ЖАНР ЭССЕ В МЕМУАРАХ ПИСАТЕЛЕЙ

Вестник Челябинского государственного университета. 2011. № 8 (223).
Филология. Искусствоведение. Вып. 51. С. 74–78.
Н. Н. Кознова
ЖАНР ЭССЕ В МЕМУАРАХ ПИСАТЕЛЕЙ
В статье анализируются мемуарные тексты писателей русского зарубежья, эмигрантов
первой волны (Г. Иванова, М. Цветаевой), в которых явно прослеживается близость к эссеистическому стилю. Автором доказывается мысль о метажанровой природе мемуарных писательских текстов, широкой возможности использования в них других жанровых образований,
что оказывает непосредственное влияние не только на композицию, но и на выбор мемуаристами повествовательных форм.
Ключевые слова: мемуары, метажанр, эссе, писатели-эмигранты, типы повествования, жанровый синтез.
Мемуары русской эмиграции первой волны
представлены большим разнообразием жанров: от очерков, заметок, эссе, дневниковых записей до крупных мемуарно-биографических
произведений (повестей, романов, хроник).
Неслучайно в последнее время ученые склонны видеть в литературном мемуарном наследии присутствие признаков метажанра,
гипертекста, по мнению Н. Лейдермана, сочетающего в себе «некие общие конструктивные принципы, присущие ряду родственных
жанров»1. Как утверждает Т. М. Колядич, «мемуары определяются как сложная структура,
в которой соединяются элементы лирической
повести, биографического повествования, литературного портрета или некоторые другие»2.
При этом устойчивыми жанрообразующими
доминантами в мемуаристике по-прежнему
остаются ‘память’ и ‘субъективность’, поэтому, с одной стороны, отмечено тяготение
мемуаристов к документальным жанрам, несущим ответственность за точность, подлинность сохраненной информации, с другой – к
художественной публицистике, где авторская
точка зрения является преобладающей.
Однако в отличие от историка мемуарист
повествует о тех событиях, которые происходили на его глазах или в которых он принимал
непосредственное участие. Авторская точка
зрения в этом случае является преобладающей,
мысли, чувства, переживания, настроения повествующего оказываются на первом плане.
Для воспроизведения пережитых событий с
точки зрения их восприятия личностью пишущего требуются соответствующие жанровые
формы, среди которых эссе занимает одно из
первых мест.
Эссе в отличие от других литературных
жанров характеризуется более свободной ком-
позицией, выражающей субъективные авторские впечатления от тех или иных жизненных
явлений, событий. Эссеистический стиль отличается образностью, ассоциативностью, афористичностью, установкой на откровенность и
разговорную интонацию. Эссе некоторыми теоретиками рассматривается как четвёртый (наряду с эпосом, лирикой и драмой) род художественной литературы, как пограничный жанр,
находящийся на пересечении художественной
прозы, публицистики, науки.
Мемуаристы-эмигранты активно обращались к жанру эссе и воплощали эссеистические
жанровые традиции в литературных формах
своих воспоминаний. Известно, что мемуары писателей не обладают полным спектром
свойств документалистики, публицистики или
художественной прозы, но их элементы, бесспорно, присутствуют в мемуарных текстах.
Писательские мемуары не всегда документально точны, объективны, подробны и логически последовательны, также не всегда сюжетны, образно-экспрессивны, эмоциональны.
Вспоминая о прошлом, авторы мемуаров апеллируют к различным видам памяти: генетической (или наследственной), исторической, образной, эмоциональной, зрительной, слуховой,
ассоциативной, отчего и композиция мемуарного текста приобретает несколько мозаичный
характер. Если литературные воспоминания
фрагментарны, непоследовательны, включают
в себя философские размышления, а диалог
автора с читателем протекает в свободной, непринужденной форме, есть смысл говорить о
присутствии свойств эссеистической прозы в
данном мемуарном произведении.
Эссе наряду с другими популярными в
мемуаристике публицистическими жанрами
(очерками, фельетонами) встречаются в составе
Жанр эссе в мемуарах писателей
многих мемуарных книг писателей-эмигрантов:
«Петербургские зимы» Г. Иванова, «В тихом
местечке Франции» М. Осоргина, «Пленный
дух» М. Цветаевой и др. В каждой из названных книг трудно отыскать единую сюжетную
линию, определить одного центрального героя.
Однако каждая глава обладает тематическим и
смысловым единством и, опубликованная отдельно, может восприниматься как вполне самостоятельное произведение.
С включением элементов эссеистики в текст
воспоминаний Г. Иванова («Петербургские
зимы») связана, на наш взгляд, трудность
определения жанра книги в целом, на что
неоднократно указывали исследователи и
критики-рецензенты. Марк Алданов, например, утверждал, что «это не беллетристика, это
и не “очерки”. Жанр книги трудный, и владеет им автор превосходно…»3. В. Крейд назвал
«Петербургские зимы» «полубеллетристическими фельетонами», признавая переходный
характер жанра данной книги. По мнению
исследователя, это «не “документ” и не бульварная “беллетристика”, а настоящая художественная проза», но при этом имеющая «документальную ценность»4.
Действительно, сюжет книги Г. Иванова
разветвленный, нечеткий. В фокусе внимания
повествователя – Петербург до- и послереволюционный, его обитатели, культура, архитектура, общественно-политические события
1910-х – начала 1920-х годов. Композиция повествования свободная, эпизоды из прошлой
жизни вспоминаются автором фрагментарно,
ассоциативно, одно воспоминание влечет за
собой несколько других. В «Петербургских зимах» отсутствует предисловие или какое-либо
авторское обращение к читателям, в котором
бы объяснялись ближайшие задачи мемуариста. Открывает книгу развернутая поэтическая
метафора, где послереволюционный Петербург
сравнивается с тонущим человеком, который в
последнюю минуту своей жизни «идет на дно
почти блаженно».
Далее лирико-философское размышление
сменяется уличной сценкой – диалогом двух
обывателей. Обыденные разговоры перемежаются ироничными стихотворными строками
(«Гражданина окликает гражданин: // Что сегодня, гражданин, на обед? // Прикреплялись,
гражданин, или нет?..») и серьезными поэтическими раздумьями:
Над кострами искры золотятся,
Над Невою полыньи дымятся,
75
И шальная пуля над Невою
Ищет сердце бедное твое…5
Последняя итоговая реплика: «Ну, может
быть, сегодня еще до моего не доберется. Чего
там!»5 – выражает горестно-ироничное авторское отношение к происходящим событиям.
Таким образом, в одной небольшой главке
мемуарного произведения присутствуют явные
признаки жанра эссе: свободная композиция,
бессюжетность, ассоциативность соединения
эпизодов, образность мышления, субъективность и эмоциональность авторских впечатлений, открытый финал, приглашающий читателя к дальнейшему совместному размышлению. Однако не все части книги Г. Иванова
«Петербургские зимы» структурно похожи на
эссе. Некоторые из них представляют законченные сюжетные истории, композиционно
близкие к рассказу, новелле (например, о сапожнике Илье Назарыче или бывшем писателе
«В.» – И. Вольнове), другие – напоминают литературные портреты, представляющие современников автора (Н. Гумилева, И. Северянина,
О. Мандельштама, С. Есенина и др.), третьи
– близки к историческому очерку, повествующему о прошлом и настоящем Петербурга и
Москвы. Тем не менее, склонность Г. Иванова
к эссеистическому стилю последовательно
проявляется в мемуарном тексте.
Мир, люди, события, город Петербург и
Россия в целом в книге Г. Иванова имеют художественный смысл только через призму
авторского взгляда, особенностей его мышления. Мемуарист часто прибегает к форме
непринужденного разговора со своим читателем, повествуя об ушедшей эпохе, объединяет собственное «я» с общим «мы». Например:
«Классическое описание Петербурга почти
всегда начинается с тумана. Туман бывает в
разных городах, но петербургский туман –
особенный. Для нас, конечно. Иностранец, выйдя на улицу, поежится: бр… проклятый климат…»6. Или: «Сознаемся, как это ни горько,
что от этого “чуда мировой истории” [былой,
дореволюционной России. – Н. К.] в нынешнем
СССР сохранилось не многим больше, чем от
Эллады Фидия… в современной Греции»7.
Сливая свой голос с голосом своих современников, Г. Иванов использует необходимые
в данном случае лексические (существительные и местоимения, глаголы во множественном числе) и синтаксические формы (безличные, неопределенно-личные, назывные предложения). Например, «На Невском шум, эки-
76
пажи, свет дуговых фонарей, фары “Вуазенов”,
“берегись” лихачей, “соболя на плечах и лицо
под вуалью”, военные формы, сияющие витрины»8. Или: «С тем, что Блок одно из поразительнейших явлений русской поэзии за все
время ее существования, – уж никто не спорит,
а те, кто спорят, не в счет»9. Именно такая форма повествования позволяет выразить и личную причастность повествователя к событиям,
свидетелем которых он являлся, и вместе с тем
дать широкое изображение дореволюционной
России.
Вспоминая о собратьях по перу, описывая
быт революционного Петербурга, литературную среду, мемуарист не скупится на меткие,
афористичные, эмоционально-образные, иногда резко субъективные, предвзятые характеристики, как, например: «Есенин – типичный
представитель своего народа и своего времени. За Есениным стоят миллионы таких же,
как он, только безымянных “Есениных” <…>
променявших Бога на “диамат”, Россию на
“Интернационал” и, в конце концов, очнувшиеся от угара у разбитого корыта революции»10.
Или: «Борис Садовской был слабый поэт.
Вернее, он поэтом не был. От русского поэта
у него было только одно качество – лень»11;
«Сталкиваясь с разными кругами “богемы”, делаешь странное открытие. Талантливых и тонких людей – встречаешь больше всего среди ее
подонков»12. Подобные авторские заявления
способствовали полемическому восприятию
мемуаров Г. Иванова и продолжению дискуссии за рамками текста, что особенно характерно для публицистических жанров, в том числе
и для эссе.
Иногда воспоминания в «Петербургских
зимах» строятся по принципу соединения отдельных коротких микроглавок, по структуре своей также напоминающих эссе, в
одну большую главу. Так, повествование об
А. Ахматовой начинается с восстановления в
памяти разговора, произошедшего с подругой
поэтессы О. Глебовой-Судейкиной в парижском кафе. Реплики собеседников сопровождаются комментарием, выводящим мысль
писателя на другую временную параллель – беседу, состоявшуюся в Петербурге в 1922 году
между Г. Ивановым, уезжающим за границу,
и А. Ахматовой. Петербургский разговор пробудил в памяти мемуариста еще более глубокие воспоминания ассоциативного характера – облик поэтессы, воссозданный в стихах
О. Мандельштама:
Н. Н. Кознова
Спадает с плеч твоих, о Федра,
Ложно-классическая шаль…13
Далее следует возвращение мысли к исходной точке – разговору в парижском кафе.
И в завершение звучит рассказ собеседницы
Г. Иванова о том, как в голодные послереволюционные годы известную поэтессу приняли на
улице за нищенку, и какая-то женщина «подала Ане копейку», которую та до сих пор «бережет...»13. Таким образом, сюжет воспоминаний
выстраивается вслед за мыслью автора, несущейся стихийно, волнообразно, то погружаясь
в далекое прошлое, то вновь возвращаясь в современную действительность.
Такое композиционное решение, при котором героиня оказывается поставленной в центр
пересечения разных мнений, взглядов, временных пластов, способствует многомерному восприятию ее личности. Читатель получает возможность узнать о жизни Ахматовой от ее подруги («Живет там же, на Фонтанке, у Летнего
сада. Мало куда выходит…»14); увидеть поэтессу глазами автора мемуаров (рассказ о последней встрече в Петербурге), воспринять ее
облик через призму стихов Мандельштама (образ Федры) и т. п.
Вспоминая об А. Ахматовой, размышляя о
ее творчестве и судьбе, мемуарист на протяжении всего повествования совершает путешествие во времени, от настоящего к прошлому
и наоборот, мысленно возвращаясь то к литературным средам в «башне» Вяч. Иванова, то к
портрету Альтмана, на котором изображена поэтесса, то к «Бродячей собаке» – месту встреч
литературной богемы, то в Царское Село, в дом
Гумилевых, то на Смоленское кладбище, в день
прощания с Блоком. На небольшом текстовом
пространстве автору удается разместить несколько отдельных микросюжетов и соединить
их в единое целое благодаря интересу и вниманию к центральной фигуре – А. Ахматовой.
В данном случае вполне очевидны эссеистические приемы построения мемуарного текста:
разрывы, перебивы во времени, ассоциативные сцепления различных эпизодов, свободная форма изложения, приближенный к разговорному язык, литературные реминисценции,
лирико-философские размышления автора.
К жанру эссе нередко обращалась и
М. И. Цветаева в своей мемуарной прозе.
Несмотря на то, что многие ее воспоминания
посвящены поэтам-современникам, по мнению И. Кудровой, «их содержательный вес
решительно превышает жанр мемуарного пор-
Жанр эссе в мемуарах писателей
трета»15. Прозу Цветаевой исследовательница
характеризует как «многомерную, пластически яркую», богатую «тонкими жизненными
наблюдениями», «великолепным юмором»,
«блестящими афоризмами». Все это, как полагает И. Кудрова, позволяет назвать мемуарное
повествование М. Цветаевой «особой прозой»,
«лирической».
Не отвергая предложенный исследовательницей термин ‘лирическая проза’, нельзя не
согласиться с тем, что мемуарное повествование М. Цветаевой обладает качествами эссеистического письма. Воспоминания поэтессы
отличаются повышенной субъективностью,
стремлением к самовыражению и психологизму. «Вскрыть сущность нельзя, подходя со стороны», – писала Цветаева в одном из писем. –
Сущность открывается только сущностью, изнутри внутрь»16. В этом сказывается не только
стремление к автобиографизму, самоанализу,
но и попытка проникнуть в «движение другой
души», поэта и человека, познать суть его натуры и творчества.
Исследователи единодушны во мнении, что
в основе творчества Цветаевой лежит склонность к рассуждению, размышлению, философствованию. Ее мемуарные тексты отличаются
повышенной (двойной, тройной) смысловой
насыщенностью, большой информативностью,
сложной, многогранной тематикой и проблематикой, но в большинстве своем отражают
внутреннее бытие самой писательницы и судьбы встреченных ею на жизненном пути людей.
Сюжетная линия в цветаевских мемуарах выстраивается не хронологически, последовательно, а произвольно, стихийно, порой алогично,
ассоциативно соединяя одно событие с другим.
Автор-повествователь следует за собственной мыслью, а не вгоняет ее в рамки мертвой
схемы, уже известной, разработанной другими.
Так, М. Цветаева, рассказывая о своем знакомстве с А. Белым, подробно описывает место и
время их первой встречи, людей, оказавшихся
рядом в тот момент, но вдруг припоминает,
что у нее имеется «еще одно, более раннее, до
знакомства, воспоминание, незначительное,
но рассказа стоящее…»17. Помещая более раннее воспоминание позже последующего, мемуаристка нарушает тем самым хронологию и
ломает временные границы. В результате, разные по времени события смещают друг друга
и сосуществуют в тексте как бы параллельно,
соединяясь только благодаря авторским ассоциациям.
77
Следование сюжетной линии за хаотичным
потоком мыслей повествователя приводит к
выстраиванию непринужденной, оригинальной композиции. В подобных условиях вполне
естественно использование свободного синтаксиса, позволяющего донести до читателя
информацию не только на смысловом уровне,
но и на художественном, поэтическом: с помощью ритма, звукописи, акцентации, инверсии
и т. п. Например: «В жизни символиста все –
символ. Не-символов – нет»17. Или: «Смерть
Блока – громовый удар по сердцу; смерть
Брюсова – тишина от внезапно остановившегося станка»18.
В мемуарной прозе Цветаевой, так же как
и в ее лирике, присутствует тяготение к афористичности, цельности, отточенности словесных формул. Например: «Революции делаются Бальмонтами и держатся Брюсовыми»19;
«Чувство Истории – только чувство Судьбы»20;
«Одни на кладбище приходят – учиться, другие – бояться, третьи (я) – утешаться»21.
Подобный прием также характерен для эссеистического стиля. С одной стороны, он
способствует емкости, концентрированности
мысли на небольшом текстовом пространстве,
с другой – свидетельствует о стремлении автора вести разговор с читателем на равных,
поднимая уровень восприятия собеседника до
художественно-философского анализа действительности, при этом явно выполняя и эстетическую, и публицистическую задачу.
Несмотря на традиционность обращения
писателей-эмигрантов к темам искусства,
анализу литературной деятельности современников и предшественников, в мемуарной
прозе Цветаевой о творчестве сказано гораздо
меньше, чем о личности художника-творца.
Писательница не стремится к исторической
достоверности, в результате не столько восстанавливает подлинный образ хорошо знакомого ей человека, сколько создает миф о нем.
Мифотворчество особенно близко эссеистике,
опирающейся на авторский субъективизм и
образность мышления, когда отрицаются традиционные схемы и устоявшиеся образцы повествования.
Мемуарист М. Цветаева формирует свое
представление о человеке, невольно творя
миф и о себе самой, и если это изображение
не соответствует реальной действительности,
нельзя считать его неверным. Как историк, документалист она нередко ошибается, на что
неоднократно указывали критики и исследо-
Н. Н. Кознова
78
ватели ее творчества, однако как поэт, художник слова она всегда правдива и искренна.
М. И. Цветаевой близко понимание художественной правды.
Повествуя о ком-либо из собратьев по перу,
писательница, однако, не только художественно воссоздает образ, но и вспоминает – в основном то, что менее всего известно другим людям
о личности ее героя, полагая, что о творчестве
можно судить по оставшимся после поэта книгам, а о характере – трудно, почти невозможно,
так как многое осталось в прошлом, исчезло навсегда. В результате мемуаристом восстанавливается далеко не все, а только особенно дорогое
и значимое в облике близкого человека, а что не
запомнилось, стерлось из памяти, дорисовывает
воображение, корректирует авторское чувство
художественной правды. Неслучайно в эссе мемуарного характера нередко встречаются персонажи, наполовину состоящие из достоинств и
недостатков самого автора.
Эссе, в отличие от других жанров мемуарной прозы, имеет два смысловых центра – образ героя и образ автора, максимально сближающиеся в тексте. Если в очерке личностная
позиция пишущего не всегда ощущается, а нередко намеренно затушевывается и выносится
за рамки повествования, то в эссе она вполне
определенна, открыта, структурно организует
текст, объединяя образ повествователя и автора. Мемуаристы всегда стремятся к объективности, но на практике прибегают к субъективному изложению событий, тяготея к стилевой
и композиционной свободе, непринужденности изложения материала. В этом случае эссе
становится для них особенно привлекательным жанром и получает новое развитие в мемуарной прозе.
Итак, проведенный анализ мемуарных текстов, созданных писателями-эмигрантами первой волны, убеждает нас в том, что в целом
мемуары – явление в жанровом отношении
подвижное, динамичное, открытое проникновению в них как художественной, документальной прозы, так и публицистической, эссеистической. Однако самостоятельные литературные жанры, в том числе и эссе, в воспоминаниях писателей редко сохраняются в своем
неизменном виде. Часто они выступают как
включения в мемуарный гипертекст, подвергаясь внутренней трансформации и образовывая
новые жанровые формы мемуарной прозы.
Синтез жанров в мемуарах оказывает заметное влияние на выбор повествовательных
форм, допуская их большую свободу и вариативность даже в рамках одного мемуарного
произведения. Все это приводит к тому, что в
писательских мемуарах, в том числе и воспоминаниях эссеистического типа, автобиографический тип повествования становится преобладающим, отражая субъективный взгляд
пишущего на произошедшие события. Данная
автором личностная оценка прошлому не всегда соответствует исторической правде, но своеобразно и чаще всего опосредованно отражает
его философско-эстетическую позицию.
Примечания
Лейдерман, Н. Движение времени и законы
жанра : (Жанровые закономерности развития
советской прозы в 60–70-е годы). Свердловск,
1982. С. 32.
2
Колядич, Т. М. Воспоминания писателей :
проблемы поэтики жанра. М. : Мегатрон, 1998.
С. 8.
3
Алданов, М. А. О книге Г. Иванова
«Петербургские зимы» // Соврем. зап. Париж,
1928. Кн. 37. С. 527.
4
Крейд, В. П. Комментарии // Иванов, Г. Собр.
соч. : в 3 т. Т. 3. Мемуары. Литературная критика. М. : Согласие, 1994. С. 638.
5
Иванов, Г. В. Петербургские зимы // Там же.
С. 7.
6
Там же. С. 31.
7
Там же. С. 191.
8
Там же. С. 32.
9
Там же. С. 163.
10
Там же. С. 190.
11
Там же. С. 81.
12
Там же. С. 36.
13
Там же. С. 55.
14
Там же. С. 54.
15
Кудрова, И. Марина Цветаева о поэтах
и поэзии // Цветаева, М. И. Пленный дух :
(Воспоминания о современниках. Эссе). СПб.
: Азбука-классика, 2004. С. 11.
16
Там же. С. 13.
17
Цветаева, М. И. Пленный дух… С. 246.
18
Там же. С. 94.
19
Там же. С. 97.
20
Там же. С. 120.
21
Там же. С. 121.
1