лексика русского бурлачества xix века

ИНСТИТУТ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
На правах рукописи
Виноградов Даниил Вадимович
ЛЕКСИКА РУССКОГО БУРЛАЧЕСТВА
XIX ВЕКА
Специальность 10.02.01 – русский язык
Диссертация на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Научный руководитель
доктор филологических наук
Приемышева Марина Николаевна
Санкт-Петербург – 2015
1
ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение…………………………………………………………….….....
Глава 1. Русское бурлачество в лингвокультурологическом
аспекте
1.1. История слова бурлак в русском языке …………………………..
1.2. Социальная история русского бурлачества ………………..…….
1.3. Образ бурлака в русской художественной культуре…….………
1.3.1. Образ бурлака в русской литературе XIX в…….………..
1.3.2.
Образ
бурлака
в
поэтическом
творчестве
Н. А. Некрасова………………………………………..…………
1.3.3. «Бурлаки» в русской живописи и художественной
критике XIX в………………………………..……..………........
1.3.4. Образ бурлака в
русских пословицах
и
поговорках……………………………………………..…………
1.4. Лексика русского бурлачества в текстах XIX в. …………..………
1.4.1. «Слова волжеходца» Н. В. Гоголя (1840-е гг.)…….……
1.4.2. И.И. Срезневский о «тайном языке» бурлаков
(1852 г.)……………………………………………………………
1.4.3.
И. Вернадский.
«Исследования
о
бурлаках»
(1857 г.)……….……………………………….………………….
1.4.4.
И. Корнилов.
«Волжские
бурлаки»
(1862 г.)…………………………………………….……….…….
1.4.5. Бурлацкая лексика в «Толковом словаре живого
великорусского
языка»
В.И. Даля
(1863–
1866)……………………..……………………………………......
1.4.6. «Опыт волжского словаря» А. Н. Островского (1860–
1870-е гг.)…….…………………………………………………...
Выводы по I главе…………………………………………………...........
Глава 2. Лингвистические особенности лексики русского
бурлачества
2.1.
Теоретические
основы
изучения
лексики
русского
бурлачества………………………………………………………………………
2.1.1 Лексика русского бурлачества в системе социальных
диалектов…………………………………………………………
2.1.2. Проблема терминологической идентификации лексики
русского бурлачества…………………………………….………
2.1.3. Лексика русского бурлачества в аспекте исторической
лексикологии и исторического терминоведения……..…….….
2.2.
Тематическая
классификация
лексики
русского
бурлачества…………………………………………………….…….…………..
2.2.1. Наименования бурлаков по видам деятельности………..
2.2.2. Прозвища бурлаков…………………….…………….......
2.2.3. Наименования речных судов……………………………..
4
14
29
43
45
51
60
63
68
71
78
79
84
86
88
91
93
93
99
106
111
118
140
155
2.2.4. Наименования помещений на судне…………....………...
2.2.5. Наименования судовых снастей…………………..……...
2.2.6. Наименования орудий трудовой деятельности……........
2.2.6.1. Наименования орудий трудовой деятельности,
применяемых при снятии судна с мели……….………………..
2.2.6.2. Наименования орудий трудовой деятельности,
применяемых при судовой работе………………………..…….
2.2.6.3. Наименования технических средств перемещения
судна против течения реки………………………………..……..
2.2.6.4. Наименования лямки и ее деталей……………….……..
2.2.7. Наименования якорей……………………………………..
2.2.8. Наименования профессиональных действий………........
2.2.9. Наименования кушаний и предметов личного обихода...
2.2.10. Топонимические наименования……………..…………..
2.2.11. Наименования периодов времени и расстояния………..
2.2.12. Географические наименования……………………........
2.2.13. Наименования ветров…………………………………….
2.3. Структурные особенности лексики русского бурлачества………..
2.4. Системные отношения в лексике русского бурлачества…………..
2.4.1 Номинативные
особенности
лексики
русского
бурлачества…………………………………………………........
2.4.2. Парадигматические отношения в лексической системе
русского бурлачества………………..…………………….……..
Выводы по II главе………………………………………………………..
Глава 3. Взаимодействие лексики русского бурлачества и других
форм национального языка
3.1. Лексика русского бурлачества и территориальные
диалекты…………………………………………………………..
3.2. Лексика
русского
бурлачества
и
воровской
жаргон……………………………………………………………..
3.3. Влияние лексики русского бурлачества на русский
разговорный язык…………………………………….…………..
Выводы по III главе……………………………….………..……………..
Заключение…………………………………………….…..……………..
Литература………………………………………………………….……..
Словари…………………………………………………………..………...
Источники…………………………………….……………….…………..
161
166
176
177
179
182
185
187
190
201
207
210
214
222
227
235
235
247
253
258
265
277
309
311
319
343
351
СЛОВОУКАЗАТЕЛЬ лексики русского бурлачества…….………….. 362
3
ВВЕДЕНИЕ
Диссертационное
исследование
посвящено
изучению
профессиональной лексики русского бурлачества XIX в. в историколингвистическом, социолингвистическом и лингвокультурологическом
аспектах.
Под
бурлаками
понимаются
сезонные
судорабочие,
занятые
обслуживанием грузовых судов на реках и судоходных каналах России
(одним из видов работ которых было перемещение судов против течения
реки), а под бурлачеством – как соответствующая профессиональная
деятельность, так и само социальное явление. Хронологические рамки
исследования ограничены XIX веком – периодом расцвета и упадка
данного промысла, который совпадает со временем этнографического
описания бурлачества и лексикографической фиксации соответствующего
языкового материала.
Объектом исследования является профессиональная лексика и
фразеология русского – преимущественно волжского – бурлачества,
выявленная по редким этнографическим, историческим, экономическим,
лексикографическим и литературным источникам XIX в., поскольку
именно бурлаки Поволжья представляют, по мнению ученых, наибольший
интерес с точки зрения «терминологического наследства» (Д. К. Зеленин).
Историческая специфика объекта исследования и его особое место в
русской культуре потребовали его рассмотрения на широком историкокультурном фоне.
Предметом
изучения
стали
лингвистические
(номинативные,
лексико-семантические, историко-лексикологические, этимологические)
особенности профессиональной лексики русских бурлаков XIX в.,
рассматриваемые в тесной взаимосвязи с культурно-историческими,
этнографическими, социально-историческими данными, призванными
4
существенно уточнить и дополнить выявленные по источникам языковые
факты.
Актуальность
диссертации
определяется
необходимостью
1) изучения неизвестной и малоизвестной бурлацкой лексики XIX в. с
точки зрения истории русского национального языка; 2) детального
исследования ряда бурлацких слов и выражений, относящихся к «фоновым
знаниям», которые требуются для понимания художественных текстов
данной эпохи; 3) анализа профессиональной лексики бурлачества в
системе социальных диалектов русского национального языка XIX в.;
4) многоаспектного
изучения
бурлацких
профессионализмов
как
недостающего фрагмента в системе профессиональной речи, способного
дополнить традицию исследования профессиональной лексики.
На важность и необходимость системного изучения бурлацкой
«терминологии» обращал внимание еще Д. К. Зеленин (1947 г.) потому,
что ввиду широкого распространения бурлачества ряд бурлацких слов и
выражений активно входил в общенародный язык (например, шишка, дело
табак и др.), [Зеленин 1947: 397]. В. В. Виноградов также отмечал: «То
обстоятельство, что бурлаки, их язык и быт оказались в поле зрения
русской реалистической литературы с середины XIX в., повело… к
проникновению новых бурлацких выражений в общерусский разговорный
язык» [Виноградов 1999б: 690].
О необходимости более детального изучения бурлацкой лексики
писал и Ю. А. Сорокин, говоря о важности фоновых знаний для понимания
художественного текста, в частности, поэзии Н. А. Некрасова: «При
отсутствии фоновых знаний, относящихся к быту бурлаков, без знания
терминологии бурлачества, возникает иллюзия понимания текста в целом
и, более того, возникает неадекватная оценка социальной среды, которую
описывает Н. А. Некрасов, и, наконец, что самое главное, читатель
оказывается не в состоянии правильно понять социальную позицию автора
(понять, а не узнать о ней из литературоведческих сочинений)…
5
Действительно, без знания того, что представляли бурлаки в социальной
структуре России, без знания их быта, наконец, без знания истории самого
слова бурлак и специфики терминологии бурлачества понимание
произведений
Н. А. Некрасова
оказывается
чисто
условным,
а
утверждение о демократической направленности творчества данного
автора – не вытекающим логически из рассмотрения текста» [Сорокин
1972: 138–139].
Изучение лексики русского бурлачества XIX в. необходимо и с
точки зрения изучения ее как важного компонента всей системы русской
профессиональной лексики. Интерес к исследованию, описанию и
изучению
разнообразных
профессиональных
систем,
являющихся
неотъемлемой частью русского национального языка, имеет давнюю
историю. Лексика русского бурлачества существенно дополнит традицию
изучения
русской
профессиональной
лексики
в
отечественной
лингвистике. На данный момент исследователями были рассмотрены
многочисленные
профессиональные
лексические
системы
как
в
историческом аспекте, так и с точки зрения синхронии в отдельные
исторические периоды; на современном этапе, а также с точки зрения их
региональных особенностей. Так, например, предметом диссертационного
и монографического анализа уже становилась профессиональная и
терминологическая лексика текстильного производства (А. И. Крылов,
Ю. М. Чумакова, В. М. Петрунина), кружевоплетения (О. Ю. Пищулина),
плотнического
ремесла
(Н. А. Баланчик;
Л. А. Цыцылкина
и
др.),
кожевенного производства (А. В. Халюков), пчеловодства (В. В. Анохина,
Т. Г. Иванова;
М. В. Титова),
горнозаводской,
кузнечной,
железоделательной (Е. К. Саматова, Т. М. Юдина) и золотодобывающей
(О. В. Борхвальдт)
(Н. А. Щеглова),
промышленности,
военного
дела
оружейного
(Ф. П. Сороколетов,
производства
А. В. Уланов),
соляных промыслов (Н. А. Ставшина, С. В. Чиркова) и мн. др. Особенно
отметим большой интерес исследователей к рыболовецкой лексике
6
(Е. А. Андреева,
А. С. Герд,
В. И. Гончаров,
А. Н. Качалкина,
В. И. Макаров,
И. Д. Гриценко,
Н. Е. Попова,
Ю. В. Халюков,
Л. М. Карамышева, М. С. Крапивина и др.). Вот уже более полувека в силу
особенного значения мореходства и судоходства на Руси предметом
пристального интереса ученых становилась также и судовая лексика
(Б. Л. Богородский,
О. В. Борисова,
И. Г. Гулякова,
О. С. Мжельская,
Т. И. Орехова и др.). Из общего состава судоходной терминологии
исследователи наиболее часто обращались к наименованиям морских и
речных
судов
В. И. Вакурова,
A. A. Горюнов,
A. A. Клыков,
(Е. П. Андреева,
А. Д. Васильев,
О. Т. Бархатова,
Б. Л. Богородский,
В. И. Петроченко,
В. В. Введенский,
Л. М. Карамышева,
В. И. Макаров,
А. М. Кошкарева,
О. С. Мжельская,
Э. В. Копылова,
Т. И. Орехова,
И. В. Петренко, Л. Г. Панин, Е. Д. Рафаилова, С. Я. Розен, М. Ф. Тузова и
др.).
Особенно
выделим
фундаментальное
исследование
Б. Л. Богородского «Русская судоходная терминология в историческом
аспекте» (1964), ставшее методологически и содержательно образцовым
для подобного рода исследований.
Активизация изучения социальных диалектов с конца XX в. ведет к
тому, что в поле зрения ученых зачастую попадает лексика различных
социальных групп в разные исторические периоды (криминальный мир,
студенчество, молодежь, летчики, моряки, курсанты, автолюбители,
футбольные
болельщики,
альпинисты;
сектанты,
странствующие
торговцы, ремесленники и мн., мн. др). Традиция изучения социальных
диалектов позволяет увидеть наличие одной из немногих лакун,
оставшихся в отечественной лингвистике, – лексику такой социальной и
одновременно профессиональной группы, как русское бурлачество. В
XVII–XIX вв. эта профессиональная группа как одна из форм отхожих
промыслов
занимала
промежуточное
место
между
крестьянством
различных губерний и криминальными странствующими элементами, что
создавало
особые
условия
для
формирования
7
как
особой
профессиональной лексической системы, так и особого территориальносоциального жаргона.
Актуально проводимое исследование и для решения ряда проблем
исторического
терминоведения:
наиболее
традиционные
периоды
изучения профессиональной лексики в исторической перспективе —
древнерусский и старорусский периоды (О. В. Борхвальдт, О. В. Борисова,
Г. Н. Снетова, Л. П. Рупосова). Однако профессиональная лексика и
терминология XIX в. редко обращает на себя внимание ученых, тогда как
ее изучение важно как в аспекте принципов терминологической
номинации, их истории, так и в аспекте классификации профессиональной
лексики и терминологии в рассматриваемый период.
Научная новизна исследования состоит в том, что в работе
впервые в отечественной традиции анализируется значительная по объему
профессиональная лексика русского бурлачества; в научный оборот
вводится материал, найденный в редких и малодоступных источниках (в
том числе не подвергавшийся фиксации); уточняются и/или дополняются
значения профессионализмов, зафиксированных ранее; рассматриваются
факты взаимодействия лексики русского бурлачества с территориальными
диалектами, воровским арго и разговорной речью; на основании широкой
эмпирической базы переосмысливаются гипотезы о вхождении бурлацкой
лексики в русский литературный язык.
Целью
диссертационного
исследования
является
изучение
профессиональной лексики русского бурлачества XIX в. в историколингвистическом, социолингвистическом и лингвокультурологическом
аспектах. В соответствии с поставленной целью решаются следующие
задачи:
1) определить статус бурлацкой лексики в системе русских
социальных диалектов;
2) провести классификацию собранной лексики по тематическим
группам, реконструируя в необходимых случаях ее значения по словарям,
8
по контекстам источников, с опорой на этнографические, исторические,
культурологические данные;
3)
проанализировать
лингвистической
точки
лексику
зрения
русского
(выявить
бурлачества
ее
с
номинативные,
словообразовательные особенности, охарактеризовать ее с точки зрения
происхождения);
4) определить состав бурлацкой лексики с точки зрения ее
профессиональной дифференциации, выявить собственно бурлацкие
профессионализмы, а также лексику других профессиональных систем и
общенародной лексики, используемой бурлаками;
5) выявить зоны взаимодействия лексики русского бурлачества с
другими формами русского национального языка и единицы, перешедшие
в русскую разговорную речь и просторечие из речи бурлаков, а также
установить причины данного процесса.
Материалом
этнографических,
исследования
послужили
публицистических,
лексикографических
источников
100
редких
ведомственных
в.,
XIX
более
посвященных
быту
и
и
профессиональной деятельности бурлаков, из которых методом сплошной
выборки было отобрано около 2000 словоупотреблений и словарных
фиксаций (являющихся, по мнению авторов публикаций, бурлацкими
«терминами» или «словами»), что, в свою очередь, позволило выявить
около 400 лексических единиц, относящихся к профессиональной лексике
русских бурлаков.
Методы
исследования.
В
диссертации
использовались
сравнительно-сопоставительный и дистрибутивный методы, а также
методики
источниковедческого,
семантического
анализа,
статистического
которые
дали
и
возможность
структурнопровести
комплексный анализ лексики русского бурлачества XIX в. и сделать
обобщения
в
отношении
ее
состава,
внутренней
организации
лингвистических характеристик рассматриваемых слов и выражений.
9
и
Теоретической
исторической
базой
лексикологии
исследования
явились
(В. В. Виноградов,
А. А. Уфимцева,
Ф. П. Филин,
историческому
терминоведению
(О. В. Борхвальдт,
работы,
посвященные
по
Ф. П. Сороколетов,
Г. В. Судаков,
Г. П. Снетова),
труды
Д. Н. Шмелев)
и
Л. П. Рупосова,
проблемам
изучения
профессиональной речи (Б. Л. Богородский, М. А. Грачев, В. М. Лейчик,
Е. Н. Сердобинцева,
теории
социальных
Л. П. Крысин,
Л. И. Скворцов,
диалектов
О. Н. Трубачёв,
С. Д. Шелов)
(В. Д. Бондалетов,
Н. Б. Мечковская,
и
А. И. Домашнев,
Б. А. Серебренников,
С. Стойков,
Э. Г. Туманян, В. Н. Ярцева), а также отдельные статьи по вопросам
истории русского бурлачества (Ф. Н. Родин, И. А. Шубин).
Достоверность полученных результатов обеспечивается объемом
и ценностью собранного лексического материала, проанализированного
при помощи указанного комплекса методов с учетом достижений
основополагающих по данной проблематике исследований.
Теоретическая
разработку
ряда
значимость.
вопросов
Исследование
теории
вносит
социальной
вклад
в
диалектологии,
исторической лексикологии и истории русского языка в целом, расширяя
сферу традиционно
рассматриваемых
используемых
идентификации
при
проблем
и
круг
профессиональной
критериев,
лексики
и
просторечия в исторической перспективе.
Практическая
значимость.
Материалы
диссертации
могут
использоваться в вузовской практике преподавания курсов по русской
диалектологии, исторической лексикологии, социальной диалектологии,
истории русского языка и русской литературы XIX в. Они могут найти
применение в практике составления диалектных и исторических словарей
русского языка, в частности, при составлении академических «Словаря
русских народных говоров» и «Словаря русского языка XIX в.», а также
могут быть использованы специалистами в области отечественной
истории, лингвокультурологии и социальной истории России.
10
Основные
положения
диссертационного
исследования,
выносимые на защиту.
Лексика русского бурлачества относится к профессиональной
1.
форме
социальных
предметов
и
диалектов,
действий,
поскольку
актуальных
включает
исключительно
наименования
для
сферы
профессиональной деятельности данной социальной группы.
2.
Системный характер анализируемой лексики подтверждается
выделением в ее составе 13 тематических групп, которые полностью
охватывают сферы профессиональной деятельности бурлаков (в частности,
названия судовых снастей, технических средств перемещения судна
против течения реки, лямки и ее деталей) и отражают их социальные
характеристики (например, наименования бурлаков по видам деятельности
или их прозвища).
3.
Лингвистические особенности
профессиональной
лексики
русского бурлачества в целом соотносятся с лингвистическими свойствами
других профессиональных систем: имена существительные в ее составе
доминируют количественно над глаголами, прилагательными и наречиями;
при
образовании
ее
единиц
широко
используются
традиционные
аффиксальные способы, субстантивация; значительное количество единиц
образовано путем метафорических переносов; около 25% единиц
представлено составными наименованиями; среди парадигматических
отношений доминируют видо-подвидовые, обусловленные потребностью в
детализации
наиболее
актуальных
предметов
профессиональной
деятельности. По происхождению бурлацкая лексика представлена
преимущественно исконной лексикой с незначительным количеством
заимствований из тюркских и западноевропейских языков. Ввиду того, что
социальной базой бурлачества являлось крестьянство, в лексической
системе бурлаков фиксируется значительное количество диалектизмов.
Особенностью данной лексической системы является значительное
количество наименований бурлаков по видам их профессиональной и
11
социально-значимой деятельности, большое количество их прозвищ,
связанной с тем, что бурлачество является не только не профессиональной,
но и социальной группой.
4.
Неоднородность лексики бурлаков обусловлена социально-
профессиональной спецификой бурлачества. Данная лексика представлена
4
группами:
1) собственно
бурлацкими
профессионализмами,
называющими предметы и действия, используемые только бурлаками при
выполнении ими различного вида работ; 2) профессиональной лексикой
речного и морского судоходства; 3) региональной лексикой, связанной с
судоходством и речными промыслами; 4) общеупотребительной лексикой,
связанной с артельными видами деятельности, крестьянским бытом и с
судоходством. С функционально-стилистической точки зрения лексика
русского бурлачества включает как профессиональную лексику, так и
профессиональное просторечие.
5.
Проникновению ряда бурлацких слов и выражений в русскую
разговорную речь способствовала широкая социальная база их носителей,
а также популярность данной группы в народной среде в рассматриваемый
исторический период.
Апробация работы осуществлялась в форме докладов и сообщений
на следующих научных и практических международных и всероссийских
конференциях, круглых столах и семинарах: V Всероссийская научная
конференция «В. И. Даль в парадигме идей современной науки: язык –
словесность – культура – воспитание» (Иваново, Ивановский гос. ун-т,
2011), IV Всероссийская научн. конф. «Слово и текст в культурном
сознании эпохи» (Вологда, Вологодский гос. пед. ун-т, Вологодский ин-т
развития
образования,
конференция
«В. И. Даль
Восточноукраинский
международная
2012),
и
мировая
национальный
ун-т
научно-практическая
культура»
им. В. Даля,
(Луганск,
2013),
Всероссийская научн. конф. «Слово. Словарь. Словесность: Текст словаря
и контекст лексикографии» (СПб., РГПУ им. А. И. Герцена, 2009),
12
Всероссийская Школа молодых лексикографов (академическая школасеминар «Современная русская лексикография») (СПб., ИЛИ РАН, 2010 –
2014), Вторые Некрасовские чтения (СПб., ИРЛИ РАН, 2011), IV
Всероссийская научн. конф. «Русский язык XIX века: роль личности в
языковом процессе» (СПб., ИЛИ РАН, 2011), международная научн. конф.,
посвященная 200-летию со дня рождения Я. К. Грота (СПб., ИЛИ РАН,
Музей Г. Р. Державина и русской словесности его времени, 2012).
Основные положения и результаты исследования изложены в 26
публикациях общим объемом 8,5 п. л., в том числе в 9 статьях в
рецензируемых научных изданиях, рекомендуемых ВАК: «Русская речь»,
«Вестник Санкт-Петербургского университета», «Русский язык в школе»,
«Древняя и Новая Романия», «Русский язык в научном освещении» (объем
3,4 п. л.).
Структура и объем работы. Работа объемом 374 с. состоит из
Введения, трех глав, Заключения, списка литературы (224 наименования
на русском языке), списка словарей (78 наименований) и списка
источников (119 наименований), а также Приложения «Словоуказатель
лексики
русского
бурлачества»
(включающего
словосочетаний и выражений).
13
более
400
слов,
ГЛАВА 1. РУССКОЕ БУРЛАЧЕСТВО
В ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
1.1.
История слова «бурлак» в русском языке
Слово бурлак, несмотря на то что оно довольно давно перешло из
разряда общеупотребительных
слов литературного
языка
в класс
архаичной лексики, понятно и сегодня. Различные современные толковые
словари дают почти идентичное толкование этого слова. В качестве одного
из них приведем определение из «Большого академического словаря
русского языка»: бурлак – ‘В старину – рабочий (обычно из оброчных
крестьян), входивший в артель, которая тянула вручную на бечеве суда
против течения реки’ [БАС–3: II, 265]. Словарные определения,
представленные в других современных толковых словарях (СУ, БТС,
ТСРЯ 2008), незначительно отличаются от приведенного. МАС несколько
расширяет значение слова за счет указания дополнительного способа
передвижения судов: ‘В старину: рабочий на реке, входивший в какую-л.
артель, которая передвигала суда при помощи бечевы или гребли1’ [МАС,
I: 126].
Однако, как отмечал Д. Зеленин, в начале
XX в. слово
употреблялось в русском языке в нескольких значениях. Бурлаки — это
1.
«одинокие, бессемейные отходчики»;
2.
судорабочие, занятые обслуживанием речных судов,
3.
сплавщики плотов, на которых по рекам (преимущественно
северным) сплавлялся лес, а также
4.
«все прочие чернорабочие на судоходных и сплавных реках, включая
грузчиков-крючников и других неквалифицированных судорабочих»
[Зеленин 1947: 391–392].
1
Здесь и далее без особо оговоренных случаев в цитатах курсив наш — Д. В.
14
Ввиду столь разнообразного употребления слова в русском языке
этимология и история слова бурлак требует отдельного рассмотрения.
Этимология
А. Преображенский
слова
признает,
не
устанавливается
что
это
слово
однозначно.
«неизвестного
происхождения» [Преображенский 1910–1914, I: 54].
М. Фасмер приводит несколько этимологических гипотез его
происхождения: 1) «Толкование слова представляется затруднительным»,
2) «Экблом (ZfslPh 10, 14) предполагает родство с буря́г и мену суффиксов
на тат. или волжско-болг. почве, что нельзя подтвердить параллелями»,
3) «Вероятно, следует считать исходным собир. знач. "рабочая артель с
твердым уставом", и тогда встает вопрос о заимств. из ср.-нж.-н. bûrlach,
также bûrschap "(крестьянская) община, гражданское право" (Ш.–Л. 1, 455
и сл.). Ср. ср.-нж.-н. matlach "деньги, уплачиваемые в некоторых
церковных приходах каждым главой семьи проповеднику", от стар. mating
"церковный приход", шв. matlag "хозяйство. семья" ... Дальнейшее
изменение
знач.
аналогично
первонач.
собир.
именам:
нов.-в.-н.
Frauenzimmer "женщина", Kamerad "товарищ", Rekrut "рекрут"; см. Фальк
– Торп 888. 4) «Любопытно диал. бурла́н "бурлак". Ср. бу́рло» [Фасмер I:
245–246].
Н. М. Шанский предполагает, что бурлак – это собственно русское
суффиксальное производное от несохранившегося слова бурло ‘крикун,
шумный человек’ < ‘орудие для произведения шума или речи’ [Шанский
1965: I, 233]. П. Я. Черных, также сторонник «не вполне ясного
происхождения» слова, считает, «что более раннее, старшее значение было
иное: «человек грубый, буйного нрава, непокорный», «буян» и т.п. Ср.
тамб. Бурла́н – «неуживчивый, беспокойный человек», «задира»; Даль (I,
127) не без основания относит это слово (наряду с бурла́ка, бурли́ла и др.)
к группе бурливый (в ст. буря)» [Черных 1999, I: 125].
Учитывая сферу распространения и первые случаи употребления
слова по данным письменных памятников, вероятным можно считать и
15
другую версию происхождения данного слова. Б. А. Бушков, рассматривая
предшествующие концепции и не соглашаясь с ними, отмечает: «Все эти
этимологии игнорируют первичное значение «бродяга», которое является
единственным у крымскотатарского слова быралкъы». В продолжение
данной гипотезы автор отмечает: «Р. Г. Ахметьянов считает, что русское
бурлак
имеет
тюркское
происхождение
и
сопоставляет
его
со
старотатарским буралгы «бродяга», башкирским боролкы «пришелец»,
казахским и каракалпакским буралкы «чужак, чужой, пригульный,
примкнувыший их чужого стада (о скоте), безродный бродяга»,
образованными
от
глагола
бурал-
“поворачиваться,
кружиться”,
“загибаться, отогнуться”, “ходить около, ходить взад-вперед” (Ахметьянов
Р. Г. Общая лексика материальной культуры народов Среднего Поволжья.
М., 1989)» [Бушаков 1997: 97–98]. Эту точку зрения подтверждает и
значительное количество одноименных тюркских этнонимов [указ. соч., С.
98–99]. Среди других не вполне подтвержденных гипотез исследователь
также приводит татарское бурлак ‘вьющий бечеву или веревку’ (из тюрк.
вur- ‘вертеть, крутить’) [указ. соч., С.98].
История же фиксаций данного слова позволяет пректически
каждую из предложенных учеными концепций считать возможной. Однако
языковой
и
экстралингвистический
материал
позволяет
уточнить
различную актуальность предложенных гипотез в разные исторические
периоды.
Как отмечает П. Я. Черных: «В русском языке слово бурлак
известно, м. б., с XVI в. Ср. в XVII в. прозвище Бурлак в деловых
документах сибирского происхождения: «Васка Бурлак», 1662 г., «Ивашко
Бурлак», 1679 г. [Черных 1999, I: 124].
1. Принципиально важно, что исторически первое для русского
языка, зафиксированное в «Словаре русского языка XI–XVII вв.», значение
данного слова определяется как ‘бездомный, бессемейный человек,
нанимающийся на сезонные работы; бродяга’ [СРЯ XI–XVII, I: 356], а
16
первые цитаты для него датируются XVII в.: «А съ нимъ де воровскихъ
донскихъ казаковъ человекъ съ сорокъ боевого люду да бурлаковъ
человекъ со ста» (Ворон<ежские>. А<кты>., 255), 1670 г.; «И собралось съ
нимъ всехъ с 3000 человек и болши, и въ томъ же де числе многие были
казацкие бурлаки и запорожские хохлачи и иные многие гулящие люди»
(Д<ополнение к> А <ктам> И<сторическим> X, 436), 1683 г.».
Однако первые имеющиеся исторические контексты не позволяют
согласиться с авторами Словаря в части предложенной дефиниции: они не
подтверждают часть значения – «нанимающийся на сезонные работы». Из
предложенных контекстов очевидна только принадлежность бурлаков к
разряду ‘гулящих людей’ и ‘воровских людей’, к казакам, т.е. к
«бунтующему люду».
Ср.
аналогичную
возможную
интерпретацию
употребления
прилагательного бурлацкий в «Словаре обиходного русского языка
Московской Руси XVI–XVII вв.»: «Вдоль по бережку лежат головы, все
солдатские лежат, бурлацкие» (Истор. песни) [СОРЯ I: 307].
Рассказывая о древнейшем периоде колонизации славянами
территорий,
населенных
финно-угорскими
народами,
известный
российский этнограф и исследователь севера Е. В. Барсов в конце XIX века
использует слово бурлак в этом же значении: «…первая форма
колонизационного движения на север была форма, вполне соответственная
новгородскому ушкуйничеству, или движению новгородских удалых
добрых молодцев или удалых бурлаков молодых, и притом еще в
отдаленные времена Тацита» [Барсов 1894: 179].
Тесно взаимосвязанным с данным значением стало его дальнейшее
развитие в русском просторечии и русских говорах: «Бурлило. Простон.
Шумливый, неспокойный человек» [Сл1847, I: 90], «Бурлаченье. Грубое
обращение, невежественные поступки», «Бурлачить. Поступать побурлацки, грубо, невежественно» [там же]. Ср. также бурлак (бурлака) –
‘холостяк разгульной жизни’, тот, ‘кто много бурлит’ [ДопОп 1858: 14];
17
бурлаковатый ‘грубый и пошлый в обращении’; бурлачить ‘грубить,
буянить, ругаться, драться, своевольничать’; бурлачиться ‘дичать, грубеть
в
бурлачестве’;
бурлаченье,
бурлачество
–
«занятие
бурлацким
промыслом; бурлаковать (кур. вор.) ‘вести холостую, разгульную жизнь’.
Также набурлачить ‘нашуметь, наругаться по-бурлачьи’; забурлачить
‘стать бурлачить, грубо и буйно обходиться’, забурлачится ‘привыкнуть к
мужицкому, грубому обращению и перенять его’ [Даль I: 143].
В донских казачьих говорах слово бурлак (бурлака) фиксируется в
двух значениях: бурлак – ‘неженатый, бессемейный казак, не имеющий
хозяйства’, бурлака (неодобр.) – ‘молодой человек, гуляка’ [БТСДК].
Ср. по материалам СРЯ XVIII в.: «Бурла́цкий ... А в пьянство, или, по
обыкновению бурлацкому, в зернь и в картеж отнюд не въдавайся. Псш.
Завещ.
146.
Бурлацкая
рухлядь.
САР1 I
386.
Бурлацки и По
бурлацки, нареч. Взирая с судна на пучину, Бурлацки клял свою судбину,
И бабьим голосом ревѣл. Оспв Енеида I 21. Шут умѣющий . . свистать по
бурлацки. Зрит. I 131.» [СРЯ XVIII, 2: 169].
В качестве примеров развития данного значения, интересно
отметить фиксируемое в «Полном французско-русском лексиконе»
(1786): Бурлачка, забиячка (т. II, с.291) и в Словаре Даля бурлачиха
(бурлачка) – ‘сварливая, грубая, неуживчивая баба’1.
Соглашаясь с правомерностью версии В. И. Даля — размещением
слова бурла́ка, бурло в группе бурливый — П. Я. Черных отмечает:
«Авторы статей и очерков о бурлачестве середины XIX в. отмчают, что
при всех своих мрачных сторонах оно «представляет некоторый вид
разгула и личной свободы» (Морск. Сб., 1862, №7, с.7). Ср. поговорки,
записанные Далем (I, 126): «до́ма бурлаки — бараны, в на плесу — буяны»
Если слово бурлак за несколько столетий претерпело значительную семантическую
эволюцию, то бурлачиха (бурлачка) сохранило только данное значение. Это тем более любопытно, если
принять во внимание факт существования в России и женских бурлацких артелей. То, что слово
бурлачиха (бурлачка) сохранило исконную семантику, можно объяснить, видимо, немногочисленностью
женщин, исполняющих бурлацкие обязанности. Редкость этого явления способствовала и тому, что в
словаре В. И. Даля у отмеченных выше слов отсутствует значение, несомненно, существовавшее в языке
в то время – ‘женщина-бурлак’.
1
18
и др. В произведениях и журнальных статьях Пушкина бурлак (и прил.
бурлацкий) встр. с тем и другим знач. Ср.: «В сраженье трус, в трактире он
бурлак», 1821 г. (ПСС, II, 161); низкое бурлацкое выражение (ПСС, XI,
165)» [Черных 1999, I: 125].
Показательно, что бурлацкие песни конца XIX в. в рукописи «Песни
бурлацкие,
разбойничьи,
воровские,
острожные»
(СПФ
АРАН)
совершенно тождественны по содержанию песням разбойничьи и
воровским, и в ряде случаев одна и та же песня подписана двояко: и как
воровская, и как бурлацкая.
Это
В. И. Даля,
значение
подтверждает
Н. М. Шанского
(от
как
русс.
этимологическую
бурлить),
так
и
гипотезу
гипотезу
Р. Г. Ахметьянова (от тюрк. ‘бродяга’, ‘чужак, чужой, пригульный’).
Причем последняя версия предпочтительнее, так как появление и
функционирование слова (и его дальнейшая история) наиболее полно
исторически, регионально соответствует данной этимологии. Также
важным аргументом в ее пользу можно считать дальнейшее направление
его заимствования в другие языки из русского в указанном значении: ср. у
Фасмера: «Во всяком случае, лит. burlõkas, лтш. burlāks, фин. purlakka,
purlakko и рум. burlác "холостяк" заимств. из русск.» [Фасмер I: 246]. Ср.
также у Д. К. Зеленин, «самое слово бурлак не славянского корня, но в
литовский язык оно перешло от русских. В некоторых литовских говорах
прежде словом burlokas называли русского человека вообще» [Зеленин
1947: 391]. Ср. также в укр., белорус. языках бурла́к ‘бурлак’, укр. бурла́ка
‘бобыль’ [Черных 1999, I: 124].
Представляется важным, что первыми фиксация на материале
русского языка является прозвище Бурлак, что также подтверждает
коннотативность исходного значения, к которому можно отнести ‘бродяга,
гуляка; удалой, разгульный молодец; холостяк’ и пр. Это значение
закрепляется в словарях XVIII–XIX вв. как просторечное: «похабной,
подлой, забиячливой» [САР I, I: 386]; «грубый, невежливый человек» [Сл
19
1847, I: 89], однако с конца XIX в. в толковые словари оно уже не
попадает, оставаясь только в диалектных словарях (см. выше и далее).
Сформулированное, но не подтвержденное цитатным материалом в
СРЯ XI–XVII вв. уточнение в формулировке значения ‘бездомный,
бессемейный человек, нанимающийся на сезонные работы; бродяга’ [СРЯ
XI–XVII, I: 356], имеет широкое подтверждение только по материалам
диалектных словарей XIX–XX в., однако стоит подчеркнуть, что его
функционирование по материалам русских говоров хоть и очень
продолжительно (вплоть до конца XX в.), но регионально ограничено.
Это значение фиксируется еще в XIX веке на севере и северозападе, а также на юге России: бурлак – это крестьянин, покинувший дом
для заработка денег [Куликовский 1898: 7; Подвысоцкий 1885: 12; ОпОбл
1852: 17; ПОС, II: 218–219; Григорович 1851: 72]. Причем в Словаре
архангельского наречия А. Подвысоцкого указывается также значение:
‘холостой, не женатый человек’ [Подвысоцкий 1885: 12].
В ряде регионов слово бурлак (и, соответственно, производные:
бурлачить, бурлачество и т.д.) употреблялось в столь различных
значениях, что у авторов возникала необходимость в специальных
пояснениях значения слов бурлак, бурлачество, бурлачить и других
однокоренных слов. См., например: «Промысел этот (отхожий промысел
деревенских татар. – Д. В.), – так называемое здесь – “бурлачество” –
состоит в хождении на заработки “в степь”, т. е. в Самарскую и
Оренбургскую губернии и к Уральским казакам: косить, жать, убирать
хлеб и молотить (sic!)» [Лаврский 1884: 12].
По сообщению А. Жаравова, в середине XIX века на территории
Архангельской губернии бурлаками называли рабочих, которые трудились
в
Санкт-Петербурге
(других
рабочих
называли
артельщиками):
«Артельщики и бурлаки вообще имеют одинаковое значение, т. е. рабочие;
собственно же бурлаками называют одних петербургских артельщиков;
они имеют преимущество» [Жаравов 1853: 2]. См. также: «Получив дуван,
20
молодые артельщики весело возвращаются домой из Архангельска, а
щеголеватые бурлаки из С.-Петербурга» [Там же].
См. у Даля: бурлачить ‘идти в бурлаки, в судовую работу, на
заработки’; бурлаченье, бурлачество ‘занятие бурлацким промыслом’.
‘Бурлачеством зовут и общество, толпу, артель бурлаков»; выбурлачить
‘добыть, заработать бурлачеством, бурлацким промыслом. На подати да
на вино выбурлачили’; набурлачить ‘нажить бурлачеством’;
Став историзмом в современном русском языке, слово бурлак, тем
не менее, продолжает жить во многих, преимущественно северных,
русских территориальных диалектах в указанном значении. Так, «Словарь
русских говоров Карелии», отражающий современное словоупотребление
(«СРГК (Словарь русских говоров Карелии. – Д. В.) – дифференциальный
сводный словарь разговорной речи современного старожильческого
сельского населения [СРГК: 4]»), указывает следующее значение слова
бурлак: ‘Тот, кто занимается отхожим промыслом’ [СРГК: 142].
Примечательно, что слово в этом значении употребляется, судя по
географическим пометам, данным к словарным иллюстрациям, по всему
огромному региону (фактически по всему Европейскому Северу России): в
14 районах Архангельской, Вологодской, Ленинградской, Новгородской
области и Карелии. См. также: бурлакать – ‘уходить в отхожий промысел’
[СРГК: 142]; бурлачить – ‘заниматься отхожим промыслом’ [СРГК: 143].
Так, одно из значений слова бурлак, фиксируемых «Псковским
областным словарем с историческими данными» – ‘В настоящее время –
бывший крестьянин, работающий и живущий в городе’. К этому значению
даны иллюстрации, свидетельствующие о частотности употребления
слова, по крайней мере в определенных ситуациях: «В нас хто в
Линингради уехамшы, фсё бурлакам завут. Уехал, бросил дом – вот и
бурлак»; «Хадила г Зинки, к ей бурлак приехать сабирался, брат с
Лининграда» [ПОС, II: 218–219].
21
Еще одно значение, фиксируемое ПОС – ‘Приезжий из города,
дачник’: «Мне гастинца привязли бурлаки, приежжые с Лянинграду,
аддахнуть приехали»; «Здесь ужо бурлакоф многа; ето каторые даци
бярут» [Там же]. Слово бурлак в последнем из значений дало производное
бурлачонок – ‘сын дачника’.
Эти материалы, в свою очередь, позволяют согласиться с тем, что
первым в истории русского языка было синкретичное значение,
сформулированное авторами СРЯ XI–XVII: это и бродяга, и разгульный,
удалой, бессемейный, свободный человек, как правило, нанимающийся на
любые виды сезонных работ. (Ср.: ‘бродяга, нанимающийся на сезонные
работы’ [СРЯ XVIII, II: 169]). Последний компонент важен в истории
данного слова, так как именно на его основе формируется значение, уже
известное нам (см. далее).
Таким образом, исторически первым, зафиксированным в русском
языке с XVII в., можно считать значение ‘бездомный, бессемейный
человек, нанимающийся на сезонные работы; бродяга’. Поэтому нет
основания соглашаться с утверждением М. Фасмера, что для истории
слова «Вероятно, следует считать исходным собир. знач. "рабочая артель с
твердым уставом"» и с тем, что «тогда встает вопрос о заимств. из ср.-нж.н. bûrlach, также bûrschap "(крестьянская) община, гражданское право».
Артельным этот вид индивидуального отхожего промысла становится
гораздо
позже
и
только
с
XVIII
в.
возможно
не
исключать
целесообразность в том числе и такой этимологии.
2. С начала
XVIII века
слово
бурлак начинает
активно
употребляться в известном нам значении, причем во всех толковых
словарях с конца XVIII в. оно оказывается первым, что свидетельсвует о
его бо́льшей употребительности или бо́льшей известности носителям
языка. Как отмечает П. Я. Черных, «В Петровское время слово бурлак,
вероятно, было общеупотребительным. Ср. в «Расходной книге имп.
22
Екатерины» за 1722 г.: «дано бурлакам, которые от Саратова до Астрахани
г р е б л и » (СВАБ, II, 109)» [Черных 1999, I: 124, разрядка источника].
В Словаре Академии Российской бурлак — это ‘работник на
водоходных судах по Волге и другим рекам’ [САР I, I: 386].
Приведем несколько цитат из СРЯ XVIII в., где помимо значения
«бродяга, нанимающийся на сезонные работы» фиксируется «1. Обл.
(Волж.) Наемный работник (из бедняков) на речном судне», которое
подкрепляется следующими цитатами, свидетельствующими об активном
распространении слова в данном значении: «Хотя вы мои слова почтете за
враки, Только лутче б я пошол на Волгу в бурлаки. Лутчее б мне записатца
у них в кошевары. Интерм. 59. Лесистое пространство около реки
Ветлуги . . не имеет при себе ни единого города. Туда с Волги укрывается
великое множество зимою бурлаков. Лом. АСС VI 401. С идущих мимо
города по Волгѣ судов сганиваемы были бурлаки для ношения помянутых
рам. Држ. VI 409. | В сравн. Потом всѣ в лямки запряглися, На Волгѣ будто
бурлаки. Оспв Енеида I 61» [СРЯ XVIII, 2: 169].
Так, если в «Уставе морском» Петра I, вышедшем в 1720 году и
регулирующем разнообразные отношения, в том числе и правовые, в
морском флоте, для обозначения рядового служителя употребляется форма
матрос, то в Петровском же указе этого времени, касающимся защиты
речных судов от разбойников, для обозначения рядового служителя на
речных судах использовано несколько других, альтернативных друг другу,
форм, а именно работные люди, работники, наемные работники и
бурлаки. При этом если первые три формы взаимозаменяемы и,
следовательно, являются синонимами по отношению друг к другу, то
четвертое слово – бурлаки – находится в оппозиции по отношению к
первым трем, что явствует из встречающихся в указе сочетаний «работные
люди и бурлаки», «наемные работники и бурлаки» и т. п. [О обязанности
работников на торговых судах защищать оные от разбойников 1830: 746–
747].
23
Подобная
оппозиция,
представленная
в
указе,
позволяет
предположить некую «трудовую дифференциацию» занятых на судне
людей. Вероятно, работные люди (работники, наемные работники) на
речных судах занимались преимущественно собственно судовой работой,
тогда как бурлаки – передвижением судна (по крайней мере, такое
разделение труда было бы логичным, находящим подтверждение в более
поздних источниках).
С конца XVIII века (по крайней мере, с 1781 года) в официальных
юридических
документах
для
обозначения
работника
на
судне
использовалось слово водоходец, см. [«О найме корабельных служителей и
водоходцев» 1781]. При этом если под «корабельными служителями»
понимались люди, имеющие «определенные должности», т. е. командный
состав,
находящийся
на
судне,
то
под
водоходцами
понимался
низкоквалифицированный персонал, или судовая команда. Водоходцы
«обязаны исправлять всякую вообще работу на корабле, как то:
оснащивать
или
разснащивать,
действовать
рулем
и
парусами,
ошвартовливать корабль, мыть его и содержать в чистоте, сниматься с
якоря, нагружать, укладывать и выгружать товар или баласт и проч.» [Там же].
Позже водоходец (тем не менее фиксируемый в словаре В. И. Даля:
«Водоход, водоходец м. кто ходит, плавает на судах по рекам, а по морю
мореход. || Арх. хороший пловец и ныряла») заменяется в официальных
документах словом судорабочий, см. [Проект положения о взаимных
правах и обязанностях судохозяев, или судопромышленников, и бурлаков,
или судорабочих. 1837].
Функционирование слова судорабочий (т. е. «рабочий на судне»)
подчеркивает многообразие выполняемой бурлаками на судне работы.
При этом в живой речи слово бурлак продолжало употребляться
весьма широко, обозначая работника на судне, выполняющего весь круг
обязанностей, необходимых для благополучного хода судна. См.,
например: «Водотечность судна в пути составляет для бурлаков истинную
24
кару Божию; они, не покладая рук, должны откачивать воду» [Сувэйсдис
1891: 133]. Судя по тексту, из которого взята цитата, рассказывающему о
сплаве леса по рекам пермского края, бурлаки выполняют все работы на
судне, о тяге бечевой нет ни слова, что также подтверждает более широкое
значение слова бурлак.
Для анонимного автора середины XIX века бурлаки и рабочие –
одно и то же: «На каждом судне находится лоцман, водолив и бурлаки, т.
е. рабочие» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 23]. Не менее
показательно описание круга их обязанностей: «Бурлаки во время
пребывания их на судне составляют экипаж оного, и исполняют все
необходимые при плавании работы. По прибытии к месту назначения
бурлаки должны только убрать и сложить в порядке весь каталаж, т. е.
такелаж, отвязать парус от рейны (реи), высушить его на берегу, скатать,
связать и уложить в льяло, отвязать становые и ходовой якори, и вообще
привести все на судне в порядок. Выгрузка товаров до них не касается; о
том,
по
принятому
обычаю,
должен
заботиться
хозяин
товара»
[Сельскохозяйственная статистика 1859: 25–26].
В. И. Даль в статье «Матрос» делает любопытное обобщение:
«Купеческие матросы на Касп.<ийском> море, музу́ры; речные, бурлаки»
[Даль II: 312] (также: музу́р – ‘матрос на купеческом и промысловом судне
Каспия, как бурлак матрос на речном судне’ (sic!) [Даль II: 365]).
В первые десятилетия после появления пароходов на реках
«рядовых служителей» на них также, возможно, в силу «языковой
инерции» называли бурлаками. В 1857 году, говоря о «заработке
судорабочих», И. Вернадский пишет: «На пароходах бурлакам платится
около 8 р. сер. в месяц, на своих харчах (sic!)» [Вернадский 1857, 1: 111].
Позже (и вплоть до настоящего времени) в этом значении стало
употребляться
слово
матрос,
использовавшееся
ранее
только
по
отношению к рядовому «персоналу» на морских судах, см., например:
25
«Матрос. Так называется рабочий на судне. Название это заимствовано с
морских судов» [Неуструев 1914: 174].
Ранее использованию слова матрос применительно к работникам на
речных судах, мешало, вероятно, его иноязычное происхождение1.
Таким образом, наиболее известное сейчас значение слова бурлак –
‘рабочий на речном судне’ – исторически фиксируется с XVIII в.
Официально в начале XIX в. в этом значении бурлак сосуществует с
равнозначным ему словом водоходец и к концу XIX в., с развитием
парового флота и с прекращением такого важного бурлацкого вида
деятельности, как тяга судна бечевой, — вытесняется словом матрос.
Однако и данное значение имело более сложную историю развития.
Рассматривая кратко историю слова бурлак Д. К. Зеленин отечал,
что «Прежде… русские называли «бурлаком» не только тягача судов или
сплавщика плотов, а всякого одинокого, бессемейного отходчика. …
Позднее «бурлаками» у нас стали называть только чернорабочих водников,
работающих на водных путях, и главным образом две их группы. Первая
группа — рабочие, которые артелями тянули вручную вверх по Волге и
другим большим рекам суда с грузом. Это наиболее известные бурлаки,
увековеченные известной картиной И. Е. Репина «Бурлаки на Волге» и
стихотворениями Н. А. Некрасова..
Вторая группа бурлаков — это
1
Именно это, по всей видимости, способствовало тому, что на протяжении очень долгого
времени – 1700-е годы – конец XIX века, – в составе русской судовой лексики функционируют две
терминологические подсистемы, почти не взаимодействующие: 1) морская судовая лексика,
используемая на морских судах и имеющая полностью заимствованный характер, преимущественно из
английского и голландского языков: мачта, рея, бушприт, матрос и др., и 2) речная судовая лексика,
используемая на речных судах и имеющая преимущественно исконный характер: посуда, бабайка,
дерево, понос и др. Показательно, что для носителя современного русского языка нуждающимися в
пояснении будут слова преимущественно из второй группы.
Слово матрос, будучи заимствованным в период основания самого русского флота вместе с
некоторыми другими словами из голландского языка (голл. matroos), претерпевало в русском языке за
три века своего существования не только изменения в семантике, о чем мы уже сказали, но и некоторые,
пусть и незначительные, изменения в своем графическом облике. Так, на протяжении всего XVIII и, по
крайней мере, до середины XIX века в русском языке слово фиксируется в двух фонетических вариантах:
матроз и матрос. Нижний корабельный служитель) [САР I, IV: 62.], [СРЯ XVIII, 12: 93]. Во втором
издании САР также дается форма матроз [САР II, III: 717), она же указывается в «Словаре
церковнославянского и русского языка» 1847 года [Сл1847, II: 291].
Далеко не сразу закрепившись в отечественном речном судоходстве, голландское заимствование
матрос в современном русском языке стало означать моряка, не принадлежащего к командному составу,
рядового военного флота или служащего судовой команды в гражданском флоте (см., напр., [БТС]), вне
зависимости от того, на каком судне – морском или речном – он служит.
26
сплавщики
плотов,
леса;
на
русском
Севере
их
называли
еще
собирательным словом «ара́вушка» (ора́ва – толпа). Третья группа — все
прочие чернорабочие на судоходных и сплавных реках, включая
грузчиков-крючников и других неквалифицированных рабочих» [Зеленин
1947: 391–392].
Очевидно, что два последних значения ‘сплавщики плотов’ и
‘чернорабочие
на
сплавных
реках’
тесно
связаны
с
основным
(‘судорабочий’) и являются его региональными модификациями. Так,
преимущественно в северных говорах под бурлаками понимались рабочие,
заготавливающие лес и сплавляющие его по рекам, см., например:
«Бурлачество, т. е. гонка лесов, нагрузка судов, провод судов и барок по
рекам и каналам Мариинской системы особенно развиты в уездах
Лодейнопольском, Вытегорском, Каргопольском и Олонецком» [Иванов
1867: 145] 1 . О бурлаках — славщиках плотов — идет речь и в повести
Д. Н. Мамина-Сибиряка «Очерки весеннего сплава по реке Чусовой»
(1883). Бурлакам «третьей группы», грузчикам, судовым чернорабочим,
посвящена повесть А. Спешилова «Бурлаки» (1940 г.). Как отмечает сам
Д. К. Зеленин, эти две последние группы бурлаков малоизвестны, тогда
как именно «волжские бурлаки» представляют наибольший интерес «с
точки зрения терминологического наследства» [Зеленини 1947: 393].
Таким образом, впервые зафиксированное по материалам XVII в. в
значении ‘бездомный, бессемейный человек, нанимающийся на заработки;
бродяга’, слово бурлак к XIX в. употребляется в русском языке в
нескольких значениях, «сумму» которых мы обнаруживаем в «Толковом
словаре живого великорусского языка» В. И. Даля: бурлак – ‘вост. вообще,
крестьянин, идущий в чужбину на заработки, особ. на речные суда; || южн.
неженатый, холостой, одинокий, бездомок, шатун, побродяга; || буйный,
своевольный, грубый, дикий’ [Даль I: 145].
1
Особенно примечательным в этой цитате выглядит то, что автор не только дает определение
слову бурлачество, так как осознает, что слово в этом значении читателю незнакомо, но и дает
определение слова в фокусе именно того значение, которое было употребительно в описываемом им
регионе.
27
Именно в этих значениях слово употребляется в XVIII–XIX веках,
т. е. в эпоху существования самого явления бурлачества. К концу XIX
столетия, из-за стремительного развития парового флота, необходимость в
ручном труде заметно снизилась, в передвижении при помощи бечевы
исчезла
вовсе
1
,
бурлачество
как
социальная
группа
перестало
существовать – так слово во всех значениях постепенно вышло из
активного употребления.
Важным выводом также можно считать, что в истории развития
значений данного слова семиотически объединяются не только история
понятия бурлачества как профессиональной деятельности на речных судах,
но и социально-психологический типаж ее представителей. В XVIII–XIX
веках бурлак – это и буйный, своевольный и грубый человек, и наёмный
рабочий, преимущественно на речных судах. Семантическая деривация по
принципу сужения значения от наименования характера, темперамента
человека к виду профессиональной деятельности, как мы увидим ниже,
будет иметь социально-культурную обусловленность.
Официальное наименование бурлаков было «судорабочие»: в
обязанности бурлаков, кроме передвижения речного судна при помощи
бечевы (а именно это значение указывают современные словари), входило
выполнение на судне самых разнообразных работ. Слово бурлак в XIX в.
вытесняет использовавшееся параллельно с ним с конца XVIII в.
наименование водоходец, а впоследствии уступает новому термину
матрос.
Институт русского бурлачества как отхожего промысла, его
профессиональная специфика являются уже историческим фактом, не
относящимся к широко известным, поэтому представляется необходимым
рассмотрение истории данного социального и историко-культурного
понятия.
1
Уже в 1871 году Владимир Гиляровский, захотевший повторить опыт Рахметова, героя романа
Н. Г.Чернышевского «Что делать?», прошедшего в лямке всю Волгу, с большим трудом отыскал в
Ярославле бурлацкую «аравушку» [Гиляровский 1960: 1, 171].
28
1.2. Социальная история русского бурлачества
Лингвистическая история слова бурлак начинается, по имеющимся
памятникам, как было рассмотрено выше, с XVII в. Исторические же данные
позволяют утверждать, что зарождение бурлачества относится к концу XVI
века. Для истории промысла важно подчеркнуть, что «Бурлаки — это особые
рабочие
артели
на
больших
судоходных
реках,
к-рые
занимались
передвижением речных судов и груженых барок. К ним причисляют нередко
рабочих-водников, находящихся на судне во время сплава» [БСЭ 1927, 8: 198];
их труд был необходимым только в зонах, затруднительных для сплавного
судоходства, где была необходимость в паузке, завозе или тяге судна бечевой, а
также при взводном судоходстве, т.е. против течения реки.
История
возникновения
и
существования
русского
бурлачества
теснейшим образом связана со спецификой экономической истории России, с
ее географическими особенностями и социальной историей в целом.
Реки имели огромное значение в экономической жизни России.
Особенно большое значение для русской хозяйственной жизни, экономики,
истории и культуры имела Волга, одна из крупнейших и важнейшая из русских
рек, а также реки, относимые к волжскому бассейну – Кама, Ока и множество
других более мелких водных артерий.
Подобное положение сохранялось на протяжении многих столетий. Еще
в середине XIX века один из анонимных исследователей русского бурлачества
писал: «На всем пространстве течения Волги с началом навигации идут в обе
стороны бесчисленные суда, нагруженные товарами. Перевозка сухим путем
хотя и могла бы доставить в более скором времени товары к месту их сбыта, но
купцы предпочитают водяной путь, как сопряженный с меньшими издержками,
хотя более продолжительный и не совсем безопасный» [Бурлачество в
Астраханской губернии 1851: 50]. Разумеется, «бесчисленные суда», плывущие
«в обе стороны», то есть вверх и вниз по Волге, требовали большого числа
рабочих, выполняющих самые различные судовые обязанности. Таким образом,
29
предпочтение водных путей любым другим обусловливало важность и
нужность судового, преимущественно бурлацкого промысла.
В древнерусский период, по крайней мере с IX–X веков, Волга активно
использовалась славянами для торговых связей с народами, обитавшими не
только в Среднем и Нижнем Поволжье, но и в далеких восточных странах. В
условиях низкого освоения огромных пространств и отсутствия дорог реки
стали естественными путями для торговцев, путешественников, воинов.
В результате использования водных путей с течением времени
сформировалось
несколько
способов
передвижения
судов
по
рекам:
самосплавом, на веслах, парусах, с помощью бечевой тяги, а также завоза
якорей (подачей) (см., например, [Обозрение экономической статистики России
1849: 238]; [Бурлачество в Астраханской губернии 1851: 51]; [Материалы для
географии и статистики России 1868: 192–194]; [Мельницкий 1853: 3] и др.).
Все судоходство делилось на сплавное (совершалось вниз по течению
реки) и взводное (против течения). Если на пути встречались мели и перекаты,
во избежание застревания судна на мели приходилось производить паузку,
перегружая товары в мелкие суда, которые могли миновать опасное место.
Осадка судна, с которого вывозились товары, уменьшалась и благодаря этому
оно также имело возможность преодолеть опасное место, не коснувшись мели
или переката дном.
В начальный период русской истории тяжелая физически работа на
судах выполнялась рабами, холопами, смердами и «рядовичами». Последние
нанимались на основании «ряда», т. е. договора, чем и было положено начало
постепенному формированию свободного рынка рабочей силы (по крайней
мере, в судоходстве). К концу XII – началу XIII века появляется наименование
«наймит», обозначающее отношения свободного найма [Юшков 1939: 125].
«Словарь русского языка XI–XVII вв.» указывает данное значение слова (‘тот,
кого нанимают для какой-л. работы или службы’) с еще более ранней
фиксацией – 1128 г. [Сл. XI–XVII, 10: 103].
30
Монголо-татарское нашествие (1237 г. и сл.) привело к разорению
многих русских земель, демографическому спаду, ослаблению экономики.
Кроме того, Волга почти на всем своем протяжении стала контролироваться,
вплоть до XVI века, татарами, что неизбежным образом вело к сокращению
русского судоходства. Лишь завоевание Казани в 1552 и Астрахани в 1556
годах сделало Волгу полностью контролируемой русскими, однако и этот
контроль зачастую был иллюзорен – суда, плывущие по Волге, и их команды
могли стать жертвами разбоя вплоть до 1860-х годов.
Постепенный
рост
производства,
развитие
товарно-денежных
отношений и отечественной экономики в целом создавали условия для
перехода к наемному труду, т. е. к возникновению бурлачества как промысла.
Если Д. К. Зеленин, в своих этнографических изысканиях неоднократно
обращавшийся к теме бурлачества, в начале XX века возникновение
бурлацкого промысла относил к XVI–XVII векам [Зеленин 1915], то
Ф. Н. Родин,
автор
единственной
монографии,
посвященной
истории
бурлачества, относил возникновение промысла к более раннему времени, а
именно к XIV–XV векам, связывая это событие с развитием на Волге
свободного найма судорабочих [Родин 1975: 16].
Волга
как
крупнейшая
река
Европейской
России,
имевшая
первостепенное значение для экономики страны, стала главным центром
русского
речного
судоходства,
судопромышленников
и
судорабочих
(бурлаков). Однако бурлаки уже в довольно раннее время работают и на других
реках, в том числе северных.
Английский посол Антоний Дженкинсон писал в XVI веке: «Суда,
называемые насадами, очень длинны и широки, крыты сверху и плоскодонны;
они сидят в воде не более, как на 4 фута и поднимают 200 тонн; на них нет
никаких железных частей, но все сделано из дерева; при попутном ветре они
могут плыть под парусами. В противном случае из многочисленных имеющихся
на насадах людей иные тянут их, обвязав вокруг шеи длинные тонкие веревки,
прикрепленные к насаду, иные же отталкиваются длинными шестами. На
31
Двине очень много таких судов; по большей части они принадлежат
вологжанам, ибо в этом городе живет много купцов, пользующихся
вышеупомянутыми судами для доставки в Вологду соли с морского берега»
[Дженкинсон 1938: 75].
Нужно отметить, что бурлацкий промысел всегда, даже в поздний
период
своего
существования,
когда
были
возможны
разнообразные
технические улучшения, был физически трудным. Так, анонимный автор писал
в середине XIX века: «Правильно устроенного искусственного бечевника, ни по
Саратовскому берегу Волги, ни по Самарскому не существует. Бечевниками
служат протоптанные по берегам тропинки, для больших судов по нагорному
берегу, потому, что они идут преимущественно в половодие, когда луговой
берег затоплен и непроходим, а для малых – по луговому. Бечевник нагорной
стороны проходит либо по скатам и вершинам гор и оврагов, либо по
прибрежному песку и глине. В зной песок раскаляется и жжет ноги, а в дождь
глина распускается и делается вязкою и скользкою» [Сельскохозяйственная
статистика 1859: 22–23].
Установленный Россией контроль над Волгой как крупнейшим
торговым путем привел к установлению более активных торговых связей с
другими государствами: Персией, Хивой, Бухарой, Индией и др. Кроме того,
Россия становится транзитным путем между Востоком и странами Европы. Все
это, в свою очередь, оказало положительное воздействие на русскую
экономику. Возрастало количество судов, плававших по Волге и другим рекам
(Каме, Оке и др.), увеличивался спрос на судорабочих, т. е. бурлаков.
Бурлачество становится промыслом, происходит формирование категории
населения, которая занимается этим промыслом. Несмотря на социальную
пестроту, основу данной категории населения составляли крестьяне, что нашло
отражение даже в словарных определениях слова бурлак (см. об этом далее).
Развитие промышленности и сельского хозяйства России в XVIII веке
привело к значительному оживлению внешней и внутренней торговли и,
естественно, вызвало существенные сдвиги в судоходстве и речных промыслах.
32
На Волге появлялись новые типы судов, улучшались пути сообщения, резко
возрос судооборот, так как основная масса грузов перевозилась по воде.
В первой трети XVIII века развернулись гигантские по тем временам
работы по углублению рек, строительству плотин, шлюзов, каналов и других
гидротехнических сооружений. В 1709 году закончилось строительство
Иваньковского водного пути, который соединил Оку с Доном благодаря
системе из более чем трех десятков шлюзов. Также в 1709 году была открыта
Вышневолоцкая водная система, связавшая Волгу и Каспий с Балтийским
морем.
Уже после смерти Петра I, по воле которого и осуществлялись эти
грандиозные изменения, в 1731 году был введен в эксплуатацию Ладожский
обходный канал, в акватории которого речные суда могли укрываться во время
штормов.
Начиная с XVIII века, центр торговли страны переместился на Северозапад, однако Волга продолжала оставаться важнейшим водным путем, по
которому ежегодно сплавлялись и поднимались миллионы пудов различных
грузов. На Волге располагались и крупнейшие русские ярмарки, оборот
которых неуклонно возрастал. Так, если в 1697 году оборот Макарьевской
ярмарки в Нижнем Новгороде составлял 80 тысяч рублей, то к середине XVIII
века он вырос до 489 тысяч рублей, а в конце столетия, в 1790 году, он достиг
30 миллионов рублей [Беккер 1852: 22]. Анализ источников позволяет выявить
наиболее важные для населения товары, перевозка которых по рекам носила
массовый характер. Так, в конце XVIII века с Нижней Волги в верховые города
отправлялось более 5 миллионов пудов соли. Железо и изделия из него,
предназначенные на экспорт, вывозились с Урала речными путями в Петербург
все возрастающими темпами: если в середине века его вывоз составлял 1236
тысяч пудов, то в 1797 году – 3886 тысяч; таким образом, за 47 лет (1750 – 1797
годы) вывоз железа вырос более чем в три раза. Суда, нагруженные железом,
должны были спуститься по реке Чусовой в Каму, оттуда в Волгу а затем уже
по Вышневолоцкой системе они попадали в Петербург. Трудный и
33
чрезвычайно опасный сплав по Чусовой описал Д. Н. Мамин-Сибиряк в своем
цикле рассказов (напр., «На реке Чусовой»).
Кроме железа заграницу экспортировался и лес. За полвека, с 1749 по
1804 годы, вывоз леса заграницу вырос в денежном отношении с 203 тысяч до
1 270 тысяч серебряных рублей, т.е. более чем в шесть раз. Экспорт в Западную
Европу некоторых других товаров (хлеб, лен, пенька, шерсть и т.д.),
перевозимых по Вышневолоцкой системе, только в 1777 году составил 12 620
тысяч пудов [Струмилин 1960: 343; Любомиров 1947: 715; Клокман 1960: 31].
Если в 1749 г. вывоз товаров из России составил в денежном выражении около
7 млн рублей, то через 30 лет, в 1781–1785 гг., он достигал ежегодно почти 24
млн рублей (причем вывоз товаров из России значительно превышал ввоз).
[Внешняя торговля России в XVIII веке 1961]. См. также другие источники по
внешней торговли России в XVIII веке: [Гулишамбаров 2002; Семенов 2003;
Демкин 1995; Ионичев 2001]. Основное количество грузов, предназначенных
для экспорта (как и поставляемых в крупные города страны), перевозилось по
рекам, что требовало большого количества судорабочих.
Продолжившийся рост отечественной промышленности и дальнейшее
расширение всероссийского рынка, а также укрепление международных
торговых связей в XIX веке требовали все большего количества судорабочих.
Если в 1800 году по Вышневолоцкой водной системе, соединившей Волжский
бассейн с Балтийским морем, прошло 5000 судов, то в 1825 году количество
судов, прошедших по этой системе, а также по введенным в эксплуатацию в
1810 году Мариинской и Тихвинской водным системам, составило 11 684
единиц, а в 1836 – 13 331 судов [Журнал Главного управления путей сообщения
и публичных зданий 1857: 350]1.
Еще большее количество судов ходило по Волге и другим рекам
Волжского бассейна. Так, в 1830 году на Волге было до 15 000 судов, на Оке –
Тенденция меняется к концу века. Так, анализируя статистику судоходства на Цнинском
канале, В. Рагозин отмечал: «Ешё 50 лет назад — увидим, что в 1805 году здесь проходило слишком 5000
барок. .. Были времена и ещё лучшие: так в 1824 году число барок и плотов простиралось свыше 10000! Вот
какие бывали караваны! И вдруг в 1872–74 годах – по 375 судов!» [Рагозин 1880, I: 96]. Угасание
Вышневолоцкой системы, по мнению автора, было связано, во-первых, с развитием железнодорозного
сообщения между регионами, во-вторых, развитием Мариинской водной системы.
1
34
около 6 000, на Каме – около 1800, 1150 на других притоках Волги [Арсеньев
1836: 17–19]. Таким образом, общее количество судов на реках Волжского
бассейна, по свидетельству современника, составляло в 1830 г. 23 950 единиц.
Увеличение перевозимых по рекам грузов, количества используемых
при этом судов и занятых их обслуживанием судорабочих продолжалось вплоть
до середины XIX столетия, времени, когда активное развитие пароходства
уменьшило потребность в людском труде, приведя, тем самым, к уменьшению
количества занятых на реках бурлаков.
Одной из первых попыток изменения существовавшего длительное
время положения дел в судоходной отрасли стало изобретение и внедрение
коноводных машинных судов, начало применения которых приходится на
1810-е годы. Так, в 1814 году механик-француз Жан-Батист Пуадебар получил
в 1814 году привилегированное право сроком 10 лет на эксплуатацию судов
придуманной им системы. Одновременно с ним русский изобретатель,
крепостной
крестьянин
Михаил
Сутырин,
предложил
свою
машину,
функционально схожую с предложенной Ж.-Б. Пуадебаром, но отличающуюся
от нее рядом конструктивных улучшений.
Однако после непродолжительной работы суда с машиной конструкции
М. Сутырина
были
вынуждены
прекратить
эксплуатацию
изобретения
крестьянского механика из-за судебного иска, поданного Ж.-Б. Пуадебаром, в
котором тот обвинял М. Сутырина в краже его изобретения.
Арестованные суда с сутыринской машиной сгнили на берегу Волги, а
сам М. Сутырин, после целой череды злоключений, растянувшихся на 20 лет,
умер, находясь, вероятно, в воронежской тюрьме [Родин 1966].
Коноводные машины продолжали использоваться на реках с теми или
иными модификациями, часть из которых придумывалась «на ходу»,
письменно не фиксировалась и поэтому утрачена навсегда. Механизм
коноводных судов состоял из толстого деревянного (на больших судах –
металлического) столба, укрепленного вблизи носовой части так, что нижним
концом столб крепился в специальном гнезде на днище. На нижней палубе на
35
столб (или «вал») насаживалось массивное колесо с прикрепленными к нему 12
горизонтально расположенными рычагами, каждый из которых был длиной по
1,5 сажени. К каждому рычагу припрягались несколько лошадей в ряд (на
больших судах до 4). Такая конструкция позволяла перевозить в крупных
коноводках до 400 тысяч пудов груза.
При каждой коноводке было несколько больших лодок (завозки или
завозни) для завоза якорей. Кроме различных снастей на судне находилось
несколько якорей: один становой и несколько завозных по 100 пудов каждый.
Обслуживать коноводку, в зависимости от ее размера, могли до 100 рабочих и
до 120 лошадей. После того, как одна из лодок сбрасывала якорь, лошади
наматывали канат на вал и подтягивали судно до того места, где находился
якорь. В это время вторая завозня отъезжала дальше и сбрасывала свой якорь
на новом месте, к которому снова шло судно. Таким способом судно могло
двигаться непрерывно [Родин 1975: 117–118].
Коноводные машины значительно сократили потребность в рабочей
силе, позволяя при этом отправлять грузы большими партиями. Однако
смертельный удар бурлацкому промыслу нанесли пароходы.
Первый пароход в России был построен в 1815 году Карлом Бердом,
который на Неве установил на обычную барку паровую машину. Через два года
К. Берд получил монопольное право выпускать и использовать пароходы в
России сроком на 10 лет. В это же время, в 1815–1817 годах, В. А.
Всеволожский испытал два своих парохода, однако в дальнейшем он отказался
от их использования.
В 50-е годы XIX века на Волге появились кабестанные пароходы, или
просто кабестаны. Функционально они были схожи с коноводными судами,
отличались от них тем, что вал для навивки якорного каната вращался не
лошадьми, а силой пара. Однако эксплуатация буксирных пароходов оказалась
более выгодной, чем использование судов любых других типов, которые
оказались в скором времени просто вытеснены более передовым способом
передвижения по воде.
36
Середина века – время стремительного развития пароходства на Волге.
В 1853 году количество пароходов составляло 22 единицы, в 1855 – 34, в 1857 –
51, а в 1859 году – 97. Одно за другим появляются акционерные пароходные
общества: «По Волге» (1843), «Кавказ и Меркурий» (1849), «Камско-Волжское
пароходное общество» (1851), «Самолет» (1858), «Дружина» (1859) и многие
др. [Борковский 1868].
Возрастало не только количество судов, но и мощность их двигателей, а
следовательно – и тоннаж грузов, перевозимых на самом пароходе и идущих
следом за ним буксируемых судах. Способ передвижения судов при помощи
людской тяги, уже давно воспринимавшийся как наиболее архаичный из всех
возможных и к тому же негуманный, стал еще и экономически невыгоден.
Начиная с 1840–1850-х годов вслед за уменьшением потребности в
бурлацком труде происходит стремительное уменьшение количества занятых
на реках России бурлаков. Тем не менее, Ф. Н. Родин отмечает, что снижения
количества занятых бурлаков долгое время не было на искусственных водных
магистралях, например, на Вышневолоцкой водной системе, где возможность
использования парового флота была ограниченной, а грузопоток непрерывно
увеличивался [Родин 1975: 126–128]. Датируя исчезновение бурлачества на
Волге концом 1860-х годов, исследователь считает, что на Мариинской системе
бурлацкий промысел продолжал существовать до конца XIX века [Родин 1975:
174].
В период стремительного развития парового флота сами бурлаки крайне
негативно относились к появлению пароходов. См., например: «Невежество
бурлаков делает их противниками всяких улучшений, если только они видят в
них хотя временную личную потерю. По всему Поволжью бурлаки дружно
восстают против пароходов, которые они считают родной сестрой чертовой
кобыле (так народ зовет паровозы), железных и шоссейных дорог и даже
против коноводных машин» [Материалы для географии и статистики России…
1861: 409].
37
Нужно отметить, что в процессе постепенного вытеснения бурлацкого
промысла, ставшего результатом развития парового флота, часть бывших уже
бурлаков нашла себе применение на паровых судах в новых для себя и
достаточно массовых профессиях: кочегаров, грузчиков, матросов (последний
из терминов появился на речных судах достаточно поздно). Бурлаки стали тем
резервом рабочей силы, который был так нужен зарождающемуся речному
флоту.
Важным при рассмотрении социально-экономической истории русского
бурлачества представляется вопрос о численности работавших на русских
реках бурлаков.
В результате социально-экономических изменений, происходивших в
стране, расширения и увеличения внешней и внутренней торговли постоянно
возрастали
объемы
речных
перевозок,
увеличивался
судооборот
и
судостроение, что значительно усиливало потребность в рабочей силе. Для
крестьянства приволжских районов бурлачество превращается в один из
основных отхожих промыслов. Несмотря на свой явно выраженный сезонный
характер, а также подчас тяжелые условия самого труда, нередко отмечаемые
исследователями, бурлацкий промысел был широко распространен в среде
крестьян: «…пустившись по крайней нужде на судовой промысел, крестьянинотходник постепенно привыкал к нему и уже не менял лямку на соху и борону,
он становился профессионалом-бурлаком» [Родин 1975: 159]. Большое
количество бурлаков, из года в год занимающихся этим видом промысла,
становилась с годами «потомственными волгарями».
Кроме того, увеличение потребности в рабочей силе при ее дефиците в
приволжских регионах неизбежно «открывало» для бурлацкой работы те
регионы, в которых сам этот промысел мог присутствовать лишь незначительно
или
вообще
отсутствовать.
Так,
пытаясь
избавиться
от
нищеты
и
беспросветного существования, в бурлаки уходят герои повести «Подлиповцы»
Ф. М. Решетникова (1864), всю жизнь прожившие в глухой деревне на севере
Пермского края. Сезонные миграции населения многократно отмечаются и в
38
этнографической литературе. Подобный характер формирования бурлачества
не мог не иметь последствий в виде привнесения в рабочее «койне» бурлаков
тех или иных диалектных черт (см. далее).
По мере развития товарного хозяйства и рыночных отношений во
второй половине XVII – первой половине XVIII века в бурлацкий промысел
шли десятки тысяч людей разных национальностей и социальных групп.
Развитие
промышленности
и
торговли
способствовали
росту
товарооборота, увеличению количества судов и, самое главное, спросу на
судорабочих, занятых на эксплуатируемых судах. Объем речных перевозок еще
более возрос в связи со строительством в первой половине XVIII века
искусственных водных систем – каналов, соединявших, в частности, реки
Волжского бассейна с Балтийским морем, открытым после победы в Северной
войне для русской торговли.
К середине XVIII века количество работавших на реках бурлаков
выросло до 100 тысяч [Павленко 1962: 182] или 120 тысяч человек
[Рубинштейн 1952], к концу столетия достигло 200 тысяч человек [Павленко
1962: 182]. Однако исследователь истории русского бурлачества Ф. Н. Родин
считает эти данные значительно заниженными. Подробно проанализировав
находящиеся в архивах материалы, касающиеся найма бурлаков на рынках
труда, а также данные статистики о перевозках грузов и количестве
задействованных при этом судов, ученый предположил, что в середине XVIII
века на реках Волжского бассейна было занято не менее 125 тысяч бурлаков, и
почти столько же (111 тысяч человек) должно было быть занято на
обслуживании судоходства Вышневолоцкой водной системы [Родин 1975: 79–
80]. Непрерывный рост перевозок грузов речными судами привел к
возрастанию к концу XVIII века количества занятых бурлаков до 210–220
тысяч
человек
на
реках
Волжского
бассейна
и
120–140
тысяч
на
Вышневолоцкой системе [Родин 1975: 80–82].
Во второй половине XVIII века произошло увеличение денежных
повинностей, которые должны были платить крестьяне, с 2 рублей в 1760-х
39
годах до 7 рублей в 1790-е годы [Родин 1975: 96]. Значительное возрастание
оброка, произошедшее во второй половине столетия, коренным образом
изменило структуру рынка труда судорабочих за счет вытеснения из этой
трудовой ниши тех беглых и обездоленных людей, которые шли в судорабочие
в XVII столетии, на оседлых крестьян, вынужденных оставлять свои хозяйства
на ближайших родственников и уходить на промысел для зарабатывания денег.
Изменение социальной структуры занятости в бурлацком промысле не могло не
иметь последствий и в других отношениях, например, в привнесении в
профессиональную подсистему отдельных диалектных черт носителей языка,
пришедших из тех или иных регионов.
Численность работающих на Волге и Оке бурлаков в 20–30-е нн. XIX в.
К. И. Арсеньев определял в 420 тысяч человек, на Каме – 50 тысяч [Арсеньев
1836: 26–39]. По данным записки нижегородского губернатора А. С. Крюкова,
количество волжских бурлаков в 1822 году определяется цифрой в 652 тысячи
человек [Родин 1975: 123].
Массовость промысла можно наблюдать и в середине XIX в., в периоде
его начавшегося упадка: «Число людей на разных судах <в зависимости от
размера судна и его грузоподъемности> было таково: на ладьях от 135 до 255
человек, на мокшанах от 90-110, на унжаках от 50 до 80, на коренных барках и
суриках от 20 до 30 человек, на гусянах от 35 до 100 человек» [Богуславский
1887: 16].
Бурлацким
промыслом
занималось
преимущественно
население
прибрежных районов Волжского бассейна – Саратовской, Симбирской,
Казанской, Нижегородской, Костромской губерний. Пензенскую губернию изза огромного количества бурлаков – уроженцев этой губернии, так и называли
«бурлацкой» [Неуструев 1914: 26]. В Астраханской губернии, по сообщению
анонимного автора середины XIX века, было «немного людей, занимающихся
бурлачеством, потому что край этот представляет много других, более
выгодных промыслов» [Бурлачество в Астраханской губернии 1851: 51]. Те же
крестьяне, которые из-за недостатка средств не могли заниматься чумачеством
40
(то есть наиболее бедные), все же шли в бурлаки, но нанимались для работы
только на короткие дистанции: от Астрахани или своего селения до Царицына
или Саратова [там же].
Тем не менее, Астраханский край ежегодно превращался в своего рода
средоточие большей части волжских бурлаков, чья работа по спуску судов
оканчивалась в Астрахани, при впадении Волги в Каспийское море.
Рассказывая о тяготах долгого пути, тот же автор пишет: «Неудивительно
поэтому, что бурлаки дорогу свою по Волге называют “путиной”, нелегко
пройти им 75 дней, от Астрахани до Нижнего, куда должны прибыть они в 70
(дней. – Д. В.) или обыкновенно к Ильину дню. Так как они нанимаются по
контракту и обязываются поставить товар в срочное время, то чем ближе этот
срок, тем более купец старается понуждать бурлаков, и они в это время в сутки
спят не более двух часов, а иногда менее. И как не увлечься бурлаку после
стольких лишений, после стольких ночей, проведенных без сна, бедными
наслаждениями, какие представляются ему в городах! Очень часто бурлак
проматывает свой ничтожный заработок, для которого он рисковал жизнью. Но
ни один из городов не пользуется между бурлаками такою славою, как
Астрахань, где нередко, облитые их собственным потом и кровью, деньги
проживают они в несколько дней. Край их производит один только хлеб, а в
Астрахани по дешевой цене продаются: рыба – любимая их пища,
разнообразные плоды, виноградное вино; на каждом шагу соблазны. Вот отчего
они прозвали Астрахань разбалуй-городком» [Бурлачество в Астраханской
губернии 1851: 53] (см. также [Вернадский 1857, 2: 12–13]).
Довольно много бурлаков шло на реки, в особенности на Волгу, из
Тамбовской губернии [Родин 1975: 128–129]. Были представители и Вятской, и
других северных губерний, что нашло отражение не только в отечественной
этнографической, но и в художественной литературе: к примеру, герои повести
Ф. М. Решетникова «Подлиповцы» (1864) Пила и Сысойка, отправившиеся
бурлачить, были уроженцами Чердынского уезда, расположенного на крайнем
северо-западе Пермской губернии.
41
Приведенные
материалы
позволили
продемонстрировать,
что
бурлацкий промысел был одним из самых массовых в истории нашей страны на
протяжении нескольких столетий.
Социально-экономическое
развитие
России,
формирование
общероссийского рынка, усиление торговых связей между регионами страны и
расширение внешней торговли способствовали значительному увеличению
речного флота, а вместе с тем и количества занятых на судах бурлаков. Сотни
тысяч бурлаков, работавших на реках и каналах России, образовывали
огромную социально-профессиональную группу – русское бурлачество.
Социально-исторической спецификой данной социальной, профессиональной
группы, имеющей важнейшие лингвистические следствия, стало несколько
факторов.
1. Русское бурлачество существовало одновременно как форма отхожих
промыслов и как род профессиональной деятельности.
2. Функционируя преимущественно в регионах Поволжья и еще
нескольких крупных рек (Ока, Кама), а также крупных искусственных водных
систем (например, Мариинской), русское бурлачество объединяло крестьян из
разных губерний России.
3. Расцвет русского бурлачества приходится на середину XIX в.
Угасание промысла связано с развитием парового речного флота и датируется
70–80-гг. XIX в. До этого периода в силу экономической необходимости
бурлачество было одной из самых многочисленных профессиональных групп
России.
4. Работа бурлаков в тесно спаянных трудовых коллективах – бурлацких
артелях, продолжавшаяся ежегодно по несколько месяцев, способствовала
формированию своеобычной бурлацкой культуры, собственного фольклора,
бурлацких пословиц и поговорок, и, наконец, собственной профессиональной
лексики.
42
1.3. Образ бурлака в русской художественной культуре
Являясь одним из множества русских отхожих промыслов, бурлачество
существенно выделилось среди них в истории русской культуры и в истории
русской общественной жизни тем, что образ бурлака был особенно популярен и
позднее – мифологизирован, а в его восприятии возник целый ряда культурноисторических
стереотипов,
«затемняющих»
реальную
форму
данного
социального и профессионального явления.
Примером стереотипного и исторически ошибочного восприятия
бурлаков и бурлачества становятся отражения значения слова бурлак в
современных словарях русского языка1. История лексикографической фиксации
данного слова ярко демонстрирует доминирование определенных историкокультурных стереотипов, возникших по отношению именно к представителям
этой социально-профессиональной группы и не отражающих реальные ее
особенности.
Как отмечалось выше, словари XVIII–XIX веков дают слово бурлак с
широким, но исторически верным, значением — ‘работник на речных судах’.
(ср.: ‘работник на водоходных судах по Волге и другим рекам’ [САР I, I: 386].
Официальный статус бурлаков в XIX в. был «судорабочие»: в обязанности
бурлаков, кроме передвижения судна при помощи бечевы (а именно этот вид
деятельности наиболее известен), входило выполнение на судне самых
разнообразных работ [Проект 1837]. Кроме того, даже тяга судна бечевой
производилась только в случае попадания его на мель либо при движении судна
против течения реки в безветренную погоду или при противном ветре.
Традиционным же для современных словарей стало не совсем точное
определение слова бурлак: ‘В старину – рабочий (обычно из оброчных
крестьян), входивший в артель, которая тянула вручную на бечеве суда против
течения реки’ [БАС–3, II: 265]. См. также в СУ: «Рабочий, который в артели
Рассматриваем данную проблему в аспекте влияния культурно-исторческих стереотипов при
создании словарей, а не в контексте истории данного слова.
1
43
тянет на бечеве суда вверх по реке» или в словаре С. И. Ожегова: «В старину:
рабочий в артели, к-рая вдоль берега против течения тянет суда бечевой»1.
Первым словарем, сузившим это значение (‘рабочий на речных судах’)
до современного был «Словарь русского языка» под редакцией Я. К. Грота,
изданный в период исчезновения самого бурлацкого промысла. Ср: ‘работник
на речных судах, преимущ.<ественно> тянущий судно бечевою против
течения’ [Сл. Акад 1895: Ст. 295].
Современное
значение
слова
бурлак
определяется
тем
распространенным, ставшим стереотипным представлением о бурлаках и их
трудовой деятельности, которое сформировалось в общественном сознании под
влиянием отечественной культуры, в первую очередь – литературы. Яркие и
запоминающиеся герои поэзии Н. А. Некрасова, бурлаки, знакомы сегодня
всем, и знакомы благодаря едва ли не одному Некрасову. Стереотипность
литературного образа способствовала тому, что в современной культуре и
массовом сознании прочно укрепилось представление о бурлаке как об
обездоленном, несчастном лямочнике, который в артели таких же, как он,
бурлаков, тянет по Волге суда бечевой. Из нелитературных источников
формирования такого стереотипа можно назвать, прежде всего, картину Ильи
Репина «Бурлаки на Волге».
Частое обращение мастеров культуры и искусства к образу бурлакалямочника, шаблонная и стандартизированная трактовка этого образа в
литературе и живописи привели к созданию собственно культурного
стереотипа, т. е. закрепившегося в массовом сознании представления, о
несчастном бурлаке-лямочнике, тянущем судно бечевой, известному каждому
носителю
русского
языка.
Именно
этот
стереотип,
игнорирующий
исторический путь развития слова и не вполне верно передающий его истинное
значение, и был отражен в современных толковых словарях.
Среди толкований в словарях XX в. наиболее точным является следующее: ‘В старину: рабочий на
реке, входивший в какую-л. артель, которая передвигала суда при помощи бечевы или гребли’ [МАС, I: 126].
1
44
1.3.1. Образ бурлака в русской литературе XIX в.
В отношении бурлаков возникает определенное противоречие не только
в их культурном восприятии, но, как следствие, в их художественной
интерпретации.
В литературе 90-х годов XIX века не только словари впервые
фиксируют сужения значения слова, но и в художественной и этнографической
литературе бурлак начинает изображаться уже не как рабочий на судне, в
случае необходимости тянущий судно бечевой, а только как бечевщик. См.
цитату о когда-то происходивших в Жегулях (так в тексте) нападениях
разбойников на суда, для автора которой, А. С. Размадзе, судорабочие и
бурлаки представляют собой две разные, пусть и связанные между собой,
категории деятелей: «Всегда было возможно устроить незаметный для глаз
сторожевой пост, с которого виднелись идущие вдали суда; стоило лишь
спуститься с возвышенности, спрятаться в густой поросли низины, отвязать там
свои ладьи и поджидать появления медленно ползущей барки, которую тянули
бичевой измученные бурлаки. Раздавался столь известный на Волге крик
“сарынь на кичку” и действие его имело в себе что-то магическое; на берегу
моментально ложились бурлаки на землю, а на судне, на носовой части его,
моментально ложились на палубу судорабочие (sic!)» [Размадзе 1896: 90].
И далее: «Судорабочие, конечно, всегда симпатизировали гораздо более
разбойникам, чем своим хозяевам, а что касается бурлаков (т. е. бурлаки для
автора – не судорабочие. – Д. В.), то они весьма часто действовали прямо таки
за одно с разбойниками, бывшими их верными заступниками во многих
случаях» [Там же].
Для автора путеводителя, очевидно бывавшего на Волге, бурлаки уже
прошлое. Бурлак для А. С. Размадзе – лишь исторический и фольклорный
образ. Вот как он начинает пересказывать легенду о девице, стерегущей клад в
шихане («бугре») Стеньки Разина: «Было это давно. Шло по Волге судно,
влекомое бурлаками. Когда поравнялись с бугром Стеньки Разина, один из
45
бурлаков опросил товарищей, нет ли среди них желающих побывать с ним на
бугре. Охотник нашелся» [Там же: 117].
В литературных произведений XIX в. четко выявляются два основных
направления, представители каждого из которых совершенно различно
интерпретировали образ бурлака: 1) как удалого, сильного, разгульного,
свободного человека (преимущественно до 60-х гг.) и 2) как лямочника,
бечевщика, изнуренного тяжелым физическим трудом (преимущественно после
60-х гг. XIX ).
Литераторы первого, «романтического», направления подчеркивали
удаль, молодечество бурлаков. Бурлак в их представлении, в созданных ими
произведениях – это «добрый молодец», веселый малый, живущий в свое
удовольствие и опьяненный свободой. Таким, например, мы видим бурлака у
А. И. Радищева: «Бурлак, идущий в кабак повеся голову и возвращающийся
обагренный кровию от оплеух, многое может решить доселе гадательное в
истории, российской» («Путешествие из Петербурга в Москву», 1797).
Даже в тех произведениях, авторы которых не избегают говорить о
трудностях
бурлацкой
работы,
очень
часто
передается
своеобразный
поэтический ореол, нередко сопровождающий образ бурлака в русской
литературе: «Все эти кучки на мосту людей по видимому праздных, но на
самом деле временно праздных – бурлаки, пришедшие наниматься в нынешний
год уже на вторую путину. Завтра же, может быть, они по зову урядчика и
найму хозяев судов, которым всегда нужен и дорог работник, накинут на плечи
лямку и тяжелым, перевалистым шагом побредут по луговой стороне матушки
Волги, в предшествии вечного своего шишки – человека более других
изможденного, но более других знающего местность. Запоют они свои
заветные песни, которые так хороши на Волге и так богаты содержанием.
Только бы с ноги не сбиваться, да подхватывать в раз, а за словами у них не
стоит дело. Там придут они на заветный бугорок, где-нибудь на Телячьем
46
броду1, достанут из чередового мешочка горсточек пяток крупицы, да вольют в
котелок ведерко воды кормилицы – Волги, и сыт бурлак – трудовой человек и
опять он ломает свою путину все дальше и дальше, все туже и туже. Не страшат
его беды незнаемые, лихорадки и самая немощь от усилия в труде и упорства в
лишениях; тем же настойчивым шагом подвигается он и при конце путины,
каким шел в начале. Недоволен он только грязью после дождей, да ветром
противным. Пожалуй он и без особенного удовольствия переезжает на судно,
когда того требует местность и особая непогодь. Если бы только кончить
скорее долгую путину, да добиться до честного и безотлагательного расчета, а
за себя он не стоит» [Овсянников 1878: 310].
Рассматривая образ бурлака только в тех произведениях, где он
представляет собой образ некоего сконцентрированного несчастья, нельзя не
заметить поэтизацию этого образа, невольное и, быть может, даже
неосознаваемое автором изменение тональности и стилистики повествования.
Это изменение, не отмеченное, кажется, ни одним исследователем ранее,
представляется нам очень важным. Граф Н. С. Толстой, очень враждебно
относящийся к бурлачеству, тем не менее отмечал: «Заметьте, что это
единственный класс в простом народе, где восточные поэты могли бы
сыскать тему для поэзии своей…» [Заволжские очерки 1857: 40] (Ср. его же
высказывание: «Страшным разгулом, распутством, пьянством, болезнями,
бобыльством и бездомством мы обязаны, как уже сказано, главно бурлацкому
промыслу, почему уничтожение в вотчинах отпуска в бурлаки есть тоже
значительное улучшение, которое достойно занять особый номер» [Там же: 32–
33, курсив автора. – Д. В.).
Чрезвычайно интересен в этом отношении образ бурлака в поэзии
И. С. Никитина (подробнее об этом см. далее).
Телячий брод – мель на Волге неподалеку от Нижнего Новгорода. Считалось, что Волга в этом месте
настолько мелководна, что ее может перейти вброд даже теленок (отсюда название), см., например: «За
Казанью чем дальше вверх, тем чаще и опаснее до того, что, под Нижным, из трех соседних мелей одна
называется Телячьим бродом, т. е. такой грядой, по которой могут брести телята. В мелководье суда здесь
должны перегружаться» [Максимов 1873: 232].
1
47
Понятно, что такое изображение бурлака в русской художественной и
публицистической литературе обусловлено во многом личным отношением и
мировоззрением автора. Нетрудно догадаться и о причинах этого. Бурлак
оказывается тем самым «естественным человеком», о котором грезили русские
вольнодумцы эпохи Просвещения, воплощением руссоистского идеала. Бурлак
не скован никакими рамками, он находится вне системы, за ее границами, он не
подчиняется общепринятым правилам. Более того, бурлак – это человек,
который добровольно и совершенно самостоятельно выходит за границы
системы.
Благодаря
этому
ореол
романтизма,
даже
героизма
только
усиливается. Для иллюстрации этого положения можно обратиться к более
широкому социально-культурному и историческому контексту.
Бурлак в России вызывал у многих современников те же самые чувства,
которые испытывал европеец XVII столетия по отношению к пиратам, а XVIII
– к дикарям. Нельзя считать это представление, богато представленное в
художественной литературе и публицистике, надуманным, не имеющим связи с
действительностью. Оно глубоко коренилось в народной психологии.
И. Вернадский, оставивший ценнейшие «Исследования о бурлаках» (1857),
писал: «Несмотря на лишения, труды и опасности, которым бурлаки
подвергаются, они преданы своему ремеслу и редко добровольно оставляют
его: бурлачество в их понятии считается как бы признаком разгула. Один
старожил Елатомского уезда рассказывал мне об одном разбогатевшем бурлаке,
теперь уже коноводе, который все-таки не хотел оставить бродячего промысла
(sic! – Д. В.)» [Вернадский 1857, 2: 11, курсив автора. – Д. В.].
Ср. также: «Как ни трудна была бурлацкая жизнь, все же она им
(крестьянам. – Д. В.) казалась лучше, чем в своей деревне, где они жили только
два месяца в году и скучали о бурлачестве» [Решетников 1986: 65].
Говоря о восприятии бурлаков в простом народе, Д. К. Зеленин
ссылается на «Причитания Северного края», записанные Е. В. Барсовым (1872–
1882 гг.): «В этих причитаниях бурлаки выставлены не только положительным,
но прямо образцовым, идеальным типом деревенских юношей. <…> Олонецкая
48
невеста рисует в причитаниях идеальный образ своего жениха, мать – своего
любимого преждевременно погибшего сына, называя их бурлаками» [Зеленин
1947: 391].
Находим также у Ф. Достоевского в повести «Хозяйка»: «Он
<Ордынов> слышал, что говорят про темные леса, про каких-то лихих
разбойников, про какого-то удалого молодца, чуть-чуть не про самого Стеньку
Разина, про веселых пьяниц бурлаков, про одну красную девицу и про Волгуматушку. Не сказка ли это? наяву ли он слышит ее? Целый час пролежал он,
открыв глаза, не шевеля ни одним членом, в мучительном оцепенении»
[Достоевский 1988: 355].
Литераторы второго, «реалистического», направления основывали свое
творчество
на
совершенно
противоположных
принципах.
Трагическое
изображение полного драматизма существования «маленького человека»,
изображение жизни без прикрас, лишенной радости и надежды – эта
литературная тенденция набирала все бо́льшую силу начиная с 1860-х годов.
Разумеется,
такая
«реалистичность»,
а
лучше
сказать
«трагичность»
затрагивала все стороны изображаемой действительности. Подпали под ее
воздействие и бурлаки.
В реалистической литературе описывается трудовая жизнь бурлаков:
«Попутным ветром вниз по реке бежал моршанский хлебный караван; стройно
неслись гусянки и барки, широко раскинув полотняные белые паруса и
топсели, слышались с судов громкие песни бурлаков, не те, что поются
надорванными их голосами про дубину, когда рабочий люд, напирая изо всей
мочи грудью на лямки, тяжело ступает густо облепленными глиной ногами по
скользкому бечевнику и едва-едва тянет подачу» [Мельников 1987, 1: 48].
Существование бурлаков трагично: «Родился человек для горе-горькой
жизни, весь век тащил на себе это горе, оно и сразило его. Вся жизнь его была в
том, что он старался найти себе что-то лучшее… Вот таково бурлачество и
каковы люди бурлаки» [Решетников 1986: 129]. Повесть Ф. М. Решетникова
«Подлиповцы» (1864 г.), главными героями которой являются бурлаки Пила и
49
Сысойка, показательна с точки зрения эмоционального регистра повествования.
Герои повести с трудом выживают в глухой северной деревне, затерянной в
лесах. В попытке хоть как-то улучшить собственное существование они
отправляются «бурлачить», не представляя что это такое, а став бурлаками,
гибнут во время работы из-за несчастного случая.
С облегчением воспринимается исчезновение бурлацкого промысла. В
1875 г. С. Турбин пишет: «Еще недавно по веселым берегам приволжским
слышалась беспрестанно одна томная песня: как ребенок хворый стонала она,
словно выдавленная лямкой из наболелой груди бурлака-горемыки; но
засвистали и залопотали по реке пароходы – и уж почти не слыхать этой
страдной песни. Машина и пар, как тело и дух – отбывают тяжкую работу за
человека» [Волга и Поволжье 1875: 111].
Самым ярким и известным представителем этого направления является
Н. А. Некрасов. Именно у него образ бурлака приобретает тот трагизм, который
с этого времени можно считать его неотъемлемой характеристикой, а сам
бурлак оказывается только бурлаком-лямочником. Подобная интерпретация
образа бурлака становится в это время в литературе и массовом сознании
основной, а вскоре единственной, полностью вытеснив образ бурлака-гуляки,
«доброго молодца».
Представляется необходимым более подробно проанализировать образ
бурлака в некрасовской поэзии, продемонстрировав драматизацию, которой в
значительной мере подвергся данный образ у поэта, что привело к созданию
определенного стереотипа в его восприятии. Для сравнения изображения
образа будут привлечены и другие источники XIX столетия, относящиеся к
области художественной литературы и публицистики.
50
1.3.2. Образ бурлака в поэтическом творчестве Н. А. Некрасова
«Унылый, сумрачный бурлак» является одним из самых выразительных
и ярких персонажей поэзии Н. А. Некрасова, надолго остающимся в памяти
читателей. Никогда не выступая главным героем, ни разу не названный по
имени, не выделенный из среды и почти лишенный индивидуальности, бурлак,
тем
не
менее,
оказывается
важным
элементом
художественного
мира Некрасова, специфическим средством создания трагической тональности,
столь характерной для его поэзии. Образ бурлака, к которому уже не раз
обращалась русская демократическая литература, в поэтическом мире
Некрасова приобретает ряд характерных особенностей, анализ которых мы и
попытаемся здесь представить.
В некрасовском поэтическом наследии насчитывается 11 стихотворений
и поэм, участниками действия которых становятся бурлаки. Само слово бурлак
употребляется в стихотворениях Н. А. Некрасова 25 раз [Паршина 1983: 34]1.
Впервые образ бурлака, столь привычно ассоциируемый нами с
творчеством Некрасова, появляется у поэта достаточно поздно, лишь в
середине 50-х годов XIX в. (поэма «Несчастные», 1856 г.), то есть в тот период,
который можно назвать временем зрелого поэтического творчества Некрасова,
временем, когда к поэту приходит всенародное признание2.
Уже в этом произведении можно увидеть построенное на контрасте
соединение двух образов, образа бурлака и реки Волги, которое будет
наблюдаться в творчестве поэта почти постоянно: «Гляди, как тихо катит
Волга // Свои спокойные струи, // Уснув в песчаной колыбели; // Как, нагибаясь
до земли, // Таскают бурлаки кули…» (Здесь и далее в цитатах курсив наш. —
Д. В.) (IV, 35)3.
В данном источнике отмечается 26 употреблений слова «бурлак», но одна из ссылок (II, 49)
ошибочна, так как в тексте использовано прилагательное «бурлацкий» (все прилагательные в «Указателе слов»
приводятся отдельно).
2
При всей неоднозначности той или иной периодизации творчества поэта, часть исследователей
именно к 1856 г. относят начало третьего, заключительного, периода творчества Некрасова (см., напр.,
[Гин 1971: 432–439]).
3
Стихотворения Н. А. Некрасова указываются по изданию [Некрасов 1981–2000].
1
51
Можно указать всего лишь одно произведение из одиннадцати, в
котором бурлаки упоминаются в связи с другой рекой. Это поздняя поэма
«Современники», в которой «герои времени», подрядчики-казнокрады, поют
бурлацкую песню, обращенную к Каме. Не вполне ясно, о какой реке идет речь
в поэме «Коробейники», герои которой «По реке идут – с бурлаками //
Разговоры заведут…» (IV, 63). Сама река не названа, однако это может быть и
Волга (см. далее: «В Кострому идут проселками…»).
Образ Волги очень важен для Некрасова: река упоминается в его
стихотворениях и поэмах 49 раз [Паршина 1983: 55] (к примеру, Кама, в том
числе в уменьшительно-ласкательной форме «Камушка», встречается у поэта 8
раз, из них 7 раз в «Современниках», Ока – всего дважды). Постоянно
подчеркиваемая поэтом любовь к реке, с первых лет жизни занявшей важное
место в его сознании, способствовала тому, что «неизменная и давняя
фольклорная героиня – Волга – в русскую литературу, в русскую поэзию вошла
лишь с Некрасовым и в известной мере с близким ему – впрочем, не только
здесь – Островским» [Скатов 2001: 44].
Окрашенный в теплые и светлые тона воспоминаний о детстве,
проведенном в Ярославской губернии, в родительском имении, расположенном
неподалеку от Волги, этот образ вызывает у поэта неизменно высокую степень
сочувствия.
«Есть страна на севере, сердцу драгоценная <…> // Словно
драгоценною лентой-бирюзою, // Волгой опоясана…» («Мелодия», I, 275),
пишет юный Некрасов, незадолго до этого поселившийся в Петербурге и
скучающий по родным местам. Позже он называет Волгу «великой русской
рекой» («Размышления у парадного подъезда», II, 49), «русской великой рекой»
(«Дедушка», IV, 113), «вечною рекою» («Горе старого Наума (Волжская
быль)», III, 143). Лирический герой Некрасова, находясь за границей,
вспоминает, как «в виду своих сынов // Волга царственно катится // Средь
почтенных берегов…» («Послание к другу (Из-за границы)», I, 23–24).
52
В стихотворении «На Волге (Детство Валежникова)», имеющем
автобиографический характер, поэт называет Волгу своей «колыбелью» («На
Волге (Детство Валежникова)», II, 89), трижды – «родной» рекой (там же, 89,
91).
Трижды, говоря о тех, кто родился и живет на берегах реки, поэт,
словно обращаясь в своем творчестве к фольклорным традициям, называет
Волгу «матушкой» («Железная дорога», II, 170; «Кому на Руси жить хорошо»,
V, 47; «Горе старого Наума (Волжская быль)», III, 141)1.
Волжские берега «тихие» («Суд (Современная повесть)», III, 32),
«светлые» («К ней!!!!!», I, 341), волны «милые» («На Волге (Детство
Валежникова)», II, 86). Волга обладает не только собственным пространством,
которое, как правило, «позитивно» по отношению к наблюдателю или
участникам описываемых событий (героям повествования), но и собственным,
волжским, временем, обладающим гораздо меньшей интенсивностью, чем
городское, тем более столичное, время. Более того, нередко суетной и жестокой
столичной жизни противопоставляется тихий мир провинции, часто волжской,
где «время тянется сонливо, // Как самодельная расшива // По тихой Волге в
летний день» («Несчастные», IV, 36–37). Сама река обладает рядом
специфических характеристик, подчеркивающих особый характер времени, в
котором существует объект: она неспешна, нетороплива, часто характеризуется
как дремлющая или спящая – Волга «тихо катит … // Свои спокойные струи, //
Уснув в песчаной колыбели» («Несчастные», IV, 35). Волга «сонная» («Кому на
Руси жить хорошо», V, 232), ее «берега дремали кротким сном» («Из поэмы
“Мать”», IV, 252).
Под пером Некрасова Волга обретает способность едва ли не к
осмысленному, человеческому, поведению и человеческим же чувствам – мелея
Подобное отношение к Волге всегда было широко распространено в русском народе, см. любопытное
свидетельство современника Н. А. Некрасова: «С восторгом говорил бурлак о Волге, смотря на нее. “У Волгито видно золотое дно. Сколько народу от нее живет! Зимой не бывает столько извоза по всем концам нашей
земли, сколько по одной Волге летом. Все-то она матушка берет, всех-то нас кормит”. Какая чистая, простая и
добрая благодарность заключалась в этих словах к той реке, которой берега бурлак обливает своим потом,
которая разлучает его с семьей и служит поприщем для самых тяжелых трудов его. Добрый русский народ
помнит больше добро, а труда своего не помнит» [Шевырев 2009: 347].
1
53
летом, Волга вынуждает купцов «паузить» товары, то есть перегружать их с
барок на небольшие суда, способные, хотя бы и при помощи бурлацкой тяги,
пройти по мелкой воде, дав тем самым возможность заработка бедным людям:
Кипит работа до утра;
Всё весело, довольно.
Итак, нет худа без добра!
Подумаешь невольно,
Что ты, жалея бедняка,
Мелеешь год от года,
Благословенная река,
Кормилица народа!
(«Горе старого Наума (Волжская быль)», III, 142).
Интересно отметить используемое в этой строфе прямое обращение к
реке, то есть к неодушевленному объекту, продолжающее традиционный
некрасовский прием олицетворения Волги.
Острым контрастом с рекой предстает работающий на ее берегах
бурлак. В изображении Некрасова бурлак – существо несчастное, забитое,
обреченное на тяжелую жизнь, полную страданий и лишений. Более того, образ
бурлака удивительно статичен – если Волга может, хотя бы и благодаря часто
только внешнему воздействию, проснуться от своего векового сна («Я отроком
покинул отчий дом <…> // Лет двадцати … приехал я домой. // Я посетил
деревню, нивы, Волгу – // Всё те же вы – и нивы, и народ… // И та же всё – река
моя родная… // Заметил я – новинку: пароход! // Но лишь на миг мелькнула
жизнь живая. // Кипела ты – зубчатым колесом // Прорытая – дорога водяная, //
А берега дремали кротким сном. // Дремало всё: расшивы, коноводки, // Дремал
бурлак на дне завозной лодки; // Проснется он – и Волга оживет!» («Из поэмы:
Мать», IV, 252), то образ бурлака неизменен в своем трагизме:
54
Унылый, сумрачный бурлак!
Каким тебя я в детстве знал,
Таким и ныне увидал:
Всё ту же песню ты поешь,
Всё ту же лямку ты несешь,
В чертах усталого лица
Всё та ж покорность без конца…
(«На Волге (Детство Валежникова)», II, 91–92).
Некрасовские бурлаки живут в мире, подчиненном метафизической
неизменности. Время в этом мире циклично, развитию нет места:
Прочна суровая среда,
Где поколения людей
Живут и гибнут без следа
И без урока для детей!
Отец твой сорок лет стонал,
Бродя по этим берегам <…>
Как он, безгласно ты умрешь,
Как он, бесплодно пропадешь,
Так заметается песком
Твой след на этих берегах,
Где ты шагаешь под ярмом,
Не краше узника в цепях,
Твердя постылые слова,
От века те же: «раз да два!»
С болезненным припевом «ой!»
И в такт мотая головой…
(там же, II, 92).
55
Подобная трактовка образа бурлака остается у Некрасова постоянной.
Лишь незадолго до смерти поэта в его творчестве происходит незначительная
эволюция
неизменно
трагического
образа,
однако
это
изменение
представляется нам либо чисто внешним, как в первом случае, либо имеющим
временный характер, во втором. На торжественном открытии канала,
обогатившем
когда-то
Савву
Антихристова,
одного
из
«героев»
«Современников» (1875), присутствуют и бурлаки, непривычность облика
которых отмечает не только автор, но и сторонние наблюдатели: «Духовенство
шествует сначала, // А за ним комиссия идет: // Шитые мундиры, эполеты! //
Чу! вдали запели бурлаки! // Но они не тощи, как скелеты, // На подбор
красавцы мужики, // “В шелковых рубахах!” – шепчут бабы» (IV, 236).
В последней части поэмы «Кому на Руси жить хорошо» «Пир на весь
мир», завершенной в октябре 1876 г., изображен уже «бурлак довольный»,
возвращающийся домой после выполнения работы с заработанными деньгами.
Но описание изнурительного бурлацкого труда практически нивелирует
эволюцию образа: «Плечами, грудью и спиной // Тянул он барку бечевой, //
Полдневный зной его палил, // И пот с него ручьями лил. // И падал он, и вновь
вставал, // Хрипя, “Дубинушку” стонал; // До места барку дотянул // И
богатырским сном уснул…» («Кому на Руси жить хорошо», V, 232)1.
Частое использование в одной строфе одинаково сильных, но столь
разных по эмоциональной окраске концептов «Волга» и «бурлак» позволяет
Некрасову создать на их диссонансе те неповторимые по эмоциональному
накалу тексты, которые, по нашему мнению, наряду со знаменитой картиной
И. Е. Репина «Бурлаки на Волге», являются едва ли не единственными
источниками представлений наших современников о бурлаках. Более того,
столкновение двух образов приводит к тому, что трагический образ бурлака
подчиняет образ любимой реки поэта, наполняя его новым содержанием: «О,
горько, горько я рыдал, // Когда в то утро я стоял // На берегу родной реки, // И
1
Нужно заметить, что образ бурлака служит своего рода средством демонстрации поэтом («маркером»)
своего отношения к теме труда, одной из важнейших для русской демократической литературы 60-х–70-х годов
XIX века.
56
в первый раз ее назвал // Рекою рабства и тоски!..» («На Волге (Детство
Валежникова)», II, 91).
Интересно отметить определенную стандартизацию описания бурлаков
с лингвистической точки зрения. Речь идет о явном преобладании лексических
единиц со значением звукового, а не визуального, как можно было бы ожидать,
восприятия объектов описания.
Дважды
бурлаки
поют
(«Современники»,
«На
Волге
(Детство
Валежникова)»), 7 раз упоминаются песни бурлаков («Размышления у
парадного подъезда», «На Волге (Детство Валежникова)», «Горе старого Наума
(Волжская быль)», «Современники», «Кому на Руси жить хорошо»). Нужно
оговориться, что песни эти всегда безрадостны: при звуках бурлацкой песни
«веет лесами, рекою, деревней, // Русской истомой томит! // Всё в этой песне:
тупое терпение, // Долгое рабство, укор…» («Современники», IV, 238), песни
бурлаков – это «напев унылый» («Горе старого Наума (Волжская быль)», III,
142), их «стон у нас песней зовется» («Размышления у парадного подъезда», II,
49).
Более того, лексические единицы со значением звукового восприятия
объектов часто включают дополнительный экспрессивный компонент. Бурлак,
«хрипя, “Дубинушку” стонал» («Кому на Руси жить хорошо», V, 232), он
шагает «под ярмом // Не краше узника в цепях, // Твердя постылые слова, // От
века те же: “раз да два!” // С болезненным припевом: “ой!”…» («На Волге
(Детство Валежникова), II, 92). Герой последнего стихотворения всю жизнь
помнит о потрясении, которое он испытал ребенком, увидев бурлаков:
«…вдоль реки // Ползли гурьбою бурлаки, // И был невыносимо дик // И
страшно ясен в тишине // Их мерный похоронный крик – // И сердце дрогнуло
во мне» (II, 89) (далее употребляется еще более выразительное слово – «вой»)1.
Этот эпизод, без сомнения, имеет автобиографический характер. Н. Г. Чернышевский, много лет
знавший Н. А. Некрасова, вспоминал после его смерти: «Для всех очевидно, что в пьесе “На Волге (Детство
Валежникова)” есть личные воспоминания Некрасова о его детстве. – Однажды, рассказывая мне о своем
детстве, Некрасов припомнил разговор бурлаков, слышанный им, ребенком, и передал; пересказав, прибавил,
что он думает воспользоваться этим воспоминанием в одном из стихотворений, которые хочет написать. –
Прочитав через несколько времени пьесу “На Волге”, я увидел, что рассказанный мне разговор бурлаков
передан в ней с совершенною точностью, без всяких прибавлений или убавлений; перемены в словах сделаны
1
57
Герои поэмы «Дедушка» «выйдут на берег покатый // К русской великой реке –
// <…> Барку ведут бечевою, // Чу, бурлаков голоса!» (1870, IV, 113).
Непропорциональным по сравнению с количеством упоминаний
бурлаков в поэтических текстах Н. А. Некрасова (напомним, что таких
упоминаний всего 25) выглядит использование слов с корнем стон-: «стон» (6
раз) и «стонать» (3 раза). «Стоны» бурлаков подаются Некрасовым как едва ли
не самая узнаваемая и яркая характеристика этих персонажей: княгине
Трубецкой «снятся группы бедняков // На нивах, на лугах, // Ей снятся стоны
бурлаков // На волжских берегах…» («Русские женщины. Княгиня Трубецкая»,
IV, 129). Даже голодные волки в Сибири «стонут, как на Волге // Летом
бурлаки» (<Из поэмы «Без роду, без племени»>, III, 205). Конечно, «стонут» в
некрасовской поэзии не только бурлаки, стонет вся великая и нищая страна, но
концентрация горя и страдания, испытываемого народом, достигает своей
высшей степени именно у бурлаков: «Выдь на Волгу: чей стон раздается // Над
великою русской рекой? // Этот стон у нас песней зовется – // То бурлаки
идут бечевой!..» («Размышления у парадного подъезда», II, 49).
Говоря о том, сколь трагичны бурлаки в изображении Н. А. Некрасова,
хотелось бы упомянуть «альтернативную интерпретацию» образа бурлака«горемыки», созданную И. С. Никитиным в это же время (1854 г.). Герой
стихотворения Никитина «Бурлак», потерявший родителей, затем – домовитую
лишь такие, которые были необходимы для подведения их под размер стиха; они нимало не изменяют смысла
речи и даже часто с грамматической и лексикальной стороны немногочисленны и не важны. Вместо
“а кабы умереть к утру, так было б еще лучше”, – в пьесе сказано:
А кабы к утру умереть,
Так лучше было бы еще;
только такими пятью, шестью переменами отличается передача разговора в пьесе от воспоминания об
этом разговоре, рассказанного Некрасовым мне. Когда я читал пьесу в первый раз, у меня в памяти еще были
совершенно тверды слова, слышанные мною» [Чернышевский 1939: 753–754]. Можно предположить, что
личные переживания Н. А. Некрасова, испытанные им в детстве и отрочестве, в значительной мере отразились
на формировании его представлений и самоощущения в целом, определивших во многом трагический характер
его творчества.
Н. Г. Чернышевский записывает свои воспоминания, находясь в сибирской ссылке, уже после смерти
Н. А. Некрасова, скончавшегося в самом конце 1877 года (по старому стилю). Стихотворение «На Волге
(Детство Валежникова)» датируется 1860 годом, беседа Некрасова и Чернышевского, по свидетельству
последнего, состоялась до написания стихотворения, т. е. до 1860 года. Таким образом, мы можем сделать
вывод о том, что Чернышевский помнил рассказанную ему Некрасовым историю не менее 20 лет. Сам же
Некрасов хранил это воспоминание, вероятно, всю жизнь.
58
и рачительную жену, затем – маленького сына, освобождается в бурлачестве от
всех страданий.
Непогода ль случится и вдруг посетит
Мою душу забытое горе –
Есть разгул молодцу: Волга с шумом бежит
И про волю поет на просторе;
Ретивое забьется, и вспыхнешь огнем!
Осень, холод – не надобна шуба!
Сядешь в лодку – гуляй! Размахнешься веслом,
Силой с бурей помериться любо!
И летишь по волнам, только брызги кругом...
Крикнешь: «Ну, теперь божия воля!
Коли жить – будем жить, умереть – так умрем!»
И в душе словно не было горя!1
[Никитин 1965: 181]
Отличия в трактовке образа бурлака в творчестве двух поэтов
поразительны.
Интересно, что в поэзии И. С. Никитина бурлакам, кажется, совершенно
не свойственен тот трагический ореол, который стал их неизменным атрибутом
у Некрасова. Герой Никитина может «загулять с бурлаками», пить «вино с
бурлаками», а избив из ревности соседа, поет песни в кабаке, «слегка
подгульнув с бурлаками» («Ссора», 1854). Кроме того, бурлацкий промысел у
Никитина – неплохая возможность заработать деньги: «Справить думал он
избушку,
//
В
бурлаки
пошел…»
(«Пряха»,
1857
(1858)).
Ср.
у
Ф. М. Достоевского: «Oн <Ордынов> слышал, что говорят про темные леса,
Впервые стихотворение И. С. Никитина «Бурлак» было опубликовано в 1855 г. в седьмом номере
журнала «Отечественные записки» (с. 71–72), однако цитируемые строки появились лишь в издании 1856 г.
(Стихотворения Ивана Никитина. Воронеж, 1856. С. 197–201; на обороте титульного листа, впрочем, указан
Санкт-Петербург, типография Г. Бенике). Привычный нам вид стихотворение приобрело только в издании 1859
г. (Стихотворения Ивана Никитина. СПб.: Тип. К. Вульфа, 1859. С. 115–118). Изменения первоначального
текста свидетельствуют, конечно же, об эволюции интересующего нас образа в сознании самого поэта. .
1
59
про каких-то лихих разбойников, про какого-то удалого мóлодца, чуть-чуть не
про самого Стеньку Разина, про веселых пьяниц бурлаков, про одну красную
девицу и про Волгу-матушку» [Достоевский 1988: 356].
Столь свойственные поэзии Н. А. Некрасова черты, как акцентирование
трагического,
обобщение
отдельных,
чаще
негативных,
характеристик,
увлечение гиперболами, что отмечалось современными ему критиками как
недостаток
(мы
это
мнение,
естественно,
не
разделяем,
считая
все
перечисленное художественными приемами Некрасова, призванными, в том
числе, создавать определенную тональность повествования) – все это
способствовало активизации в словаре поэта определенных групп лексики.
Стереотипность
изображения
бурлаков
как
несчастных
лямочников,
односторонняя трактовка этого явно неоднозначного образа, имеющего
богатую традицию в истории русской литературы, обусловили использование
поэтом стереотипных же языковых средств.
1.3.3. «Бурлаки» в русской живописи и художественной критике XIX в.
Образ бурлака следует отнести, вероятно, к одному из самых
типизированных образов в истории русской культуры благодаря его особой
популярности у русских художников.
Важнейшим источником типизации образа бурлака как бечевщика
становится наглядное его изображение на картине И. Е. Репина «Бурлаки на
Волге» (1873 г.).
Говоря о наполнении художественного образа, приведем любопытное
признание И. Е. Репина, касающееся истории создания его картины, часто (и
ошибочно) воспринимаемой как едва ли не иллюстрация к некрасовским
текстам. Репин писал в своих воспоминаниях: «Кстати, стыдно признаться,
никто и не поверит, что я впервые прочитал некрасовский “Парадный подъезд”
только года два спустя после работы над картиной, после поездки на Волгу. И в
самом деле, я не имел права не знать этих дивных строк о бурлаках. Все
60
считают, что картина моя и произошла-то у меня как иллюстрация к
бессмертным стихам Некрасова. Но это не так. Сообщаю только ради правды»
[Репин 2011].
Способствовала популяризации картины и русская художественная
критика.
Так, С. М. Балуев, подробно рассматривающий в своей монографии
эпохальные в истории критики работы, среди важнейших из них называет
статью
В. Стасова
«Картина
Репина
“Бурлаки
на
Волге”»
(впервые
опубликована в № 76 от 18 (30) марта 1873 г. газеты «Санкт-Петербургские
ведомости» (!)).
Как отмечает исследователь, «В отличие от других представителей
отечественной художественной критики начала 1870-х гг., которая «при всем
признании яркого таланта Репина, отмечала это произведение <картину
«Бурлаки на Волге»> сдержанно», Стасов «сдержанности в своих похвалах
Репину» не проявил. Сам художник считал, что «главным глашатаем картины
был поистине рыцарский герольд Владимир Васильевич Стасов». В книге
«Далекое и близкое» Репин писал о критике: «Первым и самым могучим
голосом был его клич на всю Россию, и этот клич услышал всяк сущий в
России язык. И с него-то и началась моя слава по всей Руси великой. Земно
кланяюсь его благороднейшей тени» [Балуев 2013: 108–109].
Экфрасис картины — словесное описание художественного полотна — в
изображении В.В.Стасова стилистически, синтаксически, лексически направлен
на передачу медлительности движений, трагизма фигур бурлаков, на их
стремление «сбросить лямку», избавиться от каторжного труда. В этом
концепция «репинских бурлаков» В. В. Стасова также был созвучна концепции
бурлака и Н. А. Некрасова, и самого И. Е. Репина.
Однако следует обязательно отметить, что именно уникальный талант
художника и абсолютный стилистический реализм сделали данную картину
ассоциативно первой в истории культуры иллюстрацией образа бурлака-
61
бечевщика, тогда как в истории живописи, особенно в период расцвета
реалистической школы, этот образ был в живописи очень популярен.
«Дорепинская» традиция
изображала бурлаков также унылыми,
тянущими бечеву: братья Чернецовы «Бурлаки на Волге под Костромой»
(1838), В. В. Верещагин «Бурлаки» (1866), А. К. Саврасов «Бурлаки на Волге»
(1871). И И. Е. Репин, в преддверии своего гениального полотна, помимо
многочисленных эскизов создал еще один масштабный, но не такой
популярный сюжет: «Бурлаки, идущие вброд» (1872).
«Пострепинская» традиция уже совсем иная. Снижение трагизма
происходит в передаче образа к концу века. Традиционная ватага бурлаков в
одноименной картине И. Левитана (1887) тянет барку по пологому берегу
Волги, однако некоторые из бурлаков сидят верхом на лошадях. На картине
А. Корина «Бурлаки» (1897) уставшие крестьяне сидят на берегу, отдыхают,
готовят на костре пищу.
Общность образа бурлака в произведениях, принадлежащих к разным
родам искусства, созданным независимо друг от друга, позволяет говорить о
популярности этого образа в русской культуре.
Вспомним еще раз наблюдение Д. К. Зеленина про несколько групп
бурлаков, который отметил, что бурлаки – тянущие вверх по Волге суда с
грузом, это — «наиболее известные бурлаки, увековеченные известной
картиной
И. Е. Репина
«Бурлаки
на
Волге»
и
стихотворениями
Н. А. Некрасова» [Зеленин 1947: 392]. Интерпретация образа бурлакалямочника, «увековеченная» указанными произведениями искусства, была не
единственной, но именно она повлияла на понимание всей этой формы
промысла в целом, на формирование стереотипного восприятия данного вида
профессиональной деятельности, на его не вполне верную характеристику в
словарях русского языка. Однако двойственность образа бурлака наблюдается
не только в художественных произведениях, но и в фольклоре.
62
1.3.4. Образ бурлака в русских пословицах и поговорках
Бурлаки оставили о себе богатую память не только в литературе, но и в
русском народном творчестве.
Существовали бурлацкие песни (например, знаменитая «Дубинушка», а
также огромное количество сатирических песен и песен, призванных, благодаря
четкому ритму, облегчить труд бурлаков, идущих по берегу мерным шагом,
тянущих судно бечевой). Как отмечается исследователями в 1927 г.,
«Б у р л а ц к и е п е с н и (в фольклоре). Дошедшие до нас бурлацкие песни
относятся к 180-му, гл. обр., и к 19 вв. Темы их — разгул после получки
заработанных денег, гулянье на ярмарках (МАкарьевской и др.), щегольство
перед девицами и вышучивание их, рассказы об авариях судов.. Песни
зачастую носят прибауточный, задорный характер, с выпадами против судовых
хоязев и их приказчиков или сатирическими характеристиками знакомых Б.
прибрежных городов и сел» [БСЭ 1927, 8: 199].
Сохранились бурлацкие пословицы и поговорки. Их анализ в данном
параграфе
обусловлен
необходимостью
всесторонней
реконструкции
центрального для настоящего исследования образа – образа бурлака – в том
виде, в котором он был представлен в русском языковом сознании
соответствующей эпохи.
Ценнейшим собранием русских пословиц и поговорок является
«Толковый словарь живого великорусского языка», составленный В. И. Далем
(первое издание 1863–1866 годы), собравший, как писал сам лексикограф,
более 30 тысяч фразеологических единиц этого типа. Решение использовать в
словаре столь большое количество пословиц и поговорок было вызвано сразу
несколькими причинами. В своем «Напутном слове», произнесенном в
московском Обществе Любителей Русской словесности 21 апреля 1862 г. (по
ст. стилю), В. И. Даль объяснил это так: «В числе примеров, пословицы и
поговорки, как коренные русские изречения, занимают первое место; их более
30 тысяч, и они напечатаны тою же искосью, как и все примеры. Для простого
63
словаря или словотолковника, их местами нанизано слишком много; ради
примера, было бы достаточно двух или трех, а десятки можно бы выкинуть. Но
я смотрел на это дело иначе: при бедности примеров хорошей русской речи,
решено было включить в словарь народного языка все пословицы и поговорки,
сколько их можно было добыть и собрать; кому они не любы, тот легко может
перескочить через них, так как они напечатаны косым набором, а иной, может
быть, вникнув в этот дюжий склад речи, увидит, что тут есть чему поучиться.
Примеров книжных у меня почти нет, не потому, чтобы я ими небрег – нет, я
признаю это за недостаток словаря, – а потому, что у меня не достало времени
рыться за ними и отыскивать их; для этого также нужны не дни, а годы» [Даль
I: XI–XII, курсив автора. – Д. В.].
Можно предположить, что «жемчужины народной мудрости», русские
пословицы и поговорки, были особенно близки В. И. Далю, талантливому
писателю, художнику слова. Еще в 1852 году он, выражая сомнение в
целесообразности традиционного метода подготовки словаря, когда каждый
сотрудник «отвечал» за подготовку словарных статей на ту или иную букву
алфавита, писал, видя себя в ином качестве: «Не отказываясь от обработки по
буквам, хотя предвижу в этом менее успеха, предлагаю в особенности услуги
свои для пополнения словаря обиходными речениями и для вставки примеров из
пословиц и поговорок» [Замечания касательно нового издания Русского
Словаря… 1852: Ст. 341; курсив автора – Д .В.].
В данном параграфе будет дан обзор пословиц и поговорок,
представленных в Словаре В. И. Даля, рожденных в среде бурлаков и
показывающих нам разнообразные стороны их быта, отношений в своем кругу
и с представителями других групп населения, демонстрирующих тяжесть
трудовой деятельности «лямочников» и т.д., а также пословиц и поговорок о
бурлаках и бурлачестве, сложенных русским крестьянством, из среды которого
и выходили бурлаки.
Пословицы и поговорки, собранные В. И. Далем, подтверждают широко
распространенную в народе и не вполне безупречную репутацию бурлаков как
64
гуляк, «буянов»: Бурлаку и нужа, и стужа, да свое раздолье; Собака, не тронь
бурлака, бурлак сам собака; Дома бурлаки бараны, а на плесу – буяны; Елка
зелена — бурлак денежку добудет! («на выпивку», – поясняет В. И. Даль). С
«выпивкой» связана и «похвальба бурлаков», данная Далем в статье «Вино»:
На Волге вино по три деньги ведро: хоть пей, хоть лей, хоть окачивайся1.
Фразеологизм Дома бурлаки бараны, а на плесу – буяны находит
любопытную параллель в литературе: «…должно признаться, что добродушие
и простота взгляда и обращения составляют отличительные черты бурлаков на
суше и дома. <…> …вообще они, по видимому, очень смирны, доверчивы,
радушны и почти не причиняют дел местной Полиции. <…> Но знатоки их
жизни и свойств говорили мне, что бурлак на суше, в пристани, и бурлак в
плесе совершенно различны: “в первом случае они – бараны, но в плесе –
разбойники”; и тогда, как 2 или 3 человек достаточно в пристани, чтобы
наказать бурлака за какой-нибудь проступок, в плесе для того же самого нужна
целая команда от 20 до 30 человек, а без того нечего и являться» [Вернадский
1857, 2: 11–12].
Однако чаще в пословицах и поговорках, приводимых в словаре,
отмечается трудность бурлацкого промысла, полная тяжелых лишений жизнь
несчастных лямочников: Кобылку в хомут, а бурлака в лямку; Надсадно
бурлаку, надсадно и лямке; Не угадаешь, коли сам лямки не тянешь; Вниз вода
снесет, а вверх кабала свезет (в словаре приведены также следующие
варианты выражения: Вниз вода несет, вверх кабала везет («бурлаков»);
Кабала вверх ведет, а неволя вниз («вниз по воде, вверх на лямках»); На низ
вода снесет, а вверх кабала (неволя) свезет («о бурлаках»); Неволя вниз идет,
кабала вверх); Бурлак, что сиротка: когда белая рубашка, тогда и праздник
(ср. Смоляница – «дегтярная рубашка разных рабочих, бурлаков»); Хлеб да вода
– молодецкая еда (солдатская, мужицкая, бурлацкая еда); Дождь – мужику
рожь, а бурлаку – вошь; но: Есть вошь, а будет и грошь («бурлацкая»).
1
Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, материал приводится по изданию [Даль 1880–
1882].
65
Существование бурлаков беспросветно: Надел лямку, так тяни; Лямку три,
налегай да при; Тяни лямку, пока не выкопают ямку.
В книге «Пословицы русского народа» В. И. Даль так комментирует
одно из только что приведенных выражений: «“Неволя вниз идет, кабала
вверх”: тут речь все о той же матушке Волге и о бурлачестве, с которым
связана кабала, потому что задатки взяты вперед, усланы домой в оброк, а
остатки пропиты. Неволя, то есть нужда, идет вниз, по воде, искать работы;
вверх, против воды, идет, или тянет лямкою, кабала. В прямом смысле: холоп
или раб (неволя) ждет лучшего, потому что худшего ему нет, ждет милости и
доверия за верную службу свою: это у него впереди; кабальный же, все более
путается, должает, наедает и набирает на себя новую кабалу, срок за сроком;
кабала подымается, все усиливается и, в старину, нередко также кончалась
холопством» [Даль 1862: X–XI].
И все же даже такая тяжелая работа часто служит единственным
выходом для русского крестьянина: Для уплаты долгу – идти на Волгу! («в
бурлаки»).
Чрезвычайно любопытен «альтернативный вариант» этого выражения,
приводимый П. И. Мельниковым-Печерским, причем комментарий, данный
автором, позволяет предположить, что приведенный им фразеологизм старше,
«первичнее» того, который приводит в своем словаре В. И. Даль: «С XVII
столетия в непроходимые заволжские дебри стали являться новые насельники.
Остатки вольницы, что во времена самозванцев и ляхолетья разбоем да
грабежом исходили вдоль и поперек чуть не всю Русскую землю, находили
здесь места безопасные, укрывавшие удальцов от припасенных для них кнутов
и виселиц. Беглые холопы, пашенные крестьяне, не смогшие примириться с
только что возникшим крепостным правом, отягощенные оброками и податьми
слобожане, лишенные промыслов посадские люди, беглые рейтары, драгуны,
солдаты и иные ратные люди ненавистного им иноземного строя – все это
валóм валило за Волгу и ставило свои починки и заимки по таким местам, где
до того времени человек ноги не накладывал. Смуты и войны XVII века в
66
корень расшатали народное хозяйство; неизбежным последствием явилось
множество людей, задолжавших в казну и частным людям. Им грозили правеж
или вековечное холопство; избегая того и другого, они тоже стремились в
заволжские леса. Тогда-то и сложилась пословица: “Нечем платить долгу, дай
пойду за Волгу”» [Мельников 1986, 1: 328–329].
Ступай на низ, пшеничное есть («в бурлаки»), приводимое Далем,
перекликается с общеизвестным выражением «Нужда заставит калачи есть»,
издавна приписываемым тем же бурлакам, как правило, уроженцам севернорусских губерний, вынужденным в регионах с более теплым климатом есть
непривычный для себя белый хлеб (см., напр., [Крылатые слова по толкованию
С. Максимова 1890: 122–123]).
По поводу этого выражения сам В. И. Даль писал: «“Нужда научит
калачи есть”, как притча, истолкована была верно; нужда заставит работать,
промышлять – “Голь мудрена, нужда на выдумки торовата” – она даст ума, и,
коли не было ржаного хлеба, доведет до того, что будет и пшеничный. Но есть
тут и прямой смысл: нужда домашняя заставит идти на заработки – “Промеж
сохи и бороны не ухоронишься; ищи хлеб дома, а подати на стороне”; – куда?
Первое дело, на Волгу, в бурлаки; это и поныне еще статья, а до пароходства
это был коренной, и притом разгульный, промысел десяти губерний; на Волге
же, миновав Самару, приходишь на калач (булка, пирог, калач, пшеничный
хлеб). Верховым бурлакам это в диковину, и они-то, отцы и деды нынешних,
сложили эту пословицу» [Даль 1862: X].
Очевидно, что пословицы и поговорки, посвященные бурлакам, а также
созданные самими лямочниками, можно с легкостью разделить на две группы:
если в первой подчеркивается удаль и молодечество бурлаков, то во второй – их
тяжкий труд и полная лишений жизнь. Эти две составляющие и передают
такой образ бурлака, каким он сформировался в народном сознании, находя
соответствие и в русской литературе.
67
Таким образом, несмотря на то что бурлаки были сезонными
судорабочими на речных судах, и в этнографической, и в художественной
литературе, и в пословицах и поговорках образ бурлака представлен двояко: это
и разгульный, удалой силач, молодец, это и бечевщик, лямочник, труд которого
неимоверно тяжел.
В силу наиболее заметного для других и физически тяжелого вида
бурлацкого труда – тяги судна бечевой вверх по течению реки – последнее и
было наиболее часто запечатлено в произведениях литературы и искусства, что
привело к созданию культурного стереотипа бурлака-лямочника. Особо
подчеркнем типизацию этого образа в поэзии Н.А.Некрасова и в картине
И.Е.Репина «Бурлаки на Волге».
Именно этот стереотипный образ бурлака и был закреплен в толковых
словарях с конца XIX в.
Особенный, поэтизированный и мифологизированный, социальный и
историко-культурный
статус
бурлаков
обусловливал
большой
интерес
писателей и этнографов к этой социальной группе.
1.4. Лексика русского бурлачества в текстах XIX в.
Социальная значимость и специфическая, поражающая воображение,
заметная для других деятельность бурлаков вызывала к ним закономерный
интерес этнографов и писателей.
Очерки и статьи, касающиеся деятельности, быта и жизни бурлаков,
появляются в журналах и губернских газетах наиболее активно в середине
XIX в. Особенно выделим 60-е гг. – годы, которые можно считать пиком
«популярности» данной социальной группы в периодике, в этнографической и
художественной литературе.
Однако
при
всей
обширности
такой
социальной
группы,
как
бурлачество, при всей его популярности и широкой известности особые,
68
«технические» слова или «термины» бурлацкой деятельности попадали в поле
зрения специалистов, любителей, этнографов, ученых очень редко.
Одной из первых фиксаций собственно бурлацкой лексики можно
считать важнейший источник по истории русской диалектологии «Труды
Общества любителей российской словесности» (1820): в источник попадает
более десятка слов «волжеходцев»: губка ‘руль на мелких судах’, косяк ‘канат’,
ложки ‘блоки на канатах, коими оснащена мачта’, плыть подачею ‘плывя
против воды, приводить в движение судно вытягиванием из воды каната, на
котором впереди судна заложен якорь’, ссаривать ‘отдеть бичеву, задевшую за
что нибудь в то время, когда бурлаки ею тянут судно, идучи по берегу’,
рыскать по Волге ‘то же, что и плыть подачею, но не против воды, а по воде’ и
др. [Слова Волжеходцев 1820: 151–152].
В
течение
первой
половины
века
такого
рода
публикаций
обнаруживается немного (например, Взгляд на торговые сообщения по
Волжской системе // Казанский вестник. 1829. Ч. XXVI. С. 262–286; К.
Несколько технических слов из языка русских судопромышленников //
Иллюстрация. 1847. Т. V. № 40. С. 254; Н. Р. Дубовка // Северная пчела. 1844.
№ 95. С. 379–380; № 96. С. 383–384; № 97. С. 387–388; П. Н. Поездка по Волге
// Русский дневник. 1859. № 16–20). В поле интереса авторов статей попадают,
как правило, различные наименования речных судов (кладные, росшивы,
межеумки, гусянки, коломенки и др.).
В
«Опыт
терминологического
словаря
сельского
хозяйства,
фабричности, промыслов и быта народного» В. Бурнашева (1843) было
включено около 50 слов судопромышленников.
Собственно «бурлацкие» слова фиксируются в «Опыте русского
простонародного словотолковника» М. Макарова (1846–1848 гг.) (около 15):
бегать парусами ‘ходить или плыть на парусах’ [Макаров 1846: 38], беляна
‘Беляна, большая барка, поднимающая до 100 тысяч пуд’ [Макаров 1846: 39],
бечевник «Бечевник пологий берег реки, по которому можно тянуть барки
бечевою, ибо если берег крут, то барки идут на шестах, или большею частью
69
завозом, т.е., барку останавливают, берут длинный канат, к которому
прикрепляют большой якорь, идут вперед, бросают его и возвратясь на барку с
канатом, тянут сей последний до самого якоря, а потом это же повторяется до
самого бечевника» [Макаров 1846: 26] и др.
Бурлацкие слова в 40-е гг. обращают на себя внимание Н. В. Гоголя.
Наибольшее количество лексических материалов попадает на страницы
газет и журналов в 60-е гг. Интерес к лексике бурлаков, проявившийся в это же
время, находится в русле общей для этого периода тенденции по фиксации тех
фактов языковой действительности, которые ранее были неизвестны. Именно к
середине XIX века относится сразу несколько публикаций, в каждой из
которых
приводится
богатый
лексический
материал:
Бурлачество
в
Астраханской губернии // Вестник императорского русского географического
общества. 1851. Часть вторая. С. 50–53; Небольсин П. И. Заметки о волжских
бурлаках // Журнал министерства внутренних дел. 1852. Ч. XXXVII. № 2. С.
187–215; Вернадский Ив. Исследование о бурлаках // Журнал министерства
внутренних дел. 1857. Ч. XXIII. С. 71–118; XXIV. С. 1–42; Корнилов И. П.
Волжские бурлаки // Морской сборник. 1862. Т. LX, № 7. Отд. III. С. 1–37; и др.
Россыпи разного рода бурлацких слов попадают и на страницы
художественных произведений, героями или персонажами которых становятся
русские
бурлаки
(П. И. Мельников-Печерский
«В
лесах»,
«На
горах»;
Ф. М. Решетников «Подлиповцы», Д. Н. Мамин-Сибиряк. «Бойцы», «Очерки
весеннего сплава по реке Чусовой», В. А. Гиляровский Мои скитания).
В середине века обращают внимание на особый язык бурлаков и
лингвисты (И. И. Срезневский, В. И. Даль).
Однако ряд работ и исследований занимают в этой небольшой в целом
традиции совершенно особое место, и мы остановимся на их рассмотрении
подробнее.
70
1.4.1. «Слова волжеходца» Н. В. Гоголя (1840-е гг.).
В своей подробной и обстоятельной статье «О работе Н. В. Гоголя над
лексикографией и лексикологией русского языка» академик В. В. Виноградов
писал: «Лексикологические занятия Н. В. Гоголя в 40-е годы состояли в
громадной работе по собиранию и изучению разнообразной русской народной
профессиональной
лексики
и
терминологии
–
земледельческой,
хлебопашеской, огородничьей, рыболовной, лесоводческой, садоводческой,
охотничьей,
собаководческой,
кулинарной,
сапожничьей,
слесарной,
судоходческой и другой крестьянской промысловой; по исследованию
народных областных говоров, а также профессиональной лексики бурлаков,
торговцев, кулачных бойцов, солдат, художников, актеров, служителей
полиции, духовенства, лакейства, по коллекционированию словарей жаргонов –
торгашеского, картежного, шулерского, чиновничьего, армейско-офицерского,
поместно-дворянского; по собиранию народных названий трав, растений,
цветов, деревьев, лесных пород, птиц, насекомых, рыб, животных, состава
почвы,
географического
рельефа
местности,
разных
обрядов,
частей
крестьянского костюма, ветров, терминов народной медицины; по анализу и
систематизации лексики и фразеологии административно-деловой речи; по
осмыслению и семантическому сопоставлению имен и прозвищ, фамилий,
кличек лошадей, призывов, обращенных к животным и т. п. и т. д.»
[Виноградов 1970: 46–47].
В этом огромном перечне интересовавших Н. В. Гоголя лексических
подсистем различных профессиональных и социальных групп, даже не
законченном ученым, нас более всего интересует упоминание о работе
писателя по собиранию и изучению профессиональной лексики бурлаков.
Н. В. Гоголь всегда с огромным интересом относился к живому языку,
ко всем фактам русской и малороссийской речи. Этим объясняется создание им
целого ряда сочинений лексикографического характера, а также фиксация
лексики в его записных книжках.
71
Первым сочинением Н. В. Гоголя такого рода стал словарик «Книга
всякой всячины, или Подручная энциклопедия. Составл. Н. Г. Нежин, 1826», в
которую будущий писатель вносил старинные, малознакомые для себя
украинские
слова.
Наиболее
масштабным
лексикографическим
трудом
Н. В. Гоголя стала рукопись, в которую вошло 1700 слов. Впервые она была
опубликована через полвека после смерти писателя под названием «Сборник
слов простонародных, старинных и малоупотребительных, составленный
Н. В. Гоголем».
Все словарные материалы, принадлежащие Гоголю – как хранящиеся в
«Записных книжках», так и остальные, которые опубликованы под названием
«Материалы для словаря русского языка» в IX томе Полного собрания
сочинений в 14 т. 1937–1952 гг. (IX том, вобравший в себя наброски,
конспекты, планы, записные книжки писателя, вышел в 1952 году) – можно
разделить на два части: первая – собственно сам небольшой словарь,
находящийся в отдельной тетради, составленный по определенному принципу,
и
вторая
–
записи
терминологическая,
живой
жаргонная,
речи,
диалектная,
устаревшая,
профессиональная,
просторечная
лексика,
отличающаяся особенным местным или ментальным колоритом, хаотично
расположенная, не представляющая какой-либо внутренней системы.
Из всех этих материалов интерес для нас, в связи с темой исследования,
представляют «Слова волжеходца».
Сочинение
Н. В. Гоголя
под
названием
«Слова
волжеходца»
принадлежит к числу малоизвестных лексикографических опытов писателя..
Небольшой объем словаря – всего 8 слов и выражений – позволяет привести
весь зафиксированный лексический материал: плыть подачею — ‘плыть против
воды, таща лямку’, рыскать по Волге — ‘плыть по теченью’, порубень —
‘весло на носу большого судна’, губка — ‘руль на мелких суднах’, ложки —
‘блоки на канатах, коими оснащена мачта’, косяк — ‘канат’, харивать —
‘отдать бечеву от чего-нибудь, за что зацепилась’, таланить — ‘греблею в
весла пятить судно назад’.
72
Процитированный выше материал приведен по IX тому Полного
собрания сочинений Н. В. Гоголя (М.: Изд-во АН СССР, 1952), где «Слова
волжеходца» включены в состав «Записной книжки 1842–1844 гг.». В
комментарии к публикации сообщается, что записная книжка состоит из 56
листов, часть из которых наполовину оборвана, все записи сделаны свинцовым
карандашом, на 4 листах содержатся рисунки. Записи делались в Москве и за
границей, начиная с 1842 года и, вероятно, только до 1844 года [Гоголь 1952:
IX, 657–658]. О характере самой публикации, а также ее возможных источниках
–
опубликованный
кем-то
словарь,
записки,
рукописный
источник,
собственные авторские наблюдения и т. д. – комментарий информации не дает.
«Слова волжеходца» – не только географически ориентированный, т. е.
региональный, словарь, включающий в себя слова, употребляемые на Волге, но
и профессионально ориентированный словарь, объединивший слова, имеющие
отношение к речному судоходству, что также нашло отражение в названии
словаря (волжеходец – ‘тот, кто ходит (т. е. плавает) по Волге’).
Ряд лексем в «Словах волжеходца» фиксируется в уникальных
значениях, не имеющих аналогий в современных писателю словарях.
Например, слово порубень указывается Н. В. Гоголем со значением ‘весло на
носу большого судна’, тогда как Словарь Даля дает это слово со значением
‘толстый пояс, толстый обшивной брус (из развала) на барках, который
кладется по осадке, по черте полной огрузки’. Современные эпохе словари
указывают это же значение с незначительными модификациями: порубень – ‘в
судоходстве: боковая окраина лодок или барок, по которой можно ходить’
[Сл1847, III: 375], ‘толстой брус, или бревно, расколотое или распиленное в
длину по полам, для обшивки барки или каюка. Порубень кладется на ватер
линии, т. е. вровень с водою’ [ОпОбл 1852: 171].
Современный «Морской словарь» дает это слово с территориальной
пометой «сев. <Северного Ледовитого океана>» и значением: ‘толстый брус
или бревно, расколотое или распиленное пополам в длину, для обшивки барки
73
или каюка. П<орубень> крепится у ватерлинии’ [Морской словарь. URL:
http://www.korabli.eu/glossary/ru/p/poruben (дата обращения: 3 мая 2013)].
Слово харивать — ‘отдать бечеву от чего-нибудь, за что зацепилась’ –
на первый взгляд представляет собой загадку. Оно не фиксируется ни в одном
из известных нам источников, Национальный корпус русского языка не дает ни
одного примера с этим словом. Однако анализ значения, указанного Гоголем,
позволяет прояснить ситуацию: такое значение имело слово ссаривать, здесь
мы имеем дело просто с обычной опечаткой или опиской. См, напр., ссаривать
– ‘очищать от сору, скидывать с чего сор; || ссаривать снасть, веревку, бичеву,
волжск. очищать морск. освобождать от всякий помехи, зацепы, путаницы;
отцеплять бичеву, которою тянутся, от деревьев, кустов, перекидывая ее’ [Даль
IV: 283], ссаривать – ‘на водоходных судах: отдавать, отцеплять бичевую’
[Сл1847, IV: 215] и мн. др.
Н. В. Гоголем приведено еще одно «загадочное» слово: таланить —
‘греблею в весла пятить судно назад’. Современные словари дают это слово с
другим значением. Так, в Словаре Ушакова слово таланить дается со
значением ‘удаваться, приходиться счастливо, удачно’ и пометами нар.-поэт.,
простореч. [СУ, 4: 647] (по всей видимости, слово следует считать
производным от талан – ‘судьба, удача, счастье’ (там же, также с пометами
нар.-поэт., простореч.), очевидно не имеющим ничего общего с указанным
Н. В. Гоголем словом.
«Словарь церковно-славянского и русского языка» 1847 г. указывает
сходные значения: талан – ‘простон. Удача, счастье’, таланить (таланиться)
– ‘сопровождаться успехом’, таланливый – ‘счастливый; имеющий во всем
удачу, успех’ [Сл1847, IV: 269].
Однако более тщательный анализ современного писателю словарного
материала позволяет прояснить ситуацию – с указанным Н. В. Гоголем
значением употреблялось очень похожее слово: табанить – ‘поворачивать
судно посредством гребли в противную сторону’ [Сл1847, IV: 266]. Это слово,
по всей видимости, родственно слову табачить – ‘волжс. идти лодкою,
74
баркою на шестах, шеститься’ [Даль IV: 394], ‘идти не на веслах, а на шестах.
Каз.’ [ОпОбл 1852: 225], которые в свою очередь являются производными от
табак (табачек) – ‘волжс. деревянный набалдашник на упорном шесте,
которым упираются, идучи на шестах. По табак, шест достал дна, вмеру’ [Даль
IV: 394].
И все же «рабочая гипотеза» о неправильной фиксации слова не
оправдывает себя: «Словарь церковно-славянского и русского языка» 1847 г.
дает слово
таланить, «сужая» ареал его
употребления
и
указывая
стилистическую ограниченность использования слова: ‘простон. Тоже, что
таванить’ [Сл1847, IV: 269].
П. И. Мельников-Печерский
в
романе
«На
горах»
(1875–1881)
указывает сразу все варианты этого слова: «Табанить, таванить, нередко
таланить – грести веслом назад. Гребля с одного бока вперед, а с другого назад
употребляется при заворотах лодки».
Проанализировав
данный
материал,
можно
сделать
вывод
об
ошибочной записи слова харивать (вместо ссаривать), неправильно указанном
значении слова порубень и об отсутствии информации (например, помет либо
развернутого комментария, сопровождающего значение лексемы), уточняющей
ограниченный характер употребления слова таланить, что можно считать
недостатками или даже ошибками автора «Слов волжеходца».
Уникальность приведенного выше материала очевидна: если интерес
писателя к народному слову был широко известен, то остаются неясными
источники этой лексики. Были ли записанные им слова услышаны в живой
речи, или сообщены писателю его знакомыми, или, наконец, выписаны из
какого-то другого, опубликованного или рукописного, и неизвестного нам
источника?
На основании собранных нами материалов источник гоголевского
словарика
восстанавливается
однозначно,
что
позволяет
расширить
потенциальные источники его «Записных книжек», реконструированные
Н.Тихонравовым и В.В.Виноградовым.
75
В 1820 году Общество любителей российской словесности делает ряд
публикаций в своих «Трудах», представляющих собой списки диалектных слов:
«Провинциальные слова Ярославской губернии», «Слова, употребляемые в
Угличе», «Собрание провинциальных слов Тульской губернии», «Собрание
провинциальных слов, употребительных Рязанской губернии в Скопинском
уезде», «Провинциальные слова, употребляемые Рязанской губернии в
Касимовском уезде», «Собрание провинциальных слов, употребляемых в
Костромской губернии» и др. Одной из публикаций стал полуторастраничный
список слов под названием «Слова Волжеходцев» [Слова Волжеходцев 1820:
151–152].
Список слов, опубликованный в «Трудах Общества любителей
российской словесности», содержит 11 слов и выражений, 8 из которых
идентичны указанным в сочинении Н. В. Гоголя. Идентичны же и многие
определения, данные к словам (см. таблицу).
Слова
устойчивые
сочетания
и Определения, данные
в
«Словах
Волжеходцев»
(публикация
в
«Трудах
Общества
любителей
российской
словесности», 1820).
плыть подачею
‘плывя против воды,
приводить в движение
судно вытягиванием из
воды
каната,
на
котором впереди судна
заложен якорь’
рыскать по Волге ‘то же, что и плыть
подачею, но не против
воды, а по воде’
порубень
‘весло
на
носу
большого судна’
губка
‘руль на мелких судах’
ложки
Определения,
Комментарий
данные в «Словах
волжеходца»
Н. В. Гоголя (1842 –
1844 гг.)
‘плыть против воды, Существенное
таща лямку’,
отличие значений
‘плыть по теченью’
‘весло
на
носу
большого судна’
‘руль
на
мелких
суднах’ (sic)
‘блоки на канатах, ‘блоки на канатах,
коими оснащена мачта’ коими
оснащена
мачта’
76
Значения
отличаются
Значения
идентичны
Значения
идентичны
Значения
идентичны
косяк
‘канат’
‘канат’
харивать
‘отдеть
бичеву,
задевшую
за
что
нибудь в то время,
когда бурлаки ею тянут
судно,
идучи
по
берегу’1
‘греблею в весла пятить
судно назад’
‘отдать бечеву от Незначительное
чего-нибудь, за что отличие
зацепилась’
определениях
таланить
Проведенное
сравнение
Значения
идентичны
в
‘греблею в весла Значения
пятить судно назад’
идентичны
демонстрирует
полное
совпадение
определений, данных к пяти словам (порубень, губка, ложки, косяк, таланить),
частичное – двух (к фразеологизму рыскать по Волге и слову харивать) и
несовпадение определений, данных лишь к одному устойчивому сочетанию –
плыть подачею.
Как нам представляется, «Слова волжеходца» Н. В. Гоголя являются
сокращенным вариантом опубликованных в «Трудах Общества любителей
российской словесности» «Слов Волжеходцев», своего рода конспектом
публикации, о чем свидетельствует и практически полная идентичность
названий обоих произведений. Незначительные отличия: «Слова Волжеходцев»
→ «Слова волжеходца», ссаривать → харивать, – могли возникнуть из-за
невнимательности при переписывании текста либо, если говорить о названии,
из-за каких-то соображений литературного свойства. Определение, данное Н. В.
Гоголем к слову харивать, похоже на сокращенную запись определения,
данного в «Трудах», и существенно от него не отличается.
Интересно, что в сделанной писателем записи нет трех слов,
приведенных в этой публикации (всего их, напомним, 11) – это слова леса
(‘длинная из лошадиных волосов ссученная нишка (кишка? нитка? – Д. В.) для
навязывания уд’), посуда (‘всякое большое или малое судно, в коем какую
нибудь кладь по Волге перевозят’), а также довольно подробная запись,
озаглавленная блесна, оттуда блеснить (‘блесна, кусок олова, наподобие
1
В публикации указан правильный вариант ссаривать.
77
маленькой рыбки обделанный, у коей изо рта торчит уда. Рыбаки, привязав сию
рыбку за хвост к лесе, сию навязывают на прутик; ездя по Волге, беспрестанно
в глубине воды в движение приводят блесну; тем самым делают обман рыбе,
которая, почтя блесну за настоящую рыбку, схватывает оную и попадает на
уду: сие-то действие у рыбаков называется блеснить’).
Выборочная фиксация Н. В. Гоголем слов для записи должна
свидетельствовать о его интересе (или отсутствии интереса) к тем или иным
словам. Так, не попавшие в его запись леса и блесна (оттуда блеснить)
относятся к рыболовецкой лексике, видимо, не представляющей для писателя
интереса или уже известной ему; определенно известным ему следует считать
слово
посуда
‘судно’.
По
причине
известности
Н. В. Гоголю
или
нецелесообразности дальнейшего использования эти слова, видимо, в его
конспект из публикации в «Трудах Общества любителей российской
словесности» и не попали.
1.4.2. И. И. Срезневский о «тайном языке» бурлаков (1852 г.)
В 1852 году И. И. Срезневский писал: «Не раз удавалось мне слышать,
что у бурлаков Волжских и Уральских есть особенный, для других непонятный
язык, подобно языку Офеней, отличный от обыкновенного Русского только
словами по их звукам или значению, а не по строю грамматическому. Слова,
которые мне удалось слышать, не те, что в Офенском. Я полагал бы полезным
узнать об этом наречии хоть сколько-нибудь, если уже нельзя получить
подробностей» [Срезневский 1852: 187].
Автор романов «В лесах» (1871–1874) и «На горах» (1875–1881)
П. И. Мельников-Печерский часто обращался в своих произведениях к
бурлакам, обильно вводя при этом в текст бурлацкую лексику. Нередко при
этом, поясняя непонятные для читателей слова, писатель использует понятие
«язык»: «Глаза – паспорт на языке бурлаков, а также на языке московских
жуликов,
петербургских
мазуриков»
[Мельников-Печерский
78
1987:
90];
«Ременное масло – на языке бурлаков удары линьком или концом лямки» [Там
же: 136].
В том же 1852 году, когда И. И. Срезневский оставил любопытнейшее
свидетельство существования у бурлаков особого языка, в «Вестнике
Императорского
Русского
Географического
Общества»
выходит
статья
В. И. Даля, имеющего прямо противоположный взгляд по этому вопросу, в
которой он ясно высказывает свою позицию: «…уверяют, будто есть также
бурлацкий язык и будто в разных городах Поволжья составляют словарь этого
языка. Напрасно: такого словаря не будет, потому что языка этого нет; разве
угодно будет назвать так судоходные выражения по Волге или шуточные
выражения гульливой молодежи: хлебáлка – ложка; ядáло – рот; ню́хало – нос;
грабилки – руки и пр.» [Даль 1852: 60].
Таким образом, эти два незначительные по объему и противоположные
по сути суждения И. И. Срезневского и В. И. Даля позволяют, однако, говорить
о самой первой научной оценке и о своего рода научной дискуссии в
отношении языка бурлаков.
1.4.3. И. Вернадский. «Исследования о бурлаках» (1857 г.)
В середине XIX века, с интервалом всего в несколько лет, публикуется
несколько беспрецедентных по широте анализа и объему представленного в
них материала исследований быта и деятельности бурлаков: «Заметки о
волжских бурлаках» П. И. Небольсина (1852), «Исследования о бурлаках»
И. Вернадского (1857), «Волжские бурлаки» И. Корнилова (1862).
Наиболее
деятельности
и
содержательной
работой,
быта
стали
бурлаков,
осветившей
«Исследования
все
о
стороны
бурлаках»
И. Вернадского. Анализу представленного в последнем труде материала и
будет посвящен этот параграф.
По поручению министра внутренних дел чиновник особых поручений,
статский советник Иван Вернадский и прикомандированный к нему чиновник
79
Думшин 5 июля 1856 года отправились на Волгу. Задача перед чиновниками
была поставлена широко: они должны были получить сведения об условиях
труда на Волге и о важнейших пунктах ее среднего течения и низовья.
За время поездки Иван Вернадский побывал в Рыбинске, Ярославле,
Костроме, Нижнем Новгороде, Казани, Чебоксарах, Симбирске, Саратове,
Астрахани. Как написал сам И. Вернадский, «мое путешествие обняло всю
почти бурлацкую сторону, исключая местностей, лежащих слишком далеко на
севере, о которых тем не менее получены если не слишком подробные, то
совершенно достаточные сведения» [Вернадский 1857, 1: 74]. Все это
позволило чиновнику полностью сосредоточиться на «главном вопросе
путешествия, именно – состоянии судорабочих» [Там же].
Пребывание в Нижнем Новгороде во время знаменитой ярмарки
позволило автору подробно изучить не только условия работы и быт бурлаков,
но и способы и формы их найма, организацию труда и пр. «Для полноты
сведений» чиновник, находясь в Нижнем Новгороде, счел нужным побывать в
тех уездах, из которых преимущественно выходили бурлаки, работавшие на
средней (Муромский и Елатомский уезды) и нижней (Нижнеломовский и
Наровчатский уезды) Волге. Особое достоинство исследования И. Вернадского
заключается в том, что бóльшая часть сведений, изложенных им в статье, была
получена непосредственно от самих судорабочих.
«Исследования о бурлаках» И. Вернадского состоят из 7 частей, каждая
из которых посвящена подробному анализу того или иного аспекта промысла
бурлаков (по сути вопросов, на которые чиновник и должен был дать ответы):
1) «Откуда бурлаки приходят на Волгу»;
2) «Различные роды бурлаков по состоянию и по вероисповеданию»;
3) «Каковы их затраты и заработки»;
4) «Какие выгоды и невыгоды их промысла и каково влияние их на здоровье
людей, им занимающихся»;
5) «Чем бурлаки занимаются зимою»;
6) «Какое изменение в бурлачестве произвело пароходство»;
80
7) «Какое влияние оказало это улучшение средств сообщения на быт
приволжского края».
На каждый из вопросов, вынесенных в название той или иной части
исследования, И. Вернадский дает весьма развернутый ответ. Однако так как
наша цель состоит в описании и анализе приведенных в статье И. Вернадского
единиц лексики бурлачества, мы, после краткой характеристики работы
И. Вернадского, перейдем теперь к этой задаче.
В «Исследованиях о бурлаках» И. Вернадского приведено довольно
большое количество слов и устойчивых сочетаний, демонстрирующих
иерархические
отношения
в
бурлацкой
артели,
а
также
развитую
профессиональную специализацию самих бурлаков: артельщик, бурлацкий
работник, водолив, десятник, добавочный, завозный, кашевар, конный бурлак,
коновод, коренной
1
(всего 10 лексических и фразеологических единиц).
Приведем несколько из представленных в работе И. Вернадского единиц.
Функции представительства (в том числе при найме) интересов
бурлаков, состоящих в артели, а также некоторые другие исполнял десятник
(«Каждая значительная бурлацкая артель имеет своего десятника, или
выборного от артели, которому поручается закупка провизии» [Вернадский
1857, 1: 103, курсив автора. – Д. В.]). Положение десятника позволяло ему
часто обсчитывать своих товарищей, впрочем, по словам автора, «десятник не
пользуется никакими особенными правами или выгодами сравнительно с
прочими бурлаками»2 [Вернадский 1857, 1: 105].
Интересы хозяина на судне представлял водолив. Груз, перевозимый на
судне, находится на его ответственности. Происхождение лексемы прозрачно:
водолив должен был вычерпывать воду при попадании ее внутрь судна (однако
занимался он этим только тогда, когда все остальные судорабочие были
заняты). Второй обязанностью водолива была перевозка бурлаков на берег и
обратно. Также в его обязанности входило исправление повреждений на судне
1
Подчеркнем, что в сочинении И. Вернадского не упоминается шишка (‘передовой бурлак’), слово
довольно частотное в литературе, посвященной описанию деятельности бурлацких артелей.
2
Тем не менее, ранее И. Вернадский называет десятника «выборным главой артели» [Вернадский
1857, 1: 94].
81
(поэтому В. И. Даль и называет его в своем словаре ‘судовым плотником’ [Даль
I: 224]).
Водолив следовал с грузом до самого места назначения. У него
хранились документы судорабочих. Благодаря своему положению водолив
получал плату почти в два раза бóльшую, чем обыкновенный судорабочий,
находясь, к тому же, еще и на хозяйских харчах [Вернадский 1857, 1: С. 105 –
106].
Любопытна приводимая И. Вернадским лексема коренной. Кроме своего
«обычного», часто фиксируемого в литературе и, видимо, первичного значения
‘бурлак, нанятый на судно перед его отправкой и сопровождающий судно с
начала пути’ (бурлак, нанятый на пути, назывался добавочным), лексема
приобрела еще одно значение (по сути, став омонимом по отношению к
указанной), на которое указывает И. Вернадский: «На Оке, а также по Шексне и
за Соминым, вплоть до С.-Петербурга, тянут суда преимущественно конями; но
и на таких коноводных судах есть и обыкновенные бурлаки 1–3, судя по
величине и грузу судна. Эти бурлаки называются коренными: они не тянут
лямки, а должны чалку зачаливать, отпихивать судно от берега, воду отливать и
т. п. Чаще они встречаются по Мариинской системе. На самой Волге
коренными называются бурлаки, которые ведут судно с места его отправки;
нанимаемые же на пути – добавочными)» [Вернадский 1857, 1: 103, курсив
автора. – Д.В.].
Интересно, что это значение, судя по всему, появилось незадолго до
момента создания труда И. Вернадского, так как передвижение судов при
помощи конной тяги является более поздним, чем передвижение их
посредством тяги бечевой, которую осуществляли бурлаки.
Современные
«Исследованиям…»
словари
(«Опыт
областного
великорусского словаря» (1852), «Словарь церковнославянского и русского
языка» (1847), «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля)
не фиксируют лексему коренной со значением, указанным И. Вернадским
(‘бурлаки на коноводных судах’).
82
Продолжить тему региональных различий в бурлацком промысле, а,
следовательно, и в лексике самих бурлаков можно, приведя интересное
пояснение, сделанное автором, когда он рассказывает о десятниках: «В
верхнем бурлачестве десятник называется артельщиком» [Вернадский 1857, 1:
103, курсив автора. – Д. В.].
В исследовании И. Вернадского приведен лишь один, зато довольно
показательный, топоним, который в литературе XIX века традиционно считался
относящимся именно к бурлацкой лексике: «В Астрахани, этом бурлацком
“разбалуй-городе”, несмотря на плохие ряды в мою бытность там, бурлаки,
впрочем, гуляли достаточно и, кроме водки, пили чихирь (молодое виноградное
вино). Каждый вечер пристань и ближайшие к ней улицы оглашались громким
говором, песнями и иногда ссорами, которые, однако, редко доходили до драки
между самими бурлаками» [Вернадский 1857, 2: 12–13].
Яркая образность номинации становится легко понятной: стоит
вспомнить только, что в Астрахани, лежащей при впадении Волги в
Каспийское море, многотрудный путь волжских бурлаков оканчивался. Перед
тем, как отправиться в родные деревни, бурлаки считали нужным вознаградить
себя за все тяготы долгого путешествия.
«Исследования о бурлаках» И. Вернадского – важный источник для
изучения как истории бурлачества, так и лексики самих бурлаков. В ряду
других источников труд И. Вернадского ценен в том числе и системным
подходом к изучаемому предмету, обусловленным серьезностью поставленной
перед автором, чиновником Министерства Внутренних дел, задачи. Кроме того,
лексика, представленная в статье, отражает региональные различия в среде, а,
следовательно, и в лексике бурлаков, вызванные, без сомнения, обширностью
ареала бурлацкого промысла и отсутствующие в других современных
исследованию работах, авторы которых, как правило, сосредотачивали свое
внимание на описании деятельности бурлаков, работающих в том или ином
регионе.
83
1.4.4. И. Корнилов. «Волжские бурлаки» (1862 г.)
В 1862 году в «Морском сборнике» выходит статья И. И. Корнилова
«Волжские бурлаки».
Все наблюдения, изложенные в статье, были сделаны автором во время
десятидневного плавания на пароходе из Нижнего Новгорода в Царицын
[Корнилов 1862: 3]. Путешествие это, как можно полагать, было сделано
автором в 1857 году [Корнилов 1862: 7; 30; 36].
Как пишет И. Корнилов, во время путешествия он часто вступал в
разговоры со своими спутниками, знакомясь с «разнообразным народным
бытом». Однажды к автору подошел бурлак, который заметил интерес
исследователя, и предложил рассказать ему «всю правду-истину и весь
бурлацкий порядок». И. Корнилов, «давно желая иметь обстоятельные сведения
о бурлацком быте», охотно принял предложение нового знакомого, беседуя с
ним несколько дней подряд [Корнилов 1862: 4; 8].
Особенно ценным для нас является то, что, по словам И. Корнилова,
имевшего давний интерес к бурлачеству, все рассказанное ему он записывал,
«стараясь сохранить не только технические и новые для меня слова, но даже
местами оборот речи и способ изложения» [Корнилов 1862: 9]. Причем
рассказанное бурлаком, который занимался бурлацким промыслом более 30 лет
(в статье он назван по имени – Александр Федорович Махленок), И. Корнилов
«проверил и дополнил сведениями и объяснениями, полученными от других
бурлаков» [Корнилов 1862: 9].
Вероятно, специфическим интересом автора к ономастике объясняется то
внимание,
какое
уделил
исследователь
записи
различных
бурлацких
«прозваний». Заинтересовавшись новыми для него словами томойка и ягутка,
И. Корнилов спросил одного из бурлаков: «Много у вас, между собою, таких
прозваний?», на что получил ответ: «Да так много, что их и не пересчитаешь. У
бурлаков целые песни сложены из одних приговорок да прозваний» [Корнилов
1862: 9]. Таких «прозваний» И. Корнилов записал около 20: макар – уроженец
84
Рязанской
или
Нижегородской
губерний,
занимающийся
различными
отхожими промыслами, в том числе и бурлачеством, стародуб – бурлак,
уроженец
Владимирской
губернии,
обжорец
–
бурлак,
уроженец
Обжарихинского приказа Елноцкой волости Костромской губернии, махленок –
бурлак, уроженец Махловского приказа Елноцкой волости Костромской
губернии, мочальный гашник – прозвище бурлаков, уроженцев села Решма
Костромской губернии, осиновый пест – прозвище бурлаков, уроженцев села
Решма Костромской губернии, и др.
Интересно, что И. Корнилов, анализируя феномен бурлачества, также
говорит не только о своеобразном романтическом ореоле, окружающем образ
бурлака в русской демократической традиции, но и подтверждает сделанное
нами предположение о том, что это представление глубоко коренится в
психологии самого русского народа, что стало, вероятно одним из источников
происхождения и закрепления этого представления в русском общественном
сознании в более поздний период, в XVIII–XIX века: «Для нашего
простолюдина, который не боится грубого, телесного труда, который не
дорожит временем и, притом, по своей необразованности, поддерживаемой
общественною неразвитостию и застоем, склонен к беспечности и к жизни
наудачу, – бурлачество, по своему бродячему характеру, имеет ту же
заманчивость, какую имело старинное казачество, какую имеют офеньство,
странничество, извозничество, чумачество и пр. Нашему народу не может не
нравиться бурлачество, которое хотя и гнетет человека усиленной, изнуряющей
работой, но, вместе с тем, представляет некоторый вид разгула и личной
свободы, не стесненной домашней неволей» [Корнилов 1862: 7].
Исследование И. Корнилова «Волжские бурлаки» находится в одном ряду
с трудами И. Вернадского (1857) и П. И. Небольсина (1852), созданными в одно
десятилетие и посвященными исследованию быта и деятельности бурлаков.
85
1.4.5. Бурлацкая лексика в «Толковом словаре живого великорусского
языка» В.И.Даля (1863–1866)
Ценнейшим и уникальным по широте и охвату бурлацкой лексики
XIX в. источником является «Толковый словарь живого великорусского языка»,
составленный В.И. Далем.
В
Словаре
В. И. Даля
содержится
более
100
слов,
которые
идентифицируются как бурлацкие: лексикограф указывал их, как правило, с
пометами (Волж.), (Волжс.), иногда раскрывая сферу использования в
определении слова: у бурлаков. Их обзор содержится в ряде работ,
посвященных
анализу
материалов
далевского
словаря
[Канкава
1955,
Литвинова 1955].
По
материалам
словаря
В. И. Даля
можно
достаточно
полно
представить быт бурлаков, их отношения между собой и с представителями
других групп населения, их трудовую деятельность и т. д. Пословицы и
поговорки, собранные В. И. Далем, как отмечалось выше, подтверждают
широко распространенную репутацию бурлаков как гуляк, пьяниц, «буянов».
Представленный в словаре В.И. Даля лексический материал дает полное
описание структуры бурлацкой аравы, иерархических отношений внутри
ватаги бурлаков. Водолив, он же судовой плотник и «расходчик артели» – это
старший среди бурлаков, «отвечающий за подмочку товара» (т.е. чтобы товар
не испортился от попадания воды); лоцман (шуточно букатник) правит судном.
Передового бурлака в группе бурлаков, вытянувшейся нутой («вереница,
нитка, расположенье гусем, цепью») называют шишкой (отсюда «шишка»,
употребляемое
в
современном
русском
языке
в
значении
«важный,
влиятельный человек»). Двое бурлаков, замыкающих тянущую судно группу,
зовутся косными, они «обязаны лазить на дерево, мачту, а при тяге, ссаривать
бичеву». На судне они должны также следить за парусом, готовить, по очереди,
еду. Кашеваром может быть не только косный, но и, как отмечает В.И. Даль,
эту работу иногда выполняет «сынишка лоцмана, водолива», то есть такой член
86
бурлацкой аравы, который не может пока выполнять основную и наиболее
тяжелую бурлацкую обязанность – тянуть судно против течения.
Все бурлаки были либо коренными («взятые на всю путину, с
задатком»), либо добавочными («взятые временно, где понадобится, без сроку и
без задатков»).
Обращает на себя внимание так же неожиданно большое число слов,
представляющих собой шутливые номинации (прозвища) бурлаков. Это
водоброд – «шуточное прозвище барочников и бурлаков»; водохлеб, водохлест
– «кто хлебает воду замест варева, или кто не пьет вина; это прозвище
тихвинцев, кашинцев и др., вообще бурлаков, которые носят ложку на шляпе, за
повязкой»; казара (казарка, казаруха) – «шуточн. бурлак, идущий по весне
ватагами»; водопеха, водотолча – «шуточн. прозвище бурлакам, идущим с
судном на шестах». Бурлаки – толпежники, потому что «ходят ватагами,
толпами».
Представленная в словаре В.И. Даля лексика бурлачества, называющая
актуальные для профессиональной сферы понятия, позволяет нам получить
представление и о профессиональной деятельности бурлаков.
Для передвижения судна бурлаки использовали бечеву (бичеву), которая
соединялась с лямкой, одетой на груди каждого из них. Слово ляма (лямка), как
и слово «бурлак», также дало некоторое количество производных: олямчить –
«залямчить, надеть лямку, заставить тянуть»; подлямочные (бурлаки) – «идущие
в лямках, в тяге бичевою»; лямочник – «кто тянет лямку, носит лямки; бурлак»
(от этого же слова, вероятно, и лямить (дело) пск. твер. – «тянуть, мешкать,
медлить»).
При передвижении судна также использовались бичева – «прочная
веревка, для тяги судов против воды, лошадьми или людьми. Бичева крепится
за мачту или за установленый для этого шест, придерживается на судне
бурундуком и берется на горный берег, где бурлаки закидывают за нее лямки и
идут в ногу»; чабурок (чапурок, чебурак, чебурашка, чебурка, чебурок) – «у
лямки для тяги судов хвост, а на конце хвоста чабурок, шашка, точеный или
87
остроганный деревянный шарик, коим захлестывает бурлак хвост за бичеву»;
бурундук – «на речных судах: снасть с блоком, через который пропущена
бичева, для тяги судна; бурундуком повышают и понижают бичеву».
Полоса берега, по которой передвигались бурлаки, называлась
бичевником («береговая полоса, по закону в 10 саж. ширины, вдоль судоходных
рек, которая должна оставаться свободной для всех нужд судоходства»),
бичевой («тропа или дорога, по которой идут лошади либо люди, в лямках»),
поречником – «бичевник, дорога или тропа вдоль судоходных рек, для тяги
судов», сакмой – «бичевник, утоптанная по бичевнику тропа», ходовым берегом
(«бечевой, бечевник, где идет тяга судов»). Идя берегом, бурлаки должны были
время от времени ссаривать бичеву, т.е. «очищать, скидывать с зацеп» –
прибрежных деревьев, кустов, камней (этим занимались косные, получающие
за такую работу косновские деньги, до двух рублей за путину).
«Толковый словарь» В. И. Даля является не только важнейшим
источником по истории изучения лексики русского бурлачества, но и
возможностью реконструкции их языковой картины мира.
1.4.6. «Опыт волжского словаря» А.Н.Островского (1860–1870-е гг.)
С главной целью – как можно лучше узнать русскую народную речь –
приступает к сбору своих «судоходных, рыболовецких, промысловых» слов
А.Н.Островский, работая над своим «Опытом волжского словаря»1.
Первые
наблюдения
за
профессиональной
лексикой
волжских
судорабочих писатель опубликовал в статье «Путешествие по Волге, от истоков
до Нижнего Новгорода» (1859 г.).
Полное название словаря «Опыт волжского словаря. Собрание слов, употребляемых на Волге и
притоках ее, относительно дна, берегов, заливов и проч., относительно судоходства, судостроения, рыболовства
и др. речных и береговых промыслов», он хранится в Архиве театрального музея Бахрушина. Однако этот
рукописный Словарь полностью вошел в состав «Материалов для словаря русского народного языка»,
опубликованного в двух Полных собраниях сочинений писателя. Впервые опубликован как «Словарь
народного языка» в Полном собрании сочинений А.Н.Островского в 16-ти тт. Т. XIII. – М., 1952. – С.305–361.
Использованные материалы приведены по изданию [Островский 1978].
1
88
Писатель проявил интерес к собиранию русского слова во время своих
поездок по России и во время «литературной экспедиции» 1856 г. После начала
публикации словаря В. И. Даля этот интерес еще более усилился. Писатель
также решил подготовить свой словарь русской народной речи. Как отмечал в
своих воспоминаниях известный этнограф и писатель XIX в. С. М. Максимов:
«Родную речь он любил до обожания, и ничем нельзя было больше обрадовать
его, как сообщением нового слова или неслыханного им такого выражения, в
которых рисовался новый порядок живых образов или за которыми скрывался
неизвестный цикл новых идей. Это привело его к серьезной работе составления
особого словаря со своеобразным толкованием, которая, конечно, за недосугом
не могла быть доведена до конца».
Интерес А. Н. Островского вызывали не только слова, связанные с
судоходным,
рыболовецким,
судостроительным
промыслом,
но
и
малоизвестные диалектные, устаревшие, профессиональные русские слова.
Словарь, хоть и небольшой по объему (более 1100 словарных статей на
1040 карточках), представляет собой уникальный фрагмент малоизвестной
русской народной жизни с описанием растений, кушаний, рыб, игр (детских,
карточных), видов деятельности рыбаков, названий мошенников, религиозных
сект, названием различных предметов разных уездов и губерний Российской
Империи. Самая значительная часть помет – это территориальные. Есть в
Словаре пометы Волга, Твер., Осташков, Костром., Моск., Углич, Урал., Сиб.,
Севастоп., Кимры, Рыбинск, Ангара, Пошехон., Черниг, Сарат., Одесск.,
Охотский край, Зауралье, Бел. море, Чудское оз., Кубенское озеро, Селигер и др.
Бывают и пометы, уточняющие географию источника. Например, вышка,
холодный амбарчик для хлеба. (Моск., Бронниц.), гвагва, ‘лягушка’ (Волга,
Калязин).
Есть пометы: Древн., Старин., есть пометы функциональные, такие,
как Бот., Железнодорожн., Морск., Общеупотр. Слова профессиональных
жаргонов, например, воровского, бурлацкого обычно даются без пометы. Есть
89
слова с пометой (Театральн.), например, курица (сетка на рампе), слонка
(перемена декораций).
Кроме терминов судоходства и рыболовства, наиболее широко
представленной в словнике словаря, в источнике мы обнаруживаем и около 20
слов с пометой или комментариями (у бурлаков). Например, бурундук, кабалу
наедать, курень, лямка, мосольник, мурья и мн. др. Подчеркнем, что самые
большие словарные статьи в словаре – наименования речных судов.
Словарь полностью на соответствующие буквы вошел в словник
«Словаря русского языка» под ред. А. А. Шахматова (1895–1920).
Таким образом, быт и деятельность бурлаков находила широкое
отражение в публицистической, этнографической и художественной литературе
XIX в. Особенно ценны те источники, которые содержат выборочную лексику
русского бурлачества. Наиболее значимыми по количеству зафиксированного
материала оказываются обзорные статьи И. Вернадского, П. Небольсина,
И. Корнилова,
а
также
Словарь
В. И. Даля
и
материалы
словаря
А. Н. Островского. По материалам названных текстов, а также по ряду других
источников нами было выявлено около 400 слов, которые авторами публикаций
идентифицировались как «бурлацкие».
90
Выводы по I главе
Среди многочисленных видов отхожих промыслов русское бурлачество
занимало особенное место. Сотни тысяч бурлаков, работавших на реках и
судоходных
каналах
России,
образовывали
огромную
социально-
профессиональную группу. Социально-исторической спецификой данной
социальной, профессиональной группы, имеющей важнейшие лингвистические
следствия, стали несколько факторов.
Русское бурлачество существовало одновременно как форма отхожих
промыслов и как род профессиональной деятельности. Функционируя
преимущественно в регионах Поволжья и еще нескольких крупных рек (Ока,
Двина), русское бурлачество объединяло крестьян из разных губерний России.
Расцвет русского бурлачества приходится на середину XIX в. Угасание
промысла связано с развитием парового речного флота и датируется 70-80-ми
гг. XIX в. До этого периода в силу экономической необходимости бурлачество
было одной из самых многочисленных профессиональных групп России.
В истории слова бурлак семиотически объединяются не только история
понятия бурлачества как профессиональной деятельности на речных судах, но
и социально-психологический типаж ее представителей. Слово впервые
фиксируется в русском языке в XVII в. В XVIII–XIX веках бурлак – это и
буйный, своевольный и грубый человек, и наёмный рабочий, преимущественно
на речных судах. Слово бурлак в XIX в. вытесняет использовавшееся
параллельно с ним с конца XVIII в. водоходец, а впоследствии уступает новому
термину матрос. Официальное наименование бурлаков было «судорабочие»: в
обязанности бурлаков, кроме передвижения речного судна при помощи бечевы
(а именно это значение указывают современные словари), входило выполнение
на судне самых разнообразных работ.
Несмотря на то что бурлаки были сезонными судорабочими на речных
судах, и в этнографической, и в художественной литературе, и в пословицах и
91
поговорках образ бурлака был представлен двояко: это и разгульный, удалой
силач, молодец, это и бечевщик, лямочник, труд которого неимоверно тяжел.
В силу наиболее заметного для других и физически тяжелого вида
бурлацкого труда – тяги судна бечевой вверх по течению реки – последнее и
было наиболее часто запечатлено в произведениях литературы и искусства, что
привело к созданию культурного стереотипа бурлака — бурлака-лямочника.
Особо подчеркнем типизацию этого образа в поэзии Н. А. Некрасова и в
картине И. Е. Репина «Бурлаки на Волге».
Именно этот стереотипный образ бурлака и был закреплен в толкованиях
слова в толковых словарях с конца XIX в.
Среди других видов отхожих промыслов и видов профессиональной
деятельности бурлачество оказалось особенно поэтизировано, что отражало его
особенный социальный и историко-культурный статус и обусловливало
особенный интерес писателей и этнографов к этой социальной группе. Быт и
деятельность бурлаков находила широкое отражение в публицистической,
этнографической и художественной литературе XIX в. Особенно ценны те
источники, которые содержат выборочную лексику русского бурлачества.
Наиболее значимыми по количеству зафиксированного материала оказываются
обзорные статьи И. Вернадского, П. Небольсина, И. Корнилова, а также
Словарь В. И. Даля и материалы словаря А. Н. Островского. В различного рода
источниках нами было выявлено около 400 слов, которые авторами публикаций
идентифицируются как «бурлацкие».
92
ГЛАВА 2. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЛЕКСИКИ
РУССКОГО БУРЛАЧЕСТВА
2.1. Теоретические основы изучения лексики русского бурлачества
2.1.1. Лексика русского бурлачества в системе социальных диалектов
Бурлацкая лексика, являясь принадлежностью такой социальной и
профессиональной
группы,
как
бурлачество,
относится
к
социально-
детерминированным формам речи. Любая социально-детерминированная
форма речи традиционно относится к системе социальных диалектов (см.,
например, [Степанов 1975: 198]), реализуя функцию последних как средства
общения «лиц, входящих в определенную социальную или профессиональную
группировку», призванных «объединять членов в одну корпорацию, имеющую
свои интересы – профессиональные, социально-сословные, возрастные,
культурно-исторические и т. п.» [Бондалетов 1987: 68]. Под социальными
диалектами понимается «язык определенных социальных групп. Таковы
отличающиеся от общенародного языка только лексикой профессиональные
языки охотников, рыболовов… и др.; групповые, или корпоративные, жаргоны
или сленги учащихся, студентов, спортсменов и других, гл. обр. молодежных,
коллективов; тайные языки, арго деклассированных элементов, ремесленниковотходников, торговцев. Таковы также варианты общенародного языка,
характерные для определенных экономических, кастовых, религиозных групп
населения» [ЛЭС 1990: 133].
В классификациях социальных диалектов профессиональные языки
обычно занимают достаточно определенное место.
В 1960-е годы В. Д. Бондалетовым была предложена классификация
социальных диалектов в зависимости от их природы, назначения, языковых
признаков и условий функционирования. С некоторыми уточнениями она была
воспроизведена
в
его
книге
«Социальная
93
лингвистика»
(1987 г.).
В. Д. Бондалетов называет 4 типа явлений, относимых им к социальным
диалектам.
1. Первый
тип
явлений
представляет
собой
собственно
профессиональные «языки» (точнее – лексические системы), например,
рыболовов,
охотников,
сапожников,
а
также
гончаров,
деревообделочников,
представителей
других
промыслов
шерстобитов,
и
занятий.
Профессиональные «языки» – это дополнительные к основной форме
существования языка (литературному языку, территориальному диалекту)
лексические системы, свойственные представителям определенного занятия,
промысла, профессии или отрасли производства. Существует десятки тысяч
профессий, и у каждой свой «язык» (точнее, лексическая система). Количество
«профессионализмов» зависит от степени развитости и специализации
соответствующего производства. В качестве примера профессионализмов
В. Д. Бондалетов приводит такие единицы, как: кок (повар) в речи моряков, нагора – шахтеров, правило (хвост лисицы), полено (хвост волка) – охотников,
матка, трутень, рабочая пчела – пчеловодов.
Профессиональные «языки» – не языки в полном смысле этого слова, их
собственно языковая часть ограничивается специализированной лексикой и
частично словообразованием, не распространяясь на фонетику и грамматику.
2. Вторую группу составляют групповые, или корпоративные, жаргоны,
например, учащихся, студентов, спортсменов, солдат и других, главным
образом молодежных коллективов. Групповые жаргоны в отличие от
профессиональных социолектов порождены не потребностью в назывании
новых профессиональных понятий, а стремлением дать общеизвестным
понятиям свое обозначение, отличающееся новизной и экспрессией. Лексика
жаргона – это параллельный ряд слов и выражений, синонимичных
первичному, нежаргонному ряду. Поскольку жаргонизмами обозначают в
основном уже известное (предмет, качество, состояние), то здесь мы имеем
дело с синонимами не понятийными, а почти исключительно экспрессивнооценочными, чаще всего стилистически сниженными.
94
3. К третьей группе явлений относятся условные языки (арго)
ремесленников-отходников, торговцев и близких к ним социальных групп.
Условные языки (арго) – лексические системы, предназначенные для
выполнения преимущественно конспиративной функции. Потребность в
использовании тайного, непонятного для непосвященных языка возникает у
социальных групп, стремящихся сознательно изолировать себя от основной
части общества. В России условные языки (арго) имели распространение среди
тех, кто занимался отходными промыслами: ремесленников (портных,
шерстобитов, шорников, печников, каменщиков и т. л.), сезонных рабочих и др.
4. К четвертой группе явлений В. Д. Бондалетов относит жаргон (арго)
деклассированных [Бондалетов 1987: 69].
Ст. Стойков, на материале болгарского языка, предлагает следующую
классификацию
социальных
диалектов:
1) профессиональные
говоры
и
2) жаргоны; который подразделяются на 1) тайные говоры, 2) групповые
говоры, 3) классовые говоры [Стойков 1957].
В
классификации
криминалистике
и
А. А. Леонтьева
судебной
профессиональных
языков
1) профессиональные
языки
и
др.
психологии»
представлены
(номинация
в
«Речь
основные
еще
только
работе
свойства
более
предметов
в
и
четко:
явлений
профессиональной сферы), 2) жаргоны (номинация актуальных понятий),
3) условные
языки
(арго)
(номинация
как
профессиональных,
так
и
общеизвестных понятий) [Леонтьев 1977].
Таким образом, этот тип социальных диалектов среди других
определяется практически однозначно и имеет ряд принципиальных свойств:
все исследователи подчеркивают, что профессиональные языки – это
собственно профессиональные лексические системы, в которых номинируются
только предметы и явления профессиональной сферы.
Бурлацкая лексика, или лексика русского бурлачества (далее также –
ЛРБ, ЛБ) очевидно относится именно к профессиональной лексике, представляя
95
собой наименования собственно профессиональной сферы деятельности
судорабочих.
Несмотря на общую лингвистическую четкость данного объекта, он в
различные периоды имел различные терминологические интерпретации, на
которых, для полноты его обзора, остановимся подробнее.
Профессиональная лексика, профессиональная лексическая система до
сих пор существует в совокупности следующих терминологических дублетов:
профессиональный говор, профессиональный язык, профессиональное арго,
профессиональный жаргон.
Характерно, что понятие «язык» (в имеющем терминологический
характер словосочетании «профессиональный язык», употребляемом в научном
обиходе вплоть до настоящего времени, – правда, с оговорками) имеет
историческое соответствие непосредственно с предметом нашего исследования.
В XIX веке в русской лингвистике и в общем употреблении для
обозначения ЛБ как системы нередко использовалось словосочетание «язык
бурлаков», получившее, благодаря частому использованию, терминологический
характер. Примечательно, что «язык бурлаков» часто воспринимался как
закрытая, «тайная» система, которой приписывалась ярко выраженная
конспиративная функция (В. И. Даль, И. И. Срезневский). Это было связано в
первую очередь с тем, что «язык бурлаков» в качестве (квази)системы
уподоблялся другим языковым составляющим, и именно так называемым
«тайным языкам»: «языку офеней», «блатной музыке», «языку петербургских
мазуриков» (воровской речи) и т. д.
Так, в 1936 году В. М. Жирмунский писал: «В сущности термин
“профессиональный говор”, а тем более “профессиональный язык”, принятый в
буржуазной лингвистике, основан на неправильном словоупотреблении: в
исследованиях, посвященных “языку плотников”, “языку моряков” и т. п., речь
идет только о некоторой специальной сфере профессиональной лексики
внутри того или иного классового диалекта» [Жирмунский 1936: 105].
96
Широкое понимание термина арго в первой половине XX в. привело к
появлению
терминологического
сочетания
профессиональное
арго
(Б. А. Ларин, Д. С. Лихачев).
Исследование социальных диалектов, возобновившееся в 60-е годы XX
века после почти 30-летнего перерыва, обусловленного идеологическими
причинами, вывело вопрос терминологии на новый уровень. Л. И. Скворцов в
1966 г. писал: «Частные понятия, такие как жаргон, арго, специальный язык,
сленг и т. п., не имеют у нас (да и не только у нас) необходимой
терминологической строгости определения. Они нередко употребляются без
разбора, подменяют друг друга или получают неоднозначные, порой
взаимоисключающие толкования» [Скворцов 1966: 5].
В современном языкознании терминологическая вариативность, несмотря
на развитие науки, еще более увеличивается.
Лексика русского бурлачества в терминологии конца XX – начала XXI вв.
может интерпретироваться как профессиональный подъязык [Суперанская 1990,
Крысин
1989].
территориальные
Л. П. Крысин
диалекты,
к
специальным
просторечие,
подъязыкам
относит:
профессиональные
жаргоны,
социальные жаргоны [Крысин 1989, 2003].
В современных работах по профессиональным лексическим системам
доминирует последний термин (см. работы О. В. Борхвальдт и др.). В
последние десятилетия активизировался научный интерес и к изучению
профессиональных языков как «языков для специальных целей» (ЯСЦ/LSP).
Лексика русского бурлачества также подпадает и под определение
социолекта: «Социолектом называют совокупность языковых особенностей,
присущих какой-либо социальной группе – профессиональной, сословной,
возрастной и т. п. – в пределах той или иной подсистемы национального языка.
Социолекты не представляют собой целостных систем коммуникации. Это
именно особенности речи – в виде слов, словосочетаний» [Беликов, Крысин
2001: 47].
97
С
учетом
проблем
дальнейшего
анализа
собранного
материала
подчеркнем еще один важный тезис. Важнейшей особенностью любой
социально-детерминированной формы речи является то, что она, безусловно,
существует в лексиконе социальной группы наряду с литературными формами
речи,
а
также
наряду
с
другими
социально
и
территориально
детерминированными речевыми формами. Социальные диалекты возникают в
ответ на различные профессиональные и групповые потребности отдельных
коллективов, они всегда сосуществуют в речевой практике говорящих с
другими формами существования языка, которые всегда выступают как
первичные,
основные
(литературный
язык,
территориальные
диалекты,
просторечие), социальные же диалекты – как дополнение к ним. Это
обусловлено в первую очередь тем, что любой человек (как и совокупность
людей – социальная группа) «сопринадлежит одновременно нескольким
разным по охвату коллективам» [Ларин 1977: 178].
Таким образом, рассматривая одну профессиональную лексическую
систему, мы неизменно имеем дело с фактами ее взаимодействия как с
литературным языком, территориальными диалектами, так и с другими
формами собственно социальных диалектов (жаргонами, арго).
Таким образом, лексика русского бурлачества является такой формой
социальных диалектов, которая в классификациях социальных диалектов
интерпретируется однозначно как профессиональный язык, и представляет в
своей основе собственно профессиональную лексическую систему, в которой
номинируются только предметы и действия профессиональной сферы.
98
2.1.2. Проблема терминологической идентификации лексики русского
бурлачества
Если
в
различных
классификациях
социальных
диалектов
профессиональный язык (профессиональная лексическая система) вычленяется
достаточно четко, то его внутренняя неоднородность и терминологическая
идентификация давно является сложнейшей теоретической проблемой.
Так, лексика профессиональной речи на протяжении истории ее
изучения называлась и называется в различных исследованиях по-разному:
терминология,
технические
профессиональная
арготизмы
лексика,
(Б. А. Ларин,
слова
(Д. К. Зеленин),
профессиональное
Д. С. Лихачев),
арго,
арготическая
профессиональные
профессиональные
жаргоны,
профессиональные
жаргонизмы
(В. М. Жирмунский,
Л. П. Крысин),
профессиональные
термины,
профессиональная
терминология
(Б. Л. Богородский,
О. Н. Трубачев),
(О. В. Борхвальдт),
профессиональное
жаргонизмы
(М. А. Грачев),
профессиональный
подъязык
просторечие,
производственные
профессионализмы
(Н. М. Шанский,
О. С. Ахманова и др.), специальная лексика (В. М. Лейчик, С. Д. Шелов) и т.п.
Из
современных
работ
добавим
также
профессиональное
арго,
профессиональный сленг, профессиональный диалект, специальный язык,
профессионально-диалектное просторечие.
При
всем
многообразии
используемых
лингвистами
терминов
значительная часть из них является не более чем терминологическими
предпочтениями исследователей, а не принципиально новыми понятиями.
Однако сложность проблемы усиливается ввиду, действительно, неоднородного
лексического материала в составе профессионального языка.
Внутреннюю противоречивость рассматриваемой формы социальных
диалектов объяснил Л. П. Крысин: «…профессиональные жаргоны подобны
стилям литературного языка: их использование зависит от условий общения
(ситуации, цели, темы, адресата и т.п.). Однако, в отличие от стилей, каждый
99
профессиональный жаргон имеет строго определенную и притом ограниченную
среду, в которой он используется и за пределами которой он непонятен.
Профессиональный жаргон, таким образом, как бы совмещает в себе
коммуникативные признаки стиля и социальные признаки корпоративного
(группового) жаргона» [Крысин 2003: 69].
Являясь средством профессионального общения, профессиональный
язык (профессиональная лексическая система) содержит, как минимум, и
специальные профессиональные термины, и разговорные слова, понятные
только
представителям
данной
профессии
(профессионализмы).
И
профессионализмы, и термины входят в состав профессиональной (отраслевой,
специальной) лексики, являющейся частью общей лексической системы языка.
В общей массе слов, употребление которых свойственно людям тех или
иных профессий, имеющих сферой своего использования какую-либо отрасль
техники
или
науки,
Л. П. Крысин
различает
лексику
специальную
и
профессиональную, понимая под первой «официально принятые и регулярно
употребляемые специальные термины», а под второй — «свойственные многим
профессиям
экспрессивно
переосмысленные,
переиначенные
слова
и
выражения, взятые из общего оборота» [Крысин 2007: 144–145].
Признавая за термином ряд особенностей, отличающих его от
общеупотребительного слова (нахождение термина в системе других терминов,
относящихся к данной отрасли знания и образующих терминологическое поле,
моносемичность
и
наличие
дефиниции,
а
также
стилистическую
нейтральность), более или менее подробно Л. П.Крысин останавливается
только на последней характеристике, оговаривая то, что профессионализм как
единица профессиональной лексики часто стилистически окрашен и обладает
определенной экспрессией.
Важнейшими характеристиками терминов являются «системность,
наличие дефиниции (для большинства терминов), тенденция к моносемичности
в пределах своего терминологического поля, а также отсутствие экспрессии и
стилистическая
нейтральность»
[ЛЭС
100
1990:
508–509].
Кроме
того,
неоспоримыми
характеристиками
терминов
являются
их
социально
обязательный характер, а также связь с научными концепциями, отмечаемая
исследователями в качестве «основной черты, отличающей термины от слов
всех других типов [Суперанская 1989: 7–8]. Тезис о том, что «термин (для
лингвиста. – Д. В.) – это имя понятия, а дефиниция – развернутое толкование
этого имени» [Суперанская 1990: 11], с необходимостью приводит к
следующему
утверждению:
«Под
термином
понимается
слово
или
лексикализованное словосочетание, требующее для установления своего
значения в соответствующей системе понятий построения дефиниции»
[Канделаки 1977: 7].
Однако представители той или иной профессии или сферы деятельности
оперируют в своей речи не только терминами, но и профессионализмами,
которые,
как
и
термины,
представляют
собой
слова
и
выражения,
обозначающие понятия специальной сферы деятельности. Профессионализмы,
как и термины, могут проникать в общенародный язык, преимущественно в
устную
речь,
становясь
известными
той
части
населения,
которая
непосредственно со сферой деятельности, «породившей» то или иное слово, не
сталкивается (например, задраить – ‘плотно закрыть’ (из речи моряков),
вырубить ‘выключить’ (из речи электротехников).
В разговорный язык профессионализмы (элементы профессионального
просторечия) проникают благодаря своей эмоциональной выразительности,
отвечая постоянной потребности носителей языка в обновлении лексического,
особенно экспрессивного, инвентаря, а также потребности в языковой игре.
Благодаря своей выразительности, которую можно считать одним из
конститутивных свойств профессионализмов, а также порой встречающейся
близости значений, профессионализмы могут выступать как просторечные,
эмоционально
окрашенные
эквиваленты
терминов
(программер,
компьютерщик и программист, сисадмин и системный администратор,
вертушка и вертолет).
101
Трудность
в
идентификации
профессионализмов
и
терминов,
расширивших ареал своего первоначального бытования, состоит и в том, что те
свойства терминов, которые были названы выше, «реализуются только внутри
терминологического поля, за пределами которого термин теряет свои
дефинитивные
и
системные
характеристики
–
детерминологизируется
(например, цепная реакция как образное выражение, встречающееся в
общелитературном языке)» [ЛЭС 1990: 509]. Таким образом, в том случае,
когда терминологическая лексика расширяет сферу своего употребления,
становясь
достоянием
людей,
напрямую
не
связанных
с
теми
профессиональными областями, в которых она употребляется, она теряет те
характеристики, которые и отличают ее главным образом от профессиональной
лексики.
В отечественной лингвистике широко распространена и терминология,
представленная в ряде работ Л. П. Крысина. Как отмечает исследователь, к
разновидностям общенародного языка, кроме территориальных и социальных
диалектов, относятся и жаргоны, в том числе – профессиональные, также
присущие более или менее ограниченным группам людей, имеющие, таким
образом, ограниченную сферу употребления.
Профессиональный
жаргон
используется
только
среди
людей
определенной профессии, «да и то, как правило, при их общении на деловые,
производственные темы. В иных же ситуациях, при общении с людьми, не
владеющими данной профессией, а особенно при использовании письменной
формы языка, человек обычно прибегает к помощи литературных языковых
средств. В противном случае, если он захочет оставаться в пределах
профессионального жаргона, он рискует тем, что собеседник или адресат
просто не поймет его и речевое общение не состоится…» [Крысин 2007: 8–9].
Профессиональный жаргон присущ людям, которых объединяет общая
профессия, и используется главным образом при общении на производственные
темы (брюхо – ‘нижняя часть фюзеляжа’ в жаргоне летчиков, мотыль –
‘моторист’ у моряков). Иная терминологическая трактовка данного понятия не
102
мешает сущностному и наиболее распространенному его именованию и как
профессионализм, профессиональная лексика.
Таким образом, на терминологическую вариативность наименования
самого объекта (профессиональный язык) накладывается проблема его
внутренней
структурной
неоднородности,
которая
представлена
преимущественно в таких наименованиях, как термины и профессионализмы.
Однако и содержание данных понятий в отношении к структурным
единицам профессионального языка не вполне однозначно.
Остановимся на нескольких обобщающих работах, посвященных этой
проблеме, которые претендуют на ее решение, хотя бы и относительное.
С. Д. Шелов в программной статье «Терминология, профессиональная
лексика и профессионализмы (к проблеме классификации специальной
лексики)» (1986) дал системный обзор всех существующих терминологических
концепций и обобщил основные интерпретации профессиональной лексики,
которые позднее расширил в работе [Шелов, Лейчик 2012]. С. Д. Шелов,
рассматривая обобщенно лексику профессиональной сферы употребления как
специальную, четко выделяет в ее составе: профессиональную лексику и
терминологическую, и выявляет следующие терминологические концепции их
соотношения в отечественной лингвистике:
1. отождествление
профессиональной
лексики
и
терминологии
(В. М. Жирмунский, А. А. Реформатский, Н. М. Шанский, О. С. Ахманова);
2. различение
профессиональной
хронологическому
принципу
В. Н. Портянникова,
F. Kluge):
лексики
и
терминологии
(М. Д. Степанова,
профессиональная
а) по
И. И. Чернышева,
лексика
архаична,
терминология – специальная лексика современной науки и техники; б) по
номинативному принципу (А. В. Калинин, Б. И. Косовский): «большая точность
терминологической лексики — меньшая точность профессиональной лексики»
[Шелов 1984: 79];
3. частичное совпадение и частичное разделение профессиональной
лексики
и
терминологии,
что
неизбежно
103
ведет
к
дифференциации
профессиональной лексики, одной из частей которой оказываются собственно
профессионализмы,
которые
не
являются
терминами
(В. Н. Прохорова,
Н. И. Фомина, В. Н. Сергеев, Н. Н. Медведева, А. В. Калинин, С. Д. Шелов,
С. И. Сердобинцева).
С конца XX в. в структуру профессиональных лексических систем ряд
исследователей включают не 2, а 3 и иногда 4 группы языковых явлений
(В. Н. Прохорова, М. А. Грачев, Е. И. Голованова, Е. И. Квашнина).
Системную
классификацию
профессиональной
лексики
провела
Е. И. Голованова, которая на основании учета функционально-стилистических
и эмоционально-экспрессивных характеристик выделила
– терминология и номенклатура (книжные слова),
– устный профессиональный язык, профессионализмы (разговорные
слова),
– профессиональные жаргонизмы (просторечие) [Голованова 2008]1.
Той же классификации придерживается М. А. Грачев, включая и иные
критерии дифференциации профессиональной лексики [Грачев 2011].
Обобщим сделанные исследователями выводы в следующей таблице:
термины/номенклатура
профессиональная лексика,
профессионализмы
способы
номинации
первичная номинация
первичная/вторичная
номинации профессиональных
понятий
нормативные
характеристики
нормированы
ненормированы
профессиональные,
производственные
жаргонизмы
вторичная
(по
отношению к терминам и
профессионализмам)
номинация
ненормированы
книжные слова
разговорные слова
просторечие
(устная форма)
(устная форма)
нейтральная лексика
сниженная лексика
(отсутствует или возможна
коннотация)
не фиксируются в толковых и
нормативных словарях,
словари
профессионализмов,
жаргонизмов
(обязательна коннотация)
функциональностилевые
характеристики
(письменная
форма)
эмоциональноэкспрессивная
характеристика
высокая,
нейтральная
лексика
(отсутствует коннотация)
фиксация
словарях
в
и
устная
нормативные
словари,
терминологические словари
не
фиксируются
в
толковых и нормативных
словарях,
жаргонные, диалектные
словари
1
Трудно согласиться с проводимой в [Шелов, Лейчик 2012] классификацией профессиональной
лексики, в которой авторы, в частности, различают профессиональные жаргонизмы и профессиональное
просторечие, однако четких дифференциальных признаков разграничения последних не обнаруживается.
104
Рассматривая
дифференциальные
признаки
трехступенчатой
классификации, можно заметить, что профессиональное просторечие обладает
меньшим
набором
дифференциальных
признаков,
чем
термины
и
профессионализмы. Более того, как отмечает М. А. Грачев: «производственные
жаргонизмы в большей степени используются в профессиях, связанных с
риском для жизни и здоровья: военных, альпинистов, автоводителей,
сотрудников правоохранительных органов и проч.» [Грачев 2011: 62].
Представляется, что теоретически и логически выявленные критерии и
характеристики структурных единиц профессионального языка могут в целом
рассматриваться как базовые, однако при анализе каждого конкретного
профессионального языка, профессиональной лексической системы каждой
отдельной социально-профессиональной группы должны учитываться ее
важнейшие исторические, профессиональные, региональные и пр. особенности.
Так,
для
профессиональной
лексики
русского
бурлачества
конституирующими оказываются несколько важнейших особенностей, которые
позволяют ее структурировать через указанные выше критерии следующим
образом:
1.
Только устная форма бытования (ненормированная, нелитературная,
не зафиксированная словарями): возникновение промысла в XVII–XVIII вв. и
его сезонный характер способствовали использованию только лексики
простонародного и диалектного генезиса.
2.
Отсутствие научной и системной терминологии в становлении
речного флота (в отличие от морского и военного).
3.
вре́менной
Бурлачество было формой сезонных отхожих промыслов, то есть
профессией,
профессиональная
которая
не
требовала
терминология/лексика
ограниченную систему наименований.
105
обучения,
представляет
а
потому
достаточно
Промежуточный
4.
статус
группы
между
профессиональной
и
социальной (в бурлаки набирались крестьяне, безработные, «беспаспортные» и
т.п.) также способствовал редуцированности ее профессионального языка.
Так
5.
как
профессиональная
официальный
лексика
статус
русского
бурлаков
бурлачества
был
«судорабочие»
находится
в
тесной
взаимосвязи с лексикой речного судоходства.
На основании данных наблюдений и на основании анализа собственно
лингвистического материала можно утверждать, что основной частью ЛРБ
является
собственно
профессиональная
лексика
(профессионализмы)
с
некоторыми фрагментами профессионального просторечия (профессональные
жаргонизмы).
2.1.3. Лексика русского бурлачества в аспекте исторической лексикологии
и исторического терминоведения
Сложность
традиционной
терминологической
идентификации
профессиональной лексики и сложность ее сущностной классификации, на наш
взгляд, определяется противоречием синхронии как этапа ее анализа и
диахронии как способа формирования значительного числа профессиональных
систем. Очевидно, что традиционные критерии выделения терминов и
профессионализмов
историческому
среди
материалу
профессиональной
еще
более
лексики
затрудняются.
в
отношении
Ранний
к
период
формирования многих профессиональных лексических систем (до XVII–XVIII
вв.) очевидно влияет на их специфику и неоднозначность в аспекте методики
синхронического анализа.
Традиционно лексика различных промыслов или профессиональная
лексика в различные исторические периоды рассматривается в рамках русской
диалектологии и исторической лексикологии. Значительная часть работ по
профессиональным лексическим системам, подъязыкам и промысловой
терминологии
выполняется
в
аспекте
106
традиционной
исторической
лексикологии: история слов, определение их генезиса, функционирования;
классификация
материала
осуществляется
по
тематическим,
лексико-
семантическим группам или тематическим микрополям (О. В. Борхвальдт), –
тем самым дается общая характеристика состава лексической системы данной
профессии, ее исторической динамики, процессов номинации в ней и т.п. В
дальнейшем лексика русского бурлачества также будет проанализирована нами
преимущественно по традиционной методике исторической лексикологии.
Однако со второй половины XX в. в отечественной лингвистике стали
появляться работы, посвященные специфике формирования профессиональных
лексических
систем
О. В. Борхвальдт,
в
исторической
В. Н. Прохорова,
перспективе
(О. В. Борисова,
Л. П. Рупосова,
Г. П. Снетова,
Ф. П. Сороколетов, О. Н. Трубачев, Н. А. Щеглова и др.), в связи с чем лексика
той или иной профессиональной группы на историческом фоне начала
рассматриваться в аспекте исторического терминоведения, результатом чего
стали новые парадигмы теоретического осмысления и классификации ее
единиц.
Так, большинство ученых в отношении профессиональной лексики,
возникающей в древнерусский и старорусский период, сходятся в аспекте ее
номинативно-денотативного
своеобразия.
терминосистем
древних
для
В
отличие
от
современных
профессиональных
очевидна
детерминированность общенародным языком (А. С. Герд, В. Н. Прохорова,
Ф. П. Сороколетов, Ю. И. Чайкина, Н. А. Щеглова и др). Поэтому неслучайно,
что в ранних профессиональных системах так много составных наименований и
мало заимствований (О. В. Борисова, Ф. П. Сороколетов). Именно поэтому в
ряде различных профессиональных терминосистем используются одни и те же
наименования, которые ряд исследователей, при изучении ряда промыслов,
назвали «сквозными профессионализмами» [Чайкина, Зорина 1982].
Древним
«терминам»
(или
«профессионализмам»)
свойственна
«произвольность» (Ф. П. Сороколетов), нестрогая понятийная наполненность
(Г. П. Снетова), свободное содержание (Н. А. Щеглова). Такую донаучную,
107
«наивную» «терминологию», например, Н. А. Щеглова предложила считать
«предметной» [Щеглова 1964: 9].
Основными свойствами «терминов» в ранних профессиональных
системах можно считать:
– многозначность;
– неточность, недифинированность, неопределенность значения;
– наличие дублетности и широкой синонимии;
– несистемная гиперонимия (например, наличие значительного числа
гипонимов
при
отсутствии
гиперонима)
и
т.п.
(Б. Л. Богородский,
Ф. П. Сороколетов).
О. Н. Трубачев по целевым установкам профессиональной номинации в
исторической
перспективе
терминологическое
выделил
наименования.
статуальные
Статуальные
и
являются
генуинные
вторичными
номинациями: имеющиеся в языке слова лишь используются в данной
профессиональной
системе.
Генуинные
наименования
—
номинации,
изначально возникающие как условные термины в данной профессиональной
сфере [Трубачев 1966: 64–65].
Важность «диахронической» природы профессионализмов в аспекте их
возможного разграничения с терминологией подчеркивается С. Д. Шеловым,
В. М. Лейчиком, которые отмечают, в частности: «Социальные характеристики
слов, обозначающие профессиональные понятия, в период, предшествующий
образованию национальных государств и формированию национальных
языков, и слов той же группы в период развитых национальных языков не
могут не быть глубоко различны» [Шелов, Лейчик 2012: 35].
В современном историческом терминоведении динамический характер
формирования терминосистем пропорционально передается в следующих
наименованиях:
Прототермины – это специальные наименования, которые называют
«представления о каком-либо объекте, явлении, процессе, а также их свойстве и
качестве», возникают в донаучный период, не имеют связи с научным
108
понятием, недифференцированы, имеют случайную мотивированность и тесно
связаны
с
общенародным
языком,
стилистически
нейтральны,
имеют
относительно устойчивое лексическое значение [Борхвальдт 2000: 25].
В донациональный период незначительно отличаются друг от друга
терминоиды и предтермины.
Терминоиды –
это
специальные
лексические
единицы,
которые
используются для называния формирующихся, неустоявшихся понятий; они
появляются в период зарождения научных знаний и не имеют четких
дефиниций.
Предтермины – это специальные наименования для обозначения
научных понятий молодых наук [Борхвальдт 2000: 26–27].
Принципиально следует отличать от данных этапов формирование
собственно терминов – наименований научных или номенклатурных понятий.
Профессионализмы – лексические единицы, называющие предметы,
явления, процессы и пр., использующиеся в различных промыслах и ремеслах
только в устной форме и в неофициальной обстановке; как правило, локально
ограниченные,
могут
бать
как
стилистически
нейтральными,
так
и
эмоционально-окрашенными.
Современные термины могут формироваться на базе всех указанных
типов терминологических наименований.
Однако,
по
мнению
Л. П. Рупосовой,
в
историческом
плане
профессиональная лексика вычленяется «более определенно» [Рупосова 1994].
Приведем основные обобщения исследователя, важные для нашего
дальнейшего анализа:
– «профессионализм выступает как номен и не имеет присущих термину
родо-видовых отношений, хотя может обладать развитыми видо-подвидовыми
отношениями»;
– «денотативная сущность профессионализма является его основным
признаком, а это ведет к открытости классов профессионализмов, где
109
отношения “предмет” – “имя”, “явление” – “имя” удовлетворяют потребности
специалистов без построения классификационных схем»;
– «соотношение с понятием у профессионализма ослаблено по
сравнению с термином; в отличие от термина профессионализм не нормирован;
в число профессионализмов достаточно свободно входят диалектизмы»;
– «профессионализм имеет более глубокие связи с общим языком»;
– «профессионализм
профессионализмы
в
своем
может
обладать
большинстве
быстро
экспрессивностью;
входят
в
массовое
употребление, а термины остаются известными только специалистам»;
– «профессионализм может иметь “игровой характер”»;
– «для профессиональной лексики типична мотивированность языковой
формы»;
– «профессионализмы
могут
предшествовать
становлению
терминологии соответствующей области» [Рупосова 1994: 8–9].
Таким образом, с целью общей характеристики ЛРБ как фрагмента
лексико-семантической системы русского языка XIX в., а также с целью
выявления исторической специфики ЛРБ как профессиональной лексической
системы основными направлениями дальнейшего анализа станут следующие:
– тематическая классификация (наименования предметов, объектов;
процессов, признаков), позволяющая выявить характер, содержание и
специфику профессиональной деятельности бурлаков;
– анализ зафиксированной лексики с точки зрения ее происхождения
(исконная (в том числе диалектная лексика) / заимствованная);
– анализ принципов номинации ЛРБ (первичная / вторичная номинация,
прямое/переносное
значение:
метафоры,
сужение,
расширение
и
т.п.;
однословные/составные наименования; экспрессивные / неэкспрессивные;
«игровой характер»);
– семантические особенности (однозначность / многозначность);
– рассмотрение системных отношений группы (синонимия, родовидовые; видо-подвидовые отношения и т.п.);
110
– выявление частотных/низкочастотных единиц; выявление ключевых и
базовых понятий за счет определения ядра словообразовательных гнезд;
– рассмотрение структурных особенностей ЛРБ (узкоспециальные
профессионализмы / «сквозные» профессионализмы / общеупотребительная
лексика в терминологическом значении; профессиональные жаргонизмы).
Ряд параметров будет исследоваться в процессе анализа каждого слова
при рассмотрении тематических групп, ряд – при обобщении системных
отношений в отдельном параграфе.
2.2. Тематическая классификация лексики русского бурлачества
При общем анализе всего массива собранной лексики наиболее
очевидной становится необходимость ее тематической классификации. Как
отмечал Г. В. Судаков, «Исследование истории лексики в тематическом плане
ввиду неизученности судьбы целого ряда основных групп остается актуальным
и
имеет
целый
ряд
очевидных
достоинств»
2010:
[Судаков
146].
Дифференциация значительных групп лексики по тематическим группам —
один из наиболее распространенных методов историко-лексикологического
анализа. Более того, это та первичная ступень лингвистического анализа,
которая основывается также и на экстралингвистических данных, учитывает
общий историко-культурный фон исследования, а также позволяет в основных
чертах увидеть языковую картину мира исследуемой социальной группы.
Изучение слов в рамках тематических групп позволяет, прежде всего, увидеть
системный
характер
их
лексико-семантических
и
лингвистических
характеристик, взаимосвязь их динамических изменений, обусловленность всей
лексической системы предметами и явлениями внешнего мира, региональными,
ментальными особенностями говорящих.
Тематическая классификация лексики социальной группы оказывается
показательной
и
диалектологическом
с
точки
аспекте.
зрения
Как
изучения
отмечает
111
лексики
в
Е. Г. Лукашанец,
социально«причина
неизученности проблемы ЯКМ <языковой картины мира> носителя социолекта
кроется в неразработанности методики ее исследования. <…> Одним из
наиболее действенных методов изучения ЯКМ по праву считается анализ
тематического распределения лексики» [Лукашанец 2011: 171].
Таким образом, тематическая классификация собранной по источникам
лексики русского бурлачества является одновременно важным этапом
лингвистического анализа как с точки зрения необходимости классификации
значительного по объему массива лексики по наиболее очевидному критерию
ее денотативной отнесенности, так и с точки зрения отражения языковой
картины мира такой социально-профессиональной группы, как бурлачество.
Вопрос о системности и закономерности связи слов в лексике
рассматривался
в
М. М. Покровского,
работах
Н. В. Крушевского,
детально
разрабатывался
А. А. Потебни,
В. В. Виноградовым,
А. А. Уфимцевой и мн. др. Особое внимание критериям выделения и выявления
специфики
лексических
групп
уделяли
Ф. П. Филин
(«О
лексико-
семантических группах слов») и Д. Н. Шмелёв («Проблемы семантического
анализа лексики»).
Несмотря на различные уровни и принципы выделения тех или иных
лексических
групп
(например:
предметные,
терминологические,
словообразовательные и др. – А. А. Уфимцева), в современной лексикологии
утвердились помимо таких групп лексики, как синонимический ряд,
антонимические
пары,
гипонимические
группы,
семантические
и
ассоциативные поля (Д. Н. Шмелёв, Ю. Н. Караулов), и такие лексические
группы в лексической системе, как ЛСГ (лексико-семантическая группа) и
тематическая группа.
Выделение этих групп базируется на различных критериях.
Наиболее важным, определяющим для становления теории лексической
системности, было выделение ЛСГ слов, что впоследствии позволило ученым
детализировать выделение лексических групп по различным принципам.
112
Проблему определения ЛСГ теоретически одним из первых поставил
Ф. П. Филин:
«Совокупности
слов,
имеющие
близкие
(в
том
числе
противопоставленные – антонимические) и идентичные значения с разными
оттенками,
дифференциальными
признаками
(синонимами),
составляют
лексико-семантические группы или единства» [Филин 1982: 225]. ЛСГ
объединяются, по Филину, на основании общности ЛЗ слов, они представляют
собой «продукт законов и закономерностей развития лексической семантики
языка», «внутреннее специфическое явление языка, обусловленное ходом его
исторического развития».
Указанные выше основные лексические группы лексики практически
все могут быть охарактеризованы как ЛСГ. Тогда как, по Филину, от ЛСГ,
групп семантической классификации лексики, следует четко отделять (хотя это
не всегда возможно), тематические группы, которые «зависят от традиций,
навыков и способностей народа классифицировать явления действительности»,
«строятся на внешних отношениях между понятиями».
Слова называют предметы и явления окружающей действительности и
поэтому тем или иным образом могут образовывать определенные группы, во
многом соотносимые с системной взаимосвязью реалий в действительности.
Так,
в
работах
Ф. П. Филина,
О. Н. Трубачёва,
Г. В. Судакова,
Д. Н. Шмелёва и др. важнейшим критерием выделения той или иной
тематической группы является соотношение слов по принципу отображения
ими определенных отрезков действительности.
Г. Н. Лукина в своей статье «О признаках отдельных групп и подгрупп
древнерусской лексики (ХI–ХIV вв.)» отмечает вслед за О. Н. Трубачёвым, что
тематические группы, помимо экстралингвистической обусловленности, могут
выделяться и на основании ряда лингвистических критериев. Так, к этим
критериям она относит, в частности:
1. признак наличия наименования для таких слов с родовым значением
(для древнерусского языка возможны несколько обобщающих наименований).
113
«Наличие такого наименования – общий признак этих групп, свидетельство их
определенной оформленности и вероятной древности» [Лукина 1991: 15];
2. признак наличия вторичных по семантической структуре групп, слов,
связанных с основной (своего рода вариативность подсистем, заменяемость
систем).
Также важными, но не столь обязательными критериями объединения
слов являются общность некоторых словообразовательных признаков и
генетическое единство группы. Таким образом, выделение той или иной
тематической группы имеет не только внеязыковую системно-предметную
обусловленность, но и ряд сугубо языковых критериев.
Основополагающим критерием выделения тематической группы, таким
образом, является предметная общность таких слов, наименование ими
идентичного сегмента действительности.
Изучение словарного состава по тематическим группам традиционно и
перспективно при изучении и классификации разнородного лексического
материала.
Наибольшее
количество
собранного
материала
представляют
существительные, которые в своей совокупности объединяются в несколько
тематических групп (ТГ). Представим ниже обзор наиболее существенных из
них.
Значительную
по
объему
тематическую
группу
представляют
«наименования лиц по роду выполняемых обязанностей». В эту группу можно
включить такие слова, как шишка (дядя) ‘передовой бурлак в лямке’,
подшишечный
‘помощник
передового
бурлака’,
лоцман
(букатник)
‘управляющий ходом судна’, косной ‘бурлак, чьей обязанностью является
ссаривать бечеву (при тяге судна бечевой двое косных всегда идут
последними)’,
водолив
‘старший
среди
бурлаков,
наблюдающий
за
сохранностью груза и заведующий расходами артели’, кашевар ‘один из
бурлаков, обычно подросток, чьей обязанностью является приготовление
114
пищи’. В эту же ТГ можно включить и номинацию бурлацкий работник
‘судорабочий,
нанятый
заболевшим
бурлаком
для
выполнения
его
обязанностей’. Все бурлаки делились на коренных, или зимних (так называли
бурлаков, нанятых заранее, перед отправкой судна, обычно еще в конце зимы, и
сопровождавших его с самого места отправки) и добавочных (бурлаки, нанятые
на пути вместо заболевших или сбежавших судорабочих).
Слова в этой ТГ позволяют отметить четкое разделение труда в
бурлацкой артели (аравушке), а также достаточно сложную иерархическую
систему в пределах группы.
В отдельную тематическую группу можно выделить «прозвания, или
прозвища булаков»: томойки ‘бурлаки-костромичи’, ягутки ‘обобщенное
наименование бурлаков, нанятых из южных губерний’, стародубы ‘бурлакивладимирцы’,
водохлебы
‘бурлаки-нижегородцы’,
свиносуды
‘бурлаки,
набранные из Елатьмы’, толстоногие ‘бурлаки родом из Пензы’, чехонники
‘бурлаки-саратовцы’, козлятники ‘бурлаки, нанятые в Твери’, кобелятники
‘бурлаки
из
Ржева’.
В
бурлаки
изредка
попадали
также
отхожие
промышленники из Рязанской (макары) и Владимирской губернии (беломуты).
Выделяются
предметов
в
отдельную
профессиональной
тематическую
деятельности
группу
бурлаков»:
«наименования
бечева
(бичева)
‘прочная толстая веревка, канат, предназначенный для тяги судна’; лямка
(ляма) ‘широкий ремень или полоса кожи, которая надевалась на грудь или
через плечо бурлака и соединялась с бечевой’; ушко́ ‘петля на конце бечевы, в
которое продевали тоньку (хвост)’; тонька (хвост) ‘тонкая веревка с железным
кольцом на свободном конце, соединенным с бурлацкой лямкой на груди у
бурлака’; бурундук ‘снасть с блоком на судне, через который пропущена бечева;
при помощи бурундука регулируют бечеву’; чабурок (чапурок, чебурак,
чебурашка, чебурка, чебурок) ‘деревянный шар, который, благодаря своей
величине, задерживался в “ушке” на конце бечевы’, а также различные
названия частей судна и снастей, например кичка ‘нос судна’, мурья
‘помещение под палубой, где в непогоду укрываются бурлаки’, кошель
115
‘нижний край паруса’ (ср. также апостольская скатерть ‘надутый ветром
парус’).
В
ТГ
географические
объединяются
реалии,
также
актуальные
слова,
в
называющие
профессиональной
различные
деятельности
бурлаков: бечевник (бичевник) ‘дорога вдоль берега, специально отведенная для
бурлаков, тянущих судно’; сакма (сахма) ‘тропа, утоптанная по (на)
бичевнику’, стрежень ‘фарватер’, заструга ‘гребень, край мели’, ятовь ‘самое
глубокое место в фарватере’ и т.п.
В
отдельную
ТГ
можно
выделить
«наименования
ветров»
(в
зависимости от их интенсивности или направления), как природного явления,
актуального для работы бурлаков: моряна, мокряк, приполдень, полуденный
‘названия южных ветров различной интенсивности’, горыч, прямой верховой,
луговень верховой ‘наименования северных ветров’; витязной ‘сильный ветер’,
святой воздух ‘попутный ветер’, крестовик ‘ветер сзади’, люльняк ‘легкая зыбь,
качающая’,
межный
‘непокорный’,
лопаточник
‘ветер,
начинающий
“исподволь разгуливаться”.
Отдельную ТГ составляют собственно бурлацкие топонимические
наименования: Разбалуй-Город ‘Астрахань’, Рыбна (Рыбная) ‘Рыбинск’, Перма
‘Пермь’, Нижний (Нижной) – ‘Нижний Новгород’.
Показательной в рассмотренном материале оказывается как предметная
общность, по которым слова объединяются в тематические группы, так и
собственно лексическое наполнение групп.
При классификации всего массива собранной лексики нами было
выделено 13 тематических групп, отражающих основные виды и сферы
профессиональной
деятельности
бурлаков,
в
ряде
дополнительно выделены отдельные подгруппы:
– наименования бурлаков по видам деятельности;
– прозвища бурлаков;
– наименования речных судов;
– наименования помещений на судне;
116
которых
будут
– наименования судовых снастей (в данной группе можно выделить
несколько подгрупп: наименования канатов, веревок и их частей; наименования
частей мачты, мачтовых приспособлений; наименования руля; наименования
паруса, частей паруса);
– наименования орудий трудовой деятельности (в данной группе
выделяется несколько подгрупп: наименования орудий трудовой деятельности,
применяемых при судовой работе; наименования технических средств
перемещения судна против течения реки; наименования лямки и ее деталей);
– наименования якорей;
– наименования профессиональных действий;
– наименования предметов личного обихода;
– топонимические наименования;
– наименования периодов времени и расстояния;
– географические наименования;
– наименования ветров.
Тематическая
классификация,
являясь
одновременно
и
лингвистической, и экстралингвистической, позволяет дать как системный
обзор всей совокупности собранной лексики, так и через тематические группы
дать представление об основных формах профессиональной деятельности этой
профессионально-социальной группы1.
Логика анализа обусловлена, с одной стороны, лингвистически: анализ
начинается с самых больших по численности тематических групп (например,
наименования бурлаков, их прозвища), с другой — экстралингвистически:
периферийные в количественном отношении группы в разделе представлены с
целью охвата всех сторон деятельности и быта бурлаков и завершают раздел.
1
Основной целью анализа каждого слова в группе является установление или уточнение значения
каждого из них на основании анализа имещихся контестов и — если есть — данных словарей. Лингвистические
особенности бурлацкой лексики системно будут рассмотрены в отдельном разделе данной главы.
117
2.2.1.Наименования бурлаков по видам деятельности
В системе профессиональной лексики русского бурлачества тематическая
группа, объединившая в себе наименования лиц, является одной из самых
обширных. Большое количество единиц с общим значением ‘наименование
лица’
свидетельствует
об
антропоцентризме
данной
социально-
профессиональной группы, о важности распределения обязанностей, об
индивидуальной ответственности работника, о наличии развитых системных
отношений и сложной иерархии в трудовом коллективе – бурлацкой артели.
В современной лингвистике существуют разнообразные подходы к
пониманию категории деятеля, что обусловлено многочисленностью и
разнообразием в семантическом плане единиц, составляющих данную
категорию. Наименования лиц по характеру деятельности отличаются от
других подгрупп внутри общей группы наименований лица акцентированием
социальной составляющей, так как они «называют человека по наиболее
значимому социальному признаку – его месту и роли в общественном
производстве»
[Конопелькина
2008].
Категория
имен
деятеля
может
рассматриваться в качестве не только центральной в общем семантическом
поле наименований лиц, но и вообще как одна из центральных семантических
категорий языка [Уфимцева 1986].
Лексико-семантическая группа наименования лиц, в соответствии с
логикой анализа, а также с с внутренней структурой объекта описания, была
разделена нами на две тематические группы: «Наименования бурлаков по
видам деятельности» (например, заво́зный, кашева́р, ма́сленый ста́роста и др.)
и «Прозвища бурлаков» (например, водопе́хи, водото́лчи, ячме́нцы и др.).
Из общего количества зафиксированных нами единиц со значением
‘наименование лица’ более половины являются наименованиями бурлаков по
видам деятельности. Данная группа двойственна по критериям ее выявления.
Часть наименований лиц представляет собой наименования бурлаков по видам
профессиональной
(судоходной)
деятельности
118
(например,
ши́шка,
подши́шечный, ко́сный и др.), часть – по видам сопутствующей деятельности
(например, кашева́р, соко́льный ста́роста и др.), в которых также реализуются
все названные признаки категории деятеля, характеризуя, таким образом,
субъект действия по признаку трудовой деятельности.
В зафиксированном материале выделяется значительное количество
наименований бурлаков по видам их деятельности: бечевщи́к, ля́мочник,
подля́мочный ‘бурлак, который идет в лямке’, гуся́нщик ‘бурлак с гусянки,
мелкого речного судна’, доба́вочный ‘бурлак, нанятый в пути’, коново́д, ко́нный
бурла́к ‘бурлак; погонщик лошадей, тянущих бечеву берегом’, коренно́й,
зи́мний ‘бурлак, взятый на всю путину’, косно́вщик ‘бурлак на косной лодке,
гребец’, наме́тчик ‘бурлак, который меряет во время хода судна глубину и
выкликает ее’, пода́чник ‘опытный бурлак при подаче, завозе’, шестово́й
‘бурлак, который ходит в шестах, где шест служит заместо весла’ (определения
приведены по Словарю Даля). Ср. также вы́мочник, коренно́й, косты́левый в
следующей цитате: «К салазкам подвязывают веревку, и рабочие тащат на ней
сани; эти бурлаки называются вымочниками; один из артели находится
постоянно у дышла: обязанность его удерживать опрокидывание саней на
раскатах и шиблях; этого рабочего называют коренным; другой бурлак идет
сзади салазок и оттуда наблюдает, чтоб сани не опрокинулись: этого дозорщика
называют костылевым. Обязанности коренного тяжелее, чем у костылевого,
поэтому они и чередуются между собою посуточно; у лямочников тяжелее всех
приходится тому, который занимает место у самых саней: поэтому, для
соблюдения справедливости, лямочники тоже ведут между собою строгую
очередь» [Небольсин 1852: 109].
Различались
также
региональные
наименования
бурлаков
или
наменования волжских бурлаков в зависимости от региона их деятельности:
так, например, карава́нный ‘бурлак, лямочник (в Сибири)’, осна́ч ‘зап. бурлак’;
ка́мский низово́й бурла́к (Ср. «В бурлаках есть казанские татары, называемые
камскими низовыми бурлаками» [Корнилов 1862: 8]), наго́рный бурла́к ‘бурлакнижегородец’ [Корнилов 1862: 9].
119
Предметом анализа в данном разделе станут такие наименования
бурлаков, которые обозначают наиболее значимых лиц в артели и которые
получают иные значения, а также — которые требуют этнографического
комментирования
1
. Порядок анализа ряда выявленных лексем будет
определяться местом каждой отдельной должности в иерархии бурлацкой
артели:
анализ
слов
по
такому
принципу
позволит
дать
целостное
представление не только о взаимосвязи отдельных лексических единиц
(например, ши́шка и подши́шечный), но и подробно охарактеризовать
профессиональную и повседневную деятельность бурлаков.
Нужно отметить, что распределение обязанностей в трудовом коллективе
предполагает обычно не только профессиональную специализацию работников,
но и закрепление определенного места в иерархии, что приводит к «слиянию»
этих двух параметров, что также будет продемонстрировано далее.
Ши́шка – это ‘бурлак, идущий первым в цепочке бурлаков при
передвижении судна бечевой тягой’.
Впервые в данном значении слово фиксируется в «Опыте областного
великорусского словаря» 1852 г. ‘Передовой бурлак при тяге судов’ с пометами
Иркут. Костр. [ОпОбл 1852: 266], затем в Словаре Даля (без региональных
помет) в значении ‘передовой на пути; передовой бурлак при тяге судов
бечевою’ [Даль IV: 582]. Более ранняя фиксация слова в данном значении
обнаруживается только по материалам картотеки СРНГ: «Передний человек в
Не рассматриваем в данной группе лексему ло́цман, ввиду того, что он не входил в бурлацкую
артель, а само слово у бурлаков обозначало традиционно ‘шкипер, корабельщик’. Ср.: «Работники на судах
разделяются на три разряда: лоцманы, водоливы и собственно так называемые бурлаки. Лоцман управляет
рулем; он должен знать в совершенстве весь фарватер Волги, все перекаты ее. Река эта ежегодно изменяет свое
дно, и потому, кроме знания местности, лоцман необходимо должен иметь такой навык, чтобы по отливу и
цвету воды отличать глубокие места от мелей» [Бурлачество в Астраханской губернии 1851: 51]; «Лоцман
нанимается судохозяином особо от артели и получает жалованья рублей двести ассигн. за путину. Бурлаки
находятся в его подчинении; он распоряжается их очередями и правит судном, чтобы оно шло по стрежню
(фарватеру), чтобы не убить его в гряду или в осередыш» [Корнилов 1862: 21]; «Высший разряд судорабочих –
лоцмана; они нанимаются из числа искусных и опытных людей, которым вверяется управление судном.
Лоцмана должны уметь обходиться с бурлаками и внушать им доверие к своему искусству; поэтому выбор
лоцмана весьма важен для правильности и порядка транспортировки судна» [Материалы.. 1868: 201]; «Лоцман
на барке или на коломенке – глава; без него ничего не поделаешь. Лоцман отвечает за целость барки, казенного
имущества, здоровье людей, – одним словом, он должен в целости сдать то, что принял. Поэтому не
удивительно, что лоцман обращается со всеми, как ему вздумается» [Решетников 1986: 96].
1
120
бичевнике. Кинешм., Костр. 1846». Материалы 50-60-х гг. в картотеке
представлены с пометами Енисейск., Иркутск.: «Передовой при тяге судов на
Лене: шишка в гору значит передовой поднимайся на гору».
Однозначно этимология слова в данном значении не устанавливается. Как
отмечает М. Фасмер: «Любопытно ши́шка ‘человек, идущий во главе бурлаков’.
На основании этого последнего значения возможно сближение с шиш I и шиш
II (cм).» [Фасмер IV: 445], где шиш I ‘островерхая кладь копна, сена..’ и шиш II
‘разбойник, бродяга.’ [там же, С. 444]. Подтверждение вероятности второй
гипотезы находим также у Б. Л. Богородского: «Ш и ́ ш к а – передовой бурлак
при тяге судов бичевой. Ср. ш и ́ ш к а
1
‘атаман воровской шайки’»
[Богородский 1968: 321].
Однако, на наш взгляд, исходная сема ‘выпуклости, нароста, бугорка;
возвышенности’, свойственная всем славянским языкам, делает возможным
вероятный метафорический перенос в обоих случаях. Нельзя также не
учитывать направление дальнейшего семантического развития слова (с конца
XIX в.) — ‘важный, влиятельный человек’ (см. подробно далее в 3.3).
Анализ источников, относящихся к художественной и этнографической
литературе, а также первая его фиксация, позволяет установить обширный
ареал распространения слова – это все Поволжье. Так, А. Н. Островский в
«Материалах для словаря русского народного языка», приводя значение
‘Бурлак, который идет впереди других во время тяги’, снабжает его пометой
(Волга)
[Островский
1978:
521].
Словарь
живого
поморского
языка
И. М. Дурова и Словарь областного архангельского наречия А. Подвысоцкого
его не фиксируют, что позволяет предположить отсутствие слова на русском
Севере. Однако отмеченные выше материалы (Енисейск., Иркутск.) позволяет
утверждать, что оно было распространено и на крупных реках Сибири.
Если лексикографические источники в качестве основного компонента
значения слова ши́шка приводят его место (первое, в голове цепочки) в артели
бурлаков, тянущих судно бечевой, то этнографические источники, относящиеся
1
Материал, подтверждающий данное значение, не обнаружен.
121
к XIX веку, позволяют установить профессиональные обязанности бурлака,
получившего
в
артели
наименование
ши́шка:
о
профессиональных
обязанностях
ши́шки подробно рассказывает анонимный автор статьи
«Бурлачество в Астраханской губернии», опубликованной в «Вестнике
Императорского русского географического общества» в 1851 году [Бурлачество
в Астраханской губернии 1851: 52], П. И. Небольсин [Небольсин 1852: 105–
106] и др.
Ши́шкой становился сильный и опытный бурлак («…в шишки выбирают
обыкновенно самого сильного мужика для придания большего действия
усилиям прочих работников» [Бурлачество в Астраханской губернии 1851: 52]),
который, не оглядываясь во время тяги судна бечевой, мог определить
достаточность усилий любого из бурлаков, шедших за ним. Ср.: «… он (шишка.
– Д. В.) должен быть столько опытен в деле, чтобы не оглядываясь назад,
узнавать, кто именно не дотягивает тяги» [Материалы для географии и
статистики России… 1861: 406]. Важность этого обусловливалась тем, что
движение бурлаков во время тяги судна бечевой подчинялось определенным
правилам, нарушение которых одним из бурлаков уменьшало натяжение
бечевы, затрудняло работу, сбивало темп движения 1 остальных лямочников:
«Бурлаки идут нога в ногу, валясь грудью на лямку; они выступают вперед
только правой ногой: тягость труда не позволяет им заносить левую ногу
далеко вперед» [Материалы для географии и статистики России… 1861: 407].
Слово подши́шечный, очевидно, является производным от ши́шки:
подши́шечный – ‘тот, кто под шишкой’. Способ образования слова –
приставочно-суффиксальный от собственно бурлацкого ши́шка – ‘бурлак,
идущий первым в цепочке бурлаков при передвижении судна бечевой тягой’.
Однако точное значение этого слова, несмотря на его прозрачную внутреннюю
форму, установить трудно. Единственная обнаруженная лексикографическая
Ср. также «Во время пребывания на судне они <бурлаки> распределяли между собой обязанности.
Во-первых, выбирался «шишка», т.е. передовой в лямке, он же запевала..» [БСЭ 1927, 8: 198–199].
1
122
фиксация слова приведена в СРНГ: подши́шечный – ‘помощник старосты в
бурлацкой артели’ (пометы: «Волж., 1850-е») [СРНГ, 28: 258], и очень редко в
других источниках.
Также в «Словаре русских народных говоров» под словом Подши́шенный
приведено наименование Подшишенный бурлак со значением ‘рядовой,
неопытный бурлак’ (Волож. 1862.)1. Вероятнее всего, подшишенный (бурлак) –
это ошибка записи слова подшишечный. Бурлацкие материалы СРНГ
представлены публикацией И. Корнилова (1862), который получал сведения из
непосредственных бесед с самими бурлаками и у которого находим: «В завозни
и в шишки идут обыкновенно самые опытные и надежные бурлаки. Все прочие
бурлаки, идущие в бичеве, называются рядовыми или подшишечными»
[Корнилов 1862: 29]. Таким образом, по Корнилову, подшишечный – это любой
бурлак, кроме завозни и шишки, что практически совпадает с определением,
приведенным к слову подшишенный в СРНГ.
Единственным источником, в котором приводится слово подшишечный,
является автобиографическая книга Владимира Гиляровского «Мои скитания».
Пример употребления, данный В.А. Гиляровским, позволяет уточнить значение
слова: подши́шечный – это не любой бурлак, а бурлак, идущий в нуте (то есть в
цепочке бурлаков) следующим за шишкой, вторым в группе, что вполне
соответствовало бы и логике словообразования: подши́шечный – ‘тот, кто под
(то есть за, непосредственно за) шишкой’ (Ср. мнение автора статьи «Речевой
колорит эпохи в рассказах дяди Гиляя» М. Н. Нестерова о том, что значение
слова подши́шечный – именно ‘второй за шишкой’ [Нестеров 1978: 48]).
Применение же данного наименования ко всем остальным бурлакам в цепочке
(кроме самого шишки и, если принимать во внимание замечание И. Корнилова,
завозни
и
шишки),
выглядит
не
вполне
рациональным.
См.:
«Мне
посчастливилось, он (шишка. – Д. В.) меня сразу поставил третьим, за
подшишечным Уланом, сказав: – Здоров малый, – этот сдержит!» [Гиляровский
1960: 175].
1
Очевидно, опечатка, ср. «Волж.», т. е. «Волжское (по р. Волге)» [СРНГ, 1: 165].
123
Значение же слова подши́шечный, приведенное в СРНГ, ‘Помощник
старосты в бурлацкой артели’, представляется не вполне верным. Так, не ясно,
почему в качестве основы для наименования такого члена бурлацкой артели,
как помощника старосты, в качестве основы было использовано наименование
первого в нуте бурлака, то есть ши́шки, а, к примеру, не самого старосты,
помощником которого он является, судя по определению, приведенному в
словаре.
Можно
предположить,
что
распределение
профессиональных
обязанностей в бурлацкой артели не всегда было жестким, что в некоторых
случаях, например, в небольшой артели, один и тот же бурлак мог совмещать
обязанности,
которые
в
большой
артели
распределялись
более
дифференцировано, например, один и тот член артели мог быть и ши́шкой, и
ста́ростой, тем более что обе эти должности предполагали нахождение на
высоком месте в иерархической структуре артели. В этом случае определение
слова подши́шечный, приведенное в СРНГ, ‘помощник старосты в бурлацкой
артели’, в котором в качестве основного компонента значения можно
вычленить подчиненное по отношению к вышестоящему члену бурлацкой
артели положение другого члена артели + его «вспомогательную» по
отношению к нему роль помощника, можно считать близким к значению,
данному в других, приведенных выше источниках.
Таким образом, в качестве рабочей гипотезы определения значения слова
подши́шечный, которую можно использовать до обнаружения новых данных,
следует считать значение: ‘бурлак, идущий в нуте (то есть цепочке бурлаков) за
шишкой’, возможно, непосредственно за шишкой, то есть вторым в цепочке
бурлаков, занятых при передвижении судна бечевой.
Водоли́в.Среди различных видов бурлацких работников был и водоли́в.
Водоли́в, по материалам Сл. 1847 г., то же, что водоле́й: «1) Работник для
вливания и отливания воды на промыслах, заводах и фабриках. 2) В
124
водоходстве:
выливающий
лейкою
или
вытягивающий
насосом
воду,
накопившуюся на судне» [Сл1847, I: 138].
Исторические словари позволяют установить, что лексема водоли́в
фиксируется с XV века. «Словарь русского языка XI–XVII вв.» приводит
иллюстрацию, датированную 1443 годом, из сферы солеварения, и значение:
‘тот, кто занимается водополивочными или водоотливочными работами (на
промыслах, в судоходстве и т. п.)’ [СРЯ XI–XVII, 2: 256], позволяющее
утверждать, что, несмотря на очевидную внутреннюю форму, слово является не
только общеупотребительным словом, но и «сквозным профессионализмом».
Однако дальнейшие материалы позволяют утверждать, что слово не
только было распространено в судоходстве, но, сузив значение, у бурлаков
стало собственным профессионализмом.
В поручной записи, сделанной весной 1696 года, работник берет на себя
следующее обязательство: «А похочет он, хозяин, на каком судне послать вверх
в водоливах и в плотниках, и мне Филипу, итти и всякая плотничная работа
работать» (цит. по: [Родин 1975: 123]).
Данный профессионализм фиксируется и в САР, в котором слово дается в
двух равноправных формах водоле́й и водоли́в, сопровождающихся указанием
на два значения, оба из которых – профессиональные (в качестве третьего
указано наименование одного из знаков зодиака): 1) ‘работник доставляющий в
баню, или для другого употребления, воду чрез проведенные из реки или
колодезя жолобы’; 2) ‘в водоходстве тот, который из судна вычерпывает,
выливает набравшуюся воду’ [САР, I: 797–798]. Второе из указанных в
«Словаре Академии Российской» значений позволяет отнести слово к судовой
лексике, однако другие фиксации слова водолив, которые будут приведены
далее, заставляют считать, что автор словарной статьи в САР, дав
процитированное выше определение, исходил при этом из очевидной
внутренней формы слова, из-за чего в словаре оказалась зафиксированной всего
лишь одна из обязанностей водолива.
125
В то же время обязанность содержать судно сухим, следя за тем, чтобы
вода не попадала внутрь, признавалась, по-видимому, одной из важнейших, что
и стало причиной наименования работника, ответственного за это, таким
образом: водоли́в – ‘тот, кто льет (то есть выливает) воду’. Ср.: «Павел и Иван
назначены в водоливы. Стоят они в барке друг против друга и большим
черпаком, привязанным веревкой за потолок барки (палубу), помахивают, как
очепом, и выливают им воду в отверстия, сделанные на боках барки»
[Решетников 1986: 95].
В. И. Даль так же, как и автор словарной статьи в «Словаре Академии
Российской», говорит об обязанности водолива следить за тем, чтобы судно
оставалось сухим, однако он называет и другие обязанности водолива, которые
были достаточно широкими: «Водоли́в м. водолей, в перв. знач. (“Водоле́й, м.
работник для наливки и отливки воды”. – Д. В.) || На Волге, это род старшины
на судне над бурлаками, наблюдающий за подмочкой, за сохранностью клади;
он же судовой плотник и расходчик артели; в арх. водолейщик, бу́садник (от
бу́са, барка)» [Даль I: 224]. Ср.: «Водолив – род начальника между бурлаками;
он смотрит за целостью хозяйского товара; у него хранятся деньги на харчи
бурлакам; водолив должен быть вместе с тем и плотником, чтобы делать на
судне, какие понадобятся, починки» [Бурлачество в Астраханской губернии
1851: 51].
По материалам И. Вернадского мы уточняем, что водоли́в представлял на
судне интересы хозяина. Груз, перевозимый на судне, находился на его
ответственности. Происхождение лексемы очевидно: водоли́в должен был
вычерпывать воду при попадании ее внутрь судна (однако занимался он этим
только тогда, когда все остальные судорабочие были заняты). Второй
обязанностью водоли́ва была перевозка бурлаков на берег и обратно. Также в
его обязанности входило исправление повреждений на судне (поэтому
В. И. Даль и называет его в своем словаре ‘судовым плотником’ [Даль I: 224]).
Водоли́в следовал с грузом до самого места назначения. У него хранились
документы судорабочих. Благодаря своему положению водоли́в получал плату
126
почти в два раза бóльшую, чем обыкновенный судорабочий, находясь, к тому
же, еще и на хозяйских харчах [Вернадский 1857, 1: 105–106].
Ответственность водолива, широкий круг его обязанностей, а также
высокий статус отражены и в художественной литературе, современной
описываемому периоду: «При помощи толстых канатов (снасть) и чегеней
(обыкновенные колья) барка при веселой “Дубинушке”, наконец, всплывает на
воду и переходит уже в ведение водолива, на прямой обязанности которого
находится следить за исправностью судна все время каравана. Сплавщик
обязан только сплавить барку в целости, а все остальное – дело водолива. Так
что на барке настоящим хозяином является водолив, а сплавщик только
командует бурлаками» [Мамин-Сибиряк 1958а: 49].
Обязанность водолива по осуществлению контроля за бурлаками, о
которой говорится в приведенных цитатах, «выводила» его тем самым из
состава артели, ставила в привилегированное положение над остальными
бурлаками. Ср.: «Водоливы, на обязанности которых лежит поправка судна, и
заменяющие собою хозяина товара…» [Материалы для географии и статистики
России 1861: 405]. См. также наблюдение Ф. М. Родина: «… водоливы нередко
заменяли хозяина судна или кладчика (кладчик – купец, торговец, хозяин
товара). Им доверяли товар, его погрузку в пунктах отправления и разгрузку в
пунктах назначения» [Родин 1975: 135].
Таким образом, можно сделать вывод о том, что водоли́в во время пути́ны
представлял на судне интересы хозяина, и занимал, во многом благодаря этому,
высокое положение в иерархической структуре бурлацкой артели1.
Само наименование профессии водоли́в очевидно следует отнести к
широко распространенным и общеупотребительным наименованиям лиц по
профессии
или
к
профессиональных
профессионализмами.
профессионализмам,
систем,
Тем
то
не
есть
менее,
употреблявшимся
являющимися
анализ
в
ряде
«сквозными»
источников
позволил
Ср. также «Водолив – старший над бурлаками – и лоцман нанимались хозяином отдельно от
артели» [БСЭ1927,8: 199].
1
127
продемонстрировать, что по отношению к традиционному значению в
бурлацкой профессиональной лексике его значение специализировалось.
Наше наблюдение подтверждает и дальнейшее развитие именно данного
значения, зафиксированного Б. Л. Богородским в 60-е гг. XX в.: «Некоторые из
старых бурлацких терминов продолжают оставаться в языке водника, но
многие приобрели новую семантику: старшего рабочего на барже продолжают
называть и морским шкипарь и волжским водолив; однако «выветрилось»
этимологическое значение у последнего слова; водолив – это своего рода
администратор судна, и не его уже дело качать воду лейкой» [Богородский
1964: 29].
Деся́тник. В «Словаре Академии Российской» деся́тник определяется
как ‘поставленный над десятью человеками; имеющий в своем ведении десять
человек’ [САР II, I: 659]. В «Словаре церковнославянского и русского языка» в
качестве второго значения слова приводится значение ‘надсмотрщик над
работниками’ [Сл1847, I: 321]. Слово в этом значении фиксируется очень рано:
«Словарь русского языка XI–XVII вв.» иллюстрирует значение ‘лицо, в ведении
которого находится десять человек или десять хозяйственных единиц’ цитатой
1257 г. [СРЯ XI–XVII, 4: 234].
Если
номинация
десятник
фиксируется
очень
рано,
то
в
профессиональной системе русского бурлачества слово отмечается, по крайней
мере, с XVII века. Десятник как член бурлацкой артели упоминается в
поручной записи 18 бурлаков, нанявшихся на струг К. П. Калмыкова для
плавания из Нижнего Новгорода в Астрахань и обратно в 1696 году [Родин
1975: 235–237].
В бурлацкой артели функции десятника были достаточно разнообразны.
В начале сезона работы, в конце зимы или ранней весной десятник осуществлял
поиск работодателя, который мог нанять артель: «Десятник – составитель такой
(бурлацкой. – Д. В.) артели, поставляющий ее хозяевам-нанимателям»
[Сборник материалов… 1873: 117].
128
Несмотря на то что десятник избирался бурлаками из своей среды
[Калачов 1864: 34], но выполняемые им функции, а именно — поиск
работодателя и предварительные договоренности между десятником и
работодателем о характере работы, ее сроках и размере заработной платы —
ставили десятника в положение посредника между судохозяином и бурлацкой
артелью, что, несомненно, выводило его из состава артели, ставя его над
обычными работниками.
Примечательно, что поиск работодателя десятником осуществлялся
только в начале сезона работы, тогда как артели, искавшие работу летом, то
есть в середине сезона, осуществляли поиск работодателя не через выбранного
представителя,
а
совместно,
нанимающиеся
зимой,
членами
обыкновенно
всего
коллектива:
подряжаются
«Артели,
посредством
своих
выборных – десятников или простых артельщиков; летние же лично или
сообща договариваются с хозяином» [Калачов 1864: 34].
Подобная практика объясняется тем, что если в начале рабочего сезона
единство артели было чисто номинальным, так как ее члены находились еще в
своих деревнях и необходимость представительства их интересов была
чрезвычайно насущной, то в середине сезона артель, как правило, уже была
полностью собрана и находилась на водоходных путях. Полный состав артели и
пребывание ее вблизи рек, по которым и передвигались суда, чьи хозяева могли
испытывать потребность в дополнительной рабочей силе либо из-за трудных
условий навигации (например, обмеления рек из-за жары, что требовало паузки
товаров, находящихся на судах), либо из-за каких-то непредвиденных факторов
(например, побега судовой команды из-за несогласия с судохозяином или
ухудшения условий плавания), и обусловливали отсутствие потребности в
посреднике, осуществляющем поиск работодателя для артели.
Однако нахождение работы для бурлацкой артели не было единственной
обязанностью
десятника.
В
период
работы
он
отвечал
за
закупку
продовольствия для артели: «Каждая значительная бурлацкая артель имеет
своего десятника или выборного от артели, которому поручается закупка
129
провизии» [Вернадский 1857, 1: 103]. См. также: «Питались рядовые
судорабочие артельно. Деньги удерживались из задатков и передавались в
распоряжение специально избранного десятника, который расходовал их на
приобретение продуктов по мере надобности» [Родин 1975: 43].
Выполнение
десятником
обязанности
по
закупке
продуктов
и
распоряжение ими для всех рабочих артели объясняет составное наименование,
которое иногда получал десятник – харчевой десятник, см.: «Провизию
покупает на пристанях “харчевой десятник”, избираемый всею артелью»
[Корнилов 1862: 19]. Тем не менее специальное выделение наименования
харчевой десятник не представляется целесообразным, так как анализ
источников
не
позволяет
выделить
это
наименование
в
качестве
самостоятельного; иными словами, харчевой десятник – это десятник
бурлацкой артели, в наименовании которого подчеркнуто выполнение им одной
из его функций.
В северном ареале распространения бурлачества десятник именовался
артельщиком, что свидетельствует о более тесной, осязаемой связи данного
работника с артелью: если наименование десятник, находя аналогии в других
профессиональных
сферах,
подчеркивает
административный
характер
должности: десятник – ‘лицо, в ведении которого находится десять человек’, то
артельщик – это буквально всего лишь ‘член артели’, один из работников
трудового коллектива. См.: «В верхнем бурлачестве, десятник называется
артельщиком» [Вернадский 1857, 1: 103].
Еще пример альтернативного наименования десятника, в котором
продемонстрированы и некоторые аспекты, касающиеся как его деятельности,
так и отношений внутри бурлацкой артели: «В пути бурлаки бывают большею
частью на своих харчах. Покупка провизии и все расчеты по продовольствию
поручаются артелью десятнику или артельщику, который впрочем на эти
расходы получает деньги от хозяина, вычитающего их при окончательном
расчете из рядной суммы. Для предупреждения обмана со стороны десятника,
артелью ведется над ним контроль, состоящий в том, что для закупки провизии
130
с ним отправляется обыкновенно посыльный (один из артельщиков) и
расходные его счеты поверяются с хозяйскими, с которыми они должны быть
согласны, иначе не признаются правильными. За свои обязанности как по части
хозяйственной, так и по приисканию ряды, десятник получает от артели
вознаграждение» [Калачов 1864: 35].
См. также: «При ходе бечевой все бурлаки обязаны в нее впрягаться, а на
судне
остаются
(управляющий
только
завозными
4
человека:
лодками)
лоцман,
и
водолив,
артельщик,
завозильный
или
десятский»
[Сельскохозяйственная статистика 1859: 26].
Необходимость совмещения членом бурлацкой артели персональных
обязанностей с обязанностями других работников, наблюдавшаяся ранее, могла
касаться и десятников, см.: «Xозяйство бурлацкой артели вел десятник,
называвшийся “шишкой”, так как шел всегда впереди лямки» [Емельянов 1955:
27].
Внутренняя форма слова очевидна. В то же время необходимым
представляется отметить расширение значения слова, имевшее место в системе
профессиональной лексики русского бурлачества, где лексема десятник
перестала
напрямую
соотноситься
с
десятком
работников,
обозначая
работника, находящегося в определенных, продемонстрированных выше,
отношениях с трудовым коллективом с неопределенным числом его членов.
Кашева́р. Лексема кашевар относится к числу так называемых сквозных
профессионализмов, так как встречается в целом ряде профессиональных
лексических систем. Кроме того, она входит и в состав литературного языка,
продолжая сохранять в своем значении отнесенность к таким системам, см.,
например: КАШЕВАР. ‘Повар в воинской части или в рабочей артели’ [БТС:
423]. Внутренняя форма слова прозрачна: кашева́р – ‘тот, кто варит кашу’.
Слово фиксируется с XVI в. со значением ‘Артельный повар; кашевар’
[СРЯ XI–XVII, 7: 98].
131
Несмотря на то что слово является «сквозным профессионализмом», в
системе профессиональной лексики русского бурлачества оно имело свое,
специфичное значение, что обусловило необходимость его отдельного анализа.
Кашеваром в бурлацкой артели становился один из бурлаков, умеющий
готовить пищу, выбранный членами артели. Выбор бурлаками кашевара из
своей среды был, вероятно, обусловлен четким разграничением, принимаемым
по обоюдному согласию еще при заключении договора между судохозяином и
артелью, согласно которому бурлаки должны были сами отвечать за свое
питание. Артель обычно нанималась «на своих харчах», покупкой которых
занимался харчевой десятник, а хозяин судна лишь отпускал для этого заранее
оговоренную сумму (см., напр., «Условие бурлацкой артели о сплаве расшивы»,
1856 г.) [Калачов 1864: 85–86].
Бурлаки могли покупать продовольствие и за свои деньги, в этом случае
их плата за работу со стороны хозяина включала и деньги на питание. Ср.: «Так
как бурлаки кормятся дорогой на свой счет, то хозяин судна не нанимает
особого человека для приготовления им пищи, а сами они, из среды своей,
выбирают в так называемые кашевары одного бурлака, знакомого более или
менее с поваренным делом. Кашевар избавляется уже от участия в работах
бурлаков, а занимается только приготовлением пищи» [Бурлачество в
Астраханской губернии 1851: 53].
В любом случае хозяин освобождался от необходимости заботиться о
питании артели. Единственной его обязанностью было время от времени
угощать бурлаков вином (после особенно утомительной работы, окончания
путины и т. п.).
Необходимость освобождения одного из членов артели от судовых работ
приводила к тому, что кашеваром мог стать человек, потеря которого как
работника-бурлака была незаметной (слабый, увечный), либо он мог даже
привлекаться со стороны, что позволяло использовать при судовой работе всех
членов коллектива. По сообщению И. Вернадского, кашевар мог даже
наниматься артелью на стороне: «Кашевар нанимается артелью. Обыкновенно
132
это бывает мальчик, подросток лет 11. Даже на 100 и более человек готовит
кушанье он один, под надзором и с некоторою помощию водолива»
[Вернадский 1857, 1: 109]. Таким мальчиком на речных судах мог быть и
«сынишка лоцмана, водолива» [Даль II: 101].
В то же время в словарной статье «Косная» В. И. Даль сообщает, что
один из двух косных бурлаков, работающих на волжских судах, бывает
кашеваром, чередуясь при этом с другим косным [Даль I: 175].
В ряде источников подчеркивается особая ответственность должности
кашевара: он мог быть наказан своими товарищами в случае плохого
исполнения им своих обязанностей. Такая сцена изображена в художественнодокументальном очерке И. Зарубина «Торговая Волга» (очерк опубликован в
1861 году, действие описываемых в нем событий происходит в 1830-е годы), в
которой героя, молодого судохозяина Николая Боброва, утром будит
«неистовый вопль кашевара: “Батюшки!.. караул!.. бурлачинки!.. караул!..
стану, батюшки, проваривать!.. караул!..”».
Вбежав на палубу, судохозяин становится свидетелем жестокой
расправы: «Кашевар повален был на палубы вниз лицом, два человека бурлак
держали у него руки и ноги, а четыре человека оттрепывали его лямками по
спине.
Оказалось, что вчерашнего числа кашевар не проварил к ужину мясные
щи да и сегодня слишком поздно не затоплял печки; вот его за это самого и
проваривали» [Зарубин 1861: 43–44].
Таким образом, в каждой бурлацкой артели выбор кашевара был
индивидуален и зависел от ряда обстоятельств (численности занятых в артели
людей, их финансовых возможностей, длительности пути и т. д.), однако
очевидны три варианта такого выбора: 1) кашеваром мог стать либо один из
бурлаков, освобождаемых в этом случае от другой судовой работы; 2) кашевар
нанимался со стороны (в обоих этих случаях он «исключался» из артели, не
выполняя собственно бурлацкой работы); 3) кашеваром мог быть один из
косных, то есть собственно бурлаков, выполняющих при этом и судовую
133
работу,
однако,
учитывая
их
почти
постоянную
занятость,
трудно
предположить, что последний тип привлечения работника часто встречался,
тем более в более или менее большой артели.
Ста́роста: арте́льный ста́роста, ма́сленый ста́роста, соко́льный
ста́роста. Слово староста в значении ‘влиятельное и уважаемое лицо в
трудовом коллективе, избранное им для ведения общих дел’ широко
употребительно в русском языке с XVI в. [СРЯ XI–XVII, 28: 12]. Авторы
словаря
приводят
многочисленные
иллюстрации,
демонстрирующие
употребление слова в разных трудовых коллективах (артелях): извозчиков,
торговцев,
каменщиков,
кузнецов,
ямщиков
в
XVI–XVII
вв.
Ср.
у
И. И. Срезневского: староста купецкий (XV век) [Материалы…, 3: 496].
Примечательно,
бурлачества
что
лексико-профессиональная
демонстрирует
дифференциации
развитую
обязанностей
старосты
систему
в
система
русского
профессиональной
трудовом
коллективе,
что
закономерно привело к появлению в рамках системы нескольких наименований
для профессий, общим для которых является: 1) выборный характер
должности;
2) деятельность,
в
той
или
иной
степени
регулирующая
существование всех членов артели, и, в связи с этим, 3) более высокий статус
старосты по сравнению с рядовыми членами артели. При наличии этого общего
компонента значения, – что способствовало и сохранению в составе всех
анализируемых наименований самого термина староста, – налицо развитая
профессиональная
дифференциация,
профессиональных
системах,
не
вследствие
фиксируемая
чего
все
в
других
представленные
наименования имеют уникальный для русской профессиональной системы
характер. Это такие профессиональные наименования, как
артельный
староста, масленый староста, сокольный староста.
Арте́льный ста́роста. В. И. Даль в своем словаре дает следующее
определение слова староста: ‘вообще старшина, большак, начальник по
выбору,
или
поставленный,
из
того
134
же
сословия’
[Даль
IV:
326].
Соответственно артельный староста – это глава артели, в том числе артели
бурлаков, ср.: «Староста – глава бурлацкой артели» [Сборник материалов…
1873: 117].
Как отмечает, в частности, И. Корнилов, «Когда нанявшаяся артель
напьется
хозяйского
вина,
артельный
староста
надевает
на
голову
опорожненное ведро, и развеселившаяся артель ходит дружною толпою по
базару и улицам посада и поет бурлацкие песни…» [Корнилов 1862: 14].
По сообщению Ф. Н. Родина, в обязанности артельного старосты часто
входила закупка продовольствия (иногда продовольствие закупал десятник).
Также он мог отправиться в качестве представителя артели для поиска работы в
тот или иной населенный пункт, за что члены артели платили ему отдельно
[Родин 1975: 142].
Ма́сленый ста́роста. И. Корнилов сообщает, что провизию для
бурлацкой артели на речных пристанях покупает специально избранное для
этого артелью лицо – харчевой десятник (см. 2. Десятник). После покупки он
отдает мясо, крупу и горох кашевару, а соль, толокно и масло – масленым
старостам [Корнилов 1862: 19].
Несмотря на то что «для харчей», как
сообщает исследователь, всегда образуется одна, общая артель, «сколько бы ни
было на судне народа, хотя бы до двух сот человек» [Там же], в каждом десятке
бурлаков – свой «масленый староста, который бережет толокно, соль и постное
масло» [Корнилов 1862: 20]1.
В первом издании «Большой советской энциклопедии» отмечается, что
функцией масленных старост (sic!) был «надзор за масленками, чашками и
ложками своего десятка» [БСЭ 1927, 8: 199]. О том, что «масленый староста»
выбирался на десять человек, «в распоряжении которых находилась соль,
толокно, масло (каждые десять человек питались из одного блюда)», писал и
Е. П. Бусыгин [Бусыгин 1966: 174].
Наименование масленый староста фиксируется крайне редко. В СРНГ указано значение ‘у бурлаков
— староста, который держал у себя для всей артели толокно, соль и постное масло’ с пометой «Волж., 1862»
[СРНГ, 18: 12]. Год фиксации, указанный в словарной статье, позволяет предположить, что источником для
определения послужила статья И. Корнилова, опубликованная именно в 1862 году, однако Корнилов говорит о
том, что в каждом десятке бурлаков был свой масленый староста, то есть в артели был не один, а несколько
масленых старост [Корнилов 1862: 20], что подтверждается другими источниками.
1
135
Во всех источниках прилагательное в составе наименования должности
работника приведено в несколько различных вариантах: масляный (масленый)
староста (Корнилов), масленный староста (БСЭ), масленый староста
(Бусыгин). Значения терминологического сочетания масленый староста
определим как ‘выборная должность бурлака в десятке работников, в
распоряжении которого находилась соль, толокно и растительное масло для
нужд десятка’.
Соко́льный, соколи́ный ста́роста. Еще одной должностью, в составе
наименования которой было слово староста, являлась должность сокольного
старосты.
Сокольней на речных судах называли ‘нужное место на судах’ (волж.)
[Даль IV: 269]. Обязанностью сокольного старосты было поддержание там
чистоты и порядка: «Кроме харчевого десятника и масляных старост, артель
выбирает “сокольного старосту” для наблюдения за чистотою в “соколке” или
отхожем месте» [Корнилов 1862: 21]; см. также [БСЭ 1927, 8: 199].
Должность эта, как свидетельствует И. Корнилов, как и должность
масляного старосты, была также выборной. Сокольным старостой артель
выбирала самого молодого бурлака, который шел «по первой путине» [Родин
1975: 142].
Редкость фиксаций и утрата самого явления бурлачества привели к
искажению значения наименования сокольного старосты в более позднюю
эпоху, ср.: «Иногда выбирался «соколиный староста» (sic), в обязанности
которого входило следить за чистотой жилого (!) помещения на судне»
[Бусыгин 1966: 174].
Заво́зный, Заво́зенный, Завози́льный, Заво́зник, Заво́зня, Заво́щик.
Наименование бурлака, отвечавшего в артели за передвижение судна заво́зом
(см.
подробнее
далее),
фиксируется
в
источниках
в
шести
словообразовательных вариантах: завозный, завозенный, завозильный, завозник,
завозня, завощик, наиболее употребительным из которых в словарях и
136
источниках рассматриваемого периода является первый, см. [Вернадский 1857,
Даль]. В [Сл.Акад. 1899] фиксируются заво́зе́нный, завози́льный, заво́зный,
заво́зчик [Сл.Акад. 1899: 834–838].
Одним из нескольких возможных способов передвижения против течения
реки был так называемый завоз, применявшийся обычно в случае отсутствия на
берегу устроенного бичевника или значительного усиления ветра, когда
передвижение судна бурлаками при помощи бечевы было затруднено (см.,
например: [Сельскохозяйственная статистика 1859: 26]).
Типичное применение завоза (завозни) подробно рассматривается в
статье, опубликованной в 1851 году в журнале «Москвитянин»: «Другой способ
движения судна – завозня – состоит в том, что две маленькие лодки на веслах
поочередно завозят вперед судна якорь, бросая его на дно; один конец каната, к
которому привязан якорь, остается на судне, где бурлаки, привязывая к канату
свои лямки, ходят в длину судна по палубе, подвигая судно к тому месту, где
лежит якорь; в это время лодка успеет уже завезти на значительное расстояние
другой якорь, к которому бурлаки таким же образом подтягивают судно, и так
далее одна и та же работа повторяется без изменений, пока берега Волги не
сделаются удобными для того, чтобы тянуть судно бичевой…» [Погодин 1851:
99].
См. также: «Если бечевник прекращается, или ветер усилится до того, что
бечевой идти нельзя, то судно идет завозом или подачею. Для сего на завозне
(завозной лодке) с 7 человеками гребцов и одним завозильным, – завозят
ходовой якорь на всю длину веревки, к нему привязанной, т. е. на расстояние
около 250 саженей. Бросив якорь, лодка возвращается к судну, и завозильный
подает бурлакам конец веревки, а лодку ставит за кормою. В лодке остаются 3
человека рабочих, принимающие веревку с судна, по мере выхода ее из воды, и
складывающие ее в бухты, или по-бурлацки в часовки; завозы выбираются
лямкою же, обыкновенно на левой стороне судна. Иногда при ветре, или на
быстрых местах, завозят вдруг оба ходовые якоря, и тогда тянут их уже на
обоих бортах» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 26 – 27].
137
В последней иллюстрации более четко определены обязанности завозного
(завозильным): так, он отвечает за лодку и распоряжается рабочими, то есть
обычными бурлаками, которые помогают ему в его работе.
Прямо «управляющим завознею и подачей» называет завозного в своем
словаре Даль (с пометой волж.) [Даль I: 578]. Как отмечал, например,
Д. К. Зеленин, «Впереди идет наиболее сильный и опытный бурлак (шишка), за
ним — остальные, и последним — снова опытный бурлак (завозня), который
обязан, между прочим, снимать (ссаривать) бечеву с камней и кустов, за
которые она цепляется» [Зеленин 1991: 175].
В некоторых бурлацких артелях завозный мог чередоваться с шишкой:
«Завозня, как свой день отправил, идет на другой день в шишку, а шишка идет
на его место, завощиком» [Корнилов 1862: 29], и далее: «Завощики
очередуются с шишками по дням. Их бывает в артели человек пять, шесть,
много восемь» [Там же].
С развитием речного флота, изобретением и внедрением коноводных
машинных судов, необходимой принадлежностью которых было несколько
больших лодок (завозней), служащих для завоза якорей, завозные продолжили
трудиться и на них, исполняя те же самые обязанности, что и раньше, см.:
«Кроме того, должно еще между бурлаками отличать завозных, существующих
на коноводных машинах, для забрасывания якоря» [Вернадский 1857, 2: 15].
Единственным отличием было то, что канат наматывался на шпиль или ворот
посредством рычагов (см., например, [Материалы для географии и статистики
России 1868: 192].
Установление происхождения слова завозный не вызывает затруднений:
завозный, как и другие однокоренные варианты этого слова – завозенный,
завозильный, завозник, завозня, завозчик, завощик – представляет собой
суффиксальное образование от наименования способа передвижения судна –
завоза.
138
Косно́й (Ко́сный). Бурлаки, замыкающие нуту при тяге судна бечевой,
назывались косными. Из-за своего узко профессионального функционирования
слово не фиксируется в словарях литературного языка, его нет также ни в
«Опыте областного великорусского словаря», ни в «Дополнении к Опыту
областного великорусского словаря».
Специализация косных была не столь узкой, как у некоторых других
бурлаков. В артели их обычно было двое (см. далее). При тяге судна бечевой
один из косных замыкал цепочку бурлаков, его обязанностью было следить за
тем, чтобы бечева не цеплялась за разные преграды на берегу, что грозило
остановкой в работе либо порчей самой бечевы. Ср.: «Позади всех идущий
лямошник называется косным; его обязанность – ссаривать, сбрасывать
бичеву, если она зацепится за дерево, за куст или за кобёл» [Небольсин 1852:
106].
Однако эта работа не была их единственной, кроме нее они выполняли
целый ряд других обязанностей, что находит подтверждение в большинстве
источников. Автор статьи «Бурлачество в Астраханской губернии» пишет:
«Позади всех идет так называемый косной, обязанность которого ссаривать
(сбрасывать) бечеву с дерев или вообще отстранять все те преграды, которые
бечева встречает на пути. Косных на судне бывает двое; когда один идет,
другой остается на судне для разных поделок» [Бурлачество в Астраханской
губернии 1851: 52].
Более подробно о функциях косного непосредственно на судне говорит в
своем словаре В. И. Даль. Упомянув наличие на судне двух косных бурлаков,
он продолжает: «…они при парусах, обшивают парус, насаживают его на
райну, а один из них по очереди кашевар; при тяге бичевою передовой бурлак
шишка, двое задних косные; они сса́ривают бичеву (сбрасывают с кустов,
дерев) и получают прибавочную плату (до 2 р. за путину); это косновские
деньги. Косно́вская – мурья́, трюм, самый испод, в носу расшивы» [Даль I: 175].
Именно косный должен следить за состоянием корабельных снастей:
«Когда судно суторое, то пика или стеньга имеет в вышину три печатные
139
сажени и в нее вколачиваются четыре болта для того, чтобы косной мог по этим
болтам взобраться до флюгера и расправить его, когда он запутается в снасти»
[Корнилов 1862: 27].
Этимология слова не устанавливается однозначно, в этимологических
словарях русского языка А. Преображенского, М. Фасмера, П. Я. Черных оно
не приводится. Его нет в «Материалах…» И. И. Срезневского, в «Словаре
русского языка XI–XVII вв.», в «Словаре русского языка XVIII века».
Сомнительно родство с фиксируемым в целом ряде славянских языков
прилагательным косный
‘медленный, медлительный’ [Фасмер
II:
346]
(фиксации слова с этим значением в русском языке относятся к XVI–XVII
векам, см. [СРЯ XI–XVII, 7: 364], ср. [Преображенский 1910–1914, I: 366],
однако как современное ему, без региональных помет, его приводит в своем
словаре В. И. Даль [Даль II: 176].
Можно предположить родство с фиксируемым также в системе
профессиональной лексики русского бурлачества наименованием лодки косна́я
(также косная лодка) – ‘на Волге и Касп. море, легкая лодка для переездов, не
для промыслов’ [Даль II: 175], которое сам Даль выводит, под вопросом, от
покосить (‘лавировать’) (подробнее см. далее).
Таким образом, в бурлацкой араве имелись такие наименования бурлаков
по видам их профессиональной и сопутствующей деятельности, как шишка,
подшишечный, десятник (в том числе харчевой десятник), водолив, кашевар,
староста (артельный, масленый, соколиный староста), завозня (варианты:
завозный, завозенный, завозильный, завозник, завощик) и косный (косной).
2.2.2. Прозвища бурлаков
Значительной по численности группой антропонимов, представленной в
системе профессиональной лексики русского бурлачества, являются прозвища
бурлаков.
140
В очерке И. Корнилова уделяется большое место именно «прозваниям»
бурлаков. Обратив внимание на наличие особенных именований друг друга
автор очерка поинтересовался: «Много ли у вас между собой таких прозваний?
— Да так много, что их не пересчитаешь. У бурлаков целые песни сложены из
одних приговорок да прозваний» [Корнилов 1862: 5]. Например, в этом
источнике фиксируется 10 таких прозвищ: томойки ‘бурлаки-костромичи’,
ягутки ‘обобщенное наименование бурлаков, нанятых из южных губерний’,
стародубы
‘бурлаки-владимирцы’,
водохлебы
‘бурлаки-нижегородцы’,
свиносуды ‘бурлаки, набранные из Елатьмы’, толстоногие ‘бурлаки родом из
Пензы’, чехонники ‘бурлаки-саратовцы’, козлятники ‘бурлаки, нанятые в
Твери’, кобелятники ‘бурлаки из Ржева’. В бурлаки изредка попадали также
отхожие промышленники из Рязанской (макары) и Владимирской губерний
(беломуты). Около 15 прозвищ фиксируются также по ряду других источников
(В. И. Даль, А. Н. Островский, П. Небольсин, П. Неуструев и др.).
Под прозвищем традиционно понимается определенное имя, которое
присваивается человеку в зависимости от его индивидуально-личностных
свойств
тем
или
иным
коллективом
и
которое
функционирует
в
узкосоциальной или профессиональной среде [Подольская 1988], [Ушаков
1978]. Коллективом в данном случае является бурлацкая артель.
Ономастическая специфика объекта исследования проявляется в том, что
наиболее актуальными в языковой картине мира бурлаков и, следовательно, в
системе профессиональной лексики русского бурлачества являются шутливоиронические наименования лиц, а также наименования лиц по территории их
происхождения или проживания. Таким образом, систематизация прозвищ,
бытовавших в системе профессиональной лексики русского бурлачества,
привела к выделению двух больших групп наименований: 1) прозвища,
имеющие шутливо-иронический характер (водохлест, казара и др.), и
2) прозвища, связанные с местом рождения или местом проживания члена
артели, которые в ряде лингвистических работ называются «коллективнотерриториальными» (стародубы, макары, обжорцы и др.) и
141
Все зафиксированные прозвища являются коллективными, то есть
обращенными к группе людей (водотолчи, водохлебы, томойки, махлята и
т. д.). В то же время в случае необходимости любое из этих прозвищ могло
«индивидуализироваться» в случае обращения к конкретному человеку (бурлак
обращается к И. Корнилову: «– Вы, батюшка, не верьте, что вам говорили вчера
про томоек, будто они хуже ягуток. Я сам томойка и расскажу вам всю правдуистину и весь бурлацкий порядок» [Корнилов 1862: 8]). Исключением являются
наличие особых прозвищ у лоцмана — капитана судна, являющегося главой
над всеми бурлаками, не члена артели, — бука́тник (ср. «Бука́тник, бука́шка.;
свр. Ломоть, кусок мяса, говядины; бурлацкая доля, кус. От этого шуточн.
прозв. лоцмана: бука́тник» [Даль I: 122]; однако наиболее вероятным, на наш
взгляд, является происхождение слова от «бу́ка ‘староста, начальник’ сев.русск. Барсов» [Фасмер I: 235]) и у шишки — дя́дя, дя́дька, на́больший (Ср.
«Дя́дя.. На Волге, шишка, передовой в лямке, на бичеве» [Даль I: 457]), — лиц,
противопоставленных по различным признакам всей артели и возглавляющих
бурлаков на судне (лоцман) и при тяге бечевой (шишка).
Шутливо-иронические прозвища
Водобро́д, водопе́ха, водото́лча, водохле́б, водохле́ст. Все прозвища
бурлаков, образованные от слова вода, являются пейоративными, данными
бурлакам простым народом. Они подчеркивают необходимость для бурлаков
либо работать в воде, либо насмешливаемо осмысляемую потребность
бурлаков в воде как в пище или жидкости, служащей им для утоления жажды.
И в том, и в другом случае очевидна ирония в отношении реально
существующих условий труда бурлаков и их потребностей.
К словам, в значениях которых подчеркивается необходимость бурлаков
часто трудиться в воде, относятся три существительных: водоброд, водопеха,
водотолча.
Эти
слова
представлены
в
«Толковом
словаре
живого
великорусского словаря» В. И. Даля со следующими значениями: водоброд –
‘шуточное прозвище барочников и бурлаков’ [Даль I: 223]; водопеха –
142
‘шутч.<ное> прозвище бурлакам, идущим с судном на шестах’ [Даль I: 225];
водотолча – ‘шутч.<ное> прозвище бурлакам, идущим с судном на шестах’
[Даль I: 225]. Два последних слова – водопеха и водотолча – приведены в СРНГ
с далевскими определениями и ссылками на его словарь [СРНГ, 4: 344; 346].
К
единицам,
в
значении
которых
утрированно
подчеркивается
потребность бурлаков в воде, служащей им для утоления жажды, относятся
существительные водохлеб и водохлест, которые В. И. Даль сопровождает
определением: ‘кто хлебает воду замест варева, или кто не пьет вина; это
прозвище тихвинцев, кашинцев и др., вообще бурлаков, которые носят ложку
на шляпе, за повязкой’ [Даль I: 226]. По всей видимости, упоминание В. И.
Далем в словарной статье ложки как неотъемлемой детали во внешнем виде
бурлаков, доступной наблюдателю, не является случайным. Так, писатель и
этнограф С. В. Максимов писал в своей книге «Куль хлеба и его похождения»
(СПб., 1873): «Ежегодно со вскрытием рек они (бурлаки. – Д. В.) выходят из
своих деревень и тянутся на низ, в низовые губернии, большими артелями для
подъема судов бечевою. С котомками за плечами шагают они по приволжским
деревенькам к пристаням, имея на голове в знак отличия вывеску: деревянную
ложку, заткнутую за ленточку на шляпе, – за что шутливо и прозвали их
“водохлебами”. Это обыкновенно самая рваная голь и бедность: ей не только
сохи купить не на что, но и сеять негде; большей частью бобыли-бездомники.
Притом так, что если кто раз пустился в этот промысел, то уже и тянут эту
лямку, пока не выкопают самому ямку» [Максимов 2013: 177–178].
Приведенная цитата, а также далевское определение, акцентирующие связь
наименования водохлеб с наличием у бурлака ложки, заметной для
наблюдателя, позволяют предположить наличие в то время в русской языковой
картине мира определенных уже неактуальных сейчас ассоциативных связей.
Это тем более вероятно, что и С. В. Максимов, и В. И. Даль были очень хорошо
знакомы
с
материальной
и
духовной
культурой
русского
народа.
«Визуализация» ложки, выставления ее напоказ, по всей видимости, было
связано со своего рода поддержанием бурлацкого статуса, ориентированным на
143
стороннего наблюдателя, в том числе потенциального работодателя, и,
следовательно, способствующим поиску работы. Именно этим можно
объяснить
употребление
применительно
к
ложке
слова
«вывеска»,
присутствующего именно в определениях слова бурлак сразу в нескольких
словарях: «Вывеска бурлака: ложка на шляпе» ([Даль I: 145]; ст. «Бурлака»),
«Вывеска бурлака – ложка в шляпе» ([Неуструев 1914: 26]; ст. «Бурлак»).
Наличие подобной информации в словарных определениях слова бурлак
подчеркивает важность данной характеристики, даваемой лексикографами.
Лексема водохлеб воспринималась бурлаками как оскорбительная.
Заслуживает внимания иллюстрация, данная в СРНГ к слову водохлеб с
пометой: «Шенк. Арх. <Шенкурский уезд Архангельской губернии>, 1854»:
«Их (бурлаков) называют: водохлебы-раушки <sic!>, чего они ужасно не любят
и часто по дороге из-за сих слов заводят ссоры и драки» [СРНГ, 4: 347].
Все упомянутые выше слова образованы путем сложения корня вод- и
корней слов, имеющих либо общее значение движения, передвижения
(водоброд, водопеха, водотолча), либо значение употребления жидкости
(водохлеб,
водохлест).
Лексема
водохлеб
фиксируется
также
и
как
территориальное прозвище, что позволило ее отнести и в следующую группу.
Каза́ра (коза́ра). В Словаре В. И. Даля слово казара приведено с
переносным от основного значения ‘малый дикий гусь, тонкоклювый’
значением ‘шуточн. бурлак, идущий по весне ватагами’. Номинация казара,
имеющая вариант написания козара, образована путем метафорического
переноса наименования птицы казара, относящейся к отряду гусеобразных или
роду гусей, на человека. Основой для переноса могло стать несколько ярких
свойств казар. Во-первых, это возможное сходство окраски перьев казары с
одеждой бурлаков: «Насмешливый русский народец, сближая серый костюм
бурлаков и их перекочевку к весне на другое место целыми вереницами с
известными отлетными птицами, честит наших бедняков ненавистным для них
прозвищем козарок» [Небольсин 1852а: 108]. В другой своей статье,
опубликованной
также
в
1852
году,
144
П. И. Небольсин
подтверждает
подчеркнутую пейоративность наименования козарка, говоря о том, что
бурлаки считают это слово «за очень обидное для себя имя» [Небольсин 1852б:
202].
Исследователь
подробно
описывает
внешний
вид
бурлаков,
отправляющихся в начале рабочего сезона из своих деревень на реки:
«Отличительные принадлежности костюма “козарки” составляют: полушубок,
обшитый по спине холстиной, из экономии; теплая низенькая шапка, с ушами;
варежки и липовый посох, с нижней части которого снимается лычко
витушкой; за спиною, котомка с кой-каким бельишком и с сухарями; наконец,
запасная пара лаптей, которая висит под котомкой на веревочках» [Небольсин
1852б: 202–203]. В «Дополнении к Опыту областного великорусского словаря»
слово казарка указано со значением: ‘в насмешку: бурлак’ и пометами Вят. и
Перм., которые относят слово, таким образом, к северным районам
распространения бурлачества [ДопОп 1858: 75] (см. также [СРНГ, 12: 311]). Вовторых, основанием для переноса, кроме совпадения цвета одежды бурлаков и
окраски птиц (см. приведенную выше цитату П. И. Небольсина), могло
послужить и хождение бурлаков «по весне ватагами» (см. выше цитату из
В. И. Даля), и, в-третьих, сезонное перемещение бурлаков в поисках работы из
родных деревень к рекам, напоминающее миграцию птиц.
Мосо́льник. Одним из пейоративных наименований бурлаков было
прозвище мосольник, которое А. Н. Островский объяснил следующим образом:
‘Кличка бурлаков. (Они по очереди гложат мослы.)’ [Островский 1978: 488]. С.
В. Максимов писал об этом более подробно: «За обед (бурлаки. – Д. В.) садятся
десятками, и при срочном судне на каждый такой десяток по очереди каждый
день давай хозяин мослы (говяжьи кости) глодать, то есть снабжай мясным
приварком» [Максимов 2013: 123]. Слово образовано присоединением
суффикса –ник со значением лица к слову мосол ‘кость (с небольшим
количеством мяса)’.
145
Коллективно-территориальные прозвища бурлаков
Второй группой прозвищ, представленной в профессиональной лексике
русского бурлачества, являются коллективно-территориальные прозвища –
наименования
«целых
групп
людей,
объединенных
не
родственными
отношениями, а территориально» [Поротников 1970: 152] (в качестве
распространенных в отечественной лингвистике синонимических обозначений
объектов
данного
коллективов»
типа
[Зинин,
можно
также
Суперанская
назвать
1971:
98],
«прозвища
замкнутых
«регионально-групповые
прозвища» [Михайлова 1993: 69] и ряд др.)1.
Вывод Л. И. Маршевой о том, что «на базе географических названий
нередко возникают коллективно-территориальные прозвища» [Маршева 2009:
находит
153],
подтверждение
и
в
нашем
материале.
Коллективно-
территориальные прозвища, зафиксированные в профессиональной лексике
бурлачества, называют бурлаков преимущественно по месту их постоянного
проживания до момента ухода на промысел (например, мака́р, махле́нок,
обжо́рец, решма́к и т. д.), что, очевидно, являлось важным признаком их
профессиональных способностей или отличительных ментальных особенностей
поведения (см. далее цитатной материал).
Коллективно-территориальные прозвища бурлаков представляют собой
слова, называющие бурлаков по месту проживания, причем место проживания
может пониматься широко: это может быть деревня, может быть губерния, что
позволяет провести «градацию» этих слов в иерархическом соподчинении
мотивирующих их географических наименований: село – приказ – волость –
уезд – губерния. В этом порядке они и будут анализироваться далее.
Одним из центров бурлачества было село Решма Костромской губернии,
располагавшееся на правом берегу Волги. Большое количество бурлаков,
выходцев из этого села, отправляющихся на судовое работу, и обусловило
бытование трех номинаций для их обозначения. Первая – решма́к – образована
О коллективно-территориальных прозвищах, кроме процитированных работ, см.: [Журавлев 1984: 116
– 123]; [Журавлев 1984: 124–129]; [Попова 1998: 41–50]; [Воронцова 2006: 84–109].
1
146
от названия села: «Решмаки – народ хоть рослый, да жидкий, слаботельный,
для волжного хода неловок, дела не знает» [Корнилов 1862: 9]. Однако
свойственная
экспрессивном
социальным
группам
переименовании
потребность
явлений
в
языковой
действительности
игре,
в
привели
к
появлению еще нескольких единиц, являющихся наименованиями жителей села
Решма. Характерно, что все они фиксируются в одном исследовании – статье
И. Корнилова «Волжские бурлаки» 1 . Так, И. Корнилов записывает со слов
бурлаков: «Решмаки, – зовутся они “мочальными гашниками”, – хоть и
костромичи, а последнего сорта бурлаки, и плата им последняя. Их прозывают
промеж бурлаков: “четверо – коровашик съели”; зовут их еще “осиновыми
пестами”, потому что их промысел – топтать ногами в ступах решемские
сукна» [Корнилов 1862: 9].
Следующую группу составляют единицы, обозначающие жителей не
только села или деревни, но и приказа, названного по наименованию главного в
приказе села: махленок и обжорец.
Махле́нок (форма мн. ч. махля́та) – ‘бурлак, уроженец Махловского
приказа Елноцкой волости Костромской губернии’. «Махленок – “из репки
выточен”» [Корнилов 1862: 9]. Махлята считались одними из лучших бурлаков
на Волге.
Обжо́рец – ‘бурлак, уроженец Обжарихинского приказа Елноцкой
волости Костромской губернии’. Вместе с выходцами других сел и деревень
Юрьевецкого уезда Костромской губернии обжорцы считались лучшими
бурлаками: «Махлята, обжорцы, ячменцы да заборцы – первые по всей Волге
бурлаки, особенно махлята да обжорцы народ бравый, белотелый, кровь с
молоком» [Корнилов 1862: 9].
Фиксируются наименования жителей волостей: забо́рцы и ячме́нцы. Эти
наименования относятся к жителям Заборской и Ячменской волости
Юрьевецкого уезда Костромской губернии соответственно, славящегося
1
Во многом это объясняется тем, что И. Корнилов, записывая информацию со слов бурлаков, старался
«сохранить не только технические и новые для меня слова, но даже местами оборот речи и способ изложения»
[Корнилов 1862: 9].
147
своими бурлаками: «Махлята, да ячменцы с заборцами – вот настоящие
томойки, а решмаки с нами и не мешаются» [Корнилов 1862: 9].
К числу единиц, являющихся наименованиями жителей отдельных
уездов,
относится
и
староду́бы – ‘прозвище бурлаков, уроженцев
Владимирской губернии, живших на берегах Оки’: «Хорошие были бурлаки
“стародубы”, да теперь стали озорливы; от этого хозяевам неохота с ними
возиться» [Корнилов 1862: 6]. Информация, представленная в «Словаре
волжских судовых терминов» С. П. Неуструева, позволяет более точно
определить тот район, жители которого получили прозвище староду́бов: это
часть Муромского уезда Владимирской губернии (С. П. Неуструев называет две
волости уезда) и селения, расположенные на правом берегу реки Оки.
Устойчивость наименования жителей сравнительно небольшой местности
объясняется тем, что они, на протяжении долгого времени специализируясь в
судовом деле, стали иметь важное значение в речном судоходстве Европейской
России. Так, С. П. Неуструев, говоря о том, что жители местности издавна
специализируются на различных судовых работах, в том числе и бурлачестве,
отмечает: «Сплавлять суда с моршанских пристаней до Рыбинска было
излюбленным их ремеслом» [Неуструев 1914: 281].
Уроженцы Макарьевского уезда Нижегородской губернии получили
прозвище мака́ры (также фиксируется еще одна форма мн. ч. – макаря́та):
«Макарята, макары, Макарьевского и Кологривского уездов, хороши в судовом
деле, пожалуй не хуже томоек, да мало выходят на Волгу, потому что им
довольно работы на Унже; они гонят по Унже плоты, турки, гусянки, беляны.
Словом, их работа – только гонка леса и судов до Нижнего и старого Макарья;
далее они не ходят» [Корнилов 1862: 9 – 10].
Существительное
мака́р
как
прозвище
уроженцев
Рязанской
и
Нижегородской губерний, занимающихся различными отхожими промыслами,
в том числе и бурлачеством, следует считать омонимичным приведенному
выше, так как оно обозначает более широкую категорию населения,
осуществляющую свою деятельность на другой территории: см.: макар – ‘о
148
том, кто занимается отхожим промыслом’ (Ряз., Нижегор., 1862) [СРНГ, 17:
308]. См. также замечание современника, дифференцирующего эти слова
именно как омонимы: «В Рязанской губернии, кроме ягуток, есть отхожие
промышленники, слывут “макарами”; есть также “макары” нижегородские, из
старого Макарья, ниже с. Лыскова» [Корнилов 1862: 6]1.
В группе коллективно-территориальных прозвищ бурлаков фиксируются
и наименования жителей отдельных губерний.
Лексема водохле́бы (с территориальным значением) обозначала жителей
Нижегородской губернии, преимущественно тех, кто занимался бурлацким
промыслом: «Нижегороды “водохлебы”, народ ловкий, но грубый» [Корнилов
1862:
6].
См:
«Не
менее
замечательна
разница
(в
физическом
и
интеллектуальном развитии жителей разных регионов России. – Д. В.) между
русскими крестьянами Верхнего Поволжья, напр. Нижегородской губернии, и
таковыми же жителями низовьев Волги. Эта разница в особенности резко
выступает, если вы в Астрахани будете сличать матросов и бурлаков, где даже
непривычный глаз тотчас же отличит толстопузого, неповоротливого, ленивого
и неумелого водохлеба (нижегородца) от рослого, ловкого, сильного,
смышленого и до крайности отважного астраханца» [Волжанский 1872: 196].
Употребление
номинации
водохлеб
в
разных
регионах
России,
фиксируемое источниками, требует детального анализа каждого такого случая.
Например, В. И. Даль в книге «Пословицы русского народа» приводит
номинацию водохлебы как прозвище жителей нескольких городов, видимо, без
всякой связи с бурлачеством: боровичан, кашинцев, любимцев [Даль 1862: 348; 349; 352].
Частое обращение к исследованию И. Корнилова в этой части параграфа обусловлено тем, что
коллективно-территориальные прозвища бурлаков фиксировались в исследовательской литературе крайне
редко. Кроме того, единственным словарем из числа привлекавшихся к исследованию, в котором приведен ряд
коллективно-территориальных прозвищ бурлаков, является «Словарь русских народных говоров», определения
в котором иллюстрируются цитатами из того же исследования И. Корнилова. К сожалению, значение прозвищ,
приведенное в СРНГ, часто искажено, см., например: «Решмак, м. Название бурлака, слабосильного и
неумелого в работе, получающего самую низкую плату. Решмаки есть костромичи, а последнего сорта
бурлаки и плата им последняя. Волж., 1862» [СРНГ: 35: 91] – в частности, в данном определении отсутствует
указание на то, что прозвище относится не вообще к бурлакам, а только к выходцам из села Решма,
наименование которого, собственно говоря, и послужило источником происхождения слова. См. также:
«Махленок, н к а, м. [удар.?]. [Знач.?]. «Махлята, обжорцы, ячменцы да заборцы — первые по всей Волге
бурлаки, особенно махлята да обжорцы — народ бравый, белотелый, кровь с молоком. Махленок — из репки
выточен. Юрьевец. Иван., Корнилов, 1862» [СРНГ: 18: 48]. Оба эти слова рассмотрены в числе прочих в
исследовании, уточнение их значения позволит откорректировать дальнейшую словарную презентацию.
1
149
Привлечение дополнительных источников помогает установить более
точное значение слова. Так, например, в «Дополнении к Опыту..» номинация
водохлеб приведена со значением ‘прозвание, присвоеное жителям города
Тихвина’, речением «Ох вы водохлебы» и пометой Новгор. Тихв. [ДопОп: 24].
Отсутствие в словарной статье информации, касающейся мотивации
значения, не позволяет точно установить, является ли слово обозначением всех
жителей города или, к примеру, только (или преимущественно) бурлаков –
выходцев или уроженцев из этого города. Кроме того, даже если верно
последнее, нельзя установить, какова коннотативная характеристика слова –
ироническая
или
коллективно-территориальная,
однако
информация
экстралингвистического характера о том, что Тихвин был центром Тихвинской
водной системы, одной из трех водных систем, соединявших Волгу с
Балтийским морем, причем самой короткой, и, следовательно, одним из
центров сосредоточения бурлаков на Северо-Западе, позволяет предположить
именно коллективно-территориальную характеристику в значении слова. Кроме
того, необходимость в бурлацком труде сохранялась долее всего именно на
искусственных водных системах (и небольших реках), а это, в свою очередь,
длительное время сохраняло на каналах устойчивый спрос на бурлаков. Даже
через полвека после выхода «Дополнения к Опыту областного великорусского
словаря», в 1914 году, отмечая почти полное исчезновение бурлачества на
Волге, С. П. Неуструев писал: «еще суда нередко тянут людьми на каналах,
соединяющих Волгу с водами Балтийского бассейна» (!) [Неуструев 1914: 27].
В. И. Даль в книге «Пословицы русского народа» приводит другую
региональную характеристику слова с указанием на бурлаков: «Шенкурцы –
водохлебы (бурлаки, носят ложку на шляпе)» [Даль 1862: 355] (Шенкурск –
город в южной части Архангельской губернии). Прямое указание на бурлаков –
выходцев из конкретного города – позволило отнести лексему в группу
коллективно-территориальных
прозвищ,
однако
здесь,
без
сомнения,
присутствует и ироническое отношение к бурлакам, проявляющееся в явной
коннотации.
150
Бо́льшая часть рассмотренных коллективно-территориальных прозвищ с
указанием в наименовании на территорию происхождения бурлаков имеет
очевидную внутреннюю форму и образована посредством присоединения
различных суффиксов со значением лица к наименованию населенного пункта
или местности (село Решма + суффикс -к- – решмак, Заборская волость +
суффикс -ец- – заборец и т. д.). Также встречается усечение: Макарьевский уезд
– макар, при котором присутствуют элементы языковой игры, основанной на
совпадении наименования бурлака – выходца из Макарьевского уезда, с
распространенным мужским именем (встречающийся в жаргонах, просторечии
и прочих субстандартных системах способ словообразования, см., например,
[Химик 2000]). Определенная языковая игра, основанная на метафорическом
переименовании явлений окружающей действительности, присутствует в
наименованиях мочальные гашники и осиновые песты.
Обобщающий принцип возникновения прозвищ можно наблюдать из
следующего замечания И. Корнилова о происхождении прозвища «потеряйкошка» в отношении мордовцев по-национальности: «В Мордвиновском
приказе есть деревня, прозывается Потеряй-Кошка. Так по этой деревне
мордовцы слывут у нас (бурлаков. – Д. В.) «Потеряй Кошка»; против них не
будут ни ягутки моршанские, ни нижегородцы – нагорные бурлаки, ни
стародубы» [Корнилов 1862: 9].
В качестве второй подгруппы коллективно-территориальных прозвищ
бурлаков можно выделить слова, называющие бурлаков по характеру их
произношения: томо́йка и ягу́тка. Однако эти номинации также были
включены в группу коллективно-территориальных прозвищ, поскольку они
через подчеркивание особенностей бурлацкой речи также обусловлены
регионально. Однако специфика их происхождения и значения потребовала
выделения этих прозвищ в отдельную подгруппу.
Томо́йками называли бурлаков – выходцев из Костромской губернии изза диалектных особенностей их речи: «– <…> У томоек речь часторечная; когда
151
говорят, то приговаривают: томой, томой; братец томой, сердечный томой;
оттого и прозываются томойками» [Корнилов 1862: 5]. См. также [Штылько
1896: 72]. Томойки часто противопоставлялись ягуткам (см. ниже) не только в
аспекте произношения, но и по отношению к труду, к условиям работы, по
стремлению к чистоплотности и др., см., например: «– <…> Томойками
прозываются костромские бурлаки. Народ работящий, а все против “ягуток” не
будет, потому что неряшлив и с ленцой: понукать надо. <…> Томойка из-за
косушки вина пойдет хоть в болото, а ягутку не заманишь» [Корнилов 1862: 5].
Ягу́тками, из-за диалектных особенностей речи, называли бурлаков –
выходцев из Рязанской и Тамбовской губерний1. «Ягутками зовутся тамбовцы и
рязанцы; они выходят на Волгу по рр. <рекам> Мокше и Оке, больше из
Елатмы, на мокшанах. Это народ чистяк; носят они широкие портки и белые
рубахи… Берегут свою лопать пуще глаза; идут сакмой там, где сухо, а в воду
не жди, не полезут. <…> у ягуток речь с проводу; они гнусят, тянут: чаго? Каго
ты посылаешь? Потому они и ягутки» [Корнилов 1862: 5]. К этому
определению автор делает следующую сноску: «Ягутками называются также
пензенские и орловские бурлаки».
О
рязанской
локализации
говорит
запись
в
записной
книжке
В. Г. Короленко, датированная 1895 годом и являющаяся, по информации
комментаторов, «непосредственной записью с натуры сцены» [Короленко 1935:
474]: «– Ты ягутка? – Нет, ошибся. Ягутки-те, они касимовские» [Короленко
1935: 318]. Касимовский уезд располагался на территории Рязанской губернии.
Номинация продолжала употребляться в первые десятилетия XX века
даже после полного исчезновения бурлачества, частично изменив свое значение
и обозначая уже не бурлаков, а матросов на речных судах, причем с той же
территориальной характеристикой: «Ягутки. Так называли прежде бурлаков на
судах, а в настоящее время называют матросов на пароходах – уроженцев
Рязанской и Тамбовской губерний за их выговор» [Неуструев 1914: 316].
Ср. также «Егун, – во множественном егуны. Крестьяне, большею частию Рязанцы, усиливающие, в
своем выговоре, слог го (напр.: “Аще его”), от многих называются “Егунами”!» [Макаров 1846: 76].
1
152
О характере языковых контактов в трудовых коллективах бурлаков и
происхождении наименования ягутка Д. К. Зеленин писал в 1947 году:
«Бурлаки переносили из одних мест в другие … и диалектологические
особенности. В старину бурлацкие артели на Волге были едва ли не
единственным местом, где непосредственно сталкивались между собою в быту
представители двух крупнейших этнографических групп русского народа —
северно-великоруссов
окальщиков
и
южно-великоруссов
акальщиков.
Последние среди волжских бурлаков численно преобладали, и на верхней
Волге, например в Рыбинске, бурлаков прежде называли: “ягутки”, т.е.
произносящие родительный падеж прилагательных и местоимений по южному:
“яго”, а не “ево”» 1 [Зеленин 1947: 3: 397]. Таким образом, под ягутками
Д. К. Зеленин понимает бурлаков, выходцев из ряда южных губерний, без их
четкой территориальной идентификации.)
Однако номинация ягутка фиксируется и гораздо севернее, уже с другим
значением. Так, в «Дополнении к Опыту областного великорусского словаря»
слово ягутка, данное в форме мн. ч., сопровождается указанием значения
‘работники, нанимающиеся тянуть веревками суда по реке’ и пометой Новгор.
Череп., относящей слово к Череповецкому уезду Новгородской губернии
[ДопОп 1858: 313].
Через несколько лет после выхода «Дополнения к Опыту…» В. И. Даль
также указывает это слово с пометой нвг-чрп. и значением ‘бурлаки, для тяги
судна бичевою’ [Даль IV: 693].
Близкое значение слова указывает в 1863 году князь Л. Ухтомский: «С
нами на завозне было три погонщика или, по-здешнему, ягудки» [Ухтомский
1863: 423]. Сообщение Л. Ухтомского ценно тем, что автор отчетливо
устанавливает ареал распространения слова («по-здешнему»), записывая его по
пути из Ниловиц в Череповец, что подтверждает бытование слова на русском
севере, отмеченное в «Дополнении к Опыту областного великорусского
1
На восточной окраине Рыбинска когда-то располагалась слобода Ягутка, на территории которой была
«бурлацкая биржа». Название «Ягутка» до сих пор используется для обозначения западной части построенного
на этом месте жилого микрорайона (см.: Поселок Ягутка (микрорайон). URL: http://www.fishtown.ru/districts/pos.yagutka/pos.yagutka.html).
153
словаря» (на Далевскую фиксацию мы опираться в полной мере не можем, так
как В. И. Даль использовал «Дополнения к Опыту…» в качестве источника
собственного словаря и, следовательно, мог заимствовать слово оттуда). Под
«погонщиками» в приведенной цитате имеются в виду погонщики лошадей,
тянущих судно бечевой, что можно считать достаточно близким значению
‘бурлак’.
Таким образом, выявляются два значения слова ягутка. В первом
значении номинация являлась прозвищем бурлаков, выходцев из Рязанской и
Тамбовской, и, возможно, Пензенской и Орловской губерний [Корнилов 1862:
5], данным из-за ярко выраженного яканья.
В качестве второго значения слова, фиксируемого исключительно в
Череповецком уезде, является наименование (не прозвище, как в предыдущем
случае!) бурлака либо погонщика лошадей, которые тянут судно по реке
бечевой.
Интересно отметить бытование слова ягутка и его значения в соседних с
Череповецким уездом местностях. Так, «Словарь областного вологодского
наречия (По рукописи П. А. Дилакторского 1902 года)» отмечает слово со
значением ‘Бродяга (бранное слово)’ и пометой Вол. Кадн., относящей слово к
территории Кадниковского уезда Вологодской губернии [СОВН: 583]. В форме
множественного
числа
(ягутки),
снабженному
также
пометой
Кадн.
<Кадниковский уезд> приведено слово, значение которого составитель
определяет следующим образом: ‘Крестьяне других губерний из переселенцев,
преимущественно калужане’ [Там же]. При этом в современном «Словаре
вологодских говоров» [СВГ, 12] слово вообще не фиксируется, что, возможно,
свидетельствует о его выходе из сферы живого употребления на территории
того региона, где оно неоднократно фиксировалось в XIX веке.
Таким образом, несмотря на то что эти значения, которые в общем виде
можно определить как ‘бродяга’ и ‘крестьяне-переселенцы’, не имеют прямого,
непосредственного отношения к бурлачеству, в них очевидна актуализация тех
компонентов значения, которые присутствовали в истории слова бурлак на
154
разных стадиях его существования и которые были подробно рассмотрены
ранее, в том числе и на историческом материале (см. 1.1.).
С точки зрения происхождения и томойка, и ягутка представляют собой
производные, образованные присоединением суффикса -к- к словам, имеющим
яркие
диалектные
особенности
произношения:
«томой»
и
«яго»
соответственно.
2.2.3.Наименования речных судов
Наименования речных судов – это достаточно широкоупотребительная
лексика, которая в своей основной части не является профессиональной не
только для бурлаков, но и для судорабочих: она широко используется во всех
сферах распространения речного судоходства 1 . Однако данная тематическая
группа включается нами в ЛРБ только с целью системного описания, так как
ряд наименований помещений на судне, видов снастей и т.п. являются
непосредственными элементами судна.
Одной из важных причин нашего ограниченного внимания к данной
тематической группе является также то, что она достаточно хорошо
исследована лингвистами (см., например, [Богородский 1939; 1964; 2006;
Гулякова 1984; Кузнецов 1956; Шубин 1927] и мн. др.). Так, по материалам
диссертационного исследования Т. И. Ореховой зафиксировано по источникам
XVIII–XX вв. более 400 наименований лодок и судов, из которых, в частности,
134 являются заимствованными, а 290 – исконными наименованиями [Орехова
2000: 158–161].
1
Ср., например, материалы художественных текстов (из Национального корпуса русского языка): «На
устье Казанки стояли многие новопостроенные галиоты, а вниз по Волге плыли большие барки с лесом, в
Астрахань назначенные, с низу всплывали под парусами расшивы и коломенки, и самые отдаленные при
отражении лучей солнечных белыми и желтыми полушарами являлися. А. Н. Радищев. Записки путешествия из
Сибири (1797); Речные суда имеют пропасть различных форм и названий. Есть тихвинки, мокшаны, расшивы,
гусянки, суряки, барки и пр. Суряк не очень велик, но водоходно устроен, барки и мокшаны, кажется,
плоскодонные. Расшивы ― самые большие речные суда. ― На этой неделе, при сильном низовом ветре, т.е.
южном, прошло множество судов мимо Романова, в Рыбинск и далее. И. С. Аксаков. Письма к родным (18491856), «Гусянка ― крытая барка с четвероугольною палубой, свешенною к корме и к носу (не как у тихвинки
или шитика, у тех палубы округлые), в длину бывает до двадцати сажен и грузу поднимает пудов тысяч по
десяти и больше». П. И. Мельников-Печерский. На горах. Книга первая (1875–1881).
155
Среди различных публикаций XIX в. ряд корреспондентов при описании
судоходной лексики обращали внимание читателей именно на названия речных
судов [Бутыркин 1863; Вгляд на торговые сообщения по Вожской системе
1829; К. 1847; Лапшин 1856; Н.Р. 1844; Островский 1859; Руднев 1862].
Так, при описании понятия «барка» В. Бурнашев приводит около 60
видов наименований судов «барочного устройства», большая часть из которых
ходила по Волге: бархаты, байдаки, беляны, брусянки, берлинки, боты, боты
палубные, бакауты, белозерки, будары, витимы, водовики, гусянки, галёры,
галиоты, гукары, дощаники, дубасы, дубки, домшкоуты, жиганы, завозни,
зайсанки, залазни, кладные, коренные, коломенки, коробки, киржимы, комыги,
конномашинные суда, карбасы, каюки, ладьи, лыжвы, межеумки, мокшаны,
обегасы, павозки, паромы, плашкоуты, прорези, росшивы, садки, струги,
соймы, трешкоуты, унжанки, шкуты, шитики, шерботы, шкойты, шконы,
шняки, челны, яхты [Бурнашев 1843, I: 33].
Как отмечал В. Мельницкий, для пассажирских и грузовых перевозок на
Волге и других реках издавно употреблялись лодки, в том числе больших
размеров,
получившие
названия
тихвинок,
соминок,
вышневолоцких,
романовок, унжанок, дощаников, коренных, белозерских, а также речные суда:
расшивы, мокшаны, гусянки, кладнушки, коломенки, межеумки, бархоты,
беляны, барки, полубарки, суряки, шитики, коноводки, подчалки и др.
[Мельницкий 1853: 3–8].
Помимо указанных выше Н. А. Богуславский при подробном описании
свойств и количества судов, ходящих по Волге в 70-е гг. XIX в., также
характеризует асланки, коссовые, рыбницы [Богуславский 1887: 11–14].
См. довольно подробное описание устройства лодок, используемых на
Волге: «Мы садимся в лодку, которая отправляется в Нижний Новгород. <…>
Эта лодка носит родовое название к л а д н у ш к и , но у нее есть свои видовые
имена: т и х в и н к а , р о м а н о в к а . То или другое имя свое она принимает от
известного рода особенностей в ее форме: эти особенности весьма мелки и
неудобообъяснимы, а потому мы не будем говорить об них; но вот общий
156
характер кладнушки: размер ее в длину около шести сажен, в ширину около
трех и в глубину не более двух; она снабжена одною мачтой и одним парусом,
иногда с топселем, как и все вообще волжские суда; на всем пространстве
своем от носа до кормы она крыта; крышка эта почти плоская или немного
выгнутая, под нею то и скрывают ту кладь, которою нагрузят ее где нужно, а
пока она не нагружена, мы весьма удобно можем поместиться под нею со всеми
своими вещами, а если вы любите комфорт в пути, то можете расставить там
стол, стулья и, под звук плещущих волн и бурлацких песен, кушать
неизменный русский чай. На палубе этой лодки отгорожено небольшое
помещение, в которое ход через узкую западню – это к а з е н к а : вам не уступят
ее, она принадлежит лоцману и гребцам. Там хранится их одежда и небогатый
питательный запас, состоящий из лука и ситника – полубелого хлеба. Снаружи
на крышке лежит свернутый пока парус и прочие необходимые снасти. На
вершине мачты развивается флюгер, из двух или трех разноцветных лоскутков»
[Потехин 1873: 3–4].
Судами,
обладающими
наибольшей
грузоподъемностью
и,
соответственно, большей потребностью в судорабочих по сравнению с другими
типами судов, были расшивы, мокшаны, беляны. Эти суда могли перемещаться
только по крупным и глубоким рекам. См. диалог из пьесы А. Красовского
«Жених из Ножовой Линии» (1854 г.), в которой персонаж по имени И. Д.
Мордоплюев отвечает на вопрос московской барышни о величине города, из
которого он прибыл в Москву: «Не больно (город. – Д. В.) мал-с; Волга у нас не
Москве-реке чета… Летом и расшива и мокшан проходит-с». И далее, отвечая
на вопрос, что такое расшива: «Судно-с; нагрузят в него там, на Низу, да и
погонят до Рыбны, а там и дальше-с» [Красовский 1854: 158].
Конструкция всех речных судов была незамысловатой, восходящей к
традициям старого русского судостроения и отрицающей полезные новшества,
см., например: «Для перевоза грузов по Волге издавна существовали суда,
конструкция которых не изменялась целые столетия…» [Мельницкий 1853: 1].
157
Как писал другой исследователь, говоря об архаичном устройстве
русских речных судов по сравнению с европейскими, «конструкция всех судов
представляет отсутствие большей части тех условий, которые необходимы для
легкого движения в воде. За исключением расшив, которые имеют своего рода
весьма оригинальные формы, прочие большие суда Волги (коноводки,
подчалки, мокшаны, коломенки, ладьи, беляны, бархоты и пр.) имеют вид
плоского плота, на котором надделаны вертикальные борты, покрытые сверху
палубою. Таким образом соединение борта со дном или с плотом представляет
прямой, а иногда, как в ладьях и бархотах, несколько тупой угол; самое дно
имеет вид прямоугольника, ограниченного в концах двумя сферическими
углами, длина которых (измеряя по умственной линии киля) составляет не
более ¼ или 1/5 длины судна… Ширина судов изменяется от ¼ до 1/5 части их
длины, а в некоторых, как, например в белянах, это отношение составляет
почти 1/3» [Мельницкий 1853: 4].
Из всех видов речных судов непосредственно с тягой бечевой вверх по
течению были связаны только два вида крупных речных судов, это —
собственно барки и расшивы (росшивы).
Характеризуя ба́рки, В. Бурнашев отмечает: «У нас под этим названием
разумеют плоскодонное судно с отвесными или немного косвенными боками.
Барки служат только год или два <…> суда же, поднимающие менее 2000
пудов, не называются уже барками, хотя бы по строению своему и имели право
на это название» [Бурнашев 1843, I: 33].
Расши́вы (ро́сшивы) были от 8 до 24 саженей длины, с осадкой 10–12
четвертей и грузоподъемностью 12–24 тысяч пудов. Эти суда были одними из
самых распространенных на крупных русских реках. На картине И. Репина
изображена именно расшива. Бурлаки в поэзии Н. А. Некрасова также чаще
всего трудятся на расшивах, см., например: «Устали бурлаки, // Котел с
расшивы принесли, // Уселись, развели костер // И меж собою повели //
158
Неторопливый разговор» («На Волге (Детство Валежникова)», II, 89) 1 . Ср.
также «Где росшива идет по крутояру, возле самого берега, то бичеву довольно
выпустить сажень на 50, а где случится побочень или гряда и судну надо
отрыснуть от берега, там, если лоцман зазевается, то шишка напоминает
лоцману и кричит ему: «дядя лоцман, прибавь бичевы!» – и ее выпускают
иногда сажень на триста» [Корнилов 1862: 27]. «На барках, потесь навешена на
огниве; на расшивах, два огнива, или две огнивы, жн. рд. носовая и кормовая, в
уровень с по́рысками; носовую зовут и кичкой» [Даль II: 666].
По описанию корреспондента «Северной Пчелы»: «Некоторые из сих
барок <из ближайших губерний> принадлежат к колоссальным судам Волги,
именуемых расшивами, которые величной не уступают линейному кораблю. …
Величайшие из сих Волжских судов отправляются с солью из Перми в Нижний
Новгород, а подымают груза до 90000 пудов» [Н.Р. 1844, № 95: 379]. А как
отмечает В. Бурнашев, «Росшива́. Судно с круглым дном, деком, мачтою,
парусами и рулем; росшивы употребительны только на волжском бассейне и на
каспийском море, и разделяются на речные, морские и рыболовные. <…>
рабочих на них бывает от 35 до 60 человек» [Бурнашев 1843, II: 177].
Слово исконное: «образовано от плотничьего термина расши́ть "укрепить
раму распорками"» [Преображенский II: 185].
Непосредственно с тягой бечевой были связаны два вида лодок,
наименование которых можно отнести непосредственно к бурлацкой лексике –
это завозни и забежки.
«Заво́зня ж. плоскодонная лодка сажени в три, с рассохою с кормы́ и с
носу, по которым ходит канат; род речного баркаса, который завозит и
закидывает якорь, когда судно идет завозом» [Даль I: 578]. Ср. тажке: «Завозня,
ж. Лодка при судне для заведения якоря и вообще лодка, находящаяся при
судне. (Трезубовка.) (Волга)» [Островский 1978: 474–475]; «Кашевар часа за
два раньше на завозне прибыл и ужин варил» [Гиляровский 1960: 176]. Ср.
1
Стихотворения Н. А. Некрасова указываются по изданию [Некрасов 1981–2000].
159
также: «Способ этот <завоз судна> заключался в том, что особый якорь, более
тяжелый, чем рысковой, с канатом, имевшим длину до 600 сажен, завозился
вверх по течению на особой лодке, называемой завозней.. На завозне бывало до
11 человек рабочих. Когда якорь бросали на дно, то завозня ехала к судну,
выбрасывая канат в воду…» [Богуславский 1887: 15]. В значении ‘лодка для
завоза якоря’ слово фиксируется с середины XVII в. [СРЯ XI–XVII, 5: 156].
Согласно данным Словаря Шахматова, слово (также с ударение за́возня) в
данном значении было широко употребительно во всех регионах Поволжья
[Сл.Акад 1899: 836]. Ср. также: «З а в о ́ з н о е с у ́ д н о — завозня; лодка,
которая завозит и закидывает якорь, когда судно идет завозом» [Там же].
Забе́жка, забе́жная. «Забежек – лодок для закидывания якоря –
употребляется обыкновенно две; они поочередно, по мере приближения судна к
прежде закинутому якорю, закидывают новый и таким образом ход судна, при
искусном управлении завозными якорями, может быть равномерен; но здесь,
независимо от тягости работы для бурлаков, тянущих лямками, особенно
трудна, утомительна и даже не безопасна работа завощиков, от которых к тому
же требуется много навыка, силы и ловкости». [Материалы 1868: 192]. Ср.,
однако, у В. Даля: «Забе́жный, на Волге, назыв. самый маленький пароход при
конной машине, для завоза вперед якоря; такая же лодка на веслах завозня»
[Даль I: 497]; «В 50 годах появились так называемые забежки – малые
пароходы до 20 сил для завоза якоря» [Богуславский 1887: 37].
В Словаре Шахматова: «Забе́жка... Небольшие пароходы на Волге,
назначенные для завозки якоря // Пароходы завозные, «забежные» или забежки
— пароходы, назначенные только для возки якоря при судах, которые идут
против воды по канату, заброшенному вперед и удерживаемому якорем»
[Сл.Акад.1899: 758].
Также добавим, что обобщенным наименованием судов у бурлаков было
посуда. Так, в самой первой «фиксации» бурлацкой лексики, узнаем, что
«Посуда – всякое большое или малое судно, в коем какую нибудь кладь по
Волге перевозят» [Слова Волжеходцев 1820: 152].
160
2.2.4. Наименования помещений на судне
Следующая группа лексики включает в себя наименования помещений на
речных судах, распространенных в среде бурлаков и имеющих отношение, в
первую
очередь,
именно
к
бурлакам,
к
выполнению
ими
своей
профессиональной деятельности. Эта группа включает в себя такие слова, как:
катала́шка, косно́вская, косно́вская мурья́, мурья́, лья́ло, соко́лка, соко́льня,
ша́кша.
Номинация
каталашка
обозначала
помещение
на
судне,
использовавшееся для хранения судового каталажа, то есть такелажа
(подробнее
о
лексеме
каталашка,
значительно
расширившей
сферу
употребления и вошедшей в русскую разговорною речь (см. в 3.3)): «Мурьи
друг от дружки отделяются небольшою загородкой, окружающею мачту и
называющеюся “льяло” с особенным в нем чуланчиком, или “каталашкой”, то
есть такелажною камерою: льяло и каталашка служат помещением “водолива”
с его принадлежностями» [Небольсин 1853: 97–98]. См. также: «Мурья эти
разделяются между собою небольшим отделением в размере толщины мачты,
называемым льяло, с особым в нем чуланчиком или каталашкой. Льяло и
каталашка составляют помещение водолива» [Исследования о состоянии
рыболовства в России 1861: 72].
Косновская мурья располагалась на носу судна. О внутреннем устройстве
речного судна (расшивы) В. И. Даль писал: «…с кормы отгорожена казенка,
каютка лоцмана; с носу косно́вская мурья; посредине, меж двух переборок, во
всю ширину, льяло; от него, в обе стороны, мурья, для груза» [Даль IV: 85]. См.
также: «Косно́вская-мурья́, трюм, самый испод, в носу расшивы» [Даль II: 175].
Прилагательное косновский, являющееся составной частью наименования
помещения на судне, без сомнения имеет отношение к профессиональной
номинации, уже приводившейся в работе – косный (косной), – и является
производным от нее. Однако ни этнографические, ни лексикографические
161
источники исследования не позволяют достаточно ясно продемонстрировать
эту связь, см., например, [СРНГ, 15: 59].
Косновская мурья также могла называться и косновская. Указание
П. И. Небольсина на то, что «помещение, или мурья, находящаяся под палубою
в носовой части судна, носит название “косновской” и служит местом складки
провизии “бурлаков”, то есть чернорабочих…» [Небольсин 1853: 98], также не
позволяет установить связь между косновской мурьей и косными бурлаками,
хотя и более подробно говорит о функции косновской мурьи как места для
хранения продовольствия, принадлежавшего бурлакам (также хотелось бы
обратить внимание на уже отмечавшееся нами тождество бурлаков и
судорабочих (в цитате «чернорабочих»), отмеченное П. И. Небольсиным и
имеющее принципиальное значение для нашего исследования).
Наряду с косновской мурьей еще одно помещение на судне носило
наименование мурьи. Как свидетельствует приведенная выше цитата из словаря
В. И. Даля, мурья находилась ближе к центру корабля, между косновской
мурьей и казенкой, и предназначалась для груза [Даль IV: 85].
П. И. Небольсин подтверждает предназначение мурьи как помещения для
хранения товара, уточняя, что их на судне было две: «Внутренность судна
разделяется перегородками на четыре отделения или части; два большие
отделения, по обе стороны мачты, называются “мурьями”: товары спускаются в
мурьи на канатах, через четырехугольное отверстие, или “люк”» [Небольсин
1853: 97].
Однако хранение перевозимого груза не было единственной функцией
мурьи. В словарной статье «Мурья» В. И. Даль, приведя значение ‘лачуга,
конура, землянка, тесное и темное жилье, пещерка’, пишет: «|| На Волге,
пространство между грузом и палубой, где укрываются в непогодь бурлаки,
трюм» [Даль II: 367].
Информация о том, что мурья использовалась не только для хранения
перевозимых на судне грузов, но и в качестве общей каюты для бурлаков,
подтверждается
и
другими
материалами,
162
см.,
например:
«На
ночь,
обыкновенное дело, народ заберется в мурью и спит как убитой, оттого, что
днем умаится» [Корнилов 1862: 36]. Использование мурьи в качестве общей
каюты для ночного сна бурлаков отражено и в художественной литературе:
герой повести А. Кобяковой «Приказчик», проснувшись рано утром на речном
судне, становится свидетелем того, что «из отверстия мурьи слышался
отрывистый храп бурлаков» [Кобякова 1861: 2]. См. также: «Поужинав
довольно плотно хороших щей с тюрей, бурлаки отправились в мурью и легли
спать, каждый на свою постельку» [Зарубин 1861: 29].
А. Н. Островский в своих «Материалах…» не вполне точно определяет
значение слова, однако и в этом случае связывает его именно с бурлаками, а не
хранением перевозимого на судне груза: «Мурья, ж. Люк (на судне) для
бурлаков. (Волга)» [Островский 1978: 488].
Лексема мурья широко представлена в русских диалектах. В качестве
общего значения слова, зафиксированного в нескольких вариантах, можно
выделить значение ‘маленькое, тесное жилище’ (напр., мурьё – ‘маленькая,
плохонькая избушка’ (Козьмодемьян. Казан., Архив АН) [СРНГ, 18: 361], мурья
(Влг. и дрх.) – ‘место для собаки, и вообще низкое, неопрятное, темное жилье,
пристань бедности, конура’ [Макаров 1846: 164]), однако компоненты
значения, обозначающие тесноту, неудобство, представлены и в других
значениях слова, иногда очень отдаленных. См., например: мурья – ‘конура для
собаки или маленькая постройка для жилья’ (Тул., 1820. Влад., Волог.), ‘нора,
отверстие в земле’ (Вят., 1907), ‘колодец, шахта, дудка, особенно для добычи
алебастра’ (Нижегор., Даль) [СРНГ, 18: 362], ‘конура’ (Владим.) [ДопОп 1858:
119]. Во всех приведенных значениях очевидна сема тесноты, неудобства, тогда
как сема жилья является факультативной.
Как отмечает М. Фасмер, «Возм., производное от мур "каменная стена",
ср. в.-луж., н.-луж. murjа "стена" из ср.-в.-н. mûrе – то же (Бильфельдт 202;
Рясянен, Liber Sеmisаес. 362). Этимологии из вост. языков (чув. muŕjа "печная
труба" (Калима, МSFОu 52, 89 и сл.) или тур. bоrу, burу "труба, рог" (см. Мi.
163
ТЕl. I, 266, Доп. 1, 16) до сих пор не увенчались успехом. Фин. murju "хижина,
укрытие", согласно Калиме (там же), заимств. из русск.» [Фасмер III: 15].
В центре трюма речного судна располагалось льяло: «Для льяла, или
альяла, оставляют по средине судна пространство в 1 аршин шириною.
Собравшуюся там воду откачивают иногда помпами, но чаще подвешенною
лейкою, или плицею» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 43]. См. также:
«Исключая
малых
судов,
на
всех
остальных
трюм
близ
средины
перегораживается двумя перегородками, поперек судна, и это пространство
называемое льяло, оставляется всегда пустым. Оно назначено для отлива воды.
В льяле, где должен находиться днем и ночью водолив, установлены помпы,
или устроены лейки. На некоторых судах устроивается еще особое льяло, в
носовой части, если туда скопляется вода, вследствие неправильного
распределения груза» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 23–24].
Таким образом, в качестве функции льяла можно указать функцию
сохранения гидроизоляции судна, являющеюся жизненно важной для корабля.
Также льяло было более или менее постоянным местом пребывания водолива.
Оба наименования – водолив и льяло – образованы от глагола лить или слов,
родственных ему, что подчеркивает важность именно этой профессиональной
деятельности (то есть выливания проникшей в судно и скопившейся в трюме
воды за борт) для судна и артели работников.
В то же время поддержание гидроизоляции судна не было единственной
обязанностью водолива или функцией льяла. Льяло могло использоваться для
хранения судового паруса: «Бурлаки во время пребывания их на судне
составляют экипаж оного, и исполняют все необходимые при плавании работы.
По прибытии к месту назначения бурлаки должны только убрать и сложить в
порядке весь каталаж, т. е. такелаж, отвязать парус от рейны (реи), высушить
его на берегу, скатать, связать и уложить в льяло, отвязать становые и ходовой
якори, и вообще привести все на судне в порядок. Выгрузка товаров до них не
касается; о том, по принятому обычаю, должен заботиться хозяин товара»
[Сельскохозяйственная статистика 1859: 25–26].
164
Слово впервые фиксируется с XVIII в.: «Льяло есть мѣсто на днѣ корабля,
куда отовсюду вода стекает. Пут. Лис. 19.» [СРЯ XVIII, 12: 7]. В
этимологических словарях не рассматривается.
Следующая единица, соколка, обозначает ‘отхожее место на судне’
(Волж., 1869) [СРНГ, 39: 244]. Еще пример: «Кроме харчевого десятника и
масляных старост, артель выбирает “сокольного старосту” для наблюдения за
чистотою в “соколке” или отхожем месте» [Корнилов 1862: 21]. Ср.: ‘сокольня,
волж. нужное место на судах’ [Даль IV: 269]. Лексема фиксируется и севернее:
сокольня – ‘отхожее место на барке’ (Арх., Шенк.) [Подвысоцкий 1885: 160].
Значение не фиксируется в толковых словарях русского языка. Имеет
исконную основу. Вероятнее всего, образовано путем метафорического
переноса,
который
становится
очевидным
на
основании
следующего
определения у Б. Л. Богородского: «Старое название уборной с о к о ́ л ь н я —
‘будка, подвешенная к борту волжской барки’1, совсем вытеснилось морским
гальюн (голл. galjoen)» [Богородский 1968: 320].
В тематическую группу «Наименования помещений на судне» можно
включить номинацию шакша со значением ‘шалаш на палубе речного судна,
предназначающийся для отдыха бурлаков’, фиксируемую в ряде диалектов.
См., например, значения, отмечаемые в Новгородской губернии: ‘нвг.
рогожный шалаш на лодке, тихвинке, для бурлаков; срубец на лодке, барке,
казенка для варева, кухня; на расшиве она на корме, под губою; полую́т или
полубак на шняке, арх.’ [Даль IV: 638]. См. также: ‘На Тихвинских лодках:
будка на палубе, сделанная из рогож, где рабочие спят по ночам или
укрываются от дождя и холода’ (Новгор. Тихв.) [ОпОбл 1852: 262].
Употребление слова шакша фиксируется и в других регионах России: на
Крайнем Севере (Кольский уезд Архангельской губернии): шакша – ‘(морск.)
полуют, полубак на шняке’ (Кол.) [Подвысоцкий 1885: 191], в Смоленской
губернии: ‘шалаш на барке’ (Пор. у., д. Малюкино) [Добровольский 1914: 994].
1
Ср. соко́льня ‘помещение для ловчих птиц, для соколов’ [Даль III: 239].
165
Шакша
вряд
ли
родственно
слову
шалаш,
признаваемому
заимствованием из тюркских языков (см., например, [Фасмер IV: 397]).
Возможно, она имеет отношение к диалектному шакша – ‘лишайник на
высохших хвойных деревьях’ [Словарь русских говоров Низовой Печоры 2005,
2: 437], ‘волокнистый мох на ветвях лиственничных и еловых деревьев,
растущих на точей песчаной почве; при недостатке тундрового моха, служит
пищей для оленей’ (Пин., Мез.) [Подвысоцкий 1885: 190]. М. Фасмер, тем не
менее, признает этимологию слова шакша в значении ‘шалаш на судне’
«неясной» [Фасмер IV: 396].
2.2.5. Наименования судовых снастей
Группа единиц, обозначающих наименования различных судовых
снастей, зафиксированных в профессиональной системе бурлачества, включает
несколько тематических подгрупп. Так, среди наименований судовых снастей,
к которым традиционно относят совокупность орудий, приборов, инструментов
для выполнения какой-либо работы на судне, можно выделить следующие
подгруппы:
наименования канатов, веревок (и их частей) на судне: база́н, база́нная,
бурунду́к, витю́зь, коренна́я сна́сть, ло́шки, прави́ла, приу́х, ходова́я снасть,
кали́тка, ходово́й коне́ц, тонька, часо́вка; также наименования внебортовых
канатов: за́возень, кося́к, су́ка́, ше́йма, рысково́й кося́к, заво́зенный кося́к;
наименования частей мачты, мачтовых приспособлений: вант, де́рево,
кляч, коренно́е де́рево, круг, пи́ка, сте́ньга;
наименования судового руля (частей руля): губа́, прави́ло; гу́бка;
наименования паруса, частей паруса: брам-топ, водяно́й па́рус,
коренно́й па́рус, золото́й, ме́дный па́рус, коше́ль, рави́на, апо́стольская
ска́терть.
166
Наименования канатов, веревок (и их частей)
Общим наименованием всех снастей являлся катала́ж. Все судовые
снасти, имеющиеся на судне, получали у бурлаков общее наименование
каталаж (измененное в речи западноевропейское по происхождению общее
наименование корабельных снастей такелаж): «Бурлаки во время пребывания
их на судне составляют экипаж оного, и исполняют все необходимые при
плавании работы. По прибытии к месту назначения бурлаки должны только
убрать и сложить в порядке весь каталаж, т. е. такелаж, отвязать парус от
рейны (реи), высушить его на берегу, скатать, связать и уложить в льяло,
отвязать становые и ходовой якори, и вообще привести все на судне в порядок.
Выгрузка товаров до них не касается; о том, по принятому обычаю, должен
заботиться хозяин товара» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 25–26].
Данная единица послужила основой для образования специального
наименования помещения на судне, использовавшегося для хранения судовых
снастей, то есть каталажа – катала́шки: «Мурьи друг от дружки отделяются
небольшою загородкой, окружающею мачту и называющеюся “льяло” с
особенным в нем чуланчиком, или “каталашкой”, то есть такелажною камерою:
льяло и каталашка служат помещением “водолива” с его принадлежностями»
[Небольсин 1853: 97 – 98]. Подробнее о лексеме каталашка см. 3.3.
Бурундуком в профессиональной системе бурлаков именовался канат,
веревка с кольцом, в которое продевалась бечева. Бурунду́к служил для
регулирования натяжения бечевы, которой тянулось судно. См.: «Бурундук, м.
Веревка с кольцом, в которое продета бичева; привязывается на носу.
Посредством бурундука лоцман правит баркой, то притягивая, то ослабляя
бичеву; но, злоупотребляя этим способом, можно измучить бурлаков, задергать
их, как задергивают лошадь вожжами» [Островский 1978: 467].
Слово бурундук, обозначающее канат, веревку с кольцом, в которое
продевалась бечева, служащую для регулирования натяжения бечевы, которой
167
тянулось судно, не является метафорическим переносом от названия животного
бурундук.
Д. К. Зеленин возводил слово к распространенному в казахском и
узбекском языках наименованию короткого повода, надеваемого на голову
верблюда, которой, по словам ученого, у бурлаков уподоблялся «верх высокой
мачты судна» [Зеленин 1947: 395]. По мнению М. Фасмера, бурундук в данном
значении "снасть с блоком и бичевой; "из тюрк.; поводок верблюда; ср. чагат.
burunduk "верблюжий намордник" (Радлов 4, 1824)» [Фасмер I: 248].
Слово употреблялось не только на русских речных судах, но и на
морских, представляя собой явление, редкое для судовой лексики, так как на
речных судах на протяжении долгого времени употреблялась традиционная для
судоходства, преимущественно русская по происхождению лексика, тогда как
на
морских
судах
–
главным
образом
заимствованная
лексика,
преимущественно из английского и голландского языков (см. 1.2): «Бурунду́к: ||
На речн.<ых> судах: снасть с блоком, через который пропущена бичева, для
тяги судна; бурундуком повышают и понижают бичеву. || Морс. снасть,
служащая парусу унтерлиселю за шкот, т. е. притягивающая нижний
внутренний угол этого паруса» [Даль I: 146]. Прилагательным от номинации
бурундук в указанном значении В. И. Даль считал единицу бурундучный (ср.
бурундуковый отн. к бурундук ‘животное’) [Даль I: 146].
См. контекст, позволяющий детально представить назначение данного
предмета: «К мачте судна привязывали короткий толстый канат (бурундук), на
свободном конце которого имелся блок. Через блок была пропущена бечева –
длинная веревка, за которую и тащили судно вверх по течению идущие по
берегу бурлаки. На конце бечевы на расстоянии 6 м друг от друга имеются
петли (ушко). Сквозь ушко продевается прочная веревка (тонька, хвост)
длиной от 2 до 4 м. Привязанный к концу веревки деревянный шар (чебурах,
чубурок, чапурок) удерживает каждую веревку в петле, а на другом конце
хвоста укреплено железное кольцо. К этому кольцу прикрепляется широкая
ременная лямка, перекинутая через плечо бурлака» [Зеленин 1991: 173–175].
168
Такие наименования, как бече́ва и ля́мка, а также их составляющие и
детали, будут анализироваться далее, в составе отдельных подгрупп.
Как сообщает И. Корнилов, «крайние тоньки, по концам равины,
называются приухами» [Корнилов 1862: 28]. Однако приу́х – это не просто
тонька, или веревка. В словаре Даля приухом называется ‘конец чего-либо с
проушиною, с проемом, для привязки чего-либо’ [Даль III: 482]. В «Словаре
русских народных говоров» значение слова определено как ‘петли по углам
паруса’ (Волж., 1862) [СРНГ, 32: 45]. В обоих словарях указываются значения
слова также из рыболовецкой лексики, наиболее близкими из которых к
нашему оказываются значения ‘веревка, веревочная петля, которой соединяют
секции плавной сети’ (Волж , 1886) и ‘веревка, привязываемая к нижней и
верхней тетиве сети’ (Р. Урал, 1975) [там же]. Принимая во внимание значения
слова, представленные в рыболовецкой лексике, необходимым представляется
уточнить значения слова приух, представленные в статье И. Корнилова и
словаре Даля: приух в профессиональной системе бурлачества – это веревка с
петлей, служащая для связи отдельных частей судовой оснастки.
Тонька – наименование веревки, используемой на судне в качестве
снасти: «Верхний край паруса пришивается, т. е. привязывается к равине, в
нескольких местах, бичевочными тонькáми» [Корнилов 1862: 27–28]. См.
также: «На самом конце бичевы и потом по бичеве, чрез каждыя три сажени,
устраиваются петельки или ушки, в которые продеваются деревянные чебурки
с привязанными к ним здоровыми тоньками; на конце бичевы, где идет шишка
(передовой бурлак) – тонек 5-ти аршинной длины, а тоньки вдоль по бичеве, у
рядовых бурлаков – трех-аршинные» [Корнилов 1862: 28]. См. также: «На
конце бечевы на расстоянии 6 м друг от друга имеются петли (ушко). Сквозь
ушко продевается прочная веревка (тонька, хвост) длиной от 2 до 4 м»
[Зеленин 1991: 175].
Д. К. Зеленин
отмечает,
что
данное
наименование
было
дано
используемой на судне в качестве снасти веревке из-за ее «тонины», то есть
большей тонкости по сравнению «с толстой бечевой» [Зеленин 1947: 394].
169
Временно неиспользуемые снасти хранились бурлаками свернутыми, в
часо́вках: «В лодке остаются 3 человека рабочих, принимающие веревку с
судна, по мере вывода ее из воды, и складывающие ее в бухты, или побурлацки в часовки; завозы выбираются лямкою же, обыкновенно на левой
стороне судна» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 26].
Данная номинация со схожим значением фиксируется в русских
диалектах. Так, в «Дополнении к Опыту областного великорусского словаря»
единица в форме множественного числа часовки указана со значением ‘намоты
ниток на клубке в разных направлениях’ как встречающееся на территории
Владимирской губернии [ДопОп 1858: 297]. В. И. Даль, без территориальной
пометы, указывает значение единицы часовка, часовочка как ‘отделенье мотка́
ниток, пасма, чи́сменка; || каждый намот, пласт, слой ниток на клубке’ [Даль IV:
602]. Очевидно, что значение слова, фиксируемое в речи бурлаков, является
вторичным, развившимся на основе диалектного значения слова.
Слово база́н имело значение ‘канат, проведенный от верхушки мачты до
носа судна’, см.: «Канаты называются лошки; лестница – вант; канат,
проведенный от конца мачты до переднего угла судна называется базан;
отхожее место – сокольня» [Материалы 1868: 191]. См. также употребление
единиц базанная снасть и базанная-коренная с аналогичным или близким
значением: «База́нная ж. волж. базанная или коренная снасть, морс. штаг,
толстая смоленая веревка с тягой (ложкой волж.), натягиваемая (набиваемая
волж.) от кру́га волж. (марса, вершины мачты) до ки́чки или носу; она держит
мачту спереди» [Даль I: 38]. «Базанная-коренная. Так называется большая
снасть, укрепляющая мачту» [Бурнашев 1843: 23]. Рассматривая историю
судоходной лексики, Б. Л. Богородский, в частности, отмечает: «Живет
б а з а ́ р н а я вместо б а з а ́ н н а я – ‘снасть, удерживающая мачту с носа’, все
еще продолжающая оставаться для нас с несовсем ясным характером
переосмысления» [Богородский 1968: 326].
Можно с осторожностью указать на возможную связь с биза́нь ‘нижний
косой парус’ (голл. нидерл. Bezaan). Ср. у Даля: «Бизань и кливер, как крайние
170
паруса к корме и к носу, особенно служат для управления и поворотов: бизань
приводит носом к ветру, кливер валит носом под ветр» [Даль I: 76].
Витю́зь – наименование вида веревки: «Для управления коренным
парусом к концам равины привязываются веревки, правила; другая по тонее
бичева, накрепко пришитая к средине пазухи, называется витюзем» [Корнилов
1862: 28]. Слово больше не фиксируется ни в одном из обнаруженных нами
источниках. Возможно, витюзь (витязь?) является производным от вить (ср.
аналогичную словообразовательную модель: перевязь, завязь).
Ло́жки: это «блоки на канатах, коими оснащена мачта» [Слова
Волжеходцев 1820: 152]. Однако в более поздних материалах обнаруживаем,
что «Канаты называются лошки; лестница – вант; канат, проведенный от конца
мачты до переднего угла судна называется базан; отхожее место – сокольня»
[Материалы 1868: 191].
Прави́лами назывались веревки, служащие для управления парусом: «Для
управления коренным парусом к концам равины привязываются веревки,
правила…» [Корнилов 1862: 28].
В. И. Даль наряду со словом прави́ло со значением ‘румпель, рукоять
руля, рычаг, для управленья рулем’ выделяет также прави́ло со значением ‘брас,
возжа́, снасть, которою ворочают рей, для оборота па́руса’ [Даль III: 390].
Примечательно, что именно вторую единицу лексикограф дает с пометой
волжс., показывая тем самым ограниченный ареал ее употребления.
Ходово́й коне́ц, а также ходова́я снасть получили наименование по
принципу своей работы, ср.: «Ходовой конец снасти, за который тянут; а
ходова́я снасть, бегучий такелаж, пртвплж. смоленый, стоячий» [Даль IV: 573].
Среди названий внебортовых канатов, используемых для причала, завоза
или остановки судна, фиксируются следующие:
за́возень: «За́возень м. волжск. косяк, шейма, канат, перлин для завозу»
[Даль I: 502]; «За́возень, зня, м. Толстый канат на барке, употребляемый для
причала. Владим. (Бодров), Волж. (Д.)» [Сл.Акад. 1899: 834];
171
кося́к – ‘|| волж. касп. толстая веревка, ходовой канат, на котором тянется
судно; || мера веревки, 12 сажен, и вообще целый круг, скат веревки’ [Даль II:
177];
су́ка́, ше́йма: «Шейма. волж. канат якорный, становой косяк (а не часть
якоря Акд.). Шейму подшибло, канато порвало, судно сорвало с якоря. Шейма
становая, самая толстая, — подпускна́я, к меншему якорю» [Даль IV: 572,
курсив автора – Д.В.]. Также находим данное наименование в «Дополнениях и
заметках к Словарю Даля» П. Шейна: «Бечева — общее название всяких
веревок, употребляемых на барке. Бечева толщиной в три, четрые пальца
составляет канат. .. Вот еще особые названия: Шейма — тонкий канат в две
верви, держащий большой якорь за кольца. Сука — бечева, держащая тот же
якорь за лапу1. Якорь вытаскиваютъ из воды сначала за шейму, а потом, когда
подтянут довольно близко к поверхности воды, тотчас накидывают суку и
подымают лапами вверх. В этом положении якорь и висит за баркою» [Шейн
1873: 8]. Происхождение слова устанваливается у М. Фасмера: «Ше́йма "канат,
за который лодку тянут по льду", арханг. (Подв), "якорный канат", поволжск.
(Даль), онежск. (Гильфердинг), печорск. (Ончуков). Заимств. через саам. sieima
"просмоленный канат, леска" из др.-сканд. sími "канат" (ср. Квигстад 285 и сл.;
Сетэлэ, FUF 13, 450); см. Калима у Тернквист 208 и сл. .. Русск. слово дало лтш.
šeima "канат"; см. М. – Э. 4, 1» [Фасмер IV: 421–422].
По следующему контексту обнаруживаем, что шейму можно считать
дублетным наименованием сочетаниям рысковой косяк, завозенный косяк:
«С н а с т ь с м о л ь н а я , работается от 5 до 100 пудов, от 120 до 150 и от 200 до
250 п . тройная, т. е . в три прядки и называется: рысковой косяк, завозенный
косяк и шейма. Они требуются по судоходству для рыску, подачи, для шкивной
машины, для станового якоря, для подчалки баржи к праоходам и проч. Цена за
пуд 3 руб. 50 коп.» [Рославлев 1871: 302].
1
См. у В. Даля: «Су́ка или сука́, волж. вервка от поплавка до якоря, морс. буйреп» [Даль III: 326].
172
Наименования частей мачты, мачтовых приспособлений
Номинация вант является заимствованием из голландского языка: want –
‘мор. вант; снасть’ [НРС, 1987: 791]. Как и другие голландские заимствования,
данное слово попало в речь бурлаков, по всей видимости, из речи русских
моряков. См.: «Канаты называются лошки; лестница – вант; канат,
проведенный от конца мачты до переднего угла судна называется базан;
отхожее место – сокольня» [Материалы 1868: 191]. Принимая во внимание
значение слова, принятое на судах, его можно определить как ‘снасти стоячего
такелажа’ (лестница в данной цитате, очевидно, веревочная) – см. также [Даль
I: 166].
Если слово де́рево имело значение ‘мачта речного судна’, являясь
метафорическим переносом, то составное наименование коренно́е де́рево
означало ‘нижняя часть сборной мачты’, см.: «Дерево. Мачта всякого речного
судна барочного устройства» [Бурнашев 1843: 173]; «Коренные-деревья, волж.
нижние деревья сборной мачты (де́рева), в которые укрепляется верхняя
наставка или па́сынок, морс. стенга» [Даль II: 165].
Слово кляч имело два различных значения: 1) «костыль, прибитый к
борту судна, для закрепы снасти, волжск.» и 2) «метка на шесте (наметке), для
промера глубины; кляч кладется на такой высоте, какой требует судно для
прохода, и наметчик выкликает: сверх кляча на четверть! по кляч! с замочкой!
невступно!» [Даль II: 125].
Кру́гом называлась вершина мачты, причем, по Далю, слово является
собственно волжским. Ср.: «База́нная ж. волж. базанная или коренная снасть,
морс. штаг, толстая смоленая веревка с тягой (ложкой волж.), натягиваемая
(набиваемая волж.) от кру́га волж. (марса, вершины мачты) до ки́чки или носу;
она держит мачту спереди» [Даль I: 38]. Или «Круг волжс. Род салинга, на
расшивах, деревянный круг выше кресел (марса), где кончается дерево, т.е.
мачта, и начинается шпиль (флагшток)» [Даль II: 806].
173
Сте́ньга является заимствованием из голландского языка: steng – ‘мор.
сте́ньга’ [НРС, 1987: 669]. Данная номинация имеет значение ‘продолжение
верхнего конца судовой мачты, служащее для крепления парусов’. Она могла
выступать в качестве синонима единице пика, см.: «Для бичевной тяги бичева
устроивается следующим образом: к пике или стеньге накрепко привязывается
короткая толстая веревка, бурундук; к свободному концу бурундука
прикрепляется калитка, то есть блок, чрез который пропускается бичева; один
конец ея на судне, где ею управляют, то выпуская, то укорачивая, смотря по
надобности, а другой конец бичевы на берегу, на сакме, и к нему чалятся
бурлаки» [Корнилов 1862: 28]. См. также: «Верхняя часть мачты, остающаяся
наподобие стеньги или флагштока, называется пикой» [Самойлов 1941].
Единица пи́ка в ЛРБ выступает в качестве дублетного наименвоания
рассмотренной ранее единице стеньга, ср.: «Когда судно суторое, то пика или
стеньга имеет в вышину три печатные сажени и в нее вколачиваются четыре
болта для того, чтобы косной мог по этим болтам взобраться до флюгера и
расправить его, когда он запутается в снасти» [Корнилов 1862: 27].
Наименования судового руля (частей руля)
В русской судовой лексике наименование губа́ обозначало ‘румпель,
рукоять руля, служащий для его поворота’ (см., например: [Даль I: 415]).
Губкой называли руль на небольших речных судах, ср.: «Губка – руль на
мелких судах» [Слова Волжеходцев 1820: 152]. «Губка (Кстр.), руль на мелких
судах» [Макаров 1846: 65]. Примечательна именно «волжская» локализация
единицы губка в обоих приведенных лексикографических источниках,
ограничивающая, таким образом, ареал ее употребления.
Как уже указывалось выше, кроме единицы прави́ло со значением
‘веревка, судовая снасть, предназначенная для управления парусом’, в
профессиональной системе бурлачества фиксируется также единица прави́ло со
значением ‘судовой руль, установленный на корме’, см.: «На волжских судах
174
делаются два руля; один на корме, называемый прави́ло или прави́льное, а
другой на носу, называемый поно́сный. Кормовой руль устроивается как
обыкновенный руль; носовой же состоит из длинной потеси или весла,
вращающегося на железном болте. Этот второй руль употребляется в помощь
кормовому, для удержания судна в том направлении, которому оно должно
следовать. В местах, где течение сильно сносит к берегу, употребляют для
усиления
действия
носового
руля,
еще
гребки,
или
весла»
[Сельскохозяйственная статистика 1859: 25]. Происхождение данных слов и их
омонимия прозрачны, обе единицы являются производными от основы
править, т.е. управлять кораблем: в первом случае непосредственно, во втором
– при помощи управления судовым парусом.
Наименования паруса, частей паруса
Слово брам-топ — заимствованное из голландского — ‘верхний из
парусов,
используемых
на
судне’
фиксируется
в
лексикографических
источниках с пометами «волжское», см., например: брам-топ – ‘астрх.
верхний парус на мелких промышленных судах, составляющий второй ярус
парусности, по-морскому то́псель’ [Даль I: 125]; «Брам-топ (Првлж.). Царьпарус, верхний на мачте» [Макаров 1846: 31].
Одно из составных наименований, фиксируемых в профессиональной
системе бурлачества, водяно́й па́рус, включается в данную подгруппу условно,
так как значение данной единицы специфично. Водяной парус представлял
собой специальное приспособление, опускаемое судорабочими за борт судна во
время плавания для максимального использования силы течения реки при
определенных обстоятельствах. См.: «Водяной парус, опускной щит на речных
судах, для дачи большей силы теченью, когда ветер противный или боковой»
[Даль III: 16]. См. также: «При низовом сплаве судна главным пособием в
управлении его ходом служит промеривание глубины, управление веслами и
рулем и опускание в воду так называемого водяного паруса, который
175
спускается в воду с бортов для уравновешения напора воды в корпус судна с
ударами ветра в воздушный парус» [Небольсин 1852: 102–103].
Номинация коренно́й па́рус означала «на речных судах, средний,
большой (парус. – Д. В.), грот» [Даль II: 165].
Наименования парусов, изготовленных из рогожи – ме́дный па́рус и
золото́й
па́рус
–
были
даны
бурлаками
из-за
сходства
материала,
используемого для изготовления парусов, с соответствующими металлами по
цвету. Здесь важно отметить метафоризацию как способ образований
номинаций, ставшую следствием стремления к шутке, языковой игре,
присутствующего и в некоторых других единицах системы. См.: «Низовые
бурлаки сбираются в дорогу целыми артелями, человек в двадцать пять. Они
общими издержками покупают лодку, кой-как оснащают ее, часто, вместо
парусинного, распускают на ней золотой или медный парус (рогожу), а если
денег на это не хватит, то вместо паруса поставят простую березку с густыми
ветвями, чтоб побольше увеличить площадь напора ветра; потом, помолившись
угоднику святому Николаю, сплывают, сбегают вниз до Самары или до
Астрахани и уже там приискивают себе работу у судовщиков» [Небольсин
1852: 106]. «Медный парус. Рогожный парус. (Волга)» [Островский 1978: 486].
Номинация коше́ль имела значение ‘нижняя часть паруса’, см.:
«Нижний край паруса, “кошель”, привязывается к мачте несколькими
веревками…» [Корнилов 1862: 27].
Рави́ной на речных судах именовался ‘поперечный брус на мачте, к
которому крепится парус, рея’ Волж 1862, Пск [СРНГ 1999, 33: 243]. См. также:
«Равина привязана к мачте двумя горделями» [Корнилов 1862: 28].
2.2.6. Наименования орудий трудовой деятельности
Большой
тематической
группой
являеются
наименования
орудий
трудовой деятельности, включающей в свой состав подгруппы, содержащие
наименования снастей, орудий труда (таких как лямка, бечева, а также их
176
составных деталей), инструментов и приспособлений, применяемых при
плавании, при снятии судна с мели и т. д.
2.2.6.1. Наименования орудий трудовой деятельности, применяемых
при снятии судна с мели
Тематическая подгруппа «Орудия трудовой деятельности, применяемые
при снятии судна с мели» включает в свой состав существительные нево́ля и
чеге́нь (чигень).
Как сообщает А. Н. Островский в своих «Материалах…», нево́ля – это
‘кол с веревкою, которым спихивают с мели барку. (Волга)’ [Островский 1978:
491]. Слово неоднократно фиксируется и в произведениях Д. Н. МаминаСибиряка. Так, в очерке «Бойцы» для снятия севшей на огрудок барки бурлаки
решают «запущать неволю». Неволей, по словам Д. Н. Мамина-Сибиряка,
«называется доска, длиной сажен в пять и шириной вершков четырех, она
обыкновенно вытесывается из целого дерева. Таких неволь при каждой барке
полагается две, они плывут у бортов» [Мамин-Сибиряк 1958а: 106].
Об их употреблении автор пишет: «Действие неволи при съемках барок
заключается в том, что при ее помощи производят искусственную запруду:
струя бьет в неволю, поставленную в воде ребром, и таким образом помогают
барке сняться с мели. Когда спустят неволю, с другой стороны барку
сталкивают чегенями и в то же время в соответствующем направлении
работают поносными» [Мамин-Сибиряк 1958а: 106].
Существительное неволя приведено в «Словаре русских народных
говоров» со значением ‘кол с веревкою (заостренное с одного конца бревно,
вытесанная из одного дерева доска и т. п.), которым спихивают с мели барку’
[СРНГ, 20: 358] с иллюстрацией из очерка «Бойцы» Д. Н. Мамина-Сибиряка и
пометами Астрах., 1858. Волж., Енис., демонстрирующими употребление
единицы на значительной территории.
177
Чигень (чегень) – наименование еще одного орудия, применяемого при
снятии судна с мели: «Но усилия все превозмогают, и судно, тем ли, другим ли,
подачей ли, неволей ли, или свойкой, или чигенём, снимается-таки с мели»
[Небольсин 1852: 104].
В
произведениях
Д.Н. Мамина-Сибиряка
также
приводится
использование чегеней: «Самый трагический момент такой спишки (имеется в
виду «спишка барок», то есть спуск барок на воду. – Д. В.) наступает тогда,
когда барку где-нибудь “заест”, то есть встретится какое-нибудь препятствие
для дальнейшего движения. При помощи толстых канатов (снасть) и чегеней
(обыкновенные колья) барка при веселой “Дубинушке”, наконец, всплывает на
воду и переходит уже в ведение водолива, на прямой обязанности которого
находится следить за исправностью судна все время каравана» [МаминСибиряк 1958а: 49].
См. также подробное описание снятия судна с мели при помощи неволи и
чегеней в очерке Д.Н. Мамина-Сибиряка «В камнях. Из путешествия по реке
Чусовой» [Мамин-Сибиряк 1958б: 166 – 167].
Рассматриваемая
единица,
вместе
с
производными
чегенить
и
подчегенивать, приведена в словаре В. И. Даля: «Чеге́нь м. чигень, астрх.
волжс. ед. ч. и собрт чегени́на ж. и чегени́нник м. свая, частоколина, бревно в 6–
12 сж. на забойку, учуг. || Чеге́нь м. волжс. нвг. стяг, неволька, подъем, бревно,
служащее рычагом, нпр. для ссадки судна с мели: оно подводится концом под
судно, а другой конец притягивают с палубы. Чеге́нить, подводить рычаг под
судно на мели, и сталкиваться им, подчегенивать» [Даль IV: 603–604].
В «Новом толково-словообразовательном словаре русского языка» под
ред. Т. Ф. Ефремовой номинация чегень сопровождается пометой местн. и
двумя значениями: ‘1. Длинное бревно, идущее на забойку в учугах’ и
‘2. Длинный шест, багор’ [ТС Ефремовой], второе из которых восходит к
отмеченному в уже процитированных словарях.
178
2.2.6.2. Наименования орудий трудовой деятельности, применяемых
при судовой работе
В группу лексики «Орудия трудовой деятельности, применяемые при
судовой работе» вошли еслова, обозначающие различные приспособления,
орудия, предметы, используемые бурлаками при работах на судне, за
исключением наименований якорей, лодок, парусов, а также различных
снастей, которые, в силу своей многочисленности и системного характера
организации, были выделены в отдельные подгруппы, рассматриваемые далее.
Данная группа лексики включает в свой состав такие единицы, как водоли́вня,
глаго́ль, наме́тка, пли́ца, сор, таба́к.
Водоли́вней называлось небольшое сооружение на судне, с которого
судорабочие могли зачерпывать воду. Так же именовалось и приспособление
для зачерпывания воды, см.: «Водоли́вня ж. подмостки, ко́злы, с которых
достают или черпают воду; вообще снаряд для наливки или отливки воды»
[Даль I: 224]. Слово фиксируется и в толковых словарях русского языка XIX
века: водоливня – ‘подмостки или козлы, на которых стоя, водолив достает
воду’ [Сл1847, I: 139]. См. также: ‘место, подмостки или козлы, с коих водолив
достает из колодца, или из реки, воду’ [Соколов 1834: 267].
Судя по данным словарей, водоливня использовалась главным образом
водоливом.
С необходимостью использования воды на судне и контроля корабельной
гидроизоляции связаны еще несколько наименований, функционировавших в
профессиональной системе бурлачества: глаголь и плица.
Глаго́ль
в
«Материалах…»
А. Н. Островского
определялся
как
‘подвижная стойка, на которой на веревке привешивается плица <деревянный
черпак> для отливки воды. (Волга)’ [Островский 1978: 469]. Схожее значение
указывает В. И. Даль: ‘стойка с плицей, на барках, для отливки воды’ [Даль I:
362].
179
Номинация глаголь является сквозным профессионализмом, так как
употребляется в целом ряде профессиональных систем: горнозаводской,
рыболовной и др. См.: «Глаголь, я, м. 1. Вертикальный ворот с брусом,
горизонтально прикрепленным к его середине; служит для поднятия тяжестей
из шахт. Перм., 1857. Урал. 2. Жердь, на которой вешают мотню невода для
просушки. Река Водла Олон., 1885–1898» [СРНГ, 6: 177].
Номинацию
пли́ца
А. Н.
Островский
в
своих
«Материалах…»
сопровождал пометой (Волга) и определял как ‘деревянный совок для отливки
воды’ [Островский 1978: 500].
В. И. Даль пишет о плице более подробно: ‘черпак, водолейка, для
отливки из лодок воды; она сделана совком, нос лопатой; у ручной плички
рукоять короткая, проушиной; у барочной – долгая и прямая, обычно из одного
дерева; она подвешивается к перекладине, для выкачки воды; но иногда это и
берестяный черпачек’ [Даль III: 128]. Как отмечает Б. Л. Богородский, слово
«засвидетельствовано письменными памятниками, связанными с волжским
судоходством» с XVII в. (1614 г.). .. В конце XVII в. пли́ца засвидетельствована
уже северными памятниками. .. А.Подвысоцкий термин плица — ‘деревянный
черпак
для
выплескивания
воды
из
небольшого
судна’
считает
«повсеместным». Нам представляется несомненным, что Север заимствовал
слово с Волги» [Богородский 1968: 315].
Данное слово распространено в говорах (см. Словарь Даля, СРНГ, 27:
142–143) и является сквозным профессионализмом, будучи употребляемым
также в горном деле. Плица, с пометой «специальное», фиксируется в Толковом
словаре под ред. Д. Н. Ушакова со значением ‘прибор для отливки воды из
судна, лодки в виде особого черпака’ [СУ, 3: 300], и в МАС с этой же пометой и
значением ‘водосливный черпак на судне’ [МАС, 3: 142].
Номинация сор фиксируется в Словаре Даля с пометой «волжс.<кое>» и
со значением ‘у бурлаков, судовщиков; всякая помеха для тяги бичевой;
каменья, кусты, деревья, как при́бережные, так и по венцу (кряжу), если бичева
180
по ним проходит; от этого: ссаривать бичеву, очищать, скидывать с зацеп’
[Даль IV: 283].
Данная единица дала в речи бурлаков несколько производных, также
приводимых В. И. Далем: «Сса́ривать, ссори́ть что, очищать от сору, скидывать
с чего сор; || ссаривать снасть, веревку, бичеву, волжс. очищать морс.
освобождать от всякий помехи, зацепы, путаницы; отцеплять бичеву, которою
тянутся, от деревьев, кустов, перекидывая ее. Бичеву ссаривают косные, два
последние при тяге бурлаки. –ся, стрд.» (см. также: «Ссаривать – отдеть бичеву,
задевшую за что нибудь в то время, когда бурлаки ею тянут судно, идучи по
берегу» [Слова Волжеходцев 1820: 152]; «Сса́риванье, ссоре́нье, ссор, ссорка,
дейст. по гл.»; «Ссо́ра ж. сиб. … ссариванье бичевы»; «Ссо́ра … || ссо́ра, м. сиб.
шишка волж. последний, один или двое на бичеве, идущие с рассохой и с
топором, для отцепки» [Даль IV: 315].
В лексической системе бурлачества фиксируются две номинации,
связанные с необходимостью контроля за уровнем воды в реке: наме́тка и
таба́к. Наме́ткой назывался специальный шест с отмеченными на нем
делениями, использование которого позволяло находящимся на судне людям
измерять уровень воды во избежание посадки судна на мель или каменную
гряду, что могло стать причиной остановки судна, его повреждения или даже
гибели. Использование наметки привело к появлению в речи бурлаков
нескольких устойчивых сочетаний фразеологического характера, см. цитату из
словаря В. И. Даля, который приводит не только значение слова, но и
устойчивые сочетания с ним: «Накидка, футшток, шест с означеньем меры в
четвертях, для промера глубины, волж. Наметка или накидка не маячит,
пронесло, не сягает дна; табак, по или под табак, полторы сажени; по кляч, по
метку, означающую осадку судна» [Даль II: 451]. См. также: «В опасных
местах, чтобы не попасть на косу или на огрудок, так как фарватер (по крайней
мере в 1855-м году) не обозначался знаками, – меряют глубину наметками или
наметными шестами» [Корнилов 1862: 29].
181
Таба́к
–
наименование
небольшого
деревянного
приспособления,
укрепленного на шесте, использование которого также привело к появлению
нескольких устойчивых сочетаний. См., например: «Табак, табачек, волжс.
деревянный набалдашник на упорном шесте, которым упираются, идучи на
шестах. По табак, шест достал дна, вмеру» [Даль IV: 394]. См. также цитату из
источника описываемого времени: «На рукоятке шеста укрепляется шарик,
чтоб было удобнее упирать конец шеста плечом. Этот шарик называется табак,
табачек» [Корнилов 1862: 29].
См. развернутое определение слова табак из «Словаря волжских судовых
терминов» С. П. Неуструева (в словарной статье слово дано в форме табачек):
«Табачек. Табачком называется деревянный выточенный из березы небольшой
кружок воронкообразной формы, имеющий в диаметре около 5 дюймов; по
средине кружка имеется сквозное отверстие 1 ½ дюйма в диаметре. Стороной,
имеющей выпуклость в виде короткой трубки, этот кружок укрепляется на
вершине длинного шеста; другая сторона его имеет форму овального
небольшого углубления. При работе на шестах люди упираются плечом на
табачек (см. шест)» [Неуструев 1914: 288].
Более подробно о значении слова табак и об устойчивом выражении дело
табак см. 3.3.
2.2.6.3. Наименования технических средств перемещения судна
против течения реки
В тематическую подгруппу «Технические средства перемещения судна
против течения реки» вошли единицы, обозначающие средство перемещения
судна против течения реки (наиболее употребительным словом стала бечева), а
также различные детали и составляющие таких средств.
Данная группа номинаций, зафиксированных в профессиональной
системе бурлачества, включает в себя единицы бечева́ (бичева́), кали́тка,
подса́да, ушко́, а также вича́ и вичевая́.
182
Как сообщает В. И. Даль, бечева – это ‘прочная веревка, для тяги судов
против воды, лошадьми или людьми. Бичева крепится за мачту или за
установленый для этого шест, придерживается на судне бурундуком и берется
на горный берег, где бурлаки закидывают за нее лямки и идут в ногу’ [Даль I:
91]. Сама бечева, по словам И. Корнилова – «крепкая, толщиною в большой
палец, пеньковая веревка, не белая, а зеленая, невысмоленная» [Корнилов 1862:
27]. Она крепилась к верхней части мачты: «Бичева, ж. Веревка, посредством
которой тянут судно, привязывается на верх мачты. По бичеве ходит бурундук»
[Островский 1978: 466].
См.
также:
«Бечевою
называется
веревка, которой
один
конец
укрепляется на возвышенности мачты, а другой протягивается через воду на
берег, где бурлаки, захлеснув за веревки лямку и налегая на них всем корпусом,
чтоб тяжестью тела пособить усилиям ног, идут мерным шагом, таща за собою
судно» [Бурлачество в Астраханской губернии 1851: 51–52].
Судно, если оно было большим или должно было передвигаться как
можно быстрее (например, во избежание порчи рыбных деликатесов – икры и
проч., доставляемых с низу, из Астрахани, вверх по Волге), могло быть
перемещаемо при помощи нескольких бечев. В этом случае основная бечева
получала наименование коренной (коренная бечева), а дополнительная,
выполняющая вспомогательную функцию, именовалась подсадой или боковой
бечевой: «Иногда, для скорейшего хода, к коренной бичеве прилаживается так
называемая подсада или боковая бичева. Подсада всегда влево от коренной
бичевы, т. е. с берега, а не с воды» [Корнилов 1862: 29]. Подробнее об
этимологии и истории слова см. 3.3.
В источниках фиксируются также единицы вича́ и вичевая́. См.,
например: «Вича́ и вичева́я, бичева, вервь, за котр. тянут по́ берегу судно,
почему вичевая также бичевник» [Даль I: 211] (также [СРНГ, 4: 308; 309]).
Слова могут являться как фонетическими вариантами номинации бечева,
бечевая, так и иметь самостоятельное происхождение (от вить): ср. «ВИ́ЦА ж.
(вить) сев. вост. хворостинка, прут, розга, хлыст, длинная ветка, лоза. |
183
искрученная, иногда свитая в два и три прута хворостина, для связки, скрутки,
скрепы чего, для вязки плотов, вят. произн, вича, собират. вичьё. В арх. суда,
шняки и кочмары сшиваются не гвоздями, а вицами из можжевеловых корней,
почему суда эти называются вичанками. | В канатном деле, вица, прядь, свитая
или скручена в один раз из нескольких каболок, нитей. Вичить что, крепить,
связывать вицей, зеленым прутом, крученым вязком. Вича ж. арх. изделие из
вичья, виц; плетенка, грубая корзина» [Даль I: 209]. Ср. также у М. Фасмера:
«Вица "прут, хлыст; связь между двумя плотами", болг. ви́ца. От вить; .. Из
слав. заимств. лит. vycas, лтш. vica "ивовый прут", эст. vits "прут". ..Рум. vit̨ ă
"ветка, лоза" происходит из лат. vitea» [Фасмер I: 324].
Рассматриваемая единица (бечева) стала производящей основой для ряда
наименований. Это слово подробно будет рассмотрено в гл. 3.
Кали́ткой называлось приспособление, через которое пропускалась
бечева: «Для бичевной тяги бичева устроивается следующим образом: к пике
или стеньге накрепко привязывается короткая толстая веревка, бурундук; к
свободному концу бурундука прикрепляется калитка, то есть блок, чрез
который пропускается бичева; один конец ея на судне, где ею управляют, то
выпуская, то укорачивая, смотря по надобности, а другой конец бичевы на
берегу, на сакме, и к нему чалятся бурлаки» [Корнилов 1862: 28]. См. также
[Родин 1975: 143], [СРНГ, 12: 359].
Как уже говорилось ранее, судно могло перемещаться бурлаками при
помощи нескольких вспомогательных бечев. Дополнительная по отношению к
основной бечева получала наименование подса́ды: «Если судно идет на две
бичевы, то случается, что при каждой бичеве есть подсада, но никогда не
бывает, чтобы судно шло на трех коренных бичевах» [Корнилов 1862: 29].
На бечеве на расстоянии около 6 метров друг от друга располагались
петли, которые назывались ушками: «На самом конце бичевы и потом по
бичеве, чрез каждыя три сажени, устраиваются петельки или ушки, в которые
продеваются деревянные чебурки с привязанными к ним здоровыми тоньками;
на конце бичевы, где идет шишка (передовой бурлак) – тонек 5-ти аршинной
184
длины, а тоньки вдоль по бичеве, у рядовых бурлаков – трех-аршинные»
[Корнилов 1862: 28]. См. также информацию, представленную в вышедшей на
немецком
языке
в
Германии
в
1927
году
книге
Д.
К.
Зеленина
«Восточнославянская этнография»: «На конце бечевы на расстоянии 6 м друг
от друга имеются петли (ушко). Сквозь ушко продевается прочная веревка
(тонька, хвост) длиной от 2 до 4 м» [Зеленин 1991: 175].
2.2.6.4. Наименования лямки и ее деталей
Отдельной ТГ можно считать наименования лямки и ее деталей. В
данную тематическую группу вошли единицы, обозначающие такое средство
перемещения судна против течения реки, как
ля́мка, которое было
индивидуальным у каждого бурлака, а также ее детали. Эта группа номинаций,
зафиксированных в профессиональной системе бурлачества, включает в себя
единицы кляп (фиксируется также уменьшительная форма кляпок), ля́мка,
чабуро́к (фиксируются также варианты чапуро́к, чебура́к, чебура́шка, чебу́рка,
чебуро́к), шва́ры.
Кля́пы служили для связи лямки с бечевой: «Бурлаки тянут судно лямкою,
которая кляпками захлестывается за бичеву» [Небольсин 1852: 105]. Ср. в
«Словаре русских народных говоров»: «На бечеве [у постромок] имеются
петли, в петли эти задеваются небольшие валики, идущие от постромок; валики
эти называются кляпом» (Иркут., Веселаго) [СРНГ, 13: 331] и в Словаре
Ушакова: «КЛЯ́ П, кляпа, м. (обл.). .. 2. Щепка, колышек, вставляемый в
веревочную петлю и служащий для стягивания веревки» [СУ, 1: 1381]. Ср.
также кляпыш, чабурок.
Ля́мка была одним из важнейших трудовых орудий бурлаков, прочно
ассоциировавшихся с ними: «Ля́мка ж. умал. ляма … || чересплечный широкий
ремень у бурлаков, с хвостом (веревкою) и кляпом (шашкою) на конце, для
захле́ста бичевы: тянуть или идти лямкой, идти бичевою» [Даль II: 292]. См.
185
также: «Лямка, ж. Кожаная петля, которую бурлак надевает через плечо; она
захлестывается за канат» [Островский 1978: 486].
Еще пример функционирования слова: «От ступания с усилием по
мягкому, рассыпающемуся песку у бурлаков на ногах растягиваются жилы;
каменный грунт бывает причиной, что они портят себе ноги, накалывая или
вывихивая их; от сильного налегания грудью на лямку развивается чахотка, а от
постоянного наклонения головы к ней приливает кровь, отчего у бурлаков
портятся глаза» [Бурлачество в Астраханской губернии 1851: 52].
Слово используется в ряде устойчивых сочетаний (см. далее).
Чабуро́к (чапуро́к, чебура́к, чебура́шка, чебу́рка, чебуро́к) – деревянный
шарик, служащий для связи лямки и бечевы во время тяги судна бурлаками:
«Чаб(п)уро́к м. шашка; у лямки, для тяги судов, хвост, а на конце хвоста
чабуро́к, шашка, точеный или остроганный дервн. шарик, коим захлестывает
бурлак хвост за бичеву» [Даль IV: 597]; «Чебура́к м. волжс. чебура́шка ж.
чебуро́к или чебурка, чабуро́к, кляпыш, шашка бурлацкой лямки, привешенная
на хвосте; она захлестывается, для тяги, за подачу (на судне), или за бичеву (на
берегу). ǀǀ Зачебу́рить чебурок, захлеснуть за бичеву» [Даль IV: 603].
См. еще примеры: «Бечеву тянут лямками, прикрепляемыми к бечевой
тонким кончиком с деревянным кляпышком, или чебурком. Кончик этот
захлестывается за бечеву, а кляпышек не допускает ему развиться»
[Сельскохозяйственная статистика 1859: 26]; «Мы распряглись, отхлеснули
чебурки лямочные и отдыхали» [Гиляровский 1960: 176].
Лексема швары фиксируется только в исследовании И. Корнилова. Как
пишет автор, «место, где лямка привязана плотно к железному кольцу,
называется швары» [Корнилов 1862: 28]. Данная единица не обнаружена нами в
диалектных и толковых словарях русского языка. Ср. однако, швары ‘шнуры’:
«Поселяне при снятии листьев <табака, обычно турецкого> дают им несколько
побродить и, надев на шнуры (швары), вывешивают в тени» [Материалы для
географии и статистики России. Бессарабская область 1862: 259]. Интересно
для сопоставления также шва́рить ‘шить’, шва́рь ‘шило’ в тайном языке
186
Костромских шерстобитов [Приемышева 2009, II: 680]. Однако, ср. шво́рка
‘вообще бичева, снурок’ [Даль IV: 572]; «шворить. связывать вместе, арханг.
(Подв.), шворка свора (собачья), также шнурок (Шолохов). От свора из *съвора
(см. выше); ср. Горяев, ЭС 420» [Фасмер IV: 419].
2.2.7. Наименования якорей
Следующая группа лексики включает в себя наименования различных
якорей, используемых бурлаками при работе на речных судах. Эта
тематическая группа включает в такие единицы, как заво́зный я́корь (кла́дка,
завозень), коренно́й я́корь, подпускно́й я́корь, рисково́й /рысково́й я́корь,
станово́й я́корь, ходово́й я́корь. Необходимо отметить «регулярный» характер
образования
этих
наименований:
почти
все
они
включают
в
себя
существительное я́корь и прилагательное, характеризующее его с точки зрения
функции.
Заво́зный я́корь был одним из основных орудий профессиональной
деятельности бурлаков, определяющих выполнение ими своей основной
обязанности – передвижения судна, при таком способе передвижения, как
заво́з. См. подробную характеристику такого способа передвижения с
использованием завозного якоря: «Где берега круты или очень высоки, тогда
употребляют завозный якорь. Это делается таким образом: две маленькие лодки
завозят вперед судна якорь, бросая его на дно; один конец каната, к которому
привязан якорь, остается на судне, где бурлаки, привязывая к канату свои
лямки, ходят в длину судна на палубе, подвигая судно к тому месту, где лежит
якорь; в это время лодка успеет уже завести на значительное расстояние другой
якорь, к которому бурлаки таким же образом подтягивают судно… и так далее,
одна и та же работа повторяется без изменений, пока берега Волги сделаются
удобными для того, чтобы тянуть судно бичевою» [Храмцов 1852: 7]. Ср.
также: «При взводном судоходстве в нижней части реки, от Астрахани, шли на
парусах и при помощи завозных якорей, а от Саратова почти исключительно
187
этим последним способом» [Богуславский 1887: 15]. Завозный якорь, в силу
выполнения им функции хода, то есть передвижения судна, именовался еще и
ходовым. «Якорь о четырех рогах или лапах, волж. завозный или ходовой, морс.
верп…» [Даль IV: 697]. Также встречаются другие наименования данного вида
якоря – кладка, завозень. Ср.: «На Волге, кладкою зовут завозный якорь, завоз,
верп» [Даль II: 115]. Или: «За́возень м. волжск. якорь для завозу, верп, также
косяк, шейма, канат, перлин для завозу» [Даль I: 502]. Сочетание заво́зный
я́корь фиксируется в [Сл. Акад. 1899: 836].
Коренно́й я́корь был основным на речном судне. Он использовался при
остановках судна: «Коренной якорь, волж. становой, большой, на котором
расшива стои́т, а тянется она на ходовом» [Даль II: 165]. См. воспоминание
бурлака в художественно-документальном очерке И. Зарубина «Торговая
Волга», в котором судорабочий, назвав коренной якорь, поднимаемый из воды
при отплытии судна, последовательно перечисляет еще несколько видов
якорей: «Не забыть, как в Богородских горах, только что подняли тогда
коренной и с топсилем и она, матушка, и подула с оболочка, да в лоб. Мы,
знаешь, – сажай! – сажай!.. а парус-от не лезет; расшиву-ту, знаешь, и понесло.
Бросили становой (якорь) – не держит, бросили подпускной, – не держит; – два
ходовых – и то, братец ты мой, с версту тащило!..» [Зарубин 1861: 28].
Подпускно́й я́корь использовался при кратких остановках: «Когда судно
пристанет на короткий срок, напр. для “уповода”, то бросают “подпускной”
якорь, 10-ти пудового веса. За неимением подпускного якоря его заменяет
ходовой якорь. Когда судно идет подачей и подача запоздает, то, чтобы судно
не сплыло в сторону и не пошло на мель, – бросают подпускной якорь»
[Корнилов 1862: 18]. В. И. Даль указывает весовой диапазон подпускного якоря:
«Становой якорь, волж. на котором судно становится; на расшиве, до 15 пудов;
подпускно́й якорь, 7–12 пудов, ему на помощь; затем, два ходовых якоря, на
которых судно тянется, да два запасных» [Даль IV: 321].
Малый вес рискового якоря обусловливал его ограниченное, чисто
вспомогательное использование: «Есть, сверх того, еще небольшой 3-х
188
пудовый “рисковой” якорь. <…> Он употребляется только при сплаве
порожнего судна, которое на нем и ночует» [Корнилов 1862: 18].
Ср. у
Н. А. Богуславского — рысковой якорь: «В крутых поворотах, чтобы судно не
могло нанести на какой-либо из берегов, употреблялся так называемый
рысковой якорь. Этот якорь с канатом завозился ближе к тому берегу, у
которого находился судовой ход» [Богуславский 1887: 15]. Якоря, в том числе и
рисковый, использовались и на плотах, на которых бурлаки сплавляли лес:
«При каждом плоте состоит одна завозня и одна лодка, два якоря, весом от 20
до 25 пудов (один для запаса), и один рисковый якорь от 8 до 10 пуд»
[Муравьев 1852: 7].
Становой якорь использовался при остановке судна. Наряду с коренным
якорем он был основным на судне: «Якорь о четырех рогах или лапах, волж.
завозный или ходовой, морс. верп; а двулапый, и вообще большой, на коем
стоит судно, волж. становой якорь» [Даль IV: 697]. См. также: «Становой
якорь, волж. на котором судно становится; на расшиве, до 15 пудов;
подпускно́й якорь, 7–12 пудов, ему на помощь; затем, два ходовых якоря, на
которых судно тянется, да два запасных. По морск. Якорь означает становой;
прочие же верпы и кошки» [Даль IV: 321].
Чтобы иметь возможность
остановить судно и удерживать его на одном месте на воде во время остановки,
становой якорь делался очень массивным: «Когда судно останавливается на
ночь, то бросают “становой” якорь, в котором весу от 15 до 25 пудов, смотря по
величине судна и количеству клади. Он висит на кичке, на правой стороне»
[Корнилов 1862: 18].
Ходово́й я́корь – еще одно наименование завозного якоря, используемого
при таком способе передвижения, как завоз, который предполагал постоянное
перемещение судна усилиями бурлаков к якорю, располагаемому несколькими
из них по ходу движения судна (см. выше). «Ходовой якорь … малый якорь,
верп, завоз, на коем судно тянется, пртвпл. становой» [Даль IV: 573]. См.
также: «“Ходовой” якорь, пудов до 6 весом, служит на завознях, когда идут
подачей» [Корнилов 1862: 18].
189
Таким образом, на каждом речном судне находилось несколько якорей.
Они различались по своей функции, по весу. Таких якорей было 6, и, как
следствие, было 6 их различных наименований. Данные наименования, как
правило, были мотивированы функцией используемого якоря: завозный якорь
← завоз(ить), становой якорь ← стать (остановиться), стоять, ходовой якорь ←
ходить (в значении “плыть” у моряков). См. перечисление всех видов якорей в
следующей цитате: «При сплаве берутся только два становых якоря, пудов в 18
или 20 каждый, и один ходовой – пудов в 8 для тяги. При ходе же вверх нужно
иметь один становой, пудов в 20; два ходовых или завозных – пудов в 7 или 8
каждый, и один подпускной пудов в 12 в помощь к становому, во время
сильного ветра» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 25].
2.2.8. Наименования профессиональных действий
Следующая
профессиональных
группа
лексики
(трудовых)
включает
действий,
в
себя
выполняемых
наименования
бурлаками
и
зафиксированных в профессиональной системе бурлачества. Данная группа
включает в себя такие единицы, как: бежать, бурлачить, вчаливаться,
выносить,
завозить,
набивать,
отваливать,
отдирать,
отрыгать,
отрыснуть, отчаливаться, паузиться, пришивать, пробивать, рочить,
рыскать, ссаривать, табачить, табанить (таланить), чалиться.
Отметим продуктивность таких глаголов, как бегать, идти, тянуть,
которые в сочетании с адвербиализованными существительными также
обозначали профессиональные действия бурлаков:
бегать парусами,
идти бечевой, идти завозом, идти лямкой, идти в тягу, идти тягой,
идти подачей, идти чужим ветром, идти на тяжах;
тянуть лямку, тянуть тягу, тянуть судном, тянуть ходом.
Нами зафиксированы также такие глагольные сочетания, как наняться в
тягу, плыть подачей, сломать путину, ломать ряду.
190
Глагол бежа́ть со значением ‘передвигаться по воде на судне, плыть на
судне’ фиксируется в русском языке очень рано. Так, в «Словаре русского
языка XI–XVII вв.» самая ранняя по времени иллюстрация с данным значением,
приведенная в словарной статье, относится к XIV веку [Сл XI–XVII, 1: 90]. В
морской лексике данное значение употребляется и в настоящее время (из речи
моряков: «моряки не плавают, а ходят», «мы ходили по Балтике»). В
профессиональной системе бурлаков глагол бежать с указанным значением
также употреблялся. См. употребление глаголов «сплывают», «сбегают»
(выделено автором) в следующем фрагменте: «Низовые бурлаки сбираются в
дорогу целыми артелями, человек в двадцать пять. Они общими издержками
покупают лодку, кой-как оснащают ее, часто, вместо парусинного, распускают
на ней золотой или медный парус (рогожу), а если денег на это не хватит, то
вместо паруса поставят простую березку с густыми ветвями, чтоб побольше
увеличить площадь напора ветра; потом, помолившись угоднику святому
Николаю, сплывают, сбегают вниз до Самары или до Астрахани и уже там
приискивают себе работу у судовщиков» [Небольсин 1852: 106]. Еще пример:
«Сплавщику очень хотелось бежать целую ночь, но бурлаки начали роптать и,
наконец, совсем взбунтовались» [Мамин-Сибиряк 1958б: 149]. См. также еще
одну ссылку, уточняющую характер употребления единицы в речи бурлаков:
«…у бурлаков не принято говорить “барка плывет” или “барка разбилась”, а
всегда говорят: “барка бежит”, “барка убилась”, “бежал на барке”» [МаминСибиряк 1958а: 48]. Показателен в данной цитате не только последний пример
«бежал на барке», относящийся, как можно видеть, именно к бурлакам, но и
указание на традиционность употребления этого глагола в особом значении: «у
бурлаков не принято говорить» – «всегда говорят».
Глагол бурла́чить – ‘идти в бурлаки, в судовую работу, на заработки’
[Даль I: 145] широко функционировал не только в профессиональной системе
бурлачества, но и в общенародном языке, однако употребление ряда
производных от данного глагола: бурлачиться, выбурлачить и др. – характерно
191
именно для профессиональной речи бурлаков. Эти производные будут в числе
прочих рассмотрены в параграфе, посвященном анализу словообразовательных
связей, представленных в лексике русского бурлачества.
Вча́ливаться ‘бросать судовой якорь’, отча́ливаться ‘вынимать судовой
якорь’: «Где берег обрывистый и лес подступил к самой реке так, что идти
бичевой нельзя, – там тянемся на подачах с двумя завознями, а где артель
большая, – там три завозни: кто “вчаливается”, то есть бросает в поле якорь, кто
“отчаливается” или вытаскивает якорь из реки и везет его далее, соблюдая
очередной порядок» [Корнилов 1862: 22]. См. также фиксацию этих слов в
СРНГ с этим же значением и иллюстрацией из И. Корнилова [СРНГ, 5: 241; 24:
360].
Выноси́ть – глагол со значением ‘тянуть, натягивать бечеву, которой
бурлаки тянут судно’. См. значение, приведенное в «Словаре русских народных
говоров»: ‘натягивать бечеву, за которую люди или лошади тянут судно по реке
или каналу’ с двумя иллюстрациями: «Вынось бичевую» (Тихв. Новг., 1848) и
«Вынось! – окрик лоцмана людям, тянущим судно» (Олон.) [СРНГ, 5: 318–319].
Также: «Выноси́ или выно́сь и отдавай, наказ лоцмана бурлакам в лямке: тяни,
и отпускай бичеву» [Даль I: 310].
Завози́ть. В 2.1 уже говорилось, что одним из нескольких возможных
способов передвижения судна против течения реки был так называемый заво́з,
применявшийся в случае отсутствия на берегу устроенного бичевника или
значительного усиления ветра, когда передвижение судна бурлаками при
помощи
бечевы
было
затруднено.
Производящей
основой
для
этого
отглагольного существительного стал глагол завозить. См. подробное
описание данного способа передвижения, в котором употребляются эти
единицы (сам способ передвижения в цитате ошибочно называется завозня, что
не находит подтверждения в других источниках, где под завозней понимается
лодка, служащая для завоза якоря с прикрепленной к нему бечевой или
канатом): «Другой способ движения судна – завозня – состоит в том, что две
маленькие лодки на веслах поочередно завозят вперед судна якорь, бросая его
192
на дно; один конец каната, к которому привязан якорь, остается на судне, где
бурлаки, привязывая к канату свои лямки, ходят в длину судна по палубе,
подвигая судно к тому месту, где лежит якорь; в это время лодка успеет уже
завезти на значительное расстояние другой якорь, к которому бурлаки таким же
образом подтягивают судно, и так далее одна и та же работа повторяется без
изменений, пока берега Волги не сделаются удобными для того, чтобы тянуть
судно бичевой…» [Погодин 1851: 99].
См. также: «Первый способ
(передвижения судна. – Д. В.) состоит в том, что бурлаки завозят сажень на 300
или 400 вперед судна якорь в 15 и более пудов, на большой лодке, называемой
завозною, и сбрасывают его на этом расстоянии в воду, с привязанным канатом.
Якорь врезывается в дно реки, а бурлаки возвращаются по течению к своему
судну, выбрасывая по пути находящийся у них в лодке канат, конец которого
передают бурлакам на судно, за который они посредством лямок заставляют
судно двигаться вперед по направлению каната, к тому месту, где сброшен
якорь. Не дожидаясь пока канат будет весь вытянут из воды и тронут якорь с
места, новая смена бурлаков спешит тем же способом завезти другой якорь,
чтобы судно могло идти безостановочно» [Материалы для географии и
статистики России… 1861: 130]. Еще пример использования слова: «…завозят
на особой лодке (под «особой лодкой» имеется в виду именно завозня, о
которой говорилось выше. – Д. В.) якорь один за другим за четверть мили
вперед, и за веревку, привязанную к якорю, тянут с судна человек сто разом и
таким образом продвигают его против течения» [Загоскин 1909: 287]. Данный
способ передвижения судна представлял определенную опасность для
судорабочих. В 1847 году «Журнал Министерства внутренних дел» в сводке
происшествий, случившихся в стране, сообщал: «Царицынского уезда, близ
Александровской казачьей станицы, с шедшего по реке Волге судна,
принадлежащего Саратовским мещанам Захарову и Медведеву, 8 человек
рабочих поехали на дощанике завозить якорь; но дощаник от сильного ветра
опрокинулся и из числа находившихся на нем пятеро утонули (24 апреля)» [<Б.
193
а.> 1847: 138]. Ср. также: «Судно заво́зится, идет, тянется по завозу» [Даль I:
578].
Набива́ть ‘натягивать’: ср. «База́нная ж. волж. базанная или коренная
снасть, морс. штаг, толстая смоленая веревка с тягой (ложкой волж.),
натягиваемая (набиваемая волж.) от кру́га волж. (марса, вершины мачты) до
ки́чки или носу; она держит мачту спереди» [Даль I: 38]; «Набива́ть. На Волге,
набивать шейму, снасть или веревку; тянуть, натягивать» [Даль II: 971].
Значение глагола отва́ливать – ‘пускаться в путь (о судне или
судорабочих)’, см.: «<Бурлак:> Мы делаем лари и в первый ларь сыплем
пшеницу без веса; потом свесим, что насыпали, насыпаем хлеб в мешки и
носим на судно; а как кончится нагрузка и надо отваливать в путину, – опять
бывает тем же порядком угощение хозяйским вином» [Корнилов 1862: 17].
Данная единица, выйдя за пределы профессионального употребления,
фиксируется в толковых словарях русского языка. Так, Словарь церковнославянского и русского языка 1847 года в числе значений слова указывает
следующее: ‘отпихиваться от берега, отходить прочь с судном’ [Сл1847, III:
96]. Это же значение приводится уже в первом издании «Словаря Академии
Российской»: отваливаю – ‘говоря о водоходных судах, значит отпехиваю,
отталкиваю судно от берегу’ [САР, I: ст. 473–474]. См. также употребление
слова в художественной литературе: «Плыть на берег со снастью, то есть с
канатом, вызвались Васька и Афонька (бурлаки. – Д. В.). Они сели в косную,
куда сложили им канат, и отвалили к берегу» [Мамин-Сибиряк 1958б: 149];
«Они (бурлаки. – Д. В.) пошли на барки… Их барка отваливала. – Шевелись!
черти!.. – кричал на них лоцман. Барка уже плыла. Пилу, Сысойку и еще трех
бурлаков посадили на шитик» [Решетников 1986: 143]; « – Шайтанские
(бурлаки с Шайтанского завода. – Д. В.) отвалили уж» [Решетников 1986: 143].
Отдира́ть – ‘отчаливать от берега’. Данная единица приводится в
«Материалах…» А. Н. Островского с указанием на функционирование в
Волжском регионе: «Отодрать. Отчалить от берега. – Отодрать от берега
барку (при сплаве). (Волга)» [Островский 1978: 496]. В «Словаре русских
194
народных говоров» также приводится данное значение, с этой же иллюстрацией
из Островского. Однако там же приводится и близкое по смыслу значение,
встречающееся в ряде севернорусских говоров: ‘относить от берега сильным
ветром. Арх., 1844. Судно отдирает от берега. Арх. Беломор.’; ‘относить
судно сильным ветром от прямого направления. Помор. Арх., 1885. Арх.’;
‘относить сильным ветром от берега рыбу, морского зверя. По весне много
этого зверя идет, да, вишь, шелонником его отдирает. Помор. Арх., 1885’
[СРНГ, 24: 165]. Об употреблении единицы на русском Севере говорит и
фиксация в словаре Даля, с характерным для употребления речением из сферы
судоходства, что сближает данное значение, наряду с приведенными выше
значениями и речениями, с единицей, отмеченной А.Н. Островским: «Отдира́ть,
отодра́ть что от чего, оторвать, тянуть и отделять силой. <…> Судно под
парусами отдирает от берега, арх. относит, сгоняет» [Даль II: 746].
Отрыга́ть — ‘сняться с мели’: «Отрыга́ть, отрыгну́ть … || Отрыгнуть, у
бурлаков, спихнуться с мели. – ся, стрд.» [Даль II: 779]. Слово имеет
единичную фиксацию, кроме словаря Даля встречается только в «Словаре
русских народных говоров» (со ссылкой на Даля) [СРНГ, 24: 307].
Отрыснуть – ‘отплыть, отойти (о судне)’: «Где росшива идет по
крутояру, возле самого берега, то бичеву довольно выпустить сажень на 50, а
где случится побочень или гряда и судну надо отрыснуть от берега, там, если
лоцман зазевается, то шишка напоминает лоцману и кричит ему: “дядя лоцман,
прибавь бичевы!” – и ее выпускают иногда сажень на триста» [Корнилов 1862:
27]. С. Шевырев во время своего путешествия в 1847 году, будучи в
Ярославской губернии, обратил внимание на незнакомое ему слово,
услышанное от бурлаков: «Еще заметил неизвестное слово: отрыснуть, значит:
отплыть в другую сторону от мели. Последнего нет в академическом словаре»
[Шевырев 1850: 90]. П. В. Шейн, со ссылкой на С. Шевырева, включает
отрыснуть в 1873 году в «Дополнения и заметки к толковому словарю Даля» в
числе слов, пропущенных лексикографом: «Отрыснуть – отплыть в другую
сторону от мели. Слово бурлацкое (Яросл. г. Поездка в Кирилло-Белоз. мон. С.
195
Шевырева)» [Шейн 1873: 33]. Тем не менее, необходимо заметить, что В. И.
Даль включает другой вариант слова — отрыскнуть — и значением ‘волж.
отнестись теченьем, с судном’ и в первое (1863 – 1866), и во второе (1880 –
1882) издание «Толкового словаря живого великорусского языка» [Даль II:
779]. «Словарь русских народных говоров» указывает два значения глагола
отрыснуть, данного как форма сов.в. при глаголе несов.в. отрыскивать (в
словарной
статье
приведены
также
формы
отрыскать,
отрискнуть,
отрыснуть): ‘1. Уклоняться от прямого пути под действием ветра, течения и т.
п. (о cудне)’; ‘2. Отплывать от берега или огибать мель’ [СРНГ, 24: 307–308].
Паузиться – ‘перегружать товары, находящиеся на судне, для его
облегчения при плавании по мелководью’: «В мелководье глубокие суда,
подходя к перекатам, паузятся» [Корнилов 1862: 30]. Несмотря на то, что
паузка делала возможным плавание судов по обмелевшим от жары рекам или
тем местам, где было много мелей, она увеличивала срок плавания, кроме того,
создавала дополнительные, весьма существенные, трудности для судорабочих,
которым, как правило, и приходилось ею заниматься: «Время, потребное для
совершения разных рейсов или путин, бывает чрезвычайно различно. Если
нагрузку ничего не задерживает, и во время дороги ветер благоприятен, то
рейсы делаются довольно быстро: если же нагрузку останавливает дождь или
плавание замедляется противными ветрами, или судно вынуждено паузиться, т.
е. разгружаться дорогой и опять нагружаться, то рейсы делаются медленно»
[Сельскохозяйственная статистика 1859: 28]. Трудности плавания по рекам,
даже таким крупным, как Волга, были большой проблемой для владельцев
судов, а также находящихся на них судорабочих: «Между Ярославлем и
Костромой на протяжении 72-х верст судоходных пристаней нет, да и русло
Волги представляет в некоторых местах затруднения для судоходства во время
межени от песчаных мелей, перекатов и каменных гряд, не только не
дозволяющих судам плыть с полным грузом, но заставляющих нередко паузить
в порожние суда более или менее значительную часть клади с судов, едущих с
узаконенною осадкою в 20 вершков, тогда как большие суда, здесь плавающие,
196
при достаточной глубине фарватера, могли бы с полным грузом сидеть в воде
на 48 вершков» [Письма о путешествии… 1864: 121–122]. Слово фиксируется с
середины XVII в.: ‘перегружаться из-за мелководья на паузки’ [СРЯ XI–XVII,
14: 173], причем паузка и павозка ‘разгрузка основного судна для прохождения
участков мелководья и перевозка снятого груза на малых и вспомогательных
судах’ [СРЯ XI–XVII, 14: 113]. В Сл1847 г. па́узок, па́возок в значении
‘водоходное судно, употребляемое при больших барках для уменьшения их
груза в меситах мелководных’ первый вариант дается с пометой Стар. [Сл1847,
II: 133, 164]. См. также у М. Фасмера: «Па́узок род. п. -зка "судно для разгрузки
на мелководных местах", па́узить "перегружать груз на паузки" (Мельников);
судя по форме па-, глаг. позднее существительного. Объяснение из *павоз(ъкъ)
(Даль 3, 57) вероятно, несмотря на фонетические трудности. Едва ли из
*раvǫzъ; ср. чеш. раvuz м. "гнет; жердь в возу сена", слвц. pavúz, польск. раwąz
– то же, которые отличаются по знач.» [Фасмер III: 218].
Пришива́ть – ‘привязывать, прикреплять’: «Верхний край паруса
пришивается, т. е. привязывается к равине, в нескольких местах, бичевочными
тонькáми» [Корнилов 1862: 27 – 28]. В «Словаре русских народных говоров»
данная единица дана со значением ‘приделывать, прикреплять’ [СРНГ, 32: 68],
общим с бурлацким, однако характер и частота употребления позволяют
считать пришивать не только диалектной единицей, но и единицей, входящей в
состав русской судовой лексики, а также профессиональной системы
бурлачества: «К обоим фальшбортам, напротив мачты, пришивается по толстой
и широкой доске, на которые кладется спущенная рея» [Сгибнев 1870: 39]. См.
употребление слова в очерке «Бойцы» Д. Н. Мамина-Сибиряка, который
подчеркивает его ограниченную функционльность при помощи кавычек: «На
совсем готовое днище в поперечном направлении настилают кокоры, то есть
бревна с оставленным у комля корнем: кокора имеет форму ноги или
деревянного глаголя. Из этих глаголей образуются ребра барки, к которым и
“пришиваются” борта. Когда кокоры положены и борта еще не пришиты,
197
днище походит на громадную челюсть, усаженную по бокам острыми кривыми
зубами» [Мамин-Сибиряк 1958а: 48].
Пробива́ть – ‘конопатить суда’. Этой работой часто занимались бурлаки:
«Пред вскрытием Волги от льда, бурлаки пробивают, конопатят суда, на
которые нанялись, паклей, осмаливают их
и
вообще исполняют те
неискусственные работы, которые необходимы для приведения судна в
исправность» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 23]. Эта же единица со
значением
‘конопатить’
включена
в
«Материалы…»
А. Н. Островского
[Островский 1978]. Островский приводит также лексему пробойщики, указывая
значение ‘рабочие, конопатящие суда и обивающие их по конопатке скобками’,
с пометой Волга. Пробойщики были необходимы при постройке судов: «При
постройке одной баржи… занято до 30 человек рабочих: плотников – 15,
пильщиков – 15 и пробойщиков – от 5 до 6 чел. …» [А. Г. 1870: 315].
Глагол рочи́ть в словаре Даля дан в составе оборота рочить веревку и
сопровождается следующей информацией, включающей и речения, связанные с
судоходством и бурлачеством: «Рочи́ть веревку, сев. сиб. волжс. задеть,
зацепить; привязать, закрепить, завернуть; бол. гов. в судоходстве. Бичева
зарочила, бичеву зарочило, бичевой зарочило, зацепило за что либо. Зарочило,
сса́ривай! очищай, скидывай. Зарочить снасть, завернуть, закрепить на время;
а отрочи́ть – раскрепить, отдать» [Даль IV: 107]. Эта же информация
представлена в СРНГ [СРНГ, 35: 209]. М. Фасмер, отвергая высказанное ранее
рядом исследователей предположение о связи глагола рочить с лексемой
рычаг, тем не менее говорит о происхождении слова: «Неясно» [Фасмер III:
509].
Глагол ры́скать отмечается в нескольких значениях. Так, он обозначал
передвижение судна при помощи подачи (завоза якоря): «Рыскать по Волге – то
же, что и плыть подачею, но не против воды, а по воде» [Слова Волжеходцев
1820: 152]. См. также близкое указанному значение, в котором отсутствует
указание на способ передвижения судна: рыскать – ‘плыть по течению’ с
речением «Рыскать по Волге» и пометой «Костр.<омское>» [ОпОбл 1852: 194].
198
Следующим значением было двигаться (о судне) не по прямой. См. подробное
описание А. Н. Островского: «Рысить, рыскать, рыснуть. На Волге значит
уклониться от прямого пути, повинуясь диагонали двух сил: течения и ветра
или течения и пара. На рыску основан пароход. Отрыскивать – справляться.
Отрыскиваются
рысковым
якорем,
водяными
парусами
и
шестами.
Собственное значение – идти не прямой дорогой, а уклоняясь то в ту, то в
другую сторону, кидаться, метаться по сторонам» [Островский 1978: 513]. См.
также: [СРНГ, 35: 316]. Н. А. Бестужев в рассказе «Толбухинский маяк»
употребляет это слово, когда говорит о морском судне, давая при этом
следующий комментарий: «Рыскать техническое слово; обыкновенно при
сильных попутных ветрах судно рыщет в обе стороны» [Бестужев 1983: 32].
Сса́ривать – один из наиболее частотных глаголов в профессиональной
системе бурлаков, что объясняется важностью обозначемого им процесса во
время перемещения судна при помощи бечевы: «Ссаривать – отдеть бичеву,
задевшую за что нибудь в то время, когда бурлаки ею тянут судно, идучи по
берегу» [Слова Волжеходцев 1820: 152]. См. также: «Сса́ривать, ссори́ть что,
очищать от сору, скидывать с чего сор; || ссаривать снасть, веревку, бичеву,
волжс. очищать морс. освобождать от всякий помехи, зацепы, путаницы;
отцеплять бичеву, которою тянутся, от деревьев, кустов, перекидывая ее.
Бичеву ссаривают косные, два последние при тяге бурлаки. –ся, стрд.» [Даль
IV: 315]. Данная единица является производной от сор, фиксируемой в Словаре
Даля с пометой «волжс.<кое>» и со значением ‘у бурлаков, судовщиков; всякая
помеха для тяги бичевой; каменья, кусты, деревья, как при́бережные, так и по
венцу (кряжу), если бичева по ним проходит; от этого: ссаривать бичеву,
очищать, скидывать с зацеп’ [Даль IV: 283].
В
источниках
фиксируется
также
приставочное
производное
от
ссаривать – заса́ривать: «Когда был попутный ветер – ставили пару и шли
легко и скоро, торопком, чтобы не засаривать в воду бичеву» [Гиляровский
1960: 176]. В говорах данная единица отмечается с другим значением:
199
засаривать – ‘быстро бежать, ехать, лететь и т. п. Эй, засаривай!.. Ишь как
засаривает!’ (Новг., Слов. Акад. 1903) [СРНГ, 11: 19].
В профессиональной речи бурлаков отмечается также и глагол
совершенного вида с этим значением: «Засорить. Задеть бичевой или канатом
за лежащие на дне камни или за кусты на берегу. (Волга)» [Островский 1978:
476]. Данная форма с этим же значением приводится и в СРНГ [СРНГ, 11: 49–
50].
Глагол таба́чить является производным от слова таба́к, которым
обозначался небольшой деревянный набалдашник, укрепленный на шесте,
использовавшийся при некоторых видах бурлацкой работы: передвижении
судна на шестах и измерении глубины воды в реке в период навигации.
Значением единицы было ‘передвигаться на судне при помощи шестов’:
«Таба́чить волжс. идти лодкою, баркою на шестах, шеститься» [Даль IV: 394].
См. также: «При работе на шестах люди упираются плечом на табачек…»
[Неуструев 1914: 288]. По всей видимости, глагол табанить является
фонематическим вариантом глагола табачить, или является параллельным
производным от соответствующего существительного, ср. табак – табачить,
табан – табанить. В словаре Даля табанить приведено со значением ‘грести
обратно, от себя, подвигаясь кормою вперед, или для завороту’. В качестве
существовавших вариантов этого слова лексикограф указывает таванить
(именно эта форма приведена в «Словаре Академии Российской» 1789–1794
годов) и таланить, последнее из которых снабжено авторским комментарием
«ошибч.». В форме таланить и с этим же значением глагол дан в публикации в
«Трудах Общества любителей российской словесности» (1820): «Таланить –
греблею в весла пятить судно назад» [Слова Волжеходцев 1820: 152].
С. П. Неуструев в «Словаре волжских судовых терминов» (1914) дает глагол в
форме повелительного наклонения: «Талань (морск. терм. табань) значит –
греби в противоположную сторону переднего хода, т. е. так, чтобы лодка
двигалась кормою вперед, а не носом» [Неуструев 1914: 289].
200
Ча́литься – ‘приставать (о судне)’: «Для бичевной тяги бичева
устроивается следующим образом: к пике или стеньге накрепко привязывается
короткая толстая веревка, бурундук; к свободному концу бурундука
прикрепляется калитка, то есть блок, чрез который пропускается бичева; один
конец ея на судне, где ею управляют, то выпуская, то укорачивая, смотря по
надобности, а другой конец бичевы на берегу, на сакме, и к нему чалятся
бурлаки» [Корнилов 1862: 28]. Ср. также чалиться в вилы: «Чтобы подсада не
отбивалась далеко, в сторону от коренной бичевы, то задние два или три
бурлака чалятся в вилы, то есть к обеим бичевам» [Корнилов 1862: 29]
2.2.9. Наименования еды и предметов личного обихода
Среди собранной лексики выделяются также наименования из сферы
личного обихода бурлаков: наименования кушаний, наиболее традиционных
личных
вещей,
профессиональной
которые
не
являются
лексической
системы,
принадлежностью
но,
безусловно,
ЛРБ
могут
как
быть
рассмотрены в отдельной ТГ как характеризующие быт бурлаков.
Отдельная ТГ включает в себя наименования кушаний, блюд и т. п.,
употреблявшихся в артели бурлаков. Эта группа включает в себя единицы
кокур, куре́нь, мура́, салома́та (солома́та), тю́ря; также в группу была условно
включена номинация тра́пеза (о причинах ее условного включения см. далее).
Под наименованием кокур в литературе о бурлаках обозначался вид
выпечки из пшеничной муки, употреблявшийся с разными приправами,
сметаной или маслом, и считавшийся лакомством. См.: «Когда бурлаки
отправляются из деревень в судовую работу, то, на прощанье с семьею, им
напекут “кокуров” или “кокурков”, – пшеничных хлебцов, здобняков, с
сметаной или маслом. Бурлак бережет свои кокурки, как память по жене,
матери или сестре, которые снаряжали его в дорогу, и лакомится здобняками,
словно
пряничками»
[Корнилов
1862:
16].
Слово
имеет
широкое
распространение в русских говорах. В вариантах какура, какурка, кокорка,
201
кокура, кокурка, кокурма, кокурок и значениях ‘лепешка’, ‘ватрушка’, ‘сдобный
хлебец для детей из теста, замешанного на сметане’, ‘небольшой калач’,
‘крендель’, ‘бублик’, ‘баранка’, ‘пирог’, ‘пышка’, ‘булка’, ‘булочка’, ‘ватрушка,
лепешка с творогом’, ‘пирожок, в который запекают целое яйцо’ и т. п.,
являющихся различными вариантами общего значения ‘изделие из теста’, слово
распространено на территории центральной и южной части Европейской
России вплоть до Урала (см., например, многочисленные словарные фиксации
данных единиц с указанными или близкими им значениями в [Макаров 1846:
106; 121], [ОпОбл 1852: 86], [СРНГ, 14: 104–106] и многие др. См. также
[Лутовинова 2005: 101–102], где подробно характеризуется все ранообразие
данных хлебобулочных изделий, распространенных в русских деревнях на
большой территории и в настоящее время).
Номинация куре́нь со значением ‘хлеб, пекшийся для бурлаков’ имеет
одиночную фиксацию. Ее, с пометой Волга, приводит в своих «Материалах…»
А. Н. Островский [Островский 1978: 483]. В Словарной картотеке Института
русского языка РАН приводится существительное курень со значением
‘пирожок с начинкой (капустой, мясом)’, зафиксированное в Пензенской
области [СРНГ, 16: 120], которое может рассматриваться как близкое
приведенному А. Н. Островским. В русских говорах очень частотен омоним
курень со значением ‘дом’, ‘изба’, ‘комната’, ‘постройка’ и т. п. Наличие в
говорах такого значения слова курень, как ‘кухня’, ‘булочная’, ‘пекарня’ (!),
последнее из которых фиксируется на большой территории, включающей
Астраханскую, Саратовскую, Симбирскую и Новгородскую губернии (все это
территории с очень значительным распространением бурлачества) (см.,
например, [СРНГ, 16: 120]), позволяет предположить возможный перенос слова
курень с наименования помещения, в котором пекли хлеб (хлебные изделия), на
сам хлеб: курень ‘пекарня’ → курень ‘хлеб’ (то есть метонимический перенос
наименования).
Слово мура́ обозначало кушанье, употреблявшееся в рационе бурлаков
постоянно: «Бурлаки, издержавшиеся в дороге, едят обыкновенно муру (род
202
похлебки из пшена, воды и небольшого количества соли)» [Вернадский 1857, 1:
113]. Компоненты блюда могли различаться: «В постные дни, в первый и
последний уповоды, бурлаки едят вместо щей муру, то есть замешают в квас
толокно, крошеный хлеб, соль и масло и считают эту холодную похлебку
лакомством. Когда поднимется попутный ветер и бурлаки, весело убрав бичеву
и распустив парус, отправляются в мурью отдыхать, то на радостях, иной
десяток устроивает, только для себя, четвертый уповод из муры» [Корнилов
1862: 20].
Слово имеет широкое распространение в говорах, где под ним понимают
жидкое кушанье, похлебку с разнообразными ингредиентами: водой или
квасом, хлебом, луком, солью, растительным маслом; см., например, [СРНГ, 18:
347], «Словарь областного вологодского наречия (По рукописи П. А.
Дилакторского 1902 года)» (мура – ‘(Кадн.) Толченый зеленый лук и кусочки
хлеба, разболтанные в посоленном квасу или воде. Едят во время Петрова
поста’ [СОВН: 262], Словарь Даля и мн. др.
Салома́та (солома́та) также обозначала кушанье, которое было
постоянным в рационе бурлаков: «У судорабочих полагается время для
завтрака, обеда и ужина. Утром они едят мясо, в полдень саломату или кашу,
которая готовится из пшена и мяса» [Вернадский 1857, 1: 113]. И. Корнилов
сообщает о четком противопоставлении бурлаками саломаты (которую автор
цитаты называет «пшенной кашей соломатой») обычной каше: «Соломатой
называют обыкновенную пшенную кашу. Кашу, говорят они (бурлаки. – Д. В.),
готовит жена или родная мать дома, в своей печи; а у нашего брата бурлака не
каша, а соломата» [Корнилов 1862: 20]. Наименование саламата, саломата,
соломата с различными вариантами общего значения ‘каша из какой-либо
крупы’ (далеко не всегда пшенной, как у бурлаков), а также однокоренные
слова с этим же либо сходным значением широко распространены в русских
говорах не только Европейской части России, но и Сибири (см., например,
[СРНГ, 36: 55–59; 39: 291]).
203
Наименование тю́ря также обозначает кушанье, употреблявшееся
бурлаками: «Но добрая саламата или тюря на уповодах, хоть на судне и без
чарки водки, заставляет рабочего забыть маленькие неприятности и помнить,
что где человек, там непременно и зло» [Небольсин 1852: 107]. По поводу этого
слова В. И. Даль писал: тюря – ‘самая простая еда: хлеб или сухари, корки,
покрошенные в воде с солью; хлебная окрошка на квасу, ино с луком; иногда
крошево хлебное во щах’ [Даль IV: 463]. Очевидно, что, как и в предыдущих
случаях, кушанье могло включать в себя самые разные компоненты, что могло
быть обусловлено не только личными предпочтениями, но и местными
особенностями (традициями приготовления еды, распространенными в том или
ином крае, доступностью тех или иных компонентов в зависимости от
географического ареала, времени года и т.п.) и другими причинами).
Последней единицей, которую можно условно включить в данную
тематическую группу, является существительное тра́пеза. А. Н. Островский в
своих «Материалах…» приводит номинацию трапеза со значением ‘обед
бурлаков’ [Островский 1978: 518]. Однако существование этого слова у
бурлаков по других источниках не было подтверждено. Одиночная фиксация
слова объясняется, возможно, тем, что оно существовало в какой-то краткий
момент времени, возможно, в какой-либо одной бурлацкой артели, то есть
имело во многих отношениях ограниченный характер употребления и по
какому-либо стечению обстоятельств стало известно собирателю. Принимая во
внимание широко распространенную в различного рода замкнутых коллективах
любовь к переименованиям, языковой игре, являющимся одними из важнейших
характеристик
практически
любой
субстандартной
системы,
данное
предположение вероятно.
В ТГ наименований обиходных вещей бурлаков нами включены
следующие слова: буты́рка, глаза́, масле́на, смоляни́ца, солони́ца.
Буты́рка – наименование бурлацкой ложки. В России было несколько
видов ложек, отличающихся друг от друга внешним видом. См. информацию,
204
представленную в словаре В.И. Даля: «Ложка бывает: межеу́мок, простая
русская, широкая; буты́рка, бурлацкая, такая же, но толще и грубее; боска́я,
долговатая, тупоносая; полубоская, покруглее той; носа́тая, остроносая;
тонкая, вообще тонкой, чистой отделки» [Даль II: 268]. Тяжелый и почти
постоянный физический труд бурлаков необходимым образом требовал
калорийного питания: «Стол – мать сыра земля, а ложка на шапке. Выдернул и
хлебай, как мать выучила. Потрудившиеся бурлаки едят так, что за ушами
трещит. Еда для них – большое удовольствие, а затем второе слаще» [Максимов
2013: 133]. Ложка в жизни бурлака играла важную роль – не только как
основного столового прибора, используемого при питании, но в гораздо
большей степени как предмета, имеющего чрезвычайно важное значение в
самопрезентации бурлака, используемой, в том числе, при поиске работы, то
есть в рекламных целях, о чем уже говорилось в предыдущем параграфе.
Глаза́ми в речи бурлаков именовались паспорта, увольнительные виды –
официальные документы, позволяющие крестьянам, занимающимся отходными
промыслами, в течение длительного времени вести деятельность вне своего
родного региона: «Выхлопотав себе глаза, то есть увольнительные виды,
получив задатки и ухитрившись придумать им полезное употребление, бурлаки
сбираются в путь, на заводы» [Небольсин 1852: 108]. Данная номинация
широко фиксируется в воровском жаргоне XIX века, см., например: «Глаза –
паспорт на языке бурлаков, а также на языке московских жуликов,
петербургских мазуриков» [Мельников 1987, 1: 90]. См. замечание акад.
Виноградова в его экскурсе о выражении «Втереть очки» в «шулерском арго» и
воровском жаргоне XIX века: «Слово глаз метафорически обозначало паспорт,
по
которому
можно
было
прописаться»
[Виноградов
1999:
117].
Функционирование слова в ряде субстандартных систем свидетельствует о
бытовых, и, следовательно, речевых контактах между представителями данных
систем.
Масле́на
предназначенный
представляла
для
собой
хранения
предмет,
масла.
205
Маслена
столовый
находилась
прибор,
не
в
индивидуальном пользовании, а в распоряжении десятка бурлаков: «Артель,
для еды, делится на десятки, и каждый десяток знает свою чашу, свою
солоницу, свою маслену» [Корнилов 1862: 20]. Со значением ‘посуда для
масла’ слово зафиксировано в Словаре русских народных говоров с пометами
Волж., 1862 и Ряз. [СРНГ, 17: 382]. По всей видимости, первая из этих помет
идентифицирует слово как зафиксированное именно в статье И. Корнилова: в
пользу этого свидетельствует год создания произведения – 1862, совпадающий
с годом, данным при помете, и помета Волж., то есть «Волжское».
Смоляни́ца
–
наименование
рубашки,
используемой
бурлаками:
«<Смоля>ни́ца, дегтярная рубашка разных рабочих, бурлаков» [Даль IV: 242].
Слово имеет редкую фиксацию, кроме словаря Даля мы располагаем только
материалом, представленным в СРНГ, «Рубашка, пропитанная смолой, дегтем,
для ношения рабочими, бурлаками летом, чтобы не заболеть заразной
болезнью» (Пск., Осташк. Твер., 1855) [СРНГ, 39: 36].
Одним из столовых приборов, имевшихся на судне, была солони́ца,
употребляемая для хранения соли, то есть солонка: «Артель, для еды, делится
на десятки, и каждый десяток знает свою чашу, свою солоницу, свою маслену»
[Корнилов 1862: 20]. Слово имело широкое распространение в русских
диалектах (см., например, [СРНГ, 39: 300]).
Показательно с точки зрения характеристики особенностей языковой
картины
мира
бурлаков
то,
что
в
поле
зрения
исследователей
из
непрофессиональной лексики попали номинации преимущественно кушаний и
предметов,
связанных
с
приемом
пищи,
демонстрирующие
наиболее
актуальную для бурлаков сферу обихода в процессе трудовой деятельности.
Единственным предметом обихода, не связанным с приемом пищи, оказывается
также актуальный и важный для возможности бурлацкой деятельности предмет
— паспорт.
206
2.2.10.
Топонимические наименования
Группа топонимов, зафиксированных в лексике бурлачества, включает в
себя такие единицы, как Ни́жний (также отмечается форма Нижной), Перма,
Рыбна, Разбалу́й-го́род, Разгуля́й-го́род (фиксируются также уменьшительные
формы Разбалу́й-городо́к и Разгуля́й-городо́к). Слова, очевидно, являются
общеупотребительными, но в процессе нашего рассмотрения интересны как с
точки зрения принципов номинации некоторых из них именно у бурлаков (ср.
Разгуляй-город), так и с точки зрения наименования, вероятно, самых
актуальных для бурлацкой деятельности центров, что также можно считать
отражением фрагмента их языковой картины мира.
Единицы Нижний, Нижной обозначают Нижний Новгород: « – <…> А
тоже, когда в лямке, и он, и я (бурлаки. – Д. В.) хозяину подчинялись – пока в
Нижнем али в Рыбне расчет не получишь» [Гиляровский 1960: 179]. См. также:
«Разговоры шли теперь вроде следующего: – Ну, а теперь доплыли в Перму.
Отдохнем. Супротив Перми да Елабуги уж не будет таких городов. – Там еще
Нижной-город есть. Огромнеющий, дома – эво какие. А это супротив Нижнего
пигалича» [Решетников 1986: 113]. Несмотря на отсутствие фиксаций слова в
словарях XIX века, это наименование, в силу его широкой фиксации в
разнообразных источниках, можно считать общим, широко распространенным
в живой речи вплоть до настоящего времени.
Перма – наименование города Пермь: «Все бурлаки смотрели на город и
дивились. – Эко баско! Ай да Перма-матушка! Вот так городок! Гли, церквей
што, домов белых… А барок-то, судов!» [Решетников 1986: 111].
Рыбной называли Рыбинск – город на Волге, уездный центр Ярославской
губернии: «И как не хотелось вставать, когда утром водолив еще до солнышка
орал: – Э-ге-гей. Вставай, робя… Рыбна не близко еще…» [Гиляровский 1960:
177]. Однако наименование Рыбна образовано не от топонима Рыбинск, а от
более раннего наименования города – Рыбная слобода.
207
Два следующих наименования – Разбалуй-город (также Разбалуйгородок) и Разгуляй-город (также Разгуляй-городок) – являются собственно
бурлацкими: «Разбалу́й-город, Астрахань, соблазн бурлаков» [Даль IV: 9].
Мотив наименования прозрачен: «Астрахань бурлаки называют «разбалуй –
город», потому что они здесь отдыхают и наслаждаются по своему» [Корнилов
1862: 7], см. также [Вернадский 1857, 2: 12–13].
Тяжесть бурлацкого труда и стремление к его окончанию подробно
иллюстрирует следующий источник: «Горе тому бурлаку, которого в этих
страшных трудах застигает болезнь! Безжалостные хозяева отдают ему
заработанные деньги и паспорт и высаживают на берег, где ни попало.
Неудивительно поэтому, что бурлаки дорогу свою по Волге называют
“путиной”, нелегко пройти им 75 дней, от Астрахани до Нижнего, куда должны
прибыть они в 70 (дней. – Д. В.) или обыкновенно к Ильину дню. Так как они
нанимаются по контракту и обязываются поставить товар в срочное время, то
чем ближе этот срок, тем более купец старается понуждать бурлаков, и они в
это время в сутки спят не более двух часов, а иногда менее. И как не увлечься
бурлаку после стольких лишений, после стольких ночей, проведенных без сна,
бедными наслаждениями, какие представляются ему в городах! Очень часто
бурлак проматывает свой ничтожный заработок, для которого он рисковал
жизнью. Но ни один из городов не пользуется между бурлаками такою славою,
как Астрахань, где нередко, облитые их собственным потом и кровью, деньги
проживают они в несколько дней. Край их производит один только хлеб, а в
Астрахани по дешевой цене продаются: рыба – любимая их пища,
разнообразные плоды, виноградное вино; на каждом шагу соблазны. Вот отчего
они прозвали Астрахань разбалуй-городком» [Бурлачество в Астраханской
губернии 1851: 53].
Следующее бурлацкое наименование Астрахани – Разгуляй-город – также
обладает
прозрачной
формой.
Для
его
толкования
использовалось
тождественное по смыслу объяснение: «…русское простонародие называло его
(город Астрахань. – Д. В.) Разгуляй-городом, потому что судорабочие и
208
рыбопромышленники, лишенные всех удовольствий во время работ, по
прекращении
навигации,
прокучивали
иногда
все
свои
барыши»
[Энциклопедический словарь 1862: 639]. См. также: «Про Астрахань, что
бурлаками Разгуляй-городок прозвана, в путевой бурлацкой песне поется: Кому
плыть в Камыши1 – // Тот паспорта не пиши, // Кто захочет в Разгуляй – // И
билет не выправляй» [Мельников 1987, 1: 90].
Однако строки бурлацкой песни, приведенные П. И. МельниковымПечерским при описании побега слепых (то есть беспаспортных) бурлаков с
судов,
заставляют
видеть
другой
аспект
положительной
модальности
наименования данного города – возможность для бурлаков не только
вознаградить себя за все тяготы пути, оканчивающегося в Астрахани, но и
возможность тем из них, кто не имел паспорта и, следовательно, у кого могли
быть проблемы с полицией, с законом, жить в Астрахани более или менее
безопасно (см. также [Родин 1975: 101; 214]).
Чрезвычайно важной выглядит практически полная параллель между
строками бурлацкой песни, приведенной П. И. Мельниковым-Печерским (1880е гг.), и пословицей, особенно распространенной, по словам историка раскола
Ф. В. Ливанова (1873 г.), среди нижегородских раскольников. Говоря о русских
сектантах,
Ф. В. Ливанов
пишет:
«В
последнее
время
последователи
страннической секты преимущественно стремятся к Астрахани. К Астрахани
стремится чрезвычайно и весь вообще гулевой народ приволжских губерний: он
любит этот город и зовет его не иначе, как “Разгуляй городком”. Слабость
надзора за паспортами в Астраханском крае была даже поводом к
составлению народной пословицы, которая особенно употребительна между
нижегородскими раскольниками (!): “коли хочешь в камыши, так паспорта не
пиши, а захочешь в Разгуляй, и билет не выправляй”. В этой обетованной земле
бродяг и беспаспортных приохотился и широко распространился раскол
беспоповщинский; на буграх низовья Волги, на рыболовных ватагах
1
«Камышами называются берега Волги и острова на ней в Астраханской губернии» [Мельников 1987,
1: 90].
209
Каспийского моря живет чрезвычайно много раскольников Нижегородской
губернии: сюда же из верховых губерний нижегородцы справляют и
странников» [Ливанов 1873: 143]. О распространении этой пословицы у
раскольников см. также: [Розов 1872: 539 – 540; Православный собеседник
1866: 268; Андреев 1870: 345].
Полная
смысловая
тождественность
упомянутых
фольклорных
источников заставляет считать их распространенными не только в среде
бурлаков, но — шире — в среде сектантов, беспаспортных бродяг,
преступников, скрывающихся от правосудия на Нижней Волге, то есть для
целого ряда асоциальных элементов. Противопоставление себя обществу, а
также неизбежные контакты в этой асоциальной среде на бытовом уровне
провоцировали и речевые контакты между представителями этой среды, что, в
частности, объясняет и наличие в профессиональной системе бурлачества
элементов воровского жаргона (подробнее об этом см. в главе 3).
2.2.11. Наименования периодов времени и расстояния
В следующую ТГ лексики были объединены наименования отрезков
времени и расстояния, употреблявшихся бурлаками, в том числе и при
выполнении ими своей профессиональной деятельности. Эта группа включает в
себя такие слова, как переме́на, плес, полперемена, пути́на, у́повод.
Переме́ной
называлось
определенное
место
на
речном
берегу,
традиционно используемое командами речных судов для отдыха и смены
работников при передвижении по рекам. «Переменами называются постоянные
бурлацкие станции, которые не всегда бывают в жилых местах, но иногда возле
какого-нибудь урочища» [Корнилов 1862: 22]. Тот же автор сообщает, что на
Волге от Рыбинска до Астрахани, на протяжении 2590 верст, насчитывали 80
перемен [Корнилов 1862: 23]. Перемены были закреплены многолетней
традицией. Анонимный автор, говоря об этом, ссылается на «обычай», то есть
на так называемое обычное право: «На Волге обычаем установлены известные
210
береговые пункты, называемые переменами, которыми руководствуются при
плавании вниз – для смены гребцов, а при плавании вверх – для смены людей у
руля» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 27]. Так как перемены были
важны в первую очередь для бурлаков, то они часто получали наименование
бурлацких перемен: «Две версты ниже этого бугра, – бурлацкая перемена,
называется Осиновое лбище. <…> От Осинового лбища идут бурлацкие
перемены: дер. Даниловка, колония Добринькая и г. Камышин» [Корнилов
1862: 33]. См. также: «[Старик:] – Вот только одна вчера такая вечером пришла,
настоящая расшива, и сейчас, так версты на две выше Твериц, стоит; тут у нас
бурлацкая перемена спокон веку была, аравушка на базар сходит, сутки, а то и
двое, отдохнет» [Гиляровский 1960: 172].
Полперемена
обозначала
расстояние,
примерно
соответствующее
половине обычной перемены. «За Разинским бугром, от дер. Даниловки и
Щербаковки, тянутся полперемены или около 15-ти верст горы Столбища или
Столбичи» [Корнилов 1862: 33].
Номинация плес обозначала не какое-то точное расстояние, всегда одно и
то же, а расстояние от одного поворота реки до другого, см.: «Пле́со ср. плеса́
ж. дон. плес м. тмб. плеси́на об. одно колено реки, меж двух изгибов; часть ее,
от одного изгиба до другого, прямое теченье, воднолук, без поворота. Бурлаки
считают речной путь плеса́ми, коим нередко даны названья, от урочищ. Прошли
три плеса, а три осталось» [Даль III: 126]. См. также: «Плёсо, ср. Длина реки
от колена до колена. (Волга)» [Островский 1978: 500]. Использование
бурлаками наименования плес в качестве единицы измерения расстояния,
пройденного пути привело к появлению наречия по-плесно, используемого в
том числе и при расчетах с судохозяином: «Кого хозяин увольняет с дороги, с
тем рассчитывается по-плесно, т. е. по переменам: сколько перемен прошел
работник, за столько армянин и деньги отдает с полным удовольствием»
[Корнилов 1862: 26].
Пути́ной бурлаки называли путь, совершаемый речным судном по
определенному маршруту, от одного пункта до другого, то есть рейс, а также
211
свое собственное передвижение на судне. См.: «Лоцмана, водоливы и бурлаки
нанимаются обыкновенно на одну путину, т. е. в один конец, и по окончании
оной
возвращаются
домой,
либо
на
лодках,
либо
на
судах»
[Сельскохозяйственная статистика 1859: 23]. См. также: «Она <расшива. – Д.
В.> была старше Ивана Костыги, который от Утки-Майны до Рыбны больше
двадцати путин сделал у Пантюхи, и потому с презрением смотрел и на
пароходы и на всех нас, которых бурлаками не считал» [Гиляровский 1960:
175]. Употребление этого слова в профессиональной системе бурлачества
обусловило появление соответствующих речений в словаре В. И. Даля:
«Пути́на ж. пути́нка, пес. пути́нушка, путь, доро́га, всякая поездка,
путешествие, странствие. || Один конец пути, особ. водою, ход в один конец,
рейс, плаванье от одной известной пристани до другой. Бурлаки по Волге в лето
путины по две и по три хаживали, вниз пустую путину, пеши, либо сплавом на
лодке, а вверх на лямках и завозом. Ныне путинами ходят все пароходы» [Даль
III: 565]. Приведем еще примеры функционирования слова в профессиональной
системе бурлаков: «В одно судоходство бурлаку можно сделать, при хорошей
погоде, две большие путины, напр. из Хвалыни в Кострому, да кроме того одну
коротенькую путину, напр. из Нижнего до Костромы» [Корнилов 1862: 10];
«Горе тому бурлаку, которого в этих страшных трудах застигает болезнь!
Безжалостные хозяева отдают ему заработанные деньги и паспорт и
высаживают на берег, где ни попало. Неудивительно поэтому, что бурлаки
дорогу свою по Волге называют “путиной”, нелегко пройти им 75 дней, от
Астрахани до Нижнего, куда должны прибыть они в 70 (дней. – Д. В.) или
обыкновенно к Ильину дню» [Бурлачество в Астраханской губернии 1851: 53].
Существительное пути́на является компонентом двух устойчивых
сочетаний: пуста́я пути́на и лома́ть пути́ну. Пример употребления первого
приведен в статье из словаря В. И. Даля, которая уже цитировалась выше:
«Бурлаки по Волге в лето путины по две и по три хаживали, вниз пустую
путину, пеши, либо сплавом на лодке, а вверх на лямках и завозом» [Даль III:
565]. Значение выражения пустая путина можно определить как ‘путина,
212
совершаемая бурлаками без оплаты, обычно для поиска работы, с целью найма
на суда’: прилагательное пустой в составе сочетания имеет значение
отсутствия работы и, соответственно, заработка.
Выражение лома́ть пути́ну означает ‘совершить рейс на судне в качестве
судорабочего’.
Д. Н. Мамин-Сибиряк
в
своем
очерке
«В
камнях.
Из
путешествия по реке Чусовой» передает разговор, произошедший на судне: «–
Минеич у нас завсегда в худых душах, – шутил Прошка (на заводах выражение
“в худых душах” равносильно нашему “при смерти”). /– Ты которую путину
ломаешь, Минеич? /“Сломать путину” – значит сплыть на барке. /– Пятый раз
плыву, – отвечал служащий, принимая дрожащими руками стакан чаю»
[Мамин-Сибиряк 1958б: 143].
См. еще пример употребления выражения: «Сломав путину, то есть
совершив уже летом рейс с караваном, бурлаки в зиму отдыхают и стараются
собраться с новыми силами. К весне они сбираются на стан, или сборное
место, которым с давних уже времен почитается село Лудяное. Сюда приезжает
заводский наниматель, именно то лицо, которое в минувшую навигацию
сопровождало караван в качестве караванного смотрителя» [Небольсин 1852: 107].
В отличие от уже рассмотренных единиц, имеющих значение, в той или
иной мере связанное с расстоянием (как правило, с его преодолением в течение
какого-то периода времени), лексема у́повод имеет значение только периода
(отрезка) времени. Номинация у́повод, несмотря на свое распространение в
говорах
(см.
подробнее
далее),
часто
приводится
в
источниках
рассматриваемого периода как употреблявшаяся в среде бурлаков. См.,
например: «Бурлаки едят в три “уповода”, то есть три раза в день. Если судно
тянется подачей или бичевой, то для каждого уповода бросается якорь, и
бурлаки, убрав бичеву, отправляются для еды и отдыха с берега на судно»
[Корнилов 1862: 19]. См. более подробно в «Материалах…» А. Н. Островского:
«Уповод, м. Известное время, на которое делится рабочий день: 1) до завтрака,
2) до обеда, 3) до 8 часов. (Волга)» [Островский 1978: 519]. В. И. Даль также
подробно писал о значении и употреблении этого слова: «У́повод м. иногда,
213
у́поводь ж. сев. вост. у́пой пнз. упру́г влд. срок, время, в несколько часов, 2 до 4
часов. Сделать, сбегать в уповод. || Время работы в один прием, от выти до
выти, до еды и роздыху. Зимний рабочий день делится на два у́повода, летний
на три, иногда на четыре, особ. у ленивых, у которых и самые у́поводы короче.
Первый уповод, от восхода и завтрака до обеда (8 или 9 часов); второй, от обеда
до па́ужина (2 – 3 часа); третий, до заката; или: прв. от восхода до завтрака;
втр. от завтрака до обеда; трт. до па́ужины; чтврт. до заката и ужина. || В
езде, у́повод, упряжка, перегон, конец, сколько проедешь не кормя, 20, 30 верст.
В три уповода дойдешь до города, в один день, в два роздыха» [Даль IV: 516].
В. Я. Дерягин анализирует у́повод в числе нескольких однокоренных
диалектных слов, распространенных на русском Севере (в основном на
территории Архангельского региона), имеющих значение отрезка, периода
времени. Причем, по мнению исследователя, распространению слова у́повод в
тех местностях Архангельского региона, где оно фиксируется, могло
способствовать его привнесение переселенцами: «с Верхней Волги, из РостовоСуздальских земель» [Дерягин 1977: 153]. Если принять эту точку зрения,
можно предположить, что употреблению именно этого слова (у́повод), а не
однокоренных с этим же значением, распространенных на севере и
анализировавшихся в статье, способствовали возвращающиеся с работы домой
бурлаки, уроженцы региона, которые и принесли с собой это слово, усвоенное
ими на Волге.
2.2.12. Географические наименования
В тематическую группу географические наименования включаются,
прежде всего, наименования береговой полосы, используемой для бечевой тяги
(бечевни́к (бичевни́к), поре́чник, са́кма (ша́кма), ходово́й бе́рег), а также
наименования фарватера (стре́жень, ято́вь) и различных видов мели (ба́нка,
застру́га, перека́т).
214
Наименования береговой полосы, используемой для бечевой тяги
Номинация бечевни́к (бичевни́к) имела два варианта написания, которые
зависели как от орфографической традиции, так и от того, какой точки зрения
придерживался писавший по поводу происхождения производящей основы
слова (подробнее см. 3.3.). При цитировании источников в работе сохраняются
написания бечева (бичева) и бечевник (бичевник).
Основным значением существительного бечевник (бичевник) было ‘тропа
по берегу реки, используемая бурлаками при передвижении ими судна’. См.
подробную
характеристику
бечевника:
«Правильно
устроенного
искусственного бечевника, ни по Саратовскому берегу Волги, ни по
Самарскому не существует. Бечевниками служат протоптанные по берегам
тропинки, для больших судов по нагорному берегу, потому, что они идут
преимущественно в половодие, когда луговой берег затоплен и непроходим, а
для малых – по луговому. Бечевник нагорной стороны проходит либо по скатам
и вершинам гор и оврагов, либо по прибрежному песку и глине. В зной песок
раскаляется и жжет ноги, а в дождь глина распускается и делается вязкою и
скользкою» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 22–23].
Однако необходимость в существовании специальных троп, дорожек по
берегам судоходных рек, которыми могли бы передвигаться бурлаки, жизненно
важная для всего русского речного судоходства, привела к необходимости
законодательного регулирования на государственном уровне мер по созданию и
поддержанию в рабочем состоянии приречных бечевников. Это способствовало
терминологизации слова, включению его в официально-деловые документы и, в
дальнейшем,
к
полноценному
функционированию
в
составе
русского
литературного языка.
Так, «высочайше утвержденное» императором Николаем I «Положение о
бичевниках и пристанях» от 10 февраля 1838 года не только закрепляло
использование наименования бичевник в официально-деловом стиле речи, но и
всесторонне характеризовало сам денотат. Ширина бечевника определялась в
215
10 сажен ширины, он предоставлялся безвозмездно не только для бичевой тяги,
но и для прочих судовых нужд: постройки, конопатки, осмолки и починки
судов, для их нагрузки и разгрузки, складки товаров и снастей, для дневного и
ночного отдыха судовых команд, для приготовления ими пищи и др.
Детальнейшим образом характеризовался сам бечевник, см., например: «§ 4.
Бичевники разделяются на естественные и искусственные. Первые идут вдоль
природою образованных вод, и существуют, как сказано в предыдущем §,
силою
закона.
Последние
суть
нарезанные
и
обделанные:
а)
вдоль
искусственных каналов, и б) при существовании шлюзной системы на
природных водах, выше и ниже плотин, в нужном по местной надобности,
протяжении и ширине» [Положение о бичевниках и пристанях 1839. С. 101].
См., например, определение из словаря В. И. Даля: «Бичевни́к м.
береговая полоса, по закону в 10 саж. ширины, вдоль судоходных рек, которая
должна оставаться свободною для всех нужд судоходства» [Даль I: 91].
Береговая полоса продолжает именоваться бечевником в официальных
документах вплоть до настоящего времени. Так, Водный кодекс Российской
Федерации от 16.11.1995 N 167-ФЗ использует это понятие как одно из
ключевых.
Примечательно,
что
ширина
бечевника
и
в
настоящее
время
определяется в 20 метров, что практически совпадает с шириной бечевника,
установленной Николаем I (10 сажен), так как по его же указу «О системе
российских мер и весов» от 11 октября 1835 года длина сажени была
приравнена к длине 7 английских футов, то есть длина сажени устанавливалась
в 2,1336 метра, а следовательно, 10 сажен – это 21,336 метра.
В настоящее время слово, расширив сферу использования, широко
употребляется и в научном стиле речи. См. некоторые примеры употребления
слова в научном узусе: «На приверхе происходит интенсивный рост бечевника
по вертикали, что связано с распределением скоростей и осадков в потоке во
время половодья. Вверх и вниз по течению аккумулятивные бечевники
сменяются эрозионными» [Ивановский 1973: 51]. «В целом для рассмотренной
216
части Прииртышского участка бечевник широкий и пологий. Ширина 20 – 30 м,
увеличивается к нижнему концу участка до 100 м и более» [Гидро- и
инженерно-геологические условия 1987: 106]. «Основная масса обвальнооползневого материала на склоне отсутствует; по всей видимости, она
сместилась на бечевник и размыта рекой» [Гидро- и инженерно-геологические
условия 1987: 110].
Таким образом, значение слова можно определить следующим образом:
бечевник (бичевник) – ‘свободная береговая полоса шириной в 10 сажен вдоль
судоходных рек, установленная законом для передвижения бурлаков, а также
для прочих судовых нужд’.
Поре́чник – другое наименование береговой полосы, используемой
бурлаками для тяги судов. См.: «Поре́чник м. бичевник, дорога или тропа вдоль
судоходных рек, для тяги судов. Поречником не пройдешь теперь, его
затопило» [Даль III: 337].
Слово имеет довольно редкую фиксацию, СРНГ дает его со ссылкой на
Даля, с далевским определением и речением [СРНГ, 30: 58]. С пометами спец. и
устар. поре́чник включен в «Толковый словарь русского языка» под ред.
Д. Н. Ушакова со значением ‘тропинка вдоль берега судоходных рек, по к-рой
шли бурлаки, тянувшие суда’ [СУ, 3: 603].
Несмотря на то что составители словаря относят слово к специальной
лексике (вероятно, судовой), ограничивая тем самым сферу его употребления,
тем не менее показательно включение его в толковый словарь общерусского
языка.
Номинация са́кма (ша́кма) также имела два варианта написания, однако,
в отличие от случая бечевник (бичевник), где принципиален вопрос написания
гласной в первом слоге, здесь мы имеем дело с диалектными особенностями
произношения. В. И. Даль дает несколько значений слова сакма, основное из
них – ‘колея, след колеса или по́лоза’; кроме этого в словаре отмечаются такие
значения, как ‘дорожка, тор, тропа, тропинка лесная’, а также ‘бичевник,
утоптанная по бичевнику тропа’ [Даль IV: 131]. Слово употреблялось самими
217
бурлаками: «По Костычам вода тихая, да такая глубокая, что сажень на 13, на
15, возле самого ярочка, так что и подачей идти нельзя, а сакма или шакма, как
произносят некоторые бурлаки, – опасная: все крутые да глубокие враги»
[Корнилов 1862: 26]. См. также: «Человек сорок бурлаков, наваливаясь на
лямку и переступая медленно как солдатский строй, в одну ногу, шли
вереницей по сакме или бичевнику и с величайшим и дружным усилием тянули
бичеву» [Корнилов 1862: 5].
В СРНГ отмечается широкое распространение слова в русских говорах в
нескольких значениях, часть из которых отмечена В. И. Далем. В качестве
одного из значений отмечено ‘берег судоходной реки, по которому тянут
(бурлаки) бечевой барку; бечевник’, снабженное пометами Перм., 1848; Влад.;
Волж. [СРНГ, 36: 50].
Учитывая отсутствие данного значения в более раннюю эпоху, следует
признать его более поздним по сравнению с первоначальным, которым было
общее значение ‘дорога’. Так, в «Словарь русского языка XI–XVII вв.»
фиксируется сакма (сокма): ‘дорога (первоначально – о путях передвижения
татар)’ и ‘протоптанный след; путь, по которому прошли конные или пешие’
[СРЯ XI–XVII, 23: 22–23]. К тому, что слово тюркского происхождения,
склоняется и М. Фасмер [Фасмер III: 547]. Таким образом, история развития
значений слова в русском языке (точнее, того значения, которое фиксируется в
системе русского бурлачества – ‘полоса берега, используемая бурлаками для
тяги судна бечевой’), после его заимствования из татарского, представляется
следующей: ‘след, оставленный на почве от перемещения людей’ → ‘путь, по
которому (возможно, однократно) прошли конные или пешие’ → ‘дорога,
которой
пользуются
постоянно’
→
‘береговая
полоса,
удобная
для
перемещения судорабочих при тяге судна бечевой’.
Примечательно,
что
в
различных
русских
говорах,
причем
распространенных не только в Европейской части России, но и Сибири (см.,
например, [Захарова 1995]), слово сакма фиксируется во всех приведенных
значениях (см., например, [СРНГ, 36: 49–50]).
218
Ходово́й бе́рег – еще одно наименование береговой полосы, используемой
бурлаками при передвижении судов бечевой тягой: «Ходово́й берег, бичевой,
бичевник, где идет тяга судов» [Даль IV: 573].
Наименование продолжало употребляться даже после исчезновения
бурлачества: «Здесь (на реке. – Д. В.) кормилось немало народа. Унылую
бурлацкую песню и я слыхал в детстве. Ходовой берег реки, “бичевной”, – по
которому ходили бичевой бурлаки и конногоны, таща за собой громадные
баржи и другие суда с хлебом и прочими товарами, – и теперь еще напоминает
о былом времени» [Соколов 1896: 273].
Сочетание употреблялось в официально-деловых документах еще в XVIII
веке. Так, Указ от 18 февраля 1759 года предписывал: «Для лучшего и
безостановочного следующим к Санкт-Петербургу по рекам с казенными
железом и лесами, и с другими припасы, и с купеческими товары, и с запасом
баркам ходу, приходящих в Тверь осенью для зимованья барок казенных и
партикулярных в самом устье Тверцы реки по обе стороны берегов не ставить и
на берега ничего не выгружать, и ходовой берег не токмо в том устье, но и во
всех той реки местах не занимать» [Словарь юридический: 1771].
Наименования фарватера и различных видов мели
Наименование фарва́тер, обозначающее ‘часть водного пространства,
свободную от препятствий и достаточно глубокую для прохода судовэ, являясь
западноевропейским заимствованием, долгое время употреблялось в России
преимущественно на морском флоте. В речном судоходстве с этим же
значением использовалась единица стре́жень, см.: «Лоцман нанимается
судохозяином особо от артели и получает жалованья рублей двести ассигн. за
путину. Бурлаки находятся в его подчинении; он распоряжается их очередями и
правит судном, чтобы оно шло по стрежню (фарватеру), чтобы не убить его в
гряду или в осередыш» [Корнилов 1862: 21]. «Опыт областного великорусского
словаря» (1852) указывает в качестве ареала распространения номинации
219
(приведенной в формах стрежень и стрежа) только Архангельский регион
[ОпОбл 1852: 217], приводя значение ‘место, более глубокое в реке; фарватер’,
однако «Словарь русских народных говоров» дает целый ряд единиц с данным
корнем и близкими значениями, фиксируемых на достаточно обширной
территории Европейской России [СРНГ, 41: 304]. Данная единица имеет
достаточно ранние фиксации, см., например, грамоту Ивана Грозного
нижегородскому воеводе Д. В. Сабурову (1581 г.) об определении права
владения Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря местами рыбной ловли, в
которой упоминается «в Волге реке стрежень» [Акты исторические 1841: 400].
Примечательно, что и другие ранние фиксации указывают именно
волжский стрежень, см., например, иллюстрации к слову стрежень в «Словаре
русского языка XI–XVII вв.» [СРЯ XI–XVII, 28: 152] (само слово в данном
источнике фиксируется со значением ‘самая глубокая часть русла реки’).
На Волге с близким значением фиксируется также единица коренна́я (см.,
например, определение слова в «Толковом словаре живого великорусского
языка» В. И. Даля: ‘средина или глубь реки, русло, стрежень, отрежь, фарватер,
матерая’ [Даль IV: 346]), являющаяся региональным диалектизмом (В. И. Даль
указывает ее с пометой волж.). См. также употребление единицы в отрывке,
рассказывающем об опасностях волжской навигации: «Волга, сказывают
бурлаки, река мудреная. Стрежень меняется что ни весна. Речное дно –
сыпучий песок; так и ходит с места на место. Судовой ход нынче здесь, а на
будущую весну, смотришь, – тут намыло песчаную косу, так что и дощаник не
пройдет, – а коренная струя повернула вон туда, где теперь песок и там
промыла себе ворота» [Корнилов 1862: 30 – 31].
В
числе
«нескольких
местных
технических
слов,
объясняющих
случайности волжского фарватера», значение которых И. Корнилов посчитал
необходимым специально объяснить в своем исследовании, есть и ято́вь,
которое автор поясняет следующим образом: ‘самое глубокое место в
фарватере’ [Корнилов 1862: 30]. Слово широко фиксируется в языке, однако в
несколько иных значениях. Так, в Словаре Ушакова ятовь указывается со
220
значением ‘место, яма в реке, где водится красная рыба (белуга, осетр и т. д.).’
и снабжено пометой обл.<астное> [СУ, 4: 1469]. Большой толковый словарь
русского языка под ред. С. А. Кузнецова дает полностью идентичное значение
данной единицы, указывая его только с пометой иного рода: рыб.<оловство>
(рыб.<оводство>) [БТС: 1534].
Речные мели имели в ЛРБ несколько наименований: ба́нка, застру́га,
перева́л, перека́т.
Ба́нка является заимствованием из голландского языка: bank – ‘отмель,
банка’ [НРС, 1987: 73], причем в речь бурлаков оно попало, очевидно, из речи
русских моряков. Спецификой данной единицы в русском языке было то, что
если на флоте банка означала морскую мель, то в речном судоходстве –
речную, причем в словарях она могла иметь конкретную локализацию, ср.:
«Банка (Првлж.), мель, то же, что банок» [Макаров 1846: 22]; «Банок, смотр.
банка (Првл.), но там же банок значит форватер и мель, где ложатся тюлени»
[Макаров 1846: 22] (таким образом, используя помету Првлж., лексикограф
четко конкретизирует регион употребления единицы).
За́стру́га – край, гребень речной мели, см.: «Гребень или край мели,
называется застругою» [Корнилов 1862: 30]. См. также: ‘ǀǀ подмытый теченьем
или волною уступ, у берега, или в наносном песку среди реки; … ǀǀ Застру́ги
или за́струги, взметанные водою по песчаному дну зубчатые или волнистые
полоски’ [Даль I: 661]. «Выпуклые части песка, разделяющие впадины, входят
в воду, представляя собой косы, называемые здесь застругами» [Богуславский
1887: 55].
Перева́лы: «В местах перехода судового хода с яра одного берега на яр
другого всегда бывает менее глубоко. Эти переходы довольно круты
относительно общего течения реки; их называют перевалами. Если перевалы
имеют глубину малую, то их, кроме того, называют перекатами, или просто
мелями» [Богуславский 1887: 58].
Перека́ты – гряды и подьемы дна под поверхностью воды, представляли
большую опасность для судоходства. Для того, чтобы суда не разбились о
221
перекаты, суда было необходимо разгружать. Разгруженное судно не так
глубоко сидело в воде, благодаря чему могло благополучно миновать опасное
место. И разгрузкой (паузкой), и повторной загрузкой товаров занимались, как
правило, именно бурлаки. См.: «Между Ярославлем и Костромой на
протяжении 72-х верст судоходных пристаней нет, да и русло Волги
представляет в некоторых местах затруднения для судоходства во время
межени от песчаных мелей, перекатов и каменных гряд, не только не
дозволяющих судам плыть с полным грузом, но заставляющих нередко паузить
в порожние суда более или менее значительную часть клади с судов, едущих с
узаконенною осадкою в 20 вершков, тогда как большие суда, здесь плавающие,
при достаточной глубине фарватера, могли бы с полным грузом сидеть в воде
на 48 вершков» [Письма о путешествии… 1864: 121 – 122]. См. также: «В
мелководье глубокие суда, подходя к перекатам, паузятся» [Корнилов 1862: 30].
Еще пример употребления слова: «Работники на судах разделяются на три
разряда: лоцманы, водоливы и собственно так называемые бурлаки. Лоцман
управляет рулем; он должен знать в совершенстве весь фарватер Волги, все
перекаты ее. Река эта ежегодно изменяет свое дно, и потому, кроме знания
местности, лоцман необходимо должен иметь такой навык, чтобы по отливу и
цвету воды отличать глубокие места от мелей» [Бурлачество в Астраханской
губернии 1851: 51].
2.2.13. Наименования ветров
Значительную
по
объему
тематическую
группу
представляют
наименования различного вида ветров. По источникам XIX в. зафиксированы
следующие наименования: ле́тний зака́т, зи́мний зака́т, моря́на, пере́чень,
полу́де́нник, поно́с, при́полдень, чужо́й ве́тер; горы́ч, прямо́й, верхово́й, лу́говень
верхово́й; крестови́к, люльня́к, мокря́к, ме́жный, лопа́точник, беля́к, буру́н.
Группу наименований ветров находим в маленьком рукописном
словарике «Из наречия судопромышленников»: «крестовик ‘ветер сзади’,
222
люльняк ‘легкая зыбь, качающая’, мокряк ‘влажный юго-западный ветер’,
межный
‘непокорный’,
лопа́точник
‘ветер,
начинающий
исподволь
разгуливаться’» [Из наречия.. 1870-е гг.: л.109].
Наименования
ветров ле́тний
зака́т и зи́мний зака́т являются
составными. Ле́тний зака́т – наименование одного из северных ветров:
«Другие ветры, дующие с севера: летний закат, горыч крутой, – те служат
только для плавного судна, которое бежит по течению» [Корнилов 1862: 25]
(см. также [СРНГ, 17: 18] с этой же иллюстрацией).
Зи́мний зака́т – наименование южного ветра: «Для сплава судов от
Костромы до Юрьевца нет лучше летнего заката, а от Юрьевца к Нижнему
хорош ветер с ершей, то есть от Галицкого озера, сиверной; от Казани до
Баронского ветер надо с зимнего заката, а от Сызрани до Казани надо с летнего
восхода, луговень» [Корнилов 1862: 25]. См. также значение, зафиксированное
в Тамбовском регионе: «Нынешний год гром был у нас в первый раз двадцать
второго марта. В это время ветер был с юго-запада или, как называют
простолюдины, с зимнего заката или с гнилого угла» (Елатом. Тамб., Архив
РГО) [СРНГ, 11: 274].
Моря́ной на Волге назывался ветер, дующий «снизу», «от моря», что и
послужило мотивацией названия: «Моряна, ж. Ветер снизу, низовой ветер.
(Волга)» [Островский 1978: 488]. Так как направление ветра было «снизу», то
есть вверх по течению, этот ветер был наиболее удобен для бурлаков, позволяя
«поднимать» судно вверх по течению на парусах, без использования бечевы:
«И такое, право, счастье; надо сниматься с якоря; вдруг подула моряна; мы
(бурлаки. – Д. В.) тотчас подняли парус, да так на парусе и дошли до Рыбинска
и совсем за бичеву не брались; просидели всю дорогу в мурье да пели песни:
ветер за нас работал» [Корнилов 1862: 15]. Однако слово фиксируется уже в
XVIII в. без пометы «Ветер, дующий с моря. Моряна потянула, оттепель
будет». [САР IV: 253], что свидетельствует о его широком употреблении.
Показательно, что во втором издании словаря слово снабжается пометой «в
просторѣчии» [САР II, III: ст.860].
223
Название ветра пере́чень служило наименованием ветра, дующего
«сбоку». Это был ветер, который «перечил», то есть сбивал с курса: «Перечень,
м. Боковой ветер. (Волга)» [Островский 1978: 499] (см. также [СРНГ, 26: 272] с
иллюстрацией из этого же источника).
Полу́де́нник – название южного ветра. Данное наименование имеет
широкое распространение на приморских или речных территориях. Так, СРНГ
отмечает употребление наименования полуденник на территории примерно 10
регионов: на Белом море, в Архангельской, Олонецкой, Новгородской,
Псковской, Вологодской, Нижегородской и некоторых других губерний и
областей [СРНГ, 29: 142]. Нетрудно заметить, что все эти регионы либо
выходят к морю, либо имеют на своей территории крупные озера или реки, что,
наряду с фиксацией номинации в профессиональной системе бурлачества,
позволяет уточнить значение, данное в СРНГ, полуденник – это не просто
южный ветер, а южный ветер, как правило (если не всегда), дующий на
поверхности воды: реке, озере, море (или с реки, озера, моря). См. «Моряна
хороша во всяком плесе, потому что она бъет направо и налево, на два
приворота, на две клещи; полуденник и приполдень бъют только на один
приворот и бывают попутными не везде, а где придется по плесу» [Корнилов
1862: 25]. См. также значение, указанное в «Морском словаре» 1941 года:
полуденник – ‘(волж.) южный ветер’ [Морской словарь 1941]. Несмотря на
отсутствие в данном определении (как и во многих других словарных
определениях) указания на связь полуденника с водой, его географическая
отнесенность к волжскому региону, засвидетельственная соответствующей
пометой, а также само включение в «Морской словарь» только подтверждает
высказанное нами предположение о том, что полуденник – это наименование
именно речного (озерного, морского) южного ветра.
Наименование поно́с служило обозначением попутного ветра, а не ветра,
имеющего всегда какое-либо конкретное направление, как в предыдущих
случаях. См.: «Понос – попутный ветер. Употребляется в этом смысле и глагол:
«Что студен, холоден ветерок поносит». (Песня.)» [Островский 1978: 505].
224
См. также материал, представленный в словаре В. И. Даля: «Поно́с … Волж.
по́ветерь или попутный ветер, попутье» [Даль III: 293]. Также: «Поносный
ветер, попутный. <…> Поно́систый ветер, сильный, поносный» [Даль III:
293]. См. также иллюстрации, приведенные в «Словаре русских народных
говоров» к этим же единицам: [СРНГ, 29: 268; 270; 272]. Ср. также в
воспоминаниях И. Лепехина: «Такие суда по Волге вверх ходят или по поносу
на парусе, или бечевою, или по канату, то есть завозом» [Лепехин 1795: 358].
При́полдень – наименование южного ветра. Его сила способствовала
судоплаванию: «Моряна, приполдень, полуденник – настоящие ходовые ветры,
для парусного хода» [Корнилов 1862: 25]. См. также [СРНГ, 31: 351].
Чужо́й ве́тер – еще одно составное наименование, фиксируемое в
профессиональной системе бурлачества: «Чужой ветер, волжс. на́кось
противный, коим идет встречное судно» [Даль IV: 631].
Наименование ветра фиксируется также в составе устойчивого сочетания
идти́ чужи́м ве́тром: «Зато что за счастливое создание бурлак, когда, после
утомительных дней тяжкого труда, Господь пошлет попутный ветер: лети,
отдыхай и спи сколько душе угодно; а для истомленного бурлака это истинная
благодать! Попутный ветер в одном плёсе может оказаться противным в другом
плёсе; боковой ветер, дующий совершенно на-кось, может быть одинаково
попутен и для судна, идущего с верху, и для судна, отправляющегося с низу; но
так-как попутный ветер гораздо нужнее для этого последнего, то про встречное
судно, идущее на парусах в то время, когда низовое судно принуждено их, по
бесполезности, спустить, говорится, что оно идет чужим ветром» [Небольсин
1852: 104–105].
______
Таким образом, проведенная тематическая классификация собранной по
источникам лексики русского бурлачества представляется важным первичным
этапом лингвистического анализа, на основании которого можно сделать
несколько выводов.
225
1. Собранный материал позволил как дать как обзор и систематизацию
собранной лексики, так и на ее основе системно представить основные зоны,
сферы
и
виды
профессиональной
деятельности
русских
бурлаков.
Лингвистические данные рассматривались в тесной взаимосвязи с культурноисторическими,
этнографическими,
социально-историческими
данными,
призванными существенно уточнить и дополнить выявленные по источникам
языковые факты, уточнить особенности употребления слов именно в бурлацкой
речи.
Артельный характер деятельности бурлаков способствовал наличию в
их
профессиональном языке
разветвленной
системы
иерархических
и
профессиональных наименований (ТГ наименования бурлаков по видам
деятельности), а также значительной по объему группы прозвищ (ТГ прозвища
бурлаков).
Следующие ТГ дают полное представление о профессиональной
деятельности бурлаков: наименования речных судов; наименования помещений
на судне; наименования судовых снастей; наименования канатов, веревок (и их
частей); наименования частей мачты, мачтовых приспособлений; наименования
руля; наименования паруса, частей паруса; наименования орудий трудовой
деятельности (в данной группе можно выделить несколько подгрупп:
наименования орудий трудовой деятельности, применяемых при судовой
работе; наименования технических средств перемещения судна против течения
реки; наименования лямки и ее деталей); наименования якорей; наименования
профессиональных действий; наименования предметов личного обихода;
топонимические наименования; наименования периодов времени и расстояния;
географические наименования; наименования ветров.
2. Возможность тематической классификации слов по их денотативной
общности является доказательством системного характера такой лексикосемантической группы, как ЛРБ. Наименования бурлаков по видам их
деятельности и их прозвища доказывают, что бурлаки являлись прежде всего
социальной
группой.
Все
остальные
тематические
226
группы
позволяют
охарактеризовать бурлаков как профессиональную группу. Таким образом,
состав собранной лексики позволяет утверждать, что бурлачество является
социально-профессиональная группой.
3. Приведенный в разделе материал позволил сделать системный обзор
собранной лексики, провести в ряде случае ее пословный анализ, позволил
восстановить историю ряда слов, уточнить источник их появления в языке,
рассмотреть историю их лексикографической фиксации, а также выявить
незафиксированные в словарях лексемы (напр., кляпок ‘небольшой деревянный
предмет, обеспечивающий связь лямки бурлака с бечевой; чабурок’, обтяжа
(обтяжка) ‘установленный вычет из заработной платы больного или слабого
бурлака в пользу других представителей артели, вынужденных, из-за его
слабости,
работать
с
большими
усилиями’,
подшишечный
‘помощник
передового бурлака, бурлак, идущий за шишкой’, швары ‘место крепления
лямки бурлака с железным кольцом, в которое пропускалась веревка, идущая к
бечеве’ и др.) или уточнить на основании новых выявленных контекстов
значения уже зафиксированных слов (масленый староста ‘один из бурлаков,
обязанностью которого было хранение толокна, соли и постного масла,
предназначавшихся для питания артельного десятка’, махленок ‘бурлак,
уроженец Махловского приказа Елноцкой волости Костромской губернии’,
решмак ‘бурлак, уроженец села Решма Костромской губернии’ и мн. др.).
2.3. Структурные особенности лексики русского бурлачества
Как отмечалось выше, критерием отбора лексики по источникам XIX в.
была идентификация такой лексики авторами источников как бурлацких слов,
бурлацких технических слов и выражений. Однако по широте своего
функционирования
и
номинативным
особенностям
собранная
лексика
неоднородна по ряду причин.
Бурлачество было формой сезонных отхожих промыслов, то есть
вре́менной профессией, которая не требовала специального обучения, а потому
227
ее профессиональная лексика представляла достаточно ограниченную систему
наименований. Древний период возникновения речного и судового промысла
способствовал
использованию
в
качестве
профессиональной
лексики
преимущественно исконной лексики. Этой лексике была свойственна только
устная форма бытования.
Промежуточный статус группы между профессиональной и социальной
также способствовал редуцированности ее профессионального языка и
использованию широкой диалектной базы ее представителей.
Более
того,
официальный
статус
бурлаков,
как
неоднократно
подчеркивалось, был «судорабочие» и основной вид их деятельности совпадал
с деятельностью обычных судовых рабочих (и только против течения им
приходилось «тянуть лямку» и выполнять ряд других специфических работ),
поэтому в ряде случаев провести четкую границу между собственно бурлацкой
лексикой и лексикой судоходства очень трудно.
Ввиду этих и ряда других
особенностей
ЛРБ
по шкале ее
«профессиональности» можно классифицировать, как минимум, на 4 группы:
1. Собственно лексика русского бурлачества, узкопрофессиональная
лексика
(профессионализмы),
употребляющаяся
только
бурлаками
при
выполнении ими специфических видов деятельности и предметов, а также ряд
наименованиий самих бурлаков по видам деятельности и др. Одним из
критериев выделения данной группы является фиксация такой лексики (или
отдельного значения слова) в словарях как бурлацкой. При отсутствии такого
слова в словарях критерием отнесения к данной группе служила денотативная
отнесенность обозначаемого словом понятия только к видам профессиональной
бурлацкой деятельности.
Большое количество единиц в системе ЛБ фиксируется со значением
лица, обозначая представителей бурлацкой артели. Это бурлацкий работник,
гусак, гусянщик, добавочный, завозенный, завозень, завозильный, завозник,
завозный, завозня, завощик, коренной бурлак, косной, косный, , подшишечный,
228
староста (артельный староста, масленый староста, соколиный староста,
сокольный староста), харчевой десятник, шестовой, шишка и др.
Необходимость именования лиц по другим признакам обусловило
употребление бурлацких прозвищ: букатник, дядя, чаще всего – по территории
происхождения бурлака: беломуты, заборцы, кобелятники, козлятники,
макары, макарята, махлята, мочальный гашник, обжорец, осиновый пест,
решмак и др.
В ЛБ фиксируются глаголы и глагольные сочетания, обозначающие
профессиональные действия, часто – различные способы перемещения судна:
бегать парусами, выносить бичевую, завозить, завозиться, зарочить,
засаривать, засо́рить, зачебу́рить, идти бечевой, идти в тягу, идти завозом,
идти лямкой, идти на тяжах, идти чужим ветром, кабалу наедать,
отваливать в путину, отдирать, отрискнуть, отрыгать, отрыскать,
отрыскивать, отрыскнуть, отрыснуть, отсорить, отчаливаться, плыть
подачею, ломать путину, сломать путину, ссаривать, тянуть бечеву, тянуть
лямку, тянуть судном, тянуть тягу, тянуть ходом и др.
Также
представлены
наименования
различных
предметов,
приспособлений, их частей, используемых бурлаками: ушко́, хвост, чабурок,
чапурок, чебурак, чебурах, чебурашка, чебурка, чебурок, чубурок, швары, табак,
курень и др., наименования различных снастей и их частей: апостольская
скатерть, бурундук, водяной парус, витюзь, калитка, каталаж, кляп, кляпок,
кляпыш, коренная бечева, золотой парус, коренной парус, медный парус, косяк,
рисковой косяк и др.
Кроме обеупотребительных топонимов — Нижний, Рыбна и др., в ЛБ
фиксируется ряд собственно бурлацких уникальных наименований: Разбалуйгород,
Разбалуй-городок,
Разгуляй,
Разгуляй-город.
Географические
наименования представлены единицами бечевник (бичевник), поречник, сакма
(сахма,
шакма),
ходовой
берег,
обозначающими
используемую бурлаками для бечевой тяги.
229
береговую
полосу,
Если наименования речных судов, используемых бурлаками, являются,
как правило, более или менее широко употребительными, фиксируясь
одновременно в нескольких речевых системах, то наименования лодок (по сути
— малых речных судов, используемых при осуществлении вспомогательных
функций,
выполнением
которых
занимались
именно
бурлаки
—
преимущественно перевозка людей (бурлаков) к месту работы или отдыха и
доставка завозных якорей к тому месту на реке, где их должны были бросить в
воду)
демонстрируют
большую
специфичность
значения,
относясь
непосредственно к лексике русского бурлачества и являясь неотъемлемой ее
частью. Это такие наименования, как косная (косная лодка), забежка, завозка,
завозная лодка, заездка.
Фиксируются
следующие
наименования
периодов
времени
и
расстояния: бурлацкая перемена, перемена, путина, составные наименования,
характеризующие условия навигации (с компонентом вода): живая вода,
жирная вода, матёрая вода, полая вода, полная вода, сочная вода, сухая вода.
Отдельную группу составляют единицы, обозначающие различные
реалии, связанные с выполнением бурлаками своей профессиональной
деятельности, значение которых, при незначительном количестве данных
единиц, не позволяет образовать дополнительные группы по принципу общего
значения. В то же время дифференциация значения этих слов требует считать
данную группу условной. Это такие слова и устойчивые сочетания, как в поле,
баран, бутырка, завоз, заходка, косновские деньги, косновой, косновский, на
местечко, ременное масло, обтяжа, обтяжка, поплесно, пустая путина, по
табак, под табак, сор, ссаривание, ссора и некот. др.
Общее количество такой лексики среди собранного материала
составляет около 30%.
2. Профессиональная
лексика
(профессионализмы)
судоходства,
употребляющаяся как бурлаками, так и любыми судовыми рабочими,
работающими на речных и морских суднах (наименования частей судна,
наименования снастей, парусов, якорей: базанная снасть, банка, вича, губа,
230
губка, дерево, коренное дерево, пасынок, стеньга, равина; кладка, кляч, чегень и
мн. др.). Помимо денотативной отнесенности к деталям судов и снастей, к
профессиональной деятельности речных рабочих, критерием выделения данной
группы могут служить такие пометы, как Волж., Волжс., Привожск. (Макаров,
Даль), Волга (А. Н. Островский) (около 30%).
3. Региональная лексика, связанная с судоходством и речными
промыслами, используемая как бурлаками, так и жителями Поволжских
губерний (названия речных судов – беляна, гусянка, дощаник, кладная,
тихвинка, наименования ветров – беляк, бурун, горыч, летний закат, зимний
закат, поносный), географические, топонимические наименования (стрежень,
плес). Критериями выделения этой группы помимо таких помет, как Волж.,
Волжс., Привожск. (Макаров, Даль), (Волга) (А.Н.Островский), является
денотативная отнесенность слов к непрофессиональной сфере бытовой и
торговой жизни около реки или торговых портов (около 25%).
4. Общеупотребительная лексика, связанная с любыми артельными
видами деятельности (артельщик, артельный староста, масленый староста,
десятник, кашевар и др.), крестьянской жизнью и бытом (маслена, тюря, мура
и др.) и с судоходством в целом, широко известная всем носителям языка
(например, наименования некоторых речных судов – барка, расшива, мокшана,
и др.), которая дается в толковых словарях русского языка без помет и без
указания на ограничение профессионального и регионального употребления
(около 15%).
Включенность 2–4 групп в лексико-семантическую группу ЛРБ
очевидно необходимо ввиду их принадлежности к одной лексической системе и
непосредственной включенности в систему функционирования собственно
узкопрофессиональной лексики русского бурлачества. Также подчеркнем, что в
ряде случаев четкое отнесение того или иного слова только к одной из групп
затруднительно.
231
С
функционально-стилистической
точки
зрения
собранная
по
источникам XIX в. ЛРБ также неоднородна, что позволяет, однако с
некоторыми оговорками, различать собственно профессиональную лексику
русского бурлачества и профессиональные жаргонизмы РБ.
В системе приведенных выше характеристик, представленных в таблице
(см. 2.1.2.), важнейшими дифференциальными признаками профессиональных
жаргонизмов, отличающих их от собственно профессиональной лексики,
являются вторичность номинация и обязательное наличие коннотации.
Отметим, что в собранном материале экспрессивные непрямые
наименования представлены, но связаны в больше степени не с собственно
профессиональной сферой бурлаков, а с сопутствующими видами их
деятельности
(обиход,
отдых,
развлечения).
Именно
поэтому
о
профессиональном жаргоне русского бурлачества следует говорить не столько
как о социальной разновидности фрагмента всей профессиональной лексики,
сколько как о его наличии, о его использовании представителями данной
социально-профессиональной группы.
В самом строгом смысле к профессиональным жаргонизмам (=
профессиональному просторечию) могут быть отнесены бурлацкие клички и
прозвища, традиционно содержащие оценочный компонент в значении (гусак
‘бурлак, идущий первым при тяге судна бечевой’, макар ‘бурлак – уроженец
Рязанской или Нижегородской губернии’, томойка ‘бурлак – уроженец
Костромской губернии’, стародуб – ‘бурлак – уроженец Владимирской
губернии, живущий постоянно на берегах Оки’, букатник ‘шутливое прозвище
лоцмана’ и мн. др.). Ср.: например, мочальный гашник ‘прозвище бурлаков,
уроженцев села Решма Костромской губернии’: «Решмаки, – зовутся они
«мочальными гашниками», – хоть и костромичи, а последнего сорта бурлаки, и
плата им последняя» [Корнилов 1862: 9].
Номинативно
такие
единицы
представляют
собой
оценочные
наименования, что не позволяет их отнести собственно к профессионализмам.
Ср., наприм., такие сочетания, как полая, полная, сочная, матёрая, жирная,
232
живая вода ‘о половодье; о благоприятной и безопасной для судоплавания
глубине воды в реках (в начале периода навигации)’: «Нагруженное судно
пускают самоплавом в полую воду, когда течение быстрее и когда нечего
опасаться мелей». [Корнилов 1862: 12]; «Лишь только чки прошли, т. е. лед по
Волге тронулся, бурлаки приступают к нагрузке, торопясь не пропустить
сочную, полную воду, потому что тогда путь не только более безопасен, но и
короче» [Сельскохозяйственная статистика 1859: 23]. Ср., обратное — сухая
вода [П.Н. 1859: 18].
К вторичным наименованиям с наличием коннотации можно отнести
также такие слова, как глаза ‘паспорт, увольнительный вид’; каштан ‘человек,
сбивающий цену при найме бурлаков’; посуда ‘наименование любого речного
судна’; апостольская скатерть ‘надутый ветром парус’ Разбалуй-город
‘Астрахань’ и некот. др.
Чаще
всего
коннотативный
компонент
вторичных
номинаций
наблюдается не в отдельных словах, а в выражениях, что отражает их
принадлежность к уровню речевого функционирования, напр.:
кабалу наедать: «Брать харчи в долг за отработок. Бурлаки рядились
на Волге за известную плату от места до Рыбинска с вычетом из этой платы
хозяину за харчи, употребленные ими во время путины. Очень часто от
противных ветров, мелководья, частых перегрузок, кроме лишнего труда,
пропадало много времени, так что бурлаки проедали на харчах не только свою
ряду, но и наедали на себя кабалу, которую должно отработать в следующем
году. (Волга)» [Островский 1978: 478]);
в поле: «Когда идем подачей, то выезжаем в завозенной лодке в «поле»
(в открытую реку) вперед судна, сажень на сто, бросаем в воду завозенный
якорь и возвратясь к судну, подаем конец подачи на кичку, а там, на судне,
поймают подачу и притягиваются к якорю; тем временем, плывем в завозне с
другою подачею опять в поле, бросаем якорь сажень на сто вверх от первого
якоря и опять возвращаемся с подачей на судно» [Корнилов 1862: 17];
233
ременное масло: «Ременное масло – на языке бурлаков удары линьком
или концом лямки» [Мельников-Печерский 1987: 136];
рыскать по Волге: «Рыскать по Волге – то же, что и плыть подачею,
но не против воды, а по воде» [Слова Волжеходцев 1820: 152];
с местечка, на местечко: «Эта приговорка («Здорово, братцы,
здорово! // Здорово спали-ночевали! // Здорово в путь дорожку стали! // Бог нам
помощник – // Ребята, пошел!!». – Д. В.) читается костылевым решительно
каждое утро и называется с местечка. В противоположность ей есть другая
приговорка,
на
местечко;
пропутешествовав
необходимость
верст
ее
говорят
каждый
тридцать-сорок,
остановиться
на
ночлег.
вечер,
замается
Тут
когда
и
костылевый,
артель,
почувствует
проговорив
товарищам: «Здорово, братцы, здорово! // Здорово, други, поработали – //
Здорово на ночлег стали!» бежит вперед и приискивает теплую избу: за это
платится по грошу и по пятаку меди с рыла, за так называемое тепловое»
[Небольсин 1852: 109–110];
чалиться в вилы: «Чтобы подсада не отбивалась далеко, в сторону от
коренной бичевы, то задние два или три бурлака чалятся в вилы, то есть к
обеим бичевам» [Корнилов 1862: 29];
чки прошли: «Лишь только чки прошли, т. е. лед по Волге тронулся,
бурлаки приступают к нагрузке, торопясь не пропустить сочную, полную воду,
потому что тогда путь не только более безопасен, но и короче»
[Сельскохозяйственная статистика 1859: 23].
Очевидно, что такого рода слова и выражения в речи русских бурлаков
могли быть представлены в гораздо большем объеме, однако ввиду их устного
бытования и использования только в определенных профессиональных
ситуациях, они практически не могли быть зафиксированы исследователями.
234
2.4. Системные отношения в лексике русского бурлачества
Собранный материал (более 400 единиц) из более чем 100 источников
XIX в., несмотря на то что не может, ввиду исторической отдалённости и
возможного ограничения как в аспекте его исходной фиксации, так и в аспекте
возможного обнаружения новых источников, считаться исчерпывающим,
однако оказывается вполне репрезентативным для лингвистического анализа.
Собранный материал четко классифицируется тематически (см. 2.2.).
Более того, проанализированные выше тематические группы в полной мере
охватывают основные виды и формы деятельности бурлаков.
Данная
лексико-семантическая
группа
системна
не
только
в
тематическом отношении, но и в лингвистическом.
Проведем ее анализ в аспекте всех выявленных системных отношений.
2.4.1. Номинативные особенности лексики русского бурлачества
Как
отмечалось
выше,
в
отношении
профессиональной
лексики,
рассматриваемой в историческом аспекте, исследователями подчеркиваются в
теоретическом плане следующие ее номинативные особенности, которые
однозначно можно отнести к номинативным особенностям системы ЛРБ:
– денотативное наименование актуальных профессиональных понятий «без
построения классификационных схем»;
– «в число профессионализмов достаточно свободно входят диалектизмы»;
– «профессионализм имеет более глубокие связи с общим языком»;
– «для профессиональной лексики типична мотивированность языковой
формы» [Рупосова 1994: 8–9].
235
Из собранных 425 единиц 267 являются существительными1 (64%), 40
глаголами (9%), 26 прилагательными (6%), 18 наречиями (3%). Значительную
часть выявленных единиц составляют составные наименования – 74 единицы
(около 18% от общего числа).
Лексические
единицы
профессиональной
системы
бурлачества
выполняют свою основную функцию, называя действия, предметы, явления и т.
д., актуальные для представителей данной профессиональной группы и либо не
имеющие аналогов в национальном языке (завоз ‘способ передвижения против
течения реки’, чабурок ‘деревянный шарик, служащий для связи лямки и
бечевы во время тяги судна бурлаками’, швары ‘место соединения лямки с
железным кольцом’ и др.), либо призванные по каким-то причинам заменить
собой существующие аналоги (отрыгать ‘сняться с мели’, отдирать
‘отчаливать от берега’, сокольня ‘отхожее место на судах’ и др.).
Номинативный инвентарь профессиональной лексической системы
бурлачества формировался различными традиционными для русского языка
способами.
Исконная и заимствованная лексика. Преимущественная часть ЛРБ
(около 90%) представлена исконной лексикой общеславянского генезиса, и в ее
числе – преимущественно лексикой, имеющей мотивированные основы (напр.,
завозить → завоз, завозня, завозенный → завозный, завозчик и т.д).
Незначительную часть представляют заимствования.
Диалектолог и этнограф Д. К. Зеленин в своей статье «Терминология
старого русского бурлачества» указывал связи лексики бурлачества с
тюркскими языками, преимущественно казахским, объясняя это в первую
очередь бытовыми контактами между бурлаками в составе одного трудового
коллектива (артели): «Для бурлацкой терминологии характерно скрещение
русской терминологии с казахской (тюркской): в низовьях Волги, где был
Включаем и широкую вариативность собранной лексики: альяло/льяло, бечева/бичева,
бечевник/бичевник,
косный/косной,
рисковой
якорь/рысковой
якорь,
сакма/шакма,
сокольный
староста/соколиный староста, табак/табан, и мн. др. Сам факт широкой фонетической и фонематической
вариативности, традиционно свойственный диалектной речи, в работе не анализируется ввиду отсутствия
единой орфографической системы в различных источниках и непрофессионального характера большинства из
них.
1
236
крупнейший пункт сбора бурлаков со всех почти рек Европейской части Союза,
русские бурлаки работали в одних артелях с казахами» [Зеленин 1947: 3: 391].
См. его же замечание далее: «На нижней Волге бурлаки часто сталкивались с
казахами и другими тюркоязычными народами, из языка которых они и взяли
некоторые свои термины» [Зеленин 1947: 395].
Замечание Д. К. Зеленина о связях лексики бурлачества с тюркскими
языками (не только с казахским) следует признать справедливым на основании
некоторых языковых фактов. Очевидно, что взаимодействие лексики бурлаков
происходило с языками тех народов, представители которых жили и
осуществляли свою трудовую деятельность на Волге. Благодаря своей
численности, а также предприимчивости, отмечаемой в источниках (см.,
например [Корнилов 1862: 8]), на первое место во взаимоотношениях бурлаков
с представителями иноязычных народов, населяющих Волжский регион,
выходят татары – также тюркский народ, представители которого иногда
составляли собственные бурлацкие артели. См., например: «Большинство
бурлаков – великороссияне, православного вероисповедания. Раскольники
никогда не идут в бурлаки. На средней Волге много встречается татар,
казанских и симбирских. Судохозяева, впрочем, неохотно принимают их, а иные
даже и вовсе не берут, или дают им меньшую наемную плату, основываясь на
том, что татары слабосильнее русских; русские бурлаки с своей стороны тоже
не любят работать с татарами; иные даже вовсе не идут на то судно, где наняты
татары, говоря, что “татарин ленив, да еще и зол, пищу тоже принимает
особняком, не крещеный, – значит, не рука”. В последнее время появились
бурлаки, хотя в очень небольшом числе, из черемис и чувашей; большею
частию, однако, они бывают только добавочные, т. е. нанимаются на пути, хотя,
впрочем, местные жители меня уверяли, что они работают иногда без русских»
[Семенов 1869: 145].
Таким
образом,
на
Волге
работали
самые
разнообразные
в
национальном отношении артели бурлаков, в том числе и смешанные, что
подтверждается и другими источниками.
237
Среди однозначно и предположительно выявленных тюркизмов,
представленных в профессиональной лексической системе бурлачества, можно
отметить такие номинации (см. этимологический анализ выше и далее), как
бечева ‘толстая веревка, канат, используемый бурлаками для передвижения
судна’, бурундук ‘снасть с блоком, используемая на речных судах, через
который пропущена бечева; лоцман управляет судном при помощи бурундука,
притягивая или ослабляя бечеву в случае необходимости’, сакма (шакма)
‘береговая полоса, используемая бурлаками для бечевой тяги; бечевник’,
табанить ‘грести обратно, от себя, двигаясь кормой вперед’, чабурок
‘деревянный шарик, служащий для связи лямки и бечевы’, возможно, единицы
с корнем сар-/сор-, одним из самых продуктивных корней в рассматриваемой
системе, давшим такие номинации, как сор, ссаривание, ссаривать, ссора
(кроме
однокоренного
отглагольного
существительного
со
значением
‘ссаривание бечевы’ фиксируется также омоним, имеющий диалектное
распространение (Сибирь) со значением ‘шишка’), отсорить, засаривать,
сарынь и др.
Другую группу заимствований в ЛРБ представляет преимущественно
лексика голландского происхождения, которая, очевидно, попала в язык
бурлаков – речных матросов – из языка матросов морских. Здесь можно
отметить лексему каталаж ‘судовые снасти’, являющуюся измененным в речи
бурлаков западноевропейским заимствованием такелаж (подробнее об этом
слове и его производном каталашка, значительно расширившем сферу
употребления и давшем массу диалектных производных, см. 3), а также слова
брам-топ ‘верхний парус на мачте небольших судов’, вант ‘снасти стоячего
такелажа’, банка ‘речная мель’, лоцман ‘управляющий ходом судна’, стеньга
‘продолжение верхнего конца судовой мачты, служащее для крепления
парусов’ (из голл.). Ср., напр.: «Брамто́п м. астрх. верхний парус на мелких
промышленных судах, составляющий второй ярус парусности, по-морскому
то́псель» [Даль I: 125].
238
Также отнесем к заимствованным основам те, которые в Словаре
Фасмера однозначно не этимологизируются: мурья; чигень, чегень; шакша и
ряд др. Единственным из зафиксированных заимствований из финно-угорских
языков, причем также употребляемых и у морских матросов, является слово
шейма ‘якорный канат’.
Лексическая
деривация.
Наиболее
широко
представлена
в
профессиональной системе бурлачества лексическая деривация.
Преимущественно образование слов шло на базе исконных основ:
беляна, бурун, водоброд, водолив, водохлеб, водохлест, вымочник, горыч,
гусянка, коновод, кулевоз, крестовник, круговник, люльняк, мокряк, моряна и
мн. др.
Аффиксальный способ словообразования в данной системе представлен
префиксацией, суффиксацией и постфиксацией, а также их комбинациями.
Префиксация
в
системе
осуществляется
использованием
таких
префиксов, как за-, на-: забурлачить, засаривать, набурлачить, под-:
подшишечный и т.д.,
суффиксация — при помощи суффиксов -щик (артельщик, бичевщик,
гусянщик, косновщик, лопаточник), -ник (букатник, мосольник, поречник), -к(белянка, гусянка, каталашка и др.), нескольких суффиксов: -иль- и -н(завозильный, правильное и др. ) и т.д.
Наиболее
продуктивным
оказывается
образование
отглагольных
существительных:
– ниj-: бечевание, бурлачение, ссаривание;
– к-: забежка, завозка, заездка, заходка, наёмка, наметка, паузка,
перевалка,
– ø: завоз, отвал, перемена, подача, подсада, понос.
При анализе профессиональной лексической системы бурлачества
можно выявить наиболее важные для бурлаков, актуальные слова, ставшие
активными производящими основами. Каждый из таких концептуальных слов
или корней дал большое количество номинаций, которые будут рассмотрены
239
ниже. К числу таких ключевых можно отнести артель, бечева, бурлак, завоз,
лямка, сор.
Чрезвычайно важное с точки зрения поддержания коллективных
отношений понятие артель дало такие слова, как собственно артель,
артельный
подрядчик,
артельный
приказчик,
артельный
староста,
артельщик. То, что все эти номинации (за исключением артели) обладают
значением лица, объясняется той огромной ролью, которой обладали при
осуществлении профессиональной деятельности как общая работа всех
бурлаков, так и распределение обязанностей между ними. Работа бурлаков
всегда требовала общих слаженных усилий всей бурлацкой артели, она была
коллективной.
Бечева
(бичева)
–
важнейшее,
наряду
с
лямкой,
орудие
профессиональной деятельности бурлаков. Важность бечевы и лямки в
трудовой деятельности представителей системы (бичевников, бичевщиков,
лямочников) предопределила то, что они единственные из всех наименований
трудовых орудий, представленных в системе, дали столь значительное
количество производных. См. производные от номинации бичева: бичева
(‘бурлаки, тянущие судно бечевой’), бичевочный, бичевать, бичеваться,
бичевание, бичевая, бичевник (‘бурлак’ и ‘береговая полоса, используемая для
тяги судна бечевой’), бичевой, бичевничий, бичевниковый, бичевщик, а также
составные номинации и сочетания идти бичевой, коренная бичева, тянуть
бичеву.
Номинация бурлак дала большое число производных со значением лица
с более детализированным значением: камский низовой бурлак, коренной
бурлак, нагорный бурлак, конный бурлак. В числе производных с другим
значением можно назвать такие единицы, как бурлаков, бурлацкая перемена,
бурлацкий, бурлаченье, бурлачество, бурлачить, бурлачиться, а также —
выбурлачить, забурлачить, набурлачить, побурлачить, обозначающие ту или
иную степень «обурлачивания».
240
Завозить, завозиться. Завоз – такое важное действие бурлаков, как
передвижение судна против течения реки посредством использования
предварительно брошенного впереди движения судна якоря: «Завозить завоз,
класть якорь впереди судна, для тяги по нем или для хода по завозу». К
данному гнезду относятся: завозить, завозня, завоз, завозенный, завозень,
завозильный, завозный, завозня, завозом, завозчик, завощик.
Лямка – одно из важнейших, наряду с бечевой (бичевой), орудий
профессиональной
трудовой
деятельности
деятельности
бурлаков.
представителей
Концептуальная
важность в
профессиональной
лексической
системы бурлачества предопределила появление в системе таких производных,
как лямочный, лямочник и подлямочный, обозначающих представителей данной
системы, т.е. бурлаков, глагол олямчить, близкий по своему значению глаголам
типа забурлачить, а также такие сочетания, как идти лямкой и тянуть лямку,
синонимичные конструкциям типа идти бичевой и тянуть бичеву (нельзя не
обратить внимание и на их структурную аналогию).
Некоторое количество производных было образовано также от корня
сар-/сор-, ввиду чего его можно также включить в число наиболее
продуктивных словообразовательных гнезд. Это сор, ссаривание, ссаривать,
ссора (два омонима: отглагольное существительное со значением ‘ссаривание
бечевы’ и диалектизм, фиксируемый в Сибири, со значением ‘шишка’),
отсорить, засаривать, сарынь (ср. также устойчивое сочетание сарынь на
кичку, имеющее сложный генезис и длительную историю в русском языке).
Наиболее продуктивным способом универбации, представленным в
рассматриваемой
профессиональной
системе,
стала
суффиксальная
универбация атрибутивного словосочетания с использованием суффикса -к(а).
В профессиональной системе русского бурлачества это такие существительные,
как коноводка (← коноводное судно), низовка (← низовая лихорадка) и
некоторые др.
Представляется необходимым особенно отметить субстантивацию
как
широко
представленный
в
данной
241
лексической
системе
способ
словообразования.
К
числу
субстантиватов,
зафиксированных
в
профессиональной системе бурлачества, можно отнести такие единицы, как
базанная: ‘Базанная-коренная. Так называется большая снасть,
укрпепляющая мачту» [Бурнашев 1843: 23].
бечевая ‘ тропа или дорога, по которой идут лошади либо люди, в
лямках’,
вичевая ‘бичева, вервь, за которую тянут по берегу судно’,
коренная ‘1. средина или глубь реки, русло, стрежень, отрежь,
фарватер, 2. род ходового, большого судна’.
Большая часть субстантиватов ЛРБ является номинацией бурлаков по
видам деятельности: добавочный, завозный, завозенный, караванный, коренной,
косновой, косной, костылевый, шестовой и др.
Семантическая деривация1. Метафорическое переосмысление единиц
общенационального языка широко представлено в различных тематических
группах профессиональной лексической системы бурлачества.
Это и наименования самих бурлаков: гусак ‘бурлак, идущий первым при
тяге судна бечевой’, казара (козара) ‘шутл. прозвище бурлака’ и др., и
профессиональных действий: бежать ‘передвигаться по воде на судне, плыть
на судне’, отваливать ‘отправляться, пускаться в путь (о судне или
судорабочих)’, отрыгать ‘сняться с мели’ и др., и предметов, явлений,
связанных с выполнением своих профессиональных обязанностей: баран
‘специальное приспособление на палубе судна для хранения бечевы’, глаза
‘паспорт, увольнительный вид’, дерево ‘мачта речного судна’, кабала ‘долг
бурлака судохозяину’, калитка ‘специальное приспособление, с помощью
которого регулировалась бечева во время перемещения судна’, липа ‘бедный
крестьянин’, ложки ‘блоки на судовых канатах’, пика ‘продолжение верхнего
конца судовой мачты, служащее для крепления парусов’, посуда ‘наименование
любого речного судна’, ушко ‘петля на конце бечевы, в которое продевали
1
О возникновении и традции употребления термина, используемого лингвистами как в отношении
процесса переноса значений, так и в отношении к результатам такого процесса см., например, Анна А. Зализняк
«Семантическая деривация в синхронии и диахронии: проект “каталога семантических переходов”» [Зализняк
2001: 13–25].
242
тоньку’ и др. Направлением «терминологизации» общеупотребительного слова
становилась его метафоризация и, как следствие, сужение лексического
значения.
Часто метафоризация была следствием стремления бурлаков к языковой
игре, к жаргонизации речи, см.: «Когда идем подачей, то выезжаем в
завозенной лодке “в поле” (в открытую реку) вперед судна, сажень на сто,
бросаем в воду завозенный якорь и возвратясь к судну, подаем конец подачи на
кичку, а там, на судне, поймают подачу и притягиваются к якорю; тем
временем, плывем в завозне с другою подачею опять в поле, бросаем якорь
сажень на сто вверх от первого якоря и опять возвращаемся с подачей на
судно» [Корнилов 1862: 17]. Ср., однако, возможно иной путь мотивировки
появления данной единицы (от полая вода): «Нагруженное судно пускают
самоплавом в полую воду, когда течение быстрее и когда нечего опасаться
мелей» [Корнилов 1862: 12].
Наименования паруса из рогожи медный парус и золотой парус были
даны из-за сходства материала, используемого для изготовления паруса, с
металлами по цвету.
Метонимия также представлена в данной системе, причем так же, как и
метафора, в различных тематических группах. Так, бурлаки, мордовцы по
национальности, получили свое прозвище Потеряй Кошка по наименованию
одноименной мордовской деревни, многие жители которой отправлялись на
бурлацкую работу; бурлаки, тянущие судно бечевой, сами назывались бечевой
и т.д.
Синтаксическая
деривация,
по
данным
ряда
историко-
лексикологических исследований [Борисова 2000, Борхвальдт 2006, Снетова
1984, Ставшина 1985, Сороколетов 2009], является одним из наиболее
распространенных принципов номинации в формировании складывающихся
терминосистем и в профессиональной лексике.
Сочетание слов как средство обозначения явлений действительности
уподобляется слову, получая признаки, свойственные номинативной единице:
243
статичность,
воспроизводимость,
антонимическую
соотнесенность,
синонимическую
неразрывность
валентность,
фразовой
структуры.
Подобные словосочетания представляют собой усложненные формы лексики,
реализующие смысловой объем слова, включенного в сферу лексического
распространения. Составные наименования являются отдельным разрядом
устойчивых
словосочетаний,
который
отличается
как
от
свободных
словосочетаний, так и от фразеологических единиц.
Название предмета посредством его описания, то есть создание
составных наименований, основанных на устойчивом употреблении сочетаний
слов, –
один
возникновение
из исконных
подобных
способов языковой
наименований
в
номинации, поэтому
профессиональной
системе
бурлачества закономерно.
В составных наименованиях конкретизируются сложные понятия,
существенные признаки которых не могут быть выражены одним словом.
Составное
наименование
является
средством
полного
определения
обозначаемого, и оно «инертно» к реализации экспрессии и образности.
Компоненты составного наименования не поддаются синонимическим
заменам, будучи элементами лексического целого, но все описательное
обозначаемое так же, как и слово, может втягиваться в сферу синонимических
связей и соотношений.
Адъективные словосочетания традиционно наиболее активная модель в
профессиональной лексике и ранних терминологических системах (см.,
например [Борисова 2000]).
По нашим материалам очень продуктивны словосочетания по модели
существительное+ прилагательное (в препозиции).
Всего в профессиональной системе русского бурлачества фиксируется
более 70 составных наименований. Это артельный подрядчик, артельный
приказчик, артельный староста, водяной парус, завозный якорь, золотой
парус, камский низовой бурлак, коренная бичева, коренное дерево, коренной
бурлак, коренной якорь, масленый староста, медный парус, мочальный гашник,
244
нагорный бурлак, осиновый пест, подпускной якорь, полая вода, рисковая лодка,
рисковой косяк, рисковой якорь, сокольный староста, сочная вода, становой
якорь, харчевой десятник, ходовой берег, ходовой конец, ходовой косяк, ходовое
крыло, ходовое судно, ходовой якорь, чужой ветер и др.
Показательны, например, из перечисленных многочисленная группа
единиц,
состоящая
из
наименований
различных
якорей
единиц),
(7
наименования самих бурлаков (12 единиц). Необходимо отметить большое
количество составных наименований, образованных с прилагательными
ходовой: ходовой берег, ходовой конец, ходовой косяк, ходовое крыло, ходовое
судно, ходовая снасть, ходовой якорь (7 словосочетаний); и коренной: коренная
бечева, коренная снасть, коренная струя, коренное дерево, коренной бурлак,
коренной парус, коренной якорь (7 словосочетаний).
Такая актуализация признака передвижения, заключенного в значении
прилагательного ходовой, демонстрирует отличительную особенность системы:
семантика передвижения должна была иметь одно из существеннейших
значений для трудового коллектива, важнейшей обязанностью членов которого
было именно передвижение, перемещение судов и их грузов по рекам.
Распространенность данной модели обусловлена тем, что сочетания
имени существительного с зависимым прилагательным обладают в языке
активностью в силу ощутимости связи признака с производящим именем; они
образуют устойчивые формы номинации, обладающие двумя важными
признаками: a) краткостью и b) семантическим единством. В структуре
составного наименования прилагательное выделяет или подчеркивает какоелибо единичное свойство или качество, которое приписывается слову с
предметным значением. Этим объясняется то, что прилагательные весьма
активны в сфере составных наименований.
Кроме
двухкомпонентных
составных
наименований
в
составе
многокомпонентных составных наименований профессиональной системы
русского
бурлачества
представлены
245
трехкомпонентные
составные
наименования, однако в нашем материале встречается лишь одна единица
такого рода: камский низовой бурлак.
Особенно
подчеркнем,
что,
возможно,
ввиду
специфики
профессиональной деятельности бурлаков, связанной именно с движением и с
различными видами «хода» и «тяги» по воде, значительную часть составных
наименований представляют глагольные словосочетания (более 20), по модели
глагол + существительное (чаще — адвербиализованное существительное).
Так, например: бегать парусами, идти бечевой, идти завозом, завозить
завоз, идти лямкой, идти в тягу, идти тягой, идти подачей, идти чужим
ветром, идти на тяжах; тянуть лямку, тянуть тягу, тянуть судном, тянуть
ходом, наняться в тягу, плыть подачей, сломать путину, ломать путину,
ломать ряду, чалиться в вилы и т. п.).
Продуктивность
составных
наименований
и
выражений
в
профессиональной системе бурлачества можно объяснить рядом причин:
потребностью трудового коллектива в номинации новых явлений, процессов,
предметов и т. п. единицами предельно ясной мотивированности, чему
удовлетворяют именно словосочетания, в которых, как правило, «общее»
значение складывается из значения составляющих компонентов.
Кроме того, широкое использование составных наименований в
рассматриваемой системе, как и в других профессионально-терминологических
системах, объясняется тесной взаимосвязью с общенародным языком и тем, что
в составных наименованиях самым непосредственным образом подчеркивается
и конкретизируется признак обозначаемого: нагорный бурлак, рисковая лодка,
рисковой косяк, становой якорь и др. К тому же составные наименования –
средство детализации понятий и способ обозначения явлений, признаки
которых не могут быть реализованы посредством употребления одного слова:
сокольный староста, становой якорь, харчевой десятник; водяной парусс,
золотой парус, медный парус; летний закат, зимний закат, чужой ветер (о
ветрах) и др.
246
Описательность рассматриваемых наименований имеет в своей основе
денотативное
происхождение,
вызывается
потребностью
комплексно
обозначить то, что не укладывается в рамки «словного» выделения
обозначаемого.
2.4.2. Парадигматические отношения в лексической системе
русского бурлачества
Многие исследователи в отношении ранних терминологических и
профессиональных
систем
выделяют
следующие
особенности
их
парадигматических связей:
– преимущественное функционирование видовых наименований при
отсутствии родовых [Борисова 2000: 7] или непредставленность родо-видовых
отношений «при доминировании видо-подвидовых отношений [Рупосова 1994];
– широко развитую синонимию и дублетность [Богородский 1939, 1968,
2006].
Говоря об основных парадигматических отношениях, представленных в
профессиональной лексической системе бурлачества, необходимо отметить
явление, свойственное для профессиональных систем и являющееся их
неотъемлемой характеристикой – значительную видовую детализацию лексики,
которая
наблюдается
преимущественно
в
сфере
наименований
профессиональных действий и особенно орудий трудовой деятельности,
результатом которой и является отмеченное исследователями доминирование
видо-подвидовых отношений.
Так, очень широко представлены наименования речных судов,
различающиеся по форме, устройству, выполняемой функции и т.п.: бакинка,
барка, беляна, белянка, дощаник, кладная, коломенка, косная, межеумка,
огнёва, полубарка, тихвинка, струга, рисковая лодка и др., гипонимами
которых (по разным параметрам) являются посуда, судно, паузок, дощаник,
барка.
247
Как отмечалось выше, детализация наименований прослеживается,
прежде всего, в наличии в ЛРБ значительного количества прозвищ бурлаков,
актуализирующий
тот
или
иной
релевантный
для
профессиональной
деятельности или профессионального общения признак (макар ‘бурлак –
уроженец Рязанской или Нижегородской губернии’, томойка ‘бурлак –
уроженец
Костромской
губернии’,
стародуб
–
‘бурлак
–
уроженец
Владимирской губернии, живущий постоянно на берегах Оки’ и мн. др.).
По
имеющимся
материалам
в
ЛРБ
представлены
детальные
наименования:
 канатов, веревок (и их частей): базан, базанная, коренная снасть,
лошки, правила, приух, тонька, ходовой конец,
 помещений на судне: каталашка, косновская, косновская мурья,
мурья, льяло, соколка, сокольня, шакша,
 частей мачты, мачтовых приспособлений: вант, дерево ‘мачта’,
кляч, коренное дерево, пика, стеньга,
 руля и частей руля: губа, прави́ло; губка,
 паруса, частей паруса: брам-топ, коренной парус, водяной парус,
золотой, медный парус, кошель ‘нижняя часть паруса’, равина,
 фарватера и мели, частей мели: банка, заструга, перекат,
стрежень, ятовь;
 якоря: кладка, косяк, завозный якорь, коренной якорь, подпускной
якорь, рисковой якорь, становой якорь, ходой якорь, ходовой косяк;
 различного вида ветров: летний закат, зимний закат, моряна,
перечень, полуденник, понос, приполдень, чужой ветер; горыч,
прямой, верховой, луговень верховой; крестовик, люльняк, мокряк,
межный, лопаточник;
 периодов времени и расстояния: перемена, плес, полперемена,
путина, уповод.
248
Явления синонимии, омонимии и антонимии в профессиональной
системе бурлачества представлены неравномерно, с различной степенью
выраженности.
Синонимами в прямом смысле слова в ЛРБ можно назвать, пожалуй,
только наименования самих бурлаков: бурлак, волгарь, бечевщик, лямочник,
подлямочный и оснач. Даль дает последнее слово с пометой зап.<адное>,
«Словарь русских народных говоров» приводит данную единицу со ссылкой на
Даля ([СРНГ, 24: 33]).
Десятник бурлацкой артели мог называться артельщиком (см.,
например [Вернадский 1857, 1: 103]).
Шишка мог именоваться также дядькой, набольшим, старшим (ср.:
«Бурлак, идущий в голове лямошников, называется шишкой, или дядькой…»
[Небольсин 1852: 105–106]).
Шишка и водолив были известны как передовщики: бурлаки, идущие
первыми или главные в ораве.
Решмак ‘уроженец села Решмы’ мог называться Мочальный гашник и
Осиновый пест.
Астрахань, единственный из топонимов, получил в профессиональной
системе бурлачества два схожих друг с другом наименования: Разбалуй-город и
Разгуляй-город, что связано, вероятно, с тем почти священным отношением к
ней бурлаков как к финальному пункту долгой и трудной путины, которое уже
было продемонстрировано нами ранее.
Остальные же слова и группы однозначащих слов предпочтительнее
считать дублетными наименованиями, так как их лексические значения
тождественны, а употребление (по имеющимся данным) не обусловлено
функционально или стилистически.
К числу таких дублетных наименований следует отнести
– наименования береговой полосы, используемой для бечевой тяги:
бечевая, бечевник, вичевая, поречник и сакма (шакма),
– названия бечевы: бечева, бечевая, вича, вичевая,,
249
– наименование рогожного паруса: золотой парус, медный парус,
– наименование якорного каната: шейма, косяк, рысковой косяк,
завозный косяк;
– наименование якоря, используемого при завозе: кладка, завоз,
завозень, завозный якорь.
Дублетными наименованиями следует считать:
наемка и ряда,
перевалка и паузка; путина, судова и ходка.
Несколько наименований имеют, как правило, актуальные, или
ключевые, для жизни и деятельности бурлака предметы. Так, 5 наименований
имеет бечева, 4 – береговая полоса, используемая для бечевой тяги, сам бурлак
в системе получает 3 синонимичных друг другу наименований.
Ввиду
доминирования
в
процессе
образования
новых
слов
мотивированных основ в системе парадигматических отношений ЛРБ следует
назвать омонимию, вызванную субстантивацией. Ср., например, употребление
следующих слов и как существительных, и как прилагательных: бечевой1,
2,
завозный1, 2 , коренной 1, 2 , косной 1, 2, шестовой1, 2 .
Ср. например, Завозный1, прил. «Заво́зный … || к завозу, верпу
относящийся» [Даль I: 578] и Завозный2, сущ. ‘заво́зный, заво́зенный, в виде сщ.
волж. второй лоцман, помощник, опытный бурлак, управляющий завознею и
подачей, ходовою» [Даль I: 578]; «Кроме того, должно еще между бурлаками
отличать завозных, существующих на коноводных машинах, для забрасывания
якоря». [Вернадский 1857, 2: 15].;
Шестовой1, прил. «|| Шест, для измеренья глубины, разбитый на
четверти, наметка … Ше́стово́й, к шесту отнсщс.» [Даль IV: 650] и Шестовой2,
сущ. «бурлак, который ходит в шестах, где шест служит замест весла» [Даль IV:
650].
Вероятно, метоническим переносом можно объяснить регулярную
омонимию по значениям ‘якорь’ (вид якоря) — ‘якорный канат’ (вид якорного
каната): завозень1,2; косяк1,2; рысковой косяк1,2; завозенный косяк1,2 .
250
Для примера рассмотрим еще несколько пар омонимов, закономерно
возникших в результате разошедшейся полисемии.
Номинация бечева в значении ‘прочная веревка, канат для тяги судов
против течения реки бурлаками’ посредством метонимического переноса
образовала единицу вторичной номинации бечева, обозначающую самих
бурлаков, тянущих судно против течения реки. См. следующую цитату, в
малом объеме которой употребляются оба омонима: «Идет на бичеве,
примером, кладнушка или дощаник. Смотрит: выйдут из яра двое, трое
разбойников с ружьями, а другие, товарищи, сидят за кустами да
посматривают. – “Стой, бичева; давай лодку на судно”. Что с ними делать?
Бичева остановится; с судна съедет к берегу лодка за ворами и свезет их на
судно» [Корнилов 1862: 35].
Номинация бечевник являлась одним из наименований береговой
полосы, используемой бурлаками для бечевой тяги, однако она фиксируется и
со значением ‘бурлак’. См. примеры употребления слова в этом значении в
повести Ф. М. Решетникова «Подлиповцы. Этнографический очерк (из жизни
бурлаков) в двух частях»: «Надо заметить, что и в Чердыни хлеб слишком
дорог, потому что его привозят туда только зимой из других городов или
доставляют на судах бичевники летом из Вятской губернии – из Сарапула или
Елабуги» [Решетников 1986: 19]. Еще пример: «Бичевники наперлись пуще
прежнего, запели; судно подвинулось, они пошли, но шли так трудно, словно
невесть что тащили…» [Решетников 1986: 128]. Номинация бечевник со
значением ‘бурлак’, возможно, стала производным от единицы бечевник со
значением ‘береговая полоса, используемая бурлаками для бечевой тяги’ – в
пользу этого предположения свидетельствуют более ранние фиксации в
источниках
второго
из
приведенных
слов,
или,
возможно,
кроме
непосредственного метонимического переноса, как в предыдущем случае,
имеет место и омонимия суффикса -ник. Если в более ранней единице со
значением береговой полосы этот суффикс имеет значение предметности (плюс
возможно влияние этого же суффикса в существительных, обозначающих
251
пространство или территорию, покрытые чем-то или содержащие что-то:
ельник, малинник), то во второй единице, обозначающей бурлака, этот суффикс
имеет значение лица.
В число омонимов, представленных в профессиональной системе
бурлачества, можно включить: прави́ло со значением ‘судовой руль,
установленный на корме’ и прави́ло со значением ‘веревка, судовая снасть,
предназначенная для управления парусом’.
Антонимия
в
рассматриваемой
профессиональной
системе
представлена очень незначительно, что следует считать типичным для
профессиональных систем, в которых основная деривационная деятельность
направлена
на
производство
номинаций
с
предметным
значением,
узкопрофессиональным, которое в принципе не предполагает антонимической
соотнесенности с другими единицами.
К числу антонимов, представленных в профессиональной системе
бурлачества, следует отнести некоторые глаголы, служащие наименованиями
профессиональных действий.
Антонимичную пару образуют глаголы вчаливаться – ‘бросать судовой
якорь’ и отчаливаться – ‘поднимать судовой якорь’. Глагол чалиться –
‘приставать (о судне)’, – антонимичен таким единицам с близкой семантикой,
как отваливать – ‘пускаться в путь (о судне или судорабочих)’ (ср., например,
словарное определение в САР I: отваливаю – ‘говоря о водоходных судах,
значит отпехиваю, отталкиваю судно от берегу’ [САР I, III: ст. 473–474]),
отдирать – ‘отчаливать от берега’, отрыснуть – ‘отплыть, отойти (о судне)’.
Таким образом, в профессиональной лексической системе бурлачества
представлены явления дублетности, синонимии, омонимии и антонимии, хотя
их представленность в данной системе характеризуется различной степенью
выраженности.
252
Выводы по II главе
Лексика
русского
бурлачества
как
лексика
социально-
профессиональной группы является такой формой социальных диалектов,
которая
в
А. Леонтьев,
различных
классификациях
С. Стойков
профессиональный
язык
и
и
др.)
последних
интерпретируется
представляет
в
своей
(В. Д. Бондалетов,
однозначно
основе
как
собственно
профессиональную лексическую систему, в которой номинируются только
предметы и действия профессиональной сферы.
При учете проблемы сложности терминологической идентификации
профессиональной лексики и ее соотношения с терминологией можно
утверждать, что основной частью зафиксированной ЛРБ является собственно
профессиональная лексика (профессионализмы) с некоторыми фрагментами
профессионального просторечия.
В
аспекте
исторического
терминоведения
(прототермины,
терминоиды, предтермины и профессионализмы) рассматриваемый материал
также однозначно интерпретируется как профессиональная лексика.
На основании проведенного обзора необходимых критериев анализа
профессиональной лексики в исторической перспективе были выявлены
основания для дальнейшего лингвистического анализа ЛРБ в аспекте
методологии изучения социальных диалектов и исторической лексикологии.
Тематическая классификация собранной по источникам лексики русского
бурлачества является важным этапом лингвистического анализа как с точки
зрения отражения языковой картины мира такой социально-профессиональной
группы, как бурлачество, так и с точки зрения классификации значительного по
объему массива лексики в исторической лексикологии.
Собранный материал позволил системно представить основные зоны,
сферы и виды профессиональной деятельности русских бурлаков и дать как
обзор и историко-лингвистический анализ преимущественного количества
253
собранной лексики, так и – на его основании – экстралингвистическую
характеристику бурлацкой деятельности.
Артельный характер деятельности бурлаков способствовал наличию в
их профессиональном языке разветвленной системы их иерархических и
профессиональных наименований (ТГ наименования бурлаков по видам
деятельности), а также значительной по объему группе прозвищ (ТГ прозвища
бурлаков). Также нами были рассмотрены следующие ТГ: наименования
речных судов; наименования помещений на судне; наименования судовых
снастей; наименование орудий трудовой деятельности (в данной группе можно
выделить несколько подгрупп: наименования орудий трудовой деятельности,
применяемые при судовой работе; наименование технических средств
перемещения судна против течения реки; наименование лямки и ее деталей);
наименование
якорей;
наименования
профессиональных
действий;
наименование предметов личного обихода; топонимические наименования;
наименования периодов времени и расстояния; географические наименования;
наименования ветров.
Тематическая классификация слов по их денотативной общности
является доказательством системного характера такой лексико-семантической
группы, как ЛРБ.
Проведенный в исследовании обзор и частичный пословный анализ
лексики позволил восстановить историю ряда слов, источник их появления в
языке, рассмотреть историю их лексикографической фиксации, а также выявить
незафиксированные в словарях лексемы (кляпок ‘небольшой деревянный
предмет, обеспечивающий связь лямки бурлака с бечевой; чабурок’, обтяжа
(обтяжка) ‘установленный вычет из заработной платы больного или слабого
бурлака в пользу других представителей артели, вынужденных, из-за его
слабости,
работать
с
большими
усилиями’,
подшишечный
‘помощник
передового бурлака, бурлак, идущий за шишкой’, швары ‘место крепления
лямки бурлака с железным кольцом, в которое пропускалась веревка, идущая к
бечеве’ и др.) или уточнить на основании новых выявленных контекстов
254
значения уже зафиксированных слов (масленый староста ‘один из бурлаков,
обязанностью которого было хранение толокна, соли и постного масла,
предназначавшихся для питания артельного десятка’, махленок ‘бурлак,
уроженец Махловского приказа Елноцкой волости Костромской губернии’,
решмак ‘бурлак, уроженец села Решма Костромской губернии’ и др.).
Структурно ЛРБ неоднородна. По шкале «профессиональности» ее
можно классифицировать на 4 группы:
1. Собственно лексика русского бурлачества, узкопрофессиональная
лексика
(профессионализмы),
употребляющаяся
только
бурлаками
при
выполнении ими специфических видов деятельности и предметов, а также ряд
наименований самих бурлаков по видам деятельности и их прозвища (около
30%).
2.
Профессиональная
лексика
(профессионализмы)
судоходства,
употребляющаяся как бурлаками, так и любыми судовыми рабочими,
работающих на речных и морских суднах (наименования частей судна,
наименования снастей, парусов, якорей) (около 30%).
3. Региональная лексика, связанная с судоходством и речными
промыслами, используемая как бурлаками, так и жителями Поволжских
губерний
(названия
речных
судов,
географические,
топонимические
наименования) (около 25%).
4. Общеупотребительная лексика, связанная с любыми артельными
видами деятельности, крестьянской жизнью и бытом и с судоходством в целом,
широко известная всем носителям языка (около 15%).
С функционально-стилистической точки зрения ЛРБ можно различать
собственно
профессиональную
лексику
русского
бурлачества
и
профессиональные жаргонизмы, непрямые номинации, имеющие коннотацию.
Номинативными особенностями ЛРБ являются следующие.
Из собранных 425 единиц 267 являются существительными (64%), 40
глаголами (9%), 26 прилагательными (6%), 18 наречиями (3%). Значительную
255
часть выявленных единиц составляют составные наименования – 74 единицы
(около 18% от общего числа).
Преимущественная часть ЛРБ (около 90%) представлена исконной
лексикой общеславянского генезиса. Незначительную часть представляют
заимствования из тюркских (бурундук, сакма, табанить, чабурок и некот. др.) и
голландского (банка, брам-топ, лоцман, стеньга) языков.
Образование слов, используемых бурлаками в профессиональной
деятельности,
шло
преимущественно
на
базе
мотивированных
основ.
Аффиксальный способ словообразования в данной лексической системе
представлен префиксацией (за-, на-), суффиксацией (-щик, -ник, -к; -ниj, -ø) и
постфиксацией, а также их комбинациями. К числу наиболее продуктивных
слов-основ, от которых образовано 5 и более дериватов, в ЛРБ следует отнести:
артель, бечева, бурлак, лямка; завозить, ссаривать. Ряд слов образован путем
универбации (коноводка, низовка) и субстантивации (завозный, косная,
шестовой и мн. др.).
Значительное
количество
среди
рассматриваемых
единиц
было
образовано путем метафорических (гусак ‘бурлак, идущий первым при тяге
судна бечевой’, казара (козара) ‘шутл. прозвище бурлака (дано из-за схожего
цвета одежды бурлаков и окраски птиц, а также сезонного перемещения
бурлаков в поисках работы)’, отрыгать ‘сняться с мели’, ушко ‘петля на конце
бечевы, в которое продевали тоньку’ и мн. др.) и метонимических (бечева
‘бурлак(и)’, курень ‘хлеб’ и др.) переносов.
Более 70 единиц в рассматриваемой системе представляют собой
составные наименования, образованные по модели сущ.+прилаг. (водяной
парус, завозный якорь, золотой парус, камский низовой бурлак, коренная бичева
и др,) и глагол + нареч. (обычно адвербиализованное существительное) (идти
бечевой, идти тягой, идти подачей, идти завозом, плыть подачей и др.).
ЛРБ свойственны также и парадигматические отношения.
Следует подчеркнуть значительную видовую детализацию лексики,
которая
наблюдается
преимущественно
256
в
сфере
наименований
профессиональных действий и особенно орудий трудовой деятельности,
результатом которой и является отмеченное исследователями доминирование
видо-подвидовых отношений (ср., напр., наименования различного вида частей
мачты, мачтовых приспособлений: баран, бурундук, вант, дерево ‘мачта’, кляч,
коренное дерево, дерево, пика, стеньга).
Также в ЛРБ фиксируется некоторое количество синонимов, дублетов,
омонимов и антонимов.
Анализ
лексики
бурлачества,
проведенный
во
второй
главе,
продемонстрировал ее системный характер, наличие целого ряда ярковыраженных
лингвистических
особенностей,
а
также
охарактеризовать основные виды и формы деятельности бурлаков.
257
позволил
ГЛАВА
3.
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ
ЛЕКСИКИ
РУССКОГО
БУРЛАЧЕСТВА И ДРУГИХ ФОРМ НАЦИОНАЛЬНОГО ЯЗЫКА
Русское бурлачество – это одновременно и профессионально, и
регионально, и социально детерминированная в лексическом отношении
социально-профессиональная группа. Представляя собой одну из форм
отхожих промыслов, функционируя преимущественно по всему бассейну
Волги, бурлачество состояло из крестьян, преимущественно, поволжских
губерний, а также из вольнонаемных и «беспаспортных» лиц, которые
нанимались на сезонные работы. Поэтому социальный состав группы, а также
ее
территориальные
контакты
обусловливали
ряд
направлений
ее
лингвистического взаимодействия. Во-первых, очевидна тесная взаимосвязь
лексики русского бурлачества с лексикой территориальных диалектов
(особенно регионов Поволжья). Во-вторых, – это не раз подчеркнутая
писателями и этнографами (А. Мельников-Печерский, В. Гиляровский и др.)
связь бурлаков и представителей криминального мира, преимущественно
разбойников и воров, что обусловливает и определенные языковые контакты
соответствующих
форм
социальных
диалектов.
И,
в-третьих,
с
лингвистической точки зрения особый интерес представляет не только
взаимодействие, но и влияние лексики русского бурлачества на русскую
разговорную речь, на что обращали внимание Д. К. Зеленин, В. В. Виноградов,
С. И. Ожегов.
3.1. Лексика русского бурлачества и территориальные диалекты
Лексика русского бурлачества является регионально детерминированной.
Любые системы профессиональной речи в России XIX века были регионально
обусловленными, так как промысел осуществлялся на территории того или
иного, как правило, незначительного по территории, региона, может быть, даже
одного города или уезда. Так, к примеру, российское кожевенное производство
258
имело особенное распространение в Болховском уезде Орловской губернии,
что было вызвано как развитыми местными традициями, так и благоприятными
для выделки кож особенностями воды местных рек [Халюков 2007: 18].
Значительное количество исследований промысловой профессиональной и
терминологической
лексики
проводится
традиционно
на
региональном
материале. Более того, традиционно промысловая профессиональная лексика
изучается исследователями в рамках русской территориальной диалектологии
(О. В. Борисова, Ю. И. Чайкина и др.).
Первая фиксация лексики «водоходцев» относится именно к собранию
диалектных материалов [Труды… 1820].
Показательно, например, то, что М. Макаров в «Опыте простонародного
словотолковника» в группу собственно региональных помет включает две
«промысловые»: Рбц. (рыбацкое) и Брл. (Бурлацкое), а также Привол.
(Приволжское, то же, что Рыбацкое, или Бурлацкое) [Макаров 1848: III]. Такой
регионально-профессиональный
синкретизм
свойственен
восприятию
бурлацкой лексики и в дальнейшей истории лексикографии, что вполне
объяснимо, так как, бурлачество – это форма сезонного отхожего промысла,
распространенного особенно на Волге, и включающего в свой состав
преимущественно крестьян различных губерний, что уже не раз отмечалось.
Ср.: «Самое многолюдное бурлачество было на Волге. Большинство бурлаков
шло из Нижегородской, Вятской и Пензенской губерний» [БСЭ 1927, 8: 198].
Некоторые номинации, особенно не имеющие чисто профессионального
характера, фиксируются не только в профессиональной системе бурлачества,
но и в русских говорах. Это способствовало тому, что на протяжении всего XIX
века профессиональная бурлацкая лексика входила в диалектные словари, на
что обращалось внимание при рассмотрении отдельных слов при обзоре ТГ в
главе
2.
См.
профессионализмов
также
в
некоторые
«Опыте
примеры
областного
фиксации
великорусского
бурлацких
словаря»
и
«Дополнении к Опыту областного великорусского словаря»: шишка –
‘передовой бурлак при тяге судов’ [ОпОбл 1852: 266], казарка – ‘в насмешку:
259
бурлак’ [ДопОп 1858: 75], ягутки – ‘работники, нанимающиеся тянуть
веревками суда по реке’ [ДопОп 858: 313] и мн. др.
В. И. Даль, как мы уже отмечали выше, широко включил в «Толковый
словарь…» бурлацкую лексику, присваивая ей, как правило, помету Волж.
(Волжс.),
иногда
добавляя
в
толковании
комментарий
о
среде
функционировании слова: «у бурлаков», то есть предпочитая географический
критерий социальному или уравнивая их.
Использование одной пометы по отношению не только к бурлацкой
профессиональной, но и шире – к судовой лексике, привело к их объединению
в рамках «Толкового словаря живого великорусского языка». См., например:
губа – ‘|| волж. румпель, рукоять руля, рычаг, которым руль ворочают’
[Даль I: 415];
завозень – ‘волжс. якорь для завозу, верп, также косяк, шейма, канат,
перлинь для завозу’ [Даль I: 578];
завозный – ‘заво́зный, заво́зенный, в виде сщ. волж. второй лоцман,
помощник, опытный бурлак, управляющий завознею и подачей, ходовою»
[Даль I: 578];
кляч – ‘|| костыль, прибитый к борту судна, для закрепы снасти, волж.; ||
метка на шесте (наметке), для промера глубины; кляч кладется на такой высоте,
какой требует судно для прохода, и наметчик выкликает: сверх кляча на
четверть! по кляч! с замо́чкой! невступно!’ [Даль II: 125];
коренная – ‘волж. средина или глубь реки, русло, стрежень, отрежь,
фарватер, матерая матера́я; || волж. род ходового, большого судна, дл. 15–20
саж., грузу берет до 30 т. пудов, с парусом и палубой’ [Даль II: 165];
косной – ‘волж. На каждом судне по Волге бывает два косных бурлака:
они при парусах, обшивают парус, насаживают его на райну, а один из них по
очереди кашевар; при тяге бичевою передовой бурлак шишка, двое задних
косные; они сса́ривают бичеву (сбрасывают с кустов, дерев) и получают
прибавочную плату (до 2 р. за путину); это косновские деньги» [Даль II: 175];
260
ссаривать – «Сса́ривать, ссори́ть что, очищать от сору, скидывать с чего
сор; || ссаривать снасть, веревку, бичеву, волжс. очищать морс. освобождать от
всякий помехи, зацепы, путаницы; отцеплять бичеву, которою тянутся, от
деревьев, кустов, перекидывая ее. Бичеву ссаривают косные, два последние при
тяге бурлаки. –ся, стрд.» [Даль IV: 315];
cудова – ‘волж. судовая пора, судоплаванье, навигация, плав, сообщенье
водою’ [Даль IV: 363];
толчек – ‘толку́чий рынок, куда выносят ветошь. На вечернем толчке
купил. || Волж. курень, пекарня, летний балаган хлебопека, на берегу, где пекут
на прохожих бурлаков’ [Даль IV: 422];
чужой ветер – «волжс. на́кось противный, коим идет встречное судно»
[Даль IV: 631].
Таких слов и сочетаний по данным словаря Даля насчитывается около 50
единиц (например, губа, дерево, завозень, завозный, заездка, заездковый, кляч,
коренная, косновский, пасынок, подача, подачник, пробег, сарынь, ссада,
ссаривание, ссаривать, ссора, сор, судно (ходовое судно), судова, табачить,
табачек, толчок, огнёва, ходка, чабурок, якорь (коренной, становой, ходовой
я.) и др.).
На
региональную
широту
употребления
ряда
бурлацких
профессионализмов указывает сочетание региональных помет:
чегень – «Чеге́нь м. чигень, астрх. волжс. ед. ч. и собрт чегени́на ж. и
чегени́нник м. свая, частоколина, бревно в 6–12 сж. на забойку, учуг. || Чеге́нь м.
волжс. нвг. стяг, неволька, подъем, бревно, служащее рычагом, нпр. для ссадки
судна с мели: оно подводится концом под судно, а другой конец притягивают с
палубы. Чеге́нить, подводить рычаг под судно на мели, и сталкиваться им,
подчегенивать» [Даль IV: 603–604];
косяк – ‘|| волж. касп. толстая веревка, ходовой канат, на котором тянется
судно; || мера веревки, 12 сажен, и вообще целый круг, скат веревки…’ [Даль II:
177].
261
Однако таких слов по данным словаря В. Даля насчитывается не так
много (не более 20: горыч, косяк, мокряк, оснач, рочить, чегень, шакша,
шитик, ягутки и др.). Но более показательно, что бо́льшую часть слов и
выражений,
употребляемых
бурлаками,
в
том
числе
из
числа
«узкоспециальных», Даль дает вовсе без помет (напр., вант, вича, завоз,
завозить, олямчить и мн.др.), что согласно метаязыку данного словаря (если
исключить проблему непоследовательного использования функциональных
помет) также демонстрирует широкое их функционирование.
Внесение бурлацкой лексики в диалектные словари на протяжении всего
XIX века было обусловлено отсутствием того фокуса анализа и изучения
данной лексики, который получил развитие только в XX веке – анализ лексики,
употреблявшейся
в
трудовых
коллективах,
как
анализ
именно
профессиональной лексики. Единственным исключением из этой тенденции,
общей для отечественной лексикографии XIX столетия, является «Опыт
терминологического словаря сельского хозяйства, фабричности, промыслов и
быта народного» Владимира Бурнашева (1843–1844), зафиксировавший и ряд
бурлацких профессионализмов в качестве единиц именно профессиональной
лексики, что было детерминировано самим авторским замыслом создания
словаря (например, багор, байдак, бечева, бударка, белянка, гусянка, завозить,
завозня, залазни, кошка, намётка, насад и мн. др.), а затем «Словарь волжских
судовых терминов» С. П. Неуструева (1914 г.).
Региональная обусловленность лексики русского бурлачества определила
сложность взаимодействия двух систем речи: профессиональной лексики
бурлачества и территориальных диалектов.
Проблему взаимодействия профессиональной лексической системы
бурлаков и русских территориальных диалектов (говоров), сложность их
взаимоотношений,
проблематичность
идентификации
той
или
иной
фиксируемой единицы, установления сферы ее употребления и значения можно
продемонстрировать на материале такой установленной нами тематической
группы, как «Наименования ветров».
262
В составе тематической группы «Наименования ветров» нами было
рассмотрено несколько единиц, обозначающих названия ветров различной
степени интенсивности и различного направления, зафиксированные в
профессиональной лексической системе бурлаков: летний закат, зимний
закат, моряна, перечень, полуденник, понос, приполдень, чужой ветер.
Ряд этих наименований фиксируются и в говорах, в этих же или близких
значениях. Так, наименование южного ветра зимний закат фиксируется и в
Тамбовском регионе: «Нынешний год гром был у нас в первый раз двадцать
второго марта. В это время ветер был с юго-запада или, как называют
простолюдины, с зимнего заката или с гнилого угла» (Елатом. Тамб., Архив
РГО) [СРНГ: 11: 274].
Моряна в профессиональной лексической системе бурлаков – ветер,
дующий «снизу», «от моря», вверх по течению, попутный, благоприятный для
бурлаков, занятых взводом судна вверх по течению. Номинация также
фиксируется в ряде говоров, причем преимущественно в северных, в несколько
отличающихся друг от друга значениях. Так, в Царицынском уезде этим
наименованием обозначался ‘теплый южный ветер зимой’, а на Белом море –
‘сильный
северный
ветер,
приносящий
шторм’
[СРНГ,
18:
282].
В
Архангельской губернии моряником назывался ‘ветер со стороны моря’ [ОпОбл
1852: 116], [СРНГ, 18: 282], морянкой – ‘холодный северный ветер’, ‘буря,
которую принес северный ветер’ [СРНГ, 18: 283]. В Олонецкой губернии
фиксировались наименования моряна и моряночка со значением ‘юговосточный ветер’ [ДопОп 1858: 117]. См. также значение слова морянка,
зафиксированное в начале XX века в говорах Поморского берега Белого моря:
‘резкий ветер северных румбов, нагоняющий, особенно во время прилива, в
устья рек морскую воду’ [Дуров 2011: 229].
Подвысоцкий указывает три наименования со значением ‘ветер с моря’:
моряник (с ударением на втором слоге), моряник (с ударением на последнем
слоге), морянка. Кроме того, для слова моряна (морянка) он указывает значение
‘резкий северный ветер в устьях Северной Двины’ [Подвысоцкий 1885: 93].
263
Наименование
южного
ветра
полуденник,
зафиксированное
в
профессиональной системе бурлачества, также имеет широкое распространение
на приморских или речных территориях. Так, СРНГ отмечает употребление
наименования полуденник на территории около 10 регионов: на Белом море, в
Архангельской,
Олонецкой,
Новгородской,
Псковской,
Вологодской,
Нижегородской и некоторых других губерний и областей [СРНГ, 29: 142].
Наименование понос, обозначающее ‘попутный ветер’, также встречается
в целом ряде говоров на территориях Новгородской, Пермской, Архангельской,
Владимирской, Саратовской и Астраханской губерний (областей), а также
республики Коми [СРНГ, 29: 268].
Эти
данные,
касающиеся
функционирования
слов,
являющихся
наименованиями различных ветров, в профессиональной лексической системе
бурлаков и территориальных диалектах, позволяют на материале одной
тематической
группы
обусловленность
не
лексики
только
русского
продемонстрировать
бурлачества,
но
региональную
и
очевидное
взаимодействие двух систем, проблематичность идентификации той или иной
фиксируемой единицы, установления сферы ее употребления и значения.
Более того, очевидная внутренняя форма слов, актуальность большинства
понятий для ряда видов промысловой деятельности крестьян, сезонный
характер
бурлачества,
профессиональной
взаимодействию
бурлачества.
и,
следовательно,
лексической
собственно
Причем
системы
диалектной
направление
нестрогие
границы
способствовали
лексики
взаимодействия
и
теснейшему
лексики
следует
его
русского
определить
однозначно — как влияние территориальных диалектов на профессиональную
лексику бурлаков.
Региональная обусловленность любой системы профессиональной речи в
XIX веке предопределяла наличие значительной диалектной составляющей в ее
лексике как неотъемлемое свойство такой системы в принципе.
264
3.2. Лексика русского бурлачества и воровской жаргон
Волга, являясь важнейшим водным путем, связывающим Московское
государство с Востоком, на протяжении всего Средневековья была периферией
этого государства, границей, на которой заканчивалась любая законная власть.
Близость к русским землям и отсутствие учреждений государственного
аппарата способствовали концентрации на Волге, особенно в нижнем течении,
большого числа беглых холопов, солдат, крестьян и т. п., которые легко
организовывались в шайки, занимавшиеся грабежами волжских судов.
Адам Олеарий, секретарь посольства шлезвиг-голштинского герцога
Фридриха III к персидскому шаху, писал о приготовлениях к путешествию
посольской делегации по Волге в 1636 году, напоминающих подготовку к
военной экспедиции: «Так как тамошнюю дорогу (из Москвы до Нижнего
Новгорода. – Д. В.) нам изобразили весьма опасной – особенно предупреждали
нас насчет казаков и разбойников на Волге, – то послы, с соизволения его
царского величества, приняли на нашу службу и на дорогу в Персию с собою
30 человек царских солдат и офицеров» [Олеарий 2003: 139].
Добравшись до Нижнего Новгорода в постоянной тревоге из-за вестей о
нападениях разбойников на другие суда, а также видя разбойников по берегам
реки, посланцы герцога «хорошо снабдили корабль всякого рода зельем и
снарядами, пушками для металлических и каменных ядер, гранатами и другим
оружием на случай нападения разбойников» [Олеарий 2003: 308].
Беглые крестьяне, солдаты, «воровские казаки», бурлаки и прочая
«голытьба», объединяясь друг с другом в разбойничьи шайки, нередко
представляла собой опасность для целых регионов и даже для всего
государственного строя России. К числу наиболее масштабных восстаний,
широкое участие в которых принимала «понизовая вольница», относят
выступления под руководством Степана Разина в 1670–1671 годах, Кондратия
Булавина в 1707–1709 годах и Емельяна Пугачева в 1773–1775 годах.
265
Явно ощущаемая в русском народе связь бурлаков и разбойников,
неизжитая историческая память о том, кого называли бурлаками в XVII–XVIII
вв. (см. 1.1.), способствовали созданию и сохранению в речи таких устойчивых
оборотов,
как
понизовая
вольница,
понизовые
бурлаки.
См.
весьма
красноречивую характеристику последних: «“Понизовые бурлаки” известны
были во всей России; их знало правительство как самых опасных разбойников;
их опасались коменданты крепостей, расположенных по юговосточным и
восточным линиям; их трепетали волжские судопромышленники, которых
бурлаки каждую весну абордировали на своих косных лодках: отбирали их
казну, брали товары, ружья, пушки, порох и паспорты. Не одна мать
оплакивала любимого сына, ходившего “во царев кабак” и завлеченного в
разбой понизовыми бурлаками, как поется до сих пор в песне: Не водись, мой
сын, с бурлаками, // Что со бурлаками, со ярыгами; // Не ходи, мой сын, во
царев кабак, // Ты не пей, мой сын, зелена вина: // Потерять тебе, сыну, буйну
голову» [Мордовцев 1861: 9].
Однако и гораздо позже, вплоть до середины XIX века, плавание по Волге
продолжало оставаться небезопасным. В 1868 году офицер Генерального штаба
полковник А. Липинский писал: «В прежнее время главное препятствие
судоходству по Волге составляли разбои, которые в настоящее время, с
развитием пароходства, совершенно затихли. Но еще в недавнее время, лет 15
тому назад, грабежи были весьма значительны…» [Материалы для географии
и статистики России… 1868: 180]. Существование разбоев на Волге вплоть до
середины XIX века подтверждается и другими источниками. Так, автор очерка
«Русская земля: Жегули и Усолье на Волге (Наброски путем-дорогой)» Д.
Садовников писал в 1872 году: «…в 1847-м году в горах (Жегулевских горах. –
Д. В.) ограблено всего семь росшив и две тихвинки; вооруженные грабители
брали только деньги, не касаясь клади. В 1848-м убежища бродяг были
уничтожены, сами бродяги переловлены и наступила такая тишина, что во весь
год не было ни одного случая, чему дотоле не было примера, говорится в
министерском отчете» [Садовников 1872: 59–60].
266
Нападения разбойников осуществлялись следующим образом: «Смелость
разбойников была так велика, что с небольшой партией, в 4 или 5 человек, они
нападали на судно, на котором бывало до 60-ти бурлаков. Разбойники
обыкновенно быстро и незаметно подъезжали к судну, на небольшом челноке,
приставляли лестницу и взойдя на судно, кричали “сарынь на кичку”. Кто хотел
остаться в живых, должен был по этому сигналу ложиться ничком на палубу, а
разбойники требовали хозяина, отбирали у него деньги и тотчас же уезжали.
Экипаж, не связанный с хозяином никакими интересами, по большей части и не
вступался за него; это отчасти объясняется и тем, что в числе бурлаков бывало
много бродяг, имевших нередко сношение с разбойниками» [Материалы для
географии и статистики России… 1868: 180–181].
Ценным свидетельством являются сообщения о том, что разбойники сами
нередко, заранее готовя нападение на судно, стремились завербовать кого-либо
из бурлаков, склонить их на свою сторону во избежание возможного
сопротивления с их стороны и даже сами нанимались на судно под видом
бурлаков, то есть в течение какого-то времени сами разбойники были
вынуждены исполнять на судне бурлацкие обязанности, превращаясь, таким
образом, пусть и временно, в бурлаков (sic!), чтобы не выдать себя:
«Высмотрев судно, которое тянулось вверх, по южную сторону самарской
луки, например около Печерского, Переволоки и в других местах, разбойники
старались изучить и исследовать его, входили по возможности в сношение с
кем либо из его бурлаков, и даже старались поместить в число экипажа кого
либо из своих сообщников» [Материалы для географии и статистики России…
1868: 181]. См. также: «Случалось, что члены какой-нибудь отчаянной шайки
нанимались в бурлаки на богатое судно, переодеваясь из богатого платья в
простые чапаны. Проезжая разбойными горами, они выдавали хозяина головой
и снова присоединялись к своей шайке в качестве усердных грабителей.
Понятно, что бурлаки часто действовали заодно с разбойниками Жегулевских
гор» [Садовников 1872: 51–52].
267
Одним из мотивов помощи бурлаков разбойникам, провоцирующим их на
совместные с разбойниками действия, было желание бурлаков отомстить
судохозяевам, плохо относившимся к своим работникам (кроме того, большую
роль
играла
и
социальная
общность
бурлаков
и
разбойников,
их
самоидентификация в качестве «обиженных» обществом, оппозиция по
отношению к нему, ко всем богатым и сильным): «Бурлаки часто действовали
заодно с разбойниками. Обиженные и обсчитанные хозяином, бурлаки
приносили свои жалобы не водяному суду, где их только волочили, а
Жегулевским удальцам, – и горе тогда было хозяину или его приказчикам:
виновного или убивали, или драли на палубе судна, как “сидорову козу”, при
общем хохоте бурлаков» [Монастырский 1884: 202 – 203].
Разумеется, постоянные контакты бурлаков и волжских разбойников
должны были находить отражение и в их речи. Жаргоны и арго, при всей их
замкнутости (чаще декларативной), не могли существовать абсолютно
автономно. Во многом этому препятствовала и общая социальных база,
формирующая
состав
различных
профессиональных
и
преступных
коллективов. Крестьянин, оставив дом в поиске денег, мог стать и бурлаком, и
разбойником,
причем
этот
выбор
никогда
не
был
окончательным.
В.А. Гиляровский в «Моих скитаниях» рассказывает не только о бурлаках,
которые сами когда-то в составе шаек участвовали в разбойных нападениях на
суда, но и говорит о планах этих бурлаков создать новую шайку для
совершения таких же преступлений [Гиляровский 1960: 137–344], и это в 1871
году (!).
Постоянное
общение
с
«воровскими
людьми»
способствовало
взаимопроникновению жаргонизмов и арготизмов в составы различных
профессиональных, жаргонных и арготических систем, функционированию
одних и тех же слов с одинаковым значением в целом ряде субстандартных
систем. Говоря о возникновении арго волжских разбойников и датируя время
начала его формирования XV веком, М. А. Грачев замечает: «Несомненно, пути
268
волжских разбойников, ушкуйников и воровских казаков пересекались, и у них
должны быть элементы общего арго» [Грачев 2005: 30].
Взаимопроникновение профессионализмов, жаргонизмов и арготизмов
осуществлялось не только благодаря постоянным бытовым и речевым
контактам представителей различных коллективов, использующих данные
единицы, элементы соответствующих систем, в своей речи, но и, как было уже
сказано,
благодаря
общей
базе
формирования
участников
различных
профессиональных и преступных коллективов. См.: «На Волге, в прежнее
время, бурлачество было сильно развито. На волжские пристани стекался народ
не только из западной части Симбирской губернии, но и из соседних губерний:
Пензенской, Нижегородской и Саратовской. К бурлакам присоединялись
беспаспортные и беглые солдаты, которых, по словам судовладельцев, в
прежнее время было очень много» [Материалы для географии и статистики
России… 1868: 200].
Постоянное
общение
с
подобного
рода
криминальными
и
полукриминальными элементами способствовало криминализации самих
бурлаков. Ср.: «Бурлак, побывавший в Астрахани, повидавший Нижний и на
своем веку видавший всякие виды, теряет ту смиренную физиономию, которая
характеризует мирного пахаря. Веселое разгулье больших городов, увертливые
повороты на судне во время плавания, разного рода знакомства “в жегулях” с
жегулевскими промышленниками (sic!), беспрестанный отпор опасностей от
бурь и садки на мель, – все это снимает с неотесанного мужика прежнюю кору
неподатливости и необщительности и обращает его в ловкого, развязного, а
подчас и в забубенного хвата. “Мы наволжались”, хвастливо говорит бурлак и
этим дает заметить, что теперь он не даст никому себя провести, а сам
понимает, “чему, где и как быть надоть!”» [Небольсин 1852: 105].
Деликатно названные автором цитируемого источника «разного рода
знакомства <бурлаков> “в жегулях” с жегулевскими промышленниками»
следует однозначно понимать как контакты бурлаков с членами разбойничьих
шаек, «промышлявших» на Волге, в том числе и в точно локализованном
269
автором районе – «в жегулях», то есть в районе Жегулевских гор (ср.: «Повидимому, сама природа создала здесь разбойничье гнездо, – и, начиная с XVI
в., на всей Волге не было места, страшнее Жегулей. Почти все атаманы
волжских разбойников побывали здесь… <…> Жегули были обетованной
землей для разбойников…» [Монастырский 1884: 202]).
Так, например, показательный в речевом отношении диалог приводит
В. А. Гиляровский, устроившийся бурлаком, в своем автобиографическом
очерке «Мои скитания»:
« — Айдате на базар, сейчас тебя обрядить надо… Коньки брось, на
липовую машину станем! Я ликовал. Зашли в кабак, захватили еще штоф, два
каравая ситнего, продали на базаре за два рубля мои сапоги, купили онучи, три
пары липовых лаптей и весьма любовно указали мне, как надо обуваться,
заставив меня три раза разуться и обуться. И ах, как легко после тяжелой
дороги от Вологды до Ярославля показались мне лапти, о чем я и сообщил
бурлакам.
— Нога-то как в трактире! Я вот сроду не носил сапогов, — утешил меня
длинный малый» [Гиляровский 1960: 324].
О тесной взаимосвязи воровского арго и бурлацкой лексики, на примере
материалов XX вв., писал Б .Л. Богородский: «Казалось бы, что в волжской
терминологии нашего времени не должны были удержаться термины
арготического характера. Они заметно стали вытесняться сразу же после
прекращения бурлачества. Исчезло, например, слово ш и ́ ш к а — ‘передовой
бурлак при тяге судов бечевой’. Ср. ш и ́ ш к а — ‘атам воровской шайки’.
Исчезло г а л а ́ х — ‘саратовский грузчик. Ср. г а л а ́ х — ‘босяк, вор’. Однако
осталось
к и м а́ р к а
—
‘кровать’,
к и м а́ р и т ь ,
п о к и м а́ р и т ь ,
т и м а ́ р и т ь — ‘дремать во время пути’. В низовьях Волги бытует ш а й т а ́ н
(араб. ‘чёрт, дьявол, сатана’).. Ср.: ш а й т а ́ н н а г а й т а ́ н – « чёрт тебе на
шею». .. Держится термин ш а л м а ́ н … В воровском арго: «ш а л м а н — казан.
salman (кашне, аркан с петлей)». Общность лекических элементов в
профессиональном словаре волгарей и воровском арго свидетельствует о
270
сложных взаимоотношениях в историческом прошлом этих двух социальных
групп». Также исследователь отмечает обратную языковую связь социальных
групп: «Часть волжских профессионализмов вошла в язык воров: з а ч а ́ л и т ь –
‘поймать, схоронить’, в языке водников – ‘пришвартоваться’, приступить к
дебаркадеру; с е с т ь н а я к о р ь – ‘попасть в тюрьму’, у волгарей – ‘посадить
судно на якорь, проломить днище’ и др.» [Богородский 1968: 321–322].
К
числу
единиц,
употребление
которых
фиксируется
и
в
профессиональной системе бурлачества XIX в., и в воровской речи, следует
отнести, например, такие слова, как глаза ‘паспорт’, слепой ‘человек (бурлак),
не имеющий паспорта, вида; беспаспортный’. Несмотря на то что этих слов
немного, они системно использовались в речи бурлаков: их фиксации
многочисленны по разным источникам.
Глазами в профессиональной системе бурлачества, как уже отмечаслось в
2.5, назывались паспорта, увольнительные виды – официальные документы,
позволяющие крестьянам, занимающимся отходными промыслами, в течение
длительного времени вести деятельность вне своего родного региона:
«Выхлопотав себе глаза, то есть увольнительные виды, получив задатки и
ухитрившись придумать им полезное употребление, бурлаки сбираются в путь,
на заводы» [Небольсин 1852: 108].
Данная номинация широко фиксируется в воровском жаргоне XIX–XX
веков, что отмечалось в качестве интересной параллели уже в XIX веке. См.,
например: «Глаза – паспорт на языке бурлаков, а также на языке московских
жуликов, петербургских мазуриков» [Мельников 1987, 1: 90]. В. В. Виноградов,
говоря о том, что «Слово глаз метафорически обозначало паспорт, по которому
можно было прописаться» [Виноградов 1999а: 117], помещает это слово в
контекст не только воровского жаргона XIX века, но и «шулерского арго» того
же времени, рассматривая его в совокупности выражений типа втереть
(вставить) очки [Виноградов 1999а: 111–117]. Слово фиксируется во всех
словарях воровского арго XIX в. [Приемышева 2009, II: 418]. Слово встречается
271
в словарях воровского жаргона вплоть до настоящего времени. См., например:
глаз темный (также глаз яманный) – ‘поддельный паспорт’ [Словарь жаргона
преступников 1927: 36], глаз – ‘паспорт, удостоверение личности’ [Словарь
тюремно-лагерного-блатного жаргона 1992: 56], яманный глаз – ‘фальшивый
паспорт’ [Словарь тюремно-лагерного-блатного 1992: 301], глаз – ‘документ,
паспорт’ [Словарь современного жаргона преступного мира 1993: 12].
М. А. Грачёв, идентифицируя данную лексему со значением ‘паспорт’ в
качестве заимствования из польского языка (от польск. арго glaza – паспорт)
[Грачёв 2005: 252], тем не менее помещает ее в группу слов, которые «могли
образоваться и от соответствующих русских слов – засыпаться, ветошный,
глаз…». Далее он пишет: «Возможен и такой вариант, что данные арготизмы
образовались в польском арго на основе русских арготизмов» [Грачёв 2005:
253].
Даже если вопрос происхождения данной единицы нельзя пока считать
окончательно
решенным,
иноязычные
аналогии
весьма
показательны,
свидетельствуя в пользу наличия в жаргонных и, в целом, субстандартных
системах процессов, аналогичных общеязыковым, в частности, процесса
иноязычного заимствования.
Процесс образования следующей единицы – субстантивированного
прилагательного слепой – очевиден и представляет собой дальнейшее развитие
метафоры: если глаза – это паспорт, то человек без паспорта – слепой. Ср.: « –
Пачпорт спросит! – задумался Сидор. – А ты скажи, что я был из слепеньких...
Ведь есть же у нас на баржах слепеньки-то (Слепыми у бурлаков зовутся не
имеющие письменного вида, беспаспортные <Примеч. автора>) [Мельников
1987, 1: 87].
Еще несколько примеров функционирования субстантивированного
прилагательного слепой в текстах рассматриваемой эпохи: «Слепых в
смолокуровском караване было наполовину. <…> Рыбные промышленники,
судохозяева и всякого другого рода хозяева с большой охотой нанимают
слепых: и берут они дешевле, и обсчитывать их сподручней, и своим судом
272
можно с ними расправиться, хоть бы даже и посечь, коли до того доведется.
Кому без глаз-то пойдет он жалобиться? Еще вдосталь накланяется, только,
батюшки, отпустите. Марко Данилыч (богатый купец и судохозяин. – Д. В.)
слепыми не брезговал – у него и на ловлях и на баржах завсегда их вдоволь
бывало... Потому, выгодно» [Мельников 1987, 1: 90]. Брать на работу слепых
бурлаков было выгодно: «Слепые-то супротив зрячих много дешевле. Опять же
слепенького, когда понадобится, и укротить сподручнее; жалобиться не пойдет,
значит, из него хоть веревку вей…» [Мельников 1987, 1: 112].
Всего в первой книге романа П. И. Мельникова «На Горах» данная
единица употреблена 26 раз.
Показательно, что данная номинация с аналогичным значением также
употребляется и в воровской речи, широко фиксируясь в соответствующих
словарях, в том числе последнего времени. Так, Словарь жаргона преступников
(блатная музыка) С. М. Потапова (1927) указывает две единицы – слепой и
слепыш – со значением ‘беспаспортный бродяга’ (также ‘секретный агент’)
[Словарь жаргона преступников 1927: 149]. Фиксации единицы в современных
словарях воровской речи демонстрируют утрату второго значения при
сохранении значения ‘человек без документов’ (вероятно, как первичного или
основного): слепой – ‘1. Бродяга. 2. Человек, не имеющий документов’
[Словарь тюремно-лагерного-блатного жаргона 1992: 227]; слепой – ‘лицо, не
имеющее документов, удостоверяющих личность; недалекий человек’ [Словарь
современного жаргона преступного мира 1993: 41].
Очевидно, что приведенные примеры являются элементами не столько
профессиональной лексики русского бурлачества, сколько свидетельствуют о
включенности в обиходную речь бурлаков элементов воровского жаргона XIX
в. Однако, например, лексема глаза ‘паспорт’ может быть рассмотрена и как
наименование предметов обихода (личных вещей) бурлаков. Несмотря на
немногочисленность, данные примеры очевидно иллюстрируют взаимосвязь
лексики русского бурлачества в широком понимании и воровского жаргона, что
свидетельствует
о
факте
взаимодействия
273
данных
социальных
групп.
Направление взаимодействия однозначно определяется как влияние воровского
жаргона на речь бурлаков.
В контексте изучения взаимодействия лексики русского бурлачества и
воровского
жаргона
представляется
важным
кратко
проанализировать
выражение сарынь на кичку, имеющее давнюю историю в русском языке и
тесно связанное с русским бурлачеством
1
. В публикации в журнале
«Московский телеграф», сделанной в 1828 году, утверждается, что «у волжских
разбойников были слова: сарынь на кичку, значит, бить всех» [Об условном
языке 1828: 382]. Само выражение, по мнению автора публикации, было одним
из составных элементов «особого условного языка», распространенного в среде
разбойников. В публикации, сделанной годом позже, значение оборота
передается как «Бурлаки! Убирайтесь все к носу! Приляжьте, молчите и с места
не трогайтесь» [Объяснение 1829: 352].
В. И. Даль по поводу выражения сарынь на кичку писал: «Са(о)рынь и
ныне местами значит чернь, толпа; кичка – нос судна; это было приказание
бурлакам убираться в сторону и выдать хозяина, что всегда и исполнялось
беспрекословно, частью потому, что бурлаки были безоружны и считали
разбойников кудесниками, а частью и потому, что бурлакам до хозяина и
товара его не было никакой надобности» [Даль I: LXXII]2.
Данное выражение очень скоро становится своего рода символом
русского разбоя и бунтарской эпохи. П. Ильин писал в 1912 году:
«…“висельный юмор” имеет корни своего зарождения в той бунтарской эпохе,
когда обездоленная голытьба стекалась под знамена Стеньки Разина, и голубая
См. обзор историко-лингвистических и этимологических концепций его происхождения и трактовок
его значения: [Бирих, Мокиенко, Степанова 1998: 515], [Грачев 1997: 24],[Приемышева 2009, I: 146].
2
Показательна фиксация фразеологизма в Сибири [ФСРГС: 171]. В данном источнике выражение
сарынь на кичку указывается с пометой Вост. Сиб. и значением ‘ни с места!’ и отсылкой к роману И. Т.
Калашникова «Дочь купца Жолобова» (3-е изд., СПб., 1842) – российского литератора XIX века, уроженца
Сибири. Распространение данного выражения может объясняться одним из традиционных наказаний
преступников в России, заключающейся в их ссылке в Сибирь, где они неизбежно вступали в контакты с
местным населением, обогащая речь жителей новой лексикой.
1
274
красавица Волга оглашалась разбойничьим кличем “Сарынь на кичку”»
[Приёмышева 2009, I: 75].
Десемантизация выражения, превращение его в фразеологическое
словосочетание междометного характера привели к утрате значения его
составных компонентов. Однако, вместе с утерей прямого значения, выражение
сарынь на кичку обретает и новые смыслы, позволяющие ему сохраняться в
активном словоупотреблении и не уходить в пассивный лексический запас,
подобно называемым им реалиям.
Уже к середине XIX века выражение сарынь на кичку концентрирует в
себе всю совокупность представлений о разбое, русском разгуле, обретающих
катастрофические масштабы. См. следующий достаточно пространный пример
употребления единицы в тексте классика, открывающий всю совокупность
сконцентрированных в выражении смыслов:
« – Крикни: “Сарынь на кичку!” – шепнула мне Эллис. Я вспомнил ужас,
испытанный мною при появлении римских призраков, я чувствовал усталость и
какую-то странную тоску, словно сердце во мне таяло, – я не хотел произнести
роковые слова, я знал заранее, что в ответ на них появится, как в Волчьей
Долине Фрейшюца, что-то чудовищное, – но губы мои раскрылись против
воли, и я закричал, тоже против воли, слабым напряженным голосом: “Сарынь
на кичку!”
Сперва всё осталось безмолвным, как и перед римской развалиной, но
вдруг возле самого моего уха раздался грубый бурлацкий смех – и что-то со
стоном упало в воду и стало захлебываться… Я оглянулся: никого нигде не
было видно, но с берега отпрянуло эхо – и разом и отовсюду поднялся
оглушительный гам. Чего только не было в этом хаосе звуков: крики и визги,
яростная ругань и хохот, хохот пуще всего, удары весел и топоров, треск как от
взлома дверей и сундуков, скрып снастей и колес, и лошадиное скакание, звон
набата и лязг цепей, гул и рев пожара, пьяные песни и скрежещущая
скороговорка, неутешный плач, моление жалобное, отчаянное, и повелительные
восклицанья, предсмертное хрипенье, и удалой посвист, гарканье и топот
275
пляски... “Бей! вешай! топи! режь! любо! любо! так! не жалей!” – слышалось
явственно, слышалось даже прерывистое дыхание запыхавшихся людей <…>
– Степан Тимофеич! Степан Тимофеич идет! – зашумело вокруг, – идет
наш батюшка, атаман наш, наш кормилец! – Я по-прежнему ничего не видел,
но мне внезапно почудилось, как будто громадное тело надвигается прямо на
меня... – Фролка! где ты, пес? – загремел страшный голос. – Зажигай со всех
концов – да в топоры их, белоручек!
На меня пахнуло жаром близкого пламени, горькой гарью дыма – и в то
же мгновенье что-то теплое, словно кровь, брызнуло мне в лицо и на руки...
Дикий хохот грянул кругом...
Я лишился чувств…» [Тургенев 1981: 206–207].
В данном отрывке выражение сарынь на кичку служит своего рода кодом,
открывающим для героев произведения всю совокупность страшного опыта
разбойничьего кровопролития. Более того, употребление этого оборота
воссоздает историческую панораму, в центре которой оказывается ожившая
фигура Степана Разина.
Таким
образом,
несмотря
на
то
что
лексических
единиц,
подтверждающих взаимодействие бурлаков и разбойников немного, сам аспект
этого взаимодействия очевиден как с исторической, так и с лингвистической
точек зрения. Направление взаимодействия, по нашему мнению, очевидно: это
влияние воровского арго на повседневную речь бурлаков.
276
3.3. Влияние лексики русского бурлачества на русский разговорный язык
Как отмечал В. В. Виноградов, «То обстоятельство, что бурлаки, их язык
и быт оказались в поле зрения русской реалистической литературы с середины
XIX в., повело… к проникновению новых бурлацких выражений в
общерусский разговорный язык» [Виноградов 1999б: 690].
На особое место русского бурлачества в более широком распространении
лексики, фольклора, фонетических черт указывал и Д. К. Зеленин: «Бурлаки
оказали влияние не только на язык, но и на фольклор. Известны бурлацкие
песни и бурлацкие сказки. Бурлаки переносили из одних мест в другие
фольклорные произведения и диалектологические особенности. В старину
бурлацкие артели на Волге были едва ли не единственным местом, где
непосредственно сталкивались между собою в быту представители двух
крупнейших этнографических групп русского народа — северно-великоруссов
окальщиков и южно-великоруссов акальщиков» [Зеленин 1947: 397].
Однако, несмотря на такое мнение ученых, по данным современных
толковых и фразеологических словарей, а также по материалам отдельных
исследований [Зеленин 1947, Виноградов 1990б, Богородский, Гулякова,
Мокиенко 1995], к словам и выражениям, вошедшим в разговорную речь из
речи русских бурлаков, можно отнести лишь несколько: дело табак, бечева,
каталашка, шишка, тянуть лямку и некоторые другие.
Де́ло таба́к
Выражение дело табак, имеющее значение ‘дело плохо’, ‘скверное
положение’, ‘плохо, очень плохо’, давно вошло в русский язык. Указываемое с
пометой «просторечное» [СУ, 4: 63; БАС–2, 4: 146] или «народно-разговорное»
[БТС: 1301], оно известно всем носителям русского языка, часто встречается в
художественной и публицистической литературе, в живой речи.
Практически
общепринятой
стала
точка
зрения,
относящая
это
выражение к речи русских бурлаков, причем под табаком прямолинейно
277
понимаются высушенные и измельченные листья известного всем под этим же
названием растения, употребляемые для курения.
Подобные
объяснения,
расширив
сферу
своего
употребления,
встречаются не только в популярной литературе (см. многочисленные примеры
далее), но и в научном дискурсе. Так, известный русский этнограф и
диалектолог Д. К. Зеленин в 1947 году писал: «Артелям тянущих лямку
бурлаков не всегда удавалось идти по сухому “бичевнику”. Нередко они
вынуждены были переходить вброд мелкие реки, впадающие в Волгу, а также и
идти по “плёсу”, т. е. по воде самой реки Волги, особенно если берег ее
представлял собою высокую кручу либо зарос густым лесом… Когда глубина
воды доходила до груди идущих бродом бурлаков, “шишка” кричал: “Под
табак!” Еще глубже – “Табак!” Это означало: береги – не замочи свой табак!
Дело в том, что единственный почти (кроме ложки) предмет, который нес при
себе бурлак на бичеве, был табак с трубкой – для курева в свободные минуты.
Свои кисеты с табаком бурлаки держали в таких случаях подмышкой, где было
меньше опасности подмочить табак. Когда глубины воды подходила к
подмышке, передовой и предупреждал об этой опасности бурлаков криками:
“Под табак!” “Табак!” Кроме пароходов, это бурлацкое выражение проникло
также и на сушу – в смысле: дела обстоят плохо» [Зеленин 1947: 396–397].
Эта же версия происхождения выражения повторяется, со ссылкой на
Д. К. Зеленина, и в статье под названием «О коте и подмышках»,
опубликованной в 1992 году в научно-популярном журнале «Наука и жизнь»
[Муравьева 1992: 107].
Составители «Фразеологического словаря русского языка» А. Н. Тихонов,
А. Г. Ломов, Л. А. Ломова (2007) в качестве этимологического комментария к
оборотам дело табак, отмечаемого как просторечный, и ни за понюшку (понюх)
табаку (пропасть, погибнуть и т. п.), данных в одной словарной статье «Табак»,
приводят испанское слово tabaco, что, наряду с объединением обоих
фразеологизмов
в
рамках
одной
статьи,
278
свидетельствует
о
выборе
составителями словаря именно «табачной» версии происхождения оборота дело
табак [Фразеологический словарь русского языка 2007: 286].
Закономерно задать вопрос: курили ли бурлаки, которые по несколько
недель или месяцев должны были находиться на судне, построенном из дерева
(пожароопасного материала), был ли у них табак в кисетах, которые они, если
верить исследователям, держали подмышкой?
В книге Николая Калачова «Артели в древней и нынешней России»,
изданной в Санкт-Петербурге в 1864 году, приведен договор о сплаве расшивы
(так называлось большое речное судно), заключенный между бурлацкой
артелью и рыбинским мещанином И.Ф. Щаплеевским, владельцем судна, в
1856 году. Показательно одно из многочисленных обязательств бурлаков,
взятое ими на себя: «От огня иметь нам крайнюю осторожность, а потому и
табаку отнюдь никому из нас не курить…» [Калачов 1864: 85].
Об этом же, вероятно, не вполне добровольном отказе бурлаков от
курения упоминают и другие исследователи. Так, в книге Ф.Н. Родина
«Бурлачество в России», представляющей собой единственное из до сих пор
осуществленных серьезное исследование истории русского бурлачества,
приведены многочисленные выдержки из договоров бурлацких артелей с
нанимателями, в которых бурлаки берут на себя обязательство воздерживаться
от курения [Родин 1975: 133, 136, 137, 156, 243].
Отказ от курения людей, в течение нескольких недель, а то и месяцев
работавших на судне, построенном из дерева, не выглядит чрезмерным.
Примечательно, что версия о табаке, так заботливо опекаемом бурлаками,
очень часто встречается в источниках, созданных в то время, когда бурлачество
уже исчезло, тогда как современные бурлацкому промыслу источники,
упоминая об отказе бурлаков от курения, эту версию тем самым опровергают.
При анализе исследуемого слова или устойчивого оборота очень важно
установить время его появления в речи, о чем свидетельствует фиксация
оборота
в
литературных
и
лексикографических
источниках.
Весьма
показательно, что выражение дело табак, не включенное В. И. Далем в
279
«Толковый словарь живого великорусского языка» в 1860-е годы, все же
оказывается в третьем издании этого словаря, то есть после исчезновения
бурлацкого промысла.
Данное и в первом (1903), и в четвертом томе (1909) со значением ‘дело
плохо’ [Даль–3, I: 1271] и ‘плохо’ [Даль–3, IV: 706] соответственно, выражение
дело табак заключается в те самые «угловатые скобки», в которые «включены
все прибавления редакции 3-го издания» [Даль–3, I: XIV].
В контексте начала лексикографической фиксации оборота дело табак
необходимо отметить, что его первое известное нам использование в
художественной литературе встречается в произведении Н. А. Лейкина,
озаглавленном «Из записной книжки отставного приказчика Касьяна Яманова»
и вышедшем в составе сборника «Веселые рассказы» в 1874 году: «Дело –
табак! Из рук вон плохо! Завтра платить за квартиру шесть рублей, а денег
всего имеется три двугривенных и один трехкопеечник» [Лейкин 1874: 268].
Интересно, что герой произведения, оставшийся без работы приказчик
Касьян Яманов, задумывает, с целью поправки своего пошатнувшегося
материального положения, сватовство к дочери владельца табачной лавки
Вере, которую он в своих записках часто называет «табачницей», см.,
например: «Всю ночь не спал и думал, как бы мне половчее подъехать к
табачнице Вере Евстигневне» [Лейкин 1874: 273]; «Весь день спал и видел во
сне табачницу» [там же]; «Был у табачницы и сообщил ей, что нанял себе
дачу» [там же: 277] и т. д.
Таким образом, использование устойчивого оборота дело табак в
художественном произведении Н.А. Лейкина может быть вовсе не случайным,
подчиняясь глубинному авторскому замыслу дополнительной характеристики
персонажей, использованию каламбуров, игре автора с читателем и т.п.
Необходимо
отметить,
что
выражение
дело
табак
начинает
фиксироваться в литературных и лексикографических источниках именно в
период стремительного исчезновения бурлачества как промысла. Отсутствие
«живого подкрепления» в виде продолжения данной практики, невозможность
280
контактов с представителями бурлачества, мифологизация данного явления в
отечественной культуре – все это мешало адекватному восприятию бурлачества
обществом, способствовало появлению тех или иных мифов и ложных
представлений (см. 1.3.). Одним из таких ложных представлений и могла стать
неправильная интерпретация происхождения оборота дело табак, что часто
свойственно так называемой народной этимологии.
Однако каким образом и когда в научной и популярной литературе
появилась версия о табаке, заботливо охраняемом бурлаками от намокания под
шеей или собственными подмышками?
Самым ранним вариантом подобной версии происхождения выражения,
относимом к обороту под табак, обнаруженным нами, является объяснение,
данное в книге А. Штылько «Волжско-Каспийское судоходство в старину»,
изданной в 1896 году. А. Штылько писал: «Известное и так много
интересующее теперь волжских путников восклицание пароходного матроса
при измерении глубины переката: “под табак” есть наследие бурлаков и
означает ныне, что наметка достигла дна. Бурлаки, будто бы, употребляли это
восклицание в случаях, когда, при переходе водою, попадали на глубокое место
и вода доходила под мышки. А под мышками бурлаки хранили, при подобных
переходах, драгоценный табачек (sic!)» [Штылько 1896: 73].
Эта же версия происхождения, но уже применительно к выражению дело
табак, появляется в книге известного исследователя русской фразеологии М.
И. Михельсона «Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской
фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний» (1912 г.). Слово табак
(по сути – назывное предложение, так как исследователь дает его отдельно и к
тому же с восклицательным знаком) М. И. Михельсон сопровождает пометой
«иноск.» и указанием его следующего значения: «Не выгорает, не ладно»
[Михельсон 1912: 875].
Об интересующем же нас фразеологизме он пишет: «“Дело – табак!”
(здесь и далее в цитате курсив автора. – Д. В.) – не ладно (намек на
употребительное слово волжских бурлаков “табак” (“под табак”), которое они
281
употребляют, когда, при переходе вброд пересекающие путь речки, вода
настолько высока, что доходит до горла и грозит подмочить их табак,
подвязанный нарочно под самую шею и переход оказывается невозможным»
[Михельсон 1912: 875].
Академик В. В. Виноградов, приведя в своей статье «Дело – табак!»
версию
М. И. Михельсона,
дает
развернутое
пояснение,
показывающее
дальнейшее развитие выражения: «Под табак! значит — вода настолько
высока, что доходит до горла и грозит подмочить табак, подвязанный нарочно
под самую шею. Следовательно, этот возглас мог служить предостережением:
переход вброд затруднителен, он может сопровождаться неприятными
последствиями, порчей табаку, этого дорогого достояния… А затем под табак!
стало обозначать вообще определенную меру глубины, устанавливаемую
шестами или протяжением человеческого тела с его разными членами»
[Виноградов 1999: 139]1.
Снова бурлаки, и снова явно курительный табак, который бурлаки,
оберегая от намокания, привязывают уже к своей шее. Возьмем пока версию о
связи бурлаков и табака как рабочую (хотя бы потому, что она встречается в
довольно
большом
количестве
источников,
ср,
напр.:
«Арготическое
происхождение этого выражения (дело – табак. – Д. В.) несомненно. Обычно
его связывают с лексикой бурлацкого или судоходного диалекта» [Виноградов
1999: 139]) и попробуем обратиться к словарным источникам более раннего
времени. Это тем более важно, что к началу XX века бурлачество практически
исчезает, а попробовать прояснить ситуацию можно с помощью источников,
созданных в то время, когда бурлачество было еще вполне актуальным
явлением русской жизни.
Кстати, говоря о том, что М. И. Михельсон впервые обратился к рассмотрению выражения дело
табак только в 1912 году, не включая его в свои издания, опубликованные в 1890-е годы, а также о внесении
этого выражения в 3-е издание Словаря Даля в 1900-е годы, акад. Виноградов делает закономерный вывод, что
«с русским литературным языком выражение дело – табак сближается в самом конце XIX – начале XX века»
[Виноградов 1999: 140]. Весьма показательно, что исчезновение бурлачества как массового промысла
окончательно завершается как раз к концу XIX века, и этот фактор имеет очень большое значение в затемнении
истинного значения выражения дело табак.
1
282
В. И. Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» (1866) в
статье «Табак» указывает не только общеизвестное значение слова: ‘растенье
Nicotina tabacum’, но и то значение, которое должно быть ближе к бурлакам:
‘деревянный набалдашник на упорном шесте, которым упираются, идучи на
шестах’. Это значение Даль сопровождает пометой «волжс.»; лексикограф
также акцентирует данный способ передвижения судна – передвижение судна
по реке при помощи шестов. Также он дает интересный пример употребления
слова, представляющий собой устойчивый оборот: «По табак, шест достал дна,
вмеру» [Даль IV: 394].
Об
этом
значении
слова
табак,
данном
Далем,
упоминает
и
В. В. Виноградов, однако он упоминает о нем именно как о другом значении
полисемичного слова, следуя, таким образом, за знаменитым лексикографом,
который, как известно, составлял свой словарь, руководствуясь «корнесловным
принципом», стремясь при этом объединять в рамках одной статьи все
однокоренные слова.
Можно предположить, что табак в значении курительного средства и
табак в значении деревянного набалдашника на шесте – это не два значения
одного слова, а два омонима, не имеющих между собой ничего общего, кроме
фонетико-графической тождественности, явившейся результатом простого
совпадения, что, по крайней мере, во второй половине XIX столетия уже не
было понятно даже образованным носителям языка1.
То, что табак в значении ‘деревянный набалдашник на шесте’ не
соотносится с табаком как растением, можно доказать при помощи нескольких
аргументов. Во-первых, нам известно, по крайней мере, одно производное от
этого слова: табачить – ‘волжс. идти лодкою, баркою на шестах, шеститься’
[Даль IV: 394], а также слово, которое, на наш взгляд, является родственным
Подобные явления известны в лексике любого языка, они часто используются в различного рода
анекдотах и каламбурах. Ср, например, существование в русском языке таких омонимов, как славянского по
происхождению слова брак (‘семейный союз мужчины и женщины’), заимствования из немецкого языка брак
‘какой-либо изъян’ (нем. Brack) (ср. каламбур, созданный на русской почве: хорошее дело браком не назовут), а
также пришедшего из французского языка, известного в русском по крайней мере с XIX века, обозначения
словом брак легавых собак (фр. braque), закрепившегося в отечественном охотничьем собаководстве, но
малоизвестного за его пределами.
1
283
(или близкозвучным!) табаку. Это табанить, имеющее широкую словарную
фиксацию: в частности, Даль приводит его со значением ‘грести обратно, от
себя,
подвигаясь
кормою
вперед,
или
для
завороту’.
В
качестве
существовавших вариантов этого слова лексикограф указывает таванить
(именно эта форма приведена в «Словаре Академии Российской» 1789–1794
годов) и таланить, последнее из которых снабжено авторским комментарием
«ошибч.», то есть «ошибочное».
В качестве возможного родственного слова можно указать также
встречающееся в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина название
морского судна тава: «И, сев в таву и сговорившись о корабельной плате, дал
до Ормуза со своей головы 2 золотых»; «И плыл я в таве по морю месяц и не
видел ничего, только на другой месяц увидел Ефиопские горы» [Хожение за
три моря Афанасия Никитина 1958: 88]. Слово тава, с цитатами только из
«Хожения…» А. Никитина и значением ‘название мореходного судна’,
приводит в своих «Материалах…» И. И. Срезневский [Срезневский 1912: 3:
911]. Таким образом, тава в русском языке является экзотизмом, словом,
обозначающим заморское судно, однако нельзя исключать и более глубоких и,
возможно, ранних связей и влияний. Составитель комментария к сочинению
А. Никитина И. П. Петрушевский, возводя слово тава к маратхскому даба
(хинди дабба) пишет: «Можно, однако, допустить, что слово это, в разных
значениях, получило широкое распространение во многих языках западной
Азии и Средиземноморья», иллюстрируя это предположение примерами из
персидского, турецкого, итальянского языков [Петрушевский 1958: 203]. В
качестве примера из русского языка комментатор приводит глагол таванить и
название переправы через Днепр Таванский перевоз [Там же], хотя последнее
наименование возникло, скорее всего, от названия расположенного там же
острова Тавань (правда, название острова, в свой черед, могло все же
произойти от названия швартовавшихся там судов).
Также небезынтересно сопоставить слова с корнем таб-, в частности,
табанить, с фиксируемым в русских северных диалектах словом чабанить –
284
‘причаливать к берегу, возвращаться с моря (о лодке)’, ‘о судне: идти с моря
домой, в гавань, становище’, ‘быстро двигаться, бежать’, отмечаемом в
словарях Подвысоцкого, Даля, Куликовского соответственно. На возможную
связь двух слов обратил внимание О. Н. Трубачев при подготовке русского
издания «Этимологического словаря русского языка» М. Фасмера [Фасмер IV:
308].
Наличие же в языке нескольких производных свидетельствует о том, что
слово существует в языке уже некоторое время и не является чужеродным для
носителей.
Однако проблему усложняет и наличие близкого по значению и
идентичному по употреблению паронима слова табак – слова табан.
Известный хирург Ф. Г. Углов в своей книге «В плену иллюзий» пишет о
том, как заинтересовало его в детстве выражение ‘под табан’, которое он
слышал на пароходах, ходивших по Лене (дело происходило еще в
дореволюционные годы). Спросив одного из лоцманов о значении этого
выражения, он получил следующий ответ: « – Видишь ли, Федя, сколько
времени существует у нас судоходство, столько держится и это выражение.
Точно никто не знает его значение. Предполагается, что оно, видоизменившись,
идет от слов ‘под табак’. Когда матросы прыгали в воду, то для того, чтобы не
замочить табак, они держали его под подбородком. И если глубина была
большая и доходила до подбородка, значит, она подходила уже под табак.
Видимо, поэтому, если шест коснулся дна, и кричат: ‘Под табан!’ Так ли это на
самом деле – не знаю, но по всей Лене кричат таким же образом» [Углов 1985:
12].
Эта цитата очень интересна сразу несколькими изложенными в ней
фактами: выражение под табан существует в речи очень давно и широко
употребимо, его значение непонятно носителям языка, у которых для его
объяснения выработана гипотеза о происхождении этого выражения от
выражения ‘под табак’ (налицо отождествление двух разных слов: ‘табан’ и
‘табак’), сам ‘табан’ возводится к ‘табаку’ именно как к курительному
285
средству, которое нужно оберегать от намокания. Во-вторых, если бы мы имели
дело с жаргонным переосмыслением слова табак в значении курительного
средства, получившего новое значение в речи бурлаков, как предполагал И. А.
Бодуэн де Куртенэ и, по всей видимости, акад. Виноградов, мы могли бы
ожидать хотя бы элементарного сходства значений двух интересующих нас
слов. Семантическое переосмысление уже известных слов – один из самых
популярных способов пополнения жаргонных систем, однако он действует в
том случае, если у двух значений есть хоть что-то общее.
В этой связи следует обратить внимание на иную возможную исходную
этимологизацию: на наличие татарского слова табан (табан — сущ 1. анат
стопа, ступня; плюсна // плюсневой 2. подошва). Шест, упирающийся в мель,
становящийся на нее, вполне через перенос значения мог называться табаном.
Более того, как уже отмечалось, для бурлацкой лексики характерно наличие
заимствований из тюркских языков, в значительное степени из татарского.
Фонетическая близость при малоизвестности одного из двух слов, то есть
паронимия при условии агнонимии («народная этимология», контаминация),
способна была привести к отождествлению одного слова с другим.
В нашем же случае между табаком в значении курительного средства и
табаком в значении деревянного набалдашника на шесте никакого сходства
нет, то есть, нет той общности, даже минимальной, на основе которой и могло
бы произойти семантическое переосмысление слова, в процессе которого слово
бы получило новое значение. Кроме того, можно еще раз напомнить, что
бурлаки во время судовой работы не могли курить, а значит, вряд ли слово,
обозначающее курительное средство, было очень частотно в их речи, – по
крайней мере, при выполнении ими своих профессиональных обязанностей во
время плавания судна, которое могло длиться от нескольких недель до
нескольких месяцев.
К сожалению, данное Далем определение слова табак – ‘деревянный
набалдашник на упорном шесте, коим упираются, идучи на шестах’ – не дает
286
точного представления об этом предмете: «упираются» набалдашником или
шестом, «упираются» куда (видимо, в дно?) или опираются на него (на
набалдашник)?
Автор «Словаря волжских судовых терминов» С. П. Неуструев дает
почти исчерпывающее толкование к интересующему нас слову, приведенному
в уменьшительной форме – табачек (эта же форма, кстати, указывается и
Далем). Итак, ‘табачком называется деревянный выточенный из березы
небольшой кружок воронкообразной формы, имеющий в диаметре около 5
дюймов; по средине кружка имеется сквозное отверстие 1 ½ дюйма в диаметре.
Стороной, имеющей выпуклость в виде короткой трубки, этот кружок
укрепляется на вершине длинного шеста; другая сторона его имеет форму
овального небольшого углубления. При работе на шестах люди упираются
плечом на табачек’ [Неуструев 1914: 288].
Определение, данное С. П. Неуструевым, позволяет не только вполне
зримо представить этот загадочный табак (табачек), но и понять место его
расположения на упорном шесте – на вершине шеста, и функцию, прямо
диктующую место его расположения – функцию точки опоры для человека.
Далевское определение позволяло предположить место крепления этого
устройства в нижней части шеста, в месте его опоры на поверхность, а это в
корне неверно. Зато только что приведенное определение С. П. Неуструева уже
позволяет сделать предположение о происхождении выражения дело табак,
которое может раскрыть его доселе ускользающий изначальный смысл: почему
все-таки выражение дело табак имеет именно отрицательную коннотацию
(= ‘дело плохо’)?
В своем словаре В. И. Даль приводит слово наметка, имеющее значение
‘накидка, футшток, шест с означеньем меры в четвертях, для промера глубины’,
приводя в качестве примеров его употребления несколько выражений,
указанных с пометой «волжс.», то есть бытовавших на Волге: наметка
(накидка) не маячит – ‘пронесло, не сягает дна’; по кляч – ‘по метку,
означающую осадку судна’, по табак (под табак) – ‘полторы сажени’.
287
Последнее из приведенных выражений (по табак) Даль дает и в словарной
статье «Табак», мы его уже приводили, правда, там лексикограф указывает его
со значением ‘шест достал дна, в меру’.
Полторы сажени – это около 318 сантиметров, длина четверти – 17,78 см.
Осадка расшивы и беляны, двух самых больших волжских судов, по
информации, указанной в Словаре Даля (статьи «Расшивать» и «Беляна»),
составляла 8–12 четвертей для первой и 15–20 четвертей для второй, то есть от
142 до 213 см и от 266 до 355 см соответственно.
Очевидно, что глубина в полторы сажени, удостоверяемая при помощи
наметки и «озвучиваемая» выкриком «По (под) табак», была мала и опасна для
таких больших судов, как расшива и беляна, и не вполне безопасна даже для
небольших судов, учитывая большое количество мелей и перекатов,
находящихся на дне Волги и других рек, а также течения, внезапные порывы
ветра и др., которые могли посадить судно на мель или даже выбросить его на
прибрежную полосу.
Снимать же судно, севшее на мель, должны были бурлаки. Интересно,
что в Словаре Даля приводится слово наметчик cо значением ‘На Волге,
лотовой, бурлак, который меряет или прикидывает, во время хода судна,
глубину и выкликает ее’ (sic!). Значит, именно бурлаки на судне чаще всего
имели дело с табаком, что подтверждает именно бурлацкое происхождение
этого выражения. Поэтому становится понятным отрицательная модальность
выражения дело табак. Выкрик бурлака «По (под) табак!» означал, что судно
находится не на глубокой, а на мелкой воде, что оно может сесть на мель. И
характеристика, даваемая общему положению дел или обстоятельствам, в
которых оказывался человек, – дело табак, – также характеризовала положение
как очень тяжелое или опасное, то есть исключительно негативно.
Привлекая к анализу оборота дело табак диалектный и иноязычный
материал, авторы статьи «Дело табак» Б. Л. Богородский, И. С. Гулякова,
В. М. Мокиенко тем не менее делают следующий вывод, вновь обращая тем
самым фокус анализа к профессиональной речи бурлаков: «Истоки его (оборота
288
дело табак. – Д. В.) отрицательной характеристичности действительно
восходят к бурлацкому выражению под табак» [Богородский, Гулякова,
Мокиенко 1995: 105] (и далее: «Отрицательная оценочность слова табак,
порожденная бурлацкой профессиональной речью…» [Богородский, Гулякова,
Мокиенко 1995: 106]). «Перекличка» же оборота с некоторыми схожими
фразеологическими конструкциями диалектного (напр., яросл. дело борода) и
иноязычного (нем. das ist starker Tabak ‘это уже чересчур!’, ‘вот это номер!’,
von anno Tabak ‘допотопный’, франц. (арго) avoir du tabac ‘быть в
затруднительном положении’, donner au tabac ‘вздуть, поколотить’, исп. dar
(para) tabaco ‘строго наказать, проучить’, польск. zadac tabaki komu ‘сильно
избить кого-л.’ и т.п.) происхождения способствовала, по выражению авторов
статьи, «фразеологическому подкреплению» данного оборота, закреплению
присущей ему отрицательной оценочности, все же «порожденной бурлацкой
профессиональной речью».
Нужно
добавить,
что
это
«фразеологическое
подкрепление»
осуществлялось, по-видимому, со второй половины XIX века (против более
раннего употребления свидетельствует отсутствие фиксации оборота в
источниках) на территории нашей страны в той социальной среде, чьи
представители использовали в ходе коммуникации различные арготические и
жаргонные системы 1 . Вероятно, именно этим фактом объясняется яркая
стилистическая маркированность оборота, выражающаяся, в частности, в
использовании пометы «просторечное» на протяжении длительного времени
при его лексикографическом описании. Именно эта яркая стилистическая
маркированность, вызванная употреблением фразеологизма в асоциальных
коллективах и субстандартных речевых системах, и диктует его пребывание в
Прежде всего это касается, естественно, преступных элементов. «Именно в конце XIX – нач. XX вв.,
когда преступность стала носить интернациональный характер, наблюдается широкий взаимный лексический
обмен между русскими и зарубежными преступниками» [Грачев 2005: 232]. См. там же: «Иноязычные
заимствования указывают на определенные контакты русских уголовников с деклассированными элементами
других народов» [Грачев 2005: 254]. Примечательно в связи с этим отметить арготический характер
употребления французского выражения avoir du tabac ‘быть в затруднительном положении’, а также общее
значение большинства указанных выше иноязычных выражений со словом табак – ‘(сильно) избить,
поколотить’. Так как физическое насилие является одним из основных мотивов жаргонной и арготической
номинации, иноязычные фразеологизмы с этим значением могли стать особенно востребованными в России в
арго- и жаргоноговорящей среде.
1
289
«пограничном» статусе – на границе просторечия и литературного языка – на
протяжении почти ста лет – времени, которого обычно более чем достаточно
либо для полноценного включения слова или сочетания в литературный язык.
Затемнение же первоначального смысла выражения дело табак, которое
повлекло за собой потребность в создании более или менее правдоподобных
объяснений его происхождения и значения, было вызвано исчезновением
русского бурлачества, завершившимся к концу XIX века, о чем мы уже
говорили (см. справедливое замечание В. М. Мокиенко по поводу тех проблем,
с которыми сталкивается исследователь при анализе русской фразеологии:
«Трудность исторического анализа фразеологии заключается в определении
исходного значения многозначных слов, входящих в состав устойчивого
сочетания» [Мокиенко 1977: 111]). В связи с этим необходимо еще раз
отметить, что выражение дело табак начинает фиксироваться в литературных и
лексикографических источниках именно в период исчезновения бурлачества
как промысла, в конце XIX–начале XX века. Мифологизация данного явления в
отечественной культуре еще более способствовала появлению в обществе тех
или иных мифов и ложных представлений, одним из которых и стал миф о
бурлаках, заботливо охраняющих табак от намокания под шеей или
собственными подмышками, распространенный не только в популярной, но и
научной литературе, пытающийся объяснить происхождение оборота дело
табак путем его прямого истолкования, пренебрегая при этом его историей и
многочисленными нюансами употребления, часть из которых была освещена в
данном параграфе.
Бечева́ (бичева́)
Данная лексема уже анализировалась в составе тематической группы
«Технические средства перемещения судна против течения реки». В данном
параграфе будет подробно разобрана история возникновения и развития
рассматриваемой единицы, а также вопрос ее написания (бечева / бичева), тесно
связанный с проблемой происхождения слова.
290
Номинация бечева (бичева) фиксируется в рассматриваемую эпоху в
обоих вариантах написания, более популярным из которых был второй вариант:
бичева. См. несколько примеров из поэтических, этнографических и
лексикографических источников XIX века: у деревенского щеголя из
стихотворения И. С. Никитина «Неудачная присуха» «Онучи обвиты // Кругом
бичевой, // И лапти прошиты // Суровой пенькой» [Стихотворения Ивана
Никитина
1856:
190].
Герой
Н.
А.
Некрасова
Валежников
(весьма
автобиографичный образ) был поражен, увидев ребенком несчастных бурлаков,
бредущих по берегу в знойный летний день. Такими он запомнил их на всю
жизнь: «Почти пригнувшись головой // К ногам, обвитым бичевой, // Обутым в
лапти, вдоль реки // Ползли гурьбою бурлаки…» [Стихотворения Н. Некрасова
1861: 234].
См. также: «Бичева, ж. Веревка, посредством которой тянут судно,
привязывается на верх мачты. По бичеве ходит бурундук» [Островский 1978:
466]. «Бичева – крепкая, толщиною в большой палец, пеньковая веревка, не
белая, а зеленая, невысмоленная» [Корнилов 1862: 27].
Однако написание бичева встречалось и гораздо позже. Так, в издании
«Моих скитаний» В. А. Гиляровского 1960 года (!) бечева дается именно через
и [Гиляровский 1960], а диалектолог Д. К. Зеленин в своей статье
«Терминология старого русского бурлачества» аргументированно отстаивал
именно этот вариант написания, связывая его с глаголом бить (см. об этом
подробнее далее).
В. И. Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» дал слово
в форме бичева, оговорив специально: «неправильно бечева» [Даль I: 91].
Логика отстаиваемого Далем написания становится понятной при обращении к
тем словам, которые он привел в словарной статье «Бичева» (как известно, В.
И. Даль, придерживаясь при составлении словаря «корнесловного» принципа,
стремился объединять в одной статье все однокоренные слова). Здесь в одной
словарной статье оказались сведены вместе слова, которые составитель
посчитал имеющими один корень, родственными друг другу: это и данные
291
через и бичева, бичевая, бичевник, бичевщик (подробнее об этих словах см.
далее), и бич (кнут, плеть и т. п.). Такой подход привел к появлению слов,
имеющих, по Далю, несколько разных значений (по сути – омонимов):
бичевать – это и ‘тянуть судно бичевою’, и ‘сечь, бить бичем’, бичеваться –
‘тянуться бичевою’ и ‘хлестать самого себя, как делывали изуверы для
покорения плоти’, ‘быть бичуему, сечену’, ‘бить или сечь друг друга’,
бичевание – ‘тяга судна бичевою’ и ‘сечение, биение бичем’, и т. д.
При этом авторитетнейшие словари давали слово в привычном для нас
написании, т. е. через е (Словарь Академии Российской 1789–1794 гг., Словарь
церковно-славянского и русского языка 1847 г.), при том что в художественной
литературе, как уже указывалось, был более частотен вариант бичева.
Академик Я. К. Грот в «Словаре русского языка» (1891 г.) дает бечеву и
все производные через е, опровергая предположение своего предшественника в
специальном примечании, данном к статье «Бечева» и вступая с ним в своего
рода заочную полемику: «В словаре Даля бичева с припискою: “неправильно
бечева”, но это утверждение ничем не подкреплено. Во всех прежних словарях
мы находим форму бечева, согласную и с малор. бечивка. По Далю гл.
б и ч е в á т ь значит и “тянуть бичеву” и “бить бичом”. Весьма неправдоподобно,
чтобы название веревки было заимствовано от самого случайного ее
применения: служит для битья. Притом же и образование с. б и ч е в á от гл.
б и ч е в á т ь представляется совершенно невозможным» [Словарь русского
языка 1895: 181].
Интересно, однако, что в середине XX века правильность написания
слова бечева и его производных через букву и получила неожиданную и весьма
авторитетную поддержку со стороны известного диалектолога и этнографа Д.
К. Зеленина. В своей статье «Терминология старого русского бурлачества»
исследователь писал: «Слово “бичева” надобно выводить от корня глагола
“бить”, так же как и слово “бич” – кнут, плеть. “Бич” мог послужить при этом
посредствующим звеном, но необходимости в таком опосредствовании, в
сущности, не было. В случае временной остановки бурлаков тяжелая бичева
292
падала на землю, где застревала в прибрежных кустах и камнях… <…> Часто
падая с вышины, соответствующей верхней части судовой мачты, тяжелая и
длинная бичева как бы “билась” о землю, почему к ней вполне подходит
название “бичевы” (от глагола “бить, биться”), тем более, что сами бурлаки все
время “бились” – мучились с нею, и для них она была настоящим “бичом”.
На
основании
сказанного,
мы
считаем
ошибочным
широко
распространенное у нас написание “бечева”, с начальным бе» [Зеленин 1947:
393–394].
Для решения вопроса о правильности написания слова бечева (бичева)
необходимо обратиться к его истории. Слово бечева фиксируется в русском
языке, по крайней мере, с конца XVI века: [Сл XI–XVII, I: 182–183], [Новое в
русской этимологии 2003: 44]. Слово обозначало толстую, длинную, прочную
веревку, которая могла использоваться для передвижения (тяги) судов по воде,
обычно против течения реки (возможно, именно это значение было наиболее
ранним в русском языке, см. далее).
Происхождение слова бечева не устанавливается однозначно. Макс
Фасмер, отвергая возможность заимствования слова из тюркских языков, не
соглашается также и с теми исследователями, которые возводят бечеву к
новоперсидскому pīč ‘изгиб’, ‘извилина’, ‘поворот’, ‘складка’, pīčīdän ‘вращать,
вить’ или сербскохорватскому бjе̏чва ‘вид чулка’, «якобы из *бѣчи < *обвѣчи к
вица ‘жердь, прут’». Своей версии происхождения слова М. Фасмер не
выдвигает, ограничиваясь лаконичным: «Не объяснено» [Фасмер I: 162].
Тем не менее, подготовленный сотрудниками Группы Этимологического
словаря Института русского языка им. В. В. Виноградова Российской академии
наук сборник «Новое в русской этимологии» возводит бечеву к тюрк. кыпчак.
bečeu̯ < *bečegü, имеющему монгольское происхождение (ср. п.-монг. büči,
калм. büči ‘тесьма, лента, завязка’). Монгольское слово было заимствовано
кыпчакскими языками в форме *beče-, ставшим основой отыменного глагола с
исходным
значением
‘привязывать
на
бечевку’,
терминологически
–
‘припрягать дополнительно’. От этого глагола, по мнению автора словарной
293
статьи, и было образовано *bečeu̯, послужившее источником не только
русского слова бечева, но и украинского бечовá, бичовá ‘веревка, припряжка
дополнительных коней, волов’, бечíвка ‘веревка’, польского (диал.) bicz
‘веревка или жердь для припряжки третьего коня, шнурок мониста’, koń na
biczowie ‘припряженный конь’, а также чувашского пичев ‘пристяжки’,
марийского печé ‘пристяжная лошадь’, абазинского бачу ‘буксир’ [Новое в
русской этимологии 2003: 44–46].
Первоначальные значения слова бечева в русском языке, которые
оставались единственными на протяжении нескольких десятилетий, были тесно
связаны с судоходством. Так, «Словарь русского языка XI–XVII вв.» указывает
значение слова бечева как ‘канат для тяги судов против течения’, иллюстрируя
это определение цитатой из приходо-расходной книги Антониева Сийского
монастыря 1578 года: «Купил карбас да парус да бечеву, дал рубль на десят<ь>
денег» [Сл XI–XVII, 1: 183]. Также указывается значение ‘канат, толстая
веревка’ с более поздними иллюстрациями, датированными 1632 и 1667 годами
[Сл XI–XVII, 1: 182].
Также у слова бечева указывается значение ‘дорога или тропа по берегу,
по которой идут люди или лошади с бечевой’ с иллюстрациями, относящимися
к 1593 (!) и 1622 годам [Сл XI–XVII, 1: 183]. Существование в языке уже в
конце XVI столетия данного значения, наряду с иллюстрацией 1578 года,
приведенной выше, непосредственно свидетельствует в пользу того, что
значение ‘веревка (канат) для тяги судов’ было очень ранним, скорее всего –
первичным для данного слова в русском языке (значение ‘веревка вообще,
любая веревка’ могло развиться чуть позже благодаря обычному расширению
значения). В пользу этого также свидетельствуют значения родственных слов в
восточных, в частности, тюркских, языках, приведенные ранее, в большинстве
которых актуализировано значение припряжки, пристегивания чего-либо при
помощи веревки, а не веревки как таковой, что вполне согласуется и со
значением
слова
бечева
в
русском
прикрепляемую к судну для его тяги (!).
294
языке,
обозначающим
веревку,
См. также иллюстрацию из дипломатического документа, датируемого
1596 годом, в котором бечева упоминается именно в контексте судоплавания:
«И бечевы и якоря на суды взяти в Нижнем» [Памятники дипломатических и
торговых сношений Московской Руси с Персией 1890: 308]. Однако очень
скоро, уже в первой трети XVII в., бечева начинает обозначать любую толстую
веревку, совершенно не обязательно имеющую отношение к судовому делу: «И
ныне те старосты насъ плотниковъ безъ лесу и безъ бечевъ и безо всякие снасти
задержываютъ многое время, и бечевы съ воротовъ поотвязали и коробъ съ
лемехомъ съ храму спустили» ([Сл XI–XVII, 1: 182], источник иллюстрации
датирован 1632 г.). Тогда же, вероятно, появляется и бечевка, слово,
образованное при помощи суффикса -к- и имеющее значение ‘тонкая веревка’.
Понятно, что бечевка не могла произойти от слова бечева в значении ‘толстая
веревка для передвижения судна’, поскольку это противоречило бы семантике
слова (*‘тонкая веревка для передвижения судна’). Словарные материалы
подтверждают наше предположение, авторы статьи относят появление слова
бечевка к 1621 г. [Новое в русской этимологии 2003: 44–46].
Таким образом, принимая во внимание современные исследования о
происхождении слова бечева (бичева), можно считать вопрос его написания
окончательно решенным. Правильным является написание слова бечева через
букву е: бечева, заимствование из тюркских языков соседних с русскими
народов,
оказалось
просто
схожим
с
общеславянским
словом
бич,
суффиксальным производным от индоевропейского по происхождению глагола
бить. Эта близость способствовала возникновению ложной этимологии слова
бечева и связанное с ней ошибочное написание данного слова (свою роль
играет при этом и редукция звука е, находящегося в безударном положении,
затрудняющая поиск родственных бечеве слов при проверке его написания при
помощи однокоренных слов, традиционно применяемая, в том числе, в
школьной практике).
Также, с учетом значения слова бечева в восточных языках, из которых
оно было заимствовано русским языком, а также с учетом его первоначального
295
значения ‘веревка (канат) для тяги судов’ (кроме того, еще и значение ‘дорога
или тропа по берегу, по которой идут люди или лошади с бечевой’),
фиксируемых словарями, можно сделать вывод о том, что заимствование слова
бечева осуществлялось именно бурлаками, которые и осуществляли тягу судов
бечевой. Позднее слово расширило сферу своего употребления, выйдя за
пределы узкопрофессионального коллектива бурлаков и войдя в разговорную
речь (позднее и в литературный язык), где стали возможны новые
семантические изменения, а также образование ряда производных (см. выше).
Артели бурлаков стали при этом своего рода связующим звеном между
представителями других (в данном случае, тюркских) народов, с которыми они
осуществляли контакты на бытовом, в том числе профессиональном, уровне, и
основной массой русского населения, выходцами из которого они и были.
Каталашка
Лексема каталашка рассматривалась выше в составе тематической
группа «Наименования помещений на судне», в которую были включены
наименования помещений на речных судах, распространенных в среде
бурлаков
и
имеющих
отношение
к
выполнению
бурлаками
своей
профессиональной деятельности. Однако, по нашим предположениям, это
слово также вошло в русское просторечие из речи бурлаков.
Каталашка обозначала помещение на судне, использовавшееся для
хранения снастей. Все судовые снасти, находившиеся на судне, получали у
бурлаков общее наименование каталаж. Данное слово является, что наиболее
вероятно, адаптированным в речи бурлаков от заимствованного такелаж,
означающим обычно в речи моряков общее наименования корабельных
снастей: каталаж – ‘такелаж. Волж.’ [ДопОп 1858: 78]. См. также: «Бурлаки во
время пребывания их на судне составляют экипаж оного, и исполняют все
необходимые при плавании работы. По прибытии к месту назначения бурлаки
должны только убрать и сложить в порядке весь каталаж, т. е. такелаж,
отвязать парус от рейны (реи), высушить его на берегу, скатать, связать и
296
уложить в льяло, отвязать становые и ходовой якори, и вообще привести все на
судне в порядок. Выгрузка товаров до них не касается; о том, по принятому
обычаю, должен заботиться хозяин товара» [Сельскохозяйственная статистика
1859: 25–26].
Данная единица, каталаж, послужила основой для образования
специального наименования помещения на судне, использовавшегося для
хранения судовых снастей, то есть каталажа – каталашки: «Мурьи друг от
дружки
отделяются
небольшою
загородкой,
окружающею
мачту
и
называющеюся “льяло” с особенным в нем чуланчиком, или “каталашкой”, то
есть такелажною камерою: льяло и каталашка служат помещением “водолива”
с его принадлежностями» [Небольсин 1853: 97–98]. См. также: каталажка –
‘чулан в льяле, для хранения снастей и припасов (вместо такелажка).
Поволжск.’ [ДопОп 1858: 78].
Немотивированное для бурлаков, с незнакомой внутренней формой
такелаж в результате метатезы превратилось в каталаж, с соответствующей
ассимиляцией звуков (см., например, [Черных 1999, I: 386; Фасмер II: 209]).
Само слово такелаж традиционно возводится к голландскому takelage
[Черных 1999, I: 386; Фасмер IV: 12] со значением ‘такелаж’, ‘снасти’1.
Возможно, что при фонетической трансформации свою роль сыграло
нахождение ложного соответствия слова каталаж с известными бурлакам
словами с корнем кат-: катать, катить, скатывать (снасти). Таким образом,
каталаж мог пониматься как то, что скатывается, а скатываются судовые
снасти при их уборке.
Б. Л. Богородский так интерпретирует данную метатезу: «Уменьшается
<в первой половине XX века> и употребление слов с т.н. «народной
этимологией». Впрочем, продолжает бытовать к а т а л а ́ ж вм. т а к е л а ́ ж
(голл. takelage), образовавшееся, вероятно, не без влияния к а т а л а ́ т ь —
«Новый полный словарь иностранных слов, вошедших в русский язык», вышедший в 1912 году под
ред. И. А. Бодуэна де Куртенэ, дает слово каталаж со значением ‘чулан на корабле для хранения припасов’ и
пометами фр.<анцузское> – мор.<ское> [Новый полный словарь иностранных слов, вошедших в русский язык /
сост. Е. Ефремов / под ред. И. А. Бодуэна де Куртенэ 1912: 192]. Однако, например, в «Словаре морских слов и
речений парусного и пароходного флота» (Часть французская, сост. В. Шульц, 1853) нет слов с этим корнем,
нет их и в словарях современного французского языка.
1
297
‘кладь, ноша, имущество в пути’» [Богородский 1968: 326]. Ср.: «Катал́а́ть ж.
арх. ноша, кладь, поклажа, имущество при себе на пути, харч и пр. что носят в
котомке, в каталажке»; также «катала́жка арх. дорожная сумка, котомка»
[Даль II: 711]1.
Позднее бурлацкий профессионализм каталашка, значительно расширив
сферу своего употребления, вошел в состав разговорной речи, через посредство
диалектов, в которых каталажкой называлось небольшое тесное помещение
[СРНГ, 13: 120–121], в том числе и используемое для ареста: каталажка –
‘арестантская при полиции и волостном Правлении. Тобол. Тар.’ [ДопОп 1858:
78] (в этом же регионе словарь отмечает форму каталажня); ‘большая клеть в
волостной избе, куда сажали провинившихся крестьян. Посадят в каталажку,
сидит там, совестно ему. Соль Илецк Чкат., 1955’ [СРНГ, 13: 120]; каталага –
‘помещение для содержания арестантов при полиции и волостном управлении,
каталажка. Том., Усанов’ [СРНГ, 13: 120]2.
В
русских
говорах
наблюдается
неожиданно
большое
число
однокоренных слов с отрицательной коннотацией. Так, каталага – это не
только ‘помещение для содержания арестантов’ (см. выше), но еще и ‘дело,
занятие, доставляющее много забот, хлопотливого труда. Горох Влад., 1908.
Волж.’; ‘шум гомон, суета. Горох Влад., 1908’ [СРНГ, 13: 120], каталажить –
‘шуметь’ (Нижегор.) [ОпОбл 1852: 80], ‘ниж. шуметь, кричать, бурлить,
буянить; тревожить, буторажить’ [Даль II: 96], каталажиться – ‘куражиться,
ломаться. Любим Яросл., 1900’; ‘быть близко знакомым с кем-либо (о
предосудительном знакомстве). Вытегор Олон., 1908’ [СРНГ, 13: 120],
каталажный – ‘буйный’ (Нижегор.) [ОпОбл 1852: 80], ‘шумный, буйный,
беспокойный’
[Даль
II:
96],
каталыжить,
каталыжничать
–
‘ярс.
Учитывая, что слова катала́ть, катала́жка в указанных значениях впервые фиксируются только в
словаре В. Даля, а такелаж c 1720 г. [Фасмер, IV: 12], то, наиболее вероятно, что в русские говоры слово
попадает из морской (или бурлацкой речи).
2
Учитывая историю слова, необходимо заметить, что каталага, без сомнения, является вторичным,
производным от каталажка. Таким образом, образование производного произошло по тому же типу
словообразования, что и образование от заимствования фляжка, существовавшего в ряде западноевропейских
языков и заимствованного русским языком, слова фляга, никогда в этих языках не существовавшего: фляжка и
каталажка были восприняты носителями языка как диминутивы, что потребовало восстановления «обычной»
формы слова, которая в реальности никогда не существовала.
1
298
повесничать, шалить, дурить’ [Даль II: 96], каталыжничать (Ярс. Угл.)
‘ветренничать, повесничать’ [Макаров 1846: 113], каталыжный – ‘ярс. повеса,
ветренный, шалун’, ‘мск. упрямый, своенравный’, каталыга ‘ярс. повеса,
ветрогон, сорванец’ [Даль II: 96], каталыжный (Ярс. Угл.) ‘повеса, ветренный’
[Макаров 1846: 113] и т. д.
Отрицательная оценочность этих производных обусловлена наличием
семы со значением тесноты, скованности, присутствующей в словах с общим
значением
‘помещение’,
возможно,
тяжелого
труда,
оставшейся
от
первоначального значения слова: ‘судовые снасти’, свойственных данной
единице на ранних этапах ее существования в языке.
С пометой областное и комментарием, данным в скобках: «вместо
такелажка», каталажка включается в академический словарь русского языка
1908 года со значением ‘особый чулан в небольшом отделении внутренней
части расшивы (судна)’ [Сл.Акад. 1908: 577].
Со
значением,
возникшим
в
говорах
и
распространившимся
в
просторечии и разговорной речи – ‘тюрьма, камера для арестованных’ и
комментарием «от к а т а л а ́ ж вм.<есто> такелаж – снасти, а также чулан,
помещение для них на судне», слово каталажка (с пометам простореч. обл.
пренебр.) включается в «Толковый словарь русского языка» под ред.
Д. Н. Ушакова в середине 1930-х [СУ, 1: 1332].
Так бурлацкий профессионализм каталашка (каталажка), значительно
расширив сферу своего употребления, вошел в состав русских говоров, а
позднее в русское просторечие и разговорную речь. Большой толковый словарь
русского языка под ред. С. А. Кузнецова (2000) дает данную единицу уже
только
с
сниженную
пометой
оценку
пренебр.<ежительное>,
данной
единицы
[БТС
передающей
2000:
421],
эмоциональнобез
сужения
употребления за счет отнесения слова к определенной сфере, как ранее,
закрепляя, таким образом, ее полноценное функционирование в современном
русском языке.
299
Словообразовательные
и
семантические
преобразования
слова
каталашка (каталажка) в русском языке за весь период его существования
можно представить для наглядности в виде следующей цепочки:

такелаж ‘судовые снасти’ (иноязычное заимствование) →

каталаж ‘судовые снасти’ (в речи бурлаков) →

каталажка ‘помещение для хранения снастей на судне’ (также в
речи бурлаков) →

каталажка
‘небольшое
тесное
помещение’
(в
диалектах,
заимствование из речи бурлаков) →

каталажка ‘камера в тюрьме’, ‘тюрьма’ (в диалектах, из них в
просторечие и разговорную речь: метафорический перенос по признаку
сходства
значений,
основанного
на
тесноте,
скованности,
отсутствии
свободного пространства в помещении и т. п.).
Шишка
По принятым в истории отечественной лингвистике утверждениям
(В. И. Чернышев,
Д. К. Зеленин,
В. В. Виноградов),
слово
шишка,
употребляемое в профессиональной системе бурлачества со значением ‘бурлак,
идущий первым в цепочке бурлаков при передвижении судна бечевой тягой’
(см. подробнее 2.1.), расширив сферу употребления, вошло в просторечие и в
разговорную речь со значением ‘важный, влиятельный человек’.
В. И. Чернышев одним из первых преположил происхождения данного
значения слова в русском просторечии от бурдацкого профессионализма:
«Шишка. О лице, имеющем некоторое значение, в просторечии говорят: "Он
там шишка, он большая шишка". Это выражение, очевидно, взято из быта
бурлаков. "Коренная шишка называется самый передний бурлак из всей артели,
которая лямками тянет бичеву" (Зарубин, Темные и светлые стороны русской
жизни, СПб., 1872, II, 124). По Далю, шишка - передовой на пути: передовой
бурлак, передовая лошадь» [Чернышев 1935: 402].
300
Д. К. Зеленин также пердполагал возможным именно такой путь
попадания слова в в русское просторечие: «Передовой и ответственный бурлак
в артели, который шел с лямкой на груди впереди всех прочих, выбирая путь и
выдерживая в некотором отношении главную тяжесть общих усилий, носил
техническое название “шишка” или “шишко” (старая звательная форма). В
просторечии и теперь так называют высокопоставленных, выдающихся по
своему общественному положению лиц, важных персон, чаще, впрочем,
полуиронически: “Это – важная шишка”, “Ты что за шишка?!”» [Зеленин 1947:
394–395].
Такого же мнения придерживался В. В. Виноградов: «То обстоятельство,
что бурлаки, их язык и быт оказались в поле зрения русской реалистической
литературы с середины XIX в., повело не только к переосмыслению омонимов
вроде тянуть лямку, но и к проникновению новых бурлацких выражений в
общерусский разговорный язык. Так слово шишка, у бурлаков метафорически
означавшее
передового
бурлака,
переднего
человека
в
походе,
распространяется в диалектах городского просторечия в значении: ‘человек,
имеющий большое влияние, значительное лицо’» [Виноградов 1999б: 690].
Словарь русского языка под ред. Д. Н. Ушакова дает слово с пометами
разг.<оворное> фам.<ильярное>, тогда как в БАС опять предлагается помета
«Простореч. Ирон.».
Традиция возводить распространенную в просторечии и разговорной
речи единицу шишка со значением ‘важный, влиятельный человек’ к
бурлацкому профессионализму сохраняется и сегодня. «Фразеологический
словарь современного русского языка» Ю. А. Ларионовой поддерживает
сложившуюся традицию, указывая устойчивое сочетание большая шишка со
значением ‘кто-то очень важный, влиятельный’, которое сопровождается таким
историческим комментарием: «Выражение восходит к речи бурлаков. Шишкой
называли самого опытного и сильного бурлака, который шел в лямке первым»
[Ларионова 2014: 25–26].
301
Однако существовала и другая точка зрения. В рецензии на цитируемую
выше статью Д. К. Зеленина «Терминология старого русского бурлачества»
Н. К. Гудзий и С. И. Ожегов пишут: «Возможно также, что с бурлацким языком
(sic! – Д. В.) связаны выражения “важная шишка”, “что за шишка!” (шишка –
бурлак, идущий впереди)… Однако если логически семантический ход
образования этих переносных выражений понятен, то исторически, с точки
зрения возможного реального пути образования метафоры и появления
выражений в общем языке, вопрос не совсем ясен. Действительно, нуждается
еще в дополнительном обследовании фразеологическое сочетание “важная,
крупная шишка”, не оправданное на почве бурлацкого языка» [Гудзий, Ожегов
1948: 99].
Вывод Н. К. Гудзия и С. И. Ожегова представляется оправданным. Ср.
также у М. Фасмера: «Любопытно ши́шка "человек, идущий во главе бурлаков".
На основе этого последнего знач. могло оказаться возможным сближение с
шиш I <=шишка, островерхая кладь копны, сена> и шиш II <разбойник,
бродяга>» [Фасмер IV: 444, 445].
Слово как бурлацкое фиксируется впервые с 1851 г.: «Один бурлак,
называемый шишкою, идет всегда впереди; в шишки выбирают обыкновенно
самого сильного мужика для придания бόльшего действия усилиям прочих
работников» [Бурлачество в Астраханской губернии 1851: 52]. Ср. также
синонимические наименования шишки в бурлацкой артели — дядька,
на́больший.
В значении ‘важное, влиятельное лицо’, по обнаруженным контекстам,
слово начинается употребляться с 70-х гг. XIX в.: «Мужчина, не очень
интересующийся книгами, но настолько джентльмен, чтобы ценить хорошее
воспитание, бывает рад перемолвиться с такой женщиной несколькими словами
на родном языке, без риска услышать, что епископ ― «важная шишка», а
партия в крокет прошла «чертовски весело»». Е. Ахматова (перевод из
Э. Булвер-Литтона). Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
(1873). Ср. часто у А. П. Чехова: «Урбенин и поляк, как люди тяжелые,
302
предпочли подождать нас внизу, на дороге. ― Что это за шишка? ― спросил я
графа, кивнув на поляка». А. П. Чехов. Драма на охоте (1884); «Словно ты и в
самом таки деле не последняя шишка в круговороте мироздания!» А. П. Чехов.
Водевиль (1884–1885)1.
Несмотря на то что слово обозначает ‘влиятельного человека’, сфера его
употребления
была
соответствовать
ограничена
направлению
просторечием,
что
заимствования
вполне
данного
может
значения,
предложенному учеными.
Однако
следующие
контексты
позволяют
увидеть,
что
путь
заимствования нового значения у слова «шишка» шло, возможно, более
сложным
путём.
В
повести
«Охота
на
зайцев»
(подзаголовок
–
«Железнодорожные картинки»), опубликованной в журнале «Русская мысль» в
1898 году под, вероятно, псевдонимом «Ив. Иванович», колоритно и со знанием
дела описана жизнь на железной дороге 2 . Главный герой произведения,
Василий Иванович Азбукин, прожив наследство, хочет устроиться работать на
железную дорогу. В разговоре с секретарем начальника он несколько раз
слышит незнакомое для себя слово:
« – … Или вы, может быть, знакомы с какой-нибудь шишкой?
Азбукин с недоумением посмотрел на секретаря.
– Шишка – это наш железнодорожный термин, – пояснил секретарь. –
Шишкой называется тот, кто всякому может набить шишку.
Он рассмеялся своей остроте, засмеялся и Азбукин.
– Так вот, принесите письмо от шишки и место для вас найдется, и тем
лучше, чем больше шишка» [Ив. Иванович 1898: 100].
И далее: «“Черт знает, что такое, – думал он, – есть у меня
образовательный ценз… Какой еще лучше рекомендации? Письмо от какой-то
Цемольной или от шишки… И какое скверное название – шишка… У меня нет
ни одной знакомой шишки…”
Цитаты приводятся по данным Национального корпуса русского языка.
По данным, опубликованным в «Словаре псевдонимов русских писателей, ученых и общественных
деятелей» И. Ф. Масанова, псевдоним «Ив. Иванович» принадлежал Ивану Ивановичу Сведенцову, писателю,
оставившему ряд публикаций в журналах конца XIX в. [Масанов 1956: 428].
1
2
303
Он, однако, вспомнил университетского товарища Гвоздикова и подумал:
“А ведь он может быть и шишка… Надо к нему зайти… Но какой это
неприятный способ поступления на службу…”» [Ив. Иванович 1898: 100].
В приведенной цитате весьма показательным выглядит незнание героем
повести значения слова шишка, причем он оценивает его негативно: «И какое
скверное название – шишка…».
Прямое отнесение лексемы шишка в значении ‘важный, влиятельный
человек’ к речевой практике железнодорожных служащих происходит и в
повести С. Васюкова «В железнодорожном мире (Очерки и картинки)»,
опубликованной в журнале «Наблюдатель» в 1895 году.
В повести, написанной от первого лица, рассказчиком также выступает
человек, устроившийся на железную дорогу почти случайно и совершенно
далекий от железнодорожного мира. Прием остранения, использованный
автором повести, также позволяет рельефнее ощутить узкопрофессиональный
характер номинации, ее ограниченное использование в рамках конкретного –
железнодорожного – коллектива.
Впервые наименование появляется при передаче спора рассказчика с
необразованным и хамоватым начальником отделения железной дороги:
« – Во Франции республиканское правление, – возразил я, изумленный.
– Знаю, – еще сердитее перебила меня “персона”, или, как говорят
железнодорожники, “шишка”» [Васюков 1895: 297].
Вероятное ограничение сферы функционирования слова подчеркивается
через употребление прилагательного железнодорожный: «Его (молодого
человека, начинающего работать на железной дороге. – Д. В.) приглашают в
буфет солидные агенты, с ним не стыдятся выпить и закусить. Молодой
человек не отказывается, он пьет, пьет много, сколько угодно, но пьет для
начальства, пьет из политики, инстинктивно сознавая, что отказаться – значит
обидеть “железнодорожную шишку”» [Васюков 1895: 306].
Данные контексты позволяют сделать несколько наблюдений. Во-первых,
еще в конце века очевидна новизна такого значения слова шишка для
304
образованных носителей языка, во-вторых, употребление слова, как это
подчеркивается
авторами,
железнодорожников.
ограничено
профессиональным
языком
Последний факт, несмотря на достаточно позднюю
датировку цитат, все же дает возможность предположить вероятный путь
проникновения значения в русское просторечие — через профессиональную
речь
железнодорожников,
в
которой
данное
значение
могло
быть
употребительно как по причине наличия на железной дороге багажных
артелей, которые могли использовать традиционную терминологию бурлацких
артелей1, так и по причине общей социальной базы их носителей.
Таким образом, проникновение бурлацкого профессионализма шишка в
русское просторечие очевидно, однако путь этого проникновения, по нашему
наблюдению, был, возможно, опосредованным через профессиональную речь
железнодорожников. Несмотря на позднюю датировку приведенных цитат, сам
механизм
этого
процесса
представляется
более
убедительным,
чем
непосредственное попадание в русское просторечие слова шишка со значением
‘важное, влиятельное лицо’ из речи бурлаков.
Помимо указанных слов и выражений, можно указать и на устойчивое
выражение «тянуть лямку». Как отмечал В. В. Виноградов, «Выражение
тянуть лямку в русском литературном языке XVIII в. и первой половины XIX
в. воспринималось как военное по своему происхождению. <…> Но уже в 40–
50-х гг. XIX в. выражение тянуть лямку начинает связываться в литературном
языке с другими бытовыми образами — с картинами тяжёлой жизни волжских
Ср. употребление слова артельщик с 70-х гг. XIX в. в значении ‘багажный артельщик; носильщик
на вокзале’: «По платформам жандармы разгуливают, начальники в красных фуражках ― точно гусары ―
пробегают, артельщики суетятся с кладью». А. Н. Энгельгардт. Письма из деревни (1872-1887 гг.). Письмо
первое (1873); «При входе в спальный вагон меня принял молодой малый в ловко сшитом казакине и в
барашковой шапке с бляхой во лбу, на которой было вырезано: Артельщик». М.Е.Салтыков-Щедрин. За
рубежом (1880-1881); Перед дверцами отделения первого класса толпилась пестрая группа, прощаясь с
уезжавшими, смеясь и перекидываясь шутками. Артельщики торопливо разносили багаж, дети визжали.
Вестник Европы. 1896. Т.181. С.611.; «Нехлюдов же с артельщиком, несшим вещи, и Тарасом с своим мешком
пошли налево. ― Вот это мой товарищ, ― сказал Нехлюдов сестре, указывая на Тараса, историю которого он
рассказывал ей прежде. ― Да неужели в третьем классе? ― спросила Наталья Ивановна, когда Нехлюдов
остановился против вагона третьего класса и артельщик с вещами и Тарас вошли в него». Л. Н. Толстой.
Воскресение (1899).
1
305
бурлаков» [Виноградов 1999б: 690–691]. История употребления выражения
подробно рассмотрено ученым.
Д. К. Зеленин также отмечал, «В переносном смысле этого выражения
«тянули лямку» не одни только бурлаки, а и многие другие профессии. <…> В
собственном же смысле слова-термина «лямка» была тяжелою привилегиею
бурлаков на Волге и иных крупных реках» [Зеленин 1947: 393].
Таким образом, несмотря на очевидный, по В. В. Виноградову, генезис
происхожения данного выражения из речи военных, образ бурлаковлямочников в середине XIX в. «затемнил» его исходную этимологию.
Огромная роль, которую играли бурлаки в хозяйственно-экономической
жизни
России
на
протяжении
нескольких
столетий,
способствовала
возрастанию их влияния во всех сферах жизни общества. Бытовые контакты
бурлаков с представителями различных сословий неизбежно способствовали
контактам и другого рода. Так, диалектолог и этнограф Д. К. Зеленин пишет о
важной роли бурлаков в распространении и, самое важное, в изменении
(возможно, в создании) русских народных сказок: «…можно с большою
вероятностью заключать, что бурлаки принимали известное участие как в
распространении, так и в изменении (редактировании, а иногда, быть может, и в
создании) русских народных сказок…» [Зеленин 1915: ХХХIII] (см. также:
ХVII; XXXIV–XXXVI). Об этом же этнограф говорит в другой книге: «бурлаки,
– в свое время сделавшие, по моему мнению, весьма многое для
распространения, а частью и для переработки многих сказок» [Зеленин 1991:
18]1.
В. Архангельский в своей книге «Нечто из воспоминаний о ЗаволжскоВетлужской стороне (Нижегородской губернии)» утверждает, что названия
К сожалению, во время сбора фольклорного материала в Вятской губернии Д. К. Зеленин не посетил
ни один из местных центров бурлачества, по его собственным словам, «предоставив собирание бурлацких
сказок будущим исследователям» [Зеленин 1915: ХIX]. Однако из-за резкого слома всей традиционной русской
деревенской жизни, последовавшего вскоре (слова Д. К. Зеленина написаны в 1915 году), и полного
исчезновения бурлачества как промысла и ухода из жизни последних бурлаков, сказки эти так и не были
записаны.
1
306
берегов Волги «горным» и «луговым» были занесены в этот край «с низовых
сторон» бурлаками [Архангельский 1858: 152]. Даль включает в словарь
лексему низо́вка со значением, также отсылающим к бурлакам: низо́вка –
‘низовая лихорадка, привезенная бурлаками’ [Даль II: 562] (сами бурлаки
издавна ассоциировались с низом, то есть с устьем Волги, см., например:
низовщики мн. ч. (собират. низовщина) – ‘рабочий народ с низовья’ [Даль II:
562], удаль понизовая – ‘бурлаки, вольница, ушкуйники’ [Даль IV: 484] и др.).
Фольклор бурлаков проникал в общерусский фольклорный фонд. Так,
именно бурлакам традиционно приписывается общеизвестное выражение,
употребляющееся и в настоящее время: нужда заставит калачи есть.
Считается, что бурлаки, в массе своей выходцы из северно-русских и
верхневолжских губерний, в своем домашнем быту постоянно потребляли
хлебные
изделия
из
ржаной
муки,
которая
изготовлялась
из
более
хладостойкой, чем пшеница, ржи, культивируемой в том числе и в
крестьянских хозяйствах самих крестьян-бурлаков. Пшеничный, «белый хлеб»,
был более дорогим и редким, так как изготовлялся из привозимой из южных
губерний теплолюбивой пшеницы. В то же время в Нижнем Поволжье ситуация
была противоположной, и бурлакам, сплавлявшим судно «на низ», приходилось
на Нижней Волге есть непривычный для себя белый хлеб. В. И. Даль писал:
«“Нужда научит калачи есть”, как притча, истолкована была верно; нужда
заставит работать, промышлять – “Голь мудрена, нужда на выдумки торовата”
– она даст ума, и, коли не было ржаного хлеба, доведет до того, что будет и
пшеничный. Но есть тут и прямой смысл: нужда домашняя заставит идти на
заработки – “Промеж сохи и бороны не ухоронишься; ищи хлеб дома, а подати
на стороне”; – куда? Первое дело, на Волгу, в бурлаки; это и поныне еще
статья, а до пароходства это был коренной, и притом разгульный, промысел
десяти губерний; на Волге же, миновав Самару, приходишь на калач (булка,
пирог, калач, пшеничный хлеб). Верховым бурлакам это в диковину, и они-то,
отцы и деды нынешних, сложили эту пословицу» [Даль 1862: X].
307
Эту же версию повторяет С. Максимов: «Там (на «низовой Волге», как
говорит автор. – Д. В.) все едят хлеб пшеничный, потому что пшеница –
господствующий хлебный злак, и ржаного хлеба не допроситься верховому
бурлаку или рабочему. Пшеничные хлебы и булки до сих пор называют там
калачами. До пароходства эта нужда искать заработков при калачах самым
главным образом находила удовлетворение здесь» [Крылатые слова по
толкованию С. Максимова 1890: 122–123]. См. также: [Максимов 2013: 281–
282].
Таким образом, несмотря на распространенное мнение ученых о
значительном влиянии бурлаков на фольклор и язык, на основании анализа
собранных материалов можно утверждать, что лексика русского бурлачества
вошла в русскую разговорную речь и просторечие в незначительном объеме,
однако — в широкоупотребительных словах и выражениях.
Так,
с
бурлацкой
деятельностью
безусловно
тесно
связано
происхождение и употребление выражений сарынь на кичку и тянуть лямку.
По
имеющимся
материалам
существенно
уточняется
возможная
этимология выражения дело–табак!, также восходящего к бурлацким
выражениям по табак! табак!
Наиболее вероятно, что именно через речь бурлаков, по проведенным
нами наблюдениям, в русский язык через посредство территориальных
диалектов попали слова бечева и каталажка, а слово шишка в значении
‘влиятельный, важный человек’, наиболее вероятно, — через посредство
жаргона железнодорожных артельщиков.
308
Выводы по III главе
Русское бурлачество, представляя собой одну из форм отхожих
промыслов и объединяя в своем составе крестьян различных губерний,
нанимающихся на сезонные работы и перемещающихся на длительные
расстояния,
очевидно,
имело
различные
формы
языковых
контактов.
Социальный, межрегиональный состав группы, а также ее территориальные
контакты
обусловливают
ряд
направлений
ее
лингвистического
взаимодействия.
Очевидна тесная взаимосвязь лексики русского бурлачества с лексикой
территориальных диалектов (особенно регионов Поволжья). Свидетельством
этого очевидного взаимодействия оказывается тот факт, что бурлацкая лексика
фиксировалась на протяжении XIX–XX вв. преимущественно в диалектных
словарях русского языка. Данный вид промысла традиционно рассматривался
как поволжский, чем и были обусловлены пометы в диалектных словарях
(напр., Волж. (Волжс.) в Толковом словаре Даля). Очевидная внутренняя
форма слов, актуальность большинства понятий для ряда видов промысловой
деятельности крестьян, сезонный характер бурлачества, и, следовательно, –
нестрогие
границы
его
профессиональной
лексической
системы,
способствовали теснейшему взаимодействию собственно диалектной лексики и
лексики русского бурлачества. Причем направление взаимодействия следует
определить однозначно – как влияние лексики территориальных диалектов на
профессиональную лексику бурлаков.
Не раз подчеркивалась связь бурлаков и представителей криминального
мира, преимущественно разбойников и воров писателями и этнографами
(А. Мельников-Печерский, В. Гиляровский и др.), что обусловливало и
определенные языковые контакты соответствующих социальных групп.
Рассмотренные в работе примеры таких контактов (глаза ‘паспорт’, слепой
‘беспаспортный’
и
некоторые
др.)
являются
элементами
не
столько
профессиональной лексики русского бурлачества, сколько свидетельствуют о
309
включенности в обиходную речь бурлаков элементов воровского жаргона XIX
в. Однако, например, лексема глаза ‘паспорт’ может быть рассмотрена и как
наименование предметов обихода (личных вещей) бурлаков. Несмотря на это,
данные
слова
бурлачества
очевидно
и
иллюстрируют
воровского
жаргона,
взаимосвязь
что
лексики
свидетельствует
русского
о
факте
взаимодействия данных социальных групп. Направление взаимодействия
однозначно определяется как влияние воровского жаргона XIX в. на речь
бурлаков.
С лингвистической точки зрения особый интерес представляет не только
взаимодействие, но и влияние лексики русского бурлачества на русскую
разговорную
речь,
на
что
обращали
внимание
Д. К. Зеленин
и
В. В. Виноградов. Помимо подробно проанализированного В. В. Виноградовым
выражения «тянуть лямку», в диссертации анализируются слова, в значении и
истории
которых
происхождение,
исследователями
например,
бечева,
дело
устанавливалось
табак,
шишка;
«бурлацкое»
по
нашим
наблюдениям, к таким словам можно отнести и слово каталажка. В работе
предлагается уточненная этимология выражения дело табак, а также
рассматривается более сложная интерпретация истории слова шишка. Также
отмечено влияние бурлацкого фольклора на более широкое распространение
ряда пословиц, поговорок и сказок.
310
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Среди многочисленных видов отхожих промыслов русское бурлачество
занимало особенное место. Сотни тысяч бурлаков, работавших на реках и
судоходных
каналах
России,
образовывали
огромную
социально-
профессиональную группу. Социально-исторической спецификой данной
социальной, профессиональной группы, имеющей важнейшие лингвистические
следствия, стали несколько факторов.
Русское бурлачество существовало одновременно как форма отхожих
промыслов и как род профессиональной деятельности. Функционируя
преимущественно в регионах Поволжья и еще нескольких крупных рек (Ока,
Двина), русское бурлачество объединяло крестьян из разных губерний России.
Расцвет русского бурлачества приходится на середину XIX в. Угасание
промысла связано с развитием парового речного флота и датируется 70–80-ми
годами XIX в. До этого периода в силу экономической необходимости
бурлачество было одной из самых многочисленных профессиональных групп
России.
В истории слова бурлак семиотически объединяются не только история
понятия бурлачества как профессиональной деятельности на речных судах, но
и социально-психологический типаж ее представителей. В XVIII–XIX вв.
бурлак – это и буйный, своевольный и грубый человек, и наемный рабочий,
преимущественно на речных судах. Официальное наименование бурлаков было
«судорабочие»: в обязанности бурлаков, кроме передвижения речного судна
при помощи бечевы (а именно это значение указывают современные словари),
входило выполнение на судне самых разнообразных работ.
Несмотря на то что бурлаки были сезонными судорабочими на речных
судах, и в этнографической, и в художественной литературе, и в пословицах и
поговорках образ бурлака был поэтизирован и мифологизирован. Более того,
бурлак в русской художественной культуре представлен двояко: это и
разгульный, удалой силач, добрый молодец, это и бечевщик, лямочник, труд
311
которого неимоверно тяжел. В силу наиболее заметного для других и
физически тяжелого вида бурлацкого труда – тяги судна бечевой вверх по
течению реки – последнее и было наиболее часто запечатлено в произведениях
литературы и искусства, что привело к созданию культурного стереотипа
бурлака — бурлака-лямочника. Особо подчеркнем типизацию этого образа в
поэзии Н. А. Некрасова и в картине И. Е. Репина «Бурлаки на Волге».
Именно этот стереотипный образ бурлака вопреки реальным и
разнообразным его видам профессиональной деятельности и был закреплен в
толкованиях слова в толковых словарях с конца XIX в.
Работа бурлаков в тесно спаянных трудовых коллективах – бурлацких
артелях, продолжавшаяся ежегодно по несколько месяцев, способствовала
формированию своеобычной бурлацкой культуры, собственного фольклора,
бурлацких пословиц и поговорок, и, наконец, собственной профессиональной
лексики и профессионального жаргона.
Лексика
русского
бурлачества
как
лексика
социально-
профессиональной группы является такой формой социальных диалектов,
которая в различных классификациях последних интерпретируется однозначно
как профессиональный язык и представляет в своей основе собственно
профессиональную лексическую систему, в которой номинируются только
предметы и действия профессиональной сферы.
При учете проблемы сложности терминологической идентификации
профессиональной лексики и ее соотношения с терминологией можно
утверждать, что основной частью зафиксированной ЛРБ является собственно
профессиональная лексика (профессионализмы) с некоторыми фрагментами
профессионального просторечия.
На основании проведенного обзора необходимых критериев анализа
профессиональной лексики в исторической перспективе были выявлены
основания для дальнейшего лингвистического анализа ЛРБ в аспекте
методологии изучения социальных диалектов и исторической лексикологии.
312
Тематическая классификация собранной по источникам лексики
русского
бурлачества
представляется
важным
первичным
этапом
лингвистического анализа как с точки зрения отражения языковой картины
мира такой социально-профессиональной группы, как бурлачество, так и с
точки зрения изучения различных групп лексики в исторической лексикологии.
Собранный материал на основании реконструированной языковой
картины миры позволил системно представить основные зоны, сферы и виды
профессиональной деятельности русских бурлаков и дать как обзор и историколингвистический анализ преимущественного количества собранной лексики,
так и – на его основании – экстралингвистическую характеристику бурлацкой
деятельности. Артельный характер деятельности бурлаков способствовал
наличию
в
их
профессиональном
языке
разветвленной
системы
их
иерархических и профессиональных наименований (ТГ наименования бурлаков
по видам деятельности), а также значительной по объему группе прозвищ (ТГ
прозвища
бурлаков). Также нами были рассмотрены
следующие
ТГ:
наименования речных судов; наименования помещений на судне; наименования
судовых снастей; наименования орудий трудовой деятельности (в данной
группе можно выделить несколько подгрупп: наименования орудий трудовой
деятельности, применяемых при судовой работе; наименования технических
средств перемещения судна против течения реки; наименования лямки и ее
деталей); наименования якорей; наименования профессиональных действий;
наименования предметов личного обихода; топонимические наименования;
наименования периодов времени и расстояния; географические наименования;
наименования ветров).
Тематическая классификация слов по их денотативной общности
является доказательством системного характера такой лексико-семантической
группы, как ЛРБ.
Проведенный преимущественно пословный анализ лексики позволил
восстановить историю ряда слов, источник их появления в языке, рассмотреть
историю
их
лексикографической
фиксации,
313
а
также
выявить
незафиксированные в словарях лексемы или уточнить на основании новых
выявленных контекстов значения уже зафиксированных слов.
Структурно ЛРБ неоднородна. По шкале «профессиональности» ее
можно классифицировать на 4 группы:
1. Собственно лексика русского бурлачества, узкопрофессиональная
лексика
(профессионализмы),
употребляющаяся
только
бурлаками
при
выполнении ими специфических видов деятельности и предметов, а также ряд
наименований самих бурлаков по видам деятельности и их прозвища (около
30%).
2.
Профессиональная
лексика
(профессионализмы)
судоходства,
употребляющаяся как бурлаками, так и любыми судовыми рабочими,
работающими на речных и морских суднах (наименования частей судна,
наименования снастей, парусов, якорей) (около 30%).
3. Региональная лексика, связанная с судоходством и речными
промыслами, используемая как бурлаками, так и жителями поволжских
губерний
(названия
речных
судов,
географические,
топонимические
наименования) (около 25%).
4. Общеупотребительная лексика, связанная с любыми артельными
видами деятельности, крестьянской жизнью и бытом и с судоходством в целом,
широко известная всем носителям языка (около 15%).
С функционально-стилистической точки зрения ЛРБ можно различать
собственно
профессиональную
лексику
русского
бурлачества
и
профессиональные жаргонизмы, непрямые номинации, имеющие коннотацию.
Номинативными особенностями ЛРБ являются следующие.
Из собранных 425 единиц 267 являются существительными (64%), 40
глаголами (9%), 26 прилагательными (6%), 18 наречиями (3%). Значительную
часть выявленных единиц составляют составные наименования – 74 единицы
(около 18% от общего числа).
314
Преимущественная часть ЛРБ (около 90%) представлена исконной
лексикой общеславянского генезиса. Незначительную часть представляют
заимствования из тюркских (бурундук, сакма, табанить, чабурок и некот. др.)
и ряда западноевропейских (брам-топ, лоцман, стеньга) языков.
Преимущественно образование слов, используемых бурлаками в
профессиональной деятельности, шло на базе мотивированных основ (около
70%).
Аффиксальный способ словообразования в данной лексической системе
представлен префиксацией (за-, на-), суффиксацией (-щик, -ник, -к; -ниj, -ø) и
постфиксацией, а также их комбинациями. К числу наиболее продуктивных
слов-основ, от которых образовано 5 и более дериватов, в ЛРБ следует отнести:
артель, бечева, бурлак, лямка; завозить, ссаривать.
Ряд слов образован путем универбации (коноводка, низовка) и
субстантивации (завозный, косная, шестовой и мн. др.).
Значительное
количество
среди
рассматриваемых
единиц
было
образовано путем метафорических (гусак ‘бурлак, идущий первым при тяге
судна бечевой’, казара (козара) ‘шутл. прозвище бурлака (дано из-за схожего
цвета одежды бурлаков и окраски птиц, а также сезонного перемещения
бурлаков в поисках работы)’, отрыгать ‘сняться с мели’, ушко ‘петля на конце
бечевы, в которое продевали тоньку’ и мн. др.) и метонимических (бечева
‘бурлак(и)’, курень ‘хлеб’ и др.) переносов.
Около 70 единиц в рассматриваемой системе представляют собой
составные наименования, образованные по модели сущ. + прилаг. (водяной
парус, завозный якорь, золотой парус, камский низовой бурлак, коренная бичева
и др.) и глагол + нареч. (образованное от сущ.) (идти бечевой, идти тягой,
идти подачей, идти завозом, плыть подачей и др.).
ЛРБ свойственны также и парадигматические отношения.
Следует подчеркнуть значительную видовую детализацию лексики,
которая
наблюдается
преимущественно
в
сфере
наименований
профессиональных действий и особенно орудий трудовой деятельности,
315
результатом которой и является отмеченное исследователями доминирование
видо-подвидовых отношений (ср., напр., наименования различного вида частей
мачты, мачтовых приспособлений: баран, бурундук, вант, дерево ‘мачта’, кляч,
коренное дерево, дерево, пика, стеньга).
Также в ЛРБ фиксируется некоторое количество синонимов, дублетов,
омонимов и антонимов.
Проведенный анализ позволяет говорить о системном характере ЛРБ
как в тематическом, так и в собственно лингвистическом отношении, а также о
полном соответствии всех лингвистических характеристик лексики данной
социальной группы характеристике лексики других, уже изученных, промыслов
и профессиональных систем.
Представляя собой одну из форм отхожих промыслов и объединяя в
своем составе крестьян различных губерний, нанимающихся на сезонные
работы и перемещающихся на длительные расстояния, бурлачество, очевидно,
имело различные формы языковых контактов. Социальный, межрегиональный
состав группы, а также ее территориальные контакты обусловливают ряд
направлений ее лингвистического взаимодействия.
Очевидна тесная взаимосвязь лексики русского бурлачества с лексикой
территориальных диалектов, особенно регионов Поволжья. Свидетельством
этого очевидного взаимодействия оказывается тот факт, что бурлацкая лексика
фиксировалась на протяжении XIX–XX вв. преимущественно в диалектных
словарях русского языка. Очевидная внутренняя форма слов, актуальность
большинства понятий для ряда видов промышленной деятельности крестьян,
сезонный характер бурлачества, и, следовательно, – нестрогие границы его
профессиональной
взаимодействию
лексической
собственно
системы,
диалектной
способствовали
лексики
и
теснейшему
лексики
русского
бурлачества.
Связь бурлаков и представителей криминального мира, преимущественно
разбойников
и
воров,
многократно
засвидетельствованная
русскими
писателями и этнографами (П. И. Мельников-Печерский, В. А. Гиляровский и
316
др.), обусловливала и определенные языковые контакты соответствующих
социальных групп. Рассмотренные в работе примеры таких контактов (глаза
‘паспорт’, слепой ‘беспаспортный’ и некоторые др.) являются элементами не
столько
профессиональной
лексики
русского
бурлачества,
сколько
свидетельствуют о включенности в обиходную речь бурлаков элементов
воровского жаргона XIX в. Несмотря на свою немногочисленность, данные
единицы очевидно иллюстрируют взаимосвязь лексики русского бурлачества в
широком понимании и воровского жаргона, что свидетельствует о факте
взаимодействия данных социальных групп.
С лингвистической точки зрения особый интерес представляет не только
взаимодействие, но и влияние лексики русского бурлачества на русскую
разговорную речь, на что обращали внимание Д. К. Зеленин и В. В. Виноградов.
Помимо
подробно проанализированного
В. В. Виноградовым выражения
«тянуть лямку», в диссертации анализируются слова и выражения, в значении
и истории которых исследователями однозначно устанавливается «бурлацкое»
происхождение, например, бечева, дело табак, шишка и каталажка. В работе
предлагается уточненная этимология выражения дело табак, а также
рассматривается более сложная интерпретация истории слова шишка.
К наиболее существенным лингвистическим результатам исследования
можно отнести то, что в данном исследовании:
– предпринята первая в отечественной науке попытка систематизации и
комплексного описания профессиональной лексики бурлачества (на материале
новых, редких и малодоступных письменных источников);
– введены в научный оборот новые факты по истории самого социального
и историко-культурного явления бурлачества;
– введена в научный оборот новая, не фиксируемая ранее в
лексикографических источниках, лексика,
– частично уточнены значения тех слов, которые уже фиксировались
словарями.
317
Актуальной научной задачей на основе данного диссертационного
исследования может стать дальнейший анализ бурлацкой лексики XIX в. в ее
соотношении с диалектной лексикой и с ее трактовкой в диалектных словарях;
в аспекте ее динамических особенностей, а также в аспекте ее влияния на
формирование современной судоходной терминологии; к перспективам данной
темы можно отнести составление «Словаря бурлацкой лексики XIX в.»: словарь
отдельной социальной и профессиональной группы может представлять
значительный интерес не только в аспекте исторического терминоведения, но и
в аспекте исследования формирования лексикона профессиональной группы в
синхронии и диахронии.
318
ЛИТЕРАТУРА
1.
Актуальные проблемы исторической и диалектной лексикологии и
лексикографии
русского
языка
[Текст]:
тезисы
докладов
к
республиканскому координационному совещанию (23–26 сентября 1988
г.) / [Редкол.: Г. В. Судаков (отв. ред.) и др.]. – Вологда: Вологод. ГПИ,
1988. – 158 с.
2.
Астахина, Л. Ю.
Семантические
и
словообразовательные
аспекты
изучения тематической группы [Текст] // Лексические группы в русском
языке XI–XVII вв. [Текст]: сб. ст. / АН СССР, Ин-т рус. яз.; [Ред.:
Г. А. Богатова, Л. Ю. Астахина] – М.: ИРЯ, 1991. – С.34–55.
3.
Балуев, С. М. Критика изобразительного искусства 1840–1880-х гг. в
становлении русского художественной школы [Текст]. – СПб.: Книжный
дом, 2013. – 176 с.
4.
Беликов, В. И., Крысин, Л. П. Социолингвистика [Текст]. – М.: РГГУ,
2001. – 437 с.
5.
Богородский, Б. Л., Гулякова, И. С., Мокиенко, В. М. Дело табак [Текст] //
Русская речь. – 1995. – № 4. – С. 102–106.
6.
Богородский, Б. Л. Лексика водников Северной Двины в Русскоанглийском словаре-дневнике Ричарда Джемса (1618–1619 гг.) [Текст] //
Русская историческая лексикология и лексикография [Текст]: межвуз. сб.
Вып. 3 / [отв. ред. С. С. Волков]. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1983. – С. 40–47.
7.
Богородский, Б. Л. О названии двухкорпусного судна ‘катамаран’ [Текст]
// Русская историческая лексикология и лексикография [Текст]: сборник
научных трудов. Вып. 1. / Ред. С. С. Волков; ЛГУ. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1972.
– С. 94–104.
8.
Богородский, Б. Л. О развитии волжской судоходной терминологии
[Текст] // Вопросы развития грамматики и лексики русского языка
/Ученые записки ЛГПИ им. А. И. Герцена. – Л., 1968. – Т.373. – С. 311–
327.
319
9.
Богородский, Б. Л. Очерки по истории слов и словосочетаний русского
языка [Текст]. – СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006. – 394 с.
10. Богородский, Б. Л. Профессиональная лексика волжского водника [Текст]
// Ученые записки Ленинградского государственного педагогического
университета им. А. И. Герцена. – 1939. – Т. XX. – С. 193–220.
11. Богородский, Б. Л. Русская судоходная терминология в историческом
аспекте [Текст]: автореф. дисс. … докт. филол. наук: 10.02.01. – Л., 1964.
– 32 с.
12. Бойко, Б. Л. К определению понятия «социально-групповой диалект»
[Текст] // Аспекты лингвистического анализа (на материале языков
разных систем) [Текст]: [сб. ст.] / АН СССР, Ин-т языкознания, Ин-т рус.
яз.; [отв. ред. Э. А. Макаев]. – М.: ИЯ АНСССР, ИРЯ АНСССР, 1974. – С.
18–29.
13. Бойко, Б. Л.
Психолингвистические
социально-групповых
диалектов
проблемы
(Опыт
функционирования
исследования
социально-
групповых диалектов в структуре теории речевой коммуникации) [Текст]:
автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01. – М., 1975. – 22 с.
14. Бондалетов, В. Д. К изучению словообразовательной и «образной» базы
условных
языков
[Текст]
//
Вопросы
методологии
и
методики
лингвистических исследований [Текст]: сб. ст. / Башкир. ун-т им. 40летия Октября; [отв. ред. Дж. Г. Киекбааев]. – Уфа, 1966. – С. 168–173.
15. Бондалетов, В. Д.
Лексико-понятийная
система
условно-
профессиональных языков [Текст] // Ученые записки (Пензенский
педагогический институт). – Вып. 17. – 1966. – С. 107–114.
16. Бондалетов, В. Д. О некоторых способах словообразования в русских
условно-профессиональных
языках
[Текст]
//
Ученые
записки
(Пензенский педагогический институт). – Вып. 17. – 1966. – С. 115–123.
17. Бондалетов, В. Д. Социальная лингвистика [Текст]. – М.: Просвещение,
1987. – 160 с.
320
18. Бондалетов, В. Д. Социально-экономические предпосылки отмирания
условно-профессиональных языков и основные закономерности этого
процесса [Текст] // Вопросы социальной лингвистики [Текст]: сб. ст. /
[Редкол.: А. О. Десницкая и др.]. – Л.: Наука, 1969. – С. 398–416.
19. Бондалетов, В. Д. Типология и генезис русских арго [Текст]: учеб.
пособие к спецкурсу / Рязан. гос. пед. ин-т им. С. А. Есенина. – Рязань:
Рязан. ГПИ, 1987. – 84 с.
20. Бондалетов, В. Д.
Условно-профессиональные
языки
русских
ремесленников и торговцев [Текст]: автореф. дисс. … докт. филол. наук:
10.02.01. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1966. – 28 с.
21. Бондалетов, В. Д. Условные языки русских ремесленников и торговцев.
Вып. 1. Условные языки как особый тип социальных диалектов [Текст]. –
Рязань: РГПИ, 1974. – 75 c.
22. Бондалетов, В. Д. Условные языки русских ремесленников и торговцев.
Словопроизводство [Текст]: учеб. пособие к спецкурсу. – Рязань: РГПИ,
1980. – 104 с.
23. Борисова, О. В. Термины судового дела на русском Севере (на материале
деловой письменности XV–XVII вв.) [Текст]: автореф. дис. ... канд.
филол. наук: 10.02.01. – Вологда: Вологод. гос. пед. ун-т, 2000. – 18 с.
24. Борхвальдт, О. В.
Лексика
русской
золотопромышленности
в
историческом освещении [Текст]. – Красноярск: РИО КГПУ, 2000. – 400
с.
25. Борхвальдт, О. В. Лексика золотого промысла как объект исторического
терминоведения русского языка [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол.
наук: 10.02.01. – Томск: Томск. гос. ун-т , 2006. – 56 с.
26. Брум, Л. Социальная дифференциация и стратификация [Текст] //
Социология
сегодня.
Проблемы
и
перспективы.
Американская
буржуазная социология середины XX в [Текст]: сб. ст. / сокр. пер. с англ.
Общая ред. и предисл. Г. В. Осипова. – М.: Прогресс, 1965. – С. 477–492.
321
27. Бушаков, В. А. Бурлак, чумак [Текст] //Русская речь. — 1997. — №6. —
С.97–100.
28. Вахтин, Н. Б., Головко, Е. В. Социолингвистика и социология языка
[Текст]. – СПб.: Гуманитарная Академия, 2004. – 336 с.
29. Введенский, В. В. Лексико-генетическая и семантическая характеристика
терминологии судоходного дела [Текст] // Проблемы структурной
лингвистики [Текст]: сб. ст.– Л., 1974. – С. 41–48.
30. Виноградов
1999а
–
Виноградов, В. В.
Втереть
очки
[Текст]
//
Виноградов В. В. История слов [Текст]: ок. 1500 слов и выражений и
более 5000 слов, с ними связанных / РАН, отдел. литературы и языка, Инт рус.яз. им. В. В. Виноградова. – М.: [Б.и.], 1999. – С. 111–117.
31. Виноградов 1999б – Виноградов, В. В. Тянуть лямку [Текст] //
Виноградов В. В. История слов [Текст]: ок. 1500 слов и выражений и
более 5000 слов, с ними связанных / РАН, отдел. литературы и языка, Инт рус. яз. им. В. В. Виноградова. – М.: [Б. и.], 1999. – С. 689–691.
32. Виноградов, В. В. Дело – табак! [Текст] // В. В. Виноградов. История слов
[Текст]: ок. 1500 слов и выражений и более 5000 слов, с ними связанных /
РАН, отдел. литературы и языка, Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова. –
М.: [Б. и.], 1999. – С. 138–140.
33. Виноградов, В. В.
О
работе
Н. В. Гоголя
над
лексикографией
и
лексикологией русского языка [Текст] // Исследования по современному
русскому языку: сб. статей, посвященный памяти проф. Е. М. ГалкинойФедорук. [Текст]– М.: МГУ, 1970. – С. 30–53.
34. Виноградов, В. В. Литературный язык [Текст] // Виноградов В. В.
Избранные труды. История русского литературного языка [Текст]. – М.:
Наука, 1978. – С. 288–297.
35. Внешняя торговля России в XVIII веке [Текст] // История России.
Всемирная История в десяти томах [Текст] / под ред. В. В. Курасова,
А. М. Некрича,
Е. А. Болтина,
А. Я. Грунта,
Н. Г. Павленко,
С. П. Платонова, А. М. Самсонова, С. Л. Тихвинского; Академия наук
322
СССР. Институт истории. Институт народов Азии. Институт Африки.
Институт Славяноведения. – M.: Соцэкгиз, 1961.
36. Волошина, О. А.
Словарь,
составленный
Гоголем
http://www.bibliofond.ru/view.aspx?id=454699
(дата
[Текст].
URL:
обращения:
31.05.2013).
37. Вольская, Н. В. Язык и культура «Бродячей Руси» (на материале арго
русских торговцев и ремесленников 18–19 вв.) [Текст]: автореф. дис. ...
канд. филол. наук: 10.02.01. – М., 1999. – 23 с.
38. Воронцова, Ю. Б. Материалы к словарю коллективных прозвищ жителей
Архангельской области [Текст] // Вопросы ономастики. – 2006. – № 3. –
С. 84–109.
39. Востокова, Г. В. Семантическая мотивация сложного слова [Текст] //
Вопросы языкознания. – 1984. – № 1. – С. 90–97.
40. Гарбовский, Н. К.
Профессиональная
речь
(функционально-
стилистический аспект) [Текст] // Функционирование системы языка в
речи [Текст]: сб. ст. / под ред. Н. К. Гарбовского. – М.: МГУ, 1989. – С.
27–38.
41. Генриот, Э. Краткая иллюстрированная история судостроения [Текст]. –
Л.: Судостроение, 1974. – 189 с.
42. Герд, А. С. Введение в этнолингвистику [Текст]. СПб.: Изд-во С.-Петерб.
ун-та, 2001. – 488 с.
43. Герд, А. С. Жаргонология: предмет, объект и типы единиц [Текст] //
Грани слова [Текст]: cб. науч. ст. к 65-летию проф. В. М. Мокиенко / отв.
ред. М. Алексеенко. – М.: ЭЛПИС, 2005. – 720 с.
44. Герд, А. С.
Проблемы
формирования
научной
терминологии
(на
материале русских научных названий рыб) [Текст]: автореф. дис. ... д-ра
филол. наук: 10.02.01. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1968. – 27 с.
45. Гин, М. М. О периодизации творчества Некрасова [Текст] // Известия
Академии наук СССР. Отделение литературы и языка. - 1971. – Т. XXX. –
Вып. 5. – С. 432–439.
323
46. Гладилина, Г. Л. Лексика лесного сплава в аспекте исторического
терминоведения русского языка [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол.
наук: 10.02.01 / Г. Л. Гладилина. – Томск, 2005. – 22 с.
47. Голованова, Е. И. Категория профессионального деятеля: Формирование.
Развитие. Статус в языке [Текст] . – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Элпис,
2008. – 304 с.
48. Голованова, Е. И. Когнитивное терминоведение [Текст]. – Челябинск:
Энциклопедия, 2008.
49. Гончарова, Н. Н.
Внутрипрофессиональная
иерархия
и
уровни
специальных подъязыков // Социальные варианты языка-V: Язык в
современных
общественных
структурах
[Текст]:
Материалы
международной научной конференции 19–20 апреля 2007 года. Нижний
Новгород.–
Нижний
Новгород:
Нижегородский
государственный
лингвистический университет им. Н. А. Добролюбова, 2007. – C. 180–184.
50. Грачев, М. А. Русское арго. [Текст] – Нижний Новгород: Нижегородский
государственный лингвистический университет им. Н. А. Добролюбова,
1997. – 246 с.
51. Грачев, М. А. От Ваньки Каина до мафии [Текст]. – СПб.: Авалон;
Азбука-классика, 2005. – 380 с.
52. Грачев, М. А. Составные части лексической системы профессиональных
языков: к проблеме разграничения терминов, профессионализмов и
производственных жаргонизмов [Текст] // Социальные варианты языкаVII [Текст]: Материалы международной научной конференции 14–15
апреля 2011. Нижний Новгород / отв. ред. М. А. Грачев. – Нижний
Новгород: Изд-во НГУ, 2011. – С. 62–65.
53. Гриценко, И. Д. Промысловая лексика русских рыбаков дельты Дуная:
(Словарь и исследование) [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук:
10.02.01. – Кишинев, 1964. – 18 с.
54. Гудзий, Н. К., Ожегов, С. И. «А. А. Шахматов». 1864–1920 [Текст] //
Советская книга. – 1948. – № 1. – С. 93–100.
324
55. Гулишамбаров, Ст.
Историко-статистический
обзор
торговли
и
промышленности России [Текст]. – СПб., 2002.
56. Гулякова, И. Г. Судостроительная терминология современного русского
языка [Текст]: автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.02.01. – Л.: Изд-во
ЛГУ, 1984. – 15 с.
57. Гухман, М. М. Литературный язык [Текст] // Общее языкознание. Формы
существования,
функции,
история
языка
[Текст]
/
отв.
ред.
Б. А. Серебренников. – М.: Наука, 1970. – С. 502–548. – URL:
http://www.philology.ru/linguistics1/gukhman-70.htm
(дата
обращения:
17.03.2013).
58. Даль, В. Опыт Областного Великорусского Словаря, изданный Вторым
Отделением Императорской Академии Наук. 1852 г. [Текст] // Вестник
Императорского Русского Географического Общества. –1852. – Кн.1. Ч. 6.
Отд. 4. – С. 1–72.
59. Даль, В. И. О наречиях русского языка. По поводу опыта областного
великорусского словаря [Текст]. – СПб., 1852. – 72 с.
60. Даль, В. Пословицы русского народа [Текст]: Cборник пословиц,
поговорок, речений, присловий, чистоговорок, загадок, поверий и проч.. –
М.: Университетская тип., 1862. – 1096 с.
61. Демкин, А. В. Внешняя торговля России XVII–XVIII вв. Западное и
Северо-западное направления [Текст]. – М.: Вереск, 1995. – 47 с.
62. Денисов, П. Н. Лексика русского языка и принципы ее описания [Текст].
– М.: Рус. яз., 1980. – 251 с.
63. Дерягин, В. Я. Упряжка и уповод [Текст] // Русская речь. – 1977. – № 5. –
С. 149–153.
64. Домашнев, А. И.
Проблемы
классификации
немецких
социолектов
[Текст] // А. И. Домашнев. Труды по германскому языкознанию и
социолингвистике [Текст] / Ин-т лингв. исслед. – СПб.: Наука, 2005. – С.
937–949.
325
65. Ерофеева, Т. И. Социолект: Стратификационное исследование [Текст]:
автореф. дисс. … докт. филол. наук: 10.02.01. – СПб.: СПбГУ, 1995. – 32
с.
66. Жирмунский, В. М. Национальный язык и социальные диалекты [Текст] /
Ленинград. научно-исслед. ин-т языковедения ЛИФЛИ. – Л.: Худ. лит.,
1936. – 298 с.
67. Журавлев, А. Ф. Областные прозвища [Текст] // Русская речь. – 1984. – №
5. – С. 124–129.
68. Журавлев, А. Ф. Этнография в прозвищах [Текст] // Русская речь. – 1984.
– № 3. – С. 116–123.
69. Зализняк Анна А. Семантическая деривация в синхронии и диахронии:
проект «каталога семантических переходов» // Вопросы языкознания. –
2001. –№ 2. – С. 13–25.
70. Захаров, В. С.
подсистемы
Социолекты
[Текст]
современных
//
как
некодифицированные
Социальные
общественных
варианты
структурах
языковые
языка-V:
[Текст]:
Язык
в
Материалы
международной научной конференции 19–20 апреля 2007 года. Нижний
Новгород / отв. ред. М. А. Грачев. – Нижний Новгород: Нижегородский
государственный лингвистический университет им. Н. А. Добролюбова,
2007. – C. 38–43.
71. Захарова, Л. А. К истории слова сакма в сибирских говорах [Текст] //
Русские говоры Сибири. Семантика. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 1995. –
С. 82–86.
72. Зеленин, Д. К. Восточнославянская этнография [Текст] / пер. с нем.
К. Д. Цивиной. – М.: Наука, 1991. – 522 с.
73. Зеленин, Д. К. К вопросу об изучении социальной стороны жизни языка
[Текст]. – Пг.: Тип. Акад. наук, 1915. – 7 с.
74. Зеленин, Д. К. Кое-что о сказочниках и сказках Вятской губернии [Текст]
// Зеленин Д. К. Великорусские сказки Вятской губернии [Текст]:
326
С приложением
шести
вотяцких
сказок.
Сборник
–
Пг.:
Тип.
А. В. Орлова,, 1915. – С. XIII–XXXVI.
75. Зеленин, Д. К. Кое-что о сказочниках и сказках Екатеринбургского уезда
Пермской губернии [Текст] // Зеленин Д. К. Великорусские сказки
Пермской губернии. – М.: Правда, 1991. – С. 7–32.
76. Зеленин, Д. К. Талагаи и цуканы (Этнографический очерк) [Текст]. –
Воронеж: Типо-лит. Губ. правл., 1906. – 28 с.
77. Зеленин, Д. К. Терминология старого русского бурлачества [Текст] //
А. А. Шахматов. 1864–1920. [Текст]: Сб. статей и материалов / под ред.
С. П. Обнорского. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. – С. 391–397. – (АН
СССР. Труды Комис. по истории АН СССР, Вып. 3)
78. Зинин, С. И., Суперанская А. В. О сборе антропонимического материала в
СССР [Текст] // Вопросы узбекской и русской филологии [Текст]: Сб. ст.
/ отв. ред. Ш. У. Рахматуллаев. – Вып. 412. – Ташкент: Изд-во ТГУ, 1971.
– С. 83–142.
79. Иванов, А. М., Якубинский, Л. П. Очерки по языку [Текст]. – М.; Л.: Худ.
лит., 1932. – 182 с.
80. Ильяшенко, Т. П. Социальные диалекты и профессиональные стили
[Текст]: VII Междунар. социол. конгресс. Варна. – М., 1970. – 8 с.
81. Ионичев, Н. П. Внешние экономические связи России (IX – начало XX
века) [Текст]. – М.: Аспект Пресс, 2001. – 247 с.
82. Канделаки, Т. Л. Семантика и мотивированность терминов [Текст] / АН
СССР, Комитет научно-технич. терминологии. – М.: Наука, 1977. – 167 с.
83. Канкава, М. В. В. И. Даль как лексикограф [Текст]. – Тбилиси: Цодна,
1958. – 356 с.
84. Каримова, Л. А., Кильдибекова, Т. А. Тематическая группа слов как
объект исторической лексикологии (на материале бытовой лексики
народно бытового языка XVII – начала XVIII веков) [Текст] //
Исследования по семантике: межвузовский научный сборник. Вып. 2.
[Текст] – Уфа: РИЦ БашГУ, 1976. – С. 65–77.
327
85. Квашнина, Е. Н. Профессионализмы как объект изучения [Текст] //
Социальные варианты языка – VI [Текст]: Материалы международной
научной конференции 16–17 апреля 2009 года. Нижний Новгород / отв.
ред. М. А. Грачев. – Нижний Новгород: Нижегородский государственный
лингвистический университет им. Н. А. Добролюбова, 2009. – C. 164–167.
86. Квашнина, Е. Н. Эмоционально-экспрессивная характеристика устного
профессионального языка [Текст] // Социальные варианты языка – VII
[Текст]: Материалы международной научной конференции 14–15 апреля
2011. Нижний Новгород / отв. ред. М. А. Грачев. – Нижний Новгород:
Изд-во НГУ, 2011. – С. 122–125.
87. Кёстер-Тома, З. Стандарт, субстандарт, нонстандарт [Текст] // Русистика.
– 1993. – № 2. – С. 15–31.
88. Клокман, Ю. Р. Очерки социально-экономической истории городов
Северо-Запада России в середине XVIII в. [Текст] – М.: Изд-во АН СССР,
1960. – 221 с.
89. Кобозева, И. М.
коллективов
Проблемы
[Текст]
//
коммуникативного
Методологические
анализа
проблемы
речевых
социальной
лингвистики [Текст] / [Р. С. Цаголова, Э. М. Медникова, А. А. Барченков
и др.]; МГУ им. М. В. Ломоносова, Филол. фак-т, Каф. общего, сравнит.историч. и приклад. языкознания. – М.: МГУ, 1986. – С. 78–93.
90. Колесов, В. В. Язык города [Текст]. – М.: Высшая школа, 1991. – 192 c.
91. Кондратьева, Т. Н. Производственная и бытовая лексика поэтических
произведений Н. А. Некрасова [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук:
10.02.01. – Казань: [Б.и.], 1955. – 19 с.
92. Кошкарева, A. M. Некоторые наблюдения над лексикой лодочного
промысла в приыртышских говорах и материалы для справок [Текст] //
Географические и хронологические пределы распространения русской
лексики [Текст]: Межвуз. сб. науч.тр. / Моск. обл. пед. Ин-т им.
Н. К. Крупской; [Ред. кол.: Н. А. Кондрашов (отв. ред.) и др.]. – М.: Б. и.,
1980. – С. 72–80.
328
93. Крысин, Л. П. Владение разными подсистемами языка как явление
диглоссии [Текст] // Социально-лингвистические исследования [Текст]:
[Сб. ст.] / под ред. Л. П. Крысина и Д. Н. Шмелева. – М.: Наука, 1976. – С.
62–68.
94. Крысин, Л. П. К социологическому изучению современного русского
литературного языка [Текст] // Очерки по социолингвистике [Текст]: сб.
ст. / [Отв. ред. В. П. Тимофеев]; Свердлов. гос. пед. ин-т, Шадрин. гос.
пед. ин-т. – Шадринск, 1971. – С. 64–86. – (Ученые записки
Свердловского государственного педагогического института. Сб. 146).
95. Крысин, Л. П. О речевом поведении человека в малых социальных
обществах (постановка вопроса) [Текст] // Язык и личность [Текст]: сб.
ст. / АН СССР, Ин-т рус. яз; Отв. ред. Д. Н. Шмелев. – М.: Наука, 1989. –
С. 78–86.
96. Крысин, Л. П. Речевое общение и социальные роли говорящих [Текст] //
Социально-лингвистические исследования [Текст]: [Сб. ст.] / под ред.
Л. П. Крысина и Д. Н. Шмелева. – М.: Наука, 1976. – С. 42–52.
97. Крысин, Л. П. Социальный компонент в семантике языковых единиц
[Текст] // Русский язык в школе. – 1983. – № 5. – С. 78–84.
98. Крысин, Л. П. Социолингвистические аспекты изучения современного
русского языка [Текст]. – М.: Наука, 1989. – 188 с.
99. Кузнецов, В. П. Речные деревянные суда [Текст]. – Л.: Речной транспорт,
Ленинградское отделение, 1956. – 231 с.
100. Лабов, У. Исследование языка в его социальном контексте [Текст] //
Новое в лингвистике. Вып. VII. Социолингвистика [Текст]: сб. ст. / общ.
ред. и вступ. ст. Н. С. Чемоданова. – М.: Прогресс, 1975. – С. 96–181.
101. Лабов, У. Отражение социальных процессов в языковых структурах
[Текст] // Новое в лингвистике. Вып. VII. Социолингвистика [Текст]: сб.
ст. / общ. ред. и вступ. ст. Н. С. Чемоданова. – М.: Прогресс, 1975. – С.
320–335.
329
102. Ларин, Б. А. К лингвистической характеристике города (Несколько
предпосылок) [Текст] // Ларин Б. А. История русского языка и общее
языкознание [Текст]. – М.: Просвещение, 1977. – С. 189–199.
103. Ларин, Б. А. О лингвистическом изучении города [Текст] // Ларин Б. А.
История
русского
языка
и
общее
языкознание
[Текст].
–
М.:
Просвещение, 1977. – С. 175–189.
104. Ларин, Б. А. Западноевропейские элементы русского воровского арго
[Текст] // Язык и литература. Т. VII [Текст]: сб. / НИИ речевой культуры.
– Л.: Изд-во АН СССР, 1931.– С. 113–130.
105. Левенко, Е. П. Виды семантических изменений в промысловой лексике
русских говоров (на материале терминов рыболовства) [Текст] // Вестн.
Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. – 1982. – № 6. – С. 55–60.
106. Летопись жизни и творчества Н. А. Некрасова: в 3 т. Т. 3: 1867–1877 /
Отв. ред. Б. В. Мельгунов. – СПб.: Наука, 2009. – 705 с.
107. Литвинова, М. И. Ремесленно-промысловая терминология в словаре
В. И. Даля [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01. – М.,
1955. – 15 с.
108. Лихачев, Д. С. Арготические слова профессиональной речи [Текст] //
Развитие грамматики и лексики современного русского языка [Текст]: сб.
ст. / под ред. И. П. Мучника и М. В. Панова. – М.: Наука, 1964. – С. 311–
359.
109. Лотман, Л. М. Решетников [Текст] // История русской литературы: в 10 т.
/ АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Ред. кол.: М. П. Алексеев (отв.
ред.) и др. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941–1956. – Т. VIII. Ч. 1.
Литература шестидесятых годов. – 1956. – 636 с.
110. Лукашанец, Е. Г. Мифы жаргона [Текст] // Слово в словаре и дискурсе
[Текст]: Сборник научных статей к 50-летию Харри Вальтера / [науч. ред.
А. Бирих, Т. В. Володина]. – М.: Элпис, 2006. – С. 318–324.
111. Лукашанец, Е. Г. Типология социальных диалектов (К постановке
проблемы) [Текст] // Язык и словесность. Материалы научной
330
конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Е. Д. Поливанова
(23–26 окт. 1990 г.): В 3-х ч. Ч. 1 / [под науч. ред. В. А. Редькина и др.]. –
Ташкент: Укитувчи, 1990. – С. 51–53.
112. Лукашанец, Е. Г. Языковая картина мира носителя социолекта: проблема
методов исследования // Социальные варианты языка-VII [Текст]:
Материалы международной научной конференции 14–15 апреля 2011.
Нижний Новгород / отв. ред. М. А. Грачев. – Нижний Новгород: Изд-во
НГУ. – С. 170–173.
113. Лукина, Г. Н. О признаках отдельных групп и подгрупп древнерусской
лексики (XI–XVII вв.) [Текст] // Лексические группы в русском языке XI–
XVII вв. [Текст]: сб. ст. / АН СССР, Ин-т рус. яз.; [Ред.: Г. А. Богатова,
Л. Ю. Астахина] – М.: ИРЯ, 1991. – С. 12–23.
114. Лутовинова, И. С. Слово о пище русской [Текст]. – 2-е изд., перераб. –
СПб.: Авалон; Азбука-классика, 2005. – 288 с.
115. Лухманов, Д. А. Парусные суда [Текст]: краткий исторический очерк. –
М.; Л.: Военмориздат, 1941. – 87 с.
116. Любомиров, П. Г. Очерки по истории русской промышленности в XVII,
XVIII и начале XIX века [Текст]. – М.: Госполитиздат, 1947. – 763 с.
117. Макаров, М. Л.
Речевой
психолингвистическом
этикет
аспекте
и
[Текст]
речевой
//
регламент
в
Психолингвистические
исследования: Лексика. Фонетика [Текст]: сб. науч. тр. / ред.
А. А. Залевская. – Калинин: Изд-во КГУ, 1985. – С. 95–100.
118. Макаров, М. Л. Ролевые установки и понимание в групповом общении
[Текст] // Психолингвистические проблемы семантики [Текст]: сб. науч.
тр. / Калинин. гос. ун-т; [Редкол.: А. А. Залевская (отв. ред.) и др.]. –
Калинин: КГУ, 1990. – С. 116–121.
119. Малышева, И. А. Словарь Академии Российской (1789–1794 гг.) как
источник Словаря русского языка XVIII века [Текст] // Российская
Академия (1783–1841): язык и литература в России на рубеже XVIII–XIX
331
веков
[Текст]
/
Под
ред.
А. А. Костина,
Н. Д. Кочетковой,
И. А. Малышевой. – СПб., 2009. – С. 159–172.
120. Маршева, Л. И. Типология топонимических pluralia tantum в русских
говорах [Текст] // XIX Ежегодной богословской конференции ПСТГУ. Т.
2 [Текст]: материалы. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2009. – С. 151–154.
121. Мечковская, Н. Б. Социальная лингвистика [Текст]. – 2-е изд. – М.:
Аспект-Пресс, 2000. – 206 с.
122. Мжельская, О. С. Лексика судоходства в русской истории [Текст] //
Русская историческая лексикология и лексикография. Вып.4 [Текст]:
межвуз. сб. / ЛГУ. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1988. – С. 127–142.
123. Миронов, Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII–
начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского
общества и правового государства. В 2-х т. Т. 1 [Текст]. – 3-е изд., доп. и
испр. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. – 548 с.
124. Миронов, Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII–
начало XX в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского
общества и правового государства. В 2-х т. Т. 2 [Текст]. – 3-е изд., доп. и
испр. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. – 583 с.
125. Михайлова, Л. П. Фараоны, девятые люди и другие жители Карелии
[Текст] // Родные сердцу имена (ономастика Карелии) [Текст]: сб. ст. /
Рос. АН, Карел. науч. центр, Ин-т яз., лит. и истории; [Науч. ред.
Г. М. Керт и др.]. – Петрозаводск: Изд-во Карельского научного центра,
1993. – С. 69–76.
126. Мокиенко, В. М. Попасть в переплет [Текст] // Русская речь. – 1977. – №
3. – С. 111–116.
127. Муравьева, Е. О коте и подмышках [Текст] // Наука и жизнь. – 1992. – №
12. – С. 107.
128. Нестеров, М. Н. Речевой колорит эпохи в рассказах дяди Гиляя [Текст] //
Русская речь. –1978. – № 6. – С. 48–53.
129. Никитина, С. Е. Устная народная культура и языковое сознание [Текст]. –
332
М.: Наука, 1993. – 189 с.
130. Новикова, Т. С. Социальные варианты языка: трудности перевода //
Социальные варианты языка-V: Язык в современных общественных
структурах [Текст]: Материалы международной научной конференции
19–20 апреля 2007 года. Нижний Новгород / отв. ред. М. А. Грачев. –
Нижний Новгород: Нижегородский государственный лингвистический
университет им. Н. А. Добролюбова, 2007. – С. 381–384.
131. Новое в русской этимологии. I [Текст] / РАН, Ин-т рус. яз. им.
В. В. Виноградова. – М.: Ин-т рус. яз. им. В. В. Виноградова РАН, 2003. –
280 с.
132. Ондрус, П. К вопросу о характеристике и классификации социальных
диалектов [Текст] // Вопросы языкознания. – 1975. – № 5. – С. 110–114.
133. Орехова, Т. И. Формирование тематической группы названий водных
средств передвижения в истории русского языка XVIII–XX вв. [Текст]:
автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01. – Барнаул, 2000. – 19 с.
134. Отечествоведение. Россия по рассказам путешественников и ученым
исследованиям Т. V. Великорусский край [Текст] / сост. Д. Семенов. – 2-е
изд. – М.: Издание книжного магазина бр. Салаевых, 1879. – 480 с.
135. Панин, Л. Г. Из наблюдений за лексикой судоходства (По материалам
деловой письменности Западной Сибири XVII – первой половины XVIII
вв.) [Текст] // Сибирские русские говоры [Текст]: сб. ст. / [Редкол.:
В. В. Палагина (отв. ред.) и др.]. – Томск: Изд-во Томск. ун-та, 1984. – С.
129–136.
136. Парыгин, Б. Д. Социальная психология [Текст]. – СПб.: СПбГУП, 2003. –
616 с.
137. Петерсон, М. Н. Язык как социальное явление [Текст] // Ученые записки
Института языка и литературы. –1927. – Т. 1. – С. 5–21.
138. Петрушевский, И. П. Комментарий географический и исторический
[Текст] // Хожение за три моря Афанасия Никитина. 1466–1472 [Текст] /
333
АН СССР, отд. литературы и языка; [отв. ред. В. П. Адрианова-Перетц] –
М.; Л.: Изд-во АН СССР (Ленинград. отд-ние), 1958. – С. 187–251.
139. Подберёзкина, Л. З. «Корпоративный язык» в аспекте социальной
дифференциации языка (к вопросу о термине) [Текст] // Слово в словаре и
дискурсе [Текст]: Сборник научных статей к 50-летию Харри Вальтера /
[науч. ред.: А. Бирих, Т. В. Володина]. – М.: Элпис, 2006. – С. 139–150.
140. Позднякова, Е. М. Категория имени деятеля и пути ее синхронного
развития
в
когнитивном
номинативном
аспекте
(на
материале
английского языка) [Текст]: дис. … д-ра филол. наук. – М., 1999. – 318 с.
141. Поливанов, Е. Задачи социальной диалектологии русского языка [Текст]
// Родной язык и литература в трудовой школе. – 1928. – № 2. – С. 39–49.
142. Поливанов, Е. Круг проблем современной лингвистики [Текст] // Русский
язык в советской школе. – 1929. – № 1. – С. 57–62.
143. Поликарпов, А. А. О понятии «коммуникативная ситуация» [Текст] //
Методологические
проблемы
социальной
лингвистики
[Текст]
/
[Р. С. Цаголова, Э. М. Медникова, А. А. Барченков и др.]; МГУ им.
М. В. Ломоносова, Филол. фак-т, Каф. общего, сравнит.-историч. и
приклад. языкознания. – М.: МГУ, 1986. – С. 108–130.
144. Попова, Н. В. Элементы арго в областном словаре [Текст] // Лексика
русских народных говоров (Опыт исследования) [Текст]: [сб. ст.] / АН
СССР, ин-т рус. яз. Словарный сектор; [Ред. Ф. П. Филин]. – М.; Л.:
Наука, 1966. – С. 19–27.
145. Попова, Ю. Б. Ономасиологические особенности русских коллективных
прозвищ [Текст] // Ономастика и диалектная лексика. Вып. 2 [Текст]: cб.
науч. тр. / Урал. гос. ун-т им. А. М. Горького; [под ред. М. Э. Рут]. –
Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1998. – С. 41–50.
146. Поротников, П. Т. Групповые и индивидуальные прозвища в говорах
Талицкого района Свердловской области [Текст] // Антропонимика
[Текст]: сб. ст. / Ред.: В. А. Никонов, А. В. Суперанская. – М.: Наука,
1970. – С. 150–154.
334
147. Потин, В. М. Монеты. Клады. Коллекции [Текст]. – СПб.: Искусство,
1993. – 302 с. + [32] л. ил.
148. Приёмышева, М. Н. Из истории русской лексикографии: словари,
составленные русскими писателями (Н. В. Гоголь, А. Н. Островский)
[Текст] // Русский язык в школе. – 2009. – № 1. – С.88–93.
149. Приёмышева, М. Н. Тайные и условные языки в России XIX в.: в 2 ч.
[Текст] / РАН, Ин-т лингвистических исследований – СПб.: НесторИстория, 2009. – 455 с. (Ч. 1), 696 с. (Ч. 2. Приложение).
150. Принципы и методы социолингвистических исследований [Текст] /
[С. И. Трескова, К. К. Гаршва, М. С. Исмаилов и др.]; Отв. ред. и авт.
предисл.
А. Н. Баскаков,
В. Ю. Михальченко;
АН
СССР,
Ин-т
языкознания, Науч. совет по комплекс. пробл. «Закономерности развития
нац. яз. в связи с развитием соц. наций». – М.: Наука, 1989. – 200 c.
151. Прохорова, В. Н.
О
сходстве
и
различиях
терминологической
и
жаргонной лексики [Текст] // Исследования по современному русскому
языку [Текст]: сб. ст., посвященный памяти проф. Е. М. ГалкинойФедорук / под ред. Т. П. Ломтева, А. А. Камыниной. – М.: МГУ, 1970. –
С. 206–211.
152. Распопова, Т. А. О демаркации понятий «арго», «жаргон», «сленг»
[Текст] // Социальные варианты языка – VI [Текст]: Материалы
международной научной конференции 16–17 апреля 2009 года. Нижний
Новгород / отв. ред. М. А. Грачев. – Нижний Новгород: Нижегородский
государственный лингвистический университет им. Н. А. Добролюбова,
2009. – С. 270–275.
153. Ревзин, И. И. Арго и «остранение» [Текст] // Симпозиум по структурному
изучению знаковых систем [Текст]: Тезисы докладов / АН СССР, Ин-т
славяноведения. – М.: Изд-во АН СССР, 1962. – С. 33–37.
154. Ревзин, И. И. К семиотическому анализу «тайных языков» [Текст] //
Симпозиум по структурному изучению знаковых систем [Текст]: Тезисы
335
докладов / АН СССР, Ин-т славяноведения. – М.: Изд-во АН СССР, 1962.
– С. 33–37.
155. Репин, И. Е.
Далекое
близкое
[Текст].
URL:
http://az.lib.ru/r/repin_i_e/text_0015.shtml (дата обращения: 09.08.2011).
156. Речное судоходство в России [Текст] / [М. Н. Чеботарев, М. Д. Амусин,
Б. В. Богданов и др.]; Под ред. М. Н. Чеботарева. – М.: Транспорт, 1985. –
352 с.
157. Родин, Ф. К истории волжского бурлачества (Обычное право волжского
бурлачества и история кабального договора-найма) [Текст]. – Саратов:
Н/Волжск. обл. науч. о-во краеведения, 1926. – 15 с.
158. Родин, Ф. Крепостной изобретатель Михаил Сутырин [Текст] // Речной
транспорт. – 1966. – № 6.
159. Родин, Ф. Н. Бурлачество в России. Историко-социологический очерк
[Текст]. – М.: Мысль, 1975. – 235 с.
160. Рубинштейн, Н. Л. Некоторые вопросы формирования рынка рабочей
силы в России в XVIII в. [Текст] // Вопросы истории. – 1952. – № 2. – С.
74–101.
161. Рупосова, Л. П. Историческая терминология: задачи и перспективы
[Текст] // Терминоведение. – 1996. – № 1–3. – С. 52–54.
162. Рупосова, Л. П.
Профессиональная
лексика
и
терминология
в
историческом аспекте [Текст] // Проблемы исторической терминологии
[Текст]: межвуз. темат. сб. науч. тр. / Мин-во РФ, Красноярск. пед. гос.
ун-т; [Редкол.: О. В. Борхвальдт (отв. ред.)]. – Красноярск: Изд-во КПГУ,
1994. – С. 3–9.
163. Саляев, В. А. Русский сленг. История. Словотворчество. Словарное
описание [Текст]: Монография. – Орел: Изд-во ОРАГС, 2007. – 200 с.
164. Саляев, В. А. О социальных диалектах русского языка [Текст] // Русский
язык в школе. – 1995. – № 3. – С. 78–84.
165. Саматова, Е. К. Специальная лексика горнозаводского производства
Среднего Урала в XVIII в. (На материале челобитных «Мастеровых и
336
работных людей») [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01 /
Моск. пед. ун-т. – М., 1992. – 17 с.
166. Семенов, И. В. Изучение исторических сведений о российской внешней
торговле [Текст]. – М., 2003.
167. Сергеев, В. Н. Профессионализмы как объект лексикографии [Текст] //
Современная русская лексикография. 1980 [Текст]: сб. ст. / АН СССР,
Ин-т рус. яз.; [Ред.: А. М. Бабкин (отв. ред.), В. Н. Сергеев]. – Л.: Наука.
Ленинград. отдел., 1981. – С. 97–105.
168. Сердобинцева, Е. Н.
Профессиональная
структурно-семантический,
лексика русского
функционально-стилистический
языка:
и
когнитивный аспекты [Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук:
10.02.01. – М., 2011. – 40 с.
169. Серебренников, Б. А. Территориальная и социальная дифференциация
языка [Текст] // Общее языкознание. Формы существования, функции,
история языка / отв. редактор Б. А. Серебренников. – М.: Наука, 1970. –
С. 452–502.
170. Скатов, Н. Н. Соч.: в 4 т. Т. 3: Некрасов [Текст] / РАН, Ин-т рус. лит.
(Пушкинский Дом). – СПб.: Наука, 2001. – 532 с. + [12] л. ил.
171. Скворцов, Л. И. Взаимодействие литературного языка и социальных
диалектов (На материале рус. лексики послеоктябрьского периода)
[Текст]: автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01 / АН СССР, Ин-т рус.
яз. – М., 1966. – 18 с.
172. Скворцов, Л. И. Жаргонная лексика в языке художественной литературы
[Текст] // Вопросы культуры речи. Вып. 7 [Текст]: сб. статей. – М.:
Наука, 1966. – С. 142–163.
173. Скворцов, Л. И. Литературный язык, просторечие и жаргоны в их
взаимодействии [Текст] // Литературная норма и просторечие [Текст] /
АН СССР, Ин-т рус.яз.; [Отв. ред. Л. И. Скворцов]. – М.: Наука, 1977. – С.
29–57.
337
174. Скворцов, Л. И. Профессиональные языки, жаргоны и культура речи
[Текст] // Русская речь. – 1972. – № 1. – С. 48–59.
175. Снетова, Г. П.
Русская
историческая
терминология
[Текст]:
учеб.
пособие. – Калинин: КГУ, 1984. – 86 с.
176. Современный
русский
язык.
Социальная
и
функциональная
дифференциация [Текст] / Отв. ред. Л. П. Крысин. – М.: Языки
славянской культуры, 2003. – 568 с.
177. Соколова, А. И. Изменение территориального диалекта под влиянием
социальных факторов [Текст] // Очерки по социолингвистике [Текст]: сб.
ст. / [Отв. ред. В. П. Тимофеев]; Свердлов. гос. пед. ин-т, Шадрин. гос.
пед. ин-т. – Шадринск, 1971. – С. 29–63. – (Ученые записки
Свердловского государственного педагогического института. Сб. 146).
178. Солнышкина, М. И. Тезаурус профессионального языка и его пополнение
[Текст] // Вестник Волгоградского Государственного Университета. –
Сер. 2: Языкознание. – Вып. № 5. – 2006. – С. 57–61.
179. Сорокин, Ю. А. Соотношение речевого и неречевого компонентов в
психологическом воздействии (применительно к обучению иностранцев
русскому языку) [Текст] // Речевое воздействие. Проблемы прикладной
психолингвистики [Текст]: сб. ст. / Отв. ред. А. А. Леонтьев. – М.: Наука,
1972. – С. 136–143.
180. Сороколетов, Ф. П. История военной лексики в русском языке XI–XVII
вв. [Текст]. – 2-е изд. – М.: Либроком, 2009. – 384 с.
181. Срезневский, И. И.
Частные
вопросы
о
местных
видоизменениях
русского народного языка [Текст] // Известия Отделения русского языка и
словесности АН. – Т. 1. – СПб., 1852. – Ст. 185–188.
182. Степанов, Ю. С. Основы общего языкознания [Текст]. – 2-е изд., перераб.
– М.: Просвещение, 1975. – 271 с.
183. Стойков, С. Социальные диалекты [Текст] // Вопросы языкознания. –
1957. – № 1. – С. 73.
338
184. Стратен, В. В. Арго и арготизмы [Текст] // Труды комиссии по русскому
языку. – 1931. –Т. I. – С. 111–147.
185. Стратен, В. В. Об арго и арготизмах [Текст] // Русский язык в советской
школе. – 1929. – № 5. – С. 39–53.
186. Струмилин, С. Г. Очерки экономической истории России [Текст]. – М.:
Соцэкгиз, 1960. – 548 с.
187. Судаков, Г. В. История русского слова [Текст]. – Вологда, 2010. – 336 с.
188. Судаков, Г. В.
Критерии
выделения
и
особенности
организации
лексических групп [Текст] // Лексические группы в русском языке XI–
XVII вв. [Текст]: сб. ст. / АН СССР, Ин-т рус.яз.; [Ред.: Г. А. Богатова,
Л. Ю. Астахина] – М.: ИРЯ., 1991. – C. 23–34.
189. Суперанская, А. В.,
Подольская, Н. В.,
Васильева, Н. В.
Общая
терминология: Вопросы теории [Текст]. – М.: Наука, 1989. – 246 с.
190. Тарасов, Е. Ф. Социальный символизм в речевом поведении [Текст] //
Общая и прикладная психолингвистика [Текст] / АН СССР, Ин-т рус. яз.;
отв. ред. А. А. Леонтьев, А. М. Шахнарович. – М.: ИЯ АН СССР, 1973. –
С. 36–54.
191. Тимофеев, В. П.
Социолингвистические
факторы
в
развитии
современного русского языка [Текст] // Очерки по социолингвистике
[Текст]: сб. ст. / [Отв. ред. В. П. Тимофеев]; Свердлов. гос. пед. ин-т,
Шадрин. гос. пед. ин-т. – Шадринск, 1971. – С. 9–28. – (Ученые записки
Свердловского государственного педагогического института. Сб. 146).
192. Тихонравов, Н. С. Заметки о словаре, составленном Гоголем [Текст] //
Сборник Общества любителей российской словесности на 1891 г. – М.,
1891. – С. 24–55; 104–114.
193. Трубачев, О. Н.
Ремесленная
терминология
в
славянских
языках
(этимология и опыт групповой реконструкции) [Текст]. – М.: Наука, 1966.
– 416 с.
194. Тузова, М. Ф. Из истории русской лексики, связанной с названиями судов
[Текст] // Структура, семантика и функционирование в тексте языковых
339
единиц [Текст]: межвуз. сб. науч. тр. / Моск. пед. ун-т; [редкол.:
П.А.Лекант (отв. ред.) и др.]. – М.: Изд-во МПУ, 1995. – С. 105–109.
195. Туманян, Э. Г.
Язык
как
система
социолингвистических
систем.
Синхронно-диахроническое исследование [Текст]. – М.: Наука, 1985. –
248 с.
196. Успенский, Л. В. Материалы по языку русских летчиков [Текст] // Язык и
мышление. VI–VII [Текст]: [сб. ст.]. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. – С.
161–217.
197. Устюгов, Н. В. Солеваренная промышленность Соли Камской в XVII в. К
вопросу
о
генезисе
капиталистических
отношений
в
русской
промышленности [Текст]. – М.: Изд-во АН СССР, 1957. – 336 с.
198. Уфимцева, А. А. Лексическое значение: принцип семиологического
описания лексики [Текст] / А. А. Уфимцева / [под ред. Ю. С. Степанова].
– М.: Наука, 1986. – 240 с.
199. Ушаков, Н. Н. Прозвища и личные неофициальные имена: к вопросу о
границах прозвища [Текст] // Имя нарицательное и собственное [Текст]:
[сб. ст.] / АН СССР, Ин-т языкознания; [отв. ред. А. В. Суперанская]. –
М.: Наука, 1978. – С. 146–73.
200. Филин, Ф. П. О лексико-семантических группах [Текст] // Филин Ф. П.
Очерки по теории языкознания. – М.: Наука, 1982. – 336 с.
201. Халюков, А. В. Лексика орловских кожевников [Текст]: дисс. … канд.
филол. наук. – Орел, 2007. – 224 с.
202. Харченко, Е. В.,
Тарануха Л. В.
Профессиональное
и
псевдопрофессиональное общение: постановка проблемы [Текст] //
Социальные варианты языка – VI [Текст]: Материалы международной
научной конференции 16–17 апреля 2009 года. Нижний Новгород / отв.
ред. М. А. Грачев. – Нижний Новгород: Нижегородский государственный
лингвистический университет им. Н. А. Добролюбова, 2009. – C. 373–375.
203. Химик, В. В. Поэтика низкого, или Просторечие как культурный феномен
[Текст]. – СПб.: Филол. фак-т СПбГУ, 2000. – 272 с.
340
204. Чайкина, Ю. И., Зорина Л. Ю., Судаков Г. В. Системные отношения в
лексике северно-русских говоров [Текст]. – Вологда: ВГПИ, 1982. – 166 с.
205. Чернышев, В. И. Темные слова в русском языке [Текст] // Академику
Н. Я. Марру.
XLV
[Текст]:
[Юбилейный
сборник]
/
[Ред.
И. И. Мещанинов]. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1935. – С. 393–407.
206. Чернышева, Л. А. Отраслевая терминология в свете антропоцентрической
парадигмы [Текст]. – М.: Изд-во МГОУ, 2010. – 206 с.
207. Чернышевский, Н. Г. Заметки при чтении «Биографических сведений» о
Некрасове,
помещенных
в
I
томе
«Посмертного
издания»
его
«Стихотворений» [Текст] // Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в
пятнадцати томах. Т. I. [Дневники. Автобиография. Воспоминания]
[Текст] / под ред. Б. П. Козьмина. – М.: Гослитиздат, 1939. – С. 742–754.
208. Швейцер, А. Д. К проблеме социальной дифференциации языка [Текст] //
Вопросы языкознания. – 1982. – № 5. – С. 39–49.
209. Швейцер, А. Д. Современная социолингвистика. Теория, проблемы,
методы [Текст]. –М.: Наука, 1976. – 176 с.
210. Шелегов, В. В. Народный язык у Некрасова [Текст] // Литературная
учеба. – 1938. – № 1. – С. 44–67.
211. Шелов, С. Д.
Термин.
Терминологичность.
Терминологическое
определение [Текст]. – СПб.: Филологич. фак-т СПбГУ, 2003. – 279 с.
212. Шелов, С. Д.
Терминология,
профессиональная
лексика
и
профессионализмы (к проблеме классификации специальной лексики)
[Текст] // Вопросы языкознания. – 1984. – № 5. – С. 76–87.
213. Шелов, С. Д., Лейчик, В. М. Терминология и профессиональная лексика:
состав и функции [Текст]: учеб. пособие. – СПб.: Филологич. фак-т
СПбГУ, 2012. – 96 с.
214. Шелов, С. Д., Лейчик, В. М. О классификации профессиональной лексики
[Текст] // Известия РАН. Сер. Литературы и языка. – 2012. – Т. 71. – № 2.
– С. 3–16.
341
215. Шмелев, Д. Н. Проблемы семантического анализа лексики [Текст]. – М.:
ЛКИ, 2008. – 280 с.
216. Шор, Р. Язык и общество [Текст]. – М.: Работник просвещения, 1926. –
152 с.
217. Шубин, И. А. Волга и волжское судоходство (История, развитие и
современное состояние судоходства и судостроения) [Текст]. – М.:
Транспечать, 1927. – 992 с.
218. Щеглова, Н. А.
Терминологическая
лексика
оружейно-
железоделательного производства XVII–XVIII вв. (По материалам
памятников письменности Тульского края) [Текст]: автореф. дис. ... канд.
филол. наук: 10.02.01. – М., 1964. – 27 с.
219. Щепанская, Т. Б. Сила (коммуникативные и репродуктивные аспекты
мужской магии) [Текст] // Мужской сборник. Вып. 1. Мужчина в
традиционной культуре [Текст] / Сост. И. А. Морозов, отв. ред.
С. П. Бушкевич. – М.: Лабиринт, 2001. – С. 71–95.
220. Щепанская, Т. Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции
XIX–XX вв. [Текст]. – М.: Индрик, 2003. – 526 с.
221. Щепанская, Т. Б. Мужская магия и статус специалиста (на материале
русской деревни конца XIX–XX вв.) [Текст] // Мужской сборник. Вып. 1.
Мужчина в традиционной культуре [Текст] / Сост. И. А. Морозов, отв.
ред. С. П. Бушкевич. – М.: Лабиринт, 2001. – С. 9–28.
222. Юшков, С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси [Текст] /
АН СССР, Ин-т истории. – М.; Л., 1939. – 256 с.
223. Якубинский, Л. П. О классовых языках [Текст]. – Л., 1932.
224. Ярцева, В. Н. О территориальной основе социальных диалектов [Текст] //
Норма
и
социальная
дифференциация
языка
[Текст]:
[доклады
симпозиума] / [Редкол.: М. М. Гухман (отв. ред.) и др.]. – М.: Наука, 1969.
– С. 26–46.
342
СЛОВАРИ
1.
БАС–1 – Словарь современного русского литературного языка [Текст]: В
17 т. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948–1965.
2.
БАС–2 – Словарь современного русского литературного языка [Текст] /
Под ред. К. С. Горбачевича. – Т. 1–6. – М.: Русс. яз., 1991–1996.
3.
БАС–3 – Большой академический словарь русского языка [Текст] / Под
ред. К. С. Горбачевича. – Т. 1–22. – СПб., 2005–2014, изд. продолж.
4.
Березин, И. М. Русский энциклопедический словарь [Текст]. – Отд. 1–4. –
СПб., 1873–1880. – Отд. 1. Т. 3. Б. – СПб., 1873. – 688 с.
5.
Большая советская энциклопедия: в 65 т. Т. 8. Буковый – Варле [Текст] /
гл. ред. О. Ю. Шмидт. – М.: Совет. Энциклопедия, 1927. – 816 с., илл.
6.
Борхвальдт, О. В. Словарь золотого промысла Российской Империи
[Текст] – М.: Русский путь, 1998. – 237 с.
7.
БТС – Большой толковый словарь русского языка [Текст] / Гл. ред.
С. А. Кузнецов. – СПб.: Норинт, 1998. – 1535 с.
8.
БТСДК – Большой толковый словарь донского казачества [Текст]: Ок. 18
000 слов и устойчивых сочетаний: [Лексика и фразеология совр. говоров
Дона: Произнос. форма слова и его толкование: Граммат. и стилист.
характеристика: Записи живой речи жителей станиц и хуторов] / Рост.
гос. ун-т. Фак. филологии и журналистики. Каф. общ. и сравн.
языкознания; [Редкол.: В. И. Дегтярев и др.]. – М.: Рус. словари: Астрель,
2003. – 604 с.
9.
Бурнашев, В. Опыт терминологического словаря сельского хозяйства,
фабричности, промыслов и быта народного. Т. I–II [Текст]. – СПб., 1843–
1844.
10.
Григорович, И. М. Словарь западно-русского наречия [Текст]. – СПб.,
1851.
11.
Даль – Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка
[Текст]. – 2-е изд. – Т. I–IV. – М., 1880–1882.
343
12.
Даль-2 – Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка
[Текст]. – 2-е изд. – Т. I–IV. – М., 1989–1991.
13.
Даль-3 – Толковый словарь живого великорусского языка Владимира
Даля под редакцией проф. И. А. Бодуэна-де-Куртенэ [Текст]. – СПб.,
1903–1909.
14.
Добровольский, В. Н.
Смоленский
областной
словарь
[Текст].
–
Смоленск: Типография П. А. Силина, 1914. – 1002 с.
15.
ДопОп 1858 – Дополнение к Опыту областного великорусского словаря
[Текст]. – СПб.: Типограф. Импер. акад наук, 1858. – 326 с.
16.
Дуров, И. М. Словарь живого поморского языка в его бытовом и
этнографическом применении [Текст] / Ред.: И. И. Муллонен (отв. ред.),
В. П. Кузнецова, А. Е. Беликова. – Петрозаводск: Карельский научный
центр РАН, 2011. – 455 с.
17.
Кочин, Г. Е. Материалы для терминологического словаря древней России
[Текст] / под ред. Б. Д. Грекова. – М.; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1937. –
487 с.
18.
Крылатые слова. Не спроста и не спуста слово молвится и дó веку не
сломится: По толкованию С. Максимова [Текст]. – СПб.: А. С. Суворин,
1890. – 486 с.
19.
Куликовский 1898 – Куликовский, Г. И. Словарь областного олонецкого
наречия в его бытовом и этнографическом применении [Текст] / Изд.
Отд-ния рус.яз. и словесности Императ. Акад. Наук; собрал на месте и
сост. Г. И. Куликовский. – СПб.: Тип. Импер. Акад. Наук, 1898. – 151 с.
20.
Ларионова, Ю. А. Фразеологический словарь современного русского
языка [Текст]: 7000 выражений и словосочетаний. – М.: Аделант, 2014. –
512 с.
21.
ЛЭС – Лингвистический энциклопедический словарь [Текст] / Гл. ред.
В. Н. Ярцева. – М.: Сов. энциклопедия, 1990. – 685 с.
22.
Марков, Д. А. Словарь к роману П. И. Мельникова-Печерского «В лесах»
(Материалы к изучению лексики романа П. И. Мельникова-Печерского
344
«В лесах») [Текст] // Ученые записки Московского областного
педагогического института им. Н. Крупской. Т. СII. Труды кафедры
русского языка. Вып. 7. – М., 1961. – С. 40–623.
23.
Макаров, М. Опыт русского простонародного словотолковника [Текст]. –
[СПб., 1846–1848]. – 181 с.
24.
МАС – Словарь русского языка. Т. 1 – 4 [Текст] / Под ред.
А П. Евгеньевой. – М., 1981–1984.
25.
Масанов, И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и
общественных деятелей [Текст]: В 4 т. – Т. 1. А–И. – М.: Изд-во Всесоюз.
кн. палаты, 1956. – 442 с.
26.
Михельсон, М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской
фразеологии. Сборник образных слов и иносказаний [Текст]. – СПб.: Тип.
АО «Брокгауз-Ефрон», 1912. – 1046 с.
27.
Морской словарь [Текст]. URL: http://www.korabli.eu/glossary
28.
Мурзаев, Э. М. Словарь народных географических терминов [Текст]. –
М.: Мысль, 1984. – 653 с.
29.
Неуструев, С. П.
Словарь
волжских
судовых
терминов
[Текст]:
Объяснение соврем. и старин. слов, в связи с историей волж. судоходства:
С рис. в тексте (старин. и соврем. судов и портр. авт.). – Нижний
Новгород: Электро-тип. Г. Искольдского, 1914. – 320 с.
30.
Новый полный словарь иностранных слов, вошедших в русский язык
[Текст]: С указанием происхождения их, ударений, отраслей знания и с
расширенной энциклопедической частью / сост. Е. Ефремов; под ред.
И. А. Бодуэна де Куртенэ. – 2-е изд. – М.: Т-во скоропечатни
А. А. Левенсон, 1912. – 605 с.
31.
Новый толково-словообразовательный словарь русского языка [Текст] /
под ред. Т. Ф. Ефремовой. М.: Дрофа; Русский язык, 2000. – 1233 с.
32.
НРС, 1987 – Нидерландско-русский словарь [Текст]: ок. 60 000 слов /
С. А. Миронов,
В. О. Белоусов,
Л. С. Шечкова
С. А. Миронова. – М.: Рус. яз., 1987. – 918 с.
345
и
др.
Под
рук.
33.
Общий церковно-славяно-российский словарь, или Собрание речений как
отечественных, так и иностранных, в церковно-славянском и российском
наречиях употребляемых... по поручению Комитета устройства учебных
заведений составленное П. С.: С присовокуплением таблиц склонений и
спряжений, заимствованных из Грамматики г. Востокова, напечатанной в
1832 г. и введенной в употребление в нижних и сред. учеб. заведениях. Ч.
I. А–Н. [Текст] / сост. П. И. Соколов. – СПб.: Тип. Рос. акад., 1834. – 1692 с.
34.
ОпОбл 1852 – Опыт областного великорусского словаря [Текст] / под ред.
А. Х. Востокова. – СПб.: Тип. Императорской Академии Наук, 1852. –
275 с.
35.
Островский, А. Н. Материалы для словаря русского народного языка
[Текст] // Островский А. Н. Полн. собр. соч. в 12-ти т. Т. X. Статьи.
Записки. Речи. Дневники. Словарь / под общ. ред. Г. И. Владыкина и др. –
М.: Искусство, 1978. – С. 464–523.
36.
Паршина, В. А.
Указатель
слов
в
поэтических
произведениях
Н. А. Некрасова. – Т. 1. А–Г [Текст]: [учеб. пособие] / Ярослав. гос. пед.
ин-т им. К. Д. Ушинского. – Ярославль: Изд-во ЯГПИ, 1983. – 88 с.
37.
Паршина, В. А.
Указатель
слов
в
поэтических
произведениях
Н. А. Некрасова. – Т. 2. Д-К [Текст]: [учеб. пособие] / Ярослав. гос. пед.
ин-т им. К. Д. Ушинского. – Ярославль: Изд-во ЯГПИ, 1985. – 86 с.
38.
Паршина, В. А.
Указатель
слов
в
поэтических
произведениях
Н. А. Некрасова. – Т. 3. С–Я [Текст]: [учеб. пособие] / Ярослав. гос. пед.
ин-т им. К. Д. Ушинского. – Ярославль: Изд-во ЯГПИ, 1996.
39.
Подвысоцкий, А. Словарь областного архангельского наречия в его
бытовом и этнографическом применении [Текст] / собр. на месте и сост.
А. Подвысоцкий.– СПб.: Изд. 2-го Отд-ния Акад. наук, 1885. – 197 с.
40.
Подольская, Н. В.
Словарь
русской
ономастической
терминологии
[Текст] / под ред. Л. В. Суперанской; АН СССР, Ин-т языкознания. – 2-е
изд., перераб. и доп. – М.: Наука, 1988. – 187 с.
346
41.
ПОС – Псковский областной словарь с историческими данными. Вып. 1–
12 [Текст] / [Ред. кол. Б. А. Ларин и др.]. – Л.: Изд-во Ленинградского унта, 1967–1996.
42.
Преображенский, А. Этимологический словарь русского языка Т. I–II. Т. I
(А–О) [Текст]. – М.: Тип. Г. Лисснера и Д. Собко, 1910–1914. – 674 с.
43.
Преображенский, А. Этимологический словарь русского языка Т. I–II. Т.
II. (П–С). [Текст]. – М.: Тип. Г. Лисснера и Д. Собко, 1914–1916. – 416 с.
44.
Русско-татарский словарь / Под ред. Ф. А. Ганиева. – 4-е изд., испр. – М.:
ИНСАН, 1997.
45.
Самойлов, К. И. Морской словарь. В 2-х т. Т. 2. О–Я [Текст]. М.; Л.:
Государственное Военно-морское Издательство НКВМФ Союза ССР,
1941. – 636 стлб.
46.
САР I – Словарь Академии Российской, производным порядком
расположенный. Ч. I–VI. [Текст]. – СПб.: Императорская Академия Наук,
1789–1794.
47.
САР
II
–
Словарь
Академии
Российской,
азбучным
порядком
расположенный. Ч. I–VI [Текст]. – СПб.: Императорская Академия Наук,
1806–1822.
48.
СВГ — Словарь вологодских говоров. Вып. 12. [Текст]: Учеб. пособие по
рус. диалектологии / Вологод. гос. пед. ин-т; Ред. Т. Г. Паникаровская. –
Вологда: Изд-во ВГПИ, 2007.
49.
Сл.Акад 1895 – Словарь русского языка, составленный Вторым
отделением Императорской академии
наук. Т. I. А–Д [Текст] / Ред.
Я. К. Грот. – СПб.: Тип. Императорской академии наук, 1895. – 688 с.
50.
Сл1847 – Словарь церковнославянского и русского языка, составленный
Вторым отделением Императорской академии наук. Т. 1–4. [Текст]. –
СПб.: Тип. Императорской академии наук, 1847.
51.
СлXI–XVII – Словарь русского языка XI–XVII веков. Вып. 1–29 [Текст].
– М.: Наука, 1975–2011, изд. продолж.
347
52.
Сл.Акад. 1899 – Словарь русского языка [Текст] <Ред. А. А. Шахматов>.
– Т. II. – Вып. 3. За–Заграчить.– СПб.: Тип. Императорской академии
наук, 1899.
53.
Сл.Акад. 1908 – Словарь русского языка [Текст] <Ред. А. А. Шахматов>.
– Т. IV. – Вып. 2. Кампия – Качалка. – СПб.: Тип. Императорской
академии наук, 1908.
54.
Словарь вологодских говоров. Вып. 12. [Текст]: Учеб. пособие по рус.
диалектологии / Вологод. гос. пед. ин-т; Ред. Т. Г. Паникаровская. –
Вологда: Изд-во ВГПИ, 2007.
55.
Словарь жаргона преступников (блатная музыка) [Текст] / сост.
С. М. Потапов. – М.: НКВД, 1927. – 197 с.
56.
Словарь морских слов и речений парусного и пароходного флота. Часть
французская [Текст] / сост. В. Шульц. – СПб.: Тип. Императорской
академии наук, 1853. – 316 с.
57.
СОВН – Словарь областного вологодского наречия. По рукописи
П. А. Дилакторского
1902
года
[Текст]
/
Ред.:
А. Н. Левичкин,
С. А. Мызников. – СПб.: Наука, 2006. – 684 с.
58.
Словарь промысловой лексики Северной Руси XV–XVII вв. Вып. 1–3.
[Текст] / Отв. ред. Ю. И. Чайкина; Вологод. гос. пед. ун-т. – СПб.:
Дмитрий Буланин, 2003–2009.
59.
Словарь русских говоров Низовой Печоры. В 2-х т. Т. 2. Павесть–Ящурок
[Текст]: / под ред. Л. А. Ивашко. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2005. –
470 с.
60.
Словарь современного жаргона преступного мира [Текст] / сост.
Э. Л. Скляров, А. С. Малаховский. – Архангельск: Солти, 1993. – 96 с.
61.
Словарь социолингвистических терминов [Текст] / В. А. Кожемякина и
др.; отв. редактор В. Ю. Михальченко; Институт языкознания РАН. – М.,
2006. – 312 с.
348
62.
Словарь тюремно-лагерного-блатного жаргона (речевой и графический
портрет советской тюрьмы) [Текст] / авт.–сост. Д. С. Балдаев, В. К. Белко,
И. М. Юсупов. – Одинцово: Края Москвы, 1992. – 526 с.
63.
СОРЯ XVI–XVII – Словарь обиходного русского языка Московской Руси
XVI–XVII вв. Вып. 1–4. [Текст]. – СПб.: Наука, 2004–2012.
64.
Словарь юридический [Текст]. – Ч. вторая. – Отд. третье. [Б. г.]
65.
СРГК – Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей
[Текст]: В 5 вып. – Вып. 1 / Гл. ред. А. С. Герд. – СПб.: Изд-во С.-Петерб.
ун-та, 1994. – 512 с.
66.
Срезневский, И. И. Материалы для словаря древнерусского языка по
письменным памятникам. В 3 т. [Текст]. – СПб.: Типография
Императорской Академии Наук, 1893–1912.
67.
СРНГ – Словарь русских народных говоров. Т. 1–46 [Текст] / Отв. ред.
Ф. П. Филин, Ф. П. Сороколетов. – Л.; СПб.: Наука, 1966 – изд. продолж.
68.
СРЯ XVIII – Словарь русского языка XVIII века. Вып. 1–20 [Текст]. – Л.;
СПб.: Наука, 1984–2013, изд. продолж.
69.
СУ – Толковый словарь русского языка. В 4 т. [Текст] / Под ред.
Д. Н. Ушакова. – М.: Совет. Энциклопедия: ОГИЗ, 1935–1940.
70.
Татарско-русский полный учебный словарь [Текст] / Сост. и ред. Р. А.
Сабиров. – М.: Толмач СТ; Казань: Татарнамэ, 2008.
71.
ТСРЯ 2008 – Толковый словарь русского языка с включением сведений о
происхождении слов [Текст]: (82 000 слов и фразеологических
выражений) / [Н. Ю. Шведова, Л. В. Куркина, Л. П. Крысин]; Отв. ред.
Н. Ю. Шведова; РАН, Отд-ние ист.-филологических наук, Ин-т русского
яз. им. В. В. Виноградова. – М.: Азбуковник, 2008. – 1164 с.
72.
Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. [Текст]: /
пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. – 2-е изд., стереотип. – М.: Прогресс,
1986–1987.
349
73.
Фразеологический словарь русского языка [Текст]: свыше 10 тысяч
фразеологизмов / сост. А. Н. Тихонов, А. Г. Ломов, Л. А. Ломова. – 3-е
изд., стереотип. – М.: Рус. яз. – Медиа, 2007. – 334 с.
74.
ФСРГС – Фразеологический словарь русских говоров Сибири [Текст] /
под ред. д-ра филол. наук А. И. Федорова; АН СССР, Сибирское
отделение, Институт истории, филологии и философии. Новосибирск:
Наука, 1983. – 232 с.
75.
Черных, П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского
языка. В 2-х т. [Текст]: 13 560 слов. – 3-е изд., стереотип. – М.: Рус. яз.,
1999. – 621 с. (Т.1), 559 с. (Т.2).
76.
Шанский, Н. М. Этимологический словарь русского языка. Т. I. Вып. 2. Б
[Текст]. – М.: Изд-во МГУ, 1965. – 270 с.
77.
Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Вып. 1–82
[Текст]. – СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1890–1907.
78.
Энциклопедический
словарь,
составленный
русскими
учеными
и
литераторами. Т. V. Антр–Ао [Текст]. – СПб.: тип. И. И. Глазунова и Ко,
1862. – 752 с.
79.
Этимологический словарь русского языка [Текст] / сост. Г. А. Крылов. –
СПб.: Полиграфуслуги, 2005. – 432 с.
350
ИСТОЧНИКИ
1.
<Б. А.> Бурлачество в Астраханской губернии [Текст] // Вестник
Императорского русского географического общества. – СПб., 1851. – Кн. 3.
– С. 50–53.
2.
<Б. а.> Смесь [Текст] // Журнал Министерства внутренних дел. – 1847. – Ч.
девятнадцатая.
3.
А. Г. Несколько слов о балахнинской промышленной жизни [Текст] //
Нижегородский сборник. Т. III [Текст] / Нижегородский губернский
статский комитет; Под ред. А. С. Гациского. – Нижний Новгород, 1870. –
С. 309–325.
4.
Акты
исторические,
собранные
и
изданные
Археографическою
коммиссиею [Текст]. Т. первый. 1334–1598. – СПб., 1841. – 1607 с.
5.
Андреев, В. В. Раскол и его значение в народной русской истории [Текст].
– СПб.: типография М. Хана, 1870. – 426 с.
6.
Арсеньев, К. И. Географическое обозрение России [Текст] // Журнал
Министерства Внутренних дел. – 1836. – Ч. XIX, № 1. – С. 17–19.
7.
Архангельский, В. Нечто из воспоминаний о Заволжско-Ветлужской
стороне (Нижегородской губернии) [Текст] // Вестник Императорского
русского географического общества. – 1858. – Ч. 23. – С. 151–168.
8.
Барсов, Е. В. Об Олонецких древностях [Текст] // Олонецкий Сборник:
Материалы для истории, географии, статистики и этнографии Олонецкого
края. Вып. 3 / Сост. [И.] Благовещенский. –Петрозаводск: Губерн. тип.,
1894. – С. 170–186.
9.
Беккер, В. Путешествие из Петербурга до Н. Новгорода [Текст]. – М.: тип.
А. Семена, 1852. – 80 с.
10. Бестужев, Н. А. Толбухинский маяк [Текст] // Н. А. Бестужев. Избранная
проза [Текст] / Сост., вступ. статья и примеч. Я. Л. Левкович. – М.:
Советская Россия, 1983. – С. 31–35.
351
11. Богуславский, Н. А. Волга как путь сообщения. – СПб.: тип. брат.
Пантелеевых, 1887. – 232 с.
12. Борковский, И. Пути и способы перевозки грузов с низовых пристаней р.
Волги к С.-Петербургу [Текст]. – СПб.: Тип. В. Безобразова и Ко, 1868. – 70
с.
13. Бусыгин, Е. П. Русское сельское население Среднего Поволжья: историкоэтнографическое исследование материальной культуры, середина XIX –
нач. XX вв. [Текст]. – Казань: Изд-во Казанского ун-та, 1966. – 403 с.
14. Бутыркин, В. Рассказы из службы на Волге [Текст] // Морской сборник. –
1863. – № 12. Отд III. – С. 405–418; 1864. – № 3. – С. 97–124; № 8. – С. 97–
113.
15. Васюков, С. В железнодорожном мире (Очерки и картинки) [Текст] //
Наблюдатель. – 1895. – № 1. – С. 292–315.
16. Великорусские сказки Вятской губернии. С прилож. 6-ти вотяцких сказок
[Текст] / Сб. Д. К. Зеленина. – Пг., 1915. – XLIV. – 640 с.
17. Вернадский, И. Исследования о бурлаках [Текст]: в 2 ч. Ч. 1–2 // Журнал
Министерства внутренних дел. – 1857. – Ч. 23. – С. 71–118; – Ч. 24. – С. 1–
42.
18. Взгляд на торговые сообщения по Волжской системе [Текст] // Казанский
вестник. – 1892. – Ч. XXVI. – С. 262–286.
19. Волга и Поволжье [Текст]: [очерк] / сост. С. Турбин. – СПб.: Досуг и дело,
1875. – 111 с.
20. Волжанский, М. Письма из провинции [Текст]. I // Труды Императорского
вольного экономического общества. – Т. 3. – СПб., 1872. – С. 190–205.
21. Гиляровский, В. А. Мои скитания [Текст] // В. А. Гиляровский. Избранное:
в 3 т. Т. 1. – М.: Московский рабочий, 1960. – С. 137–344.
22. Гоголь, Н. В. Материалы для словаря русского языка [Текст] // Гоголь Н. В.
Полное собрание сочинений: в 14 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин.
Дом). – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. – Т. 9. Наброски. Конспекты.
Планы. Записные книжки. – 1952. – С. 439–485.
352
23. Гоголь, Н. В. Мертвые души [Текст]. Том первый // Гоголь Н. В. Полное
собрание сочинений: в 14 т. / АН СССР; Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). –
М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. – Т. 6. Мертвые души. – Том первый.
– 1951. – С. 5–247.
24. Гоголь, Н. В. Письмо Вильегорской А. М., 29 октября 1848 г. Москва
[Текст] // Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: в 14 т. / АН СССР. Инт рус. лит. (Пушкин. Дом). – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. Т. 14.
Письма, 1848–1852 / Ред. А. Н. Михайлова. – 1952. – С. 91–94.
25. Даль, В. Напутное слово (Читано в Обществе любителей русской
словесности в Москве, 21 апреля 1862 г.) [Текст] // Даль В. Толковый
словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 1. А–З. – 2-е изд., испр. и
значительно умнож. по рукоп. авт. – СПб.; М.: Вольф, 1880. – С. XXI–
XXXVII.
26. Даль, В. Пословицы русского народа [Текст]: Сб. пословиц, поговорок,
речений, присловий, чистоговорок прибауток, загадок, поверий и проч. /
Имп. О-во истории и древностей рос. при Моск. ун-те. – М.:
Университетская тип., 1862. – 1096 с.
27. Дженкинсон, А. Путешествие из Лондона в Москву, 1557–1558 гг. [Текст]
// Английские путешественники в Московском государстве / Отв. ред.
Н. Л. Рубинштейн, пер. с англ. Ю. В. Готье. – М.: Соцэкгиз, 1938. – С. 167–
173.
28. Достоевский, Ф. М. Хозяйка [Текст] // Достоевский Ф. М. Собр. соч. в 15 т.
Т. 1 / Редкол.: Г. М. Фридлендер (гл. ред.) и др.; АН СССР, Ин-т рус. лит.
(Пушкин. Дом). – Л.: Наука, 1988. – С. 337–405.
29. Дубман, Э. Л. Английские путешественники на волжском пути (вторая
половина XVI в.) [Текст] // Вестник СамГУ. – 2007. – № 5/3 (55). – С. 96–
106.
30. Емельянов, М. А. Самарская лука и Жигули [Текст]: Краеведческие очерки
/ под ред. А. Ф. Терехова. – Куйбышев: Куйбышевское книжное изд-во,
1955. – 292 с.
353
31. Жаравов, А. Сельские свадьбы Архангельской губернии [Текст]. –
Архангельск: [Б. и.], 1853. – 98 с.
32. Жукович, П. И. П. Корнилов и его последнее научное предприятие [Текст]
// Церковный Вестник. – 1901. – № 39.
33. Журнал Главного управления путей сообщения и публичных зданий. –
1857. – Т. XXVI, кн. 5.
34. Заволжские очерки, практические взгляды и рассказы графа Н. С. Толстого
(Продолж. Заволжской части Макарьевского уезда Нижегород. губернии)
[Текст]. – М.: Тип. А. Семена, 1857. – 166 с.
35. Загоскин, Н. П. Русские водные пути и судовое дело в допетровской
России [Текст]: Историко-географическое исследование Н. П. Загоскина,
заслуженного
ординарного
университета.
С
профессора
приложением
Атласа
Императорского
карт.
–
Казань:
Казанского
лито-тип.
И. Н. Харитонова, 1910. – 506 с. – (Издание Управления внутренних
водных путей и шоссейных дорог. Вып.XVI).
36. 36. Примечания касательно нового издания Русского Словаря, вызванные
мнением Г. Председательствующего [Текст] // Известия Императорской
Академии Наук по Отделению Русского языка и словесности. – СПб., 1852.
– Т. I. – С. 286–289.
37. Зарубин, П. Торговая Волга [Текст] // Библиотека для чтения. – 1861. –
Декабрь. С. 1–80.
38. Зеленин, Д. К. Библиографический указатель русской этнографической
литературы о внешнем быте народов России 1700–1900 гг. (Жилище.
Одежда. Музыка. Искусство. Хозяйственный быт) [Текст]. – СПб.: тип.
А. В. Орлова, 1913. – 733 с. – (Записки Императорского русского
географического общества по отделению этнографии. – Т. XL. Вып. 1).
39. [Ив. Иванович]. Охота на зайцев. Железнодорожные картинки [Текст] //
Русская мысль. – 1898. – Кн. IX. – С. 98–136.
40. Иванов, А. Очерки Олонецкой губернии, в историческом, топографическом
и статистическом отношениях [Текст] // Памятная книжка Олонецкой
354
губернии на 1867 год. – Петрозаводск: Губернская типография, 1867. – С.
3–183.
41. Из наречия судопромышленников. Рукопись: Простонародное наречие
[Текст]. – ПФА РАН. – Ф. 9. Оп. 4. – Ед. хр. 16. – Л. 109.
42. Иллюстрированный спутник по Волге. В 3-х ч. С карт. Волги [Текст]:
Историко-стат. Очерк и справочный указатель / Cост. С. Монастырский. –
Казань: Изд. С. Монастырского, 1884. – 471 с.
43. Исследования о состоянии рыболовства в России.
Т. IV. Техническое
описание каспийского рыболовства [Текст] / Сост. А. Я. Шульц. – СПб.: Мво гос. имуществ, 1861. – 145 с.
44. К. Несколько технических слов из языка русских судопромышленников
[Текст] // Иллюстрация. – 1847. – Т. V. № 40. – С. 254.
45. Калачов, Н. Артели в древней и нынешней России [Текст]. – СПб.: Тип.
В. Головина, 1864. – 93 с.
46. Кобякова, А. Приказчик [Текст] // Русское слово. – 1861. – Январь. – С. 1–
112.
47. Корнилов, И. Волжские бурлаки [Текст] // Морской сборник. – 1862. – Т.
LX. № 7. – С. 3–37.
48. Корнилов, И. И. О лесопромышленности по реке Унже и о строении близ г.
Кологрива гусянок [Текст] // Этнографический сборник. – Вып. VI. –СПб.,
1864. – С.1–34.
49. Короленко, В. Г. Записные книжки (1880–1900) [Текст] / Ред. и прим.
С. В. Короленко, А. Л. Кривинский; предисл. А. Г. Горнфельда. – М.:
Гослитиздат, 1935. – 524 с., 23 вкл. ил. порт.
50. Красовский, А. Жених из Ножовой Линии [Текст] // Отечественные
записки. – 1854. – Кн. 3. – С. 107–172.
51. Лаврский, К. Татарская беднота (Статистико-экономический очерк двух
татарских деревень Казанской губернии) [Текст]. – Казань: Тип.
Губернского Правления, 1884. – 43 с.
355
52. Лапшин, В. И. Москва-река и судоходство на ней [Текст] // Московские
губернские ведомости. – 1856. – № 27. – С. 199–202; № 28. – С. 207–212; №
29. – С. 217–221; № 30. – С. 223–228; № 31. – С. 231–237.
53. Лейкин, Н. А. Из записной книжки отставного приказчика Касьяна
Яманова [Текст] // Лейкин Н. А. Веселые рассказы. – СПб.: Колесов и
Михин, 1874. – С. 256–458.
54. Лепехин, И. Дневные записки путеществий доктора и Академии наук
адъюнкта
Ивана
Лепехина
по
разным
провинциям
Российского
государства в 1768 и 1769 гг. – Ч. I – СПб., 1795. – 538 с.
55. Ливанов, Ф. В. Раскольники и острожники. Очерки и рассказы.
Т. IV
[Текст]. – СПб.: Тип. д-ра М. Хана, 1873. – 624 с.
56. Максимов, С. В. Куль хлеба и его похождения [Текст] // Максимов С. В. По
русской земле. – М.: Институт русской цивилизации, 2013. – C. 79–184.
57. Мамин-Сибиряк 1958а – Мамин-Сибиряк, Д. Н. Бойцы. Очерки весеннего
сплава по реке Чусовой [Текст] // Мамин-Сибиряк Д. Н. Собрание
сочинений в десяти томах. – Т. 4. – М.: Правда, 1958. – С. 5–120.
58. Мамин-Сибиряк 1958б – Мамин-Сибиряк, Д. Н. В камнях. Из путешествия
по реке Чусовой [Текст] // Мамин-Сибиряк Д. Н. Собрание сочинений в
десяти томах. – Т. 1. – М.: Правда, 1958. – С. 137–168.
59. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами
Генерального штаба. Бессарабская область. Ч. I. [Текст] / Сост. Ген. Штаба
кап. А. Защук. – СПб.: Тип. Э. Веймара, 1862. – 553 с.
60. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами
Генерального штаба. Симбирская губерния. Ч. I [Текст] / сост. полковник
Липинский. – СПб.: Тип. Э. Веймара, 1868. – 566 с.
61. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами
Генерального
штаба.
Костромская
губерния
[Текст]
/
сост.
Я. Крживоблоцкий. – СПб.: Тип. Н. Тиблена и Ко, 1861. – 668 с.
62. Мельников, П. И. В лесах: Роман в 2-х кн. Кн. I [Текст] / Вступ. ст. и прим.
В. Мещерякова. – Минск: Мастацкая лiтаратура, 1986. – 620 с.
356
63. Мельников, П. И. На Горах: Продолжение рассказов «В лесах»: В 2 кн. Кн.
1 [Текст] / Прим. В. П. Мещерякова. – Минск: Выш. шк., 1987. – 589 с.
64. Мельницкий, В. Переезды по России в 1852 году. Статья вторая [Текст] //
Современник. – Т. XL. – 1853. – С. 1–37.
65. Мордовцев, Д. Понизовая вольница (Материалы для истории народа)
[Текст] // Русское слово. – 1861. – Январь. – С. 1–51.
66. Муравьев, А. Обозрение лесной торговли Саратовской губернии [Текст] //
Вестник Императорского русского географического общества. – 1852. –
Кн. IV. – С. 1–11.
67. Н. Б. Каспийское судоходство [Текст] // Северная пчела. – 1861. – № 289. –
С. 1219–1220.
68. Н. Р. Дубовка [Текст] // Северная пчела. – 1844. – № 95. – С. 379–380; №
96. – С. 383–384; № 97. – С. 387–388.
69. Небольсин, П. И. Заметки о волжских бурлаках [Текст] // Журнал
Министерства внутренних дел. – 1852. – Ч. 37. – № 2. – С. 187–215.
70. Небольсин, П. И. Отчет о путешествии в Оренбургский и Астраханский
край [Текст] // Вестник Императорского русского географического
общества. – Ч. четвертая. – СПб., 1852. – С. 83–113.
71. Небольсин, П. И. Рассказы проезжего о странствованиях по Заволжью,
Уралу и по Волге [Текст] // Отечественные записки. – 1853. – Кн. 2. – С.
75–108.
72. Некрасов, Н. А. Полн. собр. соч. и писем: в 15 т. – СПб.: Наука, 1981–2000.
73. Никитин, И. С. Полн. собр. стихотворений [Текст]. – М.; Л.: Советский
писатель, 1965.
74. О взаимных правах и обязанностях судохозяев, или судопромышленников,
и бурлаков, или судорабочих [Текст] // Свод законов Российской империи.
Т. XII, ч. I. – СПб.: Тип. Второго Отделения Собственной Его
Императорского Величества Канцелярии, 1857. – С. 57–65.
75. О найме корабельных служителей и водоходцев [Текст] // Свод законов
Российской империи. – Т. XI, ч. II. – СПб.: Тип. Второго Отделения
357
Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1857. – С. 153–
166.
76. О обязанности работников на торговых судах защищать оные от
разбойников [Текст] // Полное собрание законов Российской империи с
1649 года. – Т. VI. 1720–1722. – <Б. г. >, 1830.
77. Об условном языке прежних волжских разбойников // Московский
телеграф. –1828. – № 23. – С. 382.
78. Обозрение экономической статистики России [Текст] / сост. И. Горлов. –
СПб.: тип. Имп. Акад. наук, 1849. – 333 с.
79. <Объяснение нескольких слов условного языка волжских разбойников> //
Московский телеграф. – 1829. – № 7. – С. 352–353.
80. Овсянников, А. Географические очерки и картины. Том I. Очерки и
картины Поволжья [Текст]. – СПб.: Типо-литография Цедербаума и
Гольденблюма, 1878. – 434 с.
81. Олеарий, А. Описание путешествия в Московию [Текст] / пер. с нем.
А. М. Ловягина. – Смоленск: Русич, 2003. – 482 с.
82. Особенные слова, употребляемые жителями Архангельской губернии и
мореходами на Белом море и Северном океане [Текст] // Северная пчела.
1847. – № 132. – С. 526.
83. Островский, А. Н. Путешествие по Волге, от истоков до Нижнего
Новгорода [Текст] // Морской сборник. – 1859. – № 2. – Отд. III. – С. 177–
208.
84. П. Н. Поездка по Волге [Текст] // Русский дневник. – 1859. – № 18.
85. Павленко, И. И. Россия во второй четверти XVIII века [Текст] // Очерки
истории СССР XVIII в. – М., 1962.
86. Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с
Персией. Т. I. Царствование Федора Иоанновича [Текст] / под ред.
Н. И. Веселовского.
–
СПб.:
Товарищество
паровой
скоропечатни
Яблонский и Перотт, 1890. – 455 с.
87. Песни бурлацкие, разбойничьи, воровские, острожные [Текст]. – Рукопись:
358
ПФА РАН. – Ф. 104. – Оп. 1. – Ед. хр. 697. – 51 л.
88. Письма о путешествии государя наследника цесаревича по России от
Петербурга до Крыма [Текст] / [К. Победоносцев, И. Бабст]. – М.:
Типография Грачева и Ко, 1864. – 586 с.
89. Погодин, М. Обозрение [Текст] // Москвитянин. – 1851. – № 6. – С. 97–118.
90. Полное собрание законов Российской Империи с 1649 г. Т. XXIX. 1806–
1807: [№ 21983–22736] [Текст]. – СПб., 1830. – 1372 с.
91. Положение о бичевниках и пристанях [Текст] // Полное собрание законов
Российской империи. Собрание второе. Т. XIII. Отд. первое. – 1838. – СПб.,
1839. – С. 99–107.
92. Потехин, А. Путь по Волге в 1851 г. [Текст] // Сочинения Алексея
Потехина. – Т. первый. Очерки и рассказы. – СПб.: К. Н. Плотников, 1873.
93. Православный собеседник [Текст]. – Казань, 1866. – С. 268.
94. Проект положения о взаимных правах и обязанностях судохозяев, или
судопромышленников, и бурлаков, или судорабочих [Текст]. – СПб., 1837.
– 17 с.
95. Рагозин, В. И. Волга. Географическое описание. Т. I–III. [Текст] – СПб.:
тип. К. Реггер, 1880–1881.
96. Размадзе, А. С. Волга от Нижнего Новгорода до Астрахани [Текст]. – Киев:
Тип. С. В. Кульженко, 1896. – 162 с.
97. Региональная геоморфология Сибири [Текст]: [сб. ст.] / Ин-т географии
Сибири и Дальнего Востока. СО АН СССР; [отв. ред. Л. Н. Ивановский]. –
Иркутск: Институт географии Сибири и Дальнего Востока АН, 1973. – 152
с.
98. Решетников, Ф. М. Подлиповцы. Этнографический очерк (из жизни
бурлаков) в двух частях [Текст] // Решетников Ф. М. Повести и рассказы /
Сост., вступ. ст. и примеч. С. Е. Шаталова. – М.: Советская Россия, 1986. –
С. 17–132.
99. Розов, А. И. Странники или бегуны в русском расколе [Текст] // Вестник
Европы. – 1872. – Кн. 12. – С. 519–543.
359
100. Рославлев И. Пеньково-канатный промысел в селе Избыль Горбатовского
уезда [Текст] // Нижегородский сборник. — Т. IV. — Нижний Новгород,
1871. — С. 297–307.
101. Садовников Д. Русская земля: Жегули и Усолье на Волге (Наброски путемдорогой) [Текст] // Беседа. – 1872. – Кн. XI. – С. 42–63.
102. Сборник материалов об артелях в России. Вып.1 [Текст]. – СПб.: Изд. С.Петербург. отд-ния Комитета о сельских, ссудо-сберегат. и пром.
товариществах, 1873. – 258 с.
103. Сгибнев, А. Байкал и его судоходство [Текст] // Морской сборник. – 1870. –
№ 4. – Отд. II. – С. 1–21; № 5. – С. 67–85; № 7. – С. 53–67; № 8. – С. 27–49.
104. Сельскохозяйственная статистика Саратовской губернии, составленная по
сведениям, собранным Саратовской комиссией для уравнения денежных
сборов с государственных крестьян [Текст]. – СПб.: Тип. Л. Демиса, 1859.
– 325 с.
105. Слова Волжеходцев [Текст] // Труды Общества любителей российской
словесности. – М.: Университетская типография, 1820. – Ч. 20. – С. 151–
152.
106. Советов, М.,
Родин, Ф.
Программы
этнографического
изучения
производства. 1. Производство и быт обследованных предприятий. 2.
Бурлачество по Волге и другим рекам. Собирание сведений [Текст]. –
Саратов, 1925. – 16 с.
107. Соколов, И. Дома. Очерки современной деревни [Текст] // Вестник
Европы. – 1896. – Кн. 7. – С. 252–285.
108. Степанов, И. В. Отход населения на заработки в Поволжье в XVII в.
[Текст] // Уч. Зап. ЛГУ. Сер. истор. наук. – Вып. 14. – 1949. – С. 136–153.
109. Стихотворения Ивана Никитина [Текст]. – Воронеж: Изд. Д. Н. Толстого,
1856. – 204 с.
110. Стихотворения Н. Некрасова. – Ч. 1–2 [Текст]. – 2-е изд. – СПб., 1861.
360
111. Сувэйсдис, П. Способы сплава леса во время весеннего половодья [Текст]
// Сборник пермского земства, издаваемый Пермской губернской земской
управой. – 1891. – № 5–6. – С. 119–141.
112. Тургенев, И. С. Призраки [Текст] // И. С. Тургенев. Полное собрание
сочинений и писем в 30 т. – Т. 7. Сочинения: Отцы и дети. Повести и
рассказы. Дым. – М.: Наука, 1981. – С. 191–219.
113. Углов, Ф. Г. В плену иллюзий [Текст]. – М.: Молодая гвардия, 1985. – 264
с.
114. Ухтомский, Л. От Петербурга до Астрахани [Текст] // Морской сборник. –
1863. – Т. LXVII, № 8. – С. 361–428.
115. Хожение за три моря Афанасия Никитина [Текст] / Отв. ред.
В. П. Адрианова-Перетц. – 2-е изд., доп. и перераб. – М.; Л.: Изд-во АН
СССР, 1958. – 284 с.
116. Храмцов, А. Бурлачество [Текст] // Вестник Императорского русского
географического общества. – 1852. – Ч. 5. – Кн. I. – С. 7–8.
117. Шевырев, С. П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные
дни профессора С. Шевырева в 1847 году [Текст]. – М.: Индрик, 2009. –
368 с.
118. Шейн, П. В. Дополнения и заметки к толковому словарю Даля [Текст] //
Записки Императорской Российской Академии наук. – 1873. – Т. 22. –
СПб.: Тип. Импер. акад наук, 1873. – 52 с.
119. Штылько, А. Волжско-Каспийское судоходство в старину [Текст]. – СПб.,
1896. – 77 с.
361
СЛОВОУКАЗАТЕЛЬ ЛЕКСИКИ РУССКОГО БУРЛАЧЕСТВА
альяло, 164, 236 (см. льяло)1
апостольская скатерть, 116, 166, 229, 233
арава, 86, 87
аравушка, 115
артельный
артельный подрядчик, 240, 244
артельный приказчик, 240, 244
артельный староста, 134, 140, 229, 240, 244
артельщик, 81, 83, 130, 231, 239, 240, 249
багор, 262
база́н, 166, 170, 173, 248
база́нная, 166, 170, 173, 194, 242, 248
база́нная снасть, 170, 230
базанная-коренная, 170, 242
байдак, 262
банка, 214, 221, 230, 248
банок, 221
баран, 166, 230, 242
барка, 156, 158, 191, 231
барочная пличка, 180
бегать
бегать парусами, 69, 190, 229, 246
бежать, 190
бежать на барке, 191
беломуты, 115, 141, 229
беляк, 222, 231
беляна, 69, 156, 157, 231, 239
белянка, 239, 262
берег
ходовой берег, 88, 214, 219, 229, 245
бечева, 69, 87, 115, 169, 176, 182, 183, 238, 240, 243, 249, 251, 262, 277, 290–296
идти бечевой, 240, 241, 246
коренная бечева, 183, 229, 240
тянуть бечеву, 229, 240, 241
бечевание, 239
бечевая, 242, 249
бечевник, 69, 116, 137, 214, 215, 217, 229, 249, 251
бечевой, 250
1
В Словоуказателе приводятся проанализированные и упомянутые в работе слова в алфавитном
порядке. Составные наименования, словосочетания и составные наречия даются по как по алфавиту первого
слова, так и — с отступом — при втором или наиболее частотном компоненте.
362
бече́вщик, 119
бичева́, 86, 87, 115, 182, 240, 290, 291
бичева́ние, 240
бичева́ть, 240
бичева́ться, 240
бичева́я, 88, 240
выноси́ть бичеву́ю, 192, 229
бичевник, 88, 116, 214, 215, 217, 229, 240
бичевниковый, 240
бичевничий, 240
бичевой, 240
бичевочный, 240
бичевщик, 239, 240, 249
брам-топ, 166, 175, 238, 248
бударка, 262
букатник, 86, 114, 142, 229, 239
бурлак, 14-28
камский низовой бурлак, 119, 240, 244, 246
ко́нный бурлак, 81, 119, 228, 240
косно́й бурлак, 162
нагорный бурлак, 119, 151, 240, 245, 246
бурлаков, 240
бурлацкая перемена, 230
бурлацкий, 240
бурлацкий работник, 81, 115, 228
бурлачение, 239
бурлаченье, 240
бурлачество, 240
бурлачить, 190, 191, 240
бурлачиться, 240
бурун, 222, 231, 239
бурунду́к, 87, 88, 90, 115, 166-168, 184, 229, 238, 256
бурундучный, 168
бутырка, 204, 230
в поле, 230, 233, 243
вант, 166, 173, 238, 248
верховой, 222, 248
верховой
верховой, 222, 248
луговень верховой, 116, 222, 248
прямой верховой, 116
ветер
идти чужим ветром, 190, 225, 226, 229, 246
поносистый ветер, 225
чужой ветер, 222, 225, 245, 261
363
витюзь, 166, 171, 229
витязной, 116
ви́ча, 182, 183, 230, 249
вичева́я, 182, 183, 242, 249
вода
живая вода, 230, 233
жирная вода, 230, 233
матёрая вода, 230, 233
полая вода, 230, 233, 245
полная вода, 230, 233
сочная вода, 230, 233, 245
сухая вода, 230, 233
водобро́д, водоброды, 87, 142, 144, 239
водоли́в, 81, 82, 86,114, 124-128, 131, 140, 239, 249
водоли́вня, 179
водопеха, водопехи, 87, 118, 142, 144
водотолча, водотолчи, 87, 118, 142, 144
водохлеб, водохлебы, 87, 115, 141-144, 149, 150, 239
водохлест, водохлесты, 87, 141, 142, 239
водяной парус, 166, 175, 229, 244, 246, 248
вчаливаться, 190, 192, 252
выбурлачить, 191, 240
вымочник, 119, 239
выносить, 190, 192
выносить бичевую, 192, 229
глаголь, 179
глаза, 78, 204, 205, 233, 242, 271-272
горыч, 116, 222, 231, 239, 248, 262
губа, 166, 174, 230, 248, 260
губка, 72, 76, 77, 166, 174, 231, 248
гусак, 228, 232, 242
гусянка, 239, 262
гусянщик, 228, 239
дело табак, 277‒290
деньги
косновские деньги, 88, 260
дерево, 86, 166, 173, 231, 242, 248
коренное дерево, 166, 173, 231, 244, 248
десятник, 81, 83, 128‒131, 140, 231, 249
харчевой десятник, 130, 132, 229, 245, 246
десятский, 131
добавочный, 81, 82, 87, 115, 228, 242
дядька, 249, 302
дядя, 86, 114, 142, 229
живая вода, 230, 233
364
жирная вода, 230, 233
забе́жка, 160, 230, 239
забе́жная, 160
заборцы, 147, 151, 229
забурлачить, 239, 240
завоз, 137, 187, 192, 230, 236, 239, 241, 250
завозить завоз, 241, 246
завозенный, 136, 140, 228, 236, 241, 242
заво́зенный кося́к, 166, 172
за́возень, 166, 171, 188, 228, 241, 250, 260
завозильный, 131, 136, 138, 140, 228, 239, 241
завозить, 190, 192, 229, 241, 262
завозить завоз, 241, 246
завозиться, 229, 241
завозка, 230, 239
завозная лодка, 137, 230
завозник, 136, 140, 228
завозный, 81, 118, 136, 138, 140, 228, 236, 241, 242, 250, 260
завозный
завозная лодка, 137, 230
завозный косяк, 250
завозный якорь, 187, 244, 248, 250
завозня, 136–138, 159–160, 192, 193, 228, 236, 241, 262
завозом, 241
идти завозом, 190, 229, 246
завозчик, 138, 236, 241
завощик, 136, 138, 228, 241
заездка, 230, 239
закат
зимний закат, 222, 223, 231, 246, 248, 263
летний закат, 222, 231, 246
залазни, 262
зарочить, 198, 229
засаривать, 199, 229, 238, 239, 241
засо́рить, 200, 229
заструга, 116, 214, 221, 248
заходка, 230, 239
зачебу́рить, 186, 229
зачебурить чебурок, 186
зимний, 115, 119
зимний закат, 222, 223, 231, 246, 248, 263
золотой парус, 166, 176, 191, 229, 243, 244, 246, 248, 250
идти
идти бечевой, 190, 229, 240, 241, 246
идти в тягу, 190, 229, 246
365
идти завозом, 190, 229, 246
идти лямкой, 190, 241, 229, 246
идти на тяжах, 190, 229, 246
идти подачей, 190, 246
идти тягой, 190, 246
идти чужим ветром, 190, 225, 226, 229, 246
кабала, 242
кабалу наедать, 90, 229, 233
казара, казары, 87, 141, 144, 242
казарка, 259
казенка, 161, 162
калитка, 166, 182, 184, 229, 242
камский низовой бурлак, 119, 240, 246
караванный, 119, 242
каталаж, 164, 167, 229, 297
каталажка, 297, 300 (см. каталашка)
каталашка, 161, 238, 239, 248, 277, 296–300
кашевар, 81, 86, 114, 118, 119, 131–133, 140, 231
каштан, 233
кичка, 115, 274
сарынь на кичку, 45, 241, 267, 274–276
кладка, 187, 188, 231, 248, 250
кляп, 185, 229
кляпок, 185, 227, 229
кляпыш, 185, 229
кляч, 166, 173, 231, 248, 260
кобелятники, 115, 141, 229
козара, 144 (см. казара)
козарка, 144 (см. казарка)
козлятники, 115, 141, 229
кокур, 201
конец
ходовой конец, 166, 171, 245, 248
ко́нный бурлак, 81, 119, 240
коново́д, 81, 119, 239
коноводка, 241, 256, 315
коренная, 220, 242, 260
коренная бечева, 183, 229, 240, 244
коренная снасть, 166, 248
коренная струя, 220
коренное дерево, 166, 231, 244, 248
коренной, 81, 82, 87, 115, 119, 183, 242, 250
коренной
коренная бечева, 183, 229, 240, 244
коренная снасть, 166, 248
366
коренная струя, 220
коренное дерево, 166, 231, 244, 248
коренной бурлак, 119, 228, 240, 244
коренной парус, 166, 176, 229, 248
коренной якорь, 187, 188, 244, 248
коренной бурлак, 119, 228, 240, 244
коренной парус, 166, 176, 229, 248
коренной якорь, 187, 188, 244, 248
косная, 140, 230
косная лодка, 140
косновой, 230, 242
косновская, 139, 161, 162, 248
косновская мурья, 161, 162, 248
косновские деньги, 230
косновский, 230
косновщик, 239
косной, 86, 114, 133, 139–140, 174, 228, 242, 250, 260
косный, 119, 139–140, 228
костылевый, 119, 242
косяк, 72, 77, 166, 172, 229, 248, 250, 261, 262
заво́зенный косяк, 166, 172
завозный косяк, 250
рисковой косяк, 229, 245, 246
рысково́й кося́к, 166, 172, 250
ходовой косяк, 245, 248
кошель, 115, 166, 176, 248
кошка, 262
крестовик, 116, 222, 248
крестовник, 239
круг, 166, 173
круговник, 239
кулевоз, 239
курень, 90, 201, 202, 229
летний закат, 223, 248
липа, 242
лодка
завозная лодка, 137, 230
косная лодка, 140
ложки, 72, 76, 77, 171, 242
ломать путину, 213, 229, 246
ломать ряду, 190, 246
лопаточник, 116, 222, 223, 239, 248
лоцман, 86, 114, 120, 131, 142, 238
лошки, 166, 173, 248 (см. ложки)
луговень верховой, 116, 222, 248
367
льяло, 161, 164, 248
люльняк, 116, 222, 223, 239, 248
ляма, 87, 115
лямка, 87, 90, 115, 169, 176, 185, 186, 241
идти лямкой, 241
тянуть лямку, 241, 305–306
лямочник, 87, 119, 240, 241, 249
лямочный, 241
макар, макары, 84, 115, 141, 146, 148, 151, 229, 232, 248
макарята, 148, 229
маслена, 204, 231
масленый староста, 118, 135, 228
масло
ременное масло, 79, 230, 234
матёрая вода, 230, 233
махленок, махлята, 85, 142, 146, 147, 227, 229
медный парус, 166, 176, 191, 229, 243, 244, 246, 248, 250
межный, 116, 222, 223, 248
местечко
на местечко, 230, 234
с местечка, 234
мокряк, 116, 222, 223, 239, 248, 262
мокшана, 157
моряна, 116, 222, 223, 239, 248, 263
мосольник, 90, 145, 239
мочальные гашники, 147, 151, 229, 232, 244, 249
мура, 201, 202, 203, 231
мурья, 90, 115, 139, 161, 162, 163, 239, 248
на местечко, 230, 234
набива́ть, 190, 194
на́больший, 249
набурлачить, 239, 240
нагорный бурлак, 119, 240, 245, 246
наедать
кабалу наедать, 90
наемка, 239, 250
наметка, 179, 181, 239, 262, 287
наметчик, 119, 288
наняться в тягу, 190, 246
насад, 262
неволя, 177, 178
нижний, 116, 207, 229
низовка, 241, 256, 307, 315
нута, 86
обжорец, обжорцы, 85, 141, 146, 147, 229
368
обтяжа, 227, 230
обтяжка, 227, 230
олямчить, 87
осиновый пест, 85, 147, 151, 229, 245, 249
оснач, 119, 249, 262
отвал, 239
отваливать, 190, 194, 242
отваливать в путину, 194, 229
отдирать, 190, 194, 195, 229, 236
отрискнуть, 196, 229
отрыгать, 190, 195, 229, 236, 242
отрыскать, 196, 229
отрыскивать, 196, 229
отрыскнуть, 196, 229
отрыснуть, 190, 195, 196, 229
отсорить, 229, 238, 241
отчаливаться, 190, 192, 229, 252
парус
водяной парус, 166, 175, 229, 244, 246, 248
золотой парус, 166, 176, 191, 229, 243, 244, 246, 248, 250
коренной парус, 166, 176, 229, 248
медный парус, 166, 176, 191, 229, 243, 244, 246, 248, 250
пасынок, 231
паузиться, 190, 196
паузка, 197, 222, 239, 250
перевал, 221
перевалка, 239, 250
передовщик, 249
перекат, 214, 221, 248
перемена, 210, 230, 239, 248
бурлацкая перемена, 211, 230, 240
перечень, 222, 224, 248
Перма, 116, 207
пика, 139, 166, 174, 184, 242, 248
плес, 210, 211, 231, 248
плица, 164, 179, 180
пличка
барочная пличка, 180
ручная пличка, 180
плыть подачей, 72, 76, 77, 190, 229, 246
по табак, 75, 230, 287
побурлачить, 240
под табак, 230, 282, 287
подача, 178, 239
идти подачей, 190, 246
369
плыть подачей, 72, 76, 77, 190, 229, 246
пода́чник, 119
подлямочный, 87, 119, 241, 249
подпускной якорь, 187, 188, 189, 245, 249
подсада, 182, 183, 184, 239
подчегенивать, 178
подшишечный, 114, 119, 120, 122–124, 140, 227, 228, 239
полая вода, 230, 233, 245
полная вода, 230, 233
полперемена, 210, 211, 248
полуденник, 222, 224, 248, 264
полуденный, 116
понос, 222, 224, 239, 248, 264
поносный, 175, 177, 231
поплесно, 211, 230
поречник, 88, 214, 217, 229, 239, 249
порубень, 72, 73, 75, 76, 77
посуда, 77, 78, 160, 233, 242
посыльный, 131
Потеряй кошка, 151, 243
правила, 166, 171, 248
прави́ло, 166, 171, 174, 248, 252
правильное, 175, 239
привальное, 239
приполдень, 116, 222, 225, 248
приух, 166, 169, 248
пришивать, 190, 197
пробивать, 190, 198
пробойщик, 198
прямой, 222, 248
прямой верховой, 116
пустая путина, 212, 230
путина, 88, 132, 210, 211, 212, 230, 248, 250
ломать путину, 212, 213, 229, 246
пустая путина, 212, 230
сломать путин, 190, 213, 246
равина, 166, 176, 197, 231, 248
Разбалуй-город, 83, 116, 208, 229, 233, 249
Разбалуй-городок, 208, 229
Разгуляй, 209, 229
Рзгуляй-город, 208, 229, 249
расшива, 139, 157, 158, 159, 231, 260
ременное масло, 79, 230, 234
решмак, решмаки, 146, 147, 151, 227, 229, 249
рисковая лодка, 245, 246
370
рисковой косяк, 187, 229, 245, 246
рисковой якорь, 187, 245
рисковой
рисковая лодка, 245, 246
рисковой косяк, 187, 229, 245, 246
рисковой якорь, 187, 245
росшива, 158, 159 (см. расшива)
рочить, 190, 198, 262
ручная пличка, 180
Рыбна, 116, 207, 229
рысить, 199
рыскать, 190, 198, 199
рыскать по Волге, 72, 76, 77, 234
рысковой
рысковой косяк, 166, 172, 250
рысковой якорь, 187
рыснуть, 199
ряда, 250
рядовой, 123
с местечка, 234
сакма, 88, 116, 184, 214, 217, 229, 238, 249, 256
саломата, 201, 203
сарынь, 238, 241, 261
сарынь на кичку, 45, 241, 267, 274–276
сахма, 116, 229 (см. сакма)
сбегать, 176, 191
свиносуды, 115, 141
свойка, 178
святой воздух, 116
слепой, 209, 271, 272–273
сломать путину, 190, 213, 229, 246
смоляница, 204, 206
снасть
базанная снасть, 170, 230
коренная снасть, 166, 248
ходовая снасть, 166, 171
соколиный староста, 136, 140, 229
соколка, 161, 165, 248
сокольный староста, 119, 136, 245, 246
сокольня, 136, 161, 165, 173, 236, 248
соломата, 201, 203
солоница, 204, 206
сор, 179, 180, 230, 238
сочная вода, 230, 233, 245
ссаривание, 230, 238, 239, 241
371
ссаривать, 74, 75, 77, 86, 88, 138, 139, 181, 190, 199, 229, 238, 241, 261
ссаривать бичеву, 181
ссора, 181, 230, 238, 241
становой якорь, 187, 188, 189, 190, 245, 246
стародуб, стародубы, 85, 115, 141, 147, 148, 151, 232, 248
староста, 134, 140
артельный староста, 134, 135, 140, 229, 231, 240, 244
масленый староста, 118, 134, 135, 140, 227, 228, 231, 244
соколиный староста, 136, 140, 229
сокольный староста, 119, 134, 136, 245, 246
стеньга, 139, 166, 174, 184, 231, 238, 248
стрежень, 116, 214, 219, 220, 231, 248
судно
ходовое судно, 245
судно суторое, 139
судова, 250, 261
су́ка́, 166, 172
сухая вода, 230, 233
табак, 75, 179, 181, 182, 229, 281, 283
дело табак, 182, 277–290
по табак, 182, 230
под табак, 181, 230, 281
табан, 200, 285, 286
табанить, 74, 75, 190, 200, 238, 256, 284
табачек, 75, 182, 287
табачить, 74, 190, 200, 283 (см. табанить)
таванить, 75, 200, 284 (см. табанить)
таланить, 72, 74, 75, 77, 200 (см. табанить)
толпежники, 87
толстоногие, 115, 141
толчек, 261
томойка, томойки, 84, 115, 141, 142, 147, 151, 152, 232, 248
тонёк, 185
тонька, 115, 166, 168, 169, 185, 248
трапеза, 201, 204
тюря, 201, 204, 231
тяга
идти в тягу, 190, 229, 246
идти тягой, 190, 246
наняться в тягу, 190, 246
тянуть тягу, 190, 229, 246
тянуть
тянуть бечеву, 229, 240, 241
тянуть лямку, 190, 229, 241, 246, 277, 305
тянуть судном, 190, 229, 246
372
тянуть тягу, 190, 229, 246
тянуть ходом, 190, 229, 246
уповод, 210, 213, 248
ушко, 115, 182, 184, 229, 242
харивать, 72, 74, 75, 77 (см. ссаривать)
харчевой десятник, 130, 132, 140, 229, 245, 246
хвост, 87, 115, 168, 169, 185, 229
ходка, 250
ходовая снасть, 166, 171
ходовое крыло, 245
ходовое судно, 245
ходовой
ходовая снасть, 166, 171
ходовое крыло, 245
ходовое судно, 245
ходово́й берег, 88, 219, 229, 245
ходовой конец, 166, 171, 245, 248
ходовой косяк, 245, 248
ходовой якорь, 137, 187, 189, 245
чабурок, 87, 115, 185, 186, 229, 236, 238
чалиться, 190, 201, 252
чалиться в вилы, 201, 234, 246
чапурок, 87, 115, 168, 185, 186, 229 (см. чабурок)
часовка, 166, 170
складывать в часовки, 137
чебурак, 87, 115, 185, 186, 229 (см. чабурок)
чебурах, 168, 229 (см. чабурок)
чебурашка, 87, 115, 185, 186, 229 (см. чабурок)
чебурка, 87, 115, 185, 186, 229
чебурок, 87, 115, 185, 186, 229 (см. чабурок)
чегенить, 178, 261
чегень, 178, 231, 239, 261, 262
четверо – коровашик съели, 147
чехонники, 115, 141
чигень, 177, 178, 239 (см. чегень)
чки прошли, 234
чубурок, 168, 229 (см. чабурок)
чужой ветер, 222, 225, 245, 246, 248, 261
шакма, 214, 217, 229, 238, 249 (см. сакма)
ша́кша, 161, 165, 239, 248, 262
шва́ры, 185, 186, 227, 229, 236
шейма, 166, 172, 239, 250
шейма подпускна́я, 172
шейма станова́я, 172
шестовой, 119, 229, 242, 250
373
шитик, 262
шишка, 86, 114, 118, 120, 121, 122, 138, 139, 140, 142, 229, 249, 259, 277, 300–
305
ягудки, 153 (см. ягутки)
ягутка, ягутки, 84, 115, 141, 142, 151, 152, 153, 154, 260, 262
якорь
завозный якорь, 187, 190, 244, 250
коренной якорь, 187, 188, 244, 248
подпускной якорь, 187, 188, 189, 245, 249
рисковой якорь, 187, 188, 245
становой якорь, 187, 188, 189, 190, 245, 246
ходовой якорь, 137, 187, 188, 189, 190, 245
ятовь, 116, 214, 220, 248
ячменцы, 118, 147
374