61:07-10/736 САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ На правах рукописи i V ГЕРМОГЕНОВА Ирина Николаевна ТРАНСФОРМАЦИЯ ДРЕВНЕРУССКИХ НЕРЕВОДНЫХ ИЗРЕЧЕНИЙ В НОСЛОВИЦЫ И НОГОВОРКИ Снециальность 10.02,01 -русский язык Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор В.В. Колесов Санкт-Петербург 2007 Содержание Введение 3 Глава I. Книжные изречения и народные паремии как объекты лингвистического изучения 9 §1. Древнерусские переводные изречения 9 §2. Пословицы и поговорки 17 2.1. Происхождение пословиц и поговорок 2.2. Определение и признаки пословиц и поговорок §3. Взаимодействие устойчивых единиц фразеологии русского языка 17 23 36 3.1. Фразеология как система 3.2. Концепция А.А. Потебни о «сгущении мысли» 3.3. Вариативность как общее свойство устойчивых единиц 3.4. Соотношение паремий и фразеологизмов 3.5. Соотношение паремий, афоризмов и крылатых слов Выводы 36 38 40 42 44 46 Глава II. Анализ диахронических цепей 49 Выводы 174 Глава III. Явления, характеризующие процесс трансформации переводных древнерусских изречений в пословицы и поговорки 177 §1. Этапы трансформации книжных изречений в паремии 177 §2. Вариативность в диахронических цепях 184 §3. Процесс гиперонимизации ключевых слов 196 ЗА. Живот-смерть 3.2. Праведные - грешные 3.3. Умные-глупые 3.4. Богатые - бедные Выводы 197 201 207 211 217 Заключение 221 Список использованной литературы 225 Введение Русский пословичный фонд имеет богатую и древнюю историю. Часть пословиц и поговорок восходит к переводным древнерусским изречениям. Библейские и античные изречения, попадая в памятники письменности, запоминались читателями и постепенно проникали в устную речь, видоизменяя свой облик в соответствии с развитием языка и мировоззрением народа. Генетическую преемственность изречения - пословичного изречения пословицы - поговорки можно проследить, сопоставив их фиксации в переводных и оригинальных памятниках, сборниках на протяжении XI-XIX вв. Актуальность данного исследования заключается в значимости переводных изречений, фонда пословиц и поговорок, изучение которых в лингвистическом аспекте необходимо для получения полной картины формирования национального русского языка. Изучение преемственности между книжными изречениями и народными пословицами - одна из актуальных задач не только лингвистики, но и литературоведения. Представляется актуальным изучение ключевых слов символически- переносного значения переводных изречений, постепенно переработанных в русском пословичном фонде. Считаем, что освещение жизни «красного слова» может способствовать популяризации народных пословиц и поговорок, которые в настоящее время в речи носителей русского языка, в частности молодежи, нередко вытеснены кальками из иностранных языков, расхожими выражениями и т.п. Основными источниками исследования послужили: 1. «Изборник» 1076 года - памятник, в который вошли собранные дьяконом Иоанном выдержки из различных текстов назидательного характера, в том числе переведенных на древнерусский язык с греческого. Композиционно «Изборник» представляет собой компилятивно составленный диалог умудренного опытом человека с «сыном», что было характерно для средневековой традиции. Собранные здесь изречения являются «заповедями для ненаказанных», т.е. установками моральноэтического характера для новопосвященных христиан. 2. Древнерусская античных «Пчела» - переводной византийский сборник и библейских изречений, притч, цитат. Он восходит к составленному в VII в. Максимом Исповедником сборнику «Мелисса». На Руси переведен в конце XII - начале XIII в. Исследователи отмечают свободное отношение переводчиков к оригиналу. 3. «Моление» Даниила Заточника - оригинальное древнерусское произведение, первая редакция которого была составлена в XII в. В тексте много цитат из Библии, «Изборника» 1076 года, «Пчелы», других книжных источников (часто в вольной передаче дополненных им), немало пословиц, автора, поговорок, переосмысленных и метких народных выражений. 4. «Домострой». Предполагают, что данный памятник сложился из первоначально самостоятельных текстов в Новгороде в конце XV - начале XVI в. Окончательное составление «Домостроя» приписывают Сильвестру, приближенному новгородского архиепископа Макария. Повествовательный элемент «Домостроя» подчинен дидактически-назидательным целям. Здесь произошло столкновение традиций нескольких жанров: духовное поучение и житейское наставление «от отца к сыну», народные пословицы и евангельские афоризмы, народные присловия и церковные «правила». 5. П.К. Симони. «Старинные сборники русских пословиц, поговорок, загадок и проч. XVII-XIX столетий». 6. В.И. Даль. «Пословицы русского народа». Автор в «Напутном» указывает, что источниками для данного сборника послужили сборники XVIII в., собрания Д.М. Княжевича, И.М. Снегирева, рукописи Д.М. Толстого «и - главнейшее - живой русский язык, а более речь народа» (1998, с. 6). Источники исследования подбирались по признаку компилятивности: «Изборник» 1076 года содержит выписки из нравоучительных текстов, «Пчела» - сборник изречений, «Моление» Даниила Заточника состоит из композиционно выстроенного ряда цитат и афоризмов, «Домострой» создан на основе традиционных словесных формул и общих мест средневековой литературы. Данные памятники отчасти дублируют друг друга, последовательно преемствуют одни и те же афористические высказывания. Были привлечены также изречения, пословицы и поговорки, собранные В.П. Адриановой-Перетц (1934, 1970, 1971), Ф.И. Буслаевым (1854), И.И. Иллюстровым (1910), А.В. Кольцовым (1926), В.В. Колесовым (1989а), П. Миндалевым (1914), М.И. Михельсоном (1894), СП. Розановым (1904), И.М. Сиротом (1897), И.М. Снегиревым (1831, 1854), М.Н. Сперанским (1904), З.К. Тарлановым (1999), С.А. Щегловой (1910) и др. Ссылки на источники приводятся в соответствии с данными изданиями; сохраняется орфография и пунктуация. Источники исследования ограничиваются сборниками паремий XVIIXIX вв., поскольку вслед за В.П. Адриановой-Перетц (1970), З.К. Тарлановым (1999) придерживаемся мнения, что основные жанровые черты пословиц и поговорок определились к XVII в. В течение XVIII-XIX вв. они оттачивали свою художественную форму. Кроме того, считается, что именно в сборниках пословиц XVII-XIX вв. осознается зависимость народных пословиц от книжных изречений (Колесов 1989а). По для чистоты эксперимента были привлечены сборники паремий В.П. Жукова (1993), А.Н. Мартыновой и В.В. Митрофановой (1986). Паличие паремий в современных сборниках может свидетельствовать об их неутраченной актуальности в речи носителей русского языка. Материал исследования группируется в 218 диахронических цепей пословиц, поговорок и изречений, составленных на основе их лексического, тематического и структурного совпадения. Термин «диахроническая цепочка (цепь)» был введен Г.Ф. Благовой в труде «Пословица и жизнь. Личный фонд русских пословиц «Разновременные в историко-фольклористической разновидности каждой пословицы перспективе»: нанизываются в цепочку, а любая цепочка - маленькая новелла об исторической жизни данной пословицы...» (Благова 2000, с. 17). Цель исследования — проследить, как древние переводные изречения, варьируясь в плане содержания и плане выражения в памятниках письменности XI-XVII вв., трансформируются в пословицы и поговорки, зафиксированные в сборниках паремий XVII-XIX вв. Для достижения поставленной цели решению подлежат следующие задачи: 1) раскрыть лингвистические особенности изречений, пословиц и поговорок; 2) выявить связанные по лексико-семантическому и структурносинтаксическому наполнению книжные изречения (из памятников письменности XI-XVII вв.) и народные паремии (из сборников пословиц и поговорок XVII-XIX вв.); объединить их в единые диахронические цепи; 3) проанализировать устойчивые выражения, объединенные в диахронические цепи; 4) проследить процесс «сгущения» изречений в пословицы и поговорки; 5) выяснить, каким образом проявились в данной преемственности два взаимоисключающих друг друга процесса - стремление к обновлению и строгое следование традиции; 6) на основе поединичного сопоставления разновременных фиксаций изречений и паремий выявить лексико-семантические, словообразовательные варианты слов и структурно-синтаксические варианты выражений; 7) выделить ключевые слова символически-переносного значения изречений и паремий и проследить их изменения. История вопроса. Диахроническое изучение пословиц и поговорок предпринимали уже в XIX в. Первым, рассуждая о русских паремиях. поставил этот вопрос И.М. Снегирев (1831). Греческие и латинские источники трехсот русских пословиц и поговорок привел в 1897 г. И.Е. Тимошенко. В.Н. Перетц, обобщая опыт исследований русских пословиц и поговорок, писал о «необходимости дать разъяснение, как передавалась данная пословица, какие изменения претерпела она на пути передачи и кто был последним на этом пути, от кого непосредственно получили мы данную пословицу» (1898, с. 105). А.А. Потебня раскрыл механизмы перехода развернутого текста, притчи, басни, в сжатую пословицу, этот процесс он назвал «сгущением мысли» (1930). М.Н. Сперанский поставил вопрос о взаимосвязи древнерусских изречений и пословиц. Он настаивал на необходимости разграничения пословиц народных и пословиц, источниками которых послужили книжные афоризмы (1904, с. II). П. Миндалев выстроил диахронические ряды, в которые вощли изречения из «Моления» Даниила Заточника, «Пчелы», «Мерила» и др. (1914). Большой вклад в историческое изучение библейских реминисценций в памятниках письменности внесла В.П. Адрианова-Перетц (1934, 1970, 1971). В своем труде «Очерки поэтического стиля Древней Руси» она сопоставила слова метафорическисимволического значения в произведениях различных жанров, переводных и оригинальных, утверждая, что между народной собственно русской и библейско-византийской символикой было много общего (1947). З.К. Тарланов на обширном материале сборников XVII-XIX синтаксические особенности пословиц в сопоставлении вв. выявил с книжными афоризмами. Он, в частности, писал: «Установление генетических связей пословиц, выявление того, к каким источникам они восходят и каков путь превращения афористических высказываний в пословицы, - это одна из актуальных задач лингвистики» (1999, с. 65). В.В. Колесов обозначил круг древнерусских памятников письменности, легших в основу части русского паремийного фонда (1989а). Таким образом, в течение XIX-XX вв. был накоплен материал для изучения преемственности между книжными изречениями и народными пословицами. Новизна данного исследования заключается в том, что на материале диахронических цепей, куда вошли изречения из памятников письменности XI-XVII вв. и паремии из сборников XVII-XIX вв., впервые прослеживается поэтапная переработка книжных изречений на лексикосемантическом и структурно-синтаксическом уровнях, их постепенная трансформация в пословицы и поговорки. Предпринята попытка выявить, как изменяется во времени символическое наполнение устойчивых выражений. Общее направление данного исследования - лингвистическое, его можно отнести к области истории языка и исторической паремиологии. При написании диссертации применены следующие методы и приемы: метод лингвистического описания, трансформационный метод, метод описания по лексико-семантическим группам, приемы исторического Практическая значимость. Полученные материалы и результаты комментирования. исследования могут быть использованы в теоретических исследованиях по филологии и истории культуры. Лексические материалы могут быть привлечены для лексикографической работы по истории слов. Глава I. Книжные изречения и народные наремии как объекты лингвистического изучения §1. Древнерусские переводные нзречения В середине XI в. возникает русская переводческая школа, которая не обходит вниманием нравоучительные сборники изречений: «Пчела», «Измарагд», «Менандр» и др. Эти сборники носили компилятивный характер: их содержание состояло из связанных определенной темой изречений христианских авторов, античных писателей, философов, поэтов, а также афоризмов из Священного писания. Для подобных памятников письменности был характерен следующий прием изложения: «Широкое пользование афористической формой речи, легко запоминающимися изречениями, которые обобщают основные мысли, иногда прибегая к сопоставлениям, приближающим эти мысли к пониманию читателя» (Адрианова-Перетц 1970, с. 5). В Древней Руси, где почитались образец, эталон, не только любили читать эти сборники, но и заучивали наизусть. Довольно рано они стали важным учебным пособием. Их часто переписывали. «Это была не просто учебная литература, то была сама мудрость, которая в концентрированном виде снизошла до вчерашних язычников; ее надлежало истолковать в традиционной для славян форме» (Колесов 1989а, с. 7). Все это способствовало закреплению изречений в народной памяти. Рассматриваемые изречения зафиксированы не только в переводных сборниках, но и в оригинальных памятниках письменности Древней Руси: в «Молении» Даниила Заточника, «Домострое» и др. Эти переводные изречения постоянно употреблялись книжниками, могли перерабатываться для большей убедительности, вплетаться в нить повествования текстов. Умелое использование библейских цитат демонстрирует, например, «Моление» Даниила Заточника: Еозри ш птиця ыбБеснъм, яко пи ыи орють, и chiCTb, N0 сулсв4к>ть N4 МИЛОСТЬ БСЖ110, тлко И л\ъ1, господине, твоея (МДЗ, с. 8). g ЭЮМА6М милости Н.М. Сперанский наметил пути развития заимствованных изречений: «Одни из них так и остались со своей иноземной окраской, другие приняли характер более близкий к туземной оригинальной литературе, затем изречение становится все более и более в ряд с остальной литературой, давая материал для туземных произведений и сами воспринимая в свой состав или другие переводные же изречения, или по частям произведения иного характера также переводные или оригинальные, выхваченные из устной ходячей литературы и закрепленные письменностью» (1904, с. I). Изречения как устойчивые формулы и словесные комплексы В XVIII-XIX вв. впервые в отечественной филологии на древнерусские переводные изречения обратили внимание как на один из источников пословиц и поговорок. Явление «древнерусские переводные изречения» филологами определяется по-разному: И.Е. Тимошенко называл их «апофегматами» или «словесами» (1897), И.М. Снегирев (1831), М.Н. Сперанский (1904) - изречениями, В.П. Фелицына (1952, 1969) - книжными по происхождению речениями, анонимными афоризмами, выписками из Евангелия и Апостола. В.П. Адрианова-Перетц (1970, 1971), Ф. Випелл (1971), В.В. Колесов (1989а, 19895) обозначают их как древнерусские афоризмы, библейские цитаты. В то же время В.В. Колесов пишет, что «в Древней Руси изречения как жанр не существует, изречения не выделились еще из длинного ряда наставлений» (1989а, с. 21-22). М.Н. Сперанский охарактеризовал изречение следующим образом: «Изречением мы обыкновенно называем мысль, заключающую в себе какойнибудь нравственный (или житейский - реже) принцип, выраженный в более или менее конкретной и при том краткой форме. Поэтому изречение в значительной степени является результатом обобщения или целого ряда наблюдений над фактами духовной жизни человека, или один из подобных фактов, представлений, как наиболее характерный для целой группы явлений» (1904, с. 1). В.В. Колесов определяет изречения как развернутые художественно-языковые единства, способные выступать в вариантах и 10 развивать все новые переносные значения, уже не связанные с определенным ритуалом, этикетом, действием (19896, с. 144). Все же считаем, что древнерусские изречения обнаруживают некоторую привязанность к исходному контексту, так как в памятниках письменности они нередко приводятся с указанием на первоисточник. Существует мнение, что древнерусские переводные изречения следует соотносить с так называемыми устойчивыми формулами (Ларин 1956; Адрианова-Перетц 1947; Колесов 19896). Так, В.В. Колесов полагает, что заимствованные цитаты в результате переработки со временем становятся законченными языковыми формулами (19896). О.П. Лопутько пишет, что устойчивая формула являлась центральной единицей русского литературного языка Средневековья: в ней «скрещиваются все специфические черты языковой жизни, культуры, психологии человека и общества этого периода» (2001, с. 3-4). Как отмечают О.В. Творогов (1964) и В.В. Колесов (19896), содержательное и терминологическое определение древнерусской формулы вызывает ныне затруднения в силу недостаточной познанности самого языкового феномена. Данный феномен называли «постоянными формулами», «повествовательными шаблонами» (Орлов 1902), «стилистическими трафаретами» (Лихачев 1961), «стилистическими шаблонами» (Ларин 1956), «традиционными «штампами», устойчивыми «трафаретами» словосочетаниями» (Костючук 1992) (Творогов и т.д. 1964), Наиболее общепринятыми и прошедшими проверку временем вариантами обозначения изучаемого явления считаем: «формула», «устойчивая» или «традиционная формула» (Копыленко 1967; Колесов 19896; Лопутько 2001). Теоретическая интерпретация формульности исследователями неоднозначна. Существуют взаимодополняемые литературоведческий и лингвистический подходы к данному феномену. Изучение формул в поэтическом аспекте является предметом исторической поэтики. Здесь формулы понимаются очень щироко: от постоянного эпитета, метафор11 символов до устойчивого сюжета (Веселовский 1940; Адрианова-Перетц 1947). Г.И. Мальцев (1989) справедливо считал, что необходимо отграничивать устойчивые словосочетания - фразеологизмы от фольклорных формул и топики литературы. Они внешне сопоставимы, между ними существует генетическая связь. «Топика в литературной традиции - это прежде всего «схемы мысли и схемы выражения», которые, во-первых, могут оформляться по-разному, а во-вторых, оформлять различное содержание... Специфика фольклорного художественного стереотипа - неотграниченность формы от содержания.., формула не просто называет определенный смысл, но именно воплощает его» (Мальцев 1989, с. 48). Со строго лингвистической точки зрения, фольклорные формулы - это свободные словосочетания: пойду с горя в чисто поле; сяду у окна; машет правою рукой; не пой соловей; встану ранешенько. Кроме того, формулой в фольклоре является не только словосочетание, формульным может быть и одно слово {рано, гулять), и целая группа стихов, т.е. единицы, несоотносимые с возможными типами языковых фразеологизмов. К фольклорным формулам нельзя применить категорию художественной формы, связанную с авторством. Г.И. Мальцев не исключал, что в фольклорных текстах имеются и собственно фразеологизмы. Кроме того, некоторые формулы могут становиться фразеологизмами. Он считал, что необходимо различать фразеологию в фольклоре и «фольклорную фразеологию» (1989, с. 45). Некоторые ученые-лингвисты термином «формула» пользуются как универсальным для обозначения всех устойчивых словосочетаний, противопоставленных свободным. Так, О. Есперсен пишет: «Ряд единиц языка, причем любого языка, имеет характер формул; иначе говоря, в них никто ничего не может изменить» (1958, с. 18). О.С. Ахмановой (2005, с. 502) понятие «формула» толкуется также широко: как общее название для устойчивых выражений. Здесь в круг 12 формул включаются модели построения предложений, фразы-клише и т.п. Понятие «формула» может пониматься очень узко: оно ограничивается формами обращения, ответа, построениями с внеязыковой характеристикой (формулы страха, замешательства, печали). В ряде лингвистических и литературоведческих работ разграничиваются понятия «устойчивое словосочетание» и «ситуативная формула» (Веселовский 1940; Творогов 1964). Традиционные ситуативные формулы, по определению О.В. Творогова, - это «сходные по выбору фактов и композиции описания, фрагменты характеристик и т.п.», устойчивые словосочетания - «различные варианты словесных штампов, входящих в состав этих формул». «Устойчивые литературные формулы довольно инертны, тогда как обслуживающие их устойчивые словосочетания, напротив, время от времени сменяются другими, отражая литературную манеру автора, редактора, школы и т.д.» (Творогов 1964, с. 31). При изучении ситуативных формул анализу подвергаются трафаретные ситуации (например, детство святого, его подвижническая жизнь, кончина и т.д.). Это сфера главным образом литературоведческих Внимание лингвистов должно быть сосредоточено исследований. на лексическом наполнении ситуативных формул, т.е. на анализе употребления слов, типичных для тех или иных ситуаций. Таким образом, объектом лингвистического изучения прежде всего должны являться устойчивые сочетания. Трафаретными (или штампами) Л.Я. Костючук называет такие устойчивые выражения, «употребление которых вызвано установившимися нормами общения или обусловлено традицией словесного оформления произведений соответствующих жанров» (1992, с. 24). О.В. Творогов под традиционными формулами понимает «речевые штампы, т.е. щироко распространенные устойчивые словосочетания» (1962, с. 277). Из данных определений можно выделить специфические для формул признаки: устойчивость, распространенность, стереотипность. 13 к особенностям устойчивой формулы относят ее связь с ритуалом, остаточные следы которого можно наблюдать почти в каждой из них (Лихачев 1961; Творогов 1964; Колесов 19896; Лопутько 2001). Формула как бы «снимается» с реального действия и первоначально такое действие описывает» (Колесов 19896, с. 119). Так, похоронный обряд способствовал формированию этикета его описания: устойчивое сочетание плачь великий соответствует одному из элементов ритуала погребения. Например, «ЫЪвериии же людие, видлще сия, дивляхсуся, ююе не по ихъ овъ1чаю творимоу вЬ погревбииб - ИИ витвщ ии кожи крояыия, ыи лицедрлния, ии пллча везмЬриого N6 творяхор} (Сказание о житии... благоверного князя Константина и чад его князя Михаила и князя Феодора // Орлов 1902, с. 8). Считаем, что связь устойчивых формул с тем или иным ритуалом, т.е. актуальность в быту и действительности, обеспечила им длительное сохранение в языке и речи. Устойчивая формула не абстрагирована полностью от ситуации, от того внеязыкового контекста, в котором она возникла. Например, формула преломити копье - 'сразиться в поединке', соотносилась с ритуалом ломания копья, знаменующем конец поединка. Г.А. Селиванов выделяет следующие особенности формулы: «I. Устойчивость в них, как правило, не связана с семантической и грамматической неразложимостью. Внутренняя мотивированность, за некоторыми исключениями, отличает формулы от идиом и от других неразложимых словосочетаний. Они разложимы, но стабильны в своем строении, компонентном составе и употреблении. 2. Основная долговечностью. масса Они формул почти все обладает очень фразеологические ограниченной историзмы, принадлежащие конкретной эпохе и конкретной ситуации. 3. Формулы не обладают структурным единством: они разнообразны, и типизация структур в них крайне затруднительна. 4. Формулы целиком принадлежат стилю или даже типу документа. 14 Движение за указанные пределы обычно связано с их фразеологизацией в строгом смысле этого слова. 5. Некоторые категории формул XVI-XVII вв. обладают «изначально» внутренней устойчивостью. Это преимущественно наследие языка XI-XIV вв. В его фонде - обозначения пространства и времени, судебные определения, условия договора. Формулы клятвы, присяги, распоряжения и т.д. Впрочем, те же разновидности формул характеризуют и часть материала, относящегося ко времени составления документов» (1972, с. 36). Несмотря на то, что, по мнению Г.А. Селиванова, формулы не имеют структурного единства, О.Н. Лопутько (2001, с. 122-169) выделяет несколько их типов: 1) предикативные (глагольные). К этому типу относятся сочетания переходных глаголов (дати, взяти, дЬяти, имети, прияти и т.д., всего свыше 1800 сочетаний 91 глагола) с существительными в винит, падеже, значение которых выводимо из смысла имен: дати миръ 'помириться', длти пригсворъ 'приговорить'; 2) атрибутивные. Это, как правило, аналитическое понятие, в котором объем выражен существительным, а содержание - прилагательным: ПЛАЧЬ вбликъ; Еоэюии поуть; вЬчыая жизмь', 3) парные сочетания. На основе сближения частных разнонаправленных значений компонентов возникает собирательный смысл всей формулы: например, совмещение частного и общего - часъ и время, внутреннего и внешнего - ч^удо и Диво, личного и коллективного - горе и печаль', 4) плеонастические сочетания: доумоу доумлти; дАло дЬлати; рядъ1 рядити. Вслед за О.П. Лопутько полагаем, что все типы формул восходят к предикативному - они образовались в результате «позднейшего преобразования и переосмысления исконно предикативных устойчивых формул» (2001, с. 219). 15 Основная часть исследователей-лингвистов (Творогов 1962; Селиванов 1973; Лопутько 2001 и др.) под устойчивыми формулами древнерусского языка понимает устойчивые воспроизводимые словосочетания, тогда как подавляющее количество переводных изречений выражено предложениями, чаще всего сложными. Таким образом, древнерусские переводные изречения по объему шире устойчивых словосочетаний. Поэтому, на наш взгляд, к предмету исследования может быть применен термин «устойчивый словесный комплекс», введенный Самаркандской лингвистической школой в 60-е гг. XX в. А.Г. Ломов (1969, с. 8) в составе устойчивых словесных комплексов, вычлененных из древнейших русских летописей (Суздальской, Киевской, Галицко-Волынской, Новгородской и др.), выделяет: - собственно фразеологизмы - это устойчивые словесные комплексы, «обладающие различным структурным оформлением, различной степенью фразеологичности, в целом приближающейся к высщей, т.е. к случаю абсолютной невыводимости значения выражений из суммы значений составляющих компонентов»: подъ страхомъ смьртнымъ; биты челомъ; възяти на щитъ', - афоризмы, пословицы и поговорки - выражения предикативнофразового характера, обладающие экспрессивно-стилистическими свойствами. Например, афоризмы: Всяка душа властемъ повинуется; Или умремъ, или живы будем на единомъ Mhcmtr, пословицы и поговорки: А олсе кто подъ другомъ копаешь яму, самъ впадется в ню; Аще бы кто добро другу чинилъ, то добро бы было, камо, княлсе, очима позриши, тамо мы главами своими вьржемъ; - речевые штампы, обороты трафаретного характера, структурно и семантически идентичные словосочетаниям или предложениям и обладающие высокой частотой употребления: бысть сЬча велика; азъ грешный рабъ и неуспеша ничтоже; приде вЬстъ. Таким образом, понятие «устойчивый словесный комплекс» очень 16 широкое. Под это понятие подводят различного рода устойчивые обороты языка как со структурой предложения, так и словосочетания. Л,А. Гараева выдвигает критерии выделения устойчивых словесных комплексов: раздельнооформленность; постоянство семантики и устойчивость лексического состава и грамматической формы при возможном варьировании одного или нескольких компонентов; наличие образного, метафорического переосмысления значения (1997, с. 13-14). Проанализировав и сопоставив мнения исследователей по поводу устойчивых формул и изречений, в диссертационном исследовании в качестве рабочих определений принимаем следующие. Устойчивая формула - это словосочетание, устойчивое и воспроизводимое в памятниках древнерусской письменности, связанное с тем или иным ритуалом. Устойчивый словесный комплекс - это собирательное понятие для различного рода устойчивых оборотов языка со структурой как предложения, так и словосочетания. Изречение - это выражение предикативно-фразового характера, устойчивое и воспроизводимое в памятниках древнерусской письменности, обладающее переносным значением и дидактичным характером. §2. Пословицы и поговорки 2.1. Происхождение пословиц и поговорок Возникновение первых паремий относится к отдаленному времени человеческой истории: «Происхождение пословицы восходит ко временам доисторическим, и как язык от древнейщей эпохи, по преданию, переходит из рода в род, сохраняя и до наших времен свои существенные свойства в устах народа, так и пословица, составившаяся при чуждых нашим временам обстоятельствах давно угасшей жизни, по преданию же, доходит и до нас в народной речи» (Буслаев 1861 в, с. 78). В.П. Аникин (2001, с. 256) указывает, что паремии возникли, когда славянские племена еще находились в 17 состоянии этнической и языковой общности и даже сливались с другими народами в индоевропейском единстве. Термины, обозначавшие пословицу, с течением времени изменялись, что, по мнению В.В. Колесова, исторически оправдано: «В движении слов видно различное в разные времена отношение к народной мудрости, данной в афористической форме» (1989а, с. 9). Отмечают, что «пословица» - термин относительно новый и первоначально для обозначения этого вида речений употреблялось слово «притча» (Буслаев 1854; Адрианова-Перетц 1957). СИ. Ожегов (19576) считал, что термином «притча» в XI-XII вв. обозначали не только пословицы и поговорки, но и библейские рассказы, аллегорические небольшие повествования. Слова притка, притъка, притъча, по мнению Ф.И. Буслаева, в древнерусском языке употреблялись в значении 'случай, событие, судьба, несчастье'. «Следовательно притча, как отдельный член народного эпоса, означала событие, случай, приключение; а как роковое изречение о сбывшемся и впредь имеющем совершаться, принималось в смысле рока, судьбы» (Буслаев 1854, с. 46-47). А.А. Потебня исходным для данного слова считал значение 'приткнутое, к чему-то приставленное'. Он писал, что слово «притъча» употреблялось и в смысле 'сравнение, примериванье': «Не зазирайте мене... понеже въ пьсехъ притъчю...» («Златоструй» // Потебня 1930, с. 118). Первоначальное значение слова «пословица» - 'согласие, условие, совещание, мир' - Ф.И. Буслаев выводил из смысла прилагательного пословный: 'послушный, согласный', например. Не быша пословщи Псковичемъ съ Новгородцы (1854, с. 49). СИ. Ожегов (19576), В.П. Адрианова-Перетц (1957) считали, что в XV-XVI вв. слово «пословица» могло употребляться в значении 'выражение'. Для иллюстрации своего утверждения В.П. Адрианова-Перетц приводит слова митрополита Макария, сказанные им в середине XVI в., о труде над составлением четьи минеи: 18 Наипаче же многи труды и подвиги подъях от исправления иностранных и древних пословиц, переводя на русскую речь (1957, с. 18). Ф.И. Буслаев (1854) полагал, что слово «пословица» могло обозначать не только 'речение', 'слово', но и 'отдельный звук'. Значение 'слово' продемонстрировано В.П. Адриановой-Перетц в следующем примере из «Алфавита» XVII в.: Грецы ко многим пословицам прикладывают ос, яко же Василиос, Петрос (1957, с. 19). В XVII в. синкретичное слово «пословица» употреблялось и как синоним слова «разговор»: в «Сказании о киевских богатырях» богатыри «.едут по чисту полю, взговорят промеэю собою такову пословицу: лутче бы мы тое срамоты великия не слыхали, нежели мы от князя в очи такое слово слышали...» (Симони П.К. Памятник старого русского языка и словесности XV1I-XVIII вв. Вып. 1. Петроград, 1922. С. 7-8 // Адрианова-Перетц 1957, с. 20). В.В. Колесов указывает, что термин «пословица» заменяет прежнее слово «притча» с XV в. (1989а, с. 10). В.П. Адрианова-Перетц (1957) вслед за В.Н. Перетц (1898) полагала, что терминологическое значение слово «пословица» приобрело в конце XVII - начале XVIII в. Так, в ранних сборниках русских пословиц и книжных афоризмов, появившихся с конца XVII в., слово «пословица» употреблялось в известном нам смысле. Об этом свидетельствуют названия сборников: «Повести и пословицы всенароднейшие по алфавиту», «Пословицы и присловицы, каковы в народе издавна в разум словом употреблялися». Ф.И. Буслаев считал, что древние паремии выражали мифические понятия и представления: Солнце днем работает, а ночью отдых берет (1854, с. 54). В.В. Колесов полагает, что пословица развилась из древних ритуальных или событийных изречений: «Истоки древнейшей афористики находятся в особых обстоятельствах духовного быта славян, в частности, в таинственных формулах языческих жрецов» (1989а, с. 14). Исследователи не подвергают сомнению то, что пословицы возникли в быту на основе этических норм, запретов, социальных установлений, житейских советов 19 (Колесов 1989а; Аникин 2001). Это отразилось на всей традиции паремий: они так или иначе связаны с бытом и имеют дидактичный характер. Ф.И. Буслаев (1861 в, с. 78-80) в составе русских паремий выделил древнейшие притчи, собственно исторические и позднейшие пословицы. Исторические пословицы приурочены к какому-нибудь историческому факту, событию или лицу. Например, притчи Нестора о Родне и Волчьем Хвосте. Ф.И. Буслаев древнейшие притчи охарактеризовал следующим образом: «Старинная пословица, как эпический отрывок, как эпизод из народной поэмы, строга, величава в своей простоте, добродушна до детской наивности, богата мифическими намеками и необыкновенно объемиста, будучи полным выражением народной жизни» (1861 в, с. 110). Важным моментом в истории пословиц Ф.И. Буслаев считал переход от мифического характера к христианскому. Он полагал, что сохранившиеся мифические пословицы могут употребляться только в переносном смысле, тогда как христианские понятны и в прямом, и в переносном значениях (1854в,с.56). Некоторые древние пословицы и поговорки были зафиксированы в памятниках древнерусской письменности: Ни хитру, ни горазду - суда божья не минути; Един камень много горьнцев избивает (Слово о полку Игореве); Погибоша аки обре; Аще ся въвыдить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убоить его (Повесть временных лет); Дивиа за буяном кони паствити, тако и за добрым князем воевати; Не робота в работех под жонками поводъ водити («Моление» Даниила Заточника) (// Аникин 1957; Адрианова-Перетц 1957; Фелицына 1969). Интересно, что они дошли до нашего времени почти в неизменном виде: Ни хитру, ни горазду, ни богату, ни убога - суда божьего не миновать; Одним камнем много горшков перебьешь; Не работа в работах под оценками воз возити (Даль, т. 1, с. 60; т. 2, с. 269,115). Многие древние паремии сохранились благодаря тому, что передавались из поколения в поколение в устном виде, чему способствовала 20 в немалой степени их форма. В.П. Аникин (2001) справедливо полагает, что ритмичность - необходимое условие для точного запоминания паремий в те времена, когда не существовало средств письменного закрепления мысли. Интересно, что и древнейшим изречениям были свойственны аллитерация и тавтология: Днепр злу игру сыгра Угром. Ф.И. Буслаев считал, что такая форма - «издавна идущая, природная потребность языка» (1854, с. 57). Рукописные сборники пословиц на Руси появились лишь в XVI в. Первый печатный сборник «Сбор разных пословиц и поговорок» Н. Курганова появился в 1769 г., в 1770 г. было напечатано «Собрание 4291 древних российских пословиц». В.П. Фелицына пишет, что в «Старинном сборнике русских пословиц, поговорок, загадок и проч. XVII-XIX столетий» собраны изречения, различные по своему происхождению. Основную часть составляют народные пословицы, поговорки, загадки и прибаутки, и лишь около 10% сборника - книжные афоризмы (1952, с. 6). И.М. Снегирев (1831, с. 42) указывает следующие источники русских пословиц и поговорок: «А) Опыты жизни, где частное обращается добровольно и случайно в общее достояние, как назидательный пример... Б) Исторические события и лица... В) Старинные решения и приговоры на мирских сходках и вечах, самые слова из существующих законов и постановлений... Г) Изречения из Священного писания и Божественной службы... Д) Мнения и пословицы, заимствованные из чтения иностранных и отечественных писателей или из обращения с чужеземными народами... Е) Острые ответы, щутки и частные случаи в народе, сделавшиеся общими...» В пословицы и поговорки также могут перейти сказочные присловья: Таскать вам не перетаскать; Сказка про белого бычка; Молочные реки в кисельных берегах {Адриапова-Перети, 1957, с. 10). 21 На основании того, что многие выражения входят в паремиологический фонд многих народов как составная часть распространенных пословичных типов, вслед за Е.Н, Бетехтиной (1995, с. 14) считаем, что часто мы имеем дело не с заимствованием, а историко-типологическими параллелями. В.П. Аникин пишет, что в фольклоре разных народов типологическое сходство может быть следствием разных исторических обстоятельств: как результат миграции, распространения произведений среди народов (мифационная типология); как результат независимого у народов творчества (типологическое схождение); как результат традиционного следования фольклора общему у родственных народов исходному наследству (генетическая типология) (1996, с. 384). Не исключаем, что в исследуемом нами материале присутствуют выражения, связанные типологически. «Часто не удается установить первоначальный источник происхождения того или иного афоризма: трудно, а то и просто невозможно точно определить, принадлежит ли изречение автору данного древнейшего памятника, из которого пришло в разговорную или общую литературную речь, либо оно восходит к фольклорному творчеству и было когда-то зафиксировано отдельным автором в своем произведении», - справедливо отмечает Н.Т. Федоренко (1975, с. 33-34). Утверждения о генетической преемственности тех или иных паремий и изречений зачастую являются относительными. Для нас же важно, что анализируемые выражения с той или иной частотностью воспроизводились, варьируясь, в памятниках древнерусской письменности, а затем в сборниках паремий. То, что изречение воспроизводилось в памятниках письменности одновременно с воспроизведением в устной речи связанной с ним типологически народной паремией, не может исключить, на наш взгляд, динамику данного изречения, постепенно попавшего в устную речь, в сторону приобретения признаков пословиц и поговорок, что может быть засвидетельствовано источниками исследования разных периодов. Возможно, типологическое сходство ускорило сближение переводных книжных изречений с пословицами и поговорками. 22 На наш взгляд, подавляющая часть пословиц и поговорок восходит к устному народному творчеству, является исконно русской, несмотря на то что заимствование действует на протяжении всей истории развития паремиологического творчества. Лишь небольшое количество паремий действительно обнаруживает связь с книжными изречениями. Генетически заложенным путем эволюции считаем динамику от народных речений (первичных текстов) к книжным (вторичным). Но эта эволюция произошла в отдаленном прошлом, для доказательства ее требуется широкий сравнительно-исторический материал разных языков. Тот факт, что все устные формы языков существуют лишь в составе письменных трансляций, обусловливает зависимость первичных форм от вторичных, письменных. Так, Н.С. Бабенко пишет: «Письменный язык в силу своих специфических свойств стремится к постоянному расширению своего коммуникативного пространства, в то время как сфера использования устного языка отчасти сужается. Вместе с тем письменные формы языка не могут существовать в отрыве от устной сферы общения. Между ними происходит постоянное взаимодействие, явное или скрытое, приобретающее в зависимости от эпохи те или иные черты» (1999, с. 87-88). З.К. Тарланов взаимодействие книжных изречений и народных паремий считает однонаправленным: от книжных афоризмов (менее совершенных) к пословицам (более совершенным) (1999, с. 66). Мы же, не исключая двусторонней динамики между данными речениями, считаем эволюцию народных паремий в книжные изречения более древним процессом. Объектом же данной работы является трансформация книжных афоризмов в народные пословицы и поговорки. 2.2. Определение и признаки пословнц н поговорок Пословицы и поговорки являются объектом изучения ряда наук: лингвистики, литературоведения, фольклористики, истории и др. В рамках перечисленных наук исследуются различные аспекты их сущности и даются нетождественные определения, 23 Г.Л. Пермяков, исследуя фразеологический состав русского языка, подчеркивал тройственную природу пословиц и поговорок, считая их, вопервых, явлениями языка, сходными с обычными фразеологизмами, вовторых, логическими единицами (суждениями или умозаключениями), втретьих, художественными миниатюрами, отражающими факты живой действительности. Он полагал, что это обусловливает троякий подход к паремиям: «как к явлениям языка, явлениям мысли и явлениям фольклора, тем более что указанные три плана пословичных изречений в значительной степени автономны», т.е. один подход к паремиям не исключает другой (1970, с. 9). В рамках лингвистического подхода термины «пословица» и «поговорка» до настоящего времени не получили однозначного толкования, что отразилось на практике составления паремиологических словарей и сборников, в которых зачастую объединяются неоднородные в семантическом и структурном отношении единицы. Исследователи (Архангельский 1964; Пермяков 1970; Жуков 1991; Тарланов 1999 и др.) при характеристике пословиц и поговорок указывают на следующие их общие признаки: анонимность; относительную устойчивость при способности воспроизводимость экспрессивность, к вариативности структурной оценочность модели и компонентного и состава; компонентного эмоциональность; состава; отточенность и лаконичность выражения (причем поговорки более лаконичны, чем пословицы). Л.Б. Савенкова полагает, что поговорки имеют только прямой план содержания, а пословицы - иносказательный: «В кругу устойчивых словесных комплексов пословица структурно и функционально наиболее близка поговорке, но первая отчетливо отличается от второй наличием переносности значения (по сравнению с деривационной базой) и, как следствие, существованием определенной семантики» (2002, с. 67). 24 амплитуды абстрактности «Под пословицами в широком смысле, - пишет В.П. Жуков, - мы понимаем краткие народные изречения, имеющие одновременно буквальный и переносный план или только переносный план и составляющие в грамматическом отношении законченное предложение. Так, пословица Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало отличается двойным планом буквальным и переносным. Напротив, пословица Горбатого могила исправит имеет только образный план». Поговорки переносным планом и двуплановостью не обладают. «Под поговорками понимаются краткие народные изречения, имеющие только буквальный план и в грамматическом отношении представляющие собой законченное предложение: Деньги дело наживное; Коса - девичья краса» (1991, с. 11-12). Мы не можем согласиться с исследователями, отказывающими пословицам и поговоркам в переносном значении, так как иносказательность - черта, отличающая паремии (поэтические произведения) от простой синтаксической конструкции (Потебня 1930; Пермяков 1970). И.Е. Аничков обращает внимание на то, что паремии выражают общепризнанное мнение, основанное на многовековом коллективном опыте. Он характеризует пословицу как «обращающееся в языке наряду со словами и словосочетаниями представляющее предложение сознательную или ссылку сцепление на предложений, коллективный опыт предшествующих поколений». Поговоркой он называет «неполное или короткое предложение (часто глагольное словосочетание типа положить зубы на полку, кататься как сыр в масле), имеющее менее ясно выраженный, чем пословица, характер сознательной ссылки на опыт предществующих поколений» (1964, с. 39). Общепризнанным характера является мнение пословиц, выраженного относительно дидактичного на формальном уровне в отборе глагольных форм и синтаксическом строении. Часть исследователей не отказывают в дидактичности и поговоркам (Кожин 1965; Савенкова 2002). Мы же вслед за И.Е. Аничковым (1964) считаем, что в поговорке в отличие 25 от пословиц нет поучительного смысла. Распространено мнение, что поговорка - это структурно неполное предложение или часть пословицы (Даль 1998; Потебня 1930; Аникин 1957; Пермяков 1970, 1988; Тарланов 1999 и др.). Так, М.А. Рыбникова пишет: «Поговорка - характерный для данного языка оборот речи, идущий на правах языковой единицы. Эта единица может стать любым логическим членом предложения и должна рассматриваться с точки зрения логической как член суждения» (1985, с. 216). Проблема отграничения пословицы от поговорки при данном подходе носит синтаксический характер: поговорка считается частью предложения, а пословица - предложением. По мнению М.А. Рыбниковой, пословица представляет собой законченное суждение, она выражает завершенную мысль; поговорка же является лишь элементом суждения (1961, с. 17). Ф.М. Селиванов также различает пословицы и поговорки по их грамматической и логической форме, т.е. по завершенности/незавершенности суждения (1983, с. 3-26). Этой же точки зрения придерживается Г.Л. Пермяков: поговорками он называет иносказательные словесные обороты, выражающие незаконченные суждения», например: иносказательные Воду предложения, в ступе которые толочь, а пословицами формулируют - «законченную мысль»: Воду в ступе толочь - вода и будет (1970, с. 9). Поговорки в отличие от пословиц могут поддаваться идентификации при помощи слов-синонимов: Кот наплакал ('мало'); Не баран начихал ('не пустяк') (Рыбникова 1961; Тарланов 1999). Главными критериями разграничения пословиц и поговорок З.К. Тарланов считает обобщенность/конкретность содержания: пословица «безусловно имеет обобщенный смысл», а «поговорка судит только о конкретном данном случае» (1999, с. 37). В отличие от ряда ученых (Аникина 1991; Кожина 1965; Гаврина 1974) он пишет, что пословицы не способны выражать частное суждение. соответствуют частному Они не могут иметь случаю, приуроченному 26 к форм, которые определенному грамматически актуализированному времени. Так, не могут считаться пословицами выражения типа На ловца и зверь бежал, На ловца и зверь будет бежать и т.д. (1999, с. 40). Следует указать, что пословицы и поговорки признаются знаками определенных ситуаций или определенных отношений между вещами (Пермяков 1970, 1988). Этого же мнения придерживается и В.В. Гвоздев: пословицы выражают и описывают некоторые постоянно воспроизводимые типы ситуаций, представляющих слепки взаимоотношений отдельных элементов действительности, в этом, с точки зрения исследователя, проявляется номинативность данных устойчивых единиц (1982, с. 46). Эти воззрения восходят к работам А.А. Потебни, который считал, что пословицы, подобно алгебраическим формулам, замещают собой массу событий и ситуаций: «Для того чтобы выражение действительно стало пословицей, нужно взять случай или ряд случаев из другой сферы, нужно, чтобы частный образ получил иносказательное значение; тогда он становится... пословицей» (1930, с. 94). Выражение Без поджога дрова не горят может считаться пословицей лишь при условии его употребления не в частном случае (когда речь идет о дровах), а в ситуации, когда то или иное дело не спорится без зачинщика. Итак, важными отличительными свойствами пословиц в данной работе будем считать их дидактичный характер, обобщенность, законченность. Поговорки не имеют данных черт, кроме того, они могут являться «осколками» пословиц. Синтаксические признаки пословиц и поговорок Для данного исследования, на наш взгляд, важно определить отличительные признаки синтаксической формы русских пословиц. Синтаксису пословиц в отечественной лингвистике посвящен ряд работ, в том числе П. Глаголевского (1873), Филипповской (1955), З.К. Тарланова (1999). 27 А.Н. Шрамма (1954), И. А. Общепризнанным является мнение, что, поскольку пословица выражает законченное суждение, она представляет собой синтаксическое целое. Многие ученые подчеркивают синтаксическую автономность пословиц в тексте. И.Е. Аничков считал, что пословица представляет собой предложениесловосочетание (1964, с. 38), но большинство исследователей придерживаются точки зрения, согласно которой пословица выражена предложением, причем количество сложных предложений преобладает над количеством простых (Шрамм 1954; Самородов 1959; Пермяков 1970; Тарланов 1999). Как правило, пословица представляет собой двучленную конструкцию: Куда ветер, туда и тучи; Из одной плошки, да не одной ложкой; Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. К наиболее частотным синтаксическим конструкциям пословиц относят (Шрамм 1954; Филипповская 1955; Тарланов 1999): 1) Обобщенно-личные предложения со сказуемым-глаголом в форме 2го лица един, числа буд. времени: Счастье в оглобли не впряжешь; менее распространены формы 3-го лица множ. числа наст, времени: Даровому коню в зубы не смотрят, и 2-го лица един, числа повелительного наклонения: Безумному в обиду не давайся. 2) Инфинитивные конструкции: От беды ни откреститься, ни отмолиться', Не быть бы плеткой при большом кнуте. 3) Сложносочиненные предложения-пословицы с союзом а и да, выражающие сопоставительные: сопоставительно-противительные: Руки Плуг делают, и спинка отвечает; кормит, а лук портит; противительные отношения: Корень учения горек, да плод его сладок. 4) Бессоюзно-сложные предложения, выражающие сопоставительные: Алмаз алмазом рушится, плут плутом губится; противопоставительные: Чужая беда - смех, своя беда - грех; условные: Возьмет голод - появится голос; причинно-следственные отношения: Кобыла с волком тягалась: один хвост да грива осталась. 28 Поговоркой признается «элемент речи, нерасторжимого оборота (как бы сложного живущий на выразительного правах слова)», фразеологическое единство, «слитное (синтетическое) словосочетание» (Самородов 1959, с. 283, 296), «нерасторжимое образное словосочетание» (Рыбникова 1961, с, 16). Полагают, что поговорки представлены лишь словосочетаниями (Глаголевский 1873; Самородов 1959; Рыбникова 1961; Фелицына 1964; Пермяков 1970): поперек себя толще; седьмой квас на гуще; с легкой руки. Более убедительной, на наш взгляд, является точка зрения (Аничков 1964; Архангельский 1964; Тарланов 1999), согласно которой поговорки чаще всего представляют собой словосочетания: положить зубы на полку; кататься как сыр в масле; реже - предложения: Мое дело сторона; Как люди, так и мы; На нет и суда нет. В поговорках глагольные предикаты могут стоять в форме прош. времени, что не приемлемо для пословиц: За что купил, за то и продаю; Нашла коса на камень; Сорока на хвосте принесла. Исключение составляют пословицы, оформленные в виде сложных синтаксических структур (Архангельский 1964; Тарланов 1999). В.П. Фелицына (1964, с. 203) предлагает синтаксически различать поговорки: «утверждения-характеристики» {собака на сене; мешком прибитый), «сравнения» (как с неба свалился; как птица небесная), фразы «к случаю» (сколько лет, сколько зим; и года не прошло...). Художественная выразительность пословиц и поговорок Не менее важно для достижения цели данного исследования выяснить природу поэтики паремий. Собственно народными пословицами и поговорками в отличие от книжных изречений могут считаться только те выражения, которые имеют художественную выразительность паремий. Ф.И. Буслаев писал: «Как для поэта игра звуков и течение мысли совпадают в одном творческом движении души: так и пословица создавалась взаимными силами звуков и мысли» (1861 в, с, 132). 29 Паремии выделяются в потоке речи «складом и ладом», мерностью и звучностью, возникающими с помощью созвучий слов, стихотворного размера, определяемого ударениями (Буслаев 1854а; Рыбникова 1961; Селиванов 1983): Укатали Бурку крутые горки. Под ладом понимают единство содержания художественную пословицы, под складом - ее отточенную форму, поддерживаемую стилистическими фигурами и тропами (Рыбникова 1961; Селиванов 1983). Стихотворная форма, мерность, ритмичность, рифмовка, созвучие способствуют закреплению пословиц и поговорок в народной памяти (Аникин 1957; Рыбникова 1961; Померанцева 1977; Жуков 1991): Из песни слова не выкинешь; У них и лен не делен. Кроме того, считается, что ладно скроенная фраза острее звучит, лучше формулирует мысль. Ритмическая организация в пословицах и поговорках преследует также художественновыразительные цели, она связана с передачей образа (Аникин 1957). Явления рифмы или рифмических созвучий содействуют внутренней спайке компонентов и семантической сплоченности пословиц и поговорок: Оттого телега запела, что долго дегтю не ела; Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела; Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала (Архангельский 1964). Вследствие ритмической организации в пословицах и поговорках могут сохраняться архаичные формы, хотя в жанровые характеристики паремий входит актуальность их плана выражения: «Благодаря ритмической организации синтаксической формы, композиционной соотнесенности ее частей, входящие в словесную морфологические архаизмы ткань пословицы не воспринимаются лексические и как противоречащие принципам жанра, хотя, с точки зрения действующих норм языка, смысл их оказывается несколько затемненным» (Тарланов 1999, с. 13): Скупу человеку убавит бог веку; Ем, а дела не вем; Послать было еще и Максима, да не справиться и има. 30 Рифму пословиц и поговорок называют смелой, богатой, это созвучия, опирающиеся и на гласные, и на согласные (Буслаев 1854а; Адрианова- Перетц 1957): Копр в капусте смраду напустит; Зять да шурин - черт их судит. Рифмоваться могут созвучные слова разных значений: Жни, баба, полбу, да леди себе по лбу. Считается, что для пословиц и поговорок характерна полная или приблизительная рифма (Дружба дружбой, а служба службой; Ехала кума неведомо куда), в том числе и в середине фразы - внутренняя рифма (За морем телушка - полушка, да рубль перевоз; Я на лед послов пошлю, а на мед сам пойду) (Самородов 1959; Рыбникова 1985; Померанцева 1977). Рифмой могут скрепляться не только две (или больше) части изречений (Кто кого смог, ты того и с ног), но и слова в одночастных пословицах (Лихо не приходит тихо; У нас с ним и лен неделен). Компоненты могут рифмоваться и «самостоятельно» - в одной либо обеих половинах изречения {Живет - хлеб жует, спит - небо коптит) (Селиванов 1983). Иногда в паремиях может быть правильное чередование ударных и безударных слогов в каждой из рифмующихся частей: Рано встала, да мало напряла; Хоть вдвое, хоть втрое, неспоро худое. Нередки случаи, когда «метрический рисунок пословицы представляет как бы две песенные строфы со своим размером каждая: Сбил сколотил - вот колесо! Сел да поехал — ах, хорошо! Оглянулся назад — одни спицы лежат!» (Адрианова-Перетц 1957, с. 8-12). В.В. Колесов считает, что в пословицах и поговорках рифмуются не концы строк, а «наиболее важные, ключевые слова высказывания; слова, на которые следует обратить внимание, которые нужно запомнить» (1989а, с. 16). Мерный склад пословиц и поговорок относят к ритмической прозе, характерной и для народной сказки, например в зачинах и концовках (Даль 1998; Адрианова-Перетц 1957; Селиванов 1983), «типично русской стиховой рифмовке» (Колесов 1989а, с. 16). 31 Большую роль в пословицах и поговорках играют звуковые повторы: Сало было, стало масло; У гола гол голик; Спать долго - оюитъ с долгом; Не под дождем - подождем. Например, аллитерация и ассонансы: Береженого и бог бережет'. Кому село Любово, кому горе лютое; Ехала кума - неведомо куда (Буслаев 1854а; Адрианова-Перетц 1957; Рыбникова 1985; Самородов 1969; Померанцева 1977; Колесов 1989а). Образность пословиц и поговорок основывается на применении различных тропов. Считается, что «пословица является развернутой языковой метафорой даже при минимальной метафоризации ее лексики» (Гвоздев 1983, с. 9). Широко представлены в жанре паремий метафоры и метонимии (Рыбникова 1985; Гаевая 1990; Аникин 1991): Кабы знал, где упал, то б соломки подостлал; Нашла коса на камень; Остер топор, да сук зубает; В кармане соловьи свищут. Слова-метафоры в составе паремий «способствуют созданию семантической многозначности пословицы, а в данном случае это равнозначно признанию семантической неопределенности пословицы вне контекста» (Гвоздев 1983, с. 8). В основе мотивированности пословиц и поговорок лежит не только метафоризация, но и символизация, связанная не с образным переосмыслением, а с картиной мира, фоновыми знаниями. Символы, являющиеся центральным компонентом пословиц, Т.З. Черданцева относит к историческим: «Подобного рода символика рождалась как концентрированное выражение содержания верований, легенд, преданий, его квинтэссенция» (1988, с. 85). Метафора передает сходство двух денотатов на основе общих сем, создает образ, чаще всего эмоциональный. Символ, обозначая определенное понятие, не вносит оценочных компонентов в значение, он указывает лищь на замену одного наименования другим не только на образной, но и на рациональной основе (Телия 1988). И.А. Филипповская считает, что в пословицах постоянный эпитет: «Определение в пословице 32 не представлен никогда не имеет украшающей функции, а употребляется только в том случае, если необходимо для выражения мысли», ср.: Аи как старый-от казак да Илья Муромец берет плеточку шелкову в белу руку (былина); Белые ручки чужие труды любят (пословица) (1955, с. 7). К образным средствам пословиц относятся олицетворения (Даль 1998; Аникин 1991): Хмель шумит -ум молчит; Авоська веревку вьет; Небоська петлю закидывает; Весна говорит: уклочу; осень говорит: а вот я еще погляэ1су. Нередко пословицы и поговорки имеют ироничный характер, например: Дружно живут, как кошка с собакой; Поел бы редьки, да зубы редки; Кровь с молоком; Краше в гроб кладут. Отмечают «добродушность» и «незлобливость» юмора паремий (Буслаев 1861 в; Колесов 1989а). «Ирония свойственна народным пословицам потому, что они по самой жанровой природе своей требуют от человека проницательности, глубины взгляда» (Аникин 1957, с. 40). Ироничны, например, паремии, в которых явления охарактеризованы несовместимыми понятиями (Архангельский 1959; Рыбникова 1985; Колесов 1989а): Дай бог нашему теляти до волка задрати; Спрашивай у мертвого здоровья; Из-под пятницы суббота; Бей быка, что не дает молока. Наибольшая выразительность паремий достигается с помощью гиперболы: Из кожи вон лезет; Мрут, как мухи; Дешевле пареной репы; Всеми цветами радуги; В трех соснах заблудился. Нередко пословицы и поговорки основаны на каламбурной игре слов (Буслаев 1851 в; Даль 1998; Архангельский 1959): У сыра дуба, у суха сука привязана сука; Невинно вино - виновато пьянство; Для почину выпить чину; Спать долго - жить с долгом. В пословицах и поговорках представлен прием тавтологии, имеющий исторические корни и свойственный устному народному творчеству вообще (Буслаев 1861 в; Филипповская 1955; Рыбникова 1985; Аникин 1991): Шутку шутить, всех веселить; Битый небитого везет; Жив ж:ивое гадает; На нет 33 и суда нет; От добра добра не ищут. Тавтологичность может придавать пословицам и поговоркам необходимую звучность, ритм и рифму. Выделяют следующие формы тавтологии (Гвоздев 1982; Аникин 1991): 1. Омонимичная тавтология, основанная на повторении слов одинакового звукового строения: Здоровому все здорово; Играй да не заигрывайся. 2. Синонимичная тавтология, основанная на повторении близких по значению слов: Из порожнего в пустое не перекладывай; Из огня да в полымя; Не вор, не тать, а ту же стать; Как при пире, при беседе - много друзей, как при горе, при кручине - нет никого. 3. Контекстуальная синонимия, т.е. сближение слов, значения которых в ином контексте не являются синонимичными: Хрен редьки не слаще; Не вспоя, не вскормя, врага не наживешь. Помимо того что тавтологические сочетания усиливают выразительность пословиц и поговорок, они способны акцентировать внимание на ключевых словах паремий. В пословицах и поговорках синонимичные слова, образуя тавтологические сочетания, как бы сливаются в одно целое (Потебня 1976; Евгеньева 1963): С кем хлеб-соль водишь, на того и походишь; Полно пить, пора ум-разум копить. Спаянность компонентов проявляется в том, что, вопервых, один из компонентов превращается почти в энклитику, теряя свое ударение или получая ослабленное; во-вторых, определение относится ко всему сочетанию в целом. Многие пословицы построены на принципе антитезы, контрастного сопоставления (Даль 1998; Самородов 1959; Рыбникова 1961; Архангельский 1964; Аникин 1991): За одного битого двух небитых дают; Ложка дегтя испортит бочку меда; От худого племени не жди доброго семени. Тяготение к антитезе вызвано поисками наибольших смысловых эффектов (Рыбникова 1961). 34 Сопоставление противопоставленных по смыслу слов называется семантическим параллелизмом (Архангельский 1964; Аникин \99\): Дураку, что ни время, то и пора; Не хвали меня в очи, не брани за глаза; Кому пироги и пышки, кому синяки и шишки. Семантический параллелизм характеризуется наличием антонимичных и синонимичных компонентов: Щербата денежка, да гладок калач; Много слов, а мало дел; Богатый и в будни пирует, а бедный и в праздник горюет. Семантический параллелизм сопровождается синтаксическим параллелизмом, симметрией (построение фразы из двух синтаксически одинаковых частей). Такая композиция вызывает некоторые эвфонические начала: явления рифмы, ритма (Крикманн 1975). Синтаксическая симметрия «регулирует» смысл предложения, указывает на отношения сопоставляемых элементов. Столь же характерен для пословиц сравнительный параллелизм строение по принципу сравнения одного предмета или явления с другими (Филипповская 1955; Адрианова-Перетц 1957; Рыбникова 1961; Померанцева 1977). Сравнения могут быть простыми и развернутыми (Аникин 1991): Какие сани, таковы и сами; Железо ржа съедает, а сердце печаль изнуряет; Мечется, как угорелый. З.К. Тарланов пишет: «В пословичных построениях сравнительный оборот, выполняя одновременно и художественную, и синтаксическую функцию, сам оказывается неотъемлемой частью единого художественного целого» (1999, с. 56): Ласковое слово что весенний день; Дьяк у места - что кошка у теста; Мирская молва что морская волна. Полагают, что сравнительный параллелизм, возникший на образной основе, простая и древнейшая форма выражения сравнения: Засиженное яйцо всегда болтун, занянченный сынок - всегда шатун (Филипповская 1955, с. 7). Итак, паремии являются полноценными произведениями, относящимися к самостоятельному художественными жанру народного поэтического творчества (Буслаев 1854а; Рыбникова 1961; Померанцева 1977). 35 §3. Взаимодействие устойчивых едиииц фразеологии русского языка 3.1. Фразеология как система Систематическое изучение русской фразеологии началось в 30-40-е гг. XX в., наибольшая же интенсивность обсуждения фразеологических нроблем наблюдается с 60-х гг. По определению В.В. Виноградова, фразеология - это раздел лингвистики, изучающий фразеологическую систему языка в ее современном состоянии и историческом развитии. К объектам фразеологии относятся фразеологические обороты, устойчивые сочетания слов, аналогичные словам по своей воспроизводимости в качестве готовых и целостных единиц. Основная ее задача - познание фразеологической системы языка в синхронии и диахронии, в ее взаимосвязях как с лексикой и словообразованием, так и с грамматикой (Виноградов 1977, с. 8-9). Выделяют ряд отраслей фразеологии: «общую», описательную, сравнительную и историческую. Историческая фразеология, по словам Р.И. Аванесова, «принципиально ретроспективна», т.е. она «воссоздает прошлое, главным образом исходя из данных современности» (1956, с. 13). Основоположником исторической фразеологии как раздела лингвистики является Б.А. Ларин, который наиболее актуальной задачей фразеолога считал «установление объективных закономерностей образования и развития несвободных словосочетаний» (1956, с. 203). Историческая фразеология заняла достойное место в системе лингвистических знаний, благодаря усилиям таких ученых, как A.M. Бабкин, В.Л. Архангельский, О.В. Творогов, А.Г. Ломов, Г.А. Селиванов, Л.И. Ройзензон, Л.Я. Костючук, В.М. Мокиенко, С.Г. Шулежкова и др. Одной из проблем теории фразеологии, вызвавших бурную полемику, является вопрос об объеме, фаницах и объектах фразеологии. Основываясь на мнении различных суждений фразеологов, можно выделить бесспорные и спорные объекты. К первым относятся лишь собственно фразеологизмы. 36 Пословицы, крылатые слова, литературные цитаты, речевые штампы, а также различные формулы могут быть отнесены к спорным объектам. Можно условно выделить две точки зрения на данную проблему. 1. Широкое понимание фразеологии как самостоятельной дисциплины. В ее составе помимо собственно фразеологизмов выделяют выражения и сочетания, обладающие признаками воспроизводимости и устойчивости: пословицы, поговорки, крылатые выражения, речевые штампы (Виноградов 1977; Архангельский 1964; Шанский 1969; Кунин 1986). 2. Узкое понимание фразеологии, при котором в ее состав входят устойчивые словосочетания, соотносимые со словом как номинативной единицей языка (Ларин 1956; Бабкин 1964; Ожегов 1977; Гвоздарев 1977; Молотков 1977; Верещагин, Костомаров 1990). Считаем, что фразеология при узком понимании низводится до уровня раздела лексикологии, объект ее суживается и обедняется, за пределами внимания исследователей оказываются многие категории устойчивых единиц. Труды ученых: О.В. Творогова, А.Г. Ломова, Г.А. Селиванова, Л.Я. Костючук, С.Г. Шулежковой и др., занимавшихся проблемами исторической фразеологии, - служат убедительным доказательством того, что широкий подход к объекту фразеологии при анализе древнерусского фразеологического материала является более продуктивным. «В письменных памятниках древнерусского метафорические устойчивые языка сравнительно словосочетания, редко охваченные встречаются сквозной десемантизацией компонентов. Поэтому объектом исследования становились все воспроизводимые словосочетания (или предложения) независимо от характера и степени семантической спаянности непосредственно составляющих. Именно разработка устойчивых сочетаний в историческом плане в определенной мере содействовала широкому пониманию объема фразеологии» - так объясняет данный феномен В.П. Жуков (1986, с. 106). 37 Заслуживает внимания точка зрения Г.Л. Пермякова, относившего пословицы и поговорки к паремиологическому уровню языка, который «служит арсеналом единиц, приспособленных для обозначения типовых жизненных ситуаций, для формулирования и удобного запоминания разного рода житейских и логических правил, для прогнозирования будущего и ряда других прагматических языковых целей» (1988, с. 112). Данную точку зрения разделяет В.Н. Телия (1996): она относит паремии и крылатые слова к периферии фразеологии - паремиологии. Мы в данной работе придерживаемся широкого подхода к объему фразеологии и относим пословицы и поговорки вслед за Г.Л. Пермяковым, В.Н. Телия к особому разделу фразеологии - паремиологии. 3.2. Концепция А.А. Потебни о «сгущении мысли» Исследователи сходятся во мнении, что на практике разграничить фразеологизмы, пословицы, поговорки и крылатые слова достаточно трудно, а иногда и невозможно. Все эти устойчивые единицы не только имеют ряд общих черт, но иногда пересекаются, поэтому ученые выделяют пограничные, переходные явления фразеологии, например, пословичнопоговорочные выражения, сочетающие в себе признаки пословиц и поговорок (Жуков 1991, с. 11). Многочисленные классы устойчивых выражений представляют собой результат взаимодействия и синтеза единиц разных уровней языка. Сокращаясь, пословица может перейти в поговорку или фразеологическую единицу (Ларин 1956; Ожегов 1958; Фелицына 1964). Базой для образования паремии могут послужить авторское крылатое выражение, афоризм, литературная цитата, заговор, сказка, басня и т.д. Образование устойчивых единиц на основе свободного текста принято называть «сгущением мысли». Этот термин принадлежит А.А. Потебне (1930). Он в своем труде «Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка» описал процесс сжатия рассказа или басни в пословицу: «Пословица сводит множество разнообразных черт, заключенных в ней, к небольшому количеству. Поэтому образ дает нам возможность 38 замешать массу разнообразных мыслей относительно небольшими умственными величинами» (1930, с. 91). Под басней А.А. Потебня понимал поэтическое произведение, выражающее «нравственное утверждение» в иносказательной форме и имеющее ряд «свойств»: - оно заключает «в себе действие, т.е. ряд изменений»; - действие его со всеми составляющими представлено в единстве; - в нем нет подробных характеристик действующих лиц, изображений действий, сцен; - действие его конкретно, единично, но обладает способностью к обобщению (1930, с. 43-63). Он отмечал, что «точно так же, как басня, может быть сжат и всякий другой рассказ, не относящийся специально к этому роду поэтических произведений» (1930, с. 89). Итак, пословицы - это конденсированный продукт более широкого текста. «Сгушение мысли» может происходить следующим образом: 1) в пословице остается лишь конечное изречение, этот процесс назван А.А. Потебней «извращением порядка басни»: «Известная часть басни становится пословицей, благодаря тому, что остальная часть ее содержится в мысли и готова явиться по нащему первому требованию в пояснение этого изречения; но первая часть басни, существующая налицо, остается безо всякого изменения» (1930, с. 87). Например, Ори, мели, иже!; Кому скоромно, а нам на здоровье; 2) пословицу, идиому составляет все содержание басни без точного цитирования, т.е. весь смысл текста семантически синтезируется в выражении, например: Кобыла с волком тягалась, только хвост да грива осталась; Куда конь с копытом, туда и рак с клешней; Собака на сене лелсит, сама не ест и другим не дает» (1930, с. 89); 39 3) пословица может появиться вследствие сокращения вывода, обобщения, житейского правила (1930, с. 90). Например: Богу молись, а к берегу гребись; Счастье лучше богатырства. Содержание исходного текста в целях лаконичности способно заменяться одним выражением, символом. При этом оно остается в сознании: «Без напоминания вы можете припомнить нужную басню, но в данную минуту вы о ней не думаете: она находится за порогом сознания» (Нотебня 1930, с. 88). 3.3. Вариативность как общее свойство устойчивых единиц Считаем, что переводные древнерусские изречения могли трансформироваться в пословицы и поговорки благодаря способности к вариативности. «Анализ вариантов, версий и возникающих новых произведений указывает на преобладание эволюционного типа развития, но простая эволюция, связанная с накоплением количественных изменений, в определенный момент оказывается прерванной возникновением нового качества. Наблюдается разрыв в эволюционной цепи, чтобы уступить место новой эволюции, и так неоднократно» (Аникин 1996, с. 66). Исследователи разграничивают вариативность в синхронном плане и диахроническом. Под вариативностью в диахроническом плане в работе понимается «возможность выбора (слова, или формы, или конструкции), которая обусловлена тем, что в каждой области (уровне) языка (в области лексики, синтаксиса, морфологии) имеются параллельные формы, эквивалентные или близкие по значению и функции, находящиеся в разных списках памятников, в параллельных местах текста и взаимозаменяющиеся» (Евгеньева 1966, с. 11). Необходимо различать варианты слов и устойчивых единиц. Проанализировав мнения лингвистов (Архангельского 1964; Шанского 1969; Шварцкопфа 1966 и др.), под вариантами устойчивых единиц в работе будем понимать модификации (преобразования, разновидности или параллельные образования) одной и той же устойчивой единицы в плане ее выражения 40 ._ cHiTcKAa ГОСУДЛРСТПСННАЯ _ СИСЛИОТГКД (формы и состава), не нарушающие семантического тождества значения, а также тождественной сочетаемости. Вариативность - один из показателей длительного и сложного развития языковой системы: «Непрерывное изменение, сохранение старых и возникновение новых элементов, постоянное воздействие внеязыковых факторов и т.п. приводит к накоплению сосуществующих однозначных явлений, становящихся как бы «избыточными» и приходящих в противоречие друг с другом» (Филин 1966, с. 17-18.). Вариативность неотъемлемое свойство не только фольклорных текстов, но и традиции в целом. К причинам вариативности обычно относят отражение в памятниках письменности лексических и семантических диалектных черт; разницы между славянскими языками; заимствований, возникающих в результате контакта с другими языками, в частности с греческим языком и др. (Жуковская 1964). На наш взгляд, нельзя не учитывать значимость в процессе возникновения тех или иных модификаций текстов субъективного фактора. Так, Е.М. Верещагин пишет: «Когда говорится о варьировании как о самоцели, то внешний наблюдатель, собственно, действительно поясняет себе, почему одна лексема заменяет другую, но выбор определенного конкретного слова в каждом конкретном случае в настоящее время научного объяснения не имеет... Мы наблюдаем в исследуемом явлении не язык как систему общественно закрепленных средств выражения, независимых от каждого члена языковой общности, а индивидуальное использование языка» (1972, с. 67). Возникновение вариативности в списках памятников письменности можно объяснить только комплексом факторов: физиологических, психологических, эстетических, этнографических, социальных и языковых (Шубин 1959, с. 24-27). Таким образом, причины появления модификаций текстов имеют экстралингвистический и интралингвистический характер, их следует учитывать во взаимодействии. 41 3.4. Соотношение паремий и фразеологизмов Ученые, придерживающиеся узкого взгляда на объект фразеологии, к фразеологизмам относят единицы идиоматического характера, например закинуть удочку; точить лясы; бить баклуши; пичтоже сумняшеся. Конститутивными признаками идиоматичность (Виноградов фразеологических единиц считают 1977); «переносность, метафоричность и обобщенность значения» (Ларин 1956); способность аналогично слову выполнять номинативную функцию (Ожегов 19576); господство «цельности значения» над «синтаксической раздельностью» (Ахманова 2005); полную утрату словных признаков компонентами фразеологизма (Молотков 1977). М.Н. Шанский полагает, что пословицам и поговоркам в отличие от фразеологизмов несвойственна идиоматичность: «По характеру связей составляющих их слов и по общему значению фразеологические выражения ничем не отличаются от свободных сочетаний слов» (1969, с. 69). СИ. Ожегов отделял пословицы и поговорки от фразеологизмов на основании наличия у паремий признака синтаксической членимости: «Они [пословицы и поговорки] имеют ту или иную законченную синтаксическую структуру предложения, элементы которого состоят из свободных, закономерных для языка словосочетаний и, следовательно, синтаксически членимы» (19576, с. 39). Пословицы и поговорки, согласно В.П. Жукову, состоят из слов с определенным самостоятельным значением, а компоненты фразеологизмов полностью или частично лишены семантической самостоятельности. «Слова, входящие в состав пословиц и поговорок и выражающие наиболее существенные стороны мысли, нередко выделяются или по крайней мере могут быть выделены логическим ударением. Почти ни на одном из компонентов фразеологизма нельзя сделать логического ударения. Фразеологизмы, таким образом, лишены, актуального членения», - пишет В.П. Жуков (1986, с. 18). 42 Л.Б. Савенкова вслед за В.П. Жуковым (1986) придерживается мнения, что разница между паремиями и фразеологизмом содержится в особенностях логической стороны этих устойчивых единиц: в основе целостного значения паремий лежат суждения, фразеологизмы же соотносительны с понятиями (2002, с. 68). По мнению В.П. Фелицыной (1964), В.П. Жукова (1986), З.К. Тарланова (1999), одним из основных признаков, отличающих паремии от фразеологизмов, является предикативность. З.К. Тарланов, изучая синтаксис и поэтику русских пословиц, пишет, что для компонентов фразеологических единиц характерна архаичность, поддерживающая их идиоматичность. Пословицы же воплощаются в наиболее живой синтаксической форме языка (1999, с. 38-39). Главным же основанием отделения пословиц от фразеологизмов, по мнению З.К. Тарланова, служит «жанровая природа» пословиц, всегда выражающих обобщенное значение, и вытекающие из нее синтаксические признаки. Важнейшими из этих признаков являются: 1) разрыв действия-состояния с вполне определенным лицом-деятелем; 2) разрыв действия-состояния предложения с вполне определенным грамматическим временем (1999, с. 44). Различные классы устойчивых единиц могут объединяться в родовом понятии под термином «фразеологическая единица» («фразеологический оборот», «фразеологизм») (Савенкова 2002, с. 64). В.Л. Архангельский (1967), С.Г. Гаврин (1974), Н.М. Шанский (1969) полагают, что данные родовидовые отношения становятся возможными благодаря устойчивости фразеологизмов в языке и воспроизводимости в речи. Доводом в пользу включения пословиц и поговорок во фразеологию М.Н. Шанский считает признаки сверхсловности и воспроизводимости (1996, с. 33). Анализ различных точек зрения на сходство и различие между фразеологическими единицами и паремиями позволяет сделать следующие выводы. Фразеологизмы в отличие от пословиц не обладают категориями предикативности и модальности, не несут дидактичного смысла, не могут 43 иметь смысловую и интонационную законченность. Паремии обладают рядом признаков и свойств, сближающих единицами: воспроизводимостью, их с фразеологическими устойчивостью, образностью, экспрессивной окрашенностью. 3.5. Соотношение паремнй, афоризмов и крылатых слов Термин «афоризм» в лингвистике до настоящего времени не имеет общепризнанного определения. На размытость данного понятия, отсутствие строгих конститутивных признаков в его определении ссылаются многие исследователи (Прохоров 1977; Дмитриева 1994; Сидоркова 1999; Савенкова 2002). В ряде трудов термины «афоризм» и «крылатое выражение» употребляются в качестве синонимичных (Манякина 1989; Дмитриева 1994 и др.). В нашей работе афоризм признается вслед за Е.М. Верещагиным, В.Г. Костомаровым собирательным понятием для таких воспроизводимых выражений, как пословицы, поговорки, крылатые слова и др. «Языковой афоризм - это изречение (обычно в форме фразы), выражающее какую-либо обобщенную мысль; для афоризма одинаково обязательны как законченность мысли, так и яркость, отточенность формы выражения мысли» (Верещагин, Костомаров 1990, с. 5). Изучение крылатых слов в лингвистике имеет длительную историю. Свои работы посвящали крылатым словам СИ. Ожегов (1957а), Е.А. Добрыднева (1989), В.К. Петров (1998), Л.П. Дядечко (2002) и др. Внимание С.Г. Шулежковой направлено на источники крылатых слов (2002). В.Н. Телия крылатые слова определяет как «идиомы, мотивированные некоторым текстом» (Телия 1996, с. 77). Н.С. Ашукин и М.Г. Ашукина определяют данный термин следующим образом: «Вошедшие в речь из литературных источников краткие цитаты, образные выражения, изречения исторических лиц, имена мифологических или литературных персонажей, ставшие нарицательными.., образные сжатые характеристики исторических лиц» (1987, с. 6). 44 СИ. Ожегов считал, что крылатые слова в отличие от других устойчивых единиц не имеют специфических синтаксических структур: «Их [крылатых слов] синтаксическая структура индивидуальна в том смысле, что она не имеет своих специфических черт: это могут быть целое предложение любого типа, сложные предложения, кусок сложного или простого предложения» (19576, с. 38). С.Г. Шулежкова выделяет пять дифференциальных признаков крылатых выражений: «1) связь с источниками (автором; литературным, мифологическим, фольклорным или историческим персонажем; произведением искусства или литературы; реальным событием и т.д.); 2) раздельнооформленность (они состоят из двух или более компонентов словного характера, связанных между собою по грамматическим законам языка); 3) воспроизводимость (они не создаются в процессе общения, а воспроизводятся как готовые целостные единицы); 4) устойчивость компонентного состава и грамматической структуры (не исключающей вариантности); 5) стабильность, устойчивость семантики, закрепленной за данным оборотом в языковом узусе» (2002, с. 28). Исходя из этого, можно сделать вывод, что паремии и крылатые выражения обладают рядом общих (2-5) признаков. Как пословицы, так и крылатые выражения выражают сущность явлений, отношений и ситуаций, свойственных тому или иному языковому коллективу. Крылатые выражения отличаются от пословиц и поговорок их связью с литературным или конкретно-историческим источником. Утверждают, что разница существует также в сфере употребления (крылатые слова принадлежность литературной речи, паремии - разговорной) (Аничков 1964; Ашукин, Ашукина 1987; Дмитриева 1994). С.Г. Шулежкова (2002) отвергает это мнение, так как фонд крылатых единиц национального языка часто пополняется оборотами разговорного, даже грубовато-просторечного характера, например: Ну и рожа у тебя, Шарапов; Надо, Федя, надо!; Будь СПОК. Если пословицы полностью автономны в тексте, то крылатые 45 выражения привязаны к своему контексту. Недостаточное знание конкретных условий возникновения крылатых выражений может привести к неправильному их пониманию и употреблению. Итак, проанализировав различные точки зрения исследователей на устойчивые единицы русского языка, в качестве рабочих терминов принимаем следующие. Пословица - это устойчивое в языке и воспроизводимое в речи анонимное обобщающее изречение предикативной структуры, пригодное к использованию в дидактических целях. Поговорка - устойчивое в языке и воспроизводимое в речи анонимное речение в форме предложения или словосочетания. Паремия, или паремиологическая единица, используется в работе как родовой термин по отнощению к терминам: «пословица» и «поговорка». Паремия определяется как устойчивое, воспроизводимое выражение, воспроизводимая структура, обладающее самостоятельным значением. Фразеологизм оформленная словосочетаний по - это образцу устойчивая сочинительных (непредикативного или или подчинительных предикативного характера), «обладающая целостным (или реже - частично целостным) значением» (Жуков 1986). Афоризм - это собирательный термин для всех воспроизводимых в речи устойчивых выражений, в том числе пословиц, поговорок и крылатых выражений. Крылатое выражение - это устойчивое, воспроизводимое речение различной структуры, связанное со своим источником. Выводы Предметом исследования данной работы является взаимодействие древнерусских переводных изречений, принадлежащих письменной культуре, и паремий, относящихся к устной культуре. На проблему 46 соотношения текстов устной и письменной культуры обращали внимание многие исследователи: А.Н. Веселовский (1940), Ю.М. Лотман (2002), Н.И. Толстой (1995), В.П. Адрианова-Перетц (1974), З.К. Тарланов (1999), СЮ. Неклюдов (1984) противопоставление и др. языка В.П. Фелицына письменности пишет: живой «Несмотря разговорной на речи, взаимодействие между книжной и устной народной речью не прекращалось никогда; правда, в разных жанрах письменности и на разных этапах истории языка оно проявлялось в различной степени» (1962, с. 5). В I главе перечислены особенности древнерусских изречений и современных пословиц и поговорок. Книжные изречения в памятниках письменности чаще всего приводятся с ссылкой на источник, что свидетельствует об их привязанности к исходному контексту. Паремии же полностью автосемантичны в тексте, они анонимны. Изречения не обнаруживают характерного для паремий лада и склада, ритмичности. Изречения имеют книжный характер, паремии же тяготеют к разговорной речи. Изречения не столь лаконичны, как пословицы и поговорки. Все же считаем, что переводные изречения и народные паремии обладают рядом сходных черт, обусловивших возникновение деривационных отношений между ними. Изречения были воспроизводимы в памятниках письменности, пословицы и поговорки воспроизводятся в устной речи. И изречения, и паремии относительно устойчивы и способны к вариативности компонентного состава. Именно данная способность позволила изречениям трансформироваться в паремии. Одним из важных признаков пословиц считаем обобщенность формы и содержания. В изречениях это качество также проявляется, хотя и не столь ярко. Обобщенности значения противоречат их привязанность к контексту, определенной теме. В дидактичных пословицах выражение морали не столь конкретно- поучительно, как в изречениях, не носит характера незавуалированного нравоучения (Тарланов 1999, с. 65). иносказательны. 47 Изречения, как и паремии, Поскольку изречения и паремии, в равной мере являясь единицами фразеологии, имеют сходные черты, считаем целесообразным ввести объединяющее их наименование - «устойчивое выражение». В I главе отмечено, что во фразеологии русского языка не прекращается взаимодействие устойчивых единиц: пословиц, поговорок, фразеологизмов, крылатых выражений и др. На практике часто трудно определить, какая именно перед нами устойчивая единица. Генетическая связь книжных изречений и паремий четко осознавалась составителями сборников пословиц и поговорок в XIX в. Это побудило В.И. Даля выделить выражения, занимающие срединное положение между изречениями и пословицами, - пословичные изречения: «Пословичным изречением назовем такое, которое вошло, в виде пословицы, в беседу пашу, хотя и не заключает в себе никакой притчи, иносказания, обиняка; например, два изречения: Твори Бог волю свою и Суди Бог волю свою: это не пословицы и не поговорки, а пословичные речи, изречения» (Даль 1998, с. 31). Этот термин вслед за В.И. Далем применяла в своих исследованиях В.П. АдриановаПеретц (1970, 1971). Она считала, что связь со своим литературным источником не дает возможности для более широкого применения обобщающего вывода пословичных изречений к аналогичным фактам и явлениям (1970, с. 16). В данной работе термин «пословичное изречение» будем использовать по отношению к выражениям, сочетающим в себе черты книжных изречений и народных паремий. 48 Глава II. Анализ диахронических цеией Методика анализа Материал исследования группируется по отдельным диахроническим цепям, в которые вошли изречения, пословицы и поговорки, совпадающие по лексико-семантическому и структурному наполнению. Во второй главе из 218 выделенных в результате исследования диахронических цепей подробно проанализированы 24, наиболее показательные. Прием составления диахронических цепей предложен Г.Ф. Благовой в монографии «Пословица и жизнь. Личный фонд русских пословиц в историко-фольклористической принципа словесной перспективе»: и тематической «На основе сопоставимости соблюдения пословиц, их разновидностей и вариантов, зафиксированных в разновременных изданиях, можно предложить методический прием сопоставления диахронических пословичных цепочек (под термином «диахронические» здесь понимается то, что в такие цепочки включаются разновидности пословиц из разновременных историко-фольклористических фиксаций)» (2000, с. 36). Суть предлагаемого приема состоит в составлении цепей выражений, совпадающих по наполнению и смыслу. способствует выявлению непосредственной Данная подача материала преемственности одного изречения от другого, вариативной изменчивости структурного и словесного наполнения выражений: «При сопоставлении становится заметно непрерывное живое движение: непрестанные множественные и гибкие изменения охватывают все уровни языка (лексику, морфологию, синтаксис, отчасти и фонетику), распространяются и на художественно-выразительные средства пословиц» (Благова 2000, с. 7). Подобная подача материала была характерна для исследований В.П. Адриановой-Перетц (1934, 1970, 1971), П. Миндалева (1914), И.М. Сирота (1897), М.Н. Сперанского (1904) и др. Наполнение большей части диахронических цепей (всего - 194) не подверглось анализу, так как не демонстрирует трансформации в паремии и интенсивного обновления по форме 49 и содержанию. Например, Во многоглаголании несть спасения (Матф., 6, 7 // Сирот, с. 87). - Бо глагмании ыЬсть сплсения (МДЗ, с. 6) - Во многом глаголании несть спасения (Симони, с. 395; Даль, т. 2, с. 186); Ые сыплите висерл пред свиньями, дл ие пспроутъ его ыогами своими (МДЗ, с. 101) - Ne сътлитб пред свиииями Бисер да Ne попроутъ его ногама (Пчела // Щеглова 1910, с. 56) - Не мечите бисера пред свиньями, да не попрут его ногами (Даль, т. 2, с. 668). Эти выражения не претерпели существенных изменений, так как продолжают восприниматься как церковные книжные выражения. Их трудно «обкатать» в народном духе. Между некоторыми изречениями и паремиями наблюдается лишь сходство содержательного плана; в данном случае трудно говорить о преемственности. Например, Достоиио иамъ иоиець вещи прюке смотривше и тано иачатьк икъ творип (Пчела, с. 25); Начинаючи дело, о конце размышляй (Сборник пословиц Б. Петровской галереи // Рукописные сб., с. 32); Начиная дело, о конце помышляй (Даль, т. 2, с. 369). Очень часто между книжными изречениями и пословицами наблюдается лишь общность оценки того или иного явления, свойства человеческого характера и поведения: «Возникшие в сходных условиях исторической действительности книжные и устные отклики на нее не могут быть на таком материале генетически связаны, но сопоставление их показывает, что многое в афористической литературе Древней Руси, в частности в той, которая опиралась на библейскую традицию, находило отклик у читателей, самостоятельно вырабатывавших аналогичные суждения» (Адрианова-Перетц 1971, с. 12). По-настоящему преемственны лишь те изречения и паремии, между которыми наблюдается не только структурно-синтаксическая общность, но и, самое главное, семантическая, выраженная в единстве образной системы. Основные критерии установления состава диахронических цепей: а) по семантическому принципу; б) по единым структурным моделям; в) по опоре на ключевые слова. 50 Каждый из критериев действует только в сочетании с другими. Критерий по сходству структурной модели является вспомогательным, но не решающим при определении связи изречений и паремий. Под ключевым (опорным) словом изречения, пословицы и поговорки понимаем слово (реже словосочетание), несущее существенную смысловую нагрузку и выполняющее определенные художественные функции (Сахарный 1989, с. 81; Хроленко 1992, с. 122). Ключевое слово занимает центральное место в выражении, оно может варьироваться, но, как правило, не поддается редукции. Обычно, это имя существительное или субстантивированное прилагательное, так как семантика имени более определенна, чем, например, семантика глагола. Кроме того, имена семантически более устойчивы, у них «нет той текучести, которая обнаруживается у глаголов» (Хроленко 1992, с. 35). Об этом же пишет В.В. Колесов: «На протяжении древнерусского периода до XV в. в составе формул текста изменились главным образом зависимые слова, например, увеличивалось число вариантов глагола или прилагательного при ключевом слове» (19896, с. 43). Чаще всего ключевое слово - это символ, в нем сосредоточены отвлеченные, переносные значения: «Ключевые слова христианских символических формул составляют названия частей тела, но они же свойственны народной поэтике, как и хорошо известные реалии быта: солнце, огонь, свет, месяц, еда, питье, пыль, и только в самую последнюю очередь, уже как культурный факт нового времени, появляются такие отвлеченные понятия, как присяга, правда, крепость, сила, мудрость» (Колесов 19896, с. 141). Основные типы синтаксических структур, характерных для пословиц и поговорок, были перечислены в первой главе. Под диахронической цепью мы понимаем устойчивый словесный комплекс, взаимосвязанные варианты которого демонстрируют «непрерывное живое движение» в плане содержания и плане выражения. 51 Наполнение диахронических цепей, несмотря на изменчивость, свидетельствует об устойчивости традиции во времени. Внутри диахронической цепи можно выделить ядро и периферию. К ядерным выражениям относятся наиболее ранние фиксации того или иного изречения в памятниках письменности (например, изречения из «Изборника» 1076 года, как правило, восходящие к Псалтыри). В основном во всех цепях наблюдается существенная вариативность и смысла, и состава выражений. В тех случаях, когда содержательные расхождения между выражениями существенны, мы имеем дело с семантическим дериватом - производным выражением, значение которого существенно отличается от ядерного, поскольку произошли замены тех или иных компонентов. Отдельные выражения по отношению к ядерным выступают в аллюзивной форме, представляя собой «тупик развития» высказывания. Таким образом, в составе той или иной диахронической цепи можно выделить: 1) ядерные высказывания; 2) семантические дериваты; 3) аллюзивные выражения. Перед каждой способствующий диахронической раскрытию Пермяков (1988) выделяет смысла цепью дан объединенных пять типов идентификатор, выражений. Г.Л. классификации пословичных изречений: 1) алфавитная - в зависимости от начальных слов первого слога; 2) классификация по ключевым, опорным словам (она же лексическая или энциклопедическая); 3) монографическая классификация, строящаяся на группировке пословиц по месту или по времени их собирания; 4) генетическая, разделяющая материал по признаку происхождения, в частности по языкам и народам, его породившим; 52 5) тематическая - по темам высказывания, т.е. по их содержанию (ее применил, в частности, В.И. Даль в сборнике «Пословицы русского народа»). Чаще всего для наименований идентификаторов использовались ключевые слова и словосочетания выражений. Данные идентификаторы состоят, как правило, из двух понятий, находящихся друг с другом в антонимических отнощениях, поскольку чаще всего изречения и паремии представляют собой двучленные конструкции, построенные по принципу антитезы. Если в центре выражений оказывались символические слова или словосочетания (например, мед, нож, сосуд и др.) или ключевые слова широко варьировались, то необходимо было прибегнуть к тематической классификации, т.е. выявить содержательное ядро высказываний. При рубрикации частично был использован сборник «Пословицы русского народа», автор которого - В.И. Даль - писал: «Расположение пословиц по смыслу их, по значению внутреннему, переносному, как притч, кажется, самое верное и толковое» (1998, с. 46-47). Анализ отдельных синтаксические, контекстом цепей строится лексико-семантические понимается вслед по схеме: изменения за О.С. Ахмановой структурно- контекста. Под «лингвистическое окружение данной языковой единицы; условия, особенности употребления данного элемента в речи» (Ахманова 2005, с. 206). В последнюю рубрику обновление формы в контексте - вощли указания на некоторые языковые трансформации, вызванные ходом развития языка. Она не претендует на полноту анализа, поскольку «обновление» каждой цепи может быть предметом специального исследования, и носит выборочный характер. I. Оговориться - споткнуться при ходьбе с. 87). 1. Преткновение отъ земли - лучше, нежели оть языка (Сирах, 20,18 // Сирот 1897, 2. Язык человечь падение ему есть (Изборник, с. 325). 3. Поплъзеник отъ земля допрЬк пдче нежели от язъ1кд (Изборник, с. 361-362). 4. Поплъзен1б WT земля неже WT ЯЗЪ1КД (Параллели Иоанна Дамаскина // Снеранский 1904, с. 32). 5. оунб ксть ногдми потъкн«стися, нежели язъжомъ (Пчела, с. 309). 53 6. Оуиб ксть ноглмд поткно^тися и с въ1с«тъ1 отплети нежели от язъжд своего с (Пчела//Щеглова 1910, с. 15). 7. Многомолъвленик л\ного11ДАеник имдть, МОЛЧАНЬЮ же твердд вефь (Пчела, с, 310). 8. Многоглдголдние много и пдденик. молчдние ж вефь твердд (Пчела//Розанов 1904, с. 77). 9. Щдди своего веспостдвндго язъжд, горьчдк язъ1кол\ъ пополъзно^ти, иежели когдми (Пчела, с. 308). 10. Лучше споткнуться ногою, нежели словом (Снегирев 1831, т. 1, с. 178). 11. Лучше споткнуться ногою, нежели языком (Буслаев 1854, с. 111). 12. Лучше ногою запнуться, нежели языком (Даль, т. 2, с. 209). 13. Лучше оступиться, чем оговориться (Мартынова, с. 229). Структурно-синтаксические изменения контекста Не все изречения, объединенные здесь тематически, восходят к ядерному из «Изборника» 1076 года (№1). В изречении №6 произошло развертывание с целью уточнения и распространения: сочетание иогама поткноутися дополнено сочетанием с въкотъ! о^шсти, глагол в котором по семантике отличается большей интенсивностью действия. Кроме того, расширение произошло за счет того, что во второй части появляется глагол погиБноути, уточненный родовым по семантике наречием злЬ: оуые ксть ноглмл поткыоутися и с въ1сотъ1 оупасти ыююбли от язътл своего з/ih погипыоути (Пчела//Щеглова 1910, с. 15). Если изречения, указанные выше, звучат как непререкаемая истина, чему способствуют процессуальные сушествительные и сказуемое- инфинитив, то выражение №9 вследствие присоединения императивного сказуемого, имеет характер наставления, поучения. Изречения №7, 8 по причине лексического несовпадения считаем лишь отсылками к ядерному, аллюзиями по отношению к нему. В изречении №9 видим трансформацию исходного предложения в сложное: Щлдм своего Ееслостлвшго язъ/ка, горьчак язъшомъ пополъзиоути, ыююели йогами (Пчела, с. 308). За счет развертывания высказывание принимает вид обобшенно-личного предложения с ярко выраженной назидательностью. Здесь отчетливо выступает антитеза, сохранившаяся в пословице №12. 54 Все расширения исходной структуры, конечно же, не сохранились в пословице, ведь лаконичность - одна из ее жанровых особенностей. Утратились второстепенные члены (определения, обстоятельства), сложносоставные спова {тисгсл\(>Аъвлбним, многспм^мик, многоглаголание). Замена сочетания с процессуальным существительным поплъзеник отъ земля сочетанием с глаголом йогами потъиио^тися придает высказыванию не только лаконичность, но и большую динамичность. Пословица ШМ преемствует синтаксический строй книжного изречения. З.К. Тарланов относит подобные конструкции к простым предложениям, где форма сравнительной степени в сочетании с инфинитивом обслуживает две подчиненные формы, одна из которых является формой сравнения (1999, с. 274). Лексико-семантические изменения контекста В «Изборнике» 1076 года лексема язык употреблена в значении 'речь, наречие' (Срезневский, т. 3, ч. 2). Здесь нет отрицательного смысла, но он, на наш взгляд, скрыт в подтексте: согласно СПОСУСП, слово языкъ могло символически употребляться в значении 'коварные замыслы; говорливость и злоречие' (с. 183). О соотношении значений 'говорить' и 'грех' свидетельствует и ССМСИЯ: «др.-англ. hearm 'ущерб, грех', но др.-англ. сеагт 'шум'; русск. грех, но и.-е. ^krekos 'издавать звуки'» (с. 129). В «Пчеле» символическое и синкретичное слово язык заменяется искусственно созданным сложным словом многомолъвлбни1е. Многомолъвленик многопадбник имать, молчанью же тверда вегрь (Пчела, с. 310). План содержания углубляется, из подтекста отрицательная коннотация переносится в план выражения: значение 'речь, наречие' сменяется значением 'говорливость, болтливость' (Срезневский, т. 2, ч. 1; Сл. РЯ XIXVII вв., вып. 9). Этот осуждающий смысл поддерживается другим выражением из «Пчелы», где синкретичное язык уточняется прилагательным беспоставный: Щади своего веспоставнаго лзъ1ка, горьчак лзътомъ пополъзноути, нежели ногами (Пчела, с. 308). Утраченное в современном 55 русском языке прилагательное беспоставный означало 'невоздержный' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1). В пословице из сборника И.М. Снегирева зафиксирована замена лексемы язык - слово: Лучше споткнуться ногою, нежели словом. Многозначная лексема в этом контексте имеет значение 'склад речи' (Срезневский, т. 3, ч. 1), 'то, что сказано, слово, речь' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 25), таким образом, лексемы язык и слово в данной диахронической цепочке являются абсолютными синонимами. Как и слово языкъ, синкретичное существительное падение имело не только прямой смысл: 'падение, гибель', но и символический, сакральный: 'нравственное падение, прегрешение' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 14). В одном из выражений это слово заменяется сложным, однокоренным многопадение, которое в Сл. РЯ XI-XVII вв. объясняется как 'гибель, падение многих' (вып. 9). Эта лексема поддерживает структурный и семантический параллелизм выражения: /ИнсгслюлъвАбшм миогопААбиик имать, молчлнью эюб твердл вещ (Пчела, с. 310). Существительное падение имеет ряд замен: поплъзбыик, потъкнс^тися, попмъзыо^ти ыоглми, споткнуться ногою, запнуться ногою, оступиться. Пополъзиоути (пспАъЗбыик) и потъшщтися, являясь абсолютными синонимами, наряду со значением 'сделать неверный шаг, поскользнуться' могли обозначать 'соблазниться, проявить слабость перед соблазном'; 'грехопадение, префешение' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 17,18). Слова запнуться, и споткнуться в словаре В.И. Даля (т. 4) не зафиксированы в данных переносных символических значениях {языком споткнуться - 'быть косноязычным'). Контекстуально противопоставленный слову потъкнс^тися глагол погибиути имеет здесь значение: 'погибнуть, умереть, подвергнуться уничтожению' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 15). Все изречения пронизаны антитезой: противопоставляются слова язык (слово, многомолвление) и ноги, объединенные общим сказуемым; многомолвление и молчание; поткнутися и погибнути. В.И. Даль (т. 1) 56 объясняет пословицу Лучше ногою запнуться, неэ/сели языком (Даль, т. 2, с. 209) как 'лгать' ('лучше запнуться ногой, чем соврать'). Словари символов (ССИЗ, СПОСУСП) указывают на иной смысл: 'лучше непреднамеренно согрешить, чем иметь коварные замыслы и тем более поучать этому других'. Изречение, переведенное в XII в. OyNe ксть йогами потъииоутисл, иеясели языкомъ (Пчела, с, 309), в общих чертах сохраняется в пословице, записанной в XIX в. Обновление формы в контексте Здесь сталкиваются два противоборствующих процесса: следование книжной традиции и обновление. Обновление необходимо: пословица должна быть актуальна по форме в данный отрезок времени, понятна и доходчива, но бывают и исключения: например, употребление архаичного союза нежели необходимо для поддержания свойственной природе жанра паремии ритмичности. Предложения в составе двухчастных выражений соединяются с помощью союзных слов: союзом ыеяселн и его упрощенной формой ыеже, и соотносительных слов, выраженных сравнительной степенью: доБрЬк паче, оуие, гсрьчак. Все они, кроме первого, в языке нового времени утрачены. В пословицах союз оуые, образованной от цслав. унити 'хотеть' (Фасмер, т. 4), изменяется синонимичным лучше. Глаголы пополъзиоути (поплъзеник) и потъкыоутися уже в XVIII в. представляли собой архаизмы. Слово поплъзеыик наряду с поползновение, ползать, полозья восходит к прасл. *polzb. Глагол потъкыоутися в языке нового времени не употребляется без приставки С-, ср. пословицу из сборника И.М. Снегирева: Лучше споткнуться ногою, нежели словом (1831, т. 1, с. 178). II. Смех - глупость 1. ХЩ\\ в CA\hxh ВОЗНОСИТЪ ГЛДСЪ СБОИ, <МС>^ЖЬ Ж 6 рДЗС)«СЛ\НЪ1И бДБД THXW ШСКЛДБИТСЯ (Сирах, 21,23 // Миндалев 1914, с. 273). 2. Коголишивъш же смЬохъмь възнбсбть глдсъ свои моужь же мо^Арг одъвд осклдвить ся (Изборник, с. 381). 57 3. Боу(-лвъ1и въ смЬхъ възносить гллс свои, мслсжь Жб мс^сАрт» едвд с кротвстьк» оулъ1снбться (Пчела, с, 372). 4. Ббзоул\нб в смбсЬ творит зло. истиннд по оуг.о оустд нб Tpeco^wT многд смЬхд (Пчела, с. 372). 5. Дшд Г|бзо»сл\нъ1Х oyGW вознбсбтъ глсд (сбзо\сл\нъ1и по вознесбтъ ГАМ свои) с CA\hxoM (МДЗ // Миндалев 1914, с. 275). 6. Я сбзо»сл\нъ1и cA\tixo/v\ возносити глдс свои (МДЗ, с. 90). 7. Велик смех не мал и грех (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту //Колесов1989а,с. 358). 8. Смех иаводит на грех (Иллюстров 1910, с. 274). 9. Дураку все смех па уме (Михельсон 1894, с. 275; Даль, т. 2, с. 263). 10. Из дурака и плач смехом прет (Михельсон 1894, с. 136). 11. Нет ничего глупее глупаго смеха (Михельсон 1894, с. 275). 12. Дураку все смешно (Даль, т. 2, с. 263). 13. Дурацкий смех - не смех, а плач (Даль, т. 2, с. 263). 14. Смех без причины - признак дурачины (Мартынова, с. 110). Структурно-синтаксические изменения контекста Изречение последовательно передавалось в памятниках письменности (№1-3), а в «Молении» Даниила Заточника и в пословице (JV29) представлено лишь в усеченном виде: Я Ббзо^/иыъ/и c/wtvcoM возиосити гллс свои (МДЗ, с. 90). Это один из распространенных видов сжатия: остается первая часть известного выражения, которая напоминает утраченную вторую. В целом изречения в плане выражения очень схожи: вплоть до «Моления» Даниила Заточника без изменений сохраняется формульное выражение: в CMhxh возиоситъ гласъ свои. Тот же мотив звучит в выражениипарафразе из «Пчелы»: Безоумые в cmech творит зло. истиина во оуво оуста трбБоуют MNora cmhxA (Пчела, с. 372). Тема греха здесь обыгрывается четче, подчеркнутая сочетаниями творит зло (формульным) и истиииа БО оуБо оуста. Лексико-семантические изменения контекста Понятие «глупый субстантивированными человек» во прилагательными: всех изречениях выражено Боуи, буявый, боголишивый, безумный. В данных изречениях это абсолютные синонимы: они одинаково обозначают глупого человека, только существительное буй обозначает и юродивого (Срезневский, т. 1, ч. 1; Сл. ?Я XI-XVII вв., вып. 1). Оно восходит к праславянскому *bujb, которое «объясняют обычно как j-овое производное (первоначально прилагательное) от индоевропейского *bhou-/*dhu- 'расти, становиться сильным'» (ЭССЯ, вып. 2), что объясняет следующие значения 58 этого слова в древнерусском языке: 'сильный, большой; отважный, смелый'. Остальные значения данного синкретичного слова являются производными: 'дерзкий; бешеный; неразумный' (Сл. РЯ XI-XV1I вв., вып. 1). Утраченные в литературном языке нового времени слова буесть и буявый зафиксированы в СРНГ (вып. 3) с широким спектром значений: 'любящий поскандалить, подраться; наглый; пьяный; суровый и величественный' и др. Лексема ЕСГОЛИШИВЪШ ПО образованию является сложным словом. Ум в понимании древних давался богом, поэтому безумные, глупые считались обделенными богом. В пословице субстантивы заменяются словом-символом с грубопросторечным характером дурак, которое восходит к праславянской основе *dur-, однокоренному с *duhb, *duti («следовательно, все проявления дури надуваться и наливаться злобой» (Колесов 2004а, с. 272)). «Весьма подходит, - как указано в ЭССЯ (вып. 5), - по семантике латинскому furd 'мчаться', 'неистовствовать', однако латинское слово реконструируют и как *Bhuro, ср. греческое Suici) 'буйствовать, бушевать'». Слово дурак позднего образования (в литературный русский язык в узком значении 'шут' попало впервые в петровские времена (Колесов 2004а, с. 273)), не случайно его нет среди изречений из памятников письменности XI-XV вв., в «Молении» Даниила Заточника, например, представлено его однокоренное прилагательное дурной. Примеры в Сл. РЯ XI-XVII вв. (вып. 4) с данным существительным датируются XVII вв.: 'слабоумный, помешанный; глупый'. В.И. Даль (т. 1) перечисляет почти эти же значения: 'глупый человек, тупица'; 'юродивый'; 'шут'. Большую роль в создании художественной образгюсти изречений играет антитеза. В двухчастных изречениях названные субстантивы противопоставляются определительным сочетаниям: /порюь р^зо^/ииъ/и, муж мудр, а громкий смех глупого - кроткой, тихой улыбке умного: едва TWCW 59 H, едва с кротостью оулъкыбться: Боуявът въ смЬхъ възыосить гллс свои, Mopicb же мо^лрч^ ^Авл с кротостью оулъ1снеться (Пчела, с. 372). Однокоренные субстантивы везоумнъш и разо^л\ыъ1и являются но отношению к друг другу антонимами: второе означало 'мудрый, знающий' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 21). В изречениях осуждается грешный человек, который в c/tthxh возносить гллсъ свои. В сборнике В.И. Даля тема греха и смеха отмечена в пословицах: Мал смех, да велик грех; В чем живет смех, в том и грех и др. Существительные смех и грех объединены здесь не только ради создания рифмы; смех - 'гласное нроявление в человеке чувства веселости, потехи...' (Сл. Даля, т. 4) - отождествлялся с грехом. Христианская догма порицала смех и поощряла кротость, тихость. Интересные данные по поводу роли смеха в языческом обществе приводятся в ССИЗ: «Смех как знак овладения реальностью вокруг себя и самим собой нередко становился в язычестве атрибутом богов, тогда как слезы относились к состояниям людей и животных» (с. 393). В христианстве смех исключен из сферы сакрального как неподобающий, святотатственный. В пословице используются нейтральные по характеру гиперонимичные слова с корнем смех-: существительное смех, наречие смешно (в древнерусский период сл\1тхъ было словом высокого стиля (Колесов 2004, с. 253)). Синонимичные глаголы УУСКАЛБИТСЛ, О^АЪ/СМ€ТЬСЛ означают здесь 'ухмыльнуться, усмехнуться, улыбнуться' (Срезневский, т. 2, ч. 1; т. 3, ч. 2). «Осклабление - улыбка, но улыбка печальная» (Колесов 2004, с. 250-251). М. Фасмер (т. 3), указывает, что слово М^СКЛАБИТСЯ - исторически однокоренное с ласкать. Глагол оулъшбтьсл наряду с диалектным лыснуть 'ударить; выпить спиртного' входит в одно словообразовательное гнездо с улыбаться (Сл. Даля, т. 4). Праславянский глагол *lyskati соотносится по виду с *lyska и далее восходит к и.-е. *1еи- 'драть'». Соотношение значений 'улыбаться' и 'колоть, разрезать, раздирать' создает устойчивую модель в языке. Ср. скалить зубы, ощериться, ухмыляться, осклабиться (ЭССЯ, вып. 16). 60 Характеризуют данные глаголы варьирующиеся сочетания едв^ TMXW, едвл с кротостью. Слова с корнями тих- и крот- являются синонимами: кроткий - 'смиренный, незлобливый // прирученный // скромный // мирный' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 8); тихий - 'спокойный // кроткий // благостный' (Срезневский, т. 3, ч. 2). Этимология этих слов следующая. В основе лексического гнезда с основой *krot- {krotiti, krotbkb...) «лежит особый способ кастрации (перевязывание семенников)», ср. и.-е. *kret-/*kert'крутить, скручивать' (ЭССЯ, вып. 13). Полагают, что общеславянское *tixb первоначально имело значение 'прямой, простой, одинаковый' (Шанский, с. 334). Данные варианты относятся друг другу как внутреннее (кротость) свойство человека и внешнее его проявление (тгао). Обновление формы в контексте Отметим книжные славянские формы: неполногласный корень в словах глисъ, WСКЛАБИТСЯ {ср. осколобиться) и закрепивщийся в языке нового времени славянский облик наречия едва, который в изречении из «Изборника» 1076 года предстает в русском виде: Еоголишивъш же смЬохъмь възнесеть гллсъ свои /иорюь же моудръ одъвл ОСКЛАБИТЬ СЯ. Ш. Достойная смерть - позорная эюизнь 1.ЛсИ('че ксть съмьрть пдче животд горькд (Изборник, с. 352). 2. йндреи тдко рече, сдоумдвъ с дрмежинок» своек», лЬплЬе ли того смерть ид своей отчинЬ и нд AhANh, нежели Ko\fphCKoe кияженье (Лаврентьевкая летопись под 1139 г. // Миндалев, с. VII). 3. И с'ьАоу'^лвъ ЯнАрЬи съ АР«^ЖИНОЮ своек», рече: лЬплЬе ли того сл^ть съ своею Аро^жиною нд своей WT4Hnh и А^АинЬ, нежели Коурьское княжен1е (Летописец ПереяславльСуздальск. под 1139 г. // Миндалев 1914, с. 331). 4. Инязь великий же Изяслдвъ ЛЛстислдвичь рече: ло\('тше сл\ерть приняти, неже срдмъ и золъ животъ ил\Ьти (Никон, летопись под 1150 г. // Миндалев 1914, с. 7). 5. Изяслдвъ же рече ил\ъ: лоуче прдтье измрЬмъ сАе, нежели сесь соромъ възмемъ нд ся (Ипатьевская летопись 1050 г. // Миндалев 1914, с. 254). 6. Лоу^че ксть сл\рть пдче животд проАолъживъшдся и пдче полести сеспрестдннъ1е (Пчела, с. 400). 7. Оуне слдвио\с л\о^жьскъ1 о\сл\рети, нежели жити съ срдмомъ (Пчела, с. 407). 8. ЯристиАЪ прдвеАникъ въпросимъ G-bic колико лЬтъ члвко^ А«»сро жити, и уутвЬфд АонАеже рдзоул\11еть, яко смрть лоуче животд (Пчела, с. 407). 9. оуне ксть nocpeAh грдАл оупиеноу леждти, нежели ВИАЬТИ У/ЧЬСТВО ВЗЯТО И ПОВОКВДИО (Пчела, с. 408). 10. Ло»('че дшю ицЫити пдче тЬлд, и злд житья ло^че сл\рть (Пчела, с. 409). 61 11, Вблбоуммоу л\сисжо\с ло^тче есть почбстнд смерть нежели горкимт» срдмотенъ животъ (Цветы сельные // Розанов 1904, с, 98), 12, BeAewfMHcuc мс^жслс подопдетъ лк>во AOGph жити лкво доБрЬ c*\f/wpeTH (Цветы сельпые // Розанов 1904, с, 98), 13, бно^-, о^не есть члвкоу досрд смЬрть негли золъ живот (Повесть об Акире Премудром // Миндалев 1914, с, 306), 14, Съшъ, если дЬлд человЬкд не доБръ| и онъ не пользоуется въ A\iph дс1Бръ1л\ъ ил\енел\ъ, лс^чше тол\в\|- с^мереть, чЬл\ь съ1ть живъ1М'ь (Арм, Печ, 38 // Миндалев 1914, с, 306). 15, Не лгдлъ (и глдголдл) по л\и Ростислдвъ (Ярослдвъ, Рстислдв) князь (и глдголъ во л\и Рстислдвд князь) лЬнше (лоутши) пъ1 (GO) Л\И смерть (сл\ерти), неже (нежели, ни, д не) Ko\fpcKoe княжен1е, тдко же и л\оужеви (мс^жи) дЬпше (въ| лепит) сл\ерть, ниже (нежели) продолженъ животъ в нифети(-11) (МДЗ, с, 10,40), 16, \\^держил\ъ есл\ь нифетою нежли роуское кнжен1е ло^тче по сл\ерть сорзд, нежели долгъ живот в оупожествЬ (МДЗ, с, 88), 17, Жизни злыя смерть паче избранна (Разумения единострочные святого Григория Богослова // Снегирев 1831, т, 1, с, 73), 18, Лучше стыд, нежели безчестье (Сборник нословиц А,И, Богданова // Рукописные сб,, с, 93), 19, Лучше смерть, нежели странен животъ (Сборник пословиц В,П, Татищева // Рукописные сб,, с, 55), 20, Лучше смерть, нежели позорный животъ (Снегирев 1831, т, 1, с, 95), 21, Лучше смерть, нежели позор (зол живот) (Даль, т, 3, с, 166), 22, Смерть лучше бесчестья (Даль, т, 3, с, 166), 23, Бесчестье хуже (тяжеле) смерти (Даль, т, 3, с, 166), 24, Горька смерть, а горчее злой живот (Мартынова, с, 23), 25, Лучше смерть славная, чем жизнь позорная (Мартынова, с, 31), 26, Лучше умереть, чем неправду терпеть (Мартынова, с, 192), Структурно-синтаксические изменения контекста Устойчивое выражение умело вплеталось книжниками в нить повествования древнерусских произведений и вкладывалось в уста разных героев: И съдо^/имъ ИндрЬи съ дроркииою своею, рече лЬплЬе ли того смрть съ своею дроркиыою иа своей WT4Mnh и AfiAHNh, иююели Ноурьское киялсете (№3), При сохранении структуры и ключевого слова смерть выражение приспосабливается к контексту. Структура изречений, как правило, остается неизменной. Иногда с целью семантического углубления происходит распространение исходного выражения. Например, уточнение ключевых слов смерть и живот с помощью определений и синонимичных слов: Ло^уе ксть смрть плче эюивота продолъживъшлся и паче Болести веспрестлыние (Пчела, с, 400). 62 Аллюзией на ядерное высказывание (№1) считаем изречение из «Пчелы», в котором сохранены его структура и смысл: Оуие ксть посредЪ грАдл 0\fBH6Ne>Y лежлти, нююели видЬти W4bCTB0 взято и ПОВОКВАИО (С. 408). Ядерное устойчивое выражение используется в изречениях в качестве соотносительного оборота, который подчеркивает другую мысль: NhcTb веселия пАче рАдости срдчьныя лоуче ксть съмьрть ПАче (Изборник, с. 352); Ло^че дшю ицЬлити ПАче ТЫА, ЖИВОТА И ЗЛА ЖИТЬЯ горькА ло^че сл\рть (Пчела, с. 409). С самого начала функционирования это изречение имело грамматическое время - настоящее панхроническое, характерное и для паремий. Глагольные сочетания из изречений ж:ити съ срАМОмъ и срамъ имети соответствуют в пословицах определительному: позорный живот: Лучше смерть, неэюели позорный животъ (Снегирев 1831, т. 1, с. 95). В этих сочетаниях смысловая нагрузка приходится на прилагательные, поскольку существительные живот, жизнь синкретично-многозначны и нуждаются в семантической конкретизации. Поэтому, по-видимому, данные сочетания трансформируются в существительные, однокоренные с прилагательными, что способствует лаконичности выражений: Лучше смерть, нелсели позор: Бесчестье хуже смерти (Даль, т. 3, с. 166). Относительно конструкций типа Лучше смерть, нежели позорный животъ З.К. Тарланов пишет: «Организуясь на базе, с одной стороны, предикативных единств, эквивалентных двусоставным предложениям, и с другой - сравнительных оборотов с диффузными функциями, они не могут быть вынесены за рамки синтаксиса простого предложения, в сфере которых должны квалифицироваться как связанные, клищированные» (1999, с. 274). Лексико-семантические изменения контекста Понятие «жизнь» в данной диахронической цепочке выражено синонимическими, исторически однокоренными вариантами: живот, житье, жизнь. Все эти лексемы имеют в приведенных изречениях значение 63 'жизнь, физиологическое существование всего живого' (Срезневский, т. 1, ч. 2; Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5). Все три слова, образованные от разных основ (настоящего времени и инфинитива) с помощью различных суффиксов, в древнерусском языке были совершенно самостоятельны в своих значениях и функциональной закрепленности. В.В. Колесов пишет, что словообразовательный процесс предопределил разницу в содержательном аспекте: слово животъ заключает в себе идею настоящего, земного, а житие связано с отвлеченным обозначением жизнедеятельности, ее социальной частью. Существительное жизнь заимствовали из старославянских переводных текстов духовного содержания, что обусловило его книжный характер: оно соотносилось с понятием вечной. Божественной, духовной жизни (2000, с. 77-79). Основная часть изречений, в том числе пословицы, устойчиво используют лексему живот, что подтверждает его функциональное назначение - обозначение земной, физической жизни. Слово житье представлено один раз: /lof^ve Д^А) ИЦЬЛИТИ паче TIIAJ, И зла житья лоуче смрть (Пчела, с. 409). Противопоставленное этому ряду слов существительное смерть имеет здесь значение: 'кончина, прекращение жизни, смерть' (Срезневский, т. 3, ч. 1). М. Фасмер (т. 3) предполагает, что праславянское слово *8ътьПь, связанное с др.-инд. *su- 'хороший, благой', первоначально обозначало 'благая смерть', т.е. 'своя, естественная'. Интересные данные представлены в ССМСИЯ: «Жизнь, согласно древним представлениям, черпает свои силы в смерти, непосредственно с ней связана и смертью очищается... Умереть - значит родиться вновь» (с. 154). В данной диахронической цепочке противопоставляются не только жизнь и смерть, но и определения к ним: дсвра с/иАрть - золъ живот; смрть сАавыа - позорный животъ; л\оу^сьснъ1 сумрети - жити съ срамомъ; смерть Бсрза - дмгъ живот. Из всех определений к существительному жизнь (живот) в пословицах из сборника В.И. Даля, как правило, остается самое 64 обобщенное прилагательное злой, смерть же представлено без адъектива: Лучше смерть, нежели зол живот (Даль, т, 3, с. 166). В нескольких изречениях существительное живот характеризуется прилагательными и причастиями в значении 'долгий': лмгъ живот в оувож:еств/1, продолжеиъ животъ в ниц1бтЬ, живот продолъживъшиися «Судя по сочетаниям с другими словами, животъ членило эту жизнь на конкретные отрезки, исчисляемые годами, а эюитие, как обозначение формы и типа социальной жизни, передавало общую ее продолжительность. Так обозначилось важнейшее различие между словами лсивотъ и житие: первое из них связано с временными пределами существования, второе - с пространственными границами, длительностью, процессом, т.е. с деятельностью человека» (Колесов 2000, с. 78). Определительное сочетание с родовым прилагательным золь животъ расширяется и уточняется словом срамъ {срлмъ и золъ животъ и/и^ти): как следствие «злого живота» настанет 'публичное осуждение со стороны других'. Согласно М. Фасмеру, слово срам этимологически родственно нов.перс. sarm 'стыд', др.-исл. harmr 'забота, досада, оскорбление', лтш. sermelis 'ужас, жуть' (т. 3). Соромъ взяти па ся являлось формульным сочетанием со значением 'покрыть себя позором' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 2). В прилагательном позорный, однокоренном со словами зрить, зоркий, внутренняя форма ярко передает значение публичного осуждения. Одно из распространенных определений к слову живот - горек - в значении 'несчастный, достойный сожаления' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4): NhcTb веселил плче радости срдчьыъш ло\'че меть съмьрть паче живота горька (Изборник, с. 352). Это прилагательное с суффиксом этимологически соотносится с глаголом *goreti (Фасмер, т. 1; ЭССЯ, вып. 7). Злой живот в этих изречениях стоит в одном ряду с такими понятиями, как нищета и болезнь, княжение на чужой земле: \Удержимъ есл\ь ии^етою 65 ыбжли роуское кнжете лоутче ЕО смерть порзл, ыежели дмгъ живот Б суБожествЬ (МДЗ, с. 88). Значительную роль в создании художественной выразительности в данной диахронической цепочке играют синонимические сочетания, которые имеют единое значение. Например, в изречениях М>3 и №9 представлены сочетания страдательных причастий взято и повоквлыо - 'побеждено'; существительных ил своей отчиыЛ и ыл AtiAnh - 'отечество' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 2, 14). В первой паре удвоение возникло вследствие «широкого семантического объема и, соответственно, малой информативности» (Синочкина 1975, с. 12) слова взято. Значение переходного глагола взяти в древнерусском языке напрямую зависело от семантического контекста. Он входил в состав различных формул, в том числе военного содержания: взяти копьем; взяти на щит; взяти в полонъ и т.д. (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 2). Обновление формы в контексте Неполногласный вариант {срлл\ъ) сменяется полногласным: соромъ възмемъ N4 ся В выражениях древнерусского периода сказуемые в наст, времени представлены с глагольной связкой ксть, которая в соответствии с требованием обновления плана содержания утрачивается. Интересен ряд слов, выполняющих в предложениях соотносительную функцию: ло\[тше // лоуче // лоутши > лучше, иегли (фонетический вариант нежели (от не, же, ли; также фигурировал некъли), паче (сравн. степень от "^пакъ, однокоренное с пакость), оуые {отунити 'хотеть') (Фасмер, т. 2-4). Варьируются формы сравнительной степени прилагательных /thn/ihe, лЬпше, образованные от лепый (именит, падеж един, числа среднего рода и именит, падеж множ. числа мужского рода). IVa. «Птицы небесные» \. Възритб нд пътица непеснъш яко не сЬють ии жьнють, ни съвирдют въ житьницмс (Матфей, VI, 26 // Миндалев 1914, с. V). 2. Взгляните на птицъ небесныхъ: онЬ не сЬютъ, ни жнуть, ни собираютъ въ житницу, и отець вашъ небесный питаетъ ихъ (Матфей, VI, 26 // Михельсон 1894, с. 357). 3. Възрите нд птицд нвнъш, яко ни сЬютъ, ни жнс>\('тъ, ни съпирдютъ въ житници свои, но \уць вдшь нБнът питдкть я (Пчела, с. 414). 66 4. Иозри нд птиця (господине, нд птицъ|) неБбснъм, яко TJH НИ орють, ни сЬють (ни в соБирдютъ), но оупоБдють нд л\илость пож1к>, тдко и л\ъ1, господине (кннже господине), ждлдел\ л\илости твоен (МДЗ, с. 8). 5. из есл\ь дни птицд ни chio, ни жно^, ни в житницо\с зБирдк» (коплю), но нддеюсл нд твою милость (МДЗ, с. 79). 6. Птица ни сеет, ни орет, а сыта живет (Михельсон 1894, с. 357). 7. Взирайте на птицы небесный: не жнут, не сеют, а сыты бывают (Даль, т. 1, с. 218). 8. Как птица небесная (Фелицына 1964, с. 203). 9. Живет, как птица небесная: ни сеет, ни жнет, а сыта живет (Мартынова, с. 275). 10. Птица ни сеет, ни жнет, а сыта живет (Мартынова, с. 275). 11. Как птица небесная питаться (Русская фразеология, с. 579). Структурно-синтаксические изменения контекста В «Пчеле» библейское изречение распространено: Възрите ш птица , ЯКО ЫИ СЬЮТЪ, ИИ ОЮИОуТЪ, ЫИ СЪБИрЛЮТЪ ВЪ ЖИТЫИЦИ свои, N0 \УЦЬ ВЛШЬ питакть я (Пчела, с. 414). В «Молении» Даниила Заточника оно умело вплетается в повествование и делает выразительнее основную мысль (изречение №4), Не находит места в пословичных изречениях синкретичный по смыслу союз ЯКО. Ряд однородных членов сокращается за счет пропуска сочетания в житницу собирают. В языке нового времени сохранилось, приобретя разговорно-шутливый характер, сжатое устойчивое сочетание как птица небесная со значением 'беззаботно' (Фелицына 1964, с. 203). В «Русской фразеологии» зафиксирован фразеологизм Как птица небесная питаться со значением 'питаться неизвестно чем, есть мало' (Русская фразеология, с. 579). Лексико-семантические изменения контекста В центре данной диахронической цепи находится ключевое слово птицы: «Птицы являются архетипическим образом духа, души. Они выполняют функцию связующего начала между двумя мирами. Птицы выступают в качестве символа божественной сущности, свободы» (ССИЗ, с. 340-341). У славян было распространено птицеволхвование, кроме того, считалось, что после смерти душа человека может переселиться в птицу (Костомаров 1994, с. 30,32). 67 Библейское сочетание птицы небесные, согласно СПОСУСП, выступает в символическом значении 'ангелы' (с, 129). Ангелом называли людей «кроткого, благого жития» (Сл. Даля, т. 1). Обновление формы в контексте В книжных изречениях имя существительное птицл употреблено в винит, падеже множ. числа и имеет старославянскую флексию -а<^ (тип склонения на *а мягкой разновидности; ей соответствовала древнерусская h): Бъзритб ш птица NENun... (Пчела, с. 414). В пословичном изречении видим русское окончание -ы: Взирайте на птицы небесным... (Даль, т. 1, с. 218). Изменение было связано с влиянием твердой разновидности склонения, формы винит, падежа, а также с отвердением самого звука [ц], на который оканчивается основа данного слова. В изречении (Ш) вслед за книжными выражениями фигурирует глагол взирать, который в языке нового времени воспринимается как устаревший (Ожегов, Шведова - помета устар.). IV6. «Безумных не сеют» \. Ббзоул\и'ыхъ ни орють, ни сЬють, ни коують, ни льють, но сдми ся рджддють (Пчела //Розанов 1904, с. 53). 2. Еб.зс^л\нъ1Х со ни chwTb, ни орють, ни в житнице^- ссирдют (сопирдютъ), но сдми ся родять (рдждютъ) (МДЗ, с. 24). 3. Beaoy/wHTiix GO НИ СЬЮТЬ, НИ opioT, ни прядо^т, ни тко\ст, ио сдми ся рдждютъ (МДЗ, с. 67). 4. Ббзо»сл\нъ1Х ни по косеют, ни льют, но сдл\и ся рджддютъ (МДЗ, с. 73). 5. Дураков ни орют, ни сеют - сами родятся (Сборник пословиц Б. Петровской галереи // Рукописные сб., с. 26). 6. Дурных не орю, не копаю, сами родятся (Псковские пословицы и поюворки XVII в. // Колесов 1989а, с. 344; Жуков 1993, с. 111). 7. До^рдков ни сЬютъ, ни жнo\fтъ - сдл\и родятся (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 364). 8. Дси^-рдковъ ни сйк>тъ, д oy/wHTiix не веют, i сдл\и они ОБЪЯВЛЯЮТСЯ (Михельсон 1894, с. 100). 9. Дураков ни орут, ни сеют, а сами родятся (Даль, т. 2, с. 251; Жуков 1993, с. 111). Структурно-синтаксические изменения контекста Параллельно выше приведенным высказываниям в памятниках письменности функционируют изречения, перекликающиеся с первыми по форме и содержанию (ср. цепь JVk4a и 46). Изречения с самого начала 68 построены по принципу аттезы: Дураков не орут, ни сеют, а сами родятся (Даль, т. 2, с. 251). В одном из пословичных изречений представлено двойное противопоставление на основе отрицательного параллелизма: Д0^/)^л-ояъ //// сЬк>тъ, л 0}Л4<//ъл: N6 веют, 4 сами сии CБъявftяютcя (Михепъсон 1894, с. 100). Устаревшая синкретичная частица/союз бо, служащая для логического выделения в постпозиции и в данном контексте обозначающая значение причинности, при трансформации текстов просто опускается (изречение №4). О роли в средневековых текстах частицы бо пишет В.В. Колесов: «Идеологически важна частица бо, поскольку она полнее других частиц выражает средневековый принцип подобия, является знаком символического включения и характеризуется исходным синкретизмом значения» (19896, с. 247). Для пословицы она слишком книжная. Вместе с утратой бо уходит и значение причины. В целях лаконичности в пословицах JV25-7 употреблено бессоюзие, что характерно для устной речи вообще: До^'Р^'^ов чи сЬютъ, ии эюиоутъ - слми рсдятся (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 364). Лексико-семантические изменения контекста Выражения из данной цепи характеризуют дурака - он «надувает» простаков: «Основная его особенность - он не работает руками, он не делает дела, но при всем при том он постоянно трудится. Его труд определяется либо мыслью - это собственно дурак, либо словом - это уже юродство. Заболтать дело словом или запутать в противоречиях мысли - так понимает дурь традиционная русская культура» (Колесов 2004а, с. 271). Субстантивированное прилагательное безумный заменилось на дурной в пословице XVII в.: Дурных не орю, не копаю, сами родятся (Псковские пословицы и поговорки XVII в. // Колесов 1989а, с. 344), а в пословицах из более поздних сборников мы видим на его месте существительное дурак: Дураков не орут, ни сеют, а сами родятся (Даль, т. 2, с. 251) - произошло снижение стиля. 69 в данной цепи представлено несколько глаголов, относящихся по семантике к земледельческому труду: орють, сНють, (эюитыицоу) свирлю Известно, что земледелие являлось одним из древних занятий всех народов, в частности славян. Здесь представлены несколько последовательных этапов данного вида деятельности: оранье, сеяние, собирание в житницу, которые легли в основу славянского (и не только) календаря, состоящего из трех времен года: весна, лето, зима; «осень исчезает от простого взора, половина ее является летом, половина зимой, в жизни природы человек усматривает только начало, сердцевину и конец» (Костомаров 1994, с. 13). Таким образом, земледелие издревле символизировало трудный поэтапный процесс зарождения жизни. Нередко в церковной литературе процесс глубокой осенней вспашки может олицетворять принятие христианства язычниками. Обновление формы в контексте Возвратное местоимение -ся имело свободное место в предложении, что зафиксировано данными примерами: Bescy/UNbix во ыи Щ1от, т льют, NO САМИ ся рю/сдАютъ (МДЗ, с. 73). Постепенно оно превратилось в возвратную частицу, слившись с глаголом. Варьируются между собой старославянское сочетание -жд- (рлждлють) и русское -Die- {рю1саютъ), восходящие к общеславянскому *dj. V. «Дурака учить» 1. Ни мртвбцд рдзшНшити, ни пезо^мндго невЬжс^ ндсуч"'''" (Пчела// Щеглова 1910, с. 25). 2. Якоже (Мертвецд не изличити, тдко и стдрого не можеши ндкдздти (Пчела, с. 159). 3. Тошно мртвбцд цЬлбти, д стдрдго ндкдздти (Пчела // Розанов 1904, с. 36). 4. Ни л\бртвецд росмЬшити, ни сезо^мндго ндкдздти (ндо^чити) (МДЗ, с. 24). 5. Ни л\бртвЕЦД рдзмЬшити, ни вбзо\"л\"'*''о ндоучити (МДЗ, с. 101). 6. Ни л\бртвбцд(-дго) розсмЬшити, ни плмсдмдго ндкдздти (МДЗ, с. 67). 7. Старика учить, что мертваго лЬчить (Сирот 1897, с. 56). 8. Старого не выучить - мертвого не вылечить (Иллюстров 1910, с. 387). 9. Мертвого не вылечить, дурака не выучить (Иллюстров 1910, с. 388). 10. Дурака не научишь (Сборник нословиц А.И. Богданова // Руконисные сб., с. 78). 11. Глуного учить, что мертвого лечить (Пословицы и ноговорки Нижегородской губернии // Руконисные сб., с. 122). 12. Ни мертвеца рассмешить, ни дурака научить (Даль, т. 2, с. 253). 13. Старого учить - что мертвого лечить (Даль, т. 2, с. 72). 70 14. Дурака(-ов) учить - что мергвого(-ых) лечить (выучить и вылечить) (Даль, т. 2, с. 253; Жуков 1993, с. 110). 15. Дурака учить, что горбатого лечить (Мартынова, с. 103). 16. Ученого учить, что мертвого лечить (Мартынова, с. 115). Структурно-синтаксические изменения контекста Простые предложения в составе пословиц, как и в изречениях, связаны отношениями тождества - распространенное явление в жанре паремий. Изречения, вошедшие в данную диахроническую цепь, имели строй синтаксического и семантического параллелизма. В обеих частях пословицы в отличие от книжных изречений представлены либо субстантивированные прилагательные мертвый и старый, либо существительные мертвец и дурак: Ни мертвеца рассмешить, ни дурака научить (Даль, т. 2, с. 253). Соотносительны компоненты и на уровне словообразовательных аффиксов: Дурака выучить - что мертвого вылечить (Даль, т. 2, с. 253). Стремление к лаконичности проявляется в замене определительного сочетания на субстантив: везо^/инъ/и нев1гж:а —* безумный, а также в утрате модального глагола: N6 /иоэюеши наклзати—* наказать. Лексико-семантические изменения контекста При сохранении ключевого слова мертвец {мертвый) в одной части, в другой - представлен ряд существительных и субстантивов - старый (старик), безумный невежа, безумный, дурак, блудный. Определительное субстантивом сочетание безумный, а безумный затем в невежа пословице заменяется символическим существительным дурак. Слово невежа употреблено здесь в значении 'незнающий' // 'несведущий, необразованный' (Срезневский, т. 2, ч. 1), таким образом, сочетание безумный невежа можно считать избыточным, плеонастическим. «В Древней Руси невежами, - пишет В.В. Колесов, - называли не только глупых людей, невежество ассоциировалось с одним из главных пороков богоненавистничеством» (20016, с. 10). Подобное значение - 'не знаюший бога' - у слова безумный указано в СПОСУСП (с. 23). 71 Идеографическим синонимом к выше перечисленным является субстантив блудный, употребленный в значении 'заблуждающийся': Ш /мертвеца розсмЬшити, ын БАС^АИ^ГС илказати^МД^, с. 67), Старый и безумный в своем роде тоже являются синонимами - в преклонном возрасте можно не только стать мудрым ('разумный, опытный' Срезневский, т. 1, ч. 1; т, 3, ч. 1), но и лишиться ума. Зафиксировано много пословиц на эту тему: Человек два раза глуп живет: стар да мал (Даль, т. 2, с. 69). Согласно СПОСУСП, старость может ассоциироваться с оскудением духовных сил: «Старость души, оскудение духовных сил есть грех» (с. 402). Наряду с прямым значением 'не проявляющий признаков жизни' слово мертвый имело и переносное - 'нежизнеспособный, лишенный живых связей с действительностью' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 9). Данный субстантив соотносится с контекстуально синонимичными глаголами с частицей не изличнщ рлзсмЬшити. Ироничное сочетание мертвого не вылечить употреблено в значении 'нельзя воскресить из мертвых'. Эмоции, смех проявляет только живое существо, поэтому л/е/зшеого не рассмешить. Обновление формы в контексте Из вариантов глаголов нлклзлти и илоучити пословица предпочла научить вследствие архаичности значения 'наставлять, поучать', 'учить, воспитывать, просвещать' у первого глагола (Ожегов, Шведова - пометы устар., прост.). В книжных изречениях имена прилагательные в винит, падеже един, числа имеют старославянское стяженное окончание -аго: Безо^/ишго, о; в пословицах ему соответствует русская флексия -ого: мертвого. VI. Бессмысленный труд 1. Яко слНпляи 4penie, тдко оучди GCYaro (Сирах, 22,7//Миндалев 1914, с. XIX). 2. Поо»счдк>ф1и глоупдго то Жб, что склбивдю1|Пи черепки, или просо\сжддюф1и спафдго отъ гло^вокдго снд (Сирах, 22,7 // Сирот 1897, с. 7). 3. Сердце глслспдго подоено рдзситомоу сосо\сдо\' и т о\сдержитъ въ ceGh никдкого атнуя (Сирах,21,17//Сирот 1897,с. 7). 4. оутросд поуаго як\у сосо^дъ сокроушемъ, и всакдгуу рдзо»сл\д не оудержитъ (Сирах, 22,7 // Миндалев 1914, с. XIX). 72 5. Якоже сълЬпляи сьсс^дъ изломленъ, тдко же с^чаи пезоус/иьмддго (Изборник, с. 381). 6. Срдцб щяго яко cbccYAT» оутьлъ вьслкого рдзо^лдд Иб с»\сдрьжить (Изборник, с, 380). 7. Яштб ли же съсоудъ имо^фь водс^ въврьжеть ся с^гль с^гдсдкть ничье© же пользо\^1«штк> него съсс^доу (Изборник, с. 566). 8. ACTfT46 есть во си^тлъш сосоуд вливдть водсис нежели Безс^много с^чити (Пчела // Щеглова 1910, с. 9). 9. Лоучши ее во тфмс тъжовь до^ти неже невЬрндг ндкдздти (Пчела// Розанов 1904, с. 51). 10. Як* же по во оутлоу кдд (тъжов) дc»vfти, тдк везо^мндго ндкдздти (оучити) (МДЗ, с. 67). 11. Кдк в оутелг л\Ьх (вино, водд, водоу^) лити (вливдти, кдк о\('тел л\Ьх летит из мего), тдкъ(-о) сезоусмндго оучити (ндкдздти) (МДЗ, с. 24). 12. ЛХЬхл не нддоуть, д rAo\fnoro (д ел\8рдд) не ндоучить (Пословицы и поговорки конца XVII - начала XVIII в. // Колесов 1989а, с. 405). 13. ЛЛЬхд не нддоуть, д глм^пого(-дго) не ндоучить (Симони, с. 187). 14. Как в утлое судно вода лить (Янькова сборник пословиц 1749 г. // Буслаев 1854, с. 104). 15. Дурака учить, как в бездонную кадь воду лить (Михельсон 1894, с. 100). 16. В дырявую кадь лить (Михельсон 1894, с. 13) 17. Что в утлый мех воду лить, то безумного уму-разуму учить (Даль, т. 2, с. 253). 18. Неразумного учить - в бездонную кадку воду лить (Даль, т. 2, с. 253). 19. Дырявого меха не надуть, а безумного не научить (Даль, т. 2, с. 254). 20. Меха не надуть, а раба не научить (Даль, т. 2, с. 219). 21. Бездонну кадку водой не наполнишь, а ньяницу вином не уподчнваешь (Сборник пословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 66). 22. Как в утлой сосуд лей (Сборник пословиц А.И. Богда1юва // Рукописные сб., с. 85). 23. Бочку утлу не наполнить (Сборник пословиц А.И. Богданова // Руконисные сб., с. 68). 24. Бездонная(-ой) кадка(-и) водой(-ю) не наполнить(-шь) (Сборник пословиц В.Н. Татищева // Рукописные сб., с. 47; Даль, т. 3, с. 56). 25. Дурака учить (С дураком говорить) - решетом воду носить (Даль, т. 2, с. 254). 26. Умней себя наставлять - в реку воду таскать; дурака учить - в решете воду носить (Даль, т. 2, с. 254). 27. Как в утлое судно вода(-у) лить (Сборник пословиц В.Н. Татищева // Рукописные сб., с. 54; Даль, т. 2, с. 671). 28. Как в бездонную кадку (Даль, т. 2, с. 671). 29. Бездо1П1ая бочка (Михельсон 1894, с. 13). 30. В решете воды не удержишь (Мартынова, с. 57). 31. Дырявый мех полный не насыплешь (Мартынова, с. 57). 32. Кадку утлу не наполнишь (Сборник пословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 84; Мартынова, с. 58). Структурно-синтаксические изменения контекста Эти изречения связаны не только темой бессмысленного труда, но и устойчивым сравнительным оборотом, который в пословице из сборника В.И. Даля представлен самостоятельно: Бездонной кадки водою не наполнишь. Всем хорошо известная пословица «сгустилась» в поговорку Как 73 в бездонную кадку (Даль, т. 2, с. 671), а также во фразеологизм бездонная бочка (Михельсон «Русская 1894, с. фразеология» 13). В историко-этимологическом указано, что данный фразеологизм словаре является европеизмом (с. 64). Отчетливо представлен здесь семантический и синтаксический параллелизм. Варьирующиеся глаголы в одной части симметричны по своим словообразовательным другой: и грамматическим оучап^сл/^пАщ характеристикам пщчаюцли/склбивлюцпи, глаголам в ИЛКЛЗЛТИ/ВЛИВАТИ/ЛИТИ, поо^Ч4Ю1р1и, оучити, учить, шо^чить - таков ряд однокоренных глаголов. Первый представляет собой архаичное субстантивированное древнерусское действительное полное причастие мужского рода, второй дощедшее до наших времен причастие, старославянское по происхождению, третий - древнерусский инфинитив. Вместе с изменением форм глагола меняется синтаксическая перспектива изречений. В.В. Колесов пишет, что «причастные конструкции передаются в славянском тексте очень заботливо, будто... переводчик сознает известный синкретизм причастной формы и особую важность ее в построении перспективы текста: это и имя и глагол одновременно» (19896, с. 18). В пословицах, для которых употребление причастий не характерно, представлен исключительно инфинитив, способствующий выражению неоспоримой истины. Прилагательные при именах существительных, обозначающих сосуды, в книжных изречениях употреблялись то в местоименной, то в именной формах (обе формы склонялись). Чаще всего определения находились в постпозиции: Срдце во^лго лко съсо^дъ о^тьлъ вьслкого разоума ые оудрьжить (Изборник, с. 380), ср. Яко же во во оутлоу кад доути, так Ебзоул1шго ЫАКЛЗАТИ (МДЗ, с. 67). В пословицах прилагательные закрепляются, как правило, в полной форме, постпозиция сменяется препозицией (что указывает на определительную функцию данных слов): Что в утлый мех воду лить, то 74 безумного уму-разуму учить (Даль, т. 2, с. 253). А.Н. Шрамм по поводу кратких и полных прилагательных пишет: «Способность выражения краткими прилагательными признака временного, а полными - постоянного и в литературном языке представляет собой только тенденцию; в пословицах же самый жанр, требующий вневременных значений, препятствует ее реализации» (1954, с. 8). Считается, что инверсия определений не характерна для пословиц, так как определение выступает в тесном единстве с определяемым (Филипповская 1955, с. 10). Лексико-семантические изменения контекста Понятие о глупом, неразумном человеке в изречениях, входящих в эту диахроническую цепочку, выражено рядом вариантов: поуи, глоупъш, сердце глоуплгс», срдце Боулго, сутроБл Боулго, Безо^мьыъш, неразумный, смерд, раб. К обозначениям неумного человека в данном ряду добавилось субстантивированное прилагательное глупый в значении 'глупый, неумный' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4). В ЭССЯ (вып. 6) предполагают в славянском *glupb экспрессивное расширение от *gluxb (как обозначение дефекта, недуга), а также связывает с *glumb ('болтовня, хвастовство'). Существительные сердце и утроба могли метонимически обозначать душу, как вместилище чувств и эмоций. В СПОСУСП указаны их символические значения: сердце - 'мысли и рассуждения', утроба 'вожделения, помыслы, чувства' (с. 146, 173). Значение 'сердце; ум, мысли' у слова утроба выделено в «Материалах» И.И. Срезневского (т. 3, ч. 2). Таким образом, здесь данные слова являются синонимичными вариантами. Согласно языческим представлениям, душа - жизненная сила, распространенная по всему телу, - связана с грудью, утробой. М. Фасмер раскрывает внутреннюю форму этих слов: сердце этимологически связано с середа; а утроба - с нутро, внутрь (т. 3,4). Т.З. Черданцева пишет о способности к фразеологизации вербализованных реакций внутренних органов и частей тела человека на 75 внешние раздражители, когда утрачивается денотат, остается лишь символ: «Выражая свои ощущения, люди не воспринимают свой организм как некую машину, состоящую из органов... Они не могут абстрагироваться от своего «я» и поэтому, говоря о себе, они приписывают отдельным органам отнюдь не те функции, которые они выполняют, но в определенной мере те, которыми они их сами наделяют» (1988, с. 89). Значения слов сердце и утроба 'мысли и рассуждения', 'вожделения, помыслы, чувства' согласуются с существительными (и одновременно им противопоставляются): зише, разоул\, ум-разум. Сочетание однокоренных синонимов - распространенный в фольклоре способ усиления единого значения. В пословице это художественное средство способствует созданию лада и ритмичности: Что в утлый мех воду лить, то безумного уму-разуму учить (Даль, т. 2, с. 253). В пословицах наряду со словами неразумный, безумный представлены существительные смерд и раб: Mhxa не шло^'ть, а смерлл (раба) не илоучить (Пословицы и поговорки конца XVII - начала XVIII в. // Колесов 1989а, с. 405; Даль, т. 2, с. 219). В словаре В.И. Даля (т. 4) слово смерд имеет уничижительное значение: 'человек из черни, подлый (родом), мужик'. Синонимичное существительное раб со значением 'слуга, невольник' (Срезневский, т. 3, ч. 1) являлось книжным словом, заимствованным из старославянского языка (ср. русское роба). М. Фасмер (т. 3) на основании этимологически родственных слов (лат. orbus 'осиротевший', арм. orb 'сирота) делает вывод: «Значение 'раб' могло развиться из 'сирота', потому что первоначально сироты выполняли наиболее тяжелую работу по дому». Не случайно в данных изречениях лексическое наполнение сравнительного оборота: см., например, изречение JV26. И сосуд, и сердце (утроба) обозначали (первый в прямом смысле, второй в переносном, символическом) 'вместилище'. В Сл. РЯ XI-XVII вв. (вып. 26) слово сосуд зафиксировано и в значениях 'вместилище (о человеке и его теле)'; 'часть тела, орган'. Символическое наполнение слова сосуд обусловлено, может 76 быть, тем, что человек, согласно Священному писанию, был создан из глины (ССИЗ, с. 405). Существительное сосуд варьируется со словами мехъ, кадь, тыковъ, чрепие (черепки), решето, судно. Первое является самым общим, родовым. Мехъ, кадь, тыковъ отличаются друг от друга не только материалом, из которого они изготовлены, но и функциональным назначением; чрепие (черепки) и сосуд соотносятся между собой как часть и целое. Слово мехъ в древнерусском языке имело значение 'мешок из выделанной шкуры животного (кожи) для хранения и перевозки жидкостей' // 'мешок'; 'котомка' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 9). Оно сочетается с глаголами лить и надуть, с существительными вино, вода, которые обозначают содержимое меха. Этимологически родственные слова мехъ др.-инд. mesas 'баран, шкура', авест. maesa- 'овца' - подтверждают гипотезу авторов ЭССЯ (вып. 18) о том, что «первичное название животного - барана было перенесено на его шкуру, кожу и далее - на изделия из них, ср. отношения слав, "^koza - *koza». Слово кадь также имеет значение сосуда: 'сосуд из досок, скрепленных обручами' // 'сосуд вообще' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7). В пословице оно имеет вариант кадка (жанру паремий свойственны слова с суффиксами субъективной оценки): Неразумного учить - в бездонную кадку воду лить (Даль, т. 2, с. 253). В «Молении» Даниила Заточника представлен еще один вариант сосуда - тыковъ - 'круглый сосуд с узким горлом, кубышка' (Срезневский, т. 3, ч. 2). Здесь представлен метонимический перенос: названия овоща и сосуда, сделанного из данного овоща, являются общими. Слово черепок в значении 'глиняный осколок' (Срезневский, т. 3, ч. 2) этимологически родственно др.-инд. karparas 'черепок, скорлупа, череп'; др.исл. skarfr 'обрубок, пень' (Фасмер, т. 4). Возведение в конечном счете к индоевропейскому *sker- 'резать' авторам ЭССЯ кажется сомнительным: «Названия глины тесно связаны с названиями плетения (и смежными), и 77 лишь на уровне древнего семантического синкретизма мы можем говорить также о родстве с лексикой, означающей 'резать'» (вып. 4). В пословице из сборника В.И. Даля сочетания дырявый мех, утлый мех, бездонная кадка варьируются с существительным решето: Дурака учить - решетом воду носить. Решето, однокоренное с решетка, - это 'барабан, с сетчатым дном, для просевки чего-либо' (Сл. Даля, т. 3). На нащ взгляд, слово решето - конечный результат логического развития приведенных выше ключевых сочетаний. Оно уже не требует определений, само по себе являясь дырявым сосудом. Пословица, приведенная выше, сгустилась в обобщенные поговорки: Решетом воду носить (Михельсон 1894, с. 100); Что вода в решете (Даль, т. 2, с. 200). Интересные данные содержатся в СМ: «Верование в то, что в награду за целомудрие дается чудесная способность носить воду решетом, известно не только в Европе, но и в Индии и является большой индоевропейской древностью» (с. 335). Разнообразны определения к существительным сосуд, кадь, тыков: развитый, сокроушбнъ, изломлбыъ, отглагольные образованы С^ГАЪШ, бездонный, дырявый. Первые три - образования: от бить, сокрушать, ломать. Остальные от Срезневского, имен. Слово утлый, согласно синонимично прилагательным «Материалам» И.И. дырявый, бездонный: 'имеющий щели, дырявый //рваный, ветхий' (т. 3, ч. 2). Этимологические словари указывают на различия во внутренней форме синонимичных слов: утлый - 'бездонный'; бездонный - 'без мели, не мелкий'; дырявый - 'проколотый' (Фасмер, т. 1, 4; ЭССЯ, вып. 2, 5). В праславянском языке слово *Шь1ъ первоначально обозначало 'бездонный', образовавшись от *1ь1о 'дно' (ср. лит. tiles 'дощатый настил на дне лодки') (Фасмер, т. 4). В словаре М. Фасмера (т. 1) и ЭССЯ (вып. 5) слово дыра связывается с лит. durti 'колоть'. В ЭССЯ славянское *dbbno-/*dbbrрассматривается как «родственное индоевропейскому числительному *duuo 78 'два' (обозначение видимого мира как единства двух твердей - земли и неба)» (вып. 5). Существительное синонимичными соотносится черепок формами глаголов с вариативными слЬпляи/склеивак>1р1и в значении 'соединять, слеплять, склеивать' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 24, 25). Этимологически родственные слова глагола слепить: др.-инд. lepas 'мазь (клеевая) краска', греч. Xinoq 'жир', побуждают авторов ЭССЯ (вып. 14) признать, что «в славянских языках произошло развитие семантики этого глагола. Эволюция гончарства привела к изменению значения глагола, от первоначального 'обмазывать глиной плетеный сосуд' к 'формовать из глины'». Обновление формы в контексте Архаичные флексии имен прилагательных постепенно сменяются современными: глоупаго - глупого, Ебзо^л\ьнаАго - везоу/имогл В изречениях распространены субстантивированные полные причастия мужского рода: древнерусские с^чщ слйплли. В действительные паремиях им соответствует инфинтитив. VII. Свой порок - чужой порок 1. Что же видиши со^чецъ, иже во оцЬ врдтд TBoerw, сервмд же, еже есть во оцЬ твоемъ, не чоуеши (Матфей, VII, 3 // Миндалев 1914, с. IX). 2. Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь (Матфей, 7,3; Лука, 6,41 // Адрианова-Перетц 1970, с. 9). 3. Что зрнши соучьцд въ \уцЬ Брдтд своег, д въ своелМ) первьнд не видиши (Пчела, с. 340). 4. Бсякъ (Всяк со человЬкъ) видит о\с дро»сгд соучецъ во очию (во оцЬ, глдзй), д оу сесе(-я) ни (нет) Бревнд (первнд) не видит (не чюет) (МДЗ, с. 57). 5. У друга сучок в глазе видишь, а у себя бревна не чуешь (Сборник пословиц Б. Петровской галереи // Руконисные сб., с. 35). 6. У друга в глазах вижу сучец, а у себя не вижу бревна (Сборник пословиц В.Н. Татищева // Руконисные сб., с. 63). 7. В чужом глазу сучок велик (Даль, т. 2, с. 308). 8. В чужом глазу порошинка - велик сучок(-ец), а в своем (и) бревна не видать (Михельсон 1894, с. 430; Даль, т. 2, с. 308). 9. В чужой беде соломинку ты видишь, а у себя не видишь и бревна (А.С. Пушкин, 1817г.// Михельсон 1894, с. 430). 10. В чужом глазу порошинку видишь, а в своем пенька не видишь (Даль, т. 2, с. 308). 11 Я ему как порох (как синь порох, как сучец) в глазу (Даль, т. 2, с. 631). 79 12. В чужом глазу сучок видим, а у себя (в своем (и)) бревна не замечаем (Сборник пословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 73; Жуков 1993, с. 64). Структурно-синтаксические изменения контекста Изречения №1, 2 выражены вопросительным предложением, не требующим ответа, таким образом, перед нами риторический вопрос - прием, характерный для церковнославянской риторики. Этот строй сохраняется и в «Пчеле»: Что зриши соучьцА въ wtfh врАтл своег, л въ своемъ вервьт ые видиши (с. 340). Объект, к которому вопрошают, скрыт в синкретичной глагольной форме. По свидетельству З.К. Тарланова, вопросительные предложения совершенно не характерны для пословиц (1999, с. 57), может быть поэтому в «Молении» фигурирует уже двусоставное повествовательное предложение с глаголом в третьем лице един, числа, служащее для обоснования другой мысли: Бсяк БО челсвЬиъ видит of AP^Y'^'* сс^чецъ во счию, а OY ^^^^ ми вревил ые видит (с. 57). В пословицах опять происходит обновление: двусоставное предложение трансформируется в односоставное обобщенно-личное излюбленный тип предложения пословицы, лучще всего соответствующий одному из принципов жанра паремий - обобщенности. Развернутое двухчастное изречение трансформировалось в лаконичную поговорку, выраженную простым предложением: В чужом глазу сучок велик (Даль, т. 2, с. 308). Лаконичность проявляется и на уровне сочетаний: придаточное предложение с определительным союзом ю/се во оцА врата TBoerw трансформируется второстепенного в члена - въ сочетание, выполняющее функцию wtfh врата своег, которое постепенно сокращается, - оу дроуга во очию, у друга в глазе, а затем переходит в определительное сочетание в чужом глазу. Формы имен с родительным принадлежности в переводных выражениях оци врата, как правило, соответствуют греческим синтагмам (Колесов 19896, с. 150). Замена их атрибутивными формами чужой глаз придает обобщенности. 80 выражению характер Лексико-семантические изменения контекста В данной цепи конкурируют два синонимичных существительных око и глаз. Пословицы заменяют на лексему глаз собственно славянское, имеющее индоевропейские соответствия слово око (лит. akls 'глаз', арм. акп 'глаз, отверстие, дыра', лат. oculus 'глаз' (Фасмер, т. 3). В ЭССЯ указывают, что первоначально в русском языке слово глаз употреблялось по отношению к одному глазу, глазному яблоку (вып. 6). В данных изречениях только в «Молении» Даниила Заточника, которое сохранилось по спискам XVI в., в одном из вариантов используется слово глаз. По поводу происхождения этого слова существует целый ряд спорных теорий и гипотез. М. Фасмер, связывая с польск. glaz 'камень, скала', glazny 'гладкий, ловкий', склоняется к мнению, что первоначально это слово обозначало 'щар' или 'камень' (т. 1). Слова око, глаз могут служить символами ясновидения, всеведения. Глаз часто рассматривается как орган, отражающий внутренний мир человека. Так, в христианской символике считается, что глаза - это зеркало души человека (Терехова 2001, с. 174). Кроме того, есть и суеверное представление о глазе - это 'таинственная, магическая сила зрения, взгляда, являющаяся источником зла' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4). В народе широко распространен глагол сглазить: 'изурочить взглядом, взглянуть недобрым глазом, испортить, присушить глазом' (Сл. Даля, т. 4), в Сл. РЯ XI-XVII вв. (вып. 12) отмечено в значении 'дурной глаз' устойчивое сочетание лу/саеое око. Антитеза соучецъ - Ббрвио (бревно) в пословице может обернуться противопоставлением порошинка - пенек: В чужом глазу порошинку видишь, а в своем пенька не видишь (Даль, т. 2, с. 308). Все это части дерева: бревно 'срубленное большое дерево, очищенное от сучьев и вершины' (Сл. Даля, т. 1); пенек - 'остаток на корню срубленного или сломленного дерева'; сучок 'ветка дерева' (Срезневский, т. 2, ч. 2; т. 3, ч. 1); порошинка - 'опилки' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 14, 17). Три слова из данного ряда имеют суффиксы 81 субъективной оценки. В пословице лучше выражена идея незначительности: пенек меньше бревна, а порошинка ничтожнее сучка. В СРНГ раскрыты значения слова порошинка (порошиночка) - 'малое, незначительное количество чего-либо'. Зафиксированы выражения: Ни синей порошинки - 'ничего, ни самой малости'; следующие Как порошинка в глазу - 'о ком-, чем-либо очень дорогом, единственном' (вып. 30). Почти во всех изречениях конкурируют между собой синонимичные глаголы видеть (исторически однокоренное со словом выдать), зрити {заря, зорок - Фасмер, т. 2) и смотреть в значении 'воспринимать зрением' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 25). В обеих частях пословицы из сборника В.И. Даля употреблен глагол видеть. Глагол зрити в языке нового времени устарел. Инфинитив смотрети в силу значения 'пассивно наблюдать' также не сохранился в пословицах. С возвратным местоимением себя во второй части употреблен глагол с отрицательной частицей не чуять в значении 'чувствовать, ощущать' (Срезневский, т. 3, ч. 2). Субъект действия всяк человек (определительное местоимение всяк является т.н. «квантором всеобщности») опускается, а объект - врат, друг (во cifh вратА TBoerw, су Apoyf'^ во очию) - обозначен теперь в определении в чужом глазу. С приобретением лаконичности меняется смысл: друг и брат это свои, а не чужие, поэтому эти существительные употреблены с характерными для них в памятниках письменности постпозитивными притяжательными местоимениями, подчеркивающими близость, равность в отношениях, твоего, своег, которые в «Молении» опущены. На основании приведенной в ЭССЯ (вып. 4) этимологии можно выстроить понятийный ряд: чуждый народ - чужое войско - чужеземцы. «Чужой противопоставлен личности и лицу, «чужое» - масса, неразличимая в схватке... Чужой и не может предстать в облике человека, поскольку по смыслу древнего слова «чужие» - масса, толпа, нелюди, некое чудовище, чудо» (Колесов 2000, с. 64). В ЭССЯ по поводу этимологии славянского 82 слова *drugb читаем: «Некоторые лингвисты склонны считать первичным именно «военное» значение. Можно высказать предположение, что в основе всего гнезда был глагол со значением 'следовать', что хорошо согласовывалось бы со всеми реально засвидетельствованными значениями ('спутник', 'второй', 'следующий', 'идти походом', 'отряд')» (вып. 5). В.В. Колесов считает, что это слово находится в ближайшем родстве с корнем, обозначавшим 'дерево'; следовательно, друг - крепкий, прочный, т.е. надежный, «как дерево» (2000, с. 55). Адъективное сочетание чужой глаз возможно в пословице, по- видимому, потому, что слова друг и брат стали обозначать не только понастоящему близкого, но и просто приятеля, хорошего знакомого (ср. «общее названье или привет, в беседе с равным или низшим» - Сл. Даля, т. 1). Обновление формы в контексте Лексема око зафиксирована в изречениях в архаичном типе склонения (результат действия I, II палатализации): во оцЬ, во очию, во очесы. В пословицах из сборника В.И. Даля представлен синоним к слову око, приобретшему постепенно устаревший и высокий характер (Ожегов, Шведова) - глаз. В данной диахронической цепочке представлены вариантные окончания предл. падежа с предлогом в: в глазе/-у. Окончание -у появилось под влиянием унифицированного склонения *п, оно и фигурирует в сборнике В.И. Даля. Вариантные флексии свидетельствуют не только о различиях в значениях {о глазе - объектное значение, глазу - обстоятельственное), но и о стилистической дифференциации: «форма на -е характеризуется как книжная, форма на -у - как разговорно-профессиональная, иногда с оттенком просторечия» (Розенталь 1997, с. 222). В изречении из «Моления» (№4) и в пословице из сборника XVII в. (JV»5) слово гпаз имеет окончание -е. Наличие определения не меняет флексии: В чужом глазу порошинку видишь, а в своем пенька не видишь (Даль, т. 2, с. 308). 83 Сочетания редуцированных с плавными варьируются: (праслав. *Ьгьуьпо, ст.-сл. врьвьио, др.-русск, русск.-цслав. врьвьыо, връвьыо, вревьыо, вервьио, Ббрбвьио - ЭССЯ, вып. 2). VIII. Беда, трудности как испытания 1. Яко огньл\ь искоушено съшдктъ злдто, д члвци приятый в веремя съмНрения (Сирах, 2,5 // Миндалев 1914, с. 256). 2. ЯКУ/ ВО ОГНИ иск«сшдбтся злдто, и члвЬцъ! приятии в пефи сл\ирен1я (Сирах, 2, 5 // Миндалев 1914, с. 256). 3. HGO ЗОЛОТО испъ1тъ1вдется въ огиЬ, д люди о<сгоАНЪ1е Coro\f, въ горниле «уничижения (Сирах, 2,50 // Сирот 1897, с. 7). 4. HcKo\fUJ6Hie србвро»с и злдто^- рдзАбжен!е, мо^жь же иско«сшдется о\сстъ1 хвдляфихъ его (Притчи Соломона, 27,2 // Миндалев 1914, с. IX). 5. Бьсе клико нднесено ти Боудеть приими сь съмЬреникмь долго трЬпи лко огньлль искоушено Бъждкть злдто д члвци приятьни въ веремя съл\11рения (Изборник, с. 316). 6. Ne вЬдс1)|'фе, яко Богъ кджеть рдпъ1 своя ндпдстьл\и рдтнъ1л\и, дд явятся яко зллто искоушенъ! в горно\(' хрестьяномъ со л\ногъ1л\и скорсьл\1 и ндпдстьми внити в цдрство HeGecHoe (Лавр, летопись, с. 225 // Миндалев 1914, с. 257). 7. Искоушеньк злдточ^ и cpenpot(- и жьженик, л^о\сжь же иско^тдется оустъ1 хвдляфихъ ег (Пчела, с. 285). 8. Злдто WTHeMT» искоушдкться, д дроугъ житнискъ1л\и кдпдстьл\и (Пчела, с. 62). 9. Злдто искоушдется огнел\ъ, д члвк педдл\и и ндпдстьл\и (Пчела// Щеглова 1910, с. 23). 10. Яко же злдто искс^шдется огнем тдко и члвкъ Безгодномъ и печдлномъ житии всячески мдкд.зоуется (Пчела//Щеглова 1910, с. 41). 11. Злдто искоушдкть^ \Угнел\ъ, люпъ1 же дроужейндя временемъ рдссоуждкться (Пчела, с. 67). 12. Якоже со злдто огнем иско»сшдется, тдкоже и оупози стрдстьми (Пчела//Щеглова 1910, с. 145). 13. Яко же злдто искоушдется и очифдется огнел\ъ, тдко и вйренъ дро<(тъ житеискилли печдлми (Пчела//Буслаев 1854, с. 159). 14. Злдто огнемъ искоушдется д дро\сзи в идпдстехъ покдздются (Пчела // Розанов 1904, с. 38). 15. Злдто съкроушдется (искоушдктся) огнемъ, д человЬкъ ндпдстьми (МДЗ, с. 13). 16. Злдто очифдет(-ся) огнем, д человЬк идпдстьми (МДЗ, с. 93). 17. Ндд люсо сквернъ! рекше мЬсд. ти влдгдемо соудеть къзньнивше огнь, и изжечдется огненъ1мь рдзгорЬн1ем и очифдется въ ложное то злдто и сресро (Послание Клим. Смол. // Миндалев 1914, с. 140). 18. Злато другов разсужаеть, якоже огнь злато (Разумения единострочные святого Григория Богослова // Снегирев 1831, т. 1, с. 75). 19. Золото огнем, человек бедой познается (Михельсон 1894, с. 130). 20. Верен, что золото в огне (Михельсон 1894, с. 130; Даль, т. 3, с. 112). 21. Золото огнем искушается, а человек нанастьми (Даль, т. 1, с. 284). 22. Золото познается в огне, человек - в труде (Мартынова, с. 242). Структурно-синтаксические изменения контекста Синтаксическое строение пословичного изречения Золото огнем искушается, а человек напастьми (Даль, т. 84 I, с. 284) - одно из распространенных в пословичном жанре (сложносочиненное предложение с противительным союзом а) - преемствуется от книжных изречений. Составные именные сказуемые постепенно заменяются глагольными, что придает изречениям не только большую динамичность, но и лаконичность, ср.: Яко огмьмь искоушено въшлктъ зллто, а члвци приятии в веремя съмЬреиия (Изборник, с. 316) - Зллто огиемъ иащиштся... (Пчела, с. 62). В целях лаконичности во второй части пословицы уже нет сказуемого предикат первой части является общим для обоих предложений. Ключевое слово напасти в пословичном изречении представлено без определений {житиискъ1€ ыаплсти) и удвоений (В6АЪ1 И ЫАИАСТИ) (изречения №8,9). Лексико-семантические изменения контекста Образ испытания людей жизненными невзгодами метафорически связан здесь с кузнечным ремеслом, что часто встречается не только в Библии, но и в античной мифологии. Ключевое слово злато сохраняется в пословице. Понятие «злато» синкретично: это и драгоценный металл, и изделия из него (украшения, посуда, ткани и др.), и деньги (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5). В «Пчеле» злато удваивается словом сребро: изречение JVb7. Парное сочетание злато и сребро относится к тому типу древнерусских формул, в которых слова, входящие в нее, обозначают «некие крайние точки шкалы, соответствующей диапазону того понятия, которое необходимо передать», - 'богатство' (Лопутько 2001, с. 144). «Золото в христианстве - символ небесного света; знак божественности, царственности» (Попова 2003, с. 26). Оно символизирует богатство, прежде всего духовное. В Псалтыри распространен символический образ очищения золота и серебра посредством огня: то «серебро, которое перелито многократно, бывает совершенно чисто от всякой примеси, как и пламя скорбей очищает скорбящих» (СПОСУСП, с. 143). Данный библейский символ огня восходит, по-видимому, к языческому 85 культу индоевропейцев: ср. др. инд. pavanas 'очищающий', но также 'огонь', греч. л"1;/7'огонь', но лат. purus 'чистый' (ССМСИЯ, с. 241). Это значение подчеркивается глаголом очищается в одном из выражений «Моления» Даниила Заточника: Зллтс очищается сгмем, а челов11к ыаплстьми (с. 93). Названия понятия «злато», «сребро» получили по цвету, ср. др.-инд. hari- 'желтый, золотистый, зеленоватый', авест. zairi- 'желтый, золотистый', сюда же зеленый, зола; анатолийский архетип subau-ro- 'блестящий' (Фасмер, т. 2,3). Как и слово злато, устойчиво и слово огнь {огонь), которое варьируется с отглагольными существительными процессуального характера: жьжеиим, pd34^>fC6me, разгорЬме. Синкретичное по смыслу слово огнь могло обозначать 'казнь огнем' // 'адский пламень, муки, ад' (Срезневский, т. 2, ч. 1). Это слово широко распространено в Псалтыри и символизирует «совершенное отмщение Божие; ярость и гнев божий, а также очищение» (СПОСУСП, с. 108). «Огонь сопровождает явление Бога, Святой Дух сходит на апостолов в виде языков пламени» (ССИЗ, с. 275). Языческое представление древних славян об огне кардинально не отличалось от библейского. И в христианстве, и в славянской мифологии символ огня был двояким. Славянское понятие о животворном, неразлучном со светом огне совпало с библейским огнем - символом Духа Святого, а представление о разрушающем, порожденном из тьмы огнем - с символом ада (Костомаров 1994, с. 23; Попова 2003, с. 19;). Существительные Э1сь.жбмик и раздюкетб образованы от глагола жечи. Последнее слово дано в словаре В.И. Даля (т. 3) с пометой црк. Церковнославянская по происхождению приставка раз- придает слову /)Л5го/)Л«/б значение усиления действия. Глагол гореть, от которого образовано существительное разгорЬте, имеет общую основу со словами горе и грех (Фасмер, т. 1). Однако в ЭССЯ указывается, что значение 'горение, жжение (совести)', нигде достоверно не 86 засвидетельствовано: «Можно согласиться с тем, что гипотеза о развитии значения 'грех' из первоначального 'жжет совесть' есть не что иное, как подстановка христианского значения на нечто первобытное» (ЭССЯ, вып. 7). С этим рядом лексем соотносятся существительные горнило, горыъ, обозначающие 'род печи с мехом, поддувалом для калильных работ' (Сл. Даля, т. 1). Данные слова варьируются с родовым словом п€Ц]и. Уточняющие их слова (хрестьяио/иъ, оуничижения, смиретя) переводят эти понятия в сакральный, символический план - переносное обозначение бед и напастей (изречения JV22,3, 6). Процесс очищения огнем золота и серебра соотносителен с очищением души человека с помощью различных несчастий и испытаний: о^ничижеыиб, жигиискыб ылплсти, Бедъ/ и илплсти, мыогыб скорБИ и наплети, стрлети, время, везгоАиоб и печалиое житие, оусты хвмя1рихъ его, neipb смиретя, рлзло\^ченье от Ар9\[гл. В этом ряду объединены обстоятельства жизни и чувства человека. Синкретичное по смыслу слово страсть^ этимологически связанное с глаголом страдать (Фасмер, т. 3), имело значения 'страдание // мучение // мученическая кончина // подвиг' (Срезневский, т. 3, ч. 1). «В Средневековье долгое время еще не различаются разные степени поступка, порока или греха; все это - «страсти», т.е. насланные человеку страдания, посредством которых он возродится духовно» (Колесов 20016, с. 259). Также синкретичны синонимичные существительные беды и напасти, стоящие во множ. числе, что семантически обусловлено: беда - 'несчастье // вред // кара'; напасть - 'козни, притеснение // несчастье; мн. - тяжелые обстоятельства (жизни) // искущение // тяжелое испытание' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1, 10). В пословичном изречении зафиксировано слово напасти, внутренняя форма которого прозрачна: это 'нападки судьбы, рока' (Сл. Даля, т. 2). В словах скорбь, печальное и безгодное житие, уничижение, смирение запечатлена уже рефлексия человека по поводу напастей, бед. 87 Скорбь и печаль (в значении 'уныние, тоска') в средневековом мире порицались, противопоставляясь смирению и терпению: Ят^ во огни искоушлется зллто, и члвЛцъ/ прятыи в пец1и смиретя (Сирах, 2, 5 // Миндалев 1914, с. 256). Существительные скорбь и печаль также были синкретичны. Первое могло обозначать: 'душевное, телесное страдания // беды // беспокойство // огорчение // угнетения' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 24). Одно из символических употреблений в Псалтыри слова скорбь - 'труд для приобретения добродетелей' (СПОСУСП, с. 395). Печаль - это 'физические страдания // несчастье // испытание // оскорбление // угнетенное состояние, чувство скорби // отчаяние' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 15). Этимология слов печаль и горе сходна. Существительное печаль этимологически родственно глаголу печи, пеку (ср. др.-инд. pacati 'варит, печет, жарит' - Фасмер, т. 3). Синонимичные сочетания имеют функцию расширения смысла: ведъ! и ыАПАсти, мыогъ1б скорБи И ылпАсти. Общее определение многые указывает на то, что это сочетание едино. Соединение внешнего (напасть) и внутреннего (скорбь) порождает собирательный смысл: «Все эти формулы вначале имели чисто прагматическую цель - на основе сближения частных значений объединяемых художественная слов сила образовать которого понятие возникает собирательного из совместности смысла, прежде разнонаправленных смыслов. Это дополнительное семантическое средство художественной образности в выражении синкретизма мироощущения, некой потаенности образного смысла» (Колесов 19896, с. 145). Описательное сочетание с^стъ/ ХВАЛЯ^ИХЪ ег выражает еще одно искушение, напасть человека, духовный вред (изречение №7). В СПОСУСП находим слова Василия Великого: «Многие одобряют злые действия, называя легкомысленного приятным, сквернословящего - сведущим в обращении, вспыльчивого и гневливого именуют не любящим низости... Словом, всякому пороку ласкательно дают имена смежной с ним добродетели. Таковые-то устами благословляют, а в сердце произносят проклятия, ибо 88 словесною похвалою своею они низводят всякое проклятие на жизнь тех, кого похваляют» (с. 418-419). Следствие бед и напастей выражено отглагольными идеографическими синонимами: уничижение ('унижение // самоуничижение') и смирение ('сознание своей греховности // страдание // самоумаление // кротость' Срезневский, т. 3, ч. 1; т. 3, ч. 2; Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 25). Зароком очищения, смирения и терпения является обещание царства небесного - это атрибутивное сочетание, представляющее собой устойчивую древнерусскую формулу ('относящийся к небу как к месту пребывания божества, загробного блаженства праведных' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 11) (см. изречение Я^б). ИСПЪ1ТЪША6ТСЯ, ИСКС^ШЛКТЬСЯ, СЪКрОуШАбТСЯ, 0ЧИ111Ает(-СЯ), NAKA3Ci\f6TC3 - таков ряд контекстуально синонимичных глаголов, фигурирующих в обеих частях. Самым частотным является глагол искушается, и в конечном итоге он и сохраняется в пословице. Глаголы искушаться и испытываться, совпадая по значению: 'быть подвергнутым проверке' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 6), расходятся по этимологии. Славянский глагол словообразовательное гнездо испытываться, входит {пытать, опыт и др.) в большое и имеет индоевропейские соответствия: лат. рШд 'обдумывать, приводить в порядок, резать', тохар. А put-k 'судить, разделять'. А глагол искусить, образованный от кусити, - древнее заимствование из гот. kausjan 'отведывать, пробовать на вкус' (Фасмер, т. 2; ЭССЯ, вып. 13). Кроме того, различие содержится в идее, заключенной в данных словах. В отличие от активного по семантике глагола испытываться глагол искушаться пассивен. Значение глагола сокрушаться - 'погибать // пропадать // утрачивать силу' более всего из этого ряда слов соотносится со смыслом глагола наказыватися: 'приводиться к добродетели // наказываться' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 26). Глаголы испытыватися, искушатися в отличие от сокрушатися, наказатися лучше, на наш взгляд, соответствуют общему смыслу изречения. 89 Употребление глагола очищаться связано с символом очищения души от греха: 'становиться чистым, избавляться от ненужного, вредного, тж. и перен. II искупляться (о грехе) (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 14). Интересен ряд вариантов, выражающих субъект действия: ЛК>АИ oyro4NU6 Богоу, члвк оувози, члвци // моужь // Ароугъ, люБъююб дроужевная. Существительные люди, человАкъ, мужь в равной степени могли обозначать 'существо человеческого рода, члена общества' (Срезневский, т. 2, ч. 1; т. 3, ч. 2). Важные различия касались социальной их роли. В ЭССЯ на основании родственных индоевропейских слов раскрываются семантические связи слова *1ис1ъ/*1ис1ь: «Семантика роста послужила базой для формирования понятия корня, родоначальника, а затем и для обозначения этнической общности, состоящей из людей, которые выросли вместе; отсюда *(e)leudhero получило значение принадлежности к этнической общности и состояния свободного человека; семантика 'дети' толкуется как 'рожденные свободными'» (вып. 16). Данное существительное приобрело значение (в столкновении со словом народъ) 'низший слой свободного населения // зависимые лица, а также слуги, челядь, рабы' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 8). Существительные человек и люди стали супплетивно обозначать одно и то же понятие: человек - как единичность, люди - как составляющие их множественность. В.В. Колесов считает, что человек и люди как формы общего слова сошлись в книжном языке, поскольку «для церковной литературы люди то же, что человеки, это полные синонимы» (2000, с. 155). Семантическое наполнение понятия «человек» с течением времени менялось: 'противопоставленный животному'; 'полноправный и действующий член рода'; 'свободный мужчина в расцвете сил' (синоним сповамуж) —> 'слуга' (с конца XIV в.) (Колесов 2000, с. 155-157). По сравнению со словом люди существительное человек отвлеченнее (т.е. 'всякий человек'). В Сл. РЯ XI-XVII вв. слово муж имеет значения: 'мужчина // человек вообще // свободный, почтенный человек // 90 приближенный царя; воин из дружины князя // супруг' (вып. 9). Главное отличие мужа от людей заключается в его знатности. Понятие «муж» также не было неизменным по своему наполнению - семантическим сдвигам способствовали словообразовательные процессы: ср. мужики, мужичье, мужицкий (известные со времен Ивана Грозного), мужичонки, мужлан (с XVII в.) (Колесов 2000, с. 187-189). Обновление формы в контексте В книжных изречениях устойчиво употребляется отвлеченное неполногласное слово злато, сменившееся в народной пословице более конкретным по семантике полногласным вариантом золото. В изречении №18 слово друг употреблено в винит, падеже множ. числа и имеет окончание -ов (результат взаимодействия типов склонения на *д и *й, становления категории одушевленности; в языке нового времени закрепилась форма под воздействием склонения на */). В изречении №11 существительное лювъ/ зафиксировано в исконной форме именит, падежа един, числа, в языке нового времени вытесненной формой винит, падежа (ъвь). IX. Строить козни другим - навредить себе 1. Ботъ нечбстивъш... ръ1лъ ровъ и въжопдлъ его, и о«^пдлъ въ ямо«с, приготовилъ, злоБД его осрдтится нд его головоу... (Псалом 7: 15,16,17//Сирот 1897, с. 37). 2. Ископаша предъ лицемъ моимъ яму и въпадоша въ ню (Псалом 56: 7 // Адрианова-Перетц 1971, с. 11). 3. Кто роетъ ямо^", тот оупддетъ въ нее (Притчи, 26,27 // Сирот 1897, с. 37). 4. Ров изры и ископа въпадется в яму, юже створи (Псалом 56: 7 // АдриаповаПеретц1971,с. И). 5. Ископовдяи ровъ, впддется в онъ, и рдспростирдяи сЬть, о\связнетъ в ней (Сирах, 27, 29//Снегирев1831,т. 1,с.52). 6. Ровъ изръ1, ископд и, пддешь в яммс, we содЬлд... (Сирах, 27,29//Снегирев 1831, т. 1,с.52).). 7. Под братом ямы не рой, да тебе Богь въ горшая той не вринеть (Поучение Луки Жидяты (30-е гг. XI в.) // Колесов 19896, с. 33). 8. Нопдяи ямоус подъ БЛИЖНИМЪ СВОИМЪ въпддется въ ню, вдляяи же кдмень нд дро^гд нд севе повдлить (Пчела, с. 47). 9. Иже строить противд лицю дроугд своего тенето, то сдмъ своею ногою оувязнеть въ немъ (Пчела, с. 54). 10. Копдя подъ др«угол\ъ ямс^, сдмъ ся въ ню въвдлить (Новгородская летонись // Буслаев 1854, с. 107). 11. Кто другому яму роет, сам в нее ввалится (Снегирев 1831, т. 1, с. 54). 91 12. Ров изрыи впадает в яму (Сборник пословиц В.Н, Татищева // Рукописные сб., с. 61). 13. Не рой для друга ямы - сам ввалишься (Сборпик пословиц В.Н. Татищева // Рукописные сб., с. 58). 14. Не копай под другом ямы, сам попадешь скоряе (Сборник пословиц Л.И. Богданова// Рукописные сб., с. 101). 15. Не копай под другом яму: сам ввалиип>ся (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 381). 16. Не рой людям яму - сам упадешь (Кольцов, с. 13). 17. Кто над людьми яму капае, тот сам туда попадае (Иллюстров 1910, с. 131). 18. Не рой под другом (людьми) ямы(-у) - сам ввалишься (Сборник пословиц Б. Нетровской галереи // Рукописные сб., с. 31; Даль, т. 3, с. 17). 19. Которой яму про друга выроет, скорея в пее впадает (Собрание пословиц И.В. Пауса // Рукописные сб., с. 45). 20. Не рой другу ямы, сам попадешь (Даль, т. 1, с. 369). 21. Не копай другу ямы: сам в нее свадишься (Дадь, т. 1, с. 369). 22. Злой с лукавым водились, да оба в яму ввадились (Дадь, т. 3, с. 17). 23. Кто другому яму копает (роет), тот сам в нее попадет (Жуков 1993, с. 149). 24. Не рой (копай) другому яму(-ы), сам в нее попадешь (Жуков 1993, с. 219; Мартьшова, с. 187). 25. Не рой ямы другу, сам попадешь (Мартьшова, с. 120). Структурно-синтаксические изменения контекста Композиция книжного выражения намного сложнее строения пословицы, в нем может быть представлено развитие действия: причина действие - следствие. Иногда это больше, чем просто изречение, это целая притча, небольшой рассказ: см. изречение №1. Созданию синтаксической перспективы способствуют глагольные формы - рыть, изры // ископа, ископаша, исиоповащ копляи. Подробности для пословицы излишни - она сохраняет только главное. Из притчи, небольшого рассказа, представляющего собой сложносинтаксическую конструкцию, пословица, следуя закону жанра, постепенно трансформируется в обобщенно-личное предложение-назидание, в котором сказуемые выражены глаголами в форме повелительного наклонения с отрицательной частицей не и в форме второго лица един, числа буд. времени: изречение №13. Лексико-семантические изменения контекста Е.Н. Бетехтина о пословице Не рой под людьми яму - сам ввалишься (Даль, т. 3, с. 17) пишет: «Это выражение входит в паремиологический фонд 92 многих народов как составная часть распространенного пословичного типа Кто причиняет зло другому, сам от этого страдает...» (1995, с. 14). Ключевыми словами в данной диахронической цепочке являются существительные яма, ров. Слово яма считают родственными греч. dfirj 'лопата, мотыга', fidpa 'ров, канава, борозда'. Сближают с ирл. uaimh 'пещера, могила', авест. ппа 'дыра, трещина' (Фасмер, т. 4). Согласно СПОСУСП, существительное яма в Псалтыри символизирует неизбежное бедствие; наказание; вечное мучение (с. 433). Славянское существительное рое в отличие от синонимичного русского яма отглагольного происхождения - образовано от рыть, рою (исторически однокоренное с рвать, рыло). В Сл. РЯ XI-XVII вв. даны не только прямое, но и переносное значения: 'гибель, бедствие' (вып. 22). Те же данные находим в СПОСУСП: ров - это ад; душевное, телесное бедствие; «это неустойчивая колеблющаяся почва, которой уподобляется беспокойная и полная опасностей жизнь» (с. 136). Смысловую нагрузку несут существительные теието, сеть. Если слова ров, яма, как правило, символизируют обстоятельства жизни: душевные и физические бедствия, несчастия, то сеть и тенето олицетворяют козни, коварные замыслы (СПОСУСП, с. 391); «в свои сети ловит сынов человеческих сатана» (ССИЗ, с. 383). Они символизируют наказание, вечное мучение. Сеть - это 'ловушка, западня, тж. образно и перен.' (Сл. РЯ X1-XVII вв., вып. 24); в переносном значении 'козни' (Срезневский, т. 3, ч. 1). Последовательность действий передана в данной диахронической цепочке не только разными грамматическими формами глаголов, но и словообразовательными средствами: ръмъ, изръ1 // копащ ВЪШОПАЛЪ, ископаша - происходил поиск более подходящих аффиксов. Глаголы рыть и копать, одинаково соотнесенные с существительными яма и ров, являются абсолютными синонимами: 'копать, рыть, делать 93 углубление' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7, 22). Данные глаголы характеризуют объект воздействия - что-то сыпучее, рыхлое {земля, песок). Более общим по значению является глагол рыть: «Действие, обозначаемое глаголом копать, обыкновенно выполняется с помощью специального орудия (лопаты), поэтому его производителем практически всегда является человек. Глагол рыть не содержит в своей семантике указание на инструмент осуществления действия - оно может производиться любым подручным инструментом или без него - субъектом такого действия обычно является животное» (Фаткуллина 2004, с. 92-93). Употребленное здесь сочетание ров рыти И.С. Улуханов относит к одному из распространенных в памятниках древнерусской письменности видов парономазии - этимологической фигуре. Это риторический прием, заключающийся в повторении этимологически родственных слов (2002, с. 67). Сочетания валити камень и ровъ копати (кому или под кем-либо) являлись устойчивыми со значением 'изыскивать средства причинить зло кому-либо или погубить кого-либо, подкапываться под кого-либо, тайно злоумышлять' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7). В одном из псалмов это символическое значение эксплицируется: ЕЪМЪ чреватъ ложь, ...ЗЛОБА его ОБРАТИТСЯ NA 6Г0 голово^, ЗЛОБОЮ И родилъ С6БЛ И злодбиство его о^пАдет NA его темя (Псалом 7: 15,16,17 // Сирот 1897, с. 37). Поиск подходящих префиксов наглядно виден в вариантах глагола падать: въпАдется (въпадошася, впадоша), попадешь, оупАдетъ (оупАлъ), который имеет синонимические варианты свалишься, ввалишься. Субъект практически во всех изречениях не назван (только один раз он обозначен субстантивом иечестивъш). Он выражен либо синкретичными формами глаголов, либо соотносительными местоимениями: Нто роетъ ямо^, тот оупАдетъ въ ыее (Притчи, 26, 27 // Сирот 1897, с. 37). Ряд вариантов, обозначающих объект, обширен: другой, брат, БЛИЖЫИИ, дроуг (противА лицю , люди; в пословицах он офаничен двумя словами: друг и люди. 94 Объединение объекта и субъекта произошло в пословице Злой с лукавым водились, да оба в яму ввалились (Даль, т. 3, с. 17). Синкретичное субстантивированное прилагательное злой обозначало злобного человека; слово лукавый символизировало черта, сатану ('человек по наущению дьявола делает наказуемое зло' - СПОСУСП, с. 88), таким образом, перед нами сравнение человека с чертом. Обновление формы в контексте В изречениях №5 и 8 фигурирует архаическое действительное причастие наст, времени полной формы, мужского рода, в именит, падеже: вллящ распростирали, коиащ ископоваяи. Считается, что в древнерусских памятниках оно встречалось довольно редко; это черта синтаксиса церковнославянского языка, заимствованная из греческого (Успенский 2002, с. 255). X. Не давать воли духовно незрелым 1. ЛютУ/ DhcH0Ywi|i6MWfca i дЬтемъ длти и\ужь \устръ лс^кдвомоу вллсть и (Пчела из Мерила Праведного // Сперанский 1904, с. 57). 2. Притчд глть дЬтбм ножд не ддвди дзъ же рькс^с ни дЬтемъ сгдтьствд, ни Нбндкдзднъ1л\ъ силъ! и влдсти моддвдти (Пчела, с. 101). 3. Люто сЬснстсюфбмслсся ддти ножь остръ и ло^кдвомоу влдсть и силслс (Пчела, с. 112). 4. Яко ножбм игрдти тдко и 3 C63WfMHWM дроусжсслс держдти и WT VVGOHX ПДКОСТИ приати (Варнава // Щеглова 1910, с. 28). 5. Не ддвди дЬтемъ острд желЬзд, Hi л«укдвол\мс влдсти (Цветы сельные // Розанов 1904,с. ПО). 6. ЛютЬ пбснс^юфбмслсся ддти можь, д лс^кдвомо^ влдсть (МДЗ, с. 35). 7. Бешеному да нож в руки (Сборник нословиц В.Н. Татищева // Рукописные сб., с. 47). 8. Бешеному меча не давай (Сборник пословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 70). 9. Бешеному не давай ножа в руки! (Даль, т. 3, с. 39.) 10. Бешеному дитяти ножа не давати (Даль, т. 3, с. 39). 11. Что беснующемуся нож в руки, то лукавому власть (Даль, т. 3, с. 22). Структурно-синтаксические изменения контекста Изречение из «Пчелы» осознается автором как всем хорошо известное: Притча глть дЬтбм исжа ие давай Более того, оно послужило основой для домысливания: ...азъ otce рьщ ми дЬтемъ вглтьства, ии морюем ибшказаиъшъ силъ/ и власти псдавати (Пчела, с. 101). Расширение исходного выражения представлено и в следующем афоризме: Яко иожем играти тлко и 95 3 Ббзоу^мът ApcpiCEOY держлти и WT \УБОИХ пакости прияти (Варнава // Щеглова 1910, с. 28). В оценочном наречии люто (которое избыточно для пословицы) отражен отрицательный результат. Распространение пословиц: определение в изречениях противопоставлено wcTpb (тужь), удвоения: лаконизму власть и силу, БЬсиоую11]емоуся i дЛтем излишни для паремий. Все расширения в пословице не сохранились, она одночастна: Бешеному не давай ножа в руки! (Даль, т. 3, с. 39). Лексико-семантические изменения контекста В данных изречениях нож сравнивается с властью и силой - в руках детей, беснующихся, лукавых (бесов, дьявола) они причиняют непоправимый вред, который выражен в устойчивом сочетании пакости прияти ('зло, вред // несчастье') и наречии люто ('плохо, безнравственно') (Срезневский, т. 2, ч. 1;ч.2). В «Материалах» И.И. Срезневского (т. 2, ч. 1) слово нож дано не только в прямом значении: 'нож, меч', но и в переносном, символическом: 'распря, война'. В ССИЗ указано, что ноою^ в отличие от меча - орудия битвы, может символически выражать недостаток благородства, духовную недостаточность владельца (с. 268). Слово нож, однокоренное с заноза, пронзить, - праславянское производное с суффиксом -у- от глагола *noziti < * nozjos с первичным значением 'инструмент для прокалывания' (ЭССЯ, вып. 25). Считаются родственными греч. vvaaco 'колю', ирл. ness 'рана' (Фасмер, т. 3). Существительное ноле уточняется прилагательным острый, которое находится в постпозиции. Употребляющиеся в едином сочетании существительные власть и сила являются здесь синонимами, обозначающими 'могущество, власть, тж. образно и переносно' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 2, 24). Обладание властью дает человеку силу, но в древности, очевидно, было напротив - только сильный мог захватить власть. 96 Сочетание даты власть (силу) наряду с пакости прияти - характерное для древнерусского языка сочетание глагола с существительным в винит, падеже со значением того или иного действия в зависимости от значения существительного - 'владеть', 'пакостить'. Субстантивированное прилагательное лукавый в древнерусском языке могло употребляться в значении 'дьявол' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 8). Символическое представление о дьяволе как о сильном, имеющем власть, «издревле делавшего (СПОСУСП, с. насилие людям», характерно для Псалтыри 87). Исходное значение прилагательного лукавый - 'извилистый (о течении реки); хитрый, коварный'. Оно образовано от существительного лука - 'изгиб, луговое или лесное пространство в излучине реки, изгиб седла' (Фасмер, т. 2). Это прилагательное соотносится по смыслу со словами бешеный, беснующийся - 'одержимым бесом // буйствующий // сумасшедший' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1). «Бешенство - это сам бес в человеческом теле... Все, что выходит за границы обычного, хоть как-то выделяет человека, его вид или поведение, - все это списывается на беса, на бесование. Иногда это эпилептик, иногда безумный, чаще - пьяница в забытьи, а иногда и пригожая вдовица» (Колесов 20016, с. 99). Слово бес, от которого образованы субстантивы бешеный, беснующийся, исконно родственно лит. baisa 'страх', baisus 'отвратительный, мерзкий, ужасный' (Фасмер, т. 1). Согласно ЭССЯ (вып. 2), оно родственно праславянскому *Ьёс1а. Объединение слов БЪСЩК>Ц1ИИСЯ, бешеный и 4^7"// произошло, повидимому, на основании общего признака - они обозначают существ одинаково духовно незрелых, бессознательных {бешеный - 'потерявший рассудок и сознание' - Сл. Даля, т. 1). Далее данные слова представлены в разных изречениях, а в пословице сходятся в определительном сочетании бешеному дитяти. В «Материалах» И.И. Срезневского (т. 1, ч. 1) представлено устойчивое сочетание бЬсови dhmu в значении 'порождение 97 дьявола'. Это высказывание может быть применимо и к шальному, дурному, резвому без меры ребенку. Обновление формы в контексте Чаще всего в изречениях и пословицах употребляются глаголы в форме инфинитива; показатель -ти постепенно сменяется -ть. В пословице из сборника В.И. Даля зафиксирована архаичная форма инфинитива: Бешеному дитяти ножа не давати (т. 3. с, 39). Полагают, что формы на -ти еще и в XVIII в. не были чужды разговорному языку (Успенский 2002, с. 210). XI. Лучше ие брать, а отдавать 1. Ништимъ простьри ро\сксис свою и съвершиться слгословбниб (Сирах, 7, 32 // Сперанский 1904, с. 356). 2. Нб ЩА» p«fKd твоя простьртд нд възатик, д т АДНЫИК съгпенд (Изборник, с. 323). 3. РоуцЬ съгсбнЬ ИЛ\1ГИ НД съпьрдник зълддго имЬнил свЬтд сего простьртЬ же нд прилтик о\('вогъ1ихъ (Изборник, с. 167). 4. Дд не со»сдбть ро^кд твоя простертд нд ил\дньк, д нд ддяньк СОГБЕНД (Пчела, с. 207). 5. ^вче нб по^ди роукд твоя простертд к сопрдн1*К) ни зждтд к поддян1к> (Цветы сельные//Розанов 1904, с. 100). 6. Дд не сойдет (не по\('д1, не по^сдети), княже мои, господине, роукд твоя согБенд (згопленд) нд поддн!е о^погих ни чдшею (винд) по л\оря рдсчерпдти, ни НАШИМ имдн1емъ домо\с истофити (МДЗ, с. 15). 7. Дд не во1('ди(-ет) ро»скд твоя простьртд (согвенд (согненд) нд поддние (нд поддяние) нифим и о^согимъ (МДЗ, с. 56). 8. Бо\^ди щт твоя нд взятие согсенд, д простертд неимоуфим нд поддние (МДЗ, с. 104). 9. Блаженнее даяти, нежели взимати (Сборник пословиц В.Н. Татищева // Руконисные сб., с. 47). 10. Вели бог (по-)дать, не вели бог просить (брать, отнять, принять) (Даль, т. 1, с. 177,197). 11. Дай (приведи) бог подать. Fie дай (не приведи) бог брать (принять, просить) (Даль, т. 1, с. 177,197; Мартынова, с. 302). 12. Не думай, как бы взять, а думай, как бы отдать! (Даль, т. 2, с. 453.) 13. Лучше дать, нежели взять (Сборник нословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 92; Даль, т. 3, с. 7). Структурно-синтаксические изменения контекста Изречения, как правило, имеют предложения со сказуемым-императивом: конструкцию побудительного простьри, и/иМ В «Пчеле», «Молении» Даниила Заточника частица л^ в сочетании с индикативом Боудет вносит в предложение значение желательности. Пословицы преемствуют это значение, но роль сказуемого выполняет устойчивый оборот дай бог. 93 Как правило, первое предложение в составе сложносочиненного (бессоюзного сложного) в данных книжных изречениях отрицательное, в пословицах же произошла инверсия. Переводные изречения древнерусские книжники могли для доходчивости уточнять, что распространяло исходные конструкции: РоуцЛ съгБенА И/И/ГИ на съвьрлыик зълмго и/иЛния cehra сего прсстьртЛ же на приятик сувогъ/ихъ (Изборник, с. 167). Автор «Моления» умело сочетает по смыслу книжные изречения и народные: Да не Боуд^т, княже мои, господине, роука твоя согвена на подале оуБогих ни чашею БО моря расчерпати, ни наш иман1емъ ломоу истощити (МДЗ, с. 15) (ср. Ложкой моря не исчерпать; И большой бадьей реки не вычерпать (Даль, т. 2, с. 671; т. 3, с. 418). Лексико-семантические изменения контекста Из изречения в изречение вплоть до «Моления» Даниила Заточника повторяется сочетание npocmptmu руку, которое является древнерусской формулой со значением 'протянуть руку, чтобы дать что-либо, помочь комулибо', 'воздеть, протянуть руки с мольбой в знак приветствия, открытости' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 21). Воздевание рук к Богу характерно также при молитве. Т.З. Черданцева пишет: «Жесты в принципе всегда символичны, однако, когда жест вербализован, он чаще всего фразеологизируется» (1988, с. 87). В СПОСУСП указано символическое значение слова рука: 'деятельные добродетели' (с. 139). И в языческой культуре «различные движения руки, положения руки... имели магическое значение, символизируя как добро, так и зло (например, «танцы рук»)... Значение 'рука' могло соотноситься со значением 'бедность, лишение' (ССМСИЯ, с. 281-282). Формульное сочетание npocmptmu руку (на даяние) заменяется одним глаголом: дать (подать), как и роу/{а согвена (на взятие, имание) -^ принять, взять: Лучше дать, нежели взять (Даль, т. 3, с. 7). Пословица всегда более предикативна. 99 Символическое существительное рука в пословицах из сборника В.И. Даля не сохранилось, оно фигурирует в сходных паремиях с противоположным смыслом: Своя рука только к себе тянет; Всякая рука к себе загребает; Одной рукой собирай, другою раздавай! (Даль, т. 2, с. 603; т. 1, с. 97). Библейская мораль противопоставлена житейской закономерности. Глаголы в краткой страдательной причастной форме, входящие в устойчивую формулу, пр&стьрта и съгвбш, имеют ряд вариантов: згсвлеш, ccrN6N4, възяпб, HtHANbK, приятик. Глагол простереть ('протягивать // подавать' - Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 21) восходит к праславянскому *(рго)sterti (исторически однокоренные слова - простор, сторона) (Фасмер, т. 3). Причастие съгБбыл варьируется однокоренными згоЕЛбиа, согыена - 'согнутые, сложенные в суставе (руки)' (Сл. РЯ XI-XV1I вв., вып. 26). Несовпадения в корне обусловлены историческими чередованиями (ср. гибнуть // губить). Еще три исторически однокоренных отглагольных существительных, входящих в этот ряд, - възлпе, имлыьк, приятик. Все они восходят к праславянским чередующимся *jbmati от индоевропейского *]ф, *ет- 'брать' (ЭССЯ, вып. 8). Интересен ряд субстантивированных прилагательных: о^Бсгъ/е, ииштие, ыеимсущиб. Слово убогий означало не только 'неимущий // нищий', но и 'увечный // лишенный // ничтожный' (Срезневский, т. 3, ч. 1). Оно наряду с противоположным по семантике прилагательным богатый восходит к праславянскому *bogb с преобладающим значением 'счастье, богатство, изобилие' (ЭССЯ, вып. 1); первоначально 'наделяющий' (Фасмер, т. 4). Нищий - это и 'неимущий, живущий подаянием' (Сл. РЯ XI-XVII вв.), и 'смиренный, невежественный' (Срезневский, т. 2, ч. 1). В ЭССЯ данное слово объединяют с *mzb и считают исконным для него значение 'низ, вниз' (вып. 25). Субстантивы иищи и с^вогии представлены в некоторых изречениях в едином сочетании, которое могло иметь в Псалтыри символическое значение: 'порабощенные заблуждению', 'язычники' (СПОСУСП, с. 325). 100 Если применить его, то смысл рассматриваемых выражений семантически трансформируется: 'нужно прийти на помощь заблуждающимся, обратить их в истинную веру'. Субстантивированное действительное причастие неимущие более позднего образования, чем убогие. Обновление формы в контексте Конструкция «да + индикатив» в функции оптатива является синтаксическим грецизмом, характерным для церковнославянского языка: Дл N6 БЩ^ть poYKd твоя простерта ш имлньк, а ыл длшьк ссгБбш (Пчела, с. 207). Частица да осознается в языке нового времени как высокая (ср. да здравствует). В сборнике В.И. Даля зафиксированы всего два книжных изречения с частицей да: Да воскреснет бог и расточатся враги его!; Да упокоятся кости его, аки жернов мельничный (т. 1, с. 71; т. 3, с. 213). XII. Помощь нуждающимся 1. npocaijj6MMf CY T6Ge дди и хотяфдго W T тепе здяти не \утврдти (Матфей, 5, 15 // Миндалев 1914, с. I V ) . 2. Рдздели съ ГОЛОАНЪ1Л\Ъ ХЛ{1БЪ ТВОИ, И скитдюфихсн БЬДНЪ1ХЪ введи въ дол\ъ, когдд о^Бидишь ндгдго, одЬнь его и отъ единокровндго твоего не оукръшдися (Исайя, 58 // Сирот 1897, с. 58). 3. Чядо, длчьнддго ндкърм1 яко же т и сдмъ гь повелЬлъ жддьнддго ндпои стрдньнд въведи ВОЛЬНА присЬти къ тьл\ьн1ци дойди виждь БЬДО^- ИХЪ И ВЪЗДЪХНИ (Изборник, С. 171). 4. Стрдньнд въведи въ дол\ъ свои сескровьнддн въ хрдл\ъ свои ддждь MOKHOYUJTIOMOY co\fXOTo\f зимномсис теплотоу омъ1и сквьрно^ тЬлд кго яко о^согъ ксть зЬло и достоинъ помиловдния ( И з б о р н и к , с. 227). 5. Простьри роуко^ скъ1тдю1|1Т1«моуся по о\(-лицдмъ въведи тдковъ1Я въ свою ОБИтЬль осьфь ти co\fди съ нил\ь хлЬвъ твои ОБыитя чяфя водъ! ли или пития яко же ти гдь ддлъ ксть (Изборник, с. 227). 6. Ллчьнъ вЬхъ и ндпитдсте л\я жядьнъ и ндпоисте мя ндчд ем\ видЬсте и одЬсте стрдньнд мя вцНсте и въведосте и нрочяя (Изборник, с. 560). 7. Оусогъ1ихъ посЬштяитд въдовицЬ здштиштдитд нел\оштьнъ1я л\ило\^итд и осо\-жяк мъш вес прдвьдъ! изьл\11тд миръ имЬитд съ всЬми ( И з б о р н и к , с. 478). 8. Стрдннъ1мъ и тревоуюфимъ поддвди от своихъ иже не ддсть тревоуюфемо^с, д сдмъ прося не прииметь (Пчела, с. 84). 9. И всякого скорбна, и нища, и бЬдна и нужна, не презри, и введи в домъ свои, нанои и накорми, согрЬи, одежи со всею любовию и чистою совЬстью (Домострой, с. 17). 10. Ян;е алчеть недругь твои, ухлЬби его, аще жажеть, нанои его, не нобежденъ бывай отъ зла (Домострой, с. 45). 11. И скорбныхъ и нужныхъ и полонениковъ отнюдь безъ волокиды унравъ и отъ собя но силе накорми и напои (Домострой, с. 133). 101 12, Алченъ бых накормисте, нага Мя облекосте, странна введосте, больна посЬтисте, жадна наноисте, то слышаще будите щедры, больна посЬти, темничника скорбящаго утЬши (Измарагд, с, 285). 13, Странныхъ и нищихъ не мимоиди видЬвъ (Разумения единострочные святого Григория Богослова//Сперанский 1904, с, 409), 14, Оденем нагих, обуем босых; накормим алчных, наноим жадных, проводим мертвых - заслужим небесное царство (Иллюстров 1910, с, 383; Даль, т, 1, с, 197), 15, Просящему не запирай дверей, при голоде и сам попросишь сухарей у добреньких людей (Михельсон 1894, с, 330), Структурно-синтаксические изменения контекста Изречения, входящие в данную цепь, относятся к призывам, обращенным к читателю или слушателю, - одному из распространенных типов древнерусского церковно-книжного ораторского искусства. Здесь представлено типичное для церковнославянских текстов так называемое плетение словес: ряды перечислений с союзом и, нанизывание предложений однотипных конструкций (см,, например, изречение ^Ь9), В некоторых из данных изречений представлен ряд однородных сочетаний: глагол-императив + существительное в винит, падеже. Эти предложения имеют примерно равное число членов, в каждом предложении эти члены следуют друг за другом в определенном порядке. Каждый член перекликается и по форме и по смыслу с соответствующим членом всех других предложений: см, изречение JVs 12, Несмотря на то что такая структура не характерна для жанра паремий, она преемствуется пословичным изречением, по-видимому, как результат следования традиции. Сказуемое в изречениях выражено, как правило, глаголом в побудительном наклонении во втором лице един, числа, В пословичном изречении (№14) роль сказуемых-императивов выполняют глаголы в форме, выражающей совместное действие, - в первом лице множ, числа простого буд. времени: накормим, обуем. Имеют место в данной диахронической цепи и устойчивые формульные выражения, например и введи в дом свои («Изборник» 1076 года, «Домострой»), 102 Лексико-семантические изменения контекста В этих изречениях очерчивается круг людей, заслуживающих сострадания, А^СТОИНЪК псмилсвлыия. Субстантивы: алчьыът (аще алчетъ недругъ твои), жмьнъш, оувогъ, NHUITHH, бЬдьнъ, нужьнъ, roAKO^ipHH прослщи, трбБ0^101рии, скудный - можно объединить на основе общей для них семы: 'нуждающийся', которая, как правило, была исходной в их семантике. Слово алчный означает 'испытывающий голод // перен. жаждущий, стремящийся к чему-либо' (Сл. РЯ X1-XVII вв., вып. 1). Оно наряду с лакать, лакомый восходит к праславянскому *olkati и родственно лит. dlkanas 'трезвый, голодный'; арм. lakem 'лижу' (Фасмер, т. 2). Прилагательное алчный параллельно по своему значению с жадный. Слово жадный объясняется как 'жаждущий (воды); стремящийся к чемулибо'; 'нуждающийся' (Срезневский, т. 1, ч. 1; Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5). Оно родственно лит. gedduju 'желать, стремиться к ч.-л.' (Фасмер, т. 2). Этимологическое значение послужило основой и для символического: жажда - это 'крайнее желание' (СПОСУСП, с. 266). Характерное для древнерусских памятников формульное сочетание алчный и жадный имело более абстрактное значение, нежели входящие в него компоненты. Бедный - это 'несчастный, вызывающий жалость // неимущий' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1). В ЭССЯ читаем: «Весь комплекс значений славянского имени - 'беда, несчастье', 'нужда', 'опасность' - хорошо объясняется из глагольного значения 'принуждать, заставлять'» (вып. 1). Нужный - это 'терпящий нужду, бедствующий' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 11). Слова нужный, нуэюда, как и нудити, возводят к индоевропейскому гнезду *паи-/*пди-/*пп- с исходным значением 'мучить' (ЭССЯ, вып. 26). В Псалтыри слово нужды может обозначать 'трудные обстоятельства и несчастья' (СПОСУСП, с. 105). Скудный - 'нищий, нуждающийся' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 25). Оно этимологически связано чередованием гласных со *skqd- (-* щадить). Возможно, родственно авест. scandaye'mti 'они разрушают', 'ломание', 103 'увечье'. Возможно, сюда же лит. skinti 'драть', др.-исл. skinn 'шкура, кожа' (Фасмер, т. 3). Здесь произошло сужение значения - от символическисинкретичного (бедный, нужный) до понятийного (скудный). Внутренняя форма синонимичных вариантов, обозначающих узников, разнородна. Существительное пленник - 'тот, кто взят в плен, тж. перен.' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 15); 'раб' (Срезневский, т. 2, ч. 2) - родственно лит. pelnau 'заслуживать', греч. жсоХёсо 'покупаю' (Фасмер, т. 4). Неполногласный вариант сменяется полногласным: пл/]ньыиц/гсъ («Изборник» 1076 года) // полонепикъ («Домострой»). Страдательное причастие заключенный с корнем ключ- - 'тот, кто находится в затворничестве' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5) исторически однокоренное с клюка, ему родственны греч. кХа^ 'запираю', лит. kliduti 'гнуть', klidutis 'вина; зацепка' (Фасмер, т. 2). В ЭССЯ отмечается «четкое сохранение первоначальной семантики слова *к1ись - 'изогнутая палка, крюк', которая использовалась в функции примитивного ключа» (вып. 10). Совершенно другой образ в синонимичном слове темничник <— темница («там, где тьма, потемки, не освещаемый» - Сл. Даля, т. 4) (ср. это слово со значением 'склеп, пещера'). Отличны по внутренней форме слова, обозначающие странников, путников: странный, пришельць. Странный - это 'в пути находящийся', 'чужестранный, иноплеменный', 'чужой области' (Срезневский, т. 3, ч. 1). Пришелец - 'прихожий, захожий человек; чуженин, иноземец' (Сл. Даля, т. 3). В «Домострое» представлено плеонастическое сочетание странный пришелец - стилистический прием, усиливающий смысл сказанного. Слово странный постепенно стало обладать не только отрицательной, но и положительной семантикой: «Тот, кто живет в стороне, - странный, а тот, кто оттуда пришел, - странник. Древнее (народное) представление о «чужестранном» - он не менее опасный, чем всякий вообще странный человек, - он посторонний и непонятный... Но уже в XI в. возникло и постепенно развивалось новое отношение к «странному»: для христианина странникъ не совсем чужой человек. Он странствует по земле, спасая свою 104 душу, и в этом не видели ничего странного» (Колесов 2000, с. 268-269). В Псалтыри слово пришелец имеет символическое значение 'язычник, перешедший в иудейство; беззащитный' (СПОСУСП, с. 364). С этими словами по смыслу соотносятся субстантивы и сочетания трлсо^штии ся зимою, скъ1тлюштъ1и ел по оулицлмъ, Ббскровьиъш, ЗАЕлорюьшии. Первые два сочетания не терминологизированы, в них описательно с помощью причастий и зависимых существительных выражено представление о бездомном. Не терминологизировано и субстантивированное причастие мошо\[штии. Прилагательное бескровный в роли существительного означало 'не имеющий крова' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1); 'бездомный' (Срезневский, т. 1, ч. 1). Однокоренное с крыть, крыша, оно родственно лит. кгаипи 'собирать, накладывать', др.-исл. hraun 'куча Синонимичное значение могло иметь камней' (Фасмер, т. 1). слово заблужьшяя, но соотносительный с ним глагол накажи указывает на переносный смысл: 'сбившийся с истинного пути, предавшийся порокам' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5). Тот, кто заточен в темнице или не имеет крова, противопоставлен живущим ъхрлмЬ ли крлсьнЪ и въкоцЬ, 40/И6И имеющим свою ОБИТЫЬ. Родовым словом в этом ряду является ключевое слово дом - 'здание // жилище // хозяйство, имущество // двор, усадьба' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4). Авторы ЭССЯ (вып. 5) считают, что индоевропейское *domos/*domus обозначало прежде всего не постройку из стен и крыши, а общую организацию, семью, ср. лат. domus 'дом, семья'. Обитель - не только 'жилище, покой // дом, семья', но и 'монастырь, епархия, церковный приход' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 12). В словаре В.И. Даля дано еще одно значение - 'приют для странников' (т. 2). В слове обитель на стыке приставки -об и корня витать ('жить', ср. лит. vieta 'место', лтш. pavietat 'квартировать') произошла полная прогрессивная ассимиляция. В отличие от выше перечисленных терминов понятие «храм» как жилище имеет свои характерные черты: это «нечто нарядное, высокое и 105 воздушное; ...устойчивый дом, срубленный из тесаных бревен, защита и крепость» (Колесов 2000, с. 209). В рассматриваемых изречениях в связи с данной семантикой оно имеет соответствующие определения: KpdCbNh и «Значение 'крыша, навес на столбах', - читаем в ЭССЯ по поводу происхождения слова *hormb/*horma, - представляется наиболее архаическим. Наиболее логичным кажется развитие именно этого значения в значение 'высокий дом', наконец 'храм, дом бога, церковь'» (вып. 8). Архаичные глаголы прямо пропорциональны по значению управляемым существительным в винит, падеже: Алченъ бых накормисте, нагамя облекосте, странна введосте, больна nochmucme, жадна напоисте... (Измарагд, с. 285). Складывается впечатление, что в пословичном изречении произошел отбор лексем, наиболее контрастных и соотносительных между собой: оденем - обуем; нагих - босых; накормим - напоим; алчных - э/садных, мертвые - небесное царство. Глаголы одйсте, одежи варьируются со словосочетанием нага мя облекосте. Книжный глагол с неполногласием облени, конкурирующий с нейтральным по характеру одеть, - 'одеть кого-либо во что-либо, надеть на кого-либо что-либо' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 12). - образован с помощью приставки об- и корня влеч- (с течением времени здесь произошло опрощение, полная ассимиляция начального звука в корне). Обновление формы в контексте Словосочетания накормим алчных, напоим жадных преемствуются пословичным изречением, несмотря на архаичность семантики прилагательных (Сл. Даля (т. 1) с пометой стар.) и на приобретение основного значения 'ненасытный, алчный', изменились лишь грамматическая форма и графическое написание. Новым является сочетание обуем босых. Прилагательное босой родственно лит. basas 'босой', ср.-в.-н. bar 'чистый, голый, обнаженный'. Все в конечном счете из индоевропейского *bhoso-s 'голый'. Это древнее более широкое значение может сохраняться в 106 славянских языках в виде остаточного употребления, ср. укр. человт з босою губою 'мужчина с голой губой', т.е. 'без усов' (ЭССЯ, вып. 2). XI1L Милостыня вовремя 1. и иже лфб нйпоитъ бдинАго WT л\длъ1Хъ сихъ чдшбю стоусденъ! водъ! TOKMW, во имя оучикл, дминь глк» вдл\ъ, нб пого^Еитъ мзхы своея (Матфей, 10,42 // Миндалев 1914, с. X). 2 . ЯкОЖб ВОДД СТС^ДбНДЯ ДМ^ШИ ЖДЖДС^фбИ ПЛДГОПр!яТНД, ТДКО ВЬСТЬ ПЛДГДЯ W T 36Л\ЛИ ИЗДДЛ6ЧД (Притчи Соломона, 25,26 // Миндалев 1914, с. X). 3. Ноль крдснд милость во время скорБИ erw, якоже ОБЛДЦЪ! дождевн!и во время сездожд!я (Сирах, 35,23 // Миндалев 1914, с. 312). 4. Благовременна милость во время скорби, какъ дождевныя облака во время засухи (Сирах, 35,23 // Сирот 1897, с. 58). 5. Что холодная вода для истомленной жаждой души, то добрая вЬсть изъ дальней страны (Притчи, 25,25 // Сирот 1897, с. 20). 6. Ирдсьнд ксть милостъ1ни въ врЬмя скгрии яко же и оелдци дъждевьнии въ время ведрд (Изборник, с. 352-353). 7. Брдтия и помошть въ врЬмя скърБи и нд опокго л\илостъ1ни изпдвить имНник и крЬпость възносить срдце осдче овокго стрдхт» гнь (Изборник, с. 353). 8. Творяи шстню въ время печдли, яко и УУСЛДКЪ дождевнъш во время пездожья (Пчела, с. 74). 9. Якож дождь во время вЬтрд тдко отцъ| и прдтия и дро^-зи допръш во время скорпи (Пчела // Розанов 1904, с. 125). 10. Якож ВОДД гдситъ огнь яко оро^жия во время рдти тдко мо^жо\с шхтия во время скорой (Пчела//Розанов 1904, с. 125). 11. Сно^с, дфе кто послоушдть оумнд члвкд, то яко же въ днь ждддн1я сто\>денъ1е водъ1 ндпиетсь (Повесть об Акире Премудром // Миндалев 1914, с. 312). 12. Въ печдли кто моужд призритъ, яко водою сто(сденою ндпоитъ въ день зноинъш (Повесть об Акире Премудром // Миндалев 1914, с. 314). 13. пщ (иже) кто в печдли (о^^ печдли) человЬкд (мо^жд) призрит, кдкъ (хотя, дки) сто\сденок> водою ндпоить во зноинъш день (день зноя) (не лишен соудет цдрствд несесндго) (МДЗ,с.13). 14. Пфе кто призрит в печдли члвкд, то дки ключевою водою ндпо!т члвкд в вдрнъш ден (МДЗ, с. 44). 15. Честна милостыня во время скудости (Сборник пословиц Б. Петровской галереи // Рукописные сб., с. 38). 16. Дорога милостыня вовремя (Иллюстров 1910, с. 383). 17. Дорога (честна) милостыпя во время скудости (Даль, т. 3, с. 70; Мартынова, с. 301). 18. Дорого при пожаре ведро воды, при скудости - подаянье (Даль, т. 2, с. 685). 19. Дорога (богата) милостыня в скудости (во время скудости) (Жуков 1993, с. 109). Структурно-синтаксические изменения контекста Изречения, входящие в данную цепь соответствий, характеризуются семантическим и синтаксическим параллелизмом, который, в частности, проявляется в формах опорных слов в группах подлежащего и сказуемого. Подлежащее и стержневой компонент сравнительного оборота представлены словами одного и того же лексико-фамматического разряда. 107 в усеченной посповицо Дорога милостыня во время скудости (Даль, т. 3, с. 70) в роли предиката выступает краткая форма прилагательного, что распространено среди паремий (Тарланов 1999, с. 148). В изречениях общим для двух частей являются адъективы дорога, честна, красна. В переводных древнерусских выражениях употребляется в роли связки глагол быть в наст, времени: ксть. Пропуск предиката-адъектива во второй части подчеркнут паузой, выраженной на письме тире: Дорого при пожаре ведро воды, при скудости - подаянье (Даль, т. 2. с. 685). Определения из постпозиции переходят в препозицию: вол^ стоуденал, ОЕллцъ! 4ож:4евми - ключбвлл вода, стсуденые води Книжные изречения представлены сложноподчиненными предложениями, части которого связаны условными отношениями: аще кто призрит в печали члвка, то лки ключевою водою шпо1т члвЬкл в варыъш ден (МДЗ, с. 44). Здесь придаточное предложение с союзом Aijje (которое варьируется с коль, юке) находится в препозиции. В главной части факультативно включается формальное слово то, лишенное «специфической автономной семантики и определенных функций. Пропуск его не сказывается ни на семантике, ни на структуре синтаксической единицы. Единственное его назначение - это обозначить границу придаточного предложения известной семантики» (Тарланов 1999, с. 256). Сравнительный оборот вводится с помощью союзов шо же //—> яко //—> лкож —» лко, клкъ. В двухчастной пословице в целях лаконичности употреблено бессоюзие (JV218). Сочетание существительных въ Bpfi/ил скърви заменяется на лаконичное предложно-падежное сочетание при скудости с емким предлогом при. Лексико-семантические изменения контекста Образ благодатного дождя, ключевой воды, символизирующий христианское учение и противопоставленный засухе язычества, лежит в основе данного ряда книжных изречений, восходящих в Библии. Сравнение, представленное в данной диахронической цепочке, варьируется: чаша водъ1 - ключевал вода в варпъш ден (въ днь жадатл, въ депь 108 ) ; СБЛАЦЪ! дождбвти во время Б63ДСОК:41Я (ведра) - дсждь во время вЪтрл «Вода считалась первоэлементом Вселенной и потому была священной. Древние говорили о спасительной силе воды... {живая вода). Ср. соотношение значений 'вода' - 'спасать'; 'защищать'; др.-инд. пага- 'вода', но др.-англ. пепап 'спасать'; др.-англ. eagor 'водный поток', но др.-англ. ealgian 'спасать'» (ССМСИЯ, с. 76). «Вода по существу своему заключает начало жизни и начало смерти... Такое же понятие находится и в библейском учении. Без животворной силы света, бездвижная вода наполняет пространство в виде снега, льда, мертвой массы; но, когда свет и теплота пробуждают ее, она рождает и питает годовой мир» (Костомаров 1994, с. 20). Существительное вода определяется прилагательными: студеная 'холодная' (Срезневский, т. 3, ч. 1), ключевая 'относящийся к ключу, роднику' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7). Первое, образованное от слова студа 'холод', этимологически сравнивают с др.-инд. tuddti 'толкает, жалит, колет', а также - с *stud-, стыгнуть. Существительное ключ обычно сближается с клюкать 'шуметь'; ставят вопрос об одинаковом происхождении с ключ 'отмычка'. Ср. немецкое выражение eine Quelle erschliefien 'открыть источник'. На то, что прилагательные ключевой и студеный могли быть не только контекстуально синонимичными, указывает слово студеница 'родник, колодец', укр. студениця 'родник', блр. студзень (Фасмер, т. 2,3). Символическое сочетание ОБЛЛЦЪ/ дождевши обозначало «Евангельское слово, умягчающее и напояющее человеческие души» (СПОСУСП, с. 257). Дождь - символ божественной благости (ССИЗ, с. 96), тогда как бездождие ('длительное отсутствие дождя, засуха' - Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1) язычества. Сходное символическое значение имеет сочетание ключевая вода: «Вода есть учение Христово, источники - это суть те самые первые ключи сего учения, или апостолы» (СПОСУСП, с. 288). В язычестве источникам приносились жертвы, в христианстве это место крещения. 109 Противопоставлены не только символические существительные, но и определения при них: студеный - варыъш, зноиыъш (АЫЬ), (время) ведра. Архаичное прилагательное варный - 'жаркий, знойный' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 2) - родственно лит. verdu 'бурлить, кипеть', возможно, также нем. warm 'теплый' (Фасмер, т. 1). В СРНГ приведено устойчивое сочетание варной день (вып. 5). Абсолютно синонимичное ему прилагательное знойный образовано от архаичного глагола (помета стар. - Сл. Даля, т. 2) знеть, знеять 'тлеть, раскаляться'. Зной, знеть связаны с гнить: гной (Фасмер, т. 2). В значении 'засуха, жара' употреблено здесь существительное ведро. М. Фасмер считает не достаточно достоверным сближение с д.-в.-н. wetar, нов.в.-н. Wetter 'погода'. Менее вероятно сближение вёдро с вянуть {*vqd-) (т. 1). В некоторых изречениях дан результат воздействия на человека знойного дня: въ дИь жлдлтя, до^ши лслждоу/реи. Определительное сочетание зноиыъ/и деыь может соответствовать сочетанию существительных, где зависимое слово стоит в родит, падеже: демь зтя. Слово дождь славянского происхождения (ср. др.-русск. дъжгь (новгор., псковск.). Праславянское *dbzdzb в ЭССЯ считается словом с проблемной этимологией: «Скорее всего, на славянской почве является праславянской лексической инновацией» (вып. 5). М. Фасмер приводит следующие родственные слова: шв. regn-dusk 'мелкий дождь', бав. dusel 'изморось', др.-исл. dust 'пыль'. Или др.-инд..й^м5- 'дурно, плохо', гот. tuz(tuzwerjan) 'сомневаться', а второй слог от *dbzdb — др.-инд. dyu- 'небо', dyuman 'ясно, светло' (т. 1). Родовое существительное потошть варьируется с однокоренными милость, милостыня. Пословица выбирает слово милостыня, значение которого - 'подаянье, кус Христа-ради, подача нищему' (Сл. Даля, т. 2), повидимому, лучше соответствует общему смыслу выражения. Болгарское по происхождению слово помощь (ср. русское помочь) в Сл. РЯ XI-XVII вв. имеет значения: 'помощь, поддержка // покровительство 110 высшей силы // облегчение страдания, исцеление' (вып. 17). Оно имеет и символическое значение: 'надежда на воскресение, бессмертие' (СПОСУСП, с. 349). Слово милость можно понимать как 'благодатное чувство человека', а слово милостыня обозначает конкретное действие, 'добротворение': «Полученную милость (от божьей благодати) человек обязан разделить с другим в виде милостыни» (Колесов 20016, с. 279). В Псалтыри слово милость олицетворяет 'милость, спасение; прощение грехов через веру; божественную благодать; разрушение державы дьявола' (СПОСУСП, с. 312-313). В ЭССЯ слово *тИъ считается этимологически родственным с *mirb (разница носит суффиксальный характер). Это родство «позволяет уточнить семантическое развитие *тИъ, приняв за исходные значения 'дружба, дружественный союз', 'связь', тогда как доминирующие сейчас значения 'милый, приятный, прелестный' оказываются производными от этой главной, определяющей связи своих со своими» (вып. 19). Этот ряд существительных соотносителен с рядом контекстуально синонимичных глаголов: призрити - 'дать приют, оказать милосердие'; п&слоушлти - 'услышать, принять во внимание', ыапоити - 'дать напиться' (также образно и переносно)' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 10, 17, 19). Вовремя поданная милостыня (в день скорби, печали, скудости) крдсш, честна, дорога - все это краткие прилагательные, употребленные в роли предиката: НСАЬ крлсил милость во время скорви erw, лкоже овллцъ! дождевти во время вездождгя (Сирах, 35,23 //Миндалев 1914, с. 312). В ЭССЯ пишут, что праславянское слово *krasa - это производное существительное от глаголов *kresati и *kresiti с «устойчивой семантикой 'оживлять; воскрешать' и лишь факультативно - 'сверкать, искриться'. В свою очередь, глагол *kresiti - производное от существительного *kresb, обозначающее летний солнцеворот, т.е. прежде всего возрождение, и лишь побочно - связанный с ним купальский огонь. Глагол *kresati должен был 111 иметь значение 'создавать, творить', ср. лат сгео 'создавать, творить, производить'. Семантически *krasa убедительно реконструируется как 'цвет жизни', откуда затем - 'красный цвет, румянец (лица)', 'цветение, цвет растений', и, наконец, более общее 'красота'» (вып, 12), В,В, Колесов очерчивает общее направление исторических переходов смысла слов с основой крас-: «Один из конкретных признаков лица или предмета (вещно), по которому лицо или вещь узнавали» —* «внешнее свойство, которое подчеркивает наличие за ним чего-то истинного, что и существует помимо нее» —* «отчасти и польза» (с XVI в,) —* «по-видимому, только польза, связанная с наслаждением и удовольствием» (20016, с, 196198), Пословица предпочитает семантически архаичному слову красна лексемы дорога и честна: Дорога милостыня во время скудости (Даль, т, 3, с, 70), Данные слова объединяются символическим значением 'польза'. Здесь произошло движение смысла: от синкретизма (и 'красивый', и 'полезный') > многозначности ('дорого', 'душевно', 'телесно') к однородности и однозначности ('польза'). Обновление формы в контексте Существительное вёдро, зафиксированное в изречениях из данной цепи, в языке нового времени приобрело устаревший и просторечный характер (MAC, т, 1), В сборнике пословиц В,И, Даля оно представлено в производном прилагательном ведрянои в основном в приметах: Нужда не ждет ведрянои погоды; На Семена ясно - осень ведряная (тульск,); Если вербная неделя ведряная, с утренниками, то яри хороши будут (яросл,) (т, 3, с, 397, 517, 536), Интересно, что конкурирующее с ним слово зной, не утратившее актуальности, в сборнике В,И, Даля представлено лишь в одномединственном случае: Часовой летом зной, зимой стужу стережет (т. 3, с, 128), Прилагательного варный (в Сл, Даля (т, 1) с пометой стар., в MAC не зафиксировано) в «Пословицах русского народа» нет, В паремиях из данной цепи слова варный, зной, ведро не употребляются, здесь представлен 112 сходный по семантике образ: Дорого при пожаре ведро воды, при скудости подаянье (Даль, т. 2, с. 685), т.е. жаркий день как бы гиперболизируется и предстает в образе пожара. XIV. Помнить о нищете при богатстве 1. 1. Бъзлбчь нд мъногомлкъцЬ постели и прострднно протлгдлся. помяни ндго леждштддго под кдинЬмъ роусьмъ и не дрьзноуштя ногоу своею прострЬти зил\ъ1 дЬля (Изборник, с. 77). 2. Деждфю ти въ твьрдо покръвенЬ хрдминЬ слъ1шдфк> же о\{'шимд дъждевьнок л\ъножьство пол\ъ1сли о оБогъ1ихъ кдко леждть нъше стрЬлдл\и пронижякл\и (Изборник // Миндалев 1914, с. 258). 3. бгдд лежиши (лажеши) нд л\яккъ1х(-их) постелях под совольил\и одЬялъ!, д л\ене (мнЬ, л\еня) пол\яни, под единъ1м плдтом (плдтномъ, роупол\) леждфд и зил\ок» оуллирдюфд, и кдплями дождевнъ1л\и дки (яко) стрЬлдми сердце (в сердце) пронизд|ффе(-ел\д) (МДЗ, с. 15,40, вЬ). II. 1. 0Ьдя1)1к> ти иддъ л\ъногордзличънок> тряпезою пол\яни смсхъ хлЬвъ ядоуштддго и не л\ого^штддго си водъ1 принести недоугд рдди(Изборник//Миндалев 1914,с. 258). 2. Ндсъ1штяя ся многослдстьнддго пития пол\яни пиюштддго тбпло\с водо\- отъ сдъньцд въстопЬвъшю и тоу" же порохд ндподъшю У/ТЪ Л\ЬСТД не здветрънд (дождевънъ1ми кдплями яко стр}1лдл\и прониждкми) (Изборник, с. 231). 3. Възвеселимъ ли ся кси нд тряпезЬ овесели и скърсяштддго оирддовд ли ся о чел\ь опрддоуи и сЬто^юштддго почьстишд ли тя яко согдтд почьсти и тъ! о\ссогъ1я весело ли сто»спдк ши по сто\^пеньл\ъ отъ князя исходд сътвори дд въ домо^с твокл\ь скървяште не ходять (Изборник, с. 189). 4. СЬддфю ти иддъ мъногордзличънок» тряпезою пол\яни со^хъ ХЛЬБЪ ядоуштддго и немогоуштддго си водъ1 примести недоугд рдди (Изборник, с. 229). 5. No егдд веселишися (веселится) л\ногил\и срдшиъ! (овофл\и), д мене (мнЬ, меня) помяни, со\схъ хлЬпъ ядо^1||д(-||<и) (соухоядоуцж), или (и коли, или коли) пиеши слддкое пит!е, д мене (мнЬ, меня) помяни, тепло- водо^ гпюфд (и прдхд ндпддшд от мЬстд нездвЬтренд (здвЬтреньнд) (МДЗ, с. 15,40). 6. Ндсъирдяся многордзличнъ1ми прдшнъ1, [юмяии мя со^х хлЬп ядо^сфдго, веселяся слддким питиемъ (помяни мене тепло»!* водо\- п1*К1||1дго), овлдчдяся в крдсото^ риз твоих, помяни мя, в неизпрдннем (неиспрднем) врети1|1и леждфд гне нд мяп^Ь постели, помяни мене под единем ро«[Бом леждфего зимою оумирдюфд, и ндплями дождевнъ1ми яко стрЬлдми проницдемд (МДЗ, с. 66). III. 1. Помяни время глддд во время съ1тости, нифетоу и о^сожество в день БОГДТСТВД. От о\[трд до вечерд изм11няется время, и вся скорд со^ть предъ Господемъ (Сирах, 18, 25 // Миндалев 1914, с. XI). 2. Въспомянди глддъ и жджю тЬмъ по можеши много- пдкость цЬломоудрия у/тгндти (Пчела, с. 33). 3. Въспомяни глддъ въ время съ1тости, о^сожьство и ско\сдьство во время сгдтьствд от о\стрд и до вечерд премйняктся время (Пчела, с. 173). 4. бгдд кто Нгдть съ| зло творить, что мнии]и емо^ не творити, егдд oo»fБoждeть (Пчела, с. 15). 5. Помяни время глддд во время съ1тости, мифето^с и оувожество въ день БОГДТСТВД (Пчела // Миндалев 1914, с. 258). 6. Помяни, богатъ сый, нищих миловати (Разумения единострочные святого Григория Богослова//Сперанский 1904, с. 409). 113 7, При сытости помни голод, при богатстве - убожество (Даль, т, 1, с. 154), 8, Что ни беднеют, то мудреют (мудренеют) (Даль, т. 1, с. 168), 9, Сытый голодного, а богатый бедного не знает (Даль, т, 1, с, 178), 10, Сытый по голодном не плачет (Даль, т, 2, с, 612), 11, Сьггый по голодном, а теплый по холодном не плачут (Даль, т, 2, с, 612; Мартынова, с, 268), 12, Сыть голоду не разумеет (Даль, т, 3, с, 329), 13, Сыт(-ый) голодного не разумеет (Даль, т, 1, с, 178; Жуков 1993, с, 322; Мартынова, с, 267), 14, Сытый голодного не поймет (Даль, т, 3, с, 329), 15, Богатый бедного не разумеет (Мартынова, с, 298), В данной цепи выделены три фуппы выражений, совпадающих по смыслу. В первых двух группах понятия «нищета» и «богатство» представлены в развернутом описательном виде, что не могло отразиться в лаконичных пословицах и поговорках. В изречении №11.6 из «Моления» Даниила Заточника объединены выражения, восходящие к изречениям из 1 и 2 групп. Структурно-синтаксические изменения контекста Структура книжных изречений в пословице (№111.7) остается почти неизменной - она хорошо вписывается в жанр паремий: обобщенно-личное предложение со сказуемым, выраженным глаголом в форме второго лица един, числа повелительного наклонения, которое во второй части опускается, что придает пословице большую лаконичность. Все удвоения, а также сложные слова сокращены, например убожество и скудство, многомягкий, сочетание во время богатства сжимается в сочетание при богатстве, усечению подлежат все уточнения типа от оутрл и до вечерл премЪияктся время. Не отразились в пословице обширные конструкции, где богатство и нищета выражены описательным способом: Възлечь ыа тъногомякъцЬ постели и прострлино протягаяся. помяни ИАГО лкясаштдлго под щиыЛмъ ро^Бъмъ и ие Арьзноуштя Noroy своею прострЪти зимъ1 А^ля (Изборник, с. 77). Их много в «Изборнике» 1076 года, и они почти без изменений переданы в «Молении» Даниила Заточника (изречение №1,3). 114 Лексико-семантические изменения контекста Изречения из данной цепи полностью построены на антитезе: сытость, NHtpeTa и с^Болсество (скоум^тво) - БОГАТСТВО, възвбсблимъ ли ся кси - СНЪрБЛШТИИ. Слово богатство обозначает 'богатство // имущество, материальные ценности' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1). Следствие богатой жизни - сытость 'насыщение // удовлетворение // имущество' (Срезневский, т. 3, ч. 1). М. Фасмер пишет, разъясняя этимологию слова сытый, что «напрашивается сравнение с лит. sotus 'сытый, обильный', др.-прусск. satu'mei 'насыщаешь'. Пытаются установить связь чередования гласных с польск, suty 'обильный', другие *sytb сближают с др.-инд. gdvas 'сила'» (т. 3). Этот же корень представлен в причастии илсъчитяя ся (—* ылсищяся) - 'утолить голод (тоже перен.) II удовлетворить свою потребность в чем-либо // пресытиться чемлибо' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 10). Богатство и сытость могут быть противопоставлены парам слов с единым абстрактным значением: NHipeT4 и суБ<ю1Сбств0, суБожьство и скс^АЬствс»; гладь и жажа. Здесь гипероним богатство вступает в антитезу со столь же гиперонимичными сочетаниями, которые шире по значению входящих в них слов. Сочетание убогие и в нищие Псалтыри может обозначать 'порабощенные заблуждению' (СПОСУСП, с. 169). Если богатый облачен в красивую ризу и лежит на мъногомякъцЬ, постели с СОБОЛЬИМИ ОДАЯЛЪ/, ТО обнаженный бедный лежит под к роувъмъ, пллтом, в ыеизпрлннем вретищи. М.М. Маковский считал, что значение 'одежда' соотносится со значением 'надеяться': ср. русск. надеть, но надеяться (подобное в ирл., др.англ., лат.). «Пагота в древности, - писал он, - соотносилась со святостью (понятия наготы и одежды непосредственно связаны в магическом сознании). Ср. соотношения слов со значением 'голый', 'пустой' и слов того же корня с магическим значением: др.-англ. baer 115 'голый', но латыш, brinums 'волшебство'» (ССМСИЯ, с. 246). «Одежда - олицетворение внутренней сущности, а также средоточие силы, жизненной энергии» (ССИЗ, с. 279). Слово риза - 'одежда, платье // о покрывале' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 22) - заимствовано из ср.-греч. (визант.) pi(^at 'предплечья' (Фасмер, т. 3). В словаре В.И. Даля (т. 3) дано с пометой црк. В Псалтыри это слово символизировало 'благодать; добродетель; правила веры' (СПОСУСП, с. 136). Архаичное существительное рубъ обозначало тоже 'одежду', но 'худую, изношенную', а также употреблялось в значении 'лохмотья // кусок ткани // тряпка' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 22). Оно родственно лтш. riiobs 'зарубка', далее пытаются сблизить с д.-в.-н. rant(t) 'умбон, край щита' (Фасмер, т. 3). Слово тать обозначало 'кусок ткани, платок // о монашеском одеянии' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 15). Его обычно сближают с полотно, ср. ирл. lonta 'полотно' из *plotna. Другие сравнивают с лит. platiis 'широкий' (Фасмер, т. 3). Существительное одеяло могло употребляться в значениях 'одежда // одеяло // покрывало' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 12). В данной цепи изречений оно представлено в значении 'одеяло'. Роскошь одеяла богатого в «Молении» подчеркнуто притяжательным прилагательным соболий. Архаичный характер (Сл. Даля (т. 1) с пометой црк.) имеет слово вретище (ср. русск. веретье - 'воспище, дерюга') - 'толстая, грубая ткань (холст, рогожа) // одежда из фубоватой ткани, которую носили на голом теле в знак покаяния' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 3). Слово вретище связано с верать 'совать, вкладывать'. Родственно лит. vlrtine 'узелок, связка', veriu 'открывать, закрывать' (Фасмер, т. 1). Полагают, что вретище олицетворяет жестокую и изнурительную жизнь. Так в Псалтыри образно называется людской фех, который надел на себя Христос ради спасения человечества» (СПОСУСП, с. 229). Внутренняя форма прилагательного неиспраынъш - 'невыстиранный' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 11) - связана с древним способом стирки белья, оно образовано от глагола прать, перу 'стирать, колотить белье'. Праслав. *рьтН наряду с прачка, попирать, пороть родственно лит. репй 'бить, сечь банным 116 веником' (Фасмер, т. 3). Существительное постель обозначало 'кровать, ложе (обычно со спальными принадлежностями)' (Сл. ?Я XI-XVII вв., вып. 17). Здесь метафорически выражена идея незащищенности бедного. Одежда и другие покровы обладали функцией защиты, производной от их прямой функции в качестве защищающих от ветра, пыли, холода и т.п. (ССИЗ, с. 280). Описано место, где лежит бедный (противопоставлено храмине, постели с одеялом): то^ же пороха (праха) пападъшю ц>тъ мЬстл N6 заветръыа т.е. 'не защищенное место от ветра, там, где потоки грязи и пыли'. Не защищен бедный и от дождя (символа Евангельского слова, христианства): дождбвъыъши каплями лко стрЬлами проню1сакл\и // аки стрЬлами в сердце проиизающе, т.е. 'как стрелы протыкают насквозь до самого сердца'. Слово стрелы символизировало 'обличительные слова; искущения от дьявола'. «Или под стрелами можно понимать законы Божий, которые наподобие стрел проникали сердце и производили болезни и скорби» (СПОСУСП, с. 157). Интересен ряд: мъногоразличъыая тряпеза, л\ногоразличыъ1е врашнъ!, миогие 0В0Ц1И, который противопоставлен сочетанию со\рсъ ХЛЬБЪ ядоуштии, стяженному в сложное слово со]рсоядоу11]и. Архаичное слово брашно - 'пища // яства // съестные припасы' (Сл. ?Я XI-XVI1 вв., вып. 1), 'мучное кушанье' (Срезневский, т. 1, ч. 1) - родственно лат. far 'крупа, мука', лтш. bariba 'питание' (Фасмер, т. 1). На его славянский характер (в словаре В.И. Даля (т. 1) с пометой црк.) указывает неполногласие (ср. борошно юж. - 'ржаная мука'). В СРНГ зафиксировано прилагательное брашный, например в сочетании со словом мед - 'напиток из меда, приготовляемый для совместного праздника' (вып. 4). Книжное слово трапеза - не только 'стол яств // трапезование, еда, пища', но и 'жертвенник // престол' (Срезневский, т. 3, ч. 2) - было заимствовано из греч. храпела 'стол' (Фасмер, т. 4). Эти слова в Псалтыри имели символическое значение: брашна 'учение, содержащееся в проповеди, которым питались души верующих'. 117 трапеза - 'духовная пища'; 'наслаждение будущими благами в вечной жизни'; 'Священное писание' (СПОСУСП, с. 163,412). Болгарское по происхождению существительное овощи, которое, по мнению И.С. Улуханова (2002, с. 157), очень рано вытеснило русское овочь, имело более широкое значение, чем в языке нового времени, - 'плоды, а также зелень и коренья, употребляемые в пищу // фрукты' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 12); 'растение // огород' (Срезневский, т. 2, ч. 1). М. Фасмер предполагает, что исходным для данного слова является слав. *voksti-, родственное гот. wahsjan, д.-в.-н. wahsan 'расти' (т. 1). Слово хлеб - 'печеный хлеб // кушанье; пища' (Срезневский, т. 3, ч. 2) заимствовано из герм. *hlaiba 'хлеб' и ассоциировалось у славян с хлебом из кислого теста (ЭССЯ, вып. 8). Сочетание ядущий сухой хлебъ ('высохший хлеб') трансформируется в сложносоставное причастие сухоядущи - 'сухая пища, сухоядение (самый строгий пост)' (Срезневский, т. 3, ч. 1). «Хлеб олицетворяет духовную пищу; также выступает как основа жизни, в этом качестве устойчиво соотносится с сакральной сферой, с божественным началом». Ср. обряд причастия, где хлеб (просвира, облатка) предстает как тело Господне (ССИЗ, с. 456). Бедный в отличие от богатого ограничен в движениях, так как из-за холода боится пошевелиться: ие лрьзщштя Norof своею прострЬти зимъ1 дЬля (что противопоставлено действиям богатого - npocrpANNo протягаяся). Архаичный предлог 4Ллл употреблялся при обозначении причины, основания для чего-либо (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4). Противопоставление носит символический смысл: языческий холод (студа) сковывает движения отвергнутого Богом человека, не дает идти по истинному христианскому пути (существительное нога символизировало 'пути жизни') (СПОСУСП, с. 104). Преходящий характер богатства подчеркнут сочетаниями в исходных изречениях: деиь Богатства // время глада То, что жизнь на земле не вечна, выражено в следующем за основным предложении: От о^тра до вечера время, и вся скора соуть предъ Господемъ. Далее оно подвергается 118 стяжению: ...or с\^тра и 40 вечера премЬнлктсл время (Пчела, с. 173). Сочетание от сутра и до вечера яъпяпось устойчивым. В Псалтыри употребление этих слов несет символический смысл. Утром называют жизнь на земле: благополучие в ней кратковременно; вечер же символизирует прекращение Божиего попечения (СПОСУСП, с. 214,419). Обновление формы в контексте Глаголы в повелительном наклонении, как правило, при сохранении корня варьируются на словообразовательном уровне: потяни // въспомяыаи (въспомяни). В пословице (JV2III.7) появляется глагол помни. И в древнерусском языке синкретичные поминати, помянуты в отличие от помнити имели значение 'упомянуть во время богослужения, молясь за здравие или за упокой' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 17), сохранившееся и в языке нового времени - 'устроить, справить чьи-н. поминки'; 'помолиться о здоровье живого (о здравии) или об упокоении умершего (за упокой)'. Значение 'не забыть, помнить' у этих двух глаголов утрачивается, остается лишь разговорное 'вспомнить, упомянуть в разговоре' (Ожегов, Шведова). На словообразовательном уровне варьируются приставки из- и пре(обе были книжными, ср. русск. вы- и пере)-: измЬняется - премЬияктся, а также - помяни - вспомяни, помни. <Шре- в глагольных сложениях со значением пересечения (др.-русск. пребродити), перехода или движения (преходить) и др. В литературном языке и поэтической речи встречается гораздо чаще, чем в народной речи (Фасмер, т. 3). XV. Печаль, гнев, зависть - вред 1. 1. Ндк моль одеждЬ и червь дерево^, тдкъ печдль вредитъ сердце^ (Притчи, 25,20 // Сирот 1897, с. 6). 2. Якоже л\олие в ризЬ, и черв1е в древЬ, тдко печдль л\оужмс вредитъ сердце (Притчи Соломона, 25,21 // Фелицына 1969, с. 122). 3. Якоже в древЬ червь, тдк\у л\о\-жд пого^сляет женд злотворнда (Притчи Соломона, 12,4//Миндалев1914,с.258). 4. Не сл\отри ид крдсотсяс человЬкд и не сиди среди женфинъ, ипо кдк изъ одеждъ въ^одитъ л\оль, тдкъ отъ женфинъ ло^кдвство женское (Сирах, 42, 12, 13 // Сирот 1897, с. 107), _ 5. Яко моль ризЬ и червь древо^" тдко и печдль мо»сжеви пдкостить срдцю (Пчела, с. 251). 119 6. Якоже черви въ изгнилЬ древЬ рдждються, тдкоже и печдль въ мякъкъш члвк-ы входить (Пчела, с. 252). 7. Якожб червь въ древЬ, тдкоже м«сжд го^питъ женд злодЬицд (Пчела, с. 418), 8. Моль изаддбть плдтие, д ржд желЬзд, д печдл члвЬкд (Пчела // Щеглова 1910, с. 18). 9. Якоже /иоль ризъ! кдзатъ и червь древо»с пдкоститъ, л еердцо»с о^мъ. От печдли приходитъ смерть... л\о»('жо\[' же скорБливо^ здсъ1фо\стъ кости (Пчела второго извода // Розанов 1904, с. 98). 10. Якоже червь въ деревЬ тдко и женд злоо^'мнд погоупит моужд (Параллели Иоанна Дамаскина // Снеранский 1904, с. 36). 11. ЛЛолеве, княжи, ризъ1 Ьдять (изъЬддютъ, кдзнятъ, кдзитъ), д печдль человЬкд (печдлно^с со л\о\сжо\- здсъ1шють (здсоушит) кости) (МДЗ, с. 13). 12. Л\олев ризъ1 кдзитъ, д печдл о^-мъ человЬко^ (МДЗ, с. 63). 13. Червь древо тлить, д злд(-я) женд домъ мо^-жд своего теряеть (МДЗ, с. 30). 14. Яко же въ древЬ червь, тако злодЬива жена мужа погубить (Измарагд, с. 279). 15. В платье моль, а в сердце печаль (Сборник пословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 73; Мартынова, с. 38). 16. Яко черви сушат древо, так печаль губит сердце (Симони, с. 161). 17. hcTb червь древо, а зла жена чрево (Симони, с. 135). 18. Яко червь в древе (дереве), тако кручина в срдце (Симони, с. 201; Иллюстров 1910, с. 444). 19. Жолна долбить древо, а жена сушит чрево (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 369). 20. Моль одежду ест (тлитъ), а печаль сердце (Михельсон 1894, с. 212; Даль, т. 1, с. 264). 21. Что червь в орехе, то печаль в сердце (Даль, т. 1, с. 265). 22. Червь дерево тлит, а злая жена дом изводит (Даль, т. 2, с. 120). 23. Не то червь, что человек ненароком съест; а то червь, что человека ест (Даль, т. 2, с. 556). П. 1. Оунъ1лъш до^хъ соушитъ кости (Притчи, 17,22 // Сирот 1897, с. 7). 2. Мо^жо\- же печдлноус здcъlшovfтъ кости (Притчи Соломона, 27,22 // Миндалев 1914, с. 257). 3. оуддръ пичд дЬлдет роупцъ!, д о^(*ддръ язъжд сокроушитъ кости (Сирах, 28, 20 // Сирот 1897, с. 21). 4. Печдлноу л\о\сжо\' здсохно^т кости (яко же олово), и о^-м его смятется (МДЗ, с. 13). 5. ГнЬв члвку сушит кости, сокрушает (крушит) срдце (Симони, с. 92; Иллюстров 1910, с. 445). 6. Мягкое слово кости не ломит (Буслаев 1854, с. 114). 7. Покорное слово сокрушает кости (Буслаев 1854, с. 130). 8. Кручина иссушит в лучину (Иллюстров 1910, с. 444). III. 1. Якоже Ьдъ жeлhзo\f, тдкоже и здвисьноу имо^фе дшк> ифдзъшдють (Пчела, с. 329). 2. Ржд Ьстъ желЬзо, д печдл o\fмъ человЬко^ (отил\дет) (МДЗ, с. 63). 3. ЖелЬзо съЬдает ржа, а сердце печаль погубляет (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 367). 4. Ржа съЬдаетъ желЬзо, а печаль срдце (Симони, с. 198). 5. Как ржа ест железо (Д. Княжевич. Полное собрание русских пословиц и поговорок//Буслаев 1854, с. 105). 6. Женское сердце, что ржа в железе (Сборник пословиц Б. Петровской галереи // Рукописные сб., с. 28; Даль, т. 2, с. 67). 7. Железо ржа поедает, а сердце печаль изнуряет (сокрушает) (Даль, т. 1, с. 264). 120 8. Железо ржа съедает, а завистливый от зависти погибает (Даль, т. 3, с. 51). 9. Ржа железо ест (крутит), а печаль сердце (Даль, т. 1, с. 264). 10. Лжа (ложь), что ржа: тлит (Даль, т. 1, с. 354). 11. Ест, как ржа железо (Мартынова, с. 50). В составе данной диахронической цепи выделено три группы выражений, объединенных темой нанесения вреда человеку. Данные изречения могли быть представлены в сочетании: /ИОАЬ изядаеть пллтиб, л жбл!1за, А пбчал члвЬнл (Пчела // Щеглова 1910, с. 18). Молеве, кытси, Ъдять, л печалио^ во мо\[жо^ злсъипють кости ( М Д З , с. 13). Структурно-синтаксические изменения контекста Изречения представляют собой, как правило, сложноподчиненные предложения с союзом как (яко, якоже): Якоже в древЬ червь, TJKW /uopiCA погоуЕляет жеш ^лотворыая (Притчи Соломона, 12, 4 // Миндалев 1914, с. 258). Придаточная часть препозитивна и соотносится с указательным наречием в функции обстоятельства в главной (так, тако, такоже), изофункционально конкретизируя ее. Сложноподчиненное предложение может трансформироваться в сложносочиненное с союзами а, и. Союз а здесь полифункционален: он служит для выражения сопоставительных отношений, которые осложнены сравнительными. Этот строй преобладает в пословицах: Ржа съЬдаетъ желЬзо, а печаль србце (Симони, с. 198). Союз и может выражать следственные отношения: Печалыо^ Mopicoy засохыо^т кости, и ори его СМЯТ6ТСЯ (МДЗ, с. 13). В пословице Женское ср5це что ржа в э/селАзе (Даль, т. 2, с. 67) сказуемое выражено компаративом с целью характеристики одного предмета посредством сравнения или сопоставления его с другим. Паремия Гн^в члвку сушит кости, сокрушает србце (Иллюстров 1910, с. 445) выражена простым предложением с однородными сказуемыми, относящимися к одному подлежащему. В книжных изречениях две части может обслуживать один глагол: Изъ въкодитъ /НОЛЬ, тлкъ отъ Жбнц1инъ Ао^кАвство жеыскоб (Сирах, 42, 121 12, 13 // Сирот 1897, с. 107).. В пословицах глагольные формы могут опускаться: В платье моль, а в сердце печаль (Мартынова, с. 38). Здесь подразумевается глагол быть в настоящем панхроническом, который в языке нового времени излишен. Такие конструкции относятся к эллиптическим, неполным (Тарланов 1999). Пословицу украшают рифма и ритм, которых нет в книжных изречениях: Ест червь древо, а зла жена чрево (Симони, с. 135); Железо ржа поедает, а сердце печаль изнуряет (Даль, т. 1, с. 264). Лексико-семантические изменения контекста Деструктивные свойства объединяют понятия, выраженные существительными в сравнительных оборотах: моль, червь, ржа. Слово моль, согласно одному толкованию, в качестве исходного имеет семантический признак 'дробящее, повреждающее (насекомое)', а согласно другому - 'мелкое насекомое' (ЭССЯ, вып. 19). Праслав. *сьп;ь родственно *сьгть (чермный), а также лит. kirmis 'червь' (Фасмер, т. 4). В языческой символике червь отождествлялся с жизнью и смертью, что, по-видимому, связано с процессами разложения и удобрения (ССМСИЯ, с. 175). Червь также ассоциировался с угрызениями преступной совести, «которые гложат и источают грешника» (ССИЗ, с. 475). Ржа - 'ржавчина, окись (на поверхности металла)' (Сл. ?Я XI-XVII вв., вып. 22) - этимологически связано со словами руда, рдеть. Ср. лит. riidas 'бурый', rudis. 'ржавчина', др.-инд. rudhiras 'красный, кровавый' (Фасмер, т. 3). В данной диахронической цепочке множество глаголов деструктивной семантики с отрицательной коннотацией: вредити // плиостити // тлити // изядати, hcTH, СЪ/ГДЛЩ поедать // клзити // клзтти// изнурять // 3ACOXN(>\[TH, злсъ1шюти // долбить // рушить // сокрс>\^шити, крушить // ищзъшлти // погсуБити, гсуБити. Их можно выстроить в градационный ряд: от нанесения вреда, мелкой пакости до полного уничтожения {гсувити), а также от обобщенного значения {рушить) до однозначного. Глагол крушить имеет в своем значении признак интенсивности действия. 122 Поиск подходящих глаголов происходил и на словообразовательном уровне - префиксы изменяли либо уточняли значение лексем: Ьсти// ИЗЯААТИ // съЪдатъ //поедать; крушить //сокрушать. Несколько глаголов, являясь общими для двух частей изречения, одновременно употребляются в прямом и переносном значениях (например, Ьсти - 'есть кого, грызть голову, обижать, бесперечь бранить, сживать со свету, не давать покою' - Сл. Даля, т. 1): Ьсть червь древо, а зла жена чрево (Симони, с. 135), Архаичный глагол ищазывать означал 'губить' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 6). На стыке приставки и корня произошла ассимиляция звуков (исходное - исчазывать). В словаре В.И. Даля зафиксировано слово исчазнуть - 'засохнуть // похудеть' (т. 2). Этимологически связаны глаголы казити, архаичного характера, и казнити, которые являются здесь синонимами: 'приводить в негодность, портить; калечить' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7). Для гнезда *kazati, *kaziti, *ceznoti доминирующими и исходными, согласно ЭССЯ (вып. 9), являются значения 'показывать, делать знак' (откуда вторично - 'говорить'), 'метить знаком' (в том числе в дурном смысле) —> 'портить'. Устойчивый характер имеет сочетание соушити кости (засъниити, соироушити) со значением 'губить', которое сохранилось и в пословице: Гн1тв члвку сушить кости, сокрушает срдце (Иллюстров 1910, с. 445); Покорное слово сокрушает кости (Буслаев 1854, с. 130). Слово кости употреблено здесь в переносном значении: 'тело, все существо человека в целом' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7). «Индоевропейским названием кости, - пишут в ЭССЯ (вып. 11),- было старое имя с гетероклитическими признаками *ost-, *osti, *ostr-. Можно предположить, что корень этого имени - производное от и.-е. *es- - 'быть, существовать', откуда празначением и.-е. *ost- было бы тогда 'существующее, свершившееся, осуществленное'. Развитие религии мира, наделив кость атрибутами греховности, бренности сущего, похоже, лишь оживили при этом древние этимологические истоки прежде всего и.-е. *ost(i) 123 - 'кость'. Достоверно сослаться на ир. astvant- 'бренный, преходящий, материальный' (буквально 'костяной'), производное от ир. *ast- 'кость'». Эти данные подтверждает и ССМСИЯ: «Кость считалась вместилищем жизни (божественного огня) и тесно связанной с ней смерти: ср. лат. ossa 'кость', но др.-инд. as- 'жизнь', а также авест. aoso- 'смерть' (ср. и.-е. *as-, *ues'гореть'). Поскольку, по поверьям древних, местом пребывания души была не только кость, но и дерево, то слова со значением 'кость' нередко могут обозначать и 'дерево': ср. русск. кость, но русск. куст, лат. ossa 'кость', но и.-е. *osis 'дерево'» (с. 197). Поэтому, по-видимому, изречение, куда входит данное устойчивое сочетание, соотносится с изречением с ключевым словом древо: Якожб моль ризъ1 клзлтъ и червь лр^Щ плкоститъ, л сврлцо^ о^мъ. От печали приходить смерть... морко^ же скорвливоу засъщюутъ кости (Пчела второго извода // Розанов 1904, с. 98). В Псалтыри слово кости символизировало 'телесные силы, силы души', в сочетании с глаголом, обозначающим разрушающее действие, 'сокрушение телесных сил', «как от тяжких бремен и от ран и биений» (СП0СУСП,с.81). Символично и слово древо (дерево): «Дерево в древности считалось вместилищем душ или духов (ср. латыш, kuoks 'дерево', но гот. skohsl 'демон', латыш, kaukas 'домовой, гном'. Др.-англ. ceart 'лес', но русск. черт; русс, колода, но русск. колдовать; русск. ветла, но др.-англ. vetala 'демон'. В свете этих данных вполне понятно, что значение 'дерево' могло соотноситься со значением 'загробный мир'... Поклонение столбам связано с мифологическим представлением о том, что дерево («Мировое древо») символизировало не только Вселенную, но и создателя Вселенной божество» (ССМСИЯ, с. 134, 139). «Дерево в качестве воплощения жизненного начала олицетворяет стадии существования: рождение, рост, увядание, смерть» (ССИЗ, с. 88-91). Слово древо в Псалтыри могло символизировать дерево, из которого сделан Крест и от которого произрастают блага людям (СПОСУСП, с. 262). В изречении из «Пчелы» 124 существительное др^во определяется прилагательным изгиилъ ('гнилой, сгнивший' - Сл. РЯ XIV-XVII вв., вып. 6): Якоже черви въ изгиилН древЬ рхясаються, таксо1се и печлль въ млкъкът члвкъ! входить (Пчела, с. 252). В христианской литературе сочетание гнилое дерево обозначало лживых учителей (Адрианова-Перетц 1947, с. 73). В пословице символическое древо варьируется с существительным орех: Что червь в орехе, то печаль в сердце (Даль, т. 1, с. 265); данные слова связаны градационными отношениями. В одной из паремий представлен еще один вариант, где червь заменяется существительным желна - 'дятел' (основа сближения - разрушающее действие): Жолна долбить древо, а жена сушит чрево (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 369). Исследователи обычно сближают данное слово с лит. geltonas 'желтый', пытаются также сблизить с лит. gllti 'жалить' (Фасмер, т. 2). В словаре В.И. Даля (т. 1) зафиксированы переносные значения слова желна: 'тмб. наянливый проситель // злонамеренный, злоязычный человек // скряга'. Замена существительного влечет за собой смену глагола также с деструктивной семантикой - долбить (в значении данного глагола есть акцент на способ действия - 'наносить удары'; немаловажно вторичное значение - 'производить звук'). В словах орех и Э1селна уже нет того символического подтекста, которым наполнен символ древо. Слова платие, одежда, риза в языке древнерусского периода могли употребляться в значении 'одежда'. С течением времени словарша и платье сужают свое значение. Риза: 'верхняя одежда, облаченье священника' // 'оклад на иконах'; платье: 'верхнее платье; нижнее; брюки // женская одежда немецкого покроя' (Сл. Даля, т. 3). Данные слова вытеснило существительное одеэюда, ставшее родовым. В языке нового времени варианты платье, риза и одежда находятся в гиперо-гипонимических отношениях. Изречение Якоже в древЬ червь, TAKW л\оужл погоувляет жеил злотворная (Притчи Соломона, 12, 4 // Миндалев 1914, с. 258) входит в 125 большую фуппу евангельских поучений о женах, которые должны покоряться мужьям и которые, как правило, осуждаются. Слово жена родственно др.-инд.уаии 'жена, женщина', gnd 'богиня' (Фасмер, т. 2); жена - 'способная рожать детей' (Трубачев 1959, с. 110). В.В. Колесов пишет, что женшину в современном смысле слово жена стало обозначать не ранее XVI в. (2000, с. 87). Интересно, что все определения жены в книжных изречениях представлены сложносоставными словами: злотворыля, злодЬица, злод/шва, ЗАоо^л\ш. По сравнению с прилагательным злой слова злотворыщ злодАица, злодМва более динамичны. В Сл. РЯ XI-XVII вв. (вып. 6) зафиксировано восемь значений слова злой, тогда как сложные слова с одноименным префиксоидом имеют по одному значению (изредка по два): злотворыъш 'злодейский'; злодеи - 'тот, кто творит зло'; 'преступник, имеющий злое намерение, похититель'; злодМва - 'творящая зло'; злоо\{мнъш - 'глупый, безрассудный // коварный' (Срезневский, т. 1, ч. 2; Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 6). Такое же разрушающее действие, как моль, червь, ржа, оказывают на человека печаль (кручина, скорбь, уныние), зависть, гнев - воплощения зла из сферы чувств, эмоций людей, осуждаемые церковью. В пословице из сборника П.К. Симони появляется существительное кручина, которое могло быть вариантом и к слову печаль, и к слову гнев: Яко червь в dpeeh, тако кручина в сердце (с. 135). Значения этого слова - 'горе // неприятность // немилость' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 8) - были производными от первоначального и архаичного 'спазм' (от *krQk-), 'желчь' (ЭССЯ, вып. 13). В пословицах появляется слово гнев - 'негодование, возмущение, гнев' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4): ГнАв члвку сушить кости, сокрушает србце (Иллюстров 1910, с. 445). В.И. Даль (т. 1), определяя это слово, среди синонимов указывает существительное сердце ('запальчивый порыв, вспышка; озлобление'). В 126 ЭССЯ (вып. 7) исходным для словообразовательного гнезда, куда входит слово гнев, называют значение 'давить' (ср. русское выражение гнев душит). Зависть - 'зависть // скупость' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5); 'ревность' (Срезневский, т. 1, ч. 2) - образовано от видеть', основано, вероятно, на представлении существительное о дурном глазе соотносится с (Фасмер, т. 2). В пословице субстантивированным это прилагательным завистливый: тавтология - распространенный в фольклоре прием: Железо ржа съедает, а завистливый от зависти погибает (Даль, т. 3, с. 51). Звуковое соответствие прослеживается в обеих частях данной пословицы: железо, ржа; завистливый, от зависти. В этом же ряду стоит слово дш: Якоже мель ризъ1 клзятъ и червь древ&у плкоститъ, а сердцо^ о^мъ (Пчела второго извода // Розанов 1904, с. 98). Данное слово в «Молении» Даниила Заточника выступает в устойчивой формуле: Пбчмыоу /nopicc^' злсохыоут кости, и о\^/н его смятется (МДЗ, с. 13) Смятется ум означало 'повредиться в рассудке, потерять способность разумно мыслить' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 25). Таким образом, здесь слово ум связано со словом душа (ср. душевнобольной, смятение души). Данное значение - 'душа, совокупность духовных сил' - дано первым в «Материалах» И.И. Срезневского (т. 3, ч. 2). Зло внешнего мира воспринимается умом человека: Печалио^ /иорюо^ засохыо^т кости, и оум его смятется (МДЗ, с. 13), и порождает в нем печаль, скорбь, кручину, гнев, зависть, которые, в свою очередь, разрушают душу: Якожб Адъ эюблЬзоу, тлкоэ1се и зависьыо^ имоу1рб дшю ищзъшлють (Пчела, с. 329). Однокоренное с душа, слово дух употреблено в данной диахронической цепи в значении 'настроение, направление' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4): Оуиъмъ/и 4ор:ъ со^шитъ кости (Притчи, 17, 22 // Сирот 1897, с. 7). Душа, дух метонимически выражены в изречениях и пословицах словами сердце, чрево: Ест червь древо, противопоставляется а зла уму жена как чрево (Симони, «представитель с. любви, 135). воли, Сердце страсти, духовного начала. Всякое внутреннее чувство сказывается в сердце» (Сл. 127 Даля, т. 4). Именно сердце, душу губит злоба, а не вообще человека, потому что они, но выражению И.И. Срезневского (т. 2, ч. 1; т. 3, ч. 1), «средоточие жизненных сил человека». В одной из пословиц проявляется еще одно архаичное значение лексемы сердце: Женское ср5це что ржа в э/сел^зе - 'гнев, негодованье, злоба' (Сл. Даля, т. 2). Языку в данных изречениях отведено место как порождению зла или угнетению чувств: О^д^ръ БИЧЛ АЛЛЛ6Т ро^Бцъ/, л сударъ лзътл сс/^ро^шнтъ кости (Сирах, 28, 20 // Сирот 1897, с. 21); Покорное слово сокрушает кости (Буслаев 1854, с. 130). «По словам Сираха, размышляет сердце, а не язык: в устах глупых пребывает сердце их; поэтому и сердце мудрых есть уста их» (СПОСУСП,с.431). Обновление формы в контексте Несмотря на то что слово ржа приобрело архаичный и просторечный характер и уже не употребляется без суффиксов (ср. ржавый, ржавчина), оно сохраняется и в пословице, так как участвует в создании ритма паремии и звучанием перекликается со словом железо. В пословицах ряд синонимичных слов: платие, одежда, риза, сокращается, в них остаются лишь первые два: В платье моль, а в сердце печаль (Мартынова, с. 38); Моль одежду ест, а печаль сердце (Михельсон 1894, с. 212). Значение 'одежда, одеяние' у слова риза в языке нового времени воспринимается как устаревшее, поэтическое (MAC, т. III). XVI. После сладости наступает горечь 1. Сотовъш медт. кдплетъ изъ о^стъ твоихъ, невЬстд, медъ и молоко подъ язъжомъ твоимъ (Песня песней, 4,11 // Сирот 1897, с. 88). 2. Пр1ятная рЬчь - сотовый медъ: сладка для души и цЬлебна для костей (Притчи, 16,24//Сирот 1897, с. 88). 3. ИБО ллбдъ источдютъ о\сстд чоужои Ж6НЪ1, и мягче елея рЬчь ея, но послЬдствия отъ Н6Я горьки, КДК ПОЛЪтЬ ОСТрЪ!, КДК МеЧЬ 0Б0К>Д00СТрЪ1И, моги 6Я НИСХОДЯТЪ КЪ СЛ\брТИ, СТ0ПЪ1 бя достигдютъ преисподней (Притчи 5:4,5 // Сирот, с. 106-107). 4. Коль слддъкд словесд твоя пдче медд оустомъ л\оил\ъ и здконъ о^сстъ твоихъ пдче тъюяштд злдтд и сресрд (Изборник, с. 155). 5. Не внимди злЬ жеыЬ медъ GO кдплеть WT О^-СТЪ женъ1 люсод{1И1(д, яже въ время ндслдждеть гортдыь твою, послЬди же горчдк золчи шсряфеши (Пчела, с. 418). 128 6. Слддко согдтък житие л\ирд, преди пдче л\бдд i сотд, д послЬди горчде желчи (Пчела //Розанов 1904, с. 125). 7. Не взирди нд женоу плоудноус л\едъ по кдплеть WT оустноу женъ1 слс»\-днъ1. иже въ МАЛО врЬмя \услддитъ грътднь твои. послЬже же горчди желчи ЧУБрлфеши изъофренъ пдче мечд оцоюдоу острд (Параллели Иоанна Дамаскина // Сперанский 1904, с. 36). 8. Ne выиллди со ЛЮБОДЬИЦИ. Л\ЕД'Ь ВО кдплеть от о\{'стъ ел, д послЬже горчде золчи и чемери (Послание Якова черноризца к князю (80-е ir. XII в.) // Колесов 19896, с. 219). 9. И тъ1, человЬче, ни ими злЬ женЬ вЬръ1 л\ед во кдплет от о^стен ея, д после горчЬе желчи (горчЬе полъш! и желчи) (МДЗ, с. 46). 10. Яко же Ддвидъ рече слддкд (коль слддкд) словесд твоя, пдче л^едд оустомъ л\оил\ъ (МДЗ, с. 22,64). 11. Чддо, нд женскоую крдсото\с не зри: тд GO крдсотд слддитъ, дки медвЬндя съ1тд, д послЬ горчде желчи и полони Боудетъ (Повесть об Акире Премудром // Розанов 1904, с. 64). 12. Мед кдплетъ \УТЪ О^СТЪ Оленъ! сло^дницъ! (Пословицы XVII-XVIII вв. // Адрианова-Перетц 1971, с. 9). 13. Медъ держи на языкЬ, а желчь всю прячь в грудях (Снегирев 1831, т. 1, с. 103). 14. На язычке медок, а на сердце ледокъ (Сборник пословиц Б. Петровской галереи // Рукописные сб., с. 31). 15. Сладкие уста - горькие сердца (Собрание пословиц И.В. Пауса // Рукописные сб., с. 42). 16. На словах медок, а на сердце ледок (Михельсон 1894, с. 231). 17. Злые мед в устах носят, а яд всякому приносят (Иллюстров 1910, с. 114). 18. Медъ каплеть WT усть жены блудницы (Симони, с. 120). 19. На языке мед(-ок), а на сердце (под языком) лед(-ок) (Даль, т. 3, с. 23,24). 20. Есть, словко(-цо) - как мед сладко; (а) нет, словко(-цо) - как полынь горько (Даль, т. 1, с. 463; т. 2, с. 208). 21. Полынь после меду горче самой себя (Даль, т. 1, с. 233). 22. Речи, что снег (что мед), а дела, что сажа (что полынь) (Даль, т. 3, с. 26). Структурно-синтаксические изменения контекста Если на уровне семантики изречения, входящие в данную диахроническую ценочку, последовательны в своих трансформациях, то на структурном уровне пословицы, как правило, совершенно отрываются от исходного текста (например, пословица J^D20). Средства связи почти неизменны: книжные союзы бо - 'потому что', иже (яже) - 'который', наречие послеже (последи, после) - 'после, потом' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 17), к которому присоединяется сочинительный союз а. Изречения представляют собой сложносинтаксические конструкции с причинными, определительно-изъяснительными, следственными отношениями (изречения №5, 7, 8). Пословицы, как правило, выражены сложными предложениями с противительными отношениями с союзами а, да: Бортникъ горекъ да медъ 129 ево сладокъ (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 356); Речи, как мед, а дела, как полынь (Даль, т. 3, с. 24), Всем хорошо известные устойчивые выражения, запечатленные в Псалтыри и древнерусских памятниках письменности: мед каплешь (отъ чьих-либо устъ); медь каплющий; словеса слажьша меду, означали 'о приятных, услаждающих слух речах; о льстивых и лицемерных словах'; медвеный язык - 'приятные на слух речи' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 9). Лексико-семантические изменения контекста Существительное оюепа выступает с определениями, содержащими отрицательные характеристики: злл жеш, оюеиа ЛЮБОДЬИЦЛ, ЛЮЕОДЬИЦЛ, жбыл EAOYAN^' жена блудница, Олеыд БЛО^АЧИЦО. Прилагательное блудный обозначает здесь 'распутный // непристойный // достойный осуждения', оно трансформируется в производное существительное блудница 'распутница' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1). Слова блудница (родовое) и АЮБОЛАИЦД (видовое) синонимичны, оба имеют книжный характер. Второе в Псалтыри могло символизировать 'богоотступничество и идолослужение, или служение дьяволу'. «Потребна чистота мысли, которая состоит в вере, в призывании Бога, в непорочности сердца и в покорении Божьему слову. Кто этих добродетелей не имеет и кто всем сердцем не прилепляется к Богу, тот подобен жене-прелюбодейке, которая, оставив своего мужа, творит грех с чужими» (СПОСУСП, с. 306). В этом же ряду находится слово невеста: изречение №1. По поводу происхождения данного слова М. Фасмер пишет: «Лучшей по-прежнему остается старая этимология, которая видит здесь первоначальное значение 'неизвестная' {не и ведать), ср. в.-луж. newesty 'неизвестный'. Табуистическое название должно было защитить женщину, вступающую в чужой для нее дом, дом ее жениха, от злых духов; этим же объясняется и наличие у нее свадебного покрывала» (т. 3). В пословице нарицательное имя жена трансформируется в имя собственное. Исследователи паремий считают, что имена собственные - одно 130 из характерных средств поэтического своеобразия паремий. Это вид синекдохи: /Иед клплетъ WTb оустъ Олбиъ! яло^4'/Щ*/(Пословицы XVII-XVIII вв. // Адрианова-Перетц 1971, с. 9). Слово мед, которое является ключевым в этой диахронической цепи, представлено в вариантах: сотсвъш медъ, суета мбдвенъщ медъ i сотъ/ Лексемы мед и соты относятся друг к другу как вмещаемое и вместилище: СллАИО Боглтъос ЭЮИТИ6 мирл, прбАИ паче меда i сота, л послЬди горчае желчи (Пчела//Розанов 1904, с. 125). В ЭССЯ по поводу этимологии слова *medb читаем: «Мед диких пчел обратил внимание людей еще на стадии примитивного собирательства. Потом обе отрасли (собирание меда и молочное скотоводство) сливаются в единую базу благосостояния, а изобилие меда и молока превращается в устойчивый образ, символ всяческого изобилия вообще, при вероятном примате именно меда в этом двойном символе (ср. сочетание мед-пиво). В основу индоевропейского лексически выраженная названия (или названий) меда идея перетекания (даже могла лечь бущевания, т.е. ферментирования)» (вып. 18). Мед занимал видное место в верованиях и жертвоприношениях, он выступал как олицетворение крови. Считалось, что мед и медовые напитки пища богов (ССИЗ, с. 238). «Мед считался напитком бессмертия (вечности) и олицетворением Вселенной... как магический напиток являлся источником ритуального экстаза при возлиянии» (ССМСИЯ, с. 222). Языческое представление о меде как о высшей мудрости (так, у некоторых народов существовал следующий обряд: сразу после рождения ребенка ему давали немного меда, чтобы он вырос умным - ССИЗ, с. 238) находит отклик в христианском символе - мед как 'Божественное учение, слово' (СПОСУСП, с. 311), божий дар. Вместе с тем в данной диахронической цепи, несомненно, звучит идея сладости: см. изречение }Ь5. «Разумеется, мед с самого начала явился для индоевропейца эталоном сладости, можно сказать, само понятие 'сладость, 131 сладкий', а также 'вино', тоже, в свою очередь, производны от 'мед'. Неоспорим факт вторичного развития значения 'сладкий' на самой индоевропейской почве из совершенно других первоначальных значений, которые легли в основу значения 'мед' и лишь после этого дали значение 'медовый, сладкий'» (ЭССЯ, вып. 18). По указанию М. Фасмера, первоначальным значением слова сладкий наряду со словом соль было 'соленый, вкусный, пряный' (т. 3). В «Молении» Данила Заточника сладость удваивается словом гоило: Ооломонь речб оустл мелвбнъ/я словеса доврая сладость и гоило до^шн, каплютъ прел\оудрость, печал среди доуша Безоул\иа (с. 64). Архаичное слово гоило означало 'успокоение, укрепление'. Оно образовано от слова гой - 'мир, спокойствие' (Срезневский, т. 1, ч. 1). Еще оно могло обозначать родовую патриархальную общину (ср. изгой - 'отвергнутый член общины'). «Семантика славянского имени *gojb ('мир', 'откармливание', 'изобилие') в значительной степени производна от глагола *gojiti ('откармливать', 'толстеть', 'исцелять', 'пестовать)', почему и словопроизводные отношения в славянском представляются как *ziti —> *gojiti —> *gojb}> (ЭССЯ, вып. 6). В данных изречениях варьируются гиперо-гипонимическими отношениями: существительные, связанные уста, гортань, язык. В «Материалах» И.И. Срезневского (т. 3, ч. 2) зафиксированы следующие значения слова уста: 'рот // губы // орган вкуса, речи, язык // слова, свидетельство'. В Псалтыри оно могло символизировать «умственные окна души, через которые проникает благодать» или «вместилище души, которые следует расширять посредством веры и добрых дел для приятия от продолжения Божественной благодати» (СПОСУСП, с. 418). Существительное гортань - производное индоевропейского *guer-, *gur- 'пожирать, поглощать' (ЭССЯ, вып. 7) обозначало 'горло, глотка//шея' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4). Существительное словеса/слова устойчиво сохраняется в изречениях и пословицах. В пословице-аллюзии на исходный книжный афоризм оно 132 заменяется на синонимичное слово речи: Речи, как мед, а дела, как полынь (Даль, т. 3, с. 24). В пословицах ради ритма и рифмы существительное слово обретает суффикс субъективной оценки -к- (-Ц-): Есть, словко (словцо) - как мед сладко; а нет, словко (словцо) - как полынь горько (Даль, т. 1, с. 463; т. 2, с. 208). Устойчивость изречений проявилась в относительном постоянстве лексического наполнения. Например, вариативность глагола капать происходит лишь на словообразовательном уровне: каплть // накапать // искапать. Звукоподражательную версию по поводу этимологии слова капать ('капать, стекать каплями, течь' - Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7) - «от подражания звукам кар-кар! (ср. русск. кап! кап!)» (Фасмер, т. 2) - в ЭССЯ не считают удовлетворительной: «В сущности стоит обратить внимание на поразительную омонимию нашего *kapati и церковнославянского капати 'рыть, копать', и связи сразу станут очевидными. Известно, что *kopati имело первоначальную семантику 'бить, ударять'. Семантика 'падать' в соединении с явной формальной производностью нашего *kapati позволяет склониться к мысли об этимологическом тождестве обоих *kapati» (вып. 9). Некоторые глагольные сочетания характеризуются как формульные, например ып имп BhpbtB «Молении» Даниила Заточника, которое варьируется с глаголами N6 взирай, ые внн/иап Глагол имети с именем существительным образует сочетание, обозначающее действие по значению существительного, - 'не верь'. С течением времени происходит поиск более подходящего глагола с необходимым значением: не взирай 'не обращай внимания, не принимай во внимание' —> ые впимаи 'не прислушивайся, не принимай совет' -* ыи ими Bhp%i 'не верь' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 6). Синтаксическому параллелизму сопутствует семантический, который проявляется в антитезе: непродолжительное наслаждение сладким медом (иже въ мало Bphmn у^сладитъ грътаиь твои) сменяет горечь желчи. Мед 133 противопоставляется лексемам: желчь // золчь // зслчь и чемерь // полъшь и желчь: см. изречение №9. Здесь представлены фонетические варианты желчь и золчь. Существительное золчь является более архаичным, с «Моления» Даниила Заточника оно меняется на желчь. «Др.-русск. зълнь древнее, чем форма на Z-, поэтому все эти слова связаны с зеленый и лишь вторично испытали влияние слова желтый» (Фасмер, т. 2). «Некоторые историки сближали корень зол- с тем, который обозначал эюелчь. Может быть, и неоправданно такое сближение, но весьма знаменательно: разлитие желчи, сокрушенную озабоченность выражает тогда слово зло. Древний человек воспринимал мир через свои эмоции и полученные в результате этого впечатления называл словами, отражающими физические переживания» (Колесов 20016, с. 123). В словаре В.И. Даля (т. 1) слово желчь помимо значений 'желчь // горечь' имеет и переносное: 'раздражительность, злость'. Слово золчь удваивается существительным чемерь - 'ядовитое растение, чемерица' // 'яд' (Срезневский, т. 3, ч. 2) (изречение J^28). Сладость меда символ 'божественного слова' - сменяется горечью яда. В ЭССЯ (вып. 4) указывается изосемантическая связь слова чемерь с болгарским чемер 'дьявол.' Другое название растения в этом ряду - полынь, оно дублирует существительное желчь. Как предполагают, этимологически связано с *poleti 'гореть, пылать' {полено, палить). Другие связывают с половел или сближают с названиями цвета вроде *polvb (половый) или пелёсый (Фасмер, т. 3). Насколько мед был эталоном сладости, настолько полынь олицетворяла горечь. Это слово фигурирует в краткой поговорке: Горек, как полынь (Даль, т. 3, с. 354). Символическая подоплека этих изречений основана на сенсорных свойствах человека: вкусовых - мед, желчь, обонятельных - полынь, осязательных - лед. Пословица Бортникъ горекъ да медь ево сладокъ имеет ироничный характер (сочетание бортник горек) 134 (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 356). Зафиксировано следующее значение слова бортник: 'тот, кто делает борти, присматривает за бортями'. Оно образовано от слова борт - 'колода для пчел, дерево с дуплом, в котором водятся дикие пчелы // участок леса с бортными деревьями' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1). И.С. Улуханов относит существительное борт к исконно русским словам (2002, с. 125). Обновление формы в контексте Книжный характер слов гортань, уста обусловил их замену на нейтральное язык в пословицах: На язычкН медок, а на сердц/г ледокъ (Сборник пословиц Б. Петровской галереи // Рукописные сб., с. 31). Зафиксировано пословичное изречение в исходном («не обработанной» народной мыслью) виде Медь каплетъ wm устъ жены блудницы (Симони, с. 120). XVII. Злая эюена - зверь 1. Чьто со ксть львд лк>тЬб въ чбтвьрьножинддхъ. Чьто ли соуяк зл\ьа плЬжоуштиихъ. нъ ничьто же тЬхъ рдзвЬ зълъ! Жбнъ1 («Изборник» 1073 года // Миндалев 1914, с. XXV). 2. Волк» жити съ львъл\ь Н6Ж6 съ женок» ло^кдвок» (Изборник, с. 384). 3. Щт жити въ ПО^СТЪШИ СЪ ЛЬВОМЪ И СЪ ЗМИКЮ, неже жити с женок» лоукдвок» и ЯЗЪШНОК» (Пчела, с. 418). 4. Превъ1вдти изволи со лвом и змием, нежели с женою до\^кдвою (Пчела, с. 418). 5. Лоучше со львомъ или со змиелуъ жити в поустъши, нежели со злою женою злоазъ1чною и проко\сАливою (Пчела//Щеглова 1910, с. 41). 6. Чьто i« лвд лютЛи въ четвьрЬногиихъ. ничьтоже. что ли зл\1д лютЬи въ пл11ЖЮ1||1ихъ. ничьтоже. рдзвЬ женъ! я.чъ1чнъ1. пocлo^fшecтвo\•6Th л\и словеси прел\Аръ1И соломонъ гля. o\fHe жити съ лвол\ъ и зл\1емъ. нежели съ женою пронъфливою и язъ1чною (Параллели Иоанна Дамаскина // Сперанский 1904, с. 40). 7. оуне жити въ поустини нежели съ женою лютою и язътною и гневливою (Параллели Иоанна Дамаскина // Сперанский 1904, с. 37). 8. Змия человЬкд ядом погоуоляет, д женд злд зелием подворяет (МДЗ, с. 48). 9. Что лвд злЬи в четвероногии(-их), и что змии (зм1я) лютЬиС-ши) в ползоуфих по земли? Всего того злЬи злд жеид (Bchx тЬх злЬе злдя женд) (МДЗ, с. 32). 10. Со львомъ лучше жити, неже съ женою злою (Разумения единострочные святого Григория Богослова//Снегирев 1831, т. 1,с.75). 11. Лучше есть съ львомъ и съ змием жити. пеже сваръливаю и устатою женою (Измарагд, с. 279). 12. Есть луче в пустыни съ звЬрми, неже съ злою женою, никыи же звЬрь подобенъ женЬ язычнЬ злЬ (Измарагд, с. 279). 13. Глаголеть бо клюками а не истинно, лучше в пустЬ мЬстЬ жити. неже съ сварливою женою и прокудливою (Измарагд, с. 279). 14. Жена пазушная змея (Симони, с. 203). 15. Выкормил змейку па свою шейку (Михельсон 1894, с. 63). 135 16. Из дому жена, а из лесу змея (Повести или пословицы всепароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 374; Даль, т. 2, с. 120). 17. Лучше жить со змеею, чем со злою женою (Даль, т. 2, с. 120). 18. Злая жена - та же змея (Даль, т. 2, с. 121). 19. Жити(-ть) в обидахъ, что со л(-ь-)вом въ р(-о-)винах (Симони, с. 101; Даль, т. 1, с. 265). 20. Пригрели змейку, а она тебя за шейку (Жуков 1993, с. 266). Структурно-синтаксические изменения контекста В книжных афоризмах имеют место отсылки к нервоисточнику: послоушбствоуетъ л\и словеси премдръш соломонъ гля; глаголешь бо клюками не истинно. Пословица Лучше жить со змеею, чем со злою женою (Даль, т. 2, с. 120) относится, по мнению З.К. Тарланова, к нростым предложениям, где инфинитив обслуживает две части. Это «конструкция, централизуемая формой сравнительной степени в сочетании с инфинитивом, включает в себя две подчиненные формы, одна из которых является формой сравнения» (1999, с. 274). Все определения к слову жена находятся в постпозиции, в препозицию они переходят начиная с «Измарагда». Лексико-семантические изменения контекста В данной цепи представлены конкретные зооморфные носители абстрактного зла: лев, змея, звери, с которыми сопоставляется злая жена. Существительные: львъ, змия, звЬрь - связаны родо-видовыми отношениями. В «Пчеле» и «Измарагде» первые два слова представлены в сочетании: Оуне о/сити въ по^стъши съ львомъ и съ змикю, ыююе жити с женою лоучлвок» и язъ1чнок> (Пчела, с. 418). В «Измарагде» они заменяются родовым звери (изречение JVbl2). При сохранении ключевых слов в пословицах совершенно преобразуется исходная структура, здесь мы видим лишь аллюзию на исходный текст: Жена пазушная змея (Симони, с. 203); Из дому жена, а из лесу змея (Даль, т. 2, с. 120). В ЭССЯ об этимологических связях слова лев пишут: «Вывод об общеиндоевропейском характере слова лев подкрепляется данными о значительной культовой роли льва как символа мощи, власти (царской 136 власти) в различных индоевропейских традициях... Его утрата в отдельных индоевропейских диалектах объясняется изменением экологических условий носителей языка» (вып. 15). Такое неоднозначной символикой: «В животное, образе львицы как лев, наделяли подчеркивается идея материнства и в то же время сладострастия... Лев в христианстве выступает как фигура амбивалентная. Рыканью льва уподобляется слово Божие; но и дьявол, «аки лев рыкающий», жаждет поглотить человека» (ССИЗ, с. 207208). Слово змея - «табуистическое название 'земной, ползающий по земле', от земля» (Фасмер, т. 2), что, по-видимому, связано с языческим поклонением этому животному (ССМСИЯ, с. 175). В то же время змея издревле олицетворяла злое начало, как правило, исходящее от женщины (Костомаров 1994, с. 23; ССИЗ, с. 138). Двойственная символика змеи со знаком «плюс» и «минус» находит отражение и в христианстве. «Позитивный аспект символики змеи ('мудрость') связывался с Христом. Однако преимущественно образ змея оказывается переосмысленным в терминах воплощения космического зла и соотносимым с дьяволом» (ССИЗ, с. 141). Существительное пустыня сменяется на устойчивое определительное сочетание пусто место. В пословицах оно либо утрачивается, либо заменяется словом ровины (рвины), которое рифмуется с существительным обиды: Жить в обидах, что со львом во рвинах (Даль, т. 1, с. 265). Пустыней в Псалтыри называли язычников «по причине пустоты в них того, что относится к Богопознанию, и недостатка воды духовного учения, а равно и плодов добродетели» (СПОСУСП, с. 129). Варьируются и глаголы: жиги, иревъ/влти извели, лучше есть. Пословица предпочитает инфинитив жить. Сказуемое пребывати изволи для народной пословицы слишком книжное: Превъшлти изволи со лвом и змием, иеясбли с Ж6И0Ю лоук'^вою (Пчела, с. 418), а глагол быть в наст, времени избыточен. 137 Интересен ряд определений к существительному э/сена: наряду с наиболее общим, абстрактным злая, обладающим широкой сочетаемостью (которое преемствуется пословицей), используются: АО^КАВАЯ И ЯЗЪ/ЧИАЯ // лоукАВАЯ //ЛЮТАЯ И язъмыАЯ И гыбвливАЯ //пронырливАЯ//сварьливая иустатая //язычна//сварливая и прокудливая. Данные определения, в свою очередь, разбиваются по значению на две группы. К первой можно отнести прилагательные: лоукАВАя, гиевливАЯ, пронъ/рливАя. Синкретичное прилагательное лютый {Чьто во ксть ЛЬВА лютйе...) могло употребляться как субстантив в значении 'лев' (Сл. РЯ XIXVII вв., вып. 8) (основа сближения, по-видимому, - сема 'дикий, свирепый'). В функции определения к существительному оюена оно имеет значение 'постыдный, безнравственный', 'злобный'. Лукавым называли черта, дьявола (это же символизировали лев и змея). Со словом жена данный адъектив имел значение 'неправедный, несправедливый' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 8). Со львом соотносятся ярость и гнев, что перекликается с определением к лексеме жеиа - гневливая - в значении 'гневливая, вспыльчивая' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4). Прилагательное прсыъ/рливъш означало 'хитрый, лукавый, коварный' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 20). Оно производное от *nyreti/*nynti, др.-русск. нырити - 'погружаться, устремляться', 'скрываться, прятаться', 'лгать, преднамеренно искажать истину' (ЭССЯ, вып. 26). Внутренние формы слов ЯЗЪПШАЯ ('болтливый, невоздержанный на язык, бранчивый') и устатая ('говорливый, злоязычный') схожи. Они образованы от существительных, обозначающих органы речи. По значению к ним примыкают синонимичные прилагательные сваръливая ('склонный к ссорам, сварам') и прокудливая ('необузданный, сварливый, вздорный, злой') (Срезневский, т. 3, ч. 2; Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 21,23). Архаичное в языке нового времени прилагательное прокудливый зафиксировано в СРНГ (вып. 31) в значениях: 1) 'шаловливый, проказливый' 138 (Дон., 1897, Груз. ССР, Бурят. АССР; 2) 'пакостный, шкодливый' (Даль, Тамб. 1934-1950); 3) ловкий, изворотливый, предприимчивый (Дон., 1975). Оно восходит к праславянскому слову *kudb/*kudb (др.-русск. кудь 'злой дух, колдовство'). «Корень *kud- отличается негативностью семантики, будь то значения 'осуждать, оговаривать' или исходные для последних значения 'колдовство, ворожба; злой дух'. Формально первичен по отношению к этому корню корень *cud-, который предполагает индоевропейскую праформу *keud- и обладает определенной нейтральностью значения (ЭССЯ, вып. 13). Эти адъективы в изречениях могут использоваться поодиночке и в паре: O^NG ЖИТИ ВЪ поустъши съ львомъ и съ змик/с, меже лсити с жеыою лсукавсю и язъ1чн01о (Пчела, с. 418), а также предстать в триаде: oyNe ж:ити въ поустиыи ыююбли съ жеыеж» АКУТС/О И ЛЗЪ/ЧНО/О И гыбвливою (Параллели Иоанна Дамаскина // Сперанский 1904, с. 37). Прилагательные характеризуют существительное с разных сторон, первые из них являются более общими, последующие однозначные как бы раскрывают смысл синкретичных прилагательных. Представление о женщине как о ведьме подтверждается изречением из «Моления» Даниила Заточника: Змия человЬка ядом погсувлпбт, л ж^еыл ЗЛА зелием полворяет (МДЗ, с. 48). Прокудливая ж:ена кудит: готовит зелье 'отраву, волшебные травы' (Срезневский, т. 1, ч. 2). В пословице из сборника В.И. Даля жена сама отождествляется со зльш зельем: Добрая жена веселье, а худая - злое зелье (т. 2, с. 100). В паремиях по отношению к Э1сене использовано устойчивое сочетание запазушная змея: Жена пазушная змея (Симони, с. 203) - 'о коварном неблагодарном человеке' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5). Обновление формы в контексте В пословицах сравнительная степень прилагательного лучше соответствует в изречениях архаичным о^ме, луче. Слово уие родственно церковнославянскому глаголу унити 'хотеть', их считают родственным др.139 ИНД. dvas 'милость, помощь', др.-инд. vdnati 'желает, любит, жаждет' (Фасмер, т. 4). Прилагательное лучший образовано от глагола лучить с нервоначальным значением 'более подходящий' (Фасмер, т. 2). Союз чем сменяет редкий в синтаксисе пословиц архаичный союз нежели (неже): Превъшлти изволи со лвом и змием, ыбЖбли с жеыою ACi\fKABOK> (Пчела, с. 418). XVIII. Злая эюена - зло 1. ЖбысиФ вьса здкдлдкть. вся корить, вься С^БИВДКТЬ. ВСЯ хоулитъ. вься потяздкть («Изборник» 1073 года//Миндалев 1914, с. XXI). 2. Жбнд во Ббстслсдьнд ничьсожб не ссчсмниться. ни пррокд СТЪ1АИТЬСЯ. НИ СТТЛЯ срдл\ляк ться. ни сЬдинъ чьтбтъ («Изборник» 1073 года//Миндалев 1914, с. XXV). 3 . W з л о з л д ЗЪлЬк Ж6НД ЗЪЛД. ДШТе OVfRO и О^ВОГД КСТЬ т о ЗЪЛЬЮ ВОГДТД КСТЬ. ДШТ6 ли вогдтьство ил\дть золосЬк я пол\огдк»штд. coifroyBo зло несътрьпи животъ. нбцЬлЬюшти и НбДОуГЪ Н6 О\СКрОТИЛ\Нб и ЗвЬрЬ. ДЗЪ в о ВИДЬХЪ и ДСПИДЪ! КрОТИЛ\Ъ1 С^КрОШТДТИСЯ и ЛЬВЪ1 и ТИГрЪ! и рЪ1СИ. ЛДСКДКЛ\И КрОТЯШТЛСЯ. ЖеНЪ1 Ж 6 ЗЪЛД и КОрИМД ВЬСИТЬСЯ и КВОЧИМД ВЪ1СИТЬСЯ («Изборник» 1073 года//Миндалев 1914, с. XXI). 4 . Ч т о к Ж б н Ь НД 36ЛЛЛИ ПОДОВЬНО. ИСТОЧЬНИКЪ ЗОЛОВЬ... ДШДМЪ ПДГО\СВД... СПДСДК л\ъ1ил\ъ плдзнь. везъ исцЬления золовд. дньдньндя влядь. гостимицд неспсьндя. ко^пьницд вЬсовскдя... грЬхомъ о\считбльницд. пиштд ЗЪЛД. нбсъ1тдя похоть. ллоуцЬ вЬчьнЬи поддтьницд («Изборник» 1073 года//Миндалев 1914, с. ХХП). 5. Въ трех" но^ждхъ в т есл\ь, въ грдмотикъш, въ о^пожии, оу лк>тъ1 женъ1 до двою но^жю оувЬждхъ, д злъ1 жеиъ! не л\ого\' о»('течи (Пчела, с. 424). 6. Gh въпросимъ что КСТЬ женд, и штвЬфд дол\о\с пдгоувд, печдль и зловд, животоу плЬнъ и плдтежь вседньннъш, вольндя рдть, ллногоустроинд врдмь, медвЬдь питделлъ, съ л\о\сжбмъ присЬдяфи печдль, \уво\симдюфи львицд, о\скрдшенд ехиднд, льстивд соукд, животинд лоукдвд, но^-жнок зло (Пчела, с. 423-424). 7. О злое зло злд женд лоукдвд, и н1^ иного злд пдче злд злъ1 женъ1 и льстивъ!. вьемд GhcHTbcH, кротимд въ1ситься, ни БД воиться женд везъсто\{'дънд, ни здконд Г1осло«сшдеть, ни стля чтеть, ни стдрьцд стъ1диться, но всЬмъ досдждеть, и всЬхъ потязо^еть, и всЬхъ о^кдряеть, и всЬхъ хохлить (Пчела, с. 426). 8. Се трое рдвно можетъ пого^вити, л\оре огнь злд женд (Пчела // Розанов 1904, с. 55). 9. Б^дЬ и дспиддмъ кротил\ъ1л\ъ о\скротитисл и львомъ и ногом и ръ1семъ кротил\ъ1мъ о^кротитися. желЬзо вдрити oYHe нежели женоу зло»с ндкдздти. дд вЬсть имЬяи жено»с злоу. яко л\ъздo\f вездкон!и своихъ о^же въспр!д женд злд николиже о^кротится нъ хоулимд вЬсится и кротимд възносится не вйсть ог>ъ1чдя лювве хрдл\итд (Параллели Иоанна Дамаскина // Сперанский 1904, с. 41). 10. Женд Бестоуднд никого же воится ни сфенникд чтеть ни чистителя срдмляется ни пророкд стъ|дится W зло злд злЬе женд злд д||1е оувогд есть, дфе вогдтъство имдт. соугоусо зло. тяжекъ животъ не oY'^P^TH'W'b звЬрь (Параллели Иоанна Дамаскина // Сперанский 1904,0.41). 11. Что есть женд злд? Гостинницд (гостницд) нео^-повделуд (неоусъ111дел\дя, о^повдемдя) кофо^нницд (ко\(-пницд) вЬсовскдя (МДЗ, с. 28). 12. Что есть женд злд? ЛАирск!и л\атежь, ослЬ[1лен!е(-я) о^л\оу, ндчдлницд всякой зловЬ, въ) церкви вЬсовскдя мъ1тницд, поворницд rphxovc, здсддд от спдсен1д (МДЗ, с. 28). 140 13. Злд по Ж6НД ни оучбнЬ (ндоучбн!д) слоушдеть, ни церковнинд (свяфбнникд, ни церкви) чтить, (ни) Когд ся поить (ся плюдет), ни людей ся стъ1дить, но Bchx(-a) оукоряет и всЬх(-я) осоуждеть (МДЗ, с. 31,40). 14. О, зълЬе всего злд женд злдя! Яште оупогд есть, то злопою погдтЬетъ, дфе ли погдтд, то двое зло, неисцЬлимъ недо\[тъ, нео\'кротил\ъ1И звЬрь. БидЬхъ по лвъ1 и медвЬди кротимъ!, л женд злд хвдлимд въиится, д хо^лимд пЬсится (Измарагд // Миндалев 1914, с. XXI-XXII). 15. Женд злд и пестъ1днд никого же не о^со^мнится ни святителя срдмлается, ни сЬдинъ чтитъ (Измарагд// Миндалев 1914, с. XXV). 16. HhcTb иныя злобы горше злы жены (Измарагд, с. 278-279). 17. Се же злыя жены безумпыя слышавше посътыдитеся. хулимы укаряеми от святых книгь. и подщитеся на добрая дЬла (Измарагд, с. 279). 18. Мятеж бо в дому ревнива жена (Измарагд, с. 279). 19. Женд по песто^днд никого же ни \упиноуется, ни црквникд чтет, ни чистителя срдмляетса, ни пророкд стъ1дитса (Златоструй//Мипдалев 1914, с. XXV). 20. Зверей всехъ свирЬпЬиши есть жена (Разумения единострочные святого Григория Богослова// Сперанский 1904,с.408). 21. Женъ ради вся зла бывает (Разумения единострочные святого Григория Богослова// Сперанский 1904, с. 408). 22. Море, огнь и жена - три зла (Разумения единострочные святою Григория Богослова// Сперанский 1904, с. 408). 23. Буря превел1я есть дому злая жена (Разумения единострочные святого Григория Богослова// Сперанский 1904, с. 410). 24. Злыхъ всехъ злее злая жена (Иллюстров 1910, с. 152). 25. Море, огонь и недобрая жена - три зла (Иллюстров 1910, с. 151). 26. Злых всех злее злая жена (Симони, с. 105). 27. От пожара, от потопа и от злой жены сохрани нас, Госноди! (Снегирев 1831, т. 1,с.83). 28. Злая жена - битая бесится, укрощаемая высится, в богатстве зазнается, в убожестве других осуждает (Даль, т. 2, с. 121). 29. Злая жена - злее зла (Даль, т. 2, с. 121). 30. Всех злее злых злая жена (Даль, т. 2, с. 121). 31. Всех злыдней злее жена злая (Даль, т. 2, с. 121). 32. От пожара, от потопа и от злой жепы, боже, сохрани! (Даль, т. 2, с. 120). 33. Злая жена - мирской мятеж! (Даль, т. 2, с. 121.) 34. Злая жена - поборница греху (Даль, т. 2, с. 121). 35. Злая жена сведет мужа с ума (Даль, т. 2, с. 121). 36. Злая жена - засада спасепию (Дагн>, т. 2, с. 121). Структурно-синтаксические изменения контекста Хорошо известное книжное изречение запечатлелось в пословице только в начальной части: Злыхъ всехъ злее злая жена (Симони, с. 105). Восклицательное предложение с экспрессивным междометием о как бы подготавливает последующую сетования», «о удивления», мысль («о восклицания» наряду с «о «о звания» - характерная черта церковнославянского синтаксиса (Успенский 2002, с. 321)). Пословица, 141 утратив междометие, поменяв порядок слов, трансформируется в невосклицательное предложение. Паремия из сборника В.И. Даля представляет собой двусоставное предложение тождества: Злая жена - злее зла (т. 2, с. 121). Обе части, первая из которых - подлежащее, второе - сказуемое, между собой грамматически согласованы; симметричность проявляется в частеречном совпадении. Другая пословица Злая жена - битая бесится, укрощаемая высится, в богатстве зазнается, в убожестве других осулсдает (Даль, т. 2, с. 121) наследует структуру книжного изречения. Лаконизм достигается за счет утраты отдельных однородных дублировавщих друг друга. частей книжных изречений, иногда В краткой пословице уже нет дополнений, которые выражают объект действия: Г7У1Д лщеи, старьца, S^KOM ит.д. В данной диахронической цепи представлено одинарное отрицание, варьирующееся с двойным (в роли дополнения выступает отрицательное местоимение): Жеш БесщАмл никого эюе БОИТСЯ ИИ ареининл чтеть ыи чистителя срамляется ии пророка стъцится... (Параллели Иоанна Дамаскина // Сперанский 1904, с. 41). Лексико-семантические изменения контекста Ключевыми в изречениях, входящих в эту диахроническую цепь, являются слова с основой зол-, которые родственны лит. atzulas 'черствый, бесчеловечный', Izuliis 'надоедливый, наглый', авест. zurah- 'несправедливость', нов.-перс. zur 'фальшивый, ложь' (Фасмер, т. 2). Абстрактное слово зло здесь персонифицируется в суффиксальном образовании - существительном злоба, которое носит включенный характер и семантически более узко - 'порок, дурное свойство кого-либо'; 'состояние вражды' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 6). Злоба - это как бы функциональное, «действенное» зло. В изречениях фигурируют так называемые обратные гиперизмы (Колесов 19896, с. 82) - золоба и ЗОЛОБЙК: ЧТО К э/сеиА ыа земли . источьыикъ ЗОЛОБЬ... дшамъ пагоуБА... спасшмъшмъ Блазыь. Безъ 142 исцЫеыия зол&вл... («Изборник» 1073 года // Миндалев 1914, с. XXII). Конкретность данного слова как бы подчеркивается ложным полногласием. Древнерусский писатель указывает на неизбежность этого зла сочетаниями: иор/сыск зло\ злъ1 эюены ые могос сутечи. Слово жена имеет традиционный ряд определений: Б€ст0уА1^ма, люта, БЬСОВСКЛЯ, безумная. Но частотное всех родовое прилагательное злая, которое и остается в пословице. Здесь жене приписывается все мыслимое и немыслимое зло мира, более того: NEC ИЫОГО зла паче зла злъ1 оюеищ что связано, по-видимому, с проклятием первородного греха. Все пороки, выделяемые в Древней Руси, сошлись в злой жене: - Гр17хол\ъ сучитбльница, поЕорыица грЫоу; ыецЬлЬюштии ыедоугъ, везь исцАлеиия золова. По представлениям Средневековья, грех - это душевное осквернение, а осквернение телесное - недуг (однокоренное с дюжий (ср. др.русск. дугъ - 'сила'), относится, вероятно, к др.-инд. daghndti 'достигает, достает', ирл. dingim 'крепкий' (Фасмер, т. 3). В контексте христианства здоровье - это благо, даруемое с небес, тогда как все болезни от дьявола. - Источьиикъ ЗОЛОВ/Г, ылчалиица всякой зловА Слова начальница и источникъ здесь являются абсолютными синонимами: 'зачинательница, виновница, причина, источник' и 'то, из чего берется, черпается' (Сл. РЯ XIXVII вв., вып. 6, 10). Слово начальница синонимично и другому слову в этом ряду: учительница - диахронической 'наставница' цепочке (Срезневский, т. слова начальник и 3, ч. болярин 2). В данной не являются синонимами, скорее синонимом к слову болярин ('высший служебный чин в Русском государстве' - Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1) является здесь богатый: ...flipe ли моужа имать волярина, то всегда пооучаетъ его ыа отнятие и иaгpaвлeниe...{yhu?iЩYJy, с. 123); Иште osfBO и оувога ксть то зълью вогата к сть... («Изборник» 1073 года // Миндалев 1914, с. XXI). Слово боляринъ является старославянским по образованию, некоторые исследователи считали производным от него др.-русск. бояринъ с результатом влияния 143 слова бои. Наиболее распространенная точка зрения: слово боляринъ пришло от тюркских языков (например, тат., туркм. bajar 'хозяин; др.-тюрк. bai 'знатный, богатый' + -аг, откуда боляринъ получено в результате влияния болии (Фасмер, т. 1). Некоторые исследователи предпочитают славянскую версию, связывая значение слова с на-больший (ср. также наболъникь 'опекун' в псковском говоре XVII в.) (Колесов 2000, с. 297). - Дшлмъ пагоуБА, А<^л\оу пагсуБл. Слово пагуба образовано от глагола губить с помощью приименной приставки па- (ср. падчерица, памятъ), соответствующей глагольной по- (Фасмер, т. 3). Здесь оно означает 'гибель, смерть, разрушение, уничтожение' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 14). - Спасакмъшъ БЛЛЗЫЬ. Существительное блазиь могло обозначать 'обман, обольщение // наваждение // искушение' {спасакмъшъ - 'избавляемым от погибели' - Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1). Исследователи сравнивают с д.-в.н. blasan 'дуть', д.-в.-н. bldsa 'пузырь' (Фасмер, т. 1). - ANbANhNdH Еляль, нбсъ1тая похоть. Похотъ - первопричина блуда, то, что вызывает блуд. Существительное блядь, фигурирующее здесь в значении 'распутная женщина' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1), - производное от глагола блясти. Ему родственны лит. blendziuos 'омрачаюсь, темнею', 'вечереет', гот. blinds 'слепой' (Фасмер, т. 1). Существительное похоть означает здесь 'распутный образ жизни' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 18). Исходным значением для глагола *hoteti, к которому восходит существительное похоть, в ЭССЯ считается брать' > 'хотеть' (сближают его с *hvatati) (вып. 8). - Гостиница ибспсьищ гостиица ыбоуповлемл (ыеоусътлбмля), щпьыица вЬсовская Слово гостиница - 'гостиница, помещение для приезжих, странствующих // странноприимный дом, богадельня, больница' (Сл. РЯ XIXVII вв., вып. 4) - образовано от слова гость и родственно гот. gasts 'гость', лат. hostis 'чужеземец, враг' (Фасмер, т. 1). Согласно ЭССЯ, * ghost- производное от индоевропейского *ghos- 'поедать', что подкрепляется «сравнениями в связи с наблюдениями над возникновением и эволюцией ритуалов гостеприимства и потчевания гостя, которому предоставляли кров и 144 ложе для сна, но перед запертой дверью своего дома» (вып. 7). «Накормить значит сделать чужого человека своим» (Колесов 2000, с. 67). Употребление данного слова в контексте «Моления» указывает на враждебное, идущее от язычества, отношение к гостю, чужестранцу в Древней Руси. Сочетание гостиница NecncbNan объясняется как 'относящийся к разврату' (Сл. РЯ XIXVII вв., вып. 4). Слово купница - 'сообщница' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 8) - имеет тот же корень, что и купець, семантически связанного с собирательным словом гость. Глагол купити, от которого образованы купница и купец, заимствовано из готского каирдп 'промышлять торговлей', в свою очередь заимствованного из латинского саирб 'лавочник, трактирщик' (Фасмер, т. 2). - Пишт4 зъла. Еда сама по себе являлась для народа несомненным благом; данное же сочетание имеет значение 'отрава', 'яд'. - Моукл вЬчьиал, которая противопоставлялось благу - вечной жизни. Это словосочетание соотносится с синтагмой л о Б0у4оу1рбЛ1ъ соуле N6 помъ1шлябтъ В ЭССЯ раскрывается семантическое развитие праславянского слова *mQka: 'мука, труд' > 'приобретение, имущество' > 'домашний скот' (вып. 20). - Печаль и злова, съ моужемъ присЬАЛ1ри печаль. Печаль, грусть, уныние, согласно христианской религии, являлись смертным грехом. - Платююь BceANbNN%m; въ церкви вЬсовскал л\ъ1тница. Существительные платююь и мыто, от которого образовано л\ъ1тиица наряду с названием северного пригорода Москвы - Мытищи, являлись абсолютными синонимами. Историзм мыто (мыть) - это 'плата, вознаграждение, мзда'. Негативное отношение к податям, по-видимому, способствовало образованию у слова мытница значения 'грешница, корыстолюбивая женщина' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 9). - Вольная рать, многоустроина Брань, /иирс/пи /иятежь, засада от спасета, поБориица rphxoy. Мятеж, исторически однокоренное с мутить, - 'беспорядок // смута, возмущение // смущение, волнение' (Сл. РЯ XI-XVII 145 вв., вып. 9) является книжным словом (отсутствие характерного русского перехода е>'о, ср. диал. мятеж) (ЭССЯ, вып. 18). Родственно др.-инд. manthayati 'трясет, мешает' (Фасмер, т. 3). Поборница, являясь синонимичным слову купница, обозначает здесь 'союзница, помощница' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 15). Оно наряду со старославянским брати восходит к праславянскому *borti (ЭССЯ, вып. 2). Военный термин засада здесь употреблен в значении 'препятствие' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5). Словосочетание засада спасению семантически перекликается со спасаемым блазнь. - N6 оу'^ротимЬе и звЬрь, животиыл лоу/^^ва, /иедБЙдь питлемъ, WECYHMaiciiJH львица, о^/^рашеш ехидиА, льстива сс^ка, аспиламъ кротимъшъ о\[кре>титися и льволхъ и тгол\ и ръ1Сбмъ кротимъшъ сукрститися - эти словосочетания связаны родо-видовыми отношениями, гиперонимами здесь являются существительные зверь и животина. Животина - 'живое существо, животное' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5) - суффиксальное древнерусское производное от синкретичного существительного живот. В древности медведь относился к тотемному животному: это прародитель человеческого рода. Индоевропейское название медведя в славянских, балтийских и германских языках не сохранилось. Вследствие боязни произносить священное название медведя или испортить охоту на него, появилось табуистическое иносказательное слово медведь (ССМСИЯ, с. 214). «Оно представляет собой сложение *medv- eel-, соотносительное с соответствующим словосочетанием *medb esti, т.е. 'поедатель меда'» (ЭССЯ, вып. 18). Языческий страх перед этим животным предопределил его связь с дьяволом в Средневековье («в Апокалипсисе медведь упоминается в связи с апокалипсическим зверем»). Часто медведь наделяется подчеркнутой похотливостью (ССИЗ, с. 239). Табуистическим является, по-видимому, название рыси: чещ. rysy 'рыжеватый', слвц. rysy 'пестрый' (Фасмер, т. 3; Трубачев 1960, с. 19). 146 Названия змеи в данной цепи - ехидна, аспид - являются заимствованиями из греческого (Фасмер, т, 1, 2). Значение 'ядовитая змея' породило переносное - 'змея, гадина, о злом и лукавом лицемерном человеке' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5) (ср. прилагательное ехидный - 'злой, злобный, лукавый', существительное ехидство, глагол ехидничать (ехидствовать) - 'злобствовать, желать и творить зло умышленное, лукавое' - Сл. Даля, т. 1). Обращают на себя внимание и переносные значения существительного аспид - 'злой человек, скряга, лукавый кощей, скаред' (Сл. Даля, т. 1). В Псалтыри это слово, подобно змее, символизировало сатану и демонов, а также плотские удовольствия (СПОСУСП, с. 200). Существительное сука связывают с древним и.-е. названием собаки: ср. др.-инд. cuva (Фасмер, т. 3). В словаре В.И. Даля указано переносное значение этого слова - 'негодная женщина, особенно наушница, откуда вероятно сучить, сплетничать' (т. 4). Определяющее его прилагательное льстивая означало 'коварный, льстивый // лживый'. Оно могло употребляться в значении существительного - 'антихрист // дьявол, сатана' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 8). «У восточных славян собака считалась существом низшим; слуги и рабы традиционно уподоблялись псам; само это слово входило в ругательства... В Библии это нечистое животное; собаками обычно называются лжеучителя, язычники, гонители веры...» (ССИЗ, с. 396397). Эти словосочетания объединяет мотив кротости: аспидлмъ кротимъшъ сукротитисл и львомъ и NoroM и ръкемъ кротил\ъ1мъ оукротитися. - Жена олицетворяет стихийные бедствия, несущие гибель, - море, огнь, пожар, потоп: От пожара, от потопа и от злой жены, боже, сохрани! (Даль, т. 2, с. 120). Издревле море связывалось со смертью: «Самый древний способ погребения был пускание мертвеца на лодке по воде» (Костомаров 1994, с. 151). В то же время это образ несущей бедствия и смерть стихии» (ССИЗ, с. 251-252). Несомненное зло - это потоп - вселенская катастрофа. Часто 147 огненосное начало связывается с женской природой. Женщина - хранительница домашнего очага и вместе с тем в ней есть «внутренний огонь - средоточие сексуальности» (ССИЗ, с. 277-278). - Сочетание ко1ро[-шицд вЬсовская обозначает здесь 'ту, которая кощунствует' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7). Оно перекликается с поступками злой жены, выраженными глаголами: потязлкть, оуклряеть, БЪСИТЬСЯ. «Кощунами назывались те, кто совершает срамословие над святыней, над общепринятым, над нравственностью, а также это пустой смех и издевка» (Колесов 20016, с. 23). Предполагают, что это слово произошло от костить 'бранить, поносить' (Фасмер, т. 2). Существительные соотносительны с глагольными формами: - Она и о^-Бивамть, и всех /{орит. Глагол убивать имеет вариант злкллати 'закалывать, убивать' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5). Слово корить имеет большой ряд синонимов: потязлти, с\[КАряти, хоулити, сссужлти. Архаичный глагол потязати имеет значения: 'добиваться; обвинять; оскорблять' = 'надсмеяться, осмеять' (Срезневский, т. 2, ч. 2). Потязати является однокоренным к истязати, тягать, тянуть (Фасмер, т. 3). Синонимичный глагол хулить (хула) этимологически связан с хвалить (хвала), общность которых состоит в том, что «и то и другое обозначало устные действия («крик ликующий, торжествующий, хвалебный» - «крик негодующий, презрительный»)» (ЭССЯ, вып. 8). Синонимичный предосудительным глагол осуждать означает здесь - 'признавая что-либо, выражать неодобрение кому-, чему-либо, осуждать кого-либо' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 13), ср. греч. 'соглащение, договор' (Фасмер, т. 3). - Ыб ссумыиться (NH пррокА стъ1диться, ИИ сттля срлмлякться, ыи чьтбтъ, ыи СТАЯ чтбть, NH сц1бнникА чтбть, ыи стАрьцА стъциться, NH чнстнтеля срАтлябтся, NH церисвникА, NH церквн чтнть, NH люден ся стъцнть); (БОГА СЯ Блгсдет, NHKoro лее БОНТСЯ); 148 NH 3AKONA NH БА БОНТЬСЯ посло\^ШАеть (NH в смысловом отношении глаголы стыдиться и срамляться соотносятся как субъективное переживание и объективное осуждение со стороны (Колесов 20016, с. 29), что подтверждается этимологическими данными: неполногласное слово срам родственно авест. др.-исл. harmr 'забота, досада, оскорбление', лтш. sermelis 'ужас, жуть'. Слово стыд связано чередованием гласных со студа. Значения 'стесняться, стыдиться' и 'стынуть' являются родственными (Фасмер, т. 3). Здесь ряд глаголов: стыдиться, срамляться, чтить с отрицательной частицей не обозначают 'не уважать, не почитать' (Срезневский, т. 3, ч. 1, ч. 2). К этим словам по значению примыкает архаичный глагол NH WEHNoyTHca, который означал 'быть пристрастным, оказывать лицеприятие' (Сл. РЯ XIXVII вв., вып. 12). На стыке приставки об- и корня вит- (буквально 'обвиваться вокруг чего-либо') произошла прогрессирующая ассимиляция (Фасмер, т. 3). По своему этимологическому значению глаголы чтити и мнети схожи. Праславянское *cbstb родственно др.-инд. cittis 'мышление, намерение'. Праславянскому *тьпёН родственны лит. mimii 'вспоминать', др.-инд. mdnas 'ум, дух, разум' (Фасмер, т. 2,4). Эти глаголы соотносятся с существительными, которые обозначают людей и понятия, вызывающие особый почет в древнерусском обществе: стль, арбниикъ, цериовникъ, чистителъ, церкъвь, пррокъ, Богъ, люди, старьцъ Слова, входящие в ряд: священник, святитель, церковник, пророк. Бог, чиститель и церковь, связаны гиперо-гипонимическими отношениями, где последнее метонимически вмещает все остальные слова. Церковь - 'храм христианский // собрание верующих во Христа // христианская вера // приход...' (Срезневский, т. 3, ч. 2) - заимствовано из германского слова *kinkd 'церковь', которое, в свою очередь, восходит к греческому KvpiKov из коршкоу 'господний' (ЭССЯ, вып. 3). 149 Суффиксальное производное церковник означает здесь 'принадлежащий церковному причту // заведующий церковью' (Срезневский, т. 3, ч. 2). Синонимичны ему существительные с суффиксами -тель-, -ник- со значением лица: священник, святитель, чиститель. Все они употреблены здесь в значении 'священнослужитель' (Срезневский, т. 3, ч. 1, 2). Праслав. *svqtb, к которому восходят слова священник, святитель, родственно др.инд. вед. gvantds 'процветающий' (Фасмер, т. 3). Другая внутренняя форма у существительного чиститель, которая, по-видимому, связана с представлениями о духовной чистоте в христианстве, с обрядами очищения, возложенными на священнослужителей. Примыкает к этим словам по значению существительное пророк 'провозвестник, истолкователь, воли бога' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 20); 'проповедник' (Срезневский, т. 2, ч. 2), которое является калькой с греческого npotprJTrjg {про- и реку) (Фасмер, т. 3). Синонимичны слова старец и седины. Слово старец могло употребляться в значениях 'старик // старейшина // предок // инок' (Срезневский, т. 3, ч. 1). Родственно лит. storas 'толстый, объемистый', др.исл. storr 'большой, сильный, важный, мужественный' (Фасмер, т. 3). В этимологии кроется древнее представление о старом как о зрелом, дошедшем до известного возраста: «Старый» - это старший в роде, тот, который в случае надобности становится первым. Весь древнерусский период проходит под знаком благоговейного уважения к старому, старшему по положению и по возрасту» (Колесов 2000, с. 92). Подобное представление прослеживается в Псалтыри, где состарившегося называют совершенным, а юного несовершенным (СПОСУСП, с. 402). «Долголетие в различных культурах рассматривается как знак праведности и божьего благоволения. Кроме того, старцам приписывалась пророческая способность. Это объяснялось тем, что люди, стоящие на пороге смерти, общаются со сверхъестественными духами иного мира» (ССИЗ, с. 410-411). Как указывает И.И. Срезневский (т. 3, ч. 1), слово седины образно могло обозначать 'старость'. Праслав. *xoido-, к 150 которому восходит это слово, родственно *xoiro- (серый), образовано по аналогии *gnedb, *bledb (гнедой, бледный) (Фасмер, т. 3). - Выситься (нвочима въ/ситься, кротимл въ/ситься, кротимА возыоси ХВАЛИМА ВЫСИТИСЯ, ХС^АИ/ИА БЬСИТИСЯ). Абсолютные синонимы - глаголы возноситься и выситься - обозначают здесь 'возвеличиваться, возгордиться, кичиться' (Сл. ?Я XI-XVII вв., вып, 2, 3). Это один из пороков, осуждаемых христианством, поскольку высота - прерогатива Бога. С этим же значением употреблено в «Молении» Даниила Заточника формульное сочетание гордость приемлетъ. В пословице ему соответствует возвратный глагол зазнается, который, по-видимому, появился поздно - его нет в Сл. РЯ XI-XVII вв., есть лишь глагол зазнать 'увидев, узнать, опознать' (вып. 5). Это значение и послужило базой для 'заневедаться, считать себя выше своего звания, достоинства; быть гордым, спесивым, ставить себя выше других' (Сл. Даля, т. 1). Обновление формы в контексте В пословице Злая жена - битая бесится, укрощаемая высится, в богатстве зазнается, в убожестве других осуждает (Даль, т. 2, с. 121), которая восходит к изречениям из «Моления» Даниила Заточника, «Пчелы», «Изборника» 1073 года, налицо последовательное обновление внешнего облика выражения: устаревшие слова заменяются актуальными, церковнославянские слова - собственно русскими: битая//бьема, осуждает // осужает //хулит, укрощаемая // кротима. XIX. Труден путь в рай, легок -в ад 1. Оузъкд врдтд и тЬснъ пс^ть вгводаи въ животъ (Матфей, 7, 14 // Колесов 19896, с. 170). 2. оузокъ щуь въводяи въ жизнь (Пчела, с. 1). 3 . БъНИдЬтб 0\ССКЪ1МИ ВрДТЪ!, ЗДН6 ШИрОКДЯ врдтд и ПрОСТрДНЪНДЯ ВЪВОДЯфИ в ъ П0ГЪ1С6ЛЬ (Пчела, с. 391). 4. Скорбный путь и узкая врата вводяи в жизпь вечную («Послание» Ивана Грозного//Колесов 19896, с. 170). 5. Уский и нрискръбныи путь вводян въ животъ, а широкий и пространный вводяи въ пагубу (Домострой, с. 15). 151 6. Праведным нутем н тесною дорогою, и невозбранно идут до небес (Аввакум // Колесов1989б,с.171). 7. Узокъ нуть зимою и жидокъ водою (Симони, с. 136). 8. ThceHb нуть вводить в животь (Симони, с. 137). 9. Бог дал нуть, а черт кинул крюк (Повести или нословицы всенароднейшие но алфавиту // Колесов 1989а, с. 354). 10. Широка дорога в ад, да выход из него узок (Сирот 1897, с. 38). 11. Ад - без выхода, а грехи - без вывода (Михельсон 1894, с. 3). 12. Бог (дает) путь, а черт (дьявол) крюк (Даль, т. 1, с. 71). 13. Грешному путь в начале широк, да после тесен (а там крут и тесен) (Даль, т. 1, с. 70). 14. В ино место дорога широка, да назад узка (Даль, т. 3, с. 42; Мартынова, с. 284). 15. Раньше без бога не до порога, а тенерь и без бога широка дорога (Мартынова, с. 320). Структурно-синтаксические изменения контекста В «Пчеле» видим расширение ядерного высказывания за счет противоноставления: БънидЬте с^скъши врлтъ/, злые широкля врлта и прострлнъиля въволяши въ пФгъшбль (Пчела, с. 391), Утвердительный характер предложения с глаголами в изъяснительном наклонении сменяется императивным - появляется глагол въыид/гте в повелительном наклонении. Символичное слово живот опускается, но подтекстно противопоставляется существительному погибель. В «Послании» Ивана Грозного у слова жизнь используется исходное определение - вечная. В «Домострое» впервые изречение строится по принципу синтаксического и семантического параллелизма, две части представляют собой антитезу: Узкий и прискръбныи путь вводяи въ животь, а широкий и пространный вводяи въ пагубу (с. 15). Во второй части существительное путь опускается, Лексико-семантические изменения контекста Символичная последовательность, представленная здесь, - путь врата - вечная жизнь - не во всех изречениях прослеживается, по-видимому, в силу известности текста и стремления к лаконичности выражения. Существительные врата и путь в «Пчеле» не представлены в комбинации: оузокъ поуть въводяи въ жизнь (с, 1) и БъиидАте с^скъши врлтъ!, ЗАИ6 широкля врлтА И прострлнъыля въвоАЯЦ1и въ погъшбль (с. 3 книжных изречениях частотнее слово путь, которое определяется теперь 152 прилагательными: узкий, широкий, простраыънъш, прискръбныи, относящимися первоначально к вратам. Слово врата, глагольное образование, исконнородственное др.-прусск. warto 'дверь', англос. weord 'ограда дома, двор', ср. лит. veriu 'продевать нитку, открывать' (Фасмер, т. 1). В Псалтыри оно имеет следующее символичное значение: «Сначала входят во внешние врата», т.е. «нужно исповедаться в грехах своих». Через эти входные врата человек входит... в небесные обители» (СПОСУСП, с. 228). Устойчивое сочетание тЛсные врата объясняется как 'жизнь в лишениях для обретения согласно христианскому учению царства небесного' (Сл. XI-XVII РЯ вв., вып. 3). Врата тЛсные противопоставлены вратамъ широким и прострлыъыъш - жизни в грехах, соблазнах, ведущей в ад: БъиидЬтб оускъши вратъ1, злие широкля врата и простраыъыая въводяц]и въ погътель (Пчела, с. 391). Это противопоставление отчетливо выражено в «Домострое»: Узкий и прискръбныи путь вводяи въ эк:ивотъ, а широкий и пространный вводяи въ пагубу (с. 15). Синонимичные адъективы в переносном значении тАсмъ и о^зъкъ уточняются прилагательными праведный (изречение №6) и скорбный (№4). В выражениях путь варьируется со словом дорога. «Элементы древнего значения и.-е. *pont- 'преодоление; дорога, изобилующая опасностями' можно указать в русских путик 'дорога охотника, обходящего свои ловушки', путина 'рыболовная кампания'» (Трубачев 1966, с. 258). Для праславянского *ciorga в ЭССЯ (вып. 5) и словаре М. Фасмера (т. 1) предполагается родство с *dbrati, *dbrgati (ср. русск.-цслав. подрагъ 'край', диалектное дор - 'расчищенное место') и указывается первоначальное значение 'расчищенная', 'продранное в лесу пространство'. В христианской символике слово путь означало 'неуклонное движение к Богу', 'образ жизни', а словосочетание пути эюивота - 'бессмертие; способ воскресения' (СПОСУСП, с. 130, 131). В Сл. РЯ XI-XVII вв. (вып. 21) указывается образно-переносное значение слова путь - 'о пути к спасению'. 153 Для выражения значения не ограниченного временем и пространством существования используются существительные ж:ивот (3 раза) и эюизмь (2). Синкретичное слово живот в значении 'загробная жизнь' было постепенно вытеснено болгаризмом дифференцировались. жизнь, Закрепленность эти значения слова семантически повлекла за собой устойчивость словосочетания вЬчная жизнь: Скорбный путь и узкая врата вводяй в жизнь вечную (№4) со значением 'согласно христианскому вероучению, потусторонняя жизнь' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 5). Сочетание ж:изнь вечная противопоставлено словам погъшель, пагуба: Узкий и прискръбныи путь вводяй въ животъ, а широкий и пространный вводяй въ пагубу (Домострой, с. 15). Варианты погыбель и пагуба, символически обозначающие 'смерть, гибель'; 'потерю вечного спасения', 'принятие в вечности после смерти, бесконечное наказание' (СПОСУСП, с. 113, 116, 345), являются исторически однокоренными словами, связанными с гыбати ('гнуть') и губа ('гибель') (Фасмер, т. 3). Глагол вводить последовательно сохраняется во всех изречениях, но варьируется в формах: въводяи, въвоАЯ1ри, вводить. В «Послании» Ивана Грозного фигурирует еще один глагол - въыидАтб со значением 'войти' (Срезневский, т. 1, ч. 1), который состоит из префикса вън- (исконный вариант современного е-) и корня ид-. Обновление формы в контексте Существительное дорога, употребленное Аввакумом (изречение №6), было не способно образовать неполногласие в силу постоянного корневого ударения. Книжный и отвлеченный синоним путь более органичен изречениям на сакральную тему. Эту же дифференциацию соблюдает и народная пословица: Грешному путь вначале широк, да после крут (Даль, т. 1,с.7О). Слово врата в данном значении употребляется как в книжных изречениях, так и в пословицах. Неполногласный вариант имеет более книжный, отвлеченный характер (ср. святые, царские врата - Срезневский, 154 т. 1,4. 1), он запечатлен в связанной по смыслу пословице из сборника В.И. Даля: Пост приводит ко вратам рая, а милостыня отворяет их (Даль, т. 1, с. 83). Вплоть до «Послания» Ивана Грозного слово врата фигурирует в двойственном числе, что проявляется в форме прилагательного: узкая врата, но М. Фасмер пишет, что славянское слово врата «представляет собой первоначально форму множественного, а не двойственного числа, так как в данном случае несколько частей образуют одно целое» (т. 1). Почти точно передается исходное книжное изречение в сборнике П.К. Симони: ТЬсень путь вводить в животъ (с. 137). Это пословичное изречение лаконично в силу своей одночастности, но его книжный характер не отвечает жанровым особенностям пословиц, может быть поэтому его уже нет в сборнике В.И. Даля. XX. Остерегайся богатых и сильных 1. N6 прдни ся съ чбловЬкол\ъ силнъ1л\ъ, пои ся двъ1 не «испдлъ в ро\'цЬ его, не свдрисл съ мо^СЖемг вогдтъ1л\ъ, дпъ1 не идко^спилъ нд тесе соуд-ь (Сирах // Адрианова-Перетц 1971, с. 9). 2. Ne свдри ся съ со\сдикк> по прежЬ со соу^дать кмоу (Изборник, с. 76). 3. Ne постъ1ди са исповЬддти грЬхи своя и не стдни противо^с съ1стрин11 рЬчьнЬи и не покори севе л\о^жк> пезоу/^ьмоу и не опини са лица сильнддго до съл\ьрти противи са по истинЬ и гдь Нъ повореть по тевЬ (Изборник, с. 321). 4. Не свдри са съ члвкъмь сильнъ1л\ь едд кдко въггддеши въ po\fuh кго (Изборник, с. 343). 5. Ne тажиса с члвЬкомъ погдтъ1л\ъ, дд не когдд отяготитъ ти л\Ьро\[" (Изборник // Миндалев 1914, с. XVI-XVII). 6. Ne тишти са съ члвкъмь сильнъмь едд кдко отягъчить ти Mtipoy л\ногъ1 со погоупило ксть зддто и срдцд нъ нд земъ отклонило (Изборник, с. 343). 7. Богдтъ1ихъ жития сего не слджи сильнии со сильнЬк испъ1тдкл\и соудо^сть ThMb же ти со^дию пристрдшьнд ил\о»сть имЬти (Изборник, с. 305). 8. Ne свдриса с силнъ1л\ дд не возвъктриши ярости его нд сова дд не кдко въпддеши в роуцЬ его яко дгна в ногти лвоу (Пчела//Розанов 1904, с. 123). 9. Црие оусоитеса црююфдго ндд вдми и силни о^соитеса силнЬиши ыс, согдти оувоитеса согдтЬиши вдс, мо^дри оусоитеса мо^дрЬиши вдсъ, иже нд въ1соких сЬдитъ (Пчела // Розанов 1904, с. 127). 10. Ne дди же, Гсподи, зъ согдтъ1М тягдт1ся, д с сильнъ1л\ъ противится (МДЗ, с. 45). 11. Реме нЬкто человЬкъ д||1е съ1 коего человЬкд дд не согъ, призра, помило^ет, то же не мочи о^согомо^ зъ погдтъ1м тягдтиса, д з силнъ1л\ противится (МДЗ, с. 45). 12. С сильным не борись, с богатым не тяжись, а с глуным не вяжись (Иллюстров 1910, с. 299). 13. Пе тягайся с богатым, не борись с сильным, коза с волком тягалась, хвост да шкура осталась (Иллюстров 1910, с. 299). 14. С сильным не борись, с богатым не тягайся, с начальством не заедайся (Иллюстров 1910, с. 91). 155 15. с сильным не борись (Снегирев 1831,т- Uc16. С сильным не борись, с богатым не тя1айся (Кольцов, с. 15). 17. С сильным не борись, а з богатым не тяжись (Михельсон 1894, с. 438). 18. Бедной не тягается (не борется) с богатым (Собрание пословиц И.В. Пауса // Рукописные сб., с. 42). 19. Борис, не со всяким борись (Сборник пословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 68). 20. Не силен не борись, не богат - ие сердись (Даль, т. 3, с. 384). 21. С пьяным не бранись (не дерись), с богатым не тянись (Даль, т. 3, с. 263). 22. С богатым не тягайся (не тянись), с сильным не дерись (борись!) (Даль, т. 1, с. 178.) 23. С сильным не борись, (а) с богатым не судись (Жуков 1993, с. 285 с пометой устар). Структурно-синтаксические изменения контекста Постепенно книжное пространное изречение, обкатываясь в речи, превратилось в лаконичное пословичное изречение, зафиксированное в «Молении» Даниила Заточника (см. изречение JVblO). Оно же употребляется внутри другого контекста, совсем так, как в устной речи к месту употребляется пословица (см. изречение №11). Для краткой пословицы излишни подробности, в которых описываются последствия, результат тяжбы с сильными: отягъчить ти /ufipo^, мнсгъ! БО ПОГСуЕИЛО КСТЬ ЗЛЛТО и СрДЦЛ ИЪ ЫЛ 3€МЪ C^MONHAO. Изречение неизменно по синтаксической структуре: обобщенно-личное предложение со сказуемым в един, числе, повелительном наклонении. Это строение, наиболее характерное для жанра паремий, преемствует пословица. Поговорка Борис, не со всяким борись (Сборник пословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 68) выражена простым предложением, осложненным обращением. Имя собственное Борис, употребление которого является распространенным средством поэтики пословиц (представляет собой синекдоху), выбрано, по-видимому, потому, что рифмуется с глаголом борись и ему созвучно. Поговорка из сборника И.М. Снегирева предельна лаконична: С сильным не борись (1831, т. 1, с. 101). Пословицы двухчастны, но эти части могут восприниматься, скорее, как однородные (№20, 22). Пословица как художественно обработанное произведение приобретает ритм и рифму. 156 Данные книжные изречения, ставшие устойчивыми, вмещали в себя формульные выражения: въпадеши в po^uh его ('попасть в рабство, стать подвластным'), отяготитъ ти мЬроу - 'взять перевес над кем-либо' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 3, 14) или могли распространяться образными сравнениями: лко лгия в ногти лвоу (см. изречение JVs>8). Выражение не стани противо^ въктринА рЬчьнЬи (Изборник, с. 321), где существительное быстрина употреблено в значении 'большая скорость течения' (Сл. РЯ XIXVII вв., вып. I), можно соотнести с пословицами.' Против воды тяжело плыть; Он без снасти встречь воды (против воды) поплывет (Даль, т. 3, с. 383; т. 2, с. 228). Лексико-семантические изменения контекста Нежелательным объектом для конфликта является в данной диахронической цепочке не только сильный, но и моужь везоумьнъш и пьяный: Не покори севе моужю Безо^л\ьно^ и не овини ся лиця сильнааго до съмьрти противи ся по истииЬ и гдь БЪ поБореть по теБЬ (Изборник, с. 321); с пьяным не бранись, с богатым не тянись (Даль, т. 3, с. 263). Постепенно определительное сочетание члвкъ сильнът субстантивируется: силнъш, то же происходит и с вариантами: муж богатый II члвЬкъ Боглтът - БОГЛТЪШ. В пословицах употребляются субстантивы, способствующие лаконичности. В ряду существительных: богатый, судья и сильный - последнее является родовым. Широко варьируются глаголы: свлрися, тишти, тяжися, тяглтчся, оуБоитеся, оБини ся, противится, в пословицах им соответствуют: тягайся, тянись, борись, дерись, бранись, сердись, тяэюись. Все эти глаголы семантически распределяются: свлрися, бранись означают словесный конфликт, тяжися, ТЯГАТЬСЯ, тянуться - судебный, сердись - эмоциональный, борись, дерись - с помощью физической силы. Самым общим является глагол противитися, который имел значения: 'противиться чьей-либо воле, желанию // оказывать неповиновение // не соглашаться // спорить' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 21). 157 По-видимому, однокоренных значение слов 'ругаться, браниться' бороться/браниться является у исторически семантически производным, которое закрепилось за неполногласным корнем, ср. др.-исл. beria 'бить', beriask 'бороться', ср.-в.-н. bern 'бить, стучать, наступать' (Фасмер, т. 1). Обновление формы в контексте Три глагола: тяжись, тянись, тягаться - этимологически связаны и здесь являются синонимами - 'судиться, вести тяжбу' (Срезневский, т. 3, ч. 2), Праслав. tqg-, родственно осет. t'ynjyn 'вытягивать', лат. temo 'дышло' (Фасмер, т. 4). Тяжися, тягатчся в пословице обновили свой фонетический облик, заменившись на тягайся. Глагол свлрися в языке нового времени имеет просторечный характер (MAC, т. IV). В.И. Даль в Толковом словаре (т. 4) указывает, что его употребление территориально ограничено. В составе пословиц из сборника В.И. Даля он не встречается. XXI. Почет богатым - иеувалсение бедным 1. Погдтъ1и възглд и вьси с»\'л\ълчд(-ко-)шд и слово erw възнесошд (ддже) до оплдкъ о\спог'ыи (же) възглд и (вси) рЬшд что (кто) сь (сей) есть (и дфб преткнется низврдтлтъ его) (Сирах, 13,28-29// Буслаев 1861, с. 267). 2 . БОГДТИ ВЬЗГЛДГОЛД и ВкСИ 0\'Л\ЛЬЧДШ6 (о\СЛ\ЪЛК01Л?1) и НИфИ ПрОГЛДГОЛД (оуБОГЪ1И възглдголд) и рекоше, кто (чкто) есть сь (Изборник//Миндалев 1914, с. 225). 3. Еогдтъш възглд и вьси о^мълношд и слово кго възнесошд до оплдкъ оуБогъш же възглд и вьси рекошд чьто сь ксть и дште потъкнеть ся въздрино^ть и (Изборник, с. 348349). 4. Согдтъш възглть, и вси о\сл\одкошд и слово кго възвъ1сишд до \увлдкъ (Пчела, с. 127). 5. Погдтъ возглдголетъ, то вси о^молчдтъ, и слово его возвъкится до ОБЛДКЪ, О\[ВОГЪ л\о\сжь рече л\о\('дро слово, но не послоушдютъ его, и вси нд него кликно^тъ, оогдтъ ммсжъ рече и пезо\сл\но слово вси его посло^шдютъ и л\о<сдрд его творятъ (Пчела второго извода по изданию Шляпкина // Владимиров 1900, с. 359). 6. Богдтъ(-Ъ1и) (л\о\"ж) возглдголеть - вси (людие) молчдт (возл\олчдт, възл\олчдт) и BO3Heco»fT слово его до \услдкъ(-д), д оупоНи (о^погъ л\оужь) возглдголет (ндчнет глдголдти) вси нднь (нд него) кликно(сть (воскликно«сть) (слово его не оуслъ1шдно) и оу^стд ел\о\с здгрддятъ (и peKovfT молчи тъ|, о^поги!, л\длооусл\нъ1И человЬче! Слоушди оу господинд ндшего вогдтдго прдвдо»с глдголет (МДЗ, с. 11,40, 55, 78). 7. Не лиши (-ди) хлЬпд нифд мо\-дрд (нифд и оупогд), (княже л\ои!) ни вознесе до оплдкъ погдтд(-дго) (пе.зо»('мнд) несл\ъ1сленд (МДЗ, с. 21, 80). 8. Богата хоть(-я) дурака всяк почитает (Симони, с. 81; Мартынова, с. 298). 9. Богату хотя глупу всяк дает место (Симони, с. 81). 10. Богатый врет - никто его не уймет (Михельсон 1894, с. 19). 11. Чей хлеб кушаешь, того и слушаешь (Буслаев 1854, с. 152). 158 12. Богат ищет места, а убог смотрит теста (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 353). 13. Богат шолъ в пиръ, а убогь брелъ в миръ (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 354). 14. Есть чево послушать да было б чево покушать (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 366). 15. Богатого слово в евангелие кладут, а убогого - и в азбуку не годится (Сборник пословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 66). 16. Коли богатый заговорит, так есть кому послушать (Даль, т. 1, с. 147). 17. Чье пью да ем (Чей хлеб ем), того и вем (Даль, т. 1, с. 253). 18. Чье кушаю, того и слушаю (Даль, т. 1, с. 253). 19. Чей хлеб ешь, того и обычай тешь (Мартынова, с. 157). 20. Богатого и вчуже знают, убогий и в своих невидим (Мартынова, с. 298). Структурно-синтаксические изменения контекста Выражения, входящие в данную диахроническую день, построены по принципу антитезы, сопровождающейся семантическим и синтаксическим параллелизмом. Бессоюзная связь двух частей трансформируется в сочинительную. Книжный союз и сменяется союзом а, характерным долгое время для деловых памятников (Колесов 19896, с. 256). Последний присущ и пословицам. Ядерное изречение может не только сжиматься, но и распространяться. Например, в «Молении» Даниила Заточника произощло осложнение прямой речью: ...cycrj бл\с>у злградлтъ и реко^г молчи ты, челов/гче! САС^ШЛИ С^ ГОСПОДИНА ЫАШбго Бсглтаго - гллголет. Фрагмент, посвященный бедному, по-видимому, по причине известности, может опускаться, например в «Пчеле» и пословицах: Боглтъш възглть, и вси оумолкошА и слово кго възвъкишА 40 "^БЛАкъ (Пчела, с. 127); Чей хлеб ем, того и вем; Коли богатый заговорит, так есть кому послушать (Даль, т. 1, с. 147,253). Ритм и рифма объединили смысл всего изречения. Пословица стремится быть двухчастной: Есть что покушать, так есть кому хозяина послушать (Даль, т. 1, с. 147). Связывают эти предложения отношения причинности. Лексико-семантические изменения контекста Изречения, входящие в данную диахроническую цепочку, проявляют относительную стабильность и варьируются 159 на формальном или фонетическом уровнях: БОГЛТЪШ// БОГАТИ// воглтъ /иоркь; възглл// възглть; ОуЛ\ЪЛЧАША // С^/И/1ЬЧАШ6 // Су/ИЪАКОША // 0^Л\0АК0ША // О^/ИОЛЧАТЪ // МОЛЧАТ / / возмолчАт - краткие прилагательные варьируются с полными, определительные сочетания - с субстантивами; утраченная форма аориста с глаголом в наст, времени. Параллелизм форм прослеживается и на уровне аффиксов: възш - възибсошА - ВЪЗВЫСИША. Более свободен в вариантах фрагмент, посвященный бедному. Богатый противопоставляется словам: oj^^ora л\с\оюь, оувогъш, NHIIJH. Глаголы говорения повторяются три раза: первый раз - по отношению к богатому (тогда глаголы не варьируются: употребляется глагол возглагола), в т о р о й - к н и щ е м у {ВЪЗГЛА // ПрСГЛАГСЛА // NA4N6T ГЛАГСЛАТИ // fi646 // H3BhipA), третий - к людям, коллективу {phiuA// рекоше// рекошА// рекоут// клишоутъ // восклииноуть). По степени интенсивности и смыслу глагол кликнуть отличается от других - 'громко закричать с целью устрашения, прикрикнуть' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7). Представленные здесь глаголы говорения отличались друг от друга по своей окраске и происхождению: памятниками XV и особенно «Сравнение памятников XI в. с XVII в. показывает постепенную дифференциацию глаголов типа речи, глаголати, сказати, говорити, молвити и т.п. сначала в грамматическом, затем в семантическом и после всего в стилистическом отношении... Замена архаизмареч^ русской формой говорит осуществляется параллельно с изменением немаркированных форм времени» (Колесов 19896, с. 246). В пословице архаичные, книжные глаголы заменяются нейтральным, русским заговорит: Коли богатый заговорит, так есть кому послушать (Даль, т. 1, с. 147). Три глагола из пяти: глаголить, говорить, кликнуть, по своему происхождению относятся к звукоподражательным. М. Фасмер (т. 1) противопоставляет «заимствованное из цслав.» слово глагол русскому *гологол (гологолить). В ЭССЯ в праславянском *golgol видят «классический случай полного удвоения звукоподражательного корня» (вып. 6). Там же 160 предполагают звукоподражательное происхождение у праславянских *govorb/*govora, ср. значения 'шум', 'крик', сохранившиеся в славянском слове, и *kliknQti (вып. 7). Праслав. *геШ родственно лит. гёкш 'кричать, реветь'; др.-инд. racdyati 'приводит в порядок, изготовляет, образует', тохар. А гаке 'речь, слово' (Фасмер, т. 3). Глагол ehdamu, исторически однокоренной с видеть, соответствует др.-инд. veda 'я знаю' (Фасмер, т. 1). Сочетание вознести (возвысить) до облак (слово) являлось устойчивым образным выражением со значением 'превознести до небес' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 2). Первоначально глагол возносить был калькирован с греческого слова со значением 'возносить', в буквальном смысле 'высоко поднять'. Обычным было переносное употребление этого глагола 'высоко вознести на словах, в мыслях, восхвалить'. Впоследствии наиболее частое применение слова превратилось в его единственное значение. «Трафарет ситуации», употребление этого глагола в устойчивых формулах обусловили, по выражению И.С. Улуханова, «семантическое заражение» (2002, с. 174). В данной устойчивой формуле фигурирует символичное слово небо: «Согласно представлениям язычников, небо - стержень Мироздания, символ вселенской гармонии и порядка» (ССМСИЯ, с. 229). И в язычестве, и в христианстве небо считалось обиталиш,ем богов (СПОСУСП, с. 321). Варьируются слова: моулр^ слово, прЬмоудрость, разоумъ. Слово премудрость^ однокоренное с кратким прилагательным мудро, имеет книжную приставку пре- со значением наивысшей степени. То же значение по сравнению с существительным ум имеет слово разум. Префикс раз- в отличие от исконно русского роз- имеет церковнославянский характер. Обратная сторона этого же процесса представлена в вариантах: ыизвратлтъ, сл въвдрииоуть, оустл емоу злградптъ, не дать места. Заградити уста является устойчивым сочетанием со значением 'не дать говорить, заставить замолчать'. Формульным выражением является и сочетание ые длет се ей /иЛсто II ые длшя кмо\[ мЬстл со значением, синонимичным выше перечисленным: 161 'не допускать, не разрешать проявление, существование чего-либо'. Глагол низвратить означает 'сбросить, ниспровергнуть' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4, 5, 11). Обновление формы в контексте В ряду оумълксшл, молчат, возмолчлт и словообразовательные варианты, приставка т.д. воз- представлены была книжной, церковнославянской. В результате поиска наиболее подходящего аффикса для значения 'замолчать' в языке нового времени была выбран префикс за-. Однокоренные варианты представлены в глаголах преткнется, потъкыбть, они родственны лтш. tukdt 'месить, давить' (Фасмер, т. 4). Эти глаголы утрачены русским языком (ср. фразеологизм камень преткновения). В пословицах зафиксирована архаичная форма нетематического глагола вЬдЬти в 1 лице един, числа наст, времени: Чье пью да ем, того и вем (Даль, т. 1, с. 253). Данный глагол поддерживает ритм выражения, рифмуясь со словом ем. XXII. Мера в достатке \. БОГАТСТВО же и ни1|1бтъ| не ддждь л\и оустрои же л\и потреБндя и слмодоводьндя, дд Ne НДСЪГфЬСН л о ж ь GO\fДOY и рбКО«С к т о м л БИДИТЪ, или ОБНИфДВЪ О\СКрДДО«С и КЛЯНО^ССЯ ИМ6Н6Л\Ъ Божшмъ (Притчи Соломона, 30,8-9 // Миндалев 1914, с. 254). 2. Согдтъствд и нифетъ! не ддждь л\и. причини же л\и потресндд и доволндд, дд не исполнинъсл ложь Боудоу, и peKO\f кто МП видить или \уовождвъ оукрддо^* и кленокссл 1л\енел\ъ вжиимъ (Параллели Иоанна Дамаскина//Сперанский 1904, с. 16). 3. Нгдтьствд ни о^пожьствд не дджь л\и, ги, но сътвори ллл яко подоБнд и оудоБнд, едд когдд ндсг1тивъся ложь ЕЩ1Я( И рькоу и кто л\я видитъ, или оукрддо^- ооупождвъ и покленоуся именемъ сжиил\ъ (Пчела, с. 138). 4. бноу, дфе Члщ въ оупожестве оукрддеть, то прочее пол\ило»^и его, здне не оиъ то сотворилъ о\^пожество приноудило и соудеть (Повесть об Акире Премудром // Миндалев 1914, с. VII). 5. Яко же GO Солол\онъ рече ни погдтествд ми, ни о^СБожествд, Господи, не дди же ми Дфе ли поудо»с согдтъ - гордость воспр1имо\' (и величество, и соуесть), дфе ли по\сдо\' оуБогъ (д о^Боже) - помъиидяю и нд тдтБо\с и нд рдзБои, д женъ1 ид Блядию (МДЗ, с. 10,40,62). 6. Соломон рече о^Божество мо»{'Жд подвигдет ид гнЬв, нд тдтБоу и нд рдзБои, д жонъ1 нд плоуд (МДЗ, с. 88). 7. Богатство дмет, а нищета вдвое гнет (Иллюстров 1910, с. 376). 8. Бедность не норок, глаза не колет. В ответ на это говорят: Бедность точно не порок, да только с нею больше высылают за порог (Буслаев 1854, с. 82). 9. Богатство добысть и братство забысть (Симони, с. 35). 10. Нажил (ЗалЬзь) богатство, забыл и братство (Симони, с. 106; Даль, т. 1, с. 172). 11. Бедность плачет, богатство скачет (Даль, т. 1, с. 150; Мартынова, с. 297). 12. Бедность крадет, (а) нужда лжет (Даль, т. 1, с. 167; Мартынова, с. 297). 13. Бедность учит, а счастье портит (Даль, т. 1, с. 168; Мартынова, с. 297). 162 14. Убожество учит, богатство пучит (Даль, т. 1, с. 168). 15. Бедность i нет, а счастье (богатство) дмет (Даль, т. 1, с. 168). 16. Бедность не грех, а до греха доводит (Даль, т. 1, с. 180; Мартынова, с. 297). 17. Бедность не порок, а вдвое хуже (Даль, т. 1, с. 175; Мартынова, с. 297). 18. Бедность не стыд (не порок) (Даль, т. I, с. 175; Мартынова, с. 297). 19. От нужды умнеют, от богатства жиреют (Мартынова, с. 309). Структурно-синтаксические изменения контекста В изречениях №1, 2, 3 и 5 устойчиво повторяется первая синтагма как наиболее сильная. Вторая часть в «Молении» значительно модифицируется. В «Молении» изречения, происходит здесь как бы проявляется раскрытие, расшифровка ядерного стремление к растолкованию текста. Глагольные формы N6 илсъ/щся, ОБыищавг меняются на подчинительные предложения АЦ1е ли воудоу оувогъ, Aipe ли Синтагмы P6K0Y кто л\я EOYAOY БОГЛТЪ. видитъ, кляыоуся имбиемъ ЕСОЮГИМЪ подвергаются сжатию. Лексико-семантические изменения контекста В этих изречениях передается библейское учение об умеренности, одинаково противопоставленной богатству и нищете. Понятие меры золотой середины между нищетой и богатством - выражено в словах: ттревыля и подовил и СЛМОАОВОЛЬИЛЯ, причини dice л\и потревыла, ловолида сътвсри л\я, яко 0^д0Бш. Значение 'то, что достаточно для безбедного существования' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4,18,23) для слов, входящих в этот ряд, морфологически ограничено субстантивированностью и реализацией в форме среднего рода, множ. числа. Способность имен прилагательных выражать обобщенно-субстантивированное значение церковнославянский язык унаследовал от греческого (Успенский 2002, с. 258): потревиая и САмодовольыая, причиыи Э1С6 ми потрбвыаа, доволнаа сътвори мя, яко подовыа и оудсвил. Прилагательные доволиал, самодсвсльтя образованы от слова вольный и родственны лит. velti 'хотеть, позволять', viltis 'надежда', др.-инд. varas 'желание' (Фасмер, т. 1). В.В. Колесов очерчивает семантическое развитие слова воля: «Желание высокое и светлое, всегда соотнесенное с богом» —> 163 «любое желание; повеление, высшая степень понуждения кого-либо другого» —> «независимость, право свободы действий» —> «право, власть» (2000, с. 116-124). Присоединение приставки до- меняет значение на 'достаточно'. Добавление местоимения само- в древнерусском языке кардинально не изменило семантику (Сл. РЯ XI-XV1I вв., вып. 23). В языке нового времени это значение для слова самодовольный архаично, например в словаре В.И. Даля оно дано с пометой црк.; его вытеснило значение 'довольный сам собою, самолюбивый, не видящий своих недостатков, ставящий себя выще других' (т. 4). Значение - 'то, что необходимо, потребно' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 16) - характерно и для словообразовательных вариантов ПОДОБШ, С^ДОБЩ которые наряду с добрый восходят к корню доб-. «В языческом мире славян добрый - 'полезный', 'необходимый'» (Колесов 20016, с. 127). Эти слова родственны лат. faber 'ремесленник, который работает с твердыми материалами, художник', арм. darbin 'кузнец'; далее к доблесть (Фасмер, т. !)• К ряду ключевых слов: Богатство, ыищета, С^БОЖЬСТВО - в пословицах добавляется слово бедность, как правило, не характерное в значении 'нищета' для книжных изречений. Последствия, результат пресыщения от богатства и нищеты в пословице опускаются. Варьируются глаголы шситивъсл, исполыивъся в значении 'преисполниться чем-либо, впитать что-либо в изобилии' (Сл. РЯ XI-XVIlBB.,Bbin.6, 10). Высокомерие разбогатевщего в «Молении» Даниила Заточника передается в синонимичных вариантах: гордость (воспр1имо^) и величество, в пословице же для передачи этого значения выбирается другой образ: Нажил богатство, забыл и братство (Симони, с. 106). Восприяти является одним из тех древнерусских глаголов, которые в сочетании с существительными, обозначающими действие, употребляется в значении 'произвести какое-либо действие, прийти в какое-либо состояние в соответствии со значением 164 существительного'. Таким образом, восприяти гордость означает 'стать гордым, возгордиться' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 3). То же значение имеет глагол дмет, употребленный в пословице Бедность гнет, а богатство дмет (Даль, т. 1, с. 168). В этом слове наряду с надменный отобразились внешние признаки гордого человека: использован образ «надутости», ничем не обоснованной важности» (Колесов 2004а, с. 94). 0укр^4% СвъмАдо^бть) тлтьБЛ, (помъ1шллк>) и Nd TATBOY (и NA разБои) - таков ряд вариантов, обозначающих 'воровство'. В ЭССЯ читаем: «Глаголы 'красть, воровать' имеют в индоевропейских языках, как правило, вторичное происхождение. Так, *krasti se не знает этого значения и является глаголом движения, видимо, сохраняя более древнее состояние. Существует мнение, что основным носителем значения 'красть' являются приставочные сложения - *ukmsti. Сложное действие - 'приблизиться (и) украсть'. Мы реконструируем форму и значение *krasti как *kro-d- 'идти, шагать определенным образом (= на цыпочках, на кончиках пальцев)'» (вып. 12). Архаичное слово татьба, по мнению М. Фасмера (т. 4), родственно др.-ирл. taid 'вор', Греч, rrjidco 'лишаю'. Далее связано с тайный, таю, таить; сближают слав, tatb с др.-чеш. vtat 'наощупь'. Слова, входящие в сочетание и /м тдтБо^ и Nd рАЗБои, связаны родо-видовыми отношениями, где разбой является более широким по значению: 'убийство // разгром // засада' (Сл. РЯ XI-XVIlBB.,Bbin.21). Слова, обозначающие 'разбой', 'воровство', объединяются с описательным выражением, в котором отображено сходное преступление: ложь Бс^доу и рещ кто мя видитъ. Значения 'воровство' и 'ложь' семантически соотнесены, что отчетливо видно в многозначном слове вор, которое произощло от върати. Пословица умело соединяет разошедшиеся в языке нового времени значения: Бедность крадет, нужда лэ1сет (Даль, т. 1, с. 167). Устойчивым является выражение клшоусл имеыбмъ Бож1имъ, которое сохраняется в изречении и опускается с «Моления» Даниила Заточника. 165 Родовому существительному грех, представленному в пословице: Бедность не грех, а до греха доводит (Даль, т. 1, с. 180), в книжных изречениях соответствуют конкретные его воплощения: Ббзоул\ик, БЛЯДЫЛ Обновление формы в контексте Между собой конкурируют синонимичные глаголы ^j^^y/jo//, причиыи, сътвори в значении 'создать // сделать, совершить // устроить' (Срезневский, т. 2, ч. 2; т. 3, ч. 1, ч. 2). Глагол причинить в языке нового времени сузил свою сочетаемость: он управляет существительными только негативного значения: боль, огорчение, убытки. Ср. случай употребления этого глаголы с существительными положительного значения в изречении из данной диахронической цепи: причиыи же ми потреБнаа и довслша. Этот процесс И.С. Улуханов относит к «семантическому заражению», который описывается им следующим образом: «Единственно возможным стало их употребление в тех сочетаниях, которые ранее были наиболее частыми. Сначала в сочетаемости слова происходят чисто количественные изменения: слово начинает чаще всего сочетаться с ограниченной группой слов, затем это количественное изменение переходит в качественное: слово начинает сочетаться только с этой группой слов и перестает сочетаться с другими словами» (2002, с. 171). XXIII. Проклятие матери - благословение отца 1. ЛЬЛС1Л\ и СЛОБОМЪ ПОЧИТДИ ОТЦД т в о е г о и Л\ДТЬ, ЧТОБЪ! пришло НД ТбПа СЛДГ0СЛОВе>И6 отъ нихъ, ипо олдгословбш'б ОТЦД о^ствбржддетъ AO/Whi дЬтби, д клятвд л\дтбри рдзрслсшлбт А* основдния (Сирах, 3,8,9 // Сирот 1897, с. 11). 2. Благословен1е отчее утверждаеть домы чадъ, клятва же материя искореияеть до основания (Сирах, 3,9//Снегирев 1831, т. 1, с. 52-53). 3 . ДД ИДИДбТК ТИ ВЛГ0СЛ0ВЛ6НИК отъ него ПЛГСЛОВЛбНИМ со 046 О^ТВЬрЬЖЯКТЬ А0Л\Ъ1 клятвд же л\трьня искоренякть А» ОСНОВДНИЯ (Изборник, с. 413). 4. ОТЧДЯ клятвд СОу'ШИТЪ, Д Л\ДТбрНЯ ИСКОреНИТЪ, ОТЧИМЪ СЛГОСЛОВбНИбМЪ А«Л\Ъ я, д мдтерня лглтвд от ндпдсти изЕдвит-ь (Цветы сельные//Розанов 1904, с. ПО). 5. Клятвд мдтерна основдния искоренитъ (Параллели Иоанна Дамаскина // Снеранский 1904, с. 7). 6. Отча клятва иссушить, а материя искоренить (Измарагд, с. 282). 7. Писано бо есть отча клятва иссушить, а материя искоренитъ смнь или дшерь (Домострой, с. 97). 8. Отча клятва сына нотребит, а матерня искоренитъ (Домострой // Сирот 1897, с. И). 166 9. Вы же чада дЬломъ и словом угождайте родителемъ своимъ во всякомъ блазЬ совЬтЬ; да благословение будеть отъ нихъ, отче благословение домъ утвердить, а матерня молитва от напасти избавить (Домострой // Сирот 1897, с. 11). 10. Отцовская клятва сушит, а матерная крушит (Михельсон 1894, с. 296). 11. Родительское благословение дом созидает, а материнская клятва до основания разрушает (Иллюстров 1910, с. 204). 12. Отцовская клятва сушит, а материна коренит (Даль, т. 2, с. 144). Структурно-синтаксические изменения контекста Изречение №1 состоит из четырех частей и представляет собой сложносинтаксическую конструкцию: 1) дАлс/и и словомъ почитай отца твоего и мать 1) ЧТОБЪ/ пришло ыа тевя влагословете отъ нихъ 3) ИБО Благословете отца оутверждаетъ домъ! дЬтеи А) а клятва матери разроушает до осиоваиил(Сирах, 3, 8,9). Затем оно последовательно сжимается, вначале утратив первую часть: 2) Да наидеть ти олгословлеиик отъ ыего 3) Блгсловлеыик БО оче оутвьрююякть ДОМЪ! чядомъ 4) клятва же мтрьия ткореыякть до основания (Изборник, с. 413). Считается, что при трансформациях рематическая часть является более сильной. Вторая часть вследствие сокращения первой становится тематической, что способствует и ее утрате: Отча клятва иссушить, а матерня искоренить (Измарагд, с. 282). Так подчинительные предложения с союзами бо, чтобы трансформируются в самостоятельные. Второстепенные члены предложения {домы, до основания, сынъ или дщерь и т.д.) подвержены утрате. Выражение, записанное И.И. Иллюстровым, считаем пословичным изречением: Родительское благословение дом созидает, а материнская клятва до основания разрушает (1910, с. 204). Оно архаично и не лаконично. Лаконичность свойственна для выражения Отцовская клятва сушит, а материна коренит (Даль, т. 2, с. 144). Произносящий это изречение может осознавать связь с источником - Библией, точно так же, как и автор «Домостроя»: Писано бо есть отча клятва иссушить, а матерня искоренить сынь или дщерь (с. 97). Преемствуется и лексика, и структура: пословичное изречение, как и книжное, состоит из двух частей, соединенных противительным союзом а. 167 Изречение Сираха начинается устойчивым сочетанием делом и словом, которое стало формулой судонроизводства: «Слово и дело! — в Русском государстве до 1762 г.: возглас в значении: 'вот престунник против государя, знаю это, готов донести на него в сыскную службу'» (Ожегов, Шведова). Лексико-семантические изменения контекста Из противопоставленных друг другу ключевых слов Благословете ('пожелание благополучия с призывом божьей милости // разрешение, соизволение'), данное отцом, КЛЯТВА ('проклятие, осуждение') (Сл. РЯ XIXVII вв., вып. 1, 7) из уст матери постепенно в изречении остается только клятва. «Слово *kleti связывают с *klomti («славянин во время клятвы склоняется до земли, касаясь ее рукой») (ЭССЯ, вып. 10). В ССМСИЯ изложен языческий ритуал клятвы, который породил соотнесенность, на первый взгляд, не связанных между собой слов: «Прикосновение, а также возложение (жертвоприношения) были наиболее типичными формами клятвы и проклятия». Не случайно, по-видимому, из уст матери раздается клятва, а не благословение: «Земля отождествлялась с матерью, оплодотворяемой небом и дающей потомство. В связи с этим обряд клятвы нередко заключался в том, что человек падал на землю и захватывал ртом землю, которую съедал» (с. 187). В пословичных изречениях, несмотря на архаичность семантики, фигурирует символическое существительное клятва, которое в языке нового времени в данном значении вытеснено однокоренным словом проклятие. Глагол благословити является церковнославянской калькой с греческого soXoysw (Фасмер, т. 1). Это слово в языке нового времени семантически сузилось: значение 'осенить крестным знамением, выражая этим покровительство, согласие' в словаре Ожегова и Шведовой уточняется у христиан; значение 'то же, что напутствовать' имеет пометы перен. и высок.', 'воздать благодарность кому-нибудь, чему-нибудь' - устар. По причине церковнославянского характера оно в пословичных изречениях не употребляется. 168 Существительные благословение и соотносятся клятва с антонимичными глаголами: с^тверждлетъ - к(>рбыит // разроушлет // соушитъ // потребит. К слову благословение относится только один глагол сутверсисА^бтъ, а к слову клятва - четыре. Четыре глагола синонимичны: сушить - 'иссушать, изнурять // мучить' (Срезневский, т. 3, ч. 1); коренить - 'искоренять, истреблять // портить'; потребить - 'истребить, уничтожить; тж. перен.' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 7, 18). Согласно словарю В.И. Даля (т. 2), это значение не архаично для глагола коренить, который был переходным. В языке нового времени он не имеет соотносительного глагола без возвратного постфикса -ся (Ожегов, Шведова). Параллелизм частей проявляется в вариантах глаголов на словообразовательном уровне: если в первой части употреблен глагол с префиксом, то во второй части, как правило, глагол представлен тоже с префиксом. Этимологические данные указывают, что деструктивное значение для глаголов сушить, коренить, потребить является производным. Их внутренние формы указывают на связь с растительным миром: корень — лит. kerns 'куст, корень, засохший пень'; треб-, тереб- — 'корчевать, раскорчевка'; сухой — англос. sear 'сухой, увядший' (Фасмер, т. 2-4). Не удивительно, что земледелие - старинное занятие славян - породило терминологию, распространившуюся на другие сферы жизнедеятельности человека. Самым близким к значению разрушения является исходное значение глагола разрушить, родственное словам рыхлый, рвать, рыть, руно, ср. лит. rausti 'рыть, копаться', лтш. raust 'разгребать, мести' (Фасмер, т. 3) (опять-таки очевидна связь с процессом обработки земли). Предложно-падежное сочетание до основания, которым факультативно управляет глагол искоренить, означало, как и в языке нового времени, 'целиком и полностью'. Таким образом, искоренить до основания 'уничтожить, истребить полностью' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 6, 13). Глагол утверждать употреблен здесь в значении 'поддерживать, подкреплять' 169 (Срезневский, т. 3, ч. 2). В изречении Сираха этот глагол управляет сочетанием домы чадъ (dhmeu). Синкретичное слово дом метонимически обозначает не только саму постройку, но и вмещаемое. В этой диахронической цепочке в каждом изречении обязательно называются субъекты действия - существительные мать и отец, которые могут заменяться притяжательными прилагательными. Объекты, вступающие друг с другом в гиперо-гипонимические отношения - 4^77/, члдъ/, сынъ, дщерь, - факультативны. Например, в «Изборнике» 1076 года: Дл иаидеть ти БлгсслоБЛбник отъ ыего Блгсловлбник БО оче оутвьрьжякть АОМЪ1 чщомъ кллтвА же мтрьыя искореыякть до основания {с. 413). Слова мать, отец, сын, дочь наряду с лексемами брат, сестра относятся к одним из самых древних названий кровных степеней родства, которые входили в архаический тип склонения с основой на -ег. «Индоевропейское название матери *mdter имеет констинуанты во всех ветвях индоевропейских языков и отражено в них шире, чем любой другой термин родства» (ЭССЯ, вып. 17). Праславянское *otbcb было образовано из *otbkb, производного, в свою очередь, от *о1ь 'отец'. Ср. гот. atta 'отец', ирл. aite 'опекун, воспитатель', также др.-инд. atta 'мать, старшая сестра матери'. Это распространенное слово детской речи, которое в славянском заменило и.-е. *pdter. В Передней Азии тоже распространено atta (Фасмер, т. 3). В Псалтыри сочетание отець и мать могло символизировать 'писаный закон и служение в нем' (СПОСУСП, с. 113). Слово сынь связано с др.-инд. suyate 'рождает, производит', ирл. suth 'рождение, плод' (Фасмер, т. 3). В.В. Колесов пишет, что *sunus 'рожденный (матерью)' - является словом из эпохи матриархата, а *риег 'зачатый (отцом)' - из эпохи патриархата (ср. древнеиндийское putra) (2000, с. 35). В «Домострое» представлено фонетически устаревшее существительное дщерь: Писано бо есть отча клятва иссушить а матерня 170 искоренить сынъ или дщерь (с. 97). М. Фасмер предполагает, что слово дочь связано с др.-инд. dogdhi 'доит, доится' (т. 1). Слова сын и дочь заменяются родовыми существительными дети и чады. Праслав. *detq, *detb восходят к и.-е. *dhei- 'кормить грудью, сосать' {доить, дою). Ср. др.-инд. dhenus 'дойная корова', лат. feldre 'сосать',Уетша 'женщина' (Фасмер, т. 1). «ДЬтя - 'вскормленное', тот, кого кормят; так выражается и отношение к детям в обществе, для которого еда всегда была первостепенной проблемой» (Колесов 2000, с. 90). В *cedo видят производное с суффиксом -do от глагола *cedi ('начать, затеять' - начати, зачати) (Фасмер, т. 4). «Полный комплект форм всех трех родов - *cedb, *ceda, *cedo - сигнализирует о древней принадлежности к прилагательным. Фонетические данные указывают на то, что это были отглагольные прилагательные *cetb, -а, -о». (ЭССЯ, вып. 4). «Слова дети и чады не сразу стали родовыми. В древнерусских текстах слова д/тя, чадо, отрокъ одинаково обозначают мальчика. Форма среднего рода и принадлежность к архаической системе склонения (с основой на согласный) указывают на то, что в только что родившемся члене прежде не различали пола и не обращали внимания на подробности возраста» (Колесов 2000, с. 90). Изречение Благословенге отчее утверждаетъ домы чадъ, клятва же матерняя искоренить до основания (Сирах, 3, 9 // Снегирев 1831, т. 1, с. 5253) можно перевести в символический, сакральный план. Например, если применить символические значения слов дом - 'небо, место обитания Бога': «жилище получим от Бога на небесах» (СПОСУСП, с. 260) и основание 'глубины, земли; демоны, которые подверглись суду и низвержены из владычества над людьми' (СПОСУСП, с. 333), то получается, что благословение отца препроводит в рай, а проклятие матери - в ад. Обновление формы в контексте В данной диахронической цепи прослеживается изменение притяжательных прилагательных: оче //отча// отчее//отцовская; мтрьия// матерняя //материна. 171 Глаголы, как правило, отличаются аффиксами: с^тверкд^етъ // с^твьрьлсямть; соушитъ // иссушить; коретт // искоренякть. В языке нового времени разрушающее значение закрепляется за глаголами с приставкой из(ис-) - искоренит, истребит, иссушит, а их бесприставочные варианты приобретают либо другие значения, либо архаизируются. XXIV. Все равны перед Богом 1. Дд Боудбтб съшоБб оцд ВДШ6Г0, ИЖ6 есть нд нНесехъ, яко слъньце свое сияеть нд злъж и нд плдгът и дъждить нд прдвьдьнъш и нб нд прдвьдьнъш (Матфей, 5, 45 // Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 24). 2. Онъ повЬлбвдетъ солнце^ Своел\С1\(- восходить нддъ злъ1л\и и досръ1Л\и и посътдетъ дождь нд прдвбднък-ь и нбпрдвбдн'ыхъ (Матфей, 5,45//Михельсон 1894, с. 416). 3. Поноси e/wo^ никто, яко по нбчстъ1л\ъ мЬстомъ ходитъ, и штвЬфд и слнце тдкоже нд нечстдя мЬстд уусияеть, но не \усквбрнябться (Пчела, с. 12). 4. Сияеть солнце на злыя н на добрый (Поучение Феодосия Печерского XI в. // Колесов1989б,с.35). 5. Солнце сияеть на злыя и блгия (Симони, с. 69). 6. Дождь надает на злыя и добрыя (Погодинский сборник пословиц // Буслаев 1854, с. 94). 7. На всех и солнце не усияет (Снегирев 1854, с. 190). 8. Не красно солнышко - всех не обогреешь (Пословицы и поговорки Нижегородской губернии // Рукописные сб., с. 143). 9. Солнце сияет на благие и злые (Даль, т. 1, с. 92). 10. Солнышко на всех равно светит (Даль т. 1, с. 94). 11. На всех (На весь свет) и солнышку не угреть (Даль, т. 3, с. 385). 12. Не солнышко: всех не обогреешь (на всех не угреешь) (Даль, т. 3, с. 381). 13. И красное солнышко на всех не угождает (Даль, т. 2, с. 651). 14. Красное солнышко на белом свете черную землю греет (Даль, т. 2, с. 327). 15. На всех не угодишь (Даль, т. 1. с. 256). 16. Одинаково солнце светит, да на всех не угреет (Мартынова, с. 35). 17. Дождь надает на злых и добрых (Мартынова, с. 47). 18. На весь свет и солнышку не угреть (Мартынова, с. 186). Структурно-синтаксические изменения контекста Распространенность книжного изречения способствовала закреплению его в неизменном виде: Солнце сияетъ на злыя и благия (Симони, с. 69); то же с инверсией у В.И. Даля. Но народная речь может переработать и традиционное выражение; Солнышко на всех равно светит (Даль, т. 1, с. 94). Появляется суффикс субъективной оценки, который является распространенным средством экспрессивности в жанре паремий. Злые и благие заменяются лаконичным местоимением все. Наречие равно не только 172 создает ритм, но и подчеркивает основную мысль. Изменяется и порядок слов. Выражение, ставшее устойчивым, сначала было лишь синтагмой в составе пространного изречения: Да Ео^дете съшсве ОЦА вашего, иже есть NA НБбсекъ, яио слъыьцб свое сияеть NA злът и НА ЕЛАГЪШ И АЪЛСДИТЬ NA прАвьдьнъ/л и N6 NA прАвьдьмъш (Матфей, V, 45 // Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 24). К нему восходит и другое пословичное изречение с ключевым словом дождь: Дождь падает на злыя и добрыя (Погодинский сборник пословиц // Буслаев 1854, с. 94). Лексико-семантические изменения контекста Ключевым в этой диахронической цепи является слово солнце, которое почитали не только в христианстве, но и в язычестве, - долгое время славяне были солнцепоклонниками. С солнцем отождествлялись верховные божества языческого пантеона - Сварог, Свентовит (Костомаров 1994, с. 6-9); что, повидимому, подготовило славян к восприятию библейского символа - солнце Иисус Христос. Праслав. *sblnbce - уменьшительное образование от *sblnb, ср. посолонь, ст.-слав. Еесльньыъ (Супр.), а также солнопек, солноворот. Аналогичное образование - сердце (Фасмер, т. 3). Существительное солнце соотносится с синонимичными глаголами: аябтъ (wcHH6Tb), светить - 'светить, сиять', ые ЗАидеть. Символичное значение слова солнца переводит эти глаголы в переносный план: 'распространять духовный свет // просвещать' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 23, 24). Слово свет, как и солнце, в Псалтыри могло символизировать Бога, Закон Божий, Христа (СПОСУСП, с. 141,380). В данной диахронической цепи видим троекратное противопоставление: солнце как представитель небесного, божественного в равной мере противопоставляется благым и злым - представителям земного, витального: «С точки зрения христианской символики небесное противопоставлено земному при отсутствии среднего, но эта бинарная оппозиция на самом деле снимается раздвоением неземных сил на благие и 173 злые и совместной их противопоставленностью земному, человеческому» (Колесов1989б,с.263). Антитеза злыя и благия изменяется в «Поучении» Феодосия Печерского на злыя и на добрыя: Сияешь солнце на злыя и на добрыя. Соотношение слов добро и благо выясняется из их этимологии: «Если добръ - 'крепкий, сильный, нужный', то древняя славянская форма *bolgo возникла на основе сравнительной степени bol's'e - еще крепче, еще нужнее, как наивысшая степень проявления качества доброты... Замена субстантивов благые - добрые обусловлена тем, что постепенно эти слова стилистически размежевались вследствие воздействия на них со стороны христианства: благ- закрепляется за духовным, небесным, божественным, добр- за земным, вещественным, человеческим проявлением жизни...» (Колесов 20016, с. 107108). В переработанной пословице из сборника В.И. Даля антитеза злые и благие утрачивается. Здесь ярче звучит идея равенства людей перед Богом, выраженная определительным местоимением все и наречием равно: Солнышко на всех равно светит (Даль т. 1, с. 94). Обновление формы в контексте В книжных изречениях субстантивированные прилагательные в форме винит. падежа множ. числа имеют окончание, свойственное церковнославянскому языку: ыа злът и ил БЛЛГЪШ; НЛ прлвьдьыъш и ые нл прдвьдьыъш Данная флексия сохраняется в пословице из сборника П.К. Симони: Солнце сияетъ на злыя и блгия. В.И. Даль записывает паремию, в составе которой прилагательные имеют русские окончания: Солнце сияет на благие и злые (т. 1, с. 92). Выводы Во второй главе проанализированы на структурно-синтаксическом, лексическо-семантическом уровнях 24 диахронические цепи. Структурно-синтаксический анализ показал, что книжные изречения и пословицы во многом сходны: нередко книжные изречения построены по 174 принципу синтаксического параллелизма, имеют строй обобщенно-личного, инфинитивного предложений. От одной фиксации к другой выражения становятся все лаконичнее, в составе пословицы сохраняются лишь важные для ее понимания компоненты. Изменчивость изречений и паремий во времени делает возможным моделирование некоторой системы вариантов выражений, которая будет изложена в III главе. Вариативность компонентов, структура изречений и паремий позволяют выделить слова одной лексико-семантической фуппы (например, наименования лиц по признакам праведности и фешности, богатству и бедности, уму и глупости), что также будет рассмотрено в III главе. В центре книжного изречения находилось слово с символическим подтекстом. Обычно это имя существительное или субстантивированное прилагательное. Данное слово подвергалось вариативности, в пословице, в конце концов, запечатлелось слово с родовой семантикой. Все прежнее образно-символическое наполнение гиперонима сконцентрировалось в его понятийном значении. Материал исследования позволяет проследить за обновлением плана выражения и плана содержания изречений и паремий. Изречения, для того чтобы сохраниться в речи, должны быть понятны носителям языка. Обновление происходит на фонетическом, лексическом, структурно- синтаксическом уровнях и др. Утверждают, что развитие пословицы неотделимо от развития языка в целом (Колесов 1989а, с. 18-19; Тарланов 1999, с. 74). Как правило, пословицы следуют за изменениями норм языка. Вместе с тем, в пословицах и поговорках архаическое могло сохраняться, например, для поддержания ритма и рифмы. При анализе отмечено, что выражения из цепей JVb6 и 9, по-видимому, восходят к праиндоевропейской общности (схождение возникло в результате генетической типологии). Наполнение данных диахронических цепей обширно: наиболее ранние фиксации изречений - «Изборник» 1076 года и 175 Псалтырь, затем они последовательно повторялись в «Пчеле», «Молении» Даниила Заточника, позже в сборниках пословиц. Налицо совпадение образной системы, ключевых слов, семантики. Замечено постепенное обновление плана выражения. Считаем, что типологическое схождение не препятствует движению изречений в сторону приобретения черт паремий. Если древнерусские изречения воспринимать как устойчивые словесные комплексы предикативно-фразового характера, то формулы как словосочетания могут быть их составляющими. Это наглядно было показано при анализе подавляющей части диахронических цепей: 2, 3, 8-12, 14-23. Данные устойчивые формулы, как и изречения, подверглись переработке. Часто они сокращались за счет пропуска тех или иных компонентов, заменялись синонимичными выражениями или опускались. Древнерусские формулы в составе изречений могли со временем трансформироваться в пословицах в столь же устойчивые сочетания. Так, в цепи №11 книжная формула npocmphmu руку (на даяние) соответствует в пословице обороту дай бог (подать), который наряду с ради бога, слава богу, избави бог и т.п. относится к расхожим житейским выражениям, употребляющимся всуе в устной речи: Дай бог подать, не дай бог принять (Даль, т. 1, с. 197). И.С. Улуханов по поводу этих сочетаний пишет: «Некоторые устойчивые выражения церковного происхождения настолько часто употреблялись в живой речи, что стали восприниматься как ее неотъемлемая часть. Некоторые из них употреблялись автоматически и так часто, что их составные части перестали осознаваться и слились в одно целое, например спасибо» (2002, с. 96-97). 176 Глава III. Явления, характеризующие процесс трансформации иереводных древнерусскнх изречений в нословицы и ноговорки §1. Этапы трансформации книжных изречений в наремии Анализ диахронических цепей позволяет выделить несколько этапов процесса перехода книжного изречения в паремии: книжные изречения —* пословичные изречения —» пословицы —* поговорки. Еще А.А. Потебня отметил психологичность подобной трансформации: «Весь процесс сжимания более длинного рассказа в пословицу принадлежит к числу явлений, имеющих огромную важность для человеческой мысли, можно сказать, характеризующий собою человеческую мысль» (1930, с. 91). Данный переход отражает способность мышления к абстракции. Это переход на более высокий уровень познания, путь от частного случая к обобщению, от конкретного к абстрактному смыслу. Создание устойчивых выражений «неотъемлемо присуще историческому развитию, обогащению и совершенствованию языка» (Ларин 1956, с. 218). Анализ диахронических цепей показал, что историческая динамика пословиц зависит от изменения языковой системы в целом, т.е. план выражения пословицы подвержен влиянию со стороны системы языка. К рассматриваемой трансформации можно приложить две известные тенденции развития языка - упрощение и стремление к экономии речевых усилий. Сами по себе пословицы и поговорки являются «экономическим средством речи» (Широкова 1931), так как соотносятся с типичными ситуациями, замещают «массу разнообразных мыслей» (Потебня 1930). Переход книжных изречений в пословицы Книжные изречения при трансформации в пословицы претерпевают следующие изменения. 1) Утрата авторства. При многочисленных переписываниях авторство изречений утрачивается. Одно и то же изречение, например в «Пчеле», могло 177 приписываться факультативно разным авторам. В «Молении» Даниила Заточника приводились отсылки на первоисточник: Соломон рече, говорится в Писании и т.д., что не имело функциональной значимости. В сборниках паремий XVII-XVIII вв. видоизмененные книжные изречения были зафиксированы без указания автора, так как они уже проникли в устную речь. Так постепенно книжные изречения, как и пословицы, становятся анонимными. 2) Отрыв от контекста или события. Пословицы не зависят ни от контекста, как книжные сентенции, ни от события, как древнерусские летописи. Они вполне самодостаточны. Утрату связи устойчивого выражения с контекстом Т.И. Манякина связывает с переходом в познании на более высокий уровень абстракции. Она пишет, что пословицы как самостоятельный жанр не имеют выхода вовне, в более широкий контекст: «Их коммуникативная четкость может обеспечиваться только за счет «внутренних» ресурсов» (1989, с. 117). Например, в цепи №24 пословица Солнышко на всех равно светит, которая может быть применена в различных контекстах, восходит к библейскому изречению, которое было лишь синтагмой в развернутом высказывании: Да Б0^4^тб съшовб оца вашего, шее есть ш ывесехъ, яко слъньце свое сияеть ил злъ1я и ш Благъш и дъждить ш правьдьыъш и ые ш прлвьдьыът (Матфей, 5, 45 // Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 24). 3)Метафоризация и символизация. Развитие пословицы идет по линии возрастания степени метафоризации всего высказывания (Ларин 1956; Гвоздев 1983). В пословице отчетливо представлено стремление объяснить более сложное через более простое, менее известное через более известное, представить духовное через физическое, идеальное через материальное, абстрактное через конкретное, социальное через биологическое и т.д. Переведенные библейские и античные изречения обладали, как правило, образной мотивировкой значения. Для древнерусских книжников 178 важно было донести смысл изречений до читателей, которые, считаем, для адекватного их восприятия должны были быть подготовлены. Естественно, что язычество не сразу было вытеснено христианством. Таким образом, христианская символика в сознании читателей накладывалась на языческую, имевшую точки соприкосновения с первой: «Из взаимодействия «своеземной» устной поэтики и византийско-славянских книжных образцов возник свой образный литературный стиль русского Средневековья. Почва извне принесенного была подготовлена многовековой историей устной поэзии; чужое воспринималось в свете привычных представлений» (Адрианова-Перетц 1947, с. 11). Психологический параллелизм, по терминологии А.Н. Веселовского (1940), присущ не только книжным изречениям, но и народным пословицам. Иногда при трансформации переводных изречений происходило раскрытие метафорических значений, как например, в цепи №19, когда исходное формульное сочетание тесный путь меняется на скорбный, праведный путь. Разфаничить символизацию и метафоризацию затруднительно, об этом, в частности, пишет В.Н. Телия: «Оба приема имеют дело с приписыванием признака, названного словом (или выражением) другой реалии. Но функция символа - замещать реалию, функция метафоры формировать новое смысловое содержание имени» (1988, с. 8). Символ, эволюционируя, может превратиться в метафору: Яко /ЧОАЬ ризЬ и червь древоу тако и печаль моуэюеви паисстить щцю (Пчела, с. 251) Моль одеэюду ест, а печаль сердце (Даль, т. 1, с. 264). В языке нового времени слово сердце воспринимается не только как символ средоточия чувств человека, но и в переносном значении - 'душевный мир человека, его переживания, чувства' (MAC, т. IV). 4) Ментализация. Нередко в выражениях из рассмотренных диахронических цепей происходит процесс ментализации - отражение печати чисто русских традиционных представлений и понятий. Переводные книжные изречения 179 обретали черты, отвечающие жизненному укладу, мировоззрению и быту русского народа. Так, в изречениях из цепи №46 фигурируют образы, заимствованные из земледельческого, прядильного, кузнечного ремесел: Безс^/иыыкъ ыи орють, ыи chicTb, NH KoyioTb, ни льють, N0 сами ся ралсдлють (Пчела // Розанов 1904, с. 53); Ебзоу'^ыък БО ЫИ САЮТЬ, Ш срют, ии прщо^'''' '^ч тксут, NO сами ел ражаютъ (МДЗ, с. 67). Для русских народных пословиц актуальна тема земледельческого труда: Дураков не орут, ни сеют, а сами родятся (Даль, т. 2, с. 251). 5) Приобретение обобщенности формы и значения. Нередко исходные изречения, трансформировав наклонение глагола в повелительное, утратив субъект действия, модифицируются в обобщенноличные предложения, как, например, в цепях №1, 10: Щади своего Беспостлвылго язъша, горьчлк язъ1кол\ъ пополъзноути, нкисбли ЙОГАМИ (Пчела, с 308); Бешеному не давай ножа в руки! (Даль, т. 3, с. 39). Обобщенность достигается прошедшего времени в и за счет модификации глаголов из настоящее со значением обычности или вневременного действия (например, цепь №21): Богатый възп^а и вьси оумълиоша и слово кго възиесоша до оБлакъ... (Изборник, с. 348-349) - Богатый възглть, и вси о^тоАкоша и слово кго възвысиша до wBaaKb (Пчела, с. 127) Богатъ возглаголеть - вси молчат и вознесоут слово его д^ м'Блакъ... (МДЗ, с. 11) - Коли богатый заговорит, так есть кому послушать (Даль, т. 1, с. 147). Способность к наиболее обобщенному применению пословицы приобретается и путем развития характера гиперонимичности ключевого слова (подробнее об этом в параграфе 3 данной главы). 6) Обновление плана содержания и плана выражения. Функционируя на протяжении многих веков, переводные изречения изменяются в соответствии с требованиями времени: они адаптируются к условиям и течению мысли, не переставая быть актуальными. Только так они могли сохраниться. 180 Семантическое движение демонстрирует наполнение диахронической цепи №3. Синкретичные прилагательные золъ, горькъ, определяющие существительные жизнь, живот, заменяются словами, в которых ярко выражена этическая доминанта - позор, срамъ, безчестье. В пословицах происходит семантический сдвиг в сторону нравственности, т.е. изменения в шкале моральных и этических ценностях разных эпох. Так, если для раннего периода зол, горек живот есть повод для умозрительного предпочтения смерти: Луче есть смерть паче живота горька (в XVI в. впервые появляется упоминание срама), то для XVIII в., с его обостренным отношением к долгу, чести, недопустимым оказывается бесчестье: Бесчестье хуже смерти. В цепи №18 синтаксически свободная возвратная местоименная частица ся- - ся ЕОИТЬ, СЯ Елюдет, ся стъцить - постепенно закрепляется за глаголом. В данном изменении отражено становление фамматических категорий глагольного вида и возвратности. В цепи №17 зафиксированы последовательные изменения (стяжение, ассимиляция) плЬлсюцАихъ лексем // на фонетическом уровне: пл11жо^штиихъ // ползо^1рих; четвьрьножинаахъ // четвьрЬыогиихъ // четвероногих. Первые два причастия образованы от неполногласного глагола плЫати, плежу (полногласный вариант зафиксирован в слове полозить, пололсу - Фасмер, т. 3). Причастие ползущий относится к этому же словообразовательному гнезду. 7) Сжатие. Приобретение лаконичности - одно из обязательных требований к переходу книжного изречения в пословицу. Пословица характеризуется оптимальностью лексического и структурного наполнения. Все распространители, конкретные уточнители, «лишние» слова утрачиваются, каждая лексема «работает» в тексте. Например, в цепи №16 исходное изречение пятичастно: 1) Ne взирай ыа женоу EAo^AHOY 2) медъ во клилеть WT oycTHOY эюенъ! влоу^нъ/Ъ) иже въ мало врЬмя уусладитъ грътаиь твои 4) посл/1же горчли желчи у^врящеши 5) изъощеиъ 181 ПЛЧ6 М6ЧЛ оБоюдо^ острл (Параллели Иоанна Дамаскина // Сперанский 1904, с. 36). В последующем выражении последняя часть, появившаяся, по- видимому, с целью пояснения, отсекается. Затем сокращается третья часть с определительной функцией. Позже утрачивается глагол обрящещи, а предикативная нагрузка в этой части ложится на сравнительную степень прилагательного горчае: 1) Ne BNHMAH БО Л/ОБОДАИЦИ 2) /иедъ БО клплеть от оустъ ел 3) л псслЬжб гсрчле золчи и чемери (Послание Якова черноризца к князю // Колесов 19896, с. 219). Существительное жена, выполняющее функцию объекта, повторяется два раза, что излишне для «Моления», оно заменяется местоимением еп: И тъ1, ч€лсв11Чб 1) NH ИМИ ЗЛЬ оюеиЬ вЪръ12) мед БО каплет от оустеи ел 3) 4 после горчЬе эюелчи (горчЬе полът и желчи) (МДЗ, с. 46). В кратком пословичном изречении остается вторая часть (самая символическая) ядерного изречения: Медь катетъ wmycmb жены блудницы (Симони, с. 120). Такие синтагмы А.А. Потебня (1930) называл «сильными». 8) Утрата книжного характера и стремление к народной, разговорной форме. Как правило, пословица предпочитает заимствованному (многопадение, {битая вместо боголишивый, исконно русский бьема). Пи одного злоумный, любодеща), вариант сложного как слова правило, калькированного с греческого прототипа, в пословице не сохраняется. 9) Приобретение ритмичности и рифмы. Книжное изречение при трансформации его в устные пословицы и поговорки зачастую приобретает ритм и рифму. Для обретения ритмичности может меняться порядок компонентов, слова получают суффиксы субъективной оценки: Есть, словко (словцо) - как мед сладко; а нет, словко (словцо) - как полынь горько (Даль, т. 1, с. 463; т. 2, с. 208). Интересно, что ударение в словах сладко и горько ради ритма и рифмы передвигается на последний слог, это противоречит норме, но приемлемо для народной паремии. 182 в пословицах ключевые слова - символы могут замениться на те слова, которые хорошо рифмуются, это могут быть и имена собственные: На языке медок, а на сердце ледок (Даль, т. 3, с. 24); Борис, не со всяким борись (Сборник пословиц А.И. Богданова // Рукописные сб., с. 68). Архаическое сохраняется под прикрытием рифмы: Дйншга в рове убоялися лвове (Симони, с. 125); Бешеному дитяти ножа не давати (Даль, т. 3, с. 39). Трансформация пословиц в поговорки Следующий этап данной трансформации - переход от пословицы к поговорке, «совершенному символу прежней пословицы» (Колесов 1989а, с. 10). Хорошо известная всем пословица в целях лаконичности может утратить какие-то свои части: 1) начало: мед катетъ (от чьих-либо уст) (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 9), ср. Не внимай зле жене мед бо каплет из уст жены... (Пчела, с. 418) (цепь №16); 2) конец: Б чужом глазу сучок велик (Даль, т. 2, с. 308), ср. В чужом глазу сучок видим, а в своем (и) бревна не замечаем (Жуков 1993, с. 64); С сильным не борись (Снегирев 1831, т. 1, с. 101), ср. С сильным не борись, с богатым не тяэюись, а с глупым не вяжись (Иллюстров 1910, с. 299). Часто поговорку составляет самая символичная часть развернутого изречения, например цепь №4а: Как птица небесная (Фелицына 1964, с. 203), ср. Възритб НА пътиця нбвешът яко ые сЬють ии оюьиють, т съБирлют въ ^w/zrAw/zz/o^ (Матфей, 6,26 // Миндалев 1914, с. V). За счет сжатия поговорка приобретает информативную емкость, насыщенность. Концентрация смысла открывает возможности для наиболее емкого значения. Например, поговорка Как в бездонную кадку (Даль, т. 2, с. 671) может использоваться не только по отношению к глупому человеку, но и к не знающему меры (ср. Дурака учить, как в бездонную кадь воду лить (Михельсон 1894, с. 100). 183 Следует выделить промежуточный этап между книжными изречениями и пословицами - пословичные изречения. Пословичные изречения обнаруживают тесную связь с книжными изречениями (почти полностью совпадая с ними и по структуре и лексическому наполнению). Привязанность к контексту не дает возможности для обобщающего их применения. Они носят книжный или архаичный характер, часто не имеют лада и склада паремий: Медь каплетъ wm устъ жены блудницы (Симони, с. 120); ТЬсень путь вводить в животь (Симони, с. 137); Солнце сияет на благие и злые (Даль, т. 1, с. 92). Все же они лаконичнее своих прототипов, менее архаичны (в них, как правило, нет явных старославянизмов). Части пословичных изречений могут рифмоваться: Родительское благословение дом созидает, а материнская клятва до основания разрушает (Иллюстров 1910, с. 204); Оденем нагих, обуем босых, накормим алчных, напоим жадных, проводим мертвых - заслужим небесное царство (Иллюстров 1910, с. 383; Даль, т. 1, с. 197). §2. Вариативность в диахронических цепях Анализ диахронических цепей позволяет выделить несколько типов вариативности, которые принято соотносить с уровнями системы языка. Лексико-семаитическая вариативность 1. Лексические варианты на основе синонимического ряда. При анализе диахронических цепей были выделены несколько типов синонимии, в частности, дублетная (отношения, основанные на отсутствии каких-либо различий в лексическом значении слов) и идеографическая (отношения, основанные на оттенках смысловой стороны лексического значения слов). Так, в выражениях из цепи №13 представлен ряд дублетных синонимов: ведро, вездсоюл^е, влрнъш день, зыоинъш день. В цепи №1 компоненты выражений вступают друг с другом в отношения идеографической синонимии. Синкретичные существительные языкь и слово употреблены в значении 'речь, наречие' (Срезневский, т. 3, ч. 184 1, 2). Но цель изречений, входящих в данную диахроническую цепь, в осуждении болтливого человека, что наглядно выражено в сложном сушествительном мнсгомолъвленик. Так как обновление - обязательный процесс при трансформации изречений в паремии, то обращают отличающиеся по активности - на себя внимание варианты, пассивности. В цепи №1 глаголы потъкыо^тиса, пспслъзноути, утратившие актуальность вследствие набора словообразовательных аффиксов, сменяются современными споткнуться, запнуться. Сюда же относятся варианты синонимичных однокоренных слов, разошедшихся вследствие фонетических процессов. Варианты желчь, золчь в цепи №16 являются фонетическими. Существительное золчь является более архаичным (Фасмер, т. 2). Довольно частотны фразовые вариации, образованные путем замены лексического компонента синонимичной ему фраземой, и наоборот. Например, в цепи №17 существительное пустыня сменяется в «Измарагде» определительным сочетанием пусто место, которое являлось устойчивым 'о слабо заселенной местности, области' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 21): Глаголешь бо клюками а не истинно, лучше в nycmh Mhcmh жити. неже съ сварливою женою и прокудливою (Измарагд, с. 279). сочетанию гордость приемлешь в цепи №18 в Формульному книжных изречениях соответствуют глаголы въкиться и БОЗЫОСИТСЛ, В пословицах они заменяются глаголом зазнается, более позднего происхождения. Отметим вариативность компонентов, различных по происхождению. Так, в цепи №7 ключевое слово представлено в вариантах существительных око и глаз. Пословицы заменяют заимствованной лексемой глаз собственно славянское, имеющее индоевропейские соответствия слово око. 2. Лексические варианты на основе тематического ряда. Члены тематически однородной группы объединяются на основе общего элемента значения - родовой семы, доминирующей над видовыми различиями. 185 в центре изречений и паремий нередко находятся ключевые слова названия животных, которые допускают вариативность. В одной из диахронических цепей варьируются названия насекомых, которые могут стать жертвой паука: /иорса, комаръ, Бчела, шершень, шмель, мухарь, мошка: Злконъ поАБеыъ ксть то^чиыЬ, яксоюе БО плоучиыа, лже въ ик> вълетитъ л\о\рса или ксмаръ, то о\[вязнегь въ иеи, aifje л/ Бчела или шершеиь, то исторгавше въмНтлють такоже и злкоыь aifje въплдвть оуБогъ и простъш моужь, то сувязиеть въ немъ, лще ли БЛТЬ ИЛИ СИЛИЪШ, ТО рЬчью исторглвше \^тищть (Пчела, с. 351); Мухарь проскочит, а мошка увязнет (Даль, т. 1, с. 318). Вариативности подвергаются наименования предметов домашнего обихода и хозяйства. Данная группа объединяет ряд тематических рядов. В цепи №6 замещаются названия сосудов, различающихся назначением и материалом, из которого они сделаны: coco\fA% КЛАЬ, тътовъ, мЬсъ. Изменение слова не влечет за собой изменение смысла всего высказывания: СрАЦб БО\[яго яко съсо][АТ^ оутьлъ вьсякого рлзо\[л\л ые о^Арьэюить (Изборник, с. 380); Яко же БО ВО оутлоу над до^'ти, тлк везоумиаго иаказлти (МДЗ, с. 67). В выражениях из нескольких диахронических цепей представлены варианты глаголов или имен существительных глагольного происхождения, отличающихся по степени интенсивности действия. Например, в цепи Mil4 варьируются слова, обозначающие процесс приема пищи: ядеиие - 'употребление пищу', съ/тость - 'насыщение пищей', миогопитАиье- 'обильная пища, обжорство' (Срезневский, т. 2, ч. 1; т. 3, ч. 1, ч. 2). В цепи №8 существительные жьжеыик и рлзАе:>1сеи1е отличаются по степени интенсивности действия: 01сь,женик: 'предавать огню, подвергать действию огня' (Срезневский, т. 1, ч. 2); разА^>1сете - 'разжечь, калить, раскалять, накалять, распалять, усиливать огонь или жар' (Сл. Даля, т. 3). Следует выделить варианты выражений, семантическая общность которых базируется на ассоциативно-фразеологических признаках значений. Например, в цепи JVbB варианты слов и словосочетаний могут быть объединены темой воды: ЧАША стоуА^иъ! ВОАЪ/, ВОАА СТО^А^ИАЯ, ключевАя ВОАА, 186 АОЖАевти, 4<УЖ4Ь. ДЛЯ КНИЖНИКОВ было важным выразить идею утоления жажды страждущим - известный библейский символ, где благодатная вода нонимается как христианское учение, а жаждущий - как язычник. Такая вариативность не изменяет общего смысла выражений. К лексическим субституциям относятся переименования, построенные на отношениях подчинения: родо-видовых (сужение, когда слово с широким значением замещается (расширение - словом обратный существительные с узким значением), процесс). Так, в платив, одююм риза Все древнерусского периода могли употребляться течением времени слова риза и платье видо-родовых цепи К^М варьируются три лексемы в языке в значении 'одежда'. С сужают свое значение, а существительное одежда стало родовым. В цепи №16 взаимозаменяются уста, гортань, язык, представляющие собой названия органов речи. В цепи №18 жена сопоставляется с разнообразными видами животных: л\еАв11дь питлбмъ, м^БС>уимаюц]и львица, оукрашеш ехидиа, льстива сс^ка, лсиидамъ кротимъшъ оукротитися и львол\ъ и йогом и ръ1семъ кротимъшъ o^fкpoтитиcя, объединенными родовыми звЬрь и оюивотииа. Антитеза щчецъ - вервио (бревно) в цепи №7 в пословицах трансформируется в противопоставление порошинка - пенек: В чужом глазу порошинку видишь, а в своем пенька не видишь (Даль, т. 2, с. 308). Все они являются частями дерева. 3. Лексические варианты на основе метонимии. Нередко вариативность компонентов устойчивых выражений осуществляется благодаря ассоциации по смежности - метонимическому переносу. Между значениями слов метонимическое соотношение часть целого - целое (синекдоха) дает основание для замены одного слова вторым в составе устойчивого выражения. К синекдохе собственными. В относятся замены нарицательных цепи №16 существительное жена слов именами выступает с определениями, которые характеризуют с отрицательной стороны: зла жена, люБодЬицл, люводЬица, дкбиа БЛО^ДШ, жена блудница. В пословице 187 нарицательное имя жена трансформируется в имя собственное. Исследователи паремий считают, что имена собственные - одно из характерных средств поэтического своеобразия паремий. Это вид синекдохи: dt64 кАплбтъ WTb оустъ Олеыъ/ БЛЩЫИЦЪ/ (ПОСЛОВИЦЫ XVII-XVIII вв. // Адрианова-Перетц 1971, с. 9). В цепи №6 чрепие (черепки) и сосуд соотносятся между собой как часть и целое. Словообразовательная вариативность В древнерусский период происходило накопление словообразовательных аффиксов, с помощью которых уточнялся смысл лексем. Довольно частотны варианты компонентов, отличающихся суффиксами или префиксами. Для пословиц характерны суффиксы субъективной оценки, например в цепи №24 существительное солнце изменяется на солнышко (по данным В.М. Глухих (1997), суффикс -ышк- относится к наиболее частотным суффиксам в пословичном словопроизводстве). В цепи №5 глагол изличити варьируется с глаголами лЬчить и вылечить. В книжных изречениях широко распространены сложные слова (как правило, это кальки греческих слов), которые постепенно заменяются синонимами. Например, язык - мыогомолъвлбник, падение - многопадение (цепь №1); EOYM- безумный - боголишивый (цепь №2). К словообразовательной вариативности относятся варианты слов с одним и тем же корнем, но различающихся аффиксами славянского (книжного) или русского характера. Эти лексемы могут различаться не только лексически, но и семантически. Например, конкурируют между собой в цепи №5 приставки раз- (церковнославянская по происхождению) и роз(исконно русская) в словах рлзсмЬшити и росмЬшити. В пословице, как и в узусе, закрепился глагол с префиксом раз-. Структурно-синтаксическая вариативность Довольно распространены случаи, когда утвердительные устойчивые 188 выражения переходят в отрицательные, и наоборот. Например, в цепи №5: Яксоке мертвецА ые изличити, ТАКО И стАрого ые мсокеши ИЛКАЗАТИ (Нчела, с. 159); Ни мертвецА росмЪшити, ни везоумиАго НАКАЗАТИ (МДЗ, с. 24) -Дурака учить - что мертвого лечить (Даль, т. 2, с. 253), В цепи №18 происходит вариативность устойчивых выражений по эмоциональной окраске - восклицательное предложение сменяется невосклицательным: О злое зло ЗЛА ж:енА ЛО^КАВА, И Hfic ИИОГО ЗЛА ПАче ЗЛА злы жеиъ/ и льстивъ!... (Нчела, с. 426) - Злая жена - злее зла (Даль, т. 2, с. 121). К структурно-синтаксической вариативности относим модификации устойчивых выражений по цели высказывания: Например, в цепи №7 зафиксирована трансформация вопросительного предложения в повествовательное: Что зриши СО^ЧЬЦА ВЪ wifh прАТА своег, А ВЪ своемъ вервьиА ые видиши (Нчела, с. 340) - Есяк во человАкъ видит оу" дроугА соучецъ во очию, А 0Y севе ии вревыА не видит (МДЗ, с. 57). Возможно изменение устойчивого выражения со структурой безличного предложения в устойчивое выражение со структурой обобщенноличного предложения, наиболее характерного для пословиц. Например, в цепи №10: Л/отА Бесноуюц1ел\оуся ДАТИ ЫОЖЬ, А лоунАвомоу ВЛАСТЬ (МДЗ, с. 35) - Бешеному не давай ножа в руки! (Даль, т. 3, с. 39.) С помощью смены союзных структурой сложноподчиненного средств устойчивое выражение со предложения трансформируется в устойчивое выражение со структурой сложносочиненного предложения. Например, в цепи №15: Яко же въ dpeeh червь, тако злодМва жена муо/са погубить (Измарагд, с. 279) - /ютъ червь древо, а зла жена чрево (Симони, с. 135). Нри анализе диахронических цепей было выделено несколько разновидностей вариативности главных членов предложений. Например, в цепи №1 процессуальное существительное с зависимым словом: поплъзеник отъ земля, заменяется 189 глаголом с зависимым существительным: ногами потькиоутися, а затем трансформируется в глагол без зависимого слова: оступиться, что придает пословице не только лаконичность, но и большую динамичность. Отглагольные существительные вообще были характерны для книжных изречений. Эти существительные характеризуются высокой степенью отвлеченности смысла. В.В. Колесов пишет, что «увеличение числа отглагольных имен связано с особой важностью имени после XIV в. и возникло как возмещение разрушенной системы глагольных форм» (19896, с. 72). Составные именные сказуемые постепенно заменяются глагольными. Например, в цепи №8: Яко огньмь искоушеыо въшактъ злато, л члвци приятии в веретя съмЪреыия (Изборник, с. 316) - Злато у^гыемъ иско\[шакться, л AP^Y'^t' житиискъти мапастьми (Пчела, с. 62), что сохранено в пословичных изречениях и пословицах: Золото огнем, человек бедой познается (Михельсон 1894, с. 130); Золото огнем искушается, а человек напастьми (Даль, т. 1, с. 284); Золото познается в огне, человек - в труде (Мартынова, с. 242). В цепи JVi>3 глагольные сочетания: жити съ срамомъ и срамъ имети, заменяются в пословицах определительным: позорный jfcueom: Лучше смерть, нежели позорный животъ (Снегирев 1831, т. 1, с. 95), а затем трансформируются в однокоренные существительные: Лучше смерть, нежели позор; Бесчестье хуже смерти (Даль, т. 3, с. 166). Количественные изменения комнонентного состава устойчивых выражений Как наглядно показывает наполнение диахронических цепей, сжатие обязательный процесс при трансформации книжных изречений в паремии. Если центральная часть книжного изречения, самая символичная, является наиболее устойчивой при трансформации, то унификации в первую очередь подвержена, как правило, вторая часть двухчастного изречения. К семантически слабым компонентам, не имеющим смысловой значимости, относятся второстепенные члены предложения. Существительные более 190 устойчивы при трансформации устойчивых выражений, а утрата начинается с глаголов. I. Имплицирующее изменение - стремление к уменьшению лексической и структурной протяженности устойчивых выражений. 1. Опущение отдельных единиц плана выражения устойчивой единицы при сохранении ее плана содержания. Этот процесс называют эллипсисом это выкидка элемента высказывания (члена предложения). К данному типу относится пропуск второстепенных членов. К наиболее слабым компонентам при трансформации изречений в паремии относятся определения и дополнения, в пословицах они сохраняются лишь тогда, когда несут смысловую нафузку. В цепях №8, 10 определения утрачиваются: "^стръ NWDKb; житиискыб ылплсти. В цепи №18 в пословицах уже нет дополнений, выражающих объект действия: mjA, лк>ди, старьцъ, ;закснъит.д. Сжатие компонентного состава происходит за счет смены атрибутивного сочетания субстантивом: Ббзсу/иыыи Neetbica —> безумный (цепьМ'5); члвиъ сильный—* силнъш; /иеркъ вогатът—* £;о/'Л7'ъ///(цепь№20). В целях лаконичности в одной из двух частей выражения может опускаться сказуемое. «Пауза во второй части подразумевает опущенный глагол, и тот факт, что его нет, усиливает высказывание, вызывает в представлении любой глагол, совпадающий с опущенным словом» (Колесов 1989а, с. 17). Например: Дорого при пожаре ведро воды, при скудости подаянье (Даль, т. 2, с. 685); hcnib червь древо, а зла эюена чрево (Симони, с. 135); Моль одежду ест, а печаль сердце (Михельсон 1894, с. 212); При сытости помни голод, при богатстве - убожество (Даль, т. 1, с. 154). Лаконичность пословицы проявляется и в том, что она полностью избавляется от глагольных форм, они только подразумеваются. Например, в цепи №10: ЛютЬ Б€сноук>Ц]емоуся ллти ыожь, а лоуклвомоу вллсть (МДЗ, с. 35) - Что беснующемуся нож в руки, то лукавому власть (Даль, т. 3, с. 22). Несколько пословиц из цепей №15, 21 представлены без глагольных форм: Что червь в орехе, то печаль в сердце (Даль, т. 1, с. 265); В платье моль, а в 191 сердце печаль (Мартынова, с. 38); Богатой в пиръ, а убогой в миръ (Симони, с. 36, 89). Такие предложения З.К. Тарланов считает эллиптическими, неполными (1999, с. 214). Пословицы благодаря эллипсису звучат как непререкаемая истина, не подлежащая обсуждению. К сжатию относим те случаи, когда во второй части двухчастного изречения опускается повторяющееся существительное. Например, в цепи №19: Узкий и прискръбныи путь вводяи въ животъ, а широкий и между собой, но не пространный вводяи въ пагубу (Домострой, с. 15). Из двух существительных, соотнесенных совпадающих по значению, в целях достижения лаконизма остается лишь одно. В цепи №23 из двух противопоставленных слов благословение и клятва остается последнее в первой части изречения: Благословен1е отчее утверждаетъ домы чадъ, клятва лее матерня искореняетъ до основания (Сирах, 3, 9 // Снегирев 1831, т. 1, с. 52-53) - Отча клятва сына потребит, а матерня искоренить (Домострой // Сирот 1897, с. 11). Тавтологические сочетания - распространенный риторический прием древнерусских памятников. Для пословиц как для фольклорного жанра подобные сочетания также характерны, например путь-дорога, ум-разум. Ни одно удвоение из данного материала исследования в пословицах не сохраняется. Например, в цепи №8 в пословичном изречении из сборника В.И. Даля остается только существительное напасти: Зллто исно^шается огибмъ, а члвк Ебдами и илплстьми (Пчела // Щеглова, с. 23) - Золото огнем искушается, а человек напастьми (Даль, т. 1, с. 284). Широко распространены случаи, когда вторая часть двухчастного изречения подвергается усечению. Вторая часть опускается вследствие того, что она всем хорошо известна. Это известное остается в мысли, и, если понадобится, свернутое двухчастное выражение может развернуться. В цепи №2 изречение Боуи в cMhxh возыоситъ гллсъ свои моужь же едва THXW М^СКЛЛВИТСЯ (Сирах, 21, 23 // Миндалев 1914, с. 273) в 192 «Молении» Даниила Заточника и пословице представлено лишь в усеченном виде: Я E630\fMHuH cMtixoM возтсити гллс свои (МДЗ, с. 90). То же в цепи №20: Не свлрися с силыъш да ие возвъктриши ярости его ыл совя дл N6 како въпадеши в ро\[цЬ его то лтя в ногти /iffOf^ (Пчела // Розанов 1904, с. 123) - С сильным не борись (Снегирев 1831, т. 1, с. 101). Из притчи, небольшого сложносинтаксическую рассказа, представляющего собой конструкцию, пословица, следуя закону жанра, постепенно трансформируется в обобщенно-личное предложение-назидание, как например в цепи №9: Ботъ нечестивъш зачалъ иеправдо^, въмъ чревлтъ зловою и родилъ севЬ АОЭГСЬ, ръмъ ровъ и въ1копмъ его, и о^шлъ въ ямо^, иоторо^ю приготовилъ, злова его овратится ил его головоу, и злодейство его оупадет ыа его темя (Псалом 7:15,16, 17 // Сирот 1897, с. 37) - Не копай под другом яму, сам ввалишься (Симони, с. 124). В целях приобретения лаконизма устойчивые выражения со структурой двусоставного предложения переходят в выражения со структурой односоставного предложения. В цепи №11 изречения из «Изборника» 1076 года, «Пчелы» и «Моления» Даниила Заточника выражены двусоставными предложениями, например: Ые во^ди ро^ва твоя простьрта ил възятик, л ш дляинк съгвеш (Изборник, с. 323), затем они трансформируются в пословицы, выраженные односоставными обобщенно-личными предложениями, например: Не думай, как бы взять, а думай, как бы отдать! (Даль, т. 2, с. 453). Лаконизм выражений достигается и за счет трансформации устойчивого выражения со структурой сложного предложения в выражение со структурой простого предложения. Например, в цепях №7: Нрасьш ксть милостиии въ врЬмя скърви яко же и овлщи дъэюдевьиии въ время ведра (Изборник, с. 352) - Дорога милостыня во время скудости (Даль, т. 3, с. 70). Устойчивые выражения со структурой сложносочиненного предложения могут свертываться в выражения со структурой сложного бессоюзного предложения, и наоборот. Например, в цепи №46: Еезо^-миък во 193 NH ЛЬЮТ, N0 самн ся рлжАлютъ (МДЗ, с. 7 3 ) - Д0урли0В NH САЮТЪ, NH - самн р0дятся (Повести или пословицы всенароднейшие по алфавиту // Колесов 1989а, с. 364). 2. Изменение, основанное на вычленении лексического и структурного фрагмента из состава выражения. Пословицы могут представлять собой лишь одну часть изречения, состоящего из отдельных однородных синтагм. Например, в цепи №18 пословицы Злая жена - мирской мятеж; Злая жена - поборница греху; Злая жена - засада спасению (Даль, т. 2, с. 121) восходят к отдельным синтагмам одного книжного изречения: Чт0 есть жена злл? Мнрсти мятюкь. c^mof, иачмынцА всяк0н ЗЛ0БЬ, ВЪ церивн БЬс0вская мъ1тынца, п0Б0рн злсма от cnaceNJa (МДЗ, с. 28). В цепи №18 изречение, выраженное вопросо-ответной конструкцией, трансформируется в пословицу, в которой сохраняется лишь ответ. Ядерные изречения представляют собой характерный для древнерусских книжников риторический прием вопросов и ответов: Чт0 лва злЬи в четвероногих, н что змнн лютЬн в П0лзо^1рнх П0 землн? Всего того злЬн злл жеил (МДЗ, с. 32). Пословица выражена утвердительным предложением: Всех злее злых злая жена (Даль, т. 2, с. 121). II. Эксплицирующее изменение устойчивых выражений - это стремление к расширению лексической и структурной протяженности устойчивых выражений. Чаще всего расширения не сохраняются распространяли исходные в паремиях. Книжники изречения, по-видимому, для растолкования смысла. Возможно распространение однородным сочетанием, как например в цепи №1. В изречении Оуне ксть NordA\a пoткNOYтнcя и с въкотъг оунлсти нежелн от язъ1кл своего злЬ погнвноутн (Пчела // Щеглова 1910, с. 15) сочетание иогама поттоутнся продублировано сочетанием, глагол в котором отличается большей интенсивностью действия: с въкотъ! оуплстн. В цепи №3 194 с целью семантического углубления ключевых слов смерть и живот уточняются определениями и синонимичными словами: Ао^^че ксть смрть паче живота про4ОАъэ1Сивъшася и паче волести веспрестаыыъ/е (Пчела, с. 400). Есть случаи распространения выражений дополнением. В цепи №11 исходное глагольное сочетание дополняется другим, выражающим объект действия: Poyifh съгвеыЬ и/и/1и ыа съвьраиик зълааго имЬыия свЛта сего npocTbprh Dice иа приятик оувогъпкъ (Изборник, с. 167). В цепи №1 простое предложение разворачивается в сложное за счет того, что во второй части появляется глагол погивиоути, который поясняется родовым по семантике наречием злЬ: оуие ксть ыогал\а поткиоутися и с въ1сотъ1 отпасти нежели от язъта своего злН погивыоути (Пчела // Щеглова 1910, с. 15). В цепи №10 двухчастное изречение разворачивается в трехчастное - в добавленной синтагме содержится результат действия: Яко ыожем игратп тако и 3 везоумиъш ApopfCBoy держати и WT УУВОИХ пакостп прияти (Варнава // Щеглова 1910, с. 28). В этой же цепи сложное предложение разворачивается в сложносинтаксическую конструкцию, в добавленном фрагменте содержится авторское домысливание: Притча глть дЬтем ыожа ие давай азъ же рькоу ни дЬтемъ Бгатьства, ни люрке/и ненаказанъшъ силы и власти подавати (Пчела, с. 101). В цепи №21 произошло осложнение прямой речью: ...оуста ел\оу злградятъ и рекоут молчи тъ/, оувоги1, малооуллнъш человЬче! Сло\[шаи o\f господина нашего вогатаго - правдоу глаголет (МДЗ, с. 11). Используя устойчивые изречения, книжники часто указывают на их известность: Притча глть дЬтем ножа не давай; ...Послоушествоуетъ ми словеси; Премдрыи соломонъ гля; Глаголеть бо клюками а не истинно... Антитеза - характерный прием в жанре паремий, поэтому к исходному изречению может присоединиться противопоставление, например в цепи N^46: Дураков не орут, ни сеют, а сами родятся (Даль, т. 2, с. 251). 195 §3. Процесс гиперонимизации ключевых слов В центре книжных изречений и народных паремий находятся ключевые (опорные) слова. «Каждое поэтическом контексте ключевое не мыслительного содержания, соответствующем тому только слово как фольклора выстунает в представитель сконцентрированного или иному денотату в узуального понятии, (реалии) или признаку фольклорного мира, но и как представитель целого ряда тематически связанных понятий» (Хроленко 1992, с. 36). В целом опорные слова наиболее устойчивы во времени, не подвержены редукции, но все же варьируются, поскольку происходит соответствующих смыслу постоянный выражений процесс поиска наиболее слов. Так как рассмотренные выражения антропоцентричны, то можно выделить определенное количество тем, к которым они относятся. Так, проанализированные изречения и паремии, объединенные в диахронические цепи, касаются проблем богатства и бедности, ума и глупости, жизни и смерти, праведности и греха, злых жен и т.д. Таким образом, ключевые слова высказываний из одних цепей так или иначе совпадают или перекликаются по смыслу с ключевыми словами высказываний из других. Кроме того, данные слова вступают в синонимические, антонимические, родо-видовые отношения с другими опорными словами (чему способствует структура изречений и паремий: семантический параллелизм, антитезы, противопоставления). Все это позволяет выделить ряды соотносительных по смыслу слов. Е.М. Верещагин предлагает называть такие ряды лексическим полем: «Если объединить в одно слова-синонимы, слова-антонимы (например, наименования органов чувств: очи, уши, ноздри, уста), то возникает так называемое лексическое поле - такая совокупность сродственных средств (и устойчивых словосочетаний), которая вербально покрывает определенный фрагмент как материальной, зримой действительности, так и идеального, мыслимого мира» (1996, с. 31). Такие фуппы еще называют тематическими гнездами (Хроленко 1992, с. 122). Мы же склоняемся к точке зрения З.К. Тарланова, 196 который считает, что тематическая соотнесенность - один из важнейших признаков лексико-семантических групп. Именно слова, входящие в одну лексико-семантическую группу, вступают друг с другом в родо-видовые, синонимические и антонимические отношения (1995, с. 60-62), Перед каждой антонимичные пары лексико-семантической ключевых слов, группой составленные, приведены во-первых, по семантическому признаку, во-вторых, по тому, как они представлены в выражениях. При анализе сопоставляются ключевые слова книжных изречений и народных паремий. Интересно проследить функционирование ключевых слов изречений и паремий из рассмотренных диахронических цепей в сборнике В.И. Даля: насколько они частотны, в каком значении чаще всего употребляются, с какими словами соотносятся и т.д. (при анализе использован электронный вариант сборника). Самое важное, что есть у человека, - это жизнь, противопоставляемая смерти. 3.1. Живот - смерть Живот Позорный животь Змъ живот Дслгъ живот Жизнь Жизнь вечная Жити съ ерлмомъ Мирское житие смерть смрть славна АОЕрл смЬрть смерть Борзл паго^Еа мо\^ка BhnbNan морюьскъ! оумрети иноческое житие Три синкретичных однокоренных слова - жизнь, живот и житие семантически распределены. Существительное живот в книжных изречениях обозначает, как правило, 'жизнь земную', ж:изнь - 'загробную', а житие - 'социальную'. Слово жизнь чаще всего определяется прилагательным вечная, а житие - мирское, иноческое. В пословицах это распределение уже не сохраняется. Самое частотное слово в паремиях из этого ряда - живот, употребляющееся, как правило, в значениях 'жизнь человека и животного' и 197 'все движимое имущество, богатство'. Первое значение восходит к церковнославянскому языку, второе является исконно русским (Успенский 2002, с. 262): Все животы наши нищий в котомке унесет; Про то ведает бог, от чего живот засох; Нет мне ни смерти, ни живота (Даль, т. 1, с. 166, 195,270). Существительные жизнь и житье зафиксированы в пословицах лишь в значении 'земная жизнь', им противопоставлены смерть и ««а том свете бытье»: Вот жизнь: и помирать не надо; Промеж: ж:изни и смерти и блошка не проскочит; В добром житье кудри вьются, в худом секутся; Каково житье, таково и на том свете бытье (Даль, т. 1, с. 184, 558, 131, 562). Судя по книжным изречениям, средневековый человек пренебрежительно относился к жизни на этой земле. Слова, сочетающиеся с существительным живот, как правило, отрицательного значения: тяжелъ, позорный, золъ, горек, а со словом смерть - положительного: ловра, славыл: Оуыб cAABNoy /»ор1сьскъ1 0^л\рбти, ыююбли жити съ срамомъ (цепь JVb3, с. 407). В пословицах же проявляется народный оптимизм: Отвяжись, худая жизнь, привяэ{сись хорошая; Вот жизнь: и помирать не надо; Хорошая жизнь ум рождает, плохая и последний теряет (Даль, т. 1, с. 91, 184, 262). Слова смерть и пагуба (погибель), обозначая 'смерть', отличались друг от друга семантическими оттенками: смерть - 'естественная смерть' (ср. выражение умереть своей смертью) и пагуба (погибель) - 'смерть от насилия, бедствия, катастрофы' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 14, 25). В сборнике В.И. Даля представлены все три слова: Глаза даны на пагубу человеку (что ни видят, все бы захватили); Не добро есть о пагубе человеческой веселитися; На погибель тому, кто завидует кому (т. 3, с. 49, 219). Слово погибель употребляется в составе разговорного устойчивого выражения: в три погибели (со-)гнуть(-ся) - 'безжалостно притеснять, угнетать; очень низко сгибаться, униженно заискивать' (Сл. Даля, т. 3). 198 перегибаться; низкопоклонничать, в книжных изречениях существительные пагуба и погибель антонимичны сочетанию вечная жизнь, т.е. жизнь в аду противопоставлена жизни на небесах: Скорбный путь и узкая врата вводяй в жизнь вечную («Послание» Ивана Грозного // Колесов 19896, с. 170). «Место пребывания душ праведных» (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 17, 21) обозначено в наших изречениях словами рай и порода; жизнь в аду выражена сочетанием /ио^/гл вЬчьыая - так метафорически называют в одном из изречений женщину. В пословицах слово порода в этом значении не зафиксировано, а существительное рай довольно частотно: Аи, аи - заключен рай!; Быть тебе в раю, где горшки обжигают; Лучше с умным в аду, чем с глупым в раю (Даль, т. 1, с. 70,71; т. 2, с. 269). Христианское представление о рае и аде кардинально не отличается от языческого представления о жизни и смерти. «Смерть мыслилась древними не как окончательное уничтожение, а всего лишь как переход в иную форму существования. Жизнь порождает смерть, а смерть - жизнь. И то, и другое лишь разные стороны единого круговорота бытия» (ССМСИЯ, с. 156). Пребывая на этой земле, человек должен помышлять о будущем суде: Члвци мыять, яко смерть ксть коыець моукъ/, а въ Ебствеыок со^дтре т ыАчлло мщЬ (Пчела, с. 301); Все в мире творится не нашим умом, а божьим судом; Суд людей, не божий (Даль, т. 1, с. 56,361). Погибель или вечная жизнь - следствие жизни человека, проведенной на земле. В книжных изречениях жизненный путь чаще всего выражен словом путь: Узкий и прискрьбныи путь вводяй въ О1сивотъ, а широкий и пространный вводяй въ пагубу (Домострой, с. 15). С этим словом изредка конкурирует существительное дорога: Праведным путем и тесною дорогою, и невозбранно идут до небес (Аввакум // Колесов 19896, с. 171). Ставшие в языке нового времени почти полными синонимами, они долгое время стилистически разводились, соединяясь для углубления общего для них семантического ядра в сочетании путь-дорога, например в загадке из сборника В.И. Даля (т. 3, с. 679): Через лес путь-дорога, на пупке тревога, в 199 животе ярмарка (улей пчел). Путь спасения - это тесный путь. Устойчивое сочетание тЬеыъ поуть со значением 'путь к спасению' варьируется с сочетанием с адъективом скорбный: Скорбный путь и узкая врата вводяй в жизнь вечную («Послание» Ивана Грозного // Колесов 19896, с. 170). В пословицах слово путь употребляется и в этом сакральном смысле: Нужен путь бог правит; Добрым путем бог правит; Грешному путь в начале широк, да после тесен (Даль, т. 1, с. 55, 236, 70). Существовало языческое представление о пути, который проходит «душа умершего в загробный мир... Дорога, путь (в загробный мир) были символами судьбы, страдания, боли» (ССМСИЯ, с. 274). Небесные врата разделяют земной мир и божье царство: оузъкл врлта и тЬсыъ П0угь въводяи въ животъ (Матфей, 7, 14 // Колесов 19896, с. 170). Врата тесные и узкие, ведущие в рай, противопоставлены вратам широким и пространным, ведущим в ад: БъыидАтб сускъши враты, злые широкля врлтл и прфстранъыая въводяцли въ погъшбль (Пчела, с. 391). Н.В. Сафонова, изучая концепт благо/добро на материале латинского языка, приходит к выводу, что в это поле входит через ступени имущество и сущность лексема cardo в первом значении - 'дверной крюк, петля'. «За такой конкретностью стоит философская отвлеченность: двери, входы и выходы символизировали любое начало - жизни человека, первого месяца года, первого дня всякого месяца» (2003, с. 76-77). Самым частотным в паремиях из приведенной лексико-семантической группы является гипероним смерть, который противопоставляется столь же гиперонимичным словам жизнь и эюивот. В сборнике В.И. Даля лексема живот, несмотря на то что является в языке нового времени семантическим архаизмом (Ожегов, Шведова - помета стар.), частотнее слова жизнь (соотношение -125 :36). 200 3.2. Праведные - грешные зълъм злоба//золоба злод11ица ЛОБрЪШ Незлобивость ДоЕроА^тель Покоривъш ПривИтьливъш ГЫбВЛИВЪШ БЬрнъш Правдивъш Истиньнъш злсязычыъш нбчестивъш ыбвЬрнъш клевбтникъ лживъш МИАОСТИВЪШ ЫИШТИИМЪ ЗЛАТСЛЮЕЬЦЬ Елг0Ч(тьб в книжных изречениях нередко онисываются люди праведные и грешные: И ырлвъ Е9\^АИ И ИСТИНЬНЪ съмЬренъ кротъкъ поксривъ Аслсу пантя ощъ Жб къ НЕСИ простирая оумилбиъ к E^Y и иъ члвиомъ привАтьАивъ и пбчлльнмго тЬшитбль трьпЬливъ въ напасти и инштетЬ штедръ и тилсстивъ ииштиимъ кърмитель страньыоприимьникъ скървьнъ rptrca ради вбсбл\ъ о БЗЬ алчънъ Боудм жядьыъ кротъиъ N6 славохотьнъ N6 златолюЕьць дроугслк>БЬць N6 гърдъ Боязыивъ прЪдъ црьмь готовь въ noB6/t/iNHH КГ0 въ стъвЬтЬхъ сладъкъ чясто молитвьиикъ разоумьыъ тро^дшкъ к Бо^ (Изборник, с. 271). Долгое время не было строгих этических систем и классификации деяний и пороков, «терминология во многом заимствованна и запутанна» (Колесов 20016, с. 14). Книжные изречения, следуя библейской традиции, акцентируют внимание, как правило, на пороках. Родовому слову золь противопоставлено менее конкретное по семантике прилагательное добръ. Оба слова могли функционировать в роли префиксоидов в составе сложных слов: злотворная, злсдЬица, злод/шва, злооумиа, злооБразна, доБродЬтель, доБродЬяние. Корни слов, следующие за формантом ЗЛО; как бы специализируют неопределенное, абстрактное слово зло. В древнерусском языке, считает В.В. Колесов, «приставка зло- соединяется с корнями, обозначающими этические и религиозные понятия, как «жизнь», «страдание», «вера»... Современное же представление о зле охватывает неизмеримо большее поле знания, что и находит свое отражение в словах, обозначающих не духовно-душевную, а умственно-рассудочную сферу человеческой деятельности» (20016, с. 142). 201 Более конкретным по семантике по сравнению с золь является существительное злоба, противопоставленное незлобливости: Люто меть въ conh имЬти зловсу (Пчела, с. 11). ииехъ възлюБити АсвродЬянт, л въ Синкретичное по смыслу в древнерусском языке, оно постепенно сузило свое значение: 'зложелательство, злорадство, ненависть' (Сл, Даля, т. 1), 'чувство злости, недоброжелательства к кому-нибудь' (Ожегов, Шведова). Из шести выражений в сборнике В.И. Даля со словом злоба половина имеет книжный характер: Возлюбивший злобу чтит ю паче благостыии; Не подивится злоба милости; Мудрость змеина, незлобивость голубина (т. 1, с. 230, 231, 239). Не утратил актуальности в языке нового времени фразеологизм злоба дня, восходящий к евангельскому выражению довлеет дневи злоба его ('довольно для каждого дня своей заботы') и имеющий книжный характер (помета публ., 'то, что в данное время особенно важно, актуально, что интересует и волнует всех в данный момент; предмет ожесточенных споров') (Русская фразеология, с. 251). Словам с корнем зол- противопоставлены слова с корнями добр- и благ. Позднее они семантически распределись: добр- закрепилось за земным, вещественным, благ - за духовным, божественным. Корень благ-, так же как добр-, мог быть в составе сложных слов, например влгороАье, плточстье. Прежде всего в человеке восхвалялись христианские добродетели, что было выражено в словах: кротъкъ (кротость), съ/иЛрбмъ, покоривъ, вбзстрстбнъ, трьп/гАивъ въ ыапасти и ништетЬ'. Миръ имТм съ вьсЪми кротъкъ Bo\fAH не сллвохотьыь и кгдл тя въпрАШЛк>ть то отвЬштяи съ тихостью N6 рлдоуи ся BpojtcbAOY злоу (Изборник, с. 483). Противоположными качествами обладали гыевливъш, лютъ, бешеный, буй, вестоудьиъ. Слово лютъ было постоянным эпитетом не только свирепого зверя, но и сатаны, дьявола. Покорность, кротость считают одним из главных компонентов нравственного базиса христианской морали: «Вся наша история показывает, что в данном случае религиозные установки, привнесенные на русскую почву, приходят в противоречие с 202 требованиями светской жизни: бесконечные войны с внешними и внутренними врагами не могла вести нация покорная. (смирением Благокротость, соседствующая духа), благоподобьем (послушанием), с благооумиленьем благопослушанием, благопокорением (повиновеньем), не прижилась на русской земле, но, нейтрализовавшись с русским бунтарским духом, дала миру нацию бесконечно долготерпимую» (Сафонова 2003, с. 124). Кротость считалась обязательным качеством женщины. В некоторых изречениях злую жену сравнивают с самыми свирепыми животными (рысь, тиф, лев, змея), утверждая, что и их, в отличие от злой жены, можно укротить: аспиАлмъ кротимътъ оукротитися и львомъ и иогсм и ръкемъ кроти/иъшъ с^кротитися. Олицетворением кротости являлся царь Давид: Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его (поговорка, когда икается или зевается), а символом кротости выступал голубь: Мудрость змеина, кротость голубшш. Судя по этому изречению и ряду других, кротость ставится выше мудрости: Аще обрящеши кротость, одолевши мудрость (Даль, т. 2, с. 7; т. 1, с. 239; т. 3, с. 167). Н.В. Сафонова, проанализировав литературу Средневековья, пришла к выводу, что смирение - доминирующая ментальная черта русского человека: «Это проявляется в одобрении всего доброго и недоброго, что происходит вокруг. Такое восприятие поддерживается христианской религией, проповедующей духовное очищение через физические страдания» (2003, с. 181). В пословицах и пословичных изречениях вслед за Библией смирение считается сильной чертой человека: Силен смирением, богат нищетою; Конь налогом берет, человек - смиреньем; Гордым бог противится, а смиренным дает благодать; Ум во смирении (Даль, т. 1, с. 161; т. 3, с. 167,168, 170), Существительное буй с семой 'порывистость' обозначало не только храброго человека, но и глупого. В пословицах представлено только его однокоренное прилагательное буйный. Слово бес послужило основой для ряда слов: беснующийся, БЙСОВСКИИ, бешеный. Интересно, что «из языческой терминология слово бес попало в 203 христианскую традицию и было использовано для перевода греческого слова "демоны"» (СМ, с. 49). В сборнике В.И. Даля зафиксирована только одна пословица (имеющая прототипы в книжных памятниках письменности - цепь №10) со словом беснующийся: Что беснующемуся нож в руки, то лукавому власть (т. 3, с. 22). Прилагательное бешеный чаще всего определяет существительные - наименования животных: Счастье мать, счастье мачеха, счастье бешеный волк; Сын в отца, отец во пса, а все в бешеную собаку (Даль, т. 1, с. 137; т. 3, с. 154). В трех случаях выступает в роли субстантива: Сказали: бешеных всех перевешали, неправду сказали: одного не связали; Дураки да бешены, знать, не все перевешаны; Вольному воля, спасенному рай, бешеному поле, черту болото (Даль, т. 1, с. 246; т. 2, с. 404). Люди делились на истинных христиан и язычников, погрязших в грехах неверия. Это оппозиция выражена словами ыечестивъш - Блгсчггье, - вЪрти, достойный - недостойный и др.: Яко БО пчелл, падлк>1ри по , соЕирлетъ СЛЛАОСТЬ мбдвеноук> тлксоке и вЬрти. приыичо^1/1б во святъш книги (Пчела второго извода // Щеглова 1910, с. 43); Дл ые прильстять теве /иорки иечствии, ыи ходи в поуть с иими, NO оуклоии иогъ1 своя от стезь ихъ, иогъ/ по ихъ ш зло тбиоуть, и скори соуть ил пролитье кръви (Пчела, с. 1); ли кощоуииика иаживетъ cenh везсллве, и овличаюцли иечестивлго пятио . Ne ОБличли кощоуииикл, ЧТОБЪ/ ОИЪ не возиеилвидЬлъ тевя, овличли и онъ ВОЗЛЮБИТЬ тевя, дай шставленге моудромоу, и онъ воудетъ eip моудрЬе (Притчи, 7-9 // Сирот 1897, с. 54). Из всех этих слов в пословицах представлены только прилагательные верный, неверный: В мале верный, над многим поставится; При верном псе и сторож спит; Неверный слуга господину супостат (Даль, т. 1, с. 304; т. 3, с. 112,142). К осуждаемым чертам человека относится лживость: Треми лици плкостить клбветиикъ оклеветлемомоу и слънилцюмоу и самомоу севН (Пчела, с. 113). В пословицах представлены единичные примеры со словами клеветник и лживый, несколько раз встречается прилагательное праведный: Бойся 204 клеветника, как злого еретика; Лучше нищий правдивый, чем тысячник лживый; За правдивую погудку смычком по лыку бьют; Криклив, да на дело правдив (Даль, т. 1, с. 354, 174, 379, 399). К этому ряду примыкает прилагательное лукавый, частотное и в пословицах и книжных изречениях; так называли не только коварных и лживых, но и самого дьявола. Порицалась устатый, излишняя болтливость, шатающийся языком, присущая /иыогсрАчистъш, женам: язъныъш, мыогомолвбць, а также склонность к склокам: злоязъгчьнъ, сваръливый, прокудливый. В пословицах из этого ряда слов употребляется лишь прилагательное сварливый'. Жесткий волос сварлив э/сивет; С сварливой кумой не напрощаешься; Голод сварливая кума: грызет, поколь не доймет (Даль, т. 1, с. 613; т. 2, с. 151; т. 3, с. 328). С ним конкурирует слово бранчивая. Прокудливой, т.е. 'проказливой, бедокурной, шаловливой, пакостливой' (Сл. Даля, т. 3), в пословице называется кошка: Трусливее зайца, прокудливей кошки. Пословицы, так же как и изречения, призывают быть привЬтьливъши: Будь приветлив, да не будь изветлив!; В чужом доме не будь приметлив, а будь приветлив (Даль, т. 2, с. 331;т.3,с. 67). К порокам относились стяжательство и жадность: ЗЛАТОЛЮБЬЦЬ, стлжмие, ликоимъство, что противопоставлялось не только но и таким качествам как штелръ, л\илостивъ ииштиитъ, кърмитель, стрлыьтприимьникъ: БъзАврюлник CCHOBANHK КСТЬ ИЛ влгочестьк л желшьк эюе стяжлыия нлчлтьк ксть ш /^ихоитъство, и от срвБролюБья родиться иепрлвда и ОБИДА (Пчела, с. 133). Ни одного сложного слова из этого ряда, которые являлись книжными, в пословицах не зафиксировано. Довольно частотны слова стяжание, щедрый, милостивый: Воровское стялсанье впрок не пойдет; Неправедное стяжание - прах; Что беднее, то щедрее; Страшен сои, да милостив бог; У милостивого мужа всегда жена досужа; Хоть щедровит, да денежкой дарит (Даль, т. 1, с. 304, 357, 198, 57; т. 2, с. 104; т. 3, с. 92). Прилагательное милостив, существительное бог. 205 как правило, определяет Осуждалась также горделивость, тщеславие: С^БСГЪ ХО^ШВЪ, ХОЛОПЪ вбличавъ, гърдъ, сллвсхотьнъ, тыцеславие. Гордость в пословицах в основном связана с дьяволом: Во всякой гордости черту много радости; Сатана гордился, с неба свалился; фараон гордился, в море утопился; а мы гордимся - куда годимся? (Даль, т. 3, с. 169, 170). Пьянство, как известно, может привести человека ко многим грехам: Пьяный, что бешеный; Кто пьет, тот и горшки бьет (Даль, т. 3, с. 320). В народе считается, что пьяным управляет бес: Смелым бог владеет, пьяным черт качает; В пьяном бес волен (Даль, т. 3, с. 319,315). Ряд книжных изречений посвящен женщине, в которой прежде всего осуждается распутство: Чегъ/рти вещ/ии оскверышпся дшл хожбыиемъ по градоУ' ч ыбсъБЛЮденькмъ очьнъшъ, и съ эюешгин приБЛЮюете, и съ ЛЮБОВЬ, телесыът похоти и тъ111€сллвиб исторически связаны между собой: БЛО^Д, ЛЮБИТИ СЛАВНЫМ (Пчела, с. 6). Несколько с Блоудна, блудница, БЛЯДЫЯ, дньдыьыая БЛЯДЬ. В пословицах представлены слова с корнем блуд-: Что дом, то содом; что двор, то гомор; что улица, то блудница (о раскольниках); Язык блудлив, что кошка; Баба блудит, а деду грех (Даль, т. 1, с. 80; т. 2, с. 188, 549). Женщина - это первопричина блуда - иесытая похоть. Сложным словом является существительное ЛЮБОДЬИЦЛ В развратную женщину образно называют «Молении» Даниила Заточника ГОСТИЫИЦА иеспсьиля, N6oynoB46Ai4, ыеоусъшлемАя Распутство в книжных изречениях может быть выражено описательно: и съ жбылми приБлююбы1б, и съ славнъши ЛЮБОВЬ, тблесыът похоти ВЛАСТ6ЛЯ БЛОуДИй, НИКОГО Ж6 Ие СЪБЛАЗМТб, ЧЮЖ6И ЧАДИ N6 ПрИБЛЮКАИТб ся. Все это противопоставлено чистоте и ЛЮБЪВИ БЛИЖЬИИХЪ. Судя по некоторым изречениям, грехи распределяются в зависимости от социального положения человека в обществе: например, высокомерие, тъ1ресллвие, естественные для богатого, для убогого - больщой грех, а богатый вызывает ненависть, если он лжет и блудит: Три же иоровъг ДШЯ моя и зЫо ми МЬрЗИТЬ животъ ихъ. 206 ОуБОГа ХОуПАВА и БОГАТа лъживА И стлрца 0ул\мяк>штя ся pj30^/n%mh своимь КГ0 оюе въ <»\[N&CTH N6 съБьрлль кси то како молсеши оврЬсти въ старости своки (Изборник, с. 426). Пороки оскверняют душу: четъ/р/чи вещ/ии оскверыякться дша, зЬло ми мьрзить лсивотъ ихъ\ вызывают в других душах ненависть: возибИАвидм члче', три же NopoBbi възыбНАвидЛ Ашя моя', TpoKrw ибИАВИАТь дшА моя', ПАче всего иешвижАо^; софешив, человек должен в них раскаяться, покаяться: во всемъ житии три рАСКАЯИЬЯ. Добродетель же украшает душу, делает ее красивой: трьми оукрАсихъ ся и ксмь крАсьиА прЬлъ Бмь И члвкъ/i Аштв истииьио пАНАяник хоштеши прияти треми оуирАСИхся и стахъ оукрлшеиА прямо рсу и члвкомъ крАсотъ! же моя. Она вызывает удовлетворение от себя самого: ловъльыи во^д^те оуроиы ВАШИМИ, наконец, она залог того, что попадешь в рай: иедАлече войдете ц^рьствия БОЖИЯ. Родовыми и самыми частотными в пословицах и поговорках из сборника В.И. Даля являются субстантивы добрый и злой. 3.3. Умные - глупые Оуммъш Рлзсл/'мнъш Хъ1тръш Омыслбыъш Довр1>о^мье Дсйръш А^мьцъ гло^пъш безумный неразумный дурной Б0уИ Т0упъ иесмъклбнъш лсл/т,ян о^мъ лихой А(Т^ьцъ Для выражения способностей мыслить и познавать как со знаком «плюс», так и со знаком «минус» чаще всего используются слова с корнем ум- и мудр- с богатыми словообразовательными возможностями. Префиксы могут придавать словам как отрицательное значение: безумный, неразумный, иесмъ/слеиъ/и, так и усилительное: премо^дръш, рАзоумиъш. Приставка препридает слову значение 'высшая мудрость', что обусловило его применение, как правило, по отношению к Богу. Интересно, что в сборнике В.И. Даля слова премудрость, премудрый употребляются почти исключительно в 207 пословичных изречениях, в которых сильна книжная традиция: На человеческую глупость есть божья премудрость; Начало премудрости страх господень; Валаам премудр, а скотом обличен был (Даль, т. 1, с. 56, 61,357). Слово мудрость шире по семантике слова ум, включенный характер. «Ум последнее носит - это психофизиологическая особенность человека, мудрость же характеризует человека не только с биологической точки зрения, но и социальной... Понятие «мудрый» представляет собой морально-нравственный показатель» (Сафонова 2003, с. 214-215). Слово ум (Срезневский, имело значение т. 3, ч. 2). 'способность Для мыслить характеристики и познавать' глупого человека использовались соответствующие определения: недорюиг/и, иемощнъш о^/иъ - 'слабый, бессильный' (Сл. РЯ XI-XVI1 вв., вып. И), и даже ироничное лоувям ор1ъ; Илко ти возгллгслю то, имЬя ЛО^БЯН оумъ, полстян язътъ, мъкли яко отрепи изгрбЕенъ1? (МДЗ, с. 72). Если для книжных изречений характерны тавтологические сочетания типа Mo^AP't^iM и pdsoYMNbiM, оул\ъ и мдрсть, то для пословиц свойственно сочетание ум-разум: Полно пить, пора ум-разум копить; Девка на ногу ступает, ума-разума пытает; За дело побить - уму-разуму учить (Даль, т. 2, с. 657; т. 3, с. 37; т. 1, с. 408). В.М. Глухих по поводу подобных единых сочетаний пишет: «Архаичные по стилистике, они как бы овевают пословицы и поговорки духом былинности и русскости» (1997, с. 82). Сложные слова, характерные для книжной речи и поэтому не фигурирующие в пословицах, выражают, как правило, высшую степень ума: доБрооумье, Белеоумыъш, ц11Аомо^4ръ, люБОмо\/'Арець. Слово целомудрие бы синонимом слова чистота. Корень добр- придает сложному слову значение 'полезный', велЬ - 'большой'. В слове боголишивый отражено средневековое представление о том, что ум даруется богом и им же отнимается. Сходно образование у слов: убогий (приставка у- в значении 'без'), безбожный, цслав. небогъ, т.е. 208 'лишенный бога' (Фасмер, т. 1,2,4). Церковь не противоположность всегда одобряла чувству (ум наличие в интеллекта: противопоставлении «Мысль в душе) не пользовалась симпатиями церкви, но и сама по себе мысль, по нравственным признакам неопределенная, давала основания для сохранения предосторожности» (Колесов 20016, с. 78). Ум как никакое другое свойство человека связывали с нравственностью: Источыикъ, и мти, i кореыьк моуАросги доБр0д11тель к, а все лоунавьство от Безо1/'л\ья починаеться (Пчела, с. 17), поэтому, по-видимому, кощунникъ ('тот, кто кощунствует') противопоставлен мудрому: Ne сБличаи KOip^^NNHffd, чтсБЪ! онъ Ne возненавидЬлъ теБЯ, ОБличаи M0\fAparo, ВОЗЛЮБИТЬ теБЯ, АЛИ ылстАВлеШе /\\оуАрол\оу, и оыъ БО^Аетъ е/ре и оыъ MoyAptie (Притчи, 7-9 // Сирот 1897, с. 79). Трезвость ума противопоставлялась неистовству, что выражено субстантивами Eo\fH, буявый. Так называли не только безумных и глупых, но и юродивых, «божьих людей» с даром прорицания. Буй и буявый в пословицах не зафиксированы в данном значении. Слова со значением 'глупый' в книжных изречениях варьируются с субстантивом блудный: Ни мертвеца розсмЬшити, ыи EAOYANaro шказлти (МДЗ, с. 67), так как тот, кто заблуждается (в мыслях), не может быть умным и праведным. Субстантивированное прилагательное гло^път распространено как в книжных изречениях, так и в пословицах: Все на свете творится благостию божиею да глупостию человеческою; Против умного остережешься, а против глупого оплошаешь (Даль, т. I.e. 568; т. 2, с. 236). Пе зафиксировано в пословицах существительное невежа, которое в книжных изречениях древнерусском языке современном русском определяется безумный. В невежа и невежда (разошедшиеся в языке - 'грубый, невоспитанный человек' и слова прилагательным 'малообразованный, несведущий в какой-н. области' человек - Ожегов, 209 Шведова), отличающиеся друг от друга лишь разными по происхождению аффиксами, были синонимами. В изречении «Пчелы» хитрый ученик противопоставлен тупому: НЬкто филсс&фь и/иАяше с^чеиика два, единого то^па, NO КЫИГОЛЮБЬЦЛ, Л дроугаго хъ1тра, N0 /thNHB4, и реч идЬтл wna подъ земьлю, злые тъ1 хоц]бши оучитися, NO N6 можеши, а тъ1 люжеши, NO N6 xoi/iewn (Пчела, с. 170). Слово хитрый семантически развивалось следующим образом: «'тот, кто хватает', потом 'проворный, ловкий', а после всего, уже с явной оценкой - 'хитрый'» (Колесов 2004а, с. 117). «Умственная ловкость, изворотливость, тонкость и острота соображений» антонимичны «умственным способностям низшей степени, малым» (Сл. Даля, т. 4). Прилагательное тупой в пословицах применяется лишь в прямом значении: Он меня тупым ножом режет (Даль, т. 1, с. 278). Доминирующими значениями слова хитрый в паремиях являются 'изворотливый, идущий обманными путями; лукавый' и 'замысловатый, мудреный' (Сл. Даля, т. 4): Нихитру, нигоразду, ниубогу, ни богату суда божьего не миновать; Нужда хитрее мудреца; Хохол глупее вороны, а хитрее черта (Даль, т. 1, с. 60; 195; т. 2, с. 53). Отглагольное прилагательное c/M%icA6N%m - 'тот, кто смыслить что, в ком есть смысл или рассудок; рассудительный, толковый', не зафиксировано в пословицах, в сборнике В.И. Даля представлен его фонетический вариант смышленый - 'изворотливый, находчивый, догадливый, расторопный, понятливый или сметливый' (Сл. Даля, т. 4): Не нужен ученый, а нужен смышленый; Всяк Аксен про себя смышлен (Даль, т. 2, с. 234,256). Мудреца-советника при князе называли доул\цем, который мог быть лихимъ ('злой, злобный, мстительный; лукавый' - Сл. Даля, т. 1) или доБръ1л\ъ. В сборнике В.И. Даля (т. 3, с. 632) слово думец зафиксировано один раз по отношению к медведю: Медведь думец (В медведе думы много, да вон нейдет). С «Моления» Даниила Заточника появляется прилагательное дурной, которое употреблялось не только в значении 'глупый', но и в смысле 210 'негодный, плохого качества' // 'предосудительный, безнравственный' // 'уродливый, некрасивый' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 4): С дурной рожи, да еще и нос долой; От доброго житья толстеют, от дурного худеют; Прямой, что дурной; Пошли дурного, а за ним и другого (Даль, т. 1, с. 102, 262,385; т. 2, с. 216). Все обозначения глупого человека в пословицах сошлись в символическом существительном просторечного характера дурак - 'глупый человек, тупица, тупой, непонятливый, безрассудный; // малоумный, безумный, юродивый; // шут, промышляющий дурью, шутовством' (Сл. Даля, т. 1): Чужой сын дурак - смех; а свой дурак - смерть!; На всех угождать - самому в дураках сидеть; Пьяный проспится, а дурак никогда (Даль, т. 2, с. 612,307; т. 3, с. 309). По частотности в сборнике В.И. Даля слово дурак превосходит гипероним глупый - 335 : 98. Самое частотное слово в ряду наименований людей, наделенных умом, - гипероним дшным. 3.4. Богатые - бедные Богатый // Богатство Богатый и сильный бЬдъныи оувогъ и простъш ОЧ-Е0ГЪШ// С^ВСОЮЬСТНО НИфИИ HeHMoifiiimi трево^юфии Сытый босой заалорюьшии смерд раб ПАЛНЬНШЪ // полопеникъ темничникъ закълюченныи жадьыъш алчьыыи нужный толко^цши просящий скудный MOKNo\fuiTmi Интересно, что одно слово богатый противопоставлено пространному ряду наименований бедного. Подавляющая часть данных слов является 211 именами прилагательными или причастиями. Определяемые ими существительные {люди, мужи, человек и т.д.) в изречениях, как правило, утрачиваются, таким образом, данные имена становятся самодостаточными субстантивами. Нагляднее всего данная антитеза выступает в паре богатый - убогий. Эти слова объединяют не только антонимические отношения, но и общность корня -бог-. Ф.И. Буслаев писал: «Спово у-богий, с частицею >>-, означающею лишение, первоначально с понятием бедности соединяло в себе понятие об отверженном от бога (в смысле языческом): потому с введением Христианства, в отдаленнейщую эпоху, понятие о бедности, соединенной с немочью, было перенесено на дьявола, который назывался убогим, т.е. лишенным бога. Например, в архивном сборнике: Беден бес, бога у него нет. Пословица Где смерд думал, тут бог не был заставляет думать, что понятие об удалившейся от божества немочи приписывалось и смерду» (1861 в, с. 79). Слово убогий может и не вступать в антонимические связи со словом богатый, так как помимо значения 'бедный, неимущий' употребляется в смысле 'увечный' (Срезневский, т. 3, ч. 2; Сл. Даля, т. 4). Субстантив убогий широко представлен не только в книжных изречениях, но и пословицах: Не плачет малый, не горюет убогий, а плачет да горюет вдовый; Убогого докука, богатого скука одолевает (Даль, т. 2, с. 122; т. 1, с. 152). Данное имя прилагательное выступает в роли субстантива в значении лица. Один раз оно употребляется в переносном значении, поскольку определяет абстрактное существительное гордость: В убогой гордости дьяволу утеха (Даль, т. 3, с. 172). В «Мериле» и «Пчеле» противопоставлены тавтологические словосочетания богатый и сильный - убогъ и просты (1ии в плоучинЬ комлръ и моухл 0\[вязнеть. л пчелл и шерьшень истсрчАвше въмЬтають оувсгъ и пр сувязыбть Егатъ! и сильный рЬчью исторчавшб WTHAcyTb (Мерило Праведно Колесов 1989а, с. 270). Прилагательное сильный шире по значению слова богатый. В.В. Колесов пишет, что «судя по древнерусским текстам, слово 212 сильный одновременно противоположно словам худой, нищий и убогий, а значит, в сильном присутствуют сразу три представления: о силе, богатстве, величии» (2000, с. 195). Понятие о «безоценочно плохом», расширяется убогом, прилагательным простъ, в котором заложено представление о «слишком обычном человеке» (Колесов 2000, с. 199). Так называли людей низкого социального ранга, «чернь и крестьянство» (Сл. Даля, т. 3), ср. простолюдин. В паремиях из сборника В.И. Даля прилагательное прост употребляется как в роли субстантива, так и в атрибутивной функции, чаще всего оно определяет существительные люди, мужики: Мы люди простые, едим пряники толстые; Мужик простой, как кисель густой; Холостой - простой, женат - богат, а вдовец - что зяблец (т. 2, с. 233, 268, 85). Нередко оно выступает в краткой форме: В родню толст, да не в родню прост; Дают холст - так прост, есть атлас - да не про вас (т. 1, с. 615, 257). Сема 'требовать, действительные послужила просить' причастия: базой для связывает треБ<>\[юц1ие, развития субстантивированные просягрие, значений те>лкоу1риб, 'нищий, побирающийся' (Срезневский, т. 2, ч. 2; т. 3, ч. 2; Сл. РЯ XI-XII Церковнославянское происхождение, книжный которая вв., вып. 20). характер, по-видимому, обусловили их отсутствие в сборнике пословиц В.И. Даля. Но, как известно, В.И. Даль включал в свой сборник не только народные пословицы, но и пословичные изречения, широко употребляющиеся в устной речи, как например библейское Ищай обрящет, а толкущему отверзется (т. 2, с. 536). Словосочетание толкущему отверзется, означающее в прямом значении 'стучащемуся двери откроются' (Срезневский, т. 3, ч. 2), употребляется в переносном, сакральном, смысле: Гллголеть БО ВЪ писании просяц]бл\о1/' 0^ теве АЛИ, тмк0^1рбл\0^ отверзи, дл N6 лишеиъ во^д^ши цлрствгя ибвесиАго (МДЗ, с. 6). Отсутствие питья функционирование 'испытывающий слов голод', и еды алчный 'жажду', в и жизни жадный, послужили 213 убогого значения базой для обусловили которых - переносных: 'жаждущий, стремящийся к чему-либо', 'нуждающийся' (Сл, РЯ XI-XVII вв., вып. 1, 5). В пословичном изречении Оденем нагих, обуем босых; накормим алчных, напоим жадных, проводим мертвых - заслужим небесное царство (Даль, т. 1, с. 197), восходящей к переводному речению (цепь №12) и не совсем вписывающейся в жанр паремий, так как здесь сильна книжная традиция, данные слова зафиксированы в этих архаичных значениях. Оба прилагательных в языке нового времени стали употребляться в отрицательном смысле: 'ненасытный, падкий на что-либо' (Сл. Даля, т. 1). Только в одной пословице слово жадный отмечено в этом значении: У жадного кадык перетянулся (т. 3, с. 57). В книжных изречениях алчные и жадные противопоставлены сытым, в изобилии вкушающим еду и напитки. Прилагательные, характеризующие физиологическое состояние человека {алчный, жадный, сытый), менее употребительны в пословицах нежели отвлеченные по смыслу слова. От слов нужда и беда - наименований бедствий - были образованы прилагательные нужный и бедный. Значения 'терпящий нужду, утеснение, бедствующий, лишенный необходимого' семантически развились из 'тот, кто находится в беде, терпит лишения' (Сл. РЯ XI-XVII вв., вып. 1, 11). В прилагательном нужный содержится указание на степень отсутствия личной свободы, на принуждение, давление со стороны. Слово бедный в изречениях встречается в единичных примерах (значение 'скудный, неимущий' появляется только в XVI в. - Колесов 2004а, с. 41), зато в пословицах оно приобрело широкое распространение: Бедному ж:ениться - и ночь коротка; Бедный в нуже - что жаба в луже (Даль, т. 1, с. 175). Как в книжных выражениях, так и в пословицах редко употребляется прилагательное нужный. В.И. Даль, приводя паремию с данным словом, посчитал необходимым растолковать его вследствие архаичности: Нужный (т.е. убогий) скудается, скупой нуждается (т. 1, с. 200). Значение 'надобный, необходимый, потребный' вытеснило значение {«стар., а иногда и доселе в народе») 'бедный, нищий' (Сл. Даля, т. 2). 214 Изобилие в жизни богатого противопоставляется скудости нищего. Интересно, что в сборнике пословиц В.И. Даля с этим корнем представлены существительные скудость, скуда, глаголы скудаться, оскудеть, наречие скудно, а прилагательного скудный ни в роли субстантива, ни в роли атрибутива лица нет; Не от скудости скупость вышла, от богатства; Беда - скуда; Кто бедует, тот скудается; Дающего рука не оскудеет (т. 1, с. 153, 267, 197). Отсутствие собственности у лица породило функционирование субстантива нбимоуц]Иб, которое не представлено в пословицах, очевидно, потому, что значение его лишено отвлеченности, оно конкретно и однозначно по семантике (в словаре Ожегова, Шведовой дано с пометой книж.). Довольно распространены в паремиях слова нищий // нищета: Богатство гниет, а нищета живет; За ватагу нищих одного богача не выменяешь (Даль, т. 1, с. 153, 151). По-видимому, от Библии произошло переносное значение словосочетаниях 'лишенный слова нищий - 'бездуховный', например в нищая жизнь; нищий духом {устар. и книжн.) — внутренних интересов, духовно опустошенный' (Ожегов, Шведова). Нагота бедного противопоставлена богатым одеждам и покрывалам богатого. В пословицах представлены не только слова с корнем наг-, но и бос-'. Житье, житье; наготье да босотье; И наго, и босо, и без пояса; Гол, как лутошка; бос, как гусь (Даль, т. 1, с. 160, 166). Появление слов с корнем бос- в паремиях, по-видимому, обусловлено тем, что прилагательное босой для обозначения неимущих развилось на семантическом и словообразовательном уровнях, оно символично. Так, в словаре В.И. Даля (т. 1) зафиксированы слова босота, босина, босоножье в значении 'голь, нужда, нищета'; босомыг(-к-)а, босыня об., босомыжник, босяк(-яка), босомыжница, босячка - 'кто ходит босиком, оборванец'; босомыжничать 'шататься, праздно и в нищете'; босеть - 'голеть, беднеть, нищать'. 215 в нословицах из сборника В.И. Даля распространены слова с корнем гол-: Голь хитра, голь мудрена, голь на выдумки горазда; Голь беднее лохмотья; С голого - что с мертвого: ничего не возьмешь (т. 1, с. 168, 165, 171). Не имеет бедный и своего дома в отличие от богатого, живущего в богатом доме, в «красных и высоких хоромах». В книжных изречениях это выражено следующим образом: весировьнъш, з^БАоркьшии, скытаюштыи ся по оулицлмъ, мокноуштии, трящштии ся зимою, в пословицах это значение передается словами с корнем дом-: И бездомник не без домовища; Добрым словом и бездомный богат (Даль, т. 1, с. 552; т. 3, с. 215). К бедным также относятся смерд и раб. Данные слова зафиксированы и в пословицах: Как смерд ни нарядится, а кус дерма на себе унесет; Когда нет раба, так и сам по дрова (Даль, т. 2, с. 561; т. 1, с. 194). «Поскольку слово рабъ характеризует отношения как в социальной, так и в религиозной сфере, оно постепенно вытесняется в русском языке словом холопъ» (Успенский 2002, с. 262). В пословицах слово раб употребляется и в религиозном смысле (выступает с определением болсий), и в социальном: Все мы рабы божьи; Поэюиви в рабах, авось, будешь и в господах; И гладок, да гадок; и ряб, да божий раб; Не считайся с рабою, да не сверстает тебя с собою (Даль, т. 1,с. 61,219;т. 3, с. 111; т. 2, с. 665). Не имеют прав свободных людей и пл^иьиики // полоненики, темничники, закълюченные. Внутренняя форма данных синонимичных существительных разнородна: иже ^nAhNbNHiitjx% полоненикъ ('тот, кого взяли в плен'); темничникъ ('тот, кто сидит в темнице - тюрьме'); закълюченныи ('тот, кого заключили в темницу'). Только одно слово обладает отвлеченным смыслом - пленник, что сказалось на возможности употребляться не только в прямом, но и переносном значениях. На это указывает Сл. РЯ XI-XVII вв. (вып. 15), Толковый словарь В.И. Даля (т. 3): 'прельщенный чем-либо, покоренный нравственно'. Данная способность, повидимому, обусловила закрепление слов с корнем плен-/полон- в двух 216 пословицах в сборнике В.И. Даля: За здоровье глаз, что тенили нас (переносное значение); Не в полон отдают, а замуж берут (т. 3, с. 219, 231). Смена темы богатства и темы бедности в изречениях предполагает и смену книжной речи на нейтральную, народно-разговорную или сниженную. Например, в цепи №21: если богатый насыщается и веселится, вкушая питие или еду, то бедный просто ест: ядо^штии // яАоуц1ии // ЯАО\[Ц1И // С0р:оя4о^1/1и. По отношению к богатому употреблены глаголы възлечь, оБЛАчляся (неполногласие), бедному - лююлштии. Теплая вода (отъ слъыьцл въстопЬвъша) бедняка противопоставлена сочетаниям миогосллстьисб питие сллдкоб питие. Н.И. Костомаров (1994, с. 133) заметил, что в славянском фольклоре, в частности в песнях, теплая вода может сопоставляться с бедою. Сложносоставное прилагательное многосллстьыъш и неполногласные сочетания имели книжный характер. Собирательное существительное питие указывает на разнообразие напитков. Существительные, обозначающие бедных, в Псалтыри зачастую могут иметь символическое значение: 'порабощенные заблуждению', 'язычники' (СПОСУСП). А богатые - это праведные христиане, насыщающиеся божьим словом. Они должны прийти на помощь заблуждающимся, язычникам, обратить их в истинную веру. В народных пословицах в противоположность книжным изречениям зафиксировано житейское правило: Сытый голодного не разумеет (Даль, т. 1, с. 179). Родовой субстантив богатый практически не имел синонимичных конкурентов ни в книжных изречениях, ни в народных паремиях. Из пространного ряда обозначений неимущих в пословицах и поговорках постепенно выделился гипероним бедный. Выводы Итак, в третьей главе выделено несколько этапов процесса трансформации книжных изречений в паремии: переход книжных изречений в пословицы, пословиц - в поговорки. Между книжными изречениями и народными пословицами существует промежуточный тип - пословичное 217 изречение. Данная трансформация не во всех диахронических цепях является полной и последовательной. Подавляющая часть цепей не имеет в своем составе поговорок, часть заканчивается лишь пословичными изречениями, книжными по своему характеру: из 24 диахронических цепей поговорки есть в составе девяти; нет поговорок в тринадцати цепях, три цепи (N^\2, 19, 23) заканчиваются пословичными изречениями. Больше всего пословичных изречений в собрании П.К. Симони (тексты XVII в.), меньше их по количеству в сборнике В.И. Даля (XIX в.). Книжные изречения из диахронической цепи №19 обнаруживают генетическую связь лишь с одним пословичным изречением из сборника П.К. Симони. В составе диахронических цепей выделены ядерные высказывания, семантические дериваты, аллюзивные выражения. Как было указано, к ядерным выражениям относятся наиболее ранние фиксации того или иного изречения, как правило, восходящего к Псалтыри (например, из «Изборника» 1076 года). Анализ показал, что семантические дериваты ядерных выражений - это изречения, зафиксированные в более поздних памятниках («Пчела», «Моление» Даниила Заточника, «Домострой» и др.). Происходит сжатие ядерного высказывания, смена лексем и соответственно семантики. Речения из сборников пословиц и поговорок в семи диахронических цепях (2, 11, 16, 17, 19, 21, 22) аллюзивны по отношению к ядерным выражениям (лишь в составе сборника П.К. Симони (№16, 19) отмечены выражения, обнаруживающие преемственность с книжными изречениями). Путь от ядерных выражений к аллюзиям - это путь от синтаксически развернутого высказывания предикативной структуры к символическому выражению, вмещающему в себя весь широкий контекст традиционного книжного высказывания. Собственно пословицы и, особенно, поговорки, точно соответствующие паремийному жанру, не могут быть скопированы с книжных изречений. Происходит перестройка структуры (часто поговорки непредикативны), значительное сжатие, смена компонентов, в том числе ключевых слов. Более того, пословицы и поговорки могут констатировать 218 истину, прямо противоположную утверждениям изречений: Сытый голодного не разумеет; На всех и солнышку не угреть (Даль, т. 1, с. 178; т. 3, с. 385). Если речения из сборников паремий совпадают с ядерными выражениями, то они не вписываются в паремийный жанр в силу своего книжного характера. Таким образом, аллюзии в составе диахронических цепей - это собственно пословицы и поговорки, «обкатанные» в народном духе: Смех без причины - признак дурачины (Мартынова, с. 110); На языке медок, а на сердце ледок (Даль, т. 3, с. 23, 24); Чье пью да ем, того и вем (Даль, т. 1,с. 253). Если книжные изречения имели структуру (например, обобщенноличного предложения), характерную и для пословиц, то трансформации на структурно-синтаксическом уровне, как правило, не происходило (цепь №2, 5, 8, 20). Выражения из цепей №4а, 12, 19, 23 преемственны и по структуре и лексическому наполнению. Произносящий пословичные изречения из данных цепей может ощущать связь их с книжными источниками. Цепи №10, 12, 18, 23 не имеют в своем составе паремий из современных сборников. Возможно, сдерживающим фактором для распространения в устной речи данных выражений послужил их сакральный характер. Вслед за З.К. Тарлановым считаем, что пословица, в силу ее обобщающего значения, утрачивает тесную привязанность к породивщей ее теме (1999, с. 65). Трансформация переводных древнерусских изречений в пословицы и поговорки стала возможной благодаря способности данных выражений к вариативности. В третьей главе выявлены лексико-семантические, словообразовательные варианты слов, структурно-синтаксические варианты устойчивых выражений. Зафиксированы количественные модификации компонентного состава устойчивых единиц - имплицирующие и эксплицирующие изменения выражений. Ключевые слова книжных изречений и паремий, как правило, совпадают. При трансформации изречений в паремии опорные слова, являющиеся, как правило, именами существительными, являлись наиболее 219 сильными. Движение гинеронимизации. же Паремии данных слов наследовали от происходило в сторону древних притч резкое противопоставление противоположностей: добрые - злые, богатые - бедные, умные - глупые и т.д. «Кажется, будто Средневековье не знает полутонов и переходов между крайностями; нет, оно их знает, но сознательно пренебрегает ими. Оно возвращает нас к тому времени, когда добро и зло, правда и ложь были конкретными данностями существования и представали во всем объеме своих признаков как неделимое целое, как конкретность быта, не имеющая степеней и силы проявления» (Колесов 1989а, с. 12). Таким образом, ключевыми в пословицах и поговорках чаще всего являются слова гиперонимичного характера, наиболее употребительные в живой речи и, как правило, лишенные книжной окраски. Кроме того, выявлено различное отношение к предметам и явлениям действительности. Христианская мораль заимствованного изречения постепенно вписывается в житейскую мудрость народа, накопленную на протяжении многих веков. Наполнение выражений со временем демонстрирует сдвиг в сторону нравственности. Вариативность ключевых слов происходило не только по причине развития языка (одни слова утрачивали свою актуальность, их место занимали другие), но и от того, что изменялось само мировоззрение человека. 220 Заключение На материале изречений из памятников письменности XI-XVII вв. и сборников пословиц XVII-XIX вв, мы проследили трансформацию развернутого книжного изречения в краткие пословицы и поговорки. Исследование позволяет сделать следующие выводы. Как известно, одним из признаков пословиц и поговорок является анонимность. Между тем теоретически можно предположить, что почти каждая из паремий имеет свой первоисточник. Более того, устойчивость плана выражения паремий способствует выявлению вполне реальных их прототипов. Естественно, книжные изречения не являются основным источником пословиц и поговорок, лишь часть русского пословичного фонда имеет библейские и античные корни: «Книжные афоризмы могут трансформироваться в пословицы, но они никогда не были основным источником пополнения пословичного фонда, складывавшегося естественноисторически как свернутая словесно-художественная фиксация опыта народной жизни» (Тарланов 1999, с. 409). Считаем, что переводные книжные изречения имели предпосылки для трансформации в устные пословицы, так как те и другие имели много общего. 1. Обобщенность формы и значения. Нередко переводные изречения имели строй обобщенно-личного предложения, наиболее характерного для жанра пословиц. 2. Часто книжные изречения были построены по принципу синтаксического и семантического параллелизма, отдельные их части были противопоставлены; для них не в меньшей степени, чем для современных пословиц, характерны антитеза и контраст. 3. Книжные изречения, как и пословицы, содержат житейскую мудрость; как правило, они дидактичны. 4. Доминирующая часть изречений иносказательна. 221 На материале исследования выделено 218 диахронических цепей, различных по объему. В некоторых случаях можно лишь предположить, что та или иная пословица восходит именно к данному исходному изречению. Отдельные выражения по отношению к исходным выступают в аллюзивной форме, представляя собой, таким образом, «тупик развития» высказывания. Преемственность изречений прослеживается независимо от жанра памятника письменности, в который попадало то или иное изречение. II глава данного исследования посвящена анализу 24 наиболее показательных синтаксические диахронических и цепей. Были лексико-семантические выявлены структурно- особенности выражений. Приводились лексические значения слов, их символическое наполнение. Особое внимание уделялось вариативности. Несмотря на то что наполнение диахронических цепей отличается друг от друга, проведенный анализ позволил выделить явления, наиболее типичные для процесса трансформации книжных изречений в пословицы и поговорки, что было изложено в III главе. Поэтапную трансформацию книжного переводного изречения в пословицу и поговорку относим вслед за А.А. Потебней к явлению «сгущение мысли». Составляющими данного процесса являются: 1. Отрыв изречений от контекста и события, давшего начало выражению мысли. 2. Метафоризация, развитие переносного значения в фаницах слова. 3. Символизация. 4. Ментализация. 5. Приобретение обобщенности, в частности путем развития родового по смыслу слова. 6. Обновление плана выражения и плана содержания в соответствии с эпохой путем «освежения образа». 7. Сжатие до лапидарного минимума. 222 8. Утрата книжного характера и стремление к народной, разговорной форме как проявление черт 2-7. 9. Приобретение ритмичности и рифмы для лучшего запоминания текста. На основе поединичного сопоставления разновременных фиксаций выражений варианты выявлены слов, лексико-семантические, структурно-синтаксические словообразовательные варианты устойчивых выражений. Наиболее распространенными из вариантов слов являются: синонимические варианты, тематические, градационные. Наряду со сжатием широко представлено развертывание - распространение исходных изречений, которое представляет собой переходный этап развития пословиц, хотя в конечном этапе трансформации - пословице или поговорке - оно, как правило, не зафиксировано. Одно из обязательных требований к пословицам и поговоркам актуальность их плана выражения в определенный период, поэтому на каждом этапе постоянно происходило обновление их лексического и структурного наполнения. Устаревшие слова и грамматические формы в пословицах и поговорках заменяются новыми, архаичные синтаксические модели - живыми, современными. Вместе с тем имел место и обратный процесс: стремление к соблюдению стабильности плана выражения изречений при трансформации их в паремии. Выражения, в которых сильна книжная струя, вслед за В.И. Далем называем пословичными изречениями. Эти изречения могут сохранять архаичные черты. В.И. Даль включил их в сборник пословиц и поговорок на основании того, что они широко употреблялись в устной речи: Мудрость змеина, незлобивость голубина; Во многом глаголании несть спасения; Не мечите бисера пред свиньями, да не попрут его ногами (Даль, т. 1, с. 239; т. 2, с. 186, 668). Несмотря на то что подобные изречения довольно частотны в памятниках письменности, они по своей форме не оторвались от книжных речений и не перешли в разряд пословиц и поговорок. Думается, что 223 сдерживающим фактором здесь послужила традиция их употребления в неизменном виде. Сходство между книжными изречениями и народными пословицами и поговорками проявляется еще и в том, что в центре их находится символ. Христианство, пришедшее на Русь, столкнулось с язычеством, которое также имело свою сформированную символику при собственном пантеоне богов. Между тем при всем глобальном различии языческие и христианские образы предметного, растительного и животного миров были сходны. Иногда заимствованный символ, пустой с точки зрения сознания русского человека, претерпевал трансформацию в целях его семантического углубления; библейский символ мог смениться народным. Или же, наоборот, насквозь пронизанное символами изречение, постепенно трансформируясь в пословицу, утрачивало двойную перспективу, символический подтекст. Символические значения слов в древних высказываниях обернулись в пословицах родовыми по смыслу словами уже понятийного значения, т.е. все прежние созначения слов были втянуты в семантику идентифицирующего (понятийного) значения. Этот процесс называется гиперонимизацией. «Таким образом, то, что известно нам под названием пословицы, конечный результат длительной истории языка, литературы, общества. Изречение, пословичное выражение, пословица сменяют друг друга, видоизменяясь и наполняясь новым смыслом, какого требует время» (Колесов1989а, с. 20). 224 Список использованной литературы I. Источники исследования 1. Даль - Даль В.И. Пословицы русского народа. Сб. в 3 т. М.: Русская книга, 1998. 2. Домострой - Домострой / Издание подготовили В.В. Колесов, В.В. Рождественская. СПб.: Наука, 2001. 400 с. 3. МДЗ - Зарубин Н.Н. «Слово» Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам. Л.: Наука, 1932. 166 с. 4. Изборник - Изборник 1076 года / Под ред. СИ. Коткова. М.: Наука, 1965. 1092 с. 5. Лексика МДЗ - Лексика и фразеология «Моления» Даниила Заточника / Под ред. Е.М. Иссерлин. Л.: Издательство ЛГУ, 1981.232 с. 6. Симони - Старинные сборники русских пословиц, поговорок, загадок и проч. XVII-XIX столетий / Собрал и приготовил П.К. Симони. СПб.: Издание отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук, 1899.268 с. 7. Пчела - Семенов В.А. Древнерусская Пчела по пергаменному списку. СПб., 1893.444 с. П. Дополнительные источники исследования 1. Буслаев 1854 - Буслаев Ф.И. Русские пословицы и поговорки // Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. Калачовым. Книга 2. М.: Типография А. Семена, 1854. С. 1-176. 2. Жуков 1993 - Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. М.: Русский язык, 1993.537 с. 3. Измарагд - Из Измарагда // Домострой / Издание подготовили В.В. Колесов, В.В. Рождественская. СПб.: Наука, 2001. С. 269-285. 4. Иллюстров 1910 - Иллюстров И.И. Жизнь русского народа в его пословицах и поговорках. Сб. русских пословиц и поговорок. СПб.: СанктПетербургская губернская типография, 1910.480 с. 5. Мартынова - Пословицы. Поговорки. Загадки / Сост. А.Н. 225 Мартынова, В.В. Митрофанова. М.: Современник, 1986. 512 с. 6. Миндалев 1914 - Миндалев П. Моление Даниила Заточника и связанные с ним памятники. Опыт историко-литературного исследования. Казань: Типография императорского университета, 1914. 394 с. 7. Михельсон 1894 - Михельсон М.И. Меткие и ходячие слова. Сб. русских и иностранных пословиц, изречений и выражений. СПб.: Паровая скоропечатня П.О. Яблонского, 1894. 690 с. 8. Колесов 1989а - Мудрое слово Древней Руси (XI-XVII вв.). Сб. / Сост. В.В. Колесов. М.: Советская Россия, 1989. 464 с. 9. Кольцов - Русские пословицы, поговорки, приречья и присловья, собираемые Алексеем Кольцовым // Путинцев A.M. А.В. Кольцов как собиратель русских народных пословиц. Воронеж, 1926.20 с. 10. Рукописные сб. - Пословицы, поговорки, загадки в рукописных сборниках XVIII-XX вв. / Издание подготовили М.Я. Мельц, В.В. Митрофанова, Г.Г. Шаповалова. М., Л.: Наука, 1961. 289 с. 11. Розанов 1904 - Розанов СП. Материалы по истории русских «Пчел» // Памятники древнерусской литературы. J^»154. СПб.: Типография И.Н. Скороходова, 1904.130 с. 12. Сирот 1897 - Сирот И.М. Параллели. Библейские тексты и отражение их в изречениях русской народной мудрости. Вып. 1. Изречения и притчи Ветхого завета в сопоставлении с русскими народными пословицами. Одесса: Типография Бланкоиздательства М. Шпенглера, 1897. 118 с. 13. Снегирев 1831 - Снегирев И.М. Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках. В 2 т. М.: Университетская типография, 1831. 14. Снегирев 1854 - Дополнения и прибавления к собранию Русских народных пословиц и притчей, сообщенные И.М. Снегиревым // Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. Калачовым. Книга 2. М.: Типография А. Семена, 1854. С. 177-204. 15. Сперанский 1904 - Сперанский М.Н. Переводные сборники 226 изречений в славяно-русской письменности. Исследования и тексты. М.: Издание императорского общества Истории древностей Российских при Московском университете, 1904. 829 с. 16. Тимошенко 1897 - Тимошенко И.Е. Литературные первоисточники и прототипы трехсот русских пословиц и поговорок. Киев: Типография Петра Барского, 1897.200 с. 17. Щеглова 1910 - Щеглова С.А. «Пчела» по рукописям киевских библиотек. СПб.: Типография М.А. Александрова, 1910. 194 с. III. Словари 1. Сл. Даля - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М.: Издательская группа «Прогресс» «Универс», 1994. 2. ССМСИЯ - Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках. Образ мира и миры образов. М.: «Гуманитарный издательский центр Владос», 1996.416 с. 3. СПОСУСП - Клименко Л.П. Словарь переносных, образных и символических употреблений слов в Псалтыри. Пижний Повгород: Издательство братства Александра Невского, 2004.448 с. 4. Ахманова 2005 - Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М.: КомКнига, 2005. 576 с. 5. Ожегов, Шведова - Ожегов СИ. Словарь русского языка / Под ред. Н.Ю. Шведовой. М.: Русский язык, 1986. 6. Русская фразеология - Русская фразеология. Историко- этимологический словарь / Под ред. В.М. Мокиенко. М.: Астрель: ACT: Люкс, 2005. 926 с. 7. СМ - Славянская мифология. Энциклопедический словарь / Под ред. В.Я. Петрухина. М.: Эллис Лак, 1995. 416 с. 8. MAC - Словарь русского языка / Под ред. С.Г. Бархударова. В 4 т. М.: Институт русского языка, 1957-1961. 9. СРНГ - Словарь русских народных говоров / Под ред. Ф.П. Сороколетова. М., Л.: Наука, 1965-2004. 227 10. Сл. РЯ XI-XVII вв. - Словарь русского языка XI-XVII вв. / Под ред. С.Г. Бархударова, Г.А. Богатовой. М.: Наука, 1975-2002. П. ССИЗ - Словарь символов и знаков. Сюжеты и явления в символах / Автор-сост. Н.Н. Рогалевич. Минск: Харвест, 2004. 512 с. 12. Срезневский - Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. В 3 т. М.: Книга, 1989. 13. Фасмер - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. СПб.: Азбука, 1996. 14. Шанский - Шанский Н.М., Иванов В.В., Шанская Т.В. Краткий этимологический словарь русского языка. М.: Просвещение, 1961.404 с. 15. ЭССЯ - Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / Под ред. О.Н. Трубачева. М.: Наука, 1975-2003. IV. Научная литература 1. авторских Абрамович 1964 - Абрамович преобразованиях фразеологизмов И.М. Об индивидуальнои отношении к ним фразеологического словаря // Проблемы фразеологии. Исследования и материалы / Под ред. A.M. Бабкина. М., Л.: Наука, 1964. С. 213-218. 2. Аванесов 1956 - Аванесов Р.И. О некоторых вопросах истории языка // Академику В.В. Виноградову. Сб. статей / Под ред. С.Г. Бархударова. М.: Наука, 1956. С. 12-18. 3. Адрианова-Перетц 1970 - Адрианова-Перетц В.П. Афоризмы Изборника Святослава 1076 года и русские пословицы // Труды отдела древнерусской литературы. XXV. Памятники русской литературы X-XVII вв. / Под ред. Д.С. Лихачева. М., Л.: Наука, 1970. С. 3-19. 4. Адрианова-Перетц 1971 - Адрианова-Перетц В.П. Библейские афоризмы и русские пословицы // Труды отдела древнерусской литературы. XXVI. Древнерусская литература и русская культура XVIII-XX вв. / Под ред. Д.С, Лихачева. Л.: Наука, 1971. С. 8-12. 5. Адрианова-Перетц 1974 - Адрианова-Перетц В.П. Древнерусская 228 литература и фольклор. Л.: Наука, 1974. 172 с. 6. Адрианова-Перетц 1934 - Адрианова-Перетц В.П. К истории русской пословицы // Сб. статей к 40-летию ученой деятельности академика А.С. Орлова / Под ред. В.Н. Перетц. Л.: Наука, 1934. С. 59-65. 7. Адрианова-Перетц 1947 - Адрианова-Перетц В.П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. М., Л.: Наука, 1947. 188 с. 8. Адрианова-Перетц 1957 - Адрианова-Перетц В.П. Пословицы и поговорки // Колпакова Н.П., Мельц М.Я., Шаповалова Г.Г. Избранные пословицы и поговорки русского народа. М.: Художественная литература, 1957. С. 5-23. 9. Амосова 1963 - Амосова Н.Н. Основы английской фразеологии. Л.: Издательство ЛГУ, 1963. 208 с. 10. Андреева 1985 - Андреева Р.Ф. Семантико-стилистическое исследование французских пословичных фразеологизмов. Л., 1985. 11. Андреева 2001 - Андреева С.Л. От библейской реминисценции к библейской крылатой единице и обратно // Переходные явления в области лексики и фразеологии русского и других славянских языков (Вторые Жуковские чтения). Материалы Международного научного симпозиума. 2123 мая 2001 г. / Под ред. В.И. Макарова. Великий Новгород: Издательство НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2001. С. 4-6. 12. Аникин 1957 - Аникин В.П. Русские народные пословицы, поговорки, загадки и детский фольклор. М.: ГУПИ МП РСФСР, 1957.240 с. 13. Аникин 1991 - Аникин В.П. Искусство слова в пословицах и поговорках // Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. М.: Русский язык, 1991. С. 6-8. 14. Аникин 2001 - Аникин В.П. Русское устное народное творчество. М.: Высшая школа, 2001. 726 с. 15. Аникин 1996 - Аникин В.П. Теория фольклора. Курс лекций. М.: Издательство МГУ, 1996. 408 с. 16. Аничков 1964 - Аничков И.Е. Идиоматика идиом и идиоматика 229 идиоматизмов // Проблемы фразеологии. Исследования и материалы / Под ред. A.M. Бабкина. М., Л.: Наука, 1964. С. 37-56. 17. Архангельский 1964 - Архангельский В.Л. Устойчивые фразы в современном русском языке. Основы теории устойчивых фраз и проблемы общей фразеологии. Ростов-на-Дону: Издательство РГПИ, 1964. 316 с. 18. Ашукин, Ашукина 1987 - Ашукин Н.С., Ашукина М.Г. Крылатые слова (крылатые слова, литературные цитаты, образные выражения). М.: Художественная литература, 1987. 528 с. 19. Бабенко 1999 - Бабенко Н.С. Особенности взаимодействия устного и письменного языка в Германии XVI литературного языка. История в. // Устные формы и современность / Под ред. В.Я. Порхомовского, Н.Н. Семенюк. М.: Эдиториал УРСС, 1999. С. 87-105. 20. русского Бабкин 1964 - Бабкин A.M. Фразеология и лексикография (задачи фразеологического словаря) // Проблемы фразеологии. Исследования и материалы / Под ред. A.M. Бабкина. М., Л.: Наука, 1964. С. 7-36. 21. Балли 1961 - Балл и Ш. Французская стилистика. М.: Издательство ин. лит., 1961.394 с. 22. БаранникоЕа1984 - БаранникошЛ.И. Вариантность приставочных прилагательных в древнерусских списках служебной минеи (вариантность как фактор развития языка) // Проблемы развития языка. Лексические и грамматические особенности древнерусского языка. Межвузовский научный сб. / Под ред. Л.И. Баранникова. Саратов, 1984. С. 119-128. 23. Бетехтина 1995 - Бетехтина Е.Н. Фразеологические библеизмы с ономастическим компонентом в современном русском языке (на фоне английского): Дисс. канд. филол. наук. СПб., 1995. 226 с. 24. русских Благова 2000 - Благова Г.Ф. Пословица и жизнь. Личный фонд пословиц в историко-фольклористической перспективе. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. 223 с. 25. Бойнова 2001 - Бойнова Т.М. История языка в контексте русских 230 пословиц (историко-лингвистический комментарий). Саранск: Издательство МГПИ,2001. 107 с. 26. Бондаренко 1995 - Бондаренко В.Т. Варьирование устойчивых фраз в русском языке: Дисс. доктора филол. наук. Тула, 1995. 412 с. 27. Бондаренко 2001 - Бондаренко В.Т. О лексическом варьировании пословично-поговорочных выражений в свете фразеологической переходности // Переходные явления в области лексики и фразеологии русского и других славянских языков (Вторые Жуковские чтения). Материалы Международного научного симпозиума. 21-23 мая 2001 г. / Под ред. В.И. Макарова. Великий Новгород: Издательство НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2001. С. 10-11. 28. Будде 1902 - Будде Е.Ф. О «Слове» Даниила Заточника в его отношении к древней русской «Пчеле» // Под знаменем науки. Юбилейный сб. в честь Н.И. Стороженко. М.: Типография А.В. Васильева и Ко, 1902. С. 74-94. 29. Буслаев 1861а - Буслаев Ф.И. Древнерусская народная литература и искусство. В 2 т. Т. 1. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб.: Типография товарищества «Общественная польза», 1861. 666 с. 30. Буслаев 18616 - Буслаев Ф.И. Древнерусская народная литература и искусство. В 2 т. Т. 2. О народности в древнерусской литературе и искусстве. СПб.: Типография товарищества «Общественная польза», 1861.435 с. 31. Буслаев 1861 в - Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. В 2 т. Т. 1. Русская народная поэзия. СПб.: Типография товарищества «Общественная польза», 1861. 600 с. 32. Буслаев 1854 - Буслаев Ф.И. Русские пословицы и поговорки // Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. Калачевым. Книга 2. М.: Типография А. Семена, 1854. С. 1-176. 33. Буслаев 1861 г - Буслаев Ф.И. Учебные руководства для военно231 учебных заведений. Историческая хрестоматия церковно-славянского и древнерусского языков. М.: Университетская типофафия, 1861. 831 с. 34. Верещагин 1971 - Верещагин Е.М. Из истории возникновения первого литературного языка славян. Переводческая техника Кирилла и Мефодия. М.: Издательство МГУ, 1971. 256 с. 35. Верещагин 1972 - Верещагин Е.М. Из истории возникновения первого литературного языка славян. Варьирование средств выражения в переводческой технике Кирилла и Мефодия. М.: Издательство МГУ, 1972. 200 с. 36. Верещагин парафразированием 1997 - переводного Верещагин текста в Е.М. Наблюдения Великих минеях над четиих митрополита Макария // Филологические науки. 1997. №6. С. 33-53. 37. Верещагин 1996 - Верещагин Е.М. Христианская книжность Древней Руси. М.: Наука, 1996.208 с. 38. Верещагин, Костомаров 1990 - Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. Лингвострановедение в преподавании русского языка как иностранного. М.: Русский язык, 1990. 246 с. 39. Веселовский 1940 - Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л.: Художественная литература, 1940. 648 с. 40. сочинениях Вигзелл 1971 - Вигзелл Ф. Цитаты книг Святого писания в Епифания Премудрого // Труды отдела древнерусской литературы. XXVI. Древнерусская литература и русская культура XVIII-XX вв. / Под ред. Д.С. Лихачева. Л.: Наука, 1971. С. 232-243. 41. Винофадов 1977 - Винофадов В.В. Избранные труды. Лексикология и лексикофафия. М.: Наука, 1977. 312 с. 42. Винофадов 1946 - Винофадов В.В. Основные понятия русской фразеологии // Труды юбилейной сессии ЛГУ. Серия филологических наук. Л., 1946. С. 45-69. 43. Владимиров 1896 - ВладимировПБ. русской словесности. Киев, 1896. 232 Введение в историю 44. киевского Владимиров 1900 - Владимиров В.П. Древняя русская литература периода XI-XIII вв. Киев: Типография императорского университета св. Владимира Н.Т. Корчак-Навицкого, 1900.475 с. 45. Гаврин 1974 - Гаврин С.Г. Фразеология современного русского языка (в аспекте теории отражения). Пермь: Издательство ПГПИ, 1974.269 с. 46. Гараева 1997 - Гараева Л.А. Устойчивые словесные комплексы воинских повестей XII-XVII вв. (структурный и идеографический аспекты): Дисс. канд. филол. наук. Магнитогорск, 1997. 219 с. 47. Гацак 1983 - Гацак В.М. Основы устойчивой эпической поэтики славян (антитеза «формульной теории») // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. IX Международный съезд славистов. Киев, сентябрь 1983. Доклады советской делегации. М.: Наука, 1983. С. 184-196. 48. Гвоздарев 1977 - Гвоздарев Ю.А. Основы русского фразообразования. Ростов-на-Дону: Издательство РГУ, 1977. 184 с. 49. Гвоздев 1983 - Гвоздев В.В. Место пословиц как структурно- семантических образований в языке: Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 1983.15 с. 50. Гвоздев 1982 - Гвоздев В.В. Парадигматические отношения в пословичном фонде//Филологические науки. 1982. №4. С. 44-49. 51. Глаголевский 1873 - Глаголевский П. Синтаксис языка русских пословиц. СПб.: Издательство ЯЛ. Исакова, 1873.48 с. 52. Глухих 1997 - Глухих В.М. Словопроизводство в пословицах и поговорках // Русский язык в школе. 1997. №4. С. 80-85. 53. Горбачевич 1978 - Горбачевич К.С. Вариантность слова и языковая норма. На материале современного русского языка. Л.: Наука, 1978. 238 с. 54. Гринив 1999 - Гринив В. Праязык и символ. Киев: Логос, 1999. 55. Даль 1998 - Даль В.И. Напутное // Даль В.И. Пословицы русского 234 с. народа. Сб. в 3 т. М.: Русская книга, 1998. С. 5-52. 233 56. Дандис 1978 - Дандис А. О структуре пословицы // Паремиологический сборник. Пословица. Загадка (Структура. Смысл. Текст.) /Под ред. Г.Л. Пермякова. М.: Паука, 1978. С. 13-21. 57. Дерягин 1976 - Дерягин В.Я. Варьирование языковых средств в текстах деловой письменности (важские денежные описи XIV-XVII вв.) // Источники по истории русского языка. Сб. статей / Под ред. СИ. Коткова. М.: Паука, 1976. С. 3-35. 58. Дмитриева 1994 - Дмитриева О.А. Конститутивные признаки афоризмов // Языковая личность: проблемы значения и смысла. Сб. научных трудов / Под ред. И.В. Сентенберг, В.И. Красика. Волгоград: Перемена, 1994. С. 171-180. 59. Добрыднева 1989 - Добрыднева Е.А. Современная русская фразеология: категориальные признаки и коммуникативные свойства. Волгоград: Издательство ВГПУ, 1989. 88 с. 60. Дядечко 2002 - Дядечко Л.П. Крылатые слова как объект лингвистического описания: история и современность. Киев: Издательство КПУ им. Т. Шевченко, 2002. 294 с. 61. Евгеньева 1966 - Евгеньева А.П. Основные вопросы лексической синонимии // Очерки по синонимике современного русского литературного языка / Под ред. А.П. Евгеньевой. М., Л.: Паука, 1966. С. 4-29. 62. Евгеньева 1963 - Евгеньева А.П. Очерки по языку русской устной поэзии в записях XVII-XX вв. М., Л.: Паука, 1963. 348 с. 63. Евгеньева 1949 - Евгеньева А.П. Язык русской устной поэзии // Труды отдела древнерусской литературы. VII. М., Л.: Паука, 1949. С. 168211. 64. Ерохин 2004 - Ерохин В.П. Ключевое слово в художественном тексте. Тверь: Издательство ТГУ, 2004.100 с. 65. Есперсен 1958 - Есперсен О. Философия грамматики. М.: Издательство ин. лит., 1958.404 с. 66. Жуков 1996 - Жуков А.В. Переходные фразеологические явления 234 в русском языке. Великий Новгород: Издательство НовГУ им. Ярослава Мудрого, 1996. 132 с. 67. Жуков 1984 - Жуков А.В. Фразеологическая переходность в русском языке. Л.: Издательство ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1984. 94 с. 68. Жуков 1986 - Жуков В.П. Русская фразеология. М.: Высшая школа, 1986.310 с. 69. Жуков 1991 - Жуков В.П. О словаре пословиц и поговорок // Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. М.: Русский язык, 1991. С. 9-21. 70. Жуков 1978 - Жуков В.П. Семантика фразеологических оборотов. М.: Просвещение, 1978. 160 с. 71. древних Жуковская 1964 - Жуковская Л.П. Лексические варианты в славянских рукописях // Исследования по исторической лексикологии древнерусского языка / Под ред. Р.И. Аванесова. М.: Наука, 1964. С. 5-17. 72. Жуковская 1963 - Жуковская Л.П. Памятники письменности традиционного содержания как лингвистический источник // Исследования по лингвистическому источниковедению, их значение и методика исследования. М., 1963. С. 20-35. 73. Иванникова 1972 - Иванникова Е.А. К вопросу о взаимоотношении понятия варианта с понятием синонима II Синонимы русского языка и их особенности. Сб. статей / Под ред. А.П. Евгеньевой. Л.: Наука, 1972. С. 138-153. 74. Иванова 2003 - Иванова Е.В. Пословичная концептуализация мира (на материале английских и русских пословиц): Дисс. доктора филол. наук. СПб., 2003. 75. Калонтаров 1989 - Калонтаров Я.И. Мудрость трех народов. Таджикские, узбекские, русские пословицы, поговорки и афоризмы в аналогии. Душанбе: Адиб, 1989.432 с. 76. Калонтаров 1965 - Калонтаров Я.И. Таджикские пословицы и 235 поговорки в аналогии с русскими. Душанбе: Ирфон, 1965.536 с. 77. Ключевский 1871 - Ключевский В. Древнерусские жития святых как исторический источник. М.: Типография Грачева и Ко, 1871. 482 с. 78. Ковтун 1977 - Ковтун Л.С. Древние словари как источник русской исторической лексикологии. Л.: Наука, 1977. 112 с. 79. Ковтун 1998 - Ковтун Л.С. История русской лексикографии / Под ред. Ф.П. Сороколетова. СПб.: Наука, 1998. 610 с. 80. Ковтун 1975 - Ковтун Л.С. Лексикография в Московской Руси XVI - нач. XVII в. Л.: Наука, 1975. 352 с. 81. Кожин 1965 - Кожин А.Н. О границах русской фразеологии // Филологические науки. 1965. JSTol. С. 80-86. 82. Колесов 2001а - Колесов В.В. Домострой как памятник средневековой культуры // Домострой / Издание подготовили В.В. Колесов, В.В. Рождественская. СПб.: Наука, 2001. С. 301-356. 83. Колесов 19896 - Колесов В.В. Древнерусский литературный язык. Л.: Издательство ЛГУ, 1989. 296 с. 84. Колесов 2000 - Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб.: Издательство филологического факультета СПбГУ, 2000. 236 с. 85. Колесов 20016 - Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. В 5 кн. Кн. 2: Добро и зло. СПб.: Издательство филологического факультета СПбГУ,2001.304с. 86. Колесов 2004а - Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. В 5 кн. Кн. 3: Бытие и быт. СПб.: Издательство филологического факультета СПбГУ, 2004.400 с. 87. Колесов 20046 - Колесов В.В. Слово и дело: из истории русских слов. СПб.: Издательство СПбГУ, 2004. 703 с. 88. Колесов 2002 - Колесов В.В. Философия русского слова. СПб.: ЮНА, 2002. 448 с. 89. Колесов 2004в - Колесов В.В. Язык и ментальность. СПб.: 236 Петербургское востоковедение, 2004. 240 с. 90. Копыленко 1967 - Копыленко М.М. Исследование в области фразеологии древнейшей поры: Автореф. дисс. доктора филол. наук. Л., 1967.47 с. 91. Копыленко, Попова 1978 - Копыленко М.М., Попова З.Д. Очерки по русской фразеологии. Проблемы, методы, опыты. Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1978. 144 с. 92. Костомаров, Верещагин 1988 - Костомаров В.Г., Верещагин Е.М. О пословицах, поговорках и крылатых выражениях в лингвострановедческом словаре // Фелицына В.П., Прохоров Ю.Е. Русские пословицы, поговорки и крылатые выражения. Лингвострановедческий словарь / Под ред. Е.М. Верещагина, В.Г. Костомарова. М.: Русский язык, 1988. С. 4-17. 93. Костомаров 1994 - Костомаров П.И. Славянская мифология. Исторические монографии и исследования. М.: Чарли, 1994. 688 с. 94. Костючук 1992 - Костючук Л.Я. Из истории псковской лексики и фразеологии. Псков: Издательство ПГПИ, 1992. 68 с. 95. Крейдлин 1989 - Крейдлин Г.Е. Структура афоризма // Проблемы структурной лингвистики. Сб. статей / Под ред. В.П. Григорьева, М.: Наука, 1989. С. 196-206. 96. Крикманн 1975 - Крикманн А.А. К проблематике исследования содержания и мировоззрения пословиц: Автореф. дисс. канд. филол. наук. Таллин, 1975. 55 с. 97. Кунин 1986 - Кунин А.В. Курс фразеологии современного английского языка. М.: Высшая школа, 1986. 336 с. 98. Лавров 1930 - Лавров П.А. Материалы по истории возникновения древнейшей славянской письменности. Л.: Иаука, 1930. 200 с. 99. Лаврова 1998 - Лаврова СЮ. Формулы в текстовой парадигме (на материале идиостиля М. Цветаевой). М.: Издательство МГПУ, 1998. 194 с. 100. Ларин 1956 - Ларин Б.А. 237 Очерки по фразеологии (о систематизации и методах исследования фразеологических материалов) // Ученые записки ЛГУ. Серия филологических наук. Очерки по лексикологии, фразеологии и стилистике. Л., 1956. №198. Вып. 24. С. 200-224. 101. Левашов 1974 - Левашов Е.А. Пословицы и толковые словари русского языка // Вопросы исторической лексикологии и лексикографии восточнославянских языков. К 80-летию С.Г. Бархударова / Под ред. Ф.П. Филина. М.: Наука, 1974. С. 100-106. 102. Лихачев 1961 - Лихачев Д.С. Литературный этикет Древней Руси (к проблеме изучения) // Труды отдела древнерусской литературы. XVII. М., Л.: Наука, 1961. С. 5-16. 103. Ломов 1968 - Ломов А.Г. К вопросу об устойчивых словесных комплексах в древнейших русских летописях // Проблемы устойчивости и вариантности фразеологических единиц. Материалы симпозиума (ноябрь 1968) / Под ред. В.Л. межвузовского Архангельского. Тула: Издательство ТГПИ, 1968. С. 300-303. 104. Ломов 1969 - Ломов А.Г. Устойчивые словесные комплексы древнейших русских летописей: Автореф. дисс. канд. филол. наук. Самарканд, 1969. 33 с. 105. Лопутько 2001 - Лопутько О.П. Устойчивая формула в истории русского литературного языка (X-XV вв.). Новосибирск: Издательство НГПУ,2001.226с. 106. Лотман 2002 - Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб.: Искусство-СПб, 2002. 768 с. 107. Мальцев 1989 - Мальцев Г.И. Традиционные формулы русской народной необрядовой лирики. Л.: Наука, 1989. 168 с. 108. Манякина 1989 - Манякина Т.И. О средствах сжатости в языке // Стилистика текста. Языковые средства экспрессивности текста. Межвузовский научный сб. / Под ред. Р.Г. Гатауллина. Уфа: Издательство БГУ, 1989. С. 116-120. 109. Мартынова 1986 - Мартынова А.Н. Мудрость и красота // 238 Пословицы. Поговорки. Загадки / Сост. А.Н. Мартынова, В.В. Митрофанова. М.: Современник, 1986. С. 6-17. ПО. Матхаузерова 1976 - Матхаузерова С. Древнерусские теории искусства слова. Praga: Univerzita karlova, 1976. 148 с. 111. Мелерович 1988 - Мелерович A.M. Процессы образования и функционирования библейских фразеологизмов // Лингвистика - какая она есть, лингвистика - какая она будет. Межвузовский сб. научных трудов. Иваново: Издательство ИГУ, 1988. С. 143-149. 112. Мельчук 1960 - Мельчук И.А. О терминах устойчивость и идиоматичность II Вопросы языкознания. 1960. УкА. С. 73-80. 113. Мещерский 1964 - Мещерский Н.А. Проблемы изучения славянорусской переводной литературы XI-XV вв. // Труды отдела древнерусской литературы. XX. М., Л.: Наука, 1964. 114. Михайловская 1978 - Михайловская Н.Г. Синонимическая заменяемость слов в списках древнерусской «Пчелы» // Исследования по словообразованию и лексике древнерусского языка. М., 1978. С. 139-172. 115. Михайловская 1980 - Михайловская Н.Г. Системные связи в лексике древнерусского книжно-письменного языка XI-XIV вв. (нормативный аспект). М.: Наука, 1980. 254 с. 116. Мокиенко 1995 - Мокиенко В.М. Фразеологические библеизмы в современном тексте // Библия и возрождение духовной культуры русского и других славянских народов. К 80-летию Русской / Северо-Западной библейской комиссии (1915-1995) / Под ред. П.А. Дмитриева. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1995. С. 143-158. 117. Мокиенко 1999 - Мокиенко В.М. В глубь поговорки. Рассказы о происхождении крылатых слов и образных выражений. СПб.: ИД «Мим» Паритет, 1999.224 с. 118. Мокиенко 1989 - Мокиенко В.М. Славянская фразеология. М.: Высшая школа, 1989.288 с. 119. Молотков 1977 - Молотков А.И. Основы фразеологии русского 239 языка. Л.: Наука, 1977.283 с. 120. Неклюдов 1984 - Неклюдов С.Ю. Героический эпос монгольских народов. Устные и литературные традиции. М.: Наука, 1984.310 с. 121. Неклюдов 1985 - Неклюдов С.Ю. Эпические повествования в традиционной монгольской литературе // Специфика жанров в литературах Центральной и Восточной Азии. Современность и классическое наследие / Под ред. С.Ю. Неклюдова. М.: Наука, 1985. 262 с. 122. Николаева 2000 - Николаева Т.М. От звука к тексту. М.: Языки русской культуры, 2000. 680 с. 123. Ожегов 1957а - Ожегов СИ. О крылатых словах (по поводу книги С.Н. и М.Г. Ашукиных «Крылатые слова») // Вопросы языкознания. 1957.^22. С. 125-129. 124. Ожегов 19576 - Ожегов СИ. О структуре фразеологии (в связи с проектом фразеологического словаря русского языка) // Лексикографический сборник. Вып. II / Под ред. О.С Ахмановой. М.: Гос. издательство ин. и национ. словарей, 1957. С 31-53. 125. Оноприенко 1997 - Оноприенко С Библеизмы современного русского языка: Дисс. канд. филол. наук. Воронеж, 1997. 189 с. 126. Орлов 1902 - Орлов А.С Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.). М.: Университетская типография, 1902. 50 с. 127. Пекарская 2000 - Пекарская И.В. Контаминация в контексте проблемы системности стилистических ресурсов русского языка. В 2 ч. Абакан: Издательство ХГУ, 2000. 128. Перетц 1898 - Перетц В.Н. Из истории пословицы. Историколитературные заметки и материалы. СПб.: Типография B.C. Балашева и Ко, 1898.39 с. 129. Пермяков 1988 - Пермяков Г.Л. Основы структурной паремиологии. М.: Наука, 1988.236 с. 130. Пермяков 1970 - Пермяков Г.Л. От поговорки до сказки (заметки 240 по общей теории клише). М.: Наука, 1970. 240 с. 131. Петров 1998 - Петров В.К. Крылатые выражения в современном русском литературном языке. Комсомольск-на-Амуре: Издательство КГПИ, 1998.80 с. 132. Померанцева 1977 - Померанцева Э.В. О русском фольклоре. М.: Наука, 1977. 120 с. 133. Попов 1976 - Попов Р.Н. Фразеологизмы современного русского языка с архаичными значениями. М.: Высшая школа, 1976. 264 с. 134. Попова 2003 - Попова Н. Античные и христианские символы. СПб.: Аврора; Калининград: Янтарный сказ, 2003. 64 с. 135. Потебня 1930 - Потебня А.А. Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка. Харьков: Гос. издательство Украины, 1930. 132 с. 136. Потебня 2000 - Потебня А.А. Символ и миф в народной культуре. М.: Лабиринт, 2000.480 с. 137. Потебня 1976 - Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М.: Искусство, 1976.616 с. 138. Прохоров 1977 - Прохоров Ю.Е. Лингвострановедческое описание русской афористики в учебных целях: Дисс. канд. филол. наук. М., 1977.204 с. 139. Пузырев 2001 - Пузырев А.В. Соотношение «правды» и «истины» в аспекте тетрахотомии «всеобщее - общее - особенное единичное» // Филология и культура. Материалы III Международной научной конференции 16-18 мая 2001 г. / Отв. ред. Н.Н. Болдырев. В 3 ч. Ч. 2. Тамбов: Издательство ТГУ им. Г.Р. Державина, 2001. С. 119-121. 140. Путилов 1999 - Путилов Б. Древняя Русь в лицах: боги, герои, люди. СПб.: Азбука, 1999.368 с. 141. Радзиевская 1988 - Радзиевская Т.В. Прагматический аспект афористических текстов // ИАН СССР. Серия литературы и языка. №1. 1988. С. 89-98. 241 142. Рейцак 1969 - Рейцак А. Сборник русско-эстонских пословиц. Таллин: KIRJASTUS «VALGUS», 1969. 136 с. 143. Рогожникова 1967 - Рогожникова Р.П. Соотношение вариантов слов, однокоренных слов и синонимов // Лексическая синонимия. Сб. статей / Под ред. С.Г. Бархударова. М.: Наука, 1967. С. 151-163. 144. Розенталь 1997 - Розенталь Д.Э. Справочник по правописанию и стилистике. СПб.: ИК «Комплект», 1997. 384 с. 145. Ройзензон 1973 - Ройзензон Л.И. Лекции по общей и русской фразеологии. Самарканд: Издательство СГУ, 1973. 223 с. 146. Руднев 1963 - Руднев А.Г. Синтаксис современного русского языка. М.: Высшая школа, 1963.364 с. 147. Рыбникова 1961 - Рыбникова М.А. Русские пословицы и поговорки. М.: Наука, 1961. 230 с. 148. Рыбникова 1985 - Рыбникова М.А. Избранные труды. М.: Педагогика, 1985.248 с. 149. Савенкова 2002 - Савенкова Л.Б. Русская семантический и лингвокультурологический аспекты. паремиология: Ростов-на-Дону: Издательство РГУ, 2002. 240 с. 150. Саввина 1984 - Саввина Е.Н. О трансформациях клишированных выражений в речи // Паремиологические исследования. Сб. статей / Под ред. Г.Л. Пермякова. М.: Наука, 1984. С. 200-222. 151. Самородов 1959 - Мордовские пословицы и загадки. В 2 т, Т. 1. Пословицы, поговорки и присловья / Под ред. К.Т. Самородова. Саранск: Мордовское книжное издательство, 1959.428 с. 152. Сафонова 2003 - Сафонова Н.В. Концепт благо / добро как сегмент ментального поля нации (на материале русского языка). Тамбов: Издательство ТГУ, 2003. 357 с. 153. Сахарный 1989 - Сахарный Л.В. Введение в психолингвистику. Курс лекций. Л.: Издательство ЛГУ, 1989. 184 с. 154. Селиванов 1969 - Селиванов Г.А. 242 Сочетаемость слов и трансформация фразеологических единиц. Отражение этих трансформаций в терминологии // Исследования и материалы по русскому языку. Ученые записки. Т. 13 / Под ред. Г.А. Селиванова. Астрахань, 1969. С. 20-75. 155. Селиванов 1972 - Селиванов Г.А. Фразеология русской деловой письменности XVI-XVII вв.: Дисс. доктора филол. наук. Астрахань, 1972. 384 с. 156. Селиванов 1983 - Селиванов Ф.М. Слово о пословицах и поговорках // Соболев А.И. Русские пословицы и поговорки. М.: Советская Россия, 1983. С. 3-26. 157. Семененко 2001 - Семененко Н.Н. Русская пословица как полифункциональная культурно-значимая единица // Филология и культура. Материалы III Международной научной конференции 16-18 мая 2001 г. / Отв. ред. И.Н. Болдырев. В 3 ч. Ч. 3. Тамбов: Издательство ТГУ им. Г.Р. Державина, 2001. С. 180-182. 158. Сидоркова 1999 - Сидоркова Г.Д. Прагматика паремий: пословицы и поговорки как речевые действия. Краснодар: Издательство Кубанского ГУ, 1999.250 с. 159. Синочкина 1975 - Синочкина Б.М. Синонимические пары слов в истории русского языка (на материале летописей XIV-XVII вв.): Автореф. дисс. канд. филол. наук. Минск, 1975. 16 с. 160. Смирницкий 1956 - Смирницкий А.И. Лексикология английского языка. М.: Издательство литературы на ин. яз., 1956. 260 с. 161. Солнцев 1984 - Солнцев В.М. Вариативность как общее свойство языковой системы // Вопросы языкознания. 1984. №2. С. 31-42. 162. Сперанский 1904 - Сперанский М.Н. Переводные сборники изречений в славяно-русской письменности. Исследования и тексты. М.: Издание императорского общества Истории древностей Российских при Московском университете, 1904. 829 с. 163. Сухомлинов 1853 - Сухомлинов М.И. Замечания о сборниках, известных под названием «Пчел» // Известия Императорской Академии наук 243 по отделению русского языка и словесности. Т. 2, Первая треть. СПб.: Типография Императорской Академии наук, 1853. С. 222-234. 164. Тарланов 1995 - Тарланов З.К. Методы и принципы лингвистического анализа. Петрозаводск: Издательство Петрозаводского университета, 1995. 190 с. 165. Тарланов 1999 - Тарланов З.К. Русские пословицы: синтаксис и поэтика. Петрозаводск: Госпредприятие Республиканская ордена «Знак Почета» типография им. П.Ф. Анохина, 1999.448 с. 166. Творогов 1964 - Творогов О.В. Задачи изучения устойчивых литературных формул Древней Руси // Труды отдела древнерусской литературы. XX. Актуальные задачи изучения русской литературы XI-XVII вв. М., Д.: Наука, 1964. С. 29-40. 167. Творогов 1962 - Творогов О.В. Традиционные устойчивые словосочетания в «Повести временных лет» // Труды отдела древнерусской литературы. XVIII. М., Л.: Наука, 1962. С. 271-284. 168. Телия 1996 - Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. 288 с. 169. Терехова 2001 - Терехова Д.И. О символичности словесных ассоциаций // Филология и культура. Материалы III Международной научной конференции 16-18 мая 2001 г. / Отв. ред. Н.Н. Болдырев. В 3 ч. Ч. 1. Тамбов: Издательство ТГУ им. Г.Р. Державина, 2001. С. 173-175. 170. Тимофеев 2000 - Тимофеев М. Россия. Незавершенный проект. Ключ. Понятия. Образы. Символы. Иваново: Издательство ИГУ, 2000.200 с. 171. Толстой 1995 - Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М.: Издательство «Индрак», 1995.512 с. 172. Трубачев 1959 - Трубачев О.Н. История славянских терминов родства. М.: Наука, 1959. 212 с. 173. Трубачев 1960 - Трубачев О.Н. Происхождение названий 244 домашних животных в славянских языках. М.: Наука, 1960. 116 с. 174. Трубачев 1966 - Трубачев О.Н. Ремесленная терминология в славянских языках (этимология и опыт групповой реконструкции). М.: Наука, 1966.416 с. 175. Улуханов 2002 - Улуханов И.С. О языке Древней Руси. М.: Азбуковник, 2002. 192 с. 176. Успенский 2002 - Успенский Б.А. История русского литературного языка (XI-XVII вв.). М.: Аспект Пресс, 2002. 558 с. 177. Устюгова 1973а - Устюгова Л.М. К проблеме взаимодействия церковнославянизмов и восточнославянизмов в различных списках «Повести временных лет» // Вопросы грамматики и лексики русского языка. Сб. трудов / Под ред. А.Н. Стеценко. М.: Издательство МГПИ им. В.И. Ленина, 1973. С. 116-133. 178. Устюгова 19736 - Устюгова Л.М. Типы лексических разночтений в списках «Повести временных лет» (полногласная и неполногласная лексика) // Вопросы грамматики и лексики русского языка. Сб. трудов / Под ред. А.Н. Стеценко. М.: Издательство МГПИ им. В.И. Ленина, 1973. С. 100115. 179. Фархутдинова 1984 - Фархутдинова Ф. Лексическая вариантность и синонимия фразеологических единиц с компонентом названием птицы в современном русском языке // Активные процессы в области русской фразеологии. Межвузовский сб. научных трудов / Под ред. Г.А. Селиванова. Иваново: Издательство ИГУ, 1984. С. 96-106. 180. Фаткуллина 2004 - Фаткуллина Ф.Г. Семантика деструктивных глаголов. Уфа: РИО БашГУ, 2004.160 с. 181. Федоренко 1975 - Федоренко Н.Т. Меткость слова (Афористика как жанр словесного искусства). М.: Современник, 1975. 256 с. 182. Фелицына 1962 - Фелицына В.П. Лексика русских пословиц XVII в.: Автореф. дисс. канд. филол. наук. Л., 1962. 16 с. 183. Фелицына 1964 - Фелицына В.П. О пословицах и поговорках как 245 материале для фразеологаческого словаря // Проблемы фразеологии. Исследования и материалы / Под ред. A.M. Бабкина. М., Л.: Наука, 1964. С. 200-204. 184. Фелицына 1969 - Фелицына В.П. Сопоставление текстов «Моления» Даниила Заточника и сборника пословиц XVII в. // Вопросы теории и истории языка. Сб. статей, посвященный памяти Б.А. Ларина. Л.: Издательство ЛГУ, 1969. С. 119-123. 185. Филин 1966 - Филин Ф.П. Несколько слов о языковой норме и культуре речи // Вопросы культуры речи / Под ред. В.Г. Костомарова. Вып. 7. М.: Наука, 1966. С. 15-22. 186. Филипповская 1955 - Филипповская И.А. О синтаксическом строе русских пословиц: Автореф. дисс. канд. филол. наук. Казань, 1955. 14 с. 187. Хроленко 1981 - Хроленко А.Т. Поэтическая фразеология русской народной лирической песни. Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1981.164 с. 188. Хроленко 1988 - Фольклорная лексикология / Под ред. А.Т. Хроленко. Курск: Издательство КГПИ, 1988. 103 с. 189. Хроленко 1992 - Хроленко А.Т. Семантика фольклорного слова. Воронеж: Издательство Воронежского университета, 1992. 140 с. 190. Черданцева 1988 - Черданцева Т.З. Метафора и символ во фразеологических единицах // Метафора в языке и тексте. Сб. статей / Под ред. В.Н. Телия. М.: Наука, 1988, с. 78-92. 191. Чистов 1983 - Чистов К.В. Вариативность и поэтика фольклорного текста // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. IX Международный съезд славистов. Киев, сентябрь 1983. Доклады советской делегации. М.: Наука, 1983. С. 143-170. 192. Шанский 1969 - Шанский Н.М. Фразеология современного русского языка. М.: Высшая школа, 1985. 160 с. 193. Шаталова 2000 - Шаталова С.А. Лингвистические основы 246 афористики и афоризмы в художественных текстах Ф.М. Достоевского: Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 2000. 194. Шварцкопф 1966 - Шварцкопф Б.С. О проблеме перехода крылатых слов в состав фразеологии языка // Материалы всесоюзной конференции по общему языкознанию «Основные проблемы эволюции языка». Ч. 1. 9-16 сентября 1966 г. / Под ред. Ю.Ю. Авалианы. Самарканд, 1966. С. 227-230. 195. Широкова 1931 - Широкова О. Жизнь пословицы // Русский язык в советской школе. 1931. Яз 6-7. С. 116-121. 196. Шмелев 1973 - Шмелев Д.Н. Проблемы семантического анализа лексики (на материале русского языка). М.: Наука, 1973. 280 с. 197. Шмелева 1964 - Шмелева И.Н. Фразеологизация крылатых слов // Проблемы фразеологии. Исследования и материалы / Под ред. A.M. Бабкина. М., Л.: Наука, 1964. С. 181-199. 198. Шрамм 1954 - Шрамм А.Н. Наблюдения над синтаксическим строением русских пословиц (простое предложение): Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 1954.16 с. 199. Шубин 1959 - Шубин Э.П. Некоторые структурные характеристики языка // Уч. зап. Пятигорского гос. пед. ин-та. Т. XVIII. Пятигорск: Издательство ПГПИ, 1959. С. 5-58. 200. Шулежкова 2002 - Шулежкова С.Г. Крылатые выражения русского языка, их источники и развитие. М.: Азбуковник, 2002.288 с. 201. Щур 1974 - иДур Г.С. Теории поля в лингвистике. М.: Наука, 1974.256 с. 202. Яковенко 2001 - Яковенко Е.Б. Соотношение библейской картины мира и современных языковых картин мира // Филология и культура. Материалы III Международной научной конференции 16-18 мая 2001 г. / Отв. ред. Н.Н. Болдырев. В 3 ч. Ч. 3. Тамбов: Издательство ТГУ им. Г.Р. Державина, 2001. С. 153-154. 247