Руслан Хестанов ФОЛЬКЛОРНАЯ ПРИРОДА ДЕМОКРАТИИ И

Руслан Хестанов
ФОЛЬКЛОРНАЯ ПРИРОДА ДЕМОКРАТИИ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЭЛИТЫ
Норма всеобщего избирательного права впервые становится конституционной во
Франции в 1789 году. Однако первый эксперимент всеобщих выборов имел место в
той же Франции лишь в 1848 году. С самого начала своего появления
демократическая практика всеобщего голосования вызывала большие подозрения.
Долгое время консервативные круги монархических элит не могли признать в
законе численного большин-ства мотива, легитимирующего передачу и
отправление власти.
Но не менее остро критиковали всеобщее голосование революционеры и
прогрессисты. Александр Герцен, наблюдавший за революцией 1848 года в
Париже, называл всеобщее голосование «техникой апроприации индивидуальной
воли». Буржуазная политическая власть, по его мнению, превращает личности в
объекты с помощью статистического исчисления. Подобного рода обобществление
изолирует гражданина от его локального (цехового, крестьянско-патриархального
и пр.) сообщества. Столь же критически к демократическим выборам относился
Пьер Жозеф Прудон, утверждая, что представительная республика основана на
трюке генерализации частных индивидов с помощью числа, а потому является
«кражей» человеческой автономии государством. При этом узурпация освящается
государственнической и патриотической риторикой или всеобщим
благосостоянием.
Критика, таким образом, сводилась к тому факту, что парламентское
представительство совершает скорее символическую, чем действительную замену
формы правления, осуществляя простой перевод церковных заповедей, которые
легитимировали монархию, на светский язык абстрагирования большинства,
легитимирующего республику. Всеобщий характер демократических выборов
уравнивал граждан, уничтожая не только сословия, но и отменяя
индивидуальность. Но оттого, что арифметическое большинство стало легитимным
основанием изъятия индивидуальной воли, мистика власти не рассеивалась –
правящие элиты по-прежнему считали граждан подданными, требуя от них
экзальтированной жертвенности в пользу государственности. Символическая
подмена, совершенная демократизацией процедуры передачи власти, создала
возможность более глубокого, рационалистического проникновения государства в
структуру социума, установив эффективную дисциплину не только в
государственных учреждениях, в армии, на фабриках, в школе, но даже в спальне
гражданина. Однако левая критика мистики демократии вплоть до сегодняшнего
дня выглядит как сомнительная претензия интеллектуалов на проницательность и
понимание «что к чему».
От монархической наследственной передачи власти институт выборов выгодно
отличала видимость прозрачности и рациональности. И именно убедительность
числа в процедуре выявления мнения большинства придавала демократии в
индустриальную и постиндустриальную эпоху святость. Без исчисления общей
воли демократия не могла превратиться в гражданскую религию.
Вместе с тем рационализация процедуры передачи власти, которая отличает
всеобщие выборы от патримониальной монархической преемственности власти,
вовсе не отменяла фольклорной подкладки. Свидетели первых всеобщих выборов
23 апреля 1848 года были поражены тем, как народные массы по своей
собственной инициативе придали голосованию характер патриотического
праздника. Республиканская власть тут же поняла, насколько полезно превратить
демократию в предмет магического поклонения масс. Французские элиты, а затем
и элиты новых либеральных демократий решили сделать карнавальную мистику
гарантией демократии. Поощряя превращение выборов в карнавал, они
апеллировали к глубоким фольклорным пристрастиям.
Еще в недавнем прошлом в Океании, как только народ узнавал о смерти правителя,
открывавшийся зазор междувластия приводил к нарушению обычных запретов,
оправданию разных сумасбродств и чрезмерности. Доходило до того, что местные
жители начинали воровать друг у друга имущество. Разгул, грабежи и поджоги
продолжались, пока не объявлялось о новом правителе. Эта весть легко вводила
повседневность в ее рутинное русло. Время демократической вольницы строго
ограничивалось временем разложения тела правителя.
Демократия начинается вместе с мистикой равенства, которая является всего лишь
другим названием мистики карнавала. Праздник всеобщих выборов приводит
современного гражданина в состояние похожего самовозбуждения и обеспечивает
его оргиастическим ощущением причастности к некой идеальной стихии. До сих
пор такой стихией было национальное государство как определенность
пространства коллективного радения, обеспечиваемое государственной границей
или городской площадью. Карнавальное сопровождение выборов на киевском
Майдане, как показали дальнейшие события, было легко преобразовано
«оранжевыми» в клапан порядка. Карнавал послужил не столько ускорению
революции и радикальной смене режима, сколько отсрочке настоящей революции.
При этом было не очень важно, что действительное измерение событий зыбко и
расплывчато, что все стороны нагло нарушали установленные конституционные
процедуры. Сакральное отношение к выборам оставалось прочным и
непоколебимым народным мифом.
Продуктивная фикция
Но святость нуждается в пространстве радения – в соборе, а демократия как
гражданская религия – в родине и территории. Понятие «гражданского общества»
пришло из английской политэкономии как термин, позволявший обосновать
функциональную необходимость объединения капитала и государственного
суверенитета. Только в национальном соборовании граждан можно было
обосновать фикцию гармонии эгоистических интересов частных экономических
субъектов и общего, публичного интереса государственной организации.
Важнейшая миссия сакрального как разновидности символического проявляется в
способности объединять в единое целое вещи далекие и разнородные.
Однако череда классовых конфликтов то и дело разрушала святость согласия, что,
казалось, подтверждало правоту критики буржуазной демократии левыми
интеллектуалами. Либеральная демократия проявляла себя в качестве утопического
проекта именно в силу того, что она в чистом виде нигде и никогда «не имела
места», хотя последовательно конструировала социальное пространство в пределах
отдельных наций. Выборы были не столько рациональным инструментом
выявления всеобщей воли, сколько важным публичным действом – ассоциацией,
объединением людей на основе виртуального контракта. Демократический процесс
выборов знаменовал согласие, но не столько в виде общественного договора,
сколько в виде публичной сцены, театра или зрелища согласия.
Принято говорить о «развитых демократиях» как о территориях, где политика
определяется процедурой выборов. Формальное следование закону, казалось,
должно было гарантировать, что выборы определяют политику правящих элит.
Однако выборы и референдумы в реальной жизни обычно демонстрировали
обратную зависимость – политика элит неизменно предопределяла результаты
выборов. Итоги голосования, как правило, не содержали для политических лидеров
никакого значимого послания. Скорее, наоборот, выборы всегда служили
инструментом, открывающим возможности для проталкивания определенных
политических проектов и инициатив правящих элит. Скажем, несмотря на то что
швейцарцы два раза подряд проголосовали против вступления страны в
Европейское сообщество, правительство и парламент Гельветической
Конфедерации, игнорируя народное волеизъявление, продолжает приводить
законодательство страны в соответствие с европейским, готовя почву для
неизбежного воссоединения. Оба прошедших референдума лишь маркировали
временные и политические ограничения для реализации европейского проекта в
суверенном пространстве Швейцарии.
И все же институт демократических выборов позволил некоторым национальным
сообществам нащупать, пожалуй, самые действенные способы самоорганизации.
Уравнивание всех граждан посредством выборов оказалось самым сильным
легитимирующим основанием для учреждения и строительства многоэтажной и
сложной социально-политической иерархии. Выборы подчинили конкурирующие
национальные элиты алгоритму и процедуре, что заметно их консолидировало и
умиротворило процедуру передачи власти, ввело в бюрократическое русло
процессы ротации управленческих кадров.
Демократия – оружие современной политической войны
Но именно сегодня, когда демократия претендует на роль универсальной
политической ценности, все громче слышны голоса о том, что она утрачивает
легитимность, что институт свободных и всеобщих выборов теряет авторитет.
Процесс эрозии демократии называют иногда глобальным, хотя в разных регионах
отмечают оригинальную симптоматику.
Отмечается, например, что в странах либеральной демократии, политическая
культура которых была жестко привязана к национальной территории, ослабли
такие институты, как профсоюзы, школы, социальные службы, здравоохранение,
фабрика – то есть все то, что структурировало их локальные гражданские миры.
Интересы частного бизнеса переросли национальные, а потому государство как
ансамбль социальных служб переживает кризис. Считается, что на фоне
неолиберальной дерегуляции и консервативной реакции, когда пара сотен голосов
в штате Флорида решала, кто станет президентом США, сакральное сияние
избирательной арифметики заметно потускнело. Но электоральные подтасовки и
мошенничества существовали всегда. Их не стало ни больше, ни меньше.
Дискредитацию демократии и института всеобщих выборов принято сегодня
объяснять воздействием капитала, который по мере утверждения на мировом
рынке разрушает межгосударственные границы и национальные универсумы.
Капитал сегодня в силах конкурировать и оспаривать право государств
регулировать торговые и денежные потоки, их таможенную и фискальную
политику. Говорят, что врожденное противоречие либеральных демократий между
экономическими целями частного предпринимательства и общества, более не
регулируется внутри национального пространства. В некотором смысле
национальные сообщества действительно превратились в фикции: «Народы в
настоящий момент – это экспонаты музеев Революции или же краеведческих
музеев. Это пространство – просто пустыня. Оно продырявлено нефтяными
скважинами и воронками снарядов» – утверждает известный французский философ
Жан-Люк Нанси.
Многим кажется, что институт всеобщих выборов как основание демократической
гражданской религии сегодня столь стремительно теряет свою легитимность
именно потому, что используется как инструмент вмешательства извне. Новизна
политической ситуации видится в том, что ключи от легитимности
демократических процессов находятся в чужом кармане – за рубежом. Для
Украины или Грузии – в России, Европе или США. Пересмотр результатов и
повторное голосование способствуют еще большей дискредитации, поскольку
провоцируют убежденность во вмешательстве извне и нарушении суверенитета.
Внешнее вмешательство во внутреннюю политику действительно есть, но мы часто
забываем, что оно всегда имело место. Вспомним о поддержке большевиков
Германией. Конечно, раньше подобного вмешательства можно было ожидать лишь
со стороны враждебных государств. Сегодня ситуация стала еще хаотичней,
поскольку прибавились независимые субъекты подрывного вмешательства:
транснациональные корпорации и неправительственные организации, зачастую
имеющие собственные цели и достаточные ресурсы. Очевидно, что демократия
трансформировалась из гражданской национальной религии в политическое
оружие внешнего завоевания. Заняв центральное место в идеологических войнах
современности, она, как выразился бы Мишель Фуко, превратилась из
универсальной ценности в формально-идеологический дискриминант,
позволяющий отличать хорошие режимы от плохих.
Вместе с тем внешнее вмешательство в форме экспорта демократических
революций (Сербия, Украина, Грузия) не может объяснить пусть временной, но
массовой их популярности и успеха. Электоральные войны, которые мы наблюдали
между США, Европой и Россией в зоне СНГ, похоже, становятся нормой. Успех
волны «бархатных» революций следует объяснять не столько ослаблением
государств, сколько отсутствием организованности местных политических элит,
которые в любой момент готовы к пересмотру результатов приватизации. На
верность этого предположения указывает не только легкость, с которой внешние
силы могут присвоить и оседлать массовое демократическое движение, но и
политическая повестка дня, которая проявляется сразу по завершении «бархатных»
радений. Как правило, в качестве жизненно важных и общенациональных
приоритетов становятся вопросы денационализации крупных сегментов
собственности и фактическая их передача в руки новых владельцев. В планах
«оранжевого» правительства на Украине – национализация около трех тысяч
частных предприятий, которую следует считать лишь переходным этапом в
ротации собственников.
***
Несмотря на кажущееся правдоподобие эрозии демократических практик, несмотря
на рационалистическую критику и разоблачение интеллектуалами магии выборов,
смею утверждать, что блеск ее еще долго не потускнеет, поскольку у демократии
глубокие фольклорные корни.
Успех «розовой», а затем и «оранжевой» революций спровоцировал у правящих
российских элит недоверие и отторжение демократии всеобщих выборов.
Подобная реакция оправдана, но только как первичный физиологический рефлекс.
Мне кажется здесь уместной далекая аналогия с самураями, которым кодекс войны
не позволял отказаться от меча и запрещал им прибегать к более демократическому
огнестрельному оружию – пулеметам или артиллерии. Самураи гордо ушли в
историческое небытие, не поняв современной природы войны. В такое же небытие
уйдут и те политические элиты, которые не понимают современной природы
войны идеологической и политической.