Лабов У. Исследование языка в его социальном контексте.
advertisement
ИССЛЕДОВАНИЕ ЯЗЫКА В ЕГО СОЦИАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ Уильям Лабов В последние годы разработан подход к лингвистическому исследованию, при котором внимание сосредоточено на функционировании языка в сообществе его носителей и целью которого является создание языковой теории, пригодной для объяснения соответствующих фактов. Исследования такого типа иногда называли «социолингвистическими», хотя термин этот избыточен и применение его в данном случае может сбить с толку. Язык — форма общественного поведения; высказывания такого рода можно найти в любом вводном курсе. Дети, выросшие в изоляции, не пользуются языком; язык используется человеческими существами лишь в социальном контексте для сообщения друг другу потребностей, мыслей и чувств. Эгоцентрические монологи ребенка являются, по-видимому, вторичным явлением, производным от социального использования языка ( В ы г о т с к и й 1962, 19) и мало кто из людей занят подолгу беседами с самим собой. Сомнительно, относятся ли к языку предложения, которые никому ничего не сообщают. Каким же образом в таком случае «социолингвистика» может рассматриваться как нечто отличное от «лингвистики» в собственном смысле слова? Одна из областей исследования, включавшаяся в «социолингвистику», названа, пожалуй более точно, «социологией языка». Она изучает социальные факторы с широкой сферой действия и их взаимоотношение с языками и диалектами. Есть много нерешенных вопросов и много практических проблем, связанных с исчезновением и ассимиляцией языковых меньшинств и развитием устойчивого двуязычия, William L a b о v. The Study of Language in its Social Context. In «Studium Generale», 23, 1970, p. 30—87. со стандартизацией языков й планированием языковых процессов во вновь образующихся нациях. Лингвистическая посылка такого исследования состоит в следующем: данное лицо или группа пользуется языком X в социальном контексте или социальной области Y. Работа в этой области рассматривалась в некоторых недавних обзорах (Ф и ш-м а н 1969). В настоящей статье я не буду касаться исследований этого рода. Существует и другая область исследований, иногда включаемая в «социолингвистику», которая в большей мере занимается деталями актуального функционирования языка и которую Хаймс назвал «этнографией речи» ( Х а й м с 1962). Многое должно быть сделано для описания и анализа способов использования языков и диалектов в рамках определенной культуры: следует изучить формы «актов речи»; правила отбора информантов; взаимоотношение говорящего, адресата, слушателей, темы, канала и обстановки; наконец, способы, которыми говорящие мобилизуют ресурсы своего языка для осуществления тех или иных функций. Эти функциональные исследования мыслятся как дополнение к изучению структуры языка. Хороший обзор текущих исследований и задач, стоящих в этой области, дан Хаймсом ( Х а й м с 1964); в методическом разделе нашей работы будут использованы некоторые материалы этих дескриптивных исследований, однако в данном обзоре мы не ставим перед собой цели полностью охватить все аспекты этнографии речи. В последнее время появилось довольно большое число сборников и обзоров, посвященных этой обширной области «социолингвистики»; читатель найдет ряд блестящих и глубоких работ в следующих изданиях: Б р а й т 1966; Г а м п е р ц и Х а й м с 1964; Л и б е р-с о н 1966; Ф и ш м а н 1968; Э р в и н - Т р и п п 1968; Г р и м ш о у 1968. Настоящая статья посвящена изучению структуры и развития языка в социальном контексте языкового сообщества. Рассматриваемая здесь лингвистическая тематика охватывает область, которую обычно называют «общей лингвистикой», и включает вопросы фонологии, морфологии, синтаксиса и семантики г. Теоретические вопросы, которые 1 Мы распространили эти исследования также на область анализа речи (discourse), которая раньше не считалась частью общей лингвистики и не подвергалась серьезному исследованию. В разд. 4 данной статьи кратко изложена сущность этой работы. будут поставлены, также ОТНОСЯТСЯ К общей лингвистике. Мы будем заниматься видами языковых правил, их объединением в систему, сосуществованием нескольких систем и изменением этих правил и систем во времени. Если бы не было нужды противопоставлять данную работу исследованиям языка, игнорирующим его социальный контекст, я бы предпочел называть это просто лингвистикой. В связи с этим уместно задать вопрос: почему вообще есть необходимость в новом подходе к лингвистике, учитывающем более широкую социальную базу? Представляется достаточно естественным, чтобы исходным материалом для любой общелингвистической теории служил язык в том виде, как им пользуются его природные носители, общаясь друг с другом в своей повседневной жизни. И прежде чем переходить к изложению наших взглядов, полезно попытаться выяснить, из-за чего это естественное требование до сих пор не выполнялось в лингвистической науке. Соссюровский подход к «Langue» Принципиальная ориентация на структурный анализ языка, которой придерживается ныне большинство лингвистов, ведет свое начало от взглядов, высказанных в начале века Фердинандом де Соссюром. Лингвисты часто начинают теоретические рассуждения со ссылки на соссюров-ское понятие langue, противопоставленное, с одной стороны, parole, или речи, а с другой — langage, или языковой деятельности. По Соссюру, langue «есть социальная сторона языка... Она существует лишь в силу своего рода договора между членами языковой общности» (С о с с ю р 1962, 321) *. По этой причине соссюровская Женевская школа часто определяется как «социальная» школа в лингвистике. Соссюр понимал лингвистику как раздел «науки, изучающей жизнь знаков в недрах социальной жизни». Но странное дело, лингвисты, работающие в соссюровской традиции (а таких подавляющее большинство), совсем не касаются социальной жизни: они работают с одним-двумя информантами в тиши своих кабинетов либо исследуют свое собственное знание langue. Более того, они настаивают на * Здесь и далее Соссюр цитируется Лабовом в оригинале, по изданию 1962 г.— Прим. ред. том, что объяснение языковых фактов следует извлекать из других языковых фактов, а не из «внешних» данных социального поведения 2. Такой ход развития проистекает из одного любопытного парадокса. Если каждый человек обладает знанием структуры языка, если langue есть «грамматическая система, существующая виртуально в каждом мозгу» (стр. 30), то исследователь имеет возможность черпать данные из показаний любого лица — даже из своих собственных 8. С другой стороны, данные о parole, или речи, можно получить, только наблюдая поведение индивидов, пользующихся языком. Это и есть Соссюровпарадокс: социальный аспект языка изучается посредством наблюдения над любым отдельным человеком, индивидуальный же — только наблюдением над языком в его социальном контексте. Наука о parole так и не возникла, но соссюровский подход к науке о langue оказался в последние полвека чрезвычайно пло,-дотворным. Исследование этого абстрактного «языка» — то есть знания, доступного каждому носителю языка,— получило новый толчок благодаря Хомскому, который придал новую выразительность соссюровской дихотомии, противопоста2 Современник Соссюра Мейе полагал, что X X век увидит историю языка, основанную на изучении языковых изменений в контексте изменений социальных ( М е й е 1921). Но другие ученики Соссюра, например Мартине ( М а р т и н е 1964), активно отвергали это представление, утверждая, что лингвистическое объяснение должно ограничиваться выяснением взаимоотношения внутренних, структурных факторов. В этом они определенно следовали духу соссюровского учения, потому что более близкое знакомство с его работами показывает, что для него «социальное» означало лишь «мультииндивидуальное», в отвлечении от всяких сложностей социального взаимодействия. 8 Соссюр и сам сомневался в этом пункте. Вслед за приведенной фразой он добавляет: «...или, точнее, в мозгах некоторого множества индивидуумов; ибо язык не полон ни в ком, он существует в законченном виде лишь в массе». Но тогда «виртуально» начинает означать «для всех практических целей». Сам Соссюр не предпринимал сколько-нибудь детальных синхронических исследований; лингвисты же, занимавшиеся ими впоследствии, полностью пренебрегли его оговоркой. Так, Блумфилд представил структурный анализ «стандартного английского языка, как на нем говорят в Чикаго», без всяких дальнейших пояснений ( Б л у м ф и л д 1933, 90—92); мы догадываемся, что речь идет о его личной языковой системе, хотя в работе не достигнут такой уровень детализации, при котором можно судить об этом наверняка. Бенджамин Л. Уорф написал статью «Фонологический анализ английской речи восточного Массачусетса» ( У о р ф 1943), также основанную на личном речевом опыте. вив знание правил языка (competence) практическому применению этих правил (performance) (X о м с к и й 1965) 4. Для Xомского лингвистика есть, собственно, исследование языковой компетенции. Практические следствия Соссюрова парадокса он разъясняет следующим образом: собственным объектом лингвистики является абстрактный, однородный речевой коллектив, все члены которого говорят одинаково и обучаются языку мгновенно (X о м с к и й 1965, 3). Мало того, Хомский настаивает, что данными для лингвистики являются не высказывания наблюдаемого индивида, а его интуитивные суждения о языке— в первую очередь о том, какое предложение правильно, а какое нет, но также и его суждения о семантической близости предложений, то есть о том, какие предложения означают «то же самое». Теории языка должны быть построены так, чтобы истолковать эти подсознательные суждения. Эти теоретические рассуждения покоятся на двух более или менее явных предпосылках. (1) Языковая структура тесно связана с однородностью ( В а й н р а й х , Л а б о в и Г е р ц о г 1968). Согласно Соссюру, «в то время как языковая деятельность (le langage) гетерогенна, природе языка (la langue), как он определен выше, свойственна гомогенность» ( С о с с ю р 1962, 32)б. По существу, все сходятся на том, что лингвистичес- 4 Хотя Хомский критиковал соссюровское понятие langue как несколько недостаточное ( Х о м с к и й 1964, 59—60), он не усматривает разницьГ между дихотомиейlangue/parole и своими терминами competence/performance. «Порождающая грамматика, усвоенная человеком, который овладел каким-либо языком, и составляет то, что в терминах Соссюра мы можем назвать langue... Само собой разумеется, что имманентное знание, даваемое грамматикой, не следует смешивать с практическим применением ее правил, на что Соссюр указывал с такой ясностью» ( т а м ж е , стр. 52). [Общепринятых русских терминов для перевода competence/performance еще нет. Здесь в дальнейшем используются термины языковая компетенция/речевая практика.— Прим. ред.] 6 В недавно вышедшем вводном курсе Джона Лайонса, представляющем точку зрения, несколько отличную от концепции порождающей грамматики, мы читаем: «Утверждая, что двое говорят на одном и том же языке, мы по необходимости отвлекаемся от всякого рода различий в их речи... Для простоты изложения мы принимаем, что описываемый нами язык единообразен (под «единообразием» понимается «диалектная и стилистическая» недифференцированность; это, разумеется, определенная «идеализация» фактов...) и что все носители языка одинаково судят о приемлемости или неприемлемости того или иного кие теории могут быть полностью построены на базе той части языкового поведения, которая является единообразной и однородной; хотя вариации языка могут быть важны с практической точки зрения, данные о них не требуются для лингвистической теории — и фактически могут быть поняты лучше после разработки теории, описывающей языковую компетенцию. (2) Носители языка имеют доступ к своим интуитивным знаниям о langue и умеют рассказать об этом. Таким образом, лингвистика была определена так, чтобы исключить изучение социального поведения или исследование речи. Такое определение устраивало теоретиков, которые от природы были склонны к исследованию своего личного знания языка и к работе с индивидуальными информантами либо с материалами из вторых рук. Вместе с тем оно дало лингвистике верную стратегию в ее усилиях вскрыть структуру языка. Не существует априорной необходимости погружения в речевой коллектив для сбора языковых данных. Наоборот, необходимые для этого значительные затраты времени и сил требовали специального обоснования; поэтому успех абстрактного лингвистического анализа в последние пять десятилетий прямо-таки исключал такой путь развития науки. И в самом деле, такое ограничение области наших исследований определенно сыграло положительную роль в разработке порождающих грамматик — этих абстрактных моделей, выводимых из интуитивных суждений о предложениях. Мы не можем позволить себе роскоши сделать шаг назад: каждый, кто желает идти вперед в изучении языка, без сомнения, обязан уметь работать на этом уровне абстракции. Вместе с тем трудно избежать диктуемого здравым смыслом заключения, что предметом лингвистики в конечном счете должен быть язык как орудие общения, которым пользуется речевой коллектив. И если мы говорим не об этом языке, в наших рассуждениях неизбежно есть что-то тривиальное. В силу многих причин так понимаемый язык долгое время был слишком твердым орешком для лингвистики. О некоторых из этих причин и пойдет речь ниже. высказывания» (Л а й о н с 1968, 140—141). Следует отметить, что учебник Лайонса представляет собой введение в «Теоретическую лингви-. стику» и эта «идеализация» отнюдь не дань практике. Трудности изучения речи Хотя для лингвистики была характерна ориентация на изолированное изучение языка, нередки были ситуации, когда лингвисты надеялись получить подтверждение своих выводов от исследования речи. Упоминались четыре рода трудностей, оказывающих глубокое воздействие на языковую практику. (1) Неправильности речи. Одно время лингвисты блум-филдовской школы утверждали, что носители языка, говорящие на нем с детства, никогда не делают грамматических ошибок. Ныне преобладает противоположная точка зрения: речь кишит неправильными формами, потому что полное осуществление языковой компетенции говорящего затрудняется условиями речевой практики в. Согласно господствующему взгляду, корпус данных, извлеченный из устной речи, не очень надежен, так как содержит большое количество плохо построенных предложений, которые сами носители осуждают и исправляют, если привлечь к ним их внимание. (2) Варьирование в речи и в речевом коллективе. В любом языке есть много способов сказать «одно и то же». Некоторые слова вроде саг «машина» и automobile«автомобиль» соотносятся, по-видимому, с одним и тем же референтом; другие имеют варианты произношения, как, например, working и workin' [ср. русск. /труд'йлса/ и /труд'йлс'а/]. Существуют синтаксические варианты, например Who is he talking to? «С кем это он говорит?» И То whom is he talking? «С кем онговорит?» или It is easy for him to talk «Ему легко говорить» и For him to talk is easy «Ему говорить легко» 1. В каждом из этих случаев возникает проблема нахождения для этих вариантов соответствующего места в язы- 6 Хомский утверждал, что «неправильности» обиходной речи, которую слышит ребенок, являются сильным аргументом в пользу при-рожденности языка: ребенок должен иметь врожденную теорию языка, поскольку правила ее он не мог бы вывести из неграмматической речевой практики, которая его окружает (X о м с к и й 1965, 58). 7 Принято говорить, что эти выражения имеют один и тот же смысл (meaning), который мы узко определяем с помощью таких признаков, как «тождество истинностных значений». В результате нашего изучения синтаксического варьирования трансформации приписывается определенная значимость (significance), своего рода функциональная нагрузка, которую, по-видимому, следует отграничивать от репрезентацион-ного значения. ковой структуре. Обычный формальный анализ дает нам для этого всего две возможности: (1) варианты относятся к различным системам, и их чередование —пример «смешения диалектов» или «переключения кодов»; (2) о вариантах говорят, что они находятся в отношении «свободного варьирования», и выбор между ними лежит ниже уровня языковой структуры. Оба подхода вытесняют варьирование за пределы изучаемой системы. Есть, разумеется, много случаев, с полным основанием относимых к одной из этих рубрик. Однако, чтобы показать, что перед нами действительно случай переключения кодов, необходимо убедиться, что говорящий переходит от одного набора соотнесенных друг с другом правил к другому; для доказательства «свободного варьирования» следует установить, наоборот, отсутствие перехода. Утверждения такого рода редко подвергаются опытной проверке. Большинство же случаев не подходит ни под какую рубрику. Рассмотрим такой пример из языковой практики 8. An'denlikelF YOU MISS ONESIES, de OTHuh person shoot to skelly; ef he miss, den you go again. An' IF YOU GET IN, YOU SHOOT TO TWOSIES. An' IF YOU GET IN TWOSIES, YOU GO TO tthreesies. An IF YOU MISS tthreesies, THEN THE PERSON THa' miss skelly shoot THE SKELLIES an' shoot in THE ONESIES: an' IF HE MISS, YOU GO fom tthreesies to foursies. «И потом, ЕСЛИ ВЫ ПРОМАХНЕТЕСЬ ПО ЕДИНИЦАМ, ДРУГой человек бьет по скелли; если он промахнется, тогда опять вы. А ЕСЛИ ВЫ ПОПАДЕТЕ,ВЫ ПЕРЕХОДИТЕ НА ДВОЙКИ. И ЕСЛИ ВЫ ПОПАДЕТЕ В ДВОЙКИ, ВЫ ПЕРЕХОДИТЕ К тройкам.А ЕСЛИ ВЫ ПРОМАХНЕТЕСЬ по тройкам, ТОГДА ТОТ, КОТорый не попал в скелли, бьет по СКЕЛЛИ и бьет по ЕДИНИЦАМ: а ЕСЛИ ОН ПРОМАХНЕТСЯ, ВЫ ПЕРЕХОДИТЕ с троек на четверки». В этом отрывке 12-летний негритянский мальчик объясняет правила игры в скелли. Допускаемые им отклонения можно толковать как примеры переключения кодов: каждый раз, как он выбирает маркированный вариант, он переходит на «систему», содержащую этот вариант. Строчной шрифт тогда будет означать «нестандартный английский 8 Этот пример заимствован из интервью с мальчиком по прочвищу Башмак, который был речевым лидером группы негритянских подростков южного района центрального Гарлема (Л а б о в и д р . 1968). язык негров» (HAH), а прописной — «стандартный английский» (СА). Однако это попытка с негодными средствами: у мальчика отсутствуют очевидные мотивы «переключаться» восемнадцать раз на протяжении этого короткого отрывка. Кроме того, подавляющее большинство форм принадлежит на равных правах обеим системам и приписывается тому или другому коду в силу случайностей построения речевой цепи. В строке 2 выражение you go again приписано HAH только из-за того, что оно по случайности следует за словом den, a YOU GET IN отнесено к СА лишь благодаря тому, что перед ним идет маркированная форма IF. Но, с другой стороны, можно ли толковать различие между de и THE как «свободное варьирование»? Такое толкование было бы лишено смысла и для говорящего и для исследователя: оба они прекрасно знают, что de — непринятая, осуждаемая форма. Не имея никаких средств для логического анализа этого поведения, мы вынуждены гово-ворить о «стилистических вариантах», вовсе теряя при этом сколько-нибудь определенную связь с нашим понятием языковой структуры. Что такое стиль, как не особый субкод, и когда мы имеем два субкода? Мы обычно думаем о языке как о средстве перевода значения в линейную форму. Где и как входят в этот процесс стилистические значения? Мы говорим о потребности передать значение как о факторе, контролирующем эволюцию языка. Какого же рода контроль может (если вообще может) осуществлять потребность передавать «стилистические» сообщения? Еще более сложные проблемы возникают при рассмотрении непостоянных феноменов вроде упрощения групп согласных в НАН — процесс, лежащий на пересечении грамматики и фонологии. Слово bold «дерзкий», например, часто упрощается в ЬоГ, но не всегда. То же самое со словом rolled «катился». Сразу же возникает вопрос, можно ли трактовать сочетание CVC+D в формах прошедшего времени так же, как простые сочетания CVCC, без опасения утратить информацию о прошедшем времени. Тщательное обследование показывает нам, что различение всегда сохраняется — формы прошедшего времени всеми говорящими упрощаются реже. Но в нашей теории нет способа формально зарегистрировать этот факт: и bold, и rolled подпадают под одно «факультативное» правило, и наши наблюдения не получают, таким образом, теоретического статуса в системе правил langue. (3) Трудности восприятия речи на слух и записи. Записи речи, наблюдаемой в естественной обстановке, часто весьма далеки от совершенства. Специалисты по акустической фонетике собирают свои данные в звуконепроницаемых студиях, в максимально благоприятных условиях. В полевых условиях оказывается, что шум в помещении, шум улицы и прочие помехи снижают фонетическую ценность наших материалов. Если устроить информанту запись в идеальных условиях, то его речь приобретает свойства официальности, натянутости, которых мы желаем избежать 9. Главная проблема состоит в том, что большинство языковых сигналов сопровождается огромным количеством сигналов избыточных, по большей части не отягощенных бременем значения; для сообщения в целом несущественно, если слушатели воспримут еще какой-то сигнал. Однако, чтобы записать этот текст в полном виде, лингвист хотел бы услышать все как можно четче, как если бы это был единственный способ передачи этого сообщения. Отсюда и выходит, что формы, записанные в лаборатории, дают самое ясное указание на систему, лежащую в основе речи. (4) Редкие синтаксические формы. Данные, извлекаемые из реальных высказываний говорящих, могут оказаться достаточными для определения большинства обычных фонологических и синтаксических форм. Но для сколько-нибудь глубокого анализа звуковых моделей языка оказывается необходимым вытянуть у информанта такие редкие слова, как adz «тесать; тесло» (единственная английская морфема, оканчивающаяся сочетанием звонких смычных). При изучении же синтаксиса недостаточность усредненного корпуса фраз еще очевиднее. Всякая попытка установить синтаксические правила неизбежно затрагивает такие формы, которые нет никакой надежды услышать в пределах ограниченного полевого обследования. Так, например, истолкование пассива с got зависит от того, воз- 9 Это обстоятельство не столько вредит фонологическому анализу, сколько мешает грамматическому исследованию. В фонологии можно подождать, пока ясные, резкие формы выделятся на фоне помех. Некоторые же грамматические частицы сводятся в речи к минимальному консонантному составу или даже к различительным признакам напряженности либо звонкости, которые трудно уловить в неидеальных условиях, а некоторые из них столь редки, что мы не можем позволить себе роскоши их пропустить. можны ли предложения вроде: Не got kicked out of the army by playing the trumpet (букв.: «Он был вышвырнут из армии, играя на трубе»), где мы ищем такое редкое сочетание форм как X got Verb+ed... by 0 Verb+ing—Z. Из сказанного должны быть понятны причины, побуждающие исследователей сосредоточиваться на языке, langage, «compétence» в ущерб другим данным. Учитывая факт значительного прогресса э абстрактном изучении langue и те трудности, которые связаны с работой в естественном окружении, мы не удивимся, что лингвистика решительно повернулась спиной к речевому коллективу. Но и абстрактное исследование языка имеет свои невыгоды. Некоторые его недостатки стали в последнее время болезненно ощутимы; а трудности развития лингвистической теории на базе столь ограниченного исходного материала, возможно, еще значительнее описанных выше трудностей, связанных с изучением речевого коллектива. Трудности изучения интуитивных суждений Когда Хомский впервые в явной форме высказал предложение ограничить исходный материал лингвистики интуитивными суждениями природных носителей языка, он надеялся, что такие суждения в подавляющем большинстве окажутся ясными ( Х о м с к и й 1957, 14). Ожидалось, что периферийные случаи, сомнительные с точки зрения теоретика или носителя языка или их обоих, будут немногочисленны и что их грамматический статус можно будет определить с помощью правил, сформулированных для ясных случаев. События, однако, развивались в другом направлении, ибо трудно найти сомнительные случаи, которые неостались бы проблематичными и для теории. Дело не в количестве сомнительных случаев: речь идет об их положении в решающих пунктах, от которых зависит аргументация грамматической теории. Примеры тому можно встретить на любой лингвистической встрече, где докладчик за докладчиком объявляют те или иные решающие данные приемлемыми или неприемлемыми, не получая никакой поддержки со стороны аудитории, и дело здесь вовсе не в неточности авторов или в недостатке лингвистических способностей: в своем искреннем стремлении исследовать лингвистическую теорию на базе собственной интуиции они неизбежно достигают той точки, когда их данные принимают такую форму. Постулаты гомогенности и доступности langue, коль скоро они приводят к подобным ситуациям, следует подвергнуть серьезному сомнению. Встретившись с непризнанием своих данных на лингвистическом совещании, автор обычно прибегает к утверждению, что есть много «диалектов» и что излагаемая им система рассуждений хорошо согласуется с его собственным «диалектом». Это злоупотребление термином вынуждает нас поставить вопрос о том, что является или что должно являться предметом лингвистического описания. Предмет лингвистического описания: «диалект» и «идиолект» Употребление термина «диалект» в дискуссиях о расхождении в суждениях информантов трудно оправдать. Не было доказано наличие двух различных систем правил у двух групп говорящих; то, что мы наблюдаем,— это всего лишь индивидуальные расхождения по конкретным пунктам. Как мы увидим далее, между тем или другим суждением информанта вовсе не обязательно существует логическая связь. Возникает вопрос: что, собственно, описывается? В поисках однородного объекта, отвечающего потребностям и допущениям соссюровской модели, лингвисты постепенно ограничивали свое поле зрения все более и более узкими фрагментами языка. Так, Блок ввел понятие «идиолект», обозначающее речь одного лица, разговаривающего об одном и том же предмете с одним и тем же собеседником в течение короткого отрезка времени ( Б л о к 1948). Хотя этот термин получил широкое распространение, сомнительно, чтобы кто-нибудь обнаружил в таком «идиолекте» гомогенные данные, о которых мечтал Блок. Следует отметить, однако, что уже само существование понятия «идиолект», обозначающего истинный объект лингвистического описания, знаменует собой крах соссюровской концепции langue как системы, одинаково понимаемой членами всей социальной группы. Многие надеялись, что, если обратиться к интуитивным суждениям природных носителей языка, вместо того чтобы заниматься их речевой деятельностью, большинство указанных вариаций устранится само собой. В некоторых отношениях эта надежда оправдалась: члены речевого коллектива владеют сообща некоторым набором нормативных образцов даже там, где обнаруживается высокостратифицированное варьирование в повседневной речи (Л а б о в 1966а, 4— 35 и сл.). Но подобное единообразие интуитивных суждений характерно лишь для основных социолингвистических переменных, испытывающих на себе явное воздействие социальной коррекции. Большинство лингвистических правил определенно лежит ниже уровня социальной коррекции и не связано никакими явными социальными нормами. Таковы, без сомнения, многие детальные правила прономинализации и кореференции. В недавнем неформальном исследовании возвратных местоимений мы собрали суждения 167 носителей английского языка о грамматической правильности следующих предложений (где индексированные местоимения относятся к одному и тому же лицу). Не stuck the knife into himself, (возврати., тоже (1) предложение) Не was shot by himself. (пассив, возврати.) Не/ stuck the knife into him/, (невозврата., то же (2) (3) предложение) Himself was shot by him. (возврати., пассив) (4) Для лингвиста (1) — вполне правильное предложение, а (4) — «катастрофически» неправильно, пользуясь словами Постала 10. Но по троичной шкале, где 3 —абсолютно правильное выражение, 2 — промежуточное, 1 — неправильное, наши испытуемые дали для выражения (1) наилучший средний показатель — 2,62, а для(4) — наихудший — только 1,40. Другие показатели были промежуточными: 2,00 для (2) и 1,75 для (3). Недоразумения, ошибки и различия в понимании грамматической правильности могут быть приписаны неспособности сформулировать категорическое суждение; однако имеются и другие доказательства того, что суждения о грамматической правильности располагаются на непрерывной шкале (К в и р к 1966) и что в некоторых случаях они показывают лишь ничтожную регулярность. 10 Говоря о возвратном местоимении, Постал указывает, что в примере (4), где перепутан порядок пассивной и рефлексивной трансформаций, налицо более резкий разрыв с интуицией, чем в примере (2), в котором нарушено лишь слабое правило перекрещивания (П о с-т а л 1968b). В недавней работе «Cross-over constraints», посвященной кореференции, Постал (П о с т а л 1968а) сообщает, что в английском языке имеется по меньшей мере четыре отдельных «диалекта», различающихся по отношению к следующим четырем типам предложений, в которых одно местоимение взаимодействует с другим, кореферентным местоимением, стоящим в переменной позиции (индексы, как и выше, обозначают тождество референта). Автор считает, что каждый из этих четырех диалектов отвечает системе логически последовательных суждений, допускающей надежное воспроизведение говорящими. Однако в двух сериях вопросов, предложенных в разное время 38 испытуемым, мы получили последовательные ответы только от четырех. Два информанта следовали модели А и два — модели В; примеры моделей С и D отсутствуют. Прочие ответы обнаруживали значительные колебания и многочисленные внутренние противоречия. Здесь опять-таки следует отдать должное трудности и тонкости задаваемых вопросов. Разумеется, технику эксперимента следует совершенствовать. И все же ничто не говорит за то, что по столь принципиальным вопросам возможно получить последовательные и однородные суждения от носителей языка. Можно с пользой исследовать разнообразие синтаксических суждений, выделяя среди них импликационные ряды с целью уточнения формы правил ( Э л л и о т , Л и г а м и Т о м с о н 1969). Но сейчас уже очевидно, что поиски однородности в интуитивных суждениях потер- пели крах. Коль скоро мы принимаем этот результат, главное основание к тому, чтобы ограничить лингвистический анализ изучением таких суждений, отпадает. Во многих отношениях интуиция менее регулярна и более трудна для истолкования. Если мы желаем разумно использовать высказывания говорящих о языке, мы должны интерпретировать их в свете бессознательного, нерассуждающего характера их произнесения. Без такого контроля в руках исследователя оказываются поистине сомнительные данные — без ясной связи с коммуникативным процессом, составляющим, по общему признанию, самую суть языка. Трудности при рассмотрении отношения теорий к наблюдаемым данным Приемы порождающей грамматики, опирающейся на интуитивные суждения о языке, позволили нам разработать изящные и глубокие модели языковой структуры. Вскрыт богатейший пласт проблем, прежде никогда не поднимавшихся и не обсуждавшихся. Ныне стало общим местом утверждение, что порождающая грамматика — лучшая из •существующих процедур исследования. Изучение интуитивных суждений сосредоточивает наше внимание на важных связях между предложениями и более глубинными структурами, лежащими в их основе. Но как теория языка этот подход страдает серьезным недостатком: он не дает нам средства судить об истинности или ложности нашей модели. Первоначально порождающая грамматика создавалась как механизм, способный построить все приемлемые предложения и не построить ни одного неприемлемого. Однако, сравнивая ныне модель с реальной речевой практикой, мы не в состоянии вывести никакого решительного заключения из того способа, каким она согласуется или не согласуется с опытными данными. (1) Если кто-то употребляет синтаксическую конструкцию, не порождаемую грамматикой, ничто не мешает нам забраковать эту модель как ошибочную или диалектную. (2) Если никто никогда не употребляет синтаксическую конструкцию, предсказываемую грамматикой, этот факт можно сбросить со счетов, поскольку наиболее сложные синтаксические формы, как известно, весьма редки и соответствующий случай попросту мог еще не встретиться. Последняя ситуация способна причинить чрезвычайные неудобства в тех случаях, когда упомянутые формы служат опорой для теоретического рассуждения. Первоначальный аргумент Хомского против грамматик с конечным числом состояний ( Х о м с к и й 1957) опирался на существование в естественном языке структур с самовложением. Такие предложения, как The man (that) the girl (that) I used to go with married just got drafted « Человека, за которого девушка, за которой я когда-то ухаживал, вышла замуж, только что забрали в армию» (9), все считают грамматически правильными (в смысле знания), хотя и несколько тяжеловатыми для восприятия (в живой речи). Но теперь, когда Питер Райх оспорил грамматический статус этой модели и вновь заявил о конечности естественного языка ( Р а й х 1969), мы напрасно стали бы искать эмпирического подтверждения или опровержения постулата об использовании таких структур с несколькими последовательными вложениями11. В записанных нами беседах и интервью ни одного подобного примера в условиях естественной, спонтанной речи не зафиксировано. Современные эксперименты с социолингвистической методикой обогащения данных показывают, что установить грамматическую правильность предложений типа (9) можно, однако, до тех пор пока у нас нет веских доказательств их употребления и понимания в естественной речи, основной аргумент в пользу иерархичности строения фразы будет лишен твердого основания. Проблемы, с которыми мы (как лингвисты) сталкиваемся при непосредственном оперировании данными языка, не составляют специфической особенности нашей дисциплины. Это общая проблема всех общественных наук. Гар-финкель ( Г а р ф и н к е л ь 1967) показал, что в любой области исследования существует неизбежный разрыв между сырыми данными, как они нам являются, и записями, в которые эти данные заносятся для дальнейшего теоретического анализа. В цитированной литературе мы встречаем разнообразные данные, содержащие информацию о фактически используемом языке: данные переписей; анкеты; извлечения из пьес и романов; психологические тесты; этнографические отчеты о нормах отдельных языковых коллективов. Но как бы ни были глубоки и плодотворны эти исследования, они не намного приближают нас к фундаментальному представлению о живом языке. Есть много открытых вопросов, на которые мы просто не в состоянии ответить. Каково отношение между стереотипом романиста 11 Грамматика с конечным числом состояний может порождать однократные вложения: The girl I used to go with just got married «Девушка, за которой я когда-то ухаживал, только что вышла замуж». Проблема возникает лишь тогда, когда грамматика должна быть в состоянии «помнить», что у нее хранятся два подлежащих, для которых она должна породить два сказуемых. языковым поведением людей, о которых он пишет? Какова связь между тестами на словесные ассоциации и семантикой естественного языка? Как можно узнать, когда информант говорит по-французски или когда он употребляет слово Ы «ты», имея лишь его собственные показания о том, когда он это делает? В каком отношении находятся нормы, о которых сообщает антрополог, и общественная практика подчинения этим нормам? Множество актов восприятия, запоминания, отбора, интерпретации и перевода лежит между исходными данными и отчетом лингвиста, и почти все они остаются в таких работах нераскрытыми. Как указывает Гарфинкель, во всякой процедуре кодирования или описания опытных фактов, которая преобразует данные, обнаруживается неизвлекаемый остаток операций здравого смысла, не сводимых к правилу. Для того чтобы вступить в схватку с языком, нужно взглянуть на данные повседневного речевого общения настолько непосредственно и близко, насколько это возможно, и охарактеризовать их отношение к нашим грамматическим теориям с максимальной точностью, корректируя и подстраивая теорию до тех пор, пока она не будет полностью соответствовать видимому объекту. После этого можно вернуться назад и вновь проверить применявшиеся нами методы, что, без сомнения, значительно углубит наше понимание изучаемого предмета. и Прямое исследование языковых данных Критику традиционных лингвистических методов, изложенную выше, не следует понимать как призыв от них отказаться. Формальное извлечение парадигм, исследование интуитивных суждений, изучение литературных текстов, лабораторные эксперименты и вопросники по употреблению форм — все это важные и ценные инструменты исследования. Первыми двумя процедурами вообще должен овладеть каждый, кто надеется осуществить какой-либо серьезный лингвистический анализ. Рассматриваемая ниже методика прямого наблюдения над использованием языка предполагает, что принципиальный очерк грамматики составлен, что основные возможности уже известны. Фонетическая транскрипция незнакомого языка (или даже незнакомых слов) — задача, превышающая наши способности. Ухо — весьма слабый инструмент для оценки абсолютного качества изолированных звуков. Но при условии понимания синтаксиса и предполагаемого морфемного строения ухо — превосходный инструмент для суждения о том, какая из нескольких возможностей осуществилась 12. В синтаксисе наши первые шаги в анализе данной формы относительно поверхностны; но, когда установлены многочисленные связи с другими формами предложений, перед нами постепенно раскрываются богатства глубинных структур. В этом состоит второй, Кумулятивный парадокс: чем больше мы знаем о языке, тем больше мы можем узнать о нем. Ограничения, наложенные Хомским на исходные данные, привели его к убеждению, что теория не вытекает из данных (X о м с к и й 1966), что всякая совокупность данных допускает множество различных анализов и необходима работа внутренней оценки, чтобы сделать выбор. Мы придерживаемся противоположной точки зрения. В результате прямого исследования языка в его социальном контексте объем доступных данных неизмеримо возрастает, и это дает нам пути и средства для суждения о том, который из многих возможных анализов правилен. В наших предварительных операциях над начальными данными соображениям простоты всегда найдется место; однако, владея верной тактикой, можно доказать 13, что построенная нами простая гипотеза сверх того еще и правильна. Исследования ковариантов и процесса изменения языка, излагаемые ниже, дадут нам солидные доводы в пользу этого утверждения. 12 рений тверждает Выполненная нами недавно работа по прослеживанию замечательную точность методом спектрографических процесса звуковых изменений импрессионистической измеподфонетики, применяемой при этих результатов см. Л а б о в 1963. сравнении двух звуков. Предварительное описание 13 Открытие Уотсоном структуры ДНК — один из наиболее поразительных примеров той роли, которую играет идея простоты в научном исследовании. Уотсон был убежден, что решение должно быть простым, и это убеждение поддерживало его в его неустанных попытках построить модель ( У о т с о н 1969). Однако принцип простоты лишь подсказывает наилучший подход — адекватность модели была установлена совпадением результатов многочисленных количественных измерений. Хэфнер и Прессвуд ( Х э ф н е р и П р е с с в у д 1965) упоминают еще один пример из теории слабых взаимодействий,, когда соображения простоты открыли новые перспективы для теории; но и здесь, как и во всех остальных известных мне случаях, признание правильности теории зависело от новых количественных данных. Разрешение трудностей при изучении обиходного языка В числе рассмотренных мотивов ограничения языковых данных интуицией упоминались трудности работы с обиходной речью. К счастью для наших исследований, многие из этих трудностей оказались мнимыми либо сильно преувеличенными. (1) Неправильность повседневной речи оказалась мифом, не имеющим опоры в реальной действительности. В различных эмпирических исследованиях, проведенных нами, подавляющее большинство высказываний — около 75% — оказались предложениями, правильно оформленными с любой точки зрения. Если применить правила эллипсиса и некоторые универсальные редактирующие правила, учитывающие запинки, заикания и фальстарты, доля действительно неправильных предложений составит менее двух процентов (Л а б о в 1966). Когда говорящие без университетского образования беседуют о знакомых им предметах — например, о личной жизни — доля предложений, нуждающихся в каком бы то ни было редактировании, падает примерно до десяти процентов. Я получил подтверждение этого общего взгляда от многих других лингвистов, изучавших обычные разговоры. Миф о грамматической неправильности устной речи имеет, по-видимому, два источника: во-первых, это данные, полученные из стенограмм научных конференций, где высокообразованные докладчики впервые пытаются сформулировать очень сложные идеи; во-вторых, обычная тенденция воспринимать мысли, согласующиеся с нашим стереотипом мышления, не замечая фактов, которые нас окружают. (2) Наличие вариантов и гетерогенных структур в уже изученных речевых коллективах есть, разумеется, твердо установленный факт. Можно сомневаться лишь в том, существуют ли языковые коллективы иного рода. Существует легенда, глубоко укоренившаяся в сознании лингвистов, будто до того, как они сами появились на свет, существовала некая гомогенная, одностильная группа людей, которые действительно «говорили на этом языке». Каждый исследователь чувствует, что его собственный языковой коллектив претерпел некоторую порчу сравнительно с этим нормальным образцом —в результате контактов с другими языками, из-за распространения образования и давления стандартного языка либо в силу табу или примесей жаргонов и профессиональных диалектов. Однако в последние годы мы пришли к осознанию того факта, что это нормальная ситуация, что гетерогенность есть не только обычный, но и естественный результат действия основных языковых факторов. Мы утверждаем, что именно отсутствие стилевых сдвигов и многослойных систем общения является нарушением естественной жизни языкового организма ( В а й н р а й х , Л а б о в и Г е р ц о г 1968, 101). Коль скоро разорвана предполагаемая связь между структурой и гомогенностью, мы свободны изыскивать формальные средства для исследования внутреннего варьирования в речевом коллективе. И здесь опять-таки нам посчастливилось в том отношении, что модели этого варьирования довольно прозрачны и не требуют для своего обнаружения статистического анализа записей речи сотен информантов, как этого всегда опасались лингвисты (X о к к е т 1958, 444). Напротив, основные модели, например, классовой стратификации выявляются уже на выборке в 25 человек 14. В высшей степени регулярные типы стилистической и социальной стратификации устанавливаются даже в том случае, когда наша индивидуальная ячейка содержит всего пять говорящих и мы имеем не более чем по 5—10 примеров данной переменной на каждого. С такими регулярными и воспроизводимыми данными мы в состоянии определить, что значит «стилистическое» или «социальное» значение, кажущееся столь ускользающим, когда язык исследуется вне контекста. (3) Проблема записи речи в естественной обстановке — проблема техническая: разработка профессиональных батарейных магнитофонов позволила получить прекрасные результаты в полевых условиях. Имея хороший микрофон, полевой исследователь может и в условиях шума получить отличные записи, сведя до минимума расстояние рот — микрофон для каждого говорящего15. В целом можно ска- 14 Это заключение подтверждается работами: Л а б о в 1966а и Л а б о в и д р . 1968, но особенно ярко — Ш а й , У о л ф р э м и Р а й л и 1967. Из очень большой выборки в семьсот интервью двадцать пять было отобрано для анализа, который обнаружил исключительно высокую регулярность социальной стратификации для целого ряда переменных. См. также К у ч е р а 1961, 97—98, где 19 испытуемых были поделены минимум на четыре класса. 16 О некоторых неприятных последствиях этого факта говорится ниже, в разд. 1. зать, что проблема ныне упирается в неумение лингвистов работать с магнитофоном, изобретенным в Германии еще в 30-х годах. Лингвистика не имеет традиций решения технических и экспериментальных задач, мы не умеем правильно оценить технический прогресс и своевременно освоить технические новинки; если бы не это, характер лингвистических работ радикально изменился бы тридцать лет назад. (4) Четвертая проблема, которую необходимо решить,— это редкость тех грамматических форм, на основе которых можно делать доказательные выводы принципиального характера. Мы не располагаем готовым решением, но направление, в котором следует искать ответ, уже начинает проясняться. Более глубокое понимание коммуникативной функции грамматических форм позволяет нам обогащать данные обычного разговора. Идеальный способ действия для лингвиста состоит в том, чтобы вступить с информантом в обыкновенную беседу и попытаться спровоцировать естественное употребление им нужной формы, не пользуясь ею самому. Конечно, здесь налицо обратная связь между абстрактным анализом и полевыми методами: возможность контролировать производство данной формы подтверждает наш анализ и обеспечивает контекстуальные данные, свидетельствующие об ее употреблении. Мы достигли некоторых успехов в умении вызывать и контролировать формы, такие, как английский пассив и настоящее совершенное время. Иногда мы даже можем утверждать, что та или иная форма отсутствует в системе данного информанта, поскольку он упорно избегает ее в таком контексте, в каком другие члены речевой общности употребляют ее регулярно. Источники для изучения языка в его социальном контексте В настоящее время в печати находится некоторое число эмпирических исследований, убедительно показывающих, что прямое изучение языка является практической и полезной процедурой. Исследования, о которых говорится ниже, относятся к сравнительно недавнему времени. Я ограничиваюсь работами семи авторов или авторских коллективов, материалом для которых послужили точные записи языка, сделанные в нормальном социальном контексте. Первые две работы малы по объему и слабо связаны с тематикой других исследований; остальные являются результатом широко задуманных экспериментов, направленных на изучение речевого коллектива. (1) Краткое исследование Джона Л. Фишера о суффиксе детей Новой Англии (1958). в речи (2) Заметки Генри Кучеры об использовании обиходно-разговорной и литературной разновидностей чешского языка в речи 19 чехов, работающих на французском радио. (3) Работа Джона Гамперца о диалектной стратификации и о переключении кодов в Кхалапуре (Индия 1964) и в Хемнесе (Норвегия 1967), а также его исследование двуязычия маратхи — каннада в индийском городе Купвад (1969). (4) Доклад Льюиса Левина и Гарри Кроккета об употреблении поствокального г в рамках выполненного ими социолингвистического обследования Хилсборо в штате Северная Каролина (1966); исследование Фрэнка Эншена о четырех фонологических переменных в речи негритянского населения этого города (1969). (5) Исследование испанско-английского двуязычия в пуэрториканских общинах городов Нью-Йорка и Джерси-Сити, выполненное Джошуа Фишманом, Джоном Гампер-цем и Роксаной Ма ( Ф и ш м а н и д р . 1968), и особенно — работа Ма и Герасимчук об английских и испанских переменных. (6) Исследование Роджера Шая, Уолта Уолфрэма и Ральфа Фэйсолда о социальной стратификации фонологических и грамматических переменных в английской речи Детройта ( Ш а й , У о л ф р э м и Р а й л и 1967) и анализ негритянской речи, выполненный в рамках этой работы Уолфрэмом ( У о л ф р э м 1969). (7) Мое собственное исследование звуковых изменений на о. Мартас-Виньярд ( Л а б о в 1963); работа по социальной стратификации английской речи г. Нью-Йорка, с упором на пять фонологических переменных ( Л а б о в 1966а); совместная работа с Полем Коэном, Кларенсом Робинсом и Джоном Льюисом по изучению фонологической и грамматической структуры нестандартного английского языка негров в городских гетто ( Л а б о в и д р . 1968, т. I) и параллельное исследование об использовании языка в этих обществах ( Л а б о в и д р . 1968, т. II). Кроме того, я буду пользоваться материалами исследований Лэмберта и его коллег по проблемам социальных установок по отношению к языкам и диалектам (Лэ м б е р т 1967). Хотя эти исследования используют исключительно результаты тестов, они оказываются полезными для истолкования работ, упомянутых выше. Имеются также небольшие работы, выполненные студентами, а также еще не законченные крупные исследования, которые внесли определенный вклад в наше понимание соответствующих принципов. Мы лучше оценим значение этих эмпирических исследований, если соотнесем их с некоторыми теоретическими проблемами языковой структуры, представляющими интерес для всех лингвистов. Изучение языка в его социальном контексте охватывает тот же диапазон лингвистических проблем, что и всякий другой подход к лингвистической теории. Мы можем выделить пять основных вопросов. 1. Каков вид языкового правила? Какие на него могут накладываться ограничения? 2. Какие глубинные формы являются объектами действия правил и как их можно точно определить в каждом данном случае? 3. Как правила объединяются в системы? Как они упорядочены в этих системах? 4. Как соотносятся друг с другом системы в двуязычных и полисистемных ситуациях? 5. Как изменяются правила и системы правил? Каков механизм фундаментальных процессов овладения языком и как изменяются правила на большом отрезке языковой эволюции? В разд. 1 представлены методы сбора надежных данных в речевом коллективе. В разд. 2 описаны методы анализа этих данных и некоторые варианты решений внутренних языковых проблем. В разд. 3 рассматриваются более широкие социолингвистические структуры и взаимодействие социальных и языковых факторов. Теоретический анализ и формальный метод принадлежат в основном мне; в значительной мере они опираются на работы, приведенные в пункте (7); однако совпадение этих идей с принципами и результатами полевых исследований поистине поразительно. Во всех наших рассуждениях мы будем использовать факты внутреннего варьирования для разрешения абстрактных вопросов, которые иначе оставались бы неопределенными и спорными. Цель этой работы — не столько дать лингвистике новую теорию языка, сколько снабдить ее новым методом работы. 1. Методика исследования В любом академическом курсе, посвященном изучению речевых коллективов, всегда проявляется необыкновенный интерес к первым шагам, которые приходится делать исследователю. «Что вы скажете людям?» — это вовсе не тривиальный вопрос. Элементарные шаги: найти информантов, войти в общение с ними, побудить их говорить свободно в записываемых интервью — все это устрашающие проблемы для студентов. Обходить эти вопросы — большая ошибка, ибо в методах и методических приемах, выработанных практикой, заложены многие важные принципы языкового и социального поведения. Внимательное рассмотрение этих методологических допущений и находок многое может сказать нам о природе речевого общения и о функциях языка. Фундаментальный социолингвистический вопрос ставится уже самой необходимостью понять, почему человек сказал нечто. Имеются методические вопросы сбора и фиксирования материала, которые служат лишь подступами к основным проблемам. Выше отмечалось, что для получения надежных данных необходима хорошая запись, особенно в целях грамматического анализа естественной речи. После того как определены и выделены важнейшие переменные, многое можно сделать, пользуясь рукописными заметками. Но способ нашего первоначального подхода к речевому коллективу определяется потребностью получить большие объемы доброкачественных записей естественной речи. Можно выделить пять методических аксиом, которые подтверждаются материалами упомянутых полевых исследований, но приводят к методическому парадоксу; разрешение этого парадокса — центральная методическая проблема. 1. Стилевые сдвиги. Насколько нам известно, людей, говорящих всегда в одном стиле, не существует. Некоторые информанты обнаруживают более широкую гамму стилевых разновидностей речи, чем другие, однако все информанты, с которыми мы работали, обнаруживают сдвиг в некоторых переменных при изменении социального контекста и темы. Некоторые из этих сдвигов поддаются количественному анализу — если учитывать поправки, которые вносит в свою речь говорящий, причем почти всегда в одном и том же направлении. 2. Внимание. Есть много стилей и стилевых параметров, которые можно выделить при анализе. Но мы считаем, что стили можно расположить по значениям одного-единст-венного параметра — по степени внимания, с которым говорящий относится к речи. Наиболее важным проявлением такого внимания является слуховой контроль над собственной речью, хотя существуют и другие формы контроля16. Эта аксиома (фактически — гипотеза) находит серьезное подтверждение в том факте, что у говорящих наблюдается один и тот же уровень многих важных языковых переменных как в небрежной речи при разговоре, имеющем для них минимальный интерес, так и в случае возбужденной речи, когда они глубоко затронуты эмоционально. Общим для обоих стилей является минимальное внимание, уделяемое контролю за собственной речью. 3. Спонтанная речь. Не все стили и не все точки стилевого континуума одинаково интересны для лингвиста. В некоторых стилях наблюдаются нерегулярные фонологические и грамматические модели с большой долей «гиперкоррекции». В других стилях мы видим более системную речь, в которой фундаментальные соотношения, определяющие ход языковой эволюции, выступают наиболее отчетливо. Это «спонтанная речь» — стиль, в котором контролю за речью уделено минимальное внимание. Наблюдению спонтанной речи мы обязаны наиболее систематическими данными для анализа языковой структуры. 4. Официальность. Любое систематическое наблюдение обнаруживает некоторый формальный контекст, в котором говорящий уделяет своей речи внимание, повышенное по сравнению с минимальным. В основной части интервью, когда вы запрашиваете и получаете информацию, не следует ожидать от информанта спонтанной речи. Каким бы непринужденным и дружески расположенным ни казался вам говорящий, всегда можно предположить, что у него есть в запасе более непринужденная речь, иной стиль, в котором он шутит с друзьями и ссорится с женой. 18 Эксперименты с использованием белого шума для нарушения слухового самоконтроля речи дали стилевой сдвиг того же рода, как и в эксперименте, когда внимание информанта отвлекалось другими средствами. 5. Доброкачественные данные. Какие бы другие методы получения образцов речи ни применялись (групповые беседы, анонимное наблюдение и т. п.), единственным способом получения достаточно доброкачественного материала о речи того или иного лица было и остается индивидуальное интервью с записью на пленку, то есть путь открытого систематического наблюдения 17. 6. И вот теперь мы подошли к парадоксу наблюдателя: целью лингвистических исследований речевого коллектива является выяснение того, как говорят люди, когда за ними не ведется систематического наблюдения; а получить такие данные можно лишь путем систематических наблюдений. Разумеется, эта проблема не является неразрешимой: мы должны изыскать способы дополнить официальные интервью другими данными или как-либо изменить структуру самой ситуации интервью. Из упоминавшихся выше исследовательских групп не всем удалось преодолеть этот парадокс. Многие исследователи ограничились в своих работах небольшим корпусом стилистических данных, относящихся к более формальным областям спектра. Последовательно систематическое изучение спонтанной речи осуществлено прежде всего в работе Гамперца, в нашей работе по Нью-Йорку и городским негритянским гетто, а также в программе Фишмана, Гамперца и Ма по Джерси-Сити. Один из способов преодоления указанного парадокса состоит в том, чтобы сломать жесткие рамки интервью с помощью тех или иных приемов, отвлекающих внимание говорящего и вызывающих спонтанную речь. Это можно делать во время различных перерывов и перекуров, обставляемых так, чтобы испытуемый невольно подумал, что в данный момент он не подвергается интервьюированию (Л а -б о в 1966а). Можно вовлечь испытуемого в беседу о предметах, пробуждающих в нем волнения, пережитые в прошлом, либо ввести его в иной контекст. Весьма большой успех обычно приносят вопросы, связанные со «смертельной опасностью»: «Приходилось ли вам бывать в ситуациях, когда вам угрожала смертельная опасность?» В рассказах, 17 Есть ситуации, когда возможна и допустима скрытая запись, однако качество звука при этом бывает настолько низкое, что такие записи годятся разве что для подтверждения уже имеющихся. Следующих за таким Вопросом, почти всегда наблюдается сдвиг стиля в направлении спонтанной речи 18. Не следует ожидать, что подобные приемы всегда окажутся успешными в смысле получения радикального стилевого сдвига. При более систематическом подходе вместо интервью исследователя с испытуемым используется руководство общей беседой социально однородной группы говорящих. В работе Гамперца по общине Хемнес (1966) фундаментальные материалы были получены из записей групповых бесед местных жителей. В нашей работе по южному району центрального Гарлема ( Л а б о в и д р . 1968) мы изучали однородные группы подростков путем длительного наблюдения за их участниками. Индивидуальные интервью проводились со всеми членами группы, в ходе которых были получены необходимые конкретные данные по каждому индивиду. Был проведен ряд групповых собеседований, в которых речь каждого участника (с помощью микрофона типа «Лавальер») записывалась на отдельную дорожку. В этих групповых беседах не наблюдалось сколько-нибудь заметного стеснения; подростки вели себя совсем как обычно, и большая часть взаимодействия (вербального и физического) осуществлялась между самими членами группы. В результате искажающее воздействие систематического наблюдения сводилось к минимуму. Внезапные и анонимные интервью. При работе описанными выше методами личность и демографическое положение каждого испытуемого вполне известны. Но систематическое наблюдение можно вести и анонимно, путем бесед, которые не считаются интервью. В определенных учреждениях за короткое время может быть изучено весьма большое число лиц, и если их социальную принадлежность можно точно определить исходя из объективной ситуации, то материалы получаются очень богатые. В ходе моих исследований в г. Нью-Йорке мне удалось подтвердить результаты социолингвистического обследования, проведя серию быст18 Одна из наиболее интересных особенностей этого вопроса состоит в том, что он подразумевает ответ типа да — нет, которого мы обычно избегаем. Причина этого, по-видимому, в том, что информант согласен признаться в существовании в его прошлом такого факта, хотя у него может и не быть охоты о нем рассказывать. Но, раз скомпрометировав себя признанием, он обнаруживает, что ему весьма трудно избежать подробного рассказа, когда после небольшой паузы его спрашивают: «Что же произошло?» Ведь иначе его можно заподозрить во лжи. рых и анонимных интервью с работниками трех крупных, четко стратифицированных магазинов ( Л а б о в 1966а, 63—87). Записывать данные было легко, поскольку изучалась всего одна переменная: поствокальное (г) в выражении Fourth floor «пятый этаж». Источник ошибок в этом обследовании был в точности дополнительным по отношению к случаю обзорных интервью: демографические характеристики испытуемых были весьма приблизительными, зато отсутствовало искажающее воздействие ситуации интервью. Испытуемые не считали, что их интервьюируют или что над ними ведутся наблюдения и что имеют место беседы, чем бы то ни было отличающиеся от обычных. Впоследствии проводились и другие исследования по этой методике с целью получения информации разного рода от стратифицированных групп населения. Несистематические наблюдения. При всех исследованиях такого типа существенно знать, действительно ли полученные данные относятся к фундаментальной, систематической спонтанной форме языка. Несистематическое скрытое наблюдение речи в различных стратегических точках может многое сказать исследователю о том, насколько он в этом преуспел. Можно зафиксировать ряд постоянных и переменных характеристик речи для большого числа людей в таких общественных местах, как поезда, автобусы, закусочные, очереди за билетами, зоопарки — повсюду, где собирается достаточное число членов одного речевого коллектива и где их речь естественно и легко может быть услышана другими. В этой наблюдательской ситуации заключено много конструктивных недостатков — громогласные и малообразованные говорящие, например, получают значительное преимущество. Но как корректив к недостаткам ситуации интервью эти данные могут оказаться весьма ценными. Средства массовой информации. Некоторые систематические данные возможно получить также из радио- и телепередач, хотя здесь отбор и стилистические ограничения обычно довольно строги. В последние годы нами проведено много прямых интервью на месте стихийных бедствий, где говорящие находятся под слишком сильным влиянием происходящего, чтобы следить за своей речью. Тематические встречи и беседы, речи по разным поводам могут дать нам хороший поперечный срез населения, но здесь стиль еще более официален, чем в случае интервью с глазу на глаз. Официальная речь в ряду других речевых стилей. Сравнительно легко проследить весь диапазон стилей, используемых говорящим, вплоть до его официального участка, где речи уделяется больше внимания. Много вопросов естественно возникает по поводу более отчетливой речи (например, что такое речь вообще?). В большинстве городских исследований, проведенных до сих пор, для изучения фонологических вариаций использовалось чтение текста, В целом языковые переменные обнаруживают заметный сдвиг при переходе от форм, произнесение которых сознательно провоцируется экспериментатором, к непринужденному чтению текстов. Можно получить широкую стилистическую гамму даже в пределах типов чтения текста. Хорошо написанный и хорошо звучащий текст на местные или молодежные темы даст гораздо менее официальную речь, чем список изолированных слов. Минимальные пары могут быть включены в подобный текст таким способом, чтобы говорящий не заметил контраста; его произношение в этом случае можно будет сравнить с тем, как он читает изолированные минимальные пары, где его внимание специально привлечено к исследуемой переменной и ее смыслоразличительной роли. Минимальную пару god~guard можно пронаблюдать в отрывке вроде ...I told him to ask a subway guard. My god! I thought, that's one sure way to get lost in New York City. («Я посоветовал ему обратиться к дежурному по станции (метро). Господи! Я думал, это единственный верный способ заблудиться в Нью-Йорке.») Далее, god и guard можно включить в длинный список вместе с другими словами. Наконец, говорящего можно попросить произнести эти два слова и затем сказать, одинаково они звучат для него или нет. Мы получаем, таким образом, пять стилистических уровней для изучения поствокального (г): a) непринужденная речь b) отчетливая речь c) чтение письменного текста d) списки слоа e) минимальные пары. В работах Л е в и н и К р о к к е т 1966 и Э н ш е н 1969 применен другой метод для расширения стилистического диапазона чтения. В предложениях с нужными переменными в некоторых местах оставлялись пропуски, которые информант должен был заполнять конкретным лексическим материалом при чтении —это отвлекало его внимание от переменных. При чтении таких текстов [г] произносился реже, чем в случае изолированных слов. Некоторые формальные тесты не требуют чтения от испытуемого. Полезную информацию дают тесты на восприятие по форме АВХ: в случае полного исчезновения фонологических различий говорящий не в состоянии на слух определить, к чему ближе X — к А или к В; но, когда переменные подчиняются действию правил и фонологическое различие исчезает не полностью, говорящему частично удается обнаружить эту разницу. Удивительно большое количество грамматической информации можно получить в тестах на повторение от испытуемых старших возрастов. Психолингвисты уже давно применяют эти тесты на повторение к детям от 2 до 5 лет, но, к нашему удивлению, мы обнаружили, что у носителей нестандартных диалектов 10—17 лет форму таких повторений определяют глубинные грамматические правила. Носители нестандартного английского языка негров без труда повторяли в точности длинные предложения, принадлежащие к их собственной грамматической системе, но многие предложения стандартного английского языка они выдавали обратно в диалектной форме( Л а б о в и д р . 1968, 3.9) 19. Некоторое число тестов было разработано для выделения социальных установок говорящего по отношению к языку и определения социальной информации, которую несут диалектные формы. Можно проиграть магнитофонные записи речи «типичных» говорящих и попросить испытуемых определить их этнический субстрат, расу, общественный класс ( Л а б о в и д р . 1968, 4.4; Б р а у н 1969). Данный метод позволяет узнать, могут ли испытуемые получить эту социальную информацию из речи, но не показывает, откуда эта информация извлекается конкретно — из грамматических, фонологических, интонационных или тембровых особенностей записанного образца. Тесты на субъективную реакцию позволяют отделить языковые переменные от личностных факторов. Согласно методу «подобранных масок», применявшемуся Лэмбертом и его учениками (Л э м б е р т 1968), испытуемому предлагается серия магнитофонных записей речи одного и того же лица, говорящего на различ- 19 Впоследствии эти наблюдения были подтверждены более широкими тестами среди школьников, в которых отношение испытуемого к родному диалекту не было хорошо известно. ных языках или диалектах. Испытуемого просят вынести суждение о личности говорящего. Поскольку ему не известно, как он оценивал этого говорящего ранее, испытуемый бессознательно переносит свои социальные установки по отношению к языку на суждение о честности, надежности, уме говорящего и т. п. В наших собственных тестах на субъективную реакцию (Л а б о в 1966а, 405—450; Л а б о в и д р . 1968, 4.6) прослушивались говорящие, которые читали предложения с принципиальными различиями в значениях исследуемой языковой переменной. Оценка испытуемым социальной значимости этой переменной определялась по его ответу на специально подобранные вопросы вроде: «Каков самый высокий пост, который мог бы занять этот человек, говоря таким образом?» или «Каковы его шансы одержать верх в уличной драке?». Установки говорящего по отношению к устойчивым языковым переменным можно выявить также с помощью тестов самооценки. Отвечая на вопрос, какая из предложенных форм характерна для его собственной речи, говорящий выбирает форму, отвечающую его представлениям о том, что «правильно» или «престижно», а не ту, которую он действительно употребляет. Как и в прочих случаях, данные тестов такого рода нельзя интерпретировать без энания фактических речевых моделей испытуемого. Осознание говорящими наличия осуждаемых обществом, хотя и не являющихся неправильными, социальных вариантов можно выявить с помощью тестов на исправление ошибок, предлагая им исправлять ошибки в предложениях, отклоняющихся от школьных образцов ( Л а б о в и д р . 1968, 4.4). Почти невозможно, однако, получить интерпретируемые результаты при тестах обратного порядка (тесты диалектного исправления), когда испытуемому предлагается исправить престижные стандартные формы на нестандартные диалектные. Влияние ситуации теста проявляется в том, что испытуемый не может точно воспринять нестандартные правила. Имеются некоторые свидетельства в пользу того, что нормы аудиомоторного контроля, определяющие производство нестандартных форм в детстве, заменяются впоследствии престижными нормами, так что большинство говорящих вообще не может сосредоточить свое внимание на нестандартных правилах. Эти результаты согласуются с одной важной аксиомой Диалектного Смещения: во всех случаях, когда подчиненный диалект находится Ё соприкосновений с вышестоящим Диалектом, ответы, данные в любой официальной ситуации тестирования, обнаруживают сдвиг от подчиненного диалекта к вышестоящему в хаотичной и беспорядочной форме. Термины «подчиненный» и «вышестоящий» обозначают здесь любое иерархическое социальное противопоставление типа «осуждаемый» — «престижный». Некоторые лингвисты надеются, что в результате «обучения» информанта в ходе работы с ним возможно снизить этот эффект и постепенно добиться ответов, характеризующих чистый диалект. Но это иллюзия. Вместо этого испытуемый может использовать свое знание престижных форм речи для того, чтобы избегать произнесения диалектных форм, совпадающих или близких к стандарту, и произносить только стереотипные формы, которые суть просто собрание «наиболее отличающихся» или «наихудших» типов предложений. Говорящие, имевшие прежде широкий контакт с вышестоящей формой речи, теряют поддающееся учету чувство своего родного диалекта20. Есть и другое основание не доверять данным о нестандартном диалекте, полученным от «обученного» информанта. Исследователь говорит обычно на стандартном вышестоящем диалекте, который оказывается, таким образом, доминирующим в диалогической ситуации интервью. Способность информанта обучаться языкам никуда не исчезает, и есть свидетельства того, что его грамматические правила испытывают сильное влияние стандарта в течение всего времени извлечения данных 21. Лишь очень редко встречаются информанты, которые, как кажется, обладают почти полным иммунитетом к «коррекции» этого рода,— они как будто имеют прямой доступ к своей интуиции, несмотря на знание стандартного диалекта. Важная задача психолингвистов — выяснить другие черты, которые сопровождают или определяют такой 20 Это очевидно в случае детей. Нельзя спрашивать маленького ребенка, правильно ли построено произнесенное им нестандартное предложение, как нельзя и просить взрослого восстановить грамматику его детства. В целом можно утверждать, что овладение набором правил, тесно связанным с более ранним набором, делает невозможной реконструкцию прежнего положения. 21 Нащ помощник по полевой работе в южной части Гарлема Джон Льюис сам испытал сильный стилевой сдвиг щих нас нестандартных переменных между тем временем, впервые подвергся интервьюированию (1965), и тем, когда он интервьюировать других (1967). центрального интересуюкогда он сам стал тип поведения, с тем чтобы можно было сознательно отбирать таких «идеальных» информантов. Тем не менее всегда необходимо контролировать ответы информанта, сопоставляя их с другими данными о его родном диалекте, чтобы быть уверенными, что он действительно имеет доступ к исконным правилам своего родного языка. Для оценки этих данных необходимо заранее знать правила данного диалекта, извлекая их из прямого наблюдения над непринужденной речью. Однако эта процедура не является движением по кругу, поскольку, если мы доверяем интроспекции «иммунного» информанта, мы можем получить существенные данные о формах, которые слишком редки, чтобы их можно было обнаружить в сколь угодно большом корпусе непринужденной речи. Насколько велик риск экстраполяции наблюдаемой устойчивости обычных форм на ненаблюдаемую устойчивость редких форм, остается под вопросом. Все эти соображения не обязательно найдут применение в работе лингвистов, исследующих тот или иной язык через посредство промежуточного языка, социально не маркированного относительно языка-объекта 22. Лингвист, впервые берущийся за какой-либо язык, обычно работает с двуязычными информантами, которые могут даже не слишком хорошо владеть языком-объектом. Эти предварительные шаги в формальном извлечении, разумеется, совершенно необходимы для тщательного исследования языка в его социальном контексте. Хороший лингвист может пойти дальше и получить свои лучшие данные из записей речи носителей языка между собой — это аналог упомянутых выше групповых собеседований. Изучать язык в его социальном контексте можно лишь тогда, когда язык уже «известен» и исследователь понимает быструю разговорную речь. Когда лингвистантрополог вступает в эту более высокую фазу исследования, начинает действовать аксиома диалектного расслоения, поскольку неизбежно должны существовать стилистические уровни, которые ему потребуется различать. Хотя можно узнать кое-что существенное, работая с двуязычными информантами, вряд ли то же можно ска22 В начале своей работы над лаху, лоло-бирманским языком Таиланда и Бирмы, Дж. Матисов использовал двуязычного информанта, знавшего английский. Он считает, что, если бы вторым был язык более близкий к изучаемому» например таи, данные искажались бы сильнее. дать о «двудиалектных» информантах, если таковые действительно существуют. Нам еще ни разу не встретился нестандартный говорящий, который бы хорошо владел стандартным языком и при этом не утратил хорошего владения родным диалектом. Диалектные различия зависят от правил поверхностного уровня, выступающих как частные уточнения и расширения контекстных условий и т. п. Представляется, что эти условия должны взаимодействовать друг с другом, и, хотя может казаться, что испытуемый говорит на родном диалекте, внимательное изучение его речи показывает, что его грамматика находится под сильным влиянием стандарта. Иногда ему удается убедить слушателей, что он разговаривает на диалекте, однако это впечатление достигается, по-видимому, с помощью небольшого числа беспорядочных и сильно маркированных сигналов 23. В любом речевом обществе есть говорящие, более других осведомленные о престижных нормах речи, чье поведение в большей мере определяется внешними стандартами превосходства. У них наблюдается более сильный стилевой сдвиг, чем у тех, кому не известны подобные стандарты. Эта особенность может быть измерена с помощью теста на языковую неуверенность. По особому списку социально маркированных вариантов субъекту предлагают указать, которая из двух форм правильна, а затем — какую он употребляет сам. Показатель языковой неуверенности — просто количество пар, для которых ответы оказываются различными в первом и во втором случае, то есть степень, до которой говорящий признает внешние стандарты правильности речи, отличные от своих собственных ( Л а б о в 1966а, 474—480). 2. Разрешение проблем, возникающих при исследовании языковой структуры В этом разделе обсуждаются некоторые проблемы языковой структуры, возникшие при изучении нестандартного английского языка американских негров,— это проблемы, 28 Способы, которыми пользуются такие информанты, чтобы убедить слушателей, что они говорят на диалекте,— важная проблема социолингвистического исследования. Образованные руководители негритянских общин в Соединенных Штатах дают многочисленные примеры этого феномена. касающиеся глубинных правил и глубинных элементов, на которые они действуют. В рамках абстрактного изучения языковых возможностей эти проблемы разрешимы лишь отчасти. Данные, получаемые при изучении речи в ее социальном контексте с помощью вышеизложенной методики, будут использованы для достижения того, что представляется нам радикальным решением этих проблем. Всякое такое решение подтверждается согласием данных, полученных различными путями. В наших собственных исследованиях мы имеем параллельные данные от шести различных социально однородных групп подростков — носителей нестандартного английского языка негров (далее сокращенно HAH), от нескольких взрослых групп и множество пробных выборок, полученных в других городах. Независимое подтверждение по каждой из этих проблем получено в работе Уолфрэма в Детройте, проводившейся другими исследователями и на совершенно иных группах населения (У о л ф р э м 1969). Это регулярное совпадение данных совершенно разных исследований служит решающим доводом в пользу того, что наши решения верны. 1. Упрощение групп согласных и суффикс прошедшего времени. Как было отмечено выше, HAH обнаруживает отчетливую модель упрощения групп согласных на конце слова. Слова, оканчивающиеся в стандартном английском (далее сокращенно СА) на группу согласных на -t, -d 24, в HAH имеют только первую согласную. Так, bold, find и fist часто произносятся как ЬоГ, fin* и fis*. Возникает вопрос: в самом ли деле это упрощение групп согласных или эти конечные согласные просто отсутствуют в HAH? Существование форм множественного числа типа lisses вместо lists говорит о том, что в основе некоторых из таких слов лежат формы без t.Подобная острая постановка вопроса возможна лишь после проведения ряда предварительных исследований, позволяющих определить переменные так, как это сделано здесь. Изложим вкратце рассуждение, опубликованное в подробностях в работе: Л а б о в и др. 1968, 3.2. Когда переменные надлежащим образом определены, любой небольшой отрезок речи носителя или группы носителей HAH свидетельствует о том, что: 24 Как указывает Уолфрэм, упрощаются лишь сочетания, имеющие однородную глухость (звонкость). Такие слова, как jump, belt и else, под эту схему не подходят. (a) He существует говорящих, у которых никогда не бывает подобных стечений согласных; но нет и таких, у которых они всегда сохраняются: HAH внутренне присуще варьирование. (b) У всякого говорящего и во всякой группе говорящих вторая согласная исчезает чаще, если следующее слово начинается с согласной, а не с гласной. Регулярное воздействие последующей гласной характеризует и другие фонологические правила: во многих диалектах она ограничивает вокализацию конечных г, 1 и носовых согласных. (c) Гиперкоррекция незначительна или отсутствует вовсе: так, на конце слов не появляются -t, -d в непредусмотренных правилами случаях (mold вместо mole,lipt вместо lip). Эти факты говорят о том, что в глубинных формах таких слов, как act, bold или find, имеется стечение согласных, последняя из которых уничтожается действием переменного правила. В используемой нами формальной системе представления этого процесса факт (с) легко описать, внеся в словарь правильные глубинные формы. Факт (а) учитывается путем объявления правила опущения согласной факультативным. Но вот факт (Ь) в обычных терминах порождающей грамматики представить оказывается невозможным. Если написать t, d —(0)/С ##(~V), (10) это будет означать, что t или d опускается факультативно на конце слова после согласной, если следующее слово не начинается с гласной. Это правило хорошо выдерживается в разговорной речи многих говорящихсреднего класса, которые часто произносят firs' thing «первым делом» или las' month «в прошлом месяце», но не firs' of all «прежде всего» или las' October «в октябре прошлого года». Но правило (10) совершенно не годится для нестандартных диалектов, где в 30—50% случаев упрощение все-таки происходит и при наличии гласной в начале следующего слова. Поскольку вопрос о существовании фонологической обусловленности является решающим фактором при определении природы этого правила, представляется существенным, чтобы в нашем формальном представлении правил этот факт нашел отражение. Мы достигаем этого, вводя в каждое правило коэффициент ф, обозначающий отношение числа случаев, в которых правило действительно срабатывает, к числу всех случаев, когда оно вообще применимо. В случае категорического постоянного правила <р=1, в случае переменного правила ф=1—к0, где к0 обозначает некоторое ограничение на действие правила. Если следующее слово не начинается с гласной, создаются благоприятные условия для действия правила и к0 уменьшается на величину klf меньшую, чем к0, и тогда ф=1—(k 0 —а^), где а — положительная величина, если следующая фонема не гласная, и отрицательная— в противном случае. Такая интерпретация правила опущения -t, -d осуществляется автоматически, если записать его в форме t, d-*(0)/C ##a(~V) (11) Такая формулировка правила оказывается вполне удовлетворительной для многих диалектов белых американцев, где говорящие могут в некоторых случаях произнести firs' of all. Однако оно применимо лишь к сочетаниям согласных вида___ СС, не разделенным границей морфем; оно не применимо к случаям вроде passed [paest] или rolled [roldj с сочетаниями вида____ С # С, где последняя согласная обозначает прошедшее время. В HAH подобные сочетания также упрощаются. Это обстоятельство можно отобразить, введя в правило в качестве факультативного условия знак морфемной границы. t, d — (0)/С (#) ## а (~ V) (12) Это странная ситуация, поскольку, если согласная исчезает, все регулярные глаголы лишаются сигнала прошедшего 26 времени . Возникает вопрос, существует ли вообще граница # в HAH: входит ли в «знание языка» в любом разумном понимании этого термина информация о том, что сочетание [st] в passed обозначает прошедшее время? Грамматическое обследование, проведенное нами в групповых беседах и индивидуальных интервью, показывает, что для всех групп и для всех лиц действительны следующие факты: Ч Всякий раз, когда опускаемая согласная представляет собой полную морфему, действие последующей гласной препятствует носителю языка восстанавливать глубинную форму. Ибо, даже если [t] сохраняется в I passed Edith «Я прошел мимо Эдит», это не помогает нам судить о том, имеется ли сигнал -ed в I passed Mike «Я прошел мимо Майка». Для одноморфемных сочетаний типа fist и т. п. такое чередование не позволяет определить глубинную форму слова. (a) Нет говорящих, которые всегда опускают -ее! в этих сочетаниях, и нет таких, которые никогда не делают этого. (b) Вместе с тем это опущение обусловлено и фонологически: последующая гласная в большой степени способствует сохранению группы согласных. (c) В любом фонологическом окружении стечения согласных в формах прошедшего времени упрощаются реже, чем в случае одноморфемных сочетаний. (с1) Гиперкоррекция отсутствует: окончание -ее! не возникает вопреки правилам там, где ожидается настоящее время. Для любых отрезков речи, даже умеренной длины, мы обнаружили, таким образом, соотношение: следующее Если распределить сочетания с А , -с1 по этим четырем классам, оказывается, что во всех случаях сочетания упрощаются реже, если они входят в состав прошедшего времени или стоят перед гласной. Соотношение это проявляет замечательную устойчивость: оно выполняется для любого лица и для любой группы. Таким образом, ограничения на действие правила можно учесть, если записать его в следующем виде; где подразумевается, что ф=1—(к0-—ак г —рк2). В этом случае а, коэффициент, отражающий влияние последующей гласной, больше коэффициента р, отражающего грамматические ограничения. Но когда говорящий становится старше или начинает говорить более официально, влияние грамматического окружения возрастает — вплоть до того, что а и ß меняются местами. Эта смена порядка важности ограничений представляет собой одну из элементарных форм языкового изменения, как генетических, так и диахронических. Таков один из самых важных мотивов введения переменных ограничений в нашу запись грамматических правил, ибо у нас нет другого способа формально учесть этот фундаментальный аспект эволюции языка. Существование варьирования само по себе еще не говорит о том, что переменный элемент действительно присутствует в нашей глубинной грамматике. Например, морфема третьего лица единственного числа s также выступает нерегулярно в сочетаниях HAH: Не works, в противоположность Не work. Но в отличие от случая -t, -d наше грамматическое обследование установило следующие факты: (a) Существуют говорящие, у которых это окончание вообще не наблюдается в речи, даже в полном стиле, у других же проявляются широкие колебания в употреблении -s. (b) Не существует общего фонологического процесса, действующего на группы согласных в окончаниях на -s или -z, ибо множественное число в HAH почти не подвергается разрушению. (c) Последующая гласная не способствует сохранению -s в третьем лице единственного числа. Если оно вообще употребляется, -s перед гласной выступаетреже. (d) Гиперкоррекция весьма значительна: -s появляется непредсказуемым образом в других лицах и числах (We works there «~ Мы работает там») и даже в неличных формах (Не can gets hurt «~Он может ушибается»). Материалы формальных тестов дают многообразные подтверждения вышеизложенного анализа. Тесты на повторение, тесты на восприятие и тесты на понимание показывают, что суффикс -ed легко производится носителями HAH всех возрастов, равно как и суффикс -s в качестве показателя множественного числа; что же касается -s в значении третьего лица единственного числа, все информанты испытывают большие затруднения в его восприятии, надежном производстве и понимании 26. 26 Последняя работа Джейн Торри с детьми младшего возраста в южной части центрального Гарлема показывает, чго окончание 3-го лица единственного числа -$ может использоваться как сигнал настоя- Независимыми исследованиями Уолфрэма в Детройте обнаружены в точности те же самые факты. В табл. 1 представлены процентные доли упрощения сочетаний с -t, -d в четырех характерных окружениях для трех социальных классов взрослых и четырех однородных групп подростков щего времени, а не для различения единственного и множественного числа, как, например, в The cat splashes vs. The cats splash. в Нью-Йорке и для четырех социальных классов в Детройте 27. Из таблицы видно, что для каждой группы выполняется соотношение, показанное на рис. 1. Цифры в столбце 1 выше, чем в столбце 2, а в столбце 3 выше, чем в столбце 4,— в этом проявляется влияние последующей гласной. Столбец 1 дает более высокие значения, чем столбец 3, и столбец 2 — чем столбец 4,— в этом обнаруживается действие границы морфемы прошедшего времени. Взглянув на этот материал, любой изощренный статистик сразу поймет, что проверка значимости здесь бесполезна. Исходные данные приведены в форме, позволяющей при желании провести статистический анализ, однако очевидно, что, даже если бы в конкретном случае цифры оказались ниже уровня значимости, совпадение результатов стольких независимых событий дает нам степень надежности, которой не знает большинство социологических и психологических исследований. Сказанное в равной мере относится и к другим данным, приводимым ниже. Подтверждение нью-йоркских результатов данными Детройта по выпадению Л , -с1 не оставляет никаких сомнений относительно существования глубинных форм на -ес1 в НАН и относительно природы действующего здесь правила. Контраст между -ей и суффиксом третьего лица единственного числа -Б также прослеживается в данных детройтских исследований достаточно ясно (У о л ф р э м 1969, 161 и сл.). Поскольку материалы Уолфрэма не включают групповых собеседований и непринужденной речи, нельзя обнаружить нижний уровень для суффикса третьего лица единственного числа -Б, как было указано в пункте (а). Но (Ь) отсутствие общего фонологического процесса, воздействующего на -Б, -г, видно ясно, не говоря уже о том, что другие окончания сохраняются, суффикс третьего лица единственного числа -Б отсутствует одинаково часто как после глаго27 Приводимые данные относятся к индивидуальным интервью в Нью-Йорке и Детройте. Соотношения рис. 1 сохраняются для групповых собеседований в Нью-Йорке с грамматическим ограничением на верхнем уровне. Детройтские цифры не вполне сопоставимы с нью-йоркскими по другим причинам: (1). В детройтских интервью ни в одной возрастной группе не различалась непринужденная и отчетливая речь, тогда как в Нью-Йорке интервью со взрослыми фиксируют эти стили по ртдельности. (В табл. 1 приведены значения второго стиля.) (2). Конечные позиции в Нью-Йорке введены в контекст — К, а в Детройте — в кбнтекст —V (то есть неконсонантный). лов на гласную, так и после глаголов на согласную. Точно так же (с) не наблюдается заметного влияния последующей гласной на сохранение s: наоборот, этот еуффикс налицо в 38% случаев перед согласной и лишь в 33% случаев — перед гласной. И наконец, (d) Уолфрэм отмечает частую, но нерегулярную гиперкоррекцию, когда -s появляется в других лицах и неличных формах. Из этих частных примеров видно, насколько точно, даже в деталях, совпадают данные исследований в Нью-Йорке и Детройте, и это позволяет нам с уверенностью постулировать и переменное и обязательное правило. Является ли варьирование внутренне присущим системе? Прежде чем идти дальше, необходимо рассмотреть возможность того, что нам не удалось выделить базовый диалект. Ведь даже в беспорядочных и ненаправляемых групповых собеседованиях с подростками может проявиться влияние наблюдателя, результатом которого окажутся несколько неупрощенных сочетаний согласных. Может также случиться, что десятилетние дети в своей самой непринужденной речи уже начали смешивать диалект со стандартным английским языком, и для выделения их родного диалекта в чистом виде нам необходимо обратиться к детям моложе десяти лет. Два факта заставляют нас считать эту возможность неправдоподобной. Во-первых, при работе с детьми младших возрастов мы не обнаружили в их речи никакого повышения однородности по сравнению со старшими 28. Во-вторых, мы уже отмечали, что систематический характер выпадения -t, -d делает в высшей степени вероятным предположение, что эти согласные присутствуют в глубинном представлении. Имеемся, однако, более важное теоретическое основание постулировать переменное правило (13) как правило, наиболее точно характеризующее базовый диалект. Если бы глубинное правило в некой «чистой» системе было обязательным правилом, роль которого исчерпывается устранением всех финальных сочетаний согласных на -t, -d, то оно тем самым устраняло бы и себя. Не было бы основания постулировать форму bold в словаре этого диалекта; вместо этого дети могли бы считать, что есть 28 Работа, проведенная Джейн Торри с детьми четырех-семи лет в южной части центрального Гарлема, выявила ту же схему варьирования для суффикса -ed и сочетаний с -t, -d, что и у старших детей, и аналогичные модели для связки и согласования при отрицании, о чем будет сказано ниже. слово bole, и правило было бы просто не к чему применить; то же можно было бы сказать и о rolled. Обязательное правило устранило бы регулярное окончание прошедшего времени 29. Важно отметить, что в ходе эволюции языка изменения действительно исчерпывают себя и переменные правила становятся инвариантными. Когда это происходит, в языке неизбежно должно возникнуть какое-то другое структурное изменение, компенсирующее соответствующую потерю информации. В подтверждение своей мысли я хотел бы привести три примера таких драматических структурных изменений. (a) В некоторых креольских языках, сформировавшихся на базе английского, фонологическое и грамматическое упрощение почти свело на нет сочетания согласных, так что флексия, как правило, полностью исчезла. В то время как в HAH прошедшее время регулярно сохраняется в неправильных глаголах (give—gave,keep—kep', tell— toP), a появление -ed в rolled регулируется переменным правилом, английский язык Тринидада и креольский язык Ямайки используют в простом прошедшем неизменные простые формы roll, give, keep, tell. Как в таком случае прошедшее время отличают от настоящего? На Тринидаде употребляется вспомогательный глагол do, так что теперь настоящее время стало маркированной формой: Не does give «он дает» в прошедшего времени Не give «он дал» (Солом о н 1966). отличие от (b) В английских диалектах Шотландии исчезновение -t, -d после глухих взрывных согласных стало обязательным, так что регулярно вместо act появляется ас\ а вместо apt — ар\ То же правило должно было бы уничтожить показатель прошедшего времени в liked и stopped. Однако обобщенное правило эпентезы предотвращает стечение согласных в этой морфеме, и мы имеем [laikit] и [stapit] для liked и stopped ( Г р а н т и Д и к с о н 1921). (c) В истории французского языка было звуковое изменение, которое, двигаясь с севера на юг, уничтожило конечные -р, -t, -к и s. Когда конечное -s исчезло в боль- 29 Так было бы и в том случае, если бы данное правило было контекстно обусловлено и не действовало бы перед гласными. Как отмечалось выше в примечании 25,восстановить глубинную форму невозможно, если морфема исчезает полностью в большинстве позиций. шинстве диалектов, последние лишились тем самым нормального способа различения единственного и множественного числа в существительных, прилагательных и артиклях. Так, артикль единственного числа 1а перестал отличаться от артикля множественного числа las, за исключением тех случаев, когда за ним следует гласная. Как правило, при радикальных изменениях форм множественного числа различие единственного — множественного числа сохранялось. «Atlas linguistique de France» показывает, что в одной из областей юга Центральной Франции, вблизи южной границы падения конечного -s, зародилось иное звуковое изменение: безударное а стало превращаться в о. В обычных условиях это изменение происходило в формах как единственного, так и множественного числа. Но в обширной местности к северу от этой области, там, где -s исчезло, закон видоизменился таким образом, что а переходило в о только в единственном числе, чем создавалось противопоставление 1о (ед. число) —1а (мн. число). Это существенное обстоятельство, обнаруженное недавно Дороти Эк-керт (Э к к e р т 1969), имеет первостепенный интерес, так как показывает влияние грамматических функций, подчиняющихся потребностям общения, на звуковые изменения. Для наших рассуждений важно также, что компенсирующая модификация закона а->о имеет место лишь там, где исчезновение -s стало неизменным и обязательным правилом. В зоне, где судьба конечного -s была неопределенной, указанное компенсационное воздействие на правило а->о отсутствует. Это означает, что, если переменное правило достаточно регулярно, оно дает людям, овладевающим языком, ту информацию, которая необходима, чтобы сохранить основные различения и глубинные формы. Если бы в упомянутой зоне были проведены социолингвистические исследования переменной -s, мы, без сомнения, обнаружили бы переменное правило типа(13). Диалектологи не описали скольконибудь детально падение конечного -s на французской территории. Однако подобное переменное правило для испанского языка ПуэртоРико было исследовано Роксаной Ма и Элеонорой Герасимчук (Ф и ш м а н и др., 689—703). Ими были обнаружены регулярные модели переменных ограничений, подобные тем, что были описаны нами выше для -t, -d : (1) сложная модель грамматических ограничений: в артиклях -s сохраняется чаще всего, в глаголах — реже, а в существительных (множественное число) — наименее часто; (2) фонологическое ограничение, в силу которого отпадение происходит перед гласными реже, чем перед согласными; (3) регулярная модель стилевого сдвига: возрастающая официальность затрудняет применение правила. Правило осложняется промежуточной формой [h], однако сама форма пуэрто-риканского правила s->h ->0, очевидно, в точности соответствует французской s->0. Мы приходим к выводу, что варьирование, подобное вышеописанным случаям отпадения -t, -d, не является результатом беспорядочного смешения диалектов, но, напротив, представляет собой неотъемлемое и регулярное свойство системы. Однако статус переменных правил в грамматике может быть подвергнут сомнению с другой точки зрения: с ними связана фундаментальная асимметрия производства и восприятия речи. Несомненно, именно осознание говорящим суффикса прошедшего времени проявляется в том, что сочетания с -ed упрощаются реже других (причем сохранность -ed, повидимому, тем выше, чем большую смысловую нагрузку этот суффикс несет в данном контексте). Слушателю же необходимо знать только, факультативно -ed или нет, поскольку всякий сигнал прошедшего времени он распознает как таковой по мере его восприятия. (Есть серьезные основания считать, что слушатель способен реагировать и действительно реагирует на частоту, однако вряд ли удалось бы связать эту способность с грамматической функцией прошедшего времени; подобные реакции, по-видимому, зависят от общей социолингвистической характеристики говорящего.) Несомненно только одно: переменные правила — правила производства речи. И наоборот, не ясно, является ли симметрия производства и восприятия хорошо обоснованным допущением относительно структуры языка или даже просто достижимой целью теоретических построений. Как бы ни были привлекательны последние возможности, ныне существуют серьезные основания сомневаться в справедливости подобных допущений. В серии тестов на повторение среди носителей HAH 14— 17 лет мы обнаружили, что такие предложения, как I asked him if he did it «Я спросил его, сделал ли он это», принимают при немедленном повторении вид I axed him did he do it. Смысл предложения здесь схвачен абсолютно верно, но воспроизводится оно автоматически по правилам HAH. Очевидно, что существует глубокая асимметрия между восприятием (CA или HAH, безразлично) и производством (только HAH). Можно, наконец, возражать против переменных правил на том основании, что они суть правила речевой практики. Я думаю, что такая позиция совершенно бесплодна, ибо то же самое можно сказать о большинстве наших трансформационных и фонологических правил. Экстрапозиция, перестройки, связанные с введением в предложение вопросительных слов, адвербиальная постпозиция и т. п.— все это средства облегчить линеаризацию имеющихся на входе синтаксических структур, устраняющие разрывности и левые вставки, координирующие элементы и приспосабливающие их друг к другу, так, чтобы сделать «производство» предложения возможно более легким. Способность людей воспринимать, запоминать и понимать правила с переменными ограничениями, несомненно, является важным аспектом их языковой компетенции, или langue. Но никто не имеет ясного представления о своей компетенции, и науке не известны также интуитивные суждения, которые позволяют получить к ней доступ. Напротив, наивные представления о речевом поведении — своем собственном или других лиц — обыкновенно весьма категоричны 30, и лишь тщательное исследование живого языка в употреблении позволяет обнаружить существование этой способности оперировать переменными правилами. 80 При наличии непрерывного диапазона частот в применении некоторого правила, например «опущения g» в -ing, слушающие, по нашим наблюдениям, реагируют на частоту дискретным образом. До некоторого значения частоты они вовсе не замечают, что говорящий «пропускает свои g»; после достижения определенного значения они начинают считать, что он пропускает их всегда. Это верно и в отношении (th) и (dh), правила употребления которых обсуждаются ниже, и любой другой хорошо представленной языковой переменной. Подобная же категоричность восприятия проявляется и в оценке того, как человек ведет себя за столом («Она ест, как птичка; Он никогда не может вовремя остановиться»), в домашнем хозяйстве («Она убирает день и ночь; там пыль лежит таким слоем...»). Всякий раз, когда налицо значительные социальные ценности и связанные с ними стандарты выполнения социальных ролей, следует ожидать подобных категорических суждений. Заметим все же, что даже эта резкая смена суждений требует от наблюдателя некоторой (неосознаваемой) чувствительности к частоте. Рассуждая теоретически, можно объяснить дело так, что каждое появление маркированной формы порождает некое неосознанное ожидание, которое живет в нас, будучи подкреплено в течение определенного промежутка времени, и угасает без последствий в противном случае. 2. Опущение связки в H AH. Обратимся теперь к гораздо более сложной проблеме — проблеме опущения связочного и вспомогательного глагола is в HAH. В этом диалекте часто приходится слышать такие предложения, как Не wild, She out the game и He gorf try to get up, соответствующие He is w ild «он вне себя» She is outof the game «Она вышла из игры», Не is going to try to get up «Он попытается подняться». Аналоги таких предложений есть во многих языках вроде русского, иврита или венгерского, где в настоящем времени не употребляется связка; в английском языке Ямайки или в креольском, где связка имеется только перед субстантивным сочетанием (или локативом); в языке маленьких детей, которые говорят That a lamb «Вот овечка» и Mommy busy «Мамочка занята». Возникает вопрос, принадлежит ли связка глубинному или поверхностному уровню структуры HAH или нет; и если справедливо первое, то происходит ли опущение связки на морфологическом или на более низком фонологическом уровне правил? Эти проблемы важны как для теоретической, так и для прикладной лингвистики, поскольку от их решения зависит понимание того, чем различаются диалекты одного языка и как им следует обучать. Нижеследующие рассуждения являются кратким изложением подробных публикаций: Л а б о в 1969а, Л а б о в и др. 1968, 3.4. (a) Прежде всего оказывается, что не существует носителей HAH, которые бы всегда опускали связку, равно как нет и таких, которые бы никогда не делали этого. В речи каждого носителя HAH наблюдаются и полные, и стяжен-ные, и нулевые формы связки. Регулярность такого речевого поведения и модели ограничений на переменные, о которых речь пойдет ниже, показывают, что мы имеем дело с переменным правилом в рамках системы HAH. (b) Существуют синтаксические позиции, в которых опущения не происходит никогда: в эллиптических конструкциях (Не is too «он тоже»), при переносе подлежащего к вопросительному слову (That's what he is «Вот он каков»). В общем, оказывается, что всюду, где в СА возможно стяжение, в HAH возможно опущение связки, и обратно: где в СА невозможно стяжение, там в HAH невозможно опущение. (c) Эта связь между стяжением и опущением связки приводит к необходимости исследования общих условий стяжения в английском путем анализа наших собственных интуитивных представлений в рамках порождающей модели. Оказывается, что стяжение am, is, are, will, has, have, had есть не что иное, как устранение начального шва (т. е. звука [э]) перед единичной согласной в слове, содержащем признак глагольного времени. За этот процесс, приводящий к фразам He's here, I'mcoming, You're there, Г11 go, He's got it и т. п., ответственны правила опущения начальных глайдов и правило редукции гласных, превращающее ненапряженные безударные гласные в ларингал шва. Правило редукции гласных в свою очередь зависит от правил расстановки ударений, которые,согласноХомскому и Халле, определяются синтаксисом поверхностной структуры (X о м с к и й и Х а л л е 1968). Обнаруженная ими конструкция трансформационного цикла в английской фонологии находит в правилах стяжения свое независимое подтверждение и фактические примеры. (d) На связь опущения связки со стяжением указывает также обнаруженная нами невозможность в HAH опущения форм с напряженными гласными, не сводимыми к шва: be, ain't, can't сохраняются. О том, что опущение — фонологический процесс, свидетельствует и тот факт, что m в I'm опускается редко: как правило, конечные носовые в HAH не опускаются. (e) Переменные правила, которым подчиняется стяжение и опущение в HAH, обнаруживают ряд переменных ограничений, зависящих от грамматического окружения. Выполнению правила благоприятствует, например, то, что предшествующая именная группа есть местоимение. Последующие элементы грамматического окружения ограничивают порядок применения правил (от наименее к наиболее благоприятствуемому): именная часть сказуемого; прилагательное или локатив; глагол; вспомогательное выражение gonna перед глаголом. Если принять точку зрения, что стяжение срабатывает первым, а опущение устраняет уединенные согласные, оставшиеся после стяжения, то можно видеть, что ограничения действуют одинаковым образом в обоих правилах и что стяжение вHAH происходит по той же модели, что и в прочих диалектах английского языка. Наша уверенность в существовании двух отдельных правил основана на том, что количественное воздействие указанных грамматических окружений усиливается с опущением: ограничения срабатывают дважды. (f) Хотя ограничения, влияющие на стяжение и опуще ние в HAH, одни и те же, фонологические воздействия предшествующей гласной или согласной противоположны. При стяжении правило хорошо действует в условиях, когда подлежащее оканчивается на гласную; при опущении — когда оно оканчивается на согласную. Эта противоположность отвечает фонологическому различению между стяжением и опущением, поскольку первое есть устранение гласной, а второе — согласной, и в обоих случаях изменение направлено в сторону получения структуры CVC. Таким образом, мы приходим к выводу, что основные формы правил стяжения и опущения для is суть: Здесь, как и во многих других случаях, наши выводы согласуются с высказанной Хомским общей точкой зрения, что диалекты одного языка способны различаться в правилах нижнего уровня и что поверхностные различия значительнее возможных различий в глубинных структурах. Рассмотренные обстоятельства должны существенно повлиять на методы обучения носителей HAH стандартному английскому языку. Если бы связка просто опускалась, обучение следовало бы начинать с основной структуры предложения S-HSJP+VP. Но поскольку отсутствие связи обусловлено на нижнем уровне правилом опущения, зависящим от стяжения, задача преподавателя — обучить ученика читать и.писать стяженные формы, давая ему устные упражнения в стяжении без опущения 31. Настоящие выводы подтверждены некоторым числом формальных тестов. Испытуемые без труда повторяли фразы со связкой в тестах на имитацию ( Л а б о в и др. 1968, 3.9); не слишком много проблем возникало у них з1 Учителя поправляют Не wild «Он вне себя», говоря: Не is wild «Он действительно вне себя». Но если бы негритянский ребенок хотел сказать Не is wild, он так бы и сказал, поскольку is, на которое падает логическое ударение, никогда не редуцируется, не сокращается и не опускается. Его фраза Не wild эквивалентна He's wild в CA. и в ходе тестов на понимание 32. Эти результаты резко контрастируют с тем, что касается -Б — морфемы 3-го лица единственного числа, которая не соотносима ни с каким элементом грамматической структуры НАН. Результаты Уолфрэма в Детройте дают поразительное подтверждение абстрактных соотношений, описанных выше. Переменные ограничения на опущение связки наблюдались в Детройте в замечательно похожей форме. Цифры Уолфрэма показывают для каждой подгруппы испытуемых то же самое воздействие предшествующего местоимения; что касается воздействия на опущение последующего грамматического окружения, то и тут порядок оказывается тот же. В табл. 2 сравниваются цифры по Нью-Йорку и Детройту, касающиеся воздействия последующего грамматического окружения на опущение ¡8. 1 Необходимо подчеркнуть, что сравниваются не абсолютные цифры. Соотношение между ними — вот тот фундаментальный факт структуры, который нас интересует. Абсолютный уровень, устанавливаемый при работе этих правил (то есть начальное значение к0), определяется фак82 И здесь мы обнаруживаем из результатов Джейн Торри, что полная форма связки более распространена у детей 4—7 лет, чем у подростков. торами социального контекста и общественного положения (стиль, общественно-экономический класс, возрастная и этническая группа), которые мы рассмотрим в разд. 3. Что касается соотношений, обнаруживаемых переменными ограничениями, то они неизменны почти для каждого лица, группы или объединения в пределах субкультуры HAH. По мере развития исследований языка в его социальном контексте следует ожидать переноса внимания на соотношения более высокого уровня между переменными; тогда, возможно, понадобятся более точные количественные формулировки. 3. Отрицательное согласование. В качестве третьего примера анализа структуры языка в его социальном контексте я рассмотрю проблему, возникающую в связи с таким предложением: It ain't no cat can't get in no coop. (16) Эти слова сказал Спиди, вожак «кобр», на одном из наших групповых собеседований, когда речь зашла о голубятнях. Носители всякого другого диалекта английского языка, кроме HAH, решили бы, что (16) означает: «Нет такой кошки, которая бы не смогла залезть в любую голубятню». Они немало подивились бы, обнаружив из контекста, что для Спиди кошки — не проблема и что его мысль была: «Нет такой кошки, которая смогла бы залезть в любую голубятню». На первый взгляд речевое поведение носителей HAH противоречиво, нелогично. Если диалекты не различаются коренным образом в своей глубинной структуре (как утверждалось выше), то как может быть, чтобы то, что является отрицанием в одном, было утверждением в другом? Прежде всего можно предположить, что Спиди просто оговорился. Но это не так, поскольку мы обнаружили еще с полдюжины примеров подобной конструкции во время работы с носителями HAH. Наиболее убедителен пример из обширной эпической поэмы негритянского фольклора: рассказывая об одной проститутке, сказитель говорит: There wasn't no trick couldn't shun her, имея в виду, что она была так хороша, что не было такого клиента, который мог бы избежать ее. Мы заметили, что все подобные примеры имеют обычно три общие черты: (а) предложение сложноподчиненное, и противоречивое отрицание локализовано в придаточном, которое стоит на конце; (Ь) в главном предложении тоже имеется отрицание; (с) главное предложение также содержит неопределенное наречие типаone, ever или any (отрицание-f-+any=no). Эти обстоятельства побудили нас связать данный феномен с так называемым «отрицательным согласованием», при котором отрицательные частицы притягиваются к неопределенным наречиям. В данном исследовании нам снова пришлось прибегнуть к помощи нашей языковой интуиции (в качестве носителей стандартного английского языка и тех или иных нестандартных диалектов белых жителей США). Мы можем начать с наблюдения, сделанного Есперсеном и другими лингвистами и сформулированного Клима в терминах порождающей грамматики ( К л и м а 1964), что в английском языке отрицательная частица обязательно притягивается к первой неопределенной частице, если последняя предшествует глаголу, и факультативно — к первой неопределенной частице, если она следует за глаголом. Таким образом, вместо *Anybody doesn'.t sit there мы имеем, в силу обязательного правила, Nobody sitsthere «Никто не сидит там». С другой стороны, правило, превращающее фразу Не doesn't sit anywhere в Не sits nowhere «Он не сидит нигде», факультативно и стилистически несколько официально. Оставаясь в рамках стандартного английского языка, мы можем записать правило, рассматривающее исходную отрицательную частицу как некоторый признак предложения и локализующее ее в тексте в соответствии с указанными условиями. Если, однако, обратиться к совокупности диалектов английского языка, придется признать, что правило притяжения отрицательной частицы к первой неопределенной частице носит весьма специфический характер. Представляется, что налицо три различных правила, каждое из которых работает после того, как отрицательная частица заняла свою нормальную позицию — перед глаголом. Первое — обязательное правило притяжения отрицательной частицы. Притяжение диалектов) отрицательной Indef—X Neg (17) 1 частицы (обязательно для всех 2 3^1+3 2 Мало сказать, что это правило обязательно для всех диалектов. Предложения, к которым оно не было применено, вроде * Anybody doesn't sit there, решительно не являются английскими предложениями: в тестах на повторение ( Л а б о в и др., 3.9) подобные выражения вызывали замешательство, и ни один испытуемый не смог их повторить. Я полагаю, что это правило отражает требование содержательного плана, диктующее перекомпановку (reorganization) признаков (определенность, дистрибутивность, партитивность, предположительность), когда они связаны с отрицанием. Следующие два правила носят совсем иной характер. Перенос отрицательной частицы (факультативно; стандартного литературного английского языка) Neg—X — Indef (18а) 1 2 Отрицательное согласование нестандартных диалектов) Neg—X —Indef (18b) 1 для 3-+2 1+3 (факультативно; 2 только только для 3-П 2 1+3 Эти два правила дополнительны друг к другу и осуществляют одну и ту же эмфатическую функцию. Вместо фразы Не doesn't sit anywhere первое правило порождает предложение Не sits nowhere, а второе, плеонастическое правило, дает Не don't sit nowhere. Правило (18b) применяется независимо от границ придаточного предложения. Так, может быть Не don't like nobody that went to no prep school =CA: He doesn't like anybo dy that went to any prep school «Он не любит тех, кто ходил в подготовительные классы». Имеются также нестандартные диалекты белых жителей США (НАБ), в которых отрицательная частица может переноситься обратно в позицию перед глаголом, так что получается * Anybody doesn't sit there -^Nobody sits there^Nobody don't sit there. Этим свойством обладает и HAH. Тщательный грамматический анализ наших интервью и групповых собеседований показывает нам теперь, что НАН удивительным образом отличается от прочих диалектов в еще одном аспекте. Правило (18Ь) для НАН не переменное, но обязательное в пределах данного придаточного предложения. Для членов однородных групп носителей НАН процент выполнения отрицательного согласования был не 95 и не 98, а ровно 100, то есть 42 из 42 случаев, 63 из 63 случаев и т. д., в то время как в соответствующих группах белых наблюдалось существенное варьирование. Это означает, что для HAH эмфатическая функция отрицательного согласования полностью утрачена: если правило обязательно, оно не несет никакого стилистического или выделительного оттенка. Эмфатическая функция осуществляется в HAH некими вариантами правил отрицания, не распространенными в диалектах Севера, такими, как, например, отрицательная инверсия: Nobody can do it «Никто не может сделать это» Ain't nobody can do it; Nobody saw him «Никто не видел его» -> Didn't nobody see him. В HAH также используется вариант правила (18b), позволяющий переносить отрицательную частицу в предглаголь-ную позициюпридаточного предложения. Именно таким путем получается пример (16) It ain't no cat can't get in no coop. Итак, легко видеть, что кажущаяся «противоречивость» (16) происходит не от разницы «логик» по диалектам, а просто от некоторого видоизменения условий, накладываемых на применение трансформации. Мы можем переформулировать теперь (18Ь). Отрицательное согласование В таблице приводятся значения ф, причем ф=0 означает, что правило никогда не применяется, 0<ф<1 (обозначено: ~) — что правило переменное и ф=1 — что правило обязательное. Мы различаем два нестандартных диалекта белых, в одном из которых допустимо предложение Nobody doesn't sit there. Здесь своеобразно используется различие между переменным трансформационным или фонологическим правилом и независимым обязательным: переменное правило несет коммуникативную нагрузку — «стилистическую», «экспрессивную», «эмфатическую» (в данном случае), а обязательное — не несет, а просто упрощает выражение, полученное в результате уже сделанного выбора. И здесь превращение переменного правила в обязательное и соответствующая потеря информации компенсируются структурно: НАН возмещает потерю распространением отрицательного согласования на более широкое окружение. Таким образом, этот диалект обладает, повидимому, свойствами самостоятельной подсистемы — в том смысле, что изменение в одной части системы неизбежно сопровождается компенсирующими изменениями в другой, так что функционирование системы не нарушается. 3. Социальная структура языка Мы можем определить социолингвистическую переменную как величину, которая зависит от некоторой нелингвистической переменной социального контекста: говорящего, слушающего, аудитории, обстановки и т. п. Определенные лингвистические признаки (которые мы будем называть индикаторами) обнаруживают регулярное распределение по общественно-экономическим, этническим или возрастным группам, но в речи каждого индивидуума проявляются более или менее одинаковым образом в любом контексте. Если соответствующие социальные контексты можно расположить в виде некоторой иерархии (подобно социальноэкономическим или возрастным группам), то говорят, что эти индикаторы стратифицированы. Более тщательно разработанные социолингвистические переменные (мы будем называть их маркерами) обладают не только социальной дистрибуцией, но и стилистически дифференцированы. Как было отмечено в разд.1, стилистические контексты могут быть упорядочены по значению одного-единственного параметра — по степени внимания, уделяемого процессу речи. Таким образом, имеется не только социальная, но и стилистическая стратификация. Ранние исследования ( Ф и ш е р 1958; К у ч е р а 1961) рассматривали языковые переменные лишь по одному из этих параметров, но в более поздних работах ( Л а б о в 1966; У о л ф р э м 1969; Э н ш е н 1969) уже учитываются их взаимосвязи между обоими измерениями. 1. Стабильный социолингвистический маркер: (th). Одним из наиболее простых и общезначимых маркеров в английском языке является (th), глухой межзубный фрикатив /0/ в словах thing, thick и т. п. Престижной фонетической формой этой фонемы повсеместно является фрикатив, взрывная же форма и аффриката осуждаются. Влияние других языков, не имеющих межзубного фрикатива, возможно, усиливает развитие взрывной формы в различных крупных городах Соединенных Штатов, а также в англоирландских диалектах и в HAH; однако эту социолингвистическую переменную можно обнаружить и во многих сельских и городских районах Англии и США. Ее статус сохраняется уже по меньшей мере два столетия, если не долее. Определение данной переменной связано с некоторыми техническими проблемами; проще всего ограничиться рассмотрением начальной позиции. Для числового показателя взрывной звук [t] принимался за 2, аффриката [to] — за 1, престижная форма [6] — за 0. Постоянное употребление взрывной формы [t]выражается числом 200, престижной формы [0] — 00. На рис. 2 показана стилистическая и социальная стратификация (th) в г. НьюЙорке ( Л а б о в 1966а, 260). На вертикальной оси отложен показатель (th), горизонтальная ось показывает изменение стиля от наименее официального (слева) до наиболее официального (справа) в соответствии со сказанным в разд. 1. На рисунке отмечены точками усредненные значения показателя (th) для пяти общественно-экономических групп, и точки соединены прямыми линиями по каждой группе. На рис. 2, таким образом, представлена стратификация переменной (th) для каждой стилевой разновидности. Это всего лишь один пример многочисленных социолингвистических структур; все они обладают некоторыми общими свойствами, которые можно видеть на данной диаграмме. (a) В любом стилистическом контексте члены одной речевой общности различаются по употреблению (Ш). (b) Тем не менее все члены группы ведут себя сходно, на что указывает одинаковый знак уклона «кривых». (c) Поскольку закономерности, отражаемые рис. 2, не могут наблюдаться говорящими в целом, то факты (а) и (Ь) не являются общеизвестными. То, что может наблюдать конкретное лицо, соответствует одному горизонтальному и одному вертикальному участку рис. 2: пределы стилевого сдвига, свойственные его собственной группе, и стратификация речевого поведения других групп в тех немногих контекстах, в которых он взаимодействует с ними. Ему не известно, что стилевой сдвиг в речи других групп аналогичен его собственным. (с1) Одна и та же социолингвистическая переменная отражает как социальную, так и стилистическую стратификацию. Поэтому трудно однозначным образом истолковать данный сигнал сам по себе, например отличить небрежно говорящего комиссионера от тщательно говорящего водопроводчика 88. (е) Хотя нельзя предсказать с достоверностью, какой вариант употребит данный говорящий в том или ином высказывании, тем не менее, для того чтобы обнаружить закономерности рис. й (и притом с поразительно высокой степенью регулярности), оказалось достаточным опросить всего пять лиц из каждой подгруппы, получив от них по 5—10 высказываний на каждую стилевую разновидность. Графики рис. 2 дают нам ограничения, накладывающиеся внешние социолингвистические на следующее переменное правило: 88 Это одно из наиболее поразительных открытий социолингвистического исследования, поскольку авторы работ о социальном употреблении, написанных с позиций «здравого смысла», пытались отделять «функциональное варьирование» от «культурных уровней», рассматривая их как полностью независимые измерения. Но связь между ними обнаруживается как в этом, так и в других добросовестных эмпирических исследованиях последнего времени. Хотя пользоваться одной и той же переменной в обоих измерениях может показаться неудобным, это представляется неизбежным результатом Социолингвистических процессов, в которых имеет место внимание к речи и восприятие нормы, о чем речь пойдет ниже. 34 Наши обозначения отличаются от обозначений Хомского и Халле (X о м с к и й и Х а л л е 1968) лишь использованием скобок вокруг правой части выражения для обозначения переменного правила. Из этого соглашения о скобках автоматически следует интерпретация ф=1—к0, дальнейшим развитием которой является формулировка (20). Это правило можно читать так: «Согласные в зависимости от условий теряют свой плавный или фрикативный характер, если они не являются напряженными и артикулируются передней частью языка». В такой форме правило приложимо во всех окружениях к звонкому члену пары ((111), обнаруживающему ту же самую структуру. Могут появиться переменные ограничения, указывающие на различие между ( Щ и (сШ) (как грамматическое время а в рассматриваемом здесь ок- Переменный вход этого правила можно представить как функцию от социально-экономического класса и стиля. k0 = f (СЭК, Стиль) = а (СЭК) + b (Стиль) + с (20) Этими общими чертами характеризуется определенное число социолингвистических маркеров, изученных упомянутыми выше исследовательскими группами. В большинстве этих исследований не была представлена полная картина социально-стилистической стратификации: все они получили данные, соответствующие более или менее ограниченному отрезку рис. 2. Данные эти, однако, вполне укладываются в рис. 2 и легко истолковываются в соответствии с ним. Переменная (th) — одна из двух переменных, обнаруживающих замечательное сходство и параллелизм. Другая переменная — звонкий межзубный фрикатив (dh)в this, then и т. п., распространение которого было картографировано в ходе широких обследований в НьюЙорке ( Л а б о в 1966а) и в негритянской ?б общине( Л а б о в и др. 1968; Э н ш е н 1969) . Весьма сходные постоянные социолингвистические характеристики обнаружены также для безударного (ing) в working,nothing и т. п. Почти повсеместно вариант [in] рассматривается как нестандартный, и социолингвистическая структура повторяет рис. 2 ( Л а б о в 1966а, 398).Совпадающие данные опубликованы Фишером ( Ф и ш е р 1958) и Э н ш е н о м ( Э н ш е н 1969). Такие осуждаемые переменные, как отрицательное согласование и аппозиция местоимений, были исследованы для Детройта в работе: Ш а й , У о л ф р э м и Р а й л и 1967. Ма и Герасимчук изучали стилевой сдвиг некоторых переменных в испанском языке Пуэрто-Рико: конечное (S), как описано ружении), или переменные, связанные с предыдущим или последующим сегментами. Мы ограничиваемся здесь переменным входом ко, не останавливаясь на деталях. Ч Переменная (dh) (в начальной позиции) более регулярна в негритянской речевой общине, чем (th). Конечное (th) чаще реализуется как [f], чем как [t], хотя в начальной позиции оно не реализуется как [f] в модели кокни. Следует подчеркнуть, что (th) и (dh) являются примером внутреннего варьирования на основании тех же критериев, что и в разд. 2; в частности, мы замечаем отсутствие гиперкоррекции, несмотря на то что в отдельных случаях формы с /\/ и /d/ пересекаются. Детальный анализ вариантов (th) см.У о л ф р э м 1969, 100 и сл. выше; (R) — нейтрализация г и 1; (RR) — чередование [г:] и [у ] \ (D) — опущение интервокального [d]. На рис. 2 отражены также некоторые специфические свойства (th). Так, можно видеть резкий разрыв между группами рабочего класса и группами среднего класса — то, что я назвал «резкой стратификацией» (см. также У о л ф р э м 1969, 147). Весьма мало общего в использовании (th) представителями рабочего и среднего классов, в то время как для других переменных ситуация иная (см. ниже, рис. 3). Характеризуя такой стабильный маркер, этот факт, возможно, отражает прерывистость социально-экономической структуры общества. Половая дифференциация. Имеется еще один аспект социальной стратификации (th), не отраженный рис. 2. В речи полного стиля женщины употребляют меньше осуждаемых форм, чем мужчины ( Л а б о в 1966а, 288), и более чувствительны к престижным моделям. Это проявляется в более крутом наклоне кривых стилевого сдвига, особенно на правом конце спектра. Это подтверждалось многократно: см. Ф и ш е р 1958; работы Шая и Фэйсолда в Детройте, работы Левина и Кроккета, работы Эншена в Хилсборо. Данная модель отмечается особенно для женщин нижних слоев среднего класса, у которых эта особенность речевого поведения выражена в самой крайней форме. В отношении женщин низшего класса вопрос остается открытым: данные исследований на этот счет не ясны. Гиперкорректные модели нижних слоев среднего класса Один из наиболее твердо установленных фактов социолингвистического поведения состоит в том, что вторая сверху группа обнаруживает наиболее резкий стилевой сдвиг, превосходя в этом отношении первую сверху группу. Наиболее ясно это обнаруживается при рассмотрении языковых изменений во времени. На рис. 3 показаны кривые для оконечного и преконсонантного (г) в Нью-Йорке (Л а-б о в 1966а, 240). Диалект этой речевой общности вообще лишен (г), однако вскоре после второй мировой войны произношение с /г/ стало престижной нормой (как, в меньшей степени, и в других безэровых зонах Соединенных Штатов). На диаграмме по вертикали отложен показатель (г) — процент ретрофлексного [г] в словах вроде ear, where, car, bord и т. п.86. Более высокие отметки соответствуют большей употребительности престижной формы [г]. Важно отметить резкое пересечение графиков верхней (9) и нижней (6—8) группы среднего класса перед двумя наиболее официальными стилевыми разновидностями. Эта модель повторяется в нескольких других переменных Нью-Йорка. Одно из наиболее поразительных количественных совпадений дают результаты Левина и Кроккета, приведенные в табл. 3. В этой таблице данные вполне независимого исследования (с несколько более узким стилистическим диапазоном) показывают нам тот же самый феномен пересечения. Вторая сверху группа — в данном случае выпускники средней школы — обнаруживает гораздо более резкий сдвиг в сторону престижной нормы в своем наиболее официальном стиле. Значению этой модели для механизма языкового изменения специально посвящена моя работа ( Л а б о в 1965). ^6 В эту переменную не включается г, следующее за средней гласной среднего подъема (her, heard и т. п.), которое следует другой модели с палатальным восходящим глайдом или большей степенью ретрофлекс-ности. Здесь будет полезно представить этот сложный график в упрощенной символической форме. Крутизна стилевого сдвига сложно зависит от социальной стратификации. Самая верхняя и самая нижняя группы имеют наименьшую крутизну. Крутизна всех групп, кроме верхней, монотонно убывает, начиная со второй сверху группы и кончая нижней. Как это выразить формально? Правило вокализации (г) для речи белых ющую общую форму: 8* В словесном выражении это правило гласит: «Средняя согласная (г) в зависимости от условий теряет свой консонантный характер после гласной или глайда, если за ней непосредственно не следует гласная». Если за ней непосредственно следует граница слова, а потом уже гласная, правило получает ограничение так, что, например, в fouro'clock [г] появляется с большей частотой. Проблема состоит в том, чтобы сформулировать основное ограничение на входную переменную к0, сравнимое по простоте и ясности с (20). Чтобы разрешить ее, необходимо представлять себе сущность стилевого сдвига: в его основе лежит признание некоторого внешнего эталона правильности речи. Сила этого мотива может измеряться показателем языковой неуверенности (см. разд. 1), имеющим именно тот криволинейный характер, который необходим для описания крутизны стилевого сдвига на рис. 3, где крутизна для второй сверху группы максимальна ( Л а б о в 1966а, 477). Можно написать, таким образом, для (21): к0=! (Класс, Стиль) = а(СЭК) + Ь(ПЯН)(Стиль) + с (22) Проблемы социальной структуры языка. Вероятно, первой проблемой, встающей при попытке выяснить социальную структуру языка, является количественное измерение стиля. Если удастся соотнести количественное изучение внимания (к речи) со стилевым сдвигом, то можно будет сформулировать более точно такие правила, как (20) и (22), и уточнить постоянные а, Ь и с. Для такой квантифи- кации можно, по-видимому, воспользоваться методами измерения расширения зрачка, или систематического разделения внимания с помощью механических тестов, допускающих объективное измерение, или, наконец, контролируемым снижением самоконтроля речи путем увеличения уровня шума. Очевидно также, что во многих упомянутых исследованиях не получено достаточное количество данных из прямого изучения спонтанной речи. Методическая задача состоит в том, чтобы сочетать наблюдение индивидуальных носителей языка, поставляющих представительные образцы речи, с длительным изучением речевых групп. Идеал исследования состоит, по-видимому, в том, чтобы сначала обеспечить случайную выборку индивидуальных носителей языка, а затем для каждого индивидуума исследовать те группы, в которые он входит. При обычном социологическом обследовании это совершенно невозможно, так как связано с огромными масштабами работ, однако, поскольку социолингвистические исследования требуют, как мы установили, гораздо меньшего объема выборки, подобное предприятие оказывается в пределах осуществимого. Третья проблема — проблема обращения с правилами, обнаруживающими нерегулярное лексическое распределение. Ныне можно считать установленным, что в ходе языкового изменения происходит временное распадение классов слов 373. Наибольшая трудность здесь состоит в том, что мы хотели бы описать распределение, пересекающее классы слов, но о котором носители языка вовсе не подозревают. Так, например, лишь в определенной части английских глаголов с приставкой латинского происхождения наблюдается передвижка ударения, когда они употребляются в качестве существительных, например convict [V] — convict [Nl; остальные, как consent [VI consent [N], сохраняют ударение на последнем слоге. Можно показать, что доля слов в любом подклассе зависит от длины префикса, однако носитель языка не может извлечь из этой закономерности никакой для себя пользы, поскольку большинство слов имеет постоянное ударение. Другой пример: правило напряжения для краткого а в Нью-Йорке обычно не действует в контексте CV, хотя имеется некоторое число исключений. Для лингвиста может оказаться интересным, что в большинстве этих исключений в качестве среднего согласного выступает свистящий звук. Но и в таких случаях носителю языка опять-таки достаточно знать, к какому классу относится данное слово. Какая доля слов исходного класса подлежит действию правила, для него не представляет непосредственного интереса, если он не знает, как произносить ту или иную единицу. Может случиться, что нам придется включить в грамматику правила, не известные носителю языка. Четвертая крупная проблема состоит в более глубоком изучении переменных более высокого уровня — синтаксических. Это экстрапозиция, номинализация, размещение дополнений, инверсии в отрицательных и специально-вопро- 37а Хотя рис. 2 и 3 отражают поведение классов слов как целого, нам встречались отдельные правила, сильно подверженные нерегулярному лексическому варьированию. В действии правила напряжения краткого /а/ в bad, ask и т. п., изучаемого в настоящее время П. Коэном в Нью-Йорке, такая нерегулярность обнаруживается, тогда как в правиле повышения артикуляции, следующем за правилом напряжения, ее нет ( Л а б о в 1966а, 51—52). Именно существование переменного правила делает возможным восстановление класса слов после того, как изменение завершилось, поскольку он определяется как класс лексических элементов, которые могут колебаться между X и Y, в отличие от классов, элементы которых суть всегда только X или только Y. О некоторых структурных причинах подобного лексического варьирования см. В э н г 1969. Сительных предложениях, релятивизация и т. п. Два камня преткновения на пути исследования этих явлений в социальном контексте — это их низкая частотность и наша недостаточная уверенность в правильности нашего абстрактного анализа. Тем не менее какое-то начало этому положено в нашей последней работе по городским гетто, и выяснилось, что необходимость работы с более абстрактными элементами игнорировать нельзя. Изучение языка в его социальном контексте не может остановиться на уровне таких фонологических переменных, как (Ш), если люди, принадлежащие к этому направлению, хотят внести заметный вклад в разработку проблем, упомянутых в разд. 0. Пятая проблема — расширить диапазон исследований за пределы отдельных речевых групп и связать эти исследования с более широкими грамматиками английского ареала в целом. Из рассмотрения отрицательного согласования в разд. 2 вытекает некоторое указание насчет того, каким образом это можно сделать. Работа Ч. Дж. Бэйли является в этом отношении наиболее многообещающей; это относится, в частности, к его глубоким исследованиям фонологических правил в диалектах Юга ( Б э й л и 1969а), а также к его более широкой попытке включить английскую фонологию в некоторую единую, пандиалектальную систему правил( Б э й л и 1969Ь). Хотя эти исследования Бэйли не лежат в русле изучения языка в контексте, тем не менее можно надеяться получить надежные данные, подкрепляющие работу такого обобщающего и абстрактного характера. Соотношение языковой нормы и языкового поведения. До сих пор, рассматривая структуру языка, мы принимали в расчет только то, что люди говорят, и лишь в отдельных случаях — чтб они считают должным говорить. Это те «вторичные реакции» на язык, которые Блумфилд настоятельно советовал наблюдать( Б л у м ф и л д 1944) как одно из проявлений народной мудрости. Большинство людей располагает весьма скудным словарем для разговора о языке: без конца повторяются несколько десятков выражений, и часто можно услышать от собеседника, что произношение каких-то других людей «гнусавое», «монотонное», «грубое», «гортанное», «растянутое» и «неряшливое». Грамматику называют «путаной» и «нелогичной». Немногие социолингвистические маркеры становятся неоспоримым достоянием общественного сознания и превращаются в стереотипы. Между такими стереотипами и действительным использованием языка может Существовать устойчивая связь (хотя и не обязательно). В Соединенных Штатах такими стереотипами являются переменные (ing) и (dh). О ком-то могут сказать, что он «глотает» свои «g» или что он из тех «диз, дэм, доуз парней» (т. е. тех, которые говорят dese, dem иdose вместо these, them и those). Во многих местах имеются свои собственные стереотипы. Так, «бруклинцы» в Нью-Йорке отчетливо произносят thoity-thoid (thirty-third, «тридцать третий»); в Бостоне акцентируется передняя широкая артикуляция а в cah и pahk. Носители изолированного диалекта мыса Хаттерас в Северной Каролине известны как «хой-тойдеры» («высокоприлив-ники») из-за передвижки назад и лабиализации центральной гласной в словах high «высокий», tide «прилив» и т. п. В таких социальных стереотипах содержатся не более чем отрывочные и несистематичные представления о структуре языка. В целом можно утверждать, что ходячие общественные нормы правильности речи крайне нерегулярны и ограничиваются наиболее частотными лексическими элементами, в то время как реальный ход эволюции языка, породивший маркированную форму тех или иных переменных, в высшей степени систематичен. В этом основная причина того, что спонтанная речь, при которой процессу говорения уделяется минимум внимания, дает нам наиболее систематическое представление о структуре языка. Так, например, эволюция диалекта города Нью-Йорка вела к поднятию артикуляции гласных в словах off, lost, shore, more и т. п. вплоть до совпадения их с гласными в sure и moor. Эта высокая гласная подверглась осуждению, и ныне говорящие среднего класса исправляют ее, хотя и нерегулярно. Но ту же самую гласную, артикуляция которой в то же самое время поднялась в словах boy, toy и т. п., никогда не исправляют 38. Однако субъективные реакции на речь не ограничиваются теми немногочисленными стереотипами, которые проникли в общественное сознание. Бессознательные социаль- 88 Нам кажется также, что на произношение гласных в ту и mouth влияет скольжение долгих и склонных к дифтонгизации гласных в bad, bar, lost. По мере того как гласный в bar сдвигается назад, гласный в ту сдвигается за ним, а в mouth двигается в противоположном направлении, вперед. Но из всех этих системно взаимосвязанных изменений только подъем bad и lost подвержен стилевому сдвигу и корреляции. Не даже и для них коррекция лексически нерегулярна. ные суждения о языке могут быть измерены специальными методами, например при помощи лэмбертовского теста «подобранных масок» и других, описанных в разд. 1. Можно высказать основной принцип: общественное отношение к языку в высшей степени однородно в пределах одного речевого коллектива 39. Исследования Лэмберта, например, показывают, что отрицательное отношение к канадскому французскому не только является всеобщим для говорящих по-английски канадцев, но почти так же единодушно разделяется и франкоязычными жителями Квебека (Л э м-б е р т 1967). В ходе наших исследований бессознательных субъективных реакций на маркеры вроде (г) мы обнаружили исключительное единообразие реакций говорящих — и это несмотря на вышеописанное широкое варьирование в употреблении [г]. Существует следующая общая аксиома социальной структуры языка: коррелятом регулярной стратификации социолингвистической переменной в сфере языкового поведения является систематическое совпадение субъективных реакций на эту переменную. Это можно проиллюстрировать рис. 4, где сравнивается употребление и субъективные реакции на (г) в Нью-Йорке. На рис. 4а показано развитие стратификации (г) в спонтанной речи совершеннолетних носителей языка. Для лиц старше 40 лет не обнаруживается явной связи между социальным классом и употреблением (г), но у лиц моложе этого возраста налицо разительный контраст между высшим слоем среднего класса и остальными группами. На рис. 4Ь показан нормативный коррелят. Для лиц старше 40 лет ответы на тест субъективной реакции на (г) близки к среднему уровню. Для лиц же от 18 до 39 лет налицо полное единодушие: 42 из 42 опрошенных дали ответы, которые свидетельствуют о престижном статусе консонантной артикуляции (г) независимо от того, сознают это говорящие или нет. Возвращаясь с этой позиции к структурам, показанным на рис. 2 и 3, нетрудно заметить, что одинаковый наклон 39 В самом деле, целесообразно, по-видимому, определять речевой коллектив (или речевую общность) как группу говорящих, объединяемую одинаковыми социальными установками по отношению к языку. В Нью-Йорке люди, проведшие свои ранние годы вне города, совершенно не обнаруживают тех регулярных типов субъективной реакции, которые характерны для его коренных жителей, когда дело касается таких нью-йоркских переменных, как гласная в lost ( Л а б о в 1966а, 651). кривых стилевого сдвига также отражает одинаковые установки в отношении переменных в рамках всего коллектива. Однако в отношении таких стабильных социолингвистических переменных, как (№), можно задать вопрос: благодаря чему эти структуры сохраняются в течение такого долгого времени? Почему весь народ не говорит так, как он явно считает правильным? Обычно ссылаются на лень, недостаток заинтересованности и изоляцию от престижной нормы. Однако нет никаких оснований считать, что осуждаемые формы спонтанной речи легче для произношения 40; кроме того, существуют сильные свидетельства в пользу того, что в больших городах обращают внимание на правильность речи. Тщательное рассмотрение этой трудной проблемы привело нас к предположению о наличии некоторой противоположной совокупности скрытых норм, высоко оценивающей спонтанную речь. В наиболее официальных ситуациях городской жизни вроде интервью или психолингвистического теста эти нормы обнаружить крайне трудно. В этих контекстах система ценностей среднего класса настолько доминирует, что большинство испытуемых не в состоянии придерживаться противоположной системы, как бы сильно она ни влияла на их языковое поведение в иных ситуациях. В ходе нашей недавней работы в негритянских общинах нам удалось отыскать свидетельство существования таких противостоящих норм. На рис. 5 показаны ответы на два первых вопроса наших тестов субъективной реакции, противопоставляющие говорящего из рабочего класса говорящему из среднего класса относительно «нулевых» предложений (не содержащих исследуемых переменных). Верхняя кривая показывает процент тех говорящих, которые поместили говорящего из среднего класса выше на шкале «профессиональной пригодности». Она начинается очень высоко и слабо опускается при переходе от лиц среднего класса к лицам верхних, а затем нижних слоев рабочего класса. Нижняя кривая — обратная; она показывает реакции по шкале «драки» или «силы»: «Если бы говорящий попал в уличную драку, то какова для него вероятность 40 Одним из крайних проявлений диалектного сдвига гласных в Нью-Йорке, Детройте и Чикаго являются напряженные гласные, требующие, по-видимому, гораздо большего мышечного усилия, чем при стандартном произношении. Спектрографический анализ показывает, что такие гласные, как краткое /а/, доходящее до высоты гласного в here, крайне продвинуты вперед. Интересным коррелятом такого крайнего сдвига артикуляции является характеристика теста субъективной реакции, показывающая, что те говорящие, речь которых обнаруживает наибольший процент осуждаемых форм, проявляют и наибольшее рвение в осуждении их в речи других. выйти из нее победителем?» Здесь мы имеем простое обратное соотношение: стереотип, который, по-видимому, усиливается школьным воспитанием, но в то же время содержит какое-то признание социальной реальности. Третья серия реакций, реакции по шкале «дружбы», обнаруживает большую сложность поведения. В данном случае приходится отвечать на вопрос: «Если бы вы знали говорящего много лет, то какова вероятность того, что он стал бы вашим другом?» Для трех верхних социальных групп эта кривая очень похожа на кривую профессиональной пригодности: но для нижних слоев рабочего класса она внезапно резко меняет направление и следует за кривой «драки». То же явление наблюдается для всего набора исследуемых переменных ( Л а б о в и др. 1968, 3.6). Мы имеем, таким образом, эмпирическое подтверждение постулированной нами противоположности двух систем ценностей как нормативного коррелята устойчивых социолингвистических маркеров типа (Ш) и (цц*). Как и Хомэнс (X о м э н с 1955), мы считаем, что в исследованиях подобного рода собственным объектом изучения должно быть не языковое поведение или языковые нормы сами по себе, но скорее степень, в которой (и правила, согласно которым) люди отклоняются от норм, которых они явным образом придерживаются. Именно на этом уровне абстракции возможно наилучшим образом развивать лингвистическую и социолингвистическую теорию. Роль социальных факторов в развитии языка Хотя языковые изменения не являются главной темой данной статьи, я все же коснулся некоторых моментов, связанных с этим вопросом. Говоря о роли социальных факторов, влияющих на эволюцию языка, важно не переоценивать масштабы соприкосновения или взаимоналожения социальных ценностей и структуры языка. Объемы понятий социальной и лингвистической структуры отнюдь не совпадают. Подавляющее большинство лингвистических правил совершенно не связано с социальными ценностями; они представляют собой часть тщательно разработанного механизма, который необходим говорящему для преобразования сложного набора значений или намерений в линейную форму. Так, например, правила, управляющие перекрещиванием кореферентных местоимений, о которых говорилось выше, лежат гораздо ниже уровня социального воздействия, и их нерегулярная, идиосинкратическая дистрибуция среди говорящих отражает этот факт. Переменные, более близкие к поверхностной структуре, часто оказываются объектом социального воздействия. В самом деле, социальные ценности связываются с лингвистическими правилами, только если налицо варьирование. Говорящие неохотно соглашаются с тем, что два различных выражения действительно «означают одно и то же», и существует сильная тенденция приписывать таким элементам различное значение41. Если некоторая группа говорящих употребляет определенный вариант, то социальные ценности, связываемые с этой группой, переносятся на данный языковой вариант. Стертевант ( С т е р т е в а н т 1947) предложил общую модель языкового изменения, показывающую противостояние двух форм, каждая из которых предпочитается одной из двух различных социальных групп. Когда конфликт разрешен и форма становится общепринятой, социальная ценность, связанная с ней, устраняется. 41 Когда нью-йоркское cruller (голл. kroeller «пончик») было заменено стандартным doughnut, слово cruller стали связывать с другими видами кондитерских изделий. Аналогично при замене местного pot cheese (голл. pot kees—сорт сыра) выражением cottage cheese произошла дифференциация, и первым выражением стали называть более твердый сорт сыра. Колебания в социально маркированном произношении слова vase «ваза» заставили одного информанта сказать: «Эти маленькие — -мои [veziz], и те большие — мои [vaziz]». Социальное значение можно мыслить как паразитическое по отношению к языку. Имея единую систему лингвистических правил, используемых для выражения определенных значений, можно рассматривать язык как нейтральный инструмент. Однако в ходе языкового изменения неизбежно возникают переменные правила и соответствующие области вариативности стремятся к волнообразному распространению по системе. Граница распространения того или иного языкового изменения обычно локализуется в какой-то одной группе, а в последующих поколениях новые формы расходятся широкими кругами, захватывая другие группы. В Нью-Йорке ведущую группу для случая подъема артикуляции краткого а следует искать среди итальянок, принадлежащих к рабочему классу, а для случая подъема артикуляции открытого о в off, lost и т. п. — среди евреек из нижних слоев среднего класса ( Л а б о в 1966а). Наблюдения Фэйсолда над подъемом артикуляции краткого а в Детройте также показывают, что ведущую роль здесь играют женщины нижних слоев среднего класса. Языковые индикаторы, обнаруживающие социальную дистрибуцию, но не стилевой сдвиг, представляют ранние этапы этого процесса. Маркеры, показывающие как стилистическую, так и социальную стратификацию, представляют развитие социальной реакции на изменение и присвоение социальных ценностей соответствующим вариантам. Стереотипы,проникшие в общественное сознание, могут быть отражением прежних изменений, фактически, возможно, уже завершившихся; но они могут и действительно выражать устойчивые оппозиции языковых форм, опирающиеся на две противостоящие системы глубинных социальных ценностей. Многие конкретные социолингвистические переменные входят в сложную сеть языковых отношений, и по мере медленного распространения данного изменения по системе ( Л а б о в 1965) происходит постепенный сдвиг социальных ценностей. Вообще говоря, для того чтобы изменение какого-то элемента в одной части системы (например, гласной переднего ряда) распространилось полностью на аналогичный ему член в другой части (вроде задней гласной), требуется, по-видимому, лет тридцать. Но социальные структуры редко остаются стабильными в течение такого долгого срока. Так, например, на о. Мартас-Виньярд мы наблюдаем постепенный подъем артикуляции ядра дифтонга в nice, right, side и т. п. среди рыбаков-янки ( Л а б о в 1963). Это изменение распространилось на соответствующий дифтонг в out, proud и т. п. Но в промежутке между двумя изменениями в речевой коллектив влилось большое число американцев португальского происхождения во втором и третьем поколении, и в силу разных причин пришельцы, как мы обнаружили, больше склонны повышать артикуляцию гласной второго дифтонга, чем первого, что ускоряет процесс изменения в целом. Эти последующие поколения переосмысливают последовательный ход языкового изменения в терминах меняющейся социальной структуры. Именно это колебание между внутренним процессом обобщения структуры и влиянием внешней социальной системы является движущей силой непрерывной эволюции языка ( Л а б о в 1965). Что касается синхронического аспекта структуры языка, то слишком большое внимание к социальным факторам было бы ошибкой. Порождающая грамматика сделала большие успехи в разработке инвариантных соотношений в языковой структуре, хотя она полностью игнорирует социальный контекст языка. Однако в настоящее время стало ясно, что нельзя серьезно приблизиться к пониманию механизма языковых изменений без тщательного изучения социальных факторов, обусловливающих эволюцию языка. 4. Некоторые инвариантные правила анализа речи До сих пор наше изложение почти полностью сосредоточивалось на переменных правилах языка: мы говорили об их использовании при нахождении решающих доводов по вопросам структуры языка, их месте в социолингвистической структуре и, более кратко, их роли в эволюции языка. Но очень большое число языковых правил не подвержено ни малейшим изменениям: это обязательные правила, которые при наличии соответствующего входа (input) всегда применимы. Более чем какая-либо иная наука о человеческом поведении лингвистика преуспела в выделении инвариантных структур, лежащих в основе поверхностных явлений, и именно благодаря этим достижениям стала возможна работа, описываемая в разд. 2 и 3 42. Формальное 42 Наиболее красноречивое признание преимуществ лингвистики перед другими общественными науками в постижении инвариантных соотношений принадлежит Леви-Строссу ( Л е в и-С т р о с е 1963, 31 и сл.). Инвариантные правила, о которых мы представление упомянутых там переменных правил обусловлено (и тесно связано с) рядом инвариантных правил грамматики, которые выведены в результате исследований, полностью оставляющих в стороне какой бы то ни было социальный контекст. говорим здесь, играют Существуют такие области лингвистического анализа, в которых нельзя сделать ни шагу в направлении инвариантных правил, не приняв во внимание социального контекста речевого акта. Наиболее яркие примеры этого мы можем почерпнуть в анализе речи. Фундаментальная проблема анализа речи состоит в том, чтобы показать, как высказывания следуют друг за другом разумным, закономерным образом, другими словами — как мы понимаем связную речь. В различении связной и несвязной речи мы опираемся на интуицию. Так, легко видеть, что следующий текст не управляется правилами, которые мы можем непосредственно распознать. A: What is your name? «Как вас зовут?» В: Well, let's say you might have thought you had something from before, but you haven4 (23) got it anymore. «Ну, скажем, вы могли подумать, что у вас есть что-то от прежнего, но этого у вас больше нет». А: Гт going to call you Dean. «Я буду звать вас Дином». (Из Л э ф ф э л 1965, 85) Это отрывок из беседы врача с пациентом-шизофреником. Нашими первыми данными при столкновении с таким текстом будут наши интуитивные реакции на него, а нашей первой задачей в его речевом анализе — объяснение наших интуитивных суждений (в той мере, в какой они подтверждаются реакциями участников общения, ср. (23)). Вопрос таков: сколько данных и какого рода нужно для того, чтобы составить здравое суждение и интерпретировать последовательности высказываний, как это делают собеседники? Простейшим является случай эллиптических ответов, как в (24). ту же роль, что и «структурные соотношения», которыми Леви-Стросс восхищается в работах Трубецкого и Якобсона. Остается надеяться, что антропология сумеет воспользоваться преимуществами этого лингвистического подхода, избежав при этом его недостатков. A: Are you going to work tomorrow? «Вы собираетесь работать завтра?» (24) В: Yes. «Да». Здесь нашего обычного знания английского синтаксиса достаточно, чтобы вывести реплику собеседника В из фразы Yes, I am going to work tomorrow. Существует следующее простое правило речи: Если А задает вопрос вида Q—St и реплика В содержит экзистенциональное выражение Е (включая yes, no, probably, maybe «да, нет, вероятно, может (25) быть»ит. п.), то она должна иметь вид Е—Slf чтобы восприниматься как ответ на реплику А. Рассмотрим теперь, однако, такие последовательности: A: She never helps at home. «Она никогда не помогает дома». (26) В: Yes. «Да». A: She told you what we are interested in. «Она сказала вам, что нас интересует». (27) В: Yes. «Да». A: You live on 115th St. «Вы живете на 115-й улице». (28) В: No. I live on 116th. «Нет. Я живу на 116-й». Мы часто встречаем такие примеры как при анализе психотерапевтических интервью, так и в повседневной речи. Правило (25) здесь, очевидно, не применимо: реплика А не содержит формы Q—St. Верно ли, что за любым утверждением может следовать да или нет? Следующие последовательности, кажется, свидетельствуют о противном. A: I don't like the way you said that. «Мне не нравится, как вы это сказали». (29) В: *Yes. «Да». A: I feel hot today. «Мне сегодня жарко». (30) В: *No. «Нет». Мало того, что (29—30) не требуют или не терпят ответов да и нет,— еще более удивительно, что высказывания типа (25—28), повидимому, требуют таких ответов. Мы обна ружили много случаев, когда Говорящие просто не могут продолжать беседу, если не получают в ответ на такую реплику да или нет. Действующее здесь правило — одно из простейших инвариантных правил речи. Имея двух участников беседы А и В, назовем А-событиями то, что известно А и неизвестно В; Всобытиями — то, что известно В и неизвестно А; АВ-событиями — известное им обоим. Правило таково: Если А делает высказывание о В-событии, то это высказывание воспринимается как требующее под- (31) тверждения. Заметим, что в (29—30) А высказывается об А-событии, а в (26—28) — о В-событии. Каждый может непосредственно проверить это правило в обыкновенном разговоре и убедиться в его силе. В этом правиле содержится социальный конструкт «общего знания», который обычно не входит в языковые правила. Это лишь одно из многих правил интерпретации, соотносящих «то, что сказано» — вопросы, утверждения, приказания,— с «тем, что сделано» — просьбы, отказы, утверждения, отрицания, оскорбления, вызовы, отступления и т. п. Между высказываниями и действиями нет простого взаимнооднозначного соответствия; интерпретации (и почти симметричные им правила порождения) крайне сложны и сопоставляют несколько иерархических уровней «действий» и высказываниям и друг другу. Правила построения связного текста действуют не между высказываниями, а между понятиями, выраженными посредством этих высказываний. В сущности, между следующими друг за другом высказываниями обычно и нет никакой связи. Общий ход анализа речи можно проиллюстрировать следующей схемой: Полезно рассмотреть более сложный случай, заимствованный из психотерапевтического интервью, которое мы исследовали довольно подробно 43. A: Well, when do you plan to come home? «Ну, когда ты рассчитываешь вернуться домой?»(32) В: Oh whyy? «А что?» Между этими двумя вопросами нет синтаксической связи, и никакой абстрактный анализ не поможет установить между ними правильное соотношение. Нельзяинтерпретировать В как Q—Sx: Why do I plan to come home? («Зачем мне рассчитывать вернуться домой?»). Можно интерпретировать В как ответ на подразумеваемую глубинную форму, A: [ I ask you] when do you... «[Я спрашиваю тебя], когда ты...»; В: Why [do you ask me]... «Зачем [ты спрашиваешь меня]...». Но это будет неверная интерпретация; не зная хорошо говорящих и ситуации, нельзя получить интуитивных суждений, с которых начинается анализ. Мы обязаны точно знать, что А — студентка колледжа, а В — ее мать; что В уехала на четыре дня, чтобы помочь замужней дочери; что А и В обе знают, что А хочет, чтобы В вернулась домой; наконец, что В много раз говорила ранее, что А не может позаботиться о себе сама, с чем А не согласна. В таком случае будет понятно, что (32—А) есть просьба о действии, а не об информации: А просит мать вернуться домой. Существует общее правило интерпретации любого высказывания как просьбы (или требования) действия. Если А побуждает В осуществить некоторое действие X в момент Т, то высказывание, произнесенное А, воспринимается как имеющее силу побуждения лишь при выполнении следующих предварительных условий: В знает, что А знает (=АВ-событие), что 1) X должно быть сделано.для цели Y; 2) В в состоянии сделать X; (33) 3) В обязан сделать X; 4) А имеет право требовать от В сделать X. Когда очевидное выполнение этих предварительных условий отсутствует, это уже игра или шутливые нападки а3 Из исследований методом терапевтических интервью, проводившихся автором и Д. Фэншелом (Колумбийская школа социальных наук). вроде: Drop dead! «Падай мертвым!», Go jump In the lakel «Прыгай в озеро!», Get this dissertation finished by the time I get back from lunch! «Чтоб ваша диссертация была готова, когда я вернусь с обеда!»44. Эти предварительные условия имеются почти в каждом правиле интерпретации и порождения, касающемся выполнения приказаний или ответа на них. Заметим, что в формулировку (33) входят понятия права и обязанности — очевидные социальные конструкты. С учетом правила (33) можно сформулировать правило интерпретации, действующее для В в ответе на вопрос А в примере (32): Если А требует от В информации о том, было ли произведено действие X или в какой момент Т (34) оно будет произведено, причем четыре условия выполняются, то реплика А воспринимается как глубинная форма побуждения: В, сделай X I В таком случае реплика В «Oh, why?» является ответом не на поверхностное требование информации, а скорее, при предварительном условии 1, на более абстрактное побуждение к действию: Why are you asking me to go home? «Почему ты просишь меня вернуться домой?». Задавая вопрос о предварительном условии 1, В отводит требование А, поскольку если какое-либо предварительное условие не является АВ-событием для собеседников, то в силу правила (33) требование, очевидно, не имеет силы. Следующий ход А в этом обмене репликами содержал ответ на требование информации со стороны В: А объяснила, что совмещать домашнюю работу с учебой для нее слишком тяжело. Такой ответ А показывает, что она поняла вопрос В именно так, как мы это сделали здесь. Теперь мы интуитивно приходим к мысли, что исходное требование примера (32) остается в силе и для следующего инвариантного правила, гласящего, что всегда Если А выражает требование, а В отвечает на это требованием информации, то А повторяет исход- (35) ное требование, дополняя его необходимой информацией. 44 Как указывал Харви Сакс, первое, что нужно решить при интерпретации всякого высказывания, — это серьезное оно или нет (или, как мы могли бы сказать, степень серьезности говорящего). Адекватные реакции на шутку ограничены и почти не зависят от контекста, но если высказывание серьезно, то потребуются более сложные правила. Правило (33) — одно из формальных оснований для указанного решения. Поскольку исходное требование поставлено снова, В приходится теперь отвечать вторично. На этот раз В отводит требование, задав новый вопрос, касающийся предварительного условия 2, в котором подразумевается, что спрашивать надо не ее, а Элен, то есть, в конечном счете, что она (В) не способна ответить на повторный вопрос А: A: Well, things are getting just a little too much (laugh). This is — it's just getting too hard... «В общем, дела заходят, пожалуй, слишком далеко. (Смеется). То есть— приходится (36) трудновато...» В: Well, why don't you tell Helen that? «Почему же ты не скажешь об этом Элен?» Совершенно очевидно, что сложности ситуации на этом не кончаются. Данный пример должен лишь иллюстрировать форму, которую принимают правила речи, и характер необходимых исходных элементов. Хотя эти соображения являются результатом нескольких лет исследования психотерапевтических интервью и других речевых событий, мы предлагаем их без той уверенности, с которой излагались решения проблем разд. 2 и 3. Анализ речи находится на гораздо более примитивном этапе, аналогичном ранним разработкам в синтаксисе и морфологии. Любопытно, что наиболее значительные достижения в этой области получены не лингвистами, а социолингвистами. В работах Сакса ( С а к с 1969) и Щеглова ( Щ е г л о в 1968) поставлены многие фундаментальные вопросы, касающиеся отбора говорящих и идентификации лиц, а также выделено некоторое число правил построения связного текста. Отставание лингвистов в этой области вызвано их неумением использовать важные социальные конструкты, включая роли говорящего и слушающего, категории членства, отношения обязанности, власти и т. п. Представляется очевидным, что направление, изучающее язык в его социальном контексте, как это изложено в разд. 2—3 данной статьи, способно легко освоить всю гамму средств, необходимых для формулирования речевых правил. Лингвистический подход может дать анализу речи некоторое число понятий, недостаточно хорошо разработанных в антропологии и социологии. Это прежде всего различение высказывания и действия, а также иерархическое соотношение действий, где вопрос может рассматриваться как требование информации, которое в свою очередь интерпретируется как побуждение к действию, оказывающееся на более высоком уровне отводом требования. Дальнейшее продвижение в этом направлении может зависеть от лингвистического понятия инвариантного правила и лингвистических методов формализации таких правил. Не исключено, что разработка речевых правил достигнет количественной стадии, на которой окажется возможным строить переменные правила и с помощью проверки на большом корпусе данных подтверждать или отвергать те приблизительные правила, которые мы здесь предлагаем. Одна из областей, очевидным образом связанных с переменными правилами,— это влияние степени категоричности на выбор правил постановки требования. Легко видеть, что в примере (32)дочь вынуждена смягчить свое требование; сказать матери: Come home right now! «Возвращайся домой немедленно!» было бы нарушением строгого социального ограничения, хотя мать вполне может сказать так своей дочери. Точная степень смягчения и адекватный способ постановки требования связаны с определенными переменными: возрастом, социально-экономическим классом, относительным статусом говорящего и слушающего, формой предшествующего высказывания. Подобные же переменные ограничения могут возникнуть и в связи с правилами вроде описанных в разд. 2 и 3. Однако наши нынешние знания слишком отрывочны, чтобы заниматься этим сейчас 46. Для количественного исследования прежде всего должно быть известно, что считать, а это знание достижимо лишь после долгого периода проб и аппроксимаций и на твердой основе теоретических конструктов. Но в момент, когда исследователь знает, что считать, проблему можно считать практически решенной. В последние годы в социальной психологии предпринималось немало попыток охарактеризовать различие в употреблении языка говорящими среднего класса и рабочего класса ( Б е р н с т е й н 1966; Л о у т о н 1968). К сожалению, существует довольно слабая связь между высказы- 46 Наиболее обстоятельное исследование речевых событий, выполненное нами до сих пор, — это анализ традиционных формул оскорбления в негритянской речевой общности ( Л а б о в и д р . 1968, 4.3; Л а б о в 1969b). Хотя приведенные здесь речевые правила, по-видимому, отвечают действительности, у нас нет таких доказательств, какие представлены в наших исследованиях структуры языка. ваемыми общими положениями и приводимыми количественными данными об употреблении языка. Говорят, что в речи представителей среднего класса больше обдуманности в выборе слов, больше отвлеченных доводов, более объективна точка зрения, более ясны логические связи и т. д. Но логическая сложность речевого массива не раскрывается подсчетом количества придаточных предложений. Между когнитивным стилем речи и числом необычных прилагательных и союзов нет определенной связи. Как показывает приведенный выше пример, нет никакого смысла подсчитывать вопросы, задаваемые в интервью. Отношение аргументации и других логических рассуждений к языку более абстрактно, и подобные поверхностные признаки могут быть чрезвычайно обманчивыми. Только когда мы будем знать, что говорящие проделывают с предложением, мы сможем начать наблюдения над тем, как часто они делают это. 5. Положение в лингвистике Во введении мы указывали, что лингвистика много теряла из-за неумения серьезно освоить фундаментальные данные языка. В этом отношении наша область исследования ничем не отличается от остальных общественных наук. Лингвисты, правда, прибегли к своеобразной уловке, переопределив предмет своей науки так, чтобы повседневное употребление языка в человеческом обществе оказалось вне собственно лингвистики, и назвав это употребление речью — не языком. И не то чтобы их беспокоили трудности обращения с этим материалом — они просто считают совершенно ненужным принимать его в расчет из чисто теоретических соображений; утверждается, что лингвист не должен иметь дела с фактами речи. Не известно, до каких пор подобная программа может оставаться плодотворной. Ясно, что лингвистика выиграла кое-что от ограничения своего предмета. Но если в настоящий момент лингвистика опережает прочие науки о социальном поведении, то этим она обязана не столько какому-то особому превосходству своей стратегии, сколько высокой структурной организованности самого объекта. В этой работе я затронул некоторые проблемы, в которых продвижение вперед блокировано и где для достижения радикальных решений представляется необходимым более широкий подход. Анализ языка вне контекста будет, несомненно, продолжаться в рамках особого направления; как и прежде, будут существовать лингвисты, посвящающие все свое время анализу собственной языковой интуиции, в то время как другие будут работать с текстами или ставить лабораторные эксперименты. Я сам думаю, что ценность такой деятельности будет непрерывно возрастать, поскольку она является непременным условием лингвистического исследования. Однако лингвистическая теория имеет не большее право игнорировать социальное поведение носителей языка, чем теоретическая химия — наблюдаемые свойства элементов. Игнорирование данных речевого коллектива мстит за себя возрастающим ощущением тщетности усилий, умножением спорных вопросов и ростом убеждения, что лингвистика — игра, в которой каждый теоретик избирает решение согласно своим вкусам и интуиции. Я не думаю, что в настоящее время мы нуждаемся в новой «теории языка»; скорее, нам нужно научиться работать по-новому, создавая науку, способную приносить окончательные решения проблем. Расширив наш подход к языку, мы можем рассчитывать обрести научную истину — когда отыскиваются ответы, подтверждаемые неограниченным числом воспроизводимых экспериментов, в которых неизбежный субъективизм наблюдателя устраняется совпадением выводов при различных методиках. Есть лингвисты, которые не верят, что в теоретическом споре могут быть правые и неправые,— характер их данных не создает возможности для сближения точек зрения или для окончательного подтверждения какого-то одного воззрения. Я не имею в виду, конечно, что какое-либо предложенное частное решение будет истинным в некоем абсолютном смысле. Исследователь, кто бы он ни был, может не сомневаться, что его любимое детище подвергнется критике, частичному изменению, замене или вдруг выплывет откуда-нибудь в почти неузнаваемом виде. Но в рамках данной статьи можно утверждать, что решения, найденные для таких проблем, как упрощения сочетаний согласных, опущение связки и отрицательное согласование, представляют собой абстрактные соотношения языковых элементов, глубоко коренящиеся в экспериментальных данных. Есть основания полагать, что они суть нечто большее, чем теоретические конструкции: они есть свойства самого языка. Состояние лингвистики поистине многообещающе, если мы можем утверждать это относительно какого бы то ни было конкретного результата наших исследований. ЦИТИРОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА Б е р н с т е й н 1964: В. B e r n s t e i n . Elaborated and Restricted Codes. In: Gumperz and Hymes 1964, 55—69. Б л о к 1948: В. В 1 о с h. A Set of Postulates for Phonemic Analysis. «Language», 24, 1948, 3—46. Б л у м ф и л д 1933: L. В 1 о о m f i e 1 d. Language. New York, Henry Holt, 1933. Б л у м ф и л д 1944: L. В 1 о о m f i e 1 d. Secondary and Tertiary Responses to Language. «Language», 20, 1944, 45—55. Б p а й т 1966: W. B r i g h t (ed.) Sociolinguistics. The Hague, Mouton, 1966. Б р а у н 1969: L. B r o w n . The Social Psychology of Variations in French Canadian Speech Styles. Unpublished McGill University dissertation, 1969. Б э й л и 1969a: C.-J. N. B a i l e y . The Integration of Linguistic Theory: Internal Reconstruction and the Comparative Method in Descriptive Linguistics. With an Appendix of 107 pan-dialectal ordered rules. Paper given before Conference on Historical Linguistics in the Light of Generative Theory. Los Angeles, 1969. Б э й л и 1969b: C.-J. N. B a i l e y . Introduction to Southern States Phonetics. University of Hawaii Working Papers in Linguistics 4— 5, 1969. В а й н р а й х , Л а б о в , Г е р ц о г 1968: U. W e i n r e i с h, W. L a b о v, M. H e r z о g. Empirical Foundations for a Theory of Language Change. In: W. P. Lehmann and Y. Malkiel (eds.) Directions for Historical Linguistics. Austin, Tex: University of Texas Press, 1968. В ы г о т с к и й 1962: L. S. V у g о t s k y. Thought and Language. Tr. by E. Hanfmann and G. Vakar. Cambridge, Mass., MIT Press, 1962. В э н г 1969: W. S.-Y. W a n g . Competing changes as a cause of residue. «Language», 45, 1969, 9—25. Г а м п e p ц 1967: J. J. G u m p e r z . On the Linguistic Markers of Bilingual Communication. In: J. Macnamara (ed.). Problems of Bilingualism (The Journal of Social Issues, Vol. 23, № 2), 1967, 48—57. Г а м п е р ц и Х а й м с 1964: J. J. G u m p e r z and D. H y-m e s (eds.). The Ethnography of Communication. A A , Vol. 66, 1964, №6, part 2. Г а м п е р ц : J. J. G u m p e r z . Language Contact or Pidgini-zation. In: D. Hymes (ed.). Creolization and Pidginization. London, Cambridge University Press, to appear. Г а м п е р ц 1964: J . J . G u m p e r z . Linguistic and Social Interaction in Two Communities. In: Gumperz and Hymes (eds). The Ethnography of Communication. A A y Vol. 66, 1964, №6, part 2, 137—153. Г а р ф и н к е л ь 1967: H. G a r f i n c k e l . Studies in Ethno-methodology. Englewood Cliffs, N.Y., Prentice-Hall, 1967. Г р а н т и Д и к с о н 1921: W. G r a n t , J. D i x o n . Manual of Modern Scots. Cambridge, 1921. Г р и м ш о у 1968: A. D. G г i m s h a w. Sociolinguistics. In: W. Schramm et al. (eds.). Handbook of Communication. New York, Rand McNally, 1968. К в и p к 1966: R. Q u i r k . Acceptability in Language. Proceedings of the University of Newcastle upon Tyne Philosophical Society 1, 1966, 79—92. К л и м а 1964: E. S. К 1 i m a. Negation in English. In: J. A. Fo-dor and J. J. Katz (eds.). The Structure of Language. Englewood Cliffs, N. J., Prentice-Hall, 1964. К у ч е р а 1961: H. Kucera. The Phonology of Czech. Mouton, The Hague, 1961. Л а б о в 1963: W. L a b о v. The Social Motivation of a Sound Change. «Word», 19, 1963, 273—309. Л а б OB 1965: W. L a b о v. On the Mechanism of Linguistic Change. Georgetown University Monograph No. 12, Language and Linguistics. Washington, D.C., Georgetown University, 1965. Л а б о в 1966a: W. L a b о v. The Social Stratification of English in New York City. Washington, D.C., Center for Applied Linguistics, 1966. Л а б о в 1966b: W. L a b о v. On the Grammaticality of Every-Day Speech. Paper given before the Linguistic Society of America, New York City, 1966. Л а б о в 1969a: W. L a b о v. Contraction, Deletion, and Inherent Variability of the English Copula. «Language», 45, 1969. Л а б о в 1969b: W. L a b о v. Rules for Ritual Insults. In: D. Sud-now (ed.). Studies in Social Interaction. New York, MacMillan, 1969. Л а б о в и др. 1968: W. L a b о v, P. С о h e n, C. R o b i n s , J. L e w i s . A Study of the Non-Standard English of Negro and Puerto Rican Speakers in New York City. Final Report, Cooperative Research Project 3288. Vols. I and II. Washington, D.C., Office of Education, 1968. Л а й о и с 1968: J. L y o n s . Introduction to Theoretical Linguistics. Cambridge, Cambridge University Press, 1968. Л е в и н и К р о к к е т 1966: L. L e v i n e, H. J. Croc k e 11, J r . Speech Variation in a Piedmont Community: Postvocalic г. In: Lieberson 1966, 91—109. Л е в и - С т р о с с 1963:e С. L é v i - S t r a u s s . Structural Anthropology. Tr. С. Jacobson and B. Schoepf. New York, Basic Books, 1963. Л и б е р с о н 1966: S. L i e b e r s o n (éd.). Explorations Publication 44, International Journal of AmericanLinguistics, 1966. in Sociolinguistics. Sociological Inquiry 36, 2. Riprinted as Л о y T о H 1968: D. L a w t о n. Social Class, Language and Education. London, Routledge and Kegan Paul, 1968. Л э M б e p T 1967: W. E. L a m b e r t . A Social Psychology of Bilingualism. In: J. Macnamara (éd.). Problems of Bilingualism (The Journal of Social Issues 23, 2), 1967, 91—109. Л э ф ф э л 1965: J. L a f f a 1. Pathological and Normal Language. New York, Atherton Press, 1965. М а р т и н е 1955: A. M a r t i n e t . Economie des changements phonétiques. Berne, Francke, 1955. М е й е 1921: A. M e i 1 1 e t. Linguistique historique et linguistique générale. Paris, La Société Linguistique de Paris, 1921. П о с T a л 1968a: P. P o s t a l . Cross-over Constraints. Paper given at the Linguistic Society of America, New York City, 1968. П о с т а л l§68b: P . P o s t a l . The Cross-Over Principle. Mimeographed. Yorktown Heights, N.Y.: I.B.M., 1968. P а й x 1968: P. R e i c h . On the Finiteness of Natural Language. Mimeographed, 1968. С а к с 1969: H. S a c k s . The Search for Help. In: D. Sudnow (ed.). Studies in Social Interaction. New York, MacMillan, 1969. С о л о м о н 1966: D. S o l o m o n . The System of Predication in the Speech of Trinidad. Unpublished Columbia University Master's Essay, 1966. С о с с ю р 1962: F. de S a u s s u r e. Cours de Linguistique generate. Paris, Payot, 1962. С т е р т е в а н т 1947: E. S t u r t e v a n t . An Introduction to Linguistic Science. New Haven, Yale University Press, 1947. У о л ф р э м 1969: W. W o l f r a m . Linguistic Correlates of Social Stratification in the Speech of Detroit Negroes. Hartford Seminary Foundation Thesis, 1969. У о р ф 1943: В. L. W h о r f. Phonemic Analysis of the English of Eastern Massachusetts. «Studies in Linguistics)), 2, 1943, 21—40. У о т с о н 1969: J. D. W a t s o n . The Double Helix. New York, New American Library. 1969. Ф и ш е р 1958: J. L. F i s c h e r . Social Influences on the Choice of a Linguistic Variant. «Word», 14, 1958, 47—56. Ф и ш м а н 1968: J. F i s h m a n (ed.). Readings in the Sociology of Language. The Hague, Mouton, 1968. Ф и ш м а н и др. 1968: J. F i s h m a n, R. L. С о о p e г, R. M a et al. Bilingualism in the Barrio. Final Report on OECD-1-7-062817. Washington, D.C., Office of Education, 1968. Ф и ш м а н 1969: J. F i s h m a n. Sociolinguistics. In: K. W. Back (ed.). Social Psychology. New York, Wiley, 1969. Х а й м с 1964: D. H y m e s . Introduction: Toward Ethnographies of Communication. In: Gumperz and Hymes 1964, 1—34. Х а й м с 1962: D. H y m e s . The Ethnography of Speaking. In: T. Gladwin and W. C. Sturtevant (eds.) Anthropology and Human Behavior. Washington, D.C., The Anthropological Society of Washington, 1962, 13—53. Reprinted in: Fishman 1968. X о к к e т 1958: С. F. Н о с k е t t. A Course in Modern Linguistics. New York, MacMillan, 1958. Х о м с к и й 1957: N. C h o m s k y . Syntactic Structures. The Hague, Mouton, 1957. Х о м с к и й 1964: N. C h o m s k y . Current Issues in Linguistic Theory. In: J. Fodor and J. Katz (eds.). The Structure of Language. Englewood Cliffs, N.J., Prentice-Hall, 1964. Х о м с к и й 1965: N. C h o m s k y . Aspects of the Theory of Syntax. Cambridge, Mass., MIT Press, 1965. Х о м с к и й 1966: N. C h o m s k y . Topics in the Theory of Generative Grammar. In: T. Sebeok (ed.). Current Trends in Linguistics 3: Linguistic Theory. Bloomington, Ind., Indiana University Press, 1966. Х о м с к и й и Х а л л е 1968: N. C h o m s k y , M. H a l l e . The Sound Pattern of English. New York, Harper and Row, 1968. X о м э н с 1955: G. С. H о m a n s. The Human Group. New York, Harcourt, Brace and Co., 1955. Х э ф н е р и П р е с с в у д 1965: E. M. H a f n e r, S. P r e s s - w o o d . Strong Inference and Weak Interactions. «Science», 149, 1965, 503—509. Ш а Й , У о л ф р э м и f> а й л и 1967: R. S h u у, W. W о 1-f г a m, W. К. R i 1 e y. A Study of Social Dialects in Detroit. Final Report, Project 6-1347. Washington, D.C., Office of Education, 1967. Щ е г л о в 1968: E. S c h e g l o f f . Sequencing in Conversational Openings. A A , 70, 1968, 1076—1095. Э к к e p т 1969: D. A. E с k e r t. Grammatical Constraints in Phonological Change: The France. Unpublished Columbia University Master's Essay, 1969. Unstressed Vowels of Southern Э л л и о т , Л и г а м и Т о м с о н 1969: D. E l l i o t t , S. L e-g u m , S. T h o m p s o n . Syntactic Variation as Linguistic Data. Mimeographed, 1969. Э и ш e и 1969: F. A n s h e n. Speech Variation Among Negroes in a Small Southern Community. Unpublished N.Y.U. dissertation, 1969. Э р в и н - Т р и п п 1967: S. E r v i n - T r i p p . Sociolinguistics. Working Paper № 3, Language Behavior Research Laboratory, Berkeley, 1967.