Рождество в русской литературе

1
Рождество в русской литературе
(po al’favitu!)
1. Блок, Александр (1880-1921)
Сочельник в лесу
Ризу накрест обвязав,
Свечку к палке привязав,
Реет ангел невелик,
Реет лесом, светлолик.
В снежно-белой тишине
От сосны порхнет к сосне,
Тронет свечкою сучок Треснет, вспыхнет огонек,
Округлится, задрожит,
Как по нитке, побежит
Там и сям, и тут, и здесь…
Зимний лес сияет весь!
Так легко, как снежный пух,
Рождества крылатый дух
Озаряет небеса,
Сводит праздник на леса,
Чтоб от неба и земли
Светы встретиться могли,
Чтоб меж небом и землей
Загорелся луч иной,
Чтоб от света малых свеч
Длинный луч, как острый меч,
Сердце светом пронизал,
Путь неложный указал.
1912
***
Был вечер поздний и багровый,
Звезда-предвестница взошла.
Над бездной плакал голос новый Младенца Дева родила.
На голос тонкий и протяжный,
Как долгий визг веретена,
Пошли в смятеньи старец важный,
И царь, и отрок, и жена.
И было знаменье и чудо:
В невозмутимой тишине
Среди толпы возник Иуда
В холодной маске, на коне.
Владыки, полные заботы,
Послали весть во все концы,
2
И на губах Искариота
Улыбку видели гонцы.
1902
2. Бродский, Иосиф Александрович (1940-1996)
Рождество 1963 года
Спаситель родился
в лютую стужу.
В пустыне пылали пастушьи костры.
Буран бушевал и выматывал душу
из бедных царей, доставлявших дары.
Верблюды вздымали лохматые ноги.
Выл ветер.
Звезда, пламенея в ночи,
смотрела, как трех караванов дороги
сходились в пещеру Христа, как лучи.
1963-1964 первая публикация — 1981, Нью-Йорк
Рождество 1963
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Звезда светила ярко с небосвода.
Холодный ветер снег в сугроб сгребал.
Шуршал песок. Костер трещал у входа.
Дым шел свечой. Огонь вился крючком.
И тени становились то короче,
то вдруг длинней. Никто не знал кругом,
что жизни счет начнется с этой ночи.
Волхвы пришли. Младенец крепко спал.
Крутые своды ясли окружали.
Кружился снег. Клубился белый пар.
Лежал младенец, и дары лежали.
Январь 1964 первая публикация — 1981, Париж
В Рождество все немного волхвы…
V. S.
В Рождество все немного волхвы.
В продовольственных слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
Производит осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Сетки, сумки, авоськи, кульки,
шапки, галстуки, сбитые набок.
Запах водки, хвои и трески,
мандаринов, корицы и яблок.
Хаос лиц, и не видно тропы
в Вифлеем из-за снежной крупы.
3
И разносчики скромных даров
в транспорт прыгают, ломятся в двери,
исчезают в провалах дворов,
даже зная, что пусто в пещере:
ни животных, ни яслей, ни Той,
над Которою — нимб золотой.
Пустота. Но при мысли о ней
видишь вдруг как бы свет ниоткуда.
Знал бы Ирод, что чем он сильней,
тем верней, неизбежнее чудо.
Постоянство такого родства основной механизм Рождества.
То и празднуют нынче везде,
что Его приближенье, сдвигая
все столы. Не потребность в звезде
пусть еще, но уж воля благая
в человеках видна издали,
и костры пастухи разожгли.
Валит снег; не дымят, но трубят
трубы кровель. Все лица, как пятна.
Ирод пьет. Бабы прячут ребят.
Кто грядет — никому непонятно:
мы не знаем примет, и сердца
могут вдруг не признать пришлеца.
Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь — звезда.
24 декабря 1971
***
Снег идет, оставляя весь мир в меньшинстве.
В эту пору — разгул Пинкертонам,
и себя настигаешь в любом естестве
по небрежности оттиска в оном.
За такие открытья не требуют мзды;
тишина по всему околотку.
Сколько света набилось в осколок звезды,
на ночь глядя! как беженцев в лодку.
Не ослепни, смотри! Ты и сам сирота,
отщепенец, стервец, вне закона.
За душой, как ни шарь, ни черта. Изо рта —
пар клубами, как профиль дракона.
Помолись лучше вслух, как второй Назорей,
за бредущих с дарами в обеих
4
половинках земли самозваных царей
и за всех детей в колыбелях.
1986
Рождественская звезда
В холодную пору, в местности, привычной скорей к жаре,
чем к холоду, к плоской поверхности более, чем к горе,
Младенец родился в пещере, чтоб мир спасти;
мело, как только в пустыне может зимой мести.
Ему все казалось огромным: грудь Матери, желтый пар
из воловьих ноздрей, волхвы — Бальтазар, Каспар,
Мельхиор; их подарки, втащенные сюда.
Он был всего лишь точкой. И точкой была Звезда.
Внимательно, не мигая, сквозь редкие облака,
на лежащего в яслях Ребенка издалека,
из глубины Вселенной, с другого ее конца,
Звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца.
24 декабря 1987 первая публикация — 1988, Париж
Бегство в Египет
…погонщик возник неизвестно откуда.
В пустыне, подобранной небом для чуда,
по принципу сходства, случившись ночлегом,
они жгли костер. В заметаемой снегом
пещере, своей не предчувствуя роли,
младенец дремал в золотом ореоле
волос, обретавших стремительно навык
свеченья — не только в державе чернявых,
сейчас, но и вправду подобно звезде,
покуда земля существует: везде.
25 декабря 1988
***
Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере,
используй, чтоб холод почувствовать, щели
в полу, чтоб почувствовать голод — посуду,
а что до пустыни, пустыня повсюду.
Представь, чиркнув спичкой, ту полночь в пещере,
огонь, очертанья животных, вещей ли,
и — складкам смешать дав лицо с полотенцем Марию, Иосифа, сверток с Младенцем.
Представь трех царей, караванов движенье
к пещере; верней, трех лучей приближенье
к звезде, скрип поклажи, бренчание ботал
(Младенец покамест не заработал
на колокол с эхом в сгустившейся сини).
Представь, что Господь в Человеческом Сыне
впервые Себя узнает на огромном
впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном.
1989
5
***
Не важно, что было вокруг, и не важно,
о чем там пурга завывала протяжно,
что тесно им было в пастушьей квартире,
что места другого им не было в мире.
Во-первых, они были вместе. Второе,
и главное, было, что их было трое,
и всё, что творилось, варилось, дарилось
отныне, как минимум, на три делилось.
Морозное небо над ихним привалом
с привычкой большого склоняться над малым
сверкало звездою — и некуда деться
ей было отныне от взгляда младенца.
Костер полыхал, но полено кончалось;
все спали. Звезда от других отличалась
сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним,
способностью дальнего смешивать с ближним.
25 декабря 1990
Presepio (Ясли)
Младенец, Мария, Иосиф, цари,
скотина, верблюды, их поводыри,
в овчине до пят пастухи-исполины
— все стало набором игрушек из глины.
В усыпанном блестками ватном снегу
пылает костер. И потрогать фольгу
звезды пальцем хочется; собственно, всеми
пятью — как младенцу тогда в Вифлееме.
Тогда в Вифлееме все было крупней.
Но глине приятно с фольгою над ней
и ватой, розбросанной тут как попало,
играть роль того, что из виду пропало.
Теперь Ты огромней, чем все они. Ты
теперь с недоступной для них высоты
— полночным прохожим в окошко конурки
из космоса смотришь на эти фигурки.
Там жизнь продолжается, так как века
одних уменьшают в объеме, пока
другие растут — как случилось с Тобою.
Там бьются фигурки со снежной крупою,
и самая меньшая пробует грудь.
И тянет зажмуриться, либо — шагнуть
6
в другую галактику, в гулкой пустыне
которой светил — как песку в Палестине.
Декабрь 1991
Колыбельная
Родила тебя в пустыне
я не зря.
Потому что нет в помине
в ней царя.
В ней искать тебя напрасно.
В ней зимой
стужи больше, чем пространства
в ней самой.
У одних — игрушки, мячик,
дом высок.
У тебя для игр ребячьих весь песок.
Привыкай, сынок, к пустыне
как к судьбе.
Где б ты ни был, жить отныне
в ней тебе.
Я тебя кормила грудью.
А она
приучила взгляд к безлюдью,
им полна.
Той звезде, на расстояньи
страшном, в ней
твоего чела сиянье,
знать видней.
Привыкай, сынок, к пустыне.
Под ногой,
окромя нее, твердыни
нет другой.
В ней судьба открыта взору
за версту.
В ней легко узнаешь гору
по кресту.
Не людские, знать, в ней тропы!
Велика
и безлюдна она, чтобы
шли века.
Привыкай, сынок, к пустыне,
7
как щепоть
к ветру, чувствуя, что ты не
только плоть.
Привыкай жить с этой тайной:
чувства те
пригодятся, знать, в бескрайне
пустоте.
Не хужей она, чем эта:
лишь длинней,
и любовь к тебе — примета
места в ней.
Привыкай к пустыне, милый,
и к звезде,
льющей свет с такою силой
в ней везде,
точно лампу жжет, о Сыне
в поздний час
вспомнив, Тот, Кто сам в пустыне
дольше нас.
Декабрь 1992
25.XII.1993
Что нужно для чуда? Кожух овчара,
щепотка сегодня, крупица вчера,
и к пригоршне завтра добавь на глазок
огрызок пространства и неба кусок.
И чудо свершится. Зане чудеса,
к земле тяготея, хранят адреса,
настолько добраться стремясь до конца,
что даже в пустыне находят жильца.
А если ты дом покидаешь — включи
звезду на прощанье в четыре свечи,
чтоб мир без вещей освещала она,
вослед тебе глядя, во все времена.
1993
Бегство в Египет (2)
В пещере (какой ни на есть, а кров!
Надежней суммы прямых углов!),
в пещере им было тепло втроем;
пахло соломою и тряпьем.
Соломенною была постель.
Снаружи молола песок метель.
И, вспоминая ее помол,
8
спросонья ворочались мул и вол.
Мария молилась; костер гудел.
Иосиф, насупясь, в огонь глядел.
Младенец, будучи слишком мал,
чтоб делать что-то еще, дремал.
Еще один день позади — с его
тревогами, страхами; с «о-го-го»
Ирода, выславшего войска;
и ближе еще на один — века.
Спокойно им было в ту ночь втроем.
Дым устремлялся в дверной проем,
чтоб не тревожить их. Только мул
во сне (или вол) тяжело вздохнул.
Звезда глядела через порог.
Единственным среди них, кто мог
знать, что взгляд ее означал,
был Младенец; но Он молчал.
Декабрь 1995
3. Бунин, Иван Алексеевич (1870-1953)
Вечерний ангел
В вечерний час над степью мирной,
Когда закат над ней сиял,
Среди небес, стезей эфирной,
Вечерний ангел пролетал,
Он видел сумрак предзакатный,
Уже седел вдали восток…
И вдруг услышал он невнятный
Во ржах ребенка голосок.
Он шел, колосья собирая
И васильки, и пел в тиши,
И были в песне звуки рая
Невинной, неземной души.
«Дитя,- сказал посланник Бога,
И грусть и радость затая,Куда ведет твоя дорога,
И где сложилась песнь твоя?»
Ребенка взор был чист и светел,
Но он в смущении стоял.
«Не знаю…» — робко он ответил.
«Благослови меньшого брата,Сказал Господь,- благослови
Младенца в тихий час заката
На путь и правды и любви!»
И осенил дитя с улыбкой
Вечерний ангел,- развернул
Свои воскрылья в сумрак зыбкий
9
И на закате потонул.
И как алтарь весенней ночи,
Заря сияла в вышине,
И долго молодые очи
Ей любовались в тишине.
И в созерцании впервые
Дитя познало красоту,
Лелея грезы золотые
И чистой радости мечту.
4. Гиппиус, Зинаида Николаевна (1869-1945)
Наше Рождество
Вместо елочной, восковой свечи,
бродят белые прожекторов лучи,
сверкают сизые стальные мечи,
вместо елочной, восковой свечи.
Вместо ангельского обещания
пропеллера вражьего жужжанье,
подземное страданье ожиданья
вместо ангельского обещанья.
Но вихрям, огню и мечу
покориться навсегда не могу.
Я храню восковую свечу,
я снова ее зажгу,
и буду молиться снова:
родись, Предвечное Слово!
Затепли тишину земную.
Обними землю родную…
1914
5. Гоголь, Николай Васильевич (1809-1852)
Жизнь
Бедному сыну пустыни снился сон:
Лежит и расстилается великое Средиземное море, и с трех разных сторон глядят в него:
палящие берега Африки с тонкими пальмами, сирийские голые пустыни и
многолюдный, весь изрытый морем берег Европы.
Стоит в углу над неподвижным морем древний Египет. Пирамида над пирамидою;
граниты глядят серыми очами, обтесанные в сфинксов; идут бесчисленные ступени.
Стоит он величавый, питаемый великим Нилом, весь убранный таинственными
знаками и священными зверями. Стоит и неподвижен, как очарованный, как мумия, не
сокрушимая тлением.
Раскинула вольные колонии веселая Греция. Кишат на Средиземном море острова,
потопленные зелеными рощами; кинамон, виноградные лозы, смоковницы помавают
облитыми медом ветвями; колонны, белые, как перси девы, круглятся в роскошном
мраке древесном; мрамор страстный дышит, зажженный чудным резцом, и стыдливо
любуется своею прекрасною наготою; увитая гроздиями, с тирсами и чашами в руках,
она остановилась в шумной пляске. Жрицы, молодые и стройные, с разметанными
кудрями, вдохновенно вонзили свои черные очи. Тростник, связанный в цевницу,
тимпаны, мусикийские орудия мелькают, перевитые плющом. Корабли как мухи
10
толпятся близ Родоса и Корциры, подставляя сладострастно выгибающийся флаг
дыханию ветра. И все стоит неподвижно, как бы в окаменелом величии.
Стоит и распростирается железный Рим, устремляя лес копий и сверкая грозною
сталью мечей, вперив на все завистливые очи и протянув свою жилистую десницу. Но
он неподвижен, как и все, и не тронется львиными членами.
Весь воздух небесного океана висел сжатый и душный. Великое Средиземное море не
шелохнет, как будто бы царства предстали все на Страшный суд перед кончиною мира.
И говорит Египет, помавая тонкими пальмами, жилицами его равнин, и устремляя иглы
своих обелисков: «Народы, слушайте! я один постиг и проник тайну жизни и тайну
человека. Все тлен. Низки искусства, жалки наслаждения, еще жалче слава и подвиги.
Смерть, смерть властвует над миром и человеком! Все пожирает смерть, все живет для
смерти. Далеко, далеко до воскресения, да и будет ли когда воскресение. Прочь
желания и наслаждения! Выше строй пирамиду, бедный человек, чтобы хоть скольконибудь продлить свое бедное существование».
И говорит ясный, как небо, как утро, как юность, светлый мир греков, и, казалось,
вместо слов слышалось дыхание цевницы: «Жизнь сотворена для жизни. Развивай
жизнь свою и развивай вместе с нею ее наслаждения. Все неси ему. Гляди, как выпукло
и прекрасно все в природе, как дышит все согласием. Все в мире; все, чем ни владеют
боги, все в нем; умей находить его. Наслаждайся богоподобный и гордый обладатель
мира; венчай дубом и лавром прекрасное чело свое! мчись на колеснице, проворно
правя конями, на блистательных играх! Далее корысть и жадность от вольной и гордой
души! Резец, палитра и цевница созданы быть властителями мира, а властительницею
их — красота. Увивай плющом и гроздием свою благовонную главу и прекрасную
главу стыдливой подруги. Жизнь создана для жизни, для наслаждения — умей быть
достойным наслаждения!»
И говорит покрытый железом Рим, потрясая блестящим лесом копий: «Я постигнул
тайну жизни человека. Низко спокойствие для человека; оно уничтожает его в самом
себе. Мал для души размер искусств и наслаждений. Наслаждение в гигантском
желании. Презренна жизнь народов и человека без громких подвигов. Славы, славы
жаждай, человек! В порыве нерасказанного веселия, оглушенный звуком железа,
несись на сомкнутых щитах бранноносных легионов! Слышишь ли, как у ног твоих
собрался весь мир и, потрясая копьями, слился в одно восклицание? Слышишь ли, как
твое имя замирает страхом на устах племен, живущих на краю мира? Все, что ни
объемлет взор твой, наполняй своим именем. Стремись вечно: нет границ миру — нет
границ и желанию. Дикий и суровый, далее и далее захватывай мир — ты завоюешь
наконец небо».
Но остановился Рим и вперил орлиные очи свои на восток. К востоку обратила и
Греция свои влажные от наслаждения, прекрасные очи; к востоку обратил Египет свои
мутные, бесцветные очи.
Камениста земля; презренен народ; немноголюдная весь прислонилася к обнаженным
холмам, изредка, неровно оттененным иссохшею смоковницею. За низкою и ветхою
оградою стоит ослица. В деревянных яслях лежит Младенец; над Ним склонилась
Непорочная Мать и глядит на Него исполненными слез очами; над Ним высоко в небе
стоит звезда и весь мир осияла чудным светом.
Задумался древний Египет, увитый иероглифами, понижая ниже свои пирамиды;
беспокойно глянула прекрасная Греция; опустил очи Рим на железные свои копья;
приникла ухом великая Азия с народами-пастырями; нагнулся Арарат, древний
прапращур земли… 1831
6. Достоевский, Фёдор Михайлович (1821-1881)
Божий дар
11
Крошку-ангела в сочельник
Бог на землю посылал:
“Как пойдешь ты через ельник,
— Он с улыбкою сказал, Елку срубишь, и малютке
Самой доброй на земле,
Самой ласковой и чуткой
Дай, как память обо Мне”.
И смутился ангел-крошка:
“Но кому же мне отдать?
Как узнать, на ком из деток
Будет Божья благодать?”
“Сам увидишь”,— Бог ответил.
И небесный гость пошел.
Месяц встал уж, путь был светел
И в огромный город вел.
Всюду праздничные речи,
Всюду счастье деток ждет…
Вскинув елочку на плечи,
Ангел с радостью идет…
Загляните в окна сами, Там большое торжество!
Елки светятся огнями,
Как бывает в Рождество.
И из дома в дом поспешно
Ангел стал переходить,
Чтоб узнать, кому он должен
Елку Божью подарить.
И прекрасных и послушных
Много видел он детей. –
Все при виде божьей елки,
Все забыв, тянулись к ней.
Кто кричит: “Я елки стою!”
Кто корит за то его:
“Не сравнишься ты со мною,
Я добрее твоего!”
“Нет, я елочки достойна
И достойнее других!”
Ангел слушает спокойно,
Озирая с грустью их.
Все кичатся друг пред другом,
Каждый хвалит сам себя,
На соперника с испугом
Или с завистью глядя.
И на улицу, понурясь,
Ангел вышел… “Боже мой!
Научи, кому бы мог я
Дар отдать бесценный Твой!”
И на улице встречает
Ангел крошку,— он стоит,
Елку Божью озирает, -
12
И восторгом взор горит.
Елка! Елочка! – захлопал
Он в ладоши. – Жаль, что я
Этой елки не достоин
И она не для меня…
Но снеси ее сестренке,
Что лежит у нас больна.
Сделай ей такую радость, Стоит елочки она!
Пусть не плачется напрасно!”
Мальчик ангелу шепнул.
И с улыбкой ангел ясный
Елку крошке протянул.
И тогда каким-то чудом
С неба звезды сорвались
И, сверкая изумрудом,
В ветви елочки впились.
Елка искрится и блещет, Ей небесный символ дан;
И восторженно трепещет
Изумленный мальчуган…
И, любовь узнав такую,
Ангел, тронутый до слез,
Богу весточку благую,
Как бесценный дар, принес.
7. Есенин, Сергей (1895-1925)
***
То не тучи бродят за овином
И не холод.
Замесила Божья Матерь Сыну
Колоб.
Всякой снадобью Она поила жито
В масле.
Испекла и положила тихо
В ясли.
Заигрался в радости Младенец,
Пал в дрему,
Уронил Он колоб золоченый
На солому.
Покатился колоб за ворота
Рожью.
Замутили слезы душу голубую
Божью.
Говорила Божья Матерь Сыну
Советы:
«Ты не плачь, мой лебеденочек,
Не сетуй.
На земле все люди человеки,
Чада.
Хоть одну им малую забаву
13
Надо.
Жутко им меж темных
Перелесиц,
Назвала я этот колоб Месяц».
1916
***
О Матерь Божья,
Спади звездой
На бездорожье,
В овраг глухой.
Пролей, как масло,
Власа луны
В мужичьи ясли
Моей страны.
Срок ночи долог.
В них спит Твой Сын.
Спусти, как полог,
Зарю на синь.
Окинь улыбкой
Мирскую весь
И солнце зыбкой
К кустам привесь.
И да взыграет
В ней, славя день,
Земного рая
Святой Младень.
1917-1918
8. Ершов, Петр Павлович (1815-1869)
Ночь на Рождество Христово
Светлое небо покрылось туманною ризою ночи;
Месяц сокрылся в волнистых изгибах хитона ночного;
В далеком пространстве небес затерялась зарница;
Звезды не блещут.
Поля и луга Вифлеема омыты вечерней росою;
С цветов ароматных лениво восходит в эфир дым благовонный;
Кипарисы курятся.
Тихо бегут сребровидные волны реки Иордана;
Недвижно лежат на покате стада овец мягкорунных;
Под пальмой сидят пастухи Вифлеема.
Первый пастух
Слава Седящему в вышних пределах Востока!
Не знаю, к чему, Нафанаил, а сердце мое утопает в восторге;
Как агнец в долине, как легкий олень на Ливане, как ключ Элеонский, Так сердце мое и бьется, и скачет.
Второй пастух
14
Приятно в полудни, Аггей, отдохнуть под сенью Ливанского кедра;
Приятно по долгой разлуке увидеться с близкими сердцу;
Но что я теперь ощущаю… Словами нельзя изъяснить…
Как будто бы небо небес в душе у меня поместилось;
Как будто бы в сердце носил я всезрящего Бога.
Первый пастух
Друзья! воспоем Иегову,
Столь мудро создавшего землю,
Простершего небо шатром над водами;
Душисты цветы Вифлеема,
Душист аромат кипариса;
Но песни и гимны для бога душистей всех жертв и курений.
И пастыри дружно воспели могущество Бога
И чудо творений, и древние лета…
Как звуки тимпана, как светлые воды — их голоса разливались в пространстве.
Вдруг небеса осветились, И новое солнце, звезда Вифлеема, раздрав полуночную ризу небес,
Явилась над мрачным вертепом,
И ангелы стройно воспели хвалебные гимны во славу рожденного бога,
И, громко всплеснув, Иордан прокатил сребровидные воды…
Первый пастух
Я вижу блестящую новую звезду!
Второй пастух
Я слышу хвалебные гимны!
Третий пастух
Не Бог ли нисходит с Сиона?..
И вот от пределов Востока является ангел:
Криле позлащены, эфирный хитон на раменах,
Веселье во взорах, небесная радость в улыбке,
Лучи от лица, как молнии, блещут.
Ангел
Мир приношу вам и радость, чада Адама!
Пастухи
О, кто ты, небесный посланник?.. Сиянье лица твоего ослепляет бренные очи…
Не ты ль Моисей, из Египта изведший нас древле
В землю, кипящую млеком и медом?
Ангел
Нет, я Гавриил, предстоящий пред Богом,
И послан к вам возвестить бесконечную радость.
Свершилась превечная тайна: Бог во плоти днесь явился.
Пастухи
Мессия?.. О радостный вестник, приход твой от Бога!
Но где, покажи нам, небесный младенец, да можем ему поклониться?
15
Ангел
Идите в вертеп Вифлеемский.
Превечное слово, его же пространство небес не вмещало, покоится в яслях.
И ангел сокрылся!
И пастыри спешно идут с жезлами к вертепу.
Звезда Вифлеема горела над входом вертепа.
Ангелы пели: «Слава сущему в вышних! мир на земли, благодать в человеках!»
Пастыри входят — и зрят непорочную матерь при яслях,
И Бога-младенца, повитого чистой рукою Марии,
Иосифа-старца, вперившего очи в превечное слово…
И пастыри, пад, поклонились.
1834
9.
Иванов, Вячеслав
В Рождественскую ночь
О, как бы я желал, огнем пылая веры
И душу скорбную очистив от грехов,
Увидеть полумрак убогой той пещеры,
Для нас где воссияла Вечная Любовь,
Где Дева над Христом стояла Пресвятая,
Взирая на Младенца взглядом, полным слез,
Как будто страшные страданья прозревая,
Что принял на Кресте за грешный мир Христос!
О, как бы я хотел облить слезами ясли,
Где возлежал Христос-Младенец, и с мольбой
Припасть, молить Его о том, чтобы погасли
И злоба, и вражда над грешною землей.
Чтоб человек в страстях, озлобленный, усталый,
Истерзанный тоской, жестокою борьбой,
Забыл столетия больного идеалы
И вновь проникся крепкой верою святой,
О том, чтоб и ему, как пастырям смиренным,
В Рождественскую ночь с небесной высоты
Звезда чудесная огнем своим священным
Блеснула, полная нездешней красоты.
О том, чтоб и его, усталого, больного,
Как древних пастырей библейских и волхвов,
Она всегда б вела в ночь Рождества Христова
Туда, где родились и Правда, и Любовь.
10. Кюхельбекер, Вильгельм (1797-1846)
Рождество
Сей малый мир пред оными мирами,
Которые бесчисленной толпой
Парят и блещут в тверди голубой,
Одна пылинка; мы же — что мы сами?
Но солнцев сонм, катящихся над нами,
Вовеки на весах любви святой
16
Не взвесит ни одной души живой;
Не весит вечный нашими весами.
Ничто вселенна пред ее творцом;
Вещал же так Творец и Царь вселенной:
«Сынов Адама буду я Отцом;
Избавлю род их, смертью уловленный, Он не погибнет пред моим лицом!» И Бог от Девы родился смиренной.
1832 из цикла «Сонеты»
11. Мандельштам, Осип (имя при рождении — Ио=сиф) Эмильевич (18911938)
***
Где ночь бросает якоря
В глухих созвездьях Зодиака,
Сухие листья октября,
Глухие вскормленники мрака,
Куда летите вы? Зачем
От древа жизни вы отпали?
Вам чужд и странен Вифлеем,
И яслей вы не увидали.
Для вас потомства нет — увы,
Бесполая владеет вами злоба,
Бездетными сойдёте вы
В свои повапленные гробы.
И на пороге тишины,
Среди беспамятства природы,
Не вам, не вам обречены,
А звёздам вечные народы.
1920
Набоков, Владимир (18991977)
12.
Евангелие Иакова, гл. 18
И видел я: стемнели неба своды,
и облака прервали свой полет,
и времени остановился ход…
Все замерло. Реки умолкли воды.
Седой туман сошел на берега,
и наклонив над влагою рога,
козлы не пили. Стадо на откосах
не двигалось. Пастух, поднявши посох,
оцепенел с простертою рукой
взор устремляя ввысь, а над рекой,
над рощей пальм, вершины опустивших,
хоть воздух был бестрепетен и нем,
повисли птицы на крылах застывших.
Все замерло. Ждал чутко Вифлеем…
И вдруг в листве проснулся чудный ропот,
и стая птиц звенящая взвилась,
и прозвучал копыт веселый топот,
17
и водных струй послышался мне шепот,
и пастуха вдруг песня раздалась!
А вдалеке, развея сумрак серый,
как некий Крест, божественно-светла,
Звезда зажглась над вспыхнувшей пещерой,
где в этот миг Мария родила.
1918
В пещере
Над Вифлеемом ночь застыла.
Я блудную овцу искал.
В пещеру заглянул — и было
виденье между черных скал.
Иосиф, плотник бородатый,
сжимал, как смуглые тиски,
ладони, знавшие когда-то
плоть необструганной доски.
Мария слабая на Чадо
улыбку устремляла вниз,
вся умиленье, вся прохлада
линялых синеватых риз.
А Он, Младенец светлоокий
в венце из золотистых стрел,
не видя Матери, в потоки
Своих небес уже смотрел.
И рядом, в темноте счастливой,
по белизне и бубенцу
я вдруг узнал, пастух ревнивый,
свою пропавшую овцу.
1924
Рождество
Мой календарь полу-опалый
пунцовой цифрою зацвел;
на стекла пальмы и опалы
мороз колдующий навел.
Перистым вылился узором,
лучистой выгнулся дугой,
и мандаринами и бором
в гостиной пахнет голубой.
1921
13.
Пастернак, Борис (1890-1960)
Рождественская звезда
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было Младенцу в вертепе
18
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями теплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдали было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звезд.
А рядом, неведомая перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой
Соломы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новой звездой.
Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочета
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого, шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали все пришедшее после.
Все мысли веков, все мечты, все миры,
Все будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все елки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Все великолепье цветной мишуры…
… Все злей и свирепей дул ветер из степи…
… Все яблоки, все золотые шары.
Часть пруда скрывали верхушки ольхи,
Но часть было видно отлично отсюда
Сквозь гнезда грачей и деревьев верхи.
Как шли вдоль запруды ослы и верблюды,
Могли хорошо разглядеть пастухи.
— Пойдемте со всеми, поклонимся чуду, Сказали они, запахнув кожухи.
От шарканья по снегу сделалось жарко.
По яркой поляне листами слюды
19
Вели за хибарку босые следы.
На эти следы, как на пламя огарка,
Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку,
И кто-то с навьюженной снежной гряды
Все время незримо входил в их ряды.
Собаки брели, озираясь с опаской,
И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге чрез эту же местность
Шло несколько ангелов в гуще толпы.
Незримыми делала их бестелесность,
Но шаг оставлял отпечаток стопы.
У камня толпилась орава народу.
Светало. Означились кедров стволы.
— А кто вы такие? — спросила Мария.
— Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести Вам Обоим хвалы.
— Всем вместе нельзя. Подождите у входа.
Средь серой, как пепел, предутренней мглы
Топтались погонщики и овцеводы,
Ругались со всадниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Ревели верблюды, лягались ослы.
Светало. Рассвет, как пылинки золы,
Последние звезды сметал с небосвода.
И только волхвов из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потемках, немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на Деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества.
1947
14.
Соловьев, Владимир (1853–1900)
Имману-эль
Во тьму веков та ночь уж отступила,
Когда, устав от злобы и тревог,
Земля в объятьях неба опочила
И в тишине родился С-нами-Бог.
И многое уж невозможно ныне:
Цари на небо больше не глядят,
И пастыри не слушают в пустыне,
Как ангелы про Бога говорят.
Но вечное, что в эту ночь открылось,
Несокрушимо временем оно,
20
И Слово вновь в душе твоей родилось,
Рожденное под яслями давно.
Да! С нами Бог,— не там, в шатре лазурном,
Не за пределами бесчисленных миров,
Не в злом огне, и не в дыханье бурном,
И не в уснувшей памяти веков.
Он здесь, теперь,— средь суеты случайной,
В потоке мутном жизненных тревог
Владеешь ты всерадостною тайной:
Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог!
1892
Ночь на Рождество
Пусть все поругано веками преступлений,
Пусть незапятнанным ничто не сбереглось,
Но совести укор сильнее всех сомнений,
И не погаснет то, что раз в душе зажглось.
Великое не тщетно совершилось;
Не даром средь людей явился Бог;
К земле недаром Небо преклонилось,
И распахнулся вечности чертог.
В незримой глубине сознанья мирового
Источник истины живет, не заглушен,
И над руинами позора векового
Глагол ее звучит, как похоронный звон.
Родился в мире Свет, и Свет отвергнут тьмою,
Но светит он во тьме, где грань добра и зла,
Не властью внешнею, а правдою самою
Князь века осужден и все его дела.
1894
15.
Фет, Афанасий (1820-1892)
***
Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
Очи Матери с улыбкой
В ясли тихие глядят.
Ни ушей, ни взоров лишних, Вот пропели петухи И за ангелами в вышних
Славят Бога пастухи.
Ясли тихо светят взору,
Озарен Марии лик.
Звездный хор к иному хору
Слухом трепетным приник, -
21
И над Ним горит высоко
Та звезда далеких стран:
С ней несут цари Востока
Злато, смирну и ливан.
1842
Явление ангела пастырям
Встаньте и пойдите
В город Вифлеем;
Души усладите
И скажите всем:
«Спас пришел к народу,
Спас явился в мир!
Слава в вышних Богу,
И на земли мир!
Там, где отдыхает
Бессловесна тварь,
В яслях почивает
Всего мира Царь!»
***
Звезда сияла на востоке,
И из степных далеких стран
Седые понесли пророки
В дань злато, смирну и ливан.
Изумлены ее красою,
Волхвы маститые пошли
За путеводною звездою
И пали до лица земли.
И предо мной, в степи безвестной,
Взошла звезда твоих щедрот:
Она свой луч в красе небесной
На поздний вечер мой прольет.
Но у меня для приношенья
Ни злата, ни ливана нет, Лишь с фимиамом песнопенья
Падет к стопам твоим поэт.
1887
16.
Цветаева, Марина Ивановна (1892-1941)
Рождественская дама
Серый ослик твой ступает прямо,
Не страшны ему ни бездна, ни река.
Милая Рождественская дама,
Увези меня с собою в облака!
Я для ослика достану хлеба,
22
(Не увидят, не услышат,— я легка!)
Я игрушек не возьму на небо…
Увези меня с собою в облака!
Из кладовки, чуть задремлет мама,
Я для ослика достану молока.
Милая Рождественская дама,
Увези меня с собою в облака!
1910 г.Из цикла «Деточки»,
17.
Черный, Саша (Гликберг, Александр Михайлович, 1880-1932)
Рождественское
В яслях спал на свежем сене
Тихий крошечный Христос.
Месяц, вынырнув из тени,
Гладил лен Его волос…
Бык дохнул в лицо Младенца
И, соломою шурша,
На упругое коленце
Засмотрелся, чуть дыша.
Воробьи сквозь жерди крыши
К яслям хлынули гурьбой,
А бычок, прижавшись к нише,
Одеяльце мял губой.
Пес, прокравшись к теплой ножке,
Полизал ее тайком.
Всех уютней было кошке
В яслях греть Дитя бочком…
Присмиревший белый козлик
На чело Его дышал,
Только глупый серый ослик
Всех беспомощно толкал:
«Посмотреть бы на Ребенка
Хоть минуточку и мне!»
И заплакал звонко-звонко
В предрассветной тишине…
А Христос, раскрывши глазки,
Вдруг раздвинул круг зверей
И с улыбкой, полной ласки,
Прошептал: «Смотри скорей!»