чело.
Вещает с гневом мне: «На все твои затеи
Не могут отвечать и сами грамотеи.
И мне ль о том судить, когда мои глаза
Не могут различить от ижицы аза!
С утра до вечера держася на карете,
Мне тряско рассуждать о боге и о свете;
Неловко помышлять о том и во дворце,
Где часто я стою смиренно на крыльце,
Откуда каждый час друзей моих гоняют
И палочьем гостей к каретам провожают;
Но если на вопрос мне должно дать ответ,
Так слушайте ж, каков мне кажется сей свет.
Москва и Петербург довольно мне знакомы,
Я знаю в них почти все улицы и домы.
Шатаясь по свету и вдоль и поперек,
Что мог увидеть я, того не простерег.
Видал и трусов я, видал и генералов;
А чтоб не завести напрасный с вами спор,
Так знайте, что весь свет считаю я за вздор.
Довольно на веку я свой живот помучил,
И ездить назади я истинно наскучил.
Извозчик, лошади, карета, хомуты
И все мне кажется, на свете суеты.
Здесь вижу мотовство, а там я вижу скупость;
Куда ни обернусь, везде я вижу глупость.
183
Да, сверх того, еще приметил я, что свет
Столь много времени неправдою живет,
Что нет уже таких кащеев на примете,
Которы б истину запомнили на свете.
Попы стараются обманывать народ,
Слуги – дворецкого, дворецкие – господ,
Друг друга – господа, а знатные бояря
Нередко обмануть хотят и государя;
И всякий, чтоб набить потуже свой карман,
За благо рассудил приняться за обман.
До денег лакомы посадские, дворяне,
Судьи, подьячие, солдаты и крестьяне.
Смиренны пастыри душ наших и сердец
Изволят собирать оброк с своих овец.
Овечки женятся, плодятся, умирают,
А пастыри при том карманы набивают.
За деньги чистые прощают всякий грех,
За деньги множество в раю сулят утех.
Но если говорить на свете правду можно,
То мнение мое скажу я вам неложно:
Готовы обмануть и пастырь и овца!
Что дурен здешний свет, то всякий понимает.
Да для чего он есть, того никто не знает.
Довольно я молол, пора и помолчать;
Петрушка, может быть, вам станет отвечать».
«Я мысль мою скажу, - вещает мне Петрушка, Весь свет, мне кажется, ребятская игрушка;
Лишь только надобно потверже то узнать,
Как лучше, живучи, игрушкой той играть.
Что нужды, хоть потом и возьмут душу черти,
Лишь только б удалось получше жить до смерти!
На что молиться нам, чтоб дал бог видеть рай?
Жить весело и здесь, лишь ближними играй.
Играй, хоть от игры и плакать ближний будет,
Щечи его казну, - твоя казна прибудет;
А чтоб приятнее еще казался свет,
Бери, лови, хватай все, что ни попадет.
Всяк должен своему последовать рассудку:
Что ставишь в дело ты, другой то ставит в шутку.
Не часто ль от того родится всем беда,
184
Чем тешиться хотят большие господа,
Которы нашими играют господами
Так точно, как они играть изволят нами?
Создатель твари всей, себе на похвалу,
По свету нас пустил, как кукол по столу.
Иные резвятся, хохочут, пляшут, скачут,
Другие морщатся, грустят, тоскуют, плачут.
Вот как вертится свет! А для чего он так,
Не ведает того ни умный, ни дурак.
Однако, ежели какими чудесами
Изволили спознать вы ту пичину сами,
Скажите мне ее...» Сим речь окончил он,
За речию его последовал поклон.
Шумилов с Ванькою, хваля догадку ону,
Отвесили за ним мне также по поклону;
И трое все они, возвыся громкий глас,
Вещали: «Не скрывай ты таинства от нас;
Яви ты нам свою в решениях удачу,
Реши ты нам свою премудрую задачу!»
А вы внемлите мне, друзья мои, ответ:
«И сам не знаю я, на что сей создан свет!»
(1760-ые г.)
185
Г.Р.Державин
На смерть князя Мещерского
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает;
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет – и к гробу приближает.
Едва увидел я сей свет,
Уже зубами смерть скрежещет,
Как молнией косою блещет,
И дни мои, как злак, сечет.
Ничто от роковых кохтей,
Никая тварь не убегает;
Монарх и узник – снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает;
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстры воды,
Так в вечность льются дни и годы;
Глотает царства алчна смерть.
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости все смерть разит:
И звезды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит.
Не мнит лишь смертный умирать
И быть себя он вечным чает:
Приходит смерть к нему, как тать,
И жизнь внезапу похищает.
Увы! где меньше страха нам,
Там может смерть постичь скорее;
Ее и громы не быстрее
Слетают к гордым вышинам.
Сын роскоши, прохлад и нег,
186
Куда, Мещерской! ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? – Он там. – Где там? – Не знаем,
Мы только плачем и взываем:
«О, горе нам, рожденным в свет!»
Утехи, радость и любовь
Где купно с здравием блистали,
У всех там цепенеет кровь
И дух мятется от печали.
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит.
Глядит на всех - и на царей,
Кому в державу тесны миры;
Глядит на пышных богачей,
Что в злате и сребре кумиры;
Глядит на прелесть и красы,
Глядит на разум возвышенный,
Глядит на силы дерзновенны
И точит лезвие косы.
Смерть, трепет естества и страх!
Мы – гордость с бедностью совместна;
Сегодня бог, а завтра прах;
Сегодня льстит надежда лестна,
А завтра: где ты человек?
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь, как сон, прошел твой век.
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
187
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.
Но так и мужество пройдет
И вместе к славе с ним стремленье;
Богатств стяжание минет,
И в сердце всех страстей волненье
Прейдет, прейдет в чреду свою.
Подите счастьи прочь возможны,
Вы все пременны здесь и ложны:
Я в дверях вечности стою.
Сей день, иль завтра умереть,
Перфильев! должно нам конечно, Почто ж терзаться и скорбеть,
Что смертный друг твой жил не вечно?
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою,
И с чистою твоей душою
Благославляей судеб удар. (1779)
Фелица
Богоподобная царевна
Киргиз-Кайсацкия орды!
Которой мудрость несравненна
Открыла верные следы
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высоку гору,
Где роза без шипов растет,
Где добродетель обитает,Она мой дух и ум пленяет,
Подай найти ее совет.
Подай, Фелица! наставленье:
Как пышно и правдиво жить,
Как укрощать срастей волненье
И счастливым на свете быть?
Меня твой голос возбуждает,
188
Меня твой сын препроворждает;
Но им последовать я слаб.
Мятясь житейской суетою,
Сегодня властвую собою,
А завтра прихотям я раб.
Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком,
И пища самая простая
Бывает за твоим столом;
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь;
Подобно в карты не играешь,
Как я, от утра до утра.
Не слишком любишь маскарады,
А в клоб не ступишь и ногой;
Храня обычаи, обряды,
Не донкишотствуешь собой;
Коня парнасска не седлаешь,
К духам в собранье не въезжаешь,
Не ходишь с трона на Восток;
Но кротости ходя стезею,
Благотворящею душою,
Полезных дней проводишь ток.
А я, прпоспавши до полудни,
Курю табак и кофе пью:
Преобращая в праздник будни,
Кружу в химерах мысль мою:
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю;
То, возмечтав, что я султан,
Вселенну устрашаю взглядом;
То вдруг, прельщаяся нарядом,
Скачу к портному по кафтан.
Или в пиру я пребогатом,
Где праздник для меня дают,
189
Где блещет стол сребром и златом,
Где тысячи различных блюд;
Там славный окорок вестфальской,
Там звенья рыбы астраханской,
Там плов и пироги стоят,
Шампанским вафли запиваю;
И все на свете забываю
Средь вин, сластей и аромат.
Или средь рощицы прекрасной
В беседке, где фонтан шумит,
При звоне арфы сладкогласной,
Где ветерок едва дышит,
Где все мне роскошь представляет,
К утехам мысли уловляет,
Томит и оживляет кровь;
На бархатном диване лежа,
Младой девицы чувства нежа,
Вливаю в сердце ей любовь.
Или великолепным цугом
В карете англинской, златой,
С собакой, шутом или другом,
Или с красавицей какой
Я под качелями гуляю;
В шинки пить меду заезжаю;
Или, как то наскучит мне,
По склонности моей к премене,
Имея шапку набекрене,
Лечу на резвом бегуне.
Или музыкой и певцами,
Органом и волынкой вдруг,
Или кулачными бойцами
И пляской веселю мой дух;
Или, о всех делах заботу
Оставя, езжу на охоту
И забавляюсь лаем псов;
Или над невскими брегами
Я тешусь по ночам рогами
И греблей удалых гребцов.
190
Иль, сидя дома, я прокажу,
Играя в дураки с женой;
То с ней на голубятню лажу,
То в жмурки резвимся порой;
То в свайку с нею веселюся,
То ею в голове ищуся;
То в книгах рыться я люблю,
Мой ум и сердце просвещаю,
Полкана и Бову читаю;
За библией, зевая, сплю.
Таков, Фелица, я развратен!
Но на меня весь свет похож.
Кто сколько мудростью ни знатен,
Но всякий человек есть ложь.
Не ходим света мы путями,
Бежим разврата за мечтами.
Между лентяем и брюзгой,
Между тщеславья и пороком
Нашел кто разве ненароком
Путь добродетели прямой.
Нашел, - но льзя ль не заблуждаться
Нам, слабым смертным, в сем пути,
Где сам рассудок спотыкаться
И должен вслед страстя идти;
Где нам ученые невежды,
Как мгла у путников, тмят вежды?
Везде соблазн и лесть живет,
Пашей всех роскошь угнетает. –
Где ж добродетель обитает?
Где роза без шипов растет?
Тебе единой лишь пристойно,
Царевна! свет из тьмы творить;
Деля Хаос на сферы стройно,
Союзом целость их крепить;
Из разногласия согласье
И из страстей свирепых счастье
Ты можешь только созидать.
191
Там кормщик, через понт плывущий,
Ловя под парус ветр ревущий,
Умеет судном управлять.
Едина ты лишь не обидишь,
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их.
Царей они подвластны воле, Но богу правосудну боле,
Живущему в законах их.
Ты здраво о заслугах мыслишь,
Достойным воздаешь ты честь,
Пророком ты того не числишь,
Кто только рифмы может плесть,
А что сия ума забава
Калифов добрых честь и слава.
Снисходишь ты на лирный лад;
Поэзия тебе любезна,
Приятна, сладостна, полезна,
Как летом вкусный лимонад.
Слух идет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна,
А в славе так великодушна,
Что отреклась и мудрой слыть.
Еще же говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить.
Неслыханное также дело,
Достойное тебя одной,
Что будто ты народу смело
О всем, и вьявь и под рукой,
192
И знать и мыслить позволяешь,
И о себе не запрещаешь
И быль и небыль говорить;
Что будто самым крокодилам,
Твоих всех милостей зоилам
Всегда склоняешься простить.
Стремятся слез приятных реки
Из глубины души моей.
О! коль счастливы человеки
Там должны быть судьбой своей,
Где ангел кроткий, ангел мирный,
Сокрытый в светлости порфирной,
С небес ниспослан скиптр носить!
Там можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.
Там с именем Фелицы можно
В строке описку поскоблить,
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить.
Там свадеб шутовских не парят,
В ледовых банях их не жарят,
Не щелкают в усы вельмож;
Князья наседками не клохчут,
Любимцы вьявь им не хохочут
И сажей не марают рож.
Ты ведаешь, Фелица! правы
И человеков и царей;
Когда ты просвещаешь нравы,
Ты не дурачишь так людей;
В твоих от дел отдохновеньи
Ты пишешь в сказках поученья,
И Хлору в азбуке твердишь:
«Не делай ничего худого,
И самого сатира злого
Лжецом презренным сотворишь».
Стыдишься слыть ты тем великой,
193
Чтоб страшной, нелюбимой быть;
Медведице прилично дикой
Животных рвать и кровь их пить.
Без крайнего в горячке бедства
Тому ланцетов нужны ль средства,
Без них кто обойтися мог?
И славно ль быть тому тираном,
Великим в зверстве Тамерланом,
Кто благостью велик, как бог?
Фелицы слава – слава бога,
Который брани усмирил;
Который сира и убога
Покрыл, одел и накормил;
Который оком лучезарным
Шутам, трусам, неблагодарным
И праведным свой свет дарит;
Равно всех смертных просвещает,
Больных покоит, исцеляет,
Добро лишь для добра творит.
Который даровал свободу
В чужие области скакать,
Позволил своему народу
Сребра и золота искать;
Который воду разрешает,
И лес рубить не запрещает;
Велит и ткать, и прясть, и шить;
Развязывая ум и руки,
Велит любить торги, науки
И счастье дома находить;
Которого закон, десница
Дают и милости и суд. –
Вещай, премудрая Фелица!
Где отличен от честных плут?
Где старость по миру не бродит?
Заслуга хлеб себе находит?
Где месть не гонит никого?
Где совесть с правдой обитают?
Где добродетели сияют? -
194
У трона разве твоего!
Но где твой трон сияет в мире?
Где, ветвь небесная, цветешь?
В Багдаде, Смирне, Кашемире?
Послушай, где ты не живешь, Хвалы мои тебе приметя,
Не мни, чтоб шапки иль бешметя
За них я от тебя желал.
Почувствовать добра приятство
Такое есть души богатство,
Какого Крез не собирал.
Прошу великого пророка,
Да праха ног твоих коснусь.
Да слов твоих сладчайша тока
И лицезренья наслаждусь!
Небесные прошу я силы,
Да, их простря сафирны крылы,
Невидимо тебя хранят
От всех болезней, зол и скуки;
Да дел твоих в потомстве звуки,
Как в небе звезды, возблестят.
(1782)
БОГ
О ты, пространством бесконечный
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах божества!
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: бог.
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
195
,
Хотя и мог бы ум высокий, Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвещенны,
От света твоего рожденны,
Исследовать судеб твоих:
Лишь мысль к тебе взнестись дерзает,
В твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
Хаоса бытность доверенну
Из бездн ты вечности воззвал,
А вечность, прежде век рожденну,
В себе самом ты основал:
Себя собою составляя,
Собою из себя сияя,
Ты свет, откуда свет истек.
Создавый все единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, ты есть, ты будешь ввек!
Ты цепь существ в себе вмещаешь,
Ее содержишь и живешь;
Конец с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от тебя родятся;
Как в мразный, ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратяся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под тобой.
Светил возженных миллионы
В неизмеримости текут,
Твои они творят законы,
Лучи животворящи льют.
Но огненны сии лампады,
Иль рдяных кристалей громады,
Иль волн златых кипящий сонм,
Или горящие эфиры,
Иль вкупе все светящи миры –
Перед тобой – как нощь пред днем.
196
Как капля, в море опущенна,
Вся твердь перед тобой сия.
Но что мной зримая вселенна?
И что перед тобою я?
В воздушном океане оном,
Миры умножа миллионом
Стократ других миров, - и то,
Когда дерзну сравнить с тобою,
Лишь будет точкою одною;
А я перед тобой – ничто.
Ничто! – Но ты во мне сияешь
Величеством твоих доброт;
Во мне себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Ничто! – Но жизнь я ощущаю,
Несытым некаким летаю
Всегда пареньем в высоты;
Тебя душа моя быть чает,
Вникает, мыслит, рассуждает:
Я есмь – конечно, есть и ты!
Ты есть! – природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть – и я уж не ничто!
Частица целой я вселенной,
Поставлен, мнится мне, в почтенной
Средине естества я той,
Где кончил тварей ты телесных,
Где начал ты духов небесных
И цепь существ связал всех мной.
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь – я раб – я червь – я бог!
197
Но будучи я столь чудесен,
Отколе происшел? – безвестен;
А сам собой я быть не мог.
Твое созданье я, создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ податель,
Душа души моей и царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! – в бессмертие твое.
Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертать твоей;
Но если словословить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слезы лить.
(1784)
ВОДОПАД
Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами,
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьет вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рев в лесу гремит.
Шумит – и средь густого бора
Теряется в глуши потом;
Луч чрез поток сверкает скоро;
Под зыбким сводом древ, как сном
Покрыты, волны тихо льются,
198
Рекою млечною влекутся.
Седая пена по брегам
Лежит буграми в дебрях темных;
Стук слышен млатов по ветрам,
Визг пил и стон мехов подъемных:
О водопад! В твоем жерле
Все утопает в бездне, в мгле!
........................................................
Под наклоненным кедром вниз,
При страшной сей красе природы,
На утлом пне, который свис
С утеса гор на яры воды,
Я вижу – некий муж седой
Склонился на руку главой.
Копье, и меч, и щит великой,
Стена отечества всего,
И шлем, обвитый повиликой,
Лежат во мху у ног его.
В броне блистая злато-рдяной,
Как вечер во заре румяной, Сидит – и, взор вперя к водам,
В глубокой думе рассуждает:
«Не жизнь ли человеков нам
Сей водопад изображает?Он также блеском струй своих
Поит надменных, кротких, злых.
Не так ли с неба время льется,
Кипит стремление страстей,
Честь блещет, слава раздается,
Мелькает счастье наших дней,
Которых красоту и радость
Мрачат печали, скорби, старость?
Не зрим ли всякий день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?
Не слышим ли в бою часов
Глас смерти, двери скрып подземной?
199
Не упадает ли в сей зев
С престола царь и друг царев?
Падут – и вождь непобедимый,
В Сенате Цезарь средь похвал,
В тот миг, желал как диадимы,
Закрыв лице плащом, упал;
Исчезли замыслы, надежды,
Сомкнулись алчны к трону вежды.
Падут – и несравненный муж
Торжеств несметных с колесницы,
Пример великих в свете душ,
Презревший прелесть багряницы,
Пленивший Велизар царей
В темнице пал, лишен очей.
Падут. – И не мечты прельщали,
Когда меня, в цветущий век,
Давно ли города встречали,
Как в лаврах я, в оливах тек?
Давно ль? – Но ах! теперь во брани
Мои не мещут молний длани!
Ослабли силы, буря вдруг
Копье из рук моих схватила;
Хотя и бодр еще мой дух,
Судьба побед меня лишила».
Он рек – и тихим смолкнул сном,
Морфей покрыл его крылом.
.....................................................
Блажен, когда, стремясь за славой,
Он пользу общую хранил,
Был милосерд в войне кровавой
И самых жизнь врагов щадил;
Благословен средь поздных веков
Да будет друг сей человеков!
Благословенна похвала
200
Нагробная его да будет,
Когда всяк жизнь его, дела
По пользам только помнить будет;
Когда не блеск его прельщал
И славы ложной не искал!
О слава, слава в свете сильных!
Ты точно есть сей водопад.
Он вод стремлением обильных
И шумом льющихся прохлад
Великолепен, светл, прекрасен,
Чудесен, силен, громок, ясен;
Дивится вкруг себя людей
Всегда толпами собирает, Но если он водой своей
Удобно всех не напояет,
Коль рвет брега и в быстротах
Его нет выгод смертным, - ах!
Не лучше ль менее известным,
А более полезным быть;
Подобясь ручейкам прелестным,
Поля, луга, сады кропить
И тихим вдалеке журчаньем
Потомство привлекать с вниманьем?
...............................................................
Чей труп, как на распутьи мгла,
Лежит на темном лоне нощи?
Простое рубище – чресла,
Два лепта покрывают очи,
Прижаты к хладной груди персты,
Уста безмолвствуют отверсты!
Чей одр – земля, кров – воздух синь,
Чертоги – вокруг пустынны виды?
Не ты ли, счастья, славы сын,
Великолепный князь Тавриды?
Не ты ли с высоты честей
201
Незапно пал среди степей?
Не ты ль наперсником близ трона
У северной Минервы был;
Во храме муз друг Аполлона;
На поле Марса вождем слыл;
Решитель дум в войне и мире,
Могущ – хотя и не в порфире?
Не ты ль, который взвесить смел
Мощь росса, дух Екатерины
И, опершись на них, хотел
Вознесть твой гром на те стремнины,
Но коих древний Рим стоял
И всей вселенной колебал?
................................................
Где слава? Где великолепье?
Где ты, о сильный человек?
Мафусаила долголетье
Лишь было б сон, лишь тень наш век;
Вся наша жизнь не что иное,
Как лишь мечтание пустое.
....................................................
Единый час, одно мгновенье
Удобны царствы поразить,
Одно стихиев дуновенье
Гигантов в прах преобразить;
Их ищут места – и не знают:
В пыли героев попирают!
Героев? – Нет! Но их дела
Из мрака и веков блистают;
Нетленна память, похвала
И из развалин вылетают,
Как холмы, гробы их цветут;
Напишется Потемкин труд.
202
................................................
И ты, о водопадов мать!
Река, на Севере гремяща,
О Суна! коль с высот блистать
Ты можешь – и, от зарь горяща,
Кипишь и сеешься дождем
Сафирным, пурпурным огнем,То тихое твое теченьеГде ты сама себе равна,
Мила, быстра и не в стремленье,
И в глубине твоей ясна,
Важна без пены, без порыву,
Полна, велика без разливу,
И без примеса чуждых вод
Поя златые в нивах бреги,
Великолепный свой ты ход
Вливаешь в светлый сонм Онеги –
Какое зрелище очам!
Ты тут подобна небесам.
(1791-1794)
СНИГИРЬ
Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый Снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью, будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и зное мечь закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов,
С горстью россиян все побеждать?
Быть везде первым в мужестве строгом,
203
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и богом,
Скиптры давая, зваться рабом,
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, Снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! – что воевать?
(Май 1800)
ПАМЯТНИК
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! – весь я не умру. Но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах неисчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить.
О муза! взгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
(1795)
204
А.Н. Радищев
Путешествие из Петербурга в Москву
(В сокращении)
Любани
Зимою ли я ехал или летом, для вас, думаю, равно. Может быть,
и зимою и летом. Нередко то бывает с путешественниками: поедут на
санях, а возвращаются на телегах. – Летом. Бревешками вымощенная
дарога замучила мои бока; я вылез из кибитки и пошел пешком. Лежа
в кибитке, мысли мои обращены были в неизмеримость мира. Отделяяся душевно от земли, казалося мне, что удары кибиточные были
для меня легче. Но упражнения духовные не всегда нас от телесности
отвлекают; и для сохранения боков моих пошел я пешком. В нескольких шагах от дороги увидел я пашущего ниву крестьянина. Время было жаркое. Посмотрел я на часы. Первого сорок минут. Я выехал в
субботу. Сегодня праздник. Пашущий крестьянин принадлежит, конечно, помещику, который оброку с него не берет. Крестьянин пашет с
великим тщанием. Нива, конечно, не господская. Соху поворачивает с
удивительною легкостию.
- Бог в помощь, - сказал я, подошел к пахарю, который, не
останавливаясь,доканчивал зачатую борозду. – Бог в помощь, - повторил я.
Спасибо, барин, - говорил мне пахарь, отряхая сошник и
перенося соху на новую борозду.
- Ты, конечно, раскольник. Что пашешь по воскресеньям?
- Нет, барин, я прямым крестом крещусь, - сказал он,
показывая мне сложенные три перста. – А бог милостив, с голоду умирать не велит, когда есть силы и семья.
Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и
воскресенью не спускаешь, да еще и в самый жар?
В неделе-то, барин, шесть дней, а мы шесть раз в неделю
ходим на барщину; да под вечер возим оставшее в лесу сено на господский двор, коли погода хороша; а бабы и девки для прогулки ходят
по праздникам в лес по грибы да по ягоды. Дай бог, - крестяся, - чтоб
под вечер сегодня дожжик пошел. Барин, коли есть у тебя свои мужички, так они того же у господа молят.
У меня, мой друг, мужичков нет, и для того никто меня
не клянет. Велика ли у тебя семья?
- Три сына и три дочки. Перьвинькому-то десятый годок.
205
Как же ты успеваешь доставать хлеб, коли только праздник имеешь свободным?
Не одни праздники, и ночь наша. Не ленись наш брат, то
с голоду не умрет. Видишь ли, одна лошадь отдыхает; а как эта устанет, возьмусь за другую; дело-то и споро.
- Так ли ты работаешь на господина своего?
Нет, барин, грешно бы было так же работать. У него на
пашне сто рук для одного рта, а у меня две для семи ртов, сам ты счет
знаешь. Да хотя растянись на барской работе, то спасибо не скажут.
Барин подушных не заплатит; ни барана, ни холста, ни курицы, ни
масла не уступит. То ли житье нашему брату, как где барин оброк берет с крестьянина, да еще без приказчика. Правда, что иногда и добрые
господа берут более трех рублей с души; но все лучше барщины. Ныне
еще поверье заводится отдавать деревни, как то называется, на аренду.
А мы называем это отдавать головой. Голый наемник дерет с мужиков
кожу; даже лучшей поры нам не оставляет. Зимою не пускает в извоз,
ни в работу в город; все работай на него, для того, что он подушные
платит за нас. Самая дьявольская выдумка отдавать крестьян своих
чужому в работу. На дурного приказчика хотя можно пожаловаться, а
на наемника кому?
Друг мой, ты ошибаешься, мучить людей законы запрещают.
Мучить? Правда; но небось, барин, не захочешь в мою
кожу. – Между тем пахарь запряг другую лошадь в соху и, начав новую борозду, со мною простился.
Разговор сего земледельца возбудил во мне множество мыслей. Первое представилось мне неравенство крестьянского состояния.
Сравнил я крестьян казенных с крестьянами помещичьими. Те и другие живут в деревнях; но одни платят известное, а другие должны быть
готовы платить то, что господин хочет. Одни судятся своими равными;
а другие в законе мертвы, разве по делам уголовным. Член общества
становится только тогда известен правительству, его охраняющему,
когда нарушает союз общественный, когда становится злодей! Сия
мысль всю кровь во мне воспалила.
Страшись, помещик жестокосердный, на челе каждого из
твоих крестьян вижу твое осуждение.
Углубленный в сих размышлениях, я нечаянно обратил взор
мой на моего слугу, который, сидя на кибитке передо мной, качался из
стороны в сторону. Вдруг почуствовал я быстрый мраз, протекающий
кровь мою, и, прогоняя жар к вершинам , нудил его распростираться
206
по лицу. Мне так стало во внутренности моей стыдно, что едва я не
заплакал.
Ты во гневе твоем, - говорил я сам себе, - устремляешься
на гордого господина, изнуряющего крестьянина своего на ниве своей;
а сам не то же ли или еще хуже того делаешь? Какое преступление
сделал бедный твой Петрушка, что ты ему воспрещаешь пользоваться
усладителем наших бедствий, величайшим даром природы несчастному – сном? Он получает плату, сыт, одет, никогда я его не секу ни
плетьми, ни батожьем (о умеренный человек!) – и ты думаешь, что
кусок хлеба и лоскут сукна тебе дают право поступать с подобным
тебе существом, как с кубарем, и тем ты только хвастаешь, что не часто подсекаешь его в его вертении. Ведаешь ли, что в первенственном
уложении, в сердце каждого написано? Если я кого ударю, тот и меня
ударить может. Вспомни тот день, как Петрушка пьян был и не поспел
тебя одеть. Вспомни о его пощечине. О, если бы он тогда, хотя пьяный, опомнился и тебе отвечал бы соразмерно твоему вопросу!
- А кто тебе дал власть над ним?
- Закон.
Закон? И ты смеешь поносить сие священное имя? Несчастный!.. – Слезы потекли из глаз моих; и в таковом положении почтовые клячи дотащили меня до следующего стана.
Зайцево
В Зайцове на почтовом дворе нашел я давнышнего моего приятеля г. Крестьянкина. Я с ним знаком был с ребячества. Редко мы бывали в одном городе; но беседы наши, хотя не часты, были, однакоже,
откровенны. Г. Крестьянкин долго находился в военной службе и,
наскучив жестокостями оной, а особливо во время войны, где великие
насилия именем права войны прикрываются, перешел в статскую. По
несчастию его, и в статской службе не избегнул того, от чего, оставляя
военную, удалиться хотел. Душу он имел очень чувствительную и
сердце человеколюбивое. Дознанные его столь превосходные качества
доставили ему место председателя уголовной палаты. Сперва не хотел
он на себя принять сего звания, но, помыслив несколько, сказал он
мне:
Мой друг, какое обширное поле отверзается мне на удовлетворение любезнейшей склонности моея души! Какое упражнение
для мягкосердия! Сокрушим скипетр жестокости, который столь часто
тягчит рамена невинности; да опустеют темницы и да не узрит их оп-
207
лошливая слабость, нерадивая неопытность, и случай во злодеяние да
не вменится николи. О мой друг! Исполнением моея должности источу
слезы родителей о чадах, воздыхания супругов; но слезы сии будут
слезы обновления во благо; но иссякнут слезы страждущей невинности и простодушия. Колико мысль сия меня восхищает. Пойдем, ускорим отъезд мой. Может быть, скорое прибытие мое там нужно. Замедля, могу быть убийцею, не предупреждая заключения или обвинения
прощением или разрешением от уз.
С таковыми мыслями поехал приятель мой к своему месту.
Сколь же много удивился я, узнав от него, что он оставил службу и намерен жить всегда в отставке.
Я думал, мой друг, - говорил мне г. Крестьянкин, - что
услаждаю рассудок и обильную найду жатву в исполнении моея должности. Но вместо того нашел я в оной желчь и терние. Теперь, наскучив оною, не в силах будучи делать добро, оставил место истинному
хищному зверю. В короткое время он заслужил похвалу скорым решением залежавшихся дел; а я прослыл копотким. Иные почитали меня
иногда мздоимцем за то, что не спешил отягчить жребия несчастных,
впадающих в преступление нередко поневоле. До вступления моего в
статскую службу приобрел я лестное для меня название человеколюбивого начальника. Теперь самое то же качество, коим серце мое толико гордилося, теперь почитают послаблением или непозволительною
поноровкою. Видел я решения мои осмеянными в том самом, что их
изящными делало; видел их оставляемыми без действия. С презрением
взирал, что для освобождения действительного злодея и вредного обществу члена или дабы наказать мнимые преступления лишением
имения, чести, жизни начальник мой, будучи не в силах меня преклонить на беззаконное очищение злодейства или обвинение невинности,
преклонял к тому моих сочленов, и нередко я видел благие мои расположения исчезавшими, яко дым в пространстве воздуха. Они же, во
мзду своего гнусного послушания, получили почести, кои в глазах моих столь же были тусклы сколь их прельщали своим блеском. Нередко
в затруднительных случаях, когда уверение в невинности названного
преступником меня побуждало на мягкосердие, я прибегал к закону,
дабы искати в нем подпору моей нерешимости; но часто в нем находил
вместо человеколюбия жестокость, которая начало свое имела не в
самом законе, но в его обветшалости. Несоразмерность наказания преступлению часто извлекала у меня слезы. Я видел (да и может ли быть
иначе), что закон судит о деяниях, не касаясь причин, оные прозводивших. И последний случай, к таковым деяниям относящийся, понудил меня оставить службу. Ибо, не возмогши спасти винных, мощною
208
судьбы рукою в преступление вовлеченных, я не хотел быть участником в их казни. Не возмогши облегчить их жребия, омыл руки мои в
моей невинности и удалился жестокосердия.
-В губернии нашей жил один дворянин, который за несколько
уже лет оставил службу. Вот его послужной список. Начал службу
свою при дворе истопником, произведен лакеем, камерлакеем, потом
мундшенком; какие достоинства надобны для прехождения сих степеней придворныя службы, мне неизвестно. Но знаю то, что он вино любил до последнего издыхания. Пробыв в мундшенках лет 15, отослан
был в герольдию, для определения по его чину. Но он, чувствуя свою
неспособность к делам, выпросился в отставку и награжден чином
коллежского асессора, с которым он приехал в то место, где родился,
то есть в нашу губернию, лет шесть тому назад. Отличная привязанность к своей отчизне нередко основание имеет в тщеславии. Человек
низкого состояния, добившийся в знатность, или бедняк, приобретший
богатство, сотрясши всю стыдливости застенчивость, последний и
слабейший корень добродетели, предпочитает место своего рождения
на распростертие своея пышности и гордыни. Там скоро асессор нашел
случай купить деревню, в которой поселился с немалою своею семьею.
Если бы у нас родился Гогард, то бы обильное нашел поле на карикатуры в семействе г. асессора. Но я худой живописец; или если бы я мог
в чертах лица читать внутренности человека с Лаватеровою проницательностию, то бы и тогда картина асессоровой семьи была примечания достойна. Не имея сих свойств, заставлю вещать их деяния, кои
всегда истинные суть черты душевного образования.
Г. асессор, произошед из самого низкого состояния, зрел
себя повелителем нескольких сотен себе подобных. Сие вскружило
ему голову. Не один он жаловаться может, что употребление власти
вскружает голову. Он себя почел высшего чина, крестьян почитал скотами, данными ему ( едва не думал ли он, что власть его над ними от
бога проистекает), да употребляет их в работу по произволению. Он
был корыстолюбив, копил деньги, жесток от природы, вспыльчив,
подл, а потому над слабейшими его надменен. Из сего судить можешь, как он обходился с крестьянами. Они у прежнего помещика были на оброке, он их посадил на пашню; отнял у них всю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам опрделил, заставил работать
всю неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на
господском дворе, и то по одному разу в день, а иным давал из милости месячину. Если который казался ему ленив, то сек розгами, плетьми, батожьем или кошками, смотря по мере лености; за действительные преступления, как то кражу не у него, но у посторонних, не гово-
209
рил ни слова. Казалося, будто хотел в деревне своей возобновить нравы древнего Лакедемона или Зпорожской сечи. Случилось, что мужики его для пропитания на дороге ограбили проезжего, другого потом
убили. Он их в суд за то не отдал. Но скрыл их у себя, объявя правительству, что они бежали; говоря, что ему прибыли не будет, если крестьянина его высекут кнутом и сошлют в работу за злодеяние.
Если кто из крестьян что-нибудь украл у него, того он сек как за леность или за дерзкий или остроумный ответ, но сверх того надевал на
ноги колодки, кандалы, а на шею рогатку. Много бы мог я тебе рассказать его мудрых распоряжений; но сего довольно для познания моего
ироя. Сожительница его полную власть имела над бабами. Помощниками в исполнении ее велений были ее сыновья и дочери, как то и у ее
мужа. Ибо сделали они себе правилом, чтобы ни для какой нужды крестьян от работы не отвлекать. Во дворе людей было один мальчик,
купленный им в Москве, парикмахер дочернин да повариха старуха.
Кучера у них не было, ни лошадей; разъезжал всегда на пахотных лошадях. Плетьми или кошками секли крестьян сами сыновья. По щекам
били или за волосы таскали баб и девок дочери. Сыновья в свободное
время ходили по деревням или в поле играть и бесчинничать с девками
и бабами, и никакая не избегала их насилия. Дочери, не имея женихов,
вымещали свою скуку над прядильницами, из которых они многих
изувечили.
Суди сам, мой друг, какой конец мог быть таковым поступкам. Я приметил из многочисленных примеров, что русский народ
очень терпелив и терпит до самой крайности; но когда конец положит
своему терпению, то ничто не может его удержать, чтобы не преклонился на жестокость. Сие самое и случилось с асессором. Случай к
тому подал неистовый и беспутный или, лучше сказать, зверский поступок одного из его сыновей.
В деревне его была крестьянская девка, недурна собою,
сговоренная за молодого крестьянина той же деревни. Она понравилась среднему сыну асессора, который употребил все возможное, чтобы ее привлечь к себе в любовь; но крестьянка верна пребывала в данном жениху ее обещании, что хотя редко в крестьянстве случается, но
возможно. В воскресенье должно было быть свадьбе. Отец жениха, по
введенному у многих помещиков обычаю, пошел с сыном на господский двор и понес повенечные два пуда меду к своему господину.
Сию-то последнюю минуту дворянчик и хотел употребить на удовлетворение своея страсти. Взял с собой обоих своих братьев и, вызвав
невесту через постороннего мальчика на двор, потащил ее в клеть, зажав ей рот. Не будучи в силах кричать, она сопротивлялася всеми си-
210
лами зверскому намерению своего молодого господина. Наконец, превозможенная всеми тремя, принуждена была уступить силе; и уже сие
скаредное чудовище начинал исполнением умышленное, как жених,
возвратившись из господского дома, вошел на двор и, увидя одного из
господчиков у клети, усумнился о их злом намерении. Кликнув отца
своего к себе на помощь, он быстрее молнии полетел ко клети. Какое
зрелище представилося ему. При его приближении затворилась клеть;
но совокупные силы двух братьев немощны были удержать стремления разъяренного жениха. Он схватил близлежащий кол и, вскоча в
клеть, ударил вдоль спины хищника своея невесты. Они было хотели
его схватить, но, видя отца женихова, бегущего с колом же на помощь,
оставили свою добычу, выскочили из клети и побежали. Но жених,
догнав одного из них, ударил его колом по голове и ее проломил.
Сии злодеи, желая отмстить свою обиду, пошли прямо к
отцу и сказали ему, что, ходя по деревне, они встретились с невестою,
с ней пошутили; что, увидя, жених ее начал их бить, будучи вспомогаем своим отцом. В доказательство показывали проломленную у одного
из братьев голову. Раздрадженный до внутренности сердца болезнию
своего рождения, отец воскипел гневом ярости. Немедля велел привести пред себя всех трех злодеев, - так он называл жениха, невесту и отца женихова. Представшим им пред него превый вопрос его был о том,
кто проломил голову его сыну. Жених в сделанном не отперся, рассказав все происшествие.
«Как ты дерзнул, - говорил старый асессор, - поднять руку на твоего господина? А хотя бы он с твоею невестою и ночь переспал накануне твоея свадьбы, то ты ему за то должен быть благодарен.Ты на ней не женишься; она у меня останется в доме, а вы будете
наказаны».
По таковом решени жениха велел он сечь кошками немилосердно, отдав его в волю своих сыновей. Побои вытерпел он мужественно; неробким духом смотрел, как начали над отцом его то же
производить истязание. Но не мог вытерпеть, как он увидел, что невесту господские дети хотели вести в дом. Наказание происходило на
дворе. В одно мгновение выхватил он ее из рук, ее похищающих, и
освобожденные побежали оба со двора. Сие видя, барские сыновья
перестали сечь старика и побежали за ними в погоню. Жених, видя,
что они его настигать начали, выхватил заборинку и стал защищаться.
Между тем шум привлек других крестьян ко двору господскому. Они,
соболезнуя о участи молодого крестьянина и имея сердце озлобленное
против своих господ, его заступили. Видя сие, асессор, подбежав сам,
начал их бранить и первого, кто встретился, ударил своею тростию
211
столь сильно, что упал бесчувствен на землю. Сие было сигналом к
общему наступлению. Они окружили всех четверых господ и, коротко
сказать, убили их до смерти на том же месте. Толико ненавидели они
их, что ни один не хотел миновать, чтобы не быть участником в сем
убийстве, как то они сами после призналися.
В самое то время случилось ехать тут исправнику той округи с командою. Он был частию очевидным свидетелем сему происшествию. Взяв виновных под стражу, а виновных было половина деревни, произвел следствие, которое постепенно дошло до уголовной
палаты. Дело было выведено очень ясно, и виновные во всем признавалися, в оправдание свое приводя только мучительские поступки своих господ, о которых уже вся губерния была известна. Таковому делу я
обязан был по долгу моего звания положить окончательное решение,
приговорить виновных к смерти и вместо оной к торговой казни и вечной работе.
Рассматривая сие дело, я не находил достаточной и убедительной причины к обвинению преступников. Крестьяне, убившие
господина своего, были смертоубийцы. Но смертоубийство сие не было ли принужденно? Не причиною ли оного сам убитый асессор? Если
в арифметике из двух данных чисел третие следует непрекословно, то
и в сем происшествии следствие было необходимо. Невинность убийц,
для меня по крайней мере, была математическая ясность. Если, идущу
мне, нападет на меня злодей и, вознесши над головою моею кинжал,
восхочет меня им пронзить, - убийцею ли я почтуся, если я предупрежду его в его злодеянии и бездыханного его к ногам моим повергну?
Если нынешнего века скосырь, привлекший должное на себя презрение, восхочет оное на мне отомстить и, встретясь со мною в уединенном месте, вынув шпагу, сделает на меня нападение, да лишит меня
жизни или, по крайней мере, да уязвит меня, - виновен ли я буду, если,
извлекши мой меч на защищение мое, я избавлю общество от тревожащего спокойствие его члена? Можно ли почесть деяние оскорбляющим сохранность члена общественного, если я исполню его для
моего спасения, если оно предупредит мою пагубу, если без того благосостояние мое будет плачевно навеки?
Исполнен таковыми мыслями, можешь сам вообразить
терзание души моей при рассмотрении сего дела. С обыкновенною
откровенностью сообщил я мои мысли моим сочленам. Все возопили
против меня единым гласом. Мягкосердие и человеколюбие почитали
они виновным защищением злодеяний; называли меня поощрителем
убийства; называли меня сообщником убийцев. По их мнению, при
распространении моих вредных мнений исчезнет домашняя сохран-
212
ность. Может ли дворянин, говорили они, отныне жить в деревне покоен? Может ли он видеть веления его исполняемы? Если ослушники
воли господина своего, а паче его убийцы невинными признаваемы
будут, то повиновение прервется, связь домашняя рушится, будет паки
хаос, в начальных обществах обитающий. Земледелие умрет, орудия
его сокрушатся, нива запустеет и бесплодным зарастет злаком; поселяне, не имея над собою власти, скитаться будут в лености, тунеядстве
и разъидутся. Города почувствуют властнодержавную десницу разрушения. Чуждо будет гражданам ремесло, рукоделие скончает свое
прилежание и рачительность, торговля иссякнет в источнике своем,
богатство уступит место скаредной нищете, великолепнейшие здания
обветшают, законы затмятся и порастут недействительностью. Тогда
огромное сложение общества начнет валиться на части и издыхати в
отдаленности от целого; тогда престол царский, где ныне опора, крепость и сопряжение общества зиждутся, обветшает и сокрушится; тогда владыка народов почтется простым гражданином, и общество узрит свою кончину. Сию достойную адския кисти картину тщилися мои
сотоварищи предлагать взорам всех, до кого слух о сем деле доходил.
«Председателю нашему, - вещали они, - сродно защищать
убийство крестьян. Спросите, какого он происхождения? Если не
ошибаемся, он сам в молодости своей изволил ходить за сохою. Всегда
новостатейные сии дворянчики странные имеют понятия о природном
над крестьянами дворянском праве. Если бы от него зависело, он бы,
думаем, всех нас поверстал в однодворцы, дабы тем уравнять с нами
свое происхождение».
Такими-то словами мнили сотоварищи мои оскорбить
меня и ненавистным сделать всему обществу. Но сии не удовольствовались. Говорили, что я принял мзду от жены убитого асессора, да не
лишится она крестьян своих отсылкою их в работу, и что сия-то истинная была причина странным и вредным моим мнениям, право всего
дворянства вообще оскорбляющим. Несмысленные думали, что посмеяние их меня уязвит, что клевета поругает, что лживое представление доброго намерения от оного меня отвлечет! Сердце мое им было
неизвестно. Не знали они, что нетрепетен всегда предстою собственному моему суду, что ланиты мои не рдели багровым румянцем совести.
Мздоимство мое основали на том, что асессорша за мужнину смерть мстить не желала, а, сопровождаемая своею корыстию и
следуя правилам своего мужа, желала крестьян избавить от наказания,
дабы не лишиться своего имения, как то она говорила. С таковою
просьбою она приезжала и ко мне. На прощение за убиение ее мужа я с
213
ней был согласен; но разнствовали мы в побуждениях. Она уверяла
меня, что сама довольно их накажет; а я уверял ее, что оправдывая
убийцев ее мужа, не надлежало их подвергать более той же крайности,
дабы паки не были злодеями, как то их называли несвойственно.
Скоро наместник известен стал о моем по сему делу мнении, известен, что я старался преклонить сотоварищей моих на мои
мысли и что они начинали колебаться в своих рассуждениях, к чему,
однакоже, не твердость и убедительность моих доводов способствовали, но деньги асессорши. Будучи сам воспитан в правилах неоспоримой над крестьянами власти, с моими рассуждениями он не мог быть
согласен и вознегодовал, усмотрев, что они начинали в суждении сего
дела преимуществовать, хотя ради различных причин. Посылает он за
моими сочленами, увещевает их, представляет гнусность таких мнений, что они оскорбительны для дворянского общества, оскорбительны для верховной власти, нарушая ее законоположения; обещает награждение исполняющим закон, претя мщением неповинующимся
оному; и скоро сих слабых судей, не имеющих ни правил в размышлениях, ни крепости духа, преклоняет на прежние их мнения.
Не удивился я, увидев в них перемену, ибо не дивился и
прежде в них воспоследовавшей. Сродно хвилым, робким и подлым
душам содрогаться от угрозы власти и радоваться ее приветствию.
- Наместник наш, превратив мнения моих сотоварищей,
вознамерился и ласкал себя, может быть, превратить и мое. Для сего
намерения позвал меня к себе поутру в случившийся тогда праздник.
Он принужден был меня позвать, ибо я не хаживал никогда на сии безрассудные поклонения, которые гордость почитает в подчиненных
должностию, лесть нужными, а мудрец мерзительными и человечеству
поносными. Он избрал нарочно день торжественный, когда у него
много людей было в собрании; избрал нарочно для слова своего публичное собрание, надеялся, что тем разительнее убедит меня. Он надеялся найти во мне боязнь души, или слабость мыслей. Против того и
другого устремил он свое слово. Но я за нужное не нахожу пересказывать тебе все то, чем надменность, ощущение власти и предубеждение
к своему проницанию и учености одушевляло его витийство. Надменности его ответствовал я равнодушием и спокойствием, власти непоколебимостию, доводам доводами и долго говорил хладнокровно. Но
наконец содрогшееся сердце разлияло свое избыточество. Чем больше
видел я угождения в предстоящих, тем порывистее становился мой
язык. Незыблемым гласом и звонким произношением возопил я наконец сице:
- Человек родится в мир равен во всем другому. Все
214
одинаковые имеем члены, все имеем разум и волю. Следственно, человек без отношения к обществу есть существо, ни от кого не зависящее
в своих деяниях. Но он кладет оным преграду, согласуется не во всем
своей единой повиноваться воле, становится послушен велениям себе
подобного, словом, становится гражданином. Какия же ради вины
обуздывает он свои хотения? Почто поставляет над собою власть? Почто, беспределен в исполнении своея воли, послушания чертою оную
ограничивает? Для своея пользы, скажет рассудок; для своея пользы,
скажет внутреннее чувствование; для своея пользы, скажет мудрое
законоположение. Следственно, где нет его пользы быть гражданином,
там он и не гражданин. Следственно, тот, кто восхощет его лишить
пользы гражданского звания, есть его враг. Против врага своего он
защиты и мщения ищет в законе. Если закон или не в силах его заступить, или того не хочет, или власть его не может мгновенное в предстоящей беде дать вспомоществование, тогда пользуется гражданин
природным правом защищения, сохранности, благосотояния. Ибо гражданин, становяся гражданином, не перестает быть человеком, коего
первая обязанность, из сложения его происходящая, есть собственная
сохранность, защита, благосостояние. Убиенный крестьянами асессор
нарушил в них право гражданина своим зверством. В то мгновение,
когда он потакал насилию своих сыновей, когда он к болезни сердечной супругов присовокуплял поругание, когда на казнь подвигался,
видя сопротивление своему адскому властвованию, - тогда закон, стрегущий гражданина, был в отдаленности, и власть его тогда была неощутительна; тогда возрождался закон природы, и власть обиженного
гражданина, не отъемлемая законом положительным в обиде его, приходила в действительность; и крестьяне, убившие зверского асессора, в
законе обвинения не имеют. Сердце мое их оправдывает, опираяся на
доводах рассудка, и смерть асессора, хотя насильственная, есть правильна. Да не возмнит кто-либо искать в благоразумии политики, в
общественной тишине довода к осуждению на казнь убийцев в злобе
дух испустившего асессора. Гражданин, в каком бы состоянии небо
родиться ему ни судило, есть и пребудет всегда человек; а доколе он
человек, право природы, яко обильный источник благ, в нем не иссякнет никогда; и тот, кто дерзнет его уязвить в его природной и ненарушимой собственности, тот есть преступник. Горе ему, если закон гражданский его не накажет. Он замечен будет чертою мерзения в своих
согражданах, и всяк, имейя довольно сил, да отмстит на нем обиду, им
соделанную.
- Умолк. Наместник не говорил мне ни слова; изредка
215
подымал на меня поникшие взоры, где господствовала ярость бессилия
и мести злоба. Все молчали в ожидании, что, оскорбитель всех прав, я
взят буду под стражу. Изредка из уст раболепия слышалося журчание
негодования. Все отвращали от меня свои очи. Казалося, что близстоящих меня объял ужас. Неприметно удалилися они, как от зараженного смертоносною язвою. Наскучив зрелищем толикого смешения гордыни с нижайшею подлостию, я удалился из сего собрания
льстецов.
- Не нашед способов спасти невинных убийц, в сердце
моем оправданных, я не хотел быть ни сообщником в их казни, ниже
оной свидетелем; подал прошение об отставке и, получив ее, еду теперь оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния и услаждать скуку обхождением с друзьями. – Сказав сие, мы рассталися и
поехали всяк в свою сторону.
ЕДРОВО
Доехав до жилья, я вышел из кибитки. Неподалеку от дороги
над водою стояло много баб и девок. Страсть, господствовавшая во
всю жизнь надо мною, но уже угасшая, по обыкшему ее стремлению
направила стопы мои к толпе сельских сих красавиц. Толпа сия состояла более нежели из тридцати женщин. Все они были в праздничной одежде, шеи голые, ноги босые, локти наруже, платье заткнутое
спереди за пояс, рубахи белые, взоры веселые, здоровье на щеках начертанное. Приятности, загрубевшие хотя от зноя и холода, но прелестны без покрова хитрости; красота юности в полном блеске, в устах
улыбка или смех сердечный; а от него виден становился ряд зубов белее чистейшей слоновой кости. Зубы, которые бы щеголих с ума свели. Приезжайте сюда, любезные наши боярыньки московские и петербургские, посмотрите на их зубы, учитесь у них, как их содержать в
чистоте. Зубного врача у них нет. Не сдирают они каждый день лоску с
зубов своих ни щетками, ни порошками. Станьте, с которою из них вы
хотите, рот со ртом; дыхание ни одной из них не заразит вашего легкого. А ваше, ваше, может быть, положит в них начало ... болезни ... боюсь сказать какой; хотя не закраснеетесь, но рассердитесь. Разве я говорю неправду? Муж одной из вас таскается по всем скверным девкам;
получив болезнь, пьет, ест и спит с тобою же; другая же сама изволит
иметь годовых, месячных, недельных или, чего боже спаси, ежедневных любовников. Познакомясь сегодня и совершив свое желание, завтра его не знаете; да и того иногда не знает, что уже она одним его по-
216
целуем и заразилася. А ты, голубушка моя, пятнадцатилетняя девушка, ты еще непорочна, может быть; но на лбу твоем я вижу, что кровь
твоя вся отравлена. Блаженной памяти твой батюшка из докторских
рук не выхаживал; а государыня матушка твоя, направляя тебя на свой
благочестивый путь, нашла уже тебе женишка, заслуженного старика
генерала, и спешит тебя выдать замуж для того только, чтобы не сделать с тобой визита воспитательному дому. А за стариком-то жить нехудо, своя воля; только бы быть замужем, дети все его. Ревнив он будет, тем лучше: более удовольствия в украденных утехах; с первой
ночи приучить его можно не следовать глупой старой моде с женою
спать вместе.
И не приметил, как вы, мои любезные городские сватьюшки,
тетушки, сестрицы, племянницы и проч., меня долго задержали. Вы,
право, того не стоите. У вас на щеках румяна, на седце румяна, на совести румяна, на искренности... сажа. Все равно румяна или сажа. Я
побегу от вас во всю конскую рысь к моим деревнским красавицам.
Правда, есть между ими на вас похожие, но есть такие, каковых в городах слыхом не слыхано и видом не видано... Посмотрите, как все
члены у моих красавиц круглы, рослы, не искревлены, не испорчены.
Вам смешно, что у них ступни в пять вершков, а может быть, и в
шесть. Ну, любезная моя племянница, с трехвершковою твоею ножкою
стань с ними рядом, и бегите взапуски; кто скорее достигнет высокой
березы, по конец луга стоящей? а... а... это не твое дело. А ты, сестрица
моя голубушка, с трехчетвертным своим станом в охвате, ты изволишь
издеваться, что у сельской моей русалки брюшко на воле выросло.
Постой, моя голубушка, посмеюсь и я над тобою. Ты уж десятый месяц замужем, и уж трехчетвертной твой стан изуродовался. А как то
дойдет до родов, запоешь другим голосом. Но дай бог, чтобы обошлось все смехом. Дорогой мой зятюшка ходит повеся нос. Уже все
твои шнурованья бросил в огонь. Кости из всех твоих платьев повытаскал, но уже поздно. Сросшихся твоих накриво составов тем не
спрямит. Плачь, мой любезный зять, плачь. Мать наша, следуя плачевной и смертию разрешающихся от бремени жен ознаменованной моде,
уготовала за многие лета тебе печаль, а дочери своей болезнь, детям
твоим слабое телосложение. Она теперь возносит над главою ее смертоносное острие; и если оно не коснется дней твоея супруги, благодари
случай; а если веришь, что провидение божие о том заботилося, то
благодари и его, коли хочешь. Но я еще с городскими боярыньками.
Вот что привычка делает; отвязаться от них не хочется. И, право, с
вами бы не расстался, если бы мог довести вас до того, чтобы вы лица
своего и искренности не румянили. Теперь прощайте.
217
Покуда я глядел на моющих платье деревнских нимф, кибитка
моя от меня уехала. Я намерялся итти за нею вслед, как одна девка, по
виду лет двадцати, а, конечно, не более семнадцати, положа мокрое
свое платье на коромысло, пошла одною со мной дорогою. Поровнявшись с ней, начал я с нею разговор.
- Не трудно ли тебе нести такую тяжелую ношу, любезная
моя, как назвать, не знаю?
- Меня зовут Анною, а ноша моя не тяжела. Хотя бы и
тяжела была, я бы тебя, барин, не попросила мне пособить.
- К чему такая суровость, Аннушка, душа моя? Я тебе
худого не желаю.
- Спасибо, спсибо; часто мы видим таких щелкунов, как ты;
пожалуй, проходи своею дорогою.
- Анютушка, я, право, не таков, как я тебе кажуся, и не
таков, как те, о которых ты говоришь.Те, думаю, так не начинают разговора с деревенскими девками, а всегда поцелуем; но я хотя бы тебя
поцеловал, то, конечно бы, так, как сестру мою родную.
- Не подъезжай, пожалуй; рассказы таковые я слыхала; а
коли ты худого не мыслишь, чего же ты от меня хочешь?
- Душа моя, Аннушка, я хотел знать, есть ли у тебя отец и
мать, как ты живешь, богато или убого, весело ли, есть ли у тебя жених?
- А на что это тебе барин? Отроду в первый раз такие
слышу речи.
- Из сего судить можешь, Анюта, что я не негодяй, не хочу
тебя обругать или обесчестить. Я люблю женщин для того, что они
соответственное имеют сложение моей нежности; а более люблю сельских женщин или крестьянок для того, что они не знают еще притворства, не налагают на себя личины притворныя любви, а когда любят,
то любят от всего сердца и искренно...
Девка в сие время смотрела на меня, выпяля глаза с
удивлением. Да и так быть должно; ибо кто не знает, с какою наглостию дворянская дерзкая рука поползается на непристойные и оскорбительные целомудрию шутки с деревенскими девками. Они в глазах
дворян старых и малых суть твари, созданные на их угождение. Так
они и поступают; а особливо с несчастными, подлвластными их велениям. В бывшее пугачевское возмущение, когда все служители вооружились на своих господ, некакие крестьяне ( повесть сия нелжива),
связав своего господина, везли его на неизбежную казнь. Какая тому
была причина? Он во всем был господин добрый и человеколюбивый,
но муж не был безопасен в своей жене, отец в дочери. Каждую ночь
218
посланные его приводили к нему на жертву бесчестия ту, которую он
того дня назначил. Известно в деревне было, что он омерзил 60 девиц,
лишив их непорочности. Наехавшая команда выручила сего варвара из
рук на него злобствовавших. Глупые крестьяне, вы искали правосудия
в самозванце! Но почто не поведали вы сего законным судиям вашим?
Они бы предали его гражданской смерти, и вы бы невинны осталися. А
теперь злодей сей спасен. Блажен, если близкий взор смерти образ
мыслей его переменил и дал жизненным его сокам другое течение. Но
крестьянин в законе мертв, сказали мы... Нет, нет, он жив, он жив будет, если того восхочет...
- Если, барин, ты не шутишь, - сказала мне Анюта, - то вот
что я тебе скажу: у меня отца нет, он умер уже года с два, есть матушка да маленькая сестра. Батюшка нам оставил пять лошадей и три коровы. Есть и мелкого скота и птиц довольно; но нет в дому работника.
Меня было сватали в богатый дом за парня десятилетнего; но я не захотела. Что мне в таком ребенке; я его любить не буду. А как он придет в пору, то я состареюсь, и он будет таскаться с чужими. Да сказывают, что свекор сам с молодыми невестками спит, покуда сыновья
вырастают. Мне для того-то не захотелось итти к нему в семью. Я хочу
себе ровню. Мужа буду любить, да и он меня любить будет, в том не
сомневаюсь. Гулять с молодцами не люблю, а замуж, барин, хочется.
Да знаешь ли для чего? – говорила Анюта, потупя глаза.
Скажи, душа моя Анютушка, не стыдись; все слова в устах невинности непорочны.
- Вот что я тебе скажу. Прошлым летом, год тому назад, у
соседа нашего женился сын на моей подруге, с которой я хаживала
всегда в посиделки. Муж ее любит, а она его столько любит, что на
десятом месяце после венчанья родила ему сынка. Всякий вечер она
выходит пестовать его за ворота. Она на него не наглядится. Кажется,
будто и паренек-то матушку свою уж любит. Как она скажет ему: агу,
агу, он и засмеется. Мне-то до слез каждый день; мне бы уж хотелось
самой иметь такого же паренька...
Я не мог тут вытерпеть и, обняв Анюту, поцеловал ее от всего
моего сердца.
- Смотри, барин, какой ты обманщик, ты уж играешь со
мною. Поди, сударь, прочь от меня, оставь бедную сироту, - сказала
Анюта, заплакав. – Кабы батюшка жив был и это видел, то бы, даром,
что ты господин, нагрел бы тебе шею.
- Не оскорбляйся, моя любезная Анютушка, не
оскорбляйся, поцелуй мой не осквернит твоей непорочности. Она в
глазах моих священна. Поцелуй мой есть знак моего к тебе почтения и
219
был исторгнут восхищением глубоко тронутыя души. Не бойся меня,
любезная Анюта, не подобен я хищному зверю, как наши молодые
господчики, которые отъятие непорочности ни во что вменяют. Если
бы я знал, что поцелуй мой тебя оскорбит, то клянусь тебе богом, что
бы не дерзнул на него.
- Рассуди сам, барин, как не осердиться за поцелуй, когда
все они уже посулены другому. Они заранее все уже отданы, и я в них
не властна.
- Ты меня восхищаешь. Ты уже любить умеешь. Ты нашла
сердцу своему другое, ему соответствующее. Ты будешь блаженна.
Ничто не развратит союза вашего. Не будешь ты окружена соглядателями, в сети пагубы уловить тебя стрегущими. Не будет слух сердечного друга твоего уязвлен прельщающим гласом, на нарушение его к
тебе верности призывающим. Но почто же, моя любезная Анюта, ты
лишена удовольствия наслаждаться счастием в объятиях твоего милого друга?
- Ах, барин, для того, что его не отдают к нам в дом. Просят
ста рублей. А матушка меня не отдает; я у ней одна работница.
- Да любит ли он тебя?
- Как же не так. Он приходит по вечерам к нашему дому, и
мы вместе смотрим на паренька моей подруги... Ему хочется такого же
паренька. Грустно мне будет; но быть терпеть. Ванюха мой хочет итти
на барках в Питер в работу и не воротится, покуда не выработает ста
рублей для своего выкупа.
- Не пускай его, любезная Анютушка, не пускай его; он
идет на свою гибель. Там он научится пьянствовать, мотать, лакомиться, не любить пашню, а больше всего он и тебя любить перестанет.
- Ах, барин, не стращай меня, - сказала Анюта, почти
заплакала.
- А тем скорее, Анюта, если ему случится служить в
дворянском доме. Господский пример заражает верхних служителей,
нижние заражаются от верхних, а от них язва разврата достигает и до
деревень. Пример есть истинная чума; кто что видит, тот то и делает.
- Да как ж быть? Так мне и век за ним не бывать замужем.
Ему пора уже жениться; по чужим он не гуляет; меня не отдают к нему
в дом; то высватают за него другую, а я, бедная, умру с горя... – Сие
говорила она, проливая горькие слезы.
- Нет, моя любезная Анютушка, ты завтра же будешь за
ним. Поведи меня к твоей матери.
- Да вот наш двор, - сказала она, остановясь.- Проходи
220
мимо, матушка меня увидит и худое подумает. А хотя она меня и не
бьет, но одно ее слово мне тяжелее всяких побоев.
- Нет, моя Анюта, я пойду с тобою... – и, не дожидаясь ее
ответа, вошел в ворота и прямо пошел на лестницу в избу. Анюта мне
кричала вслед:
- Постой, барин, постой.
Но я ей не внимал. В избе я нашел Анютину мать, которая квашню
месила; подле нее на лавке сидел будущий ее зять. Я без дальних околичностей ей сказал, что я желаю, чтобы дочь ее была замужем за
Иваном, и для того принес ей то, что надобно для отвлечения препятствия в сем деле.
- Спасибо, барин, - сказала старуха, - в этом теперь уж нет
нужды. Ванюха теперь пришед сказывал, что отец уж отпускает его ко
мне в дом. И у нас в воскресенье будет свадьба.
- Пускай же посуленное от меня будет Анюте в приданое.
- И на том спасибо. Приданого бояре девкам даром не дают.
Если ты над моей Анютой что сделал и за то даешь ей приданое, то бог
тебя накажет за твое беспутство; а денег я не возьму. Если же ты добрый человек и не ругаешься над бедными, то, взяв от тебя деньги, лихие люди мало ли что подумают.
Я не мог надивиться, нашед толико благородства в образе
мыслей у сельских жителей. Анюта между тем вошла в избу и матери
своей меня расхвалила. Я было попытался дать им денег, отдавая их
Ивану на заведение дому; но он мне сказал:
- У меня, барин, есть две руки, я ими дом и заведу.
Приметив, что им мое присутствие было не очень приятно, я
их оставил и возвратился к моей кибитке. Едущу мне из Едрова, Анюта из мысли моей не выходила. Невинная ее откровенность мне нравилась безмерно. Благородный поступок ее матери меня пленил. Я сию
почтенную мать с засученными рукавами за квашнею или с подойником подле коровы сравнивал с городскими матерями. Крестьянка не
хотела у меня взять непорочных, благоумышленных ста рублей, которые в соразмерности состояний долженствуют быть для полковницы,
советницы, майорши, генеральши пять, десять, пятнадцать тысяч или
более; если же госпоже полковнице, майорше, советнице или генеральше ( в соразмерности моего посула едровской ямщичихе ), у которой дочка лицом недурна, или только что непорочна, и того уже довольно, знатный боярин семидесятой, или, чего боже сохрани, семьдесяти второй пробы, посулит пять, десять, пятнадцать тысяч, или глухо
знатное приданое, или сыщет чиновного жениха, или выпросит в почетные девицы, то я вас вопрошаю, городские матушки, не екнет ли у
221
вас сердечко? Не захочется ли видеть дочку в позлащенной карете, в
бриллиантах, едущую четвернею, если она ходит пешком, или едущую
цугом, вместо двух заморенных кляч, которые ее таскают? Я согласен
в том с вами, чтобы вы обряд и благочиние сохранили и не так легко
сдалися, как феатральные девки. Нет, мои голубушки, я вам даю сроку
на месяц или два, но не более. А если доле заставите воздыхать первостатейного бесплодно, то он, будучи занят делами государственными,
вас оставит, дабы не терять с вами драгоценнейшего времени, которое
он лучше употребить может на пользу общественную. – Тысяча голосов на меня подымаются; ругают меня всякими мерзкими названиями:
мошенник, плут, каи.., бес и пр. и пр. Голубушки мои, успокойтесь. Я
вашей чести не поношу. Ужели все таковы? Поглядитесь в сие зеркало; кто из вас себя в нем узнает, та брани меня без всякого милосердия.
Жалобницы и на ту я не подем, суда по форме говорить с ней не стану.
Анюта, Анюта, ты мне голову скружила! Для чего я тебя не узнал лет 15 тому назад. Твоя откровенная невинность, любострастному
дерзновению неприступная, научила бы меня ходить во стезях целомудрия. Для чего первый мой в жизни поцелуй не был тот, который я
на щеке твоей прилепил в душевном восхищении. Отражение твоея
жизненности проникло бы во глубину моего сердца, и я бы избегнул
скаредностей, житие мое исполнивших. Я бы удалился от смрадных
наемниц любострастия, почтил бы ложе супружества, не нарушил бы
союза родства моею плотскою несытостию; девственность была бы
для меня святая святых, и ее коснутися не дерзнул бы. О моя Анютушка! Сиди всегда у околицы и давай наставления твоею незастенчивою невинностию. Уверен, что обратишь на путь доброделания начинающего с оного совращатися и укрепишь в нем к совращению наклонного. Не востревожься, если закоренелый в развратности, поседевший в объятиях бесстудства мимо тебя пройдет и тебя презрит; не
тщися воспретить его шествию услаждением твоего разговора. Сердце
его уже камень; душа его покрылась алмазною корою. Не может благодетельное жало невинныя добродетели положить на нем глубокие
черты. Конец ее скользнет по поверхности гладко затверделого порока. Блюди, да о нее острие твое не притупится. Но не пропусти юношу,
опасными лепоты прелестями облеченного; улови его в твои сети. Он
горд, надменен, порывист, нагл, дерзновенен, обидящ, уязвляющ кажется. Но сердце его уступит твоему впечатлению и отверзется на
восприятие твоего благотворного примера, - Анюта, я с тобой не могу
расстаться, хотя уже вижу двадцатый столб от тебя.
Но что такое за обыкновение, о котором мне Анюта сказывала?
Ее хотели отдать за десятилетнего ребенка. Кто мог такой союз дозво-
222
лить? Почто не ополчится рука, законы хранящая, не искоренение толикого злоупотреблоения? В христианском законе брак есть таинство,
в гражданском – соглашение или договор. Какой священнослужитель
может неравный брак благословить, или какой судия может его вписать в свой дневник? Где нет соразмерности в летах, там и брака быть
не может. Сие запрещают правила естественности, яко вещь бесполезную для человека, сие запрещать долженствовал бы закон гражданский, яко вредное для общества. Муж и жена в обществе суть два гражданина, делающие договор, в законе утвержденный, которым обещеваются прежде всего на взаимное чвуств услаждение ( да не дерзнет
здесь никто оспорить первейшего закона сожития и основания брачного союза, начало любви непорочнейшия и твердый камень основания
супружнего согласия ), обещеваются жить вместе, общее иметь стяжание, возращать плоды своея горячности и, дабы жить мирно, друг
друга не уязвлять. При неравенстве лет можно ли сохранить условие
сего соглашения? Если муж десяти лет, а жена двадцати пяти, как то
бывает во дворянстве, - может ли быть взаимное чувств услаждение?
Скажите вы мне, мужья старички, но скажите по совести, стоите ли вы
названия мужа? Вы можете только возжечь огнь любовный, не в состоянии его утушить.
Неравенством лет нарушается единый из первейших законов природы; то может ли положительный закон быть тверд, если основания не
имеет в естественности? Скажем яснее: он и не существует. – Возращать плоды взаимной горячности. – Но может ли тут быть взаимность,
где с одной стороны пламя, а с другой нечувствительность? Может ли
быть тут плод, если насажденное дерево лишается благодетельного
дождя и питающия росы? А если плод когда и будет, но будет он тощ,
невзрачен и скорому подвержен тлению.
Не уязвлять друг друга. – Се правило предвечное, верное; буде
счастливою в супругах симпатиею чувства их равномерно услаждаются, то союз брачный будет благополучен; малые домашние волнения
скоро утихают при нашествии веселия. И когда мраз старости подернет чувственное веселие непроницаемою корою, когда напоминовение
прежних утех успокоит брюзгливую древность лет. – Одно условие
брачного договора может и в неравенстве быть исполняемо: жить вместе. Но будет ли в том взаимность? Один будет начальник самовластный, имея в руках силу, другой будет слабый подданник и раб совершенный, веление господа своего исполнять только могущий. – Вот,
Анюта, благие мысли, тобою мне внушенные. Прости, любезная моя
Анютушка, поучения твои вечно пребудут в сердце моем впечатленны,
и сыны сынов моих наследят в них.
223
Хотиловский ям был уже в виду, а я еще размышлял о едровской девке и в восторге души моей воскликнул громко: о Анюта!
Анюта! – Дорога была негладка, лошади шли шагом; извозчик мой
вслушался в мою речь, оглянувшись на меня:
- Видно, барин, - говорил он мне, улыбаясь и поправляя шляпу, что ты на Анюту нашу призарился. Да уж и девка! Не одному тебе она
нос утерла... Всем взяла... На нашем яму много смазливых, но перед
ней все плюнь. Какая мастерица плясать! Всех за пояс заткнет, хоть бы
кого... А как пойдет в поле жать... загляденье. Ну ... брат Ванька счастлив.
- Иван брат тебе?
- Брат двоюродный. Да ведь и парень! Трое вдруг молодцев
стали около Анютки свататься; но Иван всех отбоярил. Они и тем, и
сем, но не тут-то. А Ванюха тотчас и подцепил... (Мы уже въезжали в
околицу...) То-то, барин! Всяк пляшет, да не как скоморох. – И к почтовому двору подъехал.
- Всяк пляшет, да не как скоморох, - твердил я, вылезая из кибитки... Всяк пляшет, да не как скоморох, - повторил я, наклоняясь и,
подняв, развертывая...
ВЫШНИЙ ВОЛЧОК
Никогда не проезжал я сего нового города, чтобы не посмотреть
здешних шлюзов. Первый, которому на мысль пришло уподобиться
природе в ее благодеяниях и сделать реку рукодельною, дабы все концы единыя области в вящее привести сообщение, достоин памятника
для дальнейшего потомства. Когда нынешние державы от естественных и нравственных причин распадутся, позлащенные нивы их порастут тернием и в развалинах великолепных чертогов гордых их правителей скрываться будут ужи, змеи и жабы, - любопытный путешественник обрящет глаголющие остатки величия их в торговле. Римляне
строили большие дороги, водоводы, коих прочности и ныне по справедливости удивляются; но о водяных сообщениях, каковые есть в Европе, они не имели понятия. Дороги, каковые у римлян бывали, наши
не будут никогда; препятствует тому наша долгая зима и сильные морозы, а каналы и без обделки не скоро заровняются.
Немало увеселительным было для меня зрелищем вышневолоцкий канал, наполненный барками, хлебом и другим товаром нагруженными и приуготовляющимися к прохождению сквозь шлюзы для дальнейшего плавания до Петербурга. Тут видно было истинное земли
224
изобилие и избытки земледелателя; тут явен был во всем своем блеске
мощный побудитель человеческих деяний – корыстолюбие. Но если
при первом взгляде разум мой усладился видом благосостояния, при
раздроблении мыслей скоро увяло мое радование. Ибо воспомянул,
что в России многие земледелатели не для себя работают; и так изобилие земли во многих краях России доказывает отягченный жребий ее
жителей. Удовольствие мое пременилося в равное негодование с тем,
какое ощущаю, ходя в летнее время по таможенной пристани, взирая
на корабли, привозящие к нам избытки Америки и драгие ее произращения, как то сахар, кофе, краски и другие, не осушившиеся еще от
пота, слез и крови, их омывших при их возделывании.
- Вообрази себе, - говорил мне некогда мой друг, - что кофе,
налитый в твоей чашке, и сахар, распущенный в оном, лишали покоя
тебе подобного человека, что они были причиною превосходящих его
силы трудов, причиною его слез, стенаний, казни и поругания; дерзай,
жестокосердый, усладить гортань твою. – Вид прещения, сопутствовавший сему изречению, поколебнул меня до внутренности. Рука моя
задрожала, и кофе пролился.
А вы, о жители Петербурга, питающиеся избытками изобильных краев отечества вашего, при великолепных пиршествах или на
дружеском пиру или наедине, когда рука ваша вознесет первый кусок
хлеба, определенный на ваше насыщение, остановитеся и помыслите.
Не то же ли я вам могу сказать о нем, что друг мой говорил мне о произведениях Америки? Не потом ли, не слезами ли и стенанием утучнялися нивы, на которых оный возрос? Блаженны, если кусок хлеба, вами алкаемый, извлечен из класов, родившихся на ниве, казенною называемой, или по крайней мере на ниве,оброк помещику своему платящей. Но горе вам, если раствор его составлен из зерна, лежавшего в
житнице дворянской. На нем почили скорбь и отчаяние; на нем знаменовалося проклятие всевышнего, егда во гневе своем рек: проклята
земля в делах своих. Блюдитеся, да не отравлены будете вожделенною
вами пищею. Горькая слеза нищего тяжко на ней возлегает. Отрините
ее от уст ваших; поститеся, се истинное и полезное может быть пощение.
Повествование о некотором помещике докажет, что человек
корысти ради своей забывает человечество в подобных ему и что за
примером жестокосердия не имеем нужды ходить в дальние страны,
ни чудес искать за тридевять земель; в нашем царстве они в очью совершаются.
Некто, не нашед в службе, как то по просторечию называют,
счастия или не желая оного в ней снискать, удалился из столицы, при-
225
обрел небольшую деревню, например во сто или двести душ, определил себя искать прибытка в земледелии. Не сам он себя определял к
сохе, но вознамерился наидействительнейшим образом всевозможное
сделать употребление естественных сил своих крестьян, прилагая оные
к обрабатыванию земли. Способом к сему надежнейшим почел он
уподобить крестьян своих орудиям, ни воли, ни побуждения не имеющим; и уподобил их действительно в некотором отношении нынешнего века воинам, управляемым грудою, устремляющимся на бою грудою, а в единственности ничего не значащим. Для достижения своея
цели он отнял у них малый удел пашни и сенных покосов, которые им
на необходимое пропитание дают обыкновенно дворяне, яко в воздояние за все принужденные работы, которые они от крестьян требуют.
Словом, сей дворянин некто всех крестьян, жен их и детей заставил во
все дни года работать на себя. А дабы они не умирали с голоду, то выдавал он им определенное количество хлеба, под именем месячины
известное. Те, которые не имели семейств, месячины не получали, а по
обыкновению лакедемонян пировали вместе на господском дворе,
употребляя, для соблюдения желудка, в мясоед пустые шти, а в посты
и постные дни хлеб с квасом. Истинные розговины бывали разве на
святой неделе.
Таковым урядникам производилася также приличная и соразмерная их состоянию одежда. Обувь для зимы, то есть лапти, делали
они сами; онучи получали от господина своего; а летом ходили босы.
Следственно, у таковых узников не было ни коровы, ни лошади, ни
овцы, ни барана. Дозволение держать их господин у них не отымал, но
способы к тому. Кто был позажиточнее, кто был умереннее в пище, тот
держал несколько птиц, которых господин иногда бирал себе, платя за
них цену по своей воле.
При таковом заведении не удивительно, что земледелие в деревне г. некто было в цветущем состоянии. Когда у всех худой был
урожай, у него родился хлеб сам четверт; когда у других хороший был
урожай, то у него приходил хлеб сам десят и более. В недолгом времени к двумстам душам он еще купил двести жертв своему корыстолюбию; и поступая с ними равно, как и с первыми, год от году умножал
свое имение, усугубляя число стенящих на его нивах. Теперь он считает их уже тысячами и славится как знаменитый земледелец.
Варвар! Недостоин ты носить имя гражданина. Какая польза
государству, что несколько тысяч четвертей в год более родится хлеба,
если те, кои его производят, считаются наравне с волом, определенным тяжкую вздирати борозду? Или блаженство граждан в том почитаем, чтоб полны были хлеба наши житницы, а желудки пусты? Чтобы
226
один благославлял правительство, а не тысячи? Богатство сего кровопийца ему не принадлежит. Оно нажито грабежом и заслуживает строгого в законе наказания. И суть люди, которые, взирая на утучненные
нивы сего палача, ставят его в пример усовершенствования в земледелии. И вы хотите называться мягкосердыми, и вы носите имена попечителей о благе общем. Вместо вашего поощрения к таковому насилию, которое вы источником государственного богатства почитаете,
прострите на сего общественного злодея ваше человеколюбивое мщение. Сокрушите орудия его земледелия; сожгите его риги, овины, житницы и развейте пепл по нивам, на них же совершалося его мучительство, ознаменуйте его яко общественного татя, дабы всяк, его видя, не
только его гнушался, но убегал бы его приближения, дабы не заразиться его примером.
МЕДНОЕ
«Во поле береза стояла, во поле кудрявая стояла, ой люли, люли, люли, люли»...Хоровод молодых баб и девок; пляшут; подойдем
поближе, - говорил я сам себе, развертывая найденные бумаги моего
приятеля. Но я читал следующее: не мог дойти до хоровода. Уши мои
задернулись печалию, и радостный глас нехитростного веселия до
сердца моего не проник. О мой друг! Где бы ты ни был, внемли и суди.
Каждую неделю два раза вся Российская империя извещается,
что Н.Н. или Б.Б.в несостоянии или не хочет платить того, что занял,
или взял, или чего от него требуют. Занятое либо проиграно, проезжено, прожито, проедено, пропито, про... или раздарено, потеряно в огне
или воде, или Н. Н. или Б. Б. другими какими-либо случаями вошел в
долг или под взыскание. То и другое наравне в ведомостях приемлется. Публикуется: «Сего ... дня пополуночи в 10 часов, по определению
уездного суда или городового магистрата, продаваться будет с публичного торга отставного капитана Г... недвижимое имение, дом, состоящий в... части, под № ..., и при нем шесть душ мужеского и женского полу; продажа будет при оном доме. Желающие могут осмотреть
заблаговременно».
На дешевое охотников всегда много. Наступил день и час продажи. Покупщики съезжаются. В зале, где оная производится, стоят
неподвижны на продажу осужденные.
Старик лет в 75, опершись на вязовой дубинке, жаждет угадать,
кому судьба его отдаст в руки, кто закроет его глаза. С отцом господина своего он был в Крымском походе, при фельдмаршале Минихе; в
227
Франкфуртскую баталию он раненого своего господина унес на плечах
из строю. Возвратясь домой, был дядькою своего молодого барина. Во
младенчестве он спас его от утопления, бросясь за ним в реку, куда
сей упал, переезжая на пароме, и с опасностию своей жизни спас его. В
юношестве выкупил его из тюрьмы, куда посажен был за долги в бытность свою в гвардии унтер-офицером.
Старуха 80 лет, жена его, была кормилицею матери своего молодого барина; его была нянькою и имела надзирание за домом до самого того часа, как выведена на сие торжище. Во все время службы
своея ничего у господ своих не утратила, ничем не покорыстовалась,
никогда не лгала, а если иногда им досадила, то разве своим праводушием.
Женщина лет в 40, вдова, кормилица молодого своего барина. И
доднесь чувствует она еще к нему некоторую нежность. В жилах его
льется ее кровь. Она ему вторая мать, и ей он более животом своим
обязан, нежели своей природной матери. Сия зачала его в веселии, о
младеченстве его не радела. Кормилица и нянька его были его воспитанницы. Они с ним расстаются, как с сыном.
Молодица 18 лет, дочь ее и внучка стариков. Зверь лютый, чудовище, изверг! Посмотри на нее, посмотри на румяные ее ланиты, на
слезы, лиющиеся из ее прелестных очей. Не ты ли, не возмогши
прельщением и обещаниями уловить ее невинности, ни устрашить ее
непоколебимости угрозами и казнию, наконец употребил обман, обвенчав ее за спутника твоих мерзостей, и в виде его насладился веселием, которого она делить с тобой гнушалася. Она узнала обман твой.
Венчанный с нею не коснулся более ее ложа, и ты, лишен став твоея
утехи, употребил насилие. Четыре злодея, исполнители твоея воли,
держа руки ее и ноги... но сего не окончаем. На челе ее скорбь, в глазах отчаяние. Она держит младенца, плачевный плод обмана или насилия, но живой слепок прелюбодейного его отца. Родив его, позабыла
отцово зверство, и сердце начало чувствовать к нему нежность. Она
боится, чтобы не попасть в руки ему подобного.
Младенец... твой сын, варвар, твоя кровь. Иль думаешь, что где
не было обряда церковного, тут нет и обязанности? Иль думаешь, что
данное по приказанию твоему благословение наемным извещателем
слова божия сочетование их утвердило, иль думаешь, что насильственное венчание во храме божием может назваться союзом? Всесильный мерзит принуждением, он услаждается желаниями сердечными.
Они одни непорочны. О! Колико между нами прелюбодейств и растлений совершается во имя отца радостей и утешителя скорбей, при
его свидетелях, недостойных своего сана.
228
Детина лет в 25, венчанный ее муж, спутник и наперсник своего
господина. Зверство и мщение в его глазах. Раскаивается о своих к
господину своему угождениях. В кармане его нож; он его схватил
крепко; мысль его отгадать нетрудно... Бесплодное рвение. Достанешься другому. Рука господина твоего, носящаяся над главою раба
непрестанно, согнет выю твою на всякое угождение. Глад, стужа, зной,
казнь, все будет против тебя. Твой разум чужд благородных мыслей.
Ты умереть не умеешь. Ты склонишься и будешь раб духом, как и состоянием. А если бы восхотел противиться, умрешь в оковах томною
смертию. Судии между вами нет. Не захочет мучитель твой сам тебя
наказывать. Он будет твой обвинитель. Отдаст тебя градскому правосудию. – Правосудие! – где обвиняемый не имеет почти власти оправдаться. – Пройдем мимо других несчастных, выведенных на торжище.
Едва ужасоносный молот испустил тупой свой звук и четверо
несчастных узнали свою участь, - слезы, рыдание, стон пронзили уши
всего собрания. Наитвердейшие были тронуты. Окаменелые сердца!
Почто бесплодное соболезнование? О квакеры! Если бы мы имели вашу душу, мы бы сложилися и, купив сих несчастных, даровали бы им
свободу. Жив многие лета в объятиях один другого, несчастные сии к
поносной продаже восчувствуют тоску разлуки. Но если закон иль,
лучше сказать, обычай варварский, ибо в законе того не писано, дозволяет толикое человечеству посмеяние, какое право имеет продовать
сего младенца? Он незаконорожденный. Закон его освобождает. Постойте, я буду доноситель; я избавлю его. Если бы с ним мог спасти и
других! О счастие! Почто ты так обидело меня в твоем разделе? Днесь
жажду вкусите прелестного твоего взора, впервые ощущать начинаю
страсть к богатству. – Сердце мое столь было стеснено, что выскочив
из среды собрания и отдав несчастным последнюю гривну из кошелька, побежал вон. На лестнице встретился мне один чужестранец, мой
друг.
- Что тебе сделалось? Ты плачешь!
- Возвратись, - сказал я ему: - не будь свидетелем срамного
позорища. Ты проклинал некогда обычай варварский в продаже черных невольников в отдаленных селениях твоего отечества; возвратись,
- повторил я, - не будь свидетелем нашего затмения и да не возвестиши стыда нашего твоим согражданам, беседуя с ними о наших нравах.
- Не могу сему я верить, - сказал мне мой друг: невозможно, чтобы там, где мыслить и верить дозволяется всякому кто
как хочет, столь постыдное существовало обыкновение.
- Не дивись, - сказал я ему, - установление свободы в
229
исповедании обидит одних попов и чернецов, да и те скорее пожелают
приобрести себе овцу, нежели овцу во Христово стадо. Но свобода
сельских жителей обидит, как то говорят, право собственности. А все
те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения.
ПЕШКИ
Сколь мне ни хотелось поспешать в окончании моего путешествия, но, по пословице, голод – не свой брат – принудил меня зайти в
избу и, доколе не доберуся опять до рагу, фрикасе, паштетов и прочего
французского кушанья, на отраву изобретенного, принудил меня пообедать старым куском жареной говядины, которая со мною ехала в
запасе. Пообедав сей раз гораздо хуже, нежели иногда обедают многие
полковники ( не говорю о генералах ) в дальних походах, я, по похвальному общему обыкновению, налил в чашку приготовленного для
меня кофию и услаждал прихотливость мою плодами пота несчастных
африканских невольников.
Увидев предо мною сахар, месившая квашню хозяйка подослала
ко мне маленького мальчика попросить кусочек сего боярского кушанья.
- Почему боярское? – сказал я ей, давая ребенку остаток
моего сахара, неужели и ты его употреблять не можешь?
- Потому и боярское, что нам купить его не на что, а бояре его
употребляют для того, что не сами достают деньги. Правда, что и бурмистр ваш, когда ездит к Москве, то его покупает, но также на наши
слезы.
- Разве ты думаешь, что тот, кто употребляет сахар,
заставляет вас плакать?
- Не все; но все господа дворяне. Не слезы ли ты крестьян
своих пьешь, когда они едят такой же хлеб, как и мы? – Говоря сие,
показывала она мне состав своего хлеба. Он состоял из трех четвертей
мякины и одной части несеяной муки. – Да и то слава богу при нынешних неурожаях. У многих соседей наших и того хуже. Что ж вам,
бояре, в том прибыли, что вы едите сахар, а мы голодны? Ребята мрут,
мрут и взрослые. Но как быть, потужишь, потужишь, а делай то, что
господин велит. – И начала сажать хлебы в печь.
Сия укоризна, произнесенная не гневом или негодованием, но
глубоким ощущением душевныя скорби, исполнила сердце мое гру-
230
стию. Я обозрел в первый раз внимательно всю утварь крестьянския
избы. Первый раз обратил сердце к тому, что доселе на нем скользило.
– Четыре стены, до половины покрытые, так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок, по крайней мере, поросший грязью; печь
без трубы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зимою и
летом наполняющий избу; окончины, в коих натянутый пузырь смеркающийся в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастлива
изба, коли в одном из них всякий день есть пустые шти!). Деревянная
чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топором срубленный,
который скоблят скребком по праздникам. Корыто кормить свиней
или телят, буде есть, спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесою кажется. К счастию, кадка с квасом, на уксус похожим. И на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь, данная природою, онучки с лаптями для выхода. – Вот в чем почитается по справедливости
источник государственного избытка, силы, могущества; но тут же видны слабость, недостатки и злоупотребления законов и их шероховатая,
так сказать, сторона. Тут видна алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное ее нищеты состояние. – Звери алчные,
пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять
не можем, - воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у
него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него
постепенно! С одной стороны – почти всесилие; с другой – немощь
беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец,
против которого ответчик ничего сказать не смеет. Се жребий заклепанного во узы, се жребий заключенного в смрадной темнице, се жребий вола во ярме...
Жестокосердный помещик! Посмотри на детей крестьян, тебе
подвластных. Они почти наги. Отчего? Не ты ли родших их в болезни
и горести обложил сверх всех полевых работ оброком? Не ты ли несотканное еще полотно определяешь себе в пользу? На что тебе смрадное рубище, которое к неге привыкшая твоя рука подъяти гнушается?
Едва послужит оно на отирание служащего тебе скота. Ты собираешь
и то, что тебе не надобно, несмотря на то, что неприкрытая нагота твоих крестьян тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда, - но
пред судиею, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого, совесть, но коего развратный твой рассудок давно
изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но не ласкайся безвозмездием. Неусыпный сей деяний твоих страж уловит тебя наедине, и ты
231
почувствуешь его кары.О! если бы они были тебе и подвластным тебе
на пользу...О! если бы человек, входя почасту во внутренность свою,
исповедал бы неукротимому судии своему, совести, свои деяния. Претворенный в столп неподвижный громоподобным ее гласом, не пускался бы он на тайные злодеяния; редки бы тогда стали губительства,
опустошения... и пр., и пр., и пр.
232
СПАССКАЯ ПОЛЕСТЬ
... Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набаб,
султан или какое-то сих названий нечто, седящее во власти на престоле.
Место моего восседания было из чистого злата и хитро искладенными драгими разного цвета каменьями блистало лучезарно. Ничто
сраваниться не могло со блеском моих одежд. Глава моя украшалася
венцом лавровым. Вокруг меня лежали знаки, власть мою изъявлящие.
Здесь меч лежал на столпе, из сребра изваянном, на коем изображалися морские и сухопутные сражения, взятие городов и прочее сего рода;
везде видно было вверху имя мое, носимое Гением славы, над всеми
сими подвигами парящим. Тут виден был скипетр мой, возлежащий на
снопах, обильными класами отягченных, изваянных из чистого злата
и природе совершенно подражающих. На твердом коромысле возвещенные зрелися весы. В единой из чаш лежала книга с надписью Закон милосердия; в другой книга же с надписью Закон совести. Держава, из единого камня иссеченная, поддерживаема была грудою младенцев, из белого мрамора иссеченных. Венец мой возвышен был паче
всего и возлежал на раменах сильного исполина, воскрание же его
поддерживаемо было истиною. Огромной величины змия, из светлыя
стали искованная, облежала вокруг всего седалища при его подножии
и, конец хвоста в зеве держаща, изображала вечность.
Но не единые бездыханные изображения возвещали власть мою
и величество. С робким подобострастием и взоры мои ловящи, стояли
вокруг престола моего чины государственные. В некотором отдалении
от престола моего толпилося бесчисленное множество народа, коего
разные одежды, черты лица, осанка, вид и стан различие их племени
возвещали. Трепетное их молчание уверяло меня, что они все воле
моей подвластны. По сторонам, на несколько возвышенном месте,
стояли женщины в великом множестве в прелестнейших и великолепнейших одеждах. Взоры их изъявляли удовольствие на меня смотреть,
и желания их стремились на предупреждение моих, если бы они возродились.
Глубочайшее в собрании сем присутствовало молчание; казалося, что все в ожидании были важного какого происшествия, от коего
спокойствие и блаженство всего общества зависели. Обращенный сам
в себя и чувствуя глубоко вкоренившуюся скуку в душе моей, от насыщающего скоро единообразия происходящую, я долг отдал естеству
и, рот разинув до ушей, зевнул во всю мочь. Все вняли чувсвтвованию
233
души моей. Внезапу смятение распростерло мрачный покров свой по
чертам веселия, улыбка улетала со уст нежности и блеск радования с
ланит удовольствия. Искаженные взгляды и озирание являли нечаянное нашествие ужаса и предстоящие беды. Слышны были вздохи, колющие предтечи скорби; и уже начинало раздаваться задерживаемое
присутствием страха стенание. Уже скорыми в сердца всех стопами
шествовало отчаяние и смертные содрогания, самыя кончины мучительнее. Тронутый до внутренности сердца толико печальным зрелищем, ланитные мышцы нечувствительно стянулися ко ушам моим и,
растягивая губы, произвели в чертах лица моего кривление, улыбке
подобное, за коим я чихнул весьма звонко. Подобно как в мрачную
атмосферу, густым туманом отягченную, проникает полуденный
солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага
и, разделенная в составе своем, частию, улегчася, стремительно возносится в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав в себе
одну только тяжесть земных частиц, падает низу стремительно, мрак,
присутствовавший повсюду в небытии светозарного шара, исчезает
весь вдруг и, сложив поспешно непроницательный свой покров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже знака своего
присутствования, - тако при улыбке моей развеялся вид печали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде. Все начали восклицать:
- Да здравствует наш великий государь, да здравствует навеки.Подобно тихому полуденному ветру, помавающему листвия дерев и
любострастное производящему в дубраве шумление, тако во всем собрании радостное шептание раздавалось. Иной вполголоса говорил:
- Он усмерил внешних и внутренних врагов, расширил пределы
отечества, покорил тысячи разных народов своей державе.
Другой восклицал:
- Он обогатил государство, расширил внутреннюю и внешнюю
торговлю, он любит науки и художества, поощряет земледелие и рукоделие.
Женщины с нежностью вещали:
- Он не дал погибнуть тысячам полезных сограждан, избавя их до сосца еще гибельныя кончины.
Иной с важным видом возглашал:
- Он милосерд, правдив, закон его для всех равен, он почитает
себя первым его служителем. Он законодатель мудрый, судия правдивый, исполнитель ревностный, он паче всех царей велик,он вольность
дарует всем.
234
Речи таковые, ударяя в тимпан моего уха, громко раздавалися в
душе моей. Похвалы сии истинными в разуме моем изображалися, ибо
сопутствуемы были искренности наружными чертами. Таковыми их
приемля, душа моя возвышалася над обыкновенным зрения кругом;
в существе своем расширялась и, вся объемля, касалася степеней божественной премудрости. Но ничто не сравнилося с удовольствием
самоодобрения при раздавании моих приказаний. Первому военачальнику повелевал я итти с многочисленным войском на завоевание земли, целым небесным поясом от меня отдаленной.
-Государь, - ответствовал он мне, - слава единая имени твоего
победит народы, оную землю населяющие. Страх предшествовать будет оружию твоему, и возвращуся, приносяй дань царей сильных.
Учредителю плавания я рек:
-Да корабли мои рассеются по всем морям, да узрят их неведомые народы; флаг мой да известен будет на Севере, Востоке, Юге и
Западе.
-Исполню, государь. – И полетел на исполнение, яко ветер, определенный надувать ветрила корабельные.
-Возвести до дальнейших пределов моея области, - рек я хранителю законов, - се день рождения моего, да ознаменится он в летописях навеки отпущением повсеместным. Да отверзутся темницы, да
изыдут преступники и да возвратятся в домы свои, яко заблудшие от
истинного пути.
-Милосердие твое, государь! есть образ всещедрого существа.
Бегу возвести радость скорбящим отцам по чадех их, супругам по супругах их.
-Да воздвигнутся, - рек я первому зодчию, - великолепнейшие
здания для убежища мусс, да украсятся подражаниями природы разновидными; и да будут они ненарушимы, яко небесные жительницы, для
них же они уготовляются.
-О премудрый, - отвечал он мне, - егда велениям твоего гласа
стихии повиновалися и, совокупя силы свои, учреждали в пустынях и
на дебрях обширные грады, превосходящие великолепием славнейшие
в древности; колико маловажен будет сей труд для ревностных исполнителей твоих велений. Ты рек, и грубые строения припасы уже гласу
твоему внемлют.
-Да отверзется ныне, - рек я, - рука щедроты, да излиются остатки избытка на немощствующих, сокровища ненужные да возвратятся к
их источнику.
-О, всещедрый владыко, всевышним нам дарованный, отец своих чад, обогатитель нищего, да будет твоя воля.
235
При всяком моем изречении все предстоящие восклицали радостно, и плескание рук не токмо сопровождало мое слово, но даже предупреждало мысль. Единая из всего собрания жена, облегшаяся твердо
о столп, испускала вздохи скорби и являла вид презрения и негодования. Черты лица ее были суровы и платье простое. Голова ее покрыта
была шляпою, когда все другие обнаженными стояли главами.
-Кто сия?- вопрошал я близ стоящего меня.
-Сия есть странница, нам неизвестная, именует себя Прямовзорой и глазным врачом. Но сеть волхв опаснейший, носяй яд и отраву,
радуется скорби и сокрушению; всегда нахмуренна, всех презирает и
поносит; даже не щадит в ругании своем священныя твоея главы.
-Почто ж злодейка сия терпима в моей области? Но о ней завтра.
Сей день есть день милости и веселия. Приидите, сотрудники мои в
ношении тяжкого бремени правления, приимите достойное за труды и
подвиги ваши воздаяние.
Тогда, восстав от места моего, возлагал я различные знаки почестей на предстоящих; отсутствующие забыты не были, но те, кои
приятным видом словам моим шли во сретение, имели большую во
благодеяниях моих долю.
По сем продолжал я мое слово:
-Пойдем, столпы моея державы, опоры моея власти, пойдем усладиться по труде. Достойно бо, да вкусит трудившийся плода трудов
своих. Достойно царю вкусити веселия, он же изливает многочисленные всем. Покажи нам путь к уготованному тобою празднеству, - рек я
к учредителю веселий. – Мы тебе последуем.
-Постой, - вещала мне странница от своего места, - постой и подойди ко мне. Я – врач, присланный к тебе и тебе подобным, да очищу
зрение твое. Какие бельма! – скзала она с восклицанием.
Некая невидимая сила нудила меня итти пред нее, хотя все меня
окружавшие мне в том препятствовали, делая даже мне насилие.
-На обоих глазах бельма, - сказала странница, - а ты столь решительно судил о всем. – Потом коснулася обоих моих глаз и сняла с них
толстую пелену, подобну роговому раствору. – Ты видишь, - сказала
она мне, - что ты был слеп и слеп всесовершенно. Я есмь Истина. Всевышний, подвигнутый на жалость стенанием тебе подвластного народа, ниспослал меня с небесных кругов, да отжену темноту, проницанию взора твоего препятствующую. Я сие исполнила. Все вещи представятся днесь в естественном их виде взорам твоим. Ты проникнешь
во внутренность сердец. Не утаится более от тебя змия, крыющаяся в
излучинах душевных. Ты познаешь верных своих подданных, которые
вдали от тебя не тебя любят, но любят отечество; которые готовы все-
236
гда на твое поражение, если оно отмстит порабощение человека. Но не
возмутят они гражданского покоя безвременно и без пользы. Их призови себе в друзей. Изжени сию гордую чернь, тебе предстоящую и
прикрывшую срамоту души своей позлащенными одеждами. Они-то
истинные твои злодеи, затмевающие очи твои и вход мне в твои чертоги воспрещающие. Един раз являюся я царям во все время их царствования, да познают меня в истинном моем виде; но я никогда не оставляю жилища смертных. Пребывание мое не есть в чертогах царских.
Стража, обсевшая их вокруг и бдящая денно-ночно стоглазно, воспрещает мне вход в оные. Если когда проникну сию сплоченную толпу,
то, подняв бич гонения, все тебя окружающие тщатся меня изгнать из
обиталища твоего; бди убо, да паки не удалюся от тебя. Тогда словеса
ласкательства, ядовитые пары издыхающие, бельма твои паки возродят, и кора, светом непроницаемая, покрыет твои очи. Тогда ослепление твое будет сугубо; едва на шаг один взоры твои досязать будут.
Все в веселом являться тебе будет виде. Уши твои не возмутятся стенанием, но усладится слух сладкопением ежечасно. Жертвенные курения обыдут на лесть отверстую душу. Осязанию твоему подлежать
будет всегда гладкость. Никогда не раздерет благотворная шероховатость в тебе нервов осязательности. Вострепещи теперь за таковое состояние. Туча вознесется над главой твоей, и стрелы карающего грома
готовы будут на твое поражение. Но я, вещаю тебе, поживу в пределах
твоего обладания. Егда восхощешь меня видети, егда, осажденная кознями ласкательства, душа твоя взалкает моего взора, воззови меня из
твоея отдаленности; где слышен будет твердый мой глас, там меня и
обрящешь. Не убойся гласа моего николи. Если из среды народныя
возникнет муж, порицающий дела твои, ведай, что той есть твой друг
искренний. Чуждый надежды мзды, чуждый рабского трепета, он
твердым голосом возвестит меня тебе. Блюдись и не дерзай его казнити, яко общего возмутителя. Призови его, угости его, яко странника.
Ибо всяк, порицающий царя в самовластии его, есть странник земли,
где все пред ним трепещет. Угости его, вещаю, почти его, да возвратившися возможет он паче и паче глаголати нельстиво. Но таковые
твердые сердца бывают редки; едва един в целом столетии явится на
светском ристалище. А дабы бдительность твоя не усыплялася негою
власти, се кольцо дарую тебе, да возвестит оно тебе твою неправду,
когда на нее дерзать будешь. Ибо ведай, что ты первейший в обществе
можешь быть убийца, первейший разбойник, первейший предатель,
первейший нарушитель общия тишины, враг лютейший, устремляющий злость свою на внутренность слабого. Ты виною будешь, если
мать восплачет о сыне своем, убиенном на ратном поле, и жена о муже
237
своем; ибо опасность плена едва оправдать может убийство, войною
называемое. Ты виною будешь, если запустеет нива, если птенцы земледелателя лишаться жизни у тощего без здравыя пищи сосца матерня.
Но обрати теперь взоры свои на себя и на предстоящих тебе, воззри на
исполнение твоих велений, и если душа твоя не содрогнется от ужаса
при взоре таковом, то отыду от тебя, и чертог твой загладится навсегда
в памяти моей.
Изрекшия странницы лицо казалося веселым и вещественным
сияющее блеском. Воззрение на нее вливало в душу мою радость. Уже
не чувствовал я в ней зыбей тщеславия и надутлости высокомерия. Я
ощущал в ней тишину; волнение любочестия и обуревание властолюбия ее не касалися. Одежды мои, столь блестящие, казалися замараны
кровию и омочены слезами. На перстах моих виделися мне остатки
мозга человеческого; ноги мои стояли в тине. Вокруг меня стоящие
являлися того скареднее. Вся внутренность их казалась черною и сгораемою тусклым огнем ненасытности. Они метали на меня и друг на
друга искаженные взоры, в коих господствовали хищность, зависть,
коварство и ненависть. Военачальник мой, посланный на завоеваниее,
утопал в роскоши и веселии. В войсках подчиненности не было; воины
мои почиталися хуже скота. Не радели ни о их здравии, ни прокормлении; жизнь их ни во что вменялася; лишались они установленной платы, которая употреблялась на ненужное им украшение. Большая половина новых воинов умирали от небрежения начальников или ненужныя и безвременныя строгости. Казна, определенная на содержаниее
всеополчения, была в руках учредителя веселостей. Знаки военного
достоинства не храбрости были уделом, но подлгого раболепия. Я зрел
пред собою единого знаменитого по словесам военачальника, коего я
отличными почтил знаками моего благоволения; я зрел ныне ясно, что
все его отличное достоинство состояло в том только, что он пособием
был в насыщении сладострастия своего начальника; и на оказание
мужества не было ему даже случая, ибо он издали не видал неприятеля. От таких-то воинов я ждал себе новых венцов. Отвратил я взор мой
от тысячи бедств, представившихся очам моим.
Корабли мои, назначенные да прейдут дальнейшие моря, видел я
плавающими при устье пристанища. Начальник, полетевший для исполнения моих велений на крылех ветра, простерши на мягкой постеле
свои члены, упоялся негою и любовию в объятиях наемной возбудительницы его сладострастия. На изготовленном велением его чертеже
совершенного в мечтании плавания уже видны были во всех частях
мира новые острова, климату их свойственными плодами изобилующие. Обширные земли и многочисленные народы израждалися из кис-
238
ти новых сих путешествователей. Уже при блеске нощных светильников начерталося величественное описание сего путешествия и сделанных приобретений слогом цветущим и великолепным. Уже златые
доски уготовлялися на одежду столь важного сочинения. О Кук! Почто
ты жизнь свою провел в трудах и лишениях? Почто скончал ее плачевным образом? Если бы воссел на сии корабли, то, в веселиях начав
путешествие и в веселиях его скончая, столь же бы много сделал открытий, сидя на одном месте (и в моем государстве), толико же бы
прославился; ибо ты бы почтен был твоим государем.
Подвиг мой, коим в ослеплении моем душа моя наиболее гордилася, отпущение казни и прощение преступников едва видны были в
обширности гражданских деяний. Веление мое или было совсем нарушено, обращаясь не в ту сторону, или не имело желаемого действия
превратным оного толкованием и медлительным исполнением. Милосердие мое сделалося торговлею, и тому, кто давал больше, стучал
молот жалости и великодушия. Вместо того, чтобы в народе моем чрез
отпущение вины прослыть милосердым, я прослыл обманщиком, ханжою и пагубным комедиантом.
-Удержи свое милосердие, - вещали тысячи гласов, - не возвещай нам его великолепным словом, если не хощешь его исполнити. Не
соплощай с обидою насмешку, с тяжестию ее ощущение. Мы спали и
были спокойны, ты возмутил наш сон, мы бдеть не желали, ибо не над
чем.
В созидании городов видел я одно расточение государственныя
казны, нередко омытой кровию и слезами моих подданных. В воздвижении великолепных зданий к расточению нередко присовокуплялося
и непонятие о истинном искусстве. Я зрел расположение их внутренное и внешное без малейшего вкуса. Виды оных принадлежали веку
готфов и вандалов. В жилище, для мусс уготовленном, не зрел я лиющихся благотворно струев Касталии и Ипокрены; едва пресмыкающееся искусство дерзало возводить свои взоры выше очерченной обычаем округи. Зодчие, согбенные над чертежом здания, не о красоте
оного помышляли, но как приобретут ею себе стяжание. Возгнушался
я моего пышного тщеславия и отвратил очи мои.
Но паче всего уязвило душу мою излияние моих щедрот. Я мнил
в ослеплении моем, что ненужная казна общественная на государственные надобности не может лучше употребляться, как на вспоможение нищего, на одеяние нагого, на прокормление алчущего, или на
поддержание погибающего противным случаем, или на мзду не радящему о стяжании достоинтству и заслуге. Но сколь прискорбно было
видеть, что щедроты мои изливалися на богатого, на льстеца, на веро-
239
ломного друга, на убийцу иногда тайного, на предателя и нарушителя
общественной доверенности, на уловившего мое пристрастие, на снисходящего моим слабостям, на жену, кичащуюся своим бесстыдством.
Едва, едва досязали слабые источники моея щедроты застенчивого
достоинства и стыдливыя заслуги. Слезы пролились из очей моих и
сокрыли от меня толь бедственные представления безрассудной моей
щедроты.
Теперь ясно я видел, что знаки почестей, мною раздаваемые,
всегда доставалися в удел недостойным. Достоинство неопытное, пораженное первым блеском сих мнимых блаженств, вступало в единый
путь с ласкательством и подлостию духа, на снискание почестей, вожделенной смертных мечты; но, влача косвенно стопы свои, всегда на
первых степенях изнемогало и довольствоваться было осуждаемо собственным своим одобрением, во уверении, что почести мирские суть
пепл и дым. Видя во всем толикую превратность, от слабости моей и
коварства министров моих проистекшую, видя, что нежность моя обращалася на жену, ищущую в любви моей удовлетворения своего
только тщеславия и внешность только свою на услаждение мое устрояющую, когда сердце ее ощущало ко мне отвращение, - возревел я
яростию гнева.
-Недостойные преступники, злодеи! Вещайте, почто во зло
употребили доверенность господа вашего? Предстаньте ныне пред
судию вашего. Вострепещите в окаменелости злодеяния вашего. Чем
можете оправдать дела ваши? Что скажете во извинение ваше? Се он,
его же призову из хижины уничижения. Прииди, - вещал я старцу, коего созерцал в крае обширныя моея области, кроющегося под заросшею
мхом хижиною, - прииди облегчить мое бремя; прииди и возврати покой томящемуся сердцу и востревоженному уму.
Изрекши сие, обратил я взор мой на мой сан, познал обширность
моея обязанности, познал, откуда проистекает мое право и власть.
Вострепетал во внутренности моей, убоялся служения моего. Кровь
моя пришла в жестокое волнение, и я пробудился. Еще не опомнившись, схватил я себя за палец, но тернового кольца на нем не было. О,
если бы оно пребывало хотя на мизинце царей!
Властитель мира, если, читая сон мой, ты улыбнешься с насмешкою или нахмуришь чело, ведай, что виденная мною странница
отлетела от тебя далеко и чертогов твоих гнушается.
240
СЛОВАРЬ
Алкать – чувствовать голод
Амо – куда, где
Ассия – Азия
Афеист – атеист
Бесстопная речь – проза
Благогласие – музыкальная гармония, благозвучие
Благорастворенный – чистый, здоровый
Блюдись – берегись, остерегайся
Бо – ибо, так как
Брашно – пища, еда
Буде – если
Велеречие – красноречие
Вепрь – кабан
Вертеп – пещера
Верющее письмо – доверенность
Веси – знай
Вещественность – вещество
Водовод – водопровод
Вождать – руководить
Волчец – сорная трава
Воскрай – на краю
Во сретение – навстречу
Во стезе средою – серединой
Времяточие – эпоха, период времени
Вчиная – начиная
Выя – шея
Глагол – слово
Горячность – любовь, страсть
Гремление – шум, суета
Даждь – дай
Десница – правая рука
Днесь – сегодня
Довлеть – быть достаточным
Дондеже – до тех пор, пока
Долбня – молот
241
Долу – вниз, книзу
Досязать – достигать
Дохновение – вдохновение
Егда – когда
Еже – которое
Елико – сколько
Жалобница – жалоба, прошение
Железы – оковы, цепи
Заборина – заборная жердь
Заклепы – оковы
Зане – так как, потому что
Заушить – ударить по уху, дать пощечину, оскорбить
Зеницы – зрачки, глаза
Зрак – взор, взгляд
Зыбление – колебание, волнение
Изжените – изгоните
Изленение – лень
Изражение – изображение, выражение
Изрытие – следы
Имут – имеют
Источиться – вытечь
Ифика – этика
Кичение – гордость, надменность
Клас – колос
Ключимый – заключенный
Коликократно – сколько раз
Краесловие – рифма
Крайчий, кравчий – человек, прислуживающий за столом
Крючок сивухи – чарка водки
Крыющийся – скрывающийся
Купно – вместе
Ланита – щека
Ласкать – льстить
Ласкатели – льстецы
Ласкаться – льстить себя надеждой
242
Лепота – красота
Ловитва – охота
Любление – любовь
Льзя – можно
Мерзение – отвращение
Мерзить – питать отвращение
Мета – цель
Мздоимство – взяточничество
Мраз – мороз
Небрегу – не забочусь, пренебрегаю
Неуповательно – сомнительно
Нудить – принуждать
Обесстудел – потерял стыд
Обрящешь – найдешь
Обыкнуть – привыкнуть
Особенник – избранник
Отишие – тишина
Отмены – изменения
Отриновен – отстранен, удален
Пагуба – вред
Паки – опять
Персты – пальцы
Пещися – заботиться о ком-нибудь
Подвизать – побуждать
Поженет – уничтожит
Ползущество – низкопоклонство
Предуказуя – предсказывая
Пустынник – человек, поселившийся в уединении
Рамена – плечи
Рачение – усердие
Родшая – мать
Родшие – родители
Селитьба – населенное место
Склепанный – закованный
Словутый – знаменитый
Содей – сделай
243
Тимпан уха – барабанная перепонка
Титло – титул
Тщание – старание
Тщиться – стремиться, пытаться, стараться
Упреждать – предупреждать
Утщетить – сделать напрасным, тщетным
Феатр – театр
Хижина уничижения – дом нищего, бедняка
Хлад – холод
Хлябь – бездна, пропасть
Хоромина – здание
Хулить – бранить, порочить, осуждать
Чиностояние – сословие
Шественник – идущий, путешественник
Шти – щи
Шуйца – левая рука
Яко – как
Япанча – плащ
Ярем – ярмо
244
Н. М. КАРАМЗИН
ФРОЛ СИЛИН, БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Пусть Виргилии прославляют Августов! Пусть красноречивые
льстецы хвалят великодушие знатных! Я хочу хвалить Фрола Силина,
простого поселянина, и хвала моя будет состоять в описании дел его,
мне известных.
По сие время не могу я без сердечного содрогания вспоминать
того страшного года, который живет в памяти у Низовых жителей под
именем голодного; того лета, в которое от долговременной засухи пожелтевшие поля орошаемы были одними слезами горестных поселян;
той осени, в которую, вместо обыкновенных веселых песен, раздавались в селах стенания и вопль отчаянных, видящих пустоту в гумнах и
житницах своих; и той зимы, в которую целые семейства, оставя домы
свои, просили милостыни на дорогах и, несмотря на вьюги и морозы,
целые дни и ночи под открытым небом на снегу проводили. Щадя
нежное сердце моего читателя, не хочу описывать ему ужасных сцен
сего времени. Я жил тогда в деревне близ Симбирска: был еще ребенок, но умел уже чувствовать, как большой человек, и страдал, видя
страдание моих ближних. В одной из наших соседних деревень жил, а может быть, живет еще и теперь, - Фрол Силин, трудолюбивый поселянин, который всегда лучше других обрабатывал свою землю, всегда
более других сбирал хлеба и никогда не продавал всего, что сбирал;
почему на гумне его стояло всегда несколько запасных скирдов. Пришел худой год, и все жители той деревни обнищали - все, кроме осторожного Фрола Силина. Но осторожность была не единственною его
добродетелию. Вместо того, чтобы продавать хлеб свой по дорогой
цене и, пользуясь случаем, разбогатеть вдруг, он созвал беднейших из
жителей своей деревни и сказал: «Послушайте, братцы! Вам теперь
нужда в хлебе, а у меня его много; пойдем на гумно; пособите мне обмолотить скирда четыре и возьмите себе, сколько вам надобно на весь
год».
Крестьяне остолбенели от удивления – ибо и в городах и в селах
великодушие есть редкое явление! Слух о сем благодеянии Фрола Силина разнесся в окрестности. Бедные из других жительств приходили к
нему и просили хлеба. Добрый Фрол назвал их братьями своими и ни
одному не отказывал.
«Скоро мы раздадим весь хлеб свой», - говорила ему жена.
«Бог велит давать просящим», - отвечал он.
245
Небо услышало молитву бедных и благословило следующий год
плодородием. Поселяне, одолженные Фролом Силиным, явились к
своему благотворителю и отдавали ему то количество хлеба, которое у
него брали, и еще с лихвою.
«Ты спас нас и детей наших от голодной смерти, - говорили они,
- один бог может заплатить за твое доброе дело; а мы возвращаем с
благодарностию то, что у тебя заняли». – «Мне ничего не надобно, отвечал Фрол, - у меня много нового хлеба. Благодорите бога: не я, а
он помог вам в нужде».
Напрасно приступали к нему должники его. «Нет, братцы, говорил он, - не возьму Вашего хлеба; а когда у вас есть лишний, так
раздайте его тем, которые в прошлую осень не могли обсеять полей
своих и теперь нуждаются; в нашем околотке немало таких найдется!
Поможим им, и бог благословит нас!» - «Хорошо, - сказали тронутые
поселяне, проливая слезы.– Хорошо. Будь по-твоему! Мы раздадим
этот хлеб нищим и скажем, чтобы они вместе с нами молились за тебя
богу. Дети наши будут также за тебя молиться».
Фрол вместе с ними плакал и смотрел на небо: что он там видел
– ему, а не мне известно.
В одной соседней деревне сгорело четырнадцать дворов: Фрол
Силин послал на каждый двор по два рубля денег и по косе.
Через несколько времени после того сгорела другая деревня.
Поселяне, лишенные почти всего имущества своего, прибегнули к известному великодушию Фрола Силина. На тот раз не было у него денег. «У меня есть лишняя лошадь, - сказал он, - возьмите и продайте
ее».
На имя господина своего купил он двух девок, выпросил им отпускные, содержал их, как дочерей своих, и выдал замуж с хорошим
приданым.
Если ты еще не оставил нас, друг человечества, и не переселился
в мир, тебя достойнейший, в мир ангельский, где рука милости поставит тебя выше многих царей земных, то, конечно, и теперь благотворишь ты ближнему и возвышаешь небесный сан свой! По особливому
случаю, и в отдалении, узнал я дела твои; живя близ тебя, я не знал их.
Когда буду в местах, тобою украшаемых, то с благоговением приближусь к твоей хижине и поклонюсь добродетели в лице твоем. Но если
не найду тебя живого, то велю проводить себя ко гробу твоему и на
бесчувственную землю пролью слезу чувствительности; сыщу белый
камень, положу его на твою могилу и собственною рукою вырежу на
нем слова: «Здесь покоится прах благодетельного человека».
246
Славнейшая нация в Европе посвятила великолепный храм мужам великим, мужам, которые удивляли нас своими дарованиями. С
покрытою головою не пройду я мимо сего места; но без слез сердечных не прошел бы я мимо храма, посвященного добрым гениям человечества, - и в сем храме надлежало бы соорудить памятник Фролу
Силину.
(1791)
БЕДНАЯ ЛИЗА
Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо
окрестностей города сего, как я, потому, что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели
– куда глаза глядят – по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Всякое
лето нахожу новые приятные места или в старых – новые красоты.
Но всего приятнее для меня то место, на котором возвышаются
мрачные, готические башни Симонова монастыря. Стоя на сей горе,
видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду
домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо, когда светит на нее
солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густо-зеленые, цветущие луга, а за ними, по желтым
пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву
хлебом. На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой
пасутся многочисленные стада; там молодые пастухи, сидя под тению
дерев, поют простые, унылые песни и сокращают там летние дни,
столь для них единообразные. Подалее, в густой зелени древних вязов,
блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю
горизонта, синеются Воробьевы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и
вдали село Коломенское с высоким дворцом своим.
Часто прихожу на сие место и почти всегда встречаю там весну;
туда же прихожу и в мрачные дни осени горевать вместе с природою.
Страшно воют ветры в стенах опустевшего монастыря, между гробов,
заросших высокою травою, и в темных переходах келий. Там, опершись на развалины гробных камней, внимаю глухому стону времени,
бездною минувшего поглащенных, - стону, от которого сердце мое
247
содрогается и трепещет. Иногда вхожу в келии и представляю себе
тех, которые в них жили, - печальные картины! Здесь вижу седого
старца, преклонившего колена перед распятием и молящегося о скором разрешении земных оков своих, ибо все удовольствия исчезли для
него в жизни, все чувства его умерли, кроме чувства болезни и слабости. Там юный монах – с бледным лицом, с томным взором – смотрит
в поле сквозь решетку окна, видит веселых птичек, свободно плавающих в море воздуха, видит – и проливает горькие слезы из глаз своих.
Он томится, вянет, сохнет – и унылый звон колокола возвещает мне
безвременную смерть его. Иногда на вратах храма рассматриваю изображение чудес, в сем монастыре случившихся, там рыбы падают с
неба для насыщения жителей монастыря, осажденного многочисленными врагами; тут образ богоматери обращает неприятелей в бегство.
Все сие обновляет в моей памяти историю нашего отечества – печальную историю тех времен, когда свирепые татары и литовцы огнем и
мечом опустошали окрестности российской столицы и когда несчастная Москва, как беззащитная вдовица, от одного бога ожидала помощи в лютых своих бедствиях.
Но всего чаще привлекает меня к стенам Симонова монастыря –
воспоминание о плачевной судьбе Лизы, бедной Лизы. Ах! я люблю те
предметы, которые трогают мое сердце и заставляют меня проливать
слезы нежной скорби!
Саженях в семидесяти от монастырской стены, подле березовой
рощицы, среди зеленого луга, стоит пустая хижина, без дверей, без
окончин, без полу; кровля давно сгнила и обвалилась. В этой хижине,
лет за тридцать перед сим, жила прекрасная, любезня Лиза с старушкою, матерью своею.
Отец Лизин был довольно зажиточный поселянин, потому, что
он любил работу, пахал хорошо землю и вел всегда трезвую жизнь. Но
скоро по смерти его жена и дочь обеднели. Ленивая рука наемника
худо обрабатывала поле, и хлеб перестал хорошо родиться. Они
принуждены были отдать свою землю в наем, и за весьма небольшие
деньги. К тому же бедная вдова, почти беспрестанно проливая слезы о
смерти мужа своего – ибо и крестьянки любить умеют! – день ото дня
становилась слабее и совсем не могла работать.Одна Лиза, - которая
осталась после отца пятнадцати лет, - одна Лиза, не щадя своей
нежной молодости, не щадя редкой красоты своей, трудилась день и
ночь – ткала холсты, вязала чулки, весною рвала цветы, а летом брала
ягоды и продовала их в Москве. Чувствительная, добрая старушка,
видя неутомимость дочери, часто прижимала ее к слабо биющемуся
сердцу, называла божескою милостию, кормилицею, отрадою старости
248
своей и молила бога, чтобы он наградил ее за все то, что она делает
для матери. «Бог дал мне руки, чтобы работать, - говорила Лиза, - ты
кормила меня своею грудью и ходила за мною, когда я была ребенком;
теперь пришла моя очередь ходить за тобою. Перестань только
крушиться, перестань плакать; слезы наши не оживят батюшки». Но
часто нежная Лиза не могла удержать свобственных слез своих – ах!
Она помнила, что у нее был отец, и что его не стало, но для успокоения матери старалась таить печаль сердца своего и казаться покойною
и веселою. «На том свете, любезная Лиза, - отвечала горестная
старушка, - на том свете перестану я плакать. Там, сказывают, будут
все веселы; я, верно, весела буду, когда увижу отца твоего. Только
теперь не хочу умереть – что с тобою без меня будет? На кого тебя
покинуть? Нет, дай бог прежде пристроить тебя к месту! Может быть,
скоро сыщется добрый человек. Тогда, благословя вас, милых детей
моих, перекрещусь и спокойно лягу в сырую землю».
Прошло года два после смерти отца Лизина. Луга покрылись
цветами, и Лиза пришла в Москву с ландышами. Молодой, хорошо
одетый человек, приятного вида, встретился ей на улице. Она показала
ему цветы – и закраснелась. «Ты продаешь их, девушка? – спросил он
с улыбкою. – «Продаю», - отвечала она. – «А что тебе надобно? –
«Пять копеек». – «Это слишком дешево. Вот тебе рубль». – Лиза удивилась, осмелилась взглянуть на молодого человека, - еще более закраснелась и, потупив глаза в землю, сказала ему, что она не возьмет
рубля. – «Для чего же?» - «Мне не надобно лишнего!» - «Я думаю, что
прекрасные ландыши, сорванные руками прекрасной девушки, стоят
рубля. Когда же ты не берешь его, вот тебе пять копеек. Я хотел бы
всегда покупать у тебя цветы; хотел бы, чтобы ты рвала их только для
меня». – Лиза отдала цветы, взяла пять копеек, поклонилась и хотела
идти, но незнакомец остановил ее за руку.
«Куда же ты пойдешь, девушка?» - «Домой». – «А где твой
дом?» - Лиза сказала, где она живет, сказала и пошла. Молодой человек не хотел удерживать ее, может быть, для того, что мимоходящие
начали останавливаться и, смотря на них, коварно усмехались.
Лиза, пришедши домой, рассказала матери, что с нею случилось.
«Ты хорошо сделал, что не взяла рубля. Может быть, это был какойнибудь дурной человек...» -« Ах нет, матушка! Я этого не думаю. У
него такое доброе лицо, такой голос...» -« Однако ж, Лиза, лучше кормиться трудами своими и ничего не брать даром. Ты еще не знаешь,
друг мой, как злые люди могут обидеть бедную девушку! У меня всегда сердце бывает не на своем месте, когда ты ходишь в город; я всегда ставлю свечу перед образ и молю господа бога, чтобы он сохранил
249
тебя от всякой беды и напасти». – У Лизы навернулись на глазах слезы; она поцеловала мать свою.
На другой день нарвала Лиза самых лучших ландышей и опять
пошла с ними в город. Глаза ее тихонько чего-то искали. Многие хотели у нее купить цветы; но она отвечала, что они не продажные; и
смотрела то в ту, то в другую сторону. Наступил вечер, надлежало
возвратиться домой, и цветы были брошены в Москву-реку. «Никто не
владей вами!» - сказала Лиза, чувствуя какую-то грусть в сердце своем. – На другой день ввечеру сидела она под окном, пряла и тихим
голосом пела жалобные песни, но вдруг вскочила и закричала: «Ах!..»
Молодой незнакомец стоял под окном.
«Что с тобой сделалось?» - спросила испугавшаяся мать, которая
подле нее сидела. «Ничего, матушка, - отвечала Лиза робким голосом,
- я только его увидела». – «Кого?»- «Того господина, который купил у
меня цветы». Старуха выглянула в окно. Молодой человек поклонился
ей так учтиво, с таким приятным видом, что она не могла подумать об
нем ничего, кроме хорошего. «Здравствуй, добрая старушка! – сказал
он. – Я очень устал, нет ли у тебя свежего молока?» Услужливая Лиза,
не дождавшись ответа от матери своей – может быть, для того, что она
его знала наперед, - побежала на погреб – принесла чистую кринку,
покрытую чистым деревянным кружком, - схватила стакан, вымыла,
вытерла его белым полотенцем, налила и подала в окно, но сама смотрела в землю. Незнакомец выпил, и нектар из рук Гебы не мог бы показаться ему вкуснее. Всякий догадается, что он после того благодарил
Лизу, и благодарил не столько словами, сколько взорами. Между тем
добродушная старушка успела рассказать ему о своем горе и утешении
– о смерти мужа и о милых свойствах дочери своей, об ее трудолюбии
и нежности, и проч. и проч. Он слушал ее со вниманием; но глаза его
были – нужно ли сказывать, где? И Лиза, робкая Лиза посматривала
изредка на молодого человека; но не так скоро молния блестит и в облаке исчезает, как быстро голубые глаза ее обращались к земле, встречались с его взором. «Мне хотелось бы, - сказал он матери, - чтобы
дочь твоя никому, кроме меня, не продавала своей работы. Таким образом ей незачем будет часто ходить в город, и ты не принуждена будешь с нею расставаться. Я сам по временам могу заходить к вам». –
Тут в глазах Лизы блеснула радость, которую она тщетно скрыть хотела; щеки ее пылали, как заря в ясный летний вечер; она смотрела на
левый рукав свой и щипала его правою рукою. Старушка с охотою
приняла сие предложение, не подозревая в нем никакого худого намерения, и уверяла незнакомца, что полотно, вытканное Лизой, и чулки,
вывязанные Лизой, бывают отменно хороши и носятся долее всяких
250
других. – Становилось темно, и молодой человек хотел уже идти. «Да
как же нам называть тебя, добрый, ласковый барин?» - спросила старуха. «Эрастом, - сказала тихонько Лиза. – Эрастом!» Она раз пять
повторила сие имя, как будто бы стараясь затвердить его. – Эраст простился с ними до свидания и пошел. Лиза провожала его глазами, а
мать сидела в задумчивости и, взяв за руку дочь свою, сказала ей: «Ах,
Лиза! Как он хорош и добр! Если бы жених твой был таков!» Все Лизино сердце затрепетало. «Матушка! Матушка! Как этому статься? Он
барин, а между крестьянами...» - Лиза не договорила речи своей.
Теперь читатель должен знать, что сей молодой человек, сей
Эраст был довольно богатый дворянин, с изрядным разумом и добрым
сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным. Он вел рассеянную жизнь, думал только о своем удовольствии, искал его в светских
забавах, но часто не находил: скучал и жаловался на судьбу свою. Красота Лизы при первой встрече сделала впечатление в его сердце. Он
читывал романы, идиллии, имел довольно живое воображение и часто
переселялся мысленно в те времена ( бывшие или небывшие ), в которые, если верить стихотворцам, все люди беспечно гуляли по лугам,
купались в чистых источниках, целовались, как горлицы, отдыхали
под розами и миртами и в счастливой праздности все дни свои провождали. Ему казалось, что он нашел в Лизе то, чего сердце его давно
искало. «Натура призывает меня в свои объятия, к чистым своим радостям», - думал он и решился – по крайней мере на время – оставить
большой свет.
Обратимся к Лизе. Наступила ночь – мать благословила дочь
свою и пожелала ей кроткого сна, но на сей раз желание ее не исполнилось; Лиза спала очень худо. Новый гость души ее, образ Эрастов,
столь живо ей представлялся, что она почти всякую минуту просыпалась, просыпалась и вздыхала. Еще до восхождения солнечного Лиза
встала, сошла на берег Москвы-реки, села на траве и, подгорюнившись, смотрела на белые туманы, которые волновались в воздухе и,
подымаясь вверх, оставляли блестящие капли на зеленом покрове натуры. Везде царствовала тишина. Но скоро восходящее светило дня
пробудило все творение: рощи, кусточки оживились, птички вспорхнули и запели, цветы подняли свои головки, чтобы напитаться животворными лучами света. Но Лиза все еще сидела подгорюнившись. Ах,
Лиза, Лиза! Что с тобою сделалось? До сего времени, просыпаясь вместе с птичками, ты вместе с ними веселилась утром, и чистая, радостная душа светилась в глазах твоих, подобно как солнце светится в каплях росы небесной; но теперь ты задумчива, и общая радость природы
чужда твоему сердцу. – Между тем молодой пастух на берегу реки
251
гнал стадо, играя на свирели. Лиза устремила на него взор свой и думала: «Если бы тот, кто занимает теперь мысли мои, рожден был простым крестьянином, пастухом, и если бы он теперь мимо меня гнал
стадо свое: ах! я поклонилась бы ему с улыбкою и сказала бы приветливо: «Здравствуй, любезный пастушок! Куда гонишь ты стадо свое?
И здесь растет зеленая трава для овец твоих, и здесь алеют цветы, из
которых можно сплести венок для шляпы твоей». Он взглянул бы на
меня с видом ласковым – взял бы, может быть, руку мою... Мечта!»
Пастух, играя на свирели, пошел мимо и с пестрым стадом своим
скрылся за ближним холмом.
Вдруг Лиза услышала шум весел – взглянула на реку и увидела
лодку, а в лодке – Эраста.
Все жилки в ней забились и, конечно, не от страха. Она встала,
хотела идти, но не могла. Эраст выскочил на берег, подошел к Лизе и –
мечта ее отчасти исполнилась, ибо он взглянул на нее с видом ласковым, взял ее за руку... А Лиза, Лиза стояла с потупленным взором, с
огненными щеками, с трепещущим сердцем – не могла отнять у него
руки – не могла отворотиться, когда он приближался к ней с розовыми
губами своими... ах! Он поцеловал ее, поцеловал с таким жаром, что
вся вселенная показалась ей в огне горящею! «Милая Лиза! – сказал
Эраст. – Милая Лиза! Я люблю тебя!» и сии слова отозвались во глубине души ее, как небесная, восхитительная музыка; она едва смела
верить ушам своим и ... Но я бросаю кисть. Скажу только, что в сию
минуту восторга исчезла Лизина робость – Эраст узнал, что он любим,
любим страстно новым, чистым, открытым сердцем.
Они сидели на траве, и так, что между ними оставалось не много
места – смотрели друг другу в глаза, говорили друг другу: «Люби меня!», и два часа показались им мигом. Наконец, Лиза вспомнила, что
мать ее может об ней беспокоиться. Надлежало расстаться. «Ах,
Эраст! – сказала она. – Всегда ли ты будешь любить меня?» - «Всегда,
милая Лиза, всегда!» - отвечал он. «И ты можешь мне дать в этом
клятву?» - «Могу, любезная Лиза, могу!» - «Нет! Мне не надобно
клятвы. Я верю тебе, Эраст, верю. Ужели ты обманешь бедную Лизу?
Ведь этому нельзя быть?» - «Нельзя, нельзя, милая Лиза!» - «Как я
счастлива, и как обрадуется матушка, когда узнает, что ты меня любишь!» - «Ах нет, Лиза! Ей не надобно ничего сказывать». – «Для чего
же?» - «Старые люди бывают подозрительны. Она вообразит себе чтонибудь худое». – «Нельзя статься».– «Однако ж прошу тебя не говорить ей об этом ни слова». – «Хорошо: надобно тебя послушаться, хотя мне не хотелось бы ничего таить от нее».– Они простились, поцеловались в последний раз и обещались всякий день ввечеру видеться или
252
на берегу реки, или в березовой роще, или где-нибудь близ Лизиной
хижины, только верно, непременно видеться. Лиза пошла, но глаза ее
сто раз обращались на Эраста, который все еще стоял на берегу и
смотрел за нею.
Лиза возвратилась в хижину свою совсем не в таком расположении, в каком из нее вышла. На лице и во всех ее движениях обнаруживалась сердечная радость. «Он меня любит!» - думала она и восхищалась сею мыслию. «Ах, матушка! – сказала Лиза матери своей, которая
лишь только проснулась. – Ах, матушка! Какое прекрасное утро! Как
все весело в поле! Никогда жаворонки так хорошо не певали, никогда
солнце так светло не сияло, никогда цветы так приятно не пахли!» Старушка, подпираясь клюкою, вышла на луг, чтобы насладиться утром, которое Лиза такими прелестными красками описывала. Оно в
самом деле показалось ей отменно приятным; любезная дочь весельем
своим развеселяла для нее всю натуру. «Ах, Лиза! – говорила она. –
Как все хорошо у господа бога! Шестой десяток доживаю на свете, а
все еще не могу наглядеться на дела господни, не могу наглядеться на
чистое небо, похожее на высокий шатер, и на землю, которая всякий
год новою травою и новыми цветами покрывается. Надобно, чтобы
царь небесный очень любил человека, когда он так хорошо убрал для
него здешний свет. Ах, Лиза! Кто бы захотел умереть, если бы иногда
не было нам горя?.. Видно, так надобно. Может быть, мы забыли бы
душу свою, если бы из глаз наших никогда слезы не капали. А Лиза
думала: «Ах! Я скорее забуду душу свою, нежели милого моего друга!»
После сего Эраст и Лиза, боясь не сдержать слова своего, всякий вечер виделись (тогда, как Лизина мать ложилась спать) или на
берегу реки, или в березовой роще, но все чаще под тению столетних
дубов (саженях в осьмидесяти от хижины) – дубов, осеняющих глубокий, чистый пруд, еще в древние времена ископанный. Там часто тихая луна сквозь зеленые ветви посеребряла лучами своими светлые
Лизины волосы, которыми играли зефиры и рука милого друга; часто
лучи сии освещали в глазах нежной Лизы блестящую слезу любви,
осушаемую всегда Эрастовым поцелуем. Они обнимались – но целомудренная, стыдливая Цинтия не скрывалась от них за облако; чисты и
непорочны были их объятия. «Когда ты, - говорила Лиза Эрасту, - когда ты скажешь мне: «Люблю тебя, друг мой!», когда прижмешь меня
к своему сердцу и взглянешь на меня умильными своими глазами, ах!
тогда бывает мне так хорошо, так хорошо, что я себя забываю, забываю все, кроме – Эраста. Чудно! Чудно, мой друг, что я, не знав тебя,
могла жить спокойно и весело! Теперь мне это не понятно; теперь я
253
думаю, что без тебя жизнь не жизнь, а грусть и скука. Без глаз твоих
темен светлый месяц; без твоего голоса скучен соловей поющий; без
твоего дыхания ветерок мне неприятен». – Эраст восхищался своей
пастушкой – так называл Лизу – и, видя, сколь она любит его, казался
сам себе любезнее. Все блестящие забавы большого света представлялись ему ничтожными в сравнении с теми удовольствиями, которыми
страстная дружба невинной души питала сердце его. С отвращением
помышлял он о презрительном сладострастии, которым прежде упивались его чувства. «Я буду жить с Лизою, как брат с сестрою, - думал
он, - не употреблю во зло любви ее и буду всегда счастлив!» - Безрассудный молодой человек! Знаешь ли ты свое сердце? Всегда ли можешь отвечать за свои движения? Всегда ли рассудок есть царь чувств
твоих?
Лиза требовала, чтобы Эраст часто посещал мать ее. «Я люблю
ее, - говорила она, - и хочу ей добра, а мне кажется, что видеть тебя
есть великое благополучие для всякого». – Старушка в самом деле
всегда радовалась, когда его видела. Она любила говорить с ним о покойном муже и рассказывать ему о днях своей молодости, о том, как
она в первый раз встретилась с милым своим Иваном, как он полюбил
ее и в какой любви, в каком согласии жил с нею. «Ах! Мы никогда не
могли друг на друга наглядеться – до самого того часа, как лютая
смерть подкосила ноги его. Он умер на руках моих!» - Эраст слушал ее
с непритворным удовольствием. Он покупал у нее Лизину работу и
хотел всегда платить в десять раз дороже назначаемой ею цены, но
старушка никогда не брала лишнего.
Таким образом прошло несколько недель. Однажды ввечеру
Эраст долго ждал своей Лизы. Наконец пришла она, но так невесела,
что он испугался; глаза ее от слез покраснели. «Лиза, Лиза! Что с тобою сделалось?» - «Ах, Эраст! Я плакала!» - «О чем? Что такое?» - «Я
должна сказать тебе все. За меня сватается жених, сын богатого крестьянина из соседней деревни; матушка хочет, чтобы я за него вышла».
– « И ты соглашаешься?» - «Жестокий! Можешь ли об этом спрашивать? Да мне жаль матушки; она плачет и говорит, что я не хочу ее
спокойствия; что она будет мучиться при смерти, если не выдаст меня
при себе замуж. Ах! Матушка не знает, что у меня есть такой милый
друг!» - Эраст целовал Лизу; говорил, что ее счастие дороже ему всего
на свете; что по смерти матери ее он возьмет ее к себе и будет жить с
нею неразлучно, в деревне и в дремучих лесах, как в раю. – «Однако ж
тебе нельзя быть моим мужем!» – сказала Лиза с тихим вздохом. –
«Почему же?» – «Я крестьянка». – «Ты обижаешь меня. Для твоего
254
друга важнее всего душа, чувствительная, невинная душа, – и Лиза
будет всегда ближайшая к моему сердцу».
Она бросилась в его объятия – и в сей час надлежало погибнуть
непорочности! – Эраст чувствовал необыкновенное волнение в крови
своей – никогда Лиза не казалась ему столь прелестною – никогда ласки ее не трогали его так сильно – никогда ее поцелуи не были столь
пламенны – она ничего не знала, ничего не подозревала, ничего не
боялась – мрак вечера питал желания – ни одной звездочки не сияло на
небе – никакой луч не мог осветить заблуждения. – Эраст чувствовал в
себе трепет – Лиза также, не зная, отчего – не зная, что с нею делается... Ах, Лиза, Лиза! Где ангел-хранитель твой? Где твоя невинность?
Заблуждение прошло в одну минуту. Лиза не понимала чувств
своих, удивлялась и спрашивала. Эраст молчал – искал слов и не находил их. «Ах! я боюсь, - говорила Лиза, - боюсь того, что случилось с
нами! Мне казалось, что я умираю, что душа моя... Нет, не умею сказать этого!.. Ты молчишь, Эраст? Вздыхаешь?.. Боже мой! Что такое?»
Между тем блеснула молния, и грянул гром. Лиза вся задрожала.
«Эраст, Эраст! – сказала она. – Мне страшно! Я боюсь. Чтобы гром не
убил меня, как преступницу!» Грозно шумела буря, дождь лился из
черных облаков – казалось, что натура сетовала о потерянной Лизиной
невинности. – Эраст старался успокоить Лизу и проводил ее до хижины. Слезы катились из глаз ее, когда она прощалась с ним. «Ах! Эраст!
Уверь меня, что мы будем по-прежнему счастливы!» - «Будем, Лиза,
будем!» - отвечал он. - «Дай бог! Мне нельзя не верить словам твоим:
ведь я люблю тебя! Только в сердце моем... Но полно! Прости! Завтра,
завтра увидимся».
Свидания их продолжались, но как все переменилось! Эраст не
мог уже доволен быть одними невинными ласками своей Лизы – одними ее любви исполненными взорами – одним прикосновением руки,
одним поцелуем, одними чистыми объятиями. Он желал больше,
больше и, наконец, ничего желать не мог, - а кто знает сердце свое, кто
размышлял о свойстве нежнейших его удовольствий, тот, конечно,
согласится со мною, что исполнение всех желаний есть самое опасное
искушение любви. Лиза не была уже для Эраста сим ангелом непорочности, который прежде воспалял его воображение и восхищал душу.
Платоническая любовь уступила место таким чувствам, которыми он
не мог гордиться и которые были для него уже не новы. Что принадлежит до Лизы, то она, совершенно ему отдавшись, им только жила и
дышала, во всем, как агнец, повиновалась его воле и в удовольствии
его полагала свое счастие. Она видела в нем перемену и часто говори-
255
ла ему: «Прежде бывал ты веселее; прежде бывали мы покойнее и счастливее, и прежде я не так боялась потерять любовь твою!»
Иногда, прощаясь с нею, он говорил ей: «Завтра, Лиза, не могу с
тобою видеться: мне встретилось важное дело», - и всякий раз при сих
словах Лиза вздыхала.
Наконец пять дней сряду она не видала его и была в величайшем
беспокойстве; в шестой пришел он с печальным лицом и сказал ей:
«Любезная Лиза! Мне должно на несколько времени с тобою проститься. Ты знаешь, что у нас война, я в службе, полк мой идет в поход». – Лиза побледнела и едва не упала в обморок.
Эраст ласкал ее, говорил, что он всегда будет любить милую
Лизу и надеется по возвращении своем уже никогда с нею не расставаться. Долго она молчала; потом залилась горькими слезами, схватила руку его и, взглянув на него со всею нежностию любви, спросила:
«Тебе нельзя оставаться?» – «Могу, – отвечал он, – но только с величайшим бесславием, с величайшим пятном для моей чести. Все будут
презирать меня; все будут гнушаться мною, как трусом, как недостойным сыном отечества». – «Ах, когда так, - сказала Лиза, - то поезжай,
поезжай, куда бог велит! Но тебя могут убить».- «Смерть за отечество
не страшна, любезная Лиза». – «Я умру. Как скоро тебя не будет на
свете». – «Но зачем это думать? Я надеюсь остаться жив, надеюсь возвратиться к тебе, моему другу». – «Дай бог! Дай бог! Всякий день,
всякий час буду о том молиться. Ах, для чего не умею ни читать, ни
писать! Ты бы уведомлял меня обо всем, что с тобою случится. А я
писала бы к тебе – о слезах своих!» - «Нет, береги себя, Лиза; береги
для друга твоего. Я не хочу, чтобы ты без меня плакала». – «Жестокий
человек! Ты думаешь лишить меня и этой отрады! Нет! Расставшись с
тобою, разве тогда перестану плакать, когда высохнет сердце мое». –
«Думай о приятной минуте, в которую опять мы увидимся». – «Буду,
буду думать о ней! Ах, если бы она пришла скорее! Любезный, милый
Эраст! Помни, помни свою бедную Лизу, которая любит тебя более,
нежели самое себя!»
Но я не могу описать всего, что они при сем случае говорили. На
другой день надлежало быть последнему свиданию.
Эраст хотел проститься и с Лизиною матерью, которая не могла
от слез удержаться, слыша, что ласковый, пригожий барин ее должен
ехать на войну. Он принудил ее взять у него несколько денег, сказав:
«Я не хочу, чтобы Лиза в мое отсутствие продавала работу свою, которая, по уговору, принадлежит мне». – Старушка осыпала его благословениями. «Дай господи, - говорила она, - чтобы ты к нам благополучно возвратился и чтобы я тебя еще раз увидела в здешней жизни!
256
Авось – либо моя Лиза к тому времени найдет себе жениха по мыслям.
Как бы я благодарила бога, если б ты приехал к нашй свадьбе! Когда
же у Лизы будут дети, знай, барин, что ты должен крестить их! Ах!
Мне бы очень хотелось дожить до этого!»
Лиза стояла подле матери и не смела взглянуть на нее. Читатель
легко может вообразить себе, что она чувствовала в сию минуту.
Но что же чувствовала она тогда, когда Эраст, обняв ее в последний раз, в последний раз прижав к своему сердцу, сказал: «Прости, Лиза!..» Какая трогательная картина! Утренняя заря, как алое море, разливалась по восточному небу. Эраст стоял под ветвями высокого дуба, держа в объятиях своих бедную, томную, горестную подругу,
которая, прощаясь с ним, прощалась с душою своею. Вся натура пребывала в молчании.
Лиза рыдала – Эраст плакал – оставил ее – она упала – стала на
колени, подняла руки к небу и смотрела на Эраста, который удалялся
– далее – далее – и, наконец, скрылся – воссияло солнце, и Лиза, оставленная, бедная, лишилась чувств и памяти.
Она пришла в себя – и свет показался ей уныл и печален. Все
приятности натуры сокрылись для нее вместе с любезным ее сердцу.
«Ах! – думала она, - для чего я осталась в этой пустыне? Что удерживает меня лететь вслед за милым Эрастом? Война не страшна для меня; страшно там, где нет моего друга. С ним жить, с ним умереть хочу
или смертию своею спасти его драгоценную жизнь. Постой, постой,
любезный! Я лечу к тебе!» – Уже хотела она бежать за Эрастом; но
мысль: «У меня есть мать!» – остановила ее. Лиза вздохнула и, преклонив голову, тихими шагами пошла к своей хижине. С сего часа дни
ее были днями тоски и горести, которую надлежало скрывать от нежной матери: тем более страдало сердце ее! Тогда только облегчалось
оно, когда Лиза, уединяясь в густоту леса, могла свободно проливать
слезы и стенать о разлуке с милым. Часто печальная горлица соединяла жалобный голос свой с ее стенанием. Но иногда – хотя весьма редко – златой луч надежды, луч утешения освещал мрак ее скорби. «Когда он возвратится ко мне, как я буду счастлива! Как все переменится!» - от сей мысли прояснялся взор ее, розы на щеках освежались, и
Лиза улыбалась, как майское утро после бурной ночи. – Таким образом
прошло около двух месяцев.
В один день Лиза должна была идти в Москву, затем, чтобы купить розовой воды, которою мать ее лечила глаза свои. На одной из
больших улиц встретилась ей великолепная карета, и в сей карете увидела она – Эраста! «Ах!» - закричала Лиза и бросилась к нему, но карета проехала мимо и поворотила на двор. Эраст вышел и хотел уже
257
идти на крыльцо огромного дому, как вдруг почувствовал себя – в Лизиных объятиях. Он побледнел – потом, не отвечая ни слова на ее восклицания, взял ее за руку, привел в свой кабинет, запер дверь и сказал
ей: «Лиза! Обстоятельства переменились; я помолвил жениться; ты
должна оставить меня в покое и для собственного своего спокойствия
забыть меня. Я любил тебя и теперь люблю, то есть, желаю тебе всякого добра. Вот сто рублей – возьми их; он положил ей деньги в карман,
– позволь мне поцеловать тебя в последний раз – и поди домой». Прежде нежели Лиза могла опомниться, он вывел ее из кабинета и сказал
слуге: «Проводи эту девушку со двора».
Сердце мое обливается кровию в сию минуту. Я забываю человека в Эрасте – готов проклинать его – но язык мой не движется –
смотрю на небо, и слеза катится по лицу моему. Ах! Для чего пишу не
роман, а печальную быль?
Итак, Эраст обманул Лизу, сказав ей, что он едет в армию? –
Нет, он в самом деле был в армии; но вместо того чтобы сражаться с
неприятелем, играл в карты и проиграл почти все свое имение. Скоро
заключили мир, и Эраст возвратился в Москву, отягченный долгами.
Ему оставался один способ поправить свои обстоятельства – жениться
на пожилой богатой вдове, которая давно была влюблена в него. Он
решился на то и переехал жить к ней в дом, посвятив искренний вздох
Лизе своей. Но все сие может ли оправдать его?
Лиза очутилась на улице, и в таком положении, которую никакое перо описать не может. «Он, он выгнал меня? Он любит другую? Я
погибла!» - вот ее мысли, ее чувства! Жестокий обморок прервал их на
время. Одна добрая женщина, которая шла по улице, остановилась над
Лизою, лежавшею на земле, и старалась привести ее в память. Несчастная открыла глаза – встала с помощию сей доброй женщины, – благодарила ее и пошла, сама не зная куда. «Мне нельзя жить, – думала
Лиза, – нельзя!.. О, если бы упало на меня небо! Если бы земля поглотила бедную... Нет! Небо не падает; земля не колеблется! Горе мне!»
Она вышла из города и вдруг увидела себя на берегу глубокого пруда,
под тению древних дубов, которые за несколько недель перед тем были безмолвными свидетелями ее восторгов. Сие воспоминание потрясло ее душу; страшнейшее сердечное мучение изобразилось на лице ее.
Но через несколько минут погрузилась она в некоторую задумчивость
– осмотрелась вокруг себя, увидела дочь своего соседа (пятнадцатилетнюю девушку), идущую по дороге, кликнула ее, вынула из кармана
десять империалов и, подавая ей, сказала: «Любезная Анюта, любезная
подружка! Отнеси эти деньги к матушке – они не краденые, – скажи
ей, что Лиза против нее виновата; что я таила от нее любовь свою к
258
одному жестокому человеку, - к Э... На что знать его имя? – Скажи,
что он изменил мне, – попроси, чтобы она меня простила, бог будет ее
помощником, – поцелуй у нее руку так, как я теперь твою целую, –
скажи, что бедная Лиза велела поцеловать ее – скажи, что я ...». – Тут
она бросилась в воду. Анюта закричала, заплакала, но не могла спасти
ее; побежала в деревню – собрались люди и вытащили Лизу, но она
уже была мертвая.
Таким образом скончала жизнь свою прекрасная душою и телом. Когда мы там, в новой жизни, увидимся, я узнаю тебя, нежная
Лиза!
Ее погребли близ пруда, под мрачным дубом, и поставили деревянный крест на ее могиле. Тут часто сижу в задумчивости, опершись
на вместилище Лизина праха; в глазах моих струится пруд; надо мною
шумят листья.
Лизина мать услышала о страшной смерти дочери своей, и кровь
ее от ужаса охладела – глаза на век закрылись. – Хижина опустела. В
ней воет ветер, и суеверные поселяне, слыша по ночам сей шум, говорят: «Там стонет мертвец; там стонет бедная Лиза!»
Эраст был до конца жизни своей несчастлив. Узнав о судьбе
Лизиной, он не мог утешиться и почитал себя убийцею. Я познакомился с ним за год до его смерти. Он сам рассказал мне сию историю и
привел меня к Лизиной могиле. – Теперь, может быть, они уже примирились!
(1792)
259
Словарь устаревших и малоупотребительных слов
Абие – тотчас
Адамант – алмаз, бриллиант
Аки – как, словно
Акциденция – взятка, побор, сбор с просителей и дел
Алчба – голод; сильное желание
Ан – в просторечии противительный союз «а»
Анахорет – пустынник, отшельник
Арак – крепкий спиртной напиток
Архонт – высшая государственная должность в древних Афинах
Артикул – воинское обучение, порядок
Ат – союз «да»
Аще – если
Басурман – нехристианин, иноверец
Баять – говорить
Бездушник – бессовестный человек
Безмездно – бесплатно, не требуя мзды
Бельт – Балтийское море
Благоутробие – доброта сердца, милосердие
Благочиние – приличие, благопристойность; полиция
Болван – статуя языческого божества, идол, кумир
Бора – сборка, складка платья
Борзо – быстро
Брань – сражение, битва; ругательства
Братина – ковш, чаша
Буде – если
Буй – буйный, удалой
Быстропарый – быстро летающий
Бычок – русский народный танец
Ведро – ясная и тихая погода
Вежды - веки
Вельми – очень, весьма, сильно
Вертеп – пещера, грот
Веси – селения
Внити – войти, вступить
Вязига – хребтовые сухожилия красной рыбы
Вяха - затрещина
Вяще – больше
260
Гайтан – шнурок
Гарпа - арфа
Гейдук – выездной лакей
Глагол – слово
Глашать – издавать голос, звать, кликать
Горний – высший, небесный (горние места – небо, рай)
Готский – щведский
Гудок – простонародный музыкальный инструмент вроде
скрипки
Гульбище – место для гуляния; гуляние
Гумно – место для обмолота снопов
Даждь – дай
Дальный – долгий
Данник – платящий дань
Дезабилье – домашнее платье
Деньга – мелкая монет (полкопейки)
Десница – правая рука
Десню – справа
Дивно – удивительно, чудно, странно
Добре – очень, весьма, сильно
Довлеет – надлежит, следует, должно, прилично
Доднесь – доныне
Доимка – остаток долга
Докука – беспокойство от частых просьб
Долу – внизу, вниз
Днесь – сегодня, ныне, теперь
Думный – в царской думе главный письмоводитель
Духов день – церковный праздник, отмечаемый на другой день
после троицына дня
Дхнуть – повеять
Дщерь – дочь
Дщицы – дощечки
Дымовник - отверстие в потолке, через которое выходит дым в
черной избе
Егда – когда
Еже – который
Елико – сколько
Емлем – принимаем
Епанча – широкий плащ; покрывало
261
Ерго – следовательно, итак
Ества – еда
Естество – природа
Ефес – рукоятка
Жадающий – жаждущий
Жбан – сосуд из мелких дощечек, связанных обручами
Живот – жизнь, иногда – имущество
Жита – хлеба
Житница – строение для хранения хлеба
Житый – зажиточный, богатый человек
Забабоны – суеверия, предрассудки
Завет – союз, договор, условие
Завидеть – завидовать
Зады – бывшее прежде
Зане – так как, потому что
Запазушный – близкий, находящийся в тесной связи
Заповедный – запрещенный
Запона – завеса
Заразы – прелести, чары
Зацепы – ногти
Зело – очень
Зельный – сильный
Земно – до земли, по полу
Зеница – глаз, зрачок
Зетить – высматривать
Зиждеть – строить, сооружать; основывать
Золотник – русская мера веса
Зрак – лицо, образ, облик
Зря – глядя, видя
Зыблет – колеблет, приводит в движение
Идеже – где, в котором месте
Идол – кумир
Иже – которые
Изразить – изобразить, выразить
Изрядно – прекрасно
Изрядный –особенный
Изыде – выйди
Ин – в таком случае, ладно; иной
262
Инако – не так, другим образом
Ирой – герой
Истукан – бюст, статуя, идол
Кадь – кадка
Казнодей – проповедник
Каймак – сливки с топленого молока
Камзол – длинный жилет
Канон – церковные песни, читавшиеся на утренних и вечерних
службах
Каплун – петух
Карачун – смерть, гибель, конец
Келейно – наедине
Кикиморы – духи, живущие по избам за печками
Кичливый – гордый, надменный, высокомерный
Клев – хлев
Клоб – клуб
Клобук – высокая шапка цилиндрической формы с покрывалом,
которую носили епископы
Ков – козни, злоумышление, вредный замысел, заговор
Колико – сколь много
Конче – конечно, верно, точно
Копист – писец, переписчик
Кормило – руль
Кошка – плеть с несколькими хвостами
Кравчий – виночерпий
Кумир – статуя; название языческого божества, идол
Кунсткамера – музей
Купно – вместе
Куш – ставка денег в карточной игре
Куща – хижина, шатер
Ладить – готовить, собирать
Ланиты - щеки
Ласкатель – льстец
Ласкательство – лесть
Лепота – красота
Лествица – лестница
Лесть – обман, коварство
Лик – хор; сонм, собрание; лицо, облик, образ
Литургия – обедня
263
Лихоимец – мздоимец, корытсолюбец
Личина – маска
Лоно – грудь, утроба
Лот – русская мера веса, равная 12,8 г., также инструмент для
измерения глубины моря с борта судна
Льзя – можно
Любомудрие – философия
Людство - люди, народ
Любтый – жестокий, мучительный
Марать – писать
Мах – движение
Межевщик – землемер
Меледа – работа, которую не скоро можно закончить
Мерзение – отвращение
Месяцеслов – календарь
Мета – цель, предел
Мзда – плата, награда; взятка
Мирро – благовонное масло
Млеко – молоко
Мнить – думать, полагать, считать
Мошна – сумка или мешочек для денег
Мурза – татарский вельможа
Мя – меня
Мятет – тревожит, смущает
Мятется – тревожится, беспокоится
Навет – клевета, козни
Навычки – привычки
Надменье – гордость, кичливость
Наипаче – особенно, более всего
Наитие – нашествие, нисшествие
Намет – верх шатра, беседки
Наперсник – любимец, тот, кто порльзуется доверенностью
Напредки – впредь, в дальнейшем
Негли – когда
На приклад – например
Натура – природа
Негли – когда
Негде – где-то
Негоциация – переговоры
264
Негоция – торговля
Недоимка – остаток долга
Нежель – чем
Незаводен – беден
Некосненно – немедленно, без отлогательства
Некресть – некрещенный человек
Нектар – напиток богов
Неможет – болеет
Нещечко – секрет
Ниже – даже, ни даже, тем более
Ниц – лицом на землю, к земле
Нравен - люб
Нудить – принуждать
265
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ПОСОБИЯ:
1.
2.
Гудзий Н.К. История древнерусской литературы. М., 1966г.
Кусков В.В. История древнерусской литературы. М., 1977,
1982.
3. Лихачев Д.С., Лурье Я.С., Панченко А.М., История русской
литературы XI-XVII вв. Л., 1980.
4. Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М., 1971.
5. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы. М., 1971.
6. Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X-XVII вв. Л.,
1973.
7. Лихачев Д.С. Великое наследие. М., 1975
8. Лихачев Д.С. Слово о полку Игореве и русская культура XVII
века. Л., 1981.
9. Прийма Ф.Я. Слово о полку Игореве в русском историколитературном процессе первой трети XIX века. Л., 1980.
10. Русские повести XVII века. Составитель Скрипиль М.О., Л.,
1954.
ТЕКСТЫ
1. Гудзий Н.К. Хрестоматия по древней русской литературе. Изд.
8-е. М., 1973.
2. Прокофьев Н.И. Хрестоматия по древней русской литературе.
М., 1980.
3. Слово о полку Игореве / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц.
М.-Л., 1950. Серия «Литературные памятники».
4. Русские повести XV-XVI вв. / Сост. М.О. Скрипиль. М.-Л.,
1958.
5. Русская повесть XVII века / Сост. М.О. Скрипиль. М., 1954.
6. Изборник (Сборник произведений литературы Древней Руси).
Вступит. ст. Д.С. Лихачева. Сост. и общая ред. тома Л.А.
Дмитриева и Д.С. Лихачева. М., 1969.
266
ЛИТЕРАТУРА XVIII ВЕКА
ПОСОБИЯ:
1. Благой Д.Д. История русской литературы XVIII века. М., 1960.
2. Федоров В.И. История русской литературы XVIII века. М.,
1982.
3. Кулакова Л.И. Очерки истории русской эстетической мысли
XVIII века. Л., 1968.
ТЕКСТЫ
1. Русская литература XVIII века / Сост. Г.П. Макогоненко. М.Л., 1970.
2. Хрестоматия по русской литературе XVIII века / Сост. А.В.
Кокарев. М., 1965.
3. Русская литература XVIII века. 1700-1775. Хрестоматия. /
Сост. В.А. Западов. М., 1979.
4. Кантемир А.Д. Собр.стихотворений. Л., 1956.
5. Ломоносов М.В. Избр. произведения. М.-Л., 1965
6. Державин Г.Р. Стихотворения. М., 1963.
7. Сумароков А.П. Избр.произведения. М.-Л., 1957.
8. Фонвизин Д.И. Собр.соч. в 2-х томах. М.-Л., 1959.
9. Радищев А.Н. Полн.собр.соч. М., 1938-1952. Т. I-III.
10. Карамзин Н.М. Избр.соч. в 2-х томах. М.-Л., 1964.
11. Русская сентиментальная повесть / Сост. П.А. Орлов. М.,
1979.
267
СОДЕРЖАНИЕ
От редактора .............................................................................................. 3
УНТ
Фольклор как искусство ........................................................................... 4
Создатель фольклора – народ .............................................................. ... 4
Особенности содержания фольклора .................................................. ... 4
Яркое своеобразие и высокая художественность фольклора ............... 5
Коллективное и индивидуальное начало в фольклоре ..................... .... 6
Устойчивость и изменяемость фольклорных произведений .......... ..... 7
Вариативность в фольклоре ................................................ .................... 8
Система жанров русского фольклора .................................. .................. 8
Определение жанров ............................................................ .................... 10
ДРЕВНЕРУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Периодизация древнерусской литературы .................................... ........
О возникновении русской письменности ........................................... ...
Особенности древнерусской литературы .......................................... ....
Древнехристианская книжность на Руси ................................................
Летописание ..............................................................................................
Житийная литература (агиография) ........................................................
Слово о полку Игореве .............................................................................
Повествовательная литература Древней Руси .......................................
Литература XVII века ...............................................................................
13
16
17
19
20
23
26
29
33
ЛИТЕРАТУРА XVIII ВЕКА
Развитие литературы в 1700-1730 гг. (литература петровской
эпохи) ......................................................................................................... 41
Литературные направления XVIII века
Предклассицизм начала века ................................................................... 45
Классицизм как литературное направление. Особенности русского
классицизма ............................................................................................... 48
Сентиментализм ........................................................................................ 55
А.Д. Кантемир
59
.............................................................................................
В.К. Тредиаковский .................................................................................. 62
268
М.В. Ломоносов ........................................................................................ 66
А.П. Сумароков ......................................................................................... 72
Д.И. Фонвизин ........................................................................................... 76
Г.Р. Державин ............................................................................................ 81
А.Н. Радищев ............................................................................................. 88
Н.М. Карамзин ........................................................................................... 94
Заключение ................................................................................................ 102
ТЕКСТЫ
Древнерусская литература
Повесть временных лет ............................................................................ 104
Слово о полку Игореве ............................................................................. 111
Повесть о разорении Рязани Батыем .......................................................121
Задонщина ..................................................................................................130
Повесть о Шемякином суде ..................................................................... 140
Повесть о Савве Грудцыне .......................................................................143
Житие протопопа Аввакума, им самим написанное ............................. 161
Литература XVIII века
Приклады, како пишутся комплименты разные .................................... 164
Юности честное зерцало .......................................................................... 165
В.К. Тредиаковский. Тилемахида ............................................................166
М.В. Ломоносов
Разговор с Анакреоном .............................................................................167
Утреннее размышление о божием величестве ....................................... 172
Вечернее размышление о божием величестве ....................................... 173
Ода на день восшествия на престол Елисаветы
Петровны 1747 года ................................................................................. 174
Случились вместе два астронома в пиру ................................................ 177
Гимн бороде ............................................................................................... 177
Д.И. Фонвизин
Лисица-казнодей …................................................................................... 181
Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке, Петрушке ..................... 182
Г.Р. Державин
На смерть князя Мещерского .................................................................. 186
Фелица.........................................................................................................188
Бог ...............................................................................................................195
Водопад ...................................................................................................... 198
Снигирь ...................................................................................................... 203
Памятник ....................................................................................................204
269
А.Н. Радищев Путешествие из Петербурга в Москву
Любани ....................................................................................................... 205
Зайцево ....................................................................................................... 207
Едрово ........................................................................................................ 216
Вышний волчок ......................................................................................... 224
Медное ....................................................................................................... 227
Пешки ........................................................................................................ 230
Спасская полесть .......................................................................................233
Словарь ...................................................................................................... 241
Н.М. Карамзин
Фрол Силин, благодетельный человек ................................................... 245
Бедная Лиза ............................................................................................... 247
Словарь устаревших и малоупотребительных слов .............................. 260
Список литературы ................................................................................... 266
270
Компьютерная верстка: компьютерный центр ЕрГЛУ
им. В.Я.Брюсова (руководитель – доц. В.В.Варданян)
Операторы:
Г.М.Элчакян
С.В.Аракелян
Подписано к печати:
Сдано в печать:
10.10.2003
22.10.2003
Тираж 150