Власть и оппозиция в современной России
advertisement
В авторской редакции В.М. Межуев О возможности демократической оппозиции в современной России Заметный рост протестных настроений за последнее время не следует объяснять лишь недовольством части населения прошедшими выборами. Многочисленные случаи фальсификаций в ходе голосования как на парламентских 2011, так и на президентских выборах 2012 года, стали лишь спусковым крючком, поводом для выражения наиболее просвещенной частью городского населения своей неудовлетворенности системой существующей политической власти. И дело не только в персональном составе этой власти (хотя и он вызывает резкое неприятие), но и в способах, методах, средствах, которые она практикует в процессе управления страной. Люди хотят не просто смены конкретных лиц, находящихся у власти (что, кстати, вполне согласуется с действующей Конституцией), но и серьезных изменений в существующей политической системе. Сюда можно отнести и ограничение сроков пребывания во власти, ее периодическую сменяемость, и большую независимость ее основных ветвей, и большую открытость и прозрачность избирательного процесса, и более гибкий закон о партиях, и пропорциональное распределении полномочий между регионами и центром. Учитывая достаточно массовый характер существующего в обществе недовольства, можно говорить о наличии в стране серьезного кризиса. В отличие, однако, от просто политического кризиса, периодически происходящего в любой демократической стране и требующего простой смены правящей партии или правительства, наш кризис все более обретает характер кризиса конституционного, который можно преодолеть лишь путем внесения определенных поправок, уточнений и дополнений в действующую Конституцию. Их общий вектор очевиден – они должны исключить любую попытку узурпации власти со стороны частных лиц или отдельных партий, служить непреодолимым препятствием на пути установления диктатуры любого рода – левой или правой, имперской или националистической. Лозунг «Долой самодержавие!», который сегодня порой звучит на протестных митингах, как бы опять востребован временем. Если в стране существует хоть какое-то подобие самодержавия, значит, Конституция либо не работает, либо не соответствует канонам демократического права. Не следует думать, что процесс демократического преобразования страны, начатый перестройкой, получил свое окончательное завершение с принятием новой Конституции в 1993 г. Важно учитывать время написания этой Конституции – время яростной борьбы между исполнительной властью в лице Президента и властью законодательной, представленной Верховным Советом. Победила, как известно, исполнительная власть, продиктовавшая затем и общую концепцию Конституции – демократическую по форме и авторитарную по сути, наделившую президента фактически неограниченными полномочиями. И было бы наивно предполагать, что страна с длительной традицией самодержавного и авторитарного правления может сразу, одним махом перескочить к демократии, создать Конституцию, отвечающую всем требованиям демократического права. По мнению ряда юристов (см., например, книгу Михаила Краснова 1, содержащую блестящий правовой анализ ныне действующей Конституции), в ней были допущены серьезные отступления от принципов конституционализма и парламентаризма, приведшие к нарушению разумного баланса между ветвями власти. Именно в Конституции следует искать причину сложившегося у нас, по выражению автора, «персоналистского режима», ставшего препятствием для формирования конкурентной политической среды. Кстати, любая демократия, даже если она существует в одной связке с сильной президентской властью, может быть только парламентской демократией. Иного государственного органа законодательной и исполнительной власти у демократии просто нет. Один человек, даже если он Президент, не должен заменять собой парламент, подминать его под себя или отодвигать на второй план. Президент, никого не представляющий, кроме самого себя, ставящий себя над парламентом, фактически единолично управляющий страной, мало чем отличаются от монарха или деспота. Таких президентов полно в отсталых странах Африки, Азии и Латинской Америки. Вот почему страны, пережившие в своей истории тоталитаризм, после его поражения устанавливали у себя не президентскую, а парламентскую форму правления. Все, кроме нас. Вера в ничем не ограниченную мудрость и власть стоящего над всеми царя или вождя (как бы его ни называть - генсеком, президентом, нацлидером), только и способного объединить страну, указать ей единственно правильный путь, похоже, укоренена в глубинах нашего национального менталитета, сохраняется при любых обстоятельствах. И как ни называть такую власть, она несет на себе печать традиционной архаики, ничем не ограниченного самовластия, отзвуки которого отчетливо слышны и в нашей Конституции с ее абсолютизацией президентской формы правления. О неизбежности дальнейшего совершенствования нашего конституционно-правового строя, о необходимости политической модернизации уже давно на теоретическом уровне говорят многие наши политики и политологи. Но, похоже, власть не очень прислушивалась к этим разговорам, и потому то, что раньше было только мнением ученых, сегодня вылилось на улицы, обрело характер стихийных протестных движений. Улица не всегда отчетливо формулирует суть своих требований к власти, не всегда осознает реальные причины испытываемого ею недовольства. Она либо возлагает всю ответственность за происходящее на наиболее одиозные политические фигуры, вымещает на них весь свой гнев, либо абсолютизирует 1 Краснов М. Фатален ли персоналистский режим в России? (Конституционно-правовой взгляд). М. 2009. побочные следствия. Но на то и профессиональные политики, способные улавливать подлинные мотивы общественного протеста и облекать их в форму конкретных политических требований. Вопрос лишь в том, существует ли у нас такие политики, могут ли они возглавить протестное движение и дать ему четкие политические ориентиры. К сожалению, большая часть нашей оппозиции, отрицательно относящаяся к существующему режиму, внутренне раздроблена, по-разному представляет, что ему можно реально противопоставить, ищет ему альтернативу либо в советском прошлом, либо в ельцинизме, наступившем после перестройки. Она так и не смогла выйти за пределы спора между защитниками социализма в его советском понимании и поборниками рыночного капитализма в его толковании нашими неолибералами. Те и другие не замечают главной проблемы, которую Россия не смогла решить ни в советскую эпоху, ни в эпоху Ельцина (т.е. после всех происшедших в ней революций) – проблемы перехода от режима личной власти к парламентской демократии. Сегодня ситуация вроде бы меняется. Все большее число оппозиционно настроенных интеллектуалов начинает осознавать первостепенную важность такого перехода, считает его ядром политической программы, в которой нуждается страна. Поэтому от того, насколько подобное направление мысли станет господствующим как среди самой оппозиции, так и в общественном сознании, прямо зависит, на мой взгляд, дальнейший ход событий. Напомню, что нынешний режим – это власть не одной партии и идеологии (как то было в СССР или сегодня в Китае), а случайных людей, чьи личные качества, взгляды, политические убеждения, особые заслуги на государственном поприще никому не известны. Механизм их прихода к власти скрыт от глаз общественности за кремлевскими стенами и целиком обусловлен личными связями и внутрикорпоративными соглашениями. Их нелюбовь к демократии вполне понятна: за ней скрывается страх потери не только случайно свалившейся на них власти, но и нажитой с ее помощью собственности. Все режимы подобного типа поддерживаются теми, кто не признает легитимных путей и способов своего карьерного роста и обогащения. Ситуация, с моей точки зрения, чрезвычайно опасная для страны, грозящая ей серьезными внутренними и внешними потрясениями, бесконечными и скрытыми от глаз общественности разборками внутри самой правящей корпорации по поводу той же власти и собственности. Никакой стабильности и порядка (даже полицейского) такая власть гарантировать не может. Необходимо, однако, ответить и на аргумент, часто используемый этой властью для своего оправдания: якобы только ей под силу предотвратить социальный хаос и анархию в стране, дальнейший распад государства, разрушительную революцию. В короткой перспективе, возможно, и так, но вот в более длительной только такая власть вызывает революцию, хаос и анархию. Предотвратить революционный взрыв может только демократия. Пусть защитники нынешнего политического режима ответят на вопрос, какой стране с развитой демократией грозила когда-либо или грозит сейчас революция? Конечно, и при демократии возможны путчи и военные перевороты, но все они являются результатом лишь слабости и незавершенности демократического процесса. Никто более самой власти, ненавидящей демократию, не приближает сегодня Россию к социальной анархии, революционной развязке и дальнейшему распаду. С природой установившейся сегодня в России власти все понятно: обличать ее – тьма охотников. Труднее понять другое - что реально ей можно противопоставить сегодня, кому под силу решить эту задачу? * * * Очевидно, дальнейшая судьба России, возможность ее существования в качестве современной страны прямо зависит от наличия в ней не любой, а именно демократической оппозиции. Демократия, как я ее понимаю, только и может служить гарантией исторического выживания любого государства, в том числе нашего: все остальные исторически обречены. Если в перестроечный период курс на демократизацию политической системы был взят на вооружение самой правящей партией (в лице ее руководителя), то ныне он стал лозунгом не власти, а оппозиции, нынешней властью отвергаемой и даже преследуемой. Ждать от самой власти перемен в этом направлении, на мой взгляд, бесполезно: она в них явно не заинтересована. В этом смысле противостояние власти и оппозиции в нашей стране – это проявление не просто конкурентной политической борьбы между разными партиями, что характерно для любой современной демократии, но острого и непримиримого конфликта между архаикой и современностью, или, другими словами, между домодерном и модерном. В прошедших в конце 2011 – начале 2012 годов митингах этот конфликт дал о себе знать в полной мере2. Если на Болотную вышли люди современной культуры, базирующейся на свободном и независимомом в своих суждениях разуме, то на Поклонную – те, кто так и остался в плену традиционных представлений о природе верховной власти, якобы неподконтрольной простым смертным. Болотная и Поклонная – как бы две разные культуры, одна из которых вполне современна, а другая во многом еще архаична, являя собой не столько разум, сколько то, что принято называть менталитетом 3. Я бы сказал, что это противостояние не двух культур а, если угодно, разума и еще во многом стадного менталитета. Никто не убедит меня в том, что «вожди» и «герои» Поклонной – люди современной культуры. От них за версту разит средневековьем. 2 Более подробно эта тема рассматривается в книге в статье Д.О. Дробницкого. – Ред. 3 Об антикапиталистическом менталитете в своей статье пишет А.И. Алешин. – Ред. Собравшиеся на Поклонной люди создавали впечатление безликой и однородной массы, ведомой какой-то внешней силой и как бы лишенной собственной воли. На Болотную пришли люди с разными идеологическими убеждениями и политическими предпочтениями, но согласившиеся в праве каждого быть самостоятельной единицей, имеющей свой голос и свое личное мнение. Защита этого права и собрала их вместе. Откуда взялись эти люди? Нельзя все-таки забывать, что уже 20 лет мы свободно читаем книги, ездим за границу, пользуемся Интернетом, как-то связаны с внешним миром. За это время подросло новое поколение людей, для которого доводы разума сильнее любого менталитета. Именно они в первую очередь превращаются из просто подданных в граждан. Попытаюсь пояснить это различие. Если разум (в лице прежде всего науки) – один на всех людей, то менталитет разделяет их по этническим, половозрастным, социальным, религиозным, культурным и прочим группам. Я не берусь судить о том, что лежит в основании той ментальности, которая собрала людей на Поклонной - это дело социологов, антропологов, психологов и пр. Меня интересует другое: что позволяет людям, обладающим разными ментальностями, объединяться друг с другом, достигать согласия, вступать в разного рода союзы и сообщества, вплоть до гражданского общества. Ибо граждане любой страны – это не люди с одной и той же ментальностью, но люди, способные вопреки своей ментальности договориться между собой, заключить между собой договор, основанный на признании равных для всех прав и обязанностей. Только такие люди и являются разумными существами в точном смысле этого слова. Граница между разумом и менталитетом как раз и отделяет людей, живущих в модерне, от домодерна. Думаю, не погрешу против истины, если определю домодерн как общественное состояние, в котором господствует сила традиции (или обычая), его потому и называют традиционным обществом, а модерн — как господство разума, или ratio, как рационализацию всех форм жизненного поведения человека. Хронологически эту границу обычно связывают с переходом от Средневековья к Новому времени. Традиционное общество — это не просто общество, в котором существует традиция (традиция существует в любом обществе), а общество, в котором традиция, освященная именем мирового бога или племенного божества, господствует над всеми проявлениями жизни, не позволяет выйти за ее пределы. В этом смысле менталитет можно определить как традиционное (донаучное и доправовое) мышление, или, по определению Леви-Брюля, как «примитивное мышление». Традиция существует не сама по себе, не как привычка или личная прихоть, а как неизбежный на определенном этапе истории способ регуляции общественной жизни, получающий, как правило, мифологическую или религиозную легитимацию. Переход от традиционного к современному обществу — это одновременно переход от мифологического и религиозного к рациональному (или научному) типу сознания (разуму), причем в сфере не только духовной, но и общественной, практической жизни. В отличие от традиционного, рациональный тип сознания и поведения напрямую зависит от способности человека жить в свободе. Лишь после того, как индивид осознает себя свободным существом, способным самостоятельно принимать решения, полагаться исключительно на свой, а не на чужой разум (т.е. не на разум богов или предков), можно говорить о наступлении эпохи модерна. И только на таких людей может опираться современная демократия, если она хочет противостоять всем недемократическим формам власти. Демократия – не просто власть любого народа – тогда ее легко было бы установить в любое время и в любой точке планеты, – а власть народа, в котором каждый лично свободен. Иными словами, демократия – это власть граждан, опирающихся в своих действиях и поступках не на силу традиции и собственного менталитета, а исключительно на доводы разума. Иное дело, что и демократы – это люди с разными взглядами и убеждениями, которым порой трудно договориться между собой, а потому и объединиться, если не в одну партию, то хотя бы в общенациональное движение. Когда человек говорит о себе, что он – демократ, это еще не полная его политическая характеристика. Были у нас когда-то и революционные демократы (народники), и либеральные демократы, и социал-демократы. Это все разные демократы. Когда пришло время революции, одни демократы уничтожили других. И современные демократы не столь однородны, как принято думать. В России многие считают себя демократами, но почему-то они часто оказываются во враждующих между собой лагерях. Что же сегодня вызывает расхождение между ними? Попытаюсь в общем виде сформулировать исток их разногласий. Как я понимаю, российские демократы столкнулись в России с двумя типами исторических вызовов. Первый из них – это вызов со стороны сохраняющихся у нас реликтов традиционного общества с его абсолютизацией самодержавной власти и представлением о ней как единственной силе, способной обеспечить стране социальный порядок и территориальную целостность. Второй – со стороны общества, признающего в качестве своей высшей ценности рыночную систему отношений. Оба типа по-своему отрицают (или ограничивают) демократию. Первый противопоставляет ей те или иные модификации персоналистской (личной) власти, второй – обезличенные бюрократические структуры, в которых власть принадлежит тем, кто владеет финансовыми капиталами и средствами массовой информации. Два типа вызовов рождают и две разные стратегии демократического поведения. Основной силой в борьбе с вызовами первого порядка являются, на мой взгляд, либералы. Именно классический либерализм смог в свое время противопоставить всем формам недемократической власти наиболее эффективный проект устроения политической системы, базирующийся на правах человека и гражданина. И в настоящее время либерализм остается ведущей силой в процессе политической модернизации в духе конституционализма и правопорядка. Либерализм всегда был силен своей связью именно с правом. Но в обществе с рыночной (капиталистической) экономикой противниками демократии становятся как раз неолибералы с их апологией рынка в качестве единственного прибежища свободы. Рынок и свобода для них синонимы. Ради свободы капиталистического (финансово-денежного) обращения они готовы пожертвовать рядом человеческих свобод – социальных и политических. Неолиберализм – своеобразный вид современного консерватизма с его неприятием всего, что идет во вред рынку. В период правления Ельцина российские неолибералы, инициировавшие проведение рыночных реформ, пошли ради них не только на отказ от прежних социальных обязательств государства, но и на существенные уступки в пользу авторитарной власти. Либерализм вообще бессилен в борьбе с антидемократическими вызовами рынка. В обществах с развитой рыночной экономикой либералы как бы перемещаются на правый фланг, а в авангарде борьбы за демократию оказываются силы иного порядка, представленные например, социал-демократами и некоторыми другими левыми движениями. Подобное перемещение происходит и на Западе, дает о себе знать в постоянной полемике между правыми и левыми. Вроде те и другие за демократию, но если первые понимают под ней, прежде всего, независимость частной собственности и рыночных отношений от государства, то вторых волнует сужение индивидуальной свободы и углубление социального неравенства в тех же самых отношениях. Вот и покрутись в такой ситуации. Одно дело – противостоять в качестве демократа традиционному государству (на Западе это уже давно решенная проблема), совсем другое – всесилию рынка, подчиняющего себе все сферы жизни. Российские демократы вынуждены решать обе эти проблемы. Они должны как-то противостоять и извечному российскому сервилизму с его традицией самовластия и подавления гражданских свобод, и антидемократическим вызовам рыночной экономики. Как совместить эти задачи? Во всяком случае, нельзя решить вторую, не решив первую, нельзя построить социального государства, за которое ратуют социал-демократы, не построив правового, за что борются либералы. Борьбу за демократию всегда начинали либералы, но продолжали в условиях сложившейся рыночной экономики социал-демократы. Одержать победу в этой борьбе по нынешним времена можно лишь в результате их взаимных усилий. О союзе либералов и социал-демократов в борьбе с самодержавием мечтали в свое время первые русские социал-демократы (Плеханов, Мартов и пр.). Союз был развален большевиками, что и стало причиной поражения демократии в России. Похоже, на ту же роль претендует сегодня «Единая Россия», стремящаяся покончить и с либералами, и с социал-демократами. Думаю, что демократическая оппозиция в России может состояться в настоящее время при условии хоть какого-то компромисса между либералами и социал-демократами. Только такой компромисс способен придать демократическому движению в России необходимый размах, заставить власть считаться с собой. Он позволит им, во-первых, легализоваться в качестве официально признанных партий, пусть на какое-то время и находящихся в оппозиции, и, во-вторых, сохранить в политическом раскладе сил курс на демократизацию политической системы. Выяснение того, кто из них более демократ, следует оставить на потом, когда в стране утвердится хоть какое-то подобие демократической власти. Что необходимо сделать для достижения этого компромисса? Прежде всего, избавиться от двух предубеждений, сталкивающих до сих пор демократов друг с другом во взаимной вражде. Социал-демократы должны полностью освободиться от наследия сталинизма и брежневизма с его ненавистью к либерализму, либералы – от наследия ельцинизма с его оголтелым антисоциализмом. Общую приверженность демократии они должны поставить выше своих разногласий по вопросам экономического, политического и идеологического порядка. В конце концов, те и другие должны взять пример с Европы, которой они обязаны своим происхождением. При всех недостатках существующей там политической системы, европейские либералы и социалисты, не сливаясь, разумеется, в одну партию и постоянно дискутируя между собой по самым разным вопросам жизни, спокойно уживаются друг с другом в едином политическом пространстве. Нашим же либералам и социалистам до сих пор приходится доказывать, что без каждого из них демократия в нашей стране невозможна. Отделяющую нас от демократии пропасть нельзя перескочить не только в два прыжка, но и опираясь на одну ногу – либеральную или социалистическую. Я думаю, тем общим, что может примирить их друг с другом в настоящее время, что должно стать их общей заботой, а, возможно, и главным условием выживания страны, является завершение процесса конституционно-правового переустройства российского государства. Не право власти, а власть права на всех уровнях государственной жизни – вот та общая площадка, на которой могут сойтись сегодня все демократы. Формы конституционно-государственного устройства могут быть разными – от конституционной монархии до парламентской республики – но каждая из них должна основываться на некоторых общих нормах и правилах конституционного права, на правовой аксиоматике, отступление от которой следует считать отказом от демократии. Разделение властей, состязательность партий, выборность и сменяемость власти, легальность оппозиции – без реального соблюдения этих и других принципов конституционного права любая конституция превращается в простую видимость правового документа. И никакая отсылка к исторической «матрице» народа или страны не должна служить оправданием отступления от этих принципов. На ум приходит следующее сравнение. Живя в России или Европе, человек, решая математическую задачу, должен придерживаться одних и тех же правил математики: никакой суверенной математики не существует. Сказанное верно и по отношению к демократии. При всех возможных различиях, она в правовом отношении строится на базе одних и тех же принципов, общих для любой части света. Никакой суверенности здесь также не существует. «Право – математика свободы» - так называлась книга покойного академика В.С. Нерсесянца, изданная еще в 1996 г. Можно сказать и так: право – математика демократии. С аксиоматической (почти математической) обязательностью конституционного права нашей власти на всех ее уровнях, похоже, труднее всего согласиться. С помощью разного рода законодательных ухищрений она пытается действовать в обход существующей Конституции (для чего, как уже говорилось, в той же Конституции были заложены определенные основания), нарушая не только предусмотренные ею сроки своего пребывания во власти, но и методы своего избрания во власть, а также способы ее осуществления. Как согласуются не только с духом, но и буквой Конституции все эти призывы к установлению «вертикали власти» и «суверенной демократии»? (Я уже не говорю об имперской и церковно-православной риторике в речах ее представителей). На каких принципах конституционного права основываются эти речи? Кто их уполномочил навязывать стране свои личные представления о желательном для России государственно-политическом устройстве, менять в свою пользу правила политической игры, прописанные в Конституции? Кто, в конце концов, правит нами – избранные народом политики, наделенные властью в объеме, предусмотренном Конституцией, или новоявленные «вожди», узурпирующие власть в своих личных целях и интересах? В этом и должны разобраться демократы. На них лежит главная ответственность за сохранение в стране конституционно-правового строя. Базовые принципы этого строя, среди которых главными являются сменяемость власти, честные выборы, открытость политики, независимость судебной и законодательной власти от исполнительной, состязательность партий, право граждан на частную собственность и свободное выражение своих мнений, должны стать обязательными для любого демократа, к какому бы лагерю он себя не причислял. Только приверженность им может служить доказательством его принадлежности к демократии. * * * Насколько реальна у нас сегодня перспектива создания объединенной демократической оппозиции? Возможность ее создания блокируется нынешней властью всеми доступными ей средствами. К тому же, имеется и определенная историческая инерция. Условием политической выживаемости любой партии или движения в России, как известно, всегда была не их профессиональная зрелость, а их лояльность к существующему режиму. Преданность не делу, а лицам – исконное правило поведения российской бюрократии, несовместимое с существованием в стране профессиональной политической деятельности. Отсутствие профессиональных политиков во власти – это первое, что приходится констатировать в отношении современной России. Профессиональный политик – не просто человек, наделенный властью, но получивший ее из рук избравшего его народа в результате одержанной им победы над своими политическими конкурентами. Таких политиков нет среди людей, находящихся сегодня у власти. В их лице мы имеем дело с людьми, вообразившими себя несменяемыми хозяевами страны, особой корпорацией, получившей страну в свое полное распоряжение и на неопределенно-длительный срок. Они и ведут себя как члены какой-то тайной корпорации, решающие свои проблемы в тиши своих кабинетов и резиденций, скрытых от глаз общественности и прессы. Никто из них не обладает талантом публичного политика, способного к открытой дискуссии с оппозицией, к прямому и доверительному диалогу со своими избирателями. Отсутствие элементарных демократических навыков поведения и общения в сфере публичной политики, идейный индифферентизм, идеологическая невнятица свидетельствуют об их полной политической профнепригодности. Они потому и страной руководят не как политики, видящие будущее народа в определенной социальной перспективе, способные убедить его в правильности этой перспективы, а как частные менеджеры, пекущиеся исключительно о личной выгоде. Вся страна и рассматривается ими в качестве единого предприятия, приносящего доход, который можно использовать по собственному усмотрению. Ради извлечения этого дохода необходимо, конечно, что-то инвестировать в те или иные отрасли промышленности (преимущественно сырьевые), поддерживать определенный уровень пропитания и обучения работающего населения, укреплять правоохранительные органы с целью собственной безопасности, но этим, собственно, и исчерпывается вся политика, как они ее понимают. Ничего другого они предложить обществу не могут или не хотят. Демократия, свобода, социальная справедливость, культура, общеевропейская интеграция – это слова не из их лексикона. Беда даже не в том, что они склонны к авторитаризму (к нему, видимо, склонен любой предприниматель), а в том, что их авторитаризм не имеет ничего общего с политикой. То, что они называют политикой, в действительности таковой не является. Все, до чего дотягиваются их руки – партии («Единая Россия»), государственные институты (парламент, например), общественные организации (Общественная палата) или движения (Общероссийский народный фронт), пресса или телевидение (все федеральные каналы) – как бы изымаются из политической сферы, обретают характер чисто административных органов на службе у власти. Проблема в том, однако, что люди власти не с Луны свалились, не засланы к нам со стороны, а вышли тоже из народа и, следовательно, мало чем отличаются от него. Похоже, посади на их место любого другого, и он будет вести себя точно так же. У нас, как я понимаю, существует дефицит не просто свободы (это еще полбеды, которую можно было бы исправить с помощью демократических реформ), но людей, для которых их личная свобода – это высшая ценность, жизненная необходимость, настоятельная потребность. Такие люди при отсутствии свободы испытывают чувство дискомфорта, собственной неполноценности, невосполнимой утраты. Много ли у нас таких? Для значительной части нашего населения свобода и сегодня либо мало что значит, либо является тяжелым бременем, от которого лучше всего избавиться (феномен, описанный Эрихом Фроммом в его знаменитой книге «Бегство от свободы»). Судя по социологическим опросам, материальный достаток, семья, продвижение по службе, благосклонность начальства ценятся многими намного выше личной свободы. И как часто можно услышать, что не свобода, а что-то совсем другое является ценностью для русского человека. Я не уверен, что подобная ситуация объясняется лишь недостатками ныне действующей Конституции – устрани их и все решится само собой. Конституция узаконила уже давно сложившуюся в России систему единоличной власти, но не создала ее. Понятно, что она писалась под Ельцина и с учетом одержанной им победы. Но как стала возможна такая победа, причем при поддержке людей, называвших себя либералами и демократами? Чем они руководствовались при написании Конституции? Ведь ее появление нельзя объяснить их правовой безграмотностью, очевиден и определенный политический расчет, который в то время назывался политической целесообразностью. Нам объясняли тогда, что Конституция разрабатывалась с целью недопущения прихода к власти политических оппонентов из лагеря коммунистов, т.е. в расчете на исключение из политической жизни поддерживавшей их весьма значительной части населения. А сделать это проще всего, объявив гарантом Конституции одно лицо, сосредоточив в его руках практически всю власть. Конституция основывалась не на правовом рационализме, а на вере в добрые (т.е. либеральные) намерения властвовавшего на тот момент лица. Вот отсюда все и проистекает. Все авторитарные режимы основываются на вере в «доброго царя» или «хорошего президента», не имеющей ничего общего с правосознанием. Но кто в состоянии внести в Конституцию необходимые изменения? Михаил Краснов уповает, опять же, на персоналистское решение данной проблемы: рано или поздно к власти придет человек, который будет руководствоваться в своем политическом поведении правовым разумом. Правда, он забывает, что такой человек в нашей недавней истории уже был – это Горбачев. О нем он упоминает вскользь и даже с некоторым пренебрежением, но Горбачев был первым, кто, будучи наделен огромной властью, пошел на ее добровольное ограничение. Все знают, что с ним сделали. Вот почему надежда на свободолюбивую персону должна корректироваться примером Горбачева: появление во власти еще одного такого политика крайне маловероятно. Что же все-таки двигало теми, кто предпочел Ельцина Горбачеву? Кем были эти люди? Я не хочу обвинять их ни в какой сознательной корысти. Возможно, они руководствовались самыми благими намерениями – желанием повернуть страну в сторону демократии и рыночной экономики, полностью порвать с советским прошлым. Но почему они ошиблись? Что заставило их отвергнуть компромиссного и уступчивого Горбачева и предпочесть «царя Бориса»? Напомню, что большинство наших реформаторов, поддержавших Ельцина в его борьбе за власть, не имело опыта политической жизни в правовом государстве. Они хотели изменить страну средствами, которые с большим трудом можно назвать либеральными и демократическими. Либеральные реформы в любом случае должны основываться на согласии с ними если не всех, то хотя бы большинства населения страны. А достигается такое согласие в режиме постоянного диалога власти с обществом. Наши либералы, придя к власти, предпочли иной путь. Столкнувшись в проведении рыночных реформ с психологической и просто исторической неготовностью к ней большинства россиян, с тем, что они шли вразрез со многими привычными для них понятиями и ценностями, с их, по выражению Питирима Сорокина, «базовыми инстинктами», они не нашли ничего лучшего, как провести реформы сверху, используя, как говорят сейчас, «административный ресурс». Чем не повторение известного тезиса о том, что учение «верно и потому всесильно»? В итоге развитие событий пошло по накатанному в России пути принудительной модернизации, осуществляемой средствами политического давления. Понятно, что прямым следствием подобной «либерализации» стал возврат к идее твердой руки, способной навести в обществе «порядок» и восстановить «стабильность». Многие либералы охотно поддержали эту идею, доказав тем самым, что их связь с либерализмом была весьма поверхностной. Аргументом в пользу сильной власти стала обычная в таких случаях ссылка на извечный сервилизм русского народа, на его национальный менталитет и специфику российской истории в целом. Парадокс же, однако, в том, что поворот в сторону «персоналистского режима» был инициирован у нас не народом и даже не властью самой по себе, а именно либералами, которым, казалось бы, по самой их сути такой режим должен быть чужд. Сейчас многие из них поумнели, но время-то упущено. Наши либералы, по моему мнению, не будучи профессиональными политиками, действовали более в духе традиций русской революционнодемократической интеллигенции, всегда отличавшейся фанатической приверженностью своей идее, но не очень разборчивой по части средств ее реализации. Иными словами, они были более идеологами, чем профессиональными политиками. Вот почему, придя к власти, интеллигенция часто оказывается причиной новой, еще большей несвободы. Пока она борется с недемократической властью посредством литературного творчества, публицистики, общественно-политической мысли, ее позитивная роль не вызывает сомнения. Но когда она сама идет во власть, превращая ее в средство практической реализации своих идей, возникает реальная опасность установления самого худшего вида диктатуры – диктатуры идей, ограничивающей не только политическую, но и духовную свободу индивида. В ХХ веке не дворяне и чиновники, а именно люди, вышедшие из рядов интеллигенции, стали идеологами и создателями тоталитарных режимов, в основе которых лежит идейный деспотизм. Более других интеллигенция склонна к авторитарным формам правления, если они обосновываются верностью той идеологии, которую она считает единственно приемлемой. Либеральная интеллигенция, поставившая на Ельцина, и стала первой жертвой созданного им с ее помощью политического режима. Люди, отождествляющие политическую власть с властью собственной идеологии, как правило, склонны ставить на человека, которому они больше всех доверяют. Иное дело, что, придя к власти, такой человек может оказаться безразличным к любой идеологии, посчитав свою власть более важной ценностью. Наши либералы до сих пор всерьез думают, что именно Ельцин принес с собой свободу, хотя, как мне кажется, им более двигало чувство ненависти к Горбачеву, желание взять реванш. Ничто до того в биографии Ельцина не указывает на его антикоммунистические и антисоветские настроения, на его какую-то особую приверженность делу свободы. Приди он к власти раньше Горбачева, мы, я думаю, до сих пор жили бы при старом режиме. Вместе с тем я не уверен, что сложившийся у нас режим целиком зависит от одного человека. Мы живем в эпоху, когда главным действующим лицом на политической сцене становится бюрократия. Правда, в отличие от западной – рационально мыслящей и действующей бюрократии 4 - наша бюрократия во многом архаична и традиционна, принимает форму скрытой от глаз общественности тайной корпорации, сосредоточившей в своих руках все рычаги власти5. Отношения внутри этой корпорации строятся по принципу жесткой иерархии во главе с партийным или государственным лидером. Понятно, что самое большое испытание для такой власти – это смена лидера, то, что она хочет полностью взять под свой контроль. По логике функционирования такой власти, лучшим решением был бы вообще отказ от выборов, но невозможность явного разрыва с конституционным строем побуждает ее использовать чисто административные методы воздействия на избирательный процесс. Во всяком случае, все, что наблюдалось в стране в период недавних выборов, определялось не просто волей одного человека, а интересами самосохранения сложившейся у нас бюрократической корпорации, состав и объем которой остается для общества самой большой тайной. Что же мешает нашей бюрократии стать столь же открытой и рациональной, как на Западе? Я не скажу ничего нового, если в качестве одной из причин живучести у нас корпоративно-бюрократического строя назову вопиющую правовую безграмотность нашего общества, причем даже той его части, которая называет себя интеллигенцией и находится в оппозиции к существующей власти. Об этом когда-то писал выдающийся русский правовед Б.Ф. 4 5 Этой теме в книге посвящена статья В.Н. Поруса. – Ред. В частности, ее исследование на материале русской классической литературы прослеживается в статье С.А. Никольского. – Ред. Кистяковский – один из авторов знаменитого сборника «Вехи». Среди многих обвинений в адрес русской интеллигенции, выдвинутых авторами этого сборника, он особо выделил недооценку русскими интеллигентами права и правосознания, даже пренебрежение ими. «…Русская интеллигенция, – читаем у Кистяковского, – никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне. При таких условиях у нашей интеллигенции не могло создаться и прочного правосознания, напротив, последнее стоит на крайне низком уровне развития»6. Подобное отношение к праву, по его мнению, является результатом «отсутствия какого бы то ни было правового порядка в повседневной жизни русского народа»7. Многие русские умы, включая Герцена, не говоря уже о славянофилах и народниках, усматривали в слабости правовых норм и отсутствии внешнего миропорядка даже положительную сторону русской жизни, видели в этом известное преимущество русского народа перед народами западноевропейскими. Ведь те заняты устроением внешней жизни, тогда как русские более озабочены жизнью внутренней – религиозной и нравственной. Зачем право, если есть такая высокая духовность? «Основу прочного правопорядка, - считает Б.А. Кистяковский, составляет свобода личности и ее неприкосновенность». Постоянная озабоченность русской интеллигенции вопросом о том, в чем состоит «идеал личности», бесконечные искания ею «критически мыслящей, сознательной, всесторонне развитой, самосовершенствующейся, этической, религиозной и революционной личности»8, никогда не включали в себя «идеал правовой личности». «Обе стороны этого идеала – личности, дисциплинированной правом и устойчивым правопорядком, и личности, наделенной всеми правами и свободно пользующейся ими, – чужды сознанию нашей интеллигенции»9. И сегодня моральные призывы типа за «честные выборы» порой отодвигают на второй план, а то и вовсе упускают из виду необходимость соблюдения предусмотренных Конституцией сроков пребывания у власти, а так же иных конституционно-правовых норм. Пренебрежение правом было свойственно, разумеется, не только русской интеллигенции, но в равной мере и всем остальным слоям русского общества, включая и тех, кто, казалось бы, по самой своей функции должен был стоять на защите правового порядка – государственным и судейским чиновникам. Произвол и беззаконие в системе государственного управления и в деятельности судебных органов – исконная беда России. Но все же 6 Вехи. Из глубины. М., 1991. С.123. 7 Там же.. С. 126. 8 Там же. С.128. 9 Там же. именно интеллигенция несет за это особую ответственность, так как будучи наиболее мыслящей частью российского общества, так и не смогла донести до его сознания важность права в общественной и культурной жизни, ничем не уступающую по своей ценности религии, искусству, философии и науке. Сегодня, казалось бы, никто на словах не сомневается в нужности и полезности правопорядка, но в бесконечных рассуждениях на тему о современной России, вопросы права и правосознания если и затрагиваются, то в самую последнюю очередь. Русская культура, как бы ее высоко не оценивать, так и не выработала противоядия от правового нигилизма, оборачивающегося на практике правовым беспределом. А то, что не стало органической частью национальной высокой и народной культуры не имеет шанса стать и привычной нормой общественной и государственной жизни. В чем же причина равнодушия нашей культуры к вопросам правового устроения жизни? Прежде всего, я думаю, в том, что гражданское общество, о котором сейчас так много говорят и пишут, не стало еще в России повседневной реальностью, не втянуло в себя всю массу населения. На языке права говорят ведь те, кто считают себя не просто подданными своего государства, но и гражданами своей страны, т.е. теми, кто осознал свои права и строит свои отношения с другими и государством на их основе. Некрасовское «поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» пока так и остается призывом и пожеланием. Такое впечатление, что поэтов у нас и сейчас больше, чем граждан. И сегодня не все наши поэты в широком смысле этого слова, т.е. не все деятели культуры, осознают себя гражданами, предпочитая строить свои отношения с государством на традиционной основе принятия и признания любой власти в обмен на ее покровительство. Что уж тут говорить об остальных. * * * Я не строю никаких иллюзий: политическое и правовое просвещение народа – длительный процесс. Но начинать надо с элиты. Пока у нас отсутствует юридически грамотная политическая элита, способная мыслить в правовых категориях и понятиях, изменить природу нынешней власти вряд ли возможно. А юридическая грамота, как любая другая, означает знание и строгое соблюдение норм и принципов, обязательных для любой страны, желающей жить в правовом и демократическом пространстве.. Никакой суверенности здесь быть не может. Право – оно везде право, как математика – везде математика. Если мы научились решать физические и математические задачи по законам и правилам, принятым во всем мире, почему бы и в области государственной жизни нам не придерживаться принципов, по которым живет цивилизованный мир?
