Старые и новые авторитеты в социальной жизни адыгского
advertisement
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ, ИСТОРИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ Ю. Д. Анчабадзе Старые и новые авторитеты в социальной жизни адыгского аула (1920-е годы) Аннотация: традиционная иерархия общественных авторитетов адыгского аула была резко нарушена в первое постреволюционное десятилетие. Подавляя политически и экономически социальные группы, общественное лидерство которых было основано на статусах дворянского происхождения, материального положения, возрастного старшинства и др., советская власть административными и идеологическими методами внедряла в общественное сознание новые авторитеты, групповые характеристики которых соотносились с бедностью, молодостью, членством в Коммунистической партии и др. Конфликтное взаимодействие старых и новых авторитетов было характерной чертой социальной жизни адыгского аула в первое постреволюционное десятилетие. Ключевые слова: адыги, власть, политика, идеология, общественное сознание, общественный статус. Действовавшие в начале XX столетия формы социально-полиАнчабадзе Юрий Дмитриевич, тической жизни адыгского (кабардинцы, черкесы, адыгейцы) аула ведущий научный сотрудник Института (села) определялись, с одной стороны, включенностью этой террито- этнологии и антропологии РАН, кандидат риальной единицы в систему низового административного аппарата исторических наук. Базовое образование: историко-филоРоссийской империи, с другой — не потерявшими своей актуальлогический факультет Сухумского государности традиционными общинными нормами самоуправления, тесно ственного педагогического института им. связанными со сложившимся в рамках аульной общины иерархией А. М. Горького. социальных и властных авторитетов, которые определялись личным Основные публикации: «Старый Тбилиси: статусом индивида — социальным, имущественным, возрастным, город и горожане в XIX веке» (монография, в гендерным и т. д. соавторстве), «Этническая история народов 1920-е годы стали периодом коренной ломки социально-поли- Кавказа» (монография, в соавторстве). тических устоев адыгского села. Большевики прекрасно понимали, Сфера научных интересов: этнокультурчто успех проводимых преобразований возможен лишь при усло- ная и этнополитическая история народов вии внедрения в народное сознание нового круга представлений, Кавказа, современные социокультурные просоставной частью которого должно было стать утверждение новой цессы в регионе. e-mail: anchabadze@list.ru иерархии общественных авторитетов. С этой целью власть начала мощную административно-политическую и пропагандистскую компанию, направленную на подрыв традиционных социальных институтов и дискредитацию их представителей, которых, прежде всего, было необходимо лишить властных прерогатив, вытеснив из местных органов власти. Состав последних совершенно не удовлетворял большевиков. 20 сентября 1920 г. окружной исполком Кабардино-Балкарской автономной области (КБАО) отмечал, что «везде и всюду в исполкомах коптятся люди, подчас довольно ненадежные и по своим доморощенным мировоззрениям чуждые революции, и эти люди решают судьбу трудящихся округа» [20. Ф. Р-201. Оп. 1. Д. 18. Т. 1. Л. 8]. О том же говорил глава окружкома партии КБАО Б. Э. Калмыков, выступая в мае 1921 г. на съезде председателей исполкомов селений Кабардинского округа. «Мне известно, — грозно предупредил он делегатов, что в некоторых селениях составы исполкомов совершенно не отвечают своему назначению». Глава Кабардино-Балкарии объяснил, что имелось в виду: «Часто мы видим, — говорил он, — что в сельских исполкомах есть люди, которым чужды интересы трудящегося класса, а попали они туда или просто по недоразумению, или с целью злого умысла. Требуется полное оздоровление таких сельских исполкомов, из состава которых необходимо выкинуть ненужный элемент» [8. С. 410]. «Ненужного элемента» скопилось много. Таковым оказались, в частности, представители бывших княжеских и дворянских сословий. Последние пользовались традиционным авторитетом среди народных, прежде всего крестьянских масс, которые зачастую доверяли им исправление властных полномочий в 65 УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ №1, 2012 системе местного самоуправления, в частности избирали старшинами селений, их заместителями и т. д. Данное обыкновение сохранялось и в первые годы большевистской власти, когда в состав новых органов административной власти — советов, особенно низового уровня попадали многие бывшие князья и дворяне. В очень скором времени это упущение было исправлено самым радикальным способом. Еще в апреле 1917 г. Б. Э. Калмыков наставлял кабардинцев: «Пора взяться за оружие и приняться за князей и дворян» [5. С. 34]. В последующие годы эта программа была выполнена сполна. Власти не скрывали, что лишение жизни было широко применявшейся действенной мерой по политическому подавлению бывших привилегированных сословий. «В Кабарде и Балкарии прошла борьба, расстреляна масса князей», — громогласно оповещалось 16 марта 1923 г. на заседании Кабардино-Балкарского обкома партии. При этом надежды на смягчение властей не было, так как большевики предупреждали друг друга о том, что «из них (князей — Ю. А.) некоторые остались, и теперь они мстят» [13. С. 65]. Оставшиеся «мстители» стали подвергаться социальной дискриминации и многочисленным административным ограничениям. Так, представители бывших привилегированных сословий в одночасье оказались в разряде «лишенцев», т. е. лишенных права голоса, хуже того — по отношению к ним в массовом порядке стали применяться такие меры, как административное выселение, высылка из мест проживания за пределы Кабарды, Адыгеи и Черкесии и т. д. Общеполитические условия этому вполне благоприятствовали. Карательный институт высылки и ссылки в «места не столь отдаленные», в частности в Сибирь, был восстановлен еще в 1922 г. по причинам сугубо политического характера и был направлен против политических оппонентов большевистского режима. Новые адыгские власти не преминули этим воспользоваться. В частности, масштабная акция по выселению соответствующих «элементов» за пределы автономий была проведена летом 1925 г. В конце концов «мстителей» не осталось. В докладной записке вышестоящему руководству начальник Кабардино-Балкарского отдела ОГПУ Михельсон, взяв в «союзники» кабардинское крестьянство, подвел итоги проводившихся мероприятий. «В Кабарде крестьянство настолько было подготовлено к уничтожению своих князей, феодалов, что в течение 1918, 1920 и 1921-го гг. от феодалов остались одиночки, которых само крестьянство не трогало, как пассивных при царизме. Часть феодалов бежала заграницу, часть уничтожена крестьянскими самосудами, часть попала под беспощадный суд трудящихся и понесла должное наказание. В общем и целом от феодального строя к настоящему времени ничего не осталось абсолютно» [13. С. 205–206]. Другая социальная прослойка, в которой большевики видели своих соперников, были служители исламского культа — муллы (эфенди). Как правило, в адыгском ауле это были весьма уважаемые и авторитетные люди, которые играли существенную роль в общественной жизни социума, являлись нравственным и этическим образцом социального поведения. В первое постреволюционное десятилетие эфенди продолжали сохранять свои социальные позиции, и властям приходилось с этим считаться. Так, эфенди по традиции продолжали заниматься благотворительностью, используя для этого материальные возможности мечети, в частности за счет поступавших добровольных взносов населения, которые затем раздавались нуждающимся сообщинникам. Муллы продолжали просветительскую деятельность, ведя учебные занятия в мечетских медресе, где наряду с основами арабской грамотности и началами исламского вероучения давались сведения из программ начальной школы. Будучи знатоками исламского права, муллы вершили сельское правосудие, разбирая споры и тяжбы местных жителей. Первоначально большевики умело опирались на авторитет служителей культа, допустив, например, вполне легальное функционирование т. н. шариатских судов, окончательно ликвидированных лишь в 1925 г. Еще более показательная ситуация имела место во время внедрения в хозяйственную жизнь адыгской деревни Комитетов крестьянской взаимопомощи, когда власти потребовали, чтобы традиционные мусульманские благотворительные взносы сосредоточивались в кресткомах и передавались на хозяйственные нужды аулов. Столкнувшись с проблемой легитимации этого новшества, власти решили опереться на авторитет эфенди. «Для завоевания симпатии масс, как один из местных подходов, к работе ККВ были допущены муллы», говорилось в одном из отчетных партийных документов. Задача была успешно решена. Под руководством эфенди в фондах комитетов была сосредоточена десятая часть собранного урожая. «После этого, — продолжает документ, муллы от фондов были немедленно устранены и руководство в комитетах было передано в руки бедняцких и середняцких масс» [17. Ф. 17. Оп. 16. Д. 1019. Л. 60]. Несмотря на тактические заигрывания и вынужденное сотрудничество со служителями культа, власти с самого начала избрали путь идеологической дискредитации этой социальной прослойки адыгского общества. В советской прессе была развернута разнузданная компания поношения и надсмехания над служителями культа. Весьма выразительные были газетные шапки тех лет: «Муллы козни строили — хотели обмануть крестьян», «Ради денег мулла подлость устроил», «Мулла ворует фруктовые деревья», «Мулла разыграл свою дочь с торга», «Мулла украл кинжал» и т. п. 66 СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ, ИСТОРИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ Любая общественная активность мулл вызывала неприятие, подозрительность и ненависть властей. Сосредоточение в руках эфенди благотворительной деятельности давало повод обвинять мулл в бесчестности, своекорыстии, жадности и алчности. Муллы, писала газета «Кабардино-Балкарская беднота», «за счет сагида (благотворительные взносы — Ю. А.) набивали свои карманы деньгами и амбары пшеницей» [2]. Обвинения и оскорбления подобного рода раздавались порой персонально. Так, мулла селения Аргудан Гери Хафазов был публично обвинен в извлечении личной пользы при сборе одного из традиционных мусульманских пожертвований — «батыр» [16]. Учительская деятельность мулл объявлялась вредной — на языке новой государственной пропаганды ее смысл заключался в том, чтобы опутывать детям «мозги разной болтовней» [19]. Служители культа обвинялись в невежестве, мракобесии, приверженности к самым реакционным патриархальным обычаям, их представляли силой, стремящейся оставить народ в цепях забитости и темноты. При этом власти предпринимали ряд мер по противодействию эфенди, для того чтобы всемерно затруднить возможности для учительской деятельности. Так, летом 1926 г. началась «регистрация всех медресе как одного из видов воспитательного значения и их руководителей преподавателей-мулл, эфенди, беря их на учет, и учитывая персонально его облик, дается или не дается разрешение на право преподавания им в медресе» [17. Ф. 17. Оп. 16. Д. 1019. Л. 49]. Однако кампания оказалась на грани срыва из-за противодействия местного населения, которое встало на защиту своих эфенди. «Муллы и эфенди пользуются громаднейшим влиянием среди темных горских мусульманских масс», — констатировал председатель Терской областной ЧК К. Цинцадзе и досадовал, что регистрацию пришлось отменить, «ввиду того, что мусульманское население стало возмущаться и можно было ожидать всяких выступлений с его стороны». Впрочем, советская власть от своего никогда не отступалась. «Регистрация мулл, — успокаивал своего адресата Цинцадзе, — теперь производится негласно» [13. С. 188]. Тяжелые условия, в которые было поставлено духовенство, заставляли некоторых из них отказываться от сана. Советская власть тут же окрестила этих мулл «прогрессивными». Часто отказ от сана производился публично, через газеты, как, например, некий эфенди из адыгейского аула Джиджихабль, который не только в газете отрекся от своего сана и религии, но, по обыкновению тех лет, призвал других мулл последовать его примеру [12. С. 52]. По сведениям журнала «Революция и горец» в 1928 г. число мулл«отказников» достигло 72 человек [1. С. 51]. Этот процесс продолжался и позднее. Тот же журнал сообщал, что в двух крупных адыгейских аулах Хакуринохабль и Мамхег, где имелось девять эфенди, к началу 1929 г. четверо отказались от своего звания [12. С. 52]. Однако советская власть, настроенная на полное искоренение религии, была недовольна и этим. Как считал журнал «Революция и горец», «все это делается с одной целью — обмануть религиозные массы и наши организации и тем самым, сохранив кадры, усилить борьбу против колхозов и всех наших мероприятий» [12. C. 52]. Ситуация была проанализирована на IV Адыгейской областной партийной конференции РКП (б) в ноябре 1928 г. Делегаты пришли к выводу, что подобно кулачеству «духовенство избрало своей тактикой приспособление к советским условиям и обстановке. Прогрессивное духовенство везде и всюду кричит о своей дружбе с советской властью, заявляет, что магометанство и коммунизм одно и то же, эфенди на революционных праздниках идут в первых рядах демонстрантов под красным флагом. Духовенство изменило свое отношение к женщине — мусульманке». Однако, по мнению делегатов, все это свидетельствует лишь «о желании духовенства восстановить свое пошатнувшееся положение, найти новые формы религиозного одурманивания, поскольку жизнь переросла старые формы». Под сильным давлением власти начали собираться сходы, на которых граждане принимали решение о закрытии мечетей. Часто здания мечети передавались под другие учреждения, порой весьма нужные для сельской жизни, например, под школы, врачебные пункты, избы-читальни и т. п., но часто, и это особенно болезненно воспринималось общественным сознанием, мечеть попросту разрушали. С исчезновением мечетей истончался слой служителей исламского культа, минимизировалось значение и роль этой прослойки в социально-политической жизни адыгского аула. Вряд ли имеет смысл подчеркивать, что это полностью соответствовало планам большевистской власти. Власти повели наступление и на другие общественные авторитеты и институты, которые традиционно могли претендовать на власть в адыгском ауле. Таковыми были институты старшинства («стариковство» по советской терминологии тех лет) и соответственно прослойка лиц старших возрастных групп («старики»). Действительно, как и в случае с эфенди, к старшим по традиции сохранялось уважение, а авторитет возраста имел социальное значение. Типичный случай имел место в кабардинском ауле Аушигер летом 1921 г.: получив предписание направить представителей села на митинг в Нальчик, сельсовет принял решение послать на митинг «почетных стариков» [20. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 1-а. Л. 71]. Или другой типичный случай. На состоявшемся 24 июля 1921 г. общинном сходе в кабардинском ауле Аргудан местный житель К. Эркенов повел себя неподобающим образом. После проведенного разбирательства Эркенов признал свою вину, особенно сокрушаясь при этом, что свидетелями его позора были «старики». Авторитет и влияние последних раздражали новую власть. «Стариков у нас по обычаю почитают и уважают, кто бы и какие они не были... Молодой, будь он в несколько раз умнее и лучше старика, должен 67 УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ №1, 2012 молчать», — с неудовольствием писала «Красная Кабарда» [18]. Газета «Карахалк» также спешила констатировать, что «очень часто «почетные» старики (преимущественно зажиточные, фамильного рода) являются вершителями земельных дел» [6]. Стариков обвиняли в поддержке всего старого, отжившего, в невосприимчивости и враждебности к новому. Так, описывая создание ячейки РКП в Вольном ауле, «Красная Кабарда» заметила, что «старики... ячейки не любят» [11]. Или другой пример. В газетной корреспонденции из Аушигера говорилось о том, что селение приняло решение построить у себя школу. Но тут же не была упущена возможность уничижительного высказывания о лицах старших возрастных групп: «Старикам крыть было нечем и с их стороны последовало полное согласие» [15]. Пропаганда пыталась представить дело так, что старики не просто пассивные недоброжелатели, но активная сила, мешающая и противоборствующая всем прогрессивным изменениям сельской жизни. В корреспонденции «Красной Кабарды» из Чегема 1 говорилось о том, что местные комсомольцы в международный день женщин 8 марта устроили вечер. Однако это удалось сделать только «после долгой борьбы со стариками» [7]. Дискредитируя стариков, не останавливались и перед политическими обвинениями, скопом зачисляя всех пожилых в разряд людей, имеющих контрреволюционные связи. Так, описывая ситуацию в Вольном Ауле, корреспондент сетовал, что в управлении селом участвуют «богатые, старые люди, определенные контрреволюционеры, сыновья которых в Персии и еще в некоторых местах спасаются от советской власти» [18]. Здесь важно отметить еще одну пропагандистскую линию — на дискредитацию богатых и зажиточных сельчан, по традиции имевших сильное влияние на жизнь аула. «Бедные сельчане до сих пор не разучились гнуть шею перед богатенькими, — писала «Красная Кабарда», — и наши Шахмановы, Шардановы и прочая компания имеют оба преимущества — они и старики и богатые. На сходе только они и говорят. Председатель и секретарь их слушаются» [18]. При этом состоятельных членов общины стремились стеснить и экономически, не останавливаясь при этом фактически перед грабежом. Так, в январе 1919 г. Верхне-Кожоковский исполком подал в Нальчикский окружной исполком рапорт с просьбой дать указание о том, как поступить. Сельский исполком, в частности, вопрошал: «следует ли возвратить задатки сельским богатеям, у которых трудовой народ занимал под залог кукурузу, деньги». Нальчикские товарищи дали четкие установки: «возвратить деньги только трудовому народу: кулакам, спекулянтам, богатеям, контрреволюционерам ни кукурузы, ни денег не возвращать» [8. С. 153]. Тем не менее дискриминируемые, оттесняемые, подавливаемые слои населения все же сохраняли свою общественную значимость. Сплошь и рядом оказывалось, что, лишенные избирательных прав, не имеющие возможности занимать официальные выборные должности лишенцы (бывшие дворяне, муллы, кулаки и др.) не были исключены из общественной жизни, занимая все то же место на общинных сходах. «В обсуждении и решении ... вопросов участвуют и лишенные избирправ и служители религиозного культа», с неудовольствием отмечали в журнале «Революция и горец» [8. С. 153]. Более того, в Урванском округе Кабарды широкое хождение имели разговоры о том, что социализм хорош, но коммунисты не смогут провести его в жизнь, «это смогут сделать только князья» [20. Ф. Р-65. Оп. 1. Д. 78. Л. 22]. Нередки были случаи, когда в составе аульских советов оказывались «бывшие помещики», что вынуждало вышестоящие избирательные комиссии принимать соответствующие меры. Политическую активность проявляли и представители духовенства. В момент происходивших перевыборов Советов со стороны мусульманского духовенства были отдельные попытки и домогательства к восстановлению в избирательных правах. Наблюдались случаи, когда члены сельских избирательных комиссий ходатайствовали перед вышестоящими районными о восстановлении в правах некоторых наиболее авторитетных эфенди, естественно, безрезультатно [17. Ф. 17. Оп. 16. Д. 892. Л. 141]. Круша традиционные властные слои, всячески пытаясь оттеснить их активной социальной деятельности, коммунисты стремились создать в селе прочную социальную опору своего господства. В соответствии с этим появилось немало социальных выдвиженцев, которым новая политическая и идеологическая ситуация предоставила возможности «самореализации» — находясь ранее в тени, отныне они могли выдвинуться на лидирующие позиции в родных селениях. Новую генерацию составили, прежде всего, члены партии. Они входили в новую административную прослойку, будучи по преимуществу членами местных сельских советов, составляли наличный состав ячеек ВКП(б) и т. д. Не члены партии могли «проявить» себя, участвуя в работе других общественных организаций, которые стали создаваться на местах под патронатом и покровительством большевистских властей — таковыми были ячейки содействия ВКП(б) и ЛКСМ, ячейки сочувствующих и т. п. Зачастую это были одни и те же лица. Так, «Красная Кабарда» в корреспонденции из Верхнего Куркужина отмечала, что работа сельских ячеек содействия Рабоче-крестьянской инспекции и РКП(б) «на практике сливается, так как члены и той и другой ячейки совпадают» [14]. Рекрутируя новый сельский политический авангард, власти делали ставку прежде всего на т. н. бедняцкие и середняцкие слои деревни, которые целенаправленно выдвигались и поддерживались новой властью. Пропаганда работала на превозношение, восхваление, идеализацию всего бедняцкого. Оно постоянно ставилось в пример и назидание, в превосходство над остальными социальными слоями обще- 68 СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ, ИСТОРИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ ства. Так, «Кабардино-Балкарская беднота», описывая предвыборную активность в селении Чегем, не преминула заметить, что «самым организованным оказался бедняцкий — Нижний квартал» [9]. Власти постоянно подчеркивали политическое доверие, которые они оказывают беднякам, называли их своей верной опорой, на которую можно положиться в критическую минуту. Так, издав постановление о создании интернационального отряда для несения охранной службы, Нальчикской окружной исполком объявил: «так как Советская власть не может доверить охрану себя и интересов трудящихся богатеям, кулакам, спекулянтам и прочим прихвостням контрреволюции, все всадники, как поступающие в Интернациональный отряд в Нальчике, так и остающиеся в селениях, должны быть из трудящихся и бедноты плоскости и пастухов гор, но снаряжены и обмундированы исключительно на счет имущего класса селения» [8. С. 152]. Власти всячески будировали политическую активность бедняков, демонстрируя полнейшее доверие к ним, внушая им мысль, что они являются опорой и человеческим фундаментом власти в ауле. «Организация советских органов не может основываться исключительно на коммунистическо-партийный состав, а придется искать часто опору среди беспартийной бедноты и малоимущих слоев» [3. С. 90], — указывалось в циркулярном письме Северо-Кавказского краевого комитета партии окружным и районным организациям о работе в деревне (8 сентября 1920 г.). Власти стали внедрять практику, в соответствии с которой перед тем, как ставить те или иные вопросы на обсуждение общих собраний, партячейки проводят их через собрания бедноты. Более того, на собрания бедноты выносились острые вопросы, которые априори должны были вызывать недовольство и протесты основной массы сельчан. Бедняки после «обсуждения» обычно принимали нужное решение. Партийные власти ценили это. После этого, заручившись «поддержкой» одной из частей населения общины, можно было требовать выполнения решений от остальной [20. Ф. Р-201. Оп. 1. Д. 14. Л. 35]. Так, практиковались собрания бедноты во время хлебозаготовок, в период проведения компании по сплошной коллективизации, при раскладе разных поборов, в том числе и на практиковавшуюся помощь зарубежному пролетариату и т.д. Большие надежды власти возлагали на молодежь. Газета «Красное знамя» учила: «большое внимание должно быть уделено … на работу среди молодежи как наиболее восприимчивого к революционным идеям элемента» [10]. В то же время партия обратила внимание на другие полезные качества этой возрастной прослойки населения. В циркулярном письме Северо-Кавказского краевого комитета партии окружным и районным организациям о работе в деревне (8 сентября 1920 г.) указывалось, что «особенное влияние нужно уделять работе среди горской молодежи, как лучшего элемента для борьбы с предрассудками» [3. С. 91]. I областной съезд РКСМ Черкессии дал местной комсомолии четкие программные установки для активной общественно-политической работы («борьбы» по терминологии тех лет), которая должна вестись, начиная с низового уровня. Съезд указал, что «первую свою работу в борьбе за новый быт ячейка должна начать с вопросов, которые связаны с экономическими условиями горца». Кроме того, «ячейки должны вести борьбу с такими обычаями и обрядами, которые горец исполняет технически, не задумываясь над сущностью обряда, обычая, подобным можно считать: вставание перед парнем девушки, хищение женщин и т. д.». Черкесской комсомолии вменялось и третье направление борьбы — «разоблачение старых обычаев, подрыв авторитета мулл, хаджей, эффенди» [3. С. 4-18]. Большие пропагандистские усилия прилагались на то, чтобы вбить клин между разными возрастными группами адыгского села. Молодежь всячески поддерживали, ублажали, льстили, противопоставляя старшим возрастным группам. В «Красной Кабарде» появилась весьма знаменательная статья, в которой говорилось, что некогда весьма влиятельный эфенди, к тому же председатель шариатского суда из села Урух Хажбара Машуков ныне не пользуется никаким авторитетом. «Молодой предревкома Уруха научится управлять селением, — писал анонимный автор статьи, — а председатель шариатского суда эфенди Х. нужно подать в отставку и не затуманивать темной массе головы» [4]. Утверждение новых авторитетов протекало не без сложностей. Поначалу слишком рьяные приспешники новой власти в селе не пользовались авторитетом. Более того, их порой подвергали остракизму. Так, Муты Сокуров жаловался, что после переизбрания его с поста председателя сельского совета ему «не дают проходу те контрреволюционно мерзкие приспешники, коих я преследовал и обезоруживал» [20. Ф. Р-201. Оп. 1. Д. 14. Л. 711]. В августе 1918 г. комиссар селения Докшукино Хашаша Кешев «открыл заговор против его жизни», на которую покушались трое докшукинских граждан Мисост Жилясов, Нагой Шхагапсов и Туган Шипшев. Однако заговор был раскрыт, что спасло комиссару жизнь. Причина же, по которой злоумышленники покушались на жизнь комиссара, состояла в том, что при выборе делегатов на окружной съезд Кешев предложил сходу «по возможности выбрать делегатов на окружной съезд из трудового народа, избегая капиталистов и буржуа», что, как видно из донесения главного докшукинского коммуниста, и вызвало негодование злоумышленников [20. Ф. Р-198. Оп. 1. Д. 5. Л. 203]. 69 УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ №1, 2012 Отторжение и непонимание вызывали попытки властей поднять общественную роль бедняцких групп. Для традиционного адыгского сознания отсутствие материального достатка считалось заметным социальным изъяном, который мешал полной социально-политической реализации личности. Власти знали об этой черте народной психологии. «Более состоятельные черкесы, — говорилось в закрытом информационной справке Оргбюро Адыгейско-Черкесской АО в 1925 г., — думают о бедноте как о неспособных людях; раз они ничего не имеют, то не умеют и работать» [17. Ф. 17. Оп. 16. Д. 1013. Л. 134]. В документах областной партийной конференции в ноябре 1928 г. также отмечалось, что адыгская массы «склонны рассматривать бедноту как лентяев, людей не хозяйственных» [17. Ф. 17. Оп. 21. Д. 2271. Л. 40]. Поэтому часто при выборных компаниях кандидатуры бедняков, которых пытались провести в советы окружные и районные власти, аульчанами отметались. Особо острые столкновения на этой почве произошли в Адыгее во время предвыборной компании 1925 г., когда в ряде населенных пунктах имели место открытые выступления против ввода в советы «маломощных» крестьян. По другому типичному представлению, «маломощный крестьянин, который имеет плохонькое свое хозяйство, не сумеет быть полезным в Совете в деле хозяйственного развития всего аула». Адыги считали, что «надо вводить в советы таких крестьян, которые имеют хозяйственный авторитет среди населения, материально сильны. Такие крестьяне будут больше полезны в совете, нежели голый бедняк или маломощный крестьянин» [17. Ф. 17. Оп. 16. Д. 892. Л. 105]. Весьма прохладно относились в адыгейских аулах к выдвижению молодежи. «Более взрослая часть населения считает молодежь неспособной к работе, она не пользуется авторитетом, не имеет опыта. Это особенно проявлялось при выборе молодежи и комсомольцев в Советы и др. органы управления», анализировали власти итоги выборов 1925 г. [17. Ф. 17. Оп. 16. Д. 892. Л. 108]. Таким образом, социальная жизнь адыгского аула в 1920-х годах представляла собой достаточно причудливое сочетание старых и новых политических авторитетов, во взаимодействии которых протекала общественно-политическая жизнь местного крестьянства. Литература: 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14. 15. 16. 17. 22. 23. 24. 70 Апресян Г. Религия и недочеты борьбы с ней // Революция и горец. — Ростов, 1929. — № 10. Бранд В. Как возникли в Кабарде и Балкарии комитеты крестьянской взаимопомощи // КабардиноБалкарская беднота. 1926. № 620. Возникновение и укрепление Кабардино-Балкарской областной партийной организации в 1917–1922 гг. (Сборник документов и материалов). — Нальчик, 1963. Время на отдых // Красная Кабарда. — 1922. — № 36. Документы по истории борьбы за Советскую власть и образования автономии Кабардино-Балкарии (1917–1922). — Нальчик: Эльбрус, 1963. Е. Б. Вопросы землеустройства в области // Кабардино-Балкарская беднота. — Нальчик, 1925. — № 524. Женский праздник в ауле // Красная Кабарда. — Нальчик, 1923. — № 226. За власть Советов в Кабарде и Балкарии. Документы и материалы по истории борьбы за Советскую власть и образования Кабардино-Балкарской автономной области (1917–1922) — Нальчик, 1922. Кабардино-Балкарская беднота. — Нальчик, 1926. — № 613. Кислова В. О работе среди населения нерусской национальности // Красное знамя. — Краснодар, 1923. — № 117. Красная Кабарда. — 1922. — № 85. Новое в тактике мулл и антирелигиозная работа в Адыгее // Революция и горец. — Ростов, 1930. — № 2. Органы государственной безопасности и общество. Кабардино-Балкария. 1920–1992. Сборник документов и материалов. — Нальчик, 2007. Перевыборы советов и аульские ячейки // Красная Кабарда. — Нальчик, 1922. — № 118. Построят новую школу // Красная Кабарда. — Нальчик, 1923. — № 227. Ради денег мулла подлость устроил // Кабардино-Балкарская беднота. — Нальчик, 1926. — № 649. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Стариковство // Красная Кабарда. — Нальчик, 1922. — № 34. Цапенко Н. Школы по Кабардино-Балкарии // Кабардино-Балкарская беднота. — Нальчик, 1926. — № 614. Центральный государственный архив Кабардино-Балкарии (ЦГА КБР).
