КРЕСТЫ В ЛЭЙКЛЕНДЕ

КРЕСТЫ В ЛЭЙКЛЕНДЕ
— Мы поедем в Лэйкленд, на могилу Гребенщикова? —
спросил я в очередной раз Степана Бескида, желая удостове!
риться, не изменил ли он своего решения.
— А как же! — ответил он с юношеским задором. В этом
его «а как же» всегда присутствует доля возмущения, и всякое
сомнение рассеивается само собой.
Честно говоря, сомнений было предостаточно. Накануне
нашей поездки над Флоридой пронесся ураган. Пятьдесят тор!
надо хозяйничали на земле, как у себя дома. Ветер посносил
крыши домов, поломал деревья и наводнил всё вокруг ледяной
водой. Дотошные американцы говорят, что такого не было пос!
ледние лет тридцать. Было или не было, но в назначенный день
и час наш поезд не пошел. Мы сидели и гадали, что еще натво!
рила там стихия. Не провалилась ли Флорида вообще в Преис!
поднюю? Так много было шума в газетах. Слава Богу, не прова!
лилась! И уже через несколько дней мы ехали в поезде, созер!
цая густую охру апельсиновых садов и одинокие пальмы с кро!
ной, иногда взъерошенной, иногда раскинутой в виде косого ан!
дреевского креста.
Путь был долгий. Благо разговоров у нас предостаточно.
Мне даже вопросов задавать не приходится. Степан Осипович
сам вспоминает. Его воспоминания — живая философская мо!
заика. Оказывается, жил он у отца Георгия Флоровского, был
у него вроде келейника, когда учился в Свято!Владимирской
101
семинарии в Нью!Йорке. А Евгений Спекторский — «последний»
ректор Киевского университета Св. Владимира — всячески ему
покровительствовал. И Георгия Федотова хорошо знал, даже за
лекарствами для профессора бегал. Проходил послушание.
— Знаете, — вдруг говорит Степан Осипович и улыбается
как мальчишка, будто с далекой студенческой поры ничего не из!
менилось, — Николай Онуфриевич Лосский спал в моей кровати...
— Как это возможно? — также по!мальчишески вскидыва!
юсь я своим вопросом.
— Николай Онуфриевич два раза в неделю приходил в Се!
минарию читать лекции, и я освобождал для него свою комнату.
Он спал в моей кровати, а я спал в кресле, поджав ноги, как
Иоанн Шанхайский. Я ему говорил: «Николай Онуфриевич, мо!
жет, вам чайку принести или лампу поставить, чтобы вы могли
читать...» Мы часто беседовали с профессором. У него была та!
кая маленькая голова, и я всегда думал: «Где же вся эта филосо!
фия помещается?» Вечером я видел его с зонтиком на углу 116!й
Стрит и Бродвея, там как раз выход из метро. Когда он не пре!
подавал и не нужно было выступать где!то с лекцией, любил
ходить, как у вас раньше барышни говорили, в кинчик. Он ходил
в кино и смотрел фильмы по Шекспиру. Иногда профессор смеш!
но так говорил: «И вот, Самарин (или кто!нибудь другой),
столько!то лет прожил и умер, зараза...» Всегда повторял «за!
раза», будто умер от заразы. Каждое утро — я научился этому от
него — мы пили слабенький чай и ели яблоко. Он дожил до 96
лет и имел светлую память.
Мои аппетиты разгораются, и я прошу рассказать еще о
ком!нибудь из русских священников.
— Степан Осипович, Вы помните Георгия Флоровского?
— А как же! — возмущается мой спутник и, заметив сме!
шок по поводу его излюбленного выражения, добавляет. — Это
я научился у великороссов, красноармейцев, во время войны.
102
Он рисует крупными мазками портрет еще одного мысли!
теля. И хотя детали не серьезно!значительные, от них — какое!
то необычное ощущение.
— Отец Георгий Флоровский никогда не прикасался к га!
зетам и не смотрел телевизор — я жил в его комнате — он толь!
ко читал и печатал; кстати, писал он всегда зелеными чернила!
ми. У него был курс лекций в Колумбийском университете —
«Русская религиозная мысль». Многие стремились попасть к нему
на лекции. Он читал лекции до самого последнего дня. Ему было
86 лет, когда скончался... Отец Георгий Флоровский носил рясу.
Только однажды я видел его в костюме, выглядело как!то стран!
но. Когда он проходил по улице, машины останавливались и
пропускали его. Как и отец Павел Флоренский, всегда был в рясе.
И все знали — это русский батюшка.
Мы еще и еще говорим о православных священниках, ко!
торые не просто жили в изгнании, но продолжали служить во
благо России... О митрополитах Леонтии Туркевиче и Иоанне
Шаховском, об отцах Александре Шмемане и Иоанне Мейендор!
фе. Держали своими молитвами всю русскую эмиграцию, да и
русскую ли только? Все они хорошо знали Георгия Дмитриевича
Гребенщикова, молились за него. И теперь нам остаются лишь
воспоминания и кресты у них на могилах...
В Лэйкленде на вокзале нас встречал Фрэнсис Льюс, пас!
тор Методистской христианской церкви. Он пришел со своей же!
ной Хелен. В юности они оба были студентами профессора Гре!
бенщикова. Позже Фрэнсис Льюс служил в церкви при том са!
мом Флорида Саузерн колледже, где сам раньше учился и где
Гребенщиков имел профессорскую кафедру. Этот Южно!Фло!
ридский университет и выстроен был на пожертвования христи!
ан!методистов.
Программа нашей жизни в Лэйкленде совместными уси!
лиями намечена, на следующий день идем в университетскую
103
Степан Бескид и автор в Саду медитаций.
Южно!Флоридский университет, 1993 год
библиотеку, будем смотреть материалы о Гребенщикове. Я спра!
шиваю нашего покровителя господина Льюса:
— Когда же мы поедем на могилу Георгия Дмитриевича?
— К Гребенщикову мы еще успеем, он всегда там, — отшу!
чивается.
Мои друзья смеются. То ли моему нетерпению, то ли мое!
му язычеству. Какое в том язычество, приложиться к могильно!
му камню... Для православного кресты и могилы — всегда пре!
одоление смерти.
Утром мы направляемся в библиотеку и находим в архиве
множество бумаг и старых газет. Из них узнаем, как приехали Ге!
оргий Дмитриевич и Татьяна Денисовна в Лэйкленд в 1941 году.
Он — профессор русской истории и литературы, она — директор
университетской типографии. Свое поле битвы и своя жертва... На
первый взгляд, жили примерно. Выстроили дом, обучали студен!
тов, печатали книги. Но это только на первый взгляд. Легко ли было
покинуть Чураевку и Часовню? Своими руками ведь строили...
Уехали, чтобы заплатить долги. Книги, которые печатало
издательство «Алатас», не продавались. Эмиграции было не до
книг. Лишь бы выжить. После войны — новые долги. Обучали
беженцев из фашистских концлагерей. У Гребенщиковых было
семнадцать приемных детей. Всем помогали. Сами ели не каж!
дый день. Бутерброды и кофе. Георгий Дмитриевич надорвал
здоровье, ослеп. А под конец жизни — паралич. Темнота и непод!
вижность. Одна надежда — Преподобный Сергий...
Осматриваем достопримечательности университета. Мы —
не просто туристы. Здесь всё дорогое вдвойне. Библиотека, ти!
пография, церковь. Неожиданно среди апельсиновых и манда!
риновых деревьев высится индуистский храм. Оказывается, лю!
бимое место писателя. Сюда, в Сад медитаций, Георгий Дмит!
риевич приходил часто. О чем размышлял? Думы об Индии или
о России?..
105
Этот храм вывезен из священного Бенареса, ему 555 лет.
Причем единственный оригинальный храм, переправленный че!
рез океан, из Индии в Америку. В саду «гуляют» два слона и свя!
щенная корова. Белые каменные изваяния. Ажурный свод инду!
истского храма завершает крест...
— Почему христианский крест? — спрашиваю Льюса.
Для него вопрос, видимо, не новый. Но вместо ответа он
рассказывает подходящую историю и смеется.
— Появился в университете один индус, который затеял
диспут — нужен ли крест на завершии индуистского храма. Когда
все аргументы были пущены в ход — ясное дело, примат христи!
анской веры, он рассерженно сказал: «Если бы кто!то поставил
священную корову на крышу вашего христианского храма, что бы
вы сказали? — Какие язычники! — И сбросили бы ее на землю!»
Наконец, долгожданный день: городское кладбище «Оук
Хилл». Отыскиваем могилу Георгия Дмитриевича и Татьяны Де!
нисовны. Надгробная трапеция серого гранита. Огромное рас!
кидистое дерево, называемое здесь Spanish Moss, испанский
мох. Под серебряным шатром кроны — он и она. Жили душа в душу
и умерли вместе, разница в три недели. Имена выбиты по!рус!
ски, годы жизни и смерти: 1883—1964 и 1896—1964. А посреди!
не врезан православный крест. Поблескивает на солнце. Мы
молимся, берем от могилы землю и поем «Вечная память». Па!
мять вечная и память человеческая...
В Южно!Флоридском университете мало кто помнит рус!
ского писателя. Почти никто не помнит, удивляются: «Да, жил?
Преподавал?» Только Донна Стадорт, художница, еще держит в па!
мяти образ высокого, скуластого и всегда галантного профессо!
ра. И господин Апшоу, сосед, живший невдалеке. Сохранил в па!
мяти похороны Гребенщикова. Схоронил глубоко.
— После смерти Георгия Дмитриевича, Татьяна Денисовна
направилась в Тарпонг Спрингс, куда при жизни мужа они любили
106
Георгий и Татьяна Гребенщиковы.
Южно!Флоридский университет, 1940!е годы
ездить на богомолье. В этом городке, в 80 милях от Лэйкленда,
на западном побережье Флориды жили греки. Хотела отслужить
панихиду. Она нашла там в соборе Святого Николая греческого
православного батюшку. И вот этот священник приехал, чтобы
совершить отпевание и погребение Гребенщикова. Он молился
по!русски.
— О, была длинная служба, — неожиданно вступает в раз!
говор Фрэнсис Льюс. — Пока погребается один русский, мы мо!
жем похоронить трех американцев.
— Во время отпевания, — продолжает Ланиер Апшоу, — из
Винтер Хэвен явился другой батюшка и сказал: «Я должен совер!
шать богослужение!» Будто бы он назначен каким!то международ!
ным правительством и непосредственно избран к служению.
«Уйди с дороги!» — крикнул греческому священнику. И всё взял
в свои руки. Когда он закончил службу, двинулись на погребение.
— Мы несли тело, — Ланиер Апшоу одобрительно посмот!
рел на Фрэнсиса Льюса. — Шли очень медленно. Его провожа!
ли даже полицейские, целый эскорт. И вдруг этот господин свя!
щенник закричал: «Нет! Быстрее, быстрее, быстрее...» Все быс!
тро поехали на кладбище.
У могилы мы со Степаном Бескидом стоим долго. И только
когда начинает моросить дождь, собираемся и спешим укрыть!
ся от внезапно набежавших туч. Как и полагается, после клад!
бища едем к дому Георгия Дмитриевича. Он расположен по со!
седству с жильем Фрэнсиса Льюса. Сохранился и стоит поныне.
В нем живет дочь того самого судьи, который после смерти
Гребенщиковых вел дело о наследстве. Нам хочется побывать
в доме писателя, очутиться внутри многогранника стен, где ви!
тает еще дух Микулы Буяновича и Василия Чураева.
Приехали, обошли дом. С тыльной стороны — благоуха!
ющие кусты. Цветут три дня в году. Нам повезло. Лиловые, си!
реневые и бледно!фиолетовые цветы. Вчера, сегодня, завтра.
108
Дом и могила Гребенщиковых в Лэйкленде
И хотя сначала нам было отказано хозяйкой войти в дом, божь!
ей милостью мы всё!таки оказались там.
Мы стояли посреди просторной гостиной, с необычными
сводами, будто в некоем старинном замке. Большое окно от пола
до потолка. О нем Степан Бескид еще в Нью!Йорке говорил:
«Окна высокие, стрельчатые, особенно одно, как в Успенском
соборе в Москве». Теперь Степан Осипович рассказывает, как ви!
делись с Гребенщиковым в последний раз, за год до его смерти.
— Это было в августе 1962 года. Я учительствовал, был
воспитателем при церкви. В отпуск поехал во Флориду к Гре!
бенщикову. Жил в их доме. Там была спальня...
Мой спутник показывает вверх, где под сводом крыши при!
ютился маленький внутренний балкон.
— Георгий Дмитриевич был уже болен, он имел несколько
ударов. Я видел, как он пережил инсульт и потерял речь. Когда
я собрался уезжать, по радио передали, что ожидается ураган.
Татьяна Денисовна сказала: «Степан Осипович, вы не можете
нас оставить сейчас». Мы с товарищем, Григорием Столяром,
красили дом Георгия Дмитриевича. Поднялся такой сильный
ветер, что листья носились по воздуху и прилеплялись на стены.
Дождь и ветер... И вот мы сидим в доме: Татьяна Денисовна и
Георгий Дмитриевич — у камина, я — ближе к окну. Читаю псал!
тырь. У нас свечи горят. И я читаю псалтырь и читаю... А Георгий
Дмитриевич едва слышным голосом тихо говорит: «Хо!ро!шо,
хо!ро!шо». Больше сказать ничего не смог. Читал я всю ночь, до
утра, и как!то всё затихло.
Из Лэйкленда уезжали утром поездом на Орландо, про!
должить свой поиск. Еще живы ученики Георгия Дмитриевича.
В окне экспресса снова бежали одинокие пальмы. На косогоре
мелькнуло старое кладбище. И в такт отстукивающим колесам,
та!та, та!та... крестообразно сливались два голоса: «Вы не мо!
жете нас оставить сейчас...»
110