Наша страна и становление новой Испании
advertisement
1. Дубинин Ю.В. НАША СТРАНА И СТАНОВЛЕНИЕ НОВОЙ ИСПАНИИ (Опубликовано в учебном пособии «Испания в начале ХХI века Изд. МГИМО(У). 2006.Сс. 139 – 164.) Отношения между СССР и Испанией формировались многотрудно. Находясь на работе в посольстве Советского Союза во Франции и в Первом Европейском отделе МИД, а затем на посту посла в Испании, я оказался причастен к целому ряду эпизодов этого процесса, рассказ о которых может предстать как свидетельство того как две страны, преодолевая многочисленные трудности и проявляя порой недюженную дипломатическую изобретательность, шли навстречу друг другу пока, наконец, не достигли в 1977 году важного рубежа восстановления дипломатических отношений, чтобы двинуться затем по пути сближения. Зеленый свет контактам Впервые дипломатические отношения между Советским Союзом и Испанией были установлены в 1934 году, но первый полпред СССР(так тогда именовались послы Советского Союза) – им был А.В.Луначарский – до Мадрида не добрался, скончавшись от болезни во Франции. Отношения были налажены только в 1936 году при республиканском правительстве Испании. Поражение Испанской республики в 1939 году было с болью воспринято в Советском Союзе. Всякие контакты с Испанией, где восторжествовал франкизм, оказались оборванными. Оставались только связи с испанской компартией. Она пользовалась высоким престижем в нашем обществе тех времен и внимательным отношением со стороны советского руководства. Слово лидеров испанских коммунистов Долорес Ибаррури и Сантьяго Каррильо имело решающее значение для оценки всего происходившего в Испании и действий Советского Союза в отношении этой страны. Диктаторский режим на несколько десятилетий обрек Испанию на довольно жесткую международную изоляцию. Наибольший ущерб от этого несла сама Испания, ее народ. Однако неучастие в международном общении крупной страны с населением в несколько десятков миллионов было ненормальным явлением и в более широком плане. В 1953 году Испания и США подписали т.н. Мадридский пакт, оформивший военно-политический союз двух этих стран. Однако проблему выхода Испании из изоляции это не решало. В Мадриде во все большей степени отдавали себе отчет, насколько важно добиться изменения позиции Советского Союза в отношении Испании, для того чтобы обеспечить широкий выход на международную арену. Уже к середине шестидесятых годов испанская дипломатия стала на путь поисков контактов с нами. Особую активность в этом проявил граф де Мотрико. Он был видным испанским политическим деятелем либерально-монархической тенденции и до 1964 года занимал пост испанского посла во Франции, где вел большую дипломатическую деятельность. К концу 1963 года на светских приемах, каких немало во французской столице, он стал все чаще обмениваться любезными фразами с советским послом С.Виноградовым. Затем случилось то, что даже внешне не могло не привлечь к себе внимания. 1 2. 7 ноября 1963 года мы по традиции готовились к приему гостей в знаменитом здании нашего посольства на рю де Гренель по случаю годовщины Октябрьской революции. До обозначенного в приглашениях времени начала приема оставалось еще минут 15-20. Но посол направил меня (молодого, недавно прибывшего в Париж первого секретаря посольства) в залы на случай появления кого-нибудь из приглашенных раньше назначенного часа - такое случалось. Я прохаживался по салонам и любовался богатством интерьеров, эффектно подчеркнутых праздничным освещением, когда мне сообщили, что по парадной лестнице поднимается первый посетитель. Мы знали, что в тот день их будет много, может быть полторы-две тысячи, но, кто из того множества людей будет первым, всегда любопытно. И вот он, этот первый гость поднимается по лестнице. Ба! Да это же посол Испании! Хосе Мария Ареильса, граф де Мотрико собственной персоной! Ситуация для тех времен более чем пикантная! Граф - человек импозантный, свободных светских манер. В посольстве Страны Советов, где он оказался впервые, но необычный гость держится непринужденно, словно в привычном для него доме. Мы знакомимся и тут, не тратя время на протокольные формальности, посол поясняет мне, что пришел пораньше специально, чтобы иметь возможность до сутолоки, которая скоро возникнет во всех залах, сказать несколько слов, имеющих, по его мнению, важное значение. Он говорит также, что понимает, насколько С.Виноградов - хозяин на подобном приеме - лицо, обреченное пожимать бесчисленное множество рук; и ему, стало быть, не до разговоров, а потому это «важное» он хотел бы доверить мне. Для меня это профессиональная удача: доверительный разговор на новую неожиданную тему всегда остро интересен. Я весь во внимании. Мы переходим с графом де Мотрико из зала в зал, в которых я уже не вижу ни картин, ни люстр, ни накрытых столов. - Думаю, - говорит граф, - что пришло время для установления дипломатических отношений между Советским Союзом и Испанией. Да, да! Именно дипломатических. Не торговых. Нет. Торговых недостаточно. Посол излагает это от своего имени, но говорит с большой уверенностью. Далее граф де Мотрико сообщает, что в своей переписке с Мадридом он высказал предложение о проведении в ближайшее время официальных переговоров на этот счет. Поясняет, что свою точку зрения он отстаивает и в личных разговорах в высоких сферах испанского государства во время поездок в Мадрид. Я сполна осознаю весомость этой информации, стараюсь точно зафиксировать в уме каждую услышанную фразу. - Сейчас я жду ответа из Мадрида,- продолжает собеседник,- надеюсь, что он будет положительным. После этого, - подчеркивает граф, - я мог бы вступить в переговоры с вашим послом... На этом наша беседа заканчивается, и де Мотрико присоединяется к другим участникам приема. Посольство он покидает одним из последних... В Москве в это время Н.Хрущев демонстрировал более открытый, чем раньше, подход к международным делам, и когда было решено придать усилиям Советского Союза в области разоружения как можно более широкий размах, советский лидер обратился с посланием на эту тему и к Франко. Оно было направлено испанцам в самые последние дни 1963 года через наше представительство при Организации Объединенных Наций. Ответ на обращение Н.Хрущева Мадрид решил передать уже 27 января 1964 года, но не в Нью-Йорке, в Париже через того же графа де Мотрико. Теперь испанский посол оказался в кабинете С.Виноградова уже по официальному поручению своей столицы. Все, что касалось проблем разоружения, было изложено 2 3. Франко письменно в послании Н.Хрущеву и обсуждения не требовало: документ следовало просто переслать в Москву. Встречу с С.Виноградовым граф де Мотрико использовал для того, чтобы вернуться к вопросу о дипломатических отношениях между Советским Союзом и Испанией. На этот раз он заявил, что возможность для этого открыта, и сообщил, что Франко готов начать переговоры, если мы со своей стороны полагаем это возможным и считаем, что обстановка для этого созрела. Теперь уже от имени Франко граф де Мотрико подчеркивал, что начать желательно с главного, т.е. с дипломатических отношений, с тем чтобы затем последовали отношения в области торговли, культуры, спорта и т.д. - Слово за вами, - говорит он. - Все теперь зависит от Советского Союза. Но де Мотрико не ограничивается изложением политической позиции. Он переходит и к организационной стороне дела. - Контакты послов Советского Союза и Испании в Париже, - заявляет граф, могут быть звеньями этой цепи. И добавляет: «Именно для того, чтобы подчеркнуть, что это подходящий путь, сегодня я принес вам послание Франко Н.Хрущеву». Это было нечто большее, чем просто глубокий зондаж наших намерений со стороны Мадрида. Де Мотрико заявил, что при благоприятном сигнале с нашей стороны Испания готова незамедлительно сделать официальное предложение об установлении дипотношений, а в результате переговоров между двумя послами в Париже мог бы быть подписан протокол об установлении дипломатических отношений между СССР и Испанией. Обо всем, разумеется, было подробно доложено в Москву. С.Виноградов идеей установления дипломатических отношений с Испанией загорелся. Он не скрывал от меня, что сам мечтает стать первым послом Советского Союза в Мадриде. Поэтому его очень обрадовало, когда в первых числах февраля именно ему Москва поручила передать информацию об этой испанской инициативе генеральному секретарю Испанской коммунистической партии Сантьяго Каррильо. Это позволяло С.Виноградову лично изложить проблему быстро набиравшему силу лидеру испанского коммунистического движения. С.Каррильо часто бывал в Париже, но не афишировал этого. До поручения, о котором идет речь, никаких контактов у С.Виноградова с ним не было. Последовавшие затем встречи с С.Каррильо проводились в обстановке сугубой конфиденциальности. Все они проходили на загородной даче посла. Кроме меня, сопровождавшего С.Виноградова на всех беседах с С.Каррильо, никто из дипломатов посольства в содержание разговоров не посвящался. С.Каррильо был личностью незаурядной. За плечами у него была гражданская война. Жить ему приходилось в эмиграции, но он был какими-то невидимыми нитями связан с своей родиной - таинственной страной за Пиренеями. Знакомство с ним представляло для меня большой интерес. Он неплохо говорил по-русски и по-французски, таким образом, языковых сложностей в общении не было. С.Виноградов старался создать как можно более доброжелательную обстановку, обворожить собеседника. Это он умел делать мастерски. Выставлялась и водочка (но очень в меру), и икорка (без ограничений). Особенно много было хороших слов в адрес собеседника. С.Каррильо в ответ демонстрировал полное доверие и тоже не скупился на комплименты послу. Все это выглядело естественным, поскольку отношения между руководством двух партий были превосходными и взаимное внимание предельным. С.Виноградов подробно и очень точно пересказал С.Каррильо, как ставил Мадрид вопрос о дипломатических отношениях между СССР и Испанией. 3 4. Естественно, С.Виноградов подчеркнул и то, что о демарше графа де Мотрико он информировал С.Каррильо по указанию из Москвы. Новость оказалась для С.Каррильо неожиданной. А ссылка посла на указание из Москвы, видимо, заставила его проявить в своих высказываниях высочайшую степень дипломатичности и осторожности. В самом деле, что означает упоминание С.Виноградовым "указания из Москвы"? Может быть, там уже все решено и информация, передаваемая испанской компартии, не более чем вежливая просьба поддержать такое решение? Правда, С.Виноградов подчеркивал, что точка зрения Испанской коммунистической партии будет иметь определяющее значение для выработки позиции Москвы. Но если в Москве и не было еще принято формальное решение, то там могло уже сформироваться мнение в пользу установления дипотношений, а для такого тонкого политика и хитреца, как С.Каррильо, это могло значить немало. Не имея ответов на такие вопросы, С.Каррильо свой предварительный ответ сделал предельно осторожным, но с большим креном к позитивной реакции. Он заявил, что, по всей видимости, время для установления дипломатических отношений между двумя странами действительно пришло. - Мне трудно представить, - добавил он, - как может советское правительство в ответ на предложение испанского правительства отказаться от установления дипломатических отношений с Испанией. При этом краем глаза С.Каррильо внимательно следил за выражением лица С.Виноградова: может быть, хоть оно подскажет, что на самом деле думают об этом там, в Москве. Тем более, что в Москве не только советские товарищи, там и Долорес Ибаррури. С ней-то был разговор? Но таких вопросов не задашь, а лицо С.Виноградова застыло в широкой очаровательной улыбке, из которой многого не вычитаешь. И все-таки однозначно положительную реакцию С.Каррильо давать не хотел. К сказанному он добавил, что для испанских коммунистов важно вместе с тем, чтобы дипломатические отношения между двумя странами были установлены не сегодня-завтра, а через некоторое время. Хорошо бы также, чтобы в ходе самих переговоров по этому вопросу испанскому правительству было ясно дано понять, что речь идет о шаге, который будет нелегко объяснить советскому, да и не только советскому общественному мнению. Он высказал еще несколько мыслей, которые также были отмечены двусмысленностью. Так, С.Каррильо говорил, что присутствие советского посольства в Мадриде на заключительном этапе существования франкистского режима несомненно помогло бы демократическим силам страны. Но тут же добавлял, что вместе с тем имеются значительные трудности, связанные с этой акцией. Многие рядовые коммунисты, пояснил он, мыслят себе такой шаг со стороны Советского Союза не иначе как после смерти Франко. По их мнению, осуществление подобной акции до ухода диктатора могло быть подано в выгодном франкизму свете. “Такие взгляды, - пояснял С.Каррильо, - находят понимание и у некоторых руководящих работников партии.” Закончил С.Каррильо все-таки склоняясь в сторону "да". «Я понимаю, сказал он, - все политическое значение нормализации отношений между Советским Союзом и Испанией и положительно отношусь к этой акции. Руководству испанской компартии хотелось бы лишь одного - быть заранее информированным о том, как намерен действовать Советский Союз, чтобы иметь возможность провести в партии и среди испанских трудящихся необходимую разъяснительную работу». 4 5. И добавил: «Хорошо бы, чтобы об установлении дипломатических отношений было объявлено не раньше чем через два-три месяца. Время это было бы весьма полезно для подобной работы». Мы не могли не отметить настороженность, сквозившую в поведении С.Каррильо, и поэтому в своей телеграмме в Москву были сдержанны в прогнозе насчет того, какой окончательный ответ даст руководство испанской компартии. После отчета посольства о беседе с С.Каррильо из Москвы довольно долго не поступало никаких сигналов. Между тем С.Виноградов использовал любую возможность для продолжения контактов с С.Каррильо. Ничего нового об установлении дипломатических отношений с Испанией ни с одной стороны не добавлялось, но о развитии обстановки в Испании говорилось немало. Левые силы страны готовились к уходу Франко с политической арены, но действовать им приходилось в сложных условиях. Особенно это касалось коммунистов, остававшихся объектом жестоких репрессий со стороны властей. С франкизмом коммунисты вели непримиримую борьбу, однако, насколько можно было судить по рассказам С.Каррильо, они одновременно проявляли большую гибкость в отношениях со всеми другими политическими силами страны. Обращало на себя подчеркнутое внимание С.Каррильо к личности Хуана Карлоса, которому суждено было стать испанским королем. В то время он воспитывался под покровительством Франко и не был еще провозглашен наследником престола. Вообще, С.Каррильо производил впечатление человека много и нестандартно размышлявшего над тем, как вписать Испанскую коммунистическую партию в политическую жизнь постфранкистской Испании, хотя он серьезно ошибался насчет того, когда такой период реально может открыться. По его оценкам, Франко должен был уйти максимум через полтора-два года, а разговоры наши состоялись в самом начале 1964 года. Впрочем, возможно, его прогнозы подчинялись тактическим расчетам: не спешите, мол, с дипломатическими отношениями; все скоро решится само по себе. Месяца через два - два с половиной Москва проинформировала нас о том, что от установления дипломатических отношений с Испанией было решено воздержаться. Вскоре после этого состоялась новая встреча С.Виноградова с С.Каррильо, только что вернувшимся из Москвы. Теперь наш собеседник говорил насчет советско-испанских дипломатических отношений в ином ключе. В его словах звучало четкое «нет». Но вместе с тем он чувствовал явную неловкость перед С.Виноградовым за такую перемену тона и счел необходимым как-то пояснить, почему это произошло. - В начале 1964 года, - отметил он, - в западной печати стали появляться сообщения о возможной нормализации советско-испанских отношений. Я, конечно, пристально следил за ними, но не придавал им большого значения. И вдруг вы рассказываете мне о демарше испанского посла. Посол молча внимал собеседнику. - У меня, - продолжал С.Каррильо, - сложилось впечатление, что в Москве имели в виду пойти на такой шаг, исходя из соображений международной политики. Конечно, это было только впечатление, поскольку никто, в том числе и вы, посол, в той памятной беседе не говорили, что решение на этот счет уже принято. Более того, я помню, что вы говорили и о том, что решение могло быть принято руководством Советского Союза лишь в том случае, если испанские коммунисты найдут это целесообразным. Вместе с тем впечатление неминуемости подобного шага было настолько сильным, что я, - заявил С.Каррильо, - считал возможным ставить вопрос только о том, чтобы немного оттянуть эту акцию. 5 6. - Однако, - продолжал он, - в Москве во время встреч в Центральном Комитете я убедился, что позиция руководства КПСС оставалась прежней и состояла в том, чтобы не идти на установление дипломатических отношений с Испанией до ухода Франко с политической арены. Посоветовавшись с Долорес Ибаррури, находившейся в Москве, - сказал С.Каррильо, - мы передали Центральному Комитету вашей партии наше пожелание не вносить изменений в эту позицию. Надо отдать должное С.Виноградову: он примерно так и представлял себе то, что произошло в Москве. Все сказанное С.Каррильо до этой фразы ничего нового в ситуацию в советско-испанских отношениях не внесло. Новое последовало дальше. - В то же время, - заявил собеседник, - мы видим необходимость решать некоторые представляющие интерес для Советского Союза практические вопросы и поэтому с пониманием отнеслись бы к тому, чтобы Советский Союз пошел на установление с Мадридом контактов в конкретных областях, не имеющих политического значения. Все это, конечно, отличалось от того, что говорил С.Каррильо в первом разговоре с С.Виноградовым. Ясно, что об установлении дипломатических отношений с Испанией речи уже быть не могло. Более того в дальнейшем острый на язык С.Каррильо при всяком удобном случае в московских кулуарах власти, а принимали его охотно на всех уровнях, стал пускать стрелы в дипломатов, которым, дескать, не терпится попасть в Мадрид. Главному нашему дипломату тех времен А.А.Громыко приходилось учитывать эту обстановку, поскольку ущерб от таких уколов мог быть для МИДа немалым. Не знаю, какие разговоры были после этого у С.Виноградова с испанским послом графом де Мотрико. Возможно, их и вовсе не было. К тому же вскоре граф де Мотрико покинул Париж и перешел в открытую оппозицию Франко и его режиму. Однако, в результате всех этих перипетий, к которым я по стечению обстоятельств оказался непосредственно причастным на заре своей дипломатической карьеры, в отношениях между Советским Союзом и Испанией наметился существенно новый элемент: испанская компартия, преграждая путь к отношениям дипломатическим, дала зеленый свет контактам Советского Союза с Испанией в конкретных областях. Это по тем временам было весьма существенно. Пятнадцать возвращенных минут Несколько позже в 1964 году посольство получило указание срочно передать через испанское посольство в Париже обращение в Мадрид нашего правительства по гуманитарному вопросу. Франкистский режим продолжал выносить тяжелейшие приговоры, в том числе и смертные, тем, кто боролся против него, и наш демарш касался одного из таких случаев. Исполнить задание посол поручил мне. Я запросил встречу к советникупосланнику посольства Испании. Согласие было получено, и, таким образом, я впервые переступил порог испанского посольства. Мимо здания этого посольства, расположенного на авеню Йена, я каждый день по несколько раз проезжал по пути из дома на работу. Небольшой трехэтажный особняк с мансардой обращал на себя внимание всегда плотно закрытыми железными жалюзи на окнах. Время от времени на его стенах появлялись огромные кляксы от красной или черной краски следы манифестаций, которые проходили перед зданием в знак протеста против очередной шокирующей общественное мнение акции мадридской диктатуры. Маленький дворик за высокой железной оградой выглядел пустынно. На мой 6 7. звонок появился консьерж и, осведомившись, кто я, проводил меня в небольшую приемную комнату. Стены ее были одеты сплошными дубовыми панелями, их не оживляло никакое дополнительное убранство, все было казенно скучным и создавало впечатление, что люди здесь бывают редко. Время визита было, разумеется, согласовано, но потянулись минуты довольно долгого ожидания в полном одиночестве. Пять, десять, вот их уже прошло и пятнадцать, вроде бы есть повод выразить недоумение. Но боковая дверь открылась. Быстрым шагом вошел высокий худой испанец с сосредоточенным выражением лица. Поздоровавшись и не извиняясь за задержку, он предложил мне присесть, выслушал наше обращение без каких-либо комментариев или обещаний и сразу же после того, как принял у меня бумагу, встал, показывая, что встреча закончена. Строго говоря, аудиенция вполне отвечала характеру отношений между странами. Но!.. Событие, реализовавшее это "Но", произошло через несколько дней, когда тот же посланник запросился ко мне с ответным визитом, хотя мы на это мало надеялись. Я назначил ему встречу на 16.00. Отлично помню, что находился в своем кабинете, когда позвонил дежурный по посольству и сообщил мне, что испанец уже пришел. До четырех оставалось 15 минут, и у меня мелькнула мысль: уж не возвращал ли мой коллега те четверть часа, которые заставил ждать меня в приемной испанского посольства. Состоявшийся разговор подтвердил эту догадку. На этот раз испанец был подчеркнуто учтив и любезен, он жестикулировал, улыбался. Он словно переродился со времени нашей первой встречи. О переданной тогда просьбе им было сказано что-то неокончательное. Но главное - он никак не спешил уходить, пустившись в рассказ об Испании, ее экономическом развитии, культуре, демонстрировал явное желание быть приятным и всячески стремился заинтересовать меня. Посольство он покинул где-то через час, оставив у меня убеждение, что действовал по четким указаниям из Мадрида с целью продемонстрировать открытость Испании к развитию контактов с нами. Мне же было любопытно послушать, чем живет Испания, что там происходит, и своим поведением я несомненно дал возможность посетителю отписать начальству в Мадрид, что он блестяще выполнил указание. Первооткрывателями стали моряки В том же 1964 году последовало практическое воплощение новой для нашего подхода к Испании установки: развивать с этой страной контакты в неполитических областях. В Париж прилетел заведующий отделом международных связей министерства морского флота Советского Союза И.Аверин с миссией провести переговоры с представителем соответствующего испанского министерства о заходах наших судов в порты Испании и наоборот - испанских к нам. Испания исключительно удачно расположена на перекрестке интересовавших нашу страну морских путей, заходы в ее порты были очень важны для наших судов. Весьма выгодны они были и для испанцев. Переговоры поручили морским представителям, чтобы не выходить за рамки понимания, что эта договоренность свободна от всякой политической окраски. Однако посол поручил мне курировать переговоры, что я и делал с тем большим интересом и удовольствием, что И.Аверин оказался замечательным человеком, и с тех пор добрые отношения связали нас на многие годы. Переговоры прошли быстро, гладко, как это бывает, когда взаимный интерес партнеров очевиден и они этого не скрывают. Моряки, чья роль первопроходцев в истории человечества очевидна, таким образом первыми проложили и этот путь - путь, связавший Советский Союз и Испанию. Я же оказался причастен к первому формальному документу, подписанному после 7 8. гражданской войны в Испании, удостоверившему это. Договоренность значила много, хотя зафиксирована она была на скромном уровне в виде обмена письмами между двумя министерствами. Этой договоренности суждено было сыграть примечательную роль в развитии советско-испанских отношений в более широком плане. Как тому чеховскому ружью, которое, будучи повешенным на стену в первом акте, обязательно стреляет по ходу пьесы. Представительство Черноморского морского пароходства на реке Мансанарес Случилось это в 1969 году. В самом конце года. Я работал в Москве заместителем заведующего Первым европейским отделом МИДа, курирующим Францию. Мы получили телеграмму из Парижа, информирующую о том, что министр иностранных дел Испании Лопес Браво, направляется из Мадрида на Филиппины регулярным рейсом шведской авиакомпании SAS, маршрут которого проходит через Советский Союз. Обращало на себя внимание то, что сообщение об этом принес советник испанского посольства во Франции, специально посетивший с этой целью наше посольство. Согласно наведенным нами справкам, шведский самолет должен был совершить посадку на нашей территории. Продолжительностью примерно в час. Ясно, что речь шла о рассчитанной акции Мадрида, в деликатной форме предлагавшем как бы случайный контакт руководителя внешнеполитической службы Испании с каким-либо нашим представителем во время этой посадки. Мы решили откликнуться на испанскую инициативу, но тоже соблюдая деликатность, диктовавшуюся обстоятельствами, и ничего не сообщая испанцам заранее. В соответствии с графиком своего движения шведский самолет должен был совершить посадку не в Москве, а в Ташкенте. Поэтому ЦК партии принял постановление, в котором Рашидову, тогдашнему руководителю компартии Узбекистана, предписывалось встретить Лопеса Браво в аэропорту Ташкента. Вместе с тем никаких поручений ему для ведения беседы с Лопесом Браво по политическим вопросам не давалось. Проведение такой беседы было поручено мне. С этой целью мне предписывалось вылететь в столицу Узбекистана. Указаний к этой беседе не разрабатывалось и не утверждалось, поскольку ясности насчет ее возможного содержания не было. Предполагалось ориентироваться по ходу дела с учетом того, как будет вести себя испанский министр. В общем плане наша цель состояла в том, чтобы найти форму развития отношений между СССР и Испанией. Это считалось желательным, в частности, в связи с разворачивавшейся работой по подготовке Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, предполагавшей расширение наших контактов со всеми его потенциальными участниками. Добирался я до узбекской столицы с приключением. При заходе на посадку в ташкентском аэропорту у нашего самолета заклинило одно шасси. Все попытки выпустить его результата не дали, и поэтому командир корабля принял решение совершить посадку на то единственное шасси, которое подчинялось его командам. Но перед этим пилот решил выжечь максимум горючего, чтобы снизить уровень опасности при подобном аварийном приземлении. Пассажирам об этом, как водится, ничего не было сообщено. Я лишь с недоумением отметил, что, едва не коснувшись земли при первом снижении, наш самолет вновь набрал высоту, а затем долго кружил над расчерченным вечерними огнями Ташкентом. Наконец, самолет пошел вниз и... благополучно совершил посадку. Одна из пожилых женщин бросила упрек вышедшему из кабины пилоту за то, что из-за него она 8 9. опоздала на свадьбу сына, тот в ответ посоветовал ей поставить в церкви свечку за то, что она вообще сможет его увидеть. Оказалось, что, когда самолет пошел на аварийное приземление, последняя, казалось, безнадежная попытка выпустить шасси уже у самой земли удалась и заготовленные на летном поле пожарные и санитарные машины остались без дела. Старушку, видимо, очень ждали на свадьбе, а может быть, и мне было предначертано свершить что-то доброе с Испанией... Руководство Узбекистана гордилось миссией, в которой ему предписывалось участвовать. Встречу и беседу с Лопесом Браво имелось в виду провести в специальном павильоне для почетных гостей ташкентского аэропорта, естественно с угощением и сувенирами, тем более что испанский министр летел с супругой. Меня опекал заместитель председателя Совета Министров и министр иностранных дел Узбекистана Турсунов. Он занимал одновременно и пост министра культуры. Вместе с ним мы тщательно выверили расписание. Самолет должен был прибыть в Ташкент глубокой ночью. Министр взял на себя контроль за движением самолета. Мы условились, что я отправляюсь в оперный театр, а затем буду ждать Турсунова в своем номере в гостинице, чтобы вместе отправиться в аэропорт. Мне, как участнику такого знаменательного для Узбекистана события, была обещана специальная поездка в Бухару и Самарканд. Оперный театр, куда меня министр привел лично, обращал на себя внимание размахом постройки, богатством отделки. Но Турсунов был явно смущен, когда мы вошли туда, поскольку в огромном зале я оказался единственным зрителем; лишь после начала спектакля места по краям занял обслуживающий персонал театра. Не знаю, где черпали вдохновение артисты, выкладывая свои таланты перед практически пустыми рядами кресел. Но представление прошло нормально. Глубокой ночью, когда я был уже в номере в ожидании новостей, наконец раздался звонок. Турсунов был взволнован. Он сообщил мне, что самолет с испанским министром совершил непредвиденную посадку в Москве. В Ташкент в связи с этим он залетать не будет. Более того, и в Москве самолету оставалось быть не более 20-25 минут. Вот так сюрприз! Капризы непогоды или какие-то технические мелочи грозили сорвать всю тонко рассчитанную дипломатическую комбинацию двух столиц. Что делать? Я прошу Турсунова как можно быстрее доставить меня к линии прямой связи с Москвой. Нужны срочные меры, чтобы стоянка самолета была продлена и беседа с Лопесом Браво, теперь уже в Москве, непременно проведена. Ищу А.А.Громыко. В Москве уже часов девять вечера. Найти министра не просто. Я бью, как говорится, во все колокола. Наконец, мне сообщают, что мой тревожный сигнал ему передан. Меня заверяют, что необходимые меры принимаются. Мы отправляемся с Турсуновьм спать, немного огорченные, что Ташкент остался в стороне от советско-испанского диалога. Но есть и чувство удовлетворения: саму акцию мы подстраховали и спасли. Значит, все-таки причастны к ней. В Москве нашлись технические причины, помешавшие взлету шведского самолета в назначенное время. В аэропорт «Шереметьево» был срочно снаряжен заместитель министра иностранных дел А.Г.Ковалев. Беседа состоялась. В результате в Мадриде мы вскоре открыли представительство Черноморского морского пароходства. Что такое было Черноморское морское пароходство? Одно из объединений системы Министерства морского флота СССР со штаб-квартирой в Одессе. Объединение крупное. В его ведении состояло большинство пассажирских судов Советского Союза. Но чем, казалось бы, заниматься такому представительству в столице Испании? Тем более что в Мадриде вся водная гладь Мансанарес, который и рекой-то не назовешь. Однако творческие возможности дипломатии, когда она стремится найти решение проблем, в данном случае 9 10. проблемы установления постоянного канала контактов между странами, бесконечны. Вот и пригодились обменные письма Министерства морского флота о заходе советских судов в порты Испании, а испанских - в советские. Прошло совсем немного времени, и в Мадриде обосновались четыре первых советских представителя, один из которых был дипломатом. Позже между Советским Союзом и Испанией были установлены торговые отношения, и в столицах обеих стран открылись торговые представительства. Примечательной особенносью этой новой ситуации было то, что торговый представитель Испании – он оказался карьерным дипломатом – стал довольно частым гостьем в моем кабинете – кабинете заведующего отделом Министерства иностранных дел в то время как обычно торговые представители других стран ограничива лись контактами с Министерством внешней торговли. Случайное рукопожатие В ходе подготовки проекта заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе - работа эта заняла в Женеве у 35 государств ее участников без малого два года (с 1973 по 1975 гг.) - наша делегация находилась в повседневном контакте с делегацией Испании. Чаще всего контактами с испанской делегацией поручали заниматься мне, поскольку я был фактическим заместителем руководителя нашей делегации и теперь уже заведующим Первым европейским отделом МИДа. Испанские дипломаты отличались хорошей профессиональной подготовкой, в частности, международноправовой. Среди них были люди различных политических взглядов, в том числе и весьма демократических. В некоторых случаях наши добрые отношения с ними перерастали в сотрудничество. Так случилось, например, при сложных баталиях при отработке формулировки принципа нерушимости границ - одного из центральных вопросов Совещания. Молодой испанский дипломат Хавьер Руперес взял на себя смелость в один из кризисных моментов дискуссии по этой проблеме выдвинуть нетривиальное компромиссное предложение (текст этого предложения был подготовлен нами), серьезно продвинувшее дело вперед. Я не хочу отвлекать внимание читателя на описание сути всей этой дипломатической операции, в которой было много профессиональной техники. Главное, имеющее отношение к данному рассказу, состояло в том, что ведущим в этой операции был представитель Советского Союза, которому надлежало определить наиболее удобный момент для внесения предложения Рупересом, а последнему следовало сделать это настолько естественно и неожиданно, вроде экспромта, чтобы не вызвать ни у кого подозрений о заранее спланированной акции, тем более с участием Советского Союза. Для усиления эффекта внезапности, предложение планировалось внести в кульминационный момент спора на пленарном заседании в присутствии делегаций всех стран. Момент внесения предложения должен был определить советский делегат . Он сидел довольно далеко от Рупереса, на другой стороне зала и, чтобы подать Рупересу знак действовать, должен был вытащить из кармана и небрежно бросить на стол связку ключей. Все так и произошло. Предложение, сделанное Рупересом, произвело сильное впечатление. Никто не осмелился его с ходу комментировать. Был объявлен перерыв. Советская делегация, разумеется, не спешила поддерживать то, что предложил Руперес, а другие, поразмыслив, нашли предложение приемлемым и поблагодарили Испанию, которая не входила ни в группу Варшавского договора, ни в группу НАТО, ни даже в группу нейтральных государств - за то, что она вывела работу форума из трудного положения. Это было еще одним благотворным соприкосновением наших стран на долгом пути друг к 10 11. другу. Отмечу попутно, что подготовка проекта Хельсинского заключительного акта - документа, открывшего новую страницу в истории дипломатии - длилась так долго, что первые плоды Женевского совещания в виде браков (в Женеве собралось более 500 дипломатов и технических работников, включая, разумеется, и прекрасный пол) стали появляться на свет раньше, чем сформировался сам этот проект. Руперес был первым, подавшим такой пример. Он женился на переводчице из Голландии, и я с удовольствием принял участие в этой общеевропейской свадьбе. В августе 1975 года на встрече глав государств и правительств 35 европейских стран, США и Канады в Хельсинки Заключительный акт от имени Испании подписал премьер-министр Ариас Наварро: испанцы заранее давали понять, что Франко в столице Финляндии не появится. Хельсинки стало местом многочисленных двусторонних встреч на высшем уровне. Очень много было заявок на встречи с главой делегации СССР Л.Брежневым. Испанцы вопрос о специальной встрече с ним не ставили, хорошо понимая, что на это рассчитывать нереально, но активно атаковали меня просьбами помочь свершиться хотя бы протокольному рукопожатию Л.И.Брежнева и Ариаса Наварро. Добиться согласия на это оказалось делом непростым и потребовало от меня немалой настойчивости, однако мимолетный контакт прямо в зале, на месте, где располагалась наша делегация, спровоцировать все-таки удалось. Он произошел как бы невзначай. Испанский премьер, вроде бы направляясь к своему месту (на самом деле оно было в другом конце зала), проходил мимо Л.И.Брежнева и вдруг... они заметили друг друга и пожали руки, а тут так же «случайно», оказалось сразу несколько испанских репортеров с телекамерами и фотоаппаратами. Даже этот контакт в Испании был оценен весьма высоко. Дипломатические отношения установлены Франко умер в ноябре 1975 года. Испания вступила в новую эпоху своей истории. В начале 1977 года испанское правительство предложило нам провести переговоры об установлении дипломатических отношений. Москва дала положительный ответ. С испанской стороны переговоры были поручены генеральному директору европейского департамента Антонио Элиасу Мартинесу, с советской - мне, как члену Коллегии министерства, заведующему Первым Европейским отделом. Скоро А.Элиас прилетел в Москву. Мы провели за беседами 26 и 27 января. Они получились не только конструктивными, но и приятными. А.Элиас - опытный профессионал, взвешенный и рассудительный. Мы договариваемся с ним работать, как бы с чистого листа, вести речь даже не о восстановлении дипломатических отношений, а об их установлении. Такой подход освобождал нас - пусть даже и не полностью - от необходимости касаться вопросов прошлого, которые могли бы осложнить дело. Более того, это делало договоренность об установлении дипломатических отношений политическим актом, обращенным в будущее, нацеленным на сотрудничество. Элиас сообщает мне, что испанское правительство предлагает дипломатические отношения установить немедленно и немедленно же обменяться послами. Я отвечаю, что советское правительство с этим согласно. А.Элиас предлагает оформить такую договоренность путем обмена нотами, что, собственно, и явится соглашением. У меня полная свобода - карт бланш в отношении формы фиксации договоренности, и я охотно соглашаюсь с предложением А.Элиаса. 11 12. Главное решено, и мы переходим к деталям. Я говорю о желании Советского Союза иметь в Мадриде полноценное посольство. Это, в частности, предполагает, что испанские власти не будут вводить квоты на количество сотрудников, как это делают натовские страны, в отношении советских дипломатических представительств. А.Элиас соглашается. Для тех времен это было значительное достижение. Мы с А.Элиасом договариваемся не подписывать на этот счет никаких документов. Мой собеседник делает заявление, которое я фиксирую, о том, что испанская сторона не намерена вводить ограничения в отношении количественного состава советского посольства, но рассчитывает, что Советский Союз в этом вопросе будет действовать с учетом сложности внутриполитической обстановки в Испании, иными словами, не будет раздувать штат советского посольства, чтобы не давать поводов для спекуляций со стороны правых сил. Забегая вперед, замечу, что ведомственные гонки за должностями в Мадриде мы сами в Москве обуздать не сумели и в дальнейшем испанцам пришлось-таки нас сдерживать, но это будут шероховатости последующей повседневной жизни. В момент же переговоров мы действительно стремились создать как можно более чистое поле для отношений наших стран. Правда, на одной оговорке Элиас все-таки настаивает: - Следовало бы зафиксировать, - говорит он, - что установление дипломатических отношений не ведет к отказу от взаимных имущественных претензий. Если отвлечься от конкретики отношений между СССР и Испанией, то вроде бы оговорка невинная. Но франкистская пропаганда много лет муссировала вопрос об испанском золоте или, точнее, о золотом запасе республиканской Испании, вывезенном в Советский Союз в годы гражданской войны. Официальный Мадрид, конечно, хорошо знал, что все это золото ушло в те годы на оплату закупок, производимых в Советском Союзе республиканским правительством Испании, - законным правительством страны, - чему имелись и в Москве, и в Мадриде все необходимые подтверждения в виде документов самого этого правительства. Но спекуляции могут повторяться, и подобная оговорка может стать поощрением к этому, и поэтому я осторожен. Мы с А.Элиасом, конечно, не произносим слово "золото". Это та ситуация, когда молчание дороже любого драгоценного металла. Я просто заметил ему, что, поскольку имущественные вопросы не являются предметом наших переговоров, вряд ли есть основания для подобной оговорки. - Что ж, - говорит Элиас, - я доложу об этом в Мадрид, посмотрим, какова будет реакция. Перечень намеченных с двух сторон вопросов для урегулирования по случаю установления дипломатических отношений исчерпан. С учетом важности события договариваемся, чтобы ноты, которыми предстоит обменяться, подписали министры иностранных дел двух стран. Как важен в дипломатии правильный выбор момента для действия. Теперь, когда вопрос для установления дипломатических отношений созрел, нам оказалось достаточным всего одного дня для проведения переговоров, к которым мы шли так много лет (вспомните эпизод 1963 года). А.Элиас докладывает по телеграфу в Мадрид. Уже на следующий день 27 января он получает ответ с одобрением в принципе всех наших договоренностей. Однако продолжает настаивать на том, чтобы была сделана оговорка, касающаяся имущественных претензий. “Это вызвано, - мотивирует он испанскую позицию, - не соображениями юридического характера, а политической целесообразностью, продиктованной особенностями внутренней жизни Испании. Оговорку он предлагает оформить путем обмена 12 13. письмами между министрами иностранных дел одновременно с обменом нотами об установлении дипломатических отношений. Пояснение Элиаса имеет немалое значение. То, что в Мадриде не намерены придавать оговорке юридического значения, дает основание предположить, что испанские власти не ставят себе целью поднимать вообще вопрос об испанском золоте. Это, конечно, положительный момент. Свою просьбу они мотивируют политической целесообразностью. В то же время именно по причинам политическим мы считаем желательным избежать всяких оговорок, чтобы не давать даже предлога для измышлений. Причем мы убеждены, что это отвечало бы взаимным интересам. Я подробно разъясняю эту позицию А.Элиасу. А.Элиас просит сделать перерыв. Вероятно, вновь связывается с Мадридом. Когда мы встречаемся вечером, он говорит, что исчерпал свои возможности, ответ на свой новый телеграфный запрос из Мадрида он получить не рассчитывает, правда, в неофициальном плане выражает надежду, что по его личному докладу после возвращения в испанскую столицу все-таки будет принято решение это препятствие снять. Мы расстаемся в самых добрых отношениях, побывав в Большом театре на "Иване Грозном". 4 февраля испанцы сообщили об одобрении Мадридом без каких-либо оговорок всех наших договоренностей с А.Элиасом, включая тексты нот и совместного сообщения для печати, которые мы также согласовали до последней буквы. 9 февраля 1977 года мы передали испанцам ноту, подписанную А.А.Громыко. Из Мадрида получаем ноту, подписанную министром иностранных дел Испании М.Ореха Агирре. Дипломатические отношения между Советским Союзом и Испанией установлены. Перед двумя странами открывались новые возможности для того, чтобы воплотить в конкретные дела большой ресурс взаимных симпатий наших народов. Ничего подобного мне видеть не приходилось. Посол кое-как наводит порядок, вернее, пытается это сделать, просит передать в Москву единственное, с чем все более или менее согласны, - призыв о помощи. По существовавшим в МИДе порядкам, в решении подобных вопросов отдел, занимающийся политическими вопросами, а именно таким был отдел министерства, который я возглавлял, - играет не главную роль. Но и уходить от них, конечно, нельзя, и я спрашиваю, имеются ли подготовленные предложения для Москвы о том, как можно было бы решить проблему размещения посольства. Несколько дипломатов готовы сорваться с места, чтобы тут же принести мне каждый свои предложения. - А вы что, все занимаетесь этим вопросом? - Все... - И у всех по своему варианту? Этот вопрос чуть было не привел к новой вспышке страстей. Плохо, конечно, было устроено наше посольство, но и согласия там не было. В Москву я вернулся с твердым убеждением: надо принимать меры, чтобы отношения с Испанией двинулись вперед. Конечно же, от Леонида Брежнева Первым послом Испании в СССР стал Хуан Антонио Самаранч. К тому времени он уже занимал видное положение в Международном олимпийском комитете и его заветной мечтой было стать президентом этого престижного международного органа. В своей миссии в Москве он видел двоякий смысл налаживание отношений с Советским Союзом и укрепление дружбы с нашим 13 14. олимпийским комитетом, слово которого много значило в олимпийском движении. Хуан Антонио - частый гость в моем кабинете. Он правильнее некоторых других послов понял, что пути решения многих вопросов прямее и эффективнее, когда они проходят через министерство иностранных дел. В своей немногословной манере он рассказывает мне об испанских делах. Часто упоминает короля. До приезда в СССР Самаранч возглавлял в Барселоне региональный совет, нечто вроде нашего облсовета, правда, орган это невыборный. Самаранч на посту председателя регионального совета был назначенцем Франко. Но задолго до смерти каудильо он не только заказал превосходный портрет будущего короля Испании, но и подготовил для него самое видное место в здании совета. Так что этот портрет едва ли не первым в Испании был водружен на предназначенное ему место, как только Франко не стало. Самаранч рассказывает мне, что дон Хуан Карлос - человек военный большой любитель оружия, и мы с ним задумываем передачу нескольких образцов советского оружия в дар королю для его музея. А.А.Громыко мое предложение поддержал. По специальному решению ЦК были подобраны (пишу по памяти): пара автоматов, в том числе автомат Калашникова в подарочном исполнении, и пара пистолетов, в том числе пистолет Макарова, также в подарочном исполнении, с небольшим количеством боеприпасов. Все в красивой упаковке. Мне же министр поручил и передать этот подарок королю через Самаранча. Я постарался сделать это одновременно интимно (нас было с Самаранчем двое) и торжественно: в знаменитом мидовском особняке на ул.Алексея Толстого (теперь Спиридоновке). Самаранч был в полном восторге. Разумеется, у него возник вопрос: от чьего имени делается этот подарок? Вопрос естественный. Конечно, он возникал и у меня при подготовке этой акции, и мне было ясно, что подарок королю должен был исходить от первого лица в нашем государстве, т.е. от Л.И.Брежнева. Загвоздка состояла в том, что добиться не только соответствующей сопроводительной бумаги, но даже записи в решении ЦК на этот счет мне так и не удалось: не пришло еще для Москвы время формулировать подобные решения в отношении испанского монарха. Я замешкался в ответе. В этой паузе лицо Самаранча выдавало быстро нараставшую тревогу услышать не тот единственно возможный ответ, который требовался для удачи всей этой доброй инициативы. - Конечно же, от Леонида Брежнева! - вырвалось у меня, и вместе с обрадованным послом мы стали быстро укладывать в упаковку все это оружейное богатство. Жребий брошен Перебирая в памяти все эти "эпизоды" уже при подготовке рукописи, я прихожу к выводу, что те, кто решил послать меня послом в Испанию, имели, видимо, немало для того оснований. Вскоре после разговора со мной Н.М.Пегова, с которого я начал рассказ, моим мнением насчет работы в Испании поинтересовался А.А.Громыко. Деликатно. Через своего заместителя, оставляя решение полностью на мое усмотрение и уточняя, что я могу продолжать работать и в Москве. Выбор теперь был за мной. И, как видно из предыдущего, я рассматривал этот вопрос не только сквозь розовые очки эмоций, но и с учетом некоторого знания обстановки в Испании - по меньшей мере, неопределенной. Но это тоже подкупало меня. Я выбрал плавание. Зачем же вступать на стезю дипломатической службы, как не для того, чтобы попробовать свои силы на посту посла. Говорят, солдат, отправляясь на войну, несет в своем 14 15. ранце жезл маршала. Если так, то про дипломата можно было бы сказать, что в свою карьеру он вступает с проектом верительных грамот в кармане. 15
