Алексис де Токвиль о революции 1848
advertisement
УДК930.2: 94(44) Л.П. Веремчук АЛЕКСИС де ТОКВИЛЬ О РЕВОЛЮЦИИ 1848–1849 гг. ВО ФРАНЦИИ Анализируются взгляды известного французского либерального мыслителя Алексиса де Токвиля (1805–1859) на революцию 1848–1849 гг. во Франции, которые не только помогают воссоздать многие малоизвестные черты ее образа, но и позволяют выявить существенные особенности политических и методологических идей Токвиля. В 2005 г. исполняется 200 лет со дня рождения выдающегося французского мыслителя Алексиса де Токвиля, идеи которого оказывают устойчивое воздействие на западную политическую, социологическую, историческую мысль. Наибольшую известность приобрела его концепция американской демократии, к которой и обращено преимущественное внимание исследователей. В гораздо меньшей степени изучены исторические воззрения ученого, в том числе в отношении той проблемы, которая стала предметом настоящей статьи. Как в зарубежной [4, 5, 10, 15], так и в отечественной [18, 20, 21] историографии к ней обращались лишь косвенно, в связи с общей характеристикой политической деятельности и политических идей ученого. Попытку рассмотреть собственно концепцию революции 1848– 1849 гг., созданную французским историком, предприняла в конце 1960-х гг. Л.А. Бендрикова, посвятив ей небольшой очерк в монографии «Французская историография революции 1848–1849 гг. во Франции» [19]. Это исследование, верно отразившее отдельные стороны суждений Токвиля, представляется далеко не бесспорным и не достаточным во многих своих выводах и оценках. Вместе с тем не вызывает сомнений, что события февральской революции сыграли важную, если не ключевую, роль в политической судьбе Токвиля, в развитии его взглядов на революционную историю Франции, а в значительной степени и на мировоззрение ученого в целом. Это обстоятельство требует более пристального и глубокого изучения восприятия и оценки ученым революционных процессов, происходивших в стране в конце 40-х гг. XIX в. В какой-то степени этой цели служит публикуемая работа. По существу предпосылки революции 1848– 1849 гг. были выявлены Токвилем задолго до ее фактического начала. Он находил их в общем содержании социально-политической жизни Франции середины – второй половины 1840-х гг. Следует признать, что в целом июльская монархия оправдала те надежды, которые ученый на нее возлагал. Она упрочила победу нового буржуазного начала над Старым порядком, повела страну в направлении экономического прогресса, обеспечила порядок и стабильность в обществе, укрепила основы конституционной монархии в государственном строе страны. «Июльская революция не столько потрясла, сколько укрепила монархию», – полагал историк [30. С. 23]. Ему, убежденному стороннику конституционной монархии, это следствие правления младшей ветви Бурбонов представлялось весьма значительным. Токвиль считал его одним из наиболее благополучных в истории послереволюционной Франции, оценивая как «время мира и быстрого прогресса» [31. С. 194]. Даже за несколько месяцев до февральской революции, уничтожившей июльскую монархию, ученый утверждал, что французское общество в своем основании «достаточно солидно устроено», для того, чтобы избежать необходимости «перемещать его на другой фундамент» [17. T. 7. С. 232]. Вместе с тем Токвиль многого не принимал в политике Луи-Филиппа Орлеанского. Как депутат парламента он «неизменно голосовал с конституционной оппозицией» [2. С. 59]. В октябре 1847 г. эта часть оппозиционных сил решила опубликовать свою программу в форме манифеста. Задача его написания была возложена на Токвиля. Основной смысл документа ученый изложил в своих «Воспоминаниях» [29. С. 16]. В более полном объеме текст вошел в собрание его сочинений под названием «О среднем классе и о народе» [17. T. 9. С. 514–519]. В этом манифесте, в парламентских речах конца 1840-х гг., в «Воспоминаниях» ученый дал острую критику июльской монархии. Его недовольство вызывала узость ее социальной базы [29. С. 16], коррумпированность государственных чиновников [29. С. 11–12], недальновидная налоговая политика [17. T. 6. С. 130–131], нарастание авторитарных политических тенденций [29. С. 15]. Эти негативные стороны политики Луи-Филиппа привели Токвиля к мнению, что политический строй страны нуждается в реформировании. Главное его содержание ученый видел в парламентской реформе, реформе избирательного права и реформе финансов [29. С. 20]. Он указывал на необходимость позаботиться о состоянии низших слоев общества, бедственное положение которых стало составлять угрозу социальной стабильности. Осознание этой опасности Токвиль обнаружил еще в середине 1830-х гг., когда в записках о своем путешествии в Англию обрисовал тяжелейшее социальное положение манчестерских фабричных рабочих [17. T. 8. С. 367]. В 1835 г. ученый уже отчетливо поставил вопрос: остановятся ли процессы демократизации общества перед буржуазией и богатыми собственниками? [30. С. 29]. Эти опасения не были беспочвенными. Рост рабочего движения и влияния социалистических идей стремительно разворачивался перед его глазами и глазами его современников на всем протяжении 1830–1840-х гг. Глобальные перемены, происходившие в обществе вследствие подъема крупной промышленной индустрии, приввели к появлению нового социального антагонизма и новой формы нищеты. Споры о необходимости осуществления социальных программ, об организации труда, о проблемах безработицы развернулись тогда в широкую дискуссию по «социальному вопросу», которую вели, с одной стороны, социалисты, с другой – политики и идеологи либе111 рального лагеря. Первые доказывали необходимость полного переустройства общества на основах социального равенства. Вторые утверждали, что решить социальный вопрос можно лишь на пути капиталистического прогресса, который разовьет промышленное производство, создаст акционированный капитал, обеспечит благосостояние широких слоев населения, решит проблему безработицы [22, 27]. Углубление социального противостояния во французском обществе Токвиль как убежденный противник насильственных революционных действий считал чрезвычайно опасным для имущих классов. «Нет никакого сомнения в том, – писал он осенью 1847 г., – что скоро борьба политических партий будет идти между теми, кто обладает правом собственности, и теми, кто им не обладает. Великим полем битвы станет собственность» [17. T. 9. С. 517]. В этом анализе политической ситуации им по существу была спрогнозирована социалистическая альтернатива февральской буржуазной революции. В последние предреволюционные месяцы ученый вновь и вновь предпринимал попытки предостеречь правительство, склонить его к изменению политического режима и безотлагательному проведению назревших реформ. Показательна в этом отношении его знаменитая речь, произнесенная в парламенте 27 января 1848 г. за месяц до начала революционных событий, в которой ученый просил, даже умолял правящую элиту незамедлительно «исправить зло эффективными средствами» и предостерегал – «мы засыпаем на вулкане»! [17. T. 9. С. 526, 535]. Его предостережения и призывы не были услышаны. Грянула революция. Революционные события 1848–1849 гг. привлекли пристальное внимание Токвиля. Суждения о них нашли отражение в корреспонденции тех лет, парламентских речах и, конечно, в его «Воспоминаниях», написанных под их непосредственным воздействием и полностью им посвященных. Содержание книги позволяет отнести ученого к числу первых историков революции наряду с такими его современниками, как А. Ламартин, Д. Стерн, А. Одиганн, А. Бланки (старший брат революционера О. Бланки), Луи Блан, Ш. Робен, Л. Менар. На сведения и суждения об этой революции, оставленные Токвилем, опирались многие историки последующего времени [8; 14. С. 137; 16]. «Воспоминания» основаны на личных наблюдениях Токвиля как очевидца и участника событий, на рассказах о них его друзей и соратников, на использовании сведений, содержавшихся в прессе. В них не представлено системного изложения событий революции, отражены лишь ее ключевые моменты – февральские дни, возникновение и политика временного правительства, июньское восстание и его подавление. Подробно охарактеризована деятельность Учредительного и Законодательного собраний, содержание парламентских дискуссий, в том числе связанных с процессом создания конституции Второй республики. Дана характеристика отдельных политических лидеров, воспроизведена живая атмосфера времени. Как истинный ученый и дальновидный политик Токвиль тщательно исследовал действия в революции не только тех правительственных сил, к которым сам принадлежал, но и состояние лаге112 ря противника – радикальных течений в февральской революции. Называя их по аналогии с Великой французской революцией монтаньярами, он вместе с тем показал действительное отличие этих последних от монтаньяров революционного Конвента. Показал противоречия, существовавшие между их умеренным («монтаньяры старой школы», защищавшие интересы мелкобуржуазных слоев) и радикальным крылом (социалистами, отражавшими требования промышленного пролетариата). Дал анализ их целей в революции, программных установок, линии действия в революционных событиях. Отметим, что параллель с событиями Великой французской революции Токвиль проводил во всем повествовании о событиях 1848–1849 гг. Это помогло ему через сопоставления и аналогии глубже осмыслить опыт обеих революций. К такому методу обращались и другие историки, в частности, близкий Токвилю по идейным установкам его соратник по политической деятельности А. Ламартин [11, 12]. Определяя место февральской революции в революционной истории Франции, Токвиль показал, что она явилась прямым продолжением Великой французской революции, того длительного процесса демократизации общества, который шел из глубины Средневековья, и в этом смысле была явлением закономерным. Выражая эту мысль, он писал: «Тому, кто будет рассматривать нашу историю с 1789 до 1830 г. в ее целости, она должна представлять собою картину ожесточенной борьбы между старым режимом с его традициями, воспоминаниями, надеждами и аристократическими деятелями и новой Францией, управляемой людьми третьего сословия. 1830 годом кончился этот первый период наших революций, или, вернее, нашей революции, потому что у нас была, среди различных переворотов, только одна революция, начало которой видели наши деды, а конца которой мы, по всему вероятию, не увидим» [29. C. 10]. В 1848 г. французская революция «переначалась» [29. C. 75]. И хотя в рамках этого протяженного революционного процесса, длившегося, по его подсчетам, «в течение почти шестидесяти лет», Токвиль насчитывал «семь больших революций», в его представлении все эти события составляли одно сложное, глубоко обусловленное и обнаруживающее явные элементы повторяемости явление [29. C. 10, 71, 75]. Главное внимание историка было сосредоточено на исследовании причин февральской революции. Он писал одному из его английских корреспондентов, что уже в своей речи, произнесенной в парламенте 27 января, «...был на пути поиска главных и глубинных причин революции» [17. T. 6. С. 137]. Токвиль полагал, что февральская революция стала результатом укорененных причинно-следственных связей, главными из которых явились: незавершенность государственного строительства в новом буржуазном обществе, нерешенность проблемы буржуазно-демократической организации власти, узость социальной основы июльской монархии – все то, на что он так настойчиво указывал еще накануне событий [29. C. 10–11, 14–15, 19–20, 47]. Анализируя точку зрения своих современников, в частности таких лидеров свергнутого правительства, как Гизо, Тьер, Моле, утверждавших, будто февральская революция явилась случайностью, Токвиль отвергал ее как несостоятельную. «Ведь эти три человека, – писал он в подтверждение своей мысли, – в течение восемнадцати лет заведовали делами управления под руководством короля Луи-Филиппа и им было трудно сознаться, что дурная система управления этого монарха подготовила катастрофу, низвергнувшую его с престола» [29. C. 69]. Важнейшей причиной революции Токвиль считал недовольство «рабочих классов» своим материальным и социальным положением в обществе, их стремление к перераспределению собственности [29. C. 18, 71, 85– 86]. Наряду с главными причинами ученый выделял второстепенные, к числу которых относил высокую степень административной централизации во Франции, которая помогала революционерам захватить власть, «наложить руки на ту заведенную машину, с помощью которой управлялась Франция» [29. C. 71]; недальновидность политических лидеров, в особенности «старческое безрассудство Луи-Филиппа» [29. C. 71–72]; общая неустойчивость «идей и нравов», порожденная длительной политической нестабильностью [29. C. 71– 72], и множество более мелких факторов. Столь глубокая и адекватная характеристика ученым причин февральской революции дает основание не согласиться с теми исследователями, которые считают возможным утверждать, как это делает Л.А. Бендрикова, будто революцию Токвиль трактовал как явление случайное, а если и был «вынужден признавать причинную связь событий», то лишь «иногда» [19. C. 62]. Ученый признавал роль случайности в событиях 1848 г., как и вообще в истории, однако не выводил ее на первый план, полагая, что «февральская революция, подобно всем другим событиям этого рода, возникла из общих причин, – если позволительно так выразиться, – оплодотворенных случайностями, и было бы одинаково ошибочно приписывать ее только первым или исключительно вторым» [29. C. 70]. Не менее точно историк определил характер революции, указывая на то, что если по главным своим целям она была ориентирована на интересы буржуазии, то по своим движущим силам являлась народной. Главную ее силу составили рабочие Парижа; этот город «за один день мог дать республиканской партии армию рабочих» [17. T. 6. С. 145–146] Токвиль справедливо утверждал, что февральский взрыв имел «не только преимущественно, но даже единственно и исключительно народный характер, и что он доставил безусловное преобладание народу в тесном смысле этого слова, то есть тем классам населения, которые живут своим ручным трудом» [29. C. 80]. Ученый подчеркивал, что ярко выраженный народный характер революции 1848–1849 гг. отличал ее от многих предшествующих событий революционной французской истории. Отмечая это, он писал: «До сих пор народ играл лишь второстепенную роль, теперь ему принадлежит первая, и это меняет весь дух и все содержание пьесы» [17. T. 7. С. 395]. Токвиль акцентировал тот бесспорный факт, что народный характер февральской революции в полной мере обнаружил себя в событиях июньского восстания парижских рабочих. Событиям июня 1848 г. он уделил две центральные главы «Воспоминаний», подробно осветив их от начала сооружения 23 июня парижскими рабочими баррикад до подавления последних очагов восстания в предместье Сент-Антуан. Однако главное его внимание было сосредоточено на их сущностной характеристике. Он определил социальный смысл Июня как борьбы неимущих против собственников, как попытку реализации социалистической альтернативы в революции. «Оно было предпринято с целью изменить не форму правления, – писал он, подтверждая свою мысль, – а самый строй общества. Оно, в сущности, было не политической борьбой (в том смысле, в каком мы до сих пор употребляли это слово), а борьбой между различными классами населения и чем-то вроде борьбы рабов с их господами» [29. C. 154]. Это была «попытка рабочих избавиться от своего стесненного материального положения» и с оружием в руках проложить себе дорогу к благосостоянию [29. C. 155]. Он подчеркивал, что июньское восстание не являлось результатом действий заговорщиков, а явилось «восстанием одной части населения против другой» [29. C. 155]. Заслуживает внимания тот факт, что реализацию социалистической альтернативы в февральской революции Токвиль считал исторической неизбежностью, выражал эту мысль неоднократно, ясно и недвусмысленно. Мы обнаруживаем ее в корреспонденции 1848 г. Всего через месяц после парижского восстания ученый писал своему другу Е. Стоффелсу: «На протяжении всего февраля я не сомневался в том, что нам предстоит большое сражение в Париже. Я говорил об этом, повторял и писал сотню раз. Поэтому июньские дни удивили меня лишь теми колоссальными масштабами, которые приняла борьба» [17. T. 5. С. 456]. Эту мысль он почти дословно повторил в «Воспоминаниях». В их тексте Токвиль, утверждая, что нет возможности урегулировать развитие февральской революции мирным путем и что она «может быть остановлена не иначе, как посредством решительной битвы на парижских улицах», которая, по его мнению, «не только была неизбежна», но и желательна как превентивная мера [29. C. 112]. Указывая на то, что поводом к началу событий стало закрытие Учредительным собранием национальных мастерских [29. C. 156], Токвиль отличал от него причины июньского восстания, которые, по его мнению, были гораздо более глубоки и уходили в сферу отношений собственности, «которые оставались главным препятствием для равенства между людьми» [29. C. 85–86]. В числе факторов, породивших июньские дни, особое значение Токвиль придавал тем ментальным установкам пролетарской массы, которые определили мотивы ее действия и стереотипы поведения в революции. Эти мотивы он характеризовал следующим образом: «жажда материальных наслаждений», «демократическое чувство зависти», «химерические надежды», «высокомерные требования», «алчные желания», «корыстолюбивые стремления» [29. C. 71, 111–112, 155]. Все эти негативные эпитеты историк приложил к скромным требованиям парижских рабочих относительно права на труд и на социальную защиту со стороны государства. Такой аспект акции протеста парижских рабочих, как сопротивление угнетению, бесправию, нищете, остался вне его сочувствия и не был при113 знан им как добродетель. Это обстоятельство недвусмысленно обнаруживает в нем врага «рабочих классов», не принимавшего их устремлений и образа действий в революции. Июньские дни вернули Токвиля к размышлениям, волновавшим задолго до восстания – о роли социалистических идей в развитии революционных событий конца 40-х гг. XIX в. Содержание июньской борьбы не оставляло сомнений в том, что рабочее движение было глубоко связано с социализмом. Признавая этот факт, ученый писал, что социалистические идеи стали «философией февральской революции», составили ее «отличительный характер» [29. C. 84–85]. Отношение Токвиля к социалистическим учениям было крайне враждебным. Он характеризовал их не иначе как «ложные», «ошибочные», «нелепые», «химерические», «преувеличенные» теории, как «болезнь умов» [29. C. 85, 111, 155]. Вместе с тем ученый увидел всю глубину тех корней, которые эти теории породили, равно как и меру их опасности для основ западной цивилизации. Он решительно отвергал поверхностные суждения многих из своих современников о том, что июньские инсургенты являлись отбросами общества и состояли из негодяев всех сортов, действовавших лишь в целях грубого разбоя. «Слава богу, если бы это было так», – возражал им Токвиль; люди такого рода всегда составляют незначительное меньшинство, «от них вас избавляют тюрьмы и эшафоты, этим все сказано. В июньском восстании было нечто иное, нежели дурные наклонности: там были ложные идеи. Многие из тех людей, которые шли низвергать самые священные права, руководствовались ошибочным понятием о праве. Они искренне верили, что общество основано на несправедливости, и хотели дать ему другую основу. Это тот род революционной религии, которую не разрушат наши штыки и наши пушки» [17. T. 5. С. 458– 459]. Токвиль видел, насколько был силен тот страх социализма, который охватил в июне 1848 г. всю буржуазную Францию. Он полагал, что его можно сравнить лишь с силой тех чувств, которые испытало феодальное дворянство перед лицом Великой французской революции [17. T. 6. С. 179]. Это осознание опасности того, что социализм, соединенный с рабочим движением, становится мощным фактором социально-политической жизни страны, побуждало ученого обратить пристальное внимание на содержание социалистических учений, существо и аргументацию его основополагающих идей. Подобный интерес проявили тогда многие политики и историки либерального направления. Пролетарская проблема, социализм и коммунизм оказались тогда в поле внимания О. Конта (стремившегося «освободить пролетариев» от коммунистических идей посредством распространения позитивизма), А. Ламартина, А. Одиганна, А. Бланки [1. С. 21–23; 3. С. 6–7, 72; 12; 23. С. 165, 139–141, 143, 146–147]. Распространение социализма и коммунизма в рабочей среде и роль этих учений в событиях революции 1848 г. изучала Д. Стерн [28. С. 173–174], которую хорошо знал и с которой обменивался мыслями Токвиль. В 1849 г. в рамках осмысления исторического опыта февральской революции, идеи социализма и «социальной республики» ана114 лизировал только что потерпевший политическое поражение Ф. Гизо [7. P. 26–30]. Суждения Токвиля о сути социалистических теорий составили содержание многих страниц его «Воспоминаний» и корреспонденций, вошли в публичные выступления. Строились они на основе анализа воззрений «патриарха всех современных социалистов», как назвал его ученый, Гракха Бабефа [17. T. 9. С. 546], системы взглядов Сен-Симона, Фурье, Оуэна, Луи Блана [17. T. 9. С. 518]. Основополагающей идеей всех социалистических учений Токвиль справедливо называл их требование уничтожения частной собственности и утверждения имущественного равенства: «То прямая, то косвенная, но всегда непрерывная атака на сам принцип частной собственности»; мнение, что частная собственность является причиной всех бед в этом мире [17. T. 9. С. 540]. Ученый выражал откровенную враждебность по отношению к эгалитарной социалистической демократии, противопоставляя ей буржуазное общество, в котором равенство состояний означало лишь гражданскую, но не имущественную однородность. Он утверждал, что образ истинной демократии нужно искать не в отвлеченной этимологии этого греческого слова, а там, где он сам видел ее, живую, действующую, торжествующую, в единственной стране мира, где этот строй прочно утвердился и плодотворно реализовал себя – в Соединенных Штатах Америки. «В этих республиках вы тщетно будете искать социализм. Социалистические теории не только не овладели там общественным сознанием, но играют столь незначительную роль в дискуссия и делах этой великой нации, что нет никаких оснований там их опасаться» [17. T. 9. С. 545]. Социализм не является истинным продолжением демократии; не представляет с ней органически единого целого. Демократия и социализм – «вещи не только различные, но и противоположные», – заявлял он [17. T. 9. С. 518]. Такая концепция частной собственности обнаруживает в Токвиле сторонника теории классического либерализма, ключевой идеей которой являлось противопоставление собственности частной и собственности коллективной, государственной. Размышляя и действуя в русле этих идей, он отрицал за государственной собственностью какое-либо позитивное начало, сдерживающее частные интересы ввиду защиты интересов общественных, отрицал возможность благотворного сочетания этих форм, к необходимости которого придет социальный либерализм второй половины ХХ в. Социалистические теории отталкивали Токвиля своим тоталитарным содержанием. Поборник индивидуальной свободы, он считал неприемлемым всеобъемлющее подчинение жизни личности интересам государства. Ученый считал, что всевластие государства поставит под угрозу возможность осуществления индивидуальной свободы граждан и свободных политических институтов вообще. Выражая эту мысль, он писал, что характерной чертой социализма всех школ и оттенков является «глубокое недоверие к свободе, человеческому разуму, презрение в отношении индивидуума как такового»; идея, согласно которой государство должно быть не только руководителем общества, но «господином, наставником, учителем каждого человека»; отрицание в большей или меньшей степени человеческой свободы [17. T. 9. С. 540–541]. В этом отношении Токвиль считал возможным сравнить социализм лишь с ненавистной ему административной централизацией Старого порядка, которую всегда осуждал: «централизация и социализм, – писал ученый, – суть продукты одной и той же почвы; они относятся друг к другу, как культурный плод к дикому» [31. C. 184]. Завершая свой анализ социалистических теорий, он заключал: социализм – «это новая формула рабства» [17. T. 9. С. 541]. Накал революционной борьбы 1848 г. заставил Токвиля вступить в открытую дискуссию с социалистами по тому самому «социальному вопросу», который стал предметом острых споров между либералами и социалистами задолго до революции. События этой дискуссии были связаны с работой Токвиля в конституционной комиссии Учредительного собрания, которая началась 16 мая, была прервана событиями июньского восстания и завершилась 4 ноября 1848 г. принятием конституции Второй республики. В «Воспоминаниях» он писал о том, что «если бы комиссия собралась 27 июня, а не 16 мая, то результаты ее трудов, конечно, были бы совершенно другие» [29. C. 193]. Это замечание в полной мере отражает судьбу решения комиссией вопроса о праве на труд, поднятого там социалистами. Это требование было одним из главных в ряду тех, которые выдвинуло рабочее движение 1830– 1840-х гг. Достаточно вспомнить, что лионские ткачи боролись на баррикадах под лозунгом «Жить, работая, или умереть, сражаясь». В первом проекте конституции, составленном еще до июньских дней, право на труд было включено в текст. В сентябре 1848 г. этот вопрос вновь был поставлен на обсуждение. Большинство членов комиссии усомнилось в правомерности включения права на труд, за которым теперь стояло восстание парижского пролетариата, в основной закон государства. На заседании 12 сентября 1848 г. прения по этому вопросу вели: со стороны леворадикальных сил – ЛедрюРоллен, Консидеран, Кремье и другие; со стороны либералов – Тьер, Токвиль, Дюфор, Дювержье и др. Оратором от этих последних выступил Алексис Токвиль [17. T. 9. С. 536]. Речь, произнесенная в Учредительном собрании 12 сентября 1848 г., представляет собой одну из наиболее ярких его публичных речей. В определенном смысле она стала ключевой для понимания политических позиций ученого. Весьма острая и на редкость для него откровенная по форме, содержанию она явилась яростной схваткой Токвиля с его главными идейными противниками – социалистами. Право на труд Токвиль считал одной из наиболее опасных социалистических идей, сознавая всю его значимость как средства защиты социально-экономических интересов рабочих. Для него было очевидным, что за этим правом в той или иной степени стояло требование контроля над капиталом со стороны государства. Он объявил его «ошибочным понятием о человеческих правах» [29. C. 155]. Расценил как стремление удовлетворить «низменные материальные инстинкты», и противопоставил этому требованию пролетариата высокие политические идеалы 1789 г. [17. T. 9. С. 541– 542]. Токвиль решительно встал на защиту интересов собственников, обвинив рабочих в том, что они требова- ли создания рабочих мест в то время, когда в стране свирепствовал экономический кризис, назвал эти требования «тираническими», «угнетавшими и пугавшими буржуазию» [29. C. 112]. В полном соответствии с экономической доктриной классического либерализма ученый утверждал, что государство не должно вмешиваться в отношения работника и хозяина. Признавая настоятельную необходимость помогать бедным, он ограничивал эту помощь рамками благотворительности и «христианского милосердия» [17. T. 9. С. 551]. Вместе с требованием «рабочих классов» права на труд Токвиль осудил их требование «социальной республики», под которой в социалистических учениях и революционной практике понималось радикальное изменение условий жизни рабочих, их места в политической системе государства. Он решительно отрицал идею социалистов о том, что рабочие имеют право на участие в делах государственного управления. Твердо стоял на той позиции, что в государственном строе Второй республики не должно быть ничего, «что дает рабочим право на государство» [17. T. 9. С. 527, 536]. Обращаясь к историческому опыту Великой французской революции, ученый напоминал о том, что хотя «рабочие классы часто играли главную роль в событиях Первой республики, они никогда не руководили делами управления и не были в государстве полными хозяевами», не заседали в Конвенте, не имели правительственной власти [29. C. 80]. «Февральская республика должна быть демократической, но она не должна быть социалистической» – восклицал он [17. T. 9. С. 547]. Токвиль прямо признавался в своей ненависти к монтаньярам [29. C. 188]. Некоторые же косвенные его суждения о «социалистическом темпераменте» как склонности к дебошу, пьянству и другим неблаговидным действиям позволяют утверждать, что ученый относил социализм к явлению маргинальному [29. C. 176, 140]. Токвиль дал самые негативные характеристики лидерам социалистического движения, называя их «демагогами» и «сумасшедшими» [29. C. 131, 140]. Враждебное отношение Токвиля к социализму в значительной степени объясняется тем, что он увидел ту действительную роль, которую эта идеология сыграла в ключевых событиях революции 1848 г. Он указывал, что именно соединение рабочего движения с социализмам и придало ему небывалый размах [29. C. 155]. Июньское восстание Токвиль считал «самым грандиозным» из всех, какие случались во французской революционной истории [29. C. 154]. Будучи одним из тех политических деятелей, которые возглавляли правительственный лагерь и защищали основы буржуазного общественного порядка, Токвиль приложил все усилия к тому, чтобы не дать социалистической альтернативе победить в революции. «Да, февральская революция должна быть христианской и демократической, но она не должна быть социалистической!» – заявлял он [17. T. 9. С. 551]. Токвильполитик стремился осуществить эту цель всеми доступными ему средствами. Он дал бой в Учредительном собрании депутатам от социалистов по важнейшему из поставленных ими вопросов – вопросу о праве на труд. Как депутат парламента и министр Токвиль принимал участие в разработке ряда законодательных мер, на115 правленных на ограничение политических прав «рабочих классов». Хотя и с колебаниями, одобрил введение осадного положения в Париже и диктатуру генерала Кавеньяка в июне 1848 г. Враждебное отношение Токвиля к июньскому восстанию получило негативную оценку со стороны исследователей его творчества, полагавших, что такой подход к изучению событий не способствовал их объективному освещению. В частности, Ж. Лефевр справедливо ставил ему в упрек то, что если уничтожение свободы диктатурой Луи-Наполеона ученый воспринял как тяжелейший и трудно переживаемый удар по политической свободе и свободе индивидуума, то в отношении «июньской бойни» не проявил «ни отвращения, ни сожаления» [13. С. 15]. Патриарх британских социалистов Г. Дж. Ласки сожалел о том, что Токвиль «не стремился узнать и еще менее того хоть как-то понять народ», страдания которого были платой за богатство высших классов [26. С. 20]. Оценивая события февральской революции в целом, Токвиль готов был признать некоторые относительные ее достоинства. К их числу он относил то, что эта революция была «самой непродолжительной и наименее кровопролитной из всех наших революций» [29. C. 88]. Ученый отмечал, что две избирательные кампании, осуществленные на основе всеобщего избирательного права Второй республики, «были самыми свободными и честными из всех, какие видела Франция после всеобщих выборов 1789 года» [17. T. 6. С. 215]. Немалой заслугой февральских властей ученый считал успешное подавление ими пролетарского восстания [29. C. 188]. Токвиль отмечал, что революция 1848 г. носила общеевропейский характер и стремилась утвердить свободные политические учреждения в государственном строе европейских стран [29. C. 276–277, 281]. Он понимал, что революция обогатила буржуазию, находившуюся тогда в состоянии «политической молодости», практическим опытом политической борьбы и организации власти [29. C. 115]. Однако сама революционная форма преобразовательного процесса не была им принята, как он не принимал ее и прежде [29. C. 73]. Тем не менее он приходил к выводу, что февральская революция явилась весьма значительным событием французской истории, той ее страницей, без которой эту историю нельзя понять: она «во многих различных отношениях оставила глубокие следы, которые не сотрутся» [17. T. 6. С. 146]. Опыт революции 1848–1849 гг. Токвиль-историк внимательно изучал. Можно утверждать, что этот опыт существенно уточнил его историческую концепцию и его идейно-политические взгляды, его видение европейского революционного процесса. Главным уроком, извлеченным из этого исторического опыта, явилось глубокое понимание ученым того, что к середине XIX в. во Франции и Европе сложилась новая расстановка социально-политических сил, в которой главным фактором стал промышленный пролетариат, вооруженный социалистической идеологией, преследующий свои цели и стремившийся осуществить свои социальные программы. Он увидел закономерность, причинность и неизбежность этой борьбы не только в современном ему западном мире, но и в исторической пер116 спективе. Этот урок оказал глубокое воздействие на всю систему его взглядов относительно содержания и перспектив развития буржуазного общественного строя. Уверенность в том, что этот строй содержит в себе прочные гарантии социальной стабильности, сложившаяся в представлениях Токвиля начала 30-х гг. XIX в. на основе изучения американской общественной системы [24], уступило место сознанию того, что это общество не является конечным продуктом исторического развития, и само может быть сметено революцией, еще более радикальной, чем та, которая его утвердила. Страх перед будущим, осознание опасности, которую несет буржуазному обществу новая политическая сила, ощущение глубокого социального кризиса всего западного миропорядка стали весьма показательными для его творчества конца 40-х – начала 50-х гг. «Разумный оптимизм, питавший анализ американского общества, уступил место страху», – расценил эту перемену Ф. Фюре [6. С. 439]. Выражая этот страх, Токвиль писал через месяц после подавления июньского восстания: «В 1789, в 1815, даже в 1830 годах еще можно было полагать, что французское общество поражено одной из тех сильных болезней, после которых здоровье социального организма становится более крепким и прочным. Не видим ли мы сегодня, что речь идет о хроническом недуге, что причина болезни гораздо более глубока, что болезнь в прерывистой форме станет гораздо более продолжительной, чем можно было вообразить...» [17. T. 5. С. 457–458]. Опыт революции 1848–1849 гг. усилил его неприятие народных методов борьбы, сделал ярым антисоциалистом, изменил политические взгляды в сторону консерватизма и охранительности – эта трансформация отмечена исследователями его творчества [13, 14, 25]. В частности, Ф. Фюре утверждал, что после июня 1848 г., ужаснувшего Токвиля, его разумный оптимизм уступил место страху; «реформатор до революции, он стал охранителем порядка, завоеванного столь дорогой ценой» [6. С. 439]. Весьма заметное воздействие этот опыт оказал и на исторические представления Токвиля, в частности, на его трактовку значения и роли Великой французской революции в преобразовании социального и политического строя Франции. Это воздействие с очевидностью обнаруживает содержание его речи, произнесенной в Учредительном собрании 12 сентября 1848 г. в ходе дискуссии о проекте конституции по вопросу о праве на труд, цитированная выше. В ходе данной дискуссии социалисты, оппоненты Токвиля, стремились заручиться в отстаивании своих требований авторитетом демократических традиций Великой французской революции, представить свое дело ее прямым продолжением. В противовес им ученый диаметрально противопоставил ценности этой революции ценностям социализма, который решительно осуждал. К числу величайших ценностей революции конца XVIII в. Токвиль относил ее стремление утвердить в обществе индивидуальную и политическую свободу, за осуществление которой она целенаправленно боролась. В этом отношении он противопоставлял ее «великие документы» содержанию социалистических теорий. Обвиняя социалистов в тоталитаризме, ученый заявлял: «Именно Французская революция устранила все те препятствия, разорвала все те цепи, которые вы хотите теперь под другим названием восстановить» [17. T. 9. С. 543]. Весьма примечательно, что стремлениям социалистов ограничить свободу индивидуумов и общества Токвиль противопоставлял не только преобразовательную деятельность Учредительного и Законодательного собраний, но и политику якобинского Конвента; цитировал в этой связи одну из речей Робеспьера [17. T. 9. С. 540]. Чтобы увидеть изменение его суждений по этой проблеме, необходимо вспомнить, что в книге об американской демократии ученый называл Первую республику «порождением антихриста» и утверждал, что «назвать республикой олигархию, правившую во Франции в 1793 году, – значит оскорбить республику как таковую» [30. C. 178, 299]. Главным же завоеванием Великой французской революции Токвиль назвал институционализацию ею права частной собственности. «А собственность, господа, собственность! – восклицал он, дискутируя с социалистами. – Французская революция, без сомнения, была энергичной и жестокой войной против известного числа собственников; но что касается самого принципа частной собственности, она всегда почитала и уважала его; она поместила этот принцип в первых строках своих конституций. Ни один народ так его не превозносил; она начертала этот принцип на заглавном листе своих законов» [17. T. 9. С. 542]. Обнаруживая знание глубинных процессов, составлявших сущностное содержание Великой французской революции, Токвиль указывал, что она не только закрепила и законодательно обеспечила право частной собственности, но открыла дифференцированный доступ к нему широких групп населения, создав тем самым надежные предпосылки для успешной борьбы с эгалитарными тенденциями и социализмом. Имея в виду эту сторону революционных преобразований конца XVIII в., он заявлял депутатам Учредительного собрания: «Французская революция сделала большее; она не только освятила частную собственность, но распространила это право, приобщив к нему наибольшее число граждан... Именно благодаря этому, господа, мы можем сегодня не опасаться гибельных следствий тех доктрин, которые проповедуют социалисты в стране и даже здесь сейчас. Мы можем не опасаться этого как раз потому, что Французская революция населила территорию Франции десятью миллионами собственников, которые легко могут оставить ваши доктрины порождением трибуны» [17. T. 9. С. 531]. Смысл речи заключался в призыве, обращенном к депутатскому корпусу Второй республики, сделать Февральскую революцию преемницей буржуазных преобразований Великой французской революции в противовес социалистической альтернативе Июня [17. T. 9. С. 550]. Нельзя не заметить разницу оценок значимости Великой французской революции, существующую между тем, как она выражена в парламентской речи Токвиля, с одной стороны, и в его творчестве середины 30-х гг. XIX в. – с другой. Прежде всего, в известной статье «Социальное и политическое состояние Франции до и после 1789», опубликованной в 1836 году в Англии. Эта работа содержит концептуальный анализ содержания революционных преобразований во Франции конца XVIII в., который сводился к отрицанию целесообразности и исторической значимости этой революции для последующего развития страны. «Французская революция создала множество побочных и второстепенных вещей, – писал тогда ученый, – но она лишь развила зародыш главных институтов, тех, которые существовали до нее. Она лишь упорядочила, скоординировала и узаконила следствия одной большой причины, нежели сама явилась этой причиной» [17. T. 8. С. 52]. В речи 1848 г. значение Великой французской революции в деле создания институтов буржуазной государственности, в сфере преобразования отношений собственности, утверждения либеральных свобод и гражданского равенства признано решающим. Так рельефно это мнение ученый нигде больше не выразил, однако в более сдержанной форме оно обнаружит себя в главном произведении Токвиля о революционных преобразованиях конца XVIII в. – в книге «Старый порядок и революция». Ввиду предпринятого выше анализа представляется возможным утверждать, что подобная перемена оценок была порождена возникшей перед Токвилем в 1848 г. необходимостью защищать буржуазные ценности и буржуазное содержание этой революции в противовес ценностям пролетарским и угрозе революции социалистической. Ее обусловил более чем полувековой опыт французского революционного процесса, осмысленный и спроецированный ученым в историческую перспективу. Этот опыт убеждал, что при всей радикальности своих преобразований Великая французская революция сохранила фундаментальные основы западной цивилизации – собственность и власть высших классов, социальное неполноправие и зависимость низших. Социалистическая же альтернатива в революции1848 г. по исходным своим установкам была ориентирована на то, чтобы эти ценности разрушить. А. Жарден, автор исследований о Токвиле и книги об истории французского либерализма, утверждает, что после 1848 г. эволюцию оценок революции конца XVIII в., подобную той, которую видим у Токвиля, испытала едва ли не вся либеральная французская историография [9. С. 343]. Опыт революции 1848–1849 гг. значительно усилил приверженность Токвиля дворянско-аристократическим духовным ценностям, убежденность в том, что они способны сыграть важную стабилизирующую и охранительную роль в буржуазном обществе. К числу таких ценностей ученый относил высокий патриотизм, «мужественную энергию», разумный консерватизм – качества, которые помогли дворянству сыграть немаловажную роль в борьбе Второй республики против парижского пролетариата в тяжелые для нее июньские дни [29. C. 187]. События Февральской революции заставили ученого вновь вернуться к идее необходимости союза буржуазии и либерального дворянства как надежного гаранта прочности буржуазного порядка, выраженной, еще в начале 30-х гг. XIX в., и значительно усилить ее. Обобщенный опыт революции 1848–1849 гг. во многом определил содержание главного исследования Токвиля о революции – его книги «Старый порядок и революция». 117 ЛИТЕРАТУРА 1. Audiganne A. L'industrie française depuis la révolution de fevrier. Paris, 1849. 2. Beaumont G. de. Notice sur Alexis de Tocqueville // Tocqueville A.de. Oeuvres completes. Paris, 1866. T. 5. 3. Blanqui A. Des classes ouvrières en France pendant l' anée 1848. Paris, 1849. 4. Cachin D. Luis Philippe d'après des documents inédits. Paris, 1918. 5. Degrosu M. Les «Souvenirs», Tocqueville et la question romaine // Livre du centenaire. Paris, 1960. 6. Furet F. Tocqueville est-il un historien de la Revolution franςaise? // Annales. Economies. Société. Civilisation. Paris, 1970. № 2. 7. Guizot F. De la democratie en France. Leipzig, 1849. 8. Ikor R. L'insurrection ouvrière de juin 1848 ou la première Commun. Paris, 1936. 9. Jardin A. Histoire de liberalismt politique de la crise de l'absolutisme à la constitution 1875. Paris, 1985. 10. Kun J. Alexis de Toqueville als Abgeordneter. Hamburg, 1972. 11. Lamarttine A. Histoire de la révolution française 1848. Paris, 1849. 12. Lamarttine A. Le passé, le present et l' avenir de la république. Bruxelles, 1850. 13. Lefebvre G. Introduction // Tocqueville A.de. Oeuvres completes. Paris, 1952. T. 2, vol. 2. 14. Moreau P. Tocqueville pour et contre le traditionalisme // Alexis de Tocqueville. Livre du centenaire. 15. Pouthas Ch.H. A de Tocqueville, representant de la Manche (1837–1851) // Alexis de Tocqueville. Livre du centenaire. Paris, 1960. 16. Tersen E. Juin 1848 // La pensèe. 1949. № 19. 17. Tocqueville A. de. Oeuvres completes. Paris, 1866. 18. Алпатов М.А. Политические идеи французской буржуазной историографии ХIХ века. М., 1949. 19. Бендрикова Л.А. Французская историография революции 1848–1849 годов во Франции. М., 1969. 20. Далин В.М. Историки Франции ХІХ–ХХ веков. М., 1981. 21. Дементьев И.О. Политическая теория А. де Токвиля и французский либерализм первой половины ХІХ в.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Калининград, 2004. 22. Заборов М.А, Хасина Г.В. К предыстории марксовой концепции пролетариата: «рабочий вопрос» в науке и публицистике 30–40-х гг. XIX в. // Из истории марксизма и международного рабочего движения. М., 1977. 23. Конт О. Общий обзор позитивизма // Западноевропейская социология XIX века. М., 1996. 24. Кустова Л.П. Концепция буржуазного общества в системе исторических взглядов Алексиса Токвиля // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Томск, 1983. Вып. 17. 25. Кустова Л.П. Об идейно-политических взглядах Алексиса Токвиля // Методологические и историографические вопросы исторической науки. Томск, 1982. Вып. 15. 26. Ласки Г.Дж. Предисловие // Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1895. 27. Ревякин А.В. Социализм и либерализм во Франции середины XIX века. М., 1999. 28. Стерн Д. История революции 1848 г. СПб., 1905. Т. 2. 29. Токвиль А. Воспоминания. М., 1893. 30. Токвиль А. Демократия в Америке. М., 2000. 31. Токвиль А. Старый порядок и революция. М., 1896. Статья представлена кафедрой истории древнего мира, средних веков и методологии истории исторического факультета Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Исторические науки» 6 декабря 2005 г., принята к печати 18 декабря 2005 г. 118
