ТЕМА 20. Счастье.

284
ТЕМА 20. Счастье.
Если по прошествии более половины пути в изучении этики у читателя уже сложилось определенное понимание морали,
то помещение темы «Счастье» в заключение центрального по значению раздела, посвященного основным моральным
понятиям, может вызвать недоумение. Основные моральные понятия отражают универсальные и общезначимые
характеристики морали. Между тем идея счастья как будто бы иная: она указывает на что-то, что принадлежит отдельному
человеку, является его достоянием; счастье — индивидуально, не универсализуемо. И хотя, по словам классика, все в
счастье одинаковы, но различаются в несчастье — счастье большинству людей представляется как «данное мне»,
«обретенное мною», «добытое» или «заслуженное мной» и т.д.
Тем не менее эта тема помещена в раздел ключевых моральных понятий не случайно. Посредством понятия «счастье»
фундаментальное содержание морали получает определенность личной жизненной цели. Спору нет, счастье всегда
индивидуализированно. Но также ясно, что от того, что индивидуализировано в переживании и проживании ощущаемого
как счастье, зависит, приближается ли человек к нравственному идеалу или уклоняется от него. Вопрос о счастье — это не
просто вопрос о том, как быть удачливым, довольным или даже добродетельным, но прежде всего о том, в чем заключается
хорошая жизнь и к чему человеку следует стремиться в первую очередь.
Различные мнения о счастье.
Судя по первым из дошедших до нас этическим трактатам, можно сказать, что рассуждение о морали исторически
возникает и развивается как рассуждение главным образом о том, в чем заключается счастье человека и как его можно
достигнуть. И, как правило, это рассуждение строится в виде полемики философа с простецом — через противопоставление
того, что понимают под счастьем мудрецы, и того, что понимают под счастьем люди толпы.
Обычно счастьем называют высшее состояние радости, чувство упоения от обретенности предмета сильного желания,
восторжен-
285
ной (или, если сказать по-другому, глубокой) удовлетворенности от того, что цель достигнута. Поскольку желания и
цели у людей различны, то и счастье понимается по-разному.
Вот как представлял это философ-софист Критий:
Виды любви в жизни у нас многообразны:
ведь сей вожделеет обладать родовитостью,
одному же не о том попечение, но он желает
слыть обладателем богатств великих в дому своем;
еще другому любо, никакой здравой мысли
отнюдь не высказывая, увлекать ближних худым дерзновеньем;
иные же из смертных ищут постыдной выгоды нежели
нравственного благородства; таково житейское блуждание людей.
Всем этим блужданиям Критий противопоставлял свое понимание счастья:
Я же ничего из сих вещей улучить не хочу,
но желал бы иметь добрую славу1 .
Очевидно, перечисление различий в мнениях людей относительно Счастья может быть широким, тем более что для
большинства счастье заключается в чем-то наглядном и очевидном — конечно, в удаче, в удовольствии, в богатстве, в
почете и т.д. Таковы наиболее часто встречающиеся мнения относительно счастья.
Стремление к исполнению желаний, к покою, радости и благополучию всегда понятно. Проблема возникает в ситуациях,
когда это стремление приходит в столкновение с нравственными требованиями. Коллизия развивается здесь из
противоречия (более или менее глубокого) между спонтанным стремлением к личному счастью как благополучию и
довольству и нравственной необходимостью быть добродетельным, исполнять свой долг.
Счастье и судьба. Строго говоря, древнегреческое слово счастье — «эвдемония» (eudaimonia, eu — добро, daimon —
божество) — дословно означало судьбу человека, находящегося под покровительством богов. (Лишь со временем, а именно
в трудах Аристотеля, это слово стало обозначать обладание высшими благами.) Так и русское слово «счастье» имеет корнем
«часть», что, помимо прочего, и значило: «судьба», «удел» (это легко просматривается в слове «участь»). Быть счастливым
поначалу и понималось как находиться под милостью высших сил, быть удачливым, быть приобщенным (соучастным)
судьбе. Таково и одно из
1
Подстрочный перевод С.С. Авериицева.
286
«популярных» мнений относительно счастья -w как удачи, «счастливого случая», «фортуны»1 .
Однако счастье как везение, как судьба оказывается, таким образом, тем, что никак не зависит от человека, в чем он не
властен. Предположение о том, что кто-то может обладать мистическими (или «экстра») способностями влиять на случай
разрушает смысл самого понятия «случай»: это то, на что никто не может влиять (если не понимать под случаем «проделки
чертят»). Размышляя над этим, Аристотель обратил внимание на то, что ни справедливого, ни храброго, ни кого другого
добродетельного не называют удачливым, поскольку справедливость и храбрость, как и любая добродетель, зависят от
усилия самого человека. Наоборот, к удаче относят доставшееся по наследству богатство, благоприятное местожительство,
данные от рождения таланты. Но под удачей в собственном смысле слова все же следует понимать то хорошее, что
получается вопреки всяким расчетам и даже упованиям, а также и непреднамеренное избежание плохого. При этом удачу,
связанную с совпадением обстоятельств, следует отличать от той удачи, которая случается из «первоначального порыва к
благам»2.
Известный анекдот о простаке, взывающем к Богу с мольбой дать ему шанс выиграть в лотерею автомобиль и
слышащем в ответ с небес: «Простак, дай и ты мне шанс — купи, наконец, лотерейный билет!» — бесхитростно указывает
на то, что даже «счастливый случай», не говоря уже о «настоящем счастье», требует каких-то усилий.
То, что «улыбка судьбы» или везение сами по себе не представляют собой счастья, подтверждается и тем
психологическим фактом, что не всякий, кому «посчастливилось» (примечательна безличная форма употребляемого здесь
глагола), всегда переживает случившееся как счастье. Между тем переживание, ощущение счастья является существенным
моментом последнего. Счастье действительно таково, если оно воспринимается как то, чем можно быть довольным, что
сопровождается радостью.
Счастье и удовольствие. Еще одно распространенное представление о счастье основано на опыте переживания
интенсивной
1
Слово «фортуна» латинского происхождения («fortuna») и на латыни означает судьбу. В русском языке это слово
приобрело особенный смысл «переменчивой судьбы», «непредсказуемой судьбы». Отсюда и производное «подфартить», т.е.
«неожиданно повезти».
2
Аристотель. Большая этика // Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 4. С. 359.
287
радости, упоительного блаженства, заслуженного торжества. Но такого рода состояния и переживания по своей природе
быстротечны. В смертельно-опрометчивом восклицании гетевского Фауста: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!»
отражена именно мимолетность так понимаемого счастья и безнадежность попыток ухватиться за него, словно за хвост
уносящейся в высь «завтрашнего дня» птицы. Можно предположить, что счастье вспоминается как мимолетное и
быстротечное потому, что «счастливые часов не наблюдают». «Часы» воспринимаются как мгновения. Но эта особенность
психологического восприятия времени счастья лишь объясняет, почему утаением невозможно упиться.
Благодаря Ксенофонту до нас дошел мифический сюжет софиста Продика, который принято называть «Геракл на
распутье». Он повествует о выборе, который обдумывает юный и еще не известный никому Геракл, уединившийся в
пустынном месте с целью определить свой жизненный путь. Его внутреннему взору представляются две женщины Одна —
миловидная, стыдливая, скромная и целомудренная, другая — пышнотелая, накрашенная, разодетая и манерная. Это —
Добродетель (в иной версии, но по смыслу то же — «Доблесть») и Порочность (в иной трактовке «Удовольствие»).
Порочность, обращаясь к Гераклу, манит его легкостью, жизненными радостями, отсутствием забот (ратных и деловых) и
страданий, доступностью всех мыслимых удовольствий и возможностью пользоваться любыми плодами чужих трудов.
Добродетель же, призывая Геракла к благородным и высоким подвигам, разъясняет, что милостивость богов достигается их
почитанием, любовь друзей — благодеяниями им, почет сограждан — полезными для города делами, восторг Эллады —
добром, оказанным Элладе, успех в земледелии или скотоводстве — усиленным уходом за землей и заботой о скоте,
воинская слава — усиленной военной подготовкой и умением правильно применить полученные у знатоков искусства, сила
— аскезой и атлетикой. Удовольствия Добродетели приятны трудностью их достижения, они не укорачивают жизнь и
пользуются расположением богов, именно они ведут к блаженству . Зная о последующих подвигах, которые совершил
Геракл, можно точно сказать, чему он отдал предпочтение в своем выборе1.
Этот миф о выборе Геракла свидетельствует о давно достигнутом людьми понимании различий между удовольствиями,
а также того, что удовольствие отнюдь не непременно ведет к счастью. Не исключено, что начало этому пониманию
положил один из первых греческих мудрецов, известный политический деятель Солон (VI в. до н.э.) наставлением:
«Избегай удовольствий, несущих скорбь».
1
Ксенофонт. Сократические сочинения. СП б., 1993. С. 77—85.
288
Дело не только в том, что есть удовольствия, которые, как страдания, ведут к несчастью. Дополнительным доводом в
пользу того, что не в удовольствии заключается счастье, служит тот факт, что удовольствия доступны как тем, кто считает
себя счастливым, так и тем, кто считает себя несчастным. Значит, хотя и трудно чувствовать себя счастливым, не получая
удовольствия, не удовольствие само по себе является условием или содержанием счастья, а что-то другое. Так, переживание
удовольствия сопряжено с ощущением собственной автономии, чувством внутренней свободы (см. об этом в теме 18).
Может быть, те, кто говорят, что счастье — в наслаждении, имеют в виду именно эту сторону опыта наслаждения?
Впрочем, большинство из тех людей, кто сводит счастье к удовольствию, благодаря здравому смыслу понимают, что
счастье — в особых удовольствиях: длительных, сопряженных с безмятежностью и радостью жизни, т.е. таких, которым
больше подходит слово «блаженство». Но блаженство — это не просто удовольствие. Это состояние особого рода, и
указанием на то, что счастье — в удовольствии, вопрос о том, что это за состояние, не проясняется.
Счастье и богатство. Согласно еще одному представлению, счастье заключается в достатке. Но всякий ли достаток
способен принести счастье? Любым ли образом добытое богатство может стать ключом к счастью? Сенека в рассуждении о
счастье предложил своеобразный тест на отношение человека к собственному богатству:
Открой двери своего дома и, допустивши к своему добру сограждан, предложи каждому взять то, в чем он признает
свою собственность. Если после этого у тебя ничего не убудет, вот тогда о тебе можно будет говорить как о настоящем
богаче. Не надо отворачиваться от богатства. Но недозволительно пускать к себе в дом «ни одного динария нечистого
происхождения»1.
В отношении богатства можно сказать то же, что выше было сказано относительно удовольствия: богатством обладают
как счастливые, так и несчастные. К этому можно добавить, что не само по себе богатство делает счастливым, но богатство,
праведно нажитое и не обременяющее. От достатка и от богатства не следует отказываться, ибо в нужде счастье обрести
труднее. Но неразумно
1
Сенека. О счастливой жизни // Римские Стоики: Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. М., 1995. С. 186.
289
уповать на то, что в богатстве или тем более в его количестве — счастье.
Довольно популярный публицистический сюжет наших дней: «Портят ли деньги человека?». Как видим, вопрос этот
отнюдь не нов. Можно с уверенностью сказать, что вновь и вновь он выдвигается на первый план в разные времена и у
разных народов, как правило, в такие периоды, когда из-за хозяйственной неразберихи, анархического передела
собственности и почти узаконенного грабежа (простого ли народа, государственного имущества или природных ресурсов
страны) становится возможным внезапное, явно неправедное, но легальное (то ли в силу «легкого» законодательства, то ли
не работающих законов) обогащение. Деньги портят, — но тех, у кого за душой нет ничего, кроме жажды барыша, кто
жаждет, оседлав при лунном свете золотого тельца, в одночасье изведать все разнообразие тех наслаждений и развлечений,
по поводу которых у других его успела измучить зависть, для кого нет иной радости, как перещеголять, а еще лучше
обставить, других. Но не портят деньги, честно, в интеллектуальных, физических или организационных усилиях
заработанные. Не портят деньги, если они пущены не на ветер утех, а в оборот, если израсходованы на благотворительность
Счастье и власть. Как перед Гераклом, размышлявшим в пустыне, встал выбор между удовольствием и добродетелью,
так и Иисуса, удалившегося в пустыню, искушал мирскими прелестями Дьявол (Мф., 4:1—11). Содержание этих искушений
задало идейный контрапункт «Легенды о Великом инквизиторе» в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Тремя
предложениями искушал Иисуса Дьявол. Сначала — превратить камни в хлеба и, накормив, осчастливить страждущий
народ. Иисус пришел, чтобы дать внутреннюю свободу людям. Но свобода ли нужна людям? Насыщения утробы жаждут
они. Перед тем, кто утолит их голод, с готовностью они преклонятся. По дьявольским предложениям выходит, и Великий
инквизитор только подтверждает их, что главное для человека насытиться и облегчить душу свою от бремени
ответственности, преклонившись пред кем-либо. Таково земное, вполне материальное, счастье людей. На это Иисус
отвечает:
«Не хлебом единым жив человек, но Всяким словом, исходящим из уст Божиих.» (Мф., 4-4).
Тем самым и утверждается, что только внутренняя свобода истинно блаженна. Но счастье в свободе — это счастье,
наполненное беспокойством, оно мучительно. Ведь нет страшнее бремени, чем свобода выбора.
Далее, Дьявол подбивал Иисуса броситься с крыла храма — продемонстрировать чудо и подтвердить свою
божествевдюсть.
290
Ведь человеку важно не только преклониться, но и вручить кому-либо свою совесть. Отвертеться от бремени выбора
порой представляется куда важнее свободы. На это Иисус отвечает:
«Не искушай Господа Бога твоего.» (Мф , 4:7).
Наконец, Дьявол предлагал Иисусу все царства Вселенной за поклонение себе, понимая, что слабому человеку важно не
просто поклониться кому-либо и совесть свою вручить, но в поклонении решить и другое свое упование — объединиться с
другими, реализовав в подвластности потребность всемирного соединения. На это Иисус отвечает:
«Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Мф., 4:10).
В любом ином поклонении обретается несвобода. С точки зрения христианской религии свободы, в несвободе —
несчастье. Для европейской философской этики со времен античности в зависимости и закрепощенности — несчастье.
Великий инквизитор, осуществивший дело Дьявола в данной ему Церковью вотчине, видел величие своей миссии в том, что
принес людям счастье насыщенности, удовольствия и веселья путем освобождения от бремени ответственности в свободе, а
стало быть, и от свободы духа. Но таково низменное счастье как довольство. Отвержением дьявольских искушений1 Иисус
однозначно противопоставил счастье как высшее благо могуществу власти и беспечности добровольно принятой
подвластности.
Счастье мудреца.
Приведенные выше мнения о счастье не следовало бы понимать как недоразумение. Неверно было бы говорить, что то,
на что они указывают — наслаждение, упоительная радость, удача, внешние блага, слава, власть и т.д. — не имеют к
счастью никакого отно-
1
Интересно сравнить схемы испытания Геракла и Иисуса. Альтернативы выбора предстают перед очами (не важно,
внешними или внутренними) Геракла Он — как бы «чистый лист», ему предстоит определиться. Хотя Геракл, несомненно,
искушался Пороком-Удовольствием, он испытывался выбором Иисус также осуществляет выбор. Однако альтернативы,
между которыми он выбирает, принципиально разнородны не только по своему содержанию, но и по природе дьявольское
зло дается Иисусу извне — божественное добро как праведность запечатлено в сердце его. По сути дела, ему предстоит не
выбрать, а удержаться от искушения, оставшись верным себе Но благодаря искушениям Иисус, собственно, и осознает, и
актуализирует правду своего сердца.
291
шения. Конечно, счастье легче достигается и интенсивнее переживается при удачной судьбе, в радости, в достатке, в
почете. Но все это — сопутствующие счстью благоприятные обстоятельства счастья. Они не являются ни причиной счастья,
ни тем более, как было показано, его содержанием. Наоборот, действительное счастье возможно при том непременном
условии, что человек приучил себя быть независимым, насколько это возможно, от внешних благ и находить радость и
удовлетворение в приближении к высшему благу.
Повторим, что между двумя этими позициями расхождение не столь радикально лишь до той поры, пока признание
значимости внешних благ не приводит к пренебрежению высшим благом, а то и отказу от него.
В диалектически напряженном виде это расхождение представил Платон, столкнув в споре софиста Калликла и Сократа.
Согласно Калликлу, желания не следует подавлять, если человек хочет быть таким, каким должен быть; наоборот, давая им
полную волю, им следует всячески угождать. «Ты уверяешь, Сократ, — с вызовом восклицает Калликл, — что ищешь
истину, — так вот тебе истина: роскошь, своевлие, свобода — в них и добродетель, и счастье (разумеется, если
обстоятельства благоприятствуют), а все прочее, все ваши звонкие слова и противные природе условности — вздор,
ничтожный и никчемный!». На это Сократ спокойно отвечает, что счастье человека зависит от того, как он воспитан и
образован и насколько он справедлив; счастливыми являются достойные и честные люди, а несчастными — несправедливые
и дурные; причем несправедливые тем более несчастны, если они уходят от возмездия и остаются безнаказанными за свою
нечестивость1 .
Что же такое счастье? Конечно, это состояние удовлетворения. Но это не мимолетное удовлетворение от пережитого
наслаждения. Говорят, это длительное удовлетворение. Оно продолжительно во времени. Оно охватывает жизнь в целом —
жизнь как жизненный путь (растянутый во времени). Последнее уточнение относительно жизни в целом может навести на
пессимистичную мысль о том, что по-настоящему счастливым человек может почувствовать себя только на смертном одре,
когда ничто уже не может изменить его впечатления о прожитой жизни. Однако понятие счастья — иное. Оно не поддается
количественным меркам. Счастье заключается в полноте удовлетворенности жизни — жизни в единстве ее разных
(развернутых в пространстве) сторон,
1
теме
Платон. Горгий // Платон. Соч. в 3 т. М.: Мысль, 1968. Т. 1. С. 319, 289, 292. Развитие этой сократовской мысли см. в
23.
292
жизни — как образе жизни, и в этом смысле: жизни в целом. А это — качественная характеристика.
Удовлетворенность в данном смысле уместно отличать от довольства. В последнем подчеркивается обособленность
«счастливца» от окружающих (а порой и от себя самого). Счастье как длительное и полное удовлетворение от жизни в целом
предполагает не только желанность этого состояния для всех, но и универсализуемость этого состояния: испытывая счастье,
я понимаю, что каждый достойный человек на моем месте был бы счастлив.
Счастье всегда радостно. Радость и счастье как душевные состояния психологически очень близки. Иногда говорят, что
радость связана с переживанием единичного события благоприятного самовыражения индивида, а счастье — длительное
переживание радости. Однако счастье — это не просто эмоционально более насыщенная и растянутая во времени радость. В
радости обнаруживает себя ощущение полноты жизни; радость преодолевает себя в восторге. В счастье же обнаруживает
себя сознание достоинства жизни. Радость эмоциональна — счастье может быть и сдержанным.
В счастье человек как бы беспечен. Он не беспокоится о преходящем, ибо он ставит себя выше переменчивости обстоятельств, игры случая и легкомыслия фортуны. Он не боится потерять то, чем обладает, поскольку видит свое богатство не во
внешних благах, а во внутреннем спокойствии и возвышенности духа. 06 этом писал Сенека:
«Счастливым можно назвать того, кто, благодаря разуму, не ощущает ни страстного желания, ни страха... С
исчезновением всяких страхов наступает
вытекающая из познания истины великая и безмятежная радость, приветливость и просветление духа» .
В свое время стоики выдвинули апатию (греч. apatheia — бесстрастие) в качестве идеала независимого от чувств и
страстей. Таков мудрец: он предан разуму, его высказывания правильны и беспристрастны; он невозмутим. Стоический
идеал счастья — это не просто бесстрастие, но и аскеза , отрешенность от земных
1
Сенека. О счастливой жизни // Указ. изд. С. 171.
Аскеза (от греч. askesis — упражнение) со времен стоиков означает духовное упражнение — упражнение в
воздержанности, отрешения от бренного мира. В этом же
смысле это слово употряблялось раннехристианскими мыслителями. Аскетизм — это учение и практика аскезы.
2
293
чувств. В принципе апатии получил завершение другой античный идеал счастья — атараксия (греч. ataraxia —
невозмутимость), согласно которому счастье заключается в душевном спокойствии и безмятежности. Иными словами,
мудрец свободен от страстей, причем он свободен в основном — он не страшится смерти и смертельных страданий.
Впрочем, мудрец не страшится, когда речь идет о нем самом, Но как он относится к страданиям своих детей, любимых,
близких, ближних вообще, тем более если эти страдания смертельны? И где та грань, которая отделяет мужественную и
мудрую стойкость от равнодушия и бесчувственности, тем более трагической бесчувственности?
Философы, в отличие от психологов, как правило, не обсуждают несчастья столь же подробно, как и счастье: не потому,
что они далеки от реальных забот людей, но потому, что их рассуждение о счастье во многом предполагает идеал
наилучшего состояния человека, т.е. то, к чему следует стремиться. Поэтому при том, что есть философское понятие счастья,
нет философского понятия несчастья, философы говорят о том, в чем заключается счастливая жизнь, как ее достичь и что
необходимо человеку, чтобы противостоять неизбежным в жизни каждого человека страданиям. Это важный практический
вопрос, поскольку если счастьем называют то, что обретается человеком благодаря его усилиям, — несчастья, будь то
огорчения, боль, мучения, приходят вопреки желанию человека. Как счастье не сводится к случаю, так и несчастье люди
отличают от неудачи, «невезухи», нереализованного шанса и т.д. Более того, хотя в живой речи несчастьем называют горе,
беду, или чрезмерные страдания, действительное несчастье — не в этом. Несчастье — трагично. Оно — в невозможности
(объективной или субъективной) человека реализовать себя, т.е. осуществить или обрести то, к чему он предназначен как
человек вообще, или как гражданин, или как личность, потенциально способная к созиданию и творчеству.
Относительно этого стоический мудрец говорит, что неизбежные несчастья надо переносить внутренне достойно,
сохраняя свое лицо, оставаясь человечным.
«Ты счастливый, ты не умеешь страдать», — восклицает героиня пьесы Э. Радзинского «Она в отсутствии любви и
смерти». Но
294
это всего лишь то же, что свести счастье к бесчеловечности, к безжизненности. Как пишет современный психолог,
«когда большую группу молодых людей попросили представить себе, что, по их мнению, будет, если в мире исчезнет
страдание, почти все они ответили, что это будет также мир без радости, без любви, без семьи и друзей.»1 .
Молодые люди всего лишь сказали, что жизнь без страдания — это нечеловеческая жизнь, поскольку действительная
человечность и живость души обнаруживаются в понимании страдания, в сочувствии к чужим страданиям, в желании
помочь (хотя бы насколько возможно) другому в страдании.
Мудрец в счастье — как будто беспечен. Но «беспечен» не значит легкомыслен. Он ведь мудр, т.е. он не только постиг
смысл жизни, но он прошел через страдания, он понимает необходимость изменения себя, он чувствует потребность в
самосовершенствовании. Только сталкиваясь со страданием, переживая страдание, человек осознает неразмеренность бытия,
неоднозначность происходящего в жизни — как жизни не только наполненной удовольствиями. Осознание того, что
возможно нечто, ведущее к неудовольствию, того, что причиной неудовольствия, неудовлетворенности могу быть и
оказываюсь я сам, переживание стыда и вины по этому поводу побуждают к переосмыслению жизни или наделению ее
смыслом. Конечно, не всякое страдание и не у всякого человека становится исходным моментом духовного возвышения.
Необходимо, чтобы страдание у человека отозвалось чувством неудовлетворенности своей жизнью и самим собой,
необходимо желание изменения. В поисках того, что и как следует изменить, человек может прийти к идее нравственного
совершенства и таким образом осознать собственное несовершенство. Духовное пробуждение и стремление к духовному
стяжанию вырастают из страдания, не обязательно физического (как это часто понимается), а нередко — именно духовного.
По поводу известных строк Б. Окуджавы
А душа, уж это точно, ежели обожжена, справедливей, милосерднее и праведней она ,можно сказать, что в обожжении
обретаются все достоинства, кроме счастья. Но ведь счастье — это не достоинство, а награда; за справедливость, милосердие
и праведность. Его надо заслужить.
1
Изард К. Эмоции человека. М,, 1980. С. 258. 20-417
295
Парадокс счастья.
Счастье и несчастье соседствуют друг с другом. Соседствуют — не только в непосредственном смысле слова
«соседство»: мол, один сосед счастлив, а другой — несчастлив. Счастье и несчастье соприсутствуют в жизни каждого
человека. Несчастье — это не просто невезение, и довольно редко — черта характера. Никому не дано полностью избежать
оплошностей, ошибок, проступков, а также болезней и невзгод, деятельного недоброжелательства соперников и, наконец,
потери близких и дорогих людей — того, что чаще всего и бывает причиной несчастья.
К тому же, и это главное, общество как общество обособленных и конкурирующих индивидов (а иного современное
общество не знает) устроено так, что одновременное счастье всех — невозможно. Счастье одних всегда соседствует с
несчастьем других, а также нередко оказывается опосредствованным, а то и обусловленным несчастьем других. Право,
нравственность, религия по-разному и в разной степени выполняют важную функцию ослабления и сглаживания
противоречий между членами общества. Философы расходятся в мнениях относительно того, является ли такое состояние
общества преходящим или оно в принципе неизбывно. Однако почти все согласны в том, что при таком положении вещей
самоограничение, самопожертвование, смирение являются важнейшими добродетелями в плане выживания и
воспроизводства сообществ, успешного взаимодействия людей и благотворного общежития. Это дало основание Дж.С.
Миллю высказать следующее утверждение:
«Сознательная способность жить без счастья составляет самое надежное орудие для достижения всей той полноты
счастья, какая только теперь достижима»1.
В этом состоит парадокс счастья. Строго говоря, это высказывание действительно парадоксально с логической точки
зрения, при которой предполагается, что каждое слово употребляется в одном и том же значении. С семантической2 же
точки зрения, при которой принимается во внимание возможность изменчивости значения слов в зависимости от контекста,
это высказывание не выглядит столь уж парадоксальным, поскольку слово «счастье» в
1
2
Миллъ Дж.С. Утилитарианизм // Указ. изд. С. 113—114.
«Семантический» — относящийся к значениям слов.
296
данной формуле Милля употребляется в разных значениях. Говоря о счастье, люди прежде всего имеют в виду личное
счастье. Но мы видели уже, что в утилитаристской этике главной нравственной целью человека провозглашается
наибольшее счастье наибольшего числа людей и тем самым предполагается, что человек может быть по-настоящему
счастлив, лишь исполняя свой долг, т.е. будучи добродетельным. В формулировке советского психолога С.Л. Рубинштейна:
«чем меньше мы гонимся за счастьем, чем больше заняты делом своей жизни, тем больше положительного
удовлетворения, счастья мы находим»1 —
«парадокс счастья» в еще большей степени обнаруживает свою мнимость. В нем очевидно совмещены два
представления о счастье — как об удовольствии и удовлетворении от обладания личными благами, с одной стороны, и как
об удовлетворении от добродетельного образа жизни — с другой. В одном из моралис-тических высказываний П.Я.
Чаадаева этот «парадокс» разъясняется в переносе ценностной и целевой ориентированности индивида с себя на другого:
«Вы хотите быть счастливым. Так думайте как можно меньше о собственном благополучии, заботьтесь о чужом, можно
биться об заклад, тысяча против одного, что вы достигнете высших пределов счастья, какие только возможны»2.
Иными словами, в погоне за наслаждением, покоем, достатком, богатством или славой счастья не найти. Житейскисакраментальное высказывание «нет в жизни счастья» безусловно оправданно. Но не в том пессимистическом смысле, что
жизнь полна несчастий и счастье никому не дано, а в том, что счастья как такового, т.е. как отдельной цели деятельности
или личной жизненной задачи, действительно нет. Все желают счастья, все стремятся к нему. Но из этого не следует, что
счастье должно стать нравственным основанием деятельности. Счастье скорее является следствием, интегральным
результатом нравственно выдержанной, добродетельной жизни.
Мудрое наставление Козьмы Пруткова «Хочешь быть счастливым, будь им» имеет смысл и заслуживает внимания (если
не принимать его как шутливую пословицу) только как благоразум-
1
2
Рубинштейн С.Л Проблемы общей психологии. М., 1976. С. 365.
Чаадаев П.Я. Афоризмы и разные заметки : Вопросы
философии,
1986,
№
1
С.
122.
297
ное «Не предавайся унынию». Оно может стать нравственно значимой
рекомендацией, лишь будучи переформулировано: «Хочешь быть счастливым, будь
добродетельным». Это — «трудное счастье». Но именно о нем в один голос учили
философы.
КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
1. Каковы различные мнения о счастье, встречавшиеся в истории этики? Как
понимают счастье Ваши друзья?
2. Почему в этике идеальным представляется счастье мудреца? (Разве мудрец
— это не тот, кто уже выше счастья?)
3. Как соотнести критерий длительности счастья с тем, что каждый узнает на
практике: счастье мимолетно?
4. В чем заключается принцип апатии?
5. В чем состоит парадокс счастья?
ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Аристотель. Никомахова этика //Указ. изд. С. 54—77.
Бонхеффср Д. Сопротивление и покорность. М., 1994.
Сенека. О счастливой жизни //Римские стоики: Сенека, Эпиктет, Марк
Аврелий. М., 1995.
С. 167-192.
Танаркевич В. О счастье и совершенстве человека- М., 1981. С. 26—335.