К ОПРЕДЕЛЕНИЮ ПОНЯТИЯ “СИНТАКСИЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ”

К ОПРЕДЕЛЕНИЮ ПОНЯТИЯ “СИНТАКСИЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ”
В. Д. Соловьев
Казанский госуниверситет, Россия
В лингвистической литературе нет единого понимания, что такое синтаксическое отношение. В
реляционной и функциональной грамматиках обычно ограничиваются выделением только трех
синтаксических отношений – подлежащего, прямого дополнения и непрямого дополнения. В [Payne, 1997]
к ним добавляются также абсолютив и эргатив. Это традиционно выделяемые отношения и для
адекватного описания ядра большинства языков их вполне достаточно. Хотя остается неясным есть ли
синтаксические отношения в языках активного строя, инверсных или иерархических. Более того, есть
некоторое число сложных случаев и в языках номинативно-эргативного континуума, в которых выделение
синтаксических отношений не однозначно. Рассмотрим, например, ительменский язык, относящийся к
группе чукотско-камчатских языков. В литературе он классифицируется по-разному: А. П. Володин
[Володин, 1997] относит его к номинативным языкам, а Г. А. Климов [Климов, 1973] – к эргативным.
Другой пример – филиппинский язык капампанган. Е. Кинан [Keenan, 1985] трактует его как
номинативный язык, а М. Митун [Mithun, 1993] – как эргативный.
Подобная неоднозначность – это результат отсутствия теоретического определения понятия
“синтаксическое отношение”. Цель настоящего исследования – предложить некоторый подход к
формулировке такого определения. Начнем с введения метаязыка для формулировки определения.
В развиваемом подходе используются традиционные семантические роли и новое понятие переноса
информации с актанта на глагол. Перенос информации имеет место, в частности, при согласовании. Кроме
того, предлагается рассматривать перенос информации о семантической роли актанта на глагол.
Самый наглядный пример, доказывающий существование такого явления – табасаранский язык. В
табасаранском языке глагол согласуется с абсолютивом в классе и числе, с эргативом в лице и числе и,
кроме того, факультативно согласуется с косвенным дополнением (выраженным местоимениями 1 и 2
лица) в лице, числе и падеже (!) [Mel’čuk, 1998]. Падежная форма, кодирующая семантическую роль
актанта выражается и на нем самом и на глаголе.
В такой редкой форме, как в табасаранском языке, перенос информации о семантической роли актанта
встречается очень редко, вероятно, потому, что язык склонен к экономии и дублирование маркера и на
глаголе и на актанте противоречит этому принципу. В более естественной форме это явление можно видеть
в Тагалоге (и др. филиппинских языках), где семантическая роль одного из аргументов, маркированного
как фокус, кодируется на глаголе. Кодирование семантических ролей на глаголе имеется не только в
экзотических языках. Пример из русского языка. Семантическая роль подлежащего в конструкциях Он
убил … и Он убит…определяется формой глагола, а не самого подлежащего.
Таким образом, семантическая роль актанта может быть выражена либо на нем самом (перенос
информации отсутствует), либо на глаголе (полный перенос), либо на обоих вместе (частичный перенос).
Конечно, это деление аналогично head/dependence marking, рассматривавшемуся Дж. Николс [Nichols,
1992]. Однако принципиальное различие состоит в том, что у Дж. Никольс речь идет о маркировке
синтаксических отношений, а не семантических ролей. Т.е. синтаксические отношения для нее первичны,
рассматриваются как данные. Я же определяю синтаксические отношения через head/dependence marking
семантических ролей.
Особо следует оговорить два случая. 1). Регистрация на глаголе, т. е. только фиксация присутствия
аргумента. 2). У полиперсонных глаголов согласовательные аффиксы занимают фиксированные позиции в
структуре глагола, и семантическая роль аргумента может быть вычислена уже по позиции
согласовательных аффиксов, даже без материального ее выражения на глаголе. В этом случае мы будем
говорить, что имеет место “слабый” перенос информации.
В данной работе рассматриваются не все синтаксические отношения, а лишь head marking, т.е. такие
отношения между глаголом и аргументом, при которых по форме глагола можно получить какую-либо
информацию об аргументе. Фактически наличие такой информации на глаголе - как согласовательной, так
и информации о семантических ролях актантов - является достаточным, чтобы констатировать
существование синтаксического отношения. Различные же синтаксические свойства актантов
(сочинительное сокращение, контроль рефлексивов и т. д.), обычно присутствующие у подлежащих,
трактуются как результат вторичного агрегирования и не обязательны для конституирования
синтаксического отношения.
Выделенные синтаксические отношения далее классифицируются по следующим основным
параметрам: какая информация переносится (согласовательная или семантические роли), тип переноса
(полный, частичный, слабый, регистрация), какие актанты могут участвовать в данном синтаксическом
отношении (перечень семантических ролей, дейктических характеристик, коммуникативных свойств и
т. д.).
Если сравнить развиваемый подход с многофакторным определением подлежащего у Кинана [Keenan,
1976], то следует отметить различия в выборе элементарных признаков. Во-первых, нами выбирается
значительно меньшее число признаков. Одновременный учет многих признаков порождает следующую
проблему. Признаки могут разделиться между несколькими NP, и будет неясно какая именная группа в
каком синтаксическом отношении находится. Большое число элементарных признаков порождает
необозримое множество их распределений по именным группам, которое реально не может быть описано.
Во-вторых, предлагаемый выбор признаков ориентирован на когнитивный уровень языка. Это не столько
синтаксические и семантические свойства, сколько способ представления информации в памяти человека,
перераспределение ее между репрезентациями различных слов предложения.
В типичном языке номинативного строя (английский, русский, татарский) в многоместном глаголе
только один актант стоит в номинативе и является подлежащим. Номинативная форма не несет
информации о семантической роли этого актанта и, таким образом, здесь имеет место полный перенос. То
же самое касается абсолютива в эргативных языках и обоих аргументов транзитивного глаголов в языках
активного строя. Т. е. традиционные отношения хорошо согласуются с отношениями, определяемыми на
предложенном метаязыке.
В то же время введение новых параметров позволяет построить более детальную классификацию
синтаксических отношений и на этой основе более дробную типологическую классификацию языков.
Кажется, именно на этом пути может быть реализована идея Ч. Филлмора о построении новой типологии
языков, сформулированная им еще в работе [Fillmore, 1968]. В основе этой типологии должны находится
семантические роли, согласование и новые параметры - число аргументов, для которых имеет место
перенос информации о семантической роли на глагол и тип этого переноса.
Я предполагаю, что эти параметры являются очень устойчивыми и могут оставаться неизменными
многие тысячелетия (в согласии с Дж. Николс [Nichols, 1992]). Лишь для небольшого числа языков
зафиксировано изменение этих параметров (примеры можно найти в работе М. Митун в данном сборнике).
Кроме того, их изменения определяются внутренними когнитивными механизмами, а не заимствуются. Об
этом свидетельствуют такие факты, как появление в диалектах табасаранского языка (эргативного)
элементов активного строя, отсутствующих не только в соседних языках, но и в языках в радиусе тысяч
километров.
Возвращаясь к проблеме классификации ительменского языка, заметим, что ительменский язык
характеризуется как язык с полным переносом для обоих главных аргументов глагола, что сближает его с
языками активного строя. У других языков чукотско-камчатской группы имеет место полный перенос для
одного аргумента (абсолютива) и частичный у другого (эргатива). Такое существенное различие в
структуре языков хорошо согласуется с высказывавшимся ранее мнением (А. П. Володин [Володин, 1997]),
что ительменский язык не имеет генетической общности с языками чукотско-камчатской группы, а их
лексическое и морфологическое сходство является результатом заимствований. Данная гипотеза
подтверждается также результатами фонетических исследований [Володин, 1997].
По введенному параметру – типу переноса семантической информации – ительменский язык
сближается с генетически изолированными языками этой области – Айнским и Навхским.
Предложенное в данной работе определение синтаксических отношений через понятие переноса
информации с аргумента на глагол является по своей сути когнитивным и прелагает взглянуть на
синтаксические отношения как на способ эффективной упаковки информации. Такой подход позволяет с
единых позиций описать такие, кажущиеся разнородными явления, как согласование в табасаранском,
фокусная конструкция в филиппинских языках, пассив в русском. Он также позволяет создать
теоретическую основу для построения новой типологии языков.
Литература
Володин А.П. Палеоазиатские языки. В сб. “Языки мира. Палеоазиатские языки”. М.: Индрик. 1997,
с.8-11.
Fillmore Ch. The Case for Case. In: “Universals in Linguistic Theory”, ed. by E. Bach, R. T. Harms. New
York. 1968.
Keenan L. E. Towards a Universal Definition of “Subject”. In: “Subject and Topic”, Ch. Li (ed.), New York:
Akademic Press. 1976. P.303-333.
Keenan E. Passive in the Word’s languages. In: “Linguistic typology and syntactic description”, V.1, ed. by
T. Shopen, Cambridge: Cambridge University Press. 1985. p. 243-281
Климов Г.А. Очерки общей теории эргативности. М. 1973.
Mel’čuk I. Cours de morphologie générale, 2. Wiener slawistischer almanach. Sonderband 38/2. MoscowVienna: Jaziki russkoj kul’tury. 1998.
Mithun M. The implication of ergativity for a Philippine voice system. In: “Voice: form and function”, ed. by
B. Fox, P. J. Hopper. Amsterdam: Benjamins. 1993. p. 247-277.
Nichols J. Linguistic Diversity in Space and Time. Chicago: University of Chicago Press. 1992.
Payne T.E. Describing morphosyntax: a guide for field linguists. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1997.