Черняков
advertisement
ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ Алексей Черняков Истина и бесконечность у Хайдеггера и Бадью Я хотел бы предложить с самого начала два наблюдения, на мой взгляд очень значимых для понимания того, что делает Бадью. Эти наблюдения таковы: 1. В своей разработке понятия истины Бадью зависит от Хайдеггера в очень существенной степени. Тем не менее, его ссылки на сочинения немецкого философа, комментарии, интерпретации, со- и противо-поставления, согласие и критика опираются почти исключительно на поздние сочинения Хайдеггера, на Хайдеггера после так называемого «поворота» (Kehre) начала 30-х. Я же сегодня попытаюсь показать, что сопоставление построений Бадью с разработкой Хайдеггером «экзистенциальной аналитики Dasein» в «Бытии и времени» ничуть не менее, а может быть, и более интересно. 2. И для Бадью, и для Хайдеггера понятие истины теснейшим образом связана с этическим самоопределением субъекта. Бадью понимает этику как «этику истин». Хайдеггер, разумеется, de jure занимается отнюдь не этикой, но фундаментальной онтологией. Тем не менее, в § 62 он спрашивает: «не лежит ли в основе проведенной онтологической интерпретации экзистенции … фактичный идеал Dasein?» И отвечает: «Так оно и есть». Заметим при этом, что для Хайдеггера «субъект» - чуждый и вводящий в заблуждение термин. Впрочем, и Бадью преобразует это понятие до такой степени, что в нем невозможно узнать гуссерлианского (или кантианского) субъекта сознания от которого в первую очередь стремится освободиться Хайдеггер. Сказавши все это, я приступаю к предмету сегодняшнего доклада. Классическое определение истины, с которого мы неизбежно должны начать, полагает истину как adaequatio intellectus et rei (Фома Аквинский, Questiones disputatae de veritate qu. I, art. I): Хайдеггер в «Бытии и времени» спрашивает, как возможно приравнивание (adequatio) положения вещей и мысли, выраженной в суждении. Понятно, что в контексте «возобновления онтологии» в БВ он ищет онтологическое условие выполнимости этой классической формулы. Я опущу долгий путь анализа и приведу только его результат. «Высказывание истинно означает: оно раскрывает сущее в нем самом. Оно высказывает, оно показывает, оно "дает увидеть" (apophansis) сущее в его раскрытости. Бытиеистинным должно быть понято как бытие раскрывающим» (БВ 218). Но раскрывает Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 1 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ сущее, разумеется, не высказывание как таковое, а Dasein – то единственное сущее, которое способно встретиться с вещами мира и понять их в их бытии. Способность понять сущее в его бытии, относится, по Хайдеггеру, к самому бытийному устройству Dasein. Это – экзистенциал, называемый «разомкнутостью», Erschlossenheit. «Поскольку Dasein есть… своя разомкнутость и как разомкнутое размыкает и раскрывает, оно по сути истинно. Присутствие существует в истине» (221). Истина, тем самым, – предмет фундаментальной онтологии, а истина высказывания – производный модус фундаментальной онтологической истины, описанной только что вкратце. Бадью цитирует Хайдеггера: «становясь свойством высказывания, истина не только смещается за пределы своего собственного места, но и искажает свою суть». Бадью продолжает: «Это должно быть понято так, что целостный эффект упадка мышления или, что то же самое, упадка бытия проявляется в том обстоятельстве, что истина представлена после Платона как локализованная в суждении. Эта локализации есть в сущностном смысле утрата собственной природы. Доступ к истине в каждом из ее подлинных аспектов закрыт, если только мы принимаем, что феномен истины – это высказывание». Итак, и у Хайдеггера, и у Бадью истина смещается из порядка логического в порядок онтологический: Истина – не adequatio rei et intellectus. Она не располагается в суждении, которое, в свою очередь исполняет своего рода миметическую функцию. «Гегель показал,– пишет Бадью, – что истина – это путь», Хайдеггер считал, что истина – в череде своих трансформаций это историческая судьба Европы, печальная судьба, поскольку исходная истина забыта. Бадью полагает в этой связи одно фундаментальное различие. Он отличает истину (vérité) от достоверности (véridicité). И достоверность и истина всегда помещены (об истине лучше сказать, что она происходит) в определенной ситуации (или, как Бадью будет говорить позже, – в определенном мире). Но истина – появляется всегда как нечто новое, я бы сказал – небывалое и прежде немыслимое. Достоверность же принадлежит знанию уже бытующему в ситуации. Это – то, что транслируется, повторяется, воспроизводится, эпистемический хабитус ситуации. Или, как говорит Бадью в «Бытии и событии» – энциклопедия ситуации, в которую вписано все, что в ситуации присутствует или в ней явлено. Заголовки энциклопедических статей, энциклопедические детерминанты, именуют присутствующее, видимое изнутри ситуации, явленное обитателям ситуации. Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 2 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ Для поддержания, воспроизведения и пополнения энциклопедии существуют определенные эпистемические и институциональные технологии. Это поддержание status quo есть одновременно сокрытие истины. Недаром для Хайдеггера существует принципиальное различие между истиной как несокрытостью и научным знанием как технологическим сокрытием. Это различие у Хайдеггера преувеличено и несколько, позвольте мне сказать, параноидально. Отсюда: «Наука не мыслит». И отсюда – отказ видеть в речи, выстроенной в предложениях и подчиненной той или иной логической дисциплине выражение истины. «Только в поэзии, если она подлинна и серьезна, дух возвышается надо всем, что можно назвать чистой наукой. И благодаря этому превосходству поэт говорит о бытии так, как если бы оно позволило окликнуть себя, и выразить себя в первые». Die unbegreiflich hohen Werke sind herrlich wie am ersten Tag. Но вернемся к Бадью. Если истина – нечто новое, то какова существенная философская проблема, относящаяся к истине? Это, разумеется, проблема явления и становления истины. Истина должна стать предметом мысли – не в качестве суждения, но, говорит Бадью, «как процесс в реальном». Следует сразу сказать, что все категории в которых Бадью предлагает мыслить сущность истины отрицательны: неразрешимость, неразличимость, не-тотальность родового (générique pas-tout), наконец, – неименуемое. Первые два термина непосредственно заимствованы из соответствующей математической теории, не-тотальность родового – одно из важнейших положений этой теории. Если в границах определенной ситуации знание производит только повторение – «дополненное и исправленное издание энциклопедии», то процесс истины должен начаться с прерывания повторение. Повторение прерывается событием, тем, что никогда не вытекает законосообразно из внутренней логики ситуации. Примеры Бадью: появление Эсхила и театральной трагедии, Галилея и математической физики, встреча мужчины и женщины, которая изменит всю их жизнь, французская революция 1792 года. Вопрос о том, принадлежит ли событие ситуации, представляет ли оно собой только отложенное следствие действующих в ситуации законов отсылает к «неразрешимому». Ничто не позволяет нам сказать: «здесь начинается истина». Эта фраза – просто ставка в будущей игре. И тот, кто в этой игре участвует, заключает пари. «Здесь начинается событие, именуемое так-то и так-то (театр, чтение книги природы, написанной Богом на языке Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 3 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ геометрии, любовь, революция). Если имя дано, событие оставляет в ситуации след, и судьба истины это вопрос о том будет ли этот след стерт или он породит траекторию истины. Поскольку вопрос о событийности неразрешим, должен появиться субъект истины, тот, кто сделал ставку. Ставка требует, если угодно, некоего обращенного к самому себе иллокутивного акта: «Нечто имело место. Я не могу ни вычислить этого, ни доказать, пользуясь логическими и эпистемическими технологиями моей ситуации. Но это так и я буду этому верен, даже если это противоречит всему, что я знаю». Субъект фиксирует след события и вовлекается в бесконечную процедуру исследования ситуации с точки зрения становящейся истины. Серия его решений (или как говорит Бадью, в Логиках миров «последовательность субъективных точек») и формирует траекторию истины, траекторию, которая не регулируется никаким имеющимся в ситуации понятием. «В этом смысле субъект существует как локальный агент истины, постольку поскольку порождает и удерживает определенное число точек». Каждое такое решение не может опираться на язык и логику ситуации. Если у Аристотеля в «Никомаховой Этике» proairesis, сознательный выбор, определяется как orexis bouleutike, стремление прибегающее к рассуждению, совету с самим собой или другими, то здесь выбирать приходится между неразличимым, поскольку различие не именуемо и не выговариваемо на языке ситуации. Как пишет Бадью, ссылаясь на Малларме, «Субъект – это бросок костей, который не отменяет случайности». То, что было решено относительно неразрешимого, благодаря субъекту пролагает свой путь через именно через эту точку, этот термин, не отличимый от своего иного. Итак, локальный акт истины это выбор между неразличимым. Пример: созданное Софоклом – субъект художественной истины, порожденной событием Эсхила, но сама эта истина, сама трагедия никогда не исчерпывается чередой конечных событий. Поскольку все конечное попадает в энциклопедию ситуации, путем простого перечисления. Отсюда – истина бесконечна. На формальном языке онтологии = математики это должно быть сказано так: процедура истины должна бы завершиться формированием неразличимого, т.е. не выразимого на языке ситуации, бесконечного подмножества ситуации, подмножества, которое на языке соответствующей математической теории должно называться родовым. Но это завершение бесконечно отложено. Родовое не может быть ни сконструировано за конечное число шагов, ни обрести имя или описание. Оно не Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 4 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ может стать экстенсионалом какого-либо свойства, формулируемого на языке ситуации. Ведь это означало бы, что процесс истины заранее, но скрыто, управлялся определенным законом, который и был истинным субъектом процесса истины, а те кто так себя называли, совершая выбор и бросая кости, были всего лишь его слепыми орудиями. Здесь я, пожалуй, добираюсь до пределов того, что могу сказать, умалчивая о математической подоплеке происходящего. Разговор об истине и этике истин имеет серьезное продолжение, не вполне состоявшееся, как мне представляется, в работах, написанных Бадью к настоящему времени. Обратимся теперь снова к Хайдеггеру. Мы видели, что у него глубинным условием истины служит разомкнутость Dasein, его разомкнутое бытие-в-мире, открывающее, выводящее в не-сокрытость внутримирные вещи. Субъект Бадью может быть причастен траекториям разных истин. Но для Dasein есть фундаментальная или коренная истина – истина о себе или о своей собственной самости. БВ 221. «Dasein может – как понимающее – понять себя из мира и других или из самой своей (eigentlichste) бытийной возможности. Эта последняя возможность означает: Dasein размыкает себя себе самому в самой собственной бытийной способности и как таковая бытийная способность. Эта собственная разомкнутость указывает на феномен изначальной истины в модусе собственного бытия. Самая изначальная и к тому же самая собственная разомкнутость, в которой Dasein как способность-быть способно быть есть истинная экзистенция». «С другой стороны, к бытийному устройству Dasein принадлежит падение (Verfallen). Ближайшим образом и по большей части присутствие затеряно в своем мире. понимание как набросок на бытийные возможности затерялось в нем». Затеряться значит потерять себя, собственную самость (das eigentliche Selbst) и опираться в своих решениях на безликую публичность «das Man». Мы видели, что мгновенья (миги) решений или выборов Бадью называет точками субъекта, траектория несокрытости как собственная истина бытия Dasein, истина собственной экзистенции осуществляется в последовательности таких точек. Решение и решимость – в этом особенность «Бытия и времени» – не определяется заранее никаким законом (если речь идет о поступках, никаким моральным законом). Способность, которая побуждает Dasein, принуждает его принять те или иные решения (точнее, свидетельствует Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 5 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ о неподдельности таких решений). Хайдеггер называет Совестью. Совесть не выкрикивает приговор, когда Dasein отклонилось в сторону от некоего морального закона, от verum понятого по-римски, как правильное, не определяет наказание в виде мук совести неумолимо, как эринии, преследующих совершившего некогда предосудительный поступок. И все это по той простой причине, что собственность или подлинность экзистенции не определяется заранее положенными образцами, заранее принятой концепции правильного и предосудительного. Такие концепции могут существовать по Хайдеггеру только в области публичной истолкованности. Собственное экзистенции – неразличимо и неразрешимо в этой сфере. В ней живут, как известно, не имена событий, а только толки. Das Man не может здесь прийти на помощь и избавить меня от необходимости заключить пари. Растворяясь в публичности das Man и принимая его рецепты должного и недолжного, Dasein по определению отказывается от своей самости, позволяет похитить свое бытие и свободу своих решений и тем самым, впадает в несобственный модус экзистирования. Иногда, в тревоге, которая, по Хайдеггеру, надвигается отовсюду, Dasein способно иногда совершить собственный выбор. Этот выбор, каждая точка решения, представляет собой пари, бросок костей, который не исключает случайности. Истина, по Хайдеггеу, это всегда выход из публичной истолкованности мира, как для Бадью, истина – это выход из его энциклопедии. Но иногда Бадью позволяет себе говорить от лица субъекта и тогда это звучит так: «Субъект… требует, чтобы произошло нечто, не исчерпывающееся простым вхождением в то, что имеет место. Это пополнение мы и будем называть событием и будем отличать множественное бытие, в котором речь не заходит об истине, а только о мнениях, от события, которое принуждает нас решиться на новый способ быть». Впрочем этим сходство «этической стороны» истины у Бадью и Хайдеггера, пожалуй, исчерпано. Стоит указать на кардинальное, на мой взгляд, различие. Субъект истины, по Бадью, всегда избыточен по отношению к конкретному человеку. Это может быть так и в синхронии, и всегда должно быть так в диахронии. «Будучи тем самым включен в то, что удостоверяет его принадлежность к процессу истины в качестве опорной точки, этот кто-то одновременно и остается самим собою… и пребывает над собою в избытке, поскольку случайная траектория верности проходит через него, пронизывает его единичное тело и включает его прямо внутри времени в мгновение Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 6 ПОЛИТИКА ЕДИНОГО. ПРЕДЕЛЫ ФРАГМЕНТАЦИИ И УСЛОВИЯ ВОЗМОЖНОЙ СОЛИДАРНОСТИ вечности» (Э 70). Иногда, Бадью прямо говорит об этой диахронной избыточности как о бессмертии. Истина при моем участии заставляет Бессмертное явиться в составе ее субъекта (76). Захваченный своей включенностью в процесс истины человек (ученый, художник, политик, влюбленный) захвачен становящейся истиной, ничего, впрочем не зная наверняка, да и не имеющий никаких средств знать неразрешимое и неразличимое, он пребфвает«в забвении печальной смерти» (Мандельштам). Совсем иначе обстоят дела с собственным экзистированием Dasein. Мы знаем, что, по Хайдеггеру, собственность собственного экзистирования связана в первую очередь с решительным (или решившимся –entschlossen ) заступанием в смерть. «Смерть не присовокупляется к Dasein при его конце, но как забота Dasein есть брошенное (т.е. ничтожное) основание своей смерти» (SZ 306). Быть основанием ничтожности означает «быть виновным», и именно об этой вине свидетельствует совесть в подлинном существовании. Оставляя в стороне разбор чрезвычайного сгущения технических деталей, требующегося для небанального понимания этого места мы могли бы сказать вот что. Этической проблемой для человека, ставшего причастным субъекту истины, по Бадью, становится состоятельность, т.е. парадоксальное соединения своей ситуативной витальности, конатуса, упорствования в бытии с тем, что это упорствование разрывает, отменяет, опровергает – незаинтересованная в витальности принадлежность к процессу истины. Тот фактичный этический идеал, который Хайдеггер находит в собственном бытии Dasein предполагает решительное заступание в смерть, и это требует своего рода смирения, но и твердости, перед лицом экзистенциальной ничтожности Иначе говоря, –правильно онтологически понятой вины, что выражается в понятии решимости. Решимость – предельная истина, в которой Dasein разомкнуто себе самому, т.е в которой оно собственным образом экзистирует. «Эту отличительную, засвидетельствованную в самом присутствии через его совесть собственную разомкнутость – молчаливое, готовое к ужасу, бросание себя на самое свое бытие виновным – мы называм решимостью». Решимость, по Хайдеггеру, решимость на свою конечность, верность конечности. По Бадью, – включение витальной конечности в бесконечность процесса истины, верность бесконечности. Санкт-Петербург, 8 –10 апреля 2010 Страница 7
