ЛИРИКО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ДОМИНАНТА ПОВЕСТИ БОРИСА

Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 2 (256).
Филология. Искусствоведение. Вып. 62. С. 126–129.
О. Н. Челюканова
ЛИРИКО-ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ДОМИНАНТА ПОВЕСТИ
БОРИСА РАХМАНИНА «ЧАСЫ БЕЗ СТРЕЛОК»
В статье рассматривается сочетание и взаимодействие лирического и фантастического в
произведении. Фантастический сюжетный ход становится значимым средством создания сюжета по умолчанию, позволяя с помощью яркой детали-символа воссоздать событийный уровень произведения, и одновременно – средством лиризации, заостряющим внимание читателя
на эмоционально-психологической стороне произведения.
Ключевые слова: фантастика, хронотоп, лиризация, литературный синтез, символ.
Русская детская литература 50–80-х годов
20 века характеризуется богатством разнообразных явлений синтеза. Это отмечали и критики, и историки литературы. «Как и в других
сферах науки, поиски на границе смежных
областей сулят литературоведению много нового. Думается, сейчас, как никогда, обнаруживает свою ограниченность узкожанровый
подход к творчеству того или иного писателя,
при котором оно аккуратно, как очищенный
апельсин, разымается на дольки: проза, поэзия,
драматургия, публицистика. И если каждая
долька апельсина сохраняет вкус целого, то
рассечение творчества писателя «на составляющие» нередко очень существенно обедняет
представление о нем» [1. С. 46].
Повести и рассказы Бориса Рахманина построены на тесном синтезе двух начал – лирического и фантастического. Их сочетание и взаимодействие характерно как для стиля эпохи 5080-х годов в целом (В. Крапивин, В. Медведев,
Ю. Яковлев и др.), так и для индивидуального
стиля Б. Рахманина. Лирическое и фантастическое у Рахманина, можно сказать, взаимообусловлены, так что можно говорить о лирико-фантастической детерминанте его произведений.
В основе повести «Часы без стрелок» (1973)
лежит фантастический сюжет «путешествия
во времени». По сюжету молодой разведчик Карпов должен сыграть ключевую роль в
боях за блокадный Ленинград: ему предстоит
взорвать мост, по которому собираются пройти в осажденный город фашистские войска.
Выполняя задание, Карпов погибает, и чтобы
вернуть его, его друг и любимая женщина создают машину времени. Однако Карпов принимает решение вернуться в 1941 год, чтобы
взорвать мост. В повести несколько временных пластов, в которые попадает главный герой: 1941 год, послевоенное время, когда ге-
рой знакомится с дочерью, и далекое будущее,
в котором Карпова встречает его праправнук.
Хронотоп произведения построен на единстве
места (Ленинград) при наличии разных временных пластов. Меняется время года, формируя семантические парадигмы: зима – война, весна – мир. Колористически подчеркнут
контраст между военным и мирным временем,
контраст, имеющий для героя особую, эмоциональную значимость. Место действия – не антураж переживания, это само переживание.
Мотив времени связан с образом часов.
Это прежде всего реальные часы, – наручные
у Васюкова, настенные у Сан Саныча. В военное время они даже идут «размеренно, посолдатски» [5. С. 26]. Это и внутренние часы,
по которым живет Карпов, умеющий точно
определять время благодаря внутреннему чутью. «Лешка без часов время чувствует, не
без гордости объяснил Васюков. Он сам себе
часы, хотя и без стрелок (курсив наш – О. Ч.)»
[5. С. 28]. Часы в контексте повести – многоплановый образ. Это своеобразная характеристика главного героя Карпова, для которого
чувство времени – не просто уникальная способность, а словно электрический ток, проходящий сквозь все существо героя: «Он услышал время… Почудилось, или в самом деле
услыхал? Оно звучало так громко, так взволнованно… А может, это звучала в висках кровь?»
[5. С. 31]. Образ часов сопрягается с представлением о гражданской совести, о героизме и
патриотизме. Часы сопряжены с мотивом человеческой жизни и смерти, выживания и гибели.
Часы задают внутренний ритм произведения,
его «скрытую музыку» [4. С. 45]. Так, часы в
кабинете Сан Саныча стоят: они остановились
в тот день, когда умерла от голода его семья.
«На стене размеренно, по-солдатски, тикали
ходики: ать-два! Ать-два!
Лирико-фантастическая доминанта повести Бориса Рахманина...
И еще двое часов висели рядом. Но стрелки
на них не двигались.
<…> – Слышь, старшина, а эти ходики чего
стоят?
Ответа пришлось ждать долго.
– Я их остановил, когда жена и старший сын
погибли...» [5. С. 26].
Часы характеризуют образ трагической эпохи, забвение которой невозможно, ибо, сохраняя память о погибших, мы заботимся о нравственной будущности сограждан.
Вернувшийся из будущего Карпов находит
возможность спасти от голода младшего сына
Сан Саныча Степу, передав ему пакет с салом.
И в следующее свое появление в 1941 году, войдя в комнату, отмечает, что часы идут: «В канцелярию Карпов вошел первым. Взглянул на
ходики... Ать-два! Ать-два! Идут!» [5. С. 36].
Часы как образ спасительной жертвенности и
ответственности каждого за всех, знакомых,
родных, чужих, – сограждан Державы.
Читатель понимает, что сын Сан Саныча
жив. Фантастический сюжетный ход становится в данном случае средством создания сюжета
по умолчанию, позволяя с помощью яркой детали-символа воссоздать событийный уровень
произведения, и одновременно – средством
лиризации, заостряющим внимание читателя
на эмоционально-психологической стороне
произведения, подчеркивающим переживания
героев, указывающим на эмоционально значимые для них события.
Образ часов становится и символом остановившейся человеческой жизни. А минуты
и секунды, которые непрерывно отсчитывают часы, символизируют непрочность, хрупкость человеческой жизни, слишком легко
уходящей в блокадном Ленинграде, когда
каждая минута или секунда означала чью-то
уходящую жизнь. Часы без стрелок в повести
– фантастический образ, аккумулирующий в
себе лирико-идеологические доминанты произведения: «На высокой башне новенького
дворца полной луной светился странный циферблат. Карпов не сразу догадался, почему
странный. И вдруг понял – часы показывали
время без стрелок. Но тиканья их Карпов, как
ни странно, не услыхал» [5. С. 29].
Образ часов без стрелок сопряжен с образом
солдата из будущего – праправнука Карпова.
« – Значит... Васюкова, Любы, Тани?. Уже...
– Нет... – тихо закончил праправнук.
– Но земля-то цела? – кричал Карпов. –
Цела? Есть ли будущее?
127
– Все зависит от того... будет ли взорван...
мост» [5. С. 39].
У Карпова есть дочь – это его продолжение,
его будущее, его бессмертие. Если он не вернется в прошлое – не родится дочь, не будет
праправнука… Об этом же говорит Карпов
шоферу: «…накроет твою тещу снарядом, и
не родится у нее дочка, а дочка не выйдет за
тебя замуж. И все потому, что ты меня не подвез…» [5. С. 39]. Вернувшись в военное время,
герой видит это место словно двойным взором
(как настоящее и через призму будущего). С
другой стороны, послевоенное изобилие, беззаботная и радостная жизнь воспринимаются
Алексеем как пир во время чумы, ему кажется,
что горожане забыли о возможности войны и
потому не защищены от ее угрозы. Но оказывается, что люди, даже пируя в ресторане, не
перестают помнить о своих родных и близких,
умерших от голода. Лиризмом и горечью пронизана сцена в ресторане, в которой узнавшие
Алексея люди начинают собирать еду, чтобы
он передал ее жителям блокадного Ленинграда:
«Заверни съестного что-нибудь, напиши адрес.
Как знать, получит она посылочку – и выживет. Рядом еще сидеть будет.
… – А мне можно? – перебив официанта,
шагнула вперед одна из подруг невесты. – Я бы
только... Вот! Кусок пирога... ребенку!
– И я прошу! – выкрикнул еще кто-то. –
Там, в сорок втором, на Лиговке...» [5. С. 27].
Фантастическое в данном случае звучит лирически, как значимое начало, определяющее
духовно-нравственную систему координат
защитников Ленинграда и их детей, которая
и указывает на будущее, формируемое нравственностью каждого человека и каждого
мгновенья человеческой жизни, становится основой художественного психологизма повести,
который, по мысли Л. В. Долженко, «в литературе для детей особенно сложен и облечен в
специфические формы» [2. С. 167]. Особенную
значимость приобретает эпизод возвращения
Карпова в прошлое, когда он рассказывает,
казалось бы, обреченным людям, умирающим
от голода, разлученным со своими близкими и
не знающим об их судьбе, об их благополучном будущем, старается морально поддержать
их: «Какая-то женщина в грязной потертой
шубе катала вдоль стены коляску с ребенком.
Закутанное в пестрые тряпки так, что только
маленькие круглые очочки были видны, дитя
протянуло ручонку ладошкой вверх и ловило
снежинки <…>.
128
– Ты что это в коляске сидишь? – спросил
Алексей. – Заболела?
– Нет, я не болею, – сказала девочка, – я ходить разучилась, а разговаривать еще могу...
– Пустое, – вздохнула женщина, – пустое.
– Это вы зря, – рассердился Карпов. У нее
еще муж будет, и двое детишек, здоровых и послушных. Она еще в кандидаты наук выйдет!..
Женщина
недоверчиво
улыбнулась»
[5. С. 31]. Фантастическая временная ретроспектива создает лирический катарсисный
план переживания трагедии.
Городской пейзаж напоминает декорации:
и в прошлом, и в будущем времени герой видит одни и те же улицы, предметы, встречает
одних и тех же людей. Меняется эмоционально-смысловое наполнение этих декораций,
что высвечивает лирическую и духовно-нравственную их наполненность. Параллелизм
ситуаций, событий, происходящих с героем в
двух временных плоскостях, позволяет подчеркнуть меняющееся душевное состояние
героя в меняющемся мире. Интересна перекличка, «диалог» двух ситуаций, двух эпох,
когда герой идет вдоль Невы – в послевоенное
время, и в 1941 году. В мирное время Карпов
не может забыть об опасности и напоминает
спящему городу о том, что возможна война:
«Обманчивыми казались ему и тишина, и беспечная голубая ночь, и колеблющее легкие занавеси сонное дыхание людей.
– Спят… Как же так? Так все на свете проспать можно. – Сознание Алексея сопротивлялось тишине, требовало каких-то немедленных
действий. Нельзя спать, опасно… – Не спите! – вырвалось у него. – Эй, люди! Война!..»
[5. С. 29]. Карпов в данном случае наделяется
свойствами часов без стрелок, в нем живо и
прошлое, и настоящее, и будущее. Образ живых часов несет в себе идею о спасительной
силе человеческой ответственности, с одной
стороны, и, с другой стороны, о том, что никакие механические часы, отсчитывающие
часы нашей жизни, не обладают фантастическими возможностями Человека. В блокадном
Ленинграде Карпов, напомним, испытывает
чувства противоположные: «Карпов с изумлением огляделся по сторонам. Узнал улицу, на
которой мирной белой ночью там, в будущем,
кричал о войне и разбудил спящих <…>
Волна какой-то мучительной, самого Карпова удивившей любви прилила к его сердцу.
Он почувствовал себя намного старше самого
города, этой улицы, всезнающим, всемогущим.
О. Н. Челюканова
– Люди-и-и! – закричал он, и крик его,
ударяясь о стены, полетел по продутому ветрами Ленинграду. – Люди, живите! Не умирайте! Будет тепло и весело! Будет хлеб, молоко, свет!.. Только потерпите, не умирайте! Я
знаю!» [5. С. 32].
Фантастическое дает автору возможность
высветить идею: пусть давно нет в живых людей, которые знали Карпова, но земля сохранена, жертвами ушедших сохранена жизнь на
ней. По мысли автора, ради будущего всей
планеты необходимо победить глобальное зло,
которое противоречит самой жизни, – фашизм.
С мотивом самоотверженного подвига ради
бесконечности самой жизни сопряжен заглавный образ часов без стрелок – символ вечности
солдатского подвига, бытия во вневременном
измерении.
«И уже издалека, из безмерной дали будущего времени донесся ответ:
– Будь бессмертен!» [5. С. 35].
Подвиг Карпова словно изменяет характер
самого времени, лишает его смысла невозвратно уходящих человеческих жизней. Часы
без стрелок вырастают в символ вечно живой
планеты, ее мирного будущего, которое, тем
не менее, зависит от победы над фашизмом, а
по сюжету повести – от того, сможет ли главный герой остановить фашистов на пути к
Ленинграду.
Стрелки на часах символизируют в произведении человеческую жизнь, висящую на волоске, когда секунды могут оказаться решающими. Часы без стрелок – символ настоящего
и будущего всей планеты, символ бессмертия.
Воплощением бессмертия становится и фигура
Карпова. Образ часов без стрелок формирует
философско-космический пласт содержания
повести. Эпизоды из истории России и ее граждан возвышаются до уровня «бытийного, горнего» [3. С. 128].
Звучание часов также важно, в повести оно
выполняет как формально-поэтическую, так и
смысловую функцию. Прежде всего, размеренный звук ходиков, напоминающий солдатский
шаг («Ать-два! Ать-два!»), воссоздает внутренний ритм, родственный ритмике стихотворного
произведения, и тем самым подчеркивает и усиливает лиризм повести, вырастает в симфонию:
«Уже не одни, не двое, а добрый десяток часов,
два десятка, четыре – звучали в его сознании.
Тысячи, сотни тысяч живых часов» [5. С. 34].
Многие отрывки произведения звучат как
стихотворение в прозе, имеющее внутренний
Лирико-фантастическая доминанта повести Бориса Рахманина...
ритм, внутреннюю рифму: «Недавно над городом прошел небольшой дождь, тюльпаны на
клумбах стояли, полные воды. И хотя солнце
выглянуло снова, люди на улицах недоверчиво
держали в руках раскрытые разноцветные зонтики. А может, они делали это нарочно, чтобы
порадовать богатством красок себя и друг друга» [5. С. 28].
Синтез лирического и фантастического создает особый характер катарсиса.
Фантастический сюжетный ход становится в
данном случае средством создания сюжета по
умолчанию, позволяя с помощью яркой детали-символа воссоздать событийный уровень
произведения, и одновременно – средством
лиризации, заостряющим внимание читателя
на эмоционально-психологической стороне
произведения, подчеркивающим переживания
героев, указывающим на эмоционально значимые для них события. Звук идущих часов в последних строках повести символичен, он соз-
129
дает открытый финал, утверждает надежду на
будущее, указывает на бессмертие солдатского
подвига, совершенного во имя победы над фашизмом и ради будущего Земли.
Список литературы
1. Баранов, В. И. Дойти до сути : семидесятые годы в литературе. Горький : Волго-Вят.
кн. изд-во, 1980.
2. Долженко, Л. В. Рациональное и эмоциональное в русской детской литературе 50–80-х
годов 20 века. Волгоград : Перемена, 2001.
3. Завгородняя, Г. Ю. Стилизация и стиль в
русской классической прозе. М. : Литера, 2010.
4. Минералова, И. Г. Русская литература
Серебряного века : поэтика символизма. М. :
Изд-во Лит. ин-та им. А. М. Горького, 1999.
5. Рахманин, Б. Л. Теплый ситец : повести и
рассказы. М. : Совет. писатель, 1982.