Grand Hotel Europe - Passa Porta

Grand Hotel Europe
Как и большинство россиян (примерно 85%), я родился и вырос в Европе. Однако для
россиянина родиться и вырасти в Европе еще не значит стать европейцем. Так уж
сложилось, что на протяжении веков Россия для Европы – это больше Азия, Сибирь,
хотя сама Сибирь для россиян вроде меня (а таких, напомню, чуть ли не девять
десятых) – ничуть не меньшая экзотика, чем для итальянца, бельгийца или ирландца.
Если верить географической карте, Европа исчерпывается Уралом, где, собственно, и
начинается Сибирь, тот самый край, куда до обидного мало моих соотечественников
добиралось в своих путешествиях. Вы не поверите, но с востока на запад, за Альпы,
перевалило куда больше граждан России, чем с запада на восток, за Уральские горы,
только едва ли это имеет значение: в сознании «единой Европы» Россия – это все-таки
Азия, даже если большинство ее граждан отродясь не бывали нигде, кроме… Европы.
Отсюда вывод: Европа – это не география. Европа – это статус.
Родной континент не очень родной ему я покидал лишь однажды. Будучи в Штатах,
как-то услышал от американца-приятеля: и почему это у вас, в Европе (он так и сказал:
у вас, в Европе, а я взял и кивнул: дескать, все правильно: в Европе – это у нас), почему
в Европе руль на автомобиле располагается справа, а не слева, как надлежит? И тогда я
подумал, что, должно быть, у каждого есть своя потайная Сибирь – то место, где ты
никогда не бывал, но откуда, по представлению иноземцев, никогда и не выбирался.
Отсюда вывод: Европа – это Европа только сама для себя. Да и то – с оговорками.
В Азии я бывал трижды, причем всякий раз приезжал туда лишь на несколько дней. До
сих пор не понимаю, отчего, стоило мне там оказаться, она испытывала меня на
прочность. Сперва в пух и прах разгромила школьную нашу команду на турнире по
шахматам в гостеприимной во всем остальном столице Азербайджана, где уже тогда
блистал безжалостный гений бакинца Гарри Каспарова. Никому бы в те времена и в
голову не пришло, что спустя годы он, как внезапный чужак – отец еврей, мать
армянка, – покинет Баку и переселится в Москву, чтобы с отчаяния стать россиянином.
Тот первый азиатский опыт закончился для нас катастрофическим унижением: худший
результат за все годы наших шахматных увлечений. Отсюда вывод: Азия своими нас не
признала.
Миновало несколько лет, и, будучи уже студентом, я тайком от родителей покинул
Владикавказ, сбежав на пару дней в Тбилиси, чтобы насладиться с друзьями раем на
земле, где рекою льется вино и отовсюду колосятся песни. Однако грехи караются, и
уже через полчаса я пожалел о проступке. Вы бы тоже пожалели, если бы, подобно нам,
зависли колесом над пропастью. Случилось это в Дарьяльском ущелье, на самой
границе между европейской Осетией и азиатской Грузией, которая, между прочим,
сейчас, вот уже год с небольшим, вроде бы больше Европа, чем Кремль, Москва, а
значит, и сама Россия, несмотря на ее пресловутые 85% живых (или полуживых)
европейцев. Показав нам в окошко всю чудовищность бездны в точке скрещения двух
частей света, водитель автобуса шепотом, который услышали все как один пассажиры
(с тех пор я знаю, что громче шепота, застрявшего, как в луже, в ноте ужаса, бывает
лишь тишина после взрыва), – так вот, водитель шепотом приказал нам податься влево
и замереть. Мы подались и замерли, слушая, как жалобно воет мотор, пытаясь
прорваться сквозь невидимую, но крепкую, словно железная цепь, проклятую и,
1
пожалуй, прóклятую границу, разрезавшую по живому материк и, как выяснится позже,
еще и людские судьбы. Отсюда вывод: Европа – это не только точка отсчета. Европа –
это и точка просчета…
Прошло много лет, и я съездил в Турцию, где увидел разом столько стройных женских
ног, обтянутых модными джинсами, сколько не встречал нигде и никогда, даже в
собственных снах. Стамбул баловал нас изысканной кухней и обходительностью: за все
время нам ни разу не дали открыть своими руками где-либо дверь. Не потому, что
двери были заперты, напротив: они распахивались перед нами благодаря учтивости
молодых людей, проявленной ими с такими скромностью и достоинством, что впору
было заподозрить, будто юноши только что отлучились из какой-то красивой
восточной легенды и вернутся обратно в нее, едва отдадут дань гостям. Однако город,
зависший, подобно давнишнему колесу, между Европой и Азией, отомстил напоследок
мне тем, что снабдил меня вирусом гриппа, приковав к постели на пару недель. Этих
дней мне хватило, чтобы признаться себе: Европа – не Азия, как бы они ни роднились.
Сколько ни открывай двери, а порог существует. И порог этот в каждом из нас. Ибо все
мы продукты истории…
В Осетии, откуда я родом, жителей вдвое меньше, чем в Брюсселе: всего 600 000. При
этом они представляют 96 разных народностей. Впечатляющий интернационал. Семья
моя – часть его: мать – русская с гордой фамилией Суворова. Судя по ее решительному
характеру, наверняка потомок знаменитого генерала, одолевшего пару веков назад
неприступность швейцарских Альп одной лишь удалью да бесшабашным российским
задором. Жена у меня болгарка, в чем я нахожу с удовольствием символический смысл:
в русско-турецкой войне мой осетинский прапрадед защищал православных болгар от
жестокого ига длиною – страшно подумать! – в полтысячи лет. Теперь они тоже
Европа. Через пару лет вольются в ЕЭС и станут Европой совсем. Разумеется, я тому
рад. Однако бывает, что злюсь. И вот почему: в последние годы все чаще меня
приглашают на Запад в качестве литератора-гостя. Увы, одного приглашения
недостаточно: я должен подать документы в посольство и запросить себе визу.
Процедура не из приятных – раз за разом доказывать, что ты не верблюд. Между тем
супруга моя, приглашаемая в качестве сопровождающего меня лица, вправе
перемещаться в пределах Европы свободно. Конечно, она симпатичней меня, но
прежде я как-то не думал, что это так очевидно… Отсюда вывод: Европа – это,
конечно, отель, но попасть в него можно, лишь пройдя фэйс-контроль.
Перед отъездом сюда я побывал в первой школе в Беслане. Той самой, в которой
случилось несчастье, потрясшее весь наш циничный и такой равнодушный, казалось
бы, мир. От Владикавказа Беслан отделяет всего ничего – менее двадцати километров.
В той самой школе, где случилась беда, я в детстве играл с пацанами в футбол, проводя
лето у бабушки. Она до сих пор там живет, в трехстах метрах от школы. Если и есть
где-то место на свете, которое можно считать средоточием боли и горя, я знаю, где это
место находится. И знаю, что знаете его и вы, даже если и не догадывались, что Беслан
– это все же Европа. Теперь-то уж точно Европа, потому что Европа – это, храни ее Бог,
сострадание. Это Рим, где сто с лишним тысяч вышли в ночь со свечами на улицы
Вечного города, чтобы отдать дань погибшим в те черные дни. Это десятки стран,
больших и малых, старых и новых, сытых и полуголодных, но в равной степени
готовых приютить чудом выживших в аду детей и дарящих им тепло миллионов
2
сердец. Это бескорыстная, умная помощь и щедрые пожертвования, поток которых не
иссякает вот уже многие месяцы. Это сотни виз, выданных в кратчайшие сроки и без
единого отказа, потому что нельзя же, в самом деле, отказать во въезде тем, кто так
нужен Европе, чтобы Европа почувствовала, как она нужна тем, кто оказался в беде!
Ибо Европа – это не только Европа как география, статус, как точка отсчета, как неАзия или отель. Это гораздо больше. Это – идея Европы как той части света, где все
еще жив тот духотворный луч, что способен пробудить великую энергию милосердия,
через которую нам только и дано питать пронзительную надежду, что мы все-таки
люди, сколько б ни совершали бесчеловечных грехов. Не потому ли Европу и называют
Старым Светом? Имя это по-русски звучит точнее, чем на других языках. И пусть мы
будем для вас какое-то время еще лишь Сибирью, язык наш, открывший значенье
Европы в его метафорической полноте, и есть тот залог, который мы оставляем, как
гарантию собственной кредитоспособности, на стойке престижной гостиницы, над
входом которой светится вывеска “Grand Hotel Europe”. Мы читаем в ней обещание
сокровенного откровения: Европа – это великий приют для света, что родом из
вечности…
Алан Черчесов
3