Зигмунд ФРЕЙД Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке

Зигмунд ФРЕЙД
Один случай невроза в форме одержимости
дьяволом в семнадцатом веке
(1923)
Как мы узнали, изучая детские неврозы, многое из того, что в этом возрасте видно
невооруженным глазом, впоследствии обнаруживается только после основательного
исследования. Того же самого можно ожидать и от невротических заболеваний, относящихся к
прежним векам, если только понять, что и там под другими именами скрываются все те же
знакомые нам неврозы. Не стоит удивляться тому, что неврозы тех давних времен предстают
перед нами в обличье бесовства, а в нашу чуждую психологии эпоху выступают под маской
ипохондрии, в наряде органических заболеваний. Как известно, многие авторы, прежде всего
Шарко[1], установили, что в дошедших до нас рассказах об одержимости бесами и религиозном
экстазе описаны истерические симптомы; не сложно было бы определить по биографии этих
больных и характер невроза, если бы тогда к ним отнеслись с большим вниманием.
Демонологическая теория средневековья оказалась вернее соматических подходов,
возникших в век «точной» науки. Одержимость – это и есть то, что мы называем неврозами, при
толковании которых мы тоже ссылаемся на психические силы. Бесы для нас – это неприятные нам
порочные желания, порожденные порывами влечений, которые удалось сдержать и вытеснить. Мы
не приемлем лишь то, что в средние века эти психические сущности проецировались на внешний
мир; на наш взгляд, они зарождаются и обитают в душе больного.
I.
История художника Кристофа Хайцманна
С одним таким демонологическим неврозом, относящимся к XVII веку, я ознакомился
благодаря дружескому участию господина надворного советника доктора Р. Пайер-Турна[2],
директора бывшей императорской архивной библиотеки в Вене. Пайер-Турн отыскал в этой
библиотеке рукопись, которая попала туда из монашеской обители Мариацелль[3] и содержала
подробный рассказ о чудесном расторжении договора с дьяволом по милости святой Марии.
История заинтересовала его своим сходством со сказанием о докторе Фаусте, что и побудило его
подробно описать и откомментировать этот материал. А поскольку он обнаружил, что у человека,
об избавлении которого повествует эта история, бывали судорожные припадки и галлюцинации,
он обратился ко мне и попросил провести медицинскую экспертизу этого случая. Мы условились
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
опубликовать отчеты о наших исследованиях независимо друг от друга и по отдельности.
Приношу ему свою благодарность за это предложение и разнообразную помощь, которую он
оказал мне во время изучения рукописи.
В этой демонологической истории болезни, и впрямь, обнаружилась ценная находка,
которая лежала прямо на поверхности, как на иных приисках встречается в чистом виде металл,
который в других местах приходится с трудом выплавлять из руды. Эта рукопись, точной копией
которой я располагаю, распадается на две разнородные части: изложенный на латыни рассказ
монаха, который был автором этой истории или компилятором, и написанный на немецком
отрывок из дневника пациента. Первая часть включает в себя предисловие и саму историю
чудесного исцеления; вторая часть, возможно, не имела для преподобных отцов особого значения,
но тем ценнее она для нас. Именно в этой части приведены сведения, которые позволяют внести
определенность в наше представление об этом случае заболевания, и мы можем с полным
основанием поблагодарить святых отцов за то, что они сохранили этот документ, хотя он не
только ничего не прибавляет к их трактовке, но даже угрожает ее целостности.
Прежде чем изложить содержание небольшой рукописной брошюры, озаглавленной «Trophaeum
Mariano-Cellense»1, следует привести сведения, которые я почерпнул из предисловия.
Пятого сентября 1677 года баварского художника Кристофа Хайцманна, при котором
имелось сопроводительное письмо пастора, привезли из Поттенбрунна (в Нижней Австрии) в
близлежащий монастырь Мариацелль2. В письме говорилось о том, что несколько месяцев он
занимался живописью в Поттенбрунне, двадцать девятого августа в тамошней церкви с ним случились ужасные судороги, которые повторялись в последующие дни, после чего он был вызван на
допрос к Praefectus Dominii Pottenbrunnensis3, где у него выпытывали, не вступил ли он в
предосудительные сношения с дьяволом4. Он сознался, что девять лет назад, разуверившись в
своем таланте и сомневаясь в том, что ему удастся себя прокормить, он, действительно, на
девятый раз поддался искушению дьявола и дал ему расписку, в которой обязался, что по
истечении девятилетнего срока будет принадлежать ему и душой, и телом. Срок договора истекал
скоро – двадцать четвертого числа сего месяца5. Несчастный раскаивался в содеянном и был
уверен в том, что может спастись только милостью Мариацелльской Божьей Матери, если она
заставит дьявола вернуть ему договор, написанный кровью. Поэтому miserum hunc hominem omni
auxilio destitutum6 передавали на попечение монахов из Мариацелля.
Так свидетельствует Леопольд Браун, пастор из Поттенбрунна, в сопроводительном письме
от 1 сентября 1677 года.
Теперь следует подробнее рассказать о структуре рукописи. Она состоит из трех частей.
1. Титульный лист с цветным изображением сцены подписания договора и сцены его
расторжения в часовне Мариацелля; на следующем листе восемь рисунков, тоже цветных, с
подписями на немецком языке, на которых изображены дальнейшие сцены явления дьявола. Это
не подлинники, а копии, – как нас клятвенно заверяют, точные копии – картин Кристофа
Хайцманна.
2. Сам «Trophaeum Mariano-Cellense» (на латыни), составленный монахом-компилятором,
который подписался инициалами Р.А.Е.7 и добавил к ним четырехстрочную стихотворную строфу
с изложением своей биографии. В заключении приводится свидетельство аббата Килиана,
настоятеля монастыря Св.Ламберта, датированное 12 сентября 1729 года, написанное другой
рукой и подтверждающее, что эта рукопись и рисунки в точности соответствуют подлинникам,
1
Trophaeum Mariano-Cellense (лат.) – зд.: Свидетельство о чуде в Мариацелле. – Прим. переводчика.
Возраст художника нигде не указан. Из контекста явствует, что ему было лет тридцать-сорок, возможно, ближе к
тридцати. Нам сообщают, что умер он в 1700 году. – Прим. автора.
3
Praefectus Dominii Pottenbrunnensis (лат.) – управляющий поттенбруннским владением. – Прим. переводчика.
4
Можно допустить, что в ходе этого допроса больному подсказали, «внушили» фантазию о договоре с дьяволом. –
Прим. автора.
5
Quorum et finis 24 mensis hujus futurus appropinquat (лат.) – срок которого истекает 24 числа будущего месяца. – Прим.
автора.
6
Miserum hunc hominem omni auxilio destitutu m (лат.) – этого несчастного, лишенного всяческой помощи. – Прим.
переводчика.
7
Р.А.Е. – Pater Adalbert Eremiasch (лат.) – отец Адальберт Эремиаш. – Прим. переводчика.
2
2
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
хранящимся в архиве. Год написания «Свидетельства о чуде» не указан. Но, скорее всего,оно было
составлено в том же 1729 году, что и свидетельство аббата Килиана, или же, учитывая, что в
тексте не упоминаются даты позднее 1714 года, где-то между 1714 и 1729 гг. Чудо, которое была
призвана уберечь от забвения эта рукопись, произошло в 1677 году, то есть тридцатью семью или
пятидесятью двумя годами ранее.
3. Дневник художника на немецком языке, записи в котором охватывают период со дня
избавления от дьявола в часовне Мариацелля до 13-го января следующего 1678 года. Он был
включен в текст «Свидетельства о чуде» незадолго до смерти художника.
Основу самого «Trophaeum» составляют два текста: уже упомянутое сопроводительное
письмо Поттенбруннского пастора Леопольда Брауна, от 1 сентября 1677 года, и рассказ о
чудесном исцелении, написанный 12 сентября 1677 года, то есть спустя всего несколько дней,
аббатом Франциском, настоятелем Мариацелльской обители и монастыря Св. Ламберта. Редактор
или компилятор Р.А.Е. снабдил его предисловием, которое, так сказать, скрепляет два текста, а
также добавил для связности несколько незначительных вставок и под конец поведал о том, как
складывалась в дальнейшем судьба художника, опираясь на сведения, полученные в 1714 году 8.
В первый раз явился он мне в обличий горожанина с черной собакой
и принялся выпытывать, что меня так удручило и опечалило,
а потом сказал, что может помочь моему горю, и посулил мне
всяческую помощь и поддержку, ежели я стану ему сыном и
напишу ему о том договор чернилами.
Из дневника Кристофа Хайцманна.
«Свидетельство о чуде в Мариацелле»
Таким образом, предыстория чудесного исцеления художника излагается в «Trophaeum»
трижды:
1) в сопроводительном письме пастора из Поттенбрунна;
2) в рассказе аббата Франциска о свершившемся чуде;
3) в предисловии редактора.
При сопоставлении трех этих документов между ними обнаруживаются некоторые
несоответствия, к которым стоит отнестись внимательно.
8
Это может служить доказательством того, что в том же 1714 году был написан и «Trophaeum». – Прим. автора.
3
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
Теперь продолжим историю художника. Он долго каялся и молился в Мариацелле, и вот 8
сентября, в Рождество Девы Марии, в полночь, дьявол явился ему в образе крылатого дракона в
часовне монастыря и вернул договор, написанный кровью. Затем мы с удивлением узнаем, что в
истории художника К. Хайцманна фигурируют два договора с дьяволом: один был написан чернилами, другой, более поздний – кровью. В рассказе об этом обряде изгнания бесов, как видно и по
рисунку на титульном листе, говорится о написанном кровью, то есть о втором договоре.
Тут можно было бы усомниться в достоверности рассказа святых отцов и решить, что не
стоит расточать силы на изучение монашеских суеверий. В рассказе говорится о том, что многие
преподобные отцы, названные поименно, участвовали в обряде изгнания бесов и находились в
часовне, когда явился дьявол. Если бы рассказчик утверждал, что и они видели, как дьявол в
обличий дракона вручил художнику написанный кровью договор (Schedam sibi porrigentem
conspexisset)9, то сами собой напрашивались бы некоторые неприятные предположения, среди
которых самым безобидным было бы предположение о коллективной галлюцинации. Но
достаточно вчитаться в свидетельство, составленное аббатом Франциском, чтобы развеять все
сомнения. Автор и не думает утверждать, что монахи тоже видели дьявола, а, напротив, честно и
рассудительно повествует о том, что художник неожиданно вырвался из рук монахов, бросился в
один из приделов часовни, где ему явился дьявол, и затем вернулся с договором в руке10.
В восьмой раз предстал он предо мной в сем грозном обличий
дракона после экзоргцизма в Часовне Пречистой Девы и отдал
писанный моею кровью договор, который бросил в узкое оконце
в правом приделе, после чего мне почудилось, будто вся Часовня
Пречистой Девы объята пламенем.
Из дневника Кристофа Хайцманна.
«Свидетельство о чуде в Мариацелле»
9
Schedam sibi porrigentem conspexisset... (лат.) – см. следующее примечание.
...[poenitens] ipsumque Daemonem ad Aram Sac. Cellae per fenestrellam in cornu Epistolae Schedam sibi porrigentem
conspexisset eo advolans e Religiosorum manibus, qui eum tenebant, ipsam Schedam ad manum, obtinuit... (лат.) –
...[кающийся] узрел возле Чудотворного Алтаря в окошечке в южном приделе храма самого Дьявола, каковой подкинул ему
клочок бумаги; вырвавшись из рук святых отцов, которые держали его, он бросился туда и схватил сей клочок бумаги... –
Прим. автора.
10
4
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
Чудо было велико, победа Богоматери над Сатаной не подлежала сомнению, но, увы,
окончательно исцелить художника так и не удалось. Следует еще раз отдать должное святым
отцам, которые этого не скрывают. Вскоре художник покинул Мариацелль в добром здравии и
отправился в Вену, где поселился у своей замужней сестры. Там 11 октября у него снова начались
припадки, порой очень сильные, о которых он упоминает в дневнике вплоть до 13 января. У него
бывали видения, он впадал в забытье и ему являлись всевозможные образы, у него случались
судороги, сопровождаемые крайне болезненными ощущениями, однажды у него отнялись ноги и
т. д. Однако на сей раз его не изводил дьявол, а посещали святые, сам Христос и Дева Мария.
Примечательно, что от этих небожителей и наказаний, которым они его подвергали, он страдал не
меньше, чем от дьявола в прошлом. В дневнике и эти новые видения он назвал происками дьявола
и, вернувшись в мае 1678 года в Мариацелль, пожаловался на то, что его преследуют maligni
Spiritus manifestationes11.
Как он объяснил монахам, вернулся он для того, чтобы вытребовать у дьявола другой,
первый договор, написанный чернилами12. На этот раз он тоже получил желаемое с помощью святых отцов и Девы Марии. Однако автор рассказа умолчал о том, как это произошло,
ограничившись короткой фразой: qua iuxta votum reddita13. Он опять молился, и ему вернули
договор. После этого он почувствовал себя освободившимся и вступил в орден Милосердных
братьев.
Спустя год, явился он мне во второй раз в сем обличий и угрозами
заставил меня написать для него договор кровью в подтверждение
первой расписки, которую я дал ему из страха.
Из дневника Кристофа Хайцманна.
«Свидетельство о чуде в Мариацелле
И снова нельзя не признать, что очевидные намерения, которыми руководствовался
компилятор, не заставили его поступиться достоверностью, какой мы требуем от истории болезни.
Он не утаивает сведения, которые были получены от настоятеля монастыря Милосердных братьев
11
Maligni Spiritus manifestationes (лат.) – явления злого Духа. – Прим. переводчика.
В мае 1678 года срок действия этого договора, составленного в сентябре 1668 года, девять с половиной лет назад,
будто бы уже давно истек. – Прим. автора.
13
Qua iuxta votum reddita (лат.) – вернул [договор] в согласии с молитвой. – Прим.переводчика.
12
5
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
в 1714 году после кончины художника. Так, отец-провинциал сообщает, что дьявол еще не раз
пытался соблазнить брата Хризостома[4] и склонить его к подписанию нового договора, когда
тому случалось «немного перебрать вина», но с Божьей помощью ему всегда удавалось устоять
перед искушением. В 1700 году в принадлежащем ордену Нейштаттском монастыре на Влтаве
брат Хризостом «кротко и благостно» почил от чахотки.
II.
Условия договора с дьяволом
Если рассматривать эту историю продажи души дьяволу как случай невротического
заболевания, следует первым делом выяснить, на каких условиях был заключен договор, ведь это
напрямую связано с побудительными причинами. Зачем подписывают договор с дьяволом?
Доктор Фауст с презрением вопрошает у дьявола: «Что можешь ты пообещать, бедняга?» Но он
ошибается, ибо в обмен на бессмертную душу дьявол готов предложить все, чем так дорожат
люди: богатство, защиту от невзгод, власть над людьми и силами природы, даже магические
способности, но самое главное – наслаждение, сладостные утехи в обществе прекрасных женщин.
Обычно эти гарантии или обязательства, которые берет на себя дьявол, четко сформулированы в
договоре14. Что же склонило Кристофа Хайцманна к договору с дьяволом?
Как ни странно, он не руководствовался ни одним из этих вполне естественных желаний.
Чтобы развеять все сомнения, достаточно прочесть приписки под рисунками, на которых художник изобразил сцены явления дьявола. Например, под рисунком, на котором изображается
третье по счету явление дьявола, написано: «Я третий раз явился он мне через полтора года в сем
мерзостном обличий, с книгою в руке, где были собраны все тайны колдовства и черной магии...»
Однако из приписки к рисунку с изображением последующей сцены явления дьявола
следует, что затем дьявол выбранил художника за то, что он «сжег его вышеназванную книгу», и
грозился его растерзать, если он не раздобудет такую же.
Явившись в четвертый раз, дьявол показывает ему толстый желтый кошель и большой
дукат, посулив ему столько золотых монет, сколько его душа пожелает, но художник может
похвалиться тем, что «ничего у него не взял».
В другой раз он пытается соблазнить художника развлечениями и утехами. По этому
поводу художник замечает: «Оные и были устроены по его велению, но я три дня от них
воздерживался и так снова от него избавился».
Коль скоро художник отказался от магических способностей, денег и плотских утех,
которые посулил ему дьявол, и уж тем более не помышлял о том, чтобы выставить такие условия,
крайне важно понять, чего же он хотел от дьявола, когда продавал ему душу. Ведь должен же он
был чем-то руководствоваться, когда пошел на поводу у дьявола.
Об этом в «Trophaeum» тоже говорится со всей определенностью. Художник впал в
уныние, не мог или не хотел работать и опасался, что не сможет себя прокормить, словом, у него
была меланхолическая депрессия, сопровождаемая утратой трудоспособности и (оправданным)
беспокойством за свою жизнь. Теперь мы видим, что перед нами настоящая история болезни, и
даже знаем, отчего заболел художник, поскольку в примечаниях к рисункам с изображением дьявола он прямо говорит о меланхолии («все это чтобы позабавить меня и развеять мою
меланхолию»). Если в первом из трех имеющихся у нас документов, в сопроводительном письме
священника, встречается лишь упоминание об угнетенном состоянии («dum artis suae progressum
14
Ich will mich hier zu deinem Dienst verbinden,
Auf deinen Wink nicht rasten und nicht ruhn;
Wenn wir uns driiben wiederfinden,
So sollst du mir das gleiche tun.
Тебе со мною будет здесь удобно,
Я буду исполнять любую блажь.
За это в жизни тамошней, загробной
Ты тем же при свиданье мне воздашь.
Фауст, ч. 1, сцена в рабочей комнате. (Пер. Б. Пастернака.)
6
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
emolumentumque secuturum pusillanimis perpenderet»15), то во втором документе, в рассказе аббата
Франциска, указана и причина этого уныния или дурного настроения, ибо тут говорится, что
«accepta aliqua pusillanimitate exmorte parentis»16, и компилятор в своем предисловии повторяет ту
же самую фразу, немного изменив порядок слов: ex morte parentis accepta aliqua pusillanimitate17.
Стало быть, художник впал в уныние после смерти отца, и тут ему явился дьявол, принялся
выпытывать, что его так удручило и опечалило, а потом пообещал ему «всяческую помощь и
поддержку»18.
В третий раз явился он мне через полтора года в сем мерзостном
обличий, с книгою в руке, где были собраны все тайны колдовства
и черной магии, и дал мне все это, чтобы позабавить меня
и развеять мою меланхолию.
Из дневника Кристофа Хайцманна.
«Свидетельство о чуде в Мариацелле»
Значит, он продал свою душу дьяволу, чтобы избавиться от уныния. Наверняка, его поймет
всякий, кто способен представить, как тягостно пребывать в таком состоянии, и кто знает, что
врачебное искусство едва ли в силах облегчить эти страдания. Но ни один читатель, который
добрался до этого места в нашем рассказе, не догадается, в каких выражениях сформулирован
текст договора с дьяволом (вернее, двух договоров – первого, написанного чернилами, и второго,
написанного год спустя кровью, – якобы хранящихся по сей день в сокровищнице
Мариацелльского монастыря и приложенных к «Trophaeum»).
Эти договоры преподносят нам два сюрприза. Во-первых, в них не указаны обязательства,
взятые на себя дьяволом в уплату за бессмертную душу, а лишь изложены требования самого
15
Dum artis suae progressum emolumentumque secuturum pusillanimis perpenderet (лат.) – он разуверился в своем таланте
и стал сомневаться, что ему удастся себя прокормить. – Прим. переводчика.
16
Accepta aliqua pusillanimitate ex morte parentis (лат.) – ощутил подавленность после смерти отца. – Прим.
переводчика.
17
Ex morte parentis accepta aliqua pusillanimitate (лат.) – после смерти отца ощутил подавленность. – Прим.
переводчика.
18
Из подписи к первому рисунку на титульном листе, с изображением дьявола в виде «почтенного горожанина». –
Прим. автора.
7
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
дьявола, которые должен выполнить художник. Совершенно бессмысленно и нелепо отдавать
душу дьяволу не в обмен на его услуги, а для того, чтобы служить ему. Еще более странными
представляются обязательства, которые взял на себя художник.
Вот первая «синграфа»[5], написанная чернилами:
«Я, Кристоф Хайцманн, обязуюсь быть этому господину послушным сыном девять лет.
1669 год».
А вот вторая, написанная кровью:
«Аnnо 166919
Кристоф Хайцманн. Я обязуюсь быть этому Сатане послушным сыном и через девять лет
буду принадлежать ему и душой, и телом».
В четвертый раз явился он мне в таком гнусном обличий,
с толстым желтым кошелем, и показал мне большой дукат,
посулив мне весь кошель, набитый дукатами, и вообще столько
золотых монет, сколько моя душа пожелает;
но я ничего у него не взял.
Из дневника Кристофа Хайцманна.
«Свидетельство о чуде в Мариацелле»
Однако, если предположить, что под видом требований дьявола в договоре изложены
скорее его обязательства, иными словами, требования самого художника, то все встает на свои
места. Тогда этот абсурдный договор приобретает практический смысл и может быть истолкован
следующим образом: дьявол обязуется на девять лет заменить художнику умершего отца. По
истечении этого срока душа и тело художника, как обычно при таких сделках, перейдут в
собственность дьявола. По всей видимости, принимая решение о заключении этого договора,
художник рассуждал так: из-за смерти отца он впал в уныние и утратил способность работать;
если кто-то заменит ему отца, он сможет вновь обрести утраченное.
Человек, которого так опечалила смерть отца, наверняка, очень дорожил им. Но не странно
ли, что такому человеку заблагорассудилось выбрать взамен любимого отца именно дьявола.
19
Anno 1669 (лат.) – год 1669. – Прим. переводчика.
8
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
III.
Дьявол взамен отца
Боюсь, скептики не согласятся с тем, что, сместив акценты в трактовке договора, мы
раскрыли его истинный смысл. Они выдвинут два возражения. Во-первых, они скажут, что эту
расписку не нужно расценивать как договор, в котором должны быть указаны обязанности двух
сторон. Скорее в ней были за креплены лишь обязательства, которые взял на себя художник, а
обязательства дьявола остались за рамками этого соглашения, так сказать, «sousentendue»20.
Именно художник берет на себя два обязательства: во-первых, обязуется девять лет быть дьяволу
сыном и, во-вторых, соглашается с тем, что после смерти будет всецело принадлежать ему. Таким
образом, отметается один из наших доводов.
Во-вторых, они скажут, что не стоит так уж напирать на то, что в расписке говорится о
готовности «быть дьяволу послушным сыном». Это обычная фигура речи, которую любой читатель может истолковать так же, как это сделали монахи. Они не стали переводить эту фразу
дословно на латынь, а просто написали, что художник «mancipavit»21, то есть всецело предался
дьяволу, обязался вести греховную жизнь, отречься от Бога и Святой Троицы. Так зачем же нам
отклоняться от этой простой и очевидной трактовки22? Перед нами попросту отчаявшийся
человек, измученный меланхолической депрессией, который продает свою душу дьяволу, уповая
на его невероятные цели-тельские способности. Не так уж важно, что в уныние он впал после
смерти отца, – это могло бы произойти и по другой причине. Это звучит убедительно и здраво.
Психоаналитиков снова упрекнут в том, что они до предела усложняют простые вещи, ищут
тайны и загадки там, где их нет, и находят их, выпячивая мелочи и околичности, которые можно
обнаружить где угодно, а потом делают на их основе самые смелые и странные выводы. И
бессмысленно доказывать оппонентам, что из-за их непримиримости распадается столько примечательных аналогий и рвется столько тонких
взаимосвязей, которые можно выявить в этой истории. Оппоненты скажут, что таких аналогий и
взаимосвязей нет и в помине, просто мы сами их выдумываем, изощряясь в проницательности.
Что ж, я не стану предварять свои возражения призывами «будем честны» или «будем
откровенны», поскольку таковым нужно быть всегда, без особых предуготовлений, а просто скажу, что я прекрасно понимаю, что того, кто до сих пор не уверился в обоснованности
психоаналитического подхода, не убедит в этом и анализ случая художника Кристофа Хайцманна,
жившего в семнадцатом веке. К тому же, я и не собираюсь приводить этот случай в доказательство
пригодности психоанализа; скорее напротив, я исхожу из того, что психоанализ является
пригодным средством и использую его для того, чтобы разобраться в демонологическом неврозе
этого художника. В пригодности психоанализа убеждают меня успешные исследования сущности
неврозов в целом. Со всей скромностью можно заявить, что ныне даже самые неуступчивые наши
современники и коллеги начинают понимать, что без психоанализа изучить неврозы невозможно.
«Пасть может Троя от его лишь стрел», – как признается Одиссей в «Филоктете»
Софокла[6].
Коль скоро продажу души дьяволу правомерно рассматривать как невротическую
фантазию, не нужно подбирать никакие другие доводы в оправдание того, что мы подходим к этой
истории с психоаналитическими мерками. Когда речь идет об обстоятельствах, в которых
развился невроз, важны даже нюансы. Разумеется, переоценить их так же легко, как и недооценить, и только от чувства меры зависит то, какие выводы мы на их основе сделаем. А тот, кто не
верит ни в психоанализ, ни в дьявола, пусть сам решает, как ему отнестись к случаю художника:
опровергнуть ли нашу трактовку или признать, что этот случай не поддается объяснению.
В общем, вернемся к нашему первоначальному предположению о том, что дьявол,
которому художник продал душу, должен был заменить ему отца. Нашему предположению
соответствует и то, что впервые дьявол явился художнику в обличий добропорядочного
20
Sousentendue (лат.) – подразумевались. – Прим. переводчика.
Mancipavit (лат.) – предался в руки. – Прим. переводчика.
22
На самом деле, в дальнейшем, учитывая, когда и для кого были составлены эти расписки, мы убедимся в том, что
сформулированы они просто и вразумительно. Но пока нам достаточно и того, что в этом тексте таится некоторая
двусмысленность, которую мы можем взять за основу нашего толкования. – Прим. автора.
21
9
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
горожанина в летах, с седой бородой, в красном плаще и черной шляпе, с тростью в правой руке и
черной собакой (таким он изображен на первом рисунке) 23. Со временем облик его становится все
ужаснее, можно сказать, приобретает мифологические черты: у него появляются рога, орлиные
когти и крылья как у летучей мыши. В конце концов, он является в часовне в обличий летающего
дракона. Об одной детали его физического облика мы еще поговорим отдельно.
То обстоятельство, что в качестве замены любимому отцу был выбран дьявол, и впрямь,
может показаться странным, но только в том случае, если слышишь об этом впервые, но мы знаем
немало такого, что способно умерить наше удивление. Прежде всего, мы знаем, что Бог заменяет
отца или, точнее говоря, воспринимается как отец небесный, иными словами, как отражение
образа отца, который складывается в детские годы у индивида, и образа прародителя
первобытного племени, возникшего у людей в древности. С возрастом человек начинает иначе
воспринимать отца и перестает его возвеличивать, но образ, возникший в детстве, сохраняется и,
сливаясь воедино с унаследованным от предков воспоминанием о прародителе, переплавляется в
индивидуальное представление о Боге. Кроме того, изучая с помощью психоанализа сокровенную
жизнь индивида, мы узнали, что отношение к этому отцу, возможно, изначально носит
двойственный характер, во всяком случае приобретает такой характер в скором времени, то есть
объединяет в себе два противоположных чувства: нежность и покорность дополняют неприязнь и
неуступчивость. Такой же двойственностью проникнуто, по нашему мнению, и отношение людей
к божеству. Как мы выяснили, важные особенности религии и основные тенденции ее развития
обусловлены неисчерпанным конфликтом между тоской по отцу, с одной стороны, и страхом
вкупе с сыновним бунтом, с другой стороны24.
Как известно, злой дух считается противником Бога и вместе с тем существом, во многом
подобным ему. Его генеалогия изучена не так хорошо, как история происхождения Бога; идея
существования злого духа, врага Бога, проникла не во все религии, а его прообраз в биографии
индивида обнаруживается далеко не сразу. Но одно мы знаем наверняка: боги могут стать злыми
демонами, когда на смену им приходят новые боги. Когда один народ покоряет другой, в глазах
победителей низвергнутые боги побежденных нередко превращаются в демонов. Даже злой дух
христиан, дьявол средневековья, согласно христианской мифологии, был падшим ангелом и
богоподобным существом. Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы догадаться, что
первоначально Бог и дьявол составляли единое существо, которое затем разделилось на два
разных по характеру существа25. На заре религии самого Бога наделяли теми пугающими чертами,
которые впоследствии объединил в себе его антагонист.
Речь идет о хорошо знакомом нам процессе разложения внутренне противоречивого,
амбивалентного представления на два антагонистических представления. Вместе с тем, противоречия в первоначальном представлении о Боге отражают двойственность, которой проникнуто
отношение индивида к своему отцу. Если милосердный и справедливый Бог может подменять
собой отца, то не стоит удивляться тому, что и неприязнь к нему, замешанная на ненависти, страхе
и обидах, находит выражение в образе Сатаны. Выходит, что отец служит для индивида прообразом и Бога, и дьявола. Религия же до сих пор не смогла преодолеть последствия того, что
прародитель первобытного племени был безгранично злым существом, напоминающем скорее
дьявола, нежели Бога.
23
Такая же черная собака оборачивается у Гете самим дьяволом. – Прим. автора.
См. «Тотем и табу», а также «Вопросы психологии религии» Т. Рейка (I, 1919). – Прим. автора.
25
См.: Т. Рейк «Свой и чужой бог» (Imago-Bucher III, 1923), в главе «Бог и дьявол». – Прим. автора.
24
10
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
В пятый раз явился он мне в сем ужасном обличии, выбранил меня
за то, что я сжег его вышеназванную книгу и потребовал, чтобы
я раздобыл ему такую же, коль она мне все равно не понадобилась,
а иначе грозился меня растерзать.
Из дневника Кристофа Хайцманна.
«Свидетельство о чуде в Мариацелле»
Разумеется, обнаружить приметы того, что в душе индивид наделяет отца сатанинскими
чертами, не так-то просто. Впрочем, глядя на шаржи и карикатуры, нарисованные мальчиком,
можно заметить, что высмеивает он в них именно своего отца, а в образах разбойников и
грабителей, которых страшатся по ночам дети обоих полов, также нетрудно угадать отдельные
черты отца26. Животные, которые вызывают фобии у детей, чаще всего тоже олицетворяют собой
отца, подобно тотему в древности. Однако нам еще не доводилось слышать о том, чтобы дьявол
столь явно мыслился по образу и подобию отца и подменял его собой, как это произошло в
истории нашего художника-невротика, жившего в семнадцатом веке. Вот почему в начале этой
статьи я выразил надежду на то, что такая демонологическая история болезни, словно
беспримесный металл, явит нам то, что при работе с неврозами нашего времени, когда на смену
суевериям пришла ипохондрия, можно лишь ценой больших усилий выплавить аналитическим
способом из руды фантазий и симптомов27.
Возможно, нам удастся подобрать более веские доводы, если мы подробнее разберем
процесс развития заболевания у нашего художника. В том, что после смерти отца человек впадает
в меланхолическую депрессию и теряет способность работать, нет ничего необычного. Из этого
мы можем лишь заключить, что он очень сильно любил своего отца, памятуя о том, как часто тяжелая меланхолия служит невротической формой выражения скорби.
26
27
В образе грабителя отец-волк предстает и в известной сказке о семерых козлятах. – Прим. автора.
Если нам так редко удается выявить у нынешних пациентов склонность воспринимать дьявола как существо,
подменяющее собой отца, то, скорее всего, лишь потому, что этот персонаж средневековой мифологии уже
потерял былое значение для людей, которые проходят у нас курс анализа. В прежние века благочестивый
христианин верил в дьявола столь же истово, как в Бога. По существу, ему нужен был дьявол, чтобы крепко
держаться за Бога. Впоследствии упадок религиозности, по разным причинам, затронул прежде всего веру в
дьявола. Если кто-то решится найти идее подмены отца дьяволом применение в культурологии, то в другом
свете могут предстать и средневековые процессы над ведьмами. – Прим. автора.
11
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
Наверняка, так оно и было, но мы бы ошиблись, если бы следом решили, что он не
испытывал к отцу ничего, кроме любви. Напротив, скорбь по умершему отцу переходит в
меланхолию тем скорее, чем явственнее отношение к нему было отмечено печатью
амбивалентности. Это утверждение наводит нас на мысль о том, что в демонологическом неврозе
художника могло найти выражение его стремление унизить отца. Если бы мы могли разузнать о К.
Хайцманне столько, сколько мы узнаем о пациенте, проходящем у нас курс анализа, то нам ничего
не стоило бы выявить эту амбивалентность, добиться того, чтобы он вспомнил, когда и по какой
причине он начал бояться и ненавидеть отца, а главное – обнаружить акцидентальные факторы,
которые способствовали усилению обычных мотивов ненависти к отцу, коренящихся в самой
природе отношений отца и сына. Возможно, тогда выяснилось бы, что он утратил способность
работать по какой-то особой причине. Быть может, отец противился желанию сына стать
художником; в этом случае утрата способности заниматься живописью после смерти отца, с одной
стороны, могла быть проявлением хорошо известной склонности к «послушанию задним
числом»[7], а с другой стороны, должна была усилить тоску по отцу, способному защитить от
житейских невзгод, поскольку в этих обстоятельствах сын не мог сам себя прокормить. Такое
запоздалое послушание должно было служить еще и формой проявления раскаяния, а также
действенным средством самонаказания.
Поскольку провести такой анализ с участием К. Хайцманна, умершего в 1700 году, не
представляется возможным, нам придется ограничиться выявлением тех деталей в истории его
болезни, которые могут указать на типичные обстоятельства, послужившие поводом для
негативного отношения к отцу. Их немного, они не очень бросаются в глаза, но они довольно
любопытны.
Прежде всего обратим внимание на число «девять». С дьяволом договор был заключен
сроком на девять лет. В донесении Поттенбруннского пасторат, которому наверняка стоит
доверять, сказано об этом со всей определенностью: pro novem annis Syngraphen scriptam tradidit28.
Кроме того, из этого сопроводительного письма, датированного 1 сентября 1677 года, явствует,
что срок договора истекал на днях: quorum et finis 24 mensis hujus futurus appropinquat29. Значит,
договор был подписан 24 сентября 1668 года30. Мало того, число «девять» в этом рассказе
фигурирует и в другом контексте. Nonies – девять раз– художник сумел устоять перед искушением
дьявола, прежде чем уступил ему. В документах, составленных позднее, эта подробность уже не
упоминается; в свидетельстве аббата тоже говорится, что это произошло «post annos novem»31, а
компилятор в своем резюме вторит ему – «ad novem annes»32, следовательно нельзя сказать, что
они не придавали этому числу никакого значения.
Нам хорошо известно, какую роль играет число «девять» в невротических фантазиях.
Поскольку именно таково число месяцев, необходимых для вынашивания ребенка, появление этого числа всегда наводит нас на мысль о фантазиях, связанных с беременностью. Правда, в истории
нашего художника упоминаются девять лет, а не девять месяцев, и нам могут сказать, что число
«девять» вообще весьма многозначно. Однако, как знать, не приобрело ли число «девять» такое
сакральное значение главным образом благодаря его связи с беременностью; да и превращение
девяти месяцев в девять лет не должно нас смущать. На примере сновидений нам известно, как
«бессознательная психика» обращается с числами. Скажем, если в сновидении фигурирует число
«пять», то всегда можно определить, что оно и наяву имеет большое значение для жизни
сновидца, но только то, что в реальности было пятилетней разницей в возрасте или компанией из
пяти человек, предстает во сне в виде пяти купюр или плодов. Словом, само число сохраняется, но
его знаменатель может произвольно меняться сообразно тому, что требуется для выполнения
функции сгущения и смещения[8]. Так что, девять лет в сновидении запросто могут равняться
девяти месяцам наяву. Кроме того, в ходе работы сновидения числа, взятые из реальности,
28
Рго novem annis Syngraphen scriptam tradidit (лат.) – подписал договор на девять лет. – Прим. переводчика.
Quorum et finis 24 mensis hujus futurus appropinquat (лат.) – срок которого истекает 24 числа будущего месяца. –
Прим. автора.
30
Примечательно, что оба возвращенных договора были датированы 1669 годом, но это противоречие мы рассмотрим
далее. – Прим. автора.
31
Post annos novem (лат.) – по истечении девяти лет. – Прим. переводчика.
32
Ad novem annes (лат.) – через девять лет. – Прим. переводчика.
29
12
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
обыгрываются и другим способом, – сновидение с вельможным равнодушием забывает о нулях,
обращается с числами так, словно это никакие и не числа. Пять долларов в сновидении вполне
могут соответствовать пятидесяти, пятистам или пяти тысячам долларов в реальности.
В седьмой раз явился он мне в сем жутком обличий и принялся
каждый день изводить и мучить меня в Поттенбрунне, дабы
удержать меня от паломничества в Мариацелль, к Чудотворной
Часовне, и хотел помешать спасению моей души.
Из дневника Кристофа Хайцманна.
«Свидетельство о чуде в Мариацелле»
Еще одна подробность отношений художника с дьяволом тоже указывает на сферу
сексуальности. Как уже отмечалось, впервые дьявол предстает перед ним в обличий почтенного
горожанина. Но уже в следующий раз он обнажен, уродлив, и у него четыре женские груди. В
дальнейшем дьявол всегда предстает в виде существа с женскими грудями, порой с двумя, порой с
несколькими. Только один раз, наряду с грудями, у дьявола появляется длинный пенис в виде
змеи. Такое выпячивание женской природы дьявола, на которую указывают большие, отвислые
груди (ни на одном его изображении нет и намека на женские гениталии), казалось бы, явно
противоречит нашему предположению о том, что дьявол должен был заменить художнику отца.
Подобное изображение дьявола и само по себе представляется необычным. Когда слова «дьявол»
или «черт» используются как родовые понятия, которые можно применить к множеству разнообразных демонов, образ дьяволицы или чертовки не кажется странным, но виданное ли дело,
чтобы сам Сатана, существо, обладающее ярко выраженной индивидуальностью, властелин
преисподней и враг Бога, изображался иначе, нежели в мужском, даже в гипертрофированно
мужском обличий, с рогами, хвостом и длинным пенисом.
Даже двух этих незначительных улик достаточно, чтобы догадаться, каким типичным
фактором обусловлено негативное отношение художника к отцу. Он противится тому, что склонен
относиться к отцу как женщина, мечтающая родить ему ребенка (отсюда и те девять лет). В ходе
анализа мы досконально изучили такое сопротивление, которое принимает при переносе самые
причудливые формы и доставляет нам немало хлопот. Скорбь и острая тоска по умершему отцу
пробуждают в душе нашего художника давно вытесненную фантазию о бе ременности, защитой
от которой служат невроз и стремление унизить отца.
13
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
В шестой раз явился он мне в сем омерзительном обличий
и склонял меня к развлечениям, оные и были устроены по его
велению, но я три дня от них воздерживался
и так снова от него избавился.
Из дневника Кристофа Хайцманна.
«Свидетельство о чуде в Мариацелле»
Но почему на теле у отца, низведенного до уровня беса, появились женские половые
признаки? Поначалу кажется, что это обстоятельство не поддается объяснению, но стоит над этим
задуматься, как возникают два противоречащих друг другу, но не взаимоисключающих
предположения. Женские чувства к отцу подверглись вытеснению, как только мальчик понял, что
соперничество с женщиной за любовь отца возможно только при условии утраты собственных
мужских половых органов, то есть при условии кастрации. Так что отказ от женской позиции
является следствием протеста против кастрации, а это неприятие, как правило, ярче всего
выражается в обратной фантазии, связанной с желанием кастрировать отца, превратить его в
женщину. Стало быть, женская грудь появилась на теле дьявола в результате проекции
собственных женских чувств на существо, подменяющее собой отца. Согласно второму
предположению, художник мог наделить дьявола такими телесными формами из нежности, а не из
враждебности; мы можем усмотреть в облике дьявола намек на то, что нежные детские чувства
художника сместились с матери на отца, а этому должна была предшествовать сильная фиксация
на образе матери, которая, в свой черед, внесла лепту в развитие враждебных чувств к отцу.
Большая грудь воспринимается как достоинство женщины и матери, даже в том возрасте, когда
ребенок еще не ведает о недостатке женщины, об отсутствии у нее пениса33.
Коль скоро неприятие самой мысли о кастрации не позволяет художнику избыть тоску по
отцу, вполне понятно, что в поисках помощи и спасения он обращается к образу матери. Поэтому
он и заявляет, что освободить его от договора с дьяволом способна лишь Мариацелльская
Богоматерь, и вновь обретает утраченную свободу в Рождество Божьей матери (8 сентября). Не
было ли ознаменовано для него двадцать четвертое сентября, день заключения договора, столь же
памятным событием, мы, разумеется, уже никогда не узнаем.
33
См. «Детское воспоминание Леонардо да Винчи». – Прим. автора.
14
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
Никакая другая находка, сделанная в ходе психоаналитического исследования детской
психики, не может показаться здоровому взрослому человеку столь же отвратительной и
неправдоподобной, как мысль о том, что в отношениях с отцом мальчик занимает женскую
позицию и поэтому у него появляются фантазии о беременности. Говорить об этом без опаски, не
стараясь оправдаться, мы можем только с тех пор, как председатель суда Саксонии Даниэль Пауль
Шребер опубликовал историю своего умопомешательства и последующего выздоровления34. Из
этих бесценных мемуаров мы узнаем о том, что лет в пятьдесят господин председатель суда
пришел к твердому убеждению, что Бог, – который, кстати сказать, имеет явное сходство с его
отцом, известным врачом доктором Шребером, – решил его оскопить и овладеть им как
женщиной, дабы он произвел на свет новых людей с душою Шребера. (Сам он был женат, но
детей так и не прижил.) От возмущения, вызванного этим намерением Бога, которое казалось ему
совершенно неправедным и «противным мироустройству», он заболел, у него появились
симптомы паранойи, от которой он, впрочем, почти полностью излечился через несколько лет.
Талантливый автор собственной истории болезни, наверное, и не предполагал, что ему удалось
выявить типичный патогенный фактор.
Это неприятие мысли о кастрации или женской позиции Альфред Адлер вырвал из
органического контекста, провел поверхностные или ошибочные параллели между ним и
стремлением к власти, а затем изобразил его в виде особого «мужского протеста». Поскольку
невроз всегда развивается только на почве конфликта между двумя устремлениями, причиной
«всех» неврозов можно с полным правом назвать как мужской протест, так и женскую позицию,
которая этот протест вызывает. Мужской протест, действительно, оказывает определенное, порой
очень сильное, влияние на формирование характера, и в ходе анализа невротичных мужчин часто
проявляется в виде яростного сопротивления. В рамках психоанализа считается, что мужской
протест связан с комплексом кастрации, но у нас нет оснований признавать его всесильным и
вездесущим фактором неврозов. Пациент с самыми явными в моей практике признаками
мужского протеста, находившего выражение во всех его внешних реакциях и чертах характера,
обратился ко мне за помощью в связи с неврозом навязчивого состояния, сопровождаемого
навязчивыми идеями, в которых со всей очевидностью заявляло о себе все еще неразрешимое для
него противоречие между мужской и женской позициями (между страхом кастрации и
удовольствием от кастрации). В придачу этого пациента преследовали мазохистские фантазии,
которые всецело сводились к желанию подвергнуться кастрации, и благодаря этим фантазиям он,
действительно, достигал удовлетворения, вступая в противоестественные отношения. В целом его
болезнь – как и вся теория Адлера – зиждилась на вытеснении и отрицании фиксации на
младенческих любовных переживаниях.
Председатель суда Шребер пошел на поправку, как только решил не сопротивляться
кастрации и смириться с предназначенной ему Богом женской участью. После этого у него наступило просветление, он успокоился, настоял на том, чтобы его выписали из клиники, и вернулся к
нормальной жизни, только каждый день пестовал свою женскую сущность, будучи убежденным в
том, что она мало-помалу вызревает в нем во исполнение Божьей воли.
IV.
Две расписки
В истории нашего художника представляется странным то обстоятельство, что он выдал
дьяволу две расписки.
Текст первой, написанной чернилами, был таков:
«Я, Кр. X., обязуюсь быть этому господину послушным сыном девять лет».
Вторая, написанная кровью, гласила:
«К. X., я обязуюсь быть этому Сатане послушным сыном и через девять лет буду
принадлежать ему и душой, и телом».
34
Д. П. Шребер. Мемуары нервнобольного (D. P. Schreber. Denkwurdigkeiten eines Nervenkranken, Leipzig, 1903). С
отчетом о проведенном мною анализе случая Шребера можно ознакомиться в статье «Психоаналитические заметки об
одном случае паранойи, описанном в автобиографии». – Прим. автора.
15
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
Судя по всему, ко времени написания «Свидетельства о чуде» подлинники двух этих
документов находились в архиве Мариацелльской обители, и оба они датированы 1669 годом.
Я уже не раз упоминал об этих расписках и сейчас намере ваюсь изучить их более
обстоятельно, отдавая себе, впрочем, от чет в том, что именно тут мы сильнее всего рискуем
переоценить значение мелочей.
То обстоятельство, что некто дважды продает свою душу дьяволу, выдавая ему вторую
расписку взамен первой, которая, однако, остается в силе,, выглядит необычно. Возможно, у того,
кто лучше знаком с темой бесовства, это не вызовет такого удивления. Поначалу это просто
показалось мне странным, но когда я обнаружил, что именно об этом обстоятельстве в наших
документах приводятся разноречивые сведения, у меня возникли подозрения. Подмечая все эти
расхождения, мы, сами того не ожидая, сможем глубже вникнуть в суть этой истории болезни.
В сопроводительном письме Поттенбруннского пастора все выглядит предельно просто и
ясно. В нем говорится лишь об одном договоре, который художник написал кровью девять лет
назад и срок действия которого истекает через несколько дней, 24 сентября, а из этого следует, что
составлен он был 24 сентября 1668 года; к сожалению, эта дата, которую можно точно высчитать,
в письме прямо не указана.
В изложении аббата Франциска, чье свидетельство, насколько нам известно, было
составлено спустя несколько дней (12 сентября 1677 года), обстоятельства этого дела становятся
уже более запутанными. Скорее всего, за это время художник успел сообщить ему более точные
сведения. В свидетельстве говорится о том, что художник вручил дьяволу два договора: один,
написанный чернилами, в 1668 году (как и следовало ожидать, памятуя о сопроводительном
письме), dsequentianno35, в 1669 году, – другой, написанный кровью. В Рождество Девы Марии
ему был возвращен договор, написанный кровью, то есть второй договор, составленный в 1669
году. В свидетельстве аббата это не уточняется, а просто говорится: schedam redderet36 и schedam
sibi porrigentem conspexisset37, словно речь идет об одном и том же документе. Впрочем, об этом
можно судить по дальнейшим событиям, равно как и по цветной иллюстрации на титульном листе
«Trophaeum», где дьявол в обличий дракона держит расписку, на которой отчетливо видны
красные строки. Что было дальше, мы уже знаем: в мае 1678 года художник вернулся в
Мариацелль, после того как в Вене его снова принялся искушать дьявол, и испросил позволения
молиться Деве Марии, чтобы она опять смилостивилась над ним и помогла ему вернуть еще и
первый договор, написанный чернилами. Об этом втором чуде рассказано уже не так подробно,
как о первом. Мы лишь узнаем, что qua iuxta votum reddita38, да еще компилятор в другом месте
сообщает о том, что именно эту расписку «скомканную и разорванную на четыре части», дьявол
бросил художнику 9 мая 1678 года в девять часов вечера.
Тем не менее, на обеих расписках указана одна и та же дата: 1669 год.
Это противоречие либо ровным счетом ничего не значит, либо означает следующее: если
исходить из того, что самый подробный рассказ об этих событиях приведен в свидетельстве
аббата, то мы попадем в весьма затруднительное положение. Когда на исповеди у
Поттенбруннского пастора Кр. X. сознался в том, что отписал свою душу дьяволу, и срок договора
скоро истекает, тогда (в 1677 году) он мог иметь в виду только договор, составленный в 1668 году
тот самый первый договор, написанный чернилами (правда, в сопроводительном письме только
этот договор и упоминается, но говорится, что он был написан кровью). Однако, спустя всего
несколько дней, в Мариацелле художник тревожится лишь о том, как бы ему вернуть второй
договор, написанный кровью, хотя срок уплаты по нему еще не пришел (1669 – 1677 гг.), и не
заботится о первой просроченной расписке. Он вымолил ее обратно лишь в 1678 году, то есть на
десятый год. И потом, почему обе расписки датированы 1669 годом, если нам ясно дают понять,
что одна из них была составлена «anno subsequenti»39!
35
Sequenti anno (лат.) – в следующем году. – Прим. переводчика.
Schedam redderet (лат.) – вернул клочок бумаги. – Прим. переводчика.
37
Schedam sibi porrigentem conspexisset (лат.) – узрел [дьявола, каковой] подкинул ему клочок бумаги. – Прим.
переводчика.
38
Qua iuxta votum reddita (лат.) – вернул [договор] в согласии с молитвой. – Прим. переводчика.
39
Аnnо subsequent (лат.) – в следующем году. – Прим. переводчика.
36
16
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
Наверняка, компилятор почуял неладное, поскольку он попытался устранить эти
несообразности. В своем предисловии он повторяет рассказ аббата, но вносит в него одно
изменение. Художник, сообщает он, вручил дьяволу написанный чернилами договор в 1669 году а
уже потом, «deinde vero»40, переписал его кровью. Во избежание расхождений с датами,
указанными на обоих документах, возвращенных дьяволом, он игнорирует то, что в двух
свидетельствах датой подписания первого договора назван 1668 год, и забывает об утверждении
аббата, согласно которому вторая расписка была выдана спустя год после первой.
В свидетельстве аббата за словами «sequenti vero anno 1669»41 следует фраза, заключенная в
скобки: «sumitur hie alter annus pro nondum completo uti saepe in loquendo fieri solet, nam eundum
annum indicant Syngraphae quarum atramento scripta ante praesentem attestationem nondum habita
fuit»42. Эта фраза – очевидная интерполяция компилятора, поскольку аббат, который видел лишь
одну расписку никак не мог утверждать, что в обеих расписках указана одна и та же дата. Даже по
скобкам видно, что эта фраза была вставлена в текст свидетельства позднее. Таким образом
компилятор в очередной раз пытается устранить явные противоречия. Хоть первая расписка,
действительно, была выдана в 1668 году поскольку год уже был на исходе (дело было в сентябре),
художник, дескать, указал в ней следующий год, вот так на обеих расписках и появилась одна и та
же дата. Когда он ссылается на то, что так часто поступают с договорами, заключенными на
словах, все его объяснение начинает звучать как «неубедительная отговорка».
Даже не знаю, удалось ли мне произвести хоть какое-то впечатление на читателей и
заинтересовать их этими мелочами. На мой взгляд, внести полную ясность в это дело невозможно,
однако, когда я попытался разобраться в этой путанице, мне пришло на ум одно предположение,
достоинство которого заключается в том, что оно позволяет выдвинуть наиболее правдоподобную
версию развития событий, хотя и она не во всем согласуется с письменными свидетельствами.
Я считаю, что при первом посещении Мариацелля художник вел речь только об одномединственном договоре, который, как полагается, был написан кровью и срок действия которого
истекал на днях, то есть о расписке, выданной, как сказано в сопроводительном письме пастора, в
сентябре 1668 года. Именно этот написанный кровью договор, который дьявол вынужден был
вернуть ему благодаря заступничеству Богородицы, он и показал монахам в Мариацелле. Что
было дальше, мы знаем. Вскоре после этого художник покинул обитель и отправился в Вену, где
до середины октября пребывал в добром здравии. Однако затем его снова стали изводить муки и
видения, в которых он усматривал происки дьявола. Он почувствовал, что ему нужно еще раз покаяться, но не знал, как объяснить, почему он не смог навсегда избавиться от дьявола после
первого обряда изгнания бесов в монастырской часовне. Вряд ли в Мариацелле были бы рады принять неисцелившегося грешника, в которого вновь вселились бесы. Вот тогда ему и пришлось
выдумать первый договор, якобы написанный чернилами, чтобы придать правдоподобие истории
о том, что эта расписка была выдана раньше второго договора, написанного кровью. Вернувшись
в Мариацелль, он вымолил и эту расписку, которая якобы была первой. После этого он, наконец,
избавился от дьявола, правда, тогда же он совершил еще один поступок, который указывает на
подоплеку этого невроза.
Скорее всего, рисунки он выполнил, когда побывал в Мариацелле во второй раз; на
титульном листе изображены обе сцены продажи души дьяволу. Наверное, привести
первоначальный рассказ в соответствие с новыми показаниями было не так-то просто. На беду он
уже не мог изменить текст второго договора. Поэтому ему и не удалось избежать явной нелепости:
выходило, что первый договор, написанный кровью, он вернул слишком рано (на восьмом году), а
другой договор, написанный чернилами, – слишком поздно (на десятом году). Он выдал себя,
когда, излагая вторую версию своей истории, запутался и по ошибке датировал первую расписку
40
Deinde vero (лат.) – впоследствии. – Прим. переводчика.
Sequenti vero anno 1669 (лат.) – в следующем 1669 г. – Прим. переводчика.
42
Sumitur hie alter annus pro nondum completo uti saepe in loquendo fieri solet, nam eundum annum indicant Syngraphae
quarum atramento scripta ante praesentem attestationem nondum habita fuit (лат.) – Тут подразумевается, что к моменту
заключения договора предыдущий год еще не истек, такие неточности часто допускают, когда договариваются на словах,
– ибо в обоих договорах проставле на одинаковая дата, да и договор, писанный чернилами, не был возвращен ему
прежде того, который указан здесь. – Прим. переводчика.
41
17
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
тем же 1669 годом. По существу, он проговорился; мы можем догадаться, что так называемая
первая расписка в действительности была составлена позднее. Компилятору, приступившему к
редактированию этих документов не ранее 1714 года, а то и в 1729 году, пришлось потрудиться,
чтобы по мере сил устранить эти противоречия, которые не назовешь несущественными.
Поскольку обе расписки были датированы 1669 годом, он и сочинил для отговорки фразу, которую включил в свидетельство аббата.
Нетрудно заметить, в чем состоит недостаток этой в целом убедительной трактовки. О двух
договорах, из которых один был написан чернилами, а другой – кровью, говорится уже в свидетельстве аббата Франциска. Стало быть, мне остается либо предположить, что компилятор сразу
вслед за первой интерполяцией внес еще какие-то изменения в свидетельство аббата, либо признать, что я не в силах распутать этот клубок противоречий43.
Наши рассуждения, наверняка, покажутся читателям излишними, а все эти подробности –
слишком незначительными. Однако, стоит взглянуть на эти детали с определенной точки зрения,
как они приобретут новый смысл.
Как я заявил выше, художник, напуганный тем, что болезнь его приняла новый оборот,
выдумал первый договор (написанный чернилами), чтобы оправдаться перед священниками в
Мариацелле. Теперь я обращаюсь к читателям, которые не верят в черта, но верят в психоанализ, а
они могут попенять мне на то, что упрекать в этом бедолагу-художника – hunc miserum44, как
говорится в сопроводительном письме, – совершенно нелепо. В конце концов, договор,
написанный кровью, был такой же выдумкой, как и договор, написанный чернилами. В
действительности, никакой дьявол ему не являлся, и договор с дьяволом был всего лишь
порождением его фантазии. Все это для меня очевидно; никто не отказывает бедняге в праве
домыслить свою первоначальную фантазию, если обстоятельства изменились, и это кажется ему
необходимым.
Но и тут не все так просто. Эти расписки не были такими же фантазиями, как видения, в
которых ему являлся дьявол; это были зримые и осязаемые документы, которые, по свидетельству
переписчика и аббата Килиана, хранились в архиве Мариацелльского монастыря. Так что, мы
стоим перед дилеммой. Либо нужно предположить, что художник в свое время сам подделал обе
расписки, якобы возвращенные ему по милости Божьей, либо следует усомниться в честности
святых отцов из Мариацелля и монастыря Св. Ламберта, несмотря на все их торжественные
заверения, скрепленные печатями, свидетельствами очевидцев и проч. Сознаюсь, мне было бы
нелегко заподозрить преподобных отцов в подлоге. Скорее, я склоняюсь к мысли о том, что
компилятор, стремясь устранить противоречия, слегка исказил свидетельство аббата, но эта
«доработка» немногим отличается от того, чем занимаются современные светские историографы,
и в любом случае произведена она была с благими намерениями. В остальном святые отцы
заслуживают доверия. Как уже отмечалось, ничто не мешало им умолчать о том, что художник не
исцелился полностью и дьявол продолжал его искушать, а сцену изгнания бесов в часовне, от
43
Я полагаю, что компилятор встал перед дилеммой. С одной стороны, в сопроводительном письме пастора и в свидетельстве аббата
говорилось, что расписка (по крайней мере, первая) была выдана в 1668 году, с другой стороны, на обеих расписках,
хранившихся в архиве, был указан 1669 год; поскольку перед ним было две расписки, он знал наверняка, что
художник продал душу дьяволу дважды. Если в свидетельстве аббата, как я и полагаю, говорилось лишь об одной
расписке, то он добавил туда сведения о другой расписке и затем, во избежание противоречий, указал, что она была
датирована задним числом. Он внес правку в текст свидетельства сразу вслед за фразой, автором которой мог быть
только он. Для того чтобы добавленная им фраза сочеталась с отредактированным текстом, он вписал слова «sequenti
vero anno 1669», поскольку сам художник в (плохо сохранившейся) подписи к рисунку на титульном листе прямо
указал:
«Спустя год явился он
...во второй раз в сем обличий
...угрозами заставил
...написать для него договор кровью
...из страха».
Описка, которую допустил художник, когда указывал дату на своих синграфах, и которая заставила меня выдвинуть такое
толкование, представляется мне не менее любопытной, чем сами расписки. – Прим. автора.
44
Hunc miserum (лат.) – этого несчастного. – Прим. переводчика.
18
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
которой можно было бы ожидать какого-то подвоха, им удалось описать достоверно и без
прикрас. Так что нам не остается ничего иного, как обвинить во всем художника. Скорее всего,
отправляясь в часовню на покаяние, он взял с собой договор, написанный кровью, который и
предъявил, вернувшись к священнослужителям после того, как ему явился дьявол. Согласно
нашему предположению, это могла быть вовсе не та расписка, которая позднее попала в архив, а
другая расписка, датированная 1668 годом (якобы выданная за девять лет до совершения обряда
изгнания бесов).
V. Дальнейшее развитие невроза
Так значит, это мошенничество, а не невроз, значит, художник симулянт и фальсификатор,
а не больной, одержимый дьяволом! Как известно, граница между неврозом и симуляцией
размыта. Кроме того, не исключено, что в тот момент, когда художник составлял эту расписку, как
и последующие документы, и приносил их в часовню, он мог пребывать в особом состоянии,
вроде того, в котором ему являлись видения. Если ему хотелось воплотить фантазию о договоре с
дьяволом и избавлении от дьявола, то ничего другого ему не оставалось.
Зато его дневник, который он привез из Вены и передал святым отцам, когда во второй раз
посетил Мариацелль, отмечен печатью правды. Изучая его, мы можем получить более полное
представление о том, чем был мотивирован, вернее, каким целям служил его невроз.
Дневниковые записи охватывают период со дня изгнания бесов до 13 января следующего
1678 года. В Вене, где он поселился у своей замужней сестры, он чувствовал себя довольно хорошо до 11 октября, но затем у него вновь начались припадки, со-прождаемые видениями,
судорогами, потерей сознания и болезненными ощущениями, из-за которых ему пришлось
вернуться в Мариацелль в мае 1678 года.
История новых страданий распадается на три фазы. Сначала искуситель явился ему в
обличий нарядного кавалера, который убеждал его выбросить извещение о том, что он принят в
братство Святых четок. Поскольку он устоял перед искушением, видение повторилось на
следующий день, но на этот раз он очутился в зале с великолепным убранством, где благородные
господа танцевали с прекрасными дамами. Тот же кавалер-искуситель заказал ему какую-то
картину45 и посулил за нее приличный гонорар. Тогда он начал молиться и отогнал это видение,
но спустя несколько дней оно повторилось, причем искуситель был еще более настойчив. На сей
раз кавалер выбрал самую красивую даму из тех, что сидели за праздничным столом, и послал ее к
художнику, дабы она уговорила его присоединиться к обществу, и тот насилу отделался от соблазнительницы. Но пуще всего он испугался вскоре после этого, когда ему привиделась еще более
роскошная зала, в которой «стоял трон на золотом постаменте». Вокруг трона собрались
придворные, ожидавшие появления своего короля. Кавалер, который уже не раз его опекал,
приблизился к нему и предложил ему взойти на трон, говоря, что «они хотели бы видеть его своим
королем и почитать его вечно». Это буйство фантазии венчает первую фазу вполне доступных для
понимания искушений.
Настал черед противодействия. Все это вызвало у него покаянную реакцию. 20 октября он
узрел яркий свет, из которого звучал голос того, кто назвался Иисусом Христом и велел ему
оставить грешный мир и удалиться в пустынь на шесть лет, дабы служить Господу. Эти праведные
видения явно причиняли художнику больше страданий, чем прежние происки дьявола. После
этого припадка он пришел в себя лишь спустя два с половиной часа. Явившись в следующий раз в
ореоле света, этот дух обошелся с ним куда более сурово, принялся угрожать ему, укоряя за то,
что он не выполнил Божью волю, а затем перенес его в преисподнюю, дабы он устрашился,
увидев, какая участь ждет проклятых грешников. Но, судя по всему, это на него не подействовало,
потому что этот дух в ореоле света, именующий себя Христом, являлся ему еще не раз, причем
каждый раз художник на несколько часов впадал в беспамятство и исступление. Это исступление
достигло апогея, когда светозарный дух провел его по улицам города, жители которого
предавались всевозможным порокам, а затем перенес его в прекрасную пустынь, населенную
45
Этот эпизод мне не совсем понятен. – Прим. автора.
19
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
отшельниками, ведущими богоугодную жизнь и ощущающими на себе Божью милость и
благодать. Затем Христа сменила сама Богородица, которая призвала художника выполнить
повеление ее возлюбленного сына в память об оказанной ему помощи. Но «поскольку он на это
так и не решился», на следующий день ему вновь явился Христос и хорошенько его отчитал,
сопровождая свои увещевания угрозами. После этого он покорился, решил удалиться от мира и
выполнить то, что от него требуют. На этом завершается вторая фаза. Как утверждает художник, с
тех пор у него не было видений и больше его не искушали.
Но, видимо, он еще колебался или просто медлил с исполнением этого решения, поскольку
26 декабря, когда он молился в соборе Св. Стефана и увидел статную девицу в сопровождении
щеголя, ему не удалось отделаться от мысли о том, что он сам мог бы оказаться на его месте.
Заслуженная кара постигла его в тот же вечер, внезапно ему почудилось, будто его охватило яркое
пламя, и он потерял сознание. Его пытались привести в чувство, но он метался по комнате,
задыхаясь от жара и смрада, разбил в кровь нос и губы, а голос, который звучал у него в ушах,
вещал, что этот припадок наслали на него в наказание за вздорные и суетные мысли. Затем бесы
бичевали его веревками, приговаривая, что будут так истязать его каждый день, пока он не станет
отшельником. Так продолжалось в течение всего периода, который охватывают его дневниковые
записи (до 13 января).
Как мы видим, фантазии об искушении сменяются у нашего несчастного художника
фантазиями об аскезе и карах; как он избавился от страданий, мы уже знаем. В мае он отправился
в Мариацелль, рассказал священникам о первом договоре, написанном чернилами, из-за которого
его якобы и продолжал изводить дьявол, затем заполучил эту расписку обратно и исцелился.
Тогда он и выполнил рисунки, копии которых приведены в «Trophaeum», а затем совершил
то, к чему его призывали в течение фазы покаяния, описанной в дневнике. Правда, в пустынь он
не удалился, отшельником не стал, но вступил в орден Милосердных братьев: religiosus factus
est46.
Читая его дневник, мы начинаем понимать и еще кое-что. Как мы помним, художник
продал душу дьяволу из-за того, что после
смерти отца пал духом, утратил способность работать и боялся, что не сможет себя
прокормить. Все эти факторы – депрессия, утрата способности работать и печаль по умершему
отцу – как-то, прямо или косвенно, взаимосвязаны. Возможно, дьявол представлялся художнику
существом со множеством грудей потому, что он надеялся обрести в нем кормильца. Но его
ожидания не оправдались, дела его так и не поправились, он не мог постоянно работать или ему не
везло с заказами. В сопроводительном письме пастор называет его «hunc miserum omni auxilio
destitutum»47. Стало быть, он терпел не только душевные муки, но и материальные тяготы. В его
рассказах о видениях, являвшихся ему после первого обряда изгнания бесов, полно замечаний,
которые, равно как и сами эти видения, свидетельствуют о том, что даже это чудо не помогло ему
изменить свою жизнь к лучшему. Перед нами человек, который не смог ничего добиться в жизни,
человек, которому никто не верит. Явившись ему впервые, кавалер спрашивает его, как он будет
жить теперь, когда позаботиться о нем некому («как я буду жить, когда никого у меня не
осталось»). Видения, которые являлись ему поначалу в Вене, исполнены типичными фантазиями
нищего сластолюбца: великолепные палаты, беззаботная жизнь, серебряный столовый прибор,
красивые женщины; в этих видениях мы, наконец, обнаруживаем то, что тщетно искали в его
договоре с дьяволом. Тогда он пребывал в меланхолии, ему было не до наслаждений, и он
отказывался от самых заманчивых предложений. Видимо, после первого обряда изгнания бесов он
избавился от меланхолии, и вновь почувствовал вкус ко всем мирским наслаждениям.
В одном из покаянных видений он жалуется своему провожатому (Христу) на то, что ему
никто не поверит, и поэтому он не сможет выполнить то, что ему велено. В ответ он слышит
фразу, смысл которой нам, увы, неясен («Ежели мне и не верят в то, что со мной вправду
случилось, я должен понимать, что мне самому говорить такое не пристало»). Но то, что он
увидел среди отшельников, говорит само за себя. Он попадает в пещеру, где вот уже шестьдесят
лет живет некий старик, и узнает, что старика каждый день потчуют ангелы Божьи. Затем он
46
47
Religiosus factus est (лат.) – обратился к вере. – Прим. переводчика.
Hunc miserum omni auxilio destitutum (лат.) – несчастным, лишенным всякой помощи. – Прим. переводчика.
20
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
видит собственными глазами, как ангел приносит старику еду: «Блюда с кушаньем, хлеб и клецки и
питье». Когда старик насытился, ангел собрал блюда и улетел. Нетрудно понять, какой соблазн
таится в этих праведных видениях: его побуждают выбрать такой образ жизни, при котором ему
не нужно будет заботиться о пропитании. Знаменательны и слова, которые произносит Христос в
последнем видении. Пригрозив ему тем, что в случае его неповиновения с ним случится нечто
такое, что заставит и его, и других людей во все поверить, он прямо говорит: «О людях мне
беспокоиться не нужно, пусть они меня и преследуют, пусть не будет мне от них никакой
помощи, Бог все равно меня не оставит».
Кр. Хайцманн так любил жизнь и искусство, что оставить этот грешный мир ему было
нелегко. Но у него не было другого выхода. Он вступил в монашеский орден, разом покончив с
душевными муками и нуждой. В рамках невроза этот поступок предстает как избавление от
припадков и видений, благодаря расторжению так называемого первого договора с дьяволом. По
сути первая стадия его одержимости не отличается от второй. Он просто старался сохранить себе
жизнь, сначала с помощью дьявола и ценой своей души, а затем, когда черт его разочаровал и
признал себя побежденным, с помощью церкви и ценой личной свободы и мирских наслаждений.
Возможно, Кристоф Хайцманн сам был чертовски неудачливым человеком, возможно, ему не
доставало умения или таланта для того, чтобы себя прокормить, и он был одним из тех «вечных
сосунков», которые все никак не могут забыть о той блаженной поре, когда мать кормила их
грудью, и всю жизнь мечтают о кормильце. Так, за время своей болезни он переметнулся сначала
от отца к дьяволу, который призван был заменить отца, а затем к святым отцам.
С первого взгляда, его невроз напоминает фиглярство, за которым скрывается отчаянная,
но банальная борьба за существование. Разумеется, не всегда она приобретает такие формы, но
подобное случается не так уж редко. Психоаналитики знают, как трудно бывает заниматься
лечением какого-нибудь коммерсанта, человека «совершенно здорового, у которого с некоторых
пор появились симптомы нервного расстройства». Невроз развивается у него на почве страха,
вызванного мыслью о банкротстве, но он извлекает из него определеннную выгоду, коль скоро за
невротическими симптомами он может скрыть свои подлинные житейские заботы. В остальном
невроз совершенно бесполезен, поскольку он отнимает силы, которые можно было бы с большей
пользой употребить для того, чтобы спокойно уладить дела и избежать опасности.
Куда чаще невроз не так явно служит целям самосохранения и самоутверждения. В
конфликте, порождающем невроз, сталкиваются либо сугубо либидозные интересы, либо
либидозные интересы, тесно связанные со стремлением к самоутверждению. Во всех трех случаях
динамизм невроза остается неизменным. Благодаря регрессии, поток скопившегося либидо,
которое невозможно утолить в реальности, прокладывает себе путь к старым фиксациям через
бессознательное, подвергнувшееся вытеснению. Невроз допустим в той мере, в какой он выгоден
больному[9], хотя он, вне всякого сомнения, причиняет эко-номический ущерб.
Как бы тяжело ни жилось нашему художнику у него не развился бы невроз на почве
одержимости дьяволом, если бы лишения не пробудили в его душе сильную тоску по отцу. Но
когда он совладал с меланхолией и дьяволом, у него в душе развернулась борьба между
либидозным жизнелюбием и мыслью о том, что ради сохранения своей жизни ему необходимо
отречься от мирских благ. Примечательно, что художник отчетливо ощущает общность первой и
второй стадий своего заболевания, поскольку в обоих случаях он считает причиной своих
страданий расписки, которые он выдал дьяволу. Между тем, он не усматривает принципиальных
различий между действиями злого духа и божественных сил; и то, и другое он называет одинаково
– происки дьявола.
Примечания
Данная статья была написана Фрейдом в конце 1922 года и опубликована в журнале
«Имаго» в 1923 году (Imago, 9 (1), 1 – 34). История ее создания подробно описана самим автором.
Интерес к феноменам ведьмовства и одержимости Фрейд проявлял неоднократно. Возможно, на
него повлияло обучение в Сальпетриер и то внимание, которое уделял историческим аспектам
невроза Ж.-М. Шарко.
21
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
[1] Шарко, Жан Мартен (1825-1893) – французский невропатолог, главный врач
психиатрической клиники Сальпетриер в Париже, с 1860 года профессор невропатологии
Парижского университета, основатель парижской школы гипноза. В 1885 году Фрейд прошел
пятимесячную стажировку в Сальпетриер под началом Шарко, лекции которого произвели на
Фрейда сильное впечатление. В 1886 году Фрейд перевел на немецкий язык книгу Шарко «Лекции
о заболеваниях нервной системы».
[2] Рудольф Пайер фон Турн (1867-1932) – австрийский германист, историк литературы и
библиотекарь. Свою работу, посвященную истории художника Хайцманна, он опубликовал в 1924
году под заголовком «Фауст в Мариацелле» ("Faust in Mariazell", Chronik des Wiener GoetheVereins, t. 34, Wien, Wiener Goethe-Verein, pp. 1-18).
[3] Мариацелль – старинный центр паломничества примерно в 80 километрах к юго-западу
от Вены.
[4] ...дьявол еще не раз пытался соблазнить брата Хризостома...– Хризостом – имя,
принятое Кристофом Хайцманном в монашестве (см. «Трофеум Мариацелльской Божьей Матери
или Свидетельство о чуде»).
[5] синграфа (от греч. syngrapho – письменный документ) – название долговой расписки.
[6] Пасть может Троя от его лишь стрел... – Фрейд цитирует строку из трагедии
«Филоктет» Софокла (перевод на русский язык С. В. Шервинского). На десятом году троянской
войны грекам было предсказано, что они не возьмут Трою, пока не получат оружие Геракла. Лук и
отравленные стрелы Геракла унаследовал Филоктет; во время по хода на Трою он был укушен
змеею и брошен спутниками на острове Лемнос. Узнав о предсказании, греки отправились к
Филоктету, чтобы убедить его участвовать в сражении. Когда от стрел Филоктета погиб Парис,
Троя пала.
[7] утрата способности заниматься живописью после смерти отца... могла быть
проявлением... склонности к «послушанию задним числом»... – О психическом феномене
«послушания задним числом» Фрейд пишет в «Анализе фобии пятилетнего мальчика» (1909). В
этой истории Фрейд непосредственно связывает послушание задним числом с отсроченным
эффектом, который несет в себе угроза кастрации. Угрозы и приказания могут оказать воздействие
впоследствии, из-за вины или страха: «Можно считать вполне типичным, что угроза кастрации
оказала свое влияние только через большой промежуток времени, и он теперь – через полтора года
– находится в страхе ли шиться дорогой частички своего Я. Подобные проявляющиеся лишь
впоследствии влияния приказаний и угроз, сделанных в детстве, можно наблюдать и в других
болезненных случаях, где интервал охватывает десятилетия и больше. Я даже знаю случаи, когда
вытесненное и «появившееся впоследствии послушание» оказывало существенное влияние на
детерминирование болезненных симптомов» [А. Фрейд, 3. Фрейд. Детская сексуальность и
психоанализ детских неврозов. СПб, Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 1995; с.
291]. В книге «Тотем и табу» (1912) Фрейд возводит представление о «послушании задним
числом» на антропологический уровень. Мертвый отец оказывается более могущественным, чем
живой, и обеспечивает установление социальных уз: «То, чему он [отец] прежде препятствовал
своим существованием, теперь они [сыновья, братья] сами себе запрещали в психическом
состоянии, хорошо известном в психоанализе как "послушание задним числом"» [S. Freud. Totem
und Tabu. 1912. Fischer, Band 10, 1997, S. 198]. При описании паранойи Фрейд прибегает к
смежному понятию – использованию впечатлений задним числом, причем именно такое
«отсроченное использование впечатлений» не только «имеет место при паранойе», но и
«характеризует ее» [S. Freud. Mitteilung eines der psychoanalytischen Theorie widersprechenden Falles
von Paranoia» (1915). Schriften zur Krankheitslehre der Psychoanalyse, 1991:188–9]. В этом
«Сообщении» Фрейд рассказывает о даме, которую во время тайного свидания с молодым
человеком взволновали подозрительные звуки. Молодой человек успокаивает ее, говоря, что это
звук часов. Дама выходит из комнаты и на лестнице встречает двух шепчущихся мужчин с
коробкой. Она понимает, что в коробке фотоаппарат, и молодой человек нанял их для того, чтобы
сделать компрометирующие снимки. Фрейд предполагает, что, скорее всего, она вообще не
слышала никаких звуков во время свидания с молодым человеком и соответственно не задавала
никаких вопросов. Это впечатление использовано задним числом. «Воспоминание» о шумах в
комнате возникает уже после встречи с мужчинами на лестнице.
22
Один случай невроза в форме одержимости дьяволом в семнадцатом веке
[8] Сгущение и смещение – механизмы первичного процесса, открытые Фрейдом в
результате исследования симптомообразования и анализа сновидений. Посредством смещения
несущественное представление может приобрести большую психологическую ценность и
значение, изначально приписываемые другому представлению, по средством сгущения в одном
представлении совпадают значения, об разуемые пересекающимися ассоциативными цепочками.
[9] Невроз допустим в той мере, в какой он выгоден больному... – Выгода (выигрыш) от
болезни– удовлетворение, которое приносит субъекту болезнь. В своем осмыслении неврозов
Фрейд убежден: болезнь начинается и продолжается в силу доставляемого субъекту удовлетворения. Принцип удовольствия отнюдь не отменяется неврозом. Напротив, болезнь включена
в экономику удовлетворения, поскольку несет с собой эффект снятия напряжения. Именно
бессознательная выгода действует в сопротивлении сознательному желанию излечиться. В
двадцать четвертой лекции по «Введению в психоанализ» (1917) Фрейд развивает эту тему:
«Бывают случаи, когда даже врач должен сознаться, что разрешение конфликта в форме невроза
представляет собой самое безобидное и самое допустимое в социальном отношении решение...
Врачу незачем во что бы то ни стало проявлять узость фанатика здоровья, он знает, что на свете
бывает не только невротическое бедствие, но также и реальное страдание» [3. Фрейд. Введение в
психоанализ. Лекции. М., 2003; с. 369].
Фрейд различает первичную и вторичную выгоду от болезни. Первичная выгода– один из
мотивов возникновения невроза. Вторичная выгода возможна лишь задним числом как
прибавочное наслаждение. Об экономических мотивах заболевания Фрейд размышляет в связи с
историей Доры (1905). «Мотивы болезни необходимо понятийно четко отделять от возможностей
болезни, от материала из которого изготовляются симптомы. Мотивы эти никак не участвуют в
образовании симптомов, их нет и в начале болезни, они выступают лишь вторично, но только с их
появлением болезнь окончательно сформирована» [3. Фрейд. Интерес к психоанализу, Ростов,
1998; с. 229]. Фрейд пересматривает свое отношение к данному вопросу в 1923 году и делает
примечание к этому месту «Фрагмента анализа истерии». Он отказывается от гипотезы отсутствия
выгоды в начале болезни. Мотивы болезни имеются еще до ее возникновения. «Мотиву болезни,
конечно же, всякий раз присуще намерение выигрыша... первичный выигрыш от болезни также
присущ любому невротическому заболеванию. Заболевание сберегает вначале психические
усилия, оказывается экономически наиболее удобным решением в случае психического конфликта
(бегство в болезнь)» [Там же]. В третьей главе работы «Торможение, симптом, страх» (1926),
говоря о неврозе навязчивости и паранойе, Фрейд соотносит понятие вторичной выгоды от
болезни с «вторичными защитными действиями» Я: эта выгода приходит «на помощь Я в его
стремлении усвоить симптом и усиливает фиксацию симптома. Когда мы предпринимаем попытку
помочь Я в борьбе против симптома, то обнаруживаем, что связь между Я и симптомом действуют
на стороне сопротивления; и связь эту не так просто ослабить» [S. Freud. Hemmung, Symptom und
Angst. Fischer, Band 10, 1997, S. 45].
Благодарим Вас за интерес, проявленный к нашему проекту!
Другие материалы всегда доступы Вам на нашем сайте.
Развивайтесь в поле мысли и речи..
23