§ 1

1
Антон НЕЧАЕВ
«Заявление мастеру»
(книга стихов)
2004
§1
***
Реваз, ты забыл
завет воров?
Тут тебе не Кавказ,
тут Тамбов.
Тут тамариндов нет –
тополя;
здесь земля не твоя –
моя! Подпись: Ахмет.
ШКОЛЯР
Посмотрите на меня, как я учусь:
в истину проникнуть коготком боюсь,
женщину целую, удивляюсь как
у неё на шее вырос алый мак.
Подойду к мужчине, поцелую в глаз,
он, не сомневаясь, мне долги отдаст;
расскажу о грустном бабушке в углу
полного трамвая, с небоскрёб навру,
а она поверит, сунет пирожок:
«Кушай, воронёнок, сахарный дружок!»
***
Мальчик упрямый под окнами маму
кличет пятнадцать минут:
сбрось мне, пожалуйста, мама, панаму –
пекло ужасное тут;
мамочка, мячик скинь волейбольный,
радость мальчишьих сердец;
мамочка, мама... Тут недовольный
вышел в халате отец.
ПОКОЛЕНИЯ:
а)
Я знаком с поколением отмечателей
праздников: юбилеи карателей,
дни рожденья родителей, именины,
годовщины кончины,
2
светла Христова пасха,
уборка картофеля, получение паспорта,
поездка за город, курортный поход –
менее литра не брать на рот.
б)
Поколение старых мальчиков –
это мы; на посты начальников,
либо главных бухгалтеров
чуть не после детских садов
попадали. Однако
наивысшей старости знака
обладатели нынче те,
кто в окно глядит в темноте.
ЗАДЕРЕЕВ
Я подал руку.
Он показал – я не заметил.
– Вот как встречают поэтов! –
сказал я впоследствии.
Оказалось,
у него нету
руки.
ПИСАТЕЛИ В КРАСНОЯРСКЕ
Слепые и беспалые,
контуженные, шалые,
намучившие бред,
окончившие мед.
ПАРА
Иван Иванович гулял по лесу,
не подозревая в себе повесу,
думал про свои старые тапочки,
любовался порханьем бабочки.
А Софья Петровна
ходила упорно
другой стороною луга,
искала покой – не друга;
о глупостях ни намека,
но в них оказалась дока.
Сколько им было лет?
Теперь их на свете нет.
ЗАМЕЧАНИЕ БРИГАДЕ
Конечно, от притирок и укладок
давно бы дом наш выцвел и облез,
но допускать бесчинный беспорядок,
как будто здесь навёл порядок бес,
не следует. Примите это слово,
я верю в вас до четверти второго.
3
БАНДА
Нашей банды глава,
прозвищем Булава,
царского роду,
любил природу:
вырубил лес
на своей плантации
и засеял плодами
стерилизации
противников и предателей,
а также мозгами
приятелей.
В банде номер второй
отвечал головой
за тактику и стратегию,
а к женскому полу Берию
превосходил страстью:
распялит бабу, как свастику,
и режет её в куски,
засунув в гортань носки.
Четвёртый был исполнителем
поручений деликатного свойства,
должников потрошителем,
не чужд геройства.
Например, если семеро
собирались стреляться,
он заказывал видео
и оркестр для танцев,
а когда шла стрельба,
выделывал па.
***
– Как хочется работать, – палач сказал
и инструмент рабочий с полки взял.
– Как хочется покоя, – промолвил кок
и яд крысиный в миску поволок.
СВАРЩИК
Сварщик работает, народ отворачивается,
а арматура не приколпачивается,
не пристаёт, не пришпандоривается.
Сварщик старается, матерится, морщится,
а народ мочится, плюёт на сторону,
покупает говядину и томатную пасту,
и спешит обедать, а тут как проклятый
сварщик связывает железо проволокой.
КЕШОКОВА
Ничего себе кошечка.
Такие щёчки,
попочка,
4
всегда в брючках,
очки...
А вы всё на Герцена
дрочите,
спрячьте стручки
в зачётки
и шасть к телу,
цены ведь нет ей,
вот это – женщина,
а вы – сморчки!
***
Старушки в очереди
спорят о сосисках
и Апокалипсисе:
– Вы покаялись? А вы покаялись?
Шарик глядит сокрушенно
на толстую сумку:
– Вот бы мне суку,
лучше тушёнку.
Мальчишка швырнул булыжник
в окошко павильона,
сторожа отстранённо
шарятся в барадачках;
доцент в очках
ставит «парашу»
и цокает языком:
– Если бы мы вдвоём
порешали задачки...
А то вы всё сами, сами...
Давайте завтра на даче?
«Презерватив с усами».
СТРОЙКА
Цитатами от Матфея
поругиваются евреи,
укладывая лопаткой
цементный плевок над кладкой.
Когда бригадир не пьян
поёт про Азербайджан
и трахает крановщицу,
штудирующую Коран.
ПЕРНАТЫЕ
Зимородок из коры
оловянные шары
да резиновые крылья
от студеного бессилья
вылупляет, торопя,
пока нету глухаря.
А глухарь не хоронится
за стволами, как жар-птица,
5
хорохорится, хамло,
арестантское хайло.
Хули-хули – у гнезда
голубь голого птенца
чугуном по голове,
чтобы думала за две.
Птицы, цыц! У цапли, б...я,
лямблий целая семья,
тина типа им субстрат,
ну а тетерев кастрат.
ВОДИЛА
Я ехал в дальний город на попутках,
женился каждый год на проститутках,
одну оставил ночью у грузин
в обмен на добросовестный бензин.
Другую обменял на хлеб и карту,
кулек трески и пива «Туборг» кварту,
а третья на ходу меня сдала,
поскольку, не слезая со стола,
давала всем, всегда и повсеместно,
и это мне уже не интересно.
Я с поднятой рукою у сосны:
напарники кому-нибудь нужны?
ТАКСИСТ
Как я напьюсь и поздно возвращаюсь,
неотвратимо с призраком встречаюсь.
Он отстранённо дремлет за рулём,
вместо лица – неприбранный проём
под кепкой. – Дорого берёте!
– Вы в этот час другого не найдёте!
И я поспешно плюхаюсь вперёд,
и он меня по кладбищам везёт,
сворачивает в хмурые больницы,
в притоны, где бродяги и убийцы
приветствуют таксиста моего.
Я с ним хожу. Чужие вижу беды:
не люди – обветшалые портреты,
а реставратор где-то загулял.
Я пью сильней, таксиста бью в затылок:
от этих посещений и ухмылок
избавь меня! А я тебя не звал! –
невозмутимо призрак отвечает
и монтировкой с силою вращает:
теперь плати! Ещё платить, нахал?!
Но достаю покорно из карманов
полтинники, десятки... Мало, мало!
Уйди же прочь, оставь меня, достал!
Поняв, что рассчитаться не хватает,
таксист без возражений уезжает,
а я стою на трассе, одинок,
6
и плещется на донышке глоток.
ХОЗЯЙКЕ
Конечно, он щенок,
скулит под креслом, ножку
за миг сгрызает в крошку,
рычит на поводок.
Но если приласкать
его, не обижая,
звериная, мужская
в нем вырастает стать.
И он уже рычит
и лает сатанело,
когда мужское тело
в твоей постели спит.
СЕКРЕТАРША
В тесной комнате два стола,
пахнет сыростью из угла,
за компьютером спит она:
еле-еле щека видна.
Кипы дел, дырокол, «Янтарь»,
замусоленный календарь,
сапоги приспустила с ног,
как некстати звенит звонок!
– Приходите сегодня, да!
Я на службе совсем одна.
Документы можно не брать,
будет не о чем рассказать.
На окошко тяжёлый снег,
будто сон, испарившись с век,
превратившись в небесный ил,
сладкой дрёмою повалил.
***
Лошадь остановилась,
вежливо отпросилась
у всадника помочиться
и отошла за кустик,
а там волчица
грызет с акустикхрустом телёнка
и замечает тонко:
здесь не уборная!
– Утверждение спорное, –
думает лошадь,
но не произносит вслух,
отодвигается крупом...
А пастух
оказался глупым.
ГЕРОЙ
7
Мой герой
ой! –
крикнул вдруг и упал.
Вышел скандал:
герои не падают,
а этот – тряпка,
слабак,
ляпнул что-то
насчёт притяжения
гравитации,
и бац! об пол.
Лоб двухметровый,
корову как-то
пёр на плечах,
выше башни.
То ли шашни
с принцессами довели,
то ль завистники опоили.
Его любили,
а теперь погребли.
ОФИЦЕР
Я вернулся с войны, но мне не хватило.
У многих наотмашь мозги отбило,
а также другие части желудка,
а для меня осколок, контузия – шутка.
И вот на гражданке теперь служу,
в консервной банке блядей вожу,
а коль придавит, то я – охрана,
и в выходные – за атамана.
***
Картина водит кистью,
натурщица ушла,
октябрь мордашку лисью
расплющил у стекла;
столяр закончил раму
и в стружке прикорнул,
а живописец даму
к дивану подтолкнул.
***
У чечена меч наточен,
острый очень,
чиркнет точно как лучом,
череп катится мячом.
А у русского нагайка...
Соберётся русских шайка
и давай друг друга бить,
а потом горилку пить.
МОЛОДОЖЁНЫ ЧИТАЮТ В ПОСТЕЛИ
8
Пахнет свежими книгами, чистым бельём.
Не скули, дочитаешь потом.
В ПОЕЗДЕ
Садитесь, гражданка, рядом.
Я вас не обижу взглядом,
рукой не коснусь костюма.
Я за день устал безумно
и кроме, как лечь на полку
и сонные мысли в щёлку
рассматривать, как девчонок,
не хватит моих силенок.
ПЕСНЬ ПОДВОДНИКА
Мне бы молодку
да в подводную лодку,
врубить реактор,
да на экватор.
А там жара
и барракуды,
и крейсера
врага Иуды.
А я по кнопкам
турумбурум,
пока молодка
латает трюм.
ОБЕЗЬЯНКА
Жил в Москве чеченец,
был он совладелец
метро и банка
и была у него обезьянка:
мохнатые лапки
из толстой папки
доставали бумажки,
чесали ляжки.
И каждый день дорогую
хозяин вёз на Тверскую,
показывал ей зверинец
и покупал гостинец.
ЗНАКОМАЯ
Девушка пришла ко мне домой.
– Знаешь, а у этого большой, –
говорила с видом знатока, –
знаешь, а у этого рука
днём и ночью в брюках чешет бен.
У колготок этих двадцать ден –
небольшая, значит, толщина,
ну а мне осенняя нужна.
В губы положила бутерброд,
одеваясь, говорила: вот
9
так и существую, понимай!
Это ты замкнулся, как далайлама, точно дуешься на свет.
Одолжи немного сигарет.
подтяни застежку. Ну, пока!
Через год была она другая: сидела скучная, тиха,
прочитала строчку из стиха,
предложила дёрнуть анаши:
я бы нализалась от души
или бы легла под батальон.
Между прочим, ты в меня влюблён?
ДЕВОЧКА
Шоколад дала кошке,
попугайчику – крошки,
с медвежонком простилась
и отравилась.
Кошку прогнали вон,
попугая – в зоосалон,
а медвежонка – в приют,
там дети его порвут.
МЭТРЫ
Давайте контролировать,
а слежку вуалировать.
Для этого детей
в союз писателей
запишем директивно,
хоть видеть их противно.
Такой же, как и нам,
стандартного фасона
подсунем дуракам
билетик из картона.
Пускай себе живут,
поборются, попишут;
из нас никто не слышит,
о чём они поют.
В БЕСЕДКЕ
В беседке сидят соседки
от каждой лестничной клетки
по делегатке,
грызут конфетки
и шоколадки:
как у вас? Всё в порядке?
Не уехали предки
к бабке?
***
10
Гангстеры любят красивых девушек,
пьют пиво, заботятся о здоровье,
гибнут в молодости, метко стреляют,
пьют пиво, оставляют наследников.
Наследники любят красивых девушек,
предпочитают блондинок с пышными формами,
но здесь им приходится спорить с кавказцами,
тем нужна обязательно «бэлая».
Легавые охотятся на тех и других,
и третьих ловят, и кто попадется,
с кавказцами пьют, с гангстерами играют в рулетку
и сами не знают, какой они ориентации.
***
Я – дальнобойщик;
тикает дождик,
пру на Туран,
стиснув карман.
Там в магазине
лох на дрезине
весит этил,
жердь проглотил.
Но не доехав
ста километров
глупый штурвал
я оторвал.
Мчусь беззаветно,
в хаос ракета
так не летит,
вольный джигит
так не гарцует,
как мой КАМАЗ
катит на вас.
ДЕКАБРИСТ
давайте возьмём
нашу совесть и
помножим её на сто
тысяч и далее на миллион
а также возьмём
наше чувство Родины
ответственность, мощь
душевных порывов, грозу
мечтаний, в конце концов
опыт...
трон ни к чему тут,
и владыки смешны,
церкви ничтожны,
суд никчёмен, непродуктивен,
наука и учебные институты...
11
дьячок в приходе
наставляет мальчонку
аз буки веди
а за стеной – гумно
молотят рожь
бабы с оголёнными икрами
вяжут скирды, в лицах
голубизна.
я хотел бы выйти на площадь
и палить напропалую
как молнией с неба,
но повешен Пушкин,
расстрелян Каховский,
и Радищев утопился на
склоне лет в озере.
– Сей семена, – написал
Евгений Абрамович,
а они во множестве
растут и сами,
в Сибири особенно.
СЮЖЕТ
Объектив камеры
уткнулся в колени мамины,
потом поднялся к плечам
и дальнозорким очкам.
Смущаясь, она твердила:
«Я очень, очень любила,
но всё выходило так,
как будто я первый враг».
Вы слышите рёв машины:
внизу привезли грузины
капусту, денатурат
на химпродуктовый склад,
дежурная по вокзалу
рыскающим по залу
родителям вздорных чад
твердила придти назад
и уточнить приметы;
за изгородью одеты,
обриты у рюкзаков
когорты призывников.
КАК ЭКРАН
Раскрыто чисто поле, как экран
плохого телевизора в деревне,
где всё семейство проволочкой древней
усиливает качество программ;
родитель безуспешно гоношится,
а всё семейство ждёт и не ложится.
12
***
Мой друг был токарем, потом
работал радиомонтёром.
Потом техническим трудом
побрезговал и волонтёром
решил податься в ВДВ,
в кино его забраковали,
он месяц жил у бабы Вали,
у бабы Сони на харчах,
потом где стремя, где подпруга
разузнавал, едва не счах...
А может, он моя подруга?
О.СВЕШНИКОВУ
1.
Бредут бедняги на завод,
и каждый с нежностью несет
под робой теплую литру,
чтоб отдыхалось поутру.
И в этой пристальной толпе,
как акробат – на голове,
я независимо иду,
переживая на ходу:
о сколько сохнет впереди
ромашек на моем пути,
и сколько клонится гвоздик,
и сколько душится музык
процессией унылых дней,
о, сколько ветрености в ней!
2.
Напрасно ты считаешь, дорогой,
что каждый пролетарий – брат родной.
А коли я не выношу завод,
то я авантюрист и обормот.
А если я стихи не так пишу,
так то бутадиеном не дышу.
Я, кстати, и к крестьянству равнодушен,
так, значит, я невежествен и скучен?
МАЛЬЧИК
Мальчик забрёл ко мне в дом,
маленький мальчик с подбитым крылом.
Я его в комнате теплой раздел,
лечь под простынку строго велел,
тазик принес ему с мыльной водой,
миску поставил с молочной лапшой,
13
градусник дал и с клубничкой чаёк,
куртку развесил и на пол прилёг.
Долго не грелся малыш у меня,
выскользнул тихо, луком звеня,
перья пригладил и в небо взлетел,
что-то сказать напоследок хотел,
но не расслышал я слова того,
так и не знаю о нём ничего.
ПИЛИГРИМ
Широкая дорога
ко мне идёт от Бога,
но я по ней ни локтя
не пробегу, ни ногтя.
Я пилигрим отныне,
поскольку по пустыне
я предпочёл движенье,
не сразу возвышенье.
К тому ж в песках небесных,
для мещанина пресных,
кроме фронтов холодных,
не встретите свободных.
Ведь даже пеликаны
свои лелеют страны,
и грузные гагары
слетаются в базары.
И голуби – посланцы
под крышами, засранцы,
без спросу поселились,
надолго огнездились.
Вдали от бед лавины
под трели окарины
я шествую по дюнам
холодным и угрюмым.
Или, забавы ради,
как змей ползу по вади,
а вдруг, уткнувшись в плеву,
я обрюхачу Еву?
***
Женщина – повадка, ляжки – мороженое
ягодицы – птицы, спина – земляника.
Сладкое пирожное в треугольник вложено,
в горошинах платье, жалобная книга
под шляпкой полощется, пиши что хочется!
Слёзки – серёжки, шелушится кожица.
14
Ущипни за шейку, аж тушь взъерошится!
Обними – отличница, отойди – двоечница.
МОЙ ДЕДУШКА
(портрет)
Дедушка сочинял стихи
из коммунистической чепухи.
Он не знал, что ленин постреливал дичь,
водку пил, произносил спич.
Он хотел сказать, что ильич – Господь,
как Христос, облекший харизму в плоть,
он хотел сказать, что давно пора
водрузить вождя посреди двора
каждого, бюстик на каждый стол,
он не знал, бедняк, что ильич – осёл.
Он радел душой к повороту рек
(увлекающийся был человек)
воспевал Сибири родной красу,
умилялся веточке на весу
и в лугах букашку, слепой, найдя,
восхищён был цельностью бытия.
***
Бонапартия в Красноярске
эксцентричностью корсиканской
изумила местная рать:
он пошёл до Стрелки гулять,
а ему продавец арбузов
косорылый, точь в точь Кутузов,
предложил галифе продать.
ПОКОЛЕНИЯ
Поэтом прежде молодым
считался тот, у кого в шевелюре дым
клубился, и щеки стали корой,
кто зубы рассеяно за столом поправлял рукой.
А нынче поэт «молодой» постарел, бубнит,
что каждый глухарь теперь из себя пиит,
и дочку дебелую утром ведёт в танцкласс,
а после уроков ей книгу стихов издаст.
ВЕДМЕДЬ
Мёд
из глубоких сот
сердца смирного моего
рой слов
несёт
уста усладить карги.
Вот хозяин тайги,
может быть, он спасёт,
в ульи вернёт
15
народ трудовой
и трутней.
Я бы ему на лютне
сыграл
и заделал джигу
и в пасти залил аджику.
ДИАСПОРА
На берегу Невы
не мы.
Не мы (напишем поименно)
на берегу Гудзона.
Семья печального еврея
глядит в чеканку Енисея:
– Я иль раскольник или пьян –
где Иордан?
ГАРШИН
Мы вместе с тобой шагали
по пыльным дорогам Болгарии.
Ты молча смотрел и вдумывался,
но только больше обугливался.
И вот, когда на привале
вы фляги свои достали,
и я, как немой свидетель,
уселся со всеми вместе,
тебя, мой брат, разорвали
без лишней тоски-печали.
Там выжил один лишь я
и скорбно ушел в поля.
ПОЛКОВНИК
Пьяный полковник
плеснул клоповник,
брюки уляпал,
кисло заплакал:
в армии пить
не разрешают,
морды лупить
не позволяют,
но на запрет
глупый плюю,
можно ли, нет –
выпью и бью.
***
Проститутки сутками топчутся в переулках,
16
в состоянии ступора испражняются в пруд;
сутенёры-лисы на дамских булках
сладкие сочни себе пекут.
Ну что, Клава, бачишь – орава?
Доведи ребят до супернакала,
чтоб была Шипка иль Балаклава,
в общем, куча-мала...
МИЗАНТРОП
Если вижу – ненавижу,
а не вижу, то люблю.
Ближе городу Парижу
конкурента не терплю.
Да и в солнечном Париже
с дромадером, под чалмой,
не взыщите: кто такой
не отвечу, разобижу.
***
Отец-цветок
сердце
вырвал,
продал кусок
один – целителю,
другой – девушке,
а третий забыл, и сам
только шмеля к губам
прижал: тсс! тише!
Так и молчит,
а осень проходит,
а сердце его бродит
где-то, болит...
17
§2
***
Друг ко мне не пришёл.
Лох, козёл!
Приходится самому,
блестящую мишуру
горлышка отодрав,
как в помойку, в рукав
горла вливать настой
выдохшийся, пустой.
***
Пишу, пишу,
словно котенка душу,
а он мяучит –
мне совесть мучит.
МОЙ ДЕНЬ
Я был первый. Ходил с выражением:
кто на меня?
И на меня никого не было.
Как обычно меня поил Игоряс,
я валялся в лесу,
на сосновых иглах,
полз на корточках к остановке.
От меня воняло.
Это был мой день.
***
От салюта до салата
из атласно-серых скал
довела меня расплата
лишь за то, что гору злата
горем злата называл.
***
Кому-то в мыльнице метил,
кому – медалька вместо сына,
кому-то солнечный распил
в окно пихает херувима;
18
а мне безлюдное жильё,
призор очес, скитанья беса,
гостеприимное зверьё
и бесприданница невеста.
***
Остановись!
Невозможно
догнать отца;
дыхание, жизнь –
он, а ты –
шорох листвы.
РИСОВАЛЬЩИК
Я не могу говорить
правильно и писать,
но я могу рисовать.
Кушаю как животное,
чувство рвотное
вызывая у окружающих;
индивидуумов знающих
оскорбляю невежеством;
спотыкаюсь и бешенству
подвержен, кайфую,
но я рисую.
***
Я не придурок, хоть и фаталист
не в том значении, что, спрыгнув с вертолета,
нырну в сугроб, а там простой танкист
меня прибьёт, принявши за кого-то;
до состоянья грязи доведя
рабочую тетрадь перед уходом,
предоставляю нынешним уродам
писать стихотворенья за меня!
***
Как жаль, что русским языком
распоряжается одна Россия!
Зачуханный, в её пределах
он чахнет, вянет и всего бежит...
Особенно завидую испанцам:
живей надежда, что поймут.
ЗИМНЯЯ ТОСКА
Сука тоска и бумажник жмот,
синь в полплатка, и ботинок жмёт,
плюс от предчувствий скребётся дых.
С матами в озеро бы – бултых!
Если бы плавать умел, да льда
не одевала вода.
19
***
Кусать бумажные листы,
глазеть в себя до красноты
ресниц, цепляться за колонны
столбцов и торкаться в журнал,
куда никто меня не звал,
и жалиться, что не попал,
скрывая палиндромы.
СТИХ ДЛЯ ЛУЧИИ
Грустно живётся на свете;
меня увезли на мопеде
двое здоровых ребят,
сказали – смотреть закат...
***
Проём готов, и сани ждут меня,
но пусть усядется сперва моя родня,
работа, дом, Отчизна-содержанка,
запасы на зиму, квитанции из банка,
постылый быт, природы кутерьма
и вдохновенье воли, и тюрьма.
***
Господи,
научи подлости,
в совести
вязнут лопасти,
соли – не разгрести;
в сыворотке сермяжной
к касте вальяжной,
Сам посуди,
попросту не пристроиться –
отстрелят,
ползать заставят,
позориться.
Гордость? Достоинство?
Враньё! Не было их!
Горсть пшена на двоих –
просыпается воинство,
да начинает гадать,
как врать.
***
Снова комод
в домок
тащит соседублюдок,
а я как мальчик
чирик-чирик –
следы черчу
20
воробьиные
на листе.
Пора б и тебе, –
слышу голос, –
в дом носить мебель,
а то вымахал
увалень...
***
Я просил у Деда Мороза слов,
как волнистый матовый покров,
мальчик Ваня девочку Галину,
мальчик Дима горную вершину.
Первым вышел Дима за порог,
Ване с Галей было невдомёк,
как он мог, с друзьями не простившись,
и они собрались, извинившись.
Ёлка одинокая в огне
плавится искусственная, тает...
В бесконечном, но покойном сне,
кажется, кого-то не хватает...
***
Колись, сколько в силок
наловил телок?
Три, пять?
Тяп-ляп – поработал ночку
над девочкой,
что, заболел?
Завёл любимую!?
Вот это да!
Поздравляю!
Всего одна?
Приходится думать чаще?
Сочувствую.
Но так оно лучше.
А то шлялись тут тучей,
считался пропойцей,
бабник, буян,
а теперь сунься в карман:
вместо резинок –
астропрогноз,
да куль таблеток
залечивать хламидиоз.
***
У меня много имен:
меня зовут Антон;
чиновники Анатолием,
21
в автобусах алкоголиком,
конкуренты – евреем;
писатели всяко: Андреем,
кто-то Серёжей, а кто-то Игорем.
Либо что-то у меня с выговором
(нас всё-таки представляли),
либо у них с мозгами.
***
От прозы
тускнеет взор,
хочется надеть ризу
и в притвор,
либо
наоборот –
на палубу
боцманом
цапаться
с матроснёй,
пресекать безобразия.
Нравиться мне это?
Нет, не нравится.
А от стихов?
Хорошо, тихо;
шепоток под щекою –
ещё, ещё,
иль лопотанье психа.
РОМАНС
Глаз твоих лоза
мне вчера лгала,
что меня любила –
ты меня забыла.
Оттого темно
у меня и тихо,
и звезды шутиха
шебуршит в окно.
ПРОШЛОЕ
Прошлое непрошено
топчется у почты,
просится
письма вынести.
Тебя просили, спрашивали?
Зачем лезешь
с советами?
Мысли твои бумажные
упорхнули конвертами
в завтра,
а ты –
ваза без апельсинов,
22
керосиновая лампа –
прошлое.
Шлю тебя в ж...у!
***
Снега белая нога,
водки сладкая нуга,
участковый-голодарь
привалился под фонарь.
Под водою грезят рыбы
о сверкающих наживках –
заселить меня могли бы,
хоть покамест я и жив.
***
Себя раздавить так трудно,
когда на тебя погрудно,
полёгочно целый хор
прабабушек и сестер
орёт непотребной бранью.
Ты ясной уходишь ранью,
(на кухне оставил свет),
и хоть меня в доме нет,
но повод всегда к проклятьям
я оставляю братьям.
НОЧЬЮ
Хочу, чтоб горел свет,
чтоб мальчик чеканил бред
под лампой, потея лбом,
над бабушкиным столом.
Чтобы запнулась Муза,
косточкою арбуза
вглядываясь в алмаз
серых, упрямых глаз.
ГОРОСКОП
В марте травмы, в мае – ямы,
а у июлю подлый Лель
вас уложит с самой-самой
самкой вздорною в постель.
Лето будет беспокойным,
а когда придет пора
опадать берёзам стройным,
лотерея иль игра
принесут успокоенье,
состоянью прибавленье.
На работе недомолвки,
ущемленье, кривотолки
разрешатся к январю.
А зимою снова ёлки,
23
ночи сладостны и долги,
не волнуйтесь, говорю.
В ЛОМБАРДЕ
В ломбарде подбадривают:
снимайте, снимайте!
Золото
вам совсём не идет!
Оно давит на шею,
колье, кулон
заставляют потеть при носке.
А деньги, напротив, кормят,
хрустят подобно сухой картошкефри. Браслеты изгибы портят
предплечий, а кольца!
Такие только ослицам
вдевать в ноздри!
Сдавайте, не пожалеете!
Узнаете, наконец, как воздух
вдыхать полной грудью,
свободной от украшений.
Ведь вам не на сцене стоять,
не лежать под боссом.
Супруг ваш босым
не будет, и дети с ужином.
Нет, то, что вам нужно –
это наличные,
свежие, симпатичные!
Разбираю залоговые квитанции,
беседуя с вареными овощами,
как с важными иностранцами.
***
Работай, а то баран забодает!
Так пугал меня друг-пастух.
И с тех пор напрягаю слух,
зрение; как ни странно,
жду барана.
***
Когда не хочешь ответственности,
начинаешь учить язык.
Можно английский,
но лучше латынь
или суахили,
так как вероятность того, что в Сибири
(в моей квартире)
появится африканец
бесконечно мала, но всё же выше,
чем моё появление в Лондоне или Париже
(к примеру, в Дар-эс-Саламе).
24
Беспрепятственно можно
сказать всё, что хочешь
о жалости, о любви,
не опасаясь последствий
(в молодости вы
учили немецкий,
а я какой?
Конечно, язык другой).
ДВЕРЬ
Я своей не верю двери,
от неё одни потери:
головою стукнусь – раз,
потревожу спьяну глаз,
тычу ключ впотьмах в замочек,
не работает звоночек,
как приблизится чужой –
громыхает всей спиной.
Я немедля просыпаюсь
и без сна полночи маюсь.
ВОЛЬНЫЙ
Я больше не задержу
воздух.
Плохо ему там во мне,
он ведь такой рослый,
а я маленький,
как тюремная камера.
Друг, слышишь?
Лети!
Гуляй над водами,
вольный,
сам себе господин.
Из людей лишь один
мог себе такое позволить,
и то распяли...
А меня
в дерьме закопали.
***
У меня нет дома.
С крыши снята солома,
и журавль над колодцем,
словно завзятый лоцман,
смотрит на дно туда,
где умерла вода.
ПОДПИСЬ
Изменить свою подпись?
Проще соскоблить роспись
Сикстинской капеллы или решетку Летнего сада
смять, как кисть винограда,
25
или Василия Блаженного на худой
конец вниз зарыть головой.
***
Слюна заменит помазок,
когда за девками в глазок
глядишь до умопомутненья.
Хотя б наметились усы,
а то топорщатся мослы,
и шатки их соединенья.
А ты при этом близорук
и только ощупью утюг
способен отличить от банки,
надежды насладиться нет
тем, что девичий туалет
даёт шпане у раздевалки.
УЛИЦА
Назовут улицу моим именем,
и там будут стоять склады
и фабрично-заводское училище.
И ночью со складов будут воровать ящики,
а учащиеся между лекциями
будут бить стекла и нюхать в пакетах клей.
Так и запомнюсь: злополучное место, где
обувь портят осколки,
и по утрам ищут свидетелей.
ПЕТЕРБУРЖЕЦ ЖЕНИТСЯ
Послать бы
сладости свадьбы,
семейный
быт и ейный
Литейный,
свидетеля взять,
да в горы удрать.
БЕГЛЕЦ
В голове моей желтый сухой лист,
да разбойника слышен зловещий свист,
да мотыгою лупит карга яга,
потому и грудь моя, как дуга.
А ступни искорёжены то ль губой
сапога испанского, то ль цингой.
Из-под печени вырву истошный ор,
заартачится ягель, сгниёт простор,
и рассыплет вольность мою кордон
крупяными выстрелами вдогон.
***
26
Не погибнуть с тоски,
апельсиновые волоски
гладя шершавым пальцем;
окаменевшим зайцем,
уши сведя зонтом,
либо блудным котом
пялиться на запястья –
в этом высшее счастье;
и миногу пожрать потом.
ПЕРЕД РЕДАКТОРОМ
Перед редактором
я, как куст перед трактором:
и неважно, какие цветы,
и так ли вкусны плоды,
он прёт, он не смотрит корень,
он делает меня полем.
МОЖНО ЖИТЬ
Можно жить и так, не роптать,
что придётся всем умирать,
что и ты пойдешь, как шхуна на слом,
на лежанку под тяжёлым бугром.
Что я недоволен, сердит?
Это не кино-общепит,
чтобы голытьбе угождать;
могут и в «рубильник» впаять.
***
Бог гневен:
из плевел
самовольная вышла рожь.
Я спрятан,
потерян,
ни чёрточки не найдёшь,
ни малейшего знака,
поцелуя, следа.
Я железного злака
каменная среда.
ПРИЦЕП И КАБИНА
И я когда-то ехал в кабине,
смотрел вперед, объедал дыни,
запивал «тверским» подсоленным тёмным
и в пылу к бродягам был жутко добрым.
А теперь я еду в пыли в прицепе,
как худая вошь в пиджаке – в брезенте,
и смотрю назад и гадать не смею
по какой машина пойдёт аллее.
МАТЬ ВОРЧИТ
27
Господи,
поди просохни!
Промок-то как!
Карп,
парню кинь полотенце!
Этот младенец,
когда он женится,
ведь столько баб?
МЕЖГОРОД
Связь звякнула.
Вздорный
схватил телефонный
рогалик,
шкалик
локтем спихнув впопыхах.
В трубке выдало: «ах!»
электронное эхо:
«Приехал?! Уехал?!»
сутолока, сумбур
вздохов, фигур
телефонной речи,
«Алло! До встречи!»
голос бестрепетный,
скрип, щелчок
и мировой молчок.
ПАМЯТНИК
Я сооружаю свой памятник
из бумаги и глины
голыми ладонями
без отдыха на морозе.
Зеваки кидают в меня булыжники,
материал
ветер разносит,
а дворники бранятся:
говорят – сколько мусора!
А царь едет в карете
с придворными и смеётся
кричит опять развелись
юродивые!
***
Меня не надо подбадривать.
Я не бобр,
чтобы строить замок.
Я и так
Буду добр и отзывчив
и расскажу сказку
о шалаше
28
моих замыслов.
***
Лезу на гору. Клейкая осыпь
маслом стекает, путая слезы
почвы с горчичною влагой висков.
Десять шагов.
Сокол от нижнего века
с видом обиженного человека
взмыл до сосновых ресниц,
отрок из птиц.
Облако шаткое меж стволов
обречено небесных послов
держать, что есть сил, за перья.
Говорящие чирья
клювами соскребают с подвздошья шерсть.
– Брысь, – сироплю, – исчезни, никогда не являйся!
Горе – геройство несть
силами зайца.
ОЧЕРЕДЬ
А.И.Авдееву
Поэты с папками творений
спешат к Нему на поклоненье,
подняв все брамсели и стеньги,
любовницам откинув серьги
в воспоминанье о своих
недошлифованных, взрывных
характерах, ночах, балладах
и злополучных эскападах.
А на пороге дремлет царь –
в скуфейке сморщенный ключарь,
ворочая с усильем связку,
ещё не начал слушать сказку
об Одиссее, хмурит лоб;
поток не разбегался чтоб,
вновь прибывающим клошарам
велит он строиться по парам,
себе присвоить номера
и ожидать, когда пора.
– Послушай, Саша, видно зря
земные бросили края, –
Ещё «Балда» не начинался...
И я назад засобирался.
29
БАБУШКЕ
Как хорошо, что нет тебя.
Давно сберкассы съели вклады,
сыны Сиона от досады
подались в дальние края,
куда кто смог. Старик Лурье,
что слал тебе мацу на Песах,
недавно помер. Если в песнях
не врут поэты, он тебе,
должно быть, встретился, а впрочем,
он и при жизни был не очень...
Квартира продана давно,
как собиралась ты при жизни,
у мамы новое дупло,
а у меня при дешевизне
рублей теперешних горох
в запасе, да десяток блох
задорно скачет по паласу.
Я год коплю на керосин,
жена не ходит в магазин,
чтобы не хныкать понапрасну,
а утром в доме тишина
и месса райская слышна.
ПОЭЗИЯ
Болезненна, едва жива,
канону не подчинена
и под лингвистом-дураком
из теорем и аксиом
с зачёткой не лебезит,
навряд ли дышит, больше спит
и объясняется порой
как грузчик, призрак, «голубой»,
в ней Вседержитель виден весь,
и Совратитель тоже есть.
СЛЕПО
Как хорошо бродить слепым
по полутёмным переулкам,
казаться пьяным, «голубым»;
полуоборванным придурком,
безвольно тыкаться в носы
угрюмых злых рецидивистов,
безропотно искать часы
в кромешной темени нечистой.
Впервые в Красноярске мост
был разведён и рухнул в воду,
и отблески кремлёвских звёзд
слегка раскрасили природу.
На телебашне тлел фонарь,
30
и я поплыл к нему, как якорь,
толмач случайный тихо плакал,
эквивалента слову шваль
не находя в дикционаре;
в плавучем засранном кошмаре,
где даже мыши спали в паре
меня цепями приковали.
Глазные яблоки тряслись
от непонятных ощущений,
я узнавал заочно жизнь
клешнёй тактильных ощущений.
***
Зачем писать обратный адрес?
Вообще, зачем писать?
Я сам себе прилично нравлюсь
и самому себе сказать
достаточно имею
плохих и добрых слов.
Под вечер к Енисею
из стойбища домов
я выхожу в халате
и подорожник рву,
как нежатся в закате
деревья на юру,
любуюсь преспокойно
в единственном из мест
мне заменившим стойло,
а, может, склеп иль крест.
***
Страшно выйти за дверь,
где шеренгой стоят,
по команде кричат:
«Здравь желаю! Гип-Гип!»
А не выйдешь – погиб,
потому что с тобой
только пар пеленой,
да случайно мелькнёт
иль гей, иль урод.
КОКОН
Я замкнулся в плотный кокон,
чтобы волк меня не трогал,
чтобы тот, кто мне знаком,
позабыл мой скромный дом.
Я упрятался в сторожку
и гадаю понемножку
на картофельной трухе
31
долго ль зябнуть во грехе.
Грузовик гудит протяжно,
только сторожу неважно,
что пришёл издалека
груз для Вани-дурака.
Сторож дремлет на подушке,
по «козлу» ползут лягушки
и обрывками тепла
прилипают у стекла.
Выйдет бабочка из крана,
если встанешь свежий рано
и начальству у ворот
верный скажешь поворот.
А пока лежи спокойно,
как кобыла спит у пойла.
Не созрел ещё кумыс,
квас еловый не прокис.
Подноси тихонько чашку,
помянув добром милашку.
Если будет недород,
твой святой тебе нальёт.
***
Меня окропили дустом,
и я заразился Прустом.
врачи не дают таблеток,
и коек в палате нету.
Увы, я лечился сам
«Америкой» пополам
с «Улиссом». Симптомы
медперсоналу знакомы:
наркоз, телевизор, спать...
Пожалуй, не откачать.
32
§3
***
Туман маскхалатами
по полю, квадратами
расчерченному какимто перепелом штабным;
бежит с автоматами,
со сливочными гранатами
к подвалу на козырек,
на тоненький огонек.
Тихонько задую свечку,
в окошко выпущу речку
«синего дыма в нос»
отчаянных папирос.
ЖАЛОБА ОБЛАКОВ
Облака качаются на нитках,
как младенцы, плачущие в зыбках.
Видимо, кормилица ушла,
от того и жалоба слышна.
БЕЗЗВУЧИЕ
Выключился звук.
Говор подруг
не слышен стал на скамейке;
вода из лейки
катится, не шурша,
и в памяти не слышна
разболтанная шарманка;
жаль, что ещё стоянка
видна.
ПАМЯТНИК ЛЕНИНУ
Я видел, как увозят памятник ленину,
а на место ставят левину или велину,
а потом и вовсе оставили постамент
в покое, лишь редкий мент
подойдёт и, на шест намотав комочек,
оботрёт помёт горластых ворон,
33
что, покинув решётки крон,
примостились к памяти, но гранит
и для них полезного не хранит.
***
Итак, опишем предметы:
столик, поднос, сигареты,
пара греческих чашек
с позолотой – подарок;
пивные стаканы, стопка
серебряная, долгоиграющие пластинки,
картины, кровать без спинки,
буфет и, как птичий рынок,
холодильник с кульком сардинок,
раковины обглоданные края,
унылый пейзаж и я.
В ПИТЕРЕ
Заниматься танцами
возле атомной станции,
либо
морю читать дифирамбы
у дамбы.
СУМЕРКИ
Сумерки в сутолоке, в толпе
запутались, словно слесарь в трубе:
скрипнула сорванная резьба,
и хлынула ночь – вода.
БЕЛАЯ НОЧЬ
Белая ночь, а за нею алое-алое утро –
Петербург; востроносая утка
крейсера целится в циферблат
Зимнего – Петроград.
***
Ветер острым длинным клювом
тюкает в рукав.
от него воняет чумом,
так же пахнет пах;
истощенное любовью
блюдо живота
мне напомнило коровью
бляху у дорог креста.
СКАЛА
Сколько раз на этой скале
ночевали голуби,
тигры баловались
любовью,
34
болели ласточки,
а теперь
рыба квёлая
меркнет звёздами
в глубине.
Бают камни:
менее года
прошло с того голода,
когда, кроме шторма
с каплями
не было во рту ничего,
и скала оглохла –
кроме ночного хохота,
дикого и волшебного,
не плодит звуков;
постучишь по ней –
глухо –
полный сосуд,
но заполнен чем –
не догадываешься.
Так и маешься,
страшась молчания,
и не уходишь,
ждёшь –
вдруг скажет что-то;
а коли скажет –
поймёшь?
***
Я помню закат в так называемом
зале очарования.
Запад сиял, как запонка, как серебро медали...
Зрелище было! Все плакали-наблюдали
с балюстрады земли, опершись о чугун,
как скатывается за борт распоротый в кровь кавун.
ВИДЕНИЕ КРЕПОСТИ
Я вижу как сквозь плотные
окна воздуха
по упавшим балкам
вечерних улиц
в развороте Дубровинского
и Каратанова
проступает стена.
Авто зажёгши фары
проскакивают сквозь неё
и прохожие идут
без препятствий,
но всё-таки
видны бревна,
мощные бревна
запертые ворота
35
и очертания Водяной башни
одной из пяти
уже ясно угадываются
в городском антураже.
***
Набережная – жеребёнок
скакнул в траву:
прыг-прыг,
мать любуется – город.
– Путь был долог, –
шепчет ему, –
развейся, малыш,
в пригляде столбов и крыш.
***
Какое красивое поле!
Какая это страна?
Тайги покатая кровля
вдали полосой видна.
И мальчик колючей точкой,
как родинка на руке,
в уключинах длинной строчкой
ворочает на реке.
***
Закат, казалось, отказал
себе в движении, устал,
повис над выходом из вида,
как надпись яркая «открыто»
над кинотеатром, самолёт
в ночи дорогою идёт.
РОЖДЕСТВО
У дед-Мороза сердце из вина,
Снегурочка свою спалила косу
на свечке и разделась догола,
и праздники отъехали к откосу.
В пимах тепло. Калитка и сарай.
Стоит чурбан – проблюйся и повесься
и в облаке медовом засыпай,
пока звучит рождественская песня.
***
Новогодние ёлки кремлевских башен –
жёсткая родины борода,
фейерверком над площадью разукрашен
плис небосвода.
Дуновение ветра. Шагает терем,
меряет будущую тюрьму,
в которой щели забить намерен
36
и разукрасить под хохлому.
***
Не спит республика брусники.
По глади матовой листа
ползут оглядчивые лики,
как солнца скользкая роса,
таежников тугие крики
стянул подковою паук –
не спит республика брусники,
готовит валовой продукт.
***
У хищников задумчивые танцы:
под музыку мусолят иностранцы
славянских девок снежное бедро,
и вздрагивает алчное нутро.
Шпалерами качаются деревья
танцующих, как сказочные перья
над полем деревянным; голова,
что с трёх утра в коровнике была,
откидываясь, сливочная, тонет,
и хищник стонет.
***
Улыбка
качает зыбку
зубов,
без слов
трогает скрипку
руки,
срывая с тоски
яблоки облаков.
***
Вороны с норовом, как кони,
прогрызли дыры в небосклоне
и носятся, тряся листву,
как паству.
Завьюжило в середине лета льдом
стрекоз и бабочек-капустниц,
пупки распутниц
едва хватают воздух ртом.
Коснуться выреза воды
в песке измаранной ступнёю,
как поцелуями чужое
бедро и говорить «люблю».
***
Взгляд проскальзывает в грабли мрака,
где теснее, чем зёрна в головке злака,
на оси безмолвия слиплись свечки
37
электрической речки.
Из окружности подиума бьёт фонтан
сладострастных слизней. Девятый вал
темноты отбрасывает их по-за хвою,
чтоб забыться позою боевою.
НА ПЛЯЖЕ
Железное щебетание
кровли-моря.
В толщу здания
погружены крючки –
солнечные очки
плотнотелой матроны.
Очарованы
и больше не меркнут зря,
клонятся в горизонт тюльпаны,
и ползут тараканы
сладкого янтаря.
***
В глиняные стволы
уперлись валы
воздуха. Зуд лазури
лишает пространство дури,
а внутренний взгляд – тумана.
Если подняться рано,
то выстроишь град
из снежного серпантина.
Всё, что творится – глина,
всё, что искомо – клад.
ОБЛАКА
Облака базедовой болезнью,
словно рыбы сном поражены.
В полынье бессмысленных созвездий
словно утонувшие листы
с тригонометрической задачей,
над которой замерли века...
Облака выкатывают рачьи
окуляры на ученика.
БЕЛАЯ ГВАРДИЯ
Остался образ вашего ухода
из Крыма: вечер, помутненье сфер,
понурая у борта теплохода
стоит кобыла, в синеве компота
морского утопает офицер.
СЕВЕР
Рванём туда, где горя нет!
38
Оставим службу, секс и славу!
Где на свободе льётся свет,
внезапностью казачью «лаву»
напоминая, где олень
в исландском мхе увязши мордой,
ласкает тундру, статью гордой
неумолим, как судный день.
Где, подгоняема каюром,
земля немыслимым аллюром
летит, как свора на бегах,
где медвежонок лижет маму
соленой варежкою в пах,
где звезды вскрикивают «ах!»,
когда включают пилораму.
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
Плоские, покорные, словно монашки,
стаями топчутся пятиэтажки.
По холму сбегает, хвостом дразня,
как лисица борзую краса-лыжня.
Тусклый фонарь освещает путь
сугробам, вылезшим из земли по грудь.
Слышен за лесом истошный крик,
в роще прохожий как смерть возник
и приник к берёзе, лицом к стволу:
вроде бы рожки растут на лбу,
вроде бы маму тихо позвал,
охнул, икнул: «эх загулял!»
***
Пришла заря.
Не отличишь от фонаря,
жаль, что разбить нельзя.
ПЕРЕД ВЫХОДОМ
Вдосталь испить простора!
К резвости повернуть!
Слышен щелчок затвора,
молния до упора
давит, не расстегнуть.
***
Из августа не видно сентября,
а если присмотреться, то и август
почти не виден. Заморозил зря
в грунтовом слое узкий профиль страус,
приглядываясь, линзы растопив,
как вздрагивает времени отлив.
КОЗА НА ХОЛМЕ
Коза смотрела на закат
и прядала ушами,
39
лучи капризной морды скат
тиарой украшали.
И шерсти мантия вилась,
и яшмовый пригорок,
как колокольня наклонясь,
сбегал к забору.
КОШМАР
Я помню утренний кошмар:
мороз, безлюдье, снег у школы
и голос девичий глаголы
твердит французские в тиши,
и подыхают алкаши.
В ИЗРАИЛЕ – ЗИМА
В Израиле – зима,
лютует снег,
занозы посадил на заготовке
дровишек, пузыри окна
замёрзли непроглядно,
и в заслонке
печи пузатой цыкает сверчок,
губу и на мизинец
не отеплив.
ОКНА НА ДЕКАБРИСТОВ
Как иконы с ликом Пречистой
Девы, хоть свечки ставь
и, глотку распялив, славь.
Белый оклад бутика,
точно фольга букета,
как дорогущий гроб,
зауважали чтоб.
Детское барахлишко
качественное не слишком,
дынная кожура,
яркая мишура.
***
Запах горячих шишек
Под соснами, сонных мишек
расплывчатый силуэт;
чучмеки жарят обед
при закладке шашлычной
для них привычой,
для меня – нет.
***
Такой спокойный закат!
Не может быть, чтоб вот так
спиною в гору, в хребет
мы погружались в шербет
40
погибели.
***
Лестница странного света
(где мне привиделось это)
скользкой спирали виток,
неотвратимый итог.
Ромбики балюстрады,
вскрики девиц с эстрады,
втуне повисший грим,
скулы дрожат под ним.
Высится грузно тесто,
вянет акын без места,
зелень сажает в рейс
сказочный эдельвейс.
Над чердаком морока
скалится одиноко,
рада бы закурить –
страшно кабак спалить;
льёт молоко, какао,
ларго гроза сыграла,
и на приколе трал
музыку растерзал.
Дремлет в саду кукана,
обхватив истукана,
стиснув зубами плод,
думает про аборт.
По бирюзе химеры
веток сухих шпалеры
чертят карандашом,
шею стянув жгутом.
Пауза между строчек;
вместо случайных точек
нудно повисший звук,
притормозивший вдруг.
Очередь контрапункта;
против застывших смутно,
руки воткнув в бока,
двинули облака
торбу ветров в дорогу,
к экс-президенту Богу
поворотясь кормой,
41
отвечать головой.
ПО ПРОСПЕКТУ
Легко и независимо пройти по проспекту,
по рылу смазать сомнительному субъекту,
в подвале бутылку разбить о дверь –
что ещё хочется мне теперь?
Ладно, проникнем в девчачий рай.
Эй, гармонист, на рояле сыграй!
А ты, стукач, постучи в окно
макушкой, чтоб стало тебе светло.
Быстро машина летит в океан
ночи, во тьму непонятных стран,
и светофор шатается на углу,
как подвыпивший кенгуру.
42
§4
***
Ты родила мои губы:
как шарик тепла, из шубы
выпорхнули из между ног,
словно к цветку листок,
к лицу пристали –
тебя листали.
***
Пойми мою жалость:
если и ты пыталась,
не как велят, пожить,
значит, и ты сломалась,
как сломался и я.
Такова доля:
вскакиваешь на коня,
но пропадает поле.
***
Быстро смеркалось,
и ты сморкалась
и жалостливо глядела,
худое тело
сотрясалось от кашля.
– Книжка не ваша? –
участливо встрял товарищ.
Тщательно шаришь
в карманах – действительно, обронила...
Когда это было?
Давно.
Смеркалось.
Теперь темно.
***
Я с женщины желания уже
не спрашиваю: в шубе, неглиже
массирую, как пресную лепешку,
и до усушки на сковороде
прожариваю, как картошку.
43
***
С твоего лица
целый день
свет струится
в сердце мое,
как в блюдце
фарфоровое.
Дураки смеются,
а я пью
не потому, что люблю,
а потому, что пить
нравится.
***
Порою только кольт
или пять тысяч вольт
способны из вас
родить не отказ,
а тихое «да»
и краску стыда.
***
Млею от медленных твоих
мягких мышц,
от танцев с колготками
пред трюмо с утра;
сначала скажешь «пора»,
а после
чмокаешь в переносицу
и спешишь.
Я зеваю
и поворачиваюсь на правый бок,
мне снится сиреневый в синеве сосок,
и я тебя не провожаю.
***
Мой конёк – коньяк.
Это так.
Пью и ещё не помер.
Ну а твой
роковой
и коронный номер –
не измена,
а лёгкий флирт...
Скоро, видимо, перейду на спирт.
***
Сахар горек, а соль янтарна.
Внешность женщины лучезарна,
если утром её не бить,
пожурить чуть-чуть и простить.
44
Все равно на вопрос, где шлялась,
ни на миг она не замялась.
БРАК
Я женюсь.
Сиюминутное желание
моей жены
вылилось в ожидаемое
уже более семи лет
решение.
ЗАГС – сказка!
Бирюзовые стены,
светильник бра,
и мы одни
без свидетелей.
(Как будто и не было
брака теперь –
спросить не у кого
как мы смотрелись)
А за нами
свадьба:
два кольца
лиц влюбленных,
он – за невесту,
она – жених,
как сладко за них!
Я вышел из здания
и дальше отправился
выполнять задания,
семейные дела утрамбовывать;
не годится сковывать
браком
оправданные притязания.
***
Поклон,
и кокон
волос
колет
рукав ваш,
как карандаш
бумагу.
Ни шагу
не можете совершить
без того,
чтобы не согрешить
пыльцою пальцев
с губ стеклом.
45
Щека крылом
небрежно ладонь тревожит –
разлуку множит.
ПЕРЕКЛЮЧАЯ
Я не хочу тебя коснуться
ничем. Ты можешь встать, обуться,
пройти, красивая, к крыльцу,
ладонью тёплой по лицу
украдкой проведя с тоскою...
Ты мне была сестрой, женою,
любимой, матерью... Щелчок.
Я повернулся на бочок.
***
Щеки измазаны зубной пастой –
поцелуй невозможен; каблук сломался.
После стольких пыток ночь стала красной.
День красным остался.
Мыло сумерек скоблит летучую мышь
автобуса, везущего тело в стаю.
Привалившись к соседу, послушная, ты сопишь.
Я тебя отпускаю.
***
Вчера был вечер.
Речь вела она –
меня неистощимо обвиняла
в том, что какой десяток разменяла,
была прилежна, женственна, верна,
ещё теперь могла б сплести начало
забавного романа не со мной,
но я её толкаю головой
в проблемы, бытовушную надсаду
и над болотом выстроил ограду.
Вчера был вечер,
речь вела она,
а мне и возразить ей было нечем.
РАЗНЫЕ
Что для меня блаженство,
для тебя – бешенство:
пиво, общество женское,
алая кровь медвежья.
А твоя сладость,
для меня, кроме шуток, гадость:
кофе, сахар, стихи
и мужики.
***
46
По жёлтой вишневой коже,
где гладить другим негоже,
губами ползёт рогоз;
как шерсть близоруких коз,
свисает тугое платье,
разорванное в объятьях,
и между колен засос
сияет черной черешней,
гордясь красотою внешней;
внутреннюю всерьёз
принять недоумок
способен, из хозяйственных сумок
извлекая недоуменный вопрос.
ИДЕАЛ
Когда последовательность аминокислот
будет разгадана, разумный род
людской утешится созданьем тел,
какое б кто ни захотел.
А я бы занялся тем, что собрал
из кубиков нужных мой идеал
вплоть до морщинок, до мелких жил
и рядом с собой его положил.
Он, впрочем, есть у меня и так.
Спит до полудня, меняет лак,
ругает дочку, даёт совет.
Мне ни к чему дублет.
ПОЛУЧЕНИЕ ПАСПОРТА
жене
Страшно
в царство-государство
проникать без паспорта?
Впиться пальцами в лацканы,
улыбаться?
– Сколько с вами цацкаться?!
Можете зарваться! –
с ряхой астролябии
рявкает по рации
милиционерша, –
ша! –
и давай на церлах...
Тоже мне, Клара Цеткина!
Вша!
***
Я сказал тебе «разденься»,
услыхала – «разоденься».
Я сказал тебе «послушай»,
ты услышала – «покушай».
47
Я сказал тебе «иди»,
ты услышала: «веди».
И на все мои «хочу»,
ты ведёшь меня к врачу.
ТЫ ПОМНИШЬ
Ты помнишь, ты поняла
насколько судьба свела?
Светило падало в грязь
за видимую для нас
химическую черту;
я полюбил не ту,
но исполнил закон,
как парцеллу колон
долбит мрачно киркой,
зная, что ей чужой.
БОЛЕЗНЬ
У меня недужит умница жена,
рода Лелемико славная княжна.
Снится ей Сорока, продувная степь
оползни, овраги, деревушка Редь.
Как идут старухи с выпечкою в храм,
варево из вишен, горькая айва.
Фата Лелемико лакрима фрумос,
не хватает Богу на ладони слез
разбирать монетки: копье – решето,
получи за это, а тебе за то.
За окном бушует бабушка-пурга,
уксусом, брусникой изведу врага!
***
Воют ветра в розетке,
и мы, как две чёрных метки,
лежим на ладони кровати,
две чёрных дыры в солдате,
и вспоминаем Москву,
как два грызуна сову.
ПРОГУЛКА В ЛЕСУ
Косые лиственниц глаза
следят за розовым лучом
двух голых ног.
Не знаю, что тебе сказать...
Плывет берёзы бирюза
и головы жарок.
48
НЕ МЫ
Есть пятиэтажный хрущевский дом,
почти такой, в котором и мы живём;
те же узкие стены, слышимость, сквозняки,
блоки пригнаны бригадиром Петей с большой тоски,
и фундамент в почве, и трубы так же ревут,
только в нём не люди, не люди живут,
пусть и носят так же валенки и пальто,
туалетной водою пользуются как никто
и включают лампы, страшась проявлений тьмы,
только это не мы, конечно, это не мы.
Тусклые плечи, опавший взгляд,
рассуждают цельно, но невпопад,
и у каждого линия здесь своя:
мол, и ты – не ты, да и я – не я.
***
Я не был гомосексуальным,
я не был пляжным, не был спальным,
я не тяжелый гарнитур,
не воротник из лисьих шкур,
но если хочешь, если ты
захочешь, только если я...
Всегда я твой, твоё, твоя.
***
Стервятник кружит в вышине.
На душной выжженной стерне
любимая украдкой грудь
ковшом ладони обернуть
осмелилась в пыли жнивья,
улыбку пряча от меня.
49
§5
***
Киска, лапуля – крышка.
Прости, если можешь.
Видишь, в окошке
трое маячат?
У меня ножик,
а у них пушки.
Собери побрякушки
и давай их сюда
в саквояж.
Ты меня любишь?
Любишь?
Молчишь.
Плачешь?
Мы не расстанемся.
Будет и пляж,
Канары,
но сперва – нары
и даровой вояж.
***
Мы пили сок из кошек,
брусникой сверлили бетон,
в щели лесных гармошек
прятали небосклон.
Нам снились красные краны
и замшевые штаны;
запястья полны сметаны,
из тампаксов пацаны,
ослы проходили босы,
на трактор залез косой,
когда города по тросу
скатывались слезой.
***
Охотник Тоха
сосёт хот-дог,
прошла эпоха,
и Тоха плох.
Теперь бюстгальтер
50
вмещает пуд,
и много партий –
ему б одну.
Обман повсюду,
неон, латынь,
и как причуду
берут рубли.
Девчонку Таньку
е...т француз,
и Ванька-встанька
давно обрюзг.
Его подымешь
со сна щелчком,
а он таращит
зрачки кругом,
не узнавая
окрестных мест,
не понимая
зачем он здесь.
***
Мой котик,
звони на сотик,
не трое суток,
всего полдня
мы будем в бане,
спроси у Сани,
он тоже будет
наверняка.
Моя малышка,
милашка, пышка,
конечно, пушка
моя со мной,
а ты не дуйся
и не волнуйся,
уже четыре,
а я живой.
Летают брызги...
Ты слышишь взвизги?
Да это рыбы
треска, карась...
Откуда ревность?
Ведь мы не серость
(а ну-ка, Саня,
с Марины слазь)
РУБОП стучится,
может случиться,
что я не встречусь
уже с тобой.
51
Мы им платили,
они забыли,
и вот, как листья
перед травой,
пред нами встали,
все со стволами,
экипировка
и вся х...я...
Прощай, Татьяна,
пардон, Светлана,
да здесь такое,
не до тебя...
В КРАСНОЯРСКОМ КУРЯТНИКЕ
В красноярском курятнике
крякают ватники,
битники вилами
колют каток,
а Катя-красавица
тятькины яйца
заглотнула в роток.
Турка смолит кальян,
а вертолётчик пьян,
совершает посадку
на минную грядку
и не горит –
то ли жид,
то ли антисемит.
Сенино семя
хранится в сейфе,
а иногда в серой
его козе;
зелень заморская,
порча конторская,
каска шахтёрская,
попик в посте
соединяются разгородкой,
телефонной трубкой короткой,
шушерой на хвосте.
НОЧЬ В ИЮЛЕ
Так беспокойно и темно.
Мохнатым копчиком в окно
стучится ведьма или драк,
мутузят лешего за так,
свиные рыла враз орут,
кого-то пьяного несут
и о бордюры мордой бьют.
Такси подъехало, звонки
мобильные, как ишаки
пустой беседы тащат вьюк,
52
подростки тискают подруг
и всюду слышен бабий визг,
в нос из подвала запах крыс,
лежалых тряпок, кипятка
как благовест издалека
доходит, рядом на кровать
ложится, не давая спать,
и в довершенье дивных чар
ночных пиликает комар.
В НАШЕМ КЛУБЕ
В нашем клубе пианист играет ночами,
и половые ходят со спермою набитыми тюфяками,
на бильярде катают ручную гранату,
и кельнер к шприцам предлагает бинты и вату.
Девочки прежде, чем рухнут, сначала ахнут;
если кастетом в затылок не ткнут, то в задницу трахнут,
а начнёшь плеваться иль требовать грубо сдачи –
пусть душа твоя рыщет тело в излуках Качи.
КОНЦЕРТЫ
1.
Эта музыка называется диско.
На эстраде я кривой, как сосиска.
Шлюха из подпевки мордою в штаны
пьяная уткнулась, как же ей не сты...
Синтезатор рухнул клавишами вниз,
вокалист над залом неживой повис,
потолок распался, загорелся пол...
А сейчас, ребята, будет рок-н-ролл!
2.
Я разбил гитару и в зал вошёл,
девушку изнасиловал, дозу вколол,
четверых прикончил ножом, шестерых
расстрелял из нагана, на миг затих,
а потом затеял шабаш, пожар,
сам поднялся к плафону, как тот Икар,
и оттуда мочою огонь тушил.
Так расслаблялся я, так я жил.
3.
Панк-рок: бемоль под ноготок
забился пыточной иголкой,
аккорды пошлою наколкой
едва не смяли потолок,
но вокалист босой с балкона
на лбы поклонниц сиганул;
в щепу ушёл последний стул;
зафыркали неблагосклонно
адепты танго и бостона
53
и, чинно разойдясь по два,
не наблюдали, как братва
не истощаясь, веселится:
харкотиной покрылись лица...
Я спинку кресла обломал
и на подругу наблевал.
ДИКСИЛЕНД
Заждались джаза.
Первые класса
красавицы
мацали нас,
просили джаз,
а мы жеманились:
мальчики
жалуются на девочек,
что те, мол,
мало приветливы,
кокетливы...
– Плевать! Отлили?
Славатеосподи!
Давай: раз, раз, два, три!
В стиле
Сонни Роллинза
или
Оскара Питерсона...
54
§6
***
С тех пор, как из края центром,
словно из гривны центом,
стала эта земля,
ни почести, ни рубля
здесь за так не добудешь,
чуть похмелья пригубишь,
и уже скрутили тебя.
ВЫСТРЕЛЫ
1.
Пули от всех предупредительных выстрелов
оседают в облаках, становясь грозою;
сердце из глупого в подреберье выроста
стало душою.
2.
Я тоже дышу. Запевает музыка
и по мне, когда кто-то ушел на роздых;
прежде, чем застрелить преступника,
убивают воздух.
ЖИВОТВОРЯЩЕМУ
Ты больше мне не хозяин.
Отныне необитаем
тобой возведенный риф.
Парит одинокий гриф
над выжженною саванной,
к падали обетованной
помыслы устремив.
ПОПЫТКА
Чтобы понять тишину, надо кричать,
говорить, чтобы быть ближе к безмолвию;
это – только попытка на жизнь убежать,
отодвинуться кровью, любовью
от Эдема, который больничный стол,
где мать меня второпях рожала;
здравствуй, я снова к тебе пришел;
55
перемени начало!
***
Смерть оскорблять
не сметь!
Хоть у неё и прыть –
не успеваешь рыть
и подставлять ямки,
всё-таки такой лямки
не вытянуть никому:
с гордостью и молчанием
к воплям и причитаниям.
***
Благодарю за то, что среди смрада, ада,
где тонет в копоти сознания река,
есть идеальное одно, что равнодушно радо
свободе и покою – облака.
ПЕРВЫЕ
Первые
были верные,
стали нервные.
суеверные:
мы не хотим быть первыми,
хотим быть вторыми:
больше вольного времени.
меньше мерзости –
лучше быть нулевыми.
***
Береги свою набережную
от безбрежности,
от бешенства женщин,
от нежности.
Русла становятся уже;
береги свою набережную
от ужаса
расширения;
стой в граните,
как галька в сите,
пока уходит вода,
обманывая суда.
ТАМ
Там будет много красивых женщин,
бочонок пива, копчёный хек,
кровавой фильмой экран завешен,
и контролёром – не человек
с акульей пастью,
а та в трико,
что самой лучшей и теплой частью
56
меня сдавила чуть-чуть в метро.
СОВЕТ
В отношениях со своим приятелем
не будь предателем.
В связях возможных
нет знаков дорожных.
Посему его береги,
словно кругом враги,
хоть кажется, что подруги;
убери в брюки!
АПОКРИФ
Блаженны робкие,
ибо они не пробуют
битв, бурь и парадов,
и вина празднества;
блаженны хлипкие,
ибо их отпихивают
липкие и пытливые,
подлые и торопкие,
но и они блаженны:
блаженны робкие и торопкие,
ибо они лопают
тюльпаны
чужих невежеств;
все блаженны.
***
Хороши наши тела,
прелести, привычки.
Только баба замерла
в горестной окличке:
сухостоем тростника,
голубиным маем
от печали навсегда
в память уплываем.
***
К людям, как к будущим привидениям,
нельзя относится с пренебрежением:
когда-нибудь он умрёт
и ночью к тебе придёт.
***
Восхода не будет.
Трубы взывают зря.
57
Оленя загнали в овраг,
но не разбудить царя.
Егеря
ругаются тихомолком,
и свора злится –
царю
снится царица.
НАСТОЯЩИЕ ШАХМАТЫ
Настоящие шахматы –
игра без пахоты
пешек, что проклятых, вдоль доски;
без королевской тоски.
В настоящих шахматах нет фигур,
да и клеточный гарнитур
расставлен по площади более непредвзято,
так, что запросто не поставит мата
и гроссмейстер третьеразряднику,
и скакун не подвластен всаднику.
***
От казны до казни
много безобразней
жить, чем от козы,
соли и золы
до высокой залы,
где вассалы злы.
***
Махровым цветом храмы расцвели
по всей России, розовою охрой
шагнули в пыль ступнёю серой, сохлой
и вот уже закашлялись в пыли.
Со всех сторон громоздкие молитвы,
сильнее ненависти и опасней бритвы,
придвинулись и режут на корню
едва родившуюся благостность мою.
ХРАМЫ
Храмы похожи на черепа блаженных.
Я не френолог, но если смотреть внутри:
вспышки икон, лики свечей священных
не позволяют мысли извне придти.
Я не Христос и не Богомама с папой,
я воскресать смею, но не могу;
колокола мягко надели шляпы
и зазвенели девками на лугу.
Экскурсовод тычет указкой в темя,
словно Илья-богатырь в сказочный лоб копьём;
нынче безумных прячут в халат на время;
58
коли полюбишь – в храм уходи вдвоём.
СРАЖЕНЬЕ
1.
Со дня рожденья идёт сражение,
но рано ль, поздно – войска совершат предательство.
И человек умирает от ощущения
страшного издевательства.
2.
Многое пройдено, многое позабылось,
собственное достоинство не курочит стены,
и Бог, являя благую милость,
праведников уводит за миг до измены.
***
Живи и ненавидь.
Того не может быть,
чтобы любовью двигались светила.
они, как ледяные пятаки,
и движутся, пожалуй, от тоски
и в хороводе охают плаксиво.
ВОКРУГ СЛЁЗ
Убегающий хариус,
слеза Севера,
седой архивариус,
вместивший в темя
табуны хана,
чумы тунгусов,
вопли шамана,
кольчуги урусов.
Свинцовая проволока,
дождевая капля –
растянутая до обморока
бирюзовая цапля.
Напряженное поле
электролиний,
диск, искрящий на воле,
бьющийся алюминий.
Взвод наизнанку
вывернутых шинелей,
волн, спозаранку
поваливших на мели.
Толп непокорных
брызги и ряби,
59
рев метеоров
на эстакаде
жижи бесцветной.
Там поплавки
вздрагивают ответно
выпученными глазами
трупы на камень,
кинутый мальчуганом.
Вековой ставень,
столетний мрамор,
не торопясь, кочуют
по сантиметру к устью.
Бродяги ночуют,
глядя на заводь с грустью,
не мечтая развлечься
мощным Левиафаном
на саянских предплечьях,
пятки за океаном.
Факелом предстоящим
из глубины коросты
земной, огоньком ледащим,
чуть обжигая звезды,
словно скудельник глину,
поднимается духом
повелитель реки
для затравки скотину:
юношей и старушек
требуя грозным рыком.
И теснясь, и толкаясь
на жертву фанзы
бредут выше, чем в девять
этажей и в двенадцать.
ЗМЕИ
С неба падают змеи
и, шипя, как евреи,
уползают, виясь,
в катакомбы и грязь.
Изумрудною шкурой,
золотистой фигурой,
малахитом блестят
и ужалить хотят.
***
60
Генералы кушают души.
Рациона их не наруша,
невозможно прикрыть войну,
потому и идём ко дну.
Не влезая в кормушки власти,
в стороне от такой напасти,
в шмотках, с деньгами, начеку
быть положено чуваку.
НОЧЛЕГ
Пустота осенней воды
налила до краев следы
путника, ищущего ночлег
в веренице дрог и телег.
Влага смородинового куста
утолила страстью его уста
и закрыла наглухо плёнкой век,
чтоб во сне обрёл ночлег человек.
КАЛЕНДАРЬ
Когда посмотришь сверху на кусок
картона, на котором блок за блоком
записан вперемешку с гороскопом,
весь год, как перепутанный клубок,
то кажется, что можно дотянуть,
и злотерпенье будет не напрасным,
пока актер с испитым носом красным
не всадит свежей очередью в грудь.
61
§7
ЛУЧ
У меня отобрали луч,
а я думал, что он живуч
и способен рассеять толщи;
я его не увижу больше,
и зачем я его открыл?
Только логово засветил.
***
Сдавили уста,
что выступила краснота,
заставили поперхнуться
глазом на кромке блюдца,
выдворили из люкса;
море – ярмо моллюска.
***
Белые прозрачные дома,
а внутри скукоженная тьма:
черепа старух-пенсионерок,
и десятиклассник-недомерок
пробует от плитки подкурить
и не хочет жить.
***
Чёрные дыры наших голов
впитывают энергию Злов и слов,
превращают ослов
в сословия, а волов
в плодовитых гигантов.
А стрелки наших курантов
перекрутились жгутом;
будущее – потом,
и держится на сержантах.
***
С тех пор, как день стал девочкой и замер,
пронзая воздух, изощряясь в па,
все ночи, как насильники из камер,
уставились. Кудлатая толпа
62
конвоя в нерешительности сникла,
предчувствуя разрыв и порчу цикла.
***
Щи погуще, баба пощелястей,
песня да шипучка – это ли не счастье?
Разве только водка, дача на запоре,
нагишом молодка
в головном уборе.
ТОЧКА
Как ты дошёл до края,
не спутался в пути?
Я видел только точку
на тропке впереди.
Но как ты не ошибся,
не сбился, не пропал?
Я видел только точку,
в неё и наступал.
Ну что это за диво,
попробуй, расскажи!
Волна, травинка, слива
и камни-голыши.
Горошки у стручочка
повыгнули бока...
А где же, где же точка?
Да там же где была!
***
Снег в Сибири пахнет сиренью,
смехом, ссадиной на плече,
спермою и постелью...
Животом на свече
плавишься, совершая
фрикции, как червяк
тужится, удирая
от крючка. Не удерёт никак.
ЛИФТ
Я вошел в лифт и запутался в кнопках.
Поднимался наверх, но заехал в другое здание.
Вызвездило. Тучи, как шапочки на головках
детских. Рассеянное внимание
сосредоточилось на сверхстранных субъектах
в белых мантиях. – Вы хотите попасть обратно?
– Очень хочу! Параметры в клетках
дисплеев увеличились многократно.
Неожиданно всё погасло. Мы погибли? Мы погибаем?
63
Меркли экраны, разоблачались сотрудники.
Тишина повисла опешившим попугаем,
в колее Вселенной смирились и смолкли путники.
***
В недвижном воздухе рука
деревенеет, словно цапля;
берёзы корни в облака,
как нож в подбрюшье дирижабля,
вонзили... С завистью: и мне б
найти поддержку в вышине.
***
А что пребудет в конце?
Цепь слов? Слог? Голос?
Соло одинокого голубя
над мира равниной?
Ни нотой единой
ненарушимая тишина?
А еще что?
Палач, страна –
мягкое тесто,
да лобное место?
ДОСТИЖЕНЬЕ
В день войти, извинившись,
закашлявшись, простудившись,
терпенье утратив, кредит,
да и молва стыдит
за якобы прегрешенья...
Где же тут достиженье?
В день войти...
***
Волки ходят стаей,
а медведи – сами.
А когда невмоготу,
напускают немоту –
прячутся в берлогу,
сладко лижут ногу:
до того тоскливы
мишкам коллективы.
***
На улице сорок, но их не выпить.
А вот напряжению проще выбить
последние пробки, не понимая,
что чем сильней суета живая
в подъезде, за стенкою, на площадке,
то тем смешнее устроить прятки.
***
64
Притча
о чётках.
Их было четырнадцать.
Первые семь
подарили мне сёстры,
другие семь –
звезды.
МЕЛЬНИК
Сердца колос хмурый мельник
мелет медленно в муку.
Мира горнего насельник,
я спуститься не могу,
дабы вытащить обломки
из-под пресса плоти тонкой,
жернова скрипят ужасно,
сердце сгинуло напрасно.
РАДОСТЬ
Радость пришла ко мне, принесла тепло,
подняла юбку, открыла своё нутро,
а потом со мною во тьме, позабыв слова,
еле-еле дышала, жива едва.
Этой радости больше я не встречал,
сколько в хмурый дом локтём не стучал,
сколько не бросал я песок в окно,
не открыла дверь она всё равно.
МОЛОЧНЫЕ
Молочные в Москве и Петербурге
различно пахнут: квасом у Невы,
сосисками, рокфором, пепси-колой.
На Гоголевском запах коньяка,
салфеток, баклажанов и укропа...
А в Красноярске пахнут колбасой,
собаками, туркменами и водкой...
Всего вкусней в Сибири молоко!
***
Низкой-низкой повиликою
с осторожностью великою
по дорожке в темный лес
ухожу искать чудес,
ухожу, но сердце знает
то, что пламя догорает.
ПРОВОДЫ
Так скоро стали уходить,
что кажется вот-вот...
«Батяня, я ходил отлить
в жалючку у ворот...»
Вареники слепила мать,
от дум робеет отрывать,
65
пошла садить морковь...
Теперь не время отдыхать;
они уходят отливать
всё чаще – кровь.
§8
***
И я пострадал от попрания прав,
когда, как петух на насесте,
«верлибр» прогорланил и выплатил штраф
за ругань в общественном месте.
***
Нынче город мой занемог.
Даже сбитня хлебнуть глоток
не отважится, да и браги,
и войска не верны присяге.
Да из Троицы то ли двух
упразднил по ошибке Дух,
то ль не в ладе Сам со стихией,
Вседержитель слег с миопией.
ПУТАНИЦА
Будда у дуба
думал как будто,
как вдруг,
с облака словно,
яблоко –
бац! – около.
– Закон абсурда, –
выявил Будда
и лег у тополя.
ДВОРЕЦ ИМПЕРАТОРА
Слепые вышли из города
и наткнулись
на груду камней.
Над нею вился
белесоватый дымок.
– Здесь был дворец императора, –
промолвил один из незрячих.
На кромке огромного валуна
мелькнула ящерица.
– Это наши глаза, –
произнес другой невидящий.
– Это наша память, –
откликнулся третий.
– Воля, – сказал четвертый.
66
– Решительность,
отвага, сноровка, –
пронеслось по рядам.
И огромный тлеющий замок
зашевелился, застонал, заохал,
как больной человек.
***
Суки сели на суки,
напружинив кулаки.
К ним с мольбою подойдёшь,
еле целым отползёшь.
И угроза тут пуста –
не подвинутся с куста.
Сладкой ягодою рот –
словно яркий натюрморт.
Потной лысины кавун
не достанет и шатун.
ЧУРАЛОЧКА
Подошел Ивашка
В красной рубашке,
за поясом
четыре термоса.
В первом – вино,
во втором – сукно,
в третьем – сверло,
в четвёртом – мурло
чёртово.
Вином напоил,
сверлом высверлил,
в сукне завернул,
чёрта обманул
***
Что-то у него болит,
только он не говорит,
но частенько в час ночной
он идёт ко мне домой,
бред рассказывает, врёт
и украдкой ляжку жмёт.
***
После будет светло и тепло,
заискрит проводка,
и электрик придет
разнузданный, как кокотка.
К вечеру – ветчина,
самогон
и походы в баню,
где с тобою Самсон,
а я выбираю Маню.
Телеящик покажет
67
сплошные дурные вести,
и знакомый расскажет
в слезах о своей невесте:
оказалась такая –
не ожидал.
И ты, кивая,
уйдешь в провал.
«ОКАНЬЕ»
Пора признать литературной нормой
нередуцированный «о»
и «аканье» почесть причудой вздорной,
не накормившей никого.
Отныне самоуваженье
воспрянет с волжским говорком,
к произношенью небреженье
долой прогоним всем мирком.
О – шар земной, яйцо, светило,
гармония, геенна, глаз,
твой тихий стон, когда любила
и общий в унисон оргазм.
РЕАЛИЗМ
Актриса, ничего не заподозрив,
в прожекторах в заманчивую позу
становится и быстрый диалог
ведёт с партнером, спрятанным за кадром;
Почти что хук, подножка, аперкот –
слова кончаются. Нахмуренным солдатом
выходит Смерть на узкий пятачок
между декором и спиной актрисы.
Здесь нет гримёрной комнаты, кулисы,
лишь камера стрекочет, как сверчок.
НА ЧАСАХ
Сойки разлетаются в глазах,
постовые встали на часах;
сапогам отточенные стрелки,
как водой наполненные грелки,
варежки проткнули остриём,
марлей время перебинтовали,
собрались, шеренгу уравняли
и задорно грянули «ура!»,
так что мебель съехала с ковра.
АВИАНОСЕЦ
Гигантский авианосец
без мины междоусобиц
с флотилией на борту
пока что стоит в порту.
Ещё не блестят отсеки,
68
ещё в невеселом свете
команда большой страны
не выдраила полы.
Ещё не пришли на базу
герои залить заразу,
ещё Ледовитый друг
довольных не греет рук.
Ещё на закате солнце
уныло молчит и трётся
удавкой о горизонт,
у шкипера просит зонт.
Ещё длинношеей шваброй,
с трудом выдыхая жаброй
устойчивый перегар,
матрос обновляет бар.
Здесь будет кутить начальство,
когда наконец отчалит
из гавани никуда
непризнанная страна.
И будет на фоне Кырска,
как высосанная сосиска,
болтаться имперский флаг,
фронтон загоняя в мрак,
над будкою исполкома
так истово-бестолково
в расцвеченной вышине,
тревогу внушая мне.
Охотничья эскадрилья,
подергиваясь от всесилья,
взлетит на поиск врагов,
как вырвавшись из оков.
Где только её скрывали?
Какие плуты и врали
до времени берегли
её на краю земли?
Свободу в глуши народу!
Свободу, кричи, свободу!
А то самого запрут,
пожрут и вином запьют.
Голодному треба мяса,
а мы остаемся – масса,
и я – это часть ея,
69
как живности часть свинья.
§9
ИСААК
Господь меня убережет,
я это знаю, в это верю;
когда отец безликим зверем
меня на капище волок,
к Нему с отчаяньем взмолился,
и Всеблагой ко мне явился
и улыбнулся, а отцу
швырнул с презрением овцу.
ГЕРОСТРАТ (НОВЫЕ БОГИ)
Я мечтаю славу Герострата
превзойти, окурком супостата
подпалить великую святыню,
оскорбить божонка иль богиню.
Но куда не сунусь с зажигалкой –
всюду одиозные весталки,
нищие, горбатые, кокотки,
бультерьер с винтовкой и в пилотке.
БОГИ МЕНЯЮТСЯ
Боги меняются, не умирая.
Непостоянна участь земная
и для вельможных чванных господ
с необозримых горних высот.
Кошка, корова, резная болванка,
женщина, тугрик, параметры танка,
сонная одурь, храп и ленца
рыщут жреца.
ПЕНЕЛОПЕ
1.
Пенелопа, пока еще муж далеко,
постели мне постель, принеси молоко
и овечий творог, маслины подай
и работою ткацкой себя не терзай.
Посиди хоть немного со мной просто так,
словно нет женихов, и с тобой Телемак,
словно дом не постигли позор и нужда,
словно море спокойно, и ты молода.
70
2.
Пенелопа, попа пока не провисла
от сиденья за пряжей,
пока слюна не прокисла,
и шея ещё лебяжьей
кажется и прельщает,
пока женихи смущают
тебя петушиным чванством,
повремени с жеманством.
Смотри,
кошку дохлую
жизнь подложит,
и Улисс не поможет.
ПЕНЕЛОПА
А всё-таки сомненье остаётся.
Глаза его. Приметы все совпали.
Он точно так же движется, смеётся
и вел себя в постели как в начале,
но всё-таки... Прости мне, Зевс, слова:
мне кажется, я лучшего ждала.
ДАВИД
Красавица на крыше вдалеке,
похожая на самку леопарда,
иль отраженье в солнечных лучах,
иль королю невидная корона?
Как звать её? Вирсавией. А тот,
что копошится во дворе с оружьем,
он жив ещё? Я более не царь
и дремлют интересы государства?
АВРААМ
Авраам привёл в Красноярск Исаака.
– Посмотри, мальчонка, какая срака!
А какие ляжки у той козы,
аж морским узлом заплелись усы.
Хорошо, что поблизости нету Сары,
а по городу бары всё да базары,
и законники лупят по рёбрам звонко.
Ой, сыночек, боюсь, не найдём ягненка.
ОДИССЕЙ (первая версия)
Пропусти меня в Итаку,
мистер Посейдон!
Я с мечом ходил в атаку,
грабил Илион.
Тьму троянок обесчестил,
деточек пожёг,
возвращаюсь бодр и весел,
71
в парус ветерок.
Знаю, вымахал сыночек,
жёнка заждалась.
Привезу ей в дар платочек,
али я не князь?
Лишь бы встретила радушно
сыром, пирогом...
Что ещё скитальцу нужно?
Ах, ну да! Конечно, нужно,
но потом, потом.
ОДИССЕЙ (версия вторая)
Итак, в Итаку!
С боем как-нибудь
на родину прорваться к Телемаку!
Но кто-то усмехается: забудь!
Забыть очаг и двор, отца и сына,
обязанности царские, жену?!
Лопочет голосок неумолимо:
не двигайся, сиди на берегу.
Но там стада, холмы... Я там хозяин,
а здесь я собиратель неудач!
Вдали от дома сгину я, печален...
Ты чей-то бог? Пожалуйста, не плачь!
Я не боюсь. Волна необорима,
но стоит плыть навстречу синеве
от крови прочь, от копоти и дыма
к отчаявшейся собственной вдове.
РЕМОНТ ГОМЕРА
Гомера мир не умер. Перетёк
он плавно в Рим, надел стальные цепи
империи и стал, как пламя в склепе –
худеющий, чадящий огонёк.
Так и трепещет в ковах государства,
меняя лишь названья и пространства,
и скоро в список родин, наудачу
тесня какой-нибудь там Хиос, Колофон,
пролезут Заозерный или Ачинск,
с рожденья акведук и аквилон
считающие родом динозавров;
но предрассудком тщетно не томясь,
они впрямую пролагают связь
от табунов киргизов до кентавров.
«ИЛИАДА» ПО-НОВОМУ
72
Ахейцы почесали уши:
плоды сомнительные службы
вдали от тёплых островов
их не прельщали; звон щитов
и толкотня на колесницах,
потери, липкие девицы
увечья, триппер, сифилис
мгновенно в умных пронеслись
мозгах, приученных к расчету,
и корабли вернулись к порту.
БРАТУ АВЕЛЮ
Нет, я ни в чем не виноват!
Адам слегка обчистил сад,
гадюке Ева предалась,
не ведая, чей это князь.
Я не был там, не ел змею,
огрызок не пускал в струю
Евфрата, с первою женой
я не лежал, само собой.
Плесни вина и верь мне, брат,
что я ни в чем не виноват.
ДЕЛЁЖ
Один серебреник получат небеса
за то, что в окружение посла
отправили глаголить ультиматум,
а там его побоями и матом,
и униженьем встретила толпа,
чьи вожаки, преступное содеяв,
получат остальные двадцать девять.
73
§ 10
ЧОК
Надо так прижать друг к дружке
алюминиевые кружки,
чтобы смялись в плошки дужки,
а блестящие борта
онемели возле рта.
СКОВОРОДА
Сковорода на мешанину цеха
похожа: там, давясь от смеха,
лук репчатый и перец анекдот
заваливают слушателям в рот,
там помидора кожица с белком
перебирают смачно кто на ком,
а кто под кем; там лафтаки бекона
киндзу сквозь проходную отстранённо
несут, как дефицитный инвентарь,
и мрачно подхалтуривает гарь.
УТРЕННЕЕ
В ухе окурок и просьба на сладкое
пива стакан, устояние шаткое,
мало подмоги от стен миража,
а от вчерашнего куража
стыд и сонливость;
явственно слышен лишь хрюк математика
по-за-в сортире. Вот перистальтика!
***
Муха хамит,
дрыхнуть мешает, вяжет
трелью пространство; что-нибудь, может, скажет?
Только жужжит.
Тряпку возьму, бывшую прежде шёлком,
хлопну по потолку, током
в ответ шибанет, зрачок
лампы потухнет, сверчок
прошелестит за стенкою, где проводка,
и муравьи по крупу сползут, словно в палец плётка.
ТАКТИКА
Насекомые отчаялись и бросились нападать:
в икры вгрызались, засели в кровать,
поджидая жертву под простыней, одеялом.
74
Простаку засыпающему апокалипсическим карнавалом
показался полночный приступ крылатых, усатых зверей.
Пострадавший с криками еле дополз до дверей
и выскочил в коридор, призывая помощь,
но никто не откликнулся не потому, что полночь
давно наступила, а потому что сон
вечный укутал всех, кто влюблён, разведён,
состоит при власти или бедняк стабильный.
Насекомые, задействовав корпус мобильный,
занялись молниеносной ликвидацией неприятелей,
предварительно покарав предателей.
ВИЗИТ
Опять наблевано в толчок;
отторгнутый смывной крючок
в перегородку бьёт игриво;
Наташка Бязева красива,
братва мусолит косячок,
употребляя торопливо
на кухне пиво – благодать!
Опять повесился Кусаев,
и чуркестанцы, отдыхая,
махлу устроили опять...
Я уезжаю невзначай
и приезжаю ненароком,
а то б ходил с подбитым оком
и рассыпал по марле чай.
А так, когда и звезданут,
пока судьба меня шатает,
ушибы быстро заживают
и к кривотолкам не ведут.
***
Сидит ребёнок на колонке
проигрывателя у входа
в спальню, серые обои
и тараканий отсвет штор;
над косяком портрет болонки,
покойной бабушке в угоду
прилепленный, соседи-гои
и алкоголик-зубодёр.
Отдам аппаратуру брату,
исправлю ветхую ограду,
пока совсем не разнесли;
стада, которые пасли
мои изнеженные пальцы,
из мыслей обратились в пяльцы,
плету портвейном по крови.
Уток опух, скрипит станок,
я уступил бы, если б смог.
УТРО
75
Звенит в шкафу будильник.
Сосед достал напильник
и начал им водить,
чертей во мне будить.
Я слушаю прилежно,
как он хлопочет нежно,
и безмятежно сплю –
я тишь в душе таю.
***
Мужика рвало в углу.
Развалился на полу,
растопырив ножки, стол –
я пивка попить пошёл.
Мне рассказывал братан
про красу заморских стран,
доедая пирожок,
номерка катал кружок.
Чертыхаясь, второпях
баба, оголяя пах,
кружки наши приняла,
но залог не отдала.
А друган ушёл в запой
и меня не взял с собой,
дрался, бегал нагишом...
Он уже за рубежом.
***
Так тяжело скрипит кровать –
соседям невозможно спать.
Коль взгромоздишься на жену,
ты нарушаешь тишину.
Так и лежишь не шевелясь,
на трескотню попасть боясь,
и только гладишь, не дыша,
где гаснет женская душа.
***
Зажатый в трубы Енисей
урчит, мурлыкает на кухне
и не желает вынуть хвост
на дно посудины из крана;
сегодня приготовил рис,
помоем миску для салата,
шурша, струя упала вниз,
76
рекою бывшая когда-то.
ЛЁГКИЙ ЗАВТРАК
Превосходный паштет,
телячьих котлет
добрых полсотни,
умерив вопли,
спешат на штурм;
за ними кур
отряд задастых,
свиней грудастых
на флангах встали корпуса:
«за мать! За родину! Отца!»
И на поляну вышли танки –
консервы рыбные из банки;
раблезианский аппетит
зубам верховным не вредит.
77
§ 11
ДОМ
Я с детства мечтал свой собственный дом
иметь: двухэтажный с большим потолком;
просторные комнаты, лепка, камин –
я в доме таком проживаю один.
Но средств не хватало, и в долю приняв
приятеля, денег повсюду заняв,
я начал строительство: сварка, бетон,
новейшая плитка, чугунный балкон.
Поднялся красавец за год особняк,
но мысли тяжёлые гложут меня:
панель расписная, бассейнчик, витраж,
но только не мой дом выходит, а наш.
Пошел я к приятелю, честно сказал,
чтоб он без препятствий мне долю отдал,
но только приятель качнул головой:
и я, было, шёл к тебе с просьбой такой.
Я с детства мечтаю свой собственный дом
иметь: двухэтажный с большим потолком;
просторные комнаты, лепка, камин –
я в доме таком проживаю один.
Взяла нас кручина, и день ото дня
мрачней и мрачней он глядит на меня,
я тоже невесел, возьмусь за ружьё,
а мой компаньон заряжает своё.
***
Когда ты шёл, тебя толкнули в спину.
Ты обернулся, но удар в лицо
тебя на наст колючий опрокинул,
и лёгкие наполнились свинцом.
Ты отдыхал, пока с тебя снимали
пальто и пояс, рылись в портмоне;
беспомощные в воздухе торчали
ступни, ещё здоровые вполне.
Один за откатившуюся шапку
другому сто червонцев предлагал,
а третий учинить задумал драку
за то, что его первый обокрал.
Мигалкою забрезжила машина,
и восвояси убрались друзья,
78
чтоб без помехи бравая дружина
покойника взвалила на себя.
ИГРА
Я ввожу себя в компанию женщин.
Их восемь, язык подвешен:
болтают без умолку о погоде,
мужиках, тряпках – всё в этом роде.
Троих убираем. Остаётся пятеро.
Я выступаю в роли молчаливого патера:
смотрю в сторону, смеюсь сардонически,
и женщины глядят на меня критически.
Снова долой троих. Теперь нас трое.
Двоих разденем. Хор «эвое»
запел, ему подтянул с амвона
Иоанн Креститель скрипами сотового телефона.
Сиськи одной больше, чем вся другая.
То ли набиты чем, то ль судьба такая.
Слепо сосок трется о губ помаду
Я умаляюсь, простор обрезая взгляду.
Кнопку нажмём, сменим программу.
Ткнём себя в сказочную панораму
буйного леса, мастерских листьев, краба
формы военной и матюгов из штаба.
Будут стрелять. Ставят, спеша, мишени.
Взвод безразлично мушкой ведёт по тени
птицы, летящей с криком за гору.
Мишени требуют генерала, но спору
заводить с объектами не было приказанья,
и капает жижа из маленьких пор, названья
которой не помнят солдаты, а может, его и нету,
но где-то и как-то пивали текилу эту.
ПОДСНЕЖНИК
Из тощего сугроба пятерня,
приветствием ошеломив меня,
и спутницу заставила отпрянуть
и голосом промолвить оловянным:
«О Боже, ужас! Уведи меня!»
И по тропинкам тающего дня
мы долго отчужденные бродили...
– А может, это пальцы были
исчезнувшего друга твоего? –
встревоженная спутница сказала
и про себя упрямо повторяла
79
про узкое запястье и браслет.
А друга у меня и вправду нет.
ВЕНДЕТТА
Я предал друга своего,
а он меня продал,
тогда я ливер из него
куделью намотал.
А он интригой заволок
в преступные тиски,
меня подвёл под потолок;
как струны на колки,
судьбу и веру натянул,
но я не отступил,
я утопил его жену
и выродков убил.
Пускай он будет отвечать,
ведь тоже не слабак,
права он выучил качать,
а погибать за так?
ЛОШАДИ
Доброе утро, лошадь,
ситцевая в горошек!
Я подневольный тоже
в упряжи, под дугой,
ну а сверху молодчик
расписной колокольчик,
издеваясь, лопочет,
дребезжит надо мной.
Мне бы с вами командой
за хозяйской баландой,
гогоча, подпевая,
словно часть удалая,
но по-разному в стойло
поступает к нам пойло:
я, порой забываясь,
за овес принимаюсь.
80
§ 12
ЗАЯВЛЕНИЕ МАСТЕРУ
Мастер, от имени всех поделок
из папье-маше, чернил и опилок,
недодуманных, разобранных заготовок,
не касались коих долото и рубанок,
заявляю: мы требуем равнопра...