ГЛАВА 17. Язык и политическая эпистемология
advertisement
Глава 17. Язык и политическая эпистемология ГЛАВА 17. Язык и политическая эпистемология Термин «эпистемология» происходит от греческих корней «episthmh», «знание», и «logoz», «наука», т.е. «наука о зна нии», «наука о процессе познания». Следует отличать это направление в философии от другого, довольно близкого — «гносеологии» (от греческого «gnosiz», «знание» и «logoz», «наука»). Гносеология занимается проблемой соотношения мысли тельного процесса с реальностью, исследует вопрос соответствия (или несо ответствия) человеческого сознания бытию.Отсюда повышенное внимание к таким критериям как «истинное» и «ложное», «познаваемое» и «непознавае мое», «субъективное» и «объективное», «представление» и «реальность», «фор ма» и «содержание» и т.д. Эпистемология, в свою очередь, концентрируется скорее на механизмах и моделях познавательного процесса, оставляя в стороне вопрос о «бытии» и «реальности», об «истине» и «заблуждении». Эпистемологию интересует более автономные стратегии рассудка и структуры его деятельности, нежели их соотнесенность с реальным ми ром. Эпистемология получила развитие именно в структуралистской фило софии, которая заостряла свое внимание на структурах языка. Если в рас судочной деятельности человека есть некоторые закономерности, типовые или даже единичные явления, то они сами по себе приобретают интерес для эпистемологии, независимо от того, как они коррелируются с реальностью и коррелируются ли вообще. Человеческий разум выстраивает относительно реальности опре деленную картину. Эта картина обладает вполне определенной структу рой. Исследовать эту структуру «картины мира» — задача эпистемологии. Применительно к философии политики, эпистемология концент рируется на исследовании того, каким образом человек понимает По литическое, как оперирует с представлениями о нем, как осуще ствляет свой выбор. Огромное значение в эпистемологии имеет изучение Познание и структуры языка, поскольку система представлений о язык мире, его «картина» запечатлена именно в языке. Язык и есть автономный мир, в котором воплощены структуры сознания. Эпистемология – наука о процессе познания 412 А.Г.Дугин ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ Глава 17. Язык и политическая эпистемология Эпистемология — это системное размышление над «процессом раз мышления». Политическая эпистемология — это исследование рацио нальных стратегий в области Политического. Различные типы и категории людей находятся в разных отноше ниях к политическому языку. Множество возможных позиций в этом воп росе предопределяют различные сценарии познания и усвоения Полити ческого (через язык). В области Политического человек мыслит, действует и определяет себя через языковую среду, с которой он находится в определенных отношени ях. Без использования политического языка человек остается вне поли тики и вне общества, и поэтому первой операцией по включению челове ка в Политическое является обучение языку, с помощью которого и осуществляется процесс «политического мышления». Как, в какой фор ме и на каком уровне человек этот язык усваивает, предопределяет сцена рий его последующего участия в Политическом, методологию оценок и схе му принятия решений. Существует два подхода к познанию (и к языку): позна Два типа ние, которое задумывается о том, как оно познает то, что познания познает (и, соответственно, язык, описывающий свою соб ственную структуру — «метаязык») и познание, не рефлектирующие на тот скрытый механизм, на основании которого оно функционирует. Что мы имеем в виду, когда говорим, что «знаем язык», например, ино странный? Мы вкладываем в это двойственный смысл: 1) мы умеем говорить на языке, 2) мы умеем говорить на языке и способны сформулировать в техни ческих терминах те закономерности, по которым строятся фонетические, грамматические и лексические конструкции. В первом случае мы просто умеем говорить на языке и понимаем его содержание (так чаще всего бывает с родным языком). Во втором — мы умеем говорить и понимать содержание высказываний, но при этом еще и постоянно держим в уме техническую матрицу, на базе которой строим свои и расшифровываем чужие высказывания. Второй случай представляет собой лингвистическое отношение к языку. Лингвистическое отношение в начальной форме дается нам в процессе школьного или профессионального изучения родного языка, и особенно иностранных языков. В этих случаях функции лингвистического подхода противоположны: изучая структуру родного языка, который мы свободно понимаем и на котором свободно го ворим, мы сталкиваемся с выявлением рациональных и искусственных ме ханизмов того, что мы привыкли считать само собой разумеющимся и есте ственным; а в случае иностранного — мы пользуемся абстрактным описа нием, с которого начинаем, для того, чтобы добиться в перспективе легкого и естественного восприятия этого языка. Языку можно обучать двояким образом: «погружением» (как младе нец в семье) и «описанием» (как в лингвистической практике). Для первого, «естественного», метода характерно (особенно в детском возрасте) отожде ствление предмета с его названием: «Это — цветы», «это — мяч». Для лин гвистического подхода акценты смещены «Это называется «цветы»»; «это называется «мяч»». Там где «погружение» подсказывает прямое отожде ствление, лингвистика сразу вводит обращение к опосредующей инстанции — «называется», т.е. лингвистика оперирует с системой условностей и от ношений, что интуитивно понятно любому, кто изучал иностранные языки в сознательном возрасте: «у нас это называется «цветы», у англичан — «flowers» и т.д. Лингвистический метод порождает совершенно иное отно шение к языку и подсказывает иную методологию его использования, неже ли «погружение». Обращение со структурой в первом случае «эксплицит но» («осознано», «подчеркнуто», «описано», «проявлено»), во втором — «имплицитно» («подразумевается», «снято», «затемнено»). Нечто аналогичное существует и в двух типах мышления. Одни люди пре имущественно мыслят «погружением» («это — мяч», «это — хорошо», «это — правильно»); другие, мысля, параллельно следят за тем, как они мыслят: «я думаю, это мяч», «я думаю, это хорошо», «я думаю, это правильно». В первом случае человек слит с процессом мышления как с естественной стихией, во втором — постоянно держит в уме технический, искусственный характер про цесса, оперирует с системами конвенций, условностей, контекстов и предполо жений. Ко второй модели мышления сегодня принято применять термин «реф лексия» (лат. «reflectio» — «отражение», «рассуждение»). Рефлексирующая мысль — как «разговаривающий лингвист» — постоянно концентрируется на структуре развития мыслительного процесса, непрерывно познает познание; здесь субъект и объект мышления несколько отстранены на второй план, раз мыты. Нерефлексирующая мысль, напротив, сосредоточена на утверждении субъекта и объекта, спешит «проскочить» промежуточную область, чтобы «ско рее сказать», «скорее понять» и «скорее осуществить» («овеществить»). Два выделенных нами типа мышления представляют собой два край них полюса эпистемологии. Описанные закономерности в полной мере относятся к Три типа политическому языку, к формам его усвоения, познания, политической применения. Развивая модель двух основных форм про рефлексии цесса познания, можно распределить типы людей по шка ле политической эпистемологии: 1) люди, плохо понимающие политический язык, но способные раз бирать и излагать на нем определенные простые вещи; 2) люди, неплохо (отлично, хорошо и удовлетворительно) понимаю щие политический язык, и свободно им владеющие; 3) люди, понимающие как устроен политический язык. 413 414 А.Г.Дугин ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ Глава 17. Язык и политическая эпистемология Первый тип соответствует заторможенной нерефлекторной, «естествен ной» мысли, косноязычию в самовыражении и скудоумию в понимании дру гих. Этот тип руководствуется эпистемологической стратегией, при которой сознание не выделено из бытия, мышление и общение проходит в физичес ки эмоциональном контексте, самоочевидность бытия «субъекта» придает ему «объектное» качество, а близость объективного мира, отсутствие дистанции между мыслящим и мыслимым придает внешней реальности «субъективный» характер. В разговорной речи людей, наглядно демонстрирующих такие свой ства, мы называем «ограниченными», «глупцами», и т.д. В области Политического этому типу соответствуют наиболее деполи тизированные и отчасти десоциализированные слои. Они пребывают в по литической реальности как в естественной природной среде, не заду мываясь о ее искусственной, сконструированной природе, не интересуясь ее устройством, не желая как то на нее повлиять. В политическом контек сте такой тип обычно управляется не с помощью объяснений и указаний, а с помощью фактического воздействия: эти люди подстраиваются под любые мутации внешней среды, а при неблагоприятных обстоятельствах мирно вымирают. По признаку слабого владения политическим языком таких лю дей называют «молчаливое большинство». Так как жить в Политическом и вообще не понимать его языка невозможно в принципе, то этот тип людей способен воспринимать простейшие политические высказывания (дискур сы) и формально (подчас путано и фрагментарно) воспроизводить их. Плохое знание родной речи позволяет мало считаться в лингвистичес ком смысле с этим типом людей, и при необходимости ему легко можно подсунуть фрагменты другого языка или вообще его сменить: большого со противления здесь не встретишь, хотя общая инерциальность будет слу жить препятствием для освоения новых дискурсов, притом, что и старые оставались непонятными и чужыми. Данная категория людей обладает минимальной степенью рассудочно сти для участия в политическом процессе, и совершенно непригодна для осуществления «рационального выбора». Вместе с тем, именно здесь мы встречаемся с таким явле Ценность политического нием, как «политическое бессознательное», которое пред ставляет собой глубинные пласты останков прежних по невежества литических языков, накопившиеся в этой среде именно из за того, что активная рассудочная вовлеченность в освоение новых язы ков и обращение с ними были незначительными. Явление «глупости», «кос ноязычия», «примитивности» нельзя толковать однозначно негативно: в шкале эпистемологических стратегий, действительно, этот тип занимает низшее место, так как здесь минимальна рефлексия и «лингвистические» навыки; но в более общем контексте «молчаливое большинство» является хранителем глубинных архетипов, пребывающих в потенциальном со стоянии. Поэтому исследование «предрассудков», «оговорок», «дефектов речи», «речевых расстройств» и т.д. представляет столь богатый материал для психологов и психоаналитиков — здесь обнаруживается огромный су меречный мир «шепота веков», который при внимательном и пристальном изучении перестает быть просто «немотой и глухотой», но открывает свои сокровищницы «забытых, стертых языков». Наивное и некритическое отсутствие дистанции между мыслящим и мыслимым, которое отличает образцового глупца, отражает в фрагментар ном виде архетипы сакрального мировосприятия мира, «гносеологию и онтологию золотого века», где субъект и объект сливались в тонком ду ховном синтезе. Отсюда тезис, характерный для многих религий о том, что «Бог дураков любит», и в возвышенной форме — «блаженны нищие духом». Этот тип людей обычно «голосует сердцем», т.е. чем угодно, толь ко не головой. Второй эпистемологический тип: люди понимающие поли Понимающее тический язык, но как естественное явление, как след меньшинство: ствие «погружения» и «погруженности» в Политическое. элита Важно заметить, что здесь речь идет о «родном языке», т.е. о доминирующем политическом языке. Такое знание достаточно для того, чтобы свободно формулировать политическое высказывание и пони мать политические высказывания других. Здесь уровень рефлексии суще ственно выше, и в определенных случаях позволяет осваивать разнообраз ные формы дискурса, как в нашей речи мы способны формулировать различ ные вещи, подчас прямо противоположные — в зависимости от ситуации. Такие люди не путают «субъект» с «объектом», соблюдают условности и дистанции, признают властную иерархическую структуру политического языка, его правила, способны на отложенные решения и ступенчатые ка денции познания Политического. Этот эпистемологический тип представляет собой «говорящее мень шинство» или «понимающее меньшинство». Он соответствует элите или политическому классу. В языковом смысле это можно сравнить со свободой легко изъясняться на своем языке, быстро понимать речи других, ориентиро ваться в деталях и нюансах высказываний, быть красноречивым, быстро схва тывать и т.д. Как правило, свобода речи предполагает некоторое знакомство с правилами ее построения, которое обретается либо путем образования, либо путем самостоятельного анализа. Для элиты характерна рефлексия в отно шении Политического, но эта рефлексия протекает в границах речи — т.е. в пределах возможных высказываний. Здесь осмысляется именно речь, а не сам язык, производятся и расшифровываются высказывания, но внимание сосредоточивается не на том, как устроена структура идеологии, служа щей языковой матрицей, а на том, как корректно использовать заложен ные в ней и в целом более или менее понятные правила. 415 416 А.Г.Дугин ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ Глава 17. Язык и политическая эпистемология Этот эпистемологический тип соответствует именно конформной эли те, элите правящей1, рассмотренной в устойчивой (средней) фазе своего цикла. Здесь преобладает «рациональный выбор», голосуют рассудком. Доскональное владение политическим языком и интерес к изучению его закономерностей (идеологии) является в значительной степени путем к вершинам политической системы, тогда как приближение к пониманию всей идеологической матрицы наделяет людей новыми возможностями обраще ния с дискурсом. Идеологический Третья категория состоит из «лингвистов», «филологов» Политического. Здесь объектом исследования и освое класс (политическая ния является не дискурс, а язык, причем, как правило, не сам по себе, но в сопоставлении с другими языками филология) (трудно представить себе лингвиста, знающего только один язык, или филолога, прочитавшего только одну книгу). Этот тип лю дей представляет собой уже не политическую элиту, но идеологическую (интеллектуальную) элиту или если угодно — «идеологический класс». Показательно в этом смысле, что многие богословы, более всего по влиявшие на формирование ортодоксии той или иной религии, происходили из иного религиозного контекста, и опыт обращения из одной веры в дру гую брался за основу важнейших формулировок и догматов веры. Так дело обстоит с апостолом Павлом, создателем христианской ортодоксии (кото рый был вначале ревностным иудеем), с классиком западной патристики — бл. Августином (бывшим манихеем) и т.д. Этот тип отличается предельно острой рефлексией в отношении самого процесса мышления, может описывать и понимать структуры языка — как «родного», так и «иностранного». Здесь речь идет о подавляющем меньшин стве, составляющем ничтожную часть даже в составе элиты. Это высший уровень политической эпистемологии. Такой подход к политическому язы ку позволяет не только оптимально усвоить конформный язык, но понимать и изъясняться на языке нонконформном, альтернативном, или даже на нескольких. Очевидно, что данные способности качественно меняют от ношение людей, ими наделенными, к Политическому — для них совершен но прозрачна искусственная природа этого языка, являющегося не пря мым выражением реальности, но результатом особой операции, которую теоретически можно совершить и иначе. Как владеющие правилами одного языка способны сформулировать на этом языке различные высказывания, свободно манипулируя ими, так «политические лингвисты» способны мани пулировать с разными языками, что подразумевает возможность составле ния дискурсов, отправляясь от различных языковых структур. Эти навыки могут использоваться как для сохранения и поддержания стройности данного языка, так и для выработки альтернативы, для его революционного опрокидывания и замены новым. Эти качества присущи как ультраконсерваторам, так и революцио нерам, т.е. идеологической верхушке правящей элиты и ядру контрэли ты. В традиционном обществе функции «знания языков» были сосредото чены в «тайных орденах», «эзотерических организациях» и т.д. Определенное владение этими навыками требуется и в случае специ альной политической категории, представители которой вынуждены стал киваться с альтернативными изданиями политических языков: к ним отно сятся те, кто ведет «идейную борьбу», действует в чужой политической сре де, сохраняя свою идентичность, или противодействует носителям револю ционного языка. Идеологи того или иного режима, сотрудники специаль ных подразделений разведки, контрразведки и правоохранительных орга нов и их аналоги в различных обществах составляют тот социальный и про фессиональный тип, которому необходимо хотя бы минимальное знаком ство с основами политической эпистемологии и политической лингвис тики. Это, в частности, объясняет существующую исторически близость между спецслужбами и тайными обществами, а также помогает понять идеологическую функцию спецслужб в период исторических революций и идеологических переворотов. На этом уровне разрабатывается технический «метаязык», с помо щью которого описывается и изучается структура самих базовых языков, проводится их сравнение между собой, классификация по основным при знакам и т.д. Это уровень не просто «рефлексии», но «метарефлексии», «рефлексии над процессом рефлексии». Философия политики как дисциплина относится именно к этой кате гории — это тоже своего рода «метаязык», с помощью которого изучается Политическое в его разнообразных парадигмах2. Такое понимание политической лингвистики показывает, что в интел лектуальном и эпистемологическом смысле существует тесная связь между такими социально разнопорядковыми явлениями как высшая идеологичес кая верхушка, маргинальные революционные ячейки, «тайные общества» и структуры спецслужб. В отличие от элит и масс, эти элементы сосредото чивают все свое внимание на вопросе устройства политического языка, на выработке «метаязыка». Отсюда самые неожиданные параллели и связи между этими группами. Язык символов Традиционное общество было основано на модели холистс кого отношения к миру: между Политическим, вселенским, онтологическим, метафизическим существовала прямая связь, изоморфизм*. Отсюда символизм как основа такого общества: разные категории яв лений через систему символов собираются в некоторые обобщающие узлы (мифы, религиозные системы), складываясь в единую матрицу, объясняю щую единообразно (изоморфно) реальность во всех ее аспектах (искусст венных, естественных, воображаемых, конкретных и абстрактных). Пара 417 418 А.Г.Дугин ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ Глава 17. Язык и политическая эпистемология дигма языка традиционного общества — символизм. Символизм явля ется в этом контексте основой эпистемологической структуры. По знание проходит в поле символов, сакральных знаков. Интуиция символа здесь является осью суждений. Язык символов постигается не как сред ство, а как высшая цель, как сама реальность, как бытие. В концепции символа заложена идея, понимание которой затруднено для современного человека, привыкшего к рассудочному методу. В струк турной лингвистике существует деление на означающее и означаемое. Язык, состоящий из знаков, представляет собой систему означающего, со относящегося с означаемым (реальность, вещи, предметы, явления, дей ствия, существа, субъекты и т.д.), описывающего его, воздействующего на него. Здесь знак есть важнейший элемент означающего. Символ в традиционном обществе имеет радикально иную Самобытность природу: он не только означающее, но и означаемое. символов Символ не отсылает нас к вещи, не является ее «заменой», ее субститутом, это самостоятельная и законченная реальность, по отноше нию к которой сами вещи выступают как означающие. Вещи указывают на символ, а символы объясняют вещи и не просто их представляют, но завер шают собой их бытие. Символ есть онтологическая и гносеологическая реальность одновременно. Он есть бытие вещи и вещность бытия. Он не принадлежит к области только представлений, он есть то, что есть. Поэтому символический язык Традиции есть сама эта Традиция, ее бытие, ее сущность. Он не подсобная, вспомогательная, промежуточная реальность, он «начало и конец». В христианском богословии это воплоще но в догмате о Втором Лице Пресвятой Троицы — Боге Слове. — «В начале было Слово. И слово было у Бога. И Слово было Бог». (Евангелие от Иоан на, 1.1). Речь идет о высшем метафизическом понимании сущности языка. Аналогично понимает природу языка и исламская традиция. В ней го ворится о специальном событии, произошедшем в ночь Аль Кадр («ночь предназначения»). Тогда «небесный Коран» спустился на землю и вошел в пророка Мухаммада. Символический язык новой религии — мусульман ства — спустился с небес, чтобы стать основой исламского мироздания. Еврейские каббалисты рассматривают сакральный язык как матрицу всей реальности3. Каждая буква еврейского языка есть символ, т.е. аспект божественной реальности. Эта буквенная реальность организует высшие и низшие миры, ангельские порядки, природные явления, ход истории и структуры соци ально политической организации человеческого общества. На этом полном изоморфизме основана практика каббалистической «теургии»: через опе рации с символами и символические действия можно повлиять не только на происходящее в реальности, но и на структуры Божества. Индусская система «миманса», составляющая важную часть сакраль ных наук этой традиции, также изучает системы символического языка — санскрита, его отдельных букв, слогов, мистических «заклинаний» и т.д. Процесс познания в таком контексте — т.е. собственно эпистемоло гия — состоит в познании символов, в освоении символизма. Политическая система традиционного общества является интеграль ной частью вселенской системы. Принцип высшего единства бытия отража ется в единственности земного правителя. Наличие неба и земли, высокого и низкого становится основой общественного деления на высшие и низшие касты. Преимущественное положение в обществе жрецов выражает господ ство духовного над материальным, невидимого над видимым, покоя над дей ствием, вечного над временным. Любой элемент общественного устройства — символ. Монеты, в тех обществах, где они существовали, печатали жрецы, помещая на них особые сакральные знаки; деньги сами по себе были символами, сгустком духовной силы, и именно их символическое значение делало их ценностью, а их циркуляция была равнозначна социальному круговращению «материализо ванного благословения». В традиционном обществе познание политической реальности, эписте мологическое соучастие в ней означает познание символической стороны вещей. Задача процесса познания Политического сводится к выяснению сим волического значения любого института, социального уложения или правила и его истолкованию через интегральный вселенский символизм. Метафизика каст связана с онтологией и космологией. Касты и типы Символический язык традиционного общества дифферен познания цировался применительно к каждой из каст. Можно ска зать, что у каждой касты был свой язык, который представлял собой оп ределенный диалект общего политического языка, лежащего в основе дан ной конкретной традиции. Если воспользоваться вышеприведенной схемой о трех вариантах пости жения политического языка, мы получим точное соответствие системе каст. Жрецы, брахманы сосредоточены на познании глубинного пара дигмального языка, его структуры. Поскольку Политическое в кастовом обществе не выделено из всеобщего, вселенского, то жрецы постигают По литическое через всеобщее. Они универсально компетентны, так как со зерцают напрямую систему символов, постоянно и активно взаимодейству ют с ней. Это парадигмальное познание, которому в современной картине приблизительно соответствуют та идеологическая или интеллектуальная элита, которую мы определили как «политических лингвистов». Брахманы имеют дело с языком и языками. Особенно компетентны в этом, как прави ло, представители параллельных эзотерических иерархий, сект и экст ремистских форм сакральности, а также те представители конформного языка, кто призван противодействовать нонконформизму. 419 420 А.Г.Дугин ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ Глава 17. Язык и политическая эпистемология У брахманов символической целью жизни считается «дхарма», пара дигматический универсальный закон бытия. Его они и познают сквозь все аспекты реальности, включая политику. В грамматике им соответствует существительное (неподвижность). Жреческое начало связано с повышен ным вниманием к парадигме. Кшатрии (воины) и вайшьи (труженики) действуют в рамках заведомо заданного языка, имея дело с высказываниями, дискурсами. Они с разной степенью ясности и легкости способны изъясняться и понимать корректно составленные символические речи. Собственным «языком» касты воинов (точнее, диалектом общего сак рального языка) является язык эмоций, желаний, тонких психических энергий. Символизм здесь, как правило, окрашен в эмоциональные тона, несет в себе психологическую нагрузку. Символической целью жизни кшатриев индуизм называет «желание» («кама»). Политико символическая эпистемология кшатриев окрашена эмо циональным, волевым и чувственным началом. Сфера психической жизни является здесь необходимой опорой для символизма, который осваивает ся через напряженную жизнь души. Это — символизм чувств и желаний. Воины познают Политическое (и заложенный в нем универсальный симво лизм) через энергетические потоки соучастия в действии. В грамматике им соответствует глагол. Воинам близок стиль синтагмы. Труженики, вайшьи, представляют собой материализацию воинского начала. Это подвид социального типа, компетентного в восприятии полити ческого дискурса. Среди людей, понимающих Политическое как высказы вание, есть разные уровни: те, кто понимают хорошо и так же хорошо изъяс няются, а есть те, кто понимают и изъясняются хуже (но все же удовлетво рительно). Ко второй категории относятся вайшьи — третья каста. Ей вня тен политический дискурс (в традиционном обществе сопряженный с сим волизмом). Но этот дискурс должен быть оформлен в ощутимые, матери альные формы, опредмечен, овеществлен. Вайшьи осознают символичес кое значение вещей, способны его распознать и оперировать с ним, но для этого им требуются сами вещи. Язык вайшьев — это язык вещей, которые являются для них внятной опорой для символов. Символической целью жизни вайшьев индусы считают «артха», что на санскрите означает «предмет», «искусство», «ремесло». Они имеют дело с сакральными вещами и познают Политическое через символизм труда и хозяйствования. Им соответствуют синтагма (как и воинам) и дополнение как часть предложения. Низшая каста, рабы, шудры в индуизме, осознают структуру языка сакрального лишь фрагментарно и разрозненно, оставаясь вне политичес кого дискурса, который к ним не обращен и их не затрагивает. В социально политическом смысле они «безмолвны» и в речи не участвуют, представляя собой даже не объект воздействия, но скорее, фон, помехи, «белый шум» общества, в лучшем случае — междометия, ошибки, опечатки, оговорки. Здесь кончается язык и символизм, и начинается сфера ночного хаоса, ли шенного света парадигмы. Индусы считают, что у шудр нет символической цели жизни, их со участие в политике происходит косвенно, опосредованно через высшие касты. Сам раб ничего или почти ничего не смыслит в языке, за него пони мают другие, более высокие касты (социальные типы). Шудрами управляют не с помощью слов, но с помощью прямого насилия, языком силы или вну шения, суггестии, как с животными. Раб получает приказание «выкриком», подобным выкрикам погонщиков слонов, быков, лошадей или гусей. Он различает интонацию, а не содержание, внимателен к общему настрою высказывания, а не к его структуре. Будучи вне языка, шудра не рефлекси рует, не осуществляет выбора, не включает рассудочный механизм при при нятии решения, которого он также не принимает (за него принимают дру гие). Шудра максимально деполитизирован, его включенность в процесс постижения Политического минимальна. Следует остановиться несколько подробнее на феномене Молчаливое «шудр», безгласных, невнятных, социально «мычащих» большинство масс. Одна из наиболее убедительных гипотез о происхож хранит следы дении касты шудр в индуизме, — и шире, о происхожде древних языков нии института «рабства», в какой то мере являющегося ана логом касты шудр в других типах традиционного общества, — утверждает, что изначально эта каста формировалась из иноплеменников, завоеванных или взятых в плен в результате военных действий или набегов4. Это очень важный момент: социально безгласными оказываются изна чально люди, которые не понимают языка победителя, так как говорят на другом, своем собственном языке. Попав в поле силового контроля другого языка, они теряют право голоса и понимания сразу в двух смыслах: полити ческом и лингвистическом. Их собственный язык приравнивается победи телями к «неязыку», к «тарабарщине», к «немоте» (сравни старославянское слово «немцы», обозначавшее ранее всех иностранцев — от слова «немой», «немота»). Можно предположить, что эта изначальная лингвистическая ситуация замораживается в институте рабства (каста шудр), и языковая инаковость приравнивается к низшей касте, закрепляется как таковая. По коления потомков первых завоеванных народов, уже вполне освоившие пре обладающий разговорный язык, все равно остаются в униженном положе нии, и система политического языка институционализирует социально те обстоятельства, которые ранее были лингвистическими. Такое понимание низших каст (масс) приводит к очень интересному выводу: то, что воспринимается как «неязык» является изначально «язы ком», но только «иным языком». Следовательно, видимость хаоса есть следствие незнания о конкретном коде порядка. Те этнические группы, 421 422 А.Г.Дугин ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ Глава 17. Язык и политическая эпистемология которые интегрируются в общество победителей на негативной основе (без признания их идентичности), переходят искусственно в состояние «безмол вия» и «неразумности», с нулевым индексом политической эпистемологии5. Но если бы мы захотели исследовать систему политического «безмол вия» более пристально, мы обнаружили бы в ней — подчас полустертые — останки иной языковой системы (в широком смысле — иной символизм, иное представление о структуре Политического и т.д.). Такая картина имеет прямую параллель и в парадигмальном смыс ле. Шудры, рабы («массы»), будучи инертны к доминирующему дискур су и слабо рациональны в процессе политического выбора, при этом яв ляются не просто фоном и «белым шумом» общества, но носителями теневых, полустертых парадигм, фрагментов предшествующих язы ков, помещенных в подземные регионы полузабытых смыслов. Это поле составляет «политическое бессознательное», а на уровне традици онного общества — это фрагменты предшествующих форм традиции, обрывочные культы «старых богов». Именно по той причине, что «пустые», «безмолвные» и «неразум ные» массы являются таковыми лишь по отношению к языку власт ной элиты, а на самом деле, продолжают оставаться носителями глубоких архаических парадигмальных пластов (систем древнего сим волизма), контрэлита, носители «параллельной сакральности» и пара дигмального нонконформизма часто обращаются к ним в поисках опо ры для осуществления революционных замыслов и находят в них эту опору. Здесь они ищут не материальной поддержки и податливой ко всему некритичной инерциальной косности, но спящих парадигм, по лузабытых языков, активация которых способна вызвать к жизни глу бинные и действенные энергии древних символических систем. В та ких случаях мы имеем дело с «сатурналией»*, с «эвокацией* древних божеств», которых правящие элиты обычно помещают в «ад», в «под земный мир». В революции масс всегда участвует этот древнейший ар хаический элемент. Многие крестьянские восстания в Китае были вдохновлены даосски ми монахами, которые таким образом протестовали против доминации кон фуцианской системы. Чернь и шудры были парадоксальной опорой для брахманов шиваитов — индусского направления самого крайнего индус ского мистицизма. Христианство в первые века находило широкую под держку римского плебса, рабов, покоренных римлянами народов. В этом смысле, показательно, что первая страна, где удалось осуще ствить большевистскую революцию, была аграрной, населенной архаичес кими массами, которые переинтерпретировали революционный язык марк сизма в соответствии с очень древними архетипами и национал сектантски ми парадигмами и т.д.6 Политическое в современном контексте оперирует с язы ком более прагматично и технологически. Навязывание языка происходит с помощью точно просчитанных мето дологий, основанных на строгом учете особенностей кол лективной психологии. Если на предшествующих этапах истории внедрение языка происходило путем прямого — подчас агрессив ного — навязывания его матрицы, то сегодня все более прибегают к методам тонкой манипуляции. Идеологическая борьба и методы прямолинейной пропаганды заменены на более изощренные технологии. «Soft ideology» ста рается представить себя не как полноценную «идеологию», а как нечто «само собой разумеющееся». Широкое вовлечение масс в политику, по крайней мере, видимость этого процесса в демократически ориентированном обще стве, требует перестройки отношения к языку. Если ранее «молчание» масс гарантировалось их социальным (кастовым) местом в иерархии, не да вавшим им возможности освоить грамматику языковых структур элиты, понимать и формулировать дискурсы (что гарантировало элитам свободу властвования), то сегодня элитам приходится поступать более изощренно, скрывая от масс парадигмы не завесой социальной иерархии, а утонченной стратегией социально политической манипуляции. По сути все осталось по прежнему: есть политические элиты, осозна ющие правила политического языка, и есть «молчаливое большинство», невежественное в отношении этих правил. Но нормативы демократии тре буют скрывать, вуалировать это обстоятельство, внушая массам, что навязанный политическими элитами политический императив является их «свободным» и «осознанным» выбором. В этой связи возникает интересное явление: молчание и непонима ние начинают выдаваться за высказывание и эпистемологический акт. Слепо и некритически подчиняясь навязанному и никак не аргументирован ному, подчас иррациональному приказанию политических элит, современ ные массы (в отличие от шудр традиционного общества) искренне убежде ны, что они «делают это сами». Полное непонимание политического язы ка выдается за «уверенное владение им», жесткая система угнетения, власти и контроля — за «индивидуальный произвол, свободу и вседозволенность». Данное обстоятельство не затрагивает сути властных отношений, но влияет на их форму. Политическая эпистемология и ее критерии, градации социально по литических типов в их отношении к пониманию языковой парадигмы — все это остается принципиально неизменным. Единственная разница состоит в том, что эта система доминации описывается на официальном языке как нечто прямо противоположное, выдает себя совсем не за то, чем она яв ляется. Власть и рабство, верхи и низы, господа и слуги в традиционном обществе назывались своими именами. Понимающие политический язык и способные к рациональному постижению Политического относились к эли 423 424 Массовое общество и эпистемологи6 ческая мутация А.Г.Дугин ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ Глава 17. Язык и политическая эпистемология те. Не понимающие — к массам. В либерально демократической системе эта простота существенно исказилась, «понимание» и «непонимание» поли тического языка перестали быть эксплицитными критериями; массам вну шили, что они есть составная часть элиты, элиты принялись выдавать себя за часть массы. Нулевая эпистемологическая компетентность в Политичес ком была приравнена к ненулевой. Это сказалось и на элите: она стала «играть в народ», «опрощаться», становиться все более и более популистс кой, имитировать «обыденное сознание». Раз прямое невежество стало оце ниваться как определенная («своеобразная») компетентность, то реальная компетентность начала маскироваться под «спонтанную догадку», выраже ние conventional wisdom. Такое смещение породило раздвоение эпистемологического процес са: взаимодействие социальных групп со структурой политического языка иерархизировало эти группы (первый акт), а потом вуалировало эту иерар хизацию, выдавая за ее отсутствие (второй акт). В этом состоит специфи ческий «заговор» между элитами и массами современного общества: массы соглашаются подчиняться под видом «соучастия во власти», а элиты согла шаются прикидываться «простыми парнями» и выдавать властвование за «не властвование». Развитие такой системы отношений рано или поздно размывает всю языковую и рациональную систему функционирования Политического. Постепенно массы действительно несколько умнеют (но недостаточно для того, чтобы стать элитами), а элиты — несколько глупеют (но недостаточ но, чтобы стать массами); в результате происходит эрозия политического языка, политической системы, чьи пропорции более не соблюдаются осо бой идеологической «кастой». Все общество тихо соскальзывает в полуиди отизм, где нет более ни понимающих, ни непонимающих: все «что то пони мают», но что именно — трудно сказать…7 Инструментарий внедрения политического языка и его Стратегия сохранения исторически менялся, но суть его оставалась сокрытия прежней. политической Первой задачей такого внедрения является утверж эпистемологии дение базовой догматики или аксиоматики, самой пара дигмы. Эта парадигма изначально позиционируется как законченное целое, которое может быть «оспорено», «отвергнуто», «отторжено» только с по зиции другого целого. Языку может противостоять только иной язык. Точно так же с рациональными структурами: рассудочная деятель ность не способна вынести суждения о своей природе, она останавливается там, где речь заходит об «истоках рассудка», о его «происхождении». Внут ренним пределом рациональности является ее парадигмальная матрица. Ра циональность есть технический инструмент, предопределенной типом ра циональности, который по сути своей основан на бездоказательных и иррациональных догматах. Любой честный и последовательный рациона лист вынужден в какой то момент признать, что аксиомы его метода суть вопросы веры, произвола, абсурда или воли. Это утверждение тождествен но признанию подчиненности парадигмам языка. Язык сверхрассудочен, он не проистекает из рассудка, но предопределяет деятельность рассудка. А значит, каков язык — таков и рассудок. На практике из этого можно сделать важный вывод: внедрение языка не может быть обосновано рациональными доводами, это сверхрацио нальный акт. Рассудок и его аргументы включаются для разъяснения па радигм, для построения закономерностей и соответствующих им высказы ваний. Разум развивает и конкретизирует догмы, он не в силах их ни под твердить, ни опровергнуть. Если же он претендует на это, то лишь в силу «полемической стратегии», апологетики данной или альтернативной пара дигмы. Рациональная аргументация в пользу того или иного языка есть не что иное, как инструмент «внушения», по сути — завуалированное прояв ление чистой «воли к власти» и ничего более. Ни одна теологическая модель не способна доказать свое превосходство над другой рациональными мето дами: сама используемая рациональность обязательно будет производной от базовой теологической парадигмы: то, что «разумно» для христианина, «неразумно» для иудея или мусульманина, а то что «разумно» для индуса, бессмыслица для христианина, мусульманина и иудея вместе взятых. Философия рационализма отнюдь не исключение. Она апеллирует к особой аксиоматической модели понимания «рацио», которая может быть только навязана, «внушена», но никак не доказана8. Это имеет самое прямое отношение к внедрению политического языка и его пониманию. Понимать политический язык может только тот, кто его предварительно впитал, изучил и принял, кто признал его закономерности и парадигмы, его правила. Но сам процесс презентации этого языка не несет в себе ничего рационального, само собой разумеющегося, аргументиро ванного. Язык всегда внедряется через властное навязывание и прямую пропаганду, но это может быть либо эксплицитным, либо имплицит ным. Традиционное общество в этом вопросе откровеннее. Современное общество стремится скрыть этот процесс, выдать его не за то, чем он явля ется. Следовательно, современное общество стремится избежать возмож ности языковой революции — эпистемологической революции. 425 426 Примечания 1 Согласно Парето, правящая элита рождается из контрэлиты, потом вы рождается и сменяется новой контрэлитой. 2 В качестве конкретного примера можно привести использование нами классификации религий по шкале «манифестационизм\креационизм». Сами соответствующие религиозные системы никогда не используют по А.Г.Дугин ФИЛОСОФИЯ ПОЛИТИКИ добной терминологии, не описывают при помощи этих терминов ни соб ственные, ни альтернативные модели. 3 См. основные книги каббалы: «Бахир», «Зохар» и т.д. 4 Жорж Дюмезиль доказывает это тем, что у многих индоевропейских народов наличествует только три касты — жрецы, воины и труженики, что отразилось на структуре мифов, преданий, верований, социальных инсти тутов и т.д. Четвертая каста есть только у отдельных народов и ее каче ственное описание и институционализация носят все признаки более по зднего происхождения и связаны не с парадигмой кастовой системы, но с историческими особенностями этноса и региона. 5 Есть случаи позитивной интеграции, когда народы объединяются доб ровольно или победитель перенимает культуру побежденных. 6 Несоответствие рационалистической эпистемологии классического мар ксизма и «магического большевизма», описанного А.Платоновым, вырази тельно подчеркивает тот диссонанс, о котором идет речь. См. А.Дугин «Ма гический большевизм Андрея Платонова», в кн. «Русская Вещь», указ. соч. 7 Этот процесс особенно ярко был виден в последние годы советского режима. 8 См. подробно А.Дугин «Эволюция парадигмальных оснований науки», указ. соч.