Экспериментальный анализ дискурса
advertisement
На правах рукописи ФЁДОРОВА ОЛЬГА ВИКТОРОВНА ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ДИСКУРСА: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА Специальность 10.02.19 – Теория языка АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук Москва 2013 Работа выполнена на кафедре теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова ОФИЦИАЛЬНЫЕ ОППОНЕНТЫ: доктор филологических наук, доктор биологических наук Татьяна Владимировна Черниговская профессор филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета доктор психологических наук Татьяна Васильевна Ахутина заведующая лабораторией нейропсихологии психологического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова доктор филологических наук Вера Исааковна Подлесская профессор Института лингвистики Российского государственного гуманитарного университета ВЕДУЩАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ: Институт Русского языка имени В.В. Виноградова РАН Защита состоится «____» ___________ 2013 года в ___ часов на заседании диссертационного совета Д 501.001.24 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук при Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова по адресу: 119991, Ленинские горы, МГУ, 1-й учебный корпус, филологический факультет. С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова. Автореферат разослан «____ » ____________ 2013 года Ученый секретарь диссертационного совета А.М. Белов 2 ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ДИССЕРТАЦИИ АКТУАЛЬНОСТЬ данной диссертации определяется двумя обстоятельствами. Первое из них касается сложившейся исторической традиции. Как известно, традиционное для структурной лингвистики первой половины ХХ в. соссюровское1 деление речевой деятельности на язык и речь в грамматике Хомского трансформируется в дихотомию ‘языковая компетенция / языковое употребление’2. Компетенция, постулируемая генеративистами, – это знание языка, или, иначе говоря, модель (ментальной) грамматики языка, представимой в виде системы правил, которые позволяют порождать и понимать бесконечное количество правильных синтаксических структур, имеющихся в данном языке, и отвергать неправильные. Употребление – это процесс использования знания языка, то есть компетенции, в реальной речевой деятельности. Как для Соссюра, так и для Хомского, лингвистам «в собственном смысле слова» следует в первую очередь заниматься языком / компетенцией, а изучение речи / употребления относится к области других наук. Такой подход господствовал в лингвистике на протяжении большей части ХХ в. Однако в последние десятилетия появился другой подход, сторонники которого считают исследование речи / употребления не менее важной составляющей деятельности лингвиста. Они исходят из того, что в реальной жизни человек говорит не отдельными словоформами, морфемами или даже предложениями, которые являлись предметом лингвистического анализа большей части ХХ в., а целыми дискурсами. Таким образом, дискурс, понимаемый как текст в процессе его использования в языковой деятельности, является максимально естественным с этой точки зрения ОБЪЕКТОМ и одновременно ПРЕДМЕТОМ лингвистического исследования. Используя аналогию из работы Р.М. Фрумкиной3, можно сказать, что только анализ естественных дискурсов позволяет нам анализировать «живые» (т.е. in vivo) языковые факты, в то время как более низкие уровни лингвистического анализа имеют дело с языковыми фактами «в пробирке» (т.е. in vitro). Так возник лингвистический анализ дискурса – самая молодая из уровневых лингвистических дисциплин4, на идеи и принципы которой во многом опирается настоящее исследование. Второе обстоятельство, обусловливающее актуальность темы, связано с методологией исследования дискурса. Принято выделять три метода сбора языковых фактов: интроспекцию, наблюдение и эксперимент5. Несомненно, максимально чистые с точки зрения естественности языковые данные могут быть получены только при анализе спонтанного дискурса, то есть при использовании метода наблюдения. С другой стороны, однако, принципиальная многофакторность естественного дискурса не позволяет нам ограничиваться наблюдением и диктует 1 Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М.: УРСС, 2004. 2 Chomsky N. Aspects of the theory of syntax. Cambridge: MIT 3 Press, 1965. Фрумкина Р.М. Самосознание лингвистики – вчера и завтра // Известия АН, Серия литературы и языка, 1999, №58(4). 4 См., в частности, работу Кибрик А.А. Анализ дискурса в когнитивной перспективе. Дис. на соиск. учен. степ. д.филол.н. М.: Институт языкознания РАН, 2003. 5 См., в частности, работу Clark H. and A. Bangerter. Changing conceptions of reference // I.A. Noveck and D. Sperber (eds.) Experimental pragmatics. Palgrave studies in pragmatics, language, and cognition. New York: Palgrave Macmillan, 2004, 25–49. 3 введение тех или иных форм экспериментирования. Настоящая диссертация посвящена описанию новой парадигмы экспериментальных исследований в области дискурса, корни которой уходят в междисциплинарные связи между психологией и лингвистикой, закрепившиеся в двух самостоятельных на сегодняшний день дисциплинах – психолингвистике и когнитивной лингвистике. Многие психолингвисты до сих пор убеждены, что дискурсивный уровень слишком сложен и многофакторен, чтобы иметь возможность проводить строго контролируемые эксперименты, а многие когнитивные лингвисты продолжают исходить из абсолютного примата метода наблюдения, делая особый акцент на проведении популярных в последнее десятилетие корпусных исследований, так что удельный вес экспериментальных дискурсивных исследований в обеих дисциплинах пока невелик. Тем не менее, в последние годы такие исследования появляются все чаще, что делает необходимым разработку методологической базы этой новой парадигмы. Мы назвали эту область ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫМ АНАЛИЗОМ ДИСКУРСА (=ЭАД). Таким образом, настоящая работа выполнена в рамках «речевого» подхода к языку и развивает экспериментальную составляющую этого подхода. Вышеописанное положение дел определяет ОСНОВНЫЕ ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ настоящего исследования. Основная цель состоит в (i) выработке, (ii) экспериментальной проверке и (iii) теоретическом обосновании методологии ЭАД. Первая часть диссертации направлена на решение первого вопроса, вторая часть – второго, третья – третьего. Поставленная цель предполагает решение нескольких более частных задач, подробно рассмотренных далее. Во-первых, когнитивная направленность ЭАД диктует необходимость всестороннего изучения когнитивных механизмов рабочей памяти (=РП). Во-вторых, теоретическое обоснование ЭАД оказывается невозможным без комплексного анализа феномена синтаксического прайминга (=СП). В-третьих, в качестве применения разработанной методологии ЭАД на практике ставится задача создания и экспериментального тестирования модели референциального выбора. Наконец, в качестве примера решения общетеоретического вопроса рассматривается задача создания модели взаимодействия собеседников в диалоге. Решение этих частных задач служит основой для формирования нового направления экспериментальных лингвистических исследований. НА ЗАЩИТУ ВЫНОСЯТСЯ СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ: 1. Экспериментальный анализ дискурса – новая область эмпирических лингвистических исследований, которая i. лежит в междисциплинарном когнитивном пространстве на пересечении лингвистики и психологии; ii. объединяет методологические подходы к сбору языкового материала, которые представлены в современных экспериментальной, корпусной и полевой лингвистике; iii. опирается на лингвистический анализ дискурса; iv. требует обязательного комплексного подхода к анализу языковых явлений. 2. Исключительно важную роль в речевой деятельности человека, как в порождении речи, так и в речепонимании, играет рабочая память, так что учет этого фактора во всех дискурсивных исследованиях является совершенно необходимым. 4 3. Большое значение для понимания общих механизмов взаимодействия собеседников имеет явление синтаксического прайминга; также оно является значимым с точки зрения поиска ответов на актуальные общелингвистические вопросы, в том числе связанные с врожденностью языка и автономностью синтаксиса. 4. Модель референциального выбора состоит из двух модулей – модуля говорящего и модуля адресата; в первом модуле происходит выбор типа референциального выражения; во втором модуле в зависимости от выбранной говорящим референциальной стратегии эта информация обрабатывается в одном из двух фильтров – фильтре референциальной избыточности или фильтре референциального конфликта – и при необходимости корректируется. 5. Модель интерактивной координации (=МИК) непротиворечиво описывает языковое взаимодействие в диалоге. Успешное общение требует формирования общей или взаимной позиции; для формирования этой позиции у собеседников имеется несколько способов координации совместной коммуникативной деятельности; каждый способ координации имеет свой собственный механизм. НОВИЗНА диссертации определяется как самим подходом к изучаемым вопросам, т.е. синтезом достижений корпусной, экспериментальной и полевой лингвистики, так и целым рядом более конкретных положений и результатов. К числу таких конкретных результатов можно отнести: создание типологии указательных местоимений дагестанских языков (глава 4), исследование интродуктивной референции имени (глава 4), синтаксической неоднозначности (глава 5), предикативного согласования по числу (глава 5), дискурсивного фактора протагонизма (глава 7), тестирование гипотезы раннего / позднего референциального развития в онтогенезе (глава 6), гипотезы о врожденности абстрактного синтаксиса (глава 5), роли диминутивов при усвоении родного языка (глава 4). МЕТОДОЛОГИЯ данной диссертации подробно рассматривается в главе 2, в которой предлагается единая исследовательская программа эмпирической работы лингвиста по сбору языкового материала, состоящая из сочетания методов корпусной, экспериментальной и полевой лингвистик, а также в главе 3, в которой более конкретно описана методология ЭАД. МАТЕРИАЛОМ исследования послужили языковые данные, собранные всеми тремя методами сбора языкового материала с преобладанием различного рода экспериментальных методов. ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЦЕННОСТЬ данного исследования обуславливается в первую очередь созданием нового направления экспериментальных лингвистических исследований и обоснованием четырех его особенностей: (i) междисциплинарности, (ii) единой эмпирической методологии, (iii) опоры на лингвистический анализ дискурса и (iv) комплексности. ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ работы состоит в возможности использования разработанной методологии ЭАД в исследованиях, связанных со сбором и тестированием любого дискурсивного материала. Кроме того, многие положения работы могут использоваться и уже используются в педагогической практике. СТРУКТУРА РАБОТЫ. Диссертация состоит из введения, трех частей, заключения и библиографии. Теоретико-методологическая часть I содержит четыре главы, каждая из которых посвящена одному из четырех основополагающих аспектов 5 ЭАД. Во-первых, ЭАД – это междисциплинарная область исследований, лежащая между лингвистикой и психологией. В главе 1 предлагается общая типология междисциплинарности, которая затем рассматривается на примере когнитивной науки в целом, а также в отношении двух современных продуктов междисциплинарного взаимодействия лингвистики и психологии – когнитивной лингвистики (=КЛ) и психолингвистики (=ПЛ). Во-вторых, ЭАД объединяет методологические подходы к сбору материала, представленные в экспериментальной, корпусной и полевой лингвистике. Глава 2 описывает особенности работы корпусных, полевых и экспериментальных лингвистов, в результате чего предлагается интегрированная исследовательская программа эмпирической работы с языком. В-третьих, данная область опирается на лингвистический анализ дискурса. В главе 3 сначала рассматривается вопрос о естественности языковых данных, потом описываются направления современной междисциплинарной области анализа дискурса, а затем дается определение методологии ЭАД, которая включает в себя как собственно экспериментальные методы, так и методы извлечения дискурсов. Наконец, вчетвертых, ЭАД требует обязательного комплексного подхода к анализу языковых явлений. Разумеется, комплексный подход, рассмотренный в главе 4, является серьезным достоинством любого лингвистического, и, еще шире, научного проекта, однако, на наш взгляд, в случае проведения дискурсивных исследований он становится необходимой составляющей успешной работы. В первую очередь это связано с реальной многофакторностью практически каждого дискурсивного явления, которая значительно увеличивает вероятность ошибки при применении того или иного метода, использованного изолированно. Комплексное изучение исследуемого явления уменьшает вероятность такой ошибки. Часть II представляет собой описание наших собственных эмпирических исследований дискурса, и состоит из трех глав. В главе 5 описывается явление синтаксического прайминга – наиболее важного эффекта имплицитной памяти (т.е. памяти без осознания), которое определяется как тенденция говорящего повторять синтаксическую конструкцию высказывания, произнесенного незадолго до этого. Описание механизмов прайминга, предложенное в данной главе, служит основой для теоретических обобщений при построении общей модели речевого взаимодействия собеседников в диалоге, которые изложены в части III. В главе 6 на примере анализа референции рассматривается первая составляющая ЭАД – экспериментальный метод. Описываемые эксперименты был разработаны таким образом, чтобы протестировать два основных модуля модели референции – отвечающих за референциальный выбор и за действие фильтров в ситуации референциального конфликта. В главе 7 описывается вторая составляющая ЭАД – метод извлечения (элицитации) дискурсов. Рассматриваются два конкретных исследования, одно из которых направлено на сбор корпуса извлеченных диалогов «Русские танграммы», а второе – на сбор корпуса извлеченных рассказов «Русские груши». В каждом из двух разделов сначала рассматриваются особенности создания русскоязычного корпуса, после чего описывается по одному конкретному исследованию, проведенному на собранном материале. Часть III посвящена одному из наиболее актуальных теоретических вопросов в области ЭАД – моделированию взаимодействия собеседников. В главе 8 изла6 гается история вопроса. До последнего времени психолингвисты довольствовались традиционной Моделью сообщения, разработанной в середине ХХ в. Первым известным психолингвистом, привлекшим внимание к изучению естественных диалогов, стал Г. Кларк, который в конце ХХ в. предложил Совместную модель, основанную на формировании собеседниками общей позиции. В начале XXI в. М. Пикеринг и С. Гаррод описали другую модель, ключевым понятием которой стало понятие интерактивного уподобления. Однако в последние годы стали доступны новые нейрофизиологические данные, которые вынуждают пересмотреть многие прежние постулаты. В главе 9 предлагается новая модель – Модель интерактивной координации. Хотя в МИК можно найти черты всех трех описанных моделей, ее основные компоненты устроены принципиально иначе. Согласно этой модели, в начале каждого диалога собеседники совершают выбор коммуникативной стратегии – эгоцентрической, нейтральной или кооперативной, а успешность последующего общения зависит как от выбранной каждым из собеседников стратегии, так и от взаимного уподобления этих стратегий. В заключении суммируются основные результаты исследования. Библиография содержит более 500 работ российских и зарубежных авторов. АПРОБАЦИЯ РЕЗУЛЬТАТОВ ИССЛЕДОВАНИЯ. По теме диссертации подготовлено 4 учебных пособия, напечатанных по постановлению редакционно-издательского совета филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, 17 статей в ведущих рецензируемых научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ, а также более 30 статей в других научных изданиях. Материалы исследования и многие его результаты отражены в программе курса «Психолингвистика», который автор с 1999 года читает студентам отделений теоретической и прикладной лингвистики, филологического обеспечения СМИ, теории и практики перевода, а также аспирантам филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. Кроме того, материалы диссертации были использованы при чтении следующих специальных курсов для студентов отделения теоретической и прикладной лингвистики: «Усвоение языка», «Память: от психологии к лингвистике», «Психолингвистические модели», «Основы нейролингвистики», «Эмпирические методы исследования референции», «Экспериментальный дискурсивный анализ», «Индивидуальные особенности развития русскоязычного ребенка», «Экспериментальное исследование синтаксической координации», «Предикативное согласование по числу в русском языке: анализ речевых ошибок», «Становление коммуникативных навыков ребенка», «Экспериментальное исследование лексической неоднозначности», «Экспериментальная психолингвистика: от разработки эксперимента к объяснению его результатов», «Синтаксическая неоднозначность в современной экспериментальной лингвистике», «Когнитивная психология в экспериментах», «Экспериментальное планирование», «Python для лингвистов: программное обеспечение психолингвистических исследований диалогической речи». Диссертация была обсуждена на заседании кафедры теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. Основные результаты, описанные в диссертации, были представлены на следующих российских и международных научных конференциях: Международной конференции «Диалог 1996: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные тех7 нологии» (Пущино, 1996), Международной конференции «Диалог 1997: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Ясная Поляна, 1997), Международной школе-семинаре по лингвистической типологии и антропологии (Москва, 2000), Международной конференции по детской речи (Череповец, 2000), X Международном коллоквиуме Лингвистического общества кавказоведов (Германия, 2000), Международной конференции «Диалог 2000: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Протвино, 2000), Международной конференции «Диалог 2001: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Аксаково, 2001), Международной конференции «Диалог 2002: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Протвино, 2002), Международной конференции по развитию детей (Великобритания, 2003), Международной конференции «Диалог 2003: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Протвино, 2003), Международной конференции по детской речи (Санкт-Петербург, 2004), Международной конференции «Диалог 2004: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Верхневолжский, 2004), X Международной конференции АМЛАП (Франция, 2004), I международной конференции по когнитивной науке (Казань, 2004), Международной конференции «Диалог 2005: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Звенигород, 2005), XI Международной конференции АМЛАП (Бельгия, 2005), XIV Международной конференции «Формальные подходы к лингвистике славянских языков» (США, 2005), VI Международной конференции по формальному описанию славянских языков (Германия, 2005), Международной конференции ассоциации исследователей детской речи (Берлин, 2005), Международной конференции «Диалог 2006: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Бекасово, 2006), II международной конференции по когнитивной науке (Санкт-Петербург, 2006), IV международной конференции по грамматике конструкций (Япония, 2006), XII Международной конференции АМЛАП (Голландия, 2006), Международной конференции «Диалог 2007: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Бекасово, 2007), III международного конгресса исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность» (Москва, 2007), X международной конференции «Когнитивное моделирование в лингвистике» (София, 2007), XIII Международной конференции АМЛАП (Финляндия, 2007), III Международной конференции по когнитивной науке (Москва, 2008), III Международной научно-практической конференции «Актуальные задачи лингвистики, лингводидактики и межкультурной коммуникации» (Ульяновск, 2008), Международной конференции «Диалог 2008: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Бекасово, 2008), Международной конференции "Проблемы онтолингвистики-2009" (Санкт-Петербург, 2009), XXXVIII Международной филологической конференции, секция «Психолингвистика» (Санкт-Петербург, 2009), Международной конференции «Диалог 2009: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Бекасово, 2009), Международной конференции «Диалог 2010: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Бекасово, 2010), X всероссийской конференции «Культура как текст» (Смоленск, 2010), XXXIX Международной филологической конференции, секция «Психолингвистика» (Санкт-Петербург, 2010), IV междуна8 родной конференции по когнитивной науке (Томск, 2010), XXIV Азиатскотихоокеанской конференции «Язык, информация, вычисления» (Япония, 2010), Международной конференции «Диалог 2011: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Бекасово, 2011), Международной конференции «Онтолингвистика – наука XXI века» (Санкт-Петербург, 2011), V междисциплинарном семинаре «Анализ разговорной русской речи» (Санкт-Петербург, 2011), XXXX Международной филологической конференции, секция «Психолингвистика» (Санкт-Петербург, 2011), конференции «Когнитивная наука в Москве: новые исследования» (Москва, 2011), Международной научно-практической конференции языковедов «Контенсивная типология естественных языков» (Махачкала, 2012), Международной конференции «Диалог 2012: Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии» (Бекасово, 2012), V международной конференции по когнитивной науке (Калининград, 2012), Всероссийской конференции «Экспериментальный метод в структуре психологического знания» (Москва, 2012). СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИОННОЙ РАБОТЫ Во введении обсуждаются основные понятия, связанные с областью ЭАД, формулируются цели и задачи диссертационной работы, обосновывается ее актуальность, теоретическая ценность и практическая значимость. В части I «Экспериментальный анализ дискурса: введение в проблематику» вводятся основные методологические постулаты. Часть I состоит из четырех глав. Глава 1 «Междисциплинарный характер когнитивных исследований» посвящена описанию современных подходов к междисциплинарности, а также особенностям когнитивных исследований, проводимых в междисциплинарном пространстве между лингвистикой и психологией. Принято считать, что поворот от дифференциации отдельных наук к их интеграции произошел в середине XIX в. Однако целенаправленное изучение междисциплинарности как отдельного научносоциального феномена началось значительно позже, примерно в 70-ые гг. ХХ в. В 1970 г. во Франции была проведена первая научная конференция, по результатам работы которой в 1972 г. вышла коллективная монография, заложившая основы типологии междисциплинарности6. В разделе 1.1 проанализированы исследования, проведенные за прошедшие с тех пор 40 лет, а затем предложена классификация стратегий реализации междисциплинарных исследовательских программ, которая включает в себя три основные стратегии: кроссдисциплинарность, мультидисциплинарность и интердисциплинарность, а также их подтипы. Кроссдисциплинарностью называется такая стратегия взаимодействия, при которой исследование проводится в рамках одной дисциплины с позиций другой, при этом в результате их взаимодействия новое знание образуется только в дисциплине-реципиенте, то есть никакого нового знания, принадлежащего одновременно и дисциплине-донору, и дисциплине-реципиенту, не образуется7. 6 Apostel L., G. Berger, A. Briggs, and G. Michaud (eds.) Interdisciplinarity: Problems of teaching and research in universities. Paris: Organization for Economic Cooperation and Development, 1972. 7 Для простоты мы рассматриваем различные стратегии взаимодействия двух научных дисциплин; увеличение их количества приведет нас к дальнейшему усложнению классификации, однако добавит мало нового по существу данной проблемы. 9 При мультидисциплинарной стратегии наблюдается механическое сложение научных достижений каждой из двух дисциплин для решения какой-либо задачи, актуальной для них обеих. Однако никакого реального научного общения между представителями дисциплин, и, как следствие, никакого расширения дисциплинарных рамок при таком взаимодействии не происходит, т.е. каждая наука продолжает использовать собственные методы и строить собственные модели. Наконец, наиболее широкий класс междисциплинарных стратегий представляют собой случаи, когда в результате взаимодействия в каждой из двух дисциплин образуется новое знание, причем это знание является общим для обеих наук. Такие стратегии называются интердисциплинарными8. Таким образом, представленная классификация основана на двух принципах: принцип кросс~ мульти~ новое знание образуется в каждой науке – + новое знание является общим для обеих наук – – Табл. 1. Типология стратегий междисциплинарного взаимодействия интер~, транс~ + + Раздел 1.2 посвящен одному из подобных междисциплинарных образований – когнитивной науке. Согласно самому широкому определению9, когнитивная наука объединяет дисциплины, изучающие познание, а именно: психологию, компьютерную науку, лингвистику, антропологию, нейронауку и философию. Один из основателей когнитивной науки, психолог Дж. Миллер датой рождения когнитивной науки считает 11 сентября 1956 года, когда во второй день работы симпозиума, проходившего в Массачусетском технологическом институте, были сделаны эпохальные доклады кибернетиков А. Ньюэлла и Г. Саймона, лингвиста Н. Хомского и самого Миллера10. Начиная с 80-х годов ХХ в. когнитивную науку рассматривают как уже сложившееся междисциплинарное образование. Однако какова степень этой междисциплинарности? Насколько уже исполнилась мечта о трансдисциплинарности, высказанная в 1985 г. Х. Гарднером: «В настоящее время ситуация такова, что большинство когнитивных ученых пришли в когнитивную науку из своей конкретной научной области – в частности, из философии, психологии, искусственного интеллекта, лингвистики, антропологии или нейронауки. (...) Я надеюсь, что настанет день, когда границы между этими науками ослабеют, или же вовсе исчезнут, образовав единую когнитивную науку»11, или взгляд Миллера из 2003 г. – «Некоторые ветераны тех лет задаются вопросом, была ли программа успешной и существует ли сейчас то, что мы могли бы назвать «когнитивной наукой». Что касается меня, я предпочитаю говорить о «когнитивных науках» – во множественном числе. Но первоначальная идея единой науки, которая исследовала бы, как человеческий разум представляет мир и обра8 В англоязычной литературе термин ‘interdisciplinarity’ используется в широком и узком смыслах. В первом случае он обозначает любое взаимодействие между представителями двух и более наук, а во втором – только те случаи такого взаимодействия, при которых в каждой из дисциплин образуется новое знание, которое при этом является общим для всех. В данной работе для удобства понимания мы будем переводить термин ‘interdisciplinarity’ в широком смысле как ‘междисциплинарность’, а в узком – как ‘интердисциплинарность’. 9 Thagard P. Mind: Introduction to cognitive science. Cambridge, MA: MIT Press, 2005. 10 Miller G.A. The cognitive revolution: A historical perspective // Trends in Cognitive Sciences, 2003, №7(3), 141–144. 11 Gardner H. The mind's new science: A history of the cognitive revolution. N.Y.: Basic Books, 1985. 10 батывает информацию, а также как эти его возможности структурно и функционально воплощены в человеческом мозге, все еще столь притягательна, что противостоять ей невозможно12» – более реалистичен? Проведенный анализ современного состояния развития когнитивных междисциплинарных связей свидетельствует о том, что, несмотря на существование в когнитивной науке достаточного количества удачных научных проектов, говорящих об их несомненной междисциплинарности, до полной трансдисциплинарности еще далеко. За исключением уже сложившегося союза между кибернетиками и психологами, исследователи из всех остальных когнитивных дисциплин пока плохо интегрированы в междисциплинарные проекты, то есть мы можем говорить скорее о кросс- и мультидисциплинарности, чем о подлинной интердисциплинарности их совместных исследований. Другими словами, на наш взгляд, термин ‘когнитивная наука’ в настоящее время может определяться скорее как ‘совокупность наук о познании’, чем как ‘наука о познании’. Раздел 1.3 описывает два продукта междисциплинарного взаимодействия психологии и лингвистики: психолингвистику и когнитивную лингвистику. Психолингвистикой называется междисциплинарная когнитивная наука, изучающая процессы порождения и понимания речи в их функционировании, становлении и распаде. Когнитивная лингвистика – это такая теоретическая и эмпирическая исследовательская программа, которая проникает внутрь видимой структуры языка с целью исследования комплексных познавательных операций, которые создают грамматику, концептуализации, дискурс и саму мысль13. В работе показано, что оба направления возникли при кроссдисциплинарной стратегии взаимодействия психологии и лингвистики, при этом ПЛ представляет собой результат методологической междисциплинарности, а КЛ – теоретической. В заключении делается вывод, что хотя изначально ПЛ и КЛ сильно отличались друг от друга с точки зрения всех основополагающих методологических приемов, в последние годы, на наш взгляд, происходит их заметное обоюдное сближение. В главе 2 «Методология эмпирической лингвистики» предлагается единая исследовательская программа эмпирической работы лингвиста по сбору языкового материала. Можно сказать, что лингвистика представляет собой науку об интерпретации различных фактов языка. Неудивительно поэтому, что вопрос о методах сбора языковых фактов – один из важнейших вопросов лингвистической методологии. Однако в настоящее время ситуация такова, что многие лингвисты почти игнорируют эти вопросы, собирая материал для своих исследований так, как это традиционно принято в их узкой исследовательской парадигме. Среди тех же лингвистов, которые размышляют о методологической составляющей своей работы, можно наблюдать больше разногласий, чем единодушия. Особенно остро этот вопрос стоит среди ученых, которые пытаются одновременно использовать корпусный метод параллельно с экспериментальным14. 12 Миллер Дж. Когнитивная революция с исторической точки зрения // Вопросы психологии, 2005, №6, 104–109. 13 Fauconnier G. Cognitive linguistics // L. Nadel (ed.) Encyclopedia of cognitive science, vol. 1. London: Nature Publishing Group, 2003. 14 Gilquin G. and S.T. Gries. Corpora and experimental methods: A state-of-the-art review // Corpus Linguistics and Linguistic Theory, 2009, №5(1), 1–26. 11 Традиционно выделяется три метода сбора языкового материала. Во-первых, это метод интроспекции, основанный на интуиции самого исследователя. Вовторых, это метод наблюдения, составной частью которого является корпусный метод. Наконец, это метод эксперимента, который является основным методом многих естественных наук, в частности, экспериментальной психологии. В одной из своих статей Г. Кларк15 фигурально называет эти методы по типичному местонахождению ученого – «кресло», «поле» и «лаборатория». Каждый метод имеет свои несомненные плюсы и минусы. Любое исследование задумывается в кресле, а потом проверяется в поле и/или в лаборатории. В лабораторных условиях обычно мы имеем дело с закрытой системой, когда почти все факторы находятся под контролем; в реальном же мире значительно чаще встречаются открытые системы, когда мы слабо контролируем переменные или же не контролируем их вовсе. Эмпирической лингвистикой мы называем такие лингвистические исследования, в которых для сбора языкового материала используется методология наблюдения и/или эксперимента (в отличие от интроспективной лингвистики, использующей интроспекцию). Термином экспериментальная лингвистика мы называем эмпирические исследования, в которых присутствует элемент сознательного влияния исследователя на процесс языкового взаимодействия. Раздел 2.1 содержит обзор работ, посвященных так называемому экспериментальному методу вынесения / извлечения суждений о грамматичности / приемлемости (англ. grammaticality / acceptability judgment) предложений в современной синтаксической традиции. Данный метод, на наш взгляд, играет ключевую роль в современных лингвистических дебатах о роли, месте и самом определении понятий ‘интроспекция’ и ‘эксперимент’. Хотя идея оценивать предложения с точки зрения их грамматичности уходит корнями в глубокую древность, именно генеративный синтаксис в первую очередь ассоциируется с таким способом работы с языковыми данными. С момента зарождения генеративизма основным способом получения генеративных языковых данных является метод вынесения суждений о грамматической правильности / приемлемости предложений. В ходе подобного тестирования носители языка (в роли которых часто выступают сами исследователи-лингвисты) оценивают отдельные предложения родного языка по некоторой шкале их приемлемости в языке. В пятидесятилетней истории развития генеративизма выделяется три всплеска методологического интереса к данному способу получения языковых фактов: (1) 70-ые гг. ХХ в. – первая волна методологической критики; (2) середина 90-ых гг. ХХ в. – вторая волна, породившая направление «экспериментальный синтаксис»16; (3) 10-ые гг. ХХI в. – третья волна, приведшая к возвращению ко многим исходным идеям. Известно, что российская традиция 15 Clark H. and A. Bangerter. Changing conceptions of reference // I.A. Noveck and D. Sperber (eds.) Experimental pragmatics. Palgrave studies in pragmatics, language, and cognition. New York: Palgrave Macmillan, 2004, 25–49. 16 Исследователи, работающие в области «экспериментального синтаксиса» (см. Schütze C.T. The empirical basis of linguistics. University of Chicago Press, 1996; Cowart W. Experimental syntax: Applying objective methods to sentence judgments. London: Sage Publications, 1987), используют ту же по существу процедуру вынесения суждений о приемлемости языковых выражений, которая используется генеративистами при интроспекции, но применительно к (i) некоторой репрезентативной группе испытуемых с (ii) достаточных количеством языковых стимулов и (iii) более чем бинарным шкалированием возможных оценок. Мы называем эту процедуру методом извлечения суждений о приемлемости. 12 экспериментирования в лингвистике идет от известной работы Л.В. Щербы17. Однако «эксперимент» по Щербе, на наш взгляд, – это и есть вынесение суждений о приемлемости на основании собственной интуиции, а не строгая экспериментальная процедура, принятая в области экспериментальной психологии18. В то же время метод экспериментального синтаксиса не находит своей ниши, неоправданно усложняя сбор примеров в тривиальных случаях, которые составляют большинство материала, и мало помогая в сложных случаях, в которых следует использовать экспериментальные техники. Таким образом, в разделе 2.1 показано, что метод вынесения суждений принадлежит к области интроспективной лингвистики, а метод извлечения суждений не является экспериментом в строгом смысле слова. Раздел 2.2 на конкретных примерах описывает корпусный метод сбора языковых данных, а именно, методологию создания устных19 корпусов русской речи. Термином ‘устный корпус’ мы называем не только представительную, сбалансированную и лингвистически аннотированную коллекцию устных дискурсов (которая и является корпусом в строгом смысле слова), но всякую электронную коллекцию, размеченную тем или иным способом20. Основной вопрос данного раздела состоит в том, насколько рассмотренные нами корпуса действительно попадают под гриф ‘наблюдение’ в противопоставлении ‘эксперименту’. Мы приходим к выводу, что этот вопрос является одной из нерешенных проблем современной эмпирической лингвистики, так как четкой границы между наблюдением и экспериментом в такого рода корпусных исследованиях не существует. Большинство исследователей решают эту проблему, устанавливая некую шкалу спонтанности и разделяя тексты на спонтанные, квазиспонтанные и заранее заготовленную речь21. Однако все эти разные по степени спонтанности устные дискурсы представляют собой лишь разные точки на шкале ‘наблюдение – эксперимент’, ср. аналогичную цитату: «в действительности не существует строгой дихотомии корпус– эксперимент»22. 17 Щерба Л.В. О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании // Л.В. Щерба. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974, 24–39. 18 В экспериментальной психологии экспериментом называется проверка некоторой научной гипотезы каузального характера (т.е. гипотезы о причинно-следтвенной связи одного явления с другим) на основе применения определенных правил. 19 Мы ограничиваемся рассмотрением специфики сбора именно устного материала, оставив в стороне более традиционную область исследования письменного языка. В полевой лингвистике различие между устным и письменным языком часто не осознается, в то время как в других лингвистических дисциплинах более популярными остаются исследования письменной составляющей. 20 Такое нестрогое понимание корпуса часто встречается в лингвистической практике, особенно применительно к корпусам устной речи. В частности, Д. Байбер выделяет два подхода к корпусно-ориентированным исследованиям. В рамках подхода ‘снизу вверх’ исследование обычно выполнено на большом массиве текстов, в то время как второй подход, ‘сверху вниз’, связан с ограниченными человеческими ресурсами, которые необходимы при ручной разметке корпуса, так что получаемый в результате корпус принципиально не может быть большим, см. Biber D., U. Connor, and T. Upton. Discourse on the move: Using corpus analysis to describe discourse structure. Amsterdam: John Benjamins, 2007. 21 Галяшина Е.И. Проблемы дифференциации спонтанной и подготовленной речи // А.С. Нариньяни (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: Труды международного семинара Диалог. М.: Наука, 2002, 68–80. 22 Gilquin G. and S.T. Gries. Corpora and experimental methods: A state-of-the-art review // Corpus Linguistics and Linguistic Theory, 2009, №5(1), 1–26. 13 Раздел 2.3 посвящен полевым методам сбора языкового материала, которые мы делим на методы сбора (i) словаря, (ii) грамматики и (iii) текстов. Ключевым понятием проведенного анализа, основанного как на нашем собственном экспедиционном опыте, так и на данных учебников по полевой лингвистике23, является понятие извлечения (англ. elicitation). Существует несколько крайних точек – так, одни полевые лингвисты считают метод извлечения грамматики вредным и всячески избегают его использовать, а другие, наоборот, используют его повсеместно. Одни ограничиваются только сбором спонтанных текстов, а другие активно используют метод извлечения текстов. На наш взгляд, как это часто бывает, оптимальное решение находится посередине – по-видимому, стоит использовать не только экологически чистые методы сбора спонтанных текстов и извлечение на изучаемом языке, но и менее трудоемкий метод извлечения на языке-посреднике. Однако соотношение этих методов должно меняться в ходе работы. Наиболее точно эту мысль выразил Т. Пейн: «стоит начинать с 90% извлеченных данных и 10% текстовых данных, а затем постепенно двигаться к соотношению 90% текстовых данных и 10% извлеченных данных»24. В разделе 2.4 сначала проанализированы некоторые существующие мультидисциплинарные эмпирические подходы, а затем предлагается единый междисциплинарный подход к работе с языковым материалом. Хотя в каждой из рассматриваемых нами областей существует своя специфика, обусловленная объективными особенностями предметной области, для всех них должны существовать, по нашему мнению, некоторые общие методологические принципы работы с языковым материалом. Основным методом сбора материала, на который должно опираться любое эмпирическое исследование устной речи, является метод наблюдения. С другой стороны, занимаясь изучением родного языка, нам часто бывает необходимо использовать некоторое количество однотипных текстов; в таких случаях мы говорим о разной степени спонтанности порождаемых текстов, или о некоторой точке на континууме между экспериментом и наблюдением. На наш взгляд, термин извлечение, который в настоящее время практически не используется в области экспериментальной лингвистики, хорошо подходит для описания подобных переходных случаев между экспериментом и наблюдением. Более того, мы предлагаем заимствовать из полевой лингвистики не только сам термин извлечение текстов, но и ту методологию, которые за ним стоят. Таким образом, в работе любого эмпирического лингвиста, независимо от его специализации, должны, на наш взгляд, присутствовать как основные эмпирические методы – наблюдение и эксперимент, так и метод извлечения. Так, экспериментальный лингвист использует метод извлечения суждений о приемлемости для тестирования стимульного материала, полевой лингвист не может обойтись без грамматического извлечения в работе с информантами, а дискурсивный исследователь создает и анализирует корпуса извлеченных текстов. Другими словами, метод извлечения, всегда в той или иной степени вспомогательный, является важным подспорьем в работе любого эмпирического лингвиста. 23 Наиболее полезным для нас оказался учебник Chelliah S.L. and W.J. Reuse. Handbook of descriptive linguistic fieldwork. Springer, 2010. 24 Payne T.E. Describing morphosyntax: A guide for field linguists. CUP, 1997. 14 Наконец, мы показали, что использование экспериментальной процедуры также является необходимой частью работы с языковым материалом. Однако почему то, что является необходимостью при всестороннем изучении языка в области ПЛ, не является столь же необходимым в работе полевого лингвиста при описании редких языков? На наш взгляд, это объясняется двумя субъективными причинами – сложившейся традицией, а также особенностями работы в поле (которая обычно бывает ограничена по времени и по количеству доступных информантов). Тем не менее, на наш взгляд, необходимость экспериментального подтверждения результатов, полученных на основе наблюдения, одинаково актуальна как в экспериментальной лингвистике, так и в полевой. Таким образом, экспорт экспериментальной методологии является важной составляющей превращения полевой лингвистики в более строгое научное направление. Глава 3 «Лингвистический анализ дискурса» описывает методологию дискурсивных исследований. Возвращаясь к вопросу о междисциплинарности, нужно отметить, что в той или иной степени дискурс является объектом изучения всех когнитивных наук, включая философию, логику, педагогику, антропологию, лингвистику, психологию и кибернетику. В частности, лингвистический анализ дискурса, многие положения которого используются в данном исследовании, – это самая молодая из уровневых (таких, как фонетика / фонология, морфология и синтаксис) дисциплин, исследующая максимальные лингвистические единицы – тексты – в процессе их использования в языковой деятельности. Глава 3 посвящена описанию методологии еще только формирующейся научной парадигмы экспериментального изучения дискурса, которую мы называем экспериментальным анализом дискурса. Хотя количество экспериментальных дискурсивных исследований пока довольно невелико, необходимость разработки собственной методологической базы ЭАД, на наш взгляд, уже назрела. В разделе 3.1 на основе недавней статьи У. Чейфа25 рассмотрен вопрос о естественности языковых данных. Мы приходим к заключению, что максимально чистые с точки зрения естественности языковые данные могут быть получены только при использовании метода наблюдения, который, однако, имеет свои существенные недостатки. Основным его недостатком является принципиальная невозможность детального рассмотрения некоторого изолированного явления на фоне усредненных значений всех остальных. Такую возможность как раз и предоставляет введение экспериментальных методов. Данный подход, как показано в разделе 3.2, более распространен в ПЛ и в парадигме ‘Дискурсивных процессов', чем в КЛ и в парадигме ‘Дискурсивного анализа’. Дискурсивный анализ26 – это междисциплинарная научная дисциплина, сложившаяся в 70-ых гг. ХХ в., объединяющая ученых из области лингвистики, психологии, социологии, искусственного интеллекта, философии, антропологии, этнологии, политологии и др. Хотя на сайте издаваемого с 1999 г. журнала “Discourse Studies: An Interdisciplinary Journal for the Study of Text and Talk” подчеркивается большая за25 Чейф У. Роль интроспекции, наблюдения и экспериментирования в понимании мышления // Б.М. Величковский и В.Д. Соловьев (ред.) Компьютеры, мозг, познание: успехи когнитивных наук. Москва: Наука, 2008, 163–179. 26 Мы последовательно различаем название конкретного направления ‘Дискурс(ив)ный анализ’ и более общее название целой области исследований ‘Анализ дискурса’. 15 интересованность редколлегии в кроссдисциплинарных работах, в нашей классификации современное положение дел в этой парадигме соответствует мультидисциплинарному подходу, при котором каждая область существует относительно автономно от остальных27. В настоящий момент лингвистический дискурсивный анализ занимает ведущее место как в проблематике журнала “Discourse Studies”, так и в проблематике данной области в целом. Как отмечают составители учебника дискурсивных процессов28, направление Дискурсивные процессы оформилось в 1978 г. с выходом одноименного журнала, который является официальным журналом Общества изучения текста и дискурса. Определение, данное в предисловии к учебнику, гласит, что оно изучает «процессы понимания, порождения, повторения, (...) а также использования дискурсивных репрезентаций». Как отмечается в предисловии, представители данного направления прикладывают много усилий для того, чтобы изменить мультидисциплинарный статус своей науки на интердисциплинарный; однако в настоящее время данное направление также представляет, по нашему мнению, мультидисциплинарную область с явным преобладанием исследований в области дискурсивной психологии и ПЛ. Основной водораздел между двумя описанными парадигмами проходит именно в методологии, которую они используют: исследователи из области ‘Дискурсивного анализа’ больше привержены методу наблюдения, а их оппоненты чаще используют экспериментальную методологию. Раздел 3.3 посвящен описанию дискурсивных исследований, проводимых в ПЛ и КЛ. Современная ПЛ начала проявлять интерес к дискурсивным явлениям сравнительно недавно, а именно, в 80-90-ых гг. ХХ в., когда наряду с существовавшим с момента зарождения ПЛ генеративным направлением появилось и второе направление, ориентированное на изучение языкового взаимодействия. Можно считать, что это направление оформилось в 1992 г. с выходом книги Г. Кларка “Arenas of language use”29. В этой работе Г. Кларк описывает две психолингвистические традиции, которые во многом похожи на генеративный и функциональный подходы в лингвистике, – «язык как продукт» (англ. language-as-product) и «язык как действие» (англ. language-as-action). Первая традиция восходит к работам Дж. Миллера и Н. Хомского; ее сторонники занимаются в основном отдельными языковыми репрезентациями, то есть «продуктами» процесса понимания высказывания. Вторая традиция берет свое начало с работ философов языка Дж. Остина, П. Грайса и Дж. Серля, а также основоположников конверсационного анализа; психолингвисты, работающие в рамках этой традиции, занимаются изучением речевого взаимодействия в процессе реальной коммуникации. Возвращаясь к вопросу о естественности языковых данных, стоит отметить, что языковой материал, полученный в ходе экспериментальных исследований второго направления, является гораздо более естественным. Исследования дискурса, выполненные в области КЛ, несмотря на свою широкую известность, пока являются 27 Редактором журнала “Discourse Studies: An Interdisciplinary Journal for the Study of Text and Talk” является Т. ван Дейк, который с 1980 по 1999 был редактором первого журнала, посвященного дискурсу – “Text & Talk: An Interdisciplinary Journal for the Study of Discourse”. 28 Graesser A.C., M.A. Gernsbacher, and S.R. Goldman. Handbook of discourse processes. Lawrence Erlbaum, 2003. 29 Clark H. Arenas of Language Use. Chicago: University of Chicago Press, 1992. 16 скорее исключением, чем правилом30. Такое взаимное игнорирование когнитивных лингвистов и дискурсивных специалистов может быть объяснено скорее сложившейся традицией, чем естественным положением вещей. Более того, те принципы, которые проповедует КЛ (в частности, когнитивное обязательство Дж. Лакоффа31), хорошо соотносятся с междисциплинарными идеями представителей дискурсивного анализа. В разделе 3.4 вводится определение ЭАД и описываются методы изучения дискурса. К области ЭАД принадлежат междисциплинарные дискурсивные исследования, в которых присутствуют элементы сознательного воздействия на процесс естественного языкового взаимодействия. Это понимание позволяет объединить в единую парадигму как различные собственно экспериментальные дискурсивные работы, распространенные в области ПЛ, так и исследования, основанные на методологии извлечения, которые более привычны в области КЛ. Как и в других областях экспериментальное изучение дискурса делится на область исследования понимания и область исследования порождения, причем первые экспериментальные исследования дискурса были направлены на изучение процессов понимания. Таким образом, в течение некоторого времени ситуация в области ЭАД была такова, что в области порождения еще преобладал метод извлечения, а в области понимания уже появлялись экспериментальные методы. В самые последние годы область порождения также характеризуется появлением экспериментальных методов, однако все они используют уже известные процедуры извлечения дискурсов, облекая их в более строгую методологическую оболочку эксперимента. В разделе 3.4 приводятся конкретные примеры подобных исследований, многие из которых взяты из наших собственных работ. По сравнению с экспериментальной методология извлечения дискурсов имеет более давнюю историю (см. работы Р. Краусса и Г. Кларка32). В таких работах процессы порождения и понимания традиционно изучаются не по отдельности, а, наоборот, в их взаимодействии. Большую часть раздела 3.4 составляет описание методологии сбора корпусов излеченных дискурсов, которые можно разделить на корпуса извлеченных диалогов (подробнее см. раздел 7.1) и корпуса извлеченных рассказов (подробнее см. раздел 7.2). Основным выводом можно считать положение о том, что извлечение дискурсов является оптимальным методом сбора данных для анализа дискурсивных явлений. В то же время, полученные в таком исследовании результаты требуют подтверждения экспериментальными методами с сохранением экологически валидной процедуры. Глава 4 «Комплексный подход к анализу дискурсивных явлений» демонстрирует преимущества комплексного подхода. При таком подходе некий дискурсивный феномен рассматривается с самых разных точек зрения – (i) со стороны го30 Chafe W. (ed.) The pear stories: Cognitive, cultural, and linguistic aspects of narrative production. Norwood: Ablex, 1980; Tomlin R.S. Focal attention, voice and word order: An experimental crosslinguistic study // P. Downing and M. Noonan (eds.) Word order in discourse. Amsterdam: Benjamins, 1995, 517–554; Kibrik A.A. Reference in discourse. Oxford: OUP, 2011. 31 Lakoff G. The invariance hypothesis: Is abstract reason based on image-schemas? // Cognitive Linguistics, 1990, №1(1), 39–74. 32 Krauss R.M. and S. Weinheimer. Concurrent feedback, confirmation, and the encoding of referents in verbal communication // Journal of Personality and Social Psychology, 1966, №4, 343–346; Clark H., and D. Wilkes-Gibbs. Referring as a collaborative process // Cognition, 1986, №22(1), 1–39. 17 ворящего и со стороны адресата; (ii) при наблюдении, моделировании и в эксперименте; (iii) при анализе устной речи и письменного языка; (iv) в норме и при патологии; (v) при изучении речевого поведения взрослых людей, детей, подростков, пожилых людей, то есть в онтогенезе; (vi) при изучении речевого поведения билингвов и людей, изучающих иностранный язык; (vii) в работе с носителями разных языков. Кроме того, необходимой частью дискурсивных исследований является описание таких неязыковых когнитивных составляющих, как память или внимание. Упомянем также преимущества мультимодального подхода, при котором изучение подлежат не только вербальные языковые явления, но также супрасегментные (=просодия) и невербальные (=жесты). В главе 4 рассмотрены три самых, на наш взгляд, важных аспекта комплексности дискурсивных исследований: когнитивный, типологический и онтогенетический подходы. В разделе 4.1 подробно описан вопрос о роли в речевой деятельности такой когнитивной составляющей, как рабочая память – важнейшего фактора, пронизывающего все языковое поведение человека. Начало современного этапа изучения памяти традиционно датируется концом XIX в. и связывается с именем Г. Эббингауза33, который разработал первые экспериментальные методики, с помощью которых ему удалось определить важные закономерности ее функционирования, в частности, так называемую кривую забывания. В те же годы У. Джеймс разделил память на первичную и вторичную; в начале второй половины XX в. в работах Дж. Миллера, Н. Во и Д. Нормана и Р. Аткинсона и Р. Шиффрина сформулирован многокомпонентный подход к памяти34. Согласно известной трехкомпонентной модели Аткинсона и Шиффрина, сначала некоторая входящая информация попадает в сенсорные регистры (так называемый иконический (в зрительной модальности) и эхоический (в слуховой модальности) виды памяти), затем переводится в кратковременное хранилище, после чего уже попадает в долговременную память. Термин рабочая память впервые был использован в книге Миллера с коллегами35. В модели Аткинсона и Шиффрина этим термином обозначен атомарный блок трехкомпонентной модели памяти, а А. Бэддели использовал его для обозначения некоторой сущности, которая сама состоит из трех отдельных компонентов36. Употребление этого термина вместо термина ‘кратковременная память’ подчеркивает функциональный аспект этой системы. В данном разделе рассмотрены наиболее значительные работы, посвященные вопросу взаимодействия рабочей памяти и языка, а также вопросам об объеме РП и о способах его измерения. Во второй части раздела 4.1 мы на примере соб33 Ebbinghaus H. Memory: A Contribution to Experimental Psychology. Mineola, NY: Dover Publications, 1885/1964. 34 James W. The principles of psychology. New York: Holt, 1890; Miller G.A. The magical number seven, plus or minus two: Some limits on our capacity for processing information // Psychological Review, 1956, №63, 81–97; Waugh N.C. and D.A. Norman. Primary memory // Psychological Review, 1965, №72, 89–104; Atkinson R.C. and R.M. Shiffrin. Human memory: A proposed system and its control processes // K.W. Spence and J.T. Spence (eds.) The psychology of learning and motivation: Advances in research and theory. New York: Academic Press, 1968, 89–195. 35 Miller G.A., E. Galanter, and K.H. Pribram. Plans and the structure of behavior. New York: Holt, Rinehart and Winston, 1960. 36 Baddeley A.D. and G.J. Hitch. Working memory // G.A. Bower (ed.) Recent advances in learning and motivation. New York: Academic Press, 1974, 47–90. Модель РП по Бэддели состоит из трех модулей: (i) центрального исполнителя, (ii) фонологической петли и (iii) визуальнопространственной матрицы. 18 ственного исследования сложноподчиненных предложений с придаточными времени в русском языке показали корреляцию между объемом РП и индивидуальными различиями людей в способности понимать обращенную к ним речь. Наконец, в заключительном разделе мы продемонстрировали роль РП в процессах порождения речи, исследования которых еще только начинают развиваться. В заключении делается вывод о том, что учет фактора РП при изучении дискурсивных явлений оказывается совершенно необходимым. Раздел 4.2 посвящен типологической составляющей, а именно, типологии дискурсивной референции имени. В первой части раздела анализируется дискурсивное употребление указательных местоимений в дагестанских языках. Хотя традиционно основным методом корпусной лингвистики является сбор текстов, психолингвистики – эксперимент, а полевых исследований – метод извлечения, полевая работа, на наш взгляд, включает все три составляющие. В разделе 4.2 описаны результаты, полученные в ходе (i) полевой работы в Дагестане, (ii) работы с грамматиками, (iii) проведения экспериментов. Традиционно указательные местоимения исследуются с самых разных точек зрения – грамматической, семантической, прагматической и диахронической. В частности, с точки зрения семантики нами создана единая классификационная база для описания дейктических систем всех 26 языков Дагестана. Кроме того, распределение указательных местоимений в каждом языке перенесено на пространственные карты, а затем произведен сопоставительный анализ пространственных значений. Наконец, предложена импликативная карта распределения указательных местоимений языков Дагестана, на основании которой сформулированы 12 универсалий, в частности: «если в каком-либо дагестанском языке есть значение ‘близко и ниже говорящего’, то в нем есть значения ‘близко к говорящему’, ‘близко к адресату’, ‘близко и выше говорящего’ и ‘далеко от говорящего’». Основными источниками этой работы послужили грамматические описания и сборники текстов различных дагестанских языков. В некоторых случаях нам удавалось привлекать информантов, но в целом данное исследование нельзя назвать собственно полевым. Однако разработка подробной классификации послужила базой для дальнейшей полевой работы. В частности, в исследовании, проведенном совместно с С.Р. Мердановой37, мы сузили тему до описания дейктической системы хпюкского диалекта агульского языка. Проиграв в широте, мы выиграли в глубине, использовав все возможные методы сбора материала, включая метод извлечения. В ходе работы мы создавали различные ситуации употребления указательных местоимений, например: говорящий и адресат находятся рядом, на некотором расстоянии от них, на одном уровне с собеседниками, лежит книга. Говорящий произносит: (1) me nan me чей:GEN ‘Чья это книга?’ kitab e? книга COP 37 Федорова О.В. и С.Р. Мерданова. Дейктическая система хпюкского диалекта агульского языка // Исследования по теории грамматики 2, Грамматикализация пространственных значений в языках мира, М.: Русские словари, 2002, 220–231. 19 В результате были сформулированы правила выбора дейктических элементов. Например, в дейктическом поле удаленности мы выделили следующие три основные граммемы: (i) te – граммема ‘далеко от собеседников’, (ii) ge – граммема ‘далеко и ниже собеседников’; (iii) le – граммема ‘далеко и выше собеседников’. При выборе элемента этого дейктического поля говорящий оценивает, удаленность по какому измерению он хочет подчеркнуть. Если предпочтительно горизонтальное измерение, то выбирается дейктический элемент te-серии, в случае же предпочтительности вертикального измерения – дейктический элемент ge- или leсерий; в случае большой удаленности объекта от говорящего противопоставление по вертикальной шкале часто нейтрализуется. Вторая часть раздела 4.2 посвящена описанию интродуктивной референции имени в безартиклевых языках. Считается, что исторически во многих артиклевых языках неопределенный артикль восходит к неопределенному местоимению или числительному со значением 'один' (например, в романских, болгарском, албанском и др.). Однако в разных языках существует разная степень грамматикализации неопределенного артикля. Так, например, в турецком языке, который относится к одноартиклевым, неопределенный артикль bir трудно четко отграничить от числительного bir ‘один’. Существуют ли языки, в которых показатель интродуктивной референции имени не совпадает по форме с числительным 'один'? Как различаются языки по степени обязательности использования показателя интродуктивной референции? Насколько данный показатель многофункционален в различных языках и существуют ли языки, в которых он выполняет исключительно интродуктивную функцию? Интродуктив отличается от классического неопределенного артикля западноевропейских языков тем, что употребляется для обозначения только конкретнореферентных объектов, тогда как неопределенный артикль обычно используется для обозначения неспецифических референтов и генерических имен. То, как неестественен русское один в позиции неопределенного артикля, можно увидеть в стилистически окрашенном примере (2): (2) Наверно, вы думаете, господа, что я вас смешить хочу? Ошиблись и в этом. 'Я вовсе не такой развеселый человек, как вам кажется или как вам, может быть, кажется; впрочем, если вы, раздраженные всей этой болтовней (а я уже чувствую, что вы раздражены), вздумаете спросить меня: кто ж я таков именно? – то я вам отвечу: я один коллежский асессор. Я служил, чтоб было что-нибудь есть (но единственно для этого) (Ф.М. Достоевский. Записки из подполья). Рассмотрев примеры интродуктивных предложений в 18 безартиклевых языках, мы делаем вывод, что интродуктивный показатель в безартиклевых языках не всегда совпадает с числительным со значением 'один'. Из проанализированных языков данные лексемы, в частности, не совпадают в абазинском языке, где для интродуктивных целей используется суффиксальный показатель единичности kl, или в талышском языке, в котором употребляется счетное слово glai. Кроме того, разные языки имеют разную степень обязательности употребления показателя интродуктивной референции. Если расположить рассмотренные языки на шкале обязательности, то на одном полюсе окажутся тайские языки, в которых интро- 20 дуктивный показатель обязателен при введении важных референтов, а на другом – факультативные интродуктивные показатели уральских языков. Раздел 4.3 посвящен онтогенетической составляющей дискурсивных исследований. На протяжении последних 150 лет основным методом сбора материала в области изучения детской речи был и остается метод наблюдения, то есть фиксация спонтанной речи ребенка. Хотя методология подобных записей за это время сильно усовершенствовалась, пройдя путь от первых спорадических дневниковых записей до современной лонгитюдной аудио- и видеосъемки, принципиальная позиция о примате сбора естественного языкового материала существенных изменений не претерпела. Несмотря на уже осознанную необходимость развития экспериментальных исследований, специальных работ на эту тему еще совсем мало, особенно в области изучения детского дискурса. В данном разделе представлены результаты нескольких наших дискурсивных работ, объединенных двумя целями – (i) показать преимущества проведения комплексных исследований, в которых наблюдение дополняется экспериментом, а изучение некоторого феномена в детской речи базируется на изучении аналогичного феномена в речи взрослых; (ii) оценить, какая из двух существующих гипотез о времени овладения ребенком механизмами референции имеет больше прав на существование – гипотеза раннего (к 4 годам)38 или позднего (к 16 годам)39 референциального развития. В разделе, посвященном дискурсивному развитию детей до 4,5 лет, описаны основные результаты, полученные при анализе спонтанной речи (в частности, реакции на переспросы) одного трехлетнего ребенка; кроме того, полученные данные сравниваются с результатами из взрослой базы переспросов. В последующем экспериментальном исследовании сравнивается референциальное поведение детей и взрослых носителей. Полученные данные оказываются несколько противоречивыми, но в общем скорее укладываются в гипотезу раннего референциального развития ребенка. Однако результаты экспериментов с подростками 12-13 лет, наоборот, строго свидетельствуют в пользу гипотезы позднего референциального развития. Часть II «Экспериментальный анализ дискурса: эмпирические исследования» целиком посвящена нашим собственным дискурсивным исследованиям. Часть II состоит из трех глав. Глава 5 «Синтаксический прайминг» описывает один из эффектов имплицитной памяти, или памяти без осознания. В отличие от заданий, тестирующих эксплицитную память (в частности, РП), при которых процесс запоминания и воспроизведения информации происходит под контролем испытуемых, в тестах на имплицитную память испытуемый, выполняя задание под влиянием своего прошлого опыта, сам этого не осознает. Наиболее удачное, на наш взгляд, психологическое определение прайминга дал А. Бэддели: «этот термин касается наблюдения, что слово или предмет, будучи увиденным или услышанным более одного раза, будет в дальнейшем воспринят с большей готовностью»40. Синтаксический прайминг представляет собой частный случай и определяется 38 Matthews D. E., E.V.M. Lieven, and М. Tomasello. The Development of Reference from Two to Four Years // Proceedings of the “Production of Referring Expressions 2009: Bridging the gap between computational and empirical approaches to reference” conference, Amsterdam, 2009. 39 Седов К.Ф. Дискурс и личность. М.: Лабиринт, 2004. 40 Бэддели А. Ваша память. Руководство по тренировке и развитию. М., 2001. 21 как тенденция говорящего повторять синтаксическую конструкцию высказывания, произнесенного незадолго до этого. Первые работы по исследованию СП были выполнены на материале бытовых диалогов и интервью41. В них была выявлена тенденция повторять в диалогах целые высказывания или их части; так, на реплику одного собеседника But you can go to sleep tonight другой собеседник отвечал How am I going to sleep tonight? В первом экспериментальном исследовании СП было показано, что голландские продавцы на вопрос Om hoe laat gaat uw winkel dicht? (‘At what time does your shop close?’) чаще отвечали репликой Om vijf uur (‘At five o’clock’), а на вопрос Hoe laat gaat uw winkel dicht? (‘What time does your shop close?’) – репликой Vijf uur (‘Five o’clock’)42. Более строго наличие чисто синтаксических прайминг-эффектов было показано в работе К. Бок, которая разработала для этого специальную процедуру: в ходе эксперимента испытуемые то повторяли изолированные высказывания, то описывали картинки, содержательно не связанные с этими высказываниями; синтаксическая форма высказывания, которую они выбирали при описании картинок, часто повторяла синтаксическую форму высказывания, произнесенного перед этим43. В 2000 году Х. Браниган с коллегами разработали процедуру для изучения СП в диалоге, в ходе которой два участника эксперимента, не видя друг друга, по очереди описывали друг другу картинки44. Один из участников, заранее обученный, заданным образом варьировал синтаксическую структуру своих высказываний, употребляя то дативную конструкцию с двумя беспредложными дополнениями (например, The girl gave the boy the book), то дативную конструкцию с косвенным дополнением (The girl gave the book to the boy). Оказалось, что в диалоге прайминг-эффекты выражены статистически значимо сильнее. С момента опубликования этой статьи данная процедура, получившая название методики диалога-игры с обученным подыгрывающим, стала одним из самых популярных методов исследования СП. Как показано в части III, СП играет исключительно важную роль в понимании общих механизмов взаимодействия собеседников в диалоге. Кроме того, важным для нашего дальнейшего изложения оказывается деление участников русскоязычных экспериментов на «испытуемых-конформистов», которые всегда поддаются синтаксическому воздействию, и на «испытуемых-нонконформистов», чье языковое поведение ориентировано на собственную стратегию. Кроме того, исследования СП важны и с точки зрения поиска ответов на серьезные общелингвистические вопросы, некоторые из которых описаны в разделе 5.3; в частности, это вопрос о врожденности языковой способности. Так, особый интерес к методике СП со стороны исследователей детской речи объясняется тем, что с ее помощью можно существенно приблизиться к решению 41 Schenkein J. A taxonomy for repeating action sequences in natural conversation // B. Butterworth (ed.) Language production. Vol. 1. London: Academic Press, 1980, 21–47; Weiner E.J. and W. Labov. Constraints on the agentless passive // Journal of Linguistics, 1983, №19, 29–58. 42 Levelt W.J.M. and S. Kelter. Surface form and memory in question answering // Cognitive Psychology, 1982, №14, 78–106. 43 Bock J.K. Syntactic persistence in language production // Cognitive Psychology, 1986, №18, 355– 387 . 44 Branigan H.P., M.J. Pickering, and A.A. Cleland. Syntactic coordination in dialogue // Cognition, 2005, №75, 13–25. 22 одного из самых актуальных вопросов современной лингвистики детской речи, а именно, вопроса о природе и степени абстрактности раннего детского синтаксиса. Существует два противоположных подхода к этому вопросу. Согласно мнению генеративистов, языковые категории являются врожденными, так что дети практически с рождения уже обладают взрослой языковой компетенцией, и только ограничения по объему рабочей памяти не позволяют им с самого начала говорить наравне со взрослыми. Сторонники второго, лексически обусловленного (англ. item-based), подхода полагают, что дети сами конструируют грамматику своего родного языка, и, в частности, как гласит наиболее известная в этой области островная гипотеза усвоения глаголов М. Томаселло45, на первых порах усваивают глаголы изолированно друг от друга, вне связи с другими похожими по семантико-синтаксическим свойствам глаголами, то есть преимущественно синтагматически. Анализ детской спонтанной речи, то есть подход, основанный на наблюдении, мало подходит для разрешения этой дилеммы, так как, слыша каждую конкретную фразу ребенка, мы не можем оценить степень ее креативности: слышал ли он ее уже когда-нибудь раньше, или, напротив, построил сам, опираясь на свои абстрактные синтаксические навыки. Использование метода СП оказывает большую помощь в решении этого вопроса. Ключевым вопросом в этих исследованиях является вопрос о повторении в экспериментальной паре опорного слова. Во всех экспериментах, проведенных со взрослыми испытуемыми, в случае наличия лексических повторов исследователи получали значимое увеличение силы СП, однако важно, что и при отсутствии лексических повторов взрослые всегда показывали статистически значимый эффект СП. Если в экспериментах с детьми эффект СП наблюдается только при наличии лексических повторов, это является подтверждением лексически обусловленных теорий, обратное же говорит в пользу генеративных теорий. Общим выводом проведенных исследований с англоговорящими детьми можно считать тот факт, что трехлетние дети уже показывают значимый эффект СП и при отсутствии лексических повторов, т.е. уже обладают абстрактным синтаксисом. Тем не менее, вопрос о (не)врожденности синтаксических структур остается открытым: возможно, некоторый период развития детского синтаксиса, на котором для построения синтаксических структур детям обязательно нужно опираться на конкретные лексемы, все-таки существует, однако современные экспериментальные методы исследования, а также ограничения на возраст проведения подобных экспериментов пока не позволяют их обнаружить. В разделе 5.4 описываются две существующие на сегодняшний день теории, объясняющие эффекты синтаксического прайминга, – теория остаточной активации (англ. residual activation)46 и теория имплицитного научения (англ. implicit learning)47. Согласно первой теории, при порождении или понимании некоторого языкового выражения происходит активация определенной леммы, а одновременно с ней активация всей релевантной информации, в том числе и соответ45 Tomasello 46 M. First Verbs: A Case Study in Early Grammatical Development. Cambridge, 1992. Pickering M.J. and H.P. Branigan. The representation of verbs: Evidence from syntactic priming in language production // Journal of Memory and Language, 1998, №39, 633–651. 47 Bock J.K. and Z.M. Griffin. The persistence of structural priming: Transient activation or implicit learning? // Journal of Experimental Psychology: General, 2000, №129, 177–192. 23 ствующего комбинаторного узла. Если при дальнейшей вербализации вскоре вновь происходит обращение к этой лемме, остаточная активация всей релевантной информации увеличивает вероятность употребления аналогичной синтаксической конструкции. Основная идея теории имплицитного научения применительно к СП состоит в следующем. Когда люди осваивают язык, они отображают некоторые характеристики одного уровня представления на характеристики другого уровня. Например, за лексемой слон стоит некоторое образно-визуальное концептуальное представление, а также фонетическое представление в виде последовательности звуков. Так же, по идее авторов, обстоит дело и с более абстрактными синтаксическими репрезентациями: для того, чтобы освоить, например, дативные конструкции, человек должен понять и запомнить, как некоторое концептуальное представление о ситуации <кто, что, кому> отображается в структуру составляющих на синтаксическом уровне. Очередное использование этого отображения увеличивает относительный вес именно этой связи, так что в следующий раз ее использование становится более вероятным. Таким образом усиливается тенденция использовать ту же синтаксическую конструкции для выражения того же концептуального смысла. Наконец, раздел 5.5 посвящен описанию наших собственных русскоязычных экспериментов, центральное место среди которых занимает серия из шести экспериментов на материале посессивной конструкции Папа Васи vs. Васин папа, выполненное со (i) взрослыми испытуемыми, (ii) детьми и (iii) русскоанглийскими билингвами. Говоря о результатах экспериментов, проведенных на русском материале, следует отметить, что из двух конкурирующих теорий, объясняющих эффекты синтаксического прайминга – теорий остаточной активации и имплицитного научения – подтверждаются обе, но при этом первая «отвечает» за эффекты локального СП, а вторая – за эффекты глобального СП. В главе 6 «Экспериментальные исследования референции» на примере референции – одного из центральных дискурсивных феноменов – описывается экспериментальная составляющая ЭАД. В процессе коммуникации в каждый момент времени в РП говорящего находится некоторое количество референтов – людей, объектов, локализаций. Упоминание говорящим референта мы будем называть референцией. При каждом упоминании говорящий осуществляет референциальный выбор48, т.е. выбирает одно из референциальных выражений. Выделяется три класса референциальных выражений: (i) полные ИГ (мальчик) и редуцированные средства – (ii) местоимения (он) и (iii) нули. Выражение, которое адресат отождествляет с расположенной выше ИГ, называется анафорическим выражением. ИГ, к которой происходит отсылка, называется антецедентом. Вопрос о том, на основании каких факторов говорящий осуществляет РВ между полным и редуцированным средством, уже давно является предметом серьезных дискуссий. Многие лингвисты сходятся во мнении, что РВ зависит от текущего статуса референта в когнитивной системе говорящего. Большинство из них согласны между собой, что чем более активированным / доступным является 48 Насколько нам известно, термин ‘референциальный выбор’ был впервые использован в коллективной монографии Chafe W. (ed.) The pear stories: Cognitive, cultural, and linguistic aspects of narrative production. Norwood: Ablex, 1980. 24 референт, тем меньше языковых средств необходимо для его кодирования. Однако разные когнитивные лингвисты апеллируют к разным психологическим явлениям. Так, Р. Томлин объясняет РВ нахождением референта в фокусе внимания говорящего; Т. Гивон предполагает, что РВ связан с тем, в какой степени, по мнению говорящего, референт доступен адресату; согласно идеям У. Чейфа, местоимения используются для обозначения наиболее активных референтов в сознании говорящего; согласно модели А.А. Кибрика, РВ обусловлен степенью активации референта в РП говорящего49. Кроме того, предлагается больше десятка критериев, претендующие на роль факторов активации. Первая группа факторов – различными способами измеряемые расстояния до антецедента анафорического выражения. Среди других факторов, способных повлиять на активацию референта, а значит, и на РВ, называются центральность референта в дискурсе, его одушевленность, синтаксические и семантические роли антецедента и анафора и др. Как показывают исследования последних лет, каждый из перечисленных выше факторов влияет на РВ. Однако существенным недостатком большинства предлагаемых подходов является то, что они ограничиваются рассмотрением только одного или в лучшем случае нескольких факторов, игнорируя действие всех остальных. В работах А.А. Кибрика был предложен многофакторный подход к РВ, при котором процедура подсчета коэффициента активации референта учитывает все параметры, коррелирующие с РВ. Характерной особенностью этой модели является также то, что факторы ранжированы по значимости. Каждый релевантный фактор имеет свой численный показатель, что дает возможность вычислить текущий КА для каждого референта в каждый момент времени. Таким образом, в разделе 6.1 мы придерживаемся идеи о том, что РВ выбор не случаен и зависит от текущего статуса референта в когнитивной системе говорящего, а процесс РВ является многофакторным. В разделе 6.2 анализируется один из важнейших факторов, определяющий РВ говорящего, а именно, риторическое расстояние до антецедента редуцированного референциального выражения. Впервые идею о важности в процессе РВ риторической структуры текста высказала в 80-ых гг. ХХ в. Б. Фокс50. Согласно Теории риторической структуры, разработка которой началась в те же годы, все клаузы в тексте связаны между собой риторическими отношениями. Данные риторические отношения действуют на всех уровнях текста, связывая между собой как элементарные единицы, так и большие по размеру составляющие. Таким образом, текст можно наглядно представить в виде дерева, в котором наиболее тесно связанные друг с другом дискурсивные единицы соединяются дугами51. Б. Фокс предположила, что РВ определяется именно иерархической, а не линейной, структурой 49 Tomlin R.S. Focal attention, voice and word order: An experimental cross-linguistic study // P. Downing and M. Noonan (eds.) Word order in discourse. Amsterdam: Benjamins, 1995, 517–554; Givón T. Topic continuity in spoken English // T. Givón (ed.) Topic continuity in discourse: A quantitative cross-language study. Amsterdam: Benjamins, 1983, 345–363; Chafe W. Discourse, consciousness, and time. The flow and displacement of conscious experience in speaking and writing. Chicago, 1994; Kibrik A.A. Reference in discourse. Oxford: OUP, 2011. 50 Fox B. Discourse structure and anaphora in written and conversational English. Cambridge: CUP, 1987. 51 Mann W.C. and S.A. Thompson. Rhetorical structure theory: Toward a functional theory of text organization // Text, 1988, №8(3), 243–281. 25 текста. Следующим шагом стала работа А.А. Кибрика52, в которой было введено понятие риторического расстояния до антецедента. При помощи риторического расстояния измеряется, насколько далеко в риторической сети отстоят друг от друга две клаузы, содержащие анафорическое выражение и его антецедент; формально риторическое расстояние считается равным количеству горизонтальных переходов по дугам дерева. Далее описаны наши эксперименты, проведенные с взрослыми носителями и подростками 12-13 лет, тестирующие понимание дискурсивных фрагментов: Был конец рабочего дня. Пятая бригада скорой помощи ехала на базу после ложного вызова. На носилках в кабине, набегавшись за смену, прикорнул медбратi. Усталый докторj, слушавший музыку в плеере, игнорировал заискивающие взгляды молодого ассистентаk, горящего рабочим энтузиазмом после первого дня в бригаде. В наушниках звучал «Белый альбом» битлов. Безупречная мелодия качала и убаюкивала. а) РитР=1 Онj испытывал легкие угрызения совести за свою невнимательность к коллеге, но усталость превозмогала всё. б) РитР=2 Онj любил слушать эту пластинку после тяжелого трудового дня. в) РитР=3 Онj почувствовал, что медленно проваливается в сон. ВОПРОСЫ: 1. Какой номер был у бригады скорой? 2. Какая запись звучала в плеере? 3. а) Кому было стыдно за невнимательность к коллеге? б) Кто любил слушать пластинку после тяжелого трудового дня? в) Кто почувствовал, что засыпает? Рис. 1. Пример дискурсивного фрагмента. Условные обозначения: здесь и далее подстрочные индексы и тип подчеркивания обозначают кореферентность По результатам проведенных экспериментов были сделаны следующие выводы: 1) за процесс референции отвечает особый референциальный модуль; 2) успешность интерпретации зависит от объема РП испытуемых; 3) субъективно увеличение риторического расстояния до антецедента не воспринимается испытуемыми как увеличение сложности; 4) риторическое расстояние является значимым фактором, который оказывается достаточно сильным, чтобы самостоятельно влиять на понимание; 5) коэффициенты активации, подобранные эвристическим путем, хорошо коррелируют со способностью адресатов восстанавливать антецеденты. Раздел 6.3 посвящен вопросу референциальной неоднозначности, или референциального конфликта (РК), который возникает в том случае, когда в РП говорящего содержится более одного высоко активированного референта. При построении типологии РК мы различаем два противопоставления. Вопервых, различаются реальный и предотвращенный РК. Предотвращенным РК называется такая ситуация, при которой, несмотря на наличие нескольких активированных референтов, РК не возникает благодаря использованию говорящим особых языковых средств, помогающих адресату предотвращать РК; А.А. Кибрик называет их референциальными деконфликторами, разделяя на конвенциональные и окказиональные53 (в примере 3 в этой роли выступает категория рода, кото52 Kibrik A.A. Anaphora in Russian narrative discourse: A cognitive calculative account // B. Fox (ed.) Studies in anaphora. Amsterdam: Benjamins, 1996, 255–304. 53 Кибрик А.А. Анализ дискурса в когнитивной перспективе. Дис. на соиск. учен. степ. д.филол.н. М.: Институт языкознания РАН, 2003. 26 рая является конвенциональным деконфликтором): (3) Моя сестраi очень полюбила нового учителяj. Онаi/онj всегда приходила/приходил в класс за десять минут до звонка. Во-вторых, внутри реального РК различается временный и постоянный РК. Временный РК снимается к концу дискурсивного фрагмента при помощи тех же деконфликторов (см. окказиональный деконфликтор в примере 4): (4) Профессорi пообещал студентуj, что онi/онj обязательно сможет принять/сдать экзамен в следующий четверг. Постоянные РК остаются неснятыми. Такие ситуации, однако, редко встречаются в реальной языковой коммуникации: (5) Моя сестраi очень полюбила новую учительницуj. Онаi/онаj всегда приходила в класс за десять минут до звонка, так как Øi/Øj хотела успеть получше подготовиться к уроку. На основании серии проведенных экспериментов, направленных на изучение данного феномена как при порождении речи, так и при речепонимании, предложена модель референциального выбора, которая состоит из двух модулей. Модуль Говорящего Модуль Адресата Фильтр РК Местоимение оптимальная стратегия Кол-во реф-ов специфическая стратегия 1+ Фильтр РефИзб Коэф РК Кол-во реф-ов эгоцентрическая стратегия Местоимение 1 Местоимение 1 1+ Полная ИГ низк Полная ИГ выс Местоимение Рис. 2. Модель РВ в ситуации РК В первом модуле говорящий, еще не думая об адресате, сначала определяет текущие значения факторов активации, потом на основе факторов активации определяет коэффициент активации, а затем на основе этого коэффициента выбирает тип будущего референциального средства. Если вследствие низкого коэффициента активации говорящий выбрал полную ИГ, то модуль адресата не используется. 27 Если же он выбрал редуцированное референциальное средство, то он оказывается на первой развилке (обозначено на схеме знаком «солнышко»). Если на этой развилке говорящий выбирает эгоцентрическую стратегию, то второй модуль оказывается незадействованным – так почти всегда ведут себя маленькие дети, а иногда и взрослые. Если он задумывается об адресате, то он заходит в модуль адресата и оказывается у второй развилки, где выбирает между специфической стратегией и оптимальной. Специфическая стратегия является, с одной стороны, эгоцентрической, или ориентированной на говорящего, так как, следуя этой стратегии, говорящий не принимает в расчет фактор адресата, используя избыточные с точки зрения адресата языковые выражения. С другой стороны, эту стратегию можно назвать и опекающей54, потому что говорящий использует более эксплицитное языковое средство с целью помочь адресату избежать возможной ошибки в интерпретации. Если говорящий решил следовать специфической стратегии, то сначала он должен проверить количество высоко активированных референтов: в случае наличия одного высоко активированного референта, говорящий оставляет предполагаемое языковое выражение без изменений; в противном случае он заменяет его на полную ИГ. Данный компонент назван фильтром референциальной избыточности. В случае, когда говорящий выбирает оптимальную стратегию, он моделирует сознание адресата. Используя эту стратегию, он, как и в случае со специфической стратегией, проверяет количество высоко активированных референтов: в случае наличия одного референта, он оставляет предполагаемое выражение без изменений; в противном случае он определяет текущий коэффициент предотвращения РК: если этот коэффициент оказывается достаточно высок, говорящий оставляет выражение без изменений; в противном случае он заменяет его на полную ИГ. Данный компонент модели назван фильтром РК. Глава 7 «Извлечение дискурсов» посвящена описанию второй основной составляющей методологии ЭАД – извлечению дискурсов. Метод извлечения дискурсов, несомненно, проигрывает экспериментальному методу с точки зрения внутренней валидности, не являясь строгим экспериментом, однако выигрывает с точки зрения экологической валидности. Этим он отличается от традиционного метода извлечения суждений о приемлемости отдельных предложений, который используется в синтаксисе, внутренняя и экологическая валидности которого обе невелики. Дискурсивный материал, который исследователь получает методом извлечения, мы называем корпусом извлеченных дискурсов. Корпус извлеченных дискурсов обладает следующими характерными чертами: 1) обычно не является корпусом в строгом смысле слова; 2) включает в себя однотипные дискурсы, записанные при выполнении некоторой когнитивной задачи; количество дискурсов составляет от 20 до 40; 3) если это корпус устной речи, то исследователю доступна аудио-, а часто и видеозапись всего процесса взаимодействия. В разделе 7.1 описан собранный нами корпус извлеченных диалогов Русские танграммы. С момента создания психолингвистической традиции ‘язык как действие’ (для которой метод извлечения дискурсов является основным способом 54 Kibrik A.A. Reference in discourse. Oxford: OUP, 2011. 28 получения языковых данных) ее прототипическим методом исследования был и остается метод референциальной коммуникации, введенный в практику в 70-ые годы ХХ в. Р. Крауссом. Основная идея состоит в том, что один собеседник, Инструктор (англ. Director) видит или знает нечто, что он должен вербально передать второму собеседнику, Раскладчику (англ. Matcher), который этого не видит или не знает. Существует два способа проведения таких экспериментов – через специальный экран и по телефону, а также два типа задания – испытуемый должен пройти определенным путем по лабиринту (методика ‘лабиринт’) или разложить в правильном порядке предметы, первоначально лежащие в беспорядке или в неправильном порядке (методика ‘беспорядок’). Большой вклад в усовершенствование методики ‘беспорядок’ внес Г. Кларк, опубликовав в конце ХХ в. целую серию работ с танграммами – фигурками из китайской игры-головоломки, которые с трудом поддаются вербальному описанию. Рис. 3. Стимульный материал из работ Г. Кларка с коллегами Насколько нам известно, впервые танграммы были использованы в научных целях в исследовании, описанном Г. Кларком и Д. Уилкес-Гиббс55. Эта статья приобрела широкую известность и очень высокий индекс цитирования благодаря сразу двум обстоятельствам. Во-первых, авторы впервые сформулировали идею Совместной модели референции в диалоге. Они утверждают, что устная речь, в отличие от письменного языка, обладает несколькими важными чертами, которые делают традиционную модель, основанную на письменной речи, неприменимой к анализу устного диалога. Во-вторых, теоретические постулаты Г. Кларка подтверждаются всесторонним анализом референциальных выражений, которые собеседники порождают в ходе диалога, направленного на выполнение совместной когнитивной задачи, связанной с танграммами. Таким образом, вторая заслуга Кларка и Уилкес-Гиббс состоит в привлечении удачного стимульного материала. Аналогичное исследование на русском материале было предпринято нами как с целью проверки основных положений модели Кларка, так и для получения русскоязычного корпуса устных диалогов. В этом исследовании приняли участие 36 пар студентов МГУ имени М.В. Ломоносова, а также 6 пар пациентов Центра па55 Clark H. and D. Wilkes-Gibbs. Referring as a collaborative process // Cognition, 1986, №22, 1–39. 29 тологии речи и нейрореабилитации. Извлеченные диалоги были записаны на аудиорекордер M-Audio Micro Track 24/96 с параметрами записи 44 kHz/16 bit stereo, расшифрованы и проанализированы как с точки зрения качественных особенностей каждого отдельного диалога, так и статистически. Собранный корпус извлеченных диалогов со здоровыми испытуемыми, таким образом, состоит из аудиозаписей и расшифровок диалогического общения 36 пар испытуемых; его общая продолжительность составляет около 10 часов звучания, корпус содержит более 60 тысяч словоупотреблений; все транскрипты размечены в соответствии с упрощенной дискурсивной транскрипцией, см. фрагмент ниже: Диалог 1-1 (63.0) И: (0.1) Та-ак, дальше. (0.7) Дальше-е (мм 0.3) (1.4) (эээ 0.6) сидящий человек, (0.7) (ээ 0.3) с ногами в одну сторону и с руками в разные стороны. Р: (0.2) А, с руками? (0.2) А у меня без рук человек (0.1) я нашла сейчас. И: Ну значит найди с руками. Р: Сейчас сейчас сейчас. (0.8) Та-ак, (0.3) он (0.1) в полупр’исяд, на корточках, да? И: (0.1) Ну да. Р: (0.4) Так. (0.3) И у него-о руки в правую сторону. И: (0.3) Нет, у него (0.1) руки... (0.5) Ой, (0.1) у него руки в две сторон’ы! Р: А, в разные сторон’ы? И: (0.2) Да, он сидит на корточках, у него руки в две сторон’ы. Р: (1.4) Oй, (0.3) это кто же в две сторон’ы сидит? (2.8) (ммм 0.5) (0.3) А ещё какие-нибудь приметы есть? И: (1.2) (эээ 0.6) (1.1) (мм 0.3) Даже не знаю, не знаю как тебе ещё описать её. Р: На корточках? И: (1.8) Может у меня такое воображение? (0.5) Р: А он похож как-нибудь, (0.4) вот, (0.3) ну у меня есть на примете одна картинка... И: Ну? Р: Не знаю (0.1), про эту ты говоришь или нет, (0.2) мне похоже на какую-то (0.2) собачку, (0.1) у которой морда смотрит в левую сторону, и что-то у нее с= (0.1) одно ухо квадратное, а другое в= треугольное, (0.3) и у неё ещё-ё (0.3) как-то странно лапы (0.1) расположены. И: О да, мне кажется это она. (0.3) Р: Это (0.1) она. И: (0.2) Да. (0.2) Р: Отлично. Диалог 1-2 (5.4) И: (2.6) Потом сидящая собачка с ушами. Р: (0.2) Так. Диалог 1-3 (3.6) И: (0.7) Потом (0.3) сидящая собачка с ушами. Р: (0.2) Так. Диалог 1-4 (2.8) И: (0.7) Потом сидящая собачка. Р: (0.3) Угу. Рис. 4. Описание танграммы [B] ‘мышка с бантиком’. Условные обозначения: в заголовке каждого диалога в скобках дается время в секундах, затраченное испытуемыми на данную попытку; в расшифровке в скобках дается время пауз хезитации, как заполненных, так и незаполненных; знаком равенства обозначен обрыв слова, удлинения показаны повтором соответствующих звуков, нестандартное ударение отмечено знаком ’. Данный фрагмент интересен тем, что в 1-й попытке Инструктор не справляется с задачей описания танграммы, чем вынуждает Раскладчика превратиться из пас30 сивного помощника в активного созидателя; именно референциальное описание, данное Раскладчиком, закрепляется в диалоге; оно оказывается настолько удачным, что в трех последующих попытках у собеседников не возникает ни малейших проблем, а в 4-й попытке оно еще сокращается до сидящей собачки. Наше исследование подтверждает верность Совместной модели тем, что: 1) в диалогах используется большое количество неканонических номинаций, произносимых с самоисправлениями, паузами хезитации и под.; 2) от 1-й к 4-й попытке количество неканонических номинаций сокращается, а количество канонических растет, что свидетельствует о формировании у собеседников общей позиции, что и предсказывает модель; 3) процесс формирования общей позиции сопровождается уменьшением среднего количества слов в каждой попытке от 60,8 в 1-й попытке до 20,4 в 4-й, а также общего времени, затрачиваемого на попытку; 4) данная тенденция наблюдается относительно общего и среднего количества реплик – среднее количество реплик уменьшается с 7 в 1-й попытке до 3,4 в 4-й попытке, а общее количество реплик – с 3037 до 1457; 5) по мере формирования у собеседников общей позиции также значимо сокращается степень участия Раскладчика в диалоге, так что в последних попытках его роль сводится к коротким репликам обратной связи. Таким образом, проанализированные результаты подтверждают, что в процессе диалога собеседники совместными когнитивными усилиями формируют общую позицию и заключают концептуальные пакты относительно наименования танграмм, что облегчает им дальнейшую совместную коммуникацию. Заключительная часть раздела 7.1 описывает качественные и количественные особенности лексического выбора у пациентов с языковыми расстройствами, которые были выявлены на материале собранного корпуса записей. В разделе 7.2 описан собранный корпус извлеченных рассказов Русские груши. Коллективная монография под редакцией У. Чейфа (1980)56 по праву считается одной из самых известных работ в области анализа дискурса. Изданная по итогам десятилетней работы целого коллектива авторов, она во многом задала направление корпусных дискурсивных исследований конца ХХ – начала ХХI вв. В этом исследовании носители разных языков (обычно по 20 испытуемых для каждого языка) смотрели, а затем пересказывали специально снятый для научных целей шестиминутный видеоролик. Этот ролик должен был быть понятен представителям разных культур, поэтому в нем не было звучащей речи, а описанные события могли произойти с жителями практически любого уголка земного шара. Кроме того, видеоряд был подобран таким образом, чтобы стимулировать испытуемых порождать разные нарративные фрагменты – описания пейзажа, насыщенной сюжетной линии, причинно-следственных отношений, мыслей и эмоций героев повествования и проч. Исследование проводилось с испытуемыми разных возрастов, а также с различными временными интервалами между просмотром видеоролика и записью пересказа. Извлеченные рассказы были собраны на более чем 15 языках и послужили основой многих теоретически важных работ. 56 Chafe W. (ed.) The pear stories: Cognitive, cultural, and linguistic aspects of narrative production. Norwood: Ablex, 1980. 31 Несмотря на то, что после выхода коллективной монографии прошло уже много лет, предложенная в ней методология сбора рассказов и сегодня является исключительно востребованной. В нашем русскоязычном исследовании приняли участие 30 здоровых взрослых испытуемых, а также 23 пациента Центра патологии речи и нейрореабилитации. Извлеченные рассказы были записаны на аудиорекордер M-Audio Micro Track 24/96 с параметрами записи 44 kHz/16 bit stereo, а также на видеокамеру Canon Legria FS200, расшифрованы и проанализированы. Корпус, собранный автором настоящей работы со здоровыми испытуемыми, состоит из 30 видеофайлов, а также расшифровок извлеченных рассказов; общая продолжительность звучания составляет около 2,5 часов, корпус содержит около 14 тысяч словоупотреблений. Центральную часть раздела 7.2 занимает исследование, посвященное изучению категории протагонизма. Согласно когнитивному обязательству Дж. Лакоффа, наши лингвистические построения должны согласовываться с основными принципами других когнитивных наук – в первую очередь, психологии, искусственного интеллекта и нейронаук. Исследование, описанное в данном разделе, навеяно идеями двух выдающихся ученых своего времени – психолога Ф. Бартлетта и лингвиста У. Чейфа. В своей работе Ф. Бартлетт57 использовал метод последовательных пересказов. Самые известные его исследования выполнены на материале сказок американских индейцев: экспериментатор зачитывал первому испытуемому некоторый рассказ; затем в аудиторию входил второй испытуемый и первый пересказывал ему содержание этого рассказа; следом за вторым в аудиторию последовательно входили третий, затем четвертый испытуемые и т.д. Вопрос о центральности референта, или протагонизме, является важным, но пока малоизученным вопросом теории дискурсивной референции. В данной работе нас интересовал вопрос, в какой степени «наследуется» протагонизм, то есть насколько выбранный однажды главный герой рассказа остается неизменным при последовательном пересказе. Проделанную работу удобно разбить на несколько этапов. На нулевом этапе работы, проанализировав хронометраж «Рассказов о грушах», мы пришли к выводу, что этот видеоролик является удачным с точки зрения возможности изучения категории протагонизма: из нескольких активных персонажей фильма выделяются два – фермер и мальчик, которые, согласно хронометражу, могут в равной степени претендовать на роль главного героя. На первом этапе работы, используя специально разработанную процедуру и записывая пересказы на видеоаппаратуру, мы собрали 30 записей взрослых испытуемых. На втором этапе из собранного корпуса первичных извлеченных рассказов мы отобрали три записи таким образом, чтобы одна запись была с протагонистомфермером, вторая – с протагонистом-мальчиком; наконец, распределение вербальных упоминаний двух героев в третьей записи было максимально похожим. Эти три записи первичных рассказов мы показали 24 испытуемым (по 8 человек в каждой группе), получив таким образом 24 вторичных рассказа (см. рис. 5). 57 Bartlett F. Remembering. Cambridge, 1932. 32 Паша, я послушала, как одна женщина рассказывает фильм своему сыну. Сейчас я тебе его перескажу. Начинается действие, ну, действие происходит ээ сельская местность, петухи поют, деревья, красота. И-и мужчина собирает груши. Груши висят, мужчина собирает груши. Груши большиие, зеленые, сочные, красивые, у него большой фартук, куда он их складывает. Внизу стоят три корзины. Две полные, одна пустая. В которые он соответственно должен засыпать груши. (1.5) Мимо него проходит другой сельский житель. С козой. Он смотрит сначала на грууши, потом на этого человека который собирает груши, и проходит мимо. Дальше едет мальчик на велосипеде. Дорога красиивая, сельская местность. Мальчик проезжает, Ø останавливается, (0.8) и Ø видит как мужчина собирает груши. Он подходит к этим корзинкам, ему всё очень нравится, очень красиво, и он одну из корзинок (1.6) умыкнул. В общем он крадет одну из корзин с грушами, Ø ставит ее на велосипед и Ø едет дальше. (0.5) Он едет на велосипеде и в этот момент ээ навстречу ему едет девочка. Когда он поравнялся с девочкой на велосипеде, он (0.5) падает с велосипеда со своего, груши все разлетаются, и он теряет шапку, (0.5) шляпку. Он потерял шляпу, ээ а рядом с ним стояли, чуть вдалеке, стояли три мальчика (0.5) небольших. Но разного возраста. Они видят что (0.5) мальчик с велосипеда упал, что все груши разлетелись, они подходят, помогают ему собрать груши, и ставят корзину ему, ну он ставит корзину на велосипед, и Ø дает им три груши. Вот. Потом ээ (2.3) мальчики отходят и видят, что у него упала шляпа. И один из мальчиков возвращается и отдает ему шляпу обратно. Ии мальчик на велосипеде уезжает. Значит, эти три мальчика которые ему помогли идут обратно и едят эти груши. А в это время мужчина который собирал груши в фартук спускается вниз, чтобы с= ну с фартука Ø достать груши и Ø положить их в третью корзину. И Ø смотрит – Ø считает: раз, два, третьей корзины нет, то есть он видит, что у него одна заполненная и одна пустая, третьей нет. Он поворачивается и Ø смотрит на мальчиков которые идут и едят сочные, эти сладкие там, наверное J, зеленые большие груши. Так заканчивается фильм. Дальше женщина сказала J, что логика в фильме состоит в том, что (0.8) мальчики были хорошие, они ему помогли, а груши воровать нельзя J. Все. Рис. 5. Вторичный извлеченный рассказ. В скобках даются паузы хезитации в секундах, знак равенства обозначает обрыв слова, упоминания фермера выделены жирностью, упоминания мальчика – подчеркиванием. Анализ собранного корпуса вторичных рассказов мы проводили, исследуя как вербальную составляющую, так и жестовую, см табл. 2. При работе с жестовой составляющей из разных типов иллюстративных жестов мы выбрали изобразительные жесты, так как они часто используются при описании главной линии сюжета и являются самыми частотными. Мы предположили, что центральность референта будет наследоваться не только на вербальном уровне, но и на жестовом. Так как мы выбирали три записи из первичного корпуса, руководствуясь только вербальной составляющей, на втором этапе мы с помощью программы ELAN обработали как три первичные записи, так и 24 вторичные. Определим коэффициент центральности (=КЦ) как отношение вербальных упоминаний более центрального из двух героев к упоминаниям второго. Мы считаем, что центральность референта сохраняется на вербальном уровне вторичного рассказа, если КЦ вторичного рассказа отличался от КЦ первичного рассказа на не более чем 20% (выделено волнистой линией). Как видно, хуже всего наследуется центральность фермера. На наш взгляд, этот результат можно объяснить влиянием динамики развития сюжета повествования: как представляется, чем более динамичен персонаж, тем он более вероятен в качестве главного героя, независимо от его статуса в первичном рассказе. 33 номер записи комментарий кол-во вербальных упоминаний Ф и М кол-во изобразительных жестов Ф и М фермер мальчик всего фермер мальчик всего продолжительность записи протагонист фермер: первичный рассказ Farmer0 КЦ 1.4 42 30 72 19 9 28 3:52 вторичные рассказы Farmer1 КЦ 1.6 33 21 54 8 0 8 3:05 Farmer2 КЦ 1.5 37 25 62 13 13 26 2:42 Farmer3 КЦ 1.4 мало жестов 19 14 33 0 0 0 2:17 Farmer4 КЦ 1.1 мало жестов 17 15 32 1 0 1 2:57 Farmer5 КЦ 1.1 30 28 58 10 7 17 2:39 Farmer6 КЦ 1 31 30 61 17 16 33 2:56 Farmer7 КЦ 0.8 26 32 58 7 3 10 2:53 Farmer8 КЦ 0.8 20 25 45 9 9 18 3:23 16 15 31 5:05 протагонист мальчик: первичный рассказ Boy0 КЦ 1.9 21 41 62 вторичные рассказы Boy1 * КЦ 3.2 мало жестов 5 16 21 2 1 3 2:28 Boy2 * КЦ 2 мало жестов 7 14 21 2 2 4 2:00 Boy3 * КЦ 1.8 мало жестов 8 14 22 2 0 2 1:02 Boy4 КЦ 1.6 мало жестов 17 27 44 4 1 5 2:49 Boy5 КЦ 1.5 мало жестов 25 37 62 0 5 5 5:04 Boy6 КЦ 1.5 13 20 33 5 3 8 2:09 Boy7 КЦ 1 22 21 43 8 7 15 2:01 Boy8 КЦ 0.9 23 21 44 11 4 15 2;26 13 22 35 6:17 оба протагониста: первичный рассказ Both0 КЦ 1.1 41 47 88 вторичные рассказы Both1 КЦ 1 мало жестов 31 30 61 3 2 5 6:13 Both2 КЦ 1 мало жестов 32 33 65 0 3 3 4:15 Both3 КЦ 1.2 мало жестов 19 23 42 3 0 3 2:57 Both4 КЦ 1.3 14 18 32 2 8 10 2:24 Both5 КЦ 1.3 27 34 61 10 28 38 5:53 Both6 КЦ 1.4 26 36 62 6 14 20 4:32 Both7 * КЦ 1.6 10 16 26 5 8 13 1:25 Both8 КЦ 2 14 28 42 0 3 3 3:58 мало жестов Табл. 2. Основные характеристики собранных рассказов. Звездочкой обозначен неудачный рассказ; КЦ – коэффициент центральности; мало жестов – меньше или равно пяти. Что касается жестовых данных, то, во-первых, стоит отметить сильное уменьшение жестов во вторичных рассказах; меньше всего жестов используется при рас34 сказах с протагонистом-мальчиком, больше всего – с фермером. На наш взгляд, можно предположить наличие некоторого механизма компенсации: если главный герой оказывается «слабее», жесты помогают поддерживать эту роль. Косвенно эту гипотезу подтверждают данные вторичных рассказов с протагонистоммальчиком, в которых в двух случаях из трех много жестов используется тогда, когда статус протагониста не сохраняется на вербальном уровне. Во-вторых, в целом количество жестов увеличивается, если в первичном рассказе имеется два главных героя и/или вербальный статус главного героя во вторичном рассказе не сохраняется. Хотя оба факта могут быть объяснены действием механизма компенсации, эту гипотезу необходимо подтверждать более серьезными данными. На текущий момент мы можем констатировать наличие сложной картины взаимодействия вербального и жестового уровня, которую, несомненно, нужно исследовать именно во взаимодействии. Часть III «Экспериментальный анализ дискурса: теоретические обобщения» посвящена одному из наиболее актуальных теоретических вопросов ЭАД – моделированию диалогического взаимодействия собеседников. Часть III состоит из двух глав. В главе 8 «Моделирование диалога в психолингвистике» рассматриваются три наиболее известные модели языкового взаимодействия собеседников в процессе диалога: 1) традиционная Модель сообщения К. Шеннона и У. Уивера, согласно которой в ходе диалога собеседники не принимают во внимание желания и намерения партнера по общению, а сообщение, порожденное говорящим, может быть передано адресату только на уровне фонетических репрезентаций (раздел 8.1); 2) Совместная модель Г. Кларка, основной отличительной особенностью которой является тот факт, что в процессе диалога установление взаимопонимания между собеседниками происходит за счет постоянного использования Модели психического (раздел 8.2); 3) Модель уподобления М. Пикеринга и С. Гаррода, согласно которой, наоборот, установление взаимопонимания между партнерами происходит с помощью автоматизированных механизмов уподобления, не требующих обращения к Модели психического (раздел 8.3). Рассмотрим их более подробно. Как уже отмечалось, лингвистика ХХ в. была по большей части ориентирована на изучение компетенции, а не употребления. Такое положение дел привело к тому, что к концу ХХ в. психолингвистическая традиция «язык как продукт», направленная на исследование компетенции абстрактного носителя языка независимо от контекста, в котором были употреблены изучаемые слова или предложения, оказалась несравнимо более развитой и успешной, чем традиция «язык как действие», направленная на исследование функционирования языка в процессе реальной коммуникации. Таким образом, до самого последнего времени психолингвисты не проявляли интереса к моделированию диалога, довольствуясь математической Моделью сообщения, разработанной еще в середине ХХ в. Эта модель, предложенная основателями теории информации математиками К. Шенноном и У. Уивером58, включает 5 последовательных эле58 Shannon C.E. and W. Weaver. The Mathematical Theory of Communication. Urbana, 1949. 35 ментов: источник информации, передатчик, канал передачи, приемник и конечную цель. Согласно модели, отправитель передает сообщение из источника информации через передатчик в канал связи, откуда, в свою очередь, это сообщение через приемник поступает к получателю. Совместная модель предложена Г. Кларком и Д. Уилкес-Гиббс в 1986 г.59 В той или иной степени эта модель опирается на работы каждого из основоположников психолингвистической традиции ‘язык как действие’, однако больше всего предложенные ими идеи перекликаются с принципом кооперации и максимами Г. Грайса60. Основные положения модели состоят в следующем: 1) взаимодействие в диалоге строится на Принципе совместной активности; 2) координация совместных действий собеседников достигается благодаря наличию у них общей позиции (англ. common ground); 3) минимальное количество совместных усилий по добавлению новой информации к уже существующей у собеседников общей позиции определяется ими в соответствии с совместно выработанным критерием; 4) максимальное количество совместных усилий по добавлению новой информации к уже существующей у собеседников общей позиции регулируется Принципом минимальных совместных усилий. Модель уподобления предложена М. Пикерингом и С. Гарродом в 2004 г.61 Эта модель описывает не столько стратегии и намерения коммуникантов, что характерно для модели Г. Кларка, сколько конкретные механизмы, лежащие в основе речевого взаимодействия. Разделяя тезис Г. Кларка об определяющей роли совместных действий собеседников, авторы утверждают, что основная задача партнеров по диалогу состоит в формировании имплицитной общей позиции. Выделим четыре ключевые понятия этой модели: 1) уподобление репрезентаций происходит в том случае, когда собеседники на некотором уровне разделяют (англ. share) одни и те же репрезентации; 2) уподобление ситуационных моделей собеседников происходит при помощи примитивного и не ресурсозатратного механизма прайминга; 3) интерактивное исправление поддерживает имплицитную общую позицию; 4) в процессе рутинизации в диалоге создаются «локальные идиомы», характерные только для данной конкретной ситуации речевого общения. Итак, Совместная модель Г. Кларка описывает взаимодействие собеседников в диалоге как трудоемкое дело, требующее от партнеров постоянных затрат когнитивных ресурсов. Модель уподобления М. Пикеринга и С. Гаррода, наоборот, исходит из предположения, что процесс общения не требует практически никаких затрат когнитивных усилий, а происходит как бы сам собой, при этом обращение к (эксплицитной) общей позиции собеседников происходит только в случае коммуникативной неудачи. Говоря другими словами, основное различие между этими двумя моделями состоит в привлечении Модели психического – в модели 59 Clark 60 H. and D. Wilkes-Gibbs. Referring as a collaborative process // Cognition, 1986, №22, 1–39. Grice H.P. Logic and conversation // P. Cole and J.L. Morgan (eds.) Syntax and semantics. Speech acts. New York: Academic Press, 1975, 41–58. 61 Pickering M.J. and S. Garrod. Towards a mechanistic psychology of dialogue // Behavioral and Brain Sciences, 2004, №27, 169–226. 36 Кларка чужое сознание задействовано постоянно, а в модели Пикеринга и Гаррода необходимость в нем возникает лишь в случае коммуникативной неудачи. В разделе 8.4 рассмотрены новейшие нейрофизиологические исследования, которые, по нашему мнению, довольно сильно корректируют сложившиеся представления. В отличие от традиционной модели сообщения обе другие модели – Совместная модель и Модель уподобления – предназначены для описания диалога двух или более людей, которые в процессе языкового взаимодействия совместными усилиями стремятся достичь взаимопонимания. В случае модели Г. Кларка установление взаимопонимания происходит за счет постоянного использования Модели психического. В случае же модели М. Пикеринга и С. Гаррода оно происходит с помощью автоматизированных механизмов уподобления, задействующих, как предполагают авторы, зеркальные нейроны. В разделе 8.4 подробно рассмотрены мозговые корреляты этих двух феноменов. Модель психического (англ. theory of mind) обозначает способность живых существ осознавать свои и чужие ментальные состояния (знания, мнения, желания, намерения, убеждения, переживания и под.) как независимые друг от друга, то есть понимать, что ментальное состояние другого существа может отличаться от своего собственного состояния. Модель психического позволяет объяснять и предсказывать поведение других людей, а также рефлексировать свою собственную психическую деятельность. К настоящему моменту наиболее изученным аспектом модели психического является развитие психики в онтогенезе. Так, многочисленные исследования этого вопроса показали, что модель психического формируется у ребенка в возрасте примерно 3-5 лет. Если сначала исследования модели психического велись в основном в области (детской) психологии, то в последние годы эта проблематика становится более междисциплинарной. В частности, исследования, выполненные с использованием метода функциональной магнитно-резонансной томографии, показали, что при работе модели психического задействуются три основные области мозга: 1) медиальная префронтальная кора; 2) височно-теменное соединение, билатерально; 3) предклинье. Зеркальными нейронами (англ. mirror neurons) называются такие клетки головного мозга, которые возбуждаются у некоторого живого существа как при выполнении определенного действия, так и при наблюдении за выполнением этого действия другим живым существом. Как известно, впервые зеркальные нейроны были обнаружены и описаны Дж. Риззолатти с коллегами в начале 90-ых гг. ХХ в. в университете итальянского города Парма в экспериментах на макаках, в лобную долю которых были введены микроэлектроды62; позднее в работе М. Якобони было высказано предположение о наличие зеркальных нейронов не только у макак, но и у человека63. Многие ученые считают открытие зеркальных нейронов наиболее значительным событием в нейробиологии последних 10-15 лет. Кроме 62 di Pellegrino G., L. Fadiga, L. Fogassi, V. Gallese, and G. Rizzolatti. Understanding motor events: A neurophysiological study // Experimental Brain Research, 1992, №91, 176–180. 63 Iacoboni M., R.P. Woods, M. Brass, H. Bekkering, J.C. Mazziotta, and G. Rizzolatti // Cortical mechanisms of human imitation. Science, 1999, №286, 2526–2528. 37 подробного описания механизмов работы зеркальных нейронов при подражании, во многих исследованиях усматривается их связь с проблемой аутизма, а также со способностью понимать чужие эмоции путем сопереживания. Результаты последних исследований показали, что работа зеркальных нейронов у человека связана со следующими тремя зонами мозга: 1) премоторная кора; 2) теменная кора; в особенности, передняя часть внутритеменной борозды; 3) задняя часть верхней височной борозды. Мы приходим к выводу, что, согласно предварительным результатам, доступным на сегодняшний день, и частично вопреки предположениям М. Пикеринга и С. Гаррода, моделирование чужого сознания может происходить быстро и нересурсозатратно, а работа зеркальных нейронов, наоборот, иногда оказывается контролируемой и ресурсозатратной. Кроме того, вопреки ожиданиям, системы зеркальных нейронов и Модели психического оказываются не связаны между собой. В главе 9 «Модель интерактивной координации» мы предлагаем свою модель речевого взаимодействия, названную Моделью интерактивной координации. Хотя в МИК можно найти черты всех трех описанных моделей, ее основные компоненты устроены принципиально иначе. В разделе 9.1 вводятся ключевые понятия, необходимые для описания МИК, к которым относятся понятия координации, взаимной и общей позиций, коммуникативной стратегии, способа координации, механизма координации и уподобления стратегий. Раздел 9.2 посвящен основным компонентам МИК: ее уровневой организации, трем типам диалога – ‘диалог без координации’, ‘диалог с уподоблением’, ‘диалог с координацией’, двум дополнительным подсистемам, а также возможным нейрофизиологическим коррелятам выделенных механизмов. В разделе 9.3 рассмотрены три выделяемые коммуникативные стратегии – эгоцентрическая, нейтральная и кооперативная: во-первых, приводятся экспериментальные свидетельства в пользу выделения именно такого набора стратегий; во-вторых, результаты экспериментов экстраполируются на реальные бытовые диалоги; в-третьих, описываются вербальные маркеры каждой стратегии. Наконец, раздел 9.4 завершает данную работу описанием перспектив дальнейшего развития МИК. Рассмотрим схему взаимодействия собеседников в диалоге (рис. 6). Для успешного общения им необходимо сформировать общую или взаимную позицию. Для этого у них имеется несколько способов координации совместной коммуникативной деятельности, для каждого из которых существует свой собственный механизм координации. В начале диалога каждый из собеседников выбирает коммуникативную стратегию, которая бывает эгоцентрической, нейтральной или кооперативной; каждый тип стратегии связан со своим способом координации: так, эгоцентрическая стратегия связана с отсутствием координации (соответствует Модели сообщения), нейтральная – с уподоблением (соответствует Модели уподобления) и наличием у собеседников взаимной позиции, а кооперативная – с кооперацией (соответствует Совместной модели) и наличием общей позиции. Дальнейшее развитие речевого взаимодействия зависит от того, совпали или не совпали выбранные собеседниками стратегии. Если оба собеседника выбрали нейтральную или кооперативную стратегии (случаи совпадения стратегий отме38 чены на схеме знаком равенства в ромбиках, горизонтальные выходящие линии соответствуют значению «да», вертикальные – значению «нет»), то типом координации такого диалога будет уподобление или кооперация (отмечены на схеме заштрихованными квадратиками ‘2’ и ‘3’, соответственно). При выборе обоими партнерами по диалогу эгоцентрической стратегии никакая координация становится невозможна (тип ‘1’ на схеме). Если же стратегии не совпали, то на первый план выходит вопрос об уподоблении стратегий. Если это уподобление состоялось, то диалог имеет шансы стать успешным, а способом координации такого диалога может быть как кооперация, так и уподобление. Если уподобление не состоялось, то имеется большая вероятность коммуникативной неудачи. Рис. 6. Общая схема взаимодействия собеседников в диалоге Соотношение между типом коммуникативной стратегии, способом координации и наличием общей/взаимной позиции суммировано в табл. 3. № тип стратегий собеседников тип диалога эгоцентрические стратегии обоих диалог без координации 1 или отсутствие уподобления 2 нейтральные стратегии обоих диалог с уподоблением 3 кооперативные стратегии обоих диалог с кооперацией Табл. 3. Тип стратегии собеседников, тип диалога и тип позиции тип позиции нет взаимной или общей позиции взаимная позиция общая позиция Что касается нейрофизиологических коррелятов взаимодействия в диалоге, то мы можем суммировать наши предположения следующим образом. Зеркальные нейроны играют важнейшую роль в процессе уподобления репрезентаций собеседников. В общем случае этот процесс протекает автоматизированно и быстро, что, тем не менее, не исключает возможности контроля. С другой стороны, Модель психического, по нашему мнению, коррелирует с механизмами уподобления ситуационных моделей собеседников, а также с механизмами кооперации и уподобления стратегий. В первом случае мы предполагаем наличие медленного и ре39 сурсозатратного процесса, в то время как вторые два механизма протекают, по нашему мнению, быстро и в автоматическом режиме. Центральное место раздела 9.3 занимает экспериментальное подтверждение трех выделяемых коммуникативных стратегий. Понятие уподобления является важнейшим понятием как для Модели уподобления, так и для МИК. Авторы первой модели полагают, что именно уподобление упрощает общение и служит основой успешной коммуникации в ходе диалога, а базовым механизмом, который отвечает за автоматизированное уподобление репрезентаций на всех уровнях обработки, является прайминг. Однако на самом деле в статье М. Пикеринга и С. Гаррода (2004) не было предложено механизма уподобления, и, тем самым, не оправдывает себя и само название статьи – “Toward a mechanistic psychology of dialogue”, так как термины ‘уподобление’ и ‘прайминг’ традиционно используются как синонимы, являясь разными названиями неосознаваемого эффекта имплицитной памяти. С другой стороны, хотя явление прайминга, несомненно, существует на всех уровнях языковой обработки высказывания, его эффект никогда не достигает той силы, чтобы его можно было считать основным и тем более единственным механизмом, регулирующим речевое взаимодействие собеседников в диалоге, как это предполагается в Модели уподобления. Встает вопрос: какова реальная роль прайминга в процессе речевой коммуникации? В МИК уподобление является только одним из трех возможных способов координации совместных речевых действий в диалоге, а механизмом уподобления является механизм остаточной активации. В качестве подтверждения реальности выделения разных коммуникативных стратегий рассмотрим результаты работ, посвященных СП. В серии экспериментов, проведенных с русскоязычными носителями по методике диалога с обученным подыгрывающим, важным дополнением традиционного для экспериментальных исследований дисперсионного анализа, подтверждающего значимый эффект СП, стал анализ индивидуальных особенностей языкового поведения испытуемых. В результате такого анализа нами были выделены следующие три группы испытуемых: 1) испытуемые, которые почти всегда повторяют синтаксическую структуру своего собеседника, то есть проявляют локальную согласованность – примерно 35% от общего числа участников; 2) испытуемые, которые, выбрав одну или другую стратегию, продолжают ее придерживаться, не обращая внимания на синтаксическую структуру реплик собеседника; такие испытуемые проявляют глобальную согласованность, то есть ориентируются лишь на собственную речь – около 50%; 3) испытуемые, чье речевое поведение зависит от разных других, экстрасинтаксических, факторов – примерно 15%. Мы предполагаем, что нейтральную стратегию (=уподобление) используют испытуемые, проявляющие локальную согласованность; другие же испытуемые, проявляющие глобальную согласованность, используют эгоцентрическую стратегию. Такой высокий процент эгоцентрической стратегии в данном исследовании может быть объяснен такими особенностями экспериментальной методики, как легкость заданий по описанию картинок, низкая мотивированность испытуемых к совместной деятельности и однообразие диалогических реплик. Таким образом, 40 МИК помогает объяснить как регулярно наблюдающуюся зависимость силы эффектов СП от использованной методики, так и небольшой, но тем не менее значимый суммарный эффект СП. Подытоживая сказанное, можно заключить, что индивидуальные различия испытуемых, полученные в ходе проведения экспериментов на СП, которые с трудом поддаются чисто синтаксическому объяснению, оказываются связаны с различием в их стратегиях. В заключении суммируются основные результаты работы. СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ ОТРАЖЕНО В СЛЕДУЮЩИХ ПУБЛИКАЦИЯХ: Учебные пособия, напечатанные по постановлению редакционноиздательского совета филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова 1. Федорова О.В. Основы экспериментальной психолингвистики: принципы организации эксперимента. Москва: Спутник+, 2008. (1,5 п.л.) 2. Федорова О.В. Основы экспериментальной психолингвистики: программа курса лекций и практикумов. Москва: Спутник+, 2008. (1,2 п.л.) 3. Федорова О.В. Основы экспериментальной психолингвистики: синтаксический прайминг. М.: Спутник+, 2009. (3,4 п.л.) 4. Федорова О.В. Основы экспериментальной психолингвистики: рабочая память и понимание речи. М.: Спутник+, 2010. (3,3 п.л.) Общий объем публикаций учебно-методических пособий – 9,4 п.л. Статьи в рецензируемых научных изданиях, рекомендованных ВАК РФ 5. Федорова О.В. Интродуктивная референция имени в безартиклевых языках // Вопросы Языкознания, 1999, №2, 71–91. (1,6 п.л.) 6. Федорова О.В. Неопределенное местоимение один в русском языке как показатель интродуктивной референции имени // Вестник МГУ. Серия 9. Филология, 1999, № 2, 98–112. (0,8 п.л.) 7. Федорова О.В. Пространственная типология указательных местоимений дагестанских языков // Вопросы Языкознания, 2001, №6, 28–56. (1,2 п.л.) 8. Kempe V., P. Brooks, O. Fedorova, and N. Mironova. Diminutivisation supports gender acquisition in Russian children // Journal of Child Language, 2003, №30, 471–485. (1,2/0,4 п.л.) 9. Федорова О.В. Перед или после: что проще? (понимание сложноподчиненных предложений с придаточными времени) // Вопросы Языкознания, 2005, №6, 44–58. (1,2 п.л.) 10. Федорова О.В. Рецензия на «Gunter Senft (ed.) Deixis and demonstratives in Oceanic languages. Canberra: Pacific Linguistics, 2004» // Вопросы Языкознания, 2006, №3, 151–154. (0,3 п.л.) 11. Kempe, V., P.J. Brooks, N. Mironova, and O. Fedorova. Playing with word endings: Morphological variation in the learning of Russian noun inflections // British Journal of Developmental Psychology, 2007, №25, 55–77. (2/0,6 п.л.) 12. Ševa N., V. Kempe, P. Brooks, N. Mironova, and O. Fedorova. Crosslinguistic evidence for the diminutive advantage: Gender agreement in Russian and Serbian children // Journal of Child Language, 2007, №34, 111–131. (1,4/0,4 п.л.) 41 13. Федорова О.В. Методика регистрации движений глаз «Виртуальный мир»: шанс для сближения психолингвистических традиций // Вопросы языкознания, 2008, №6, 98–120. (2,2 п.л.) 14. Федорова О.В. Синтаксический прайминг как метод исследования детского синтаксиса // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология, 2009, №4, 89–96. (0,5 п.л.) 15. Kempe V., N. Ševa, P.J. Brooks, N. Mironova, A. Pershukova, and O. Fedorova. Elicited production of case-marking in Russian and Serbian children: Are diminutive nouns easier to inflect? // First Language, 2009, №29(2), 147–165. (1,8/0,4 п.л.) 16. Федорова О.В. Рецензия на «А.А. Кибрик и В.И. Подлесская (ред.) Рассказы о сновидениях: Корпусное исследование устного русского дискурса» // Русский язык в научном освещении, 2010, №20, 306–312. (0,6 п.л.) 17. Fedorova O.V. Why the English easiest type became the hardest in Russian, or Russian adults’ comprehension of before and after sentences // Proceedings of the Pacific Asia Conference on Language, Information and Computation. Tohoku University, Japan, 2010. (0,6 п.л.) 18. Fedorova O.V., E.A. Delikishkina, and A.M. Uspenskaya. Experimental approach to reference in discourse: Working memory capacity and language comprehension in Russian // Proceedings of the Pacific Asia Conference on Language, Information and Computation. Tohoku University, Japan, 2010. (0,6/0,4 п.л.) 19. Зинова Ю.А., О.В. Драгой и О.В. Федорова. Экспериментальное исследование речевого взаимодействия: данные языковой патологии // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология, 2011, №4, 167–175. (0,5/0,2 п.л.) 20. Федорова О.В. Об экспериментальном синтаксисе и о синтаксическом эксперименте в языкознании // Вопросы Языкознания, 2013, №1, 3–21. (1,5 п.л.) 21. Федорова О.В. и Ю.Д. Потанина. Рабочая память и язык: от речепонимания к речепорождению // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология, 2013, №1. (0,6/0,4 п.л.) Общий объем публикаций в реферируемых ВАК научных изданиях – 13,3 п.л. Статьи в других научных изданиях 22. Федорова О.В. Методика моделирования текстов для анализа анафоры // А.С. Нариньяни (ред.) Труды международного семинара Диалог по компьютерной лингвистике и ее приложениям. М., 1996, 275–278. (0,4 п.л.) 23. Федорова О.В. Употребление числительного со значением 'один' в качестве показателя специфической неопределенной референции имени в безартиклевых языках // А.С. Нариньяни (ред.) Труды международного семинара Диалог по компьютерной лингвистике и ее приложениям. М., 1997, 283–287. (0,4 п.л.) 24. Федорова О.В. Интродуктивные стратегии нарративного дискурса в русском и арчинском языках // Е.В. Рахилина и Я.Г. Тестелец (ред.) Типология и теория языка: от описания к объяснению. К 60-летию А.Е. Кибрика. М.: Языки русской культуры, 1999, 544–553. (0,6 п.л.) 25. Федорова О.В. Текстовая анафора: сочетание статистического и когнитивного подходов // А.С. Нариньяни (ред.) Труды международного семинара 42 Диалог по компьютерной лингвистике и ее приложениям. М., 2000, 299–310. (0,7 п.л.) 26. Федорова О.В. Опыт построения одной импликативной карты, или Зачем типологу формальные методы // А.С. Нариньяни (ред.) Труды международного семинара Диалог по компьютерной лингвистике и ее приложениям. М., 2001, 284–293. (0,6 п.л.) 27. Федорова О.В. Становление когнитивной способноcти преодоления коммуникативных сбоев // Лингвистический беспредел. К юбилею Ариадны И. Кузнецовой. М.: МГУ, 2002, 338–348. (1 п.л.) 28. Федорова О.В. Синтаксическая координация в диалоге: миф или реальность? // А.С. Нариньяни (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: Труды международного семинара Диалог. М.: Наука, 2002, 581–587. (0,7 п.л.) 29. Федорова О.В. и С.Р. Мерданова. Дейктическая система хпюкского диалекта агульского языка // Исследования по теории грамматики 2, Грамматикализация пространственных значений в языках мира, М.: Русские словари, 2002, 220–231. (0,8/0,6 п.л.) 30. Федорова О.В. Тест по определению объема оперативной памяти: история и современное состояние // А.С. Нариньяни (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: Труды международной конференции Диалог. М.: Наука, 2003, 157–163. (0,6 п.л.) 31. Федорова О.В. и И.С. Янович. Об одном типе синтаксической многозначности, или Кто стоял на балконе // И.М. Кобозева, А.С. Нариньяни, и В.П. Селегей (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: Труды международной конференции Диалог, М.: Наука, 2004, 644–649. (0,6/0,4 п.л.) 32. Федорова О.В. и И.С. Янович. Разрешение синтаксической многозначности в русском языке: Роль длины и структуры придаточного // И.М. Кобозева, А.С. Нариньяни, и В.П. Селегей (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: Труды международной конференции Диалог. М.: Наука, 2005, 487–490. (0,6/0,4 п.л.) 33. Федорова О.В. и И.С. Янович. Анализ речевых ошибок при предикативном согласовании в русском языке: эффект рода главного имени // Н.И. Лауфер, А.С. Нариньяни и В.П. Селегей (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: Труды международной конференции Диалог. М.: РГГУ, 2006, 602–606. (0,7/0,4 п.л.) 34. Fedorova O.V. and I.S. Yanovich. Early preferences in relative clause attachment in russian: The effect of working memory differences // J.E. Lavine, S. Franks, M. Tasseva-Kurktchieva, and H. Filip (eds.) Formal Approaches to Slavic Linguistics. The Princeton Meeting 2005. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications, 2006, 113–128. (1/0,7 п.л.) 35. Федорова О.В., М.В. Юдина и И.С. Янович. Синтаксическая неоднозначность в эксперименте и в жизни // Л.Л. Иомдин и др. (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: Труды международной конференции Диалог. М.: РГГУ, 2007, 605–609. (0,7/0,4 п.л.) 43 36. Fedorova O.V., M.V. Yudina, and I.S. Yanovich. Relative clause attachment in Russian: The role of conceptual and grammatical gender // P. Kosta and L. Schurcks (eds.) Linguistic investigations into formal description of Slavic languages, Frankfurt am Main: Peter Lang, 2007, 91–100. (0,7/0,5 п.л.) 37. Fedorova O.V. and E.V. Pechenkova. When "Colorless green ideas..." meet working memory span // V.D. Solovyev, E.V. Pechenkova, and V.N. Polyakov (eds.) Proceedings of the 9th International conference "Cognitive modeling in linguistics". Kazan': KGU, 2007, 22–31. (1,2/0,6 п.л.) 38. Федорова О.В. К вопросу о валидности и надежности психолингвистических экспериментов // В.Д. Соловьев и Т.В. Черниговская (ред.) Когнитивные исследования 2. Москва: Институт психологии, 2008, 231–262. (2,2 п.л.) 39. Fedorova O.V. Syntactic priming of possessive constructions in Russian adults, children and bilinguals: Evidence for Tuning-hypothesis // Третья международная конференция по когнитивной науке. Москва, 2008. (0,2 п.л.) 40. Федорова О.В. и И.А. Секерина. Просодические всходы на полях современной американской психолингвистики // А.В. Архипов и др. (ред.) Фонетика и нефонетика. К 70-летию Сандро В. Кодзасова. М.: Языки славянских культур, 2008, 446–456. (0,8/0,5 п.л.) 41. Юдина М.В. и О.В. Федорова. Разрешение синтаксической неоднозначности: эффекты прайминга и самопрайминга // А.Е. Кибрик и др. (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. Труды международной конференции Диалог. М.: РГГУ, 2009, 554–558. (0,5/0,2 п.л.) 42. Федорова О.В. Психолингвистика // Интернет-энциклопедия «Ломоносов», 2010. http://www.lomonosov-fund.ru. (1 п.л.) 43. Федорова О.В., Е.А. Деликишкина, С.А. Малютина, А.М. Успенская и А.А. Фейн. Экспериментальный подход к исследованию референции в дискурсе: интерпретация анафорического местоимения в зависимости от риторического расстояния до его антецедента // А.Е. Кибрик и др. (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. Труды международной конференции Диалог. М.: РГГУ, 2010, 525–531. (0,5/0,4 п.л.) 44. Федорова О.В., Е.А. Деликишкина, С.А. Малютина, А.М. Успенская и А.А. Фейн. Совместное или раздельное использование вербальных ресурсов рабочей памяти в процессе понимания предложений // Т.В. Черниговская (ред.) Четвертая международная конференция по когнитивной науке. Томск, 2010, 554–555. (0,2/0,2 п.л.) 45. Федорова О.В. Стратегия метрической сегментации: возможность тестирования на русском материале // Вопросы русского языкознания. Фонетика и грамматика: настоящее, прошедшее, будущее: к 50-летию научной деятельности С.К. Пожарицкой. М.: МГУ, 2010, 330–342. (0,8 п.л.) 46. Федорова О.В. и А.К. Лауринавичюте. Влияние паузы хезитации на понимание синтаксической структуры предложения носителями русского языка // А.Е. Кибрик и др. (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: По материалам ежегодной Международной конференции «Диалог». М.: РГГУ, 2010, 279–284. (0,5/0,4 п.л.) 44 47. Федорова О.В. Экспериментальный анализ детского дискурса: теория и практика // Т.А. Круглякова и др. (ред.) Онтолингвистика – наука XXI века. СПб: Златоуст, 2011, 404–408. (0,4 п.л.) 48. Федорова О.В. А и Б сидели на трубе, или Междисциплинарность когнитивных исследований // Методология и история психологии, 2011, №4. (0,7 п.л.) 49. Федорова О.В. и А.М. Успенская. Экспериментальный анализ дискурса: референциальный выбор в ситуации потенциального референциального конфликта (экспериментальное исследование на материале русского языка) // А.Е. Кибрик и др. (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. Труды международной конференции Диалог. М.: РГГУ, 2011, 207–218. (0,5/0,4 п.л.) 50. Федорова О.В., Е. Павлова и А. Фейн. Центральность референта в дискурсе (на материале последовательных пересказов «Рассказов о грушах» У. Чейфа) // Материалы Пятого междисциплинарного семинара «Анализ разговорной русской речи», С-Пб., 2011, 42–47. (0,6/0,5 п.л.) 51. Федорова О.В. К вопросу о валидности и надежности полевых исследований (на материале указательных местоимений языков Дагестана) // Контенсивная типология естественных языков. Материалы III научно-практической конференции языковедов. Махачкала, 2012, 24–29. (0,4 п.л.) 52. Федорова О.В. Взаимодействие собеседников в диалоге: роль прайминга // Пятая международная конференция по когнитивной науке: тезисы докладов. Калининград, 2012, 676–677. (0,2 п.л.) 53. Слабодкина Т.А., Федорова О.В. Принцип минимальных совместных усилий Герберта Кларка: за и против // Пятая международная конференция по когнитивной науке: тезисы докладов. Калининград, 2012, 628–629. (0,2/0,1 п.л.) 54. Федорова О.В. и Е.А. Деликишкина. Игнат и его друзья: десять лет спустя (экспериментальный анализ детского дискурса) // А.Е. Кибрик (ред.) Лингвистический беспредел 2. Сборник к юбилею Ариадны И. Кузнецовой, М., 2012, 298–315. (0,9/0,7 п.л.) 55. Федорова О.В., Е.А. Деликишкина, и А.М. Успенская. Эмпирические исследования референции в дискурсе: роль риторической структуры в процессах порождения и понимания референциального выражения // А.А. Кибрик и Т.В. Черниговская (ред.) Когнитивные исследования 5. Москва: Институт психологии, 2012, 230–242. (0,8/0,6 п.л.) 56. Е.А. Деликишкина и О.В. Федорова. Влияние фактора синтаксической роли антецедента на разрешение референциальной неоднозначности в русском языке // А.Е. Кибрик и др. (ред.) Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. Труды международной конференции Диалог. М.: РГГУ, 2012, 129–137. (0,6/0,3 п.л.) Общий объем публикаций в других научных изданиях – 19,2 п.л. Общий объем всех перечисленных публикаций – 41,9 п.л. 45