СОВРЕМЕННЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ РОМАН НА УКРАИНСКУЮ

Т.Н.ПОТНИЦЕВА
СОВРЕМЕННЫЙ АМЕРИКАНСКИЙ РОМАН
НА УКРАИНСКУЮ ТЕМУ*
Современные
американские
писатели
украинского
происхождения, о которых пойдет речь, – Аскольд Мельничук,
Джонатан Сафран Фойер и др. – открывают, каждый по-своему,
украинскую тему в мультикультурном потоке литературы США
конца ХХ – начала ХXI века.
Внимание к их творчеству сегодня особое, что объясняется и
популярностью «украинской темы» после известных политических
событий, и тем «экзотичным» для современного американца
ракурсом осмысления ключевой для культуры и литературы США
проблемы «encounter» – встречи/столкновения иллюзорного и
реального в мифе о «земле обетованной», об «американской мечте».
Со времен В.Ирвинга и Ф.Купера американцы всегда
размышляют о неоднозначности и парадоксальной сложности этой
«встречи»,
раскрывающей
несопрягаемость
национального,
этнического и общечеловеческого. На каждом витке истории не
исчезает осознание трагического и смешного в попытке соотнести,
гармонизировать национальные стереотипы в их конкретном,
приватном, повседневном проявлении с гуманизмом в планетарном
масштабе.
Сегодня
проблема
и
мотив
«encounter»
получает
дополнительные коннотации в зависимости от траектории взгляда
писателей («изнутри» или «извне» «материкового» этноса/нации
ведет он речь) и тогда, когда эта проблема/мотив выходит за
пределы художественного произведения, становясь объектом
метатекстовых литературоведческих рефлексий.
Роман Аскольда Мельничука «Что сказано» (1995)1 вызвал
широкий резонанс в Украине. Многим здесь казалось и кажется, что
это произведение не только знак международного признания
Украины, но и знак того, что сама украинская тема дождалась
своего часа в масштабе мировой литературы ХХ – ХХI века. И если
еще в 2002 г. в диалоге известных украинских литературных
критиков Марины Новиковой и Вадима Скуратовского речь шла
лишь о процессе самоидентификации Украины «изнутри», о
возможности
появления в будущем хотя бы одной стоящей
западной книги по украинистике («Гедонистическая цивилизация
слишком себя любит, чтобы утверждаться, входя в украинский
материал»2), то сегодня с А.Мельничуком, как напишет Оксана
Забужко, Украина «выходит в люди»3.
Через год после издания в США, роман был переведен на
украинский язык4 и «усыпан» рецензиями, статьями как «корифеев»,
так и молодых исследователей, спешивших освоить перспективную
для украинской американистики тему5. В первых откликах на роман
речь шла об американском писателе украинского происхождения, в
творческом методе которого виделся «инцест разных культур и
историй», а при наличии узнаваемых примет «батярско-галицкого
романа» в его манере, прежде всего, видели следование
американскому закону «рыночной читабельности». И хотя
Т.Н.Денисова назвала роман А.Мельничука «первым равноправным
украинским по духу произведением»6, ведущий украинский
американист подчеркивала неоднократно, что это явление
американской, а не украинской литературы.
Тем не менее, есть и другие акценты в том, как литературоведы
идентифицируют национальную
принадлежность писателя и,
соответственно, адресную направленность его произведения. В
статьях последних лет особенно заметно
выделение роли
А.Мельничука не только как «трансформатора украинской
ментальности, духовности», но и как одного из украинских
писателей в Америке. В этом видится примета той новой
идеологизации литературы и культуры, о которой с байроновским
критическим задором и вызовом, знакомым по «Английским бардам
и шотландским обозревателям»7, – пишет один из молодых
представителей украинской контркультуры Игорь БондарТерещенко.
«Украинизации» А.Мельничука во многом способствовал
перевод романа А.Винникова на тот украинский язык, который с
трудом воспринимается украиноязычным читателем. Речь идет не
только о смысловых искажениях, «снятии» во многих местах
игрового оттенка, парадоксальной многозначности смыслов, но о
самом принципе экзотичности, где важен авторский адресат. Расчет
на американского читателя очевиден в романе А.Мельничука,
который акцентирует даже графически незнакомое слово, понятие
(versts, bandurist, Vichnaya Pamyat, kutia, Rozdorizha, Durna Baba).
Оно экзотично для американца и, что более важно в контексте
проблематики романа, пока еще «чужое» для американца,
постигающего свою неамериканскую историю и культуру.
Переводчик же воспринимает этот принцип как сигнал к созданию
экзотичного украинского слова для своего украинского читателя.
Отсюда – совсем другой стилевой регистр, обилие устаревших,
архаических слов («катеринщик», т.е. «бандурист», «великоголова»
– т.е. «интеллектуал» и т.д.). Отсюда – появление пафосности,
которая, безусловно, есть в романе, но окрашена всепронизывающей
иронией, что отнюдь не «снимает», а, напротив, усиливает
драматизм и истории украинский эмигрантов в Америке, и самой
проблемы национальной идентификации. В переводе А.Винникова,
на самом деле, приглушено «поэтическое и ироническое звучание
оригинала»8. Есть странные места, где переводчик решается
«поправить» автора, игнорируя даже его соответствующие смыслу
комментарии. У А.Мельничука, к примеру, место, где начиналась
история рода
братьев Забобонов – село
Раздорожье,
месторасположение которого между речками Nebo и Peklo, где
«Небо» – не «Рай», как переводит А.Винников. Автор романа сам
дает пояснение этому: «Речки называли Небо и Пекло, буквально,
«небеса» и «преисподня» («The rivers were named Nebo and Peklo,
Heaven and Hell
(literally sky and hot place)», c. 15). Для
А.Мельничука принципиально важно проследить и раскрыть логику
стереотипного мышления, чтобы опровергнуть ее. В узнаваемопривычном противопоставлении Рая и Ада подчеркнут более
широкий смысл (все-таки не Paradise, а Heaven), выходящий за
пределы библейской семантики и соотносимый с разнообразием
столкновений/встреч «высокого» (небесного) и «низменного»,
прозаичного, обыденного. В этом противопоставлении – завязка и
главного конфликта романа, суть которого в попытках соотнести
универсальное и локальное – «огромный купол, под которым места
хватит всем – космического метафизического места» и «почвы» –
пришлого, «уходящего как в единые человеческие глубины»9, так и
к «своим» национально-историческим корням
С сожалением следует отметить, что перевод романа
А.Мельничука на украинский язык не оправдал надежд, тех, кого
никак не упрекнешь в отсутствии патриотизма. Известная
украинская писательница, философ, публицист О.Забужко
предупреждала в свое время о необходимости такого перевода
романа «Что сказано», чтобы «материковые украинцы разглядели
иронию своей истории, т.к. иронизировать по этому поводу повзрослому, мужественно и мудро, мы не научились!10
Разнообразие взглядов на современную
американскую
литературу с украинским компонентом имеет ряд причин, одна из
которых - разновекторность в восприятии прошлого, в решении
проблемы национальной идентичности, как на « материке», так и
внутри американского мультикультурного потока. Каждый видит
свое и по-своему и каждый смотрит «со стороны» своего/чужого –
чужого/своего. В Америке чаще с самоиронией и экзистенциальным
юмором, который, как пишет Т.Н.Денисова, не характерен «для
украинского критического сознания»11.
С такой самоиронией и экзистенциальным юмором и смотрит
герой А.Мельничука – «некоренной» американец – на свою
историю, сталкиваясь с неразрешимой проблемой: жить прошлым и
с прошлым и быть всегда чужим в этой стране или адаптироваться к
ней, раствориться в ней полностью, а значит, навсегда расстаться с
бременем этого прошлого. Решение принять не просто, и поэтому
каждый оказывается на своем «Раздорожье» – перекрестке судьбы,
выбирая свой путь и всякий раз сомневаясь в правильности выбора.
Проблема поставлена, но не решена. Над ней А.Мельничук будет
размышлять и в своем последующем романе «Посол мертвых»
(Ambassador of the Dead)12, переведенном на русский язык в 2004 г.
Ириной Дорониной13.
Проблема выбора пути оказывается в большей мере в
современной Америке проблемой поколений. Если взрослые живут
«повернув голову назад и сфокусировав взгляд на какой-то точке в
прошлом»,
заставляя
своих детей нести это тяжкое бремя
национальной памяти, то дети (Бо в «Что сказано», Алекс и Пол в
«После мертвых») не хотят болеть болезнью СПЖ – «синдромом
прошлой жизни». Излечиваясь же от нее, они обречены на то, чтобы
заболеть другой – «болезнью исчезновения», той самой, которая
приводит к исчезновению не только физическому, но и духовному.
Об этом «бремени памяти» и роман Дж.С.Фойера «Полная
иллюминация14, и роман Николь Краусс «История любви»15, чьи
герои в мучительном раздумье о сущности этой «памяти»: что это –
необходимое условие самоидентификации и выживания в чужой
среде или убийственная преграда, мешающая начать все сначала, с
«нулевой» отметки? «Прежние ценности утратили силу. Все
начинают все сначала»,- скажет один из героев романа «Послы
мертвых».
Дилемма эта волнует и самих авторов, иначе они бы не писали
свои истории, не вспоминали бы о том, «что сказано». Но и для них,
по всей видимости, нет ее решения. По-американски, как в
«Эльдорадо» Э.По, есть в романах и высокая устремленность к
неведомой стране благоденствия, и насмешка, ерничание над этой
устремленностью и самой возможностью достичь «небесного»,
потому что каждый пока идет «туда, не знаю куда», скорей всего, в
чужую для них «долину Смерти».
Этот «экзистенциальный юмор» пронизывает произведения
всех американо-украинских писателей. С самого начала, с первых
строк романа А.Мельничука «Что сказано» трагикомическая стихия
входит в повествование с перечня «действующих лиц» (cast),
которые то ли проживают на самом деле, то ли проигрывают
историю своих судеб в попытке удержать исчезающую связь
времен. На игровой ноте роман и завершается. Последняя его глава
«Абу-даби», которая подводит к печальному концу- смерти одного
из «хранителей» исторической памяти – соотносится с названием
той игры, в которую старший брат Забобонов, Стефан, играл с
внуком Бо. Игра и жизнь переплелись.
Попытка всех из старшего поколения украинских эмигрантов в
Америке сохранить историческую связь времен и историкокультурную память, реализуется в создании некой «национальнокультурной автономии», искусственный и чужеродный характер
которой подчеркнут А.Мельничуком в описании идеализированного
и одновременно пародийного сообщества украинцев в Америке –
«Карпаты». Пародийность уже в том, что в названии сообщества –
явная аллюзия на известную гипотезу о «протоУкраине» как о
родине индоевропейцев, чье зарождение и формирование,
предположительно, происходило на территории то ли Карпат, то ли
Преднестровья. К тому же, месторасположение «Карпат» у
А.Мельничука – те самые горы Кэтскилл (Catskill – Kaatskill), где
искал забвения от реальности и нашел его Рип Ван Винкль. Теперь
же, во времена Забобонов и Круков из романа «Послы мертвых»,
здесь – украинский курорт, где варят вареники, поют украинские
песни и утрачивают ощущение современного пространства и
времени. Это место, несуществующее в реальности, где и возможно
ощущение иллюзорного счастья в национальном единении,
невозможного, как кажется героям, в условиях многоцветного и
многоязыкого мира. И если «действующие лица» романов А.
Мельничука обрекают себя на то, чтобы быть «послами мертвых»,
чтобы собрать и сохранить в первозданной чистоте национальные
традиции, культуру и язык в пространстве чужого, то герой Фойера
– alter ego автора – будучи тоже «посланцем прошлого», свою
миссию видит в ином. Он стремится к тому, чтобы разорвать
замкнутый круг национально-культурной изоляции, разрушить
национальную амбициозность и стереотипы
в восприятии
«чужого», научиться толерантности в отношении к нему и, значит,
научиться это «иное» уважать и принимать.
Лубочная картина украинства в «Карпатах» у А.Мельничука
имеет такое же
значение в параболической парадигме
произведения, как и мистический образ исчезнувшего с карты
Украины местечка Трахимброд у Дж.Фойера. Этот образ –
концептуальная часть притчи о памяти – утраченной,
восстановленной, «услышанной», «высвеченной» рассказами о том,
«что было». Но, тем не менее, автор «Что сказано» упрекает своего
нынешнего соотечественника в том, что книга его стала
«американским клише в восприятии Украины», что она (книга)
представляет собой ни что иное, как «сюрреалистический коллаж из
пасхальных яиц-писанок и надсмотрщиков концлагерей»16.
Несовпадение взглядов на то, каков сегодня образ Украины в
Америки, вновь находит свое объяснение в разной траектории
взгляда того, кто рисует этот образ: взгляд Фойера направлен
«изнутри» материковой, а не диаспорной, как у А.Мельничука,
культуры. Читатель его книги на Украине находит не
«сюрреалистическую»,
а
вполне
соответствующую
действительности 90-х годов характеристику страны в период
«полураспада» советского содружества народов: остроумно, в
убийственно точных деталях предстает обострение языковых (и не
только) отношений между украинским Востоком и Западам,
антисемитизм, извечная подозрительность к иностранцам,
взяточничество и обман на каждом шагу. И если книга
А.Мельничука адресована американскому читателю, то у Фоейра
двойная проекция, определенная самой формой повествования перепиской американца Джонатана Фойера и украинца Александра
Перцова; переплетением их двух голосов, обращенных и друг к
другу, и как бы к своим соотечественникам. В какой-то мере
«голоса» самих авторов книг об Украине – две заметные тенденции
в отношении к национальным истокам и исторической памяти,
которые
между
собой
переживают
состояние
«встречи/столкновения». И вовсе не о «вырождении национального
духа» романы А.Мельничука и не только о «ранее замалчивавшихся
ужасах Второй мировой войны»17, а, как и у Фойера, об истоках
национального противостояния, неприятия, «столкновения».
Последствие этого сегодня остро ощущают в американском
обществе, где уже не только «коренной» американец ищет врага в
«некоренном», а, как показано в «оскароносном» фильме Пола
Хаггиса
«Столкновение»
(2005),
каждый
обуян
националистической, этнической и расовой паранойей: негр с
презрением смотрит на китайца, а китаец со страхом и подозрением
на пуэрториканца и т.д.
Герой Фоейра, путешествуя по Украине, делает для себя важное
открытие, он осознает, что все беды, которые обрушились на его
семью во время Второй мировой войны, проистекают из того же
истока национальной и, далее, человеческой нетерпимости. Но кто
виноват? Не мы ли сами, кто должен остановиться и вслушаться в
то, «что сказано» и из «посла мертвых» стать послом жизни,
способствуя «полной иллюминации» в непонятом, неувиденном и
неуслышанном? Но без национального фанатизма, который и делает
историческую память тяжким «бременем» для того, кто оказался
волею судеб «гражданином мира».
Этот фанатизм и тиранию прошлого отвергает в истории о
Забобонах и Круках А.Мельничук. С иронией он подмечает, как, к
примеру, Наталка из «Что сказано», которая для своего мужа,
Зенона
Забобона,–
символ
всего
украинского,
упорно
сопротивляется его настойчивым попыткам законсервировать в ней
образ Украины, в постоянных разговорах о том, «что ей следует
думать о своей вере, о близких и о стране» (с. 7). На самом же деле
ей оказывается гораздо интереснее слушать и напевать не песни
далекой родины, а те современные мелодии, которые доносятся из
кафе в студенческих кварталах» (с. 7). Писатель иронизирует по
поводу этой болезни СПЖ своих героев, видя ущербность их
иллюзий, касающихся утраченной гармонии былой жизни. Ведь
на всем своем пути из Раздорожья в Нью-Джерси, везде и всегда,
они встречались с проявлением национал-шовинистической
паранойи – будь то Европа, Америка или родная Украина. Там, в
годы борьбы за «самостийность» и против
украинского
национализма важно было найти «врага» – « среди мясников,
молочников и идиотов. Как всегда, доставалось евреям» (с.121) А в
современной Америке никто не забывает о «второсортности»
эмигранта, каждый раз затрагивая самое уязвимое и больное –
национальную принадлежность. Для Аркадия, зятя Зенона,
оскорбительное «лях», которое он услышал в свой адрес, означает
не столько «никчемный», « чужеродный», - тот общий смысл,
который, прежде всего, и вкладывается в это слово (речь не идет о
буквальной принадлежности польской нации),
сколько
отказ
человеку в его естественном праве быть «кем-то». А дальше
А.Мельничук доведет свою мысль об охватившей человечество
ксенофобии в следующем пассаже, который, казалось бы, должен
«резать» по чувствам современного национал-патриота. Когда
русские уходят с территории Западной Украины, все сулят Галичине
свободу, тем более что Австрия и Германия «сотворяют «чудо» –
освобождают Польшу. Но именно в это время Зенон – капитан
армии Галичины – погибает «под пулей поляка или русского – никто
не знает» (с.13).
В конечном итоге А.Мельничук, как и Дж.Фойер, приводит
своих героев к главному выводу, который, думается, вызревает и у
самого автора: человек должен научиться любить ближнего, чтобы
все, что кажется «чужим» и «враждебным», воспринималось только
в контексте иронии истории, которая каждый раз совершает
парадоксальную перемену позиций «противоборствующих сторон»
(«God is Love. The rest is that ridiculous misunderstanding that goes by
the name of history», c.25). Но каждый идет к этому итогу своего
жизненного пути по-своему: Стефан Забобон при всех «взлетах» и
«падениях» в своей судьбе убеждается в
непреодолимости
положения «маргинала», в том, что такие, как он, всегда будут
отброшены на обочину истории, а писать о ней его
соотечественники будут тоже всегда « с позиции зайца»(«…whoever
writes our story will be telling the tale of the hunt from the hare’s point of
view», c. 32). Для Аркадия же – второго поколения Забобонов –
смысл существования – избавиться от маргинальности, истоки
которой, как он понимает, в «национальном вопросе». И отсюда
сакраментальный вопрос – «разве все дело в том, какой ты
национальности»? «разве сами страны не становятся образомпризраком?»18, – и страх, что когда-нибудь «Америке надоест
жалобный плач маленьких стран и опечаленных народов».
Американская литература с украинским компонентом, как
видно, по-американски озабочена главной для литературы этой
страны и актуальной всегда проблемой национальной идентичности.
Украинский couleur locale лишь новый оттенок в мультикультурной
истории и литературе США, где, в принципе, каждый – человек
Раздорожья, где каждый, встречаясь и сталкиваясь со своим/чужим
и чужим/своим, узнавая и отвергая его, способствует развитию
культуры и истории этой страны. Потому что человек «пограничья»раздорожья всегда будет, как верно отмечает Марина Новикова,
человеком динамическим и динамизирующим, способствующим
движению к универсальному гуманизму и заставляющим своими
историями « про то, что сказано» искать выход из мрачной
перспективы национально-этнических встреч/столкновений: либо
«спрессоваться в коллективного человекозверя, либо разложиться на
атомные человекочастицы»19. Но и вечная борьба «коричневых» и
«синих», которая прославила небезысвестный диккенсовский
Итенсуилл, тоже не утешает.
Примечания
Потницева Т. Современный американский роман на украинскую
тему // Литература XX века: итоги и перспективы изучения.
Материалы Пятых Андреевских чтений. Под редакцией Н.Н.
Андреевой, Н.А. Литвиненко и Н. Т. Пахсарьян. М., 2007. С. 237 –
244.
*
1
Melnyczuk Askold. What Is Told. Faber and Faber, Boston, 1995.
Новикова Марина. Міфи та місія. Київ: Дух і Літера, 2005. С. 148.
3
Забужко О. Що сказано, або як українська література «виходить в люди»
// Забужко О. Хроніки від Фортінбраса. Київ, 2001. С. 260.
4
Мельничук Аскольд. Що сказано. Пер О. Винникова. Харків: Фоліо, 1996.
2
5
Ткачук Ю. Конструювання української ідентичності на історичному та
міфологічному рівнях роману А.Мельничука «Що сказано» // Американська
література на рубежі ХХ-ХХІ століття. Київ, 2004; Дубчак І.М. Творчість
А.Мельничука в контексті американської та української літератури другої
половини ХХ – початку ХХІ ст. // Українські студії, 2002-2003, № 4 -5.
6
Денисова Т.Н. Історія американської літератури ХХ ст. Київ, 2002. С. 302.
7
Бондар-Терещенко І. Текст 1990-х: Герої та персонажі. Тернопіль. Джура.
2003. С. 14 – 17.
8
Денисова Т.Н. Історія американської літератури ХХ ст…., с. 302.
9
Новикова Марина. Міфи та місія…, с. 180.
10
Забужко О. Що сказано…, с. 268.
11
Денисова Т.Н. Історія американської літератури ХХ ст…, с. 303.
12
Melnyczuk Askold. Ambassador of the Dead. Washington: Counterpoint press,
2001.
13
Мельничук Аскольд. Посол мертвых // Дружба народов, 4 – 5 (2004).
14
Foer J.S. Everything is illuminated. L., Penguin Books, 2002; Фоер
Джонатан Сафран. Все ясно. Пер українською Ростислав Семків. Київ, 2005;
Фойер Джонатан Сафран. Полная иллюминация. Пер. на русский язык
Василия Арканова. М., 2005.
15
Краусс Николь. История любви // Иностранная литература, 2 (2006).
16
Мельничук А. Очима Заходу: образи України в сучасній американській
літературі // Американська література на рубежі ХХ – ХХІ ст. Київ, 2004.
17
Беркертс Свен. Литература: несколько зарисовок // Искусство в США:
новые направления. Электронный журнал Государственного департамента
США,
Т.
8,
№
1,
(апрель
2003).
Mode
of
access:
<http://usinfo.state.gov/journals/itsv/0403/ijsr/birkerts.htm>
18
Подобный «национальный пессимизм» И.Бондар-Терещенко видит и в
творчестве «материковых» украинских писателей, которые, по его мнению,
тоже «создают в своих произведениях фантом утраченного прошлого –
царского, казацкого, самостийного, советского, соборного, великого,
национального. А на самом деле – никакого» (Бондар-Терещенко И. Текст 1990х…, с. 251).
19
Новикова Марина. Міфи та місія…, с. 180.