И.Э.Балод Прекрасные дамы Коломны в зеркале русской поэзии

И.Э. Балод
Прекрасные Дамы Коломны в зеркале русской поэзии.
Вхожу я в темные храмы,
Свершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной дамы
В мерцаньи красных лампад.
Эти слова А. Блока, обращенные к невесте Любови Дмитриевне Менделеевой, своего рода эпиграф ко всей поэзии «серебряного века», для которой был характерен
культ Прекрасной Дамы, восходящий ко временам Средневековья, к поэзии трубадуров и
миннезингеров. Этот образ настолько органично вошел в поэзию Блока, что стал
восприниматься современниками как собирательный образ-символ его поэзии. Многие
прекрасные дамы, современницы Блока, – актрисы, певицы, балерины, своей красотой и
талантом вдохновлявшие поэтов, жили в петербургской Коломне.
Трудно сейчас представить тогдашний облик Любови Дмитриевны Менделеевой,
«девушки, вызвавшей небывалый в русской поэзии поток песнопений. Если судить по
фотографиям, красивой ее не назовешь – лицо грубоватое, немного скуластое, не очень
выразительное, небольшие сонные глаза. Но она была полна юного обаяния и свежести –
румяная, золотоволосая, темнобровая»1. По словам Блока, она сразу же произвела на него
сильное впечатление. Он нашел в ней нечто похожее на Мадонну кисти Сассо-Феррато и
разыскал репродукцию с этой картины, которая потом всегда висела над его постелью.
Cначала поэт девушке не понравился, показался позером и «холодным фатом», сблизила
их любовь к театру и совместная работа над постановкой «Гамлета», в котором Блок
играл Гамлета, а Любовь Дмитриевна – Офелию.
Любовь Дмитриевна вспоминает, что ее первый шаг навстречу Блоку был сделан в
вечер представления пьесы: «Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я
чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ
1
Орлов В.Н. Гамаюн. Л., 1980. С. 86.
золотых волос, падающий ниже колен… Блок в черном берете, в колете, со шпагой. Мы
сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на
нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте.
Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое – я не бежала, я
смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова разговора. Этот, может
быть, десятиминутный разговор и был нашим «романом» первых лет встречи, поверх
«актера», поверх вымуштрованной барышни, в стране черных плащей, шпаг и беретов, в
стране безумной Офелии, склоненной над потоком, где ей суждено погибнуть». 2
Тетка поэта Мария Андреевна Бекетова оставила довольно подробное воспоминание о
постановке «Гамлета» в Боблове: «Люб.Дм. и поэт составляли прекрасную
гармоническую пару. Высокий рост, лебединая повадка, роскошь золотых волос,
женственная прелесть – такие качества подошли бы к любой «героине». А нежный,
воркующий голос в роли Офелии звучал особенно трогательно… В сцене безумия слегка
завитые распущенные волосы были увиты цветами и покрывали ее ниже колен. В руках
Офелия держала целый сноп из розовых мальв, повилики и хмеля вперемешку с другими
полевыми цветами... Гамлет в традиционном черном костюме, с плащом и в черном
берете. На боку – шпага.
Стихи они оба произносили прекрасно, играли благородно, но в общем больше
декламировали, чем играли»3.
Увлечение обоих молодых людей театром было очень серьезным, Блок впоследствии
начал писать для театра; Любовь Дмитриевна стала актрисой и выступала под
сценическим псевдонимом Басаргиной, но в основном в провинции и большой
известности не приобрела.
Образы и темы «Гамлета» еще долго звучали в поэзии Блока. Много лет спустя он
напишет:
Я – Гамлет. Холодеет кровь,
Когда плетет коварство сети,
И в сердце – первая любовь
Жива – к единственной на свете.
Тебя, Офелию мою,
Увел далёко жизни холод,
И гибну, принц, в родном краю,
Клинком отравленным заколот.
Восторженное отношение Блока к Любови Дмитриевне передалось и его страстным
поклонникам - московским поэтам. Сергей Соловьев вспоминает: «Успех Блока и Любови
Дмитриевны в Москве был большой. Молчаливость, скромность, простота и изящество
Любови Дмитриевны всех очаровали. Бальмонт сразу же написал ей восторженное
стихотворение, которое начиналось:
Я сидел с тобою рядом,
Ты была вся в белом.
2
3
А. Блок в воспоминаниях современников. М., 1980. Т.1. С. 144.
Бекетова М.А. Воспоминания об Александре Блоке. М., 1990. С. 51.
Ее тициановская и древнерусская красота еще выигрывала от умения изящно
одеваться: всего более шло к ней белое, но хороша она была также и в черном, и в яркокрасном. Белый дарил ей розы, я – лилии»4.
Было в Любови Дмитриевне нечто такое, что привязало Блока на всю жизнь.
Несмотря на всю сложность взаимоотношений, на попытки расставаний, на
многочисленные романы, они всегда возвращались друг к другу. Впоследствии Блок
скажет, что в его жизни «женщин не 100-200-300 (или больше?), а всего две: одна – Люба;
другая - все остальные…»5. Остальных было немало – были и случайные мимолетные
встречи, не сыгравшие никакой роли ни в жизни, ни в творчестве, были и два ярких
романа, оставившие большой след в творчестве поэта.
В 1906 году начинается тесное сотрудничество Блока с Театром Комиссаржевской,
где Мейерхольд ставит «Балаганчик». Здесь состоялось знакомство поэта с актрисой
Натальей Николаевной Волоховой (1878-1966; урожденной Анциферовой), знакомство,
перешедшее в бурный роман, в результате которого на свет появляются циклы стихов
«Снежная маска» и «Фаина».
Ко времени встречи Наталье Николаевне шел двадцать девятый год, Блоку – двадцать
седьмой. В 1903 году Волохова окончила школу Художественного театра, играла в
Тифлисе, где познакомилась с Мейерхольдом, поступила в «Товарищество Новой драмы»
и театр-студию на Поварской, затем с рядом других артистов Мейерхольда пришла в
Театр Комиссаржевской.
Первое стихотворение Блок написал по ее просьбе,
когда она попросила дать что-нибудь для чтения в
концертах. 1 января 1907 года поэт прислал актрисе
красные розы со стихотворением:
Я в дольний мир вошла, как в ложу.
Театр взволнованный погас,
И я одна лишь мрак тревожу
Живым огнем крылатых глаз.
Стихотворение произвело большое впечатление на
Волохову, но прочитать его с эстрады она не решилась.
Наталья Николаевна действительно обладала яркой
внешностью. Это подтверждают воспоминания
современниц. Актриса того же театра Валентина
Веригина писала: «Всякому, кто хорошо знал Наталью
Николаевну, должно быть понятно и не удивительно
общее увлечение ею в этот период. Она сочетала в себе тонкую, торжественную красоту,
интересный ум и благородство характера»6. Веригиной вторит М. Бекетова: «Скажу одно:
поэт не прикрасил свою «снежную деву». Кто видел ее тогда, в пору его увлечения, тот
знает, как она была дивно обаятельна. Высокий тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты,
черные волосы и глаза, именно «крылатые», черные, широко открытые «маки злых очей».
И еще поразительна была улыбка, сверкающая белизной зубов, какая-то торжествующая,
4
А. Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 118.
Блок А.А. Записные книжки. М., 1965. С. 303.
6
А. Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 415.
5
победоносная улыбка. Кто-то сказал тогда, что ее глаза и улыбка, вспыхнув, рассекают
тьму. Другие говорили: «раскольничья богородица». Но странно: все это сияние длилось
до тех пор, пока продолжалось увлечение поэта. Он отошел, и она сразу потухла.
Таинственный блеск угас – осталась только хорошенькая брюнетка»7.
Через семь лет – новая встреча, сыгравшая большую роль в жизни Блока.
Любовь Александровна Андреева-Дельмас – оперная певица (меццо-сопрано),
выпускница столичной консерватории, пела в киевской опере, в петербургском Народном
доме. По приглашению самого Шаляпина приняла участие в дягилевских «Русских
сезонах» в Монте-Карло и Париже, в 1913-1919 годах выступала в Петербургском театре
Музыкальной драмы, помещавшемся тогда в театре Консерватории. Она исполнила роли
Марины Мнишек в «Борисе Годунове» Мусоргского, Полины, а затем Графини в
«Пиковой даме» Чайковского, Леля и Весны в «Снегурочке», Амнерис в «Аиде» Верди,
но наибольшего успеха добилась она в роли Кармен. Когда Блок впервые увидел певицу,
ей было тридцать четыре года.
М. Бекетова так пишет о первом впечатлении Блока от Дельмас в роли Кармен: он
«был сразу охвачен стихийным обаянием ее исполнения и соответствием всего ее облика с
типом обольстительной и неукротимой испанской цыганки. Этот тип был всегда ему
близок. Теперь он нашел его полное воплощение в огненно-страстной игре, обаятельном
облике и увлекательном пенье Дельмас…
Да, велика притягательная сила этой
женщины. Прекрасны линии ее высокого, гибкого
стана, пышно золотое руно ее рыжих волос,
обаятельно неправильное, переменчивое лицо,
неотразимо влекущее кокетство… В этом
пленительном облике нет ничего мрачного или
тяжелого. Напротив – весь он солнечный, легкий,
праздничный… Соскучиться с этой Кармен так же
трудно, как с той, настоящей из новеллы Мериме,
на которую написал Бизе свою неувядаемую
оперу»8.
Певица не любила исследователей творчества
Блока, насмешливо называла их «блокоедами», но,
сделала исключение для Анатолия Горелова,
автора книги «Гроза над соловьиным садом»,
согласилась встретиться с ним и рассказала о себе.
В частности, она поведала, как в детстве, в
Чернигове, убегала в цыганский табор. «Меня
безумно завораживали песни, пляски цыган. Я
подпевала им. До чего хотелось превратиться в цыганку, петь, петь, да плясать с ними.
Может быть, из-за них я стала артисткой»9.
7
Бекетова М. А. Цит. соч. С. 78.
Там же. С. 131, 132.
9
Горелов А. Среди бушующих созвучий… - Музыкальная жизнь, 1984, № 18. С. 20.
8
У Блока тоже, несмотря на всю внешнюю сдержанность и холодность, в душе кипели
страсти.
Сама себе закон – летишь, летишь ты мимо,
К созвездиям иным, не ведая орбит,
И этот мир тебе – лишь красный облак дыма,
Где что-то жжет, поет, тревожит и горит!
И в зареве его – твоя безумна младость…
Всё – музыка и свет: нет счастья, нет измен…
Мелодией одной звучат печаль и радость…
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.
Так завершается одно из десяти стихотворений, из цикла «Кармен», посвященного
Любови Дельмас.
Долго поэт не решался подойти к покорившей его актрисе – посещал все спектакли с
ее участием, покупал ее фотографии, писал письма, не подписывая их:
«Я смотрю на Вас в «Кармен» третий раз, и волнение мое растет с каждым разом.
Прекрасно знаю, что я неизбежно влюбляюсь в Вас, едва Вы появитесь на сцене. Не
влюбиться в Вас, смотря на Вашу голову, на Ваше лицо, на Ваш стан, - невозможно. Я
думаю, что мог бы с Вами познакомиться, думаю, что Вы позволили бы мне смотреть на
Вас, что Вы знаете, может быть, мое имя. Я – не мальчик, я знаю эту адскую музыку
влюбленности, от которой стон стоит во всем существе и которой нет никакого исхода.
Думаю, что Вы очень знаете это, раз Вы так знаете Кармен…»10.
Долго ходил поэт вслед за своей музой по улицам Коломны, ведь по стечению
обстоятельств они жили по соседству, на Офицерской улице; он в доме № 57, она – в доме
53, но сначала он этого не знал и расспрашивал о ней дворника и «швейцариху» другого
дома. «Выхожу – мокрая метель. Иду по Торговой, боюсь и надеюсь догнать. Дворник
огромного углового дома (Екатерининский канал и Мастерская) – пьяный. – «Здесь, с
черного хода» - «А другого нет?» - «Нет»…
С набережной – швейцариха. – «Нет, кажется, войти в подъезде рядом».
Окончательно теряюсь». 11
Узнав адрес, Блок бродит вокруг ее дома, смотрит на освещенные окна:
В последнем этаже, там, под высокой крышей,
Окно, горящее не от одной зари…
Когда же наконец происходит знакомство, они очень много времени проводят вместе,
гуляют по городу, ведут бесконечные ночные разговоры по телефону, посылают друг
другу письма и цветы.
Поэт и переводчик Елена Михайловна Тагер оставила воспоминания о встрече с
Блоком на литературном вечере в Тенишевском училище: «Прочитав стихи на эстраде, он
перешел в публику и занял место рядом с Л.А. Андреевой-Дельмас. Она была
ослепительна, в лиловом открытом вечернем платье. Как сияли ее мраморные плечи!
Какой мягкой рыже-красной бронзой отливали и рдели ее волосы! Как задумчиво смотрел
10
11
Блок А.А. Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 6. Л., 1983. С. 238.
Блок А.А. Записные книжки. М., 1965. С. 212-213.
он в ее близкое-близкое лицо! Как доверчиво покоился ее белый локоть на черном рукаве
его сюртука!»12
Письма Блока 1914 года продолжают и дополняют стихотворные посвящения:
6 мая – «Счастье мое, я смотрел на Ваше окно в 11 часов и сейчас; Ваше окно
светится, Вы никуда не уходили. Я боюсь звонить к Вам сейчас и не хочу тревожить ваши
нервы. Мысли мои тяжелы и печальны, и сам я такой, но, когда я смотрю на светлое окно,
меня наполняет горячая нежность и благодарность Вам за то, что Вы [есть] – в мире, за то,
что Вы такая – и красивая, и прекрасная, и окрыленная, и тихая, веселая и печальная…»13
«Блок много раз, и не только в стихах, говорит о ее красоте, но, во всяком случае, это
не была миловидность, как обычно ее понимают. У Блока было свое представление о
женской привлекательности, бесконечно далекое от стандарта писаной красавицы. Все его
женщины были не красивы, но прекрасны, - вернее сказать, такими он сотворил их – и
заставил нас поверить в его творение»14.
Те же слова можно отнести к Вере Федоровне Комиссаржевской, «Чайке русской
сцены»: худенькая, хрупкая, внешне неброская женщина с маленьким личиком; – Мария
Савина, соперница по сцене Александринского театра, ехидно называла ее «актрисой из
кукольного театра с личиком в кулачок»15. Но лицо это было освещено светом огромных
прекрасных глаз, к тому же Вера Федоровна обладала неповторимым по тембру,
чарующим голосом.
К образу Веры Комиссаржевской часто
обращались поэты ее времени, без нее был
немыслим Петербург, она даже могла примирить
с этим мрачным, не всеми любимым городом
самим фактом своего существования. Чехов в
одном из своих писем В.И. НемировичуДанченко пишет: «Твою нарастающую
антипатию к Петербургу я понимаю, но все же в
нем много хорошего; хотя бы, например,
Невский в солнечный день или
Комиссаржевская, которую я считаю
великолепной актрисой»16.
Образ Комиссаржевской играет большую
роль в творчестве Николая Агнивцева,
известного поэта начала ХХ века. Песни и
куплеты на его стихи исполняли А.Н.
Вертинский и Н.Н. Ходотов. Образ
Комиссаржевской возникает в стихотворении «У
Александринского театра»:
И в ночь, когда притихший Невский
Глядит на бронзовый фронтон,
12
А. Блок в воспоминаниях современников. Т.2. С. 102.
Блок А.А. Собр. соч. Т. 6. С. 241-242.
14
Орлов В.Н. Гамаюн. Л., 1980. С. 515.
15
Цит. по: Безелянский Ю.Н. Вера, Надежда, Любовь… Женские портреты. М., 2000. С. 181.
16
Чехов А.П. Собр. соч. в 12-ти тт. Т.12. М., 1964. С. 113.
13
Белеет тень Комиссаржевской
Меж исторических колонн…
Ты, Петербург, с отцовской лаской
Гордишься ею!.. Знаю я:
Была твоей последней сказкой
Комиссаржевская твоя…
Нежнее этой сказки – нету!
Ах, Петербург, меня дивит,
Как мог придумать сказку эту
Твой размечтавшийся гранит?!
Ее образ предстает пред нами в другом «театральном» стихотворении Агнивцева
«Принцесса Моль!», в котором повелительница театров, сказочная принцесса Моль,
вспоминает прославленных театральных мастеров разных жанров:
Ах, Петербург, в борьбе с судьбою,
В глазах все небо затая,
Горит лампадой пред тобою
Комиссаржевская твоя.
С Коломной связан последний этап творчества Комиссаржевской, годы ее работы в
театре на Офицерской, когда она поселилась у своих братьев Федора и Николая в доме 27
на углу Английского проспекта и Торговой улицы. Это был нелегкий период в ее жизни,
она хотела уйти из реалистического театра в символизм и взяла в труппу на должность
главного режиссера В.Э. Мейерхольда. Он сделал несколько удачных постановок, но
большинство спектаклей были приняты зрителями холодно. Самой Комиссаржевской
доставила удовлетворение только работа над ролью Беатрисы в пьесе «Сестра Беатриса»
Метерлинка.
Режиссер Евтихий Карпов, сотрудничавший с Комиссаржевской в Александринском
театре, вспоминает: «Да, Вера Федоровна была индивидуальна в своем разнообразном
творчестве и… глубоко правдива. Правдива, как жизнь, преломленная в душе великого
художника сцены.
Неотразимо действовала на душу зрителя ее игра, именно, своей глубокой правдой,
своей искренностью. Ее чудный голос мог передавать самые тончайшие настроения души,
ее лицо было до поразительности выразительно, в ее глазах отражалось малейшее
душевное движение…
И когда Вера Федоровна, в порыве исканий, увлекаясь условным изображением на
сцене стилизованного театра, стала играть по методу новаторов режиссеров, она утратила
много своего обаяния».17
В этот период времени происходит знакомство актрисы с В.Я. Брюсовым, давшим
театру для постановки свой перевод пьесы М. Метерлинка «Пеллеас и Мелизанда».
Между поэтом и актрисой вспыхивает роман, который носит по преимуществу
эпистолярно-поэтический характер.
17
Карпов Е. Вера Федоровна Коммиссаржевская. Биографический очерк. – Сборник памяти В.Ф.
Коммиссаржевской. СПб., 1911. С. 35.
Комиссаржевская пишет ему письма, подписываясь то именем Беатрисы, то
Мелизанды. Он отвечает на письма стихами. Например, 27 сентября 1907 года
Комиссаржевская отправляет Брюсову письмо:
«Думали ли Вы эти дни о Мелизанде? Думали ли Вы эти дни о Беатрисе? Если – да,
что Вы думали? Если нет, почему Вы не думали?
Я хочу Вашего ответа таким, как Вы редко его даете: совсем таким, как он звучит в
Вас, пока Вы читаете эти строки».18
В день получения письма 29 сентября 1907 года Брюсов написал:
Это призрак или птица
Бело реет в вышине?
Это осень или жрица,
В ризе пламенной и пышной,
Наклоняет лик ко мне?
Слышу, слышу: ты пророчишь!
Тихий путь не уклоня,
Я исполню все, что хочешь!
Эти яркие одежды –
Понял, понял – для меня!
Если в этих первых стихах больше игры, условности, театральной образности, то
впоследствии поэт видит Комиссаржевскую со всей ее ранимостью и незащищенностью и
предугадывает уготованный ей трагический финал:
Во вселенной, страшной и огромной,
Ты была – как листик в водопаде,
И блуждала странницей бездомной
С изумленьем горестным во взгляде!
Ты дышать могла одной любовью,
Но любовь таила скорбь и муки.
О, как быстро обагрялись кровью
С нежностью протянутые руки!
Ты от всех ждала участья – жадно.
Все обиды, как дитя, прощала.
Но в тебя вонзались беспощадно
Острые бесчисленные жала.
И теперь ты брошена на камни,
Как цветок, измолотый потоком,
Бедная былинка, ты близка мне, Мимо увлекаемому Роком.
Последние два года – самый горестный период в жизни актрисы, все ее мысли и силы
сосредоточены на том, чтобы как-то добыть денег на содержание театра, на открытие
своей театральной школы. Выход из безденежья актриса искала в гастролях. Она
18
Цит. по: Рыбакова Ю.П. Комиссаржевская. Л., 1971. С. 172.
отправляется на длительные гастроли в Америку, затем почти без отдыха - в поездку по
городам России, едет в Среднюю Азию, где в Ташкенте заражается черной оспой и 10
февраля 1910 года умирает.
Современники были потрясены безвременной гибелью великой актрисы. Первый
театральный учитель Комиссаржевской актер В.Н. Давыдов заявил: «Пишут, что Вера
Федоровна умерла от оспы. А по-моему, она умерла не столько от оспы, сколько от того
нравственного потрясения, от тех обидных неудач, гонений, которые ей пришлось
пережить за последние годы. У нас, в Петербурге, не дают дорогу таким, как
Комиссаржевская! У нас не ценят истинных талантов и заставляют их бежать в
провинцию. Вот главная причина этой преждевременной тяжелой утраты»19.
Множество поэтов посвятили ей стихи, которые не равноценны по мастерству, но все
исполнены искреннего горя и сожалений о том, что не уберегли огромный талант, и
раскаяния в том, что недооценили актрису при жизни.
Поэт А.В. Бахирев пишет «Реквием»:
Над гробом твоим мы собрались в печали
И мучит тоска твоих бывших друзей,
Зачем легкомысленно так потеряли
Мы столько сокровищ при жизни твоей.
Зачем нам теперь только стала понятна
Столь ясно хрустальной души красота,
Когда так нежданно и так безвозвратно
Покинула нас дорогая мечта.
Ведь нам так легко было лаской приветной
С неправдами жизни тебя помирить,
Открылись бы двери святыни заветной,
Твой свет лучезарный нас мог озарить.
Но мы всю то жизнь равнодушно молчали,
Пока роковая минута пришла,
И тяжкое бремя житейской печали
Ты так одиноко несла.
Нам чудится лик с твоей грустной улыбкой,
И эта улыбка о том говорит,
Что где-то далеко над нашей ошибкой
Душа твоя прежней тоскою грустит.
Прости же, родная, наш грех неразумный,
Как часто при жизни прощала, любя,
Прости, что в толпе безтолковой и шумной
Друзья проглядели тебя.
Поэт и переводчик Татьяна Щепкина-Куперник печалится:
Холодно… пусто… Затерянность жуткая…
- Как же могла ты, ты, нежная, чуткая –
Так безпощадно уйти?
Сломана чистая белая лилия…
Горьки печальные слезы безсилия…
19
Цит. по: Безелянский Ю.Н. Вера, Надежда, Любовь… М., 2000. С. 186.
- Прощай и прости!
Даже известный в начале ХХ века поэт-сатирик Леонид Мунштейн, писавший под
псевдонимом Lolo юморески и ревю для кабаре, откликнулся на смерть Комиссаржевской
трагическими стихами:
Молитесь о сестре, покинутые братья…
Молился бы и я… но нет святых молитв –
Я их давно забыл среди «житейских битв» Остались у меня в душе одни проклятья!
Они в груди моей клокочут и ревут, И всю их гневную, мятущуюся стаю
Тебе, Судьба, иль Рок – иль как тебя зовут?
Тобой ограбленный, сегодня я бросаю!
Ты, погасивший свет глубоких, вещих глаз,
Ты, посмеявшийся над дивными чертами, Кого ты взял у нас, кого ты взял у нас?
Что сделал с нашими заветными мечтами!
Брюсов, конечно, не остался в стороне и отозвался на смерть актрисы несколько
тяжеловесным стихотворением «Стихи к Мелизанде», где Комиссаржевская соотнесена с
героиней пьесы Метерлинка.
Но, безусловно, самые прекрасные стихи «На смерть Комиссаржевской» написаны
Блоком:
Пришла порою полуночной
На крайний полюс, в мертвый край.
Не верили. Не ждали. Точно
Не таял снег, не веял май.
Не верили. А голос юный
Нам пел и плакал о весне,
Как будто ветер тронул струны
Там, в незнакомой вышине…
Что в ней рыдало? Что боролось?
Чего она ждала от нас?
Не знаем. Умер вешний голос,
Погасли звезды синих глаз…
Так спи, измученная славой,
Любовью, жизнью, клеветой…
Теперь ты с нею – с величавой,
С несбыточной твоей мечтой.
А мы – что мы на этой тризне?
Что можем знать, чему помочь?
Пускай хоть смерть понятней жизни,
Хоть погребальный факел – в ночь..
Пускай хоть в небе – Вера с нами.
Смотри сквозь тучи: там она –
Развернутое ветром знамя,
Обетованная весна.
Хочется напомнить об еще одной творческой стороне Коломны – вечно юном
искусстве балета. Поблизости от Мариинского театра часто селились балерины. На
«самом балетном проспекте Петербурга» - Английском проспекте в доме № 18 с 1892 по
1907 год жила знаменитая балерина Матильда Феликсовна Кшесинская. Она появилась в
то время, когда, по словам театрального критика и историка балета А.А. Плещеева, «для
возбуждения интереса к зачахшему балету дирекция приглашала итальянских балерин,
которые завладели репертуаром и сердцами балетоманов»20. Юная Кшесинская доказала,
что русские балерины могут быть ничуть не хуже итальянок. Она первой из русских
балерин вслед за Пьериной Леньяни исполнила 32 фуэте. Хотя Кшесинская была
превосходной, очень техничной танцовщицей, она, пожалуй, больше прославилась
скандальными романами, самым громким из которых был роман с наследником русского
престола Николаем Александровичем, с которым она познакомилась в марте 1890 года на
приеме после выпускного экзамена из Театрального училища. В этот день император
Александр Ш пожелал ей: «Будьте украшением и славою нашего балета»21.
Среди поклонников обаятельной, живой и жизнерадостной балерины были в
основном высокопоставленные особы, так что она чаще получала в дар не стихи, а
материальные ценности – особняки, драгоценности. Когда в 1904 году Кшесинская на 32
году жизни надумала покинуть балет, то в день прощального бенефиса получила однако
от неизвестного автора восторженные стихи, в которых балерину величали
роскошнейшим цветком, звездой из звезд, наядой из наяд:
Не верим мы, представить мы не можем,
Чтоб нас покинула, в разцвете сил и лет,
Звезда роскошная, - нет, мы себя тревожим
Напрасным страхом… Милый, чудный цвет,
Кшесинская, нас не покинет, нет!
Действительно, балерина не покинула
поклонников своего таланта, уже в следующем сезоне
она вернулась на сцену на правах гастролерши. Она
вышла на сцену в последний раз в лондонском
«Ковент-Гардене» в 1936 году в возрасте шестидесяти
трех лет, продемонстрировав небывалое для тех лет
сценическое долголетие.
Здесь же на Английском проспекте, в
несохранившемся доме № 21, с 1910 по 1913 год
снимала квартиру Анна Павлова, дочь прачки, ставшая королевой сцены, символом
русского балета. Жизнь Павловой похожа на сказку о Золушке. Имя ее стало синонимом
классического танца, красоты и гармонии.
Современники не часто посвящали ей стихи, но ее образ, даже мимолетно
промелькнув в их произведениях, играл очень важную, порой ключевую роль в создании
образа эпохи.22 «Лебедем непостижимым» проплывает она в эпической «Поэме без героя»
20
Цит. по: Русский балет. Альбом № 1. «Солнца России», Петроград, б.г.
Цит. по: Кшесинская М.Ф. Воспоминания. М., 2003. С.34.
22
Однако англичанин Таллок Калл посвятил Анне Павловой целый том стихотворений*, одно из которых,
«Бабочки», специально для нашей конференции помог мне перевести в стихотворной форме уроженец
Коломны поэт и журналист Анатолий Розенблат:
21
Анны Ахматовой, о которой автор отзывалась так: «… это огромная траурная, мрачная
как туча – симфония о судьбе поколения и лучших его представителей, т.е. вернее обо
всем, что нас постигло. А постигло нас разное: Стравинский, Шаляпин, Павлова – слава,
Нижинский – безумие, Маяковский, Есенин, Цветаева – самоубийство…»23
Образ Павловой появляется и в упомянутом стихотворении «Принцесса Моль»
Николая Агнивцева:
То упадая, то взлетая,
С Невы на целый мир кругом
Сверкает Павлова 2-ая
Алмазно-блещущим носком.
Действительно, Анна Павлова была зачислена в труппу Мариинского театра в 1899
году как Павлова 2-я, поскольку здесь уже выступала ее однофамилица - Варвара Павлова,
танцовщица, отличавшаяся только привлекательной внешностью. Истинные любители
балета быстро поняли, кто на самом деле первый и единственный. Анна Павлова
приобрела столь фантастическую популярность, что в
Австралии в ее честь придумали изысканное лакомство
– воздушный десерт из безе, взбитых сливок и фруктов,
в Голландии вывели особый сорт белоснежных
тюльпанов – Anna Pavlova, ее именем назвали один из
самолетов государственной авиакомпании
Нидерландов, а 31 мая 1988 года это имя дали малой
планете, открытой в крымской обсерватории.
Образ Анны Павловой мимолетно запечатлен в
стихотворении Иосифа Бродского, посвященном
Михаилу Барышникову:
В зрачках городовых желтели купола.
В каких рождались, в тех и умирали гнездах.
Ты просила: «Спой песню о бабочках»
Над букетом нарциссов и роз…
Вдруг слеза заблестела, как звездочка,
Я смутился: неужто всерьез?
Что мне бабочек столпотворение?
Когда танец твой, вырвавшись вдруг,
Был, как легкой накидки парение,
И как взмах крылышкующих рук!
Где мне слов отыскать подобающих,
Соразмерных созвучий и рифм,
Чтобы танец, от слов ускользающий
Описать, его трепет и ритм?
Не дано миру фраз соответствовать
Миру фей с их балетной судьбой.
Я лишь немо могу их приветствовать,
А ты просишь: «Спой песню мне, спой».
*A. Tulloch Cull Poems to Pavlova. London, MCMXIII.
23
Цит. по: Театр в русской поэзии / Сост. и автор пояснительного текста М. Хализева. М., 2007. Т. 2. С.210.
И если что-нибудь взлетало в воздух,
То был не мост, то Павлова была.
Московская поэтесса Нина Ландышева посвятила свое стихотворение самому
знаменитому номеру Павловой:
Прожектор, лебедь плавно выплывает,
И музыка Сен-Санса, полустон…
На сцене Анна, зал вдруг замирает,
В кулисе Фокин отрешен.
И руки девичьи, они сплелись с крылами,
И взмахи трепетны, тот лебедь обречен…
Истома, близость смерти перед нами,
Иль кто-нибудь прощен?...
Да, «Лебедь» стал самым знаменитым номером Павловой, по преданию ее
последними словами стала фраза: «Приготовьте мой костюм Лебедя…»
Младшая современница Павловой Тамара Карсавина жила в юности в доме № 170 по
Екатерининскому каналу. Сразу по окончании училища она стала любимицей публики, но
в отличие от Кшесинской, поклонники которой были завсегдатаями партера, поклонники
Карсавиной сидели преимущественно на галерке. Это были гимназисты, студенты,
разночинная молодежь. Восторженно относились к Карсавиной и представители
творческой интеллигенции – художники, поэты. И как было не восхищаться этой
красивой, изящной интеллигентной танцовщицей! Много лет спустя в эмиграции поэт
Георгий Иванов напишет: «Карсавина на сцене была «Ангел во плоти»24. Многие
художники жаждали написать ее портрет, поэты посвящали ей стихи. 28 марта 1914 года
после выступления в клубе-кабаре «Бродячая собака» ей поднесли небольшой сборник
посвященных ей стихов, рисунков, музыкальный произведений, изданных специально к
этому вечеру как дар поэтов, художников, музыкантов любимой балерине. Сборник
получил название «Букет» из-за изображенного на его обложке букета.
Художник Сергей Судейкин, оформивший подвал кабаре к выступлению Карсавиной,
оставил такое воспоминание: «А вечер Карсавиной, этой богини воздуха. Восемнадцатый
век – музыка Куперена. «Элементы природы» в постановке Бориса Романова, наше трио
на старинных инструментах. Сцена среди зала с настоящими деревянными амурами XVIII
столетия, стоявшими на дивном голубом ковре той же эпохи при канделябрах.
Невиданная интимная прелесть. 50 балетоманов (по 50 рублей место) смотрели, затаив
дыхание, как Карсавина выпускала живого ребенка-амура из клетки, сделанной из
настоящих роз»25.
А вот как вспоминает об этом вечере сама Карсавина:
«Однажды я танцевала… под музыку Куперена «Кукушки и домино» и «Перезвон
колокольчиков Киферы», и не на сцене, а прямо среди публики, на маленьком
пространстве, окруженном гирляндами живых цветов. Я сама выбрала программу; в те
дни я обожала милую бесполезность кринолинов и мушек, любила звук клавесинов,
напоминавший жужжание пчел. Друзья в ответ преподнесли мне «Букет», только что
24
25
Цит. по: Дунаева Н.Л. Из истории русского балета. Избранные сюжеты. СПб, 2010. С. 212.
Цит. по: Шульц мл. С.С., Склярский В.А. «Бродячая собака». СПб, 2003. С. 73.
вышедший из печати. В этом альманахе поэты собрали созданные ими в мою честь
мадригалы, а за ужином продолжали придумывать и читать новые»26.
Сборник открывался вступительным словом режиссера Николая Евреинова «Слава
Карсавиной»: «От всех тоскующих по сладчайшей гармонии духа и материи! От всех,
кому ненавистен закон земного тяготения и радостны преодоления его, радостны бабочки,
птицы, былинки, подъемлемые дуновением ветра!.. От тех, наконец, кто не нашел еще
настоящих слов благодарности при оправдании мира через Красоту! – низкий поклон
Тамаре Платоновне Карсавиной, чье искусство – светлейшая радость сегодняшнего дня и
нежный, в мудрости своей, урок завтрашнему!»27 Далее следует замечательное
стихотворение Михаила Кузмина, раскрывающее яркий многогранный облик балерины:
В холодном зареве, не так ли,
И Вы ведете свой узор,
Когда в блистательном спектакле
У Ваших ног – малейший взор?
Вы – Коломбина, Саломея,
Вы каждый раз уже не та,
Но все яснее пламенея,
Златится слово «красота».
Кузмину вторит Ахматова, которая, не упоминая партий Карсавиной, несколькими
штрихами воссоздает пленительный образ танцовщицы:
Как песню, слагаешь ты легкий танец –
О славе он нам сказал, На бледных щеках розовеет румянец,
Темней и темней глаза.
И с каждой минутой все больше пленных,
Забывших свое бытие,
И клонится снова в звуках блаженных
Гибкое тело твое.
На рубеже ХIX-XX веков огромную
притягательную силу приобретает образ библейской
царевны Саломеи, потребовавшей в награду за свой
танец голову Иоанна Предтечи. В балете «Трагедия
Саломеи» на музыку Ф. Шмитта роль Саломеи
великолепно исполнила Тамара Карсавина. В
«Букете» были помещены рисунок С.Ю. Судейкина,
изображающий Карсавину в этой роли, и
чрезвычайно эмоциональное стихотворение Михаила
Лозинского «Саломее»:
Эти очи, любимые мраком,
Зеркала неживой пустоты,
Озари пламенеющим маком,
26
27
Карсавина Т.П. Театральная улица: Воспоминания / Пер. с англ. И.Э. Балод. М., 2004. С. 274.
Букет для Тамары Карсавиной / Составление и макет Вадима Киселева. [М., 1996].
Смуглым углем твоей красоты!
Я принес к твоему изголовью,
Опустил возле милой руки
Темный кубок, наполненный кровью,
Неколеблемой влагой тоски.
Расплеснут его знойные руки
И сплетутся как пена волны,
Как густые пахучие звуки,
При огнях полуночной зурны.
О, пляши для меня Саломея,
О, пляши для меня, - я устал, Все редеющим облаком вея
Сумасшедших твоих покрывал!
И когда, несказанно бледнея,
Ты замрешь, как те солнца в пруду,
Красота, моя дочь, Саломея,
Я к коленям твоим припаду.
Предрассветной трубы не услышит
Кто безмолвье забвенья вкусил,
Будет сумрак, что ввек не колышет
Нескончаемо-бархатных крыл.
Тема «Прекрасные дамы Коломны» чрезвычайно обширна. В Коломне в разное
время проживало множество красавиц. В начале XIX века здесь жила воспетая
Пушкиным Авдотья Истомина, позже поселилась любимица театралов Варвара
Асенкова. В середине ХХ века здесь обитали три замечательные балерины, кумиры
ленинградской публики: Галина Уланова, Татьяна Вечеслова, Наталья Дудинская,
также не обделенные вниманием поэтов. Ограниченная определенными
временными рамками, я не могла уделить должное внимание всем им, поэтому
остановилась только на красавицах, живших в Коломне в начале ХХ века, в период
времени, вошедший в историю под звучным названием «серебряного века». Им, по
моему мнению, в наибольшей степени подходит звание «прекрасных дам». Моя
статья – не литературоведческий труд, не научное исследование, а некие зарисовки
о незаурядных женщинах, блиставших на сцене и прославивших русское искусство
во всем мире, или же превративших саму свою жизнь в произведение искусства. Их
имена навсегда останутся в истории русского театра и в русской поэзии.