Голдин В.И. Гражданская война в России и на русском Севере

Голдин В.И.
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В РОССИИ И НА РУССКОМ СЕВЕРЕ:
ПОИСКИ НОВЫХ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ПОДХОДОВ В ИЗУЧЕ­
НИИ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ'
Размышления автора, изложенные в этой статье, будут заслуженно по­
священы замечательному юбилею профессора А.А. Киселёва, выдающегося
историка-североведа, в научном творчестве которого тема российской рево­
люции 1917 года и гражданской войны занимала и занимает важное место.
Мое знакомство с юбиляром состоялось в «одностороннем порядке» осенью
1975 года, когда я, аспирант-первокурсник, только что переступивший порог
ЛГПИ имени А.И. Герцена, следуя мудрому совету своего научного руководи­
теля, посещал все защиты диссертаций и набирался научного ума-разума.
А.А. Киселев защищал тогда на истфаке ЛГПИ докторскую диссертацию, по­
священную социалистической индустриализации Европейского Севера СССР
(1926 - 1940 гг.). Как мне запомнилось, в дискуссии по диссертации, фор­
мально весьма отстоящей по времени от российской революции и граждан­
ской войны, именно эти проблемы, и в первую очередь связанные с особен­
ностям революционного процесса и генезиса драматичных и кровавых собы­
тий войны и иностранной интервенции на Мурмане, оказались в центре поле­
мики. А спустя два года в Мурманске вышла в свет монография А.А. Киселёва
(в соавторстве с Ю.Н. Климовым) «Мурман в дни революции и гражданской
войны». Наше реальное знакомство (уже «в двухстороннем порядке») с про­
фессором А.А. Киселёвым состоялось в сентябре 1987 года на совещании за­
ведующих исторических кафедр в Каменец-Подольске, где мы с ним жили в
одном номере гостиницы. Кстати, само мое решение об избрании для доктор­
ской диссертации темы истории интервенции и антибольшевистского движе­
ния на Севере России было окончательно принято в ноябре 1988 года после
телефонного разговора с А.А. Киселёвым и с его благословения.
История гражданской войны в России относится к числу наиболее слож­
ных, глубоко драматичных, трагических и дискуссионных тем отечественной, а
во многом и всеобщей истории, и международных отношений. Советское об­
щество и формирующаяся социалистическая цивилизация вышли из россий­
ской гражданской войны, в которую оказались втянуты в том или ином виде
десятки стран и народов, и все это наложило сильнейший отпечаток на по­
следующее развитие СССР и мира в XX веке. История российской граждан­
ской войны писалась в советское время преимущественно как история побе­
дителей, большевиков и сторонников советской власти, которые, пройдя че­
рез колоссальные трудности, сумели взять верх над белогвардейцами и ино­
странными интервентами. Это, впрочем, не означало легкости исследова­
тельского пути историков российской гражданской войны. Скорее, напротив,
над ними на протяжении десятилетий висел своего рода дамоклов меч: граж­
данская война явно не укладывалась в простые и приемлемые для власти
' Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ и администрации Ар­
хангельской области в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Русский
Север в историческом пространстве российской гражданской войны (1917-1922 гг.)»,
проект №05-01-48101 а/С
схемы, ее феномен был исключительно сложен и многогранен, и попытки ис­
ториков отобразить эту многогранность, многоплановость, драматизм и про­
тиворечивость, уйти от привычных и разрешенных схем, догматов и шаблонов
были делом небезопасным, а нередко оборачивались и репрессиями в отно­
шении исследователей. Весьма непростым был и путь историка А.А. Киселё­
ва, попытавшегося по-новому взглянуть и осмыслить сложные перипетии ре­
волюционной борьбы 1917 года и генезиса интервенции и гражданской войны
на Мурмане в первой половине 1918 года (т.е. те события и проблемы, кото­
рые еще в 1920-х - начале 30-х годов вызывали острые дискуссии), дать их
собственную трактовку.
Вторая половина 1980-х и 1990-е годы стали временем глубокого сис­
темного кризиса отечественной исторической науки, в том числе и историо­
графии российской гражданской войны. Это был кризис когнитивный, эписте­
мологический, социальный, социокультурный, политический. Были разрушены
основные несущие конструкции господствовавшей теории и методологии ис­
тории, истматовского монизма, привычные взаимоотношения историков и
власти. То, что ранее было легитимным, политически санкционированным,
привычным и поощряемым, вдруг превратилось в явление, непопулярное и
гонимое. Произошел отказ от прежних основополагающих подходов - классо­
вого и формационного, императива классовой борьбы как движущей силы ис­
тории, революций как ее локомотива, примата политики над экономикой и со­
циальными отношениями. Попытка заменить формационный подход в изуче­
нии истории на цивилизационный вскоре обнаружила свою ограниченность и
очевидную несостоятельность в качестве единственной и объясняющей все и
вся методологии, и, тем более, в отношении изучения истории революций и
гражданской войны. Попытки механического заимствования западных подхо­
дов и интерпретаций также оказались делом весьма неблагодарным. На мес­
те разрушенных теоретико-методологических конструкций советского времени
в 1990-е годы взошли полчища сорняков и пустоцвета, появилось немало ра­
бот, авторы который просто меняли знаки плюс на минус, руководствуясь по­
литической конъюнктурой. Зазвучало много легковесных оценок и утвержде­
ний, не выдерживающих сколько-нибудь серьезной научной критики, историо­
графической и источниковедческой проверки.
И тем не менее последние два десятилетия были весьма интересным
временем, с точки зрения поиска новых теоретико-методологических подхо­
дов, развернувшегося диалога истории и историков с представителями других
и прежде всего гуманитарных и социальных наук, отечественных и зарубеж­
ных исследователей. Пришло осознание того, что кризис - это в принципе
нормапьное для науки явление, главное в этой ситуации - понять причины
возникших проблем, неудовлетворенности в прежнем понимании и трактовках
исторического прошлого и обнаружить пути движения вперед и более глубоко­
го познания истории. История - это та отрасль знаний, которой время от вре­
мени приходится отстаивать свое право на то, чтобы именоваться наукой, до­
казывать свою автономность и независимость от политики и политиков, отби­
вать попытки последних превратить историю в свою служанку, а историков - в
людей, обслуживающих те или иные имущественные, политические и другие
интересы. Это в очередной раз пришлось делать в последние годы.
Чрезвычайно сложные процессы происходили в политической истории
и, в частности, в изучении политической истории российской гражданской
войны. Смена власти и политических ориентиров не могла в той или иной ме­
ре не сказаться на истории. Распад СССР обусловил подъем казалось бы
дышавшей на ладан тоталитарной школы на Западе и распространение по
миру неототалитарной волны, со всеми присущими ей подходами и аргумен­
тами (например, в исполнении одного из ее лидеров - американского профес­
сора Р. Пайпса, издавна питавшего большой интерес к проблематике россий­
ского революционного движения и гражданской войны), на Россию. Появление
и расширение в нашей стране числа сторонников тоталитарных и неототали­
тарных суждений, в частности, в отношении причин, характера и сущности
гражданской войны в России объективно подкрепляло и позиции неототали­
таристов на Западе.
Кризисные явления переживала с 90-х годов западная социальная шко­
ла изучения революционного движения и гражданской войны в России, и тем
не менее традиции социальной истории оказались живучи, а позиции сторон­
ников изучения истории «снизу» (подвергавшихся нападкам неототалитари­
стов, сторонников изучения истории «сверху», через призму политики) не
только сохранились за рубежом, но и заметно окрепли в последние годы в
России.
«Постмодернистский вызов» последних десятилетий стал весьма неод­
нозначным, сложным и дискуссионным явлением в теории и методологии ис­
тории. Здесь переплелись разные и нередко противоположные явления и
тенденции: сомнения в возможности познания социальной реальности, крити­
ка социальной и политической истории и попытка заменить их и встать над
ними, а, с другой стороны, - попытки дать новое и нетрадиционное прочтение
исторического прошлого, используя более тонкий и сложный методологиче­
ский инструментарий. Постмодернистский подход использовался и использу­
ется его сторонниками для анализа меняющегося языка, лексики, внутреннего
мира людей в эпоху революции и гражданской войны, для характеристики ме­
няющегося мышления, поведения и психологии масс. Постмодернизм и «но­
вая культурная история» призваны, по мнению их сторонников, расширить
само понятие «социальная история», в том числе посредством трактовок та­
ких категорий как «гендер», «этнос», «власть», «рынок» и др.
Известный британский историк, профессор П. Дьюкс выступил в 90-е го­
ды активным поборником междисциплинарного подхода, который он охарак­
теризовал как неопросвещенческий, идущий в кильватере постмодернизма,
уделяя особое внимание в изучении российской революционной эпохи наукам
о сознании, психологии, психоаналитике. Он во многом отталкивался от работ
3. Фрейда, полагая необходимым исследовать «глобальные отклики в свете
фрейдистского и других интеллектуальных вызовов и толчков, исходящих от
русской революции». В осмыслении революции 1917 года (что логично ис­
пользовать и в отношении последовавшей за ней и тесно с ней связанной
гражданской войны) профессор Дьюкс считал возможным привлечь в совре­
менных исследованиях работы сподвижника Фрейда К. Юнга с его концепцией
«коллективного бессознательного». Так или иначе, в осмыслении революции
и всей революционной эпохи Дьюкс полагал допустимым и правомерным ис­
пользование множества подходов и «школ», настаивая на необходимости
системного и взаимосвязанного рассмотрения событий в России с развитием
мира в эту эпоху. Междисциплинарность, по мнению указанного автора, отли­
чается от «тотальной истории», защищаемой Л. Февром и исследователями
школы «Анналов», поскольку она отстаивает возможность изучения каждого
исторического феномена средствами всех наличных научных дисциплин,
включая историю .
Социокультурное измерение российской революции и гражданской вой­
ны приобрело в последние годы немало сторонников. Налицо попытки осмыс­
ления вековых традиций раскола в российской истории (включая трактовку
истории страны как «расколотой цивилизации»), изучения социокультурного
раскола «верхов» и «низов», его внутренних и внешних факторов и причин, и
соотнесения их с историческими реалиями раскола в начале XX века, обусло­
вившего и глобальный взрыв, влияние которого сказалось далеко за преде­
лами России.
Вообще резко возросший в последние годы интерес к изучению созна­
ния и психологии масс и отдельных слоев населения, в том числе в эпоху
российской революции и гражданской войны, стал своего рода реакцией на
господствовавшие ранее методологические и теоретико-концептуальные под­
ходы и их недостатки, на идеологические мифологемы, а также явился ре­
зультатом развития социальной и социокультурной истории, истории ментальностей. Сказалось здесь и стремление уйти от политико-идеологической
конъюнктуры, найти более объективные и тонкие методы исследования и бла­
годаря этому получить возможность приращения знаний об истории человека
и общества в переходную и экстремальную эпоху ломки традиционных и
формирования новых ценностей, жизни «на краю» или «за краем» возможно­
го, в условиях катастрофы. Если в советское время авторы, обращавшиеся к
проблемам социальной психологии масс в революционную эпоху, центр тяже­
сти в известной мере смещали к пользе изучения настроений и действий сто­
ронников большевиков и советской власти, то в настоящее время налицо яв­
ное смещение этого интереса в сторону психопатологии и девиантного пове­
дения масс, что, в свою очередь, связано с логикой развития «российской
смуты» . Это позволяет авторам приходить к интересным и оригинальным вы­
водам и обобщениям, хотя далеко не всегда бесспорным.
1
2
В современную разработку проблем истории гражданской войны в Рос­
сии постепенно внедряется совершенно непривычный ранее для советской
историографии подход - изучение ее сквозь призму истории повседневности.
Господствовавшая прежде в советской историографии гражданской войны
концепция ее «героизации», возвышенности героических будней никак не со­
четалась и не могла сочетаться с изучением повседневных реалий выживания
«маленького человека» в экстремальную эпоху, изучения его быта, настрое­
ний, мироощущений, проистекающих из повседневности. Вместе с тем именно
повседневная жизнь различных слоев населения и общества в целом в годы
войны позволяет неизмеримо глубже и полнее понять многогранные реалии
1
Дьюкс П. Октябрь в людских умах: от Фрейда к междисциплинарному взгляду на
русскую революцию //1917 год в судьбах России и мира. Октябрьская революция: от
новых источников к новому осмыслению. - М., 1998. С.54, 62 - 64.
См., например: Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революцион­
ного насилия. - М., 1997.
2
1
этого драматического времени .
В современных теоретико-методологических и концептуальных раз­
мышлениях о времени революции и гражданской войны в России существен­
ное место занимает тематика российского имперства, осмысление происхо­
дившего сквозь призму глобального кризиса и взрыва имперской систе­
мы/антисистемы с последующим возрождением традиций имперства и новым
собиранием империи (в виде СССР) после окончания гражданской войны. В
связи с этим органичной частью системного исследования российской импер­
ской тематики и в то же время вполне самостоятельным направлением ис­
следований выступает национальная проблематика, переживающая сегодня
исключительно сложный период в своем развитии. Среди новых исследова­
тельских направлений научного поиска, которые могут и должны быть апро­
бированы для изучения эпохи гражданской войны, предлагающих и использо­
вание более тонкого научного инструментария, подхода и изучения сложной и
весьма деликатной национальной и этнической проблематике, является эт­
нопсихология.
Важным междисциплинарным направлением исследований, активно
формирующимся в последние годы, является военно-историческая антропо­
логия . Человек на войне, «человек воюющий», комбатант, безусловно, пред­
ставляет собой особый социально-психологический и нравственный феномен;
для этого человека и совокупности людей на войне характерно особое соци­
альное и психологическое состояние. Формирование «образа врага» как
сложнейшего феномена общественного сознания предвоенного и военного
времени, эволюция понятий «свой-чужой», формирование символов и мифов
войны, образов героев и антигероев, психология боя и солдатский фатализм,
атеизм и религиозность на войне, психология военного быта и другие пробле­
мы составляют сложнейший тематический симбиоз, требующий системного
подхода к его осмыслению. Вместе с тем нельзя не отметить, что авторы, и
прежде всего историки, работающие в рамках военно-исторической антропо­
логии, как правило, обходят стороной гражданские войны и ,в том числе, рос­
сийскую гражданскую войну, указывая на то, что в них действуют существен­
но, а часто и принципиально иные социально-политические и психологические
закономерности, нежели во внешних войнах. Автору представляется, что историко-антропологическое направление исследования гражданской войны в
России, на региональном и локальном ее уровнях, может быть весьма продук­
тивным для более глубокого познания ее феномена.
В изучении истории гражданской войны в России весьма важным пред­
ставляется не только следование тем или иным методологическим новациям,
но использование системного подхода и синтеза различных исследователь­
ских методов и методологий, теоретико-методологических и концептуальных
идей. С этой точки зрения автору не представляется, например, устаревшим и
2
1
См., например: Нарский И.В. Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 19171922 г г . - М . , 2001.
Сенявская Е.С. Человек на войне. Историко-психологические очерки. - М., 1997;
Она же. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. - М., 1999; она же.
Военно-историческая антропология - новая отрасль исторической науки // Отечест­
венная история. - 2002. - № 2; Человек и война. Война как явление культуры. - М.,
2001.
2
полностью канувшим в прошлое классовый подход. Дело в том, что участники
гражданской войны и лидеры противоборствовавших в ней лагерей мыслили
и часто руководствовались классовыми категориями, широко использовали
классовые критерии и поэтому, если опираться на принцип историзма, полный
отказ от категорий классов и классовости в исторических исследованиях, по­
священных эпохе революции и гражданской войны, будет ошибочным. Другое
дело, что историку надо быть аккуратным в исследовательской деятельности,
максимально вдумчивым и объективным и не оказаться в плену классовой
мифологии той поры.
В творческой лаборатории историка, исследующего российскую граж­
данскую войну, особое место занимает категория пространства. Речь идет,
во-первых, о пространстве исторического времени, о том, как и каким образом
формировались в России исторические предпосылки для этого катаклизма и
какое влияние он оказал на развитие человеческой цивилизации в XX веке. С
этой точки зрения автору представляются весьма плодотворными размышле­
ния уже упоминавшегося профессора П. Дьюкса о российской революции. Он
указывал, что ее можно рассматривать и как явление 1917 года, но также как
процесс, протяженный и к 1921 году, и назад - на целые столетия, и как спе­
цифический феномен XX века. Этот подход вполне применим и к российской
гражданской войне, органично связанной с революцией. Поэтому современ­
ные исследования российских и зарубежных авторов о типе, характере и осо­
бенностях российской модернизации, о специфике российского империализ­
ма, историческом месте России в мире начала XX века, о диалектике реформ
и революций, об особенностях российской революционности и др. представ­
ляются весьма значимыми для понимания глубинных корней набиравшей бег
катастрофичности российской истории, что воплотилось в итоге в граждан­
скую войну.
Историки призваны продолжить исследования и глубже проследить мно­
гоплановую взаимосвязь Первой мировой войны и гражданской войны в Рос­
сии. Причем эта тема вообще начинает смещаться в плоскость размышлений
о том, что Первая мировая война, ставшая величайшей катастрофой в исто­
рии европейской и - в целом - человеческой цивилизации, несла в себе семе­
на гражданских войн, ядовитые всходы которых взошли в том или ином виде в
разных странах. Американский историк П. Холквист предложил в связи с этим
рассматривать русскую гражданскую войну (а точнее, по его мнению, граж­
данские войны в России) как наиболее яркий случай в более протяженной Ев­
ропейской гражданской войне, начавшейся с Великой войны и продлившейся
еще несколько лет после ее (Великой или Первой мировой войны) формаль­
ного завершения . Еще одна взаимосвязь, требующая дальнейших раздумий
и исследований, - это взаимосвязь российского и мирового революционного
процесса начала XX века, идей и практики «мировой революции» с реалиями
российской гражданской войны и международной интервенции в Россию. На­
конец, размышления в большом историческом пространстве времени делают
актуальной для современных историков потребность понимания связи рос­
сийской гражданской войны начала XX века и ее уроков для конца столетия и
1
1
Holquist P. Making War, Forging Revolution. Russia's Continuum of Crisis , 1914-1921.
Cambridge, 2002. P.3.
XXI века. Это продиктовано и потребностью национального примирения, вос­
соединения современной России и Русского Зарубежья. Впрочем, попытки
преодоления исторического раскола начала XX века чрезвычайно затруднены
катастрофичностью постсоветского развития России и новым расколом рос­
сийского общества, его «верхов» и «низов» в конце XX - начале XXI века .
Категория пространства российской гражданской войны начала XX века
имеет и свои территориально-географические координаты. Начнем с того, что
они выходят далеко за российские пределы и охватывают обширный круг
стран, которые принимали участие в прямой вооруженной интервенции или
различных интервенционистских действиях против России, а с другой сторо­
ны, те государства, которые становились объектом устремлений, идей и прак­
тики «мировой революции», распространения с территории революционной
России «мирового революционного пожара», который должен был уничтожить
капиталистическую цивилизацию. Первая мировая война и тесно связанная с
ней гражданская война в России были в немалой степени обусловлены инду­
стриальной глобализацией и резко обострившейся в мире борьбой за все ви­
ды ресурсов. Огромные природно-сырьевые ресурсы России и ее колоссаль­
ные пространства притягивали к себе пристальное внимание развитых стран
мира, а ослабление и распад единого государства и его раздробление, что
реально происходило в ходе российской революции и гражданской войны, ка­
зались зарубежным государственным лидерам надежным средством дости­
жения своих целей. Иначе говоря, российская гражданская война превратила
Россию в арену глобального противоборства.
Вместе с тем, втягивание в российскую гражданскую войну на стороне
антибольшевистских сил оказалось для зарубежных государств-участников
интервенции чрезвычайно беспокойным и опасным делом, ибо вскоре стало
очевидно, что путем использования интервенционистского оружия невозмож­
но добиться победы, а продолжение боевых действий вызывало массовые
протесты и дестабилизацию положения в этих странах и, кроме того, вело к
разложению и революционизации иностранных воинских контингентов, нахо­
дившихся в различных уголках России. Существовала угроза, что революци­
онные настроения проникнут в страны-участницы интервенции вместе с воз­
вращавшимися на родину солдатами.
Пространство гражданской войны в России формировалось из ее регио­
нальных пространств, а протекание противоборства в регионах характеризо­
валось своей разнообразной спецификой и особенностями, из которых и
складывалась общая картина. В свою очередь, внутри регионов течение воо­
руженных и иных видов противоборств весьма различалось применительно к
локальным сообществам, а настроения и поведение, симпатии и антипатии
местного населения нередко кардинально различались внутри отдельных
уездов и волостей, и даже соседних сел и деревень. Все это в полной мере
демонстрировало, например, протекание гражданской войны на Севере Рос­
сии и сказывалось на ее динамике.
1
1
Об этих проблемах автор настоящей статьи размышлял, в частности, в последней
главе книги «Русский Север в историческом пространстве российской гражданской
войны». Обратим также внимание на монографию С.Г. Кара-Мурзы «Гражданская
война (1918 - 1921) - урок для XXI века» (М., 2003) и книгу СЮ. Данилова «Граж­
данская война и общенациональное примирение: США, Россия, Испания (М., 2004).
Таким образом, географическое пространство российской гражданской
войны складывалось из разных уровней, а сложное взаимодействие глобаль­
ного, общероссийского, региональных и локальных противоборств определя­
ло общую динамику развития процессов, сложные и, казалось бы, неожидан­
ные переходы и перепады настроений, симпатий и антипатий населения.
Общая картина гражданской войны в России и на Русском Севере скла­
дывается из ее военных, политических, социальных, экономических и куль­
турных составляющих, истории интервенции и повседневности. Военная ис­
тория гражданской войны, ее военное искусство, опыт боевых противоборств
изучались, казалось бы, наиболее интенсивно и в нашей стране, и за рубе­
жом. И, вместе с тем, существует настоятельная потребность дальнейших ис­
следований с использованием всей совокупности доступных документов про­
тивоборствовавших сторон. Весьма распространенным, к сожалению, явля­
лось и продолжает быть то обстоятельство, что авторы осуществляли и осу­
ществляют исследования, используя источники лишь одной из сторон, что
приводило и нередко приводит сегодня к многочисленным неточностям и
ошибкам в интерпретации военных планов, хода, результатов операций, по­
терь сторон и пр. Лишь в последние годы стали специально и довольно актив­
но исследоваться боевой опыт повстанчества и партизанского движения пе­
риода гражданской войны, столкновения и борьба регулярных воинских со­
единений и иррегулярных боевых формирований.
Политическая история гражданской войны исследовалась в СССР пре­
имущественно как история советского лагеря, в результате чего была создана
во многом односторонняя и, к тому же, идеологизированная и мифологизиро­
ванная ее картина. Напротив, за рубежом основное внимание эмигрантских и
иностранных авторов уделялось на протяжении послевоенных десятилетий
изучению истории противников большевиков, а также политики интервенции.
Ситуация начала меняться в последние десятилетия, когда за рубежом стало
активизироваться исследование советской истории периода гражданской вой­
ны, а в нашей стране после распада СССР центр тяжести исследований сме­
стился на антибольшевистский лагерь. Но крайности подобных перепадов
имели и продолжают сохранять свои негативные проявления. Поэтому созда­
ние многоплановой политической истории гражданской войны, включающей
все политические, социально-политические и партийные силы и раскрываю­
щей их противоборство на общероссийском, региональном и локальном уров­
нях, представляется актуальной задачей современных историков. Исключи­
тельно важно при этом использовать всю совокупность документальных и
иных источников боровшихся сторон. Все это в полной мере относится и к
Русскому Северу.
В последние годы историки приступили к активной разработке и переос­
мыслению проблем государственного строительства в период гражданской
войны, сопоставлению предлагавшихся и реально существовавших моделей
государственности и практики государственных отношений, организации ме­
стного управления и самоуправления. Для отечественной историографии это
означает потребность критического анализа предшествующей значительной
литературы, созданной в СССР по истории советского государства, и воссоз­
дание объективной картины, динамики и механизмов становления и функцио­
нирования системы Советов, эволюции характера их взаимоотношений с пар-
тайными организациями большевиков, общественными организациями, а с
другой стороны, исследование истории государственного строительства в ла­
гере противников большевиков. Активно развивающаяся сегодня историче­
ская регионалистика военной поры включает в себя изучение опыта государ­
ственного строительства в регионах, исследование взаимоотношений между
формирующимися центрами новой государственности и периферией, истори­
ческого опыта областничества по разные линии фронта (например, моделей
Северной области у красных и белых).
Автору этих строк приходилось неоднократно и довольно подробно ис­
следовать проблемы истории и историографии международной интервенции в
России и на Русском Севере, характеризовать новейшие тенденции и пер­
спективы развития исторического знания по этой тематике'. Заметим, что
впереди предстоит большая исследовательская работа, раскрытие всей сово­
купности геополитических устремлений, военных, экономических и иных инте­
ресов интервентов в России, стратегии и тактики действий политиков, дипло­
матов, военных, столкновения различных интервенционистских потоков и ин­
тересов на российском пространстве и, в том числе, в североевропейском ре­
гионе страны.
Предстоит дальнейшая тщательная разработка проблем социальной
истории периода гражданской войны, изучение динамики развития, поведения
и действий различных классов и социальных групп, выявление региональных
и локальных особенностей социальных процессов военного времени, причем
в сопоставлении их по разные стороны фронта и, в том числе, на Севере. Ну­
ждаются в дальнейшем исследовании национально-этнические процессы во­
енной поры и в том числе в региональном разрезе их истории. Например, на
Севере традиционно больший интерес проявляется к карельской (карелофинской) проблематике, следствием чего является и значительная сложив­
шаяся исследовательская литература, чего нельзя сказать об изучении жиз­
недеятельности других национальных групп в эпоху гражданской войны.
Культурная жизнь времени гражданской войны традиционно находи­
лась, образно говоря, на обочине исследовательского внимания и интереса. В
последние годы ситуация начинает меняться. Это связано с появлением но­
вых методологий исследовательского поиска, целенаправленных на проник­
новение в сознание, культуру, язык человека и социума переломной и экстре­
мальной эпохи (постмодернизм, междисциплинарность, история ментальностей, социопсихоментальность, «новая культурная история» и др.), с актив­
ным изучением истории интеллигенции, а также культуротворчества других
слоев и групп населения. Но если история северной интеллигенции военной
поры нашла осмысление в последнее время в работах профессора Ф.Х. Со­
коловой , то северная культура этой драматичной эпохи еще ждет своих
вдумчивых исследователей.
2
1
Россия в гражданской войне. Очерки новейшей историографии (вторая половина
1980-х - 90-е годы). - Архангельск, 2000. Гл.5; Голдин В.И. Журавлёв П.О, Соколова
Ф.Х. Русский Север в историческом пространстве российской гражданской войны. Архангельск, 2005. С.21 - 25.
Соколова Ф.Х. Интеллигенция Европейского Севера России в 1917 - 1941 годах. Архангельск, 2003. Гл.2; Голдин В.И., Журавлёв П.С, Соколова Ф.Х. Русский Север в
историческом пространстве российской гражданской войны. Гл.5.
2
Человек в переломную эпоху революции и гражданской войны, жизнь
мирного обывателя в эпоху страшных потрясений и катаклизмов, история по­
вседневности, быта, борьбы за выживание - все эти проблемы нуждаются в
дальнейшем целенаправленном изучении и, в том числе, на материалах Рус­
ского Севера, что позволит корректно отобразить этот пласт истории и орга­
нично вписать его в общую летопись исторического пространства российской
гражданской войны, а в результате и неизмеримо глубже понять ее историю.
Одним из предназначений исторической науки является осмысление
уроков исторического прошлого и выполнение функции предостережения, не­
допущения былых ошибок, драм и трагедий. Увы, и сегодня своеобразной на­
циональной игрой россиян является стремление «наступать на те же грабли»,
в связи с чем вспоминается грустное размышление В.О. Ключевского о том,
что история нас ничему не учит, а лишь наказывает. Хотелось бы все-таки на­
деяться на то, что история российской гражданской войны начала XX века,
суровые реалии балансирования на грани ее в конце указанного столетия и
уроки чеченской кампании заставят политиков и граждан нашего Отечества
размышлять над этими печальными страницами прошлого, извлекать соот­
ветствующие уроки и не допускать повторения былых трагедий.