В.П. Казаков Историография войны за независимость Аргентины
advertisement
В.П. Казаков Историография войны за независимость Аргентины Истоки историографии войны за независимость восходят к работам ее участников. Еще продолжалась борьба за свободу, когда в 1816 – 1817 гг. вышло трехтомное «Исследование гражданской истории Парагвая, Буэнос-Айреса и Тукумана» декана Кордовского кафедрального собора Грегорио Фунеса, осуществленное при финансовой поддержке правительства Буэнос-Айреса. Будучи видным деятелем национально-освободительного движения, Фунес в своем труде дает резко отрицательную оценку испанского колониального господства на Ла-Плате и оправдывает революцию независимости1. С аналогичных позиций был написан Манифест Тукуманского конгресса от 25 октября 1817 г., обращенный к нациям мира, в котором объяснялись причины провозглашения независимости2. С завершением войны за независимость развернулась острая борьба вокруг путей дальнейшего развития Аргентины. В историографии она получила название борьбы унитариев и федералистов. Поражение унитариев во главе с первым президентом Аргентины В. Ривадавией (1826–1827) открыло путь к торжеству федералистов и установлению консервативной диктатуры Х.М. Росаса (1835–1852). В отличие от либералов-унитариев, стремившихся «европеизировать» Аргентину, Росас и идеолог диктатуры Педро де Анхелис выступали за укрепление «традиционных общественных устоев». Они, как и другие консерваторы, избрали в качестве «национальной» основы ценности испанского наследия. Такой подход был положен ими и в оценку войны за независимость. Консерваторы преуменьшали значение Майской революции 1810 г., положившей начало освобождению Аргентины от испанского колониального ига, которая, по их словам, первоначально не была направлена против власти испанской короны, и лишь непонимание этого метрополией привело к провозглашению независимости3. 1 Штрахов А.И. Война за независимость Аргентины. М., 1976. С. 17. Текст манифеста опубликован в – Штрахов А.И. Указ. соч. С. 372–386. 3 Наиболее полно и ярко эта оценка нашли отражение в речи Росаса перед дипломатическим корпусом 26 мая 1836 г. Называя Майскую революцию «первым актом народного суверенитета», Росас вместе с тем утверждал, что «Буэнос-Айрес 2 34 Консервативная идеология не завоевала ведущих позиций в общественной исторической мысли. В борьбе с ней появилось «поколение 1837 г.» – первое в истории независимой Аргентины общественнополитическое движение передовой интеллигенции, посвятившее себя борьбе за социальное и духовное обновление страны. Из его рядов вышли видные ученые, литераторы, общественные и политические деятели, подготовившие падение диктатуры Росаса и определившее идейное развитие Аргентины во второй половине XIX века: Х.Б. Альберди, В.Ф. Лопес, Б. Митре, Д.Ф. Сармьенто. Вождем «поколения 1837 г.» был аргентинский мыслитель, поэт и общественный деятель Эстебан Эчеверрия. Эчеверрия стал первым, кто дал целостную концепцию войны за независимость и постарался объяснить суть происходившего в стране после освобождения. Майская революция – отправной пункт всех построений Эчеверрии. Именно в мае аргентинский народ стал народом, именно Майская революция поставила его на путь прогресса4. Вместе с тем Майская революция осталась незавершенной. В понимании Эчеверрии революция – это полный разрыв со старым порядком. Перед ней стояли две задачи: политическое освобождение и освобождение социальное. «Первая задача решена, вторую необходимо решить»5. Под социальным освобождением Эчеверрия понимал духовное освобождение от Испании. Но этого как раз и не произошло. Все основные пороки дореволюционного образа жизни, психологии перешли в наследство молодой республике. Отсюда Эчеверрия делал вывод: «Мы независимы, но мы не свободны. Испания больше не угнетает нас, но ее традиции тяготеют над нами»6. По убеждению Эче- восстал не против нашего суверена, но для того, чтобы сохранить его власть, от которой он был временно отстранен. Не для того, чтобы разорвать узы, связывающие нас с испанцами, но для того, чтобы укрепить их еще больше. Не для того, чтобы внести анархию, но для того, чтобы предохранить нас от нее и не быть увлеченным в бездну несчастий, в которую оказалась ввергнута Испания. Такова, сеньоры, великие и достойные похвалы цели кабильдо абьерто 22 мая 1810 г. Но! Кто бы мог подумать! Акт.., который... заслуживал большей похвалы, был истолкован как скрытое, замаскированное восстание... мы приняли единственное решение, которое позволяло нам спастись: мы провозгласили себя свободными и независимыми от королей Испании и от любого другого иностранного господства». – Речь Росаса опубликована в – Levene R. Ensayo histórico sobre la revolución de Mayo y Mariano Moreno. T. I–III. Buenos Aires, 1960; T. III. Documentos. P. 233–234. 4 Echeverria E. Obras completas. Buenos Aires, 1951. P. 163. 5 Эчеверрия Э. Социалистическое учение Майской ассоциации. – Прогрессивные мыслители Латинской Америки (XIX – начало XX в.). М., 1965. С. 74. 6 Там же. 35 веррии, «во всякой революции всегда борются две идеи: идея застоя, которая стремится сохранить статус-кво, и идея преобразующая, прогрессивная». Для него «победа революции – это победа новой, прогрессивной идеи». Окончательной победа революции будет тогда, когда «новый дух» полностью уничтожит «дух мрака», а пока «вражда и борьба между ними порождает войны и бедствия»7. Вину за незавершенность революции Эчеверрия возлагал на унитариев. Он обвинял их в непонимании специфики местной жизни и, в конечном счете, – в создании предпосылок для захвата власти Росасом. По словам Эчеверрии, «они искали идеал, который видели в Европе, но не идеал – результат развития Аргентины»8. Модели развития, возникшие в Европе на более высокой ступени исторического развития, они механически перенесли на неподготовленную историческую почву. Анализируя историческое наследие Майской революции, Эчеверрия пришел к выводу, что Майская революция оставила нам как результат традицию и Догму – суверенитет народа, т.е. Демократию»9. В отличие от социально-политических вопросов проблемы экономического развития страны не были в центре внимания Эчеверрии. Он практически не касался экономических предпосылок войны за независимость, вопросов земельной собственности, иммиграции. Все эти вопросы подверглись специальному рассмотрению в работах Х.Б. Альберди, которому Эчеверрия завещал продолжить начатое им. В своих сочинениях Альберди плодотворно развил идею, впервые выдвинутую Эчеверрией: необходимо осваивать достижения европейской цивилизации, не слепо копируя их, а приспосабливая к условиям национальной действительности. В его представлении философия истории основывалась на законе постоянного прогресса, при котором «право прогрессивно развивается», а демократия народа является конечным рубежом, который достигается после долгого просвещения народа. Альберди стал первым аргентинским мыслителем, который занялся изучением аргентинской истории и политики путем анализа их экономической основы. «Экономический интерес, – писал Альберди, – является высшим двигателем политических вопросов, которые целиком захватили современную жизнь аргентинского народа»10. Следуя этому подходу, Альберди дал экономическое объяснение политической истории Аргентины. 7 Там же. С. 69 – 70. Echeverria E. Obras completas. P. 304. 9 Ibid. P. 309. 10 Alberdi J.B. Estudios económicos. Buenos Aires, 1934. P. 178. 8 36 Для Альберди история являлась «не катехизисом морали, не галереей примеров для подражания», а наукой, призванной объяснить ход событий и предвидеть их развитие. Он не принимал «военный» подход к изучению войны за независимость, который, выпячивая роль военных, приносил большой вред, так как скрывал ее истинные причины: экономический интерес Европы в освобождении Америки. Альберди считал необходимым изучать исторические события в их «среде», иными словами, конкретноисторически. С этих позиций он подходил к оценке войны за независимость – аргентинской революции. Альберди указывал на причинноследственную связь событий, происшедших в Старом и Новом Свете в конце XVIII–XIX вв.: аргентинская и южноамериканская революция являлась частью испанской, которая представляла собой фазу французской, как сама французская революция была этапом трансформации, «которую Европа проходила уже три века»11. Альберди утверждал оригинальный характер аргентинской революции и считал неверным, как это делал Митре, объяснять ее по аналогии с английской, французской и североамериканской. Первые две решали исключительно внутренние задачи. Над Англией и Францией не довлело иностранное господство. «Здесь был народ против знати, равенство против феодализма, свобода против деспотизма. Революция была войной части английского народа против другой части английского народа. То же было во Франции»12. Иным было положение в Аргентине, где борьба шла между колонией и метрополией, и революция носила общенациональный характер. «Прошлое не имело защитников. Ни один аргентинец не боролся ни за знать, ни за трон, ни за то, чтобы стать подданным Испании»13. Альберди не сводил революцию к решению национальноосвободительной задачи. Она преследовала две цели: внешнюю и внутреннюю, независимость от Испании и создание демократического государства. Если первая достигнута, то вторая нет14. В этом он видел ее принципиальное отличие от североамериканской революции, которая «имела единственной целью независимость, поскольку свободное правительство уже существовало»15. Незавершенный характер аргентинской революции Альберди объяснял тем, что колониальный режим сохранился и после завоевания независимости. Его воплощением был город Буэнос-Айрес вместе с одноименной 11 Alberdi J.B. Grandes y pequeños hombres del Plata. Paris, 1912. P. 64, 69. Ibid. P. 36. 13 Ibid. 14 Ibid. P. 29, 48. 15 Ibid. P. 40. 12 37 провинцией, который захватил и сохранил привилегии вице-королевства: порт, таможню, кредит, казну, рынок. Все это вместо того, чтобы стать достоянием всей страны, продолжало принадлежать Буэнос-Айресу. Провинции, освободившись от Испании, остались в зависимости от БуэносАйреса. Произошла замена испанской метрополии на метрополиюпровинцию16. Концепция Альберди не была единственной, претендовавшей на объяснение войны за независимость. Со своим объяснением исторического прошлого Аргентины выступил другой выдающийся мыслитель Д.Ф. Сармьенто. Титульный лист первого издания «Цивилизация и варварство» Д.Ф. Сармьенто В основу своей концепции исторического развития Аргентины Сармьенто положил антиномию «варварство – цивилизация», изложенную им в книге «Факундо. Цивилизация и варварство». Согласно Сармьенто, Аргентина в первой половине XIX в. стала ареной двух развивающихся одновременно войн: одна – это война, которую вели города – носители и проводники европейской культуры, «цивилизации» - против испанских колонизаторов и их наследия; вторая – это война отсталой деревни – 16 Alberdi J.B. La revolución del 80. Buenos Aires, 1964. P. 25. 38 «варварства» – против городов. Сармьенто возлагал вину за различие между городом и деревней на «почву» и порождаемого ею человека. В городах – прогресс, разум, труд, культура, гражданское общество, законность; в деревне – застой, иррациональность, произвол, косность, тирания. «В Аргентинской Республике на одной и той же земле соседствуют две различные цивилизации... Век XIX и век XII сосуществуют: один в городах, другой – в пампе»17. Основу аргентинского «варварского» общества составляли гаучо – центральная фигура в сельской местности, где скотоводство не просто занятие населения, но способ его существования. Сармьенто указывал на его антисоциальные черты: он лишен всяких обязанностей, свободен от любого подчинения, не имеет ни малейшего представления о власти»18. Таким образом, согласно Сармьенто, к 1810 г. в стране сложились два «способа существования», в столкновении между которыми он видел ключ к объяснению последующей истории страны. «До 1810 г. в Аргентинской Республике было два различных общества, соперничающих и несовместимых, две различные цивилизации: одна – испанская, европейская, просвещенная, другая – варварская, американская, почти индейская. Революция в городах послужила только толчком к тому, чтобы эти два различных способа бытия одного народа столкнулись друг с другом, сошлись в поединке и после долгих лет борьбы один поглотил другой»19. В отличие от Альберди Сармьенто сводил причины войны за независимость к идейному влиянию Европы. «Всюду в Америке эти войны были одинаковы и порождены единым источником, а именно: развитием европейских идей»20. Это была революция городов. Вопросы, которые она призвана решить – свобода, ответственность власти – воспринимались в них с великим энтузиазмом, но были совершенно чужды пастушескому селу, образу жизни пампы, ее потребностям. Революция, отмечал Сармьенто, оказалась полезной пампе в одном отношении: она дала выход ее избыточным силам. Теория революции, изложенная Сармьенто, ясна и определенна: когда общность вступает в период революции, в ней борются два противоположных принципа – революционный, желающий ввести перемены, и консервативный, пытающийся им помешать. В 1810 г. патриоты (революционеры) разбили роялистов (консерваторов), и первые, уже победители, раскололись на две силы: одна стремилась лишь к замене правительства (ис17 Сармьенто Д.Ф. Факундо. Цивилизация и варварство. М., 1988. С. 37. Там же. С. 39. 19 Там же. С. 43. 20 Там же. С. 44. 18 39 панского туземным), другая желала довести революцию до конца. Сначала пастушеское село примкнуло к революции, но очень быстро откололось от нее, образовав третью силу, одинаково враждебную как одному, так и другому лагерю, как монархии, так и республики, ибо обе они происходили из городов и несли определенный порядок. Так возникла монтонера – военная ассоциация гаучо – порождение пампы и враждебное городу и революции. Во главе ее стояли каудильо, которые повели войну против городов за освобождение от всякого гражданского правления. Итоги революции Сармьенто резюмировал в следующих словах: «Города побеждают испанцев, а пампа побеждает города». В этом он видел секрет революции, «первый выстрел которой прозвучал в 1810 г., а последний еще впереди»21. С окончательной консолидацией аргентинского государства во второй половине XIX в. получила развитие национальная историография. Преобладающим в историографии было либеральное направление; внутри него существовали различные оттенки. Большое влияние на историков оказал европейский позитивизм (О. Конт, Г.Т. Бокль, Г. Спенсер, И. Тэн). Среди крупных проблем аргентинской истории, которые привлекали наибольшее внимание, на первом плане оставалась война за независимость. В последней трети XIX в. возникли две школы исторических исследований: «философская» во главе с В.Ф. Лопесом и «эрудитская» во главе с Б. Митре. В силу их общих либеральных взглядов в историографии они объединятся в одну «классическую» школу. Митре был видным военным, политическим и государственным деятелем, президентом Аргентины, внесшим большой вклад в развитие национального государства. Но все же главной его заслугой явились исследования по истории своей страны, главным образом – войны за независимость. Благодаря своим трудам «История Бельграно и аргентинской независимости» (1857–1887) и «Истории Сан-Мартина и южноамериканского освобождения» (1887–1890) Митре стал первым аргентинцем, заслужившим право называться профессиональным историком. Войну за независимость Митре воссоздал на базе изучения большого количества ранее неизвестных источников: в общей сложности пяти тысяч документов. Он высоко оценивал значение борьбы за независимость, ставя ее в один ряд с войной за независимость США и французской революцией. В основе революции независимости, по мнению Митре, лежали не материальные интересы, а идея независимости, которая зародилась со времени конкисты. Этот тезис он сформулировал уже в первых строках «Ис21 Там же. С. 47. 40 тории Бельграно». Ее содержанием является постепенное развитие идеи «независимости аргентинского народа»22. В центре внимания автора – деяния выдающихся руководителей борьбы за независимость генералов М. Бельграно и Х. Сан-Мартина, что нашло отражение в самих названиях этих книг. Митре стремился отразить аргентинскую независимость в жизни одного человека – Бельграно, а южноамериканское освобождение в жизни другого – Сан-Мартина. Свое кредо Митре выразил в первой фразе, с которой начинается «История Бельграно». «Эта книга является в одно и то же время историей одного человека и историей одной эпохи»23. Бартоломе Митре Вместе с тем Митре не сводил исторический процесс к деятельности «великих людей» и не считал, что эпоха независимости была продуктом их исключительного творчества, а народная масса – слепым и безгласным оружием в их руках. Но и последняя, по мнению Митре, не играла решающей роли. Он стремился примирить обе точки зрения, признавая влияние как масс, так и личности в истории, но всегда подчинял их руководящей роли идей, считая последние порождением человеческого духа. Для лучшего понимания причин и характера войны за независимость Митре широко использовал сравнительно-исторический метод. В поле его 22 23 Mitre B. Ensayos históricos. Buenos Aires, 1941. P. 5. Ibid. 41 зрения находились исторические судьбы Испанской и Английской Америки. Отмечая, что Северная Америка была колонизована нацией, имевшей практические понятия о свободе и лучше подготовленной для управления, Митре не видел принципиальной разницы в колониальной политике двух метрополий: Англия использовала те же методы в эксплуатации колоний (торговую монополию, налоговую систему), что и Испания. Для обоснования идентичности процессов, протекавших на Юге и Севере Америки, Митре использовал основополагающий принцип позитивизма – идею эволюции и естественного отбора. Согласно Митре, креолы родились республиканцами в силу естественного отбора и эволюции, «которую можно проследить с большей уверенностью, чем изменение видов с течением времени»24. Обосновывая право колоний на независимость, Митре обращался к теории договорного происхождения верховной власти. Единственным связующим звеном между Испанией и колониями признавалась власть испанского монарха, с ее исчезновением суверенитет переходил к народу25. Прежде войны за независимость должна была осуществиться «революция в умах». Идее независимости помогли созреть события, происходившие за пределами Испанской Америки. В этом смысле чрезвычайным событием, способствовавшим формированию сознания южноамериканцев, было освобождение Северной Америки. Митре придавал большое значение филиации идей: «Французская революция была непосредственным следствием североамериканской, чьи принципы проникли и в Южную Америку, где получила распространение революционная литература»26. Вместе с тем Митре являлся решительным сторонником эндогенного происхождения революции. В отличие от Альберди и Сармьенто Митре утверждал, что война за независимость вызвана внутренними факторами, а внешние воздействия играли второстепенную роль. Возражая тем, кто придавал решающее значение в возникновении движения за независимость наполеоновскому вторжению в Испанию и временному устранению Бурбонов. Митре считал, что не будь этих событий, «революция задержалась бы, но это не значит, что Америка не созрела для освобождения». «Революция имела глубокие корни в людях и вещах, она подчинялась собственному пульсу, который, несмотря на препятствия, чувствовался 24 Mitre B. Historia de San Martin y de la emancipación sudamericana. T. I – II. Buenos Aires, 1950; T. I. P. 67. 25 Ibid. P. 55. 26 Ibid. P. 44. 42 уже три века»27. Для Митре главным доводом в пользу зрелости внутренних предпосылок для революции было то, что Испанская Америка «сама завоевала независимость». Митре придавал войне за независимость Испанской Америки всемирно-историческое значение. «От ее победы или поражения зависели революционные судьбы обоих миров». Если бы революция была подавлена, то США остались бы единственной республикой, а весь мир был бы угнетен абсолютизмом с помощью свободной Англии». Митре подчеркивал, что с момента южноамериканской революции «историческое движение, которое три века назад принесло с востока на запад деспотизм, изменило свое направление, и принципы американского возрождения пошли с запада на восток и распространились в Европе». В качестве примера он указывал на Грецию, которая «в противоположном полушарии подняла клич независимости»28. Но и в Новом свете произошли радикальные изменения. С завоеванием независимости Южной Америки «появилась целая группа наций, которые впервые в мире образовали политическую систему с естественными законами и демократической гармонией. Для республики был завоеван целый континент»29. Митре рассмотрел возможные альтернативы независимости: сохранение испанского государства или переход под власть Англии. Для него они обе были неприемлемы. «Сохранение колониальной системы означало медленную смерть», тогда как «независимость означала жизнь». Кроме того, «независимость означала создание демократической республики, и одно это завоевание стоило всех жертв»30. В случае завоевания Англией колонии приблизились бы к материальному прогрессу, но они не были бы независимыми и демократическими нациями» и «не могли бы содействовать всеобщему прогрессу»31. Митре стоял во главе «эрудитской» школы. «Эрудитская» историография делала упор на сбор и изучение исторических документов. Ей противостояла «философская» школа – обобщающей, генерализующей истории во главе с В.Ф. Лопесом, которая пыталась следовать традиции Вольтера и Гизо в историографии. Лопес был видным политическим деятелем, но в историю своей страны он вошел, прежде всего, как историк. Если Митре занимался в основном эпохой войны за независимость, то Лопес – историей Аргентины в 27 Ibid. P. 59. Ibid. P. 65. 29 Ibid. P. 79. 30 Ibid. P. 73. 31 Ibid. P. 77. 28 43 целом. Итогом его многолетней работы стала десятитомная «История Аргентинской республики» (1883–1893), первая работа подобного рода в аргентинской историографии. Лопес и его «философская» школа истории (М. Эстрада, Л.В. Лопес – сын В.Ф. Лопеса, М.А. Пеллиса) не занимались собственно философией истории, как, например, И.Г. Гердер. Название не отражало содержания их деятельности. То, что они называли философией истории, было поиском общих причин событий, установлением параллелизма между событиями на Ла Плате и в Испании. Лопес претендовал объяснить всю аргентинскую историю, используя, как в естественных науках метод сходства и аналогии Историки «философской» школы находились под сильным влиянием европейской историографии: сначала Ф. Гизо, затем Т.Б. Бокля, Б. Маколея, И. Тэна. Как и Митре, Лопес высоко оценивал национально-освободительную борьбу. В отличие от Митре, который делал акцент на внутренних причинах событий, Лопес. по его собственным словам, трактовал их «наоборот». Он рассматривал колониальную историю не как автохтонный процесс, а как отражение испанской и европейской истории. Лопес ограничивал свои исследования политическими аспектами истории Аргентины. Для него не существовало иной истории, кроме политической. Это вытекало из его понимания общественного предназначения истории: воспитывать народ в духе свободы и демократии. Лопес открыто провозглашал партийность истории. По его убеждению, «политический историк» не мог быть беспристрастным повествователем, а обязан излагать исторические события с позиции партии, к которой он принадлежал. О себе и своих последователях он писал: «У нас есть партия, и мы разделяем либеральные взгляды. Мы решительные друзья свободного правительства»32. С этих позиций Лопес описывал развернувшуюся в ходе войны за независимость внутриполитическую борьбу. Все его симпатии целиком на стороне либерального крыла патриотов. И, наоборот, Х. Артигас, другие каудильо и следовавшие за ними массы под пером Лопеса предстают как «вандалы», «варвары»33. С ускорением развития капитализма в стране и начавшейся массовой иммиграцией трудящихся из Европы в конце XIX в. в Аргентину проникли социалистические идеи, в том числе марксизм. В 1896 г. была создана Социалистическая партия Аргентины (СПА). Х.Б. Хусто – создатель и бессменный лидер СПА, стал основополож32 33 Lopez V.F. Historia de la República Argentina. T. I. Buenos Aires, 1957. P. 30. Ibid. T. II. P. 242, 580, 597. 44 ником социал-реформистского течения в аргентинской историографии. По Хусто, история это универсальный и постоянный процесс, чьей теорией является общая теория человеческой деятельности. Свою концепцию общественного развития он изложил в главном труде «Теория и практика истории» (1909)34. Суть общественного развития Хусто видел в поступательной эволюции от низших «варварских» проявлений общественной жизни к высшим формам «цивилизации». Прогресс Аргентины он связывал с европейской иммиграцией, с привнесением достижений передового европейского капитализма. Хусто верил в возможность постоянной трансформации капитализма в социализм, с помощью реформ и завоевания социалистами большинства в парламенте. Хуан Баутиста Хусто Несмотря на то, что Хусто был первым переводчиком на испанский язык «Капитала» К. Маркса, для Хусто марксизм никогда не был мировоззрением, а лишь одной из форм знания. Из марксизма Хусто взял роль человека в его практической реализации и признание борьбы классов как движущей силы истории. Хусто стал первым, кто рассмотрел аргентинскую историю в социально-экономических понятиях, исходя из научного метода и выделяя экономическую основу борьбы за независимость. Она основывалась на призна34 Justo J.B. Teoria y practica de la historia. Buenos Aires, 1909. 45 нии экономического фактора как главной причины Майской революции и последующих гражданских войн, который неразрывно связывался с образованием классов, частной собственности и технико-экономическим развитием колонии. Свою концепцию аргентинской истории Хусто изложил в работах «Научная теория истории и аргентинская политика» (1898) и «Аргентинский социализм» (1910)35. Говоря о социально-экономических предпосылках войны за независимость и характеризуя ее как буржуазную революцию, Хусто указывал, что владельцы земли и скота, торговая буржуазия хотели монопольно эксплуатировать богатства колонии, для чего было необходимо освободиться от власти Испании. Об их буржуазном характере свидетельствовало и постоянное противодействие увеличению зарплаты. Хусто подчеркивал, что в действительности освободительное движение преследовало цель разорвать экономические узы с Испанией и заменить испанское господство на креольское, а не установить республику или демократию. Эти прагматичные революционеры, отмечал Хусто, не мечтали ни о свободе и демократии, ни о свержении династий или провозглашении конституции. Они желали экономической независимости и свободы торговли36. Вместе с тем Хусто далек от того, чтобы умалять прогрессивное значение Майской революции. Он признавал, что Майская революция, оставив в стороне ее буржуазный характер, имела важные последствия для народных масс. Хотя они были политически невежественными, они получили выгоды от движения за независимость. Для их привлечения в революционные армии буржуазия отменила рабство. В результате революция сделала решающий шаг к формированию современного рабочего класса. По Хусто, война за независимость была славой буржуазии. Народ принимал в ней участие как исполнитель замыслов привилегированного класса, который руководил движением. Но вскоре народу пришлось бороться с этим классом для защиты своих интересов. Хусто обращал внимание на те практические последствия, которые имела революция для гаучо, лишив их свободы передвижения и традиционных источников существования. Увидев, что под угрозой находится их образ жизни, они восстали против буржуазии в защиту земли, на которой жили37. Здесь лежит объяснение гражданских войн, которые опустошали Аргентину с 1815 г. Хусто характеризовал их как настоящую борьбу клас35 Justo J.B. La teoria ciéntifica de la historia y la politica argentina. Buenos Aires, 1898; El Socialismo argentino. Buenos Aires, 1910. 36 Justo J.B. El socialismo argentino. P. 15–18. 37 Ibid. P. 18–23. 46 сов, отмечая вместе с тем ее бесперспективность, поскольку гаучо боролись за сохранение статус-кво, что было невозможно и вело к экономическому застою и изоляции от остального мира38. Неспособные к эксплуатации ферм, занятию земледелием, гаучо дали дорогу, не догадываясь об этом, деспотизму, который привел к консолидации помещичьего режима39. Другим важнейшим представителем социалистического направления в историографии был Х. Инхеньерос. В своих социологических воззрениях Инхеньерос пытался сочетать биологическую концепцию истории с экономической теорией Маркса. Признавая решающую роль экономического фактора в развитии общества, он видел в нем, как и в классовой борьбе, проявление биологического закона борьбы за существование. По мнению Инхеньероса, «независимость стала логическим результатом экономического и политического упадка Испании, ее желания сохранить торговую монополию в ущерб местным уроженцам». Вместе с тем он считал, что решающую роль в политическом освобождении сыграл внешний фактор: наполеоновское вторжение в Испанию. Без него целью борьбы была бы лишь автономия и свобода торговли. «Немногие из местных жителей желали изменения политического и социального режима»40. Майскую революцию совершило «просвещенное меньшинство» Буэнос-Айреса, которое стремилось к радикальному изменению колониального режима. Инхеньерос высоко оценивал политику Ривадавии, прежде всего, его закон об эмфитеусисе, направленный против латифундизма. Политика унитариев противоречила интересам латифундистов – этих феодальных «сеньоров», которые желали лишь смены правителей. Выразителем их интересов стал Росас – собственник, компаньон и управляющий наиболее крупными эстансиями, который организовал настоящий «торговый трест асендадос». Росас пользовался непререкаемым авторитетом у консервативных сил и его правление было реставрацией колониальных порядков, поражением принципов и идеалов Майской революции, настоящей контрреволюцией. Наряду с этим Инхеньерос отмечал, что после свержения Росаса его политические противники извратили его историческую роль41. 38 Ibid. P. 23–30. Ibid. 40 Ingenieros J. Sociologia argentina. Buenos Aires, 1918. P. 45. 41 Ibid. P. 54. Этот же вывод Инхеньерос повторил в своей незаконченной работе «Эволюция аргентинских идей». В противовес принципам нового режима, которые представляли якобинцы и либералы, смотревшие в будущее: Морено, Кастельи, Триумвират, Монтеагудо, Альвеар, Ассамблея, Доррего, анархисты Литораля, 39 47 В первой половине XX в. в аргентинской историографии господствовало традиционалистское направление во главе с Р. Левене. Традиционалисты дали много исследований, опирающихся на архивные материалы. Прежде всего это касалось колониального периода и войны за независимость. Для их работ характерно внимание к документам и фактам, объективная форма изложения. История рассматривалась ими не только с точки зрения этико-политических категорий, но в сферу их научных интересов стали входить и социально-экономические проблемы. Наиболее полно традиционалистская концепция войны за независимость изложена в работах Левене. Он решительно не согласен с утверждением консерваторов – Х.М. Росаса, П. де Анхелиса, Т. Ангорены, что Майская революция не преследовала цели освобождения страны. Напротив, по Левене, она имела огромное социальное значение. Ее цели не ограничивались завоеванием независимости, но и справедливости, равенства, демократии, конституционной организации страны. Это была народная революция, она была осуществлена всеми социальными силами: народом, армией, духовенством. Левене подчеркивал ее огромное духовное влияние на последующие поколения аргентинцев42. Левене рассматривал Майскую революцию как часть общей революции конца XVIII – начала XIX вв., охватившую Северную Америку. Францию, Испанию. Она явилась прямым результатом распада испанской монархи и была подготовлена всем предыдущим развитием колонии43, а не являлась результатом желаний или решений группы людей. Это исторический процесс, логическое следствие более глубоких причин и ее лидеры являлись лишь выразителями общего чувства, господствующего в обществе44. Причины революции носили внутренний и внешний характер. К внутренним причинам Левене относил экономические, политические и интеллектуальные предпосылки освобождения, а также результаты английских вторжений на Ла Плату в 1806–1807 гг. В последние годы испанского господства вопрос свободной или монополизированной торговли расколол колониальное общество. Торговую монополию стремились сохранить Сарратеа, Гарсия, Ривадавия, возродились принципы старого режима, которые поддерживали реакционеры и консерваторы: Сааведра, Фунес, Консервативная хунта, Кабильдо, Наблюдательная хунта, Тукуманский конгресс, Тагле, Пуэйрредон, теологи Интерьора, Анчорена, Маса, Росас» – Ingenieros J. La evolución de las ideas argentinas. T. I–II. Buenos Aires, 1978; T. I. P. 413. 42 Levene R. Ensayo histórico sobre la revolución de Mayo y Mariano Moreno. T. I. P. 14–15. 43 Ibid. P. 18. 44 Levene R. A history of Argentina. Chapel Hill. 1937. P. 208. 48 испанские купцы. Широкое движение землевладельцев, фермеров, местных купцов в многочисленных петициях и меморандумах выступало за свободный экспорт своей продукции45. Левене отмечал экономическую неизбежность введения свободной торговли, поскольку охвативший вицекоролевство финансовый кризис вел к краху и был сродни кризису, охватившему старый режим накануне французской революции46. Наряду с экономической, второй важнейшей внутренней причиной революции была политическая – неприятие народом колониального режима. Левене выделял следующие этапы этого процесса: после английских вторжений 1806–1807 гг., когда народ своими силами защитил и отвоевал Буэнос-Айрес, он провозгласил себя сувереном, заставив покинуть свой пост вице-короля Собремонте и назначив героя реконкисты Левене во главе войск; революционные движения 1809 г. в Чукисаке и Ла Пасе; кабильдо абьерто 22 мая 1810 г. в Буэнос-Айресе, на котором народ приказал вице-королю Сиснеросу уйти47. В качестве политической причины Левене рассматривал также наполеоновское вторжение в Испанию и последовавшую затем революцию, которая вскоре распространилась на Новый Свет48. Вместе с тем Левене подчеркивал, что английское вторжение, также как и события в Испании лишь ускорили существовавшую тенденцию к независимости49. Революции в США и Франции стали главными внешними причинами войны за независимость. Левене выделял три причины североамериканского влияния: 1. как пример для подражания; 2. участие Испании в освобождении североамериканских колоний создало прецедент для ее собственных колоний последовать примеру 13 колоний; 3. как следствие помощи, которую Испания оказала североамериканским колониям. Англия усилила кампанию по освобождению испанских колоний50. Влияние французской революции носило прежде всего идейный характер. Ее «Декларация прав гражданина», которая включала свободу, равенство собственность и суверенитет народа, дошла и до далекой колонии Ла Платы51. В целом Левене высоко оценивал Майскую революцию – веху в истории свободных народов. Как и ее предшественницы, она была революци- 45 Ibid. P. 230. Levene R. Ensayo histórico ... T. I. P. 227–228. 47 Levene R. A history of Argentina. P. 231. 48 Ibid. 49 Ibid. P. 204. 50 Ibid. P. 233. 51 Ibid. 46 49 ей принципов и имела свою «декларацию прав», поскольку провозгласила и сделала эффективными права политической, интеллектуальной и торговой свободы и гарантировала принципы равенства и справедливости, основанные на законе52. Наряду с этим Левене отмечал незавершенный характер революции, которая имела две задачи: внешнюю – независимость и внутреннюю – национальную организацию. Если первая была завоевана в 1816 г., то вторая задача была решена лишь с федерализацией Буэнос-Айреса в 1880 г.53 Традиционалисты были убеждены в великом будущем Аргентины – молодой страны, которой самой природой предназначено быть местом великой цивилизации европейского характера. Начавшийся на рубеже 1930-х годов структурный кризис развеял надежды на великое будущее Аргентины в рамках либеральной модели и вызвал пересмотр истории страны с антилиберальных, националистических позиций. «Школа ревизии» аргентинской истории – Х.М. Роса, Ф. Ибаргурен, Э. Паласио, Э. де Гандия – сложилась в 30–60-е годы XX в. «Исторический ревизионизм» стал проявлением структурного кризиса в области исторического знания. По мнению «исторических ревизионистов», надо было заново написать историю Аргентины, поскольку официальную историю написали победители при Касерос, которые старались оправдать свои действия, а не дать объективное изложение событий. Центральное место в мировоззрении «исторических ревизионистов» заняло понятие «архентинидад» – аргентинской сущности. По их мнению, «архентинидад» сформировался исключительно на базе испанских традиций, став наиболее полным выражением «испанидад», испанской цивилизации в Латинской Америке, в создании которой решающую роль играла католическая церковь. С этих позиций они подходили к рассмотрению войны за независимость. По мнению К. Ибаргурена, «поколение 1837 г.» создало либеральный миф Мая, не имеющий ничего общего с настоящей историей54. Для объяснения истории страны либералы использовали «черную легенду», чтобы отречься от всего испанского55. Поэтому существуют два Мая: «Май традиционалистский, направленный против политики Карла III, и Май, пи- 52 Ibid. Ibid. P. 236. 54 Ibarguren F. Las etapas de Mayo y el verdadero Moreno. Buenos Aires, 1963. P. 131, 185. 55 Ibid. P. 140. 53 50 тавшейся философией XVIII в., республиканский и антииспанский»56. Майские события 1810 г. не были революцией против «вековой монархии» ни в политическом, ни в юридическом и еще меньше в идеологическом смысле. Все происходило в раках испанского закона, а не Руссо и Монтескье и в них отсутствовало революционное содержание57. Это чисто защитная реакция против французов, чье вторжение ожидалось58. Поэтому, заключает Ибаргурен, «необходимо определить движение Мая как спонтанную креольскую защиту испанидад, который находился под угрозой нового покорения извне»59. «Самоубийственная» политика, начатая Морено и Ривадавией, привела к тому, что была достигнута политическая независимость, но либералы превратили страну во французскую колонию в культурном отношении и в английскую – в экономическом60. Им противостоял Артигас. Кроме того, освободитель Сан-Мартин, «искренне симпатизирующий Артигасу и явный враг Ривадавии. Но, прежде всего – фигура дона Хуана Мануэля де Росаса, единственного наследника славной сабли Освободителя»61. Наиболее обстоятельный вопрос об экономических последствиях войны за независимость рассмотрел Роса. В его представлении в 1810 г. была достигнута политическая независимость ценою потери экономической самостоятельности. «Правда заключается в том, – отмечал роса, – что мы вышли из одного колониализма, чтобы войти в другой»62. Вину за это он возлагал на либералов – поколение мая, которые под предлогом создания цивилизации и борьбы с варварством отдали национальные богатства в иностранные руки в обмен на независимость63. Роса высоко оценивает экономическое положение колонии накануне независимости. «Америка достигла высокого уровня промышленного развития» и «добилась автаркии»64. Ее причиной стала испанская монополия, которая, хотя и означала торговую зависимость от Испании, привела, в промышленном отношении, к автономии Америки65. К концу XVIII в., – делал вывод Роса, – промышленность и сельское хозяйство внутренних 56 Ibid. P. 189. Ibid. P. 17, 45. 58 Ibid. P. 88. 59 Ibid. P. 89. 60 Ibid. P. 142. 61 Ibid. P. 122. 62 Rosa J.M. Defensa y pérdida de nuestra independencia económica. Buenos Aires, 1954. P. 11. 63 Ibid. P. 13. 64 Ibid. P. 16. 65 Ibid. P. 17. 57 51 провинций процветали»66. «Всё необходимое колония производила сама. И при соответствующей политике развивалась бы и дальше»67. Таким образом, из рассуждений Росы вытекает, что испанская торговая монополия являлась не препятствием, а стимулом для развития колониальной экономики. Роса видел корни движения за независимость в Утрехтском договоре 1713 г., после которого Испания стала терять экономические позиции в колонии. Сначала это выразилось в предоставлении англичанам права асьенто; вторым шагом стала отмена системы флотилий; в 1778 г. – введение свободной торговли с испанскими портами (это в действительности означало свободный ввоз французских товаров при условии продажи их испанскими купцами); в 1797 г. – торговля с нейтральными странами; и, наконец, – открытие в 1809 г. порта Буэнос-Айреса для английской торговли. Последняя мера имела особенно разрушительные последствия для местной промышленности, поскольку она не могла конкурировать с дешевыми английскими фабричными товарами. «Открытие в 1809 г. БуэносАйреса для свободной торговли – заключал Роса, – означало превращение Рио-де-ла-Платы в английскую экономическую колонию»68. Потерпев в 1806 г. военное поражение, Англия через три года добилась победы в экономической экспансии69. Вместе с тем Роса не склонен огульно обвинять в этом всех патриотов. Первая правительственная хунта, хотя и «не отменила указ 1809 г., но и не сделала ничего для расширения свободы английской торговли»70. В этом он видел заслугу М. Морено, отмечая, что «одно дело Морено – адвокат английских купцов в Меморандуме скотоводов и другой Морено – секретарь хунты и редактор Гасеты71. Экономический колониализм консолидировался с приходом к власти Триумвирата и Ривадавии. «Ассамблея XIII года оставила в бездействии обязанность иностранных купцов продавать товары местным торговцам. С этого момента была узаконена свободная и равная конкуренция всех торговцев. Но в действительности равенство означало гегемонию иностранцев»72. В ведении свободной торговли Роса усматривал причину распада ви- 66 Ibid. P. 29. Ibid. P. 32. 68 Ibid. P. 43. 69 Ibid. 70 Ibid. P. 49. 71 Ibid. P. 50. 72 Ibid. P. 54. 67 52 це-королевства; отделение Парагвая и Верхнего Перу. «С этого момента армии патриотов потеряли там народную поддержку»73. Аналогичную оценку политики либералов дает Э. Паласио. Особенно от него досталось Ривадавии. Реформы первого аргентинского президента он характеризовал как «ненужные и даже вредные». «У него отсутствовало чувство реальности, худшее, что может случиться с политиком»74. «Его политика предоставления концессии британскому капиталу (рудник Фаматина в пров. Ла Риоха), отдача общественной земли в обеспечение английского займа, откуда берет происхождение знаменитый энфитеусис, – все это было контрреволюцией, восстановлением колониализма с иными словами и новой метрополией»75. Особняком среди «исторических ревизионистов стоит Э. де Гандия. В отличие от большинства историков-«ревизионистов» он вел пересмотр аргентинской истории с «неолиберальных» позиций. Свою философию истории Гандия изложил в специальной работе «Ревизия аргентинской истории». Для него история – это прежде всего история идей, без которых материальная история мертва. Движущей силой истории является борьба идей. В основе истории лежит главная идея – национализм, понимаемый как долг следовать судьбе, который предопределило «прошлое, наша история, идеал, сделавший из нас то, чем мы ныне являемся»76. Наш национализм, – провозгласил Гандия, – есть испанский либерализм»77. С этих позиций Гандия подходит к анализу национальной истории в своем продолжении «Истории Аргентинской республики» В.Ф. Лопеса. С либералами-традиционалистами его роднит неприятие диктатуры Росаса и высокая оценка деятелей войны за независимость, унитариев. Но он расходится с ними в оценке колониального периода и войны за независимость. По мнению Гандии, либералы-традиционалисты фальсифицировали национальную историю, но сделали это из патриотических, воспитательных целей78. Весь период национальной истории до принятия конституции 1853 г. Гандия трактует как борьбу идей либерализма и абсолютизма. Олицетворением последних был Росас и другие каудильо. По словам Гандии, Росас – индикатор того, что есть «архентинидад» и что есть «антиархетинидад». 73 Ibid. Palacio E. Historia de la Argentina 1515–1976. Buenos Aires, 1976. P. 248. 75 Ibid. P. 249. 76 Gandia E. de. La revisión de la historia argentina. Buenos Aires, 1952. P. 25. 77 Ibid. P. 28. 78 López V. F. Historia de la República Argentina. Buenos Aires, 1957. T. VIII: Ampliada desde el descubrimiento hasta nuestros dias por Enrigue de Gandia. P. 463. 74 53 «Архентинидад» – это оппозиция Росасу, а «антиархентинидад» его защита79. Лучше всего «архентинидад» выражали либералы. Гандия далек от того, чтобы считать майские события 1810 г. революцией независимости. «Это была не революция, а политическое движение, которое свергло вице-короля и учредило вместо него хунту как в Испании»80. «В Мае невозможно было думать ни о какой независимости. Народ, автор Мая, не хотел ее и те, кто позже приняли ее, в тот момент не осмеливались думать о ней»81. Гандия ставил себе в заслугу, что был первым, кто утверждал, что «так называемая Майская революция была в действительности имитацией событий, происшедших в Испании, а в дальнейшем – гражданской войной между сторонниками «системы хунт и сторонниками Регентского совета»82. Сторонники хунт защищали не идею независимости, а самоуправления, «великий принцип управления народа народом». Если идея независимости представлялась экзотической, то, напротив, «идея самоуправления столь же стара, как и основание в 1537 г. Буэнос-Айреса, когда Карл V дал конкистадорам полномочия избирать собственных правителей»83. «Борьба шла не за независимость, а за свободу»84. Идее свободы противостояла идея антисвободы. В основе обеих лежали «теологические и философские принципы», восходящие к святому Фоме и иезуиту Ф. Суаресу. Если первая допускала, что «народ – источник власти и может выбирать правительство и смещать его, создавать новое всякий раз, когда он этого захочет», то согласно второй – «народ – источник власти и может избирать правительство, но однажды избрав, не может больше его сместить или создать вместо него новое»85. Что же было не так, какие причины привели к независимости? По утверждению Гандии, «испано-американская гражданская война преследовала цель защититься от французской угрозы, в первую очередь, и превратить абсолютистское правление Фердинанда VII в конституционное»86. Неудача второй цели привела к решению о независимости «не как акту предательства, а как неотчуждаемому и неоспоримому праву»87. 79 Ibid. P. 456. Gandia E. de. Historia de las ideas politicas en la Argentina. T. I–X. Buenos Aires, 1965–1967; T. III. P. 16. 81 Ibid. P. 17. 82 Ibid. P. 529. 83 Ibid. P. 25. 84 Ibid. 85 Ibid. P. 540. 86 Ibid. P. 195. 87 Ibid. P. 549. 80 54 Вместе с тем Гандия далек от преуменьшения исторического значения майских событий. «Май означает официальное рождение нашего национализма, начало нашей истории как нации»88. Неудачу в создании демократического государства Гандия усматривал во временном торжестве идей абсолютизма, олицетворением которых стал «анти аргентинский деспотизм Росаса». Но даже в этот период Май сохранял свое идейное влияние, которое воплотилось в конституции 1853 г. «Рассматриваемый таким образом, – заключал Гандия, – он предстает как символ самоуправления, конгресса и конституции. Май – постоянный идеал аргентинской истории, ее основа и компас»89. В западной историографии борьба за независимость связывается с экономическими сдвигами, происшедшими в колонии к началу XIX в. Так, признанный авторитет в этой области английский историк Дж. Линч отмечает, что экономика Рио-де-Ла-Платы достигла такого уровня развития, что не могла ограничиваться рамками колонии. Первый толчок к ее развитию дали реформы Карла III, в результате которых Буэнос-Айрес стал основным портом для ввоза товаров в Южную Америку и вывоза горнорудной продукции Потоси. Стимулом для роста, хотя и в меньшей степени, стало также развитие экспортного скотоводства. Но внешняя торговля страдала от ограничений, налагаемых Испанией, которая, неспособная обеспечить колонию необходимой продукций и гарантировать сбыт ее товаров, продолжала вклиниваться между Рио-де-Ла-Платой и внешним рынком. За сохранение торговой монополии выступали испанские купцы; креолы – против. В конце 1809 г. вице-король Сиснерос вынужден был разрешить ограниченную торговлю с союзными и нейтральными странами. «Экономическое освобождение Буэнос-Айреса, – заключает Линч, – произошло до того, как началось его политическое освобождение»90. Майскую революцию Линч характеризует как «аристократическую», которую совершила элита от имени народа, не спрашивая его согласия91. Отвергая демократический характер революции, Линч вместе с тем утверждает ее самостоятельный характер, не считает Майскую революцию «перекинувшимся из Испании движением сопротивления, аналогичным движению за создание хунт. Это было более чем попытка добиться самоуправления под властью короны. Это было восстание колонии, возглавленное радикально настроенными страстными революционерами, и 88 Ibid. P. 118. Ibid. P. 123. 90 Линч Дж. Революция в Испанской Америке. 1808–1826. М., 1979. С. 67, 71. 91 Там же. С. 76. 89 55 их выражение лояльности по отношению к плененному королю нельзя принимать всерьез»92. Последнее Линч объясняет тактическими соображениями патриотов: их надеждой сыграть на остатках роялистских чувств среди населения, предотвратить контрреволюцию со стороны испанцев и обеспечить себе поддержку Англии, могущественной союзницы Испании93. Маска была сброшена после разгрома Наполеона. «Тогда креольским революционерам пришлось признать, что они против короля»94. Линч подробно рассматривает результаты революции. Свободная торговля дала толчок развитию скотоводства и связанной с ним промышленности. Поэтому от нее выиграли прежде всего Буэнос-Айрес и прибрежные провинции, которые считали, что «революция 1810 г. оправдала их надежды»95. Что же касается внутренних провинций, то они переживали тяжелый спад, поскольку «их примитивная промышленность» стала испытывать сильнейшую конкуренцию со стороны Европы и Бразилии. Поэтому внутренним провинциям революция не дала никаких экономических преимуществ». Она принесла с собой застой и сокращение численности населения»96. «Эта изоляция внутренних провинций способствовала сохранению прежней социальной структуры и препятствовала их интеграции с прибрежными провинциями в рамках национальной экономики»97. Но и между Буэнос-Айресом и прибрежными провинциями существовал конфликт, поскольку Буэнос-Айрес препятствовал свободному доступу их продукции на внешний рынок. «По сути дела, – отмечает Линч, – Буэнос-Айрес вел себя как новая колониальная держава. Подобно старой метрополии он желал, чтобы для ввоза и вывоза на всю страну был один порт»98. Но был еще один – внешний – результат революции, на котором специально останавливается Линч. С установлением независимости коренным жителям не удалось создать собственную торговую элиту. «Предпринимательская деятельность, которую прежде вели испанцы, перешла к англичанам, а купцы Буэнос-Айреса не смогли соперничать с этими новыми захватчиками»99. Но это не привело, по мнению Линча, к установлению новой колониальной зависимости. «Конечно, Аргентина была да- 92 Там же. С. 78. Там же. С. 77. 94 Там же. 95 Там же. С. 85. 96 Там же. С. 86. 97 Там же. 98 Там же. С. 87. 99 Там же. С. 99. 93 56 лека от того, чтобы стать английской колонией»100. Свободу торговли Линч считает наилучшей политикой нового государства, поскольку основой для роста экономики Аргентины являлся приток иностранных капиталов и иммиграция101. Экспансия британского капитала имела многообразные социальноэкономические последствия для Рио-де-Ла-Платы, дав направление экономическому развитию нового государства. Неспособные соревноваться с англичанами в области торговли, местные купцы искали выход в приложении своих сил в другой растущей отрасли экономики – скотоводстве. Они оставили торговлю и занялись приобретением земельной собственности. От них не отставали политические и военные деятели, а также ведущие англичане, которые вкладывали торговые прибыли в скотоводческие хозяйства и предприятия по переработке мяса. «Так родилась аргентинская земельная олигархия, новый правящий класс»102. Последующие работы аргентинских и западных историков подтвердили и дополнили этот вывод Линча. В полемике с традиционалистами и «школой ревизии» аргентинской истории во второй половине XX в. сложилась марксистская историография войны за независимость. Несмотря на общность теоретикометодологических принципов, имеются различия в понимании характера Майской революции и среди историков-марксистов. Они касались оценки войны за независимость как буржуазной революции. У.З. Фостер рассматривал национально-освободительное движение в испанских колониях Америки как часть «всеамериканской национально-освободительной революции», которая, в свою очередь, являлась «частью развивавшейся в то время великой мировой капиталистической революции»103. Историки ГДР В. Марков и М. Коссок считали, что движение за независимость, «несмотря на все полуфеодальные наслоения, носило характер буржуазной революции»104. В своих последующих работах Коссок развил положение о войне за независимость как буржуазной революции, отметив, что «вследствие слабости буржуазии революция в Латинской Америке оказалась усеченной» и что закоренелые феодальные и полуфеодальные пороки пе- 100 Там же. С. 96. Там же. 102 Там же. С. 101–102. 103 Фостер У.З. Очерки политической истории Америки. М., 1953. С. 161, 183. 104 Марков В., Коссок М. О попытках реакционной историографии реабилитировать испанский колониализм в Америке. – Новая и новейшая история. 1960. № 4. С. 132. 101 57 рекочевали к периоду независимости105. Точка зрения о войне за независимость как буржуазной революции вызвала возражения со стороны аргентинских историков-марксистов. Руководитель исторических исследований компартии Л. Пасо не согласился с утверждением тех историков, которые считали ее буржуазной революцией. По его мнению, Майская революция не была буржуазной революцией «просто потому, что не имелось такого элемента, как буржуазия, ни в городе, ни в деревне106. Вместе с тем Пасо не отрицал за событиями революционного характера, считая, что революция на Ла-Плате была «освободительной революцией»107. Точка зрения Пасо стала общепринятой среди историковкоммунистов. По их мнению, революция была порождена двумя группами противоречий. Первая – противоречия между феодализмом и капитализмом. В рамках этого противоречия революция шла по линии буржуазного преобразования мира. Вторая – это противоречия между старыми и новыми колониальными державами108. На всемирно-историческом уровне она означала уничтожение испанского докапиталистического колониализма. В политическом плане революция привела к возникновению независимых государств, которые поколебали феодальный строй. Но революция не осуществила буржуазного социально-экономического переустройства общества109. Майская революция положила начало национальной независимости и открыла перед Аргентиной два возможных пути развития. Первый, за который выступали радикальные деятели (М. Морено, М. Бельграно, Х.Х. Кастельи, Б. Монтеагудо) и Б. Ривадавия, вел к наиболее быстрому и полному развитию капитализма в стране. Второй олицетворяли консервативные социальные силы: крупные помещики и торговцы. Ограниченность революции была в том, что политическая власть перешла в руки этих социальных сил. Если раньше они обладали только экономической властью, но не имели политической, то теперь они ее получили и стремились удержать развитие страны в рамках унаследованной о колонии социально- 105 Kossok M. Historia de la Santa Alianza y la emancipación de America Latina. Buenos Aires, 1968. P. 283; idem. El ciclo revolucionario ibérico (1789–1830) // Cuadernos de Historia. Buenos Aires, 1985. N 9. P. 14–32. 106 Paso L. De la colobia a la independencia nacional. Buenos Aires, 1962. P. 220. 107 Paso L. La declaración de la independencia, la realidad del momento y alqunas gestiones diplomaticas. – Marianetti B., Paso L., Ferrer D., Lombardi M.C. Argentina, 1816. Buenos Aires, 1966. P. 49. 108 Compendio de historia argentina. Buenos Aires, 1982. P. 116–117. 109 Paso L. Argentina. Elementos de la evolución histórica. Buenos Aires, 1988. P. 21. 58 экономической структуры110. В целом коммунисты оценивали Майскую революцию как национально-освободительную в рамках мировой буржуазной революции111. В советской историографии отстоялась довольно определенная точка зрения о том, что войны за независимость носила, по существу, характер буржуазной революции112. А.И. Штрахов рассматривал Майскую революцию и войну за независимость как закономерный результат развития лаплатского общества. Экономическими предпосылками революции стали, во-первых, развитие производительных сил, которое требовало уничтожения испанского колониального господства, а также, во-вторых, потребности мирового рынка, обусловленные развитием капитализма в Европе. На социальном уровне конфликт проявился во все более обострявшихся противоречиях между феодально-абсолютистской Испанией и экономически мощными группами местных купцов и земледельцев-скотоводов113. Отдавая приоритет внутренним причинам освободительной борьбы, историк ни в коей мере не отрицал внешние; ее успеху способствовал острейший кризис испанского абсолютизма, обостренный вторжением наполеоновских войск на Пиренейский полуостров. Большое идейное влияние оказали также французская революция и пример английских колоний в Америке. Росту национального самосознания способствовал и разгром креолами английских вторжений на Ла-Плату в 1806–1807 гг.114 Утверждая буржуазный характер освободительной революции, Штрахов вместе с тем подчеркивал ее незавершенный характер. Освободительная борьба велась во имя двух неразрывных целей: создание независимого государства и буржуазной трансформации социально-экономической структуры. Война за независимость выполнила первую задачу, но не смогла решить вторую115. Незавершенность революции Штрахов объяснял слабостью зарождавшихся и только начинавших развиваться буржуазных отношений116, глубокими противоречиями в лагере патриотов, расколотого на два крыла. Оба крыла – радикальное (Морено, Бельграно, Кастельи, Вьейтес, Монтеагудо) и консервативное (Сааведра, Фунес, Анчорена) – считали глав- 110 Пасо Л. Исторические корни аргентинской зависимости. М., 1981. С. 35–36. Compendio de historia argentina. P. 116. 112 Штрахов А.И. Указ. соч. С. 42. 113 Там же. С. 340. 114 Там же. С. 341. 115 Там же. С. 342. 116 Там же. С. 343. 111 59 ной задачей достижение политической независимости от феодальноабсолютистской Испании и как следствие, уничтожение всех колониальных пут, препятствовавших экономическому развитию Ла-Платы. Но если Морено и его сподвижники видели в независимости исходную точку более глубокой революции, то консервативное крыло патриотов, отражавшее интересы крупнейших скотоводов-землевладельцев, сопротивлялось любым преобразованиям в области социальных отношений117. Соотношение сил было в пользу феодально-помещичьей олигархии и война за независимость не привела к коренным социально-экономическим преобразованиям118, хотя и решила некоторые задачи буржуазной революции119. Главную слабость революции Штрахов видел в неразрешенности аграрного вопроса. Аграрному вопросу в войне за независимость было посвящено исследование К.В. Комарова120. Как и Штрахов и другие советские историки, Комаров также считал войну за независимость буржуазной революцией. Но он значительно изменил характеристику революции, данную Штраховым. Занявшая центральное место в войне за независимость Аргентины борьба по аграрному вопросу связывалась у Комарова не с капитализмом и феодализмом, а с двумя путями развития капитализма: «прусским» и «американским». Это вытекало из особенностей социально-экономического развития Ла-Платы, которое, в отличие от других районов Испанской Америки характеризовалось слабовыраженными чертами «феодальной организации экономики». Здесь отсутствовало оседлое индейское земледельческое население, и крестьянство не сложилось как класс, что при наличии огромного фонда незанятых земель направило развитие Ла-Платы по пути колонии переселенческого типа, в которой сложились наиболее благоприятные условия для зарождения буржуазных отношений. Развитие капитализма началось с сельского хозяйства, со скотоводства, куда прежде всего проникал капитализм121. Своеобразие революции Комарову виделось в том, что революционным силам не противостоял «развитой феодализм», так как «здесь не сложился класс помещиков-феодалов, и феодализм проявлялся прежде всего в сфере надстройки, где сохранялись колониальные институты власти, 117 Там же. С. 344. Там же. С. 346. 119 Там же. С. 345. 120 Комаров К.В. Аграрный вопрос и война за независимость Аргентины. М., 1988. 121 Там же. С. 13, 33. 118 60 созданные феодально-абсолютистской Испанией»122. Но и лагерь патриотов не отличался социальной зрелостью. В силу самых различных причин внутри господствующих классов колонии не выявилось ведущей социальной группировки, опиравшейся на собственный способ производства123. Накануне войны за независимость трудящиеся пампы не представляли собой силы, «способной играть существенную роль в экономической и политической жизни страны124. На Ла-Плате еще не сложился революционный класс125. Поэтому революция могла произойти при наличии исключительно благоприятных внешнеполитических условий: вторжение войск Наполеона в Испанию, что подорвало военнополитические основы ее господства в Америке и парализовало колониальный аппарат126. Незавершенность процесса классообразования выдвинула на роль организатора Майской революции интеллигенцию, которая возглавила буржуазно-радикальное крыло революции, пользовавшееся поддержкой многочисленных средних слоев127. Радикалы, а именно правительство Ривадавии выдвинуло реформу аграрного строя – введение энфитеусиса – суть которой заключалась в передаче государственных земель во временное пользование частным лицам128. Аграрные начинания Ривадавии создавали материальную основу для быстрого развития капитализма, поскольку энфитеусис позволял складываться фермерскому хозяйству на свободной земле. Как мера буржуазного прогресса реформа стала возможна в силу исключительно благоприятных условий: капиталистические отношения в Аргентине еще только складывались, а собственником значительной части земли было государство129. Поражение Ривадавии и установление диктатуры Росаса означали утверждение в стране «помещичьего», «реакционного» капитализма. Это обусловило консервацию сложившейся многоукладной структуры, а также незавершенность и растянутость процесса разложения докапиталистических форм экономики страны и их трансформацию в капиталистические130. Диктатура Росаса способствовала превращению страны в аграр- 122 Там же. С. 58. Там же. С. 52–53. 124 Там же. С. 53. 125 Там же. С. 57. 126 Там же. С. 58–59. 127 Там же. 128 Там же. С. 76–77. 129 Там же. С. 125. 130 Там же. С. 124. 123 61 ный придаток Англии131. В современной отечественной латиноамериканистике проблемами войны за независимость занимается Н.Н. Марчук132. Как и его предшественники, он трактует войну как буржуазную революцию. Но в отличие от них, он усматривает ее происхождение не в конфликте феодализма с капитализмом, а рассматривает войну за независимость как составную часть процесса экономической, социальной и политической трансформации латиноамериканских обществ на принципах либерализма в контексте начавшегося в мире перехода к капитализму свободной конкуренции133. Ее буржуазный характер состоял не в некой «антифеодальной» направленности, не «конфискации латифундий и других демократических преобразований»134, а в превращении земельной собственности в «частную собственность буржуазного типа, при которой земля является свободным объектом всякого рода экономических сделок. А такое содержание буржуазных аграрных преобразований не только не предполагало разрушение «феодального» латифундизма, а, наоборот, было немыслимо без существенного увеличения числа и размеров частных земельных владений»135. Война за независимость являлась не «незавершенной», а «чисто» буржуазной революцией. Это была революция латифундистов и для латифундистов, которые выступали ее инициатором и гегемоном, каким в Европе была промышленная буржуазия136. Для такой буржуазной революции идеальной движущей силой являлось колониальное ополчение, чью ударную силу составляли руководимые латифундистами вооруженные отряды137, а не народные массы. Массовые социальные движения низов ни в коей мере не проявляли тяготения к буржуазному демократизму и либерализму, а были враждебны им138. В современной аргентинской историографии пока не появились новые оригинальные работы по истории войны за независимость139. 131 Там же. С. 123. Марчук Н.Н. Либеральные реформы и война за независимость Латинской Америки. М., 1999. 133 Там же. С. 9. 134 Там же. С. 459. 135 Там же. С. 453. 136 Там же. С. 454. 137 Там же. С. 455. 138 Там же. С. 465. 139 Di Meglio G. La guerra de independencia en la historiografia argentina. – Chust M. y Serrano J.A. (Eds). Debates sobre las independencias iberoamericanas AHILA. – Iberoamericana – Verkuert, 2007. 132 62
