мортальный дискурс прозы и. тургенева и и. бунина
advertisement
АННЕНКОВА Е. С. Мортальный дискурс прозы И. Тургенева и И. Бунина УДК 821.161.1. Е. С. А Н Н Е Н К О В А г. Киев aes@zeos. net МОРТАЛЬНЫЙ ДИСКУРС ПРОЗЫ И. ТУРГЕНЕВА И И. БУНИНА В ст ат ье анализирует ся специфика концепции ж изни и смерт и в лирико-ф илософ ской прозе И. Турге­ нева и И. Бунина с т очки зрения т ипологических связей русских писат елей; подчеркиваю тся т рагическая неразреш енност ь и двойст венност ь позиции худож ников в осознании смысла человеческой ж изни и смер­ т и в конт екст е экзист енциальны х проблем бытия. К л ю ч е в ы е с л о в а : жизнь, смерть, природа, индивидуализм , персонализм, ант ропоцент ризм. Погруженность русской ли тературы в ме­ таф изические проблемы поиска смысла чело­ веческой ж изни является одной из самых вы ­ рази тельн ы х ее характеристик. Категории же ж изни и смерти всегда вы ступаю т непрем ен­ ной составляю щ ей этого круга извечны х во­ просов бытия. «Тайна человека», связанная с непостижимым таинством его смерти, хруп­ кость человеческой ж изни на фоне значим о­ сти человеческой личности глубоко волнова­ ли русских писателей и поэтов и ф орм ирова­ ли особое философски насыщ енное и эмоцио­ нально напряж енное поле их творений. И. Бунин соверш енно точно отметил, что «люди совсем не одинаково чувствительны к смерти. Есть люди, что весь век ж ивут под ее знаком ...» [1, V, 23]. К таким лю дям он отно­ сил себя, и таким и же пронзенны м и мыслями о смерти, ф ормирую щ ими их отнош ение к ж изни и философские корни их прозы, были в русской ли тературе Толстой и Тургенев. Хотя о значим ости проблемы смерти в творчестве последнего как-то мало говорят исследовате­ ли, но без понимания сущности и сущ ествен­ ности этой тургеневской проблемы картина связи Бунина с философской прозой класси­ ческой русской литературы будет неполной. Ведь сила и глубина мучивших Тургенева во­ просов о смысле человеческой ж изни не усту­ пает ни толстовской, ни бунинской, но, как и у них, философско-художественные поиски писателя предопределялись его личностны ­ ми особенностями, так как «с этим чувством зам еченности-отм еченности себя смертью, под пристальны м ее взглядом, Тургенев про­ жил всю свою ж и з н ь .» [5, 83]. Известно, что писатель тщ ательно скры вал движ ения своей души от чужих глаз, и, например, А. Бем счи­ Випуск 4.14 (111) тал, что именно писательская недоговорен­ ность Тургенева, вы званная непониманием самого себя, была причиной и непонимания читаю щ ей публикой глубины его творчества. Думается все же, что духовная сопряженность творчества и ф еномена личности художника очевидны, творя, больш ой писатель оставля­ ет собственны й уникальны й след в культуре, истории, литературе, но в корпусе авторских текстов, принадлеж ащ их к разны м периодам творческой жизни, авторепрезентация может иметь разную степень эксплицитности и имплицитности. «Поездка в Полесье», «Доволь­ но» и «Стихотворения в прозе» Тургенева от­ носятся к тем верш инам лирико-ф илософ ­ ской прозы писателя, на которы х в высшей степени запечатлен «чекан души» их создате­ ля. С этим и тургеневским и произведениям и соотносимы бунинские рассказы «На хуторе», «Туман», «Ночь» и «Воды многие». «Поездка в Полесье» была одним из немно­ гих тургеневских текстов, приш едш ихся по вкусу Бунину. И причиной том у было то, что в « П о езд к е.» с соверш енной художественной силой вы разились философия природы, кон­ цепция ж изни и смерти Тургенева, столь близкие сознанию самого Бунина. У нивер­ сальной формулой, характеризую щ ей тр аги ­ ческое мироощ ущ ение Тургенева, Толстого и Бунина, стало уже афористическое вы сказы ­ вание из «Ж изни Арсеньева»: «обостренное чувство смерти (чаще всего в силу столь же обостренного чувства ж изни)» [1, V, 23]. Во­ прос о смерти поднимался этим и писателями исклю чительно в связи с проблемой смысла человеческой ж изни и ценности человече­ ской личности. Тургенев и Бунин, как и Тол­ стой, восприним али смерть как константную Філологічні науки (літературознавство) 13 АННЕНКОВА Е. С. Мортальный дискурс прозы И. Тургенева и И. Бунина составляющую человеческой ж изни, как фа­ тальную извечную неотвратимость, всегда напоминающую о значим ости ж изни. В то же врем я проблема смерти вы свечивала двойст­ венность и неоднозначность внутренней по­ зиции художников в ее осмыслении. Выра­ ж енной антином ией тургеневского мироощ у­ щ ения было осознание им красоты природы и неизбеж ности тления человека, а не отпус­ кающее Бунина парадоксальное противоре­ чие заклю чалось в том, что он, осознавая не­ минуемость смерти, не верил в смерть как реальность жизни: «Я был умен и еще умен, талантлив, непостижим чем-то бож ествен­ ным, что есть моя жизнь, своей индивидуаль­ ностью, мыслью, чувствами - как же может быть, чтобы это исчезло? Не может быть!» [1, VI, 524]. Тургенев, страстно привязанны й к красоте земного мира, не вы носивш ий неба и предпочитавш ий ему «капризы», «случай­ ности», «действительность» и «мимолетную красу» ж изни [8, I, 391-392], лю бил ж изнь и боялся смерти. В ж изни природы он искал ответы на терзавш ие его вопросы, потому что именно в гармонии природы видел божест­ венную тайну, самое сокровенное Вселенной. Однако, если у Бунина «атмосфера явленности и сокровенности» мира в связи с вопро­ сом ж изни и смерти бы ла сгущена предельно [3, 69], то Тургенев с присущей ему тягой к гармонии и равновесию в ж изни и в художе­ стве тонким прикосновением пы тался приот­ кры ть для себя и ч и тателя тайну ж изни и смерти. Он знал, что духовны й мир человека чудесен и таинствен так же, как прекрасна и непостиж има природа, и что человек и приро­ да нерасторжимо связаны. Но в этом и кры ­ лось неразреш им ое тургеневское противоре­ чие: вечная ж изнь природы и бы стротеч­ ность, мгновенность сущ ествования создания природы - человека. Постичь и объяснить этот ж изненны й закон писатель старался, но внутренне принять его он не мог. В « П о езд к е.» пребы вание наедине с со­ сновым бором приводит тургеневского героя к тяж елы м мыслям о смысле человеческой ж изни, ничтож естве и беспомощ ности чело­ века перед лицом природы: «Трудно челове­ ку, существу единого дня, вчера рожденному и уже сегодня обреченному смерти, трудно ему вы носить холодный, безучастно устрем14 На у к о в и й ленны й на него взгляд вечной Изиды ...» [6, VI, 150]. «Вечный туман Полесья», отсутствие в нем ж изни, звуков, воздуха с нарастаю щ ей силой угнетаю т автопсихологического героя; созерцание глуши и немоты окружающего приводят к пониманию неизбеж ности и неот­ вратим ости смерти: «О, как все кругом было тихо и сурово-печально - нет, даже не печаль­ но, а немо, холодно и грозно в то же время! Сердце во мне сжалось. В это мгновенье на этом месте я почуял веяние смерти, я ощутил, я почти осязал ее непрестанную б л и з о с т ь . Я снова, почти со страхом, опустил голову; точ­ но я заглянул куда-то, куда не следует загл я­ ды вать ч е л о в е к у .» [6, VI, 155]. Все в природе поддерж ивает м рачно-тяж елы е чувства: д а­ вящ ее молчание вокруг, «пахучая сырость и гниль», «вечная скорбь» старого леса. Героя окуты ваю т элегически-горькие думы о бы ст­ ротечности и бессмысленности ж изни, сожа­ ления, вы званны е невозможностью что-либо вернуть или изм енить в ней. Но во мраке его сознания все же заж игается луч света, пода­ ренны й ему самой ж е природой, и он начина­ ет слы ш ать уже другие голоса этого мира, предстаю щ его перед ним в кротком свете уходящего дня. Человек - брат и сын приро­ ды, и поэтому ему должно стрем иться понять ее извечны й закон, и не только понять, но и принять без неуместных сетований, потому что он такая же часть этого закона, как и все вокруг. Так, в конце рассказа появляю тся вы ­ сказанны е Тургеневы м еще в «Записках ру­ ж ейного охотника» мысли о гармоническом единстве всего живого, вы званны е созерца­ нием мухи с изумрудной головкой, которая не ш евелясь сидела на ветке и не сопротивля­ лась пропекаю щ ему ее солнцу: природа «составляет одно великое, стройное целое каждая точка в ней соединена со всеми други­ м и .» [7, 440]. Но наиболее удивительны м для писателя было то, что «из этого разъ ед и н е­ ния и раздробления, в котором, кажется, все ж и вет только для се б я .. вы ходит именно та общая, бесконечная гармония, в которой, на­ против, все, что существует, - сущ ествует для другого, в другом только достигает своего прим ирения или разреш ения - и все ж изни сливаю тся в одну мировую ж изнь - это одна из тех «открытых» тайн, которы е мы все - и видим и не видим» [7, 440]. в Iс н и к М ДУ 1МЕН1 В .О .Су х о м л и н с ь к о г о АННЕНКОВА Е. С. Мортальный дискурс прозы И. Тургенева и И. Бунина В рассказе Бунина «На хуторе» присутству­ ют похожая ситуация и знаком ы е тургенев­ ские м отивы единства человека и природы и переж ивания скоротечности человеческой жизни. Герой его, м елкопом естны й дворянин Капитон Иванович, задум ы вается в вечерней тиш ине своей усадьбы о смысле ж изни, пере­ б ирает в памяти скромные и быстро промчав­ шиеся собы тия своего детства, юности, влю б­ ленности, он вслуш ивается в таинственны е звуки ночи и за д ае т себе ты сячи вопросов, на которы е у него н ет ответа: «Как ж е это так? сказал он вслух. - Б удет все по-прежнему, бу­ д ет садиться солнце, будут мужики с перевер­ нуты ми сохами ехать с п о л я . будут зори в рабочую пору, а я ничего этого не увижу, да не только не увижу - меня совсем не будет! . Где же я буду?» [1, II, 36]. И от грустных дум его отвлекаю т, как и в тургеневской повести, явления природного мира: м ягкая тем нота «звездной бесконечности», сверкаю щ ие вы со­ кие звезды , свежий запах травы дарую т ему прим ирение с м ыслями о смерти. Как кусты и д еревья роняю т листья, так ум рет и он, и ста­ новится ему легко - «как живо чувствовал он свое кровное родство с этой безмолвной при­ родой!» [1, II, 37]. В рассказе «Туман» легш ий на море угрю мый туман, притуплявш ий слух и зрение, такж е сильно волнует бунинского героя, как сырость и гниль соснового бора беспокоили тургеневского. Но наступает лун­ ная ночь и окуты вает мир тайной, которую силится разгадать лирический герой: «Я не понимаю м олчаливых тайн этой ночи, как и вообще ничего не понимаю в ж изни. Я совер­ шенно одинок, я не знаю, зачем я су щ еству ю . Мне никто не нужен теперь, и я никому не нужен, и все мы чужды друг д р у гу .. И невы ­ разимое спокойствие великой и безнадеж ной печали овладело мною» [1, II, 207]. В этой пе­ чали ему чувствуется присутствие смерти, и он начинает понимать, что «именно то вели­ кое, что обы кновенно назы ваю т смертью, за­ глянуло мне в эту ночь в лицо и что я впер­ вые встретил ее спокойно и понял так, как должно ч е л о в е к у .» [1, II, 208]. Так, в одиноче­ стве, наедине лиш ь с мирозданием, с м ириа­ дами далеких звезд и таинственно молчащ и­ ми луной и лесны м бором Бунин и Тургенев приводят своих героев к порогу экзистенци­ ального переж ивания человеческого сущест­ Випуск 4.14 (111) вования, когда человек оказы вается между двумя безднам и-вечностям и небы тия - до рож дения и после смерти, - а между ними полный тайного значения миг ж изни. И снова у Бунина, как и у Тургенева, сама природа, радостны й холодок утра, д ар и т герою ощуще­ ние радости ж изни и лю бви к миру, туман в море и печаль в сердце рассеиваю тся, остав­ ляя в душе «детскую благодарность» божест­ венному миру. В контексте бунинского м иро­ ощущения крайне важно превалирование в нем глубокого чувства бессознательного, его ощущений и интуиций. Думается, что «бессоз­ нательная радость ж изни» объясняет бунин­ скую страстную, чувственную природу вос­ приятия мира и лю бви к нему: «Неутолима и безмерна моя ж аж да ж и з н и .» [1, IV, 441]. В то же время к бунинской «сладчайш ей лю бви к миру» всегда примеш ивалось чувство боли и муки, вы званное все тем же пониманием не­ преодолимости смерти. А м ягкий и меланхо­ личны й Тургенев был преимущ ественно ху­ дожником сознательного, ментального, тр е з­ вый рассудок всегда если не доминировал, то пребы вал в равновесии с чувством, в этом сказы вался философический склад ума писа­ теля, его близость к рационалистическом у XVIII столетию. «Лирическая исповедь» Тургенева «Дово­ льно» с многозначны м подзаголовком «Отры­ вок из записок умерш его художника» пре­ дельно обнаж ает тайны души писателя, необ­ ходимость вы сказаться которого превозм ога­ ет ж елание скры ть свои интим ны е чувства под маской неизвестного творца. Краеуголь­ ным камнем переж иваний писателя являю тся его мысли о смерти, о тленности всего ж иво­ го, о началах всех начал и концов, о человече­ ской судьбе, о сущности человека и ценностях жизни. Острота постановки проблем, экспли­ цированное лирико-философское начало, ин­ тонация вопрош аю щ ей грусти, напряж енны й индивидуализм сознания и чувства, экклезиастические мотивы, упоение красотой ж и з­ ни, неприятие и ужас смерти, просвечиваю ­ щие сквозь страстное ж елание ж ить полной жизнью , и лю бовь к ж изни сближ аю т это про­ изведение Тургенева с бунинскими рассказа­ ми «Ночь» и «Воды многие». В то же время в них есть сущ ественные и сущ ностные отл и ­ чия. Філологічні науки (літературознавство) 15 АННЕНКОВА Е. С. Мортальный дискурс прозы И. Тургенева и И. Бунина В тургеневском лирическом излиянии души присутствует свойственная мировосприятию писателя редкостная двойственность. Лириче­ ский герой упоенно любуется миром («красота, красота в самих нас, кругом, повсюду - это вы ­ ше слов» [6, VII, 33]), но в это радостное чувст­ во врываются беспощадные мысли о месте че­ ловека в этом прекрасном, но все-таки враж­ дебном ему мире. Ведь даже такие высокие мгновения «сладчайшего счастья» человека уничтожаются «его собственной малостью, его краткостью». Человек и все, являю щ ееся пло­ дом его усилий, бессильны перед неумолимой поступью природы, потому что природа «от века движущаяся, от века преходящая, она не терп и т ничего бессмертного, ничего неизмен­ н о г о . Человек - дитя природы; но она всеоб­ щая мать, и у ней нет предпочтений: все, что существует в ее лоне, возникло только на счет другого и должно в свое время уступить место другому - она создает, разрушая, и ей все рав­ но: что она создает, что она разруш ает - лишь бы не переводилась жизнь, лишь бы смерть не теряла прав с в о и х .» [6, VII, 36]. Что остается человеку, над которым висит это т неумоли­ мый закон природы, когда «каждый более или менее смутно понимает свое значение, чувст­ вует, что он сродни чему-то высшему, вечному - живет, должен ж ить в мгновенье и для мгно­ венья. Сиди в грязи, любезный, и тянись к не­ бу!» [6, VII, 37]. Эта перенасыщенность безот­ радностью чувства бытия прерывается трой­ ным «довольно» и последующим молчанием, потому что дальнейшие рассуждения перехо­ дят возможную меру, всегда тонко чувствуе­ мую писателем. Философско-психологическая и даже интонационная перекличка этого от­ ры вка с бунинским напряженно-страстным лирическим размы ш лением из «Вод многих» ощутима. Очарованный красотой заката солн­ ца в море, автор восклицает: «Как благодарить бога за все, что д ает он мне, за всю эту радость, новизну! И неужели в некий день все это, мне уже столь близкое, привычное, дорогое, будет сразу у меня отнято, - сразу и уже навсегда, навеки, сколько бы ты сячелетий ни было еще на земле? Как этому поверить, как с этим при­ мириться? Как постигнуть всю потрясающую жестокость и нелепость этого?» [1, IV, 457]. Пи­ сатель ищет объяснения происходящему на земле, пытается проникнуть в тайну ты сяче­ 16 На у к о в и й летней цепи земных рождений, смертей, стра­ стей, радостей и страданий, разгадать загадку земной судьбы человека, но и судьба человече­ ская обречена смертью: «Поразительна полная неизвестность и случайность всякой земной с у д ь б ы . Поминутно думаю: что за странная и страш ная вещь наше существование - каждую секунду висишь на волоске! Вот я жив, здоров, а кто знает, что будет через секунду с моим сердцем, которое, как и всякое человеческое сердце, есть нечто такое, чему нет равного во всем творении по таинственности и тонко­ сти? . За что и зачем все это?» [1, IV, 461]. В данном контексте уместна параллель с турге­ невскими тяж елы ми раздумьями о роли Неве­ домого, судьбы в ж изни человека, которые так­ же замыкаю тся ужасом и бессмысленностью смерти: «Строго и безучастно ведет каждого из нас судьба - и только на первых порах мы, за­ няты е всякими случайностями, вздором, сами­ ми собою - не чувствуем ее черствой руки. По­ ка можно обманываться и не стыдно лгать можно ж ить и не стыдно надеяться. Истина не полная истина - о той и помину быть не мо­ жет, - но даже та малость, которая нам доступ­ на, зам ы кает тотчас нам уста, связы вает нам руки, сводит нас «на нет» [6, VII, 34]. В рассказе «Ночь» Бунин настойчиво ста­ рается подчеркнуть паритет умственного и чувственного. Л ирический герой напряж енно разм ы ш л яет над смыслом человеческой ж и з­ ни, и именно процесс ум ствования является двигателем лирического сюжета этого произ­ ведения. «Великая гармония ночи», «чувство великого счастья» о т лицезрения красоты мира владею т душой писателя, и в то же вре­ мя «думанье» кричит ему о непостижимости тайн м ироздания и одноврем енно о причаст­ ности его, человека, к Богу: «во мне есть, по­ мимо всего моего, еще некое н е ч т о . истинно частица бога» [1, IV, 435]. Это божественное в нем и оборачивается гибелью его земной че­ ловеческой жизни. Оно же, божественное, д а­ ет ему удивительное понимание отсутствия его собственных начала и конца, рож дения и смерти, вводит его в круг бесконечных рож ­ дений, повторений, в водоворот прош лых и грядущ их ж изней и смертей поколений пред­ ков и потомков. Бунинское объяснение отсут­ ствия начал вполне логично («мое начало и в той (соверш енно непостижимой для меня) в Iс н и к М ДУ 1МЕН1 В .О .Су х о м л и н с ь к о г о АННЕНКОВА Е. С. Мортальный дискурс прозы И. Тургенева и И. Бунина тьме, в которой я был зачат до рождения, и в моем отце, в матери, в дедах, прадедах, ибо ведь они тож е я . » [1, IV, 437]). Однако утвер­ ждение «нет у меня и конца» проблемно не только в гетевском смысле слова [см. : 3, 64], оно не снимает бунинского ужаса перед соб­ ственной смертью, того ужаса, которы й не давал покоя Тургеневу. По Тургеневу, с его интенцией к европейскому и ренессансному сознанию, смерть непременно кл ад ет конец человеческому «я», как бы ни было, человека после смерти в его прежнем земном облике уже не будет, а вечная природа будет сущест­ вовать неизменно. Бунин же знает, что чело­ век смертен и что он, как лю бой человек, не­ избежно ум рет - и все-таки он утверж дает: «всю ж изнь чувствую, будто я никогда не ум ­ ру» [1, IV, 438]. Важно, что наблю дая и зная о смертях других, писатель не верит в свою соб­ ственную смерть, создавая себе таким обра­ зом своеобразную иллю зию бессмертия. Воз­ можно, это обусловлено тем, что «проблема и трагедия человека в том, что и его см ерт­ ность, и его бессмертие не гарм онизированы со смертностью и бессмертием природы» [3, 66]. И в этом аспекте присутствую т точки схо­ ж дения Тургенева и Бунина. Но если Тургене­ ву нечего противопоставить смерти: искусст­ во и природны й мир тленны , и даже человека -творца, чувствующего себя «сродни чему-то высшему, вечному», такж е ничто не спасает от смерти, то Бунин ищ ет и находит то, что может противостоять смерти: бессмертие ху­ дожника, его собственное творческое бес­ смертие. Для писателя, одаренного «образной (чувственной) Памятью», нет начала и нет конца. Его Память и память о нем вливаю т его в поток конечно-бесконечной ж изни, да­ р я т ему ощущение «близости, братства, един­ ства со всеми ж ивущ ими на земле» [1, IV, 441]. Д арят ощущение, но не лиш аю т понимания неотвратим ости гибели его особенно сильно­ го «я», о чем ему говорит «жажда вящ его у т­ верж дения этого Я и вместе с тем вящ ее (в силу огромного опы та за врем я пребы вания в огромной цепи сущ ествований) чувство тщ е­ ты этой жажды, обостренное ощущение Всебытия» [1, IV, 438]. В акцентировании инди­ видуалистической сущности собственной личности Бунин максим ально приближен к индивидуализм у Тургенева, которы й утвер­ Випуск 4.14 (111) ж дал уникальность, исклю чительность чело­ веческого «я», ведь «человек не повторяется как бабочка» в силу извечной необходимости [6, VII, 37]. С другой стороны, тургеневский индивидуализм трансф орм ируется у Бунина в персонализм в поним ании этого слова со­ врем енны м и ф ранцузскими философами. В частности, Э. Мунье счи тает персонализм ан ­ типодом индивидуализма, которы й сосредо­ точ и вает индивида на самом себе, тогда как персонализм отк ры вает перед человеком перспективы личностного сущ ествования, п оказы вает возможности откры ти я себя в «другом» [2]. И в этом такж е видится антиномичность и текучесть бунинского м ировос­ приятия: с одной стороны, он всячески пы та­ ется «утвердить и вы делить» свое «я» [1, IV, 441]. С другой стороны, стремясь преодолеть смерть, он вл и вает его в поток общей жизни, ж ивя «не только своим настоящим, но всем своим прошлым, не только своей собственной жизнью , но и ты сячам и чужих, всем, что со­ временно мне, и тем, что там, в тум ане самых дальних веков» [1, IV, 441]. Однако растворе­ ние «во Всеедином» дается писателю тяжело, его страш ат безначалие и бесконечность бы ­ тия. В то же время «чувство связи», раскры ­ тию смысла которого посвящ ены «Воды мно­ гие», питает настоящую ж изнь писателя, по­ стоянно чувствующ его в себе отголоски древ­ них времен и кровь давних предков. В «Водах многих» подняты е в «Ночи» трансцендентны е проблемы Бунин перево­ д и т на более осязаем ы й уровень. Он говорит о связи поколений, о единстве прош лых и на­ стоящ их жизней, о свящ енности наследия и традиции предков. Он, как бы преодолевая время, отвечает на провиденциальны й во­ прос Тургенева, поставленны й им в «Фаусте»: «Кто скажет, какой таинственной цепью, свя­ зана судьба человека с судьбой его детей, его потомства, и как отраж аю тся на них его стремления, как взы скиваю тся с них его ошибки?» [6, VI, 149]. Бунин подхваты вает и р азви вает библейскую мысль о незы блем о­ свящ енной связанности человека с его родом, с его отцам и и дедами, так как в этом «бессмертие (долгота дней) и самоутверж де­ ние» человека [1, IV, 453]. Если Тургенев спасался мыслью о том, что ценность человека заклю чается в его жизни, • Філологічні науки (літературознавство) 17 АННЕНКОВА Е. С. Мортальный дискурс прозы И. Тургенева и И. Бунина прожитой человеком с достоинством и поль­ зой, то Бунин верил в могущество памяти: «Венец каждой человеческой ж изни есть па­ м ять о ней, - высшее, что обещ аю т человеку над его гробом, это память вечную» [1, IV, 443]. И все же в конечном счете для Бунина, как и для Тургенева, «вздох жизни», даруе­ мый бож ественной природой, оказы вается дороже, чем бесконечность и бессмертие, по­ тому что пока человек живет, он думает о ж изни, ведь «только глупец тянется к чаше смерти при ж изни» [1, III, 171]. Оба писателя понимали, что для земной ж изни человеку необходимо научиться пользоваться получен­ ным от Бога «кратким земны м сроком» и сми­ р ять себя, ибо тайны м ироздания с любовью и неведомы м человеку замы слом закры ты заботливой рукой Творца (смиренные герои писателей не том им ы м етаф изикой ж изни и смерти - «божьи люди» Бунина, Лиза, Луке­ рья, Л аврецкий Тургенева). Но Тургеневу, ду­ мается, до конца ж изни так и не удалось укро­ ти ть свои безрадостны е думы, а Бунин, лю бя и благодаря Предвечного за дарованную ж изнь, такж е до конца дней своих недоумевал относительно реальности собственной смер­ ти: « .в с е то же отчаяние: как невозвратимо, непоправимо! . Ах, если бы воротить! . Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время меня не будет и дела и судьбы всего, всего будут мне н еи з­ вестны! И я приобщусь к Финикову, Роговскому, Шмелеву, Пантелеймонову!.. И я только тупо, умом стараю сь изумиться, устраш ить­ ся» [1, VI, 540]. Творчество Бунина развивалось в русле единой русской духовной и культурно­ художественной традиции классической л и ­ тературы . Писатель «сложного и большого дарования» (В. Вейдле), Бунин был «совер­ шенно своеобразны й художник» [4, 101], пи­ сатель, причастивш ийся «вечному и врем ен­ ному, близкому и далекому, всем векам и странам, ж изни всего бывш его и сущего на этой земле...» [1, IV, 450]. Исследование спе­ цифики концепции ж изни и смерти и ее отра­ ж ения в творчестве Тургенева и Бунина вы ­ явило целый ряд концептуальны х моментов, объединяю щ их и в то же врем я подчеркиваю ­ щих оригинальность этих двух великих рус­ ских писателей. Для Тургенева и Бунина все 18 На у к о в и й связанное с ж изнью и смертью человека при­ надлеж ало к области таинственного и непо­ стижимого, носило м етаф изический и экзи ­ стенциальны й характер, вы свечивало слож­ ную и антиномичную позицию художников в реш ении этой вечной проблемы. Они оба при­ надлеж али к культуре европейского типа с характерны м для нее антропоцентризм ом и индивидуализмом, оба верили в красоту ж и з­ ни и человека, ценность искусства, но Бунин, продолж ая и развивая традиции классиче­ ской русской литературы , был писателем ка­ чественно иного ХХ столетия, что проявилось в его творчестве в наложении, сближ ении че­ ловеческого и космического, западного и вос­ точного типов сознания. Бунинская отк ры ­ тость миру, ум ещ авш аяся в его душе «душа всего человечества», эта великая тоска и р а ­ дость, «восторг печали» и восторг от ощуще­ ния счастья бы тия предопределили новое звучание его прозы, расш иривш ей и углубив­ шей возможности реалистического отображ е­ ния мира, сделав его «внутренне-проникновенным» (Б. Зайцев). И в этом свойстве его синтетической прозы, в бунинской тонкой восприимчивости к новым веяниям в искусст­ ве и культуре и органичной приверж енности традициям заклю чается едва ли не главное его сходство с классиком русской литературы Тургеневым. С п и сок и с п о л ь зо в а н н ы х и сто ч н и к о в 1. Б унин И. А. С обрание сочи н ен и й : в 6 т. / И. А. Бунин. — М. : Худ. л-ра, 1 9 8 7 — 1988. 2. М унье Э. П ерсонали зм [Э лектрон н ы й ресурс] / Э. Мунье / / Мунье Э. М анифест персонализма. — Режим доступа : h ttp ://teo lo g ia .ru /w w w /b ib lio tek a/eth ik /m u n ie.h tm . 3. С ливиц кая О. В. Ч увство см ерти в м и р е Б ун ин а / О. В. С ливиц кая / / Русская л и тер ату р а. — 2002. — № 1. — С. 6 4 — 78. 4. С труве П. Б. И. А. Б унин / П. Б. Струве / / Русская л и тер ату р а. — 1992. — № 3. — С. 1 0 0 — 102. 5. Т опоров В. Н. С транны й Т ургенев : (ч еты р е г л а ­ вы ) / В. Н. Т опоров. — М. : Рос. гос. гум анит. ун-т, 1998. — 192 с. 6. Т ургенев И. С. С обрание сочи н ен и й : в 10 т. / И. С. Т ургенев. — М. : Гос. и зд-во худож. л-ры , 1962. 7. Т урген ев И. С. Записки руж ейн ого о хотн ика О ренбургской губернии. С. А. — ва. Москва. 1852. П исьмо к о дн ом у из и зд а т е л е й «С оврем ен­ ника» / И. С. Т ургенев / Т ургенев И. С. С обрание сочи н ен и й : в 11 т. — М. : П равда, 1949. — Т. 10. — С. 4 3 4 — 444. 8. Т урген ев И. С. П олное со бран и е сочи н ен и й и писем : в 30 т. П исьма в 18 т. / И. С. Т ургенев ; 2-е изд., испр. и доп. — М. : Наука, 1 9 8 2 — 1990. в Iс н и к М ДУ 1МЕН1 В .О .Су х о м л и н с ь к о г о БЕСАРАБ О. М. Жіночі образи раннього твору Ш. Бронте «Стенкліффський готель» у їх контрастності й варіативності E. ANNENKOVA Kyiv MORTAL DISCOURSE OF TURGENEV’ AND B U N IN ’S PROSE This article analyses the peculiarities o f the idea o f life and death in the Turgenev' and Bunin's lyrical and philosophical prose fro m the point o f view the Russian w riters' typological connections; em phases a tragic insolubility and duality o f the writer's opinion about sense o f hum an life and death in the context o f the existential problems. K e y w o r d s : life, death, nature, individualism, personalism, anthropocentrism. Є. С. АННЕНКОВА м. Київ МОРТАЛЬНИЙ ДИСКУРС ПРОЗИ І. ТУРГЕНЄВА ТА І. БУНІНА У ст ат т і аналізуєт ься специфіка концепції ж ит т я і смерт і в лірично-ф ілософ ській прозі І. Тургенєва та І. Буніна з погляду т ипологічних зв'язків російських письменників; підкреслю ю т ься т рагічна нерозв'язніст ь і подвійніст ь позиції м ит ців в осм исленні см ислу лю дського ж ит т я і смерт і у конт екст і екзист енційних проблем буття. К л ю ч о в і с л о в а : ж иття, смерть, природа, індивідуалізм, персоналізм, ант ропоцент ризм. Стаття надійшла до редколегії 5.08.2014р. УДК 821.111-31.09. О. М . Б Е С А Р А Б м. Д ніпропетровськ helen_helen@i.ua ЖІНОЧІ ОБРАЗИ РАННЬОГО ТВОРУ Ш. БРОНТЕ «СТЕНКЛІФФСЬКИЙ ГОТЕЛЬ» У ЇХ КОНТРАСТНОСТІ Й ВАРІАТИВНОСТІ У ст ат т і розглядаєт ься раніше не відомий ю нацький т вір Ш. Бронте «Стенкліффський го­ т ель» (1838), я к и й є одним зі складових циклу про вигадану країну Енгрію. Вивчення цього т вору допоможе доповнит и галерею ж іночих образів письменниці, побачити нові варіаціїбронт евськоїж інки. К л ю ч о в і с л о в а : жіночі образи, Ш. Бронте, рання творчість. Ще донедавна дослідники асоцію вали ім 'я Ш арлоти Бронте лиш е з ш ироко відомими її творам и та найбільш значущ ими аспектами її творчості - жіночими образами: Джейн Ейр («Джейн Ейр», 1847), Шерлі Килдар і Керолайн Хелстоун («Шерлі», 1849), Люсі Сноу («Вілет», 1856), які презентували певний сте­ реотип бронтевської ж інки-трудівниці з тв ер ­ дими м оральним и принципам и і чітким поді­ лом пороку та благочестя. Нині можна гово­ рити про певну відмінність ранньої творчості Ш. Бронте від її зрілих творів. Рання творчість Ш. Бронте майже не дослі­ дж ена сучасним літературознавством . Дослід­ ників приваблю ю ть різноманітні аспекти по­ етики і сем антики цих творів. Так, Н. Соколо­ ва зосереджує увагу на концепції особистості [2; 3; 4]; особливості композиції, система пер­ сонажів та інші різноманітні аспекти ю наць­ кого циклу Бронте цікавлять сучасну зарубіж ­ ну дослідницю Кристин Александер [5; 6; 7]. Випуск 4.14 (111) Вініфред Джерин [9; 10] і Том Вініфриз [11] присвячую ть свої праці вивченню юнацьких творів мисткині в контексті ж иття і творчості Ш арлоти, Бренвела, Емілі та Енн Бронте. Про­ те роман «Стенкліффський готель», що розг­ лядається в зазначеній статті, не фігурує в жодній з наявних літературознавчих праць. Відповідно до завдання нашої статті особ­ ливий інтерес становлять жіночі образи «Стенкліффського готелю». І хоча більш ість із них є другорядними, вони яскраві й колорит­ ні. У творі зображ ено п’ять жіночих персона­ жів. Однак до переліку дійових осіб, запропо­ нованих Бронте на початку твору, ввійш ли лиш е три: Луїза Денс, Мері Персі і Джейн Мур. Імовірно, Бронте задумала ці образи як центральні, але їх поява в оповіді настільки фрагм ентарна, що жоден з них повною мірою не можна вваж ати головним. Найбільш значущ ий жіночий персонаж ту т - Мері Персі, донька Н ордангерленда і Філологічні науки (літературознавство) 19
