Document 2213221
advertisement
Когнитивные исследования и проблема ментальной каузальности А. Кузнецов Связь между современной философией сознания и когнитивной наукой объясняется самой спецификой проблемы ментальной каузальности: вопрос о взаимодействии ментального и физического невольно побуждает к рассмотрению конкретных примеров. Что подтверждается уже усилиями Декарта, пытавшегося на материале анатомического устройства мозга разрешить концептуальный тупик, в котором оказались его дуалистические построения. Рассмотрение вопроса о влиянии когнитивных исследований на проблему ментальной каузальности важно по той причине, что развитие философии сознания (как и всей аналитической философии) с 1980-х гг. происходит на фоне кризиса семантических онтологий и самого метода концептуального анализа, что не в последнюю очередь связано с философскими идеями Куайна, Крипке, Патнэма и других аналитических онтологов. Этот кризис в некоторой степени обесценивал концептуальные исследования сознания, не опирающиеся на эмпирический материал. Ярким примером такого положения дел является позиция Деннета или Блока, уверенных, что прогресс науки позволит решить проблему сознания. К тому же философия сознания с самого начала теснейшим образом связана с эмпирической наукой. Здесь можно вспомнить идейный союз психологического бихевиоризма Уотсона и Скиннера с философским (логическим) бихевиоризмом Райла. И даже не зная этих обстоятельств, большое количество примеров из когнитивной науки в философии сознания показывает, что философы – пусть и в разной степени – верят в то, что эмпирические данные проясняют природу сознания. Проблема сознания как наследница нововременной философии по большей части может быть отнесена к вопросу об уточнении онтологического статуса сознания. Но, с одной стороны, то, как мы видим природу взаимодействия физического и ментального, во многом определяет этот статус. С другой, сама трудность удовлетворительного решения проблемы ментальной каузальности делает проблему сознания трудной и выступает главным индикатором оценки правильности того или иного решения. Эта трудность побудила философов отказаться от классического субстанциального дуализма1. Отсюда ясно, что проблема ментальной каузальности занимает важное место в философии сознания. Данная статья анализирует влияние когнитивных исследований именно на эту проблему. Настоящий бум в эмпирическом исследовании сознания начался, когда в руках учёных оказались такие мощные орудия по изучению мозга, как ПЭТ (позитронноэмиссионная томография), фМРТ (функциональная магнитно-резонансная томография), ЭЭГ (электроэнцефалограмма), компьютерные средства моделирования и а н а л и з а , ко гд а с т а л в о з м ож е н , в ы р а ж а я с ь я з ы ком Д е н н е т а , гетерофеноменологический анализ. Ведь по сути когнитивная наука в части исследования естественного интеллекта представляет собой гетерофеноменологический анализ. Он заключается в том, что интроспективные данные или высказывания субъекта о его ментальных состояниях, представления о сфере мен- тального вообще сочленяются с данными, доступными с позиции третьего лица, в том числе с данными о функционировании мозга. Можно выделить два пути представления эмпирических данных в дискуссиях о природе сознания. На первом пути ее представляют философствующие учёные, такие как Сакс, Кох, Хофштадтер, Хамерофф, Пенроуз, Рамачандран и многие другие. Одни из них, вроде Сакса, пишут популярные книги и даже литературные произведения, посвящённые тому, как причудливо работает мозг, раскрывая неожиданные стороны нашей “тайной жизни”. Их идеи, безусловно, имеют философский вес, но не являются философией. Другие, вроде Коха или Пенроуза, пытаются обосновать собственные взгляды на природу психического и сознания. На втором пути - сами философы, когда заимствуют данные эмпирических исследований для обоснования своих философских идей. К таким мыслителям можно отнести подавляющее большинство известных философов сознания: Деннет, Чалмерс, Сёрл, Блок, Принц. Другое дело, как это ни парадоксально, всех этих людей можно найти в списках выдающихся когнитивистов наших дней. Поэтому разница между нейронаукой и когнитивной наукой так же незначительна, как между когнитивной наукой и аналитической философией сознания. Роль, которую играет когнитивная наука в дискуссиях о проблеме ментальной каузальности, в большинстве случаев носит характер демистификации обыденных представлений, раскрытии тех или иных трюков, которые проворачивает наш мозг. В этом смысле она является критической. С другой стороны, некоторые неврологические дисфункции только подкрепляют нашу убеждённость в каузальной действенности сознания. Проблема ментальной каузальности традиционно связана с представлениями о наличии некоего агента внутри, являющегося источником активности, благодаря которому ментальные события обладают вектором действия. Сами же эти ментальные события вызывают поведенческие эффекты. “Например, я хочу поднять руку. И эта чёртова штука действительно поднимается!” – говорит Сёрл на лекции в МГУ [Сёрл 2010], иллюстрируя каузальную действенность сознания не только словами, но и жестами. К сожалению или счастью, сам Сёрл понимает, что даже при всей его артистичности подобные этюды не убедят профессиональных философов. В книге “Иллюзия сознательной воли” известный психолог Вегнер [Вегнер 2003] на примере многих исследований пытается опровергнуть возможность влияния ментального на поведение, связывая сознательную волю с опытом переживания усилия, волевого акта, чувства воления, свободой воли2. Если говорить о действии реальной силы и ментальной, то первая похожа на каузальное влияние работы двигателя на скорость, а вторая на изменение положения стрелки спидометра, которая может показывать неверное значение. Для обоснования данного положения большое значение имеют исследования, показывающие, что в основе продуцирования поведения и сопровождающих его ментальных событий лежат разные процессы, закреплённые в анатомии мозга. Обратим внимание на синдром фантомных конечностей, выражающийся в пролонгировании ощущения наличия конечности и её движения после ампутации. Казалось бы, вот доказательство – конечности нет, а мы до сих пор чувствуем, что управляем ею, значит, движение и сознание действия не связаны. Но всё не так просто. В 1948 г. Хендерсон и Смит показали, что волевое движение фантомной конечности происходит с одновременной активацией оставшихся здоровыми нервов культи [Хендерсон, Смит 1948, 88–112]. Но затем выяснилось, что если удалить оставшиеся нервы, то ощущение волевого движения всё равно остаётся [Вегнер 2003, 41]. Значит ли это, что в данном случае сознание движения и моторная активность не связаны? Надо признать, что вопрос не может быть закрыт. Рамачандран в своих исследованиях показал, что как и в случае с потерей каких- либо перцептивных способностей, так и в случае потери конечностей, запускаются компенсаторные механизмы [Рамачандран 2006]. Например, прикосновение к щеке может вызывать ощущения в фантомной конечности, вызывая невероятные эффекты. Это связано с тем, полагает Рамачандран, что в мозге заложена карта тела3 и при потере конечности она остаётся такой же. Утерянная конечность всё ещё есть в мозге. И даже если удалить здоровые нервы из культи, то отсутствующая “рука” продолжает действовать, и действовать по тем же нейронным проводам, что и здоровая. Таким образом, мы не находим здесь подтверждения того, что сознательные и моторные механизмы имеют принципиально разные нейронные пути. Можно привести и другой пример, показывающий, что выполнение действия и ощущение воли действительно различны. В 1963 г. скандинавский учёный Ниельсон [Ниельсон 1963, 215–230] проводит остроумнейший эксперимент. В ходе него испытуемые надевали перчатку на руку и просовывали в специальный зеркальный куб. Там им предлагалось взять в руки ручку и по сигналу провести ей прямую линию по бумаге. Не зная того, что на деле в кубе они видели уже не свою руку, а зеркальное отражение руки ассистента в такой же перчатке, испытуемые начинали чертить нужную линию и обнаруживали, что она начинает отклоняться от задаваемой траектории. Логично было бы предположить, что испытуемый заявит: “Это не моя рука”, – ведь своей он двигает иначе4. Тем не менее происходило нечто неожиданное: испытуемый принимал чужую руку за свою. Это говорило о том, что чувство волевого акта или контроля действий не связано с реальным контролем и инициацией движения.5 Можно возразить, что в этом случае непонятно, сходно ли чувство принадлежности конечности с чувством контроля и означает ли чувство контроля свободную волю, воление. Например, я прогуливаюсь по улице. Ноги – это мои ноги, они идут в нужном направлении. И я могу сказать, что контролирую этот процесс. Но управляю ли я им? Как показывают некоторые случаи, связанные с поражением афферентных и эфферентных связей, контроль над движением происходит двояко: посредством обратной связи от мышц к мозгу, которая позволяет нам совершать сложные движения, не уделяя им внимания; и посредством органов чувств, например, глаз. Второй вид контроля очень важен. В состоянии поражения конечностей, травмы, ранения, или же опьянения, или истощения организма6 визуальная система позволяет нам не терять связь и выживать, когда эффективность афферентных связей (от мышц к мозгу) понижена. Поэтому потерю афферентных связей или нарушение в их работе мозг может нивелировать работой внешних органов чувств, главным образом, визуальной системой. К тому же я могу предположить, что полученный Ниельсоном эффект сохраняется только тогда, когда когнитивная ситуация в целом неизменна. Иными словами, насколько долго такое состояние может продолжаться – большой вопрос. Удачный пример представляет синдром “чужой руки”. Его суть в том, что человек не может контролировать движения своей руки. И визуальная система, несмотря на пространственную и временную сопряжённость, не будет признавать её своей. Происходит это потому, что визуальная система контроля как бы тестирует положение конечностей в изменяющихся условиях. Поэтому, с одной стороны, надо признать, что на какое-то время чувство контроля и принадлежности может быть отнесено к инородным предметам благодаря действию визуальной системы, и кажется, что видение и сопровождающие его квалитативные состояния не отвечают за контроль и назначают его произвольно без взаимодействия с моторной системой. С другой стороны, именно сигнал от той же визуальной системы с её квалитативными состояниями при изменении обстоятельств укажет на ошибку или обеспечит контроль в случае потери обратной связи. Поэтому нельзя утверждать, что эксперимент Ниельсона однозначен, учитывая особенно сложности в соотнесении понятий контроля, принадлежности с чувством воления и свободой воли вообще. Однако упомянутые выше усилия по изучению синдрома фантомных конечностей Рамачандраном показывают, что чувство воления, интенция на осуществление движения может испытываться ошибочно, как это старался показать Ниельсон. Дело в том, что интерес Рамачандрана состоял в лечении фантомных болей. Эти боли люди испытывают, когда отнятая конечность до ампутации была парализована или повреждена, вызывая болевые ощущения. Другими словами, это боль фантомной конечности, которую человек испытывал до её ампутации. Используя идею Ниельсона с зеркальными ящиком, Рамачандран сделал так, что пациент, двигая здоровой конечностью, воспринимал её движения как движения фантома, благодаря оптической иллюзии. Подобное “оздоровление”, например, парализованной руки вело к прекращению болевых ощущений. Трудно отрицать наличие чувства воления, желания двигать рукой в данном случае, ведь сами пациенты заявляли, что они двигают своей отсутствующей конечностью сознательно. Можно было бы усомниться в этом эксперименте, так как в движении участвует собственная конечность человека и, как подсказывают данные из области нейрофизиологии обучения движениям, моторная манипуляция одной из парных конечностей также тренирует нейронную проводимость противоположной, связанную с выполнением, к примеру, баскетбольного броска разными руками. Поэтому интенция на движение одной из парных конечностей косвенным образом может участвовать в моторной активности другой. Но Рамачандран пошёл дальше, и вместо собственной здоровой конечности пациенты наблюдали конечность ассистента на месте фантома, всё так же считая её своей. И вот этот пример уже точно подкрепляет предположение, что чувство воления не связано с двигательной активностью. Правда, возвести это предположение в правило не удаётся – в силу указанной способности мозга в критических ситуациях делегировать полномочия управления движениями визуальной системе, так как это действительно необходимо для контроля над движением. Другое дело, что здесь экспериментаторы обманывают мозг, но, как я считаю, этот обман не может продолжаться долго и будет раскрыт благодаря действию всё той же визуальной системы и её квалитативных состояний. Данные эксперимента Ниельсона можно использовать для обсуждения проблемы агента. На мой взгляд, представление об агенте является основой убеждения в наличии свободной воли. И если можно показать отсутствие такого агента, то можно разрушить убеждение в свободе воли. Помимо обширного числа феноменологических доводов в пользу того, что за восприятиями не скрывается воспринимающий, которые мы можем уже встретить у Юма или Гоббса, в самой философии сознания мы также видим попытки устранить представления об агенте указанием на особенности работы мозга. Безусловно, теория сознания Д. Деннета представляет собой великолепный пример подобных усилий. Обосновывая абсурдность идеи Картезианского театра и зрителя, Деннет подчёркивает, что это также связано с архитектурой мозга. Феноменологические модели сознания принуждают нас думать, будто строение п с и х и к и п охоже н а с о в о ку п н о с т ь ко н ц е н т р и ч е с к и х кол е ц , п од о б н о неоплатоническому мирозданию, будто многообразные данные чувственности равным образом синтезируются и составляют правильные представления. Согласитесь, что по этой причине обычный человек удивляется результатом эксперимента Ниельсона. Разве испытуемый не знает, что делает его рука? С точки зрения такого представления о психике подобная ситуация невозможна. Деннет объясняет это тем, что мозг функционирует как машина с параллельной архитектурой. В подтверждение своей мысли, он ссылается на всё тот же эксперимент Ниельсона [Деннет 1991, 112]. Он утверждает, что до сознания доходят не все данные чувственности (точнее, не все они доходят до того, чтобы быть потенциальным предметом пробы), а только те, нейронные коалиции которых выигрывают пальму первенства у других. Визуальная коалиция, пожалуй, самая сильная в мозге человека7, поэтому, выигрывая борьбу за сознание8, она диктует свою версию происходящего и, будучи запараллеленной с другими процессами в мозге, она не протаскивает в сознание никакой иной информации. Идея параллельной архитектуры мозга подтверждается огромным числом задач, которые он выполняет одновременно. Именно в этом основной секрет его огромной производительности. Попробуйте представить себе, что все процессы в мозге последовательны, а информация, доходящая до сознания, составлялась из совокупности всех возможных данных. Такая система не может быть эффективной. Да и мы сами замечаем, что в основе даже культурно-обусловленных реакций лежат автоматизмы. Иначе человек стал бы подобием Буриданова осла, правда, его оцепенение связывалось бы не с альтернативами, а с зависанием, поскольку порядок сложносоставленности его представлений был бы сравним с представлением о Вселенной Лапласовского демона. Или эта ситуация сравнима с тем, если бы все машины в Москве ездили только по одной дороге. Параллельная архитектура разгружает информационные каналы. В данном случае, стоит признать, что когнитивная наука действительно развенчивает и феноменологическое представление о Я или Эго как синтетическом принципе, и традиционное эссенциалистское убеждение в наличии действующего субъекта. Природа не терпит таких представлений. Мы – это мозг, как любит говорить Деннет. Конечно, к данным сведениям можно добавить другие интересные случаи, вроде синдрома расщеплённого мозга9, но пока ограничимся сказанным. Одной из самых ярких неврологических деструкций в дискуссии о проблеме ментальной каузальности является феномен слепого зрения, открытый Хамфри в работе с обезьяной Хелен, которой была удалена зрительная зона V1, отвечающая за первичную переработку визуальной информации [Хамфри 1970, 324–337]. Поражение или удаление зрительной зоны V1 вызывает у субъекта прекращение квалитативных зрительных восприятий. Тем не менее способность к визуальной регистрации предметов остаётся, несмотря на то что сами пациенты заявляют о полной слепоте. То есть они ничего не видят, но, если их потренируют и попросят сказать, что находится перед ними, то в 9 из 10 случаев они “угадают” правильно. Данный феномен удивителен, и всё же он не добавляет ясности. С одной стороны, утеря феноменального зрения при сохранении способности к визуальной дискриминации предметов говорит об эпифеноменальности сознания. С другой – нет, поскольку очевидно, что способность ориентироваться в пространстве и различать предметы у таких людей значительно ниже. В целом различные поражения феноменального поля (моторная слепота, например) указывают на то, что сознание обладает каузальным п от е н ц и а л ом , и л и ка к м и н и м ум н е д о б а вл я ют оч ко в в п ол ь зу е го эпифеноменальности. Но у сторонников эпифеноменализма есть довод в пользу их точки зрения – предполагается, что слепое зрение в принципе может поддаваться тренировке и она будет настолько эффективной, что восстановит функциональные свойства зрительного поля до прежнего уровня. Однако даже если допустить возможность такого сценария (зрение восстановится при отсутствии его феноменальной составляющей), как справедливо пишет Васильев [Васильев 2009, 194], мы просто будем иметь иной механизм работы визуальной системы. И если в одном случае феноменальное поле играет каузальную роль, а в другом нет, это не говорит о его эпифеноменальности. К тому же сам феномен слепого зрения не так прозрачен. Вейскранц, например, предлагает различать два типа слепого зрения, один из которых предполагает визуальную осведомлённость (awareness) субъекта, так как зона VI может быть поражена не полностью [Вейскранц 2007, 175–180]. Помимо прочего, есть разница в том, как мы определяем слепоту, Вейскранц отмечает, что у животных это определяется по поведению, а у людей по вербальным отчётам. Поведение указывает всего лишь на дисфункцию зрительного поля, но ничего не говорит о его феноменальной составляющей. Насколько точно вербальный отчёт указывает на отсутствие квалиа – тоже вопрос, что подтверждается случаями, связанными с поражениями памяти. Быть может слепое зрение – это причудливая проблема с памятью? Хотя это и маловероятно, но для общей дискуссии данный вопрос представляет собой большое методологическое затруднение. Ведь, если мы примем гипотезу Блока о двух видах сознания – феноменального сознания и сознания доступа [Блок 1995] – то оценка эмпирических данных станет ещё более сложным занятием. Другое общее методологическое затруднение составляет тот факт, что не найдётся даже двух одинаково функционирующих мозгов. Говоря о том, что в мозге есть такие-то и такие-то функциональные области, в каждом отдельном случае, точнее, в каждом отдельном мозге находится своя оригинальная функциональная карта, что придаёт нашим знаниям в области картирования мозга вероятностный характер. С одной стороны, мы уже так много знаем о мозге, а с другой – этого всё так же катастрофически мало. Поэтому любая история изучения мозга, тех или иных его зон всегда представляет собой крайне запутанный сюжет. И это заставляет быть осторожными в выводах даже в относительно ясных случаях. Эксперименты о свободной воле Б. Либета [Либет, Глисон, Райт, Перл 1983] являются, наверное, самым знаменитым исследованием в области эмпирической проверки наличия свободной воли. Однако считать его пионером в этой области нельзя. В 1965 г. ученые из Университета Фрайбурга публикуют данные эксперимента [Корнхубер, Дюке 1965, 1–17]10, где испытуемых просят произвольно, когда им этого захочется, двигать указательным пальцем. При помощи электромиографа (аппарата, фиксирующего сокращения мышц) и измерения электрического потенциала, регистрировавшегося электродами, подсоединёнными к голове, выяснилось, что моменту актуального движения пальцем предшествует изменение электрического потенциала в мозге за 0,8 с до его начала. Это значение получило название “потенциал готовности”, который стал главным “обличителем” убеждения в том, что волевой акт связан с реализацией моторной активности. Более тонкий эксперимент Либета только подтверждал данное положение. Ведь любому человеку напрямую известно: начало движения совпадает по времени с желанием его произвести, а 0,8 с – огромное время. Выше я говорил о методологических трудностях неврологического исследования. Давайте попробуем более подробно взглянуть на эксперимент Либета. В нём также задействованы электромиограф и показания электроэнцефалограммы. Но, в отличие от Корнхубера и Дэке, Либет просит испытуемых различать случаи, когда они совершают движение произвольно, а когда запланировано. Это снизило показания потенциала готовности до 0,535 с, что все равно очень и очень немало. П ом и м о п р оч е го п е р ед и с п ы туе м ы м и б ы л и п о с т а вл е н ы с п е ц и а л ь н о сконструированные часы с шагом в 0,107 с. В разных сериях они должны были фиксировать положения стрелки часов. В первой серии время сознания желания, во второй – время сознания движения, в третьей – время получения обратной связи от пальца, что он двигается. Уже здесь мы можем усомниться в прозрачности методики. Но пока отбросим сомнения. По мысли Либета, третья серия должна была корректировать значения предыдущих серий. Соответственно, эти серии соотносились со значениями электромиографа, которые задавали нулевую координату времени в цепи событий. Так как значение третьей серии было + 0,047 с, то значения первых двух серий поправлялись на величину по модулю 0,047с. Соответственно среднее время сознания желания равнялось –0,157 с (вместо –0,204), сознания движения –0,039 (вместо –0,086). В этих цифрах мы найдём коренное отличие от поверхностного понимания эксперимента: сознание желания движения не совпадает ни с его началом, ни даже с сознанием движения. Таким образом, сохраняется принципиальный момент: желание всё же предшествует движению. И независимо от того, указывает ли потенциал готовности на данное движение и ведёт ли он вообще с необходимостью к его реализации, мы не можем исключить гипотетического влияния желания как ментального состояния на каузальную цепь событий, приводящую к моторной активности. Надо только уточнить, почему потенциал готовности, даже если он является необходимым антецедентом реализации движения, не исключает каузальной эффективности сознания. Полагаю, каждому человеку известно, что его пальцы могут двигаться как произвольно, так и подчиняясь автоматическим действиям тела, в которых сознание не участвует. Пусть, положим, потенциал готовности действительно означает активизацию премоторных зон мозга и является необходимым условием движения. Но в разных когнитивных ситуациях в цепи событий, реализующих это движение, будет или не будет ментальное событие, в числе прочих факторов выступающее индикатором, используя который, мы отличаем одни ситуации от других. А разница между когнитивными ситуациями помимо прочего является функциональной. Исключить то, что часть функциональной нагрузки ложится на сознание, мы не можем. Непроизвольные подёргивания пальцем и набор текста на клавиатуре – совсем разные ситуации. Об этом я скажу ниже. К тому же активность премоторных зон мозга не во всех случаях ведёт к реализации движения. В начале статьи было сказано о тесной связи проблемы ментальной каузальности и проблемы уточнения онтологического статуса сознания. Если считать, что сознание не редуцируемо ни к мозгу, ни к функциональной схеме11 и обладает особой, феноменальной природой, то возникает проблема с ментальной каузальностью. Если принять противоположную точку зрения, то и проблема ментальной каузальности растворится вместе с иллюзорностью квалиа. Поэтому природа квалиа и проблема ментальной каузальности взаимообусловлены. Возможно, если удастся дисквалифицировать квалиа, то мы избавимся от проблемы, чем и занимается Деннет. В противном случае нас ждёт всё тот же трудный поиск на грани эпифеноменализма. Отстаивая возможность каузальной действенности сознания и реальность квалиа, Сёрл использует случаи, в которых неврологическая дисфункция сопровождается отсутствием сознательного поля. Таким образом, снижение функциональных способностей организма вместе с утратой феноменальных состояний говорит о том, что феноменальные события связаны с осуществлением тех или иных функций. Эту ситуацию иллюстрирует эпилепсия petit mal, исследованием которой занимался Пенфилд [Пенфилд 1975, 38–40]. Человек, страдающий от такого недуга, внезапно может испытывать приступ, в ходе которого выполняемые им действия осуществляются автоматически, бессознательно. Как правило это выражается в том, что эпилептик продолжает ранее начатое действие. Поэтому со стороны состояние припадка трудно определить, но возможно, так как характер действий в это время шаблонный: вождение автомобиля, игра на фортепиано, прогулка, – и эпилептик не в состоянии произвести смену активности, реагируя на внешние стимулы, вроде просьб или красного цвета светофора. Но не все согласны, что слепое зрение или эпилепсия petit mal указывают на функциональный потенциал феноменальных состояний. В книге “Природа феноменального сознания” Иванов описывает доводы Блока против такой позиции [Иванов 2013, 99–122]. Они основаны на уже упоминавшемся разделении: сознание доступа и феноменальное сознание. Используя его, Блок стремится показать, что феноменальное сознание нефункционально, обосновывая возможность наличия феноменального сознания без сознания доступа. Такая позиция позволяет избежать классических затруднений в объяснении ментальной каузальности, оставляя квалиа за бортом процессов, влияющих на поведение. Иванов, похоже, примыкает к такой точке зрения [Там же, 119]. Их соображения можно дополнить экспериментом “Невидимая горилла” [Горилла web] известных когнитивистов Шабри и Саймонса [Саймонс, Шабри 2011]. Он состоит в том, что участникам предлагают посмотреть видео, на котором группа людей совершает передачи мячом. Задача – посчитать количество передач. В большинстве случаев, успешно посчитав их количество, испытуемые пропускают следующий сюжет: на середину экрана выходит человек в костюме гориллы, приветственно машет рукой, добавляя к этому несколько танцевальных па, и уходит. Но никто его не видит!12 Говорит ли это в пользу того, что возможно феноменальное сознание без сознания доступа? Я думаю, нет, ведь ничто не мешает предположить, что феноменальное сознание было связано с выполнением иной задачи – подсчёта передач. К тому же здесь можно обнаружить уже знакомое нам представление, будто сознание – это сознание вообще всей суммы перцептивных данных, только в данном случае – это сознание всего визуального поля [Принц 2012]13. Да и сама трактовка квалиа как нефункциональных свойств ведёт к эпифеноменализму, что делает утверждение об их существовании абсурдным, по Деннету. Но для него это как раз довод в пользу того, что квалиа нет, так как он не видит иной альтернативы, кроме эпифеноменализма, для сторонников квалиа. Свою идею он дополняет разнообразными примерами, в которых квалиа предстают неуловимыми мистическими свойствами для самого субъекта. Отвечая на вопросы что, где, когда мы воспринимаем, мы теряем интимную принадлежность квалиа, их приватный и единый характер, что, по мысли Деннета, разрушает саму суть понятия квалиа. К тому же если нет агента, то кому репрезентируются квалиа? Правда, этот аргумент не настолько силён, если вспомнить идеи виджнянавадинов или критиков Декарта, полагавших, что за актом сознания не обязательно должен располагаться его носитель. Рассматривая же различные синдромы, связанные с видением (слепое зрение, моторная слепота, синестезия), с пространственной ориентацией (пространственная агнозия), с речевыми поражения (афазии Брока, Вернике), с эмоциональными дисфункциями (псевдобульбарный синдром, синдром Капгра, синдром Котара) можно предположить, что квалиа многосоставны, точнее, что эти свойства лишены сущности, они являются реляционными и “выключение” или сбой в работе в одном из функциональных участков мозга на это указывает14. Но беда данной критики состоит в том, что мы напрямую связываем наличие сознания с вербальными отчётами субъекта. А это скользкая дорожка. Равно как квалиофилы, доказывая нередуцируемость квалиа, порой исходят из того, что квалиа безусловно существуют, так же и противники квалиа начинают с отождествления вербальной практики и сознания. Не примыкая ни к одной из позиций, надо признать, что разговор о природе квалиа здесь быстро переходит в концептуальную плоскость и наши выводы по большей части уже не так сильно зависят от экспериментальных данных. Даже такой любитель естественных наук, как Деннет, строит свою программу дисквалификации квалиа, по большей части используя концептуальные ресурсы [Волков 2012]15. Влияние когнитивной науки на философию сознания, на представление о сознании – в том, что она показывает насколько глубоко феноменальные аспекты психики и сама психика в целом фундированы нейронными процессами. Эта связь такова, что она не позволяет допустить субстанциальный дуализм или параллелизм как эффективные модели соотношения сознания и тела. Более того, именно достижения когнитивной науки обусловили понимание классической проблемы сознание–тело как сознание– мозг. Я намеренно не касался вопроса определения проблемы ментальной каузальности, и всякий раз она представала по-разному. Надо сказать, что здесь мы имеем существенный прогресс, ведь основу нерешаемости этой проблемы составляло понятие свободной воли, имеющее истоки в субстанциальных представлениях Нового времени. Ядром свободной воли являются представление о causa sui и Я. Фундированность психических процессов нейронными дисквалифицирует causa sui, а выявление параллельной архитектуры мозга разрушает Я. Другое дело, что сами учёные вроде Либета, Корнхубера, Ниельсона, Вегнера используют термины “свободная воля”, “сознательная воля”, “воление”, “ощущение воления”, и отсюда рассуждения о контроле, управлении и прочем. О чём это говорит? Во-первых, о том, что они действительно внесли свой вклад в разрушение метафизических представлений о ментальной каузации, во-вторых, о том, что они, как говорит Уильямсон, лишены особой философской выучки, умения анализировать аргументы, проводить концептуальный анализ. Мы можем увидеть безальтернативность в рассуждениях о ментальной каузальности. Если сознание не работает в том варианте, в каком попытались протестировать его эффективность учёные, то, значит, оно не работает никак. Ведь как тестировали эффективность сознания Корнхубер, Либет и Ниельсон? На простой моторике. Но как показывает эпилепсия petit mal или синдром слепого зрения, сознание, скорее всего, влияет на вариативность поведения, на выполнение задач в изменяющихся условиях окружающей среды. Двигать пальцем, чертить линию – всё это можно сделать и в бессознательном состоянии. Тестировать ментальную каузальность всё-таки этим способом – значит предполагать, что между сознанием и телом возможна прямая каузация: акт сознания, затем соответствующее действие. Но допущение этого уже означает довольно грубое нарушение принципа каузальной замкнутости физического. Этот принцип автоматически налагает запрет на прямую каузацию сознания. Значит, модель ментальной каузальности должна быть более гибкой. Но какой? Когнитивная наука не имеет ресурсов, чтобы ответить на этот вопрос и, как мы увидели, в каждом случае интерпретация экспериментальных данных неоднозначна. Но, безусловно, когнитивная наука сделала проблему более нейтральной, сведя её к вопросу о том, как влияют феноменальные аспекты психики на поведение16. Другое дело, что природа феноменальных свойств в большей мере находится под прицелом концептуального анализа, а не томографа. Литература. Блок 1995 – Block N. On a confusion about a function of consciousness // Behavioral and brain sciences 18 (1995). Р. 227–287. http://www.nyu.edu/gsas/dept/philo/faculty/block/papers/ 1995_Function.pdf. Васильев 2009 – Васильев В.В. Трудная проблема сознания. М., 2009. Вегнер 2003 – Wegner D.M. The illusion of conscious will. Cambridge MA, 2003. Вейскранц 2007 – Weiskrantz L. The case of blindsight / The Blackwell companion to consciousness. Malden, 2007. P.175–180. Волков 2012 – Волков Д.Б. Бостонский зомби. Д. Деннет и теория сознания. М., 2012. Гаспарян 2013 – Гаспарян Д.Э. Философия сознания Мераба Мамардашвили. М., 2013. Горилла web – http://www.youtube.com/watch?v=ZfTACC1DMcQ Деннет 1991 – Dennett D. Consciousness explained. Boston, 1991. Иванов 2013 – Иванов Д.В. Природа феноменального сознания. М., 2013. Корнхубер, Дэке 1965 – Kornhuber H.H., Deecke L. Hirnpotentialänderungen bei Willkürbewegungen und passiven Bewegungen des Menschen: Bereitschaftspotential und reafferente Potentiale. Pflügers Arch 284 (1965). Р. 1–17. Либет, Глисон, Райт, Перл 1983 – Libet B., Gleason C.A., Wright E.W., Pearl D.K. Time of Conscious Intention to Act in Relation to Onset of Cerebral Activity (Readiness-Potential) – The Unconscious Initiation of a Freely Voluntary Act // Brain 1983, 106. Р. 623–642. http:// www.psiquadrat.de/downloads/libet1983.pdf Ниельсон 1963 – Nielson T.I. Volition: A new experimental approach // Scandinavian journal of psychology 4 (1963). Р. 215–230 Пенфилд 1975 – Penfield W. The Mystery of the Mind: A Critical Study of Consciousness and the Human Brain. Princeton, 1975. Принц 2012 – Prinz J. The conscious brain. How attention engenders experience. Oxford, 2012. Рамачандран 2006 – Рамачандран В.С. Рождение разума. Загадки нашего сознания. М., 2006. Саймонс, Шабри 2011 – Саймонс Д. Шабри К. Невидимая горилла, или история о том, как обманчива наша интуиция. М., 2011. Сёрл 2010 – http://hardproblem.ru/events/лекция-серла-на-философском-факульте/ Хамфри 1970 – Humphrey N. What the frog’s eye tells the monkey’s brain // Brain, Behavior, and Evolution 3 (1970). Р. 324–337 Хендерсон, Смит 1948 – Henderson W.R., Smith G.E. Phantom limbs // Journal of neurological neurosurgical psychiatry 11 (1948). Хофштадтер 2001 – Хофштадтер Д. Гёдель, Эшер, Бах: Эта бесконечная гирлянда. Самара, 2001. Чалмерс web – http://hardproblem.ru/events/a-round-table-discussion-on-david-chalmerss-theoryof-consciousness/ Примечания 1 Хотя, как это ни странно, субстанциальный дуализм продолжает жить. Совсем недавно на презентации русского перевода “The conscious mind” в Московском центре исследования сознания сам Д. Чалмерс заявил, что склоняется к такой версии решения проблемы сознания [Чалмерс web]. 2 Здесь, конечно, есть свои внутренние тонкости в том, как Вегнер определяет свободную волю. Ниже мы увидим, что не во всех случаях его определения работают. 3 Наглядным примером этой карты является гомункулус Пенфилда – страшный человечек с непропорционально большими губами и кистями рук. 4 В действительности при наложении двух бумаг – одной ассистентской и видимой, другой настоящей и невидимой, – можно обнаружить, что настоящая рука пыталась компенсировать отклонение “чужака”. 5 Этот эксперимент можно повторить в домашних условиях, например, играя на пианино в несколько рук. Рано или поздно, вы почувствуете чужую ногу или руку как свою, она станет “повиноваться” вашей воле. 6 Есть и менее экстремальный пример: попробуйте встать на одну ногу, в первый раз с открытыми глазами, во второй раз с закрытыми; засеките время и сравните. 7 Отчасти данное преимущество может носить культурно-обусловленный характер, если, к примеру, довериться рассуждениям М. Маклюэна о тактильных, аудиальных и визуальных эпохах. 8 Деннет не отменяет этого термина, поэтому я считаю возможным его использование без дополнительных апелляций к тому, как он его трактует. 9 Этот синдром индуцирован рассечением мозолистого тела, corpus callosum, соединяющего два полушария. Данная операция ранее проводилась при лечении особенно острых форм эпилепсии для прекращения припадков. Пациенты демонстрировали адекватное поведение, не обнаруживая наличия каких-то деструкций. Только хитро поставленные эксперименты выявили, что на одни и те же вопросы эти люди могут отвечать совершенно по-разному, не догадываясь о наличии противоположных альтернатив. 10 Впервые эти данные опубликованы в 1964 г. Необходимость в проведении контрольных экспериментов заставила учёных предоставить более полные данные о своём исследовании, поэтому лучшую версию представляет статья 1965 г. 11 Хочется отметить, что в целом функциональное описание индифферентно онтологическим построениям. Поэтому если кто-то утверждает, что сознание – это набор функциональных состояний, то это утверждение никак не проливает свет на онтологический статус сознания. Любое событие может быть интерпретировано функционально. Дефиниция – ничего кроме функционального состояния – более сильна и ведёт к онтологическим импликациям. 12 Точнее, всегда есть случаи, когда кто-то её всё-таки видел. Ссылаясь на свой первый опыт знакомства с этим экспериментом на мастер-классе Натальи Клюевой, могу сказать, что все из той многочисленной и на сто процентов философской аудитории начисто проглядели одного из ближайших собратьев по эволюции, несмотря на высокий градус критического мышления. 13 В этом смысле логичной выглядит попытка Принца связать сознание со вниманием. 14 Учитывая, что я пытаюсь показать противоречивость понятия о квалиа как нефункциональных свойствах. 15 Эта мысль подтверждается недавней монографией [Волков 2012]. Правда, сам Волков выдвигает интере сный аргумент, о снованный на цветовой схеме Манселла, демонстрирующий асимметричность цветового восприятия, которая в конечном счёте разрушает аргумент инвертированного спектра. 16 Как я попытался показать, исключение функционального потенциала квалиа делает саму проблему несущественной.