«МОЙ ДОМ ВЕЗДЕ, ГДЕ ЕСТЬ НЕБЕСНЫЙ СВОД…» М. Ю
advertisement
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «ТАМБОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ имени Г. Р. ДЕРЖАВИНА» Посвящается 200-летию со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова «МОЙ ДОМ ВЕЗДЕ, ГДЕ ЕСТЬ НЕБЕСНЫЙ СВОД…» М. Ю. Лермонтов и Тамбов Тамбов 2014 Ответственные редакторы: кандидат филологических наук, доцент Г. Б. Буянова; доктор филологических наук, профессор Н. Л. Потанина Редакционная коллегия: доктор экономических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ В. М. Юрьев; доктор экономических наук, профессор В. В. Смагина; кандидат юридических наук, профессор С. С. Худяков; доктор филологических наук, профессор Л. В. Полякова Издание подготовлено при финансовой поддержке РГНФ проекта подготовки научно-популярных изданий «“Мой дом везде, где есть небесный свод...”: М. Ю. Лермонтов и Тамбов», проект № 14-44-93019 «Мой дом везде, где есть небесный свод…». М. Ю. Лермонтов и Тамбов / отв. ред. Г. Б. Буянова, Н. Л. Потанина ; М‑во обр. и науки РФ, ФГБОУ ВПО «Тамб. гос. ун-т им. Г. Р. Державина». Тамбов : Издательский дом ТГУ им. Г. Р. Державина, 2014. с. : ил. ISBN 978-5-?????-???-? Книга «“Мой дом везде, где есть небесный свод…”: М.Ю. Лермонтов и Тамбов» представляет собой коллективную монографию, в которой изложены известные на сегодняшний день сведения о связях поэта с Тамбовом, об увековечивании его памяти в нашем городе, изучении его произведений, популяризации творческого наследия писателя, уникальных тамбовских находках, связанных с именем поэта и историко-литературной и культурной жизнью Тамбова. Книга предназначена для историков литературы, студентов, учителей, школьников, всех интересующихся отечественной литературой, историей и культурой. © ФГБОУ ВПО «Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина», 2014 Г. Б. Буянова «Он был рождён для славы, для надежд и вдохновений…»: М. Ю. Лермонтов в жизни и творчестве …Осенью 1839 года редактор-издатель журнала «Отечественные записки» А. А. Краевский обсуждал с литературным критиком И. И. Панаевым возможность публикации поэмы М. Ю. Лермонтова «Демон» и сожалел о том, что у автора не осталось чернового варианта полного текста поэмы — отдал читать знакомым барышням: «Таков мальчик уродился!» [1, с. 310]. Для того, чтоб родился этот мальчик — великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов, — судьбе было угодно соединить Юрия Петровича Лермонтова, чьи предки были выходцами из Шотландии и служили русскому царю и России с 1633 года, и Марию Михайловну Арсеньеву — наследницу — по матери, урождённой Елизавете Алексеевне Столыпиной, — богатого и влиятельного рода Столыпиных. История упоминает о Лермонте рыцаре в 1061 году. Рыцарь Лермонт участвовал в борьбе короля Малькольма против Макбета, героя шекспировской трагедии. Шотландские летописи знают ещё другого Лермонта, Томаса-певца, поэта, жившего в конце XIII века. Его воспел Вальтер Скотт — в балладе он рассказал народное предание о певце. Лермонт будто бы получил дар песен от фей, но с условием, что он отдаёт себя в распоряжение фей, когда им будет угодно. И вот однажды, в самый разгар пира в родовом замке Лермонта среди восторгов гостей пред чудным талантом хозяина явились два белоснежных оленя и увели за собой певца… «В начале XVII века один из Лермонтов выехал из Шотландии в Польшу, в 1613 году он вместе с польскими войсками защищал крепость Белую от русских, потом перешёл на московскую службу, быстро занял видное положение, получал от царя деревни и пустоши, умер под Смоленском, — писал во вступительной статье к изданию сочинений М. Ю. Лермонтова 1908 года приват-доцент Московского университета И. И. Иванов. — Потомки его бывали воеводами, стольниками, но с течением времени род Лермонтова захудал. Уже прадед поэта не перешёл за чин подпоручика, а отец Юрий Петрович, воспитанник первого кадетского корпуса, — в отставке капитан, владелец очень скромного поместья Кропотовки в Ефремовском уезде, Тульской губернии. Память о родовитости семьи и её былом процветании успела до такой степени изгладиться, что Юрия Петровича богатые соседи считали просто только армейским офицером и мелкопоместным дворянчиком» [2, с. 5]. Семья Е. А. Арсеньевой, бабушки поэта, считалась одной из самых родовитых и влиятельных; сама Елизавета Алексеевна высоко ценила родовитость свою и своего мужа, отличалась сильным и властным нравом, «на увлечение дочери смотрела как на унижение и несчастье, к Юрию Петровичу до самой его смерти относилась как к человеку чужому, недостойному, дерзко проникшему в её сановитый высокопочтенный дом» [2, с. 10]. Однако хрупкая и мечтательная Мария Михайловна так любила своего избранника, что настояла на своём решении обвенчаться с Юрием Петровичем. В альбоме Марии Михайловны читаем трогательное признание: Люблю тебя, люблю — сам Бог мне в том свидетель. Возможно ли твоих достоинств не ценить? Люблю тебя, мой друг, люблю я Добродетель, Желание одно — тебе подобной быть. [3, с. 26] Драматическая история взаимоотношений матери, отца и бабушки, завершившаяся ранней смертью Марии Михайловны и отъездом Юрия Петровича из Тархан сразу же после девятого дня с момента кончины жены, хрестоматийно известна. «В слезах угасла мать моя» — напишет впоследствии поэт — кратко и красноречиво. «Мой отец не знал покоя по конец» — это об отце, и в этом же стихотворении — о себе: «Я сын страданья… От них остался только я…» [4, I, с. 346]. Любил с начала жизни я Угрюмое уединенье, Где укрывался весь в себя, Бояся, грусть не утая, Будить людское сожаленье [4, I, с. 140] — признавался Лермонтов в 1829 году. Как бы ни любила его бабушка, он не мог разделить с ней свои тайны и заветные желания. Рядом не было родной души — поэтому и рос Лермонтов задумчивым, одиноким и обособленным, ни на кого не похожим. О том, как не хватало ему родителей, можно судить по воспоминаниям поэта: «Когда я был трёх лет, то была песня, от которой я плакал: её не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал её, она произвела бы прежнее действие. Её певала мне покойная мать» [5, с. 357], по многочисленным прозрачным параллелям между биографией писателя и судьбами его героев, по письмам. Пожалуй, раньше многих дар сына разглядел отец: «…ты одарён способностями, — не пренебрегай ими и всего более страшись употреблять оные на что-нибудь вредное и бесполезное: это талант, в котором ты должен будешь некогда дать ответ Богу!» [2, с. 14]. Творец щедро наградил Лермонтова талантами и воображением необычайной силы. В 1830 году поэт писал: «Когда я ещё мал был, я любил смотреть на луну, на разновидные облака, которые в виде рыцарей с шлемами теснились будто вокруг неё: будто рыцари, сопровождающие Армиду в её замок, полные ревности и беспокойства» [5,с. 357]. Пожалуй, ни у одного русского писателя нет таких удивительных глаз, такого воображения: «Я один раз ехал в грозу, куда-то; и помню облако, которое небольшое, как бы оторванный клочок чёрного плаща, быстро неслось по небу: это так живо передо мною, как будто вижу…» [5, с. 357]. Лермонтов — это поистине очарованная красотой природного мира душа — пылкая, страстная, ищущая действия, стремящаяся к чудесному: Всегда кипит и зреет что-нибудь В моём уме. Желанье и тоска Тревожат беспрестанно эту грудь. Но что ж? Мне жизнь всё как-то коротка И всё боюсь, что не успею я Свершить чего-то! — Жажда бытия Во мне сильней страданий роковых… [4, I, с. 293] Из многочисленных описаний биографии поэта известно, что детские впечатления Лермонтова не ограничивались средней полосой России. Чтобы укрепить здоровье внука, Е. А. Арсеньева трижды во-зила его к Кавказским минеральным водам в Горячеводск, впоследствии переименованный в Пятигорск. Это было летом 1818, 1820 и 1825 годов [6]. В воспоминаниях тамбовца, преподавателя-филолога Алексея Петровича Острякова есть свидетельство о том, что во время одной из этих поездок Лермонтов с бабушкой останавливался в Тамбове: «Нотариус Телепнев жил со своей сестрой госпожой Сенчуковой и её двумя дочерьми, в то время девочками 10–12 лет. <…> В Тамбове Телепнев имел дом на месте выстроенной потом Михайловым Павлом Ильичом гостиницы, переименованной в советские уже годы “Цной”, что около памятника Ленину и против театра (бывшего Дворянского собрания). В этом доме в 1824 году (год указан неточно, путешествие состоялось летом 1825 г. — Г. Б.) останавливалась пензенская помещица Елизавета Алексеевна Арсеньева со своим внуком, ставшим впоследствии гениальным русским поэтом, но непоправимо для последующей русской культуры погибшим на дуэли с Мартыновым в 1841 году у подошвы горы Машук близ Пятигорска и оставившим в душе каждого образованного человека неизгладимый след, имя которому Лермонтов» [7, с. 64]. Телепневы — дворянский род, происходящий, по Общему Гербовнику, от князей ТелепневыхОболенских, а по росписи, поданной Телепневыми в разряд в конце XVII в. — от польского выходца Степана Телепнева. Многие Телепневы служили в XVII веке стольниками и стряпчими. Род Телепневых внесён в родословные книги Костромской, Московской, Орловской, Ярославской, Тамбовской губерний [8, с. 807]. «Сенчуковы-Телепневы, — продолжает в воспоминаниях А. П. Остряков, — хранили реликвии, оставшиеся от пребывания Лермонтова-мальчика и Лермонтова-автора “Казначейши”, в гостях у их прабабки и прадеда: рисунок Миши Лермонтова и ножичек, подаренный им тогда десятилетней девочке, его ровеснице, бабке госпожи Сенчуковой и нотариуса Телепнева (её брата)» [7, с. 64]. «Мальчик горячо полюбил Кавказ, его горы, буйную растительность, живописные бурные речки, сильных смелых горцев» [9, с. 18], — писал о лермонтовском путешествии 1825 года С. В. Иванов. Лермонтов запечатлел увиденное в ранних лирических стихотворениях «Грузинская песня», «Черкешенка», «Люблю я цепи синих гор…», «Прощанье», «Кавказу», «Кавказ», «Утро на Кавказе», «Крест на скале», «Прими, прими мой грустный труд…» и др., в поэмах «Черкесы», «Кавказский пленник», «Измаил-Бей», «Аул Бастунджи», «Хаджи Абрек», «Каллы», возвращался к кавказской теме в зрелой лирике — «Валерик», «Спор», «Дары Терека», «Тамара» и поэмах «Мцыри» и «Демон», на Кавказе происходит действие в повестях романа «Герой нашего времени» («Бэла», «Максим Максимыч», «Фаталист»). Сам факт постоянного обращения мысли поэта к нему показывает, насколько сильным было обаяние этого края и его воздействие на воображение поэта. Лермонтов прожил на Кавказе в общей сложности не много времени, но чувством и мыслью он сжился с ним настолько, что Кавказ стал для него второй родиной, любимым краем его поэтического вдохновения. 8 июля 1830 года поэт признавался в «Записной книжке»: «Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти… Я не помню, хороша собою была она или нет. Но её образ и теперь ещё хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему <…> Белокурые волосы, голубые глаза, быстрые, непринуждённость — нет, с тех пор я ничего подобного не видел или это мне кажется, потому что я никогда так не любил, как в тот раз…» [5, с. 357]: В младенческих летах я мать потерял. Но мнилось, что в розовый вечера час Та степь повторяла мне памятный глас. За это люблю я вершины тех скал, Люблю я Кавказ. Я счастлив был с вами, ущелия гор; Пять лет пронеслось: всё тоскую по вас. Там видел я пару божественных глаз; И сердце лепечет, воспомня тот взор: Люблю я Кавказ!.. [4, I, с. 134] Кавказ, соединивший в себе «сладкую песню отчизны», «памятный глас» матери и «божественные глаза» поразившей юного поэта девочки, становится воплощением гармоничного единства высоких душевных движений автора и мира природы. Лермонтов был «человеком уникального внутреннего устроения» [10, с. 15] и, вероятно, именно в горах Кавказа особенно обострялись чувства поэта, его живая, тонко чувствующая душа ощущала отеческую любовь Творца, дарящего ему счастье услышать материнский голос и почувствовать красоту мира. Он возвращался в Тарханы переполненным впечатлениями и, спустя годы, вспоминал, как гений его поэзии начал расправлять крылья: «Горы Кавказские для меня священны! Вы взлелеяли детство моё; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры всё мечтаю об вас да о небе. Как я любил твои бури, Кавказ!.. Воздух там чист, как молитва ребёнка, и люди, как вольные птицы, живут беззаботно; и в смуглых чертах их душа говорит… Всё, всё в этом крае прекрасно!» [11, II, с. 26]. *** В конце лета 1827 года бабушка повезла Лермонтова в Москву, в Благородный университетский пансион. Цели этого учебного заведения в воспитании детей были высоки и благородны: «1) Научить детей, или просветить их разум полезными знаниями и чрез то приуготовить их нужными быть членами общества; 2) вкоренить в сердце их благонравие и через то сделать из них истинно полезных, то есть честных и добродетельных сограждан; 3) сохранить их здравие и доставить им возможную крепость, столь нужную к понесению общественных трудов, к должному отправлению с успехом государственной службы» [9, с. 32]. Будущий пансионер Лермонтов к этому времени свободно владел французским языком, которому его учили полковник наполеоновской армии француз Жандро и гувернёр Жан Капэ, английским — его преподавал поэту англичанин Виндсон, немецким, который был родным для его бонны, Христианы Осиповны Ремер. В пансионе существовала традиция: каждый ученик отдавался на попечение одного из наставников, выбор которого предоставлялся родителям. Родственники бабушки, Мещериновы, рекомендовали ей Александра Зиновьевича Зиновьева, занимавшего в пансионе должность учителя русского и латинского языков и надзирателя. Это был человек разносторонне образованный, владевший несколькими иностранными языками, увлекавшийся педагогикой, историей, лингвистикой, теорией поэзии, эстетикой. Зиновьев готовил Лермонтова к вступительному экзамену и опекал своего ученика во всю бытность его в пансионе, умело направлял его интересы, знакомил с поэзией Шекспира и Гёте, Шиллера, Державина, Жуковского и Пушкина. Зачисленный в пансион 1 сентября 1828 года сразу в четвёртый класс, «полупансионером» — с правом ночевать дома — Лермонтов учился блистательно, был вторым учеником. «Как теперь смотрю на милого моего питомца, — рассказывал Зиновьев в своих воспоминаниях о нём, — отличившегося на пансионном акте, кажется, 1829 года. Среди блестящего собрания он прекрасно произнёс стихи Жуковского к Морю и заслужил громкие рукоплескания» [12, с. 77–78]. Лермонтов удачно исполнил на скрипке пьесу и вообще на этом экзамене обратил на себя внимание, получив первый приз — за сочинение на русском языке. Зимой 1828 года Лермонтов часто бывал у Мещериновых, подружился с сыновьями П. А. Мещеринова — Владимиром, Афанасием и Петром. У Павла Афанасьевича Мещеринова часто бывал его сослуживец по кирасирскому полку, герой Бородинской битвы Павел Моисеевич Меликов. Племянник П. М. Меликова, М. Е. Меликов, сопровождавший дядю к Мещериновым, оставил чрезвычайно выразительный портрет Лермонтова в отроческом возрасте: «Приземистый, маленький ростом, с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остаётся для меня загадкой. Глаза эти, с умными, чёрными ресницами, делавшими их ещё глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они бывали ужасны» [13, с. 73–74]. По традиции, сохранявшейся со времени Н. И. Новикова, в пансионе особенное внимание уделялось занятиям литературой. Воспитанники собирались на общее чтение, издавался рукописный журнал, в котором деятельно участвовал Лермонтов. «Им тогда уже писались стихотворения, на которые было обращено внимание учителей, — отмечает А. Скабичевский. — Он показывал свои переводы из Шиллера; любимому же своему учителю Александру Степановичу Солоницкому подарил тщательно переписанную тетрадку своих стихотворений. Особенно поощрял занятия литературою инспектор пансиона, известный московский профессор Михаил Григорьевич Павлов» [14, с. 14]. Он был личностью необычайно яркой, увлекался новейшими философскими теориями Гегеля и Шелллинга, вёл в 6 классе пансиона курс физики. Кроме Павлова большое влияние на воспитанников имел учитель словесности и эстетики в старших классах, известный поэт, переводчик и критик Алексей Федорович Мерзляков. Друг Жуковского, «человек даровитый и умный, душа поэтическая» (по словам В. Г. Белинского), он был знатоком античных поэтов, трагиков, сочинял песни в фольклорном стиле, обладал импровизаторским даром. Его занятия отличались «живою беседой при критических разборах русских писателей» [14, с. 10], имея ораторский талант, он прекрасно читал стихи и прозу. Мерзляков, безусловно, оказал большое влияние на Лермонтова, потому что давал ему ещё и частные уроки и был вхож в дом бабушки. Когда Лермонтов был арестован по поводу стихотворения на смерть Пушкина, Елизавета Алексеевна сокрушалась: «И зачем это я на беду свою ещё брала Мерзлякова, чтоб учить Мишу литературе! Вот до чего он довёл меня!» [14, с. 10]. Учителями Лермонтова в пансионе были также были замечательные педагоги С. Е. Раич (русская словесность и практические занятия по литературе), Д. М. Перевощиков (физика и механика), М. А. Максимович (естественная история), Д. Н. Дубенский (логика), Н. Н. Сандунов (русское законоведение) — не удивительно, что после двухлетнего пребывания в пансионе учёба в Московском университете Лермонтову показалась неинтересной… Время учёбы в Московском Благородном пансионе — это ещё и время увлечения Лермонтова театром. Помимо домашних спектаклей, в которых поэт принимал участие в детстве, в пятилетнем возрасте он был на представлении оперы «Князь-Невидимка, или ЛичардоВолшебник» К. А. Кавоса, в 1828 году слушал оперу Верстовского «Пан Твардовский», смотрел пьесу Дюканжа «Тридцать лет, или Жизнь игрока», и впечатления от увиденного, вероятно, отразились впоследствии в «Тамбовской казначейше». К эпохе поступления в Благородный пансион и обучения в нём относятся и первые проявления творчества Лермонтова. В 1828 году написаны «Осень», «Заблуждения Купидона», «Цевница», поэмы «Кавказский пленник» и «Корсар», в 1829 — «Жалобы турка», «Русская мелодия», «Мой демон», «Монолог», первая редакция поэмы «Демон». Пожалуй, одно из самых значительных стихотворений, созданных в этом году, — «Молитва» («Не обвиняй меня, всесильный…»). Лермонтовед Д. П. Муравьев подчёркивал, что эта молитва — одна из вершин ранней лирики Л. (наряду с «Ангелом» и «Парусом») [15, с. 283]. «По форме — считает В. И. Сиротин, — это молитва и покаяние» [16, с. 188]; оно «преисполнено неподдельной искренности, что делает его похожим на исповедь» [16, с. 189]. Исповедь в данном случае — своеобразная «биография души» автора, который сосредоточивает внимание на собственном внутреннем мире, его двойственности, своих тайнах и откровениях. Лермонтовская молитва — это попытка понять собственную душу, объяснить неясные душевные движения и своё назначение на земле, причины такого тягостного и рано ставшего неизбежным одиночества: Не обвиняй меня, всесильный, И не карай меня, молю, За то, что мрак земли могильный С её страстями я люблю; За то, что редко в душу входит Живых речей твоих струя, За то, что в заблужденьи бродит Мой ум далеко от тебя… [4, I, с. 76] Лирический герой объясняет свои ошибки, оправдывается, подчиняется воле Творца: «Не обвиняй меня, всесильный, / И не карай меня, молю…», благодарит за бесценный дар стихотворства — «чудный пламень», которым награждён, надеется на понимание Создателя, и среди стихотворных строк читается: «Прости меня и прими таким, каков я есть, каким Ты меня создал!». …29 марта 1830 года Высочайшим указом Правительственного Сената Московский Благородный пансион был преобразован в гимназию, в апреле того же года Лермонтов подал прошение об увольнении из пансиона. С сентября 1830 года по 1 июня 1832 года М. Ю. Лермонтов был студентом сначала нравственно-политического, а затем словесного отделений Московского университета. Сразу же после первых лекций занятия в университете прекратились: в Москве началась эпидемия холеры, принявшая, по воспоминаниям современников, «чудовищные размеры». Лишь в январе 1831 года занятия возобновились, но студенты долго ещё не могли дисциплинироваться. В поэме «Сашка» Лермонтов воспроизводит типичную университетскую картинку: …Пришли, шумят… Профессор длинный Напрасно входит, кланяется чинно, — Шумят… Он книги взял, раскрыл, прочёл… шумят; Уходит, — втрое хуже. Сущий ад! [4, IV, с. 155–156] Студенты недолюбливали П. В. Победоносцева, который «не слезал со своего любимого конька — старинных правил сочинения» [9, с. 61], спорили с профессором богословия П. М. Терновским, иронизировали, а иногда и высмеивали — по студенческому обычаю — преподавателя греческой словесности С. М. Ивашковского и И. М. Снегирева, любителя латыни. Но были среди университетских преподавателей студенческие любимцы: профессор русской истории и статистики М. Т. Каченовский, профессор Н. И. Надеждин, читавший теорию изящных искусств, блестящими были лекции профессоров М. П. Погодина и М. Г. Павлова. Особенно привлекательны для студентов были философско-исторические споры о прошлом и будущем России, предвосхищавшие столкновения западников и славянофилов во второй половине XIX века. С воодушевлением слушали они речь адъюнкта М. А. Максимовича: «Россия теперь а периоде юности, только приблизилась к расцвету, меж тем как европейские царства, обогнавшие Россию, уже на отцвете… Таким образом, Россия должна будет явить собою новое, самое высокое, полное и прочное, самое жизненное образование человеческого духа и составить средоточие просвещённого мира» [17, с. 399]. Эти возвышенные идеи воспитывали удивительную веру Лермонтова в Россию, в нравственную силу её народа, проявляющуюся в «Новгороде», «Бородине» и «Песне про купца Калашникова…», «Родине» и «Когда волнуется желтеющая нива»… В «Заметках» писателя читаем: «У России нет прошедшего; она вся в настоящем и будущем. Сказывается сказка: Еруслан Лазаревич сидел сиднем двадцать лет и спал крепко, но на двадцать первом году проснулся от тяжкого сна, и встал, и пошёл… и встретил он тридцать семь королей и семьдесят богатырей, и побил их, и сел над ними царствовать. Такова Россия» [5, с. 369]. 16 марта 1831 года в аудитории университета случился конфликт студентов с профессором уголовного права М. Я. Маловым, и Лермонтов, наряду с другими участниками беспорядка, ожидал наказания. В альбом Н. И. Поливанова (Поливанов и Лермонтов были дружны в студенческое время) поэт даже записал стихотворенье «Послушай, вспомни обо мне…»: Послушай, вспомни обо мне, Когда, законом осуждённый В чужой я буду стороне — Изгнанник мрачный и презренный… [4, I, с. 285] Но серьёзных репрессий не последовало: в карцер были отправлены 6 студентов (среди них — А. И. Герцен), профессор Малов вышел в отставку. «Студенческие годы были для Лермонтова критическими, переломными, периодом напряжённой работы ума. Замкнутый в себе с детства, поэт подходил к людям недоверчиво, опасливо. <…> Но в то же время потребность высказаться была настоятельная. Оставалось чаще беседовать с самим собой в своих стихотворениях. Он доверял только перу своему, только в стихах выражал сокровенные мечты» [9, с. 73] — пишет о времени студенчества поэта С. В. Иванов. К восемнадцати годам Лермонтов уже был автором трёх драм («Испанцы», «Люди и страсти», «Странный человек»), незавершённого романа «Вадим», пятнадцати поэм (среди которых «Последний сын вольности», «Аул Бастунджи», «Измаил-Бей», «Ангел смерти»), двух редакций «Демона», более двухсот пятидесяти стихотворений. Известия о революционных событиях во Франции (июль 1830 г.), мечты о свободе, высокие идеалы гражданственности, увлечённость поэзией Байрона, с которым Лермонтов «был неразлучен», определили яркий романтический пафос лирики юного поэта: Опять вы, гордые, восстали За независимость страны, И снова перед вами пали Самодержавия сыны… [4, I, с. 207] ……………………………… Сыны снегов, сыны славян, Зачем вы мужеством упали? Зачем? Погибнет ваш тиран, Как все тираны погибали… [4, I, с. 243] Высокие чувства, сильные страсти руководили поэтом и делали его героев похожими на него самого, а автора сближали с персонажами созданных им произведений. «Лермонтов доверчиво и всерьёз принял романтические идеи. Он почувствовал себя героем, который хочет переделать весь мир, бросая ему вызов и испытывая неутолимую жажду победы, — пишет В. И. Коровин — <…> романтические книжные мотивы он сделал личными и стремился претворить в своём жизненном опыте. И свою жизнь — внешнюю и внутреннюю — Лермонтов хотел построить в соответствии с романтическими представлениями, вычитанными из книг» [18, с. 143]. Именно поэтому «ранние стихи Лермонтова — это особое сотворённое им пространство, особое энергетическое поле его проявленной словом души. Души, которая уже наяву соприкоснулась с социальными, бытовыми, чувственными особенностями века, с идеями и надеждами своего времени. В них есть всё, что, наверное, и должно быть в стихах молодого поэта: возвышенные чувства и лирические страсти, попытки разобраться в себе, следы усвоенной культуры, начитанности, пока ещё неутолённые и оттого болезненные сомнения» [19, с. 38]. Я рождён, чтоб целый мир был зритель Торжества иль гибели моей, Но с тобой, мой луч путеводитель. Что хвала иль гордый смех людей! [4, I, с. 382], — читаем в стихотворении Лермонтова «Мы случайно сведены судьбою…» и понимаем, что вот уже 200 лет мир удивляется этой — не имеющей подобия — Жизни Поэта, о которой В. Г. Белинский написал образно и точно: «Его жизни суждено было проблеснуть блестящим метеором, оставить после себя длинную струю света и благоухания и — исчезнуть во всей красе своей» [20,]. 1 июня 1832 года после неудачных экзаменов Лермонтов был вынужден подать прошение об увольнении из университета: «…по домашним обстоятельствам более продолжать учение в здешнем университете не могу и потому правление императорского Московского университета покорнейше прошу, уволив меня из оного, снабдить надлежащим свидетельством, для перевода в императорский Санкт-Петербургский университет» [17, с. 405]. Оказавшись в Петербурге, поэт в письме к М. А. Лопухиной напишет о Москве с такой любовью и нежностью, что иначе, чем признанием в любви, эти строки назвать трудно: «…Мос-ква моя родина и такою будет для меня всегда: там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив!» [5, с. 402]. Москва Лермонтова — это дом, принадлежавший генерал-майору Ф. П. Толю на улице Красноворотской, в котором он родился, церковь Трёх Святителей, в которой крестили младенца, это дом В. М. Лаухиной на Поварской и Ф. И. Черновой на Малой Молчановке, где они с бабушкой жили во время учёбы поэта в пансионе и университете. Москва — это первые очарования и разочарования Лермонтова в любви… Весною, летом и осенью 1830 года поэт много времени проводил в подмосковной усадьбе покойного брата Е. А. Арсеньевой Дмитрия Алексеевича Столыпина Середниково в обществе Сашеньки Верещагиной (двоюродной сестры) и её приятельницы — Екатерины Сушковой. Юноша Лермонтов был влюблён в черноокую красавицу Сушкову, тогда как сама Екатерина Александровна в то время посмеивалась над юношей — поэтом. Обе барышни «обращались с Лермонтовым как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму» [21, с. 88]. С именем Сушковой связаны «Черноокой» и «Благодарю», а также одно из лучших ранних стихотворений Лермонтова — «Нищий». История его создания свидетельствует о том, какими сильными были для Лермонтова обиды, казавшиеся приятельницам шуткой, какой ранимой была душа поэта, и объясняет его мстительность по отношению к «miss black eyes» («черноокая барышня» — так называли Екатерину Александровну в молодёжном кругу), проявившуюся впоследствии. 14–17 августа 1830 года «общество пошло на богомолье пешком, — рассказывает об этом П. А. Висковатов, — только бабушка ехала впереди в карете. Весело, смеясь и болтая, шла молодёжь. На четвёртый день прибыли в лавру. Остановились в трактире. Умылись, переоделись и пошли в монастырь отслужить молебен. На паперти повстречали слепого нищего. Дряхлою, дрожащею рукой протянул он деревянную чашку, в которую спутники стали кидать ему мелкие деньги. Нищий крестился и благодарил: Подай вам Бог счастья, — говорил он, — господа добрые! Намедни вот насмеялись надо мною, тоже господа молодые, — заместо денег положили мне камешков» [6, с. 96]. Вернувшись в гостиницу, Лермонтов почти без помарок записал родившиеся у него стихи: …Куска лишь хлеба он просил, И взор являл живую муку, И кто-то камень положил В его протянутую руку. Так я молил твоей любви С слезами горькими, с тоскою; Так чувства лучшие мои Обмануты навек тобою! [4, I, с. 218] Очень серьёзное чувство вызвала у Лермонтова красавица Наталья Федоровна Иванова, дочь московского драматурга Ф. Ф. Иванова, автора популярных пьес «Семейство Старичковых» и трагедии «Марфа-Посадница». Около тридцати стихотворений, написанных в 1830–1832 гг., получивших название «Ивановского цикла», посвящено ей. 17 июля 1831 года была завершена автобиографическая драма «Странный человек», в которой нашли отражение события драматической любви поэта к Н. Ф. Ивановой. Лермонтов так горько переживал безответную любовь и новое разочарование, что каждая строка стихотворения «Я не унижусь пред тобою…» показывает, как множится его боль и обида: Я был готов на смерть и муку И целый мир на битву звать, Чтобы твою младую руку — Безумец! — лишний раз пожать! Не знав коварную измену, Тебе я душу отдавал; Такой души ты знала ль цену? Ты знала — я тебя не знал! [4, I, 125] «Лермонтов кипит открыто, долго, не прощая, — пишет Л. Васильева, анализируя этот лирический монолог Лермонтова. — Да, не самое высокое чувство перед нами, но кто из нас испытал бессильное страданье оскорблённого самолюбия, кто знавал острую ножевую боль от обиды, кто прошёл через предательство в любви, тому эти строки — свои…» [22, с. 16]. Как понятно лермонтовское возмущение и страдание! И ещё одну — важнейшую! — встречу подарила Лермонтову Москва. «Это была привязанность глубокая, всю жизнь сопровождавшая поэта. Образ этой девушки, а потом замужней женщины, является во множестве произведений нашего поэта и раздваивается потом в “Герое нашего времени”, в лицах княжны Мери и, особенно, Веры» [6, с. 134], — пишет П. А. Висковатов о Варваре Александровне Лопухиной, с которой Лермонтов познакомился в ноябре 1831 года. Мы случайно сведены судьбою, Мы себя нашли один в другом, И душа сдружилася с душою; Хоть пути не кончить им вдвоём! [4, I, с. 382] — читаем в стихотворении «Мы случайно сведены судьбою…» пророческие слова поэта, адресованные ей. Не погублю святое счастье Такой души и не скажу, Что недостоин я участья, Что сам ничем не дорожу… [4, I, с. 387] — признаётся лирический герой стихотворения «Оставь напрасные заботы». «Она не гордой красотою», «Расстались мы, но твой портрет», «Слова разлуки повторяя», «У ног других не забывал», «Валерик», «Мой друг, напрасное старанье», «Молитва» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…»), посвящение к редакции Демона» 1838 года — всё это ей, «милой, умной, как день, в полном смысле восхитительной», «пылкой, восторженной, поэтической и в высшей степени симпатичной» [23, с. 37–38] Вареньке Лопухиной. История их взаимоотношений отражена в целом ряде исследований. Доверимся одному из самых прозорливых биографов М. Ю. Лермонтова Ю. Н. Беличенко, который пишет о силе чувства Варвары Александровны к Лермонтову и о том, что «это была любовь на всю жизнь», следующее: «Именно её (Варвары Александровны — Г. Б.) простая и трогательная судьба убеждает меня в том, что бескорыстная женская любовь всё-таки существует. Она готова была пойти за ним куда угодно, но он не готов был взять на себя сердечный и нравственный груз такой ответственности» [19, с. 43]. Это простое и грустное суждение отражает жизненную правду: в пору рождения их удивительной любви Лермонтов был слишком молод для того, чтобы самостоятельно принять такое важное для обоих решение, как женитьба. Пройдёт много лет, прежде чем появятся строки «Валерика», в которых поэт напишет горько и светло: …В наш век все чувства лишь на срок; Но я вас помню — да и точно, Я вас никак забыть не мог! Во-первых, потому, что много И долго, долго вас любил, Потом страданьем и тревогой За дни блаженства заплатил; Потом в раскаянье бесплодном Влачил я цепь тяжёлых лет; И размышлением холодным Убил последний жизни цвет. С людьми сближаясь осторожно, Забыл я шум младых проказ, Любовь, поэзию, — но вас Забыть мне было невозможно… [4, II, с. 159] Варенька Лопухина и была той самой «родной душой», которую поэт обрёл в ранней юности, нежданно потерял и затем безнадёжно искал всю жизнь… Московский период жизни, длившийся пять лет, закончился в июне 1832 года, когда Лермонтов отправился в Петербург с целью продолжить учёбу в университете. В Петербурге в общей сложности Лермонтов проведёт 7 лет, но сыновней любовью всегда будет любить Москву, о чём напишет в поэме «Сашка» и очерке «Панорама Москвы»: «Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча… Нет! у неё есть своя душа, своя жизнь… каждый камень хранит надпись… богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением… как у океана, у неё есть свой язык» [5, с. 255]. *** «Петербург не сразу завладел вниманием юного поэта. Многое ему здесь чуждо и не по душе. Разъезжая по северной столице, знакомясь с ней и её окрестностями, Лермонтов постоянно возвращался в своих мыслях к Москве» [24, с. 5–6], — пишет о начале петербургского периода жизни поэта В. А. Мануйлов. А в письме поэта от 28 августа 1832 года С. А. Бахметевой читаем: «До самого нынешнего дня я был в ужасных хлопотах; ездил туда сюда, к Вере Николевне Столыпиной на дачу и проч., рассматривал город по частям и на лодке ездил в море — короче, я ищу впечатлений, каких-нибудь впечатлений!.. Наконец я догадался, что не гожусь для общества, и теперь больше, чем когда-нибудь; вчера я был в одном доме NN, где, просидев 4 часа, я не сказал ни одного путного слова; у меня нет ключа от их умов — быть может слава богу! — …Мы только вчера перебрались на квартиру: — прекрасный дом — со всем тем душа моя к нему не лежит; мне кажется, что отныне я сам буду пуст, как был он, когда мы въехали. Странная вещь! только месяц тому назад я писал: Я жить хочу! хочу печали Любви и счастию назло; Они мой ум избаловали И слишком сгладили чело. Пора, пора насмешкам света Прогнать спокойствия туман; Что без страданий жизнь поэта? И что без бури океан? И пришла буря, и прошла буря; и океан замёрз, но замёрз с поднятыми волнами; храня театральный вид движения и беспокойства, но в самом деле мертвее, чем когда-нибудь… <…> Одна вещь меня беспокоит: я почти лишился сна — Бог знает, надолго ли; не скажу, чтоб от горести; были у меня и больше горести, а я спал крепко и хорошо; — нет, я не знаю: тайное сознание, что я кончу жизнь ничтожным человеком, меня мучит. Дорогой я ещё был туда сюда; приехавши не гожусь ни на что; право, мне необходимо путешествовать; — я цыган» [5, с. 393– 394]. Как точно передаёт тревожное душевное состояние Лермонтова использованная в письме аллегория: «…и пришла буря, и прошла буря; и океан замёрз, но замёрз с поднятыми волнами» [5, с. 394]. Московские неудачи — и на университетском поприще, и в личных отношениях — задевали самолюбие, заставляли глубоко страдать. Поэт чувствовал себя необычайно одиноким и очень нуждался в дружеской поддержке, о чём свидетельствует письмо М. А. Лопухиной от 28 августа 1832 года: «Пишу вам в очень тревожную минуту, так как бабушка заболела и уже два дня как в постели; получив ваше второе письмо, я нахожу в нём теперь утешение. Назвать вам всех, у кого я бываю? У самого себя: вот у кого я бываю с наибольшим удовольствием. Как только я приехал, я посещал — и признаюсь, довольно часто — родственников, с которыми я должен был познакомиться, но в конце концов я убедился, что мой лучший родственник — я сам; я видел образчики здешнего общества: дам очень любезных, кавалеров очень воспитанных — все вместе они на меня производят впечатление французского сада, и не пространного, и не сложного, но в котором можно заблудиться в первый же раз, так как хозяйские ножницы уничтожили всякое различие между деревьями. Пишу мало, читаю не больше; мой роман становится произведением, полным отчаяния; я рылся в своей душе, желая извлечь из неё всё, что способно обратиться в ненависть; и всё это я беспорядочно излил на бумагу — вы бы меня пожалели, читая его!…» [5, с. 399]. 2 сентября 1832 года в письме к М. А. Лопухиной Лермонтов посылает одно из лучших своих стихотворений — «Парус». «Внешне стихотворение напоминает простую пейзажную зарисовку с вполне конкретными и точными образами бушующей и умиротворённой стихии, — размышляет В. И. Коровин. — На фоне этих конкретных образов и через них выступает глубокий философский смысл стихотворения» [25, с. 31]. Образы моря, морского ветра и волны, челнока, морской пучины, характерное сравнение морской волны с человеческой жизнью к моменту написания «Паруса» уже заявлены в лирических стихотворениях Лермонтова «Венеция» (1829), «Додо» (1830), «Ты молод, цвет твоих кудрей…» (1831), «Гроза шумит в морях…» (1830), «К…» (1830), но именно в «Парусе» образ белого паруса приобрёл символическое звучание, особое значение, стал основой лермонтовского поэтического мироздания. «Парус» — символическое стихотворение, которое можно считать эпиграфом ко всей лирике поэта. Философский смысл его понятен благодаря главному образу — парусу, который, подчиняясь воле автора, становится его вторым «я» и проживает целую жизнь. Читатель заглядывает в его прошлое, видит, как, затерянный в море, борется парус со стихией, радуется выглянувшему после шторма солнечному лучу и лазури, пытается разгадать его судьбу: А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой… [4, II, с. 30] Природа у Лермонтова наделена душой, очеловечена, поэтому легко ассоциируется с человеческими переживаниями, а образ паруса помогает поэту передать ощущение полного одиночества лирического героя стихотворения. Он одинок среди житейского моря, окутан туманом, но не бессилен — «просит бури». Лермонтовский парус — символ жизненной активности, символ душевного непокоя, вечной неудовлетворённости и поиска, отражающий жизненную позицию лирического героя-романтика, натуру самого поэта. …При приёме в Санкт-Петербургский университет Лермонтову отказали в просьбе зачесть время учёбы в Московском университете. Вероятно, этим, а также влиянием А. Г. Столыпина было вызвано принятое поэтом решение, полностью изменившее его судьбу. В письме, написанном около 15 октября 1832 года, Лермонтов сообщил М. А. Лопухиной о решении поступать в военную школу: «…Послезавтра я держу экзамен и погребён в математику. <…> Я не могу пока представить себе, какое впечатление произведёт на вас моя великая новость; я, кто до сих пор жил для литературной карьеры, столь многим пожертвовав своему неблагодарному идолу, так вот я теперь — воин; — быть может, это особенная воля Провидения! — быть может, это путь самый короткий; и если он не ведёт меня к моей первой цели, может быть, приведёт к последней цели всего человеческого рода. Умереть со свинцовой пулею в сердце стоит медленной агонии старика; — итак, если будет война, клянусь Богом быть везде первым…» [5, с. 405–406]. При приёме в школу молодые люди экзаменовались по 8 предметам: русскому языку, одному из иностранных языков, арифметике, геометрии, алгебре, тригонометрии, российской и всеобщей истории и географии. Университетские и другие результаты не освобождали от приёмного экзамена и никоим образом не влияли на него. Испытание было весьма серьёзным — и Лермонтов его выдержал. «Я не могу вам выразить огорчение, которое причинила мне дурная новость, сообщённая вами, — писала Мария Александровна Лопухина Лермонтову. — Как, после стольких усилий и трудов увидеть себя совершенно лишённым надежды воспользоваться их плодами и быть вынужденным начать совершенно новый образ жизни? …Я не знаю, но думаю всё же, что вы действовали с излишней стремительностью» [24, с. 24]. Однако, стараясь ободрить Лермонтова, М. А. Лопухина поддерживает его намерения: «На военной службе вы так же будете иметь все возможности, чтобы отличиться; с умом и способностями возможно всюду стать счастливым. К тому же сколько раз вы говорили мне, что если бы вспыхнула война, вы бы не захотели оставаться безучастным. Ну вот, вы, так сказать, брошены судьбой на путь, который даёт вам возможность отличиться и сделаться когда-нибудь знаменитым воином. Это не может помешать вам заниматься поэзиею; …одно другому не мешает» [24, с. 24]. Брат М. А. Лопухиной и друг Лермонтова А. А. Лопухин в ноябрьском письме к Лермонтову поздравил его: «Здравия желаю! Любезному гусару! — Право, мой друг Мишель, я тебя удивлю, сказав, что не так огорчён твоим переходом, потому что с живым характером твоим ты бы соскучился в статской службе…» [24, с. 25]. …Ещё будучи великим князем, Николай I составил проект учебного заведения, ставшего впоследствии Школой гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, и утвердил этот план у царствующего брата 9 мая 1823 года. После восшествия Николая I на престол, надзор за Школой был возложен на великого князя Михаила Павловича, который был шефом императорской гвардии — строгим и педантичным. В журнале входящих бумаг Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров за 1832 год 9 октября значится запись: «№ 728. От Генерала-адъютанта Нейдгарта № 228‑й о зачислении кандидатами недорослей Уварова, Сталыпина, Головина, Лермантова, Юрьева и Тевеса, Вырубова и Дурова», а 14 октября 1832 года — запись в журнале входящих бумаг Школы гвардейских подпрапорщиков того же, 1832 года, «№ 748 От Г. Генерал-адъютанта Нейдгарта № 238‑й о зачислении унтер-офицерами недорослей Уварова, Сталыпина, Головина, Лермантова, Юрьева, Тевеса и Вырубова» [26]. 4 ноября 1832 года Лермонтов держит экзамены в Школу. О том, как проходили испытания, в журнале «Наша старина» вспоминал И. А. Анненков: «…каждый экзаменовался отдельно и учитель, проэкзаменовав его, подходил к большому столу, который стоял посередине конференц-зала, и заявлял инспектору классов, сколько каждый экзаменующий заслуживает баллов» [24, с. 25]. 14 ноября 1832 года Заведующий Школой гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров генерал-адъютант Нейдгардт «предписанием своим от 13 числа ноября за № 238 предписать изволил, дабы недорослей из дворян, просящихся на службу в полки Лейбгвардии Александра Уварова в Кавалергардский Её Величества, Михаила Столыпина и Александра Головина в Конный, Михаила Лермантова в гусарский, Николая Юрьева и Федора Тевеса в Преображенский, Николая Вырубова в Измайловский зачислить в оные полки на праве вольно определяющихся унтер-офицерами, коих и числить в сём звании. Генерал-майор барон Шлиппенбах» [27]. 20 ноября 1832 года все вновь поступившие в Школу и выдержавшие экзамены, в числе которых был и Лермонтов, были обмундированы в соответствии с формами тех полков, в которых они изъявили желание служить после выпуска из школы, и представлены к командирам полков. Великий князь желал, чтобы «на подпрапорщиков смотрели не как на мальчиков, а как на юношей, обязанных сознательно подготовиться к высокому званию офицера. С этою целью они считались на действительной службе, составляли строевую часть, были обязаны подчиняться требованиям воинской дисциплины и при поступлении в школу присягали на верность службе под знаменем своих полков» [28, с. 22]. Школа гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров помещалась в центре Петербурга, на Набережной Мойки, у Синего моста. Во времена Лермонтова трехэтажное здание школы состояло из главного корпуса, к которому примыкали два небольших флигеля и обширный школьный двор. Состав Школы делился на роту подпрапорщиков и кавалерийский эскадрон, в котором числился Лермонтов. Пехота помещалась на верхнем этаже здания, кавалерия — на нижнем. Распорядок дня был таким: подъём в шесть утра — по барабанному бою, после молитвы и завтрака у пехоты — строевая подготовка, у кавалерии — манежная езда. Лекции и учебные занятия — после обеда. Художественная литература для чтения и изучения долгое время была под запретом — с ней связывались представления об опасном вольнодумстве и мятеже. Изучение словесности ограничивалось преимущественно преподаванием военной терминологии — сохранилась учебная тетрадь с заглавием «Лекции из военного слова», часть которой написана рукой поэта. Дисциплина в Школе была очень строга. Будущие офицеры получали увольнение в город только в субботу и воскресенье, все прочие отлучки строго регламентировались и ограничивались. В Приказе по Школе от 30 марта 1834 года значится: «Замечено мною, что во время классов Г.г. дежурные офицеры не обращают внимания, все ли юнкера или подпрапорщики находятся в оных, а потому я поставляю в непременную их обязанность по приводе в классы и при каждой перемене оных проверять юнкеров и подпрапорщиков по списку, и если кто отлучится без ведома учителя и дежурного офицера, то тотчас, арестовав таковых, доносить мне» [29]. В Приказе по Школе от 19 мая 1834 года читаем: «Рекомендую Г.г. эскадронному и ротному командирам каждый раз отпускать со двора юнкеров и подпрапорщиков, подтверждать им, чтобы имели всегда при себе отпускные билеты между 2‑й и 3‑й пуговицами мундира» [30]. Строго следили в Школе за тем, какими были успехи будущих офицеров по важнейшим предметам, изучаемым в школе: математике, географии, истории, военному слогу, военному судопроизводству, топографии, артиллерии, фортификации, уставу, тактике, Закону Божьему, французскому языку. Отдельно проставлялась оценка за поведение и по фронту — строевой подготовке. Проставленные баллы сообщались командирам полков, к которым юнкера были приписаны. Юнкера, несмотря на строгость дисциплины, бывало, «школьничали». 13 октября 1832 года в Приказе по Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров читаем: «4‑е. Сего числа в каморе лёгкой кавалерии юнкера вздумали качать своего нового товарища и ушибли его; сей неблагоразумный и своевольный поступок совершенно не соответствует тому порядку и благочинию, который всегда должен быть в каморах, за что дежурному по эскадрону поручику Бреверну делаю строгий выговор <…> всех участвоваших в сей шалости также посадить под арест на одни сутки с содержанием на хлебе и воде, а в воскресенье всех нарядить в караул на целый день Генерал-майор барон Шлиппенбах» [31, с. 109]. Вполне понятные в юности шалости, дерзость, ослушничество сочетались у юнкеров Школы с строгими представлениями о чести. «Мы отделяли шалость, школьничество, шутку от предметов серьёзных, когда затрагивалась честь, достоинство, звание или наносилось личное оскорбление. Мы слишком хорошо понимали, что предметами этими шутить нельзя, и мы не шутили ими» [32, с. 158–159], — писал И. В. Анненков . Относительная свобода была в Школе в вечерние часы, когда начальствующие офицеры расходились по домам. Соученик Лермонтова по Школе гвардейских подпрапорщиков А. М. Миклашевский, пехотинец, вспоминал о том, что «иногда, в свободное время, юнкера заходили к нам в рекреационную небольшую залу, где у нас находился старый разбитый рояль…» [33, с. 145–146]. Обращает на себя в воспоминаниях Миклашевского то, что суровость школьной дисциплины не влияла на обращение командиров с воспитанниками, которое «было самое гуманное, никакого особенно гнёта мы не чувствовали». «Директором был у нас барон Шлиппенбах. Ротой пехоты командовал один из добрейших и милых людей, полковник Гельмерсен, кавалерию — полковник Стунеев, он был женат на сестре М. И. Глинки. Инспектором классов, добрейшая личность, инженер-полковник Павловский. Дежурные офицеры обращались с нами по-товарищески» [33, с. 146], — вспоминал Миклашевский. Лермонтов, оказавшийся в среде своих сверстников — молодых людей, которые были наследниками известных дворянских фамилий, стремился утвердиться в их глазах. А. М. Меринский вспоминал о событиях, произошедших в ноябре 1832 года: «После езды в манеже, будучи ещё, по школьному выражению, новичком, подстрекаемый старыми юнкерами», Лермонтов, «чтоб показать своё знание в езде, силу и смелость, сел на молодую лошадь, ещё не выезженную, которая начала беситься и вертеться около других лошадей, находившихся в манеже. Одна из них ударила Лермонтова в правую ногу ниже колена и расшибла ему её до кости. Его без чувств вынесли из манежа. Он болел более двух месяцев, находясь в доме у своей бабушки Е. А. Арсеньевой» [34, с. 170]. После этого случая Лермонтов некоторое время прихрамывал (кости ноги срослись неровно) — «он на всю жизнь остался немного кривоногим, что вызвало дружеские шутки товарищей, окрестивших его в своём кружке названием “Mayeux”, или уменьшительным “Майош-кой”» . Лермонтов не только не сердился на шутку, но и увековечил это имя в поэме «Монго»: Садится солнце за горой, Туман дымится над болотом, И вот дорогой столбовой Летят, склонившись над лукой, Два всадника лихим полётом. Один — высок и худощав, Кобылу серую собрав, То горячит нетерпеливо, То сдержит вдруг одной рукой. Мал и широк в плечах другой. Храпя мотает длинной гривой Под ним саврасый скакунок, Степей башкирских сын счастливый. Устали всадники. До ног От головы покрыты прахом. Коней приезженных размахом Они любуются порой И речь ведут между собой. — Монго, послушай — тут направо! Осталось только три версты. — Постой! уж эти мне мосты! Дрожат и смотрят так лукаво. — Вперёд, Маёшка! только нас Измучит это приключенье, Ведь завтра в шесть часов ученье! — Нет, в семь! я сам читал приказ! [4, IV, с. 368–369] Безусловно, учёба в Школе и строго регламентированная жизнь человека военного для свободолюбивого Лермонтова была серьёзным испытанием. В письме М. А. Лопухиной 4 августа 1833 года поэт писал: «Единственно, что придаёт мне сил, — это мысль, что через год я офицер. — И тогда, тогда… Господи! Если бы вы знали, что за жизнь я собираюсь вести!… О, это будет чудесно: во‑первых, причуды, всякого рода дурачества, поэзия, утопающая в шампанском; я знаю — вы возопите; но, увы, пора моих грёз миновала; нет уже и поры, когда была вера… с тех пор, как мы расстались, я несколько изменился. Когда я увидел, как улетели прекрасные мечты, я сказал себе, что не стоит создавать новые. Куда лучше, думал я, научиться жить без них. Я попробовал; я походил на пьяницу, который мало-помалу старается отвыкнуть от вина! Мои усилия были не напрасны, и вскоре в прошлом я видел только программу незначительных и весьма обыденных приключений» [5, с. 415]. А. Н. Пыпин, давая оценку нравам Школы гвардейских подпрапорщиков, писал: «В то время в военном, особенно начинающем и особенно аристократическом кругу (каким более или менее был круг школьных товарищей Лермонтова) был чрезвычайно развит дух касты, чувство мнимого превосходства, нелепая исключительность. <…> Люди, близко, с детства знавшие Лермонтова, очень к нему привязанные, полагали, что с поступлением в юнкерскую школу начался для него “период брожения”» [35, с. 32]. «Дух разгула, кутежа, бамбошерства» [23, с. 41], присутствующий в военной среде, не мог не коснуться поэта, выразившись в заносчивом удальстве, «гусарщине», нескромной поэзии. За год казарменной жизни в школе Лермонтов переменился и физически, и нравственно. Он возмужал, окреп и даже несколько огрубел. «Следы домашнего воспитания и женского общества исчезли», — отмечает А. П. Шан-Гирей [23, с. 41]. Литературным выражением этого периода стали юнкерские стихотворения и поэмы Лермонтова, правдиво запечатлевшие казарменный быт Школы, привычки военной молодёжи и предназначавшиеся для школьного рукописного журнала «Школьная заря». «Юнкерские поэмы “Гошпиталь”, “Петергофский праздник” и “Уланша”, в основу которых положены истинные происшествия и анекдоты из юнкерской жизни, пользовались среди военной молодёжи большим успехом и распространялись в многочисленных списках среди воспитанников школы, а затем и в кружках офицеров гвардейских полков», [36, с. 74] — отмечал В. А. Мануйлов. Высказывались предположения, что эти произведения создавались коллективно, однако никто из современников не назвал соавторов Лермонтова. Лето 1833 и 1834 гг. Лермонтов вместе с другими воспитанниками Школы провёл Петергофе. Палаточный лагерь будущих офицеров традиционно располагался вблизи императорской резиденции. Кадеты занимались инженерной работой, бывали на разводах и парадах, иногда наравне с гвардейскими полками принимали участие в ежегодных манёврах. Кульминацией летнего сезона в Петергофе был знаменитый Петергофский праздник — многолюдное гулянье, завершавшееся яркой иллюминацией и фейерверком. При Николае I он праздновался 1 июля — был приурочен ко дню рождения императрицы Александры Федоровны. Очевидцем этого праздника был и юнкер Лермонтов, писавший: …Туман ложится по холмам, Окрестность сумраком одета — И вот к далёким небесам, Как долгохвостая комета, Летит сигнальная ракета. Волшебно озарился сад, Затейливо, разнообразно; Толпа валит вперёд, назад, Толкается, зевает праздно. Узоры радужных огней, Дворец, жемчужные фонтаны, Жандармы, белые султаны, Корсеты дам, гербы ливрей, Колеты кирасир мучные, Лядунки, ментики златые… [4, III, с. 337] Списки юнкерских поэм, дошедшие до нас, интересны как первые опыты поэта в области бытовой реалистической поэмы, непосредственно предшествовавшие поэмам «Монго» и «Тамбовская казначейша». Творческое воображение Лермонтова во время учёбы в Школе занимали и другие мысли и мечты. Среди них — воспоминания о Кавказе. Вслед за поэмой «Аул Бастунджи» (она была написана до приезда в Петербург), он создаёт две поэмы, тематика которых тоже кавказская: «Измаил-Бей» и «Хаджи Абрек». В поэмах видна осведомлённость юного поэта в событиях кавказской войны, знание быта и обычаев горцев. Источниками этих знаний были не только печатавшиеся в то время статьи, посвящённые географии и этнографии Кавказа, а также событиям на Кавказе. Лермонтов мог знать о происходящем на Кавказе от своих родственников, жизнь которых была тесно связана с вольнолюбивым краем: братьев бабушки, Александра и Афанасия Алексеевичей Столыпиных, сёстры бабушки, Екатерины Алексеевны Хастатовой, её дочери Марии Акимовны Шан-Гирей (её мужем был боевой кавказский офицер Павел Петрович Шан-Гирей), много лет прослужившего на Кавказе Павла Ивановича Петрова. Однокашник Лермонтова по Шко-ле Н. Н. Манвелов вспоминал: «В год своего производства в офицеры Лермонтов представил нашему преподавателю словесности Плаксину <…> сочинение своё в стихах “Хаджи Абрек”, по прочтении которого Плаксин тут же на своей кафедре, поднявшись со стула, торжественно произнёс: “Приветствую будущего поэта России!”» [37, с. 186] Восторг преподавателя понятен. В поэме «Хаджи Абрек» начинающий поэт продемонстрировал удивительное мастерство в создании романтической поэмы. На фоне романтического пейзажа: …Взошла заря. Из-за туманов, На небосклоне голубом Главы гранитных великанов Встают увенчанные льдом. В ущелье облако проснулось, Как парус розовый надулось, И понеслось по вышине. Всё дышит утром… [4, III, с. 312] — провалов скал, ползущих, как змеи, облаков, погружённых в сон ущелий, туманных пещер и горных ручьёв развивается драматическая история Хаджи Абрека, Бей-Булата и красавицы Леилы. В поэме нашли отражение события, о которых Лермонтов мог слышать от своих родственников, приезжавших с Кавказа, а также от юнкеров-кавказцев, бывших на выпуск старше его: Шах-Вали и Мехти Ассан-Хана Тарковских. Известный чеченский наездник и воин Бей-Булат стал «кровником» кумыцкого князя Салат-Гирея, убив его отца. Спустя десять лет Салат-Гирей отомстил за смерть отца и убил своего обидчика в уединённом месте в горах. Назвав именем Бей-Булата одного из главных героев поэмы, Лермонтов развивает мотив кровной мести и завершает романтическую историю гибелью его на поединке. Очень требовательный к себе, Лермонтов, вероятно, не опубликовал бы поэму, если бы не Николай Дмитриевич Юрьев, дальний родственник и товарищ его по школе, «который, после тщетных стараний уговорить Мишеля печатать свои стихи, передал, тихонько от него, поэму “Хаджи Абрек” Сенковскому, и она, к нашему немалому удивлению, в одно прекрасное утро появилась напечатанною в “Библиотеке для чтения”. Лермонтов был взбешён, по счастью, поэму никто не разбранил, напротив, она имела некоторый успех, и он стал продолжать писать, но всё ещё не печатать» [23, с. 42]. Поэма «Измаил-Бей» с неточностями и пропусками цензурного характера была опубликована уже после смерти Лермонтова — в 1843 году. В её основу легли реальные исторические события, происходившие на Кавказе в начале XIX века. Прототипом лермонтовского героя был кабардинский князь Измаил-Бей Атажуков, получивший военное образование в России и продолжительное время служивший в русской армии (он был участником второй турецкой войны). Прообразом другого героя — Росламбека — стал двоюродный брат Измаил-Бея Атажукова — Росламбек Мисостов. В поэме Измаил-Бей погибает от руки Росламбека — вероятно, Лермонтов знал об этой версии гибели Измаила, распространённой на Кавказе . Поэт показывает горькую правду войны на Кавказе и не судит ни безжалостность казаков, покоряющих Кавказ, ни ожесточённое сопротивление черкесов, живущих разбоем и отстаивающих свою жизнь: Прошло два года, всё кипит война; Бесплодного Кавказа племена Питаются разбоем и обманом; И в знойный день, и под ночным туманом Отважность их для русского страшна. Казалося, двух братьев помирила Слепая месть и к родине любовь; Везде, где враг бежит и льётся кровь, Видна рука и шашка Измаила… [4, III, с. 301] В поэме «переплавлено воедино всё, что с самых юных лет волновало поэта: земля и небо, жизнь и смерть, любовь и измена, родина и чужбина, мир и война; в поэме <…> обнажена душа человека на изломе времён, противоборства… цивилизации и естественной, природной жизни» [38, с. 238], — отмечает В. Ф. Михайлов. Сохранив действительные имена исторических лиц, которые он дал своим героям, Лермонтов изменил ход событий и развязку. Он показал трагическое одиночество и обречённость Измаил-Бея — горца по рождению и светского человека — по воспитанию, просвещённости и культуре, хранившего под одеждой «какой-то локон золотой» и «белый крест на ленте полосатой»… Товарищ М. Ю. Лермонтова по Школе А. А. Меринский вспоминал: «В конце 1834 года он (Лермонтов) был произведён в корнеты. Через несколько дней по производстве он уже щеголял в офицерской форме. Бабушка его Е. А. Арсеньева поручила тогда же одному из художников снять с Лермонтова портрет. Портрет этот, который я видел, был нарисован масляными красками в натуральную величину, по пояс. Лермонтов на портрете изображён в вицмундире (форма того времени) гвардейских гусар, в корнетских эполетах; в руках треугольная шляпа с белым султаном, какие тогда носили кавалеристы, и с накинутой на левое плечо шинелью с бобровым воротником. На портрете этом, хотя Лермонтов был немного польщён, но выражение глаз и турнюра его схвачены были верно» [34, с. 169]. 1 августа 1835 года Лермонтову был выдан офицерский патент за подписью военного министра гр. А. И. Чернышева, удостоверяющий его производство 22 ноября 1834 года в корнеты гвардии. «Божиею милостию Мы, Николай Первый, император и самодержец всероссийский, и прочая, и прочая, и прочая Известно и ведомо да будет каждому, что МЫ Михайла Лермонтова, который НАМ Юнкером служил, за оказанную его в службе НАШЕЙ ревность и прилежность, в НАШИ ЛейбГвардии Корнеты тысяща восемьсот тридесять четвёртого года Ноября двадесять второго дня Всемилостивейше пожаловали и учредили; яко же МЫ сим жалуем и учреждаем, повелевая всем НАШИМ подданным оного Михайла Лермантова за НАШЕГО Корнета Гвардии надлежащим образом признавать и почитать: и Мы надеемся, что он в сём ему от НАС Всемилостивейшей пожалованном инее так верно и прилежно поступать будет, как то верному и доброму офицеру надлежит. Во свидетельство чего МЫ сие Военному Министерству подписать и государственною НАШЕЮ печатию укрепить повелели. Дан в Санкпетербурге лета 1835 Августа 1 дня» [31, с. 204]. *** «По производстве в офицеры он начал вести рассеянную и весёлую жизнь, проводя время зимой в высшем кругу петербургского общества и в Царском Селе, в дружеских пирушках гусарских», — вспоминал А. М. Меринский [34, с. 174]. Каким Лермонтов был в ту пору? Воспоминания товарищей поэта довольно ярко воспроизводят его облик. Литератор В. П. Бурнашев пишет: «Подходя к дверям квартиры Синицына , я почти столкнулся с быстро сбегавшим с лестницы и жестоко гремевшим шпорами и саблею по каменным ступеням молоденьким гвардейским гусарским офицером в треугольной, надетой, с поля, шляпе, белый, перистый султан которой развевался от сквозного ветра. Он слегка задел <…> мою камлотовую шинель длинным капюшоном своей распахнутой и почти распущенной серой офицерской шинели с красным воротником и, засмеявшись звонко на всю лестницу <…>, сказал, вскинув на меня свои довольно красивые, живые, чёрные, как смоль, глаза, принадлежавшие, однако, лицу бледному, несколько скуластому, как у татар, с крохотными тоненькими усиками и с коротким носом, чутьчуть приподнятым, именно такой, какой французы называют nez ata cousin (вздёрнутый нос): “Извините мою гусарскую шинель, что она лезет без спросу целоваться с вашим гражданским хитоном”, — и продолжал быстро спускаться с лестницы, по-прежнему гремя ножнами сабли, не пристёгнутой на крючок, как делали тогда все светские благовоспитанные кавалеристы» [39, с. 208]. Лермонтов старался утвердиться в свете, который интересовали «парады и разводы для военных», «придворные балы и выходы для кавалеров и дам, награды в торжественные сроки праздников 6 декабря, в новый год и в Пасху, производство в гвардейских полках и пожалование девиц во фрейлины, а молодых людей в камер-юнкеры», «представителями коего были не Лермонтов и Пушкин, а молодцеватые Скалозубы и всепокорные Молчалины», — писал Н. Котляревский [40, с. 34]. А. В. Дружинин, оценивая положение молодого офицера в петербургском окружении в те годы, отмечал: «Лермонтов принадлежал к тому кругу петербургского общества, который составляет какой-то промежуточный слой между кругом высшим и кругом средним, и потому не имеет прочных корней в обоих. По роду службы и родству он имел доступ всюду, но ни состояние, ни привычки детских лет не позволили ему вполне стать человеком большого света. В тридцатых годах, когда разделение петербургских кругов было несравнимо резче, чем теперь, или когда, по крайней мере, нетерпимость между ними проявлялась сильнее, такое положение имело свои большие невыгоды» [41, с. 633]. Лермонтов это видел, понимал и даже пытался вести себя так, чтоб утвердиться в высшем свете. В конце 1834 — начале 1835 гг. возобновляются его отношения с Е. А. Сушковой, о которых он сообщал в письме А. М. Верещагиной следующее: «Если я начал за нею ухаживать, то это не было отблеском прошлого. Вначале это было просто развлечением, а затем, когда мы поладили, стало расчётом. Вот каким образом. Вступая в свет, я увидел, что у каждого есть какойнибудь пьедестал: богатство, титул, имя, связи… Я увидел, что если мне удастся занять собою одну особу, другие незаметно тоже займутся мною, сначала из любопытства, потом из соперничества. Я понял, что m-lle S., желая меня изловить (техническое слово), легко себя скомпрометирует со мною. Вот я её и скомпрометировал, насколько это было возможно, не скомпрометировав самого себя» [5, с. 425–426]. Лермонтов «хорошо отомстил за слезы, которые проливал изза кокетства m-lle S. 5 лет тому назад» — таким признанием завершает он свой рассказ о романе с Е. А. Сушковой. А черноокая красавица Сушкова приняла ухаживания молодого офицера всерьёз и, спустя годы, вспоминала о том, как Лермонтов поцеловал её руку: «Я выдернула руку, сконфузилась, раскраснелась и убежала в другую комнату. Что же это был за поцелуй! Если я проживу сто лет, то и тогда я не позабуду его; <…> это воспоминание и теперь ещё волнует меня, но в ту самую минуту со мной сделался мгновенный, непостижимый переворот; сердце забилось, кровь так и переливалась с быстротой, я чувствовала трепетание всякой жилки, душа ликовала…» [42, с. 108]. Лермонтов уязвил самолюбие Сушковой: вызвал у неё ответное чувство — и оставив её. «Эта женщина — летучая мышь, крылья которой зацепляются за все встречное, — напишет он М. А. Лопухиной. — Теперь она почти принуждает меня ухаживать за нею… но не знаю, в её манерах, в её голосе есть что-то такое резкое, издёрганное, надтреснутое, что отталкивает; стараясь ей нравиться, находишь удовольствие компрометировать её, видеть её запутавшейся в собственных сетях» [5, с. 421]. Светская любовная интрига, таинственная история с анонимным письмом, забава от скуки, попытка самоутверждения… Однако слухи о романе Лермонтова и возможной женитьбе на Сушковой распространились в свете. Графиня Ростопчина писала: «Мне случалось слышать признания нескольких из жертв Лермонтова, и я не могла удержаться от смеха <…> над оригинальными и комическими развязками, которые он давал своим донжуанским подвигам» [43, с. 143]. Вероятнее всего, о них стало известно В. А. Лопухиной, к которой «в конце 1834 г. или начале 1835 г. сватается штаб-капитан в отставке Николай Федорович Бахметев при благосклонной реакции матери» [44, с. 116]. Ни уверенности, ни даже надежды на соединение с Лермонтовым у Варвары Александровны не было: «Конкретных предложений, кроме косвенных изъяснений в любви в течение нескольких лет <…> со стороны поэта не поступало» [44, с. 116]. Она решается на брак с Н. Ф. Бахметевым, и известие об этом Лермонтов получает весной 1835 года. В воспоминаниях А. П. Шан-Гирея читаем: «Мы играли в шахматы, человек подал письмо; Мишель начал его читать, но вдруг изменился в лице и побледнел; я испугался и хотел спросить, что такое, но он, подавая мне письмо, сказал: “Вот новость — прочти” и вышел из комнаты. Это было известие о предстоящем замужестве В. А. Лопухиной» [23, с. 43]. Такой дорогой оказалась цена «печоринских» действий Лермонтова в свете и интриги-развлечения, которому он особого значения не придавал… Надо признать, поведение Лермонтова было своего рода маской, за которой скрывалась от «завистливого и душного света» серьёзная душевная работа поэта. Его друзья — даже те, над которыми он подтрунивал и иногда довольно колко! — ощущали это: «Мы любили Лермонтова и дорожили им; мы не понимали, но как-то чувствовали, что он может быть славою нашей и всей России», — писал А. Ф. Тиран [43, с. 98]. А А. И. Синицын рассказывал о Лермонтове: «…вдруг откуда ни возьмись, влетает к вам товарищ по школе, курит, сыплет пепел везде, где попало, <…> швыряет окурки своих проклятых трабукосов в мои цветочные горшки и при этом без милосердия болтает, лепечет, рассказывает всякие глупые истории о петербургских продажных красавицах, декламирует самые скверные французские стихи, тогда как самого Бог наградил замечательным талантом писать истинно прелестные русские стихи. Так небось не допросишься, чтоб что-нибудь своё прочёл! Ленив, пострел, ленив страшно, и что ни напишет, всё или прячет куда-то, или жжёт на раскурку трубок своих же сорвиголов гусаров. А ведь стихи-то его это просто музыка! Да и распречестный малый, превосходный товарищ!» [43, с. 106]. Лермонтов много читал и размышлял в это время, многое менялось в его миросозерцании, — «от тревожных исканий юности к более ясным и отчётливым взглядам на жизнь, на своё призвание» [40, с. 36]. Он занимался изучением русской истории и русской народной поэзии, результатом чего стала сначала поэма «Боярин Орша», а затем — «Песня про купца Калашникова», завершённая в 1838 году. В октябре 1835 года Лермонтов представил в драматическую цензуру при III отделении пьесу «Маскарад» (трехактную редакцию), 8 ноября 1835 года на докладе цензора Е. Ольдескопа по поводу первой трехактной редакции драмы Лермонтова «Маскарад» помечено: «Возвращена для нужных перемен». В первой половине декабря 1835 года был завершён четвёртый акт «Маскарада» (вторая редакция драмы). «Возвращённую цензурою мою пьесу “Маскарад” я пополнил четвёртым актом, с которым, надеюсь, будет одобрена цензором; а как она ещё прежде представления Вам подарена мною гну Раевскому, то и новый акт передан ему же для представления цензуре» [31, с. 207], — сообщает Лермонтов директору императорских театров А. М. Гедеонову . Известно, что и этот вариант вызвал цензурный запрет. В 1836 году Лермонтов создал пятиактный вариант пьесы (под названием «Арбенин»), но и эта редакция, поступившая а в цензуру в 20‑х числах октября 1836 года, не была разрешена к постановке. Только в 1842 году — в первом посмертном трехтомном собрании сочинений М. Ю. Лермонтова — с многочисленными купюрами драма была опубликована. Драма «Маскарад» стала логическим продолжением наблюдений и размышлений Лермонтова над судьбой «странного человека» в пьесах «Люди и страсти» и «Странный человек». Это пьеса многоплановая, в её художественной структуре взаимодействуют социально-бытовой, нравственно-психологический и философский пласты. Переплетение всех этих пластов происходит на разных уровнях пьесы: образном, сюжетном, композиционном, жанрово-стилевом. Ключевые образы драмы — маскарад и маска — обретают в процессе развития действия сложное наполнение. Маскарад — символ «света», современного Лермонтову светского общества, где лица скрыты под масками, где внешняя благопристойность скрывает неискренность, зависть, эгоизм, зло. Главный герой «Маскарада», Евгений Арбенин, — «странный человек». Вероятно, не случайно совпадение фамилий героев двух драм — созданных в 1831 и 1835–36 гг. Лермонтову свойственно возвращаться к своим героям, переосмысливать ситуации, в которых они действуют. Кто он, Евгений Арбенин, — однофамилец, брат или родственник Владимиру Арбенину? — читатель не знает, но невольно проецирует судьбу одного на судьбу другого. Евгений Арбенин сложнее, противоречивее, сильнее, нежели Владимир. Он чужой в свете, как и его предшественник: Напрасно я ищу повсюду развлеченья. Пестреет и жужжит толпа передо мной… Но сердце холодно, и спит воображенье: Они все чужды мне, и я им всем чужой… [4, V, с. 325] Игроки, знающие Арбенина много лет, называют его Ванькой Каином, «зверем, который глядит в глаза ягнёнком», а Неизвестный в маске напоминает Арбенину о чем-то столь неприятном, что Евгений чувствует себя оскорблённым. Он не откроет своей тайны, но признается Нине в том, что ему есть, чего стыдиться в прошлом. Если в «Странном человеке» Владимир Арбенин чувствовал в себе семя зла, Арбенин в «Маскараде» творит зло. Глубоко презирая маскарадное общество, Арбенин принадлежит ему и связан с ним и внешними, и внутренними узами. Он видит зло маскарадного света, но и сам служит этому злу, живёт по законам того же света и верит светской сплетне, а не клятве жены. Арбенин признавался в том, что Нина — олицетворение добра и счастья, искренности и любви — была для него спасением, благодаря ей он обрёл смысл жизни. «Холодный, замкнутый, потерявший веру во всё человек раскрывается перед Ниной, как Демон перед Тамарой, во всём богатстве мыслей и чувств, а потом, усомнившись, не может себе этого простить» [45, с. 6], — говорил об этом лермонтовском герое блистательный исполнитель роли Арбенина в театре и кино Н. Д. Мордвинов. Трагическое стечение обстоятельств, душа «странного» Арбенина, демоническая, «кипучая, как лава», презрение и ненависть к свету, которые Арбенин переносит на Нину, не веря её мольбам, делают неизбежной трагическую развязку драмы — гибель героини и сумасшествие несчастного Арбенина. Смерть Нины — это не только её смерть, это казнь обоих; Лермонтов показывает крушение могучего ума Арбенина, крушение человека, который не смог — как ни желал этого! — выйти из круга людей, к которому принадлежал. Время работы над «Маскарадом» совпало с приближающимся первым офицерским отпуском Лермонтова и его поездкой в Тарханы, где ожидала его Е. А. Арсеньева. 18 октября 1835 года бабушка писала внуку: «Милый любезный друг Мишынька. Конечно, мне грустно, что долго тебя не увижу, но, видя из письма твоего привязанность твою ко мне, я плакала от благодарности к Богу, после двадцати пяти лет страдания любовию своею и хорошим поведением ты заживляешь раны моего сердца. Что делать, Богу так угодно, но Бог умилосердится надо мной, и тебя отпустят… <…> Стихи твои, мой друг, я читала, бесподобные, а всего лучше меня утешило, что тут нет нонешней модной неистовой любви, и невестка сказывала, что Афанасию очень понравились стихи твои и очень их хвалил» [31, с. 206]. *** В Приказе по Отдельному гвардейскому корпусу от 9 декабря 1835 года значится, что увольняется «в отпуск по домашним обстоятельствам лейб-гвардии Гусарского полка корнет Лермантов в губернии: Тульскую и Пензенскую, на шесть недель» [31, с. 207]. Путь Лермонтова лежал через Москву. В делах московского генерал-губернатора находились рапорты коменданта города «по разным предметам», куда входили и «Ведомости прибывших в Москву и выбывших из оной разных особ». В такой ведомости за декабрь 1835 года значится, что «из Царского Села лейб-гвардии гусарского полку корнет Лермонтов» прибыл в Москву «декабря 19 дня в 7 часов пополудни» [46, с. 33]. С. А. Бойко, основывая свои выводы на рапортах московского коменданта , писал о событиях последних декабрьских дней 1835 года: «22 декабря, в 9 часов вечера Варенька (В. А. Лопухина-Бахметева — Г. Б.) возвратилась в Москву. <…> Свидание (Лермонтова и Бахметевой — Г. Б.) наверняка состоялось. Но несмотря ни на какие мысли и желания… поэт подчинил своё сердце рассудку во имя покоя любимой женщины» [46, с. 34]. Уже находясь в Тарханах, Лермонтов напишет другу Святославу Раевскому: «…Я теперь живу в Тарханах…, пишу четвёртый акт новой драмы, взятой из происшествия, случившегося со мной в Москве» [5, с. 429]. Речь идёт о драме «Два брата», своеобразном эскизе романа «Княгиня Лиговская». В обоих произведениях — в разной степени — отразились события собственной жизни поэта. «Варвара Александровна Лопухина, начиная с “Двух братьев”, княгиней Верой пройдёт по трём его произведениям и на всю жизнь останется для него не госпожой Бахметевой, а милой и незабвенной Варенькой», — отмечает С. А. Бойко [46, с. 33]. …Из Москвы в Тарханы Лермонтов ехал через Тамбов, преодолевая расстояние в 625 вёрст. Он выехал из Москвы 27 декабря в 3 часа пополуночи. Если учитывать расстояние, можно предположить, что Лермонтов мог остановиться в Тамбове 29–30 декабря 1835 года и прибыть в Тарханы 30–31 декабря, о чём Е. А. Арсеньева написала 17 января 1836 года П. А. Крюковой: «Я через 26 лет (после смерти мужа, М. В. Арсеньева — Г. Б.) в первый раз встретила новый год в радости: Миша приехал ко мне накануне нового года. Что я чувствовала, увидя его, я не помню, я была как деревянная, но послала за священником служить благодарный молебен. Тут начала плакать и легче стало» [31, с. 211]. Документальные свидетельства о том, где мог останавливаться Лермонтов в Тамбове в декабре 1835 года, не обнаружены. Вероятнее всего, у Иосифа Романовича Грузинова, товарища поэта по Московскому университетскому Пансиону, с которым они учились вместе в 4 и 5 классе. «В 1829 году Иосиф Романович женился на дочери тамбовского помещика секунд-майора Безобразова — Софье, — писал тамбовский краевед В. П. Пешков. — В конце 1835 года <…> Грузинов жил в Тамбове. Вполне возможно, встреча старых друзей могла состояться» [47, с. 68]. Однокашниками Лермонтова по пансиону были и братья Протасьевы — Дмитрий и Федор. Оба брата были чрезвычайно способными учениками: один за успехи в учении награждён золотой медалью, другой — серебряной. Оба увлекались литературой — древней классической немецкой и современной русской, романтической. В исследовании В. П. Пешкова читаем: «…в тамбовских преданиях о М. Ю. Лермонтове упоминаются местные дворяне Протасьевы. Их дом в губернском центре, превращённый в карточный клуб, якобы посещал Михаил Юрьевич.<…> Дом, в котором размещался клуб, принадлежал близким родственникам Дмитрия и Федора Михайловичей. Где проживали братья в 1835 году? Не в Тамбове ли?» [47, с. 62]. Известные нам сегодня материалы ГАТО не дают ответов на эти вопросы. Несомненно одно: тамбовские впечатления отразились в поэме «Тамбовская казначейша», увидевшей свет в 1838 году под изменённым цензурой названием «Казначейша». В феврале 1836 года Лермонтов вернулся из Тархан в Москву, затем — после болезни — в марте 1836 года, в Петербург, в полк. Увидевший Лермонтова в начале лета в Царскосельском парке художник М. Е. Меликов вспоминал: «…Отдохнув в одной из беседок Царскосельского сада и отыскивая новую точку для наброска, я вышел из беседки и встретился лицом к лицу с Лермонтовым после десятилетней разлуки. Он был одет в гусарскую форму. В наружности его я нашёл значительную перемену. Я видел уже перед собой не ребёнка и юношу, а мужчину во цвете лет, с пламенными, но грустными по выражению глазами, смотрящими на меня приветливо, с душевной теплотой. Казалось мне в тот миг, что ирония, скользившая в прежнее время на губах поэта, исчезла. Михаил Юрьевич сейчас же узнал меня, обменялся со мною несколькими вопросами, бегло рассмотрел мои рисунки, с особенной торопливостью пожал мне руку и сказал последнее прости… Заметно было, что он спешил куда-то, как спешил всегда, во всю свою короткую жизнь» [13, с. 74–75]. Это была последняя встреча поэта и художника… *** …Стихотворение «Смерть Поэта», определившее судьбу Лермонтова с момента его написания и распространения в свете, впервые напечатано в «Полярной звезде» в Лондоне в 1856 году под названием «На смерть Пушкина», в России впервые опубликовано в «Библиографических записках» в 1858 году . Стихотворение было мгновенной — скорбной и негодующей — реакцией Лермонтова на кончину А. С. Пушкина 29 января 1837 года. Дата, стоящая под стихотворением в копии при «Деле о непозволительных стихах» («28 генваря 1837 г.»), относится к первой части (до стиха «А вы, надменные потомки»), написанной сейчас же после разнёсшейся по Петербургу вести о дуэли А. С. Пушкина и Дантеса. Стихотворение Лермонтова в первоначальном виде получило широкую известность и поначалу не вызвало негодования при дворе. Приятель М. Ю. Лермонтова С. А. Раевский говорил в своих оказаниях («Дело о непозволительных стихах»): «Пронеслась даже молва, что В. А. Жуковский читал их его императорскому величеству государю-наследнику и что он изъявил высокое своё одобрение». Сохранилось свидетельство, будто Николай I, прочитав стихотворение Лермонтова, сказал: «Этот, чего доброго, заменит России Пушкина», а великий князь Михаил Павлович заявил: «Ce poete en herbe va donner de beaus fruits» [39, с. 220–221]. Управляющий III отделением А. Н. Мордвинов, по словам А. Н. Муравьёва, сказал ему: «Я давно читал эти стихи графу Бенкендорфу, и мы не нашли в них ничего предосудительного» [48, с. 23]. Таким было положение до того, как Лермонтов написал заключительные 16 строк — через несколько дней после похорон Пушкина: А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою счастия обиженных родов! Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда — всё молчи!.. Но есть и божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд: он ждёт; Он не доступен звону злата, И мысли и дела он знает наперёд. Тогда напрасно вы прибегнете к злословью: Оно вам не поможет вновь, И вы не смоете всей вашей чёрной кровью Поэта праведную кровь! [4, II, с. 62] Смерть Пушкина вызвала большое волнение. А. А. Краевский получил строгий выговор за сообщение о смерти Пушкина («Солнце русской поэзии закатилось») в «Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”» от 30 января 1837 года (№ 5), а Н. И. Греч — за слова, напечатанные в № 24 «Северной пчелы»: «Россия обязана благодарностью Пушкину за 22-летние заслуги его на поприще словесности». Придворные и аристократические круги осуждали Пушкина и оправдывали Дантеса, а широкие общественные круги, напротив, были так настроены против Дантеса, что, по словам А. Н. Муравьева, «было даже опасение народной ненависти к убийце Пушкина». Об обстоятельствах, при которых Лермонтов написал заключительные 16 строк, мы знаем из показаний С. А. Раевского, а также из рассказа В. П. Бурнашева. Потрясённый смертью Пушкина, Лермонтов заболел: вызванный к нему, лейб-медик Арендт рассказал ему подробности о последних днях жизни Пушкина. Столыпин всячески защищал Дантеса; Лермонтов горячился и негодовал. «Разговор шёл жарче, молодой камерюнкер Столыпин сообщал мнения, рождавшие новые споры, и в особенности настаивал, что иностранцам дела нет до поэзии Пушкина, что дипломаты свободны от внешних законов, что Дантес и Геккерен, будучи знатными иностранцами, не подлежат ни законам, ни суду русскому. Разговор принял было юридическое направление, но Лермонтов прервал его словами, которые после почти вполне поместил в стихах: “Если над ними нет закона и суда земного, если они палачи гения, так есть Божий суд”. Разговор прекратился, а вечером, возвратясь из гостей, я нашёл у Лермонтова и известное прибавление, в котором явно выражался весь спор» («Дело о непозволительных стихах») [4, II, с. 280]. Заключительные строки стали немедленно переписываться и расходиться по рукам в огромном количестве экземпляров. В. В. Стасов, бывший тогда студентом училища правоведения, вспоминал: «Спустя несколько месяцев после моего поступления в училище Пушкин убит был на дуэли. Это было тогда событие, взволновавшее весь Петербург, даже и наше училище; разговорам и сожалениям не было конца, а проникшее к нам тотчас же, как и всюду, тайком, в рукописи, стихотворение Лермонтова “На смерть Пушкина” глубоко взволновало нас, и мы читали и декламировали его с беспредельным жаром, в антрактах между классами. Хотя мы хорошенько и не знали, да и узнать-то не от кого было, про кого это речь шла в строфе: “А вы, толпою жадною стоящие у трона”, и т. д., но всё-таки мы волновались, приходили на кого-то в глубокое негодование, пылали от всей души, наполненной геройским воодушевлением, готовые, пожалуй, на что угодно, — так нас подымала сила лермонтовских стихов, так заразителен был жар, пламеневший в этих стихах. Навряд ли когда-нибудь ещё в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление. Разве что лет за 20 перед тем “Горе от ума”» [4, II, с. 280]. Дополнительные строки не сразу стали известны императору. Шеф жандармов А. Х. Бенкендорф отнёсся к ним сначала спокойно. Вероятнее всего, о заключительных 16 стихах Бенкендорф узнал на светском рауте (вероятно, у графини Фикельмон) от графини А. М. Хитрово, характеризовавшей их как стихи, оскорбительные для всей аристократии. На следующий день Бенкен-дорф сообщил об этих стихах Николаю I, который до того успел получить их анонимную копию с надписью «Воззвание к революции». Так или иначе, но стихи эти стали известны при дворе и вызвали гнев. Предвидя беду, Лермонтов обратился к А. Н. Муравьеву, прося его заступничества перед управляющим III отделением А. Н. Мордвиновым: «Поздно вечером приехал ко мне Лермонтов и с одушевлением прочёл свои стихи, которые мне очень понравились. Я не нашёл в них ничего особенно резкого, потому что не слышал последнего четверостишия, которое возбудило бурю против поэта. Стихи сии ходили в двух списках по городу: одни с прибавлением, а другие без него, и даже говорили, что прибавление было сделано другим поэтом, но что Лермонтов благородно принял это на себя. Он просил меня поговорить в его пользу Мордвинову, и на другой день я поехал к моему родичу. Мордвинов был очень занят и не в духе. “Ты всегда с старыми вестями, — сказал он, — я давно читал эти стихи графу Бенкендорфу, и мы не нашли в них ничего предосудительного” [4, II, C. 281]. Обрадованный такой вестью, я поспешил к Лермонтову, чтобы его успокоить, и, не застав дома, написал ему от слова до слова то, что сказал мне Мордвинов. Когда же возвратился домой, нашёл у себя его записку, в которой он опять просил моего заступления… Каково же было моё изумление вечером, когда флигель-адъютант Столыпин сообщил мне, что Лермонтов уже под арестом. Случилось мне на другой день обедать у Мордвинова; за столом потребовали его к Бенкендорфу; через час он возвратился и, с крайним раздражением, сказал мне: “Что ты на нас выдумал! Ты сам будешь отвечать за свою записку!”. Оказалось, что когда Лермонтов был взят под арест, генерал Веймарн, исполнявший должность гр. Бенкендорфа за его болезнью, поехал опечатать бумаги поэта и между ними нашёл мою записку. При тогдашней строгости это могло дурно для меня кончиться; но меня выручил из беды бывший начальник штаба жандармского корпуса генерал Дубельт. Когда Веймарн показал ему мою записку, уже пришитую к делу, Дубельт очень спокойно у него спросил: что он думает о стихах Лермонтова без конечного к ним прибавления? Тот отвечал, что в четырёх последних стихах и заключается весь яд. “А если Муравьев их не читал, точно так же как и Мордвинов, который ввёл его в такой промах?” — возразил Дубельт. Веймарн одумался и оторвал мою записку от дела. Это меня спасло, иначе я совершенно невинным образом попался бы в историю Лермонтова» [4, II, C. 282]. Лермонтов был арестован и, по словам А. П. Шан-Гирея, посажен «в одну из комнат верхнего этажа здания главного штаба». Тогда же (21 февраля 1837 г.) был арестован и С. А. Раевский. Черновик своего показания Раевский старался передать Лермонтову: он послал этот черновик камердинеру Лермонтова Андрею Ивановичу Соколову (крепостному из села Тарханы) при следующей записке: «Против 3 Адми-ралтейской части в доме кн. Шаховской Андрею Иванову. Андрей Иванович! Передай тихонько эту записку и бумаги Мишелю. Я подал эту записку министру. Надобно, чтобы он отвечал согласно с нею, и тогда дело кончится ничем. А если он станет говорить иначе, то может быть хуже. Если сам не можешь завтра же поутру передать, то через Афанасия Алексеевича . И потом непременно сжечь её» [4, II, с. 282]. Записка Раевского и черновик его показания до Лермонтова не дошли: они были перехвачены. Раевский в своём показании старался доказать, что никаких «политических мыслей, а тем более противных порядку, установленному вековыми законами», у Лермонтова не было: «Раз пришло было нам на мысль, что стихи темны, что за них можно пострадать, ибо их можно перетолковать по желанию, но, сообразив, что фамилия Лермонтова под ними подписывалась вполне, что высшая цензура давно бы остановила их, если б считала это нужным, и что государь император осыпал семейство Пушкина милостями, следовательно дорожил им, — положили, что, стало быть, можно было бранить врагов Пушкина, оставили было идти дело так, как оно шло, но вскоре вовсе прекратили раздачу экземпляров с прибавлениями потому, что бабку его Арсеньеву, и не знавшую ничего о прибавлении, начали беспокоить общие вопросы об её внуке, и что она этого пожелала» [4, II, с. 283]. Показание Лермонтова носит другой, более покаянный характер. Он признал свою вину и указал, что распространителем стихов был Раевский. Объяснение этому мы находим в письме Лермонтова к Раевскому, написанном в марте 1837 г.: «Я сначала не говорил про тебя, но потом меня допрашивали от государя: сказали, что тебе ничего не будет, и что если я запрусь, то меня в солдаты… Я вспомнил бабушку… и не смог. Я тебя принёс ей в жертву… Что во мне происходило в эту минуту, не могу сказать, но я уверен, что ты меня понимаешь и прощаешь и находишь ещё достойным своей дружбы… Кто б мог ожидать!..» [5, с. 432]. Приводим показание Лермонтова целиком: Объяснение корнета лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтова. «Я был ещё болен, когда разнеслась по городу весть о несчастном поединке Пушкина. Некоторые из моих знакомых привезли её и ко мне, обезображенную разными прибавлениями. Одни — приверженцы нашего лучшего поэта — рассказывали с живейшей печалью, какими мелкими мучениями, насмешками он долго был преследуем и, наконец, принуждён сделать шаг, противный законам земным и небесным, защищая честь своей жены в глазах строгого света. Другие, особенно дамы, оправдывали противника Пушкина, называли его благороднейшим человеком, говорили, что Пушкин не имел права требовать любви от жены своей, потому что был ревнив, дурён собою, — они говорили также, что Пушкин негодный человек, и прочее. Не имея, может быть, возможности защищать нравственную сторону его характера, никто не отвечал на эти последние обвинения. Невольное, но сильное негодование вспыхнуло во мне против этих людей, которые нападали на человека, уже сражённого рукою Божией, не сделавшего им никакого зла и некогда ими восхваляемого; и врождённое чувство в душе неопытной — защищать всякого невинно осуждаемого — зашевелилось во мне ещё сильнее по причине болезнью раздражённых нервов. Когда я стал спрашивать: на каких основаниях так громко они восстают против убитого? — мне отвечали, вероятно, чтобы придать себе более весу, что весь высший круг общества такого же мнения. — Я удивился; надо мною смеялись. Наконец, после двух дней беспокойного ожидания пришло печальное известие, что Пушкин умер, и вместе с этим известием пришло другое — утешительное для сердца русского: государь император, несмотря на его прежние заблуждения, подал великодушно руку помощи несчастной жене и малым сиротам его. Чудная противоположность его поступка с мнением (как меня уверяли) высшего круга общества увеличила первого в моём воображении и очернила ещё более несправедливость последнего. Я был твёрдо уверен, что сановники государственные разделяли благородные и милостивые чувства императора, Богом данного защитника всем угнетённым; но тем не менее, я слышал, что некоторые люди, единственно по родственным связям или вследствие искательства, принадлежащие к высшему кругу и пользующиеся заслугами своих достойных родственников, — некоторые не перестали омрачать память убитого и рассеивать разные, невыгодные для него, слухи. Тогда, вследствие необдуманного порыва, я излил горечь сердечную на бумагу, преувеличенными, неправильными словами выразил нестройное столкновение мыслей, не полагая, что написал нечто предосудительное, что многие ошибочно могут принять на свой счёт выражения, вовсе не для них назначенные. Этот опыт был первый и последний в этом роде, вредном (как я прежде мыслил и ныне мыслю) для других ещё более, чем для себя. Но если мне нет оправдания, то молодость и пылкость послужат хотя объяснением, — ибо в эту минуту страсть была сильнее холодного рассудка. Прежде я писал разные мелочи, быть может, ещё хранящиеся у некоторых моих знакомых. Одна восточная повесть, под названием “Хаджи-Абрек”, была мною помещена в “Библиотеке для чтения”; а драма “Маскарад”, в стихах, отданная мною на театр, не могла быть представлена по причине (как мне сказали) слишком резких страстей и характеров и также потому, что в ней добродетель недостаточно награждена. Когда я написал стихи мои на смерть Пушкина (что, к несчастию, я сделал слишком скоро), то один мой хороший приятель, Раевский, слышавший, как и я, многие неправильные обвинения и, по необдуманности, не видя в стихах моих противного законам, просил у меня их списать; вероятно, он показал их, как новость, другому, — и таким образом они разошлись. Я ещё не выезжал, и потому не мог вскоре узнать впечатления, произведённого ими, не мог вовремя их возвратить назад и сжечь. Сам я их никому больше не давал, но отрекаться от них, хотя постиг свою необдуманность, я не мог: правда всегда была моей святыней и теперь, принося на суд свою повинную голову, я с твёрдостью прибегаю к ней, как единственной защитнице благородного человека перед лицом царя и лицом Божьим. Корнет лейб-гвардии Гусарского полка Михаил Лермонтов» [4, II, 283–284]. 25 февраля 1837 года последовало высочайшее повеление: «Л-гв. гусарского полка корнета Лермонтова, за сочинение известных вашему сиятельству (Бенкендорфу) стихов, перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк; а губернского секретаря Раевского, за распространение сих стихов и в особенности за намерение тайно доставить сведения корнету Лермонтову о сделанном им показании, выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу, по усмотрению тамошнего гражданского губернатора» [31, с. 231–232]. *** В апреле 1837 г. Лермонтов уехал на Кавказ, где стоял Нижегородский драгунский полк. О своих странствиях и службе на Кавказе он писал С. А. Раевскому: «С тех пор, как я выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьём за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже… <…> Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо Государь нынче не велел делать вторую экспедицию <…> Как перевалился через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовая) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии, как на блюдечке, и право, я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух — бальзам; хандра к чёрту, сердце бьётся, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь» [5, с. 436– 437]. Лермонтов пишет Раевскому о намерении выйти в отставку и о том, что мучит его: «Прощай, любезный друг, не позабудь меня и верь всё-таки, что самой моей большой печалью было то, что ты через меня пострадал. Вечно тебе преданный М. Лермонтов» [5, с. 437]. Е. А. Арсеньева усиленно хлопотала о возвращении внука. В октябре 1837 г. Николай I, согласно просьбам Бенкендорфа, отдал приказ о переводе Лермонтова в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, стоявший в Новгороде. 26 февраля 1838 года Лермонтов прибыл в Новгород и прожил здесь полтора месяца . 25 марта 1838 г. Бенкендорф написал отношение военному министру Чернышеву, прося его «в особенное, личное одолжение» исходатайствовать у государя полное прощение Лермонтову. Он мотивировал свою просьбу тем, что бабушка Лермонтова (близкая и давняя его знакомая) стара и хочет провести остаток жизни с внуком, возраст же не позволяет ей переехать к нему в Новгород. Приказом от 9 апреля 1838 г. Лермонтов был переведён обратно в прежний полк и возвращён в столицу. Вернувшись в Петербург, Лермонтов начал хлопотать о Раевском, и 7 декабря 1838 года Раевский был прощён… 1837 год — время появления не только выдающихся стихов Лермонтова на смерть Пушкина, выразивших широкий и скорбный общественный протест, но и целого ряда других: «Ветка Палестины», «Когда волнуется желтеющая нива», «Я, матерь Божия, ныне с молитвою», «Отворите мне темницу», «Я не хочу, чтоб свет узнал», «Не смейся над моей пророческой тоскою», «Послание», «Бородино», «Кто б ни был ты, печальный мой сосед», «Казбеку». В 1838 году созданы «Кинжал», Гляжу на будущность с боязнью», «Слышу ли голос твой», «Она поёт — и звуки тают…», «Как небеса твой взор блистает», «Казачья колыбельная песня», «К портрету старого гусара», «Поэт», «Дума». Е. П. Ростопчина, высоко ценившая талант и понимавшая поэтическую душу Лермонтова, в письме А. А. Дюма дала точную оценку пережитой Лермонтовым в 1837 году драмы: «Эта катастрофа обратилась в значительной степени в его пользу: оторванный от пустоты петербургской жизни, поставленный в присутствие строгих обязанностей и постоянной опасности, перенесённый на театр постоянной войны, в незнакомую страну, прекрасную до великолепия, вынужденный, наконец, сосредоточиться на самом себе, поэт мгновенно вырос, и талант его мощно развернулся. До того времени все его опыты, хотя и многочисленные, были как будто только ощупывания, но тут он стал работать по вдохновению, чтобы показать свету что-нибудь своё» [49, с. 360–361]. «…Если захочу вдаться в поэзию народную, то верно нигде не буду искать её, как в народных песнях», — писал Лермонтов в 15 лет. На основе исторических песен об Иване Грозном он создаёт в 1837 году «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», в которой переносит читателей в героический и трагический XVI век. Три сильных, самобытных характера сталкиваются между собой, и этим столкновением определяется действие поэмы. Опричник Кирибеевич, откровенно объясняется в любви Алене Дмитриевне, жене купца Калашникова, на глазах у судачащих соседей. Он обещает ей «золото и жемчуг», «яркие камни и цветную парчу», если Алена Дмитриевна ответит на его чувства: «Полюби меня, обними меня / Хоть единый раз на прощание!» [4, IV, с. 55]. Вернувшись домой, Алена Дмитриевна рассказывает мужу об оскорблении и просит защиты: «Ты не дай меня, свою верную жену / Злым охульникам в поругание…» [4, IV, с. 55]. Степан Парамонович Калашников в поэме — защитник православных традиций и своей семьи, человеческого достоинства, чести. В кулачном бою он убивает Кирибеевича и слышит грозный вопрос царя: «Вольной волею или нехотя Ты убил насмерть мово верного слугу?» и отвечает: «Я убил его вольной волею, А за что, про что — не скажу тебе, Скажу только Богу единому…» [4, IV, с. 56]. Его ответ понятен народу: Калашников не может сказать о том, что Кирибеевич оскорбил жену, семью, его честь. Царь же казнит купца не только потому, что тот убил Кирибеевича, но и за то, что купец отказался раскрыть ему причину своего поступка и посмел защитить себя. Царь полагает, что всё в его царской власти: и жизни, и души его подданных. Он казнит Калашникова, потому что тот посмел противостоять его царской воле, и становится виновником чудовищной несправедливости — гибели Калашникова. Суд царский расходится с судом и мнением народным. Народ понимает Калашникова, печалится о судьбе его семьи, искренне о нём горюет: Схоронили его за Москвой-рекой, На чистом поле промеж трёх дорог: Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской, И бугор земли сырой тут насыпали, И кленовый крест тут поставили. И гуляют — шумят ветры буйные Над его безымянной могилкою. И проходят мимо люди добрые: Пройдёт стар человек — перекрестится, Пройдёт молодец — приосанится, Пройдёт девица — пригорюнится А пройдут гусляры — споют песенку. [4, IV, с. 65] В это же время поэт создаёт новую, IV редакцию «Демона», которую читает 29 октября 1838 года в узком кругу друзей у Карамзиных. Об этом чтении С. Н. Карамзина сообщала сестре, Е. Н. Карамзиной: «В субботу мы получили большое удовольствие — слушали Лермонтова, <…> который читал свою поэму “Демон”. Ты скажешь, что название избитое, но сюжет, однако, новый, он полон свежести и прекрасной поэзии. Поистине блестящая звезда восходит на нашем ныне столь бледном и тусклом литературном небосклоне» [31, с. 296]. Пожалуй, именно в четыре последних года своей короткой жизни Лермонтов работает необычайно плодотворно и публикуется в «Современнике», «Отечественных записках», «Москвитянине», «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду». Растёт его литературная слава — слава защитника и преемника Пушкина в осиротевшей русской литературе. В. В. Стасов вспоминал: «Почти в каждой новой книжке “Отечественных записок” появлялось одно или несколько стихотворений Лермонтова, отрывки из “Героя нашего времени”, — непременно одна большая статья Белинского и целый ряд мелких. Помню, с какой жадностью, с какой страстью мы кидались на новую книжку журнала, когда нам её приносили… брали чуть не с боя, перекупали один у другого право её читать раньше всех; потом, все первые дни, у нас только и было разговоров, рассуждений, споров, толков, что о Белинском да о Лермонтове» [50]. В письме М. Ю. Лермонтова М. А. Лопухиной, написанном из Петербурга (или Царского Села) в конце 1838 года читаем: «…Надо вам сказать, что я несчастнейший человек; вы поверите мне, когда узнаете, что я каждый день езжу на балы. Я пустился в большой свет. В течение месяца на меня была мода, меня буквально рвали друг у друга… Все эти люди, которых я поносил в своих стихах, стараются льстить мне. Самые хорошенькие женщины выпрашивают у меня стихов и хвастаются ими как триумфом. Тем не менее я скучаю» [5, с. 447]. Лермонтов говорит с М. А. Лопухиной «как с своей совестью» и совсем по-печорински признаётся в том, что достиг того, о чём некогда мечтал: «Вы знаете, что самый мой большой недостаток — это тщеславие и самолюбие; было время, когда я как новичок искал доступа в это общество; это мне не удавалось: двери аристократических салонов были закрыты для меня; а теперь в это же самое общество я вхожу уже не как проситель, а как человек, добившийся своих прав. Я возбуждаю любопытство, передо мной заискивают, меня всюду приглашают…» [5, с. 448] — и пророчески завершает: «…приобретённый опыт полезен в том отношении, что дал мне оружие против общества: если оно будет преследовать меня клеветой (а это непременно случится), у меня хоть будет средство отомстить; нигде нет ведь столько подлости и столько смешного, как там…» [5, с. 448]. Таким было отношение Лермонтова к свету, убившему Пушкина. Но был и другой свет — петербургский литературный круг, в который вошёл поэт: В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, В. Г. Белинский, А. А. Краевский, В. Ф. Одоевский, В. А. Соллогуб, М. Ю. Виельгорский. В общении с истинными почитателями искусства, образованными, мыслящими людьми он был совершенно другим. «…Стоило только раз пробить ледяную оболочку, только раз проникнуть под личину суровости, родившейся в Лермонтове отчасти вследствие огорчений, отчасти просто через прихоть молодости, — для того чтоб разгадать сокровища любви, таившиеся в этой богатой натуре», — сделал вывод из бесед с людьми, близко знавшими Лермонтова и дружившими с ним А. В. Дружинин [51, с. 633]. Во всём блеске удивительного лермонтовского таланта развернулось его творчество в 1839 году. Он пишет программное стихотворение «Не верь себе» — об одиночестве и драматизме положения поэта в светском обществе, равнодушном и фальшивом. Лермонтов продолжает в этом произведении тему пушкинского стихотворения «Поэт и чернь», выплёскивая своё негодование против светской «черни» и поэзии, превращённой толпой в забавную игрушку: Поверь: для них смешон твой плач и твой укор, С своим напевом заучённым, Как разрумяненный трагический актёр, Махающий мечом картонным… [4, II, с. 90] Стихотворения «Ребёнка милого рожденье» , «Еврейская мелодия», «Три пальмы», «Памяти А. И. Одоевского», «Есть речи — значенье…», «В минуту жизни трудную…», «Дары Терека», «На буйном пиршестве задумчив он сидел», «Графиня Эмилия», поэмы «Беглец», «Сашка», «Сказка для детей», новая редакция «Демона», поэма «Мцыри», — далеко не полный перечень того, над чем работал поэт в это время. А. Н. Муравьев, поэт и драматург, вспоминал о том, как Лермонтов завершал работу над «Мцыри»: «В летний вечер я к нему зашёл и застал его за письменным столом, с пылающим лицом и с огненными глазами, которые были у него особенно выразительны. “Что с тобою?” — спросил я. “Сядьте и слушайте”, — сказал он, и в ту же минуту, в порыве восторга, прочёл мне от начала до конца свою великолепную поэму “Мцыри” (послушник по-грузински), которая только что вылилась из-под его вдохновенного пера. Внимая ему, и сам я пришёл в невольный восторг: так живо выхватил он из недр Кавказа одну из его разительных сцен и облёк её в живые образы перед очарованным взором. Никогда никакая повесть не производила на меня столь сильного впечатления. Много раз впоследствии перечитывал я его “Мцыри”, но уже не та была свежесть красок, как при первом одушевлённом чтении самого поэта» [48, с. 237]. *** C начала 1839 года в «Отечественных записках» начал печататься роман «Герой нашего времени». «Портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии», характер «современного человека, каким… слишком часто встречал», «болезнь» своих современников, «историю души человеческой» — вот что стремился отразить Лермонтов в романе, вызвавшем недовольство государя Николая I. «10 ½. Я работал и читал всего “Героя”, который хорошо написан. <…> 7 часов вечера… За это время я дочитал до конца “Героя” и нахожу вторую часть отвратительной… Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. И хотя эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением, всё-таки они производят болезненное действие. <…> Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращённый ум автора» [52, с. 487], — писал император императрице. Портрет Печорина, созданный Лермонтовым в романе, глубоко психологичен. Читатель узнает о Печорине от Максима Максимыча, от автора-повествователя, но более всего — от самого героя, который рассказывает о себе в дневнике с предельной искренностью. Из его исповеди в «Княжне Мери» видно, как страдает герой времени из-за того, что не может найти своего места в жизни и обречён быть причиной несчастья других. А начало этой исповеди — в признании Печорина Максиму Максимычу в «Бэле»: «…Во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное, мне всё мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее ото дня…» [5, с. 35]. Герой лермонтовского романа не может найти применения своим силам, жару души, уму, таланту, растрачивает их по пустякам, на мелкие страсти и ничтожные дела. Не ощущая мира в своей душе, Печорин часто приносит горе ни в чём не повинным людям; окружающие становятся для него игрушками, занимающими его на время: ради глупой и неоправданной прихоти Печорин погубил Бэлу, обидел Максима Максимыча, нарушил семейный покой Веры, унизил любовь и достоинство Мери… Император увидел всё это, но решил, вероятно, не замечать другого: Печорин — «личность исключительно одарённая и масштабная, обладающая сильным и прозорливым умом, твёрдой волей и другими ценными качествами» [25, с. 68]. Трагедия героя заключается прежде всего в его глобальной неудовлетворённости: он недоволен обществом, недоволен собой, отравлен своим скептицизмом. Он одинок и несчастен. Накануне дуэли с Грушницким Печорин задаёт себе вопросы: «Зачем я жил? Для какой цели я родился? А верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал этого назначения…» [5, с. 117.]. С беспощадной откровенностью Печорин признаётся, что его любовь никому не принесла счастья, и указывает причину: он «ничем не жертвовал для тех, кого любил» [5, с. 117]. Он любил для себя, для собственного удовольствия, с жадностью поглощал чужие чувства, нежность, радость и страданья — и не мог насытиться ими… Загадочная и странная душа Печорина, историю которой рассказывал Лермонтов читателям, открывается в целом ряде незабываемых эпизодов — и каждый из них демонстрирует её неисчерпаемость, будь то неожиданный и страшный смех Печорина в сцене кончины Бэлы, его отчаянные и скорбные рыдания в тот момент, когда он пытается догнать бесконечно дорогую его сердцу Веру, или созерцание небесных светил и думы о том, принимают ли они «участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какиенибудь вымышленные права» [5, с. 137]. …Под новый 1840 год поэт был на бале-маскараде в Благородном собрании, где присутствовал высший свет и особы царской фамилии. И. С. Тургенев вспоминал: «<…> Ему не давали покоя, беспрестанно приставали к нему, брали его за руки, одна маска сменялась другою, а он почти не сходил с места и молча слушал их писк, поочерёдно обращая на них сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества» [53, с. 231]. «К Лермонтову подошли две маски, одна в розовом, другая в голубом домино. Инкогнито масок было кажущееся: все окружали подобострастным вниманием голубое и розовое домино, под которыми скрывались великие княгини. Говорят, что одна из них спросила поэта о причине скуки, другая подхватила: “Ему недостаёт прекрасных черкешенок…”. В ответ поэт бросил: “Я готов служить вам черкесом, если эта порода мужчин вам нравится больше”. Это было сказано зло и громко. Маски скрылись…» [9, с. 209–210]. …Как часто, пёстрою толпою окружён, Когда передо мной, как будто бы сквозь сон, При шуме музыки и пляски, При диком шёпоте затверженных речей, Мелькают образы бездушные людей, Приличьем стянутые маски, Когда касаются холодных рук моих С небрежной смелостью красавиц городских Давно бестрепетные руки, — Наружно погружась в их блеск и суету, Ласкаю я в душе старинную мечту, Погибших лет святые звуки… [4, II, с. 106], — написал поэт о новогоднем маскараде, и стихотворение вскоре появилось в «Отечественных записках». По мнению современников, после этого случая на балу за Лермонтовым установили тайное наблюдение. Нужен был только предлог, чтобы наказать дерзкого поэта… …16 февраля 1840 года на балу у графини Лаваль Лермонтов услышал оскорбительные реплики сына французского посланника Луи де Баранта, усомнившегося в национальном достоинстве и смелости русских. «Заносчивый француз получил от молодого поручика достойный ответ: “В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем себя оскорблять”» , — пишет об истории второй ссылки Лермонтова на Кавказ Е. Б. Родина [54, с. 85]. За участие в поединке с Барантом Лермонтову грозило трехмесячное содержание в крепости и перевод в один из армейских полков. Когда Лермонтов находился в Арсенальной гауптвахте на Литейной, к нему пускали только камердинера, приносившего обед. «Мишель велел завёртывать хлеб в серую бумагу и на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько пьес, а именно: “Когда волнуется желтеющая нива”, “Я, матерь божия, ныне с молитвою”, переделал старую пьесу “Отворите мне темницу”», — вспоминал А. П. Шан-Гирей [43, с. 227–228]. Здесь же поэта навестил В. Г. Белинский. Около четырёх часов говорили поэт и критик, и Белинский неоднократно вспоминал об этом разговоре в письмах и воспоминаниях. В. П. Боткину он писал с восторгом: «Недавно я был у него в заточении и в первый раз разговорился с ним от души. Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного!.. О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!» [55, с. 364]. Вскоре после встречи с Белинским Лермонтов напишет стихотворение «Журналист, писатель и читатель», в котором слышится отголосок их беседы. Николай I смягчил Лермонтову наказание, принимая во внимание причины, вынудившие поэта участвовать в поединке: «…не по одному личному неудовольствию с бароном де Барантом, но более из желания поддержать честь русского офицера» [54, с. 86]. «Смягчение» было условным и весьма сомнительным: Лермонтов мог погибнуть на Кавказе в первой же боевой стычке. В ожидании официальной царской резолюции о переводе в Тенгинский полк поэт часто бывал у Карамзиных, Воронцовых-Дашковых, по воспоминаниям, читал только что написанную балладу «Воздушный корабль» и окончательно отредактированную «Казачью колыбельную песню», которой Белинский дал такую оценку: «Это стихотворение есть художественная апофеоза матери: все, что есть святого, беззаветного в любви матери, весь трепет, вся нега, вся бесконечность кроткой нежности, безграничность бескорыстной преданности, какой дышит любовь матери, — все это воспроизведено поэтом во всей полноте» [56, с. 267]. И. П. Щеблыкин справедливо подчёркивает связь «Казачьей колыбельной» и «Героя нашего времени»: «“Песню” (“Казачью колыбельную” — Г. Б.) можно рассматривать как своеобразный комментарий к вопросу, который задаёт себе Печорин и который можно отнести к каждому человеку, живущему среди своего народа, независимо от занимаемой ступеньки на общественной лестнице» [57, с. 37]. Печорин «не угадал» своего назначения, но «истинно высокую цель и не угадывают, по Лермонтову, ею — живут. Живут так, как персонажи “Казачьей колыбельной песни”. Живут полнокровно и праведно, любя Бога, отца, мать, Отчизну» [57, с. 37]. На вечере у Карамзиных, почти перед самым отъездом на Кавказ, поэт написал и прочёл знаменитое стихотворение «Тучи» — об изгнании, одиночестве и глубине человеческого страдания: …Кто же вас гонит: судьбы ли решение? Зависть ли тайная? злоба ль открытая? Или на вас тяготит преступление? Или друзей клевета ядовитая? Нет, вам наскучили нивы бесплодные… Чужды вам страсти и чужды страдания; Вечно холодные, вечно свободные, Нет у вас родины, нет вам изгнания. [4, II, с. 131] *** В конце апреля 1840 года поэт выехал в ссылку. Его путь лежал через Москву, где он пробыл около двух недель. Ю. Ф. Самарин, с которым Лермонтов виделся в Москве, оставил такие воспоминания о нём: «Это чрезвычайно артистическая натура, неуловимая и не поддающаяся никакому внешнему влиянию, благодаря своей наблюдательности и значительной доле индифферентизма. Вы ещё не успели с ним заговорить, а он вас уже насквозь всего раскусил. Он всё замечает; его взор тяжёл и чувствителен, чувствовать на себе его взор утомительно» [58, с. 383]. Во всём: в общении с московскими знакомыми, в чтении «Мцыри» на именинном обеде у Гоголя, в посещении театра — чувствовалась необычайная наблюдательность и проницательность Лермонтова. В июне 1840 года поэт достиг Ставрополя. Положение на Кавказе было очень неспокойным в течение нескольких лет. Тамбовец, отставной старший вахтёр Самуил Анисимович Рябов о своей боевой службе на Кавказе (его полк воевал рядом с лермонтовским) рассказывал: «…В 1836 году, под командою генерала Фейзе, полк наш направлен был в Чечню, где и занят был всю зиму усмирением взбунтовавшихся аулов. Я не буду распространяться о трудности этого похода, скажу только, что поход этот был зимою, по горам, де-то снег по колена в верху, то дождь и слякоть в долинах, то — двадцати-градусный мороз на высоте, то — жар и духота в оврагах и ущельях, по очереди менялись. Не столько погибло народу от сабель и пуль вражьих, сколько от холода и других невзгод. Выбьется человек из сил в походе, за ним ухаживать и заботиться о нём некому. Ружья, сумку и пуговицы долой и — оставайся как знаешь. Обозов с нами никаких не было; кое-что на вьюках, кое-что на себе, вот и всё; о санитарном устройстве, как это заведено ныне, мы и представить себе ничего не умели. Замечательно, что многие отставшие отдыхали и опять успевали нагонять свой отряд на ночёвках и днёвках; но большинство, конечно, совсем пропадало, или погибая холодною и голодною смертью, или доставаясь в руки неприятеля» [59, с. 2]. Воспоминания Рябова свидетельствуют о том, какими горячими были схватки с горцами. «Капитан Дементьев был ранен ещё в первый день, 3 сентября, в ногу, но, не обращая ни малейшего внимания на эту рану, он оставался на своём месте, действуя и распоряжаясь, как совершенно здоровый, даже без перевязки, не показывая и вида страдания, — вспоминал воинкавказец об осаде крепости — Из вручённых в личное моё распоряжение 25 человек, к вечеру 4 сентября осталось только 5–6 человек; прочие все или были убиты, или тяжело ранены, такой же, сравнительно, урон был и в других частях нашего отряда; у одного из двух орудий подбито было колесо и оно действовало кое-как уже на подставке, прислонённое к стенам. Не смотря, однако, на такое безнадёжное положение отряда, дело защиты укрепления велось с такою энергией, что ни один горец не покушался ещё в этот день на штурм: вся масса скопищ Шамиля удерживалась на почтительной дистанции ружейного выстрела от укрепления. Но и горцы, в свою очередь, разрушив артиллерийским огнём две самые ближайшие к нам сакли, служившие защитою для нас с подходной к укреплению стороны, открыли тем самым для себя, с это стороны, подступ для штурма. Засев с ночи под защитою развалин, они с рассветом 5 сентября яростно начали лезть на укрепления. Но и тут, под градом ружейных пуль и артиллерийских выстрелов, слабый отряд наш успевал ещё долго отражать штурмовые нападения. Помню, один раз, как два сильных горца, взобравшись на укрепление, яростно напали на капитана Дементьева, в котором все мы души не чаяли. В этот, страшный для всех, момент, я инстинктивно, с быстротой молнии, подлетел на выручку дорогого командира и в миг успел посадить одного из нападающих на штык; другого сразил сам Дементьев, человек богатырского роста и силы… <…> Отправившись, с разрешения капитана, на перевязку, к оставшемуся ещё в живых фельдшеру, я встретил здесь тяжело раненого прапорщика Волкова и когда фельдшер объявил, что бинтов для перевязки более нет (только, — мол, и осталось два — для “его благородия”), тогда прапорщик приказал этими бинтами перевязать и мои раны, оставаясь сам без перевязки» [59, с. 2–3]. Эти воспоминания дают возможность представить, в какой обстановке, среди каких людей оказался Лермонтов: «Да, были люди в наше время… Богатыри…». Для усмирения горцев, которых объединил под своей командой Шамиль, был создан экспедиционный отряд под командой генерала Галафеева, к которому Лермонтов был прикомандирован. 17 июня 1840 года он написал А. А. Лопухину: «Завтра я еду в действующий отряд, на левый фланг, в Чечню, брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму, а если возьму, то постараюсь прислать к тебе по пересылке. Такая каналья этот пророк!» [5, с. 455]. Лермонтов был прирождённым воином, «был отчаянно храбр, удивлял своею удалью даже старых кавказских джигитов» [60, с. 126], — воспроизводит В. А. Потто слова знавших Лермонтова на Кавказе офицеров. А К. Х. Мамацов был свидетелем того, как вёл себя Лермонтов в одном из самых жарких боёв — 11 июля 1840 года, когда «войска проходили дремучий гойтинский лес. Здесь-то, на берегах Валерика, грянул бой, составлявший своего рода кровавую эпопею нашей кавказской войны. <…> Последний арьергадный батальон, при котором находились орудия Мамацова, слишком поспешно вышел из леса, и артиллерия осталась без прикрытия. Чеченцы разом изрубили боковую цепь и кинулись на пушки. В этот миг Мамацов увидел увидел возле себя Лермонтова, который точно из земли вырос со своей командой. И как он был хорош в красной шёлковой рубашке, <…> рука сжимала рукоять кинжала» [43, с. 237]. Событиям сражения посвящено одно из самых ярких и запоминающихся лермонтовских стихотворений — «Валерик», созданное летом 1840 года. В наградном списке генерала Галафеева о Лермонтове читаем: «Во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника о её успехах, что было сопряжено с величайшею для него (Лермонтова) опасностью от неприятеля, скрывавшегося за деревьями и кустами, но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы» [43, с. 241]. За этот бой генерал А. В. Галафеев представил отважного офицера М. Ю. Лермонтова к ордену Св. Владимира 4‑й ст. Вышестоящее начальство изменило решение Галафеева — Лермонтов был представлен к другой награде — ордену Св. Станислава 3‑й степени, но из «Валерикского представления» вычеркнут — государь император не изъявил монаршего соизволения на испрашиваемую награду… Р. И. Дорохов, служивший с Лер-монтовым в это время, писал о том, что «в походе Лермонтов был совсем другим человеком против того, чем казался в крепости или на водах, при скуке и безделье» [43, с. 237]. В письме М. В. Юзефовичу он пишет: «В последнюю экспедицию я командовал летучею сотнею казаков, <…> по силе моих ран сдал моих удалых налётов Лермонтову. Славный малый — честная, прямая душа — не сносить ему головы. Мы с ним подружились и расставались со слезами на глазах. <…> Он пылок и храбр…» [31, с. 480]. Сам факт передачи Лермонтову конной казачьей сотни говорит о многом — далеко не каждый смог бы командовать такими хладнокровными и бесстрашными людьми, среди которых кабардинцы, татары, русские. Генерал Галафеев отмечал в наградной характеристике: «Нельзя было сделать выбора удачнее, поручик Лермонтов везде первый подвергался выстрелам хищников и во всех делах оказывал самоотвержение и распорядительность выше всякой похвалы. Его всесторонняя одарённость и успешно перенятые у противника боевые качества партизанского отряда обеспечивали действиям максимальный эффект» [31, с. 499]. Осенью 1840 года военных столкновений с горцами было много. В обзорах военных действий и воспоминаниях читаем: Лермонтов «на фуражировке в Шали, пользуясь плоскостью местоположения, бросился с горстью людей на превосходного числом неприятеля и неоднократно отбивал его нападения на цепь наших стрелков и поражал неоднократно собственною рукою хищника» [31, с. 478]. При ауле Отехи, на реке Ассе, кавалерия, прикрывая фуражиров всего отряда, выходила в атаку четыре раза. Лермонтов со своей командой действовал «всюду с отличною храбростью и знанием военного дела» [31, с. 490]. В рапорте командующего всей кавалерией действующего отряда на левом фланге Кавказской линии полковника князя Д. Ф. Голицына сообщается не только о «хладнокровном мужестве», «отличной службе и распорядительности» Лермонтова в октябре-нобяре 1840 года, но и новое представление к награде — золотой сабле с надписью «За храбрость» [31, с. 503], которое вновь было отклонено. Поэт и сам признавался, что «вошёл во вкус войны» [5, с. 457], но мечты его были мирными. А. А. Лопухину он писал: «Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем. Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец, уснёт от моего рассказа, а тебя вызовет в другую комнату управитель, и я останусь один и буду доканчивать свою историю твоему сыну, который сделает мне кака на колена…» [5, с. 458]. Лермонтов мечтал об отставке, литературном труде, издании журнала, задумывал новый роман… *** …В начале февраля 1841 года Лермонтов приехал в Петербург — благодаря заступничеству и настоятельным просьбам бабушки, для свидания с нею. Командующий Кавказской линией П. Х. Граббе обратился к Лермонтову с просьбой передать личное письмо генералу А. Н. Ермолову, у которого некогда был адъютантом, что свидетельствует об абсолютном доверии к офицеру. Помимо этого, «командующий… справедливо рассчитывал, что тот расскажет Ермолову о реальном положении дел лучше, “нежели позволило бы то письменное изложение”» [61, с. 205]. Вполне вероятно, что под впечатлением долгого разговора поэта с покорителем Кавказа было обдумано и завершено стихотворение «Спор», опубликованное в «Москвитятнине». Петербургские друзья встретили поэта с радостью, единодушно отмечая перемены, произошедшие в нём. «Период брожения пришёл к концу» [62, с. 312], — пишет о Лермонтове А. А. Краевский. «Три месяца, проведённые Лермонтовым в столице, были, как я полагаю, самые счастливые и самые блестящие в его жизни, — вспоминала Е. П. Ростопчина. — Отлично принятый в свете, любимый и балованный в кругу близких, он утром сочинял какиенибудь прелестные стихи и приходил к нам читать их вечером. Весёлое расположение духа проснулось в нём опять в этой дружеской обстановке, он придумывал какую-нибудь шутку или шалость, и мы проводили целые часы в весёлом смехе благодаря его неисчерпаемой весёлости» [43, с. 249]. В конце марта — начале апреля 1841 года М. Ю. Лермонтов читал в салоне Е. П. Ростопчиной повесть «Штосс», написанную в романтическо-мистическом духе. В 1841 году созданы «Завещание», «Отчизна» , «Любил и я в былые годы», «На севере диком», «Графине Ростопчиной», «Спор», «Свиданье», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой», «Утёс», «Тамара», «Сон», Нет, не тебя так пылко я люблю», «Морская царевна», «Последнее новоселье», «Выхожу один я на дорогу». Лермонтов, по словам А. В. Дружинина, «зрел с каждым новым произведением, …что-то чудное носил под своим сердцем, как мать носит ребёнка» [43, C. 244]. «Мы должны жить своею самостоятельной жизнью и внести своё самобытное в общечеловеческое. Зачем нам всё тянуться за Европою и за французским. Я многому научился у азиатов… <…> там на Востоке тайник богатых откровений!» [43, с. 247], — говорил он А. А. Краевскому. Историческая судьба России, её прошлое, настоящее, грядущее Лермонтов мечтал воплотить в двух романах. Содержание первого — «из времён смертельного боя двух великих наций, с завязкою в Петербурге, действиями в сердце России и под Парижем, с развязкою в Вене» [61, с. 205], второго — о Кавказе, Тифлисе и Ермолове, персидской трагедии — гибели Грибоедова. Надежды Лермонтова на желанную отставку не оправдались. «На другое утро часу в десятом, — вспоминал А. А. Краевский, — вбегает ко мне Лермонтов и, напевая какую-то невозможную песню, бросается на диван… потом вскочил и выбежал. <…> Через полчаса снова вбегает. Он рвёт и мечет, снуёт по комнате, разбрасывает бумаги и снова убегает. <…> Я был занят; меня досада взяла: “Да скажи ты, ради Бога, что с тобою, отвяжись, дай поработать!” Михаил Юрьевич вскочил, подбежал ко мне и, схватив за борты сюртука, потряс так, что чуть не свалил меня со стула. “Понимаешь ли ты! Мне велят выехать в сорок восемь часов из Петербурга”. Оказалось, что его разбудили рано утром. Клейнмихель приказал покинуть столицу в дважды двадцать четыре часа и ехать в полк в Шуру» [62, с. 313]. В. И. Красов, короткое время учившийся с Лермонтовым в университете, увидел поэта по дороге на Кавказ в Москве, в зале Благородного собрания: «…Как он изменился! Целый вечер я не сводил с него глаз. Какое энергическое, простое, львиное лицо. Он был грустен, и, когда уходил из собрания в своём армейском мундире и с кавказским кивером, у меня сжалось сердце — так мне его жаль было!» [63, с. 380]. 9 мая 1841 года Лермонтов прибыл в Ставрополь, а 13 мая — в Пятигорск. *** 13 июля 1841 года в доме Верзилиных случилась ссора, о которой Э. А. Шан-Гирей рассказала следующее: «13 июля собралось к нам несколько девиц и мужчин и порешили не ехать на собрание, а провести вечер дома… Михаил Юрьевич дал слово не сердить меня больше, и мы, провальсировав, уселись мирно разговаривать. К нам присоединился Л. С. Пушкин, и принялись они вдвоём острить свой язык a gui mieux… Ничего злого особенно не говорили, но смешного много; но вот увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счёт, называя его “montagnard au grand poignard” (Мартынов носил черкеску и замечательной величины кинжал). Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово “poignard” разнеслось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошёл к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: “Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при дамах”, и так быстро отвернулся и пошёл прочь, что не дал и опомниться Лермонтову, а на моё замечание “язык мой — враг мой” Михаил Юрьевич спокойно отвечал спокойно: “Ce nest rien; demain nous serons bons amis” . Танцы продолжались, и я думала, что тем кончилась вся ссора. На другой день Лермонтов и Столыпин должны были ехать в Железноводск. После уж рассказывали мне, что когда выходили от нас, то в передней же Мартынов повторил свою фразу, на что Лермонтов спросил: “Что ж, на дуэль что ли вызовешь меня за это?”. Мартынов ответил решительно: “Да”, и тут же назначили день» [64, с. 432]. Размолвки между приятелями, учившимися вместе в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, случались и раньше, и Лермонтов, безусловно, не мог предположить, что его шутка завершится дуэлью. «Поссорились случайно из-за пустяков два друга, не соблюли достаточного такта в последующих объяснениях, создали из случая вопрос чести и пошли разрешать его к подножию горы Машук» [65, с. 40] — читаем в исследовании одного из первых, специально занимавшихся вопросом дуэли лермонтоведа, организатора музейного дела, попечителя Лермонтовского Кавказского музея («Домика Лермонтова») в 1915–16 гг. Д. М. Павлова «Дуэль Лермонтова». О дуэли написано так много, что история её разрослась и стала вопросом большим, сложным и даже запутанным. А единственно важным остаётся то, что 15 июля 1841 года в четырёх верстах от Пятигорска у подошвы горы Машук Лермонтов был убит. «Он упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения, ни взад, ни вперёд, не успев даже захватить больное место, как это делают обычно люди раненые…» [66, с. 471]. Поэта не стало. «…Когда собрались все к панихиде, — вспоминала о дне скорбных похорон Э. П. ШанГирей, — долго ждали священника, который с большим трудом согласился хоронить Лермонтова, уступив убедительным и неотступным просьбам кн. Васильчикова и других, но с условием, чтобы не было музыки и никакого параду. Наконец приехал отец Павел, но, увидев на дворе оркестр, тот час повернул назад; музыку мгновенно отправили… Наконец всё уладилось, отслужили панихиду и проводили на кладбище; гроб несли товарищи; народу было много, и все шли за гробом в каком-то благоговейном молчании… Так было тихо, что только слышен был шорох сухой травы под ногами…» [64, с. 434–435]. Примечания 1. Панаев И. И. Литературные воспоминания. Л.: «Academia», 1928. С. 310. 2. Иванов И. И. Лермонтов // Полн. собр. соч.: Вступит. ст. / Под редакцией Н. В. Тулупова. М.: Изд-е 3‑е Т-ва И. Д. Сытина, 1908. 3. Родина Е. Б. «…и грусти ранняя на мне печать…» // М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. По фондовым материалам Гос. Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы». М., 2013. 4. Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.: В 10-ти т. М.: Воскресенье, 2000. 5. Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4‑х т. Т. 4. Проза. Письма. М.: «Худ. лит», 1976. 6. См.: Висковатов П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М.: ИПЦ «Жизнь и мысль», ОАО «Московские учебники», 2004. 7. Остряков А. П. Мои воспоминания (из личного фонда Г. И. Ходяковой): ГАТО. Ф. Р-5343. Тамбов, 2007. 8. Энциклопедический словарь. Т. XXXII. Тай-Термиты. Издатели: Ф. А. Брокгауз (Лейпциг); И. А. Эфрон (С. — Петербург). С-Петербург, Типография Акц. Общ. «Издательское Дело», Брокгауз-Эфрон, 1901. 9. Иванов С. В. Лермонтов. М.: Изд-во ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1938. 10. Иеромонах Нестор (В. Ю. Кумыш). Пророческий смысл творчества М. Ю. Лермонтова. СПб.: «Дмитрий Буланин», 2006. 11. Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 6-ти т. Т. II. М. — Л.: АН СССР, 1954–1957. 12. Зиновьев А. З. Воспоминания о Лермонтове // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 13. Меликов М. Е. Заметки и воспоминания художника-живописца // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 14. Сочинения М. Ю. Лермонтова. Полное собрание в одном томе / под ред. А. Скабичевского; с портретом Лермонтова, его биографией, факсимиле и 138 рисунками художника М. Малышева. 7-е изд. С.-Петербург: Издание Ф. Павленкова, 1910. 15. Муравьев Д. П. «Молитва» («Не обвиняй меня, всесильный») // Лермонтовская энциклопедия. М: Научн. изд-во «Большая российская энциклопедия», 1999. 16. Сиротин В. Лермонтов и христианство // М. Ю. Лермонтов и православие. Сб. статей о творчестве М. Ю. Лермонтова. М.: ЗАО Изд. дом «К единству!», 2010. 17. Усок И. Михаил Юрьевич Лермонтов // Русские писатели в Москве. М.: Московский рабочий, 1977. 18. Коровин В. И. М. Ю. Лермонтов // История русской литературы XIX века. В 3‑х ч. / Под ред. В. И. Коровина. Ч. 2. (1840–1860 годы). М.: Владос, 2005. 19. Беличенко Ю. Н. Лета Лермонтова: Документальное повествование и биографии великого поэта, её загадках и тёмных местах. М.: АО «Московские учебники и Картолитография», 2001. 20. «Отечественные записки», т. XVIII, кн. 9. 21. Сушкова Е. А. Из «Записок» 1830 г. // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 22. Васильева Л. О любимом поэте // Наш Лермонтов. Специальный выпуск «Литературной газеты» и «Литературной России», посвящённый Всесоюзному Лермонтовскому празднику поэзии. 1–2 июля 1989 года. 23. Шан-Гирей А. П. М. Ю. Лермонтов // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 24. Мануйлов В. А., Назарова Л. Н. Лермонтов в Петербурге. Л.: Лениздат, 1984. 25. Коровин В. И. М. Ю. Лермонтов в жизни и творчестве. М.: «Русское слово», 2003. 26. РГВИА. Ф. 321. Оп. 1. Д. 302. Л. 47 об. 27. ИРЛИ. Ф. 524. Оп. 3. № 1. Л. 2. 28. Шкот П. П. Школа гвардейских подпрапорщиков // Покровский В. М. Ю. Лермонтов. Его жизнь и сочинения. Сборник историко-литературных статей. М.: Типография Г. Лисснера и Д. Собко, 1914. 29. РГВИА. Ф. 321. Оп. 1. Л. 9. Л. 25. 30. РГВИА. Ф. 321. Оп. 1. Л. 9. Л. 37. 31. Захаров В. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М.: «Русская панорама», 2003. 32. Анненков И. В. Несколько слов о старой школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров. 1831 год // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 33. Миклашевский А. М. Михаил Юрьевич Лермонтов в записках его товарища // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 34. Меринский М. Ю. Лермонтов в юнкерской школе // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 35. Пыпин А. Н. Влияние школы на Лермонтова // Покровский В. Михаил Юрьевич Лермонтов. Его жизнь и сочинения. Сборник историко-литературных статей. М.: Типография Глисснера и Д. Собко, 1914. 36. Мануйлов В. А. Лермонтов в Петербурге. Л.: Лениздат, 1964. 37. Манвелов Н. Н. Воспоминания, относящиеся к рисункам тетради М. Ю. Лер-мон-това // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 38. Михайлов В. Ф. Лермонтов: Один меж небом и землёй. М.: Молодая гвардия, 2012. 39. Бурнашев В. П. Михаил Юрьевич Лермонтов в рассказах его гвардейских однокашников // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 40. Котляревский Н. Лермонтов в светском обществе // Покровский В. М. Ю. Лермонтов. Его жизнь и сочинения. Сборник историко-литературных статей. М.: Типография Г. Лисснера и Д. Собко, 1914. 41. Дружинин А. В. Сочинения Лермонтова // Литературное наследство. Т. 67. М.: Изд-во АН СССР, 1959. 42. Сушкова Е. А. Из «Записок» 1830 г. // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 43. Гусляров Е. Н. Лермонтов в жизни. Систематизированный свод подлинных свидетельств современников. М.: «Олма-Пресс», 2003. 44. Очман А. В. Женщины в жизни М. Ю. Лермонтова. М.: «Гелиос АРВ», 2008. 45. Мордвинов Н. Д. Мой Арбенин // Учительская газета. 1964. 15 октября. 46. Бойко С. А. В Москве по пути в Тарханы // Тарханский вестник. Научный сборник. Вып. 8. Гос. Лермонтовский музей-заповедник «Тарханы», 1998. 47. Пешков В. П. Страницы прошлого читая… Тамбов: «Пролетарский светоч», 2004. 48. Муравьев А. Н. Знакомство с русскими поэтами // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 49. Ростопчина Е. П. Из письма к Александру Дюма // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 50. Дружинин А. В. Сочинения Лермонтова // Литературное наследство. Т. 67. M.: Изд-во АН СССР, 1959. 51. http://gogol.lit-info.ru/gogol/vospominaniya/stasov.htm 52. Николай I. Из письма к императрице // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 53. Тургенев И. С. Статьи и воспоминания. М.: Современник, 1981. 54. Родина Е. Б. «В далёком северном краю» // М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. По фондовым материалам Государственного Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы». М., 2013. 55. Белинский В. Г. Собр. соч.: в 9 т. Т. 9. Письма 1829–1848 годов. М.: «Худ. лит.», 1982. 56. Белинский В. Г. Стихотворения М. Лермонтова. Санкт-Петербург. 1840 // Белин-ский В. Г. Собр. соч.: в 9 т. Т. 3. Статьи, рецензии, заметки. Февраль 1840-февраль 1841. М.: «Худ. лит.», 1978. 57. Щеблыкин И. П. «Ценой томительных забот он покупает неба звуки» // М. Ю. Лермонтов. Русская мелодия. Поэзия. Драматургия. Проза. М.: Парад, 2007. 58. Самарин Ю. Ф. Из писем к И. С. Гагарину // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 59. Рассказ отставного старшего вахтёра, Самуила Анисимовича Рябова, о своей боевой службе на Кавказе // 18 декабря 1882 года, Отдел неофициальный № 128 Тамбовских губернских ведомостей. 60. Потто В. А. История 44-го драгунского Нижегородского полка. Ч. 4. СПб., 1984. 61. Родина Е. Б. «Кавказ! Далёкая страна!» // М. Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. По фондовым материалам Государственного Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы». М., 2013. 62. Краевский А. А. Воспоминания (В пересказе П. А. Висковатова) // М. Ю. Лер-монтов воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 63. Красов В. И. Из письма к А. А. Краевскому. Июль 1841 г. // М. Ю. Лермонтов воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 64. Шан-Гирей Э. А. Воспоминание о Лермонтове // М. Ю. Лермонтов воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 65. Павлов Д. М. Дуэль Лермонтова. Филологические записки. Вып. 1. Воронеж, 1917. 66. Васильчиков А. И. Несколько слов о кончине М. Ю. Лермонтова и о дуэли его с Н. С. Мартыновым // М. Ю. Лермонтов воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. Часть I «Тамбов на карте генеральной…» Л. Е. Городнова «Славный городок…». Образ губернского города Тамбова 30–40‑х годов XIX века: поэзия и реальность Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда; Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, И фонари и мостовые, Там два трактира есть, один Московский, а другой Берлин. Там есть ещё четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки… [1, 334–335] Историческое прошлое, бытовые реалии и эстетический облик Тамбова, лирическое изображение города и его жителей Лермонтовым в поэме «Тамбовская казначейша», соответствие действительности и поэтического образа — все стороны вместе и каждый аспект в отдельности — на протяжении практически ста восьмидесяти лет интересуют и увлекают городских обывателей, краеведов, исследователей-историков и литературоведов. «…Любезный друг, преданный по склонности и по обстоятельствам праздной жизни скитаясь как кочующий цыган, под высокопарным титлом путешественника по всем странам мира, я был заброшен судьбою и завезён почтовыми лошадьми в Тамбов. — Вот, скажешь ты, после писем твоих о Париже, Голландии, Кавказе, Бессарабии и иных прочих — что нового нашёл о Тамбове, известному только по своему бостону, бильярду, каламбуру французов в 1812 году (tombeau) — и потому ещё, что почтамты не редко смешивают его с Тобольском…» [2, 267]. Такими словами неизвестному адресату начинает своё письмо от 1 августа 1837 года новоузенский помещик Яков Караманский. (Имя, возможно, является литературным псевдонимом, но в Новоузенском уезде, Саратовской губернии существовало село Караман). Обещая сообщить много интересного и любопытного о Тамбове, помещик-путешественник предлагает своему собеседнику, не соблазняясь скромностью размеров и громкими историческими именами, посмотреть на Тамбов с точки зрения русского человека и увидеть в нём «…часть великого целого, которое свет простодушно называет уже русским миром — а мы ещё простодушно: матушкой Россией… Да, Россия есть обширное поле, роскошная нива, глубоко браздимая гением монархов и щедро ими засеваемая! И Тамбов, мне кажется “не бесплодною дорогой и не твёрдым камнем” — где бы росли только мох и плевелы, но одним из благословенных мест, где мысль привилась и обещает вознаградить сеятеля обильной жатвой…» [2, 268–269]. Свой патриотический порыв автор письма оправдывает примерами, сравнениями, фактами. «…Я помню Тамбов 20 лет назад, и почти в тех же обстоятельствах; с тою разницей, что общество дворянское было многочисленнее, богатее, роскошнее; было более, так сказать, гостеприимства и радушия, но занятия были ветреные — карты, …И просит важно позволенья Лишь талью прометнуть одну, Но с тем, чтоб отыграть именье, Иль “проиграть уж и жену”… [1, 358] …балы, собаки кружили всем головы; покупка, продажа или обмен имения — которого часто ни продавец, ни покупщик не знали, называлось “делом” по превосходству! Но никакой общественной мысли не было в ходу. Какая разница теперь! Правда, всеобщее направление умов в целой России другое: оно обращено на предметы общей пользы и народности, ибо миновался период смягчения нравов посредством общежития… Это общее направление везде, но в Тамбове многие предметы, ещё бродящие идеями, в головах всех уже осуществились, приняли форму осязательную, приложены к делу: одним словом вступили в кодекс гражданственности…» [2, 267]. В 1832 году губернатором в Тамбов был назначен Николай Михайлович Гамалей, находившийся на этой должности до 1838 года. В декабре 1833 года была открыта публичная библиотека, для начинания этого благого дела было выпущено 500 сторублевых акций. В феврале 1834 года было принято решение о постройке пансиона для благородных девиц, «…причём тамбовское дворянство обязалось платить в пользу этого дела 20 копеек с каждой крестьянской души… в 1834 году всех крепостных крестьян было у нас 377915 душ, в том же году собрана была значительная сумма, и работы быстро начались…» [3, 58]. При этом нужно отметить, что училище для достойного воспитания молодых людей из дворянского сословия было открыто ещё в конце 1811 года. «Дворяне, содействуя всеми мерами к приличному воспитанию благородного юношества, предложили общим иждивением построить в городе на берегу реки Студенца большой каменный дом в два этажа, который особенным старанием и усердием губернского предводителя дворянства майора Чубарова, сего лета отделан совершенно и покрыт железом. Ныне в оном доме открыто уже дворянское училище, и число обучающихся, под руководством отличнейших наставников, простирается до пятидесяти человек. Избранные чины, коих попечению вверено сие училище, наилучшим надзором стараются споспешествовать к достижению цели сего благонамеренного и общеполезного заведения…» [9, 2]. Данный училищный корпус, где обычно проводились дворянские и депутатские собрания, был в начале 1830‑х годов преобразован в военное учебное заведение, поэтому дворянской общественностью, при активном содействии губернатора, так же в начале 1834 года была определена мысль о строительстве нового здания дворянского собрания. Особенное внимание Н. М. Гамалей уделял благоустройству губернского города. При нём произведена первая нивелировка города, устроены канавки для стока воды, были замощены центральные улицы, тротуары огорожены столбиками, возле присутственных мест и на главных улицах поставлены фонари освещения, выстроен мост возле Вознесенского девичьего монастыря, река Студенец пересечена плотинами, заставы на въездах в город были отремонтированы и украшены гербами. Губернатор был так же озабочен разведением городского сада. Работы по устройству были поручены П. Е. Протасову, который в течение 9 лет обязался организовать сад с дорожками, аллеями, цветочными клумбами, оранжереями и теплицами. «…Кроме улучшенной наружности города: его мостовой, где ещё недавно тонули в грязи; довольно правильной и красивой архитектуры домов; разведённого публичного сада; богатых магазинов и обдуманного рода жизни некоторых помещиков — с удовольствием замечаешь, что мысль “общей пользы” сделала большие успехи. Из Тамбова пошла первая бумага, столь жадно принятая попечительным правительством: о прекращении черезполосного владения… Приказ общественного призрения действует на истинных началах государственного кредита и сильно распространил свои операции. …Спешил о редкостях Тамбова Он у трактирщика узнать… [1, 343] Здесь образовалась гимназия и уже утверждён проект пансиона. Пожертвованы дворянством значительные суммы на институт для бедных девиц. Наконец, почти примерное дело в России: общественная библиотека составилась на акциях — заключает в себе уже 15 000 томов; тесное помещение её ежедневно наполнено посетителями…» [2, 270]. В июле 1837 года Тамбов посетил цесаревич Александр Николаевич. Визит наследника явился для Тамбова и губернии эпохальным политическим событием. К этому случаю впервые в истории края, по предписанию министра внутренних дел, была организована выставка-продажа произведений Тамбовской губернии. Власти, дворянская и купеческая общественность тщательно готовились к приезду высочайшего гостя — представление местных промышленных и сельскохозяйственных достижений позволяло продемонстрировать производительный потенциал и наметить перспективные направления развития губернии. Изыскать средства для устройства выставки губернское начальство обязано было самостоятельно: …Но праздник в том не потерял. Он был устроен очень мило… [1, 348] «…Целый месяц собиралась выставка: дворянство отдало под неё свой клуб с услугою и обширным двором, на котором предложено было выставить животных богатого скотоводства губернии. Купцы П. Г. Суворин, К. К. Гундобин, Прокунин, Кожин пожертвовали небольшими суммами на необходимые издержки… заводчики шлют свой скот, фабриканты свои произведения, помещики свои продукты, даже дамы выставляют изделия своих досугов, которые всюду рассеяны, но в массе представляют одну из огромнейших фабрикаций… общество вникло в мысль министерства… Успех выставки не подлежит никакому сомнению! Чего не сделаешь с подобным обществом?… Двор выставки расчистили, обвели дорожками, усыпали песком. 30 жеребцов стояли в своих коновязях и при каждом конюх, остриженный в кружок и в русском наряде. Мудрено было решить кому отдать преимущество: необыкновенно ли красивым статям лошадей завода госпожи Полтавцевой, гигантам ли с азиатской кровью графа Кутайсова или сильным, рысистым коням господина Воейкова. В стороне, запряжённый в беговые дрожки стоял известный Лебедь, окружённый семью серебряными кубками. Конь Гиерона (кличка Фенерик — Л. Г.), победитель олимпийский, воспетый Пиндаром не был столь горделивый и прекрасный! Сравнение едва ли дерзкое, когда вспомнишь, что вся Греция была гораздо поменьше Тамбовской губернии…» [2, 272–276]. Представленные на выставке изделия домашних ковровых и полотняных мастерских были доведены некоторыми искусницами до совершенства и стоили очень дорого, к примеру, салфетки и скатерти мастерских Полтавцевой, Голицыной и Андреевской имели цену до 800 рублей. Ковры же мастерских Полторацкого, Бланк, Воейковой, Вышеславцевой и других ценились от 40 до 300 рублей. «…Некоторые роскошные предметы домашнего изделия — ковры, каймы шальные, пуховые шали, кружева, шитьё, полотно и доказывают необыкновенную мануфактурную способность нашего народа и вкус помещиков к занятиям… его высочество цесаревич на выставке изволил купить палантин из индеячьего пуха, очень похожий на chinchilla иностранный; на другой день многие бросились заказывать такие же, хотя десять лет эти меха делаются у г. Х…й — и один был с Московской выставки взят для государыни императрицы, но об этом почти никто не знал — и никак не воображали, чтобы из индеек могло выйти что-то порядочное, кроме жареного…» [2, 285]. Особого внимания на выставке заслуживал отдел художественный, в котором «…помещён портрет государя императора во весь рост работы учителя живописи в кадетском корпусе Гуаданини; портрет наследника цесаревича на финифти, работы дворового человека госпожи Андреевской; картины учителя тамбовской гимназии Куракина; деревянные и резные части иконостаса мастера Наумова (им же был устроен иконостас в церкви тамбовского тюремного замка); пирамида из сахарных конфект художника Гранова, оценённая в 600 рублей и серебряный церковный подсвечник весом в два пуда работы дворового человека госпожи Андреевской, ценою в 12 тысяч рублей…» [7, 69]. Завершал выставку монолит чернозёмного слоя почвы толщиной в 1 аршин и 8 вершков (105 см.) — главным богатством губернии, которое покрывает одну треть её территории. Первый опыт выставки произведений Тамбовской губернии, имевшей большой успех, показал что «…в 30‑х годах находились умные люди, вполне понимавшие её пользу и желавшие её осуществления…» [3, 59]. В день визита наследник Александр Николаевич первоначально посетил собор, затем богоугодные заведения, публичную библиотеку и выставку. На выставке цесаревич внимательно и заинтересованно вникал во все подробности того или иного производства, приводил в движение машины, разговаривал с фабрикантами и ремесленниками, делал сравнения со всем, что ему довелось видеть в других губерниях. Несколько ранее в Тамбове, стараниями Н. М. Гамалея, в северо-западном направлении от современного вокзала железной дороги, были устроены конские бега (ипподром), впоследствии, на протяжении долгого времени, составлявшие одну из достопримечательностей губернского города. Бега так же представляли собой выставку, «…где коннозаводская промышленность должна явиться в последней степени своего развития…» [2, 287]. Поэтому после обеда цесаревич в форме офицера лейб-гвардии гусарского полка отправился на бега и, заняв место в приготовленной для него галерее, с азартом наблюдал «…как на обширном поле, в трёх ристалищах разом неслись сильные и быстрые кони…» [2, 289]. Первый приз в соревнованиях получил рысак Лебедь, принадлежавший владельцу Лавровского конезавода Василию Петровичу Воейкову. Вечером в зале дворянского собрания, в честь наследника был дан бал, начавшийся потрясающей иллюминацией. …Я бал описывать не стану, Хоть это был блестящий бал… [1, 350] «…Вход в дом собрания превращён был в грот <…> танцевальная зала… отличалась своей величественною простотой: огромные размеры, длинные ряды стройных колонн увенчанных акантом, блистательная белизна стен, яркое освещение и в резной золотой раме под бархатным виссоном портрет императора! И среди этого роскошные наряды красавиц, кружившихся в быстрых вальсах и кадрилях, изумляли своим эффектом… Глаз не спускали с цесаревича, который танцевал много и весело, приветливая улыбка играла на устах…» [2, 289–290]. Семён Алексеевич Юрьевич флигель-адъютант наследника Александра Николаевича, сопровождавший цесаревича в его поездке по России, 3 июля 1837 года писал из Тамбова: «…Сейчас с бала тамбовского… Зала, построенная третьего года для приезда Государя, великолепная <…> дамы одеты прекрасно, много пригоженьких лиц… …И там есть дамы — просто чудо!.. [1, 335] Великий князь наш танцевал здесь усердно: первый контрданс с женой флигельадъютанта Баратынского (здесь в отпуску проживающего), второй с Араповой, женой отставного генерал-майора, третий с хорошенькой девицей Сатиной старшей (младшая ещё лучше её), потом ещё два с девицами Герасимовой и Поповой, здешними дворянками. Полторацкая, жена предводителя, была хозяйкой. Губернаторша Гамалей не была на балу по болезни..; на этом балу, однако ж, Баратынская наша перещеголяла всех…» [4, 56–57]. В этом фрагменте письма «вальсирует» калейдоскоп имён, «…здесь блестящий круг тамбовский Позвольте мне представить вам…» [1, 356] — флигель-адъютант императора Николая I Баратынский Ираклий Абрамович и его супруга Анна Давыдовна (урождённая Абамелек), Екатерина Павловна Полторацкая (урождённая Бакунина) и её супруг Александр Александрович, предводитель тамбовского уездного дворянства. Анна Давыдовна Абамелек… Это ей 9 января 1832 года А. С. Пушкин записал в альбом посвящение «Когда-то, помню с умиленьем…». Лето 1836 года Анна Давыдовна провела с мужем под Красным селом в военных лагерях лейб-гвардии гусарского полка, в котором служили корнеты Семён Абамелек (её брат) и Михаил Лермонтов. Перед отъездом на Кавказ, после дуэли с сыном французского посла Эрнестом де Барантом, М. Ю. Лермонтов, ценивший свойственное Анне Давыдовне умение тонко чувствовать поэзию, подарил ей автограф своего стихотворения «Последнее новоселье». Впоследствии, в 1870‑х годах Анна Давыдовна сделает перевод на английский язык некоторых стихотворений Пушкина и Лермонтова и опубликует их. Екатерина Павловна Бакунина — сестра лицеистского товарища А. С. Пушкина, которой он посвятил более 20 романтических стихотворений. На следующий день «…перед отъездом государь слушал молебен в соборе: с каким умилением сын царей, преклонив голову перед крестом, принял напутственное благословение от пастыря…» [2, 290]. Владыкой епархии с 1832 по 1841 годы был Арсений (Москвин Федор Павлович), епископ Тамбовский и Шацкий. Первый опыт фрагментарного историко-краеведческого прочтения поэмы «Тамбовская казначейша» принадлежит Алексею Николаевичу Норцову, активному члену Тамбовской учёной архивной комиссии (1898), а впоследствии — её председателю (1900). Имея опыт военной деятельности (1878–1884 годы служба в лейб-гвардейском гусарском Павлоградском полку и в гусарском Нарвском полку в Козлове), занимался изучением истории полков и военного мундира. Обладал поэтическим талантом и склонностью к литературному труду. Совместив опыт военной службы и пристрастие к лирике, Алексей Николаевич сделал попытку определить тот уланский полк, который был увенчан Лермонтовым поэтической славой в поэме «Тамбовская казначейша». В местных городских архивах исследователю не удалось обнаружить документы, которые помогли бы установить название полка, фигурирующего в поэме. Но на основании слов самого поэта, Алексей Николаевич сделал некоторые более или менее вероятные предположения. Так, в XVII главе поэмы Лермонтов указывает и на временной отрезок поэтического действия. …Таков-то был штабс-ротмистр Гарин: По крайней мере мой портрет Был схож тому назад пять лет… [1, 343] «…приблизительной эпохой события можно считать или лето 1830, или начало осени 1831 г., так как промежуточное время должно быть исключено, вследствие Польской кампании, в которой участвовало 18 уланских полков, из коих 12 были в действии, а 6 — оставались в резерве. Около этого времени, по расписанию 1827 г., только три уланские дивизии — 1‑я (Владимирский, Сибирский, Оренбургский и Ямбургский полки), 2-я, бывшая драгунская, (С.Петербургский, Харьковский, Смоленский и Курляндский полки) и 3-я, так называемая Литовская, (Польский, Татарский, Литовский и Волынский полки) — были не поселённые, т. е. могли менять места своего расположения и только среди этих полков, следовательно, и можно искать Лермонтовских улан…» [5, 21]. В V главе поэмы, к тому же, есть ещё и прямое указание на полковую масть лошадей кавалерии: …Услышав ласковое ржанье Желанных вороных коней… [1, 336] «…Если допустить, что полковые масти тех времён остались без изменения, при общем переформировании кавалерии в 1833 г., то вороные полки вышеназванных трёх уланских дивизий будут 4-е полки дивизии, т. е. Ямбургский, Курляндский и Волынский полки; из них первые два полка, как видно из их истории, никогда не были в Тамбовской губернии и остаётся только один Волынский уланский полк, в котором и можно предполагать Лермонтовских улан; здесь я обязан заметить, что полк мне до сего дня не дал по этому поводу никаких точных сведений. Остальные же “вороные” уланские полки были: во 2‑й уланской дивизии — Серпуховской, в 5‑й Украинской, впоследствии 3‑й уланской — Елисаветградской и, наконец, в 6‑й Бугской — Ольвиопольский полк, но эти дивизии были поселённые и поэтому полки их не могли проходить Тамбов…» [5, 21–22]. В главе VII поэмы Лермонтов указывает на расположение гостевых номеров, в которых остановились на постой уланы. А. Н. Норцов, используя воспоминания старожилов Тамбова, даёт две версии местонахождения гостиницы: Против гостиницы Московской, Притона буйных усачей, Жил некто господин Бобковский, Губернский старый казначей. [1, 337] «…По мнению одних старожилов — эта гостиница была та самая, в которой в начале тридцатых годов останавливался проездом Лермонтов, на углу Большой и Дубовой: в 50‑х годах она принадлежала Доменико Пивато, а в настоящее время на месте её выстроен театр “Модерн”; другие, наоборот, утверждают, что гостиница Московская была некогда близ Уткинской церкви и стояла, в вид деревянного длинного со ставнями дома, на том самом месте, где был впоследствии дом Ливенцева, потом нотариуса Телепнева, а в настоящее время “Михайловская” гостиница; дом же прекрасной “казначейши” находился, по их словам, как раз напротив, на Долгой, на том месте, где был позже дом Михайлова, перестроенный впоследствии на казармы, в которых в 1877 г. содержались пленные турецкие солдаты, а в настоящее время находится духовное общежитие…» [5, 22]. При этом весьма существенно заметить, что исследования А. Н. Норцова по истории некоторых дворянских родов позволяют проследить его родственные связи с соперником поэта на дуэли Мартыновым Николаем Соломоновичем (двоюродный брат бабушки Алексея Николаевича Е. Д. Слепцовой). «Материалы для истории Тамбовского, Пензенского и Саратовского дворянства» были опубликованы в Известиях Тамбовской учёной архивной комиссии. В приложении к данному исследованию был воедино собран обширный материал, ранее напечатанный в журналах «Русский архив» и «Русское обозрение» по истории дуэли М. Ю. Лермонтова с Н. С. Мартыновым, среди них письмо-исповедь Мартынова от 15 июля 1871 года. «Сегодня минуло ровно тридцать лет, как я стрелялся с Лермонтовым на дуэли… Углубляясь в себя, переносясь мысленно за тридцать лет назад… я чувствую желание высказаться, потребность облегчить свою совесть откровенным признанием самых заветных помыслов моих и движений сердца… по поводу этого несчастного события… Как писатель… он (Лермонтов — Л. Г.) высоко стоит, и, если, сообразить, что талант его ещё не успел прийти к полному развитию, если вспомнить как он был ещё молод и как мало окружающая его обстановка способствовала к серьёзным занятиям, то становится едва понятным, как он мог достигнуть тех блестящих результатов, при столь малом труде и в столь ранних годах… он был добрый человек, но свет его окончательно испортил… все хорошие движения сердца, всякий порыв нежного чувства он старался тщательно в себе заглушить и скрывать его от других… Умственное развитие его было настолько выше других товарищей, что и параллели провести невозможно. Он… много читал, много передумал, тогда, как другие вглядывались в жизнь, он уже изучил её со всех сторон. Годами он был не старше других, но годами и воззрением на людей далеко оставлял их за собой…» [6, 151, 149]. Здесь же были впервые опубликованы стихотворения Н. С. Мартынова. В заключении всё же необходимо уточнить — а каким в реальности был губернский Тамбов 30–40‑х годов ХIХ столетия? Максимально достоверный ответ на этот вопрос может дать военно-статистическое описание Тамбовской губернии, составленное в 1840-годах по рекогносцировкам (предварительным экспедиционно-полевым обследованиям местности для получения специальных сведений) и материалам, собранным на месте, сотрудником Департамента Генерального штаба Российской империи штабс-капитаном Кузьминым. «…Для полицейского надзора город разделяется на три части: первая заключает в себе пространство от Московской заставы до речки Студенца; в пределы этой части входят слободы Полковая и Пушкарская, кварталов в этой части 30. Вторая часть занимает середину города от речки Студенца до Стрелецкой улицы, пересекающей весь город и ведущей в Стрелецкую слободу, кварталов в этой части 21. Третья часть занимает все остальное пространство города и Инвалидную слободу, отстоящую на 100 саженей от Астраханской заставы, в этой части 12 кварталов. Это разделение основано на топографическом положении города. Вторая или средняя часть заключает в себе всю промышленную и торговую деятельности: в ней гостиный двор, рынки, постоялые дворы, гостиницы. Следовательно, большая часть случаев, требующих участия полиции, бывают в этой части. Кроме того, здесь же собор, присутственные места, казённые и лучшие частные дома, а потому большее требование чистоты и порядка. По этим причинам, штатом тамбовской городской полиции положено иметь в 1‑й и 3‑й частях по два квартальных надзирателя, а во 2‑й трёх надзирателей… Будок каменных 13, построены в 1824 году… Число будок, по пространству города, весьма недостаточно и оттого, отдалённые от центра города улицы и переулки, остаются без полицейского надзора. Но увеличение числа будок, по ограниченному штату полицейской команды, совершенно невозможно…» [8, 119–120, 125]. По городскому плану в Тамбове было 45 улиц, из них две набережные рек — Студенца и Цны и 8 переулков, служащих для соединения двух каких-либо улиц. По протяжённости самая длинная была набережная реки Цны — 3 версты, затем улица Астраханская — 2 версты и 200 саженей, но средняя длина улиц была чуть более одной версты. Площадь, занимаемая городскими улицами, равнялась 88 десятинам, из которых 5 десятин были вымощены известковым камнем. В большей части улиц мостовые покрывали только её половину — приблизительно 4 сажени от одного из тротуаров. Первые мостовые в городе были построены в 1825 году на средства собранные с жителей города. Ремонт этих улиц осуществлялся за счёт тех домовладельцев, перед домами которых она вымощена. Тротуары, протяжённостью 305 саженей и в 3 аршина шириной были построены в период с 1836 по 1840 годы. На побережье рек добывался песок, поэтому набережные улицы были во многих местах изрыты и лишь изредка обнесены полуразрушенными перилами. Ночью главные улицы освещались 72 фонарями, расположенными довольно далеко друг от друга. «…Площадей в городе пять: Хлебная в 1‑й части, торга на ней не бывает; Базарная или Сгонная во 2‑й части, где бывают еженедельные базары; Дворцовая во 2‑й же части перед губернаторским домом; на ней выстроены: влево от губернаторского дома гауптвахта, а вправо собор и далее соляные магазины и гостиный двор, на этой площади бывают разводы и парады квартирующим в городе войскам; Семинарская или Покровская со зданием церкви Покрова по середине; Варваринская с церковью Святой великомученицы Варвары, на этой площади бывают также базары по понедельникам…» [8, 121]. В Тамбове площадь более 16 десятин занимал общественный сад, организованный на пожертвованную городу сумму в 1600 рублей серебром. Сад этот городские обыватели называли ещё губернаторским, наверное, потому, что расположен вокруг дома гражданского губернатора, а возможно и потому, что инициатором создания сада явился губернатор. У заведений приказа общественного призрения был тоже разбит небольшой сад и устроен бульвар. Частных садов и огородов в Тамбове было довольно много — садов 383 и огородов 1003. Но замечательных по величине или красоте не имелось. По Дворянской улице перед каждым домом разведён маленький сад, но большая часть из них весьма не украшают улицу потому, что хозяев по бедности своей, мало заботятся о красоте садов. На других улицах сады были разбиты за домами, на задних площадях усадеб. Для водоснабжения города в 1839 году было выстроено 8 колодцев. Здания в губернском городе не отличались особенной красотой архитектуры. В Тамбове было 9 строений принадлежащих государству (казённых): «— помещения для присутственных мест, состоящие из главного корпуса и двух флигелей. Эти дома по их совершённой ветхости не заняты, а присутственные места помещаются в частных домах; — заведения приказа общественного призрения, помещаются в 4‑х недавно отстроенных домах; — дом гражданского губернатора; — комиссариатской комиссии; — почтовой конторы; — училище для детей канцелярских служителей; — дома тюремного замка и этапный; — губернской гимназии и благородного при ней пансиона; — три дома духовной семинарии…» [8, 122–123] 6 домов — 4 каменных и 2 деревянных, принадлежали общественности города и губернии: «— кадетский корпус, каменный на берегу речки Студенца, приобретён от частного лица на пожертвования Тамбовского дворянства; — дворянского собрания, деревянный оштукатуренный снаружи дом, построен собственно для приезда его императорского высочества, государя цесаревича и наследника в 1837 году, на канаве близ Большой улицы; — дом городского общества, каменный, приобретён покупкой в 1836 году на купеческую сумму. Дом этот прежде отдавался внаймы в пользу города, с 1844 года занимается думой; — ремесленной управы, весьма небольшой, деревянный; — Александринский институт для благородных девиц. Здание это, отделённое от улицы большим двором, обнесённым чугунною решёткой, соединяется с Цной садом… Институт сооружён дворянством. — дом публичной библиотеки, построенный на пожертвованные любителями отечественного просвещения деньги. В доме библиотеки замечательная большая чугунная лестница, единственная во всей Тамбовской губернии» [8, 123]. Городская управа в собственности имела 14 домов — 5 каменных и 9 деревянных, среди которых: «— гауптвахта, небольшой каменный дом, находящейся на площади губернаторского дома, построен с разрешения министра внутренних дел, в 1829 году; — дом городской полиции, деревянный, построенный в 1824 году и поступивший тогда же во владение квартирной комиссии, которая помещала в нём до 1832 года богадельню; — дом уездного училища деревянный, пожертвованным с 1826 года собственно для этой цели почётным гражданином Суворовым; — три съезжих дома, из которых в 1‑й части деревянный, выстроенный в 1823 году; во 2‑й и 3‑й частях каменные, выстроены, за освобождение от постоя, купцами: первый — Суворовым и Поповым, а второй — Максимовым и Абаносимовым в 1806 году; — четыре флигеля на Базарной площади, отдаются внаймы под лавки. Все они построены были в 1818 году деревянные, в 1843 году два из них заменены каменными; — жандармская конюшня и при ней цейхгауз деревянные, казарма каменная, выстроены в 1844 году; — в 1848 году окончено постройкой центральное ярмарочное здание деревянное для лавок с красным и галантерейным товаром; — пикет для воинского караула и для пожарной и полицейской команд, выстроен в 1844 году» [8, 123–125]. За счёт приказа общественного призрения в Тамбове существовали: Сиротское отделение, размещённое в каменном доме, пожертвованном купцом Суворовым, для сирот и воспитанников гимназии, родители которых не имеют средств для содержания детей, училище для детей канцелярских служителей, больница, богадельня, дом умалишённых — смирительное и рабочее отделения — все больные и призреваемые содержались очень прилично. Следует отметить, что светские образовательные учреждения имели наружный вид более достойный, нежели духовные. Содержание же воспитанников так же отличалось — первое место в этом отношении занимал кадетский корпус, где чистота и порядок доведены до высшей степени, а воспитанники имели прекрасный благородный вид. Далее следовала гимназия с благородным пансионом, затем сиротский дом и «даже детский приют оставляет вид утешительный». Семинария же и духовное училище не отличались ни опрятностью воспитанников, ни чистотой воздуха в комнатах. В Тамбове были два монастыря — Вознесенский женский и Казанский мужской, 7 храмов и 4 домовые церкви: «…Кафедральный Спасо-Преображенский собор; Троицкая церковь выстроенная в 1642 году, вне существовавшей тогда крепости, в Пушкарской слободе; Знаменская, построена в Стрелецкой слободе, но в какое время именно неизвестно; Архидиаконская, выстроена усердием купца Уткина и в настоящее время известна преимущественно под именем Уткинской церкви; Покровская, выстроена первоначально деревянная, в Покровской слободе, заселённой тягловыми крестьянами; ныне находится на Покровской площади; Варваринская, выстроена первоначально в однодворческих гумнах, на кладбище; ныне находится в черте города на площади, против Астраханской улицы; Архангельская, первоначально построенная за девичьим монастырём, перенесена в последствии (в 1787 году), ближе к городу; ныне же заложена вместо её у Московской заставы новая каменная… Домовые церкви: в заведении приказа общественного призрения, во имя Александра Невского (основана в 1842 году); в тюремном замке, во имя Скорбящей Божьей Матери, выстроенная в 1818 году, в юго-восточной стороне корпуса, а в 1835 перенесена в северную его часть; в кадетском корпусе, во имя Архистратига Михаила, выстроена в 1840 году; в институте, во имя Великомученицы Александры, выстроена 1843 году…» [8, 126–127]. Кроме православных церквей, в Тамбове находилась лютеранская кирха с пасторским домом при ней. Городских было погостов (кладбищ) три: Воздвиженский — в 200 саженях от города, площадью 6 десятин; Успенский — в 150 саженях от города, площадью 5 десятин; Петропавловский — в 360 саженях от города, площадью 5 десятин. В Тамбове были проложены три каменных моста. Один мост, через ров у Казанскаго монастыря длиной 10 саженей и 3 сажени в ширину, был выстроен в 1820 году. Второй мост, через речку Студенец длиной 53 сажени и 5 саженей в ширину, был построен в начале XIX века. Третий мост — на Астраханском тракте на речке Ржавец длиной 53 сажени и 4 сажени в ширину. Дата сооружения этого моста не известна, но судя по документам, он уже существовал в конце XVIII столетия и принадлежит к числу самых ранних построек города. На Студенце стояла каменная мельница с плотиной и мостиком, выстроенная 1819 году Тамбовским приказом общественного призрения. Вторая мельница, деревянная, построенная в 1801 году купцом Сухановым, стояла на канале соединяющим Цну и речку Ерик. В черте города находилась земская каменная, крытая железом конюшня на 60 лошадей и при ней два деревянных флигеля. В одном из флигелей помещались канцелярия, ветеринарный врач и работники конюшни. Во втором — управляющий конюшней, лазарет для лошадей и кузница. Частных домов в Тамбове, по инвентарному описанию, было в наличии 2332 — из них 69 каменных, остальные деревянные. Так же в городе значилось: 7 трактиров, 5 харчевен, 3 гостиницы, 20 питейных домов, 8 штофных лавок, 7 погребов, 25 постоялых дворов, 7 магазинов модной одежды и галантереи. По сведениям, доставленным городской полицией, жителей в Тамбове было 20 852 человека — мужского пола 11 147, женского пола 9705. Таков был губернский Тамбов времён Лермонтова, и, судя по всему вышеизложенному материалу, действительность, повседневная жизнь горожан, реальный облик Тамбова и его поэтическое представление у Лермонтова, несколько разнятся. Но, думается, поэт и не преследовал цели описать Тамбов с исторической и топографической точностью. Сюжетная основа произведения — бытовой анекдот из провинциальной жизни 1830‑х годов. Однако, за неоспоримые достоинства стихотворной повести — за блестящую лёгкость лирического слога, за искусные чередования изложения событий с авторскими замечаниями и отступлениями — игривыми или серьёзными, за эффектное окончание повествования — казначей проиграл жену в карты, за «три улицы прямые, и фонари, и мостовые», которые поэт увековечил в строках своей поэмы, за прекрасный поэтический образ города «Тамбовская казначейша» была и остаётся одним из лучших произведений М. Ю. Лермонтова. Примечания 1. Сочинения Лермонтова в 4‑х т. Под редакцией А. Скабичевского. Т. 1–2. С.Петербург: издание Павленкова. 1891. 2. Караманский Я. Три письма (Отрывок из путешествия по России) // Совре-менник. Литературный журнал А. С. Пушкина изданный по смерти его в пользу его семейства кн. П. А. Вяземским, В. А. Жуковским, А. А. Краевским, кн. В. Ф. Одоевским, П. А. Плетнёвым. Т. VII. С-Пб., типография Гуттенберга. 1837. 3. Дубасов И. И. Очерки из истории Тамбовского края. Вып. I. М.: типография Елизаветы Гербек. 1883. 4. Юрьевич С. А. Дорожные письма о время путешествия по России наследникацесаревича Александра Николаевича в 1837 году // Русский архив. 1887. № 2. 5. Норцов А. Н. Значение военного мундира, как символа и некоторые тамбовские военные факты. Тамбов: типолитография Н. Бердоносова и Ф. Пригорина. 1911. 6. Норцов А. Н. Материалы для истории Тамбовского, Пензенского и Саратовского дворянства // ИТУАК. Вып. 47. Тамбов. 1904. 7. Фиксен Б. Г. Тамбовская выставка 1837 года // ИТУАК. Вып. 46. 1902. 8. Военно-статистическое обозрение Российской империи. Издаваемое по Высочайшему повелению. Т. ХIII, Ч. I. Тамбовская губерния. С-Пб.: типография Департамента Генерального штаба. 1851. 9. Северная почта или Новая Санктпетербургская газета. № 96. Декабрь, 1811. Н. Л. Потанина Шаги по улице Лермонтовской Уютная тамбовская улица, протянувшаяся с востока на запад города, украшена в своей центральной части уютным сквером с памятником Лермонтову и двумя рядами стройных высоких берёз. Сегодня она носит имя Лермонтова. Первое название улицы — Начальная. История застройки улицы восходит к последней четверти XVIII века. В это время Тамбов делился на 4 слободы: Покровскую, Стрелецкую, Пушкарскую и Полковую. На южной окраине города располагалась Покровская слобода, в которую, наряду с Начальной, входили ещё три улицы: Семинарская, Покровская и Однодворческая. Начальная улица, начинаясь от Набережной, проходила с востока на запад по южной границе Покровской слободы, вследствие чего, по одной из версий, она и получила своё второе название — Тёплая (в значении Южная) [Гуревич 2002: 26]. Согласно другой версии, улица была названа так по расположенному на ней трактиру, «который в отличие от других подобных заведений отапливался в зимние периоды и в народе назывался “тёплым”» [Муравьев 2006: 371]. Длина улицы сегодня составляет 2 775 метров. Начинаясь, как и прежде, от Набережной, она «оканчивается последним домом чётной стороны № 134 /…/ у железнодорожного переезда линии Москва-Саратов. Нечётная сторона, перешагнув линию, продолжается в указанном направлении и последним домом № 177 оканчивается у Лагерной улицы» [Муравьев 2006: 371]. В газете «Тамбовские губернские ведомости» отмечены отдельные вехи истории благоустройства улицы. Так, в № № 12 и 13 за 1869 год публикуется сообщение «О мерах, принятых по г. Тамбову, ввиду городского благоустройства и о работах, произведённых в 1869 году». В частности, указано, что «меры и работы распределены по следующим пунктам: а) по спуску у р. Студенца; b) по спускам к р. Цне: у Казанского монастыря, против Дубовой улицы и на продолжении Тёплой ул., около Покровской церкви…». Здесь же сообщается об устройстве «бассейна о 5ти колодцах на площади при пересечении Тёплой и Долгой улиц» [ТГВ 1869]. Интересно, что, повидимому, примерно на этом месте, на пересечении улиц Тёплой и Долгой, спустя семьдесят два года будет установлен памятник М. Ю. Лермонтову. И в дальнейшем обычный, на первый взгляд, облик провинциальной улицы при ближайшем рассмотрении оказывается отмечен «лица необщим выраженьем». Так, именно здесь, на Тёплой улице, в 1899 году был открыт книжный склад земства. Это событие имело большое значение для культурной жизни Тамбова. Потребности общества в печатном слове во второй половине XIX века стремительно возрастали, вследствие чего в 1890‑е гг. в Тамбовском крае открылось 29 магазинов и лавок, которые, однако, не вполне удовлетворяли спрос населения. Проблема состояла не только в их небольшом количестве. Книготорговлей нередко занимались люди, весьма далёкие от чтения: мелкие лавочники, совмещавшие это дело с продажей галантерейного и иного мелкого товара. «Расширение книгопродавческой деятельности было связано, в частности, с выходом “Положения о пошлинах на право торговли и других промыслов” (1865), по которому провинциальные книжные магазины (наряду с учебными, лечебными учреждениями и библиотеками) не облагались пошлинами, установленными для других торговых предприятий. В результате на местах возникли не только собственно книготорговые заведения, но и, например, мелочные, галантерейные лавки, попутно торгующие книгами» [Балашова: http://otbet.net/book/124-istoriya-knigi-v-tambovskoj-gubernii-vkonce-xviii-nachale-xx-v-balashova-en/7-razdel-ii.htm]. Эта ситуация изменилась в Тамбове в 1899 году с открытием на Тёплой улице книжного склада земства. Такие склады в это время очень поощрялись правительством. «На инспекторов народных училищ возлагалась обязанность следить за тем, чтобы при каждом народном училище был устроен книжный склад. Уездные отделения епархиальных училищных советов по правилам от 28 мая 1888 г. должны были заботиться об организации уездных книжных складов при крупных храмах и открытии их отделений при прочих приходских церквях» [Балашова: http://otbet.net/book/124-istoriya-knigi-vtambovskoj-gubernii-v-konce-xviii-nachale-xx-v-balashova-en/7-razdel-ii.htm]. Это способствовало вовлечению в книготорговлю людей, которые были способны увидеть в книге не просто товар, а духовную и эстетическую ценность. Таким образом, Тёплая улица в Тамбове ещё до обретения имени великого русского поэта оказалась причастна делам литературным. Сегодня улица застроена в основном одноэтажными, а реже — двухэтажными и трехэтажными деревянными и кирпичными домами. По свидетельству историков, добротные каменные дома появляются на Тёплой в начале XX века, между Большой (Советской) и Долгой (Карла Маркса) улицами. На углу Большой и Тёплой улиц (чётная сторона) и сегодня можно видеть одноэтажный дом, в начале XX века принадлежавший братьям Свирчевским. Дом выделяется затейливым лепным декором, в оформлении флигеля присутствуют мотивы модерна. Хозяевам этого дома архитекторам Свирческим Тамбов обязан своими самыми заметными зданиями: Дворянского собрания, костёла и музыкального училища. [Тамбов старый, Тамбов новый 2002: 132]. На этой же стороне Тёплой расположен особняк А. А. Булгакова (ныне — Лермонтовская, 24). «Фасад нарядного здания был отделан в стиле модерн беловато-желтой плиткой, в удачной композиции с серой штукатуркой» [Кученкова 1993: ГАТО — ф. 17, оп. 35. д. 41. Примечательно, что именно в этой части улицы решалась судьба её будущего наименования. По свидетельству В. Кученковой, рядом с усадьбой А. А. Булгакова находилось владение «практикующего врача и городского головы Ивана Михайловича Потапова (1877–1948)… По инициативе Потапова в год столетнего юбилея со дня рождения М. Ю. Лермонтова улица Тёплая была названа именем российского поэта» [Кученкова 1993]. С этим предложением в городскую управу обратился губернский инспектор народных училищ Т. М. Кашков. В прошении об оргнизации мероприятий по случаю 100-летия М. Ю. Лермонтова, Т. М. Кашков высказал идею о «…переименовании Тёплой улицы в улицу Лермонтовскую и о разведении на месте разветвления Тёплой и Дороховской улиц садика, в котором впоследствии можно будет поставить бюст поэта в память о его пребывании Тамбове» [Горелов, Щукин 2002: 434]. Наряду с этим в прошении предлагалось назвать именем Лермонтова Первое Тамбовское городское приходское училище и ассигновать 400 рублей на приобретение биографии Лермонтова и его отдельных произведений «для раздачи учащимся приходских и высших начальных училищ г. Тамбова» [Илешин 1986: 69]. Идея об установке памятника Лермонтову была реализована в июле 1941 года, о чём будет рассказано в другом разделе этой книги. Связью с литературой отмечен и следующий дом по левой стороне улицы. В одноэтажном доме княгини Е. М. Ишеевой «в течение нескольких лет располагалась общественная библиотека и читальня общества “Тамбовские библиотеки”. Фонд её пополнялся за счёт местных филантропов разнообразными изданиями. О новых поступлениях читателям сообщала местная пресса» [Кученкова 1993]. По нечётной стороне улицы, совсем близко от того места, где сегодня стоит памятник М. Ю. Лермонтову, расположено двухэтажно здание из красного кирпича. В начале XX века оно «принадлежало семейному собранию Общества приказчиков… Это было закрытое общественное объединение, куда женщины допускались только на развлекательные мероприятия. Здесь устраивали литературные, музыкальные, танцевальные вечера, драматические представления, балы, маскарады, выписывали книги, газеты и другие периодические издания, а также организовывали лекции… Имелся неплохой певческий коллектив…» [Тамбов старый, Тамбов новый 2002: 133]. Словом, атмосфера, царившая в доме, как нельзя более соответствовала поэтическому духу, связанному с именем Лермонтова. На улице немало и других мест, исторически отмеченных знаками напряжённой духовной и культурной жизни. В западной части улицы расположена известная в Тамбове Петропавловская церковь, возникшая, по преданию, на месте деревянной церкви Петра и Павла (ок. 1690 г.), перенесённой сюда в 1771 году, а до этого располагавшейся на городской окраине того времени, «на месте где сейчас находится областная библиотека имени А. С. Пушкина. По преданию основал и освятил храм святитель Питирим Тамбовский». [Тамбовия: http://tambovia.ru/cerkov_Petra_i_Pavla.html]. В 1912 году Петропавловское церковное братство избирает своим председателем уже упоминавшегося здесь И. М. Потапова — кандидата медицины, первого тамбовского отоларинголога, известного своей любовью к литературе и искусству, жителя всё той же Тёплой улицы. В самом начале улицы, под номером 1, сегодня располагается здание Тамбовской областной прокуратуры. Этот институт российского общества исторически связан с деятельностью ещё одного русского поэта и тамбовского наместника (1786–1788) — Г. Р. Державина. В 1802 году по указу Александра Первого было введено министерское управление государственными делами. Министру юстиции высойчаше вменено в обязанность руководство судебной частью и выполнение функций генерал-прокурора при Сенате. Первым министром и генерал-прокурором и был назначен Гаврила Романович Державин. Как и в годы своего пребывания в Тамбове, Державин энергично включается вновое дело. Спустя две недели после назначения он направляет всем прокурорским чинам империи «циркулярный ордер» о том, что «сверх установленной прежде отчётности о “колодниках” ежемесячно направляли ему подробные сведения по делам о “преступлениях по должности” и уголовным, что говорит об усилении прокурорского контроля за такой категорией дел. Прокурорам предлагалось наблюдать, с одной стороны, “не происходит ли где кому пристрастных допросов, бесчеловеческих истязаний и притеснений всякого рода”, а с другой — следить, нет ли “упущения и послабления преступлениям, а наипаче сокрытия нетерпимых злодеяний”, а также за тем, чтобы следствие было окончено с “совершённым беспристрастием”. Одновременно напоминалось, чтобы прокуроры “оставили” свою ненужную переписку, другими словами, как можно меньше плодили бумаг. Державин повёл решительную борьбу с произволом, беззаконием, превышением власти, взяточничеством. Как указывал впоследствии сам Гавриил Романович в “Записках”, он отправлял службу “со всем своим усердием, честностью, всевозможным прилежанием и бескорыстием”, всегда шёл по “стезе правды и законов, несмотря ни на какие сильные лица и противные против его партии”. Однако именно это и вызвало неудовольствие императора. В октябре 1803 года, менее года послужив в должности генерал-прокурора, он был от неё отстранён. Удивлённый и обиженный, Державин спросил у Александра I, за что тот его увольняет. Император безо всяких уловок ответил: “Ты очень ревностно служишь”. Надо сказать, что в подобном положении оказывались и некоторые другие российские прокуроры, проявлявшие излишнее усердие в наведении порядка, когда в этом деле далеко не всегда прямо выражалась воля правителей и высших государственных сановников» [Прокуратура Тамбовской области. http://www.prokuratura-tambov.ru/tprk-history.html]. В том же самом самом здании № 1 по улице Лермонтовской в начале XX в. размещалось Толмачевское частное училище, построенное в 1900 году на средства купца 2-й гильдии, потомственного гражданина города А. И. Толмачева. «Наблюдал за строительством училища городской архитектор В. С. Люботович. Проект здания был разработан в Санкт-Петербурге» [Тамбов старый, Тамбов новый 2002: 126–127]. Училище располагало всеми условиями для организации учебного процесса. На его территории, огороженной забором с каменными столбами, были отведены места для детского отдыха и спортивных игр. Наряду с основными дисциплинами в училище преподавались «графические искусства и пение. Богатейшие тамбовские купцы М. Л. Шоршоров и С. М. Патутин бескорыстно помогали училищу деньгами для закупки школьной формы, обуви и учебников. В период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. в здании размещался эвакуационный госпиталь № 2688». [Там же]. Двухэтажное здание под № 11 (построено в 1912 г., принадлежало тамбовскому инженеру А. Ф. Назарьину) привлекает к себе внимание уже своим внешним видом: многочисленными архитектурными деталями, полуколоннами разной высоты, окнами разной ширины и конфигурации и двумя балконами с затейливыми решётками. Но с этим домом связано событие, делающее его причастным истории романтических вдохновений гения русской музыки. В 1902 году в нём останавливался молодой и влюблённый С. В. Рахманинов, готовившийся в эти дни к своей женитьбе на Наталии Сатиной. Здесь жила его дальняя родственница Л. Д. Ростовцева (урождённая Скалон) с мужем, полковником А. И. Ростовцевым. Об этом событии свидетельствует мемориальная доска на стене здания: «В этом доме в 1902 году бывал великий русский композитор Сергей Васильевич Рахманинов». Двигаясь далее по улице, мы приближаемся к скверу М. Ю. Лермонтова, заложенному в 1914 году. Тогда же здесь были посажены деревья, а в июле 1941 года установлен бюст поэта. Сквер занимает площадь около одного гектара. К концу XX века памятник заметно состарился, да и сквер выглядел весьма архаично. Старые сломанные скамейки, неухоженные газоны с чахлыми цветами и пожухлой травой, узкие и грязные дорожки, по которым мало кому хотелось пройти, — всё это нуждалось в деятельном участии горожан и городских властей. В 1993 году по инициативе мэрии Тамбова и первого мэра города В. Н. Коваля была произведена коренная реконструкция сквера. Проект реконструкции разработали в мастерской заслуженного архитектора России А. С. Куликова. Осуществили реконструкцию городской отдел по делам архитектуры, «Зеленхоз» и дорожные службы. В своём современном виде сквер предстали взорам горожан и гостей Тамбова в декабре 1993 года, когда состоялась церемония торжественного открытия обновлённого памятника поэту. В церемонии участвовали В. Н. Коваль и другие представители городской администрации, преподаватели и студенты филологического факультета Тамбовского государственного университета, учащиеся тамбовских школ. В 1994 году в этом сквере тамбовская общественность отметила 180-летие со дня рождения М. Ю. Лермонтова, а теперь готовится к празднованию 200-летия поэта. Так история улицы, причудливо переплетаясь с историей страны и города, наполняет теплом наши сердца, создаёт всё новые и новые основания для любви к родному городу и к русской культуре, деятельного интереса к её прошлому и настоящему, восхищения её гениями и уверенности в великом будущем России. Список литературы 1. Балашова Е. Н. История книги в Тамбовской губернии в конце ХVIII — начале ХХ в. URL: http://otbet.net/book/124-istoriya-knigi-v-tambovskoj-gubernii-v-konce-xviiinachale-xx-v-balashova-en/7-razdel-ii.html Дата обращения: 20.04.2014. 2. Горелов А. А., Щукин Ю. К. Шли годы. Хронология дат и событий, связанных с городом Тамбовом, за период с 1918 по 1941 гг. Тамбов, 2007. 3. Гуревич М. Я. История в названиях улиц // Тамбов старый, Тамбов новый: фотоальбом / Авторский коллектив: Щукин Ю. К., Горелов А. А., Молчанова Г. А., Леденева Г. Л., Чеснокова Н. К., Головащенко В. А. Тамбов, 2002. С. 25–26. 4. Илешин Б. Литературные тропинки отчего края. М., 1986. С. 69. 5. Кученкова В. Неизвестный Тамбов. Тамбов, 1993 // ГАТО — ф. 17, оп. 35, д. 41; оп. 39, д. 31. 6. Муравьев Н. М. Избранные произведения: В 2‑х т. Т. 1. Тамбов, 2006. С. 371. 7. Прокуратура Тамбовской области. Историческая справка // http://www.prokuraturatambov.ru/tprk-history.html 8. Тамбов старый, Тамбов новый: фотоальбом / Авторский коллектив: Щукин Ю. К., Горелов А. А., Молчанова Г. А., Леденева Г. Л., Чеснокова Н. К., Головащенко В. А. Тамбов, 2002. 9. Тамбовия. Церковь Петра и Павла // http://tambovia.ru/cerkov_Petra_i_Pavla.html 10. ТГВ. 1869. № № 12–13 // Указатель статей, помещённых в «Неофициальном отделе Тамбовских губернских ведомостей» // Прибавление к «Известиям Тамбовской губернской учёной архивной комиссии». Ч. 1, 2. Составлен членом комиссии Тамбовской губернской учёной архивной комиссии М. П. Григоровским. ГАТО. Приложение 5. Инв. № № 3175; 11286. Г. Б. Буянова «К тебе, полка Тенгинского поручик, К тебе, фельдмаршал огненных стихов…» История памятника М. Ю. Лермонтову в Тамбове Москва, Санкт-Петербург, Пенза, Тамбов, Тарханы, Ростов-на-Дону, Ставрополь, Пятигорск, Кисловодск, Геленджик, Тамань, Грозный… Какая широкая география! Судьба Михаила Юрьевича Лермонтова сложилась так, что память о нём объединяет все эти города, разделённые тысячами километров автомагистралей и железнодорожных линий. Каждый из них помнит его шаги, в каждом из них есть памятник Поэту — живая составляющая исторической атмосферы города и свидетельство удивительной любви к нему, над которой не властно время. Д. С. Лихачёв в «Письмах о добром и прекрасном» писал: «Исторические города населяют не только те, кто в них сейчас живёт. Их населяют великие люди прошлого, память о которых не может умереть» [1, с. 222]. Как точно и правильно! Улицы и площади, памятники и мосты, отдельные дома нашего города, скверы и парки напоминают, напоминают, напоминают… Наступает время, когда впечатления прошлого входят в духовный мир человека, — и душа его открывается прошлому. Исторические воспоминания и поэтические ассоциации одушевляют Лермонтовский сквер на улице Тамбова, носящей его имя, и люди разных поколений приходят сюда, чтоб подышать чистым воздухом с ароматом весны или осени, послушать разговор листьев, может быть, вспомнить лермонтовское: Дубовый листок оторвался от ветки родимой И в степь укатился, жестокою бурей гонимый; Засох и увял он от холода, зноя и горя; И вот наконец докатился до Чёрного моря… [2, с. 200] «Если направиться от картинной галереи по Лермонтовской улице в западном направлении, то можно увидеть в небольшом скверике памятник М. Ю. Лермонтову. Это в память о пребывании замечательного русского поэта в Тамбове в прошлом веке», — читаем в одном из краеведческих изданий XX столетия [3, с. 104]. «На Лермонтовской улице в развилке между ней и улицей Кирова, в небольшом сквере, установлен памятник поэту М. Ю. Лермонтову — бюст на оштукаренном под камень постаменте», — коротко отмечают Е. И. Юстова и М. М. Максимов в монографии «Тамбов. Памятники архитектуры» [4, с. 31]. Меняются адреса и названия улиц, а Лермонтов более 70 лет неизменно встречает тамбовчан в Лермонтовском сквере на Лермонтовской улице недалеко от Лермонтовского моста. История памятника поэту в Тамбове интересна и по-своему драматична, причудливым образом она связывает города России, имена её скульпторов и архитекторов. Как правило, пятигорские экскурсоводы начинают (или завершают) рассказ о жизни поэта у памятника М. Ю. Лермонтову работы Александра Михайловича Опекушина, которого русские газеты в конце девятнадцатого века называли «лучшим русским скульптором». Но история создания памятника поэту в Пятигорске связана не только с именем А. М. Опекушина, но и творчеством известного тамбовского живописца, воспитанника Петербургской академии художеств Ивана Петровича Фреймана (1841–1912), преподававшего в Тамбовском реальном училище (с 1876 по 1897 гг.), а с 1901 по 1907 гг. — в Александринском Институте благородных девиц. В год тридцатилетия со дня гибели Михаила Юрьевича Лермонтова была организована подписка на создание памятника, объявлен конкурс на лучший проект. Конкурс проводился в три этапа. Первый этап не выявил победителя, во втором из 65 мастеров, принимавших в нём участие, были выделены и награждены два претендента: премией в 200 рублей был награждён И. П. Фрейман и премией в 100 рублей — скульптор Р. Бах [5, с. 2]. Композиция памятника, предложенного И. П. Фрейманом, помимо скульптурного портрета задумчиво склонившегося поэта включала фигуру девушки в черкесской одежде. Постамент памятника напоминал скалу, на которой располагались строки из «Демона»: «И долго на свете томилась она, желанием чудным полна…». В июле 1883 года комиссия объявила заключительный этап конкурса, в котором победил А. М. Опекушин, автор известного памятника А. С. Пушкину в Москве. Нельзя не заметить, что скульптурные изображения Лермонтова, предложенные Опекушиным и Фрейманом, очень похожи. «Фреймановский рисунок наметил общую композиционную схему памятника, открытого в Пятигорске в августе 1899 года», — писал известный тамбовский краевед А. Мильрат [6, с. 2]. Известно, что в день открытия памятника М. Ю. Лермонтову в Пятигорске к площадке, окружённой полицейскими, на которой помещался памятник, закрытый белым покрывалом, собралось много людей. На площадку пропускали только представителей привилегированного общества, отдыхающих «на водах» — наследников тех, о которых Лермонтов писал в «Герое нашего времени». У подножия памятника — автор скульптуры А. И. Опекушин, градоначальник, военный министр, поэт Коста Хетагуров, почитатель лермонтовской поэзии. Народ заполнил пространство за оградой и с волнением слушал пылкую речь Хетагурова, посвящённую писателю. Этот день запечатлел на своей картине «Коста Хетагуров на открытии памятника М. Ю. Лермонтову в Пятигорске» художник А. С. Мирзаханов [7]. После того, как в 1889 году по проекту скульптора А. М. Опекушина был воздвигнут памятник Лермонтову в Пятигорске, в 1892 году в Пензе в связи с 50-летием со дня смерти поэта в сквере, носящем его имя, был установлен бронзовый бюст Лермонтова, который отлили на заводе Морана в Петербурге по модели скульптора Ильи Яковлевича Гинцбурга (1859–1939). Поэт изображён в мундире офицера Тенгинского пехотного полка. Бронзовый бюст поставили в центре городского сквера на двухметровом четырёхгранном гранитном пьедестале. Памятник был сооружён по инициативе небольшого кружка почитателей поэта на деньги, полученные от проведения различных мероприятий, а также на добровольные пожертвования благодарных поэту соотечественников. Главным инициатором идеи увековечения памяти о М. Ю. Лермонтове стал пензенский врач и гласный городской думы В. М. Мануйлов. Тогда же, в 1892 году, скверу было присвоено имя поэта. В 1896 году в Санкт-Петербурге в Александровском сквере у Адмиралтейства был установлен памятник М. Ю. Лермонтову работы В. П. Крейтана. Он представляет собой бронзовый бюст на четырехгранном гранитном постаменте: поэт изображён в офицерском мундире с эполетами, на правом плече у него ремень шашки, на левом — накинутая шинель. В 1912 году был объявлен конкурс на составление проекта памятника поэту, приуроченного к будущей 100летней годовщине со дня его рождения. Первую премию присудили Л. А. Дитриху и В. В. Козлову, вторую — Б. М. Микешину, третью — А. Малашкину. К этому времени были собраны средства на строительство памятника, пожертвованные бывшими воспитанниками училища, правительственными учреждениями и частными лицами. К исполнению был принят проект Бориса Михайловича Микешина. 1 октября 1913 года состоялась закладка памятника, в том же году выполнен макет в натуральную величину для уточнения размеров и пропорций памятника. Отливка скульптуры производилась на бронзолитейном заводе Карла Робекки в Петербурге. Открытие памятника намечалось на 1 октября 1914 года, но начавшаяся война помешала этому. Освящение и торжественное открытие памятника поэту состоялось в мае 1916 года, незадолго до печальной даты 75-летия со дня его смерти. Скульптурный портрет Лермонтова в форме гусара лейб-гвардии Гусарского полка, выполненный из бронзы, напоминает о том, что поэт был воспитанником и выпускником Николаевского кавалерийского училища . На лицевой стороне постамента установлен барельеф, где изображены воинские доспехи, окружённые венком славы, и посвящение: М. Ю. Лермонтову, 1814–1841. На тыльной — перечислены самые известные произведения М. Ю. Лермонтова: «Ангел», «Мцыри», «Бородино», «Герой нашего времени», «Демон» и др. Лермонтов изображён сидящим на скамье. На одном его плече — небрежно накинутая шинель, правая рука лежит на книге. Взгляд поэта серьёзен и мечтателен, фигура спокойна и поэтична… Перед памятником устроена небольшая площадка, на которой располагаются гранитная скамейка и светильники в форме ваз [8, См.: http://www.peterburg.biz/pamyatnik-lermontovu.html#ixzz39e2bHmPh]. Бюст М. Ю. Лермонтова, установленный в Тамбове в 1941 году, стал первым памятником поэту, воздвигнутым в советскую эпоху. В «Лермонтовской энциклопедии» читаем: «Первый советский памятник Лермонтову был установлен в Тамбове, в городском сквере, на стыке двух улиц — Лермонтовской и Карла Маркса. Автор памятника — скульптор М. Д. Рындзюнская. Бронзовый бюст (высота 92 см) отлит в Ленинграде накануне Великой Отечественной войны» [9, с. 364]. Скромные материалы РГБ, касающиеся биографии скульптора, сообщают, что Марина Давыдовна Рындзюнская родилась в мае 1877 года в Петрозаводске, в семье статского советника. После окончания гимназии в Астрахани, куда переехала семья, М. Д. Рындзюнская по совету художника П. А. Власова приехала в Москву и поступила в Строгановское училище. Через год талантливую девушку приняли в Училище живописи, ваяния и зодчества, где она занималась сначала живописью, а затем училась на скульптурном факультете у С. М. Волнухина. В 1911 году М. Д. Рындзюнская побывала в Париже, где изучала искусство Египта и Востока, интересовалась работами Родена, Бурделя, впервые экспонировалась на выставках. Среди наиболее значительных работ скульптора Рындзюнской, созданных в 10–40‑е годы XX века, — скульптурный портрет балерины С. В. Федоровой (1916), статуя композитора М. Мусоргского, долгое время находившаяся в Московской консерватории, скульптура «Пушкин-лицеист» (1937), бюсты Н. В. Гоголя, В. И. Качалова, И. И. Хмелева, многочисленные скульптурные портреты современников: «Джамбул» (1939), «Девушка-рязанка», «Саиб Назаров», «Девушкажелезнодорожница», «Купальщица», «Хакасска», «Пограничник», «Мамлакат Нахангова» (1940), «Полина Осипенко» (1941) и целый ряд других. «Среди созданных Мариной Давыдовной произведений — своеобразный по трактовке образа бюст М. Ю. Лермонтова, выполненный в 1938 году, — писала о мастере-скульпторе Р. А. Девина. — В портрете чувствуется огромная любовь к поэту, стремление подчеркнуть высокий и благородный взлёт его мысли и чувств. Однако характеристика образа выражена слишком обще, и это идёт в ущерб показу конкретных черт поэта» [10, с. 4]. Вполне может быть, что критические замечания, высказанные в адрес автора, помешали доведению работы над бронзовым бюстом Лермонтова до конца. Но, скорее всего, начавшаяся 22 июня 1941 года Великая Отечественная война в одночасье изменила планы всех советских людей, в том числе и авторов и устроителей памятника М. Ю. Лермонтову в Тамбове. Документы, хранящиеся в партархивах Тамбовского обкома КПСС, косвенно свидетельствуют о том, что бронзовый бюст М. Ю. Лермонтова в июле 1941 года установлен не был. В «Справке о памятниках культуры и памятных местах Тамбовской области» читаем о том, что на территории Тамбовской области постановлением Совета Министров РСФСР от 30 августа 1960 года № 31323 определены памятники культуры государственного значения: «Памятники археологии: 1. Тамбовская сторожевая черта (Татарский вал) <…>; Памятники искусства: 1. Памятник З. А. Космодемьянской, г. Тамбов, сквер имени З. Космодемьянской; 2. Памятник И. В. Мичурина, г. Мичуринск, площадь имени 25-летия Октября; Памятники архитектуры: 1. Летняя церковь бывшего Казанского монастыря, г. Тамбов, ул. М. Горького, дом № 3; 2. Покровская церковь, г. Тамбов, Кронштадская площадь <…>; Памятники местного значения: Памятники истории: 1. Монумент, воздвигнутый в ознаменование патриотизма колхозников Тамбовской области, собравших 40 миллионов рублей на постройку танковой колонны “Тамбовский колхозник”, г. Тамбов, пересечение улиц Советской и Московской; Памятники искусства: 1. Бюст дважды Героя Советского Союза В. С. Петрова, г. Тамбов, сквер по ул. К. Маркса; 2. Бюст И. В. Мичурина, г. Мичуринск, основной питомник им. И. В. Мичурина; 3. Бюст дважды Героя Советского Союза А. К. Рязанова, Токаревский район, с. Токаревка; Памятники архитектуры: 1. Бывшая усадьба Лукьяненко, г. Тамбов, ул. Гоголя, д. 6; 2. Бывшая Ильинская церковь. г. Мичуринск, ул. Советская; 3. Троицкая церковь, Бондарский район, с. Бондари; 4. Моршанский бывший Троицкий собор» [11]. В докладе на партактиве старший научный сотрудник Кузнецова сообщала также, что «в память о пребывании в Тамбове великого русского поэта М. Ю. Лермонтова улица города, на которой поэт останавливался, названа Лермонтовской. На ней в сквере установлен памятник Лермонтову» [12]. Вопрос о государственном или местном значении памятника не обсуждался. В декабре 1966 года в Тамбовском областном комитете по телевидению и радиовещанию прошла радиопередача «Охрана памятников истории культуры — дело всенародное», в которой В. Н. Муравьев говорил: «На территории города Тамбова насчитывается 56 памятников архитектуры, истории, культуры, мемориальных досок и стел. К памятникам, расположенным в нашем городе, относятся Тамбовская сторожевая черта — памятник археологии XVII века, Покровская церковь — памятник XVIII века, Летняя церковь Казанского мужского монастыря, построенная в XX веке, дом Лукьяненко, гостиный двор, дом, в котором жил и работал Подбельский, дом, в котором жил и работал Чичканов, памятник Зое Космодемьянской, монумент-танк колонны “Тамбовский колхозник”, бюст дважды Героя Cоветского Союза Петрова» [13]. О памятнике М. Ю. Лермонтову в передаче не говорилось. Вероятнее всего, начало войны не дало возможности литейщикам Ленинграда довести работу над бронзовым бюстом до конца, ведь уже 23 июня 1941 года командующий Ленинградским военным округом генерал-лейтенант М. М. Попов отдал распоряжение о начале работ по созданию дополнительного рубежа обороны на псковском направлении в районе Луги, все людские резервы были мобилизованы. К 19 июля 1941 года Лужский оборонительный рубеж протяжённостью 175 километров был сооружён руками ленинградцев — в большинстве своём женщин и подростков, так как мужчины уходили в армию и ополчение. Заводы Ленинграда эвакуировались и стремительно перестраивались для выпуска военной продукции. В июне-июле 1941 года каждый день мог стать для ленинградцев последним — город страдал от артиллерийских бомбёжек, вражеская авиация рвалась к городу . Было уже не до памятников… Чествуя столетие поэта, в июле 1941 года в Тамбове установили гипсово-цементную тонированную копию бюста М. Ю. Лермонтова, бережно сохраняемую и сегодня. В декабре 1989 года в приложении к газете «Тамбовская правда» была опубликована статья известного тамбовского краеведа Н. А. Никифорова «Памятник», в которой он рассказал следующее: «В 1941 году я работал администратором городского парка. В то время намечалась его реконструкция. Планировалось, в частности, построить цирк в восточном стиле и создать “литературную аллею”, на которой замышлялось установить бюсты поэтов и писателей. С поручением приобрести эти скульптуры я и приехал ранней весной на ленинградскую фабрику художественного литья. Отобрал на свой вкус шесть произведений так называемой массовой скульптуры, которые тиражировались выполненными из цемента — бюсты Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Горького, Маяковского и Николая Островского. Вскоре несколько необычный груз прибыл в Тамбов, и мы начали осуществление замысла. Но тут грянула война, и работы пришлось приостановить» [14, с. 1]. Далее автор статьи повествует о том, что, несмотря на начавшуюся войну, горисполком принял решение установить памятник поэту в связи со 100-летием со дня его гибели на углу улиц Лермонтовской и Карла Маркса. Краевед отмечает: «Надо сказать, что горисполком заранее объявил конкурс стилобата — постамента памятника. Были представлены четыре работы. К сожалению, не могу назвать имени автора, чей проект был принят» [15, с. 1]. На этот вопрос мы можем дать ответ, так как 17 мая 1941 года в «Тамбовской правде» была опубликована заметка, непосредственно посвящённая будущему памятнику поэту. Она гласит: «К столетию со дня гибели величайшего русского поэта М. Ю. Лермонтова в Тамбове, на Лермонтовской улице, разбивается сквер, в котором будет установлен памятник поэту. На снимке: проект памятника М. Ю. Лермонтову архитектора А. И. Пичугина. Скульптура М. Ю. Лермонтова изготовлена в Москве» [16, с. ???]. Постамент бюста, как свидетельствует фото из газеты, представляет собой возвышение, вырастающее из импровизированных скал, невысоких гор. Композиция постамента была разработана Пичугиным и сохранялась в разработанном архитектором виде довольно долгое время, что запечатлено на фотографиях памятника разных лет и открытке, выпущенной в Тамбове в начале 50‑х годов. С течением времени материал постамента разрушался, некоторые элементы композиции его нижней части утрачены, видоизменился и бюст — в 1993 году в мастерской архитектора А. Куликова его кропотливо реставрировали [17]. Поскольку бюст гипсово-цементный, дожди и снега оставили на нём следы и даже заставили краеведов сомневаться в авторстве. Краевед и экслибрисист В. А. Свирщевский, много лет увлечённый М. Ю. Лермонтовым, внимательно следивший за каждым упоминанием о поэте в печати, в 2010 году опубликовал статью, в которой писал: «…Я решил осмотреть бюст памятника. Там, где должна быть авторская подпись, уничтожены все буквы. Остались только следы, выщерблины. По ним можно было понять, что фамилия автора состояла из семи букв. Меня это привело к мысли, что автор памятника Лермонтову — скульптор Манизер (по количеству букв)» [18]. Размышляя об авторстве памятника, В. А. Свирщевский далее пишет: «Памятник возвели к 100-летию со дня гибели поэта в 1941 году. Когда я стал смотреть газету “Тамбовская правда” от 27 июля 1941 года, то обнаружил заметку профессора Н. Бродского “Великий поэт — патриот”, но о памятнике в ней не было сказано ни слова» [19]. Он завершает свои поиски обращением к энциклопедии: «В “Лермонтовской энциклопедии” говорится, что <…> автор бюста в Тамбове — скульптор М. Д. Рындзюнская, соавтор — скульптор А. Н. Златоврацкий. Значит — автора два. Всё это сказано в журнале “Творчество”, 1938 года, № 6. (Но в Областной библиотеке журнал “Творчество” только с 1958 года). Вопрос об авторстве бюста в Тамбове М. Ю. Лермонтову остаётся открытым» [20]. Для того, чтобы развеять сомнения и завершить разговор об авторстве бюста, обратимся к материалам журнала «Творчество», который любезно предоставили автору данной статьи работники Пермской областной библиотеки. В ней читаем: «Образ Лермонтова — поэта передаёт нам в своей скульптуре М. Д. Рындзюнская. Это — серьёзная работа. Сделана она с большой любовью к поэту и со стремлением подчеркнуть в его образе высокий и благородный взлёт мысли и чувства» [21]. Есть в статье и критические замечания: «Однако, характеристика Лермонтова, нам кажется, дана здесь в значительной мере односторонне. Идеализация его образа выражена слишком обще и в ущерб конкретным чертам поэта» [22]. В статье есть изображение бюста М. Ю. Лермонтова работы А. Н. Златовратского и, наряду с одобрением попыток мастеров воплотить образ великого поэта в скульптурной форме, замечание о том, что скульптору не удалось передать «глубокий трагизм лермонтовской натуры» [23]. Изображения бюстов поэта работы М. Д. Рындзюнской и А. Н. Злато-вратского из журнала «Творчество» (1938, № 6) публикуются в нашей статье и, думается, убеждают в том, что в Тамбове установлен бюст Лермонтова работы именно М. Д. Рындзюнской — сходство очень велико, или один из вариантов бюста, созданных ею. В советское время были воздвигнуты новые памятники поэту. Фигура Лермонтова возвышается на Приморском бульваре у ступенчатого спуска к морю в Геленджике, стоит на Лермонтовской площади в Москве — недалеко от того места, где был дом, в котором родился поэт, встречает читателей библиотеки им. М. Ю. Лермонтова в Пензе, приветствует многочисленных экскурсантов музея-заповедника на главной аллее в Тарханах, прислушивается к течению реки Сунжи в Грозном… Тамбовские почитатели таланта поэта и гости нашего города приходят к памятнику уже несколько десятилетий — здесь проходили открытия традиционных Недель литературы, литературные праздники, отмечаются Юбилейные даты, связанные с рождением поэта, печальные Дни памяти, посвящённые его гибели, поэтические встречи и митинги. Лермонтовский сквер с возвышающимся бюстом поэта для тамбовчан — часть дарованной нам судьбою Отчизны, о любви к которой Лермонтов писал так просто и мудро: Люблю отчизну я, но странною любовью! Не победит её рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой, Ни тёмной старины заветные преданья Не шевелят во мне отрадного мечтанья. Но я люблю — за что, не знаю сам — Её степей холодное молчанье, Её лесов безбрежных колыханье, Разливы рек её, подобные морям… [24, с. 171] Поэт не случайно называет любовь к родине «странной». Это и есть истинная любовь, подобная дыханию, без которого невозможно жить. Понимающие это потомки останавливаются у памятника поэту, перед величием гения которого и горестной краткостью его земной жизни страстно замирает душа. Примечания 1. Лихачев Д. С. Письма о добром и прекрасном. М.: «Дет. лит.», 1989. 2. Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. 2. Стихотворения 1832–1841 гг. М., 2000. 3. Тамбов / Под общ. ред. М. К. Снытко. Воронеж: Центрально-Черноземное изд-во, 1967. 4. Юстова Е. Н., Максимов М. М. Тамбов. Памятники архитектуры. Воронеж: Центрально-Черноземное книжное изд-во, 1979. С. 31. 5. Мильрат А. К 190-летию М. Лермонтова. А рисунок тамбовский… // Тамбовская жизнь. 2004. 6 августа. С. 2. 6. Там же. С. 2. 7. Вторин П. Картина рассказывает // Кавказская здравница. Ставрополь, 1965. 12 марта. 8. http://www.peterburg.biz/pamyatnik-lermontovu.html#ixzz39e2bHmPh 9. Ковалевская Е. А. Памятники Лермонтову // Лермонтовская энциклопедия. М.: «Большая Российская энциклопедия», 1999. С. 364. 10. Девина Р. А. Марина Давыдовна Рындзюнская (1877–1946). К 90-летию со дня рождения. Петрозаводск, 1967. 11. ГАСПИТО. Ф. П-9019. Оп. 1. Д. 1265 Л. 1–2. 12. ГАСПИТО. Ф. П-9019. Оп. 1. Д. 1265 Л. 27. 13. ГАСПИТО. Ф. П-9019. Оп. 1. Д. 1265 Л. 43. 14. Никифоров Н. Памятник // Литературный Тамбов. Приложение к газете «Тамбовская правда». Декабрь 1989 года. № 4. С. 1. 15. Там же. С. 1. 16. Тамбовская правда, 1941, 17 мая. 17. Возвращение Михаила Юрьевича // Город на Цне. 1993. 25 декабря. 18. Свирщевский В. А. Загадки краеведения // Наедине. 2010. 6 октября. С. 15. 19. Там же. С. 15. 20. Там же. С. 15. 21. М. Д. Рындзюнская. А. Н. Златовратский // Творчество. 1938. № 6. С. 6. 22. Там же. С. 6. 23. Там же. С. 6. 24. Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. 2. Стихотворения 1832–1841 гг. М., 2000. Протоиерей Виктор Лисюнин Русская Православная церковь и традиции почитания памяти выдающихся людей Отечества (На примере духовно-нравственного служения церковных школ Тамбовской епархии в XIX — начале XX вв.) Роль Церкви как института, ответственного за воспитание и поддержание духовного здоровья паствы, изначально присуща историко-культурному контексту, парадигме формирования и развития русской и российской государственности. Динамичное нарастание модернистских тенденций, расколовшее традиционное русское общество ко второй половине XIX века, закономерно привело к необходимости системных изменений диалога Церкви с обществом, к неотвратимости выбора между реформами и консервативной моделью бытия. Опасность деградации общества, «порчи нравов», таящуюся в недрах реформ, уводящих от воцерковленного образа жизни, хорошо осознавали церковные и государственные власти, единодушно признававшие неразрывную связь между религиозностью и нравственностью. 14 июля 1864 г. Александром II было одобрено «Положение о начальных народных училищах», согласно которому в училищах «следовало обучать и воспитывать детей на религиозных и нравственных основах», отмечалось, что это возможно лишь тогда, когда во всём учебном процессе в качестве учителей и надзирателей будут заняты православные клирики. Все школы имели одинаковую учебную программу, обучали Закону Божию, чтению церковных и гражданских книг, письму, арифметике и церковному пению. Предметы преподавали либо клирики (священники, диаконы), либо псаломщики или лица, закончившие семинарии [История Русской Церкви 1997: 8 (2): 102]. К примеру, в Тамбовском уезде к 1863 г. было образовано 9 училищ, из них в Тамбове в 1860 г. образовано сельское приходское училище для детей государственных крестьян. Это училище стало называться Покровским. В 1871 г. оно было реорганизовано в начальное народное училище и разместилось в Покровской пригородной слободе. Большая часть наставников училища состояла из духовенства. В 1872 г. учителем здесь состоял и Феодосий Муравьев, диакон Покровской церкви [ИТУАК 1896: 165–173]. Последняя четверть XIX в. ознаменовала себя значительным расширением системы образования, большая часть которой могла распространяться лишь благодаря активной церковной деятельности, через её разветвлённую сеть церковных приходов, где организовывались церковно-приходские и воскресные школы. Примером сказанному является история появления и деятельности церковно-приходской школы в Покровском приходе. Открыта данная школа была 19 декабря 1885 г. в подвальном помещении под главным входом в НовоПокровскую церковь, где до этого было помещение сторожки, а с 1883 г. размещалась певческая комната. Начиналась школа с пятерых детей из беднейших семейств прихода. Священник Иоанн Новочадов, первый заведующий школой, после общей молитвы перед иконой Покрова Пресвятой Богородицы сказал детям: «Отныне да будет Покров Царицы Небесной над вами…», с этими словами школа и начала свой великий образовательный труд. Но это благое начинание в Покровском приходе было делом довольно трудным. Внешний вид школы был невзрачным: небольшие окна с железными решётками, асфальтовый пол, теснота помещения, скудость классной обстановки — всё это производило тяжёлое впечатление [Новочадова 1906: 33]. На 10 рублей, пожертвованных церковным старостой С. И. Даниловым, было приобретено три парты и одна классная доска. Надо сказать, что крупных пожертвований в первые годы существования школы не было. С 1887 г. Покровская школа стала считаться женской школой, так как все ученики-мальчики были переведены в новооткрытую образцовую школу при Тамбовской духовной семинарии. 19 декабря по старому стилю, или 1 января по новому — день открытия школы, — считался школьным праздником. Этим днём заканчивалось учение перед праздником Рождества Христова, и у детей начинались каникулы [Новочадова 1906: 6]. Особыми днями, активизирующими образовательную жизнь на приходах, были юбилейные и торжественные дни, обилие и важность которых в последней четверти XIX в. обязывали встречать их с особой подготовкой. В 1888 г. таким событием для школы и всей губернии было празднование 900-летия Крещения Руси. Церемония празднования, разработанная консисторией, начиналась в Вознесенском монастыре за сутки до дня памяти равноапостольной вёл. княгини Ольги, когда епископом Виталием (Иосифовым) освящалось здание новой образцовой школы. Накануне же дня памяти равноапостольного вёл. князя Владимира во всех храмах города шли торжественные службы, а 15 июля торжества разлились по всем приходским храмам, площадям и улицами. Жители города с колокольным звоном и крёстными ходами направились к Казанскому монастырю, откуда после водоосвящения общий крёстный ход направился к новому зданию образцовой школы, находившейся во дворе семинарии, для его освящения. Все прилегающие площади и, главным образом, Покровская площадь вместе с Набережной были заполнены народом, войсками для парада и военными оркестрами. Весь день после этого малиновый звон плыл над городом [Кученкова 1998: 28]. Проведение праздника вблизи Покровского храма не оставило без внимания и Покровскую школу, ученики которой, будучи у ранней литургии своего храма, потом собрались в школе, где заведующий школой священник Иоанн Новочадов, рассказав о св. Владимире, преподнёс им книжки и иконы святого равноапостольного князя Владимира, после чего дети могли наблюдать торжественный парад, проходивший по ул. Набережной. До 1896 г. церковно-приходские школы города Тамбова жили как бы отдельной жизнью одна от другой. Между ними не было никакого общения. Случавшиеся тогда праздники и торжественные дни отмечались каждою школою самостоятельно. В 1896 г. церковные школы города Тамбова в первый раз объединяются для общего празднования Святого Коронования их Величества (14 мая). Все школы были собраны в Кирилло-Мифодиевскую церковь на Покровской площади при духовной семинарии. Наряду с другими школами и Покровская участвовала в общем пении Литургии и благодарственного молебна. После службы был торжественный акт в присутствии Преосвященного Александра. Учителем образцовой школы была прочитана брошюра «День радостный для всей России». Учащимися детьми пропеты были гимны: «Коль славен», «Славься», «Многие лета» и «Боже, Царя храни». Хор Его Преосвященства исполнил: концерт Бортнянского «Сей день, его же сотвори Господь…», народный гимн «Боже, Царя храни» (муз. Глинки), «Колена, Россы, приклоните» (муз. Бортнянского). Учащиеся школы читали патриотические стихи: стих. из «Жизни за Царя», Майкова «Манифест», Лермонтова «Бородино», Жуковского «Песнь Русскому Царю», «На могиле императора Александра III», переложение псалма 71-го «Молитва народа о Царе Помазаннике» и стихотворение Майкова на «17 октября 1888 года». Это последнее стихотворение было прочитано ученицею Покровской школы А. Денисовой: «Отчего сегодня, мама, всё звонят в колокола, И лампадку, словно в праздник, пред иконой ты зажгла? Разве праздник?». — «Да, мой милый! В этот день потрясена, Словно громом, Божьим чудом, наша вздрогнула страна… Ехал Царь с Своей Семьёю, поезд вдруг сошёл с пути, Было многим здесь могилу суждено, дитя, найти! Кровь лилась, стонали люди, смерть была со всех сторон! Государь с Своей Семьёю только Богом был спасён! Оттого-то ныне праздник, перезвон колоколов, Оттого-то и лампадку я зажгла у образов…» [Новочадова 1906: 9–10] В 1889 г. церковные школы города Тамбова торжественно праздновали столетний юбилей со дня рождения великого русского поэта А. С. Пушкина. Предварительно, перед днём празднования, было проведено несколько спевок учащихся школ в зале семинарии. 26 мая в Кафедральном Соборе, Преосвященным Епископом Георгием (Орловым) была отслужена панихида при пении учащихся всех школ, после чего в здании Нарышкинской читальни прошёл торжественный акт. Были прочитаны биографические сведения об А. С. Пушкине, пелись и читались его стихотворения: «Песнь о Вещем Олеге», «Буря мглою», «Узник», «Сквозь волнистые туманы». Стихотворения читались учащимися всех школ. Ученицами же Покровской школы Поздняковой, Четвертаковой и Вязовой была прочитана наизусть «Сказка о рыбаке и рыбке». Праздник закончился раздачею книг и гостинцев детям. По временам Покровская школа являлась для пения за молебнами и панихидами к чтимым святыням: в Богородичную церковь — к Тамбовской иконе Божией Матери, в СпасоПреображенский кафедральный собор — к могиле святителя Питирима. Такого рода церковнопевческая активность не оставалась без внимания не только у епархиального начальства, но и в прессе, где неоднократно появлялись доброжелательные отзывы [Лисюнин 2013: 28]. 28 июля (ст. ст.) 1898 г. праздновалось 200-летие со дня кончины святителя Питирима. Покровская школа в этот день пела позднюю Литургию в своём приходском храме, а по окончании — панихиду о приснопоминаемом святителе. В этот день отслужена была Покровским духовенством Литургия и в Старо-Покровской церкви, как одной из ближайших церквей по времени существования к периоду жизни святителя Питирима [Новочадова 1906: 15]. После вечерни дети вновь пели панихиду. Затем священник А. М. Савостьянов провёл с ними беседу о святителе Питириме и наделил всех учащихся брошюрами о нём. Наступивший XX в. был интересен активизацией образовательной жизни в Тамбовской епархии. В апреле 1901 г. в «Церковных Ведомостях» было опубликовано определение св. Синода о торжественном праздновании церковными школами дня святых первоучителей славян. При участии учителей церковных школ епархиальным наблюдателем А. И. Левочским была составлена программа празднования. На торжественном акте в Нарышкинской читальне учащихся было до 800 человек. После рассказа о равноапостольных Кирилле и Мефодии следовало пение детьми гимнов и патриотических песен, которые чередовались с чтением стихотворений. Из Покровской школы ученицы Воинова и Антонова читали стихотворение Плещеева «Дети и птичка», а ученицею Богоявленскою — стихотворение Жуковского «Утренняя звезда». С этого времени день 11 мая ежегодно стал праздноваться при общем участии всех церковных школ города Тамбова [Лисюнин 2013: 34]. В 1902 г. празднование 11 мая (ст. ст.) имело ту особенность, что вместе с тем соединено было празднование 50-летнего юбилея русских писателей В. А. Жуковского и Н. В. Гоголя, поэтому вслед за Литургией и молебном святым Кириллу и Мефодию 11 мая следовало и служение панихиды по В. А. Жуковскому и Н. В. Гоголю. На праздничном акте звучали преимущественно произведения этих писателей. От Покровской школы читала П. Курточкина стихотворение Жуковского «Выбор Креста» [Новочадова 1906: 21]. В 1903 г. 11 мая в первый раз церковные школы должны были петь при архиерейском служении Его Преосвященства, Преосвященнейшего Иннокентия (Беляева). Вечером в здании Народной читальни состоялся праздничный акт. Пение проходило под аккомпанемент фисгармонии. Ученица Покровской школы А. Крушенская читала стихотворение Стависского «В честь св. Кирилла и Мефодия». 11 мая 1904 г. учащиеся церковных школ Тамбова пели при служении Литургии Преосвященным Нафанаилом (Троицким), викарным епископом Козловским. Интересно то, что пение учащихся за богослужением и на бывшем в этот день вечером акте, выполнялось под управлением регента Покровского церковного хора и учителя Покровской церковно-приходской школы Константина Петровича Магнитского. Так как накануне, в 1903 г., было прославление преподобного Серафима Саровского, в конце акта все учащиеся получили из рук правящего архиерея образки с изображением преподобного Серафима и картинки с изображением событий из его жизни. Здесь же, на акте, ученицею Покровской школы П. Курточкиной было прочитано стихотворение «Святой Старец» о преподобном Серафиме: Любовью чистою сияя, блаженный старец Серафим И на земле был житель рая Христом Спасителем храним, Его любовь границ не знала, как сын родной, он Русь любил, И за неё он слёз не мало в молитвах пламенных пролил. И кто бы только за советом к нему в пустынку ни ходил. Радушным, дружеским приветом он души скорбные живил. И ныне Бог его прославил. Сам Царь с державною Семьёй В его пустыню путь направил с молитвою пламенной, святой. И сколько там чудотворений Господь пред всеми проявил, Немых, хромых, с потухшим зрением, как много там он исцелил! «Вот это солнце, вот оно», — в слезах восторга восклицали Все те, которые давно, давно его уж не видали. «Вот это матушка земля с ея прекрасными лугами.., Прославим, старец, мы тебя, своими грешными устами!» Молись, о Русь, молись, святая, твой покровитель Серафим Тебя пред Богом поминает, и ты спасёшься вместе с ним. Молись, о Русь, молись, святая, люби безценнаго Царя, Блаженный старец, дорогая, твой охранитель навсегда. И вы, малютки дорогие, молитесь старцу всей душой: Он ваши чувства, ваши мысли поймёт, как ваш отец родной. Молитесь, детки, старец чудный незримо молится за вас И всем урок даёт великий молиться каждый день и час!… [ТЕВ 1904: 573–583] 5 июня 1904 г. Тамбов посетил Государь Император Николай II. По распоряжению Епархиального начальства все церковные школы города должны были присутствовать при встрече Императора. Школам было назначено стоять по обеим сторонам большой улицы при проезде царственного Гостя. Напротив здания Присутственных мест на одной стороне были установлены городские начальные школы, а на другой — церковные. Учащиеся удостоились видеть Царя при следовании Его Величества мимо здания Присутственных мест к кафедральному собору [Лисюнин 2001: 35]. 11 мая 1905 г. совпало с праздником Преполовения. Литургия в Предтеченском храме Казанского монастыря отслужена была Преосвященным Иннокентием (Беляевым). После Литургии был крёстный ход на реку. Учащиеся школы стояли по сторонам пути следования крёстного хода. Так как последние два года были ознаменованы трагической войной с Японией, то учителя Покровской школы для праздничного акта выбрали стихи соответствующего содержания. Ученицей среднего отделения А. Егоровой было прочитано стихотворение «Воинухристианину», а ученицею старшего отделения А. Семёновой стихотворение «Памяти героя Василия Рябова» [Лисюнин 2001: 36]. В 1914 г. в России отмечалось 100-летие со дня рождения великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. Учебные заведения активно принимали участие в проведении означенных торжеств. Тамбовское женское училище Д. А. Пташник, где законоучителями и духовниками многие годы были священнослужители Покровского прихода города Тамбова, специально для празднования юбилея заказало издание Похвального листа, в декорированной раме которого было изображение поэта и сюжеты его известных литературных произведений. На Похвальном листе имеется указание места издания: «Изд. Бланкоиздательства М. Шпенцера, Одесса». Подобным листом награждались в конце учебного года лучшие ученицы училища «за примерное поведение и… успехи, оказанные… в истекшем учебном году» [Собрание протоиерея Виктора Лисюнина]. Говоря о памятных юбилейных днях, отмечаемых в церковных школах, необходимо заметить, что каждое событие или персонаж праздника рассматривался с нравственной стороны, как назидательный образец, на примере которого можно было рассмотреть мировоззренческие нравственные вопросы. Об этом свидетельствует и сохранившийся в г. Тамбове Похвальный лист к 100-летию М. Ю. Лермонтова. Картуш Похвального листа символически украшен изображениями по мотивам прозаических и поэтических произведений М. Ю. Лермонтова. Погрудный портрет поэта представляет собою форму овального памятного медальона с надписью «М. Ю. Лермонтов * 1814–1841». Поэт изображён с грустным выражением лица. Особо заметён печальный взгляд. Под портретом поэта расположена фигура метущегося демона со склонённой головой, печально смотрящего на горнюю долину, в низу изображения идёт подпись — «Место дуэли Лермонтова», рядом изображение и подпись — «Грот Лермонтова в Пятигорске». Чуть ниже в круге, в углу, изображён дом Лермонтова в Пятигорске. Необходимо отметить, что сам портрет, исполненный в двухцветной технике, отражает траурную печаль, как бы говоря о трагических нотах жизни поэта. В этой связи не случайным видится расположение над портретом поэта Ангела с ребёнком на руках. Фигура спящего ребёнка символически изображает собой душу поэта, которую Ангел Божий возносит к Горним Обителям. Примечательно то, что крыло Ангела обнимает портрет поэта и тем самым отделяет его от фигуры демона. Данная композиция расположения изображений небесных сил вокруг портрета имеет знаковый смысл, отображающий борьбу добра и зла и мятущийся дух поэта, противоречивость и трагичность его жизни. Подобный приём передачи смысла встречается в иконографии, где, на пример, в иконе Успения Божией Матери, душа Божией Матери изображается в руках Спасителя, который на иконе расположен над телом Богородицы. На изображении Ангел, несущий душу, взором устремлён в Горний Мир, эта фигура изображена по мотивам известного стихотворения М. Ю. Лермонтова. Над Ангелом среди звёзд идёт текст из этого произведения — «По небу в полуночи Ангел летел…», над текстом в рамке имеется нотная запись, сделанная на текст стихотворения. Данное стихотворение вошло в программу проведения рождественских праздников и литературно-музыкальных композиций в церковно-приходских и земских школах. В этой связи интересен и факт отображения на Похвальном листе музыкальных нот, использующихся для учебно-воспитательного процесса в учебных заведениях. Сверху в центре грамоты изображён корабль, путешествующий по безбрежной глади моря и одинокая фигура Наполеона, смотрящего в морскую даль. Над этим изображением приводится поэтическая строка — «По синим волнам океана…» и ноты музыки по мотивам поэтического произведения. Не менее символичным являются изображения с противоположной — правой стороны Похвального листа. Здесь внизу грамоты изображён вид усадьбы Лермонтовых и надпись — «село Тарханы». Изображение обрамлено ветвью лавровых листьев, сверху изображения в переплетениях лавровых и пальмовых ветвей помещена икона и изображён интерьер избы с женщиной, которая под колыбельную песнь укачивает своё дитя. Здесь же приводится первая строка текста колыбельной песни — «Спи, младенец мой прелестный, баюшки баю…» с изображением нот музыки на эту колыбельную песнь. Примечательно, что икона изображена в основании устремившейся ввысь пальмы. Это знаковое сочетание изображения родовой усадьбы, иконы, материнской колыбельной молитвы под сенью пальмового оазиса символизирует собой мотивы райского сада, которым для поэта были Тарханы — колыбель его детства и отрочества. Трагические ноты просматриваются в помещённом рядом в круге изображении Бородинского поля, а также чуть выше, у пальмы, Кавказского пленника. Здесь же помещена надпись «Мцири» и изображён Кавказский ландшафт с девушкой, по горной дороге несущей в кувшине воду. Внизу грамоты в центре между изображением усадьбы Тарханы и грота Лермонтова в Пятигорске дан драматический сюжет из «Песни про купца Калашникова». Кроме перечисленных изображений на раме Похвального листа в углах наверху даны женские портреты: слева — «Тамара», справа — «Бэла» и идёт перечисление произведений поэта слева направо — Демон, Княжна Мери, Герой нашего времени, Корсар, Вадим, Боярин Орша. Свидетельствами использования творчества известных отечественных поэтов в духовновоспитательном процессе учебных заведений являются и издаваемые учебные пособия с произведениями авторов, а также часто выпускаемая к означенным юбилеям и по особым случаям специальная литература. Примером тому является сохранённый в Тамбове сборник историко-литературных статей, составленный В. Покровским под названием «Михаил Юрьевич Лермонтов. Его жизнь и сочинения» [Собрание протоиерея Виктора Лисюнина]. Во втором дополненном издании этого сборника, вышедшем в Москве в 1908 г., были помещены следующие новые статьи — Петухова «Мужские и женские лица Лермонтовской поэзии» и Дашкевича «Нравственный облик Лермонтова». Кроме того, в издании публиковались статьи, касающиеся нравственной стороны личности: Котляревского «Личность Лермонтова»; Боденштедта «Личность и поэзия Лермонтова»; Морозова «Идеалы Лермонтова»; Бороздина «Условия жизни, способствующие преобладанию протестующего характера поэзии Лермонтова против несовершенства жизни» и «Мотивы поэзии Лермонтова, вносившие успокоение в его разочарованную душу». Особым событием начала XX века было прославление в 1914 г. в лике святых святителя Питирима. При подготовке к торжествам прославления святителя Питирима в Тамбове проводился конкурс по составлению исторических работ и очерков о жизни святителя. В 1913– 1914 гг. было опубликовано много таких работ. Преподаватель Покровской Церковно-приходской школы М. И. Новочадова также приняла деятельное участие в составлении жизнеописания святителя. Но, так как уже были написаны и писались достаточно серьёзные труды по этому поводу, она поставила перед собой задачу составить такое жизнеописание святителя, которое по своему содержанию было бы доступным детскому восприятию. По всей видимости, эту задачу она выполнила, так как уже в 1913 г. её книга «Великий светильник церкви Тамбовской, святитель Питирим, чтение для школ и народа» была не просто выпущена в типографии П. С. Москалева, но имела гриф — «Издание Тамбовского Кафедрального Собора». Для подготовки учащихся церковных школ города Тамбова к достойной встрече ожидаемого праздника, епархиальным наблюдателем А. Е. Андриевским была предложена программа ознакомления детей с жизнью и чудесами святителя Питирима путём чтений о нём в школах, раздачи брошюр о его жизни и икон с его изображением, а также устройства общего чтения для всех церковных школ Тамбова в Нарышкинской читальне с показом световых картин, после чего планировалось провести службу у гробницы святителя Питирима. Данная программа проходила 8 февраля 1914 г., в день поминовения всех усопших. В 11 часов в здании читальни, под руководством епархиального наблюдателя, дети пропели тропарь «Днесь благодать Святаго Духа нас собра…», после чего началось чтение. «О жизни и деятельности святителя Питирима и готовящемся его прославлении читала учительница Покровской школы М. И. Новочадова по составленной ею брошюре…» В перерывах хор из учащихся трёх школ (Св. Ольгинской, Покровской и Христорождественской) под управлением диакона Стельмаха стройно исполнил: «Коль славен…»; Гимн святителю Питириму «Хоть 215 лет миновало…» (слова Ларина, соло пели три ученицы Покровской школы); Наша Заступница (слова Цветкова); «У нас под сводами собора…» (слова Новочадовой). Последние три пьесы были положены на музыку Марии Ивановны Новочадовой. Чтение закончилось пением гимна «Боже, Царя Храни!». Из читальни дети стройными рядами направились в кафедральный собор. Здесь председатель епархиального Совета епископ Зиновий обратился к учащимся с назидательным словом, прося их помолиться о приснопамятном епископе Питириме. После чего у гробницы святителя была совершена панихида. По окончанию панихиды дети прикладывались к гробнице святителя Питирима, а владыка Зиновий каждого школьника одарил изображением святителя, которые были пожертвованы специально к этому случаю Марией Ивановной Новочадовой [ТЕВ 1914: 240–242]. Как видно, в программе чествования памяти святителя Питирима Мария Ивановна приняла самое деятельное участие. При этом епархиальное начальство, зная её как неутомимого педагога, способного создать незаурядные методические разработки с применением стихотворных, музыкальных и литературных произведений собственного сочинения, отводило ей не последнюю роль в реализации разнообразных мероприятий епархии. Не случайно, в годичных «Отчётах о состоянии церковных школ…» её фамилию не раз можно встретить в первых рядах списков «лиц наиболее потрудившихся». Известен и факт её награждения Библией от Училищного Совета при Священном Синоде. О признании своего таланта со стороны просвещённых людей того времени свидетельствует и сама Мария Ивановна, что видно из её сохранившейся записной книжки, где ею упоминается: «по желанию Митрополита Кирилла (Смирнова — В. Л.)… на ноты М. И. Новочадовой» были положены следующие умилительные стихи о Божией Матери: Наша Заступница! О, Богородице! Дево Пречистая! Жителям бедной земли Светишь Ты ярче, чем солнце лучистое Вечным сияньем любви. Ты для несчастных Заступница Верная, Господа нашего Мать. Ты не гнушаешься нашего скверного, Тщишься Ты нам помогать… Ты нам Заступница пред Вседержителем, Ты утешенье в скорбях. Нас призываешь Ты к Горным Обителям, — Чужды нам горе и страх. Ныне к тебе прибегаем с молением: Нас от напасти избавь! В нашем стремлении к Горним селениям Помощью нас не оставь! Подобные признания способностей Марии Ивановны Новочадовой свидетельствуют и о высоком уровне образовательного дела в Покровском приходе, начатого её отцом, протоиереем Иоанном Новочадовым, и в то же время о признании трудов всех тех законоучителей и прихожан, которые под Покровом своей Небесной Заступницы, трудясь на ниве духовного просвещения в учебных заведениях епархии, до конца отдали себя этому поистине благородному «стремлению к Горним селениям». Примеры высокого уровня эффективности локальной традиции духовно-нравственного воспитания и образования вполне органичны многовековой просветительской православной традиции, заложенной первыми веками христианской Руси и поддержанной подвижничеством представителей высоких и рядовых статусов в иерархической системе духовно-нравственного образования и воспитания. Список литературы 1. История Русской Церкви в 9 кн.: Кн. 8. Смолич И. К. История Русской Церкви 1700– 1917. Ч. 2. М., 1997. 2. Известия Тамбовской учёной архивной комиссии (далее ИТУАК). Вып. № 54. Тамбов, 1896. 3. Кученкова В. А. Житие Архиереев Тамбовских. Тамбов, 1998. 4. Лисюнин В. Ф. История Покровского собора города Тамбова. Тамбов, 2001. 5. Лисюнин В. Ф. Покровский собор города Тамбова и православные Традиции. Тамбов, 2013. 6. Новочадова М. И. Покровская в г. Тамбове церковно-приходская школа: исторический очерк за 20 лет ея существования. Тамбов, 1906. 7. Собрание протоиерея Виктора Лисюнина. Тамбов. 8. Тамбовские епархиальные ведомости (далее ТЕВ). № 7. 1914. 9. ТЕВ. № 22. 1904. Часть II «Страницы прошлого читая…» Л. Е. Городнова Лермонтовская тема в фондовых коллекциях Тамбовского областного краеведческого музея …Не много долголетней человек Цветка; в сравненье с вечностью их век Равно ничтожен. Пережить одна Душа лишь колыбель свою должна. Автор??? «1831-го июня 11 дня» «…Прошло сто лет со дня рождения Лермонтова, и все русские люди с восторгом и благодарностью вспоминают великого поэта. Появляются все новые и новые издания произведений Лермонтова, выходят все новые и новые книги о его жизни и о сочинениях…», — писал в статье, посвященной гениальному русскому писателю, лермонтовед П. М. Серов в 1915 году . Тамбовский областной краеведческий музей в канун 200-летнего юбилея М. Ю. Лермонтова, как и другие музеи России, ощущает себя хранителем памяти об этом удивительном человеке — поэте, офицере, художнике. В фонде книг ТОКМ хранятся уникальные издания: 1. ТОКМ КП № 15624/1–2 Сочинения Лермонтова в 2‑х книгах 1891 года. 2. ТОКМ КП № 4995/51 Сочинения М. Ю. Лермонтова полное собрание в одной книге 1910 года. Оба издания были редактированы А. М. Скабичевским и оформлены рисунками художника М. Е. Малышева. Иллюстративный ряд книги дополняют графические портреты поэта, его бабушки, матери, отца и рисунок усадьбы Е. А. Арсеньевой в селе Тарханы. 3. ТОКМ КП № 14811 Сочинения М. Ю. Лермонтова под редакцией П. В. Быкова, том второй, приложение к журналу «Живописное обозрение» за август 1891 года. 4. ТОКМ КП № 14841 Полное собрание сочинений М. Ю. Лермонтова 1908 года со вступительной статьей «о жизни и произведениях поэта» приват-доцента Московского университета И. И. Иванова и рисунками художников А. Маковского, З. Пичугина и др. 5. ТОКМ КП № 14842 Серов П. М. Михаил Юрьевич Лермонтов. Издание повелению Постоянной Комиссии народных чтений. 1915 года. учрежденной по высочайшему В документальном фонде музея хранится альбом с фотографическими копиями портретов Лермонтова и его друзей, а так же иллюстраций к произведениям поэта — ТОКМ КП № 6095. Особого внимания заслуживают акварельные и карандашные рисунки Николая Александровича Отнякина (1893–1966 гг.), которые выполнены художником в родной для поэта усадьбе, где он провел детские и отроческие годы и нашел последний приют: 1. ТОКМ КП № 735 Село Тарханы, Чембарского уезда. 2. ТОКМ КП № 736 Часовня, где установлен памятник М. Ю. Лермонтову, с. Тарханы, Чембарского уезда. 3. ТОКМ КП № 737 Дуб, посаженный М. Ю. Лермонтовым в с. Тарханы. 4. ТОКМ КП № 738 Вид на часовню с прахом Лермонтова в с. Тарханы. 5. ТОКМ КП № 739 Аллея в парке в с. Тарханы. 6. ТОКМ КП № 740 Кабинет в доме бабушки поэта Арсеньевой Е. А. (Вид первой экспозиции в музеезаповеднике «Тарханы»). 7. ТОКМ КП № 742 Дом бабушки поэта Арсеньевой Е. А. в с. Тарханы. 8. ТОКМ КП № 746 Дом бабушки М. Ю. Лермонтова Арсеньевой Е. А. в с. Тарханы — садовый фасад. Живописные полотна художника Виктора Николаевича Проскурякова (?), выполненные в 30‑е годы XX века, изображают Лермонтовские места Кавказских Минеральных вод: 1. ТОКМ КП № 747 Домик Лермонтова в Пятигорске. 2. ТОКМ КП № 748 Эолова арфа — беседка в г. Пятигорске. 3. ТОКМ КП № 751 Памятник Лермонтову на месте дуэли в Пятигорске. 4. ТОКМ КП № 752 Грот Лермонтова в Пятигорске. 5. ТОКМ КП № 755 Скала Лермонтова в Кисловодске. 6. ТОКМ КП № 750 Живописный портрет М. Ю. Лермонтова работы Василия Николаевича Кожухова (1882– 1964 гг.), выполненный в 1939 г. 7. ТОКМ КП № 15549/1–7 Графические работы Алексея Фёдоровича Бучнева (1936–2006 гг.), представляющие собой иллюстрации к поэме Михаила Юрьевича Лермон-това «Тамбовская казначейша», выполненные в технике лино-гравюры (1963–1964 гг.). 8. ТОКМ КП № 15550 Портрет М. Ю. Лермонтова работы Алексея Фёдоровича Бучнева, исполненный в технике ксилографии (1962 г.). 9. ТОКМ КП № 9341 Пастельный портрет поэта работы художника Александра Сальникова (1908 г. — ?), («Лермонтов на Кавказе», 1963), выполнен пастелью. Макаровича 10. ТОКМ КП № 17322 Живописная работа художника Николая Алексеевича Насонова (род. 1952 г.) «Тарханы. Церковь Михаила Архангела» (2002 г.). В художественных работах тамбовских мастеров, как и в произведениях Лермонтова, отразилась его душа «…пылкая, страстная, неудовлетворенная этой жизнью, чего-то ищущая, к чему-то стремящаяся…» . Г. Б. Буянова Творческая и офицерская судьба М. Ю. Лермонтова в Музейно-выставочном Центре Тамбовской области Ты идёшь на поле битвы, Но услышь мои молитвы, Вспомни обо мне… …12 января 1911 года Председатель Тамбовской Учёной Архивной Комиссии, действительный член Императорского русского Военно-Исторического Общества А. Н. Норцов на заседании комиссии в присутствии начальников бригад, командиров полков батарей и офицеров Тамбовского гарнизона читал доклад «Значение военного мундира, как символа, и некоторые тамбовские военные факты». В центральной части доклада прозвучали слова: «Военный элемент является первой и главнейшей необходимостью благосостояния государства: страна, лишённая своих защитников, немедля порабощается другой страной, — ни наука, ни философия не могут спасти государство без войска. Отсюда понятно значение военных и преимущество их пред другими. Уже по роду своей службы военные воспитываются в среде, где понятие о храбрости, благородстве и самоотвержении имеет преимущественное значение: первые защитники своей страны, в минуту опасности, они являют целый ряд героических подвигов, отдают за культуру родины свою жизнь, то есть приносят наиболее благородную высокую жертву» [1, с. 7]. Михаил Юрьевич Лермонтов — и по рождению, и по личностным качествам, и по судьбе — рыцарь, воин-защитник, «последний потомок отважных бойцов» — так писал он о себе в стихотворении «Желание». В общем Гербовнике дворянских родов Российской империи помещён герб рода Лермонтовых с следующими объяснениями: «В щите, имеющем золотое поле, находится чёрное стропило, с тремя на нём золотыми четвероугольниками, а под стропилом чёрный цветок. Щит увенчан обыкновенным дворянским шлемом с дворянскою короною. Намёт на щите золотой, подложенный красным; внизу щита девиз: Sors mea Iesus» [2, 547]. Исследователи Т. Молчанова и Р. Лермонт, много лет посвятившие изучению генеалогии рода Лермонтов-Лермонтовых, сделали такой вывод: «Род Лермонтов — один из древнейших в Британии и русские Лермонтовы происходят из этого рода» [3, с. 6]. Русский герб семьи Лермонтовых напоминает герб шотландских Лермонтов , а новые — русские — геральдические элементы его продолжают шотландские традиции и дополняют символику. Щит издревле считался не только необходимым предметом вооружения, но и символом воинской доблести («Со щитом вернуться» — вернуться победителем, «На щите вернуться» — быть побеждённым), а шлем — старинный воинский доспех, в геральдической символике означающий скрытую мысль. «Стропило — символ защиты и благородства, знак воинского отличия, — читаем в монографии “Лермонты — Лермонтовы”. — Ромбы , полые внутри, усиливают эти качества, прибавляя к ним зоркость и бдительность» [3, с. 59]. В гербе русских Лермонтовых много золотого цвета — по христианской традиции (помимо этого он означает ещё знатность и богатство) и цвета чёрного. В этот цвет, символизирующий мудрость, готовность к испытаниям и смерти, окрашен шестилепестковый цветок, помещённый в основание щита. Шестиконечный цветок символизирует свет, чистоту и воскрешение, с которыми связан девиз рода Лермонтовых и самого поэта: «Моя судьба — Иисус». Воин, жертвующий собой ради братьев своих, друг небесных сил, находящийся под их особенным покровительством. Не случайно Небесный Покровитель Михаила Юрьевича Лермонтова — глава святого воинства Ангелов и Архангелов Архистратиг Михаил, изображаемый, как правило, в воинских доспехах, с копьём и мечом. Достоверно известно, что предок рода русских Лермонтовых, шотландец, Георг (Юрий) Андреевич Лермонт (Михаил Юрьевич Лермонтов его потомок в 7‑м поколении) впервые оказался на русской земле в составе польского гарнизона города Белого, осаждённого русским войском в 1613 году. Около 60 шотландцев и ирландцев перешли в ряды московских войск. Перейдя на «государеву службу», Георг Лермонт служил офицером в войске князя Д. М. Пожарского. В 1621 году, будучи поручиком, пожалован поместьями в Галичском уезде Костромской губернии. Погиб в 1633 году (время русско-польской войны 1632–1634 гг.) в звании ротмистра рейтарского полка… С военной и придворной службой были связаны и другие предки, близкие и дальние родственники поэта по отцовской линии: воеводой в Саранске в 1656–1657 гг. был Пётр Юрьевич Лермонтов, стряпчим (1679 г.) и стольником (1686 г.) — Евтихий Петрович Лермонтов, Юрий Матвеевич Лермонтов — секунд-майором (1799 г.), Юрий Петрович Лермонтов (отец поэта) был выпускником Первого кадетского корпуса в Петербурге, прапорщиком Кексгольмского пехотного полка, в чине капитана по болезни ушёл в отставку в 1811 году, Михаил Николаевич Лермонтов (1792–1866) дослужился до адмирала, Владимир Николаевич Лермонтов (1796–1876) — до генерала-майора, генерал-майором был Дмитрий Николаевич Лермонтов (1802–1854), генералом — Александр Михайлович Лермонтов (1838–1906)… Имя Михаила Юрьевича Лермонтова — поэта и офицера — самым тесным образом связано с тамбовским воинством, с историей Тамбовского высшего военного авиационного инженерного ордена Ленина Краснознамённого училища им. Ф. Э. Дзержинского. Оно было основано 29 апреля 1919 года. Начиная с 1922 года, Феликс Эдмундович Дзержинский шефствовал над училищем и был зачислен его Почётным курсантом. Постановлением Совета Министров СССР училищу в 1968 году присвоено его имя. Училище росло и развивалось с ростом Военно-Воздушных сил нашей страны. В стенах военного вуза проходили радиоподготовку героические экипажи самолётов В. П. Чкалова, М. М. Громова, С. А. Леваневского, готовившихся к историческим полётам в Арктике. Впервые в истории, в 1937 году, выпускники училища, Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации А. В. Беляков и Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации С. А. Данилин в составе экипажей В. П. Чкалова и М. М. Громова проложили маршрут и осуществили трансарктический перелёт из Москвы через Северный полюс в Америку. В конце 30–40‑е годы многие выпускники училища получили высокое звание Героя Советского Союза — генерал-лейтенант авиации А. В. Беляков, генерал-авиации С. А. Данилин, генерал-майор авиации Г. М. Прокофьев, генералмайор авиации И. Д. Антошкин, комбриг А. М. Бряндинский, полковник А. Д. Алексеев, майор М. Ф. Бурмистров, майор П. М. Петров, старший политрук А. Н. Московский, авиационные военачальники В. Г. Рязанов, В. Г. Грачев, Н. Я. Рудаков, И. Т. Боев, генералы Н. А. Сбытов, В. П. Балашов, А. Г. Гусев и другие. За боевые заслуги в борьбе с врагами советского Отечества и за подготовку высококвалифицированных кадров ВВС Красной Армии в 1944 году училище награждено орденом Ленина и Памятным Знаменем ЦКВЛКСМ. 24 июня 1945 года училище участвовало в Параде Победы войск Красной Армии на Красной Площади в Москве. В день своего пятидесятилетия за подготовку высококвалифицированных офицерских кадров для ВВС училище награждено Почётной Грамотой Президиума Верховного Совета РСФСР [4]. Ещё в 1969 году в училище начал формироваться Музей истории и боевой славы, ставший основой Музейно-выставочного комплекса Тамбовского высшего военного авиационного инженерного училища радиоэлектроники (военного института), созданного в 1989 году. Инициатором создания Музейно-выставочного комплекса и его бессменным руководителем является заслуженный работник культуры РФ, почётный гражданин г. Тамбова, полковник запаса Игорь Алексеевич Николаев, сумевший превратить его в уникальный центр военно-исторической работы, патриотического и нравственного воспитания будущих офицеров, пропаганды ратной славы страны и славных традиций отечественной культуры. Многолетний, глубокий интерес И. А. Николаева к личности и творчеству М. Ю. Лермонтова, его родословной, воинской судьбе офицера-поэта выразился в масштабной и разносторонней работе по изучению и популяризации биографии и художественного наследия писателя. Лермонтов не случайно занимал и занимает ныне в душе Игоря Алексеевича Николаева особое место: гениальный поэт и художник был истинным патриотом, отважным офицером, до конца преданным воинскому долгу и России. Игорь Алексеевич неустанно напоминает гостям музея о том, что Михаил Юрьевич Лермонтов — профессиональный военный, знакомит школьников и воспитанников кадетского корпуса с воинской биографией поэта-офицера. В его вдохновенных экскурсиях, счёт которых, вероятно, перешёл тысячный рубеж, всегда находится место для слов о событиях жизни М. Ю. Лермонтова, связанных с армией и военной службой. …В 1832 году Лермонтов поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, по окончании которой служил в лейб-гвардии Гусарском полку, стоявшем в Царском Селе. Потрясённый гибелью Пушкина, Лермонтов написал стихи на смерть поэта, ставшие не только выражением общественного негодования, но и переломом в его судьбе. Согласно «высочайшему повелению», Лермонтов был переведён из Петербурга в Нижегородский драгунский полк, находившийся на Кавказе и постоянно участвовавший в военных действиях против горцев. В 1837 году поэт побывал в Ставрополе, Кисловодске, Пятигорске, проехал вдоль линии русских войск по Кубани и Тереку, побывал в имении родственников недалеко от Кизляра. В это время он познакомился с поэтом-декабристом А. И. Одоевским и другими декабристами, отбывавшими ссылку на Кавказе, доверительные отношения сложились у поэта с А. Г. Чавчавадзе. Неустанные хлопоты бабушки и ходатайство В. А. Жуковского привели к тому, что Лермонтов был переведён в Гродненский гусарский полк, располагавшийся неподалёку от Новгорода. Однако за первой ссылкой на Кавказ вскоре последовала вторая — за дуэль с сыном французского посла в Петербурге Э. Барантом. Лермонтов был переведён в Тенгинский пехотный полк, принимавший участие в серьёзных военных операциях в Чечне. В конце июня 1840 года М. Ю. Лермонтов уже находился в военном отряде под командованием генерала А. В. Галафеева, стоявшем под крепостью Грозной на левом фланге Кавказской линии. Лермонтов сближается с боевыми кавказскими офицерами и участвует в кавалерийских вылазках, перестрелках и даже рукопашных боях. Отважный офицер особенно отличился в сражении при реке Валерик 11 июля 1840 года и был представлен к награде за мужество и отвагу. Награда означала бы непременное смягчение наказания Лермонтова, поэтому император Николай I дважды отклонял ходатайства непосредственных военных командиров поэта-офицера. Хлопоты Е. А. Арсеньевой, направленные на изменение участи внука, увенчались разрешением на отпуск. В начале февраля 1841 года Лермонтов прибыл в Петербург, надеясь, что отпуск завершится отставкой от службы, о которой он мечтал. Однако отставки не последовало: в апреле 1841 года высочайшим приказом офицер был возвращён в Тенгинский полк, на Кавказ. Он был полон мрачных предчувствий и говорил приятелям о близкой смерти. Последние месяцы, проведённые в Пятигорске, конфликт с Н. С. Мар-тыновым, дуэль у подножия горы Машук и трагическая гибель поэта были и остаются сегодня самыми печальными страницами его короткой жизни, которая похожа на высокий и прекрасный, но безжалостно прерванный полёт… [5]. С именем М. Ю. Лермонтова связаны не только экскурсии, но и многочисленные творческие встречи, экспозиции, выставки, литературные вечера, поэтические конкурсы Музейновыставочного комплекса. Вспомним наиболее значительные из них, состоявшиеся в последние десятилетия. 18 января 2002 года осуществилась давняя мечта Игоря Алексеевича: из Государственного Лермонтовского музея-заповедника Тарханы в Тамбов была привезена выставка иллюстраций известных художников к произведениям Лермонтова. Эта выставка была поистине уникальна: почти все привезённые работы — подлинники. В таком составе выставка экспонировалась впервые в России — и именно в Тамбове. В экспозиции «Лермонтов в изобразительном искусстве» были представлены работы известных художников — М. Врубеля, И. Репина, М. Добужинского, П. Коровина, Л. Пастернака, Д. Шмаринова, Ф. Константинова, В. Бехтеева и других авторов. Юбилейный Лермонтовский 2004 год был отмечен несколькими мероприятиями, прошедшими в Музее. Он открылся выставкой «Я в этом мире вечный странник», посвящённой лермонтовским путешествиям и странствиям, его многочисленным дорогам. Выставка, которая была привезена из Государственного музея-заповедника «Тарханы», — уже сотая экспозиция пензенцев в стенах МВК ТВАИИ. Устроители выставки стремились дать целостное представление о многогранной личности М. Ю. Лермонтова — поэта, художника, воина. Здесь были представлены портреты самого Лермонтова и близких ему людей, автографы поэта, копии его живописных работ, вещественные экспонаты первой половины XIX века. Особое место было отведено дуэли и трагической гибели великого сына России. Рисунок Р. Шведе «Лермонтов на смертном одре» и дуэльные пистолеты, подобные тем, из которых стрелялись Лермонтов и Мартынов, произвели глубокое впечатление на всех, посетивших эту уникальную выставку… По инициативе И. А. Николаева 14 августа 2004 года состоялось празднование «Дня Тамбова в Тарханах». В составе делегации тамбовчан были мэр города А. Ю. Ильин, председатель городской Думы Т. И. Козлова, руководители предприятий, представители бизнеса и деятели культуры. Главным событием стало подписание мэрами и председателями городских дум соглашения о дружбе и сотрудничестве между Тамбовом и Пензой . 19 августа 2006 года по инициативе И. А. Николаева руководство Тамбовского высшего военного авиационного инженерного училища радиоэлектроники провело в Российском Лермонтовском музее-заповеднике «Тарханы» — впервые в его истории! — акцию «День российского офицера». Это не случайно: Лермонтов воплотил в себе лучшие качества офицера Российской армии — любовь к Отечеству, отвагу, мужество. «Цель акции — воздать должное М. Ю. Лермонтову не только как гениальному поэту, но и достойному гражданину России, героическому офицеру, пламенному патриоту, певцу военной славы своего народа и его воинства», — говорил И. А. Николаев в интервью, записанном журналистом С. Ю. Марченко . Акция «День российского офицера», проведённая в Тарханах, широко освещалась в областной и общероссийской прессе . 26 октября 2006 года в музейно-выставочном комплексе ТВВАИУ, получившем статус областного Центра патриотического и гражданского воспитания, прошла научно-практическая конференция «Творческая и офицерская судьба М. Ю. Лермонтова. Значимость гражданскопатриотических традиций наследия писателя в воспитании современника». На конференции прозвучали приветственные слова директора музея — И. А. Николаева, начальника ТВВАИУ В. Г. Варченко, начальника управления образования и науки Тамбовской области Н. Г. Астафьевой, начальника управления культуры и архивного дела С. А. Чеботарева. Участники и гости слушали доклады зам. начальника управления образования и науки Тамбовской области Е. И. Старостина «Значимость гражданско-патриотических традиций творческого наследия М. Ю. Лермонтова в воспитании современников», канд. филол. наук доцента ТГУ имени Г. Р. Державина Г. Б. Буяновой «“Люблю Отчизну я…”: проблемы нравственности и патриотизма в творческой и офицерской судьбе М. Ю. Лермонтова», зам. директора Российского Лермонтовского музея-заповедника «Тарханы» по научной работе Н. К. Потаповой «Тарханы — Тамбов: творческие связи и пути научного и краеведческого сотрудничества», доктора философских наук проф. Н. М. Ильичева «Пат-риотизм в литературном наследии М. Ю. Лермонтова», канд. ист. наук подполковника В. В. Гришина «Тема Родины, её военной славы и верности офицерскому долгу в поэзии М. Ю. Лермонтова и его армейской службе», заслуженного учителя РФ Н. В. Поручиковой «Художественное наследие М. Ю. Лермонтова в системе формирования нравственности и гражданского облика современной молодёжи», краеведа и публициста Л. В. Пешковой «Личность и творчество М. Ю. Лермонтова в монографии тамбовского исследователя и краеведа В. П. Пешкова «Страницы прошлого читая…». С докладом «М. Ю. Лермонтов в судьбе моего поколения: облагораживающая сила образа поэта и его литературно-художественное наследие в системе воспитания гражданина и патриота России» и чтением своих стихов выступил член Союза писателей России, заслуженный работник культуры РФ Е. Я. Начас, вдохновенно читал фрагмент поэмы «Тамбовская казначейша» служащий в Тамбовском драматическом театре народный артист России Ю. В. Томилин… Музыкальная композиция «Бородино» и марши полков, в которых служил М. Ю. Лермонтов, в исполнении военного духового оркестра ТВВАИУ открывали и завершали конференцию, в заключении работы которой прозвучали слова: «Кто знает, какие ещё духовные свершения предстоят лермонтовским стихам во дни грядущих “торжеств и бед народных”? Главное, что мы можем и должны делать сегодня, — благодарить судьбу за то, что у России и у каждого из нас есть могучий и благородный “колокол” лермонтовской поэзии, неустанно взывающий к нашим душам, сердцам, разуму и будящий в них чувства любви к Отчизне и готовность к любви, состраданию и гражданственности» [6]. 20 сентября 2008 года поездкой в Государственный Лермонтовский музей-заповедник «Тарханы» был дан старт историко-художественной акции «Лермонтов и Кавказ». Это было началом планомерного и большого цикла мероприятий, посвящённых 195-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова. Организаторами акции выступили Общественная палата Тамбовской области, управление по связям с общественностью администрации области и музейно-выставочный комплекс ТВВАИУ. Подводя итоги состоявшейся поездки в Тарханы, И. А. Николаев говорил, что открывшаяся историко-художественная акция будет иметь продолжение: «В ближайшее время состоится обмен мнениями за «круглым столом» по теме «Лермонтов и Кавказ», этой же теме будет посвящена историко-художественная выставка в музейно-выставочном комплексе нашего училища, на которой будут представлены уникальные экспонаты музея-заповедника «Тарханы» . Сегодня музейно-выставочный комплекс под руководством И. А. Николаева стал Музейновыставочным Центром Тамбовской области, разместился в одном из самых красивых, старинных зданий нашего города — бывшем торговом доме «Шоршоров и сыновья», некогда принадлежавшем купцу первой гильдии, прославленному тамбовскому меценату Минасу Лукьяновичу Шоршорову. Военно-исторические чтения, лекции, тематические экскурсии, посвящённые Дням воинской славы, Памятным Дням России, выдающимся событиям Великой Отечественной войны проходят в центре с неизменным успехом и привлекают к себе внимание тамбовчан разных возрастов и гостей нашего города. С интересом слушают посетители центра историко-краеведческие обозрения, лекции и тематические экскурсии по проблемам военноисторического краеведения, памятным датам и событиям в истории Тамбовского края. Лермонтовская тема и сегодня, в преддверии 200-летнего юбилея поэта, остаётся одной и самых любимых и востребованных в насыщенной и многогранной работе Музейно-выставочного Центра Тамбовской области, любимого культурного объединения тамбовцев. Примечания 1. Норцов А. Н. Значение военного мундира, как символа, и некоторые тамбовские военные факты. Доклад, читанный на заседании Комиссии 12 января 1911 года в присутствии гг. начальников бригад, командиров полков, батарей и офицеров местного гарнизона. Тамбов. Типография Н. Бердоносова и Ф. Пригорина, 1911. 2. Никольский В. В. Предки М. Ю. Лермонтова // Русская старина, 1873. Т. 7. Кн. 4. С. 547–566. 3. Молчанова Т., Лермонт Р. Лермонты — Лермонтовы. 1057–2007. К 950-летнему юбилею фамилии. М.: Логос, 2008. 4. См.: Тамбовское высшее военное авиационное инженерное училище радиоэлектроники (военный институт): Даты. События. Люди. Энциклопедия. А. — Я. Тамбов: «Пролетарский светоч», 2009. 5. См.: Жданов В. В. Лермонтов // Краткая литературная энциклопедия. Т. 4. ЛакшинМураново. М.: «Советская энциклопедия», 1967. С. 143–154. 6. Слова Е. В. Старостина записаны Г. Б. Буяновой. М. В. Сабетова, Г. Б. Буянова Творчество М. Ю. Лермонтова на народных чтениях в Тамбове на рубеже XIX–XX веков Газета «Тамбовские губернские ведомости» от 16 сентября 1882 года опубликовала сообщение о знаменательном событии: «Тамбов, 15 сентября. Во вторник, 14-го сентября, в Тамбов прибыл обер-гофмаршал Двора Его Величества, тайный советник Еммануил Дмитриевич Нарышкин. Приветствуем нашего мецената и благотворителя, получившего возможность после долгой разлуки навестить наш город. Одной из главных причин приезда Еммануила Дмитриевича в Тамбов, как мы слышали, служит желание его осмотреть вновь открытое и устроенное им общежитие при мужской гимназии и, если окажется надобность, сделать некоторые указания и дополнения в устройстве этого общежития. Вероятно, любящее сердце Эммануила Дмитриевича не откажет воспитанникам дорогих ему учебных заведений в удовольствии видеть его в стенах заведений, которые постоянно сохраняют в своей памяти его светлый образ» [1, с. 1]. Торжественно-почтительный тон репортажа вполне понятен. Эммануил Дмитриевич Нарышкин — самый известный тамбовский меценат и благотворитель, принадлежавший к старинному дворянскому роду. Он родился 30 июля 1813 года, получил образование в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, где в своё время учился М. Ю. Лермонтов. Военную карьеру Э. Д. Нарышкин закончил в чине полковника и поселился в своём родовом имении в Шацком уезде Тамбовской губернии. С 1856 года он находился на службе при императорском дворе, получил в 1884 году высший придворный чин империи — обер-камергера. С 1881 года Э. Д. Нарышкин жил в Петербурге, но его связь с родной тамбовской землёй была неразрывной. Основание в Тамбове в 1870 году Екатерининского учительского института (он назван в честь жены Э. Д. Нарышкина Александры Николаевны Нарышкиной, урождённой Чичериной), призванного готовить учителей для сельских школ, открытие при нём начальной школы, школы огородничества и пчеловодства, возведение общежития для воспитанников Тамбовской мужской гимназии и реального училища, содержание стипендиатов и помощь бедным учащимся (в знак особого уважения к заслугам Эммануила Дмитриевича министр народного просвещения разрешил именовать общежитие и стипендиатов «нарышкинскими») — это далеко не полный перечень его добрых дел. Около полутора миллиона собственных средств он вложил в развитие народного просвещения и культуры Тамбова. С именем Эммануила Дмитриевича самым тесным образом связана история народных чтений в Тамбове в знаменитой Нарышкинской читальне и удивительная находка 2013 года в фондах Областной библиотеки им. А. С. Пушкина — «туманные картинки», имеющие самое непосредственное отношение к имени Михаила Юрьевича Лермонтова. Народные чтения в г. Тамбове были организованы по инициативе преподавателя гимназии М. Т. Попова с целью просвещения народных масс. Благодаря энергии Обер-Камергера Двора Его Величества, действительного тайного советника Эммануила Дмитриевича Нарышкина общество для устройства народных чтений в г. Тамбове и Тамбовской губернии получило официальное разрешение на проведение чтений 14 февраля 1890 года. Первое чтение состоялось 25 февраля в Тамбове в гимнастическом зале классической гимназии. Одно из чтений посетил Э. Д. Нарышкин. Он лично убедился в несомненной их пользе, помог устроителям, пожертвовав одну тысячу рублей из своих личных средств и обратился 12 мая 1890 года к тамбовскому городскому голове с письменной просьбой о выделении земельного участка: «Я намерен построить для народных чтений специальное здание с залой, могущей вместить до 600 слушателей… благодаря публичным чтениям с туманными картинками народ приобретает полезные знания и в нём развивается охота к чтению» [2, с. 212–213]. К октябрю 1892 года двухэтажное каменное здание, скромное по внешней архитектуре, но величественное своей внутренней отделкой, было одно из лучших в городе. На верхнем этаже находилась аудитория для народных чтений на 600 мест со всеми необходимыми приспособлениями, каких не было даже в столицах, обладающая замечательной акустикой. В нижнем этаже было помещение для особой библиотеки с художественным при ней отделением, бесплатная народная читальня с отделением для выдачи книг на дом, исторический музей. Постройка здания народных чтений с внутренней обстановкой стоила 80 тысяч, а со всеми другими расходами из средств Э. Д. Нарышкина на предварительное ведение народных чтений и для дальнейшего продолжения этого благого дела израсходовано более 100 тысяч рублей. 4 октября 1892 года состоялось освящение здания, а 11 октября 1892 года прошло первое народное чтение в новом здании. Обществ по устройству народных чтений в то время в России не было. 27 июня 1893 года благодаря усилиям Э. Д. Нарышкина последовало Высочайшее утверждение мнения Комитета министров об утверждении «Устава Общества по устройству народных чтений в г. Тамбове и Тамбовской губернии», который и был утверждён министром народного просвещения 11 июля того же года. А 18 июля 1893 года состоялось торжественное открытие Общества и освящение помещений библиотек и музея. Деятельность членов Общества была самой разнообразной: чтение лекций в народной аудитории, участие в комиссии по просмотру и рекомендации книг и брошюр для народных библиотек, выдача книг в народной читальне и наблюдение за порядком в ней, надзор за организацией чтений непосредственно во время их проведения, составление каталога особой библиотеки под руководством библиотекаря, надзор за «волшебным фонарём» и расстановка картин во время лекции. Безусловно, нам, людям XXI столетия, не совсем ясно, что такое «волшебный фонарь». Между тем, так называли проекционный аппарат, получивший особую популярность в России в конце XIX-начале XX века, представлявший собой деревянный или металлический корпус с отверстием — объективом. В корпусе размещался источник света: в XVII в. (в Европе волшебный фонарь был уже известен в это время) — свеча или лампада, позднее — электрическая лампа. Волшебный фонарь — не что иное, как прообраз современного фильмоскопа, его «дедушка». Изображения, нанесённые на пластины из стекла в металлическом, деревянном или картонном обрамлении, проецировались через оптическую систему и отверстие в лицевой части аппарата, источник света усиливался с помощью рефлектора. Изображения для «волшебного фонаря» размещались на стеклянной основе ручным или печатным образом, могли быть черно-белыми и цветными и назывались очень поэтично — «туманные картинки». Правление народных чтений заказывало световые картины в двух мастерских: в СанктПетербурге в мастерской учебных пособий и игр и в мастерской художника Г. Н. Оже в Оренбурге. Заказы производились непрерывно. Позднее адреса мастерских расширились, и картины стали заказывать в Москве, Нижнем Новгороде и даже в г. Козлове Тамбовской губернии. На 1 июля 1894 года правление имело более 1000 волшебных картин к 88 чтениям, что позволило ему рассылать их в уездные города Тамбовской губернии для проведения там народных чтений [3, с. 17]. Популярность народных чтений активно росла, и к 1893 году их число увеличилось в три раза. Аудитория для чтений могла вместить 600 человек. В ней имелась необходимая мебель, два фонаря с электрическими регуляторами, горелками и другими необходимыми приспособлениями. В 1893 году «в распоряжение Правления поступила коллекция из 576 световых картин, подобранных к 32 народным чтениям. Всё это было приобретено на средства Э. Д. Нарышкина» [3, с. 14–15]. Народные чтения проводились по праздничным и воскресным дням, лекторами на чтениях были преподаватели гимназий и священнослужители. Для привлечения большего числа посетителей Правление Общества приглашало народный хор или оркестр народной музыки для выступлений на народных чтениях. Тематика чтений была разнообразна. Так, в 1894 году чтения начались в октябре с брошюры И. П. Хрущева «О святом благоверном великом князе Александре Невском». В феврале 1911 года командир 27-го Витебского Пехотного Полка обращался к «Заведывающему Нарышкинской читальней» с ходатайством: «Сообщаю, что 10 сего февраля от 4 часов дня, Подпоручик вверенного мне полка Козловский, в здании Нарышкинской читальни желает прочесть сообщение нижним чинам на тему: “Вода на земле, под землёй и над землёй”. Покорнейше прошу о предоставлении помещения читальни для означенного сообщения» [4, л. 186]. 17 февраля 1911 года командир 27-го Витебского Пехотного Полка отправляет в Правление читальни ещё одно ходатайство: «Полковой Священник вверенного мне полка О. Голоскевич 18 сего февраля от 4 часов вечера в Нарышкинской читальне желает прочесть для нижних чинов пока сообщение: “Царь Александр II. Его дела и заветы”. Прошу не отказать в предоставлении к означенному времени помещения читальни» [4, л. 185]. Сохранилась переписка Правления чтений и целого ряда Земских управ: Лебедянской, Моршанской, Усманской, Липецкой, Темниковской, Кирсановской, Елатомской, Козловской, а также Харьковской общественной библиотеки о сотрудничестве в деле народного просвещения. Обращались в Правление чтений и частные лица. Учительница Л. Заводницкая 25 октября 1911 года обращалась в «Правление Общества по устройству народных чтений в городе Тамбовской губернии» с просьбой «прислать в Осиновскую земскую школу Верхоценьевской волости волшебный фонарь со всеми принадлежностями» [4, л. 59]. Учительница Н. Львова, обращаясь в Правление в личном письме, пишет: «Я слышала, что Вы высылаете картины для волшебных фонарей по школам, потому покорнейше прошу сообщить, может ли ими пользоваться ц. — приходская школа при Больше-Грибановском свекло-сахарном заводе Борисоглебского уезда и на каких условиях» — и для «ускорения» ответа, посылает кон. марку [4, л. 45]. В ГАТО сохранились документы, свидетельствующие о том, как масштабно была развёрнута деятельность Общества. В одном из обращений председателя Тамбовской уездной Земской Управы (от 12 сентября 1914 года, № 9412) в Правление Нарышкинского Общества по устройству народных чтений читаем: «Тамбовская уездная Земская Управа имеет честь покорнейше просить Правление Общества по устройству народных чтений выслать, по получении сего, брошюры, с световыми картинами к ним, согласно прилагаемого при сём списка, в котором указаны № № чтений по каталогам Общества. По отделу I-му (религиозно-нравственных) намечено 21 чтение, по 2-му (исторический) — 20 чтений, по 3-му (географический) — 17 чтений, по 4-му (литературный) — 83 чтение и по 5-му (научный) — 9 чтений» [5, л. 136]. О том, насколько популярно было на народных чтениях художественное наследие М. Ю. Лермонтова, свидетельствуют сохранившиеся в отчётах данные: в 1900 году были приобретены волшебные картинки к поэмам Лермонтова «Демон» (11 картин), «Измаил — Бей» (4 картины), «Казначейша» и «Мцыри» (по 3 картины), «Ангел смерти» (2 картины), «Боярин Орша» (6 картин) [6, с. 23–24]. В 1902 году приобретены картины к «Бородино» М. Ю. Лермонтова. Известно, что в 1910 году одной из тем народных чтений была поэма М. Ю. Лермонтов «Казначейша» (лекцию читал А. А. Нечаев); на ней присутствовало 360 женщин и 425 мужчин. В 1914 году в России отмечалось столетие со дня рождения М. Ю. Лермонтова, и Тамбовская губерния тоже принимала участие в торжествах. В «Списке чтений, лекций и бесед… за 1914 г.» числятся народные чтения по творчеству М. Ю. Лермонтова, которые сопровождались показом картинок к произведениям поэта и его биографии: «Измаил — Бей», лектор К. П. Дубровская (присутствовали 25 женщин и 101 мужчина); «Боярин Орша», лектор И. И. Львов (присутствовали 310 женщин и 315 мужчин); «Песня про купца Калашникова», лектор П. Н. Богдашев (присутствовали 215 женщин и 340 мужчин); «Демон», лектор И. И. Маркелов (присутствовали 320 женщин и 370 мужчин) [7, с. 22]. Таким образом, в течение 1914 года народные чтения в городе Тамбове, посвящённые М. Ю. Лермонтову посетило около 2000 человек. Надо сказать, что в отчётах Правления приводятся данные о наиболее востребованных посетителями народной читальни авторах — следовательно, М. Ю. Лермонтов относился к таковым. В 2013 году при организации Нарышкинского зала в нашей библиотеке были использованы гравюры из журнала «Нива» за 1893 год, где изображён зал для народных чтений Нарышкинской читальни с экраном для воспроизведения волшебных картинок. Интересным дополнением к этой экспозиции стала уникальная находка, порадовавшая тамбовчан накануне 200-летнего юбилея поэта, — сами волшебные картинки, хранившиеся более ста лет в отделе редких книг. Они хорошей сохранности, более 30 из них посвящены жизни и творчеству М. Ю. Лермонтова. В 2014 году при открытии Лермонтовского зала в областной библиотеке, наряду с экспозицией прижизненных и редких изданий М. Ю. Лермонтова, была оформлена отдельная витрина с волшебными картинками, посвящёнными произведениям поэта, которые в настоящее время популяризируют его творчество, являясь уникальными экспонатами. Примечания 1. Тамбовские губернские ведомости. Отдел неофициальный Тамбовских губернских ведомостей. № 91. С. 1. 2. Сборник-календарь Тамбовской губернии на 1903 год. Тамбов, 1903. С. 212–213. 3. Отчёт общества по устройству народных чтений в Тамбове и Тамбовской губернии за 1893/1894 год. Тамбов, 1894. 4. ГАТО. Общество по устройству народных чтений в г. Тамбове и Тамбовской губернии. Ф. 984. Оп. 1. Программы концертов и разная переписка. 5. ГАТО. Общество по устройству народных чтений в г. Тамбове и Тамбовской губернии. Ф. 984. Оп. 1. Переписка за 1914 г. 6. Отчёт общества по устройству народных чтений в Тамбове и Тамбовской губернии за 1899/1900 год. — Тамбов, 1900. С. 23–24. 7. Отчёт общества по устройству народных чтений в Тамбове и Тамбовской губернии за 1914 год. — Тамбов, 1914. С. 22. Прижизненные издания произведений М. Ю. Лермонтова в фонде Тамбовской областной универсальной научной библиотеки имени А. С. Пушкина Таков поэт: чуть мысль блеснёт, Так он пером своим прольёт Всю душу… Михаил Юрьевич Лермонтов был необычайно строгим и взыскательным автором — прежде всего, к самому себе. В ранний период творчества, с 1828 по 1837 гг., поэт создал свыше 300 стихотворений, 20 поэм, 5 драм, 2 незавершенных романа в прозе, но не торопился печатать свои произведения. В «Библиотеке для чтения» была напечатана его поэма «Хаджи Абрек», ряд стихотворений опубликовал русский литературный журнал «Отечественные записки», оказавший значительное влияние на движение литературной жизни и развитие общественной мысли в России в 40‑е годы XIX века, редактором-издателем которого в то время был Андрей Александрович Краевский, и литературный журнал «Москвитянин», возглавляемый в 1841– 1856 гг. Михаилом Петровичем Погодиным — издателем, писателем-беллетристом, профессором Московского университета. Единственным прижизненным собранием сочинений М. Ю. Лермонтова был сборник «Стихотворения М. Лермонтова» (СПБ, 1840). Он включал 26 стихотворений и две поэмы — «Мцыри», «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (из 30 поэм и около 400 стихотворений, написанных к этому времени). Отдельным изданием при жизни Лермонтова вышел и роман «Герой нашего времени» (СПБ, 1840). Лермонтов внес некоторые изменения в журнальные публикации глав романа и, после разрешения цензуры (февраль 1840 г.), роман вышел в свет (апрель 1840 г.). Все издания, хранящиеся в фондах Тамбовской областной универсальной научной библиотеки им. А. С. Пушкина, о которых идет речь в данной статье-указателе, являются библиографической редкостью, драгоценными памятниками русской словесности XIX столетия. 1. А. О. Смирновой («Без вас хочу сказать вам много…») // Отечественные записки. — 1840. — Т. XII. № 9. — С. 229, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 2. Благодарность («За всё, тебя благодарю я…») // Отечественные записки. — 1840. — Т. X. № 6. — С. 290, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 3. Бэла (Из записок офицера о Кавказе) // Отечественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, С. Куторга, 14 марта, 1839). — 1839. — Т. II, № 3. — С. 167–212, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 4. В альбом (Из Байрона). («Как одинокая гробница вниманье путника зовёт…») // Отечественные записки. — 1839. — Т. IV, № 6. — С. 81, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 5. Ветка Палестины («Скажи мне, ветка Палестины…») // Отечественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, С. Куторга, 14 мая, 1839). — 1839. — Т. III, № 5. — С. 275–276, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 6. Воздушный корабль (Из Зейдлица). («По синим волнам оке-ана…») // Отечественные записки (Ценз.: А. Корсаков и А. Фрейганг, 14 мая, 1840). — 1840. — Т. X, № 5. — С. 1–3, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 7. Герой нашего времени / Сочинение М. Лермонтова. — Санкт-Петербург: В типографии Ильи Глазунова и Кo, 1840. Часть первая. — 173, [1] с. Часть вторая. — 250 с. Ценз.: П. Корсаков. Февраля 19 дня 1840. Части 1–2 сплетены вместе. Из коллекции Д. В. Поленова Переплёт полукожаный с уголками. На корешке золотое тиснение заглавия. Форзац жёлтый. Обрез красный. 8. Дары Терека («Терек воет, дик и злобен…») // Отечественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, С. Куторга, 14 декабря, 1839). — 1839. — Т. VII, № 12. — С. 1–3, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 9. Еврейская мелодия (Из Байрона). («Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей…») // Отечественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, П. Корсаков, 14 июня, 1839). — 1839. — Т. IV, № 6. — С. 80, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 10. «Есть речи — значенье…» // Отечественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, С. Куторга, 1 января 1841). — 1841. — Т. XIV, № 1. — С. 2, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 11. Желанье («Отворите мне темницу…») // Отечественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, С. Куторга, 31 октября, 1841). — 1841. — Т. XIX, № 11. — С. 1–2, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 12. Журналист, читатель и писатель («Я очень рад, что вы больны: в заботах жизни…») // Отечественные записки. (Ценз.: А. Корсаков и А. Фрейганг, 14 апреля, 1840). — 1840. — Т. IX, № 4. — С. 307–310, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 13. Завещание («Наедине с тобою, брат, хотел бы я побыть…») // Отечественные записки. — 1841. — Т. XIV, № 2. — С. 157–158, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 14. Из Гёте («Горные вершины спят во тьме ночной…») // Оте-чественные записки. — 1840. — Т. XI, № 7. — С. 107, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 15. К портрету («Как мальчик кудрявый резва…») // Оте-чест-вен-ные записки. (Ценз.: П. Корсаков, А. Фрейганг, 14 ноября, 1840). — 1840. — Т. XIII, № 12. — С. 290, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтова». 16. Казачья колыбельная песня («Спи, младенец мой прекрасный, — Баюшки — баю…») // Отечественные записки. — 1840. — Т. VIII, № 2. — С. 245–246, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 17. «Как часто, пёстрою толпою окружён…» // Отечественные записки (Ценз.: А. Корсаков и А. Фрейганг, 14 января, 1840). — 1840. — Т. VIII, № 1. — С. 140, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 18. Молитва («В минуту жизни трудную…») // Отечественные записки. — 1839. — Т. VI, № 11. — С. 272, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 19. Молитва («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…») // Отечественные записки. (Ценз.: П. Корсаков, С. Куторга, 14 июля, 1840). — 1840. — Т. XI, № 7. — С. 107, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 20. Не верь себе («Не верь, не верь себе, мечтатель молодой…»). Отечественные записки. — 1839. — Т. III. — № 5. — С. 277–278, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 21. Памяти А. И. О-го [Одоевского] («Я знал его; мы странствовали с ним …») // Отечественные записки. — 1839. — Т. VII, № 12. — С. 209–210, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Ю. Лермонтов». 22. Парус («Белеет парус одинокий …») // Отечественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, С. Куторга, 30 августа 1841). — 1841. — Т. XVIII, № 9. — С. 161, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 23. Песня про царя Ивана Васильевича молодаго опричника и удалаго купца Калашникова («Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич!..») // Литературное прибавление к «Русскому Инвалиду» на 1838 год. (Ценз.: В. Ленгер и С. Куторга, декабря 30-го дня 1838 года) — Санкт-Петербург: Печатано в типографии А. Плюшара, 1838. — № 18. — С. 344–347. Подпись: «–въ». 24. Поэт («Отделкой золотой блистает мой кинжал…») // Оте-чественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, С. Куторга, 14 февраля, 1839). — 1839. — Т. II, № 2. — С. 163–164, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 25. Ребёнку («О грёзах юности томим воспоминаньем…») // Оте-чественные записки (Ценз.: А. Фрейганг, В. Ольдекоп, 14 сентября 1840). — 1840. — Т. XII, № 9. — С. 1–2, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 26. Русалка («Русалка плыла по реке голубой…») // Отечественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, С. Куторга, 14 апреля, 1839). — 1839. — Т. III, № 4. — С. 131–132, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 27. Спор («Как — раз перед толпою соплеменных гор…») // Моск-витянин. (Ценз.: Н. Крылов, 7 апреля, 1841 года). — 1841. — Ч. III, № 6. — С. 291–294, отдел: «Изящная словесность. Стихотворения». Подпись: «М. Лермонтов». 28. Тамань («Тамань — самый скверный городишка…» // Оте-чественные записки. (Ценз.: А. Корсаков и А. Фрейганг, 14 февраля, 1840). — 1840. — Т. VIII, № 2. — С. 144–154, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 29. Три пальмы («В песчаных степях аравийской земля…») // Оте-чественные записки. (Ценз.: А. Никитенко, В. Лангер, 14 августа, 1839). — 1839. — Т. V, № 8. — С. 168–170, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 30. Фаталист («Мне как-то раз случилось прожить две недели…») // Отечественные записки (Ценз.: А. Никитенко, П. Корсаков, 14 ноября, 1839). — 1839. — Т. VI, № 11. — С. 146–158, отделение III: «Словесность». Подпись: «М. Лермонтов». 31. Хаджи Абрек («Велик, богат Аул Джемат, …) // Библиотека для чтения. (Ценз.: А. Никитенко, 30 июня, 1835). — 1835 год. — Т. 11. — С. 81–94, отделение I: «Русская словесность. Стихотворения». Подпись: «Лермантов». Т. И. Крылова Музыкальные произведения на слова М. Ю. Лермонтова в фонде сектора музыкально-нотной литературы Тамбовской областной универсальной научной библиотеки имени А. С. Пушкина Фонд Тамбовской областной универсальной научной библиотеки им. А. С. Пушкина, одной из старейших библиотек России — она основана в 1830 году — насчитывает более двух миллионов единиц хранения, в том числе — более 2400 изданий, относящихся к книжным памятникам. В музыкально-нотном фонде нашей библиотеки хранятся издания, связанные с именем М. Ю. Лермонтова: оперные клавиры «Демон», «Купец Калашников», «Бэла», а также симфоническая поэма М. Балакирева «Тамара», оперные арии, романсы и песни, большое количество хоровых, песенных и вокальных циклов русских и советских композиторов. Одним из редких экземпляров является клавир оперы А. Г. Рубинштейна «Демон», изданный в 1876 году в издательстве «Бессель и Кo». Б. С. Головацкий и Р. В. Иезуитова писали: «Первым из оперных композиторов к Лермонтову обратился А. Г. Рубинштейн, создавший три оперы на сюжет лермонтовских поэм, из которых две обрели сценическую жизнь — “Демон” и “Купец Калашников”» [1, с. 319]. Мир страстей великого поэта в «Демоне» оказался родственным натуре Рубинштейна, но у композитора в процессе работы над оперой возникли проблемы в трактовке образов главных героев. Демон Рубинштейна не во всём похож на Демона Лермонтова. Характерный для лермонтовского героя «исполинский размах» [2, с. 238] не нашёл полного отражения в опере. Демон Рубинштейна спокойнее, лиричнее. Композитор наделил своих героев простыми человеческими чувствами и на их развитии построил музыкальную драматургию. Замечательно, что одним из исполнителей партии Демона был наш земляк — Павел Акинфиевич Хохлов, уроженец Спасского уезда Тамбовской губернии (ныне — Пензенской области), заслуженный артист императорских театров. Это звание ему было присвоено в 1900 году. Ф. И. Шаляпин высоко оценил работу певца над образом: «В его глазах — вечность» — сказал он о созданном Хохловым характере [3, с. 649–650]. Особую историко-культурную ценность представляют дарственные и владельческие надписи, характеризующие принадлежность экземпляра тому или иному владельцу, сведения об авторах и издателях. На обложке одного из изданий имеются оттиски фамилии автора, заглавия, декоративного рисунка и текста: «Сергею Михайловичу Клипину на память о тесном товарищеском кружке от друзей — сослуживцев по Перерве 6.1Х.1907». Форзац и нахзац у клавира декоративные, на корешке книги — золотое тиснение фамилии автора, заглавия и декоративного узора. На авантитуле имеются дарственные надписи чернилами: «Друзья — сослуживцы по Перерве , 1907 года Сентября 6 дня. Перерва», и «Нотно — музыкальному отделу при Тамбовской областной библиотеке им. Пушкина. Дар в память преподавателя пения и Музыки Сергея Михайловича Клипина . 20. IV. 1960». На титульном листе — заглавие: «Демон. Фантастическая опера. Музыка А. Рубинштейна», а также сведения об издательстве: «Собственность издателей. Василий Бессель и К°. Поставщиков двора Его Императорского Величества. Санкт-Петербург, Невский 54; Москва, Петровка, 12». Экземпляр был приобретён в магазине, о чём свидетельствует штамп на титульном листе «П. Юргенсон. Москва, Неглинный пр., № 14». Издателем этого клавира является Василий Васильевич Бессель . В 1869 году совместно с братом Иваном Васильевичем он основал фирму «В. Бессель и Кo» и издательство, а в 1871 году — нотопечатню. В издательской деятельности проявлял широту взглядов: издавал оперные партитуры с хоровыми и оркестровыми партиями, сочинения русских композиторов, издавал и редактировал журналы, являлся поставщиком двора Его Императорского Величества. Он является автором работ по вопросам нотно-издательского дела и истории нотопечатания в России, воспоминаний о А. Г. Рубинштейне, Ф. Листе, основатель музея А. Г. Рубинштейна в 1900 году в Петербургской консерватории [4, с. 443]. Ещё один интересный документ нашего фонда, тоже оперный клавир — «Купец Калашников» А. Рубинштейна, изданный в 1879 году, в Мос-кве, в издательстве Юргенсона. Экземпляр принадлежал Екатерининскому Учительскому институту, о чём свидетельствует суперэкслибрис на кожаном корешке «ЕУИ» (Екатерининский Учительский институт). Екатерининский Учительский институт был основан благотворителем, действительным статским советником Э. Д. Нарышкиным, как среднее учебное заведение для подготовки учителей начальных училищ, с трехгодичным сроком обучения. В 1918 году реорганизован в учительскую семинарию, с 1919 — года — в педагогические курсы, с 1921 года — в педагогический техникум, с 1936 года — педагогическое училище. На сохранившейся издательской обложке указано: «Купец Калашников. Опера в 3‑х действиях. Сюжет заимствован из песни Лермонтова. Слова, за исключением стихов Лермонтова, Л. Н. Куликова. Музыка А. Рубинштейна». Представлены данные об издательстве: «Собственность издателя. Москва у П. Юргенсона / Варшава у Г. Зенневальда». Хорошо сохранился и титульный лист, на котором кроме заглавия и имени автора помещены дополнительные сведения об издательстве: «Паровая скоропечатня нот П. Юргенсона в Москве». Клавир был приобретён в букинистическом магазине, о чём свидетельствует штамп магазина. П. И. Юргенсон получил образование в Ревеле, с 1850 года работал в Санкт-Петербурге в нотопечатне Ф. Т. Стелловского, затем — в издательстве Шильдбаха в Москве. При финансовой поддержке Н. Г. Рубинштейна открыл собственное дело. Вскоре Юргенсон купил некоторые мелкие издательства и объединил их со своей компанией. К концу IV века его компания стала крупнейшей в России. С 1897 года были открыты филиалы в нескольких европейских городах. Юргенсон издавал популярную музыкальную литературу, полные собрания сочинений классиков, произведения начинающих авторов. В 1875 году он возглавил московское отделение Русского музыкального общества. В 1918 году, после декрета о национализации, его фирма была преобразована в Государственное музыкальное издательство (Госмуз-издат). На сегодняшний день издания музыкальных произведений на стихи М. Ю. Лермонтова, хранящиеся в фондах нашей библиотеки, являются уникальными памятниками музыкальной истории и культуры России. Примечания 1. 2. 3. 4. Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 319. Белинский В. Г. М. Ю. Лермонтов. Статьи и рецензии. Л.: ГИХЛ, 1940. С. 238. Тамбовская энциклопедия. Тамбов, 2004. С. 649–650. Музыкальная энциклопедия. М., 1973. Т. 1. С. 443. С. А. Косякова О картине Л. С. Щипачева Он был рождён для счастья, для надежд И вдохновений мирных! — но безумный Из детских рано вырвался одежд И сердце бросил в море жизни шумной; И мир не пощадил — и бог не спас! Так сочный плод до времени созрелый Между цветов висит осиротелый, Ни вкуса он не радует, ни глаз; И час их красоты — его паденья час! М. Ю. Лермонтов Каждый раз, когда задумываешься над трагической судьбой М. Ю. Лермонтова, вновь и вновь невольно возникают бесконечные «почему?» и «если бы…»: почему он погиб так нелепо, так рано?.. Почему никто из молодых людей, окружавших его в тот злополучный вечер ссоры с Мартыновым, не сумел её предотвратить?.. Почему почти все его произведения пронизаны горечью, чувством одиночества и сознанием преждевременной смерти?.. И что было бы, если бы Лермонтов тогда, в мае 1841 года, повернул со своим другом Столыпиным-Монго от станицы Георгиевской не вправо, в Пятигорск, а налево, в предписанную ему крепость Темир-хан-Шуру?.. Каких вершин достиг бы его гений, если бы не та роковая дуэль?.. «И мир не пощадил — и бог не спас!»… — с болью вспоминаются лермонтовские строки, когда смотришь на картину «Портрет М. Ю. Лермонтова» (холст, масло, 144 × 98; 1987) из собрания Тамбовской областной картинной галереи. Её автор — Ливий Степанович Щипачев (1926–2001), — известный живописец, член Союза художников СССР, сын поэта Степана Щипачева. Людям старшего поколения Л. С. Щипачев запомнился как исполнитель роли Тимура в фильме «Тимур и его команда», снятом в 1940 году режиссёром Александром Разумным. Фильм, кстати, с большим успехом прошёл на экранах тамбовских кинотеатров незадолго до начала войны. Л. С. Щипачев родился в 1926 г. в семье преподавателя Московской артиллерийской школы, будущего известного поэта С. П. Щипачева. В 1931 г. переезжает с семьёй в Севастополь, а в 1936 возвращается в Москву, где заканчивает начальное образование. В 1939 г. Ливий Степанович поступает в Московскую художественную школу для особо одарёных детей, а в 1940 приглашается киностудией «Союздетфильм» на главную роль в ставшем знаменитом фильме «Тимур и его команда». Уже в конце учёбы в школе Щипачев стал серьёзно заниматься портретом, отчётливо понимая, что это приблизит его «к сложным задачам решения образа героев будущих картин». «Основным действующим лицом картины является человек, — говорил художник. — Он — композиционная доминанта холста» [1, с. 6]. Одной из самых ранних работ Л. С. Щипачева в жанре портрета является портрет А. П. Третьяковой, дочери П. М. Третьякова. Уже здесь наметился тот тонкий психологизм, который характерен для более зрелых работ художника. После художественной школы Л. С. Щипачев оканчивает Московский художественный институт имени В. И. Сурикова по классу живописи, за дипломную картину «Сын» (1953) получает звание художника. В 1956 г. вступает в члены Союза художников СССР. Период творчества Щипачева с начала 1950‑х и до начала 1960‑х гг. характеризуется как «время глубоких раздумий над историческими судьбами людей, обращения к внутреннему миру человека… Художник выбирает нелёгкий путь в искусстве, стремится создать произведения, в которых раскрываются судьбы людей в сложных трагических ситуациях» [1, с. 6–7]. В это время художник активно работает в жанре портрета, создаёт живописное полотно «Деревня под Волоколамском». 1960–1970‑е гг. — период поисков собственного пути в искусстве, темы, отвечающей его внутреннему миру. Художник участвует в республиканских и всесоюзных художественных выставках, собирает этюдный материал в Тамани, работает над циклом произведений «Древняя земля России». Наиболее значимые произведения этого периода — «Жена приехала», «Земля Кубани», «Ветер с севера», «Дорога на Фанагорию». В Тамани впервые возникает интерес к творчеству Лермонтова: художник работает над иллюстрациями к его произведениям («Княжна Мэри»), пишет картину «Лермонтов в Тамани», которая хранится в Тарханах. Море, плывущая лодка, одинокая фигура Лермонтова на берегу… Вечерний пейзаж составляет единое целое с обликом поэта, усиливает его трагическую окрашенность. Эта картина — первая в лермонтовском цикле — как предощущение грядущей беды. В живописном наследии Л. С. Щипачева лермонтовская тема — особая. Художник писал Лермонтова на протяжении почти всей творческой жизни. «В моём творчестве, — признавался Ливий Степанович, — есть тема или мотив, который повторяется в течение всей моей жизни, хотя каждый раз он немного трансформируется, но всё же в основном всегда определяется так: разлука, расставание с самым дорогим в жизни ради долга» [1, с. 9]. Вскоре после первой картины художник пишет ещё один портрет Лермонтова, который впоследствии уничтожил, хотя и пожалел об этом. В 1983 году Щипачев вновь обращается к образу Лермонтова, а в 1987 появляется «Портрет М. Ю. Лермонтова» («Перед дуэлью»), хранящийся в Тамбовской областной картинной галерее. В портрете воплощён духовный облик поэта, каким он сложился у живописца в течение многолетнего труда над лермонтовской темой. Картина поражает зрителя своим трагическим звучанием. Здесь, по словам автора, он «пытался изобразить смятение человека, который завтра обречён погибнуть и знает об этом…» Лермонтов изображён поколенно, на фоне чёрного беззвёздного неба. Правая рука сжимает расстёгнутый ворот шинели, в левой — фуражка. Удивительно написаны глаза, глубину взгляда которых художнику удалось передать. Взгляд этот, выразительный и печальный, устремлён вдаль. Это взгляд человека, предчувствующего свою скорую гибель и идущего ей навстречу. Портрет глубоко психологичен и воспроизводит настроение стихов 1840‑х годов («Валерик», «Завещание», «Сон» и др.). «В портрете, — пишет искусствовед Ирина Медведева, — удалось передать… смятение человека, который будто заглянул в чашу, в которой отразилась его судьба…» [2]. Тревожное состояние поэта, его острую душевную боль подчёркивает огромное, тяжёлое небо. На его фоне фигура Лермонтова кажется особенно беззащитной. Трагизм образа подчёркивается намеренно «неправильной» композицией картины: фигура сильно смещена вправо, и поэтому у зрителя возникает ощущение, что поэт уходит, лишь на мгновение задержавшись, чтобы проститься со всем земным… При всём своём лаконизме портрет оставляет «эффект присутствия»: кажется, будто Лермонтов написан с натуры. Удивительно созвучно портрету стихотворение отца художника поэта С. П. Щипачева: После дуэли Не знаю, как опишу тот вечер, тот страшный июльский вечер?.. ревела гроза у горы Машук, и ливень был молниями просвечен. Фуражка Лермонтова на траве лежала, наполненная водою… сутулясь, гора уж не первый век стоит, омрачённая той бедою… [3, с. 178] Стихотворение отца и картина сына воспринимаются как своего рода живописнопоэтический диптих. Писать Лермонтова непросто. Трудно сказать, каким он был. И хотя до нас дошло 15 прижизненных изображений поэта (эталонным считается акварельный автопортрет 1837 года; кроме него, достоверными современные лермонтоведы признают портреты работы П. Е. Заболотского (1837; 1840) и рисунок Д. П. Палена (1840), — на всех портретах он — разный. Даже свидетельства современников о его внешности носят противоречивый, а иногда и взаимоисключающий характер. Сравним: «Задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз. Их тяжёлый взор странно не согласовался с выражением почти детски нежных и выдававшихся губ»… «То были скорее длинные щели, а не глаза. И щели, полные злости и ума»… По одним воспоминаниям, «глаза Лермонтова сверкали мрачным огнём», другой мемуарист запомнил его «с пламенными, но грустными по выражению глазами», смотревшими на него приветливо, с душевной теплотой [4, с. 12–13]. Показательно мнение художника М. Е. Меликова о внешнем облике поэта. Особое внимание художник обращает на взгляд Лермонтова: «…Наружность его невольно обращала на себя внимание: приземистый, маленький ростом, с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остаётся для меня загадкой. Глаза эти, умные, с чёрными ресницами, делавшими их ещё глубже, производили чарующее впечатление на того, кто был симпатичен Лермонтову… Я никогда не в состоянии был бы написать портрета Лермонтова при виде неправильностей в очертании его лица, и, по моему мнению, один только К. П. Брюллов совладал бы с такой задачей, так как он писал не портреты, а взгляды…» [5, с. 74]. Суммируя эти высказывания, И. Андроников писал: «Дело, видимо, не в портретистах, а в неуловимых чертах Лермонтова. Они ускользали не только от кисти художников, но и от описаний мемуаристов» [4, с. 13]. Поэтому, когда Л. Щипачев писал его, то искал не только и не столько сходства; он пытался передать настроение. И каждый раз оно оказывалось другим, что и видно в его тревожных работах лермонтовского цикла… «Ещё и ещё хочу возвращаться к образу Лермонтова, — признавался художник. — Что-то, мне кажется, я ещё не договорил…» [2]. В апреле нынешнего года в Тамбовской областной универсальной научной библиотеке им. А. С. Пушкина состоялось открытие Лермонтовского зала, приуроченное к празднованию 200летнего юбилея со дня рождения поэта. Библиотечная система им. М. Ю. Лермонтова приготовила для коллег подарок — временную фотовыставку «По следам литературных героев М. Ю. Лермонтова», которая расположилась в новом зале. Из фонда Тамбовской библиотеки на экспозиции были представлены прижизненные издания Лермонтова, а также «волшебные картинки», посвящённые творчеству поэта. Эти картинки использовались во время народных чтений в конце XIX — начале XX века в Нарышкинской читальне. Украшением зала стала картина Л. С. Щипачева. В церемонии открытия Лермонтовского зала приняли участие заместитель начальника управления культуры и архивного дела Тамбовской области Валентина Ивлиева, директор МЦБС им. М. Ю. Лермонтова Сергей Серейчик, доцент кафедры русской и зарубежной литературы ТГУ имени Г. Р. Державина Галина Буянова, преподаватели, аспиранты, студенты. После окончания церемонии я вновь подошла к картине. Рядом встала юная девушка, студентка Института филологии. — Что Вы думаете о картине? — спросила я, ожидая услышать: «Наедине с тобою, брат, / Хотел бы я побыть: / На свете мало, говорят, / Мне остаётся жить!» — или: «В полдневный жар в пустыне Дагестана / С свинцом в груди лежал недвижим я; / Глубокая ещё дымилась рана, / По капле кровь точилася моя…». Но неожиданно прозвучало: — «Сам Лермонтов с нами, презрев времена!»… Примечания 1. Трофимов А. С. // Ливий Щипачев. Каталог выставки. Живопись. М., 1984. 2. Ирина Медведева. Судьба поэта — судьба портрета. http://resheto.ru/lenty/index.php?id=26878&stype=0&page=275 3. Щипачев С. Избранное: Стихотворения и поэмы. М., 1988. 4. Лермонтовская энциклопедия. М., 1999. 5. М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. Т. В. Маркина Библиотека имени М. Ю. Лермонтова в Тамбове: история, традиции, творческие встречи Библиотека-филиал № 2 основана в 1950 году. Более шестидесяти лет назад ей было присвоено имя великого русского поэта М. Ю. Лермонтова. Долгие годы библиотека располагалась в западном районе города по улице Я. Синёва, а в 2011 году переехала в новое помещение в микрорайоне «Радужный». Библиотека им. М. Ю. Лермонтова не раз становилась лауреатом профессиональных конкурсов, её работа отмечена благодарственными письмами администрации города Тамбова, различных образовательных учреждений, учреждений культуры. Читателю во все времена нужны книги, ресурсы, информация и профессионализм библиотекаря. Всё это есть в библиотеке имени М. Ю. Лермонтова. Фонд её насчитывает 48 000 книг, периодических и электронных изданий. Сотрудники библиотеки ежегодно обслуживают более 2000 читателей. Это жители микрорайонов «Радужное», «Северный», «Солнечный»: рабочие, служащие, пенсионеры, студенты, учащиеся школ. С переездом в новое помещение в библиотеку пришло много детей, в том числе и дошкольники. Радует тот факт, что многие любители книг читают всей семьёй. Библиотека должна не только удовлетворять запросы читателей, но и во многом предвосхищать их ожидания. Сотрудники готовы выполнить запрос пользователей на любую тему: политика, бизнес, наука, история, искусство и многое другое. При отсутствии необходимой литературы в собственном фонде, библиотекари выполняют сложные запросы с помощью сети Интернет, отдела внутрисистемного книгообмена и межбиблиотечного абонемента. Библиотека — живая память человечества, ворота в просвещенный и культурный мир. В целях сохранения культурно-исторического наследия разработана и реализуется программа «Культурное наследие земли Тамбовской». Особенно важно сегодня духовно — нравственное воспитание подрастающего поколения, поэтому в первую очередь мероприятия ориентированы на детей и юношество. Для ребят среднего школьного возраста реализуется также проект «Духовной радости сиянье». На протяжении восьми лет для любителей литературы и искусства действует библиотечный клуб «Альянс». В октябре текущего года культурная общественность нашей страны отмечает 200-летие со дня рождения М. Ю. Лермонтова, выдающегося поэта с такой удивительной и одновременно трагической судьбой. В связи с этим коллектив библиотеки разработал проект «М. Ю. Лермонтов: ожившие страницы», целью которого является формирование целостного представления о жизни и творчестве поэта, популяризация его произведений. Проектом предусмотрены мероприятия по углубленному изучению биографии поэта на основе материалов первых биографов, а также изысканий современных исследователей. При этом предлагается широко применять такие формы библиотечной работы, как видеолекторий, литературные эскизы, литературно-музыкальный вечер, литературный бал. В течение года планируется увеличить частоту и объем книжных выставок, просмотров литературы, творческих работ читателей, провести обзор литературы на радио. Всё это будет способствовать не только развитию литературного вкуса, но и воспитанию у молодой читающей публики толерантности, уважения к другой культуре на примере творчества М. Ю. Лермонтова. Читателям тамбовской библиотеки им. М. Ю. Лермонтова будут особо интересны новинки литературы о поэте и книги, полученные в дар от Межрайонной централизованной библиотечной системы им. М. Ю. Лермонтова г. Санкт-Петербурга. Г. Б. Буянова История создания и бытования романса «Я к Вам пишу случайно…» Но я вас помню — да и точно, Я вас никак забыть не мог! Автор? Источник? …Рассказывая семейное предание о том, как было написано Лермонтовым стихотворение «Ангел», известный русский литературовед и богослов С. Н. Дурылин написал: «Звуки мелодии лермонтовского “Ангела” — из-под необъятного небесного свода, от голубых таинственных звезд, из какой-то неизъяснимой, бездонной, звездной купины неба. Их слышал в Элладе Платон, в средневековье Данте, — и вот услышал в 15 лет! — русский мальчик в подмосковной усадьбе…» [1, с. 161–162]. Мелодичность лермонтовских стихов, их необычайное интонационное богатство и выразительность — основа переложения их на музыку. «Ангел» и «Ветка Палестины», «Парус» и «Казачья колыбельная», «Утес» и «Сосна», «Тучи» и «Горные вершины», «В минуту жизни трудную…» и «Выхожу один я на дорогу» получили множество музыкальных воплощений у разных композиторов. 11 романсов на слова стихотворений поэта написал Милий Алексеевич Балакирев, руководитель знаменитой «Могучей кучки». Ему принадлежит полная национального колорита «Еврейская мелодия», изящная «Песня рыбки» из поэмы «Мцыри», вдохновенный романс «Когда волнуется желтеющая нива», симфоническая поэма «Тамара» и другие талантливые музыкальные произведения на стихи поэта. Замечательную «Черкесскую песню» на стихи Лермонтова написал Александр Александрович Алябьев, проведший несколько лет в кавказской ссылке почти в одно и то же время с М. Ю. Лермонтовым. Обращался к высокой лирике поэта Александр Сергеевич Даргомыжский. «Слышу ли голос твой», «Дитя мое, останься здесь со мной», «Сосна», «Тучки небесные», «В минуту жизни трудную», «И скучно, и грустно», «Мне грустно, потому что я тебя люблю» — романсы, созданные композитором, и сегодня с успехом исполняются российскими и зарубежными певцами. Н. А. Римский-Корсаков, Ц. А. Кюи, А. В. Гурилев, П. И. Чайковский, А. Г. Рубинштейн, С. В. Рахманинов, А. Е. Варламов, А. В. Шишкин, Б. В. Асафьев, С. Э. Фейнберг, С. Н. Василенко, Ю. А. Шапорин, Г. В. Свиридов и другие известные русские композиторы XIX и XX вв. писали музыку к текстам М. Ю. Лермонтова. Нотные записи музыкальных произведений этих композиторов многократно опубликованы и присутствуют в собраниях большинства российских библиотек. Наша статья посвящена романсу, нотной записи которого нам не удалось обнаружить в результате тщательных поисков в музыкально-нотных фондах библиотек Тамбова, Пензы, Липецка, Москвы, но который часто звучит по радио и с телеэкрана. Он самым тесным образом связан со стихотворением М. Ю. Лермонтова «Валерик» — одним из самых значительных в лирике поэта. Содержание стихотворения связано с событиями, произошедшими в жизни М. Ю. Лермонтова в июле 1840-го года. С. В. Иванов в монографии «Лермонтов» писал: «Положение на Кавказе складывалось в это время неблагоприятно для царских войск. Вождь горцев Шамиль сумел сплотить разрозненные горские народы, и его армия стала грозной силой <…> Для усмирения горцев был создан экспедиционный отряд под командованием генерала Галафеева, к которому и прикомандирован был поручик Лермонтов. Лермонтов выехал в крепость Грозную, в отряд Галафеева. <…> 6 июля 1840 года на рассвете раздался “генералмарш”, затем команда “по возам”, наконец сыграли сбор, и отряд Галафеева двинулся в поход на Малую Чечню. Как только отряд вступал в лес, начиналась перестрелка. Горцы обычно наседали на арьергард. Тогда отряд останавливался, выдвигали на передовую позицию орудия, давали несколько картечных залпов и двигались дальше. <…> Отряд Галафеева прошел через ЧахКери, Урус-Мартон, деревню Гехи, подошел к реке Валерик. Здесь произошел крупнейший за всю кампанию бой с горцами. Бой был жестокий, горцы отчаянно сопротивлялись» [3, с. 233]. Лермонтов находился все время в самом центре боя и проявил исключительную храбрость. Генерал Галафеев, представляя Лермонтова к награде, писал: «Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов, во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшей для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы» [3, с. 393]. Лермонтов запечатлел кровопролитное сражение не только в стихотворении «Валерик», но и акварелях — «Эпизод из сражения при Валерике 11 июля 1840 года» и «При Валерике 12 июля (похороны убитых в сражении)». Поэт вспоминает о Валерикском бое в письме к другу А. А. Лопухину: «У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте <…>. Вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью. Когда мы увидимся, я тебе расскажу подробности очень интересные…» [4, IV, с. 456]. В этом же письме читаем: «Я вошел во вкус войны и уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениям этого банка, мало найдется удовольствий, которые бы не показались приторными…» [4, IV, 457]. Публицист и историк Ю. Ф. Самарин, встретившийся с Лермонтовым у Д. Г. Розена (однополчанина Лермонтова по лейб-гвардии Гусарскому полку) в Москве , вспоминал о том, как поэт рассказывал ему о событиях при Валерике: «Мы долго разговаривали. Он показывал мне свои рисунки. Воспоминания Кавказа его оживили. Помню его поэтический рассказ о деле с горцами, где ранен Трубецкой… Голос его дрожал, он был готов прослезиться. <…> В этом разговоре он был виден весь» [5, с. 382]. Новаторский дух лермонтовского стихотворения, соединение в «Валерике» особенностей произведений нескольких жанров подчеркивалось неоднократно. Е. Н. Пульхритудова отмечала: «“Валерик” часто рассматривают как поэтический рассказ о “картинах военной жизни”, однако его содержание и жанровая структура сложнее, чем документальный стихотворный очерк. <…> Жанровая структура произведения обусловлена редким для того времени сочетанием батальной и любовной лирики. В “Валерике” ощутима связь с традициями романтического нравоописания. В то же время это трансформация жанра дружеского послания, это исповедь герояповествователя перед любимой женщиной» [6, с. 78]. В обобщениях, сделанных в последнее десятилетие, читаем: «По форме своей “Валерик” — любовное послание, включающее и охватывающее, однако, стихотворную повесть или стихотворный рассказ. Первая и последняя части выдержаны в духе типичного любовного послания, в котором патетика и серьезность искреннего признания несколько снижены условностью жанра и ироничностью тона» [7, с. 189]. На наш взгляд, справедливо мнение, что послание и драматическое батальное описание в поэтической форме образовали в «Валерике» «неделимый художественный синтез» [8, с. 76], который оказался способен передать идейную задачу поэта. Обращение к женщине, с которого начинается и которым завершается стихотворение, позволяет читателю войти в откровенный, полный задушевной простоты разговор очень близких друг другу людей, которых объединяет прошлое: Страницы прошлого читая, Их по порядку разбирая Теперь остынувшим умом, Разуверяюсь я во всем. [9, II, 166] Монолог лирического героя полон грустных сомнений: «Да и при том что пользы верить / Тому, чего уж больше нет?», разочарований: «Душою мы друг другу чужды, / Да вряд ли есть родство души…», понимания того, что время безжалостно, и надежды: «Безумно ждать любви заочной? / В наш век все чувства лишь на срок…», и совершенно обезоруживающего признания: Но я вас помню — да и точно, Я вас никак забыть не мог! [9, II, 166] Долгая любовь, «страдания и тревога», «бесплодное раскаянье», «холодное размышленье» приводят лирического героя к осознанию того, что чувство к женщине, с которой он мысленно беседует, — его «наказанье», его «крест», который он несет «без роптанья» и даже находит в себе силы иронично улыбнуться: …Я жизнь постиг; Судьбе как турок иль татарин За все я ровно благодарен; У Бога счастья не прошу И молча зло переношу. Быть может, небеса востока Меня с ученьем их Пророка Невольно сблизили… [9, II, 166–167] Исследователи лирики Лермонтова неоднократно пытались указать имя адресата «Валерика». Чаще всего называлось имя Варвары Александровны Лопухиной. В литературоведческих работах, созданных в последнее десятилетие, называется ее же имя: «Ей (Вареньке Лопухиной — Г. Б.) посвящены такие замечательные произведения, как “Молитва” (“Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…”, 1837), “Валерик” (1840), возможно, “Ребенку” (1840), косвенно — “Нет, не тебя так пылко я люблю…” (1841)» [10, с. 13]. В то же время попытки персонифицировать женщину, к которой обращается лирический герой «Валерика», приводят исследователей к противоположным выводам: «Интенсивная автобиографичность лермонтовских созданий подталкивает нас к мысли о реальном прототипе, не названном по имени, без примет внятной конкретизации одной из многочисленных возлюбленных поэта. Наталью Иванову, Екатерину Сушкову, Варвару Лопухину, Марию Щербатову, Александру Смирнову-Россет, то есть всех тех, о ком мы знаем, кто тем или иным образом с женской стороны соприкасался с Лермонтовым в качестве предмета притяжения, из списка вероятных фигурантов “Валерика” следует исключить в силу несовпадения сообщаемых в тексте сведений с реальными фактами их контактов с поэтом» [11, с. 111]. Возможность точных соответствий между фактами биографии поэта и отражением их в лирике очень невелика, поскольку «истинная поэзия автобиографична лишь в отправной точке, дальше она свободна в своих обобщениях» [12, с. 52]. И все же именно В. А. Лопухина оставалась самой глубокой и сильной сердечной привязанностью поэта, о чем свидетельствуют неизменные упоминания о ней в письмах А. А. Лопухину и М. А. Лопухиной, воспоминания А. П. Шан-Гирея и Е. Г. Быховец [5, с. 37–38, с. 447]. Об этом свидетельствует и еще один факт. В 1838 году Лермонтов подарил В. А. Лопухиной авторизованную копию «Демона» с посвящением, в котором называет ее «забывчивым, но незабвенным другом». Посвящение написано так, что настоящий смысл его поймут только два человека — он и она, но чувства, о которых говорит поэт, — усталость души, многолетняя тоска, грусть по чему-то несбывшемуся, и интонации, с которыми он об этом говорит, — указывают на то, что адресат «Валерика» и посвящения в редакции «Демона» 1838 года — одно и то же лицо. Основная часть стихотворения — повествование автора об армейском быте («Кругом белеются палатки; / Казачьи тощие лошадки / Стоят рядком, повеся нос; / У медных пушек спит прислуга…»), солдатский разговор о событиях кавказской войны («Как при Ермолове ходили / В Чечню, в Аварию, к горам; / Как там дрались, как мы их били, / Как доставалося и нам…»), авторские наблюдения («А вот кружком сидят другие. / Люблю я цвет их желтых лиц, / Подобный цвету наговиц, / Их шапки, рукава худые, / Их темный и лукавый взор / И их гортанный разговор»), рассказ об «удалых сшибках», перестрелках и «жестоком бое» под Гихами («Из гор Ичкерии далекой / Уже в Чечню на братний зов / Толпы стекались удальцов…»). Описание Валерикского сражения в стихотворении Лермонтова и в «Журнале военных действий» показывает, как точно, вплоть до отдельных деталей, воспроизводил Лермонтов картину боя. Еще В. Г. Белинский отмечал, что «Валерик» «отличается <…> стальною прозаичностью выражения, которая составляет отличительный характер поэзии Лермонтова, и которой причина заключалась в его мощной способности смотреть прямыми глазами на всякую истину, на всякое чувство» [13, с. 345]. И два часа в струях потока Бой длился. Резались жестоко Как звери, молча, с грудью грудь, Ручей телами запрудили. Хотел воды я зачерпнуть… (И зной и битва утомили Меня), но мутная волна Была тепла, была красна. [9, II, с. 170] По мнению В. А. Мануйлова, в «Валерике» М. Ю. Лермонтов закрепил и углубил художественные открытия «Бородина», «окончательно отказался от панорамного изображения боя с высоты командного пункта» [14, с. 148], что было характерно для од XVIII века и даже «Полтавы» Пушкина. <…> «Лермонтов показал бой с точки зрения одного из многих его участников, и эта позиция открыла новые художественные возможности для правдивого, реалистического и психологически мотивированного изображения войны» [14, с. 148]. Каждая деталь батальной части «Валерика»: красная от крови вода реки, «две ранки» на груди умирающего, капающие с солдатских, «покрытых пылью ресниц» слезы, последние слова — «Спасите, братцы…» — показывает трагизм происходящего, беспощадную правду войны. Драматизм лирической ситуации усилен простотой выражения, «намеренно неукрашенной, прозаизированной, “безыскусной” речью», — отмечает В. Э. Вацуро [15, с. 617]. Война страшна своей обыденностью, когда смерть становится привычным делом. Рассказав о том, как «мало стоит на войне человеческая жизнь» [12, с. 60], Лермонтов задает главный, великий и вечный вопрос: И с грустью тайной и сердечной Я думал: «Жалкий человек. Чего он хочет! …небо ясно, Под небом места много всем, Но беспрестанно и напрасно Один враждует он — зачем?» [9, II, с. 171] Лермонтовский вопрос — больше, чем осуждение войны, это осуждение всякой вражды между людьми. «“Валерик” — первое во всемирной литературе явление того особенного русского взгляда на войну, который так бесконечно углубил Л. Толстой. Из этого горчичного зерна выросло исполинское древо “Войны и мира”», — так оценил значение стихотворения поэта Д. С. Мережковский [16, с. 378]. Лермонтовское «Зачем?» наполняется «глубочайшим социальнофилософским и художественно-эстетическим содержанием» и подхватывается «выдающимися русскими писателями II половины XIX века, прежде всего Ф. Достоевским и Л. Толстым», — продолжает мысль Мережковского Б. Т. Удодов [17, с. 196]. Трагическая проза войны подчеркивается поэзией кавказской природы — грядой «вечно гордых и спокойных гор», пылающим «лазурно-ярким сводом небес», «широкой тенью/ Чинар иль виноградных лоз», сверкающим «главой остроконечной» Казбеком. Название реки — Валерик — вырастает в заключительной части произведения в красноречивую метафору, в скорбное историческое обобщение, — в предвидение долгой и изнурительной кавказской войны, о которой свидетельствует взгляд собеседника автора: «А много горцы потеряли? — / «Как знать? — зачем вы не считали!» — / «Да! будет, — кто-то тут сказал, — / Им в память этот день кровавый! / Чеченец посмотрел лукаво / И головою покачал…» [9, II, с. 171]. Прошло 135 лет с момента написания Лермонтовым стихотворения «Валерик», и создатели фильма «Пропавшая экспедиция» — режиссер Вениамин Дорман, сценаристы Исай Кузнецов, Авенир Зак, оператор Вадим Корнильев — именно эти лермонтовские стихи сделали лейтмотивом лирической линии одного из лучших советских приключенческих фильмов. …Петроградский горный инженер Аркадий Николаевич Смелков, предполагавший крупное золотое месторождение в одном из районов Сибири, по заданию молодого советского Правительства отправляется в сибирскую тайгу, на реку Ардыбаш с целью найти золото. Разгар гражданской войны… В его поисковой группе встречаются красный комиссар Арсен Кабахидзе и красноармеец Куманин, бежавший с каторги царский офицер Кирилл Зимин и выпускница Смольного института благородных девиц Тася Смелкова . Геолого-разведывательный отряд, оказавшийся в глубокой тайге, сталкивается с такими опасностями, которые не позволят всем участникам вернуться домой живыми. Геологи-поисковики встретят белогвардейский отряд, и с этого момента события в фильме развернутся неожиданно трагически… Фильм «Пропавшая экспедиция», составивший со своим продолжением — «Золотой речкой» — дилогию, снимавшийся в 1975–1976 годах , помнят многие российские зрители. Причина заключается не только в вечной теме противостояния добра и зла, мира и войны, запоминающемся сюжете, но и удивительной музыке — душе этого фильма. Её творец — Микаэл Леонович Таривердиев. Российский кинорежиссер Олег Дорман, автор воспоминаний о своем отце, режиссере Вениамине Дормане и композиторе Микаэле Таривердиеве, которые были друзьями, пишет: «Композитор, вероятно, должен проникнуть в высший смысл фильма: на один уровень выше, чем понимают сценарист и режиссер. Если он не ошибется и если есть этот смысл, происходит чудо. Мне кажется, оно удавалось Таривердиеву в музыке к фильмам моего отца, и я не сомневаюсь, что она еще будет жить отдельной от кино жизнью» [18, http://chtoby- pomnili.com/page.php?id=174]. И это действительно так: музыка Микаэла Леоновича Таривердиева из фильмов Вениамина Давыдовича Дормана «Возвращение резидента», «Ошибка резидента», «Конец операции “Резидент”», «Разорванный круг», «Медный ангел», «Пропавшая экспедиция» звучит и сегодня, волнуя зрителей и слушателей. …Сбившийся с дороги в глухой тайге белогвардейский отряд встречает геологическую экспедицию Смелкова и получает приют и помощь. Вечером, во время привала прапорщик Алексей Казанков, случайно познакомившийся с Тасей на станции и вновь увидевший ее здесь, поет для смолянки романс «Я к Вам пишу случайно, право…» — посвящение из «Валерика», положенное на музыку М. Л. Таривердиевым. Этот романс — удивительное совпадение музыки и слов, когда стихи наполняются мелодией, как воздух — дуновением ветра: Я к вам пишу случайно; право, Не знаю, как и для чего. Я потерял уж это право. И что скажу вам? — ничего! Что помню вас? — но, боже правый, Вы это знаете давно; И вам, конечно, все равно. Безумно ждать любви заочной? В наш век все чувства лишь на срок; Но я вас помню — да и точно, Я вас никак забыть не мог! С людьми сближаясь осторожно, Забыл я шум младых проказ, Любовь, поэзию, — но вас Забыть мне было невозможно… Я к вам пишу случайно; право, Не знаю, как и для чего. Я потерял уж это право. И что скажу вам? — ничего… В романсе звучат 19 поэтических строк лермонтовского посвящения в «Ва-ле-рике», но именно они выражают особый строй чувств лирического героя лермонтовского стихотворения и его сокровенный смысл. Стихи Лермон-това говорят о верности и любви, над которой не властны ни обстоятельства, ни время, и музыка, в которой воплощена эта высокая поэтическая мысль, является одной из главных лирических и смысловых вершин картины. Мелодия, рожденная Таривердиевым, совершенна и ясна, как лермонтовские стихи. Она проста, но очень многого требует от певцов, исполняющих романс, — прежде всего работы души, которую невозможно заменить работой голоса и изобразить. В фильме «Пропавшая экспедиция» романс замечательно исполнили Татьяна и Сергей Никитины. Каждая музыкальная фраза романса Лермонтова — Таривердиева необычайно насыщена музыкальными интонациями — мелодическими оборотами, обладающими особой эмоциональной смысловой выразительностью. «Когда я сочиняю музыку на стихи, — писал М. Л. Таривердиев в книге “Я просто живу…”, — для меня наиболее существенными являются три момента. Во-первых, это проблема, которую несет в себе поэзия. Можно писать музыку в соответствии с ней. Но можно создать свой смысловой план, свою достаточно самостоятельную образную версию. Во-вторых, передо мною стоит проблема решения строчки в ее ритмическом и структурном восприятии. И в‑третьих — интонирование слова. Меня часто спрашивали, почему я использую прием нотированного говора…<…> Внимание к слову — вот что мною руководит. Ведь интонация слова — первооснова музыкальной интонации. Почувствовать ее, раскрыть ее — это главное…» [19, с. 106–107]. Как мудро и правильно! В романсе Микаэла Леоновича Таривердиева «Я к Вам пишу случайно, право…» нашла выражение та самая «самостоятельная образная версия», о которой говорил композитор, особый мелодический стиль, способный гибко следовать за поэтической мыслью, за манерой произнесения стиха. Музыкальные интонации романса Микаэла Леоновича, каждая из которых состоит из нескольких звуков и перетекает в другую, рождают искреннюю мелодию — выразительное проявление человеческой мысли, мысли композитора и поэта. Вокальная мелодия органически связана со словом, поэтому содержание мелодии романса раскрывается одновременно и поэтическими образами словесной речи, и речевыми, и музыкальными интонациями. Звучащая стихотворная речь лишь тогда оказывается выразительной и ясной, когда говорящий или поющий постоянно подчеркивает ее естественную расчлененность на фразы, указывает акценты, определяет паузы. Роль знаков препинания в музыке отводится цезурам , которые, по мысли композитора, совершенно совпадают с поэтическими лермонтовскими фразами: Нотная запись романса воспроизводит предельно искренний, исповедальный тон лермонтовского посвящения — задушевного разговора мужественного и благородного лирического героя с далекой, оторванной от него временем и расстоянием, но бесконечно дорогой и незабвенной возлюбленной. Музыка вызывает симпатию к героине, рождает представление о ее нежном, идеальном облике, мире ее мыслей и чувств, раскрывает интимность эмоционального строя, тонкость, ранимость лирического героя. Неспешный музыкальный темп соответствует разговору, и каждая музыкальная фраза звучит почти речетативно: Как в поэтическом тексте Лермонтова, так и в музыкальном тексте Таривердиева важнейшая роль отводится строкам: «С людьми сближаясь осторожно, / Забыл я шум младых проказ, / Любовь, поэзию, — но вас Забыть мне было невозможно»… Эмоционально наполненная, доминантная, передающая высочайший накал чувств — музыкальная фраза «Забыть мне было невозможно!». В этих словах — осмысление необыкновенной любви, дарованной герою. Любви — высокой награды и наказания, любви, отражением которой является Надежда, живущая в душе, несмотря на расстояние и время: его любят и помнят! Надежда на человеческую близость… Образ лирического героя в «Валерике» поразительно совпал с образом прапорщика Алексея Казанкова из фильма «Пропавшая экспедиция» — белогвардейского офицера, который умирает, сохранив честь офицера. При помощи романса на стихи Лермонтова, звучащего в фильме, создается атмосфера безвозвратно ушедшей поры, когда понятия человечности и чести, порядочности и преданности, верности и благородства были высшей ценностью и мерилом человеческих поступков. Доброе и человечное героически погибает в исторической катастрофе, но в музыке остается жить высокий строй чувств и память о нем. Доверительная задушевность тона, особенности мелодического письма, круг любимых ладогармонических средств Микаэла Леоновича Таривердиева, реализовавшиеся в этом романсе, привлекли дуэт Галины Бесединой и Сергея Тараненко, с которыми композитор много и плодотворно работал в 80‑е годы XX века. В своей творческой автобиографии он писал: «У Гали контральто, у Сережи — красивый, плотный баритон… Моя задача — соединить их в едином звучании» [19, с. 159]. Способ музыкального мышления этих певцов, камерность исполнения, свойственная им, на наш взгляд, совершенно соответствовали задачам, к которым стремился в этой работе композитор. В чем состоит загадка этой музыки? Почему, услышав этот романс однажды, хочется послушать его вновь? В детальном раскрытии смысла поэтического текста, в красоте его музыкального воплощения. В том, как точно понял и передал Таривердиев неповторимый лермонтовский голос — потому что и сам композитор обладает таким голосом! Композитор сочинил очень русский романс, отвечающий потребности русского человека светло погрустить. Большая поэзия, поэзия Лермонтова, насыщенная глубокими темами и образами, и соответствующие этой поэзии музыкально-выразительные средства сделали романс Таривердиева серьезной музыкой. Бэлла Ахмадуллина писала: «Лишь великим поэтам удавалось выйти с честью из вечной схватки двух соседствующих, соперничающих, взаимно ревнующих стихий: звука и слова. И тогда на память человечеству оставались чудно двоящиеся шедевры: музыка о музыке…» [20, с. 13]. Музыка слов в художническом воображении композитора стала мелодией «Валерика», рукотворным чудом. Примечания 1. Дурылин С. Н. В своем углу. М.: «Мол. гвардия», 2006. 2. Иванов С. В. Лермонтов. М.: Ф-ка юношеской книги изд-ва ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1938. 3. Захаров В. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М.: «Русская панорама», 2003. 4. Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4‑х т. Т. IV. Проза. Письма. М.: «Худ. лит.», 1976. 5. М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Худ. лит.», 1989. 6. Пульхритудова Е. М. «Валерик» // Лермонтовская энциклопедия. М.: «Большая Российская энциклопедия», 1999. 7. Коровин В. И. М. Ю. Лермонтов // История русской литературы XIX века. В 3‑х ч. Ч. 2. (1840–1860 годы). М., 2005. 8. Хазан В. И. К проблеме жанрового своеобразия стихотворения М. Ю. Лер-монтова «Валерик» // Филологические науки. М.: «Высшая школа», 1986. № 2 (152). Научные доклады высшей школы. 9. Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 6-ти т. Т. 2. Стихотворения 1832–1841. М.-Л: Издво АН СССР, 1954. 10. Кормилов С. И. Лермонтов как феномен русской культуры // Михаил Лермонтов. Стихотворения. М., 2007. 11. Очман А. В. «Валерик» М. Ю. Лермонтова: время и обстоятельства создания. Версия // Лермонтовские чтения–2008. СПб., 2009. 12. Наровчатов С. С. Лирика Лермонтова. Заметки поэта. М.: «Худ. лит.», 1964. 13. Белинский В. Г. Утренняя заря, альманах на 1843 год // Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9-ти томах. Т. 5. Статьи, рецензии и заметки, апрель 1842 — ноябрь 1843. М.: «Худ. лит.», 1979. 14. Мануйлов В. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Биография писателя. Л.: «Просвещение», 1976. 15. Вацуро В. Э. Лермонтов Михаил Юрьевич // Вацуро В. Э. О Лермонтове. Работы разных лет. М.: Новое издательство, 2008. 16. Мережковский Д. С. М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества // М. Ю. Лер-мон-тов. Pro et kontra. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 2002. С. 348–386. 17. Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1973. 18. http://chtoby-pomnili.com/page.php?id=174 19. Таривердиев М. Л. «Я просто живу…». Автобиография. М.: ЭКСМО, 2011. 20. Ахмадулина Б. Сначала музыка. Советский экран. 1977. № 23. С. 13. 21. Романс М. Л. Таривердиева 22. «Я к Вам пишу случайно, право…» Часть III Тамбовский венок поэту С. Н. Сергеев-Ценский Реквием 1 Стояла осень… палый лист берёзы Был наметён к сторонке, как сугроб… Арсеньева стоит, глядит сквозь слёзы: В Тарханы привезли свинцовый гроб. Устали кони. Хоть теперь и дома, Но фыркают нерадостно они, И разом одолела их истома: Из Пятигорска шли, за днями дни… 2 Арсеньева — хоть властная старуха, Крутого нрава, но теперь она Для всех кругом заметно пала духом — Надломлена, тиха, потрясена… Как будто всё не верила, что внука, Поэта, Миши, — нет уже в живых. И вот — свинцовый гроб… И из него — ни звука, Ни одного из слов его былых… 3 Без шапок около стоят… Минута Тяжёлая… И женщины в слезах… Помещице, казалось бы, вот тут-то Взять в руки бы себя пред дворней — ах! — Что ей люди, слабость как оценят, Когда вот он в гробу, вот счастье всё её — В гробу свинцовом… внука кто заменит? А без него… какое ей житьё? 4 Карета старая, залепленная грязью Просёлочных дорог… В ней приезжал живой… Теперь в гробу… С такой боязнью Она с крыльца ступает шаг, другой… — Да поддержите же! — услужливые руки Её под локти взяли с двух сторон… Она идёт, всё думает о внуке Живом, весёлом… Он же… вот где он!.. 5 Дошла… Открыла дверцу… Гроб свинцовый… Запаянный… Тяжёл… Суров на вид. Так, значит, в нём… теперь не тот, здоровый, Да… непохожий на него, лежит. Глаза расширились… В душе всё тише, тише… И вопль прорвавшийся залил её волной: — Голубчик мой!.. Мой милый! Миша! Миша! Злодеи! Палачи! Что сделали с тобой! 6 Вот здесь, где выросла и мать его, он, Миша, Ребёнком бегал по саду, кричал, Её встревоженный, зовущий голос слыша, Что он руками бабочку поймал… Дочь умерла… вот здесь же, в доме этом, Ей маленького Мишу передав. И тут, среди своих открытий и забав, Он, маленький, великим стал поэтом. 7 Он приезжал сюда гвардейским офицером, Он здесь писал, — здесь был его расцвет. Здесь ночью у окна сидел в халате сером При двух свечах… И вот его уж нет. Зимой, бывало, просит: — Дайте санки! — Сам правит лошадью… И как блестят глаза… В гробу теперь — одни его останки… «Останки»! Слово-то… Слепит слеза… Убийца гения Жил мало Лермонтов, но поразить сумел И современников, и нас, потомков. Как будто бы свершил немного дел, — Он только говорил, — но говорил он громко! И музыка его стихов, и пыл Фантазии, и мысли взлёт орлиный… Кого не возмутит, что нас осиротил Убийца гнусный в миг единый! С. Голованов Метель Он про неё, Лопухину Варвару, Надежду чернобровую свою, Стихи читает дубу, крутояру, Снегам, пылающим в родном краю. И, нарисованный поэтом броско, Портрет Варюшеньки в его руке: Покаты плечи, высока причёска, Фиалковая жилка на виске. Была любовь, она теперь — нагайка, И ты ему по-прежнему мила. И Лермонтова к речке Милорайке Тропа метельной ночью увела… На дуб кидается волчицей вьюга. Варвара Александровна, молчи! Лопухина, пойми: подкосят друга, — В любовь России метят палачи… Махнув рукою, двинулся полями Тот, кто ходить в коренниках привык. А там, в камине, бьётся лисье пламя, Там, на столе, тоскует черновик… Шагать певцу до самого рассвета, Разбрасывая стужи серебро. А дома дожидаются поэта И трубка, и гусиное перо. И. Кучин Бессмертный парус Забронзовела память, отрывая От прошлого за лоскутом лоскут, И, полтора столетья открывая, Воспоминанья душу мне секут. Они бушуют, как в буран барханы, И шелестят, как юные леса… С татарским именем село — Тарханы, Отчизны среднерусской полоса… Да! здесь покоится России честь и гордость, Её надежда и орлиный взлёт, Любовь и доблесть, мужество и горесть, Неумирающие, как и сам народ. К тебе приходит наше время лучших — Сквозь горы горь, через хребты Голгоф, К тебе, полка Тенгинского поручик, К тебе, фельдмаршал огненных стихов. В паломничестве нашем — воскресение Твоё, Поэт. Оно гудит, зовёт. И вечный Парус облаком весенним По небу осени в бессмертие плывёт. С. Милосердов С бессмертьем обручён 1 Ветер времени бьёт в лицо. Тень поэта — над каменной твердью… Расскажи мне, Гора-кольцо, Как он был обручён с бессмертьем. 2 Тишина над горой, тишина. Тихо вскрикнула сонная птица. Светом солнечным роща полна, Свет по листьям и травам струится. Незнакомое чувство досель Переполнило юную душу. Через час в Пятигорске дуэль. Предвечерье томит. Воздух душен. Тишина над горой, тишина. Под лучом заблестела росинка… Воздавал он стихами сполна Крутогорью, лесам и тропинкам. О, Кавказ! Ты мечты колыбель О свободе. Ты пристань и крыша. Через час в Пятигорске дуэль, А пока он гуляет и дышит. Всё, что было и есть на пути, Потрясенья и времени ритмы — Всё до боли теснится в груди, Все проклятья, и гнев, и молитвы… О, как надо ему рассказать О любви и неистовой муке, И в порыве берёзку обнять, Но она шелестит о разлуке. Птица больше в кустах не слышна. Небеса отцвели бирюзою. Тишина над горой. Тишина, И всё явственней пахнет грозою. 3 Уже ударил гибельный свинец, Уже рыдала Катя Быховец (По Невскому — кареты, кивера, Всё тот же маскарад и мишура…). Среди долин и девственных лугов Снимали горы шапки облаков, И ветры к ним в безмолвии прильнули… Застыл Машук в почётном карауле. Вершины обнажили дерева. На памятнике — скорбная листва. И музыка торжественных небес Течёт в священном трепете окрест. А в воздухе — всё тот же посвист пули… Молчат леса в почётном карауле. Опять пришла осенняя пора. Цветы несут (их целая гора) И юный горец, и черкес седой, — Прими, певец Кавказа молодой! Поручику Тенгинского полка Честь отдают — под козырёк рука — Солдаты Иванов и Рахматуллин… Стоит Кавказ в почётном карауле. М. Румянцева Самоубийство Мартынова Спокойно, ненавидяще убил. А Николай-угодник не прощал. Убийца лоб вспотевший об пол бил, Три пальца ото лба до живота, От правого до левого плеча. Шатало так, что гасла рыжая свеча. И сохли губы от молитвы, как от ветра. В глазах угодника — гусарская печаль И рамка — цвета эполетов. — Мартынов, помнишь, было у него: «Он нужен был толпе, как чаша для пиров, Как фимиам в часы молитвы…»? О, чувство прикасаемости слов… О, чудо прикасаемости слов, Когда живых убийц казнят убитые, Когда живым и жертвенно, и жутко. Не совесть, нет, бросает от угодника до рюмки. Ему Машук дай, и поэта, и курок, Он повторил бы снова выстрел. Не совесть, нет, — бессилие убийства, Где в сердце он попал, Но промахнулся мимо строк Его прицеленный зрачок… — Мартынов, не дури!.. Мартынов, пей! — Какие нынче вина слабые пошли… Ещё налей! — Мартынов, пей! — И пьёт покрепче, И всё горит внутри, И от вина не легче. Живут слова его, заразны, как чума. Слова, сводящие Мартынова с ума, И от которых нет спасенья Ни в час молитв, ни в мутное похмелье. — Скорей коней! В лесную глушь! Там не услышишь слов его проклятых И имени его… Встают над сонной речкою закаты, И дремлет тихое село. И бабы с косами идут сторонкой, И слышен чей-то голос горький: «Выхожу один я на дорогу…». — Да замолчите же, ей-богу! Не пойте же… — Не пей, Мартынов! Всех песен не запьёшь. И будут ночь, И зло стучать в висок. И пистолет, и в ожидании курок. И будешь падать на колени, И плакать от бессилия навзрыд… И это — продолжение дуэли, В которой Лермонтовым Будешь ты убит! М. Шевченко Лермонтову Иду. Иду по вашей улице. Она пряма и коротка. И сердце мне не повинуется, Вовсю стучит, вовсю волнуется — Оно ведь знает: ваша улица Ведёт к подножью Машука… Да будут вновь и вновь родиться Те, что, как вы, перед людьми Сумеют жизнью расплатиться За боль и гнев своей любви. *** Вас при жизни видели корнетом Гвардии гусарского полка. Ныне я склоняюсь пред поэтом, Снять фуражку тянется рука… Где же та, которая однажды, Изолгавшись, наконец, ушла; Та, что, не поняв душевной жажды, Вместо хлеба камень подала? Где она теперь? Не вижу рядом. Легче ль вам, что плакала не раз?.. Я бы — справедливости в награду — Взял и воскресил её сейчас. Пусть приходит к памятнику в сквере, Пусть стоит, не смея уходить… Может быть, тогда и ты поверишь, Как люблю я, как хочу любить. В. Дорожкина *** Щедра на гениев Россия, И смерть на гениев щедра… Дорогу молнии косили, Июльский дождь — как из ведра. И кажется, что всё размыто, Всё этим ливнем залило. А Лермонтов, уже убитый, Ещё хранил своё тепло. Ещё за несколько мгновений Какое сердце билось в нём!.. А может, где-то новый гений Россией щедрою рождён? И он о Лермонтове скажет: «Погиб поэт. Погиб поэт…». И он под чьей-то пулей ляжет В расцвете лет… Слова идут из-под пера, Что эта истина стара: Щедра на гениев Россия, И смерть на гениев щедра. *** Он умирал в грозу. Гроза была грозящая, Громадная, гремящая, разящая И бьющая громами по домам, Ломающая шпаги пополам. Всё полыхало. Всё вокруг кипело И перестать как будто не хотело… Лишь он один уже не полыхал. Уже в нём луч последний потухал. Гроза была ему оркестром траурным, Она была отмщеньем и упрёком. Она гремела камнями по камерам И молниями белыми по стёклам. И были продолженьем Чёрной речки За бархатом лорнетовые речи… А где-то были песни хороши. А где-то пили за помин души… А гром гремел над питием и пением… В России часто стали гибнуть гении… А он лежал под громом и дождём — Россия плакала о нём… Поездка в Тарханы Мы встали по-летнему рано, Ещё не обсохла трава. «Сегодня — поездка в Тарханы!», — Повсюду звучали слова. Мы ехали лесом сосновым, Мы ехали полем ржаным. И с чувством, поистине новым, Встречались мы с краем родным. Природа растрогала многих, И кто-то с волненьем сказал: «А может, по этой дороге Великий поэт проезжал?!»… Потом мы по парку бродили, Стояли в саду у пруда, Смотрели, дышали и жили, Переносились туда — В минувшее то столетие, Грозившее всем нам бедой, Откуда нам Лермонтов светит Неугасимой звездой… Мы в комнатах благоговели, Запомнили каждый портрет, С волненьем на вещи смотрели, Которых касался поэт… О, как мы открытиям рады, Забыли, что есть ещё быт… Мы были с Поэзией рядом. И Лермонтов не был убит. Г. Шеховцов Дорога домой Питер шумный покидая, Нанеся в Москве визит, В край любимый, изнывая, Юный Лермонтов спешит. Позвала опять в дорогу Светлой памяти река, По родимому порогу Одолела вдруг тоска. А снега, метельно-пьяны, Разгулялись во степи. Сердцу милые Тарханы Поманили. И с пути Вороным уже не сбиться, Хоть сугробы в полный рост, И позёмка змейкой мчится За кибиткой, словно хвост. Едут сани по Рязани, На Чембар, через Тамбов, И летит быстрее лани Пара резвых рысаков. Вот и лес. На ели строгой — Иней, словно навису, Крестит лоб ямщик с тревогой Под Рассказовом в лесу. Вот Рождественского дымка Растворилась за спиной, Вот растаяла Хмелинка За морозной пеленой. Позади уже Кирсанов — Соловьи в душе поют. Скоро, стало быть, Тарханы, Там, где бабушкин уют. В детства синие туманы Он бежит от светских дрязг В те места, где нет обмана, Где не слышен злобы лязг… В доме жарко. Чай с малиной… Сняв мундир парадный свой, Что-то в отблесках камина Пишет Лермонтов… живой… А метель смеётся, стонет, Вьётся белая, легка… И несут стрелою кони К вечной славе седока. Город на двоих «Хотя Тарханы и Пензенской губернии…» Из письма Е. А. Арсениной к внуку (Лермонтову М. Ю.) Бесконечность. В безмолвии белом Распростёрлась тамбовская степь, И барханы сугробов дебелых Вдоль дороги, как горная цепь. «Обозначены встречные сёла» Лишь пунктиром чернеющих крыш, Ты метель за тоскливое соло В своей дальней дороге бранишь. Облетевшие дремлют дубравы, Как мираж, их находит твой взор, Слева речка замёрзшая, справа Серебристость утиных озёр. И до самых кирсановских далей Снова простыни чистых степей. Распевают ветра о печали, Им ямщик вторит песней своей. Ну а там и до милой сторонки Уж осталось рукою подать, Там, где детство на улицах звонких Продолжает тебя поджидать. Где бродили татарские ханы, Правда, след их давно уж простыл. Кто бы знал этот город — Тарханы, Если б ты не творил в нём, не жил? Пусть к соседям сегодня по праву Он относится, что тут юлить, Но поэта великого славу С Пензой вправе Тамбов разделить. В. Выхрущ У подножья Машука Памяти М. Ю. Лермонтова Подножье Машука, углом Здесь в небо устремились ели… И подло аиста крыло Мартынов держит на прицеле. Он над Россией в белом сне Летит, рассвет опережая, И в недолюбленной весне Его мечтания блуждают. Но пуля сердце обожгла, В округе зарыдали горы, И кровь безвинная текла, Боль истерзала все просторы. Поднялся ветер грозовой, Бештау клялся каждым гротом, Что будет, будет, будет бой Против тиранов, тронов, гнёта! Звон колокольный замолчал, Россия, что ж ты онемела… Но нет, не спрятать палачам Пробитого стрелою тела… Снег на горах был, как печаль, Цветы от скорбного народа… А белый аист рвался вдаль, К багровым всполохам восхода. Перевод с украинского Евстахия Начаса В. Андреев *** О, Лермонтов! Сей мальчик гениальный Загадки задал нам… Решить попробуй! Не отписаться нам словцом банальным. Здесь нужно слово — да! — высокой пробы. То ли смириться пред такой задачей И ждать: откроется ль к нему дорога? Душа томится, тихо плачет… А в небесах увидим Бога? М. Архипова В Тарханах С утра вся дворня на ногах. В покоях верхних слышен шёпот. А во дворе — смешки и топот, И слуги с дядькою в бегах. Вот-вот зацокают копыта, И сердце радостно замрёт, Когда Мишель в свой дом войдёт, — Уж дверь парадная открыта. Настал тот миг! Какая радость! Знакомый скрежет половиц, Калейдоскоп весёлых лиц И долгожданной встречи сладость. Дуэль и смерть потом придут. Сейчас же подан чай в гостиной, И подоспел пирог с малиной, И внука к бабушке ведут! Е. Захарова Лермонтов Небо июльским дождём разрыдалось, Солнце в седых облаках погасило. Может, ты знала об этом, Россия, — Сколько поэту до смерти осталось? Кажется мне, что во время дуэли Сделалось солнце холодным и бледным, Листья от горя совсем пожелтели. Вместе с поэтом погибло и лето. Крылья большие сложил серый вечер, Ночь приближалась, шурша чёрным платьем. Ждать не хотела холодная Вечность И позвала в ледяные объятья. Тихо смотрела луна жёлтым глазом На молчаливые горы Кавказа, Их поливая серебряным светом, Звёзды сияли глазами поэта… *** Всё спрятано теперь от глаз чужих: В душе незаживающая рана И целый мир. И Лермонтов был жив… Но стал поэт великим слишком рано. Поэт — всегда для зависти мишень. Его судьба — то песни, то разлуки. И память… Дом и бабушкины руки Навек запомнил маленький Мишель. Не травами, а детством пахнет луг. И запах этот — ласковый и пряный. Огромный мир сейчас — одни Тарханы, И небеса распахнуты вокруг. И холод, и июльский жгучий зной — В глазах мятежных целый шар земной… А бабушка не знала: юный барин — Поэт, пророк, что он российский Байрон. Теперь уже не будет, как в начале: Спит дитятко в железной колыбели. И небо плачет, полное печали, Свинцовое, как день его дуэли. Сама Россия молится о нём… А дома старый дуб шумит высокий, И лермонтовский демон одинокий Не спит, укрыв весь мир своим плащом. Лермонтовская улица в Тамбове По-летнему тепло на этой улице. Придёшь — и вдохновеньем дышишь здесь. И хочется сюда не раз вернуться: Под сень деревьев и под синь небес. Здесь обретя от суеты приют, Поверишь обязательно в соседство Седой усталой мудрости и детства, В тепло стихов, что вдруг к тебе придут. Как книгу, эту улицу открыв, Не представляешь без неё Тамбова И понимаешь: память — это слово. «Погиб поэт…». И всё-таки он жив! И Лермонтов печально, одиноко Молчит и смотрит в голубую даль. Какая вновь зовёт его дорога? Какая душу тяготит печаль? Его тоска и горе — выше слов… Звучат стихи, и здесь всё дышит ими, Хранит своё волшебное тепло, Как улице подаренное имя. М. Знобищева *** Мир закрыл глаза — и грянул выстрел, Горным эхом. До земного дна. Голубая яростная искра Взмыла ввысь — и стала не видна. Пой, душа, взошедшая над бездной! Ты свободна, Кончилась игра. Для тебя равны с высот небесных Птица, человек, ручей, гора. Всё прошло. Ты знала: так и будет… Не пылит дорога. Всюду тишь. Но от слов твоих воскреснут люди, Словно ты в ладони к ним слетишь… Спит Машук. И Млечный Путь со склона Убегает в голубой предел. Вечностью — поющей и зелёной — Тёмный дуб, склонившись, зашумел. Т. Мещерякова Тарханы «Друг, этот край — моя отчизна…». М. Ю. Лермонтов Здесь Лермонтова дух в предмете каждом — Возвышенный, стремящийся к борьбе. Невольно думаешь, как жизни жажда Не соответствует порой судьбе… Величие и чувства глубина Сквозят во всех его картинах. Я знаю, что ещё звучат в гостиной Его стихи, но их скрывает тишина… Здесь всё мгновеньями из детства дышит, Воспоминания поэта вороша. И до сих пор в печальном парке ищет Уединения его душа… А. Николаева Лермонтов Поручик усатый в овальном портрете, С печальным, суровым, неласковым взором, Он смотрит на нас с многолетним укором — Мы будто за всё в его жизни в ответе: За детство, в котором он стал сиротою, За зависть, предательство, злобу, измену, Пришедших добру и участью на смену И раннюю гибель принёсших с собою. Не знал он, свою предсказавший кончину, Что канут другие, счастливые, в вечность. Ему же бессмертье отыщет причину: Он в наших сердцах будет жить бесконечно. В Тарханах Дом старинный в классическом стиле Окружён колоннадою стройной. Солнце рыжее пышет над шпилем Белоснежной и строгой часовни. Древний парк, словно былью поросший, Напоён тишиной и смиреньем. И под липами вьётся дорожка Ненаписанных стихотворений. Чередою непрожитых вёсен Мир расколется… Истиной? Сказкой? До чего же он был грандиозен, Этот юный поручик гусарский! На пиру и в сражении лучший… Но ведь дар — и спасенье, и мука, Даже если парнасские музы Его лире крылатой послушны. …Или память — страданье и нега, Радость детства, взросленье, Голгофа… Нет конца необъятному небу, Смерти нет вдохновенью и слову! Л. Сергеева Чем дальше он от нас, тем ближе и родней… Дорога от машин гудит довольно рано, И вдоль бегут поля; взлетают стайки птиц… А мы спешим в село с названием Тарханы, Где ждёт нас радость встреч, не знающих границ. Там сразу попадём мы в мир особый, давний, Когда мальчишкой был поэт всея Руси; И для него село — свой дом, с особой тайной, Который не давал и повода грустить. Возможно, жил Мишель — не увлечён зарядкой, Но привлекал его в кувшинках белых пруд. К нему он шёл, на луг, и там сидел с тетрадкой, Уверен был тогда: его труды прочтут. Но бабушка в нём внука видеть лишь хотела, Твердила: должен он в лейб-гвардии служить. Какое было ей до сочинений дело? — Ведь главное — чтоб в жизни человеком быть… И каждый день тогда недаром был им прожит. Его душа дошла в стихах до наших дней. И нас своим присутствием тревожит: Чем дальше он от нас, тем ближе и родней. А. Серова *** Рисовала девочка в альбоме горы — Очень ей хотелось на Кавказ. Слышался ночами чей-то голос, Лермонтовский снился ей Парнас. Виделась прекрасная Тамара, Горный Терек гордо протекал. Снился ангел, изгнанный из рая, И очарованье дальних скал… Только не увидеть девочке грядущего. И про горы, про Кавказ ей лгут… Богом было мало ей отпущено — Ангелы на небе лишь живут. В жизни девочка хотела так немного И про горы слушала рассказ. А когда душа её летела к Богу, Может быть, увидела Кавказ. А. Челюбеева Памяти М. Ю. Лермонтова 1 Я называю это имя громко, ясно И восхищаюсь им, но с новой силой, — Поэтом и прозаиком прекрасным — Лермонтовым Михаилом! Его нет с нами уж довольно долго, Но в сердце он всегда — у каждого. Стихотворений у него так много, Так много, что не сосчитаешь даже. Его мы помним, как и день вчерашний: Ведь он — один из самых гениальных. Его произведенья не банальны, От них — мурашки! 2 За двадцать семь лет написал он, конечно, немало Рассказов, стихотворений и повестей, Которые — и для взрослых, и для детей, И всегда они живы, хоть автора их и не стало. Его творения сразу за душу могут взять. И знаете, вовсе даже не странно это — Ведь Лермонтов был великим поэтом, Великим писателем, дорогие друзья! Ольга Штыркина М. Ю. Лермонтову Печально, в раздумье плывут облака, В закате бока опалив. А в дымке прошедшего тают века, Как птицы в туманной дали. Седые вершины заснеженных гор, Нахмурившись, в небо глядят. Прикован поэта восторженный взор К громадам… Страстями объят, Бессмертные строки он лёгкой рукой Заносит с волненьем в тетрадь. Неведом душе его юной покой, Ей хочется петь и летать. Сквозь тернии к солнцу стремится она, Крылами прогнав облака. Надеждою, силой и страстью полна, Душа невесома, легка. И песнь её льётся над всею страной, Она о свободе поёт. Но правда объявлена тяжкой виной, И прерван свободный полёт. …От выстрела вздрогнули горы. Дождём Обрушилось небо без сил. И долго заоблачный колокол-гром По гению скорбно звонил. Пьеса М. Ю. Лермонтова «Испанцы» на сцене Тамбовского областного драматического театра Не отвергай мой слабый дар, Хоть здесь я выразил небрежно Души непобедимой жар И дикой страсти пыл мятежный. М. Ю. Лермонтов «Испанцы» …В декабре 1941 года в Тамбове побывал прозаик, поэт, переводчик Яков Александрович Хелемский, тогда — военный журналист. В Тамбовском драматическом театре шел спектакль по пьесе М. Ю. Лермонтова «Испанцы», режиссером которого был Л. М. Эльстон. В ролях были заняты А. Ф. Годлевский (Фернандо), И. З. Шер, М. В. Васильева (Сарра), Т. А. Болотова (Ноэми), Н. И. Коварский (патер Соррини) и другие замечательные артисты театра . К сожалению, мы не можем с уверенностью сказать, все ли названные нами артисты были в тот далекий декабрьский вечер 1941 года на сцене, — тем дороже воспоминания Я. А. Хелемского о далеком военном времени, Испании и замечательном тамбовском спектакле… Я. И. Хелемский Не доезжая до Гренады… …В сорок первом, в начале декабря, я шел по ночному Тамбову. Одет я был, как положено: долгополая шинель, ушанка из сукна и серой цигейки, кирзовые сапоги. В моей полевой сумке лежали корреспондентские блокноты, жестяная коробка с трубочным табаком, томик Лермонтова. Этот томик я возил с собой в последнюю мирную командировку, когда по заданию «Комсомольской правды» отправился в Тарханы. Поездка была связана с подготовкой к столетию со дня гибели Михаила Юрьевича. Теперь лермонтовские стихи сопровождали меня на военных дорогах. А тарханские записи в моих блокнотах сменились фронтовыми заметками, черновиками коротких корреспонденций, набросками стихов — всем, что могло понадобиться для очередного номера газеты «На разгром врага». Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда… Эти лермонтовские строки из «Тамбовской казначейши» преследовали меня всю дорогу, пока я шел по спящему городу. Улицы были пусты и затемнены. Редко-редко проходила машина с тусклыми синими фарами. Белели крыши деревянных домов и старых каменных особнячков. В моем нагрудном кармане лежал пропуск, подписанный комендантом Тамбова капитаном Пресняковым, дававший право хождения по улицам в ночные часы и во время воздушной тревоги. Этот пропуск — розовый картонный квадратик — хранится у меня по сей день рядом с такими же удостоверениями, открывавшими доступ в ночную пору и в часы бомбежек на улицы прифронтовых городов. Есть липецкий пропуск (комендант майор Палаткин), елецкий (майор Кащеев), мичуринский (подпись неразборчива). Куда-то подевались картонные документы, полученные в Ефремове, Ливнах, Задонске. Зато уцелел пропуск в штаб Брянского фронта, подписанный комендантом штаба Недюхой. Сейчас — это скромные реликвии, памятки сорок первого года. Тамбовский квадратик, хоть его и не было со мной в далеком Валь-я-долиде, послужил обратным пропуском в тревожную декабрьскую ночь начального года войны. Что-то настороженное, почти фронтовое было в старом рус-ском городе, где полная тьма на мгновение нарушалась пробегом замас-кированных фар или возникшим из-за тучи зеленоватым лунным отблеском, напоминавшим неживое мерцание осветительных ракет. И все же я чувствовал себя в глубочайшем тылу. «Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда…» — Лермонтов не грешил против истины, говоря так о тогдашнем, известном ему Тамбове, который он мог видеть, проезжая в Тарханы. В начале сороковых годов двадцатого века этот город легко было найти на любой карте. Но, к счастью, не на фронтовой. Даже от штаба фронта он отстоял в нескольких часах езды. Вот почему, как ни тревожно выглядел Тамбов, я чувствовал себя далеко в тылу. Но как я здесь оказался? Перед самым Днем Конституции разладилась смонтированная в автобусе печатная машина и нарушилась вся работа кочевой типографии, где выпускалась в свет наша фронтовая газета «На разгром врага». Ремонт грозил затянуться не на один час. Однако праздничный восьмиполосный номер надо было выпустить в срок. Редакция дислоцировалась тогда в районе Липецка. Брянский фронт, оказавшийся поздней осенью в сложном положении, сейчас завершал переформировку, накапливал силы. Части, попавшие в окружение, сумевшие пробиться к своим, снова влились в боевые порядки. Подходило пополнение. Праздничное ободряющее слово должно было прозвучать во что бы то ни стало. А тут авария с походной ротацией… Политуправление Брянского фронта связалось с Тамбовом — все-таки до этого города можно было добраться сравнительно быстро. И несколько газетчиков, в том числе и я, были отправлены сюда на двое суток, чтобы в областной типографии смакетировать, сверстать и отпечатать номер. Так мы попали ненадолго в тихий этот город. Тихий ли? Жители, видимо, таким его не считали. В начале декабря, в сорок первом, он все же был гораздо ближе к фронту, чем другие тыловые города, и в силу этого жил по расписанию войны. Здесь разместилось множество госпиталей, эвакопунктов, ремонтных баз, резервных частей. В Тамбове хорошо знали, что такое воздушная тревога, бомбоубежище, дежурство на крыше. Правда, за все время лишь один фашистский самолет прорвался к городу сквозь заградительный огонь и сбросил одну-единственную бомбу не очень крупного калибра. Но от нее пострадало здание областного драматического театра имени Луначарского — прямым попаданием разворотило крышу, пробило перекрытия. …Я шел из типографии, где мы допоздна размечали макеты полос и готовили материал для набора. Товарищи мои отправились прямо в гостиницу, а я, пользуясь пропуском, решил немного прогуляться по морозцу — побаливала голова. Неожиданно для себя я поравнялся с фасадом театра. Высокая округлая крыша, трехарочный парадный вход, обращенный к площади, и расходящиеся от него углом белые стены, окна в полунишах, обрамленные колонками, — все это брезжило в темноте, подсвеченной только снегом. И то, что линии были расплывчаты, придавало зданию некоторую романтическую таинственность. Луна, как по заказу, выскользнула откуда-то из-за гребня раненой театральной крыши, и я вдруг увидел рядом с плакатом «Родина-мать зовет!» большую афишу на листе фанеры, прислоненном к стене. Значит, здесь дают спектакли, как в мирное время. Я подошел поближе и под тонким слоем инея разглядел размашисто и крупно начертанное слово, поразившее меня в этом затемненном и озябшем городе: ИСПАНЦЫ Я стер рукавом шинели иней и увидел начертанное чуть выше имя автора: Лермонтов Не почудилось ли мне? Нет, ошибки не было. В Тамбове играли «Испанцев», спектакль был объявлен на завтра, его можно было посмотреть. Вот мы и встретились опять, Михаил Юрьевич! В конце концов совсем рядом, рукой подать отсюда, за декабрьскими полями, за чернобелыми перелесками, за деревушками, лежащими вдоль пензенского большака, спит сейчас тарханский парк, и зеленоватый блик, такой же, как и тот, что лег сейчас на тамбовскую афишу, возможно, дрожит сейчас на крышке старого фортепиано или на портрете рано умершей матери Лермонтова — Марии Михайловны… Начавшаяся война помешала в июле должным образом почтить память поэта, погибшего век назад, всенародно отметить первое столетие лермонтовского бессмертия. Но в декабрьском затемненном Тамбове играют «Испанцев». И спектакль можно посмотреть. Однако почему «Испанцы»? Странным казалось на первый взгляд это обстоятельство. Как уцелело в репертуаре театра, в городе, все же близком к линии боя, это юношеское творение Лермонтова? Что может сказать оно рабочему, вкалывающему по две смены на оборонном заводе, бойцу истребительного батальона, дружиннику ПВО, госпитальной сестре, солдату запасного полка, получившему увольнительную на вечер, старшекласснику, который знает наизусть «Бородино» и отрывок из поэмы «Сашка», начинающийся словами «Москва, Москва!., люблю тебя, как сын…», и мечтает попасть на подмосковный фронт? Не потому ли этот спектакль пользуется успехом в Тамбове, что можно прийти в театр, увидеть чужую и очень давнюю жизнь, войти в мир старинных страстей, перенестись в южные края, забыть на несколько часов холод, затемнение, тревоги, отвлечься от того, что давно не пишет с фронта близкий человек, что враг — у стен нашей столицы, а в далекой Испании давно хозяйничают фашисты? Да, забыть об этом на два-три часа… Искусство может ведь и так служить людям, живущим в невероятном напряжении, — отвлекая и успокаивая. О нет, не таков Лермонтов, даже ранний! …Между тем луна исчезла, и на улице стало совершенно темно. У меня был с собой трофейный карманный фонарик с целлулоидной синей шторкой. Я включил его и, бросая под ноги узкий голубоватый лучик, добрался до местной гостиницы. *** Сейчас, в номере вальядолидского «Англетера», потеряв надежду уснуть, я с необыкновенной ясностью увидел сквозь десятилетия и пространства тесную комнатенку, предоставленную мне в Тамбове для ночлега. Право же, ощущение уюта и даже некоторого роскошества было тогда куда более сильным, чем сейчас, в комфортабельном иноземном отеле. Помню, опустив штору из плотной черной бумаги и включив неяркую лампочку, я понял, что мне повезло. Боже мой, отдельный номер! Пусть крохотный, с облезлыми обоями и сырым пятном на потолке, но отдельный, с нормальной постелью, с письменным столиком, с гардеробом, с ковриком. Давно я не спал один в комнате. Нет, все-таки Тамбов — это настоящий тыл! После землянок, полусожженных изб, после ночлегов на полу, на теплушечных нарах, в тряской кабине грузовика — гостиница! Пусть эта коммунхозовская обитель не имела даже названия, — право же, броня военного коменданта открыла мне двери в рай. Пусть в раю было холодно, топили плохо. Но ниже этажом, в кубовой оказался кипяток. Товарищи мои в соседних комнатах уже спали. Я в одиночестве съел сухарь и выпил кружку кипятку, благо, нашелся в моей полевой сумке кусок сахара. Слегка согревшись, я тут же, чтобы не растерять и малой доли добытого тепла, забрался под одеяло, накинув сверху шинель. Было уже за полночь. А все не выходили из головы лермонтовские «Испанцы». Взбудоражила меня эта афиша. Может, сказалось то, что перед лермонтовской годовщиной — а мы в литературном отделе «Комсомолки» готовились к ней основательно— я много часов просидел над книгами, вчитывался в строчки Михаила Юрьевича, штудировал написанное о нем. И вот, лежа в Тамбове на гостиничной и перечитанное… Сна как не бывало. койке, я перебирал в голове пережитое О чем думалось? О многом. Все сошлось для меня воедино той ночью в первом военном декабре — недавняя оборона Мадрида и сегодняшняя оборона Москвы, ранняя гибель Михаила Лермонтова и Федерико Гарсиа Лорки. *** В тамбовской областной типографии позвякивали старенькие линотипы, свинцовые строки, еще горячие, выстраивались в гранки. Наборщики стояли у касс, заполняя верстаки заголовочными литерами. Метранпаж осторожно стучал щеткой по влажным листам, делая оттиски сверстанных полос. Нам стремились помочь всем, чем могли. Стереотиперы и печатники обещали выполнить свою часть работы в срок. Один из печатников, рослый и седоусый, то и дело открывал металлический коробок, чтобы достать щепотку нюхательного табаку. Смачно втянув ноздрями очередную порцию, он прочихался в огромный платок и сказал: Не подведем, товарищи командиры. Одно, по правде говоря, грустно на сегодняшний день. Фронтовую газету в Тамбове печатаем. Очень уж близко мы неприятеля подпустили. Что ты, отец! — воскликнул его напарник, тощий, цыганского облика парень, припадавший на правую ногу. — Печатаем один-единственный раз по случаю аварии. А в Москву-то он не вошел. Это я на сегодняшний день и без тебя знаю, — ответил старик, — не вошел и не войдет. Я и сам политбеседы проводить умею. Но, между прочим, досадно и горько: сколько нашей территории ушло из-под ног! Так что не обижайтесь, товарищи. А отпечатаем часам к трем ночи. Можете к утру доставить весь тираж, куда положено… Номер подписали к печати довольно рано. И я вполне мог успеть на спектакль. Но в это время меня позвали в кабинет директора типографии. Звонили из Москвы, меня разыскивал Юрий Жуков, руководивший тогда отделом фронта «Комсомольской правды». В этом отделе я работал все первые недели войны, до отъезда в Действующую армию. Уезжая из Москвы, я обещал Жукову писать в «Комсомолку», и он часто напоминал об этом, находя меня в самых неожиданных местах. Вот и сейчас — обнаружил в Тамбове. А ведь еще вчера я и сам понятия не имел о том, что окажусь в этом городе. Но для Жукова в газетном деле невыполнимых заданий не существовало. Выше всего он ценил оперативность, находчивость, полную самоотдачу. Этими качествами, отличающими подлинный профессионализм, сам он обладал в полной мере. И не раз доказывал это в редакционном кабинете и во время своих выездов на фронт — позднее я наблюдал его у нас на Брянском. …Я взял телефонную трубку и услышал знакомый голос: — Что интересного даете в праздничный номер? А что в предыдущем номере? Перечисли кратко. Так. Очень хорошо. Понял. И это стоящая вещь. А это и вовсе отлично. Ну вот что: не будем тратить время. Передаю трубку стенографистке. Возьми оттиски полос и диктуй. И мне пришлось продиктовать часть материала верстающегося номера, а также очерк и статью об истребителях танков из предыдущего. Это отняло немало времени. Положив трубку и взглянув на часы, я понял, что в театр уже опаздываю… …Я бегом отправился в театр имени Луначарского, надеясь поспеть хотя бы ко второму акту. Неожиданно мне повезло. Не скажу, что так же повезло другим зрителям, которые пришли вовремя. Дело в том, что на линии случилось повреждение, и в театре не было света. Люди толпились на улице в ожидании. Начало задерживалось. Все это продолжалось около получаса. Свет включили как раз в ту минуту, когда я, запыхавшись, финишировал у театрального подъезда. Среди ожидающих начала был пожилой генерал в защитной бекеше и папахе, в белых бурках. Он тяжело опирался на палку. Когда толпа двинулась ко входу, я увидел, что он сильно хромает. С ним был капитан медицинской службы. Очевидно, приехали из госпиталя. Театр не отапливался. Поэтому раздевалка была закрыта, зрители входили в зал, не снимая пальто и ватников, меховых курток и бушлатов, армейских шинелей и полушубков. Буфет тоже бездействовал. Но в фойе лоточница, закутанная с головы до ног, продавала мороженое. И, представьте, ее товар бойко разбирали, как летом на стадионе. И наслаждались не слишком сладкими, а когда они подтаивали, то и довольно водянистыми брикетиками. Билетерши у входа в зал тоже были в шубенках и кацавейках. Программок они не предлагали. Но в театральном фойе привлекал внимание фанерный щит, на котором были поименованы все исполнители. Жаль, не догадался я списать — с удовольствием перечислил бы фамилии актеров. Они в тот вечер играли героически. Здорово играли! …В зале тамбовского театра все было как должно: расшитый тяжелый занавес, позолота, лепнина. Но в партере и на балконах мелькали теплые платки, ушанки, башлыки. На полу оставались мокрые следы армейских сапог, штатских калош, валенок и женских ботиков. Часть потолка была обшита грубо побеленной фанерой. Значит, вот оно— место, развороченное бомбой. По сторонам этой заплаты змеились ржавые потеки — видно, и дождь и снег свободно проникали в пролом, а фанера слабо защищала от холода и сырости, сочащейся сверху. Но на ремонт у дирекции, надо полагать, не было средств… Мне даже показалось, что под потолком кружится снежок. Возможно, это осыпался мел от шума и движения в зале, а сейчас он еще и мерцал в луче — осветитель решил испробовать аппаратуру. Было холодно и довольно неуютно. И все же предвкушение праздника, которое всегда испытываешь, приходя в театр, ощущалось и здесь. Оно достигло полной силы, когда оркестранты стали настраивать инструменты. Вразнобой подали голос две тронутые смычками скрипки. Как добрый старик, загудел контрабас. Зажурчала, завибрировала флейта. И тихо-тихо стало в продрогшем зале. Оркестрик был скромный — должно быть, музыканты призывного возраста давно покинули его. Но когда появился тощий седой дирижер и взмахнул палочкой, увертюра торжественно возвестила о начале событий, сложных и драматичных. Насколько я помню, это не была музыка, специально написанная к спектаклю. Скорее всего действие иллюстрировалось творениями известных мастеров. Могли звучать и Глинка, и Гранадос, и Равель, и де Фалья, и, конечно же, мелодии испанских народных песен. И вот на какой-то самой высокой ноте занавес раздвинулся. Фоном происходившему на тамбовских подмостках служило огромное полотно необыкновенной голубизны, подсвеченное с колосников и боковыми софитами — это должно было создавать впечатление юга, солнца, тепла. А на авансцену был вынесен интерьер — покои в доме дона Алвареца, знатного дворянина. Режиссер и художник точно следовали лермонтовской ремарке, предварявшей действие. На стенах красовались старинные портреты. Мерцало большое зеркало. В кресле сидела донна Мария, а юная Эмилия, стоя рядом с мачехой, задумчиво перебирала четки. На женщинах были легкие платья и прозрачные мантильи. Донна Мария обмахивалась веером. Но в ее движениях улавливалась чуть заметная зимняя скованность. Очевидно, южные одежды были каким-то образом утеплены, но недостаточно. Когда актриса заговорила, из ее губ выпорхнуло облачко пара. На сцене было еще холодней, чем в зале. И голубой фон вдруг дохнул стужей. Так смотришь иногда, запрокинув голову, в ясное, сверкающее летней синевой небо морозного дня и начинаешь воображать, что кругом июль. А потом оглядишься, увидишь людей в шубах, облитые инеем деревья, дымок из труб и — конец иллюзии. Донна Мария произносила слова такие же холодные, как воздух, ее окружающий. Она запрещала своей падчерице видеться с Фернандо. Дон Алварец, муж ее, говорила она, никогда не позволит родной дочери соединить свою судьбу с безвестным человеком, сиротой, приемышем в доме, дворянином лишь по воспитанию, но не по рождению. Эмилия отвечала: Поверьте, благородство не в бумагах, А в сердце. И зазвенели лермонтовские стихи, утренние строки, порой наивные, но полные трагедийного огня. И произносились они с такой убежденностью, с таким волнением, что через несколько минут зал забыл о стуже. Лето вернулось на сцену. И когда стремительно вошел Фернандо, никто не обратил внимания на то, что под плащом и камзолом у него явно угадывалась телогрейка. И никого не удивило то, что актер не слишком молод, не очень строен. Было ясно, что молодые и стройные сейчас на фронте. Зато голос у Фернандо был юношеский, движения порывисты. Фернандо страстно отстаивал свою правоту и готов был в любую минуту взяться за оружие. Сколько читали и видели мы драм, повествующих о страданиях влюбленных, которых разлучали предрассудки, родовые распри, неравенство происхождения или разница в достатке! Схватка добра и зла. Извечные классические сюжеты, способные вызвать отклик в любом сердце, в любую пору. Но сегодня все воспринималось как-то по-особому. Чувства людей, сидевших в зале Тамбовского театра в декабре сорок первого, были обострены до предела. Зрителей легко было разбередить, они щедро сопереживали трагедии, находя в ней то, что им близко сейчас, что волнует их в эти дни. На ту же волну настроились и актеры. Стихи шестнадцатилетнего Лермонтова звучали в их исполнении как написанные только что, остро необходимые этому залу, нетопленному, переполненному людьми, памятливыми и мужественными, которые не забыли о свежих утратах Испании и ранены сегодняшней болью своей страны. Стало ясно, что актеры играют «Испанцев» как спектакль воинственный, современный, антифашистский. Тамбовские зрители благодарно принимали такую трактовку. И те из них, кто читал раннюю лермонтовскую драму, и те, кто ее никогда не читал, в равной степени соглашались с нынешним сценическим звучанием — иного и не могло быть. Все действующие лица вдруг резко приблизились к нашему времени. Дон Алварец, кичащийся чистотой своей дворянской крови, — чем он в своей чванливой низости лучше баварского шовиниста? Патер Соррини — итальянец-иезуит, служащий испанской инквизиции, прячущий под благочестивой ханжеской внешностью изощренность палача и цинизм сластолюбца, — он мог бы появиться в форме муссолиниевского чернорубашечника или мундире гестаповца. Наемникам этого святоши подошли бы эсэсовские фуражки и треуголки «гуардии сивиль» — ничто не нарушилось бы. Головорезы, готовые убить Фернандо и похитить Эмилию, приглянувшуюся патеру Соррини, — разве не были они сродни тем, кто расстрелял Гарсиа Лорку, кто бомбил Гернику и Варшаву, а позднее угонял на чужбину, в Германию, орловских и могилевских полонянок? Зато благородный Фернандо, вступивший в спор с дикостью предрассудков и жестокостью расчетливых убийц, предстал перед зрителями как современный герой, нынешний защитник правого дела. Моисей, которого Фернандо спас от инквизиции, затравленный старик, оказавшийся родным отцом своего спасителя, напоминал о многочисленных жертвах гитлеровского насилия и расизма. Раненый Фернандо говорил о страхе, в котором держат людей инквизиторы: У них, чтоб угодить вельможе или Монаху, Можно человека Невинного Предать кровавой пытке!.. И сжечь за слово на костре… А слушатели думали о бесчеловечности оккупантов. В моем сегодняшнем пересказе это может показаться чересчур прямолинейным. Но, право же, здесь нет преувеличения. Таков был воздух времени. Не приходилось подчеркивать сходство, осовременивать образы. Тогдашний читатель лермонтовского «Бородино» переносил действие знаменитого стихотворения в свои трудные дни без чьего-либо подсказа или посредничества. Если бы я просто перечитал в ту пору «Испанцев», не оказавшись в Тамбовском театре, все напрашивавшиеся аналогии все равно возникли бы. Конечно, спектакль, в который вложены были актерские эмоции, усиливал эту внутреннюю перекличку. Но зал, награждавший исполнителей аплодисментами, благодарил их не только за то, что они приближали лермонтовские строки к теперешним событиям и судьбам, но и за то, что приближение это достигалось естественно, без пережима и приспосабливания. Свято сохранялось каждое слово, оберегалась начальная суть поэтического замысла. Казалось, сама трагедия, вырастая вместе со временем, обретала новые краски. Антракты были предельно краткими. Надо было наверстать вынужденное опоздание и закончить спектакль до начала комендантского часа. Об этом предупредил после первого действия появившийся перед занавесом администратор. Поэтому в перерывах многие оставались на местах. Да и не тянуло в фойе — там было уж совсем холодно. Люди сидели в зале, где воздух несколько потеплел от их дыхания. Но заядлым курильщикам, как всегда, не терпелось. И я, принадлежавший к их числу, тоже вышел, достал табак, набил трубку. Вересковый черенок мигом потеплел и снова, как ночью в гостинице, приятно согрел руку… Вот тебе и ранняя, подражательная пьеса! Исследователи обычно перечисляют имена и произведения, оказавшие влияние на Лермонтова в ту пору, когда он работал над «Испанцами». В этом перечне: «Разбойники» Шиллера, «Айвенго» Вальтера Скотта, «Натан Мудрый» Лессинга, «Эрнани» Гюго. Мне в холодном зале Тамбовского театра казалось, что на сцене бушует шекспировский пламень. Шекспиром Лермонтов восхищался смолоду. Почти сразу же после завершения «Испанцев» Михаил Юрьевич отправил письмо своей двоюродной тетке Марии Акимовне ШанГирей, которая не разобралась в «Гамлете» —плох был тогдашний перевод. А племянник-то читал в оригинале! «Ма chere tante. Вступаюсь за честь Шекспира. — Так начиналось это послание. — Если он велик, то это в “Гамлете”; если он истинно Шекспир, этот гений необъемлемый, проникающий в сердце человека, в законы судьбы, оригинальный, то есть неподражаемый Шекспир — то это в “Гамлете”». Письмо было написано, как предполагают, в восемьсот тридцать первом или восемьсот тридцать втором. Несколько раньше эпиграфом своей юношеской поэмы «Две невольницы» Михаил Юрьевич поставил строки Шекспира, взятые из «Отелло». А накануне гибели, летом сорок первого, поэт обратился к бабушке из Пятигорска с просьбой о присылке нужных ему книг: «Я бы просил также полного Шекспира, по-англински, да не знаю, можно ли найти в Петербурге; препоручите Екиму. Только, пожалуйста, поскорее»… Сколько нетерпения в этой просьбе, последней в жизни! Стоял, стоял Шекспир за его спиной, когда он писал «Испанцев»! Жаль, не было в тамбовском театре в тот вечер ученых, посвятивших себя Лермонтову. Они бы согласились со мной. Звонок позвал в зал. Действие продолжалось. Помните строки посвящения, предваряющего лермонтовскую драму? Не отвергай мой слабый дар, Хоть здесь я выразил небрежно Души непобедимый жар И дикой страсти пыл мятежный. Нет, отнюдь не слабый дар был принят благодарными тамбовскими зрителями в военном декабре. Непобедимый жар лермонтовской души прибавил огня другим стойким душам. …На рассвете мы покинули Тамбов, увозя тираж праздничного номера фронтовой газеты. Мы еще не знали, что нас ожидает еще один праздник, самый желанный в ту пору. Начиналось наше наступление под Москвой. Войска пришли в движение всюду — от ближних до самых дальних подступов к столице. Через сутки я уже был за освобождение города Ельца… в дивизии полковника Черокманова, начавшей бои Материал подготовлен Г. Б. Буяновой С. А. Косякова Моноспектакль «Тамбовская казначейша» в творческой биографии тамбовского артиста Юрия Владимировича Томилина В октябре 2008 года артисту Тамбовского областного государственного учреждения культуры «Тамбовтеатр» Юрию Владимировичу Томилину Указом Президента Российской Федерации за большие заслуги в области театрального искусства было присвоено почетное звание Народный артист Российской Федерации. Присвоение такого высокого звания стало событием не только в жизни замечательного артиста, любимого несколькими поколениями тамбовских зрителей, но и для всего города. Юрий Владимирович Томилин служит в Тамбовском драматическом театре с 1979 года. Он сыграл около 80 ролей, среди которых — самые разные и по масштабу, и по глубине психологического рисунка. «Стражником дрался с Климентом Фурманом в “Коварстве и любви”, играл пса Гаспара в новогодней постановке “Сокровища Бразилии”, роль Миньки в “Анахоретах”, Счастливцева в “Лесе”, девять ролей в “Декамероне”, роль Арлекина в “Игре любви и случая”», — вспоминал Юрий Владимирович в одном из многочисленных интервью . Любители театра помнят и другие роли артиста: Анучкина в «Женитьбе» Н. В. Гоголя, Телегина в «Дяде Ване» А. П. Чехова, Шута в «Двенадцатой ночи» В. Шекспира, Санчо Пансу в спектакле Д. Вассермана «Человек из Ламанчи» и еще многих-многих героев Юрия Владимировича. Однако одной из самых любимых тамбовчанами ролей Ю. В. Томилина, безусловно, является лукавый, остроумный, проницательный рассказчик поэмы М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша». Еще в 2004 году, когда отмечалось 190-летие со дня рождения М. Ю. Лермонтова, актер подготовил моноспектакль по поэме «Тамбовская казначейша». В библиотеках города Юрий Владимирович уже много раз читал лермонтовские произведения для молодежной аудитории. Неоднократно звучали в его исполнении на различных праздниках и в концертных программах знаменитые 14 вступительных строк: Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда, Он прежде город был опальной, Теперь же, право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, И фонари и мостовые, Там два трактира есть, один Московский, а другой Берлин. Там есть еще четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки; Там зданье лучшее острог… Короче, славный городок. Премьера полноценного спектакля по «Тамбовской казначейше» прошла в феврале 2004 года в выставочном зале Тамбовской областной картинной галереи. Тамбовская журналистка Маргарита Матюшина писала о премьере: «Это был настоящий театр одного актера. Эту удивительную форму театрального действа изобрел еще в 30‑е годы Владимир Яхонтов. Она крайне сложна, так как здесь исполнитель, будучи один на один со зрителем, должен передать всю атмосферу художественного произведения, сколь глубоко и философично оно ни было. Не каждый актер решается выйти в моноспектакле. Удержать внимание аудитории на протяжении длительного времени — задача непростая…» Моноспектакль «Тамбовская казначейша» Юрий Томилин давал на фоне портрета Михаила Юрьевича Лермонтова работы Ливия Щипачева, хранящегося в областной картинной галерее. Столик, свечи, фужер, карты и платок — вот тот небольшой декорационный антураж, который помогал Юрию Владимировичу создавать видеоряд произведения. Несуетность, продуманность мизасцен, пластичность, изящество, выразительность движений и мимики актера, его эмоции, удивительное — «томилинское»! — лукавство захватывали зрителей… В статье М. Матюшиной читаем о том, что на премьере моноспектакля в Большом зале Тамбовской картиной галереи был аншлаг. После успеха в Тамбове артиста ждало признание столичных зрителей. Юрий Владимирович читал лермонтовское произведение в Москве, в знаменитом зале Дома-музея Марии Николаевны Ермоловой. В нем выступало немало больших артистов, в их числе — Фёдор Иванович Шаляпин, поэтому выйти на публику в ермоловском музее — большая честь для каждого актера. Столичные любители художественного слова были приятно удивлены, что жанр, в котором успешно работает Юрий Владимирович, в провинции не утерян. Более того, моноспектакль тамбовчанина настолько их покорил, что Юрий Владимирович получил приглашение выступить в том же зале с новой чтецкой программой. На премьере в Москве присутствовал Сергей Андреевич Трапани, режиссер-постановщик более 40 спектаклей, эстрадных номеров и театрализованных представлений. Он оценил труд Юрия Владимировича Томилина как безусловно заслуживающий уважения, ведь актер сумел сделать постановку цельной и яркой самостоятельно, без помощи режиссера. Артист нашел сдержанную, но психологически насыщенную и очень выразительную форму, благодаря которой стихотворное произведение превратилось в яркий спектакль. Успех актера объясняется и любовью к поэту, чье творчество вошло в его жизнь с детства — он родился в Ставрополе, хорошо знал лермонтовские места, Кисловодск, Пятигорск. На вступительных экзаменах в театральное училище 17-летний абитуриент Юрий Томилин читал фрагмент из романа «Герой нашего времени»: «…Я как безумный выскочил на крыльцо, прыгнул на своего Черкеса, которого водили по двору, и пустился во весь дух по дороге в Пятигорск. Я беспощадно погонял измученного коня, который, хрипя и весь в пене, мчал меня по каменистой дороге … Я скакал, задыхаясь от нетерпенья. Мысль не застать уже ее в Пятигорске молотком ударяла мне в сердце! — одну минуту, еще одну минуту видеть ее, проститься, пожать ей руку… Я молился, проклинал, плакал, смеялся… нет, ничто не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете — дороже жизни, чести, счастья! Бог знает, какие странные, какие бешеные замыслы роились в голове моей…». По воспоминаниям Юрия Владимировича, он так самозабвенно читал сцену погони Печорина за уезжающей княгиней Верой, что после этого экзаменационная комиссия попросила будущего студента почитать что-либо более радостное и оптимистичное… …Окончив Ростовское училище искусств, затем ГИТИС, послужив в театрах Армавира и Черкасска, Юрий Владимирович приехал в Тамбов. 35 лет он остается ведущим артистом Тамбовского областного драматического театра и удивляет своей импровизацией и разнообразием таланта. Замечательная работа артиста в моноспектакле «Тамбовская казнаейша» запечатлена на аудиодиске, вошедшем в книгу «М. Ю. Лермонтов. “Тамбовская казначейша”. Антология» (Тамбов, 2007) — первом опыте подготовки такого издания! Моноспектакль Юрия Владимировича по лермонтовской поэме с интересом слушали в Лермонтовском государственном музее-заповеднике «Тарханы», заметив при этом: выдающиеся российские актеры читали в стенах дома-музея «Мцыри», фрагменты из «Демона», «Сашку», прозу Лермонтова, лирические произведения, созданные поэтом в разное время, а «Тамбовская казначейша» звучала здесь впервые — и в исполнении тамбовского актера! Полагаем, что впереди у народного артиста России, обладателя Лермонтовской медали Юрия Владимировича Томилина и его лермонтовского моноспектакля — много новых дорог, а в творческой судьбе талантливого тамбовского лицедея — новых интересных проектов и вдохновенных выходов на театральную сцену. Г. Б. Буянова, В. В. Колчанов Триумфальная лестница Тамбова: взгляд из настоящего Да, были люди в наше время Могучее, лихое племя: Богатыри… М. Ю. Лермонтов «Бородино» В 2012 году в Российской Федерации всенародно отмечался юбилей — 200-летие победы в Отечественной войне 1812 года, которая справедливо называется великой и священной. Она оставила глубокий след в сознании российского общества. Когда русская армия разгромила Наполеона и с победой возвращалась в Россию, ее встречу тщательно готовили. В столице империи — Санкт-Петербурге — были построены Нарвские триумфальные ворота, через которые войска торжественным парадом прошли для празднования победы. Нарвские ворота, вероятно, явились ответом российского правительства на строительство Триумфальной арки в Париже, которая начала сооружаться Наполеоном сразу после сражения под Аустерлицем в 1806 году. В 1834 году, перед Зимним Дворцом была возведена знаменитая Александровская колонна, воспетая гордостью нации А. С. Пушкиным. Выполненная из монолитного гранита весом более 600 тонн, она известна сегодня и каждому российскому школьнику, и иностранцу, посещающему Россию. В 1839 году на Бородинском поле был отлит памятник из чугуна в виде колонны с крестом. В память этого события Российский монетный двор отчеканил монеты с изображением «Бородинской колонны», а в селе Бородино по распоряжению Николая I был оборудован Бородинский музей и устроен парковый ансамбль. Его преемник Александр II также высоко почтил память наших воинов-освободителей. По его распоряжению во второй столице городе Москве был возведен знаменитый храм Христа Спасителя. Не остался в стороне от архитектурного строительства в честь войны 1812 года и Тамбов. В нашем городе символом победы и памятником тамбовцам, погибшим на полях сражений, стала колокольня Спасо-Преображенского собора. Как и храм Христа Спасителя или Бородинская колонна, Тамбовская колокольня в годы Советской власти была уничтожена, и епархиальное правление во главе с митрополитом Феодосием приняло решение ее воссоздать. Историческое место было сохранено, и теперь соборная колокольня, вернувшись в рамки старого архитектурного ансамбля, становится объектом культурного наследия федерального значения. Кроме того, колокольня великолепно вписывается в черты современного города: ее часы, стилизованные под старину, видны издалека и чем-то напоминают ратуши средневековых европейских городов. Следует вспомнить и Собор Покрова Пресвятой Богородицы, или Церковь Покрова Пресвятой Богородицы при 7‑м запасном Кавалерийском полку, расположенную на улице Набережной, на пересечении ее с Кронштадтской. Она была основана в 1658 году и заново отстроена в 1763‑м. В простонародье ее окрестили Солдатской, потому что в дореволюционное время в ней, как правило, отпевали погибших солдат. Еще одним крупным событием в культурно-исторической жизни Тамбова стало открытие Триумфального спуска в честь героев войны 1812 года. Возводя триумфальную лестницу, тамбовцы продолжили традиции мемориально-архитектурного строительства, традиции торжественно-пышной помпезности, которая всегда характеризовала социально-экономическую стабильность, мощь и величие государства. Военные события 1812 года не коснулись территории Тамбовской губернии, она находилась вне района сражений. И хотя непосредственно краю война не угрожала, тамбовцы были охвачены патриотическим порывом и готовились к борьбе c Наполеоном. Губернатор Петр Андреевич Нилов созвал 25 июля 1812 года представителей тамбовского дворянства и купечества на экстренное заседание, на котором единогласно было решено сформировать народное ополчение и собрать денежные суммы на обмундирование и продовольствие для ратников. Сразу же дворяне внесли — 583 руб. наличными и на 9489 руб. хлеба, сдали 72 лошади стоимостью 10 800 рублей, от духовенства поступило 3000 рублей, от купечества 2759 рублей, от мещан 2500 рублей. Всего за 1812 год губернские власти внесли полмиллиона рублей, в действующую армию ушел обоз с провиантом и фуражом, жители безвозмездно передали армии 3 тысячи волов, сотни лошадей, а также поставляли провиант на протяжении всей компании 1812 года. Численность ополчения, собиравшегося на Тамбовщине, в августе 1812 года достигла 12 тысяч человек, а возглавить его предложили выдающемуся русскому флотоводцу Федору Федоровичу Ушакову, жившему тогда в родовом имении Алексеевка Темниковского уезда. Он с благодарностью воспринял это известие, но отказался от почетного поста изза старости и болезни. Ополчение возглавил бригадир А. А. Пашков, однако выход тамбовцев в Москву был отменен распоряжением М. И. Кутузова. Тамбовские ратники несли сторожевую службу в своей губернии, надзирали за пленными, а после того, как французы оставили Москву, были распущены [11]. С событиями Отечественной войны 1812 года связаны имена славных уроженцев Тамбовщины: генерал-майора Алексея Васильевича Воейкова, генерал-майора Степана Васильевича Дяткова, генерала от инфантерии Паисия Сергеевича Кайсарова, подполковника Николая Ивановича Кривцова, подполковника лейб-гвардии, декабриста Михаила Сергеевича Лунина, генерал-майора Павла Ивановича Мерлина, генерал-майора Федора Викторовича Назимова, генерал-лейтенанта Ивана Терентьевича Сазонова, генерал-майора Михаила Львовича Трескина, генерал-майора Михаила Александровича Фонвизина, генерал-адъютанта Якова Алексеевича Потемкина, генерал-майора Павла Васильевича Патулова, генерал-майора Федора Федоровича Падейского. Когда началась кампания 1812 года, уроженцу тамбовского дворянского рода Сазоновых, владельцу усадьбы в Малой Талинке Тамбовского уезда Ивану Теренть-евичу Сазонову было доверено командование воинским резервом, которым он руководил во время отступления русской армии, а затем и в наступательных операциях генерал-фельдмаршала Петра Христи ановича В итгенштейна. Будучи командиром 14‑й пехотной дивизии, И. Т. Сазонов отличился в трехдневном бою под Клястицами, в деле при реке Свольня, при штурме Полоцка (за что награжден орденом Святого Владимира 2‑й степени), в разгроме баварцев у Глубокого и в сражении под Чашниками (награжден золотой шпагой «За храбрость» с алмазами). Надо отметить, что «золотой саблей с алмазами награждались генералы, которые в сложнейшей ситуации не потеряли хладнокровия и своими умелыми действиями уменьшили потери русской армии» [1, c. 113]. 18 октября 1812 года И. Т. Сазонов был произведен в генерал-лейтенанты, а вскоре в связи с настигнувшей его болезнью ушел в отставку. Он провел последние годы жизни в тамбовском имении, где скончался 9 мая 1823 года и похоронен. Уроженец Тамбовской губернии Паисий Сергеевич Кайсаров был адъютантом М. И. Кутузова, в 1811–1812 гг. — правителем канцелярии Кутузова. В 1811 г. произведен в полковники. В кампанию 1812 г. состоял при штабе Кутузова дежурным генералом сначала в Санкт-Петербургском ополчении, затем в Главной армии. В 1813 г. произведен в генералмайоры. В 1814 г. участвовал в штурме г. Мелен во Франции, тем самым перекрыв путь наступления императора Наполеона на Париж. П. С. Кайсаров — кавалер российских орденов Св. Георгия 3‑й степени, Св. Владимира 1‑й степени, Св. Александра Невского, Св. Анны 1‑й степени с алмазами, знака отличия «За военное достоинство», австрийского военного ордена Марии Терезии 3 степени, прусского ордена Красного орла 2‑й степени, шведского ордена Меча, баварского военного ордена Максимилиана Иосифа. Был награжден золотой шпагой «За храбрость» с алмазами. Тесно связан с тамбовской землей потомственный дворянин, уроженец села Рассказово Тамбовской губернии генерал-майор Александр Васильевич Воейков, хозяин одной из красивейших тамбовских дворянских усадеб — Ольшанки Борисоглебского уезда. Во время Отечественной войны 1812 года А. В. Воейков командовал егерской бригадой в составе дивизии генерал-лейтенанта Дмитрия Петровича Неверовского, и командир дивизии характеризовал Воей-кова как знающего, волевого командира, внимательного к своим подчинённым. А. В. Воейков и его солдаты героически сражались у Шевардино, в Бородинском сражении его бригада находилась в составе передового отряда левого фланга и располагалась в лесу между деревнями Утица и Семеновское, защищала одно из самых опасных мест — знаменитые Семёновские флеши. Действия А. В. Воейкова были высоко оценены М. И. Кутузовым, за отличие при Бородине офицер был награжден чином генерал-майора. После войны А. В. Воейков обратился к устроению усадьбы Ольшанка. Его супруга Вера Николаевна, урожденная Львова, в воспоминаниях писала: «Получив высшее образование, изучая постоянно военное дело, он теперь стремился в сельское уединение, чтобы посвятить себя практической деятельности мыслящего земледельца» [9]. Для строительства усадьбы Воейковыми было выбрано живописное место на берегу реки Шибряйка. На лесной поляне был возведен господский дом, заложен парк, украшенный декоративными прудами, оранжереями, поставлены многочисленные хозяйственные постройки. Рядом с усадьбой располагалось крепостное село. Семейное счастье супругов Войковых продолжалось всего десять лет. В 1825 году от последствий старых боевых ран, Алексей Васильевич скончался, оставив жену и троих детей — Леонида, Алексея и Марию. Он похоронен в Иоанно-Предтеченском Трегуляевском монастыре. Дела в Ольшанке после смерти супруга взяла в свои руки Вера Николаевна. В память покойного мужа в 1843 году ею в усадьбе Воейковых была заложена большая церковь, строительство которой было завершено в 1860 году. Статский советник Николай Иванович Кривцов, брат декабриста Сергея Николаевича Кривцова, родился в Орловской губернии, в имении Кривцовых Тимофеевское. Военная служба Кривцова началась в качестве юнкера в полку. «Молодым офицером, — пишет В. А. Кученкова, — он участвовал в сражении под Бородино и был ранен в руку» [1, c. 266]. Кривцов был единственным офицером роты, оставшимся в бою в живых, но попал в плен. Вместе с ранеными французскими офицерами он был помещен в лазарет (он помещался в Воспитательном доме) и не позволил казакам, захватившим лазарет, казнить французов. Его поступок получил одобрение и личную благодарность императора Александра I и орден почетного легиона с бриллиантовым перстнем от Людовика XVIII. Во время сражения под Кульмом разорвавшееся ядро оторвало Кривцову ногу. После продолжительного лечения за границей, в результате которого смог ходить и даже танцевать (протез для него был изготовлен в Лондоне), Кривцов решился служить на гражданском поприще. В течение трех лет — с 1814 по 1817 гг. — он провел в путешествии по Европе. В Женеве и затем в Париже он слушал лекции по технологии, физике, политической экономии, литературе, праву; изучал ланкастерскую систему обучения и написал о ней записку, которая была представлена Государю Лагарпом, с которым Кривцов сблизился. Кривцов «вникал во все хозяйственные подробности, осматривал фабрики, собирал тонные сведения о садоводстве, строительстве и многом другом» [1, с. 266]. Кривцов вел дневник, записывая впечатления и возникавшие соображения. Б. Н. Чичерин, познакомившись с дневником Кривцова, писал: «В беглых заметках видно столько ума, столько наблюдательности, такие возвышенные стремления, такой просвещенный взгляд на вещи, такие меткие, удивительные, для 23-летнего неподготовленного юноши, суждения о людях и об окружающих явлениях, что они становятся любопытным памятником прошлого» [1, с. 266]. Вернувшись из Лондона в Россию, Кривцов женился на Екатерине Федоровне Вадковской и был назначен губернатором в Тулу, став одним из участников движения за придание Куликову полю статуса мемориала. Обладая острым умом, европейскими знаниями и сильным, но вспыльчивым характером, Кривцов с трудом приживался в провинции. Вскоре из Тулы он был переведен губернатором в Воронеж, затем в Нижний Новгород, но ни на одной должности подолгу не удерживался — был деятелен, неуступчив, правосуден и бескорыстен. В 36-летнем возрасте Кривцов приехал в Любичи — поместье жены — и превратил его в образцовую усадьбу в английском вкусе. «Кривцов был прекрасным оратором, умел горячо и выразительно говорить, но чувствительность своей души старался скрывать. Б. Н. Чичерин вспоминал: “Он наслаждался… деревенскою тишиною, и свободою…, и друзьями, которых он обрел в этой глуши. Здесь порою смягчалась и раскрывалась эта обыкновенно сдержанная, железная натура… Иногда, сидя вечером на террасе, в домашнем кругу, Кривцов говорил наизусть множество стихов из любимых им поэтов, некоторых лично ему близких, и вдруг, под впечатлением тихого и теплого летнего вечера, носящегося кругом благоухания, и поэтического настроения, вызванного обновленными в его памяти образами и звуками, этот с виду совершенно холодный человек заливался слезами”. Самой большой привязанностью Кривцова была его единственная дочь, которую он боготворил. Все сходились во мнении, что умом и характером она была похожа на отца» [10], — пишет о Н. И. Кривцове М. Климкова. А. С. Пушкин писал из Москвы Кривцову в Тамбовскую губернию в 1831 году: «Посылаю тебе, милый друг, любимое мое сочинение. Ты некогда баловал первые мои опыты. Будь благосклонен к произведениям более зрелым. Что ты делаешь в своем уединении? …Мне… хотелось с тобою увидаться и поболтать…, бог ведает, когда и где Судьба сведет нас опять. Мы не так-то легки на подъем. Ты без ноги, а я женат…» [12]. В гостях у Кривцова в Любичах Пушкин не был, хотя многие друзья и добрые знакомые останавливались у Николая Ивановича: Я. И. Сабуров, П. А. Вяземский, Н. Ф. Павлов. В 1833–1841‑х годах в Любичах часто бывал поэт Евгений Абрамович Боратынский, в 1835 и в 1839 годах, проездом с Кавказа, здесь гостил родной брат Николая Ивановича — декабрист Сергей Николаевич Кривцов. Н. И. Кривцова не стало в августе 1843 года. К сожалению, великолепная усадьба Кривцовых в Ольшанке с оригинальными архитектурными сооружениями, удивительной красоты парком, оранжереями пришла в упадок и ныне совершенно разрушена. Отличился в военной кампании 1812 года Яков Алексеевич Потемкин, генерал-лейтенант, генерал-адъютант из дворян Тамбовской губернии. Он командовал арьергардом 2-го пехотного корпуса, проявил мужество за бои под Витебском произведен в генерал-майоры. Сражался под Бородино, Смоленском, Можайском, Тарутином. В декабре 1812 года стал командиром Семеновского полка. В 1813 г. участвовал в сражениях при Лютцене, Баутцене, отличился при Кульме. Участвовал в походе во Францию в 1814 г. За отличие при взятии Парижа пожалован в генерал-адьютанты. Среди его наград — самые почитаемые российские ордена Св. Владимира 1 степени, Св. Александра Невского с алмазами, Св. Анны 1 степени с алмазами, а также прусские ордена — австрийский военный орден Марии Терезии, крест за Кульм. Я. А. Потемкин был награжден и золотой шпагой «За храбрость». Сражался с французами под Смо-ленском и Бородино тамбовский дворянин Степан Васильевич Дятков, был дважды ранен. Позже он участвовал в сражениях под Дрезденом и Лейпцигом, был награжден орденом Св. Владимира 4 степени, Св. Анны 1 и 2‑й степени и Св. Георгия 4 степени. Мужество Павла Ивановича Мер-лина, выходца из тамбовских дворян, было отмечено еще тогда, когда он был участником войны со Швецией. В 1812 г. он командовал 2‑й резервной артиллерийской бригадой, участвовал во многих сражениях — при Смоленске, Бородино, Тарутино, Малоярославце, Вязьме, Красном, в заграничных походах 1813–1815 гг. Его награды — ордена Св. Георгия 3 и 4 степени, Св. Владимира 3 степени, Св. Анны 1 степени и другие. Потомственный тамбовский дворянин Федор Викторович Назимов отличился еще во время русско-шведской войны 1788–1790 гг., за что был награжден чином секунд-майора. В начале 1812 г. состоял в 15 пехотной дивизии в корпусе генерала Е. И. Маркова. В начале войны возглавлял всю дивизию. Отличился в сражении при Городенче, участвовал в заграничных походах 1813–14 гг., получил чин генерал-майора. Он — кавалер орденов Св. Георгия 4 степени, Св. Анны 2 степени, Св. Владимира 3 степени. Михаил Львович Трескин, происходивший из дворян Кирсановского уезда Тамбовской губернии, участвовал еще в итальянском походе А. В. Суворова, в боевых действиях на Дунае в 1806–1807 гг. В 1812 г. он командовал Азовским пехотным полком. Участвовал в боях под Ригой, в бою на реке Ушача под Полоцком, в сражении при Чашниках, Старом Борисове. За мужество и военное искусство был награжден орденами Св. Георгия 4 степени и 3 степени. За отличное мужество и храбрость, оказанные в сражении под Данцигом 25 октября 1813 г., он был награжден золотой шпагой «За храбрость». Среди его наград — орден Св. Анны 2 степени с алмазами, Св. Владимира 4 степени с бантом, прусский орден «За заслуги». В составе 3‑й армии сражался Федор Федорович Падейский, происходивший из дворянского рода Борисоглебского уезда Тамбовской губернии. Он участвовал в боях под Кобрином, Борисовом, в заграничных походах 1813–14 гг., был комендантом крепостей Торн (1813–15 гг.) и Динабург (1815–26 гг.), стал генерал-майором. Среди его наград — Георгиевские кресты 3 и 4 ст., золотая шпага. Из дворян Моршанского уезда происходил Павел Васильевич Патулов, начавший службу в 1775 г. рядовым Семеновского полка и дослужившийся до чина генерал-майора. Отличился во время войны с Турцией, был тяжело ранен. Во время войны 1812 г. Павел Васильевич был одним из организаторов Московского ополчения. Во главе полка ополченцев участвовал в сражениях при Бородине, Тарутине, Малоярославце, Вязьме. В 1814 г. вышел в отставку. Его награды — Георгиевский крест 4 степени, ордена Св. Владимира 3 и 4 степени, Анны 1 степени и золотая шпага. Уроженцем Кирсановского уезда Тамбовской губернии был Михаил Сергеевич Лунин — личность яркая, непримиримая, легендарная. Пушкин называл его «умнейшим человеком нашего времени». Во время Отечественной войны 1812 года в составе кавалергадского полка, входившего в состав 1‑й армии, он участвовал в бою под Островной, в сражении под Смоленском. Храбрый офицер отличился под Бородино, получил в награду золотую шпагу «За храбрость». Человек отчаянной решимости и смелости, он предлагал М. И. Кутузову проникнуть в ставку Наполеона и заколоть его кинжалом! Михаил Сергеевич принимал участие почти во всех наиболее значительных операциях второго наступательного периода войны — сражениях при Тарутине, под Малоярославцем, Красным. 14 января 1813 года был произведен в ротмистры. В 1813 году Лунин сражался при Люцене, Бауцене, Кульме. За сражение при Кульме Лунин был награжден орденом Владимира 4‑й степени, за сражения под Борисовом и Фер-Шампенуазе — орденом Св. Анны 2‑й степени. Он участвовал в заговоре декабристов, принадлежа к Северному обществу. Во время следствия Лунин так прямо и смело отвечал на задаваемые ему вопросы, что ухудшил тем свою участь. Он был осужден на каторгу по 2-му разряду, на 25 лет, и отправлен в Читу, откуда потом переведен в Петровский завод. По отбытии каторжных работ Лунин, находясь на поселении в Сибири, написал резкое, антиправительственное сочинение «Взгляд на русское тайное общество с 1816 по 1826 год». Он был вновь заключен в Акатуйскую тюрьму при Нерчинских горных заводах и скоропостижно скончался 3 декабря 1845 года. Историки предполагают, что смерть Лунина от апоплексического удара была насильственной… [8]. Михаил Александрович Фонвизин, потомок тамбовских дворян, во время грозных событий Отечественной войны 1812 года был адъютантом генерала Ермолова. Храбрый офицер сражался при Смоленске, был награжден орденом Владимира 4‑й степени. За сражение при Бородине награжден орденом Анны 2‑й степени. От Тарутина М. А. Фонвизин был командиром партизанского отряда. За участие в сражении при Малоярославце награжден золотой шпагой — «За храбрость». Он — участник Кульмского боя и сражения под Лейпцигом [3]. М. А. Фонвизин — декабрист, участник Союза Спасения, Союза Благоденствия и Северного тайного общества. Получив известие о восстании в Петербурге, Фонвизин вместе с другими членами общества считал необходимым поддержать восстание — поднять воинские части в Москве. За свои убеждения он был осужден на 12 лет каторжных работ и сослан в Сибирь [3]. «История сохранила свидетельство о подвиге унтер-офицера Егора Митрофанова из Рассказова и рядового Александра Федорова из Тамбова. Весной 1813 года русские войска вышли на рубеж р. Эльбы. Наши земляки Митрофанов и Федоров были посланы в дозор. Притаившись в густых прибрежных зарослях, они зорко наблюдали за противоположным берегом, где располагались французы. Вскоре часовые заметили плывущую прямо на них лодку с вражескими солдатами. Мгновенно созрело решение: принять бой, поразить противника неожиданностью. Как только лодка причалила к берегу, Митрофанов и Федоров выскочили из засады, подняли крик, открыли пальбу. Не разобравшись в обстановке, огорошенные внезапным нападением, французы поспешили сдаться в плен. Так, двое воинов-тамбовцев, проявив отвагу и находчивость, пленили около 40 французов и доставили их в свой штаб, — пишет Н. Макарова. — В 1814 году наши войска дошли до Парижа. За патриотизм, проявленный при взятии города, многие рядовые воины были награждены медалью “За взятие Парижа 19 марта 1814 года”, среди них был и наш земляк Родион Ишин» [11]. Память о тамбовчанах — героях войны 1812 года — воплощена в героических скульптурных портретах и надписях двух горельефов Триумфального спуска — «Оборона» и «Атака». И «Оборону», и «Атаку» украшают слова лермонтовского стихотворения «Бородино», ставшего символом русского противостояния врагу, беззаветного мужества и любви к Отечеству. Лермонтовские строки: «Уж постоим мы головою за Родину свою!» и «Недаром помнит вся Россия про день Бородина!» — напоминают о том, как погожим осенним утром 7 сентября 1812 года, как только рассеялся туман и над лесом показался солнечный диск, первые удары французской артиллерии обрушились на левый фланг русской армии — Багратионовы флеши. Одно за другим заревели вражеские орудия, ведя перекрестный огонь. Несколько артиллерийских батарей, общей численностью в 400 орудий, в течение дня обстреливали русские позиции. На этот вызов ответили русские батареи, разгорелась канонада. Потом в бой пошла пехота, гусары в высоких киверах и алых ментиках. Тяжелые удары орудий и грохот ядер слились со звоном клинков, храпом лошадей, криками и стонами людей и свистом пуль. Шел бой, Бородинский бой! Вам не видать таких сражений! Носились знамена, как тени, В дыму огонь блестел, Звучал булат, картечь визжала, Рука бойцов колоть устала, И ядрам пролетать мешала Гора кровавых тел… [4, с. 256] Наполеон направил удар более половины своей армии — 72 тысячи человек! — на Багратионовы флеши. Французские полки восемь раз бросались в атаку, а русские войска огнем и штыком отбрасывали врага: Изведал враг в тот день немало, Что значит русский бой удалый, Наш рукопашный бой!.. Земля тряслась — как наши груди; Смешались в кучу кони, люди, И залпы тысячи орудий Слились в протяжный вой… [4, с. 257] На флешах погибла гренадерская дивизия генерала Воронцова, ее сменила третья пехотная дивизия генерала Коновницына. Здесь, на флешах был смертельно ранен Петр Иванович Багратион. Каждый воин здесь был героем, и даже раненые, перевязав раны, шли в бой… Чтоб помочь левому флангу, Кутузов бросил в тыл французам русскую конницу под командованием генералов Платова и Уварова, и в результате этого маневра левое крыло французских войск было опрокинуто и отброшено. Только в четвертом часу дня ценой огромных потерь французам удалось овладеть редутом Курганной батареи, который защищал корпус Раевского. Во время четвертой атаки французов на русский левый фланг, Главнокомандующий приказал ввести в бой резервные войска генерала Милорадовича и артиллерийскую бригаду генерала Мерлина — нашего земляка. Шевардинский редут, Багратионовы флеши, Утицкий курган, Семеновский овраг, высота батареи Раевского — каждый эпизод Бородинской битвы свидетельствует о беспримерном героизме русских солдат и офицеров. Н. И. Михайловский-Данилевский, повествуя о событиях памятного дня Бородинской битвы, писал: «Медь и чугун оказывались недостаточными к смертельному истреблению. Раскаленные пушки не выдерживали действия пороха, разрывались и лопались. Пальба огнестрельных орудий, звук барабанов, восклицания победителей, стенания раненых, ржание лошадей, вопли умирающих, произносимые на всех европейских языках крики командования, угроз, отчаяния, лютое ожесточение сражавшихся превратили поле Бородинское как будто в обитель зла. Не помогли Наполеону великое превосходство в числе войск, бешенство нападений, неумолкавший огонь орудий <…>. Нигде не показывали Русские более равнодушия в опасностях, более терпения, твердости, презрения к смерти, как при Бородине… Европа очами сынов своих убедилась в Бородине, что Русские могут скорее пасть с оружием руках, чем остаться побежденными» [5, с. 254]. Вот смерклось. Были все готовы Заутра бой затеять новый И до конца стоять… Вот затрещали барабаны — И отступили басурманы. Тогда считать мы стали раны, Товарищей считать. [4, с. 257] Потери обеих сторон были огромны. «Из всех моих сражений, — признавался в мемуарах, написанных на острове Эльба Наполеон, — самое ужасное то, что я дал под Москвой. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми. Из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвою выказано французами наиболее доблести и одержан наименьший успех» [6, с. 31–32]. Для того, чтоб увековечить память о войне 1812 года, тамбовцы выбрали очень красивое место. Крутой берег реки Цны, соединяющийся через Тезиков мост с Парком Дружбы, — район излюбленного места отдыха горожан. И проект осуществился на славу. Смотрящему на Тамбов с противоположной стороны Цны непременно покажется, что триумфальная лестница похожа на огромный корабль с палубами и мачтами, приставший в тамбовский порт из далекого времени русского триумфа… В 2012 году многие СМИ откликнулись на это исключительное событие. Мы помещаем один из откликов, написанный корреспондентом газеты «Тамбовский курьер» Валерием Захаровым, чтобы вы, уважаемые читатели, могли представить волнение и гордость нынешних тамбовчан за отчий край, за героев-земляков. «И вот в Тамбове появился такой памятник — триумфальный спуск к Тезикову мосту, посвященный двухсотлетию победы русского народа в Отечественной войне 1812 года. Триумфальная лестница сооружена по инициативе администрации города Тамбова на средства “Собора Тамбовских благотворителей”. Автором является заслуженный архитектор РСФСР Александр Куликов. На двух из четырех уровней установлены горельефы, которые отображают два действия — “Атаку” и “Оборону”. Спуск полностью отделан красным гранитом и мрамором. — Мне пришлось, — рассказывает Александр Куликов, — несколько раз посещать музеи, посвященные войне 1812 года. Отсюда и почти документальная точность. Если присмотреться, то можно различить лица русских генералов: это и Ермолов, и Барклай-де-Толли, и казачий атаман Платов. Поначалу эскизы были наполнены и другими деталями, но затем я их упростил, убрав изображения поверженных врагов, изобразив вместо них низкие свинцовые тучи, венчает верх горельефа изображение победных русских знамен. Кроме того, я решил посвятить этот памятник и молодежи Тамбова шестидесятых годов прошлого века. Ведь это они посадили на голом месте деревья, превратившиеся потом в парк Дружбы. Именно туда и ведет новый триумфальный спуск. Пусть эти сейчас уже седые люди приходят к ярусам моста, смотрят на противоположный берег реки, вспоминают свою молодость. Продумывать же эскиз, по словам архитектора, было достаточно легко. Высокий берег, прекрасная Набережная как бы сами вырисовали вид лестницы: горизонтальная, многокаскадная, она со стороны улицы носит украшательский элемент, а со стороны реки несет функцию удобного и легкого подъема и спуска. Именно такого сооружения ждали горожане много лет. На открытие триумфального спуска собрался весь город: здесь присутствовали и представители администраций области и города, духовенство, студенты и школьники, просто горожане, которые в этот час направлялись на свои дачи. Губернатор Олег Бетин, приехавший на открытие немного раньше намеченного срока, вместе с главой администрации Тамбова Александром Бобровым и архитектором Александром Куликовым не только прошелся по Набережной, но и спустился на Тезиков мост, полюбовавшись открывающейся оттуда панорамой берега. Эта прогулка, видимо, сказалась на речи губернатора, произнесенной при открытии триумфального спуска. Поздравив тамбовчан с новым памятником культуры, Олег Бетин заметил, что стоит теперь перед городом и новая задача — благоустроить всю Набережную. А памятников нужно много и разных. Председатель областной Думы Александр Никитин отметил, что празднование двухсотлетнего юбилея победы русского народа в Отечественной войне 1812 года поднимает дух народа именно сегодня. Осенний ветерок как бы сдул с памятного знака покрывало. И горожанам предстала стела, на которой были высечены слова, рассказывающие и об истории памятника, и о строителях и меценатах. Тем временем горожан и гостей Тамбова пригласили уже к самой реке, здесь состоялось открытие самого спуска и двух горельефов. Протоиерей Георгий Неретин в торжественной обстановке освятил памятник, в своей проповеди отметив, что рассматривать это величественное сооружение нужно как мост нашей памяти, ведущей к славной истории православного русского духа. После торжественного открытия триумфального спуска сотни горожан долго не расходились, обсуждая это событие. И многие отзывались положительно: ведь только глядя на красоту можно воспитать в себе добрые чувства, научиться бережно относиться к памяти, сегодняшнему состоянию города. — Как только ко мне приезжают родственники из других городов, — рассказал тамбовчанин Виктор Ежов, — мы непременно идем на Набережную — самое красивое место города. А теперь сюда я их буду водить с гордостью: не в каждом городе есть такое сооружение. Спасибо архитектору и городским властям. В этот день на новом спуске была сделана не одна сотня фотографий. А после обеда к Тезикову мосту потянулись свадебные кортежи. Пройдет немного времени, и, я уверен, на Набережной у триумфального спуска весной вновь появятся толпы горожан. Ведь именно в этом месте, на другом берегу реки в начале парка Дружбы расположена соловьиная роща. И сто, и двести лет назад тамбовчане приходили сюда по ночам слушать пение птиц. А теперь делать это будет еще удобнее» [7]. Жители областного центра убеждены, что создание Триумфальной лестницы явилось огромным событием для современников и для грядущих поколений и станет яркой страницей летописи истории Тамбовского края. Этот памятник имеет духовное, нравственное и патриотическое значение и является историческим деянием, воскрешающим в памяти потомков подвиг воинов-тамбовцев, героев Отечественной войны 1812 года. Примечания 1. Кученкова В. А. Усадьбы Тамбовской губернии. Тамбов: ОАО «Тамбовская типография “Пролетарский светоч”», 2010. 2. Павлова Л. Я. Декабристы-участники войн 1805–1814 гг. М.: Изд-во «Наука», 1979. 3. Орлик О. В. «Гроза двенадцатого года…». М.: «Наука», 1987. 4. Лермонтов М. Ю. Стихотворения. М.: Эксмо, 2007. 5. Михайловский-Данилевский Н. И. Описание Отечественной войны в 1812 году. М.: Яуза, Эксмо, 2008. 6. Протоиерей Л. Константинов. «Не нам, Господи, но имени твоему». К 200-летию нашествия Наполеона на Россию. Белгород: Изд. отдел Белгородской и Старооскольской епархии, 2012. 7. Захаров В. Мост из прошлого в будущее // Тамбовский курьер. № 41. 9 октября 2012 года. 8. Гессен А. Во глубине сибирских руд… Декабристы на каторге и в ссылке. М.: Издво «Дет. лит», 1965. 9. http://sibac.info/archive/nature/Natur11.07.2013.pdf 10. http://marina-klimkova.livejournal.com/6307.html 11. http://tambovlib.ru/index.php?view=books.1812_tambov 12. Переписка А. С. Пушкина. В 2‑х т. Т. 1. М.: «Худ. лит.», 1982; http://az.lib.ru/p/pushkin_a_s/text_1831_perepiska_s_krivtzovym.shtml Часть IV Имя М. Ю. Лермонтова на страницах тамбовской периодики «Пускай историю страстей и дел моих хранят далекие потомки…» Имя М. Ю. Лермонтова, его творчество любимо многими поколениями тамбовцев, дорого всем нашим землякам. Незаурядная личность писателя, дальше его родословная, интересные факты его биографии, подробности жизни предков и родственников поэта привлекали к себе внимание профессиональных исследователей, журналистов, краеведов, любителей его поэзии. На страницах тамбовских газет освещались вопросы, связанные с осмыслением Лермонтовым эпохальных событий русской истории, характера его творчества и пророческого дара, проявившегося в его произведениях, непосредственной и безраздельной любви писателя к родной природе, Отечеству. Особое место занимают работы, посвященные событиям декабря 1835 года, предполагаемому приезду М. Ю. Лермонтова Тамбов и дальнейшему пути в Тарханы, созданию поэмы «Тамбовская казначейша». Территориальная близость имения Е. А. Арсеньевой, бабушки писателя, к Тамбову предоставила тамбовчанам редкую, а подчас и неосуществимую для многих любителей поэзии Лермонтова возможность побывать в Тарханах и выразить свои впечатления в статьях, которые в изобилии публиковались в изданиях тамбовской периодической печати. Человеческое достоинство, пылкая душа, глубочайший ум писателя, необыкновенная энергия лермонтовского слова обусловили непреходящий интерес к его художественному наследию, не прерывающийся в течение более полутора веков. В этом разделе книги мы предлагаем вниманию читателей лишь малую часть публикаций, которые были подготовлены и изданы в тамбовских газетах в разное время — с 1941 по 2014 год. Материал подготовлен Г. Б. Буяновой Н. Бродский Великий поэт-патриот (К столетию со дня гибели М. Ю. Лермонтова) «Я родину люблю и больше многих»… — гордо заявлял семнадцатилетний Лермонтов в одном из ранних своих стихотворений (1831 г.). Большое чувство патриота Лермонтов пронес через всю свою жизнь. Он любил народ, его историю, его творчество, любил природу своей страны. С детских лет его восхищало Ее степей холодное молчанье, Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям… Лермонтов чутко прислушивался к народным песням и глубоко проникся духом народного творчества. Он знал быт и нужды народа, любил простых людей; будучи офицером, жил с солдатами одною жизнью, ел с ними из одного котла, спал на голой земле. Не было темы более дорогой и близкой поэту, чем борьба за освобождение человека. «Страна господ» — знать крепостнической России — была ненавистна Лермонтову. Его стих, «облитый горечью и злостью», метко разил «свободы палачей» Царь Николай, придворная клика, дворяне рабовладельцы, чиновная Россия видели в лице поэта своего непримиримого врага. Среди гонителей всего талантливого и честного в стране была влиятельная группа немецких графов и баронов, которая верноподданнически служила царской династии, не скрывай своего презрения к России и русскому народу. О таких людях — шефе жандармов Бенкендорфе, его правой руке — Дуббельте, министре Нессельроде и прочих — Лермонтов, негодуя писал: …Вот народ: И без таланта правит и за деньги служит, Всех давит… Поэт противопоставлял этим «подлецам в мундирах» мужественных борцов за вольность, «отчизны верных сынов», которые не могут примириться даже с мыслью, чтобы «пред властию чужой склонилась гордая страна», и предпочитали смерть в бою с врагом позору жить «под самовластием чужим». Поэт создал замечательный образ русской патриотки. Муж «славянки молодой» вернулся с битвы израненный, в крови и, едва промолвив жене, что «наш милый край порабощен… орда взяла», упал и умер «кровавой смертию бойца». Жена ребенка поднимает Над бледной головой отца: «Смотри, как умирают люди, И мстить учись…». (Баллада, 1830). Так же трогателен тип матери, лелеющей у детской колыбели мечту о сыпе, храбром воине, «богатыре с виду», жизнь которого отдана битвам, родине и воле. Для самого Лермонтова понятия родина и свобода были неразрывны. Свобода народа, знал поэт, куется в битвах, в трудах и подвигах. Лермонтов с любовью воспевал борьбу с тиранами (повесть «Вадим»), героическую борьбу народов за свою независимость («Измаил-бей» и др.). Великий русский поэт, он был другом всех, кто терпел гонения, кто задыхался в неволе (драма Испанцы», поэма «Боярин Орша»). Исключительное место в творчестве Лермонтова занимает цикл произведений, посвященных отечественной войне 1812 года. Патриотизм Лермонтова нигде так мощно не проявлялся, как в его живом чувстве народного характера этой войны. До конца жизни поэт с восторгом рисовал героев исторической битвы с армией Наполеона («Поле Бородина», «Бородино»), величие народа, решившегося сжечь Москву (драма «Странный человек»). Описывая «панораму Москвы», Лермонтов вспоминал Поклонную гору, «откуда Наполеон кинул первый взгляд на гибельный для него Кремль, откуда в первый раз он увидал его вещее пламя — этот грозный светоч, который озарил его торжество и его падение!». Московский Кремль жил в сознании поэта, как символ могущества русского народа, как знак народного торжества после тяжких испытаний, как напоминание о величайших исторических событиях в жизни страны. Незадолго до смерти Лермонтов писал: Москва, Москва!.. люблю тебя как сын, Как русский, — сильно, пламенно и нежно! Люблю священный блеск твоих седин И этот Кремль зубчатый, безмятежный. Напрасно думал чуждый властелин С тобой, столетним русским великаном, Померяться главою — и обманом Тебя низвергнуть. Тщетно поражал Тебя пришлец: ты вздрогнул — он упал! Первым стихотворением, которое молодой поэт хотел отнести Пушкину для журнала «Современник» в начале 1837 года, было «Бородино», эта художественная запись рассказов участников великого сражения. Поэт в этом стихотворении говорит устами старого ветерана, простого солдатаартиллериста, всем сердцем, всей кровью связанного с Родиной, за которую он готов отдать свою жизнь: Уж постоим мы головою За Родину свою! С уверенным чувством несокрушимой мощи народа вспоминал солдат про бородинский бой: Изведал враг в тот день немало, Что значит русский бой удалый, Наш рукопашный бой!.. Вместе с рядовым участником бородинского сражения пламенно верил в силу народа и автор «Бородина». Страстная поэзия Лермонтова, его горячий патриотизм живут и в наши дни. Великого поэта, певца победоносной отечественной войны 1812 года знают и любят народы советской страны. Лермонтов — горячий патриот своей родины — близок пламенным советским патриотам, ведущим великую отечественную войну против кровавого фашизма. Д. Богданов Лермонтов о старом Тамбове (Происхождение тамбовской «Казначейши» М. Ю. Лермонтова) Летом 1836 года великий русский Михаил Юрьевич Лермонтов приехал в Тамбов. Поэт интересовался бытом тамбовекях жителей, в особенности дворян-помещиков и чиновников. Иногда он заходил в трактир «Берлин», владельцем которого был итальянед Доминико Пивато, попавший в Тамбов в 1812 году в качестве военнопленного при разгроме наполеоновской армии. В номере «Московской» гостиницы по вечерам поэт писал свою поэму «Казначейша» — выразительную меткую характеристику Тамбова первой половины XIX века… Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда: Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда: Там есть три улицы прямые, И фонари, н мостовые; Там два трактира есть — один «Московский», а другой «Берлин»; Там есть еще четыре будки, При них два будочника есть, По форме отдают вам честь И смена им два раза в сутки; Там зданье лучшее — острог… Короче, славный городок. Фразу «Там зданье лучшее — острог» царская цензура долго не пропускала в печати, заменяя ее многоточием. Тамбовская «Казначейша» историческп верно отразила внешность, быт и нравы старого Тамбова. Это подтверждают даже официальные документы. Повседневная жизнь Тамбова того временя была крайне убога. Культурных развлечений в городе не было. Тогдашняя интеллигенция Тамбова, помещики и чиновники, посвящали свой досуг азартной игре в карты. В 1902 году местная газета, вспоминая о том времени, писала: «Карты расходились в огромном количестве и поглощали все интересы, все досуги тогдашнего общества. Из Москвы в Тамбов шли целые подводы с толстыми, увесистыми тюками игральных карт. Помещики с легким сердцем проигрывали и выигрывали десятки тысяч рублей денег, земли, деревни, села, крепостные крестьянские души». Тамбовский губернский приказ, посылая требование на игральные карты московской карточной конторе, в начале XIX века писал: «Поелику в Тамбове никаких увеселений нет, кроме карточного клуба, основанного при губернаторе Звереве, да и в том же городе, против прочих губернских городов, живёт наибольшее число играющих в карты дворян, посему покорнейше просим выполнить и наше повышенное требование». Таким образом, среди тогдашних губернских городов России Тамбов в картежной игре занимал первое место. Карты покупались здесь в огромном количестве. В 1822 году только одна подвода доставила в Тамбов 7.200 колод игральных карт высшего сорта и 14.400 колод — других сортов. За один апрель город получил из Москвы на 14.300 руб-лей карт, а за целый год — на 170.000 рублей. Интересно отметить, что книг за тот же год было выписано всего лишь на 250 рублей 65 копеек. Тамбовские помещики и чиновники на игру в карты тратили не только свой досуг, но и служебное время. В доме помещика Алексеева картежная игра однажды продолжалась целый месяц без перерыва. В результате наблюдений п знакомства с жизнью старого Тамбова М. Ю. Лермонтовым было написано замечательное реалистическое произведение — «Казначейша», являющееся по существу сатирой на тамбовский быт и нравы первой половины XIX века. М. Добрынин М. Ю. Лермонтов (К 110-летию со дня смерти) «Пушкина на сенатской площади разбудил целое поколение», — писал А. И. Герцен о восстании декабристов в 1825 году и ос своих современниках, в числе которых был великий русский поэт М. Ю. Лермонтов. Жажда борьбы, сознание своей правоты, ощущение сил и невозможность их реализации, стремление отдать всего себя борьбе за счастье людей и невозможность это сделать — вот настроения, характерные для лучших представителей этого поколения. Мучительны были переживания, рожденные таким противоречивым положением. Самыми яркими выразителями этого противоречия в 30‑х годах явились: в философии — Белинский, в социологии — Герцен, в поэзии — Лермонтов. М. Ю. Лермонтов чутко ощущал в декабризме родно, близкое. Декабристы были разбиты, но их идеи борьбы против самодержавия и деспотизма, борьбы против крепостничества за свободу человека были живы. Свою связь с идеями декабризма Лермонтов ощущал тем глубже, чем сильнее было давление реакции, а личное знакомство и дружба с декабристами на Кавказе только укрепили эту связь. Юный поэт еще в своих произведениях, относящихся к 1830 году. Ярко выразил революционные настроения. Его «Новгород», «Предсказание», «Литвинка», «Последний сын вольности», драмы — «Испанцы», «Люди и страсти», «Странный человек» — показывают поэта, верного традициям первых русских революционеров. Самым ярким образом из новгородского цикла стихов является образ легендарного героя Вадима, не желающего мириться с господством варягов и Рюрика в Новгороде. Изгнанные из Новгорода, Вадим и группа его единомышленников Не перестали помышлять В изгнанье дальнем и глухом, Как вольность пробудить опять. Лермонтовские стихи «Десятое июля» и «Тридцатое июля» являются откликом не только на события французской революции 1836 года, но и звучат грозным предупреждением для деспота Николая: Есть суд земной и для царей. Провозгласил он твой конец; С дрожащей головы твоей Ты в бегстве уронил венец. Мотивы борьбы против самодержавия и деспотизма тесно переплетаются с мотивами борьбы против крепостничества и ужасов крепостного права. Наиболее яркой картиной в этом плане являются сцены драмы «Странный человек». Неоконченная повесть «Вадим» говорит о народном восстании под предводительством Пугачева. Приходится удивляться зрелости юного писателя, который раньшe Пушкина поднял тему народной борьбы я дал местами правдивое, реальное воспроизведение отношений между помещиками и крестьянами. Раз «госпожа и крестьянка с грудным младенцем на руках подошли вместе вместе; но первая с надменным видом оттолкнула последнюю, и ушибленный ребенок громко закричал. Не мудрено, что завтра, подумал Вадим, эта богатая женщина будет вздыхать на виселице, тогда как бедная, хлопая в ладоши, станет указывать на нее детям своим». В «Вадиме» говорится о классовой ненависти, непримиримости между крестьянами и помещиками; поэт понимал законность народного восстания. Мотивы борьбы против современной поэту мрачной действительности, мотивы полного ее отрицания не только не исчезают в дальнейшем творчестве Лермонтова, но крепнут в смысле ясности и определенности. Сила этого протеста, яркость революционности Лермонтова были настолько ощутимы, что появление стихотворения «На смерть поэта» сразу сделало его имя известным, и он выступил перед передовыми кругами общества как преемник Пушкина. Великосветскому обществу, травившему Пушкина, Лермонтов бросил вызов: О, как мне хочется смутить веселость их И дерзко бросить им в глаза железный стих, Облитый горечью и злостью!.. Лермонтов выступил как поэт-гражданин, как мыслитель и судья общества. «Пафос поэзии Лермонтова, — писал Белинский. — заключается в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности». Современному ему дворянско-крепостническому обществу поэт кинул в лицо полные презрения строки: А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов… …Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Протест против действительности особое выражение принимает в образе Печорина— «Героя патего времени», который по словам поэта является портретом, но не одного человека, а портретом, составленным из пороков современного Лермонтову общества. Он не может мириться с этим равнодушием в пишет произведения, полные призывом к страстной борьбе. Лермонтовский Мцыри — борец и мятежник — погибает, но не может смириться с неволей. Демон страдает в своем уединении, ищет связи с миром, с людьми. Мятежный «Парус» неудержимо рвется вдаль, к буре, к борьбе. Великий поэт безгранично любил свою Родину, любил простой русский народ, народбогатырь. В его творчестве раскрывается пламенная любовь к России, к Москве, к русскому народу. И этой стороной своего творчества Лермонтов созвучен нашей эпохе. Близость его в нам особенно ощущалась в грозные дни Великой Отечественной войны советского парода против фашистских захватчиков. Когда враг стоял у ворот Москвы, советские воины повторяли слова поэта: Ребята! Не Москва ль за нами? Умремте ж под Москвой, Как наши братья умирали! И умереть мы обешали, И клятву верности сдержали Мы в Бородинский бой. В те дни все советские люди думали о сердце нашей Родины — Москве, всем были созвучны чудесные, полные патриотизма строки: «Москва, Москва!.. Люблю тебя как сын, Как русский, — сильно, пламенно и нежно!.. Свою безграничную любовь к родине Лермонтов особенно полно раскрыл в стихотворениях «Бородино» и «Родина». Велико и многогранно значение стихотворения «Бородино». Оно воспитывало чувство патриотизма у русских людей многих поколений. «Бородино»—величайшая ценность русской литературы. «Нет русского человека, любящего свою Родину, который не знал бы этого стихотворения, который бы не обязан был Лермонтову своим патриотическим воспитанием». Так писала «Правда» в статье 27 июля 1941 г. в столетнюю годовщину смерти Лермонтова. Весь тон «Бородино», склад народной речи, детали и характеристики, буквально каждое слово полны глубокого исторического смысла и точности. Стихотворение передает самые важные моменты бородинского сражения, исход которого решил судьбу русского народа. Оно является прекрарсным документом исторического смысла, превосходным памятником огромного значения, раскрывающем народность Лермонтова. Рядом с «Бородино» по глубине выражения народной сущности можно поставить «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» и «Родину». Белинский писал: «Наш поэт вошел в царство народности как ее полный властелин». «Бородино» и «Родина» — два стихотворения, глубоко раскрывающие народность художника. В народе Лермонтов чувствовал решающую силу истории. Чувствовал, но народа с этой стороны еще не видел. Это была не вина, а беда его и всех лучших людей того времени. Лермонтов близок нам. Революционные мотивы его поэзии, насыщенность острой мыслью и сильным чувством волнуют нас до сих пор. Поэзия Лермонтова раскрывает нам образ человека, не сломленного в борьбе, ищущего выход из противоречий исторической жизни в обращении в Родине, к народу. Лермонтов был замечательным мастером слова, что отмечали его современники и последующие писатели. «Никто еще не писал у нас такою правильною, прекрасною н благоуханною прозою. Тут видно больше углубление в действительность жизни — готовился будущий великий живописеп русского быта», — писал о нем Гоголь. Так же высоко ставил Лермонтова великий писатель русской земли Лев Толстой. Прекрасный мастер и знаток русского языка А. П. Чехов говорил о Лермонтове: «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова». Поэзия Лермонтова дорога не только русскому народу, но всем народам великого Советского Союза. Лермонтов оказал большое влияние на развитие литератур братских народов СССР. Богатство творчества Лермонтова показывает, что он был достойным преемником Пушкина, современником равный Гоголю и блестящим предшественником Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. П. Чехова… Он был художником мирового масштаба, а в нашей истории литературы он представляет самобытную и оригинальную главу. Д. Калашников Тамбов — Лермонтов К 150-летию со дня рождения М. Ю. Лермонтова Елизавета Алексеевна Арсеньева в 1835 писала своему любимому внуку Мишелю Лермонтову: «…тебя отпустят, то хотя Тарханы и Пензенской губернии, но на Пензу ехать 200 верст крюку, то из Москвы должно ехать на Рязань, на Козлов и на из Тамбова на Кирсанов в Чембар». Мишель последовал совету бабушки. В декабре 1835 года он, таким образом, посетил Тамбов, а в марте 1836 года, возвращаясь из села Тарханы в Петербург, ехал той же Пензенской, или Большой, дорогой и вновь сделал остановку в захолустном губернском городе. Наш автобус мчит Пензенской дорогой — через Цнинский лес, через Рассказово, Платоновку и дальше… — группа тамбовских литераторов едет в село тарханы (ныне Лермонтово) поклониться могиле гениального поэта. Автобус мягко покачивает на асфальтовом шоссе. И под это покачивание мне вспоминается содержание «Тамбовской казначейши». Предания повествуют, где Лермонтов останавливался в Тамбове на ночлег, какие дома посетил. Здесь услышал он невероятную историю: губернский казначей проиграл в карты свою жену офицеру уланского полка. Этот рассказ послужил Лермонтову сюжетом для поэмы. Лаконично и остроумно поэт набросал в ней облик тогдашнего Тамбова, который был «на карте генеральной кружком означен не всегда». Он упоминает о трех прямых улицах города, о трактирах «Московский» и «Берлин», о сторожевых будках, о том, что «там зданье лучшее — острог». Поэт иронически заключает, что все же Тамбов — «славный городок!». «Но скука, скука, боже правый, гостит и там…». Бытовые детали в поэме свидетельствуют, что автору довольно хорошо была известна жизнь тамбовского общества, вся беспросветная атмосфера унылой, застойной жизни чиновников, офицерства, дворян. Автобус давно уже несется по проселочной дороге, накатанной до блеска, через села и мимо сел. Поля, овраги, скромные лески, тихие речушки… Позади остались Кирсанов, Первая Гавриловна, «пограничное» все в садах село Пересыпкино. Тут справа прощально сверкнула, в зеленом опушении дубов, река Ворона, слева началась Чембаро-Керенская возвышенность. Тотчас за Пересыпкиным пошла пензенская земля. Вот село Крюково, где любят сеять коноплю, речка Малая Мошля, вишенное село Сентяпино, вот большое село Поим, где встретились нам на улице мордовки в своих старинных живописных костюмах, а вот и городок Чембар, ныне Белинский… Земледельческий, трудовой край, такой же, как и Тамбовщина. Недаром же на гербе Чембар изображены сверху в зеленом поле три снопа: пшеничный, ячменный и просяной, и под ними в голубом поле летящий журавль. Неотступно думаю, что те же милые просторы, перелески и ласковые речушки видел Лермонтов, скача на тройке, под звон колокольчика. Правда, не гудели тогда на полях тракторы и комбайны, не серебрились сбочь дороги провода электропередач, поражали своим убожеством деревушки, пришибленными выглядели крепостные мужики и мордовки. Но оставалось, было неизменно русское приволье, неистребимый величавый русский дух. Поэт любил проселочные дороги, синь степей, желтеющие нивы. И сердце его рождало певучие строки: Прекрасны вы, поля земли родной… …Средь ровной долины внезапно возникают белая сельская колокольня, крыши домов. Село Лермонтово. На пригорке — густой парк, окружающий барский особняк помещицы Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, где ныне — государственный музей-усадьба М. Ю. Лермонтова. За оградой светлеет двухэтажный дом, с балконом на колоннах. С благоговением останавливаемся мы у памятника поэту перед фасадом особняка. Памятник — дар музею от коллектива Пензенского дизельного завода! Лермонтов стоит на пьедестале лицом к востоку. Он в форме корнета. Рука с фуражкой заложена за спину, шинель наброшена на правое плечо. Одна из надписей на постаменте напоминает, что здесь протекало детство поэта: И вижу я себя ребенком; и кругом Родные все места: высокий барский дом И сад с разрушенной теплицей… Осмотр дома-музея рождает незабываемое ощущение живого общения с великим поэтом. Представляешь, как рос, воспитывался, впитывал в себя явления окружающего мира, познавал жизнь народа необычайно впечатлительный Миша Лермонтов, как развивался его талант, крепли мысли о борьбе за свободу, против угнетения, нашедшие потом выражение в пламенных стихах и поэмах… Клавесин с пожелтевшими клавишами, рисунки и картины Лермонтова, прочитанные им книги, его пенковая трубка в золоченой оправе, с янтарным мундштуком, его шкатулка орехового дерева с бронзовыми инкрустациями, фарфоровая чернильница… Книги, рукописи, документы, фотоснимки, картины рассказывают об этапах жизни поэта, раскрывают историю создания главнейших произведений. Разделы экспозиции показывают плодотворное воздействие Лермонтова на театр, кино, музыку, изобразительное искусство. Особое внимание нас, тамбовцев, привлек стенд «Тамбовская казначейша». Здесь интересны иллюстрации-литографии художника М. Добужинского к поэме (1913 год). На столике раскрыты пожелтевшие страницы рукописного списка поэмы. Взволнованные всем, что увидели и перечувствовали, оставляем в книге посетителей запись: «Земной поклон от тамбовских литераторов!» С балкона барского дома Лермонтов часто любовался парком, за которым: Зеленой сетью трав подернут спящий пруд, А за прудом село дымится — и встают Вдали туманы над полями. Задумчиво идем по аллеям и дорожкам парка, спускающегося от дома к прудам. Вот остаток вяза, погибшего во время бури в 1941 году; к его стволу привязывали качели для маленького Миши. Вот, на берегу Длинного пруда, обнесенный чугунной оградой, могучий дуб, который был посажен Лермонтовым. Великану — 140 лет. Много пережил, многое мог бы рассказать он. Широко раскинулась его крона, роняющая осенний лист и желуди; наискось сверху вниз опалила молния его корявый ствол… …Наше волнение беспредельно возрастает, когда приходим в село, приближаемся к белой каменной часовне, что возведена над семейным склепом Арсеньевых. …Я родину люблю И больше многих; средь полей Есть место, где я горесть начал знать, Есть место, где я буду отдыхать. По воле самодержавия, ненавидевшего мятежного поэта — борца за свободу Лермонтова убили на дуэли: в Пятигорске. Бабушка добилась разрешения перевезти тело внука в Тарханы. Здесь он и нашел место вечного отдыха. В центре часовни стоит памятник-обелиск из черного мрамора с надписью «Михайло Юрьевич Лермонтов». Рядом — памятники деду и матери поэта. По крутой лесенке спускаемся в склеп. Колеблющееся пламя свечей разрывает темноту. Сбоку лесенки белеет урна — она поставлена над останками бабушки поэта, замурованными в стене. Прямо перед нами — на дубовых подставках тяжелый свинцовый ящик, в котором заключен гроб с телом Лермонтова. На свинцовом верхе дышат, улыбаются букеты живых цветов… Мы поднимаемся наверх. Над крышей склепа возвышается, колышется от ветра дуб, посаженный во исполнение скромного желания поэта: Надо мной чтоб, вечно зеленея, Темный дуб склонялся и шумел. Б. Двинянинов О потомках Лермонтова в Тамбове Имя М. Ю. Лермонтова связано с Тамбовом не только с посещением великим поэтом нашего города и созданием поэмы «Тамбовская казначейша». В Тамбове прожила свою долгую жизнь Елизавета Владимировна Купфер, которая приходилась М. Ю. Лермонтову внучатой племянницей. Ее бабка Елизавета Николаевна Арсеньева (1838–1920) была родной дочерью Николая Николаевича Арсеньева (1809–1839) — троюродного брата М. Ю. Лермонтова, который посвятил Н. Н. Арсеньеву чудесное стихотворение, написанное в 1831 году. Напомним его: Дай бог, чтоб ты не соблазнялся Приманкой сладкой бытия, Чтоб дух твой в небо не умчался, Чтоб не иссякла плоть твоя, Пусть покровительство судьбины Повсюду будет над тобой, Чтоб ум твой не вскружили вины И взор красавицы младой; Ланиты и вино не редко Фальшивой краскою блестят; Вино поддельное, кокетка Для головы и сердца — яд! Стихотворение было написано в небольшом альбоме из красного сафьяна с золоченой застежкой на листке сероватой бумаги чернилами, которые со временем выцвели. Этот альбом Е. В. Купфер берегла как святыню, и до 1940 года он находился в Тамбове, а затем был передан в связи со столетием со дня смерти поэта в Литературный музей, в Москву, вместе с миниатюрами Н. Н. Арсеньева и его жены Екатерины Алексеевны (урожденной Карр). Долгое время ввиду консервации фондов судьба этого альбома была неясной. Теперь он обнаружен в Центральном государственном архиве литературы и искусства. Заслуга сохранения альбома с драгоценным автографом Лермонтова принадлежит Е. В. Купфер и В. Д. Бонч-Бруевичу. К сожалению, даже в специальной литературе сведения о Н. Н. Арсеньеве, которому Лермонтов посвятил стихотворение, сообщались неточно. По традиции было принято считать, что Н. Н. Арсеньев — сын Николая Васильевича Арсеньева, родного брата отца Марии Михайловны Лермонтовой (Михаила Васильевича). Это не вполне соответствует действительности. Н. Н. Арсеньев был троюродным братом М. Ю. Лермонтова. Его отец был двоюродным братом Марии Михайловны Лермонтовой, которая приходилась Н. Н. Арсеньеву теткой. Об этом говорила Е. В. Купфер незадолго до своей смертиавтору этих строк, указывая на ошибку комментаторов. Один факт бережного столетнего хранения драгоценного лермонтовского автографа в Тамбове, в семье Арсеньевых, дает право на добрую память и уважение к далеким потомкам Лермонтова. Поделимся некоторыми сведениями о Е. Н. Арсеньевой со слов ее внучки Е. В. Купфер. Родилась Е. Н. Арсеньева 27 октября 1838 года. Шести месяцев она осталась круглой сиротой и воспитывалась у родных. По этой причине у нее не сохранилось личных воспоминаний о М. Ю. Лермонтове и об отце, но она, как зеницу ока, берегла автограф Лермонтова, посвященный ее отцу. Образование она получила в Екатерининском институте в Москве, который закончила в 1855 году. Имя ее было занесено на мраморную доску. Е. Н. Арсеньеву, шестнадцатилетнюю девушку, богатую наследницу, выдали замуж за состоятельного помещика Андрея Осиповича Ляссотовича, который был на двадцать лет старше ее. Брак не был счастливым. Имея богатое имение и даже виллу в Ницце, Ляссотович, сам одаренный музыкант, после реформы 1861 года ударился в прожектерство и за несколько лет пустил на ветер почти все наследство — свое и женино. Е. Н. Арсеньева, выйдя замуж совсем юной, не рас ставшись еще с куклой, долго не вникала в махинации мужа с ее огромным наследством и подписывала денежные бумаги, не задумываясь. Будучи от природы умной в властной, она скоро поняла, что стоит на пороге разорения. Очередной прожект мужа привел к их разрыву. В середине 70‑х годов прошлого века, связавшись с каким-то коммерсантом, Лясотович открыл в наследном имении Якшино (оно находилось в Одоевском уезде, на границе Калужской губернии, в 75 верстах от города Козельска, на берегу реки Упы, впадающей в Оку) винокуренный завод. Пользуясь беспечностью барина, ловкач-управляющий присвоил 200 тысяч акцизного взноса и скрылся. Ляссотовичу грозил суд. Е. Н. Арсеньева, заложив последнее имение, внесла долг, но после этого навсегда рассталась с мужем, прогнав его из дома. От этого брака у них была дочь Екатерина Андреевна Ляссотович (1861–1939) — мать Е. В. Купфер. Е. Н. Арсеньева была высокообразованной, самобытной и властной женщиной. Она много и серьезно читала, интересовалась историей, философией, прекрасно владела французским языком. В Якшине была библиотека в несколько тысяч томов. Скончалась Е. Н. Арсеньева в Тамбове 4 января 1920 года в возрасте 82 лет и погребена в Вознесенском женском монастыре в Тамбове. Могила ее не сохранилась, так как монастырь был разрушен. Осталось два портрета Е. Н. Арсеньевой, хранящихся в частных коллекциях в Тамбове. Е. В. Купфер — последний представитель лермонтовского рода по женской линии Арсеньевых — была человеком большой культуры и разносторонних знаний. С 1930 года она преподавала иностранные языки в Тамбовском, педагогическом институте и ряд лет заведовала кафедрой английского языка. Ее ученики сейчас работают в Тамбовском пединституте. Е. В. Купфер, кроме альбома с автографом Лермонтова, бережно сохраняла многие семейные реликвии семьи Н. Н. Арсеньева. Среди них были редкие портреты родственников М. Ю. Лермонтова, выполненные крепостными живописцами, охранные грамоты, старинное бюро и шкаф красного дерева, принадлежавшие Арсеньеву. Скончалась она 24 декабря 1957 года, на 71 году жизни. В. Пешков По Тамбовским дорогам 20 декабря 1835 года корнету «его императорского величества лейб-гвардии гусарского полка Михаилу Лермонтову сыну Юрьеву» было дозволено уйти в испрашиваемый им отпуск… Михаил Юрьевич еще и еще раз вчитывается в строки письма, которое накануне прислала ему бабушка из Тархан. Милая, родная старушка! Ждет не дождется она любимого внука, ненаглядного Мишеля. «…Хотя Тарханы и Пензенской губернии, — пишет Е. А. Арсеньева, — но на Пензу ехать слишком двести верст крюку, то из Москвы должно ехать на Рязань, на Козлов и на Тамбов, а из Тамбова на Кирсанов в Чембар…» В Москве пришлось немного задержаться. Затем кибитка, запряженная цугом двумя вороными, понеслась по рязанским перелескам, мимо намертво скованных льдом широких рек и утиных озер. У деревни Черемушки большак делает резкий поворот вправо и теряется в бесконечном белом безмолвии. Вот она, тамбовская степь, некогда южная граница государства русского! Черными пунктирами крыш Обозначены встречные села. Нет-нет да выступят в морозной дымке, словно миражи, оголенные дубравы. Вспомнит Михаил Юрьевич тамбовские снега на далеком Кавказе, путешествуя по Чертовой долине в Грузии. И напишет в «Бэле»: «Эта долина была завалена снеговыми сугробами, напоминавшими довольно живо Саратов, Тамбов и прочие милые места нашего отечества». …Из Козлова большак берет путь на юго-восток. Местами дорога вплотную подходит к остаткам некогда могучего вала, защищавшего русские границы от татарских и ногайских полчищ. Между Козловом и Тамбовом остановка в Покровском-Сабурове. Название села должно заинтересовать Лермонтова. Фамилия Сабуровых ему хорошо знакома. Родственники владетеля тамбовского имения братья Сергей, Михаил и Владимир Сабуровы учились вместе с Лермонтовым в Московском университетском благородном пансионате, а к их сестре Софье поэт был неравнодушен. Михаилу, с кем и дружили и ссорились, Лермонтов посвящал стихи: Вот, друг, плоды моей небрежной музы! Оттенок чувств несу тебе я в дар. Хоть ты презрел священной дружбы узы, Хоть ты души моей откинул жар… И прозаическое добавление к одному из стихотворений: «к Сабурову — наша дружба смешана с столькими разрывами и сплетнями, что воспоминания об ней совсем не веселы. Этот человек имеет женский характер. Я сам не знаю, отчего так дорожил им». Тамбов… Блестят на солнце маковки церквей. Горят купола собора — величественного, далеко окрест видного… Улицы — небольшие, но прямы, как петербургские. На Дворянской снег расчищен, и вороные высекают на мостовой искры… От губернской столицы и до самого Рассказова с двух сторон к большаку подступил лес. Скрипят на ветру, на мороз жалуясь, зеленые сосны. Серебряным инеем запорошены лохматые ветви… Ямщики этих мест побаиваются. Особенно вот того темного лесочка. Ему в народе прозвище: «Бездушный куст». — Пошто крестишься? — спросит седок, если он любопытный. — Место лихое, барин. Разбойнички, от отца слышал, здесь прятались. А пои Пугаче его люди тут табором стояли… — Это как же пугачевцы здесь очутились? — Из пензенских краев, сказывают, из Чембарского уезда… За рассказовскими слободками — снова белая простыня степи. Сизый дым стелется над избами встречных селений. Пронзительный ветерок теребит гривы вороных. И так до самого Кирсанова — города, ловко раскидавшего свои улочки на заметном холме. Отсюда до родных мест рукой подать. Бабушка рассказывала, что в дни ее молодости по всем делам обращались сюда, а не в Чембар: Кирсанов был тогда центром огромного уезда, куда входили и Тарханы. И по сей день не пропускают тарханские мужики, что побогаче, ни одной кирсановской ярмарки. Многие из них, забегая вперед, сообщим, придут в этот город встретить гроб с прахом своего молодого барина, злодейски застреленного на Кавказе… …Птицей летят вороные. Спешит седок — корнет и лейб-гвардии гусар Михайло Лермонтов сын Юрьев — в страну своего детства. Пройдет несколько дней, и Арсеньева-бабушка поделится с тамбовской приятельницей Прасковьей Крюковой радостной новостью. «Миша приехал ко мне накануне Нового года». Ожидаю вопрос от читателя, знакомого с «Тамбовской казначейшей»: и это все? А почему ни слова о том, что делал М. Ю. Лермонтов в Тамбове? Где он хотя бы останавливался: в «Московском» или «Берлине»? Действительно, что делал поэт в нашем городе? К сожалению, ответить на этот вопрос пока никто не в состоянии. Чем мы располагаем? Немногим. Известно, что поэт выехал из Петербурга 20 декабря, а 31 уже был в Тарханах. Три дня, проведенные в Москве, не в счет. Значит, на всю дорогу — свыше 700 зимних верст — ушло девять дней. Следовательно, время пребывания Лермонтова в Тамбове по пути в Тарханы! (как, впрочем, и на обратном пути в Петербург в марте 1836 года) следует измерять не днями, а часами… А как же быть с теми публикациями по краеведению, где на полном серьезе доводится до сведения читателей, что поэт в доме тамбовских дворян Протасьевых наблюдал фантастические карточные баталии, а у Воронцовых-Дашковых присутствовал на музыкальных вечерах и даже слушал арию Торонки в исполнении самого Верстовского? Увы, все это на совести авторов, пошедших на поводу у местных преданий, документально ничем не подтвержденных. Доверяться им опасно. В трех селах нашей области, например, вы можете услышать легенды о пребывании там А. С. Пушкина. Между тем абсолютно точно установлено, что поэт, к сожалению, никогда здесь не был… Итак, несколько дней путешествовал М. Ю. Лермонтов по тамбовским дорогам зимой 1835/36 года. Но это был не единственный случай, позволивший поэту познакомиться с нашим краем. Не так давно в Воронежском архиве было обнаружено несколько номеров «Воронежских губернских ведомостей», проливающих свет на одну неизвестную доселе сторону биографии поэта. В заметке от 1 февраля 1841 года, сообщавшей «о приехавших в город Воронеж и выехавших из оного с 24 по 30 января», сказано, что «прибыли из С.-Петербурга коллежский асессор Алексеев, а из Черкесска — поручик Лермонтов — оба в гостинице Колыбихина». В том же году в номере от 3 мая, перечисляя «приехавших в город Воронеж и выехавших из оного с 25 апреля по 2 число мая», «Ведомости» называют поручика Лермонтова… В те времена из Москвы на Кавказ вели две дороги: старая — через Данков, Задонск, Воронеж, Рогачевку, Икорец, Павловск и восточнее Богучара на Черкесск; и новая — через Орел и Харьков. Если раньше мы ничего не знали о маршруте Лермонтова, то теперь вполне определенно ясно: он ехал первым путем. Посмотрим на карту Тамбовщины прошлого века. Большим выступом вытянулся на запад Лебедянский уезд. Черная змейка так называемой Задонской дороги перерезает его почти пополам. Из Задонска она поднимается до Теплого, затем, минуя Лебедянь и Романово, уходит к Данкову. Это — тамбовские места. Дважды: зимой и весной 1841 года — побывал здесь Михаил Юрьевич… …12 апреля 1841 года М. Ю. Лермонтов навсегда покинул Петербург. Перед отъездом один из его приятелей, В. Ф. Одоевский, подарил ему большой альбом с просьбой вернуть его, когда он будет весь исписан стихами. Через месяц в письме к знакомой из Ставрополя Михаил Юрьевич сообщал: «…во время моего путешествия мной овладел демон поэзии, или — стихов. Я заполнил половину книжки, которую мне подарил Одоевский…» В дороге поэтом были написаны «Спор», «Сон», «Они любили друг друга так долго и нежно», «Тамара», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…», «Свиданье», «Выхожу один я на дорогу». Кто знает, может быть, многие из этих гениальных строк родились именно в тот момент, когда ехал поэт тамбовской степью или, задумавшись, сидел в ожидании лебедянского парома… К. Васильев Раевский и Лермонтов В исследованиях, освещающих последние месяцы жизни М. Лермонтова неоднократно упоминается Николай Павлович Раевский. В «Лермонтовской энциклопедии», обобщившей многолетние поиски лермонтоведов, ему посвящена отдельная статья, но приведенные данные скудны, и, как оказалось, во многом ошибочны. Раевский — уроженец уездного городка Елатьма, который входил в состав Тамбовской губернии. Его отец был потомственным дворянином. На закате жизни Николай Павлович рассказал писательнице. В. Желиховской о том, что в ранней молодости знал бабушку Лермонтова Елизавету Алексеевну Арсеньеву. Документальных подтверждений этому, правда, пока нет. Где прошли детские и отроческие годы Раевского еще предстоит выяснить. В одиннадцать лет мальчик был отдан в кадетский корпус. Не исключено, что обучение могло проходить в Тамбове, а закончил он свою подготовку в Петербурге. Новоиспеченный офицер «на казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом» едет на Кавказ. Уже в следующем 1839 году* Раевский в составе чеченского отряда принимает участие в военных действиях. Крупнейшей из проведенных операций была осада и штурм укрепления Ахульго, за что Николай Павлович — вместе со всеми участниками этого дела — был награжден серебряной медалью с надписью «За взятие Ахульго» для ношения в петлице на георгиевской ленте. Еще долго об этой кровопролитной битве вспоминали на Кавказе. «Лермонтова я видел в первый раз за обедом (у П. Граббе — К. В.) 6 января 1841 года, — записал очевидец. — Пушкин (Лев — брат поэта — К. В.) говорил, что все великие сражения кончаются на “о”, как-то Маренго, Ватерлоо Ахульго и т. д.» А еще до этого — летом 1840 года— офицер Генерального штаба М. Шульц рассказал поэту о деле под Ахульго, о том, как он, получив там несколько ран, пролежал на поле брани среди убитых и раненых весь день. По ело. вам Шульца, через некоторое время Лермонтов, по. благодарив за сюжет, пере, дал ему первый вариант своего стихотворения «Сон». После того как, Ахульго пал, отряд двинулся обратно в крепость. В перестрелке у аула Черней Раевский полу, чил ранение в руку. 17 февраля 1840 года «в воздаяние отличного мужества и храбрости, оказанных при взятии штурмом укрепленного замка Ахульго» он был награжден орденом Св. Владимира 4 степени с бантом. После ранения Николай Павлович находился на излечении в Пятигорске, где и произошла его встреча с поэтом, которого он знал и до этого. Вместе с корнетом кон. ной гвардии М. Глебовым, будущим секундантом на дуэли Лермонтова, отставным майором Н. Мартыновым, он жил во флигеле дома М. Верзилиной. Этот флигель — улица, Лермонтова, 2 — входит теперь в состав мемориального комплекса-музея «Домик Лермонтова». Михаил Юрьевич снял комнаты в домике Чилаева — ныне улица Лермонтова, 4. В литературе подробно рассказывается о последних двух месяцах жизни Лермонтова, свидетелем и в определенной степени участником которых был Николай Павлович. В его воспоминаниях ценно как описание города тех лет, так и рассказ о самом поэте. Наш земляк сохранил лермонтовский экспромт «Куда, седой прелюбодей» и вариант экспромта «Надежда Петровна». Подкупает, отмечал С. И. Недумов, теплый и задушевный его отзыв о Лермонтове. Еще до смерти поэта Раевский подал прошение об отставке и был уволен от службы «по домашним обстоятельствам». В 1842 году он был свидетелем того, как в марте прах поэта был вырыт из кавказской земли и отправлен в Тарханы для перезахоронения в семейном склепе Арсеньевых. В начале 40‑х годов Раевский живет в Касимовском уезде Рязанской губернии в поместье жены, исполняет должность дворянского заседателя Касимовского уездного суда. В начале 1848 Николай Павлович возвращается на родину в Eлатьму. Началась Крымская война, и он вступает в ополчение, прикомандировывается к войскам Средней; а затем Южной армий. В военных действиях Николай Павлович участия не принимал. После Крымской кампании, вновь облачившись в штатский сюртук, бывший боевой офицер решил стать врачом, вскоре получи диплом лекаря в Московском университете. Первое время он работает при Русском обществе, а после этого в Одессе занимается частной практикой. Его фамилия чается в списках Одессы 1870‑х и 80‑х. Скончался Н. Раевский скоропостижно в кругу во время оживленной беседы 1869 году. Такова судьба нашего в Пятигорске в 1841 году. земляка, входившего в близкое окружение Лермонтова Е. Я. Начас Поэт и пророк Если уж великим поэтам было тяжело, то нам, смертным, как говорится, сам Бог велел достойно нести свой жизненный крест. Мне было лет 12, когда я увидел кинофильм «Белеет парус одинокий», а потом запомнил на всю жизнь эти лермонтовские слова. И уже в юношеском возрасте стал понимать, что он, не думая, что говорит о себе, очень верно определил свой характер в следующих двух строчках: А он, мятежный, просит бури, Как будто в бурях есть покой. В школьные годы меня поражала смелость поэта, пророческая смелость: Но есть и Божий суд, наперсники разврата! Есть грозный суд: он ждет; Он не доступен звону злата, И мысли и дела он знает наперёд. Эти слова мне не раз помогали, и по сей день помогают выстоять в наше жестокое время. Как помогает и пророческое предсказание Лермонтова, автограф сохранился: «У России нет прошедшего: она вся в настоящем и будущем. Сказывается и сказка: Еруслан Лазаревич сидел сиднем 20 лет и спал крепко, но на 21‑м году проснулся от тяжкого сна и встал и пошёл… и встретил он тридцать семь королей и семьдесят богатырей и побил их и сел над ними царствовать. Такова Россия». Уже в институтские годы, когда я понял, что жить без поэзии не могу, а писалось, да и сейчас пишется не так просто, как порой хотелось бы, мне всегда являлись опорой эти вот лермонтовские откровения: Он хочет жить ценою муки, Ценой томительных забот. Он покупает неба звуки, Он даром славы не берёт. В них я находил оправдание своим исканиям, своим надеждам, своим стихам. Я думаю, как и очень многие представители моего поколения. А родился я в 1940 году в Западной Украине, более трёх лет наша семья находилась на оккупированной территории, в послевоенное лихолетье шагнули надорванными. Лично мне очень помогла поэзия Лермонтова. Я узнавал себя в «Умирающем гладиаторе», никогда не мог спокойно читать это стихотворение; я тоже выходил один на дорогу и стоял рядом со Степаном Калашниковым во время его последнего боя… и много раз молился на желтеющую ниву. Всего один раз мне удалось побывать в Кисловодске и Пятигорске, но и по сей день вижу себя у подножия Машука, как и поэт Владимир Выхрущ. Он мой земляк, родился тоже на Подолье, на Тернопольщине. В далёком теперь уже 1972 году в Киеве у него вышел небольшой поэтический сборник «Краски солнца». В нём есть очень проникновенное стихотворение «У подножья Машука», посвящённое памяти Михаила Юрьевича Лермонтова. Вот перевод части этого поэтического творения: Та пуля сердце обожгла, В округе зарыдали горы, И кровь безвинная текла, Боль истерзала все просторы. Поднялся ветер грозовой, Бештау клялся каждым гротом, Что будет, будет, будет бой. Против тиранов, тронов, гнёта! Звон колокольный замолчал, Россия, что ж ты онемела?.. Но нет, не спрятать палачам Пробитого стрелою тела… Снег на горах был, как печаль, Как боль скорбящего народа, А белый аист рвался вдаль, К багровым сполохам восхода. Один из значительнейших мыслителей русского зарубежья Иван Ильин дал, на мой взгляд, очень ёмкое определение поэзии: «Стихи таят в себе благодатно-магическую силу: они подчиняют душу, пленяют её гармонией и ритмом, заставляют её прислушиваться к сокровенной жизни вещей и людей, побуждают её искать закон и формы, учат её духовному восторгу. Русский народ имеет единственную в своём роде поэзию, где мудрость облекается в прекрасные образы, а образы становятся звучащей музыкой. Русский поэт — одновременно национальный пророк и национальный музыкант. И русский человек, с детства влюбившийся в русский стих, никогда не денационализируется». Именно таковой я вижу поэзию Лермонтова, о котором Лев Толстой сказал: «…если бы этот мальчик остался жив, не нужны были бы ни я, ни Достоевский!». Михаил Лермонтов всю жизнь поражает меня не только тем, о чём он писал, а тем, как он писал, — поражает своим пророческим видением своей судьбы. «Мне вспоминается, — писал в своё время поэт Владислав Ходасевич, — маленькое пророчество. Года два тому назад (это было в году 1912-м) одна женщина, любящая поэзию Лермонтова, говорила: “Вот попомните моё слово: даже юбилея его не справят как следует — чтонибудь помешает… уж как-нибудь да случится, что юбилея Лермонтова не будет”». Так почти и случилось. Столетний — с ужасами войны, Первой мировой. Но «маленькое пророчество» уже переросло в прорицание ещё более мрачное, когда очередная дата — год смерти нашего поэта — снова совпал с ужасами войны — 1941 год. Директор Пушкинского дома Николай Скатов в одном из интервью «Литературной газете» (29 сентября — 5 октября, 2004 год) сказал: «Поневоле думаешь о пророческих знаках, которыми отмечена вся судьба Лермонтова. Сам Лермонтов в провидческом характере своих прозрений был убеждён: С тех пор, как вечный судия Мне дал всеведенье пророка… И если один наш поэт — пророк Пушкин — в свои двадцать лет, ещё даже никак не ставя себя в позицию пророка, всё-таки уже прямо предсказал: “рабство, падшее по манию царя”, то другой — Лермонтов — в свои шестнадцать далеко его перекрыл: Настанет год, России чёрный год, Когда царей корона упадёт; Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь; Когда детей, когда невинных жён Низвергнутый не защитит закон; Когда чума от смрадных, мёртвых тел Начнёт бродить среди печальных сел… Лермонтов не только предчувствовал свою роковую смерть, но прямо видел её заранее. А та удивительная фантасмагория, которой увековечено это видение в стихотворении “Сон”, не имеет ничего подобного во всемирной поэзии. Одного этого стихотворения, конечно, достаточно, чтобы признать за Лермонтовым врождённый, через голову многих поколении переданный ему гений». Недаром пишут, что в лермонтовских сарказмах слышалась скорбь души, возмущённой пошлостью современной великосветской жизни и страхом влияния этой пошлости на прочие слои общества, что пошлость, к которой он был необыкновенно чуток, в людях не терпел, что пренебрежение к пошлости Лермонтов, по словам Николая Михайловича Сатина, однокашника поэта по Московскому пансиону, доводил до абсурда. Павел Александрович Висковатый в 1891 году издал биографию Михаила Юрьевича Лермонтова. Вскоре после выхода эта книга стала библиографической редкостью, тем более что тираж её был невелик, а потребность в ней огромна: труд Висковатого справедливо стал считаться первоисточником при изучении Лермонтова, так как автор изучил не только печатные и архивные материалы, но и воспоминания современников. Свою биографию Висковатый заканчивает такими словами: «Роковое свершилось!.. Он пал под гнётом обыденной силы, ополчившейся на него, пал от руки обыденного человека, воплощавшего собою ничтожество времени, со всеми его бледными качествами и жалкими недостатками. Тленное истлело, но высоко и всё выше поднимается нетленное им созданное, и русская нация, и нации иноземные воздают справедливость хоть юному ещё, но бессмертному гению!» Лучшие люди, писал Висковатый в своей биографии, с сердцем и умом, относились к памяти поэта с уважением и негодуя выражались о виновниках его гибели. На сообщение полковника Траскина об обстоятельствах дуэли и смерти Лермонтова гр. Павел Христофорович Граббе отвечал ему: «Несчастная судьба нас, русских. Только явится между нами человек с талантом — десять болванов преследуют его до смерти. Что касается до его убийцы, пусть вместо всякой кары он продолжает носить свой шутовской костюм». В школьные годы я никак не мог понять, как это можно было поднять руку на Лермонтова?! Теперь, на исходе души, как это ни больно, понимаю, почему это произошло. Люди иногда подчиняются словам как обстоятельствам. «Рок» было таким словом в пору Пушкина и Лермонтова. В том, что успел Лермонтов написать, слово это сорвалось с пера его около двухсот раз. Одна только «любовь» встречается чаще. Что-то это да должно значить. «Лермонтов убит. Его постигла одна участь с Пушкиным. Невольно сжимается сердце, — писал философ и общественный деятель Юрий Фёдорович Самарин, — и при новой утрате болезненно отзываются старые. Грибоедов, Марлинский, Пушкин, Лермонтов. Становится страшно за Россию при мысли, что не слепой случай, а какой-то приговор судьбы поражает её в лучших из её сыновей — в её поэтов. За что такая напасть… и что выкупают эти невинные жертвы». Рискну высказать, что эти великие жертвы выкупают наше прозрение, духовное прозрение. Потому что невежество, на мой взгляд, сейчас навалилось на нас со всех сторон. В годы моей студенческой молодости, когда я учился на филфаке Тамбовского пединститута, в областном центре было от силы три-четыре книжных магазина. Сейчас их больше десятка. Я часто бываю в них. Каких только книг и каких только авторов вы там не увидите на полках. Но ручаюсь, что Лермонтова вы там не найдёте. И о Лермонтове книг не найдёте. Дуэль Лермонтова с невежеством продолжается. Поражают пошлость и невежество нашего телевидения, низкий культурный уровень наших стихотворцев. Силы зла очень сильно активизировались. Стихи поэтов из провинций московские периодические издания практически не печатают. Процветают высокомерие, кумовство и элементарное хамство. В поэзии, в том числе и в молодой, многовато красивой, «ни о чём», мнимой многозначительности и такого удивления, которое никого не удивляет. Нынешним «звёздным» поэтам, как и тем, кто начинает свой путь в русской литературе, неплохо бы вчитаться в эти слова Иннокентия Анненского: «Не было русского поэта, с которым покончили бы проще… Не было и другого поэта, для которого достоинство и независимость личности были бы не только этической, но и эстетической потребностью, не отделимым от него символом его духовного бытия». Это образец для подражания для каждого, кто начал рифмовать. Молодые наши стихотворцы, которые, используя частные издательства, довольно часто издаются, в том числе и в Тамбове, мало что знают о Лермонтове. А жаль. Может быть, меньше было бы на Руси графоманов. В заключение хочу процитировать профессора Пензенского государственного педагогического института Ивана Павловича Щеб-лыкина: «Мне кажется, что значение Лермонтова осознано нами не в полнм объёме и не до конца. Мы воспринимаем его как гениального поэта, и это правильно, но недостаточно. Дело в том, что в судьбе Лермонтова, как, может быть, ни у какого другого поэта, отпечаталась логика и “загадка” трагического развития русской жизни, начиная с 19 века и по сию пору… Суть выдвигаемого здесь положения сводится к следующему: Лермонтов начал в пушкинский период развития русской литературы, но фактически он нёс в себе задатки новой эпохи — эпохи синтеза, в котором должны были соединиться мощные факторы отрицания со столь же мощными потоками утверждения. Лермонтов успел пройти только первую часть своего пути — путь отрицания. Вторая фаза, фаза утверждения, обозначена в творчестве Лермонтова, но реализовать её поэт не успел. Жизнь была отнята у него (силами зла), параллельно с этим, как я думаю, оборвалось и целостное развитие русской литературы, русского духа (точнее, погасла перспектива целостного развития, поскольку Лермонтов также не обладал искомой гармоничностью — он только выходил к этому рубежу)». Но, несмотря ни на что, русский дух живёт, набирает силу, и борьба с невежеством продолжается. Посрамим невежество — значит, внесём свою лепту в продолжение дела Лермонтова. Я верю в судьбу. И то, что в 22 года я оказался в Тамбове, совсем не случайно: судьба так распорядилась, что вся моя дальнейшая жизнь проходит не так уж далеко от Тархан, что я часто хожу по Лермонтовской улице, вижу те же звёзды, что видел Лермонтов, дышу воздухом города, который гениальный поэт увековечил в «Тамбовской казначейше». Л. Гюльназарян-Пешкова Мой Лермонтов А он мятежный, просит бури, как будто в буре есть покой! М. Лермонтов Поэзия — краткое выражение мысли, чувства через слово. Поэзия пришла ко мне с раннего детства: колыбельные песни мамы, молитвы бабушки. Помню детство в селе Знаменка (Загряжское), мы с бабушкой Дуней отгоняем ранним утром корову пастись за речку Цну на луг, что возле леса. Приходим домой, садимся пить чай из самовара, бабушка молится и меня заставляет, а я не хочу. Она воспитует (так она говорила) меня присказкой: Воронцовские девицы Бога продали с божницы, Стали ужинать садится — Богу некуда молиться. Поэзия и религия — две составляющие русской культуры. Потом была советская школа. Как многим обязана я ей! Творчество Пушкина и Лермонтова учителя доносили до умов школьников не только по учебникам литературы, но и используя весь свой интеллект, а его уровень был высок. Мария Семеновна Трегубова открыла мне Лермонтова-пророка, предвидевшего свою смерть в стихотворении «Сон»: В полдневный жар в долине Дагестана С свинцом в груди лежал недвижим я; Глубокая еще в груди дымилась рана, По капле кровь сочилася моя. Она внушала мальчикам, что внешняя красота не главное в девушке, и читала в подтверждение стихи Лермонтова: Она не гордой красотою Прельщает юношей живых, Толпу вздыхателей немых И стан ее не стан богини; И грудь волною не встает, И в ней никто своей святыни, Припав к земле, не признает. Однако все ее движенья, Улыбки, речи и черты Так полны жизни, вдохновенья, Так полны чудной красоты… Все это читалось в дополнение к школьной программе. Низкий поклон таким учителям! В постижении Лермонтова сыграла огромную роль моя судьбоносная встреча с Владимиром Павловичем Пешковым (1932–1974). Его литературное творчество было связано с Лермонтовым, им написана книга «Страницы прошлого читая…», которая вышла из печати в июле 1972 года тиражом 50 тысяч экземпляров. Книгу благословил к выходу Виктор Андроникович Мануйлов — один из крупнейших лермонтоведов России. Лермонтов приходил в наши души и волей случая. Мы с Владимиром Павловичем жили в Тамбове на улице Сакко и Ванцетти (Базарной), в доме № 13. По вечерам (стояло лето 1967 года) мы гуляли с ним по улице Кирова, недалёко от нашего дома. Вдруг увидели, как из старого деревянного дома (мне помнится, в этом доме жил пожилой священник) выносят ставшие ненужными вещи, абажуры и книги, бросают все это в костер. Мы подошли ближе, и Пешкову с помощью стоящих у стены грабель (или с Божьей помощью!) удалось вытащить из костра толстую книгу в синем тисненом переплете. Это были 4, 5, 6 тома сочинений М. Ю. Лермонтова из первого полного издания В. Ф. Рихтера под редакцией П. А. Висковатова (1889 г.). Спасенная нами книга была в ужасном состоянии. Она была вся растрепана, корешок отсутствовал. Вторую жизнь этой многострадальной книге дал замечательный переплетчик О. Б. Пономаренко, работавший в областной библиотеке им. А. С. Пушкина. Из шестого тома на странице 57 мы узнали, что «рукописи драмъ “Испанцы”, “Странный человек” и “Два брата” находились у Бориса Николаевича Чичерина и получены имъ отъ Екатерины Петровны Осиповой, проживавшей въ доме Арсеньевой во время детства поэта и скончавшейся въ доме Чичериныхъ в Тамбове. Г. Чичеринъ принес рукописи в дар Лермонтовскому музею». Нас удивило, что известный ученый Б. Н. Чичерин принял такое деятельное участие в спасении рукописей Лермонтова. Так в далеком 1967 г. нам открылась еще одна тамбовская тропинка к Лермонтову. Разумеется, я всегда любила стихи Лермонтова. Но такой страстной преданной любви, как у Пешкова, у меня не было. Пешков увлек меня своей любовью к великому поэту. Мне повезло проехать с Владимиром Павловичем по лермонтовским местам Москвы, Ленинграда, Пятигорска, Тархан. Это дало возможность постичь человека-поэта Лермонтова глубже. Детство Володи Пешкова тоже было связано с Лермонтовым. Его воспитывали дедушка и бабушка, к слову, не родная по крови. Ее звали Анастасия Мелентьевна, это была простая русская малограмотная женщина. Она любила Володю, все время спрашивала его: — Вовка, ты молитвы на ночь читаешь? — Читаю, — был ответ. — Ну прочти мне каку знаешь. Он с хитрой улыбкой читал: — В минуты жизни трудную Теснится ль в сердце грусть; Одну молитву чудную Твержу я наизусть. Есть сила благодатная В созвучье слов живых, И дышит непонятная, Святая прелесть в них. С души как бремя скатится, Сомнение далеко — И верится, и плачется, И так легко, легко… — Вовка, молитва хорошая, где вычитал? — спрашивала бабушка. — У святого Михаила Лермонтова, — отвечал внук. Бабушка задумывалась, что-то шептала, потом, словно очнувшись, спрашивала? — А житие его како? — Он пешком ходил молиться в Троице-Сергиевекую лавру со своей бабушкой и друзьями и написал стихи о Божьих людях, — говорил Володя. — Ну, гутарь, сердешный. — У врат обители святой Стоял просящий подаянья Бедняк иссохший, чуть живой От глада, жажды и страданья. Куска лишь хлеба он просил, И взор являл живую муку, И кто-то камень положил В его протянутую руку… Бабушка заплакала и молвила: — Прости его, Господи! За кого она просила, только ей ведомо. В середине 1960‑х годов Владимир Павлович работал над книгой о своем любимом поэте. Поначалу она должна была называться «Лермонтов и Тамбовский край». В окончательном варианте она получила название «Страницы прошлого читая…». Пешкову нужны были консультации специалистов, а их в Тамбове не было. В Ленинграде Владимир Павлович встречался с крупнейшим лермонтоведом В. А. Мануйловым, в Москве — с нашим земляком В. В. Ждановым. В архиве писателя сохранилась переписка с учеными. В одном из писем Жданова шел обмен мнениями с Пешковым по поводу стихотворения Лермонтова «Прощая, немытая Россия». Привожу текст письма от 4 июля 1974 года: «…ваша книга интересная, своевременная, читается легко, увлекательно… В одном с Вами не согласен. Это в связи с текстом “Прощай, немытая Россия”. Вы ведь знаете разные варианты, а предпочли менее достоверный, где рифмуются царей-ушей. Правда, есть защитники и у этого варианта (АндреевКривич), но это не убедительно. Я веду с этим давнюю борьбу, и в последних редакциях (изданиях) победили пашей-ушей…» В это время В. А. Мануйлов и В. В. Жданов готовили к изданию «Лермонтовскую энциклопедию», и В. А. Мануйлов писал Владимиру Павловичу 18 октября 1972 года: «В Лермонтовской энциклопедии сделайте заметку “Тамбов”». Пешков откликнулся на просьбу крупного ученого, статья была написана, а впоследствии и опубликована в этом фундаментальном труде о Лермонтове. Лермонтов… Его творчество, где отражено время, общество, нравы, гражданская позиция, православное начало, волнуют мыслящих людей, заставляют думать, анализировать. Ему хотелось быть хозяином своей судьбы, но жизнь предпослала трагическую линию жизни. Говорят, по произведениям творца можно прочитать характер человека и дать ему оценку. Возможно, так и есть. Пушкин о себе-человеке писал: «Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце мое совсем вульгарно, и все наклонности у меня совсем мещанские». Лермонтов в 1838–1839 годах писал Марии и Алексею Лопухиным: «Вы знаете, что мой большой недостаток — это тщеславие и самолюбие… Я похож на человека, который хотел отведать от всех блюд разом, сытым не наелся, а получал индижестию (несварение желудка), которая вдобавок, к несчастью, разрешается стихами…». Цель поэта — открыть свое, новое, пусть в чем-то несовершенное, странное, но восходящее на новую ступень понимания мира; ощутить его болезненный ритм чувств. Внутреннее одиночество, страдания сердца отразились и в отношении к женщине: любовь и восхищение, ревность и порочность. Почему он так боялся счастья в браке? Сделав предложение вдове Марии Щербатовой, тут же отказался. «Будучи женихом Щербатовой и в то же время избегая брака, Лермонтов на коленях умолял свою бабушку Арсеньеву не позволять ему жениться» (М. Семевский, с. 345). «Я ухаживаю и, вслед за объяснениями в любви, говорю дерзости… Я настойчив и горяч, но сердце мое холодно и может забиться в исключительных случаях…». (М. Лопухиной, 23 декабря 1834 г.). Писателям нужен опыт жизни души, они проживают жизни своих героев, как положительных, так и отрицательных. Путь добра и зла опасен, и выход из него — большое испытание. Поэт не верил в идеальную любовь, но искал ее; где-то в душе слышал ее звуки, надеялся на встречу с ней. Лермонтов искал женщину-абсолют, подобную ангелу, и ближе всех к этому идеалу была Варенька Лопухина. Они были знакомы с детских лет, с начала 1828 года, а свое романтическое чувство к ней поэт оставил в своей тетради, сделав запись в ней 4 декабря 1831 года: «Вечером, возвратясь… Вчера еще я дивился продолжительности моего счастья! Кто бы подумал, взглянув на нее, что она может быть причиною страдания». Насколько глубоко было чувство Лермонтова к ней, говорит вариант поэмы «Демон», посвященный ей. Прими мой дар, моя мадонна! С тех пор как мне явилась ты, Моя любовь мне оборона От порицаний клеветы. Такой любви нельзя не верить, А взор не скроет ничего; Ты не способна лицемерить, Ты слишком ангел для того! Скажу ли? — предан самовластью Страстей печальных и судьбе, Я счастьем не обязан счастью, Но всем обязан я — тебе. Чувства любви были взаимными, но линии судеб были разные. Как мог умный, страстный Михаил Юрьевич совершить ошибку и потерять ту, которую называл «звезда любви моей»? Десять лет любви к одной-единственной женщине, которая вытеснила все другие увлечения поэта. Только она владела его сердцем, которую «…много, и долго любил… / Потом страданьем и тревогой / За дни блаженства заплатил; / Потом в раскаяньи бесплодном / Влачил я цепь тяжелых лет; / И размышлением холодным / Убил последний жизни цвет». Владимир Павлович Пешков рассказывал о рождественской встрече в Москве в январе 1970 года с Арнольдом Ильичом Гессеном. Это известный пушкинист, автор книг «Набережная Мойки, 12», «Москва, я думал о тебе», «Все волновало нежный ум…», «Жизнь поэта»… Он благословил на творчество в живописи талантливую девочку Надю Рушеву. У него был свой взгляд на поэта и человека Михаила Юрьевича Лермонтова: «Он человек правды и истины, стремившийся разобраться в русской жизни. Гражданин своей Родины и сын Отечества, давший миру такое творчество, во тьме жизненных дорог, не совершил бы многих ошибок, если бы был тыл семьи… и не был бы так одинок. Но как ни странно, одиночество давало силы творить в Божьем просторе природы». Ах! Если бы еще Бог дал сбыться строкам Евдокии Ростопчиной: Но есть заступница родная, С заслугою преклонных лет: Она ему конец всех бед У неба вымолит, рыдая. Этого не случилось, судьбу не повернешь вспять; в жизни он «страдал более, чем жил», «он был рожден для счастья, для надежд» / И вдохновений мирных!.. / …И сердце бросил в море жизни шумной; / И мир не пощадил — и Бог не спас!». Минуло время… Мы читаем его литературное наследие, мир познаем его глазами — пониманием сокрытой во всем тайны и тихой радости; любим Россию и ее народы вместе с ним, гордимся ее историей и величием, печалимся с ним о ее бедах и разгадываем его вопрос: «Жалкий человек. / Чего он хочет!., небо ясно, / Под небом места много всем, / Но беспрестанно и напрасно / Один враждует он — зачем?» И, как Лермонтов мы хотим знать «для воли иль тюрьмы на этот свет родимся мы?». Лермонтов чистый родник в душе моей, я поиск своего отношения к жизни постигаю с ним! Ты в двадцать семь шагнул в могилу… Но два столетия подряд Твои стихи боготворят, Потомки черпают в них силу. Эти строки о великом собрате написал наш современник Геннадий Шехов-цов, живущий в рабочем поселке Знаменка. В жизни также, как и Лермонтов, он идет тяжелым крестным путем, но стихи его светлы и вселяют надежду. Любовь к М. Ю. Лермонтову у всех современников, а моя — особенная! ПОСЛЕСЛОВИЕ Появление книги «Мой дом везде, где есть небесный свод…»: М. Ю. Лермонтов и Тамбов» — итог искренней любви, непреходящего интереса и многолетней работы тамбовских историков литературы, краеведов, поэтов, журналистов, музейных работников, художников, представителей культурной интеллигенции над лермонтовской темой. Главные задачи книги заключались в создании наиболее полного на сегодняшний день собрания сведений о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова, связанных с Тамбовом, в исследовании архивных документов, генеалогических материалов, связанных с мало изученными лермонтоведением страницами биографии поэта, в прослеживании того, как бережно сохранялась и была увековечена память о поэте в истории и культуре нашего города — его улицах, памятниках, стихах о Лермонтове, созданных вдохновением тамбовских стихотворцев, в творческих проектах и ежедневных делах тамбовчан. Авторы книги надеются на то, что наш труд не только подведет итоги, но и определит перспективы дальнейшего изучения творчества писателя, направит внимание новых исследователей на осмысление значения творчества Лермонтова в русском и мировом историкокультурном процессе, на изучение историко-литературной картины мира, отразившейся в лермонтовских произведениях, на архивные разыскания, станет своеобразным путеводителем в отдельных вопросах лермонтоведения. Кипение молодости и ранняя мудрость поэта, выразившиеся в создании поэтических шедевров и необычайно глубокой психологической прозы, множество черновиков, набросков, вариантов, реализовавшихся в законченных произведениях и оставшихся незавершенными, письма поэта и воспоминания о нем, славный воинский путь поручика Лермонтова, удивительный дар художника-живописца, создавшего редкие по красоте кавказские полотна, уникальные тамбовские находки, связанные с наследием поэта, определили содержание книги, которая, смеем надеяться, позволит читателям многое открыть в биографии и художественном наследии писателя и сделает более интересной и насыщенной жизнь каждого из нас. Г. Б. Буянова Наши авторы Андреев Владимир Евгеньевич — кандидат филологических наук, профессор МичГау, член Союза журналистов России, поэт, автор нескольких сборников стихов и прозы, многих литературоведческих и краеведческих работ. Архипова Марина Викторовна — поэтесса, руководитель народного ансамбля русской песни «Тальяночка», автор двух поэтических сборников, более 70 песен. Буянова Галина Борисовна — литературовед, кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы ТГУ имени Г. Р. Державина, автор около 50 работ о жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова. Награждена Лермонтовской медалью (2013). Выхрущ Владимир Павлович — поэт, доктор экономических наук, Член Союза писателей Украины Голованов Сергей Иванович (1917–1976) — поэт, журналист, участник Великой Отечественной войны, сотрудник областной газеты «Тамбовская правда», автор нескольких стихотворных сборников. Городнова Любовь Евгеньевна — кандидат философских наук, главный хранитель ТОГБУК («ТОКМ»). Дорожкина Валентина Тихоновна — поэт, прозаик, член Союза писателей России, член Союза журналистов России, заслуженный работник культуры Российской Федерации, автор более двадцати книг стихов, прозы, публицистики, лауреат областной премии имени Е. А. Баратынского. Захарова Елена Владимировна — кандидат филологических наук, поэ-тес-са, автор двух стихотворных сборников, лауреат Всероссийской премии имени М. Ю. Лермонтова (2007). Знобищева Мария Игоревна — кандидат филологических наук, автор семи сборников стихов, член Союза писателей России; лауреат областной премии имени Зои Космодемьянской, лауреат Всероссийской премии имени М. Ю. Лермонтова. Косякова Светлана Александровна — литературовед, кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы ТГУ имени Г. Р. Державина Колчанов Владимир Викторович — литературовед, кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы ТГУ имени Г. Р. Державина Кучин Иван Сергеевич (1924–2000) — поэт, член Союза писателей России, участник Великой Отечественной войны, автор многих стихотворных книг, в их числе — двухтомник «Три четверти стремительные века» (вышел посмертно). Был сотрудником тамбовских газет, несколько лет возглавлял областную писательскую организацию. Мещерякова Татьяна Владимировна — выпускница ТГУ имени Г. Р. Державина, автор двух поэтических сборников, участница Московского фестиваля-конкурса «Дети солнца». Милосердов Семен Семенович (1921–1988) — поэт, член Союза писателей России, участник Великой Отечественной войны. Организатор литературного объединения «Радуга», автор около двадцати стихотворных сборников (четыре из них вышли в Тамбове посмертно). Начас Евстахий Ярославович — поэт, журналист, член Союза писателей России, член Союза журналистов России, заслуженный работник культуры Российской Федерации, лауреат областной премии имени Е. А. Бара-тынского, автор многих поэтических книг. Николаева Александра Николаевна — аспирантка ТГУ имени Г. Р. Державина, автор трёх поэтических книг, член Союза писателей России, участница Московского фестиваля-конкурса «Дети солнца». Потанина Наталия Леонидовна — доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой русской и зарубежной литературы ТГУ имени Г. Р. Державина. Протоиерей Виктор (Виктор Федорович (Лисюнин) — проректор Тамбовской Духовной семинарии, кандидат исторических наук. Румянцева Майя Александровна (1928–1980) — поэт, член Союза писателей России, автор многих стихотворных сборников. Десять лет М. А. Румянцева возглавляла Тамбовскую областную писательскую организацию. Сабетова Марина Викторовна — зам. директора по библиотечной работе ТОУНБ им. А. С. Пушкина, автор публикаций в областной прессе. Сергеев-Ценский Сергей Николаевич (1875–1958) — писатель, академик, уроженец с. Преображенское (Бабино) Тамбовской губернии. Автор эпопеи «Преображение России», исторического романа «Севастопольская страда»; повестей «Печаль полей», «Лесная топь», «Гоголь уходит в ночь»; романов «Невеста Пушкина», «Мишель Лермонтов» и многих других. Сергеева Людмила Ивановна — поэтесса, автор нескольких сборников для взрослых и детей, многочисленных публикаций в тамбовской и столичной прессе. Серова Анастасия Дмитриевна — студентка Института филологии ТГУ Г. Р. Державина, автор публикаций в газетах и журналах, в коллективных сборниках. имени Шевченко Михаил Петрович (1929–2010) — поэт, прозаик, заслуженный работник культуры Российской Федерации, автор книг стихов и прозы, сотрудник тамбовских газет «Тамбовская правда», «Комсомольское знамя». Награжден медалью им. Николая Островского. Кавалер ордена «Знак Почета». Шеховцов Геннадий Иванович — инженер-строитель, поэт, автор нескольких поэтических книг, лауреат областной премии имени Е. А. Баратынского. Штыркина Ольга Владимировна — выпускница МГУ имени М. В. Ломоносова, кандидат филологических наук, автор двух поэтических сборников. Челюбеева Анастасия — студентка ТГУ имени Г. Р. Державина. Стихи публиковались в местной и столичной прессе. Научно-популярное издание «Мой дом везде, где есть небесный свод…» М. Ю. Лермонтов и Тамбов Ответственные редакторы: Буянова Галина Борисовна Потанина Наталия Леонидовна Редактор С. А. Косякова МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ «ТАМБОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ имени Г. Р. ДЕРЖАВИНА» Посвящается 200-летию со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова М. Ю. Лермонтов. Поэма «Тамбовская казначейша» Антология 2-е издание, дополненное, исправленное Тамбов 2014 Ответственный редактор кандидат филологических наук, доцент Г. Б. Буянова Редакционная коллегия: доктор экономических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ В. М. Юрьев; доктор экономических наук, профессор В. В. Смагина; кандидат юридических наук, профессор С. С. Худяков; доктор филологических наук, профессор Н. Л. Потанина; доктор филологических наук, профессор Л. В. Полякова Издание подготовлено при финансовой поддержке РГНФ проекта подготовки научно-популярных изданий «“Мой дом везде, где есть небесный свод...”: М. Ю. Лермонтов и Тамбов», проект № 14-44-93019 М. Ю. Лермонтов. Поэма «Тамбовская казначейша» : антология / отв. ред. Г. Б. Буянова ; М‑во обр. и науки РФ, ФГБОУ ВПО «Тамб. гос. ун-т им. Г. Р. Дер-жавина». 2-е изд., доп., испр. Тамбов : Издательский дом ТГУ им. Г. Р. Державина, 2014. с. : ил. ISBN 978-5-?????-???-? Антология «М. Ю. Лермонтов. Поэма “Тамбовская казначейша”» посвящена 200-летию со дня рождения М. Ю Лермонтова. Она объединяет историко-литературные, краеведческие, поэтические, живописные, графические и музыкальные работы, посвященные поэме. В антологии живёт поэтическая память о прошлом, непов-торимый облик Тамбова, выраженный точным и ярким лермонтовским словом. Книга рассчитана на широкий круг читателей и будет полезна всем любителям русской классической литературы. © ФГБОУ ВПО «Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина», 2014 В XI томе «Современника» помещена целая поэма «Казначейша». Стих бойкий, гладкий, рассказ веселый, остроумный — поэма читатется с удовольствием. В. Г. Белинский «Мой гений веки пролетит…» Уважаемые читатели! Поэма М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша», в которой поэт запечатлел наш город в шутливых, грустных, проникновенных строфах, давно стала «визитной карточкой», уже более полутора веков делающей Тамбов известным во всех уголках России. В создании книги, которую Вы, уважаемый читатель, сейчас держите в руках, объединились тамбовские историки литературы, краеведы, поэты, артисты, художники. В сборнике «М. Ю. Лермонтов “Тамбовская казначейша”. Антология» объединены созданные в Тамбове, а также все известные и доступные нам историко-литературные, краеведческие, поэтические, живописные, графические, музыкальные работы, посвящённые поэме. Мы публикуем текст поэмы, с которым познакоми-лись русские читатели в XI томе журнала «Современник» за 1838 год, где произведение подверглось и цензурной, и редакционной правке. Слово «тамбовская» из заглавия исчезло, название города — Тамбов — было за-менено буквой «Т» и отточием, из текста выброшено 26 строк. Так как рукопись поэмы не сохранилась, восстановить подлинный лермонтовский текст полностью не представляется возможным, хотя такие попытки были предприняты ещё П. А. Висковатым, подготовившим собрание сочинений М. Ю. Лермонтова в конце XIX века. Опираясь на черновой автограф посвящения и несколько строф поэмы, имеющихся в тетради Чертков-ской библиотеки (Государственный исторической музей), комментарии известных учёных-лермонтоведов И. Л. Андроникова, В. А. Мануйлова, Э. Э. Найдича, мы указываем на возможные варианты утраченных строф поэмы «Тамбовская казначейша». Карточная игра, представляющая собой своеобразный центр повество-вания в поэме, была чрезвычайно ярким явлением не только тамбовской или общерусской, но и европейской жизни в целом. В XIII веке карты завезли из арабских стран в Италию, Англию, Францию, затем они рас-пространились по всей Европе. В России карты появились в XVI веке и преследовались: Пётр I указом запретил проигрывать в карты более чем 1 рубль (большие по тем временам деньги), Екатерина II издала указ, запрещающий платить карточные долги по векселям или давать деньги для выплаты таких долгов. Игроков даже арестовывали, но игры не пре-кращались ни при императоре Павле, ни при Александре I. В 1802 году князь Александр Николаевич Голицын проиграл в карты свою жену княгиню Марию Гавриловну графу Льву Кирилловичу Разумов-скому. Нонна Марченко, автор книги «Приметы милой старины. Нравы и быт пушкинской эпохи», считает, что именно этот случай дал толчок творческому воображению Лермонтова. В 1820 году Гофман опубликовал повесть «Spielergluch» («Счастье игрока»), герой которой проиграл свою возлюбленную в кар-ты. В 1830 году в Петербурге была в большой моде пьеса В. Дюканжа «Тридцать лет, или Жизнь игрока», в журнале «Библиотека для чтения» в 1835 году А. Шидловский опубликовал повесть «Пригожая казначейша». В 1834-м опубликована «Пиковая дама» А. С. Пушкина, в 1838-м — «Там-бовская казначейша» М. Ю. Лермонтова. Сходные сюжеты возникали независимо друг от друга в жизни, а затем и в литературе, и главные причины этого явления — общеевропейская социально-экономическая и общественная ситуация начала XIX века с культом денег, жаждой обогащения и опре-делённая ею модель поведения, заложенная в человеческом сознании. Испытать Судьбу, Случай, роль которых в карточной игре исключительно велика, мгновенно обогатиться — вот мечта каждого игрока! Все исследования, публикующиеся в «Антологии», уже стали фактом лермонтоведения, поэтому, несмотря на повторяющиеся свидетельства, фрагменты писем, текстуальные примеры, приводимые авторами, мы сохранили текст первоисточников в неизменном виде, без сокращений, с указанными авторами ссылками, дабы не нарушать целостность и полноту представления об авторских изысканиях. Размышления В. П. Пешкова, проведённый им и ставший классикой тамбовского литературного краеведения анализ текста «Тамбовской каз-начейши» убеждают в том, что история проигрыша в поэме — гениальное художественное обобщение нескольких реальных случаев, о которых Лермонтов — светский человек и интересующийся книжными новинками писатель — безусловно, знал. Лермонтовская поэма — литературный памятник, в котором запечатле-лись особенности бытоустройства и культуры Тамбова, традиции и нравы горожан, их отношение к миру и его ценностям. Разве не ощущаются амбиции тамбовских обывателей и желание посоперничать со столицей уже в названиях трактиров — «Московский» и «Берлин»? Строфы «Там-бовской казначейши» изобилуют описаниями примечательных улиц и зданий Тамбова первой трети XIX века. Методом сопоставления текста поэмы с архивными данными, различными историческими источника-ми, легендами, преданиями, издавна хранящимися в среде тамбовских краеведов, В. П. Пешков, Б. И. Илёшин, Ю. К. Щукин, А. А. Горелов, В. Д. Орлова стремились установить степень достоверности и точность местонахождения упомянутых Лермонтовым в поэме архитектурных памятников: гостиницы «Московской», предполагаемого дома казначея, питейных заведений и т. д., найти косвенные свидетельства того, что автор «Тамбовской казначейши» бывал в Тамбове. На первый взгляд, «Тамбовская казначейша» представляется забав-ным происшествием, анекдотической картинкой, на самом же деле со-держание поэмы, особенности сюжетосложения, композиции, образной системы, языка, стиха вызывают целый ряд вопросов, которые осмысли-ваются в работах В. А. Мануйлова, Б. М. Эйхенбаума, Э. Г. Герштейн, Л. В. Пумпянского, И. З. Сермана, А. И. Журавлевой, В. И. Коровина, В. А. Захарова, Л. В. Поляковой, В. Е. Андреева, В. Ш. Кривоноса, Г. Б. Буяновой, И. А. Глухова. Сложность понимания художественного текста XIX столетия в немалой степени обусловлена разнообразием его словесной ткани, в которой, на-ряду с общеупотребительной и общепонятной сегодня лексикой, представ-лены слова, значение которых может быть не понято или понято неверно. Поскольку в поэме присутствуют церковнославянизмы, архаизмы, исто-ризмы, тамбовские краеведы предложили идею создания словаря поэмы, которую осуществили филологи ТГУ имени Г. Р. Державина Г. Б. Буянова и С. А. Косякова. В конце каждой словарной статьи приведены строки поэмы, в которых звучит то или иное слово, разнообразный справочный материал, позволяющий расширить знания об истории и этимологии слов, а также фрагменты произведений русских писателей XIX века, позволяющие судить об общем лексическом контексте. Надеемся, что проведённая составителями словаря работа будет полезна филологам, историкам, студентам и школьникам — всем, кому дорог родной язык. «Нет, нет — мой дух бессмертен силой, мой гений веки пролетит», — пи-сал Лермонтов в одной из элегий 1830 года. Его поэтическое вдохновение всегда вызывало отклик у поэтов Тамбова. История, рассказанная Лермон-товым в поэме, пленительный облик тамбовской красавицы запечатлены в лирических произведениях С. Милосердова, Е. Начаса, Г. Шеховцова, А. Мильрата, М. Архиповой, Г. Веселовской, лауреата Всероссийской Лер-монтовской премии 2007 года Е. Захаровой. Они составили поэтические страницы нашей книги, проиллюстрированные московской художницей В. Крамской, тамбовской художницей И. Бирюковой и выпускником факуль-тета журналистики ТГУ им. Г. Р. Державина А. Веселовским. Текст поэмы, публикующийся в антологии по изданию собрания со-чинений М. Ю. Лермонтова в 4-х томах под общей редакцией И. Л. Андро-никова, Д. Д. Благого и Ю. Г. Оксмана (М.: Художественная литература. 1958 г. Том II), сопровождён иллюстрациями художников XIX и XX веков: К. Д. Флавицкого, К. А. Трутовского, М. П. Клодта, М. В. Добужинского, Е. Я. Хигера, картины и гравюры которых хранятся в музеях Москвы и Санкт-Петербурга. Особое внимание уделено работе над поэмой М. В. До-бужинского, великолепного мастера, иллюстрации которого сопрово-ждают юбилейное издание поэмы 1914 года. В 1964 году, к 150-летней годовщине со дня рождения М. Ю. Лермон-това, закончил работу над серией гравюр к «Тамбовской казначейше» заслуженный художник РСФСР А. Ф. Бучнев. При помощи контраста тём-ного и светлого ему удалось отразить характеры лермонтовских героев, соединить реальное и ирреальное. По мнению В. И. Михайлова, инте-ресной метафорической деталью служат огромных размеров игральные карты. То они представлены подобием забора, на фоне которого проис-ходит торжественный въезд в город уланского полка, то в виде ширмы, разгораживающей комнату, то в виде крышки столика для карточной игры. Оттиски гравюр А. Ф. Бучнева помещены в одном из разделов нашей книги. В антологию включён красочный графический лист тамбовского художника В. В. Пу-гачёва «Гусары», экслибрисы к «Тамбовской казначейше» из собрания краеведов В. А. Свирщевского и В. В. Панкова, фотографии старого и нового Тамбова В. А. Ер-макова, экспонаты частного музея С. Н. Денисова. Большую помощь в поиске и подготовке материалов для антологии ока-зали кандидат филологических наук, доцент Л. И. Дмитриева, работники областного краеведческого музея Е. В. Романенко, Л. Е. Городнова, В. И. Пе-т-рова, директор областной картинной галереи Т. Н. Шестакова, реставра-тор Р. А. Михайлова, коллектив областной библиотеки им. А. С. Пушкина, поэтесса, член Союза писателей России, руководитель детского поэти-ческого объединения «Тропинка» В. Т. Дорожкина, тамбовский краевед и экскурсовод В. С. Денисова, программист-дизайнер Н. С. Буянова, аспирантка кафедры русской и зарубежной литературы Н. С. Егорова, фотограф-дизайнер А. Сидорин. Книга открывается одним из пятнадцати прижизненных изображений поэта, дошедших до нас. Портрет М. Ю. Лермонтова в ментике лейб-гвардии Гусарского полка работы П. Е. Заболотского, созданный в 1837 году, не случайно избран авторами антологии — он ближе всего к пред-полагаемому времени создания поэмы. Важнейшей частью и украшением книги является запись моноспектакля «Тамбовская каз-начейша» в исполнении народного артиста России Ю. В. Томилина, награждённого в 2007 году Лермонтовской медалью. Надеемся, что наша книга выразит любовь, признательность и благо-дарность тамбовчан поэту и порадует читателей силой и красотой лер-монтовского слова. Г. Б. Буянова М. Ю. Лермонтов ТАМБОВСКАЯ КАЗНАЧЕЙША Играй, да не отыгрывайся. Пословица Посвящение Пускай слыву я старовером, Мне всё равно — я даже рад: Пишу Онегина размером; Пою, друзья, на старый лад. Прошу послушать эту сказку! Её нежданную развязку Одобрите, быть может, вы Склоненьем лёгким головы. Обычай древний наблюдая, Мы благодетельным вином Стихи негладкие запьём, И пробегут они, хромая, За мирною своей семьёй К реке забвенья на покой. I Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда; Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, И фонари, и мостовые, Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». Там есть ещё четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки; ___________________ Короче, славный городок. II Но скука, скука, Боже правый, Гостит и там, как над Невой, Поит вас пресною отравой, Ласкает чёрствою рукой. И там есть чопорные франты, Неумолимые педанты, И там нет средства от глупцов И музыкальных вечеров; И там есть дамы — просто чудо! Дианы строгие в чепцах, С отказом вечным на устах. При них нельзя подумать худо: В глазах греховное прочтут, И вас осудят, проклянут. III Вдруг оживился круг дворянский; Губернских дев нельзя узнать; Пришло известье: полк уланский В Тамбове будет зимовать. Уланы, ах! такие хваты… Полковник, верно неженатый — А уж бригадный генерал, Конечно, даст блестящий бал. У матушек сверкнули взоры; Зато несносные скупцы, Неумолимые отцы Пришли в раздумье: сабли, шпоры Беда для крашеных полов… Так волновался весь Тамбов. IV И вот однажды утром рано, В час лучший девственного сна, Когда сквозь пелену тумана Едва проглядывает Цна, Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора, И, тишины известный враг, Ещё безмолвствовал кабак, ___________________ ___________________ Уланы справа по шести Вступили в город; музыканты, Дремля на лошадях своих, Играли марш из «Двух слепых». V Услыша ласковое ржанье Желанных вороных коней, Чьё сердце, полное вниманья, Тут не запрыгало сильней? Забыта жаркая перина… «Малашка, дура, Катерина, Скорее туфли и платок! Да где Иван? Какой мешок! Два года ставни отворяют…» Вот ставни настежь. Целый дом Трёт стёкла тусклые сукном — И любопытно пробегают Глаза опухшие девиц Ряды суровых, пыльных лиц. VI «Ах, посмотри сюда, кузина. Вот этот!» — «Где? майор?» — «О, нет! Как он хорош, а конь — картина, Да жаль, он, кажется, корнет… Как ловко, смело избочился… Поверишь ли, он мне приснился… Я после не могла уснуть…» И тут девическая грудь Косынку тихо поднимает — И разыгравшейся мечтой Слегка темнится взор живой. Но полк прошёл. За ним мелькает Толпа мальчишек городских, Немытых, шумных и босых. VII Против гостиницы «Московской», Притона буйных усачей, Жил некто господин Бобковской, Губернский старый казначей. Давно был дом его построен; Хотя невзрачен, но спокоен; Меж двух облупленных колонн Держался кое-как балкон. На кровле треснувшие доски Зелёным мохом поросли; Зато перед окном цвели Четыре стриженых берёзки Взамен гардин и пышных стор, Невинной роскоши убор. VIII Хозяин был старик угрюмый С огромной лысой головой, От юных лет с казённой суммой Он жил как с собственной казной. В пучинах сумрачных расчёта Блуждать была его охота, И потому он был игрок (Его единственный порок). Любил налево и направо Он в зимний вечер прометнуть, Четвёртый куш перечеркнуть, Рутёркой понтирнуть со славой, И талью скверную порой Запить цимлянского струёй. IX Он был врагом трудов полезных, Трибун тамбовских удальцов, Гроза всех матушек уездных И воспитатель их сынков. Его краплёные колоды Не раз невинные доходы С индеек, масла и овса Вдруг пожирали в полчаса. Губернский врач, судья, исправник — Таков его всегдашний круг; Последний был делец и друг И за столом такой забавник, Что казначейша иногда Сгорит, бывало, от стыда. X Я не поведал вам, читатель, Что казначей мой был женат. Благословил его Создатель, Послав ему в супруге клад. Её ценил он тысяч во сто, Хотя держал довольно просто И не выписывал чепцов Ей из столичных городов. Предав ей таинства науки, Как бросить вздох иль томный взор, Чтоб легче влюбчивый понтёр Не разглядел проворной штуки, Меж тем догадливый старик С глаз не спускал её на миг. XI И впрямь Авдотья Николавна Была прелакомый кусок. Идёт, бывало, гордо, плавно — Чуть тронет землю башмачок; В Тамбове не запомнят люди Такой высокой, полной груди: Бела, как сахар, так нежна, Что жилка каждая видна. Казалося, для нежной страсти Она родилась. А глаза… Ну, что такое бирюза? Что небо? Впрочем, я отчасти Поклонник голубых очей И не гожусь в число судей. XII А этот носик! эти губки, Два свежих розовых листка! А перламутровые зубки, А голос сладкий, как мечта! Она картавя говорила, Нечисто «р» произносила; Но этот маленький порок Кто извинить бы в ней не мог? Любил трепать её ланиты, Разнежась, старый казначей. Как жаль, что не было детей У них! _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ ___________________ ___________________ XIII Для большей ясности романа Здесь объявить мне вам пора, Что страстно влюблена в улана Была одна её сестра. Она, как должно, тайну эту Открыла Дуне по секрету. Вам не случалось двух сестёр Замужних слышать разговор? О чём тут, Боже справедливый, Не судят милые уста! О, русских нравов простота! Я, право, человек нелживый — А из-за ширмов раза два Такие слышал я слова… XIV Итак, тамбовская красотка Ценить умела уж усы ___________________ ___________________ Что ж? знание её сгубило! Один улан, повеса милый (Я вместе часто с ним бывал), В трактире номер занимал Окно в окно с её уборной. Он был мужчина в тридцать лет; Штаб-ротмистр, строен, как корнет; Взор пылкий, ус довольно чёрный: Короче, идеал девиц, Одно из славных русских лиц. XV Он всё отцовское именье Ещё корнетом прокутил; С тех пор дарами провиденья, Как птица божия, он жил. Он спать, ложась привык; не ведать, Чем будет завтра пообедать. Шатаясь по Руси кругом, То на курьерских, то верхом, То полупьяным ремонтёром, То волокитой отпускным, Привык он к случаям таким, Что я бы сам почёл их вздором, Когда бы все его слова Хоть тень имели хвастовства. XVI Страстьми земными не смущаем, Он не терялся никогда. ___________________ ___________________ Бывало, в деле, под картечью Всех рассмешит надутой речью, Гримасой, фарсой площадной Иль неподдельной остротой. Шутя однажды после спора Всадил он другу пулю в лоб; Шутя и сам он лёг бы в гроб — ___________________ Порой, незлобен как дитя, Был добр и честен, но шутя. XVII Он не был тем, что волокитой У нас привыкли называть; Он не ходил тропой избитой, Свой путь умея пролагать; Не делал страстных изъяснений, Не становился на колени; А несмотря на то, друзья, Счастливей был, чем вы и я. ___________________ ___________________ Таков-то был штаб-ротмистр Гарин: По крайней мере, мой портрет Был схож тому назад пять лет. XVIII Спешил о редкостях Тамбова Он у трактирщика узнать. Узнал немало он смешного — Интриг секретных шесть иль пять; Узнал, невесты как богаты, Где свахи водятся иль сваты; Но занял более всего Мысль беспокойную его Рассказ о молодой соседке. «Бедняжка! — думает улан, — Такой безжизненный болван Имеет право в этой клетке Тебя стеречь — и я, злодей, Не тронусь участью твоей?» XIX К окну поспешно он садится, Надев персидский архалук; В устах его едва дымится Узорный бисерный чубук. На кудри мягкие надета Ермолка вишневого цвета С каймой и кистью золотой, Дар молдаванки молодой. Сидит и смотрит он прилежно… Вот, промелькнувши как во мгле, Обрисовался на стекле Головки милой профиль нежный; Вот будто стукнуло окно… Вот отворяется оно. XX Ещё безмолвен город сонный; На окнах блещет утра свет; Ещё по улице мощёной Не раздаётся стук карет… Что ж казначейшу молодую Так рано подняло? Какую Назвать причину поверней? Уж не бессонница ль у ней? На ручку опершись головкой, Она вздыхает, а в руке Чулок; но дело не в чулке — Заняться этим нам неловко… И если правду уж сказать — Ну кстати ль было б ей вязать! XXI Сначала взор её прелестный Бродил по синим небесам, Потом склонился к поднебесной И вдруг… какой позор и срам! Напротив, у окна трактира, Сидит мужчина без мундира. Скорей, штаб-ротмистр! ваш сюртук! И поделом… окошко стук… И скрылось милое виденье. Конечно, добрые друзья, Такая грустная статья На вас навеяла б смущенье; Но я отдам улану честь — Он молвил: «Что ж? начало есть». ХХII Два дня окно не отворялось. Он терпелив. На третий день На стёклах снова показалась Её пленительная тень; Тихонько рама заскрипела. Она с чулком к окну подсела. Но опытный заметил взгляд Её заботливый наряд. Своей удачею довольный, Он встал и вышел со двора — И не вернулся до утра. Потом, хоть было очень больно, Собрав запас душевных сил, Три дня к окну не подходил. ХХIII Но эта маленькая ссора Имела участь нежных ссор: Меж них завёлся очень скоро Немой, но внятный разговор. Язык любви, язык чудесный, Одной лишь юности известный, Кому, кто раз хоть был любим, Не стал ты языком родным? В минуту страстного волненья Кому хоть раз ты не помог Близ милых уст, у милых ног? Кого под игом принужденья, В толпе завистливой и злой, Не спас ты, чудный и живой? ХХIV Скажу короче: в две недели Наш Гарин твёрдо мог узнать, Когда она встаёт с постели, Пьёт с мужем чай, идёт гулять. Отправится ль она к обедне — Он в церкви верно не последний; К сырой колонне прислонясь, Стоит всё время не крестясь. Лучом краснеющей лампады Его лицо озарено: Как мрачно, холодно оно! А испытующие взгляды То вдруг померкнут, то блестят — Проникнуть в грудь её хотят. ХХV Давно разрешено сомненье, Что любопытен нежный пол. Улан большое впечатленье На казначейшу произвёл Своею странностью. Конечно, Не надо было б мысли грешной Дорогу в сердце пролагать, Её бояться и ласкать! ___________________ ___________________ ___________________ Жизнь без любви такая скверность! А что, скажите, за предмет Для страсти муж, который сед? ХХVI Но время шло. «Пора к развязке! — Так говорил любовник мой. — Вздыхают молча только в сказке, А я не сказочный герой». Раз входит, кланяясь пренизко, Лакей. «Что это?» — «Вот-с записка; Вам барин кланяться велел-с; Сам не приехал — много дел-с; Да приказал вас звать к обеду, А вечерком потанцевать. Он сам изволил так сказать». «Ступай, скажи, что я приеду». И в три часа, надев колет, Летит штаб-ротмистр на обед. ХХVII Амфитрион был предводитель — И в день рождения жены, Порядка ревностный блюститель, Созвал губернские чины И целый полк. Хотя бригадный Заставил ждать себя изрядно И после целый день зевал, Но праздник в том не потерял. Он был устроен очень мило: В огромных вазах по столам Стояли яблоки для дам; А для мужчин в буфете было Ещё с утра принесено В больших трёх ящиках вино. ХХVIII Вперёд под ручку с генеральшей Пошёл хозяин. Вот за стол Уселся от мужчин подальше Прекрасный, но стыдливый пол — И дружно загремел с балкона, Средь утешительного звона Тарелок, ложек и ножей, Весь хор уланских трубачей: Обычай древний, но прекрасный; Он возбуждает аппетит, Порою кстати заглушит Меж двух соседей говор страстный — Но в наше время решено, Что всё старинное смешно. ХХIХ Родов, обычаев боярских Теперь и следу не ищи, И только на пирах гусарских Гремят, как прежде трубачи. О, скоро ль мне придётся снова Сидеть среди кружка родного С бокалом влаги золотой При звуках песни полковой! И скоро ль ментиков червонных Приветный блеск увижу я, В тот серый час, когда заря На строй гусаров полусонных И на бивак их у леска Бросает луч исподтишка! ХХХ С Авдотьей Николавной рядом Сидел штаб-ротмистр удалой — Впился в неё упрямым взглядом, Крутя усы одной рукой. Он видел, как в ней сердце билось… И вдруг — не знаю, как случилось, — Ноги её иль башмачка Коснулся шпорой он слегка. Тут началися извиненья, И завязался разговор; Два комплимента, нежный взор — И уж дошло до изъясненья… Да, да — как честный офицер! Но казначейша — не пример. ХХХI Она, в ответ на нежный шёпот, Немой восторг спеша сокрыть, Невинной дружбы тяжкий опыт Ему решилась предложить — Таков обычай деревенский! Помучить — способ самый женский. Но уж давно известна нам Любовь друзей и дружба дам! Какое адское мученье Сидеть весь вечер tête-á-tête С красавицей в осьмнадцать лет ___________________ ___________________ ___________________ ХХХII Вообще я мог в году последнем В девицах наших городских Заметить страсть к воздушным бредням И мистицизму. Бойтесь их! Такая мудруя супруга, В часы любовного досуга, Вам вдруг захочет доказать, Что два и три совсем не пять; Иль, вместо пламенных лобзаний, Магнетизировать начнёт — И счастлив муж, коли заснёт!.. Плоды подобных замечаний, Конечно б, мог не ведать мир, Но польза, польза мой кумир. ХХХIII Я бал описывать не стану, Хоть это был блестящий бал. Весь вечер моему улану Амур прилежно помогал. Увы _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ Не веруют амуру ныне; Забыт любви волшебный царь; Давно остыл его алтарь! Но за столичным просвещеньем Провинциалы не спешат; ___________________ ___________________ ___________________ ___________________ ХХХIV И сердце Дуни покорилось; Его сковал могучий взор… Ей дома целу ночь всё снилось Бряцанье сабли или шпор. Поутру, встав часу в девятом, Садится в шлафоре измятом Она за вечную канву — Всё тот же сон и наяву. По службе занят муж ревнивый, Она одна — разгул мечтам! Вдруг дверью стукнули. «Кто там? Андрюшка! Ах, тюлень ленивый!..» Вот чей-то шаг — и перед ней Явился… только не Андрей. ХХХV Вы отгадаете, конечно, Кто этот гость нежданный был. Немного, может быть, поспешно Любовник смелый поступил; Но впрочем, взявши в рассмотренье Его минувшее терпенье И рассудив, легко поймёшь, Зачем рискует молодёжь. Кивнув легонько головою, Он к Дуне молча подошёл И на лицо её навёл Взор, отуманенный тоскою; Потом стал длинный ус крутить, Вздохнул и начал говорить: ХХХVI «Я вижу, вы меня не ждали — Прочесть легко из ваших глаз; Ах, вы ещё не испытали, Что в страсти значит день, что час! Среди сердечного волненья Нет сил, нет власти, нет терпенья! Я здесь — на всё решился я… Тебе я предан… ты моя! Ни мелочные толки света, Ничто, ничто не страшно мне; Презренье светской болтовне — Иль я умру от пистолета… О, не пугайся, не дрожи; Ведь я любим — скажи, скажи!..» ХХХVII И взор его притворно скромный, Склоняясь к ней, то угасал, То, разгораясь страстью томной, Огнём сверкающим пылал. Бледна, в смущенье оставалась Она пред ним… Ему казалось, Что чрез минуту для него Любви наступит торжество… Как вдруг внезапный и невольный Стыд овладел её душой — И, вспыхнув вся, она рукой Толкнула прочь его: «Довольно, Молчите — слышать не хочу! Оставите ль? я закричу!..» ХХХVIII Он смотрит: это не притворство, Не шутки — как ни говори — А просто женское упорство, Капризы — чёрт их побери! И вот — о, верх всех унижений! — Штаб-ротмистр преклонил колени И молит жалобно; как вдруг Дверь настежь — и в дверях супруг. Красотка: «Ах!» Они взглянули Друг другу сумрачно в глаза; Но молча разнеслась гроза, И Гарин вышел. Дома пули И пистолеты снарядил, Присел — и трубку закурил. ХХХIХ И через час ему приносит Записку грязную лакей. Что это? чудо! Нынче просит К себе на вистик казначей, Он именинник — будут гости… От удивления и злости Чуть не задохся наш герой. Уж не обман ли тут какой? Весь день проводит он в волненье. Настал и вечер наконец. Глядит в окно: каков хитрец — Дом полон, что за освещенье! А всё засунуть — или нет? — В карман на случай пистолет. ХL Он входит в дом. Его встречает Она сама, потупя взор. Вздох полновесный прерывает Едва начатый разговор. О сцене утренней ни слова. Они друг другу чужды снова. Он о погоде говорит; Она «да-с, нет-с» — и замолчит. Измучен тайною досадой, Идёт он дальше в кабинет… Но здесь спешить нам нужды нет, Притом спешить нигде не надо. Итак, позвольте отдохнуть, А там докончим как-нибудь. ХLI Я жить спешил в былые годы, Искал волнений и тревог, Законы мудрые природы Я безрассудно пренебрёг. Что ж вышло? Право, смех и жалость! Сковала душу мне усталость, А сожаленье день и ночь Твердит о прошлом. Чем помочь? Назад не возвратят усилья. Так в клетке молодой орёл, Глядя на горы и на дол, Напрасно не подъемлет крылья — Кровавой пищи не клюёт, Сидит, молчит и смерти ждёт. ХLII Ужель исчез ты, возраст милый, Когда всё сердце говорит, И бьётся сердце с дивной силой, И мысль восторгами кипит? Не всё ж томиться бесполезно Орлу за клеткою железной: Он свой воздушный прежний путь Ещё найдёт когда-нибудь, Туда, где снегом и туманом Одеты тёмные скалы, Где гнёзда вьют одни орлы, Где тучи бродят караваном! Там можно крылья развернуть На вольный и роскошный путь! ХLIII Но есть всему конец на свете, И даже выспренним мечтам. Ну, к делу. Гарин в кабинете. О чудеса! Хозяин сам Его встречает с восхищеньем, Сажает, потчует вареньем, Несёт шампанского стакан. «Иуда!» — мыслит мой улан. Толпа гостей теснилась шумно Вокруг зелёного стола; Игра уж дельная была, И банк при том благоразумный. Его держал сам казначей Для облегчения друзей. ХLIV И так как господин Бобковский Великим делом занят сам, То здесь блестящий круг тамбовский Позвольте мне представить вам. Во-первых, господин советник, Блюститель нравов, мирный сплетник, ___________________ ___________________ А вот уездный предводитель, Весь спрятан в галстук, фрак до пят, Дискант, усы и мутный взгляд. А вот спокойствия рачитель, Сидит и сам исправник — но Об нём уж я сказал давно. ХLV Вот, в полуфрачке, раздушённый, Времён новейших Митрофан, Нетёсаный, недоучёный, А уж безнравственный болван. Доверье полное имея К игре и знанью казначея, Он понтирует, как велят, — И этой чести очень рад. Ещё тут были… Но довольно, Читатель милый, будет с вас. И так несвязный мой рассказ, Перу покорствуя невольно И своенравию чернил, Бог знает чем я испестрил. ХLVI Пошла игра. Один, бледнея, Рвал карты, вскрикивал; другой, Проверить проигрыш не смея, Сидел с поникшей головой. Иные, при удачной талье, Стаканы шумно наливали И чокались. Но банкомёт Был нем и мрачен. Хладный пот По гладкой лысине струился. Он всё проигрывал дотла. В ушах его «дана», «взяла» Так и звучали. Он взбесился — И проиграл свой старый дом, И всё, что в нём или при нём. ХLVII Он проиграл коляску, дрожки, Трёх лошадей, два хомута, Всю мебель, женины серёжки, Короче — всё, всё дочиста. Отчаянья и злости полный, Сидел он бледный и безмолвный. Уж было за полночь. Треща Одна погасла уж свеча. Свет утра синевато-бледный Вдоль по туманным небесам Скользил. Уж многим игрокам Сон прогулять казалось вредно, Как вдруг, очнувшись, казначей Вниманья просит у гостей. ХLVIII И просит важно позволенья Лишь талью прометнуть одну, Но с тем, чтоб отыграть именье Иль «проиграть уж и жену». О страх! о ужас! о злодейство! И как доныне казначейство Ещё терпеть его могло! Всех будто варом обожгло. Улан один прехладнокровно К нему подходит. «Очень рад, — Он говорит, — пускай шумят, Мы дело кончим полюбовно, Но только чур не плутовать — Иначе вам несдобровать!» ХLIХ Теперь кружок понтёров праздных Вообразить прошу я вас, Цвета их лиц разнообразных, Блистанье их очков и глаз, Потом усатого героя, Который понтирует стоя; Против него меж двух свечей Огромный лоб, седых кудрей Покрытый редкими клочками, Улыбкой вытянутый рот И две руки с колодой — вот И вся картина перед вами, Когда прибавим вдалеке Жену на креслах в уголке. L Что в ней тогда происходило — Я не берусь вам объяснить: Её лицо изобразило Так много мук, что, может быть, Когда бы вы их разгадали, Вы поневоле б зарыдали. Но пусть участия слеза Не отуманит вам глаза: Смешно участье в человеке, Который жил и знает свет. Рассказы вымышленных бед В чувствительном прошедшем веке Немало проливали слёз… Кто ж в этом выиграл — вопрос? LI Недолго битва продолжалась; Улан отчаянно играл; Над стариком судьба смеялась — И жребий выпал… час настал… Тогда Авдотья Николавна, Встав с кресел, медленно и плавно К столу в молчанье подошла — Но только цвет её чела Был страшно бледен. Обомлела Толпа, — все ждут чего-нибудь — Упрёков, жалоб, слёз… Ничуть! Она на мужа посмотрела И бросила ему в лицо Своё венчальное кольцо — LII И в обморок. — Её в охапку Схватив — с добычей дорогой, Забыв расчёты, саблю, шапку, Улан отправился домой. Поутру вестию забавной Смущён был город благонравный. Неделю целую спустя Кто очень важно, кто шутя Об этом все распространялись. Старик защитников нашёл. Улана проклял милый пол — За что, мы, право, не дознались. Не зависть ли?.. Но нет, нет, нет! Ух! я не выношу клевет. LIII И вот конец печальной были, Иль сказки — выражусь прямей. Признайтесь, вы меня бранили? Вы ждали действия? страстей? Повсюду нынче ищут драмы, Все просят крови — даже дамы. А я, как робкий ученик, Остановился в лучший миг; Простым нервическим припадком Неловко сцену заключил, Соперников не помирил И не поссорил их порядком… Что ж делать! Вот вам мой рассказ, Друзья; покамест будет с вас. Словарь и примечания к тексту «Тамбовской казначейши» А Аврора Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора… [стр. IV] Перен., поэтич. Утренняя заря, рассвет. В древнеримской мифологии Аurora — богиня утренней зари, дочь Титана и Земли, отворившая солнцу врата неба. Аврора — один из любимых русскими писателями XIX века поэтических образов. «Внимало всё тогда любимцу и певцу Авроры…» (И. А. Крылов «Осёл и Соловей»). «Навстречу северной Авроры Звездою севера явись!» (А. С. Пушкин «Зимнее утро») Алтарь Не веруют амуру ныне; Забыт любви волшебный царь; Давно остыл его алтарь! [стр. XXXIII] Русск.-церк.-слав. От лат. altare — «высокий». 1. Восточная возвышенная часть христианского храма (в православной церкви отделённая от общего помещения иконостасом). 2. Жертвенник. Принести свою жизнь на алтарь отечества. В поэме употреблено во втором из упомянутых значений. Амур Я бал описывать не стану, Хоть это был блестящий бал. Весь вечер моему улану Амур прилежно помогал. [стр. XXXIII] В римской мифологии божество любви. Соответствует греческому Эроту. Излюбленный образ в поэзии XIX столетия. «Ещё амуры, черти, змеи На сцене скачут и шумят; Ещё усталые лакеи На шубах у подъезда спят…» (А. С. Пушкин «Евгений Онегин». Гл. 1. Строфа XXII) Амфитрион Амфитрион был предводитель — И в день рождения жены, Порядка ревностный блюститель, Созвал губернские чины… [стр. XXVII] Греческий царь, муж Алкмены, обманутой Юпитером, принявшим облик Амфитриона. Этот сюжет использован Мольером в его комедии «Амфитрион», где имеются стихи, вошедшие в поговорку: «Тот истинный Амфитрион, кто приглашает нас к обеду». С тех пор это имя стало нарицательным для обозначения любезного, гостеприимного хозяина. Архалук К окну поспешно он садится, Надев персидский архалук… [стр. XIX] Из тюрк., от тур. arkalуk — «род камзола, куртки». Стёганный на вате лёгкий кафтан из цветной ткани, собранный у талии, застёгивающийся с помощью крючков. Б Балкон Давно был дом его построен; Хотя невзрачен, но спокоен; Меж двух облупленных колонн Держался кое-как балкон. [стр. VII] Известно в нескольких значениях: 1. Выступающая из стены здания площадка с перилами. 2. Верхний или средний ярус в зрительном зале. В России отмечается с 1725 г. От нем. balkon или франц. balсon. В поэме употреблено в первом из указанных значений. Банк Толпа гостей теснилась шумно Вокруг зелёного стола; Игра уж дельная была, И банк притом благоразумный. [стр. XLIII] 1. В карточных играх — поставленные на кон деньги. Держать банк — поставив свои деньги на кон, вести игру против каждого из игроков. 2. Вид азартной карточной игры. В поэме употреблено в первом из указанных значений. Банкомёт Стаканы шумно наливали И чокались. Но банкомёт Был нем и мрачен. [стр. XLVI] Игрок в карты, который держит банк. Барин Раз входит, кланяясь пренизко, Лакей. «Что это?» — «Вот-с записка; Вам барин кланяться велел-с; Сам не приехал — много дел-с…» [стр. XXVI] В дореволюционной России человек из привилегированных классов (помещик, чиновник), а также обращение к нему. Бирюза Казалося, для нежной страсти Она родилась. А глаза… Ну, что такое бирюза? [стр. XI] Матовый драгоценный камень голубоватого или зеленоватого цвета. От тур. piruza или перс. firuza. Благословение Я не поведал вам, читатель, Что казначей мой был женат. Благословил его создатель, Послав ему в супруги клад. [стр. X] Обращённая к Богу просьба о благодати, помощи. Благословить — осенить крёстным знамением, выражая этим покровительство, согласие, пожелание добра. Бригадный генерал А уж бригадный генерал, Конечно, даст блестящий бал. [стр. III] Один из высших офицерских чинов в царской армии. Будка Там есть ещё четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки… [стр. I] Небольшое строение служебного В. П. Пешкова к этой строфе читаем: назначения. От польск. buda. В комментариях «Поэт здесь допустил неточность. Будок было не четыре, а шесть, будочников, соответственно, три. Будки стояли на заставах попарно при въезде в город на моршанской, козловской и астраханской дорогах. Знакомясь с Тамбовом, Лермонтов, видимо, не увидел астраханской заставы… Изображение заставы на козловской дороге можно ещё и сейчас встретить на фотографиях конца прошлого — начала нынешнего века» (Пешков В. П. Страницы прошлого читая… Тамбов, 2004. С. 37). Думается, в поэме никаких неточностей нет. Лермонтовское описание Тамбова свидетельствует о том, что будки находились на улицах города (будочники следили за порядком), а не на заставах. Это подтверждает и рисунок В. А. Жуковского, который был в Тамбове в 1837 г. Кроме того, существовала и четвёртая застава — Воронежская, следовательно, их должно быть восемь. Будочник В царской России — полицейский, наблюдавший за порядком на улицах. В Вист И через час ему приносит Записку грязную лакей. Что это? Чудо? Нынче просит К себе на вистик казначей… [стр. XXXIX] Коммерческая карточная игра. Коммерческие игры (ломбер, пикет, тентере, а ла муш, вист и др.) отличались от азартных игр (фараон, штосс, банк, рест, квинтич и др.) степенью информации, которая имелась у игроков, и, следовательно, тем, чем определялся выигрыш: расчётом или случаем. В коммерческих играх задача партнёра состояла в разгадывании стратегии противника. Если игрок был в состоянии проанализировать варианты противника и сделать необходимые вычисления, он выигрывал. Г Город опальный Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда; Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда. [стр. I] В комментариях к тексту поэмы утвердились следующие толкования. 1. Город, являющийся местом ссылки. На основании документов тамбовских архивов можно сказать определённо, что ссыльные бывали в Тамбовской губернии, но «их ссылали не в город Тамбов, а в разные монастыри Тамбовской епархии» (Исторический вестник, 1884. № 10. С. 119). 2. Город, которому уделялось мало внимания со стороны власти, не удостоенный царской милости, попавший в опалу по какой-либо причине. Используя работу И. И. Дубасова «Тамбовский летописец», В. П. Пешков сделал вывод: «В царствование Петра I, когда Россия вышла к берегам Азовского моря, Тамбов целиком утратил своё значение как опорный пункт в борьбе с крымскими и нагайскими татарами. Город приходит в запустение. Население растёт, казённые здания ветшают. Нужных ассигнований из центра не поступало…». (Пешков В. П. Страницы прошлого читая… Тамбов, 2004. С. 42–43). Лермонтов упоминает, что в Тамбове были «и фонари, и мостовые», которыми располагали в 30-е годы XIX столетия далеко не все города. Следовательно, во время создания поэмы Тамбов развивался довольно успешно. Гусар В тот серый час, когда заря На строй гусаров полусонных И на бивак их у леска Бросает луч исподтишка! [стр. XXIX] Известно в двух значениях: 1. В России со времён Петра I — военный из частей лёгкой кавалерии, носивших форму венгерского образца. От венгерского huszar, от husz — двадцать; буквально — двадцатый. По приказу венгерского короля Матьяша Хуньяди (Матвея Корвина) в 1458 г. кавалеристом становился каждый двадцатый новобранец. В России лейб-гусарский полк был сформирован при Павле I. 2. Устар. и прост. Свёрнутая бумажка, наполненная табаком. «Положение их (чиновников) в первую минуту было похоже на положение школьника, которому сонному товарищи, вставшие поранее, засунули в нос гусара, то есть бумажку, наполненную табаком» (Н. В. Гоголь «Мёртвые души»). В поэме употреблено в первом из указанных значений. Д Диана И там есть дамы — просто чудо! Дианы строгие в чепцах, С отказом вечным на устах. [стр. II] В древнеримской мифологии — богиня Луны и покровительница охоты и диких зверей. Изображалась в образе юной девы с луком и сагайдаком за плечами, символизировала собой девическую неприступность. В древнегреческой мифологии ей соответствовала Артемида. «Илагин, приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте, и по красоте своей» (Л. Н. Толстой «Война и мир»). Дискант А вот уездный предводитель, Весь спрятан в галстук, фрак до пят, Дискант, усы и мутный взгляд. [стр. XLIV] Самый высокий из певческих голосов; вообще высокие, тонкие звуки. Дрожки Он проиграл коляску, дрожки, Трёх лошадей, два хомута, Всю мебель, женины серёжки, Короче — всё, всё дочиста. [стр. XLVII] Лёгкий открытый рессорный экипаж. Е Ермолка На кудри мягкие надета Ермолка вишневого цвета… [стр. XIX] От турецкого jagmurluk — дождевик, от jagmur — дождь. Маленькая круглая шапочка, плотно прилегающая к голове. Ермолки шились из мягкого сукна или бархата, украшались кистями и вышивкой. «А сам старый Янкель, высоко подёргивая плечами, вертел лысой головой в ермолке» (В. Г. Короленко «Слепой музыкант»). Ж Жребий Над стариком судьба смеялась — И жребий выпал… час настал… [стр. LI] Судьба, участь. И Именины Он именинник — будут гости… [стр. XXXIX] У православных и католиков: чей-нибудь личный праздник в день, когда церковь отмечает память одноимённого святого или ангела. Именинник — празднующий день именин. Интрига Спешил о редкостях Тамбова Он у трактирщика узнать. Узнал немало он смешного — Интриг секретных шесть иль пять… [стр. XVIII] 1. Скрытные действия, обычно неблаговидные, для достижения чего-либо. 2. Любовная связь. «интересная подробность». В поэме употреблено в значении «занимательный рассказ», Исправник …А вот, спокойствия рачитель, Сидит и сам исправник… [стр. XLIV] В царской России: начальник уездной полиции. «И, вестимо, барин: заседателя, слышь, он и в грош не ставит, исправник у него на посылках» (А. С. Пушкин «Дубровский»). К Кабак …И, тишины известный враг, Ещё безмолвствовал кабак… [стр. IV] От нем. kaback — буквально «ветхий дом, хибара». Питейное заведение, трактир. По предположениям тамбовских краеведов, в поэме идёт речь о питейном заведении купца Толмачёва, размещавшемся на месте нынешнего банка (ныне ул. Октябрьская, в лермонтовские времена она именовалась Знаменской), рядом с Присутственными местами (Пешков В. П. Страницы прошлого читая… Тамбов, 2004. С. 39). В 60-е годы XX века об этом писал П. Н. Черменский: «На Знаменской улице (ныне Октябрьской), против старого здания присутственных мест… в сороковых годах XIX века был трактир купца Толмачёва, известный тогда под именем «бесшапочного». К этому трактиру, по-видимому, и относятся стихи Лермонтова из «Тамбовской казначейши». (П. Н. Черменский. Прошлое Тамбовского края. Тамбов, 1961. С. 96). Казённая сумма …От юных лет с казённой суммой Он жил как с собственной казной. [стр. VIII] Денежные средства, ценности, принадлежащие государству, городу, общине. Казначей Против гостиницы «Московской», Притона буйных усачей, Жил некто господин Бобковской, Губернский старый казначей. [стр. VII] Чиновник, служитель, заведующий деньгами, приходом и расходом, наличностью. Казначейство как государственное учреждение образовалось в 1863 году, а до этого времени существовал казначейский отдел казённой палаты. Отдел находился в ведении Главного казначейства и подчинялся Тамбовской казённой палате. Существует несколько предположений относительно местонахождения гостиницы «Московская», приводим наиболее убедительные. У П. Н. Черменского читаем: «В тридцатых-сороковых годах Тамбов имел две гостиницы: “Московскую” и “Берлин”, упомянутые М. Ю. Лермонтовым в широко известном произведении “Тамбовская казначейша”. По мнению краеведов, гостиница “Московская” помещалась на углу Долгой и Широкой Дворянской улиц (ныне улицы Карла Маркса и Интернациональная), т. е. там, где сейчас расположена гостиница “Интернациональная”. Открытая военнопленным Доминико Пивато гостиница “Берлин” предположительно находилась на нынешней Советской улице, в доме № 81» (П. Н. Черменский. Прошлое Тамбовского края. Тамбов, 1961. С. 92). Авторы фотоальбома «Тамбов старый, Тамбов новый» указывают: «По одной из версий, трактир “Московский”, описанный М. Ю. Лермонтовым в поэме “Тамбовская казначейша”, находился на том месте, где в начале 20 века П. И. Михайлов поставил свою гостиницу». («Тамбов старый, Тамбов новый». Тамбов, 2002. С. 102.). До недавнего времени в здании помещался Дом милосердия (ул. Интернациональная, 22). Кайма …Ермолка вишневого цвета С каймой и кистью золотой, Дар молдаванки молодой. [стр. XIX] Отличающаяся по цвету или рисунку полоса по краю ткани, выполняющая декоративную роль. Канва Поутру, встав часу в девятом, Садится в шлафоре измятом Она за вечную канву… [стр. XXXIV] Редкая сетчатая, накрахмаленная ткань для счётной вышивки по клеткам. Карета …Ещё по улице мощёной Не раздаётся стук карет… [стр. XX] От польск. kareta или нем. karrete (XVIII–XIX вв.). Большой закрытый четырёхколёсный конный экипаж на рессорах. Картечь Бывало, в деле, под картечью Всех рассмешит надутой речью… [стр. XVI] От нем. kartatsche. Начинённый круглыми пулями артиллерийский снаряд для массового поражения. Звенел булат, картечь визжала, Рука бойцов колоть устала… (М. Ю. Лермонтов «Бородино») Колет …И в три часа, надев колет, Летит штаб-ротмистр на обед. [стр. XXVI] От франц. collet — воротник. Короткий военный мундир из белого сукна в дореволюционной русской и в некоторых других европейских армиях. Употребляется с конца XVIII века. «Он (наследник), как на смотр, выехал перед гвардиею в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов» (Л. Н. Толстой «Война и мир»). Коляска Он проиграл коляску, дрожки… [стр. XLVII] Рессорный четырёхколёсный экипаж с откидным верхом. Корнет …Как он хорош, а конь — картина, Да жаль, он, кажется, корнет… [стр. VI] От франц. сornette; буквально — «офицер, несущий знамя». В дореволюционной русской кавалерии — первый офицерский чин. «Владимир Дубровский воспитывался в Кадетском корпусе и выпущен был корнетом в гвардию» (А. С. Пушкин «Дубровский»). Кузина Ах, посмотри сюда, кузина, Вот этот! — Где? Майор? [стр. VI] Двоюродная сестра. Кузинами также называли дальних родственниц. Куш Любил направо и налево Он в зимний вечер прометнуть, Четвёртый куш перечеркнуть… [стр. VIII] Разг. Большая сумма денег. Сорвать куш — выиграть крупную сумму денег. Л Лампада Лучом краснеющей лампады Его лицо озарено… [стр. XXIV] Др.-русск., церк.-слав. ламъпада. Заимств. из греч. Небольшой сосуд с фитилём, наполненный деревянным маслом, подвешиваемый на цепочках и зажигаемый перед иконой, божницей. Обязательный предмет бытового православия. Ланита Любил трепать её ланиты, Разнежась, старый казначей. [стр. XII] Др.-русск., ст.-слав. ланита — щека. Лобзать Иль вместо пламенных лобзаний Магнетизировать начнёт — И счастлив муж, коли заснёт!.. [стр. XXXII] Ст.-слав. лобъзати — целовать. Лобзания — поцелуи. Любовник Но время шло. «Пора к развязке! — Так говорил любовник мой…» [стр. XXVI] В поэме употреблено в значении «влюблённый человек», «возлюбленный». Как ждёт любовник молодой Минуты верного свиданья. (А. С. Пушкин «К Чаадаеву») M Марш из «Двух слепых» Уланы справа по шести Вступили в город; музыканты, Дремля на лошадях своих, Играли марш из «Двух слепых». [стр. IV] Имеется в виду очень популярный в России в лермонтовское время марш из оперы французского композитора Этьена Мегюля (1763–1817) «Два слепых из Толедо» (1806). Ментик И скоро ль ментиков червонных Приветный блеск увижу я… [стр. XXIX] От венг. mente, буквально — «куртка». Гусарская куртка с меховой опушкой и шнурами. «На нём (Денисове) был расстёгнутый ментик, спущенные, в складках широкие чикчиры» (Л. Н. Толстой «Война и мир»). Мундир Напротив, у окна трактира, Сидит мужчина без мундира. [стр. XXI] Заимств. из франц. — monture «снаряжение», возможно из нем. montierung. Военная форменная одежда. О Обедня Отправится ль она к обедне — Он в церкви, верно, не последний; К сырой колонне прислоняясь, Стоит всё время не крестясь. [стр. XXIV] У православных церковная служба утром или в первую половину дня, во время которой совершается обряд причащения, литургия. «День был воскресный; Дуня сбиралась к обедне» (А. С. Пушкин «Стан-ционный смотритель»). П Педант И там есть чопорные франты, Неумолимые педанты, И там нет средства от глупцов И музыкальных вечеров… [стр. II] От нем. pedant (буквально — «мелочной торговец») или франц. pedant (близко по значению к латинскому и греческому «воспитатель»). Строгий, точный, придирчивый, требующий соблюдения определённого порядка, внимательный к мелочам человек. «Онегин был, по мненью многих Судей решительных и строгих, Учёный малый, но педант…» (А. С. Пушкин «Евгений Онегин») Повеса Один улан, повеса милый (Я вместе часто с ним бывал), В трактире номер занимал Окно в окно с её уборной. [стр. XIV] Устар. Молодой человек, принадлежавший к высшим кругам общества, ведший праздный, легкомысленный образ жизни. «Так думал молодой повеса, Летя в пыли на почтовых…» (А. С. Пушкин «Евгений Онегин») Полковник Полковник, верно, неженатый… [стр. III] От польского pulkownik. Офицерское звание, чин в армии рангом выше подполковника и ниже генерал-майора. Лицо, носящее это звание. Понтёр Теперь кружок понтёров праздных Вообразить прошу я вас… [стр. XLIX] От франц. pointeur. В азартных играх — человек, играющий против банка. Понтировать — о действиях понтёра. Предводитель Амфитрион был предводитель… [стр. XXVII] А вот уездный предводитель… [стр. XLIV] Предводитель дворянства: в царской России — выборный представитель дворянского сословия в губернском или уездном собрании, ведавший сословными делами дворянства. «На выборах играет он роль довольно значительную, но от почётного звания предводителя отказывается» (И. С. Тургенев «Два помещика»). Губернский предводитель — выборный представитель дворянства в губернском собрании. «Он… успел перессориться не только с губернскими предводителями… но и с собственными чиновниками» (И. С. Тургенев «Отцы и дети»). Уездный предводитель — выборный представитель дворянства в уездном дворянском собрании. «Во всём городе только и говорили о кандидатах, обедах, уездных предводителях, балах и судьях» (А. И. Герцен «Кто виноват?»). Р Рачитель А вот, спокойствия рачитель, Сидит и сам исправник — но Об нём уж я сказал давно. [стр. XLIV] Устар. Др.-рус. рачити — заботиться, думать. Человек, рачительно заботящийся о комлибо, чём-либо; рачительный — старательный, усердный в исполнении дела. «Я… обратясь к Савельичу, который был и денег, и белья, и дел моих рачитель, приказал отдать мальчику сто рублей» (А. С. Пушкин «Капитанская дочка»). Ремонтёр Он, спать ложась, привык не ведать, Чем будет завтра пообедать. Шатаясь по Руси кругом, То на курьерских, то верхом, То полупьяным ремонтёром… [стр. XV] Воен., устар. Употребляется в России с эпохи Петра I. От франц. remonte — замена, вторичное снаряжение лошадей. В царской армии ремонтёр — офицер, занимающийся закупкой лошадей для войсковых частей. «Здравствуйте, Woldemar! Ах, какая славная лошадь! У кого вы её купили? — У ремонтёра…» (И. С. Тургенев «Дворянское гнездо»). Рутёрка Любил налево и направо Он в зимний вечер прометнуть, Четвёртый куш перечеркнуть, Рутёркой понтирнуть со славой, И талью скверную порой Запить цимлянского струёй. [стр. VIII] Ставка в карточной игре с повышением суммы. С Сабля Неумолимые отцы Пришли в раздумье: сабли, шпоры Беда для крашеных полов… [стр. III] От венг. szablya; szabni — «резать». Холодное оружие с изогнутым клинком. Сват Узнал, невесты как богаты, Где свахи водятся иль сваты… [стр. XVIII] 1. Человек, который сватает невесту по поручению жениха или его родителей. 2. Отец одного из супругов по отношению к родителям другого супруга. Сваха — Женщина, занимающаяся сватаньем, устройством браков. Сватья — мать одного из супругов по отношению к родителям другого супруга. Собор Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора… [стр. IV] Церк.-слав. съборъ. 1. Собрание, съезд (устар.) Земской собор. Церковный собор. 2. Главная, большая церковь в городе или монастыре. Кафедральный собор. В поэме слово употреблено во втором из указанных значений. По предположениям тамбовских краеведов, в поэме может идти речь о кафедральном соборе (время закладки — 1694 г.) или Казанском соборе (время возведения 1791–1796 гг.). Советник Во-первых, господин советник, Блюститель нравов, мирный сплетник… [стр. XLIV] В дореволюционной России — составной компонент названий гражданских чинов разных классов (по табели о рангах), а также лиц, имевших эти чины. Титулярный советник. Коллежский советник. Надворный советник. Статский советник. Действительный статский советник. Тайный советник. Судья Губернский врач, судья, исправник — Таков его всегдашний круг… [стр. IX] Государственное должностное лицо, разрешающее гражданские и уголовные дела в суде. Сюртук Напротив, у окна трактира, Сидит мужчина без мундира. Скорей, штаб-ротмистр! Ваш сюртук! [стр. XXI] Заимств. из франц. surtout — «накидка, верхнее платье». Длинный двубортный пиджак, обычно в талию. Т Талья Иные, при удачной талье, Стаканы шумно наливали И чокались. [стр. XLVI] Партия в игре в карты. Тет-а-тет Какое адское мученье Сидеть весь вечер tête-à-tête, С красавицей в осьмнадцать лет… [стр. XXXI] Заимств. из франц. tête-à-tête, букв. — «голова в голову». Разговор наедине, с глазу на глаз. Трактир Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». [стр. I] Гостиница с рестораном для приезжих и широкой публики. О местоположении «Московской» и «Берлина» см. словарную статью «Казначей» (стр. 212). Гостиница «Московская», одноимённый трактир, дом казначея по разысканиям тамбовских краеведов располагались в 48-м квартале г. Тамбова (по планам города 1-й половины XIX века) между улицами Советской (Большой), К. Маркса (Долгой), М. Горького (Араповской), Комсомольской (Дубовой). Подробнее см.: Г. А. Молчанова, Н. В. Олонцева, Ю. К. Щукин. Старый Тамбов от А до Я. История дореволюционного Тамбова в коротких рассказах. Тамбов, 2004. С. 256. У Уборная В трактире номер занимал Окно в окно с её уборной. [стр. XIV] Устар. 1. Комната в театре, где актёры одеваются, готовятся к выходу на сцену. 2. Комната в доме, в которой одеваются, приводят в порядок свой внешний вид. Он три часа по крайней мере Пред зеркалами проводил И из уборной выходил Подобный ветреной Венере… (А. С. Пушкин «Евгений Онегин») В поэме «Тамбовская казначейша» употреблено во втором из указанных значений. Улан Уланы, ах! Такие хваты… [стр. III] Вероятно, через нем. ulan — «улан» (начиная с Фридриха Великого) или польск. ulan из тур., кыпч., азерб., oylan — «молодой человек, мальчик, юноша». В царской и некоторых других иностранных армиях — военнослужащий из частей лёгкой кавалерии. Нижние чины в уланских полках были вооружены длинными пиками и саблями. Уезд Он был врагом трудов полезных, Трибун тамбовских удальцов, Гроза всех матушек уездных И воспитатель их сынков. [стр. IX] Др.-русск. уездъ. В дореволюционной России и в СССР до районирования 1924–1929 годов: административно-территориальная единица, входившая в состав губернии. «Домашние обстоятельства принудили меня поселиться в бедной деревеньке Н. уезда» (А. С. Пушкин «Выстрел»). Ф Фрак А вот уездный предводитель, Весь спрятан в галстук, фрак до пят, Дискант, усы и мутный взгляд. [стр. XLIV] Из нем. fraсk или англ. frook — «сюртук». Парадный сюртук с вырезанными спереди полами и с длинными узкими фалдами сзади. Франт И там есть чопорные франты, Неумолимые педанты… [стр. II] Из польск. frant — «плут» или чешск. franta — «хитрец, шут, плут». Изысканно одевающийся, прихотливый до мелочей щёголь, модник. Х Хомут Он проиграл коляску, дрожки, Трёх лошадей, два хомута… [стр. XLVII] Часть конской упряжи — надеваемый на шею лошади округлый деревянный остов с мягким валиком на внутренней стороне. Ц Цимлянское …И талью скверную порой Запить цимлянского струёй. [стр. VIII] Цимлянское вино — ароматное, густое красное вино, выделываемое в станице того же названия в Области войска Донского. Ч Чепец, чепчик И там есть дамы — просто чудо! Дианы строгие в чепцах… [стр. II] Женский головной убор в виде и завязывающийся под подбородком. капора, украшаемый оборками и лентами Чубук …В устах его едва дымится Узорный бисерный чубук [стр. XIX] Из тюрк. čybyk — «прут, тонкая палочка». Полый стержень курительной трубки, через которую курящий втягивает дым табака. В русском языке известно с XVIII века. «А сам он (Василий Иванович) только мычал да покусывал сбоку янтарчик своего чубука» (И. С. Тургенев «Отцы и дети»). Ш Ширма Я, право, человек нелживый — А из-за ширмов раза два Такие слышал я слова… [стр. XIII] Из нем. schirm — «заслон, ширма». 1. Комнатная складная переносная перегородка из рам, обтянутых материей или бумагой. 2. Перен. Прикрытие чего-нибудь (обычно неблаговидного). За ширмой громких слов. В поэме употреблено в первом из указанных значений. Шлафор, шлафрок Поутру, встав часу в девятом, Садится в шлафоре измятом Она за вечную канву… [стр. XXXIV] Вероятно, из нем. schlafrock — «халат», причём «-ок» ощущалось как русский уменьшительный суффикс, откуда новообразование. Род домашней одежды, халат. Шпора Неумолимые отцы Пришли в раздумье: сабли, шпоры Беда для крашеных полов… [стр. III] Из нов.-в.-н. spore — «шпора». Прикрепляемая к заднику сапога металлическая дужка с колёсиком на конце, служащая всаднику для понукания коня. Штаб-ротмистр Он был мужчина в тридцать лет; Штаб-ротмистр, строен, как корнет… [стр. XIV] В царской армии — офицерский чин в кавалерии, равный штабс-капитану в пехоте (инфантерии). «Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром, кавалерийского полка, и обвенчалась с ним» (Н. В. Гоголь «Мёртвые души»). Бог весть какого Г. Б. Буянова, С. А. Косякова Литературоведческие страницы В. А. Мануйлов Тамбовская Казначейша. Повесть в стихах М. Ю. Лермонтова 20 декабря 1835 года корнет лейб-гвардии Гусарского полка Михаил Лермонтов отправился из Петербурга в отпуск «по домашним обстоятельствам в Тульскую и Пензенскую губернии на шесть недель». Путь в Тарханы, имение бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, лежал через Тамбов. Как ни спешил Лермонтов, чтобы к Новому 1836 году поспеть к бабушке, он всё же несколько задержался в Тамбове и смог составить общее представление от этого небольшого губернского города: Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда; Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда 1. Там есть три улицы прямые, И фонари и мостовые, Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». И вполне возможно, что, остановившись в одном из этих трактиров, Лермонтов, подобно своему Гарину, Спешил о редкостях Тамбова Он у трактирщика узнать. Узнал немало он смешного — Интриг секретных шесть иль пять… Но занял более всего мысль беспокойную его рассказ… о каком-то скандальном происшествии, о том, как губернский казначей проиграл в карты уланскому офицеру красавицужену или какую-то историю в этом роде. И не исключено, что по пути в Тарханы в самом конце 1835 года или вскоре в имении бабушки в творческом сознании поэта уже возник замысел повести в стихах «Тамбовская казначейша». Январь и февраль 1836 года выдались снежными, дороги замело, соседи оставили друг друга в покое, и ничто не мешало Лермонтову работать. Мы не знаем точно, когда и где написана «Тамбовская казначейша», но вероятнее всего эта стихотворная повесть в основном создавалась в Тарханах. Задержавшись в деревне по болезни, Лермонтов только в марте вернулся в Петербург, где, видимо, продолжал работать над повестью. Трагическая дуэль Пушкина, первая ссылка на Кавказ и работа над «Песней про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», быть может, несколько сгладили тамбовские впечатления, но когда в начале 1838 года уже известный своим стихо-творением «Смерть поэта» Лермонтов снова оказался в Петербурге, он по просьбе В. А. Жуковского передал маститому поэту уже законченную «Тамбовскую казначейшу». Жуковский с П. А. Вяземским прочли эту повесть, и она им так понравилась, что они напечатали её в ближайшей книжке «Современника», но без подписи опального автора (1838, т. XI, № 3, с. 149–178). Рукописи «Тамбовской казначейши» до нас не дошли, за исключением нескольких черновых набросков («Посвящения» и стихов 706–727). Журнальный текст был отредактирован Жуковским и пострадал от цензуры. Название города «Тамбов» и эпитет «тамбовская» в заглавии были исключены, а ряд стихов заменён чёрточками. Эти купюры и искажения привели Лермонтова в негодование. И. И. Панаев запомнил, как однажды у А. А. Краевского поэт «держал тоненькую розовую книжечку «Современника» в руке и покушался было разодрать её, но г. Краевский не допустил его до этого. — Это чёрт знает что такое! позволительно ли делать такие вещи! — говорил Лермонтов, размахивая книжечкою… — Это ни на что не похоже!» Он подсел к столу, взял толстый красный карандаш и на обёртке «Современника», где была напечатана его «Казначейша», набросал какую-то карикатуру» 2. Когда осенью 1840 года вышел в свет сборник стихотворений Лермонтова, в него вошли «Песня про царя Ивана Васильевича…» и поэма «Мцыри», но читатель не нашёл в нём «Тамбовской казначейши». Меньше ли ценил поэт эту стихотворную повесть, чем стихотворения и поэмы, включённые в сборник, или не хотел печатать её в искажённом виде, сказать трудно. «Тамбовская казначейша», как и другая его «нравственная поэма «Сашка», противостоит романтическим, кавказским поэмам, в том числе зрелым поэмам «Мцыри» и «Демон». Называя свою повесть в стихах сказкой, Лермонтов указал на традицию, идущую из французской и русской поэзии конца XVIII и начала XIX века: сказками (Les contes) принято было называть нраво-описательные, бытовые сатирические анекдоты в стихах. Таковы, например, сказки И. И. Дмитриева «Воздушные башни», «Причудница» и «Модная жена». Следуя этой традиции, Пушкин определил своего «Графа Нулина» как сказку («…Тем и сказка могла бы кончиться, друзья»). Но Пушкин уже отказался от басенного драматизированного вольного стиха (разностопного рифмованного ямба), «Граф Нулин» написан четырёхстопным ямбом в манере, найденной ещё в «Руслане и Людмиле». Это непринуждённый рассказ, обращённый к узкому кругу петербургских друзей и приятельниц (ср. в «Онегине» — «Друзья Людмилы и Руслана…»). Лермонтов подчеркнул связь его стихотворной повести с романом в стихах «Евгений Онегин». «Тамбовская казначейша» — одна из немногих в русской литературе повестей в стихах, написанная не только «Онегина размером» (четырёхстопных ямбом), но и четырнадцатистишной «онегинской строфой». Это указание Лермонтова на сознательное следование тра¬дициям, идущим от Дмитриева и Пушкина, можно было назвать «староверством» только в шутку. Работа над «Евгением Онегиным» была закончена Пушкиным всего за пять лет до возникновения замысла «Тамбовской казначейши». Продолжая обрабатывать «Демона», многие годы вынашивая мысль о «Мцыри», Лермонтов уже в середине 30-х годов овладевал реалистической, сниженно-бытовой разговорной манерой повествования. Одновременно с «Тамбовской казначейшей» он создаёт в 1836 году шутливую гусарскую поэму «Монго» и в той же второй половине 30-х годов пишет реалистическую поэму «Сашка». Так, одновременно с Гоголем Лермонтов обращается к широким полотнам бытописания русской жизни. Не случайно впоследствии Гоголь утверждал, что в Лермонтове «готовился будущий великий живописец русского быта». Но «Тамбовская казначейша» не только бытовой анекдот, не только шутливая зарисовка быта и нравов русской провинциальной жизни 30-х годов XIX века, не только трагикомическая история нечистого на руку игрока. В этом непринуждённом рассказе о тамбовском губернском казначее Бобковском, проигравшем уланскому офицеру Гарину жену, наряду с сатирической зарисовкой старого казначея и иронически очерченным портретом волокиты-улана, возникает образ героини повести — русской красавицы Авдотьи Николаевны. В ней нет обаяния Татьяны Лариной или душевной чистоты и непосредственности капитанской дочки Маши Мироновой, но читатель незаметно и неизбежно проникается к ней сочувствием и симпатией. Сначала автор характеризует тамбовскую казначейшу в нарочито-сниженном, грубовато-армейском тоне: И впрямь Авдотья Николавна Была прелакомый кусок. Но затем, от строфы к строфе, грустный удел «тамбовской красотки» всё больше привлекает внимание читателя, а в заключительном эпизоде её оскорблённое чувство женского достоинства, её негодование поднимаются до протеста, до бунта против нравов чиновнодворянского общества, с которым Авдотья Николавна так неразрывно и повседневно связана: …Все ждут чего-нибудь — Упрёков, жалоб, слёз… Ничуть! Она на мужа посмотрела И бросила ему в лицо Своё венчальное кольцо… Так провинциальный анекдот неожиданно обрывается раздумьем о судьбе обыкновенной русской женщины, бесправной вещи, которую можно выиграть и проиграть в карты, как коляску, дрожки, лошадей, мебель, серьги. Предвосхищая бесприданницу Ларису Огудалову А. Н. Островского, Лермонтов обратился как будто к невероятному, а в сущности, повседневному случаю из жизни «блестящего тамбовского круга» и пошлый анекдот неожиданно и смело переключил в драматически напряжённую кульминацию шутливо начатого повествования. Читатель, привыкший к мелодраматическим развязкам, уже предвкушал кровавый конец, однако Лермонтов и тут бросил вызов привычным нормам своего времени: И вот конец печальной были Иль сказки — выражусь прямей. Признайтесь, вы меня бранили? Вы ждали действия? страстей? Повсюду нынче ищут драмы, Все просят крови — даже дамы. А я, как робкий ученик, Остановился в лучший миг; Простым нервическим припадком Неловко сцену заключил, Соперников не помирил, И не поссорил их порядком… Что ж делать! Нужно вдуматься в это авторское признание, чтобы стало ясно, что в «Тамбовской казначейше» Лермонтов выступил не как «старовер», а как смелый новатор, один из зачинателей критического реализма в русской литературе. Примечания 1. И. Дубасов в статье «Тамбовский край в конце XVIII и начале XIX столетия» писал: «Все местные старожилы помнят, что Тамбов в прежние времена был ссылочным местом, своего рода Сибирью. Эта мысль выражена также и в известном стихотворении Лермонтова “Казначейша”. Между тем на основании документов тамбовских архивов можно сказать с достоверностью, что местное предание неверно… Правда, ссыльные бывали в Тамбовской губернии, и некоторые из них были очень важные преступники, но только их ссылали не в город Тамбов, а в разные монастыри» («Исторический вестник», 1884, №№ 9 и 10; ср.: И. Дубасов. Очерки по истории Тамбовского края, 5 выпусков. Москва — Тамбов, 1883–1889). 2. М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., «Художественная литература», 1972. C. 235. Б. М. Эйхенбаум Из книги «Статьи о Лермонтове» В 1838 году была напечатана «Тамбовская казначейша» — бытовая, нравоописательная «повесть в стихах». В первой строке «посвящения» Лермонтов, как бы отвечая на ожидаемые упрёки, объявляет себя «старовером» и поясняет: «Пишу Онегина размером; пою, друзья, на старый лад». Дело, конечно, не только в «размере» (повесть написана онегинской 14-строчной строфой), — дело в том, что Лермонтов не желает следовать примеру новейшей поэзии и превращать её в «блёстки и обманы». Если он не может спастись в «лиризме», как Пушкин, потому что этот лиризм отжил свой век, то есть ещё другой путь, предуказанный «Евгением Онегиным» Пушкина и его прозой. Это для многих читателей и критиков — «старый лад», не достойный внимания; но Лермонтов смотрит иначе: «устарело всё, что ново», — заявляет он в «Сказке для детей». Завершив весь круг своих юношеских опытов, развившихся вне прямого воздействия Пушкина или даже в борьбе с ним, Лермонтов вступает в борьбу с эпигонами романтизма, отвергавшими или обходившими творчество Пушкина 30-х годов как нечто «устарелое». Он не отказывается от основных принципов своей художественной системы и даже продолжает своего рода историческую полемику с Пушкиным, но исходными точками его дальнейшего пути становятся намеченные Пушкиным темы, образы и жанры. «Евгений Онегин», «Домик в Коломне», «Повести Белкина», «Путешествие в Арзрум» — такова литературная основа его новой работы. «Тамбовская казначейша» — это уже не жанр романтической «исповеди», сливающей автора с героем, а жанр бытовой новеллы или «повести в стихах», подготовляющий обращение к прозе. Автор здесь оказывается в роли самостоятельного персонажа — рассказчика, обсуждающего поступки своих действующих лиц и попутно сообщающего читателю свои мысли и наблюдения то в шутку, то всерьёз. Если Пушкин кончал «Домик в Коломне» насмешкой над дидактизмом (— «Как! разве всё тут? шутите!» — «Ей богу!»), то Лермонтов кончает свою новую поэму насмешкой над модным романтизмом — над «литературой кинжалов и крови» (по выражению Бальзака): Вы ждали действия, страстей? Повсюду нынче ищут драмы, Все просят крови — даже дамы [II, 368] 1 В особом лирическом отступлении Лермонтов говорит о своём прошлом, подготовляя размышление Печорина в «Фаталисте»: «В первой молодости я был мечтателем: я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что мне осталось? — одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив её уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге» [IV, 468–469]: Я жить спешил в былые годы, Искал волнений и тревог, Законы мудрые природы Я безрассудно пренебрёг. Что ж вышло? Право смех и жалость! Сковала душу мне усталость, А сожаленье день и ночь Твердит о прошлом. Чем помочь! [II, 333–334] Так подготовляются и новый авторский тон, и метод психологической разработки — путь к «истории души человеческой», к изображению характера и поведения, к проблеме художественной биографии, к роману. Примечание 1. Текст поэмы «Тамбовская казначейша» и повести «Фаталист» из романа «Герой нашего времени» цитируется по изданию: М. Ю. Лермонтов. Полн. собр. соч.: в 4 т. Редакция Б. М. Эйхенбаума. ГИХЛ, Л., 1939–1940. Т. 2. Поэмы и повести в стихах. 1939; Т. 4. Проза. Э. Г. Герштейн ОТКЛИКИ ЛЕРМОНТОВА НА ЛИТЕРАТУРНЫЕ СОБЫТИЯ 1820–1830-х годов: «ТАМБОВСКАЯ КАЗНАЧЕЙША» Прямые отклики Лермонтова на журнальную полемику немногочис-ленны. Перед самым выходом в свет «Героя нашего времени» Лермон-тов выразил своё отношение к литературной критике в стихах «Журна-лист, читатель и писатель» (1840), а в предисловии ко второму изда-нию своего романа (1841) уже прямо ответил на статьи реакционных журналов о «Герое». Лермонтов не только определил общественное значение образа Печорина, и своего критического метода («нужны горькие лекарства, едкие истины»), но и указал на необходимость развития литературной критики: «…обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас». Предисловие Лермонтова вскоре было полностью перепечатано в статье Белинского о втором издании «Героя нашего времени». Белинский пи-сал эту статью непосредственно после получения известия о неожиданной гибели Лермонтова. Оплакивая утрату, понесённую русской литературой, он вступил в спор с «дикими невеждами и чёрст-выми педантами, кото-рые за буквою не видят мысли» и «в самобытных вдохновениях Лермон-това находят подражание…» 1. Белинский поддержал основные мысли предисловия Лермонтова, утвер-ждая, что в «Герое нашего времени» «автор является решителем важных современных вопросов». Особенно подчёркивал Белинский своеобразие стиля предисловия: «Какая сжатость, краткость и вместе с тем многозначительность! Читая строки, читаешь и между строками; понимая ясно всё сказанное авто-ром, понимаешь ещё и то, чего он не хотел говорить…» 2. На эту многоплановость своих произведений указывал и сам Лермонтов, ирони-зируя над «несчастной доверчивостью некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов». Полемический стиль Лермонтова в прозе был подготовлен целым циклом его стихотворных произведений. Изучение литературной борьбы тридцатых годов показывает, что в «Тамбовской казначейше», «Сашке» и «Сказке для детей» содержится скрытая полемика с тогдашними жур-налами. Эти произведения насыщены намёками на злободневные события политической и литературной жизни. Расшифровка всех этих намёков требует специального исследования, в результате которого может возник-нуть новая глава в истории творчества Лермонтова — «Лермонтов-полемист». В настоящей статье мы ограничимся исследованием полемической направленности «Тамбовской казначейши». Датировка этой стихотворной повести Лермонтова долгое время ко-лебалась между 1836– 1838 гг. Но в последних изданиях сочинений Лермонтова её уверенно относят к 1836 г. Наша статья подтвердит эту датировку, так как мы находим в «Тамбовской казначейше» живые отклики на борьбу пушкинского «Современника» с «Северной пчелой». Стихотворная повесть «Тамбовская казначейша» обрамлена вступительной («Посвящение») и заключительными строфами, в которых содержится литературная декларация поэта. В «Посвящении» он обращает внимание на связь «Тамбовской казначейши» с «Евгением Онегиным», а в заключении отказывается от дидактической концовки демонстративным вызовом, как это сделал Пушкин в «Домике в Коломне»: с таким же Больше ничего Не выжмешь из рассказа моего. (Пушкин) Что ж делать! Вот вам мой рассказ, Друзья, покамест будет с вас. (Лермонтов) Известно, что «Домик в Коломне» был написан Пушкиным в 1830 г., в разгар ожесточённой полемики «Литературной газеты» с «Северной пче-лой» и другими журналами. Пушкина упрекали за то, что он, находясь в лагере главнокомандующего Паскевича при взятии Арзрума, не воспел подвигов царской армии. Поводом к этим упрёкам послужил отрывок из путевых заметок Пушкина, напечатанный в «Литературной газете» — «Военно-грузинская дорога». В ответ на критику официозной печати Пуш-кин написал шуточную стихотворную повесть. Демонстративным выбором «лёгкого» сюжета Пушкин защищал право поэта на творческую свободу, отказываясь от навязываемых ему Булгарин верноподданнических тенденций. «Домик в Коломне» был напечатан в 1833 г., причём строф, насыщенных намёками на журнальную полемику 1830 г., Пушкин не опубликовал. Однако вся атмосфера ожесточённых литературных схваток Пушкина с Булгариным вновь ожила, когда Пушкин стал издавать «Современник». В первом же томе своего журнала он напечатал полностью «Путешествие в Арзрум». В предисловии к нему Пушкин упомянул, что «ничтожную критику» или «литературную брань» журналистов должно «оставлять без возражения». Булгарин не замедлил откликнуться: в большой статье, посвящённой первому тому «Современника», он повторил своп политические обвинения по адресу Пушкина. «“Путешествие в Арзрум” есть не что иное, как холодные записки, в которых нет и следа поэзии.., — заявил Булгарин. — И в какую пору был автор в этой чудной стране! Во время знаменитого похода! Кавказ, Азия и война! Уж в этих трёх словах есть поэзия» 3. Этим выпадом Булгарин не ограничился. Его рецензия на первый том «Современника» по своим приёмам ничем не отличается от тех печатных доносов, за которые он был заклеймён Пушкиным прозвищем «Видок Фиглярин». Сотрудник III Отделения не преминул намекнуть, что в «Современнике» находят себе место политические известия, а монопольным правом на ведение политического отдела пользовалась только «Северная пчела». Булгарин хорошо помнил, что «Литературная газета» была закрыта Бенкендорфом за два упоминания о французской буржуазной революции и за перевод стихотворения Делавиня, посвящённого жертвам июльской революции. Ловким приёмом он дал понять, что и в «Современнике» про-скользнули не замеченные цензурой упоминания о салонах французских политических деятелей Гизо и Тьера. Булгарин заметил это, критикуя стиль «Хроники русского в Париже», напечатанной в I томе и принадле-жащей перу А. И. Тургенева. «Неужели ныне так говорят порусски, — писал Булгарин. — Русский хронист нашёл салоны и при-хожие, полные посетителей у г. г. Тьера и Гизо» 4. «“Современник” есть во-зобновленная “Литературная газета” только в другом виде», — заявил он 5. Но со времени издания «Литературной газеты» прошло шесть лет. За этот период в литературной критике произошли большие изменения. Отшумел спор о сказках Пушкина и Жуковского; Шевырев и Сенковский выдвинули имена новых поэтов, якобы призванных сменить Пушкина: Бе-недиктова, Кукольника и даже Тимофеева. Пушкина обвиняли в отсут-ствии глубины мысли. Лейтмотивом этого хора критических голосов было утверждение, что Пушкин устарел, исписался, что его поэзия не отвечает более требованиям времени. В своей заушательской статье Булгарин вульгарной форме напомнил об этой полемике, повторив все основные упрёки, которые раздавались по адресу Пушкина из разных лагерей тогдашней журна-листики. Выпады свои Булгарин сосредоточил в той части рецензии, в которой он полемизировал со статьёй Гоголя «О движении нашей журнальной литературы в 1834–1835 гг.». Напечатанная в I томе «Современника» без подписи, эта статья была воспринята как программное выступление издателя журнала, то есть Пушкина. Ему и адресовал Булгарин свои возражения. «Распространилось в большой степени чтение романов, холодных скучных повестей — оказалось очень явно всеобщее равнодушие к поэ-зии», — писал «Современник» 6. «Довольно странная жалоба со стороны поэта, — подхватывает это замечание Булгарин. — Пусть нам напишут Кавказского пленника, Бахчи-сарайский фонтан, Цыган, Светлану и подобное: увидите, будет ли публика равнодушна к поэзии!» 7. Упомянув «Светлану» Жуковского, Булгарин, несомненно, намекал на спор о «состязании» Пушкина и Жуковского в сказках, давая понять, что публика отдаёт предпочтение Жуковскому. Далее он прямо развивает эту тему, нагло поучая Пушкина: «Будьте народным поэтом, и публика не будет равнодушна к поэзии. Ни собственные имена, ни сказочная форма не составляют народности: теперь надобно более, нежели одной музыки в языке, чтобы приковать читателей к поэзии. Давайте действия, давайте страстей, — поэзия воскреснет» 8. Сопоставим эту тираду Булгарина с заключительной строфой «Тамбовской казначейши». Мы увидим, что подчёркнутые нами слова прямо обращены к Булгарину: И вот конец печальной были, Иль сказки — выражусь прямей. Признайтесь, вы меня бранили? Вы ждали действия? страстей? Повсюду нынче ищут драмы, Все жаждут крови — даже дамы… Смысл этой строфы Лермонтова обычно видели в том, что поэт заявляет здесь об отходе от юношеского романтизма своих кавказских поэм; что его реалистическая повесть в стихах противостоит литературе «кинжалов» и «крови», что он издевается над «расхожими приёмами» романтизма и вку-сами публики. Объективно это, конечно, верно. Но при этом не замечали, что эта литературная декларация Лермонтова была написана в ответ на статью Булгарина и являлась откликом поэта на злободневные вопросы журнальной борьбы. Лермонтов иронизирует именно над той публикой, мнение которой взялся представлять Булгарин. «“Современник” жалуется справедливо на равнодушие публики к поэзии, но и публика имеет справедливые поводы к жалобам», — писала «Северная пчела» 9. Остро полемично и декларативное заявление вступительной строфы «Тамбовской казначейши»: Пускай слыву я старовером, Мне всё равно — я даже рад: Пишу Онегина размером: Пою, друзья, на старый лад. Эта заявление Лермонтова надо рассматривать не как простое призна-ние своей формальной литературной связи с Пушкиным, а как боевую принципиальную декларацию, направленную против враждебных Пушкину журналов. Это особенно ясно выражено в черновом варианте «Посвяще-ния», где Лермонтов обращается не к безличному читателю, а к «со-братьям по перу»: Пускай слыву я старовером Между писак, — я очень рад. Пишу Онегина размером, Пою, друзья, на прежний лад 10. Зная, что в заключительной строфе «Тамбовской казначейши» Лермонтов прямо отвечает па статью Булгарина против Пушкина, мы можем не сомневаться, что под писаками он тоже подразумевал Булгарина. Этим именем назвал в 1830 г. и Пушкин своих литературных врагов, обвинявших его в принадлежности к партии «литературных аристократов»: Смеясь жестоко над собратом, Писаки русские толпой Меня зовут аристократом. Смотри, пожалуй, вздор какой! Так начинается «Моя родословная» Пушкина, его знаменитый политический памфлет на придворную аристократию, написанный по поводу гнус-ного пасквиля Булгарина на предков Пушкина. Таким образом в «Тамбовской казначейше», помимо прямой полемики с булгаринской статьёй в «Се-верной пчеле», заключена и скрытая полемика с политическим врагом Пушкина. «Тамбовская казначейша» внутренне связана с «Домиком в Коломне» и «Моей родословной». В своей реалистической стихотворной повести Лермонтов не только не был далёк от литературной и журнальной борьбы, но вмешался в неё с тем мастерством, которое он впоследствии довёл до такого совершенства в предисловии к «Герою нашего времени». Примечания 2. «Герой нашего времени». СПб., 1841. — В кн.: В. Белинский. М. Ю. Лер-монтов. Статьи, рецензии. Ред., вступ. статья и прим. Н. И. Мордовченко. Л., 1941, стр. 207. 3. Там же, стр. 210. 4. Ф. Булгарин. Мнение о литературном журнале «Современник», издаваемом Александром Сергеевичем Пушкиным на 1836 г. Статья 2-я. (Окончание). — «Северная пчела», 1836, № 129, от 9 июня, стр. 516. 5. Там же. 6. Ф. Булгарин. Ук. соч. Статья 1-я. — «Северная пчела», 1836, № 127, от 6 июня, стр. 508. 7. «Современник», 1836, т. I, стр. 218. 8. 9. 10. 11. Ф. Булгарин. Ук. соч. Статья 1-я, стр. 508. Там же. Там же. Тетрадь Чертковской библиотеки, л. 42 (Гос. историч. музей. Отдел письменных источников). Ср. Полн. собр. соч. М. Лермонтова под ред. Д. И. Абрамовича. СПб., 1913, т. V, стр. 37. Л. В. Пумпянский Из статьи «Стиховая речь Лермонтова» …Переходим к замечаниям о втором, предметно-точном, стиле Лермонтова. <…> В самом деле, что у Лермонтова преобладает стих экспрессивный, эмоциональный, ораторский и т. д., науке давно и хорошо известно; пусть эти определения неточны, но неверными их считать нельзя; вопрос нуждается (как и все серьёзные вопросы в науке) в дальнейшем, ещё более точном и глубоком исследовании, но контуры вопроса и решения ясны. Здесь же нам придётся встретиться с вопросом совершенно ещё тёмным. Прежде всего заметим, что его нельзя сводить к вопросу о приближении Лермонтова к Пушкину, хотя второй стиль Лермонтова развился если не из пушкинского, то всё же с несомненным его учётом. В общеизвестном явлении воспроизведения Лермонтовым пушкинского стиха надо различать по крайней мере три типа. О первом говорилось выше в связи с «Измаил-беем». Здесь воспроизводится тип стиха южных поэм Пушкина, причём в общей атмосфере поэмы иного стиля, окружённые стихами иного характера, такие стихи звучат, конечно, не так, как звучали бы в «Кавказском пленнике» или в «Цыганах». Ко второй категории относятся стихи офицерских поэм и «Казначейши». Здесь вся поэма сознательно выдержана в складе пушкинской речи, причём воспроизводится онегинский и нулинский тип стиха. Об офицерских поэмах можно думать что угодно, но с одним надо согласиться: онегинская речь воспроизведена в них с таким блеском, с таким пониманием её особенностей, что «Евгений Вольский» и вся цепь ему подобных воспроизведений, включая поэмы Филимонова, кажутся при сравнении чем-то наивным и архаическим. Поражает свобода поэта, та свобода, которая даётся только отношением со стороны как к прежде бывшему и уже отошедшему в прошлое явлению. Впрочем, с обычным для Лермонтова пониманием того, чтό он делает, в «Казначейше» он раскрыл секрет такого отношения: Пишу Онегина размером, Пою, друзья, на старый лад. В этом всё дело. Прошло немного лет, но так изменились за эти годы и время, и литература, что стих «Евгения Онегина» стал памятником действительно прошедшей эпохи. В. И. Коровин «ТАМБОВСКАЯ КАЗНАЧЕЙША» Ни комическое, пародийное, ни бытовое начала не могли укрыться от исследователей поэмы «Тамбовская казначейша». Одни из них (Б. М. Эйхенбаум, Л. В. Пумпянский) выде-ляют пародийность, комичность как конструктивный стер-жень поэмы, другие (И. З. Серман) наибольшее значение придают изображению быта. Очевидно, и комическая, паро-дийная устремлённость поэмы, и быт, на фоне которого ра-зыгрывается действие, одинаково важны и нужны Лермон-тову. «Тамбовская казначейша» — поэма о провинциальном быте, в основу которой положен действительный случай, офор-мившийся в анекдот 1. Быт в поэме окрашен комически и по-дан в лёгком, комическом ключе. Сюжет «Тамбовской казначейши» прост и в некотором смысле является пародией на «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». В Тамбове, который «на карте генеральной Кружком означен не всегда», произош-ло важное событие, встряхнувшее от сонной скуки всех горо-жан, — в город вошёл полк улан. Один из офицеров, штаб-ротмистр Гарин, поселился в гостинице Московской, напротив дома губернского казначея господина Бобковского, женатого на красавице Авдотье Николавне. Познакомившись с Авдоть-ей Николавной, Гарин приступил к решительным действиям, но неудачно. Такова завязка. Если сравнить события в «Тамбовской казначейше» с со-бытиями в «Песне про царя Ивана Васильевича…», то сходство и различие не вызывают сомнений. Авдотья Николавна — пародия на Алёну Дмитревну, Гарин — на Кирибеевича, Бобковской — на Калашнико-ва, предводитель дворянства, «Амфитрион», устраивающий пир, — на Ивана Грозного. Если Алёна Дмитревна избегала Кирибеевича, то Авдотья Николавна нисколько не отвергает ухаживаний. Гарин, как и Кирибеевич в отношении Алёны Дмитревны, принадлежит к чуждой Авдотье Николавне и Бобковскому среде. Гарин предполагает, что Бобковской, за-ставший улана наедине с супругой, вызовет его на дуэль: «Дома пули И пистолеты снарядил…». Однако казначей вме-сто вызова на поединок приглашает «на вистик». Все ситуа-ции «Песни…» в «Тамбовской казначейше» пародируются, причём от героического прошлого в современности не остает-ся и следа: оскорбление остаётся без ответа, поединок заме-няется карточной игрой. В ходе игры роли меняются: Гарин, соблазнитель, современный Кирибеевич, оставляет Бобковс-кого, нынешнего Калашникова, в полном проигрыше. Побеж-денный вместо защиты своей чести и достоинства решает по-ставить их на карту, равно как и честь и достоинство своей жены, — он отваживается «проиграть уж и жену». Победи-тель великодушно принимает жену казначея в качестве кар-точной ставки. Оба героя в нравственном отношении стоят друг друга. Когда жена, Авдотья Николавна, оказалась про-игранной, она вступается за свою честь. Пародией на «Песню про купца Калашникова…» выглядят и все дальнейшие собы-тия. Если Кирибеевич гибнет, то улан выходит победителем и в награду получает свою возлюбленную красавицу: Её в охапку Схватив — с добычей дорогой, Забыв расчёты, саблю, шапку, Улан отправился домой. В «Песне…» гусляры хранят народную память о предании и о поступке Калашникова. В «Тамбовской казначей-ше» этому соответствуют городские пересуды: Степана Кто очень важно, кто шутя, Об этом все распространялись. Наконец, сказанию, эпической песне и важному эпичес-кому фольклорному стилю «Песни…» противопоставлена в «Тамбовской казначейше» современная «печальная быль», «сказка», анекдот, исключающие напряжённое действие, глубокие, цельные страсти и выдер-жанные в лёгком духе, во фривольной стилистике, в сниженно-бытовой разговорной манере повествования: Вы ждали действия, страстей? Повсюду нынче ищут драмы, Все просят крови — даже дамы… Современные истории часто оказыва-ются пародиями на героические и трагические предания древ-ности. Конечно, анекдот о муже, проигравшем жену в кар-ты, свидетельствует об испорченных нравах, о том, что личность обесценена, но сам трагизм обыденной жизни при-нимает комическую форму, превращаясь в нелепость, в смеш-ной казус. Примечание Анекдотом в лермонтовское время называли либо краткое изложение какого-либо происшествия, обратившего внимание своей новизной, необычностью или нео-жиданностью, либо любопытную или странную черту в характере или жизни какого-нибудь лица. Знакомая Лермонтова А. О. Смирнова услышала от своей ин-ститутской подруги, Стефани Радзивилл, дочери польского богача-магната, рассказ о том, как дед Стефани отдал её мать, когда ей было шестнадцать лет, замуж за некоего Старжинского, который проиграл её в карты за шестнадцать тысяч злотых (Смирнова-Россет А. О. Воспоминания. Письма. М., 1990. С. 85). И. З. Серман Из статьи «Петербургский роман и поэма о провинции» <…> «Тамбовская казначейша» должна была восприниматься читателями как ещё одна обработка анекдотического сюжета. Обращение к анекдоту в стихах у Пушкина («Граф Нулин», «Домик в Коломне») и в прозе у Гоголя («Нос», «Коляска») показательно. Интерес к анекдоту как к зерну новеллистического сюжета очень характерен для 1830-х годов. Как видно из дневника Пушкина или записных книжек П. А. Вяземского, анекдот, анекдотическое происшествие воспринимались как своего рода промежуточное звено между жизнью и литературой 1. Но Гоголь, писатель другого поколения, как мы знаем по рассказам современников, сознательно ориентировался на ходячие анекдоты при разработке сюжетов своих повестей о русской, а не украинской жизни. Что же такое анекдот как жанр устной литературы и почему он получил такое распространение в 1830-е годы? Близкое по времени и, по-видимому, общепринятое для 1830-х годов определение анекдота есть в статье известного критика, профессора Петербургского университета А. В. Никитенко. Он определяет три основных разновидности анекдота: «1) Краткий рассказ какого-нибудь происшествия, замечательного по своей необычности, новости или неожиданности и пр.; 2) Любопытна черта в характере или жизни известного лица; 3) Случай, подавший повод к остроумному замечанию или изречению» 2. Характерно для эпохи, что на первом месте у Никитенко стоит новое или необыкновенное «происшествие», а уже потом то, что больше всего интересовало XVIII век и сохраняло привлекательность и для первой четверти XIX века — черты из жизни знаменитостей и «случай», послужившие поводом к «остроумному замечанию или изречению». Пушкин, за каждым шагом которого Гоголь следил с неослабевающим волнением, тоже был захвачен общим интересом эпохи к анекдоту, и даже «Медный всадник», как ни покажется дерзко наше предположение, возможно, восходит к петербургскому анекдоту о том, что памятник Петру бежал со своего места. Интерес к отражению жизни в устной городской культуре вообще характерен для пушкинского круга, особенно для П. А. Вяземского. В связи с холерой 1830 года он делает такую запись: «Соберите все глупые сплетни, сказки и несплетни и несказки, которые распускались и распускаются в Москве на улицах и в домах по поводу холеры и нынешних обстоятельств, — и выйдет хроника прелюбопытная. В этих сказах и сказках изображается дух народа. <…> У нас нет литературы, у нас литература изустная, стенографам и должно собирать её»3. Вяземский готов был даже предпочесть эту, как он её называл, «промежуточную» литературу, свободную и независимую — литературе печатной, цензурированной. Вяземский включал анекдоты и близкие им явления устной культуры в эту, промежуточную между жизнью и настоящей литературой, область. Но его отношение к анекдоту, например, было иным, не похожим на гоголевское. Вяземский стремился к предельной краткости, он любил выжимки из анекдотов, тогда как для Гоголя анекдот — это только канва или исходный пункт развёрнутого сюжета. Лермонтов в своей поэме дал некий синтез гоголевской и пушкинской разработки анекдотических сюжетов. Ближайшим образом «Тамбовская казначейша» сходна с «Коляской» Гоголя, где имеется подробное описание провинциального времяпрепровождения, в которое должно внести какую-то перемену прибытие кавалерийского полка: «…всё переменилось. Улицы запестрели, оживились, словом, приняли совершенно другой вид»4. Сходное происходит в городе Т. (так он был назван в первой публикации): Вдруг оживился круг дворянский, Губернских дев нельзя узнать, — Пришло известье: Полк уланский В Тамбове будет зимовать 5. [2, 412] Сходным образом названа у Гоголя и Лермонтова скука как основное содержание жизни: «Городок Б. очень повеселел, когда в нём начал стоять *** кавалерийский полк. А до того времени было в нём страх скучно. Когда, бывало, проезжаешь его и взглянешь на низенькие мазаные домики, которые смотрят на улицу до невероятности кисло, то… невозможно выразить, что делается тогда на сердце: тоска такая, как будто или проигрался, или отпустил некстати какуюнибудь глупость, одним словом: не хорошо»6. У Лермонтова: Но скука, скука, боже правый, Гостит и там, как над Невой, Поит вас пресною отравой, Ласкает чёрствою рукой. [2, 412] Анекдотический сюжет в «Коляске» вопреки ожиданиям читателей ничем не разрешается, тогда как в «Тамбовской казначейше» неожиданность развязки и предшествующего ей ожидания дуэли должны удивить читателя, но по-другому, чем у Гоголя. Б. М. Эйхенбаум считал, что эта лермонтовская поэма «написана… как намеренное отступление от серьёзного стиля, от лирической поэмы, как пародия»7. Думаю, что не пародирование, а погружение в быт, в подробности повседневного существования персонажей занимало Лермонтова в этой поэме. Лермонтов мог слышать о сходном действительном происшествии: о нем пишет в своих воспоминаниях А. О. Смирнова со слов своей институтской подруги Стефани Радзивилл, дочери богатейшего польского магната. Как следует из слов Стефани в пересказе Смирновой, её мать шестнадцати лет отец отдал замуж за какого-то Старжинского. Доминик Радзивилл в неё влюбился, и Старжинский её проиграл в карты за шестнадцать тысяч злотых»8. А господство скуки всюду, в столице или в провинции — вот лейтмотив, который должен был охарактеризовать современность во всей её неприглядности, во всём её несходстве с эпохой, о которой говорит «Бородино». Примечания 1. Гинзбург Л. Я. О старом и новом. Л.: «Советский писатель. Ленинградское отделение», 1982. С. 82. 2. Цит. по кн.: Дробова Н. И. Биографические предания о русских писателях XVIII века как историко-литературное явление // XVIII век. Вып. 13. Л., 1981. С. 275–282. 3. Вяземский П. А. Полн. собр. соч. СПб., 1884. Т. 9. С. 146. 4. Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14-ти т. М.: Изд-во АНСССР, 1937–1952. Т. 3. С. 178. 5. Поэма М. Ю. Лермонтова цитируется по изд.: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. М.; Л., 1947 с указанием тома и стр. 6. Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: В 14-ти т. М.: Изд-во АНСССР, 1937–1952. Т. 3. С. 177. 7. Эйхенбаум Б. М. О литературе: Работы разных лет. М., 1987. С. 245. 8. Смирнова-Россет А. О. Воспоминания. Письма. М., 1990. С. 85. А. И. Журавлёва Несколько замечаний о поэме «Тамбовская казначейша» «Тамбовская казначейша» сравнительно мало привлекает внимание лермонтоведов и рассматривается преимущественно в контексте эволюции лермонтовской поэмы или в связи с литературоведческим сюжетом «романтизм–реализм». Авторитетные исследователи (Б. М. Эйхенбаум, А. Н. Соколов, В. А. Мануйлов и др.) обычно определяют её жанр как «повесть в стихах». Между тем это взгляд, так сказать, из будущего, в момент же возникновения замысла (а это предположительно 1836 г.) жанр повести в стихах явно был новостью, чем и объясняются некоторые загадочные слова в «Посвящении», текст которого вообще, думается, заслуживает более пристального внимания. Оно, мне кажется, во‑первых, отражает сознательные размышления поэта о жанровой форме своего произведения, а во‑вторых, явное стремление поэму, генетически связанную, по справедливому мнению исследователей, с юнкерскими поэмами, ввести в литературное поле. В публикации Лермонтову помогали друзья Пушкина — Жуковский и Вяземский (не предлагать же им юнкерские поэмы!), и это лишнее доказательство не случайности пушкинских отсветов в тексте. Пускай слыву я старовером, Мне всё равно — я даже рад: Пишу Онегина размером; Пою, друзья, на старый лад. Прошу послушать эту сказку! При вдумчивом чтении эти стихи не могут не удивлять: брать за образец «Евгения Онегина», не так уж давно завершённого автором, почему означает петь «на старый лад» и слыть старовером? Непосредственно вслед за упоминанием «Евгения Онегина» поэт называет «Тамбовскую казначейшу» — сказка. Это же определение повторено в конце поэмы — «быль» или «сказка». Исследователи уже обращали на это внимание, видя здесь указание на жанровую традицию «стихо-творной сказки» (le contes), чрезвычайно существенную для Лермонтова (А. Н. Соколов). Что же объединяет «Онегина» и «стихотворную сказку», жанр для Лермонтова, разумеется, более старый, чем роман Пушкина? Несомненно, не «содержание», несопоставимо более широкое в романе. Кажется, что речь может идти только об одном: о способе повествования. Разумеется, в «Онегине», будучи приложен к иному материалу, способ этот неизмеримо расширился, изменился. Но основа здесь всё же общая: свободная авторская беседа, свободный, даже своевольный переход от одной темы к другой, вмешательство автора, шутки, обсуждение собственного романа и других литературных тем. Как раз эти особенности повествования объединяют «Онегина» с шуточными поэмами Пушкина «Граф Нулин» и — в меньшей степени — «Домик в Коломне». Думается, мы можем сказать, что в «Онегине» Лермонтова в данном случае привлекает наиболее «архаический», «старый» пласт, поскольку задушевный лиризм Пушкина, как автора «Онегина», у Лермонтова здесь проявился, не говоря уже о характере сюжета, о широте отражения жизни, проблемности пушкинского романа. Таким образом, для понимания жанровой природы «Тамбовской казначейши» сопоставление с «Евгением Онегиным» может быть сделано лишь в одном, строго локализованном смысле: в рассмотрении храктера повествования. И при этом такое сопоставление опять-таки привёдет нас не к «роману в стихах», а к более узкой форме «стихо-творной сказки». Наконец, с жанром стихотворной сказки связывает «Тамбовскую казначейшу» и характер фабулы. В основе сюжета стихотворной сказки по большей части лежит событие, имеющее бытовой и анекдотический характер. Это именно эпизод — необычное и в то же время заурядное, даже пошлое происшествие, чаще всего «соблазнительного» свойства. Такое происшествие, несомненно, лежит в основе фабулы «Тамбовской казначейши». Поутру вестию забавной Смущён был город благонравный, — скажет автор об описанном событии. «Забавная весть», смущающая благонравие провинциалов, — вот основа событийной стороны лермонтовского произведения, она вполне укладывается в рамки жанровой традиции стихотворной сказки. Но в характере сюжетной разработки, в самой функции этого вполне «сказочного» эпизода у Лермонтова есть особенности, выводящие лермонтовскую поэму за пределы жанрового канона. В соответствии с ним в «Тамбовской казначейше» мы встречаем прямое и свободное обсуждение литературных тем в авторском повествовании. По сравнению, скажем, с «Домиком в Коломне» в тексте Лермонтовской поэмы они занимают гораздо меньше текста. Но это как раз и сближает Лермонтова с жанром стихотворной сказки, где фабула играет значительно большую роль, чем в шутливой поэме Пушкина. У Пушкина основное содержание «Домика в Коломне» — литературно-полемическое. В «Тамбовской казначейше» элемент литературной полемики при всей своей важности составляет лишь часть содержания поэмы. Анекдотическая фабула является для Лермонтова мотивировкой выразительного нравоописательного произведения из быта русской провинции. для создания И здесь мы подходим, по-видимому, к вопросу о связи лермонтовской поэмы с жанром повести, может быть, точнее будет сказать: об ориентации этой поэмы на жанр прозаической повести, вполне актуальной для этого периода. Не будучи первоклассным шедевром, «Тамбовская казначейша», безусловно, лермонтовское произведение, очень важное в его литературной биографии. Оно необычно тем, что в преддверии своей полной художественной зрелости Лермонтов здесь стремится самоопределиться в литературе не через отталкивание от канонов, не через полемику с великими предшественниками, а, напротив, ищет способ вписать некоторые свои открытия, достигнутые в малопочтенном жанре юнкерских поэм, — лёгкий, иронический тон, острые бытовые зарисовки, настойчивое вовлечение читателя в литературную игру — в «высокую» литературу, так сказать, легализовать их. И здесь символ большой литературы — это, конечно, пушкинский мир. И не только прямо названное и наиболее очевидное: «Евгений Онегин», «Граф Нулин» и «Домик в Коломне», но и ранняя «батюшковских» интонаций, лирика (вторая часть посвящения) и «Повести Белкина». В. А. Захаров «Тамбовская казначейша» М. Ю. Лермонтова В феврале 1838 года М. Ю. Лермонтов передал В. А. Жуковскому свою стихотворную повесть «Тамбовская казначейша». Жуковский вместе с П. А. Вяземским решили её участь. Она им так понравилась, что её напечатали в ближайшем мартовском номере журнала «Современник». Но в опубликованном виде произведение имело значительное число купюр. Как заметил известный лермонтовед В. А. Мануйлов: «Журнальный текст был отредактирован Жуковским и пострадал от цензуры» 1. В воспоминаниях И. И. Панаева сохранилось свидетельство бурной реакции Лермонтова на эту публикацию. Панаев писал, как случайно встретил поэта у А. А. Краевского в редакции, Лермонтов «держал тоненькую розовую книжечку «Современника» в руке и покушался было разодрать её, но г. Краевский не допустил до этого. «Это чёрт знает что такое! позволительно ли делать такие вещи! — говорил Лермонтов, размахивая книжечкою… — Это ни на что не похоже!» Он подсел к столу, взял толстый красный карандаш и на обёртке «Современника», где была напечатана его «Казначейша», набросал какую-то карикатуру» 2. Вопрос о времени написания этого произведения до сих пор не решён. Сам поэт не оставил никаких записей на этот счёт, а исследователи датируют её временем между 1836– 1838 гг. Можно, конечно, задаться вопросом, а так ли это уж важно? Думаю, что важно. Если сравним уже известный нам текст с первой публикацией, то увидим, что тогда, в 1838 году, цензор убрал не только название города «Тамбов» и даже эпитет «тамбовский», но было выброшено немало строф поэмы, которые заменили отточием. К сожалению, авторские рукописи «Тамбовской казначейши» до наших дней не дошли. Имеются только черновые наброски «Посвящения» и двадцать одна строфа, начинающаяся словами: «Вы поневоле б зарыдали…», поэтому восстановить многие места произведения не представляется возможным. Что-то проделал первый биограф Лермонтова профессор Дерптского университета П. А. Висковатый, но далеко не всё. Но прежде чем попытаемся восстановить некоторые строки, вернёмся к вопросу написания этой стихотворной повести. Знал ли Лермонтов Тамбов? Конечно, знал, и не только по названию. Ему не раз пришлось проезжать через город, начиная с детских лет, и по дороге на Кавказские Воды, и в Москву. Однако те впечатления никак нельзя сравнивать с более поздними, когда он, будучи уже офицером и уже сложившимся поэтом, вновь оказался в Тамбове. Произошло это в конце 1835 года, когда Лермонтов ехал в Тарханы, в кратковременный отпуск к бабушке. Она его тщательно проинструктировала перед этим и даже наметила маршрут зимнего пути. В письме Елизавета Алексеевна всё подробно расписала, ей эта дорога была более известна: «…хотя Тарханы и Пензенской губернии, но на Пензу ехать с лишком двести вёрст крюку, то из Москвы должно ехать на Рязань, на Козлов и на Тамбов, а из Тамбова — на Кирсанов в Чембар». Тамбовским страницам лермонтовианы посвящена прекрасная книжка журналиста и краеведа В. П. Пешкова 3, к которой я обращаю внимание читателей, здесь хочу сказать несколько слов о строках, которые были выброшены цензурой и отсутствовали в первой публикации стихотворной поэмы Лермонтова. В первой главе нет предпоследней строчки. По нашему мнению, полностью текст должен был выглядеть так: Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда; Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, И фонари, и мостовые, Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». Там есть ещё четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки; Там зданье лучшее острог. Короче, славный городок. Почему возможна такая вставка? Цензор, убравший эту строку, убрал и другие, в которых упоминались арестанты. Это относится, по нашему мнению, к IV главе поэмы. Дело в том, что в лермонтовское время упоминание в литературном произведении острога и острожных работ считалось не только неблагозвучным, но и не разрешённым цензурой. Правда, уже в более поздних литературных произведениях, написанных в конце XIX века, сохранилось немало указаний на различные виды арестантского труда, который выполняли заключённые в городе, вне стен острога. Так, С. К. Гогель в специальной работе, посвящённой труду арестантов, писал: «На границе между общественными работами и заказами частных лиц стоят работы арестантов по очистке улиц и площадей в городах, очистке от снега и грязи, выравниванию и исправлению дорог, подметанию улиц и т. д. Занятие это чрезвычайно распространено»4. Интересно, что об этом же свидетельствуют и отчёты практически всех губернаторов Российской империи. Так, например, «в Ковно арестанты употреблялись для чистки городских площадей и тротуаров»5. В городах Елатьме и Козлове Тамбовской губернии «арестанты употреблялись исключительно на публичные городские работы, т. е. на чистку площадей и копание канав»6. А в Херсонской тюрьме «недостаток помещения в мастерских восполняется высылкою арестантов на городские работы»7. Известный участник кружка Петрашевского Д. Д. Ахшарумов, проведший 1849–1851 гг. в Херсонской тюрьме, вспоминал позже, что в числе арестантских работ преобладала очистка улиц города, расчистка их от снега 8. Но мы имеем и более раннее свидетельство современника Лермонтова. Оно принадлежит Т. Г. Шевченко. В его поэме «Неофиты», написанной после возвращения из десятилетней ссылки, автор, прикрывшись покровом античности, изобразил быт и нравы современной ему эпохи. Там, в частности, имеется эпизод, в котором рассказывается, как мать одного арестованного, желая увидеть своего сына, сидит всю ночь под стенами тюрьмы, ожидая рассвета, когда Его погонят в кандалах Бульвар мести. Таким образом, арестантов чаще всего в городах использовали в качестве дворников. Тогда вполне логичным будет отсутствующие две строки в IV главе «Тамбовской казначейши»: И вот однажды утром рано, В час лучший девственного сна, Когда сквозь пелену тумана Едва проглядывает Цна, Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора, И, тишины известный враг, Ещё безмолствовал кабак, И выходили арестанты Бульвар загаженный мести. Уланы справа по шести Вступили в город; музыканты, Дремля на лошадях своих, Играли марш из «Двух слепых». Предложенный текст, помимо правдоподобной рифмовки, имеет полное соответствие с реальной жизнью провинциального городка 30–40-х годов XIX века. Её, думаю, удалось подсмотреть поэту во время его проезда в Тарханы через Тамбов, а затем обратно в Москву в конце 1835-го — феврале 1836 г. Уже не раз отмечалось многочисленными исследователями, что особенностью произведений Лермонтова, как ни у одного из русских поэтов XIX века, является нераздельная связь его творчества с конкретными событиями жизни. Именно поэтому, как отметила О. В. Миллер, у Лермонтова всё биографично 9. Приведённый текст несёт не только биографичность, но и определённую нагрузку в развитии мысли поэта. Эти характерные штрихи, подмеченные, скорее всего, даже невзначай, дополняют нарисованную Лермонтовым картину раннего утра уютного губернского городка. Незначительные, на первый взгляд, детали свидетельствуют о правдо-подобности описываемого происшествия. Для подтверждения этой точки зрения можно добавить, что полицейскими правилами предписывалось производить очистку городов, вывоз нечистот и выполнять все необходимые работы по уборке населённых пунктов в ночные и ранние утренние часы 10. Думается, что предложенный текст вполне может быть вставлен в удалённые цензурой строки поэмы Лермонтова «Тамбовская казначейша». Говоря о времени создания стихотворной повести, следует обратить внимание на четыре строфы, которые, на наш взгляд, дают возможность датировать работу поэта над этим произведением: О, скоро ль мне придётся снова Сидеть среди кружка родного… …И скоро ль ментиков червонных Приветный блеск увижу я… В этих словах скрыто время их написания, поскольку речь идёт о форме офицеров лейбгвардии Гусарского полка, которую Лермонтов вновь наденет только в 1838 году. Как помним, в 1837 году за стихи, написанные на смерть Пушкина, Лермонтова ссылают в его первую ссылку на Кавказ. Ему пришлось распрощаться с «червонными ментиками», которые он носил, и переодеться в форму Нижегородского драгунского полка. В ней он пробыл весь год. О своём прощении и возвращении в гвардию Лермонтов узнаёт не ранее ноября 1837 года 11, отсюда и время работы над поэмой следует отнести к лету и осени 1837 года, когда поэт находился на Кавказе. Что послужило толчком к её написанию, остаётся загадкой. Но существует немало косвенных свидетельств, позволяющих считать, что о Тамбове Лермонтов мог вновь услышать именно на Кавказе. В 1834 году в Тамбове отбывал кратковременную ссылку бывший командир Нижегородского полка князь А. Чавчавадзе, который в 1837 году уже вернулся в Грузию, где поэт с ним встретился… Примечания 1. Мануйлов В. Тамбовская казначейша. Повесть в стихах М. Ю. Лермонтова // Лермонтов М. Ю. Тамбовская казначейша. — Л. «Художник РСФСР», 1978. С. 87–88. 2. М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — М.: «Худ. лит-ра», 1972. С. 235. 3. Пешков В. Страницы прошлого читая… Тамбов, 2004. 4. Гогель С. К. Арестантский труд в русских и иностранных тюрьмах. — СПб., 1897. С. 81. 5. Материалы по вопросу о преобразовании тюремной части в России. — СПб., 1865. С. 186 6. Там же. С. 547. 7. Там же. С. 642. 8. Ахшарумов Д. Д. Из моих воспоминаний (1849–1851 гг.). — СПб., 1905. С. 188, 226 9. Миллер О. В. К вопросу об автобиографизме творчества М. Ю. Лермонтова // Творческий процесс и эстетические принципы писателя. Сб. научных трудов. — Иркутск, 1980. С. 11–31. 10. См.: Захаров В. А. «Тамбовская казначейша» М. Ю. Лермонтова: о чтении одной купюры // Лермонтовский текст. Исследования 1900–2004 гг. Антология. Ставрополь, 2004. С. 658–659. 11. Захаров В. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. — М.: «Русская панорама», 2003. С. 273. Л. В. Полякова «Тамбовская казначейша» М. Ю. Лермонтова: опыт целостного анализа В связи с творчеством М. Ю. Лермонтова его современник критик В. Г. Белинский в статье «Стихотворения М. Лермонтова» отмечал «…свежесть благоухания, художественную роскошь форм, поэтическую прелесть и благородную простоту образов, энергию, могучесть языка, алмазную крепость и металлическую звучность стиха, полноту чувства, глубокость и разнообразие идей, необъ-ятность содержания» и заключал: это — «суть родовые характеристические приметы поэзии Лермонтова…»1. Здесь подмечены наиболее яркие черты художественного слова великого русского поэта, и они в полной мере реализованы в его поэме «Тамбовская казначейша», в названии которой, как видим, запечатлена связь произведения с нашим краем. Как отмечают исследователи творчества поэта, к середине 1830-х годов в произведениях Лермонтова усиливается сатирическое начало, и он адресует аристократическому обществу целый ряд своих произведений («Маскарад», «Княгиня Лиговская», «Дума» и в этом ряду — сатирические поэмы «Сашка», «Сказка для детей» и «Тамбовская казначейша»). Лишь последняя из поэм была завершена и опубликована при жизни поэта. По свидетельству составителя и автора комментариев к первому тому сочинений М. Ю. Лермонтова И. С. Чистовой, поэма создавалась между апрелем 1837-го — началом 1838 года, и уже 15 февраля 1838 года Лермонтов сообщал М. А. Лопухиной, что был у Жуковского и передал ему рукопись «Тамбовской казначейши», которую предполагал печатать в журнале «Современник». Поэма была опубликована в третьем номере журнала за 1838 год под заглавием «Казначейша», без подписи, с купюрами и искажениями, с заменой названия города «Тамбов» буквой Т с точками. Лермонтов был крайне возмущён бесцеремонным вмешательством цензуры. И. С. Чистова приводит воспоминания писателя И. И. Панаева, присутствовавшего при разговоре Лермонтова с редактором А. А. Краевским: поэт даже «покушался» «разодрать» тоненькую книжечку «Современника»: «“Это чёрт знает что такое! позволительно ли делать такие вещи! — говорил Лермонтов, размахивая книжечкою… — Это ни на что не похоже!” Он подсел к столу, взял толстый красный карандаш и на обёртке “Современника”, где была напечатана его “Казначейша”, набросал какую-то карикатуру»2. Был ли Лермонтов в Тамбове? На страницах разных изданий чаще всего об этом пишется утвердительно. Вот и И. С. Чистова предполагает, что «материал для точного описания города, для изображения быта и нравов его обитателей Лермонтову могло дать посещение Тамбова, куда он заезжал по дороге в Тарханы в декабре 1835 г.». Действительно, известен факт: 18 октября этого года бабушка Е. А. Арсеньева писала своему внуку в Москву: «Как Бог даст милость свою и тебя отпустят, то хотя Тарханы и Пензенской губернии, но на Пензу ехать с лишком двести вёрст крюку, то из Москвы должно ехать на Рязань, на Козлов и на Тамбов, а из Тамбова на Кирсанов и Чембар…»3 И Лермонтов прибыл в Тарханы только 31 декабря 1835 года, а в двадцатых числах этого месяца он останавливался в Тамбове. В Тамбове жили друзья Лермонтова по московскому пансиону — П. В. Боборыкин, И. Р. Грузинов, братья Протасьевы, у которых и мог остановиться автор «Тамбовской казначейши». В современной научной и краеведческой литературе подмечен, но, к сожалению, не акцентируется ещё один существенный историко-литературный факт в пользу достоверности вывода о посещении Лермонтовым Тамбова. Есть совершенно точное указание на то, что Лермонтов в Тамбове был. На страницах романа «Герой нашего времени» в главе «Бэла» автор пишет о переезде через Крестовую гору и передаёт своё впечатление: «Итак, мы спустились с Гудгоры в Чертову долину… Вот романтическое название! Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными утёсами, — не тут-то было: название Чертовой долины происходит от слова “черта”, а не “чёрт”, ибо здесь когда-то была граница Грузии. Эта долина была завалена снеговыми сугробами, напоминавшими довольно живо Саратов, Тамбов и прочие милые места нашего отечества»4. Не бывая в Тамбове, такое о городе написать очень трудно. Да и «Тамбовская казначейша» наполнена такими подробностями, которые не оставляют сомнения в том, что автор хорошо знал не только городской антураж Тамбова, но и нравы его жителей. Не случайно поэма открывается «Посвящением», где автор подчёркнуто пишет о том, что он «поёт» «на старый лад» и «пишет Онегина размером», что использует в качестве образца для подражания роман Пушкина «Евгений Онегин» и, следовательно, использует онегинскую строфу. Но не только стихотворный размер пушкинского романа и тип его строфы мы находим в «Тамбовской казначейше»: сама социально-бытовая направленность произведения сближает эти два великих творения русской литературы XIX века. Лермонтов знал роман Пушкина наизусть, он был для него образцом художественного воплощения жизни русского общества первых десятилетий XIX века. Бесспорно, произведение Лермонтова близко не только «Евгению Онегину», но и своей реалистичностью, развитием любовной коллизии на резко приземлённом бытовом фоне, использованием острот и сатирических шуток перекликается, с одной стороны, с «Графом Нулиным» А. С. Пушкина, с другой — «Цыганкой» Е. А. Баратынского. Здесь, в провинциальном русском городе, в центре России, «зданье лучшее острог», а среди местных малообразованных дворян и чиновников процветали картёжная игра и безделье. Есть свидетельство того, что в 1822 году в Тамбов были завезены тюки игральных карт на 170 тысяч рублей, а книг — всего лишь на 250 рублей 65 копеек. Поэт намеренно подчёркивал лёгкую игровую задачу. Юмор, ирония — пожалуй, ведущие поэтические средства выражения авторского отношения к жизни Тамбова: «Он прежде город был опальный, теперь же, право, хоть куда». Читатель ожидает описания значительной картины города, но получает обратный эффект. Это «хоть куда» раскрывается в деталях, которые вовсе не вызывают восторженную реакцию читателя: Там есть три улицы прямые, И фонари, и мостовые, Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». И далее автор прямо, без игры с читателем пишет: Но скука, скука, Боже правый, Гостит и там, как над Невой, Поит вас пресною отравой, Ласкает чёрствою рукой. Мы подмечаем деталь «как над Невой», то есть как в столичном городе, и таким образом Тамбов в поэме становится художественным обобщением жизни не только провинциальной России. Подробны картины с описанием дома губернского казначея Бобковского как представителя местной тамбовской аристократии, детален его портрет: Хозяин был старик угрюмый С огромной лысой головой. От юных лет с казённой суммой Он жил как с собственной казной. В пучинах сумрачных расчёта Блуждать была ему охота, И потому он был игрок (Его единственный порок). «Враг трудов полезных», он всё своё время проводил преимущественно за картёжной игрой в вист, свою молодую жену красавицу Авдотью Николавну обучил искусству «как бросить вздох иль томный взор», и использовал её в качестве отвлекающего средства для понтёра, своего партнёра-игрока. Подробен и её портрет: И впрямь Авдотья Николавна Была прелакомый кусок. Идёт, бывало, гордо, плавно — Чуть тронет землю башмачок; В Тамбове не запомнят люди Такой высокой, полной груди: Бела как сахар, так нежна, Что жилка каждая видна. Казалося для нежной страсти Она родилась. А глаза… Ну, что такое бирюза? Что небо? Впрочем, я отчасти Поклонник голубых очей И не гожусь в число судей. А этот носик! эти губки, Два свежих розовых листка! А перламутровые зубки, А голос сладкий, как мечта! Она картавя говорила, Нечисто «р» произносила; Но этот маленький порок Кто извинить бы в ней не мог? Любил трепать её ланиты, Разнежась, старый казначей. Как жаль, что не было детей У них!......................... ............................... И следует отточие как авторский способ озадачить и приблизить к себе своего читателя: пусть он сам додумает до конца сюжетную мысль. Эти отточия проходят почти через всю поэму, начиная с первой главки, и лишь с сорок пятой главки они исчезают. Уже мы познакомились с уланом Гариным, о кото-ром и автор пишет как о своём хорошем знакомом («Я вместе часто с ним бывал»), тридцатилетним ротмистром: Взор пылкий, ус довольно чёрный: Короче, идеал девиц, Одно из славных русских лиц. Он всё отцовское именье Ещё корнетом прокутил; С тех пор дарами провиденья, Как птица божия, он жил… Уже «Толпа гостей теснилась шумно / Вокруг зелёного стола; / Игра уж дельная была, / И банк притом благоразумный». Уже Авдотья Николавна посажена «на креслах в уголке», и читателю «представлен» «блестящий круг тамбовский», завсегдатаев балов и игральных «битв». Как только «пошла игра», в отточиях не было смысла. Сюжет энергично двигался к развязке. Вот казначей «проиграл свой старый дом / И всё, что в нём или при нём»: Он проиграл коляску, дрожки, Трёх лошадей, два хомута, Всю мебель, женины серёжки, Короче — всё, всё дочиста. Отчаянья и злости полный, Сидел он бледный и безмолвный… Как вдруг, очнувшись, казначей Вниманья просит у гостей. И просит важно позволенья Лишь талью прометнуть одну, Но с тем, чтоб отыграть именье Иль «проиграть уж и жену»… «Всех будто варом обожгло». И в результате «битвы» Бобковский проиграл Гарину Авдотью Николавну: «Она на мужа посмотрела / И бросила ему в лицо / Своё венчальное кольцо — / И в обморок». Улан, схватив Дуню в охапку, отправился домой. Стихотворное повествование Лермонтова «Тамбовская казначейша» построено так, что автор, его образ в произведении является как бы его локомотивом. Он всегда присутствует в поэме, ведёт сюжет, делает в нём «повороты», отступления, рассказывает о себе и хорошо знает то, о чём пишет, даже игру в «вистик»; всё оценивает, уточняет, создаёт настроение читателя, формирует наши отношения к героям. Художественная функция этого образа конструктивна. Даже жанр произведения помогает нам определить автор. Это не просто поэма или стихотворное повествование, а «сказка», потому что трудно поверить в то, что произошло в семье губернского казначея. И это лишь усиливает эффект трагического и одновременно комического финала. На этом основании можно определить жанр «Тамбовской казначейши» как трагикомедию. Можно было бы содрогнуться от случившейся истории и её развязки, но автор спокоен. Глубокая грусть, энергия благородного негодования поэта передаются читателю, и мы понимаем, что произведение Лермонтова менее всего может оскорбить тамбовцев (вспомним эпитет «милые места нашего отечества» в «Герое нашего времени»), что оно направлено на критику русского общества в целом, потерявшего представление о достоинстве человеческой личности. Видимо, этим объясняется и название поэмы: Авдотья Николавна (тамбовская казначейша) менее всего виновата в происходящем, она лишь стимулирует, активи-зирует, ускоряет основной конфликт, столкновение казначея и улана, и бросает в лицо мужа не просто венчальное кольцо, а вызов всему обществу с его пороками. Потому поэт и негодовал в связи с тем, что при первой публикации произведения из заглавия была снята географическая конкретность. Сюжет «Тамбовской казначейши» имеет свои очевидные особенности, и дело, конечно, не только в том, что основной тягловой силой его является автор как самостоятельно действующее лицо. И даже, может быть, не в специфике изображения города Тамбова, тоже претендующего на роль героя произведения, вполне автономного, то есть живущего своей жизнью, не зависимой от жизни персонажей, художественно воплощающих довольно распространённый тип его жителя. Город имеет не только своё лицо, свой портрет, детально описанный автором, когда подмечены и географический пейзаж, и инфраструктура, повадки и нравы жителей, вплоть до их ежедневного режима, времяпрепровождения, как бы уловлено дыхание, расшифрована кардиограмма городского быта и бытия. Вот что увидели уланы, когда вошли в Тамбов под лучами Авроры, утренней зари: И вот однажды утром рано, В час лучший девственного сна, Когда сквозь пелену тумана Едва проглядывает Цна, Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора, И, тишины известный враг, Ещё безмолвствовал кабак, .................................................... ................................................... Именно город создал те условия, в которые, как в замкнутое пространство, попали главные действующие лица и стали как бы обречёнными на тот исход событий, которым и завершается произведение. Только в процессе познания этого города, его жизни нам становится понятной мораль, заложенная автором в эпиграф, взятый из пословицы: «Играй, да не отыгрывайся». Речь, видимо, менее всего идёт об игре в карты, ведь и сама эта игра в лермонтовском произведении воспринимается нами и как часть городской жизни, и как своеобразный знак, символ, философия жизни отдельного человека, его поведения, принципов морали, в том числе и в общении с другими людьми, а может быть, не в том числе, а в первую очередь во взаимоотношениях людей. Выбирай свой жизненный путь и не ввергай в его сложности и катаклизмы других людей. Рискуй, терпи поражения, но не «отыгрывайся» на других. Особенности сюжетного построения обусловлены и конструктивным, решительным вмешательством в жизнь героев случая, и случай этот (приезд в город на зимовку уланского полка) не только разъединяет героев (Авдотью Николавну и её мужа), но и соединяет их, не только, скажем, Авдотью Николавну и Гарина, но и Гарина с казначеем, соединяет их в конфликте для того, чтобы сделать зависимыми друг от друга и дать возможность соединиться женщине с возлюбленным. Может быть, именно роль случая, его художественную функцию подчеркнул в своей иллюстрации к поэме М. Ю. Лермонтова М. В. Добужинский: Авдотья Николавна стоит у окна и смотрит на входящих в город под лучами Авроры уланов 5. Здесь очевидна перекличка «Тамбовской казначейши» как произведения и сатирического, и трагикомического не только с другими сатирическими произведениями поэта, о которых шла речь выше, но и, например, с лирической инвективой «Дума», написанной в 1838 году, где поэт говорит о своём поколении («Его грядущее — иль пусто, иль темно»), о приземлённости его, поколения, чувств и отсутствии благородных порывов: Мечты поэзии, создания искусства Восторгом сладостным наш ум не шевелят; Мы жадно бережём в груди остаток чувства — Зарытый скупостью и бесполезный клад. И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви, И царствует в душе какой-то холод тайный, Когда огонь кипит в крови… Сатирическая, как принято считать, а мы полагаем трагикомическая, поэма М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша» ярко вписана в общий контекст творчества поэта. Здесь всё отвечает вышеприведённой характеристике творчества поэта Белинским. Произведение, протестующее против прагматич-ного отношения к любви, тем не менее содержит пронзительные строки о любви, которые дают нам основание принять ещё одно появляющееся в последней главке авторское жанровое определение — «печальная быль»: Язык любви, язык чудесный, Одной лишь юности известный, Кому, кто раз хоть был любим, Не стал ты языком родным? В минуту страстного волненья Кому хоть раз ты не помог Близ милых уст, у милых ног? Кого под игом принужденья, В толпе завистливой и злой, Не спас ты, чудный и живой? «Печальная быль» о жажде любви тамбовской казначейши прочитана нами на страницах лермонтовского произведения. Примечания 1. Белинский В. Г. Избранное. Эстетика и литературная критика: в 2 т. Т. 1. М., 1959. С. 415. 2. Лермонтов М. Ю. Соч.: в 2 т. Т. 1. М., 1988. С. 707, 673, 668, 707. 3. Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: в 4 т. Т. 4. Изд. 2, доп. Л., 1981. С. 532. 4. Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. М.: Сов. Россия, 1990. С. 28. 5. См.: Мстислав Добужинский. Тамбовские впечатления. Тамбов, 2001. С. 27. Г. Б. Буянова Автор-повествователь как герой сценического действа в поэме М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша» Первые десятилетия XIX века в отечественной литературе — время особенно интенсивного развития её жанровой системы, поэтики в целом. Осмысливая содержание жанровых изменений в русской лирике 20–40-х гг. XIX столетия, современные исследователи отмечают «разрушение и диффузию жанровой системы XVIII века» (В. И. Коровин) 1, «размывание» и «стирание» жанровых границ (В. Э. Вацуро) 2, «разрушение классических перегородок лирических жанров» (Б. В. Томашевский) 3. Безусловно, эти процессы были обнаружены и отмечены гораздо раньше: ещё О. М. Сомов, Н. А. Полевой и К. А. Полевой, А. А. Бестужев, В. Г. Белинский в своих работах, датированных 20–30 гг. XIX века указывали на проникновение лирики в прозу, присутствие лирической стихии в эпических и драматических произведениях. В статье «Определение поэзии» А. А. Бестужев писал: «Стихотворство и проза в некоторых случаях сливаются одно в другое, подобно свету и тени. Едва ли возможно определить точные границы, где красноречие оканчивается, а поэзия берёт начало» 4. Элементы различных литературных жанров взаимодействуют, обогащая друг друга специфическими возможностями каждого в художественном изображении действительности. Исследуя лирику Лермонтова, Б. М. Эйхенбаум писал о том, что поэт не просто смешивает жанровые черты — для него «уже теряют значение традиционные лирические жанры — жанровое мышление заменяется у него мышлением тематическим» 5. Та же, по сути, мысль была высказана Л. Я. Гинзбург в монографиях «Творческий путь Лермонтова» и «О лирике»: «Поэтический метод Лермонтова, с его предпосылкой творческого сознания, целостного и индивидуального, исключает жанровую систему, даже в тех крайне ослабленных формах, в каких она ещё сохранилась в эпоху Лермонтова» 6. Следует выразиться точнее: Лермонтов является создателем совершенно особой, собственной жанровой системы, в которой особую роль играют исповедальный монолог, лирический отрывок, лирический фрагмент, а авторповествователь и лирический герой — две ипостаси лирической личности самого поэта. В 1830 году Лермонтов написал поэму «Джюлио», основная часть которой представляет собой полный драматизма монолог раскаивающегося героя (между тем, жанр произведения в подзаголовке определяется Лермонтовым как «повесть»). Отдельные стихи поэмы Лермонтов перенёс в монолог «1831-го июня 11 дня», а по завершении стихотворения некоторые его строфы ввёл в поэму «Литвинка» (1831), жанр которой тоже обозначен Лермонтовым как «повесть». В 1835–36 гг. была создана поэма «Боярин Орша», центральной частью которой является монолог Арсения — «Ты слушать исповедь мою / Сюда пришёл! — благодарю». Впоследствии Лермонтов перенесёт монолог (в изменённом, но узнаваемом варианте) в поэму «Мцыри». Значительная роль принадлежит в этих поэмах автору-повествователю, связь которого с героями осуществляется различными способами: психологическим сходством, общностью размышлений, переживаний, особенностями мировоззрения, особой эмоциональностью, глубоким лиризмом. Эти особенности прослеживаются и в поэме «Тамбовская казначейша». Известно, что М. Ю. Лермонтов, по меньшей мере, трижды бывал в Тамбове: в конце лета 1827 г., когда бабушка везла его в Москву для поступления в Московский Благородный пансион, летом 1828 г., по пути в Тарханы на каникулы, и зимой 1835–36 гг., когда поэт ехал в Тарханы в отпуск. 18 октября 1835 г. бабушка писала Михаилу Юрьевичу: «Как бог даст милость свою и тебя отпустят, то хоть Тарханы и Пензенской губернии, но на Пензу ехать с лишком двести вёрст крюку, то из Москвы должно ехать на Рязань, на Козлов и на Тамбов, а из Тамбова на Кирсанов и Чембар…» 7. Вероятно, поездка в Тамбов в декабре 1835 г. и дала возможность Лермонтову познакомиться с жизнью провинциального городка, которую он как автор повествователь отразил в шутливых, грустных, проникновенных строфах «Тамбовской казначейши». В Тамбове существует легенда, по которой Лермонтов будто бы останавливался в доме своих дальних родственников Протасьевых (дом их располагался на углу Большой и Араповской улиц, в нём и находился карточный клуб). Карточная игра, представляющая собой своеобразный центр повествования в поэме, была чрезвычайно ярким явлением не только тамбовской или общерусской, но и европейской жизни в целом. Карты, завезённые в Италию, Англию, Францию из арабских стран в XIII веке, быстро распространились по всей Европе. В России карты появились в XVI веке и преследовались: Пётр I указом запретил в армии и во флоте проигрывать в карты более чем 1 рубль (большие по тем временам деньги), Екатерина II издала указ, запрещающий платить карточные долги по векселям или давать деньги для выплаты таких долгов 8. В Тамбове играли азартно. Краевед В. П. Пешков приводит впечатляющие цифры: в 1822 г. город запросил карточных колод «на басно-словную сумму» — в сто семьдесят тысяч рублей, тогда как книг в 1822 г. было выписано из Москвы всего на двести пятьдесят рублей 9. Если Лермонтов действительно останавливался в Тамбове у Протасьевых, вполне мог быть свидетелем (или участником) игры в карты. Страсть к карточной игре задолго до появления лермонтовской поэмы приводила к горьким проигрышам — ещё в 1802 г. князь Александр Николаевич Голицын проиграл в карты свою жену княгиню Марию Гавриловну графу Льву Кирилловичу Разумовскому 10. Нонна Марченко, автор книги «Приметы милой старины. Нравы и быт пушкинской эпохи», считает, что именно этот случай дал толчок поэме Лермонтова 11. В. И. Коровин в статье о «Тамбовской казначейше» указывает ещё один из возможных источников «провинциального анекдота»: «Знакомая Лермонтова А. О. Смирнова услышала от своей институтской подруги, Стефани Радзивилл, дочери польского богача-магната, рассказ о том, как дед Стефани отдал её мать, когда ей было шестнадцать лет, замуж за некоего Старжинского, который проиграл её в карты за шестнадцать тысяч золотых» 12. «Карточная» тема чрезвычайно популярна в западноевропейской и русской литературе той поры. В 1820 г. Гофман опубликовал повесть «Счастье игрока», герой которой проиграл свою возлюбленную в карты. В 1830 г. в Петербурге была в большой моде пьеса В. Дюканжа «Тридцать лет, или Жизнь игрока». В 1834 г. — опубликована «Пиковая дама» А. С. Пушкина, в 1838 г. — «Тамбовская казначейша» М. Ю. Лермонтова. Известна и ситуация «любовного треугольника», изображённая в «Тамбовской казначейше» (в журнале «Библиотека для чтения» в 1835 г. А. Шидловский опубликовал повесть «Пригожая казначейша», героями которой стали казначей Николай Лаврентьевич, казначейша Анна Степановна и отставной поручик Никита Иванович Завзятченко). Сходные сюжеты возникали независимо друг от друга в жизни и отражались в художественных произведениях, и главные причины этого явления, вероятно, — общеевропейская социально-экономическая и общественная ситуация начала XIX века с культом денег и жаждой обогащения и определённая ею модель поведения, заложенная в человеческом сознании. Испытать Судьбу, Случай, роль которого в карточной игре исключительно велика, мгновенно обогатиться — вот мечта каждого игрока! Нам представляется справедливым утверждать, что история, воспроизведённая поэтом в «Тамбовской казначейше», — художественная интерпретация нескольких реальных случаев, о которых Лермонтов, как светский человек и интересующийся книжными новинками писатель, безусловно, знал. В диссертации, посвящённой творчеству поэта, М. В. Моисеева написала: «Все произведения Лермонтова объединены личностью поэта. И лирический герой, и герой прозы облекаются устойчивыми биографическими, психологическими, даже сюжетными чертами, в свою очередь чётко соотносимыми с бытием, мировосприятием самого автора» 13. «Тамбовская казначейша» подтверждает справедливость этого вывода. В XXIX строфе «Тамбовской казначейши» читаем: О, скоро ль мне придётся снова Сидеть среди кружка родного С бокалом влаги золотой При звуках песни полковой! И скоро ль ментиков червонных Приветный блеск увижу я, В тот серый час, когда заря На строй гусаров полусонных И на бивак их у леска Бросает луч исподтишка!14 Лермонтов в строфе сообщает о подробностях собственной биографии и позволяет довольно точно судить о времени создания произведения. 25 февраля 1837 г. военный министр граф А. И. Чернышев сообщил графу А. Х. Бенкендорфу высочайшее повеление о Лермонтове и Раевском, связанное со стихами на смерть Пушкина. Лермонтова перевели в Нижегородский драгунский полк. Поэт не мог знать, как долго ему придётся служить в Нижегородском полку, и строки поэмы, безусловно, связаны с его надеждой на возвращение в родной лейб-гусарский полк (именно лейб-гусары носили упомянутые поэтом в тексте красные, расшитые золотом ментики). В апреле 1838 г. поэт вернулся в родной полк, что даёт основание предположить: поэма создана в 1837–38 гг., хотя замысел мог возникнуть раньше. Жанры поэмы и пьесы — при очевидных различиях — очень многое сближает. Драматургическое начало входит в поэму «Тамбовская казначейша» естественно и органично, придавая особую напряжённость действию, приближая его к реальной, живой жизни. Лермонтовская поэма театральна — потому что в ней необыкновенно сильно игровое начало, удивительно зримо, ярко совершающееся в произведении действо. Исключительную роль в этом играет автор-повествователь, который является и очевидцем происходящих событий, и их непосредственным участником. Автор воссоздаёт реалистический, документально точный облик города, и эти картины вполне могут служить эскизами театральных декораций: Там есть три улицы прямые, И фонари, и мостовые, Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». Там есть ещё четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки… [IV, 119] или Против гостиницы «Московской», Притона буйных усачей, Жил некто господин Бобковской, Губернский старый казначей. Давно был дом его построен; Хотя невзрачен, но спокоен; Меж двух облупленных колонн Держался кое-как балкон. На кровле треснувшие доски Зелёным мохом поросли; Зато пред окнами цвели Четыре стриженых берёзки… [IV, 121] Сценой, на которой происходит действие «Тамбовской казначейши», является весь город: его улицы, церковь, городские особнячки, окна которых открываются настежь при виде вступающих гусар, дом предводителя дворянства, дом казначея, трактир. Автор-повествователь в поэме организует сценическое пространство, обдумывает мизансцены, главной особенностью которых является динамичность, точность и яркость художественных деталей: …Вот ставни настежь. Целый дом Трёт стёкла тусклые сукном — И любопытно пробегают Глаза опухшие девиц Ряды суровых, пыльных лиц. [IV, 120] ……………………………… …Но полк прошёл. За ним мелькает Толпа мальчишек городских, Немытых, шумных и босых. [IV, 121] или …Отправится ль она к обедне — Он в церкви, верно, не последний; К сырой колонне прислонясь, Стоит всё время не крестясь. Лучом краснеющей лампады Его лицо озарено… [IV, 129] Взгляд автора-повествователя указывает кульминационные заострения, вершины — самой выразительной из которых является жест казначейши, бросившей венчальное кольцо в лицо казначею Бобковскому. Автор в поэме — образ, без которого текст потерял бы целостность, «рассыпался» бы. Он имеет первостепенное значение и тогда, когда мы говорим о принципах и приёмах лирического повествования в поэме и пушкинских традициях в «Тамбовской казначейше». В «Посвящении» поэмы Лермонтов не случайно назвал себя «старовером», пишущим «Онегина размером». Дело не только в онегинской строфе, что само по себе замечательно. Строфы поэмы так изящно выписаны автором, что реминисцентный фон — пушкинский и собственно лермонтовский — как бы перетекают друг в друга: Я жить спешил в былые годы, Искал волнений и тревог, Законы мудрые природы Я безрассудно пренебрёг. Что ж вышло? Право, смех и жалость! Сковала душу мне усталость, А сожаленье день и ночь Твердит о прошлом. Чем помочь? Назад не возвратят усилья Так в клетке молодой орёл, Глядя на горы и на дол, Напрасно не подъемлет крылья — Кровавой пищи не клюёт, Сидит, молчит и смерти ждёт… [IV, 137] Совершенно «прозрачна» перекличка этой строфы поэмы Лермонтова с пушкинским «Узником». Лермонтов использовал пушкинский приём, вводя в текст «Тамбовской казначейши» лирические отступления. Авторские отступления в «Евгении Онегине» являются вполне самостоятельными стихотворениями, своеобразным дополнением к лирическим томам Пушкина («Моя студенческая келья» в 8 главе — о поэте и поэзии, «Мы все глядим в Наполеоны» во 2 главе — об индивидуализме современного человека, «Полдень мой настал» в 6 главе — о скоротечности и благословенности человеческой жизни и т. д.). В тексте «Тамбовской казначейши» мы также обнаруживаем авторские лирические миниатюры: о любви — «Язык любви, язык чудесный…» (строфа XXIII), о скоротечности времени, страстном желании свободы — «Ужель исчез ты, возраст милый…» (строфа XLII), иронические размышления о современных нравах — «Вообще я мог в году последнем…» (строфа XXXII), и автор раскрывается читателям через поэтические мотивы, поэтические ассоциации с другими лирическими произведениями Лермонтова. В XXXIV строфе читаем: И сердце Дуни покорилось; Его сковал могучий взор… Ей дома целу ночь всё снилось Бряцанье сабли или шпор… 15 — и чувствуем лукавую улыбку Лермонтова, его литературную «игру» («могучий взор» Гарина вызывает ассоциацию с «могучим взором» Демона, но имеет явно ироническую окраску). «Улан, повеса милый» Гарин — приятель автора («Я вместе часто с ним бывал»). Подобно автору в «Онегине», автор «Казначейши» рассказывает историю жизни своего героя, но художественное время «сжато» в поэме — то, чему в «Евгении Онегине» посвящена глава, у Лермонтова изложено в одной-двух строфах: Он всё отцовское именье Ещё корнетом прокутил; С тех пор дарами провиденья, Как птица божия, он жил. Он, спать ложась, привык не ведать, Чем будет завтра пообедать. Шатаясь по Руси кругом, То полупьяным ремонтёром, То волокитой отпускным… [IV, 125] В поэме автор присутствует всюду: его глазами читатель видит входящий в город полк, его впечатления помогают представить «мило устроенный» местным «Амфитрионом» в честь именин жены праздник; он незримо следует за казначейшей и восхищается её красотой, наблюдает за игроками, «дорисовывая» их портреты, представляя реакцию счастливчиков и невезучих: Пошла игра. Один, бледнея, Рвал карты, вскрикивал; другой, Поверить проигрыш не смея, Сидел с поникшей головой. Иные при удачной талье, Стаканы шумно наливали И чокались… [IV, 139] Мы видим Авдотью Николаевну в тот момент, когда муж проигрывает её, как вещь, глазами лермонтовского героя: Что в ней тогда происходило — Я не берусь вам объяснить: Её лицо изобразило Так много мук… [IV, 141] Автор акцентирует внимание на наиболее важных, по его мнению, поступках, жестах, взглядах, словах, он даёт читателю определённые социальные и нравственные ориентиры, иронизирует: О казначее — От юных лет с казённой суммой Он жил как с собственной казной. [IV, 122] Или о гостях на балу: Вот, в полуфрачке, раздушенный, Времён новейших Митрофан, Нетесаный, недоученый, А уж безнравственный болван… [IV, 138] В сюжетном действии поэм и пьес особая роль отводится монологам и диалогам — ведь именно в них часто сосредоточен смысл произведения. Диалоги в «Тамбовской казначейше» — барышни и служанки (строфа V), двух кузин (строфа VI), штаб-ротмистра Гарина и лакея (строфа XXVI), Гарина и Авдотьи Николаевны (строфы XXXVI–XXXVIII), улана и казначея (строфа XLVIII) — носят характер драматического произведения. Лермонтов сопроводил текст сценическими «режиссёрскими репликами»: «Потом стал длинный ус крутить…», «…она рукой / Толкнула прочь его…», «Ноги её иль башмачка / Коснулся шпорой он слегка…», «Два комплимента, нежный взор…», «Её в охапку / Схватив — с добычей дорогой, / Забыв расчёты, саблю, шапку, / Улан отправился домой…», как бы синтезировал слово и движение, слово и жест, увидел своим художническим воображением «Тамбовскую казначейшу» на сцене. Игровая, театральная природа «Тамбовской казначейши» позволяет считать лермонтовскую поэму произведением, совместившим в себе различные жанровые черты. Особенный лермонтовский синтез чувствуют и реализуют современные режиссёры. По мотивам поэмы М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша» Андрей Таюшев написал текст пьесы, которую назвали «Отчаянный игрок». Режиссёры Станислав Таюшев и Марина Карпачева поставили спектакль, премьера которого с успехом состоялась в Астраханском драматическом театре в 2010 г. Ждёт своего сценического воплощения на сцене Тамбовского драмтеатра ещё одна театральная версия поэмы М. Ю. Лермонтова под названием «Тамбовский бал: картины позапрошлой жизни» (автор этой пьесы по мотивам «Тамбовской казначейши» — Глеб Томилин). Пьеса завершается (согласно поэме) словами автора-повествователя, играющего одну из главных ролей: Простым нервическим припадком Неловко сцену заключил, Соперников не помирил И не поссорил их порядком… Что ж делать? Вот вам мой рассказ, Друзья; покамест будет с вас. [IV, 142] Примечания 1. Коровин В. И. Лирические и лиро-эпические жанры в художественной системе русского романтизма. Автореф. дис… докт. филол. наук. М., 1982. С. 27. 2. Вацуро В. Э. Жанры поэзии Лермонтова //Лермонтовская энциклопедия. М., 1999. С. 160. 3. Томашевский Б. Пушкин: В 2 кн. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1956–1961. Кн. 2. 1961. С. 405. 4. Бестужев А. А. Определение поэзии // Соревнователь просвещения и благотворения. СПб., 1823. № 3. С. 118. 5. Эйхенбаум Б. М. Литературная позиция Лермонтова // ЛН. Т. 43–44. М., 1941. С. 8. 6. Гинзбург Л. Я. Творческий путь Лермонтова. Л., 1940. С. 99. 7. Цит. по: Захаров В. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М., 2003. С. 205–206. 8. Марченко Н. Тройка, семёрка, туз… // Марченко Н. Приметы милой старины. Нравы и быт пушкинской эпохи. М., 2001. С. 281. 9. Пешков В. П. Страницы прошлого читая… Тамбов, 2004. С. 50. 10. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). Санкт-Петербург, 2002. С. 137. 11. Марченко Н. Тройка, семёрка, туз… // Марченко Н. Приметы милой старины. Нравы и быт пушкинской эпохи. М., 2001. С. 287. 12. Коровин В. И. М. Ю. Лермонтов // История русской литературы XIX века. В 3-х ч. Ч. 2. М., 2005. С. 222. 13. Моисеева М. В. Динамика взаимодействия поэзии и прозы в творческой эволюции М. Ю. Лермонтова. Диссертация на соискание учёной степени кандидата филологических наук. Ульяновск, 1999. С. 100. 14. М. Ю. Лермонтов. Сочинения: В 6 т. Т. IV. Л., 1955. С. 131. Далее при цитировании в скобках указаны том и страницы. 15. Там же. С. 133. В. Ш. Кривонос «Тамбовская казначейша» М. Ю. Лермонтова: провинциальный город и провинциальный код Л. В. Пумпянский, отметив влияние «Домика в Коломне» на «Сашку» «в манере отступлений», подчеркнул, что в лермонтовской поэме, в отличие от пушкинской («у Пушкина этого недостаёт»), показана провинция: «…у Лермонтова же, как ни странно, была осо-бая способность к изображению провинции (“Казначейша”)» 1. И далее вновь указал на момент сходства «Тамбовской казначей-ши» «с “Сашкой”: русский провинциальный город…» 2. В поэме «Сашка», работать над которой Лермонтов начал в 1835–1836 гг. (и которая впервые была напечатана в 1861 г.), есть несколько строф (56–60), посвящённых Симбирску и симбирскому быту; в «Тамбов-ской казначейше», опубликованной в 1838 г., все события происхо-дят в провинциальном Тамбове 3. Там есть три улицы прямые, И фонари, и мостовые… Короче, славный городок 4. В русской литературе существует «ряд реальных названий, символизировавших русский провинциальный город…» 5. Таким названием-символом является, бесспорно, и название города, по-служившего местом действия в «Тамбовской казначейше». В пер-вой публикации (без подписи автора — В. К.) это название было убрано из заглавия поэмы, а в тексте заменено буквой Т с точками 6. Подобное написание соответствовало литературной традиции, согласно которой провинциальные города «обознача-лись сокращёнными названиями», причём «криптонимом мог быть обозначен и вымышленный город».7 Было отмечено, что с помощью топонимических криптонимов «…поддерживается ил-люзия географической реальности в литературном произведе-нии, которая, однако, в той или иной степени утрачивает свою определённость и конкретность» 8. В лермонтовской «поэме о рус-ской провинции» 9 такого рода иллюзию поддерживает как раз название реального города, сохранившего конкретные топогра-фические приметы, но наделённого вместе с тем значимыми ми-фологическими чертами. Тамбов у Лермонтова обретает свою мифологию, став не просто пространством развёртывания сюжета, но героем «территориаль-ного» текста 10. Лермонтов не случайно вынес название города, ис-чезнувшее в первой публикации, в заглавие поэмы («Я был у Жу-ковского и отнёс ему, по его просьбе, “Тамбовскую казначейшу”… сие будет напечатано в ближайшем номере “Современника”») 11 и, по словам И. И. Панаева, «был взбешён» 12, обнаружив, с какими искажениями она была напечатана. «Тамбовская казначейша», если сопоставить её с локальными текстами «…о некоторой определённой местности, имеющей общее, не местное значение» 13, у которых своей поэтики нет 14, отличается оригинальной поэтикой, что бросилось в глаза критику-современ-нику, отозвавшемуся на журнальную публикацию и не знавшему об авторстве Лермонтова: «рассказ весёлый, остроумный» 15. Сбли-жает же лермонтовскую поэму с локальными текстами явно выра-женная «мифологизация пространства» 16, когда образ реального го-рода воспринимается как мифологическое место 17. Рассказанная Лермонтовым история могла случиться только в такого рода месте; потому так существенны в поэме, что типично для «территориаль-ного» текста, который «“любит” называть сам себя» 18, и повторы названия города, и его топографические приметы (в четвёртой стро-фе упоминается, например, река Цна), и мифологически окрашен-ные реалии. Б. М. Эйхенбаум указал на значимые для лермонтовской поэмы признаки комического стиля: «Простой анекдот из жизни уланов в Тамбове превращён в целую новеллу — с подробными описаниями быта, наружности, с характеристикой героя и т. д.» 19. И быт, и герои с их наружностью и характеристиками действительно будто вырас-тают из бытового анекдота, привязанного к конкретному месту и развернувшегося в новеллу как раз благодаря этому месту; при этом «Тамбовская казначейша» сохранила жанровое ядро анекдота: предметом повествования оказалось чисто анекдотическое проис-шествие, столь же сугубо анекдотическим выглядит и финал поэмы, подчинённый закону пуанты 20. Прошу послушать эту сказку! Её нежданную развязку Одобрите, быть может, вы Склоненьем лёгким головы. [II, 411] Ср.: «“Тамбовская казначейша” должна была восприниматься читателями, как ещё одна обработка анекдотического сюжета» 21. Причём не просто анекдотического сюжета, но сюжета анекдоти-ческой сказки, узнаваемой по «комической направленности, заост-ренности, парадоксальности» и выстроенной, как «серия коротких эпизодов» 22. Однако «характер и глубина» подобной обработки мог-ли существенно отличаться и приводить «к различным результа-там» 23. Отношение читателей к рассказываемой «сказке», развяз-ка которой придаёт ей черты генетически связанной с анекдотом новеллы 24, предполагается столь же лёгким, что и склоненье головы. Вдруг оживился круг дворянский, Губернских дев нельзя узнать, — Пришло известье: полк уланский В Тамбове будет зимовать. [II, 412] К числу «общих мест», на которые опирается «семиотика» про-винциального города 25, относится представление, что в провинци-альном мире «нет событий», так что время «кажется почти остано-вившимся» 26. Провинциальная топика включает в себя и представ-ление о контрасте бессобытийного существования «…с тем оживлением, с той возможностью и ожиданием любовных интриг, которые военные вносят в провинциальную жизнь» 27. Понятно, по-чему пришедшее в Тамбов известие порождает у губернских дев меч-ты о радостных переменах в их скучной жизни. Уланы, ах! такие хваты… Полковник, верно неженатый, А уж бригадный генерал, Конечно, даст блестящий бал! [II, 412] Тамбов как место действия наделён в поэме женскими чертами; феминизация городского пространства выступает здесь формой его мифологизации. Въезд в город уланского полка воспринимается, как завоевание города-женщины, жаждущего, чтобы его поскорее покорили. Услыша ласковое ржанье Желанных вороных коней, Чьё сердце, полное вниманья, Тут не запрыгало сильней? [II, 413] Между тем и полковник, и генерал, и вообще уланы остаются в стороне от движения сюжета; не оправдывается и предположение насчёт блестящего бала. В центре интриги оказывается тривиаль-ная, казалось бы, ситуация любовного треугольника, получающая нетривиальную интерпретацию. Взаимоотношения героев поэмы, казначея Бобковского, его жены и улана Гарина, соответствуют, как выясняется, не столько шаблонной фабульной схеме, сколько при-роде мифологического места, каким предстаёт провинциальный Тамбов. В «Тамбовской казначейше» ощутимым становится харак-терное для провинции «…“давление” места на сценарии и на роли, то есть давление места на сюжет» 28. Герои поэмы проходят испы-тание местом; так проверяется их тождество роли, привычной для избранного ими или уготованного им жизненного сценария. Уделом и главным занятием казначея, названного «врагом тру-дов полезных», была карточная игра. От юных лет с казённой суммой Он жил как с собственной казной. В пучинах сумрачных расчёта Блуждать была ему охота, И потому он был игрок (Его единственный порок). [II, 414] Шулерство служит источником доходов казначея, чьи действия превращают азартную игру в подобие опустошающей всё вокруг эпидемии 29. Его краплёные колоды Не раз невинные доходы С индеек, масла и овса Вдруг пожирали в полчаса. [II, 414] Жене казначея, Авдотье Николавне, была предназначена, по за-мыслу мужа-игрока, особая роль в его сумрачных расчётах: Предав ей таинства науки, Как бросить вздох иль томный взор, Чтоб легче влюбчивый понтёр Не разглядел проворной штуки, Меж тем догадливый старик С глаз не спускал её на миг. [II, 415] Казначей потому и делает красавицу-жену важным элементом своего шулерского плана 30, что видит в ней часть принадлежащего ему имущества и приравнивает к дорогой вещи, которой может рас-поряжаться по своему усмотрению. Её ценил он тысяч во сто, Хотя держал довольно просто И не выписывал чепцов Ей из столичных городов. [II, 415] Однако роль, отведённая казначеем супруге, противоречит её природному предназначению, которому и суждено реализоваться, когда тамбовские дамы услышали, наконец, ласковое ржанье: Казалося, для нежной страсти Она родилась. [II, 415] Гарин выведен в поэме как тип повесы, чьи первые уже шаги в Там-бове вполне оправдывают присущую уланам репутацию поко-рителей женских сердец; прежде всего он озабочен поиском лю-бовной забавы. Спешил о редкостях Тамбова Он у трактирщика узнать. Но занял более всего Мысль беспокойную его Рассказ о молодой соседке. [II, 418] Мифологическому месту, где главной редкостью оказывается молодая соседка повесыулана, соответствует в «Тамбовской казна-чейше» мифологизирующая функция топонимов. Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». [II, 411] В мифологической топографии Тамбова трактир «Московский» (он же и гостиница «Московская») 31 наделяется значением, диктуе-мым его говорящим названием: он замещает в русском провинци-альном пространстве столичный город 32. Не случайно именно пер-вый из двух трактиров играет в поэме важную для её сюжета роль в смысле оппозиции «столица- провинция». Гарин, поселившись в этом трактире, словно метонимически совмещается со столичным локусом, диктующим герою жанр и стиль поведения 33. Дом казначея, что существенно для развития событий, распола-гался как раз «Против гостиницы “Московской”, / Притона буй-ных усачей» (II, 413). Гарин же, которого так тронула участь моло-дой соседки, «В трактире номер занимал / Окно в окно с её убор-ной» (II, 416). Расположение двух локусов — трактира-гостиницы и дома ка-значея — актуализирует свойственное окну значение «опасного входа в дом» 34; взгляд из окна в окно приобретает в поэме мета-форический смысл вторжения столицы в провинцию. Знамена-тельно, что описание дома Бобковского как раз и фиксирует в его лишённом столичного блеска облике признаки провинциаль-ного локуса. Меж двух облупленных колонн Держался кое-как балкон. На кровле треснувшие доски Зелёным мохом поросли; Зато пред окнами цвели Четыре стриженых берёзки Взамен гардин и пышных стор, Невинной роскоши убор. [II, 414] И видимые следы начавшегося разрушения дома, и цветущие бе-резки, символ не порабощённой человеком природы, служат зна-ками разрушающейся семейной жизни казначея, давно треснув-шей и готовой, подобно кое-как державшемуся балкону, внезапно обрушиться, дав выход той самой нежной страсти, для которой ка-значейша родилась. Переодевание выглядит со стороны Гарина, же-лающего вызвать интерес к себе у жены казначея, воинской хит-ростью — способом проникновения на чужую территорию. К окну поспешно он садится, Надев персидский архалук; В устах его едва дымится Узорный бисерный чубук. [II, 418] Улан наблюдает за казначейшей из окна гостиницы, как воен-ный наблюдает за действиями и перемещениями противника, ко-торого собирается пленить: …в две недели / Наш Гарин твёрдо мог узнать, / Когда она встаёт с постели, / Пьёт с мужем чай, идёт гу-лять (II, 420). Из окна гостиницы Гарин смотрит на казначейшу ещё и как при-езжий из столицы 35, функция и репутация которого совпадают в провинциальном мире с функцией и репутацией военных. Для ти-пичной героини-провинциалки «…чуждый провинциальной среде герой имеет непреодолимое очарование загадочности» 36; поведение Гарина, преследующего казначейшу даже «в церкви» и бросающе-го на неё «испытующие взгляды» (II, 420), производит сходный эф-фект: «Улан большое впечатленье / На казначейшу произвёл / Сво-ею странностью» (II, 421). Гарин, этот «идеал девиц», имевший «взор пылкий, ус довольно чёрный» (II, 416), изображён у Лермонтова и как «обыкновенный фат» 37, и как пародия на героя лирической поэмы с её «серьёзным стилем» 38. Строй мыслей у него, естественно, не такой высокий, как у героя, пародийным отражением которого он служит. Но время шло. «Пора к развязке! — Так говорил любовник мой. — Вздыхают молча только в сказке, А я не сказочный герой». [II, 421] Но и «тамбовская красотка», чего не скрывает повествователь, «Ценить умела уж усы» (II, 416). Не на шутку увлечённая уланом, она ведёт себя с ним, как провинциальная жеманница. Она, в ответ на нежный шёпот, Немой восторг спеша сокрыть, Невинной дружбы тяжкий опыт Ему решилась предложить — Таков обычай деревенский! [II, 423] Хотя в действительности «Ей дома целу ночь всё снилось / Бря-цанье сабли или шпор» (II, 424). Наяву же следует внезапное проникновение Гарина внутрь до-ма, несущее в себе явный эротический смысл 39, вполне отвечаю-щий содержанию снов казначейши: «Я здесь — на всё решился я… / Тебе я предан… ты моя!» (II, 425). Стремясь ускорить развязку и военным натиском завоевать ка-значейшу, уже подготовленную, как ему кажется, к такому пово-роту событий, Гарин, столкнувшись с капризами, вынужден изме-нить стиль поведения. Ср.: Он не ходил тропой избитой, Свой путь умея пролагать; Не делал страстных изъяснений, Не становился на колени… [II, 417] Но в эпизоде с казначейшей: Штаб-ротмистр преклонил колени И молит жалобно; как вдруг Дверь настежь — и в дверях супруг. [II, 426] Неожиданное явление супруга, заставшего его в столь вырази-тельной позе, делает, как представляется улану, неизбежной ду-эль — типичный выход из типичной ситуации. Дома пули И пистолеты снарядил, Присел — и трубку закурил. [II, 426] Но оскорблённый муж, будучи игроком, посылает Гарину пригла-шение «на вистик» (II, 426); выбор карт как оружия в поединке с со-перником усиливает роль непредсказуемости и в судьбе героев, и в судьбе сюжета поэмы 40, приближая и развязку, чаемую Гариным, и не-жданную развязку всей истории. Привыкший к роли провинциально-го демона, уверенного в своём шулерском могуществе 41, казначей, не-объяснимо проигрывая всё «дотла» (II, 429), уподобляется анекдоти-ческому глупцу. Ср.: анекдотические сказки «о “глупых” жителях определённой местности», чьи «алогичные, абсурдные действия ино-гда приводят к разрушительным последствиям» 42: «Он взбесился — / И проиграл свой старый дом / И всё, что в нём или при нём» (II, 429). Непостижимым «злодейством», возможные последствия кото-рого вызывают у окружающих «страх» и «ужас», выглядит его просьба «Лишь талью прометнуть одну, / Но с тем, чтоб отыграть именье / Иль “проиграть уж и жену”» (II, 430). Трактовка эпизода, в котором видят обычно «…трагические по-ползновения быта — превращение живого человека в вещь, кото-рую можно проиграть в карты» 43, упускает из виду комический стиль поэмы. В соответствии с этим стилем казначей именно таким демоническим способом посылает вызов судьбе, желая вновь испытать свою силу игрока, привычно полагавшегося на томный взор, который посвящённая в таинства науки супруга бросала на влюб-чивого понтёра. Улан один прехладнокровно К нему подходит. «Очень рад, — Он говорит, — пускай шумят, Мы дело кончим полюбовно, Но только чур не плутовать — Иначе вам несдобровать!» [II, 430] Гарин и в самом деле ведёт себя, как не сказочный герой. Разу-меется, казначей берётся за игру отнюдь «не ради чести жены» 44, которую он оценивает тысяч во сто, но ведь и Гарина честь жен-щины, благосклонности которой он добивается, не слишком забо-тит, почему он и принимает условия казначея, решив кончить дело полюбовно. В результате оба соперника, втягиваясь в карточный по-единок, лишаются, что было типично для дуэли, «собственной во-ли» и превращаются «в игрушки и автоматы» 45, управляемые слу-чаем, или роком. Недолго битва продолжалась; Улан отчаянно играл; Над стариком судьба смеялась — И жребий выпал… час настал… [II, 431] Если поведение казначея оборачивается самоодурачиванием и выглядит абсурдным казусом 46, то улану удачно выпавший жребий приносит желанный трофей. Её в охапку Схватив, с добычей дорогой, Забыв расчёты, саблю, шапку, Улан отправился домой. [II, 431] Гаринской добычей становится не только казначейша, но и «го-род сонный» (II, 419), не предполагавший, что поступок улана так оживит бессобытийную провинциальную жизнь: «Поутру вестию забавной / Смущён был город благонравный» (II, 431). Так образ реального города, где Гарину удалась роль завоевателя и приезже-го из столицы, обнаруживает свойства мифологического места, скрытое и явное «давление» которого довелось испытать на себе и героям поэмы, и её сюжету: «И вот конец печальной были, / Иль сказки — выражусь прямей» (II, 432). Рассказанная в поэме история оказывается «сказкой», то есть выдумкой, причём сказкой анекдотической; правда, не только быль, но и анекдот претендует, как известно, «…на действительность рас-сказываемого случая» 47. Признайтесь, вы меня бранили? Вы ждали действия? страстей? Повсюду нынче ищут драмы, Все просят крови — даже дамы. [II, 432] Однако «сказка» не знает ни «страстей», ни «драмы», ни «кро-ви»; к тому же читатели были предупреждены, что им предстоит выслушать именно «сказку». События, составившие её сюжет, по-тому и привели к нежданной развязке, что развернулись в мифоло-гизированном пространстве провинциального города, словно самой судьбой и выпавшим ему жребием предназначенного для того, что-бы подобная анекдотическая история именно в таком славном го-родке и произошла. Примечания 1. Пумпянский Л. В. Лермонтов // Пумпянский Л. В. Классическая тра-диция: Собр. трудов по ист. русск. лит. М., 2000. С. 612. 2. Там же. С. 630. 3. Ср.: «“Провинцией” в полном смысле этого слова в русской литературе является именно провинциальный город…» (Казари Р. Русский провинциальный город в литературе XIX в. Парадигма и варианты // Русская провинция: миф — текст — реальность. М.; СПб., 2000. С. 164). 4. Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. 3-е изд. Л., 1989. Т. 2. Стихотворения и поэмы. С. 411. Далее ссылки на это издание приво-дятся в тексте с указанием тома и страниц. 5. Белоусов А. Ф. Символика захолустья (обозначение российского про-винциального города) // Геопанорама русской культуры: Провинция и её локальные тексты. М., 2004. С. 460–461. 6. Об истории публикации и истории текста «Тамбовской казначейши», подвергшегося цензурным искажениям и редакторской правке, см. подр. примеч. Э. Э. Найдича (Лермонтов М. Ю. Указ. соч. 2. С. 643–644). 7. Белоусов А. Ф. Символика захолустья (обозначение российского про-винциального города). С. 458. 8. Белоусов А. Ф. Художественная топонимия российской провинции: к интерпретации романа «Город Эн» // Первые Добычинские чтения. Даугавпилс. 1991. С. 9. 9. Серман И. З. Михаил Лермонтов: Жизнь в литературе: 1836–1841. 2-е изд. М., 2003. С. 210. 10. Понятие «“территориальные” тексты русской литературы» исполь-зуется в статье: Цивьян Т. В. Интерьер петербургского пространства в «Пи-ковой даме» Пушкина // Slavica tergestina: Художественный текст и его гео-культурные стратификации. Trieste. 2000. С. 191. 11. Цитируется перевод написанного по-французски письма Лермонто-ва М. А. Лопухиной от 15 февраля 1838 г. (Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. Л, 1981. Т. IV. С. 408). 12. Лермонтов М. Ю. в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 308. 13. Строганов М. В. Две заметки о локальных текстах // Геопанорама русской культуры: Провинция и её локальные тексты. М., 2004. С. 483. 14. См.: Строганов М. В. А была ли провинция? Может, провинции-то и не было? // Отечественные записки. 2006. № 5. С. 240. 15. Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953. Т. III. С. 57. 16. Строганов М. В. Две заметки о локальных текстах. С. 484. 17. Там же. 18. Цивьян Т. В. Указ. соч. С. 192. 19. Эйхенбаум Б. М. Лермонтов: Опыт историко-литературной оценки // Эйхенбаум Б. М. О литературе: Работы разных лет. М., 1987. С. 245. 20. «Мгновенное переключение в финале эмоционально-психологиче-ских регистров и есть закон пуанты в анекдоте» (Курганов Е. Анекдот как жанр. СПб., 1997. С. 31). 21. Серман И. З. Указ. соч. С. 211. 22. Мелетинский Е. М. Историческая поэтика новеллы. М., 1990. С. 19. 23. [Белоусов А. Ф.] От составителя // Учебный материал по теории литературы: Жанры словесного текста: Анекдот. Таллинн, 1989. С. 7. 24. См.: Мелетинский Е. М. Указ. соч. С. 18–29. 25. Клубкова Т., Клубков П. Русский провинциальный город: стереотипы и реальность // Отечественные записки. 2006. № 5. С. 262. 26. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 396. 27. Казари Р. Провинциальная пустыня. Военные в провинции в русской литературе XIX в. // Русская провинция: миф — текст — реальность. М.; СПб., 2000. С. 172. 28. Цивьян Т. В. [Выступление] // Провинция: поведенческие сценарии и культурные роли. Материалы «Круглого стола». М., 2000. С. 9 (курсив цит. авт.). 29. Ср.: «Нечестная игра сопутствовала азартным играм с самого начала их распространения. Однако в 30–40-е гг. она превратилась в подлинную эпидемию» (Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). СПб., 1994. С. 159). 30. Ср. изображение в неоконченной повести <«Штосс»> (1841) карточ-ной игры художника Лугина с привидением-старичком, вместе с которым является призрак чудной красавицы; «минутного взгляда» на неё «было бы довольно, чтобы заставить его проиграть душу» (Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4 т. Л., 1981. Т. IV. С. 331). 31. «Трактиры представляли собой относительно дешёвые рестораны, не-редко объединённые с гостиницей» (Федосюк Ю. А. Что непонятно у клас-сиков, или Энциклопедия русского быта XIX века. М., 2001. С. 227). 32. Москва как «“естественная” столица русской земли» сохраняет и по-сле переноса столицы в Петербург «статус “столичного города”» (Щу-кин В. Г. Российский гений 33. 34. 35. 36. 37. 38. 39. 40. 41. 42. 43. 44. 45. 46. 47. просвещения. Исследования в области мифо-поэтики и истории идей. М., 2007. С. 510, 522). См. о связи места и поведения и о метонимическом совмещении че-ловека с местом в кн.: Щукин В. Г. Указ. соч. С. 182–184, 467. Цивьян Т. Указ. соч. С. 195. Устойчивый мотив «столичный житель в провинции или, говоря ци-татным языком, приезжий из столицы» «…касается распространённого в литературе типа взаимодействия мужского и женского персонажей» (Строганова Е. Н. Провинциалы и провинциалки в русской литературе XIX века // «Во глубине России…»: Статьи и материалы о русской провин-ции. Курск, 2005. С. 40). Там же. Кормилов С. И. Поэзия М. Ю. Лермонтова. М., 2000. С. 104. Эйхенбаум Б. М. Указ. соч. С. 245. Мотив проникновения внутрь дома может быть интерпретирован как вариация мотива проникновения мужчины-завоевателя внутрь города, приобретшего в литературе и народной культуре эротическую семантику. См.: Неклюдов С. Ю. «Сдаётся пылкий Шлиппенбах» (К истории одной ме-тафоры) // POLUTROPON: К 70летию В. Н. Топорова. М., 1998. С. 722–723. Ср. Лотман Ю. М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т. II. Таллинн, 1992. С. 404. Нечистая игра в карты считалась бесовской наукой. См.: Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крёстная сила. СПб., 1994. С. 9–10. Мелетинский Е. М. Указ. соч. С. 19. Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. М.; Л., 1964. С. 90. Ср.: Лермонто-ву «удалось показать драматизм обыденной жизни», где происходит пре-вращение «человека в вещь» (Мануйлов В. А. «Тамбовская казначейша» // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 561). Кормилов С. И. Указ. соч. С. 104. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. СПб., 1994. С. 175. Ср.: Мелетинский Е. М. Указ. соч. С. 27. Курганов Е. Указ. соч. СПб., 1997. С. 10. А. И. Глухов Из книги «Эпическая поэзия М. Ю. Лермонтова» Поиски идеала в прошлом и его поэтизация имели у поэта живую связь с художественным познанием современной ему русской действительности. Эта связь была закономерной, потому что «прошедшее» и «настоящее» осмыслялись Лермонтовым в их эстетической контрастности. Постигая идеальные начала жизни в прошлом, он в то же время всё больше углублялся в реалистический анализ русской действительности; прошлое и современное в истории России, как антиподы, постоянно сталкивались в творческом сознании поэта («Бородино», «Песня», «Сказка для детей»), побуждая его к интенсивным поискам идеала, с одной стороны, и критике современной России — с другой. Такое художественное исследование дворянско-чиновничьей жизни в её обыденных и в то же время типических проявлениях представляет собой стихотворная повесть «Тамбовская казначейша» (1838), в которой отразился процесс дальнейшего развития реализма в эпической поэзии Лермонтова. Обратившись к изображению современной дворянской России, поэт снова продолжил творческую линию «Сашки», обнаружившего различные грани лермонтовского реализма. В стихотворном романе он предстал прежде всего как реализм психологический, а в «Тамбовской казначейше» было развито главным образом его бытовое начало, с одной стороны, и критико-сатирическое начало, — с другой. В этом процессе развития отразилось возросшее влияние на Лермонтова поэтики и стилистики гоголевского реализма. Поэт продолжал пушкинские реалистические традиции («Евгений Онегин»), о чём он открыто говорит в своём посвящении к повести. Кроме того, в повести ощутима связь с шуточными поэмами Пушкина — «Графом Нулиным» и «Домиком в Коломне». Но Лермонтов идёт дальше и разрабатывает жанр социально-бытовой повести в стихах. В центре её находится описание быта тамбовского дворянства и чиновничества, городских нравов и взаимоотношений героя с общественной средой. Этому содержанию повести соответствует и жанровая форма: преимущественно эпический способ типизации, аналитический аспект изображения, принцип обрисовки героя в процессе его взаимодействия и конфликта со средой. Лермонтов вполне овладел в «Тамбовской казначейше» пушкинской манерой непринуждённого, шутливоиронического рассказа, используя обличительные тенденции иронического стиля. Однако, как справедливо замечает У. Р. Фохт, в отличие от пушкинских поэм, в «Тамбовской казначейше» «трактовка изображаемого даётся в более острых сатирических тонах и завершается драматической ситуацией» 1. Пушкину была свойственна по преимуществу лёгкая, игривая ирония, сочетающаяся нередко с шуткой, что являлось «отражением более уравновешенного, более спокойного отношения к жизни». У Лермонтова она чаще всего пропитана едким сарказмом, выражает критически-насмешливый взгляд на окружающую действительность, становясь стилистическим средством лермонтовской сатиры («Сашка», «Тамбовская казначейша»). В этом отношении иронический стиль Лермонтова ближе стоит к гоголевскому, и неслучайно его смех исполнен той же грусти и печали. <…> Подобно Гоголю («Миргород», «Ревизор») Лермонтов положил в основу сюжета «Тамбовской казначейши» анекдо-тическое, почти нелепое происшествие — проигрыш в карты местным казначеем Бобковским своей жены. Однако анекдо-тичность происшествия привлекла автора не сама по себе, а как средство сатирического обличения низменных крепост-нических нравов дворянско-чиновничьего общества. Описан-ный в повести чудовищный случай, по всей вероятности, имел место в действительности, что подтверждается биографиче-скими изысканиями П. А. Висковатова. Поэт как бы под-вергает художественному исследованию социально-бытовую среду и нравы города в целях выявления их ложной и про-тивоестественной моральной сущности. В соответствии с та-кой целью в повести широко развёртывается экспозиция, насыщенная бытовым, общественно-нравственным и в то же время обличительным содержанием. Оружием сатирическо-го обличения здесь выступают главным образом лермонтов-ская ирония и сарказм, в связи с чем и сама авторская мане-ра повествования приобрела ироническую форму. Используя слова, наименования возвышенного стиля (Московский, Бер-лин, славный), автор описывает в тоне похвалы и восхище-ния то, что на самом деле оставляет удручающее впечатление. Ввиду этого получается комическое несоответствие между восторженным тоном описания и тем, что изображено без всяких прикрас в своей невзрачности и мизерности. Именно такая стилевая манера обнаруживается в описании города: Там два трактира есть, один Московский, а другой Берлин… Короче, славный городок 2. [2, 21] Отмеченное комическое противоречие способствует разоб-лачению убожества и невзрачности провинциального городка, ибо своей интонацией автор как бы акцентирует на них вни-мание и благодаря этому показывает в более выпуклом виде. Данная форма повествования созвучна гоголевской ирони-ческой манере, например, в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»: «Если будете подходить к площади, то, верно, на время остановитесь по-любоваться видом: на ней находится лужа, удивительная лужа!..». Нравственный мир и быт дворянства и чинов-ничества показаны в экспозиции главным образом через их отношение к внезапному событию — прибытию в город на зимовку уланского полка. Это ничтожное само по себе собы-тие всколыхнуло сонный город и подняло на поверхность бытия всё то, что до сих пор таилось нераскрывшимся, и, соответствуя мизерности городских нравов, способствовало их раскрытию именно как ничтожных и пошлых. Обнаруже-нию низменности, пошлости интересов и желаний обитателей города служат здесь и средства иронического стиля: автор с подъёмом и даже торжественностью рассказывает о волне-ниях Тамбова как о чрезвычайных и достойных внимания, но в его конкретном описании они на самом деле предстают пошлыми и комическими («Пришли в раздумья: сабли, шпоры, Беда для крашеных полов…»). Этой же обличительной цели служат в повести и некоторые портретные детали в описании «девиц»: автор нарочито показывает в их внешнем облике ко-мически-безобразные черты вроде «опухших глаз». Такие приёмы создания сатирического образа широко использова-лись Гоголем в «Миргороде» (образы Ивана Ивановича, Ива-на Никифоровича), а позднее в «Мёртвых душах». Это сви-детельствовало о типологической близости творчества двух великих писателей эпохи. На фоне общей сатирической картины быта и нравов го-рода Тамбова рисуется типическая фигура казначея Бобковского как порождение этого неестественного, извращённого дворянскочиновничьего мира. В обрисовке образа Бобковского ощущаются антропологическое и социологическое на-чала, свойственные в их внутренней противоречивости реа-листическому мировоззрению и методу Лермонтова. В част-ности, герой трактуется как личность, в которой всё природ-ное, естественное оказалось подавленным ложными обществен-но-сословными отношениями, низменной средой, и поэтому он предстаёт в повести с извращённым нравственным обли-ком, носителем сословных предрассудков, склонностей и при-вычек («Он был врагом трудов полезных», «Иуда», склонный к «злодейству»). Едва ли справедливо мнение, что «сюжет, герои… не главное в произведении». Это можно утверждать, например, относительно шуточной поэмы Пушкина «Домик в Коломне». А «Тамбовская казначейша» — сатирическая повесть, в которой автор затронул общественную проблему личной свободы женщины, существа наиболее бесправного и униженного в крепостническом обществе. Типические черты этого общества: паразитизм, казнокрадство, стяжательство, антигуманизм — и воплотил Лермонтов в образе старого каз-начея. Поэтому он играет в произведении важную идейно-композиционную роль. В раскрытии этого образа автор идёт, подобно Гоголю, от описания дома героя, где предметные де-тали, обладая физиономичностью, верно передают индивидуаль-ный облик персонажа. Так, дом казначея нарочито изображён старым, невзрачным, близким к разрушению: Меж двух облупленных колонн Держался кое-как балкон… [2, 24] Соотношение с невзрачными и старыми предметами спо-собствует раскрытию омертвелости души стяжателя и скуп-ца Бобковского. Наряду с этими приёмами в повести исполь-зована авторская обобщённая характеристика поведения и образа жизни казначея, сотканная из иронических и саркасти-ческих красок, и под пером поэта старый казначей — «враг» честного труда и картёжный аферист — вырастает до злове-щей, гиперболической фигуры. Сатирическая заострённость характеристики персонажа ещё больше усиливается благода-ря характерному для лермонтовского творчества (роман «Сашка») соединению в языке автораповествователя слов и выражений контрастных стилистических систем: с одной стороны, книжные и возвышенные слова, имеющие метафо-рическое значение (трибун, гроза, воспитатель), а с другой, — слова противоположного, «низкого» стилевого ряда — эле-менты разговорной народной речи (удальцов, сынков) и даже просторечия (матушек, пожирали) («Трибун тамбовских удаль-цов…»). Кроме того, поэт применяет и элементы гротескной формы изображения: в сцене карточного поединка Лермонтов карикатурно заостряет портретную зарисовку героя, выделяя описание лба, рта и рук, и создаёт безобразную фигуру каз-начея как чудовищного существа с колодой карт в руках («Огромный лоб… Улыбкой вытянутый рот, И две руки с колодой…»). Элементы гротеска обнаруживаются и в изобра-жении уездного предводителя дворянства («Весь спрятан в галстук…»). Таким образом, Бобковский и весь «блестящий круг тамбовский» изображены в мрачных, низменно-прозаи-ческих тонах и сатирическом плане. Несколько в другом плане рисуются образы Авдотьи Ни-колаевны, жены казначея, и ротмистра Гарина. Думается, ошибочна мысль о том, что Лермонтов «останавливает внима-ние не на драматизме судьбы» героини, а лишь на изображе-нии её характера. В композиции повести образ казначейши служит не только раскрытию сущности характера Бобковского, но выполняет и самостоятельную идейную функцию. Иронически-юмористическая окрашенность «Тамбовской каз-начейши» не помешала автору поставить важную проблему личной свободы женщины в условиях провинциального дворянско-крепостнического общества с его домостроевскими порядками в семейном быту. Дуня вызывает у поэта сочув-ствие как человеческая личность, в связи с чем её образ полу-чает лирическую окрашенность и рисуется — в отличие от Бобковского и его круга — в радужных тонах. Поэт восхи-щен физической красотой героини, но описывает её с какой-то весёлой и добродушной усмешкой, как бы подтрунивая над своей «тамбовской красоткой» и одновременно иронизи-руя над романтической стилистикой («А перламутровые зуб-ки, А голос сладкий, как мечта»). Портретная зарисовка ге-роини характеризует её как женщину, созданную природой для любви, для «нежной страсти». Однако её «настоящая природа» подавлялась противоестественными семейно-бытовыми отношениями в обществе («А что, скажите, за предмет Для страсти муж, который сед?»). Изображая драматическую судьбу казначейши, Лермонтов акцентировал внимание на противоречиях человеческой натуры и окружающего дворянско-чиновничьего общества. Своё сочувствие героине Лермон-тов выражает главным образом в лирической форме. Переходя к повествованию об Авдотье Николаевне и Гарине, автор всё чаще пользуется лирическими обращениями к читателю, передающими его известную близость к своим героям («Впро-чем я отчасти Поклонник голубых очей…»). Усиливающаяся стихия лиризма, авторские отступления, возвышенный пред-мет лирических излияний, наконец, стиховая форма — всё это выражало в «Тамбовской казначейше» — наряду с основ-ным «повестным» — поэмное жанровое начало. Завершая экспозицию повести, Лермонтов, наконец, зна-комит читателя и с штабротмистром Гариным. Его образ раскрывается при помощи портретных зарисовок и авторской обобщённой характеристики его поведения и образа жизни. Детали портрета воссоздают красивую внешность улана: Взор пылкий, ус довольно чёрный: Короче, идеал девиц… [2, 27] В полной гармонии с внешним обликом героя находится и его внутренний мир, изображённый в своих как положи-тельных, так и комически-прозаических проявлениях. Ещё не подавленное совсем природное начало его личности про-являлось в беспечной жизни чувствами, любовью, опош-ляемыми в мире Бобковских, что неизбежно коснулось и его. С одной стороны, Гарин обрисован как разбитной малый, повеса и волокита. Это и внесло в обобщённую характеристи-ку его образа жизни юмористическую струю («С тех пор да-рами провиденья Как птица божия он жил…»). Но с другой стороны, он предстаёт в повести и как удалой, добрый и чест-ный офицер («Был добр и честен, но шутя»), «странная» и неза-висимая личность. Эти свойства характера персонажа особен-но отчётливо выявляются посредством авторской обобщённой характеристики его поступков и действий. Данная в ней поэтизация героя производится не романтическими средствами, а наоборот: ведя повествование в юмористическисниженном стиле, автор акцентирует внимание на комически-озорных и в то же время необычных, дерзких поступках улана («Бы-вало, в деле, под картечью…»). В этом же плане поэтизации, так сказать, «от противного» автор ироническим образом от-теняет в облике улана «странные», демонические черты («Его лицо озарено: Как мрачно, холодно оно!»). Сочетание в изобра-жении Гарина демонического (мрачность, проницательность «могучего взора», пренебрежение церковными обрядами) и низменно-комического возбуждает у читателя весёлую ус-мешку. Думается, что в образе Гарина сказалась в известной мере развивавшаяся у Лермонтова от «Сашки» к «Сказке для детей» тенденция к ироническому снижению демонического героя. Но, вместе с тем, это не лишило лермонтовского Га-рина привлекательного ореола уланской удали и молодце-ватости. Его «уланская» незаурядность импонирует автору-гусару, и поэтому он сближает себя со своим героем («Я вмес-те часто с ним бывал»). Думается, не случаен тот факт, что образ удалого гусара занимает заметное место в творчестве Лермонтова («Гусар», «К. Н. Бухарову», «Монго»). Атмосфера гусарской (уланской) весёлости и бесшабашности была зна-кома и близка автору, что подтверждается и лирическим от-ступлением «О, скоро ль мне придётся снова». Это обстоя-тельство объясняет нам, почему Гарин в морально-бытовом плане противопоставлен в повести «кругу тамбовскому»: герой Лермонтова противостоит этому миру своекорыстия и стяжательства своей уланской беспечностью, бескорыстием, отсутствием «расчёта». Эти черты его характера полнее обна-ружат себя в процессе развития действия «Тамбовской каз-начейши». В ней определились две сюжетные линии: общест-венно-бытовая, развёртывающая конфликт между уланом и каз-начеем Бобковским, за которым стоял весь «круг тамбовский». Другая линия — интимно-любовная, раскрывающая личные взаимоотношения Гарина и Дуни и обнажающая характер героя с новой стороны. По мере развития данной сюжетной линии волокитство улана постепенно сменилось чувством любви к милой казначейше, — героев сблизил общий для них «немой», но «чудесный язык» любви, что утверждается в авторском отступлении, навеянном их чувствами и пере-живаниями. Язык любви, язык чудесный, Одной лишь юности известный… [2, 30] Это «чудесное» чувство Лермонтовым утверждается как высокая моральная ценность человеческой жизни. Поэтому любовь Гарина и Авдотьи Николаевны изображается в какой-то мере в противовес ложному характеру нравственной жиз-ни и интимных отношений в дворянскочиновничьем кругу. По словам автора, здесь «забыт любви волшебный царь; давно остыл его алтарь», в мире Бобковских поклонялись только «идолу» денег, собственности и богатства. Повествование об отношениях Гарина и Дуни проникнуто лирическим участием автора, но и одновременно искрится добродушной иронией и весёлым юмором. В связи с этим оно приобретает характер непринуждённого юмористического рас-сказа, перебиваемого лирическими отступлениями, авторскими обращениями к друзьям и читателю, которые воссоздают образ самого автора-рассказчика. Сочувствуя своим героям, он рассказывает о них, как бы подтрунивая над их отноше-ниями и глядя глазами человека, снявшего с любви роман-тический ореол. В результате этого в изображении чувств героев доминирует сниженноюмористическая тенденция, которая переплетается с возвышенной, выражающейся в ли-рических отступлениях. Их своеобразные переливы наблю-даются на протяжении всей повести. Интимнолюбовная линия внутренне связана с общественно-бытовой линией сюжета, которая — в отличие от первой, по своему существу ирони-чески-юмористической, — развивается в комическисатириче-ском плане. Её кульминационной сценой является карточный поединок двух противников. Подойдя к ней, Лермонтов вдруг прервал своё повествование лирическим отступлением, в ко-тором он при помощи романтически-аллегорического образа молодого орла выразил свой положительный идеал свободной и естественной жизни («Там можно крылья развернуть, На вольный и роскошный путь!»). С высоты своего идеала Лер-монтов и подходит к сатирическому обличению быта и нравов дворянства и чиновничества. Нам представляется неприемле-мой точка зрения английского лермонтоведа Я. Лаврина, который подходит к оценке «злой иронии» Лермонтова, ис-ходя — в соответствии со своим психологическим методом исследования — из тезиса о его «внутренней раздвоенности» (гениальность, «легкомыслие»). По мнению исследователя, поэт «часто высказывал своё отвращение к той жизни, какой она виделась ему», по причине «своего явного легкомыслия». Самоочевидно, что такое понимание истоков лермонтовской сатиры является явно ошибочным. В карточном поединке казначея и улана по существу ре-шалась судьба человека, молодой женщины, ставшей вещью в мире Бобковских, в котором ощущались уже тогда и бур-жуазные веяния. Ошибочным является утверждение М. Т. Ефи-мовой, что поэт якобы иронизирует над «“драматизмом” поло-жения Авдотьи Николаевны» в финале повести 3. На самом деле характер изображения героини в кульминационной сцене не имеет ничего иронического. Наоборот, Лермонтов с сочув-ствием показывает драматизм положения казначейши, раз-рывающей семейные узы. «Этот эпизод, — пишет У. Р. Фохт, — раскрывает сильный характер героини, активно утверждаю-щей своё человеческое достоинство, — мотив, мало известный предшествовавшей литературе» 4. В сатирической и реалистической повести «Тамбовская казначейша» «освобождение» героем женщины-красавицы изображено не в романтически-мелодраматическом стиле, а в сниженно-прозаическом и комическом (героиня «освобождена» в результате карточной «битвы»). Такую развязку следует рассматривать, по верному замечанию С. Н. Дурылина, как реакцию на «модный» романтизм, на «мелодраматические фи-налы». Юмористическиироническому произведению не толь-ко свойственно, по утверждению Л. Гинзбург, «подвергать сомнению» и снижению высокое, романтическое, «но и воз-вышать низкое, поднимать какие-то новые пласты быта в об-ласть социальной проблематики и большой литературы» 5. Это тем более характерно для лермонтовского творчества, для Лермонтова, которому «вообще не свойственно было просто шутить», что и видно на примере «Тамбовской каз-начейши». В ней поэт не только шутит, но и сатирически обличает, решая проблему личности в сословно-крепостническом обществе, утверждает свой романтический идеал сво-бодной и естественной жизни. В связи с этим в повести органически сочетаются как сатирически-ироническое, так и лирическое начало: первое имеет отношение к обличению и осмеянию дворянско-чиновничьего общества, а второе к вос-созданию образа автора-рассказчика и утверждению его по-ложительного идеала. Теперь можно сделать вполне определённый вывод, что сатира Лермонтова, как и сатира Гоголя («Миргород», «Мерт-вые души»), вообще отличается непосредственным лирическим утверждением идеала, во имя которого даётся сатирическое изображение пошлого и комическибезобразного. Эта особен-ность лермонтовской сатиры обнаруживает себя в стихотворе-нии «Булевар», в романе «Сашка», в повести «Тамбовская казначейша». Однако, как и в «Сашке», основным средством сатирического изображения в «Тамбовской казначейше» яв-ляются ирония и сарказм, которыми поэт владеет блестяще. Элементы же гротескной формы, свойственной гоголевской сатире, встречаются у него, как и раньше, только эпизодиче-ски. Тем не менее, типологическая общность сатирического творчества Лермонтова и Гоголя обнаружилась теперь ещё более явственно. Реализм Лермонтова всё больше оснащался в своём раз-витии новыми средствами и формами реалистической поэтики и стиля, связывающими его с гоголевским «направлением» в русской литературе того времени. Во-первых, он обогатил-ся социально-бытовым анализом жизни дворянского общества, находящимся во взаимосвязи с психологическим анализом персонажей, духовно близких автору. Как и Гоголь, типиза-цию характеров поэт осуществлял преимущественно на пси-хологической и бытовой основе, проникая с этих сторон в мир дворянской жизни, в общественную сущность героев. Неслучайно в «Тамбовской казначейше» развёртывается сис-тема семейно-бытовых, нравственных и интимно-любовных отношений. И тем не менее следует всё же признать, что пси-хологическая доминанта реализма Лермонтова — по срав-нению с гоголевским реализмом, в котором превалировало социально-бытовое начало, — была («Сашка») и осталась («Ге-рой нашего времени», «Сказка для детей») преобладающей в его творчестве. Во-вторых, поэтика реализма Лермонтова ещё больше обогатилась формами сатирического обличения «гнусной расейской действительности». Сатира как принцип художественной типизации была свя-зана с закономерным движением русской литературы 30-х годов к демократизму и критическому реализму. Ярким выра-жением этого литературного процесса и явилось творчество Гоголя и Лермонтова, двух великих художников той эпохи. Соприкасаясь с сатирой автора «Ревизора» и «Мёртвых душ», Лермонтов вносил своим сатирическим творчеством весомый вклад в развитие направления критического реализма в рус-ской литературе. Примечания 1. Фохт У. Я. Лермонтов. Логика творчества. М.: Изд-во «Наука», 1975. С. 82. 2. Поэма М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша» цитируется по изд.: Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4-х т. Т. 2. Поэмы и повести в стихах. 1823–1841. М., «Худож. лит.», 1976. с указанием тома и стр. 3. См.: Ефимова М. Т. Реалистическая поэма Лермонтова «Тамбовская казначейша». Из истории литературной борьбы 30-х гг. XIX ст. // Научн. зап. Херсон. пед. ин-та, 1965. Вып. 6. С. 335–350; Ефимова М. Т. Традиции Пушкина в реалистических поэмах Лермонтова («Тамбовская казначейша» и «Сашка») // Пушкинский сборник. Псков.: Псковский пед. ин-т, 1962. С. 44–56. 4. Фохт У. Я. Лермонтов. Логика творчества. М.: Изд-во «Наука», 1975. С. 82. 5. Гинзбург Л. Я. Творческий путь Лермонтова. Л., «Худож лит.», 1940. С. 178.; О проблематике иронических поэм Лермонтова см.: Гинзбург Л. Я. Из книги о Лермонтове // Звезда, 1939. № 10–11. С. 269–290. В. Е. Андреев ЛИНИИ И КРАСКИ В ПОЭМЕ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА «ТАМБОВСКАЯ КАЗНАЧЕЙША» Поэма М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша» постоянно привлекает внимание литературоведов. В этой шуточной поэме, в центре которой находится бытовой анекдот, исследователи усматривают то участие Лермонтова в идейно-литературной борьбе 1830-х годов на стороне А. С. Пушкина (Э. Г. Герштейн) 1, то следование молодого поэта традиции нравоописательных поэм от сказок И. И. Дмитриева до «Домика в Коломне» и «Графа Нулина» А. С. Пушкина (В. А. Мануйлов) 2, то сатирическую поэму (А. И. Глухов) 3, то пародирование повести А. Шидловского «Пригожая казначейша» и рассказа Э. Т. А. Гофмана «Счастье игрока» (В. П. Пешков) 4, то пародирование «Песни про купца Калашникова», созданной чуть ранее (В. И. Коровин, С. И. Кормилов) 5, то пародирование романа «Евгений Онегин» (Л. В. Полякова) 6, то загадочное произведение М. Ю. Лермонтова, развивавшего творческие принципы А. С. Пушкина (Г. Б. Буянова) 7. Основным объектом наблюдения является превращение бытового анекдота, провинциальной истории в «сказку» или «печальную быль», ироническое обличение русского захолустья и пафос внимания Лермонтова к маленькому человеку, защита его человеческого достоинства. Вместе с тем поэма «Тамбовская казначейша» представляет интерес и в плане художественного своеобразия, особенностей изобразительной и выразительной манеры поэта, который совершенно замечательно проявил себя и как художник — живописец и график. Исследователи давно обратили внимание на связь произведений Лермонтова-поэта и Лермонтова-художника. Н. П. Пахомов отмечал: «Картины и рисунки Лермонтова (…) они не профессиональны, они грешат против многих правил живописного мастерства, но зато все они овеяны духом гениального Лермонтова, все они таят в себе какую-то только им присущую гамму красок, своеобразный аромат его восприятия природы, подлинные куски его зрительных впечатлений» 8. «Когда на них смотришь, яснее понимаешь степень взаимозависимости между Лермонтовым-художником и Лермонтовым-писателем» 9. Та же мысль читается в работе К. Н. Григорьян: «…рисунки и картины Лермонтова неразрывно связаны с его поэзией, объединены общностью мироощущения. Их источник — поэтический мир Лермонтова, тре-вожно-романтический, напряжённо-драматический характер его миросозерцания. (…) попытка при помощи отдельных штрихов, точно найденных линий создать зрительный образ драматической ситуации» 10. Предметом нашего размышления являются особенности живописной и графической изобразительности М. Ю. Лермонтова в поэме «Тамбовская казначейша», те линии, штрихи, композиции, цветовые решения, которые дополнительно придают шутливой поэме классика бесспорное обаяние, не увядающее с годами. В «Тамбовской казначейше» поэт придаёт большое значение линии. Образ линии горизонтальной и вертикальной, ровной и неровной занимает его воображение. Лермонтов нечасто писал городской ландшафт. Чаще — горы, ущелья, небо над горами, облака и тучи. В поэме «Сашка» зубчатыми неровными линиями описаны Москва и Симбирск (Кремль, гора, дома и кровли, соборы) в контрасте с Петербургом (пустое место, плоская линия Финского залива), что отвечает сложившемуся в трудах о Петербургском тексте представлению о Петербурге. Говоря о ландшафтном элементе природной сферы Петербурга, В. Н. Топоров подчёркивал наличие в нём «однообразия местности, ровности, отсутствии природных вертикальных ориентиров, открытости (простора), незаполненности (пустоты)» и других аспектов описания Петербурга 11. Если Петербург в поэме «Сашка» обозначен плоской линией Финского залива, то Москва обладает как горизонтальными линиями, так и вертикальными. В родстве с Москвой обладает таким же сочетанием линий и провинциальный Симбирск. В поэме «Тамбовская казначейша» таким же предстаёт перед нами и провинциальный Тамбов. Образ Москвы и образ провинциальных городов, следовательно, имеют сходные живописные черты. В ландшафте Тамбова линии трёх улиц призваны заместить все отсутствующие его красоты: здания, планировка улиц, архитектурные особенности зданий: Там есть три улицы прямые, И фонари, и мостовые… Там есть ещё четыре будки… 12 [2, 411] Линии дома казначея Бобковского нелепы, но всё-таки это не плоская линия, а вертикали, свидетельствующие о творчестве человека и творчестве природы: Давно был дом его построен; Хотя невзрачен, но спокоен; Меж двух облупленных колонн Держался кое-как балкон. На крыше треснувшие доски Зелёным мохом поросли; Зато перед окном цвели Четыре стриженых берёзки… [2, 413–414] В поэме Лермонтова «Сашка» находим близкое описание провинциального города, но ещё более ироническое. Без поэтического одушевления, напротив, иронически и снисходительно описан дом отца главного героя, который стоял На самой на горе против собора. И он дряхлел, заброшен без надзора, Вдоль стен колонны высились рядами, Как клетка, между них висел балкон… [2, 362] В строфе 58 описание города: Блистали кровли, трубы и потом Меж ними церковь с круглыми главами В строфе 59 добавлена в общую картину и Волга: Под глинистой утёсистой горой Катилася широкой пеленой Родная Волга, ровно, величаво… [2, 363] В картине провинциального городка линии величавой реки Волга находятся в соотношении или даже в гармонии с высокой горой, с домами и кровлями (кривые линии), вертикалями соборов и церквей. В картине Москвы (стр. 7) преобладают вертикали, изображающие Кремль, его башни («Москва, Москва! люблю тебя как сын… И этот Кремль зубчатый, безмятежный»), он будет также назван «столетним русским великаном» (стр. 7). И завершает эту картину: «упованье вольной поднебесной» (стр. 8). Многие строки «Сашки» находят отзвук и развитие в «Тамбовской казначейше». К ним относится и образ клетки, в которой линии горизонтальные накладываются на линии вертикальные, что создаёт жёсткое замкнутое пространство, противопоставленное свободе, «вольной поднебесной». В поэме «Тамбовская казначейша» образ клетки возникает при описании дома казначея Бобковского глазами штаб-ротмистра Гарина: линии перекрещены в прочное узилище для молодой дамы. «Бедняжка! — думает улан. Такой безжизненный болван Имеет право в этой клетке Тебя стеречь — и я, злодей, Не тронусь участью твоей?» [2, 418] В главках 41 и 42 образ клетки найдёт неожиданное развитие в раздумьях автора о своей молодости, о том, что «законы мудрые природы он безрассудно пренебрёг», и сожаление о неправильно прожитых годах рождает образ клетки для молодого орла, обречённого на ожидание смерти, но у которого ещё не всё потеряно: Так в клетке молодой орёл, Глядя на горы и на дол, Напрасно не подъемлет крылья — Кровавой пиши не клюёт, Сидит, молчит и смерти ждёт. [2, 427] И образ клетки с молодым орлом пробуждает в творческом сознании автора любимый им образ гор, который вроде бы вовсе неуместен в шутливой поэме с изображением городского ландшафта. Традиционное романтическое изображение горного пейзажа со скалами, снегами и туманами, караванами туч является сильным контрастом к картинам унылого провинциального быта: Не всё ж томиться бесполезно Орлу за клеткою железной: Он свой воздушный прежний путь Ещё найдёт когда-нибудь. Туда, где снегом и туманом Одеты тёмные скалы, Где гнёзда вьют одни орлы, Где тучи бродят караваном! Там можно крылья развернуть На вольный и роскошный путь! [2, 427–428] Иные функции линии используются Лермонтовым при обрисовке своих персонажей: казначея, его жены Авдотьи Николавны и штаб-ротмистра. Плавными линиями изображена Авдотья Николавна, что придаёт её облику поэтичность и женственность. Идёт, бывало, гордо, плавно — Чуть тронет землю башмачок; В Тамбове не запомнят люди Такой высокой полной груди: Бела, как сахар, так нежна, Что жилка каждая видна. [2, 415] А вот и в её портрете плавная линия изгиба: На ручку опершись головкой, Она вздыхает… [2, 419] В. А. Доманский обратил внимание, что в этой позе М. Ю. Лермонтов изобразил Вареньку Лопухину в известном своём портрете 13. Кривые линии преобладают в изображении облика улана: Бывало, в деле под картечью Всех рассмешит надутой речью, Гримасой, фарсой площадной. [2, 417] Линия Лермонтова, художника и поэта, становится графически резкой, уничтожающей при создании облика казначея. Его образ по сути карикатура. Хозяин был старик угрюмый С огромной лысой головой. [2, 414] И эта карикатура контрастирует в композиции поэмы с нежным сентиментальным образом его жены, в котором лёгкими штрихами выделены А этот носик! Эти губки, Два свежих розовых листка! [2, 415] В главе 49, изображающей персонажей поэмы перед решительной схваткой за карточным столом, перед нами рисунок или акварель — всё построено на линиях: кружок понтёров, «блистанье их очков и глаз», Гарин, понтируюший стоя, сидящий казначей — меж двух свечей, выделена крупно его голова: «Огромный лоб, седых кудрей Покрытый редкими клочками, Улыбкой вытянутый рот И две руки с колодой — вот И вся картина перед вами, Когда прибавим вдалеке Жену на креслах в уголке» [2, 430]. Автор и сам понимает, насколько созданный образ является живописным, композиционно выстроенным. Как тут не вспомнить мастерство Лермонтова-графика, автора большого ряда рисунков, чьё увлечение карандашом и пером приводило к таким плодам его творческой работы, как титульный лист рукописи романа «Вадим», испещрённый множеством графических миниатюр. Внимание к линиям и штрихам в поэме «Тамбовская казначейша» позволяет при медленном чтении обнаружить те особенности поэтики замечательного литературного произведения, которые прошли не замеченными при более общем взгляде на поэму. Ироничность, пародийность, присущие поэме, проявляются и в сочетании прямых и дрожащих, мягких и резких линий, которыми владел поэт-художник. Интересные находки приносят наблюдение над цветовой гаммой поэмы Лермонтова. Красочные пятна дополняют творческую палитру, которой пользовался Лермонтов при создании «Тамбовской казначейши». Разумеется, как любой художник, Лермонтов часто прибегал к самым обычным краскам, почти нейтральным в контексте поэмы, но вместе с тем по ряду причин для него необходимым. Вспомним здесь крашеные полы, вороных коней, тусклые стёкла в домах провинциальных обывателей, «ряды суровых пыльных лиц» проходящих через город гусар, зелёный мох на балконных досках дома казначея, зелёный карточный стол. Эти краски необходимы поэту, чтобы нарисовать достоверную картину изображённой эпохи, и даже в их привнесении в текст можно усмотреть его оценку («ржанье желанных вороных коней», «тусклые стёкла», поэтизация «рядов суровых пыльных лиц»). Более интересны случаи, когда краски, используемые поэтом, несут явный отпечаток его отношения к персонажам, к изображаемым событиям. Так, эпитет «блестящий» даётся Лермонтовым то грядущему, то состоявшемуся балу, и авторская оценка здесь явно положительная, характеризующая отношение самих обывателей к данному. Применительно к кругу тамбовских дворян этот же эпитет звучит иронически. В строфе 44 читаем: И так как господин Бобковский Великим делом занят сам, То здесь блестящий круг тамбовский Позвольте мне представить вам. И далее идёт такой ряд «блестящих» характеристик, что в их ироничности сомневаться не приходится. Самые нейтральные эпитеты обращены к советнику («блюститель нравов, мирный сплетник») и уездному предводителю, в портрете которого выделен мутный взгляд, а когда поэт доходит до изображения презираемого им молодого человека («времён новейших Митрофан»), то перо его не знает пощады, здесь не ирония, а сарказм: он «нетёсаный, недоучённый, а уж безнравственный болван». В его характеристике доминирует не цвет, а запах («Вот, в полуфрачке, раздушённый…»). Правда, надо отметить, что Лермонтов и к себе обращает чуточку ироничный взгляд, подвергая и себя строгой взыскательной оценке: И так несвязный мой рассказ, Перу покорствуя невольно И своенравию чернил, Бог знает чем я испестрил. Совсем другое дело использование поэтом ярких цветовых характеристик. Открытый чистый цвет редок в поэме Лермонтова, но он не бывает случаен: Сначала взор её прелестный Бродил по синим небесам, Потом склонился к поднебесной. [2, 419] А этот носик! Эти губки, Два свежих розовых листка! [2, 415] И почти сентиментальные штампы «синие небеса», и «бела, как сахар», и розовые губки, и нежеланье автора при определении цвета глаз героини использовать слово «бирюза», и «поклонник голубых очей» — всё это примеры той эстетики, которая в прежние времена служила созданию привлекательного человеческого портрета, и над которой теперь едва заметно иронизирует автор. В строфе 24 краски изображают состояние Гарина в церкви, одна из самых романтических сцен, и краски создают необходимую атмосферу: Лучом краснеющей лампады Его лицо озарено: Как мрачно, холодно оно! [2, 420] Взгляды того же Гарина на подстроенном им свидании находятся в резком контрасте с взглядами Авдотьи Николавны, что также создаёт романтическое напряжение: И взор его притворно скромный, Склоняясь к ней, то угасал, То разгораясь страстью томной, Огнём сверкающим пылал. Бледна, в смущеньи оставалась Она пред ним… [2, 425] В главе 29 краски появляются в авторском отступлении, сердечном излиянии, воспоминании о воинском братстве гусаров. Цвета создают мажорную гамму. Бокал влаги золотой, ментики червонные (т. е. красные), серый предутренний час, когда заря На строй гусаров полусонных И на бивак их у леска Бросает луч исподтишка! [2, 422] В строфе 32, одной из самых иронических, цвет любовных ласк («пламенные лобзания») появляется в контексте яростной мужской филиппики, разящей «воздушные бредни» городских девиц или излишне не впопад мудрых супруг. В создании городского пейзажа Лермонтов также использует краски. И пусть такое использование редко, но нельзя не заметить близость поэта, жившего в период расцвета романтической живописи, к почти импрессионистичной манере письма: Когда сквозь пелену тумана Едва проглядывает Цна, Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора… [2, 412] Необычные приглушённые мертвенно-бледные краски изображают наступающее утро, когда приближается развязка страшной игры: Свет утра синевато-бледный Вдоль по туманным небесам Скользил… [2, 430] Если казначей был нем и мрачен, то и казначейша, в решающий момент её жизни, когда законный муж ставит её самоё на кон, также молчит и бледнеет: Встав с кресел, медленно и плавно К столу в молчанье подошла — Но только цвет её чела Был страшно бледен… [2, 431] Брошенное казначейшей обручальное кольцо (золотого цвета!) иронически перекликается с первым появлением золотого цвета в описании городского ландшафта: «Когда лишь куполы собора / Рос-кошно золотит Аврора». И последний цвет — цвет крови — включён в заключительную главу 53-ю: Вы ждали действия, страстей? Повсюду нынче ищут драмы, Все просят крови — даже дамы. [2, 432] Цвет крови используется автором в данном случае как символ не родной для него и нежелательной в его творчестве эстетики. Возможно, сентиментальной, мелодраматической, возможно, романтической или даже бульварной. Наблюдения над цветовой гаммой поэмы «Тамбовская казначейша» приводят к мысли, что работа Лермонтова-художника и поэта была вдумчивой и тщательной, а использованные им краски складываются в определённую систему поэтической выразительности. Поэтизация образа человека и образа города деформируются под влиянием то едкой, то чуть заметной авторской иронии, призванной, чтоб усомниться в общепринятой эстетике, чтобы свой рассказ построить на смешении поэзии и заурядной бытовой прозы, анекдота и романтического приключения. Цветовая гамма помогает приоткрыть авторское отношение к изображённому, но и оставляет простор для читательского восприятия и оценки. Примечания 1. Герштейн Э. Г. «Тамбовская казначейша» // Пушкин. Лермонтов. Гоголь. — Лит. наследство. Т. 58. — М.: Наука, 1952. — С. 401–405. 2. Мануйлов В. А. «Тамбовская казначейша» // Лермонтовская энциклопедия. — М., 1981. — С. 561–562. 3. Глухов А. И. Сатирическая поэма М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша» // О традициях и новаторстве в литературе и устном народном творчестве. — Вып. 2. — Уфа, 1972. — С. 94–108. 4. Пешков В. П. Страницы прошлого читая… /Сост. Л. В. Гюльназарян-Пешкова. — Тамбов, 2004. — С. 24–51. 5. Коровин В. И. М. Ю. Лермонтов в жизни и творчестве: Учеб. пособие. —7-е изд. — М.: Русское слово, 2012. — 128 с. Ил.; Кормилов С. И. Поэзия М. Ю. Лермонтова. — М.: МГУ, 1997. — С. 103–106. 6. Полякова Л. В. «Тамбовская казначейша» М. Ю. Лермонтова: Опыт целостного анализа // Тамбовская казначейша: Антология. — Тамбов, 2007. — С. 83–92. 7. Буянова Г. Б. Тайны «Тамбовской казначейши»: Вместо послесловия // Лермонтов М. Ю. Тамбовская казначейша: Антология. — Тамбов, 2007. — С. 191– 203. 8. Пахомов Н. П. Живописное наследство Лермонтова: Лермонтов-художник // Лермонтов. — ЛН. — Т. 45–46. — М., 1948. С. 79 9. Там же. С. 80. 10. Григорьян К. Н. Живопись Лермонтова // М. Ю. Лермонтов: Исследования и материалы. — М.: Наука, 1979. — С. 276–277. 11. Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы: Избр. труды. — СПб.: Искусство–СПБ,. 2003. С. 29. 12. Произведения М. Ю. Лермонтова цитируются по изд.: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. — Л.: Сов. писатель, 1989, с указанием тома и стр. 13. Доманский В. А. Портретная живопись Лермонтова-прозаика // www.rhga.ru/ science/proe/rgnf. С. 7–8. Г. Б. Буянова «Тамбовская казначейша» М. Ю. Лермонтова в иллюстрациях М. Добужинского: стиль, образы, детали История «Тамбовской казначейши» начинается в декабре 1835 года, когда М. Ю. Лермонтов ехал в Тарханы, вероятно, тем самым путём, который указала ему в письме бабушка, Е. А. Арсеньева: «…Как Бог даст милость свою и тебя отпустят, то хоть Тарханы и Пензенской губернии, но на Пензу ехать с лишком двести вёрст крюку, то из Москвы должно ехать на Рязань, на Козлов и на Тамбов, а из Тамбова на Кирсанов и Чембар, у Катерины Аркадьевны (Е. А. Столыпина) на дворе тебя дожидается долгуша точно коляска, перина и собачье одеяло, может ещё зимнего пути не будет…» 1. Известно, что документальных доказательств того, что Лермонтов останавливался в Тамбове, не найдено, хотя многие учёные — литературоведы, краеведы — считают этот факт совершенно несомненным и не требующим доказательств. А. Марченко, автор романа в документах и письмах «С подорожной по казённой надобности», утверждает: «И собачье одеяло, и перина пуха легчайшего кстати пришлись, а вот долгуша — не пригодилась; свой первый офицерский отпуск — «на шесть недель в губернии Тульскую и Пензенскую, по домашним обстоятельствам» — Лермонтов получил лишь 20 декабря 1835 года. По зимнему пути, следуя указанным милой бабушкой самым удобным маршрутом, одолел расстояние от Петербурга до Тамбова в 10 дней, да ещё с остановкой в Моск-ве… В Тарханах Михаил Юрьевич появился перед самым Новым годом — 31 декабря 1835-го» 2. П. Н. Черменский сообщает: «Лермонтов посетил Тамбов в декабре 1835 года, когда ехал в отпуск к своей бабушке Е. А. Арсеньевой в село Тарханы Чембарского уезда Пензенской губернии. На обратном пути он заезжал в Тамбов в марте 1836 года. Именно в это время, очевидно, поэт ближе познакомился в тамбовскими нравами…» 3. Тамбовский краевед В. П. Пешков в монографии «Страницы прошлого читая…» со всей уверенностью пишет: «…когда вдумаешься в каждую строчку лермонтовской зарисовки города, то не остаётся никаких сомнений: чтобы так написать, надо всё самому увидеть» 4. А. А. Блок, живо интересовавшийся биографией и творчеством поэта, отмечал: «Почвы для исследования Лермонтова нет — биография нищенская. Остаётся «провидеть» Лермонтова… Когда роют клад, прежде разбирают смысл шифра, который укажет место клада… Лермонтовский клад стоит упорных трудов» 5. Добужинскому было дано «провидеть» Лермонтова: его иллюстрации к «Тамбовской казначейше» свидетельствуют о том, насколько тонко и точно художник чувствовал лермонтовское художественное пространство, его поэтику, его принципы и способы описания предметов, героев и событий. Иллюстрированные издания «Тамбовской казначейши» выходили в XIX столетии несколько раз: в 1863 году поэму иллюстрировал К. Д. Флавицкий, в 1891 году — К. А. Трутовский; как иллюстрации к поэме рассматривались картины В. А. Тропинина «Казначейша» (1841) и М. П. Клодта «Тамбовская казначейша» (1874). «Несмотря на прямую связь с текстом поэмы, все перечисленные иллюстрации создавались как самостоятельные, отдельно существующие произведения; введение их в то или иное издание носило случайный характер. В этом отношении издание “Тамбовской казначейши” с иллюстрациями М. В. Добужинского — качественно новое явление, которое можно рассматривать лишь на общем фоне развития русской книжной графики начала XX столетия»6, — подчёркивают В. Э. Вацуро и А. В. Корнилова. Издание «Казначейши», иллюстрированное Добужинским, было предпринято в 1914 году Кружком любителей русских изящных изданий и выполнено в петербургской типографии Р. Голике и А. Вильборга. Шрифтовая обложка, титульный лист, сюжетная иллюстрация на фронтисписе, заставка, концовка, даже марка издательства на обложке — всё до мельчайшей детали продумано художником. VII строфа поэмы: Против гостиницы «Московской», Притона буйных усачей, Жил некто господин Бобковский, Губернский старый казначей… — указывает вполне реальное местонахождение дома реального губернского казначея — некоего Муратова, о котором В. П. Пешков сообщает следующее: «О нём сведений никаких обнаружить не удалось, кроме того, что губернский казначей не отличался щепетильностью и частенько воровал казённые деньги» 7. Если дом казначея находился против гостиницы «Московской» (ныне ул. Интернациональная, 22), следовательно, из окна Авдотья Николаевна действительно могла видеть изображённые М. Добужинским на заставке церковные купола Кафедрального собора (заложен в 1694 г.) или Казанского собора и Казанского монастыря (время их возведения — 1791–1796 гг.). Конечно, документальная точность не была главной целью художника, но тем не менее не оставивший равнодушным поэта собор — …Когда сквозь пелену тумана Едва проглядывает Цна, Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора… — отмечен и изящным пером Добужинского. Приоткрытое окно невзрачного казначейского дома — чрезвычайно важный изобразительный приём: взгляд читателя пересекает границы гостиной в доме казначейши, устремляется в пространство провинциального городка: Ещё безмолвен город сонный; На окнах блещет утра свет; Ещё по улице мощёной Не раздаётся стук карет… 8 [1, 537] и погружается в сюжетное действие поэмы. Титульный лист издания «Тамбовской казначейши» 1914 года — декоративнонасыщенный, на первый взгляд, даже перенасыщенный (по сравнению с лишённой всяких виньеток обложкой). Между тем нет ни одной детали, которую можно было бы счесть лишней. Иллюстрация заключена в изящную рамку, выполненную в стиле графики альманахов 30х годов XIX века. И стрелы, и карты, и фрагменты узорной рамки, напоминающие карточные масти (черви, крести, пики), и сердца, в данном случае выполняющие двойную функцию, имеют символический смысл и включаются в сюжетную линию произведения. У верхнего края рамки — окружённое облаком имя автора. Вполне может быть, что художническая интуиция подсказала Добужинскому один из наиболее важных и особенно любимых Лермонтовым образов его поэзии. Облака в стихотворениях поэта — это и пейзажная зарисовка: Блистая пробегают облака По голубому небу. Холм крутой Осенним солнцем озарён. Река Бежит по камням с быстротой… («Блистая пробегают облака») [1, 83] и таинственная аллегория: Источник страсти есть во мне Великий и чудесный; Песок серебряный на дне, Поверхность лик небесный; Но беспрестанно быстрый ток Воротит и крутит песок, И небо над водами Одето облаками. («Поток») [1, 115] и стихия гордого Демона: Носясь меж тёмных облаков, Он любит бури роковые И пену рек, и шум дубров; Он любит пасмурные ночи, Туманы, бледную луну… («Мой демон») [1, 29] и жилище высшего разума: Его чело меж облаков, Он двух стихий жилец угрюмый, И, кроме бури и громов, Он никому не вверит думы… («Я не хочу, чтоб свет узнал…») [1, 163] и дорогое воспоминание детства: «Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство моё; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры всё мечтаю об вас да о небе…» [1, 127]; и поэтическое олицетворение желанной свободы: Зачем семьи родной безвестный круг Я покидал? Всё сердце грело там, Всё было мне наставник или друг, Всё верило младенческим мечтам. Как ужасы пленяли юный дух, Как я рвался на волю к облакам! («1830 год. Июля 15-го») [1, 59] и запоминающееся сравнение: Я памятью живу с увядшими мечтами, Виденья прежних лет толпятся предо мной, И образ твой меж них, как месяц в час ночной Между бродящими блистает облаками… («Сонет») [1, 131] Романтическая тема, заданная парящими облаками, продолжается в остальных иллюстративных элементах титульного листа. Название — «Казначейша» — заключено в пышную гирлянду из листьев и плодов (яблок), которая, безусловно, является своеобразным символическим знаком. Зелёный — цвет надежды, природы, юности. Его основное значение связано с цветом листвы, с ежегодно возрождающейся природой, обновляющейся жизнью. А вот отношение к яблокам у разных народов разное. Негативные трактовки восходят к библейскому сюжету об искушении змием Евы (яблоко считается символом искушения). Интересно толкуют использованные Добужинским образы русские сонники и словари русских суеверий: деревья, покрытые плодами, ассоциируются с богатством и процветанием, радостью и удовольствиями, яблоки среди зелёной листвы знаменуют важные события, перед которыми необходимо обдумать все свои действия 9. Узорные арабески, внутри которых художник поместил карты, уланский кивер, перчатки, обрамляют главный рисунок, являющийся композиционно-смысловым центром титульного листа, — это изображение штаб-ротмистра Гарина в персидском архалуке, в ермолке «с каймой и кистью золотой», раскуривающего «узорный бисерный чубук». «Он возлежит на ковре, опершись локтем на подушку и подперев голову рукой. Изящный силуэт романтически худощавой фигуры, небрежный, свободный жест, которым поддерживается чубук, — всё говорит о том, что совершается некий ритуал, погружение в волшебные, фантастические грёзы. Как подтверждение этого, в клубах дыма возникает головка прелестной дамы»10, — отмечают В. Э. Вацуро и А. В. Корнилова. Образ чудной красавицы, представляющейся Гарину в мечтах, — в основе своей символический, имеет несколько уровней. Это прежде всего идеально-образное воплощение мечты самого поэта о «душе родной», занимающее такое большое место в поэзии Лермонтова. Во-вторых, этот образ олицетворяет идеал красоты как одной из ценностей человеческого мира. И наконец, в‑третьих, образ «воздушной красавицы» вырастает в символ недовоплощения гармонически прекрасной жизни, находящейся в плену у неумолимой судьбы. Корни всех этих пластов образа уходят в творчество Лермонтова, начиная с ранних лет. Многократно повторяющийся у раннего Лермонтова мотив поиска «души родной» («Не думай, чтоб я был достоин сожаленья…», «Ночь», «1831-го июня 11 дня», «Пусть я кого-нибудь люблю…», «Будь со мною, как прежде бывала…» и др.) присутствует и в зрелой лирике поэта. Забывшись на мгновенье на шумном балу («Как часто, пёстрою толпою окружён…», 1841), лирический автогерой вспоминает созданный им пленитель-ный образ молодой красавицы: И странная тоска теснит уж грудь мою: Я думаю об ней, я плачу и люблю, Люблю мечты моей созданье С глазами, полными лазурного огня, С улыбкой розовой, как молодого дня За рощей первое сиянье… [1, 185] В стихотворении «Из-под таинственной рассказывает целую лирическую повесть: холодной полумаски…» (1841) Лермонтов И создал я тогда в моём воображенье По лёгким признакам красавицу мою, И с той поры бесплотное виденье Ношу в душе моей, ласкаю и люблю… [1, 212] Образ казначейши, как, собственно, и другие — Гарина, Бобковского, игроков — раскрываются в иллюстрации кульминационной сцены поэмы. В ней романтическое соединяется с реалистическим, хотя преимущественно поэма «Тамбовская казначейша» оценивается литературоведами как реалистическое произведение, в котором Лермонтов следовал «реалистическому изображению современной жизни»11. Романтические страсти, переживаемые героями, разрешаются проигрышем отдавшегося карточному азарту казначея и «похищением» казначейши — вполне романтическим финалом. В то же время классический интерьер казначейского дома выписан так реалистически достоверно, что ни одна из деталей не ускользнула от пристального и точного взгляда художника: зелёное сукно ломберного стола, оплавившиеся свечи в бронзовых канделябрах, освещённые их светом стены, рама картины и неясный иконный лик в «красном» углу дома. Эта иллюстрация более, чем все другие, свидетельствует о том, что «Тамбовскую казначейшу» иллюстрировал театральный художник: перед взором режиссёра, актёров, зрителей предстаёт готовая мизансцена, указывающая очень точную — лермонтовскую! — трактовку характеров. Реакция чиновников, стоящих за спиной казначея, демонстрирует драматизм его положения: одни откровенно злорадствуют, другие настолько потрясены, что и сами невольно походят на несчастного игрока. В центре иллюстрации — улан Гарин, являющий собой саму судьбу, безжалостно расправившуюся с казначеем. Он — очевидный победитель, о чём свидетельствуют его подтянутая фигура, скрещённые на груди руки, закрученные усы, обращённый на казначея взгляд. А вот изящный и решительный жест Авдотьи Николаевны, снимающей обручальное кольцо, подчёркивает драматизм сцены. В. Э. Вацуро и А. В. Корнилова увидели в иллюстрации Добужинского следующее: «Ярко-жёлтое платье в красный горошек и синий шарф по цвету напоминают лубочное сочетание, грубоватой определённостью нарушающее поэтический строй образа. Жест руки, сбрасывающей кольцо, столь изысканный в чёрно-белом варианте, в цветном воспринимается чуть ли не как манерный. И вновь едва намеченная трагедийность переходит в область, граничащую с фарсом»12. Такая оценка, по нашему мнению, сомнительна: провинциальное платье казначейши не снижает драматизма её поступка. Кроме того, поведение фарсовой героини, думается, было бы другим: она скорее разразилась бы слезами и упрёками, нежели решилась на немедленный — отчаянно романтический! — разрыв. Нельзя отрицать, что сниженностью тематики, сюжета, системы образов поэма отличается от романтических произведений. По времени создания «Тамбовская казначейша» близка к «Песне про купца Калашникова», однако предстаёт в отношениях отталкивания-притяжения с этим произведением. В одной — далёкое прошлое, в другой — современность, в «Песне…» — героические характеры, непримиримые конфликты, смертельное столкновение страстей, трагическая развязка, в «Тамбовской казначейше» — характеры провинциальных обывателей, прозаически будничный быт, конфликт, достойный анекдота, завершившийся городскими сплетнями и пересудами. Реализм «Песни…» исполнен высокой романтики, реализм другой предвещает сатиру «натуральной школы». Реалистический характер «Тамбовской казначейши» подчёркивал и сам автор: И вот конец печальной были, Иль сказки — выражусь прямей. Признайтесь, вы меня бранили? Вы ждали действия? страстей? Повсюду нынче ищут драмы, Все просят крови — даже дамы. А я, как робкий ученик, Остановился в лучший миг… [1, 549–550] Поэма завершается открытым финалом, предоставляющим читателю возможность додумать продолжение: Простым нервическим припадком Неловко сцену заключил, Соперников не помирил И не поссорил их порядком… [1, 550] Этот открытый финал сохранён и Добужинским: в иллюстрации кульминационной сцены присутствует, помимо закрытого (кабинет казначея), открытое пространство (приоткрытая дверь, окно) — тем же открытым пространством завершает Добужинский свою иллюстративную серию. Примечания 1. Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: В 4-х т. М.: Худ. лит., 1976. Т. 4. Проза. Письма. С. 434. 2. Марченко А. М. С подорожной по казённой надобности. Лермонтов. Роман в документах и письмах. М.: Книга, 1984. С. 192. 3. Черменский П. Н. Прошлое Тамбовского края. Тамбов, 1961. С. 96. 4. Пешков В. П. Страницы прошлого читая… Тамбов, 2004. С. 32. 5. Александр Блок о литературе. М.: Худ. лит., 1989. С. 37. 6. Вацуро В. Э., Корнилова А. В. Поэма М. Ю. Лермонтова «Казначейша» в иллюстрациях М. В. Добужинского. Репринтное издание: М. Ю. Лермонтов. 7. 8. 9. 10. 11. 12. Казначейша. Петроград: Кружок любителей русских изящных изданий, 1914. Приложение. С. 2. Пешков В. П. Страницы прошлого читая… Тамбов, 2004. С. 49. Лермонтов М. Ю. Сочинения: В 2-х т. М.: Правда, 1988. Т. 1. С. 531. Далее в тексте цитируется данное издание с указанием тома и страницы. См.: Панкеев И. А. Тайна русских суеверий. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. С. 401–411; Грушко Е., Медведев Ю. Словарь русских суеверий. Нижний Нов-город: Русский купец, 1995. С. 125–126; Миллер Г. Х. Сонник на каждый день. Ростов-на-Дону: ИД Владис, 2005. С. 251, 631. Вацуро В. Э., Корнилова А. В. Поэма М. Ю. Лермонтова «Казначейша» в иллюстрациях М. В. Добужинского. Репринтное издание: М. Ю. Лермонтов. Казначейша. Петроград: Кружок любителей русских изящных изданий, 1914. Приложение. С. 3. Русская классика. XIX век. Воронеж: ВГУ, 2003. С. 83. Вацуро В. Э., Корнилова А. В. Поэма М. Ю. Лермонтова «Казначейша» в иллюстрациях М. В. Добужинского. Репринтное издание: М. Ю. Лермонтов. Казначейша. Петроград: Кружок любителей русских изящных изданий, 1914. Приложение. С. 4. Краеведческие страницы Л. И. Прокопенко Герой «Тамбовской казначейши» Широко известный лермонтовед, популярный писатель, заслуженный деятель искусств РСФСР и доктор филологических наук Ираклий Луарсабович Андроников выявил поразительную способность лермонтовской системы — «работать с натуры» и воплощать (в художественном произведении) черты «какого-то определённого человека». Это, естественно, породило предположение, что персонажи «Тамбовской казначейши» существовали в действительности. Значит, и герой поэмы штаб-ротмистр Гарин — какое-то конкретное лицо. Притом, возможно, и в жизни носивший эту фамилию, так как подлинные имена героев в лермонтовских произведениях не редкость. Современники Лермонтова свидетельствовали, что в «Герое нашего времени» многие лица списаны с натуры, причём некоторые выведены под своими настоящими именами. Примеров тому множество. По словам А. П. Шан-Гирея, который был родственником и приятелем поэта, в таком персонаже, как полковник Н. («Максим Максимыч»), изображён реальный человек — полковник Нестеров. Другой лермонтовский родственник и современник М. Н. Лонгинов и первый биограф поэта П. А. Висковатый утверждали, что Бэла («Бэла») — это горянка, жившая у А. А. Хастатова и носившая точно такое же имя. Разумеется, эти и другие образы лермонтовских произведений, «сохраняя весьма характерные черты прототипов, в значительной мере дополнены существенными новыми чертами, привнесёнными художником, рисовавшим, прежде всего, не портреты того или иного современного ему лица, а типы» (Л. П. Семенов). Манера Лермонтова сохранять персонажам их подлинные имена заставила заняться поисками офицера Гарина. Многолетние настойчивые поиски, в которых активно помогали многочисленные товарищи — люди самых различных профессий Москвы, Ленинграда, Тамбова, Саратова, Липецка, Лебедяни, поиски, описание которых может составить почти что приключенческую повесть, наилучшим образом подтвердили в конце концов правильность выдвинутого предложения. Гарин найден! Остановимся на основных моментах проделанной разыскательной работы. В «Тамбовской казначейше» сказано: Уланы справа по шести Вступили в город… Началось изучение историй уланских полков, в частности тех, которые когда-либо в первой половине прошлого столетия зимовали или останавливались в Тамбове. В книге «Список генералам, штаб- и обер-офицерам всей Российской армии с показанием чинов, фамилий и знаков отличия» на 1831 год, которую удалось найти с большим трудом, как и ряд подобных редких справочников прошлого, отыскался один Гарин. Гарин этот служил в Новороссийском драгунском полку. Надо было раздобывать литературу по истории этого полка, что оказалось делом нелёгким. Когда же на стол легли полученные через несколько месяцев из различных книгохранилищ, из разных городов книги по истории Новороссийского драгунского полка и началось их изучение, то оказалось, что этого Гарина звали Николай Прокофьевич и прибыл он в полк в 1829 году. Постепенно всё яснее становилось, что этот офицер, Николай Прокофьевич Гарин, и есть тот, которого так долго искали. Он был мужчина в тридцать лет; Штаб-ротмистр, строен, как корнет; Взор пылкий, ус довольно чёрный, Короче, идеал девиц, Одно из славных русских лиц. Важно, что выбыв из полка в октябре 1841 года, он был в чине капитана, или ротмистра постарому, то есть на чин выше того, в каком служил герой лермонтовской поэмы. Это вполне закономерно, если учесть, что до 1841 года со времени, когда была написана «Тамбовская казначейша», прошло примерно пять лет, и за это время он, естественно, был произведён в следующий чин. Таков-то был штаб-ротмистр Гарин: По крайней мере мой портрет Был схож тому назад пять лет. Вспомним ещё одну подробность из «Тамбовской казначейши», касающуюся Гарина: К окну поспешно он садится, Надев персидский архалук; В устах его едва дымится Узорный бисерный чубук. На кудри мягкие надета Ермолка вишневого цвета С каймой и кистью золотой, Дар молдаванки молодой. Этот «дар молдаванки молодой» оказывается документальной деталью. Лермонтов, как всегда, был не только предельно правдив, но и пора-зительно точен. Новороссийский кавалерийский полк, в котором служил Николай Гарин, принимал участие в Турецкой войне 1828–1829 гг., причём действовал в Малой Валахии, то есть в Молдавии. Здесь и получил Гарин в подарок от одной из молодых молдаванок «ермолку вишневого цвета с каймой и кистью золотой». Однако знакомство с молодой молдаванкой было эпизодом, принадлежавшим «к случаям таким, что я бы сам почёл их вздором» — как сказал Лермонтов. Главное, конечно, было в другом — в военных подвигах Николая Гарина. Он участвовал в действиях против турок. В «деле 14 сентября под Боелештами» Николай Гарин отличился, за что был награждён досрочным повышением в следующий чин и в числе лучших тринадцати «представлен к награждению знаком военного ордена». В общем списке Георгиевских кавалеров полка среди немногих других находим Николая Гарина. Потом, во время больших манёвров 1835 года, когда в числе конных ординарцев при императоре были офицеры Новороссийского полка: Муромцев, Гарин и Шпигоцкий, — Николай Гарин был награждён орденом Станислава 2-й степени. Тут следует заметить, что по пути на осенние манёвры из Орловской в Воронежскую губернию и обратно, Новороссийский полк проходил через Тамбов. За отличное участие в общевойсковых манёврах в Вознесенске штабс-капитан (штаб-ротмистр) Николай Прокофьевич Гарин был награждён орденом Владимира 4-й степени. Итак, лермонтовский герой найден. Однако, поскольку в таких вопросах необходима особая осторожность, скажем не столь утвердительно, а значительно мягче — возможный герой «Тамбовской казначейши» найден. Оказалось, что это не только вполне конкретное лицо, но и человек, принадлежавший к числу знакомых Лермонтова. Далеко не случайно поэт подчеркнул, говоря о нём: Один улан, повеса милый (Я вместе часто с ним бывал)… Нельзя пройти и мимо того факта, что в Тамбовской губернии в те времена жили дворяне Гарины. Один из них — Иван Гарин — служил уездным казначеем в городе Борисоглебске. Так что у Гарина-офицера свободно могли быть и родственные связи с Тамбовом через Гариныхчиновников. Офицер Николай Прокофьевич Гарин жил, служил, воевал, получал ордена, играл в карты, встречался, как видно, с Лермонтовым и попал в поэму. В. П. Пешков «Там есть три улицы прямые…» (из книги «Страницы прошлого читая…») Мне кажется, что я не встречал ни одного описания старого Тамбова, где бы не приводились знаменитые лермонтовские строки о «карте генеральной». С одной стороны, это свидетельствует о приверженности многих наших литераторов и журналистов к трафаретам, штампам. А с другой стороны, как тут не воздать должное мастерству великого поэта, сумевшего несколькими скупыми мазками нарисовать картину такой убедительной силы, что уже ничто не в состоянии вытравить её из сознания. Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда: Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, И фонари, и мостовые, Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». Там есть ещё четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки…1 Можно перечитать десятки описаний Тамбова начала первой половины прошлого века, но к этим строкам поэта трудно что-либо добавить. Зарисовка не только абсолютно точная, но и исчерпывающая: в ней верно подмечены все основные штрихи города тех лет. Мы уже говорили: пребывание Михаила Юрьевича Лермонтова в Тамбове документально ничем не доказано. Этим обстоятельством и пользуются скептики. Кто знает, возражают они, что Лермонтов воспользовался советом бабушки и поехал в Тарханы через Козлов и Тамбов, а не через Пензу? Никто не знает. А написать «три улицы прямые, и фонари, и мостовые…» он мог и с чьих-то слов. Со скептиками спорить трудно. И всё же, когда вдумаешься в каждую строчку лермонтовской зарисовки города, то не остаётся никаких сомнений: чтобы так написать, надо всё самому увидеть. Ибо характеристика ощутимо зрительная. Судите сами… Там есть три улицы прямые… До восьмидесятых годов XVIII века город застраивался беспорядочно. Улиц, по существу, не было. Домики ютились вдоль оврагов и на холмах. В начале марта 1786 года в Тамбов прибыл новый губернатор — прославленный российский поэт Гавриил Романович Державин. Энергично берётся он за дело. Много сил и энергии отдаёт благоустройству города. По распоряжению губернатора был составлен план Тамбова, и началась застройка по этому плану. Городская земля теперь отводится жителям лишь в том случае, если давали обязательства строиться на ней по установленному порядку. Наметились улицы, существующие и до сих пор. Прямыми стрелами вытянулись Дворянская (ныне Интернациональная), Большая Астраханская (ныне Советская) и Долевая (ныне Карла Маркса). …И фонари, и мостовые… Г. Р. Державин планирует замостить проезжую часть главных городских улиц, ибо иного выхода не было: в осеннюю и весеннюю распутицы всякое движение приостанавливалось, и жизнь в городе замирала. Потребовалось большое количество камня. Державину сообщили, что помещик Лунин — отец декабриста — имеет каменоломню в своём имении в селе Инжавинье (Инжавино) Кирсановского уезда. Губернатор предложил ему взять на себя заготовку камня, но Лунин отказался. Затем были обнаружены крупные залежи камня на землях богатого помещика Льва Нарышкина. Этот тоже не разрешил разработку камня и в письме к Державину даже выразил недовольство тем, что «господин губернатор вмешивается в дела чужого имения». Так благие намерения Гавриила Романовича разбились о косность и чванство местной знати. Мощение улиц началось в 1822 году. Выполнить эту работу, конечно не без корысти, взялся козловский купец Фёдор Александрович Блазнин. Он пустил в дело кирпич, изготовленный ещё при Державине и сорок лет пролежавший без употребления, добавив к нему немного битого камня. Таким способом было замощено «2400 квадратных саженей» на Большой Астраханской улице 2. А когда через два года стали готовиться к приезду царя, на Большой Астраханской в срочном порядке установили масляные фонари. Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин» Оба здания до наших дней не сохранились. Гостиница и трактир «Московский» помещались на углу Дворянской и Долевой. «Берлин» располагался на углу Большой Астраханской и Дубовой (ныне Комсомольская), здесь впоследствии был построен первый в Тамбове кинематограф «Модерн». Про «Берлин» известно и то, что его владельцем был итальянец Доминико Пивато. Во время Отечественной войны 1812 года в Тамбове и губернии содержалось несколько тысяч военнопленных из «великой» армии Наполеона: французы, итальянцы, испанцы, поляки, немцы. Офицеры пользовались полной свободой, помещики наперебой приглашали их в гости в свои имения. «Я готов думать, — писал один из военнопленных, — что французу здесь лучше, чем на родине, он отовсюду встречает здесь незаслуженное расположение»3. В 1813 году пленных начали постепенно отпускать на родину, но многие не захотели вернуться и остались в Тамбове в качестве учителей, гувернёров или занялись коммерцией. В их числе оказался и предприимчивый Доминико Пивато. Итальянец быстро обрусел. На обнаруженном мною в архиве документе, относящемся к 1818 году, он уж подписывался, как «купец второй гильдии Демид Иванович Пивато»4. Там есть ещё четыре будки. При них два будочника есть, По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки… [I, 118–119] Поэт здесь допустил неточность. Будок было не четыре, а шесть, будочников, соответственно, три. Будки стояли на заставах попарно при въезде в город на моршанской, козловской и астраханской дорогах. Знакомясь с Тамбовом, Лермонтов, видимо, не увидел астраханской заставы, она находилась в сравнительно большом удалении от центра (верстах в двух). Будки были покрашены в серо-чёрную полоску и украшены гербами. Изображение заставы на козловской дороге можно ещё и сейчас встретить на фотографиях конца прошлого — начала нынешнего века. Когда сквозь пелену тумана Едва проглядывает Цна… [IV, 120] Писать о Тамбове и не упомянуть Цну просто нельзя. Немногие из рек центральной степной России могут поспорить с ней своей красотой. В рассказе «Касьян с Красивой Мечи» устами своего героя И. С. Тургенев ласково называет Цну «голубкой». Если бы Лермонтов приехал в Тамбов лет на семь-восемь раньше, он никакой Цны и не заметил бы. До начала тридцатых годов XIX века русло реки проходило в нескольких верстах от города. В 1812 году местные власти решили соорудить обводной канал, чтобы подвести Цну вплотную к Тамбову. Благо даровой рабочей силы было в избытке — пленные солдаты французской армии. Дело, правда, закончили лишь в конце двадцатых — начале тридцатых годов и опять не без помощи пленных солдат — на сей раз турецких. Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора… [IV, 120] Казанский собор, расположенный на территории одноимённого монастыря, по свидетельству современников, обращал на себя внимание всех приезжающих в город. Литератор, журналист, известный путешественник Андрей Болотов, дважды посетивший Там-бов, в 1768 году писал: «Едучи через сей город, веселился я опять зрением на великолепное и красивое здание архиерейского дома и монастыря…»5 Большие золочёные купола монастырского собора не случайно запечатлелись и в памяти поэта. И, тишины известный враг, Ещё безмолвствовал кабак… [IV, 120] «Враг тишины» принадлежал богатому купцу Толмачёву и размещался на месте нынешней конторы государственного банка. (В лермонтовские времена улица именовалась Знаменской, теперь — Октябрьской.) В простонародье кабак назывался «бесшапочным». Дело в том, что напротив находились присутственные места и основными посетителями этого питейного заведения были «приказные» — мелкие чиновники. Даже не надевая шапок, они то и дело бегали туда, чтобы пропустить очередной шкалик. А изрядно подгуляв, многие тут же засыпали. Пьяные оргии, драки, вечный шум и гам — всё это создало кабаку Толмачёва дурную репутацию в городе. Там зданье лучшее — острог… Эту строку в позднейших изданиях поэмы искать бесполезно. Она исчезла. И вот почему. Известно, что «Тамбовская казначейша» была сильно искромсана цензурой. Целые строфы были вымараны и заменены точками. Ещё недостаточно искушённый в таких тонкостях поэт пришёл в ярость. «…Я застал Лермонтова, — вспоминал И. И. Панаев, — у г. Краевского в сильном волнении… Он держал тоненькую розовую книжечку “Современника” в руке и покушался было разорвать её, но г. Краевский не допустил его до этого. — Это чёрт знает, что такое! Позволительно ли делать такие вещи! — говорил Лермонтов, размахивая книжечкой… — Это ни на что не похоже! Он подсел к столу, взял толстый карандаш и на обёртке “Современника”, где была напечатана его “Казначейша”, набросал какую-то карикатуру» 6. Полный автограф «Тамбовской казначейши» не сохранился или до сих пор не найден. Поэтому восстановить выброшенные цензурой строчки поэмы не представляется возможным. Правда, первый биограф и издатель полного собрания сочинений поэта П. А. Висковатов пытался это сделать с помощью А. П. Шан-Гирея — близкого родственника и друга Лермонтова, который знал поэму на память. Так, в висковатовских изданиях многие пропуски заменены строчками. Среди них появилась и вышеприведённая… Однако советские редакторы М. Ю. Лермонтова 7 от вписанных П. А. Висковатовым строк отказались. И в поэме снова перед строкой «короче, славный городок» появилось многоточие. В данном случае, на мой взгляд, осторожность излишняя. «Там зданье лучшее — острог» органически вписывается в текст поэмы. Во-первых, строка свидетельствует тому шутливодобродушному тону, которым повествует поэт о захолустном губернском городе («теперь он, право, хоть куда», «короче, славный городок»). А во‑вторых, местный острог был в самом деле знаменитым для Тамбова тех лет сооружением, и поэт, знакомясь с городом, не мог не обратить на него внимания. Построил его в начале века один из местных купцов и в 1818 году продал «казне» за девятнадцать тысяч рублей. «Тюремный замок», — читаем мы в документе, — каменный, двухэтажный, при нём пять каменных флигелей…»8 Есть в описании Тамбова М. Ю. Лермонтова строки, которые на первый взгляд кажутся не совсем понятными. Он прежде город был опальный. Теперь же, право, хоть куда. Почему опальный? Что имеет в виду поэт? В шеститомном академическом издании сочинений М. Ю. Лермонтова в комментариях к «Тамбовской казначейше» находим: «Он прежде город был опальный…» — по местным преданиям, Тамбов когда-то был ссылочным местом, своего рода Сибирью»9. Эти строки взяты из большого очерка дореволюционного тамбовского краеведа и историка И. И. Дубасова, опубликованного в десятом номере журнала «Исторический вестник» за 1884 год. Но такой комментарий мало что объясняет. Сам Дубасов свидетельствует: «Местное предание неверно. Тамбов никогда не был Читой…»10 Известно, что дважды в наш город высылали знаменитого грузинского поэта Александра Чавчавадзе — тестя А. С. Грибоедова. Почти шесть лет в Тамбове провёл земляк Чавчавадзе — царевич и католикос Антоний, четвёртый сын последнего грузинского царя Ираклия. Но разве это была ссылка! Получавший солидное по тем временам денежное вознаграждение (десять тысяч золотых рублей в год), окружённый пышной свитой, царевич, несмотря на свой «святой» сан, вёл жизнь праздную и отнюдь не целомудренную. Сорил деньгами направо и налево. Влез в огромные долги — около ста девяноста тысяч рублей. И обратился к царю с таким письмом: «Я во время московского разорения потерпел большие убытки и не имею состояния, а если мне платить долги из жалования, то самому останется мало»11. И. И. Дубасов, перерывший огромное количество документов присутственных мест, пришёл к выводу: Тамбов до середины прошлого века никогда не был местом ссылки ни для политических преступников, ни для уголовников. Правда, в утверждении Дубасова можно ещё усомниться, так как он не имел возможности познакомиться с секретными материалами из канцелярии гражданского губернатора и поэтому многого просто не мог знать. …Перелистываю несколько довольно объёмистых папок. О ссыльных никаких сведений. И лишь в «Деле о списке лиц, находящихся под полицейским надзором за 1812 год» наряду с местным фабрикантом Лионом и каким-то ротмистром есть упоминание о докторе Спейере, сосланном «в Тамбов для жития… согласно воле государя-императора»12. Эти примеры ни о чём не говорят. В самом деле, какой из губернских городов центральной России никогда не был местом ссылки? Воронеж, Калуга, Орёл? Нет… И в то же время никому не пришло в голову называть эти города опальными. Да и мог ли М. Ю. Лермонтов употребить слово «опальный» по отношению к месту ссылки? Людей, которых ссылали, например, в Сибирь, опальными называют, но ведь саму Сибирь не назовёшь опальной. В своём толковом словаре В. Даль в числе синонимов слова «опала» называет «гнев» и «немилость». Он — Тамбов — был раньше в немилости, был заброшенным, запущенным городом, а теперь стал «хоть куда» — не это ли имел в виду поэт? В царствование Петра I, когда Россия вышла к берегам Азовского моря, Тамбов целиком утратил своё значение как опорный пункт в борьбе с крымскими и нагайскими татарами. Город приходит в запустение. Население растёт медленно, казённые здания ветшают. Нужных ассигнований из центра не поступало. Широким планам Г. Р. Державина по благоустройству и даже своего рода реконструкции Тамбова не суждено было сбыться. А после его удаления в 1788 году и до 1814 года побывавшие в крае 13 губернаторов больше помышляли не о благоустройстве города, а о личном обогащении. Губернский Тамбов продолжал оставаться «большим чернозёмным селом». И лишь в конце двадцатых и начале тридцатых годов XIX века город начинает менять свой облик. Возводятся каменные здания (гостиный двор, публичная библиотека, присутственные места, особняки Суворова, Малина, Толмачёва и т. д.). Улицы мостят камнем и освещают: «…и фонари, и мостовые…» К 1835 году — времени наиболее вероятного посещения Лермонтовым Тамбова — город уже выглядел довольно прилично. Конечно, «хоть куда» — шутливое преувеличение поэта. Побывавший в середине сороковых годов в Тамбове артист И. И. Лавров воскликнул: «Ну уж здесь и грязь! Просто ног не вытащишь! Как это тамбовцы ходят и ездят?»13 Впоследствии Тамбов действительно станет «своего рода Сибирью». В город и губернию будут сосланы на постоянное и временное жительство большие группы поляков — участников восстания 1863 года. А тамбовскому обывателю конца XIX века будет казаться: в город испокон веков ссылали… Отсюда и местные легенды, которые и приводит, и опровергает в своём очерке И. И. Дубасов. Да и возникли они как своего рода комментарий к строке из поэмы М. Ю. Лермонтова. Неудачный комментарий! Примечания 1. Лермонтов М. Ю. Сочинения в 6 т. М. — Л., АН СССР, 1954. т. IV, с. 118–119. Далее цитируется данное издание с указанием тома и стр. 2. ГАТО. Ф. 2. Оп. 48. Д. 9. Л. 1. 3. Черменский П. Н. Прошлое Тамбовского края. Тамбовское книжное издательство. 1961. С. 88–89 4. ГОТА. Ф. 2. Оп. 54. Л. 120. Л. 53. 5. Болотов А. Жизнь и приключения. М., «Молодая гвардия», 1950. С. 150. 6. М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964. С. 241. 7. См. Лермонтов М. Ю. Сочинения в 6 т. Т. IV. С. 406 8. Сборник-календарь Тамбовской губернии. Тамбов, 1903. С. 185. 9. Лермонтов М. Ю. Указ. изд. С. 407. 10. Исторический вестник. Т. 10. 1884. С. 119. 11. Дубасов И. И. Очерки по истории Тамбовского края. Вып. 1. Тамбов 1888. С. 87. 12. ГАТО. Ф 4. Оп. 19. Д. 1. Л. 18. 13. Черменский П. Н. Прошлое Тамбовского края. Тамбовское книжное издательство. 1961. С. 91. Была ли казначейша тамбовской? (из книги «Страницы прошлого читая…») Захватывающие события разыгрались в городе, который, хотя и перестал быть опальным, но на генеральных картах (вот беда) не всегда ещё обозначается кружочком. Ещё бы: старик казначей проиграл в карты законную жену, раскрасавицу Дуню — Авдотью Николаевну: В Тамбове не запомнят люди Такой высокой, полной груди: Бела как сахар, так нежна, Что жилка каждая видна. Казалося, для нежной страсти Она родилась. А глаза… Ну что такое бирюза? Что небо?.. А этот носик! Эти губки, Два свежих розовых листка! А перламутровые зубки, А голос сладкий, как мечта! [XI, 123] И штаб-ротмистр хорош, ничего не скажешь: …Её в охапку Схватив, с добычей дорогой, Забыв расчёты, саблю, шапку, Улан отправился домой. [LII, 142] Чем не повод для пересудов в небольшом городке? Неделю целую спустя, Кто очень важно, кто шутя, Об этом все распространялись… [LII, 142] …Что это — действительное событие, ожившее под пером поэта, или плод его богатого воображения? Другими словами, придуман сюжет «Тамбовской казначейши» или он взят из жизни? Наверняка Лермонтов слышал об истории, которая случилась в 1801 году в Москве. В один из вечеров на карточном столе из зелёного сукна князь Александр Николаевич Голицын поставил на кон громадный куш — собственную жену Марию Григорьевну. А выиграл этот куш Лев Кириллович Разу-мовский. Не без участия государя Мария Григорьевна (урождённая Вяземская) получила развод, что позволило ей и Льву Кирилловичу в 1802 году обвенчаться и обрести счастье. Но Лермонтов поставил перед краеведами, литературоведами задачу более сложную. Коль описание города отличается завидной точностью, рассуждали они, может быть, документально и всё остальное? Один дореволюционный краевед решил выяснить, какая из воинских частей, описанных М. Ю. Лермонтовым, находилась в Тамбове. Как это сделать? Он пошёл таким путём. Из строк: Таков-то был штаб-ротмистр Гарин: По крайней мере, мой портрет Был схож тому назад пять лет… [IV, 126] наш исследователь заключил, что уланский полк находился в Тамбове за пять лет до написания «Казначейши», примерно в 1830–1832 годах. Известна масть полковых коней: Услыша ласковое ржанье Желанных вороных коней… [V, 120] Затем надо было узнать, в каком из полков двенадцати русских уланских дивизий имелись лошади вороной масти. Оказалось, в четырёх. Из них Волынский полк однажды побывал в Тамбове ещё в двадцатых годах прошлого века 1. Что это дало? Ничего, хотя труд был затрачен немалый. Уже в наше время саратовский исследователь Л. Прокопенко, зная, что Лермонтов часто наделял героев своих произведений именами, которые носили их прообразы, начал разыскивать следы штаб-ротмистра Гарина. В справочнике «Список генералам, штаб- и обер-офицерам всей Российской армии с показанием чинов, фамилий и знаков отличия» на 1831 год он среди офицеров Новороссийского драгунского полка обнаружил Николая Прокофьевича Гарина. Тот служил в полку с 1829 по 1841 год, участвовал в русско-турецкой войне в Малой Валахии (Молдавии). К окну поспешно он садится, Надев персидский архалук, В устах его едва дымится Узорный бисерный чубук. На кудри мягкие надета Ермолка вишневого цвета С каймой и кистью золотой, Дар молдаванки молодой… [XIX, 127] К тому же в 1835 году Новороссийский драгунский полк участвовал в больших манёврах в центральной России и по пути из Орла в Воронеж проходил через Тамбов, а Н. П. Гарин вышел в отставку ротмистром, то есть чином выше, чем Гарин лермонтовский 2. Что ж, возможно, поэт и был знаком с Н. П. Гариным. Но в «Тамбовской казначейше» фигурируют не драгуны, а уланы, полк не проходит через губернский центр, а зимует в нём. Все попытки установить, какие воинские полки квартировали в Тамбове в начале тридцатых годов, не могли привести к результатам хотя бы потому, что после войны 1812 года на протяжении многих лет в городе не было никаких войск, кроме батальона внутренней стражи, солдаты которого набирались в основном из крестьян окрестных селений. Уланские, гусарские, драгунские и другие полки обычно проходили Тамбов, следуя на очередные манёвры, и в лучшем случае задерживались здесь на день-другой. Исключение составили несколько пехотных частей, присланных в ноябре 1830 года из Козлова и Липецка для подавления холерного бунта. Эти войска были определены в Тамбове на трёхмесячный постой — так власти наказывали взбунтовавшийся городской люд. Разумеется, встречали солдат не столь радушно, как улан в «Тамбовской казначейше». Есть в поэме строки, которые, казалось бы, также могли облегчить поиски: упоминание фамилии губернского казначея. «Против гостиницы «Московской», притона буйных усачей, жил некто господин Бобковский, губернский старый казначей» [IV, 121]. Дом губернского казначея в самом деле находился недалеко от гостиницы «Московской», но его хозяином был вовсе не «господин Бобковский», а некто Муратов. О нём сведений никаких обнаружить не удалось, кроме того, что губернский казначей не отличался особой щепетильностью и частенько воровал казённые деньги. Присвоив таким образом около сорока тысяч рублей, Муратов угодил под суд 3. Среди других губернских чиновников наиболее колоритной фигурой был служащий уголовной палаты Гороховский (фамилия чем-то созвучна с фамилией лермонтовского казначея) — хитрый, пронырливый старикан, большой плут и заядлый картёжник. Как мы убедились, о документальной основе сюжета «Тамбовской казначейши» не может быть и речи. Всю эту трагикомическую историю поэт или выдумал, или заимствовал из каких-то источников. В частности, исследователи указывают на повесть А. Шидловского «Пригожая казначейша» и рассказ известного немецкого писателя Гофмана «Счастье игрока». «Пригожая казначейша» (Сцены уездного города) была напечатана в 1835 году в «Библиотеке для чтения» — журнале, который М. Ю. Лермонтов, разумеется, читал. В повести рассказывается о том, как отставной армейский поручик похищает у старика-казначея предмет своей любви — его жену. А в рассказе Гофмана такой финал: заядлый игрок проигрывает в карты полковнику свою жену. Они давно любят друг друга. Полковник спешит за выигрышем, но находит женщину мёртвой. Закономерная концовка романтической новеллы. Последние строфы лермонтовской поэмы явно пародируют Гофмана: Вы ждали действия? Страстей? Повсюду нынче ищут драмы. Все просят крови — даже дамы. [LIII, 142] А здесь никакой крови и никакой драмы. Улан спокойно отправился домой, заботливо захватив свой необычный выигрыш. Кумушки в течение недели чесали языки. И всё… Итак, забавная история со штаб-ротмистром, стариком казначеем и его красавицейженой — плод фантазии М. Ю. Лермонтова. Но то, что по воле автора эта история разыгралась именно в Тамбове, вполне объяснимо. Центр огромной чернозёмной губернии славился своим пристрастием к картам. Играли дворяне, мещане, купцы, духовенство. Тамбовские власти, посылая запрос московской карточной конторе, писали: «Поелику в Тамбове никаких увеселений нет, кроме карточного клуба… да и в том же городе живёт наибольшее число играющих в карты дворян, посему покорнейше просим выполнить наше повышенное требование»4. «Повышенное требование» для 1822 года, например, свелось к семи тысячам колод высшего сорта и четырнадцати тысячам колод обыкновенных на баснословную сумму… в сто семьдесят тысяч рублей. Для сравнения укажем: в том же году город выписал из Москвы книг только на двести пятьдесят рублей шестьдесят пять копеек. Упомянутый в документе «карточный клуб» помещался в доме тамбовского дворянина Протасьева, который был знаменит ещё тем, что здесь останавливался царь Александр I в 1824 году, проезжая через Тамбов (дом не сохранился, он стоял на углу улиц Советской и Максима Горького). Проигрывались целые состояния: …краплёные колоды Не раз невинные доходы С индеек, масла и овса Вдруг пожирали в полчаса… [IX, 122] Сюда приезжал попытать счастье знаменитый Фёдор Иванович Толстой («Американец»), граф, отставной гвардейский офицер, авантюрист и карточный игрок. Однажды игра длилась целый месяц без перерыва. Картёжники за столом ели, пили, спали. Неизвестно, чем кончилось бы дело, не вмешайся вовремя полиция. Короче говоря, при таких обстоятельствах проиграть жену было вполне возможно. Примечания 1. 2. 3. 4. Известия Тамбовской учёной архивной комиссии. Вып. № 54. 1911. С. 23–25. Тамбовская правда. 1960. № 157 от 3 июля. ГАТО. Ф. 2. Оп. 41. Д. 107. Л. 1–12. Тамбовская правда, 1946. № 87 от 30 апреля. Б. И. Илёшин Из истории «Тамбовской казначейши» В третьем номере журнала «Современник» за 1838 год была напечатана поэма Лермонтова «Казначейша». Слово «Тамбовская» цензоры сняли. Название города в самом тексте тоже заменили буквой «Т» с точками. Стражи печати сочли, видимо, невозможным полностью назвать город, где происходили описываемые в поэме события. Сильно пострадал после «редактирования» и текст поэмы. И. И. Панаев в своих «Воспоминаниях» пишет, как возмущался Михаил Юрьевич произволом цензуры: «Он держал тоненькую розовую книжечку “Современника” в руке и покушался было разодрать её, но г. Краевский не допустил его до этого. “Это чёрт знает, что такое! позволительно ли делать такие вещи! — говорил Лермонтов, размахивая книжечкою… — Это ни на что не похоже!” Он подсел к столу, взял толстый красный карандаш и на обёртке “Современника”… набросал какую-то карикатуру». Цензура изъяла из поэмы «подозрительные места» по понятным причинам. Лермонтов без прикрас нарисовал в ней картину жизни захолустного губернского города, который «на карте генеральной кружком означен не всегда», показал сонное царство, застои российской дворянскочиновничьей провинции. И всё же несмотря на то, что текст произведения сильно пострадал от цензуры — не только официальной, но и редакционной, оно сразу же стало популярным среди читателей. Под его впечатлением Василий Андреевич Тропинин в 1841 году создаёт картину «Казначейша». Ныне она находится в Государственном Русском музее в Ленинграде. Любители творчества Лермонтова узнают в ней жену старого тамбовского казначея Бобковского. И при этом многие из них вспоминают строчки лермонтовской поэмы: ........ …А глаза… .......... Ну, что такое бирюза? Что небо? ...................... А этот носик! эти губки, Два свежих розовых листка! А перламутровые зубки, А голос сладкий, как мечта! Она картавя говорила, Нечисто «р» произносила; Но этот маленький порок Кто извинить бы в ней не мог? И вот её муж, заядлый картёжник …проиграл коляску, дрожки. Трёх лошадей, два хомута, Всю мебель, женины серёжки, Короче — всё, всё дочиста. Дело дошло до самой Авдотьи Николаевны. Недолго битва продолжалась; Улан отчаянно играл; Над стариком судьба смеялась — И жребий выпал… час настал… Тогда Авдотья Николавна, Встав с кресел, медленно и плавно К столу в молчанье подошла — Но только цвет её чела Был страшно бледен. Обомлела Толпа, — все ждут чего-нибудь — Упрёков, жалоб, слёз… Ничуть! Она на мужа посмотрела И бросила ему в лицо Своё венчальное кольцо… Со времени появления поэмы в «Современнике» прошло без малого полтора века. Но до сих пор точно неизвестно, когда её Лермонтов написал (рукопись не сохранилась). Одни литературоведы называют 1838 год — год напечатания поэмы в журнале, другие — 1837-й, третьи — 1836-й, когда поэт ездил в отпуск в Тарханы и по пути, возможно, останавливался в Тамбове. Достоверных свидетельств, подтверждающих, что Михаил Юрьевич посетил этот город, нет. Поэт не упоминает Тамбов ни в одном письме (правда, их сохранилось чрезвычайно мало), не сделал ни одного «тамбовского» рисунка, хотя был великолепным рисовальщиком и оставил в путевых альбомах и тетрадях много дорожных заметок и зарисовок. (Тамбов того времени запечатлел один из ближайших друзей Пушкина поэт Василий Андреевич Жуковский, побывавший в городе летом 1837 года во время путешествия по России со своим воспитанником, будущим императором Александром II. Сделанные им в городе рисунки ныне находятся в Государственном Литературном музее в Москве.) А. Блок, горячо интересовавшийся жизнью и творчеством Михаила Юрьевича, писал: «Почвы для исследования Лермонтова нет — биография нищенская. Остаётся “провидеть” Лермонтова… Когда роют клад, прежде разбирают смысл шифра, который укажет место клада… Лермонтовский клад стоит упорных трудов». Сохранилось письмо Михаила Юрьевича к М. А. Лопухиной от 15 февраля 1838 года, в котором он писал (по-французски): «Я был у Жуковского и по его просьбе отнёс ему “Тамбовскую казначейшу” (два последних слова написаны по-русски; выделено мною. — Б. И.); …он понёс её к Вяземскому, чтобы прочесть вместе; им очень понравилось, напечатано будет в ближайшем номере “Современника”». Это письмо даёт основание утверждать, что поэма была закончена в конце 1837 или в самом начале 1838 года… А как же насчёт посещения Лермонтовым Тамбова? С нетерпением ожидая приезда любимого Мишеля в родные края, Е. А. Арсеньева в октябре 1835 года писала внуку: «…хотя Тарханы и Пензенской губернии, но на Пензу ехать с лишком двести вёрст крюку, то из Москвы должно ехать на Рязань, на Козлов и на Тамбов, а из Тамбова на Кирсанов в Чембар…» Есть все основания предполагать, что Лермонтов воспользовался советом бабки, зная, что Астраханский и Саратовский тракты, в отличие от тракта на Нижний Ломов, содержались в более или менее приличном состоянии. Об этом свидетельствует и хранящийся в Государственном архиве Тамбовской области документ: «Главный тракт, по которому более бывает проезжающих, есть из Москвы через Тамбов в Астрахань, на станциях сего тракта содержится по 20 лошадей и в нужных местах выстроены для проезжающих почтовые дома». 20 декабря 1835 года корнету «его императорского величества лейб-гвардии Гусарского полка Михаилу Лермонтову, сыну Юрьеву» было дозволено уйти в испрашиваемый отпуск «по домашним обстоятельствам», а в самый канун 1836 года он был уже в Тарханах. Значит, на всю дорогу (тысяча с лишним вёрст) ушло не более десяти дней, считая остановку в Москве. В Тарханы приходилось поспешать, долго не задерживаясь на почтовых станциях. Скорее всего последнюю остановку в пути он сделал поздно вечером 30 декабря в Тамбове. В городе у него были близкие знакомые (о тамбовских связях М. Ю. Лермонтова рассказал В. Пешков в книге «Страницы прошлого читая…»), и среди них приятель по московскому университетскому пансиону Иосиф Романович Грузинов, служивший в земском суде. Предки Грузинова вышли из Грузии и носили фамилию Мамчевадзе. В середине XVIII века его прадед Роман Мамчевадзе поселился на Дону, и донские казаки нарекли его Грузиновым (так башкиры становились Башкировыми, а поляки — Поляковыми). Отцу Грузинова — Роману Осиповичу — за примерную службу в лейб-казачьем полку Павел I в 1797 году пожаловал имение в Лесном Тамбове. Дослужившись до майора, он вышел в отставку и поселился в губернском центре, женившись на тамбовской помещице Ольге Андреевне Давыдовой. 25 декабря 1812 года у Грузиновых родился сын Иосиф, будущий приятель Лермонтова, которому поэт посвятил стихотворение «К Грузинову». Почему бы Михаилу Юрьевичу не заночевать у него, чтобы рано утром поспешить к ожидавшей его бабушке, у неё встретить Новый год? До Тархан уже рукой подать — неполный день езды. По-видимому, рано утром 31 декабря проехал он по набережной: …Когда сквозь пелену тумана Едва проглядывает Цна, Когда лишь куполы собора Роскошно золотит Аврора, И, тишины известный враг, Ещё безмолвствовал кабак… по трём прямым тамбовским улицам, увидел два трактира — «один «Московский», а другой «Берлин»… Конечно, на Большой улице ему не могли не показать дом картёжников Протасьевых. Азартные игры в карты продолжались здесь неделями, проигрывались целые состояния: …краплёные колоды Не раз невинные доходы С индеек, масла и овса Вдруг пожирали в полчаса. Из Москвы в Тамбов направлялись целые обозы с картами. Только за апрель 1809 года тамбовский Приказ общественного призрения заплатил Московской карточной конторе 14 300 руб-лей — деньги по тем временам громадные. Но и этого было мало. «Поелику в Тамбове никаких увеселений нет, кроме карточного клуба… да и в том же городе живёт наибольшее число играющих в карты дворян, посему покорнейше просим выполнить наше повышенное требование», — писали отцы города в Москву. И совсем не случайно в «Тамбовской казначейше» описан случай, как местный старый казначей проиграл в карты свою жену. Лермонтоведы давно обратили внимание на то, что в творчестве Михаила Юрьевича всё перечувствовано прежде, чем сказано, всё видено раньше, чем художническая кисть положила мазок на картину. Совсем маленькая деталь. Вскоре после приезда к бабушке Лермонтов писал своему другу С. Раевскому: «Я теперь живу в Тарханах в Чембарском уезде… слушаю, как под окном воет метель (здесь… снег в сажень глубины…)». Скорее всего, такие же снега он видел и в Тамбове. И не преминул упомянуть об этом в повести «Бэла». Описывая своё пребывание на Кавказе и путешествие по Чертовой долине, он сообщал: «Эта долина была завалена снеговыми сугробами, напоминавшими довольно живо Саратов, Тамбов и прочие милые места нашего отечества». Вполне вероятно, что в Петербург Михаил Юрьевич возвращался тоже через Тамбов. И сделал здесь ещё одну короткую остановку — этого достаточно, чтобы составить довольно точное представление о внешнем облике небольшого города. Но в поэме подробно описаны жизнь Тамбова, быт его жителей. От кого же узнал поэт подробности, и подробности довольно достоверные? Литературовед Л. Прокопенко нашёл даже документы, подтверждающие, что в Тамбове останавливался, проходя на манёвры, полк, в котором служил штаб-ротмистр Н. П. Гарин. Он не был тем, что волокитой У нас привыкли называть; Он не ходил тропой избитой, Свой путь умея пролагать; Не делал страстных изъяснений, Не становился на колени; А несмотря на то, друзья, Счастливей был, чем вы и я. Не беда, что в «Тамбовской казначейше» фигурируют уланы, а Н. П. Гарин служил в драгунском полку, Лермонтов писал не исторический трактат, а поэму и потому имел право на домысел. Вспомните ещё одну подробность из «Тамбовской казначейши», касающуюся Гарина: К окну поспешно он садится, Надев персидский архалук; В устах его едва дымится Узорный бисерный чубук. На кудри мягкие надета Ермолка вишневого цвета, С каймой и кистью золотой, Дар молдаванки молодой. Так вот, Новороссийский кавалерийский полк, к которому был приписан Н. П. Гарин, как установил Л. Прокопенко, действительно служил в Молдавии, и почему бы молодому офицеру не получить от одной из молдаванок «ермолку вишневого цвета, с каймой и кистью золотой»… Подробности же о жизни тамбовских обывателей мог рассказать Лермонтову выдающийся грузинский поэт, боевой генерал русской службы, человек прогрессивных взглядов Александр Гарсеванович Чавчавадзе, проведший в Тамбове под секретным надзором полиции конец зимы и начало весны 1834 года. В заштатный — пусть и губернский — российский город генерал Чавчавадзе был сослан из своего имения Цинандали за подозрение в заговоре грузинских аристократов, мечтавших о восстановлении грузинского престола и династии грузинских царей. В донесении от 19 февраля 1834 года министр внутренних дел сообщил тамбовскому губернатору, что опальный грузинский князь Чавчавадзе «18 минувшего генваря отправлен в Тамбов в сопровождении есаула Черноморского казачьего войска Грудаева». Прибыв в ссылку 18 февраля, Чавчавадзе обратился к своему хорошему знакомому фельдмаршалу Паскевичу с просьбой выхлопотать ему разрешение приехать в Петербург для личного объяснения с императором. Николай I ходатайство Паскевича уважил. Об этом говорит сообщение военного министра тамбовскому гражданскому губернатору: «Государь император высочайше соизволил разрешить находящемуся ныне на жительстве в г. Тамбове генерал-майору князю Чавчавадзе приехать в С.-Петербург». «Милостивое» обращение императора с опальным поэтом и боевым генералом можно объяснить только тем, что он отеческим снисхождением к «заблуждающейся части грузинского благородного сословия» решил сделать шаг к примирению с грузинским дворянством. К тому же Николай I знал, что Чавчавадзе на антиправительственный умысел «не соглашался, оный не одобрял… и убеждал покинуть столь безрассудное предприятие». Но его императорское величество очень уж разгневал ответ Чавчавадзе по делу о заговоре 1832 года. В своих показаниях Александр Гарсеванович с присущей ему гордостью заявил, что «если бы даже и знал» о заговоре, то всё равно не сообщил бы об этом никому. Из Тамбова Чавчавадзе выехал в Петербург в начале мая. Он поселился на Фонтанке в доме № 64, рядом с Семёновским мостом. В это же время в Петербурге жила Прасковья Николаевна Ахвердова, очень близкий для Чавчавадзе человек ещё по Тбилиси. «Князь Александр Гарсеванович Чавчавадзе, — вспоминает дочь Ахвердовой Дарья Фёдоровна Харламова, — соопекун моей матери над сестрой Софи и братом Егорушкой, нанимал небольшой наш флигель, рядом с нашим большим домом; в нём жила его мать, жена — княгиня Саломе и дети — Нина, Катенька и Давид. Целый день находились у нас девочки, а Катенька и жила у нас, в одной комнате со мной и гувернанткой нашей Надеждой Афанасьевной, той, которой А. С. Грибоедов в одном из писем к матери шлёт целый акафист приветствий. Летом ездили мы часто гостить в чудное имение Чавчавадзе Цинан-дали в Кахетии, совершали путешествие всегда под конвоем не менее 20 солдат, из опасения нападения горцев. Князя я менее других помню, он часто отлучался, а впоследствии, после взятия Эривани, был там губернатором. Но семья его осталась в Тифлисе». В своих записках, опубликованных в девятом номере журнала «Русский архив» за 1889 год, Н. Н. Муравьев-Карский вспоминает, как он провожал А. Г. Чавчавадзе до его квартиры, которую тот «нанимал подле дома Ахвердовых». Ну а Прасковья Николаевна Ахвердова, до замужества Арсеньева, приходилась пусть и дальней, но родственницей Лермонтову, дружила с его бабушкой Елизаветой Алексеевной, постоянно встречалась с ней. «Я часто видаюсь с Дарьей Николаевной и Прасковьей Николаевной и всегда об вас говорим», — читаем в её письме Прасковье Александровне Крюковой. Упомянутая в письме Дарья Нико-лаевна (Хвостова), как и Прасковья Николаевна Ахвердова, — двоюродные сёстры П. А. Крю-ковой, племянницы покойного М. В. Арсеньева, деда Михаила Юрьевича. О том, что с Прасковьей Николаевной встречался и Лермонтов, убедительно говорит найденное И. Л. Андрониковым в Актюбинске (в 1948 г.) письмо Михаила Юрьевича к Е. А. Арсеньевой: «Милая бабушка, — пишет он, — так как время вашего приезда (в Петербург) подходит, то я уже ищу квартиру, и карету видел, да высока. Прасковья Николаевна Ахвердова в мае сдаёт свой дом, кажется, что будет для нас годиться…» Если Прасковья Николаевна приходилась Михаилу Юрьевичу родственницей и они в Петербурге встречались, то вполне вероятно, что она познакомила его и с Чавчавадзе, тем более Лермонтов был уже известен как автор напечатанной в журнале «Библиотека для чтения» и снискавшей успех у читателей поэмы «Хаджи-Абрек». Эту версию выдвигает и И. Л. Андроников. Маститому и молодому поэтам было о чём поговорить. Конечно, и о Тамбове, в котором Лермонтов только что побывал проездом. Он мог рассказать о своих мимолётных впечатлениях, а о подробностях жизни провинциального города мог поведать Александр Гарсеванович. Он-то за время ссылки хорошо узнал тамбовские нравы, был очевидцем картёжных игр. Ещё более вероятной можно считать встречу Лермонтова с Чавчавадзе в его имении Цинандали. За стихи на смерть Пушкина Михаил Юрьевич был сослан на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк, стоявший недалеко от Тифлиса и ещё ближе к имению Чавчавадзе, к тому времени вернувшегося в родную Грузию. О том, что Лермонтов бывал в Цинандали, свидетельствуют мемуары его троюродного брата и близкого приятеля Акима Шан-Гирея. Сообщая о создании поэмы «Демон», он пишет в своих воспоминаниях: «Здесь кстати замечу… неточности в этой поэме». Он сам, властитель Синодала… В Грузии нет Синодала, а есть Цинандали, старинный замок в очаровательном месте в Кахетии, принадлежащий одной из древнейших фамилий Грузии, князей Чавчавадзе». По-видимому, мысль назвать жениха Тамары «властителем Синодала» возникла у Лермонтова в Цинандали, когда он гостил у Чавчавадзе. О том, что поэт не мог миновать имение замечательного сына Грузии, говорят и строки из истории драгунского полка. Её автор утверждает, что в 30-х годах «с Цинондалами у нижегородцев… была кровная связь». Да и как могло быть иначе, если сам Александр Гарсеванович всего восемь лет назад был его командиром, пользовался большой любовью у солдат и офицеров. 27 сентября 1829 года нижегородцы во главе со своим командиром особенно отличились: в конном строю взяли штурмом сильное турецкое укрепление. Следует упомянуть и о том, что в своё время полк размещался в Тамбове. Тогда им командовал С. Д. Жихарев — близкий родственник С. П. Жихарева, переводчика, театрала, автора «Записок современника», знакомого А. С. Пушкина по литературному обществу «Арзамас», членами которого они состояли. Ну, а сами тамбовцы всегда чтили автора «Тамбовской казначейши», без сомнений, считали и считают, что Михаил Юрьевич останавливался в их городе… В конце семидесятых годов XIX века было решено соорудить памятник поэту в Пятигорске. В стране, проходил сбор средств на сооружение монумента. Одними из первых сделали взнос на осуществление благородного замысла тамбовские крестьяне. Учитель рисования тамбовского реального училища Иван Петрович Фрейман, окончивший Петербургскую академию художеств, принял активное участие во втором туре конкурса на создание проекта памятника Лермонтову. В апреле 1883 года «Художественные новости» информировали читателей: «Эксперты, приглашённые комиссиею по конкурсу на сооружение памятника М. Ю. Лермонтову в Пятигорске, рассматривали… представленные на конкурс проекты этого памятника. На конкурс явилось 65 проектов в эскизных набросках и моделях. Лучшими из них эксперты признали два, под девизами: 1) «Лучше поздно, чем никогда» и 2) «Он стоит: задумался глубоко и тихонько плачет он в пустыне». Исполнителями их оказались преподаватель рисования И. П. Фрейман и скульптор Р. Р. Бах. Первому из них присуждена премия в 200 руб., второму в 100 руб.». В третьем, заключительном, туре конкурса первый приз завоевал А. М. Опекушин, автор незадолго до того сооружённого в Москве памятника А. С. Пушкину. Поскольку один из пунктов условий конкурса предусматривал, что автор окончательного проекта может использовать «премированные идеи», то есть варианты поощрённых ранее проектов, А. М. Опекушин заимствовал общую композиционную схему скромного фреймановского варианта. В 1914 году отмечалось столетие со дня рождения великого поэта. 28 августа в городскую управу Тамбова обратился с прошением инспектор народных училищ губернии М. Т. Кашков. «Имею честь, — писал он, — покорнейше просить управу войти в городскую думу в ближайшем её заседании с ходатайством: 1) об ассигновании 400 руб. на приобретение биографии М. Ю. Лермонтова и отдельных его произведений в потребном количестве экземпляров для раздачи учащимся приходских и высших начальных училищ г. Тамбова, а также на устройство литературно-музыкального утра для тех же учащихся; 2) о наименовании 1-го Тамбовского городского приходского училища «Лермонтовским»; 3) о переименовании Тёплой улицы в улицу «Лермонтова» и о присвоении имени поэта предположенному к разведению на месте разветвления Тёплой и Дороховой улиц садику, в котором впоследствии можно поставить и бюст поэта в память его пребывания в Тамбове» (подчёркнуто мною. — Б. И.). С одноимённой просьбой обратились в городскую управу и жители Тёплой улицы. Прошение о переименовании улицы Тёплой в улицу Лермонтова удовлетворили. Сквер же был разбит позже, уже в советское время. В июле 1941 года, в первые недели Великой Отечественной войны, здесь открыли скромный памятник поэту. На его открытии звучали пламенные лермонтовские строки из «Бородина»: «Ребята! не Москва ль за нами? Умрёмте ж под Москвой, Как наши братья умирали!» — И умереть мы обещали, И клятву верности сдержали Мы в Бородинский бой. Изведал враг в тот день немало, Что значит русский бой удалый, Наш рукопашный бой!.. И ещё один интересный факт. В Тамбове прожила долгую жизнь Елизавета Владимировна Купфер, приходившаяся Лермонтову внучатой племянницей. Она многие годы преподавала иностранные языки в Тамбовском педагогическом институте, заведовала кафедрой английского языка. Бабка Елизаветы Владимировны — Елизавета Николаевна Арсеньева была родной дочерью Николая Николаевича Арсеньева — троюродного брата М. Ю. Лермонтова. Это тот самый Н. Н. Арсеньев, которому Михаил Юрьевич посвятил великолепное стихотворение: Дай бог, чтоб ты не соблазнялся Приманкой сладкой бытия, Чтоб дух твой в небо не умчался, Чтоб не иссякла плоть твоя, Пусть покровительство судьбины Повсюду будет над тобой, Чтоб ум твой не вскружили виды И взор красавицы младой; Ланиты и вино нередко Фальшивой краскою блестят; Вино поддельное, кокетка, Для головы и сердца — яд! Стихотворение это было написано рукою Лермонтова в небольшом альбоме в переплёте из красного сафьяна, который хранился, как семейная реликвия, у Е. В. Купфер. В 1940 году, накануне столетия со дня гибели великого поэта, она передала его в Литературный музей. Ныне альбом находится в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР (ЦГАЛИ). В. Щербаненко Так кто же она, тамбовская казначейша? Александр Блок писал: «Почвы для исследования Лермонтова нет — биография нищенская, остаётся “провидеть” Лермонтова… когда роют клад, прежде разбирают смысл шифра, который укажет место клада. Лермонтовский клад стоит упорных трудов». В лермонтоведении поэма «Тамбовская казначейша» давно вроде перестала быть «белым пятном»: известна история её написания, названы прототипы героев, не подвергается сомнению и город, где произошло это удивительное событие: выигрыш в карты живого человека. Я тем не менее хочу предложить свою версию. Работая с книгой «Письма и бумаги Екатерины II», я обнаружил в примечаниях сведения об одном из активных участников дворцового переворота 1762 года — Петре Богдановиче Пассеке. Он был сыном вице-губернатора Белгородской губернии. Так вот Пассек однажды на почтовой станции выиграл у заезжего майора его жену. О «пассековской истории» Лермонтову могли поведать многие из его знакомых: племянник удачливого игрока Вадим Пассек, с которым Лермонтов учился, родственники племянницы Петра Пассека. Эту историю мог рассказать поэту и его однополчанин по лейб-гвардии Гусарскому полку ротмистр Е. И. Шевич, чьё имение находилось в Белоруссии, где губернатором много лет был Пётр Пассек. Или тот же корнет Иван Иванович Шидловский, долгое время проживавший в Белгородской, а потом в Воронежской губерниях. Вероятно, поэт взял фамилию матери Шидловского (Гарина) для героя своей поэмы, а возможно, в разговоре с Лермонтовым всплыла фамилия поручика Гарина из Новороссийского драгунского полка. Словом, несмотря на то, что Пассек выиграл жену в последней четверти XVIII века, среди друзей и однополчан Михаила Лермонтова находилось немало людей, прямо или косвенно связанных с этим неприглядным для дворян событием. В воспоминаниях И. И. Панаева описывается эпизод, когда Лермонтов, увидев свою поэму в журнале «Современник», был буквально «взбешён» и якобы потому, что она появилась там без его ведома. Скорее всего, на мой взгляд, гнев поэта вызвало то, что рукою цензора было вычеркнуто название «Тамбовская казначейша», а также название города, где случилось это комическое происшествие. Лермонтов, по-видимому, старался отвести читателей от реально существовавших прототипов персонажей. Встретив в опубликованной поэме вместо указанного им города букву «Т» с тремя точками, он остался очень недоволен таким самоуправством. Кто же они, предполагаемые прототипы «Тамбовской казначейши»? Пётр Богданович Пассек (1736–1804) был записан в лейб-гвардии Преображенский полк и в 1762 году стал одним из главных действующих лиц заговора Екатерины II, т. е. почти по Лермонтову — «и стал душою заговора». После воцарения Екатерины Пассек был буквально осыпан наградами, чинами и подарками. Стал генералом, губернатором и в этом качестве выиграл за карточным столом у майора графа А. М. Салтыкова его жену. Майор же служил в должности конференц-секретаря Академии художеств (попросту казначеем) и «…он был игрок, его единственный порок». За недостачу 7700 рублей Салтыков был отстранён от должности. На роль «тамбовской казначейши» могла бы претендовать Мария Сергеевна, урождённая Волчкова. Существовал её портрет, написанный художницей А. Кауфман. Возможно, он находится в фондах какого-либо музея среди неустановленных полотен. Она и в самом деле «…была прелакомый кусок». Судьба рукописи «Тамбовская казначейша» неизвестна, находилась же она в библиотеке Г. Д. Черткова, жена которого была хорошей знакомой Лермонтова и приходилась далёкой родственницей всё тому же Петру Пассеку. «Шифр» поэмы Лермонтова раскрыть трудно. Автор этого небольшого очерка предлагает ещё одну версию, ещё одну тропинку к раскрытию тайн в творческом наследии великого поэта. А. А. Горелов, Ю. К. Щукин Мы хотим рассказать вам тамбовские легенды На северо-восточном углу современного квартала (в прошлом № 48), где пересекаются улицы Советская и М. Горького, на месте современного высотного дома, совсем недавно (до 2006 г.) находилось старое здание — жилой двухэтажный деревянный дом, выстроенный на высоком полуподвальном этаже. Его фасадные стороны имели одинаковые по форме окна, причём по высоте окна верхнего этажа меньше, чем на нижнем. Стены дома были обиты деревянной филёнкой, выглядел он довольно аккуратно со стороны улиц и оставлял впечатление ещё прочного здания. На самом деле этому дому было не менее 200 лет. Далеко не всегда он имел такой вид. До 1946 года фасадная сторона, выходящая на улицу Советскую, была одноэтажной. В первой половине XIX века этот дом считался одним из самых лучших в Тамбове. Важно и то, что дом, о котором идёт речь, был весьма интересен с точки зрения истории города. В начале XIX века он принадлежал дворянам Протасьевым. Вполне возможно, что они арендовали этот дом или часть его, так как в архивных документах за 1836–1838 годы Протасьевы среди домовладельцев 48-го квартала не числятся. Владение этим домом приписывается им многими высказываниями тамбовских краеведов. Однако кто бы ни был владельцем этого дома, несомненно то, что в первые десятилетия XIX века в этом, самом лучшем здании города, размещалось Тамбовское дворянское собрание. В марте 1824 года здесь принимали императора Александра I, когда он, совершая поездку в южные провинции, остановился на пару дней в Тамбове. Трудно перечислить, каким ещё общественным целям тамбовского дворянства служил этот дом, но то, что здесь был главный карточный клуб нашего города, да и всей губернии, подтверждали многие. Карточные игры были всегда любимым занятием тамбовских обывателей. Известны факты, что на рубеже XVIII–XIX веков колоды карт, упакованные в тюки, завозились в Тамбов целыми возами. В 1822 году игральных карт в город поступило на общую сумму свыше 170 тысяч рублей, а книг всего лишь на 250 рублей 65 копеек. Игроки, основной состав которых представляли состоятельные дворяне, собирались в большой зале, окна которой выходили на главную улицу города. Участники игры рассаживались вокруг огромного дубового стола, покрытого зелёным бархатным сукном. Остальные могли молча наблюдать за ходом игры, стоя за спинами основных игроков. Нередко собирались небольшие компании за отдельными столами в углах залы и в других комнатах. В провинциальном городе, где в дождливую пору невозможно было перейти с одной стороны улицы на другую, да и пойтито было просто некуда, карты были единственным развлечением для людей состоятельных, чьи заботы о хлебе насущном не были главным предметом каждого дня и каждого часа. Эта азартная игра занимала всё их свободное время. Этим можно было объяснить и то, что многие из постоянных игроков, завсегдатаев карточного клуба, становились картёжниками высокой квалификации. В дворянском собрании, превращённом в карточный клуб, царили культ игры, азарта и всепоглощающая вера в близкую и непременную удачу. Продолжительность игры измерялась не только часами, были случаи, когда игроки не покидали клуба по нескольку дней. Здесь игрокам подавали обед, пиво, вино, посетителей угощали чаем с закусками. Часто прямо отсюда игроки посылали нарочных к своим управляющим в усадьбы за очередной партией денег, когда проиграно было всё, что имелось при себе в наличии. О ставках, которые делались в ходе этих игр, следует сказать особо. Проиграть, как и выиграть, можно было буквально всё: деньги, ценные бумаги, драгоценности. Часто на кон ставили движимое и недвижимое имущество. Закладывали кареты, лошадей, своры гончих собак. Дело доходило до крепостных крестьян, которые тоже принимались в уплату карточного долга. Были случаи, когда проигрывали целые поместья. Всё, что происходило в карточном клубе, становилось достоянием городской общественности. Результаты карточных баталий могли в те далёкие годы «прославить» наш город далеко за его пределами. Так оно и случилось. То, что произошло однажды за карточной игрой в Дворянском собрании города Тамбова, послужило сюжетом М. Ю. Лермонтову для написания поэмы «Тамбовская казначейша». Эта поэма и сегодня остаётся самым известным литературным произведением, когда-либо написанным о нашем городе. А знатоки тамбовской истории и биографы М. Ю. Лермонтова до сих пор ищут ответ на вопрос о том, каким образом поэт узнал о событиях, имевших якобы место в Тамбове. Вряд ли когда-нибудь будет найден документ, проливающий свет на эту проблему. В книгах по краеведению и в газетных статьях по этому поводу можно встретить несколько версий и предположений. Наверное, каждый, кто интересуется этим вопросом, может придерживаться собственного мнения. Мы предлагаем версию, которая лично у нас не вызывает сомнений. Принимая во внимание все факты, связанные с последним посещением М. Ю. Лермонтовым своего родового имения в Тарханах в канун нового 1836 года, мы считаем, что именно тогда он и узнал обо всём, что стало сюжетной основой поэмы. Конечно, М. Ю. Лермонтов, спеша встретить Новый год в компании со своей бабушкой, воспользовался её советом и поехал из Москвы в Тарханы коротким путём — через Тамбов. Конечно, он останавливался в нашем городе, и, скорее всего, его пребывание в Тамбове длилось несколько часов. Разумеется, что в это время он навестил кого-то из своих друзей или знакомых, а таковые у Лермонтова в Тамбове были. И уж, само собой разумеется, что новости о событиях подобного рода, произошедших в глухом провинциальном городе, сразу были переданы молодому офицеру и талантливому поэту. Прошло около двух лет, и в 1838 году в Санкт-Петербурге в журнале «Современник» вышла новая поэма. Первое издание её до глубины души огорчило самого автора. Во-первых, изменения, которые были сделаны издателями в тексте, не были с ним согласованы. Во-вторых, не было обозначено имя автора. В-третьих, в названии произведения и в тексте слова «Тамбов» и «тамбовская» везде заменили многоточием. Но среди читателей поэма сразу стала популярной. Сегодня каждый уважающий себя и свой город тамбовчанин знает наизусть строки из этой поэмы. Однако мы хотим познакомить вас с несколько иной версией событий, изложенных в поэме. За свою историю Тамбову много раз приходилось принимать у себя гостей, носивших военную форму. Иногда они бывали в городе целыми воинскими подразделениями. Достаточно вспомнить тамбовские сборы полков, направлявшихся к низовьям Дона для участия в сражениях за крепость Азов. А сколько их прошло через Тамбов в 1812 году! Город наш всегда был радушен к русскому воинству и хлебосольно принимал его представителей в своих чертогах. В середине 30х годов XIX века в наш город на постой был определён один из уланских полков. Уланы относились к частям лёгкой кавалерии, и от других кавалеристов их отличала форма. Они носили темно-синие мундиры, а на головах — шапки с четырёхугольным верхом (по типу польских конфедераток). Кроме того, среди самих уланских полков вводили отличие по внешнему виду личного состава. Так, полк, прибывший в Тамбов, сплошь состоял из блондинов или рыжеволосых кавалеристов, восседавших на конях исключительно вороной масти. К тому же все уланы были ростом не менее 180–185 см. Нечего и говорить о том, какое умопомрачительное впечатление произвели на тамбовских дам эти лихие красавцы. Офицеры высшего полкового звена были расквартированы в домах состоятельных горожан, а всех остальных определили на жительство в большой постоялый двор при трактире «Берлин». Последний, как мы уже упоминали ранее, располагался на том самом углу 47го квартала, где сейчас стоит кинотеатр «Модерн». Быстро пролетели последние тёплые летние дни. Наступил сентябрь, а с ним и долгие осенние дожди. Все дороги в городе и в округе развезло. Пережидая распутицу, полковое начальство отменило ежедневные учения за городом. Тогда-то молодые уланы в полной мере ощутили ту страшную тоску, которая царила в осеннем провинциальном городе. Коротать долгие дождливые дни помогали карты. Однако низкие ставки и примелькавшиеся лица одних и тех же участников карточных баталий делали игру однообразной и малоазартной. В один из таких дней кто-то из однополчан сообщил, что всего в 30 саженях от их постоялого двора весь свет тамбовской знати «отводит душу» за великолепным карточным столом: «…Господа! Там даже вино подают к каждому новому кону! А ставки! Нет, нет, господа, если бы вы только знали, какие там ставки!» Заинтригованные этим рассказом, молодые уланы, среди которых было немало истинных поклонников карточной игры, а ещё больше настоящих ценителей карточных выигрышей, отправились в дом Тамбовского дворянского собрания. Им не составило труда преодолеть уличную грязь, и вскоре они были у порога дома дворян Протасьевых. В России всегда благосклонно относились к офицерским чинам, а тем более в провинции, где всех военачальников можно было по пальцам пересчитать. Короче говоря, улан любезно приняли и предоставили им место за столом из зелёного бархата. Здесь-то и свела судьба главных героев этой истории. Кто они, наши герои? Тамбовский казначей был человеком весьма преклонных лет. Прослужив долгие годы правдой, а ещё больше неправдой на финансовом поприще, он сумел обеспечить себе безбедную старость. На углу 48-го квартала, прямо напротив гостиницы-трактира «Берлин», казначей имел большой деревянный дом. В нём было всё, что полагалось согласно чину и званию домовладельца. Во дворе стояла конюшня с лошадьми, хотя хозяин использовал их крайне редко из-за скупости и боязни понести убытки, гоняя лошадей по отвратительным дорогам. Казначей, если учитывать подробности лермонтовской поэмы, был лысым стариком, обладавшим целым набором таких черт и привычек, которые любому человеку составят самую отвратительную характеристику. У большинства людей, знавших его, он вызывал неприязненное отношение. Некоторые побаивались его, были и такие, которые с завистью относились к нему, как к человеку, занимавшему завидную должность. При всём при этом было в нём одно качество, которое неизменно вызывало уважение в местном дворянском кругу. Он был заядлым, а главное, очень везучим игроком. Карты были его настоящей страстью. В игре он забывал обо всём. Это можно было бы посчитать пороком, бедой этого человека, если бы ему не так везло в игре, если бы его частые выигрыши не приносили немалые доходы. По Тамбову ходили слухи о том, что главным источником в его богатстве было не столько воровство на службе, сколько огромные карточные выигрыши. Можно сказать, что в игре ему не было равных. Обычно игроков такого класса называют карточными асами. Был ли он шулером? Скорее всего, да. Представьте себе, когда он сдавал карты партнёрам, его взгляд не отрывался от полированной фанерной окантовки, опоясывавшей по периметру зелёный игральный стол. Там он видел отражения перевёрнутых карт. В доли секунды казначей успевал запомнить карту и заметить, к кому из игроков она попала. За полтора года до описываемых событий о тамбовском казначее заговорили в городе буквально все. Причиной тому была его женитьба на 18-летней девушке, дочери одного из обедневших тамбовских помещиков. Ни высокая должность, ни талант картёжника не принесли ему такой известности, как этот неравный брак. В те годы большая разница в возрасте между супругами не была редкостью, но уж такая (свыше 50 лет) вызвала удивление и осуждение буквально у всех. К тому же супруга казначея, Авдотья Николаевна, была так хороша собой и так разительно отличалась от своего мужа, что брак со стариком создал ей в глазах тамбовцев ореол несчастной красавицы. Третьим героем этой знаменитой тамбовской истории был молодой офицер-улан Гарин. Высокий, стройный красавец 28 лет имел кудрявую шевелюру и шикарные пшеничные усы. Среди однополчан он был известен как многоопытный и везучий игрок. В один из пасмурных осенних дней в карточном клубе дома Протасьевых судьба свела всех троих героев. За одним столом среди игроков оказались тамбовский казначей и улан Гарин. В ходе игры они остались единственными противниками. Перед старым шулером оказался молодой, но достойный противник. Игра затянулась. Странное дело, обычное везение изменило казначею. Он проигрывал один кон за другим, а горка бумажных ассигнаций, выигранных уланом, всё росла и росла. Игра привлекла внимание многих присутствовавших, некоторые на время отказались от своих партий и с вниманием следили за тем, что происходило за большим столом. Наступила минута, когда у казначея не осталось наличных денег, тогда он, не прекращая игры, отправил посыльного домой, чтобы тот принёс ему дополнительные финансы. В последующие часы визитёры в дом казначея с той же целью отправлялись ещё не один раз. Дело дошло до того, что казначей, попавший в полосу фатального невезенья, проиграл всё своё состояние. Тогда он решился в уплату карточного долга заложить своих лошадей. Далее последовали карета, сани, а потом и всё недвижимое имущество казначея. В большом зале дворянского клуба не осталось ни одного человека, кто был бы равнодушен к развернувшимся здесь событиям. Многочисленные свидетели этой карточной баталии внимательно следили за ходом игры. Здесь были и уланы, прибежавшие «поболеть» за своего сослуживца. Даже видавшие всякое люди из прислуги толпились у дверей, ожидая, чем дело кончится. Один кон следовал за другим, и каждый из них неминуемо приносил казначею новый проигрыш. Подошёл и тот роковой момент, когда расплачиваться ему стало нечем. Тогда и случилось то, что сделало всю эту историю из ряда вон выходящей. Казначей поставил на кон свою молодую супругу. Зал замер. Такого не ожидал никто. Первым нарушил роковое молчание Гарин. Не щадя своего противника, решившегося на такой вопиющий поступок, он цинично потребовал от казначея представить ему «предмет», выставленный на кон. Казначей остался верен самому себе и распорядился отправить кого-то к супруге, чтобы под любым удобным предлогом пригласить её в дом Протасьевых. Все с нетерпеньем ожидали развязки этой истории. Прошло время, и вот в коридоре послышались голоса. Толпа присутствующих расступилась, и по образовавшемуся проходу среди множества мужчин, напуганная их непонятным пристальным вниманием к ней, прошла молодая красивая женщина. Увидев перед собой супругу, казначей, утирая со лба и лысины бисеринки пота, дрожащим старческим голосом сообщил жене, что он проиграл её в карты этому молодому улану, и показал на сидящего напротив Гарина. Эти слова, произнесённые в гробовой тишине, произвели, как сейчас принято говорить, эффект разорвавшейся бомбы. Все словно очнулись, каждый хотел выразить своё мнение, началось бурное обсуждение произошедшего. Многие склонялись к тому, что это злая шутка, что невозможно проиграть в карты жену. Однако были и такие, кто настаивал на необходимости держать данное слово и уплатить карточный долг. Все сомнения разрешила сама казначейша. Придя в себя, Авдотья Николаевна гневно взглянула на мужа. Её лицо выражало переполнявшую её ненависть к этому жалкому человеку, дотоле являвшемуся её супругом. Вновь все замерли, и в наступившей тишине женщина сорвала с пальца обручальное кольцо и швырнула его в лицо несчастному игроку. Вслед за этим душевные и физические силы оставили её, она покачнулась и в тот же миг оказалась в руках Гарина, который успел подхватить её. Он вынес молодую женщину из дома, а когда она пришла в себя, поднял её на руки и, провожаемый взглядами улан, отправился в гостиницу. На этом события, описанные в поэме М. Ю. Лермонтова, обрываются, а вот в той версии, которую мы представили вам, история казначейши имеет продолжение. Предлагаем вашему вниманию её завершение. Итак, только к утру следующего дня несчастный казначей пришёл в себя от постигшего его удара судьбы. Наконец-то он осознал всё, что произошло с ним накануне, и его охватил ужас от содеянного. Не находя выхода из создавшегося положения, он решил обратиться за помощью к церкви. В 6 часов утра дошедший до отчаяния казначей бросился за советом к епископу. Резиденция епископа Тамбовского и Шацкого Арсения располагалась почти по соседству, на территории Казанского мужского монастыря. Выслушав рыдающего и кающегося казначея, преосвященный возмутился и дал подобающую оценку всему произошедшему. Затем взял себя в руки и направил старика к командиру уланского полка, чтобы тот немедленно принял самые решительные меры к прекращению безобразия. Полковник квартировал в одном из самых лучших домов города — в доме Масловых на Широкой улице. Этот дом хорошо помнят тамбовцы старшего поколения. Четверть века назад он ещё украшал улицу Интернациональную своим чудесным фасадом, и называли его тогда «дом с атлантами». Неизвестно, каким образом казначей изложил полковнику события предыдущего дня, но гнев командира полка не имел предела. Он незамедлительно приказал подать карету и вместе с казначеем отправился на постоялый двор, где на казарменном положении находилась большая часть личного состава полка. Гневные крики начальника, разносившего всех и вся, а более всего улана Гарина, неожиданно оборвались, как только дневальному удалось доложить, что Гарина в расположении полка больше нет. Далее последовали объяснения, немедленно затребованные полковником. Оказывается, вечером Гарин явился в гостиницу с молодой женщиной благородного происхождения в сопровождении не менее двадцати улан. Последние до глубокой ночи обсуждали всё, что произошло в Дворянском собрании, и единодушно требовали защитить несчастную женщину от произвола деспота-мужа. В продолжение всех этих дискуссий улана Гарина и его спутницу оставили наедине в отдельном помещении, где их никто не смел беспокоить. В полночь Гарин вышел к однополчанам и обратился с просьбой приобрести для него лёгкую бричку и пару лошадей. При этом он выложил столько денег, что просьба его была исполнена менее чем за час, несмотря на глухую дождливую ночь. Вскоре Гарин, простившись с сослуживцами, выехал со двора. Вместе с ним была та самая молодая красивая женщина, которую он на руках внёс в гостиницу несколько часов назад. Никому и в голову не пришла мысль о том, чтобы задержать их, настолько все были потрясены случившимся. Единственное, что оставил улан Гарин, так это рапорт на имя командира полка. Дневальный передал полковнику сложенный лист бумаги. В нём содержалась просьба об увольнении его со службы в связи с намерением жениться. Неизвестно, какое наказание понёс улан Гарин за столь грубое нарушение устава. Поговаривали, что молодая чета отправилась в Рязанскую губернию, где у Гарина было наследное имение. Проблема, с которой молодым вскоре пришлось столкнуться, состояла в том, что по всем православным приходам Российской империи был доведён строжайший указ Синода, запрещавший венчать бывшего улана с бывшей казначейшей. Через 3 года, так и не добившись смягчения наказания, молодые решили покинуть Россию. Гарин продал имение, и на вырученные деньги они уехали за границу. В Италии молодые люди приняли католическую веру, а вскоре, в соответствии со всеми традициями и обрядами католиков, были обвенчаны. Известный тамбовский краевед и знаток местных легенд Н. А. Никифоров, многие годы занимавшийся сбором материалов, относящихся к тамбовской казначейше, рассказывал нам, что во время своего пребывания в Италии встретился с человеком, назвавшим себя потомком бывших российских подданных. На ломаном русском языке он с трудом объяснил, что его предки были те самые улан и казначейша, о которых поэтом Лермонтовым была написана поэма. Этот итальянец представился Никифорову как инженер по фамилии Гарин. Нам не хотелось бы затевать разговор о том, что в этой истории правда, а что ложь. Просто всё, что касается истории, изложенной выше, предлагается рассматривать как версию. И как версия она имеет право на существование. Надеемся, что и читатели правильно поймут нас. Всё изложенное выше нельзя даже сравнивать с поэмой М. Ю. Лермонтова, это всего лишь вариант трактовки тех далёких событий. У авторов этой статьи была цель — заинтересовать читателей историей создания поэмы М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша», рассказать о связях поэта с Тамбовом, Тамбовщиной, и, самое главное — умножить любовь, уважение и чувство бережного отношения к наследию далёкого прошлого нашего города. Поэтические страницы С. С. Милосердов Лермонтов в Тамбове Бездорожье. Ветер на закате. Будка полосатая. Острог. Глухо спит провинция. На карте Не всегда означен городок. Вот фонарь. Две улочки кривые. Ржавый скрип окованных ворот… Ах, и здесь мундиры голубые И царём задавленный народ! Надоедливы пустые франты, Гробовая скука, хоть кричи. В кабаках — повесы, дуэлянты, Пьяные уланы, усачи. Домики, заросшие сиренью, Сонные, незрячие сердца… И тоска в строку стихотворенья Наливалась тяжестью свинца. — Пей, Мишель! — Мне от того не легче. Карты и попойка только злят. Лишь одна утеха — Казначейши Мимолётный и лукавый взгляд… Зарево заката погасало, Тройка мчалась в золотой пыли… И мятежным парусом казалось Облако, летящее вдали. Е. Я. Начас Лермонтов в Тамбове I Поэты оставляют след и свет и надобно искать их в каждом слове… Ни писем, ни бумаг казённых нет, что был наследник Пушкина в Тамбове. Но вёл его неумолимый рок, от рока и любовь спасти не в силах. В России есть пути, но нет дорог — метель всегда их снегом заносила. В России человек всегда мишень для вьюги и для пули — всё найдётся… Письмо читает бабушки Мишель — никак внучка старушка не дождётся. Любила внука за отца и мать, да так, что не могла им надышаться… Родимый дом так трудно оставлять, ещё труднее к дому возвращаться. Москва, Рязань, Тамбов, потом Чембар, через декабрь и снежные барханы Спешит корнет, лейб-гвардии гусар, в святую колыбель — свои Тарханы. Арсеньева такой укажет тракт — и Лермонтов, я верю, им поскачет. Жизнь гения — всегда с судьбой контракт, в котором случай очень много значит. Сугробы, как морозные стога над стылою дорогою повисли. Высокие, с позёмкою, снега теснятся, как и лермонтовские мысли. В колючем серебре Татарский вал вплотную подойдёт к большой дороге, ему напомнит он молчанье скал, Кавказские далёкие отроги. II Деревни — то левей, а то правей — заложницы российского простора. Вот и Тамбов, вот маковки церквей, горят на солнце купола собора. Здесь пригласит поэта на ночлег Грузинов — «муз прилежный обожатель», и будет дом качаться, как ковчег, но вместо Ноя — милый провожатый. Они опять вернутся в пансион, в Москву, где он с Иосифом учился… Без дружбы жизнь — холодный зимний сон, несчастлив тот, кто с дружбой разлучился. Они сидели долго за столом, пансионеров юных вспоминая… По улицам тамбовским напролом, неслась метель, сугробы поднимая… III Жить без любви не стоит никому, без дружбы жизнь совсем немного стоит. Немало лет пройдёт, пока пойму, что жить в Тамбове — дело непростое. Не отличишь канал от Цны реки, как быль от вымыслов новейших, и в женщинах, рассудку вопреки, тамбовскую ты видишь казначейшу. Ведь кто красоток здешних не любил, тот к боли никогда не прикасался… А то, что Лермонтов в Тамбове был, — я в этом никогда не сомневался. Узнал «интриг секретных шесть иль пять», узрел «головки милой профиль нежный…» Отсюда до Тархан рукой подать, неполный день езды дорогой снежной. Он был не только гений, но пророк, таким глядит на нас он с монумента… Насколько был велик при жизни рок, настолько велика теперь легенда. Г. И. Шеховцов Тамбовская ли казначейша? Как в позапрошлом веке людям Жилось в уездных городках? Мы нынче, видно, их осудим, Держа историю в руках. Из развлечений были карты, И часто в пламени свечей Себя испытывали фартом Купец богатый, казначей. На кон всё ставили: именья, Индеек, кур и даже жён, Играли до изнеможенья, Забыв, что есть покой и сон. В домах игральных ели, спали И прожигали всё дотла, Однажды месяц так играли, Не выходя из-за стола. Поэт нам взглядом своим острым Уклад той жизни показал, Ну, а Тамбов был выбран просто: Он через город проезжал. Знал улицы, четыре будки, Где отдают по форме честь. Пусть есть в той сказке доля шутки, Но там и правды много есть. Биографов читая снова, Я убеждаюсь, хоть мила, Что казначейша из Тамбова В Тамбове вовсе не жила. Ему, наверно, образ этот Пришлось по крохам собирать, И это право лишь поэта, Как своё детище назвать. Напишет, может, кто-то краше, — Талантов много на Руси! А казначейша будет нашей Всегда. Названье так гласит. А. Е. Мильрат «Подвиг» казначея Прославил Лермонтов Тамбов Поэмой гениальной. Не позабыли люди слов О «карте генеральной». Мемуарист и тот не смог, Известный, именитый, Не привести тех первых строк Поэмы знаменитой. Известный дядюшка Гиляй, Служитель Мельпомены, Представил наш Тамбовский край Цитатой из поэмы. Блистал не слишком «высший свет» В провинции, известно, Изобразил Тамбов поэт В своих стихах нелестно. Всю ночь за карточным столом Муж с чаркой непременной, Ну, а жена была при нём Монетою разменной. Как поступить посмел супруг С Авдотьей Николавной? Чтоб отыграться, сделал вдруг Картёжной ставкой главной. Как «свету высшему» вину Простить возможно эту? Муж проиграл свою жену, Как лошадь, как карету… И ей как можно пережить Иудину измену? Ужель поступок может быть Достойным джентльмена? М. В. Архипова Тамбовская казначейша (Портрет работы Тропинина) Знакома с детства я с портретом: Висел он справа от окна — Лицо, пронизанное светом, И тайн ушедших тишина. Что из окошка из багета Головка женская глядит И будто ждёт от нас ответа, И чуть губами шевелит. Муслин малинового цвета Не скрыл трепещущую грудь, И щёчки пламенем согреты, И носик, вздёрнутый чуть-чуть… Тропинин средь портретов прочих Потомкам истину донёс — Поэмы лермонтовской строчки Он красками на холст нанёс. Тряхнув страничек пылью книжной И оттолкнувшись башмачком, Она навеки стала былью, Прелестной Дуни двойником: Так чувственна и горделива, Хоть ей уже немало лет, И удивительно красива — Такой воспел её поэт. А вдруг, краснея и картавя, Вас взглядом томным одарит, Сквозь зубки букву «р» катая Возьмёт — да и заговорит. Вы затаитесь, не дышите, Чтоб получить её привет. А в современницах ищите Тамбовской казначейши след… Г. А. Веселовская Что было дальше… («Тамбовская казначейша») I Улан проснулся рано утром, Авдотьи нету и следа. Лишь туалетная вода Дрожала в склянке с перламутром. Сам казначей его встречает. — Супруга? Сладко почивает, Она, конечно, прощена. Казна? — В казну возвращена. Вот Ваша шапка и палаш… Я слышал, что пришёл приказ: Вас переводят на Кавказ. Так дом Вы позабудьте наш. Улан, вернувши речи дар, Сказал: «Merci, au revoir!» II По перевалам, напрямик Спешил он в новый полк уланский. Назавтра был на Валерик Направлен с егерем Таманским. Хотел он умереть героем, Но в первые минуты боя Две пули Бей-баши-бузука Вошли ему в плечо и руку. И всё поплыло пред очами… Его стащили в лазарет, Там о геройстве речи нет, А боги — фельдшеры с врачами. У Гарина ж, — такое дело, — Плечо болело и болело. III Он вынес всё, не протестуя, Повязки, снадобья… Рука Не слушалась. И подчистую Уволен ротмистр из полка, И он поехал восвояси В своём убогом тарантасе. Потом хорошую карету Купил по случаю он где-то. Сменил на пегашей своих Двух лошадей в яру почтовом, В придачу отдал ларь дубовый. А эти лётом вороных Да гордой статью лебедянью Пленили кровь его уланью. IV Но только в октябре, в Покров, Мелькнула южная застава, И въехал снова он в Тамбов. Душа — зелёная отава… Вот казначеев дом с крыльцом, Вот ручка с мордой и кольцом, Знакома даже Брыська, кошка. Ступеней тут коснулась ножка… Фигурка в чёрном всём до пят. Она так медленно, несмело В подъехавшую бричку села И повязала чёрный плат. А он в каретное окно Смотрел, как тонущий на дно. V Всё было в прошлом. И — конец. Вот мимо здание управы, Вот мост над речкой Студенец, И к церкви поворот направо. Там у погоста кони встали. Две свечи вынувши из шали, Вдоль по дорожке близ оград, Там, где могил суровый ряд, Она пошла по листьям бурым. Вот крест с дощечкой, и на ней Слова скупые. Казначей… Улан застыл в молчанье хмуром. Зачем он следовал за нею? Зачем? — Сказать я не сумею. VI Она склонилась на колена, Душой вдали от дел земных, Крестилась долго и смиренно, Не оглянувшись ни на миг. Привстала с отрешённым взором, Шагнула прочь. И вдруг с укором Рукой закрылась. Слёзы градом. Он рядом с ней был. Он… был… рядом. Она лица не поднимала, А он, не размыкая рук, Шептал, что весь промок сюртук, Но до жилета не достало. И так, прижав её к груди, Твердил, что беды позади. VII Она поведала ему, Что умер летом муж от рака И завещал всё одному Сынку от первого от брака. Назавтра предстоит отъезд Ей из родных тамбовских мест. И разрешат ей взять отсюда Постель и платья, и посуду, С приданым кованый сундук, Киот с иконою Творца — Благословение отца, — И брошь, что подарил супруг. И не в Москву, чтоб жить в палатах, Поедет к тётке в глушь, в Саратов. VIII Он ей сказал… Но это тайна. Она с улыбкой села в бричку, Карета вслед, как бы случайно. Он — в полк свой бывший по привычке, За Цной прогулка до обеда, С друзьями заполночь беседа, С зарёю — на церковной службе, Так отдан долг уланской дружбе. Карету конюх с денщиком От грязи долго отмывали, Потом коней перековали И водкой запаслись тайком. А утром, как к судьбе на милость, Авдотья из дверей явилась. IX Карета сразу подкатила, Но не наёмная, ямская, Она вошла, и подхватила, Легко рука её мужская. Подковы искрами трещали, Возок им вслед с её вещами По Долевой во весь опор. В Тамбове нет её с тех пор… Она под Пензой иль Рязанью Стареет над своим вязаньем. С журналом, с чубуком седеет Он рядом с нею. Не болеет, Не пьёт и не тасует карт. Ушёл кураж, ушёл азарт. Как Гарины живут — Бог весть! А дети? — Есть. И внуки есть. Е. В. Захарова Тамбов По линиям родных тамбовских улиц Лазурный день их прошлое прочёл, Увидел в синем небе целый улей, В котором много золотистых пчёл. Под фонарём луны сияет Цна, И праздничного неба целина Над молодыми парками Тамбова Пролиться летней свежестью готова. И воздух тих и свеж в ночи нежнейшей, Как поцелуй тамбовской казначейши. Музыкальные страницы «Коль Вы улан…» Сл. М. Архиповой Муз. Л. Казанкова I Накручивая чёрные усы И пыльными махая киверами, Проехав все заставы и посты, Войска в Тамбове встречены дарами. Вовсю гремят лихие трубачи, Приподнимая жителей с постелей. В груди девиц победный туш звучит И радость скрыть возможно еле-еле. Припев: Коль вы улан — то да! А коли нет — То не носить вам эполет! II Весь город словно улей на гербе Жужжит. А дамы скоро шьют наряды, Молитвы вознося своей судьбе, Чтоб мужа обрести навеки рядом. Насмешливых военных череда Ждёт объяснений, драк и поединков… Тамбов! И не такие города В улан влюблялись трепетно и пылко! Припев III Ла-ла-ла… Ла-ла-ла… А знаете ль истории конец? Вы «Казначейшу» вдумчиво прочтите. Совет не нов: в Тамбове под венец Жену чужую нынче ж уводите! Г. Б. Буянова Тайны «Тамбовской казначейши» Вместо послесловия Читая поэму Лермонтова и работы, написанные о произведении, невольно задумываешься над вопросами, возникающими один за другим. Когда именно была написана поэма? Какие строфы утерянной (или до сих пор не найденной) рукописи поэмы хранила память А. П. Шан-Гирея? Почему Лермонтов называет поэму то былью, то сказкой? В чём, помимо онегинской строфы, он следует за Пушкиным? Почему слывёт «старовером» среди читающей публики? Насколько близок образ автора «Тамбовской казначейши» самому поэту? Не претендуя на окончательность выводов, опираясь на текст произведения, факты биографии Лермонтова, литературоведческие исследования, опубликованные в «Антологии», попытаемся обосновать наиболее логичные и убедительные ответы. Время создания «Тамбовской казначейши» определяется исследователями по-разному: одни относят поэму к 1836-му, другие — к 1837 и 1838-м годам. Между тем можно указать время создания поэмы весьма точно. В XXIX строфе поэмы М. Ю. Лермонтов пишет: И скоро ль ментиков червонных Приветный блеск увижу я, В тот серый час, когда заря На строй гусаров полусонных И на бивак их у леска Бросает луч исподтишка! 1 [I, 540] Следовательно, автор находился вне полка, в котором служил. Когда и в связи с чем Лермонтов отлучался? Из Приказа по Отдельному гвардейскому корпусу от 9 декабря 1835 года мы узнаём о том, что «увольняется в отпуск по домашним обстоятельствам лейб-гвардии Гусарского полка корнет Лермонтов в губернии Тульскую и Пензенскую, на шесть недель» 2. Известно также, что в 1836 году поэт гостил некоторое время в Петербурге у Никиты Васильевича Арсеньева, получил разрешение по болезни «взять курс лечения на Кавказских водах», но не воспользовался им. Более в течение этих лет офицер Лермонтов из полка не отлучался. В. А. Захаров в «Летописи жизни и творчества М. Ю. Лермонтова» сообщает: «25 февраля 1837. Военный министр граф А. И. Чернышев отношением за № 100 сообщил шефу жандармов графу А. Х. Бенкендорфу высочайшее повеление о Лермонтове и Раевском: «…Государь Император Высочайше повелеть соизволил: Л.-гв. Гусарского полка корнета Лермонтова за сочинение известных вашему сиятельству стихов перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк, а губернского секретаря Раевского… выдержать под арестом в течение одного месяца» 3. Лермонтов не мог знать, как долго ему придётся служить в нижегородском полку, и строки поэмы, вероятнее всего, связаны с надеждой Лермонтова на возвращение в родной лейб-гусарский полк (лейб-гусары носили красные расшитые золотом ментики), из которого был удалён за сочинение стихов на смерть Пушкина. Он вернулся в лейб-гвардии Гусарский полк в апреле 1838 года. 15 февраля 1838 года (это доподлинно известно из переписки М. Ю. Лермонтова и М. А. Лопухиной) «Тамбовская казначейша» была отдана В. А. Жуковскому для «Современника». Следовательно, по-эма была написана между апрелем 1837 года и началом февраля 1838 года, хотя замысел, вероятнее всего, возник раньше. Есть и другие данные, свидетельствующие о времени создания произведения. Черновые наброски «Тамбовской казначейши», отмечал И. Л. Андроников, сохранились в тетради Чертковской библиотеки (Государственный Исторический му-зей), составленной из разрозненных листков. Посвящение к поэме написано на обороте листа с автографом стихотворения «Кинжал», заключительные строки — на одном листе со стихотворением «Как небеса твой взор блистает». Оба стихотворения датируются 1838 годом, следовательно, и поэма была завершена в это время. На основании этих данных и комментариев И. Л. Андроникова и Э. Э. Найдича можно датировать создание поэмы 1837 — началом 1838 года. Один из первых биографов Лермонтова П. А. Висковатов сообщал, что родственник и друг М. Ю. Лермонтова А. П. Шан-Гирей слышал «Тамбовскую казначейшу» из уст автора и многое помнил наизусть. К сожалению, мы не располагаем более никакими источниками, позволяющими восстановить авторский текст вместо отточий в лермонтовской поэме. Если довериться памяти А. П. Шан-Гирея, в ней могли быть следующие строки (указаны после отточия, выделены жирным шрифтом): I строфа: Тамбов на карте генеральной Кружком означен не всегда; Он прежде город был опальный, Теперь же, право, хоть куда. Там есть три улицы прямые, И фонари, и мостовые, Там два трактира есть, один «Московский», а другой «Берлин». Там есть ещё четыре будки, При них два будочника есть; По форме отдают вам честь, И смена им два раза в сутки; ……………………………… Там зданье лучшее острог Короче, славный городок. [I, 530] XII строфа: А этот носик! Эти губки, Два свежих розовых листка! А перламутровые зубки, А голос, сладкий, как мечта! Она картаво говорила, Нечисто «р» произносила; Но этот маленький порок Кто извинить бы в ней не мог? Любил трепать её ланиты, Разнежась, старый казначей. Как жаль, что не было детей У них!…………………………… …………………………… ……… …………………………………… — о том причины скрыты Но есть в Тамбове две кумы, У них, пожалуй, спросим мы. [I, 534] XVI строфа: Страстьми земными не смущаем, Он не терялся никогда. ………………..………………… …………………..……………… И не смущён бы был и раем, Когда б попался и туда. Бывало в деле, под картечью Всех рассмешит надутой речью, Гримасой, фарсой площадной Иль неподдельной остротой. Шутя однажды после спора Всадил он другу пулю в лоб; Шутя и сам он лёг бы в гроб — ……………….........………………… Чтоб от кнута избавить вора Иль стал душою заговора. (два варианта строки) Порой незлобен, как дитя, Был добр и честен, но шутя. [I, 535] XXXIII строфа: Я бал описывать не стану, Хоть это был блестящий бал. Весь вечер моему улану Амур прилежно помогал. Увы, ……………………… …молясь иной святыне Не веруют амуру ныне; Забыт любви волшебный царь; Давно остыл его алтарь! Но за столичным просвещеньем Провинциалы не спешат; ………………………............…… ……………………............……… ………………............…………… (строки не восстановлены) [I, 542] XLIV строфа: И так как господин Бобковский Великим делом занят сам, То здесь блестящий круг тамбовский Позвольте мне представить вам. Во-первых, господин советник, Блюститель нравов, мирный сплетник, ……………………………………… ……………………………………… За злато совесть и закон Готов продать охотно он. А вот уездный предводитель, Весь спрятан в галстук, фрак до пят, Дискант, усы и мутный взгляд. А вот, спокойствия рачитель, Сидит и сам исправник — но Об нём уж я сказал давно. [I, 546] На наш взгляд, эти строки органично входят в текст, привнося яркие краски и штрихи в характеристики персонажей и главный образ, без которого текст потерял бы целостность, «рассыпался» — образ автора. Пожалуй, он имеет первостепенное значение и тогда, когда мы говорим о пушкинских традициях в «Тамбовской казначейше». Как и у Пушкина, лермонтовский автор — и повествователь, и герой поэмы. Конечно, это образ автобиографический, и «биография» автора во многом совпадает с реальной биографией Лермонтова, а его духовный мир, чувства, мысли являются отражением лермонтовских: Я жить спешил в былые годы, Искал волнений и тревог, Законы мудрые природы Я безрассудно пренебрёг. Что ж вышло? Право, смех и жалость! Сковала душу мне усталость, А сожаленье день и ночь Твердит о прошлом… [I, 545] Портрет автора в «Тамбовской казначейше», как и в «Евгении Онегине», скрыт от читателя. Мы знаем то, что Гарин похож на автора: По крайней мере, мой портрет Был схож тому назад пять лет. [I, 536] Главный герой повествования — «улан, повеса милый» — приятель автора: «Я вместе часто с ним бывал». Подобно автору в «Онегине», автор «Казначейши» рассказывает историю жизни своего героя, но художественное время сжато в поэме: Он всё отцовское именье Ещё корнетом прокутил; С тех пор дарами провиденья, Как птица божия, он жил, Он, спать ложась, привык не ведать, Чем будет завтра пообедать. Шатаясь по Руси кругом, То полупьяным ремонтёром, То волокитой отпускным… [I, 535] То, что в романе Пушкина излагается в целой главе, у Лермонтова занимает 3–4 строфы, но, как и в «Онегине», проецируется на события реальной жизни реального автора — Лермонтова. Бывало, в деле, под картечью Всех рассмешит надутой речью, Гримасой, фарсой площадной Иль неподдельной остротой. Шутя однажды после спора Всадил он другу пулю в лоб… [I, 535] 16-я строфа воспроизводит характер уланского офицера и нравы воинской среды, хорошо знакомые, привычные самому Лермонтову. Сослуживец М. Ю. Лермонтова А. Ф. Тиран вспоминал: «А то время было очень щекотливое: мы любили друг друга, но жизнь была для нас копейка: раз перед обедом подтрунивали с одним из наших, что с его ли фигурою ухаживать за дамами, а после обеда — дуэль…»4 4 августа 1833 года поэт писал М. А. Лопухиной: «Одно меня ободряет — мысль, что через год я офицер! И тогда, тогда… Боже мой! Если бы вы знали, какую жизнь я намерен вести! О, это будет восхитительно! Во-первых, чудачества, шалости всякого рода и поэзия, залитая шампанским…»5 Действительно, пять лет назад (если считать годом создания поэмы 1838 год) автор так же, как и Гарин, мечтал об офицерских эполетах, свободе и её наслаждениях. Подобно автору в «Евгении Онегине», автор в поэме незримо присутствует всюду. Во время въезда полка в город: Но полк прошёл. За ним мелькает Толпа мальчишек городских, Немытых, шумных и босых. [I, 531] В храме во время службы он наблюдает за своими героями: Отправится ль она к обедне — Он в церкви, верно, не последний; К сырой колонне прислоняясь, Стоит всё время не крестясь… [I, 538] Он сопереживает Авдотье Николаевне в тот момент, когда муж проигрывает её, как «коляску, дрожки, трёх лошадей, два хомута, всю мебель, женины серёжки» — одним словом, вещь: Что в ней тогда происходило — Я не берусь вам объяснить: Её лицо изобразило Так много мук… [I, 548] Автор приглашает читателя дорисовать портреты героев: Теперь кружок понтёров праздных, Вообразить прошу я вас… [I, 546] представить себе их поведение: Пошла игра. Один, бледнея, Рвал карты, вскрикивал; другой, Сидел с поникшей головой. Иные, при удачной талье, Стаканы шумно наливали… [I, 547] акцентирует внимание на наиболее важных, по его мнению, поступках, жестах, взглядах, словах, иронизирует, даёт читателю определённые социальные и нравственные ориентиры: От юных лет с казённой суммой Он жил как с собственной казной. [I, 532] Или: Вот, в полуфрачке, раздушённый, Времён новейших Митрофан, Нетёсаный, недоучённый, А уж безнравственный болван… [I, 546] Автор — великолепный художник и знаток русского провинциального общества, его обычаев и нравов. Облики Гарина, Авдотьи Николаевны, казначея, предводителя дворянства складываются не только из характеристик, наблюдений и оценок автора, но и из толков, слухов, молвы: Узнал немало он смешного — Интриг секретных шесть иль пять; Узнал, невесты как богаты, Где свахи водятся иль сваты… [I, 536] Как и в «Онегине», автор в поэме часто отступает от рассказа о героях и событиях, и в центре внимания оказывается его личность, его размыш-ления на биографические, житейские, философские темы, а за развёрнутыми метафорами угадываются пушкинские реминисценции: Ужель исчез ты, возраст милый, Когда всё сердцу говорит, И бьётся сердце с дивной силой, И мысль восторгами кипит? Не всё же томиться бесполезно Орлу за клеткою железной: Он свой воздушный прежний путь Ещё найдёт когда-нибудь… [I, 545] Ещё в «Посвящении» к поэме автор обмолвился: «Пускай слыву я старовером / Мне всё равно — я даже рад…». Думается, эпитет «старовер» по отношению к Лермонтову объясним, но не совсем справедлив, и поэма «Тамбовская казначейша» подтверждает логичность нашего вывода. Лермонтов-романтик вошёл в русскую литературу во второй половине 30-х годов XIX века, когда романтизм уже перестал быть самым влиятельным направлением в литературе. Были созданы крупнейшие реалистические произведения: «Горе от ума» Грибоедова, «Борис Годунов», «Капитанская дочка», «Евгений Онегин» Пушкина, «Ревизор» Гоголя. Лермонтов действительно был «старовером» и исповедовал старые романтические идеи, темы и идеалы в созданных к тому времени лирических произведениях и поэмах. Однако ему вполне подвластна и реалистическая манера письма, «Тамбовская казначейша» — яркое тому подтверждение. Тесная связь романтического и реалистического является важнейшей чертой мощного лермонтовского стиля, его «школы», определяет его авторскую самобытность. Не правда ли, в строках «И сердце Дуни покорилось/Его сковал могучий взор…» мы невольно чувствуем взгляд романтического Демона, а описание бала, который устраивает предводитель тамбовского дворянства в честь именин жены, выстроено в пушкинской, реалистической традиции: Вперёд под ручку с генеральшей Пошёл хозяин. Вот за стол Уселся от мужчин подальше Прекрасный, но стыдливый пол — И дружно загремел с балкона, Средь утешительного звона Тарелок, ложек и ножей, Весь хор уланских трубачей. [I, 540] Следуя романтической традиции, следовало бы заключить поэму непримиримым поединком между Гариным и проигравшимся казначеем, в котором Гарин несомненно стал бы победителем — «Все просят крови, даже дамы…» Лермонтов завершает повествование иначе, реалистически — он даёт читателю понять, что у него нет готовых ответов на вопросы о судьбах героев, и этот финал тоже выдержан в русле онегинской традиции. Практически в каждой из опубликованных в нашей книге работ затрагивается вопрос о том, насколько соответствует действительности рассказанная Лермонтовым история. Он называет поэму то былью, то сказкой, что отчасти и побуждает исследователей к размышлениям. И вот конец печальной были, Иль сказки — выражусь прямей (выделено мною — Г. Б.) Признайтесь, вы меня бранили? Вы ждали действия? страстей? [I, 549] — пишет поэт в заключительной строфе. «Сказка — вымышленный рассказ, небывалая и даже несбыточная повесть, сказание»6, — отмечает В. И. Даль. Мы склонны считать, что соотношение между вымыслом и реальностью в «Тамбовской казначейше» вполне сопоставимо с соотношением «автор в поэме — Лермонтов, создатель поэмы». Подобная история вполне могла произойти в провинциальном Тамбове, но убедительных доказательств того, что событие действительно имело место, у нас нет. Тамбовские краеведы до сих пор колеблются, не могут указать точное местоположение дома казначея. Большинство краеведов тяготеют к тому, чтобы указать наиболее вероятным местоположением квартал города, расположенный между улицами Советской (Большой), Карла Маркса (Долгой), Максима Горького (Араповской), Комсомольской (Дубовой). По планам Тамбова 1-й половины XIX века это 48-й квартал. По разысканиям доцента кафедры Российской истории кандидата исторических наук В. Д. Орловой, работавшей с материалами тамбовских архивов, в I половине XIX века в Тамбове не было нумерации домов, была нумерация домовладений. Домовладение — это городская усадьба, иногда с несколькими домами. В 48-м квартале г. Тамбова по «Списку оценки домов города Тамбова на 1835–1838 годы» указано 18 домовладений (ГАТО: Ф 16. Оп. 20. Д. 5. Л. 131). Этот документ составлялся с целью сбора налогов. В документе перечислены владельцы домовладений, но никаких данных об арендаторах, квартиросъёмщиках в нём нет. Среди фамилий владельцев нет ни одной, которая связана с краеведческими легендами о казначее и его проигрыше. Вот имена домовладельцев: «Коллежская асессорша Надежда Тимофеева, коллежская секретарша Наталья Иванова, губернский секретарь Ефрем Смирнов, мещанка Авдотья Блохина, дочь подполковника Сабурова, купец Спиридон Титов, коллежская секретарша Прасковья Чернопятова, мещанка Пелагея Иванова, купец Иван Бойков, мещанка Афимья Казакова, мещанин Матвей Макашин, поручик Лаврентий Шатов, титулярный советник Тимофей Гурин, титулярный советник Тимофей Попов, полковница Елизавета Селиванова, прапорщик Иван Шкарин, губернская секретарша Маслова (дом с подвижною лавочкою), подполковник Александр Герасимов (дом с флигелем), коммерц-советница Мониш»7. Практика сдачи домов в аренду была широко распространена, но, к сожалению, мы не располагаем документами, в которых подтверждены подобные факты. Здания 1-й I половины XIX века в дальнейшем подверглись значительной перестройке, так как во 2-й половине XIX века происходило уплотнение застройки городских усадеб, на месте садов и огородов возводились новые дома и флигели, визуально город изменился. Исследование лермонтовской поэмы не закончено. «Тамбовская казначейша» не относится к числу книг, которые по прочтении навсегда ставят на полку. Её захватывающий сюжет, динамичное содержание, чудный, живой, яркий язык так привлекательны, что — поверьте, читатель! — непременно дадут жизнь новым талантливым мыслям и словам. Примечания 1. Лермонтов М. Ю. Сочинения: в 2 т. М.: «Правда», 1988. Т. 1. Текст поэмы цитируется по данному изданию с указанием тома и страниц. 2. ИРЛИ. Ф. 524. Оп. 3. № 5. Л. 2. 3. Захаров В. А. Летопись Жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. М.: «Русская панорама», 2003. С. 231. 4. М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: «Художественная литература», 1989. С. 151. 5. Лермонтов М. Ю. Собр. соч.: в 4 т. М.: «Художественная литература», 1976. Т. 4. С. 415. 6. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: «Русский язык Медиа», 2003. Т. 4. С. 190. 7. ГАТО. Ф. 16. Оп. 20. Д. 5. Л. 131. Об авторах Антологии Андреев Владимир Евгеньевич — кандидат филологических наук, профессор Мичуринского государственного аграрного университета, член Союза журналистов России, поэт, автор многочисленных работ о творчестве русских писателей XIX века. Архипова Марина Викторовна — поэтесса, автор более 70 песен, руководитель фольклорного ансамбля «Тальяночка». Буянова Галина Борисовна — литературовед, кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Института филологии ТГУ имени Г. Р. Державина, руководитель Центра русской классической литературы и фольклора Института филологии. Веселовская Галина Анатольевна — поэтесса, библиограф, член Союза российских писателей. Герштейн Эмма Григорьевна — русский советский литературовед, мемуарист, автор многочисленных трудов по творчеству М. Ю. Лермонтова, лауреат литературных премий Малый Букер и Антибукер. Глухов Александр Иванович — кандидат филологических наук, доцент кафедры русской литературы и издательского дела Башкирского государственного университета. Горелов Александр Алексеевич — кандидат технических наук, доцент ТГТУ, краевед. Журавлёва Анна Ивановна — учёный, литературовед, доктор филологических наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова. Захаров Владимир Александрович — кандидат исторических наук, заместитель директора Центра кавказских исследований МГИМО(У) МИД России, председатель Лермонтовской комиссии Союза писателей России, лауреат Всероссийской Лермонтовской премии 2001 года, председатель Российского лермонтовского комитета. Захарова Елена Владимировна — литературовед, кандидат филологи-ческих наук, поэтесса, автор нескольких поэтических сборников, лауреат премии им. М. Ю. Лермонтова 2007 г. Илёшин Борис Иванович — писатель, краевед, журналист, заслуженный работник культуры РСФСР. Казанков Лев Леонидович — композитор-песенник, педагог. Коровин Валентин Иванович — доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей, член Международного и Российского союзов журналистов, исследователь творчества А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, И. А. Крылова и других поэтов и писателей XIX века. Косякова Светлана Александровна — литературовед, кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Института филологии ТГУ имени Г. Р. Державина. Кривонос Владислав Шаевич — доктор филологических наук, профессор Поволжской государственной социально-гуманитарной академии, заслуженный работник высшей школы РФ. Мануйлов Виктор Андроникович — учёный, литературовед, доктор филологических наук, профессор Ленинградского университета, автор научно-популярной биографии М. Ю. Лермонтова и первой «летописи» его жизни и творчества, главный редактор Лермонтовской энциклопедии. Милосердов Семён Семёнович — поэт, журналист, член Союза писателей России, член Союза журналистов России. Мильрат Альфред Евгеньевич — поэт, краевед. Начас Евстахий Ярославович — поэт, журналист, заслуженный работник культуры Российской Федерации, лауреат областной премии им. Е. А. Баратынского. Пешков Владимир Павлович — писатель-краевед, журналист. Полякова Лариса Васильевна — учёный, литературовед, заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России. Прокопенко Леонид Иванович — журналист, краевед, член Союза журналистов России. Пумпянский Лев Васильевич — историк и теоретик литературы, профессор Ленинградского государственного университета, автор работ о русской поэзии XVIII–XIX вв. и немецкой литературе. Серман Илья Захарович — известный литературовед, специалист по творчеству М. Ю. Лермонтова, профессор Иерусалимского университета, автор многочисленных статей о русских писателях. Щербаненко В. — сведения об авторе, к сожалению, не установлены. Шеховцов Геннадий Иванович — инженер-строитель, поэт. Щукин Юрий Кириллович — врач-патологоанатом, преподаватель, краевед, экскурсовод. Эйхенбаум Борис Михайлович — выдающийся русский советский литературовед, виднейший деятель «формальной школы», доктор филологических наук, профессор ленинградских вузов, исследователь творчества М. Ю. Лермонтова и других русских писателей XIX в. Научно- популярное издание М. Ю. Лермонтов. Поэма «Тамбовская казначейша» Антология 2-е издание, дополненное, исправленное Ответственный редактор Буянова Галина Борисовна Редактор С. А. Косякова
