В монографии прослеживаются пути развития романа в США на

ОТ АВТОРА
В
монографии прослеживаются пути развития романа в США
на протяжении почти девяти десятилетий. Особое внимание
уделяется борьбе идей — политических, философских, эстетических — и их отражению в художественном строе произведений. Цель
монографии — выявить связь американской литературы и времени,
что потребовало обращения не только к романному творчеству писателей, но и к их новеллистике, а в ряде случаев и к публицистике.
Необходимо было также привлечь исторические материалы, исследовать то, как философские доктрины, возникшие в Европе, повлияли на американскую мысль и как они преломились в художественном творчестве.
В книге представлены — в самом общем виде — основные этапы
сложного пути, который прошел американский роман в XIX веке.
Борьба с просветительской эстетикой в начале 1820-х годов в США
вызвала к жизни романтический роман, в котором поднимались,
в частности, проблемы философии природы и философии истории (Джеймс Ф. Купер). Политическая сатира романтиков (Купер, Джон П. Кеннеди) предвосхитила направление социальной
критики 1860−1870-х годов, но уже в рамках реалистической эстетики (Марк Твен, ранний Генри Адамс). Романтический пафос,
свойственный творчеству писателей-трансценденталистов, группировавшихся вокруг Ральфа Эмерсона, находил отклик у современников. Реакцией на трансцендентализм можно назвать романы
мало известных в России американских писателей Лидии Марии
Чайлд и Ореста Браунсона. Несовершенные в художественном отношении, они отражают этап идеологической борьбы в Америке
в 1830−1840-е годы — и тем самым представляют определенный
интерес для исследования. В романах и новеллах одного из самых
6
От автора
ярких представителей американского романтизма Натаниэла Готорна отразилось его двойственное отношение к идеям конкордских мудрецов. Гораздо дальше Готорна в отрицании философских
основ романтизма пошел Герман Мелвилл, что очевидно из его
позднего творчества. Запоздалым откликом на идеи, волновавшие
американских философов, современников Готорна, стал роман Генри Джеймса «Бостонцы» — неудачная в художественном отношении пародия на моральных реформаторов 1840-х годов, включая
и трансценденталистов.
В годы, когда широкую популярность получили идеи социального дарвинизма, наметился поворот к натурализму (Фрэнк Норрис). В этом же направлении развивалось и творчество Джека Лондона. Оно несло на себе отчетливые следы увлечения писателя
идеями Герберта Спенсера. Затронули они и мировоззрение Генри
Адамса, что отразилось в его автобиографической книге «Воспитание Генри Адамса», в которой просматриваются и некоторые черты
прагматизма.
Еще одна цель настоящей книги — предложить новую трактовку уже знакомых отечественному читателю произведений или открыть для него малоизвестные, а то и совсем неизвестные страницы
американской литературы. Многие вопросы, которыми задавались
американские писатели XIX века (о чем идет речь в монографии),
звучат удивительно современно, а ответы, которые они предлагали,
могут помочь и нам, живущим в начале XXI века. Это обстоятельство говорит о неувядающей ценности классики, ее значении для
читателей разных поколений.
Часть представленных в книге материалов публиковалась ранее в сборниках научных статей; в настоящую монографию они вошли в дополненном или переработанном виде.
Книга адресована тем, кто занимается проблемами американской литературы, философии и истории, а также широкому читателю, интересующемуся литературой США.
Глава 1
БОРЬБА ИДЕЙ В ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ЖИЗНИ США
В XIX ВЕКЕ
Н
ачало XIX века ознаменовалось проникновением в Америку
новых идей, получивших широкое распространение в Европе,
а именно идей немецких идеалистических философов и их последователей в Англии и Франции. Философия европейского романтизма — с запозданием на три десятилетия — обрела в США благодатную почву, особенно в восточных штатах, связанных со Старым
Светом тесными культурными узами.
На протяжении почти всего века одним из ярких явлений в интеллектуальной жизни страны был трансцендентализм. Идеи Кольриджа, Карлайла, Шеллинга были известны здесь уже в начале
1830-х; но американскую форму они обрели в конце 1830-х — начале
1840-х — с появлением трактата Ральфа Эмерсона «Природа» и изданием журнала «Дайел». Трансцендентализм вырос из унитарианства,
но отверг сковывающий его рационализм. Эмерсон и его единомышленники (Джордж Рипли, Бронсон Олкотт, Теодор Паркер, Орест
Браунсон, Фредерик Хедж) организовали Трансцендентальный
клуб, в частности, для того, чтобы дать новое направление религиозному чувству, соединить его с мистическим переживанием и «новой
моралью». Подняв бунт против унитарианской ортодоксии, трансценденталисты все же оставались в русле национальной религиозной традиции. Они были духовными наследниками пуритан и, как заметил Лоренс Бьюэлл, способствовали «возрождению пуританства»1
на новоанглийской почве. Но в то же время бостонские трансценденталисты не могли принять то, что было свойственно пуританизму, —
учение о греховности человека и доктрину предопределения.
1
Buell L. The Transcendentalists / Columbia Literary History of the
United States. New York, 1988. P. 368.
8
Глава 1
Самым ярким выразителем идей трансцендентализма был
Ральф Эмерсон, писатель, поэт, философ и публицист, ставший
одной из самых представительных фигур в американской литературе XIX века. Его речи, лекции и эссе во многом определили развитие американской философской и эстетической мысли. Они стали — и до сих пор остаются — частью национального
культурного наследия. Идеи Эмерсона не оставляли людей равнодушными: у одних они вызывали восхищение, другие же относились к ним со скептицизмом — из-за недостаточной, как им
казалось, опоры на реальную жизнь. Впервые Эмерсон громко
заявил о себе в 1836 году, когда опубликовал большое эссе под
емким названием «Природа». В нем он размышлял о бытии, природе, нравственном идеале, способах познания, месте человека во вселенной. Природу он воспринимал как инобытие Бога,
зримое отражение «божественных замыслов». Созерцая нерукотворную красоту мира, человек, по мысли Эмерсона, испытывает
состояние мистического экстаза, чувство слиянности с растворенным в природе высшим духовным началом. Подобное мироощущение, свойственное всем мистическим учениям, было
источником оптимизма. Философский оптимизм Эмерсона и его
единомышленников был отличительной чертой мировоззрения
трансценденталистов2.
Творчество Эмерсона, охватившее почти пять десятилетий
XIX века, отразило развитие американской мысли — от романтического идеализма к позитивизму. Этапом этой эволюции стала литературная борьба 1830−1850-х годов. То было время, когда
формировались взгляды, ставшие реакцией на трансцендентализм.
Спор с Эмерсоном вели многие его современники — Натаниэл Готорн и Герман Мелвилл, Орест Браунсон и Лидия Мария Чайлд,
а позже — Генри Джеймс и Генри Адамс. Но самым ярким его оппонентом был, пожалуй, Эдгар По, расходившийся с трансценденталистами практически по всем философским вопросам. О том, что
2
Американским трансценденталистам Эмерсону и Торо посвящена
недавно вышедшая книга немецкого ученого Дитера Шульца: Schulz, Dieter. Emerson and Thoreau, or Steps Beyond Ourselves / Studies in Transcendentalism. Heidelberg: Mattes Verlag, 2012. 307 p.
Борьба идей в интеллектуальной жизни США в XIX веке
9
внутри американского романтизма существовал некий идеологический раскол, свидетельствует творчество двух его известных представителей, По и Мелвилла.
Одним из вопросов, по которому среди американских романтиков шли ожесточенные споры, был взгляд на общественный
прогресс. Разработанная просветителями теория общественного
прогресса проникла в Америку в конце XVIII века и безраздельно владела умами вплоть до 1840-х годов, когда она подверглась
сомнению — сначала Эдгаром По, затем Германом Мелвиллом.
Впрочем, сомнения были свойственны и европейским мыслителям XVIII века. Так, Вико и Руссо указывали на противоречивый
характер исторического развития: Руссо не считал цивилизацию
высшим этапом по сравнению с «естественным» состоянием, Вико
говорил о «круговороте» в истории, а Гердер высмеивал теории линейного прогресса. Немецкие философы считали источником поступательного движения человечества борьбу противоположных
начал, а целью этого движения полагали стремление к свободе.
В Америке идеи философии истории, разработанные Кантом,
Гердером, Шеллингом, попали на подготовленную почву. В их теориях Джеймс Фенимор Купер, Джон Пендлтон Кеннеди, Ральф
Эмерсон увидели подтверждение собственных мыслей о законах
общественного развития. Вслед за Гегелем они считали движущей силой истории Мировой Разум, верили, что именно он (или
Сверхдуша, в формулировке Эмерсона) направляет развитие человечества и обеспечивает преемственность исторических эпох.
Подобный взгляд на исторический процесс, на роль личности
и народа отразили в своих романах Скотт и Купер. Идеи эти нашли отражение в лекциях и эссе Эмерсона. «Существующий порядок вещей, — говорил он в одной из своих лекций, — есть результат великой, благотворной и прогрессивной необходимости,
которая пробивает себе дорогу с первого биения жизни на земле
до нынешнего высокого уровня культуры, достигнутого лучшими
нациями»3.
3
Emerson R.W. Complete Works in 12 vols. Boston, 1883−1893. Vol. 1.
P. 295.
10
Глава 1
Подобный взгляд соотносится с теориями, согласно которым
человечество стремится в своем развитии к определенной и непременно благой цели, предустановленной Творцом. Телеологический
взгляд на мир, имеющий долгую историю, будет изжит в конце
XIX века. Но этот поворот в истории американской мысли связан
уже с другими именами.
Определенное влияние идеи трансцендентализма сохранили
и в 1870-е годы, хотя его расцвет приходился на 30-е и 40-е годы
XIX века. Один из основателей Трансцендентального клуба, Фредерик Хедж, в 1869−1870 годах читал в Гарварде курс лекций о теизме, пантеизме и атеизме. Продолжал проповедовать с церковной
кафедры один из самых ярких сподвижников Эмерсона унитарианский проповедник Теодор Паркер. В 1870-е еще не сошел со сцены
и глава движения Ральф Эмерсон. После трех десятилетий бойкота со стороны консервативных университетских кругов его вновь
пригласили читать лекции в этом центре университетской науки,
что свидетельствовало о жизнестойкости идей, которые в свое время пришли на смену материалистической философии. Борьба традиционно сильного в американских университетах влияния Джона
Локка с идеями трансцендентализма длилась довольно долго, однако новые идеи в конце концов взяли верх.
Бурное развитие естественных наук в первой половине XIX века
дало очередной толчок философской мысли. В 1850−1860-х годах
позитивизм Конта, учение Дарвина об эволюции, труды его последователя Герберта Спенсера поколебали устои идеалистических
представлений о мире. Они вызвали к жизни течение мысли, которое в последней трети XIX века получило название социального
дарвинизма. Влияние его в Америке в эти годы было поистине огромным. Чему, кстати сказать, немало способствовали профессора
философии: в Гарварде курс позитивной философии читал последователь Спенсера Джон Фиск, а в Беркли — Джозеф Леконт. То
было время, когда формировались новые взгляды на мир и человека, на историю и прогресс. Оптимизм романтиков остался далеко в прошлом, уступив место «эстетическому пессимизму» Генри
Адамса, детерминизму натуралистов, рационализму позитивистов.
Духовную атмосферу Америки той поры определяли — в сложном
взаимодействии — идеи социального дарвинизма и социализма,
Борьба идей в интеллектуальной жизни США в XIX веке
11
имперское сознание, культ англосаксов и натурализм в литературе. Стремясь к объективности, писатели-натуралисты опирались
на получившие широкое распространение в Америке концепции
эволюционизма и спенсерианства4.
Социальные дарвинисты — вслед за Спенсером — признавали
эволюционную теорию и распространяли законы природы на общество. Американские последователи Спенсера и Дарвина — Уильям Самнер, Джон Фиск, Эндрю Карнеги — верили в необходимость
конкуренции, свободного предпринимательства и отрицали необходимость государственного вмешательства в экономику. С «консерваторами» спорили радикальные социологи — Лестер Уорд,
Генри Джордж, Торстен Веблен. В конкурентной борьбе, утверждали они, побеждают не самые сильные и лучшие, а самые беспринципные. Пафос антикапиталистической критики в их произведениях был настолько велик, что их можно даже назвать преемниками
трансценденталистов. Лестер Уорд и Генри Джордж отказались
от спенсеровского детерминизма, который представлялся им апологией социальной несправедливости, и говорили о необходимости управления общественным развитием. «Космический прогресс
не может продолжаться вечно, — писал Лестер Уорд в книге „Динамическая социология“ в 1883 году. — Движущие им силы скоро
иссякнут… и начнется деградация, если только не будет найдено
более надежное и эффективное средство, чем естественный отбор,
средство, которое сможет изменить человеческую психологию»5.
Признавая роль борьбы за существование в прошлом и настоящем
(«общество, как и организм, движет вперед слепая борьба за существование»), он предлагал ограничить ее в будущем, используя возможности человеческого интеллекта. Не случайно Лестер Уорд,
4
О влиянии идей Дарвина и Спенсера см.: Hofstadter, Richard. Social
Darwinism in American Thought (1860−1915). Philadelphia: University of
Pennsylvania Press, 1945. 191 p. Об их влиянии на писателей пишет индийский ученый С.Н. Верма (Verma S.N. Frank Norris. A Literary Legend. New
Delhi: Vikas Publishing House, 1986. 232 p.).
5
Ward, Lester. Dynamic Sociology, or Applied Social Science as Based
upon Statistical Sociology and the Less Complex Sciences. New York & London:
D. Appleton and Company, 1920. In 2 vols. Vol. 1. 706 p. P. 16.
12
Глава 1
сторонник коллективизма и широкого научного планирования,
снискал симпатии многих социалистов6.
Попытку примирить консерваторов и радикалов предпринял
английский социолог Бенджамин Кидд, выдвинувший лозунг:
«Конкуренция и протекционизм!» Он предлагал дать беднякам
большие возможности в экономическом соревновании; в этом случае повысится напряженность конкурентной борьбы, что — через
естественный отбор — приведет к «новой демократии». По мысли
Кидда, конкуренция в какой-то новой форме должна стать основным законом развития, а если ее устранить, общество неизбежно
придет к вырождению. Идеи Кидда нашли широкий отклик в Америке, но особенно часто к ним обращался Джек Лондон.
Распространение в США идей Дарвина и Спенсера в 1880-х годах
дало новый толчок расовым теориям, получившим таким образом
«научное обоснование». Социальные дарвинисты понимали историю как борьбу рас за место под солнцем, войны считали неизбежными и даже благотворными, поскольку они, по их мнению, способствуют выживанию «наиболее приспособленных рас». По свидетельству
американского социолога Ричарда Хофштедтера7, в последние десятилетия XIX века многие американцы верили в превосходство англосаксов, что объяснялось отчасти влиянием Дарвина и его последователей, Джона Фиска, Бенджамина Кидда, Лестера Уорда. В школах,
университетах, светских гостиных, редакциях газет — везде говорили
о борьбе за существование, выживании наиболее приспособленных,
естественном отборе и «желтой опасности». Своеобразие духовной
атмосферы той поры американский ученый Алфред Кейзин определил как «смесь социального дарвинизма, империализма, социализма и натурализма». Отпечаток этих идей несло на себе творчество
Фрэнка Норриса, Джека Лондона, Теодора Драйзера, испытавших
сильнейшее воздействие философии социального дарвинизма.
6
Книга Уорда, переведенная на русский язык Петром Николаевым
и отпечатанная в издательстве Солдатёнкова в Санкт-Петербурге в количестве 1200 экземпляров, была сожжена по приказанию Александра III.
Об этом автору писал Джордж Кеннан. Истории этой «опасной книги»
в России Лестер Уорд посвятил обширное предисловие ко второму изданию ее в 1891 году. См.: Ibid. P. V−XXIV.
7
Hofstadter, Richard. Op. cit. P. 148.
Борьба идей в интеллектуальной жизни США в XIX веке
13
Параллельно с распространением социально-дарвинистских
идей в интеллектуальной жизни США шли и другие процессы.
Как известно, американское сознание всегда было тесно связано
с религией, и мало кто из американцев мог позволить себе подвергнуть сомнению существование Бога. Но постепенно идея Божества (Deity) потеряла былое значение, а некоторые писатели и философы вообще пришли к мысли о господстве в мире «слепой силы»
(blind force). И это был, наверное, самый значительный момент
в развитии философской мысли Америки в XIX веке. Характерно
в этом отношении творчество известного последователя Спенсера
в Америке Джона Фиска. Он шел от ортодоксального теизма к пропаганде научного знания — и, наконец, к соединению науки с религиозным сознанием. Фиск признавал эволюцию, хотя не мог решительно отказаться от идеи Бога. «В мире нет ничего, в чем не было
бы частички Бога»8, — писал он в фундаментальном труде «Очерк
космической философии». Действие природных законов представлялось ему проявлением Божественной воли. Эта мысль была центральной в его учении о «космическом теизме»9. Фиск совместил
эволюционный взгляд на мир с идеями Божественной воли и Бессмертия. Как и Эмерсон (а Фиск был знаком с идеями трансцендентализма10), он не мог отказаться от телеологической точки зрения,
что помогло ему сохранить философский оптимизм. «Сама эволюция, — писал он, — продемонстрировала драматическую тенденцию: она доказала, что целью всего процесса является человек»11.
Но все же главным вкладом Фиска в обновление философской
мысли было то, что он распространил дарвиновские законы эволюции на все сферы жизни. «Благодаря открытию закона эволюции
8
“No part of the world is godless” (Fiske, John. Outlines of Cosmic
Philosophy, Based on the Doctrine of Evolution, with Criticisms on the Positive
Philosophy. In 2 vols. Boston & New York: Houghton, Mifflin & Co., 1874. 21st
Impression. Vol. II. 523 p. P. 430).
9
Ibid. P. 411−431.
10
Фиск посвятил свое эссе «Путешествия эволюциониста» (“Excursions
of an Evolutionist”) Джону Дадли, который привлек его внимание к идеям трансценденталистов. Berman, Milton. John Fiske. The Evolution of a
Popularizer. Cambridge: Harvard University Press, 1961. 297 p. P. 14–15.
11
Ibid. P. 161.
14
Глава 1
мы смогли объяснить не только развитие жизни, разума, развитие общества, но и происхождение планетных систем и эволюцию
Земли»12. Говорил он и о «законе прогресса» в развитии человечества. По мысли Фиска, прогресс заключается в том, что общество
и среда эволюционируют, переходя от «состояния относительно
неопределенной гомогенности в состояние относительно определенной множественности»13. Эту мысль несколько позже развил
Уильям Джеймс, пошедший дальше Фиска в освобождении интеллектуального сознания Америки от догматов христианства.
Учение прагматизма, воспринявшее некоторые идеи трансцендентализма, но отразившее новые представления о мире как о бесконечно более сложном явлении, было сформулировано Уильямом
Джеймсом и Чарльзом Пирсом, а в начале XX века развито Джоном Дьюи. Уильям Джеймс предложил метод, с помощью которого можно было отказаться от догматов, не доказуемых эмпирически. Свой метод он назвал «прагматическим». В статье «Что значит
прагматизм» (1907)14 Джеймс обозначил суть нового течения философской мысли следующим образом: «Сторонник прагматизма не приемлет абстракций и недостаточных доказательств, словесных решений и априорных доводов, закостенелых принципов
(fixed principles), закрытых систем и абсолютных истин. Сторонник
прагматизма верит в конкретность, адекватность, в факты и решительные действия»15.
В 1902 году Джеймс изложил свои взгляды в книге, озаглавленной «Многообразие религиозного опыта: Исследование человеческой природы» (“The Varieties of Religious Experience: A Study in
Human Nature”), где он дает определение основного принципа прагматизма как «плюралистичности» (plurality). Говоря о «практическом взгляде на мир» (healthy-mindedness), Уильям Джеймс подразумевал отход от традиций монизма и философского идеализма
12
Ibid. P. 211.
Ibid. P. 224.
14
James W. What Pragmatism Means / American Thought. Civil War
to World War I. Ed. and Intr. by Perry Miller. New York: Holt, Rinehart &
Winston, 1961. P. 165−182.
15
Ibid. P. 168−169.
13
Борьба идей в интеллектуальной жизни США в XIX веке
15
предшествующей философии (включая и любимого им Эмерсона).
Мир, по его словам, «существовал с самого своего возникновения
в форме множества» (in pluralistic form)16. Говорил Джеймс и о том,
что «мир нашего нынешнего сознания (consciousness) есть лишь
один из многих существующих миров; и эти другие миры содержат
в себе некий опыт, который имеет значение и для нашей жизни»17.
Поиски нового мышления, созвучного тому, о чем писал Уильям Джеймс, отразились в литературе. Некоторые писатели конца
века (назову здесь Генри Адамса) нашли в учении Джеймса подтверждение своим сомнениям. Оно помогло им выйти за границы
принятого на тот день представления о мире. В автобиографической книге «Воспитание Генри Адамса» Адамс описал мучительный поиск принципиально нового взгляда на мир и вселенную.
Нельзя не заметить близость идей Генри Адамса тем мыслям, которые формулировал в лекциях по философии Уильям Джеймс примерно в те же годы, когда шла работа над «Воспитанием».
Считается, что ХХ век в литературе наступил позже, чем век
календарный. Литературные вкусы, выбор тематики, новые сферы художественного освоения жизни определялись новым опытом,
который человечеству суждено было приобрести на полях сражений Первой мировой войны. Наступление нового века в истории
литературы совпало с формированием новых философских идей,
которые должны были отразить происходящие перемены. Интеллектуальная жизнь США начала 1900-х годов дает нам примеры
сосуществования различных направлений мысли — позитивизма,
прагматизма, социального дарвинизма. Идеи трансцендентализма,
кажется, ушли в прошлое, однако им суждено будет возродиться —
в виде этической утопии, сохранившей некоторые черты утопии
романтической — в творчестве американских писателей уже после
Второй мировой войны.
16
James, William. The Varieties of Religious Experience. New York: First
Vintage Books. The Library of America Edition, 1990. 517 p. P. 125.
17
Ibid. P. 463.
Глава 2
АМЕРИКАНСКАЯ ИСТОРИЯ
В ЗЕРКАЛЕ РОМАНТИЧЕСКОГО РОМАНА
(ДЖЕЙМС ФЕНИМОР КУПЕР, ГЕРМАН МЕЛВИЛЛ)
А
мериканские писатели первой половины XIX века, стремясь
осмыслить прошлое своей страны, изображали его в романах,
посвященных, в частности, освоению континента и событиям англо-французских войн второй половины XVIII века. Но самым
значимым событием в не столь богатой истории молодого американского государства была Война за независимость. К ней обращались многие: Джеймс Фенимор Купер и Гилмор Симмз («Партизан», 1835; «Катерина Уортон», 1851), Джон Нил («Семьдесят
седьмой год», 1823) и Джон Пендлтон Кеннеди («Робинзон-Подкова», 1835), Кэтрин Седжуик («Линвуды», 1835) и Герман Мелвилл («Израиль Поттер», 1854). Но все же первым историческим романом эпохи романтизма стал «Шпион» Купера (1821),
за которым последовал «Лайонел Линкольн, или Осада Бостона»
(1825).
Гордость американцев за свое настоящее, желание узнать прошлое вызвали к жизни исторические труды Уильяма Прескотта,
Джона Мотли, Фрэнсиса Паркмена, Джорджа Бэнкрофта. Однако
при всех достоинствах труды их носили в основном описательный
характер: читателя привлекали в них богатый фактический материал и красочное воспроизведение событий. Следует признать, что
американским историкам не хватало философского осмысления
исторического процесса, и в этом отношении писатели-романтики
намного опередили их.
На национальном материале они стремились вывести закономерности исторического развития и определить его характер, экстраполировать обнаруженные ими тенденции на будущее. Они,
естественно, опирались на труды историков — в том, что касалось
Американская история в зеркале романтического романа
17
фактов, но не метода. Определяющим для них был подход, разработанный европейской философией и воплощенный в творчестве
Вальтера Скотта.
Идеи философии истории, разработанные Гердером, Шеллингом, Гегелем, попали в Америке на подготовленную почву. В наиболее ясно сформулированном виде они были высказаны Ральфом
Эмерсоном в эссе «История» (1841), «Политика» (1844), в лекции
«Консерватор» (1841). Конкордский философ не писал исторических романов, подобно Куперу, Нилу, Симмзу или Кеннеди. Но он
опирался и на их произведения, когда осмысливал принципы, на которых должно было строиться историческое повествование. История, по Эмерсону, — это «летопись деяний Мирового Разума»1. Он
словно вторит Гегелю, который писал: «Индивидуумы и народы, ища
и добиваясь своего, в то же время оказываются средствами и орудиями чего-то более высокого и далекого, о чем они ничего не знают
и что они бессознательно исполняют»2. Замечу попутно, что подобное направление европейской философии истории академик Тарле
назвал «эвдемоническим». Представители его считали силу, руководящую историческим процессом, «намеренно всеблагой». В Европе телеологическую концепцию истории развивали Гердер и Кант,
а в Америку эти воззрения проникли вместе с унитарианством.
Американские романтики отталкивались от просветительского
восприятия истории, полемизировали с историками, которые разделяли идеи провиденциализма. И это неудивительно: ведь последние низводили роль личности до пассивного исполнения некоего
высшего предназначения. Идеи провиденциализма, столь характерные для американских историков XVIII века, пришли в противоречие с новым пониманием личности, которое принесло с собой
унитарианство и наследовавший ему трансцендентализм. Огромное значение в процессе такого переосмысления сыграли и революции — американская и французская. Новый, романтический взгляд
на исторический процесс предполагал и признание в нем определяющей роли народа.
1
Emerson R.W. Complete works in 12 vols. Riverside edition, 1883−1893.
Vol. 2. P. 9.
2
Антология мировой философии в 4 томах. Т. 3. М., 1971. С. 356.
18
Глава 2
Как и в Европе, писатели-романтики в США пытались установить связь между прошлым и будущим, понять настоящее, исходя из уроков прошлого. Перед ними встала дилемма: что важнее — «высшая правда» или «правда документа»? Романтический
метод требовал сделать выбор в пользу первого. Сумма разрозненных фактов, извлеченных из старых хроник, перестала восприниматься как история. Метафизический подход уступил место диалектическому. Опираясь на опыт своих современников, Ральф
Эмерсон обосновал важность воображения и интуиции в художественной реконструкции исторических событий. Только с их помощью, полагал он, можно возвыситься над «правдой документа»
и воплотить в художественные образы «высшую правду истории».
Писатель сможет понять причины войн и революций, упадка и расцвета наций, но для этого он должен не только изучать документы,
но включить такие способы познания, как романтическая интуиция
и воображение.
Создателем американской разновидности исторического романа стал Джеймс Фенимор Купер, использовавший принципиальную схему романов Скотта. По замечанию Ю.В. Ковалева, он
не был простым подражателем. Купер «предложил свою трактовку установленного Скоттом принципа соединения исторического факта и вымысла»3. Различия касаются характеристики
исторических персонажей и использования конкретных исторических фактов. Скотт шире, чем Купер, смотрел на исторический
процесс: он показывал этот процесс в его общем движении и в его
местных особенностях, а Купера интересовали главным образом
история США, особенности формирования нации, американский характер, право американцев на самостоятельное и независимое существование. Но, продолжая традицию Скотта, Купер
обращается к важнейшим историческим событиям. Описывая
жизнь Бостона 1770-х годов, он показывает американскую революцию как справедливую войну колонистов против метрополии,
а действия Британии против американцев — как войну несправедливую.
3
Ковалев Ю.В. От «Шпиона» до «Шарлатана». СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 2003. С. 49.
Американская история в зеркале романтического романа
19
Первым произведением Купера в жанре исторического романа
был «Шпион» (1821), вторым — «Лайонел Линкольн, или Осада
Бостона» (1824−1825). В «Шпионе», впрочем, довольно мало конкретного исторического материала. Но дух истории, как верно отметил В.Н. Шейнкер, «пропитывает весь роман: он определяет развитие сюжета, дает о себе знать в напряженных спорах персонажей,
в столкновении революционного долга с родственными или любовными чувствами». Если исключить его глубинное историческое начало, роман сведется к «галантно-авантюрному повествованию, наподобие тех, которыми зачитывались американские читательницы
в конце XVIII — начале XIX веков»4. Со вторым историческим романом Купера дело обстоит иначе: «Лайонел Линкольн» насыщен
историческими фактами. Роман свой он назвал «подлинно историческим романом» (his only historical tale)5 и противопоставил его
в этом отношении и «Шпиону», и «Лоцману».
Купер сокрушался о том, что история США не дает достаточно материала для создателя исторического романа, поскольку
«в ее анналах нет темных и неясных страниц, которые могло бы
приукрасить воображение». Это обстоятельство, конечно, затрудняло работу писателя. Во время работы над романом Куперу пришлось изучить множество исторических документов, мемуаров,
свидетельств современников событий 1775−1783 годов, а также
публицистику. Ни один другой роман, по его словам, не потребовал от него такого досконального знакомства с историческим материалом. Среди источников, которыми он пользовался, были — что
очень важно — и бостонские газеты того времени6. Для описания
битв при Лексингтоне и на Банкер-Хилле ему пришлось изучить
«все документы, как английские, так и американские»7, чтобы
не погрешить против истины. Писатель побывал на месте событий,
4
Шейнкер В.Н. Джеймс Фенимор Купер / История литературы США.
Т. 2. С. 103.
5
Cooper J.F. Preface to “Lionel Lincoln”, London: Bentley, 1832. Цит. по:
Shulenberger, Arvid. Cooper's Theory of Fiction. His Prefaces & their Relations
to his Novels. Lawrence: University of Kansas Press, 1958. P. 25.
6
Cooper J.F. Complete Works in 10 vols. Collier Publishers: New York,
1891. Vol. 10. P. 211.
7
Ibid. P. 27.
20
Глава 2
происходивших в 1775 году, и даже использовал метеорологические записи, что должно было придать повествованию большую
правдоподобность. По какой-то причине он счел свой роман неудачным и отказался от продолжения задуманной серии из тринадцати романов об истории США (по числу первых американских
штатов), первым из которых и должен был стать «Лайонел Линкольн».
Возможно, под влиянием этого признания Купера, критики
не уделяют роману особого внимания. Иные оценки даже шокируют своей несправедливостью. Так, Стэнли Уильямс назвал роман «претенциозной мелодрамой из жизни Бостона в канун Революции», «абсурдной арлекинадой, неудавшейся абсолютно, если
не считать двух-трех батальных сцен»8. Сходным образом оценил
роман и Дональд Риндж9. Однако по прошествии двух веков со времени описываемых событий становится ясно, что роман представляет несомненный интерес. Его главная тема — описание предреволюционной ситуации, отношений власти и народа, причин
и последствий таких событий в жизни страны, которые приводят
к радикальным историческим изменениям.
Подзаголовок романа (“The Leaguer of Boston”) точнее было
бы перевести как «Бостон в осаде» или «Бостон в 1775 году»10.
“The Leaguer”, понятие, означающее «военный лагерь», отсылает нас к исторической ситуации, характерной именно для апреля 1775-го — марта 1776 года, закончившейся уходом британских
войск из города.
В романе город представлен как «военный лагерь», в котором
разместился гарнизон британских войск, уже воспринимавшийся
местным населением как оккупационная армия. Бостонцы остро
чувствовали гнет метрополии, которая шаг за шагом отнимала
8
Литературная история США / Под ред. Р. Спиллера и др. Москва:
Прогресс, 1977. Том 1. С. 320. («Мало какой из куперовских романов, — пишет Уильямс, — может сравниться с напыщенной скукой „Лайонела Линкольна“».)
9
Ringe D. James Fenimore Cooper. New Haven, Conn.: College and University Press,1962. P. 42.
10
По аналогии с фразой “the city of Boston”, что переводится как «Бостон».
Американская история в зеркале романтического романа
21
права, дарованные населению колоний английской конституцией, но, главное, свободу. По решению британского парламента
в 1774 году бостонский порт был закрыт; вводились новые несправедливые пошлины, ограничивались торговля и предпринимательство. Действия властей встречали все более решительный
отпор со стороны жителей Бостона, которые и стали подлинными
героями романа.
Сюжет разворачивается на фоне исторических событий, составляющих основной пласт романа. Однако читательское внимание
приковано к хитросплетениям судеб героев, связанных родственными узами с Лайонелом Линкольном. Молодой офицер британской армии прибывает в Бостон в апреле 1775 года на корабле «Эйвон» одновременно с таинственным незнакомцем, который назвал
себя Ральфом. Купер использует мотив семейной тайны, разгадка
которой дается лишь в конце романа. Мы узнаем, что Ральф — отец
Лайонела; как выяснилось, после смерти своей жены, матери героя,
он впал во временное помешательство, и родственники поместили
его в дом умалишенных в Англии. К этому имели непосредственное отношение не только его тетка, Присцилла Лечмир, но и бывшая возлюбленная Эбигейл Прей, сын которой Джэб11 оказался
сводным братом Лайонела. Джэба считают «дурачком» (half-wit),
но таковым он казался далеко не всем. Как и шекспировский шут,
он, не боясь, говорит правду. Джэб выполняет в романе весьма важную функцию. Активный участник революционных событий, он
осуществляет связь между различными отрядами сопротивления.
Действующие лица, причастные к семейной тайне Линкольнов,
в конце романа гибнут — миссис Лечмир, Ральф, Эбигейл, Джэб
Прей. Лайонел Линкольн женится на внучке миссис Лечмир, Сесилии, которая выходила его после тяжелого ранения в битве при
Банкер-Хилле.
Как и в «Шпионе», Купер показывает, что события Войны
за независимость разделили общество, и политический раскол проходит внутри семей. По разные стороны фронта оказываются родственники: старый барон Лайонел Линкольн (Ральф) и его сын,
майор правительственных войск; Сесилия и воспитанница миссис
11
В оригинале — Job (Иов, или Джоб).
22
Глава 2
Лечмир Агнеса Денфорд; Лайонел Линкольн и его сводный брат
Джэб Прей. Ральф активно пытается познакомить сына с настроениями бостонцев, перетянуть его на сторону патриотов, дать ему
понять, что революционный взрыв неизбежен, если политика британских властей не изменится. Но Лайонел понять этого не мог.
Именно такой герой нужен был автору, чтобы выстроить сюжет:
будучи уроженцем Бостона, связанным узами родства с основными
действующими лицами — и в то же время человеком, вполне лояльным королю, — Лайонел Линкольн имел доступ в оба враждующих
лагеря.
Среди исторических персонажей, которые появляются — или
упоминаются — на страницах романа, мы видим генералов английской армии Хау, Клинтона, Гастингса, Гейджа, Бергойна; из лагеря
патриотов — Прескотта, Патнэма и Вашингтона. Сами эти имена
придают повествованию достоверность. Но особый интерес вызывает фигура «незнакомца», которого Лайонел увидел на политическом собрании в Фэнел-холле. Она связывает два пласта повествования — художественный и исторический. Остановимся сначала
на первом. На тайном ночном собрании (выделено мной. — Э.О.),
куда Ральф привел Лайонела, обсуждали ситуацию в Бостоне.
Участники собрания приняли несколько резолюций, в которых
«самый умеренный и сдержанный протест удивительным образом сочетался с самыми смелыми и решительными требованиями соблюдения конституционных принципов»12. Активную роль
в организации и проведении собрания играл человек, чье «открытое, отважное и удивительно привлекательное выражение лица»
(81) произвело на молодого офицера весьма благоприятное впечатление». Лайонелу казалось, что тот играл в происходящем какую-то «тайную роль» (80). Это подозрение укрепилось, когда
после собрания он стал свидетелем разговора «незнакомца» с Джэбом. Как можно догадаться, именно этот человек посылает Джэба
в Лексингтон — предупредить жителей о готовящемся марше английской армии для захвата складов амуниции и продовольствия,
12
Купер Дж.Ф. Избранные сочинения в 6 томах. М.: Гос. изд-во детской литературы, 1963. Том. 4. С. 80. Далее ссылки на это издание даются
в тексте (в скобках — номер страницы).
Американская история в зеркале романтического романа
23
находившихся в Конкорде. Эта сцена — своеобразный аналог исторического эпизода: 18 апреля 1774 года Джозеф Уоррен отправил
в Лексингтон Поля Ревира с донесением о приближении английских войск к Конкорду.
Какой же исторический персонаж мог быть скрыт под личиной «незнакомца»? Ключом к разгадке, в частности, служат слова Лайонела: он «подстрекал других к неповиновению» (81). Выскажу предположение о том, что в этом образе мог быть выведен
один из самых ярких деятелей американской революции Сэмьюэл
Адамс. События, активным участником и организатором которых
он действительно был, образуют основной исторический фон романа.
Сэмьюэл Адамс, троюродный брат Джона Адамса, еще одного деятеля американской революции, пропагандировал идеи свободы и был главным вдохновителем кампании неповиновения
в 1770-е годы. Он первым бросил вызов власти британского парламента, объявил незаконными его акты, направленные на ограничение свобод американцев. Именно он основал общество «Сынов
Свободы» и корреспондентские комитеты и был активным участником «Бостонского чаепития». Последовавшая за этим актом неповиновения блокада бостонского порта англичанами провалилась
благодаря тому, что по его инициативе в Филадельфии был создан
фонд помощи Бостону. По инициативе Адамса создавались черные
списки, его сторонники выставляли пикеты возле лавок и домов,
принадлежавших торговцам, конфисковывали их товары, а иногда применяли сугубо американский способ наказания: обмазывали
нарушителей смолой и вываливали в перьях. Отголоски этих событий явственно слышны в романе.
Сэмьюэл Адамс участвовал в битве при Лексингтоне и Конкорде, был участником Второго Континентального конгресса
1775 года, на котором было подписано соглашение о повсеместном
бойкоте английских товаров (эту кампанию возглавил именно он).
Все эти события знаменовали собой начало Войны за независимость, в подготовке которой этот яркий политик и публицист сыграл значительную роль. Не случайно сторонники короля называли революцию «заговором Адамса». Трезвый политик, обладавший
прекрасным знанием конституционного права, Адамс возбуждал
24
Глава 2
общественное мнение, используя различные способы: газетные статьи, циркуляры, которые отправлялись в другие колонии, петиции,
ответы на выступления политических деятелей, наказы, воззвания,
резолюции собраний, тексты которых сочинял сам. Идеи, за которые он боролся и которые нашли отражение в документах американской революции, можно свести к двум основным положениям:
1) суверенитет народа является источником всей власти; 2) гражданское общество должно сформироваться на основе общественного договора.
Купер, хорошо знакомый с политической историей США, был
прекрасно осведомлен о роли и заслугах Адамса перед страной. Почему же он засекретил личность героя революции? Можно предположить, что в этом состоял один из приемов его поэтики.
Купер интригует читателя, вкладывая в уста «незнакомца» пророческие слова: «Недалек тот день, когда спадут все личины» (99).
Они обращены к Лайонелу, представителю вражеской армии, который еще не подозревает, с кем он говорит, однако читатель уже
догадывается о возможном прототипе. Вспомним, что Купер не называет имени героя «Лоцмана» Джона Поля Джонса, хотя спустя
лет десять подробнейшим образом напишет о нем — и о той самой
экспедиции — в «Истории военно-морского флота США». Не называет он и подлинного имени героя «Шпиона», Инока Кросби
(1750−1835)13. Подобный прием помогал писателю поддерживать
интерес к повествованию, обострял интригу.
В романе есть, признавался Купер, «один или два анахронизма».
Таким анахронизмом, как представляется, является тот факт, что
в романе действуют «Сыны Свободы». К организации, сыгравшей
большую роль в формировании самосознания американцев, имел
непосредственное отношение Сэмьюэл Адамс. В разговоре с Ральфом в начале романа Лайонел Линкольн довольно высокомерно
отзывается о тех, кто «именует себя „Сынами Свободы“, — словно
13
См. о нем: Barnum H.L. The Spy Unmasked; or Memoirs of Enoch Crosby, alias Harvey Birch, the hero of Mr. Cooper’s tale of the neutral ground. New
York: J.&J. Harper, 1828. Интересные детали об этом человеке Купер приводит в предисловии к роману «Шпион». Их повторяет в послесловии к роману А. Аникст (811−812). Об этом же см.: Ковалев Ю.В. Указ. соч. С. 51.
Американская история в зеркале романтического романа
25
свобода может найти себе где-нибудь более испытанный и надежный приют, чем под крылом священных английских законов!»
(75). Вспомним и сцену допроса Сета Седжа, хозяина дома, в котором остановился Лайонел. Капитан Макфьюз обращается к нему
со словами: «Скажите, чего, собственно, хотят все эти ваши „Комитеты безопасности“ и „Сыны Свободы“, как они себя называют,
устраивая парады, запасая провиант, выкрадывая пушки и проделывая прочие не менее жуткие вещи?» (88). Одной из таких «жутких вещей» было наказание лоялистов, когда их обмазывали дегтем и вываливали в перьях. Здесь уместна историческая справка.
«Сыны Свободы» — тайная массовая патриотическая организация,
возникшая в ноябре 1765 года в знак протеста против Закона о гербовом сборе. В нее входили в основном ремесленники, наемные рабочие, мелкие собственники. Бостонское отделение «Сынов Свободы» имело полувоенную структуру; в нем была даже своя служба
разведки. Члены организации устраивали мирные акции протеста,
писали петиции; проводили они и насильственные акции против
британских властей, нападали на чиновников, устраивали казни
и поджоги. После отмены Закона о гербовом сборе, то есть за девять лет до описываемых событий, организация перестала существовать.
Купер, весьма вероятно, наделил «неизвестного» патриота в романе и чертами другого исторического персонажа, Джозефа Уоррена. Оратор и публицист, Джозеф Уоррен был весьма колоритной
фигурой в американской политике 1770-х, а судьба его тесно переплетается с судьбой Сэмьюэла Адамса. Вслед за ним Уоррен возглавил Комитет безопасности, участвовал в схватке при Лексингтоне. Именно он отправил своего друга Поля Ревира в Конкорд с тем,
чтобы предупредить жителей о готовящемся марше. В мае 1775-го
Уоррену были даны полномочия на создание армии Массачусетса,
а в июне он был избран генералом милиции; участвовал в битве при
Банкер-Хилле, где был сражен вражеской пулей14. Купер упоминает
его имя в трактате «Понятия американцев», написанном примерно
14
См. о нем: Encyclopedia of the American Revolution. Library of Military
History. Second edition. In 2 vols. Volume 2. New York: Thompson & Gale,
2006. P. 1127.
26
Глава 2
через три года после публикации «Лайонела Линкольна». От лица
английского путешественника, хорошо знакомого с Лафайетом, он
дает — в жанре вымышленных писем в Англию — подробное описание культуры, образа жизни и характера американцев. Ссылаясь
на своего знакомого из штата Нью-Йорк, автор писем рассуждает
о битве при Банкер-Хилле со знанием дела15. У американцев, пишет он, в этом сражении не было лидера, что и сказалось на исходе
сражения. Упоминает Купер и о том, что полковник Континентальной армии Уильям Прескотт предложил генералу Джозефу Уоррену взять командование на себя, но предложение было отвергнуто.
В описании битвы при Банкер-Хилле в 16-й главе романа упоминается Прескотт, командовавший отрядами американцев. Примечательно, что Лайонел, наблюдавший за битвой, заметил, как
на бруствере рядом с Прескоттом появился тот самый «благородный
незнакомец, который председательствовал на тайном политическом
собрании» (201). Во время отступления американцев он увидел его,
сраженного наступавшими британцами. Так, в который раз исторический факт переплетается в романе с художественным вымыслом.
Роман кончается словами о том, что исторические факты повествования с течением времени забылись. Но эти слова нельзя
принимать на веру. Наоборот, судьбы его героев остаются в сфере
фантазии и воображения писателя, а исторические события всего
полувековой давности (роман опубликован в год пятидесятилетия
битвы при Банкер-Хилле) не только не забылись, но жили в историческом сознании американцев и — более того — запечатлены
в документах американской демократии.
События Войны за независимость нашли отражение и в одном из морских романов Купера, «Лоцмане» (1823). Наиболее
интересным, с точки зрения истории, является в нем образ главного героя. Это еще один «неизвестный», имя которого нетрудно
установить, достаточно обратиться к «Истории военно-морского
флота США», написанной Купером в 1839 году. Этот подробный
и основанный на архивных документах и воспоминаниях соотечественников труд представляет собой, по признанию специалистов,
15
Cooper J.F. The Notions of the Americans. London: H. Colburn, 1828.
P. 299−323.
Американская история в зеркале романтического романа
27
наиболее основательное исследование этой темы в XIX веке. Эпизод, о котором рассказано в «Лоцмане», занимает несколько страниц в «Истории военно-морского флота США». В ней Купер — без
художественного преувеличения и свойственных романтизму приемов — описывает подвиги Джона Поля Джонса на судне «Ариэль».
Этим материалом позже воспользуется Герман Мелвилл при написании романа «Израиль Поттер». Но роман Мелвилла — это уже
другая страница истории американской литературы, когда менялось мировоззрение и — соответственно — менялся метод. Свойственная более позднему времени «дегероизация» исторических
личностей, начатая автором «Израиля Поттера», у Купера еще
не просматривается. То, что Мелвилл описывает как серию опасных авантюр Поля Джонса, Купер представляет как его подвиги.
В соответствии с законами жанра Купер создает «романтический образ человека с трагической судьбой»16, таинственного героя, пострадавшего от несправедливости на родине и сражающегося за свободу в рядах ее врагов. Лоцман — типично романтический
герой, отдаленно напоминающий байроновского Корсара. Как точно заметила А. Наркевич, он соединяет в себе «любовь к свободе
и ненависть к деспотизму с разочарованностью в людях, неутоленным честолюбием и тщеславием, стремлением к почестям…» (810).
И все же верность историческим реалиям заставила Купера сделать в самом конце романа важное признание. Преданность героя
Америке, пишет он, «происходила из желания отличиться — его
главной страсти… он был не лишен слабостей, одной из которых
была непомерно высокая оценка собственных подвигов. <…> Более сомнительна его любовь к свободе, потому что хотя он и сражался за дело свободы наших Штатов, он кончил службой у деспота!» (794).
Реальный Поль Джонс действительно имел нечто общее с образом, созданным Купером. Блестящие победы, одержанные Полем
Джонсом под американским флагом, прославили его имя в Европе. В 1788 году он был приглашен на русскую службу. В звании
контр-адмирала он участвовал в русско-турецкой войне. Через год,
однако, ему пришлось покинуть Россию: благодаря необузданному
16
Шейнкер В.Н. Указ. соч. С. 144.
28
Глава 2
нраву он стал легкой жертвой тех, кто в результате интриг добился устранения героя морских сражений из российской политики17.
Американский историк Майкл Каммен назвал Купера среди
тех писателей, чье сознание было «глубоко историчным». В самом деле, по-настоящему оценить творчество писателя можно,
лишь «поняв, как именно он представлял себе историю»18 и, добавлю я, каких взглядов на исторический процесс он придерживался.
В 1820-х годах Куперу был присущ исторический оптимизм, однако тенденции американской жизни — как он увидел ее после длительного пребывания в Европе — внушили ему серьезные опасения.
Об этом свидетельствуют его романы 1830-х годов. И все же Купер
сохранил веру в Провидение, что для американских романтиков
(за исключением, пожалуй, По и Мелвилла) было вполне естественно. В 1849 году, в предисловии к английскому изданию «Шпиона», Купер (положительно оценивавший действия американского
правительства в мексиканской войне 1846−1848 годов) замечает:
«Теперь у нас нет врага, за исключением врага внутреннего. Если
признать, что человеческая природа несовершенна, и сдерживать
себя, опираясь на опыт и обретенную нами мудрость, можно надеяться, что Провидение, помогавшее нам во времена нашего младенчества, будет благосклонно к нам и в дни нашей зрелости (may
continue to smile on our manhood)»19.
Вера в провиденциальный смысл истории пронизывает и поздний роман Купера «Колония на Кратере» (The Crater, 1848). Рассказ
о строительстве колонии на вулканических островах Океании (среди них — Риф, Ранкокус, Пик Вулкана, Кратер) представляет собой
аллегорию американской истории. В ней можно различить такие
этапы, как открытие Америки, освоение континента, войны с индейцами, строительство государства на основе просветительских
17
Об этом эпизоде из жизни Джона Поля Джонса см.: Коршунов Ю.Л.
Когда океан соединяет. Из истории дружественных отношений флотов России и США. СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета. 1996.
С. 15–26.
18
Kammen, Michael. Selvages & Biases. The Fabric of History in American
Culture. Ithaca & London: Cornell University Press, 1987. P. 56−57.
19
Cooper J.F. Complete Works in 10 vols. New York: Collier Publishers,
1891. Vol. 2. P. 445.
Американская история в зеркале романтического романа
29
идеалов, воплощение в жизнь принципа общественного договора,
отражение врага (в романе это нападение пиратов). Марк Вулстон
и его товарищи-колонисты, приплывшие сюда из Америки, построили рай на земле (весьма подробно описанный в XXII главе).
В предпоследней главе, однако, благостная картина всеобщего счастья резко меняется. Утопия превращается в антиутопию: общество поражают коррупция, стремление к роскоши и чувственным наслаждениям, оно погрязло в пороках и «забыло Бога».
Разлад в дотоле гармоничное сообщество колонистов вносят
прибывшие вместе с новыми эмигрантами священники (подчеркнуто — разных конфессий), юристы и журналисты. Дьявол —
в виде священника — вновь проник в райский сад: на острове Риф,
где так многое возвышало душу над людскими страстями, стали
рассуждать о «благости», «духовном крещении», «передаче апостольской благодати»20. Справедливый суд уступил место сутяжничеству: с помощью ловких юристов у людей стали отбирать собственность, «обдирали их как липку». Но самой страшной угрозой
миру в колонии стала пресса. «Труженики печатного станка», «анонимные писаки» из «Кратерской Правды» (“Crater Truth-Teller”),
пользуясь доверчивостью людей, помещали на страницах газеты
клеветнические измышления, мишенью которых стал губернатор
колонии. Марк Вулстон, в ком читатель узнает некоторые черты
самого автора, долго противостоял нападкам. Он настаивал на своем праве (закрепленном в основном законе колонии) пожизненного губернаторства. Но газеты уже сделали свое дело. «Травля (the
fever of liberty) достигла такой степени, что люди сочли возможным
осуждать образ жизни губернатора и его семьи, называли его гордецом на том основании, что он… следил за зубами или пользовался носовым платком»21. Газетная кампания, естественно, повлияла
на исход выборов, после которых собрание изменило конституцию,
согласно которой избрали нового губернатора.
Купера интересует механизм осуществления того, что он язвительно называет «властью большинства». Он пишет о несправедливой системе партийных собраний, первичных выборов, на которые
20
21
Cooper J.F. Complete Works in 10 vols. Vol. 5. P. 230.
Ibid. P. 234.
30
Глава 2
приходят лишь «манипуляторы и их подручные (wire-pullers and
their puppets)». Выборы, осуществляющиеся с помощью обмана и подтасовок, скрывают тот факт, что под предлогом «власти
большинства» реальная власть попадает в руки узкой группы людей. «Так совершилась революция в колонии на Кратере», — резюмирует автор. Марк, потерявший в ходе этой революции и власть,
и собственность, понял «великую политическую истину», которую
он формулирует следующим образом: «Чем более народ пытается
распространить свою власть над государством ПРЯМО, тем меньше он контролирует его. Называя законодателей своими представителями, люди всего лишь передают кучке ловких менеджеров то
влияние, которое (как они без всякого основания полагали) они
себе обеспечили»22. Оскорбленный и потерявший имущество Марк
Вулстон покидает колонию и перебирается с семьей в Америку.
По возвращении обратно он не находит колонии на прежнем месте; там высился лишь утес, в котором Марк узнал вершину острова Пик Вулкана (Vulcan's Peak). Случилось так, что в результате
вмешательства стихийных сил (повторного извержения вулкана)
острова, на которых располагалась колония, подобно древней Атлантиде, опустились под воду.
Гибель колонии символична. Ее конец автор сравнивает с последней, четвертой частью из серии картин Томаса Коула «Путь
империи» (“March of the Empire”), что недвусмысленно придает повествованию историческое измерение. Есть в нем и прямое
указание на весьма важную особенность мировоззрения Купера,
а именно его телеологическую концепцию истории. Приведу цитату из предпоследней главы, в которой звучит голос автора — философа, размышляющего о судьбах мира и диалектике бытия. «Человечество несовершенно, и, возможно, лучшим временем в истории
является время перемен, когда новая сила только рождается и еще
не грянула буря. А земля продолжает вращаться вокруг своей оси,
люди появляются на свет, живут и умирают; возникают и распадаются людские сообщества, возникают и уходят с исторической
сцены династии; добро борется со злом, но зло все еще сильно.
22
Ibid. P. 237. Приведенный отрывок набран в оригинале заглавными
буквами, что свидетельствует о его особой важности.
Американская история в зеркале романтического романа
31
Все сущее медленно, но неумолимо движется к той цели, которая
была предустановлена и будет достигнута с той же определенностью, с какой солнце садится вечером и встает утром. Нынче некоторые воображают, что совершенный порядок может настать ранее определенного срока, но думать так — величайшее заблуждение
(supreme folly)»23.
В эпоху активного реформаторского движения в США
(1830−1850-е годы) слова Купера звучали как полемический выпад против тех, кто требовал скорейших перемен, борясь за отмену
рабства или проводя эксперименты коммунистического строительства. Но это не значит, что Купер был пассивным наблюдателем
социальной жизни. Его роман был задуман как предостережение.
Изменить ход истории, считал он, возможно, но для этого нужны
осознанные усилия нации — и совершенствование человеческой
природы. Иначе катастрофа неизбежна.
Роман завершается оптимистической по тону концовкой, которая напоминает светские проповеди Эмерсона. Отрывок из нее,
отражающий философские взгляды писателя, стоит того, чтобы
его процитировать. «Тот, кто кричит о народе, вместо того, чтобы
славить Господа, кто в своем тщеславии думает, что важнее всего
на свете массы, пусть помнит о своей ничтожности — и трепещет.
Люди — всего лишь мошки среди миллионов других мошек, созданных Провидением для каких-то благих целей. И страны, которыми люди так гордятся, с их благословенным климатом и растительностью, занимают лишь крохотную часть земного шара, да и сам
он — всего лишь точка в космическом пространстве. Он движется
по пути, указанному невидимым перстом, и однажды сойдет с орбиты, как некогда появился на ней — поставленный той самой рукой,
которая и создала его. Так не допустим же, чтобы Высшее существо
прибегло к подобному вмешательству в дела человеческие; не допустим, чтобы в своем тщеславии мы забыли, что сама наша численность, способности, успехи, военная мощь — все это даровано нам
милостью Божьей и существует до тех пор, пока не достигнуты Его
цели»24.
23
24
Ibid. P. 238.
Ibid. P. 246.
32
Глава 2
В 1854 году появится роман Мелвилла «Израиль Поттер», посвященный временам Войны за независимость. Тональность его
будет совершенно иной по сравнению с той, в которой написаны
и «Шпион», и «Лоцман». И дело не только в том, что их разделяли
три десятилетия, а для литературы это очень большой срок. Трудно себе представить, чтобы автор «Израиля Поттера» мог написать что-либо, подобное приведенной выше цитате из «Колонии
на Кратере». Мелвилл был лишен оптимизма, свойственного Куперу и другим романтикам. Он не верил в теодицею, сомневался
в нравственной основе мира, что нашло отражение в его романах
1850-х годов. Меняется взгляд на мир, меняется и метод, и, естественно, оптимистические сентенции Купера кажутся абсолютно невозможными в устах его младшего современника.
Глава 3
АМЕРИКАНСКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ РОМАН
1830–1840-Х ГОДОВ
(ДЖОН ПЕНДЛТОН КЕННЕДИ,
ДЖЕЙМС ФЕНИМОР КУПЕР)
П
олитическая история США 1830–1840-х годов получила яркое художественное отражение в литературе. Эссе Эмерсона
и Торо, публицистика Гаррисона, Филлипса, стихотворные «Письма Биглоу» Джеймса Рассела Лоуэлла, некоторые рассказы Эдгара По, роман Купера «Моникины», его дилогия «Домой» и «Дома»
и трактат «Американский демократ» являют нам примеры того,
что политика вторгалась на страницы эссе и рассказов, трактатов
и романов. Их авторы — виги и демократы — отмечали тревожные
тенденции в общественной жизни американского общества, в частности рост коррупции, сопутствовавший многим демократическим реформам президента Джексона. Бурная политическая жизнь
США в 1830-х годах вызвала к жизни несколько ярких произведений, сатирически рисующих нравы молодой американской демократии. Самыми заметными из них были сатирические романы Купера «Моникины» (1835) и “Quodlibet” Джона Пендлтона Кеннеди
(1840).
В творчестве Кеннеди (1795–1870), по словам М.В. Тлостановой, «слились Просвещение и романтизм»1. Это больше всего заметно в его исторических романах «Робинзон-Подкова», «Калека Роб», где автор стремился запечатлеть романтические черты
эпохи революции. В своем третьем романе, “Quodlibet”, писатель
выступает как продолжатель традиций раннего Ирвинга, автора
сатирической «Истории Нью-Йорка». В немногочисленных отечественных исследованиях, посвященных Джону Пендлтону Кеннеди
1
Тлостанова М.В. Литература «Старого Юга». Уильям Гилмор
Симмс. Джон Пендльтон Кеннеди / История литературы США. Т.II. М.:
Наследие, 1999. С. 339.
34
Глава 3
(А.В. Ващенко, Л.П. Башмаковой, М.В. Тлостановой, Е.В. Лазаревой), этому роману внимание практически не уделяется. Американские критики расходятся в оценках. Так, Паррингтон считал
“Quodlibet” одним из лучших американских сатирических романов,
содержащих «самую яркую критику эпохи Джексона». С ним не согласен Джон Риджли, назвавший роман «мертвой книгой»2. Подобный вердикт, однако, явно несправедлив.
Автор романа был глубоко вовлечен в политическую жизнь.
Весьма популярный в Балтиморе юрист, он не раз избирался
в Конгресс США от партии вигов. В отличие от многих на Юге,
он был противником рабства, одобрял действия федерального правительства во время Гражданской войны, что отразилось
в его «Письмах Амброуза»3. В 1830-х годах Кеннеди, несмотря
на свою политическую принадлежность, поддерживал некоторые реформы Джексона, иначе говоря, был сторонником свободы торговли и введения твердой валюты. Советник известных
политиков-вигов Дэниела Уэбстера и Генри Клея, Кеннеди прекрасно разбирался в хитросплетениях американской политической жизни, важную роль в которой играла борьба партий. Представляя второе издание романа в 1860 году, Кеннеди писал о том,
что именно побудило его к созданию романа: «Абсурд, который
не свойствен действиям отдельного человека, но свойствен группам людей, охваченных страстями партийной борьбы, — это социальное явление, заслуживающее того, чтобы стать предметом философского осмысления»4.
Научные исследования подобного феномена появятся значительно позже, но художественный анализ абсурда как модели
социального поведения содержится уже в произведениях писателей-романтиков, среди которых Кеннеди занимал далеко не последнее место. В его романе представлена картина партийной борьбы 1830-х годов: он сравнивает ее с накопившейся массой безумия
2
Ridgley J.V. J.P. Kennedy. New York: Twayne Publishers, 1966. P. 118.
О политических воззрениях Кеннеди см.: Gwathmey, Edward. J.P. Kennedy. New York: Thomas Nelson & sons, 1931.
4
Kennedy J.P. Quodlibet. Cambridge: Houghton & Co. 1860. P. VI.
Ссылки на это издание далее в тексте (номер страницы — в скобках).
3
Американский политический роман 1830–1840-х годов
35
и глупости, которая, «подобно волнам прилива, с грохотом обрушивается на людей».
Кеннеди написал роман за полгода, изобразив в нем события,
которые хорошо знал. Он иронизировал над политическими методами демократов и широко распространившейся в их среде коррупцией. Городок Куодлибет, пишет Кеннеди в предисловии, — это
«американское общество в миниатюре» (IX). Мысль автора развивает критик Эдуард Гуотми. В романе, считает он, «представлена
в весьма карикатурном виде реальная картина политической жизни небольшого городка, характерная для любой эпохи американской истории»5. Политические события 1830-х вторгаются в текст,
преломляясь в восприятии вига Кеннеди. Его персонажи обсуждают злободневные вопросы, среди которых «Банковская война»6,
действия президента Джексона по уничтожению монополии Банка во главе с Николасом Биддлом (1834 год), схватки сторонников
и противников свободы торговли, споры вокруг таможенных тарифов, введения твердой валюты и прекращения выпуска бумажных
купюр. Герои рассуждают о проблемах кредитования, крахе банков
после изъятия федеральных средств из основного банка страны, говорят о необходимости создания Резервного банка — в противовес
расплодившимся частным банкам, вроде того, который создали герои этой хроники.
Рассказчик, Соломон Осторожный (Secondthoughts) — школьный учитель в городке со странным названием Куодлибет7. Являясь секретарем местного Клуба «Новой демократии» (New Light
Club), он ведет хронику «Нового Движения». Среди членов Клуба — местные предприниматели, мелкие дельцы с говорящими фамилиями Барндоллар и Хардботтл, местный судья, конгрессмен
Миддлтон Флэм, торговый агент и организатор лотерей Никодим
Хэнди, человек с весьма сомнительной репутацией. Они основали
5
Ibid. P. 70.
О позиции Кеннеди по вопросу о «банковской войне» пишет Чарльз
Бонер (Bohner, Charles. J.P. Kennedy, Gentleman from Baltimore. Baltimore:
John Hopkins Press, 1961. P. 119).
7
Quodlibet (Quod libet — лат.) в переводе может звучать как «Чего изволите» или «Чего желаете».
6
36
Глава 3
банк, высокопарно названный ими «Патриотическим банком Куодлибета», президентом которого избрали конгрессмена Флэма,
а кассиром — Никодима Хэнди. Деятельность банка оказалась
не чем иным, как финансовой аферой его основателей (не без участия центрального казначейства), приведшей к разорению вкладчиков. По выражению вига Майкла Гранта, банк Куодлибета — это
«сплошное надувательство» (39). В самом деле, в него поступали
деньги от общественных сборов, но направлялись они на покупку
замков и земель в индейских резервациях, строительство особняков в «греческом, романском и тосканском стилях» для руководителей банка и их родственников (43). Они спекулировали акциями,
используя полученные средства исключительно в личных целях.
Кстати сказать, Никодим Хэнди, предвидя неминуемый крах банка, сбежал, захватив с собой всю наличность, сто шестьдесят тысяч
долларов.
Но главная мишень авторской сатиры — не создание финансовых пирамид, а политические реалии Америки. Хроникер куодлибетской жизни подробно описывает подготовку к президентским
выборам и методы предвыборной борьбы, разработанные в штабе
демократов. Рассказчик именует местный партийный штаб «Центральным Комитетом Несгибаемых Куодлибетских Демократов».
Их задача — поддержать Миддлтона Флэма в борьбе за президентское кресло. Здесь все средства хороши: откровенный подкуп избирателей, организация дешевых развлечений, эксплуатация темы
патриотизма, обработка общественного мнения с помощью продажной прессы.
Политическая демагогия — одна из тем романа. Писатель издевается над лицемерием политиков из лагеря куодлибетских «новых
демократов», похвалявшихся своими твердыми принципами: «Мы
считаем, что отказ от каких-то мер, отказ от мнений, отказ от доктрин, от установленных фактов — все это сущие пустяки. Однако мы не одобряем… смену людей или отказ от должностей, если
только это не ведет к повышению по службе» (217). Такая гибкость
чужда вигам, которые, по мнению Кеннеди, твердо держатся своих убеждений. Лицемерие как принцип политического поведения
приводит к популизму, подмене понятий, а фактически — к обману людей. «Слова в нашей демократической системе — это вещи,
Американский политический роман 1830–1840-х годов
37
даже лучше, чем вещи» (58−60). (Кстати сказать, эта же мысль присутствует и в романе Купера «Моникины»8.) Принцип «название —
половина дела» воплощает в жизнь судья Флэм. Для того чтобы
получить голоса избирателей и сохранить место в Конгрессе, этот
почтенный демократ изменил название своей усадьбы (The Poplar
Flats) и дома (Quality Hall), которые стали называться The Popular
Flats и Equality Hall. С помощью добавления одной буквы судья
придал им «демократическое» звучание.
Кеннеди обличает цинизм политиков, показывая методы подготовки к президентским выборам. В штабе Миддлтона Флэма разрабатывается тактика, частью которой должна стать компрометация
кандидатов противника. Для этого используются разнообразные
приемы, в частности обработка общественного мнения с помощью
откровенной лжи. Так, кандидатов от вигов, противников демократов на Юге, следовало представлять как аболиционистов. «Вы
должны вбивать это в голову людям каждый день… и они, в конце
концов, поверят, что даже Клей, Уильям Гаррисон или Уэбстер —
страшные грешники» (226). Еще один прием напоминает шантаж:
предполагалось организовать поток писем в адрес кандидата вигов,
направленных якобы от имени друзей. В случае получения краткого ответа следовало развернуть «кампанию протеста». «Это настоящее оскорбление для всех свободных людей Америки, стремящихся
найти правду. <…> Если кандидат молчит, то тем самым оскорбляет людей. Как он смеет проявлять презрение к основополагающим
принципам государства!» (233).
«Новые демократы» Куодлибета развязали кампанию против
генерала Уильяма Гаррисона, «непростительный грех» которого состоял в том, что виги считали его «достойным встать во главе нашей
огромной республики» (233)9. Газетчикам поступил приказ из вашингтонского штаба Флэма следующего содержания: «Пишите
8
«Названия гораздо полезнее самих вещей: их лучше понимают, реже
отрицают и чаще употребляют; кроме того, они занимают гораздо меньше
места» (Купер Дж.Ф. Моникины. М., 1953. С. 398).
9
Генерал Уильям Гаррисон, ставший национальным героем, был выдвинут на этот пост на первом общенациональном конвенте партии вигов
в 1839 году.
38
Глава 3
о том, что Тайлер — рабовладелец. Задайте ему вопрос, сколько рабов у него на плантации. Пишите, что кандидаты вигов продают белых бедняков в рабство за долги и нанимают преступников. <…>
Но главное, облейте Гаррисона презрением за то, что он беден и неотесан». Вскоре в газете появилось сообщение, содержавшее фразу «две тысячи долларов в год, БРЕВЕНЧАТАЯ ХИЖИНА и бочка КРЕПКОГО СИДРА заставят его отказаться от выдвижения»
(228). Совершенно неожиданно для демократов виги использовали их риторику и взяли эти символы фронтира в качестве эмблемы своей партии. (Кстати сказать, генерал Гаррисон провел избирательную кампанию 1840 года, используя именно эти символы.)
После такого поворота событий Флэм изменил тактику на прямо
противоположную: «Обвиняйте Гаррисона в том, что он купается в роскоши, а их сборища называйте „пьяными оргиями“ (Hard
Cider orgies). «Хорошенько запомните эти слова; дайте людям понять: Демократия — это Трезвость» (229).
Провал демократов на выборах (этим событием заканчивается
роман) хроникер «новых демократов» объясняет расколом в партии на True Grits и The New Lights. Это случилось, когда один
из основателей банка, Теодор Фог, провозгласил себя независимым кандидатом и вступил в схватку со своим недавним соратником Миддлтоном Флэмом, «кристально честным человеком», или,
как выражается рассказчик, «беспримесным куодом» (150). Второй
раскол партии случился после того, как на собрании клуба демократов (The New Lights) аптекарь, Томас Винкельман, выключил свет.
В результате партию, вслед за Теодором Фогом, покинули многие
ее члены, перешедшие в лагерь вигов. Эта ситуация — отклик писателя на современные ему политические события — раскол Демократической партии, из нью-йоркского отделения которой выделилась радикальная фракция, получившая название «локо-фоко»,
или «Спичечная партия». «Локо-фоко» выступали за отмену бумажных денег и сокращение банковских привилегий. Интересно
происхождение этого прозвища. Оно связано с событиями 29 октября 1835 года, когда часть собравшихся демократов покинула зал
и погасила свет (выключив газовые горелки). Однако оставшиеся
радикалы продолжили заседание, они зажгли свет с помощью фосфорных спичек (loco-foco). Позже прозвище стали применять для
Американский политический роман 1830–1840-х годов
39
обозначения всей демократической партии. Кеннеди выразил свое
отношение к этой партии посредством характеристики персонажей
романа, наделив их такими чертами, как корыстолюбие, абсолютная беспринципность и лицемерие.
Особо отмечена в романе роль прессы в обработке общественного мнения. Интересно, что газета демократов называется «Вперед!» (“The Whole Hog”)10, а вигов — «Здоровая команда» (“The
Thorough Blue Whole Team”). Язык приводимой Кеннеди газетной
полемики заставляет вспомнить стиль рассказа Эдгара По «Как
была набрана одна газетная заметка». В ответ на неудобный вопрос
вигов газета демократов «Вперед!» разразилась гневной тирадой,
напоминающей пассаж из памфлета Марка Твена «Как меня выбирали в губернаторы»»: «В “Здоровой команде” напечатана откровенная ложь, которую виги состряпали с целью получить политические дивиденды. Эта продажная газетенка обожает выдумки
и никогда, даже случайно, не печатала правды» (179).
Среди художественных приемов, используемых для характеристики персонажей, — умышленное сходство фамилий, что долженствует подчеркнуть неразличимость героев, принадлежащих
к демократическому лагерю. Среди них политики и юристы (Флэм,
Фог, Флэг), газетчик Фокс. Некоторые из персонажей наделены громкими именами, причем чем сомнительней биография, тем
громче имя. Автор хроники замечает, что Элифалет Фокс похож
на человека, наблюдающего за приливами и отливами общественного мнения. Он «готов пустить свою лодку по бурным волнам политики и выплыть за боны (breakers). Однако, поняв, откуда дует
ветер, он готов направить парус по ветру и добираться до спокойной гавани, мудро полагая найти там богатую награду за свои труды
(the richest return on his little stock of ventures)» (153).
Политические пристрастия Кеннеди отражаются не только
в язвительной сатире на методы политической борьбы, применявшиеся демократами. Он недвусмысленно выражает свое неприятие
войн, которые правительства демократов вели против индейцев.
Так, Соломон Осторожный превозносит «достижения» президента Ван Бюрена в войне с семинолами (Second Florida War): «Война
10
The Whole Hog — до конца, не останавливаясь ни перед чем.
40
Глава 3
во Флориде, которая идет вот уже пять лет, — несомненно, самая
великая из кампаний Ван Бюрена. Ее будут вспоминать потомки
в связи с именем нашего героического президента» (242). Автор
хроники выбирает самые высокопарные выражения для определения его отношения к истреблению индейцев: война, по его словам,
«была не только неизбежной и праведной в своей основе, но самой
благородной и великодушной (chivalrous) по характеру, самой экономной в организации и, по всей вероятности, будет самой продуктивной по результатам» (243). В подобном же тоне высказывается и сержант Трэп (Trap — еще одно значимое имя!). Он набирает
добровольцев из ветеранов, которых можно было бы направить
во Флориду «на войну с индейцами (to dog the Indians), в компании с нашими галантными союзниками (blood-hound allies), которые недавно вернулись с Кубы» (244).
В те же 1830-е годы и о тех же явлениях социальной жизни
писал в своих статьях известный журналист Уильям Леггет, один
из самых активных сторонников президента Джексона. Его публицистика (публиковавшаяся в газете «Нью-Йорк Ивнинг Пост»
и журнале «Плейндилер») отражала платформу «локо-фоко».
Политические воззрения Леггета представляли собой сочетание
джефферсоновского либерализма и идей laissez-faire. Леггет обрушивается на монополию банков и коррупцию. В частности, он
описывает «типичную историю»: группа мошенников с помощью
подкупа и политических интриг создает банк, выделяет небольшие
деньги в уставной капитал, выпускает акции, что приносит банку
прибыль. Поначалу все идет хорошо. С помощью взятых у банка
кредитов строятся дома, каналы, железные дороги. Но, в конце концов, большое количество ничем не обеспеченных «бумажных денег», плохое управление, финансовые махинации и неизбежная паника приводят к краху банков. Так экономический бум сменяется
экономическим кризисом11. Следствием этих процессов Леггет считает не только падение нравственных ориентиров, но и возможную
11
Leggett, William. The Collection of Political Writings in 2 vols. Vol. 1.
New York, 1840. P. 99−101. (См.: Meyers, Marvin. The Jacksonian Persuasion. Politics and Belief. Stanford, Calif.: Stanford University Press. 1960.
P. 196−197.)
Американский политический роман 1830–1840-х годов
41
угрозу демократии в Америке. Ничем не ограниченная свобода банков, в частности свобода печатать деньги, стала опасной для общества. Она питает надежды на скорое обогащение, приводит к росту
спекуляций, в результате чего постепенно девальвируются понятия
«честность» и «порядочность».
Статьи Леггета являются документами эпохи, содержащими язвительную критику недостатков джексоновской демократии. Примечательно, что представитель другого крыла политического спектра, виг Кеннеди делал то же самое. Его сатирический роман можно
воспринимать как художественную иллюстрацию процессов, которые обнажал в своих статьях демократ Уильям Леггет.
Практически одновременно с Кеннеди создавал свои сатирические романы Джеймс Фенимор Купер. Его «Моникины» (1835),
дилогия «Домой» и «Дома», а также трактат «Американский демократ» (все три произведения появились в 1838 году) служат доказательством того, что писателя тревожили те же тенденции американской жизни, что и Кеннеди. Роман «Моникины» в отечественной
литературе практически не рассматривался. Единственное исключение, пожалуй, составляет вступительная статья Ю.В. Ковалева
и А.К. Соболевой (Савуренок), предпосланная изданию «Моникинов» на русском языке (1953). Написанная в духе господствовавшей в то время идеологии статья не представляет сколько-нибудь
значительного интереса для историков литературы, так что возвращение к практически забытому у нас произведению Купера кажется вполне оправданным.
Роман интересен с нескольких точек зрения. Он отражает политическую философию писателя, который остро реагировал на события американской жизни. Кроме того, во временной перспективе
его можно рассматривать как художественную иллюстрацию написанного тремя годами позже трактата «Американский демократ».
Этим романом Купер продолжил традицию просветительской
сатиры в американском романтизме. В сатирической форме он выразил свои взгляды на американскую политическую жизнь, с ее коррупцией, демагогией политиков и конформизмом толпы. В отличие
от Кеннеди, не скрывавшего симпатий к вигам (они, с его точки зрения, воплощали более прогрессивные принципы), Купер не жаловал ни вигов, ни демократов. Его роман, как и резко критическое
42
Глава 3
«Письмо к соотечественникам» (1834), не прибавил ему славы. Напротив, по словам Уильяма Гилмора Симмза, роман, оказавшийся
«наименее популярным среди его произведений» (сказано это было
в 1842 году), «подорвал его положение как одного из самых значительных писателей Америки»12. Через полвека после публикации
романа Томас Лаунсбери, написавший первую серьезную биографию Купера, признавался, что он — единственный из своего поколения, кто дочитал «Моникинов» до конца13. И дело было не только
в художественном несовершенстве книги. Соотечественникам писателя нарисованная в романе картина вряд ли могла понравиться.
Купер, конечно, был пристрастен, но, как и Чаадаев в России, он
не мог любить родину «с закрытыми глазами».
Весьма критическое отношение к современности писатель выразил, прибегнув к испробованному им жанру морского романа,
который он скрестил с романом семейным, или бытописательным.
Однако обе эти части были лишь прелюдией к основному повествованию, которое и было собственно сатирой. Вкратце сюжет романа
таков: главный герой, Джон Голденкаф, получивший в Англии титул баронета, намеревался снарядить судно для ловли котиков. Но,
очутившись однажды на Елисейских полях в Париже, он встретил
там cтранных существ, отдаленно напоминавших людей. Эта встреча резко изменила его планы: вместо северных морей он решил
доставить своих новых знакомцев на родину. Корабль с опытным
капитаном Ноем Поком отправляется в южные моря, где располагались земли моникинов — острова Высокопрыгия и Низкопрыгия.
Здесь писатель вводит подлинно свифтовский прием: герои этой
части романа — моникины, полуобезьяны, полулюди, «яху с мозгами гуингнмов», как выразился Роберт Спиллер14. В королевстве
Высокопрыгия, куда путешественники поначалу попали, общество
12
Simms W.G. The Writings of James Fenimore Cooper (1842) / Simms W.G.
Views and Reviews in American Literature, History and Fiction. Cambridge,
Mass.: The Belknap Press of Harvard University Press, 1962. P. 277.
13
См.: Ringe, Donald. James Fenimore Cooper. New Haven, Conn.: College
and University Press, 1962. P. 69.
14
Spiller R. Fenimore Cooper. Critic of His Times. New York: Russell &
Russell, 1963. P. 239.
Американский политический роман 1830–1840-х годов
43
разделено на касты «в интересах гармонии и субординации»15. Для
определения социального положения моникина там используется цвет, а к этому добавляется еще и «политическая нумерация»,
т.е. клейма с номерами (пурпурный — аристократ-мужчина, фиолетовый — аристократка-женщина). Сатирические выпады писателя против монархии, однако, менее выразительны, чем его критика
американских порядков, которая представлена в последней части
романа.
В Низкопрыгии (а именно такое название автор дает воображаемой стране, в которой мы узнаем некоторые черты американской
действительности) вместилищем разума является хвост. Поскольку люди одарены им в разной степени, правительство осуществляет
социальную справедливость, но делает это радикальным способом:
по достижении совершеннолетия все жители Низкопрыгии подвергаются усекновению хвоста — по определенной мерке. «Без такого
средства у нас могла бы возникнуть аристократия ума, — поясняет Джону Голденкафу сопровождавший его бригадир Прямодушный, — и тогда нашим свободам пришел бы конец» (224). Голденкаф узнает, как моникины проводят в жизнь принцип равенства.
Оказывается, что они отсылают отрубленные концы хвостов на фабрику интеллекта, где «ум отделяют от материи и продают в пользу
государства редакторам газет» (225). «Мы питаем особое отвращение к изолированным умственным проявлениям, — сообщил герою один из ведущих низкопрыгских политиков, — считая их антиреспубликанскими, аристократическими и опасными. <…> Мы
особенно не любим все, напоминающее неравенство. Для моникина почти преступление знать больше, чем его соседи, и действовать
по своему почину» (226). Так, Купер нашел удачный художественный прием, чтобы выразить опасения относительно тревожной тенденции к посредственности, которая, как он считал, свойственна демократиям вообще — и американской демократии в частности.
В резко сатирической форме он изображает и методы политической борьбы: высмеивает демагогию политиков, которые манипулируют общественным мнением, устанавливают монополию
15
Купер Дж.Ф. Моникины. М.: ГИХЛ, 1953. С. 108. Далее в тексте даются сноски на это издание (номер страницы — в скобках).
44
Глава 3
на патриотизм, используют лозунги «Равенства, Патриотизма, Интересов народа» исключительно в корыстных целях. Члены двух
основных партий, «горизонталистов» и «вертикалистов», в равной степени беспринципны: они с легкостью меняют убеждения,
перепрыгивая из «вертикали» в «горизонталь» в точке их пересечения — и наоборот. Иначе говоря, важнейшее условие политического успеха в Низкопрыгии — способность делать «нравственные
сальто-мортале» (396). Об абсурдности таких маневров трезво судит капитан Ной Пок. После избрания от партии вертикалистов
в Национальное Собрание Низкопрыгии (читай — Америки) он
получил приказ «произвести циклическое вращение № 3». «Я ничего не имел бы против, — признается он, — но ведь от вас хотят,
чтобы вы стояли плечо к плечу, борт к борту и перевертывались
в воздухе, как старуха перевертывает оладьи на сковородке. Это же
бессмыслица думать, что можно развернуть корабль, не имея свободного места; но дайте мне простору, и я берусь повернуть на другой галс и снова подтянуться в строй не хуже любого их крейсера…» (330).
Купер описывает выборы и методы предвыборной агитации,
сходные с теми, о которых позже напишет Марк Твен в упоминавшемся выше памфлете. Против Голденкафа, который избирался от партии горизонталистов, свидетельствовал некий Питер
Правдивый. У Голденкафа на родине, утверждал он, осталось три
жены и семеро незаконнорожденных детей; он оказался банкротом
и «был вынужден эмигрировать из-за покражи овцы» (308). Купер
пишет и о подкупе избирателей, приеме, широко практиковавшемся в современной ему Америке — и не забытом в современном мире.
Сатирическому осмыслению подвергается и стремление политических элит обеспечить единомыслие любой ценой. Получив доступ к «внутренним» должностям» (227), влиятельные политики
добиваются этого достаточно просто: «У нас в палате, — объясняет
Джону Голденкафу один из видных представителей партии, — есть
правофланговый. Он совершенно избавляет депутатов от необходимости изучать сложные вопросы и ломать себе над ними голову.
Все, что нужно делать, это следить за его движениями…» (293). Меняются времена и нравы, но и в XXI веке метод «правофланговых»
используется довольно часто.
Американский политический роман 1830–1840-х годов
45
Купер высказывался и по вопросам, прямо не связанным с политикой, в частности относительно модной в то время френологии.
Герой романа д-р Резоно, профессор «теории догадок» университета Моникинии (в королевстве Высокопрыгии), сомневался в способности френологии определить моральные качества человека.
Другое дело, говорил он, наука о хвостах, «каудология, или хвостоведение» (135). «Насколько легче, например, взять деревянный
ярд и простым измерением хвоста прийти к точному, очевидному
и неопровержимому заключению о размере интеллекта данной особи, чем применять тот сложный, противоречивый и сомнительный
способ, к которому приходится прибегать вам!» (133). Куперовская
«наука о хвостах» напоминает «нозологию», о которой в таком же
тоне писал Эдгар По, критически относившийся к увлечению современников френологией и переносивший свое скептическое к ней
отношение на физиогномику Лафатера16.
Опираясь на знакомый ему материал, Купер создал сатиру, в которой подверг осмеянию недостатки демократического правления
и предсказал многое из того, что войдет в арсенал политиков и специалистов по политическим технологиям — и не только в Америке.
Одновременно с романом появился и трактат «Американский
демократ», в котором писатель изложил свою политическую философию. В этом смысле книгу можно поставить в один ряд с «Демократией в Америке» Алексиса де Токвиля и эссе Джона Стюарта Милля «О свободе», которое будет написано через двадцать
лет после трактата Купера. В «Американском демократе» он дает
определение «политической свободы», пишет об опасности тирании, о системе сдержек и противовесов как важнейшем условии сохранения свободы. «Ни одна страна не может считать себя
свободной, если ее народ не обладает юридическим правом создавать законы, отвечающие ее нуждам»17. История учит, продолжает
16
Э. По высмеивал абсурдные попытки Лафатера и его последователей определять характер человека по форме и величине глаз, носа, подбородка, ушей. См. об этом: Осипова Э.Ф. Загадки Эдгара По. Исследования
и комментарии. СПб.: Изд-во Филологического факультета СПбГУ, 2004.
С. 27−28.
17
Cooper J.F. The American Democrat. Indianapolis: Liberty Classics,
1981. P. 57.
46
Глава 3
Купер, что когда власть оказывается в руках немногих, они обращают ее исключительно себе на пользу. Чтобы предотвратить опасный поворот в политике демократического государства, всем подлинным друзьям свободы нужно понимать: «самые яростные атаки
на свободу предпринимают те, кто находится у власти, дабы еще
больше увеличить эту власть»18. Трактат-предупреждение Купера
был написан лет за двадцать до того, как аболиционист Уэнделл
Филлипс произнес знаменитые слова: «Цена свободы — постоянная бдительность»19.
Купер высказал отношение к джексоновской демократии, к деятельности партий, политике вигов с их претензиями на аристократизм и презрением к простому народу, к роли политических демагогов. В главе «О партиях» он говорил о подмене таких понятий,
как «власть народа»: «Когда правит партия, то правит не народ, а та
небольшая его часть, которая захватывает руководящие посты». Он
обнажал механику власти: «Партия, разжигая страсти и возбуждая
личный интерес, забывает о правде, справедливости, патриотизме…
извращает принципы демократии…»20. Купер анализировал проявления социального неблагополучия в Америке и высказывал тонкие замечания о политике и природе власти. «В стране, где господствует общественное мнение, овладеть им значит захватить власть.
Поскольку, как правило, люди порядочные и честные сравнительно
пассивны, а нечестные неутомимы в своем стремлении достигнуть
поставленной цели, многократно усиливается опасность того, что
общественное мнение будет ложно направлено, ибо мало кто думает самостоятельно». Купер выступал тут не только как политический аналитик, но как социальный психолог, чьи слова имеют универсальный характер.
Интересно отметить сходство политической философии Купера и Эмерсона. Оба писателя изучали механизм власти, исследовали отношения личности и государства, достоинства и недостатки американской демократии. В эссе «Политика» (1841) Эмерсон
18
Ibid. P. 35.
“Eternal Vigilance is the Price of Liberty”. Эти слова Уэнделла Филлипса высечены на здании Американского национального архива.
20
Здесь и выше: Ibid. P. 229.
19
Американский политический роман 1830–1840-х годов
47
приводит слова Фишера Эймса, известного федералиста и сторонника Александра Гамильтона: «Монархия похожа на торговое судно, которое уверенно плывет по морской глади, но когда-нибудь
пробьет днище о скалу и пойдет ко дну. Республика же подобна
плоту, который не тонет, однако ноги у плывущих на нем всегда
в воде»21. Республиканец Купер подписался бы под таким заявлением. И Эмерсон, и Купер делали вывод о том, что демократия —
пусть и не идеальный, но все же надежный способ перехода к обществу, свободному от принуждения. Подобно Эмерсону, Купер
признавал благородство идей, провозглашенных Джефферсоном,
и верил в народный характер демократической партии. Его письма, публицистические работы, путевые заметки 1820−1830-х годов
свидетельствуют о подлинном демократизме писателя, его вере
в идеалы, «близкие джефферсоновским»22. «Быть демократом, —
считал Купер, — и принадлежать к демократической партии —
не одно и то же»23. Купер, как и Эмерсон, предпочитал держаться
в стороне от политики, но все же события общественной жизни
заставили его в 1844 году, впервые за четверть века, пойти на митинг24. Политическая активность Эмерсона относится примерно
к этому же времени.
Купер был, по словам Спиллера, «джентльменом-демократом»
(democratic gentleman). Именно в этой роли он критиковал недостатки американской демократии в своих публицистических произведениях и романах 1830-х годов. Но если сатирический роман
«Моникины» остался лишь в истории литературы, то трактат о демократии не потерял актуальности и в XXI веке. Не случайно он
выдержал несколько изданий, о чем свидетельствуют, в частности,
Роберт Спиллер и Дональд Риндж25. Многие положения куперовского трактата злободневны и поныне.
21
Emerson R.W. Complete Works in 2 vls. London: George Bell & Sons,
1874. Vol. I. P. 242.
22
Шейнкер В.Н. Джеймс Фенимор Купер / История литературы
США. Т. II. М.: «Наследие», 1999. С. 105.
23
Cooper J.F. Op. cit. P. 229−230.
24
Об этом пишет Артур Шлезинджер (Schlesinger A., Jr. The Age of
Jackson. New York: Book Find Club, 1946. P. 379).
25
Ringe D. Op. cit. P. 71.
48
Глава 3
О политических взглядах Купера можно судить и по его европейской трилогии, в частности по роману «Браво, или В Венеции» (1831). На материале итальянской истории он создал романтический роман (romance), который следует рассматривать как
ранний образец романа-предупреждения, столь распространенного в веке двадцатом. История Венеции дала писателю материал для размышлений о вопросах остросовременных — как должно быть устроено государство и что собой представляет страна
с деспотическим режимом правления. Став свидетелем революции 1830 года во Франции, Купер обращался к своим современникам, желая предостеречь их «от пагубных путей исторического
развития»26.
В предисловии к роману (не вошедшему, кстати, в русский
перевод) писатель говорит о том, что не создана еще «история
развития политической свободы, которая должна быть написана исключительно в интересах гуманизма»27. Роман «Браво, или
В Венеции» можно считать одной из глав такой истории. Сюжет
исторического романа, построенного по правилам романтической
эстетики, дал автору возможность вплести в ткань повествования
многочисленные рассуждения о власти и обществе, свободе и рабстве, социальной несправедливости и неправедном суде — на материале государственного устройства Венецианской республики
конца XVI — начала XVII веков28.
Роман построен на контрастах — красоты города и мрачности его
темниц, декларируемых принципов республики и реальной сущности власти29. «Венеция, несмотря на тщеславное упорство, с каким
она цеплялась за звание республики, в действительности оставалась
26
Шейнкер В.Н. Указ. соч. С. 132.
Cooper J.F. Complete Works in 10 vols. New York: Collier Publishers,
1891. Vol. 10. P. 411.
28
В отечественном литературоведении роман стал предметом исследования в кандидатской диссертации Т.Ю. Введенской «Европейская трилогия Купера и ее роль в творческой эволюции писателя». Иваново, 1986.
29
Об этом контрасте упоминает американский ученый Джон МакУильямс (McWilliams J. Political Justice in a Republic. J.F. Cooper’s America.
Berkeley: University of California Press, 1972. P. 154).
27
Американский политический роман 1830–1840-х годов
49
замкнутой, грубой и чрезвычайно жестокой олигархией»30. Созданная в ней вертикаль власти — Сенат из трехсот сенаторов, Совет
Десяти, Совет Трех — стала символом бездушной корпорации, для
которой принципы истинной справедливости и права граждан —
не более чем пустые слова. В предисловии к роману Купер выразил
эту мысль следующим образом: «Правительство, которое не основано на воле народа, представляет собой несомненное зло первой
категории (evil of the first magnitude), так как для сохранения своей
власти ему приходится противостоять большинству с помощью насилия и жестоких (onerous) государственных институтов»31.
На принципе контраста строятся и характеры — циничного
и жестокого сенатора Градениго и таинственного браво Якопо
Фронтони, которого считали наемным убийцей на службе Сената. Сенатор Градениго, один из высших властителей Венеции,
член Совета Трех, — являет собой образ деспотической власти.
«Бездушие, расчет и лицемерная политика государства всюду,
где дело касалось морской мощи республики, давно убили в нем
все чувства» (63). Его антипод, Якопо Фронтони, вынужден служить Сенату в качестве тайного осведомителя, пытаясь таким
образом добиться освобождения отца, узника тюрьмы во Дворце Дожей. По мере развития сюжета становится ясно, что Якопо не был убийцей. Напротив, он помогал тем, кого преследовала
власть. Так, он помог рыбаку Антонио победить в соревновании
гондольеров: эта победа позволила Антонио обратиться к Дожу
с просьбой — освободить внука от галер. Слова старого рыбака были восприняты как неповиновение, и его казнили, сбросив
с лодки в заливе. Купер вводит мотив народного бунта: после гибели Антонио сотни рыбаков пришли ко Дворцу Дожей, однако
мятеж был быстро подавлен. В городе установилось зыбкое спокойствие, которое, как замечает автор, «является неизбежным
порождением системы правления, не основанной на поддержке
и одобрении народа» (318).
30
Купер Дж.Ф. Браво, или В Венеции. М.: Пресса. 1992. С. 138. Перевод
Е.В. Семеновой и Н.А. Темчиной. Послесловие А.Н. Темчина. В дальнейшем
ссылки на это издание даются в тексте (номер страницы — в скобках).
31
Cooper J.F. Op. cit. P. 411.
50
Глава 3
Среди тех, кому помог браво, был и неаполитанец дон Камилло
Монфорте, который также бросил вызов венецианским властителям. Дело в том, что дожи хотели сохранить за Венецией огромные
богатства семьи Тьеполо, поэтому они планировали наследницу
этого состояния, донну Виолетту, выдать замуж за одного из «своих». На ее руку претендовал беспутный сын синьора Градениго,
но девушка любила Камилло Монфорте. Ценой собственной жизни Якопо Фронтони помог влюбленным бежать из-под власти Венеции.
Роман кончается казнью Якопо. Этому эпизоду предшествует
сцена суда, весьма важная для замысла романа. Как точно выразился А.Н. Темчин, автор послесловия к роману, «судьи, которым
надлежало вынести приговор Якопо, заранее получили определенные предписания, и суд этот сделался скорее данью видимости порядка, нежели исполнением законов» (392). Отметим здесь важную деталь: лица судей были скрыты масками. В данном случае
маска — символ произвола, знак того, что человек в деспотическом
государстве обречен.
Вслед за сценой казни дается описание карнавала на улицах Венеции, причем веселье в этом случае кажется искусственным. Это
еще один из контрастов, на которых построен роман. «Портики
осветились, и вновь беспечный радовался, забавлялся равнодушный, некто в маске шел к одному лишь ему ведомой цели, а певицы
и шуты выступали в своих обычных ролях; и весь город вновь отдался бессмысленному веселью, которое отличает развлечения бездумных и праздных. Каждый жил лишь для себя, а правительство
Венеции продолжало свое ужасное дело, развращая и властителей
и подданных, попирая священные принципы правды и справедливости» (382)32.
Политическая философия автора, как она сформировалась
к концу 1820-х годов, представлена на страницах романа в виде
отдельных вставок, своего рода авторских комментариев, кото32
Приведу этот отрывок в оригинале: “Each lived for himself while the
state of Venice held its vicious sway, corrupting alike the ruler and the ruled,
by its mockery of those sacred principles which are alone founded in truth and
natural justice”.