Культура номадов Центральной Азии

INTERNATIONAL INSTITUTE
FOR CENTRAL ASIAN STUDIES
МЕЖДУНАРОДНЫЙ ИНСТИТУТ
ЦЕНТРАЛЬНОАЗИАТСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
КУЛЬТУРА НОМАДОВ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
Материалы Международной конференции
Самарканд, 22-24 ноября, 2007 г.
CULTURE OF NOMADIC PEOPLES OF CENTRAL ASIA
Proceedings of the International Conference
Samarkand, 22-24 November, 2007
Самарканд–2008
Samarkand–2008
Культура номадов Центральной Азии: материалы Международной конференции,
Самарканд 22-24 ноября 2007 г. – Самарканд: издание МИЦАИ, 2008. – 239 стр.
Обсужденно и рекомендовано к печати Ученым Советом
Института Археологии АН Республики Узбекистан
от 24.06.2008 г.
Печатается по решению 6-й сессии Генеральной ассамблеи МИЦАИ
Редакционная коллегия:
акад. К.М. Байпаков, акад. Ю.Ф. Буряков, к.и.н. А.А. Грицина,
д.и.н. М.Х. Исамиддинов, к.и.н. Д.К. Мирзаахмедов, к.и.н. Ш.М. Мустафаев,
к.и.н. Ш.Р. Пидаев (ответственный редактор), акад.Э.В. Ртвеладзе,
к.и.н. К.И. Ташбаева, д.и.н. Т.Ш. Ширинов, д.и.н. Ю.Я. Якубов
В книге публикуются материалы Международной научной конференции «Культура номадов Центральной Азии», которая была организована Международным Институтом Центральноазиатских исследований и состоялась 22-24 ноября 2007 года в г. Самарканде.
В сборнике освещаются актуальные проблемы кочевых культур Центральной Азии, истоки и этапы
их развития, история гуннов и тюрков, культура средневековых обществ и этнология народов данного
региона.
ISBN
© Международный Институт
Центральноазиатских исследований,
2008
СОДЕРЖАНИЕ
Абдулгазиева Б.
Аванесова Н.А.,
Джуракулова Д.М.
Агзамова Г.А.
Арзыбаев Т.К.
Асанканов А.
Байпаков К.М.
Дашман А.
Дубова Н.А.
Кисель В.А.
Кубарев В.Д.
Кубарев Г.В.,
Гилсу Со,
Цэвээндорж Д.
Кызласов И.Л.
Мамбетуллаев М.М.
Матбабаев Б.Х.
Миняев С.С.,
Сахаровская Л.М.
Мустафаев Ш. М.
Niekum Melinda
Ниязова М.И.,
Мирзаахмедов Д.К.
Саидов А.
Salim Muhammad
Tavakol M.
Ташбаев Ф.,
Пардаев М.Х.,
Грицина А. А.
Ташкенбаев Н.Х.
Токказиева Ж.К.
Muhittin Tuş
Nasir Raza Khan
Хасанов М.Х.
Muhammad Hayat
Хужаназаров М.М.
Чугунов К.В.
Якубов Ю.Я.
Исследование поселения Лумбитепа
Древнейшие номады Зеравшана
Некоторые вопросы культурно-духовной жизни городов Среднеазиатских
ханств
История кыргызов в письменных источниках ХIV-XV вв.
Культура кыргызов северного Тибета
Город и степь в древности: оседлость и земледелие у саков и усуней Жетысу
Наименования времен года в культуре кочевого народа (на материале кыргызского и турецкого языков)
Погребения животных в ритуальной обрядности Гонур-депе
Новые данные о земледелии тувинцев-кочевников
Искусство древних кочевников Центральной Азии в петроглифах Алтая
Исследование древнетюркских памятников монгольского Алтая
Особенности Гуннской культуры: жилая и погребальная планировка
Кочевники Приаралья и их этнокультурные связи с Хорезмом
К изучению памятников эпохи бронзы и раннего железа Синьцзяна
Захоронение Гуннского вождя в Забайкалье
Монгольские племена в Малой Азии (XIII-XV вв.)
Ethnogenesis, iconography and Sogdian Shamanism
Изделия из египетского фаянса в курганах Западного Согда
К истории и этнографии таджиков Китая
Palaeolithic in the Soan valley Rawalpindi, Pakistan
Myth, language, and nature: sociological discussion
Изучение Гульбинского могильника (предварительное сообщение)
Из истории передвижения древнейших племен Центральной Азии
Сравнительный анализ катакомбных погребений бассейнов рек Талас и Арысь
Influences of Scythian names on Kyrgyz names
Some aspects of culture and society in post Soviet Central Asia
К обряду захоронения земледельцев Согда в V-VI вв. (по материалам Сангиртепа)
Epoch of early nomadic people (Pakhi Waas), Punjab, Pakistan
Наскальные изображения древних кочевников Каратау
Центральная Азия и Южная Сибирь в начале эпохи ранних кочевников (вопросы хронологии памятников и синхронизации культур)
Археологические работы А.М.Мандельштама в Бешкентской долине
CONTENT
Abdulgaziyeva B.
Avanesova N. A.,
Jurakulova D. M.
Agzamova G. A.
Arzybayev T. K.
Asankanov A.
Baypakov K. M.
Dashman A.
Dubova N. A.
Kisel V. A.
Kubarev V. D.
Kubarev G. V.,
Gilsu So,
Tsevendorzh D.
Kyzlasov I. L.
Mambetullayev M. M.
Matbabayev B. H.
Minyayev S. S.,
Sakharovskaya L.M.
Mustafayev Sh. M.
Niekum Melinda
Niyazova M. I.,
Mirzaahmedov D. K.
Saidov A.
Salim Muhammad
Tavakol M.
Tashbayev F.,
Pardayev M. H.,
Gritsina A.A.
Tashkenbayev N. H.
Tokkaziyeva J. K.
Muhittin Tuş
Nasir Raza Khan
Hasanov M. H.
Muhammad Hayat
Khujanazarov M.M.
Chugunov K.V.
Yakubov Yu. Ya.
The study of Lumbitepa settlement
The ancient nomads of Zeravshan
Issues of cultural and spiritual life of Central Asia khanates
The history of Kyrgyz people in written monuments of XIV-XV centuries
The Kyrgyz culture of the northern Tibet
The cities and the steppe in the ancient times: sedentary life and agriculture of Saks and
Usuns in Jetisu
The names of seasons of the year in the culture of a nomadic population (on the
evidences of Kyrgyz and Turkish languages)
Animal burials in ritual norms of Gonur-depe
New data about farming of Tuva nomads
Arts of ancient nomads of Central Asia in Altai petroglyphic paintings
The study of ancient Turkic monuments in Mongolian Altai
Hun’s cultural features: dwelling and burial ordinance and orientation
Nomads of Aral littoral lands and their ethnic and cultural links to Khorezm
On studying bronze and early iron era monuments in Singyan
Hunnu tribe chief burial in Trans-Baikal
Mongol tribes in Asia Minor (13-15 centuries)
Ethnogenesis, iconography and Sogdian Shamanism
Egyptian delftware in Western Sogdian kurgans
On the history and ethnography of Tajik people in China
Palaeolithic in the Soan valley Rawalpindi, Pakistan
Myth, language, and nature: sociological discussion
Studying Gulbin burial ground (preliminary communication)
On the history of ancient tribes migration in Central Asia
Comparative analysis of catacomb burials in the basin of Talas and Arys rivers
Influences of Scythian names on Kyrgyz names
Some aspects of culture and society in post Soviet Central Asia
Burial rites of land farmers in Sogd in V-VI centuries (on the basis of Sangirtepa
materials)
Epoch of early nomadic people (Pakhi Waas), Punjab, Pakistan
Rock paintings of ancient nomads of Karatau
Central Asia and Southern Siberia at the time of ancient nomads (issues of chronology
of monuments and synchronization of cultures)
Archaeological excavations by A.M.Mandelshtam in Bishkek valley
Культура номадов Центральной Азии
Памяти А.М. Мандельштама
В данное издание включены материалы Международной конференции «Культура номадов
Центральной Азии», организованной и проведенной Международным Институтом Центральноазиатских исследований (МИЦАИ) 22-24 ноября 2007 года в Самарканде. В работе конференции принимали участие ученые-специалисты из 10 стран мира: Азербайджана, Ирана,
Китая, Казахстана, Кыргызстана, Пакистана, России, Таджикистана, Турции и Узбекистана.
Тематические доклады были заслушаны в трех секциях: «Истоки кочевых культур и ранние номады Центральной Азии», «Гунны и тюрки Центральной Азии», «Культура средневековых
обществ и этнология народов Центральной Азии». Конференция была посвящена памяти известного археолога А.М.Мандельштама.
Анатолий Максимилианович Мандельштам родился 11 августа 1920 г. в г. Воронеже. В августе 1941 г. он окончил исторический факультет Ленинградского Государственного Университета. В 1948 г. после демобилизации он поступил в аспирантуру Ленинградского отделения
Института Истории материальной культуры, которую успешно завершил, защитив диссертацию по теме «Сложение таджикской народности в Среднеазиатском междуречье» (научный
руководитель А.Ю Якубовский).
Проведенные в 1951-1956 гг. поисковые исследования на крупных могильниках скотоводов
эпохи бронзы и кочевых племен античности на юге Таджикистана и Туркмении внесли важный вклад в археологическую науку. Результаты изучения этих памятников, сразу ставших эталонными, были опубликованы в трех монографиях: «Кочевники на пути в Индию» (1966),
«Памятники эпохи бронзы в Южном Таджикистане» (1968), «Памятники кочевников кушанского времени в Северной Бактрии» (1975). А.М. Мандельштам обосновал и выделил особую
культуру скотоводов эпохи бронзы - бишкентскую. Погребения срубной культуры, открытые
А.М.Мандельштамом в Закаспии, существенно дополнили представления о сложной картине
5
расселения древних скотоводов в Средней Азии. Он одним из первых начал исследование культуры кочевых племен, которые обосновались в северной Бактрии во II-I вв. до н.э. Племена,
которые оставили могильники Тулхар, Аруктау и другие, впоследствии сыграли определяющую
роль в создании Кушанского государства.
В 1973 г. А.М. Мандельштам защитил докторскую диссертацию по теме «История скотоводческих племен и ранних кочевников на юге Средней Азии». В этой работе он осуществил
первую попытку исторического синтеза на основе интерпретации результатов собственных исследований с привлечением письменных источников по древней истории кочевого населения
Средней Азии.
Широкомасштабные археологические исследования проведены ученым в Поволжье, Северном Прикаспии и в Сибири. Но наиболее значительны заслуги А.М. Мандельштама в разработке археологии Тувы. С 1965 г. он вел комплексные исследования памятников бронзового века,
скифской и гуннской эпох. Исключительно важные материалы получены в ходе многолетних
работ на могильнике Аймырлыг, где были вскрыты сотни курганов скифской эпохи. В результате, Аймырлыг стал ключевым памятником в Центральной Азии, где представлены все периоды
истории местного населения от эпохи бронзы до позднего средневековья. Многолетние исследования на могильнике Бай-Даг дали важный материал для характеристики особенностей культуры гунно-сарматского периода - времени вхождения Тувы в состав державы хунну.
Заметный вклад внес А.М.Мандельштам и в изучение среднеазиатской истории на основе
письменных источников. Следует назвать прежде всего монографию «Материалы по историкогеографическому обзору Памира и припамирских областей (с древнейших времен до X века
н.э.)», представляющую исчерпывающий свод сведений разнородных письменных источников
и одновременно полноценный очерк истории региона.
Научная деятельность А.М. Мандельштама продолжалась немногим более 30 лет. За это время опубликовано более 100 печатных работ в области археологии и древней истории Средней
и Центральной Азии. А.М.Мандельштам руководил многими экспедициями, участвовал в ряде
коллективных трудов, в последние годы работал над разделами «Археологии СССР». А.М.
Мандельштам пользовался большим авторитетом и уважением среди коллег. Все, кто работал с
Анатолием Максимилиановичем, знали его как увлеченного ученого и неутомимого труженика.
6
Культура номадов Центральной Азии
Б. Абдулгазиева
Самарканд, Узбекистан
ИССЛЕДОВАНИЕ ПОСЕЛЕНИЯ ЛУМБИТЕПА
В отличие от городских памятникам сельских поселений уделяется недостаточно внимания.
Между тем, именно они дают богатый фактический материал для характеристики экономики и
уровня развития сельского хозяйства, становления и развития феодальных отношений, взаимосвязи города и деревни, оседлого и кочевого населения. Несмотря на актуальность обозначенных
вопросов, в большинстве регионов Средней Азии сельские поселения остаются малоизученными. Несколько лучше обстоят дела с памятниками Хорезма, где в течение ряда лет сельские поселения исследуются со стороны Е.Е. Неразик, результаты опубликованы в двух монографиях:
«Сельские поселения афригидского Хорезма» и «Сельское жилище Хорезма (I–XIV вв.)». В
этих работах рассматриваются вопросы типологии, эволюции типов, хронологии поселений,
жилищ, культовые постройки, социально-экономическое положение Беркуткалинского оазиса
(Неразик, 1966; 1976).
Значительные работы по изучению сельских поселений Согда в Бухарском оазисе выполнены В.А.Шишкиным, который пришел к заключению, что господствующий класс в эпоху раннего средневековья не был однородным ни по политическому, ни по экономическому положению
(Шишкин, 1963. С.240).
Большое количество сельских поселений Южного Согда в Кашкадарьинской области исследовано С.К. Кабановым. Им дана типологическая характеристика сельских поселений, этапы их
развития (Кабанов, 1977, 1981).
Разные типы сельских поселений исследованы в Уструшане, соседней с Ферганой области.
Важно, что типология проведена на полностью раскопанных памятниках: Тирмизактепа (караульное здание), датирующееся VII-VIII, XI-XII вв., Уртакурган – двухчастное поселение VII-VIII
вв. н.э. (Негматов, Пулатов, 1973); Чильхуджра – двухэтажный замок (Пулатов, 1975).
Ю. Якубовым в результате многолетних исследований памятников горного Согда разработаны вопросы типологии, динамики развития сельских поселений, затронуты малоизученные
проблемы сельских поселений (Якубов, 1988).
В Фергане также исследован ряд памятников, в основном, в западной части. Полностью раскопан замок Калаи-Боло с тремя периодами, два нижних относятся к VI-VIII вв. (Давидович,
Литвинский, 1955). Это - типичный памятник для горных районов раннесредневекового периода. В восточной Фергане раскопан замок Гайраттепа, датируемый I-VI вв. В нем вскрыто два
строительных горизонта (Козенкова, 1964). Ю.А. Заднепровским исследовалось Биловуртепа
(1973).
Благодаря многолетним работам Н.Г. Горбуновой в Фергане исследованы сельские поселения разных периодов и типов: крепость Миктыкурган (площадь 100х150 м), возникшая в первых веках н.э. и просуществовавшая по VII-VIII вв. н.э., Чунтепа – VII-VIII, X-XII вв., поселение
5а – VII-VIII вв. (Горбунова, 1965. С.59-60; 1966, с.85-86). Полностью раскопаны замки Аралтепа (Горбунова, 1971. С.108) и Куюктепа с двумя периодами обживания. На первом этапе (III-V
вв. н.э.) в стене замка отмечаются бойницы, а на втором (VII-VIII вв.) эти фортификационные
элементы отсутствуют (Горбунова, 1972, с. 85; 1977. С. 111), что может свидетельствовать о
важных изменениях в осадной технике в эпоху раннего средневековья. На поселении Актепа
7
Б. Абдулгазиева
раскопано круглое здание с крестообразным планом (Горбунова , 1974. С.86,86). Однако планы
не всех раскопанных памятников опубликованы.
В западной Фергане Г.А. Брыкиной обнаружено раннесредневековое поселение Майдатепа,
где вскрыто здание с четырехколонным залом и другими помещениями (Брыкина, 1973. С. 113123).
Однако исследования, проведенные в Фергане, относятся, в основном к ее западной части,
хотя восточная была наиболее густонаселенной и в древности. В свете сказанного одним из
перспективных представляется поселение Лумбитепа. Оно многослойное, расположено на
древнем караванном пути в 35 км южнее г. Андижана, в Мархаматском районе. По сообщению
местных жителей, вокруг Лумбитепа находилось много небольших курганов, которые постепенно разрушились в результате хозяйственных работ на полях. Они были разной формы: округлые
диаметром 20-30 м, высотой 25 м, прямоугольные размером 20х20, 20х30, 30х40 м, высотой 3- 5
м. И далее, в восточной стороне до городища Мингтепа и в западной были расположены тепа,
которые сохранились в незначительном количестве.
Лумбитепа прямоугольной формы 65х90 м, вытянутой с запада на восток, с ровной верхней
площадкой высотой 7 м, с крутыми склонами, более пологими и со шлейфом в северо-восточном
углу. В юго-восточном углу площадки на высоте 3 м возвышается холм замка прямоугольной
формы (15х18 м).
Для установления стратиграфии и планировки поселения Лумбитепа было произведено
сплошное вскрытие верхнего строительного горизонта и заложен шурф-разрез на западном
склоне с целью выявить периоды обживания и определить структуру внешней стены поселения. В шурфе прослежено 4 строительных горизонта. Полученные материалы свидетельствуют
о том, что первоначальное обживание Лумбитепа относится к III-IV вв. н.э., а запустение – к
первой половине VIII вв. н.э. Каждый строительный горизонт представляет собой новое капитальное возведение помещений на выровненных руинах предыдущего между периодами запустения, что позволяет говорить о резких изменениях в жизни жителей, а также всего региона,
связанных, видимо, с политическими событиями: вторжение тюрков, завоевание арабов, феодальные междуусобицы и др.
Определена планировка верхнего строительного горизонта Лумбитепа. Поселение было
окружено толстой внешней стеной, сохранившейся в толщину на 3 м, но она могла достигать
толщины до 10 м, что было характерно для фортификации раннесредневековых поселений
Средней Азии. С внутренней стороны вдоль внешней стены имелось свободное пространство
– площадка шириной около 5 м, что хорошо прослеживается в западной части поселения. В
верхнем строительном горизонте Лумбитепа откопано 32 помещения. Строительный материал:
прямоугольный крупноформатный сырцовый кирпич в соотношении 1:2, размером: 44х22х10:
45-48х22-23х10-12 см, характерный для эпохи раннего средневековья. Установлено, что поселение четко делится на 4 части, условно названные секторами.
В северной половине поселения расположено два сектора жилого назначения. Первый –
северо-западный, включает 12 помещений. В основном все они изолированы друг от друга. В
каждом из них имелось по одному очагу бытового назначения, что говорит о жилом характере
и принадлежности отдельным семьям. Второй сектор – северо-восточный, отделен от предыдущего продольной стеной. Здесь также вскрыто 12 помещений. Но в нем выделяется отдельный
комплекс из 6 помещений, которые соединены между собой проходами с выходом в восточную
сторону, где имелся внутренний двор. Видимо, эта часть поселения принадлежала самому вла8
Культура номадов Центральной Азии
дельцу поселения. В третьем секторе - юго-восточная часть поселения - расположен замок. Он
отделен от второго сектора широкой дорожкой (5 м), мощеной гравием. Четвертый сектор
– юго-западная часть поселения, здесь имелся двор, где, судя по гумусным слоям, содержался
скот.
В замке было выявлено три строительных горизонта. Верхние - сильно пострадали от земляных работ, проведенных местным населением, и сейчас трудно сказать, какой пласт культурных
слоев уничтожен в верхней части замка. О наличии и хронологии этих слоев позволяют судить
находки, хотя и незначительные, подъемной керамики с полихромной подглазурной росписью,
но основным аргументом являются хозяйственные ямы, относящиеся к верхнему разрушенному горизонту, спущенные в нижележащие слои. В заполнении ям среди керамики имеются
с глухой зеленой поливой и белым ангобом под прозрачной поливой, свидетельствующие об
обживании замка и в IX –XII вв. и позже. От второго строительного горизонта частично сохранилось два помещения, датируемые тем же периодом, что и верхний горизонт на поселении
– VI-VIII вв. Интересная планировка вскрыта в третьем строительном горизонте. По центру
замка проходят два параллельных коридора в направлении с севера на юг. Они делят помещения
замка на два неравных по величине сектора – западный и восточный. Вскрыто 19 помещений,
характерная особенность которых в том, что массивные стены толщиной 90 – 120 см возведены
из прочной монолитной пахсы.
В западном, меньшем, секторе у крепостной стены расположены в основном узкие помещения с выходом в коридор (кроме одного – без прохода). В восточном секторе объединяющим
центром тоже является коридор. Планировка здесь разная. У южной крепостной стены расположены 3 небольшие квадратной формы (2х2 м) помещения, вдоль западной стены коридора
тянется узкое длинное помещение с двумя проходами, к востоку от коридора - 4 помещения,
но в двух из них проходов не обнаружено. Оба сектора имели сообщение между собой через
помещение, расположенное у северной крепостной стены, куда вели входы в конце коридоров
западного и восточного секторов. Однако выхода из замка не обнаружено. Видимо, пользовались приставной лестницей. На основе керамических находок третий строительный горизонт
датируется VI – VII вв.н.э.
Из находок следует отметить два лепных кувшина, найденных во втором строительном горизонте в яме. Они лежали рядом на боку. Один кувшин с тамгообразным изображением козла
- узкогорлый, с одной дуговидной, слабо витой ручкой, тулово грушевидной формы, венчик с
оттянутым сливом. Сама форма кувшина выявляет явное подражание металлическим изделиям.
Другой сосуд широкогорлый, тулово округлой формы, с одной ручкой (отбита), венчик с оттянутым сливом. Форма обеих находок характерна для VII-VIII вв.н.э. Имеются аналогии в керамике Согда (Якубов, 1988, табл.VIII, 2), среди металлических изделий Средней Азии (Маршак,
1971, рис. 24). Следовательно, этим же временем датируется второй строительный горизонт
замка.
Поскольку кувшин с тамгообразным изображением козла является редкой находкой, чтобы не сказать уникальной, опишем его подробнее. Козел изображен на кувшине справа, очень
схематично: туловище и четыре ноги животного переданы прямыми линиями, длинные рога
саблевидной формы. Выше над рогами опускаются вертикальные линии. Техника – прочерчивание по сырой глине (рис.1).
Изображение этого животного известно с глубокой древности и до средневековья и позже,
но обычно в наскальных галереях на обширной территории кочевого мира Средней Азии, Ка9
Б. Абдулгазиева
Рис. 1.
Рис. 2.
Рис. 3.
захстана, Сибири, Монголии, Европы (Шацкий, 1961. С. 90, рис.6; 1973, рис. 30; Бернштам,
1952; Грач, 1957; 1958; 1980; Шер, 1980; Хужаназаров, 1985; Кабиров, 1974). Однако следует
отметить, что по степени изученности средневековые памятники уступают древним как в хронологическом так и в территориальном плане. Отдельным регионам посвящены монографии. В
то же время наскальные изображения I тыс. н.э. не нашли в них должного отражения. До сих пор
нет классификации, авторы ограничиваются только упоминанием вскользь и относят к средневековью.
Такой сильно схематизированный стиль изображения животных, как на кувшине из Лумбитепа, характерен для первых и средних веков н.э. (Грач, 1957. С. 409). Семантике наскальных
козлов посвящена отдельная статья А.Д. Грача (1973). По его мнению, это тамгообразные знаки тюрков.
Специально рисунками тюркского времени по Средней Азии никто не занимался, но судя
даже по одному упоминанию их не мало (Бернштам, 1952; Шацкий, 1973). Среди рисунков
Шацкого (1973, рис. 8-12, 14-16, 18,19, 23) много из тюркского времени, но он датирует их более ранним периодом. На скалах ущелья Чадаксая в Северной Фергане имеются изображения
козлов - одиночные и группами по четыре на привязи. Для нас представляет интерес одна из
групп. Животные изображены схематично, позы статичны (Шацкий, 1961. С. 90 рис. 6; 1973.
С.69, рис.27). Эта группа по стилю изображения очень близка изображению на нашем кувшине
и может быть отнесена, исходя из классификации А.Н. Бернштама (1952), гунно-тюркскому
периоду I – VIII вв.н.э., а аналогия с лумбитепинским кувшином подтверждает верхний рубеж
этой даты. Представляет интерес то, что точно такое же изображение животного имеется на
одном из валунов в Варзике, в Северной Фергане, где расположены погребальные памятники
кочевников курумы. Аналогии встречаются в многочисленных наскальных рисунках не только
на низкогорьях Ферганской долины, но и на обширной территории от Сибири и Монголии до
Кавказа (Грач, 1957. С. 396, 397, табл.XIII, XVIII; 1958. С. 348, табл. VIII, 2), относятся к тюркскому времени. Их объединяет единый стиль изображения (по классификации А.Н. Бернштама,
1952. С. 60) – геометризированный линейный, статичный, выполненный в скелетной точечной
10
Культура номадов Центральной Азии
и прочерченной технике. Датируется исследователями VI–VIII вв. н.э., но допускается отнесение к более позднему времени, особенно резные (Бернштам, 1952. С. 60). В настоящее время
изучением памятников на скалах тюркского времени занимается М. Хужаназаров, собравший
новые рисунки в Северной Фергане (1985. С. 5, 11).
Аналогичный тамгообразный знак имеется на перстне-печатке из верхнего слоя Пенджикента, датируется VII –VIII вв. (Зеймаль, 1964. С. 257, 269, рис. 12)
Как было отмечено выше, тамгообразное изображение козла на керамических сосудах встречается очень редко. В этом отношении кувшин из Лумбитепа имеет особую значимость не только как новый источник датировки петроглифов, но и для характеристики этнических процессов
как в Средней Азии, так и на обширной территории от Сибири до Восточной Европы. В совокупности с другими источниками, в частности с петроглифами, наша находка указывает пути
передвижения, оседания кочевников, их взаимосвязи с оседлым населением. О том, что Лумбитепа в этот период принадлежало тюркам, кроме кувшина с тамгообразным изображением
говорит и вторая находка – кувшин с древнетюркской рунической надписью (рис.2, 3), которая дешифрована С.Г Кляшторным и переводится как “Болезнь и неприятности (миновать)”.
Эта надпись типа заклинания. Подобные тексты хорошо известны среди памятников Южной
Сибири (Кызласов, 1994. С.197-199). В Южной Фергане найдены древнетюркские рунические
надписи, нанесенные, в основном, на керамические сосуды как на долговечный материал (см.
сводку литературы: Булатова, 1965; Заднепровский, 1967). Это свидетельствует о том, что в это
время тюрки обосновались на всей территории Ферганы, и по Лумбитепа можно судить о типе
осевших тюркских племен.
Как известно, изображение козла в древности у многих народов считалось тотемом. Видимо,
найденными нами керамическими сосудами пользовались при совершении ритуальных обрядов.
Литература
Берштам А.Н. Наскальные изображения Саймалы-Таш //Советская этнография.1952, № 2.
Брыкина Г.А. Городище Майдатепа // Краткие сообщения Института археологии. Вып.136. 1973.
Булатова В.А. Руническая надпись на хуме из Ферганы // Общественные науки в Узбекиста-не.1965. № 8.
Горбунова Н.Г. На землях древнего оазиса // Сб. Гос. Эрмитажа (СГЭ). Вып 26. Л. 1965.
Горбунова Н.Г. Раскопки древних поселений в Фергане // СГЭ. 1966. Вып 27, Л.
Горбунова Н.Г. Ферганская экспедиция в 1968 г. // СГЭ. Вып.33. 1971.
Горбунова Н. Г. Раскопки Куюктепа в Фергане // СГЭ. Вып.34. 1972.
Горбунова Н.Г. Экспедиция // СГЭ. Вып.38. 1974.
Горбунова Н.Г. Поселения Ферганы первых веков нашей эры (некоторые итоги исследования) // Советская
археология. 1977. № 3.
Грач А.Д. Петроглифы Тувы, I (проблемы датировки и интерпретации, этнографические традиции // Сб. музея
антроп. и этнограф. АН СССР. Т. 17, М.-Л. 1957.
Грач А.Д. Петроглифы Тувы, II (публикация комплексов, обнаруженных в 1955 г.) // Сб. музея антроп. и этнограф. АН СССР. Т.18. 1958.
Грач А.Д. Древние кочевники в центре Азии. М. 1980.
Заднепровский Ю.А. Тюркские памятники в Фергане // СА. 1967, № 1.
Зеймаль Е.В. Раскопки объекта XIV на Пенджикентском городище (1956 и 1957 гг.) // МИА, № 124. 1964.
Кабанов С.К. Нахшеб на рубеже древности и средневековья (III –VII вв.). Ташкент, 1977.
Кабанов С.К. Культура сельских поселений южного Согда III – V вв. н.э. Ташкент. 1981.
Кабиров Д. Исследование наскальных изображений в Узбекистане. Автореф. дис…. канд. ист. наук. Ташкент,
1974.
Козенкова В.И. Гайраттепа // Советская археология, 1964. № 3.
Кызласов И.Л. Рунические письменности Евразийских степей. М. 1994.
11
Б. Абдулгазиева
Маршак Б. И. Согдийское серебро. Очерки по восточной торевтике. М. 1971.
Негматов Н.Н., Пулатов У. Тирмизактепе и Уртакурган. Душанбе, 1973.
Неразик Е.Е. Сельские поселения афригидского Хорезма. М. 1966.
Неразик Е.Е. Сельское жилище в Хорезме (I –XIV вв.). М. 1976.
Пулатов У.П. Чильхуджра. Душанбе, 1975.
Хужаназаров М. Наскальные изображения северо-восточного Узбекистана. Автореф. дис….канд.ист.наук. Л.
1985.
Шацкий Г.В. Охота и доместикация по наскальным изображениям Чадак-сая // История материальной культуры Узбекистана. Вып. 2. Ташкент, 1961.
Шацкий Г.В. Рисунки на камне. Ташкент, 1973.
Шер Я.А. Петроглифы Средней и Центральной Азии. М. 1980.
Шишкина В.А. Варахша. М. 1963.
Якубов Ю. Раннесредневековые сельские поселения горного Согда. Душанбе, 1988.
12
Культура номадов Центральной Азии
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
Самарканд, Узбекистан
ДРЕВНЕЙШИЕ НОМАДЫ ЗЕРАВШАНА
Своеобразие обозначенной территории заключается, прежде всего, в ее расположении –
бассейн реки Зеравшан занимает не только обширную часть среднеазиатского междуречья, но
и центральное положение в Евроазиатском континенте. Природа бассейна сложна, поражает
своими контрастами и неповторимостью в физико-географическом отношении.
Зеравшанский край обладает экономическими ресурсами огромного потенциала. Здесь известны залежи и проявления золото- и сереброносных, медных, свинцовых, цинковых, оловянных, мышьяковых, висмутовых и др. руд. Сырьевая база включает и не рудные формы минерального сырья и поделочных (бирюза, халцедон, оникс) камней (Минерально-сырьевые ресурсы
Узбекистана, 1976). На многих месторождениях отмечены многочисленные следы эксплуатации в прошлом, в том числе и в эпоху бронзы (Максудов, Киряев и др., 1975, с.135-140).
Соответственно разнообразным природным условиям бассейна на его территории исторически сложились две зоны производственной специализации – зона с преобладанием земледелия и зона с преобладанием пастушеского животноводства. Многочисленные исследования
археологов помогли воссоздать примерную картину жизни первых земледельцев (Саразм) и
скотоводов (Жуков) эпохи палеометалла на этой территории. Однако растущее количество новых открытий в регионе выявляет более сложную археологическую картину и неоднозначность
происходивших процессов, о чем будет изложено ниже.
Полученный нами небольшой по объему, но выразительный материал свидетельствует о появлении первых пастушеских групп ямно-афанасьевского типа с развитым скотоводческим хозяйством уже на рубеже IV–III тыс. до н.э.. Комплекс этот представляет собой явление экстраординарное и заслуживает специального рассмотрения.
Местоположение и история открытия сакрального сооружения из-под Жукова
Памятник выявлен разведкой, проведенной кафедрой археологии Самаркандского университета в 1987 году вдоль левого берега реки Зеравшана между селениями Тугайный и Жуков.
Расположен в 16 км к востоку от Самарканда. В осыпи подмытого берега реки было обнаружено несколько кремневых орудий и керамика. Концентрация находок на один квадратный метр
незначительна, они рассредоточены на территории 30x20 м. Подъемный материал приурочен к
террасовидному уступу, образовавшемуся в результате размыва береговой линии. Высота уступа 6-7м от уровня современной поверхности уреза реки. Высокие береговые обрывы, нависавшие над рекой, значительно затрудняли доступ к проведению раскопок. Исследования были
возможны лишь на очень ограниченном участке. Рекогносцировочный раскоп площадью 18 м2
был заложен вдоль края надпойменной террасы, в разрезе которого на глубине 5,02 м от современной поверхности, в горизонте аллювия обнаружены обломки лепной орнаментированной
керамики. Полученная из среза керамика совершенно идентична найденному на берегу комплексу сосудов, имеющему определенные черты сходства с афанасьевской посудой. Дальнейшее исследование участка из-за обрушения грунта и отсутствия средств (требовались большие
земляные работы) было прекращено.
Охранные раскопки были возобновлены спустя 5 лет, когда ранней весной во время оползня
13
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
берега в обнажении срезанного края надпойменной террасы был обнаружен профиль каменной конструкции и следы пережженной потемневшей земли с угольными промазками. Ниже
дается краткая характеристика памятника, площадь которого ограничена береговой кромкой.
К моменту исследования рассматриваемый объект частично был потревожен. Он приурочен
к покровным отложениям, накопившимся на галечном основании. Аллювиальные отложения
перекрываются покровными песками и супесями с погребенной почвой. Высота этого участка
более 6 м над уровнем Зеравшана.
Заложен раскоп (16x4 м), в котором над серой супесью вскрыт пойменный аллювий, в горизонте последнего прослежены остатки валунных выкладок, залегающие на глубине - 4,07 м. Раскопанное сооружение после первичной зачистки представляло собой неправильно-округлых
очертаний ограду диаметром около 5 м, образованную из нескольких рядов (часть камней сме1
щены россыпью) горизонтально уложенных стеной по кругу валунов и галечника . Наблюдения в процессе расчистки за развалом камней, которые лежат на уровне древней поверхности,
позволяют видеть в них части верхних рядов кладки, упавших ранее. Наиболее интенсивные
разрушения отмечены в СВ части. Сооружение возведено на уровне древнего горизонта без
подрезки дернового слоя. В основе ограды лежит каменное овальное кольцо. Основание последней сложено из валунов, имеющих в поперечнике до 35 см. Второй и третий ряды состоят
из камней несколько меньших размеров. Сохранившиеся остатки наземной конструкции из 2-3
рядов камней имеют вид неполной окружности высотой до 0,4 м, диаметром 3,06 м. Ширина кладки не одинаковая и варьирует в пределах 0,2-0,35 м (рис. 1). Внутреннее пространство
ограды на уровне первой фиксации заполнено незначительными артефактами и каменным наброском, не имеющим четкой структуры, за исключением валуна, вертикально стоящего среди
повалившихся галечников ограды. Расчисткой выявлено, что валун-стела (без видимых следов
обработки, высотой 0,47 м) установлен в ямке и забутован гравием с галькой, ориентирован
по оси СЗ-ЮВ, находится в геометрическом центре ограды. По линии СВ-ЮВ от стены расположено два кострища, заглубленные в грунт (диаметр 0,8-0,9 м, глубина 0,2-0,25 м) с углистосажистым заполнением и мелкими обломками костей животных.
Заслуживает быть отмеченным характер немногих сохранившихся артефактов, расположенных хорошо организованными скоплениями. В одном из кострищ было обнаружено два тесловидных топора и наконечник стрелы, в другом – фаломорфный пест. Вокруг кострищ отмечена
максимальная концентрация находок: пестообразные предметы, наконечники стрел, терочник,
кремневые орудия, костяная и глиняная поделки, крупный обломок чаши-курильницы, фрагменты сосудов, разбитых во время тризны. В западной части, у самой стенки ограды открыта
небольшая ямка-лунка с охрой (“тайник” диаметром 0,22 м) - со значительным числом каменных, перламутровых бус, бисерин и двумя астрагалами (на них сохранились следы охры), прикрытых фрагментом керамики. В разных местах заполнения ограды были вскрыты охристые
(встречаются комки охры) и углистые пятна (оставшиеся от временных костров), значительное
количество костей животных (овца, корова, олень, кулан), орудия на отщепах, микропластинки,
развалы верхних и нижних частей сосудов, костяные и бронзовые изделия.
Ни могильной ямы, ни каких-либо следов погребения (человеческих останков) в ограде не
оказалось, что позволяет определить назначение этого сооружения как места для отправления
каких-то важных обрядовых церемоний и жертвоприношений. Своеобразными маркерами совершавшихся культовых действий служат: долговременные кострища, ямка с охрой, валун-стела
(«ось мироздания» или «мировая гора»), разбитая посуда, глиняные поделки с астральной
14
Рис.1. Сакральный комплекс Жуков. План и разрез сохранившейся части
Культура номадов Центральной Азии
15
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
символикой, скопление костей животных и круговая планировка самой ограды. Очевидно, сооружение предусматривало многократное посещение (своего рода древнейшее святилище), в
котором, вероятно, совершались умилостивительные жертвоприношения ритуальным пирше2
ствам домашних (овца, корова) и диких (кулан, олень) животных . Во время обрядовой церемонии возводили жертвенные костры – алтари, в них оказались пожертвованные орудия. Не
исключено, что проведение церемониальных актов было обусловлено чрезвычайными обстоятельствами: в условиях чужой территории необходимо было выработать новые формы процедуры приношения даров божественным силам с целью обретения благодати.
3
В настоящей работе наряду с описанием и введением в научный оборот материалов сделана попытка обозначить некоторые вопросы культурной интеграции на территории Зеравшана.
Культурная принадлежность сакрального комплекса определяется по керамике, изготовленной
в афанасьевской и ямной традиции, включая и конструкцию ограды. Степень типологической
выразительности керамики ямного типа и др. инвентаря (как мы увидим ниже) не исключает
вероятность связи происхождения стелы с каменными изваяниями племен ямной культурной
общности.
Определяя место исследуемого комплекса среди других памятников эпохи палеометалла Евразии, следует отметить, что его обрядовые показатели наибольшее соответствие находят с афанасьевскими комплексами Горного Алтая и Тувы. Типологически близкое строение, связанное
с сакральной сферой жизнедеятельности афанасьевцев, известно на могильнике Кара-Коба 1
(Владимиров, Цыба, 1982. С. 55-62). Практика сооружения ритуальных объектов зафиксирована на могильнике Сальдяр-1 (Ларин, 2005, С.11, 13, 36) и в курганной группе Бай-Даг баары
I (Кызласов, 1979. С. 20). Исследуемый комплекс представляет собой своеобразное культурное
явление эпохи палеометалла, неизвестное ранее не только в Зеравшанской долине, но и Средней
Азии. Это своеобразие, как мы увидим ниже, заключается в поликультурном характере памятника, где артефакты, с одной стороны, идентичны аналогическим изделиям ранних земледельцев
Средней Азии, с другой - характерны для культурных стандартов степной бронзы Евразии. При
этом здесь одинаково выступает и местная имманентная подоснова. Мы полагаем, что формированием памятник в значительной мере обязан афанасьевскому компоненту.
Фактический инвентарь
Вещественные находки состоят из керамических, каменных, костяных и металлических изделий, которые являются определяющим фактором уровня развития экономики носителей данного общества. Характер фактического материала позволяет поместить его в разряд особого
памятника, выделяющегося на фоне ямно-афанасьевских комплексов. Рассмотрим каждую категорию находок в отдельности с различной степенью детализации.
Особо показательным при определении принадлежности нашего комплекса к кругу памятников ямно-афанасьевского типа может служить керамика, своеобразие которой наиболее
ярко проявляется в формах и приемах орнаментации. Коллекция сильно фрагментирована,
немногочисленна, но достаточно репрезентативна. Она представлена 30 фрагментами лепной
орнаментированной и 2 неорнаментированной керамики, из них 5 сосудов реконструировано.
Среди обломков значительная часть принадлежит венчикам (несущим наибольшую информацию о форме и культурной принадлежности) и стенкам сосудов. Керамические емкости имеют
признаки нескольких культур. Анализ глиняной посуды включал изучение технологических качеств материала, формы, приемы орнаментации сосудов, что позволило с должной наглядно16
Культура номадов Центральной Азии
4
стью выявить четыре группы .
Группа I. Посуда изготовлена из глины, содержащей примеси: шамот, дресва, толченная раковина и органика. Видимо, состав формовочной массы был функционально обусловлен. Так,
при составлении глиняной массы для больших сферических сосудов применяли шамот, дресву
и в незначительной концентрации толченную раковину. При изготовлении горшка яйцевидной
формы в глину добавляли шамот с органикой. А в состав формовочной массы курильницы кроме шамота вводилось незначительное количество толченной раковины. У большинства фрагментов просматриваются способы механической обработки поверхности в виде заглаживания
зубчатым штампом, лощение и ангобирование. Подавляющая часть фрагментов с орнаментом.
Наиболее распространен рисунок, образованный горизонтальными рядами «елочки» и полосами, заполненными косыми оттисками зубчатого или гладкого штампа. Основные приемы
орнамента - оттиски гребенки (коротко-, мелко- и крупнозубчатый штамп), палочки (овальный,
каплевидный гладкий штамп). Встречаются также: качалка (шагание с протаскиванием), ногтевые защипы, наколы и прочерчивание (рис. 2; 1-10). Орнаментальные сюжеты весьма схожи,
хотя и выполнены в разной технологии. Узор наносился по предварительно загрунтованной поверхности методом глубокого вдавления и прокатывания штампа, что создавало рельефность,
иногда оттиски накладываются друг на друга (рис. 2; 4-5), образуя сложную композицию. Сосуды обожжены в окислительном пламени при высокой температуре, о чем свидетельствует
5
красновато-оранжевый цвет поверхности фрагментов . Есть керамика с буроватыми пятнами.
Черепок в изломе черно-бурый или с серой прослойкой в середине, толщина стенок от 7 до 14
мм. Формы посуды этой группы разнообразны. Есть фрагменты сосудов сферической круглодонной и реповидной формы с диаметром горла 20-22 см и раздутым туловом диаметром 30-34
см; фрагменты горшка яйцевидных очертаний с острым дном, диаметром горла 9 см, реконструируемая высота 18 см. Интересны фрагменты толстостенной чаши-курильницы, диаметр
венчика 17 см. На одной из курильниц орнамент (оттиски короткого и длинного мелкозубчатого штампа) украшает наружную поверхность и бортик изнутри (рис. 2; 8). Удалось восстановить почти полностью форму трех сосудов (рис. 2; 1,2,8).
Керамика этой группы наиболее многочисленна, находит близкие аналогии по фактуре, формам и орнаменту в памятниках афанасьевской культуры Енисея (Грязнов, 1999; Вадецкая, 1981,
рис. 12-14; Bokovenko, Mitjaev, 2000, Abb. 5,7,13). Известно, отличительной особенностью афанасьевской керамики, как и полученной нами, являются технологические приемы ее декорирования (для уплотнения поверхности сосуда и укрепления стыков лент) и моделировка форм
сосудов (крупные сосуды реповидной формы с раздутым корпусом и выраженным венчиком).
Композиция орнамента состоит из одного-двух повторяющихся многократно мотивов (ряды
косых или прямых оттисков гребенки, гладкой пластинки) при почти полном отсутствии геометрических фигур. М.П. Грязнов полагал, что орнамент афанасьевских сосудов имитировал
фактуру плетенных или вязанных изделий (Грязнов, 1999. С. 51).
Группа II. Посуда представлена фрагментами от двух сосудов, изготовленных из рыхлого,
плохо обожженного теста. Баночной формы округлодонный сосуд с выраженным плечиком,
раздутым туловом, выделенной цилиндрической шейкой. Вся поверхность (внешняя и внутренняя) покрыта глубокими беспорядочными штриховыми расчесами, выполненными зубчатым
штампом, частично залощена (рис. 2; 11). Сосуд темно-серого цвета, покрыт нагаром. В формовочной массе - примесь мелкого шамота с органикой (измельченная растительная примесь).
Обожжена эта посуда без доступа кислорода, в изломе черепок почти черного цвета. Высота
17
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
Рис. 2. Сакральный комплекс Жуков.
Керамика и керамические изделия
18
Культура номадов Центральной Азии
сосуда 22 см, диаметр венчика 17 см, толщина стенок – 6-12 мм. Второй сосуд этой группы
представлен фрагментами небольшого, орнаментированного, близкого к остродонному горшочка. Последний с полусферическим туловом, без выделенной шейки с заостренным, скошенным внутрь устьем и небольшим уплощенным дном. Вся внешняя поверхность покрыта горизонтальными рядами оттисков зубчатого штампа (сочетание коротких изогнутых отпечатков
штампа, коротких овальных и длинного штампа) в виде «елочки». Изнутри на поверхности
зафиксированы следы механического заглаживания, возможно, тем же зубчатым штампом (рис.
2; 12). Сосуд темно-серого цвета с бурыми пятнами. Излом черепка однотонный темно-серого
цвета, в нем фиксируется редкая дробленная раковина. Толщина стенок 6-8 см, высота сосуда 12
см, диаметр устья 5,8 см, диаметр донца 2,2 см.
Эти два сосуда по своим типологическим и технологическим признакам могут быть сопоставлены с позднеямными материалами памятников Приуралья (Богданов, 2002, рис. 92; Моргунова, Кравцов, 1991, рис. 1-9, 10; рис. 2-2,5) и Нижнего Поволжья (Синицин, 1959. С. 71, рис.
17-5, 14; Смирнов, 1959. С. 211, рис. 3-13; Васильев, 1979, рис. 7-26). Сравнительный анализ
показывает весьма близкую связь между ними.
Группа III представлена фрагментами венчика и стенки чернолощеной керамики от двух
сосудов. Изготовлена из формовочной массы с включением гипсовых вкраплений. На обеих
поверхностях прослежено заглаживание при помощи пальцев гончара. Для придания сосуду
гладкой поверхности нанесен двусторонний ангоб и тщательное лощение, однако, не до блеска
(рис. 2; 14, 15). Толщина стенок неравномерная (от 0,3 до 0,7), к венчику утолщена. В изломе черепок черный с плохо прокаленной полосой - обжиг сосудов был бескислородным. Обломок с венчиком принадлежит полусферической чаше со слабовыраженным ребром на тулове
и уплощенным бортиком (рис. 2; 14). По общему облику описанная керамика обнаруживает
ближайшее сходство с саразмской керамикой второго горизонта II (Исаков, 1991, рис. 26-7,
табл. VI–15; Lyonnet, Isakov, 1996, Fig. 6-1).
Группа IV включает два фрагмента сероглиняной керамики от одного сосуда с оттисками
зубчатого штампа. Изготовлен из глины с мелкодробленной раковиной речных моллюсков. Причем, визуально, в формовочной массе концентрация глины и дробленной раковины представлены в равных долях. Создается впечатление, что здесь раковина является естественной составляющей глины. В рецептуру формовочной массы входила и органика растительного характера.
От обильной примеси керамика довольно рыхлая, поверхность заглажена, но на ней выступает
толченная раковина. Черепок имеет в изломе однотонный темно-серый цвет толщиной 0,6-0,7
см слабого обжига. Сохранившиеся два фрагмента не позволяют судить о форме сосуда. Предположительно, он относится к горшковидному типу вытянутых пропорций с раздутым туловом,
выделенной шейкой и слегка отогнутым наружу венчиком, срез венчика округлый. Орнаментирован расположенными вертикально один над другим треугольниками, образованными косыми
оттисками длинного, мелкозубчатого (с очень узкими прямоугольными зубцами) гребенчатого
штампа. Треугольники (острие вершин которых направлено в сторону – «флажки») заключены между двумя узкими параллельными разделительными лентами (под бортиком и тулову),
сформованными по две полосы оттисками гребенки (рис. 2; 13). Технология изготовления,
композиционное построение узора придают сосуду архаичность.
Описанная керамика по ряду признаков (форма сосуда, горизонтальные пояса в сочетании
с вертикальным мотивом геометрических фигур, зубчатый штамп, формовочная масса, режим
обжига) может быть сопоставима с лявляканской керамикой кельтиминарской общности вре19
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
мени позднего неолита (Виноградов, Мамедов, 1975. С. 223-224; рис. 43-11). В то же время,
нельзя не обратить внимание: такой редкий мотив - «флажки» как прием украшения сосуда
сближает ее с каратепинской серо-черной прочерченной керамикой типа Намазга III (Кирчо,
1999. С. 46-49; табл. 11-2; табл. 12-1)6. Отмеченные соответствия прослеживались и А.В. Виноградовым (наличие южного компонента в орнаменте кельтиминарской керамики), полагавшим,
что подобное явление есть отражение как генетического родства с южными культурами, так и
постоянных южных контактов (Виноградов, 1957. С. 38-42; 1968. С. 147, рис. 62; 1981. С. 168).
Орнамент посуды вызывает ассоциации также с керамикой Тузканских стоянок низовьев Зеравшана. Приведенные выше сопоставления не могут пока служить основанием для каких-либо
существенных заключений. В настоящее время мы можем только констатировать присутствие
кельтиминарского проявления (кремневый инвентарь не противоречит), но он не является
7
определяющим в нашем комплексе .
Оценивая керамику рассматриваемого памятника, следует признать, что в целом она выглядит не гомогенной (доминирует афанасьевская посуда), налицо присутствие ямной, саразмской и кельтеминарской керамических традиций. Обнаружение их в совместном залегании в закрытом комплексе позволяет допустить их хронологическое сосуществование. Все это придает
специфическую окраску керамическому комплексу и отличает его от других памятников эпохи
палеометалла Центральной Азии. Необходимо отметить, что афанасьевско-ямная керамика
происхождением не связана с неолитической посудой региона. По-видимому, ее появление следует рассматривать как результат продвижения в Зеравшанскую долину носителей указанных
культур.
К числу редких керамических находок не бытового назначения могут быть причислены две
глиняные поделки с различными изображениями, использованные, вероятно, как предметы
культового обихода.
Одна из них представляет собой кружок правильной округлой формы, изготовленный из
стенки тонкостенного сосуда, имеет хорошо заглаженную поверхность, темно-серого цвета, в
тесте органика. На одной из сторон тонкими линиями (острым предметом) прочерчено изображение в виде креста (рис. 2; 16). Размеры: диаметр 3,6 см, толщина 0,7 см. Подобный знак
полифункционален, но по внешнему виду описанная находка органично вписывается в изобразительную традицию приёмов отображения транспортных колес в каменных рельефах, печатях
и петроглифах Центральный и Малой Азии, Европы и Ближнего Востока (Шер, 1980; Новгородова, 1989; Новоженов, 1994; Горелик, 1985; Нефедкин, 2001; Littauer, Crouwel, 1979 и др.).
В этом плане напрашивается параллель нашей поделки с рисунками, отображающими колеса с
пересекающимися брусками (четырьмя спицами), снабженными ступицей.
Вторая поделка характеризуется дисковидной формой с желобком, опоясывающим боковую
внешнюю поверхность. Сформована от руки, изготовлена из хорошо промешанной глины с
примесью мелкого песка, слегка обожжена, красного цвета. Размеры: диаметр 4 см, толщина
1,8 см. Одна из плоских сторон диска (вторая слегка выпуклая) украшена узором из концентрического круга, по краю которого идут насечки, в него вписано профильное изображение
жилища юртообразного типа с расходящими от последнего троекратно четырьмя насечками, а
под основанием – серповидно-лунный символ. Орнамент нанесен, очевидно, тонкой иглой по
сырой глине (рис. 2; 17).
Подыскать близкую аналогию глиняной поделке среди известных нам синхронных памятников трудно. Наибольшее формальное сходство (по моделируемой форме) описанный пред20
Культура номадов Центральной Азии
мет обнаруживает с глиняными печатями Гисара I (Schmidt, 1933, табл.XCI, Н 1263-1265; 1937,
табл. XV, Н 4443). Вместе с тем описанная композиция в значительной мере является как бы
репликой в глине наскальных рисунков. В петроглифах и предметах мелкой пластики солярный
знак в виде круга с насечками, напоминающими лучи солнца, необычайно популярен. Семантический спектр подобного знака-символа является общекультурным, универсальным.
Бесспорный интерес представляет изображение жилища (находящееся в центре солярноастральной композиции), которое может быть рассмотрено как вариант профильной проекции
крытой четырехколесной повозки типа Знаменской стелы из Минусинской котловины (Грязнов, 1960, рис. 20). Исследователи неоднократно обращались к датировке Знаменского изваяния. В целом, последняя многими авторами определяется окуневским временем (Леонтьев,
1970. С. 270; Хлобыстина, 1971. С. 76; Вадецкая и др., 1980. С. 49-59; Дэвлет, 1982. С.; Подольский, 1997. С. 191; Боковенко, 2005. С. 37). Однако это суждение оспаривается А.Я. Шером
(1980. С. 213, 229; 2006, C. 250), В.А. Новоженовым (1994. С. 152) и очень осторожно Д.А.
Мачинским (1997. С. 271), определяющим возраст Знаменского изваяния доокуневским, а точнее афанасьевским временем. Л.Р. Кызласов считает рисунки, нанесенные на изваяние, разновременными - повозка, влекомая быками датируется тазминской культурой (неолит), а верхние
рисунки «тощих быков» относятся к афанасьевскому времени (Кызласов, 1986, C.179-181;
C.251-252).
Вопрос о сходстве изображений и семантики Знаменской повозки с нашим рисунком заслуживает специального исследования, но совершенно очевидно, что глиняные поделки представляют ритуальную сферу (увязываются прежде всего с кругом солярных образов) бытия обитателей Зеравшанской долины.
Изделия из камня, металла и кости
Большое место в ритуале занимали каменные предметы8. Эта категория инвентаря преимущественно включает: наконечники стрел (4 экз.), шлифованные тесловидные топоры (2 экз.),
песты (4 экз.), терочники (2 экз.), скребловидные орудия (5 экз.), микропластинки с ретушью
и без (5 экз.), дисковидный предмет (1 экз.). Самую выразительную серию среди каменных
артефактов (64 экз.) составляют бусы.
Наконечники стрел двух основных типов: листовидной и подтреугольной формы. Они изготовлены на пластинчатых отщепах размером 2,5-3,5 см в технике двухсторонней обивки с последующей обработкой плоской и мелкой отжимной ретушью, нанесенной с обеих сторон пера
и по кромке. Наконечники имеют прямое, усеченное, уплощенное основание, только один подтреугольной формы наконечник имеет хорошо выделенный черешок (рис. 3; 1-4). Изготовлены
они из черного, дымчатого, зеленовато-серого и розового кремня. В целом, описанные типы
наконечников обладают широким территориальным, культурным и хронологическим диапазоном9. Так, близкие наконечники стрел с треугольным пером известны в Хвалынской культуре Поволжья (Васильев, 1981, табл. 21-10). Треугольно-черешковый наконечник с округлым
черешком проявляет сходство с афанасьевскими стрелами Среднего Енисея (Вадецкая, 1986,
табл. II-4). Идентичные листовидные наконечники стрел представлены в культуре Заманбаба
(Гулямов и др., 1966, табл. XVIII–6. 7). Подобные наконечники известны в составе инвентаря
поселения Саразм периода III–II (Исаков, 1991, рис. 42–9, 10). Симптоматично, что сырьем
для изготовления наконечников стрел Саразма служили те же породы (черный, розовый, дымчатый) кремня (Исаков 1991а. С. 11), что и в нашем комплексе.
Тесловидные топоры трапециевидной формы с прямым обушком, в поперечном сечении
21
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
– прямоугольные, профиль – клиновидный. Изготовлены из серого непрозрачного кремня, обработаны в технике
обивки с последующей шлифовкой. Обушок и боковые стороны сохранили следы
обивки мелкими уплощенными сколами,
а щеки – крупными, которые перекрыты
легкой пришлифовкой. Полировке и заточке подвергнуто лишь лезвийная часть.
Последняя повреждена сколами и слегка
зазубрена. Топоры отличаются миниатюрностью, обнаружено два экземпляра:
длина 8,5-12,5 см; ширина рабочей части
3,5-6 см; толщина 1,5-3,2 см (рис. 3; 16,
17). Об их функциях судить сложно, поскольку поверхность орудий носит след
значительной окатанности.
Шлифованные тесловидные топоры
наиболее распространенная категория
орудий неопалеометаллических культур. География их чрезвычайно широка.
Они являются частой находкой в памятниках культур шнуровой керамики,
амфор и боевых топоров Восточной
и Центральной Европы. Вместе с тем,
шлифованные клиновидные топоры по
технико-типологическим показателям
обнаруживают большое разнообразие
и широкие культурно-хронологические
рамки бытования. В частности, в известной мере анализируемые топоры напоРис. 3. Сакральный комплекс Жуков.
минают
сазаганско-кельтеминарские
Изделия из кремня
(Джуракулов, Холматов 1991, рис. 29-1,2;
Виноградов, 1968, рис. 50), самарские,
хвалынско-среднестоговские (Васильев,
1981, табл. 37-38; Богданов, 2004, рис. 65) афанасьевские (Грязнов, 1979, рис. 14; Вадецкая,
1986, табл. II–19, 20) подобные орудия, но в отличие от них исследуемая разновидность топоров имеет прямоугольное сечение и обработана в технике обивки, в то время как первые всегда
обработаны точечной техникой и имеют овальное сечение. Весьма существенным контрастирующим дополнением к последним является тщательная полировка всей поверхности топоров
и тот факт, что они изготовлены не из кремня, а из других твердых пород камня – туффит, нефрит, порфирит и др. Жуковские кремневые топоры по форме, манере обработки и сырью проявляют определенные черты сходства с идентичными изделиями II Новоорского могильника
степного Приуралья, комплекс которого датируется временем около середины IV тыс. до н.э.
22
Культура номадов Центральной Азии
(Богданов, 2004. С. 246, рис. 87-1, 2). Характер соответствия таков, что не оставляет сомнений
в их культурной близости10. Обращает на себя внимание и факт удивительного типологического
сходства с ранними формами балановско-фатьяновских толстообушковых клиновидных топориков типа Козловского могильника (Среднее Поволжье), время существования которых устанавливается не позднее рубежа III–II тыс. до н.э. (Бадер, Халиков, 1976. С. 66, 75, табл. 42-1,2;
Крайнов, 1972, рис. 24-1,2, 6-7,8; Бадер, Халиков, 1987. С. 81).
Удачно дополняет некоторое сходство этих изделий с балановско-фатьяновскими клиновидными топорами наличие близких артефактов (которые являются дальнейшим развитием),
засвидетельствованных вместе с каменными сверленными топорами-молотками в раннеандроновском памятнике Зеравшанской долины – Тугайный (Аванесова, 2004, рис. 2)11.
В коллекции каменных изделий в незначительном количестве (11 экз.) представлены кремневые и из кремнистых пород орудия неолитического облика. Заметим, прежде всего, что материал разнохарактерный по типологическому составу и исходному сырью. Орудия выполнены
в пластинчато-отщеповой технике. В наборе типов инвентаря: скребки, выемчатые изделия,
скобель-резец, ножевидные пластинки. Высокий уровень расщепления камня демонстрируют
тонкие, узкие микропластины правильной, призматической формы с многогранной спинкой и
едва заметной ударной площадкой. Ретушь, оформляющая лезвие, мелкая, крутая, нанесена со
спинки по обеим боковым сторонам (рис.3; 6,8,12), по одной - (рис. 3; 7), есть с дополнительной обработкой с брюшка с притупленной ретушью (рис.3; 8,12). Выделяются пластинки неретушированные (рис. 3; 5,9). Средняя длина их – 4 см, ширина – до 1 см. Назначение – вкладыши
ножей и скобель (рис.3; 8). По результатам бинокулярных исследований Г.Ф. Коробковой можно добавить, что среди микропластин выделяется редкая находка – вкладыш жатвенного ножа
из серо-молочного кремня (рис. 3; 7). Близкие по типу и сырью орудия известны в материалах
Тузканских стоянок и Саразма (Гулямов и др., 1966. С. 59, рис. 30; Коробкова, 1996. С. 107;
Раззоков, Курбанов, 2004. С. 182, рис. 4, 7). Среди изделий со вторичной обработкой наиболее
примечательны микропластинки со скобелевидными асиметричными выемками (рис. 3; 8) и
с выделенной головкой - ретушированные боковые края выделяют верхнюю часть пластины с
ударной площадкой и бугорком (рис. 3; 12). Формы, характер нанесения ретуши (направлена
с двух сторон навстречу друг другу) и сырья (молочно-белый и коричневато-серый кремень)
типичны для кельтиминарских памятников Кызылкумов (Виноградов, 1968. С. 163, рис. 43; 5524; 1981, рис. 35-43, табл. 5, 7, 8).
Другую важную категорию кремневидных находок составляют скоблящие орудия – скребки
и скобель-резец (комбинированное орудие) с четкими, хорошо выраженными следами изношенности. Последнее свидетельствуют об их интенсивном и длительном использовании при переработке животных продуктов (рис.3; 10-11,13-14) и для обработки дерева (рис.3; 15). Скребки
представлены различными формами: концевые, боковые, округлые. Изготовлены на отщепах
(рис.3; 10,13,14) и пластинах (рис.3; 11,15). Рабочие края оформлены мелкой, крутой затупливающей ретушью. Обработкой захвачены лишь отдельные участки, за исключением дисковидной формы скребков – с круговым ретушированным лезвием (рис.3; 10) и резца-скобеля клювовидной формы с вогнутым рабочим краем, имеющим ретушь по двум боковым граням (рис.3;
13). Все изделия невелики, самые крупные достигают 5 см. Укажем еще на одно существенное
обстоятельство: исходным сырьем для трех изделий является яшмовидный кремень желтого и
коричневато-красного цвета (рис.3; 10,11,14), а два скребка изготовлены из зеленовато-серого
кремня (рис.3; 13,15), выходы которых отсутствуют в ближайшем окружении.
23
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
Обращает на себя внимание, что сырьевой материал микропластин отличается от описанных
выше орудий. Они сделаны из белого непрозрачного хорошего качества кремня (рис.3; 8,9); из
кремня светло-коричневых тонов (рис.3; 5,6); одна пластинка из серо-молочного (рис.3; 7),
другая из коричневато-серого кремня (рис.3; 12).
Анализ имеющегося сравнительно ограниченного числа изделий не позволяет сделать широкие обобщения. В частности, публикуемые находки близки большинству из хорошо известных сейчас неолитических материалов позднего этапа кельтиминарской историко-культурной
общности – кельтиминарский фон прослеживается и в характере сырья. Используемый сырьевой материал сакрального комплекса Жуков типичен для памятников Акчадарьинской дельты,
низовьев Зеравшана и Сырдарьи, Внутренних Кызылкумов, Левобережья Амударьи и многих
стоянок Верхнего Узбоя и Устюрта (Виноградов, 1968. С. 132-134; 1981. С. 89, 95, 100 и др.).
Морфологическая устойчивость и серийность орудий позволяет утверждать, что кельтиминарское население дожило на Среднем Зеравшане до эпохи палеометалла и, возможно, какое-то
время сосуществовало с древнейшими земледельцами и ранними номадами края. Это служит
важным аргументом в решении вопроса о генетической связи памятников Зеравшана ранних
земледельцев и пастушеских племен с местным неолитом.
В каменном инструментарии представлены также бытовые галечные ударные орудия и терочники из туфопорфирита, диабаза, габбро и др12. К такой категории находок относятся: фалломорфный пест (рис.4; 1), песты-куранты (рис.4; 3,4), терочный курант (рис.4; 5), колотушка
(рис.4; 2), терочники (рис.4; 6,7).
Среди перечисленных изделий особое место занимает пест с фигурно оформленным навершием, который относится к числу исключительно редких находок для ареала ранних полиметаллических культур Евразии.
Фаллоидный пест цилиндрическо-конической формы с расширением к основанию. Дистальный конец оформлен небольшим моделирующим пояском в виде валика под полусферическим навершием. Проксимальная часть имеет уплощенную поверхность, в поперечном сечении
круглая. Изготовлен из темно-серого габбро путем тщательной обивки и шлифовки всей поверхности. С двух сторон фиксируются следы утилизации, свидетельствующие о его длительном использовании. Рабочая поверхность сохранилась частично. Размеры: высота 16,2 см, диаметр по основанию 4,2 см (рис.4; 1).
Мы уже отмечали, что культурно-хронологический диапазон бытования подобных изделий
довольно широк (Аванесова, 2004. С. 407). В обобщающей работе Н. Бороффка и Е. Савва фалломорфные песты включены в число андроновских древностей (Boroffka, Sava, 1998. C. 113,
табл. 1). Думается, что их утверждения излишне категоричны, так как серия близких пестов представлена в материалах III периода Саразма (Исаков, 1991. Рис. 29-6.7; рис. 54-4). Надо сделать
существенную оговорку. На общем фоне степной Евразии, в отсутствии четко установленного
культурного контекста в афанасьевских памятниках, наличие данного типа осталось не совсем
ясным (Boroffka, Sava, 1989. Табл. 39). В качестве примера сошлемся на работу Л.Р. Кызласова,
где случайная находка (с территории г. Кызыла) данной разновидности включена в число афанасьевских древностей (Кызласов, 1979. С. 21). Подобная синхронизация в свете рассматриваемого комплекса (не являясь большой натяжкой) с очевидностью доказывает, что носителям
афанасьевской культурной традиции не чужды фалломорфные песты. Технико-типологические
показатели последних в сочетании с особенностями их пространственной локализации (в Зеравшанской долине) и хронологической позиции способны предоставить весьма ценную информа24
Культура номадов Центральной Азии
цию: 1 – они однозначно синхронны
периоду Саразм III и афанасьевским
древностям; 2 – изделия такого рода
сопряжены как с земледельческими,
так и степными культурами; 3 – назначение рассматриваемого предмета в контексте c местом нахождения
(кострище), позволяет полагать, что
его семантическая нагрузка однозначно была связана с магикорелигиозной силой огня13; 4 – зеравшанские
находки обозначают юго-восточную
границу ареала подобных и близких
им находок Евразии.
К производственным орудиям относятся находки пестов-курантов,
колотушки (рис.4; 2,3,4). Они различной величины (23-15 см), без
какой-либо искусственной обработки поверхности, подобраны с расчетом на удобное держание в руке. Некоторые из них имеют две рабочие
поверхности со следами выбоинок,
выкрошивания, выщерблин, затупления – признаки длительного использования. Материалом служат речные
Рис. 4. Сакральный комплекс Жуков.
камни – диорит, диабаз, кремнистый
Изделия из камня
сланец белого и темно-серого цветов. Изделия такого рода широко
известны в памятниках, связанных с
циклом горнометаллургических производственных операций.
В этом ряду следует отметить еще один тип орудия – терочники овально-удлиненной формы. Изготовлены из серого кремнистого сланца и туфопорфита. Рабочая поверхность у одной
ровная (рис.4; 6), у второй со слабой вогнутостью (рис.4; 7). Последняя формировалась в результате длительного использования (рабочая часть сильно стерлась, образуя в центре прогиб).
Размеры: длина – 19-18 см, ширина – 11,5-9 см. Микроскопические исследования рабочей поверхности обнаружили на ней мельчайшие остатки руды. Несколько особняком среди орудий
стоит терочный курант (рис.4; 5). Он имеет вид массивного, довольно правильного по очертаниям плоского диска со следами обивки по всей окружности. Стороны изделия слегка пришлифованы. Изготовлен из известнякового окременелого аргиллита розового цвета. Размеры:
диаметр – 6,9 см, толщина – 2,6 см. Орудие удобно помещается в руке, могло быть использовано
при растирании охры, о чем свидетельствуют сохранившиеся следы окраски одной из сторон.
В целом, вышеописанные изделия - более совершенные по форме и наиболее удобные для
рабочего процесса орудия, типологически и технологически специфичны для афанасьевских
25
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
памятников (Вадецкая, 1986. Табл. II; Грязнов, 1999. Рис. 6, 23; Ларин, 2005. Рис. 38, 70).
В количественном отношении коллекция из кости и металла значительно уступает каменной. Что же касается костяных орудий, то они включают лишь обломок проколки, пронизки и
игольник из трубчатой кости птицы (рис.5; 17,25,27). Костяные изделия представлены также
украшениями (амулеты) из просверленных зубов животных – клык собаки, предкорневые зубы
сурка и куницы. Сверление у них расположено на корневой части (рис.5; 16,18-22). В числе
Рис. 5. Находки из сакрального комплекса Жуков
26
Культура номадов Центральной Азии
костяных находок оказались овечьи астрагалы со сточенной боковой поверхностью и астрагал быка, покрытый ритмическими короткими неглубокими нарезками (рис.5; 23,26). Находки астрагалов не редкость для неоэнеолитических памятников. Особое место в сравнительном
анализе занимает необычная находка астрагала быка с «орнаментом» на боковых ребрах. Наибольшее сходство нашей находке демонстрируют культовые предметы (из путовых костей лошади с орнаментом) Батайского поселения Северного Казахстана (Даниленко, 1985. С. 46, рис.
5; Ченченкова, 1995. С. 65, рис. 1) и гравированные фаланги лошадей, кулана, известные в Тургайских энеолитических древностях (Калиева, Логвин, 1997, рис. 12, 11; рис. 16, 1-6).
Из металлических предметов отметим: пронизки-обоймочки, пластинчатое кольцо и четырехгранное шильце (рис.5; 12-15) длиной 5,8 см с заостренным концом, второй конец сломан.
Этот тип изделий не относится к числу культурно датирующих, тем не менее, прямоугольное
сечение более согласуется с энеолитическими памятниками. Близкие параллели обоймочкам
обнаруживаются как в древнеямном комплексе Приуралья, так и в афанасьевском могильнике
Среднего Енисея (Богданов, 2004, рис.56, 15-16; Грязнов, 1999, рис.6,17). Изготовлены жуковские находки из «чистой» меди.
Важной частью коллекции являются бусы, формы которых имеют выраженную культурную
специфику. Они сделаны из поделочных камней (лазурит, бирюза, агат, сердолик и др.) и перламутровых створок раковины (рис.5; 1-11). Первые полностью аналогичны соответствующим
украшениям, хорошо известным в наборе некрополя Саразма (Исаков, 1994 рис.5), вторые типичны для степных памятников энеолитических культур, синхронных Триполью А и ВI (Котова,
2006. С. 148). Таким образом, бусы дополняют круг находок (керамика, кремневый и каменный
инвентарь), связывающих наш комплекс с Саразмом14.
Сравнительный анализ разнопорядковых категорий артефактов обнаруживает, что находки
довольно четко делятся на две группы: предметы, связанные происхождением с миром древних
земледельцев Среднего Востока и комплекс находок, имеющий близкие аналогии преимущественно в материалах памятников степной Евразии. Факт совместного залегания разнокультурных артефактов не может, к сожалению, раскрыть нам причины и суть связей между населениями
двух культурных систем, оставившими эти изделия. Представляется, что многокомпонентность
материальной культуры сакрального комплекса Жуков является следствием географического
положения Зеравшана и его природных ресурсов. Богатый рудоносный район бассейна был
своего рода сырьевой базой, использовавшейся не только ближайшими инокультурными сообществами, но и достаточно отдаленными. Надежным индикатором передвижения и контактов служило такое техническое средство, как колесный транспорт, вызванный в жизни ямного
общества потребностями в коммуникации.
Переходя к оценке исследуемого памятника необходимо, прежде всего, указать на сложный
поликультурный характер изучаемого явления, появившийся в Зеравшанской долине на рубеже
IV-III тыс. до н.э.15, когда в регионе одновременно с возникновением земледельческого и скотоводческого хозяйственных укладов доживают, а затем трансформируясь сходят с исторической
арены сазагано-кельтиминарские культурные образования. Ситуация, видимо, была порождена
установлением местного плювиала. Как считают специалисты, это время значительного увлажнения климата (Джуракулов, Мамедов, 1986).
Состав орудий и фауна памятника позволяют полагать, что население вело преимущественно пастушеский образ жизни с придомным содержанием скота, т.е. они относятся к числу первых номадов Зеравшана. Наблюдается интригующая близость с носителями афанасьевской
27
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
общности. Вместе с тем, сакральный комплекс характеризуется целым рядом неординарных
признаков, не позволяющих однозначно рассматривать его только в рамках афанасьевской
культуры. На процесс формирования Жуковского комплекса в значительной мере повлиял ямный импульс и близкое соседство с носителями саразмской культуры. Материалы означенного
памятника могут иллюстрировать как прибытие нового населения в Зеравшанский макрорайон, так и процесс перехода пастушеского населения к оседлому образу жизни. Они конкретизируют один из путей продвижения и определяют южную периферию раннескотоводческого
мира Евразии. Жуковский феномен, на наш взгляд, самым тесным образом может быть увязан с
проблемой расселения ямных племен и с генезисом афанасьевской культуры. Открытие ямноафанасьевских проявлений в Зеравшанской долине (присутствие которых в Средней Азии еще
недавно представлялось маловероятным) демонстрирует взаимоотношения ямного и афанасьевского населения, показывает картину взаимопроникновения культурных традиций и их
частичную синхронизацию. Укажем также, что исследуемый афанасьевского типа памятник не
является отдельно изолированным единичным явлением, а органично вписывается в зеравшанские древности эпохи палеометалла. Наибольшую культурную близость (проявлений афанасьевской культуры) демонстрирует некрополь Саразма (раскоп IV), констатируя практически
полное устойчивое единство с погребальной обрядностью афанасьевцев (Исаков, 1987. С.55;
1991. С.45; 1994. С.89-93;). Речь идет не о сходстве отдельных вещей, а о комплексе культурообразующих признаков: 1 – погребения окружены кольцевой оградой (диаметр – 15 м) из
речных валунов в несколько рядов; 2 – планиграфическое размещение разновременных погребений в ограде, их конструкция (грунтовые ямы) и ориентировка (по направлению с ЮЗ на С.;
СЗ на ЮВ); 3 – расположение в центре ограды большой основной погребальной камеры (диаметр – 3м) с коллективным разнополым захоронением; 4 – положение погребенных скорчено
на спине, на боку (в том числе вторичное захоронение) их ориентация (головой на юг, югозапад, но лицом на запад); 5 – окрашенность костей красной охрой.
Перечисленные признаки характерны для значительной части афанасьевских погребальных
памятников, что позволяет полагать, что саразмийцы получили навыки устройства погребального сооружения от афанасьевцев. Диссонансом афанасьевскому характеру некрополя выступает сопровождаемый усопших инвентарь (украшения) – типичный для древнеземледельческих общин. Вместе с тем, отсутствие керамики в могильных ямах не свойственно для традиции
земледельческих культур.
Указанное позволяет исключить случайность сходства между погребальной обрядностью
саразмийцев и афанасьевцев (свидетельствует не только о культурном, но и, возможно, этническом родстве), следовательно, закономерна их синхронизация в рамках одного культурноисторического горизонта. Если же к этому прибавить и керамику афанасьевского типа, обнаруженную в слое Саразма II (Исаков, 1991, рис. 26-20), то их генетическое родство еще более
усилится16. Какова причина этих явлений (некрополь Саразма, Жуков) сказать пока трудно. При
отсутствии других данных можно лишь допустить, что возникновение рассмотренных комплексов связано с оседанием на этой территории афанасьевцев. Расширить представления о присутствии ямно-афанасьевского населения в известной степени дают развеянные стоянки региона
– Сиаб-2, Лявлякан, Аякагитма (Аванесова, 2001. С.59, рис.2-13; с.64-65) и некрополь Заманбаба, где в значительной степени преобладают традиции ямной культурной общности (Кутимов,
2005. С. 203). Следует также принять во внимание, что в Мургабском оазисе на поверхности
Гонур1 найдено 5 фрагментов керамики афанасьевского типа (Сарианиди, 1990. С.26), что
28
Культура номадов Центральной Азии
вместе с перечисленными памятниками маркирует наличие круга ямно-афанасьевских древностей в среднеазиатском регионе. Эти памятники сформировались под воздействием какого-то
общего импульса (факторы экологического и экономического порядка??). В свете изложенной
информации, мы полагаем, что вероятность обнаружения памятников указанного типа на юге
достаточно велика.
Выводы
1. Географическое положение Зеравшана, сырьевые богатства одни из важнейших факторов,
определявших его историческую роль в древности. В культурном отношении территория оказалась интегрированной в ареал ранних земледельцев и пастушеских скотоводов. Мобильность
последних способствовала активизации связи с оседлоземледельческим населением, а заинтересованность сторон во взаимовыгодном обмене привела к необходимости мирного сосуществования.
2. Культурная интеграция на территории Зерафшана в эпоху палеометалла, приведшая к
формированию ряда образований, была обусловлена, прежде всего, распространением производящих форм экономики в рамках общих процессов евроазиатского ареала.
3. Неизвестный ранее сакральный комплекс Жуков формировался как сложный синтез различных в своих истоках культур с преобладанием афанасьевских традиций Южной Сибири.
Немаловажным компонентом этого памятника явилась радикально трансформированная местная неолитическая кельтеминарского круга культура. Исследуемый поликультурный памятник
определяет время становления пастушеского скотоводства в Средней Азии, входит в круг культур эпохи ранней бронзы степной Евразии. Полученные материалы, вместе с другими находками, происходящими из Средней Азии, на наш взгляд, отражают пути продвижения и опосредованные звенья населения, отпочковавшегося от ямного общества (степное Приуралье) в
восточном направлении, а от афанасьевского (Енисейский вариант) в западном, не исключая их
непродолжительного сосуществования. Однако заметим, что наши материалы несопоставимы
со свидетельствами сколько-нибудь активной миграцией. Наиболее вероятное предположение
- это скорее проявления культурных взаимоотношений синхронных образований, что можно
также наблюдать по материалам урало-казахстанского региона (Потемкина, 1982. С.66; 1985.
С.150-154; Евдокимов, Ломан, 1989. С.45; Оразбаев, 1989. С.225-226), где в одних памятниках
преобладают ямные, в других афанасьевские признаки. Мы разделяем точку зрения С. В. Киселева, М. П. Грязнова, В. П. Алексеева, Э. Б. Вадецкой о наличии ямно-афанасьевских генетических связей.
4. Открытие Жуковского памятника поставило ряд новых вопросов в изучении ямноафанасьевских древностей, вместе с тем открыло перспективы для исследования наиболее
острой проблемы – генезиса афанасьевской культуры, которая пока не решается однозначно.
Жуковский комплекс является известным сейчас самым южным ямно-афанасьевским памятником, удаленным на многие километры от ямного и афанасьевского ареала. Активизация
ямно-афанасьевского населения была порождена поиском и освоением естественных ресурсов
(металлоносные месторождения и самоцветы Зеравшана). Регион в это время имел навыки металлургии и обработки ювелирных камней (Раззоков, 2006. С.201-204).
В заключение отметим, что материалы первых скотоводов Зеравшанского бассейна ставят
перед исследователями задачу углубленных поисков памятников эпохи палеометалла – эпохи
которая начинает выявляться как период сложных взаимоотношений разных по происхождению групп населения, с различными культурными традициями. Этнокультурная история этого
29
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
региона оказалась более динамичной, чем она представлялась ранее.
Примечания
1. Подобные валуны и галька широко распространены в русловых отложениях Зеравшана.
2. Фаунистический материал изучен палеозоологом СамГУ Б. Х. Батыровым, за что авторы выражают огромную
благодарность.
3. Материалы разведки 1987 г. находятся в печати.
4. Состав формовочной массы изучался визуально по свежим изломам и поверхности.
5. По мнению некоторых исследователей, красноватый цвет древней керамики объясняется окислительным
обжигом, обычным для кострищ (Августиник, 1956. С. 152). Э.В. Сайко полагает, что на цвет глины в первую
очередь оказывают влияние соединения железа, их количественное содержание и степень окисления в них иона
железа. Окислы железа придают обожженному изделию гамму красных тонов (Сайко, 1966. С. 17). Серый, черный, иногда коричневый цвет сосудов принято считать признаком восстановительного обжига (Иванова, 1968.
С.254), т.е. ограниченным доступом кислорода к обжигаемой посуде.
6. Стоит отметить, что серо-черные сосуды, украшенные таким образом (косо заштрихованные треугольники)
имеют строгую хронологическую (поздний период Намазга III) и территориальную (Закаспийский край, юг,
юго-запад Туркменистана) локализацию (Кирчо, 1999. С. 52, 111).
7. Очевидно, на определенном этапе они сосуществовали и взаимодействовали.
8. Весь инвентарь из камня был просмотрен и макро-трасологически изучен Г. Ф. Коробковой, за что авторы искренне признательны.
9. Материалы Средней Азии фиксируют появление двусторонне обработанных отжимной техникой наконечников стрел, если не с конца мезолита, то по крайней мере с самого раннего неолита (Холматов, 1991. С. 43-52).
10. Следует признать, однако, что подобные параллели, особенно в условиях малочисленности выборки и факта
обнаружения Новоорских топоров вне замкнутого комплекса (их увязывают с разрушенными захоронениями),
допустимы с известной осторожностью.
11. Появление подобных орудий на этой территории требует специального исследования.
12. Мы выражаем признательность за помощь в определении породы камня и консультацию заведующей Минералогической лаборатории “Самгеология” Карповой О.К.
13. Показательно присутствие подобных артефактов в комплексах, чаще связанных с горно-металлургическим и
металлообрабатывающим производством. Повышенная концентрация фаллоидных пестов, наблюдаемая в Зеравшанском ареале, подтверждает этот тезис (Аванесова, 2004. С. 407-408).
14. Типология и хронология бус из полудрагоценных камней эпохи палеометалла Средней Азии разработана недостаточно. Сейчас нет возможности подробно останавливаться на анализе каждого типа бус и бисера. Представляется, что хроноиндикатором в нашей коллекции могут быть лазуритовые ромбические и сердоликовые
биконические, ограненные бусы (рис. 5; 1-3), которые сопоставимы с аналогичными изделиями, входящими в
культурно-хронологический пласт памятников Месопотамии, Ирана и Юга-Запада Туркменистана. Подобные
бусы обнаружены в Гиссар-тепе (периоды IIB; IIIA,B), Тюренг-тепе (слой IIIA), Царском некрополе Ура и в периоде ЮЗТ-IV могильника Пархай II (Schmidt, 1933, табл. СVII-H1164a; 1937, табл. XXXII-H1836; табл.LXIXH1773, H3698; Deshayes, 1965, c.86; Wooley, 1934, с.368, рис. 77, табл. 143; c.203, табл. 3-5, табл. 5-12, Хлопин,
2002, табл. 3-5; табл. 5-12). Ромбические бусы известны и в доурбанистическом могильнике Элама (Amiet, 1997,
c.87). Для нас важно, что все находки в перечисленных памятниках географически и хронологически ограничены. Преимущественное время распространения этих бус падает на вторую половину IV и конец III тыс. до н.э.
15. Имеющиеся (3 образца пробы) калиброванные радиоуглеродные даты согласуются с археологическим возрастом памятника.
16. А. Исаков и Б. Лионет определили принадлежность этого сосуда как кельтеминарскую, ссылаясь на керамику Кават 7 (B. Lyonnet, A. Isakov,1996, pl. V4; Fig.38-1;стр.49). Авторы вместе с А.В. Виноградовым имели возможность ознакомиться с хранящимися на археологической базе Саразма фрагментами (без придонной части)
указанного сосуда. Уместно отметить, что А.В. Виноградов не нашел основания считать их кельтеминарскими.
Безусловно, саразмская керамика не тождественна афанасьевской, но у нее больше сходства (технология формовки, стиль и композиция орнамента, обработка поверхности, форма и характер венчика) с последней, чем с кельтеминарской. Вместе с тем, нельзя не усмотреть в Саразмском сосуде некоторые черты значительной близости с
керамической традицией терсекских энеолитических памятников Тургайского прогиба (Калиева, Логвин, 1977).
30
Культура номадов Центральной Азии
Здесь не место для подробного рассмотрения системы доказательств. Заметим лишь, что привлекать данную керамику для выяснения ее культурной принадлежности следует с известной оговоркой.
Литература
Аванесова Н.А. Новое о проникновении пастушеских племен эпохи бронзы в земледельческие оазисы // Изучение культурных взаимосвязей и новые археологические открытия. СПб., 1995.
Аванесова Н.А. Случайные находки эпохи бронзы из фондов Госмузея-заповедника Самарканда // У истоков
цивилизации. Сборник статей к 75 летию В.И. Сарианиди. М., 2004.
Аванесова Н.А. У истоков урбанистического Афрасиаба // История материальной культуры Узбекистана. Вып.
32. Ташкент, 2001.
Агапов С.А., Васильев И.Б., Пестрикова В.И. Хвалынский энеолитический могильник. Куйбышев, 1990.
Августинник А.И. К вопросу о методике исследования древней керамики // КСИИМК. Вып. 64. М., 1956.
Бадер О.Н., Халиков А.Х. Памятники балановской культуры // Свод археологических источников. Археология
СССР. Вып. 31-25. М., 1976.
Бадер О.Н., Халиков А.Х. Балановская культура // Эпоха бронзы лесной полосы СССР. Археология СССР. М.,
1987.
Богданов С.В. Эпоха меди степного Приуралья. Екатеринбург, 2004.
Боковенко Н.А. Отражение этапов развития транспорта в наскальном искусстве Енисея // Мир наскального
искусства. Сб. доклад. на междунар. конференции. М., 2005.
Вадецкая Э.Б., Леонтьев Н.В., Максименков Г.А. Памятники Окуневской культуры. Л., 1980.
Вадецкая Э.Б. Афанасьевский могильник Красный Яр // Проблемы западносибирской археологии. Эпоха камня и бронзы. Новосибирск, 1981.
Вадецкая Э.Б. Сибирские курильницы // КСИА. Вып. 185. М., 1986.
Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. Л., 1986.
Васильев И.Б. Среднее Поволжье в эпоху ранней и средней бронзы (ямные и полтавкинские племена) // Древняя история Поволжья. Научные тр. Куйбышевского госпединститута. Том 230. Куйбышев, 1979.
Владимиров В.Н., Цыб С.В. Афанасьевское культовое место у с. Кара-Коба // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982.
Виноградов А.В. К вопросу о южных связях кельтиминарской культуры // СЭ, 1957. № 1. Виноградов А.В. Неолитические памятники Хорезма // Материалы Хорезмской экспедиции. Вып. 8. М., 1968.
Виноградов А.В., Мамедов Э.Ф. Первобытный Лявлякан. Этапы древнейшего заселения и освоения Внутренних Кызылкумов // Материалы Хорезмской экспедиции. Вып. 10. М., 1975.
Виноградов А.В. Древние охотники и рыболовы Среднеазиатского междуречья. М., 1981.
Виноградов А.А., Итина М.А., Яблонский Л.Т. Древнейшее население низовий Амударьи. Археологопалеоантропологическое исследование // Тр. Хорезмской арх.-этнограф. эксп. Вып. XV. М., 1986.
Горелик М.В. Боевые колесницы Переднего Востока III-II тысячелетий до н.э. // Древняя Анатолия. М., 1985.
Грязнов М.П. Писаница эпохи бронзы из д. Знаменка в Хакасии // КСИИМК. Вып. 80. М., 1960.
Грязнов М.П., Комарова М.Н. Афанасьевская культура // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск, 1979.
Грязнов М.П. Афанасьевская культура на Енисее. СПб., 1999.
Гулямов Я.Г., Исламов У.И., Аскаров А.А. Первобытная культура и возникновение орошаемого земледелия в
низовьях Зарафшана. Ташкент, 1966.
Даниленко Т.А. Костяной инвентарь поселения Ботай // Энеолит и бронзовый век Урало-Иртышского междуречья. Челябинск, 1985.
Джуракулов М.Д., Мамедов Э. Д. Геология археологических памятников Зеравшана. Ташкент, 1986.
Джуракулов М.Д., Холматов Н.У. Мезолит и неолит Среднего Зарафшана. Ташкент, 1991.
Евдокимов В.В., Ломан В.Г. Раскопки ямного кургана в Карагандинской области // Вопросы археологии Центрального и Северного Казахстана. Караганда, 1989.
Иванова Л.А. Могильник Подсуханиха и некоторые особенности афанасьевских надмогильных сооружений //
КСИА. Вып. 114. М., 1968.
Исаков А.И. Некрополь Саразма и развитие древнеземледельческой культуры на Верхнем Зеравшане // Технологический и культурный прогресс в раннеземледельческую эпоху. Тез. Республ. совещания. Ашхабад, 1987.
Исаков А.И. Саразм. Душанбе, 1991.
31
Н. А. Аванесова, Д. М. Джуракулова
Исаков А.И. Верховья Зеравшана в эпоху энеолита и бронзы (к проблеме многоочагового развития Средней
Азии в раннеземледельческую эпоху) // Автореф. дис…. докт. ист. наук в форме научного доклада. Л., 1991.
Исаков А.И. О работе международной археологической экспедиции на поселении Саразм в 1985 г. // Археологические работы в Таджикистане. Вып. XXV. Душанбе, 1994.
Калиева С.С., Логвин В.Н. Скотоводы Тургая в третьем тысячелетии до нашей эры. Кустанай, 1997.
Кирчо Л.Б. К изучению позднего энеолита Южного Туркменистана. СПб., 1999.
Коробкова Г.Ф. Средняя Азия и Казахстан // Неолит Северной Евразии. Археология. М., 1996.
Крайнов Д.А. Древнейшая история Волго-Окского междуречья. М., 1972.
Кирюшин Ю.Ф. Этнокультурная ситуация в Верхнем Приобье в эпоху энеолита и ранней бронзы // Северная
Евразия в эпоху бронзы: пространство, время, культура. Барнаул, 2002.
Котова Н.С. О начале контактов степного и предкавказкого населения в эпоху раннего энеолита // Вопросы
археологии Поволжья. Вып.4. Самара, 2006
Кызласов Л.Р. Древняя Тува. М., 1979.
Кызласов Л.Р. Древняя Хакасия М., 1986.
Кутимов Ю.Г. Степные элементы в погребальном обряде могильника Заманбаба (к вопросу о происхождении
и хронологии заманбабинской культуры эпохи бронзы Средней Азии) // Археологические вести. Вып. 12. СПб,
2005.
Ларин О.В. Афанасьевская культура горного Алтая: могильник Сальдяр-1. Барнаул, 2005.
Леонтьев Н.В. Изображения животных и птиц на плитах могильника Черновая VIII // Сибирь и ее соседи в
древности. Новосибирск, 1970.
Мачинский Д.А. Уникальный сакральный центр III – середина I тыс. до н.э. в Хакассо-Минусинской котловине
// Окуневский сборник. Культура. Искусство. Антропология. СПб, 1997.
Максудов И.З., Киреев В.И., Шевцова Л.П., Пругер Е.Б. Отчет по поискам, ревизии и оценке объектов
благородных металлов по следам древних горных работ в Центральных Кызылкумах, Нуратинском и ЧаткалоКураминском регионах. Фонды «Самгеология» инв.№ 1639, ПГО Самарканд, 1975.
Мерперт Н.Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского междуречья. М., 1974.
Минерально-сырьевые ресурсы Узбекистана. Ташкент, 1976
Моргунова Н.Л., Кравцов А.Ю. Древнеямная культура Приуралья (по материалам Оренбургской области) //
СА, 1991. № 2.
Новоженов В.А. Наскальные изображения повозок Средней и Центральной Азии. Алматы, 1994.
Новгородова Э.А. Древняя Монголия. М., 1989.
Нефедкин А.К. Боевые колесницы и колесничные древних греков (XVI-I вв. до н.э.) СПб, 2001.
Оразбаев А.М. Некоторые итоги археологических исследований Восточного Казахстна // Маргулановские чтения (сборник материалов конференции). Алма-Ата, 1989.
Подольский М.Л. Овладение бесконечностью (опыт типологического подхода к Окуневскому искусству) //
Окуневский сборник. Культура. Искусство. Антропология. СПб, 1997.
Потемкина Т.М. Бронзовый век лесостепного Притоболья. М., 1985.
Роззоков А.Р., Курбанов Ш.Ф. Исследования Саразмского отряда в 2003 г. // Археологические работы в Таджикистане. Вып. 29. Душанбе, 2004.
Роззоков А.Р. Саразм – ранний город Арианы // Арийская цивилизация в контексте евразийских культур. Душанбе, 2006.
Сайко Э.В. История технологии керамического ремесла Средней Азии VIII-XII вв. Душанбе, 1966.
Сарианиди В.И. Древности страны Маргуш. Ашхабад, 1990
Синицин И.В. Археологические исследования Заволжского отряда (1951-1953 гг.) // Памятники Нижнего Поволжья. Том. I. МИА, вып. 60. М., 1959.
Смирнов К.Ф. Курганы у сел Иловатка и Политотдельское Сталинградской области // Памятники Нижнего Поволжья. Том I. МИА, вып. 60.
Холматов Н.У. Двустороннеобработанные наконечники стрел в неолите Средней Азии // СА, 1991. №1.
Хлопин И. Н. Эпоха бронзы Юго-Западного Туркменистана. СПб, 2002.
Хлобыстина М.Д. Культовая символика петроглифических рисунков в культуре ранней бронзы Южной Сибири
// СА, 1971. № 1.
Шер Я.А. Петроглифы Средней и Центральной Азии. М., 1980.
Шер Я.А. Была ли Окуневская культура? // Окуневский сборник 2. Культура и её окружение. СПб, 2006.
32
Культура номадов Центральной Азии
Ченченкова О. П. Некоторые особенности семантики орнаментированных костей эпохи энеолита из Северного Казахстана // Проблемы изучения Окуневской культуры. Тез. Докл. конференции. СПб, 1995.
Boroffka N., Sava E. Zu den steinernen «Zeptern / Stossel – Zeptern», «Miniatursaulen» und «Phalli» der Bronzezeit
Eurasiens // Archaogische mitteilungen aus Iran und Turan. №30, Berlin, 1998.
Bokovenko N. A., Mitjaev P. E. Malinovyj Log. Ein Graberfeld Afanasevo-Kultur//Eurazia Antiqua. Ban.6, Berlin,
2000.
Desnayes J. Rapport preliminaire sur les troiseme et quatreme campagnes de fouille a Tureng Tepe // Iranica Antiqua.
V.5, 1956.
Littauer M. A., Crouwel J. H. Wheeld vehicles and Ridden Animals in the Ancient.1933. Near East. Leiden / Koln,
1979.
Lyonnet B., A. Isakov. Sarazm (Tadjikistan) cezamiques // Memoires de la mission arheoloque fzancaise en Asie
Centrale VII. Paris, 1996.
Schmidt. E.F. Tepe Hissar excavations 1931 // The Museum Journal v. XXIII, №4, Philadel-phia, 1933.
Schmidt. E.F. Excavations at Tepe Hissar Damghan. Philadelphia, 1937.
Wooley C.L. The Royal Cemetery. A report on the Predynastic and Sagonit graves excavated between 1926 and 1931
// Ur Excavations, v.2, New York, 1934.
33
Г. А. Агзамова
Г.А. Агзамова
Ташкент, Узбекистан
НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ КУЛЬТУРНО-ДУХОВНОЙ ЖИЗНИ ГОРОДОВ
СРЕДНЕАЗИАТСКИХ ХАНСТВ
На протяжении XVI - первой половины XIX веков, считающихся противоречивым периодом
истории Средней Азии, наблюдается сбой в культурном развитии, который, естественно, стал
результатом политических противоречий и междуусобных войн, происходивших в расположенных здесь государствах. Тем не менее, здесь жил, в полном смысле слова, творческий, трудолюбивый народ, который сумел сохранить национальные традиции и опыт и приложил огромные
усилия для дальнейшего творческого развития. Роль ислама в культурно-духовном развитии населения среднеазиатских ханств неизмерима. Это отчетливо видится в области образования,
являвшейся основой культурной жизни общества.
Как и в предыдущие века, в XVI – первой половине XIX вв. мактабы (школы) и медресе имели важное значение для укрепления авторитета ислама среди населения, обучения мусульман
духовным знаниям и утверждения принципов религии. Здесь следует особо отметить, что в
ханствах Средней Азии в целях повышения грамотности населения при мечетях были созданы
школы, а для желающих углубить свои знания функционировало множество медресе, где можно
было встретить не только жителей данного центра, но и людей, прибывших из соседних кишлаков и городов, других ханств. Автор XVI в. писал о случившейся в Самарканде в начале века
(1504 г.) суровой зиме и о десяти «хорасанских студентах», страдавших от холода (Болдырев,
1940. С.226).
Стремясь получить знания, в среднеазиатские ханства прибывали разные по социальному
статусу представители общества. Среди них были правители, должностные лица, ученые и др.
О Шейбани-хане, обладавшем глубокими познаниями в науке и искусно читающем Коран, автор XVI в. Мухаммад Салих упоминает: «Когда он правильно читает слова истины, нет никого,
кто мог бы превзойти его» (Салих, 1989. С.29). Здесь к месту упомянуть сведения, принадлежащие перу историка этой же эпохи, который отмечал, что «Шейбани-хан до того, как взять в
свои руки власть в Мавераннахре, два года брал уроки по чтению нараспев в Бухаре» (Бинаи,
1969. С.357). Историк Фазлаллах ибн Рузбехан, живший в XVI в., также писал об учебе этого
правителя в Бухаре, отметив, что он «в течение некоторого времени жил в Бухаре, стремясь
изучить священное слово Аллаха и сохранить в своей памяти, овладеть научными знаниями»
(1976. С.28). Эти сведения показывают, что ислам и в позднее средневековье не утратил своего
значения в качестве культуры, объединяющей разные народы.
Одним из крупных научных центров Средней Азии был Самарканд. Автор XVI в. Хасанходжа Нисори писал: «В этом городе жили много ученых и образованных людей. Самарканд и
сейчас очаг наук. Мавляна тех мест занимаются, в основном, настоящими науками» (Нисори,
1933. С.32). Значение города как центра науки и образования сохранялось и в последующие
века. Автор XVIII в. Мир Мухаммад Амин Бухари в своём сообщении о пребывании в этом городе правителя Бухары Убайдулла-хана в начале этого века рассказывал следующее: «Ученые и
студенты выходили из своих медресе [к нему навстречу] и представляли [свои] трактаты; сладкоречивые поэты в увлекательных стихах прославляли и хвалили миродержавного государя»
(Бухари, 1957. С.56).
34
Культура номадов Центральной Азии
В течение исследуемого периода число медресе в Самарканде росло. В частности, одно из них
было построено в начале XVI в. Мухаммадом Шейбани-ханом, о чем сообщает Фазлаллах ибн
Рузбехан: «Мадрасайи Алия, которая построена лично Его Величеством». И далее: «…рядом
с медресе похоронен брат хана султан Махмуд» (Фазлаллах, 1976. С. 151).
Множество медресе и мечетей, построенных в этом вечном городе, свидетельствует о том,
что значение Самарканда как центра науки и просвещения сохранялось на протяжении и последующих веков. В их числе следует назвать медресе, возведённое казием Самарканда Саки в
1612 г. (Ахмедов, 1985. С.133), а также игравшее важную роль в культурной жизни города в
последующий период медресе Шердор, построенное в 1631 г. Ялангтуш-бием, одним из эмиров
узбекских родов, медресе Тилля-кари – в 1642 г., медресе Сайид Ахмадходжа – в 1637 г., медресе Надир Диван-беги – в 1630 г. Одним из таких зданий было Мадраса-и Олия, возведенное
в 1812 г. эмиром Хайдаром (Абу Токирхожа… 1991. С.28). Автор XIX в. в число имевшихся
в городе наиболее значительных медресе Шахи-Зинда, Тилля-Кари, Шердор и Улугбека включил такие, как медресе Сафид, Шейбани-хана, Арифджан-бая, Турба, Ходжа-Зумрада, Турдали,
Разака-суфи, Махсума Хорезми (Хорошхин, 1876. С.28). По свидетельству Мир Иззата Уллы
из Индии, даже в начале XIX в. основными медресе Самарканда считались медресе Шердор и
Тилля-Кари (Путешествие… С.195).
Бухара в этом плане была не менее известна в качестве центра науки и просвещения Средней
Азии. Подтверждением служат слова автора XVI в. Махмуда ибн Вали: «По причине многочисленности ученых и [обилия] знаний его называют родником ученых и науки» (1977. С.22).
Автор XIX в. отмечал: «Бухара всегда считалась и считается центром, распространяющим знания» (Саттархан, 1892).
Правители, высшие чиновники, представители духовенства и просто состоятельные люди,
понимавшие значение медресе как очагов науки и просвещения, стремились оставить след в
истории, возводя за свой счет медресе, мечети, ханака (молельни, обитель дервишей). Так, в
1535-1536 гг. в городе было построено медресе Мир-Араб, а в 1578-1579 гг. - самое большое по
занимаемой площади медресе Кулбаба Кукельдаш. Возведению последнего предшествовал приказ Абдуллы-хана о ремонте «зданий, приходящих в упадок и разрушение», а построено оно
было эмиром «Садр ал-аракамом господином Кукбаба Кукельдашом», проявившим «усердие
в восстановлении и строительстве» (Хофиз Таниш… 1969. С.241). В этом же ряду - наиболее
сохранившееся «Кош медресе» (Парное медресе), одно из которых было построено по распоряжению матери Абдулла-хана в 1566-1567 гг. и называлось «Модари-хан». Второе же, медресе
Абдулла-хана, было возведено в 1589-1590 гг. (Шишкин, 1936. С.60-62).
Строительство в городе медресе продолжалось и в XVII в. Так, в 1635-1637 гг. было построено двухэтажное медресе Магоки-курпа, а в 1651-1652 гг. – медресе Абдулазиз-хана, которое
из-за расположения вблизи базара ювелиров получило название Заргарлар мадрасаси (медресе
ювелиров). При Абдулазиз-хане были также возведены медресе Хиябан (1654-1655), Базари Гусфанд (1659-1670) и Джуйбари-калян (1670-1671). Внесли свою лепту и некоторые сановники
Бухарского ханства. Одним из них был Надир Диван-беги, на средства которого был построен
целый архитектурный ансамбль – медресе, ханака и хауз (искусственный водоём). Им же ранее
было возведено медресе Паяндабий-аталык (1617) под стенами Арка на Регистане. В 1669 г. в
местечке Базар-ноу на пути к Регистану от купола Телпакфурушон чиновник Абдулазиз-хана
Мухаммадяр Аталык построил ханака (Шишкин, 1936. С. 86-88).
В XVIII в. в Бухаре были построены: медресе Бола-хауз (1712), ханака Шейха Джалала
35
Г. А. Агзамова
(1753-1754), мечеть Халифы Худайдад (1777), медресе Рахманкули (1794-1795), медресе Домуллы Эрназара Элчи (1794-1795), медресе Домла Турсунджана (1795-1796). В источниках
XIX в. имеются сведения о строительстве медресе Домла Эрназара Элчи. В них говорится, что
это медресе было построено в 1779 г. на средства, полученные от Екатерины II бухарским послом в России Эрназаром Максутовым (Краткое… 1982. С. 2). В 1807 г. Халифой Ниязкулом
было построено медресе, по четырём углам которого были установлены купола, за что оно получило название Чор минор (чор – четыре, минор – башня, минарет). Относительно количества
медресе в Бухаре авторы XIX в. приводят разные цифры. Так, по свидетельству Мир Иззата
Уллы, в городе имелось 80 медресе, самым большим из которых было медресе Кукельдаш вблизи
ворот «Ходжа Бахауддин» (Путешествия…, с.202). Согласно сведениям Н. Ханыкова, в списке эмира Бухары значилось 103 медресе, 60 из них считались крупными. Наиболее известные
из них – это медресе Кукельдаш, Мирза Улугбека, Заргарлар, Турсунджан, Хиябан, Гаукушан и
др. (Ханыков, 1843. С. 85-86). Другой автор того же века англичанин А. Борнс говорил о 366
«больших и малых» медресе, существующих за счёт доходов, поступающих с базаров, бань,
окрестностей. Среди учащихся медресе «можно встретить людей из всех стран, кроме Ирана.
Завершив семи- или восьмилетний учебный курс, возвращаются они на свою родину с запасом
знаний и славой» (Борнс. с. 431).
Медресе и мечети строились и в других городах Бухарского ханства. В частности, при
Абдулла-хане II такие сооружения возводились в большом количестве. В их число можно включить мечеть и медресе Хакима Мулли Мира в Вабкенте, медресе в Карши. Автор XVII в. Махмуд
ибн Вали писал о Карши следующее: «Во времена правления хакана Абдулла-хана Шейбани
благоустройство и изобилие его достигли такой степени, что он соперничал даже с большими
городами мира. В нем есть медресе, ханака, мечети и бани...» (Махмуд ибн Вали, 1977. С.80).
Автор XVII в. Малехо тоже подтверждает, что одно из медресе города было построено по указанию Абдулла-хана (Ахмедов, 1985. С. 138). Строительство медресе и мечетей продолжалось и
в последующие периоды. В XIX в. в период правления Амира Хайдара на средства женщины по
имени Гули, занимающейся продажей молока, было возведено одно медресе (Ханыков, с.112). В
процессе строительства в городе и его окрестностях медресе и мечетей активное участие принимали и представители духовенства. В число зданий, возведенных в XVI в. Ходжа Саадом, автор позднего средневековья вносит дополнение: «А также в провинции Несеф им построены
несколько дворцов, несколько зданий мечетей» (Абулаббос, с.25).
В Хивинском ханстве также существовали медресе, мечети и школы. В количественном отношении и в плане программы обучения они несколько отличались от учебных заведений других ханств. М.Иванин, отмечавший наличие в Хиве множества грамотных людей и обеспечение школ на средства частных лиц, писал о том, что земли здесь измеряются танабами и таким
образом подсчитываются налоги, а это «свидетельствует о знании хивинцами начальной геометрии» (Иванин, 1873. С.71). В изучаемый период построены медресе Араб-Мухаммад-хана
(1616), Ходжамберды-бия (1688), Шергази-хана (1719-1726), Мухаммад Амин-инака (1765),
Фазыл-бека (1799), Эшмурад-бия (1810), Ал-лакули-хана (1835), Шаман-Иморат (1836),
Арабхан-саркора (1838), Гадой Нияз-ясаулбаши (1840), Якуб-мехтара (1840), Муса-туры
(1841), Сайид-бая (1842), Рахима-кули (1843), Рахманберды-хана (1843), Мухаммад Амин-хана
(1851) (Гулямов, 1941. С.23-31; 1993. С.278-279). В построенном Мухаммадом Амин-ханом в
1851 г. четырёхугольном, двухэтажном кирпичном медресе имелся «чистый двор», посредине
которого был колодец. В медресе было 4 мударриса и 300 студентов. В строительстве медресе
36
Культура номадов Центральной Азии
Хивинского ханства также участвовали представители разных слоев общества – от правящей
династии до простых людей. Одним из них был купец Саид Нияз-бай, которым была построена
мечеть на восточной стороне цитадели Хивы, у ворот. Эта мечеть была названа его именем (Костенко, 1879. С.324).
Медресе и мечеть имелись и в других городах Хивинского ханства. Так, в 1842 г. Г.И. Данилевский, писавший о Янги Ургенче, отмечал: «Население считает, что в нем есть 15 мечетей и 2
медресе» (Данилевский, 1851. С.103). В частности, в Гурлане было 6 мечетей и 2 школы, Шахабаде 2 мечети и 2 школы, Шавате 4 мечети и одно медресе, зато в Хазараспе, в отличие от других
городов, имелось больше мечетей и медресе (Кун. «Культура… ». 1876. С.240, 246, 252). По
сообщению Г.И. Данилевского, в нем действовало 10 мечетей и построенное в 1827 г. медресе
Кутлук-инак (Данилевский, 1851. С.103). По данным 70-х годов XIX в. в городе «есть 8 мечетей
и столько же школ» (Кун. «Культура… ». 1876. С. 258).
Всесторонне изучивший Кокандское ханство А. Кун в 70-х годах XIX в. писал, что в его городах было много школ, медресе и мечетей. Так, в Коканде было 300 мечетей, 120 школ, 40 медресе; Маргилане – 300 мечетей, 80 школ, 10 медресе; Андижане – 200 мечетей, 60 школ, 6 медресе;
Намангане – 250 мечетей, 100 школ, 5 медресе (Кун. «Очерк… ». 1876. С.64). Несколько отличаются от этих данных сведения автора того же времени А.П. Хорошхина. В частности, в своих
очерках о Коканде он отмечал наличие в городе 15 медресе, в которых получали образование
1500 студентов, а среди медресе своим размером выделялись медресе Мадали-хан и Соборная
мечеть («Очерки Кокана». 1876. С 40). Данные за 20-е годы XIX «утверждают, что в Коканде есть около 400 мечетей» (О нынешнем… 1826. С. 229). А.П. Хорошхин же отмечал, что в
Коканде есть 600 мечетей, на каждую часть города их приходится по 50 («Очерки Кокана». С.
40).
Одним из крупных центров просвещения Кокандского ханства являлся Наманган. В 60-х годах XIX в. в городе имелся караван-сарай Мавлави, возле которого были расположены одноименные мечеть и медресе, существовавшие за счет вакфных доходов. По свидетельству автора
того времени, всего в городе было свыше 100 мечетей (Михайлов, 1867. С.71).
Ташкент также считался одним из крупных центров просвещения Кокандского ханства. Значение города именно в этом отношении ещё более возросло в первой половине XIX в. Один из
ташкентских мулл свидетельствовал, что в этот период в городе было 17 медресе, 6 из которых
являлись основными. В качестве самого большого из них следует назвать медресе Баракхан, возведенное ещё в XVI в. Большая часть медресе Ташкента была построена в первой половине XIX в.
В частности, медресе Шукур-хан, Эшонкули-дадхах, Беклар-беги, Эшонкули-Лашкар-кушбеги,
Дикзар. Не меньше было и мечетей. По сообщению одного из мулл, автора XIX в., в Ташкенте
действовало 300 мечетей, 260 из которых находились в самом городе, а 40 – в его окрестностях
(Хорошхин. «Очерки Ташкента». С. 86). Хорунжий Потанин, побывавший в Ташкенте в 30-х
годах XIX в., отмечал, что при основных мечетях имелись школы, в которых учили читать и писать только на татарском, персидском, тюркском, кокандском, толковался Коран (Записки…
1831. С.268).
Школы занимали важное место в жизни общества. Обучающиеся в них учились читать и писать, а также изучали основы Корана. По свидетельству автора XIX в. Н.Ханыкова, в Бухаре,
как и в других городах Средней Азии, школы имелись на каждой улице. В них ученики наряду с
книгами религиозного содержания читали произведения Ходжа Хафиза, Мирза Бедиля, «пять
тюркских книг» - книгу Фузули, Лисан ут-тайр, Диван эмира Навои, Хувайдо, повествования
37
Г. А. Агзамова
Машраба. В школах учились дети от 7 до 12 лет (Ханыков, 1843. С.210). Девочки и мальчики
обучались раздельно. Владельцев школ называли мактабдарами. Здесь заслуживают внимания
следующие сведения Мухаммада Салиха. Он писал, что после того, как младший брат Шейбанихана Махмуд Султан завладел долиной Кундуз, он стремился в каждой махалле открыть по одной
школе, а мактабдару оказывал «благоволение и всяческую милость» (Салих, 1989. С.259-260).
Представители духовенства вносили заметный вклад в строительство школ, медресе и мечетей. В произведении «Матлаб ат-толибин» XVII в. рассказано об одном из них – Ходжа Сааде
из джуйбарских шейхов - и о построенных им зданиях: «лучшие медресе, устремленные ввысь
мечети, дворцы, которым позавидовали бы райские сады, водоёмы, напоминающие райские источники, караван-сараи и бани... всего им построены семьдесят лучших в мире каменных зданий. Среди них в провинции... Бухары построил прекрасное, как букет, медресе, а на севере от
него – великолепную Соборную мечеть... мечеть Кархана, мечеть Хай в начале аллеи, ханаку
Джуйбар, здание медресе Калабад» (Абулаббос, с.25-а).
Медресе, мечети и школы играли важную роль в утверждении морально-этических норм,
формировавшихся на базе просвещения, науки, основ ислама. Люди, стремившиеся к знаниям
и желавшие всесторонне совершенствовать себя, поступали в медресе. В них обучались представители не только местного населения, но и зарубежных стран. В самом городе некоторые
студенты переходили из одного медресе в другое, перебирались из одного города в другой.
Автор XIX в., описывавший жизнь общества Кокандского ханства, отмечал: «Во всех медресе
Средней Азии, Бухара и Хива не являются исключением из этого, обучение велось на основе
одной программы, одним и тем же наукам» (Саттар-хан, 1892).
Срок обучения в медресе не был ограничен. В большинстве случаев это зависело от способностей и усердия студентов. Завершение учебы означало владение персидским и арабским
языками, знание логики и основ шариата, а также начальной геометрии и четырех действий
арифметики. Студенты получали знания по разным предметам – грамматике, правоведению,
богословию.
Особого внимания заслуживает и организация учебного процесса в медресе. Занятия в них
проводились четыре дня в неделю – суббота, воскресенье, понедельник и вторник. В эти дни
наставник, т.е. мударрис, оставался в медресе, а остальные дни проводил дома. На примере медресе Бухары Н. Ханыков отмечал, что студентам была предоставлена определённая свобода,
посещение занятий также было свободным (Саттар-хан, 1892).
Представители правящих кругов покровительствовали школам и медресе. Так, поступления
от разных видов недвижимого имущества были переданы им в качестве вакфа, что позволяло
оплачивать труд мударрисов, нужды студентов, а часть средств использовалась на восстановительные работы медресе. Это подтверждают и сведения Фазлаллаха ибн Рузбехана. Историк
писал, что Мухаммад Шейбани-хан, участвуя в собрании ученых, авторитетных деятелей «Самарканда, обсуждавших различные научные вопросы» обратил внимание на необходимость
покровительствовать «ученым Самарканда и обучающимся науками» (Фазлаллах, с.157). По
утверждению автора, для этого верховный правитель дал распоряжение проверить состояние
вакфов Самарканда, восстановить начавшие разрушаться «вследствие событий времени» медресе и ханака, «а содержание мударрисов и учащихся довели до заслуживаемых ими размеров
и условий, [установленных] учредителями вакфов» (Фазлаллах, с.157-158). Согласно сведениям последующего времени, в Бухаре дополнительно к основным поступлениям эмиром выделялась часть от закята (подать, налог со скота и имущества в размере 1/40 в ханствах Средней
38
Культура номадов Центральной Азии
Азии) на религиозные цели, в том числе на нужды медресе («Путешествие…. 1957. С.197).
В дело обеспечения медресе вакфным имуществом вносили большой вклад и представители
других сословий. Так, медресе Шукур-хан в Ташкенте было построено в первой половине XIX в.
и ему в качестве вакфа были переданы «8 торговых лавок и 1 постоялый двор». Караван-сараи
этого города, которые назывались Нурмухаммад кушбеги, Исабек, Махрам-баши, Дастурханчи, Абдурасул, были обращены в вакф мечетей и медресе. 1/10 часть доходов известного под
именем Саид Азима караван-сарая в Ташкенте и половина доходов караван-сарая Шах-бек были
отведены на содержание духовных учреждений (Хорошхин. «Очерки Ташкента», с.87).
Важное место в развитии образования, науки и культуры Средней Азии имели библиотеки. В ханствах имелись книги по различным отраслям науки, литературы и истории, которые
хранились в личных библиотеках правителей, разных должностных лиц. При необходимости
книги переписывались с большим мастерством и украшались миниатюрами. Об одной из таких библиотек сообщал автор XVI в. Хасанходжа Нисори. Он писал, что у Абдулазиз-хана, сына
шейбанидского правителя Убайдулла-хана, «имелась такая библиотека, что неизвестно, была ли
в то время на земле ещё одна подобная её. Царём писцов этой библиотеки был Амир Али Хусейни, его почерку настаълик не было равных, а «хатти райхони» радовал глаз... Золотильщики
и художники довели искусство нанесения позолоты и рисования до совершенства, а кончиком
кисти, который был тоньше волоска, придавали лицам такую красоту, что в этом их искусстве
не было изъяна даже с кончик волоска. Если же они рисовали коня, бьющего копытом, то знайте, они пускали в ход не искусство живописи, а волшебство». Наряду с начальником писцовсекретарей, по свидетельству этого же автора, в библиотеке имелась должность – китабдар.
«...Китабдаром был обладатель достоинств мавляна Султан Мирак Мунши. В письме и живописи его учение и сноровка были так высоки, что пером не описать» - отмечал Хасанходжа
Нисори (1993. С. 46-47). Мир Мухаммад Амин Бухари тоже упоминал об одной из таких личностей – китабдаре «Мулле Мухаммад Мураде» (Бухари, 1957. С.165). Библиотеки имелись не
только во дворцах, но при медресе, в домах высокопоставленных чиновников, ученых, духовных
лиц. В частности, историк упоминает о библиотеке джуйбарских шейхов, которая состояла из
тафсиров, хадисов, ... повествований, исторических произведений и диванов». Среди них были
«книги, написанные рукой Муллы Амир Али, футляры, переплеты были вышиты золотом и несколько разукрашены» (Абулаббос, с.53).
Таким образом, в период позднего средневековья как и на протяжении предыдущих веков,
исламская религия занимала важное место в культурно-духовном развитии населения среднеазиатских ханств. Важную роль в этом процессе играли школы, мечети и медресе, существовавшие во всех центрах Бухарского, Хивинского и Кокандского ханств. Получившие образование и повысившие уровень своих знаний в научных центрах Средней Азии ученые и писатели
в дальнейшем внесли свой неоценимый вклад в дело просвещения населения и формирование
его духовного облика.
Литература
Абу Тоҳирхожа Самаркандий. Самария /Форсчадан А. Сатторий таржимаси; Маъсул муҳаррир С. Айний, Б.
Ахмедов // Мерос. Ташкент, 1991.
Абулаббос. Матлаб ут-толибин. № 61-қўлёзма. 22-а – бет // Иброҳимов А. XVI а. Ўзбек адабиётининг асосий
хусусиятлари.
Ахмедов Б.А. Историко-географическая литература Средней Азии XV-XVIII вв. Ташкент: Фан, 1985.
Болдырев А.Н. Мемуары Зайн-ад-дина Васифи, как источник для изучения культурной жизни Средней Азии и
Хорасана на рубеже ХV-XVI веков // Труды Отд. истории, культу-ры и искусства Востока Гос. Эрмитажа. Т. II.
39
Г. А. Агзамова
Л., 1940.
Борнс А. Путешествие в Бухару: рассказ о плавании по Инду от моря с подарками Великобританского короля и
отчет о путешествии из Индии в Кабул, Татарию и Персию, предпринятом ... в 1831, 1832 и 1833 годах лейтенантом ост-индской компанейской службы Александром Борнсом. Ч. II. М.: Университ. тип., 1848-1849.
Гулямов Я.Г. Памятники города Хивы // Тр. Узбекистанского филиала АН СССР. Серия 1. История, археология.
Ташкент. 1941; История Узбекистана. Т.3. Ташкент. 1993.
Данилевский Г.И. Описание Хивинского ханства // Записки Императорского Русского Географического общества. Кн. 5. СПб, 1851.
Записки о Коканском ханстве хорунжего Потанина (1830 г.) // Военный журн. 1831. № 4.
Иванин М.И. Хива и река Аму-Дарья. СПб.: Обществ. Польза, 1873.
Камлиддин Бинаи. Шейбанинамэ // Материалы по истории казахских ханств ХУ-XVIII веков (Извлечения из
перс. и тюрк. соч.)/Сост.: С.К. Ибрагимов, Н.Н. Мингулов, К.А. Пищулина, В.П. Юдин. Алма-Ата: Наука, 1969.
Костенко Л. Город Хива в 1873 году // Туркестанский сборник. Т. 82. СПб., 1879.
Краткое описание Бухарии и Хивы // Сибирский Вестник. Ч.1. 1823.
Кун А. Культура оазиса низовьев Аму-Дарьи // Материалы для статистики Туркестанского края. Вып. IV. СПб.,
1876.
Кун А. Очерк Коканского ханства // Вестник Императорского Русского Географического общества. Вып. IV.
1876.
Махмуд ибн Вали. Море тайн относительно доблестей благородных (География) / Введ. пер. Б.А. Ахмедова.
Ташкент: Фан, 1977.
Мир Мухаммед Амин-и Бухари. Убайдулланаме / Перевод с тадж. с примеч. чл.-корр. АН УзССР проф. А.А.
Семенова. Ташкент: Фан. 1957.
Михайлов М. Наманган (Очерк) // Туркестанский сборник. Т. 16. СПб., 1867.
Муҳаммад Солиҳ. Шайбонийнома/ Нашр. тайёрловчи. Э. Шодиев. Тошкент: Адабиёти ва санъат, 1989.
Нисорий Ҳасанхожа. Музаккири аҳбоб (Дœстлар ёдномаси) /Форс тилидан Исмоил Бек-жон тарж. Тошкент:
Мерос, 1993.
О нынешнем состоянии некоторых областей и городов в Средней Азии // Азиатский вестник. СПб., 1826.
Путешествие Мир Иззет Уллы от границы Кокандского ханства до города Самарканда //Труды САГУ. Новая
серия. Вып. ХС. Кн. 14. Ташкент, 1957.
Саттархан Абдуль-Гафаров. Краткий очерк внутреннего построения Кокандского ханства перед завоеванием
его русскими // Туркестанские ведомости. 1892. № 61.
Фазлаллах ибн Рузбехан Исфахани. Михман-наме-йи Бухара (Записки бухарского гостя) / Пер. Р.П. Джалиловой; Под. ред. А.К. Арендса. М.: Наука, 1976
Ханыков Н. Описание Бухарского ханства. СПб. Тип. Акад. Наук, 1843.
Ҳофиз Таниш ибн Мир Муҳаммад Бухорий. Абдулланома (Шарафномайи шоҳий)/ Форс. С. Мирзаев тарж.;
Нашрга тайёрловчи, сўз боши ва изоҳлар муаллифи Б.А. Ахмедов. Тошкент: Фан, 1969. II жилд.
Хорошхин А.П. Самарканд (Листки из памятной книжки) // Сборник статей, касающихся до Туркестанского
края А.П. Хорошхина. СПб., 1876.
Хорошхин А.П. Очерки Кокана // Сборник статей, касающихся до Туркестанского края А.П. Хорошхина.
СПб., 1876.
Хорошхин А.П. Очерки Ташкента // Сборник статей, касающихся до Туркестанского края А.П. Хорошхина.
СПб., 1876.
Шишкин В.А. Архитектурные памятники Бухары. Ташкент, 1936.
40
Культура номадов Центральной Азии
Т.К. Арзыбаев
Бишкек, Кыргызстан
ИСТОРИЯ КЫРГЫЗОВ В ПИСЬМЕННЫХ
ИСТОЧНИКАХ ХIV-XV вв.
«О народе и стране «Керкис» сообщается в сведениях Рубрука (1253-1254 гг.), он причисляет ее к странам, которые «лежат к северу и полны лесов»; в другом месте, среди народов
севера, где «нет ни одного города», упоминается «народ, разводящий скот, по имени керкисы», там же названы бегающие на лыжах «оренгаи», т.е. урянхайцы, упоминаемые у Рашид
ад-Дина вместе с восточными соседями кыргызов, народами кури, баргут и тумэт...; никаких
указаний на то, чтобы кыргызы в этот период жили в более южных местностях, мы у него не находим (Бартольд, 1963. С.509). Вероятно, здесь прежде всего говорилось о «Среднеазиатских»
кыргызах-кочевниках, которые занимали западные и юго-западные районы страны кыргызов и,
судя по этим данным, обитали в лесах.
В «Сборнике летописей» Рашида ад-Дина говорится, что племена урасут, теленгит и куштеми также называют лесным племенем, потому что они обитают по лесам в пределах страны
кыргызов и кэм-кэмджиутов (Рашид ад-Дин, 1952. С.122-123). Примечательно, что в этом сообщении у Рашид ад-Дина страны кыргызов и кэм-кэмджиутов отделены. Это в какой-то мере
может подтвердить предположение о том, что область «Кыргыз» могла охватывать западные
районы страны кыргызов и Минусу, а область «Кэм-Кэмджиут» располагалась в районах Верхнего Енисея и до Селенги, и могла представлять собой территорию, которая входила в сферу
влияния кыргызов или подчинялась им. Рашид ад-Дин пишет, что «всякое племя, у которого
юрты были (расположены) по лесистым местам, называли лесным племенем» (1952. С.23).
Согласно «Юань-Ши», область «Кянь-Кянь-чжоу» помещается «к юго-востоку от страны
кыргызов и в то же время к западу от реки Кем, т. е. Енисея» (Бартольд, 1963. С.503). Следует
отметить, что и «Юань-Ши» отделяет страну кыргызов и область «Кянь-Кянь-чжоу» («КэмКэмджиут») и помещает последнюю к юго-востоку от страны кыргызов. Это может поддержать и наше предположение о том, что область «Кыргыз» могла охватывать западные районы
страны кыргызов и Минусу, а «Кэм-Кэмджиут» располагалась в Туве и могла представлять собой территорию, входящую в сферу влияния кыргызов или подчинялась им. Данные «ЮаньШи» о том, что «Кянь-Кянь-чжоу» «в то же время» находилась к западу от реки Кем, т. е. Енисея, вероятно ошибочны. Хотя здесь могло говориться об отстоянии юго-западных пределов
«Кэм-Кэмджиута» от западной части страны кыргызов.
В 1123 году китайский отшельник Чань-Чунь, находясь в местности у Алтая, «слышал там,
что страна Кянь-Кянь-чжоу находится оттуда на северо-запад, за 1000 с лишним ли (около 500
верст)».
Не важно, как называлась упомянутая выше территория, а важно то, что здесь говорится о
северо-западной части Алтая как принадлежащей кыргызам. Эти сведения подтверждают мнение о том, что западная часть страны кыргызов доходила до Прииртышья (Обь-Иртышское междуречье). Что касается ее названия, то независимо от того, как она именовалась, там могли обитать «Среднеазиатские» кыргызы. Может быть, эти земли и назывались «Кэм-Кэмджиутом»,
хотя более вероятным представляется, что Чань-Чунь перепутал название. Эти районы могли
именоваться страною кыргызов и входить в область «Кыргыз».
41
Т.К. Арзыбаев
Кстати, в 1199 году найманы, разбитые Чингиз-ханом и его тогдашним союзником Ван-ханом
кераитским (кераиты были тоже монгольским народом, восточными соседями найманов), бежали в страну «Кэм-Кэмджиут». То, что найманы бежали именно в «Кэм-Кэмджиут» подтверждает, что она располагалась в Туве, а найманские племена располагались к югу от «КэмКэмджиута» или в непосредственной близости.
В «Юань-Ши» есть известие о том, что «предводитель меркитов Тухта-бики весной (вероятно, 1207 г.) дошел до реки Кем, по ней (вероятно, река еще была покрыта льдом) шел несколько дней до страны кыргызов (килигисы) и «овладел всеми пятью родами их». Он мог идти
в сторону восточной части страны кыргызов и покорить «Восточных» кыргызов. По «ЮаньШи», кыргызы описываются как народ «очень малочисленный; их было как будто всего 9000
семейств, что едва ли может соответствовать действительности» (Бартольд, 1963. С.504-505).
Вообще же, по-видимому, сведения о стране кыргызов у китайцев были неполные, искаженные,
а порой и ошибочные. Вышеуказанная цифра могла относиться лишь к одной группе племен
этого края, т.е. стране кыргызов. Как уже отмечалось, по сведениям Рашид ад-Дина в стране
кыргызов и в сопредельных с ней областях было много кочевников, «городов и селений» (1952,
с.104). По «Юань-Ши», кыргызы «не были искусными земледельцами, но посевы пшеницы у
них были» (Бартольд, 1963. С.505). Чань-Чунь говорит о стране «Кянь-Кянь-чжоу», что там
«добывается доброе железо и водится много белок; там также сеют пшеницу; китайские ремесленники живут во множестве, занимаясь тканьем шелковых материй, флера, парчи и цветных
материй». Все это могло быть в Туве или Минусе, но не в районах Обь-Иртышского междуречья и Алтая.
В «Юань-Ши» в связи со страной кыргызов упоминаются также три области: Усы, ХаньХэна и Йиланчжоу. Область Усы находилась «к востоку от кыргызов и к северу от реки Кянь
(Кем, Енисей) и получила название от другой реки; вероятно, имеется в виду река Ус. Еще восточнее находилась область Хань-Хэна, где вытекала река Кем и оттуда выходили через два горных прохода; в зимнее время здесь употреблялись лыжи. Об области Йиланчжоу только говорится, что она получила название по большой змее (по-турецки - йилан или илан - «змея»).
Местоположение этой страны ближе не определяется»(Бартольд, 1963. С. 504-505).
Пожалуй, в этот период мы видим примерно ту же картину расселения кыргызских племен
и сферы их влияния, что и в эпоху «Тан», до кыргызского великодержавия. Однако в монгольский период сведения исторических источников о кыргызах, их расселении и местоположении
более объективны, поэтому западная часть страны кыргызов определяется и просматривается
лучше, чем на основе данных исторических источников эпохи «Тан», характер которых зависел
от ряда причин и обстоятельств.
В «Бей-ши-цзи» (XIII век) кыргызы упоминаются в районе реки Или (Кюнер, 1961. С.5-6).
Вероятно, эти сведения «Бей-ши-цзи» относились к первой половине XII века, когда «Среднеазиатские» кыргызы могли обитать в этих районах.
Возможно, что после того, как гурхан кара-китаев «...послал войско к пределу кыргыз, чтобы
отомстить за беспокойства, причиненные ими, и взял Бешбалык», «Среднеазиатские» кыргызы переместились или были отброшены на север, ближе к Иртышу и Алтаю. Видимо, после
этого они и перекочевали в районы горного Алтая и Прииртышья, расположившись к западу от
своих «Восточных» соплеменников.
Рашид ад-Дин сообщает, что «ранее эпохи Чингиз-хана государями у найманов были
Наркыш-Таян и Эният-каан. Когда они разбили племя киргизов, Эният-каан не предстал перед
42
Культура номадов Центральной Азии
своим старшим братом Наркыш-Таяном и не поднес ему подарков» (1952. С.135). Не исключено, что причиной ухода «Среднеазиатских» кыргызов на Алтай могли послужить столкновения
их с найманами (самым сильным народом Западной Монголии), в частности, вышеупомянутое
поражение от Наркыш-Таяна и Эният-каана, в результате чего кыргызы могли покинуть занимаемые земли. Следует отметить, что Рашид ад-Дин кыргызов вообще именует - «Племя Киргиз». Поэтому под вышеупомянутым племенем кыргызов, которое разгромили Наркыш-Таян
и Эният-каан, могла также подразумеваться страна кыргызов или их часть. Во время военных
столкновений, видимо, часть «Среднеазиатских» кыргызов правого крыла или перекочевала,
или была уведена во внутренние районы Могулистана и, очевидно, именовалась моголами. Первые известия о них содержатся в письменных источниках XV века. В «Зафарнаме» (перв. полов.
XV века) Шафар ад-Дина Йезди в рассказе «об отправлении Тимуром войск против Джете»
сообщает, что кыргызы стояли элем или улусом за рекой Или в Каратале. Во главе их в то время
был Инга-Тюря. Также сообщается, что «иль и улус» Инга-Тюри был настигнут в местности
Кийас (Материалы…. С.155).
В «Маджму ат-таварих» приводится генеалогия Инга-Тюри, которая в первой части сходна с генеалогией кыргызов правого крыла. После Анал-Хакка, Лур-хана, Гуз-хана, Арслан-бия,
Кули-бия и Мары-бия родословная Анга-Тюри обрывается (Материалы…. С.207). Вероятно, в
это время они и отделились от кыргызов правого крыла, но впоследствии, вероятно, снова вошли в состав правого крыла кыргызской народности, в частности, в виде родоплеменной группы
«монолдор».
В «Маджму ат-таварих» сыном Анга-Тюри был Мухаммед-бек по прозвищу Кек-Бука. Согласно некоторым вариантам генеалогических преданий современных кыргызов, родоначальника племени монолдор (мужа Нааль - сестры Адигине и Тагая) звали Кеке, а прозвище его было
Кек-бука (Абрамзон, 1960. С.61-62). Согласно «Маджму ат-таварих», потомками Мухаммедбека названы: Кувай (в четвертом поколении), Ку-Суек (в восьмом поколении), Сейид-Казы
(Гази) (в девятом поколении). Кроме того, называются еще Бай Могол и его потомки ЧолокТукиме и Кире. Все имена полностью совпадают (хотя и частично искажены в рукописи) с именами отдельных родоначальников и с названиями подразделений племени монолдор, зафиксированными в современных генеалогических преданиях.
«Среднеазиатские» кыргызы-кочевники, вероятно, время от времени и в зависимости от
различных причин и обстоятельств меняли свое местонахождение, перемещались на те или
иные земли.
Согласно «Тарих-и Рашиди» Мухаммеда Хайдара, «Среднеазиатские» кыргызы упоминаются в районах их нынешнего обитания уже в начале XVI века, причем, автор не говорит ни о
каких перемещениях племени в непосредственно предшествующий период. «Таким образом,
- пишет Н.Н. Туманович, - если при изложении ранней истории Моголистана кыргызы не упоминаются вовсе, то в связи с событиями первой четверти XVI века они фигурируют, как основное население Моголистана - от долины Таласа на западе до Чалыша и Турфана на востоке, от
заилийских степей на севере до Кашгара на юге. Основной территорией их расселения был район Иссык-Куля, но в зависимости от различных условий племена кыргызов перемещались то
западнее - на Талас, то восточнее - в район Турфана. В начале XVI века кыргызы господствовали
в могольских степях, оттеснив моголов в Кашгарию. При появлении военных отрядов, направлявшихся Саид-ханом, кыргызы уходили, рассеивались и снова появлялись в самых отдаленных
краях Моголистана» (Туманович, 1973. С.75).
43
Т.К. Арзыбаев
«Среднеазиатские» кыргызы могли переместиться на эти земли примерно во второй половине XV века. Причиной могли послужить их столкновения с калмыками. Мухаммед Хайдар
называет кыргызов «лесными (дикими) львами Моголистана» (Туманович, 1973. С. 79-85).
Вероятно, в это время «Среднеазиатские» кыргызы, главным образом, обитали в лесных районах Тянь-Шаня и в прилегающих к ним землях.
Переселение «Среднеазиатских» кыргызов на юго-запад, во внутренние районы Могулистана, сопровождалось в известной мере и подчинением местных племен и родов. В XVI веке
или позднее, вероятно, и образовалась группа племен протоичкиликов, которая затем была известна как «Ичкилик», часть кыргызского народа. Ядро этого объединения могли составить
Бул(а)гачи.
В «Зафар-наме» Шараф ад-Дина Йезди (перв.полов. XV в.) в рассказе о созыве «Тимуром
курултая и об отправлении войск во все стороны Могулистана для истребления Джетинского
улуса» говорится, что отряд во главе с Худайдад-и Хусайни и Мубашшир-бахадуром, «сделав
проводником Кумартаку, пустились в путь через Уручку с 20 тысячами отважных и смелых воинов. Когда они дошли до местности Бикут, то повстречались с народом бул(а)гачи-вилкар и
произошло крупное сражение». Согласно этим данным, бул(а)гачи обитали где-то в районах,
расположенных до реки Или, поскольку далее в этом источнике говорится, что по велению Тимура его эмиры, «переправившись через реку Или», искали народ бул(а)гачи, «осматривая все
края тех областей» (МИКК, 1973. С.140). В «Маджму ат-таварих» несколько раз приводится
родоплеменной состав объединения бул(а)гачи, в частности, названия племен: бостон, тейит,
джоо-кесек, доолос, кыдырша и кан(г)ды. Это основное ядро кыргызских племен, «составивших группу, позднее именовавшуюся «ичкиликами»...» (История…. С.204).
Согласно «Маджму ат-таварих», родоначальник бул(а)гачинов Салус-бек Бул(а)гачи изображается как сын Ак-Огула. Возможно, что бул(а)гачи по своему происхождению были связаны с правым крылом кыргызов, т.е. происходили от них. Или же группа племен бул(а)гачи
входила в сферу влияния кыргызов правого крыла, подчинялась ей.
Следует отметить, что бул(а)гачи могли быть связаны с упоминаемыми в китайских источниках моуло, которые в середине VII века обитали в районе хребта Боро-хоро, входящего
в систему Тянь-Шаня. Моуло китайских источников реконструируется как - булаг. Согласно
«Матла'ас-са'дайн ва маджма аль-бахрайн» Абд ар-Раззака Самарканди, в рассказе «о походе
Тимура в Могулистан» (примерно в 1388-89 гг.) сообщается о сражении с «булагами-викале»
(МИКК, 1973. С.156), вероятно, с булагами.
В «Маджму ат-таварих» родоначальник бул(а)гачинов именуется как Салусбек бул(а)гачи.
Вместе с тем, в середине VII века в составе карлукского объединения, согласно китайским источникам, упоминаются племена чжисы или пофу. Они обитали между булагами и ташлыками,
«достигая на юге пустынных районов Джунгарии». Чжисы или пофу китайских источников
реконструируется как чигиль или себек (История…. С.250). Также в «Зафар-наме» в рассказе
«о походе Тимура на войну с Тохтамышем» есть сообщение о народе салучи, которые упоминаются вместе с бул(а)гачи. Так, говорится, что тимуриды «отправились в путь, двигаясь по
равнине, и старались разузнать о положении бул(а)гачи и салучи». В «Матла' ас-са'дайн ва маджма' аль-бахрайн», в рассказе «о походе Тимура в Могулистан (1388-89 гг.)» есть упоминание
о «бул(а)гачи - сабуджи», вероятно, бул(а)гачи-салучи.
Вполне возможно, что Салус или Салу (может, и Салусбек), Себек и Салучи являются дивергентными формами одного и того же этнического названия или слова, и что указанные выше
44
Культура номадов Центральной Азии
группы племен, в том числе и булаг, бул(а)гачи, взаимосвязаны между собой. Булгаджи (вероятно, бул(а)гачи), упоминаются еще у Мухаммеда Хайдара («Тарих-и Рашиди») вблизи ИссыкКуля.
Название «Ичкилик», могло происходить от древнетюркского «ичик» - тяготеющий (к
центру) и слова эль - народ, общность, т.е. ичик - эль (иль) - лик, ичикиллик, ичкилик в значениитяготеющий (к центру) (т.е. к кыргызам правого и левого крыла) народ, эль. Однако «Ичкилик» могло происходить также от «ичик (ички)» - внутренний и слова эль (иль) - народ (эль).
Так эти племена могли называться вследствие того, что располагались во внутренних районах
земель, расположенных между кыргызами правого и левого крыла, которые обитали к северу,
востоку, юго-востоку от ичкиликов, своеобразно окаймляя их, в результате чего внутренний эль
и мог называться ичкилик, а кыргызы правого и левого крыла (со стороны ичкиликов) - аркалыками, т.е. внешним (для ичкиликов) элем.
Б. Солтоноев пишет, что по рассказам старцев об истории деления кыргызов на правое и левое крыло сообщается, что от некоего Сатыке (Сатука?) родились два сына. Старшего назвали
Агул (Ак уул), младшего - Кубул (Куу уул) (Солтоноев. С.122-123). По первой версии, «мать
сказала: Агул лежал по правую сторону от нее, «поэтому пусть его потомство называется Онг
(правый)». Кубул лежал на левой стороне, «поэтому его потомство пусть зовется Сол (левый)». По второй версии, Агул кормился из правой груди - «пусть именуется Онг (правый)».
Кубул - из левой груди, «пусть зовется - Сол (левый)». По третьей версии, Агул был назван
Онг (правым), потому что в одной войне возглавлял правую часть (крыло) войска, а Кубул был
назван Сол (левым) потому, что возглавлял левую часть (крыло) войска. По четвертой версии,
расположенные между кыргызами Арка (правого и левого крыла) и ичкиликами горы Ала-Тоо
были взяты за рубеж, границу и тех, кто находился справа, назвали «Онг» (правый), а тех кто
слева - «Сол» (левый).
Согласно истории Тагая у Б. Солтоноева говорится, что кыргызы Ферганы и правого крыла
Арки (совокупность правого и левого крыла) происходят от Адигине и Тагая, и люди «хорошо
знают их историю и историю родов, пришедших в то время». Опираясь на рассказы старцев,
«знающих общую историю», а также со ссылкой на сведения недошедшего до нас сочинения
«Джаваб-наме», составленного в 1825-30 гг., Б. Солтоноев пишет, что Тагай родился примерно в 1460-70 гг., по одному сообщению, в местечках Ийри-Суу, Былпылдак в районе Коканда,
Маргилана. Дальше у Б. Солтоноева приводятся рассказы о легендарных спорах и состязаниях
Тагая (его стороны) и Адигине (его стороны), их столкновениях и дележе земли, причем Тагаю
якобы достались районы, расположенные в Фергане.
В этих сведениях могло говориться об отделении некоей части племен правого крыла Арки
(совокупность правого и левого крыла) и образовании отдельной группы кыргызов, которая и
могла составить позднее ядро родоплеменной группы кыргызского народа, известной как ичкилик. Может быть, о них и сообщалось в «Маджму ат-таварих» как о группе племен бул(а)гачи.
Кстати, согласно тем же рассказам, приводимым Б. Солтоноевым, «тагайцы после столкновений с узбеками («по распространенным известиям» «по поводу орды вышел спор») пришли
в Арку», т.е. в земли кыргызов правого и левого крыла. И далее он пишет, что, «судя по переселению Тагая в Арку, видна их давняя связь между собой» (Солтоноев. С.118-123).
Эти данные могут подтвердить сведения «Маджму ат-таварих», по которым группа племен
бул(а)гачи связывается с правым крылом кыргызов, которые, вероятно, и составили ядро будущих ичкиликов. Все это может служить в пользу того, что ядро той группы племен, которая была
45
Т.К. Арзыбаев
известна как Ичкилик, было связано по своему происхождению с кыргызами Арка (правого и
левого крыла) или правого крыла.
О всех этих событиях, очевидно, и упоминается в составленном в 70-е годы XVIII века китайском сочинении «Си-юй-чжи» («Описание западных земель»). Так, сообщается: «Постепенно население увеличилось, всем охоты не хватало и по этой причине cреди них поднялась
борьба за землю. Недостаток в одежде породил привычку к грабежу проезжающих. От разладов
никто пользы не добился. 220 с лишним лет тому назад они сообща вели мирные переговоры
и разделили население на равные части. Выделили два подразделения, выбрали из богатых двух
предводителей, каждому указали владения: земли, реки, горы. Разделились на две ветви - северную и южную. Южная называлась То-го-со-хо-лэ (вероятно - Тогуз-уул), Северная - кэ-эр-гэци-сы (Кыргыз). Наименованием ветви является название изначально главного племени. Каждая внутри делилась на ветви» (Мокеев, 1991. С.44-45).
Эти известия были получены маньчжурскими чиновниками Восточного Туркестана после
опроса кыргызских старейшин и знатоков генеалогии. В этих сведениях могло сообщаться о
разделении кыргызов на две группы-ветви: северную - Арка или Аркалык (правое и левое крыло), которая и упоминается как Кэ-эр-гэ-ци-сы (Кыргыз), и южную - протоичкилики, которые
могли обитать в районах Ферганы. В То-го-со-хо-лэ кит. источника можно видеть передачу Тогус-огул.
Следует подчеркнуть, что не следует исключать того, что во всех сведениях, о которых говорилось выше, не было каких-нибудь упущений, ошибок и искажений. Они вполне возможны.
Литература
Абрамзон. Киргизы и их этногенетические и культурные связи. Фергана. 1990.
Бартольд В.В. Соч. т.II (1). М.,1963.
История Киргизской ССР. Т. 1. Фергана. 1984.
Кюнер В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961.
Материалы по истории киргизов и Киргизии. Вып.1. М., 1973.
МИКК. 1973.
Мокеев А.М. Этапы этнической истории и социальной орагнизации кыргызского народа на Тянь-Шане в XVIсер.XVIII вв. // Изв. АН Респ. Кыргызстан. 1991. № 4. Бишкек, 1991.
Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т.1. М., 1952.
Солтоноев Б. Казак-кыргыз тарыхы (Рукопись отдела истории 1057).
Туманович Н.Н. Сочинение мирзы Мухаммеда-Хайдара «Тарих-и Рашиди» как источник по истории кыргызов
и Киргизии // Арабо-персидские источники о тюркских народах / Сб. Фергана. 1973.
46
Культура номадов Центральной Азии
А.Асанканов
Бишкек, Кыргызстан
КУЛЬТУРА КЫРГЫЗОВ СЕВЕРНОГО ТИБЕТА
В основу данной статьи легли материалы этнологической экспедиции под руководством проф.
Асанканова, организованной и профинансированной Международным Институтом Центральноазиатских исследований при ЮНЕСКО (руководитель проекта к.и.н. К.А. Ташбаева). Экспедиция проходила в октябре-ноябре 2007 г. в Синьцзянь-Уйгурском автономном районе (СУАР)
Китайской Народной Республики, в местах компактного проживания кыргызов.
По нашим данным в СУАРе проживает около 200 тыс. кыргызов, в основном в Кызыл-Суу –
это кыргызская автономная область, Ак-Суу, Или, Хотане, Тарбагатае, Лабноре, Алтае. Несмотря на свою относительную малочисленность, кыргызы занимают огромные территории – горные массивы, приграничные районы севера, северо-западной, западной, а также юго-западной
части СУАРа. Общая протяженность площади, на которой они проживают, составляет примерно 4 тыс.км – от северо-востока до юго-запада Синьцзяна (Полевые материалы, 2007 г.). В данном сообщении сделана попытка проследить хозяйство, ознакомиться с материальной и духовной культурой кыргызов, проживающих в северной части Тибета, или «кыргызов Хотана».
В Хотанском аймаке кыргызы компактно проживают в Кен-Кырском кыргызском автономном айыле, который состоит из двух сел – Сары-Кыя и собственно Кен-Кыр в районе Гума, а
также в айылах Кулан-Аргы и Ыраскем Каргалыкского района, общее число населения составляет более 4 тыс. человек, представляющих такие крупные племена, как бостон, тейит, найман,
кыдырша, кесек и др. Эти села находятся в 250-300 км от районных центров, среди труднодоступных горных массивов, на высоте 4,5-5 тыс метров над уровнем моря. Здесь до сих пор отсутствуют дороги, даже для двухколесной арбы. Жители добираются в течение двух-трех дней
на яках, верблюдах и лошадях. Именно поэтому в последнее время кыргызы стали переезжать в
районные центры.
Население, в основном, занимается животноводством - разводят яков, верблюдов, лошадей,
коров, овец и коз (Абрамзон, 1949). Население Сарыкыя не занимается земледелием. После
того как с конца 50-х и до середины 60-х
годов в КНР была проведена коллективизация часть населения Сарыкыя и Куланаргы спустилась в долины, населенные
пункты Кен-Кыр (Гума) и Каргалык и
начала осваивать земледельческие культуры. При этом кыргызы Кен-Кыра освоили террасовое земледелие (фото 1).
Выращивают только эспарцет, ячмень.
Остальные аграрные культуры в горных
условиях и при суровом климате не растут. Проживающие совместно с уйгурами кыргызы освоили пшеницу, ячмень,
кукурузу, а также бахчеводство, но их
меньше. Та часть населения Сарыкыя и
Фото 1
47
А. Асанканов
Куланаргы, которая занимается скотоводством, всю продукцию земледельческой культуры покупает в райцентре или в близлежащих местах, где она производится, реализуя свой скот.
Этническая история. Кыргызы Хотана нынешнюю территорию своего проживания освоили не по своей воле. В XVII-XVIII вв. юго-западные приграничные с Индией районы были неспокойны. Жители северной Индии постоянно совершали грабительские налеты на приграничные
районы Кашгарского ханства. Во-вторых, господствовавшие англичане стремились заиметь залежи драгоценных камней кашташ – жади. Необходимо было заселить регион и обезопасить
государство. Земледельческие племена, проживающие на равнине, не выдерживали суровый
климат и условия жизни в труднодоступных высокогорных районах (фото 2). Поэтому Кашгарское княжество волевым решением перевело часть кыргызов в Куланаргы и Ыраскем, Сарыкыя,
они издревле были хорошо адаптированы к высокогорным условиям.
Через Сарыкыя проходили караванные дороги от Китая до Кашмира, а также в Мекку. Переселенные кыргызы не только охраняли границы (их называли «кыргызы пограничники»), но и
были проводниками, за что получали определенное вознаграждение.
Материальная культура. Жилище. Большинство кыргызов Хотана уже не знают юрту, или
как они называют «ак ъй» - «боз ъй», потому что со скотом кочует не все население, а только
часть его. В местах пребывания кыргызы живут в небольших земляных домиках.
Дома Кен-Кыра и Каргалыка имеют прямолинейную кубическую форму (фото 3). Размер
домов и их архитектура отражает уровень благосостояния хозяина. Если кыргызы Сарыкыя и
Куланаргы имеют, в основном, одно- или двухкамерные дома, то в Кен-Кыре и Каргалыке стандартными считаются трех– четырехкамерные (фото 4).
Коридор находится в середине (фото 5). Окна выходят в коридор, во двор, очень редко - на
улицу, они находятся высоко от пола, и во многих случаях окна одной стены выходят во двор, а
противоположной стены и комнаты - в коридор. Эта традиция связана с исламской религией.
В целом, для архитектуры домостроения характерно уйгурское влияние. На потолке коридора
имеется окно наверх, обеспечивающее освещение (фото 6).
Абсолютно во всех комнатах есть приподнятая площадка, выполняющая роль мебели, где
обычно сидят, отдыхают и обедают хозяева дома и гости (фото 7). Исключительно во всех комнатах отсутствует такая деталь, как порог.
Потолки в домах очень высокие, оформление зависит от материальных возможностей каждого: состоятельные люди обшивают ДВП и ДСП (фото 8), очень богатые используют пластиковые материалы (фото 9), простые жители обычно делают потолки из круглых деревянных
Фото 2
Фото 3
48
Культура номадов Центральной Азии
Фото 4
Фото 5
Фото 6
Фото 7
Фото 8
Фото 9
брусьев (фото 10).
Дома плоские, кроются деревянными брусьями, поверх которых кладут короткие тополиные
круглые палки длиной 35-40 см, диаметром 5-10 см (фото 10). Сверху бросают саман, а потом засыпают землей. Сейчас поверх круглых палок стелят водонепроницаемый материал, а затем накладывают плотный и толстый слой земли с саманом или же цементируют. Входная часть
комнаты также отделывается разным материалом. Одни кафелируют, другие цементируют, но в
большинстве случаев стелят кирпич (фото 11).
В одних домах перед входом в дом имеется айван – навес (фото 12), а в других нет. Последнее
49
А. Асанканов
объясняется тем, что в Синьцзяне, в том числе Хотане, осадки выпадают очень редко, а лето
хотя и жаркое, но ветренное. Двор обычно большой. Рядом с домом имеются приусадебные
участки и пристройки для содержания скота, которые обычно перегораживаются круглыми деревянными палками или ветками (фото 13).
Внутренние стены дома белят, а наружные только штукатурят. Дома отапливаются мешами
– железные плиты (фото 14). Почти все плиты имеют одинаковые формы. Летом плиты убирают.
Убранство домов очень красочное. На пол стелят ковры, сверху жер тёшёк, сделанный из
красочных материалов (фото 15). Противоположная двери стена считается почетным местом
в комнате, там складывают красочные, разноцветные постельные принадлежности, покрывают
красивым покрывалом или же иногда оставляют без покрытия (фото 16). На стенах, почти не
оставляя открытого места, вывешивают красочные туштуки – туш кийизы (фото 17).
Хотанские кыргызы на пол стелят не шырдаки и ала кийизы (они перестали и даже забыли как
их делают), а таары (фото 18). Если шырдаки и ала кийизы и есть в некоторых домах, то обычно
их покупают в Кызыл-Суу – кыргызской автономной области. Таар стелят под ковер или ближе
к входной части комнаты. Таар иногда используют как попону, а также в качестве мешка – кап.
Пища. Основу традиционной пищи хотанских кыргызов составляют мясные и молочные
продукты. Лошадиное мясо если и употребляют, то очень редко. Во время больших общественных или семейных праздников чаще режут яков, реже верблюдов, на небольшие торжества режут барана или козу. Мясо употребляют в «чистом виде», то есть без лапши. Не знают «беш
Фото 10
Фото 11
Фото 12
Фото 13
50
Культура номадов Центральной Азии
Фото 15
Фото 14
Фото 17
Фото 16
Фото 19
Фото 18
бармак» – нарын. Перед употреблением мяса пьют бульон с хлебом. В каждодневное питание
входят чай с молоком и маслом или со сметаной, курут, разбавленный в кипяченной воде, с маслом и хлебом, а также кесме – мясной бульон с лапшой. Кроме этого, имеется очень много видов
молочных и мясных блюд. Хотанские кыргызы не делают кумыс: во-первых – забыли, во-вторых
в высокогорных условиях разводить лошадей сложно, да и невыгодно, поэтому их мало и используются они скорее для передвижения.
Одежда. Традиционности в одежде почти не осталось, сохраняется только у старшего поколения (фото 19). В быт кыргызов активно входят головные уборы уйгуров (фото 20). В то же
время, каждый кыргыз старается иметь национальный калпак (фото 21). Его надевают в торжественных случаях.
51
А. Асанканов
Фото 20
Фото 21
В 80-х годах XX столетия кыргызы еще делали чаарык, чокой – обувь из шерсти и шкуры яков,
коров и лошадей. Сейчас у хотанских кыргызов преобладают одежда и обувь фабричного производства.
В целом, кыргызы Хотана, или Северного Тибета, более трехсот лет находясь в относительной изоляции от остальных кыргызов, проживая в суровых высокогорных условиях и вдали от
культурных и промышленных центров, лишенные элементарных благ цивилизаций, все-таки сумели сохранить свой язык, самобытную культуру, самое главное, свою этническую идентификацию – этническое самосознание.
Однако ограниченность общения на родном языке, отсутствие литературы, средств массовой информации оказали негативное влияние на социально-культурную жизнь этноса.
Литература
Абрамзон С.М. Киргизское население Синьцзян-Уйгурской автономной области Китайской Народной Республики // Советская этнография, 1949.
Полевые материалы, 2007 г., октябрь.
52
Культура номадов Центральной Азии
К.М.Байпаков
Алмата, Казахстан
ГОРОД И СТЕПЬ В ДРЕВНОСТИ:
ОСЕДЛОСТЬ И ЗЕМЛЕДЕЛИЕ У САКОВ И УСУНЕЙ ЖЕТЫСУ
Одной из фундаментальных проблем древней истории Казахстана и Средней Азии является
проблема взаимодействия кочевых и оседлых цивилизаций. Она предусматривает в числе различных аспектов ее - направление, связанное с археологическим изучением развития в регионе
земледелия и кочевого скотоводства, возникновение оседлых поселений и процессы превращения их в города. Эти процессы рассматриваются на протяжении хронологического диапазона
от эпохи саков до средневековья (V в. до н.э. до XIV в. н.э.) и далее с выходом на позднесредневековый период (XV-XIX вв.).
Изучаются вопросы, связанные также с процессами взаимодействия оседлости и кочевничества в конкретном регионе; исследуется, какое из этих направлений экономики преобладало в
те либо иные периоды истории, каковы были общие тенденции развития общества и насколько
справедлив тезис, который констатирует линию его развития “от кочевий к городам”. Он подразумевает подавляющее доминирование кочевого скотоводства с постепенным оседанием части
населения, переходом его к занятию земледелием, ремеслами, торговлей и в целом к урбанизации общества (Плетнева, 1967. С.180-189). Такая линия развития предполагает, что в какой-то
период времени все население переходит к подвижному образу жизни - к кочевому скотоводству (Грязнов,1955. С.19-29; Черников, 1960. С.17-21). Затем, в силу ряда обстоятельств, начинается обратный процесс возвращения к оседлости и земледелию.
Конкретным местом исследований выбрано Жетысу - Семиречье в пределах его Северовосточной части (Илийская долина и Приджунгарье).
Если проследить историческое развитие Семиречья, оно схематически выглядит так:
1. Палеолит и неолит - время бродячих охотников и собирателей; неолит и энеолит - переход
к производящему хозяйству - земледелию и скотоводству.
2. Ранняя и средняя бронза - период оседлости и занятия земледелием, а также пастушеским
скотоводством, развитие яйлажного скотоводства. Эпоха поздней бронзы - время появления
кочевого скотоводства и, как следствие этого, - массовый переход населения к кочевничеству.
3. Начиная с VIII - VII вв. до н.э. вплоть до V в. н.э. следует эпоха ранних кочевников (саки,
усуни, хунны).
4. Затем в эпоху раннего средневековья VI - VIII вв. под влиянием ряда внутренних и внешних факторов происходит оседание кочевников, появление земледельческих поселений, затем
перерастание их в города, а также развитие урбанизации.
5. В IX - начале XIII вв. происходят интенсивные процессы седентаризации, рост урбанизации в Семиречье, появляются районы городской жизни.
6. В результате монгольского нашествия оседлая и городская культура претерпевает коллапс.
Урбанизация гибнет во второй половине XIII - начале XV вв.
7. Наступает период, когда население Жетысу переходит к скотоводству и кочевничеству.
Однако традиции оседлости и земледелия сохраняются в позднее средневековье, у казахов XVXIX в. (История… . 1978; Масон, 2002. С.33-36; Байпаков и др. 2005. С.117, 127,129).
Следуя этой схеме развития Жетысу следует отметить, что скотоводство, в том числе и коче53
К.М. Байпаков
вое, в VIII в. до н.э. - VIII в. н.э., а затем в XV-XVIII вв. на отрезке времени в 1400 лет, абсолютно
доминировало и составляло основу социально-хозяйственной и культурной жизни населения.
Однако исследования археологов конкретно в каждом регионе позволяют сделать эту схему
более сложной, отвечающей реалиям исторической жизни.
Исследователи кочевого скотоводства обращали внимание на сложность и неоднолинейность процесса генезиса и эволюции кочевничества в зависимости от географической среды,
социальных факторов, экологических обстоятельств (Масанов, 1995).
Представляются интересными рассуждения крупного ученого С.И.Руденко, который ставил
под сомнение массовый и быстрый процесс перехода от оседлой жизни к кочевой населения
Евразии. Чистые кочевники, которые находились в постоянном движении, были редким исключением, тогда как подавляющая часть скотоводов в той или иной степени была связана с
оседлостью и земледелием, что определялось, по его мнению, географическими факторами. Интересно его замечание о том, что кочевание было своего рода и привилегией «богатых и очень
богатых скотоводов, имеющих большие стада скота и, прежде всего, овец и лошадей». Высказывания исследователя базировались на конкретном археологическом материале из раскопок
сакских (скифских) могильников Алтая, которые свидетельствовали и об оседлости саков этого
региона на всем протяжении их жизни (Руденко, 1960. C.5; 1967. С.5).
В работе К.А. Акишева, посвященной вопросам происхождения кочевничества, также подчеркивается, что семиреченские саки и усуни были не только кочевниками (Акишев, 1970. С.6978). Саки Приаралья, пришедшие им на смену кангюи и другие племена имели селения и города,
обладали высоким уровнем строительных знаний и искусством зодчества, сооружали сложные
ирригационные системы (Толстов, 1960. С.139-186).
Безусловно, что на образ жизни населения в древности оказывали огромное влияние природная среда и колебания климата. По существу, взаимодействие природы и общества, природы
и человека является основной темой современной науки. Актуальность ее растет в связи с усилившимися экологическими кризисами местного и глобального характера. До недавнего времени две подсистемы единой всемирной системы (природа-общество) рассматривались изолированно друг от друга. Связано это с вульгарным материализмом, когда абсолютизировался
«социум», якобы детерминирующий все другие факторы. Даже в географии не удается объединить экономико-географическое и физико-географическое направления. Как справедливо
отмечают исследователи, еще недавно было «запрещено» смешивать природные и общественные закономерности. Поэтому в отмежевании от общественных наук географы-естественники
видели панацею от неизбежной огульной критики. Жупел «географического детерминизма»
сковывал научную мысль, заставляя ученых разрывать анализ соотношения сил, действующих в
системе «природа - общество» (Хотинский, 1991. С.48-49).
Однако прорыв в этой проблеме готовился давно, ему способствовали работы Б.В. Андрианова, Н.Н. Чебоксарова, в которых было разработано понятие хозяйственно-культурных типов, предусматривающее процессы исторического взаимодействия общества с географической
средой. В последние годы активно разрабатываются важные направления проблемы «Человек
и природа» - как изменения природной среды влияли на человеческое общество, как деятельность человека определяла антропогенную трансформацию ландшафтов и, наконец, какое влияние оказывала эта измененная человеком среда на общество (Первобытный человек… 1974;
Paleoecology… 1977; Археология.... 1984).
Исследованием этих влияний можно более убедительно решать проблему миграций. В част54
Культура номадов Центральной Азии
ности, ставится под сомнение причинность миграций скотоводческих племен на запад в результате «неудержимого роста» численности кочевников и нехватки пастбищ и их деградации. Данными по таким кризисам антропогенного характера наука не располагает, их просто не было, а
причина связана с географическими факторами - резким изменением продуктивности пастбищ
в сторону увеличения с востока на запад. Отсюда стремление части кочевников уйти из низко
продуктивных сухих степей и полупустынь Центральной Азии в богатые травостоем степи Восточной Евразии.
Конечно, эти миграции надо отличать от миграций агрессивного типа, вызванных социальным фактором. Но в то же время Западная Европа избежала ужасов монголо-татарских войн
потому, что здесь нет степной зоны. Дойдя до Придунайских степей, татаромонголы, как раньше гунны, не могли идти далее на запад, где ландшафтная ситуация была иной, приспосабливаясь к которой надо было менять стереотип хозяйства (Хотинский, 1991. С.58-63). В степях же
Восточной Европы пришлые кочевые народы сохраняли свой кочевой уклад достаточно долго
(кыпчаки, крымские татары, гагаузы).
Сейчас ясно, что географический фактор, или воздействие природы на общество, определяли
условия развития общества. Воздействие географического фактора на жизнь человека является
не только неотъемлемым условием жизни, но и постоянно меняющимся в пространстве и времени явлением (Анучин,1982).
В доиндустриальном обществе человек всецело или значительно зависел от природной среды, и именно она определяла типы хозяйства и направления его развития. Чем дальше в древность, тем больше при анализе причин развития общества, его хозяйства и культуры должен
учитываться географический фактор. Именно природные условия определили в степной полосе Евразии переход к кочевому скотоводству и способствовали его консервации и эволюции на
протяжении многих столетий, вплоть до нового времени. Исключительно же специфика природных условий определила развитие на Востоке раннеземледельческих обществ в долинах рек
и в предгорьях.
В последнее время в научной литературе получили распространение понятие и термин «ноосфера», введенные в научный оборот В.И. Вернадским (1988. С.20-33). Это широкое, всеобъемлющее понятие заменяет термин «географическая среда». Ноосфера, по В.И. Вернадскому,
- это биосфера, измененная и изменяемая обществом, ставшая средой общественного развития,
особенно за последние 10-20 тысяч лет.
Во многом благодаря природным условиям северовосточного Жетысу монголы вытеснили
земледельческое население из культурной полосы, обратив ее в пастбище, о чем сообщают письменные источники и археологические данные (Путешествие… . 1993. С.110).
Знакомство с историей человечества не оставляет никаких сомнений в том, что его развитие
всегда представляло собой взаимодействие с природой, а не было только использованием материалов и энергии природы.
В этой связи интерес представляют работы Р.И. Аболина. В названии одной из них «От пустынных степей Прибалхашья до снежных вершин Хан-Тенгри» очень точно и емко отражена
специфика Семиречья. Автор пишет: “Накладывая климатические, растительные и почвенные
пояса, мы получим при этом так называемые зоны жизни, определяющие собой как географические ландшафты, так и равно условия сельского хозяйства каждого данного района” (Аболин,
1930). Опираясь на этот метод, исследователь выделяет следующие зоны жизни:
1. Полынно-степная зона, в которой выделяются два пояса степей - чистополынных и злаково55
К.М. Байпаков
пустынных. В ней земледелие удается только при искусственном орошении. Однако на плоских
лессовых увалах и по ложбинам возможны богарные посевы. Главное назначение пояса - разведение мелкого скота и верблюдов. Скотоводство возможно при наличии определенного оборота пастбищ, большей своей частью имеющих сезонный характер, но в основном зимних.
2. Злаково-степная зона включает пояса полынно-злаковых и злаковых степей. Здесь при
условии орошения возделываются все зерновые, садово-огородные и технические культуры.
Широко используются богарные посевы. Целинная злаковая степь представляет собой пастбище для крупного рогатого скота. Зимний выпас (в отличие от полынно-степной зоны) уже играет небольшую роль ввиду постоянства и значительной глубины снежного покрова. Возможно
сенокошение, особенно по логам и речным долинам.
3. Разнотравно-степная зона занимает преимущественно высокие предгорья хребтов. Умеренно климатические условия, богатое дождями теплое лето благоприятствуют земледелию
(как при искусственном орошении, так и на богаре) и скотоводству. Целина предоставляет прекрасные условия для всех видов животных. Зимний выпас затруднен из-за глубокого снежного
покрова.
4. Лесная или луговая зона, где выделяются два пояса - смешанных и хвойных лесов, пригодна
для выпаса скота в течение трех летних месяцев.
5. Высокогорная зона с альпийским и ледниковым поясами. На альпийских лугах летом выпас
скота, преимущественно мелкого, продолжается в течение 1,5-2 месяцев.
Из этого обзора условий жизни следует, что в Жетысу преобладают сезонные пастбища: зимние - в степной зоне и летние - в луговой и альпийской. Кроме того, придомное скотоводство
возможно в предгорной зоне при использовании сенокошения.
Предгорье (разнотравно-степная зона) характеризуется хорошими условиями для скотоводства и земледелия, как при наличии искусственного орошения, так и на богаре. Земледелие
возможно и в злаково-степной зоне, но обязательно в условиях искусственного орошения.
Распределение пастбищных угодий по зонам способствует развитию здесь кочевого, отгонного и придомного скотоводства. В то же время наличие земель в предгорной зоне и долинах
рек, которые при обеспечении влагой чрезвычайно плодородны, благоприятствовало возникновению и развитию земледелия и создало возможность для длительного сосуществования земледелия и скотоводства.
На особенности экологии Семиречья обратил внимание К.А.Акишев, когда рассматривал
проблему происхождения номадизма в аридной зоне Казахстана. Вместе с Восточным и ЮгоВосточным Казахстаном он выделял весь этот регион в зону сочетания яйлажного скотоводства
и богарного земледелия, полукочевнического и полуоседлого хозяйствования. Поскольку расстояния кочевок от летних к зимним пастбищам и наоборот здесь были невелики, то это давало
возможность кочевникам проводить больше времени на стоянках, что и определило возможность перехода к оседлости и занятию земледелием, а также появление в средние века городов,
и урбанизации (Акишев, 1972. С.46).
В известной мере пересмотр традиционной точки зрения на древних обитателей Семиречья саков и усуней как исключительно кочевников был обусловлен раскопками усуньского
поселения-зимовки Актас в 200 км восточнее Алматы, на южных склонах Кетменьтау в Центральном Тянь-Шане. При раскопках поселения были обнаружены жилые и хозяйственные
постройки, загоны для скота, а также получены свидетельства земледелия, такие как находки
бронзового серпа и каменных мотыг, а также зернотерок и, что крайне важно, остатков ирри56
Культура номадов Центральной Азии
гации. Было установлено, что при помощи небольших каналов, выведенных из горной речки,
орошались участки склонов, прогреваемых солнцем (Акишев, 1969. С.29-47; 1970. С.69-78).
Еще раньше, К.А. Акишев, основываясь на материалах раскопок сакского могильника Бесшатыр, где были обнаружены гробницы из дерева, заметил, что навыки строительства погребальных сооружений саков позволяют считать, что они использовались и при строительстве
стационарных домов. Таким образом, отмечал он, саки Семиречья проводили холодное время
на стационарных зимовках (Акишев, Кушаев, 1964. С.84).
Эти материалы и выводы об оседлости у так называемых «ранних кочевников» Семиречья
и приобщении их к земледелию в известной мере были новационными в противовес высказанному еще в конце XIX в. мнению В.В. Бартольда, основанного исключительно на данных китайских хроник. Он писал, что «отыскивать в настоящее время следы построек такого кочевого
народа, каким был усуни, совершенно бесполезно» (Бартольд, 1963. С.27).
В настоящее время наличие оседлости и земледелия у саков и усуней Семиречья общепризнано. Это стало возможным после проведения широких археологических исследований, приведших к открытию многочисленных оседлых поселений у саков и усуней и бесспорным свидетельствам об их земледельческих занятиях.
Охарактеризуем некоторые из них.
Поселение Сарытогай (Чарын) расположено в 200 км к востоку от г. Алматы, на правом
берегу реки, на верхней надпойменной террасе. В настоящее время сохранилась только часть
его. В течение долгого времени водные потоки со склонов невысоких гор смывали грунт и культурный слой поселения в реку.
Пойма реки на этом участке представляет собой конус выноса, сложенного лёссо-песчаными
наносами и прорезанного многочисленными древними протоками. Ширина поймы на этом
участке 1,5-2 км. Основное действующее русло Чарына проходит вдоль левого берега, на котором были обнаружены сакские курганы средних размеров: высота 4-6 м, диаметр 30-40 м. С
обеих сторон от основного русла реки расположена каменистая степь, поросшая саксаулом и
тамариском.
На противоположной левой подпойменной террасе обнаружено поселение эпохи раннего
железа. Остатки усадеб прослеживаются на поверхности в виде овальных, округлых, подквадратных возвышений, покрытых многочисленными изделиями из камня. Само поселение вытянуто с юга на север вдоль русла реки и тянется на протяжении 2-2,5 км. Это самое крупное
поселение из обнаруженных в Семиречье.
Было установлено, что на некоторых участках террасы наблюдается скопление каменных
орудий труда: зернотерок, мотыг, пестиков и крупных фрагментов сосудов, но почти нет мелких
фрагментов керамики и костей. Объяснить это можно тем, что водой были смыты более легкие
предметы, а тяжелые остались на поверхности. Поэтому раскоп был заложен на возвышенной
части, в месте скопления каменных орудий труда. Как и предполагалось, здесь был обнаружен
участок с культурным слоем. Был заложен небольшой раскоп размерами 2x2 м. Толщина культурного слоя на этом участке составила 20-25 см. Среди фрагментов керамики были найдены и
кости животных.
В дальнейшем было установлено, что участки с орудиями труда являются остатками жилищ.
Конструкции их выявить не удалось, но был собран подъемный материал, который дал предварительные сведения о хозяйстве и керамическом производстве древнего населения.
Керамика на поселении представлена многочисленными сосудами: хумами, горшками, ми57
К.М. Байпаков
сками, котлами, кружками. Имеются фрагменты столовой, кухонной, хозяйственно-бытовой и
специальной посуды.
Керамика различается не только по назначению, но и по качеству изготовления. Значительный процент составляют фрагменты толстостенных сосудов плохого обжига. Это фрагменты
хумов, горшков, чаш, мисок. Большая часть сосудов выполнена ручной лепкой. Наряду с ними
собраны фрагменты тонкостенных сосудов, покрытых ангобом. Это изготовленные вручную и
подправленные на подставке миски, кувшины светло-желтого и красноватого цветов.
Котлы в основном без горловины с венчиком, отогнутым наружу и переходящим в раздутое тулово. Диаметр устья котлов от 20 см, ручки горизонтальные ушковидной формы или петлевидные. Горшки двух типов – с прямой горловиной, слегка отогнутой наружу и округлым в
сечении венчиком и без горловины с овальным в сечении венчиком. Чаши с полусферическим
туловом, с невысоким бортиком и утолщенным венчиком. Кувшины тонкостенные, хорошего
обжига, красноватого цвета с широкой горловиной. Аналогичная керамика встречается на поселениях усуньского времени, в том числе, на Актасты в Семиречье. В целом керамика из поселения на р. Чарын датируется концом I тыс. до н.э.- началом I тыс.н.э.
Поскольку поселение занимало большую площадь и намного превосходило все известные
поселения в Семиречье, оно, видимо, являлось административным и ремесленным центром.
Наряду с современными каналами на террасе вблизи поселения имеются следы древней
оросительной системы. Большое количество зернотерок, пестиков, курантов и каменных мотыг указывает на то, что население активно занималось земледелием. Мотыги отличаются от
аналогичных орудий предыдущих эпох. Они небольшого размера (10x7 см), тщательно обработаны с помощью шлифовки двух желобов по бокам и одного сверху. Мотыги эпохи бронзы и
сакского времени не имеют желоба для крепления в верхней части. Зернотерки разных типов:
узкие со следами сработанности, широкие, крупные ладьевидной формы, прямые, изготовленные из камней разных пород. Пестики встречаются небольшие, изготовленные из речной гальки, и крупные, сделанные из камней мелкозернистого песчаника (Байпаков, Марьяшев, 2001.
С.57-60; Кузнецова, 2001. С.63-66.; Грошев, 1996. С.73-75).
Поселение Осербай-1. Расположено на территории Кегенского района Алматинской области, в 3 км к юго-западу от с. Алгабас. В этом месте р. Чарын вырывается из узкого каньона и
образует широкую долину длиной 5-6 км до следующего каньона. На этом участке находятся
еще несколько поселений.
Поселение находится на верхней высокой надпойменной террасе. Некогда ровная терраса
размыта водными потоками и ручьями. Один из них промыл глубокий овраг и разделил поселение на две части. Часть его сползла вниз, по склону, часть осталась за оврагом. На поверхности
террасы и за оврагом видны ограды прямоугольной формы, всего около 10-12. На территории
поселения были собраны фрагменты керамики. Жилища представляют собой конструкции из
камней в 2 ряда подквадратной и прямоугольной формы. В центральной части обнаружена конструкция из крупных камней, вкопанных на ребро в два ряда.
В 1994 г. был заложен разведочный раскоп. Общая площадь его составила 90 м2. Жилище 1
находится в центральной части поселения Осербай. Оно представляет собой подпрямоугольной формы конструкцию, сложенную из камней крупных и средних размеров, вкопанных на
ребро и уложенных плашмя. Размеры жилища 9x6,6 м, ориентировано по оси северо-запад –
юго-восток. Оно состоит из двух помещений, разделенных между собой стенкой. Размеры помещения, расположенного западнее, 4x6,6 м. Второе помещение имело размеры 5x6,6 м. Глуби58
Культура номадов Центральной Азии
на раскопа - 0,5 м. После того как был снят верхний слой дерна на глубине от 20 до 50 см была
выявлена плотная каменная забутовка вдоль северо-западной стенки первого помещения. В
южной части этого же помещения был найден фрагмент каменной зернотерки. В центральной
части первого помещения найдены фрагменты керамики и значительное количество костей. В
помещении, расположенном восточнее, на глубине от 10 до 30 см у северо-западной стенки найдены фрагменты керамики.
Зернотерка изготовлена из продолговатых окатанных камней размерами 42х21 см. Рабочая
часть отшлифована. Два предмета изготовлены из галечника. Это терочники.
Керамика представлена фрагментами кувшинов, горшков, котлов, чашек. Форма восстанавливается по верхней части сосудов. У котлов и чаш венчики слегка вогнуты, у кувшинов и горшков отогнуты наружу. У котлов ручки налеплены в виде выступов. У горшков невысокая горловина плавно переходит в раздутое тулово. Встречаются фрагменты сосудов с петлевидными
ручками. Фрагменты дна округлые со следами изготовления на матерчатом шаблоне. Керамика
представлена, в основном, сосудами хорошей отмучки с примесью песка. Поверхность сосудов
тщательно заглажена. Фрагменты керамики Осербай отчасти аналогичны керамике поселения
Актасты, уступают по качеству изготовления посуде из поселения на р. Чарыне и могут быть
отнесены к усуньскому времени.
Природные условия позволяли населению заниматься как скотоводством, так и земледелием,
что наблюдается в хозяйстве населения и в наше время: широкая долина и сейчас используется
для посевов картофеля и ячменя, а верхние террасы - для выпаса скота (Байпаков, Марьяшев,
2001. С.60-61).
Поселение Амирсай обнаружено в Центральном Тянь-Шане. Рядом с ним замечены следы
разветвленной ирригационной системы - головной канал, отводы от него и поля площадью до
1000 кв.м. Хронология поселения определена в пределах первой половины I тысячелетия до н.э.
(Грошев, 1996. С.73-75).
Поселение Рахат. Группа поселений находится на участке протяженностью около 2 км у
села Рахат, между городами Талгар и Иссык. Расположена напротив могильника Иссык, в 3 м
южнее.
Поселения представляют собой спланированные естественные рельефы с выделением центральной возвышенной части, представляющей собой пирамидальный холм с искусственно
срезанными склонами и системой оврагов и всхолмлений, искусственно превращенных в рвы и
валы. Последние превращают центральную часть поселения в крепость.
Вот характеристика центрального поселения в этой группе. Оно расположено над восточной окраиной с. Рахат, на правом берегу р. Тасмурын, по которой идет дорога в ущ. Орман
(Солдатская щель), где была обнаружена группа сако-усуньских поселений.
Центральная часть поселения – это трапециевидный холм, возвышающийся над уровнем
первой горной террасы на 10 м и на 50 м над примыкающей с севера равнинной степью. Наверху его овальная в плане площадка большим диаметром 85 и меньшим 55 м. Вокруг центральной
части идет овраг-ров явно со следами искусственного подрубания склонов и валы, где также
видны следы земляных работ, превративших их в систему эффективных фортификационных
сооружений. На поверхности центрального холма и на территории рядом, в том числе в ущелье
р. Тасмурына, собрана коллекция керамики, среди которой обломки типично сако-усуньской
посуды и фрагменты котлов, кувшинов, хумов средневековой керамики.
На поверхности центрального бугра заметны западины овальной и подчетырехугольной в
59
К.М. Байпаков
плане формы, являющиеся остатками жилищ. Шурф размерами 2x2 м, заложенный на месте
одной из них, выявил культурный слой толщиной около 70 см, содержащий золу, кости и черепки сосудов.
Керамика позволяет отнести время существования поселений к длительному периоду. Первый этап их жизни связан с эпохой раннего железа. Скорее всего, это были городища-убежища
и своеобразные ставки сакской и усуньской знати.
В эпоху средневековья функции поселений не менялись – это были убежища (Байпаков, Марьяшев, 2001. С.62-63).
В целом, можно предполагать новый тип археологических памятников - укрепленные
городища-убежища, расположенные на склонах первой горной гряды Заилийского Алатау.
Если вышеописанные поселения находились в горной зоне, то поселение Серектас I расположено в степной зоне, в 200 км к северо-западу от Алматы на берегу сухого русла. До раскопок на поверхности было обнаружено значительное количество фрагментов керамики и костей,
виднелись выступающие камни, образующие ограды овальной и круглой формы. Всего было
обнаружено шесть оград. На ограде 4 был заложен шурф размерами 1х2 м по линии север –
юг, глубиной 1 м. По фрагментам фаянсовой посуды было установлено, что жилище датируется
второй половиной ХIХ в. и является частью казахского поселения, а более древняя керамика
вынесена на поверхность грызунами.
Для выявления жилищ эпохи раннего железного века был заложен раскоп. Удалось установить, что остатки их располагались ниже на 50-70 см уровня пола казахского жилища и были им
частично перекрыты.
Основной раскоп был заложен на ровной поверхности без следов конструкций, в месте скопления керамики. Размеры раскопа 14x12 м.
На глубине 35-40 см обнаружена кладка жилища более раннего периода, выполненная из
крупных камней, образующих два помещения овальной формы. Помещения представляют собой заглубленные в землю до 85 см от уровня дневной поверхности полуземлянки. Пол был
вымощен мелкими камнями, на поверхности которого собрано значительное количество керамики усуньского времени. Среди фрагментов боковины тонкостенных сосудов серого цвета без
орнамента, в том числе горловины и венчики. Расположенное западнее более крупное помещение размером 9x7 м было жилым, на что указывают зольные пятна, угли и кости животных. Там
же у северо-западного края раскопа найдены хорошо заточенные костяные проколки. Второе
помещение размерами 5x5 м, видимо, было подсобным и имело хозяйственное назначение. В
нем выкладки пола из камней и очагов не обнаружено.
Датировка поселения основана на характерной для начала I тыс. н.э. керамике.
На скале, к которой примыкали древнее и казахское поселения, обнаружены петроглифы.
Некоторые фигуры козлов и оленей выполнены в «зверином» стиле, что косвенным образом
указывает на время их создания.
Для уточнения датировки поселения кости и карбонаты были сданы в лабораторию парамагнитного резонанса в Институт ядерной физики на анализ. Получены даты: рубеж – IV в. н.э.
У реки и в прилегающих к руслу реки безводных саях обнаружено еще несколько поселений
эпохи бронзы и эпохи раннего железа.
Установлено, что скотоводы конца I тыс. до н.э. и начала I тыс. н.э. степной зоны строили
поселения рядом с поселениями эпохи бронзы. Иногда на поселениях сакского или усуньского времени устраивались более поздние жилища – стоянки (Байпаков, Марьяшев, 2001. С. 5460
Культура номадов Центральной Азии
57).
Широкие исследования сакских и усуньских поселений были начаты в 1994 году по совместному Талгарскому казахско-американскому проекту. Его основной целью является изучение
экономического и культурно-исторического развития комплекса обществ Талгарского микрорайона от эпохи саков до средневековья (VII в. до н.э. - XIV в. н.э.) и затем до нового времени, до
XIX – начала XX в. Приоритетом проекта было воссоздание природно-климатических условий,
а также хозяйственной и культурной деятельности людей, населявших Жетысу. В задачи исследований входило выявление и обследование новых археологических объектов в Талгарском микрорайоне, проведение археологических раскопок на поселениях. Исследователи концентрировали свои усилия на интерпретации стратиграфических наблюдений, строительных остатков,
анализе керамического материала и проблемах культурологии. Кроме археологических, были
проведены исследования, включавшие палеоботанические анализы остатков обожженных семян и микроанализы спор и пыльцы растений; сделан обзор окружающей местности и современных растений; выполнены геоморфологические исследования остатков древней и средневековой ирригации, осуществлены зооархеологические исследования, получены абсолютные
датировки по радиокарбонному методу.
Основным объектом стационарных исследований было выбрано поселение Тузусай в 24 км
северо-восточнее г. Алматы. Поселение расположено на левом берегу сухого лога. Ширина его
по верху 15- 20 м, по низу 7-10 м.
Внешних признаков на поверхности поселение не имеет, отсутствуют следы жилищ или оборонительных сооружений. Культурный слой прослеживался на площади 90х100 м и тянулся по
берегу лога.
Правый берег лога полностью распахан. Имеет повреждения и левобережная часть памятника. Сохранившаяся часть поселения шириной 30-35 м прорезана двумя оврагами, которые
тянутся с ЮВ на СЗ параллельно кромке берега. Овраги имеют ширину от 2 до 5 м, глубину от
1,5 до 2 м.
Когда-то к южному краю поселения примыкал курганный могильник из 11 курганов, расположенных по линии ЮВ - СЗ. Курганы имели насыпи с каменными кольцами по основанию,
размеры курганов варьировались в диаметре от 12 до 40 м, по высоте - от 1 до 4 м. В 1980-1981
гг. курганный могильник был уничтожен при сельскохозяйственном освоении территории.
Остатки двух курганов удалось исследовать археологу Б.Н. Нурмуханбетову. В больших грунтовых прямоугольных могилах, стенки которых имели обкладку из еловых жердей, были найдены мелкие костяные цилиндрические бусы и несколько золотых нашивных бляшек - гладких
ромбической формы, квадратных с гофрированным орнаментом, а также фигурных в виде рога
архара. Находки датируются IV- III вв. до н.э.
В 1992-1993 гг. на поселении были заложены два раскопа общей площадью 216 кв.м. Раскопки показали, что поселение Тузусай имеет культурный слой толщиной 0,5-1,1 м, который
включал обломки керамики, костей животных, угольки. Находки залегали в четырех горизонтах, соответствующих периодам обживания поселения. Раскопками вскрыты участки поселения без жилищ и других строительных конструкций. Поселение было датировано IV- II вв. до
н.э.( Григорьев, 1995. С. 81-85).
В 1994-1996 гг. раскопки поселения были продолжены. Получены новые данные о стратиграфии и планировке поселения. Вскрыто 76 м2 его территории. Обнаружено 7 хозяйственных ям,
остатки строительных конструкций, собраны коллекции керамических, каменных предметов.
61
К.М. Байпаков
Проведены специальные палеоботанические, фитолитические, зооархеологические, геоморфологические и почвенные исследования (Chang, Savelieva,
Baipakov, 1995. С.6-16).
В 1996 г. на поселении Тузусай был
заложен раскоп. Раскоп площадью 40
кв.м. доведен до материка. Первый слой
(0-20 см) был слабо насыщен культурными остатками. Только в отдельных
квадратах на глубине 10-18 cм встречены фрагменты керамики, в том числе
толстостенная посуда типа хумчей и
котлов (кв. ХI-Д, ХII-Д, ХIII-Б), ручка
сосуда (ХIII-Д), венчик сосуда (ХII-Д).
При снятии первого-второго слоев в
кв. ХI-Г, ХI-Д и ХII-Д на глубине 12-25
см обнаружено скопление гранитных
oкатанных валунов средней величины
Рис. 1. Поселение Ак-тас. План
(до 20 см в диаметре) с наибольшей
концентрацией в западной части кв.
ХII-Д. К этому же уровню принадлежат и две зернотерки.
При разборке бровки между кв. ХIII-Г и ХIII-Д найден обломок зернотерки на глубине 28 см.
Размеры: ширина - 15 см, толщина – 7-8 см, сохранившаяся длина - 18 см.
В северной части кв. ХI-В дочищен очаг, северная сторона которого попала в раскоп 1995 г.
Очаг фиксируется по линзовидному золистому слою толщиной до 4 см на глубине около 30 см,
округлой формы диаметром 44 см. В золистом слое найдены кусочки шлака. В качестве топлива
использовались фруктовые деревья, найдены остатки зерен проса.
Находки из второго слоя располагались по всей глубине. В северной части кв. ХХII-Г, южной
– ХII-Г и западной – ХIII-Д был зафиксирован четкий горизонт на глубине 28-34 см. Среди находок второго слоя следует отметить фрагмент медного изделия сферической формы в кв. ХI-Д,
кусочки шлака в кв. ХII-В, ХIII-Г.
Четкий горизонт древней дневной поверхности фиксируется в кв. ХI-В. Здесь найден большой сосуд типа хумчи. Хумча находилась на глубине 35 см и занимала северную часть кв. ХII-В.
Размеры: диаметр - 40 см, высота - 70 см. Палеоботанические анализы проб земли из сосуда
устанавливают присутствие пшеницы, неустановленных хлебных злаков.
Находки из 3-го слоя располагались равномерно. Наибольшая концентрация отмечается в
юго-западной части кв. ХII-В на глубине 42-50 см, западной ХI-Г – 40-47 см и в кв. ХI-Д на глубине 44-50 см. Среди находок (керамика, кости животных) следует отметить оселок, найденный
при зачистке кв. ХI-Д на глубине 55 см. Оселок имеет линзовидную форму диаметром 4 см, шириной 1,8-2 см и толщиной 0,5 - 0,8 см.
В кв. ХII-Д расчищены обломки котла в восточной бровке на глубине 60 и 63 см. Найдены две
зернотерки в северо-западном углу лицевой стороной вверх. На глубине 60-63 см под зернотерками находилось два больших фрагмента котла.
62
Культура номадов Центральной Азии
В кв. ХI-Д обнаружено материковое возвышение, возможно, выброс при закладке ямы. Начинался с глубины 56 см с понижением к южной стороне. В северо-западном углу – забутовка
из камней с глубины 53 см.
В кв. ХII-Д выявлено скопление крупных костей, возможно, верблюда.
В кв. ХШ-Г выявлен надматериковый нижний горизонт культурного слоя. Он имел вид утоптанной поверхности, на которой находился комплекс предметов - большой камень, кости (лошадь), терочник-отбойник, фрагменты керамики на глубине 60-70 см.
В кв. ХII-В расчищено очажное пятно в юго-восточном углу на глубине 57-63 см, неправильно овальной формы 50х25 см. Золистый слой датируется стандартным радио-карбоновым методом в пределах 380-400 гг. до н.э.
В кв. ХI-В, Г расчищена забутовка из мелких камней (галька) размером 160x40x7(10) см.
Ориентирована по линии запад-восток.
Почти всю площадь раскопа 1996 г. занимали десять больших подпрямоугольных ям. Хронология поселения Тузусай по радиокарбонной датировке определена в рамках V-IV вв. до н.э.
– серединой I в. н.э.
Палеоботанические пробы были взяты из заполненных ям, очагов и сосуда. Семена и древесный уголь были извлечены методом флотации и затем изучались в лаборатории Пенсильванского
университета. Большинство зерен сохранилось в слое и в навозе. В основном, зерна принадлежали пшенице, которая доминировала над ячменем и просом.
Известно, что пшеница используется в пищу, тогда как ячмень
– как фуражный корм домашних
стадных животных. Соотношение
пшеницы, ячменя и проса наводит
на мысль, что в Тузусае существовала система получения двойного
урожая: до наступления жаркого
лета выращивали пшеницу и ячмень,
тогда как просо собиралось уже с
орошаемых полей в конце лета. Получены данные по земледельческим
культурам: пшеница - 69%, просо 44, ячмень - 35, виноград - 8, ореховая скорлупа - 8%.
Споро-пыльцевые анализы проб
почвы из Тузусая дали интересные
результаты. Как известно, споропыльцевые анализы проб могут
быть выявлены для микроскопических, одноклеточных и многоклеточных растительных образований,
возможных для идентификации
растений, которые, в свою очередь,
Рис. 2. Поселение Сары-тогай. Керамика
63
К.М. Байпаков
свидетельствуют о природно-климатических условиях изучаемого периода. Было проанализировано 17 проб, из них 6 показывают преобладание одноклеточных вариаций травы, возможно,
дикие некультурные травы, собранные в окрестностях стоянки. Многоклеточные остатки представляют доминирование пшеницы. Этот вывод основан на процентном содержании обожженных семян, выделенных из проб после флотации.
Наиболее интересные данные получены о наличии остатков риса и рисовой шелухи. Обнаружен сорняк, который найден среди остатков рисовых колосьев. Если рис выращивался в Тузусае, то ясно, что необходима была система ирригации. Исследования A.M. Розен несколько
противоречат находкам Н.Ф. Миллер, сделанным в течение трех полевых сезонов. Так, А.М. Розен говорит о рисовых колосьях и остатках, о нескольких ячменных фитолитах, тогда как Н.Ф.
Миллер сообщает о 35% ячменя в сборе зерновых.
Столь значительные расхождения объясняются двумя причинами: малые размеры проб, отчего возможны колебания в данных, и различная сохранность растительных материалов в зависимости от технологии, используемой для палеоботанической идентификации. В итоге получены разные результаты: первый свидетельствует о том, что пшеница преобладала, и второй,
что просо и ячмень были вторичными культурами.
Обе культуры относятся, видимо, к существовавшим двум системам – богарной и ирригационной, использовавшимся в Тузусае. Результаты палеоботанических исследований дают основание полагать, что жители вели следующие виды хозяйственной деятельности: скотоводство,
занимавшее степные равнины вокруг Тузусая, и отражаемое земледелие, связанное с возделыванием пшеницы и ячменя ранней весной и летом и, возможно, риса в жаркое летнее время.
Зооархеологический материал, полученный при раскопках поселения Тузусай, к 1996 г. насчитывал 3845 костей, из которых: 20% имели генные характеристики. Коллекция включает
49% - овцы, 31% - коровы, 13% - лошади, 2% - собаки. Интересны также данные, сообщающие
о возможности установления времени забоя скота по остаткам зубного камня между зубами и
деснами овец. После восьми проб удалось определить, что овцы были забиты в летний период.
Это может говорить о том, что пастухи с отарами бывали здесь поздним летом (рано спускались
с летних пастбищ). По предварительному заключению, жители Тузусая вели, в основном, пастбищное скотоводство, по крайней мере, на сезонной основе. Стада овец, крупного рогатого
скота и лошадей, видимо, паслись в степи в течение поздней весны и раннего лета, затем уходили
на летние пастбища и возвращались обратно к зиме на пастбища в степи.
Геоморфологические исследования в Тузусае проводились доктором Б. Кок. Были отобраны
семь проб почвы из восточного профиля ямы 24В, восемь - из южного профиля ямы 27А и одиннадцать - с западного профиля ямы 8. Почвенные пробы проанализированы химическим путем,
а также с помощью микрогранулирования на предмет процентного содержания глины, ила, песка, что необходимо для воссоздания местных климатических условий в Тузусае в железный
век. К тому же доктор Б. Кок взяла две пробы нетронутых строительных материалов, видимо
кирпичей из самана, на исследование радиацией для выявления структурных свойств данных
строительных материалов. Кроме того, взяты пробы почвы в окрестностях Тузусая для проверки гипотезы о том, что жители Тузусая практиковали орошаемое земледелие (Байпаков, Чанг.
1997. С. 53-68).
Еще одним пунктом исследования по Талгарскому проекту стали работы по обследованию
археологических объектов урочища «Солдатская щель», («Орман») в 7 км восточнее г. Талгара. Урочище представляет собой долину, расположенную на высоте 1300-1600 м над уровнем
64
Культура номадов Центральной Азии
моря, окаймленную с юга, востока и севера грядами отрогов Заилийского Алатау и прорезанную многочисленными горными речками. По случайным находкам неолитических орудий долина известна как место обитания древних гоминид. В раннем железном веке здесь, по-видимому,
находился один из центров сакской культуры, о чем свидетельствуют находки из Бесагашского
клада (Байпаков, Исмагил. 1996. С.41-51).
В результате полевых исследований были выявлены и картографированы единичные находки
керамики юго-западной части долины, а также открыты новые сакские поселения Орман 1, 2.
Поселение Орман 1 расположено в южной части долины, в 2 км восточнее с. Орман. В настоящее время полностью распахано. Судя по площади выходов культурного слоя, оно имело
размеры не менее 4000 м2 и располагалось по обоим берегам ныне сухого лога. Наибольшая концентрация фрагментов керамики фиксируется в центральной правобережной части поселения.
Здесь было заложено пять стратиграфических шурфов размером 1х2 м для выяснения мощности культурного слоя и характеристики геоморфологического состояния района. Установлено,
что верхние слои поселения, до 25-30 см, разрушены, причем, в некоторых местах (шурф) это
составляет всю мощность культурного слоя. В шурфах 2 и 3 фрагменты керамики встречались
на глубине 40-60 см. Подъемный материал – керамика, зернотерки, каменный пест; керамика –
датируется временем раннего железного века.
Сухой лог, прорезающий поселение Орман в северном направлении шириной 3-4 м и глубиной около 2-х м, интерпретирован профессором Б. Кок как ирригационный канал. На топографической карте «Солдатской щели» фиксируются еще несколько таких каналов, питаемых
водой горных рек. Установить время функционирования каналов пока точно невозможно. Видимо, они относятся к периоду средневековья, но могли функционировать и в раннем железном
веке.
Орман 2 расположен в 1 км западнее Орман 1. На поселении заложен один шурф. Собрана
керамика, аналогичная поселению Орман 1, зернотерки. Установлено, что территория поселения Орман 2 была подвергнута интенсивным сельскохозяйственным работам, верхние слои поселения распаханы до глубины 60 см, что фактически разрушило памятник.
На аллювиальных возвышенностях типа Орман стоянки и поселения располагались на территориях, где аллювиальные отложения глубоки, что затрудняет их визуальное обнаружение и
изучение. Их можно выявить по находкам артефактов на поверхности, только когда происходит
разрушение археологических объектов при современной хозяйственной деятельности. Районы,
где на поверхности видны следы археологических стоянок, расположены на территориях, подвергнутых эрозии, а также там, где аллювиальные отложения отмечены валунами и большими
камнями, которые могли служить строительными материалами.
Исследовалось также поселение Цыганка 8, расположенное на юго-восточном берегу р.
Цыганки на южной окраине пос. им. Панфилова, в 20 км восточнее г. Алматы. Поселение состоит из землянок и ям-хранилищ, простирается полосой 100 м с северо-востока на юго-запад
вдоль восточного берега. Особый интерес представляет хронология поселения, основанная на
результатах пяти радиокарбоновых анализов, которые были получены в США в лаборатории
аналитической компании «Бета Корал Гейблс» во Флориде (Ве1а Апа1уtic Соmрапу оf Соrаl
Gables, Florida). Они определяют время существования Цыганки 8 от 2390 +/-70 ВР до 2130
+/- 40 ВР (с 95% вероятности) от даты 775 до 370 гг. до н.э. и от 350-300 до 220-50 гг. до н.э.
Хотя керамический комплекс поселения аналогичен Тузусайскому, который датируется между
400 г. до н.э. и 100 г. н.э., Цыганка 8 существовала в более ранний период.
65
К.М. Байпаков
Рис. 3. Поселение Сары-тогай. Каменные орудия
Как известно, ранний этап сакской культуры Жетысу определяется на основании комплексов, случайно найденных предметов конского снаряжения из Биже (удила, псалии, зооморфные
навершия, распределители ремней), а также кинжала из Текели VIII - началом VII вв. до н.э.
(Акишев К., Акишев А. 1978. С.38-63).
Казавшаяся слишком ранней датировка кладов теперь подтверждается данными радиокарбонных анализов. Эти результаты имеют исключительно важное значение для понимания динамики развития сакской культуры в регионе и ее хозяйственно-экономической характеристики,
основанной на земледельческо-скотоводческой базе.
При раскопках выявлены жилища.
Землянка 1 в значительной части была разрушена р. Цыганкой, сохранилась лишь небольшая
часть ее, размерами 1,32x2,2 м. Глубина землянки – 35 см. Это жилище относится к позднему периоду обживания поселения. С ним связана яма-хранилище диаметром 70 см и глубиной 60 см.
Землянка 2 округлая в плане, диаметр 4,2 м. Глубина ее до пола составила 70-100 см. Пол был
обмазан глиной.
Землянка 3 – это прямоугольное в плане жилище размерами по полу 6 м длиной по линии
север - юг и 2,8-3,7 м шириной с запада на восток. Полы находились на глубине 60 и 100 см.
Прослежены три уровня полов. На полах расчищены две ямки, обложенные камнем диаметром
30-40 см и глубиной 70-88 см, на дне которых находились шлифованные камни, служившие
66
Культура номадов Центральной Азии
основаниями для вертикальных столбов-опор, на которых держалась плоская кровля жилища.
Нижние полы 2 и 1 находятся на глубине 1,4-1,9 м и по ним размеры жилища были больше, его
длина составляла 6,6 м, а ширина – 3,2 м. Прослежен коридор в северной части землянки, его
длина 86 см с севера на юг и ширина 60 см с востока на запад. Высота стен коридора 60-70 см.
На нижних полах также расчищены две ямки от подпорных столбов. Базами их также служили
камни в основании ямок, причем, глубина ямок – 50-60 см, а диаметр 35-40 см. Как и на верхних
полах, ямки обложены камнем. Землянка 3 состояла из двух помещений.
Землянка 4 расположена южнее землянки 3. Она имеет овальную в плане форму диаметром
3-3,6 м. Пол ее находился на глубине 28-32 см. В центре на полу расчищена ямка от опорного
столба диаметром 40 см и глубиной 30-35 см.
Радиокарбонные анализы образцов, взятых из раскопанных объектов, дали следующую картину жизни поселения:
1. Землянка 3. Зольные залежи между полами 3а и 3б ниже на 110 см от настоящей грунтовой
поверхности: 290+/-70 ВР (775 - 370 гг. до н.э.).
2. Яма-хранилище I. 1-98, уровень 8, на глубине 310-330 см: 2300+/-80 ВР (740 до 710-535 гг.
до н.э.).
3. Яма-хранилище 13, дно на 250 см ниже настоящей дневной поверхности: 2130+/-40 ВРАМЗ (350-300 гг. до н.э.).
4. Землянка 2, пол на 120 см ниже дневной поверхности: 2130+А40 ВР -АМS (385- 100 гг. до
н.э.).
5. Квадрат Б-10, на 50 см ниже настоящей дневной поверхности на 2190+/- 80 ВР (400-40
гг. до н.э.).
Таким образом, Цыганка 8 существовала длительное время – от эпохи ранних саков до
усуньского периода. Биоморфологические анализы 29 образцов с Цыганки 8 были выполнены
А.Гольевой из Института географии Российской Академии Наук.
Обнаружено небольшое количество фитолитов из землянки 3 над полом 2, которые определены как ячмень. Также в землянке 3 (образец 23) были найдены признаки пшеничной шелухи,
а на глубине 135 см (образец 2) – следы циновки, сделанной из камыша и других растений.
В яме 13 на глубине 98-103 см были обнаружены признаки пыльцы цветущих растений – показатель того, что в летнее время поселение функционировало.
Доктор Н.Беннеки из Германского евразийского института археологии исследовал коллекцию костей из Цыганки 8. Их соотношение следующее: овцы и козы - 46%, крупный рогатый
скот - 16%, лошади - 3%. Редкие домашние виды включают две верблюжьи кости, две ослиные
кости и 6 собачьих костей. Дикие животные представлены костями оленя и зайца (Chang,
Tourtellotte , Baipakov, Grigoriev. 2002).
Таким образом, раскопки поселения Цыганка 8, а ранее поселения Тузусай, а также разведки, выявившие в Талгарском районе свыше 20 поселений сако-усуньского времени, свидетельствуют о плотной заселенности района оседлым населением, обитавшим в стационарных поселениях. Основным занятием было земледелие с культивированием пшеницы, ячменя, проса на
основе богарного и искусственного орошения, а также придомного и отгонного скотоводства с
использованием летних пастбищ в горах (жайляу). На поселении Тузусай были обнаружены наземные дома, а в поселении Цыганка 8 – землянки двух типов – подпрямоугольные и овальные.
Как установили исследования, они были стационарными и население обитало здесь круглогодично (Байпаков, Чанг. 2000. С.266-268).
67
К.М. Байпаков
Одним из центров оседлости саков и усуней была территория «Большой Алматы», в пределах современных границ города. Здесь обнаружены и исследованы несколько поселений и одно
святилище.
Поселение Бутакты находится на склоне горы Коктобе, в районе телевышки. Стоянка раннего железного века была устроена над котлованом жилища эпохи бронзы и фиксируется по
остаткам хозяйственных ям и каменных выкладок, а также многочисленным фрагментам керамики и костей животных.
При раскопках стоянки наиболее значительный вещевой материал в виде скопления керамики зафиксирован северо-восточней и юго-западней стоянки в двух крупных хозяйственных
ямах глубиной до 50 см. Также в северной части, видимо жилища, обнаружена каменная выкладка округлой формы, сложенная из мелких камней. Диаметр выкладки 60 см. При зачистке
внутри выкладки были найдены фрагменты костей мелкого рогатого скота и керамики. На том
же уровне в западной части и юго-восточном углу обнаружены курант зернотерки и зернотерка
крупных размеров, а также еще один фрагмент крупной зернотерки. Среди многочисленных
каменных изделий в верхних слоях раскопа встречаются каменные зернотерки и их куранты,
пестообразные изделия, каменные лощила, терочники, крышки. Также встречаются костяные
изделия - астрагалы и амулеты в виде отростков рога марала и клыка хищного животного.
Среди керамики, обнаруженной в слое стоянки, встречаются фрагменты кувшинов, котловидных сосудов с налепными ручками, крупных хумообразных и горшковидных сосудов, а
также мисок различных размеров. Встречаются отдельные фрагменты станковой керамики,
некоторые орнаментированы волнообразными линиями по стенкам сосудов, соотносимой
со среднеазиатскими образцами того же времени. Наиболее значительной находкой является
крупный керамический сосуд из хозяйственной ямы в квадрате Б-4 - лепной, широкогорлый,
круглодонный, котловидной формы с налепными ручками (рис.3.8). Его обнаружение за пределами самого жилища среди развала каменной конструкции и размеры (60 см в высоту и 50 см
в диаметре) позволяют предположить использование сосуда в качестве печи для приготовления пищи. Среди остеологического материала преобладают кости крупного и мелкого рогатого
скота, реже встречаются костные останки лошадей (Малахов, 1994).
Наиболее близкие аналогии керамике стоянки среди семиреченских материалов обнаруживаются на комплексе Тургень II и поселении Осербай (Марьяшев, Горячев. 1994; Марьяшев, Горячев. 1999. С. 200-204). Близость керамических комплексов материалам пайфтников сакского
времени долины реки Или (Акишев, Кушаев. 1963. Табл.XI) горной зоны Заилийского Алатау
(Горячев, 2000-2003) позволяет датировать этот слой второй половиной I тысячелетия до н.э.
В 1984 г. открыто и частично исследовано поселение IV вв. до н.э. - III в. н. э., расположенное
на возвышенности к югу от студийного комплекса Казахского телевидения. Последнее занимало естественную возвышенность между ул. Тимирязева и пр. Аль-Фараби. В 2004 г. раскопки были продолжены. Найдены зернотерки, терочники, керамическая посуда, пряслица, кости
животных. В нижнем слое памятника обнаружены очаги. Основным занятием жителей было
скотоводство и земледелие, разводили лошадей крупный и мелкий рогатый скот, верблюдов.
Для охраны стад использовалась собака. О занятии земледелием говорит огромное количество
зернотерок (Григорьев, 1998. С. 262).
Поселение Боролдай 1 расположено на правой надпойменной террасе русла реки Теренкара и представляет собой участок с размерами сторон: северной - 112 м, южной - 280 м, восточной - 600 м, западной - 600 м, в настоящее время незастроенного надмогильными соору68
Культура номадов Центральной Азии
Рис. 4. Поселение Талды-булак 2.
жениями. Собран подъемный материал, состоящий в основном из керамики среди которых:
фрагменты тулова толстостенного сосуда, толщина 1,6 мм, в изломе темно коричневого цвета.
Тесто хорошей отмучки с примесью мелко дробленного шамота и дресвы; венчик от круглодоного сосуда с небольшим загибом во внутрь. С наружной стороны следы лощения, в изломе
светло-коричневого цвета. Тесто хорошей отмучки с примесью дробленого кварца; фрагмент
тулова кухонного котла. Тесто на изломе с наружной стороны темно-серого цвета с внутренней
стороны темно-коричневого цвета. Предположительно, такая цветность - от температурного
режима при обжиге сосуда. Тесто плохой отмучки с примесью шамота и дресвы, с наружной
стороны следы сажи.
Поселение предварительно датируется периодом раннего железного века – средневековьем.
Боролдай 2. Поселение расположено на юго-западной окраине возвышенности, на которой
локализуется могильник Боролдай. С западной стороны находится искусственный пруд. После изучения микротопографии местности, оказалось, что поселение расположено на песчаной
дюне, которая с западной стороны граничит с прудом. Ранее на этом месте располагались нескольких небольших озер, а с восточной стороны его границы очерчивал некогда существовавший ручей, русло которого весной наполняется паводковыми водами.
Территория поселения интенсивно застраивается, и в настоящее время здесь прокладывают
водопроводную ветку. В траншее был найден подъемный материал и зафиксированы следы землянок. Находки располагаются на разной глубине от 30 до 80 см. Это керамический и остеологический материал, железный шлак и фрагмент чугунного котла. Керамика представлена фрагментами котлов темно-коричневого цвета с примесью дробленого кварца, фрагментом венчика
котла светло-коричневого цвета, выполненного лепным способом, ближе к тулову прослеживаются следы копоти. Датирован сако-усуньским временем.
Поселение Есентай расположено на плато междуречья Тегисбулак и Есентай, на высоте
69
К.М. Байпаков
1080 м над уровнем моря. Ранее плато было освоено под яблоневую плантацию, затем было
снивелировано и распахано. В данное время большая часть памятника засыпана строительным
мусором. Нивелировка и засыпка безвозвратно изменили первоначальный культурный ландшафт. Раскопки были возможны лишь на периферийных участках памятника.
Раскоп 1 размером 10 х 10м заложен в южной не занятой мусором части плато, ближе к склону. Верхний дерновый слой темно-серого цвета, очень плотный, отслаивается большими комьями, прослежен на глубину до 0,5 м. В слое найдены многочисленные невыразительные фрагменты неполивной керамики, представленные венчиками, донцами, ручками горшков и чаш, но
в основном боковинами. Наряду со средневековой керамикой в слое присутствует керамика,
относящаяся к эпохе усуней.
Под дерновым слоем выявлен слой затвердевших оплывов глиняных конструкций. На этом
уровне расчищены нижние части двух ладьевидных зернотерок, жертвенник и детское захоронение. Первая зернотерка обнаружена на глубине 40 см, в 4 м от юго-западного края раскопа.
Она имела вогнутую хорошо отшлифованную рабочую поверхность треугольной формы с закругленными углами. Размеры сторон зернотерки 46x42x30 см. Рядом с ней найдены черепки
трех сосудов: двух горшков и хума. Они были поставлены в ряд с северной стороны зернотерки.
Ближе к зернотерке стоял горшок средних размеров с прямым венчиком. От него сохранились
фрагменты венчика и тулова. Посередине был поставлен маленький круглодонный горшок с
прямым венчиком, который при расчистке обнаружен на боку. Он также разбит, сохранился
частично. Крайний сосуд является хумом. Сохранность его плохая, осталась придонная часть,
стоящая вертикально, возможно, хум был вкопан в суфу или пол. Вторая зернотерка обнаружена у юго-восточной бровки в 2,6 м от южного угла раскопа на глубине 0,5 м. Вогнутая рабочая
поверхность хорошо отшлифовалась. Размер сохранившейся части: ширина 30, длина 30, толщина 11 см. Рядом с ней с северной стороны расчищены черепки разбитого сосуда.
Жертвенник обнаружен на глубине 0,5 м от современной дневной поверхности. Находится
у северо-восточной бровки в 0,4 м от нее ближе к середине. Представляет собой камень неправильной формы, без следов обработки. Поставлен уплощенной поверхностью верх, заостренный выступ на краю обращен на восток. Спереди и по бокам жертвенник обложен восемью
булыжниками разной величины и формы.
Расположение вышеописанных вещей указывает на то, что это уровень полов жилищ. Замечены следы стен, которые выделяются светлым цветом. Темным цветом грунта выделяются заполнения помещений. В некоторых местах видны следы сырцовых кирпичей. Однако отделить
стены от заполнения не удалось. Плотность данных структур одинаковая, при расчистке контуры теряются. Направления стен помещений с севера на юг и с запада на восток.
Детское захоронение, обнаруженное в восточной части раскопа на глубине 0,6 м на уровне полов, усуньского периода, плохой сохранности. Костяк ориентирован головой на запад северо-запад. Могильная яма не прослеживается.
Для дальнейших изысканий на участке была сделана прирезка в юго-восточную сторону размером 10x5 м, таким образом, общая площадь раскопа составила 15x10 м или 150 кв.м.
Из дернового слоя происходят фрагменты керамики, обломки деталей зернотерок. В восточном углу найдена донная часть хума. Конструкции и какие-либо элементы интерьера жилищ не
обнаружены. Выявлены несколько мусорных ям и, предположительно, одна могильная яма. Мусорные ямы неглубокие, округлой формы. Ближе к южному углу обнаружена мусорная яма диаметром 1,3 глубиной 20 см, с плотным золистым заполнением, содержащим остеологический
70
Культура номадов Центральной Азии
материал, в основном крупного рогатого скота. Вторая яма находилась у юго-восточной бровки
в 1,6 м от южного угла. Часть ямы осталась за пределами раскопа. Устье диаметром 1 м обнаружено на глубине 0,7 м, глубина ямы 25 см. Заполнение темного цвета, найдены несколько экземпляров средневековой керамики. Третья яма округлой формы находится у северо-восточной
бровки в 4 м от восточного угла. Устье ее диаметром 0,95 м обнаружено на глубине 0,75 м. Глубина ямы 35 см. В заполнении найдены фрагменты средневековой керамики и кости животных.
Четвертая яма находится у юго-западной бровки в 3-х м от южного угла раскопа. Часть ямы
осталась за пределами раскопа. Устье ямы обнаружено на глубине 0,65 м от современной дневной поверхности. Диаметр устья 1,35 м, яма расчищена на глубину 0,6 м. На глубине 38 см яма
приобретает форму прямоугольника, вытянутого по линии юго-восток на северо-запад, размером 0,8x1,3 м, очень похожую на переднюю камеру могильной ямы с подбоем. Большая часть
подбоя осталась за пределами раскопа и поэтому не вскрывалась. Заполнение ямы из темносерого грунта, местами рыхлое. Содержало незначительное количество керамики и костей.
В северном углу раскоп на участке размером 2x2 м доведен на глубину 1,6 м. Материковый
слой обнаружен на глубине 1,3 м.
Раскоп 2 размером 5x4 м, заложен в 50 м к западу от раскопа 1 ближе к краю плато. Ориентирован сторонами по странам света, длинной стороной вытянут по линии восток-запад. Югозападный угол понижен при планировке поля на 20 см. Верхний дерновый слой толщиной 20 см
темно-серого цвета. В слое встречены многочисленные мелкие фрагменты керамики, фрагмент
каменного изделия, предположительно, деталь зернотерки.
Раскопки были ограничены западной частью размером 4x2 м, слой грунта желтого цвета более плотный чем дерновый прослежен на глубину 0,5 м от современной дневной поверхности.
Затем следует слой лёсса белого цвета. В этом слое обнаружены два мусульманских захоронения.
Два раскопа были заложены в северной части плато, ближе к краю. Здесь остался не засыпанный привозным грунтом участок шириной около 10-15 м. Он был снивелирован бульдозером,
причем, был срезан культурный слой толщиной приблизительно 0,5 м. Образовавшийся бугор
содержит множество керамического и остеологического материала.
Раскоп 3 размером 5x4 м, ориентирован сторонами по странам света, длинной стороной вытянут с севера на юг. Уже на поверхности раскопа прослеживались остатки очага. Он находился
в 30 см от северной бровки и в 1,4 м от восточной. Представляет собой два параллельных ряда
кирпичей, прокалённых докрасна. С северной стороны сохранились два кирпича, с южной стороны - один кирпич. Расстояние между ними 35 см. Северный борт длиной 40 см, шириной 15
см, высотой 8 см. Южный борт плохой сохранности, длиной 25 см, шириной 15 см, высотой 5
см. Между бортами находился зольник серого цвета, очень плотный. Расположения поддува и
дымохода обнаружить не удалось.
У южной бровки, в 1,2 м от юго-западного угла, на глубине 5 см, обнаружен жертвенник. Это
большой камень ромбической формы размером 45x45 см. Установлен плоской поверхностью
вверх. На южном, остром конце находилась шишка. Обложен жертвенник семью мелкими булыжниками различной формы и размера. Жертвенник был вмазан в суфу.
В 0,5 м от восточной бровки и в 1,4 м от юго-восточного угла, на глубине 25 см, обнаружено
устье ямы. Яма овальной формы, размером 1x0,8 м, глубиной 15 см. Заполнение ямы состояло
из золы с содержанием керамики и костей животных.
Раскоп 4 заложен в 10 м к югу от раскопа 3. Участок не затронут нивелировкой. С трех сторон
71
К.М. Байпаков
к участку вплотную примыкают насыпи гравия. Размер раскопа 4x4 м, ориентирован сторонами по странам света. Дерновый слой толщиной 0,5 м, грунт темно-серый, очень плотный, отслаивается большими комьями, содержал фрагменты керамики средневековой эпохи.
Под дерновым слоем расчищены оплывы сырцовых конструкций. В центре раскопа кучно
лежали обломки стенок тандыра, с внутренней стороны прорезанных волнистыми линиями.
Само место расположения тандыра не обнаружено. В северо-восточном углу найдены обломки
двуручного горшка.
Сделаны попытки расчистки конструкций стен и суф по прослеженным линиям. Но плотность грунта и расплывчатость контуров не дали такой возможности. Раскоп был доведен до
глубины 1 м.
Раскоп 5 разбит в южной части памятника. Размер 4x4 м, ориентирован сторонами по странам света. Дерновый слой из твердого темно-серого грунта, содержит значительное количество
керамического материала. Керамика в слое смешанная – сако-усуньская и средневековая, представлена фрагментами горшков, чаш, хумов, котлов. В слое расчищены отдельно лежащие булыжники и шлак из стенки огневой камеры гончарной печи. В расположении камней прослеживается некий порядок. Они расположены в ряд вдоль южной бровки. Возможно, они служили
базами для подпорок, но привязать их к каким-либо конструкциям сложно. Один из камней
оказался фрагментом нижней детали зернотерки, использованной вторично. Найдены также
обломки зернотерок, как верхних, так и нижних деталей. Толщина дернового слоя составила
0,4-0,5 м.
Выявлены остатки очага на глубине 0,5 м плохой сохранности в виде прокаленных стенок и
пола. Форма очага не восстанавливается, размер прокаленного пола 30x35 см. В метре к юговостоку от него выявлены следы дымохода округлой формы диаметром 25 см.
Раскопки были продолжены в западной части раскопа на участке 2x3 м. На глубине 0,9 м обнаружено устье подпрямоугольной ямы, вытянутой по линии юго-восток на северо-запад размером 65x106 см. Юго-западный конец ямы уходит под западную бровку. Глубина ямы 20 см, в
северо-западном конце - 40 см. В ней найдена керамика, представленная боковинами сосудов.
Раскоп 10 был заложен в западной части плато. Первоначальный размер 2x2 м, ориентирован
сторонами по странам света. Под дерновым слоем на глубине 15-20 см была зафиксирована выкладка из камня, вытянутая по линии север - юг. Раскоп расширялся по мере выявления выкладки. Общая площадь - 98 м2 (14х7 см). Каменная выкладка - кольцевая. По внешнему периметру
она выложена одним рядом булыжников крупного размера. Из мелких камней выложена полоса
шириной 0,9-1 м, которая с внутренней стороны ограничена одним рядом булыжников среднего размера, тщательно подогнанных друг другу. Общая ширина выкладки 1,7-1,8 м. Выкладка
прослежена на протяжении 15 м. Северная часть расчищена вплоть до засыпки строительным
мусором. Южная часть на протяжении 5 м значительно пострадала, сохранилась фрагментарно.
Расчищенная конструкция является основанием курганной насыпи. В 2,5 м к востоку от южной
части выкладки обнаружена выкладка из камней среднего размера, расчищенная на площади
размером 5,5x2,5 м. Возможно, что вся поверхность кургана была выложена камнями. Дальнейшие изыскания на раскопе не представляются возможными, так как большая часть предполагаемого кургана засыпана строительным мусором.
На территории поселения дополнительно заложены ещё три шурфа размером 2,5x2,5 м и 2x2
м, ориентированные сторонами по странам света.
Шурф 8 находится в восточной части, а шурфы 11 и 12 расположены в центральной части
72
Культура номадов Центральной Азии
поселения. Шурфы доведены до глубины 1 м. Ситуация, прослеженная в шурфах, примерно
одинакова. Дерновый слой очень плотный, содержит значительное количество керамического
материала. Керамика представлена неполивными изделиями, такими, как горшки, хумы. Остеологический материал не многочисленный, в шурфе 8 найден асык с двумя поперечными отверстиями. В шурфах 8 и 11 на глубине 0,5 м расчищены большие камни, расположенные бессистемно. Конструкции в шурфах не зафиксированы.
Святилище Есентай. Вне территории поселения исследования проводились на «святилище» и на искусственной площадке, устроенной на склоне лога, идущего от поселения в сторону
речки Терисбулак.
Шурфы 6 и 7 заложены на святилище, находящемся к северо-западу от поселения. Это холм
овальной формы, вытянутый с юго-востока на северо-запад, высотой около 20 м. К нему со стороны поселения ведет извилистая дамба. Часть дамбы засыпана строительным мусором, высота
около 10 м, ширина на гребне около 2 м. Ближе к холму она понижается и расширяется, к холму
примыкает широким пандусом.
Шурфы заложены на верхней площадке размером 30x15 м.
Шурф 6 размером 4x4 м находится на юго-восточной части в 2 м от края холма, ориентирован углами по странам света. Поверхность густо заросла высокой травой. Дерновый слой
рыхлый, толщиной 40 см. Грунт темно-серого, почти черного цвета. В слое найдено несколько
фрагментов керамики.
Под дерновым слоем лёсс белого цвета, очень плотный. На глубине 0,5 м, в 35 см от северовосточной и в 60 см от юго-восточной бровки обнаружено устье ямы в форме вытянутого овала. Размер устья 1,8x1,4 м, глубина ямы 0,9 м. Заполнение состояло из золистого грунта серого
цвета с содержанием керамики и костей животных. Керамика усуньского периода.
Дальнейшие раскопки были продолжены вдоль юго-западной бровки на участке размером
4x1 м. Траншея была прокопана на глубину 1,6 м. Грунт - стерильный лёсс белого цвета.
Шурф 7 размером 2x2 м заложен в центре верхней площадки холма. Дерновый слой из грунта
черного цвета, рыхлый, толщиной 40 см. Грунт под дерновым слоем плотнее, приобрел серый
цвет. В этом слое, на глубине 0,85 м, обнаружено мусульманское захоронение.
Раскопки продолжены на участке размером 2x2 м. На глубине 1,2 м выявлен стерильный лёсс
белого цвета.
Шурфы 9 и 9а заложены на площадке ромбовидной формы. Для устройства площадки северный склон лога идущего со стороны поселения к реке Терисбулак был срезан. Площадка
вклинивается наполовину в склон. Изыскания в шурфах не выявили культурных слоев. Под дерновым слоем находился плотный лёсс жёлтого цвета.
Исследования на территории плато показали наличие культурного слоя толщиной 1,3 м, образованного жизнедеятельностью поселений, относящихся к двум периодам. Верхний, первый
строительный горизонт датируется XI-XIII вв. Нижний, второй строительный горизонт отложился во II в. до н.э. – III в. н.э., когда здесь функционировало поселение раннего железного
века.
Среди памятников, характеризующих культуру Жетысу, выделяется группа художественных
бронз сако-усуньского времени (бронзовые столы, светильники и котлы). Обычно это - случайные находки, что заметно на их информативности. Новая находка бронзового светильника с
изображениями всадников и быков происходит из разрушенного земляного сооружения в левобережной части р.Малая Алма-Атинка, представлявшего собой круглую площадку, углублен73
К.М. Байпаков
ную на 0,4 м общей площадью около 130 м2. В основании ее находилась глиняная платформа с
остатками кострища и многочисленных костей домашних животных, среди которых были найдены фрагменты керамики, камни для растирания красок, сланцевая литейная форма и другие
вещи. Керамика больше всего напоминает керамику античного времени из поселений и могильников Северной Бактрии (Кадырбаев, 1983. С. 38-40).
Анализ керамики позволяет отнести ее к эпохе саков и усуней.
Резюмируя вышеизложенное следует сделать вывод о том, что экономика государства саков
и усуней Жетысу базировалась на скотоводстве разных типов: от пастбищного, отгонного до
кочевого и развитого земледелия, богарного и орошаемого.
Среди многочисленных поселений раннего железного века были зимовки-поселения, стационарные поселения, крупные поселения с развитым ремеслом. Таким было поселение Сарытогай
(Чарын) в долине р.Чарын, которое, возможно, является остатками поселения городского типа,
выполнявшего функции административного, ремесленного и торгового центра.
Такое положение, основанное в значительной мере на новых археологических материалах,
является важным аргументом в вопросе о существовании государства у кочевников.
Были ли это союзы племен, объединения с зачатками государственности либо полнокровные
государства? Ряду исследователей развитие кочевых обществ представляется непрерывным поступательным движением от первобытности к средневековью, от первобытнообщинного строя
к феодальным отношениям.
В то же время, по мнению некоторых ученых, по основным социально-экономическим структурам и по основным тенденциям общественного развития древние, средневековые и кочевники нового времени были близки (Хазанов, 1975. С. 265).
Ряд ученых рассматривает, однако, общества ранних кочевников I тыс. до н.э. как догосударственные, а средневековых кочевников как государственные (Лащук, 1967. С. 25-27; Златкин,
1971. С 172-175). Есть также мнение, что у саков и усуней было государство (Акишев, 1986).
Другие исследователи отказывают в наличии государства у кочевников. Они рассматривают кочевников как “союзы племен”, носивших временный характер и не имевших государственности
(Моисеев, 1995. С. 25-26; Массон, 1989. С. 5-12).
Это и понятно, поскольку вышеназванные народы характеризуются как кочевые, а термин
«кочевничество» определяется как тип экономики, при котором основным производящим хозяйством является экстенсивное скотоводство с круглогодичным выпасом скота и кочевание со
стадами большей (или даже подавляющей) части населения. А вопрос о государственности у
кочевников тесно связан с определением их социально-экономической организации на разных
этапах исторического развития.
Однако ясно, что историю кочевников Евразийских степей нельзя рассматривать изолированно, вне исторического процесса, а только во взаимодействии с историей оседло-земледельческих
и городских культур. Важное значение для понимания взаимоотношений кочевников и земледельцев имеет установленный факт: чистые кочевники являлись редким исключением и элементы оседлости и земледелия всегда сопровождают кочевое хозяйство в рамках единой этнической общности (Руденко, 1961. С. 5-6, 12).
Также граница между земледельцами и скотоводами была размытой, и в массе последних
всегда имелись потенциальные группы населения, которые при определенных условиях и стечении обстоятельств переходили на оседлый образ жизни. Были и обратные процессы, но в целом
при всех локальных и хронологических изменениях в хозяйственной жизни населения Евразии
74
Культура номадов Центральной Азии
ведущей оставалась тенденция к расширению зоны оседлости, земледелия и урбанизации. И
может быть, правильнее было бы употребление в литературе термина “степная цивилизация”
вместо “кочевой”, ибо первая включает в себя более широкий смысл.
С.А. Плетнева, рассмотрев развитие кочевых обществ в динамике, определила разные стадии их развития, характеризующиеся переходом от кочевий к городам, от племенных объединений к государствам. Причем эти процессы не зависели от хронологии, территории и этноса,
а детерминировались созданием земледельческой скотоводческой базы, социальным делением
общества; возникновением ремесла и торговли; сложением этнических общностей; созданием
сильного административного аппарата; распространением единой идеологии, единым культом
и религией, эпоса, письменности (Плетнева, 1982).
Развернувшийся в последние годы процесс обновления и совершенствования концептуальных основ анализа исторического процесса, формирования качественно новой теории типологизации общественных систем создает принципиально новые возможности для
преодоления хронического разнобоя в оценке кочевых обществ. Преобладающим становится
цивилизационный подход. В этой связи вопросы о кочевой цивилизации и государственности
у кочевников тесно связаны.
В свое время Г. Чайлд выделил десять признаков древнеземледельческой цивилизации, среди
которых присутствуют государство и город. Как правило, цивилизация соответствует той либо
иной государственной структуре. Эти принципы лежат в основе определения цивилизаций и
других исследователей (Массон. С. 5-12). А.И. Мартынов предложил дефиницию степной цивилизации, но и здесь в качестве основных признаков присутствуют государственная монументальная архитектура, поселения, письменность и т. д. (Мартынов, 1989. С.284-292).
В связи с вышеизложенным, первостепенную важность в вопросах определения государственности играют города, их роль в структуре общества, в его хозяйстве и культуре.
Новые данные, свидетельствующие об оседлой жизни саков и усуней, усиливают тезис о наличии у них государственности.
Велика была роль поселений и городов Западнотюркского, Тюргешского и Карлукского каганатов. Перемещение Великого Шелкового пути на территорию Южного Казахстана и Семиречья к ставкам кочевой знати стимулировало развитие городов, вскоре ставших центрами политической, экономической и культурной жизни. В рамках этих государств были интегрированы
город и степь. Называть эти государства только кочевыми было бы неверно.
Суяб, Навакет, Кулан, Тараз, Испиджаб, Отрар, Шавгар, первые упоминания о которых в
письменных источниках относятся к VI - началу VII в., являлись центрами государств, средоточием ремесла и торговли, местом возведения монументальных дворцов, храмов, идеологическими и культурными центрами. Общим в их развитии была преобладающая административная роль. При этом следует учитывать тот факт, что общей главенствующей функцией города
исследуемой области, которая собственно и отличала его от деревни, являлась его функция населенного пункта, где происходила концентрация и перераспределение прибавочного продукта (Большаков, 1984. С. 9-12). Однако следует отметить, что город в Казахстане выступает не
только как противоположность деревне, но и вместе с деревней является противоположностью
степи. Город и деревня являются местом сосредоточения функций, характерных для оседлой и
городской культуры по сравнению с кочевой степью. Если в чисто земледельческих областях в
понятие “концентрация прибавочного продукта” входят налоги, получение земельной ренты и
излишки продукта, образующегося из-за неэквивалентности товарообмена между городом и де75
К.М. Байпаков
ревней, то в Казахстане в город попадает избыточный продукт, вырабатываемый в степи. Город
нужен не только оседлому жителю, но и степняку, и степному владетелю, где он имеет возможность хранить сокровища, а обладание городом дает политическую стабильность государству.
О процессах оседания свидетельствуют не только письменные источники, называющие в числе горожан тюрков, характеризующие города карлуков, огузов, кимаков, кыпчаков, но и новые
археологические материалы: формирование района городской культуры в северо-восточном
Семиречье; повсеместное распространение торткулей; появление новых типов домов в Южном Казахстане и домов с юртами на шорах в Илийской долине; кочевническая керамика (Байпаков, 1986. С.192-195; Толстов, 1947. С. 55-102; Кумеков, 1972. С.98-131).
Таким образом, эти каганаты являлись тюркскими государствами, творчески соединившими
в своей культуре традиции оседлых и кочевых народов. Государство Караханидов, распространившее свою политическую власть на все среднеазиатское междуречье, является одним из высших достижений такого синтеза.
В ХШ - первой четверти XV вв. после монгольских погромов происходит постепенная нормализация, а затем подъем городской жизни в Южном Казахстане. Однако в отдельных областях
и даже районах региона судьбы городской культуры были различными. Если на юге Казахстана,
как и в Средней Азии, она возрождается, то в северо-восточном Семиречье городская культура
гибнет в конце ХШ в., а в юго-западном - в XIV - первой половине XV вв.
Важную роль в подъеме городов Южного Казахстана сыграло перемещение на его территорию международного торгового пути Запад - Восток. Безусловно, большое значение в сохранении здесь оседлой и городской культуры имели древние традиции оседлости. Важную роль в
подъеме экономики района сыграла денежная реформа Масуд-бека (Давидович, 1972. С. 136151). Установлено также, что одной из особенностей развития городов в монгольских государствах в ХШ-XIV вв. является дуализм города и кочевой ставки - Орды. Здесь отражается дуализм
социальной и экономической структуры государств, совмещающих два хозяйственных уклада
- оседлый и кочевой.
Причин, которые вызвали гибель городской культуры в Семиречье, было несколько. Территория Семиречья оказалась политически разорванной на три части, войдя в состав улуса Джучи
(северные районы), в улус Чагатая (долины Чу и Таласа, южная часть долины Или), в улус Угэдэя (северо-восточные районы). Сюда переселились массы кочевого населения, которое при
попустительстве улусной власти враждебно относилось к горожанам и оседлому сельскому населению. В интересах кочевой знати под пастбища отводились культурные земли, ранее использовавшиеся под посевы, огороды, сады.
Следует указать и на такие причины, как междуусобицы, отсутствие в Илийской долине древних земледельческих традиций и зависимость городской жизни всего Семиречья от международной караванной торговли по Шелковому пути, который в XIII-XV вв. приходит в упадок
(Пишулина, 1977. С. 127-153).
Но оседлая жизнь и земледелие здесь сохранились до присоединения Жетысу к России. В
Семиречье существовали многочисленные поселения казахов (Жлдасбайұлы, 1996; Байпаков
и др., 2005. С.125-127).
В итоге в XIII в. городская культура исчезает, а вместе с этим приходят в упадок существовавшие здесь государства Могулистана.
В XVI-XVII вв. усилилась феодальная раздробленность Казахстана и Средней Азии, продолжались междуусобные войны, пустели города - все это привело к хозяйственному упадку
76
Культура номадов Центральной Азии
и застою. Положение городов во многом зависело от состояния Казахского ханства. В то же
время его политический, социально-экономический и культурный статус во многом зависел от
обладания городами. Отмечается постоянная борьба казахских ханов и шейбанидов за владение
сырдарьинскими городами, поскольку это были центры политической и идеологической власти, места средоточия ремесла, торговли, сельского хозяйства и культуры.
Без жесткой решетки, образуемой этими центрами, нe было бы Казахского ханства, а было
бы рыхлое объединение племен.
Археологические исследования Отрара и Туркестана свидетельствуют и о том, что здесь в
XVI-XVIII вв. проживало многочисленное население, в том числе и казахское, находились мастерские по производству изделий из металла, керамики, стекла, кости. В Отраре, Туркестане,
Сыгнаке чеканилась монета, развивалась местная торговля.
Находки монет из городов Центральной Азии, России, Китая свидетельствуют о международных торговых связях.
Города были идеологическими центрами - в Туркестане находилась усыпальница Ахмеда Яссави - одна из святынь мусульманского Востока, сформировался пантеон казахских ханов, центром мусульманского образования выступает Сауран.
Своеобразной иллюстрацией к вышесказанному служат слова из письма хана Абылая к Оренбургскому губернатору И.А. Рейнсдорпу, датированного 1778 г.: «А стал я ханом потому, что
в 1771 г. с целью преградить путь отказавшимся от покровительства ее падишахского величества и сбежавшим калмакам весь киргиз-кайсакский сел на коней и все наши знатные именитые
люди, ханы казахского юрта Уч-алач, города и степные окраины (подчеркнуто нами – К.Б.), а
также знатные люди туркестанского юрта согласились в том, чтобы поставить меня главным над
всеми ханами» (Масанов, Абылхожин, Ерофеева, 2007. С.208).
Таким образом, и в древности, и в средневековье взаимодействие скотоводства и земледелия,
города и степи, уровень развития городов являлись одними из важнейших факторов в развитии
цивилизации государственности на территории Жетысу и Казахстана.
Литература
Аболин Р.И. От пустынных степей Прибалхашья до снежных вершин Хан-Тенгри. Геоботаническое и почвенное
описание южной части Алма-Атинского округа КазССР. Ч.1. Ташкент, 1930.
Акишев К.А. О возникновении оседлости и земледелия у древних усуней Семиречья // По следам древних культур Казахстана. Алма-Ата, 1970.
Акишев К.А. К проблеме происхождения номадизма в аридной зоне Казахстана // Поиски и раскопки в Казахстане. Алма-Ата, 1972.
Акишев К.А. Зимовки поселения и жилища древних усуней // Изв. АН КазССР 1969, № 1. Алма-Ата;
О возникновении… , 1970.
Акишев К.А., Кушаев Г.А. Древняя культура саков и усуней – долины р. Или Алма-Ата, 1964.
Акишев К.А., Акишев А.К. Проблема археологии раннего этапа сакской культуры // Археологические памятники Казахстана // Алма-Ата, 1978.
Акишев К.А. Экономика и общественный строй Южного Казахстана и Северной Киргизии в эпоху саков и усуней (V в. до н. э. - V в. н. э. // Научный доклад, представленный на соискание ученой степени д.и.н. М., 1986.
Анучин ВА. Географический фактор в развитии общества. М., 1982.
Байпаков К.М., Марьяшев А.Н. Новые данные по изучению поселений эпохи раннего железного века в Жетысу // Известия Министерства образования и науки Национальной Академии наук Республики Казахстан, №1.
Алматы, 2001; Кузнецова О.В. Технико-технологический анализ керамики с поселения Чарын // Изв. Министерства образов. и науки Республики Казахстана, Национальной АН. 2001, № 1, Алматы; Грошев В.А. Древняя
ирригация юга Казахстана. Алматы, 1996.
Байпаков К.М., Чанг К. Новые данные о хозяйстве саков и усуней Семиречья // Евразийское общество. Эконо-
77
К.М. Байпаков
мика, политика, безопасность. Алматы, 1997.
Байпаков К.М., Исмагил Р.Б. Бесагашский клад бронзовой посуды из Семиречья // Изв. Министерства образов. и науки Республики Казахстана, Национальной АН. 1996, № 2. Алматы.
Байпаков К.М., Чанг К. Предварительные результаты раскопок 1999 г. на поселении Цыганка 8. Министерства
образов. и науки Республики Казахстана, Национальной АН. 2000, № 1. Алматы.
Байпаков К. М. Средневековая городская культура Южного Казахстана и Семиречья. Алма-Ата, 1986; Толстов
С.П. Города гузов. Советская этнография 1947, № 3. М.; Кумеков Б.Е. Государство кимаков IX-XI вв. по арабским источникам. Алма-Ата, 1972.
Бартольд В.В. Очерк истории Семиречья. Соч. т.II , ч.1. М.,1963.
Большаков О. Г. Средневековый город Ближнего Востока VII - середины XIII в. М., 1984.
Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М., 1988.
Горячев А.А. Отчеты об археологических разведках и раскопках САЭ в полевых сезонах 2000-2003 гг. // Архив
Института археологии им. А. X. Маргулана. Алматы, 2001-2004.
Григорьев Ф.П. Позднесакское поселение Тузусай // Ата-Мура, Шымкент, 1995.
Григорьев Ф.П. Древняя история Алматы // Проблемы изучения Алматы, 1998.
Грошев В.А. Древняя ирригация юга Казахстана. Алматы, 1996.
Грязнов М.П. Некоторые вопросы истории сложения и развития ранних кочевых обществ // Краткие сообщения Института этнографии АН СССР. Вып. XXIV. М., 1955; Черников С.С. О термине ранние кочевники //
Краткие сообщения о докладах и полевых исследования Института истории материальной культуры. Вып.80. М.,
1960.
Давидович Е. А. Денежное хозяйство Средней Азии в X1I1 в. М., 1972.
Жлдасбайұлы С. Жетісу тарихы (XVI-XVIII вв.) Тарихы және палеоэтнологиялық зезттеу. Алматы, 1996; Байпаков К.М., Савельева Т.В. Чанг К. Средневековые города и поселения северо-восточного Жетысу. Алматы,
2005.
История Казахской ССР . I, 1978; Массон В.М. Вопросы культурного наследия. Ашхабад, 2002; Байпаков
К.М., Савельева Т.В., Чанг К. Средневековые города и поселения северо-восточного Семиречья. Алматы,
2005.
Кадырбаев М.К. Бронзовый светильник из Алма-Аты. Тезисы докладов Всесоюзной научной конференции
Культура и искусство Киргизии. Вып. 1. Ленинград, 1983.
Лащук Л. П. Историческая структура социальных организмов средневековых кочевников. Советская этнография, N 4. 1967; Златкин И.Я. Концепция истории кочевых народов А. Тойнби и историческая действительность
// Современная историография стран зарубежного Востока. Москва, 1971.
Малахов Д.В. Определение остеологических материалов археологического комплекса Бутакты-1. Отчет об археологических разведках и раскопках экспедиции КазПИ им. Абая в полевом сезоне 1994 года // Архив Института археологии им. А. X. Маргулана. Алматы. 1994.
Мартынов А.И. О степной скотоводческой цивилизации 1 тыс. до н. э. // Взаимодействие кочевых культур и
древних цивилизаций, 1989. С.284-292.
Марьяшев А.Н., Горячев А. А. Отчет об археологических разведках и раскопках экспедиции КазПИ им. Абая в
полевом сезоне 1993 года //Архив Института археологии им. А. X. Маргулана. Алматы, 1994; Марьяшев А.Н.,
Горячев А.А. Отчет об археологических разведках и раскопках САЭ в полевом сезоне 1998 года // Архив Института археологии им. А. X. Маргулана МОН РК. Алматы, 1999.
Масанов Н.Э. Кочевая цивилизация казахов. Алматы, 1995; Цитирую по статье И.В.Ерофеевой «События и
люди казахской степи (эпохи позднего средневековья и нового времени, как объект исторической ремистификации» // Масанов Н.Э., Абылхожин Ж.Б., Ерофеева И.В. Научное значение и мифотворчество в современной
историографии Казахстана. Алматы, 2007, с.208.
Массон В. М. Первые цивилизации. Л., 1989.
Моисеев В.А. К вопросу о государстве у казахов накануне и в начальный период присоединения Казахстана и
России// Восток, N 4, 1995.
Пишулина К. А. Юго-Восточный Казахстан в середине XIV - начале XVI вв. Алма-Ата, 1977; Первобытный человек, его материальная культура и природная среда в плейстоцене и голоцене // Материалы Всесоюзного симпозиума, организованного Институтом географии АН СССР и Комиссией по изучению четвертичного периода
АН СССР. М., 1974; Paleoecology of early man // К X конгрессу JNQUA (Великобритания, 1977). М.,1977; Археология и палеография мезолита и неолита Русской равнины. М., 1984.
78
Культура номадов Центральной Азии
Плетнева С.А. От кочевий к городам // Материалы исследования по археологии СССР, № 142. М., 1967.
Плетнева С. А. Кочевники средневековья. Москва. 1982.
Путешествие в Восточные страны Плано Карпини и Гильома де Рубрука. Алматы, 1993; Новосельцев А.П.,
Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Пути развития феодализма. Москва, 1972. С. 20-21.
Руденко С.И. Культура поселения Центрального Алтая в скифское время. М.-Л., 1960.
Руденко С.И. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства и о кочевниках // Географическое общество
СССР. Доклады отделения этнографии. Вып. 1. М., 1967.
Руденко С. И. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства и кочевниках // Материалы по отделению этнографии. Ч. 1. Географическое общество СССР. Л., 1961.
Толстов С.П. По древним дельтам Окса и Яксарта. М., 1960.
Хазанов А. М. Социальная история скифов. M., 1975.
Хотинский Н.А. Климат и человек в голоцене аридных и гумидных зон Северной Евразии // Аральский кризис.
М.,1991.
Chang C., Savelieva N., Baipakov K. Result of the 1994 joint Kazakhstan-American Talgar project. Изв. Национальной АН Республики Казахстан. 1995 Вып.4, Алма-Ата.
Chang C., Tourtellotte P., Baipakov K.M., Grigoriev F.P. The evolution of steppe communi-ties from tu bronze age
through medieval perioge in southeastern Kazakhstan (Zhetysu) (The Kazakh-American Talgar project 1994-2001)/
Sweet Briar- Almaty 2002.
79
А. Дашман
А. Дашман
Турция
НАИМЕНОВАНИЯ ВРЕМЕН ГОДА В КУЛЬТУРЕ КОЧЕВОГО НАРОДА
(на материале кыргызского и турецкого языков)
Человечество с начала своего существования старалось урегулировать свою жизнь в зависимости от изменяющихся географических и природных условий. Природные условия, а точнее
сказать времена года, имели особую значимость. Наличие или отсутствие гор, озёр, долин, рек
и растительного мира заставляли людей подстраиваться под реальные природные условия, таким образом, они знали, на каких животных и когда можно было охотиться, или какие растения
съедобны. Опять-таки, такие природные явления, как цветение растений, таяние снега, размножение животных, происходящие в строго определенные периоды года, привлекали внимание
людей, способствовали формированию понятия времена года и стали важными элементами в
создании природного календаря, ориентируясь на который люди могли и научились предпринимать меры защиты от таких чрезвычайных природных явлений, как сель, засуха и т.д.
После приведенной информации хотелось бы понять, как образовались названия времен
года у тюркских кочевых племён. Чтобы определить, какие факторы повлияли на наименование
и классификацию времён года, необходимо, в первую очередь, установить, какие периоды года
были обозначены в то время. Сначала необходимо выяснить толкование словосочетания «время года»: на кыргызском языке «время года» звучит как «мезгил», на турецком - «mevsim».
Значение понятия в обоих словарях одинаковое:
1. «Время года - это сезон и период, в котором в течение года имеется солнечное тепло и в
котором присутствует разница природных явлений».
2. «Время, в котором отмечаются некоторые природные явления».
3. «Период, в котором засевают любые посевы и в котором получают урожай».
4. «Период или сезон эффективности чего-либо».
5. В переносном смысле «Период жизни, существования» (Türkçe… s. 1017).
Известно, что времена года были важным фактором в определении образа жизни кочевого
народа. Они перемещались с одного места на другое в определенное время года, в итоге они
давали названия этим местам. Существовало два понятия: «yaylak» (пастбище) и «kışlak»
(зимовка, кишлак). Кишлак, по-кыргызски «кыштак», там кочевники проводили зиму (Hikari
Egawa, 2007. S.89). Кочевой народ переселялся в кишлаки (kışla) после окончания летнего периода на «Yayla» (на кыргызском языке - жайлоо) в середине или в конце осени (на кыргызском
күз, на турецком Sonbahar) (İlhan Şahin, s.257-258).
Древние тюркские племена делили времена года на периоды: теплые и холодные. В настоящее время в различных регионах Анатолии культура кочевников сохраняется по сей день. Например, в селе Yukarı Karacahisar год делится на два периода, на лето и зиму. Данные периоды
длились по шесть месяцев. Зима начиналась с десятого месяца и продолжалась по четвертый
месяц, а с пятого месяца говорилось, что лето пришло, при наступлении августа считалось, что
наступили холода (Gürbüz Erginer. 1984, S.55). По данным В.Гордлевского, можно отметить,
что времена года у кочевников Анатолии делились на жаркие (тёплые) – весна, лето, и холодные,
осень, зима (Гордлевский, с. 89).
Наиболее важным является вопрос возникновения данных терминов в кыргызском и турец80
Культура номадов Центральной Азии
ком языках с учетом фонетических особенностей и развитием значений. Слова жаз и жай произошли в результате замены согласных й, с и гласной а. А холодные времена года кыш поделены
на два сезона: на зиму (кыш) и на осень (күз) (Сейдакматов, с.5б). Этот же автор отмечает, что
ранее выражения күз (осень) и кыш (зима) использовались вместе. Например, в кыргызском
языке используются следующие выражения : «кыш күрөөдө» и «күз күрөөдө» (это означает, зима и осень на пороге), а выражения «жаз күрөөдө» или «жай күрөөдө» (весна и лето
на пороге) не используются. Интересно выяснить этимологию слова «күрөө». В монгольском
языке слово «күрөө» (өн) обозначает «моюн» (шея). Согласная «р» (r) в слове «күр» сменилось на согласную «з» (z), тем самым, образуя слово «күз». Но в слове «күр» (өн) согласная «р» (r) не опустилась и согласная «н» (n) заменилась гласными буквами «ө» (ö), таким
образом образовалось слово «күрөө». Соответственно, кыргызы холодное время года назвали
«кыш күрөөдө», а осень «күз күрөөдө». Здесь видно, что слово «күз» используется в значении
«моюн» (Сейдакматов, с.5-6). Например, если весной выпадает много снега или холода длятся долго, то говорится «быйыл кыштын мойну узун болду», и наоборот, если весна наступила
рано, то говорилось «кыштын мойну кыска».
А. Каргалдаева (С. 37) согласна с мнением К. Сейдакматова о том, что этимология слов
«кыш» и «күз», обозначающих холодные времена года, произошли от слова «күрөө» из монгольского языка, означающее слово «моюн» (шея). Считаю, что это вполне обоснованно.
С самых ранних летописей турецкого языка и до XIII века можно отметить следующие времена года: yaz, yay, küz (güz) и kış (Zafer Önler. 2003. S. 71). В Орхоно-Енисейских надписях мы
видим, что времена года делятся на : kışın (BK, G 2), yay (BK, B 3), yayın (BK, E 39), yaz (KT, K8,
BK, E 31), yazın (BK, G2). Зафер θнлер (Zafer Önler) основываясь на книге Талата Текин (Talat
Tekin) «A Grammer of Orkhon Turkiс» отмечает, что слово «yay» было изменено как «yaz»
(лето); а слово «yaz» было изменено как «ilkbahar» (весна). Кстати, в памятниках Орхонской
письменности слово küz (güz-осень) не использовалось.
В современном турецком языке слово весна обозначается «ilkbahar». Слова «ilkbahar»
(весна) и «sonbahar» (güz-осень) начали использоваться после переселения турков в Анатолию. Слово «bahar» в Анатолии начало использоваться согласно З. Онлеру (Z.Önler. 2003. S.
72) в XIV веке, согласно S. G. Clauson’a (С.Г.Клаусона, с. 980) в XV веке. В книге «Müntahab-ı
Şifa» З. Онлера (Z.Önler) приведены следующие данные о временах года:
Слова «ilkbahar» и «sonbahar» образовались от персидского слова «bahar» при помощи
приставок «ilk» и «son». “ve bigil ki yıl dört fasıldur. Evvelki fasıl ki bahardur ikinci fasıl ki yaydur
üçünci fasıl ki güzdür dördünci fasıl ki kışdur” (Z.Önler, 1990. S.2a/11-2b/3).
В современном кыргызском языке слово «жаз» (весна) обозначает период времени между
зимой и летом, а вернее, период с 20-21 марта, когда день и ночь равны, и до 21-22 июня самого продолжительного дня (Кыргыз…. 1976. С. 486-б). Летний период начинается с 21 июня и
продолжается по 23 сентября, это жаркий период, который находится между весной ilkbahar и
осенью sonbahar.
Кыргызское слово «жай» является синонимом турецкого слова «yaz». Слово «yay» в современном кыргызском языке было фонетически видоизменено: согласная й изменена на ж (й
≥ж). В современном турецком языке слово «yaz» (лето) используется в кыргызском языке как
весна (ilkbahar) и произносится как «жаз». Если рассматривать исторические источники, то
можно отметить тот факт, что слова «yay» и «yaz» являлись синонимами, а иногда даже взаимозаменяли друг друга. В Орхоно-Енисейских надписях отмечено, что слово «yay» также ис81
А. Дашман
пользовалось как «yay» и «yaın».
Клаусон отмечает, что слово «yay» пишется как «ya:y» через долгую гласную и используется
как «yaz» и «bahar», но его основой смысл это - «yaz» (лето) (Clauson, s.980). Факт, что слова
«yaz» и «yay» используются одновременно, можно увидеть в книге «Divani Lügat’t-Türk».
Например:
“Küz keligi yayın belgülük.” (III./160).
“Küz keligi yazın belgürer” (II. 172)
Yay yaruban ergüzi /Aktı akın munduzı
Togdı yaruk yulduzı/ Tıŋla sözüm külgüsüz (I./96)
(Когда уходила весна, таявший снег тёк как сель, в небе зажглась звезда, слушай меня не смеясь).
Kış yay bile tokuştı / Kıŋır közün bakıştı
Tutuşgalı yakıştı /Utgalımat ugraşur (I./170) (Besim Atalay, s. 13).
(Зима боролась с весной, они смотрели друг на друга со злостью и приближались к друг к
другу, чтобы схватить и выиграть).
Как видим, основными временами года являются зима (kış) и лето (yaz), а весна (ilkbahar) и
осень (sonbahar) являются промежуточными.
Из издания «Kutadgu Bilig» мы видим, что слово « yay » означает лето (yaz), а слово « yaz »
означает весну (ilkbahar) (Reşid Rahmeti Arat, 1979).
Yıl ülgi yaz erse kiçig erse er
Kızıl körse borça yagız körse yėr (6007).
(Весной, если человек молод, то он всё видит в красном цвете, как вино, а землю он видит в
тёмном цвете).
Yıl ülgi yay erse tüşegli yigit
Sarıg al tüşese ya kürküm ögit (6009).
(Летом, если человек молод видит жёлтый и розовый шафран, или что-то молотое..).
Осень (güz, sonbahar) - это период с двадцать второго сентября по двадцать первое декабря.
В современном кыргызском языке слово «күз» на турецком языке «güz» означают «осень»,
но в турецком языке этот период обозначается и как «güz» и «sonbahar». Эти слова являются
синонимами.
Зимний период длится с двадцать второго декабря по двадцать первое марта. В современном кыргызском и турецком языках слова «kış», «кыш» звучат одинаково и имеют одинаковое
значение (зима). Взгляды по поводу образования слова «kış» очень разные. Например, слово
«kış» на чувашском языке звучит как «хыш» и означает «арт», «арткы».
Из вышесказанного можно прийти к следующим выводам:
1. В кочевой культуре времена года делились на два периода: «yaz» (лето) и «kış» (зима).
Год делился на холодное и тёплое время года (время года – на кыргызском «мезгил»), и каждое
время года длилось по шесть месяцев. Использовались такие выражения как «yay» и «kış», а
промежуточные времена года как весна и осень (ilkbahar, sonbahar) ранее назывались «yaz» и
«güz».
2. Слово «bahar» в турецкий язык перешло из персидского и стало использоваться с приставкой «ilk» и «son» как «ilkbahar» (весна) и «sonbahar» (осень). Слово «yay» было полностью забыто, а вместо него стало использоваться слово «yaz».
3. Слова «жаз», «жай» произошли от слова «йас». А слова «кыш» и «күз» (güz) произош82
Культура номадов Центральной Азии
ли от монгольского слова «күрөө», значение которого «шея» (моюн - boyun).
4. В современном кыргызском языке слова «жай» (лето) на турецком языке звучит как
«yaz», а кыргызское слово «жаз» (весна) на турецком звучит как «ilkbahar».
5. На кыргызском и турецком языках слова «kış-yaz» (кыш-жай), «ilkbahar- sonbahar» (жазкүз) являются антонимами.
Литература
Гордлевский В. Материалы для османского календаря «Живая старина» СПб. 1911. Вып. 3-4.
Каргалдаева А.А. Кыргыз тилинде мезгилдик (темпоралдык) маанини туюндуручу тил каражаттары. Автореф.
дис... . Бишкек. 2003.
Кыргыз совет энциклопедиясы. Ф., 1976.
Сейдакматов К. Кыргыз элинин календардык түшүнүгү. Ф., 1987.
Besim Atalay. Divanü Lugat-it-Türk, C. I, II. Baskı, Ankara 1985.
Clauson G. An Etymological Dictionary of Pre-Thirteenth-Century Turkish, Oxford 1972.
Gürbüz Erginer. Uşak Halk Takvimi Ve Meteorolojisi, TTK Basımevi, Ankara, 1984.
Hikari Egawa, İlhan Şahi. Yağcı Bedir Yörükleri, İstanbul, 2007.
İlhan Şahin. Osmanlı Döneminde Konar-Göçerler, İstanbul, 2006.
Reşid Rahmeti Arat. Kutadgu Bilig III, İndeks, (Yayıma Hazırlayanlar: Kemal Eraslan, Osman F. Sertkaya, Nuri Yüce),
Ankara 1979.
Türkçe sözlük, c. II: Ankara, 1998.
Zafer Önler. Müntahab-ı Şifa I. Metin, Türk Dil Kurumu, 1990.
Zafer Önler. Türkçe Mevsim Adları, I. Edirne Kültür Araştırmaları Sempozyumu 23-25 Ekim 2003.
83
Н.А. Дубова
Н.А. Дубова
Москва, Россия
ПОГРЕБЕНИЯ ЖИВОТНЫХ В РИТУАЛЬНОЙ ОБРЯДНОСТИ ГОНУР-ДЕПЕ
Гонур-депе (2300-1600 гг. до н.э.) – ныне хорошо известный памятник эпохи бронзы
Бактрийско-Маргианского археологического комплекса (БМАК) в Туркменистане. Он расположен в древней дельте р. Мургаб, в настоящее время – в 85 км к северу от г. Байрамали Марыйского велоята в песках Каракумов. Начиная с 1972 г. раскопки ведутся Маргианской археологической экспедицией под руководством В.И. Сарианиди. Центром памятника является
дворцово-храмовый комплекс (площадь около 25 га), с юга к нему примыкает священный участок (теменос). На левом берегу древнего русла Мургаба расположен большой (площадь около
10 га) некрополь, а на юго-восточной оконечности, на берегу главного бассейна устроен царский некрополь. В 2006 г. на правом берегу Мургаба, напротив большого некрополя, между теменосом и юго-западной оконечностью центральной части комплекса выявлен архитектурный
комплекс пока неясного назначения, включающий особые ритуальные захоронения животных
(рис. 1).
Достаточно хорошо известно, что и современные народы Средней Азии, и население разных
исторических эпох практиковали смешанную форму хозяйствования. Большинство земледельческих общин занимается обязательно и скотоводством. Причем последнее имеет очень древние корни на многих территориях, в том числе и в Туркменистане. Взаимосвязанное развитие
2-х способов существования - земледелия и скотоводства в Центральной Азии демонстрируют
новые данные, полученные на Гонуре в последние годы. Кроме того, они показывают, что древние маргушцы разводили скот не только для удовлетворения физических потребностей, но и
духовных. Многие животные, в частности, бараны, собаки, верблюды и лошади использовались
в ритуалах.
Кости животных на обсуждаемом памятнике встречены в большом количестве. Так, археозоологические останки, изученные палеозоологом Р.М. Сатаевым, происходят из ритуальных
объектов, погребений человека, помещений и межжилищного пространства. Встречаемые на
Гонуре остатки представлены: кухонными отходами; останками животных, использовавшихся в
ритуальных целях (без явной связи с погребально-поминальным обрядом); останки животных,
использованных в погребально-поминальном обряде (кости жертвенных животных в погребениях как заупокойная мясная пища) (Сатаев, 2008). В данной статье внимание будет уделено
лишь ритуальным актам, связанным с захоронением целых туш животных.
Наиболее часто обнаруживаются погребения баранов/коз, а также собак (табл.). Их можно
условно подразделить на 3 типа: ритуальные захоронения, погребения животных в непосредственной близости от человеческих могил и разновидность последних – жертвоприношения
многих животных, помещенные во «дворах» царских гробниц или отдельных громадных ямах,
сопровождающих их. Первый тип отличается тем, что животное помещается в грунтовую яму
или сырцовую цисту в обычной для захоронения людей позе (на правом боку, с согнутыми конечностями, головой на север, северо-запад) с погребальными приношениями, нередко более
богатыми, чем сопровождали людей: «могила агнца» (Sarianidi, 1996: 33-48), а также погребения барана (погр. 2845, 3224, 3231, 3310, 3612), собаки (погр. 1172, 1939, 2872 и 3600) и
лошади («погребение жеребенка», №№ 3340, 3597). Второй тип – захоронение в ногах погре84
Культура номадов Центральной Азии
Рис. 1. Гонур-депе. Схематический план расположения памятников
бенного (погр. 3265, 3280) или в непосредственной близости от цисты, но в отдельной ямной
могиле (погр. 1315, 3149, 3155, 3310). Практически во всех могилах, где основным погребенным является животное, один-два керамических сосуда содержат напутственную мясную пищу
(кости барана).
Чтобы картина была более ясной, обратимся к характеристике нескольких наиболее ярких
захоронений. Так, одним из первых на Гонуре на месте руин пришедшего к тому времени в запустение дворца Северного Гонура около главных северных ворот было обнаружено так называемое «погребение агнца» (№ 18 на раскопе 1) (Sarianidi, 1996, р. 33-47). Погребальное сооружение представляет собой котлован (размером 3,5 на 2,0 м при глубине 1,7 м), внутрь которого
85
Н.А. Дубова
Таблица
Количество полных скелетов некоторых животных* в погребениях на Гонур-депе
№
п
/п
1
№№
могилы
Раскоп
Виды животных
Бараны/
козы
Верблюды
Лошади
Собаки
Телята
Ослы
Человек
(полн.
или фраг
скелет)
-
-
-
-
Погребение жеребенка
Некрополь
-
-
1 (без
головы и
хвоста)
2
«Могила агнца»
Дворец
1
2
-
-
-
-
-
3
1172 (обожжен яма)
Некрополь
-
-
-
1
-
-
1
4
1315
Некрополь
1
-
-
-
-
-
1
5
1939
Некрополь
-
-
-
1
-
-
-
6
2845
Запад (Р 6)
1
-
-
-
-
-
-
7
2872
Север (Р 5)
-
-
-
1
-
-
-
8
2900
Север (Р 5)
4+1**
-
ниж. чел
2
-
-
2
9
3124
Юг (Р 8)
3
-
-
-
-
-
-
10
3130
Юг (Р 8)
3
-
-
-
-
-
-
11
3149
Юг (Р 8)
2
-
-
-
-
-
1
12
3155
Юг (Р 8)
1
-
-
-
-
-
2
13
3200
Юго-восток (Царский некр)
-
2
1
1
-
-
7
14
3210
Юго-восток (Царский некр)
2
1
-
1
1
-
7
15
3225
Юго-восток (Царский некр)
-
2
-
-
-
-
10
16
3240
Юго-восток (Царский некр)
2
2
-
2
1
-
15
17
3265
Юг (Р 8)
1
-
-
-
-
-
1
18
3280
Юг (Р 8)
1
-
-
2
-
-
2
19
3310
Юго-восток (Р 9)
2
-
1
1
1
-
1
20
3330
Юг (Р 8)
-
-
кост кон
-
-
-
-
21
3340
Юго-восток (Царский некр)
-
-
1
-
-
-
-
22
3377
Юго-запад (Р 12)
1
-
-
-
-
-
-
23
3547
Юго-восток (Р 15)
1
-
-
-
-
-
-
24
3548
Юго-восток (Р 15)
1
-
-
-
-
-
-
25
3597
Юго-запад (отде компл, Р16)
3***
-
-
-
-
1
-
26
3600
Юго-запад (Р 13)
-
-
-
1
-
-
-
27
3612 (обожжен яма)
Юго-запад (Р 13)
1
-
-
-
-
-
-
28
3621
Юго-запад (отде компл, Р16)
1
-
-
-
-
-
-
29
3622
Юго-запад (отде компл, Р16)
1 без гол
-
-
-
-
-
-
30
3623
Юго-запад (отде компл, Р16)
1
-
-
-
-
-
-
31
3710 (обожженная
яма)
Юго-запад (отде компл, Р16)
фраг.кос
тяков 3
баранов
-
-
-
-
-
-
32
3711
Юго-запад (отде компл, Р16)
фраг.скел
3 бар и 1
козла
-
-
-
-
-
-
33
3739
Юго-запад (отде компл, Р16)
1
-
-
-
-
-
-
ВСЕГО: особей
45
9
6
13
3
1
-
ИТОГО погребений, содерж. останки данного вида
24
5
6
10
3
1
12
ВСЕГО погребений животных
49
* - Видовая принадлежность животных указана по результатам полевых исследований, до специального изучения костных
останков специалистами-палеозоологами.
** - 4 полных скелета баранов (2 взрослых и 2 ягненка) располагались за восточной стенкой цисты, 1 скелет ягненка лежал
под скелетом пожилого мужчины.
*** - Все три полных скелета ягнят располагались у задних ног осла
86
Культура номадов Центральной Азии
«крест на крест» были встроены две кирпичные стенки, образовавшие три больших отсека или
три своеобразные камеры. Пол в центральной камере, на который был уложен ягненок, предварительно был обожжен, а сам ягненок лежал на правом боку, головой на север, в правильном
анатомическом расположении, но без головы, лопаток и передних ног. Причем под животом
находились косточки от предплечья, свидетельствующие, что ноги животного были подогнуты.
За спиной ягненка располагался черного цвета сланцевый посох с медно-бронзовым округлым
навершием (плотно закрепленным на посохе при помощи бронзового же гвоздя). Навершие
– пустотелое, украшено семью прорезными крестиками и рельефным узором в виде плетенки
«без начала и конца», как считается, символизирующим собой идею вечности. Внутри навершия находились мелкие камушки, так что посох (каким бы ни было его назначение) производил
шум наподобие своеобразной погремушки. Поверхность самого посоха была не заглажена и
сохранила явные следы от грубой обработки в виде поперечных штрихов-черточек.
В том месте, где должна была находиться голова ягненка, аккуратно тремя кучками были расположены 18 кремневых наконечников стрел (соответственно – 5, 6 и 7 наконечников), изготовленных прекрасной струйчатой ретушью в лучших традициях каменной индустрии неолитического времени. Между ними была обнаружена россыпь костяных и «фаянсовых» вставок,
предположительно, от несохранившейся шкатулки. Наконец, у задних ног ягненка располагался
кружок из слоновой кости, украшенный резным орнаментом. Там, где должны были находиться копыта несохранившихся передних ног, располагалась т.н. миниатюрная колонка, тщательно
изготовленная из черного камня. Выше, прямо над ней – конической формы керамический кубок, густо окрашенный ярко-красной краской.
В углу второй камеры располагалась керамическая группа сильно раздавленных 20 сосудов,
между которыми находился позвоночник барана или козы. В третьей камере были встречены
(судя по черепам) останки двух верблюдов, а между ними – практически несохранившиеся
кости козы или барана. Заложенный проход из этой камеры имеет порог, закрытый большим
фрагментом хума. Он ведет в маленькое помещение, где в засыпке были обнаружены четыре
серебряные булавки, а отдельно от них – медная иголка и еще одна костяная булавка. В позвоночнике ягненка находился воткнутый в него миниатюрный ножичек, что, скорее всего, имело
символическое значение.
Среди выявленных погребений около южной части обводной стены дворцово-храмового
комплекса Северного Гонура было найдено погр. 3124 (125 на 90 см и глубиной 50 см) в виде
цисты, сложенной из сырцовых кирпичей, положенных плашмя, в которой были захоронены
только 2 взрослых барана и 1 ягненок (рис. 2). Оба взрослых животных лежат на правом боку,
один в затылок другому, головами на север, т.е. в наиболее распространенном в Маргиане положении и ориентации. Их задние ноги подтянуты к передним (в чем можно увидеть аналогии со
скорченной позой погребенных людей). В юго-западном углу цисты, сразу под ногами южного
барана также на правом боку, головой на запад лежал полный скелет маленького ягненка. Вдоль
северной и западной стен погребальной цисты стояли 7 керамических сосудов, внутри одного
находился миниатюрный фаянсовый сосудик, окрашенный изнутри и снаружи в ярко-синий
цвет, внутрь другого была положена большая бронзовая чаша. Перед головой северного барана были обнаружены 4 небольшие золотые, 1 бронзовая и 1 гипсовая цилиндрическая бусины.
Дополняли погребальные приношения куски жертвенного мяса молодых ягнят, положенные
сверху в несколько сосудов.
Не менее интересно были погребены еще три барана (погр. 3130 также около южной части
87
Н.А. Дубова
А
Б
Рис. 2. Дворцово-храмовый комплекс Северного Гонура:
А - погребение 3124. Захоронение баранов; Б - погребение 3130. Процесс расчистки
обводной стены). Два из них – взрослые животные – лежали в центре (чуть сместившись к ее
северо-западной стене) прямоугольной кирпичной цисты (230 на 123 см и глубиной всего 25
см от дневной поверхности) мордами друг к другу и головами на северо-запад (рис. 2Б). За
спиной северного барана, почти в северо-западном углу могильной ямы на правом боку лежал
маленький ягненок головой на северо-восток. Вдоль стен и в углах ямы стояло 8 керамических
сосудов, а на юго-западном и северо-западном половинах погребения было помещено 2 цилиндрических бронзовых сосуда, рядом с одним находился миниатюрный фаянсовый косметический сосудик с узким горлышком.
Около таза южного барана лежала бронзовая булавка длиной 13 см. Рядом, также как и у ног
северного животного, лежало множество бронзовых, сердоликовых и гипсовых бусин, в том
числе в виде бисера. За спиной северного барана было положено несколько медно-бронзовых
предметов: косметический флакон с бронзовым аппликатором внутри, большой кинжал, зеркало, а самое главное – два т.н. «гарпуна»: один размером 49 см с серебряной рукояткой, а второй
– с острым концом и длиной 65 см. Спина третьего из погребенных баранов – маленького ягненка – лежит непосредственно на бронзовом «гарпуне» с острым концом. Показательно, что
оба «гарпуна» из погребения 3130 были тщательно завернуты в ткань, о чем свидетельствуют ее отпечатки, сохранившиеся благодаря окислам меди. Сверху на богатый набор бронзовых
предметов были положены куски мяса молодого верблюда, о чем можно судить по длинным
крупным ребрам животного.
Дополняют погребальные приношения этой цисты 3 кремневых наконечника стрел, положенные в один из сосудов, и деревянная шкатулка с крышкой (или т.н. «игральная доска»),
украшенная инкрустацией в виде решетки из слоновой кости (3 клетки 5 на 5 см в ширину и 8
таких клеток в длину), прямо напоминающая аналогичные изделия из нескольких погребений
высшей знати Гонура.
В настоящее время на Гонуре найдено 12 подобных погребений молодых баранов, причем,
все они расположены в подземных прямоугольных сырцовых цистах с разных сторон центральной части дворцово-храмового комплекса Гонура: одно («погребение агнца», № 18 на Р. 1) – с
севера; два (№№ 3124, 3130 на Р 8) – на крайнем юге, около обводной стены; три (№ 2845 на Р
6 – непосредственно у обводной стены; № 3612 на Р 13 – около Храма Сомы-Хаомы; № 3377 на
Р 12) – на западе; три (№ 3310 на Р 9 и №№ 3547, 3548 на Р 15 в руинах Храма Сомы Хаомы) –
88
Культура номадов Центральной Азии
А
Б
Рис. 3. Некрополь Гонура. Раскоп 16:
А – Общий план «ритуального захоронения животных»;
Б – Керамика погребенеие 3621
89
на востоке1 и четыре (№№ 3621,
3622, 3623, 3739 на Р 16) – на
юго-востоке. Заметна тенденция
увеличения числа погребений баранов на западе, юго-западе, тогда
как на севере имеется лишь одно.
Это тем более обращает на себя
внимание, поскольку так называемые ритуальные захоронения
животных занимают центральное
место на раскопе 16.
Сами погребения устроены в
глубоком котловане (9 на 6 м при
глубине 1,5 м) на вершине холма, расположенного на правом
берегу Мургаба. В западной половине котлована были вырыты
три прямоугольные могилы (№№
3621, 3622, 3623) с ориентацией
север-юг и перпендикулярно им –
еще одна такая же (№ 3597, рис.
3). После проведения этих захоронений весь котлован был засыпан землей, вокруг него на древней дневной поверхности были
выстроены стены из сырцового
кирпича. Каждая из упомянутых
трех могил представляла собой
прямоугольную яму, выложенную
сырцовым кирпичом, уложенным
плашмя (2,2 на 0,8-1,1 м и глубиной 1,0-1,3 м). На южных стенах
камер были устроены проходы
65-79 см высотой и 65-75 см шириной, которые на момент раскопок были заложены кирпичами
всухую. Каждый проход имел порог высотой в один кирпич и притолоку высотой в два кирпича. В
могиле 3621 сохранились следы
деревянной притолоки – тонкой
(1,0 см толщиной) доски, лежавшей на боковых стенках прохода.
В северно-восточных углах каж-
Н.А. Дубова
дой камеры пространство, примыкающее к восточной стенке, размером 60-70 на 95-100 см, обложено по периметру сырцовыми кирпичами, уложенными плашмя. Все пустоты между кирпичами, включая внутреннее между кирпичной выстилкой и стенкой, заполнены смесью глины и
земли. На этом возвышении в каждой камере были погребены бараны возрастом около 1 года
(в погр. 3623 — не старше 10 мес.). У особи из погребения 3622 череп отсутствует. Судя по повреждениям атланта, голова животного была отсечена ударом плоского острого предмета, например большого ножа, и животное было захоронено без головы. По-видимому, при отсечении
голову связанного животного оттягивали левой рукой на себя, а правой наносили прямой рубящий удар по шее (Сатаев, 2008). В область поясницы, возможно до умерщвления животного,
была вставлена бронзовая пластина, причем, таким образом, что ее нижняя половина глубоко
вошла между позвонками, что, бесспорно, свидетельствует о совершении каких-то особых ритуалов.
Поражают, особенно на фоне скудности могил людей, богатые погребальные приношения
животным. В каждом из погребений было от 12 (в 3622) до 22 (в 3621) керамических сосудов,
половина из которых – конические, а 2-3 – вазы на ножках (рис. 4;1). Большая часть сосудов
расположена в северной части камер, но в северных стенках каждой камеры на высоте 70 см от
уровня пола устроены ниши (65-70 на 30-40 см), в которых стоят по три сосуда. Во всех трех
могилах имеются каменные миниатюрные колонки, т.е. знаковые предметы, подчеркивающие
высокий сакральный статус захороненных.
Среди изделий из бронзы выделяются т. н. «лесенки» – пластины, имеющие 2-3 отверстия.
Считается, что их наличие подтверждает воинский ранг их носителей. Кроме того, в каждую
могилу были положены деревянные жезлы с бронзовыми четырехзубчатыми наконечниками,
бронзовые ножи, косметические флаконы, булавки, наконечники стрел. В могиле 3621 найдены
бронзовые изделия: большой кубок, косметический флакон и нож с широким лезвием (секач),
а также булавка с наборным навершием из полудрагоценных камней; в могиле 3622 – 2 бронзовых сосуда средних размеров: стаканчик и мисочка, а в могиле 3623 – свинцовый миниатюрный
сосуд (рис. 4;2,3). Около голов баранов в могилах 3621 и 3623 были разложены обработанные
мелкие камни (конусы разных форм, в том числе усеченные шарики, диски и проч.).
В перпендикулярно расположенной к трем могилам баранов камере № 3597 (рис. 3 А) найден целый скелет взрослой особи (старше 4 лет) эквида, который идентифицирован как осел
(Сатаев, 2008). Исследовавший его Р.М. Сатаев отмечает, что от типичных животных он отличается сравнительно крупными размерами, от кулана – строением черепа. Морфологические
признаки, наблюдаемые на черепе и нижних челюстях этого животного, характерны для лошади.
Можно предположить, что в данном погребении мы имеем дело с гибридной формой эквида. За
затылком последнего эквида, между черепом и стенкой камеры, помещен большой бронзовый
сосуд типа котелка. В ногах животного было захоронено три жертвенных ягненка (возраст до
5 месяцев).
Данное явно культовое погребение животных требует, бесспорно, специального подробного и тщательного описания и изучения. Но уже сейчас можно говорить о том, что оно, как и другие найденные захоронения, носит не случайный характер. Вне всякого сомнения, выявленные
обрядовые действия показывают, что овцы, ослы, верблюды и собаки занимали важное место в
культовых представлениях маргушцев. По мнению В.И. Сарианиди, высказанному в интервью
журналистам газеты «Нейтральный Туркменистан», поскольку это захоронение расположено
прямо напротив большого некрополя Гонура, можно считать его жертвой фравашам – душам
90
Культура номадов Центральной Азии
Рис. 4. Погребальный инвентарь погребений 3621; 3622
умерших, богам другого мира.
Отдельного рассмотрения заслуживает погребение в двухкамерной цисте № 3310, совершенное на северо-восточном берегу малого бассейна Северного Гонура, неподалеку от стены
каре (рис. 5). Циста (320х230 см и глубиной 60 см) сложена из сырцовых кирпичей обычных
размеров (44-45х23-25х12-13 см), положенных плашмя. Ее продольная ось ориентирована с
востока на запад. Поперечная перегородка из одного ряда кирпичей, также положенных плашмя, идущая с севера на юг, делит ее на две равновеликие камеры. Перегородка не доведена до
южной стенки, образует проход шириной 60 см. В западной камере, практически в ее центре,
на платформочке из трех, уложенных в два слоя плашмя кирпичей (общая высота 30-35 см от
пола) на правом боку, головой на север лежит ягненок. Его шея покоится на верхней части каменной миниатюрной колонки, уложенной горизонтально на той же высоте. Шею снизу охватывает плоская бронзовая пластина, напоминающая одновременно и ошейник и ножевидную
пластину. Несмотря на плохую сохранность шейных позвонков, нет свидетельств, что эта пластина перерубает их: анатомический порядок не нарушен, все позвонки целые, без специфических сколов. Вдоль южной стенки камеры (на расстоянии 20 см от нее) на полу на левом боку,
головой на восток лежит скелет пожилой женщины. Ноги и руки ее согнуты, кисти находятся
перед лицом. Никаких личных украшений и погребальных приношений рядом с ней не найдено.
Единственное, что может иметь именно такое назначение – небольшая нитка гипсовых цилиндрических бусин, растянутая вдоль южной стенки.
В северо-восточном углу этой камеры на возвышении 10-15 см вмазан крупный круглый ке91
Н.А. Дубова
Рис. 5. Бассейн Северного Гонура. Раскоп № 9. Погребение 3310. Общий план:
1 – керамическая посуда; 2 – бронзовые предметы; 3 – большой керамический ритуальный сосуд; 4 керамический сосуд, заполненный карбонизированными костями барана; 5 – каменная миниатюрная колонка;
6 – гипсовые печати; 7 – костные останки ягненка; 8 – бронзовая пластина; 9 – костные останки пожилой женщины; 10 – костяные мозаичные вставки; 11 – гипсовые цилиндрические бусины; 12 – бронзовый
косметический флакон с аппликатором; 13 – «гадательные палочки» из слоновой кости; 14 – серебряная
«сигнальная труба»; 15 – бронзовая воронка с ситечком; 16 – бронзовый нож; 17 многоугольные пластины с кружковым орнаментом из слоновой кости; 18 – перламутровая ракушка; 19 – сердоликовая цилиндрическая бусина; 20 – стеатитовый прямоугольный сосудик на ножках; 21 – семь фрагментов реберных
частей молодых баранов; 22 – «игральная доска»; 23 – скелет собаки; 24 – скелет молодой лошади;
25 – скелет теленка; 26 – скелет барана;
Погребение 3310: А - сероглиняный сосуд; Б - красноглиняный сосуд
А
Б
92
Культура номадов Центральной Азии
рамический сосуд, наполовину заполненный пережженными костями животного (баран). По
определению Р.М. Сатаева, все кости принадлежат одной особи и свидетельствуют, что имела
место кремация целой туши животного. Степень обожженности костей различная: от полностью обугленных до небольшого количества почти не имеющих обугленных фрагментов, что может говорить о том, что целью кремации было не полное сжигание туши, а лишь очищение ее от
мягких тканей. Как показывают экспериментальные данные Т.Д. Стюарда (Steward, 1979), температура сжигания туши в этом случае была значительной – порядка 12000 С (Сатаев, 2008).
В этой же камере цисты стоят 3 керамических сосуда, 2 бронзовых блюда, зеркало, блюдце и
секач, а также вилкообразный предмет. Имеются и остатки жертвенного мяса молодого барана.
В начале расчистки в верхних слоях заполнения цисты был обнаружен стеатитовый прямоугольный сосудик на ножках. Между камерами около перегородки у самого прохода обнаружены мозаичные вставки из слоновой кости, составляющие геометрический орнамент – по-видимому,
остатки небольшой шкатулочки или плакетки.
Восточная камера предназначена только для погребальных приношений, все они уложены на
возвышении около 30 см практически вдоль по центральной линии. В них вошли: широкий цилиндрический сосуд с пятью отверстиями в днище (напоминает сито), боковые стенки которого
украшает не раз встречавшийся на ритуальных сосудах орнамент с древом жизни посередине и
двумя процарапанными по сырой глине фигурами козлов по сторонам; 9 керамических сосудов,
из которых выделяется два: один круглый черноглиняный лощеный со штриховым орнаментом
и один круглый с высоким горлом, хорошо оформленным венчиком и длинным широким сливом, украшенный вертикальными зигзагообразными красными линиями (рис. 5-А,Б). Эти два
сосуда сверху перекрыты игровой доской (или плакеткой?) с решетчатым орнаментом из палочек слоновой кости. Присутствуют также большая агатовая бусина и большая перламутровая
(морская?) ракушка; серебряная сигнальная труба, бронзовые воронка с ситечком и ручкой,
нож и сосудик, «гадательные палочки», а также пять восьмиугольников и шесть квадратов с
кружковым орнаментом из слоновой кости.
В центре второй камеры, также на возвышении, расположено семь крупных фрагментов реберных частей молодых баранов разного возраста (все до 1 года). Рядом с костями лежат бронзовые косметический флакон и аппликатор.
С наружной стороны к южной стенке цисты примыкает захоронение животных, явно принесенных в жертву захороненным в цисте. Самое крайнее с запада положение занимает собака,
уложенная на левом боку головой на запад. За задними ногами собаки лежит скелет барана, конечности упираются в стенку цисты, а голова направлена на юг. Эти скелеты перекрыты задней
частью скелета теленка, ориентированного головой на юго-запад, а также жеребенка 2-3 лет,
помещенного головой на восток.
Поскольку центральное положение в западной камере занимает скелет барана, а все погребальные приношения, включая и те, что помещены в восточную камеру, находятся на одинаковом возвышении, в то время как человеческие останки лежат на полу западной камеры, вполне
логично предположение, что перед нами – ритуальное захоронение молодого барана (агнца), в
жертву которому были принесены как разные животные так и человек.
Особое место среди погребений животных как объектов обрядовых действий занимают захоронения эквидов (лошадей и ослов). Выбор в качестве одной из жертв осла, который, по всей
видимости, был одним из основных верховых и вьючных животных для жителей Гонур-депе и
высоко ценился наряду с лошадью и верблюдом, свидетельствует о значимости этого вида. Нуж93
Н.А. Дубова
но специально подчеркнуть, что эвкиды не были широко распространенным жертвенным животным, их останки привязаны, в основном, к наиболее выдающимся могильным сооружениям,
таким как «царская могила» — погребение 3200, где захоронен жеребенок (Сарианиди, 2004;
Дубова, 2004). Именно поэтому имеет смысл хотя бы кратко остановиться на их описании.
Среди 2853-х раскопанных на большом некрополе Гонура могильных сооружений одно ямное принадлежало жеребенку без головы и хвоста (Сарианиди, 2001. С. 37-39; Он же. 2002. С.
238-241). Были высказаны предположения о связи именно такого расчленения тела перед погребением с ритуалом типа зороастрийского asvamedha – этого «возможно, наиболее эффектного в древних индийских церемониях» (Дж. Маллори) обряда. Второе захоронение молодой
лошади (№ 3340) было раскопано в 2005 г. в юго-восточной части комплекса на территории
царского некрополя. Погребение совершено в сырцовом кирпичном мавзолее в окружении погребальной керамики, раковинной бусины у головы, а каменной – у хвоста. Рядом, но снаружи
мавзолея (на расстоянии около полуметра) расположен явно относящийся к нему двухкамерный культовый очаг (рис. 6Б). Точно такого типа культовые печи были чрезвычайно широко
распространены в храмах Северного Гонура. Их особая конструкция позволяла приготовить
жертвенное мясо так, чтобы пламя непосредственно не касалось кровавых жертвоприношений.
Жеребенок (возрастом около одного года) лежал на левом боку, головой на юг (Сарианиди,
Дубова, 2005). Погребальные сосуды, положенные вместе с жеребенком, относятся к позднему
керамическому комплексу Гонура, когда на этом месте царский некрополь уже оформился. Следует отметить, что в соответствии с более поздними зороастрийскими обрядами конские жертвоприношения совершались только по отношению к царским погребениям, что полностью соответствует ситуации, выявленной на Гонуре. Еще один жеребенок был прихоронен с южной
стороны к уже упоминавшейся цисте 3310 на юго-восточном углу комплекса за пределами стен
каре (раскоп 9).
Кроме захороненных во дворе трех рабов, двух верблюдов, крупной собаки в царской гробнице 3200 был обнаружен и полный скелет молодой лошади, «прижатый» четырехколесной
повозкой к восточной стене. В одной из круглых ям на крайнем юго-востоке Северного Гонура
невдалеке от царского некрополя (погр. 3330) обнаружены передние и задние конечности лошади. Кроме упомянутых в тексте и таблице погребений, в помещении 149 на раскопе 9 (югозападная часть комплекса) череп лошади был найден на высоте 35 см от уровня пола. В настоящее время в разных частях Гонур-депе найдены останки 6 особей лошадей.
По имеющимся данным, В.И. Сарианиди датирует время прихода переселенцев в дельту
Мургаба периодом существования Аккадского государства (если не раннединастического III В
периода). Найденные костные останки лошадей в комплексе с разнообразными изображениями этих животных (бронзовое навершие жезла в виде протомы лошади из погр. 2380 – рис. 7-1,
каменная фигурка лошади с седлом из царской гробницы 3210 – рис. 7-2, каменная же скульптурка без головы с раскрашенными гривой и хвостом, напоминающая лошадь, с раскопа 12
– рис. 7-3), а также с так называемыми сигнальными трубами из бронзы, серебра и фаянса (в
настоящее время – 5 на некрополе, 1 в царской гробнице 3210 и 1 в упоминавшейся цисте 3310)
заставляют усомниться в распространении лошади в южные районы Туркменистана из более
северных степных. Косвенными свидетельствами юго-западных или местных истоков коневодства на Гонуре являются конструкция колес и повозок, впервые для эпохи средней бронзы документированная находками (Дубова, 2004. С. 279) и полностью совпадающая с находками на
территориях Элама и Бактрии; наличие гробниц типа Hypogeum (Сарианиди, 2006), описан94
Культура номадов Центральной Азии
Рис. 6. Царский некрополь Гонура. Схема погребения жеребенка с двухкамерным ритуальным очагом.
1 - керамическая посуда; 2 - бусина из ракушки; 3 - каменная цилиндрическая бусина
ных ранее только на Ближнем Востоке, а, по мнению М. Гимбутас, поддержанного другими специалистами, – одной из характерный черт погребальных обрядов индоевропейских, в том числе
индоиранских народов ( Jones-Bley, 1997). Аналоги охарактеризованных выше погребений животных описаны А. Биетаком в столице гиксосов Аварисе (Tell el-Dab’a – Bietak, 1996: р. 42). В.
Стибинг считает их особенностью погребальных обрядов не только гиксосов, но особенно населения древней Палестины (Stiebing, 1971: p. 116), т.к. они обнаруживались еще в Иерихоне.
Подчеркнем, что известные захоронения животных, в том числе лошадей, в памятниках степных культур (например, в Синташте – Генинг, Зданович, Генинг, 1992: рис. 72) существенно
отличны от многих вышеописанных. Кроме достаточно распространенных в разных регионах
«прихороненных животных», на Гонуре и лошади, и бараны нередко выступают в роли основных захороненных. Полученные на Гонуре данные свидетельствуют о развитии коневодства в
Маргиане уже в конце III тыс. до н.э.
Проблема одомашнивания лошади имеет долгую историю и до сих пор во многом остается дискуссионной (один из последних обзоров: Кузьмина, 2004). Большинство исследователей
помещает центр доместикации в степи Восточной Европы, в то время как другие – на Ближний
Восток, а точнее в восточную часть Малой Азии и в северную Месопотамию. Использование
95
Н.А. Дубова
1
3
2
Рис. 7. Скульптурные изображения лошади:
1 – Некрополь Гонур-депе, погр. 2380. Бронзовое навершие жезла в виде протомы лошади;
2 – Царская гробница, погр. 3210. Каменная фигурка лошади предположительно с седлом;
3 – Гонур-депе. Раскоп 12. Каменная фигурка предположительно лошади.
методов молекулярной биологии привело к новым данным, указывающим, что лошадь, скорее
всего, была одомашнена в разных регионах в интервале 9000-2000 до н.э. (более подробно см.,
например: Hyland, 2003 и обзор: Иванов, 2004: с. 48-52). Данное сообщение не ставит своей
целью так или иначе решить важнейшую для истории Евразии проблему, учитывая, в частности,
и отсутствие пока подробного палеозоологического анализа всех останков лошадей, найденных
на Гонуре. Задачей данной работы было обратить внимание на новейшие находки, без которых
дальнейшее продвижение таких исследований вряд ли будет продуктивным.
Ограниченный объем данного сообщения не позволяет подробно описать все обнаруженные на Гонуре захоронения животных (см. табл.). Но из изложенного уже ясно: такие могилы
носят не случайный характер, а напротив, показывают, что в культовых представлениях местных
племен большое значение имело почитание животных. Если к сказанному добавить полученные ранее погребения молодых баранов, прихороненных к погребальным цистам в могильнике Тоголок-24 (Сарианиди, 1990, с. 52, Табл. LIX), из которых особо показательна циста, где
в центре на специальном кирпичном возвышении располагается молодой баран (у животного
отсутствует вся задняя часть вместе с конечностями – Сарианиди, 1990, LV), а также захоронения ягнят и молодых баранов (возрастом до года) в сопровождении погребальных приношений
как в северной (Сапаллитепа), так и в южной Бактрии (Дашлы-1), то можно полагать, что погребение людей вместе с животными, также как и захоронение одних молодых баранов (в том
числе ягнят), представляют собой принципиально важный элемент в культовой, погребальной
обрядности обитателей Бактрии и Маргианы.
Каковы были эти культы, ритуалы, обычаи можно будет говорить, видимо, только после более тщательного изучения вопроса зоологами и специалистами по духовной культуре древних
обществ. Хотелось бы обратить внимание только на одно обстоятельство. Известна точка зрения, что комплексы захоронений животных могут играть роль «замещающего» (одна из частных форм символического) погребения, когда животные хоронились, чтобы отвести болезнь от
человека (болезнь «передавалась» жертвенному животному) или избавить его от проклятия
(Данилов, 1982). В практике устройства подобных сооружений есть и случаи отсечения головы жертвенного животного. Учитывая масштабность сооружения, наличие среди погребаль96
Культура номадов Центральной Азии
ных приношений символов высокой власти (могила агнца, погр. 3130, погр. 3621, 3622, 3623),
принесение в жертву баранам других животных (могила агнца, погр. 3310) и, возможно, даже
человека (погр. 3310), нельзя исключать и его связь с обрядом «обновления» царя в ближневосточной и малоазиатской традициях. Не исключено, что отсечение головы и некоторых других
частей животных может быть глухим отголоском обычаев, сходных, возможно, с теми, о которых свидетельствуют кумранские рукописи: «... они выберут для Бога в качестве жертвы от
баранов и от агнцев правую ногу, грудь, челюсть и лопатку до кости верхней части передних
ног» (Martinez, 1994, Col. XX).
Сочетание таких факторов как расположение подобных погребений животных с разных сторон по отношению к центральному комплексу Северного Гонура и размещение наиболее крупной группы захоронений не просто на берегу р. Мургаб, а скорее между наиболее значимыми
комплексами Гонура (Северный и Южный Гонур и большой некрополь), видимо, может означать, что у жителей страны Маргуш во II тыс. до н.э. бытовали сложные и пока для нас неясные
представления и ритуалы, связанные не только с баранами, лошадьми, верблюдами, собаками
или с божествами, которых олицетворяли именно эти животные, но и с представлениями об
устройстве мира и загробной жизни.
Примечание
1. В настоящее время восточная часть Гонур-депе раскопана лишь в пределах стены каре (вторая линия стен от
центра дворца).
Литература
Генинг В.Ф., Зданович Г.Б., Генинг В.В. Синташта: археологические памятники арийских племен уралоказахстанских степей. Т. 1.Челябинск, 1992.
Данилов С.В. Ритуальные захоронения баранов в Забайкалье // Советская археология. 1982. № 1.
Дубова Н.А. Могильник и царский некрополь на берегах большого бассейна Северного Гонура // У истоков
цивилизации. М.: Старый сад, 2004.
Иванов Вяч. Вс. Двадцать лет спустя. О доводах в пользу расселения носителей индоевропейских диалектов из
древнего Ближнего Востока // У истоков цивилизации. М.: Старый сад, 2004.
Кузьмина Е.Е. Современное состояние проблемы доместикации лошади и проблема происхождения колесниц
\\ У истоков цивилизации М.: Старый сад, 2004.
Сарианиди В.И. Некрополь Гонура и иранское язычество. М.: Мир-медия, 2001.
Сарианиди В.И. Маргуш. Древневосточное царство в древней дельте р. Мургаб. Ашгабат , 2002.
Сарианиди В.И. Царский некрополь на Северном Гонуре // ВДИ. 2006. № 3.
Сарианиди В.И., Дубова Н.А. Туркменистан – древнейший центр мирового коневодства // Мирас. 2005. № 3.
Сарианиди В.И., Дубова Н.А. Лошадь в Центральной Азии у земледельцев эпохи бронзы: новые находки на Гонур Депе (Туркменистан) // The Ethnohistory and Archaeology of Northern Eurasia: Theory, Methods and Practice.
Irkutsk, 2007.
Сатаев Р.М. Животные в хозяйстве и духовной жизни древнего населения Гонур-Депе // Тр. Маргиан. арх. эксп.
М., 2008 (в печати).
Bietak M. Avaris. The capital of the Hyksos. Recent excavations at Tell el‘Daba’a. – L.: British Museum Press, 1996.
Hyland A. The horse in the ancient world. – Phoenix Mill, Gloucestershire, 2003.
Jones-Bley K. Defining Indo-European burial // J. of Indo-European studies. N. 19. – Washing-ton, 1997.
Sarianidi V. The Biblical Lamb and the Funeral Rites of Margiana and Bactria // Mesopotamia – Vol. XXXI. – Firenze:
Casa editrice le lettere, 1996.
Stiebing W.H. Hyksos burials in Palestine: a review of the evidence//J. of Near Eastern studies. Vol. 30. Chicago,
1971.
97
В.А. Кисель
В.А. Кисель
Санкт-Петербург, Россия
НОВЫЕ ДАННЫЕ О ЗЕМЛЕДЕЛИИ ТУВИНЦЕВ-КОЧЕВНИКОВ
Республика Тыва, расположенная в географическом центре Азии, является поистине сокровищницей археологических и исторических памятников, которые встречаются практически
везде в этой горной стране. Сравнительно недавно на безлесных отрогах Уюкского хребта Западного Саяна, примыкающих с севера к г. Кызылу, были выявлены и частично изучены значительные скопления разновременных петроглифов (Kilunovskaya, Semenov, 1995). В тех же
местах в 2007 г. удалось открыть каменные кладки.
Искусственные ступени возведены на склонах двух безымянных вершин в районе между горами Догээ (1002 м) и Сесерлиг (1182 м) (рис. 1). Они спускаются под небольшим углом в
сторону лощины, разделяющей вершины и ограниченной сверху и снизу небольшими плато.
Длина сооружений колеблется от 20 до 55 м, а ширина – от 0,5 до 3 м. Наибольшая высота – 1,3
м. На правом склоне в настоящий момент отчетливо прослеживаются 3 ступени, на левом же
склоне – только 1 полуразвалившаяся ступень.
Кладки сделаны без связующего раствора из 3-25 слоев плит вытянутой формы (длина 30-50
см, ширина 10-20 см, толщина 2-25 см). Сверху имеется подсыпка из суглинка и щебня. Материал для строительства был добыт выше по склону, что подтверждает образовавшаяся осыпь.
На верхнем плато вблизи от начала лощины возвышается каменная конструкция в форме конуса (рис. 2). Она возведена из плит и скальных обломков и достигает в высоту 1 м. В центре
сооружения установлен столб, раздвоенный в верхней части. Сходный столб прислонен с внешней стороны конструкции.
Очевидно, все постройки составляют единый комплекс. На основании незначительной задернованности ступеней, отсутствию «пустынного загара» и лишайника на месте строительных сломов плит сооружения можно датировать концом XIX – первой половиной XX в.
Облик кладок и общая ситуация позволяют интерпретировать кладки как систему водоводовакведуков, отводивших талые воды с гор на нижнее плато, где находился возделанный участок.
Вполне вероятно, что на ступенях когда-то лежали желоба, выдолбленные из цельных стволов
деревьев. Лощина могла играть роль магистрального оросительного канала. Необходимо от-
Рис. 1. Вид на ступени.
Рис. 2. Предположительное «хлебное» оваа
98
Культура номадов Центральной Азии
метить, что в отличие от типичной тувинской речной ирригационной системы, кладки не отводили воду от главного канала, а наоборот подпитывали его.
Подобные комплексы, рассчитанные на сток талых и паводковых вод, носят название лиманного орошения (Вдовина, 1993, с. 23-24).
В тувинской среде главные каналы именовались буга, то есть «бык», что, вероятно, объясняется использованием при прокладке оросительных канав крупно рогатого скота: или бык тащил
соху, взрыхлявшую почву на месте будущего канала, или прокапывались тропы, проложенные
стадом коров (Даржа, 2007, с. 10, 73). Существовала и глубинная сакральная связь. На нее указывает ритуал, предшествовавший началу орошения. Он заключался в закапывании у истока
канала фигурки быка, изготовленной из муки и масла (Курбатский, 1973, с. 20).
Как правило, в начале главного канала тувинцы возводили культовую постройку – «хлебное» оваа. Тувинские оваа представляли собой сооружения, сложенные из веток в форме шалаша либо из камней наподобие пирамиды или конуса. В центре оваа обычно устанавливали
обтесанный ствол лиственницы с вырезом в верхней торцевой части. Этот столб символизировал стрелу и носил аналогичное наименование – согун (Даржа, 2007, с. 65). Должно быть, на
верхнем плато и было возведено такое оваа. Здесь могли устраиваться весенние моления – буга
бажы тагыр, сопровождавшиеся освящением оваа, которые проводили шаманы, а позднее ламы
(Курбатский, 1973, с. 20-21; Потанин, 2003, с. 25).
Очень поэтично звучит один из шаманских освятительных гимнов-заклинаний – алгыш:
Ты, вода родниковая,
Бег свой начала из-под скалы изогнутой.
Ты стремительно пронзила берега
И бежишь по каналу, куда хочешь.
Ты, вода, добрая,
Бежишь ты по полям и долинам,
Чтобы напоить почву,
Чтобы дружно вышли зерна,
Чтобы весело заколосились хлеба.
Ты вода, чистая, родниковая,
Напоила почву влагой,
Вырастила ячмень золотой,
Ты вырастила просо наше золотое.
Золотая вода наша! Продолжай свой путь!
Не останавливайся на полпути, дорогая!
Твори свои дела добрые
На полях и долинах, дорогая! (Кенин-Лопсан, 2006, с. 110-111).
Эти моления сопровождались жертвоприношениями, пиршеством, скачками и борьбой хуреш. Обязательной жертвой выступал баран. Часто его тушу до разделки опускали в канал, позволяя немного проплыть по течению (Прокофьева, 1957, с. 268).
В 300 м к югу от рассмотренной системы водоводов располагаются еще две кладки (рис. 3).
Они находятся на южном склоне невысокого скального гребня, который круто спускается в лощину, отделяющую его от другой возвышенности. Лощина заканчивается в межгорной долине.
Первая кладка напоминает описанные ступени. Она начинается у вершины и идет вдоль гребня,
99
В.А. Кисель
понижаясь под небольшим углом. Постройка имеет длину 39 м, ширину 1,5-2 м и достигает в
высоту 0,65 м. Она сложена из 3-5 слоев плиток и сверху засыпана суглинком и щебнем.
В 22 м от окончания ступени за ложбиной возвышается более крупное строение (рис. 4).
Оно представляет собой П-образную стену, несколько развалившуюся с одной стороны. Пространство, ограниченное стеной, полностью заполнено осыпью.
Длина стены около 22 м, ширина 1,5-2,5 м, высота 0,4-2 м. Сооружение возведено из массивных плит и скальных обломков (длина 50-170, ширина 30-40, толщина 10-30 см) и не имеет
грунтовой подсыпки. Одна из торцевых сторон стены, которая сохранилась лучше всего, имеет
наибольшую высоту и толщину. На ее постройку пошли самые крупные камни.
Не вызывает сомнения, что оба сооружения предназначались для хозяйственных нужд, но
функция их непонятна1. Разумеется, ступень могла служить водоводом, хотя вызывает недоумение ее слабый наклон. Поэтому, возможно, кладка не столько направляла талые воды в лощину,
стекавшие затем в долину, сколько служила накопителем снега.
Внешний вид стены напоминает загоны для мелко рогатого скота, возводимые тувинцами и
монголами в горных местностях. Однако для загонов никогда не использовались такие большие
камни. К тому же отсутствие в стене разрывов не позволило бы животным проникать за ограду.
В качестве предварительного предположения выскажем мнение, что постройка использовалась
как резервуар для снега и льда. Расположенная на солнечном склоне она могла служить дополнительным источником талой воды, сбегавшей ручьями в лощину. Следует заметить, что тувинцам была знакома практика создания водозаборных сооружений – наледей и запруд на горных
неглубоких реках (Дулов, 1952, с. 314; Прокофьева, 1957, с. 269).
Как известно, земледелие в традиционном укладе тувинцев играло второстепенную роль.
При этом они издревле выращивали ячмень, просо, а позднее, следуя примеру китайских и русских переселенцев, пшеницу. Значение зерновых в жизни тувинцев отразилось в пословице:
«Без тараа (зерна – В.К.) – будем голодны. Без тайги – волки голодны» (Кенин-Лопсан, 2006,
с. 222).
Обработка земли велась на всей территории Тувы, исключая таежные районы. Полеводство
не нарушало установленного порядка сезонных перекочевок и практиковалось только весной и
осенью. Из-за низкого технического уровня, климатических условий, особенностей почв, требующих искусственного орошения, земледелием могли заниматься только значительные коллективы. Громадное значение имела прокладка главного канала, которая обсуждалась на собра-
Рис. 3. Вид на ступени и стену
Рис. 4. Стена
100
Культура номадов Центральной Азии
нии всех жителей микрорайона – сумона. Руководил работами опытный старик – тараа дарга.
В мае – начале июня земельные участки обильно орошались, а затем вспахивались. Жатва
приходилась на конец августа. До начала XX в., когда в Туве появились серпы русского производства, тувинцы жали ячмень обыкновенными ножами, а просо вырывали с корнем. Обмолот
происходил недалеко от посевных участков с помощью нескольких быков или лошадей, прогонявшихся по собранным растениям (Дулов, 1952. С.315-319; Прокофьева, 1957. С.267-269,
522; Потапов, 1969. С.87, 98; Кенин-Лопсан, 2006. С.221). Завершение сбора урожая отмечалось молодежными играми – ойтулааш, выделявшимися ярко эротическим характером (Вайнштейн, 1964. С.123-125; Курбатский, 1973. С.33-34; Курбатский, 2001. С.284-293; Самбу, 1978.
С.20-22; Кенин-Лопсан, 2004. С.28-45; Кенин-Лопсан, 2006. С.145-147)2.
Земледелием в Туве занимались преимущественно те слои населения, у которых не хватало скота для ведения полноценного скотоводческого хозяйства. Кроме того, до образования
в 1921 г. Республики Танну-Тува Улус крупные (по тувинским масштабам) посевные площади
принадлежали исключительно богатым семьям и буддийским монастырям. Поэтому часто при
проведении ирригационных работ использовался наемный труд беднейших общинников (Дулов, 1952. С.321; Прокофьева, 1957. С.266, 522). Несмотря на примитивный уровень тувинского земледелия, урожаи были вполне удовлетворительными (Дулов, 1952. С.317-318). Тувинцы
управлялись с полеводством даже лучше, чем некоторые русские мигранты, которые, первоначально применяя чрезмерное орошение, порой смывали с пашни практически весь плодородный слой (Потахин, 2000).
Согласно документам, зафиксировавшим места кочевок тувинских родоплеменных групп, на
землях по р. Сесерлиг возле одноименной горы проживали маады. Они, являясь в большей мере
охотниками, скотоводами и собирателями, познакомились с земледелием сравнительно поздно.
Это произошло в результате переселения на их территорию родоплеменного коллектива адыгтюлюш с Улуг-Хема, территории традиционного тувинского полеводства (Дьяконова, 2000.
С.104-105). По-видимому, представителями именно этих родов и были построены водоводы в
горах под Кызылом.
Рассмотренная ирригационная сеть существенно дополняет имеющиеся материалы по земледелию в дореволюционной Туве. В ранее опубликованных работах, как правило, описывались
не горные, а надпойменно-террасовые оросительные комплексы. Особый же упор делался на то,
что тувинская ирригационная система строилась на базе гидротехнических сооружений, созданных инокультурным населением в предшествующие эпохи (Кабо, 1934. С.66; Дулов, 1952.
С.311; Прокофьева, 1955. С.15). Пожалуй, только в статье А.Ч. Ашак-оола сделана попытка показать наличие у тувинцев развитой мелиоративной традиции (Ашак-оол, 1993).
Обнаруженные водоводы позволяют изменить сложившееся мнение. Эти сооружения, действовавшие благодаря весеннему таянию снега, демонстрируют значительные строительные
навыки тувинцев-земледельцев, их умение искусно использовать особенности ландшафта, а
также доказывают сравнительно высокий уровень самобытного тувинского орошения.
Примечания
1. Опрос чабанов, проживающих недалеко от этого места, результатов не дал.
2. У соседних с тувинцами алтайских народов окончание жатвы тоже отмечалось эротическими ритуалами: у
шорцев – пактыган, чедыбер, калар, челей, кара-шор, у кумандинцев – кочакан, у челканцев – шелганду, шакшылу
(Потапов, 1952. С.182; Торушев, 2007. С.158-159).
101
В.А. Кисель
Литература
Ашак-оол А.Ч. О мелиоративной практике тувинцев в конце XIX – нач. XX в. // Из истории хозяйства и материальной культуры тюрко-монгольских народов. Новосибирск, 1993.
Вайнштейн С.И. К истории ранних форм семейно-брачных отношений («ойтулааш» у тувинцев) // СЭ, 1964.
№ 2.
Вдовина Т.А. Методические аспекты археологического изучения остатков ирригационных сооружений Горного
Алтая // Изучение историко-культурного наследия народов Южной Сибири. Вып. 5. Горно-Алтайск: АКИН,
2007.
Даржа В.К. Тайны мировоззрения тувинцев-номадов.
Дулов В.И. Земледелие у тувинцев в XIX – нач. XX вв. // Материалы по истории земледелия СССР. Сборник I.
М.: 1952.
Дьяконова В.П. Тувинский этнический компонент маады // Культурное наследие народов Сибири и Севера.
Матер. IV Сибирских чтений. СПб.: 2000.
Кабо Р. Очерки по истории и экономике Тувы. М.-Л.: 1934.
Кенин-Лопсан М. Ойтулааш. Классические образцы любовной лирики тувинского народа. Кызыл: Новости
Тувы, 2004.
Кенин-Лопсан М.Б. Традиционная культура тувинцев. Кызыл: 2006.
Курбатский Г.Н. Тувинские праздники. Историко-этнографический очерк. Кызыл: 1973. – 80 с.
Курбатский Г.Н. Тувинцы в своем фольклоре (историко-этнографические аспекты тувинского фольклора). Кызыл: 2001.
Потанин Г.Н. Очерки Северо-Западной Монголии // Традиционная культура тувинцев глазами иностранцев
(конец XIX – начало XX века). Кызыл: 2003.
Потапов Л.П. Этнографический очерк земледелия у алтайцев // ТИЭ, т. XVIII. Сибирский этнографический
сборник. Вып. I. М.-Л.: 1952.
Потапов Л.П. Очерки народного быта тувинцев. М.: 1969.
Потахин С.Б. Природоохранные мероприятия в дореволюционной Туве // Сибирская заимка, № 2, 2000. –
http://zaimka.ru.
Прокофьева Е.Д. Некоторые этнографические данные о тувинцах западных районов Тувинской автономной
области // КСИЭ, № XXIII. М. 1955.
Прокофьева Е.Д. Процесс национальной консолидации тувинцев. (Монография). 1957. (Арх. МАЭ, ф. К-I, оп.
1, № 560-562).
Самбу И.У. Тувинские народные игры. Историко-этнографический очерк. Кызыл, 1978.
Торушев Э.Г. Земледелие в религиозных ритуалах, обрядах и устном народном творчестве алтайцев // Изучение
историко-культурного наследия народов Южной Сибири. Вып. 5. Горно-Алтайск: АКИН, 2007.
Kilunovskaya M., Semenov V. The land in the heart of Asia. (Cокровища мировой культуры. Вып. 2.). St. Petersburg,
1995.
Список сокращений
КСИЭ – Краткие сообщения Института этнографии им. Миклухо-Маклая АН СССР
МАЭ – Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН
СЭ – Советская этнография
ТИЭ – Труды Института этнографии им. Миклухо-Маклая АН СССР
102
Культура номадов Центральной Азии
В.Д. Кубарев
Новосибирск, Россия
ИСКУССТВО ДРЕВНИХ КОЧЕВНИКОВ ЦЕНРАЛЬНОЙ АЗИИ
В ПЕТРОГЛИФАХ АЛТАЯ
Алтай с его высокими хребтами, сетью трудно преодолеваемых рек и глухими урочищами
– идеальное место для возникновения и развития историко-культурных зон. Обусловленные
природными, ландшафтными и климатическими условиями, одинаковыми типами ведения
хозяйства они на протяжении многих веков сохраняли традиционные черты материальной и
духовной культуры. Это, с одной стороны, облегчает разработку хронологии древних памятников, имеющих эволюционно-поступательный характер, а с другой, затрудняет определение
временных границ отдельных культур в силу их преемственности и традиционности.
В ряду древних культур скифского облика, распространенных в Центральной Азии, пазырыкская культура занимает особое место. Один из компонентов скифской триады – «звериный стиль» представлен в ней наиболее полно и ярко. Уникальные погребальные сооружения
в урочище Пазырык, заполненные древним льдом, открыли миру все многообразие искусства
древних кочевников. Оригинальность различных изображений животных, найденных в курганах Алтая, позволяет говорить об «алтайском зверином стиле». Видный исследователь алтайских древностей М.П. Грязнов считал, что «в процессе формирования культуры и искусства
скифо-сибирского типа вклад саяно-алтайских племен был более значителен, чем собственно
скифов» (1980. С. 58).
К середине I тыс. до н.э. аристократическая прослойка древних кочевников Саяно-Алтая выделилась из основной массы рядового воинства. Имущественное и социальное неравенство в
этот период нашло отражение в сооружении грандиозных погребальных усыпальниц для представителей кочевой знати. Десятки огромных каменных курганов Алтая и Тувы содержали богатейший погребальный инвентарь, тогда как в одновременных им погребениях рядовых общинников, под малыми и средними курганами археологи находят, несравненно, более скромный и
ограниченный набор традиционных предметов. Образцы древнего искусства в них большая
редкость.
Многие ученые единодушны в том, что «звериный стиль» вместе с другими регалиями и
символами был призван выделить социальную элиту, подчеркнуть ее неограниченную власть.
Поэтому несколько неожиданными оказались находки сакральных атрибутов в рядовых курганах Чуйской степи на Алтае. Выполненные в алтайском зверином стиле они в основных чертах
совпадают с сакральной атрибутикой парадного одеяния вождей из больших курганов Алтая,
Тувы, Казахстана и Афганистана. Это чрезвычайно любопытное явление ещё ждет объяснения.
Определенным этапом в изучении «звериного стиля» явилась интерпретация К.А. Акишевым (1984), Э.А. Новгородовой (1989), В.Д. Кубаревым (1991; 2006) и др. исследователями
устойчивых образов искусства кочевников, представляющих своего рода идеограммы. Становление таких каноничных образов – процесс, обусловленный как архаическими явлениями, свойственными данной культуре (пережитки тотемизма, магия, культ животных), так и культурными контактами с соседями (в частности, для пазырыкского населения Алтая – возможность
заимствования иранских и ассирийских образов, мидийское, бактрийское, скифское и хуннское
103
В.Д. Кубарев
влияние). Все сказанное характерно и для разновременных и разнокультурных рисунков, выбитых на скалах и отдельных камнях Алтая.
До настоящего времени в сибирской археологии одной из актуальных проблем остается
определение даты многих памятников наскального искусства. Необходимо признать, что до сих
пор одним из распространенных и надежных методов хронологических привязок остается метод сопоставления петроглифов с датированными предметными коллекциями из синхронных
погребальных комплексов. При этом для полной достоверности и убедительности проводимых корреляций важно использовать те материалы, которые происходят из одного района или
хотя бы из отдельной географической провинции. Сравнение этих данных с редкими изобразительными «текстами» из погребальных памятников ведет к еще большей информативности
используемых источников. Такое исследование должно проводиться комплексно, т.е. наряду с
изучением петроглифов в этом же районе обязательно проводятся раскопки разновременных
погребальных и культовых сооружений. Именно такого комплексного изучения разнообразных археологических памятников придерживались сотрудники Восточно-Алтайского отряда
Северо-Азиатской экспедиции Института археологии и этнографии СО РАН. При этом для
нас особенно удачная ситуация сложилась при исследовании древностей двух районов республики Алтай: Кош-Агачского и Онгудайского. Здесь известны сотни археологических объектов,
исследование которых началось почти два века назад российскими учеными и продолжается
до сегодняшнего дня. Но особую известность в мире получили раскопки элитных курганов
пазырыкской культуры, исследованных М.П. Грязновым и С.И. Руденко. Изучались и рядовые
могильники ранних кочевников, расположенные в пограничной с Монголией и Тувой зоне. Параллельно основным работам на Алтае проводился поиск новых местонахождений с наскальными рисунками. Сейчас только в российской части Алтая известно более 200 пунктов с петроглифами (Кубарев, Маточкин, 1992). Самые интересные в научном отношении памятники
наскального искусства были опубликованы в России и в зарубежных странах. Логическим продолжением работ в этом направлении были исследования по международному проекту «Алтай» в Монголии. В его реализации принимали участие ученые из России, Монголии, США и
Южной Кореи (Кубарев, Цэвээндорж, Якобсон, 2006). За прошедшие 15 полевых сезонов обследованы и обработаны десятки уникальных памятников наскального искусства. Из них, пожалуй, самыми информативными оказались петроглифы, обнаруженные у горы Шивээт-Хаирхан
( Jacobson-Tepfer, Kubarev , Tseveendorj, 2007). Сохранившийся до наших дней культ священных
гор, зародившейся в глубине первобытных времён, дошел до нас и в грозном названии «Шивээт
Хаирхан», буквально переводимом как «Крепость Владыки» – властелина жизни и смерти людей и животных. Скалы и отдельные глыбы у подножия этой горы покрыты тысячами древних
рисунков.
Эпоха ранних кочевников отражена на этом уникальном памятнике рисунками оленей с
S-видными рогами (типичными также для оленных камней Центральной Азии), всадников на
конях, нередко в сценах загонной охоты, а также многочисленных персонажей «алтайского
звериного стиля»: козлы, лошади, кабаны, кошачьи хищники, птицы и др. Рассмотрим их в порядке убывания по числу изображений, что позволит выявить наиболее популярных животных
наскального искусства древних кочевников. Самое большое число изображений в алтайских горах принадлежит сибирскому козерогу и снежному барану, далее следуют образы космического
оленя и небесного коня.
Определяющим признаком принадлежности некоторых наскальных рисунков ранним ко104
НЕОЛИТ - ЭНЕОЛИТ
ЭПОХА БРОНЗЫ
РАННИЕ КОЧЕВНИКИ
ДРЕВНИЕ ТЮРКИ
Культура номадов Центральной Азии
Рис. 1. Периодизация петроглифов Монгольского Алтая
чевникам является характерная поза зверей. Одни из них показаны с подогнутыми под брюхо
ногами, другие – стоящими на кончиках копыт. Еще одной характерной особенностью в пазырыкских древностях является один из самых распространенных приемов моделировки тела копытных, то есть традиционное изображение животного с подогнутыми или прямыми ногами,
головой вперед или назад и «перекрученным» на 180º туловищем. Идентичные изображения,
конечно, более схематические, теперь известны и в петроглифах Монгольского Алтая (Кубарев,
1999). Позу, когда ноги животного распластаны по горизонтали как бы в полете, можно условно назвать летящей. Она типична для рисунков козлов и хищников в позднескифскую эпоху и
хуннское время.
Еще больше предметов с различными изобразительными мотивами появляется на заверша105
В.Д. Кубарев
ющем этапе пазырыкской эпохи. Крайне интересна традиция нанесения или наклеивания различных фигур животных и зверей на погребальной посуде ранних кочевников (Руденко, 1953;
Новгородова, 1989; Кубарев, 1992, 1987; Полосьмак, 1994; Деревянко, Молодин, Савинов и
др., 1994). Эта традиция, возможно, зародилась в Центральной Азии уже в эпоху бронзы, судя
по находке в могильнике Аймырлыг. На каменном сосуде из Тувы гравировкой нанесены две
фигуры лошадей (Мандельштам, 1971; Чугунов, Стамбульник, 2006), по стилю и технике исполнения очень близкие многочисленным петроглифам, как на Алтае, так и в других регионах
Южной Сибири. Рисунки и даже кожаные аппликации популярных персонажей звериного стиля на керамических сосудах из могильников Монголии и Алтая также можно сравнить с аналогичными изображениями в петроглифах этих же регионов. По этим аналогиям они и датируются скифской эпохой.
По значимости образ коня, несомненно, стоял в одном ряду с солнечным оленем, уступая
однако ему по количеству рисунков в алтайских петроглифах. Очень любопытное изображение
коня было обнаружено на плоскости (20 х 10 м.), на которой было нанесено около 800 отдельных рисунков. С этой скалы, расположенной у восточного подножия Шивээт-Хаирхана, открывается удивительно живописная панорама, а слегка наклонная поверхность скального останца
очень удобна для выполнения рисунков. В южной части каменной плоскости контурным желобком выбито большое и изящное изображение коня. Его поза (выброшенные вперед прямые
ноги на кончиках копыт, большая голова с открытой пастью) создает иллюзию стремительного
полета и одновременно передает момент внезапной остановки. Конь, судя по его большой голове, очевидно, показан в рогатой маске, как, например, кони в масках с рогами козерога и оленя в
больших курганах пазырыкской культуры Алтая и Казахстана. Золотыми рогами козла украшена деревянная конская протома из известного кургана Иссык и многочисленные скульптурные
изображения коней из курганов Чуйской степи и плато Укок.
При дальнейшем изучении петроглифов Алтая, имеющих широкий хронологический диапазон, необходимо более широкое привлечение археологических материалов. Создание периодизации (рис. 1), выявление датирующих блоков петроглифов позволят выяснить назначение
многих наскальных композиций, происхождение и смысл которых, к сожалению, пока остается
для нас загадочным.
Литература
Акишев А.К. Искусство и мифология саков. Алма-Ата, 1984.
Грязнов М.П. Аржан. Царский курган скифского времени. Л., 1980.
Деревянко А.П., Молодин В.И., Савинов Д.Г. и др. Древние культуры Бертекской долины (Горный
Алтай, плоскогорье Укок). Новосибирск, 1994.
Кубарев В.Д. Курганы Уландрыка. – Новосибирск, 1987.
Кубарев В.Д. Датировка петроглифов по находкам из погребальных памятников Алтая // Современные проблемы изучения петроглифов. 1993.
Кубарев В.Д. Курганы Юстыда. Новосибирск, 1991.
Кубарев В.Д. Пазырыкские сюжеты в петроглифах Алтая // Итоги изучения скифской эпохи Алтая и
сопредельных территорий. Барнаул, 1999. С. 84–92.
Кубарев В.Д. Мифы и ритуалы, запечатленные в петроглифах Алтая // Археология, этнография и антропология Евразии. 2006. № 3.
Кубарев В.Д., Маточкин Е.П. Петроглифы Алтая. Новосибирск, 1992.
Кубарев В.Д., Цэвээндорж Д., Якобсон Э. Петроглифы Цагаан-Салаа и Бага-Ойгура (Монгольский
Алтай). Новосибирск, 2005.
Мандельштам А.М. Могильник Аймырлыг //Учен. Зап. ТНИИИЯЛИ. Вып.15. Кызыл, 1971.
106
Культура номадов Центральной Азии
Новгородова Э.А. Древняя Монголия. М. 1989.
Руденко С.И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М-Л., 1953.
Полосьмак Н.В. «Стерегущие золото грифы» (Ак-алахинские курганы). – Новосибирск, 1994.
Стамбульник Э.У., Чугунов К.В. Погребения эпохи бронзы на могильном поле Аймырлыг // Окуневский сборник 2. Культура и ее окружение. СПб. 2006.
Jacobson-Tepfer E., Kubarev V.D. , Tseveendorj D. Répertoire des pétroglyphes d'Asie centrale, fascicule
N°7. Mongolie du nord-ouest: Haut Tsagaan Gol. Mémoires de la Mission Archéologique Française en Asie
Centrale. – Paris, Diffusion de Boccard, 2006.– Vol. 2. – Texte et figures 444 p., 1303 pictogrammes, Planches
380 p., 12 cartes, 706 photo.
107
Г.В. Кубарев, Со Гилсу, Д.Цэвээндорж
Г.В. Кубарев, Со Гилсу, Д. Цэвээндорж
Россия, Южная Корея, Монголия
ИССЛЕДОВАНИЕ ДРЕВНЕТЮРКСКИХ ПАМЯТНИКОВ
МОНГОЛЬСКОГО АЛТАЯ
Исследование древнетюркских памятников на территории всей Монголии, и Монгольского
Алтая1 в частности, имеет большое научное значение именно вследствие их крайне слабой изученности. Достаточно сказать, что к настоящему времени в Монголии раскопано всего порядка
десяти древнетюркских курганов (Боровка, 1927; Евтюхова, 1957; Худяков, Цэвээндорж, 1985;
Төрбат, 1998 и др.). Поминальные комплексы древнетюркской знати привлекали значительно
большее внимание археологов (Войтов, 1996; Баяр, 2004 и др.), однако, их изучение также находится в своей начальной стадии. Исследование древнетюркских памятников в Монгольском
Алтае имеет особое значение ещё и потому, что именно с этим регионом большинство ученых
связывает наиболее ранний период истории и этногенеза древних тюрок.
Целью работы совместной российско-монгольско-корейской экспедиции в полевом сезоне
2007 года явились раскопки компактного погребально-поминального комплекса древнетюркской эпохи на территории Монгольского Алтая (Баян-Улэгэйский аймак МНР)2. Он включает в
себя три археологических объекта в нижнем течении р. Хар-Ямаатын-гол: поминальное сооружение древнетюркского аристократа с валом и рвом и два древнетюркских кургана. Исследованное поминальное сооружение имеет одно из самых интересных и неординарных каменных
изваяний Монголии. Оно не раз привлекало внимание ученых как теми реалиями, которые на
нем представлены, так и выгравированной ниже пояса жанровой сценой (Баяр, 1997; Баяр, Эрдэнэбаатар, 1999; Кубарев В.Д., 1995; Кубарев Г.В., 1998, 2003). Археологические раскопки, в
том числе, должны были подтвердить или опровергнуть предполагаемую связь поминального
сооружения с двумя курганами. Приведём краткое описание исследованных объектов.
Древнетюркские курганы (№ 8-10) находятся с восточной стороны от цепочки курганов
пазырыкской культуры (№ 1-7), ориентированной с севера на юг. Насыпи обоих курганов достаточно большие – 10-11 м в диаметре, высотой до 0,4-0,45 м. Сложены преимущественно из
мелких камней в 3-4 слоя. Отличительная конструктивная особенность насыпей обоих курганов заключалась в возведении внутри насыпи кольца диаметром 5-6 м из массивных камней.
Примечательно, что это не традиционная крепида, сложенная по краю насыпи и призванная
предотвратить её разрушение. Скорее можно сказать, что кольцо было привязано к могильной
яме и сложено вокруг неё. К нему снаружи и внутри вертикально устанавливались и опирались
на него удлиненной формы камни. Подобная конструкция насыпи древнетюркских курганов
встречена впервые. В насыпях курганов и, в особенности, внутри каменного кольца, найдено
большое число колотых и резаных костей животных от проводившихся здесь тризн. С восточной стороны от насыпи кургана № 8 устроен ряд из девяти поминальных колец, который как бы
полукругом огибает курган.
В яме кургана № 8 разрозненные кости лошади и человека, а также отдельные артефакты из
нарушенного погребения стали встречаться практически на уровне древней поверхности. На
глубине 75-85 см от уровня древней поверхности был зачищен костяк женщины, ориентированный на ВВЮ (рис. 1). В противоположную сторону и на чуть большей глубине уложена лошадь.
Среди сопроводительного инвентаря женщины следует отметить роговой гребень, роговые
108
Культура номадов Центральной Азии
наконечники плети,
керамические пряслица, красящее красное вещество (?).
Отдельно у изголовья были уложены:
баранья кость со
сколами и следами
порезов от ножа,
железный предмет
неизвестного
назначения с роговой
вставкой внутри, роговые подпружные
пряжки. Здесь же
была сделана одна из
наиболее интересных находок: железный боевой кинжал
Рис. 1. Могильник Хар-Ямаатынгол. Курган 8. Общий вид
в ножнах, общая
длина
которого
вместе с рукоятью составляла порядка 40 см. В систему его крепления входило три тренчикаобоймы. На костяке лошади зафиксированы: тлен от деревянного седла, железные фрагменты
от накладок седла, железная подпружная (?) пряжка.
В юго-западном секторе насыпи кургана № 10 был обнаружен бронзовый перстень с насечками. В кургане № 10 могильная яма отсутствовала. В северной части насыпи, недалеко от каменного кольца, зачищена придонная часть лепного керамического сосуда. Он был слегка вкопан.
Поминальное сооружение с валом и рвом и с одним из наиболее интересных изваяний Монголии находится на одной и той же надпойменной террасе с курганами и удалено от них приблизительно на 700 м к северо-западу. Размеры оградки невелики: 4,4 х 4,5 м. Она ориентирована
углами почти строго по странам света. Размеры всего сооружения впечатляют: 17,6 м (по линии
С-Ю) и 19-20 м (по линии В-З) (рис. 2). Удалось установить размеры вала и рва, несмотря на то,
что они с течением времени сильно оплыли. Ширина рва составляла около 1,5 м при глубине 0,85
м. Ширина вала – 3 м, а его высота могла составлять 1-1,5 м. Сверху вал был обложен мелкими камнями, которые дополнительно защищали его от разрушения. Пожалуй, впервые подобное поминальное сооружение с валом и рвом было исследовано целиком, включая зачистку пространства
вала и рва. В ходе раскопок был получен стратиграфический срез со всего сооружения. После
разборки заполнения оградки в центре, на уровне древней поверхности зафиксировано зольное
пятно. Близ восточной стенки оградки на глубине 15 см от древней поверхности обнаружено
массивное железное кайло на длинной деревянной рукояти, оставленное, очевидно, строителями поминального комплекса. По периметру оградки, с внешней стороны зачищены основания
лиственничных столбов. Слегка обожженные они были вкопаны на значительную глубину (65
см) через определенные промежутки. Очевидно, первоначально они являлись столбами для навеса с крышей. Рядом с основным изваянием (рис. 3) было обнаружено обломанное основание
109
Г.В. Кубарев, Со Гилсу, Д.Цэвээндорж
второй, меньшей
по размерам скульптуры. В целом
необходимо
отметить, что максимально тщательно
были прослежены
конс т ру кт ивные
особенности всего
сооружения, что
позволит в будущем
предложить его реконструкцию.
Наше предположение, высказанное
ещё до проведения
раскопок, о том,
что исследованные
Рис. 2. Поминальное сооружение в долине р. Хар-Ямаатын-гол
Рис. 3. Древнетюркское изваяние
древнетюркские курганы являются парными – мужским
и женским захоронениями, несмотря на отсутствие погребения в одном из курганов, по-прежнему имеет право
на существование. Курган № 10, судя по планиграфическим особенностям и очень необычной конструкции насыпи, аналогичной насыпи кургана № 8, несомненно, принадлежит к древнетюркской эпохе и близок по времени
сооружения к женскому погребению кургана № 8. С уже
известными парными курганами, раскопанными на территории Российского Алтая (Кубарев Г.В., 2005, с. 13; табл.
20, 57), курганы из долины р. Хар-Ямаатын-гол сближает
не только парное расположение с восточной стороны от
цепочки пазырыкских курганов, но и такая почти этнографическая особенность, как наличие с восточной стороны от женского кургана цепочки из поминальных колец
(Кубарев Г.В., 2005, табл. 24,25). Таким образом, курган
№ 10, имеющий символическое и кенотафное назначение,
можно с известной долей уверенности считать мужским.
Это предположение косвенно подтверждает факт наличия
дарственных предметов в обоих курганах - женского перстня в насыпи кургана № 10, который мы рассматриваем
как символическое мужское погребение, и очень редкой
находки оружия – кинжала в женском погребении кургана
№ 8. Обычай пожертвования-дарения близким и умершим
родственникам предметов у древних тюрок фиксировался
и раньше по отдельным погребениям.
110
Культура номадов Центральной Азии
Эту гипотезу и связь двух древнетюркских курганов с поминальным сооружением неожиданно подтвердили раскопки последнего. По нашему мнению, обломанное основание второго
изваяния, обнаруженное нами рядом с основным, а также второй и значительно более короткий
ряд балбалов, идущий параллельно основному ряду балбалов, свидетельствует о том, что величественное поминальное сооружение было посвящено мужу и жене, а найденное основание изваяния принадлежало женщине. Несомненно, что исследованный поминальный храм в долине
Хар-Ямаатын-гол принадлежал древнетюркскому аристократу. И здесь невозможно не вспомнить, что скульптуры тюркских каганов в их поминальных храмах сопровождали скульптурные
изображения катун – жены кагана. Смотрящее почти на восток, в сторону курганов изваяние
(а первоначально их было два в поминальном комплексе), а также отходящие два ряда балбалов
в том же направлении, как будто, символизируют и подчеркивают связь поминального и погребального комплекса.
Более сложным является вопрос датировки исследованных древнетюркских памятников в
долине р. Хар-Ямаатын-гол. Раскопки этих объектов не принесли находок, имеющих относительно узкую датировку. Именно по отсутствию характерных для позднетюркского периода
предметов в исследованных памятниках осмелимся предположить их раннюю датировку – VIVII вв. Подтвердить или опровергнуть это предположение сможет датирование при помощи
естественнонаучных методов - дендрохронологии в отношении поминального сооружения и
радиоуглеродного определения материалов женского захоронения. В случае если даты окажутся близкими, это станет дополнительным доводом в пользу связи исследованных памятников
как погребально-поминальных сооружений супругов.
Примечания
1. Работа выполнена в рамках проектов «Древние кочевники Алтая и Центральной Азии: среда обитания,
культурогенез, мировоззрение» и «Развитие комплекса методов абсолютного и относительного датирования
древностей Сибири и Центральной Азии» по программе Президиума РАН «Адаптация народов и культур к
изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям», а также в рамках научной школы
академика В.И. Молодина №НШ-6568.2006.6.
2. С российской стороны ее возглавлял к.и.н., н.с. Г.В.Кубарев (Институт археологии и этнографии СО РАН
г.Новосибирск), с корейской – проф. СО Гилсу (Институт Когурё, Университет Каннам, г.Сеул), с монгольской
– проф. Дадминсурэн Цэвээндорж (Институт археологии АН МНР, г. Улан-Батор).
Литература
Баяр Д. Монголын тов нутаг дахь турэгийн хун чулуу (Тюркские каменные скульптуры Центральной Монголии). – УлаанБаатар: Ин-т истории АН МНР, 1997.
Баяр Д. Новые археологические раскопки на памятнике Бильгэ-кагана // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2004. - № 4.
Баяр Д., Эрдэнэбаатар Д. Монгол алтайн хyн чулуун хошоо (Каменные изваяния монгольского Алтая). Улаанбаатар: Ин-т истории АН МНР, 1999.
Боровка Г.И. Археологическое изучение среднего течения р. Толы // Северная Монголия. - Л.: Изд-во АН
СССР, 1927. Т. II.
Войтов В.Е. Древнетюркский пантеон и модель мироздания в культово-поминальных памятниках Монголии VIVIII вв. М.: Гос. Музей Востока, 1996.
Евтюхова Л.А. О племенах Центральной Монголии в IX в. // СА. 1957. № 2.
Кубарев В.Д. Изваяние с реки Хара-Яма // Проблемы охраны, изучения и использования культурного наследия
Алтая. Барнаул: АГУ, 1995.
Кубарев Г.В. К вопросу о саадачном или «стрелковом» поясе у древних тюрок Алтая // Древности Алтая. Изв.
лаборатории археологии. № 3. Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 1998.
Кубарев Г.В. Жанровая сцена из Бичикту-Бома // Степи Евразии в древности и средневековье. Матер. Между-
111
Г.В. Кубарев, Со Гилсу, Д.Цэвээндорж
нар. науч. конф., посвященной 100-летию со дня рождения М.П. Грязнова. Книга II. СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа,
2003.
Кубарев Г.В. Культура древних тюрок Алтая (по материалам погребальных памятников). Новосибирск: Изд-во
ИАЭт СО РАН, 2005.
Төрбат Ц. Морьтой нэгэн оршуулга // Археологийн Судлал. Улан-Батор. 1998. Т. XVIII.
Худяков Ю.С., Цэвээндорж Д. Комплекс находок древнетюркского времени из Аргаан-гола // Археологийн
Судлал. Улан-Батор. 1985. Т. XI.
112
Культура номадов Центральной Азии
И.Л. Кызласов
Москва, Россия
ОСОБЕННОСТИ ГУННСКОЙ КУЛЬТУРЫ:
ЖИЛАЯ И ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПЛАНИРОВКА
Описание посадки гуннского шаньюя на официальных приемах, данное Сыма Цянем, вызвало разное понимание у отечественных востоковедов. Согласно Н.Я. Бичурину (1950. С. 50:
«Он сидит на левой стороне лицом к северу») и В.С. Таскину (1968. С. 40: «Когда садится, то
обращается лицом на север, а левая сторона у него считается почетной») древний властитель
сидел лицом к северу. В прочтении и переводе Е.И. Кычанова, уделившего особое внимание
вопросу, фраза вообще не содержит прямого указания на ориентацию шаньюя: «Когда он сидит, то знатные помещаются по левую сторону [от него], оборотясь лицом к северу». Выделяя
почетность левой стороны, предоставляемой на аудиенции сановникам, исследователь полагает, что у гуннов лицевым направлением был юг; развернувшись к югу и восседал шаньюй. Развернутым на юг воспринималось гуннами и все их государство, согласно устройству аппарата
власти разделяемое на левую и правую стороны (1997. С. 12-19). Невнятность фразы в «Ши
цзи» представляется Е.И. Кычанову намеренной. «Вероятно, Сыма Цянь, – пишет ученый, –
умышленно, чтобы не приравнивать шаньюя к китайскому императору, сидевшему лицом к югу,
иносказательно объяснил, что и шаньюй сидел лицом к югу: «Он сидит, а сановники слева от
него и лицом к северу» (1997. С. 12, 13). Однако востоковед не позволил себе окончательно
принять выдвигаемую им версию (см.: 1997. С. 263). В 2002 г. увидел свет VIII том «Ши цзи»,
содержащий интересующее нас место в переводе Р.В. Вяткина с редакцией А.М. Карапетьянца.
Понимание источника в этом авторитетном издании вновь подкрепляет позиции Н.Я. Бичурина и В.С. Таскина: «Когда он садится, главной стороной считается левая, а обращен [он лицом]
к северу» (Сыма Цянь, 2002. С. 330).
Сложный в освещении единственного письменного источника вопрос может быть разрешен,
как мне думается, с привлечением независящих от него археологических данных. Причем как в
отношении гуннского государства, так и ханьского Китая.
Вопреки предвзятым повествованиям древней и зависящей от нее современной специальной литературы только о подвижном хозяйстве и быте гуннов, в самих китайских источниках
имеются упоминания о гуннских городах. По имеющимся переводам эти данные были собраны Л.Р. Кызласовым (1998; 1999; 2006. С. 142-159), поскольку археологическую культуру центральноазиатских гуннов характеризуют именно города и поселения со стационарными, углубленными в землю жилищами, обогревавшимися канами. Основной ряд подобных памятников
изучен ныне в Бурятии.
Укрепленные рвами и стенами города имели правильный, ориентированный сторонами по
странам света квадратный план, основная ось которого направлялась к югу, где располагался и
главный (или единственный) въезд на площадку поселения. Таковым первоначально было, вероятно, хорошо известное Иволгинское городище, со временем почти наполовину смытое Селенгою. Даже в таком виде на юге памятника уцелело двое ворот, а на севере – одни (разрывы рвов
и валов в юго-западном углу – оказались поздним повреждением)1 (рис. 1). Аналогично было
выстроено и Малое Иволгинское городище, и Дэрестуйский замок (Баян Ундэр): квадраты его
внешних стен и цитадели имели ворота на юге (Кызласов, 2006. С. 151, 155. Рис. 16). Выдер113
И.Л. Кызласов
Рис. 1. План гуннского Большого Иволгинского городища и его раскопанной части.
II-I вв. до н.э. Бурятия. По А.В. Давыдовой.
114
Культура номадов Центральной Азии
жанность гуннского градостроительного канона выявляет новое исследование Ташебинского
городка – административного гуннского центра на Саяно-Алтайском нагорье, созданного в начале I в. до н.э. Реконструкция его планировки, построенная на основании раскопанных участков, указывает, что не только дворец стоял входом к югу (рис. 2, 3), но и главная городская улица
шла с юга на север (рис. 4-6) (Кызласов, 2006. С. 160-171. Рис. 20-22).
Столь же существенно, что, по крайней мере, ко II-I вв. до н.э. внутренней особенностью
градостроительной культуры гуннов стала уже не только правильная геометрическая внешняя
форма поселений, но и их внутренняя планировка, разделенная на квадратные кварталы. Именно она прослежена как на Иволгинском городище в Забайкалье (рис. 1), так и на Ташебинском
городке в Хакасии (рис. 4-6) (Кызласов, 2006. С. 170-174).
Показательно, что форма и устройство гуннских домов стандартны и не зависят от характера
и планировки самих поселений. Они выдерживались как в пределах правильно спроектированной крепости Иволгинского городища на Селенге, так и в неукрепленных поселках, свободно
протянувшихся близ с. Дурёны вдоль изгибов Чикоя на 5, а то и 8-10 км. Котлованы углубленной
части жилищ (которых только на Иволгинском городище раскопано 52) имели прямоугольную
или близкую к квадрату форму (от 2,8х3,2 до 6,85х6,65, в основном – 5х4, 5,5х4,5 м при глубине
Рис. 2. План гуннского дворца на р. Ташебе в Хакасии. Раскопки 1940-1946 гг.
Начало I в. до н.э. По Л.Р. Кызласову.
115
И.Л. Кызласов
Рис. 3. Реконструкция общего плана гуннского дворца на р. Ташебе. По Л.Р. Кызласову.
от 0,55 до 1,1 м), ориентированную сторонами по странам света (рис. 7). Основу интерьера
составляла лежанка-кан, обрамлявшая помещение по северной и западной стенам, внутри которой проходил обогревавший ее дымоход. Он начинался у печи, стоявшей в северо-восточном
углу комнаты, а завершался установленной снаружи трубою. Гуннские жилища смотрели на юг
– вход располагался в полуденной стене, ближе к юго-восточному углу постройки2 (Давыдова,
1985. С. 14, 15; 1995. С. 14-15. Рис. 3, 4, 8. Табл. 18-22, 24 сл.; Давыдова, Миняев, 2003. С. 10,
13-17, 41. Рис. 4, 5. Табл. 2, 19, 66, 77, 83, 84, 86, 89, 91, 92, 98).
Открытый археологами облик гуннских жилищ помогает понять высказывания китайских
комментаторов лаконичных ханьских описаний пограничных поселений-оуто: «делают земляные дома, чтобы наблюдать за китайцами», «оуто – земляные ямы». Ни для китайцев, ни для
захваченных гуннами северных земель не были свойственны жилища-полуземлянки. Данные,
собранные Е.И. Кычановым для характеристики оуто, указывают на крупные пограничные поселения, способные противостоять многочисленному противнику (1997. С. 20-22). Было ли
одним из северных оуто Иволгинское городище, сказать трудно. Крепость на Селенге, как и
другие памятники Забайкалья и Саяно-Алтая, давно расценивается как остатки специализированных поселений гуннских колонистов II-I вв. до н.э. (Кызласов, 1979. С. 79-84; 1984. С. 10, 11;
2006. С. 143, 144).
Могильники рядовых поселенцев, судя по кладбищу Иволгинского городища, раскопанного
на площади 8 тыс. кв. м, располагались к северу (ниже по реке) от селения и не имели четко выраженной общей планировки, увязанной со странами света (Давыдова, 1996. С. 8-10. Табл. 1
и 2). Каноническая меридиональная ориентация рядовых гуннских захоронений, по большей
116
Культура номадов Центральной Азии
части подверженная только сезонным
отклонениям (Талько-Грынцевич, 1899.
С. 8. Табл. IV, V, VII-X; Руденко, 1962.
C. 6; Коновалов, 1976. С. 25-149, 168.
Рис. 7, 10, 11, 14, 15, 17 сл.; Давыдова,
1996. С. 13, 35-76. Рис. 3. Табл. 3-63),
несомненно, связана с нашей темой, но
эта связь не столь определенна, как у
аристократических погребений. Следует отметить, что обычно погребенные
укладывались головой на север (изредка
– на юг и восток), шкуры домашних животных укладывались к северу от гроба
Рис. 4. Перекресток улицы, раскопанный к западу от
так, что и их черепа глядели на север.
дворца на реке Ташебе. По Л.Р. Кызласову.
Могильники, содержащие аристократические курганы гуннов, обычно
расположены в лесистых горных падях3. Ильмовая (рис. 8), Суджинская и Черемуховая пади в
Забайкалье одинаково тянутся широтно и вершинами обращены к востоку, а устьями – к западу.
Совершенно очевидно, что гунны не случайно избрали для могильников местности с такими
определенными признаками. Во всех названных случаях могилы расположены в глубине пади на
северном пологом склоне. Подобным образом размещен могильник и в пади Суцзуктэ (рис. 9)
гор Ноин-Ула в Монголии. Ориентация аристократических погребений указывает, что единый
комплекс гуннского кладбища был обращен к югу (Руденко, 1962. С. 9. Рис. 2, 3; Коновалов,
1976. С. 25, 27, 80. Рис. 2, 50).
Отличительной особенностью наиболее крупных
надмогильных сооружений,
изученных в упомянутых
могильниках на территории Бурятии и Монголии,
служит их близкая к квадрату форма, ориентированная по странам света,
да отходящая на юг насыпь
или выкладка (ТалькоГрынцевич, 1899. Табл. VI),
именовавшаяся исследователями аллеей, хвостом или
шлейфом (рис. 10). После
раскопок она оказывалась
длинным (от 12 до 22,5 м)
трапециевидным обрамлением входа-дромоса в котРис. 5. Следы наземных жилищ, образовывавших улицу
лован могильной камеры.
к юго-востоку от дворца на р. Ташебе. По Л.Р. Кызласову.
117
И.Л. Кызласов
Рис. 6. Элементы планировки и фортификации гуннского города
на р. Ташебе. По Л.Р. Кызласову.
154. Рис. 113, 114; Миняев, Сахаровская, 2007).
Таким образом, разные категории
археологических памятников центральноазиатских гуннов в равной мере указывают на существенную культурную
особенность этого народа – сакральное
выделение южной стороны горизонта.
В сторону полуденного солнца во II-I вв.
до н.э. и позднее направлены входы крепостей и их главные улицы, двери дворцов и рядовых жилищ, открыты скрывающие могильники урочища и дромосы
аристократических гробниц.
Связана ли эта особенность с влиянием культуры Древнего Китая? Археологические материалы, пожалуй,
позволяют увидеть здесь не сходство,
а расхождение двух традиций. И такое
различие может быть показано на широком культурном фоне.
Не приходится говорить о совершенно очевидных кардинальных кон-
Такие захоронения отмечены и в
9 случаях раскопаны в падях Суцзуктэ и Цзурумтэ в Ноин-Ула, Ильмовой и Царам Е. Баллодом (1912
г.), С.А. Кондратьевым и С.А. Теплоуховым (1924-1925 гг.), П.Б.
Коноваловым (1972-1975 гг.),
С.С. Миняевым и Л.М. Сахаровской (1997-2005 гг.)4 (рис. 11).
Причем только в трех последних
случаях работы проводись не колодцами, а широкими раскопами. Показательно, что подобные
гробницы устраивались как для
мужчин (8 раскопанных курганов), так и для женщин (Суцзуктэ,
курган 24)5 (Руденко, 1962. С. 9,
10, 12, 13, 16, 19, 20; Коновалов,
1973; 1976а; 1976б. С. 23, 25, 153,
Рис. 7. Планы и разрезы типичных гуннских жилищ.
Большое Иволгинское городище. По А.В. Давыдовой.
118
Культура номадов Центральной Азии
Рис. 8. План гуннского могильника в Ильмовой пади. Бурятия. По П.Б. Коновалову.
Рис. 9. План гуннского могильника в пади Суцзуктэ
(горы Ноин-Ула). Монголия. По С.И. Руденко.
Рис. 10. План гуннской аристократической
гробницы в Суджинской пади. Бурятия.
По Ю.Д. Талько-Гринцевичу.
119
И.Л. Кызласов
Рис. 11. План гуннской аристократической гробницы в пади Царам. Бурятия.
По С.С. Миняеву и Л.М. Сахаровской.
Рис. 12. Погребальный комплекс Янлин. II в. до н.э. План сакрального городка.
По Han Yangling Museum.
120
Культура номадов Центральной Азии
структивных и планировочных отличиях гуннского
и древнекитайского жилища. Не только применению
конницы, но и самобытному отоплению научились
северные китайцы у степняков-соседей.
Очерк традиционной планировки ранних китайских городов, сопоставленной с особенностями
гуннского градостроительства, составлен недавно
Л.Р. Кызласовым (2006. С.166-170). Выясняется, что
хотя меридиональная ось отличала уже циньский
дворцовый комплекс Эфагун (212-207 гг. до н.э.) в
Сяньяне, такое построение не было обязательным
для императорских ансамблей в ханьской Чанъани. В
это время внутренняя планировка китайских городов
не отличалась последовательным симметризмом. НаРис. 13. Общий план погребального
правление центральной улицы с юга на север отмечакомплекса Янлин. II в. до н.э.
ется уже для г. Ханьдан (столицы царства Чжао, V-III
По Han Yangling Museum
вв. до н.э.), но в ханьских городах южные и северные
ворота нередко сооружались не на одной оси и не
соединялись единой магистралью. Историки архитектуры связывают главенство центральной
меридиональной городской оси с дворцом в центре с последующей эпохой, ознаменованной
строительством г. Е – столицы царства Вэй (IV в.н.э.). Еще долго, вплоть до Юньской империи,
в общем плане китайских городов господствовала улица, идущая с запада на восток.
Не квадратными, как у гуннов, а прямоугольными были кварталы древнекитайских городов,
вытянутых с юга на север. Широтное направление придавалось и улицам жилых кварталов.
Обе черты градостроительства Древнего Китая встречаем и в сохраняющей наиболее архаичные черты планировке сакральных городов, сопровождавших императорские гробницы ханьской династии. Раскопки в 1970-1999 гг. внешних объектов гробницы императора Цзин-ди, сооруженной в 153-126 гг. до н.э. в местности Янлин (окрестности Сяньяна), открыли к востоку
от нее руины города (площадью 4,5 х 1 км), населенного чиновной знатью и купцами ради того,
чтобы душа императора не оставалась одинокой. Въезд в город был с востока и его главная улица
(шириною 62 м) пролегла с востока на запад, так же прошли и 10 других его магистралей (рис. 12).
Широтно вытянуты и жилые кварталы (Han, 2006.
Р. 3, 93. Fig. 7, 177).
Публикуя в 1960 г. материалы советских раскопок 1924-1925 гг. в
Ноин-Ула, С. Умехара
уделил большое внимание
сравнению гуннских и одновременных китайских
(ханьских) захоронений.
Японский исследователь
Рис. 14. План гробницы императора Цзин-ди в Янлине. II в. до н.э.
отметил, что прямоугольПо Han Yangling Museum
121
И.Л. Кызласов
ная насыпь над могилой и
подземный вход-дромос в
нее, расположенный с южной стороны, не характерны
для династии Хань (Руденко,
1962. С. 115).
Императорские ханьские
гробницы пирамидальны, чем
отличаются от сферических
чжоуских (Терехова, 1959. С.
42). Считается, что со времен
Цинь Шихуана (259-210 г. до
Рис. 15. Вид гробницы в местности Маньчен. Период Западной Хань. н.э.) оформление их сакральПо Чжунго дабапкэ цюаньшу. Каогусюэ.
ной территории воспроизводит город. В Янлине территория гробниц четвертого
императора Западной Хань
Цзин-ди (восславленного как
правителя, соблюдавшего даосские принципы гармонии
естественного и «ничего не
делавшего против природы»)
и его императрицы Ван занимает 20 кв. км. Вся ее многочастная планировка подчинена главенству восточного
направления. На восход направлены основные дромосы
усыпальниц (рис. 13) и главные ворота их огражденных
стенами дворов, по той же
оси размещены протянувшиеся на восток сопутствующие
кладбища и упоминавшийся
город (рис. 14) (Han, 2006. P.
2, 3 Fig. 7, 9). Входы, направленные к востоку, встречаем и
Рис. 16. План захоронений в местности Фенсян. Период Восточного у других аристократических
погребений периода ЗападЧжоу. По Чжунго дабапкэ цюаньшу. Каогусюэ.
ной Хань (206 г. до н.э. – 9 г.
н.э.), например, в местности
Маньчен (рис. 15) (Чжунго, 1986. С. 128, 317).
Эту ориентацию имеют и более древние захоронения. Внешний двор гробницы самого императора Цинь Шихуана вытянут на север, но траншеи с его знаменитой глиняной армией раз122
Культура номадов Центральной Азии
мещены к востоку от огороженной стенами части (Imperial Mausoleums, 2006. Р. 3), тем самым,
весь комплекс вытянут широтно и направлен к востоку. На восход направлены входы гробниц и
в предшествующее время, например, на таком могильнике Восточного Чжоу (770-221 г. до н.э.)
как Фенсян (рис. 16) (Чжунго, 1986. С. 128, 317).
Мы привычны к утверждениям о южном (и, временами, северном) направлении входов в китайские захоронения (Терехова, 1959. С. 34, 39, 42, 44; Сычев, 1970. С. 9), однако, как видим, в
этом вопросе предстоит разбираться внимательно: вероятно, это не изначальное для ханьского
периода и не повсеместное явление. Традиционным для древнего Китая выглядит главенство
восточной ориентации городской и квартальной планировки, усыпальниц и кладбищ. Имеющиеся данные позволяют думать, что обращенные на юг дромосы гробниц ранее прочих появляются в южных провинциях Китая – на землях провинций Хунань и Гуандун (Терехова, 1959.
С. 34). Однако прояснение этого вопроса – самостоятельная тема.
Примечания
1. При обсуждении доклада в МИЦАИ (23.11.07) С.С. Миняев сообщил мне, что произведенные им в 1987 г.
раскопки позволяют считать поздними нарушениями памятника также северный и южные разрывы в его стенах. Под южными валами тогда же были обнаружены перекрытые укреплениями гуннские жилища. Как видно,
история Иволгинского городища была еще сложнее, чем представлялось ранее. Ожидая публикации вновь полученных археологических данных, стоит все же заметить, что былое существование южных ворот Иволгинской
крепости реконструируется по характерным планиграфическим особенностям прочих укрепленных поселений
гуннов.
2. Все жилища имели вертикальные глинобитные или сырцовые стены, поэтому первоначально предложенная
реконструкция гуннского жилища (Davydova, 1968. Р. 213. Fig. 5), несмотря на ее широкое распространение в
специальной литературе (Давыдова, 1995. Табл. 86. Ср. табл. 52; Могильников, 1992. Табл. 109, 1; Кляшторный,
Савинов, 2005. Карта-вклейка за с. 144) неверна. Иные примеры использования этой реконструкции и ее критику см. (Кызласов, 2006. С. 154, прим. 51).
3. В обобщающих работах до сих пор основное внимание уделялось внутренней планировке гуннских могильников (Миняев, 1985).
4. Южный дромос имели следующие раскопанные курганы: Баллодовский и Кондратьевский (Цзурумтэ), Суцзуктэ: № 1, 6, 23, 24, 25, Ильмовая падь, № 54, Царам, № 7.
5. При обсуждении в МИЦАИ 23.11. 2007 г. С.С. Миняев поставил под сомнение половое определение этого
погребения.
Литература
Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. I. М.-Л., 1950.
Давыдова А.В. Иволгинское городище // СА 1956. Т. XXV.
Давыдова А.В. Иволгинский комплекс – памятник хунну в Забайкалье. Л. 1985.
Давыдова А.В. Иволгинский археологический комплекс // Иволгинский могильник. Т.2. СПб., 1996.
Давыдова А.В., Миняев С.С. Комплекс археологических памятников у села Дурёны. СПб., 2003.
Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи древней Евразии. СПб., 2005.
Коновалов П.Б. Раскопки в Ильмовой пади // АО 1972. М., 1973.
Коновалов П.Б. Окончание раскопок хуннского кургана в Ильмовой пади // АО-1975. М., 1976а.
Коновалов П.Б. Хунну в Забайкалье. Улан-Удэ, 1976б.
Кызласов Л.Р. История Южной Сибири в средние века. М., 1984.
Кызласов Л.Р. Древняя Тува (от палеолита до IX в.). М., 1979.
Кызласов Л.Р. Города гуннов // Татарская археология, № 2 (3). Казань, 1998.
Кызласов Л.Р. Города гуннов // Евразийские древности. 100 лет Б.Н. Гракову: архивные материалы, публикации, статьи. М., 1999.
Кызласов Л.Р. Городская цивилизация Срединной и Северной Азии // Исторические и археологические исследования. М., 2006.
123
И.Л. Кызласов
Кычанов Е.И. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров. М., 1997.
Миняев С.С. К топографии курганных памятников сюнну // КСИА. Вып. 184. 1985.
Миняев С.С., Сахаровская Л.М. Элитный комплекс захоронений сюнну в пади Царам // РА, 2007, № 1.
Могильников В.А. Хунну Забайкалья // Археология СССР. Степная полоса Азиатской части СССР в скифосарматское время. М., 1992.
Руденко С.И. Культура хуннов и ноинулинские курганы. М.-Л., 1962.
Сыма Цянь. Исторические записки (Ши цзи). Т. VIII. Пер. с китайского Р.В. Вяткина и А.М. Карапетьянца, ком.
Р.В. Вяткина, А.Р. Вяткина и А.М. Карапетьянца, вступ. ст. Р.В. Вяткина. М., 2002.
Сычев В.Л. Погребальные рельефы Китая I-II вв. н.э. Автореф. дис…. канд. ист. наук. М., 1970.
Талько-Грынцевич Ю.Д. Суджинское доисторическое кладбище в Ильмовой пади // Тр. ТроицкосавскоКяхтинского Отделения Приамурского Отдела Русского Географического Общества. Вып. 2. Иркутск, 1898. Т.
I (отд. отт., М., 1899).
Таскин В.С. Материалы по истории сюнну. Вып. 1. М., 1968.
Терехова Н.Н. Погребальные конструкции эпохи Хань в Китае // СА, 1959. № 3.
Чжунго дабапкэ цюаньшу. Каогусюэ (Энциклопедия Китая. Археология). Пекин-Шанхай. 1986.
Davydova A.V. The Ivolga gorodishche // Acta Arhaeologica ASH. T. 20. Budapest, 1968.
Han Yangling Museum. Beijing, 2006. 125 p.
Imperial Mausoleums of China. Beijing, 2006.
124
Культура номадов Центральной Азии
М.М. Мамбетуллаев
Нукус, Узбекистан
КОЧЕВНИКИ ПРИАРАЛЬЯ И ИХ ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ С ХОРЕЗМОМ
Для Средней Азии на протяжении по крайней мере трех тысячелетий ее истории характерна
бинарная система: оседлость и кочевничество, что отражает закономерность проживания земледельцев и скотоводов в единой экосистеме обширной пустынной зоны, в которую входили, с
одной стороны, самый северный в Средней Азии земледельческий оазис в низовьях Амударьи
- центр цивилизации и государственности - древний Хорезм, а с другой - объединения кочевников, известные по письменным источникам (саки, массагеты, дахи и т.п.).
Низовья Сырдарьи, территория ее древней дельты с глубокой древности становится центром кочевых объединений юго-восточного, восточного и северного Приаралья, где на местах
массовых зимовок и вблизи от них создаются оседлые поселения, ремесленные центры и простейшая ирригация.
С древности в регионе соседствуют хозяйственно-культурные типы оседлых земледельцев
дельтовых областей (с ирригацией), в хозяйстве которых традиционно присутствует и земледелие (преимущественно каирное и лиманное), и кочевников-скотоводов пустынь и полупустынь
(различные подтипы и сочетания их). Известно, что кочевники постоянно стремились к торговым контактам со своими оседло-земледельческими соседями. Первоначальные пункты обмена
и торговли могли со временем перерасти в нечто вроде городских центров (Большая Айбуйиркала, Дэвкескен, Бутентау-кала и др.).
Среди древневосточных оседло-земледельческих цивилизаций Хорезм занимает особое место. Земледельческие оазисы Южного Приаралья располагаются значительно севернее всех
остальных историко-культурных областей Средней Азии, связываясь с ними лишь тонкой нитью Амударьи и отделяясь огромными просторами великих среднеазиатских пустынь - Кызылкумов и Каракумов. Такое расположение Хорезма, области, окруженной морем кочевых племен,
способствовало установлению тесных экономических и политических связей между Хорезмом
и степными племенами (Толстов, 1962. С. 135). Кроме того, нельзя не отметить определенное
этническое единство населения древнего Хорезма и скотоводческих степей. По свидетельству
Страбона, хорасмии входят в состав саков-массагетов. Такая тесная связь кочевников с оседлым населением проявилась, например, в виде родственных отношений между представителями правящих родов кочевых племен и знатью оседлых районов (Толстов, 1948. 234, 235). Так,
основатель парфянской династии Аршак считал себя скифом. Родство основателя династии
младших Аршакидов Артобана со скифами также отмечается источниками. Народная традиция
(записанная Бируни) связывает Аршака с мифическим хорезмийским героем Сиявушем; родоначальником Аршакидов традиция считает Аршака, вождя племени парнов (одна из ветвей
дахов), обитавших на юго-востоке от Каспийского моря. Кочевые племена служат глубоким тылом для правителей Парфии в случае опасности. Будучи побежден в борьбе с Селевком (Калинником) царь Аршак находит убежище у населения Приаралья - апасиаков.
Считается, что раннесредневековая афригидская культура Хорезма возникла на основе синтеза культуры пришлых полукочевых племен из низовий Сырдарьи и культуры земледельцев и
скотоводов оазиса. Города и крепости древнего Хорезма выглядят как бы символической границей двух противопоставленных по характеру экономики миров: оседло-земледельческого и
125
М.М. Мамбетуллаев
кочевого-степного. Эта граница не могла быть глухой, исключающей взаимные связи. Наоборот,
археологический материал свидетельствует в пользу тесных контактов между ними. Известно,
что кочевники внесли огромный вклад в экономику, культуру и формирование народов Средней Азии. Так, саки-сарматы составляли один из компонентов субстратного слоя в формировании узбеков, каракалпаков, казахов, туркменов и других народов Центральной Азии. У истоков
каракалпакского эпоса Кырк-кыз мы находим сакский эпос.
Исследования показали, что степные кочевые племена, заселявшие области Приаралья в эпоху раннего железа, вели комплексное хозяйство, сочетавшее животноводство, в частности, разведение крупного рогатого скота, с поливным земледелием - возделыванием проса, ячменя и др.
(Толстов, 1961. С. 121). О тесных контактах населения Хорезма с кочевниками свидетельствуют
Рис.1 Сравнительная таблица вооружения в IV-II вв. до н.э.: а – фрагмент рельефа с изображением фигуры всадника в пластинчатом доспехе (Хорезм, Хумбузтепе); б, в – вооружение сакского
воина и деталь пластинчатого доспеха; г – вариант реконструкции (Чирик-рабат).
126
Культура номадов Центральной Азии
данные археологии. Например, планировка укрепленных сакских городов Чирик-рабат, Бебишмулла сочетает в себе местные планировочные элементы и традиции Хорезма архаической эпохи, что объясняется общностью происхождения создателей древнехорезмийской цивилизации
и окружавших его кочевых племен (Толстов, 1948. С. 99). Влияние древнехорезмийской цивилизации наглядно прослеживается в керамическом материале и некоторых украшениях, вооружении, выявленных во время исследований.
В 80-90 годы XX века исследовательские работы велись в древней Присарыкамышской дельте Амударьи и на плато Устюрт, на территории северо-западной окраины Хорезма. В результате
открыт памятник куюсайской культуры полуоседлых скотоводов, сформировавшейся на сакомассагетской основе под сильным влиянием культуры земледельческого юга, возраст которой
определяется VII-V вв. до н.э. (Вайенберг, 1965. С. 76). С VI в. до н.э., с развитием древнехорезмийской цивилизации куюсайцы воспринимают многие черты «городской» культуры. Здесь
распространяется та же гончарная посуда, что и в Хорезме, но бытует и своя традиционная,
«лепная». Некоторые ее формы подражают гончарной при сохранении традиционных особенностей обработки и оформления. В строительстве появляется сырцовая архитектура, но в
жилых постройках сохраняются традиции каркасного строительства.
С другой стороны, в памятниках оседлого населения Хорезма присутствуют и многие особенности культуры куюсайской группы: в первую очередь, каркасное строительство (на Кюзелигыре, Калалыгыре). В керамическом комплексе Кюзелигыра значительное количество лепной
посуды составляют куюсайские по облику и отделке сосуды.
В 70-ые годы нами выявлено много погребальных памятников кочевых племен Устюрта. Памятники V-III вв. до н.э. представлены курганами с погребениями на древнем горизонте внутри
каменного кольца. В каменных курганах V-IV веков до н.э. в урочище Айбуйир возле городища
Большая Айбуйир-кала встречены впускные погребения по оссуарному обряду в сосудах или
статуарных оссуариях. Последние датируются от II в. до н.э. до II в. н.э., зафиксированы незакопанными по краям столбовых высоток (могильник Каска жол) (Ягодин, 1982. С. 72). Подобная
картина, когда оссуарные погребения, в том числе и статуарные, располагаются в поле кургана и не всегда закапываются, встречается и в левобережном Хорезме в могильнике Яссы-гыр
(Яблонский, 1991. С. 4).
Исследованиями материальной культуры кочевых племен плато Устюрт в V-III вв. до н.э. выявлено наличие постоянных контактов культурных и экономических взаимосвязей обширного
кочевого мира, оседло-земледельческих оазисов и городских ремесленных центров древнего
Хорезма. По нашему мнению, скотоводческие племена, кочевавшие через Устюрт, были своеобразным материальным звеном культурно-информационного транзита и обогащения между
двумя формами существования племен. Коммуникации же, по которым осуществлялся этот
обмен культурой, информацией, не были ни путями завоевателей, ни, возможно, даже маршрутами торговых караванов. Это были пути, по которым традиционно осуществлялся сезонный
кочевой цикл скотоводческих племен Южного Приуралья - юго-западного Приаралья (Ягодин,
1981. С 291).
Обнаруженные памятники кочевых племен V-III вв. до н.э. на Устюрте и локализация части
их меридиональной цепочкой, протянувшейся через плато Устюрт к центрам древнехорезмийской оседло-земледельческой цивилизации, позволяют нам высказать гипотезу о существовании кочевого цикла у сарматов по маршруту Южное Приуралье - юго-западное Приаралье
(Ягодин, 1982. С. 48). Племена, кочевавшие через плато Устюрт и зимовавшие на границах
127
М.М. Мамбетуллаев
Хорезмского оазиса, находились в тесном контакте с населением городских и земледельческих
центров Хорезма. О существовании связей свидетельствуют находки хорезмийских сосудов в
прохоровских курганах Южного Приуралья и раннесарматских курганах Восточного чинка
Устюрта. Территория Закаспия, к сожалению, археологически обследована еще очень слабо, но
все же имеются некоторые данные, позволяющие говорить о проходивших здесь кочевых путях,
по крайней мере, уже с середины I тыс. до н.э. Природно-климатическая обстановка региона
обусловила использование этих земель для кочевого скотоводства с постоянными длительными перекочевками. Обследования хозяйств населения Закаспия, проведенные еще в 20-х годах
прошлого столетия, показали, что половина обитателей Адаевского уезда (территория между
Каспием и Аралом) преодолевают в течение года не менее 1000 км кочевых путей (Мошкова,
1987. С. 111). Следовательно, кочевые караванные пути, проходившие в прошлом по Устюрту,
подходили вплотную к районам обитания южно-уральских кочевников. В результате к ним попадали керамика и другая продукция городских ремесленников Хорезма.
Кочевники-скотоводы постоянно вели торговлю с населением хорезмийских городов (Большой Айбуйир-калы, Дэвкескена, Бутентау, Гяур-калы и др.). Большое количество костей мелкого
рогатого скота, обнаруженных в культурных слоях городища, говорит о продукции, являющейся предметом торговли. В свою очередь, кочевники также подвергались воздействию культуры
оседлого хорезмийского населения. По имеющимся данным, городище Большая Айбуйир-кала
снабжало кочевников зерном, о чем свидетельствует значительное количество зернохранилищамбаров. Можно полагать, что экономика Большой Айбуйир-калы, Дэвкескена, Бутентау и Акчункуля была целиком ориентирована на обмен с кочевниками.
Судя по материалам раскопок городских некрополей Хорезма, в I-II вв. наблюдается процесс
инфильтрации степного населения в оазисы Хорезма и его частичное оседание (Ягодин, 1982.
С. 80). Это подтверждается материалами раскопок некрополя древнего Миздахкана (Ягодин,
Ходжайов, 1970. С. 162, 166). Обращают на себя внимание материалы женских статуэток с явно
выраженными различиями антропологического типа лица, особенно очертаний глаз: у одних
они прямого разреза, опущенные у висков, у других - резко скошенные к вискам, но большие
и без эпикантоса. Они свидетельствуют о проживании здесь во II-III вв. разных этнических
групп.
В эпоху раннего железа (VII-V вв. до н.э.) на нижней Сырдарье возникают обширные курганные могильники - Южный Тагискен и Уйгарак, принадлежащие сако-массагетским племенам и
рассматривающиеся как составная часть историко-культурного единства, известного под наименованием «скифский мир» или «скифская культурная общность». Вместе с тем полагают,
что культура и этнос в отдельных районах обширного «скифского мира» имеют автохтонное
происхождение, основанное на их генетической связи с культурой и населением предшествующего периода эпохи поздней бронзы. При раскопках курганов были обнаружены многочисленные изделия в «скифском зверином стиле». Это, главным образом, детали конского убора,
украшенные стилизованными изображениями хищных зверей, птиц, оленей, горных козлов,
сайгаков, кабанов, верблюдов и других диких животных. Богато представлено оружие: бронзовые наконечники стрел, кинжалы, боевые топоры. Особенно интересен большой железный
меч, рукоять и ножны которого украшены золотыми пластинами с рельефными изображениями
фантастических животных и головой архара. Большинство предметов - местного производства
и изображенные животные в большинстве случаев хорошо известны мастерам. В некоторых
курганах были найдены каменные жертвенники, а также бронзовые изделия с солярными зна128
Культура номадов Центральной Азии
ками.
Саки низовьев Сырдарьи постоянно имели культурные и экономические связи с земледельческим населением Южного Приаралья. По мнению О.А.Вишневской, саки Приаралья играли
немалую роль в проникновении к савроматам Южного Приуралья отдельных элементов культуры, имеющих средне- или переднеазиатское происхождение. Они же были посредниками при
проникновении в земледельческие оазисы Средней Азии, особенно в территориально близкий
им Хорезм, савроматских наконечников стрел (Вишневская, 1973. С. 132). Известно, что продукция городских ремесленников оазиса распространяется в среде степных племен (Уйгарак,
Куюсай), что свидетельствует о развитии культурной интеграции.
Особое внимание заслуживают результаты исследования черепов из могильников Уйгарак
и Тегискен. Здесь выявлены монголоидные черты, по-видимому, центральноазиатского происхождения, причем преимущественно у женщин (Гельсбург, Трофимова, 1972. С. 112). Это говорит о присутствии выходцев из восточных областей недалеко от Аральского моря. Контакты
с ними, судя по палеоантропологическим данным, носили не эпизодический, а устойчивый и,
видимо, длительный характер. Об этом писал и А.М.Мандельштам (1978. С.20).
В период IV-II вв. до н.э. в дельтовых районах Сырдарьи на базе обводненных в то время русел Жанадарьи и Инкардарьи существовала группа поселений и древних могильников, по ряду
характерных признаков (тип расселения, погребальные сооружения, керамический комплекс и
т.д.) объединяемая исследователями в один комплекс, названный «чирикрабатская культура».
Выделяются крупные центры-крепости Чирикрабат, Бабиш-мулла, Баланды, Чагырлы, Сенгиркала и др. Носителями чирикрабатской культуры некоторые ученые полагают дахов или даев
(Ягодин, 2003. С. 21).
Об ираноязычном кочевом племени Daai пишет Геродот, его отождествляют с daha Авесты
(Яшт, XIII, 143). В качестве подданных Ахеменидской империи daha упоминается в «Антидевовской» надписи Ксеркса (Вайнберг, 1999. С. 261) наряду с саками-хаумаварга и сакамитиграхауда. Последние две группы кочевых племен локализуются большинством исследователей на юго-востоке Средней Азии по соседству с Бактрией и Согдом (это саки-хаумаварга или
амюргийские) и к востоку от Каспийского моря (саки-тиграхауда, отождествляемые с массагетами) (Литвинский, 1972. С.158-178). Массагеты же по общему признанию жили к востоку от
Каспийского моря. Открытия и исследования многочисленных памятников на Узбое и Закаспии
(Вайнберг, 1999. С. 262) делают эту локализацию весьма обоснованной и соответствующей
данным Геродота, Страбона и других античных авторов о массагетах за рекой Оксом (Араксом)
к востоку от Каспийского (Гирканского) моря.
С.П. Толстов связывал территорию чирикрабатской культуры на Жанадарье с апасиаками.
Согласно данным письменных источников, апасиаки расселялись в низовьях каспийского рукава Амударьи. Новые археологические материалы, свидетельствующие об обводнении Узбоя
(рукава Амударьи, впадавшего в Каспийское море), позволяют подтвердить эти сведения и связать с апасиаками западную группу памятников Узбойской культуры.
В качестве основания для привязки Чирикрабатской культуры к дахам предлагаются свидетельства письменных источников. У Страбона имеются сведения о том, что дахи (даи) до
переселения их к границам Парфии обитали «выше Меотиды». Известна точка зрения таких
ученых, как A.Gutschmud и В.В. Бартольд (1965. С. 130) о том, что Меотида Страбона - это
Аральское море.
По Арриану, даи (дахи) жили «за Танаисом» или «по Танаису», что опять же отвечает их
129
М.М. Мамбетуллаев
локализации на Пра-Жанадарье, бывшей в V-II вв. до н.э. самым юго-западным дельтовым руслом Сырдарьи. Поэтому можно локализовать дахов на Сырдарье, а принимая во внимание, что
в IV-II вв. до н.э. основным руслом в низовьях Сырдарьи была Жанадарья, можно считать, что
дахи расселялись по этому руслу, т.е. по территории распространения Чирикрабатской культуры. Переселение даев (дахов) на границы Парфии происходит не позже первой половины III в.
до н.э. Археологические материалы Чирикрабатской культуры этому не противоречат, так как к
началу II в. до н.э. Чирикрабатская культура закончила свое существование.
О прочных связях между скотоводами-кочевниками и землепашцами свидетельствует выявленный в ходе исследований и некоторый обрядовый и религиозный синкретизм захоронений
у кочевников. В VI-V вв. до н.э. в Хорезме появляются племена, расовый тип которых был очень
смешанным. Наряду с европеоидными чертами в нем отчетливо представлены монголоидные.
Некоторые из курганов в Султануиздаге свидетельствуют о проникновении в Хорезм отдельных групп людей монголоидного облика, пришедших, вероятно, через низовья Сырдарьи, где в
VI-V вв. до н.э. расселялось сакское племя сакараваков, которое включало в свой состав людей со
значительно выраженным монголоидным типом центральноазиатского происхождения.
Сходство культур оседлых и кочевых племен населения отмечает О.В.Обельченко, изучая
культуру древних кочевников долины Зарафшана. По его мнению, культура скифов, сарматов
и других кочевников испытывала влияние эллинизма (Обельченко, 1982. С.42). У кочевников
долины Зарафшана оно отражено в керамическом производстве, в поклонении греческим божествам - Артемиде, Нике, чьи изображения обнаружены в курганах Кызылтепинского могильника. Черты эллинистической культуры сказались и в погребальном обряде кочевников.
Вопрос об общественном строе кочевых племен Средней Азии, и в том числе Приаралья,
также требует своего решения. В свое время С.П. Толстов считал, что Хорезмийское царство
- объединение массагетских племен во главе с хорасмиями, постепенно переросшее в государство (1948.С. 54, 341). Эта гипотеза была в одно время принята большей частью ученых (Массон, 1959. С. 127). Но впоследствии эта точка зрения была пересмотрена из-за недостаточности
аргументированного материала. Отмечая различие, неоднотипность видов хозяйств среднеазиатских кочевников, Б.А.Литвинский предполагает, что «многие сакские племена находились на
заре классового общества» (1972. С. 194), хотя многие исследователи кочевого мира среднеазиатских степей признают недостаточность материалов для социальной реконструкции жизни
кочевых обществ в древности. В этой связи надо отметить выделение Г.Е. Марковым ряда признаков, на которых основывалось кочевое общество. К ним относятся частная собственность
на скот, племенные пастбища, имущественная дифференциация, эксплуатация наемного труда,
военные силы соплеменников, недоразвитость сословных и классовых отношений, племенная
организация. В результате исследования социальной структуры кочевого общества Г.Е. Марков
пришел к выводу, что при сильной имущественной и социальной дифференцированности процесс классообразования не был завершен (1971. С. 304). Существует и другое мнение, согласно
которому кочевники достигают самостоятельно лишь раннеклассового уровня, а их дальнейшее
развитие во многом определяется взаимоотношениями с оседлым населением. Известно, что
кочевники-парфяне, отнявшие Иран у селевкидов, довольно быстро осели. В итоге это привело
к слиянию знати кочевников-парнов со старой иранской знатью и их совместному господству
над кочевниками и земледельческим населением страны. Сейчас превалирует мнение, что общественной организацией раннесакских племен, по всей вероятности, являлась военная демократия с сильной властью племенных вождей.
130
Культура номадов Центральной Азии
Таким образом, единой точки зрения на общественную структуру кочевников нет. Однако
можно предположить, что кочевники находились на заре классового общества, а дальнейшее
формирование их общественной структуры во многом зависело от глубины взаимных проникновений в результате контактов с земледельческими оазисами.
Литература
Бартольд В.В. Сведения об Аральском море и низовьях Амударьи с древнейших времен до XVII в. Соч. Т.III. М.:
Наука, 1965.
Вайнберг Б.И. Куюсайская культура раннего железного века в Приаральской дельте Амударьи // Успехи среднеазиатской археологии. Вып.3. М.: Наука, 1975.
Вайнберг Б.И. Этнография Турана в древности. М., 1999
Вишневская О.А. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII-V вв. до н.э. По материалам Уйгарака. М.:
Наука, 1973.
Гинзбург В.В., Трофимова Т.А. Палеоантропология Средней Азии. М.: Наука, 1972.
Литвинский Б.А. Древние кочевники «Крыши мира». М.: Наука, 1972.
Мандельштам А.М. К восточным аспектам истории ранних кочевников Средней Азии и Казахстана // КСИА.
Вып. 154, М., 1978.
Марков Г.Е. Кочевники Азии. Структура хозяйства и общественной организации. М.: Наука, 1971.
Массон В.М. Древнеземледельческая культура Маргианы // МИА, №73, М.-Л., 1959.
Мошкова М.Г. Среднеазиатская керамика из позднесарматских комплексов // Прошлое Средней Азии. Душанбе: Дониш, 1987.
Обельченко О.В. Культура древних кочевников долины Зарафшана. Автореф. дис…. докт. ист. наук. М., 1982.
Толстов С.П. По древним дельтам Окса и Яксарта. М.: Наука, 1962.
Толстов С.П. Древний Хорезм. Опыт историко-археологического исследования. Изд. МГУ, 1948.
Толстов С.П. Приаральские скифы и Хорезм. К истории заселения и освоения древней дельты Сырдарьи // Советская этнография, 1961, №4.
Яблонский Л.Т., Болелов С.Б. Могильник Яссы-гыр в Присарыкамышье: погребальный обряд и антропология
// Новые открытия в Приаралье. М.: Наука, 1991.
Ягодин В.Н. Археологическое изучение курганных могильников Каскажол и Бернияз на Устюрте // Археология
Приаралья. Вып.1. Ташкент: Фан, 1982.
Ягодин В.Н. К вопросу о связях Хорезма с Поволжьем и Приуральем в 1-ой половине I тыс. н.э. // Археология
и этнография Башкирии. Вып.4. Уфа: БКИ, 1971.
Ягодин В.Н., Ходжайов Т.К. Некрополь древнего Миздахкана. Ташкент: Фан, 1970.
Ягодин В.Н. Ранние кочевники Центральной Азии. Нукус: КГУ, 2003.
131
Б.Х. Матбабаев
Б.Х. Матбабаев
Самарканд, Узбекистан
К ИЗУЧЕНИЮ ПАМЯТНИКОВ ЭПОХИ БРОНЗЫ
И РАННЕГО ЖЕЛЕЗА СИНЬЦЗЯНА
По инициативе и финансовой поддержке Международного Института Центральноазиатских
Исследований (МИЦАИ) при ЮНЕСКО впервые была организована международная экспедиция по Синьцзян-Уйгурскому автономному району (СУАР) Китайской Народной Республики
по проекту «Изучение миграционных процессов в истории народов Центральной Азии и их
культура» (руководитель проекта К.И. Ташбаева) (2007. С. 2-3). В работе экспедиции участвовали представители Кыргызстана (А. Асанканов), Таджикистана (А. Саидов), Узбекистана
(Б.Х. Матбабаев). Экспедиция преследовала как минимум две цели: первая - научная, которая
предусматривала первичное ознакомление и сбор материалов из археологических памятников
и исследования по этнографии; вторая - посещение музеев, проведение встреч и обмен опытом
с историками, археологами, источниковедами и литераторами. Автор данных строк участвовал
в работе экспедиции как археолог и одновременно проводил этнографические исследования в
местах компактного проживания этнических узбеков Шинжана.
Материалы, собранные из памятников эпохи бронзы и раннего железа, в музеях СУАР экспонируются в достаточном количестве. В настоящее время на территории Синьцзяна выявлены
памятники трех археологических культур бронзового века, основные центры которых находились в степях Евразии и в Южной Сибири (афанасьевская, андроновская, карасукская) (Заднепровский Ю.А., 1993. С. 99-103). По материалам, представленным в музеях Урумчи и Турфана,
наличие памятников афанасьевской культуры (XXV-XVIII вв. до н.э) на территории Восточного
Туркестана не вызывает сомнений. К ним можно отнести единичные керамические сосуды круглодонной и яйцевидной формы, а также кремневые наконечники, демонстрирующиеся в залах
музея археологии Синьцзяна (ср. Вадецкая Э.Б., 1986. С 17-21).
Здесь необходимо добавить, что материалы эпохи ранних металлов Синьцзяна наиболее полно собраны и обобщены французским археологом К. Дебэн-Франкфор. Она выделяет 9 групп
памятников эпохи бронзы (Debaine-Francfort C., 1988, p. 14-26). Среди экспонатов Центрального Урумчинского музея можно выделить комплексы, относящиеся к двум хозяйственнокультурным традициям: первая - степная, которая в Средней Азии известна по памятникам
андроновской и кайрак-кумской культур; вторая, земледельческая – известна по памятникам
поздней лепной расписной керамики. Аналогичная картина этапов развития культур, как и в
других регионах Средней Азии, зафиксирована в соседней Синьцзяну территории – Ферганской долине (Бернштам А.Н., 1952. С.186). Материалы памятников степного круга представлены отдельными керамическими сосудами и бронзовыми предметами вышеуказанных культур,
т.е. афанасьевской, андроновской, карасукской. К ним относятся фрагменты керамики и целые
круглодонные сосуды со штампованным орнаментом, бронзовый вислообушный топор и др.
В отделе археологии показаны интересные сосуды из могильников Йанбулак (Хами, раскопки
1986 г.), Жилинтай (Нилета, раскопки 2003 г.), Ксибанди (Ташкурган, раскопки 2003 г.), Загунлик (раскопки 1985 г.), которые датированы X-V вв. до н. э.(рис. 1-4). Они важны в исследовании истории лепной расписной керамики Средней Азии и Ферганской долины, в первую
очередь. Все сосуды лепные и расписные, по времени относятся к двум периодам и делятся на
132
Культура номадов Центральной Азии
две группы. Более ранние: двуручный кувшин, под венчиком нанесены крупные треугольники
вершинами вниз. Роспись нанесена на светлый или белый фон коричневой и фиолетовой красками. На плечике коричневой краской схематично изображена фигура козла. Кувшин с одной
ручкой, полоса из красного ангоба проходит в отмеченной верхней части под венчиком, а также
в нижней части тулова. Между ними красной краской изображен верблюд в лежачем положении. Вышеперечисленные сосуды по фактурно-технологическим, морфологическим признакам очень близки к чустской керамике (лепная, хорошая облицовка с лощением, красный фон
(разные оттенки ее), куда наносили роспись черной (с разными оттенками) краской, в мотиве
орнаментации преобладают геометрические узоры (ср. Debaine-Francfort C., 1988, p. 25-26; fig.
12, 14). Но имеются и некоторые отличительные черты: в чустской культуре роспись нанесена
преимущественно на верхнюю часть сосуда, набор узоров орнаментации ограничен, антропозооморфные и усложненные мотивы встречаются очень редко. А в восточно-туркестанских
комплексах вся поверхность сосуда покрыта расписным орнаментом, в орнаментации часто
применяются такие мотивы как волютообразные, криволинейные, круглые, зооморфные; на
отдельных формах сосудов чувствуется китайское влияние (преобладают сосуды с ручкой и
со сливом). Идентичные керамические материалы известны из Сидаогоу (Mulei) и Банжигоу
(Qitai) (Debaine-Francfort C., 1988, p. 25-26). Судя по записи в экспозиционном шкафу, к этому
периоду причисляются каменные ножевидные серпы из Акэтала (Шуфу, раскопки 1972). Каменные серпы Акэтала по размеру превосходят чустские на 5-7 см, лезвие и обушок прямые (а
в чустских памятниках зафиксированы и изогнутые), изготовлены из песчаника. К следующему
– раннежелезному веку относятся керамические сосуды, которые по форме (расписные кувшины, вазообразные сосуды на поддонах, кружки с ручкой) и по сюжету росписей напоминают
эйлатано-шурабашатские керамические сосуды Ферганы (Заднепровский Ю.А., 1962. С. 130133; табл. XLV, XLVII). Действительно, отдельные формы и сюжеты росписи ферганских керамических изделий раннежелезного века находят прямые аналогии среди восточно-туркестанских
комплексов. Об этом было известно еще в 60-годы прошлого столетия (Заднепровский Ю.А.,
1959. С. 156). Некоторые мотивы сюжета расписной керамики шурабашатской культуры раньше не были известны среди орнаментации Ферганы. К ним относятся усложненные мотивы, розетки разных форм, изображения круга, кольца и др (См. Заднепровский Ю.А., 1962. Табл. LIV,
2,5; LVI, 2, 19; LVII, 8). Видимо, эти мотивы появляются под влиянием восточно-туркестанских
комплексов и говорят о тесных связях Ферганы до приезда китайского дипломата Чжань Цяна в
Фергану (Давань) во II в. до н.э. Видимо, в античности, т.е. в период существования древнеферганского царства Давань, шурабашатский комплекс был распространен не только в Ферганской
долине, но и доходил до районов Кашгара, Яркенда, Ак-су. Об этом свидетельствуют образцы
расписной керамики с эйлатано-шурабашатским обликом, датированные китайскими археологами VII-III вв. до н.э. В целом, многие из имеющихся образцов расписной керамики вышеуказанных районов по форме сосудов, цветовой гамме поверхности, геометрическим фигурам
в орнаментации можно считать если не ферганскими, то по крайней мере, появившимися как
результат их влияния (рис. 1-3).
В новом фольклорном музее Общественно-гуманитарного института Шинжанского университета имеется очень важный археологический комплекс. Он привезен из Турфанского оазиса
студентами университета. По словам сопровождавшего нас преподавателя, эти находки обнаружены из разрушенных погребений в местности Ивиргол, в западной части села Тукин в Турфане. Комплекс состоит из четырех лепных сосудов: три из них расписные, один крашенный.
133
Б.Х. Матбабаев
Рис. 1-4. Лепные расписные сосуды [могильник
Кионгкек (Qiongkek cemetery, Nilek country), могильник Вупи (Wupy cemetery, Hamy city), местность
Ивиргол (Турфан)]. Дата X-V вв. до н.э.
Кувшины - с высокой горловиной, выпуклым
туловом и петлевидной ручкой. Плоскодонная кружка с петлевидной ручкой. Все они
украшены расписным орнаментом в виде треугольников, ромбов, заштрихованных сеток и др.
Керамические сосуды из Ивиргола по стилю орнаментации и отдельным морфологическим признакам сильно напоминают шурабашатский комплекс (ранний –М.Б.) Ферганы (Заднепровкий
Ю.А., 1960, рис. 7; 13). Интересной является находка - голова буддийской скульптуры из дерева, обнаруженная также в районе города Турфана.
В раннежелезном веке в Синьцзяне происходят существенные изменения в материальной и духовной культуре. В настоящее время вырисовывается более или менее полная картина кочевнической культуры скифского (сакского) типа, т.е. период с VII в. до н.э. до рубежа
н.э.(Заднепровский Ю.А., 1993; Полосьмак Н.В., 1998). Сакские памятники Синьцзяна до периода Хань выявлены как минимум в пяти районах:
1. Район р.Или (Синьцзян, Чжаосу, Нилек).
2. Район Памира (Сиянгбабай).
3. Северные склоны Тянь-Шаня - Баликун (Ланьчжоуваньцзы, Наньван, Гайсу, Шиженьцы).
4. Северо-восточнее от Лобнора (могильник Гумугоу).
134
Культура номадов Центральной Азии
5. Район г. Урумчи (Алагоу) (Дебэн-Франкфор К., 1989. С. 247-251).
Однако среди этих групп памятников некоторые имеют земледельческий облик. К таковым
относятся памятники в районе Баликун, где выявлены атрибуты земледельческой культуры
(пшеничные зерна, жернова, раскрашенные керамические сосуды, стационарные жилища). Поэтому вполне возможно, что в данном случае земледельцы и скотоводы жили бок о бок. Наиболее близкими этим памятникам можно считать эйлатанские, алайские, кетментюбинские комплексы (Горбунова Н.Г., 1984.С.101-102).
Увиденные нами в музеях материалы памятников эпохи камня и палеометаллов позволяют
поставить некоторые вопросы в изучении восточно-туркестанских археологических комплексов:
1. Древнейшие периоды (палеолит(?)-мезолит) Синьцзяна во многом еще остаются малоизученными и поэтому проблема их происхождения, развития не имеет определенной концепции.
2. Период бронзы - раннего железа. Здесь нерешенных проблем много. К таким можно отнести вопросы изучения ранней бронзы или происхождения лепной расписной керамики Восточного Туркестана. Земледельческие памятники эпохи поздней бронзы и раннего железа Средней
Азии, которые составляют единую язовскую или чустскую этнокультурную общность (Ю.А.
Заднепровский, В.Н. Пилипко, М.Х. Исамиддинов, Б.Х. Матбабаев), куда входят Яз-депе и Анау
в Маргиане, Этек в Парфии, Кучуктепа I и Кызылтепа I в Северной Бактрии, Тиллятепа I в Южной Бактрии, Узункыр I, Сангир I, Коктепа в Согде, Чуст, Дальверзин в Ферганской долине и
другие, стоящие у истоков городской культуры Средней Азии (Матбабаев Б.Х., 2002). Однако
памятники чустской культуры являются наиболее древними среди комплексов лепной расписной керамики. Это отмечается также исследователями Согда (Исамиддинов М.Х, Хасанов М.Х.,
2000. С.26), Чача (Буряков Ю.Ф., 1982. С.69) и др. Исходя из этого Ю.Ф. Буряков комплекс из
Чаухоугоу (Синьцзянь) совершенно справедливо сопоставляет с материалами бургулюкской
культуры (Буряков Ю.Ф., 2005. С.175-176).
В Ферганской долине вопрос происхождения как земледельческой (чустская), так и степной
культур (кайрак-кумская) окончательно не решен. Существуют как минимум три гипотезы по
происхождению земледельческой культуры. Но доминирует версия о том, что степная культура
пришлая, а земледельческая местная (Горбунова Н.Г., 1995. С.21). Среди памятников поздней
лепной расписной керамики или типа Яз I чустская культура выделяется своей архаичностью и
имеет ряд специфических черт. Полная аналогия чустским памятникам за пределами Ферганы
отсутствует. Поэтому в последнее время в археологии Средней Азии существует мнение, что
керамические комлексы чустской культуры Ферганы и памятников типа Яз I Средней Азии отличаются по фактуре и цвету ангоба, а также по цвету росписи. Ю.А. Заднепровский, сопоставив комплексы Кучука и Чуста, отметил что они одновременны. А позже анализируя материалы
он заключил, что керамическая посуда Миршаде, Бандыхана и Кучука более близка комплексам
Эйлатана-Актама (Заднепровский Ю.А., 1988. С.126). Следует добавить, что памятники предчустской культуры земледельцев Ферганы пока неизвестны. Их нет в соседнем Чаче и, возможно,
Восточном Туркестане. Как считают Ю.А. Заднепровский и Н.Г. Горбунова, культуры близкие,
но не идентичные чустской, известны, в основном, в зонах длительного развития земледелия.
Поэтому в Фергане возможны истоки обеих культур эпохи бронзы (Заднепровский Ю.А., 1988;
Горбунова Н.Г., 1995. С.24-25). Я солидарен с мнением фергановедов. Но существует еще одна
интересная версия о том, что во второй половине II тыс. до н. э. с севера на юг продвигались
135
Б.Х. Матбабаев
племена степной культуры. В результате столкновения «степняков» и существовавших здесь
носителей земледельческой культуры формируется комплекс поздней лепной расписной керамики (Антонова Е.В., 1984. С.58; Антонова Е.В., 1988. С.154-155). Подтверждением этой гипотезы служит мнение В.М. Массона. Еще в 60-е годы прошлого столетия он обратил внимание на
то, что возобновление древней традиции расписной керамики в памятниках Яз I произошло под
влиянием носителей андроновской культуры (Массон В.М., 1956. С.313). Этот же автор отметил важную роль восточного влияния (восточно-туркестанского и китайского) в происхождении древнеземледельческой культуры Ферганы (Массон В.М., 1957. С.52-53). Действительно,
как отмечено выше, в материальной культуре эпохи поздней бронзы и раннего железа Ферганы и Восточного Туркестана очень часто встречаются схожие элементы. Следует добавить, что
ближайший земледельческий регион, близкий Восточному Туркестану - это Ферганская долина.
Отдельные архитектурные традиции также обнаруживаются в домостроительстве ФерганыСиньцзяна. Например, один из типов жилищ населения чустской культуры – каркасные со столбовой конструкцией зафиксированы в Восточном Туркестане (Матбабаев Б.Х., 2002. С.46-60).
В частности, в Лобноре, Хотане даже в раннем средневековье все сооружения, кроме фортификационных, возведены каркасным способом (Рахимбабаева Н.Х., 1994).
Следует добавить, что в Восточном Туркестане отсутствуют долговременные земледельческие поселения эпохи бронзы-раннего железа и пока не обнаружено памятников, сопоставимых
с раннеземледельческими комплексами типа Намазга I-III. Однако в последнее время появились
краткие сообщения об обнаружении на территории Восточного Туркестана памятников (или
вариантов) афанасьевской культуры. В частности, Ю.А. Заднепровский в своей статье приводит материалы могильника Кермуки на южных склонах Алтая. Погребения осуществлены в
каменных ящиках и грунтовых могилах. Яйцевидные, бомбовидные, баночные сосуды, курильницы на поддоне, кремневые наконечники стрел сходны с материалами афанасьевской культуры Сибири конца III – нач. II тыс. до н.э. Отметим погребение литейщика с двумя литейными
формами и др. инструментами покойного (Заднепровский Ю.А., 1993. С.99; Заднепровский
Ю.А., 1992. С.115-127). Несомненно, эти материалы будут увеличиваться по мере расширения
исследовательских работ на территории Синьцзяна. Исходя из вышесказанного, вполне реальны взаимовлияния соседних регионов в возникновении земледельческой культуры в западной
части Китая. На данном этапе изучения можно допустить приемлемое, на наш взгляд, предположение о значительной роли чустских племен в сложении древнеземледельческой культуры Восточного Туркестана в эпоху поздней бронзы, не исключая юго-западных связей. Об этом свидетельствуют наличие более ранних поселений с многометровыми культурными слоями на юге
и блок степных культур с многочисленными погребальными памятниками на севере Средней
Азии. Существуют эталонные памятники с четкой стратиграфической колонкой - Намазга, Яз
и др. Такие памятники на территории Восточного Туркестана пока не выявлены, а имеющиеся
комплексы керамики происходят из погребений или подъемного материала. Правда, мы не отрицаем роль китайских культур (яншао, машань) в формировании лепной расписной керамики
Ферганы и Восточного Туркестана.
Завершая небольшой обзор археологических памятников периода бронзы и раннего железа,
можно отметить следующие моменты:
1. Как в северной так и в южной частях пустыни Такламакан расположены оазисы, расстояния между которыми составляют от 50 до 500 км. В них обитало земледельческое и скотоводческое население. Они во многом сходны с оазисной системой расселения в Средней Азии.
136
Культура номадов Центральной Азии
2. Хозяйственно-культурные типы в изучаемом периоде Шинжана и Средней Азии, особенно Ферганской долины, аналогичны.
3. При сопоставлении памятников с лепной расписной керамикой ощущается определенное
влияние населения чустской культуры Ферганы, хозяйственно-культурные связи можно заметить и в последующие эйлатанский и шурабашатский периоды.
4. Наряду с земледельческим типом хозяйства параллельно существовали скотоводческокочевнические культуры (андроновского и сакского типа).
В заключение хотелось бы отметить некоторые предметы из музеев, относящиеся к более
поздним периодам, но имеющие определенное значение в изучении среднеазиатских комплексов, так как до сих пор мы имели о них крайне скудные, фрагментарные данные. В Центральном
музее Урумчи показан оссуарий, найденный в Кучарском районе (местность Янги, раскопки
1957 г., дата 618-907 гг.). Он имеет овальную в плане форму, в верхней части стенки вырезаны
одноступенчатые зубцы. Лицевая часть украшена своеобразным прорезным орнаментом, испытавшем китайское влияние (рис. 5). Кроме этого, известны еще два оссуария. Они выявлены в
подбойных захоронениях и датируются V-X вв. (Литвинский Б.А, Лубо-Лесниченко Е.И., 1995.
С. 302). Пока эти оссуарии являются самыми восточными находками на территории Центральной Азии. Скорее всего, в Восточный Туркестан они попали из Согда или Чача через Фергану
(Матбабаев Б.Х., 1993. С. 46). Об этом свидетельствует форма оссуариев и широкое распространение подобного обряда в Зерафшанской долине и соседнем Чаче (Ташкентский оазис). В залах
музея выставлены великолепно сохранившиеся образцы изделий из дерева. К таковым можно
причислить деревянные столики, приборы для добывания огня. Деревянный столик (столешница) изготовлен из одного куска дерева. Столешница прямоугольной формы с закругленными
углами. Ножки невысокие. Лицевая часть столика слегка вогнута вовнутрь. Подобные изделия
часто встречаются в памятниках Восточного Туркестана, а также в катакомбно-подбойных мо-
Рис. 5. Оссуарий (Qigexing, Yangi). Дата: 618-907 гг., эпоха династии Тань.
137
Б.Х. Матбабаев
гильниках Ферганы и используются вплоть до настоящего времени (Литвинский Б.А., 1978. С.
62-70; Литвинский Б.А., 1995. С. 151-162). Их функциональное назначение первым определил
А.Н. Бернштам, основываясь на наличии аналогичных столиков для теста у алма-атинских уйгур,
называемых «аштахтой» – для раскатывания мучных изделий (Бернштам А.Н., 1940. С. 18-19).
Близость материальной культуры Ферганы и Восточного Туркестана показывают деревянные
предметы (приборы) для добывания огня, представленные в музеях Урумчи и Турфана (Turfan.,
1992. Рис. 83), а также в коллекции А. Стейна (Sir Aurel Stein., 1981. Vol. IV. Plates and Plans. Pl.
VI). Другой тип аналогичного прибора недавно найден в Пичанском районе Турфана. Предмет
для добывания огня изготовлен из одного куска доски, имеет прямоугольную вытянутую форму (Краткий доклад, 2004. С. 28-29). Некоторыми исследователями сделана попытка обобщить
подобные приборы из Восточного Туркестана (Синьцзянь., 1983, табл. 35; Литвинский Б.А.,
1995. С. 179-181). Похожие предметы обнаружены в некоторых археологических комплексах
не только в Фергане (Мунчактепа, Карабулак), но и в Средней Азии (Бернштам А. Н., 1952.
С.296, рис. 138-1; Заднепровский Ю. А., 1960. С.83; также, см. Литвинский Б.А., 1978. С.60-61).
По конструкции и способу добывания огня упомянутые предметы почти не отличаются друг от
друга, это подтверждают и этнографические данные (см. Андреев М.С., 1951. С.75-87).
Таким образом, Шинжан и Средняя Азия, хотя и находятся в разных частях Тянь Шаня, имеют много общего. Поэтому правы те исследователи, которые считают, что этнокультурная общность со Средней Азией была доминирующий константой истории Восточного Туркестана с
древнейших времен до нового времени (Литвинский Б.А., 1984. С. 14-16, 23).
Литература
Андреев М.С. О первоначальном способе добывания огня в Средней Азии и в сопредельных с нею
странах // Труды Института истории, языка и литературы. Том XXIX. Сталинабад. 1951.
Антонова Е.В. Несколько заметок о первобытной археологии Синьцзяна // Восточный Туркестан и
Средняя Азия. История. Культура. Связи. М.1984.
Антонова Е.В. Бронзовый век // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье. Очерки
истории. М.1988.
Бернштам А.Н. Кенкольский могильник // Археологические экспедиции Эрмитажа. Вып. II. Л.1940.
Бернштам А.Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая //
МИА, №26. 1952.
Буряков Ю.Ф. Генезис и этапы развития городской культуры Ташкентского оазиса. Ташкент. 1982.
Буряков Ю.Ф. Культурно-хозяйственные процессы в контактной зоне древнего Яксарта // Цивилизации скотоводов и земледельцев Центральной Азии. Бишкек-Самарканд. 2005.
Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях среднего Енисея. Л. 1986.
Горбунова Н.Г. Некоторые особенности формирования древних культур Ферганы // СТЭ. Вып. 25.
Л.1984.
Горбунова Н.Г. О культуре степной бронзы Ферганы // СТЭ. СПб. 1995.
Дебэн-Франкфор К. Саки в провинции Синьцзян до периода Хань. Критерии идентификации // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата. 1989.
Заднепровский Ю.А. Археологические памятники южных районов Ошской области (середины I тыс.
до н.э. – I тыс. н.э.). Фрунзе. 1960.
Заднепровский Ю.А. Древнеземледельческая культура Ферганы // МИА. 1962. №118.
Заднепровский Ю.А. Основные земледельческие области в Средней Азии в эпоху раннего железа //
Природа и человек. М.1988.
Заднепровский Ю.А. Древние бронзы Синьцзяна (КНР) // Древности. Вып. 3. М.1992.
138
Культура номадов Центральной Азии
Заднепровский Ю.А. Культурные связи населения эпохи бронзы и раннего железа Южной Сибири и
Синьцзяна // Проблемы культурогенеза и культурное наследие. Матер. конф. Часть II. СПб. 1993.
Исамиддинов М.Х., Хасанов М.Х. История древнего и средневекового керамического производства
Нахшеба. Ташкент. 2000.
Краткий доклад о раскопках могильника №1 в Пичанском районе // Памятники Шинжана (на уйгурском языке). Урумчи. 2004.
Литвинский Б.А. Орудия труда и утварь из могильников Западной Ферганы. М. 1978.
Литвинский Б.А. Исторические судьбы Восточного Туркестана и Средней Азии (проблемы этнокультурной общности) // Восточный Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. М.1984.
Литвинский Б.А. Бытовой инвентарь // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье.
Хозяйство, материальная культура. М.1995.
Литвинский Б.А, Лубо-Лесниченко Е.И. Погребальные памятники // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье. Хозяйство, материальная культура. М.1995.
Массон В.М. Расписная керамика Южной Туркмении по раскопкам Б.А. Куфтина // Тр. Южнотуркм.
арх. компл. эксп. Том 8. Ашхабад. 1956.
Массон В.М. Изучение энеолита и бронзового века Средней Азии // Советская археология. 1957.
№4.
Матбабаев Б.Х. Оссуарии Ферганы // Общественные науки в Узбекистане. 1993. №2. Ташкент.
Матбабаев Б.Х. Исследование жилищ в памятниках Чустской культуры Ферганы XII-VII вв. до н.э. //
История материальной культуры Узбекистана. Вып. 33. Ташкент. 2002.
Полосьмак Н.В. Синьцзяно-алтайские параллели (ранний железный век) // Древние цивилизации Евразии. История и культура. М. 1998.
Рахимбабаева Н.Х. Историко-культурные связи Восточного Туркестана со Средней Азией в раннем
средневековье (на примере архитектуры). Автореф. дисс…. канд. ист. наук. М. 1994.
Синьцзян (Шинжан) као гу сан-шы нэн (30 лет Синьцзянской археологии). Институт археологии
Синьцзянской АН (на китайском языке). Урумчи. 1983.
Ташбаева К. Международная экспедиция МИЦАИ 2007 года // Вестник МИЦАИ. 2007. N6. Самарканд.
Debaine-Francfort C. Archëologie du Xinjiang des origines aux Han. Premiere partie, palëorient, vol.14/1.
Paris. 1988.
Sir Aurel Stein. Innermost Asia. Detailed report of explorations in Central Asia, Kan-su and Eastern Iran.
Vol. I-V. New Delhi. 1981.
Turfan. Turfan museum. Xinjiang Fine Arts and Photo Publishing House, China. Urumqi. 1992.
139
С.С. Миняев, Л.М. Сахаровская
С.С. Миняев, Л.М. Сахаровская
Санкт-Петербург, Россия
ЗАХОРОНЕНИЕ ГУННСКОГО ВОЖДЯ В ЗАБАЙКАЛЬЕ
Азиатские гунны (в современной литературе их называют сюнну или хунну) - скотоводческие племена, в последние века до н.э. овладевшие огромными пространствами Центральной
Азии и создавшие здесь мощное протогосударственное образование - прообраз более поздних
кочевых “империй”. Археологические памятники сюнну, впервые открытые в 1896 г. известным
исследователем Забайкалья Ю.Д.Талько-Гринцевичем около г. Кяхт (1999), распространены в
Монголии и Забайкалье, где представлены погребениями, открытыми поселениями и укрепленными крепостями. Изучение этих памятников ведется более ста лет. Существенным пробелом
в сюннуской археологии до недавнего времени оставалось исследование захоронений высшей
знати. Первые попытки таких раскопок предпринял в Забайкалье еще Ю.Д. Талько-Гринцевич,
но из-за большой глубины захоронений они закончились неудачей. В 1924-25 гг. сотрудники
Монголо-Тибетской экспедиции П.К. Козлова, используя старые грабительские ходы, проникли в несколько курганов в горах Ноин-Ула на севере Монголии и извлекли оттуда серию золотых, серебряных и бронзовых предметов, а также фрагменты ковров и шелковых тканей. Однако несмотря на эффектные находки, конструкция курганов и устройство внутримогильных
сооружений остались неизвестными.
Чтобы частично восполнить исследования элитных сюннуских захоронений, Забайкальская
экспедиция Института истории материальной культуры РАН в последние годы вела систематические работы на одном из могильников сюнну в пади Царам (Кяхтинский район Республики
Бурятия, в 1,5 км южнее поселка Наушки; рис. 1). Захоронения в пади Царам были обнаружены
в июне 1899 года известным исследователем Забайкалья Ю.Д. Талько-Гринцевичем, который
зафиксировал не менее 20 могил, “рассеянных по лесу”. Пять из них в июне 1903 года были раскопаны совместно с Я.С. Смолевым (1999. С. 117-118). Все могилы были ограблены, полученные находки - крайне немногочисленны. Особенности внутримогильных конструкций позволили Ю.Д. Талько-Гринцевичу отнести эти погребения к выделенному им типу “захоронений
в срубах”, которые он интуитивно правильно отождествлял с погребениями азиатских гуннов
– хунну или сюнну.
Детальное обследование памятника Забайкальской экспедицией показало, что в пади Царам
располагалось элитное кладбище высшей сюннуской знати, погребальные сооружения которой
до настоящего времени оставались практически неисследованными. Работы экспедиции в пади
Царам были спланированы с учетом особенности планиграфии сюннуских могильников, которая демонстрирует отчетливую тенденцию к размещению захоронений в погребальных комплексах, состоящих из центрального кургана и расположенных вокруг него по определенной
системе сопроводительных захоронений. Ряд наблюдений показал, что в таких захоронениях
погребены лица, умершие насильственной смертью и, видимо, “сопровождавшие” своего хозяина в потусторонний мир (Миняев, 1985. С.21-27; 70-71).
Основным объектом исследования был выбран самый крупный курган могильника, расположенный в северной части пади. Заложенный здесь раскоп охватил как сам курган, так и площадь вокруг него, где выходы отдельных камней позволяли предполагать наличие небольших
курганов с разрушенной кладкой. Общая площадь раскопа, включая и курган 7, составила 7700
140
Культура номадов Центральной Азии
кв. м. Кроме центрального кургана на этой площади обнаружены и исследованы 10 сопроводительных погребений с человеческими жертвоприношениями (Миняев, Сахаровская. 2002.
С. 86-118). Они располагались с западной и восточной стороны кургана 7 двумя линиями по 5
захоронений в каждой и, несомненно, представляли собой единый с этим курганом комплекс
(рис. 1)
Работы на центральном кургане комплекса № 7 позволили получить принципиально новые
данные о погребальном обряде сюнну1. Курган 7 является самым крупным сооружением могильника, крупнейшим гуннским курганом в России и одним из крупнейших курганов сюнну,
известных к настоящему времени. Не исключено, что он представляет собой захоронение одного из сюннуских вождей (шаньюев). На поверхности курган был выражен насыпью размером
32х32 м высотой около 1.5 м; в центре насыпи была западина глубиной 2.5 м, с южной стороны прослеживалось возвышение трапециевидной формы длиной 20 м, полого понижавшееся к югу. Все намогильное сооружение состояло из смеси гумусированной почвы, суглинка и
супеси и было покрыто тонким слоем переотложенного желтого материкового суглинка. По
периметру насыпь была обложена вертикальными каменными плитами, расположенными в 1-2
ряда и образующими невысокие стены. Верхний контур могильной ямы практически совпадал
с размерами намогильного сооружения: размеры ямы по этому верхнему контуру составляли
29х26.5 м.
В верхней части могильной ямы была расчищена внутримогильная конструкция, которую
условно можно назвать деревянной клетью. Она состояла из сложенных в несколько уровней
сосновых бревен2 и образовывала продольную перегородку и 7 перпендикулярных к ней пере-
Рис. 1. План комплекса №7 в пади Царам
141
С.С. Миняев, Л.М. Сахаровская
городок. Продольная перегородка проходила через
всю яму и дромос в направлении с севера на юг и разделяла их на западную и восточную части. Поперечные перегородки располагались только в могильной
яме, асимметрично по отношению к продольной перегородке: четыре - зафиксированы в западной половине
могильной ямы и три - в восточной половине. В целом
данная конструкция из продольной и 7 поперечных
перегородок делила верхнюю часть ямы на девять отсеков (рис. 2).
При расчистке деревянной «клети» под бревнами
второго уровня продольной перегородки на глубине
218 см от репера кургана были обнаружены 10 фрагментов ханьского зеркала, лежавшие in situ: 6 фрагментов один под другим и еще 4 - рядом с ними. Собранные вместе, они не образуют целое зеркало, однако,
позволяют реконструировать его размеры и орнамент
(рис. 3). Можно предположить, что в рамках погребальной церемонии над рассматриваемым зеркалом
совершался особый обряд, который, возможно, был
Рис. 2. План кургана 7 на уровне
нормой погребальной практики сюнну в целом. В ходе
деревянной клети
такого обряда зеркало подвергалось механическому
(или температурному) воздействию и раскалывалось
на несколько фрагментов. Один или несколько таких фрагментов как бы сопровождали умершего в потусторонний мир, тогда как другие части зеркала изымались и, возможно, хранились в
семье или у родственников покойного (Миняев, Сахаровская. 2007).
Ниже деревянной «клети» были расчищены и зафиксированы четыре перекрытия могильной ямы: верхнее состояло из крупных каменных плит, уложенных на сосновые бревна, которые
перекрывали всю могильную яму в направлении с севера на юг. Под бревнами фиксировался
слой покрытия из тростника. Второе перекрытие располагалось ниже первого на 120-150 см и состояло из
лежавших встык каменных плит, ниже которых также
фиксировался слой тростника. Третье перекрытие
было многослойным: крупные каменные плиты (средний размер 100х70 см), слой древесного угля и речной
гальки, слой спрессованной березовой коры, мелких
веток и шишек, слой крупной щебенки. Структура
четвертого перекрытия была также многослойной:
крупные каменные плиты средним размером 80х60
см, слой спрессованной березовой коры, мелких веток
и шишек, слой крупной речной гальки, слой крупного
щебня, слой мелкого древесного угля. При расчистке
третьего и четвертого перекрытий были отмечены
определенные различия между западной и восточной
Рис. 3. Бронзовое зеркало из кургана 7
142
Культура номадов Центральной Азии
частями, выраженные в цвете и структуре каменных
плит: западные части этих
перекрытий состояли из
плит светло-серого песчаника, тогда как восточная часть
была сложена из светлорозовых валунов.
При разборе третьего и
расчистке четвертого перекрытия в центре кургана
были обнаружены детали
колесницы (тент, колеса, наосьники, втулки для колес,
деревянные лакированные
части дышла с орнаментом).
Расположение этих деталей
позволяет предполагать, что
колесница была поставлена
в северной половине могильной ямы на плиты четвертого перекрытия и затем
покрыта заполнением ямы,
а также щебнем, галькой,
углем и плитами третьего
перекрытия (Миняев, Сахаровская. 2006. С.77-82).
Сохранность деталей колесницы была чрезвычайно
плохой – деревянные части и
органический материал тента практически полностью
сгнили, бронзовые и желез- Рис.4. План остатков тента и корпуса колесницы. Цифры в скобках
ные детали сильно окисли- – нивелировочные отметки. 1-кости лошади (череп и метаподии), 2
лись, многие из них утратили – передняя яремная жердь, 3 - яремные навершия, 4 - бронзовый накопервоначальную структуру нечник яремной жерди, 5 - бронзовые дуги, 6 – остатки тонких круглых
и сохранились фрагментар- деревянных жердей, 7 - прямоугольные железные пряжки, 8 - железные
бляшки, 9 - железные кольца, 10 - бронзовые наконечники задней яремно (рис. 4).
В центральной части мо- ной жерди, 11 - железные дуги, 12 – задняя яремная жердь, 13 - остатки
решетчатого корпуса колесницы, 14 - оглобли, 15 - подлокотники сидегильной ямы прослеживанья, 16 - восточное колесо, 17 - западное колесо, 18 - железные скобы,
лись два грабительских хода,
19,20 - малые железные втулки, 21 - железная пластинка, 22 – кости
частично разрушивших цен- ягненка, 23 - тент повозки, 24,25 - бронзовые наосьники, 26 - железные
тральную клеть, перекрытия
чеки, 27,28 - большие железные втулки, 29 - фрагменты деревянных
и колесницу. Общая глубина
стоек тента
143
С.С. Миняев, Л.М. Сахаровская
могильной ямы от поверхности кургана составила 17 метров.
Внутримогильное сооружение состояло из тройной погребальной камеры – наружный сруб,
внутренний сруб и гроб – помещенной в саркофаг из крупных каменных плит. Наружная камера была сложена из 7 венцов брусьев, общая высота камеры - около 170-180 см. Продольные и
поперечные брусья соединялись между собой способом «в замок», при этом врезы для соединения делались сплошными, на всю высоту бруса. Дополнительных креплений венцов брусьев
между собой не зафиксировано.
Потолок камеры состоял из досок, расположенных в направлении запад-восток шириной 2035 см. Доски были положены встык, каких-либо дополнительных креплений между ними или к
верхним венцам камеры не обнаружено. Доски потолка опирались по краям на верхние венцы
сруба, а в середине – на три потолочные балки, которые располагались в направлении северюг на равном расстоянии друг от друга. Потолочные балки опирались на верхние венцы камеры (которые имели специальные врезы для крепления балок) и на колонны, расположенные
вдоль северной и южной стенок с внутренней стороны камеры. В северной части погребального сооружения вдоль стенки наружной камеры располагались три колонны, еще три колонны
располагались параллельно первым вдоль северной стенки внутреннего сруба. Вдоль южной
стенки камеры располагались еще три аналогичных колонны. Таким образом, каждая из трех
потолочных балок наружной камеры имела пять точек опоры: две на северном и южном верхних венцах камеры (где концы балок вставлялись в специальные врезы), две – на колоннах с
северной стороны и еще одну – на южных колоннах. Наружная камера стояла на полу из досок,
сложенных в направлении запад-восток.
Внутренний сруб состоял из 5 венцов квадратных брусьев размером 20х20 см. Соединение
венцов сруба аналогично соединению венцов наружной камеры. Как и наружная камера, сруб
имел перекрытие из поперечных досок и дощатый пол также из поперечных досок.
Гроб, находившийся внутри сруба, был в значительной степени разрушен южным грабительским ходом и последующим обрушением камеры. Предположительно его пол и перекрытие состояли из двух продольных досок, боковые стенки гроба были сделаны из широких досок, по
одной на каждую стенку. Общий вид погребальной камеры представлен на рис. 5.
Основной погребальный инвентарь размещался в наружных (между стенками ямы и камеры)
и внутренних (между стенками сруба и гроба) коридорах. После обрушения внутримогильного сооружения и смещения венцов камеры и сруба многие комплекты инвентаря были деформированы и раздавлены; железные предметы (в основном детали конской сбруи) окислились
и спеклись между собой. Большинство таких комплектов не могло быть разобрано в полевых
условиях и поэтому взято монолитом для последующей расчистки и реставрации.
Северный наружный коридор был в значительной степени разрушен грабительским ходом,
здесь были найдены только фрагменты керамики и лакированных деревянных предметов, фрагменты железного предмета, а также отдельные кости животных, покрытые окислами бронзы.
Находки в западном наружном коридоре представлены скоплением железных предметов и
двумя погребальными куклами с сопутствующим им инвентарем. Скопление железных предметов найдено в северо-западном углу коридора. Оно состояло, вероятно, из железных удил и псалий и других предметов, полностью покрытых сросшимися между собой окислами. Железные
крюки, найденные в стенках наружной камеры, позволяют предположить, что первоначально
уздечные наборы висели на таких крючьях и оказались на полу камеры только после ее деформации.
144
Культура номадов Центральной Азии
Кукла, найденная в центре западного коридора (северная из двух, получившая условное наименование «кукла 1») была смоделирована следующим образом. Голова куклы изготовлена из
человеческого черепа, судя по молочным зубам – из черепа ребенка в возрасте 2-4 лет. На черепе куклы найдены 6 кос из черного жесткого волоса, которые, вероятно, были прикреплены
к черепу с помощью какого-то клейкого вещества. Рядом с косами на черепе было найдено несколько бирюзовых бус. Еще две косы были найдены перед и за черепом и две косы – в области
пояса рядом с железными пластинами. Длинные конечности куклы моделировались в виде деревянных палочек, покрытых красным лаком.
Погребальный инвентарь куклы 1 состоял из двух разложившихся железных пластин пояса
размером 15 х 6 см (кожаная основа пояса сохранилась рядом с пластинами) и расположенной
за головой куклы лакированной деревянной шкатулки, рядом с которой найдены четыре берестяных туеска (не исключено, что первоначально они находились внутри шкатулки. Шкатулка
была покрыта красным лаком, по краям украшена аппликациями красного лака по полосе желтого лака. Под шкатулкой обнаружена заколка для волос из органического материала (возможно – из черепашьего панциря). Под берестяными туесками лежал берестяной круг, на котором
найден фрагмент бронзового зеркала. На одном из берестяных туесков сохранился рисунок
стойбища сюнну с изображением юрт на колесах, на другом – профильное изображение головы
человека в шлеме, возможно, копия какой-либо монеты (рис. 6).
Сходным образом была смоделирована и другая кукла, найденная в западном коридоре и
получившая условное обозначение «кукла 2». Она лежала в 1 м южнее куклы 1. Основу куклы
2 также составлял череп человека, который
полностью разложился; сохранились лишь
мелкие молочные зубы, по состоянию которых череп мог принадлежать младенцу в возрасте нескольких месяцев. За областью черепа лежала короткая коса из жестких черных
волос. Моделирования верхних конечностей
не зафиксировано, нижние конечности были
сделаны из тонких железных пластин, помещенных в деревянный футляр и покрытых
Рис. 6. Находки из кургана 7: изображение юрты,
карет и профиль человека на берестяном туеске
Рис. 5. План погребальной камеры кургана 7
после расчистки
145
С.С. Миняев, Л.М. Сахаровская
красным лаком.
В области шеи куклы 2 найдено ожерелье из стеклянных, бирюзовых, флюоритовых и крупных хрустальных бус. В области пояса куклы лежали две истлевшие железные пластины размером 20х11 см; они находились на кожаной основе пояса, которая сохранилась фрагментарно и
местами была покрыта красным лаком. От кожаного пояса спускалась низка бус, основу которой составляли практически полностью разложившиеся стеклянные бусы. Кроме них обнаружены также сердоликовые, флюоритовые и янтарные бусы.
Ниже пояса куклы 2 под нижним венцом наружной камеры обнаружены остатки раздавленного деревянного лакированного сосуда, орнаментированного геометрическим орнаментом.
Внутри сосуда найдены: фрагмент бронзового зеркала, кусочек слюды, два деревянных гребня и набор железных игл в деревянном футляре. На внешней поверхности сосуда сохранилась
иероглифическая надпись с названием мастерской, где он был изготовлен. По мнению проф.
М. Пираццоли-Серстевенс, сосуд был сделан в императорской мастерской Каогун в ханьской
столице Чанань, надпись начиналась с иероглифов «чэнюй» (изготовлено для императора).
Особенности начертания иероглифов и стиль орнамента позволили М. Пираццоли-Серстевенс
датировать время изготовления сосуда периодом между 8 г. до н.э. и 4 г. н.э. (в печати).
Находки в восточном наружном коридоре были практически аналогичны изделиям в западном. В северной части коридора обнаружено скопление полностью окисленных железных предметов, наиболее вероятно - удил, псалий, пряжек. Погребальная кукла, лежавшая в середине
восточного коридора южнее деталей сбруи и получившая условное обозначение «кукла 3»,
была смоделирована так же как и куклы в западном коридоре. Череп куклы практически полностью сгнил, в области черепа лежали несколько кос из жесткого черного волоса. На кончиках
кос прослеживались бирюзовые, стеклянные и янтарные бусинки, конечности были смоделированы из деревянных лакированных палочек. В области шеи справа и слева от области черепа
зафиксированы остатки двух круглых подвесок из дерева, покрытых лаком. Не исключено, что
эти подвески были изготовлены из стенок деревянных лакированных чашечек.
На поясе куклы также лежали две широкие окисленные железные пряжки размером 19 х 12
см, за головой обнаружены остатки деревянного предмета (возможно шкатулки), на котором
найден маленький берестяной туесок и крупный фрагмент китайского зеркала.
Южнее куклы 3 в восточном коридоре было свободное пространство на протяжении 2 м,
далее были обнаружены стопы ног человека. По всей вероятности, здесь лежала еще одна кукла (или труп человека), которая практически полностью была извлечена грабителями. В юговосточном углу коридора под смещенными бревнами наружной камеры были обнаружены
окисленные железные бляшки.
Южный наружный коридор был полностью перекрыт смещенными бревнами камеры и сруба. После разбора этих бревен находок в коридоре обнаружено не было, лишь на стенках наружной камеры с внутренней стороны фиксировались мелкие фрагменты шелка и остатки шерстяного ковра. Находки в северном внутреннем коридоре, полностью разрушенном грабителями,
отсутствовали.
Находки в западном внутреннем коридоре также практически отсутствовали, обнаружено
только два бронзовых поручня гроба у юго-западного и юго-восточного углов гроба. Поручни
имели цилиндрическую форму с небольшими утолщениями на концах, длина 40 см, диаметр 4
см.
В восточном внутреннем коридоре остатки инвентаря сохранились только в южной части
146
Культура номадов Центральной Азии
Рис. 7. Серебряный фалар с изображением козла
Рис. 8. Бронзовая бляха с изображением козла
коридора, северная часть коридора была разрушена южным грабительским ходом. В юговосточном углу коридора обнаружено скопление окисленных железных предметов, среди которых можно предположительно различить удила, псалии, а также несколько железных трехперых
наконечников стрел. Далее к северу вдоль стенки сруба найдены два серебряных фалара с изображением горного козла (рис. 7). Западнее фаларов лежал деревянный посох, сохранившийся целиком. Его длина 153 см, диаметр 4 см, окончание посоха плоское, навершие выполнено
в виде резного шара. Посох покрыт темно-коричневым лаком с орнаментом в виде коротких
волнистых линий, нанесенных красным лаком. Под рукоятью посоха лицевой стороной вниз
лежала бронзовая бляха с изображением горного козла в прыжке (рис. 8).
Ниже посоха найдена деревянная лука седла. Она состояла из трех пластин трапециевидной
формы, лежавших в виде буквы П. На коротких сторонах пластин имелось несколько отверстий
для скрепления пластин между собой. Ниже луки седла под слоем разложившейся кожи были
найдены фрагменты серебряных блях с изображением козла в прыжке, идентичным изображению на бронзовой бляхе.
У нижней части посоха найдена коса из плотного волоса каштанового цвета и лакированная
деревянная чашечка, рядом с которой лежал небольшой железный черпачок.
В южном внутреннем коридоре в его юго-восточном углу обнаружено плоское железное
кольцо и две железные скобы.
Находки внутри гроба. Как отмечалось, северная часть гроба разрушена южным грабительским ходом. У северо-восточного угла гроба с его наружной стороны лежала верхняя часть
черепа козла, покрытая серебряной фольгой. В сохранившейся южной части гроба найдены
остатки покрытия из органического материала (войлок или спрессованный мех). После расчистки этого покрытия в центре гроба у края грабительского хода были найдены две золотые
пронизки с изображением горного козла, маленький сосуд из золота грушевидной формы также с изображением горного козла (горловина сосуда закрыта деревянной пробкой) и остатки
ритуального меча в деревянных ножнах, покрытых лаком. Изображения животного на пронизках и сосуде полностью аналогичны. Голова и ноги козла изображены рельефно, тогда как глаза,
туловище и хвост показаны бирюзовыми вставками.
У южной стенки гроба под остатками покрытия обнаружены две пряжки из железа, покры147
С.С. Миняев, Л.М. Сахаровская
тые золотой фольгой. Прямоугольные наконечники ремешков из железа, также покрытого золотой фольгой, лежали
между пряжками. Форма пряжек в виде усеченного овала
размером 7,5 х 5 см. На лицевой стороне пряжек, поверхность которых почти полностью покрыта окислами железа, можно видеть изображение мистического существа; его
можно условно назвать сатиром. Морда этого сатира показана рельефно, глаза, брови и усы исполнены в виде агатовых вставок, основания рогов и застежка прически подчеркнуты бирюзовыми вставками. В пасти одного из сатиров
сохранились остатки ремешка из ткани (рис. 9).
На границе грабительского хода и разрушенной части
гроба найдены фрагменты диадемы из белого нефрита и
пластинки с отверстиями (возможно от парадного панциря), также из белого нефрита.
Типология погребального инвентаря, фрагменты ханьских зеркал из заполнения могильной ямы и инвентаря
кукол, особенности надписи на лакированной шкатулке, а
также сведения письменных источников позволяют датировать комплекс № 7 в пределах конца I в. до н.э. - I в. н.э.
Рис. 9. Золотая пряжка с
Монументальность погребальной конструкции, как и обиизображением сатира
лие в инвентаре (несмотря на двойную ограбленность)
престижных золотых, серебряных и лакированных предметов позволяют предположить, что в кургане был погребен один из представителей высшей
знати сюнну, возможно – один из сюннуских вождей (шаньюев).
Примечания
1. Исследование памятника финансировалось Российским Гуманитарным Научным Фондом, ИИМК РАН и Национальным географическим обществом США.
2. Определения пород дерева произведены к.б.н., с.н.с. Государственного Эрмитажа М.И. Колосовой.
Литература
Миняев С.С. К топографии курганных памятников сюнну // Краткие сообщения Института археологии.
Вып.184, М., 1985;
Миняев С.С. Дырестуйский могильник.
Миняев С.С., Сахаровская Л.М. Сопроводительные захоронения «царского» комплекса № 7 в могильнике
Царам // Археологические вести, № 9. СПб. 2002.
Миняев С.С., Сахаровская Л.М. Ханьское зеркало из могильника Царам // Записки ИИМК РАН. Вып. 1. СПб.
2006.
Миняев С.С., Сахаровская Л.М. Ханьская колесница из могильника Царам // Археологические вести. Вып. 14.
М. 2007.
Пираццоли-Серстевенс М. Ханьская надпись из могильника Царам //Археологические вести. Вып. 15. М. (в
печати).
Талько-Гринцевич Ю.Д. Материалы к палеоэтнологии Забайкалья // Археологические памятники сюнну. Вып.
4. СПб. 1999.
148
Культура номадов Центральной Азии
Ш.М. Мустафаев
Баку, Азербайджан
МОНГОЛЬСКИЕ ПЛЕМЕНА В МАЛОЙ АЗИИ
(XIII-XV вв.)
В течение продолжительного исторического времени Центральная Азия представляла собой
гигантский «котел», который раз за разом «извергал» огромные людские массы, давая тем самым импульс началу великих переселений различных племен и народов. Как правило, эти миграции, приводившие к изменениям этнического облика древнего и средневекового мира, были
связаны с появлением и завоевательными войнами крупных кочевых империй. Гуннская империя, Великий тюркский каганат и другие подобные по значимости государственные образования способствовали распространению различных этносов на обширных территориях Евразии.
Монгольская империя в XIII веке стала завершающим звеном в цепи государств, возникновение
которых привело к масштабным миграциям из Центральной Азии на запад. Все последующие
миграционные волны не могли сравниться с последней по своей мощи и результатам.
Монгольская империя оказала огромное влияние и на регион Ближнего Востока, не только
определив его политико-экономическое развитие на многие столетия вперед, но и внеся значительный вклад в изменение его этно-культурного облика. Образование государства ИльханидовХулагуидов, а затем ряда постмонгольских государств на т.н. «центральных мусульманских землях» оставило заметный след во всей истории народов Ближнего Востока. Не избежала этого
влияния и территория средневековой Малой Азии или Анатолии.
Как известно, в 1243 г. монгольская армия во главе с Байджу разгромила сельджуков в битве
при Кесе-даге. После этого Сельджукская империя Малой Азии фактически попала в вассальную зависимость от монголов. С этого времени началось постепенное заселение монгольскими племенами обширных плато в центральной и восточной областях Анатолии. Туркманские
племена, терявшие под давлением монголов свои летние и зимние пастбища, были вынуждены большей частью переселяться дальше на запад Малой Азии, что способствовало усилению
тюркского элемента на границах с Византией. Не случайно византийский историк Никифор
Григора писал, что «турки, наделавшие у себя много сатрапий, будучи преследуемы скифами
(монголами), в свою очередь преследовали римлян (византийцев); и чем слабее они становились сравнительно со скифами, тем мужественнее делались перед римлянами» (Жуков. С.19).
В 1277 г. Ильханиды взяли под свой непосредственный контроль большую часть Анатолии,
назначая из своей столицы Тебриза наместников Рума (Анатолии). С этого времени начинается
более активное и целенаправленное переселение монгольских племен на территорию Малой
Азии, поскольку наместники различных областей отправлялись на место службы во главе своих
племен (аймаков) и воинских частей (туменов). Значительная часть этих племен в последующем
укоренилась на новых территориях, внеся свой вклад в пеструю этническую мозаику Малой
Азии. Этот процесс довольно подробно описан З.В.Тоганом на основании сообщений Рашид
ад-Дина, Аксарайи, Ибн Биби и других источников. Так, аймак самого Байджу бисуут поселился в районах Коньи и Карамана и после смерти Байджу управлялся его сыном Увак нойоном.
Известно также о заселении этих же территорий и другим монгольским племенем джелаир во
главе с Илька нойоном и затем его сыном Ирикту. Тумен племени сунит под началом Джормагун нойона держал под своим контролем Дийарбакр и окрестные территории на востоке Анато149
Ш.М. Мустафаев
лии. Аймак кюин-татар поселился на землях между городами Сивас, Токат, Амасия и Никсар в
центральной части Малой Азии. Во главе его стоял назначенный ильханидом Абака ханом военный наместник Рума (эмир-лешкер-и мемлекет-и Рум) Самагар нойон, один из немногих монгольских наместников, пользовавшихся среди местного населения большой популярностью. В
последующем этот аймак, получивший известность в тюркской среде под названием кара-татар
(черные татары), играл весьма активную роль в военно-политических событиях, происходивших в центральной Анатолии. Другое известное монгольское племя кераиты пришли в Малую
Азию во главе с Алынак нойоном и поселились в районах Токата и Анкары. Области Харпут и
Малатья на границе с Сирией были освоены монгольским племенем чаган-татар (от монг. –
чаган или цаган – белый) или ак-татар (белые татары), а также частично - племенами ойрат и
сулдус. В районах же Киликии поселилось племя кыйат (Togan, С.236-237).
Источники сообщают о миграции на территорию Малой Азии в эпоху Ильханидов и других монгольских племен. Так, по сведениям Шикари, ногай-татары, состоявшие из семи частей (болюков) и способные выставлять до тридцати тысяч воинов, прибыли в Анатолию в годы
правления султана Ала ад-Дина Кейкубада II, который взял их к себе на службу и отвел им земли
для летних и зимних пастбищ (яйлаков и кышлаков). Как сообщает далее автор, «ногаи … в
города не входили и жили в окрестных летовках, ибо были они кочевым народом. Кто бы ни
становился государем в Руме, брал их к себе на воинскую службу, поскольку не было в ту пору
более грозных воинов, чем они» (Şikari. С.118).
Переселение крупных монгольских аймаков на территорию Малой Азии не прошло для них
бесследно. Мы видим, что после распада Ильханидской державы в первой половине XIV века,
когда монголы потеряли политическую власть над Анатолией, крупные монгольские племенные
образования постепенно начинают дробиться на более мелкие группы, теряя при этом свои былые названия. Этому, несомненно, способствовали и географические условия Малой Азии, где в
отличие от Центральной Азии отсутствовали обширные степные зоны, в лоне которых и могло
существовать экстенсивное кочевое хозяйство. Развитая городская жизнь в регионе также не
благоприятствовала продолжению того образа жизни, который монголы вели на своей исторической родине. Во всяком случае, уже в XIV веке из источников исчезают названия крупных
монгольских племенных образований и их место начинают занимать новые, часто связанные с
личными именами тех или иных известных нойонов и глав племен. Так, среди кюин-татар, или
кара-татар, выделяется племя самагар по имени упомянутого уже Самагар нойона; или же в
районе Гермияна встречается небольшое племя чавдар-татар из бывших кераитов – племя, получившее свое название от имени Джаудар нойона, и т.д.
Как и на всем Ближнем Востоке в целом, в Малой Азии также по истечении определенного
времени монголы потеряли свой язык, основная их часть перешла на тюркский, и, влившись
таким образом в тюркскую этническую общность, внесла свой вклад в его усиление. В.Бартольд
писал: «Везде последствием монгольского нашествия было, по-видимому, значительное увеличение числа турок, везде рост турецкого национального самосознания, под влиянием блеска монгольской державы, считавшейся турецкой, соединялся с культурным строительством»
(Бартольд, 1964. С. 204). Причины этого явления многие специалисты усматривают в тех сложных процессах, которые сопровождали монгольские завоевания как в Центральной Азии, так и
на Ближнем Востоке. Прежде всего отмечается тот важный факт, что в монгольскую армию в качестве военной силы были вовлечены наряду с собственно монголами, которые, кстати, не всегда составляли численное большинство, и многие подчинившиеся тюркские племена из канглов,
150
Культура номадов Центральной Азии
кыпчаков и т.д. (Spuler. С. 495). Таким образом, предпосылки для последующей тюркизации
монголов были определены уже самим характером завоеваний. Во-вторых, еще на своей исторической родине в правление Чингиз хана монголы были подвержены сильному влиянию уйгурской культуры и языка. Известно, что Чингиз хан приказал обучать монгольских детей уйгурскому письму (Чингисхан… С. 19). В дальнейшем воздействие тюркской культурной среды еще
больше возросло и стало одним из важных факторов, способствоваших этно-лингвистической
тюркизации монгол. Кроме того, одинаковый образ жизни двух кочевых народов, близость
культурных и социальных традиций, восходящих к единым центральноазиатским корням, породили у многих средневековых авторов уверенность в общем этническом происхождении этих
народов. К примеру, «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина наглядно отражает подобный взгляд
на историю тюрок и монголов. Традиция провозглашать монгольских ханов тюркскими правителями также восходит к этой распространенной в средние века точке зрения.
Надо отметить, что и сами эти народы существующую культурную и бытовую близость воспринимали как признак некоего этнического родства и часто использовали данный факт для
достижения своей цели. Так, В. Бартольд сообщает, что столкнувшись с сопротивлением объединенных сил алан и кыпчаков в Дагестане, монголы обратились к последним со следующими
словами: «Мы и вы одного рода, а эти аланы не из ваших, так что вам нечего помогать им»
(Бартольд, 1968. С.132). Таким образом, разрушив союз тюрок-кыпчаков с ираноязычными
аланами, монголы смогли одержать решающую победу. В другой ситуации осаждавшие Багдад
монголы послали напоминание военному коменданту города хорезмийцу-туркмену Султанджуку: «Мы с тобой - из единого народа, почему ты воюешь за арабов?», которое заставило
последнего перейти к ним. Аналогично, когда один из военачальников Атабеков Азербайджана
Аккуш вместе с подчиненными ему огузами принял сторону монгол, арабский автор Ибн альАсир писал, что «тюрки по причине родовой близости склонились на сторону татар» (Togan,
С. 255). И таких случаев в истории не мало. Когда в 1260 г. мамлюкский тюркский султан Египта
Байбарс нанес сокрушительное поражение монголам, Бадр ад-Дин Айни обратил внимание на
ту же этническую общность противников: «Как это странно, что ислам от тюрок спасли все те
же тюрки из той же породы» (Turan, С. 496), имея в виду под «тюрками» в первый раз монголов, а во второй – мамлюков кыпчакского происхождения.
Важным фактором, упростившим интеграцию монгол в тюркскую этническую среду в ильханидскую эпоху, был массовый переход последних в мусульманство при правлении известного
Газан хана. Несмотря на распространение среди монгольских племен традиционного шаманизма, а также буддийской и христианской религий, монголы на Ближнем Востоке и Средней Азии
в итоге отдали предпочтение исламу. Одной из побудительных причин послужило, несомненно,
вполне толерантное отношение к монголам, которое проявляли мусульманские улемы и представители «народного ислама» или шейхи тарикатов и их последователи. Шейхи тариката ясавийа
в Средней Азии или такие мыслители, как Джелал ад-Дин Руми в Анатолии одинаково видели в
монголах «будущих мусульман» и всячески поощряли браки между ними и мусульманами, стараясь укреплять взаимные связи (Togan, С. 264). Таким образом, оказавшись в мусульманской
среде Ближнего Востока, монголы не могли не подвергнуться рано или поздно религиозному
влиянию этой среды.
Массовое принятие ислама не только сближало монгол с тюркской средой, но и способствовало постепенной ассимиляции их в этой среде. Не случайно еще в XIV веке турецкий суфийский автор Эльван Челеби объяснял политическое господство монгол в течение ста лет после
151
Ш.М. Мустафаев
Чингиз хана их приходом на «истинный путь» ислама. По мнению автора, завоеванием и удержанием в своих руках Рума (Анатолии) монголы были обязаны лишь тому, что они чтили верность суфийскому шейху – представителю ислама:
Сколько раз слушали Буга и Барумбай
Слова господина шейха, и истину воли,
Лишь благословением Хадже
Ступила нога монгол на землю Рума (Çelebi, С. 157).
По словам Эльвана Челеби, принятие ислама и следование по пути суфизма обеспечило монголам сближение с тюрками и политическое господство:
По той причине обрели все монголы
Власть, престол, корону, имущество и дворцы,
Что сблизились с тюрками и смешались с ними,
По этой же причине все это и продолжается (Çelebi, С. 157).
В сущности, приведенные выше слова описывают ни что иное как процесс ассимиляции монгол в тюркской среде Малой Азии.
Однако исламизация и языковая тюркизация монгол не означала механического стирания
границ между этими двумя этническими группами в Анатолии. В отношении монгольских по
происхождению племен анатолийские тюрки продолжали устойчиво применять этноним «татары», явно отличая их от себя. Источники показывают, что взаимоотношения этих групп не
всегда складывались гладко, наоборот, довольно долгое время между ними сохранялась некая
отчужденность. Не случайно слово «татар» в устах тюрок зачастую символизировало самые
отрицательные качества, будь то коварство, предательство, грубость и т.д. Например, Мехмед
Нешри сообщает, что чавдар-татары, остатки упомянутых выше кераитов, напали однажды на
рынок, находившийся в Караджа-хисаре во владениях Осман бея, основателя Османского государства, и учинили там разбой и грабеж. Проведав об этом, принц Орхан внезапно ударил по
татарам, разбил их и пленил предводителей. Однако взяв с них клятву никогда более не нападать
на османские земли, освободил их без всякого выкупа. Когда Осман бей узнал об этом, он посоветовал сыну быть отныне осмотрительнее и сказал буквально следующее: «Мы хоть заставили
этих татар поклясться и отпустили с миром, но знай, что татары не то племя, которое сохраняет
верность клятве» (Neşri, С. 124-125). А другой османский автор Ашикпашазаде добавляет при
этом - «и не изменят они своей татарской натуре» (Aşikpaşaoglu, C. 108).
Однако нужно отметить, что отрицательная оценка монгол (татар) со стороны анатолийских тюрок - характерная деталь именно более поздних османских источников XV столетия.
Причина столь суровых высказываний становится ясна, если проанализировать отношения
османских властей с монгольскими племенами. Дело в том, что несмотря на все социальнокультурные изменения монголы продолжали сохранять кочевой образ жизни в Анатолии. Они
же являлись одной из ключевых сил в центральной Анатолии, которая активно сопротивлялась
процессу политической централизации Малой Азии со стороны Османского государства в XIV
веке. Османское государство, частично воспринявшее византийские методы управления и опиравшееся на оседлую земледельческую экономику, в целом, воспринималось туркманскими и
монгольскими кочевыми племенами Малой Азии как некая чуждая и враждебная сила. Кочевникам было трудно смириться с потерей своего социального статуса и вольной жизни, а также
152
Культура номадов Центральной Азии
с подчинением жесткой налоговой политике при османской власти. Не случайно монголы составляли значительную часть военной силы правителя Сиваса Кадия Бурхан ад-Дина, который
успешно сдерживал натиск и наступательную мощь османцев в конце XIV века в центральной
Анатолии. Османский султан Баязид Молниеносный (1389-1402) видел в них сильного противника, который сопротивлялся распространению османской власти на восток. Ибн Кемаль
пишет, что численность «черных татар» (кара-татар) в это время составляла 110 тысяч шатров
и «слава и власть их были чрезмерны; они побеждали всех, с кем бы ни воевали». Автор описывает их самым нелестным образом и в грубых тонах. В нем вызывают враждебность все их
черты, особенно кочевой образ жизни: «Они кочевали, спускаясь зимой в кышлаки, поднимаясь летом в яйлаки, грабя все, что попадалось им на пути». Однако, самое главное – татары не
желали поступаться своей вольницей и подчиняться османской власти; «они и ухом не повели
на послание султана и не вняли его призыву», чем вызвали сильный гнев Баязида. Против татар
были посланы отборные войска, включая элитные части янычар - лучшей в то время пехоты. Как
указывает Ибн Кемаль, значительная часть татар была истреблена, а остальная была вынуждена
принять османскую власть (Ibn Kemal, 2000. С.342-355).
Однако поход Амира Темура в 1402 г. на запад изменил соотношение сил в Малой Азии. Как
и многие правители анатолийских бейликов, потерявшие незадолго до этого свои владения от
рук османцев, кара-татары также были ориентированы на союз с Амиром Темуром. Не случайно в битве при Анкаре они вместе с анатолийско-тюркскими войсками решительно перешли на
сторону последнего. Многие османские авторы именно этим и объясняют причину поражения
своей армии в этом сражении. К примеру, Энвери пишет, что 35 тысяч татар оказались предателями и перешли на сторону врага, осыпая османцев стрелами, что и стало причиной победы
Темура (Fatih… 2003. С.39).
Так или иначе, кара-татары оказали значительную помощь чагатайской армии, чем и можно
объяснить те важные изменения, которые произошли в их судьбе вскоре после этого. Согласно
сообщениям Низам ад-Дина Шами, Амир Темур перед возвращением из анатолийского похода
вызвал к себе глав монгольских племен кара-татар Табаррука и Муруввата и обратился к ним
следующим образом: «Правители и государи прошлого переселили ваших отцов из тех краев
(Центральной Азии – Ш.М.) сюда; вы долгое время живете на чужбине; ныне же, уповая на
наше расположение и защиту и согласно хадису «Любовь к родине исходит от веры» возвращайтесь на землю и родину своих предков, чтобы провести остаток своей жизни под сенью нашей милости в спокойствии». На это предводители монгол ответили: «Может ли быть большее
счастье для нас, чем вернуться после стольких лет жизни в чужбине на свою родину целыми и
невредимыми со своими семьями, родней и имуществом?» (Şami. 1987. С.328-329).
Таким образом, как чагатайские, так и большая часть османских источников сообщают о возвращении монгольских (татарских) племен из Анатолии на восток при Амире Темуре, в чем нет
никаких оснований для сомнений. Во всяком случае, вскоре после этого события шейх Бадр адДин Симави, путешествовавший на восток под видом странствующего дервиша, застал в Тебризе армию Амира Темура, возвращавшуюся после победы над османцами. В рядах армии были и
анатолийские монголы, с предводителями которых шейх имел нелицеприятную беседу (Halil
bin Ismail… 1967. С.58-59). О численности уведенных Амиром Темуром монгол источники
дают противоречивые сведения. Фома Мецопский оценивает их количество в 60 тысяч дымов
(Мецопский, 1957. С. 66), в то время, как Энвери говорит о 35 тысячах (Fatih… С. 41).
Однако, несомненно, не все монголы вняли призыву Амира Темура и двинулись на восток.
153
Ш.М. Мустафаев
Значительная часть их влилась в анатолийско-тюркское общество и продолжала жить здесь и в
последующем. Поэтому султан Мехмед Челеби (1413-1421) был немало удивлен, повстречав их
однажды в центральной Анатолии. Памятуя об антиосманской и протемуровской ориентации
этих племен, он сказал: «А говорили, будто при возвращении Темур забрал с собой всех татар
из этой области. Чем же объяснить, что здесь остаются еще их предводители (беки), устраивают
свадьбы, ходят в гости друг к другу. Да еще не участвуют в моих походах. Сослать их надобно»
(Aşikpaşaoglu. С. 153). Источники сообщают, что остатки монгольских племен кара-татар по
приказу султана Мехмеда были переселены из Малой Азии на Балканы в район Филиппополя
(тур. – Филибе, совр. Пловдив) под названием Коныш-хисар. Ашикпашазаде пишет, что татары
поселились здесь навсегда и их предводитель по имени Миннет бек построил здесь каравансарай (Aşikpaşaoglu. С. 153). В последующем они в рядах османских газиев (борцов за веру)
участвовали в военных действиях турок против соседей, христиан.
Таким образом, завершилась долгая эпопея монгольских кочевых племен, которые выступили в качестве завоевателей из глубин Центральной Азии и, покорив Малую Азию, закончили
свой длительный путь на Балканах1.
Примечание
1. Определенная часть монгольских племен, как было указано, осталась в Малой Азии и ассимилировалась с анатолийскими тюрками. К примеру, Мехмед Нешри писал в конце XV – нач. XVI веков, что потомки чавдар-татар
жили еще в Анатолии и назывались «чавдарлы» (см. Mehmed Neşri. Kitab-i Cihan-numa ..., с. 124-125).
Литература
Бартольд В.В. Мир Али-Шир и политическая жизнь // Сочинения. Т.II. Ч. 2. М., 1964.
Бартольд В.В. Двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии // Сочинения. Т.V. М., 1968.
Жуков К. Эгейские эмираты в XIV-XV вв. М., 1988.
Мецопский Ф. История Тимурланка. Баку, 1957.
Чингисхан. История завоевателя мира, записанная Ала ад-Дином Ата-Меликом Джувейни. Пер. текста с англ. яз.
на русский яз. Е.Е.Харитоновой. М., 2004.
Aşikpaşaoglu Ahmed Aşiki. Tevarih-i Al-i Osman. (Duzenleyen N.Atsiz). Istanbul, 1947.
Elvan Çelebi. Menakibu’l-Kudsiyye fi Menasibu’l Unsiyye. (Hazirlayanlar I.E.Erunsal, A.Y.Ocak). Ankara, 1995.
Fatih devri kaynaklarindan Dusturname-i Enveri. Osmanli tarihi kismi. 1299-1465. (Hazirlayan N.Ozturk). Istanbul,
2003.
Halil bin Ismail bin Şeyh Bedruddin Mahmud. Simavna Kadisioglu Şeyh Bedreddin Menakibi. Istanbul, 1967.
Ibn Kemal. Tevarih-i Al-i Osman. IV Defter. (Hazirlayan K.Imazawa). Ankara, 2000.
Mehmed Neşri. Kitab-i Cihan-numa. Cilt 1. Ankara, 1949.
Spuler B. Iran Mogollari. (Ceviren C.Koprulu). 2 baski. Ankara, 1987, s. 495.
Şami Nizameddin. Zafername. (Farscadan ceviren N.Lugal). Ankara, 1987.
Şikari’nin Karamanogullari Tarihi. (Hazirlayan M.M.Koman). Konya, 1946.
Togan A.Z.V. Umumi Turk Tarihine Giriş. 2 baski. Istanbul, 1970.
Turan O. Selcuklular Zamaninda Turkiye. 4 baski. Istanbul, 1996.
154
Культура номадов Центральной Азии
Melinda Niekum
Los Angeles, USA
ETHNOGENESIS, ICONOGRAPHY AND SOGDIAN SHAMANISM
In the period of time encompassing the 3rd to the 7th centuries A.D. southern Central Asia was the
location of a unique culture area, of which the Bactrian, Sogdian and Khorezmian societies were primary
examples. There developed in the delta regions of the Amu-Darya and Syr-Darya rivers oasis cultures-sedentary societies which were dependent on highly-sophisticated and extensive irrigation systems
for subsistence, and which gave rise to distinctive conglomerates of social, ideological, architectural
and artistic expressions. Because these societies engaged in considerable trading/mercantile activities
throughout the entirety of Central Asia and beyond, they possessed a large degree of mobility and
had interactive contacts with a variety of European, Asiatic and Middle Eastern civilizations. The
oasis cultures exhibited a complex pattern of world view and religious practice, which absorbed and
re-interpreted diverse components, and which has been revealed through studies of the symbolism
contained in artistic representations.
That the belief systems of the ancient oasis cultures of southern Central Asia incorporated elements
of shamanism may be illustrated through an examination of examples of ritual and funerary art from
Sogdian sites. Of particular interest in this regard are the depictions of activities which have been
interpreted as a religious ritual encompassing aspects of dramatic performance. Based on details of
costuming and iconography, the scenes depicting worshipers at Temple II, Penjikent, may represent
an amalgam of spiritual beliefs and practices which reflect the interaction between the settled,
agricultural-based Iranian cultures of southern Central Asia and the nomadic Turkic cultures of the
north, whose presence was increasingly being felt in the region by the 7th century A.D. That aspects
of shamanic rituals comprised part of the Sogdian spiritual culture may be illustrated through the
imagery contained in the painted murals from the Northern Shrine at Temple II, Penjikent., as well as
by varied examples of the artistic representations found on a characteristically-Central Asian funerary
object, the astodan, or ossuary. The following discussion will examine aspects of traditional Turkic and
Central Asian shamanic beliefs, practices and imagery and their implications for the decipherment of
Sogdian iconography, symbolism, and spiritual concepts.
Definitive historical evidence indicates that the Sogdians had a long history of contacts with Turkic
ethnic groups, both in terms of trading relationships and actual assimilation processes. Between the
third century B.C. and the sixth century A.D. Turkic populations steadily increased in number in the
settled oasis areas of Central Asia. Eventually many of the Sogdian ruling dynasties were to become
Turkic in origin; between the sixth and eighth centuries A.D. a variety of Turkic peoples settled in
the territory of present-day Uzbekistan and became assimilated with the local Sogdian population.
The area became part of the western qaghanate, consisting of tribal confederations of the Qarluq,
Khalaj, Qangli, Turgesh, Chigil and Oghuz (Abdurakhmanov 1993:2-3). Numerous examples of the
pre-7th century anthropomorphic terracotta figurines from the site of Afrasiyab (Samarkand) display
physical features and details of dress which were characteristic of Turkic ethnic groups inhabiting
the region at the time (Trever 1934). These Turkic cultures had an ancient and highly-developed
shamanic tradition, which over time contributed significantly to the Sogdian's highly-syncretic and
multi-faceted belief system.
That shamanic practices existed among the settled Central Asian oasis populations in the remote
155
Melinda Niekum
past is borne out by archaeological, literary and ethnographic evidence. One example are the Sogdian
manuscripts recovered by Sir Aurel Stein and M. Paul Pelliot from the “Caves of the Thousand Buddhas”
at Tun-huang, China. A document contained in the manuscripts has been described as a “shamanist
rain-maker's handbook.” It specifically refers to objects used for magical/divinational purposes, such
as “rain-stones” and the shoulderblades of sheep (Henning 1946:713-714). Scapulomancy, or the
use of the sheep’s shoulder blade in shamanic divination rituals, was an ancient tradition among
Siberian populations (Basilov and Zukovskaya, 1989:176). Another fact attesting to the presence of
such practices in the territory of the oasis cultures are the inscribed shoulder blades of sheep found
in Sarmatian cemeteries at Vrevskii and Lyavandak, located near modern Tashkent and Bukhara,
respectively. These burials have been dated, approximately, from the last centuries B.C. (MaenchenHelfen 1973:270).
An examination of ancient patterns of beliefs in Central Asia further indicates that they contain a
syncreticity and singularity that is characteristic of the cultures of this region. The Oxus Civilization, as
defined by H.P. Francfort, flourished from 2300-1800 B.C. and was centered in Bactria and Margiana,
in the basin of the Amu-Darya and the deltas of the Murghab and Balkhab rivers. This culture is
important not only because of its distinctive symbolic system but also in terms of the study of the
development of shamanism in Central Asia. The underlying ideology manifested in the imagery of the
Oxus Civilization has affinities with a “Eurasian substratum” of beliefs found in Chinese and Siberian
cultures as well. Shamanism in southern Central Asia was not exclusively a phenomenon imported
into the region by later Turkic cultures; artistic representations depicted on Oxus Civilization
examples indicate that this was in fact a society in which shamanism was practiced. Specific symbolic
elements indicative of this fact consist of (1) the use of narcotic beverages, as evidenced by discovery
of ephedra and poppy-seed remains at the Togolak 21 sanctuary, Margiana, (2) bird representations,
(3) dragon representations, (4) a universe consisting of sky, earth, and inhabitants of an underworld,
(5) animal disguises, animal masks, or animals shown in the act of performing rituals together
with humans, (6) division of space into four quarters via the use of crosses and squares, both in
architecture and decoration, (6) depiction of a world “tree” or axis, and (6) hunting representations
(Francfort:1994:415-16). Sogdian funerary and cultic art contains many of these elements in a
uniquely-modified form, as will be discussed further.
Traditional Turkic shamanism is characterized by distinctive details of cosmology and ritual. It
involves the worship of celestial entities--the sky, sun, moon, stars, and constellations. The sky is
regarded as an “upper world,” inhabited by deities who possess a tribal social organization replicating
those of human societies. These deities perform a protective role in that they control the souls of
animals and humans, and therefore have the power to bestow both happiness and misfortune on
the latter. Among the Turkic peoples of the southern Altai region, the concept of celestial deities
inhabiting an upper world was associated with ancestor worship. The conception of a creator-deity
was widespread among Turkic groups of the southern Altai. Rituals connected with the worship of
these deities involved the invocation of mediator spirits, who assisted the shaman, facilitating his or
her contacts with the spirits of the upper world. The concept of a “lower world” was also significant
in ancient Turkic cosmology. This lower world and its inhabitants replicated earth and the realm
of mortals; however, it was a place associated with negativity and unhappiness. The earth, with its
concrete human and animal inhabitants, constituted the “middle world.” However, the middle world
contained spiritual beings as well, most notably those associated with rivers, lakes, mountains and
other geographic features.
156
Культура номадов Центральной Азии
In general, shamanic rituals involve a type of theatrical performance which incorporates dance,
music, acting, mythology and magic. The trance and ecstasy of the shaman may include a plot and
a story line--“This shamanic and urtheater or drama-dance is the foundation of modern and ancient
theater and dance as well as music, literature and the sciences” (Chavers 1989:368-370). The shaman's
trance may also be said to be a dramatic action involving an interplay between social transformation,
creative imagination and psychological and physical healing (Chavers 1989). The shaman serves as
a mediator and interpreter between the spiritual and earthly realms; through his or her dramatic
performance, the incomprehensible, invisible world is rendered into a series of concrete images.
(Heinze 1989). The shamanic ritual has also been described as a type of performance whereby music,
epic poetry and drama are synthesized. During this ritual the shaman may may assume the role of
the spirit being contacted and may imitate the voices or sounds of the various spirit-actors (Basilov
1989:162, Revunenkova 1989:393:-4). It may be said that the shaman’s ritual, as practiced by the
Turkic peoples of southern Siberia, constitutes a precisely-delineated musical/dramatic production.
It possesses a characteristic and uniform script or plan of actions. In this regard, N.A. Alexeev (1990)
states that “In practice, the shaman’s seance was a many-act, colorful and in some degree theatrical
performance.” The basic sequence of events in the Turkic shamanic performance consisted of the
following components: (1) The initial preparation for the ritual, with selections of appropriate
sacrifices or talismans, (2) addressing of the spirits and invocation of the helping deities in order
identify the cause of an illness or misfortune, (3) the journey by the shaman to the realm of the evil
spirits, who are in possession of the affliced individual’ soul, (4) appeasement of the offending spirits
and repossesion of the soul, (5) the shaman’s return from the realm of the spirits and consequent
restoration of the soul to its owner, (6) dismissal of helping spirts by the shaman, and performance
of a divination to assess the ensuing outcome of the illness or calamity being treated (Alexeev
1990:107).
G.P. Snesarev (1969) traces a very ancient tradition of shamanism among the Central Asian oasis
cultures in his study of modern shamanic rituals practiced in the Khorezm region of Uzbekistan.
He emphasizes the fact that Khorezmian shamanistic rituals involve group participation in a kind
of dramatic performance. Among the Turkic cultures of Central Asia a tradition exists whereby the
shaman is actually a dramatic performer as a narrator of legends. (Revunenkova 1989:393). The
nomadic groups with whom the settled oasis populations of Central Asia interacted practiced forms
of shamanism and retained these beliefs even after their adoption of a sedentary mode of living,
transmitting them in this way to the settled cultures’ belief systems. Two narrative epic cycles of IndoEuropean origin containing elements of drama and ritual predominated among Sogdian as well as other
Central Asian oasis societies. (Suleimanova 1985). These were the Rustam cycle, which celebrated
the deeds of the hero Rustam, and was of Saka origin. The other was the epic cycle of Siyavush, a preeminent mythic motif in Sogdian culture. In this latter epic the hero's death and resurrection is the
central theme, and it was associated with a distinctively-Sogdian cult of mourning for the dead, which
in turn found expression in rituals of self-mutilation. Mural paintings from Penjikent depict men, in
the throes of sorrowful mourning, lacerating their cheeks, a practice also characteristic of mourning
behavior among ancient Turkic cultures (Frye 1995:190-191).
The symbolism contained in the Eurasian shaman’s costume has been described as a “system of
signs” by which we can delineate cultural meanings or messages. Likewise, the dancing, gestures and
songs which comprise the shamanic performance may be viewed as a “system of symbols” which
act as transmittors of a cultural message (Hoppal 1993:182). In this regard, M. Hoppal (1993)
157
Melinda Niekum
has analyzed Eurasian shamanism in terms of specific sets or clusters of symbols connected with
the shamanic performance. These are broken down into three general categories of features (texts,
paraphernalia, and beliefs) which are further divided into sub-categories under these general headings.
Such features distinguish and differentiate the shaman as such within his or her own culture. The
shaman's costume is a garment worn exclusively during the shamanic ritual and it contains distinctive
and arcane symbolic elements in both its physical form decoration. This costume, abounding in
spiritual symbolism, has an extraordinary appearance differing considerably from that of ordinary
dress. Bells, pendants, ribbons and assorted charms and other spiritually-effective objects comprise
its decoration. Among the peoples of Siberia the wearing of the ceremonial costume in the shape of
a specific animal was a means by which the shaman could communicate with animal spirits. Both
the shaman's costume and his or her headdress may have animal attributes; the cloak worn by the
shaman may resemble a winged bird, or the shaman's headdress, antlers. (Basilov and Zhukovskaya,
1989:162). Masks, also, are another important component of the Siberian shaman's costume. The
shaman’s costume played an essential part in the ancient Turkic shamanic rituals, and it was conceived
of as an allegorical representative of the “bird” into which the shaman was transformed during the
performance of the ritual. The shamanic costume, as interpreted among south Siberian populations,
has been referred to as a “religious hierophany and cosmography” by M. Eliade (1964). It is a symbolic
system in miniature, and differs significantly in appearance from ordinary, day-to-day dress. The very
act of dressing in the shamanic costume constitutes one of the first, and most important, steps in the
shaman’s attempt at communication with the spiritual world. Shamanic costumes are believed to be
imbued with spirits and to carry their essences. In the shamanic costumes of the Siberian peoples
the ornamentation found on the costume itself, as well as the shaman’s mask and headdress, are of
complex ritual and cosmological significance. Among the Turkic Yakut, metal ornaments and charms
decorating the costume may represent the moon, sun, sacred animals, various internal organs, or may
represent concepts of spiritual power in and of themselves. Long fluttering ribbons form an important
component of the Siberian shaman’s costume and represent “snakes” which assist the shaman in the
journey to the underworld. This latter concept of ribbon-snakes is characteristic of Turkic groups in
south Siberia and influenced the beliefs of populations to the north (Eliade 1964:145-149).
Animal imagery is an important element in the Turkic shamanic ritual performance and costume.
Examples are the garments worn by northern Tungus and Transbaikal shamans, which are constructed
to resemble a duck or a reindeer, respectively. The concept of a specific animal on which the shaman
rides during his or her journeys to spiritual worlds is reflected in the imagery contained the shaman’s
costume and accessories, and figures prominently in Sogdian religious iconography as well. “In
Sogdiana, each deity had a corresponding animal on which he might be shown riding; his throne
might resemble the supine animal or be supported by such animals. All three variants are equivalent
in Sogdian art, so that a zoomorphic throne may be regarded as similar to a vahana, the vehicle of
an Indian god” (Marshak and Raspopova, 19--:197). Animal-skin costumes, along with masks,
ribbons and bells, comprise elements of the ritual garments worn by the “worshipers” depicted in the
Penjikent murals of Section XXVI.
Music and poetry are another integral component of the Central Asian shaman's ritual performance.
In the Kyrgyz and Kazakh cultures the recitation of traditional epics took on a shamanic character
in that the professional performers of these works were “chosen” by spirits or deities to do so. When
the shaman communicated with his or her tutelary spirit, it often took the form of a recitation, and
was accompanied by music, especially that which utilized stringed instruments. Both cultures viewed
158
Культура номадов Центральной Азии
music and poetry as supernatural in origin, and it may be assumed that this belief was widespread
among other nomadic Central Asian cultures as well. For the Central Asian shaman, musical and
poetic inspiration is a gift from the spirits or deities, and as such it constitutes an essential medium of
communication between the shaman and his or her designated spirit guides. The incantations recited
during the summoning of the spirits, at the initial part of the shamanic performance, are sung by the
shaman to the accompaniment of musical instruments, most especially those of the bowed violin
family.
The mural from the Northern Wall at Penjikent was discovered in a small shrine adjacent to Temple
II. It dates from the fifth century A.D. Based on the content of imagery depicted in the mural it may
be assumed that the shrine was associated with a seasonal agricultural festival of some type, and the
figures depicted in the murals are interpreted by Marshak and Raspopova (1994) as representing
actors in a ritual performance, who are playing the parts of various Sogdian deities in a mythological
setting. At one point in time all of the walls of the shrine were covered with mural paintings; this is
the site, also, of the well-known representation of a four-armed goddess seated on a dragon-throne.
The following is a synopsis of Marshak and Raspopova's description of the figures in the Northern
Wall murals: The compositions on the Northern Wall represented “worshipers” oriented toward the
figure of the seated goddess, and it is precisely these figures who may represent a portrayal of a ritual
drama of some type. The costumes worn by the figures have a colorful and fantastic appearance. The
figure in closest proximity to the goddess is large; it is that of a man, wearing a long flaring cloak over
a knee-length garment constructed in four triangular-shaped sections, and wide blousing trousers
tucked into knee-high pink-colored boots with leopard-skin tops. The man's tunic has long sleeves
which fall over his hands. From his waist hang two wide black ribbons which are fastened by a ringshaped buckle encircled by pearls; he also wears a pearl-studded dagger. What can be discerned of
his headdress (the painting is badly damaged) indicates that it had long, streaming ribbons hanging
from it. Around his ankles he wears wide ribbons resembling large bows, which are fastened to the
pink-and-leopard skin boots by buckles, which differ, however, on the left and right. The left buckle
is small, round and plain, while the one on the right is large, round and pearl-studded. The second
male figure in the composition, slightly smaller than the first, wears a coat of armor consisting of
square plates fastened together by cords, over his tunic. Around his waist is a wide belt from which
hangs a very large, outsized sword. The figure is shown with his outstretched right hand resting on
the head (or what may possibly be the tall roundish hat) of a grotesque anthropomorphic monster.
Two other figures may be discerned from the remains of painting on the North Wall--that of a smaller
male figure to the right of the goddess who appears to be offering her a pearl, and that of a woman
wearing a long tunic and holding a necklace (perhaps as an offering) in her left hand (Marshak and
Raspopova 1994).
Exactly what or whom the armored figure represents is open to interpretation, but Marshak and
Raspopova postulate that he is a personification of the Sogdian warrior-deity Vashagn (the Sasanian
Verethragna), and the monster at his feet as a vanquished demon. In Sogdian cosmology Vashagn is
associated with the planet Mars. Both the armored figure's costume and armaments have counterparts
in Kushan and Sasanian depictions of victorious rulers. Additionally, a vague and broken outline
remains of what appears to be a dagger being held by the woman holding a necklace. This is interpreted
as a confiscated weapon belonging to the vanquished demon, now being offered to the four-armed
goddess.
Archaeological evidence indicates that theatrical performance was in fact an integral component
159
Melinda Niekum
of Sogdian religious ritual. Sogdian renderings of scenes indicative of the worship of deities almost
invariably include depictions of music and dancing as part of a ritual performance. Primary examples
of these types of images are found in paintings from the sites of Penjikent, Shahristan and Varakhsha.
At Penjikent, Temple I, Room 10-a is decorated with painted murals which date from the end of
the fifth century A.D. and which depict male dancers and musicians attired in masks, disk-like ear
ornaments, and, on one figure, a tiger skin. Some of the participants in the ritual are naked. The
scene has been interpreted as a drama-ritual associated with the celebration of the Sogdian new year.
Still other murals from Penjikent containing images of a ritual nature show dancers wearing goat
skins, contrasting right-and-left footwear, and with bells decorating their costumes (the bells either
hang from ribbons on the shoulders, or are arranged to form garlands). Again, some participants
in these dramatic scenes are naked except for masks and the disk-shaped ear ornaments. Marshak
and Raspopova (1994) contend that these costumes were intended to replicate the garments worn
by celestial beings. The Sogdian murals depicting such performances are a manifestation of popular
religious beliefs, rituals and practices, and are associated with both calendrical agricultural festivals
and the agricultural deities and spirits themselves. In the Penjikent murals both human beings and
deities interact in the same world plane--significantly, they are shown as equal participants in the ritual.
Such paintings also adorned the walls of the private residences of ordinary citizens, as exemplified by
an example from a house at Penjikent containing images of masked-and-costumed participants in a
dramatic ritual of a popular or folk nature (Marshak and Raspopova 1994:202).
Although these examples are drawn from insubstantial and fragmentary samples of paintings,
it may be concluded that the images contained in them represent rituals of a shamanistic nature,
or which may possibly have origins in shamanistic beliefs and practices which existed in remote
antiquity. This conclusion is based on historical evidence of cultural contact and interchange with
Turkic ethnic groups, details of the costumes worn by the ritual’s participants, and the relationships
of the participants to deities as expressed in the paintings. The form and decoration of the ritual
participants’ costumes have analogies in the garments worn by Turkic shamans, especially in details
such as bells, masks and animal imagery. The fact that the costumed figures are shown interacting with
prominent Sogdian deities as participants in a ritual may be interpreted as a depiction of the shamanic
experience, in which the shaman journeys to the world of spirits and deities and communicates and
interacts directly with these entities. Using Hoppal’s “ethnosemantic” model, among the sets of features
indicative of shamanism are many which are generally characteristic of the cultures of ancient Central
Asia, and most especially those present in the Sogdian examples. Under the category of “texts,” these
features include the heroic epic; under that of “paraphernalia” are the drum, the headdress, bells,
mirrors, staff, and distinctive costume, while under the category of “beliefs” may be included imagery
indicative of psychoactive drug use and the concept of helping spirits (Hoppal 1993:182-83; Eliade
1964:183-187).
Certain specific details of Sogdian funerary art reveal analogies with the previously-discussed
shamanic imagery of the Oxus Civilization, as well as additional images and motifs that may be
reflective of shamanic cosmology and ritual. Decorative elements found on astodans (receptacles
for excarnated skeletons utilized in accordance with traditional Sogdian burial practice) frequently
consist of crosses, squares, and “world-trees,” as well as solar and lunar imagery in the form of disks
and crescents. Examples of astodans from Samarkand are decorated with schematically-rendered trees
on their outside facades, possibly indicating the world-tree image. The concept of the “world-tree,” as
manifested in the artsitic representations of the societies of North and Central Asia, reflect shamanic
160
Культура номадов Центральной Азии
ideologies--the shamanic journey is accomplished through a metaphorical “climbing” of this cosmic
tree. The three regions of the cosmos (under, middle, and upper worlds) are connected by the worldtree; its roots and branches signify the various links to the heavenly and underworldly realms. It is this
world tree that is associated with propagative forces and immortality (Eliade 1964:273-74). Among
the decorative repertoire of Samarkand ossuaries are found circles containing crosses, a symbolic
pattern characteristic of Oxus Civilization imagery (Francfort 1994: 415). Astodans from Chach and
Semirechye, regions inhabited primarily by a Turkic, pastoralist population, display wheel-shaped
“solar” circles, consisting of a circular shape with radiating rays on its inside section. Overall, the
solar circle is a predominant decorative feature of Sogdian ossuaries-examples from Kashka-Darya
are ornamented with small circles and stylized trees interspersed within miniature arcades. Symbols
associated with birds also figure prominently in astodan decoration, as exemplified by those found
at Miyan-q’ala on which are portrayed birds with spread wings or shapes that may be interpreted as
stylized birds (Pavchinskaia 1994; Pugachenkova 1994:225). Birds or composite bird-like creatures
are an important symbolic motif in the art of southern Central Asia-in Sogdian painting, they indicate
the concept of farn, the “royal fortune” or spiritual auspiciousness surrounding heroic or kingly
personages (Azarpay 1981, 1975; Henning 1946; Boyce and Grenet 1982).
Details indicative of shamanism may also be found in astodan scenes in which deities and their
activities are depicted. An excellent example is an astodan, described by Pugachenkova (1994) from
the Yakkabagh region of Uzbekistan. A composition executed in relief on the sides of this object
contains two figures of four-armed deities, one male, the other female. The clothing, ornaments and
other accoutrements of these individuals is significant here. Both deities are seated on either side of
a tree (the “world-tree”), around which are placed small ornamental circles. The female deity, who
wears an elaborate headdress with long dangling ribbons, holds in her upper hands a round solar
symbol and a lunar crescent; in one lower hand is a staff or wand terminated on its upper end by the
figure of a bird. Another lower hand holds an object which might possibly be a pestle for grinding
haoma, a psychoactive substance drunk during very-ancient Zoroastrian religious rites, and which
has been variously identified as a species of ephedra or an extract of amanita muscaria, or fly agaric
(Flattery and Schwartz 1989; Fabbro 1996). Shamanically-affiliated imagery is contained in the male
diety’s costume as well. He is dressed in the chain mail and helmet characteristic of the armor worn
by Sogdian warriors; however, he also wears what appear to be goat’s ears, as well as shoulder-length
dangling objects (possibly ribbons or chains) hanging from the helmet. The objects which he holds
are a round tambourine-like drum, a crown topped with a bird, and a long-necked, stringed musical
instrument of the lute family. (Stringed instruments and most especially, the round drum, are integral
to Central Asian shamanic concepts and ritual performance) (Basilov 1989:153-166). Additional
depictions of figures with attributes resembling those of these two deities are found on paintings
and artifacts from other regions of Sogdiana as well as Ushrushana and Khorezm (Pugachenkova
1994:233). Although the two figures on the Yakkabagh astodan have been identified as the Sogdian/
Zoroastrian deities Nana (female) and Verethragna (male), their iconography is reflective of symbolic
elements associated with traditional Central Asian shamanism and its rituals. Along with being,
respectively, fertility and warrior deities, they may also represent personifications of shamanism itself
and its related world view and accompanying ritual performance.
The categorical existence of the practice of shamanism among Sogdian populations is still a
subject of considerable speculation. The artifacts previously discussed and examined contain imagery
indicative of both Turkic shamanism in particular, and Eurasian shamanism in general. Were the
161
Melinda Niekum
images depicted in mural paintings and astodan decoration evidence of rituals current among the
people who produced them, or were they simply a continuation of an earlier indigenous Central
Asian shamanism, the practice of which may have disappeared in Sogdian culture by the 7th century
A.D.? Considerably more archaeological and historical evidence documenting Sogdian spiritual
concepts and religious practices is necessitated if a truly accurate answer to these inviting questions is
to be found. The details of artistic imagery presented in these examples are indicative, at some level,
of the processes of cultural assimilation and interchange between the Turkic and Iranian populations
of ancient southern Central Asia, as exemplified by that part of culture which is concerned with belief
systems and conceptualizations of the world, the cosmos, and their respective material and etherial
inhabitants.
Bibliography
Abdurakhmanov. G.A. The Ethnogenesis of the Uzbek People and the Formation of the Uzbek Language. Nazarov
B.A. and Sinor Denis, eds. Essays on Uzbek History, Culture and Language, Indiana University, 1993.
Azarpay Guitty. Sogdian Painting - The Pictorial Epic in Oriental Art. With Contributions by A.M. Belenitsky, B.I.
Marshak and Mark J. Dresden. University of California Press, Berkeley and Los Angeles,1981. The Four-Armed
Goddess: A Kushan Survival in the Early Medieval Art of Transoxiana. Central Asia in the Kushan Period, Vol. 1. Nauka
Publishers, Moscow, 1974.
Some Iranian Iconographic Formulae in Sogdian Painting. Iranica Antiqua, Vol. XI, 1975.
Basilov Vladimir. Bowed Musical Instruments.Nomads of Eurasia, Natural History Museum of Los Angeles County/
University of Washington Press, 1989
Basilov Vladimir and Zukhovskaya Natalya. Religious Beliefs. Nomads of Eurasia, Natural History Museum of Los
Angeles County / University of Washington Press, 1989
Boyce Mary and Grenet Frantz. A History of Zoroastrianism, Vols. II and III. Leiden Koln, E.J. Brill, 1982.
Chavers R.E. Trance, Social Transformation, and Ecstatic Practices. Hoppal, Mihaly and von Sadovszky, Otto, eds.,
Shamanism, Past and Present, Part 2. ISTOR Books, Fullerton, 1989.
Eliade Mircea. Shamanism and Archaic Techniques of Ecstasy. Paris: Payot, 1964
Fabbro Franco. Did Early Christians Use Hallucinogenic Substances? Archaeological Evidence. March, 1996. www.
etnoteam.it/maiocchi/fabbro.htm
Flattery D.S. and Schwartz. Haoma and Harmaline. University of California Publications: Near Eastern Studies, Vol.
2. University of California Press, 1989
Francfort H.-P. The Central Asian Dimension of the Symbolic System in Bactria and Margiana Antiquity, Vol. 68,
1994
Frye R.N. Islamic Sources for the History of Central Asia. Harmatta, J. ed. Prolegomena to the Sources on the History
of Pre-Islamic Central Asia. AkadŽmia Kiado, Budapest, 1979.
Pre-Islamic and early Islamic Cultures in Central Asia.Canfield, Robert L., ed., Turko-Persia in Historical Perspective.
University of Cambridge, 1991. The Heritage of Central Asia: from Antiquity to the Turkish Expansion. Markus Weiner
Publications, Princeton, 1996
Henning W.B. The Sogdian Texts of Paris. Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London,
Vol 11, 1946. A Sogdian Fragment of the Manichaean Cosmogony. Bulletin of the School of Oriental and African
Studies, University of London, Vol. 12, No. 12, 1948.
A Sogdian God. Bulletin of the School of Oriental and African Studies, University of London, Vol. 28, No. 2. 1965.
Heinze R. I. Who are the Shamans of the Twentieth Century? Hoppal Mihaly and von Sadovszky, Otto, eds., Shamanism,
Past and Present, Part 2. ISTOR Books, Fullerton, 1989
Inostrantsev, K.A. On the Ancient Iranian Burial Customs and Buildings. K.R.Cama Oriental Institute, Bombay,
1923.
Krippes Karl. Socio-Linguistic Notes on the Turcification of the Sogdians. Central Asiatic Journal.
Maenchen-Helfen J. Otto. The World of the Huns. University of California Press, Berkeley and Los Angeles, 1973
Marshak B.I and Raspopova, V.I. Worshipers from the Northern Shrine of Temple II, Panjikent. Bulletin of the Asia
Institute: The Archaeology and Art of Central Asia: Studies from the Former Soviet Union, Volume 8, 1994
Pavchinskaia L.V. Sogdian Ossuaries. Bulletin of the Asia Institute: The Archaeology and Art of Central Asia Studies
162
Культура номадов Центральной Азии
from the Former Soviet Union, Volume 8, 1994
Pugachenkova G.A. The Form and Style of Sogdian Ossuaries. Bulletin of the Asia Institute: The Archaeology and Art
of Central Asia: Studies from the Former Soviet Union, Volume 8, 1994
Revunenkova E.V. Shamanism and Poetry. Hoppal, Mihaly and von Sadovszky, Otto, eds., Shamanism, Past and
Present, Part 2. ISTOR Books, Fullerton, 1989.
Sarianidi V.I. Togolok 21, an Indo-Iranian Temple in the Karakum. Bulletin of the Asia Institute, New Series 4, 1990.
Snesarev G.P. Remnants of Pre-Islamic Beliefs Among the Khorezm Uzbeks, Part III, Ch. 1: Khorezmian Demonology
and Remnants of Shamanism. Soviet Anthropology and Archaeology, Vol. 8-9, 1969-71.
Sukhareva O. The Survivals of Demonology and Shamanism among the Lowland Tadjiks. Pre-Islamic Beliefs and Rites
in Central Asia, Moscow, 1975.
Suleimanova Fazila. Miniature Illuminations of Nizami's «Hamsah» (Preface). E. Yu. Yusupov, ed. «Fan» Publishers
of the Uzbek SSR, Tashkent, 1985.
Trever Camilla. Terracottas from Afrasiab. State Editions Department, Social-Economic Section, Leningrad, 1934
163
М.И. Ниязова, Д.К. Мирзаахмедов
М.И. Ниязова, Д.К. Мирзаахмедов
Самарканд, Узбекистан
ИЗДЕЛИЯ ИЗ ЕГИПEТСКОГО ФАЯНСА В КУРГАНАХ
ЗАПАДНОГО СОГДА
Бухарский оазис, выдвинутый далеко в Кызылкумы, на протяжении всей своей многовековой истории играл значимую роль в этнокультурных контактах земледельцев оазиса и номадов
степей. Следы эти определяются тысячами курганных захоронений, фиксируемых еще с I тысячелетия до н. э. Вплоть до начала XX века здесь преимущественно правили кочевые династии, а
«История Бухары» засвидетельствовала факт первоначального заселения ими региона (Наршахи, 1966. С. 16).
В самих же курганных захоронениях наряду с материалами из соседних земледельческих
оазисов мы наблюдаем редкие предметы импорта, происхождение которых связано с расположенными за тысячи километров странами и цивилизациями. Длительное господство номадов
и полный контроль как прилегающих так и международных торговых трасс, необходимость сезонных перекочевок и борьба за жизненное пространство сделало их не только воинственными, но и восприимчивыми к новейшим достижениям вооружения, предметов быта и роскоши.
Последнее, конечно же, было более характерно для женской половины степи и фиксируется,
наряду с шелком, драгоценными металлами и камнями, стеклянными бусами с золотой фольгой,
а также находками пронизей из голубого египетского фаянса.
Среди интересных материалов в данном направлении - случайные находки из разрушенных
в 1990 году при прокладке подземных коммуникационных линий двух курганов в Кенимехском
районе Навоийской области, состоящие из фрагментов керамики, обломков железных мечей,
кинжалов, железных колец, бронзовых колокольчиков, зеркала, стеклянных бус с золотой фольгой, антропоморфной подвески из бронзы, нашивной бляшки из камня, а также изделий из египетского фаянса (Мирзаахмедов, Ниязова, 2005. С. 123-132).
К подобным случайным находкам из Бухарского Согда, полученным в 2006 году из курганов
того же района (предположительно близ озера Айдаркуль), относится собранный отдыхающими небольшой комплекс предметов, принесенный в Бухарский музей на определение. Он состоял из фрагментов керамики, поясных пряжек и накладок, бус, подвесок и пронизи из египетского фаянса в виде мухи. Мы хотели бы остановиться на последних предметах далекого импорта,
характеризующих направление торгово-экономических и культурно-идеологических связей на
рубеже нашей эры.
Находки фаянсовых изделий в курганах Бухарского оазиса представлены несколькими типами: амфоровидные, подвески в виде «кукиша» (Обельченко, 1957. С. 113, 121-122), пронизи
– амулеты в виде льва, черепашек и мухи. Последние сделаны из голубого египетского фаянса в
форме рельефных плакеток различных конфигураций, с каналом вдоль длинной оси. На плакетке, занимая всю её поверхность, расположены рельефные зооморфные фигурки.
Пронизи – амулеты, имеющие вид льва (1 ед.) и черепашек (2 ед.) происходят из Кенимехских курганов (Мирзаахмедов, Ниязова. 2005. С. 126-127) в захоронении знатной женщины,
найдены в комплекте. Подобные случаи присутствия комплектов фаянсовых изделий амулетов,
согласно наблюдениям исследователей, не редки (Шеркова, 1991. С. 86).
В нашем случае пронизь-амулет в виде мухи происходит из Айдаркульского кургана. Она
164
Культура номадов Центральной Азии
сочно бирюзово-голубого цвета, на пластине
расположена рельефная фигурка расправившей крылья мухи. Чётко обозначены голова и
нос насекомого, его крылышки и хвостик. На
крыльях легкие линии. Размеры 20х10 мм.
Муха, судя по имеющимся публикациям
Рис. 2 (увеличено)
- редкий персонаж изделий из египетского
фаянса, найденных на территории Средней
Азии (Литвинский, 1973; Литвинский, Седов, 1985; Шеркова. 1991). Имитация из кости в виде мухи, игравшая
роль амулета в ожерелье, происходит из Николаевского могильника в
нижнем Поднепровье (Симонович, 1976. С. 86).
Многие народы представляли душу человека в виде мухи, которая
может покидать и опять возвращаться в тело умершего (Ширинов,
Рис. 1
2000. С. 41). Зороастрийцы представляли злого духа Nasu в образе от(внизу увеличено)
вратительной мухи. Представления о демоне в образе мухи имеются
у киргизов, таджиков и народов Кавказа (Мейтарчиян, 1999. С. 172,
176-177).
Фаянсовые зооморфные фигурки были очень популярны в Древнем Египте и по поверьям
обладали магической силой. По древнеегипетским представлениям муха являлась представителем подземного мира. Присутствие данной пронизи в курганах Бухарского оазиса могло быть
связано с тем, что кочевники были в определенной степени знакомы с ролью мухи как представителя загробного мира. Комплекс местных представлений о смысловой нагрузке и определенных магических функциях этого изображения сочетался с привнесенными представлениями,
которые в форме украшений вошли в мир религиозных верований Бухарского Согда.
Изделия из египетского фаянса, поступавшие в Среднюю Азию из подвластного Риму Египта,
представляют большой интерес в отношении римско-среднеазиатских связей и в значительной
степени дополняют наши представления о предметах, получаемых кочевниками из отдаленных
урбанистических центров. Мы также предполагаем, что не последнюю роль в столь избирательном характере предметов импорта, видимо, играл и голубой цвет предметов из египетского фаянса. Ведь это цвет природной бирюзы и нефрита – любимейших и почитаемых камнейсамоцветов, в подражание которым, возможно, и изготовлялись подобные изделия. У народов
Средней Азии и Востока с бирюзой было связано множество поверий и легенд, приписываю-
а
б
в
Рис. 3
165
М.И. Ниязова, Д.К. Мирзаахмедов
щих владельцам личное счастье, здоровье и материальное благополучие. Камень также являлся
оберегом от всевозможных несчастий (Семенов, 1912. С. 299). Вместе с тем голубой и зеленоватые цвета бирюзы и нефрита чаще всего олицетворялись среди кочевых тюркских и монгольских народов Центральной Азии с цветом неба и верховного небесного божества Тенгри.
В определенной степени это отражено в XII-XIII вв. на поливе массовой керамической посуды
и декоре архитектурных памятников. Последнее некоторые исследователи связывают с интенсивным проникновением в Среднеазиатский этно-культурный социум мощных волн тюркских,
а затем монгольских кочевых племен, от верховной знати которых и исходил подобный заказ
(Смагулов, 1990. С. 14-16). И хотя мы далеки от проведения прямых параллелей между идеологией древних племен степи и интенсивной тюрко-монгольской миграцией в VI-XIII вв., тем не
менее, широкое распространение голубых пронизей из египетского фаянса на огромных пространствах Евро-Азиатской степной полосы подсказывает возможность существования подобных традиций и воззрений еще в древности.
Литература
Литвинский Б.А. Украшения из могильников Западной Ферганы. М. 1973.
Литвинский Б.А., Седов А.В. Культура и связи Кушанской Бактрии. М. 1985.
Мейтарчиян М.Б. Погребальный обряд зороастрийцев. М. 1999.
Мирзаахмедов Д.К., Ниязова М.И. Кочевники на границах Западного Согда (новые находки из курганов Бухарского оазиса) // Цивилизации скотоводов и земледельцев Центральной Азии. Самарканд-Бишкек. 2005.
Наршахи М. Бухоро тарихи. Тошкент. 1966.
Обельченко О.В. Курганные погребения первых веков н. э. и кенотафы Кую-Мазарского могильника// Археология Средней Азии. Труды САГУ. Вып. CXI. Кн. 25. Ташкент. 1957.
Семенов А.А. Из области воззрений мусульман Средней и Южной Азии на качество и значение благородных
камней и минералов // Мир Ислама. Том I, № 3. СПб. 1912.
Симанович Э.А. Подражание амулетам из египетского фаянса в Нижнем Поднепровье// КСИИМК. 145. М.
1976.
Смагулов Е.А. Средневековая керамика Южного Казахстана как источник по истории культуры // Автореф.
дис.…. канд. ист. наук, Самарканд. 1990.
Шеркова Т.А. Египет и Кушанское царство. М. 1991.
Ширинов Т.Ш. Средняя Азия во II тысячелетии до нашей эры и протозороастризм // История материальной
культуры Узбекистана. Самарканд. 2000.
166
Культура номадов Центральной Азии
А. Саидов
Душанбе, Таджикистан
К ИСТОРИИ И ЭТНОГРАФИИ ТАДЖИКОВ КИТАЯ
Древняя и средневековая история таджиков Китая и вопросы этногенеза населения Восточного Туркестана в определенной степени отражены в трудах путешественников, видных русских, западноевропейских, китайских, таджикских авторов. Для достоверного установления
исторической родины таджиков Китая следует рассмотреть происхождение самого названия
«Восточный Туркестан», который наряду с другими территориями считается исторической
родиной предков таджиков.
Русские и западноевропейские авторы XVIII – перв. пол. XIX вв. Среднюю Азию часто называли «Большой Бухарой», земли же к востоку от нее – «Малой Бухарией», которая по данным
китайских источников Нового времени после присоединения ее в середине XVIII в. к Китаю получила название Синьцзян. Оба названия - «Малая Бухария» и «Синьцзян» - искусственные
образования. Они не являлись местными топонимами, не были известны местным жителям и,
соответственно, не употреблялись ими. В XVIII –XIX вв. на Востоке, а затем в Европе и России
обе эти области стали называть Туркестаном, иногда различая «Бухарский Туркестан» и «Китайский Туркестан» (Литвинский, 1984. С.4).
Б. А. Литвинский пишет, что «Восточный Туркестан… населялся если не искони, то, по
крайней мере, с исторических времен народами арийской семьи» (С. 16).
В. В. Бартольд, обобщая результаты своих, а также исследования других востоковедов, лингвистов и археологов по истории и культуре Средней Азии и Восточного Туркестана пришел к
важному заключению, что «в обеих частях Туркестана жили народы одного и того же происхождения и действовали одни и те же культурные факторы» (С. 521).
На основе анализа исторических, археологических, антропологических, этнографических и
лингвистических данных ученые определили, что предками таджиков, наряду с другими древнейшими и древними коренными народами иранской расы, являются тохары, которые в глубокой древности проживали на территории Восточного Туркестана и говорили на языке иранской группы (Восточного Ирана).
По сведениям китайских источников, контакты древних китайцев с тохароязычным населением были очень ранними. В разных районах Восточного Туркестана найдены целые серии отдельных предметов VI-III вв. до н. э.
При осуществлении раскопок курганов Ташкургана – Таджикский уезд Синьцзян-Уйгурского
автономного района - проведенных Институтом археологии Академии общественных наук
Синьцзяна, в местности Сянбяобао было вскрыто 40 могил. Китайский ученый Чэнь Гэ, сопоставляя раскопанные им курганы с курганами Восточного Памира и ссылаясь на работы А.Н.
Бернштама и Б.А. Литвинского, предполагает, что вскрытые им погребения относятся к эпохе
Чунь цю – Чжаньго, т. е. к VIII - III вв. до н. э. Исходя из географического положения, он атрибутирует эти захоронения как принадлежащие сэ (т. е. сакам) или кян’ам (пратибетцам) (Литвинский, с.11).
Б.А. Литвинский, детально проанализировав материалы китайского ученого, пришел к выводу, что по всем позициям (устройство могильного сооружения, погребальный обряд, погре167
А.Саидов
бальный инвентарь) курганы, расположенные в Восточном Туркестане, необычайно близки (во
многом даже идентичны) к сакским курганам Восточного Памира (Литвинский, с.11).
Таким образом, ташкурганские курганы подтверждают, что на территории этой части Восточного Туркестана проживало сакское население, которое вместе с восточнопамирским являлось органической частью обширной группировки сакских племен. Это дает право утверждать,
что на западе, севере и в центральной части Восточного Туркестана, на равнинах и высокогорных пастбищах с VIII – VII вв. до н. э. и почти до рубежа н. э. обитали ираноязычные кочевникисаки.
Письменные источники VII-X вв., найденные в ущельях Хотана и Тумшука, свидетельствуют,
что язык предков местных саков имеет много общего с языком таджиков Бадахшана, в частности ваханцев.
Этническая принадлежность таджиков Китая
Что касается таджиков, проживающих в настоящее время в Китае, то, по сведениям Н.А. Кислякова, они представлены двумя припамирскими народностями, говорящими каждый на своем
особом языке восточноиранской группы, - сарыкольцами и ваханцами. Более многочисленные
сарыкольцы живут только в Китае, в то время как основная масса ваханцев живет в СНГ и в Афганистане, а в пределах Китая ваханцы являются довольно поздними выходцами с территории
указанных двух государств (Кисляков, с.10).
Сарыкольцы – единственная припамирская народность, живущая только на территории
Восточного Туркестана, являются потомками древнейшего коренного населения региона. Они
расселены по долинам р. Сарыкол (Ташкурган) и ее притоков Тагармы, Вачи, частично Мариона
и Раскемдарьи – ниже устья ее притока Мариона. Долина этих рек с запада отделена от остального мира Сарыкольским, а с востока – Кашгарским и Ташкурганским хребтами, поэтому связь
сарыкольцев с соседями весьма затруднена (Восточный…, с. 419).
Полковник А. Корнилов, побывавший в Ташкургане, пишет, что «представителями древней
арийской расы в Кашгарии являются таджики Сарыкола…. Сарыкольские таджики, или «сарыколи» как они называют себя, живут оседло в долинах Ташкургана, Тагармы, Вачи, Мариона и по
Яркенд-дарье от Мариона до Касараба…. По своему происхождению сарыкольцы - родственники таджикам Вахана, Шугнана и Рошана; говорят на особом наречии древне-персидского
языка» (Корнилов, с.240-241).
Сарыкольский язык принадлежит к числу памирских восточноиранских языков индоевропейской семьи и в классификационном отношении, сохраняя, однако, определенное своеобразие, входит в шугнано-рушанскую группу. Сарыкольский язык - бесписьменный, поэтому
школа и средства массовой информации в их среде функционировали на уйгурском языке, что
и обусловило двуязычие Сарыкола. Название языка - сарыкольский – происходит от названия
местности, где живут носители этого языка – Сарыкол (Пахалина, 1966. С.3; 1969. С 9-11).
Вопрос о том, являются ли сарыкольцы аборигенами края остается дискуссионным. Несомненная близость с шугнанцами породила точку зрения о переселении сарыкольцев из Шугнана. Некоторые же ученые, основываясь на факте той же самой общности, считают, что памирские народы, напротив, двигались с востока на запад и сарыкольцы – оставшаяся на прежних
местах проживания группа памирцев (Восточный… . С.420).
Жизнь таджиков в современном Ташкургане
Согласно статистике в Китае проживает более 41 тыс. таджиков, из них около 27 тыс.
- на территории автономного уезда Ташкурган. В основном – это памирские (сарикуль168
Культура номадов Центральной Азии
Общий вид древней крепости
Храм огнепоклонников №1
Храм огнепоклонников №2
ские) таджики – исмаилиты, а также ваханцы, являющиеся частью ваханцев таджикского Памира. В Ташкургане функционируют 26 джамоатхона (молельные дома исмаилитов) и две мечети
для суннитов.
Таджики Ташкургана очень бережно и внимательно относятся к религиозным и национальным традициям, не допускают смешанных браков. В 18 школах и около 70 отделениях учатся
свыше 5000 учеников. Обучение в соответствии с государственной директивой от 1954 года
проводится на уйгурском и китайском языках. Таджики Китая занимаются земледелием, животноводством, различными ремеслами и выращивают сады. Скотоводы ведут полуоседлый образ жизни: весной гонят свой скот на высокогорные пастбища, где проживают в юртах, а осенью возвращаются в постоянные места жительства. Разводят баранов, коров, верблюдов, яков,
коз и ослов.
На возвышенном месте Ташкургана находятся руины древней крепости Шитоу, которая была
столицей государства Кэпынто, а позже, в эпоху Тан, служила важным стратегическим пунктом
на Великом шелковом пути. На холме сохранился крепостной вал длиной около 1300 метров.
На разрушенной возвышенности находится кладбище «Шоавлиё». По рассказам знатоков
истории, местность имеет 2400-летнюю историю. Там имеются остатки двух разрушенных храмов огнепоклонников.
169
А.Саидов
Этнография таджиков Китая
Свадебные традиции таджиков Китая имеют древнюю историю и содержат много признаков доисламской эпохи. Свадьба таджиков Китая состоит из многих обрядов, таких, как сватовство, провязывание платка, венчание (никах), выпечка хлеба, снятие покрывала с лица невесты.
Выбор невесты проводится по установленному правилу. Для этого близкие родственники собираются на совет в доме родителей жениха. В случае одобрения кандидатуры невесты родители
начинают готовиться к выполнению обряда сватовства.
В установленный день мать жениха и близкие родственники, в составе сватов непременно
должен быть один из влиятельных аксакалов, прибывают в дом невесты для сватовства. По прибытии в дом невесты, согласно обряду, кто-то из старших по возрасту произносит следующие
слова: «Духтар талабидан нанг нест, дар надодан чанг нест» (Просить в невесты девушку не
стыдно, а при отказе не бывать ссоре). И далее продолжает: «Мы пришли просить у вас букет
цветов и привезли с собой в ваш двор одного раба». При согласии кто-то из женщин со стороны невесты отвечает: «мы одобрили ваш выбор и готовы стать вам родственниками». Со стороны жениха выражают благодарность и преподносят дастархан, в котором находятся четыре
пары больших лепешек и четыре отреза на платье, передают привезенного барана, которого
закалывают и готовят угощение для гостей. Халифа (духовное лицо) читает молитву и поздравляет всех. На четыре поднесенных отреза посыпают муку. Затем одна из женщин (чаще всего
мать жениха) вдевает в уши девушки золотые или серебряные серьги, а на голову набрасывает
платок.
Этот обряд называется «руймолвасти», т.е. подвязывание платка, и означает публичное объявление, что она стала невестой.
Накануне свадьбы близкие родственники жениха и невесты по традиции пекут лепешки и
озук (одна из разновидностей пищи из прожаренного теста). Женщины помогают хозяевам готовить угощения. В этот же день обычно преподносятся подарки. Близкие родственники, как
правило, дарят более дорогие вещи.
На свадьбу обычно зовут всех жителей населенного пункта, невзирая на возраст, от мала до
Вдевание серёг
Приготовление угощений
Преподнесение подарков
170
Культура номадов Центральной Азии
велика. В первый день свадьбы в домах
жениха и невесты собираются все приглашенные, украшают дастархан, закалывают
баранов, организуют пышное угощение.
Юноши и девушки вместе поют и танцуют. Второй день свадебные мероприятия
проводятся раздельно: каждая сторона
принимает гостей в своем доме, угощает,
звучит музыка. Женщины играют на бубнах, а мужчины - на флейтах.
В этот же день проводятся «Купкари» (конная игра, участвующие в ней
всадники пытаются отнять друг у друга
козлиную тушу и доскакать с добычей в
установленное место), скачки и борьба.
При проведении этих мероприятий исполняется три вида специальной музыки,
которые называются: валвалихик, джонЖених
Невеста
джигар (или джумджигар) и тумбаксуз.
После окончания традиционных развлечений жениха наряжают в дорогие яркие одежды, надевают ему на голову тюбетейку и чалму, изготовленную из белого и красного шелка, и вместе
с друзьями и родственниками на лошадях в сопровождении музыкантов отправляют в дом невесты.
В свите обязательно находятся два свидетеля – один с правой стороны, другой – с левой, а
также нейтральный человек, которого называют хаджавакилом, его обязанность – прочитать
хутбу никаха. В числе прибывших женщин присутствует одна из близких родственниц, которую
называют раватом. В функции равата входит сопровождение невесты в дом жениха и приготовление постели для молодоженов.
Мужчины со стороны невесты предоставляют одну козу для проведения козлодрания, которую называют тумбаком. Мужчины, прибывшие с женихом, закалывают тумбак и начинается
купкари, в котором представители жениха участвуют на лошадях, а представители невесты –
пешими. Если кому-нибудь из участников игры со стороны жениха удается забрать тумбак, то
его награждают специально приготовленным для этой цели призом - пата. Затем жених в сопровождении двоих свидетелей, хаджавакила, близких родственников и других прибывших с
ним гостей, направляется в дом невесты. Там они преподносят калым в заранее оговоренном
размере, после чего со стороны невесты устраивается угощение. Потом приступают к Никах,
регистрация брака в религиозном исполнении, обряд возглавляет хаджавакил (халифа). После
проведения бракосочетания все присутствующие, в том числе и жених с невестой, садятся за
дастархан, и начинается торжественная трапеза с участием всех гостей.
При отъезде в дом жениха невеста садится с ним на одну лошадь и свадебная процессия под
танцы и музыку направляется к дому жениха. При приближении к дому снова начинаются пышные торжества. При входе у порога под ноги молодоженов кладут «пойандоз» - так называется
кусок парчи, бархата или любой другой дорогой материи, который стелится в знак почета. Но
свадебный вариант атрибута готовится из шкуры барана и покрывается дорогой белой матери171
А.Саидов
ей. При входе в дом жениху и невесте преподносят «ширравган» (молоко, смешанное с топленым маслом), блюдо готовится заранее. После того как они отопьют «ширравган», на плечо им
посыпают муку, которую называют «птук»-ом. Вечером того же дня торжество продолжается
в доме жениха, при этом обязательной частью считается танец в исполнении новобрачных. Затем в течение трех дней женщины - родственницы невесты готовят еду для молодоженов. Пища
называется «наври».
На третий день свадьбы в присутствии родственников невесты в доме жениха совершается
обряд снятия покрывала с лица невесты. Покрывало (чодар или чумбанд) снимает «падарвакил» и в тот же день проходит обряд «рубинон». Это своего рода угощение, устраивающееся для знакомства с невестой, во время которого ближайшая мужская родня жениха одаривает
новобрачную. В этот же день невеста собственноручно замешивает тесто и печет лепёшки, но
вначале руку невесты смазывают молоком и маслом, в знак того, что теперь она начинает новую
самостоятельную жизнь в этом доме. Затем сторона жениха угощает гостей, преподносит им
подарки.
Спустя некоторое время молодожены навещают родителей невесты, которые, в свою очередь, приглашают своих близких родственников, закалывают барана и устраивают обильное
угощение.
Жилище. Таджики Китая проживают в своеобразных домах. Самую большую комнату строят шириной 7 м и длиной более 7 метров, называется она «лангар». Внутри лангара имеется
пять колонн, на потолке предусмотрено большое окно для естественного освещения комнаты.
Там проводятся все мероприятия, такие как свадьба, похоронные обряды и т.п. Лангар обычно
строят так, чтобы дверь её находилась с восточной стороны. От входа стены с двух сторон сужаются примерно в полтора метра и образуют угол, называемый «кунджом». Потолки комнат
разрисованы красивым орнаментом. Обстановка и находящиеся вещи соответствуют обычаям
и традициям.
У выхода из кунджа начинается кухня, здесь находится очаг, а также необходимая кухонная
утварь. За кухней с двух сторон имеется перегородка, которая называется «айри». Там хранятся дрова и разный необходимый хозяйственный инвентарь. В углу айри находится еще одна
комнатка, которую называют «газангом». Она служит кладовой, где хранится различное иму-
172
Культура номадов Центральной Азии
Часть комнаты лангар
Окно на потолке лангара
Орнамент потолка
Внутренний вид комнаты
Внутренний вид саврумхона
173
А.Саидов
Юрты («белые дома»)
щество и продукты питания. Из-за того, что лангар слишком длинный и широкий, на крыше
возведены два длинных стропила на которых забиты кругляки таким образом, что зимой защищают дом от дождя и снега.
Материально более обеспеченные при постройке дома добавляют еще навес, веранду, саврумхона (комната для приема гостей), последняя имеет четыре колонны. Затем дом огораживается и строятся другие вспомогательные пристройки: хлев, сеновал и др. Территория домов
всячески благоустраивается и обсаживается разными деревьями.
Занимающиеся скотоводством жители сельских населенных пунктов на летних пастбищах
проживают в юртах, которые называют «белым домом», и во временных лачугах. Юрты состоят из трех частей. Первая часть – занавес, изготовленный из стеблей камыша, который называют
«чугданом». Там содержатся продукты питания и вода. Вторая часть используется как спальная
комната, а третья часть– кухня. В середине кухни находится большой камин, который изготовлен из глины и используется для приготовления пищи. Временные лачуги строят из глины и камня или обкладывают дёрном, покрывают кругляками. Так как они считаются временным местом
жительства, то строятся без каких-либо удобств.
Литература
Бартольд В.В. Состояние и задачи изучения истории Туркестана. Соч., т. 9. М., 1977.
Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье. Этнос, языки, религии. Под ред. Акад. Б.А.
Литвинского. М., 1992.
Кисляков Н.А. Таджики.
Корнилов А. Кашгария или Восточный Туркестан. Опыт военно-статистического описания. Ташкент,
1903.
Литвинский Б.А. Исторические судьбы Восточного Туркестана и Средней Азии (проблемы этнокультурной общности) // Восточный Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. Под ред. Б. А.
Литвинского. М.: Наука 1984.
Пахалина Т.Н. Сарыкольский язык (исследование и материалы). М., 1966; Памирские языки. М.,
1969.
174
Культура номадов Центральной Азии
Muhammad Salim
Islamabad, Pakistan
PALAEOLITHIC IN THE SOAN VALLEY RAWALPINDI, PAKISTAN
A First report in some detail was presented in 1930’s by de Terra and Paterson (1939) classifying
Palaeolithic cultures, geological deposits, terraces and their relation to the four Glacials of Kashmir.
The tools were collected from the terraces and some from deposits. These collections were distributed
to Cambridge University and Archaeological Survey of India, and some were retained after 1947
by Department of Archaeology and Museums, Government of Pakistan and Lahore Museum. No
absolute chronology was known at that time. A summary of their findings is as follows.
They identified four glacials in Kashmir to which they related different terraces on which Paleolithic
collections were made. Paterson (1939:301-12) identified Pebble tools and Hand axe traditions as
follows.
Table 1. De Terra and Paterson’s terminology (1939)
Deposits
Cultures
Terrace 2.3rd Glacial
Late Acheulian
Terrace 1.2nd Interglacial
Middle Acheulian
Early Acheulian
Abbevillian
2nd Glacial
Pre-Soan flakes
Late Soan A B
Early Soan A B C
(Pebble tools)
Terrace 2 material was attributed to the Middle Palaeolithic and T1 and 2nd Glacial to the Lower
Palaeolithic. Later the new classification and chronology was introduced by Paterson and Drummund
(1962) such as Stellenbosch for handaxe collections. Later Cambridge Archeological mission
reported a 2 million years old artefact from a conglomerate. This was the first earliest absolute date
of Palaeolithic (Dennell 1988:98-99). They did some work in Potwar and Pabbi hills near Kharian.
Allchins Group was not allowed to continue further and their data and collections are with Department
of Archaeology and Museums, Karachi, who had deputed Dr. Ashfaque with them. Ashfaque (2004)
is neither a prehistorian nor has studied Palaeolithic. He has taken Dennell — Allchins data and
published it in a book form. Ashfaquc’s work lacks many details including only one drawing of a tool
is given, and its thickness and flaking is not, and chronology in not clear. He gives a date of 1.2 m.y for
pebble tools and compares them with Oldowan of Africa (2004:137). He also reports handaxes from
Chak Sighu and Morgah sites (2004:98).
The present Author has been conducting Palaeolithic research since 1970 and then focused
on Lower Palaeolithic (Salim 1997), a succession of Paleolithic cultures is given in Table 2 as it is
proposed now.
Paterson’s Soan pebble tools may have some relation to artifacts from Pinjor sites (2.2 MY)
discovered in 1993 (Salim 1997:141). They are pebble and flake tools. No one had reported any tools
from Pinjor zone earlier in Pakistan. Paterson recognized tools from TI or surface of Conglomerate
which lie above Pinjor silts. At site PS.57, 162 artifacts were collected. The tools include chopper,
chopping tools, scrapers and utilized pieces. Some are abraded indicating rolling by water and some
are fresh. They are given in Fig.2.
175
Muhammad Salim
Table 2. Palaeolithic Cultures of Pakistan
Mesolithic
Microliths
Late Palaeolithic
Middle Palaeolithic
Lower Palaeolithic
Flake blade
Acheulian
Acheulian
(handaxe cleaver)
Soan tradition
Soan tradition
Bannu, Soan valley,
Rohri Hills
Rohri Hills
Potwar
Potwar
Similar tools are found at PS-59, which I have named Ranov site, after it was visited by Prof. Ranov
from Tajikistan in 2004. One such site with Pleistocene silt and conglomerate is reported below.
5.2 Site PS-55
It is located some 300 metres to the south of G.T Road and an old 265 km sign, which no longer
exists. There is an Autocraft Engg. Firm to its northeast constructed along G.T. Road. Actually there
are lots of activities related to levelling of geological deposits for houses, housing schemes or by
highway department. Mohra Nagial village, which was about 1 km to its north some 20 years ago
has joined this area, and some houses are only 100 m away from this site. The silts are about 18 m
in height from the ground level with horizontal layers of silt, sand and thin layers of conglomerate.
Artefacts were collected only from the conglomerate layers 2,4 and 6 (Fig. 1).
Layer 2. It is recognized within silts 6 m below from the top surface. According to Shami it is a
graded sediment 3 m thick. The pebbles range between 5 mm – 12.5 cm and the bigger pebbles were
employed for tool manufacture. Below this is a 5 m silt and sand layer where on animal tooth was
collected.
Layer 4. Some 5 m below layer 1, is another layer 2 with sand and silt sometimes cemented.
Artefacts and bone pieces are preserved here. It is about 4m thick and on the northern section; it
splits in two sub layers.
Layer 6. Its thickness varies from I m to 2 m with
bigger pebbles sometimes embedded in a hard
sandstone. Artifacts range between 2.5 cm and
15 cm in length. A soil sample no. 6 was collected
from this layer and indicates slow as well as fast
deposition.
The erosion, mostly by heavy rains, has
redeposited some of the artifacts and pebbles
below on the ground surface or in fields.
Overlying Pinjor silts is quartzite conglomerate
of Upper Siwalik Age. Acheulian handaxes are
found within it (Salim 1997: 266). At following
sites only handaxes are found.
Park view, PS-18
Morgah, PS-27
Gurha Shahan, PS 21
Gurha Shahan PS 51
Gurha Shahan PS-53
Fig. 1: Pinjor Section near Nagial with artefacts in
Dhok Nawaz PS-41
layers 2, 4 and 6.
176
Культура номадов Центральной Азии
Fig. 3: Site PS-7 section
Acheulian tools are sometimes rolled. The
handaxe, a bifacial tool is flaked all over and is
different from pebble tool. They have thick but
and oval (1997:236) and rectangular shapes.
Cleavers may be triangular with broad cutting
edge (1997:241). There are picks with pointed
end and one weighs 5.2 Kgs that may have been
used to pierce large mammal bones (1997:257).
Other artifacts are flake, core and broken flakes.
The collection from sites is as follows.
Gurha Shahan. PS-7
It was discovered in 1974 and details were given
Fig. 2: Site PS-55, Layer 2; flake 1-2, chopper 3, Layer
with Middle Palaeolithic artifacts as follows.
4; core 4, Layer 6; scraper 5.
“Site PS-7 is located to the south of the Grand
Trunk Road and about 200 metres from it.
The Boulder Conglomerate has domed shape and is covered by thorny bushes and grasses, and is
surrounded but nor overlain by the Loessic Silt. 18 artifacts were collected only from the top and
face of the Boulder Conglomerate but not from the Loessic Silt. This was only a small collection
but artifacts were difficult to see here because of the vegetation cover. The area of the site is 186x47
meters. No artifacts are reported outside this area, on
the Loessic Silt.” (Salim 1986:63)
However with recent housing activities, upper
layers have been levelled by bulldozer exposing a
considerable area. The site is now only about 15 m to
the south of the Road and is spread over an area of
about 200mx300m. Levelling activities have mixed
Middle Paleolithic and early Acheulian artifacts,
which are distinguished by pink coloration apparently
due to fire, plus patination and weathered ridges or
edges. The Middle Palaeolithic artifacts have fresh
state of preservation with sharp edges and ridges.
A small area of 22mx70m for a house left a 1.5 m
section indicating a 30 cm silt layer sloping towards
north. Below this is Upper Siwalik Conglomerate
with sand intercalated (Fig: 3). In the entire 1.5 m
Fig. 4
section, Lower Palaeolithic artifacts are embedded.
177
Muhammad Salim
Fig. 5: Site PS-53 section
Most of this collection is made from the depth of 1.5 m. Most artifacts show signs of rolling. Handaxes
cleavers are recorded in situ. Where this Conglomerate is not disturbed, from its top surface and face,
early Acheulian artifacts are collected including rolled, patinated or retaining pink colour- a feature
immediately distinguishing them from other artifacts (Fig. 4) PS-53.
Section of the site (Fig. 5), oval handaxe with cortex butt (Fig. 6) and a clever is made on a flake
(Fig. 7) is given.
Middle Palaeolithic collections includes flake, blade and retouched scrapers as at PS-4B. We have
not found any late Palaeolithic here. The Mesolithic microlithis, blade, flake, disc core, flat axe, anvil,
blade core and waste flakes are found at PS-24 site of Soan camp near G.T. Road near the confluence
of Soan-Lei rivers.
Fig. 6: Handaxe (Site PS-53)
Fig. 7: Cleaver (Site PS-53)
178
Культура номадов Центральной Азии
The earliest pebble tools from freshwater Pinjor Zone may be dated to around 2.2 my. Overlying
Upper Siwalik Conglomerate from its top layers has Acheulian Culture which can be tentatively placed
around .5-.8 m.y. The pebble tools may have some relation to those of East Africa at Olduuai Gorge
(Leakay 1976:24-28). The handaxe tradition here coming later may have been local development or
dispersal from the Old World.
Bibliography
Ashfaque, S.M. 2004. Bedrock of Human Prehistory in Pakistan. Pakistan Study Center, University of Karachi.
Denell R.W., Rendell, H.M. & Hailwood, E. 1988, Early tool making in Asia, two- million-year-old artefacts in
Pakistan. Antiquity 62: 98-106.
De Terra, H. & Paterson, T.T. 1939, Studies on the ice Age in India and Associated Human Cultures. Carnegie
Institute, Washington. Pub No. 493.
Leakey, M. 1976, The early stone industries of Olduvai Gorge. Les plus Ancienes Industries en Afrique. Vol. V. 9th
Congress UISPP, Nice. Eds. J.D. Clark & G.L. Isaac. pp. 24-41.
Paterson, T.T. & Drummond, J.H.J. 1962, Soan the Palaeolilhic of Pakistan. Department of Archaeology and
Museums, Karachi.
Salim, M. 1986, The Middle Stone Age Cultures of Northern Pakistan. Central Asian Studies, Quaid-I-Azam University,
Islamabad.
Salim, M. 1997, The Palaeolithic Cultures of Potwar with Special References to the Lower Palaeolithic. Central Asian
Studies, Quaid-I-Azam, University, Islamabad.
179
Muhammad Tavakol
Muhammad Tavakol
Tehran, Iran
MYTH, LANGUAGE, AND NATURE: SOCIOLOGICAL DISCUSSION
The Myths have individual and social functions, and these functions realize
different material and immaterial actions. They include; a) justification of the
existence of the world and man – and in fact myth gives a kind of philosophical
dimension to primitive ontology, b) justification of the social structure and
its organizations, and thereby playing an ideological role, c) sanctioning and
justification of rituals which unify individual, society, and nature, and d)
justification of social (and class, wherever formed) norms and conducts.
These ideas are reviewed in the paper through references to works of Ferdinand
de Soussoure, Max Müller, W. Wundt, Bachofen, Marcel Mauss, Durkheim,
Freud, Yung, Georges Dumézil, and Levi-Strauss.
At the end, as an example, a reference is made to an Iranian myth, “Asurik
Tree”(Derakht-e-Asurik) and its sociological interpretation.
Up to the first half of Nineteenth century there were, of course, mythological studies but they were
not well established. The ethnological studies from the second half of nineteenth century brought to
the scene new perspectives. They exposed the fact that the myths of the so called “primitive societies”
have common and general aims and motives. This means ethnology gave a new life to comparative
studies of myths and their origins, and their relations with archaic social structures. It also did put
light on the sources of psudo-mythical thinkings and traditional conducts of man in the civilized
societies.
Then came the influence of Darwin and his methods – especially the diachronic comparative
studies since the ends of 19th century. In early twentieth century the Swiss linguist Ferdinand de
Soussoure added that language, also, is to be studied Diachronically.
Within this chain of events, then, came the load of interpretations and analyses of “evolutionism”
with all its achievements and shortcomings. Despite the deficiencies of one-dimensionality and
universalization of Evolutionism arguments, it enabled us to explore some of the material and
nonmaterial factors in originating mythical thinking, to recognize the mundane character of myth, to
show the relative universality of elementary religious forms and rituals, and also the inclusiveness of
“evolution law” in respect to mental and cultural phenomena. And these were made possible through
the huge collection of ritual and mythical evidences gathered from all over the world.
Because of limited time and space, we would like to overview, in what follows, passingly the basic
theories and approaches regarding myth, in a chronic order:
1 - Myth as a symbolic reflection of natural phenomena in a concrete and visible language.
As we indicated before, in the first half of nineteenth century there was a belief that gods of the
myths of antiquity had come to being following the worshiping of natural phenomena like sky, sun,
moon, earth – and therefore they had a natural basis. Added to this was the view that there exist
common-origin lingual groups in which despite the apparent plurality and difference they enjoy an
original prehistoric unity.
Max Muller, the great linguist, religionologist and mythologist, putting together the two
180
Культура номадов Центральной Азии
forementioned ideas, and through using linguistic research, made great advances in mythological
studies. He for example reached at this conclusion that human-being in primitive ages was not yet able
to express abstract mental concepts into words – and therefore virtual reference and allegory were
necessary means for the communication of ideas. Muller and his followers came to this conclusion
that the primitive tribal gods were the expression of earthly (water, ground, vegetable) and ecclesial
(storm, sun, thunder) forces – in a sense physical and metaphysical forces.
It was, however, soon discovered that the overemphasis on linguistic aspects was not correct and
that the interrelationship between race, language, and religion without paying attention to different
historical, socio-cultural, and geographical factors was not reasonable or justified.
Nevertheless it should not be forgotten that Max Muller and his following were founders of a
comparative study of myth, and their study of simultaneous homogenous myths and languages is
being used again in our time.
2 - Myth as a symbolic expression of common social sub-structures and ideas in the antiquity and
prehistory.
This view was started with W. Wundt and J.J. Bachofen, and developed with Durkhiem. Within this
framework, since the sacred is to be sought in the facts of social life and the ethical system associated
with it, then the content of myth and related rituals is also sacred, reflecting the socio-cultural facts.
Consequently, the gods, souls, totems, and the similar are identifiers of parts of the society or the
society as a whole. Therefore they form cognitive categories with the help of which man is enabled to
experience and interprete the world around.
However this view has been criticized as considering the mythical and religious experiences to
be solely symbolic representation of social experiences. It is true that though most of contemporary
mythologists and ethnologists are influenced by social analyses, they do not accept such a simplification.
This means though the social dimensions of myth are important factors, they are not the only ones.
3 - Myth as a symbolic expression of deep psychological needs and ideals in the antiquity and
among contemporary psychoneurotics.
Freud and Jung tried to relate their psychoanalysis studies with mythology. They came to a new
view regarding the origin of myth and religion. It was based on original concepts like primal crime,
genocide, sexual disruption, and related psychological factors like sin, fear, and frustration. Jung
believed that the myth is a method for symbolic expression of some basic psychological needs, like
unity, adaptation, and liberty. In contrast to Freud, he emphasized that myth in itself is an important
mediation to lead individual, in his personal and group experiences, to a unique perspective regarding
life’s meaning.
4 - Myth as a symbolic explanation of structured ideological system.
This approach is based on a comparative (historical, sociological and religious) analysis of myths.
The important figure in this approach is Georges Dume´zil whose work incorporates those of Marcel
Mauss and Max Muller, and then further develops in his own way.
5 - Myth as a symbolic expression of mutual relationships formed between man and different
phenomena.
This view is associated with the structuralist school in Ethnology. Levi-Strauss under the influence
of Mauss believed that myth is a symbolic expression of relationships which human-being has formed
between himself and other phenomena. Myth, then provides a logical paradigm by which human
mind becomes able to avoid unsatisfactory contradictions: like the conflict between enjoying life and
suffering from death. “The Myth mediates in these conflicting matters and shows them a little more
181
Muhammad Tavakol
uncertain than what they really are. In this way they become more acceptable…”.
6 - Myth as a symbolic cognitive system
One, here, should refer to works of Ernst Cassirer and Mircea Eliade.
To conclude:
In each nation or ethnic group, myth is a comprehensive system, and regulates the relation between
them and nature, the material life and the spiritual life.
For man at the mythical age, myth is a bridge between him and the phenomena of the encompassing
world, through which he relates, mentally, to this world, and finds a concrete external reflection
in a belief system in connection with rituals, norms of conduct, moralities and social traditional
regulations.
Therefore Myths have individual and social functions, and these functions realize different material
and immaterial actions. These include 1- justification of the existence of world and man- and in fact
it gives a philosophical dimension to primitive ontology. 2- justification of the social structures and
organizations, and thereby playing an ideological role. 3- sanctioing and justification of rituals which
unify individual, society and nature. 4- determination and justification of social (and class, wherever
formed) norms and conducts 5- psychological reconciliation and mediation between conflicting
facts in life and nature.
And now the Asurik tree myth as an example of Iranian myth and an analysis:
“The Asurik Tree” is one of the few versified stories (poems) remaining from pre-Islamic literature.
It versifies the discussion between a goat and a date-palm in the Northern Pahlavi Language (a version
of Pahlavi spoken by the Ashkanis), in the pen of an anonymous poet, and consists of a total of 121
verses.
The story, in brief, versifies a discussion and debate between a date-palm and a goat in the city of
Assur (the land of Suristan). The tree for very many reasons including various products made and
tools whittled from it that come to society’s use as well as apparatus made from its wood to trap and to
kill the goat, claims to be superior. The goat on the other hand, responds by explaining its benefits for
the society while quarrelling with and swearing at the date-palm. And the story finally ends with the
goat leaving,”moving from mountain to mountain and country to country”, and the tree “that sticks
to the ground as a nail”.
This old Iranian story can be studied from various aspects such as examining its vocabulary,
terminology, meanings of phrases, expressions and idioms used, the literary style of the poem (that is
the literary framework of the whole of the story), and finally an examination of the symbols applied.
Some have considered this story as a symbol of regional conflicts, with the tree resembling the
Assyrians and the goat picturing the inhabitants of Khorasan. It needs no more than little attention
to the discussions between the tree and the goat and their pride and prejudice to understand that
the tree, no doubt, resembles all growing plants that can be used by human kind and the goat, on
the other hand, resembles all flesh and blood beings from whose fleece, wool, skin, meat and milk
humans benefit. Simply put, this allegorical discussion symbolizes controversies, efforts, rivalries and
conflicts between two different styles of living with one being based on pasturing (shepherding) and
the other relying on agronomy and plant breeding (farming). Those of the researchers and historians
who seek to find out about past social systems in between fables and myths have well considered this
point.
Bibliography
Bahar, Mehrdad, A Research on Iranian Myths (Persian), Tehran, Agah Pub, 1996.
182
Культура номадов Центральной Азии
Drower & Buckley, The Mandaeans of Iraq and Iran: Their Cults, Customs, Magic Legends, and Folklore, Gorgias
Press, 2002.
Durkheim, E., & Mauss M., The Primitive Classifications, RKP, 1978.
Eliade, Mircea, Myth and Reality, Harper & Row, NY, 1963.
Hacking, J., Asiatic Mythology, Harper, NY, 1963.
Muller, Max, Comparative Mythology, Kessinger Publishing, 2003.
Picard, B. L., Tales of Ancient Persia, Oxford University Press, reprint.
Rouholamini, Social and Cultural Presentation in Persian Literature, Tehran, Agah Pub., 1998.
Schmidt, Joel, Larousse Greek and Roman Mythology, Mc Graw Hill, 1980.
183
Ф. Ташбаев, М.Х. Пардаев, А.А. Грицина
Ф. Ташбаев, М.Х. Пардаев, А.А. Грицина
Джизак, Самарканд, Узбекистан
ИЗУЧЕНИЕ ГУЛЬБИНСКОГО МОГИЛЬНИКА
(предварительное сообщение)
Гульбинский могильник расположен в Зааминском районе Джизакской области Узбекистана, между селениями Гульба и Шурча, к юго-западу от караван-сарая Турткультепе. Впервые
отмечен в 1996 г. Зааминским отрядом Института археологии АН Узбекистана. В 2007 г. Джизакский отряд провел раскопки, значение которых определяется тем, что эта категория памятников в данном регионе почти не изучалась1.
Могильник находится на адырах предгорий Туркестанского хребта и состоит из трех групп
курганов с лессовыми насыпями. Северная группа насчитывает 11 курганов. Южная группа (9
курганов) отделяется от северной глубоким джаром, наконец, в западной - 4 кургана. Таким образом, всего зафиксировано 24 кургана, из них вскрыто два.
Курган 1 находится в северной группе. До вскрытия он представлял собой оплывший лессовый холм размерами 8 х 8,5 м, высотой 50-60 см. Сначала была вскрыта западная половина
кургана до уровня современной дневной поверхности. В насыпи, которая представляла собой
чистый лесс, было обнаружено два окатанных камня размерами 30 х 40 и 35 х 40 см. После того
как были найдены контуры дромоса, работы продолжались уже в нем. В дромосе была устроена
ступенька. В результате было вскрыто погребение т.н. кенкольского типа: катакомба с подходящим к ней с запада дромосом, длиной 260 см, максимальная ширина в восточной части - около 120 см. Размеры катакомбы: 185 х 80 см, свод сохранился частично. Погребенный лежал на
спине, руки вытянуты вдоль тела, ноги расположены «в позе всадника». Возле правой ступни
находился обломок котла ручной работы внутренней частью кверху. Внутренняя часть сильно
закопчена. Другого инвентаря не обнаружено (рис. 1).
Погребения в так называемой «позе всадника» уже давно привлекают исследователей. Ареал их достаточно широк (Ольховский, 1991, с. 217, табл. VI, 5, 11; с. 223, табл. XII, 8; с. 226, табл.
XV; Смирнов, 1984. С. 75-78, рис. 31; Абдуллаев, 1975. С. 51; с. 51-52, рис. 1; Баруздин, Брыкина, 1962. С. 9-10, рис. 1; Алимов, Буряков, 1978. С. 117-119). В Европейской части она известна
с эпохи ямной культуры (Телегин, 1976. С. 10, 11, рис. 4, 2). Изредка встречается среди «срубников» (Березанская, Чередниченко, 1985. С. 464, рис. 125, 1 и др.). В Средней Азии и Казахстане аналогичная поза распространяется с сакского времени (Вишневская, 1973. С. 17, рис. 7,
с. 28-29, рис. 17, с. 37-38, рис. 25; Салтовская, 1982. С. 253-255, рис. 1; Кадырбаев, Курманкулов,
1976. С. 139-141, рис. 1) и фиксируется до первых веков н.э. (Кушаев, 1978. С. 81-82, с. 78, рис.
1, Д; Байпаков, Подушкин, 1989, табл. VI). В памятниках чирикрабатской культуры одновременно встречаются погребения и в «позе всадника» и в «полувсаднической» позе (Вайнберг,
Левина, 1993, с. 39; рис. 38). Нередко присутствуют в сарматских могильниках (Смирнов, 1985.
С. 66, рис. 21, 1). Все эти погребения, как правило, связаны с древними и античными периодами,
хотя отмечены и в более позднее время (Матбабаев, Иванов, 1997. С. 74; Муллокандов, 1988.
С. 408, с. 411, рис. 4). Среди погребенных в «позе всадника» встречаются как мужчины, так и
женщины, включая детей. Подобные коллективные захоронения дали повод некоторым исследователем назвать их «военачальниками» (Кадырбаев, Курманкулов, 1976. С. 139-141). Иногда
эту позу называют «танцующей» (Смирнов, 1984. С. 75-78, рис. 31, 1). По мнению О.В. Обель184
Культура номадов Центральной Азии
ченко, эта поза – дань древней традиции кочевых народов, перешедших к оседлому
или полуоседлому образу
жизни (1956. С. 226). М.И.
Артамонова считает что
подобное положение ног у
женщин символизирует супружеские отношения. Ряд
исследователей допускает,
что ромбовидное положение ног – результат того, что
умерших хоронили на спине с согнутыми ногами, которые со временем распадались в разные стороны. Эта
поза являлась переходной к
Рис. 1. План и разрез кургана 1
скорченной. В скифских захоронениях она появляется
в VII – VI и доживает до IV- III вв. до н.э. (Ольховский,1991. С. 154). Б.А. Литвинский выделяет
три варианта погребения для «позы всадника»: 1) колени касались друг друга; 2) колени были
раздвинуты, а ступни сведены и, может быть, связаны; 3) то же, что и № 2, но ступни отстоят
друг от друга на значительном расстоянии. В последнем случае поза являлась вторичной, а исходной – один из вариантов скорченности (Литвинский, 1972. С. 101-102). А. Абдуллаев считает такую позу, наоборот, изначальной, что подтверждается шириной могильной ямы, поскольку
в узкую могилу нельзя положить покойника в такой позе, а положение упавших ног не могло бы
принять такую форму при засыпке могилы (Абдуллаев, 1975. С. 51).
Курган 2 также расположен в северной группе, к югу от кургана 1. Лессовая насыпь имела размеры 13,5 х 14 м, при высоте 110 см. В ходе раскопок в насыпи кургана обнаружено несколько черепков от котлов, сформованных ручным способом. Среди них выделяется фрагмент
горшка или чаши древнего облика. Толщина черепка 1,2 см. Глина грубая с примесью шамота и
дресвы. Подобные черепки обычно относятся к периоду не позднее рубежа н.э. Скорее всего,
эти черепки имели какое-то отношение к поминальному обряду, так как поселений этого времени в ближайшей округе не зафиксировано.
Конструкция погребального сооружения аналогична вышеописанному. Длина дромоса около 250 см, ширина – чуть более 100 см. В катакомбе находилось парное захоронение. Ориентация погребенных - север – юг, головой на север. Западное погребение вытянутое, на спине,
руки расположены вдоль тела. Череп раздроблен обвалившимся сводом. Восточное погребение
также на спине, руки вытянуты вдоль тела. Левая нога вытянута, правая согнута в колене. Череп
также раздроблен обвалившимся сводом (рис. 2). Подобная поза погребенных, которую Б.А.
Литвинский называет «полувсаднической» (Литвинский, 1972. С. 100), часто встречается в памятниках сарматского времени (Пшеничнюк, 1983. С. 61, 2; Смирнов, 1984. С. 81, рис. 34, 2) и
позже (Литвинский, 1972. Табл. 59). Между костяками находились кости барана. Погребенные
были покрыты слоем золы светлого цвета. Кости сильно обожжены. Безусловно, перед нами об185
Ф. Ташбаев, М.Х. Пардаев, А.А. Грицина
ряд кремации. Погребение
не потревожено. В нем находилось несколько предметов заупокойного обряда.
Безручный
кувшин
(рис. 3; 1). Он находился
между погребенными, чуть
выше их черепов (рис. 2).
Сосуд изготовлен на круге
быстрого вращения, глина
плотная, без посторонних
примесей, обжиг равномерный. Вся поверхность
сосуда покрыта ангобом
светло-коричневого цвета.
Ангоб во многих местах отшелушился. Судя по остаткам, дно также было покрыто ангобом. Ангобом в
виде потеков покрыта также
внутренняя часть сосуда. В
верхней части на плечиках
сосуда имеется выпуклый
поясок. Поверхность венчика слегка скошена наружу.
Высота сосуда 20 см, диаметр венчика 11 см, дна 8,5
Рис. 2. План и разрез кургана 2
см, наиболее широкой части
15,5 см, то есть, диаметр
венчика больше диаметра дна, что характерно именно для сосудов городского производства,
тогда как у сосудов кочевнических пропорция противоположная (Массон, 1986. С. 260). Подобные сосуды, датируемые кушанским временем, были найдены в погребении на городище
Коктепе в Самаркандской области Узбекистана (Rapin, Isamiddinov et Khasanov, 2001. Р. 46, fig.
8, 2-3; p. 52, fig. 12). Сосуды с валиком на плечиках характерны для Бабашовского могильника (Мандельштам, 1975. С. 154-155), отмечены на поселении Хтайтепе в Уструшане (Древний
Заамин, 1994, рис. 14, 8), встречаются в курганах прохоровского времени (Пшеничнюк, 1983.
С. 144, табл. XI, 9).
Над головой западного погребения найден обломок котла. В нем находился сосуд для возжиганий (курильница). Он изготовлен вручную, сероглиняный с примесью мелкого песка и
представляет собой прямоугольную коробочку, оформленную сверху обычным для сосудов
устьем. Размеры дна коробочки 4,5 х 6 см, диаметр устья 4,5 см, высота сосуда 7 см. В коробочке
со всех четырех сторон просверлены отверстия диаметром 0,5 см. Внутренняя часть сильно закопчена (рис. 3; 3). Подобный сосуд, только без верхней части, найден также в погребении на
Коктепе (Rapin, 2007. Р. 52, fig. 9, С). Они известны по раскопкам в Бухарской области Узбеки186
Культура номадов Центральной Азии
стана (Обельченко, 1961. С.
205-207; Он же, 1961. С.
97-99), часто встречаются
в сарматских погребениях
(Смирнов, 1973. С. 166177).
Котел
(сохранилась
только нижняя часть сосуда) сформован из огнеупорной глины. Находился
выше головы западного
погребения. Диаметр дна
12,5см. Поверхность, а также внутренняя часть сильно
закопчены (рис. 3; 2). Поскольку в сосуде находилась
вышеописанная курильница
и копоть, то, возможно, это
результат возжиганий в ней
каких-то сакралий. Видимо,
чтобы не ставить на землю
такой сакральный сосуд как
курильница, его поместили
в обломок котла. И котел
и курильница находились
над головой западного погребения (рис. 2). Обломки котлов достаточно часто
Рис. 3. Фрагмент котла (1); кувшин (2); курильница (3); меч (4);
встречаются в подобных
наконечник стрелы (5); пряжка (6)
погребениях. Достаточно
вспомнить вышеописанный
курган 1 и курган 1 Саганакского могильника (Грицина, 1997. С. 76-77; Gritsina, 2005, p. 187, p.
192, fig. 4, 2).
Меч сохранился почти полностью2, однако, сильно деформирован в результате обвала свода катакомбы. Он находился ниже пояса поперек восточного погребения. Подобное расположение мечей хорошо известно (Пшеничнюк, 1983. С. 144, табл. XI, 1, табл. XXXVI, 8). Меч
прямой, железный, двулезвийный, перекрестие является расширенным продолжением лезвия.
Рукоятка узкая. На ней сохранились следы от деревянных обкладок. Навершие оформлено в
виде полудуги. Длина 82 см, наиболее широкая часть лезвия 3 см, наиболее узкая - 2 см (рис. 3;
4). Подобные мечи отмечены в Лявандакском могильнике (Обельченко, 1961. С. 131, рис. 8; Он
же, 1981, с. 29), в Бишунеаровских курганах Южного Урала (Пшеничнюк, 1983, с. 144, табл. XI,
8). Известны они и по сарматским погребениям (Смирнов, 1984. С. 59, рис. 22, 2).
Наконечник стрелы железный, трехлопастной, черешковый с прямыми жальцами. Острие
покрыто каким-то расплавленным материалом, который образовался во время кремации (рис.
187
Ф. Ташбаев, М.Х. Пардаев, А.А. Грицина
3; 5). Подобные наконечники обычно датируются последними веками до н.э. – первыми веками
н.э. (Обельченко, 1961, с. 136-1404; Пшеничнюк, 1983, с. 144, табл. XI, 10). Имеются еще два
черешковых наконечника, покрытых почти целиком таким же расплавленным материалом. Все
стрелы находились в области пояса (рис. 2).
Пряжка железная, овальная, с перекладиной для ремня, размерами 6,5 х 7 см. Язычок не сохранился (рис. 3; 6). Она также находилась в области пояса.
Ножи. Сохранность очень плохая: один нож находился выше головы восточного погребения, другой - ниже ног западного погребения (рис. 2).
Существуют две версии о происхождении катакомбных погребений. Ю.А. Заднепровский
считает, что катакомбные и подобные захоронения оставили пришлые племена, т.к. они не
типичны для Средней Азии (1960. С. 136; 1997. С. 39). Вторая точка зрения, наоборот, предполагает местное происхождение (Сорокин, 1956. С. 3-4). Другой вопрос, являются ли они
памятниками кочевников или местного оседлого населения? Ю.Д. Баруздин и Г.А. Брыкина
склоняются ко второй точке зрения (1962. С. 66-67). Наши материалы не вызывают сомнения,
что они оставлены кочевниками, так как материальная культура практически не находит подобий в поселениях этого времени.
Таким образом, на основе привлеченных аналогий мы можем предварительно предложить
широкую датировку от II в. до н.э. по II в. н.э. Дальнейшее изучение могильника и полученные
новые материалы, возможно, скорректируют предложенные хронологические рамки.
Примечания
1. Обзор литературы по этому вопросу см. Грицина А.А. Изучение курганов в Сырдарьинской области. ИМКУ.
Выпуск 28. Самарканд, 1997; Gritsina A.A. The nomads in Ustrushana (the study of tumuli in Syrdarya and Djizak
provinces) // Civilizations of Nomadic and Sedentary Peoples of Central Asia. Samarkand-Bishkek, 2005. P. 186-195
2. Металлические предметы находятся на реставрации в лаборатории Института археологии АН Узбекистана
Литература
Абдуллаев А. Отчет о раскопках погребений в Гиссаре (август – сентябрь 1971 г.) // АРТ. Вып. XI. Душанбе,
1975.
Алимов К., Буряков Ю.Ф. Погребальные сооружения // Древности Туябугуза. Ташкент, 1978.
Байпаков К.М., Подушкин А.Н. Памятники земледельческо-скотоводческой культуры Южного Казахстана (I
тысячелетие н.э.). Алма-Ата, 1989.
Баруздин Ю.Д., Брыкина Г.А. Археологические памятники Баткена и Ляйляка (Юго-Западная Киргизия).
Фрунзе, 1962.
Березанская С.С., Чередниченко Н.Н. Срубная культура // Археология Укр. ССР. Т. 1, Киев, 1985.
Вайнберг Б.И., Левина Л.М. Низовья Сырдарьи в древности. Вып. I // Чирикрабатская культура. М., 1993.
Вишневская О.А. Культура сакских племен низовьев Сырдарьи в VII-V вв. до н.э. По материалам Уйгарака. М.,
1973.
Грицина А.А. Изучение курганов в Сырдарьинской области // ИМКУ. Вып. 28. Самарканд, 1997.
Древний Заамин (история, археология, нумизматика, этнография). Ташкент, 1994.
Заднепровский Ю.А. Археологические памятники южных районов Ошской области. Фрунзе, 1960.
Заднепровский Ю.А. Древние номады Центральной Азии. Сб. статей. СПб., 1997.
Кадырбаев М.К., Курманкулов Ж.К. Захоронения воинов савроматского времени на левобережье р. Илек //
Прошлое Казахстана по археологическим источникам. Алма-Ата, 1976.
Кушаев Г.А. Новые памятники железного века Западного Казахстана // КСИА, 154. Ранние кочевники. М.,
1978.
Литвинский Б.А. Курганы и курумы Западной Ферганы. (Раскопки. Погребальный обряд в свете этнографии).
М., 1972.
Мандельштам А.М. Памятники кочевников кушанского времени в Северной Бактрии. Л., 1975.
188
Культура номадов Центральной Азии
Массон В.М. Кочевнические компоненты кушанского археологического комплекса // Проблемы античной
культуры. М., 1986.
Матбабаев Б.Х., Иванов Г. П. Находки погребений с трупосожжением и конем в Фергане // ОНУ. 1997. № 5.
Ташкент.
Муллокандов М. Археологические работы в долине р. Обимазар в 1981 г. // АРТ. Вып. XXI. Душанбе, 1988.
Обельченко О.В. Куюмазарский могильник // Труды Института истории и археологии АН Узбекистана. Вып.
VIII. Ташкент, 1956.
Обельченко О.В. Лявандакский могильник // ИМКУ. Вып. 2. Ташкент, 1961.
Обельченко О.В. Курганы древнего Согда. Ташкент, 1981.
Ольховский В.С. Погребально-поминальная обрядность населения степной Скифии (VII-III вв. до н.э.). М.,
1991.
Пшеничнюк А.Х. Культура ранних кочевников Южного Урала. М., 1983.
Салтовская Е.Д. О ракопках могильника Дашти Ашт в 1976 г. // АРТ. Вып. XVI. Душанбе, 1982.
Смирнов К.Ф. Курильницы и туалетные сосудики азиатской Сарматии // Кавказ и Восточная Европа в древности. М., 1973.
Смирнов К.Ф. Сарматы на Илеке. М., 1975.
Смирнов К.Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. М., 1984
Сорокин С.С. О датировке и толковании Кенкольского могильника // КСИИМК. № 64. 1956.
Телегин Д.Я. Об основных позициях в положении погребенных первобытной эпохи
Европейской части СССР // Энеолит и бронзовый век Украины. Киев, 1976.
Gritsina A.A. The nomads in Ustrushana (the study of tumuli in Syrdarya and Djizak provinces) // Civilizations of
Nomadic and Sedentary Peoples of Central Asia. Samarkand-Bishkek, 2005.
Rapin C., en Collaboration Avec MM. Isamiddinov M, et Khasanov M. La tombe d’une princesse nomade a Koktepe
pres de Samarkand // Academie des inscription & belles – letters. Comptes rendus des Séances de L’ Annee. Paris,
2001.
Rapin C. Nomads and the Shaping of Central Asia: from the Early Iron Age to the Kushan period // Proceedings of the
British Academy-133. After Alexander Central Asia before Islam, 2007.
189
Н.Х. Ташкенбаев
Н.Х. Ташкенбаев
Самарканд, Узбекистан
ИЗ ИСТОРИИ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ ДРЕВНЕЙШИХ ПЛЕМЕН
ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ
Как известно, ранние археологические свидетельства человеческой линии (генеологии) зафиксированы в настоящее время в Восточной Африке. На территории Танзании (Олдовайское
ущелье) и Кении (Кооби-Форе) в результате масштабных археологических и палеонтологических работ были обнаружены в культурных слоях, имеющих калий-аргоновую дату 2,6-3 млн.
лет, костные останки гоминид и каменные изделия - чопперы и чоппинги, превосходящие аналогичные рубящие орудия, изготовленные из грубых отщепов. Кроме того, на территории вышеуказанных памятников были найдены останки костей диких животных (Борисковский, 1978,
с. 34, 60). В 2000 году на территории Чада (Центральная Африка) французскими учёными были
открыты новые стоянки гоминидов, существовавших 6,5-7 млн. лет тому назад. Они находились на расстоянии 2500 км от восточноафриканских памятников раннекаменного века. Удаленность данного объекта от восточноафриканских, а также значительная древность останков,
позволяют предположить широкое продвижение ранних представителей рода гоминидов в поисках средств существования (Michel Brunet, 2002. Р.145).
Новые археологические памятники на территории Центральной Азии также говорят об активном передвижении древнейших племен. Например, палеогеографическое положение многих первобытных стоянок, таких как Сельунгур (Исламов, Крахмаль,1995)-нижний палеолит,
Тешик-Таш (Окладников, 1949), Аман-Кутан (Лев, 1949), Кутурбулак, Зирабулак (Ташкенбаев,
Сулейманов, 1980) – средний палеолит, Самаркандская стоянка (Джуракулов, 1987) - верхний
палеолит, Мачай (Исламов, 1975) - мезолит и так далее, особенности ландшафта (контакт горной и равнинной части Центральной Азии), а также богатая фауна и флора давали возможность
жителям вышеуказанных археологических памятников интенсивно передвигаться в поисках
объектов собирательства и охоты.
Об этом свидетельствует уникальный памятник эпохи нижнего палеолита –пещерная стоянка Сельунгур (Ферганская долина), возраст которой превышает 1,5 млн. лет. Его исследователи
нашли в культурных слоях не только костные останки древнейшего человека, но и каменные
орудия виде чопперов и чоппингов, а также специфические предметы, впервые обнаруженные
на территории Центральной Азии – это сфероиды, кливеры, пики и т д., характерные и для
древнепалеолитических стоянок Африки – Олдувай (Leakey,1967), памятников Ближнего Востока – Убайдия (Stekelis,1966).
Отметим, что на территории Центральной Азии по возрасту к самым древним находкам
нижнего палеолита можно отнести изделия из лёссовых памятников Южного Таджикистана Кульдара, возраст которого 800 тыс. лет (Ранов, 1977). В этом аспекте даты памятников древнекаменного века Центральной Азии – Сельунгура и Кульдары выглядят вполне правдоподобно и
хорошо согласуются с преобладающими представлениями о времени начала широкого расселения и передвижения гоминид за пределы Африки.
По мнению некоторых учёных, на земле в эпоху среднего палеолита проживали два разных
физических типа древних людей (гоминидов): неандертальцы, появившиеся в Западной Европе
и затем распространившиеся по всему свету, и Хомо сапиенс (архаик), появившийся около 200
190
Культура номадов Центральной Азии
тыс. лет тому назад и 100 тыс. лет тому назад распространившийся в Центральной Азии.
Первобытные люди подобного типа могли проживать также на территории современного
Узбекистана, в том числе и на Кутурбулакской стоянке, находящейся в Самаркандской впадине
в 100 км. к северо-западу от г. Самарканда, где автор проводил археологические исследования
в 1971-72 гг. (Ташкенбаев, Сулейманов, 1980). В результате раскопок в пяти культурных слоях
было собрано более 8000 каменных изделий, среди которых имеются каменные орудия мустьерской эпохи, такие, как остроконечники, скрёбла, скобели, струги и т п. (рис.1), а также рубящие
орудия (чоппинги и чопперы). Среди последних один экземпляр (рис.2) аналогичен африканскому чоппингу. Объектом охоты жителей данного памятника были лошади, кулан, тур-бык,
олени и даже южный трогонтериевый слон, по утверждению палеозоологов Верещагина Н.Х.
и Батирова Б.
В целом, можно констатировать, что на территории нынешнего Узбекистана население
нижнего и среднего палеолита активно мигрировало, передвигаясь в южные районы, что подтверждается находками на памятниках эпохи мезолита, таких, как Мачайская пещера (Исламов,
1975), в культурных слоях которого найдены костные останки человека эпохи мезолита. Материальные свидетельства мезолитической эпохи встречаются и на территории Ташкентского
оазиса и Ферганской долины (Исламов, 1986).
О путях и целях передвижения первобытных людей свидетельствует и примитивное изобразительное искусство. Например, в пещере Зараутсай, расположенной в Кухитангских горах
Сурхандарьинской области, сохранились цветные изображения сцен охоты на диких бизонов
Рис. 2. Каменные изделия Кутурбулака
- рубящее орудие
- двухплощадочный нуклеус
Рис. 1. Каменные орудия Кутурбулака
191
Н.Х. Ташкенбаев
(Сб. «Зараутсай», 1995, с. 157-159).
История передвижения охотничьих групп многотысячелетней давности на территории Центральной Азии запечатлена на наскальных изображениях горной гряды Каратау Нуратинского
горного хребта, где в местности Короунгурская и Сармышсая автором настоящих строк были
обнаружены изображения диких горных козлов, баранов, а также сцены охоты на них, стилистические образы охотников, преследующих животных (Ташкенбаев, 1966. С.38-39).
Настоящую статью мы посвятили памяти известного среднеазиатского ученого – Мандельштама Анатолия Максимилиановича, который считал историю номадов особой формой хозяйственной и культурной деятельности, отражающей жизнь скотоводов. Однако некоторые
ученые термин «кочевничество» употребляют по отношению к более архаичным, возможно,
первобытным хозяйственно-культурным типам кочующих охотников и собирателей. Мы попытались отождествить проблему кочевничества с первобытным кочевничеством или передвижениями древнейших племен Центральной Азии.
Литература
Борисковский П.И. Древнейшее прошлое человечества. Л. 1978.
Джуракулов М.Ж. Самаркандская стоянка и проблемы верхнего палеолита в Средней Азии. Ташкент, 1987.
Исламов У.И. Пещера Мачай. Ташкент: Фан, 1975.
Исламов У.И., Крахмаль К.А. Палеоэкология и следы древнейшего человека. Ташкент: Фан,1995.
Лев Д.Н. Древний палеолит Аман-Кутана // Тр. УзГУ. Вып. 39, Самарканд. 1949.
Окладников А.П. Исследование мустьерской стоянки и погребения неандертальца. Тешик-Таш. М. 1949.
Ранов В.А.Основные черты периодизации палеолита Средней Азии //Палеоэкология древнего человека.
М.1977.
Сборник «Зараустсай», 1995.
Ташкенбаев Н.Х. Наскальные изображения Кораунгурсая и Сармыша // ИМКУ. Вып. 7, Ташкент, 1966.
Ташкенбаев Н.Х., Сулейманов Р.Х. Культура древнекаменного века долины Зарафшана. Ташкент: Фан, 1980.
Michel Brunet etc. A new hominid from the Upper Miocene of Chad, Central Africa // “Nature”, 2002, vol. 418,
Leakey M.D. Preliminary Survey of Cultural Material from Beds I. Eds. W.W. Bishop and Clark. Chicago. 1967.
Stekelis M.The Israel Academy of Sciences and Humanities, Jerusalem, 1966.
192
Культура номадов Центральной Азии
Ж.К. Токказиева
Бишкек, Кыргызстан
СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ КАТАКОМБНЫХ ПОГРЕБЕНИЙ
БАССЕЙНОВ РЕК ТАЛАС И АРЫСЬ
Период со II в. до н.э. по V-VI вв. н.э., известный в науке как эпоха Великого переселения народов, или гуннский период, является одним из сложных в истории Центральной Азии. В это
время на территории Центральной Азии появляются различные племена и народы - усуни, затем гунны, юечжи и др., этнические названия которых сохранились в письменных источниках.
Среди памятников рассматриваемого периода наиболее широко распространены могильники
с катакомбами и подбоями. В настоящее время аналогичные захоронения выявлены и изучены
во всех историко-культурных регионах Центральной Азии. С появлением новых материалов
расширяются возможности для сравнительного исследования круга памятников, в том числе и
памятников эпохи Великого переселения народов.
Впервые катакомбные захоронения были открыты в 1898 году в Таласской долине финской
археологической экспедицией. В районе с. Кенарал и его окрестностей Г.Гейкель исследовал четыре катакомбных могильника: Карбус, Джоон-Тобе, Коен-Токой, Чик-Тоо (Heikel, 1918). Целенаправленное изучение началось в 1938-1939 гг., когда А.Н. Бернштамом в Таласской долине
было начато исследование Кенкольского могильника, впоследствии ставшего всемирно известным и явившегося основным для выделения кенкольской культуры (Бернштам, 1997.С.19-63).
В 1956 году раскопки Кенкольского могильника продолжены И. Кожомбердиевым, кроме
этого зафиксировано и исследовано еще несколько катакомбных могильников – Таш-Тобе, ТашБашат, Джоон-Тобе, Чеш-Тобе, Кызыл-Сай, Кулан-Сай (Кожомбердиев, 1960. С. 70-75; 1963.
С. 33-79).
В 1988-1989 гг. Е. Смагуловым были проведены раскопки могильника Чон-Капка и КараБуура (Байпаков, Смагулов, 2005. С. 70-88). В итоге, в Таласской долине в двенадцати могильниках исследовано более 80-ти катакомбных погребений, давших интересный археологический
материал.
Кроме Таласской долины курганы рассматриваемого времени были исследованы в прилегающих межгорных долинах Тянь-Шаня и в Прииссыккулье. Здесь мы имеем в виду исследования
А.Н. Бернштама (1952), А.К. Кибирова (1959. С. 13-138), И.К. Кожомбердиева (960. С. 109123; 1976. С.576; 1986), А.К. Абетекова (1982. С. 33-36), К.И. Ташбаевой (1983. С.578-579)
и.т.д. Масштабные исследования подбойно-катакомбных курганов юго-западной части Ферганской долины была проведены Ю.Д. Баруздиным (Баруздин, 1961. С. 43-81), Н.Г.Горбуновой
(1981. С.15-20; 1991. С.20-30.) и Г.А. Брыкиной (1982). Н.Г. Горбуновой была выделена
карабулакско-кугайская культура Ферганской долины (1983. С. 29-35). В середине 90-х годов
сравнительный анализ курганов с катакомбными и подбойными захоронениями различных регионов Тянь-Шаня, Ферганской долины, Алая начала проводить Э.И. Кожомбердиева (1997. С.
12-40). Несмотря на масштабность исследований круга рассматриваемых памятников, многие
вопросы остаются ещё не решенными.
В настоящее время становятся интересными материалы Южного Казахстана. Здесь в
1930-1950 гг. изучением памятников рассматриваемого времени занимались Г.В.Григорьев
(1948.С.47-78), А.Х. Маргулан (1948.С.109-115), А.Н. Бернштам (1949.С. 59-99), Е.И. Агеева
193
Ж.К. Токказиева
и Г.И. Пацевич (1956. С.33-60).
В конце 50- в начале 60-х гг. памятники каунчинской культуры изучались Чардаринской археологической экспедицией (Максимова, Мерищев, Вайнберг, Левина, 1968.)
С 1970 года на юге Казахстана проводит широкие исследования Южно-Казахстанская комплексная археологическая экспедиция Института истории, археологии и этнографии Академии
наук Казахской ССР (ЮККАЭ) под руководством К.А. Акишева (Савельева, Костина, 1986), а
с 1993 года по настоящее время они продолжаются под руководством К.М. Байпакова.
С 1980-х годов изучением катакомбных могильников занимается археологическая экспедиция Чымкентского педагогического института, позднее Чымкентского филиала Международного Казахстанско-Турецкого университета им. Х.А.Ясави под руководством Н.П. Подушкина
и А.Н. Подушкина (Подушкин, 2000.). В итоге в бассейне реки Арысь на девяти могильниках
раскопаны более 50 катакомбных погребальных сооружений, получен многочисленный материал, характеризующий погребальный обряд, идеологию населения этого региона в первой
половине I тыс. н.э. Публикации последнего десятилетия содержат массу новых данных, на наш
взгляд, очень важных для обобщающих исследований памятников кочевых племен и народов
Таласской долины и Западного Тянь-Шаня.
В первую очередь привлекает внимание идентичность намогильных и внутримогильных
сооружений указанных зон с южноказахстанскими. В основном катакомбные могильники бассейнов рек Талас и Арысь обнаружены на склонах надпойменных террас значительным количеством бессистемно расположенных земляных и каменно-земляных насыпей диаметром 4
-30 м, высотой 0,2 -3 м. При раскопках в насыпях часто встречаются обломки керамики, зольные пятна и кальцинированные кости животных. Вероятно, это связано с ритуалом тризны во
время и после погребения. Внутримогильные сооружения состоят из длинного узкого трапециевидного коридора-дромоса, расположенного перпендикулярно к длинной оси катакомбы.
Длина коридоров-дромосов достигает от 2 до 8 м, ширина от 0,2 до 1,4 м в узкой части, от 0,8
до 2,2 м в широкой. Конструкция коридоров-дромосов бывает ступенчатой или пандусной,
глубина достигает 3-4,5 м. Ориентировка коридоров-дромосов неустойчивая, она зависит от
направления склона местности (Кожомбердиева, 1995. С.70-77). Погребальные камеры катакомб, как правило, в плане овальные или прямоугольные с округленными углами со сводчатым
потолком, длина 0,8 - 4 м, ширина 0,55 - 2,8 м, высота 0,6 - 2,2 м. Вход в катакомбу располагался
в широкой наклонной части входной ямы и имел прямоугольную или круглую форму. Вход в
камеру закладывался камнями, сырцовыми кирпичами, пахсой, иногда деревянными дощечками. В катакомбных погребениях Таласской долины преобладает закрытие входа камнем, иногда
сырцовыми кирпичами и деревом. А входы в камеру катакомб долины реки Арысь в большинстве случаев закладывались сырцовыми кирпичами и иногда пахсой. Погребения в основном
одиночные, парные и коллективные. Устойчивость в ориентировке погребенных у памятников
обоих регионов отсутствует. Погребенные укладывались на деревянное ложе, иногда на подстилку из кошмы, циновки или на выкладку из плоских камней. В Таласских катакомбах часто
встречаются дощатые гробы из арчи. Характерной особенностью погребенных в катакомбах
обоих регионов является кольцевая деформация черепов.
Сходство обнаруживается не только в конструкциях погребальных сооружений, но и в керамике. Здесь распространены кувшины с близким к шаровидному туловом и образованным изгибом стенки характерным валиком в верхней части горловины (Кожомбердиев, 1963.С.44, рис.2;
С.53, рис.4; Подушкин, 2000. С. 72.рис.5) и кувшины с относительно высоким, яйцевидным
194
Культура номадов Центральной Азии
туловом, вертикальной петлеобразной ручкой (Кожомбердиев, 1963.С.46, рис.2; С.53, рис.2-4;
Подушкин, 2000. С. 66.рис.1). Изделия покрыты красным и беловатым ангобом. Ближайшие
аналогии имеются в материалах каунчинской культуры. Совпадают горшки с широким устьем и
еще более широким дном и приземистым раздутым туловом, украшенным несколькими рядами
прорезного волнистого орнамента или поясом наколов (Кожомбердиев, 1963.С.42, рис.1-3; Подушкин, 2000. С. 55.рис.6) и горшки баночной формы с одной или двумя ручками (Кожомбердиев, 1963.С.44, рис.4; Подушкин, 2000. С. 72.рис.1). В этих памятниках часто встречаются схожие миниатюрные кувшинчики, курильницы, фляги. Сходство выявляется и среди предметов
быта и украшений. Например: это сурьматаши, ладьевидной формы зернотерки, бусы и бляшки
от поясного набора (Кожомбердиев, 1963.С.41, рис.7; Подушкин, 2000. С. 117.рис.1). Состав
костей животных, положенных в погребения, также одинаков: это, в основном, кости овцы или
барана (передняя нога, крестец, ребра и астрагалы). Рядом с костями обязательно присутствует
железный нож.
Кроме отмеченных схожих черт имеется и ряд отличий. Одно из них, и очень важное, это наличие поселений близ могильников бассейна реки Арысь во многих случаях, когда в могильниках Таласской долины они пока не обнаружены. В Арысских погребениях в каждой катакомбе
находилось от двух до семи глиняных сосудов, однако, деревянные сосуды и столики встречаются очень редко. В Таласских катакомбах, наоборот, количественно преобладают деревянные
сосуды и довольно часто попадаются деревянные столики на ножках. Их располагают главным
образом у изголовья и у ног. В памятниках обоих регионов изредка ставили глиняные курильницы. В катакомбах бассейна реки Арысь редко встречаются предметы вооружения, а в некоторых
могильниках их вообще нет. Исследователи объясняют это массовым переходом кочевников к
оседлости и земледелию (Байпаков, Подушкин, 1989.С.67). А для катакомб Таласской долины
присутствие предметов вооружения один из важных атрибутов. Погребения без оружия встречаются очень редко.
Исходя из результатов наших предварительных сопоставлений, мы не можем говорить о
непосредственном генетическом родстве кочевых племен Тянь-Шаня и долины рек Арысь и
нижних течений реки Талас. Идентичность погребальных сооружений и керамических изделий
отражает наличие каких-то связей между ними, характер которых должен выясниться в ходе
будущих исследований. Вопросы этнической интерпретации и хронологии этих памятников довольно сложны. А.Н. Бернштам (1940.С.27-32) соотносил их с гуннами и датировал серединой
I в. до.н.э. - перв. пол. II в.н.э. Сорокин С.С. считал, что эти памятники оставлены скотоводческими племенами, неразрывно связанными с земледельцами, и датировал II-IV вв. н.э. (1954.
С.131-147; 1956, С.97-117). Принимая во внимание заключения антропологов о центральноазиатском происхождении населения этой культуры, И.К.Кожомбердиев (1986.С.17.) считал
наиболее вероятным предположение о сложении кенкольской культуры в результате смешения
местного и пришлого населения, появившегося из восточных районов Центральной Азии. Б.А.
Литвинский (1969.С.17-22) связывал появление катакомбных захоронений с изменением религиозных взглядов местного населения Средней Азии. О.Б. Обельченко (1991.С.133) высказывает мнение о привнесенности данного вида погребальных сооружений в Среднюю Азию из Поволжья и Приуралья, т.е. регионов формирования сарматской культуры. Ю.А. Заднепровский
(1960. С.136) объяснял погребения в катакомбах появлением здесь пришлого населения, что
связано с событиями великого переселения народов. Многие могильники Ташкентского оазиса
и Южного Казахстана, в том числе катакомбы бассейна реки Арысь, он относил к локальным
195
Ж.К. Токказиева
вариантам кенкольской культуры, основным районом распространения которой были Таласская, Чаткальская и Кетмень-Тюбинская долины. По мнению Л.М. Левиной (1971.), долины
верхнего Таласа, Чаткала и Кетмень-Тюбе были заняты в I-V в.н.э. локальным вариантом каунчинской культуры. В тоже время, в низовьях Таласа и в бассейнах реки Арысь была распространена отрарско-каратауская культура. Свои выводы исследователь делает на основании изучения
керамики. Е. Смагулов считает, что логичнее говорить не о разных, хотя и близких культурах
- каунчинской, кенкольской, отрарско-каратауской и джетыасарской, а об одной культуре и
ее вариантах и предлагает назвать ее «сырдарьинской» и связать в этнополитическом плане
с Кангюйем и кангюйцами, в судьбах которых важную роль сыграли вначале сарматы и хунну,
а затем согдийцы и тюрки (Байпаков, Смагулов, 2005. С.88). Ю.С. Худяков, сопоставляя предметы вооружения кенкольцев и персонажей костяной пластины из Орлатского могильника, отметил близость кенкольцев с кангюйцами. Как известно, по одной из версии изображенные на
Орлатской пластине персонажи являются кангюйцами.
Сопоставительный анализ материалов из катакомбных погребений бассейнов рек Талас и
Арысь только начат, но выявленные общие и отличительные черты могут явиться ключом в интерпретации указанных памятников, в решении этнической принадлежности населения, оставившего их, что, конечно, будет задачей последующих исследований.
Литература
Абетеков А.А. Античная чаша из Алая // По следам памятников истории и культуры Киргизстана. Фрунзе,
1982.
Агеева Е.И., Пацевич Г.И. О работах Южно-Казахстанской археологической экспедиции 1953 года // ТИИАЭ
АН Каз.ССР, т.1, Алма-Ата, 1956.
Баруздин Ю.Д. Кара-Булакский могильник // Изв. АН Кирг.ССР, серия общественных наук. Т.3, Вып.3, (История), Фрунзе, 1961.
Баруздин Ю.Д., Брыкина Г.А. Археологические памятники Баткена и Ляйляка. (Юго-Западная Киргизия).
Фрунзе, 1962.
Байпаков К.М. Подушкин А.Н. Памятники земледельческо-скотоводческой культуры Южного-Казахстана.
Алма-Ата, 1989.
Байпаков К.М., Смагулов. Е.А., Ержигитова А.А. Раннесредневековые некрополи Южного Казахстана. Алматы, 2005.
Бернштам А.Н. Кенкольский могильник // Избранные труды по археологии и истории кыргызов и Кыргызстана. Т.I. Бишкек, 1997.
Бернштам А.Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая // МИА. 1952,
№ 26.
Бернштам А.Н. Проблемы древней истории и этногенеза Южного Казахстана // Изв. АН Каз. ССР. Сер. археология. 1949, №2. Алма-Ата.
Брыкина Г.А. Юго-Западная Фергана в первой половине 1 тысячелетия нашей эры. М., 1982.
Григорьев. Г.В. Келесская степь в археологическом отношении // Изв. АН Каз. ССР. Сер. археология. 1948. №1.
Алма-Ата.
Горбунова Н.Г. О типах ферганских погребальных памятников первой половины I тыс.н.э. // АСГЭ. Вып.22.
1981.
Горбунова Н.Г. Кугайско-карабулакская культура Ферганы // Советская археология, 1983. №3.
Заднепровский Ю.А. Археологические памятники южных районов Ошской области (середина 1 тысячелетия
до н.э.- середина 1 тысячелетия н.э.). Фрунзе, 1960.
Кожомбердиева Э.И., Кожомбердиев И.К., Кожемяко П.Н. Катакомбное погребение в ущелье Шамси //
Eurasia Anligua. 1997. №3
Кожомбердиев И.К. Могильник Акчий - Карасу в долине Кетмень-Тюбе // Изв. АН Кирг. ССР. Т.2. Вып.3.
Фрунзе, 1960.
Кожомбердиев И.К. Новые данные о Кенкольском могильнике // КСИИМК. Вып.80. 1960.
196
Культура номадов Центральной Азии
Кожомбердиев И.К. Катакомбные памятники Таласской долины // Археологические памятники Таласской долины. Фрунзе, 1963.
Кожомбердиев И.К. Культура ранних кочевников Западного Тянь-Шаня (по материалам долины Кетмен-Тюбе).
Автореф. дис…. канд.ист.наук. Л., 1986.
Кибиров А.К. Археологические работы в Центральном Тянь-Шане.1953-1955 // ТКАЭЭ. Т.2, 1959.
Кибиров А.К. Археологические памятники Чаткала. ТКАЭЭ. Т.2, 1959.
Литвинский Б.А. История и культура восточной части Средней Азии от поздней бронзы до раннего средневековья. Автореф. дис…. докт.ист.наук. М., 1969.
Левина Л.М. Керамика нижней и средней Сырдарьи в I тысячелетии н.э. // Тр. Хорезмской арх.-этнограф. эксп.
М., 1971.
Маргулан А.Х. Оседлые поселения VIII-XIII вв. на северных склонах Каратау // Изв. АН Каз. ССР. Сер. археология. 1948. №1.Алма-Ата.
Максимова А.Г., Мерищев М.С., Вайнберг Б.И., Левина Л.М. Древности Чардары. Алма-Ата, 1968.
Обельченко О.В. Культура античного Согда. М., 1992.
Подушкин А.Н. Арысская культура Южного Казахстана (IV в. до.н.э – VI в. н.э.). Туркестан, 2000.
Савельева Т.В., Костина Д.М. Отрар. Отрарский оазис и Южный Казахстан // Проблемные исследования
Южно-Казахстанской комплексной археологической экспедиции (1971-1985). Алма-Ата, 1986.
Сорокин С.С. О происхождении керамики катакомбных могил Ферганы // Советская археология. Вып. XX.
1954.
Сорокин С.С. Среднеазиатские подбойные и катакомбные захоронения как памятники местной культуры //
Советская археология. Вып. XXVI. 1956.
Ташбаева К.И. О работе Тянь-Шаньского отряда // АО, 1981. М., 1983.
Степная полоса азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М ., 1992
Heikel H. Altertumer aus dem Tale des Talas in Turkestan. Travaux Ethnographigves, VII. Helsinki, 1918.
197
Muhittin Tuş
Muhittin Tuş
Turkey
INFLUENCES OF SCYTHIAN NAMES ON KYRGYZ NAMES
Scythins had lived for a long time period and in a very vide geographical area between far-east and
central Europe (Borovka, 1967; Ebert Max. 1929, S. 52-114; Huntingford. 1935, S.785-795). Because
of the oppression of Chinese Kingdom Shuan (827-782), starting from 8th century BC Turkic tribes
escaped from their homeland and moved to the west. As a result of this movement to the west Scythins
is known by the western nations and western resources started to mention Scythins. Scythins are
replaced the homeland of the Huns after Chinese Kingdom conquer the Kingdom of Huns (Ögel,
1981; ÖztunaYılmaz, 1990). Scythins were almost unique inhabitants of wide Asia steps. Scythins
had relations with China in the east, Assures, Persians, and Greeks and other nationalities in the west
until 2thcentury AC.
Culture of Scythins, like other Turkic tribes, is a step culture. As geographical and as chronological
Scythins have a rich step culture; however, Scythins did not have written resources about themselves
except archaeological sources. We know about Scythins by using other nations written sources
(Melyukova, 2000). Information related to Scythins can be found in Chinese, Greek, Persian, and
Sammie resources (Ekrem Memiş, 1987. S.3-14). Name of Scythins were used differently by different
cultures. For instance, Greek sources named it `Skudai`, `Skythai`, Assyrian people named `Aşguzai`,
Persian people named it `Saka`, ‘Saha’, `Skudra`, and Chinese people named it `Sai`, `Sai-wang`,
also name of Scythins called as `Beth-Sean`, ‘Ishkuza’ in Old Testament (Ekrem Memiş, 1987. S.314). This different naming is a cultural phenomenon; in each culture a different name is emerged for
the Scythins. It is important to mention that another reason to calling different names for Scythins
is a history itself. For different periods of time names of the Scythins changed or people in different
culture named Scythins differently in different times. One another reason for calling different names
can be insufficiency of recording and written documents.
Scythins are one of the very important Turkic tribes in history. It is important to know that what
today`s nations are related to Scythins. Historians need to know about living relatives of Scythins.
According to existing information, an intensive discussion (Begmatob, 1972; Quliyev 1999; Sümer
Faruk, 1999) is going on Scythins and their names and more research is necessary to reach a healthy
conclusion about Scythins and their names. These discussions are not our primary purpose. The
results of these discussions emerged one critical question about Scythins. Are they European, Persian,
Slavik or Ural-Altaik (Kuzminskiy, 2007; İ.V.Kuklina 1985; Çay, 2001, 577-581; Durmuş, 2001, 620623; Tarhan, 2001, s.598-605; Akişev, 1984)? Different sources tell differently. For answering this
question, number of archeological diggings going under way in different places. Also, interpretation of
the discovered materials from archeological sides is continuing. We want to help these interpretations
a little bit as far as we can. We are concentrating on what names Central Asian people give their
children. Central Asian people preserved their culture for more than two thousand years. How they
protect their cultures like Jews people. We thought that may be names they gave their kids. We believe
that names help to protect their culture to preserve for a long time.
In this manner, is it possible to establish a link between our existing research and Scythins? In
other words, is there any link between living Central Asian tribes and Scythins? If we talk about a
linkage between living Central Asian tribes and Scythins, we can help to solve the problems related
198
Культура номадов Центральной Азии
to Scythins (Abaev, 1945; 1949, s.239; K.T.Vitçak, 1992; E.A.Grantovskiy, 1960; B.N.Grakov, 2006;
C.V.Kullanda; A.İ.Martinov, 2005). The basic problem related to Scythins is Scythins and connections
of Scythins and living tribes in central Asia (Polosmak, 2001).
Subject of our existing research is related to names and naming procedure in Kyrgyz and Kazak
communities. According to our research on Kyrgyz and Kazak communities, we saw that Kyrgyz and
Kazak people are very careful to give their kids Kyrgyz and Kazak names. For being very selective on
some certain names has a historic root. Kyrgyz and Kazak people just not started to give Kyrgyz and
Kazak names just recently. This tradition in Kyrgyz and Kazak culture has been coming for a long time.
It is important to answer the question; are there Kyrgyz or Kazak names that carry effects of historical
periods? In other words, are there Scythins names were used in Kyrgyz or Kazak communities? If
Kyrgyz and Kazak people using Scythins names currently, a connection between Kyrgyz people and
Scythins can be established.
First of all, our existing research is related to names of Central Asian people ( Japarov, 1979; 2004;
Quliyev 1999; Faruk Sümer, 1999; Qurbanov, 1993; Aysan Adviye, 1994; İdrisov, 1971; Begmatob,
1972; Atanıyazov Soltanşa, 1978; Saim Sakaoğlu, 2001; Januzaqov T.J.-K.S. Esbayeva, 2003).
In Bishkek, total 60000 names were analyzed. 21000 names of people who admitted to Kyrgyz
Turk Manas University between the years of 2000-2006. Later, names of students attending Sebat
Educational Company more as of more than 4000 names (Muhittin Tuş).
This research is not related to any archeological reporting on Scythins nor related to historic
documents. However, this study use the results of both (archeological and historic documents), to
analyze the current Kyrgyz and Kazak names.
To identify the names of Scythins is difficult for number of reasons. First of all, sources about
Scythins are very different. Sources about Scythins are related to other communities around Scythins.
Each culture has different names. In other words, cultural differences made it difficult to compare the
names. Especially, written documents related to Scythins were written by people from other cultures,
rather than Scythins. Written documents related to Scythins are documented by Greek, Chinese,
Persian or Jews people. Moreover, almost all historians use these written documents related to Scythins
by not having any objections. The cause of this situation may be related to lack of enough knowledge
about Scythins. For that reason, historians are ready to accept what ever they found about Scythins
without criticizing*******. It is important explain that this acceptance does not means that there is
no problem with the written documents related to Scythins. There are serious problems with these
documents especially for names. The pronunciation of the names is problematic in Greek sources. Skit
names in Greek sources are pronounced like Greek names. The leaders of Scythins called by Greek
sources as Idanthyrsos, Skopasis, and Taxakis are some names. In fact religion of Scythins is different
from Greek people`s religion (Herodotos, 1973; Minns Ellis H., 1913; Tarhan Taner, 1969, 145170), however, Greek sources used very their own terminology to identify the religion of Scythins.
For instance, the highest Greek God Zeus has equivalence in Scythins as Papay. The wife of Papay is
Api. Similar to this, equivalence of Afrodit is Agrimpas. Apollon in Scythins is named Goytosir. It
is easily can find equivalent names for all Greek Gods and Goddes in Scythins. It is interesting that
mythological leader of Greek, Heraklius in Scythins Tragitay who is establisher of the mythological
Skit state. Strabon as another Greek source, name of the Scythins leader is mentioned as Atheas.
In other side, Scythins had lived in a wide geographic area and for that reason they had relations
with other cultures extensively. These neighboring cultures are Chinese, Persian, Saurian, Simian and
Egyptian, Greek, Caucasian, Indian and European cultures. Cultural relations time to time were very
199
Muhittin Tuş
effective on Scythins. Time to time they have some changes on their language (Ryskulov, 2003, s.211). Some times these relations changed to religion of Scythins. Some times they had some resistance
to these cultural effects from other cultures. For instance, Heredot mentioned that the leaders of
Scythins Anakarsis and Skyles secretly believed Greek gods and prey for them but later their people
learned this secrecy and killed them (Herodotos, ibid). However, this piece of knowledge may be
pronounced incorrectly by outside sources.
If we hear and read from original names from Scythins themselves, we should certainly know that
the language of Scythins and Greek are not close each other. As far we reach real pronunciation of some
Skit words, they are close to words of Central Asia Turkic languages. For instance, Targitay in today`s
Kyrgyz language Tar-gi-tay in anlysis. Tar means not wide. Tay is related to raletive by mother. Tayece in Kyrgyz language and tey-ze in Turkish realted to tay. In Turkish-Mogol history, named Targitay
Kiriltun a person is mentioned. Three sons of Targitay are also mentioned as Lipoksay, Arpaksay,
and Kolysay (Ryskulov, ibid). These three words are also realted to water in Kyrgyz language. We
discussed the Skit names in historic documents till here.
If we analyze the Scythins verbal expressions as well as names, we can see that Scythins and their
language has connections with the old Turkic language.
Tablo 1. Names Registered at Manas University
Nationalities/
Gender
States
Males
Undefineds
Females
(Fathers )
%
%
%
Kirgizs
3833 17,90 10650 49,74 6930
32,36
Russians
42
10,61 198
50,00 156
39,39
Kazakh
21
19,81 53
50,00 32
30,19
Uzbeks
71
21,65 164
50,00 93
28,35
Tadjiks
11
22,92 24
50,00 13
27,08
Others
108
19,49 277
50,00 169
30,51
Totals
4086 17,89 11366 49,75 7393
32,36
Totals
21413
396
106
328
48
554
22845
%
100
100
100
100
100
100
100
General
Totals
%
93,73
1,73
0,46
1,44
0,21
2,43
100
In our analysis, Kyrgyz names come from Manas University student list and list of Sebat Educational
Company. List of Manas University consists 22845 names and 94 % of them Kyrgyz nationality. Rest
of them are (6 %) non Kyrgyz nationality. The number of total Kyrgyz names are 21413, 32 % are
female names, 68 % male names (Muhittin Tuş, ibid). By adding around 80000 names from Sebat, a
total 100000 names were analyzed.
A names of Scythins queen Zarina probably is one of the most common names among Scythins
and current Central Asian communities. Zarina is found in Manas and also in Sebat list commonly.
Now, we need to discuss current Skit names. Zarina and Tomris are two current names to discuss.
Zarina and Tomris as Skit names are very common in Kyrgyz, Kazak and other Central Asian
communities. People gave this Skit names to their kids as their names and some time this skit names
used for naming national heroes. Also a novel is named one of this skit names (Bulat Djandarbekov,
1998). In this novel, Tomiris, Spargapis, Ispakay, Madiy, Toksar, Bolcuto, Zarina, Kiaksar, Skilur, Oks,
Sapur, Sohbar, Farzan, Zogak, Gargak, Sibak, Partatua, Ugbar, Amaga, Azarpis, Thakis Skit names
were written.
200
Культура номадов Центральной Азии
Table II. Frequency of Kyrgyz Names in Manas University List
Names
Cyrillic Letters
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
Наргиза
Мээрим
Кубанычбек
Асель
Жылдыз
Азамат
Аида
Таалайбек
Айнура
Назира
Айзада
Каныбек
Марат
Улан
Нурбек
Салтанат
Бакыт
Болотбек
Чолпон
Адилет
Айбек
Бактыбек
Венера
Назгуль
Нурлан
Айжан
Акылбек
Эркинбек
Алтынай
Жаныбек
Замирбек
Рахат
Зарина
Асылбек
Муратбек
Курманбек
Махабат
Latin Letters
Nargiza
Meerim
Kubanıçbek
Asel
Cıldız
Azamat
Aida
Talaybek
Aynura
Nazira
Ayzada
Kanıbek
Marat
Ulan
Nurbek
Saltanat
Bakıt
Bolotbek
Çolpon
Adilet
Aybek
Baktıbek
Venera
Nazgul
Nurlan
Aycan
Akılbek
Erkindik
Altınay
Canıbek
Zamirbek
Rahat
Zarina
Asılbek
Muratbek
Kurmanbek
Mahabat
The Number of
repeated
239
207
186
185
155
146
136
111
110
107
103
103
94
93
91
90
84
84
84
83
83
83
82
80
80
79
78
77
76
74
74
74
71
70
70
68
68
201
Muhittin Tuş
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
Мирлан
Омурбек
Эльвира
Руслан
Чынгыз
Темирбек
Эльнура
Нурзат
Элиза
Алмаз
Динара
Максат
Назгул
Mirlan
Omurbek
Elvira
Ruslan
Çıngız
Temirbek
Elnura
Nurzat
Eliza
Almaz
Dinara
Maksat
Nazgul
67
67
66
65
64
63
63
62
62
61
61
60
60
As a result, related to Scythins, it is difficult to reach a conclusion. Because they lived in a wide
geographical area and they have relations with other communities around them. However, we are
very happy to add something on related to Scythins and their culture. More study is needed to know
more about Scythins.
Bibliography
Abaev, V.I. Drevnepersidskie Elementı v Skifskom Yazıke, İranskie Yazıki I, Moskva 1945.
Adile, Ayda, Türklerin İlk Ataları, Ankara 1987.
Akişev, Alişir, İskusstvo i Mifologiya Sakav, Alma-Ata 1984.
Atanıyazov, Soltanşa, Adın Emne, Aşkabat 1978.
Aysan, Adviye, Selma Tuncay, Kadın - Erkek Adları Sözlüğü, 4. baskı, Ankara, 1994.
Begmatob, Ernst Azimoviç, Uzbek İsmlari İmlosi, Rusça Yeziliş Masalalari, Taşkent 1972.
Borovka, Greogory, Scythian Art, New York 1967; Max Ebert, «Sildrussland, Skytho-Sannatische Periode»,
Reallexion der Vorgeschichte, Berlin 1929, 52-114; G.W.B. Huntingford, «Who were the Scythians?», Anthropos,
XXX, Wien 1935, 785-795.
Çay, A.Haluk -İlhami Durmuş, “İskitler ”, Türkler, I, Ed.H.C.Güzel, Ankara 2001.
Djandarbekov, Bulat, Tomiris, Bek VI do N.E. İstoriya Kazakstana: Literaturnaya Kronika, Almatı 1998.
Durmuş, İhami, “İskitlerin Kimliği”, Türkler, I, Ed.H.C.Güzel, Ankara 2001.
Ebert, Max, «Sildrussland, Skytho-Sannatische Periode», Reallexion der Vorgeschichte, Berlin 1929.
Grakov, B.N., İskitler, çev.A.Batur, İstanbul 2006.
Grantovskiy, E.A., İndo-İranskiekastı i Skifov, Moskva 1960.
Herodotos, Herodotos Tarihi, (çev. Müntekim Ökmen), İstanbul 1973.
http://iratta.com/2007/09/26/oleg_kuzminskijj._skify.html 26.10.2007.
Huntingford, G.W.B., «Who were the Scythians?», Anthropos, XXX, Wien 1935.
İdrisov, A., Kırgız Tilindegi Isımdar, Frunze 1971.
Januzaqov, T.J. -K.S. Esbayeva, Kazak Türklerinde Kişi Adları, Qazaq Esimderi, Ankara 2003.
Japarov, Ş., Adam Attarı-El Baylıgı, Bişkek 2004.
Japarov, Ş., Kırgız Adam Attarının Sözdügü, Praktikalık Koldomo, Frunze 1979.
Kiselev, S.V., Drevnyaya İstoriya Yujnoy Sibiri, Moskova 1951.
Kretschmer, Karl, «Scythae», Paulys Real Encyclopadie der Classischen AItertumswissensehaft, II/A 1, Sututgart,
1921.
Kuklina, İ.V., Etnogeografia Skifii po Antiçnım İstoriçhan, Leningrad 1985.
Kullanda, C.V., “Yişö Raz o Ckifskom Yazıka”, Moskva İnstitut Bostokovedeniya RAN,
http://www.eastudies.ru/Publikacii/KullandaOSkifskomJazyke 01.11.2007.
202
Культура номадов Центральной Азии
Kuzminskiy, Oleg, “Skify”, http://iratta.com/2007/05/14/o_samonazvanii_skifov.html 01.11.2007.
Landsberger, Benno, «Ön Asya Kadim Tarihinin Esas Meseleleri», II. Türk Tarih Kongresi, Ankara 1987.
Martinov, A.İ., Arheologiya, Moskva 2005.
Melyukova, A.K., İskitler Sarmatlar-Erken İç Asya Tarihi, Istanbul 2000.
Memiş, Ekrem, İskitlerin Tarihi, Konya 1987.
Minns, Ellis H., Scythians and Greeks, Cambridge 1913.
Minns, Ellis H., 'The Scythians and Northern Nomads», The Cambridge Ancient History, Cambridge 1970.
Ögel, Bahaeddin, Büyük Hun İmparatorluğu Tarihi-I, Ankara 1981.
Öztuna, Yılmaz, Devletler ve Hanedanlar, İlk Çağ ve Asya-Afrika Devletleri, Ankara 1990.
Polosmak, N.V., Vcadniki Ukoka, Novocibirsk 2001.
Quliyev, Ebülfez Amanoğlu, Eski Türk Onomastik Sözlüğü, Baku 1999.
Qurbanov, Afat, Azerbaycanlı Adları, Uşağa. Nece Ad Seçmeli, Baku 1993. Rolle, Renate, Totenkult der Skythen,
Berlin-New York: 1979.
Ryskulov, T.M. “K Problema Yazyka i Etnogeneza Sakov”, Obshestvennye Naujki, II, Bishkek
2003.
Sakaoğlu, Saim, Türk Ad Bilimi, 1: Giriş, Ankara 2001.
Sümer, Faruk, Türk Devletleri Tarihinde Şahıs Adları I-II, İstanbul 1999. Tansu, Kadriye, «Kimmerler'in Anadolu'ya
Girişleri ve MÖ. 2. Yüzyılda Asur Devletinin Anadolu ile Münasebetleri», Dil ve Tarih-Coğrafya Fakültesi Dergisi,
VII/4 Ankara 1972.
Tarhan, Taner, «İskitler'in Dini İnanç ve Adetleri», İ.Ü.Edebiyat Fakültesi Dergisi, XXIII, İstanbul, 1969. Tarhan,
Taner, “Kimmerler ve İskitler”, Türkler, I, Ed.H.C.Güzel, Ankara 2001.
Tuş, Muhittin, “Kırgızlarda Şahıs Adları”, this paper was presented to 38, ICANAS Kongre in Ankara.Vitçak, K.T.,
Skifskiy Yazık, Opıt Opisaniya, Vaprosı Yazıkoznaniya, Moskva 1992.
203
Nasir Raza Khan
Nasir Raza Khan
New Delhi, India
SOME ASPECTS OF CULTURE AND SOCIETY
IN POST SOVIET CENTRAL ASIA
The Soviet incorporation of the erstwhile regions, peoples, and cultures of Mauwnahar, or
Transoxiana in the early part of the 20th century was not merely political, that in, erection of a state
system. The encompassment on the other hand, was holistic-religio cultural as well as politicoeconomic. The Soviet was an attempt to set up a specific socialist model of modernity based on certain
principles and practices, such as philosophical atheism, rational reordering of collective life according
to communist principles and centralised state system. In such an attempt, though ample provisions
had been made for cultural diversities and national self-determination in the statute, it was inevitable
that plurality as well as continuity with the diverse past of the region suffered to a great extent.
Look at from this angle, the collapse of this nearly three quarter of a century-long experiment also,
ought to be seen not only political, and economical but also religious and cultural dimensions. The
collapse of the Soviet, at that specific point of time in history meant that, religio-cultural homogeneity,
which was being upheld by the centralized state-system also lost its hegemony and legitimacy. In a real
sense the cultures of Central Asia found themselves in a dilemma. The newly emerged national states
had not only to reconstruct their economy but also if they were to survive, to define and determine
the nature and direction their cultures and societies are to take.
Sure enough there were contestations and forces struggling for domination. Among these, there
could be identified as significant: one, Westernisation; two, Islamisation; and three, some form of
re-Sovietisation. Torn between these three social forces, the cultures of what has come to be known
by now as Central Asia are struggling in search of accommodative and negotiated routes to find
their own destiny and identity. In a general sense, it could be said that in an attempt to retrieve their
plurality and to establish continuity with the historical past they have started to look inwards to their
own traditions. For superficial observers, however, influenced as they are by the naïve generalization
offered by the mass media, it might appear that the dominant direction of the current process towards
revivalism and religious fundamentalism. But the thesis of this short intervention is to suggest that
what we witness in this region today is not naïve or mindless traditionalism. It, on the other hand, is
‘ideological re-traditionalisation’ a conscious and systematic choice and rejection of elements both
form within tradition and without from the external sources; guided by the native genius of the
regions the so-chosen elements are being put together in order to re-establish continuity with the
past, maintain their plurality and yet cope in the modern world as a modern national-states.
Viewed in terms of cultural space, Central Asia from Isfahan to Bukhara fallen in the area of TurkoPersian civilization which the crucible of languages and cultures.
Islam has been integral in defining the culture, political behavior, and economic interactions of
the Central Asians since the Arab invasion in the seventh century AD. It was directly involved in
the unfolding of the political process. At independence, Islam quickly became inextricably linked
with the nationalist movements. Prominent scholar, Ahmed Rashid, makes the point that Islam has
become a convenient symbol «which allows local nationalists to distance themselves from Slavic
culture and aspirations.»
The first aim of the independent states was to give themselves the symbolic panoply of all
204
Культура номадов Центральной Азии
independent states: a flag, a national anthem, and a coat of arms. The process of nationalizing the
state framework inherited from the Soviet era was at first nominal; institutions and streets were given
new names. This manufacturing of symbols initially looked more like a patching together of bits and
pieces, rather than a return to historical roots. The designs of their flags are heavily symbolic and tend
to feature land and sky. Uzbekistan, Turkmenistan, and Tajikistan have large amounts of green, to
establish their Islamic credentials.
It is very difficult to determine the level of adherence to Islam among the general population of
Central Asia, since no religious public opinion data reflecting the influences of religious belief is
presently available; I found that most Uzbeks identify themselves as Muslims but this ‘Muslimness’
seems to signify more of a cultural identity than a commitment to observing the faith. I spoke to
Raushan Mustafina, a Kazakh ethnologist, observed that ‘many Kazakhs consider Muslim ceremonies
part of their “national” rather than religious heritage. Islam here is used to describe, the culture that
continues to characterise the outlook of the majority of Central Asian Muslims. There is a strong sense
of obligation ‘to maintain the tradition of our forefathers.’ This may be expressed in a variety of ways,
encompassing different degrees of religious observance. For a few, it involves a strict performance
of the prescribed rituals but most tend to affirm their Islamic identity in a more cursory, symbolic
fashion. Moreover, there is still great attachment to popular practices which are contrary to the Islamic
teachings.
In the immediate aftermath of independence there is a great upsurge of enthusiasm for mosque
construction. In Uzbekistan, for example, there were only 87 mosques for worship in 1987, but it rose
to almost 3000 in 1994.1
Almost 50 million Muslims follow the Hanafi school or are an overwhelming majority (70%),
although approximately 1.5 million Sunnis follow the Shafi'i madraseh. Other religious groupings
include Sufis, Ja'farias, Shias, Ismailis, and Bahais. The form of Islam favoured by the Central Asian
governments of today is based on the teaching of Hanafi.
The issues connected with the cultural legacies inevitably raised questions of Central Asia’s identity
and kept these issues unresolved. First of all, both in content and in form, medieval literature serves to
remind the Central Asians of their place within the Islamic world. It was Islamic norms which formed
the literate culture of Central Asia, and many of these region’s scholars and writers were central
figures in the development of Islamic civilization. Furthermore, the Soviet decision to delineate
natural identity through both language and land led to a competitive scramble for cultural heroes. If
a Tajik had to limit himself to figures active in his current territory, a mountainous region, far from
major cultural Centres, he would have little to lay claim to what they define as Tajik, therefore, either
Central Asian figures known to have been of Iranian birth, or those who wrote Persian in any region.
(Manz, p.18). Within the history of one after other poet or historian, they are constantly reminded
that the great centres of their historical culture are not their present towns of Khojand and Dushanbe,
but the cities of Samarkand and Bukhara, in Uzbekistan.
In Uzbekistan the region was the scene of great literary figures, patronized by Turkic rural, most of
the works produced by them were written in Persian or Arabic. Furthermore, the greatest of their own
literary figures, the star of Chaghtay literature, was Ali Shir-Nawa’i, who lived neither in Samarkand
nor in Bukhara, but in Herat, in Afghanistan. In this way the creation and codification of separate
national heritages in Central Asia has continued to link the Central Asian past to that of the wider
Islamic world, and also has reinforced separate and competing Central Asian identities.
Today Turkmen have fully embraced the concept of national unity and a strong national
205
Nasir Raza Khan
consciousness, which had been elusive through most of their history. The Turkmen have begun
to reassess their history and culture as well as the effects of Soviet rule. Some of the more notable
changes since independence have been a shift from open hostility to cautious official sanctioning
of Islam, the declaration of material and religious customs and holidays. For example, the Novruz
(New Year Day) is now being celebrated officially countrywide. Since independence, the government
has played a supportive role in the promotion of national traditions. Increased national awareness is
reflected in modifications of the school curriculum as well. Among the new courses of instruction is
one on ‘Edep’ or ‘Adab’ or proper social, behaviour and moral conduct according to the tradition of
Turkmen. After 1991, efforts have been made to regain some of the cultural heritage lost under Soviet
rule. More religious institutions, including religious schools and mosques have appeared, many with
the support of Saudi Arabia, Kuwait, and Turkey.
The Sufi tradition is itself would be seen as factor for pre-modern continuity and culture as well as
providing scope for Specific Central Asian form of culture, within the three core culture- Islam, West
and Soviet Russia. They are also trying to have Sufi tradition to maintain the relation as well as the
distance from Islam.
In the crossroad of culture Sufism also played a vital role in Central Asia. After the careful study of
the network of mausoleums, of different order of Sufi saints in Central Asia one can understand their
involvement in social and cultural life of the people. In nineteenth century Sufis, mostly Naqshbandias,
were instrumental as councillors an unofficial ambassadors in the foreign policy of Emirates of Central
Asia. It was the Naqshbandis who introduced Jadidism in Bukhara. Today, following the breakdown
of the Soviet Union, the Sufi networks are gradually re-emerging, as I have noticed during my trip in
Central Asia.
In the cost of identity Uzbeks also emphesized some Sufi historical personalities, like Shaikh
Ahma Yasvi, Bahaudin Naqshbandi, Ali Shir Navoyi etc. These personalities are, actually, depicted
as prominent figures of their literature (Zarcone, p. 66). The rehabilitation of major mystical writers
has drawn the interest of the Sufi Silsilahs, for example, the streamlining of the Naqshbandia order in
general speed up the process of Islamization. Similarly, among the leading figures of the reformist and
Jadid movement, like A. Kursavi, S. Marjani and R. Fakhreddin, have been rehabilitated (N. Devlet,
p. 73-74). The Uzbek thinkers also interested in writings of Bukharan Uzbek Jadids, like Abdurauf
Fitrat and Munevver Kari. In the republic of Turkmenistan, Makhtum Quli, a Naqshbandi poet, who
was being until recently read in secret, is now officially accepted. Since 1991, a number of books on
Sufism have been published in Uzbekistan, moreover, the Uzbek papers is creating to the demand for
information on these new national heroes by publishing scholarly papers on the prominent Sufis.
Shaikh Ahmad Yasvi is a common personality in the quest for identity for all Turkic republics. An
agreement was signed between Turkey and Kazakhstan, in order to reconstruct the mausoleum and
to build an enormous Turko-Kazakh University in the same city (Turkish newspaper, Cumhuriyet,
September 27 and December 16, 1991). Furthermore, in the year 1993 was declared Ahmad Yasavi’s
year all over the Turkish spoken area, from Istanbul to the Alma Ata. Since 1990, several conferences
dedicated to the literary and religious legacy of this Sufi poet, have been held in the cities of Kazakhstan
and Uzbekistan. In a conference held in Kazakhstan, a Turkic scholar said, “It is possible to argue that
the Central Asian native intelligentsia is using Yasavi in order to establish continuity in their history
by linking the past to the present” (Kemal Karpat, 1990, vol. V, no. 1, p. 7).
The most striking evidence of the role of Sufism as the basis for forming a political and social
community is held to be the symbolism of the meeting, for example, in May 1992, meeting between
206
Культура номадов Центральной Азии
Uzbekistan and Kazakhstan was held in the Kazakh city of Turkmenistan, home of Shaikh Ahmad
Yasavi, who played a major role in bringing Islam to the region. There is no doubt that the in the
process of the revival of the personalities, like A. Yasavi, Al Biruni and Ali Shir Nevaei are playing a
social and the political role in the reconstruction national legacy.
In the process of new hagiography, in all the countries, the previously existing administrative
terminologies are replaced by words from the Arab-Persian political tradition, or from earlier Turkish
terminology: thus hakim (governor) replaces the obkom and vilayat (province) replace oblast.
Parliament in Turkmenistan become the khalq maslahti (council of the people) here maslahat refers
backs to a traditional council of clan elders, while in Uzbekistan parliament is the Oli Majlis and in
Tajikistan the Shura-ye Oli.
The names of some places are changed, but names relating to recomposed identities created under
the Soviets are preserved. For example, in Tajikistan the town of Leninabad reverts to its former name,
Khojent, but the provinces keeps the name Leninabad. Karosnovodsk in Turkmenistan becomes
Turkmanbashi. The names of those responsible for Russian conquest are the first to be removed.
The names of streets are also changed: Marx and Lenin disappear, to be replaced by the personality
of their respective past. Like in Uzbekistan Amir-i Timur, Rashidv, Alin Sher Nawai, replaces the
Russian names from the streets.
All these observable facts show that religion, culture and modernity, with technological and
economic advancement are so intermixed and present some unique sort of civilizational development
in Central Asia. On the one hand there is upcoming of Islamic orthodoxy, and on the other there
are the new cultural identities with interesting contrasts. For example, people show adherence to
their Islamic religious teachings, i.e., the prayer, fasting in the month of Ramadan etc but equally
they are attached to non-Islamic values. They are influenced by the dominating Russian culture and
civilizations throughout these periods and are unable to maintain any single religious identity based
on any particular religion or cultural upbringing. This is what the contemporary Central Asia is. It is
neither modern nor orthodox; it is evolving with the new emerging political and economic situation
in and around the region. It is adopting whatever comes for its easily existence and basic fulfillment.
All these estimates are approximate and should be treated with caution.
Bibliography
Devlet N., “”Rehabilitation of Tatar Theologian”, The Central Asian Newsletter (October, 1987) pp. 73-74.
Kemal Karpat, “The Akhmat Yasavi Conference. National Revival and Islam in Central Asia”, Newsletter of the
Association for Central Asian studies, December 1990, vol. V, no. 1, p. 7
Manz, Central Asia in Historical Perspective, p.18
Turkish newspaper, Cumhuriyet, September 27 and December 16, 1991.
Zarcone, ‘Sufi Movements: Search for Identity and Islamic Resurgence’, p. 66.
207
М.Х. Хасанов
М.Х. Хасанов
Cамарканд, Узбекистан
К ОБРЯДУ ЗАХОРОНЕНИЯ ЗЕМЛЕДЕЛЬЦЕВ СОГДА В V-VI вв.
(по материалам Сангиртепа)
Сангиртепа открыт и впервые исследован в начале 80-х годов Н.И. Крашенинниковой (1981.
С. 466; 1983. С. 431; 1984. С. 461). В последние годы на памятнике выявлено четыре строительных горизонта, охватывающие период от эпохи лепной расписной керамики до ахеменидского
периода, и замок крупного земледельца IV-V вв. (Хасанов, Мехендели, 2004. С. 182-184). По
верхнему строительному горизонту выявляются еще три внутренних строительных периода.
Ранний период характеризуется наличием вазоподобных сосудов на ножке, время функционирования замка - круглой формы. Аналогичные формы сосудов по материалам Тали-Барзу датируются III-IV вв. (Тереножкин, 1950. С. 49-52). Возможно, этот период можно определить
по монете Ардашера - конец IV в. н.э., найденной в погребении 3. Во втором периоде прослеживается сильная перестройка замка, заложены первоначальные ворота с восточной стороны,
сооружаются ворота с порталом коленчатой планировки. Этот период по сопровождающему
материалу и технике кладки стены близок джетыасарской культуре низовьев Сырдарьи. В последнем периоде на руинах замка вскрыты четыре погребения.
Погребение 1. В северной части обводной стены открыта часть камеры погребения прямоугольной формы, вытянутая с севера на юг. Оно ограблено и разрушено еще в древности.
От останков погребенного в первоначальном месте сохранились части правой руки, плечи и
лопатки, верхняя челюсть и фрагменты правой ноги, которые лежали на камышовой подстилке
в южной части камеры. Погребенный лежал головой на север, в вытянутом положении. Часть
костных останков выброшена при ограблении камеры. Вдоль правой руки находился двухсторонний черенковый железный кинжал. Длина вместе с рукояткой составляла 27 см, длина лезвия
20 см, ширина 3,5-2 см. Аналогичные по форме кинжалы найдены в могильниках Томпакасар и
Косасар в низовьях Сырдарьи (Левина, 1993. С. 143, рис. 46, 12-14) и в кургане Самаркандской
округи Агалыксая. По типологии О.В. Обельченко, кинжалы без перекрестия, двухлезвийные датируются III-IV вв. н.э (1973. С.157-173).
У головы в погребении 1 Сангиртепа найден
миниатюрный кувшин с петлевидной ручкой,
окрашенный у горловины коричневым ангобным поясом. Высота сосуда 17 см, диаметр венчика 6 см (рис. 1;3). Также необходимо отметить, что посередине двора найдены челюсть и
часть черепа, которые по цвету и сохранности
совпадают с костями из камеры. Исходя из этого, мы предполагаем, что и другие найденные
здесь целые сосуды, односторонний железный
черенковый нож происходят из камеры (рис.
1;5). На полу камеры в одном месте найдено
более 15 глиняных шариков, их диаметр 1,5 см,
сказать что-нибудь об их назначении пока
Рис. 1. Погребение 1
сложно.
208
Культура номадов Центральной Азии
Погребение 2 расположено в 10 м к северу от погребения 1. Пол камеры - на глубине 1,32
м от реперной точки. Погребенный лежит на спине, ориентирован головой на север, лицом на
запад, руки скрещены, ноги слегка согнуты. Подбойная камера заложена подом керамической
печи. Плохо сохранившиеся кости в анатомическом порядке. Судя по зубам, возраст погребенного 35-40 лет, длина скелета 1,7 м. После вскрытия погребения 2 на расстоянии 10 м к северу
на глубине 0,8 м от дневной поверхности в завале в переотложенном виде найдены останки человеческих ног. Судя по погребению 2 можно установить, что ограбленное погребение 1 тоже
было подбойным.
Погребение 3 находится в южной части помещения 10. Надо сказать, что в отличие от предыдущих погребений оно было двухъярусным, сильно разрушено при хозяйственной деятельности. В верхнем ярусе погребальной камеры сохранилась только часть черепа. Другая половина
найдена на глубине около 1,5 м от дневной поверхности. Кости плохой сохранности. Судя по
сохранившимся зубам, возраст погребенного 15 лет. Под черепом найдена медная серьга с украшением из стеклянной пасты белого цвета (рис. 2;6). Под погребенным на глубине 25-30 см
прослежен скелет другого ребенка, возраст около 9 лет.
Погребение 4 обнаружено в северной стене помещения 1, вытянуто с востока на запад. Длина камеры 1,85 м, ширина более 0,6 м. Расчищен скелет женщины, лежащей на спине в вытянутом
положении, головой на запад. Голова несколько повернута лицом направо, руки согнуты. Длина
скелета 1,7 м. На левой руке - железный браслет (рис. 2;5). На пальцах левой руки два перстня,
один из них железный с медной подставкой (рис. 2;4.), другой – медный. Кроме того, под челюстью две бусины шаровидной формы (рис.2;3.), возможно, из сердолика, диаметром 2,4 см, шириной 1,7 см, другой - оранжевого цвета, шириной и диаметром 1,4 см (рис.2;1,2). Между бусинами была серебристая монета, диаметром 1,2 см. На лицевой стороне монеты - лицо правителя
полуповернуто вправо. Крупный нос и глаза европеоидного типа. Волосы изображены несколькими линиями вверх, усы - в виде бороздок. Обратную сторону монеты очистить не удалось, но
под налетом в середине монеты слегка читаются две линии как на кешских монетах - правитель
и терзающий лев. Ф. Грене монету определил как монету Ардашира, датируемую 270-290 гг. или
Пероза I, датируемую 270-310 гг. При зачистке часть монеты отломалась. Небольшой диаметр,
тонкость металла и иконография идентичны нахшабским монетам (Кабанов,
1961. С. 137-144). Монета из погребения 4, видимо, является одним из
типов кешских монет. На Сангиртепа
все вскрытые погребения дают находки узкого отрезка времени. Сопровождающие материалы, особенно керамические сосуды, характерны для V в.
и большой разницы между керамикой
с пола и заполнения помещения пока
не прослеживается. Как отмечает С.К.
Кабанов по материалам Безымянного
бугра 4 вблизи Пирмат – Бабатепа, захоронения совершены в свежих руинах и датируются V в. (Кабанов, 1978.
209
М.Х. Хасанов
С. 128).
Таким образом, на городище Сангиртепа до сегодняшнего дня вскрыты четыре погребения: в
трех случаях - катакомбные и в одном - двухъярусное. Двухъярусные погребения на территории
Нахшаба впервые выявлены на бугре № 4, входящем в агроирригационную систему Буры арык
в юго-западной части г. Карши. С.К. Кабанов факт многоярусного погребального обряда оставил открытым, а теперь можно сказать, что она традиционна для Южного Согда. Сопровождающие материалы - нож, кинжал, женские украшения - и погребальный обряд джетыасарского
типа (Джетыасарская культура, 1993, рис. 56.21, 29, 26; рис. 59, браслет). Перед нами интересная картина замка крупного земледельца с монументальной архитектурой: сооружение древневосточного типа, материальная культура, особенно керамические сосуды, типично местные,
земледельческие, в верхнем строительном горизонте проявление иной для региона культуры
кочевников и погребального обряда. На территории Заравшанской долины погребальный обряд земледельцев известен с эпохи бронзы в Чорбоге (Якубов, 1975. С.167-178), Зарча-Халифе
(Бобомуллоев, 1999. С. 33-35), Муминабадском могильнике (Аскаров, 1969. С. 56-62), Саразме
(Исаков, 1991, рис. 55, 56). В последние годы они открыты и в селение Джам Самаркандской
области (Аванесова, Шайдуллаев, Еркулов, 2005. С.12-33). Возможно, два бронзовых изделия из
селения Гилон Шахрисябзкого района происходят из погребения эпохи бронзы сапаллинского этапа (Хасанов, 2006, с. 63-68). В низовьях Заравшанской долины известна заманбабинская
культура с характерным местным вариантом андроновской культуры эпохи бронзы (Гулямов,
Исламов, Аскаров, 1966. С.267). Погребальный обряд захоронения в оседлоземледельческой
зоне в раннем железном веке до прихода Александра Македонского не известен. По наблюдению А.С. Сагдуллаева, человеческие кости встречаются в разбросанном виде или в культурных
слоях (Сагдуллаев, 1990. С. 29-39). При расширении центрального раскопа 3 поселения Сангиртепа в 2002 году из слоев лепной расписной керамики нами также была найдена затылочная
часть человеческого черепа.
Ранние наземные сооружения горожан, как наусы на территории Бактрии по материалам
Тепаи-Шах на юге Таджикистана, Б.А. Литвинский и А.В. Седов (1983) и Э.В. Ртвеладзе по
материалам наусов Делварзинтепа юга Узбекистана (1988. С.24) наусы Согда типологически
относят к древнебактрийским типам.
После распада греко-бактрийского государства на юге образуется Кушанское государство.
Согд остается на территории Кангюй. Между этими образовавшимися государствами сооружается государственная пограничная стена Дарбанд (Ртвеладзе, 2003. С.22-32; Рапен К., Бо Э.,
Грене Ф., Рахмонов Ш., 2006. С.91-111).
Более ранний этап влияния каунчинской культуры низовьев Сырдарьи в погребальном обряде по материалам дахмы Еркургана проследил Р.Х. Сулейманов (2000. С. 299). Хотя в это время
в степной зоне Бухарского и Центрального Согда известны курганные захоронения саков и
сарматов с VI-V вв. до н.э. по IV-V вв. н.э. (Обельченко, 1966. С.66-82; 1967. С.62-69; 1968. С.3236; Манылов, 1990. С.33-39; 1992. С.59-69). Среди могильников сазаганской группы в погребении найден лепной вазоподобный сосуд или кувшин со стирающимся ангобом, характерный
для Центрального Согда III-IV вв.
Мы по сопровождающему материалу в погребении Сангиртепа прослеживаем тесный контакт с джетыасарской культурой. Кроме того, налицо влияние в строительстве. Вместо квадратной формы кирпича античного периода в ряде городищ и сельских поселений Согда распространяется новый комбинированный тип кладки, который отмечается в слоях V-VI вв. н.э. городища
210
Культура номадов Центральной Азии
Пенджикент (Маршак, 1964. С. 182-243), Пайкенде (Семенов, 1996. С. 152.), I и II строительных периодах дворца ихшидов Согда (Ахунбабаев, 1999. С.15), ранних стенах храма Джартепа
(Бердимуродов, Самибаев, 1999. С.12) и сельских поселениях Южного Согда (Кабанов, 1981.
С. 114-116). В низовьях Сырдарьи известен еще в чирикрабатской культуре (Вайнберг, Левина,
1993. С. 34-35) и позднее в джетыасарской культуре (Левина, 1993. С. 37-39). Кроме того в это
же время прослеживаются лепные сосуды со стирающимся ангобом. По нашему мнению, помимо археологических материалов, наусы - главное сооружение Согда и Чача, типологически
более близки к джетыасарским склепам, чем кушанские наусы Бактрии.
Литература
Аванесова Н.А., Шайдуллаев Ш.Б., Ёркулов А. К вопросу о культурной принадлежности Джамских древностей эпохи палеометалла // Цивилизация скотоводов и земледельцев Центральной Азии. Бишкек, 2005.
Аскаров А.А. Раскопки могильника эпохи бронзы в Муминабаде // ИМКУ. Вып. 8. Ташкент, 1969.
Ахунбабаев Х.Г. Дворец ихшидов на Афрасиабе. Самарканд, 1999.
Бердимурадов А.Э., Самибаев М.К. Храм Джартепа. Ташкент, 1999.
Бобомуллоев С. Раскопки гробницы бронзового века в верхнем Заравшане // Stratum plus № 2. 1999.
Вайнберг Б.И., Левина Л.М. Чирикрабатская культура // Низовья Сырдарьи в древности. Вып. I. 1993.
Гулямов Я.Г., Исламов У.И., Аскаров А.А. Первобытная культура и возникновение орошаемого земледелия в
низовьях Зеравшана. Ташкент, 1966.
Исаков А.И. Саразм (к вопросу становления раннеземледельческой культуры Зеравшанской долины, раскопки
1977-1983 гг.). Душанбе, 1991.
Кабанов С.К. Культура сельских поселений Южного Согда III-VI вв. По материалам исследований в зоне Чимкурганского водохранилища. Ташкент, 1981.
Крашенинникова Н.И. Работы в Китабском и Шахрисябзском районах // АО-1981 г. М., 1983;
Крашенинникова Н.И. Древнеземледельческий оазис Южного Согда // АО 1984 г. М., 1986;
Крашенинникова Н.И. Работы в Китабе. АО 1982 г. М., 1984.
Левина Л.М. Раскопки могильников в окрестностях городищ Бедаик-асар, Кос-асар // Джетыасарская культура.
Низовья Сырдарьи в древности. Вып. III. Часть 2. Могильники Томпак-асар и Кос-асар. М., 1993.
Левина Л.М. Джетыасарские склепы. Джетыасарская культура // Низовья Сырдарьи в древности. Вып. II. Часть
I. Склепы. М., 1993.
Маршак Б.И. Отчет о работах на объекте XII за 1955-1960 гг // МИА. 1964. № 124.
Манылов Ю.П. Могильник Джузкудук-2 раннесакского времени в горах Букантау // ИМКУ. Вып. 24. Ташкент,
1990;
Манылов Ю.П. Курганы Кокпатаса // ИМКУ. Вып. 26. Ташкент, 1992.
Обельченко О.В. Сазаганские курганы // ИМКУ. Вып. 7. Ташкент, 1966;
Обельченко О.В. Погребение сарматского типа под Самаркандом // СА. 1967. №2;
Обельченко О.В. Сакские курганы долины Зарафшана // Проблемы археологии Средней Азии. Л., 1968;
Обельченко О.В. Курганы в окрестностях Самарканда // Афрасиаб. Вып. II. Ташкент, 1973.
Рапен К., Бо Э., Грене Ф., Рахмонов Ш. Исследования в районе «железных ворот»; краткое состояние проблемы в 2005 г. // ИМКУ. Вып. 35. Ташкент, 2006.
Ртвеладзе Э.В. «Дар-и-Аханин-Дарбанд». Тр. Байсунской науч. эксп. Вып. 1. Ташкент. 2003;
Сагдуллаев А.С. К изучению культовых и погребального обрядов Юга Средней Азии эпохи раннего железа //
Древняя и средневековая археология Средней Азии. Ташкент. 1990.
Семенов Г.Л. Согдийская фортификация веков. СПб. 1996.
Сулейманов Р.Х. Древний Нахшаб. Проблемы цивилизации Узбекистана VII в. д н.э.- VII в. н.э. Ташкент, 2000.
Тереножкин А.И. Согд и Чач // КСИИМК, XXXIII, М-Л., 1950.
Хасанов М., Механдели С. Раскопки на Сангиртепа в Кашкадарье // Археологические исследования в Узбекистане, 2003 год. Ташкент, 2004.
Хасанов М.Х. О двух бронзовых изделиях из селения Гилон Шахрисябзского района // ИМКУ. Вып. 35. Ташкент, 2006.
Якубов Ю. Работы Зеравшанского отряда в 1975 г. // АРТ, вып. XV. 1975.
211
Muhammad Hayat
Muhammad Hayat
Islamabad, Pakistan
EPOCH OF EARLY NOMADIC PEOPLE (PAKHI WAAS), PUNJAB PAKISTAN
Two names Iran and Turan in the medieval period have played a significant role in influencing the
course of history. This link can easily be traced back to the ancient as human migration since the time
immemorial had been noted descending from northern to southern Asia.
Nomadic Tribes moved across the area in both directions in search of pasture for their cattle, horses
and sheep, a practice that has been followed since Neolithic times. Because of their lifestyle, there are
few remains of permanent settlements. These nomadic groups (called Hu by Chinese) conducted
trade with neighboring regions from a very early period since Qian Shiji (Records of the Historian)
gives a fascinating of the Hu (Nomad). He states that they had no walled cities or fixed dwellings and
wandered from place to place in search of water and pasture for their animals. They did not engage
in agriculture and had no means of writing. Their strength as a warrior derives from the practice
of training boys to hunt with bow and arrow from an early age. During time of peace the nomads
were content to herd their flocks but in time of war, they live by plundering. He also describes them
as being without honour. Their only concern is self advantage and they know nothing of propriety.
Genghis troops expected conquest to yield gold, silk, horses and slaves. Genghis seems to have cared
little for loot but warfare was all tradition among the nomads. In vanguard of these, nomadic groups
were Scythians and Parthians called Sakaas by Greeks. For a century and half, Sakaas maintained
themselves in Gandhara. They were driven by the Kushans. The most famous of Kushans rulers was
Kanishka who converted to Budhism.
This was the ancient history of nomadic tribes who were warrior. They were great danger for the
world. Now although they are living in the same style and live in the tents but they are peace-loving
people all over the world and very different from the past.
In other part of the world, nomads have different
names. In Europe and in America they are called
Gipsy. In Afghanistan, they are called Pauindes.
In Pakistan, they are called Khana Badush and
in Punjab Pakhi Waas. At present, there are
about six millions Gipsy in the world. Yet that
traditional world is almost gone. Thus, the era
which began about three thousands years ago
with the domestication of the camel is ending.
But some tribesmen still live nomadic lives,
moving their herd of camel, goat and sheep from
one grazing region to another. There are million
tents of Gipsy today as passionate as free as they
have ever been.
In Pakistan, they are still nomads. They are
easily distinguishable from other Pakistanis. Their
occupations usually as camel breeders, hunters or
herdsmen take them of the beaten tracks.
Jewellery
212
Культура номадов Центральной Азии
The common characteristics of all the Pakhi
Waas is their height, their bearing is always upright.
Their gait is noble majestic. They have penetrating
eyes. They enjoy excellent health. Pakhi Waas has
a great pride in his family connections and tends
to look down on the semi nomads. Those who
know the Pakhi Waas find them a cheerful and
honourable person. Pakhi Waas ability to endure
the fierce heat of the Thal (Desert) , where he
can subsist on a few dates, camel’s milk and flour,
seldom fails to inspire respect and admiration in
those less hardy. The Pakhi Waas has a remarkable
ability to find his way across the desert.
The simple tasks of the camp life serve to calm
and soothe the interactions of men who are often
tired, thirsty and hungry. The regularity of their
actions prevent that ambiguity and confusion
which appear so often to be a cause of strife in the
more anomalous of richer society of the west. And
finally the ritual tasks as petty and unimportant as
they are intrinsically offered opportunities display
friendship, sympathy and pride.
A. CAMEL AND THE PAKHI WAAS
Nomadic Carpets
The camel of Pakistan and the Punjab are all of
the one humped dromedary variety in contrast to the two humped Bactrian type of Central Asia. Some
tribes breed white camels other prefer brown, red or black. Racing camel will travel fourteen miles per
hour. Pakhi Waas camel herd are kept primarily for their milk, secondarily for meat. From camels, the
nomads obtain transport, food and wealth. Without the camel, the desert (Thal) would scarcely be
habitable. Pakhi Waas drink the milk, eat the flesh, weave the hair for the tents and burn the dung. The
importance of a Malik (Chief) in terms of his herds, he prospers only when the camel prospers. No
doubt that Pakhi Waas has been described
as the parasite of his constant companion
the camel.
HUNTING WITH WAWKS AND
FALCONS
Pakhi Waas (Nomads) are very fond of
hunting with hawks and falcons. The Thal
(Desert) hawks are trained to hunt all the
spices birds, rabbits and gazelles. A special
hawk is trained to attach gazelle on sight.
And try to attack the gazelle’s face and eyes
with its talons and some times blinding
it. At this stage, the gazelle lies down; the
hunter comes and seizes the animal. Pakhi
Juggler
213
Muhammad Hayat
Bavari Tribe Women
Different Types of Huts in Khushab District
Selling Children Toys
Embroidery and Needle Work
Waas are fond of hunting with dogs. Hunting dog is called Tazi (Arabi) because it came from Arabia.
Usually it takes little training. It is said that “Tazi can run down a rabbit in a moment”. The Tazi like
all other grey hounds feels the cold of winter and is always given a coat by his owner when the winter
season sets in.
214
Культура номадов Центральной Азии
Smoking Huka
Braekfast
Baloch Tribe
Nomadic Journey
C. JEWELLERY OF THE PAKHI WAAS
(NOMADS)
The human impulse that makes woman dress exotically
and ornaments themselves that theoretically is a major
universal practice among the females in past and present
and the nomad’s females are no exception. They use only
silver jewellery.
D. NOMADIC CARPETS
Nomadic carpets can often be distinguished by
irregularities in the shape or colors. As the nomads move
with their flocks they had to dismount their loads and set
them up again at new camp site. They were not always able
to stretch the half woven rug exactly back in shape. They
relied also as did all carpet makers in the past. On natural
dyes extracted from plants, animals products and some
time mineral. However, such regularities may enhance
215
Muhammad Hayat
the value of the rug for they prove that it was hand woven with natural dyes and were actually used in
the desert daily life.
E. JUGGLER
Pakhi Waas works as a juggler. He is very popular entertainer. Our people can not spend much
money on recreation. A juggler does not demand high fees for his show, therefore, large crowds gather
wherever he goes to show his tricks.
F. PAKHI WASS WOMAN
Pakhi Waas Woman is very hard worker. She brings water. She makes rugs. She sells self-made
children toys while her husband in his spare time sits in front of his tent ( Jhuggi) and enjoys smoking
‘Huqqa’.
Bibliography
Said Salah. Panaroma of Desert 1987
Zaher-ul-Islam. Enhl-e-Punjab. 1973
The Asia Magazine the Sillkroad (Art & History), March 25, 1962
Jonathan Tucker.1999
Dr. Muhammad Anwar Khan. Historical & Cultural links of Central Asia with Pakistan. 2000
216
Культура номадов Центральной Азии
М.М. Хужаназаров
Самарканд, Узбекистан
НАСКАЛЬНЫЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ ДРЕВНИХ КОЧЕВНИКОВ КАРАТАУ
Наскальные изображения являются своеобразной каменной летописью, запечатлевшей важные моменты исторического и культурного развития, характерные детали бытовой и хозяйственной деятельности древних племен, обитавших на обширной территории от эпохи камня и
вплоть до ХVIII-ХIХ вв. Петроглифы дают уникальную возможность исследования процессов
формирования художественного мышления людей доисторического времени.
Нуратинский хребет – один из трех регионов распространения подобного рода памятников
на территории Узбекистана (Хужаназаров, 2004. С.109). В географическом плане он находится
в центральной части республики и является непосредственным продолжением Туркестанского
хребта на западе, в административном отношении – это территория современной Джизакской,
Самаркандской и Навоийской областей (рис. 1).
Хребет Нуратау состоит из нескольких гор (Каракчитау, Актау, Каратау, Бахильтау и т.д.)
и вытянут в широтном направлении на 260 км. Средняя высота 1000-1500 м над уровнем
моря. Все горы асимметричного строения, т.е. северный склон круто спускается к КойташскоНуратинской межгорной впадине, а южный – длинный и пологий, с сильно развитыми оврагами, промоинами. С севера и севера-запада ограничен Кызылкумами, с востока - долиной реки
Сангзар, с юга - Зарафшанской долиной.
С археологической точки зрения Нуратинский хребет является одной из перспективных зон
в Узбекистане. Здесь сконцентрированы многочисленные культурно-исторические памятники:
стоянки и мастерские каменного века, древние и средневековые поселения, могильники и курганы, наскальные рисунки и святилища, относящиеся к различным историческим эпохам - от
палеолита до этнографической современности. Значительную часть открытий составляют петроглифы. Согласно сводке археологов на этой территории насчитывается более 60 памятников
наскального искусства, возраст которых определяется от неолита и до позднего средневековья
(Хужаназаров, 2006. С.50-55) (рис. 1).
Особо отметим, наиболее крупные местонахождения петроглифов связаны с водными артериями Нуратинских гор. Древние люди, в том числе ранние кочевники, должным образом
оценили данный ареал с постоянным источником воды. Рисунки, нанесенные выбивкой, гравировкой, прошлифовкой и краской встречаются на вертикальных, иногда горизонтальных плоскостях коренных выходов красноцветных песчаников и сланцев кембрийского возраста, переслаивающихся сланцами и известняками. Другие породы камня использовались крайне редко.
Изучение наскальных изображений Нуратинских хребтов началось в середине ХХ в. с экспедиции Махандарьинского отряда во главе с академиком Я.Г. Гулямовым и продолжается уже
почти 60 лет. Огромный объем работы по документированию наскальных рисунков Каратау,
в частности Сармишсая, был проведен в 1966-1973 гг. Дж. Кабировым. Он сделал описания,
копии, фотографии нескольких десятков рисунков Сармишсая (Кабиров, 1976. С.3), представляющих высокую научную ценность для других исследователей.
Поисковая работа на данной территории была возобновлена М. Хужаназаровым в 1987 г.
В ходе исследований открыто более 30 новых местонахождений петроглифов на территории
Хатырчинского, Нуратинского и Новбахорского районов Навоийской области (Хужаназаров,
217
М.М. Хужаназаров
2004. С. 108-111). Собран обширный материал
и опубликованы многочисленные статьи и монографии. Однако большая
часть находок не введена
в научный оборот.
Среди
памятников
южных склонов Каратау
Сармишсайский археологический комплекс является потенциальным
объектом мирового культурного наследия и представлен в Предварительном Списке Всемирного
Наследия ЮНЕСКО от
Узбекистана.
В Сармишсае выявлено 15 локальных групп
наскального искусства,
содержащих более 5000
изображений
(Хужаназаров, 2004. С. 112),
объект считается самым
крупным в Узбекистане
и одним из самых значительных памятников наскального искусства в
Центральной Азии. Здесь
представлены изображения эпохи камня, бронзы,
раннего железного века
Рис. 1
и средневековья. Разнообразие сюжетов, образов
и стилей, хорошая сохранность рисунков определяют высокую культурно-историческую и
эстетическую значимость памятника, а его доступность, ландшафтные особенности и визуальные характеристики позволяют поставить Сармишсай в ряд объектов наследия мирового значения и, следовательно, обуславливают необходимость его всестороннего изучения, сохранения
и использования.
Наскальное искусство Сармишсая не является чем-то замкнутым, круг сюжетных и стилистических аналогий достаточно широк. Их анализ предоставляет большие возможности не
только для уточнения культурно-хронологических схем и интерпретации сюжетов самого памятника, но и для решения многих важных проблем древней истории Центральной Азии в це218
Культура номадов Центральной Азии
лом. Так, большая серия знаменитых сармишсайских изображений быков туров эпохи неолита,
бронзы вместе с сопутствующими им образами имеет большое значение для решения вопроса о
древнейших изображениях региона, для изучения взаимных связей между отдаленными территориями. Анализируя, например, древнейший пласт петроглифов Среднего Енисея, Я.А. Шер
обратил внимание на удивительное сходство нескольких, нетипичных для Минусинской котловины фигур быков памятника Усть-Туба именно с быками Сармишсая (Шер, 1980. С.192-193).
Аналогичные изображения выявлены среди петроглифов Монголии, Цагаан-Салаа и БагаОйгура (Кубарев и др., 2005. С.48-55), Гобустана в Азербайджане (Джафарзаде, 1973. С.243),
а также в центральной части Аравийского полуострова (Анати, 1970. С. 79). Сармишсайские
рисунки очень информативны для выделения пластов эпохи бронзы среди петроглифов Тамгалы, Арпаузене (Казахстан) (Рогожинский и др., 2004. Сс.45-92) и Иссык-Куля (Кыргызстан),
(Миклашевич, 1995. С.64). Анализ удивительных по экспрессии многофигурных сармишсайких композиций со сценами “укрощения” куланов может многое прояснить в решении проблем
одомашнивания животных, в частности лошади.
Одним из интереснейших изображений Сармишсая является многочисленная группа петроглифов ранних кочевников (предскифский, раннескифский). Главная особенность рисунков
данного времени – это ярко выраженные черты «звериного» стиля, которые легко и уверенно
распознаются, в каком бы материале они не были представлены (рис.2). В этот период среди
основных персонажей художественного творчества ранних кочевников: горные козлы, олени,
архары, хищники, лошади, верблюды, собаки, джейраны, также появляются фигуры людей: конные всадники, столь характерные для культуры сако-скифского мира. Исчезают фигуры быков
туров и столь распространенный раньше фаллический культ. Охота людей на диких животных,
преследование хищниками козлов или оленей становятся главными темами наскального искусства. Единичные рисунки и целые картины позднего времени возникают рядом с петроглифами
эпохи камня и бронзы, а чаще – поверх древних творений. По размерам они уступают изображениям предыдущих эпох. Кроме того, встречаются случаи, когда между рисунками не соблюдается принцип соразмерности по отношению друг к другу. Поверхность многих покрыта пустынным загаром, некоторые трудно поддаются периодизации или неразличимы на фоне камня и
скалы. Основная часть рисунков этого времени выбита различной техникой. Вместе с тем, судя
по абрису, а также по тщательности и
точности выполнения можно предположить использование металлических
инструментов.
Среди петроглифов этого периода особенно примечательна серия
мужских фигур, как одиночных, так и
парных, а также в композициях со стилизованными изображениями коней
с характерной моделировкой ног, поразительно напоминающей древнегреческие изображения геометрического
стиля. Мужские фигуры показаны с
широкими плечами и мускулистыми
ногами, у большинства из них обознаРис. 2
219
М.М. Хужаназаров
чены характерные головные уборы в виде султана или башлыка, у отдельных - предметы вооружения: кинжалы, мечи, чеканы, луки и горите, которые датируются раннесакским временем
(рис.3).
В целом, в наскальном искусстве Центральной Азии этого периода антропоморфные персонажи крайне редки, и в этом плане сармишсайская серия уникальна. Аналогии, хотя и единичные, есть в петроглифах Южной Сибири, Монгольском Алтае. Так, на скалах горы Оглахты в
Минусинской котловине имеется изображение антропоморфной фигуры в башлыке и с моделированными икрами ног, держащей под уздцы двух лошадей, выполненных в манере раннего
этапа звериного стиля (Шер, 1980, рис. 120). На одной из плит, найденных в кургане Аржан-2,
выбито изображение человека, по стилю и иконографии похожее на сармишсайские – это фигура мужчины с широкими плечами, руки упёрты в бока, на поясе – акинак, на голове – небольшой
султан, рядом – изображение коня. Курган датируется 2-ой пол. VII в. до н.э. Установлено, что
изображения на плитах синхронны времени сооружения кургана (Чугунов, 2004. С. 31-35).
В том же стиле что и кони, входящие в композицию с вышеописанными антропоморфными фигурами, выполнены на скалах Сармиша изображения козлов, преследуемых хищниками,
всадников, а также знаменитая геральдическая сцена противостояния коней, ставшая эмблемой петроглифов Сармишсая. Изображения всадников, немногочисленные и не очень умело
выполненные, со свисающими ногами, еще без стремян и сёдел, подтверждают датировку этой
стилистической группы доскифским (раннескифиским) временем. Аналогичные кони и всадники часто встречаются в алтайских и монгольских петроглифах (Кубарев и др., 2005. С.99).
Именно в этот период лошадь внедряется во все сферы жизни кочевников, а образ мифического
коня становится ведущим мотивом в искусстве кочевников всей Евразии (Ковалевская, 1977)
(рис.4).
Рис. 4
Рис. 3
220
Культура номадов Центральной Азии
К тому же времени, видимо, относится и уникальное, единственное в этом комплексе изображение оленя, выполненное в стиле оленных камней (Хужаназаров и др., 2004. С. 420-425).
Фигура оленя нанесена контурной мелкоточечной выбивкой, внутри корпуса и шеи показаны
восемь вертикальных полос. Большой круглый глаз, шея и голова выполнены более редкой выбивкой, благодаря чему можно видеть гравированные линии эскиза. Рога прочерчены резными
линиями, без выбивки, из-за очень сильной патинизации чётко прослеживаются лишь фрагменты завитков и передние отростки. Этот олень – один из многих наскальных изображений в стиле оленных камней (Савинов, 1990), распространённых в Центральной Азии в первой пол. I
тыс. до н.э. Канонизированный образ оленя, известный по статуарным памятникам – “оленным
камням” Монголии и Забайкалья – в наскальном искусстве получил гораздо более широкую популярность: наибольшее количество таких рисунков сосредоточено в Монголии, Туве, на Алтае
и в Восточном Казахстане, а отдельные изображения найдены как к юго-востоку от основного
ареала (памятники Хелань и Инь-Шань в Северном Китае – см. Черемисин, 1998, рис. 2), так
и в южном и западном направлениях от него. До сих пор пределами распространения подобных петроглифов на юг и запад можно было считать памятники хребта Каратау Аксу-Джабаглы
(Марьяшев, Рогожинский, 1987. С. 121) и Джингильчак (Самашев, 1992, рис. 62-9), а также
Сурат-Таш в предгорьях Алайского хребта (Шер, 1980. С.93-94). В настоящем сармишсайский
олень маркирует как самую южную, так и самую западную точки распространения этого изобразительного канона.
Несмотря на разницу в стилях, представляется возможным синхронизировать фигуры оленей в стиле «оленных камней» и вышеописанной антропоморфной группы. Это косвенно подтверждается тем, что в Сармишсае такие изображения – человек и всадник – выбиты на одной
плоскости с оленем и не отличаются по степени патинизации. Неслучайность совпадения доказывает одна из плоскостей упомянутого памятника Сурат-Таш в Киргизии, где совершенно
аналогичные сармишсайским по стилю изображения коней находятся в одной композиции с
изображениями оленей в стиле «оленных камней» (Шер, 1980, рис. 27) и не отличаются от них
ни по выбивке, ни по загару (Там же. С.93).
Приведенный материал подтверждает, что ранние кочевнические периоды в наскальном
искусстве Каратау представлены достаточно хорошо, прямые аналогии из датированных памятников позволяют проследить динамику развития «звериного» стиля, который сохранял
основные изобразительные принципы на всем протяжении своего существования. А значит,
наскальные изображения древних кочевников Каратау, в том числе Сармишсая, могут служить
прекрасными образцами раннекочевнического искусства и могут быть поставлены в один ряд с
уникальными петроглифами всей Евразии.
Литература
Джафарзаде И.М. Гобустан. Баку, 1973.
Кабиров Ж. Сармишсойнинг коя тошларидаги расмлар. Ташкент, 1976.
Ковалевская В.Б. Конь и всадник (пути и судьбы). М., 1977.
Кубарев В.Д., Цэвээндорж Д., Якобсон Э. Петроглифы Цагаан-Салаа и Бага-Ойгура (Монгольский
Алтай). Новосибирск-Улан-Батор-Юджин, 2005.
Марьяшев А.Н., Рогожинский А.Е. «Звериный» стиль в петроглифах Казахстана // Скифо-сибирский
мир. Искусство и идеология. Новосибирск, 1987.
Миклашевич Е.А. Петроглифы Чолпон-Аты (Киргизия) // Древнее искусство Азии. Петроглифы. Кемерово, 1995.
Рогожинский А.Е., Аубекеров Б.Ж., Сала Р. Памятники Казахстана // Памятники наскального искусства Центральной Азии. Общественное участие, менеджмент, консервация, документация. Алматы,
221
М.М. Хужаназаров
2004.
Савинов Д.Г. Наскальные изображения в стиле оленных камней // Проблемы изучения наскальных
изображений в СССР. М., 1990.
Самашев З.С. Наскальные изображения Верхнего Прииртышья. Алма-Ата, 1992.
Хужаназаров М.М. Памятники Узбекистана //Памятники наскального искусства Центральной Азии.
Общественное участие, менеджмент, консервация, документация. Алматы. 2004.
Хужаназаров М.М, Миклашевич Е.А, Черемисин Д.В. Комплексные исследования памятника наскального искусства Сармишсай в Узбекистане // Проблемы археологии, этнографии, антропологии
Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск. 2004.
Хужаназаров М.М. Изучение наскальных изображений Сармишсая // Вестник МИЦАИ, Вып. 4.
Самарканд-Бишкек. 2006.
Черемисин Д.В. Стиль оленных камней в петроглифах Алтая // Сибирь в панораме тысячелетий: Матер. Междунар. симпозиума. Т.1. Новосибирск, 1998.
Чугунов К.В. Аржан. Источник в долине царей // Археологические открытия в Туве. СПб., 2004.
Шер Я.А. Петроглифы Средней и Центральной Азии. М. 1980.
Anati E. The Rock Engravings of Dahtham: Wells in Central Arabia // Bollettino del Centro Camuno di
Studi Preistorici. Vol. 5. Capo di Ponte.Brescia, 1970.
222
Культура номадов Центральной Азии
К.В. Чугунов
Санкт-Петербург, Россия
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И ЮЖНАЯ СИБИРЬ
В НАЧАЛЕ ЭПОХИ РАННИХ КОЧЕВНИКОВ
(вопросы хронологии памятников и синхронизации культур)
Хронологический приоритет восточной зоны степей в сложении основных компонентов
культурного комплекса эпохи ранних кочевников в настоящий момент разделяется подавляющим большинством скифологов. Однако определение направления культурно-генетических
связей, выяснение исходных очагов инноваций и путей их распространения невозможно без
надежных хронологических реперов и синхронизации с ними памятников Центральной Азии,
Южной Сибири и Казахстана.
Таким хронологическим репером для начала эпохи ранних кочевников сейчас может выступать комплекс кургана Аржан. Для образцов из этого ключевого памятника получена значительная серия радиоуглеродных дат, в том числе вычисленных методом согласования радиоуглеродного и дендрохронологического возраста древесины. Датировка его рубежом IX-VIII вв. до н.э.,
то есть предскифским временем по европейской хронологической шкале, сейчас может считаться установленной (Евразия. 2005). Эта хронологическая позиция, с одной стороны, объясняет тесную связь аржанского комплекса с предшествующей эпохой, с другой – указывает на
меридиональные культурные трансляции в Евразийских степях уже в самом начале 1 тысячелетия до н.э.
Этот памятник, помимо раннетагарских аналогий, о которых будет сказано ниже, демонстрирует несомненную связь, как в погребальном обряде, так и в материальном комплексе, с кругом
культур предшествующей эпохи, что было отмечено еще М.П. Грязновым (1983, с.3-18), выделившим аржано-черногоровскую фазу развития степных культур Евразии. Истоки комплекса
Аржана продемонстрировал также Д.Г. Савинов в последней монографии по скифской эпохе
Тувы (2002).
Обобщая заключения, сделанные в упомянутых выше работах, можно обозначить признаки
комплекса Аржана, восходящие к эпохе бронзы. К таковым относятся: в погребальном обряде
– радиальность конструкции, ассоциируемая с херексурами; сильно скорченная «андроновская» погребальная поза; наземный способ захоронения, восходящий к традиции монгунтайгинской культуры Тувы. В сопроводительном инвентаре признаки комплекса Аржана, восходящие к эпохе бронзы – роговые украшения узды, аналогичные черногоровским, которые,
в свою очередь, сопоставлялись с бронзовыми аналогами из горизонта IVВ Хасанлу. Сюда же
можно добавить стремевидные пряжки со шпеньком и, возможно, серьги, конструктивно восходящие к украшениям из постандроновских памятников более западных регионов (Чугунов.
2003. С. 386-395). Помимо западных аналогий не менее (если не более) важны юго-восточные
параллели находок в Аржане. Как уже отмечалось А.А.Ковалевым (1996), древнейшей аналогией аржанским кинжалам является кинжал из могилы 1040 на поселении Чжукайгоу в Ордосе,
имеющий такое же специфическое перекрестие. Могила датирована по раннешанскому клевцу
«гэ» серединой 2 тысячелетия до н.э. Случайная находка кинжала с похожим оформлением перекрестия и зооморфным навершием рукояти на юго-западе Тувы, возможно, свидетельствует
о бытовании такого оружия здесь уже в эпоху поздней бронзы. Кроме того, к северу от Ордоса
223
К.В. Чугунов
выделены комплексы типа Наньшаньгэнь, датируемые китайскими предметами IX-VIII вв. до
н.э. Местные формы оружия, найденные здесь, украшены изображениями животных в так называемом аржано-майэмирском зверином стиле.
Сейчас уже можно утверждать, что Аржан не выглядит изолированно в Центральной Азии
в силу своей элитарности и уникальности. Непосредственно в Туве с элитным комплексом Аржана хронологически соотносится серия скорченных захоронений под небольшими каменными конструкциями в наземных погребальных камерах. Наиболее яркими памятниками этого
типа являются исследованные Л.Р. Кызласовым курганы могильника Шанчиг (1977. С.69-86).
Основное отличие шанчигской (аржанской) группы памятников от погребального обряда предшествующей монгун-тайгинской культуры заключается в иной («андроновской», как и в Аржане) погребальной позе, сравнительно частом наличии остатков сопроводительного инвентаря и в некоторых конструктивных деталях устройства могилы. В частности – при строительстве
погребальной камеры нередко использовались вертикально установленные плиты (Чугунов,
1992. С.78-79; 1994. С. 45-53). Эта особенность прямо соответствует погребальному обряду
населения соседнего региона, оставившего могильники бийкенской культуры Горного Алтая.
Бийкенский культурный комплекс является наиболее близким аржанской группе памятников по всем основным компонентам. Вычлененный из общего пласта древностей раннескифского времени Алтая совсем недавно (Кирюшин, Тишкин, 1997; Тишкин, 2005. С. 322-327) он
может быть соотнесен с Аржаном и памятниками шанчигского типа не только по специфическому погребальному обряду, но и по отдельным категориям сопроводительного инвентаря.
Кроме того, в курганах бийкенской культуры известны оленные камни и захоронения коней,
расположенные, как правило, к ЮВ от захоронения человека. Именно так был положен конь в
кургане, исследованном Н.А.Боковенко на могильнике Баданка IV в соседней с Аржаном долине р. Ус. В самом кургане Аржан кони с псалиями аржанского (по М.П. Грязнову) типа также
располагались к юго-востоку от центральной камеры. Найденные в бийкенских комплексах такие же псалии позволяют датировать наиболее ранние из них рубежом IX-VIII вв. до н.э. Все это
позволяет, вслед за Д.Г. Савиновым (2002), сделать предварительный вывод: в это время территория Тувы и Горного Алтая в культурно-историческом плане представляла собой единый
регион с населением, имеющим общий генезис. Субстратная основа его – племена, оставившие
монгун-тайгинскую культуру и в свою очередь связанные генетически с носителями традиции
херексуров.
Теперь обратимся к тагарским аналогиям в материальном комплексе Аржана. Мне уже приходилось писать, что датировка тагарских древностей в рамках VII – III вв. до н.э. является не
более чем историографической традицией (Чугунов, 2005. С.102-104). Именно на основании
датировки начала тагарской культуры VII веком до н.э. предлагалась такая дата для Аржана.
Действительно, оружие, найденное в тувинском кургане, имеет прямые аналогии в комплексах
подгорновского этапа тагарской культуры. Однако с получением значительной серии радиоуглеродных дат в различных лабораториях как в России, так и зарубежом, хронология памятников Среднего Енисея должна быть пересмотрена.
Наиболее продуктивный путь для уточнения хронологии, апробированный во многих регионах именно для степных культур – обращение к такой категории предметов, как наконечники
стрел. К сожалению, в тагарские захоронения обычно не клали большого колчанного набора.
Кроме того, большой процент составляли роговые наконечники, которые в силу своего разнообразия, обусловленного материалом, пока не могут являться надежным хронологическим
224
Культура номадов Центральной Азии
индикатором. Однако несколько комплексов со значительным набором бронзовых наконечников все же присутствуют. Один из них – Тигир-Тайджен (раскопки М.Л. Подольского, 1999
г.) – очень представительный, включает помимо десяти бронзовых наконечников стрел полный
набор вооружения. Типологическое соответствие колчанного набора из этого раннетагарского
погребения стрелам из Аржана абсолютно полное. Комплекс имеет радиоуглеродную дату, калиброванный интервал которой не выходит за пределы IX века до н.э.
Однако самые многочисленные наборы бронзовых стрел происходят из двух курганов могильника Каменка (раскопки Я.А. Шера). Помимо уже рассмотренных типов они включают так
называемые килевидные наконечники, характерные для черногоровских комплексов и позже не
встречающиеся. Такие стрелы найдены, например, в погребении 5 Высокой могилы. Кроме того,
у некоторых экземпляров присутствуют валики в основании втулки, что также очень характерно для причерноморских комплексов эпохи поздней бронзы. Такие стрелы есть и в колчанном
наборе из кургана 20 Сакар-Чага 6, который датирован Л.Т.Яблонским VIII-VII вв. до н.э.
Если посмотреть на состав колчанных наборов тагарской культуры в целом, то следует отметить, что здесь абсолютно преобладает группа втульчатых двухлопастных стрел (Морозов,
2003. С.119-122). Наконечники втульчатой группы, являющиеся основным компонентом колчанного набора степных культур Евразии, по общепризнанному мнению произошли от стрел
срубно-андроновской культурной общности. Трехлопастные втульчатые стрелы единичны. Черешковая группа наконечников составляет лишь около 3% от общего числа найденных экземпляров и появляется в раннесарагашенских комплексах, вероятно, как результат внешних контактов. Заметим, что среди черешковых наконечников из сарагашенских комплексов известны
двухлопастные формы.
Возвращаясь к анализу комплекса Аржана обратим внимание на еще одну категорию находок
– бронзовые навершия с фигурами баранов. На территории ареала тагарской культуры известны подобные изделия, но со скульптурками, в основном, козлов. Подавляющее большинство их
из случайных находок, но встречены они и в раннесарагашенских комплексах. Вместе с ними находят великолепные бляхи в виде оленей с подогнутыми ногами. Такого рода изделия в других
регионах известны не столь широко, но все комплексы, из которых они происходят, датируются
самое позднее началом VI века до н.э. в Причерноморье, а для Гумарова и Чиликты датировка
не выходит за пределы VII века до н.э. Все эти примеры общеизвестны, но если мы посмотрим
еще раз на радиоуглеродные определения возраста теперь уже сарагашенских памятников, то
их даты не сильно отличаются от датировок подгорновских комплексов.
Серия радиоуглеродных датировок была сделана для образца деревянной конструкции могилы 1 кургана 1 могильника Черемшино (раскопки Н.А. Боковенко). Сохранность дерева позволила применить метод согласования и получить достаточно узкий календарный интервал
возраста, который не выходит за рубеж VIII – VII вв. до н.э. С учетом того, что образец мог
не сохранить какую-то часть внешних колец, можно допустить, что дерево срублено несколько
позже. Тем не менее, датировка этого памятника даже концом VII века позволяет предполагать
сосуществование на каком-то этапе подгорновской и сарагашенской погребальной традиции.
Конечно, этот вопрос сейчас может быть только поставлен и требует углубленной разработки с анализом всего комплекса материальной культуры, антропологических данных и продолжения радиоуглеродного датирования. Однако гипотеза раннего появления сарагашенского
компонента может объяснить многие хронологические парадоксы, возникающие при сравнительном анализе материалов из соседних и отдаленных регионов. В качестве примера (помимо
225
Ю.Я. Чугунов
уже сказанного) можно привести теперь уже многочисленные параллели между сарагашенским
и алды-бельским материальными комплексами. Ножи с трапециевидным расширением рукояти, с ажурной рукоятью, с головкой хищной птицы у начала лезвия найдены в памятниках УстьХадынныг I, Ортаа-Хем II, Вторая Поляна, Копто, Аржан-2. В могильнике Аймырлыг, исследованном под руководством А. М. Мандельштама, в составе комплекса раннескифского времени
найден чекан с обушком в виде геральдически расположенных фигур горных козлов – предмет,
типичный для комплексов сарагашенского этапа тагарской культуры. В то же время, как уже говорилось, наконечники стрел с длинным клиновидным черешком типичны для алды-бельского
колчанного набора. Перечисление можно продолжить и привлечь материалы из других регионов.
Исходя из ранней даты сарагашенских памятников можно попытаться проследить истоки
традиции погребального обряда населения, оставившего эти монументальные сооружения. У
самых крупных курганов, как правило, присутствует так называемый «вход» или «ворота»,
пристроенные к ограде с восточной или северо-восточной стороны. Эта традиция устойчиво
фиксируется начиная с эпохи бронзы на территории Казахстана.
Еще в конце 70-х годов Л.Р. Кызласовым отмечена близость погребальных традиций в элитных памятниках Семиречья и Восточного Казахстана, выразившаяся в сходстве планировки
захоронения в Чиликты и наземных гробниц в Бесшатырских курганах. У тех и других зафиксирован дромос, расположенный с востока. Одна радиоуглеродная дата образца древесины от
волокуши, найденной в шестом Бесшатырском кургане, выявила широкий календарный интервал времени – от конца IX до середины VI века до н.э., но указала, что курганы этого типа относятся к раннескифскому периоду, а не позже.
В свою очередь планировка погребальных камер Бесшатыра сопоставлялась Л.Р. Кызласовым
с плиточными оградами Бегазинского некрополя. Бегазы - дандыбаевская культура, датируется
концом II- нач. I тысячелетия до н.э. (Маргулан, 1979). Хотя погребальные памятники, оставленные ее носителями, сосредоточены, в основном, на территории Центрального Казахстана,
распространена она гораздо шире. Сочетание в керамическом комплексе этой культуры различных компонентов (Варфоломеев, 2003. C60-65) только подтверждает обширные контакты
ее носителей. Распространение на территории Южной Сибири и Центральной Азии бронзовых наконечников стрел «предскифских» типов также может быть связано с этим культурным
феноменом (Чугунов, 2000. C165-168). Связь с бегазы-дандыбаевской культурой могильника
Северный Тагискен в Приаралье давно отмечена исследователями.
Между тем, уточнение хронологической позиции комплексов Северного Тагискена и сакских могильников Приаралья является исключительно важным для реконструкции культурногенетических связей в начале раннескифского периода. Датировка мавзолеев Тагискена периодом с X по VIII вв. до н.э. (Итина, 1992. 31-47), отмечаемые черты сходства в погребальном
обряде и параллели в материальном комплексе между памятником эпохи поздней бронзы и некрополями ранних номадов (Яблонский, 2004), говорят о преемственности и возможном сосуществовании в течение некоторого времени на этой территории обеих традиций. На типологическое соответствие золотых серег из Аржана серьгам из Северного Тагискена уже указывалось
(Чугунов, 2003. С. 386-395). Отметим также стремевидные пряжки, найденные в Северном
Тагискене и известные в бегазы-дандыбаевских материалах, аналогичные обнаруженным в комплексе Аржана. Углубление датировки некоторых сакских комплексов до рубежа IX – VIII вв. до
н.э. (Иванчик, 2001) весьма вероятно, хотя и требует дополнительных исследований керамиче226
Культура номадов Центральной Азии
ских импортов. Не стоит недооценивать и находки в некоторых из них обойм с солярными, так
называемыми «киммерийскими», знаками, датируемыми в западных регионах предскифским
временем.
В связи с этим представляется возможным предположить связь тагарских погребальных
оград с дромосами, пристроенными к восточной стенке, с центрально-казахстанской традицией эпохи поздней бронзы. Во всяком случае, единственной культурой, где в предскифское
время практиковался подобный тагарскому обряд сооружения мегалитических оград из плит с
вертикально установленными стелами, является бегазы-дандыбаевская культура Центрального
Казахстана.
Итак, в восточной зоне Великого пояса степей в самом начале 1 тысячелетия до н.э. выявляется достаточно сложный процесс формирования раннескифского культурного комплекса.
Субстратная основа его сложилась накануне, в конце II тысячелетия. С одной стороны, это
пласт постандроновских культур, являвшихся скорее «фоном» для распространения инноваций, носителем которых были племена, оставившие бегазы-дандыбаевскую культуру. С другой
стороны, большое значение имел юго-восточный компонент, оказавший несомненное влияние
на формирование аржанского культурного комплекса. В частности, нет оснований связывать
непосредственно с территорией Казахстана возникновение аржанского погребального обряда,
который восходит к традициям херексуров Центральной Азии. Общие черты здесь обусловлены тем, что «культура херексуров» оказала влияние и на формирование бегазы-дандыбаевского
культурного комплекса.
В круг древностей, синхронных Аржану, следует включить наиболее ранние памятники
бийкенской культуры Алтая, тагарские курганы подгорновского этапа и мавзолеи Северного
Тагискена, генетически связанные с бегазы-дандыбаевской культурой. Традиции элитарного
погребального обряда этой культуры эпохи поздней бронзы фиксируются в Семиречье (Бесшатыр), Восточном Казахстане (Чиликта) и Туве (Хондей). Плиточные мавзолеи Бегазы, вероятно, могут считаться прототипом монументальных наземных сооружений сарагашенского
этапа тагарской культуры (Салбык, Черемшино и др.), которые появляются на Среднем Енисее,
возможно, уже в конце VIII или начале VII века до н.э., сосуществуя какое-то время с подгорновскими памятниками. Однако этот вопрос нуждается в дополнительных исследованиях и пока
может быть только намечен.
Литература
Варфоломеев В.В. К вопросу «о мощном миграционном потоке бегазы-дандыбаевских племен» // Социальнодемографические процессы на территории Сибири (древность и средневековье). Кемерово, 2003.
Грязнов М.П. Начальная фаза развития скифо-сибирских культур // Археология Южной Сибири. Кемерово,
1983.
Евразия в скифскую эпоху: радиоуглеродная и археологическая хронология / Под ред.: Зайцева Г.И., Боковенко Н.А., Алексеев А.Ю., Чугунов К.В., Скотт Е.М. СПб.: Теза, 2005.
Иванчик А.И. Киммерийцы и скифы. Культурно-исторические и хронологические проблемы археологии восточноевропейских степей и Кавказа пред- и раннескифского времени. М., 2001.
Итина М.А. Ранние саки Приаралья // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.:
Наука, 1992.
Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А. Скифская эпоха Горного Алтая. Часть 1. // Культура населения в раннескифское
время. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1997.
Кызласов Л.Р. Уюкский курган Аржан и вопрос о происхождении сакской культуры // Советская археология.
1977. - № 2.
Ковалев А.А. Происхождение скифов согласно данным археологии // Между Азией и Европой. Кавказ в IV – I
227
К.В. Чугунов
тыс. до н.э. (К 100-летию со д. р. А.А. Иессена). СПб, 1996.
Маргулан А.Х. Бегазы-дандыбаевская культура Центрального Казахстана. Алма-Ата: Наука Каз. ССР, 1979.
Морозов С.В. Бронзовые наконечники стрел в раннетагарских памятниках Южной Сибири // Степи Евразии в
древности и средневековье. Книга II. – СПб.: Изд-во Гос. Эрмитажа, 2003.
Савинов Д.Г. Ранние кочевники Верхнего Енисея (археологические культуры и культурогенез). Изд-во СПб унта, 2002.
Тишкин А.А. Проблема происхождения бийкенской культуры Алтая раннескифского времени и выделение
основных этапов ее развития // Социогенез в Северной Азии. Часть 1. Изд-во Ирк. гос. техн. ун-та, 2005.
Чугунов К.В. Выделение погребальных памятников аржанского этапа в Туве // Вторые исторические чтения
памяти М.П. Грязнова / Тез. конф. Часть 2. Омск, 1992.
Чугунов К.В. Монгун-тайгинская культура эпохи поздней бронзы Тувы (типологическая классификация погребального обряда и относительная хронология) // Петербургский археологический вестник. Вып. 8. СПб, 1994.
Чугунов К.В. К вопросу о формировании колчанного набора в восточных регионах скифского мира // Сохранение и изучение культурного наследия Алтая. Вып. XI. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2000.
Чугунов К.В. Херексуры Центральной Азии (к вопросу об истоках традиции) // Северная Евразия в эпоху
бронзы: пространство, время, культура. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2002.
Чугунов К.В. Серьги раннескифского времени Саяно-Алтая (происхождение традиции и типологическое развитие) // Исторический опыт хозяйственного освоения Западной Сибири. Книга 1. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та,
2003.
Чугунов К.В. Абсолютная хронология тагарской культуры – взгляд извне // Археология Южной Сибири: идеи,
методы, открытия. Красноярск: РИО КГПУ им В.П. Астафьева, 2005.
Яблонский Л.Т. Хронология древнейших памятников раннего железного века Средней Азии и Казахстана (по
материалам из Приаралья) // Сарматские культуры Евразии: проблемы региональной хронологии. Краснодар,
2004.
228
Культура номадов Центральной Азии
Ю.Я.Якубов
Душанбе, Таджикистан
АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ РАБОТЫ А.М.МАНДЕЛЬШТАМА
В БЕШКЕНТСКОЙ ДОЛИНЕ
А.Н. Мандельштам работал в Таджикистане с 1952 по 1959 гг. и за это короткое время внес
огромный вклад в изучение истории таджикского народа. Он открыл и исследовал десятки
памятников, начиная от бронзового века в Бешкентской долине до позднего средневековья в
Гармской долине. А.Н. Мандельштам в основном вел раскопки в Бешкентской долине древнего
Кабадиана и по результатам издал три фундаментальных труда: «Памятники эпохи бронзы в
Южном Таджикистане» (1968), «Кочевники на пути в Индию» (1966) и «Памятники кочевников кушанского времени в Северной Бактрии» (1975), в которых ученый решает важные
вопросы истории народов Центральной Азии.
В данном докладе я остановлюсь только на результатах одного его открытия. Археологическая разведка 1952-1953 гг. в Бешкентской долине обнаружила древние памятники кочевого
мира: это Ранний Тулхар (54 захоронения) и Ранний Аруктау (12 могил). А.Н.Мандельштам
первым в Средней Азии раскопал и исследовал этот уникальный могильник, который дал самый
разнообразный материал о жизни скотоводов Северной Бактрии в эпоху поздней бронзы.
В Бешкентской группе Раннего Тулхарского могильника выделено 4 типа погребальных сооружений: яма со спуском; яма с углублением в южной части; катакомба; каменная ограда с ямой
внутри (рис. 1).
Большинство погребений относятся к первому типу. Сверху могилы отмечены выкладкой
из нескольких камней. Погребальные камеры представляют собой ямы подпрямоугольной или
округлой формы с наклонным спуском с дневной поверхности, камни встречаются только в
верхней части спуска. Способ захоронения – полная ингумация в скорченном положении: мужчины на правом боку, женщины – на левом, и этот принцип сохраняется в парных захоронениях. В могилах устроены своеобразные миниатюрные очаги: в мужском погребении – в виде
квадрата из плиток, в женских – в форме круглого углубления. В некоторых захоронениях около
костей рук находились комки глины со следами красной охры. Погребенные укладывались на
специальную подстилку из камыша. Сопровождающий инвентарь единообразен: сосуды (как
правило, по одному в каждом погребении), бронзовые ножи, кинжалы, зеркала, булавки, бусы
и другие предметы, в могилу обязательно клались куски баранины (ребра или ножка). Детский
некрополь расположен в южной части, обособленно. Контуры ям не всегда прослеживались.
Возраст детей преимущественно до 10 лет, в каждой могиле находилось около 20 скелетов детей, т.е. это были сагоны. Встречались мелкие обломки яичной скорлупы со следами красной
краски и кости баранов (Мандельштам, 1968. С. 53-60.)
А.Н. Мандельштам (1968. С.53) выделяет среди погребений первого типа пять вариантов: А,
Б, В, Г, Д. Особый интерес представляет вариант Б (3 могилы – 56, 57 и 62), где в средней части
ямы сделано прямоугольной формы углубление, дно и стенки выложены обломками плитняка.
В таком «каменном ящике» лежали кости расчлененного скелета. В верхней части каменного
ящика, не имеющего перекрытия, прослеживается толстый слой перегнившего камыша. Два
погребения – мужское и женское. Сопровождающего материла, как и очагов, нет (рис. 1; 3А).
Второй тип – яма с углублением в южной части (9 могил). На поверхности могилы отмечены
229
Ю.Я. Якубов
камнями, ямы неглубокие, подпрямоугольной, овальной или трапециевидной форм. В южной
части погребальной камеры сделано небольшое углубление, перекрытое обломками плитняка
или крупными камнями. Внутри ямы расчищена зола, обуглившиеся обломки человеческих костей, на дне – выложенный из камней знак в виде свастики или колеса с четырьмя спицами (рис.
1; 3В).
Третий тип – катакомбный, могила состоит из дромоса и погребальной камеры – катакомбы
(7 захоронений). Вход в камеру закрыт тростником или плитняком. Сама входная яма заполнена
камнями, некоторые из них выступают над дневной поверхностью, образуя небольшую насыпь
овальной или круглой формы. Погребенные лежат в скорченной позе на боку: мужчины – на
правом, женщины – на левом. Ориентировка -северная и северо-западная. Сопровождающий
инвентарь - сосуды и бусы, расчищены кости барана. Найдены следы золы в камере и входной
яме (рис. 1; 2).
Четвертый тип – каменная ограда с ямой внутри (11 могил). Отличается наземным сооружением квадратной формы, сложенным из камней. Внутри ограды располагается овальная яма
глубиной менее 1 м. Погребенные лежат в скорченном положении, головой на северо-запад,
мужчины – на правом боку, женщины – на левом. В могилу положены сосуды, зеркало и кости
барана. В некоторых захоронениях встречаются следы золы и угольков (Мандельштам, 1968.
С.30, Рис. 19).
Для Раннего Тулхарского могильника характерна лепная керамика (около 70%), встречаются
сосуды, сделанные на гончарном круге, которые типичны для земледельческих поселений и могильников молалинского этапа сапалинской культуры (рис. 1; 8-9а). Надо отметить, что гончарная керамика встречается, в основном, в погребениях со спуском. Имеются различия в формах
лепной керамики. Для посуды из захоронений со спуском характерна керамика с темным или
светло-красным цветом; различаются формы плоскодонных или круглодонных горшков (рис. 1;
4, 5), кувшинов (рис.1; 4,7, 6), цилиндрических сосудов (банки) с орнаментом горизонтальными линиями по тулову (рис. 1; 7), глубокие чаши и миски (Мандельштам, 1968. С.67).
Керамический материал из катакомбных могил состоит из сосудов яйцевидной формы на
кольцевидном поддоне (рис. 1; 10-12), цилиндрических банок (рис. 1; 13,14) и мисок. Иногда
сосуды покрываются белым ангобом и украшаются прочерченным орнаментом (треугольники,
ромбы, крестики). Найдены украшения из полудрагоценных камней, металлические предметы
– ножи, кинжалы, булавки, зеркала и орудия труда (рис. 1; 16-33).
Надо отметить, что ножи и бритвы найдены в мужских захоронениях на костях баранины.
В Аруктауском могильнике отмечены два типа погребальных сооружений: каменные ограды
и ямы под каменным курганом. Для первого типа (11 могил) характерны ограды круглой или
прямоугольной форм (Виноградова, 2001. С.83). Захоронения находятся на уровне древнего
горизонта и сверху засыпаны камнями. Внутри каждой ограды – одиночное захоронение, на
правом боку в скорченной позе, головой на восток или северо-восток. Встречаются кости барана. Инвентарь типичен для бешкентской культуры (сосуды, бронзовые серпы, украшения).
Второй тип могильных сооружений представлен только одним погребением девочки (ее скелет лежит на левом боку в скорченном положении, головой на восток). Керамический материал
представлен лепными и круговыми сосудами, бронзовыми украшениями. А.М.Мандельштам
(1968, С.93-94) отмечает сходство материалов Аруктауского могильника и Раннего Тулхара.
На основании стратиграфических данных и анализа погребального инвентаря с другими
аналогичными материалами из Центральной Азии А.М.Мандельштам относит погребения со
230
Культура номадов Центральной Азии
спуском (первый тип) к самому
нижнему горизонту и датирует их XIII-IX вв. до н.э. Так как
погребения со спуском иногда
перекрывали погребения с трупосожжением (второй тип), то
могилы второго типа он датировал ранее XIII в. до н.э.
Захоронение типа Б (каменный ящик) датируется X-IX вв.
до н.э. Погребения катакомбного типа не противоречат дате
IX-VIII вв. до н.э.
На Аруктауском могильнике погребения первого типа
А.М.Мандельштам относит к
концу и началу I тыс. до н.э.,
могилы под каменным курганом (второй тип) – датируются в пределах XIII-IX вв. до н.э.
(Мандельштам, 1968, С. 9495).
Материалы Тулхарского могильника А.М.Мандельштам
выделил в бешкентскую культуру, так как они не имеют черт
сходства с андроновской. Этот
весьма важный факт, тем не
Рис. 1. Могильник Ранний Тулхар: 1 - яма со спуском (погр. № 22); 2 менее, сочетается с несомнен- катакомба (погр. № 27); 3: А - яма со спуском, вариант Б (погр. № ным наличием в исследованных
62), В, Г - погребение с кремацией (погр. № 63). Керамика: 4-7, 10-14
погребениях предметов, ука- лепная; 8, 9, 9а, 15 - гончарная; 16-33 - бронзовые предметы: ножи,
зывающих на северные связи
кинжалы, бритвы, зеркала, булавки и др. изделия
(Мандельштам, 1968, С.135),
однако, многие специалисты, в
том числе Е.Е. Кузьмина, считают, что вахшская и бешкентская культуры сходные (Кузьмина,
1972, С.138-139). А. Аскаров считает их единой культурой скотоводов (Аскаров, 1977, С.115).
Н. Виноградова пишет, что более правильно рассматривать бешкентско-вахшскую культуру как
единую (Виноградова, 2001, С.85). К этому вопросу мы еще вернемся.
Относительно погребального обряда Раннего Тулхара отметим, что в могилах внутри камеры имелся очаг: в мужской – квадратной формы, а в женской – круглой. А.М.Мандельштам
связывает этот обычай с почитанием огня (1968, С.105-107). Возможно это так, однако, нам кажется, что разведение огня в могилах, с одной стороны, показывает принадлежность покойника
к религии зороастризма, с другой – связано с очищением от злых духов. В Авесте в Вандидате
7.79-80 об очистительной функции огня говорится: «О, святой Заратуштра! Если некто при231
Ю.Я. Якубов
несет с чистотой (для огня) aesma (дерево) растения Urvāsna или Vohu-gāona или Vohu-kəгəti
или другое какое-нибудь пахнущее дерево, огонь Ахурамазды защищает тысячу раз против невидимых злых существ во всех областях, в которых ветер переносит запах огня».
В Дарвазе и в наши дни таджики в течение трех ночей на могиле зажигают огонь, чтобы оградить от злых духов и хищников.
М. Бойс предполагает: за пределами башни (дахмы) зажигали огонь т.к. считали, что душа в
течение трех ночей после смерти задерживается на земле (Boyce, 1977. P.192).
В могилах Раннего Тулхара в камерах встречаются выкладки в форме «колеса» и свастики
– символы солнца, солнечного движения (Мандельштам, 1968. С 105-107). Относительно свастики надо отметить, что О.В.Вовк, исследуя историю знаков о свастике пишет: «Гаммированный крест, имевший богатейшее символическое значение и почитавшийся многими народами
древности, имеет несколько ипостатей: свастика служила и солярным знаком, и галактическим,
и даже вселенским, отражающим движение космической материи и энергии. Кроме того, различают правостороннюю и левостороннюю свастики, в зависимости от того, в какую сторону
преломлены перекладины креста, передающие идею вечного движения» (Вовк, С.21-25).
Название гаммированного креста пришло из древней Индии. Буквальное значение санскритских слов «su» и «asti» - «хорошее бытие» трактовалось более широко: как «благоденствие
под солнцем», «колесо мира» или как «круг вечности, разделенный на секторы судьбы». Заимствованный другими народами знак свастики приобрел, соответственно, и много толкований.
Распространившись по свету свастика прочно вошла в религию и культуру древних народов
мира, превратилась в один из важнейших атрибутов самых почитаемых богов: ведических, авестийских, буддийских – Будды, Агни, Брахмы, Митра, Вишну, Шивы; греческих – Зевса, Геры,
Гелиоса, Артемиды; семитской - Иштр; скандинавского - Тора. Унаследованная ранними христианами свастика также стала одной из эмблем Иисуса Христа. Арийцы, наносившие знак свастики на каменные алтари, отмечали священные места, очищенные от зла, места слияния созидательных небесных и земных сил. Свастика имеет двоякий вид: правосторонняя - с лучами,
загнутыми по часовой стрелке, символизирует закатное осеннее солнце, черную магию, тьму,
несчастье, зло и смерть, левосторонняя - с лучами, гаммированными в обратную сторону, знаменует восходящее весеннее солнце, белую магию, свет, счастье и добро (Вовк, С. 23). Как и все
противоположности, они пребывают в состоянии неразрывного единства и вечной борьбы.
В археологическом материале крест встречается на декоративном орнаменте, амулетах времени Намазга III и Саразма.
По мнению В.М. Массона, изображение креста на печатях и сосудах имело магическое значение (1964, С.357).
На сосудах из могильников бронзового века Кулябского региона встречается свастика с правосторонними и левосторонними лучами.
Так как зороастризм дуалистическая религия, то свастика является его религиозным знаком.
В основу зороастризма заложены четыре элемента природы: огонь, вода, земля и воздух, а в
свастике сконцентрированны жизненная сила, солнечная энергия, циклическое возрождение и
движение космоса по четырем спиралям вокруг центра Вселенной, четыре периода года, четыре стороны света и т.д.
В детских могилах найдена мелкая яичная скорлупа – по этнографическим материалам яйцо
символизирует бессмертие (Мейторчиян, С.115).
Судя по погребальным обычаям, в бешкентском могильнике захоронены арийцы232
Культура номадов Центральной Азии
зороастрийцы, которые занимались преимущественно скотоводством. Однако надо отметить,
что и земледелие в их жизни играло не меньшую роль.
В исторической среднеазиатской науке принято, что ираноязычные скотоводы пришли с севера, приняли многие обычаи местного народа и навязали ему свой язык, этноним, но жили с
ним мирно (Литвинский, С.154-156). Думаю, что это ошибочно. Арийцы, которые завоевывали
Индию, жестоко обращались с индусами, тем не менее, в их язык Ригведы вошли много местных
неарийских слов. В Авесте, которая сложилась в Центральной Азии и является ровесником Ригведы, т.е. относится ко II тыс. до н.э., нет слов из чужого языка. Это свидетельствует о том, что
в Средней Азии во времена зарождения Авесты проживали только иранцы. Взаимоотношения
степных и земледельческих племен в Средней Азии носили мирный характер, потому что они
были представителями одного народа. Об этом говорит сочетание материалов земледельческих
и скотоводческих культур Южного Таджикистана (Вахшская, Бешкентская и Кулябская долины). Чистыми и наиболее характерными представителями памиро-ферганской расы являются
таджики и народы Памира, происхождение которых восходит к древнейшему индоевропейскому населению Средней Азии (Алексеев, С.319). Тем самым подтверждается автохтонность
арийцев Центральной Азии. Идея о том, что андроновцы пришли в Среднюю Азию с севера и
под их влиянием местное население иранизировалось, не соответствует действительности.
Литература
Алексеев В.П. Историческая антропология и этногенез. М., 1989.
Аскаров А. Древнеземледельческая культура эпохи бронзы юга Узбекистана.Ташкент, 1977.
Виноградова Н.М. Юго-Западный Таджикистан в эпоху поздней бронзы. М., 2001.
Вовк О.В. Знаки и символы в истории цивилизации. М., 2005.
Кузьмина Е.Е. К вопросу о формировании культуры Северной Бактрии // «Бактрийский мираж» и археологическая действительность. ВДИ, 1972. №1,
Литвинский Б.А. Проблемы этнической истории Средней Азии во II тыс. до н.э. // Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности. М., 1981.
Мандельштам А.М. Памятники эпохи бронзы в Южном Таджикистане. Л., 1968.
Массон В.М. Средняя Азия и Древний Восток. М.Л., 1964.
Мейторчиян М. Погребальные обряды зороастрийцев. М., 2001.
Boyce M. Persian Stronghold of Zoroastrianism. Manchester, 1977.
233
Культура номадов Центральной Азии
Материалы Международной конференции, Самарканд 22-24 ноября, 2007 г.
Технический редактор Корректоры:
И.А.Османова
А.Юлдашев,
Н.Меметова
Компьютерное обеспечение - Т.Очилов
Сдано в набор __________2008. Подписано в печать ____________ 2008
Формат 60х84 1/16 Объем _____________. Заказ ______________
Тираж ______________
Отпечатано ______________________________________________
234
Культура номадов Центральной Азии
235
236