С.Г. Кляшторный, Д.Г. Савинов Степные империи древней
advertisement
Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library С.Г. Кляшторный, Д.Г. Савинов Степные империи древней Евразии // СПб: Филологический факультет СПбГУ. 2005. 346 с. ISBN: 5-8465-0246-6 Д.Г. Савинов Древнетюркские племена в зеркале археологии. Предисловие. — 183 I. Формирование прототюркского культурного субстрата. — 185 II. Историко-культурные процессы на севере Центральной Азии в середине I тыс. н.э. — 195 Тюрки-тугю и археологические памятники Алтая и Тувы середины I тыс. н.э. — 197 Культурные инновации середины I тыс. н.э. — 201 Археологические памятники периода Первого Тюркского каганата. — Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library 203 Каменные изваяния с «повествовательными» сценами. — 209 III. Алтае-телеские тюрки во второй половине I тыс. н.э. — 213 Этапы развития культуры алтае-телеских тюрков. — 219 Погребения с конём в Минусинской котловине. — 231 Ритуальные памятники древнетюркского времени. — 235 Памятники изобразительного искусства. — 242 IV. Культура енисейских кыргызов. — 251 [ Введение. ] — 251 Краткая история кыргызов на Енисее (до середины IX в.). — 252 Этапы развития культуры енисейских кыргызов. — 257 «Кыргызское великодержавие». Локальные варианты культуры енисейских кыргызов в середине IX-X в. — 263 V. Культура племён кимако-кыпчакского объединения. — 276 Этапы сложения кимако-кыпчакского объединения. — 277 Археологические памятники кимаков. — 284 Сросткинская культура и её локальные варианты. — 290 Вместо заключения. Этнополитическая ситуация на севере Центральной Азии в начале II тыс. н.э. — 302 [ Иллюстрации, Рис. 2-26. — 306-330 ] Литература. — 331 Список сокращений. — 343 Д.Г. Савинов Древнетюркские племена в зеркале археологии Предисловие Археологические материалы в эпоху раннего Средневековья имеют первостепенное значение при рассмотрении исторических процессов, наряду со сведениями письменных источников. Естественно, данные, полученные при анализе археологических источников, не обладают той степенью конкретности, как события письменной истории. Однако в силу специфики самого археологического материала они отличаются достаточной степенью объективности и главное — освещают историко-культурные процессы, происходившие на территориях, по тем или иным причинам не попавших в сферу внимания письменной историографии. В случае совпадения выводов, полученных при анализе археологических материалов и сведений письменных источников, обобщённая реконструкция исторических процессов может считаться наиболее приближённой к действительности. Эта задача — параллельное рассмотрение исторических и археологических данных — применительно к районам севера Центральной Азии и Южной Сибири ставится в настоящей работе. При этом необходимые исторические сведения, составляющие основное содержание Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library первой части книги, сведены до минимума. Археологические материалы, в силу их чрезвычайной многочисленности и разнообразия, также ограничены характеристикой наиболее ярких памятников, свидетельствующих об этнокультурной истории населения севера Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху раннего Средневековья. Выражение «зеркало археологии» имеет весьма условный характер: естественно, полного «отражения» никогда нет и не будет. Археологическое «зеркало» состоит из множества фрагментов, из которых открыта только очень незначительная часть. Некоторые «участники» исторических событий, имена которых сохранились в письменных источниках, подолгу «задерживаются» у этого «зеркала», и тогда отражение их культурного облика будет относительно полным; другие появляются в разное время и в разных местах, что позволяет проследить их движение во времени и в пространстве; третьи «проходят» мимо, «отвернувшись» от своего отражения, мы никогда не увидим их истинного «лица»... Во второй половине I — самом начале II тыс. н.э. на территории Центральной Азии и Южной Сибири появились, достигли расцвета и погибли ряд крупных государственных образований, из которых наибольшее значение имели Древнетюркские и Уйгурский каганаты, государства кыргызов на Енисее и кимакокыпчаков на Иртыше. Постоянные военные походы и миграции, подвижки населения, естественные в условиях скотоводческого хозяйства, и вза(183/184) имодействия с центрами земледельческих цивилизаций на западе и на востоке, привели к формированию в чрезвычайно широких географических пределах этих этнополитических объединений единого культурного пространства, которое (по господству тюркоязычных правящих династий, языковой принадлежности основной массы населения и доминирующим ценностям) может быть названо «древнетюркским»; а время, когда оно существовало, — древнетюркской эпохой. С точки зрения исторической хронологии, древнетюркская эпоха располагается между двумя другими великими эпохами — гунно-сарматской и монгольской, но отличается от них уникальной целостностью всех форм проявления материальной, духовной и социальной культуры, образующих единый, во всём многообразии древнетюркский культурный комплекс. Собственно тюркская, наиболее ранняя культурная традиция представлена в нём, если исходить из данных археологических источников, сочетанием трёх основных компонентов, образующих своеобразную «тюркскую триаду»: погребения с конём, ритуальные сооружения (каменные изваяния с оградками и рядами камней — балбалов), наскальные изображения. Вместе с многочисленными вещественными материалами они всесторонне представляют динамику культурогенеза, основные этапы которого отражает археологическая периодизация. Культурные образования енисейских кыргызов и кимако-кыпчаков, появившиеся позднее на исторической арене, имеют в своей основе тот же древнетюркский культурный комплекс. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library В отличие от письменных источников, новые сведения о которых появляются сравнительно редко, археологические материалы пополняются постоянно, с каждым вновь открытым памятником. Соответственно, могут меняться (или уточняться) предложенные варианты их интерпретации. В настоящем издании, при сохранении прежней концептуальной и фактологической основы исследования, учтены материалы наиболее интересных из открытых в последние годы археологических памятников, а также новые аспекты их изучения. Расширены разделы по начальному и конечному этапам развития древнетюркской культуры; включена отдельная глава по этнокультурной истории енисейских кыргызов; увеличено количество иллюстраций и приведена синхронизация важнейших исторических событий и выделенных этапов культурогенеза на протяжении всей древнетюркской эпохи (вторая половина I — начало II тыс. н.э.). I. Формирование прототюркского культурного субстрата. Древнетюркский культурный комплекс, как и этногенез, имеет длительную и пока во многом ещё неясную историю. Памятники древнетюркского времени, представленные в основном так называемыми «погребениями с конём», распространены в горно-степных районах Центральной и Средней Азии, Казахстана и Южной Сибири повсеместно, что создает впечатление единовременного появления их в рамках созданного в 552 г. Древнетюркского каганата. Такая оценка, возможно, может считаться верной по отношению к самим погребениям, но не к представленным в них формам предметов сопроводительного инвентаря, многие из которых имели длительный предшествующий генезис. Впрочем, и сама форма погребения с конём, возможно, не является инновацией, так как в настоящее время на Алтае известны отдельные погребения с конём хуннского [1] времени. По мнению Л. П. Потапова, высказанному ещё в 1966 г., «уже накапливаются данные, позволяющие поставить вопрос о преемственной этногенетической связи культуры кочевников древнетюркского времени Тувы с культурой кочевников гуннского времени» (Потапов, 1966, с. 11). Сейчас таких матери(185/186) алов уже «накоплено» вполне достаточно, чтобы решить вопрос о выделении не только «хуннского», но и «скифского» пластов (или компонентов) в древнетюркском культурогенезе (Савинов, 1998). Во второй половине I тыс. до н. э. на территории Саяно-Алтае-Хангайского нагорья существовали яркие и своеобразные культуры скифского типа (или культуры «ранних кочевников», по М. П. Грязнову). Несмотря на различия в форме хозяйства, устройстве погребальных сооружений, антропологическом типе Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library и видах керамики, их объединяет то, что принято называть «скифской триадой» (сходные формы предметов вооружения, снаряжения верхового коня и знаменитый скифо-сибирский «звериный» стиль). К этим культурам, в первую очередь, относятся наиболее исследованные в настоящее время пазырыкская культура Горного Алтая, тагарская культура Минусинской котловины и саглынская (или уюкская) культура Тувы. Время расцвета этих культур относится ко второй половине V-IV в. до н. э., после чего начинается постепенный и, по-видимому, достаточно долгий период их угасания, в каждом из этих культурных образований выразившийся по-разному: на Алтае к III в. до н. э. исчезают большие («царские») курганы пазырыкского типа; в Минусинской котловине, наоборот, в это время появляются одиночные позднетагарские курганы с большим количеством погребённых; в Туве, наряду с традиционными захоронениями в срубах, распространяются погребения в каменных ящиках и т. д. Однако причина подобных трансформаций была одна: появление на севере Центральной Азии нового сильного этнополитического образования — государства Хунну. Распространение элементов хуннской культуры, судя по археологическим материалам, начинает ощущаться с рубежа III-II вв. до н. э. и, возможно, связано с походами на север основателя будущей империи Хунну — Маодуня. Однако широкое их распространение наблюдается, главным образом, с середины I в. до н. э., когда произошло разделение хуннов на северных и южных, и продолжается, по-видимому, до середины II в. н. э., когда хунны были окончательно разгромлены сяньбийцами. Крайние «точки» местонахождений своеобразных и поэтому хорошо «узнаваемых» хуннских художественных бронз (от Прибайкалья до Красноярска и от Красноярска до Западного Алтая) очерчивают северную границу влияния хуннов на местные племена. Таким образом, на протяжении не менее одного — полутора столетий на севере Центральной Азии и в Южной Сибири происходили интенсивные процессы взаимного проникновения и смешения раннекочевнических (местных) и хуннских (пришлых) культурных элементов, что и явилось основой сложения прототюркского культурного субстрата. Эпоха ранних кочевников создала неповторимый и своеобразный мир материальной культуры, основанный, главным образом, на металлургии бронзы и использовании сюжетов скифо-сибирского «звериного» стиля. Вместе с тем, целый ряд предметов материальной культуры и искусства, зародившись в эпоху ранних кочевников, продолжали существовать без значительных изменений и позже, органически «вписавшись» в культуру эпохи раннего Средневековья. То же самое касается и материалов хуннского времени, основанных, главным образом, на металлургии железа и развитии новых, более совершенных форм вооружения и снаряжения верхового коня. (186/187) Предметы сопроводительного инвентаря, найденные в погребениях конца I тыс. до н. э. — первой половины I тыс. н. э., можно, вслед за А. А. Гавриловой (Гаврилова, 1965, с. 80-98), разделить на две категории вещей: 1) предметы, относящиеся к человеку; 2) предметы, относящиеся к снаряжению верхового коня. Предметы, найденные с человеком, в свою очередь, разделяются на: 1) предметы Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library вооружения; 2) предметы бытового назначения. Из предметов вооружения в культурно-генетическом аспекте наиболее показательны лук, наконечники стрел и панцирные пластины; из бытовых предметов — детали поясных наборов, топорытесла, приборы для добывания огня, отдельные виды утвари. Не менее важен анализ ритуальных сооружений и произведений изобразительного искусства. Предметы вооружения. Остатков сложносоставных луков скифского времени в погребениях не найдено, однако о его форме и конструктивных особенностях можно судить по бронзовым вотивным изображениям (Дэвлет, 1966), а также реалиям оленных камней (Кубарев В., 1979, с. 69-71) и петроглифам (Окладников, Худяков, 1981, рис. 1-2). Начиная с хуннского времени, луки с костяными и роговыми накладками традиционной М-образной формы получили широкое распространение. В классическом виде лук хуннского типа имел семь накладок: две пары концевых и три срединные, из которых две широкие помещались по бокам кибити (деревянной основы лука), а третья, узкая, со слегка расширяющимися концами, — между ними с внутренней стороны. Остатки сложносоставных луков хуннского типа сейчас найдены повсеместно: в Монголии и Забайкалье, на Горном Алтае и в Туве, в Средней Азии и Казахстане. В дальнейшем конструктивные особенности лука хуннского типа сохраняли своё значение на протяжении всего I тыс. н. э., принимая в разных местах определенные модификации, обусловленные конкретной этнической средой. Об общности связанных с луком представлений в хуннское и древнетюркское время свидетельствуют случаи нанесения на костяных накладках гравировок со сценами охоты. Наиболее известный пример из области средневековой археологии — костяные накладки из могильника Кара-Куджур VI-VII вв. на Тянь-Шане (Кибиров, 1957, рис. 4-5). Ведущей формой наконечников стрел, начиная с хуннского времени, были железные трёхпёрые черешковые наконечники с различной конфигурацией пера, традиция изготовления которых не прерывалась на протяжении всего I тыс. н. э. Столь же длительно существовала и древняя хуннская традиция использования наконечников стрел с костяными насадами-свистунками. Наиболее ранние железные панцирные пластины известны в хуннских памятниках Забайкалья. До этого, в эпоху ранних кочевников, в качестве основного защитного вооружения использовались кожаные панцири с костяными пластинами, причём некоторые костяные пластины из монгольских погребений имели такую же прямоугольную форму и характер расположения отверстий для крепления, как и будущие железные. У хуннов Забайкалья одновременно использовались оба вида панцирных пластин — костяные и железные (Давыдова, 1985, рис. IX, X). Железные панцирные пластины 1-й половины I тыс. н. э. можно условно разделить на два типа: 1) короткие с округлой ниж(187/188) Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library ней частью; 2) длинные подпрямоугольные. Хуннские панцирные пластины относятся к первому типу. В Южной Сибири и на сопредельных территориях получили распространение панцирные пластины второго типа, найденные в погребениях берельской группы памятников на Горном Алтае, одинцовской, кулайской и верхнеобской культур на Оби, куда они проникают, очевидно, из более южных районов. В памятниках таштыкской культуры металлических панцирных пластин не обнаружено. Находки железных панцирных пластин показывают время и пути распространения металлического доспеха хуннского типа: сначала на Горном Алтае и в прилегающих районах Приобья, затем — бассейне Среднего Енисея. В древнетюркское время они уже встречаются повсеместно. Предметы бытового назначения. Как известно, пояс является одним из главных элементов кочевнической культуры на всем протяжении её существования. Главная особенность поясных наборов древнетюркского времени заключается в постоянном использовании различного рода накладных блях, обойм и подвесных ремешков с наконечниками, имеющих как функциональное, так и декоративное значение. Алтайские пояса эпохи ранних кочевников также были украшены деревянными орнаментированными накладками с горизонтальной прорезью внизу для подвесных ремешков (Кубарев В., 1979, табл. XVI). Одновременно на Горном Алтае, в Туве и в Монголии использовались квадратные и трапециевидные бронзовые наременные обоймы, имеющие горизонтальную прорезь для подвешивания ремешков. Типологически они, несомненно, предшествуют раннесредневековым: начиная с VII-VIII вв. эту же форму повторяют металлические поясные бляхи-оправы катандинского типа, получившие во второй половине I тыс. н. э. чрезвычайно широкое распространение. Самые ранние ременные «наконечники» с горизонтальной прорезью для подвешивания найдены в хуннских памятниках Забайкалья (Коновалов, 1976, табл. XIV). Своей удлинённой формой они более всего напоминают сросткинские (кимакские) наконечники IX-X вв. из погребений Восточного и Северного Алтая, хотя по характеру крепления отличны от них. Не исключено, что сам факт появления подобного рода предметов был обусловлен повышением социального (знакового) значения пояса в период появления хуннской государственности. То же самое можно сказать относительно так называемых «лировидных» подвесок. Широко распространённые в эпоху раннего Средневековья (особенно в культурах алтае-телеских тюрков и енисейских кыргызов), они непосредственно восходят к костяным подвескам хуннского времени, типа найденной в могильнике Кокэль и в погребениях берельского этапа на Алтае. Первые находки пальштабовидных топоров-тёсел связаны с культурой забайкальских хуннов (Давыдова, 1985, рис. VIII). Несколько ранних экземпляров происходит из Минусинской котловины. В памятниках середины и 2-й половины I тыс. н. э. они уже встречаются повсеместно. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Самый ранний из всех известных приборов для добывания огня — «огневая планка» — найден в кургане Аржан (Грязнов, 1980, рис. 11). Такая же планка со сверлинами и циркульным орнаментом обнаружена А. Д. Грачом в могиль(188/189) нике Саглы-Бажи II (Грач А., 1980; с. 65-66). Следующие по времени существования приборы для добывания огня происходят из могильников НоинУла в Монголии (Руденко, 1962, табл. XXV) и Кокэль в Туве (Дьяконова, 1970, рис. 13; Вайнштейн, 1970, рис. 36), но, в отличие от саглынского, они не имели циркульного орнамента. Приборы для добывания огня несколько отличной формы («огневые доски») встречаются впоследствии и в средневековых погребениях на Алтае (Гаврилова, 1965, табл. XII) и на Памире (Бернштам, 1952, с. 138). О непрерывной традиции изготовления некоторых типов сосудов — кубкообразных (глиняных и металлических) и низких блюд-столиков — можно говорить достаточно определенно. Кубкообразная форма сосуда появляется в эпоху поздней бронзы и становится наиболее известной благодаря многочисленным котлам скифо-сарматского времени. Ту же форму котлообразного сосуда сохраняет тесинская, таштыкская и кокэльская керамика. В середине I тыс. н. э. аналогичные сосуды найдены в курганах «с усами» Восточного Казахстана (Арсланова, 1975, табл. II). Изображения кубков, повидимому, металлических, характерны для многих алтайских, тувинских и особенно монгольских древнетюркских каменных изваяний. Затем под названием «кубков часовенногорского типа» они вновь встречаются в памятниках предмонгольского и монгольского времени. Деревянные блюда-столики на низких ножках — один из наиболее характерных видов утвари эпохи ранних кочевников. Аналогичные блюда-столики найдены в Кенкольском могильнике на Тянь-Шане (Бернштам, 1940, табл. XVIII) и кокэльских погребениях в Туве (Дьяконова, 1970, табл. VII; Вайнштейн, 1970, рис. 82, 97 и др.). Изображения их иногда встречаются на алтайских каменных изваяниях (Кубарев, табл. XXXVI). Несомненная преемственность в изготовлении этого вида деревянной утвари является важным свидетельством в пользу сохранения бытовой, традиционной культуры в сходных природно-хозяйственных условиях на протяжении весьма длительного времени. Предметы снаряжения верхового коня. К предметам снаряжения верхового коня, которые могут быть рассмотрены на имеющемся материале, относятся сёдла, удила, псалии, блоки от чумбура и отдельные сбруйные украшения (подвесные бляхи — решмы и полусферические бляхи — умбоны). Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library В эпоху раннего Средневековья параллельно развивались три типа сёдел, различающиеся по форме передних лук: 1) с низкими округлыми луками; 2) с подтреугольными луками; 3) с широкими арочными луками. Наиболее традиционную форму представляют сёдла с низкими округлыми луками, которые появились в конце I тыс. до н. э. и просуществовали без значительных изменений вплоть до монгольского времени. Судя по всему, они восходят к мягким сёдлам пазырыкского типа, состоявшим из двух кожаных подушек, соединённых между собой ремнями или тонкими деревянными планками. С лицевой стороны они украшались золотыми или берестяными орнаментированными накладками. Самые ранние роговые накладки подобного рода происходят из Шибинского и Каракольского курганов (Руденко, 1960, рис. 5; Баркова 1979, рис. 4). Несколько позже деревянные луки седла этого типа были найдены в одном из Ноин-Улинских курганов в Северной Монголии (Руденко, (189/190) 1962, табл. XXIV) и в Кенкольском могильнике на Тянь-Шане (Бернштам, 1940, рис. 26). Они состоят из двух частей, соединённых ремешками через отверстия, видимые с внешней стороны обеих лук. Таким же образом крепились костяные накладки на сёдлах катандинского типа VII-VIII вв. н. э. Начиная с середины I тыс. н. э., в Южной Сибири повсеместно распространяются бронзовые однокольчатые удила, употреблявшиеся с различными видами псалий. Железные однокольчатые удила, по-видимому, раньше появились на Горном Алтае и в Восточном Казахстане, где употреблялись ещё вместе с зооморфными псалиями пазырыкского типа (Сорокин, 1974, рис. 7). Начиная с шибинского этапа этот вид удил становится господствующим в культуре ранних кочевников Горного Алтая. На соседних территориях Тувы и Минусинской котловины бронзовые однокольчатые удила применялись дольше и стали сменяться железными только в конце I тыс. до н. э. Другим источником распространения железных однокольчатых удил следует считать культуру северомонгольских хуннов, для которых они были наиболее характерны. Наиболее ощутимо прослеживается преемственность убранства верхового коня в раннекочевнической и средневековой культуре на материале псалиев. Самые ранние из них — деревянные псалии S-видной формы с зооморфными навершиями — относятся к пазырыкской культуре Горного Алтая. В дальнейшем, несмотря на отличия в материале, способах крепления и т. д., большинство раннесредневековых псалий сохраняли характерную S-образную форму вплоть до конца I тыс. н. э. Роговые и костяные псалии можно разделить на два типа: изогнутые, повторяющие естественную форму рога; прямые. В Южной Сибири преобладали псалий первого типа. Псалии второго типа более характерны для культуры забайкальских хуннов (Давыдова, 1985, рис. IX; Коновалов, 1976, табл. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library VI; Руденко, 1962, рис. 43). Однако строгого разграничения между этими двумя типами псалий нет: изогнутые псалии иногда встречаются в хуннских памятниках Монголии (Цэвэндорж, 1985, рис. 18), а прямые — на Алтае (Завитухина, 1961, рис. 6; Могильников, Куйбышев, 1982, рис. 5). Как изогнутые, так и прямые псалии продолжают бытовать во 2-й половине I тыс. н. э.: те и другие в памятниках кудыргинского этапа (VI-VII вв.); затем прямые — преимущественно в катандинских (VII-VIII вв.), а изогнутые — в сросткинских (IX-X вв.). В хуннских памятниках Монголии и Забайкалья найдены также первые железные двудырчатые псалии; причем в некоторых случаях место нахождения отверстий для крепления ремней оголовья расковано в виде уплощенных выступающих площадок (Коновалов, 1976, табл. VI), возможно, типологически предшествующих петлям на стержневых псалиях 2-й половины I тыс. н. э. Плоские костяные пластины с двумя поперечными или округлыми прорезями (так называемые «блоки от чумбура») появляются в эпоху ранних кочевников на Алтае. Позже такие же предметы встречаются в хуннских памятниках Забайкалья и в тесинских погребениях Минусинской котловины. Затем без каких-либо изменений они продолжают существовать в Южной Сибири и на сопредельных территориях вплоть до VII-VIII вв. (Гаврилова, 1965, табл. V; Грязнов, Худяков, 1979, рис. 89). Деревянные налобники и сбруйные подвески сердцевидной или каплевидной формы с округлым выступом посередине найдены в Шибинском, Первом (190/191) Пазырыкском и в одном из Башадарских курганов. Начиная с VII-VIII вв. подвесные бляхи-решмы, украшавшие нагрудный и подфейный [правильно: потфейный, от «потфа», «потфея», см. Даля. — П.А.] ремни и различным образом оформленные — сердцевидные, гладкие и с вырезным краем, с зооморфными и антропоморфными изображениями, полусферическими колокольчиками и растительным орнаментом, — получают широкое распространение в культуре енисейских кыргызов и позже — сросткинской. Кроме того, к элементам «скифского» пласта можно отнести круглые бляхиумбоны, 4-лепестковые бляшки, застёжки от пут (цурки) с одним продольным отверстием; к элементам «хуннского» пласта — круглые железные пряжки с подвижным язычком, железные черешковые ножи. И этот перечень далеко не исчерпывающий. Относительно некоторых категорий предметов (например, лировидных подвесок, наконечников стрел или широких округлых лук сёдел) можно составить и достаточно чёткое представление о характере их типологического развития от эпохи ранних кочевников к Средневековью. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Изобразительное искусство. Искусство раннесредневекового населения Центральной Азии, Южной Сибири и синкретично как по своему происхождению, так и по содержанию. Глубокие художественные традиции эпохи ранних кочевников, соседство двух великих цивилизаций — иранской и китайской определили основные особенности этого искусства, в котором творчески переработаны Танские орнаментальные мотивы и сюжетные композиции Сасанидского Ирана. Традиции скифо-сибирского «звериного» стиля также не могли пройти бесследно для народов, предки которых участвовали в создании этого феномена первобытного искусства. Устойчивая хозяйственно-культурная среда, связь с кочевым и охотничьим бытом стимулировали длительное сохранение отдельных образов, сюжетов и композиций, возникших в эпоху ранних кочевников, и в искусстве I тыс. н. э., а в отдельных случаях — спорадическое их проявление вплоть до монгольского времени. Сюжетные изображения в «зверином» стиле, характерном для эпохи ранних кочевников, представлены в средневековых материалах единичными экземплярами. К ним можно отнести, например, фигуру лани с вывернутой задней частью туловища в сцене «мифической охоты» на костяной накладке луки седла из Кудыргэ (Гаврилова, 1965, табл. XV, XVI) или изображения лежащих с подогнутыми ногами горных козлов на тройнике и бляхах сбруйного набора из могильника Шанчиг (Кызласов Л., 1969, рис. 36). Однако, несмотря на внешнее проявление канонов скифо-сибирского «звериного» стиля, вряд ли их можно рассматривать как прямое продолжение последнего. Скорее всего, они, как и сами композиции, с которыми они фигурируют, были заимствованы из искусства Сасанидского Ирана, где в это время также встречаются изображения животных с вывернутой задней частью туловища и подогнутыми ногами. В пользу этого предположения свидетельствуют две центральные фигуры стоящих тигров на кудыргинских обкладках, до деталей совпадающие с изображением тигра на одном сасанидском блюде из Прикамья (Смирнов, 1909, № 311). Значительно более показательны в плане сохранения традиций скифо-сибирского «звериного» стиля различного рода навершия, чётко отражающие связь функциональной и эстетической сторон оформления предметов. Изготовление (191/192) зооморфных наверший с изображениями голов коня, оскалившегося хищника или грифона для украшения бытовых предметов (псалий, ножей, крюков от колчанов и т. д.) является одной из наиболее характерных черт культуры ранних кочевников. В таком качестве они сохраняются и в более позднее время. Так, навершие в виде головы коня из Березовского могильника бийской группы памятников (Полторацкая, 1961, рис. 5) чрезвычайно близко завершению псалия с рунической надписью из впускного погребения VIII-IX вв. в кургане Аржан (Комарова, Кляшторный, 1975, рис.1), а оформление рукояти плети из известного погребения Ак-Кюна этого же времени на Горном Алтае имеет многочисленные прототипы в искусстве ранних кочевников, в том числе и у савроматов Казахстана. Подобное навершие известно и в материалах Иволгинского городища (Давыдова, 1985, рис. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library X). В известном смысле слова, оно является связующим между раннекочевническими и средневековыми изображениями. Другой вид наверший — головки хищников и грифонов на концах гривен скифосарматского времени. В основном они исчезают к началу I тыс. н. э., однако отдельные экземпляры встречаются и позже. Так, из одного погребения енисейских кыргызов на Горном Алтае происходит бронзовая гривна из витой проволоки с изображением головок драконов (Савинов, 1979, рис. 2). Непосредственные её предшественники — золотые гривны скифо-сарматского времени из Сибирской коллекции Петра I и их деревянные аналоги, найденные в рядовых курганах скифского времени на Алтае. Слияние функционального и художественного начала, когда характер использования вещи определяет выбор сюжета, а сюжет раскрывает и усиливает назначение предмета, представляют S-видные псалии с зооморфными навершиями. Характерные в основном для скифского времени, они затем встречаются в памятниках енисейских кыргызов — Уйбатский чаа-тас, IX-X вв. (Евтюхова, 1948, рис. 29); Малиновка, XI-XII вв. (Кызласов Л., 1969, рис. 46). На всех этих псалиях верхний конец оформлен в виде головки горного козла, а нижний — в виде «сапожка», представляющего, скорее всего, несколько изменённое изображение поставленного на пуанты копыта — мотив, используемый также при оформлении концов псалий скифского времени. Можно думать, что сама форма S-видного псалия олицетворяла собой гибкое, готовое к прыжку и движению тело животного, а фигура горного козла символизировала качества, необходимые для верхового коня — быстроту, выносливость, умение преодолевать горные кручи и т. д. В начале II тыс. н. э., когда появляются пластинчатые псалии, связь между функциональной и семантической сторонами предмета теряется, головки горных козлов упрощаются, становятся схематичными и постепенно, к монгольскому времени, исчезают. Яркий пример длительного сохранения традиции — изображения «обернувшихся» животных в искусстве ранних кочевников, возродившиеся затем на костяных накладках колчанов начала II тыс. н. э., найденных в кыпчакских погребениях Казахстана (Кадырбаев, 1975, рис. 1). Ритуальные сооружения. Различного рода оградки как ограниченное пространство для принесения жертвоприношений и ритуальных действий являются одним из наиболее древних видов археологических памятников степной (192/193) полосы Евразии. В эпоху ранних кочевников преобладали округлые и кольцевые выкладки из 6-8 и более камней, которые сопровождали большинство курганных Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library могильников, а также подквадратные оградки и вымостки с вертикально установленными в них (или около них) камнями (или стелами). В некоторых случаях таким же образом были расположены оленные камни. Археологически подобные памятники исследованы в столь незначительной степени, что определение их возможно пока только в самых общих рамках объектов «ритуального» или «поминального» назначения. С точки зрения выявления возможной преемственности с раннесредневековыми ритуальными сооружениями, важно, что в некоторых случаях оленные камни Монголии и Забайкалья были расположены внутри квадратных оградок из поставленных на ребро плит; реже — с восточной стороны оградки (или плиточной могилы); иногда перед оградкой, в которой помещался оленный камень, вкапывался маленький столбик, типа древнетюркского балбала. Композиционное решение этих памятников как будто предваряет древнетюркские оградки с каменными изваяниями и рядами камней-балбалов. Уже на современном этапе исследования сопоставление древнетюркских оградок с ритуальными памятниками I тыс. до н. э. позволяет выделить среди них однотипные сооружения, связанные общей длительно существующей традицией. Это простые оградки без каких-либо дополнительных атрибутов и оградки со стелой (камнем, валуном или каким-либо иным вертикальным знаком) в центре, одинаково представленные как в культуре ранних кочевников, так и в I тыс. н. э. Спорадически уже в скифское время встречаются случаи вынесения вертикального знака на место с восточной стороны от оградки, получившее наибольшее распространение в древнетюркских сооружениях. Видимо, на протяжении длительного времени существовала традиция сооружения смежных оград, размещения их цепочками в направлении север-юг, ориентировка по странам света и преобладающее значение в ритуале восточной стороны. Долгое время, главным образом, благодаря неоднократному упоминанию в письменных источниках, установка камней-балбалов считалась одним из наиболее характерных элементов древнетюркского погребально-поминального комплекса. В настоящее время установлено, что камни-балбалы как вид культовых памятников появляются ещё в конце эпохи бронзы. Ю. С. Гришин отмечал, что «уже в этот период начинает распространяться обычай подчёркивания военных заслуг отдельных личностей, выражающийся, например, так же как в VII-IX вв. н. э. у тюрков Южной Сибири и Монголии, в постановке у могильных памятников цепочки камней» (Гришин, 1975, с. 102). Ряды камнейбалбалов, отходящие на восток, установлены у больших и малых курганов пазырыкской культуры на Алтае. Так, С. И. Руденко писал, что в Пазырыке «у первых четырёх курганов в восточном направлении поставлен ряд вертикально вкопанных в землю камней» (Руденко, 1953, с. 342). Вереницы вертикально вкопанных камней отмечены у курганов скифского времени и в других районах Горного Алтая. Л. Р. Кызласов исследовал ряды камней-балбалов у курганов шурмакской культуры гунно-сарматского времени в Туве. На некоторых из них, как и в более позднее время, были нанесены изображения животных (Кызласов Л., 1979, с. 85; рис. 64, 65). Показательно, что в последнем случае верти- Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (193/194) кально вкопанные камни впервые были установлены не у погребальных, а у культово-поминальных сооружений, то есть в той же ситуации, что и камнибалбалы у оградок с древнетюркскими изваяниями. Такая преемственность специфической детали погребально-поминального обряда, несомненно, свидетельствует о непрерывной традиции представлений, существовавших у местного населения весьма длительное время — от эпохи ранних кочевников до раннего Средневековья включительно. Несомненный интерес представляют и вертикально установленные камни-стояки» у поминальных сооружений могильника Даг-Аразы, некоторые из которых «специально подбирались по признаку наибольшего сходства с человеческой фигурой» (Овчинникова, 2001, с. 192). К скифскому времени восходит и сама иконография древнетюркских каменных изваяний, но это уже тема самостоятельного исследования. Таким образом, на субстратном уровне в древнетюркском культурном комплексе выделяются два основных компонента или пласта — «скифский» и «хуннский». «Скифский» пласт представляют сёдла с округлыми низкими луками, роговые двудырчатые псалии, подвесные бляхи-решмы, блоки от чумбура, низкие блюдастолики, приборы для добывания огня, поясные накладки и обоймы с горизонтальной прорезью в нижней части, различного рода навершия и т. д. Обращает на себя внимание, что большинство этих предметов выполнено из органических материалов и являются бытовыми атрибутами или предметами убранства верхового коня, то есть отражают традиционную форму существования материальной культуры, в наибольшей степени связанную с хозяйственнокультурной средой. «Хуннский» пласт в большей степени представлен предметами вооружения и снаряжения воина: лук хуннского типа, железные трёхпёрые наконечники стрел с насадами-свистунками, железные панцирные пластины, длинные ременные наконечники, железные двудырчатые псалии с расклёпанными петлями, черешковые ножи и т. д. В основном это — железные изделия, центр распространения которых связывается с культурой центральноазиатских хуннов. «Скифский» и «хуннский» пласты, постепенно модернизируясь и взаимно проникая друг в друга, становились общим достоянием культуры многочисленных групп населения, вошедших в состав Древнетюркского каганата. Идеи преемственности древней и раннесредневековой культуры кочевников также нашли своё отражение в произведениях искусства и ритуальных сооружениях. Сложившийся субстрат был существенно дополнен в середине I тыс. н. э. рядом инноваций восточного происхождения, в числе которых, в первую очередь, следует назвать металлические стремена, сёдла с широкими арочными луками, определённые типы подпружных пряжек и др., благодаря чему произошло окончательное оформление культурного комплекса, который принято называть Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library «древнетюркским». [1] В археологической литературе о древней и раннесредневековой истории и культуре Центральной Азии и Южной Сибири принято наименование «хунну» (хуннские памятники, погребения хуннского времени и т. д.), в отличие от европейских «гуннов». II. Историко-культурные процессы на севере Центральной Азии в середине I тыс. н.э. Тюрки-тугю и археологические памятники Алтая и Тувы середины I тыс. н.э. — 197 Культурные инновации середины I тыс. н.э. — 201 Археологические памятники периода Первого Тюркского каганата. — 203 Каменные изваяния с «повествовательными» сценами. — 209 Родина тюрков-тугю, [2] создавших крупнейшее в истории Центральной Азии и Южной Сибири государственное объединение и во многом определивших путь культурного развития населения этих регионов, лежит за пределами Южной Сибири. Основным источником по ранней истории тюрков-тугю до образования ими Первого Тюркского каганата являются древнетюркские генеалогические предания, в наиболее полном виде сохранившиеся в династийной хронике Чжоу шу и неоднократно привлекавшие к себе внимание исследователей. По одной из легенд, предки древних тюрков, «отдельная отрасль Дома Хунну по прозвищу Ашина», были уничтожены воинами соседнего племени, после чего остался мальчик, которому враги отрубили руки и ноги и бросили в болото. Здесь его нашла и выкормила волчица, поселившаяся затем в горах севернее Гаочана (Турфанский оазис. — Д.С.). В числе родившихся от брака волчицы и этого мальчика детей был Ашина — (195/196) «человек с великими способностями». Один из его потомков, Асянь-шад, переселился на Алтай, где оказался под властью кагана жуаньжуаней, для которых тюрки плавили железо. Широкое распространение этой легенды в древнетюркской среде блестяще подтвердилось находкой Бугутской стелы с согдийской надписью времён Первого Тюркского каганата (между 581-587 гг.), где, помимо текстов, находилось барельефное изображение волка (или волчицы), под которым расположена человеческая фигурка (Кляшторный, Лившиц, 1971). По другой легенде, «предки тукюеского Дома происходят из владетельного Дома Со, обитавшего от хуннов на север». Глава племени Апанбу имел 70 (по другой версии 17) братьев. У одного из братьев, Ичжинишиду, названного «сыном волчицы», было несколько сыновей, каждый из которых получил во владение своё наместничество. Старший из них, Нодулу-шад, стал родоначальником древнетюркской правящей династии. Сын Нодулу-шада, Ашина, став вождём Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library племени, принял имя Асянь-шад. Его потомок (внук или внучатый племянник) Тумынь (Бумын) стал основателем Первого Тюркского каганата. Наиболее полно исследовавший древнетюркские генеалогические предания в сопоставлении с историческими свидетельствами династийной хроники Суйшу, С.Г. Кляшторный отметил «имеющуюся в них реалистическую основу, историографическая ценность которой в настоящее время кажется несомненной» и предложил разделить раннюю историю племени Турк на два периода: ганьсуйско-гаочанский, когда предки тюрков Ашина формировались из постхуннских и местных ираноязычных племён на территории Восточного Туркестана — III в. н.э. — 460 г.; и алтайский, когда сложившийся тюркский этнос переселился на территорию Монгольского Алтая — 460-552 гг. (Кляшторный, 1965). Выделение первого, ганьсуйско-гаочанского, периода в истории ранних тюрков имеет принципиальное значение, так как показывает истоки древнетюркской государственности, возникшей в результате развития традиций хуннского государства, усиленных во время пребывания в провинции Ганьсу и в Восточном Туркестане, одном из древних земледельческих центров Азии. Обычно сохранившиеся в Чжоу шу древнетюркские предания рассматриваются как два варианта одного генеалогического цикла. Действительно, та и другая легенда рассказывают об одних и тех же событиях, но время их возникновения, по-видимому, различно. Первая легенда сохраняет древнюю мифологическую, в какой-то степени даже тотемическую, основу и доводит рассказ до переселения тюрков на Алтай; вторая — более конкретна, насыщена именами и завершается созданием Первого Тюркского каганата. Если в первом предании легендарное происхождение от волчицы составляет основную сюжетную линию, то во втором Ичжинишиду только попутно назван «сыном волчицы», что можно рассматривать как намеренное желание подчеркнуть его преемственность от мифологической традиции правящей тюркской династии. Показательно также, что во второй легенде уже ничего не говорится о переселении на Алтай, которое могло иметь место раньше, а сыновья Ичжинишиду получают во владения наместничества на близких с Монгольским Алтаем территориях, в том числе, возможно, и на территории Южной Сибири. Таким образом, скорее всего, они отражают как бы две части одного легендарного цикла, первая из которых соответствует ганьсуйско-гаочанскому периоду в истории древних тюр(196/197) ков, а вторая — алтайскому. Время переселения тюрков-тугю на Алтай подтверждается ретроспективным анализом поколений, указанных во второй легенде о происхождении тюркских правителей. От первого реального лица древнетюркской истории Тумыня (Бумыня), самое раннее посольство к которому отмечено источниками в 545 г. (Бичурин, 1950, с. 228), до легендарного Ичжинишиду прошло четыре поколения, что при принятом подсчёте срока одного поколения в 25 лет составляет один век, то есть в принципе соответствует промежутку времени от переселения тюрков на Алтай до создания ими Первого Тюркского каганата (460-552 гг.). Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Алтайский период в истории тюрков-тугю менее других освещен сведениями письменных источников. Можно предполагать, что, переселившись на территорию Монгольского Алтая в 460 г., они сохраняли некоторое время известную независимость, так как иначе вряд ли могли иметь возможность создать здесь свои наместничества под водительством правящей династии Ашина. На новых местах своего расселения, в том числе и на территории вновь созданных ими владений, тюрки-тугю должны были столкнуться с местными племенами, носителями культурных традиций, сложившихся в период первой половины I тыс. н.э. Известно также, что во время пребывания в горах Монгольского Алтая тюрки оказались под властью жуаньжуаней, в зависимости от которых находились до середины VI в. Это должно было вызвать отделение созданных ими владений и временное подчинение тюркского этноса. Присутствие на территории Монголии тюрков-тугю, носителей традиций древней хуннской государственности, не могло не вызвать концентрации вокруг них других тюркоязычных племён, противников жуаньжуаней. Однако сами тюрки были слишком малочисленны для решающего переворота. Они воспользовались выступлением против жуаньжуаней местных телеских племён, напали на них, захватили «весь аймак, простиравшийся до 50000 кибиток» (Бичурин, 1950, с. 228) и, уже используя силу теле, разбили жуаньжуаней и в 552 г. создали Первый Тюркский каганат. Тюрки-тугю и археологические памятники Алтая и Тувы [3] середины I тыс. н.э. ^ Погребальный обряд тюрков-тугю достаточно подробно описан в династийной хронике Тан шу: «В избранный день берут лошадь, на которой покойник ездил, и вещи, которые он употреблял, вместе с покойником сжигают: собирают пепел и зарывают в определенное время года в могилу. Умершего весною и (197/198) летом хоронят, когда лист на деревьях и растениях начнет желтеть и опадать, умершего осенью или зимой хоронят, когда цветы начинают развёртываться... В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойного и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкновенно, если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи» (Бичурин, 1950, с. 230). Из этого описания, неоднократно привлекавшего к себе внимание исследователей, можно вывести заключение об основных элементах погребального обряда: трупосожжение вместе с конём и предметами сопроводительного инвентаря, определенный промежуток времени между моментом смерти и захоронения, устройство около могилы (но не над могилой) культового сооружения и установка в нём изображения покойного и какого-то мемориального памятника с описанием событий его жизни, а также вертикально вкопанных камней по количеству убитых Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library им врагов. Ни одного археологического памятника, полностью соответствующего этому описанию, ни в Южной Сибири, ни в Центральной Азии до сих пор не обнаружено, хотя многие его элементы встречаются на территории Саяно-Алтая уже в первой половине I тыс. н.э. Причин этого может быть несколько: 1) погребения тюрковтугю в Центральной Азии и Южной Сибири ещё не открыты; 2) компилятивный характер самого источника, в котором разновременные сведения собраны в едином описании погребально-поминального цикла; 3) древнетюркская погребальная обрядность в том виде, как она зафиксирована письменными источниками, сложилась на основе различных компонентов, представленных в археологических памятниках предшествующего времени. Последнее объяснение представляется наиболее вероятным, хотя и не исключает возможности остальных. Можно предполагать, что основные элементы древнетюркской погребальной обрядности формировались не только в собственно тюркской среде, а в значительно более широком ареале, включающем и территорию Южной Сибири. Обычай установки камней-балбалов (пазырыкская культура, «поминальники» гунно-сарматского времени в Туве), сопроводительное захоронение коней (пазырыкская культура, отдельные погребения хуннского периода, бийская группа памятников), определённый период времени между моментом смерти и захоронением (тесинский этап, таштыкская культура), обряд трупосожжения (памятники шурмакского типа), устройство специальных культовых сооружений на могиле (шестаковский этап), сохранение облика умершего для различного рода ритуальных действий (тесинский и шестаковский этапы, таштыкская культура) и, наконец, отделение погребальных сооружений от «поминальных» (кокэльская культура) были известны в Южной Сибири уже в конце I тыс. до н.э. — первой половине I тыс. н.э. Поэтому формирование древнетюркской погребальной обрядности (в узком, этническом значении термина) явилось, скорее всего, своеобразной аккумуляцией ранее существовавших норм в рамках нового регламентированного ритуала социально-привилегированной группы населения. Достоверных тюркских сожжений с соответствующими формами предметов сопроводительного инвентаря до сих пор не обнаружено. На территории Тувы в начале I тыс. н.э. существовала яркая и своеобразная кокэльская куль(198/199) тура, представленная в основном многочисленными погребениями могильника Кокэль, носители которой, судя по всему, были разгромлены сяньбийцами в середине II в. (Савинов, 2003). После этого в Туве остаются отдельные позднекокэльские (по Л.Р. Кызласову, шурмакские) погребения по обряду трупосожжения, очевидно, не имеющие к древнетюркским никакого отношения. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Несколько погребений с остатками сожжений в кольцевых выкладках были исследованы А.Д. Грачом в юго-западной Туве (Хачы-Хову); рядом с ними находились четырехугольные оградки с вертикально стоящими стелами (Грач А., 1968), что как будто соответствует указанию источника о раздельном расположении погребальных и поминальных сооружений у тюрков-тугю. К сожалению, ни в одной из раскопанных А.Д. Грачом выкладок не было найдено никаких предметов сопроводительного инвентаря, позволяющих достоверно судить о времени их создания. Тем не менее, по изображению горного козла на одной из стел и руноподобным знакам, относящимся, по мнению некоторых исследователей, к проторунической письменности, памятник был определён А.Д. Грачом как ранние тюркские сожжения и датирован VI-VII вв. Подобного рода погребения с остатками сожжений, правда, без стел, были открыты позже и в Центральной Туве. По мнению П.П. Азбелева, комплекс из Хачы-Хову, планиграфически совпадающий с оградками уландрыкского типа (о классификации древнетюркских оградок см. ниже), «интерпретируется как погребение кыргызских дружинников» (Азбелев, 1991, с. 161), с чем нельзя согласиться. Помимо всего прочего, изображения горных козлов в головной части стелы ни разу не были встречены у енисейских кыргызов. Не касаясь специального вопроса об оценке знаков на стелах из Хачы-Хову как добуквенной рунической письменности, следует отметить, что изображение горного козла в верхней части одной из стел входит в круг древнетюркских тамгообразных рисунков горных козлов, но по своим стилистическим особенностям несколько отличается от них тем, что содержит ещё элемент объёмного изображения натуры, характерного для предшествующего гунносарматского времени. Тем не менее, оно не только расположено в головной части стелы, как на мемориальных памятниках тюркских каганов, но так же, как и там, отделено выбитой изогнутой линией, образующей своего рода картуш, что свидетельствует о смысловом единстве этих памятников, несмотря на разность исполнения и социальную значимость людей, которым они посвящены. Наскальные изображения горных козлов, широко распространённые в пределах Первого Тюркского каганата, отличаются большей степенью стилизации, чем на стеле из Хачы-Хову. Поэтому имеются основания полагать, что погребения с сожжениями в кольцевых выкладках, около которых устанавливались стелы с более архаическими рисунками, действительно могут относиться к предшествующему времени (V-VI вв.). Не исключено, что в это время в Туве обитала группа населения, близкородственная, но не идентичная тюркам Ашина; возможно, что здесь находилось и одно из указанных выше раннетюркских владений. Более уверенно датируется захоронение с конем, впущенное в гигантское сооружение Улуг-Хорум в Южной Туве (Грач В., 1982, с. 156-164). Положение погребённого обычно для памятников берельского (алтайского) типа — вытянуто на спине, головой на восток; конь отделён от основного захоронения вер- Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (199/200) тикально поставленной плитой. Сопроводительный инвентарь составляют наконечники стрел, удила, подпружная пряжка и два железных стремени. По своей форме и характеру орнаментации — овальные, со спрямлённой подножкой, и высокой невыделенной пластиной, покрытой орнаментом в виде вдавленных треугольников — стремена из Улуг-Хорума находят ближайшие прототипы в датированных комплексах на Дальнем Востоке — в Корее и Японии (Амброз, 1973; Кызласов И., 1973, рис. 3, 4). По этим аналогиям датировка улуг-хорумского захоронения определяется концом V — серединой VI в. Обстоятельства его появления в Туве можно связывать с проникновением сюда отдельных групп алтайского населения, вероятно, вызванным образованием раннетюркских владений на севере Центральной Азии в первой половине VI в. На Горном Алтае погребения с конем предтюркского времени были выделены А.А. Гавриловой под наименованием берельского типа могил, к которым относятся могильники Катанда I, Берель, Кокса и Яконур. Для них характерны: широтное расположение погребений (с ориентировкой на восток), обилие костяных изделий, сложносоставной лук с длинными концевыми накладками, втульчатые наконечники копий, отдельные находки ярусных наконечников стрел, продолжающие хуннские традиции. Датировка их была определена IV-V вв. По мнению А.А. Гавриловой, «памятники берельского типа отражают культуру алтайских племён тйелэ до прихода на Алтай тюрок-тугю в конце V в.» (Гаврилова, 1965, с. 54-57, 105). К числу погребений берельского типа относится разрушенное захоронение с конём на могильнике Узунтал I, кург. 1 (Савинов, 1982). Позднее были полностью опубликованы материалы впускного погребения в Яконуре (Тишкин, Горбунов, 2003 [текст в сети]), дающие наиболее полное представление о предметном комплексе берельского типа могил. По всем этим данным может быть выделен наиболее ранний, берельский этап в развитии культуры алтайских (телеских) племён (IV — середина VI в.), предшествующий включению их в состав Первого Тюркского каганата. Другая группа памятников Горного Алтая предтюркского времени — погребения кок-пашского типа, названные так по наименованию могильника Кок-Паш на Восточном Алтае, материалы которого полностью опубликованы и детально проанализированы в книге В.В. Боброва, А.С. Васютина и С.А. Васютина (2003). Это одиночные подкурганные погребения, преимущественно в каменных ящиках, без сопроводительного захоронения коня, с костяными накладками луков хуннского типа, ярусными наконечниками стрел и большим количеством железных изделий, предшествующие кудыргинским. Датировка их определяется авторами III-IV вв. (Бобров, Васютин А., Васютин С., 2003, с. 33). Дальнейшего развития памятники кок-пашского типа на Горном Алтае не имеют. В какой-то части они могут быть синхронны с раннеберельскими. Очевидно, именно «точка соприкосновения» этих двух типов памятников — кок-пашского (или позднехуннского) и берельского (или раннетелеского) — знаменует собой появление и распространение на территории Горного Алтая телеских племён, положивших начало будущей этнокультурной общности алтае-телеских тюрков. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Совершенно иная ситуация складывается на территории Среднего Енисея. По мнению В.Н. Добжанского, описание погребального обряда древних тюр(200/201) ков в письменных источниках в наибольшей степени соответствует памятникам таштыкской культуры Минусинской котловины (Добжанский, 1989), где исторических тюрков в это время заведомо не было. Однако наблюдения В.Н. Добжанского интересны в том отношении, что именно в таштыкской культуре сочетаются вместе обряд трупосожжения; изготовление глиняных масок, сохранявших портретные черты умерших; и обычай использования в ритуале фигурок различных животных (такие же каменные изображения львов устанавливались позже в некрополях тюркских каганов). На заключительном этапе развития таштыкской культуры, синхронном периоду Первого Тюркского каганата, появляются отдельные статуарные памятники, иконографически соответствующие древнетюркским изваяниям. Вероятно, общими были и истоки рунической письменности, по праву названной «орхоно-енисейской». Приведенные совпадения скорее всего свидетельствуют о существовании единого субстрата древнекыргызской (таштыкской) и раннетюркской культуры, что исторически соответствует возможности локализации одного из раннетюркских владений — Цигу — на Среднем Енисее (Савинов, 1988). Культурные инновации середины I тыс. н.э. ^ С периодом пребывания тюрков-тугю на Монгольском Алтае совпадает появление и распространение в Южной Сибири некоторых новых форм предметов материальной культуры, в частности, снаряжения верхового коня, к которым относятся сёдла с широкими арочными луками, металлические стремена и подпружные пряжки с язычком на вертлюге. Сёдла с широкими арочными луками, имеющими иногда спрямлённые очертания сторон, впервые появляются в восточных районах Азии и известны по находкам и изображениям IV-VI вв. из Кореи и Японии (Амброз, 1973; Кызласов И., 1973; Вайнштейн, Крюков, 1984). Самая ранняя из известных находок подобного рода в Южной Сибири происходит из Минусинской котловины — берестяная обкладка арочной луки седла из Уйбатского чаа-таса (Киселёв, 1951, табл. XXXVI, 1). В отличие от более поздних кудыргинских накладок, она фиксирует основу луки седла подпрямоугольных очертаний, сближающейся по форме с обкладками древнекитайских сёдел начала IV в. из Аньяна, а также другими восточными образцами этого времени. Можно предполагать, что изображение такого же седла имеется на одной из тепсейских пластин. На нём видны выступающие луки — Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library передняя, более высокая, поставленная вертикально; задняя — более низкая, поставленная наклонно; полки с округлыми вырезами по краям и выступающей лопастью посередине; а также расположенная ниже седла дополнительная лопасть округлых очертаний (Грязнов, 1979, рис. 61 [а, б]). Дополнительная лопасть изображена и на когурёских фресках IV в., а также на сосуде в виде всадника из Силло [опечатка? — д.б.: Силла], V-VI вв. (Вайнштейн, Крюков, 1984, рис. 11, 12). Следует подчеркнуть, что все (201/202) перечисленные находки, свидетельствующие о появлении раннего типа седла с жёсткой основой, происходят из памятников позднего этапа таштыкской культуры, что ещё раз подтверждает возможность существования раннетюркского владения на Енисее. В середине I тыс. н.э. в Южной Сибири появляются и первые металлические стремена. По мнению всех исследователей, им предшествуют петли из кожи, конского волоса и других органических материалов, используемые в качестве подножки. Типологически от них могут происходить металлические стремена с петельчатой дужкой, наибольшее распространение которых относится к VI-VII вв. Первая комплексная находка модели такого стремени происходит из Арбанского чаа-таса, одного из самых поздних памятников таштыкской культуры (Савинов, 1996, рис. 1, 1). Поскольку другие железные изделия из таштыкских склепов (ножи, удила, витые цепочки, колчанные крюки, пряжки) имеют вотивный характер, но, несомненно «скопированы» с полномасштабных образцов, нет оснований сомневаться, что такие же «настоящие» стремена существовали в действительности. Будучи таштыкским по своему происхождению, арбанский комплекс и, соответственно, происходящее из него стремя должны быть синхронны распространению древнетюркской культуры в начальный период истории Первого Тюркского каганата (или даже несколько раньше). Металлические стремена с высокой невыделенной пластиной и Т-образной подножкой так же, как и сёдла с широкими арочными луками, имеют ближайшие параллели в дальневосточных комплексах IV-VI вв. Однако, в отличие от дальневосточных деревянных стремян с металлическими обкладками, все типологически производные южносибирские стремена — цельные металлические, с декорированной поверхностью. Такие стремена найдены в Туве (Улуг-Хорум), в Минусинской котловине (Грач В., 1982, рис. 2), на Горном Алтае (Гричан, Плотников, 1999, рис. 1), в могильнике Крохалёвка-23 в Новосибирской области (Троицкая, Новиков, 1998, рис. 23). Неожиданно точно такое же стремя, украшенное по внешней стороне вдавленными треугольниками, было найдено в Среднем Поволжье, у с. Золотарёвка Пензенской области (Измаилов, 1990, рис. 1). Что касается стремян с высокой пластиной, но без декорированной поверхности — IV тип, по классификации А.А. Гавриловой (Гаврилова, 1965, с. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library 34), то скорее всего они относятся к несколько более позднему времени. Находки таких стремян в территориальных границах Первого Тюркского каганата уже весьма многочисленны. Как бы то ни было, всё это свидетельствует о том, что распространение металлических стремян с самого начала приобрело в Южной Сибири достаточно массовый характер. Возможно, отсутствие местных форм металлических стремян вызвало необходимость использования заимствованных образцов, появившихся раньше в восточных районах Азии. При этом не исключено, что именно их появление привело к модификации волосяной или кожаной петли в форму металлического петельчатого стремени. К такого же рода инновациям относятся и пряжки с вытянуто-фигурной рамкой из могильника Балыктыюль на Горном Алтае, которые С.С. Сорокин справедливо сравнивал с пряжками с язычком на вертлюге V-VI вв. из Японии (Сорокин, 1977, с. 64-65). (202/203) Таким образом, имеются основания предполагать, что стремена с пластинчатой дужкой, сёдла с широкими арочными луками и подпружные пряжки с язычком на вертлюге появились в Южной Сибири в пределах одного хронологического периода (V-VI вв.) и, по-видимому, из одного восточного центра. Носителем этих инноваций, скорее всего, были тюрки-тугю, которые в ранний период своей истории восприняли наиболее совершенную для того времени систему снаряжения верхового коня. Возможно, что именно благодаря этому обстоятельству — созданию хорошо оснащённой конницы — они сумели в короткий срок сокрушить жуаньжуаней и подчинить себе другие народы Центральной Азии и Южной Сибири. Археологические памятники середины I тыс. н.э., относящиеся к алтайскому периоду истории тюрков-тугю, помогают раскрыть этнокультурные процессы, происходившие на севере Центральной Азии в недрах зарождающейся тюркской государственности. Можно предполагать, что одно из раннетюркских владений находилось на территории Тувы, где обитала группа населения близкородственная, но не идентичная тюркам Ашина. На Горном Алтае жили подвластные жуаньжуаням телеские племена. Несомненно присутствие целого ряда раннетюркских элементов в материалах позднего этапа таштыкской культуры. Более того, именно здесь, у «последнего моря» степной ойкумены они, пожалуй, сохранились лучше всего. Отражением этих сложных историкокультурных процессов явилось смешение различных традиций, каждая из которых сыграла свою роль в формировании древнетюркского культурного комплекса. Сочетание элементов прототюркского культурного субстрата («скифский» и «хуннский» пласты) и культурных инноваций середины I тыс. н.э., выразившихся, главным образом, в распространении более совершенных предметов снаряжения верхового коня, привели к сложению древнетюркского культурного комплекса, ставшего «государственной» культурой населения Древнетюркских каганатов и всех связанных с ними этнополитических объединений. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Археологические памятники периода Первого Тюркского каганата. ^ После победы над жуаньжуанями — меньше, чем за два десятилетия — тюрки Первого каганата, ведя постоянные победоносные войны, создали державу, границы которой простирались от Хуанхэ до Волги. В её состав, наряду с другими областями, вошли районы Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана. Столица Древнетюркского государства располагалась на р. Орхоне (Северная Монголия), где в 1889 г. в урочище Кошо-Цайдам Н.М. Ядринцевым были открыты некрополь тюркских каганов и памятники древнетюркской рунической письменности. Естественно, что удержать столь огромную территорию, населённую различными племенами и народами, в рамках одной социально-административной системы было невозможно, и в 604 г. Первый Тюркский ка(203/204) ганат разделился на Западный и Восточный. Начался период упадка первого Древнетюркского государства. В 630 г. последний каган Восточного каганата Хьели был взят в плен и каганат прекратил своё существование. В том же году Чеби-хан, один из удельных князей Восточного каганата, вместе со своим народом («30 тысяч строевого войска») «ушёл на северную сторону Золотых гор» (Бичурин, 1950, с. 263), то есть на Алтай, и объявил себя ханом. В 650 г. Чеби-хан был разбит, взят в плен, а часть его народа переселена в Утукенскую чернь (Хангай), где позднее приняла участие в создании Второго Тюркского каганата. Выделение археологических памятников периода Первого Тюркского каганата (с точки зрения существующей периодизации — VI-VII вв.) представляет большую сложность как из-за простоты погребального обряда и набора предметов сопроводительного инвентаря, так и, главным образом, почти полного отсутствия необходимых датирующих материалов. На территории Горного Алтая один из наиболее известных памятников этого времени — могильник Кудыргэ, открытый в 1924 г. Авторы раскопок, С.И. Руденко и А.Н. Глухов, датировали его VII в. С.В. Киселёв относил этот памятник к V-VI вв. и писал, что следует «кудыргинские могилы считать более ранними, чем время сложения древнего государства алтайских тугю во главе с ханом (каганом) Бумынем» (Киселёв, 1951, с. 497). Позднее материалы Кудыргинского могильника были полностью опубликованы А.А. Гавриловой, выделившей среди них несколько поздних могил XIII-XIV вв. (часовенногорский тип) и датировавшей все остальные (более 20 погребений) VI-VII вв. (кудыргинский тип). Главным основанием для этого послужила находка в одной из могил монеты выпуска 575- Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library 577 гг. (Гаврилова, 1965, с. 26). Вместе с тем, А.А. Гаврилова отметила своеобразие кудыргинских могил по сравнению с предшествующими (берельскими), выразившееся в меридиональной ориентировке погребённых и наличии некоторых форм предметов, в частности, сильно изогнутых концевых накладок лука, имеющих аналогии среди аварских вещей в Подунавье. В последние годы датировка могильника Кудыргэ и, соответственно, выделение кудыргинского этапа стали предметом оживлённой дискуссии. Главной причиной этого явилось нахождение в составе кудыргинских материалов серии изделий, выполненных в так называемом геральдическом стиле, широко распространённом в раннесредневековых памятниках Восточной Европы и Прикамья, и относящихся там к более позднему времени. Вслед за А.К. Амброзом, датировавшим кудыргинские поясные наборы первой половиной VIII в. (Амброз, 1971, с. 126), аналогичную позднюю дату стали предлагать и для всего могильника Кудыргэ. Однако, как показывает типологический анализ, «кудыргинский комплекс фиксирует состояние геральдического стиля накануне его восприятия восточноевропейскими народами — не позднее начала (первых десятилетий) VII в.» (Азбелев, 1993, с. 92). Позднее П.П. Азбелев уточнил эту дату, связав появление могильника Кудыргэ с пребыванием на Алтае войска Чеби-хана, — вторая четверть VII в. (Азбелев, 2000, с. 5). Подобная интерпретация, высказанная и в одной из наших работ (Савинов, 2002, с. 232-234), интересна в том отношении, что позволяет, хотя бы предположительно, связать кудыргинский культурный комплекс с археологической культурой тюрков-тугю, из которых, по всей видимости, состояло войско Чеби-хана. (204/205) По мнению В.Б. Ковалевской, «привлечение западных аналогий не мешает датировать распространение деталей поясных наборов VII в. с возможным заходом в начало VIII в., но никак не в VI в. Памятники катандинского типа (периода Второго Тюркского каганата. — Д.С.) являются верхней датой существования памятников кудыргинского типа — это доказано А.А. Гавриловой, подтверждается всеми накопленными материалами и не требует ревизии» (Ковалевская, 1990, с. 45). С последним утверждением можно согласиться, но с некоторыми поправками. Поясные наборы катандинского типа начинают распространяться не в VIII в., а в середине VII в. Датирующая монета из могилы 15 могильника Кудыргэ (575-577 гг.) всё же относится не к VII, а к VI в. В.Н. Добжанским выделен ещё один тип поясных наборов — с накладными круглыми бляхами, отдельные экземпляры которых представлены и в материалах из Кудыргэ. По мнению этого автора, «пояса кудыргинского типа также украшавшиеся круглыми бляхами, окантованными зернью... бытовали, видимо, не очень продолжительное время — в пределах второй половины VI — начала VII в.» (Добжанский 1990, с. 35). Думается, что такое хронологическое определение наиболее близко к действительности. Ещё одним аргументом относительно ранней даты кудыргинского комплекса, во всяком случае не выходящей за пределы первой половины VII в., является то обстоятельство, что некоторые из кудыргинских вещей, в частности серьги с У-образной дужкой и напаянной Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library подвеской-шариком, встречаются в памятниках таштыкской культуры на Енисее (Грязнов, 1979, рис. 67). В то же время типично таштыкские пряжки найдены в погребениях могильника Кудыргэ (Васютин, 1997, рис. 13). В свете предложенной сейчас даты поздних таштыкских склепов (скорее всего, даже завышенной. — Д.С.) — до начала VII в. (Вадецкая, 1999, с. 129) такое сосуществование некоторых общих типов вещей в кудыргинских и таштыкских погребениях представляется вполне объяснимым. Всё это вместе позволяет ещё раз вернуться к оценке материалов могильника Кудыргэ. В первую очередь следует отметить, что по погребальному обряду могильник Кудыргэ не однороден. Из 20 погребений, поддающихся интерпретации, 7 совершены без сопроводительного захоронения коня, но в двух из них найдены, очевидно, заменяющие их предметы конской упряжи. Сравнение материалов могильника Кудыргэ с погребениями предшествующего времени (бийскими и берельскими) показывает, несмотря на главный интегрирующий признак — сопроводительное захоронение коня, и определённые различия между ними. В комплексе предметов сопроводительного инвентаря из кудыргинских могил сочетаются как вещи, бытовавшие ранее на Алтае, так и предметы, ранее не встречавшиеся — стремена с петельчатой и пластинчатой дужками, в том числе — с высокой невыделенной пластиной, но типологически несколько более поздние, чем найденные в Улуг-Хоруме; сёдла с высокими арочными луками, в том числе знаменитые костяные накладки с изображением сцен «мифической охоты»; фигурные или «геральдические» поясные бляшки; ажурные наконечники с зооморфными изображениями; щитовидные подвески с шарнирным креплением; сильно изогнутые концевые накладки лука и др. Как уже отмечалось, некоторые из них, в частности, сильно изогнутые концевые накладки луков и ажурные наконечники действительно об(205/206) наруживают сходство с находками из аварских погребении Подунавья, хотя какое это может иметь значение для историко-культурной интерпретации материалов могильника Кудыргэ — пока сказать трудно. Датирующая монета была найдена в погребении человека с конём и определяет время кудыргинских могил, совершённых по этому обряду (не ранее последней четверти VI в.). Обращает на себя внимание, что подавляющее большинство из них расположено компактной группой в северной части могильника. Именно из этих погребений, в основном, происходят вещи, сопоставимые с аварскими. Что касается погребений, расположенных в других частях могильника («на берегу за северным холмом» и «центральной»), то они, при общем сходстве материального комплекса и ориентировки, обладают значительной вариабельностью погребального обряда, характерной для памятников предшествующего берельского этапа. Показательно, что в одном из них был найден лук со штриховкой накладок, характерной для луков берельского типа, что А.А. Гаврилова рассматривает как «прямое указание на столкновение кудыргинцев именно с берельскими племенами» (Гаврилова, 1965, с. 60). Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Центральную часть могильника Кудыргэ занимают оградки: одиночные и коллективные (смежные); в центре оградок находятся каменные ящички или заменяющие их ямки с каменными плитками; в нескольких случаях посередине зафиксированы вертикально стоящие камни. Видимо, у одной из таких оградок первоначально был установлен известный «кудыргинский валун», о котором будет сказано ниже. Материалы из кудыргинских оградок частично утрачены, а сохранившиеся вещи (удила, панцирные пластины, пряжки, ножи, серп) недостаточно выразительны для определения их точной датировки. Некоторые из них имеют аналогии в шурмакских погребениях с сожжениями в Туве. А.А. Гаврилова датирует кудыргинские оградки временем «ранее VI в. н.э. и до начала VII в. н.э.» (Гаврилова, 1965, с. 13) и считает, что, если «оградки сооружались не кудыргинцами, а каким-то другим племенем, то, судя по близости оградок к памятникам орхонским, этим племенем были тюрки-тугю» (Гаврилова, 1965, с. 18). Очевидно, композитный характер этого памятника объясняется его принадлежностью к тому переломному моменту истории, когда на Алтае в период господства (или упадка?) Первого Тюркского каганата столкнулись разные этнические и культурные традиции, хотя более точно определить его историческое место пока не представляется возможным. За прошедшие 80 лет больше подобных памятников на Алтае открыто не было. Могильник Кудыргэ является опорным комплексом при выделении памятников кудыргинского этапа в истории культуры древних тюрков, синхронного периоду Первого Тюркского каганата (середина VI — середина VII в.). Основанием для выделения погребений этого этапа могут служить: монета 575-577 гг. из Кудыргэ; наличие в сопроводительном инвентаре предметов, непосредственно продолжающих предшествующие традиции; а также отсутствие вещей, характерных для датированных комплексов последующего времени. По этим признакам выделяется группа погребений, которые, за исключением могильника Кудыргэ на Алтае, не образуют крупных могильников, что можно рассматривать как свидетельство дисперсного расселения оставивших их (206/207) племён. Вместе с тем, погребения с конём VI-VII вв. известны на достаточно большой территории в Южной Сибири (на Алтае и в Туве), в Средней Азии и Казахстане. На Горном Алтае, помимо могильника Кудыргэ, к этому этапу относятся захоронения в других могильниках (Катанда II, Курота, Туэкта и др.), «отличающиеся от кудыргинских широтным расположением могил и некоторыми вещами» (Гаврилова, 1965, с. 58). С этого времени восточная (с отклонениями) ориентировка погребённых становится определяющей в культуре древних тюрков Первого каганата. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Из открытий последних лет на Горном Алтае можно отметить захоронение коня на могильнике Нижнее Сору с набором вещей кудыргинского типа (Илюшин, 1995, с. 122, рис. 1); накладки лука из могильника Усть-Бике III (Тишкин, Горбунов, 1999, рис. 2); набор бронзовых украшений, аналогичных кудыргинским, из погребения Жене-Аул в Южном Алтае (Кочеев, Худяков, 2000, рис. I-V). Отдельную группу погребений образуют захоронения коней, также известные в Кудыргэ. Из них наиболее представительна серия конских захоронений в кольцевых оградках и под курганными насыпями на могильнике Кара-Коба 1 с предметами конского снаряжения кудыргинского облика (Могильников, 1994, рис. 8-27). Поясные наборы кудыргинского типа найдены на Северном Алтае (Савинов, 2000, рис. II), но, скорее всего, они относятся уже ко времени распадения Первого Тюркского каганата, а отдельные экземпляры, найденные на Средней Оби (Троицкая, Новиков, 1998, рис. 26) — к ещё более позднему времени. Группа курганов с восточной ориентировкой VI-VII вв. была исследована В.А. Могильниковым на Западном Алтае (Гилёво VIII). «Такое постоянство, — отмечает автор, — особенно чётко фиксируемое в ориентировке костяков головой на восток, указывает на сохранение древних традиций в ритуале погребений, связанное, очевидно, с проживанием в степных предгорьях Северо-Западного Алтая ядра древнего аборигенного населения, по крайней мере, от раннего железного века до раннего средневековья» (Могильников, 1972, с. 300). К этому же времени относятся отдельные погребения с восточной ориентировкой в Западной и Центральной Туве, скорее всего генетически связанные с алтайскими и продолжающие традицию впускного захоронения в Улуг-Хоруме (Трифонов, 1971). В Монголии, по мнению Ю.С. Худякова, VI-VII вв. может датироваться раскопанное Г.И. Боровкой погребение в Наинтэ-Сумэ, принадлежавшее «кочевнику одного из местных племён, включённых в состав Первого Тюркского каганата и испытавших нивелирующее влияние древнетюркской культуры на начальном этапе её распространения» (Худяков, 2002, с. 152-153). В Средней Азии, на Тянь-Шане, погребения с конём VI-VII вв. открыты на могильниках Аламышик, Кара-Булун, Кара-Куджур и др. В Аламышик, курган 69 под кольцевой выкладкой находилось катакомбное захоронение с восточной ориентировкой; из предметов сопроводительного инвентаря найдены петельчатые стремена, концевые накладки лука и другие вещи кудыргинского типа (Бернштам, 1952, с. 81-82). В Кара-Булуне раскопаны захоронения в каменных ящиках и овальных выкладках; в одном из погребений найден полно(207/208) стью сохранившийся деревянный остов седла с широкими арочными луками. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Комплекс сооружений, включающий оградки с рядами камней-балбалов и каменные курганы, исследован в Кара-Куджуре. В кургане 1 этого могильника найдены седло кара-булунского типа, пояс с фигурными бляшками, срединная накладка лука с гравированным изображением сцены охоты пешего лучника на оленей (Кибиров, 1957, с. 86-87, рис. 3-5). Из других погребений, открытых в последнее время на Тянь-Шане, периодом Первого Тюркского каганата, возможно, датируются отдельные захоронения на могильнике Беш-Таш-Короо I, II (Табалдиев, 1996, рис. 17, 33). Все остальные тянь-шаньские погребения с конём относятся ко времени Западного (тюргешского) каганата, т.е. не ранее первой трети VII в. В Узбекистане VI-VII вв. датируется погребение с конем около обсерватории Улугбека в г. Самарканде, где были найдены ажурный наконечник ремня кудыргинского типа, однокольчатые удила и стремя с высокой невыделенной пластиной (Спришевский, 1951, с. 33-42). На территории Казахстана наиболее показательны погребения из могильника Егиз-Койтас и в г. Алма-Ата. В ЕгизКойтас, курган 3, захоронения человека (с восточной ориентировкой) и коня (с обратной ориентировкой) находились на одном уровне и были разделены вертикально поставленным камнем. Из находок следует отметить остатки колчана, петельчатые стремена, однокольчатые удила и др. (Кадырбаев, 1959, с. 184-186). В Алма-атинском погребении найдены полный набор костяных накладок лука, включающий длинные концевые и срединные накладки; петельчатое стремя; детали поясного набора, в том числе своеобразная пряжка на щитке с изображением человеческого лица, по стилистическим особенностям напоминающая древнетюркское каменное изваяние (Курманкулов, 1980, с. 191198, рис. 1-4). Перечисленные погребения с конём, как и некоторые другие аналогичные захоронения, разбросаны по разным районам Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана, не образуя единой культурной общности; однако одновременность их существования достаточно определённо доказывается общими особенностями погребального обряда и взаимосвязанным комплексом предметов сопроводительного инвентаря. Относительно среднеазиатских погребений с конём В.А. Могильников отмечал, что «широтная ориентировка этих погребений, положение жертвенного животного слева на ступеньке или на одном уровне с погребённым сближают эти погребения с погребениями Алтая с восточной ориентировкой» (Могильников, 1981, с. 33). Следует отметить и длительное сохранение такого элемента алтайских погребальных сооружений, как овальные выкладки на уровне древней поверхности. Комплекс предметов сопроводительного инвентаря из погребений кудыргинского этапа отличается сравнительно небольшим набором вещей, однотипных по всей территории их распространения, и простотой их внешнего оформления. В него входят длинные концевые накладки луков, трёхлопастные наконечники стрел, стремена с высокой пластиной и с петельчатой дужкой, фигурные поясные пряжки, однокольчатые Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library удила с роговыми двухдырчатыми псалиями, седла с широкими арочными луками, костяные пряжки с округлой верхней частью, блоки от чумбура и др. Многие из форм этих предметов были известны в Южной Сибири еще в (208/209) первой половине I тыс. н.э. В качестве характерных признаков можно отметить также отсутствие развитых приёмов растительной орнаментации в украшениях поясных и сбруйных наборов; и каких-либо следов социальной дифференциации в материалах погребений VI-VII вв. Указанные особенности характеризуют кудыргинский этап в развитии древнетюркского культурогенеза. Значительное сходство территориально разобщённых памятников этого времени, скорее всего, объясняется сравнительно быстрым распространением населения, обладавшего устойчивой культурной традицией, из одного района. Так как большинство из вышеназванных предметов, также как и обряд погребения с конём с широтной ориентировкой, были известны на Алтае ещё в первой половине I тыс. н.э., имеются основания помещать место исхода этого населения на территории Алтая, а причину его широкого распространения связывать с образованием Первого Тюркского каганата, когда отдельные группы входивших в него племён оказались разбросанными на огромных пространствах вновь созданного государственного объединения. В этой связи необходимо отметить находку костяных накладок на низкие луки седла с великолепными многофигурными гравировками из кургана 1 Шиловского могильника в Ульяновской области (Багаутдинов, Богачёв, Зубов, 1998, рис. 21 и др.) в рисунках которых, по всей видимости, отражены реальные события истории древних тюрков периода их широкой экспансии. Изображены стреляющие «с колена» лучники, пешие воины, вооружённые копьями и мчащиеся на конях всадники; их противники показаны сидящими в осаждённой крепости. На одной из пластин представлены «огнедышащие драконы» — китайские символы благопожелания и светлой небесной мужской силы ян» (Мифология народов мира, 1992, с. 77-78). Крайне интересно, что здесь же имеются и отдельные южносибирские, точнее — таштыкские, мотивы: рисунки расположенных в разные стороны лошадей (типа таштыкских «амулетов») и фигура бегущего медведя, как на таштыкских гравировках (Савинов, 2002). Погребение датируется по византийскому солиду Ираклия (время правления 610-641 гг.) серединой VII в. Вероятно, к этому времени относятся и другие центральноазиатские элементы в культуре восточноевропейских кочевников (Семёнов, 1988), получившие распространение в западных пределах политического господства Первого Тюркского каганата. Каменные изваяния с «повествовательными» сценами. ^ Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Наиболее ярким памятником Кудыргинского комплекса является известный «кудыргинский валун», который, по-видимому, следует рассматривать как одно из самых ранних древнетюркских каменных изваяний. На одной его стороне в верхней части изображено мужское лицо с раскосыми глазами, усами и бородой (по этому признаку «кудыргинский валун» входит в ряд так называемых (209/210) «лицевых» изваяний); на другой представлена сюжетная сцена, в которой участвуют две крупные, сидящие анфас нарядно одетые фигуры (одна из них женская, другая — детская) и три более мелких коленопреклонённых профильных фигурки (две из них в масках) с осёдланными лошадьми. Как отмечает А.А. Гаврилова, «кудыргинский валун соответствует букве летописного источника тем, что он не изваяние, а именно «нарисованный облик» человека, хотя и не на плоской, а на объёмной поверхности валуна» (Гаврилова, 1965, с. 20). По поводу семантики изображений на «кудыргинском валуне» существуют различные точки зрения, достаточно полные сводки которых уже представлены в литературе (Длужневская, 1978; Мотов, 2001). Не разбирая их подробно, следует отметить, что вся сцена носит явно повествовательный характер. Исходя из размеров рисунка, можно предполагать, что главным действующим лицом является мужчина, изображённый на лицевой стороне камня, которому посвящены действия, скорее всего, связанные с погребально-ритуальным циклом, представленные на другой стороне валуна. В таком случае, вероятнее всего, женщина и ребёнок в богатых одеждах являются изображениями членов семьи (жены и наследника?) умершего знатного лица, принимающего дары (или какуюнибудь иную форму поклонения) по поводу его кончины. По аналогии с Кудыргэ, к этому времени на Горном Алтае может быть отнесён ряд памятников ритуального назначения (оградок и стел) с дополнительными сценами повествовательного характера: изображения фигур двух лошадей и верхней части туловища человека (Чаган-Узун); сцена охоты лучника на оленя и кабана (Башкаус); сцена охоты рыцаря в доспехах на диких животных (Нижнее Сору); сцена конной охоты на оленя (Юстыд); и др. Весьма интересна, в сравнении с алтайскими, стела из Мугур-Саргола в Саянском каньоне Енисея, в верхней части которой изображена обычная для древнетюркской иконографии личина, а ниже в вертикальном направлении друг за другом расположены фигуры трёх лошадей, передняя из которых связана узкой протёртой полосой (повод?) с основной личиной. Поверх всей композиции выбито изображение горного козла, обычное для древнетюркского времени. Аналогичные памятники были распространены и на территории Монголии. Так, на стеле из Сагсай сомона, имеющей антропоморфные очертания, изображены связанные в единую композицию всадники и человеческие фигуры. И.В. Асеев считает, что здесь представлен «жизненный цикл человека, в честь которого она поставлена», и относит этот памятник «ко времени становления тюркских племён в Северной и Центральной Азии» (Асеев, 1984, с. 14-17). Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Самая близкая аналогия «кудыргинскому валуну» — каменное изваяние, обнаруженное В.Д. Кубаревым в горах Монгольского Алтая на р. Хара-Яма. Как и в Кудыргэ, изображение нанесено здесь на лицевой плоскости камня. Все детали переданы гравировкой; при этом В.Д. Кубарев отмечает некоторые иконографические особенности в расположении деталей, отличающиеся от более поздних «классических» тюркских изваяний (Кубарев В., 1995, с. 166, табл. 1 [ошибка, надо: с. 161, рис.]). В нижней части изваяния из Хара-Яма представлена сцена из двух коленопреклонённых человеческих фигурок (одна из них с колчаном и луком), держащих за повод осёдланных лошадей. По своему значению данная сцена несомненно аналогична кудыргинской, хотя и представлена меньшим количе(210/211) ством участников. По справедливому замечанию В.Д. Кубарева, «композиционное построение... сходные персонажи и атрибуты, техника исполнения — всё это вместе взятое свидетельствует о семантической близости рассматриваемых памятников, найденных в разных районах Центральной Азии» (Кубарев В., 1997, с. 172). Не исключено, что во всех этих изображениях, связанных с различными видами ритуальных сооружений, можно видеть то «описание сражений», т.е. прижизненных подвигов умершего героя (или результатов этих подвигов), о которых сообщают письменные источники. В таком случае подобные повествовательные сцены являются как бы предшественниками древнетюркских надписей-эпитафий. Несколько изваяний с повествовательными сценами известно на территории Минусинской котловины, где в это время продолжает существовать таштыкская культура. Это Кижи-таш и Улу-Кыс-Таш, открытые ещё в 1772 г. П.С. Палласом в могильной степи около с. Аскиз и позднее неоднократно опубликованные; а также каменная плита с р. Нени (Кызласов Л., 1960, рис. 61). Условия нахождения всех стел неясны. Композиционное оформление в принципе одинаково. Наверху помещается крупное изображение сидящей человеческой фигуры с сосудом в двух руках, что позволило М.П. Грязнову первому отнести их к «ранним формам каменных баб тюркского типа» (Грязнов, 1950, с. 148). В отличие от более поздних тюркских изваяний, эти изображения находятся на одной, лицевой стороне каменного блока, что, как и в Кудыргэ, соответствует указанию источника о «нарисованном облике покойного». Ниже и на боковых сторонах находятся дополнительные мелкие рисунки, по характеру и значению соответствующие сценам повествовательного характера, о которых говорилось выше. Семантика этих памятников раскрывается наиболее полно благодаря композиции на лицевой стороне стелы с р. Нени. Ниже крупной сидящей фигуры здесь изображена сцена охоты пешего лучника с собакой на оленя, в спину которого вонзилась стрела. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Повествовательный характер этой сцены в сочетании с канонизированным образом центрального персонажа позволяет рассматривать её как отображение посвящённых ему ритуальных действий, аналогичных по смыслу изображениям на «кудыргинском валуне». Таким же образом могут быть объяснены рисунки животных и фигурка присевшего человека на Улу-Кыс-Таш, а также изображение всадника с трёхлопастным флагом на длинном древке на Кижи-таш. Относительно культурной принадлежности каменных изваяний с повествовательными сценами из Минусинской котловины существуют различные точки зрения. Как уже говорилось, М.П. Грязнов отнёс их к «ранним формам каменных баб тюркского типа». Л.Р. Кызласов определил как изваяния таштыкской культуры (Кызласов Л., 1960, с. 157-160). Ю.С. Худяков (Борисенко, Худяков, 1999) и вслед за ним С.В. Панкова (Панкова, 2000) относят их к немногочисленной группе памятников тюркского времени. На наш взгляд, в этих определениях, за исключением поздней даты, предложенной Ю.С. Худяковым, — первые десятилетия VIII в. (Борисенко, Худяков, 1999, с. 14), нет принципиальных противоречий. Рассматриваемые изваяния с повествовательными сценами с наибольшей вероятностью могут относиться к последнему, завер(211/212) шающему этапу развития таштыкской культуры, в хронологическом отношении соответствующему раннетюркскому времени. Образование на севере Центральной Азии в 552 г. Первого Тюркского каганата отнюдь не означает конца таштыкской культуры на Енисее, самые поздние памятники которой сейчас датируются вплоть до начала VII в. Появление этих изваяний, скорее всего, следует рассматривать в том же контексте, что и происхождение железного стремени с петельчатой дужкой из Арбанского чаа-таса. [2] Кит. туцзюе, т.е. тюрки. В данной работе используется традиционное для отечественной археологической литературы название тюрки-тугю для того, чтобы отделить их от других тюркоязычных племён, входивших в состав Древнетюркских каганатов, в частности, населения Саяно-Алтайского нагорья, которое мы называем алтае-телескими тюрками. Тюрки Второго каганата по месту их основного проживания и нахождению ставки на р. Орхон могут быть названы также орхонскими тюрками. [3] Здесь и далее сохраняется старое, наиболее употребительное во всей археологической литературе наименование Тува как обозначение историкокультурной области. Современное название — Республика Тыва. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library III. Алтае-телеские тюрки во второй половине I тыс. н.э. [ Введение. ] — 213 Этапы развития культуры алтае-телеских тюрков. — 219 Погребения с конём в Минусинской котловине. — 231 Ритуальные памятники древнетюркского времени. — 235 Памятники изобразительного искусства. — 242 [ Введение. ] ^ После 20-летнего перерыва, в 679 г., среди оставшихся в Хангае тюрков вспыхнуло восстание, в результате которого был создан Второй Тюркский каганат. Границы его значительно уступали Первому, а основные военные действия каганата были направлены против местных племён Монголии и Южной Сибири — уйгуров, киданей, карлуков, басмалов, енисейских кыргызов и др. История Второго Тюркского каганата начинается с того, что в 688 г. тюрки разбили уйгуров (токузогузов) и выбили имя их предводителя Баз-кагана на одном из балбалов у памятника Ильтерес-кагана (Малов, 1951, с. 38); а кончается тем, что под ударами уйгуров и союзных с ними басмалов и карлуков в 742 г. Второй Тюркский каганат пал и более не возродился. Среди многочисленных походов, предпринятых каганами Второго Тюркского каганата, особого внимания заслуживает поход 711 г. против кыргызов, которому предшествовал захват в 709 г. территории Тувы, где жили чики и азы, войско которых было разбито при Орпене, у самых южных отрогов Западных Саян. Затем, в зимних условиях, «проложив дорогу через снег глубиной в копьё и поднявшись на Когменскую чернь (Западные Саяны. — Д.С.)», тюрки разбили кыргызов, оставили здесь своего наместника и, очевидно, военный гарнизон (Малов, 1951, с. 41). Об этих же событиях, но уже с «кыргызской стороны», рассказывают рунические надписи, найденные на оз. Алтын-Кёль на юге Минусинской котловины, одна из которых является эпитафией погибшего в этой битве предводителя енисейских кыргызов Барс-бега (Кляшторный, 1976). В том же году, «поднявшись в Алтунскую чернь (Алтай. — Д.С.)», тюрки дошли до Иртыша, переправились через него, разбили тюргешей и дошли до Темир-Капыга (Джунгарские ворота. — Д.С.), по-видимому, крайней западной границы экспансии Второго Тюркского каганата. Военные события 709-711 гг. имеют для нас особое значение, так как они в значительной степени происходили на территории Южной Сибири — в Туве, на Алтае, на Среднем Енисее и в Прииртышье. По территории Южной Сибири — от Енисея до Иртыша — прошла древнетюркская конница под водительством героев Второго Тюркского каганата — братьев Кюль-Тегина и Бильге-кагана. (213/214) Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (215/216) найденные на оз. Алтын-Кёль на юге Минусинской котловины, одна из которых является эпитафией погибшего в этой битве предводителя енисейских кыргызов Барс-бега (Кляшторный, 1976). В том же году, «поднявшись в Алтунскую чернь (Алтай. — Д.С.)», тюрки дошли до Иртыша, переправились через него, разбили тюргешей и дошли до Темир-Капыга (Джунгарские ворота. — Д.С.), по-видимому, крайней западной границы экспансии Второго Тюркского каганата. Военные события 709-711 гг. имеют для нас особое значение, так как они в значительной степени происходили на территории Южной Сибири — в Туве, на Алтае, на Среднем Енисее и в Прииртышье. По территории Южной Сибири — от Енисея до Иртыша — прошла древнетюркская конница под водительством героев Второго Тюркского каганата — братьев Кюль-Тегина и Бильге-кагана. Не меньшее значение имеют этнические определения, которые содержатся в письменных источниках. Ни у кого из исследователей не вызывает сомнения, что основная область расселения древних тюрков находилась в Монголии. По месту основного проживания и нахождения ставки их принято называть «орхонскими тюрками». Начиная с середины I тыс. н.э. в Центральной Азии и Южной Сибири складываются две основные этнокультурные группировки — тюрки и подчинённые им в социальном отношении племена теле, силами которых, по образному выражению источника, «тюрки геройствовали в пустынях севера» (Бичурин, 1950, с. 301). Племена теле занимали обширную территорию от Хангая до Тянь-Шаня. В источниках называется большое количество телеских племён, из которых наиболее крупными были уйгуры и сеяньто, обитавшие также в Монголии. Какие из других телеских племен находились на территории Саяно-Алтайского нагорья — неясно. По сведениям рунических текстов VIII в., в Центральной Туве — по Енисею (Улуг-Хему) и Хемчику — жили чики. Западнее них располагались азы, причем упоминание «степных азов», как считает Н.А. Сердобов, позволяет предполагать наличие и группы «лесных азов» (Сердобов, 1971, с. 49), расселявшихся, возможно, во внутренних районах Горного Алтая, где на западе они граничили с карлуками. Трудно с полной определённостью сказать, входили ли племена, известные в рунических текстах как чики и азы, в состав этнической общности теле, хотя это представляется наиболее вероятным. Косвенным образом в пользу этого предположения может служить наличие этнонима теле в названиях ряда групп алтайского (теленгиты, телеуты, телесы) и тувинского (телек) населения, генетическое родство которых со средневековой общностью теле доказано в работах Л.П. Потапова (Потапов, 1966; 1969, с. 147-166). По мнению Л.Р. Кызласова, чики входили в состав гаогюйских (телеских) племён и были родственны карлукам Западного Алтая (Кызласов Л., 1969, с. 51). Исходя из этих данных, можно предполагать, что в древнетюркское время территория Саяно-Алтайского нагорья (кроме Минусинской котловины, где жили енисейские кыргызы) была преимущественно населена племенами телеского происхождения, в социальном отношении подчинённых орхонским тюркам, что не исключает проживания здесь и иноэтнических групп населения. Племена теле, слабо организованные в социальном отношении, постоянно стремились к выходу из сложившейся системы протектората и созданию собственной государствснно- Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (216/217) сти. Ещё на заре тюркской истории, в конце V в. н.э., ими было создано ханство Гаогюй («Высокие телеги»), в 516 г. разбитое жуаньжуанями. Второй попыткой телесцев освободиться от власти жуаньжуаней воспользовались тюрки, создавшие с их помощью Первый Тюркский каганат. С этого времени любое ослабление тюрков вызывало ответное выступление теле, создававших недолговременные и непрочные этносоциальные объединения. Так, в 605 г. возникло Джунгарское телеское княжество, просуществовавшее немногим более 10 лет и разбитое западными тюрками. Ещё до гибели Первого Тюркского каганата многие телеские племена отделились от него и создали в 628 г. под водительством племени сеяньто Сеяньтоский каганат или государство тогузогузов («девять племён»), названное так по числу входивших в него этнических подразделений. Государство тогуз-огузов просуществовало до 646 г., когда главную роль в конфедерации теле стали играть уйгуры, начавшие последовательную борьбу за создание собственной государственности. Таким образом, тюрки и теле — две основные этнические дефиниции, которые могут быть положены в основу определения археологической культуры горностепных районов севера Центральной Азии. При этом создателем древнетюркского культурного комплекса, по всей вероятности, были тюрки, распространившие своё влияние на соседние с ними телеские племена, а также другие народы Саяно-Алтайского нагорья. Об особенностях погребального обряда древних тюрков, зафиксированных в письменных источниках, и возможностях соотнесения его с археологическими материалами, говорилось выше. О племенах теле известно только то, что, в отличие от тюрков, они не сжигали своих покойников, а хоронили их в земле (Позднеев, 1899, с. 41). Основной вид погребальных памятников на территории Саяно-Алтайского нагорья — это погребения с конём, в сопроводительном инвентаре которых наиболее полно представлен древнетюркский предметный комплекс. Аналогичные памятники, правда в меньшем количестве, известны в Монголии, Средней Азии и Казахстане. По данным Б.Б. Овчинниковой 1990 г., на территории СаяноАлтайского нагорья было известно 192 погребения с конем VI-X вв. (Овчинникова, 1990, с. 4). В настоящее время это количество значительно увеличилось. Это огромный фактический материал, позволяющий проследить основные этапы развития культуры древнетюркского времени. Подробная характеристика всех категорий вещей, происходящих из саяно-алтайских погребений с конем, представлена в работах А.А. Гавриловой (Гаврилова, 1965), С.И. Вайнштейна (Вайнштейн, 1966а), Л.Р. Кызласова (Кызласов Л., 1969). В.А. Могильникова (Могильников, 1981), Д.Г. Савинова (Савинов, 1984), Б.Б. Овчинниковой (Овчинникова, 1990). Несмотря на некоторые различия в методических принципах периодизации, абсолютных датах, а также названиях выделенных этапов, общая последовательность культурогенеза древнетюркского времени в трудах этих авторов представляется достаточно разработанной. Всесторонний анализ предметов вооружения проведен Ю.С. Худяковым (Худяков, 1986, с. 137-163). Специальные исследования посвящены вопросам генезиса сложного лука Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library тюркского типа, стремян и сёдел, колчанов и наконечников стрел, поясных наборов и т.д. Поэтапное рассмотрение этих материалов показывает, что развитие древнетюркского предметного комплекса происходило в связи с конкретными событиями (217/218) этнополитической истории и в этом отношении, при условии устойчивой погребальной обрядности, археологические материалы могут рассматриваться в качестве одного из важнейших исторических источников. Что касается этнической принадлежности погребений с конём, то по этому вопросу было высказано три основные точки зрения: 1) погребения с конём по всей территории их распространения принадлежат тюркам и являются наиболее характерным для них видом археологических памятников в пределах Древнетюркских каганатов; 2) погребения с конём относятся не к тюркам, а к другим тюркоязычным, в первую очередь, телеским племенам, входившим в состав древнетюркских государственных объединений; 3) в разных районах распространения погребения с конём могли иметь различную этническую принадлежность; в Монголии, например, они были оставлены тюрками, на Алтае — племенами теле, в Минусинской котловине — енисейскими кыргызами и т.д. Наиболее полный анализ этих точек зрения дан в работе Ю.И. Трифонова (Трифонов, 1973). Одним из главных аргументов сторонников первой точки зрения являются сведения письменных источников о смене погребального обряда у тюрков, зафиксированной в первой половине VII в. н.э. Так, в 628 г. император Тайцзун обвинял тюрков в нарушении традиции, выразившемся в том, что они, вопреки обычаям предков, перестали сжигать своих покойников, а стали хоронить их в земле, что явилось, по его мнению, одной из причин гибели Первого Тюркского каганата. Однако известно также, что в 634 г. последний каган Первого Тюркского каганата Хьели и в 639 г. его племянник Хэлоху были «по кочевому обычаю сожжены» (Бичурин, 1950, с. 256). Несовпадение этих данных является ключевым для понимания всей последующей истории древнетюркского времени. Если тюрки-тугю в 30-х гг. VII в. сменили обряд погребения, а сожжения Хьели и его племянника были последними захоронениями подобного рода, то вся масса погребений с конём от Монголии до Тянь-Шаня должна иметь тюркскую (в узком, этническом значении термина) принадлежность. Если же тюрки продолжали сжигать своих знатных покойников и после 630 г., о чём свидетельствует опять же способ захоронения Хьели, то погребения с конём могут быть связаны с другими этническими группами, в первую очередь — местными племенами, входившими в состав конфедерации теле. В пользу второй точки зрения говорит то, что погребения с конём появляются на Алтае задолго до выхода на историческую арену древних тюрков (пазырыкская культура, бийская и берельская группы памятников), в середине I тыс. н.э. проникают на территорию Тувы, распространяются в пределах Первого и по северной периферии Второго Тюркского каганатов и продолжают существовать уже после гибели Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library древнетюркских государственных объединений. Территория распространения погребений с конём входит в предполагаемый ареал расселения телеских племён, хотя какая именно часть теле придерживалась этого обряда — сказать трудно. Не менее показательно и то обстоятельство, что расцвет культуры «саяно-алтайских погребений с конём» (VIII-IX вв.) совпадает с периодом господства не Древнетюркских, а Уйгурского каганата, созданного племенами, также входившими в состав конфедерации теле. Что касается зафиксированной пись(218/219) менными источниками смены погребального обряда у тюрков в 30-х гг. VII в., то её следует рассматривать, скорее всего, как варваризацию тюркского населения на окраинах государства при сохранении обычая трупосожжения в элите этого общества. При этом следует отметить что она коснулась, в первую очередь, способа погребения (трупосожжение — трупоположение), но не отразилась на другой его характерной особенности — обязательного в том и другом случае сопроводительного захоронения коня. Таковы в кратком изложении главные обоснования для выделения на территории Саяно-Алтайского нагорья самостоятельной археологической культуры, которую по наиболее крупному и яркому памятнику, исследованному на Горном Алтае (группа могильников Курай) было предложено называть — курайской (Савинов, 1982). Создателем этой культуры было тюркоязычное население алтайского происхождения, входившее в состав конфедерации теле, сложившееся на северной периферии центральноазиатских государственных объединений и обладавшее культурой древнетюркского типа, которое может быть определено как «алтае-телеские тюрки». Несмотря на условность подобного наименования, оно в наибольшей степени отражает этническую и культурную специфику населения горно-степных районов севера Центральной Азии и сопредельных областей во второй половине I тыс. н.э. Этапы развития культуры алтае-телеских тюрков. ^ В своём развитии культура алтае-телеских тюрков (или курайская культура) прошла ряд последовательных этапов, которые могут быть синхронизированы с периодами господства центральноазиатских государственных объединений. Однако, если к памятникам кудыргинского этапа, в целом немногочисленным и рассредоточенным на обширных пространствах Первого Тюркского каганата, понятие курайской культуры в известной мере условно — только в плане определения субстратного основания, на котором сложилась культура алтаетелеских тюрков, то, начиная с середины VII в. (катандинский этап), можно уверенно говорить о последовательном развитии одной культурной традиции вплоть до конца I тыс. н.э. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Катандинский культурный комплекс складывается в период господства Второго Тюркского каганата (679-742 гг.; или вторая половина VII — середина VIII в.). После гибели Второго Тюркского каганата наступает расцвет культуры алтаетелеских тюрков, синхронный периоду Уйгурского каганата: середина VIII — середина IX в. (745-840 гг.). Наконец, завершающий этап совпадает со временем господства в Центральной Азии енисейских кыргызов — вторая половина IX — середина X в. Таким образом, общая протяженность существования культуры алтае-телеских тюрков охватывает около 300 лет этнокультурной истории племён, обитавших в степной части Азии в эпоху сложнейших политических событий раннего Средневековья. (219/220) Археологические материалы культуры алтае-телеских тюрков, как уже говорилось, представлены тремя основными видами памятников, образующих своеобразную «тюркскую триаду»: погребения с конём; ритуальные сооружения (оградки) с каменными изваяниями и рядами камней-балбалов; наскальные изображения, в том числе схематические рисунки горных козлов, типа нанесённых на стелах тюркских каганов, в Монголии. Поэтапное развитие культуры алтае-телеских тюрков лучше всего может быть прослежено по материалам раскопанных погребений с конём, большая часть которых сосредоточена на территории Горного Алтая и Тувы. — Катандинский этап (VII-VIII вв.). Основанием для хронологического определения памятников этого этапа могут служить, главным образом, серии предметов (детали поясных наборов, пряжки и серьги), найденные в датированных слоях Пенджикента, павшего в результате арабского завоевания в 720 г. Погребения с конём VII-VIII вв. выделяются также благодаря наличию в них ряда элементов материальной культуры, не встречавшихся в памятниках предшествующего времени (серьги «салтовского типа», бронзовые пряжки со щитком, железные эсовидные псалии с выделенной пластиной, гладкие поясные бляхи-оправы простых геометрических очертаний — прямоугольные, с округлым верхним краем и т.д.). Причины появления всех этих инноваций, не являющихся развитием форм предметов предшествующего времени, не совсем ясны. Хронологически они совпадают со сведениями письменных источников о смене древнетюркского погребального обряда и концом Первого Тюркского каганата. Этот же комплекс вещей представлен и в изображениях на древнетюркских каменных изваяниях, наибольшее количество которых, как об этом будет сказано ниже, также относится к периоду Второго Тюркского каганата. Катандинский культурный комплекс лежит в основе всех последующих этапов развития курайской культуры, а также культурных комплексов других этнополитических объединений, в сложении которых принимали участие алтае-телеские тюрки. В этом отношении Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library катандинский культурный комплекс, синхронный периоду Второго Тюркского каганата, в древнетюркском культурогенезе является определяющим. Основное количество погребений катандинского этапа сосредоточено на Горном Алтае и в Туве; на других территориях находки их пока единичны. На Горном Алтае к катандинскому этапу относится, прежде всего, Катанда II, кург. 5 — погребение с конём с северо-восточной ориентировкой, по которому А.А. Гавриловой было дано название могил «катандинского типа» для памятников VIIVIII вв. (Гаврилова, 1965, с. 61-64). С человеком здесь были найдены прямоугольные бляхи-оправы, бронзовая овально-рамчатая пряжка со щитком, серьги «салтовского» типа, глиняное пряслице и обломок зеркала; с конём — железные однокольчатые удила, прямые костяные псалии с металлическими скобами, два стремени (одно с петельчатой, другое с пластинчатой дужками), роговые застёжки от пут и орнаментированные накладки округлой луки седла. Подобный набор предметов сопроводительного инвентаря можно считать эталонным для погребений катандинского этапа. Аналогичные захоронения с конём VII-VIII вв. были раскопаны на могильниках Узунтал в Сай(220/221) люгемской степи (Савинов, 1982), Кара-Коба 1 (Могильников, 1994), Тыткескень-IV (Кирюшин, Горбунов, Степанова, Тишкин, 1998), Катанда-3 (Мамадаков, Горбунов, 1997), Ябоган 1 (Кочеев, Суразаков, 1994) и др. Среди них есть более ранние и более поздние — в пределах VII-VIII вв. — захоронения. Из числа наиболее ярких находок можно отметить украшенные растительным орнаментом костяные накладки низкой луки седла, которые, судя по количеству находок (Катанда II, кург. 5; Узунтал V, кург. 1; Кара-Коба 1, кург. 8; Тыткескень VI, кург. 10), можно считать одним из характерных признаков горно-алтайских памятников катандинского этапа. В Западной Туве наиболее крупный могильник VII-VIII вв. — Кокэль с северной (с небольшими отклонениями на СВ, ССВ) ориентировкой погребённых. Материалы всех кокэльских погребений представляют однообразный комплекс предметов: деревянные сосуды, костяные пряжки с округлой верхней частью, сёдла с подтреугольными луками, стремена с петельчатой дужкой, застёжки от пут, топоры-тёсла, концевые и срединные накладки луков, трёхлопастные наконечники стрел с костяными насадами-свистунками, железные однокольчатые удила, поясные бляхи-оправы и др. (Вайнштейн, 1966, табл. I-IV, VI-VIII). К этому же времени относятся некоторые из погребений со сходным сопроводительным инвентарём, исследованные А.Д. Грачом в Юго-Западной Туве (Грач А., 1960, с. 31-33; 1960а, с. 123-129) и Ю.И. Трифоновым в Центральной Туве; материалы последних, к сожалению, остались неопубликованными. За пределами Саяно-Алтая погребений с конём VII-VIII вв. известно значительно меньше. В Монголии к периоду Второго Тюркского каганата относится несколько Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library памятников; из них наиболее известный — погребение в Наймаа-Толгой с остатками поясного набора катандинского типа (Худяков, 2002, с. 153-153). Такие же вещи найдены во впускном захоронении в Чиликты, кург. 2 в Восточном Казахстане (раск. С.С. Черникова). В памятниках VII-VIII вв. на Средней Оби встречаются детали поясной гарнитуры катандинского типа (Троицкая, Новиков, 1998, рис. 26), где они сосуществуют с кудыргинскими. В более западных районах долгое время было известно только одно погребение с конём VII-VIII вв. в Чуйской долине (Шер, 1961). Сейчас их открыто значительно больше — могильники БешТаш-Короо I, II, Сутуу-Булак и др. (Табалдиев, 1996, рис. 2-24). Скорее всего, их следует рассматривать как отдельную (западнотюркскую) группу, отличную от саяно-алтайской. Приведённые материалы позволяют очертить круг признаков, характеризующих памятники катандинского этапа культуры алтае-телеских тюрков. Это подкурганные погребения с восточной (реже северной или северо-восточной) ориентировкой; сопроводительные захоронения коней, обычно ориентированные в обратном направлении, расположены в южной части могильной ямы на приступке и отделены от человека разделительной стенкой из валунов, вертикально поставленных плит или тыном из деревянных колышков. Из типовых предметов сопроводительного инвентаря могут быть отмечены стремена с петельчатой и пластинчатой дужками, удила с роговыми или железными эсовидными псалиями, костяные орнаментированные накладки луки седла, гладкие бляхи-оправы геометрических форм без орнамента, овально-рамчатые пряжки со щитком, серьги «салтовского типа» и др. Как и раньше, большинство пред(221/222) метов поясных и уздечных наборов катандинского этапа лишено растительной орнаментации. Признаки социальной дифференциации по материалам катандинских погребений также весьма невыразительны. В VII-VIII вв. завершается сложение культуры алтае-телеских тюрков, в образовании которой принимали участие как собственно тюркские, так и местные телеские племена. Уменьшение количества погребений с конём за пределами Саяно-Алтая, характерное для этого времени, может быть объяснено сокращением границ Второго Тюркского каганата по сравнению с Первым. Видимо, одновременно оно может рассматриваться и как свидетельство определённых процессов этнической консолидации прежде распылённых групп тюркоязычного населения на территории Саяно-Алтайского нагорья, создающих наиболее благоприятные условия для дальнейшего развития их культуры. — Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туэктинский этап (VIII-IX вв.). Расцвет культуры алтае-телеских тюрков совпадает со временем падения Второго Тюркского каганата и периодом господства Уйгурского каганата в Центральной Азии. К этому времени относится большинство известных на Алтае, в Туве и в Монголии погребений с конём, занимающих определённую территорию и обладающих рядом культурно-дифференцирующих признаков, позволяющих рассматривать их как памятники сложившейся археологической культуры. По периодизации А.А. Гавриловой, большинство из них относится к VII-VIII вв. (Гаврилова, 1965, с. 61-65); однако, нет никаких оснований помещать их все в прокрустово ложе могил «катандинского типа». Это ясно показали исследования по средневековой археологии Тувы Л.Р. Кызласова и С.И. Вайнштейна. Хотя предложенные ими периодизации построены по разному принципу, многие предметы «катандинского типа» находят своё место у Л.Р. Кызласова в сводных таблицах вещей VIII-IX вв. (Кызласов Л., 1969, табл. II), а у С.И. Вайнштейна в хронологическом ряду VIII-X вв. (Вайнштейн, 1966а, рис. 10). В обобщающей работе В.А. Могильникова также отмечается, что «материалы катандинского этапа, синхронизируемые с эпохой II Тюркского каганата, на самом деле датируются временем вплоть до середины IX в., то есть относятся не только ко II Тюркскому, но и Уйгурскому каганату» (Могильников, 1981, с. 39). Вместе с тем, необходимо признать, что определение чётких хронологических границ как между памятниками VII-VIII и VIII-IX вв., так и внутри группы погребений VIII-IX вв. ещё требует дополнительного обоснования и на имеющемся материале не может считаться окончательно решённым. Погребения с конём туэктинского этапа, кроме упомянутых выше деталей поясных наборов из слоев середины и третьей четверти VIII в. в Пенджикенте, датируют следующие находки: китайские монеты выпуска 713-741 гг., найденные в одном из тувинских погребений (Грач А., 1966а, с. 96); тюргешская монета 740-742 гг. в одной из могил на Горном Алтае — Катанда II, кург. 2 (Гаврилова, 1965, с. 67); надпись на серебряном зеркале в одном из курганов Монгун-Тайги (Грач А., 1960, с. 23-30), которую по палеографическим особенностям можно относить к VIII-IX вв. (Итс, 1958). В погребениях этого времени появляются вещи, ранее не встречавшиеся в Южной Сибири, — железные котлы, топоры «салтовского типа», металлические лировидные подвески, (222/223) поясные бляхи с портальным оформлением, овально-фестончатые бляшки, серебряные кувшинчики на поддоне, зооморфные псалии с «сапожком» и др. На некоторых предметах нанесены знаки рунической письменности. В отличие от катандинских серий, вещи VIII-IX вв. орнаментированы с широким использованием сердцевидных, крыловидных мотивов, фигурной скобки и т.д. Края бляшек поясных наборов чаще всего вырезные, растительная орнаментация богаче, контуры предметов изощрённее. Ряд погребений отличается чётко выраженным «богатством» в наборе предметов сопроводительного инвентаря, свидетельствующим о социально-привилегированном положении оставившего их населения. Основное количество памятников туэктинского этапа по-прежнему сосредоточено на территории Горного Алтая и Тувы; вместе с тем, аналогичные захоронения появляются в Монголии, где памятники предшествующих этапов Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library культуры алтае-телеских тюрков были единичными. На Горном Алтае к VIII-IX вв., в первую очередь, относится большинство погребений известного Курайского могильника в Чуйской степи, исследованного С.В. Киселёвым и Л.А. Евтюховой в 1935 г. (Евтюхова, Киселёв, 1941). Могильник Курай состоит из семи курганных групп, в каждой из которых раскопано несколько таких курганов. Погребения совершены в четырёхугольных могильных ямах; положение погребённых — вытянуто на спине, головой преимущественно на В, ЮВВ, СВ. Захоронения коней находились в южной части могильной ямы и имели обратную ориентировку. Места захоронений человека и коня разделялись тыном из вертикально поставленных кольев, бревном или земляной перемычкой. В нескольких случаях зафиксированы сопроводительные захоронения двух или даже трёх коней. Наибольший интерес представляет погребение Курай IV, курган 1 (ур. Тадила), принадлежавшее явно привилегированному лицу и, возможно, в силу этого обстоятельства несколько отличающееся от остальных. На глубине 0,45 м здесь был обнаружен «тайник» с наиболее ценными вещами (серебряный кувшинчик, поясной и уздечный наборы, резная рукоять от плети с зооморфным навершием и др.). Пояс с орнаментированными накладными бляхами, подвесными ремешками и двумя лировидными подвесками был именной принадлежностью данного человека: на наконечнике его сохранилась руническая надпись — «Хозяина Ак-Кюна... кушак» (Киселёв, 1951, с. 536). Основное захоронение в «погребении Ак-Кюна» — мужчины с луком и колчаном со стрелами — совершено в деревянной колоде. В ногах находился перевёрнутый железный котел с вертикально поставленными ручками, а рядом на приступке за деревянным заборчиком — сопроводительное захоронение трёх коней. Здесь же были найдены разрозненные кости другого человеческого скелета, принадлежавшего, возможно конюшему (Евтюхова, Киселёв, 1941, с. 103-113). Такие же элитные погребения алтае-телеских тюрков открыты в могильнике Туэкта, кург. 3, 4 (Евтюхова, Киселёв, 1941), по которым дано название туэктинского этапа курайской культуры. По некоторым деталям погребального обряда (наличие «тайников»), форме металлических сосудов и декорировке поясных и сбруйных наборов они имеют определённые черты сходства с погребениями Копёнского чаа-таса в Минусинской котловине, для которых Б.И. Маршаком была предложена дата «около середины или даже второй половины IX в.» (Маршак, (223/224) 1971, с. 55-56), что является ещё одним свидетельством сравнительно поздней датировки рассматриваемых погребений. К этому же времени (вторая половина VIII — первая половина IX в.) относятся и другие богатые захоронения на территории Горного Алтая. Так, в могильнике Белык-Соок открыто погребение воина с сопроводительным захоронением четырёх коней. В числе находок железные стремена с высокими выделенными пластинами, многочисленные серебряные украшения поясных и сбруйных наборов, сосудик курайского типа, срединные накладки двух сложносоставных луков, железные панцирные Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library пластины, остатки шлема, фрагмент кольчуги, т.е. полное снаряжение древнетюркского знатного воина (Кубарев Г., 2002). В погребении с двумя конями из Барбургазы II найдены такие же детали поясных наборов; на наконечниках ремней нанесены короткие рунические надписи. По В.Д. Кубареву, этот комплекс датируется VII-VIII вв. (Кубарев В., 1997а). Однако прав И.Л. Кызласов, отнеся его к более позднему времени, VIII — началу IX в. (Кызласов И., 2001, с. 135). Обращает на себя внимание, что большая часть таких погребений происходит из южных районов Горного Алтая, население которого, очевидно, в период господства Уйгурского каганата, занимало особое положение. Из раскопок курганов этого времени в долинах рек Белык-Соок, Юстыд, Барбургазы, Джолин происходят великолепные золотые, серебряные и бронзовые с позолотой изделия (серьги, детали орнаментированных поясных наборов, уздечные бляхи), серебряные сосуды курайского типа, китайские зеркала типа «виноградник» и др. (Кубарев В., 1998, № 129-142). Одно из самых южных алтайских погребений подобного рода открыто в 1991 г. в высокогорной долине Бертек (Савинов, 1994, с. 104-123). Это было захоронение пожилой женщины с конём, отделенным стенкой из вертикально поставленных плит. Вместе с женщиной найдены серебряный кувшинчик с орнаментированной ручкой, китайское зеркало, набор височных украшений, позолоченные серьги и другие вещи. По конструктивным особенностям наземного сооружения и китайскому зеркалу времени Сунской династии, это одно из наиболее поздних погребений туэктинского этапа, не ранее середины IX в. (Савинов, 1994а, с. 149-150). Видимо, к этому же времени относится и парный кенотаф из Узунтала, где найдены железные стремена с высокими выделенными пластинами, позолоченные делали поясных наборов, два полных комплекта воинского снаряжения и крупный фрагмент пластинчатого доспеха (Савинов, 1982, рис. 6-8; 1987, рис. 1-3). Интересно местоположение погребения из Бертека, расположенного, по сути дела, в самых северных отрогах Монгольского Алтая и связывающего алтайские памятники с одновременными им погребениями в Монголии. Из этого же района Горного Алтая происходят несколько погребений с сопроводительным захоронением коней из могильника Кальджин-8; причём некоторые из них совершены в могилах с подбоями, что наиболее характерно для центральноазиатских погребений, начиная с уйгурского времени. Комплекс предметов сопроводительного инвентаря, в том числе декорированные костяные обкладки округлых лук сёдел, в целом укладывается в хронологические рамки туэктинского этапа, хотя авторы публикации данного памятника указывают для отдельных погребений более позднюю и более широкую дату — IX-XI вв. (Молодин, Новиков, Соловьёв, 2003, с. 84). (224/225) В соседней Юго-Западной Туве синхронны с этими погребениями некоторые курганы, раскопанные А.Д. Грачом в Монгун-Тайгинском, Бай-Тайгинском и Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Овюрском районах. Из них наибольший интерес представляет один из монгунтайгинских курганов, так называемое погребение с зеркалом Цинь Вана, содержавшее мужское захоронение с восточной ориентировкой. Сопроводительное захоронение коня здесь находилось рядом с южной стороны на невысокой приступке. Комплекс предметов сопроводительного инвентаря из этого погребения характерен для данного этапа: серебряное китайское зеркало и гребень в шёлковом мешочке, железный котёл, непарные стремена с пластинчатой дужкой, пряжка с язычком на вертлюге, эсовидные удила с «сапожком», овально-фестончатые бляшки от уздечного набора и др. (Грач А., 1960, рис. 21-29). В погребениях могильника Саглы-Бажи 1 из Овюра найдены обломок китайского зеркала, серьги «салтовского типа», тройники с вырезными лопастями, уздечные бляшки с вырезным краем, железный клёпаный котёл с вертикальными ручками (Грач А., 1968, рис. 50). Из находок в Бай-Тайге следует отметить монету «кайюань тунбао» выпуска 741 гг. (Грач А., 1966а, рис. 19-22). Находки монет «кайюань тунбао» и железных котлов с вертикальными ручками известны и в алтайских памятниках этого времени (Кубарев В., 1998, № 135; Бородовский, Новиков, 1999, рис. 1). Аналогичные алтайским и тувинским погребения VIII-IX вв. встречаются на территории Северной Монголии, где, в первую очередь, следует отметить два наиболее известных памятника — Джаргаланты, кург. 2 (Евтюхова, 1957, с. 73-74) и Наинтэ-Сумэ (Боровка, 1927, с. 73-74). В Джаргаланты, курган 2, было открыто погребение женщины, завёрнутой в кусок войлока, лежащей головой на восток. В северной половине ямы на приступке находилось сопроводительное захоронение двух коней с обратной ориентировкой. Из предметов сопроводительного инвентаря следует отметить китайское зеркало типа «виноградник» в шелковом футляре; монеты «кайюань тунбао»; гребешок, лежащий под зеркалом; серьги с подвеской, украшенные зернью. Из предметов конского убранства найдены непарные стремена с пластинчатой дужкой, эсовидны е псалии, подвесные бляхирешмы с гладким и вырезным краем, овально-фестончатые бляшки от уздечного набора. Такого же типа погребение открыто в Наинтэ-Сумэ. Вероятно, к концу этого периода относится разрушенное погребение у г. Увгунт на р. Толе. Из найденных здесь вещей, помимо золотого брактеата с рунической надписью, следует отметить крупную позолоченную уздечную бляху с изображением двух противостоящих львов и подвесками-колокольчиками (Кляшторный, Савинов, Шкода, 1990, рис. 2), близкие аналогии которой имеются в материалах Копёнского чаа-таса в Минусинской котловине и в одном из погребений этого же времени на р. Юстыд на Южном Алтае (Кубарев В., 1998, № 139). В нескольких случаях в погребениях с конём, открытых в последние годы в Монголии, найдены глиняные пряслица, сделанные из фрагментов уйгурской керамики (Худяков, Цэвэндорж, 1999, рис. 5; Худяков, Турбат, 1999, рис. 4) — бесспорное свидетельство контактов между различными группами населения (уйгурами и алтае-телескими тюрками) в период господства Уйгурского каганата. Приведённых материалов достаточно для того, чтобы дать обобщённую характеристику памятников сложившейся культуры алтае-телеских тюрков. Все Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (225/226) захоронения, как мужские, так и женские, совершались в грунтовых ямах, в сопровождении коня, реже двух, в отдельных случаях — даже трёх и четырёх коней. Положение погребённых, как правило, на спине; преимущественная ориентировка — восточная, северо-восточная (реже северная) с различными отклонениями, что, возможно, объясняется совмещением двух традиций: восточной ориентировки, более характерной для памятников VI-VII вв., и северной, встречающейся в погребениях VII-VIII вв. Положение коней, чаще всего, обратное. Взнузданные кони помещались на невысокой приступке слева от человека и отделялись от него стенкой из камней, вертикально вкопанных плит или лиственничных плах. По всем этим признакам погребения туэктинского этапа связываются с катандинскими. Некоторые особенности погребального обряда можно проследить в наборе предметов сопроводительного инвентаря. Так, видимо, ритуальными мотивами объясняются частые случаи взаимовстречаемости в погребениях непарных стремян, которую вряд ли можно объяснить только утилитарными соображениями. Специфической деталью погребального обряда являются неоднократно отмеченные случаи совместного нахождения в женских погребениях зеркала, костяного или деревянного гребешка и ножичка, отражающие реальную этнографическую особенность оставившего их населения. Предметный комплекс из погребений VIII-IX вв. в целом продолжает прежние катандинские традиции, но на новом качественном этапе их развития. К общераспространённым типам вещей в это время относятся серебряные кувшинчики на поддоне, металлические лировидные подвески с сердцевидной прорезью, поясные бляхи-оправы портальной формы и со скошенным краем, четырёхугольные бляшки-розетки, трёхлопастные наконечники стрел с круглыми отверстиями в лопастях, срединные накладки луков, топоры-тесла, панцирные пластины, стремена с высокой пластинчатой дужкой, двухкольчатые удила с эсовидными псалиями с «сапожком», подпружные пряжки с язычком на вертлюге, тройники для перекрестия ремней с вырезными лопастями, щитовидные наконечники ремней с вырезным верхним краем и др. В отличие от предшествующих этапов, в погребениях VIII-IX вв. особенно часто встречаются предметы китайского импорта (зеркала, монеты, разнообразные изделия из шелка), свидетельствующие об активном участии алтае-телеских тюрков в политических и культурных связях с Китаем, скорее всего осуществлявшихся через посредство уйгуров, в период господства Уйгурского каганата. На фоне сравнительно скромных погребений катандинского этапа большинство известных памятников VIII-IX вв. (туэктинского этапа) принадлежат весьма обеспеченной части населения, что, возможно, объясняется общей — телеской — основой уйгуров, захвативших власть в Центральной Азии, и алтае-телеских тюрков. С точки зрения исторических процессов, которые можно реконструировать по материалам археологических памятников туэктинского этапа, весьма важное значение имеет характер их распространения. В отличие от катандинского этапа, погребения с конём VIII-IX вв. тяготеют к южным районам Саяно-Алтайского Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library нагорья и распространяются на территорию соседней Монголии. Нет никакого сомнения в том, что в это время отдельные группы алтае-телеских тюрков кочевали по долинам рек Орхона и Толы, где находят(226/227) ся присущие им погребения. Вместе с тем, судя по имеющимся материалам, явно сокращается число подобных погребений в Центральной Туве. Не исключено, что это может быть связано с захватом Центральной Тувы уйгурами в середине VIII в. Отдельные погребения, сопоставимые с туэктинскими, появляются и в более северных областях за пределами Саяно-Алтайского нагорья. На территории Кемеровской области к ним можно отнести впускные захоронения с конём, открытые на Шестаковском могильнике (Мартынов, Мартынова, Кулемзин, 1971, с. 40-49). Ряд памятников алтайского облика открыт в Новосибирском Приобье. По мнению Т.Н. Троицкой, «памятники VIII-IX вв. свидетельствуют не только о тюркизации местной культуры, но и о проникновении самих тюрков с их обычаем погребения покойника с взнузданным конём» (Троицкая, 1973, с. 183). По материалам могильников Барабинской лесостепи (Преображенка-3 и др.) также прослеживается появление здесь отдельных групп населения южного, скорее всего алтайского, происхождения и смешение их с местными племенами потчевашской культуры (Молодин, Савинов, Елагин, 1981; «Бараба в тюркское время», 1988, с. 167). Причина их появления здесь может быть связана с событиями истории Уйгурского каганата, вызвавшим перегруппировку алтаетелеских тюрков и оттеснение части их за пределы Южной Сибири. Своеобразная этнокультурная ситуация складывается в Центральной Туве, входившей в это время, как это следует из письменных источников, в состав Уйгурского каганата. Известные здесь погребения VIII-IX вв., согласно классификации Б.Б. Овчинниковой, можно разделить на две группы — «с традиционной ямой и ямой с подбоем» (Овчинникова, 1984, с. 9). К первой группе относятся погребения на могильниках Улуг-Хову, Ак-Дуруг, Черби и др. По основным особенностям погребального обряда они соответствуют памятникам туэктинского этапа и, очевидно, могут рассматриваться как локальный вариант культуры алтае-телеских тюрков. Погребения в грунтовых ямах с подбоями на материалах средневековой части могильника Аймырлыг были выделены Б.Б. Овчинниковой в центрально-тувинский вариант погребений с конём. Среди них по богатству сопроводительного инвентаря выделяется погребение в группе Аймырлыг III, в котором найдено полное снаряжение воина: круглый деревянный щит, железный однолезвийный палаш с прямым перекрестием и берестяной колчан со стрелами (Овчинникова, 1982). В материалах из подбойных погребений в Туве прослеживаются как древнетюркские (алтае-телеские), так и предполагаемые уйгурские компоненты. Отразившиеся в них процессы аккультурации и этнической ассимиляции должны были привести к образованию здесь смешанного населения, участие которого до сих пор не учитывалось в сложной системе взаимоотношений между алтае-телескими тюрками, уйгурами и енисейскими кыргызами. Между тем, очевидно, что это была довольно Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library многочисленная и сильная группа населения, так как большинство из исследованных подбойных погребений принадлежит хорошо вооружённым воинам. «Ими могли быть люди, принадлежавшие высшему военному составу, то есть занимавшие более высокое положение в определенной племенной группе» (Овчинникова, 1983, с. 65). (227/228) Таким образом, туэктинский этап (VIII-IX вв.) знаменует собой не только период расцвета культуры алтае-телеских тюрков, но и оказывается одним из наиболее сложных по характеру стоящих за ним этнокультурных процессов. Объяснение этого, скорее всего, следует искать в повышении социального статуса населения культуры алтае-телеских тюрков. Если тюрки-тугю использовали племена теле в своих военных целях, то взаимоотношения между центральноазиатскими уйгурами, одним из наиболее крупных племен конфедерации теле, и алтаетелескими тюрками могли строиться на совершенно иной основе. В этих условиях алтае-телеские тюрки, участвовавшие, как показывают археологические памятники, и в политических событиях, происходивших на территории Монголии, должны были пережить как торжество победы, так и горечь поражения Уйгурского каганата. — Кара-Чогинский этап (IX-X вв.). Конец культуры алтае-телеских тюрков совпадает со временем широкого расселения енисейских кыргызов и образованием кимакокыпчакского объединения. По одному из первых и правильно датированных памятников в Туве можно назвать этот этап — «кара-чогинским». Несмотря на то, что это наименование отличается от всех предыдущих, данных по эталонным алтайским памятникам (берельский, кудыргинский, катандинский, туэктинский этапы), необходимо сохранить это название, так как эпонимный памятник (КараЧога, курган 4, в Центральной Туве) явился первым комплексом, отнесенным С.И. Вайнштейном, по датированным ляоским аналогиям, к IX-X вв. (Вайнштейн, 1966а), в то время как датировка всех древнетюркских погребений с конём определялась тогда только периодом существования Древнетюркских каганатов, VI-VIII вв. Предметный комплекс кара-чогинского этапа остаётся прежним, но в отдельных относящихся к нему погребениях появляются новые типы вещей, не характерные для предшествующего времени: плоские наконечники стрел; железные детали поясных наборов; лировидные подвески, аналогичные ляоским и кыргызским; стремена с прорезной подножкой и низкой невыделенной пластиной; отдельные украшения сросткинских типов и др. Памятников кара-чогинского этапа известно немного, значительно меньше, чем туэктинского. За пределами Саяно-Алтайского Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library нагорья они не обнаружены. На Горном Алтае погребения с конём IX-X вв. выделяются в составе Курайского могильника (Евтюхова, Киселёв, 1941, с. 95-96, рис. 100-103). Из алтайских памятников наибольший интерес представляют могильники Ак-Кобы на левом берегу реки Барбургазы; Юстыд ХII, кург. 2; Усть-Чоба I и Талдуаир I. Сооружение в Ак-Кобы представляло собой прямоугольную платформу, в пристройке к которой с восточной стороны находилось схематически выполненное каменное изваяние (Савинов, 1983, рис. 1). Под платформой на глубине 1,4 м обнаружено захоронение человека с северной ориентировкой и сопроводительным захоронением двух коней. Из относительно поздних вещей можно отметить наконечники стрел, кресало «калачековидной» формы, эсовидные псалии с фигурными петлями (Кубарев В., 1984, табл. XLIII-XLIV). Сооружение в Юстыд XII, курган 2, также представляло собой подквадратную кладку, под которой находилось захоронение женщины, головой на севсро(228/229) восток, с сопроводительным захоронением коня. Из относительно поздних вещей можно отметить стремена с прорезными подножками и железные оковки передней луки седла. Здесь же найдено бронзовое китайское зеркало, время бытования которого определяется VII — началом X в. (Кубарев Г., 1995). В Усть-Чоба I наземное сооружение (ограда) также имело подквадратную форму. Найденные здесь вещи (массивное стремя с высокой выделенной пластиной, железные детали поясного набора) явно относятся к сравнительно позднему времени (Соловьёв, 1999). В Талдуаир I площадь кургана была выложена каменными плитами, погребение человека находилось в небольшом подбое; из относительно поздних вещей можно назвать стремя с прорезной подножкой, железные оковки луки седла, бронебойные наконечники стрел, кресало «калачековидной» формы, набор поясных железных пластин. Датировка данного погребения IX-X вв. не противоречит находке здесь серебряного сосудика с рифлёной поверхностью, возможно, копирующего среднеазиатские кувшинчики периода арабского владычества (Кубарев Г., 1995а). Конструктивные особенности сооружений из Барбургазы и Юстыда XII не характерны для предшествующих этапов развития культуры алтае-телеских тюрков. Планиграфически с ними сближается сложное надмогильное сооружение (подквадратная ограда, дополнительные кольцевые выкладки, вертикально установленные стелы) из рассмотренного выше кургана Бертек-34 (Савинов, 1994). Источником этих инноваций могли послужить либо конструкции минусинских (кыргызских) чаа-тасов (Кубарев Г., 1995б), либо влияние со стороны соседнего кимако-кыпчакского объединения. То и другое могло иметь место не ранее середины IX в. В Центральной Туве к погребениям кара-чогинского этапа относится Кара-Чога, кург. 4 (Вайнштейн, 1954, с. 148-154), давшее название данному этапу; в Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Северной Туве — впускное захоронение в кургане Аржан (Комарова, 1973) — оба с северной ориентировкой. Однако, значительно большее распространение здесь в это время получают одиночные (без коня) погребения с северной ориентировкой и близкими как к катандинским, так и к кыргызским формам предметов сопроводительного инвентаря — Успенское, курган 24 и др. (Кызласов Л., 1979, с. 191-192). Самое позднее из них (X в.) — погребение «старика» с великолепным поясным набором, выполненным в ляоском стиле, из могильника Аргалыкты I (Трифонов, 2000). В Юго-Западной Туве IX-X вв. датируются два погребения на могильнике Саглы-Бажи III, курган 22, — с северной ориентировкой и шкурой коня; курган 27, — одиночное погребение с костями коня и ориентировкой на СВВ. По этому поводу А.Д. Грач писал, что «в Туве, Монголии и Горном Алтае для древнетюркского времени до сих пор не было зафиксировано факта „замены” цельной туши коня шкурой; погребение из Саглы-Бажи III отличается этой деталью погребального ритуала» (Грач А., 1968а, с. 109-110). Из относительно поздних вещей, найденных в этих погребениях, следует отметить железный котел с вертикальными ручками, железную лировидную подвеску, витые двукольчатые удила, плоские наконечники стрел (Грач А., 1968а, рис. 50). Одной из особенностей кара-чогинского этапа является распространение в это время курганов-кенотафов с сопроводительным захоронением коня (одно(229/230) го или двух), но без человека, по каким-то причинам не доставленного на место погребения. Серия таких погребений в Юго-Западной Туве была исследована А.Д. Грачом (Грач А., 1960, с. 40-48; 1960а, с. 129-143). К этому же кругу памятников следует отнести рассмотренный выше парный кенотаф из Узунтала (Узунтал I, кург. 2), вероятно, по времени близкий тувинским кенотафам (предположительно вторая половина IX — начало X в.). Среди найденных в них предметов необходимо отметить серебряную кружку на низком поддоне в одном из тувинских кенотафов и великолепный пояс с крупными позолоченными бляхами портальной формы, украшенными растительным орнаментом, из кенотафа в долине Узунтал. Такого же типа кенотафы, но более бедные по инвентарю, открыты в Боротале (Кубарев В., 1985) и на могильнике Бике 3 (Кубарев Г., 1994). Вещи из алтайских и тувинских кенотафов наиболее полно отражают предметный комплекс алтае-телеских тюрков на позднем этапе развития их культуры. Наряду с традиционными формами предметов катандинского типа, в него входят и отдельные вещи, характерные для енисейских кыргызов и племён кимакокыпчакского объединения. В отличие от предшествующих этапов, памятники IX-X вв. довольно разнообразны по обряду погребения: захоронения с конём, со шкурой коня, одиночные захоронения (без коня), курганы-кенотафы. Преимущественно северная (в отличие от более ранней — восточной) ориентировка погребённых показывает Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library определенные изменения в сфере идеологических представлений. Такое разнообразие форм погребального обряда при общем наборе предметов сопроводительного инвентаря может свидетельствовать об усложнении этнического состава населения, вызванном, скорее всего, участием алтаетелеских тюрков в событиях середины IX в. Известно, что в это время территории Горного Алтая и Тувы, где жили алтае-телеские тюрки, входили в состав государства енисейских кыргызов, несомненно оказавших влияние на их культуру. Одновременно ощущается и влияние со стороны племён кимако-кыпчакского объединения, отразившееся в появлении на Горном Алтае отдельных изделий сросткинского типа, а также некоторых заимствованиях в погребальном обряде. За этими, казалось бы, незначительными изменениями нельзя не видеть процессов аккультурации, в которые вступила культура алтае-телеских тюрков на позднем этапе своего развития. Очевидно, алтае-телеские тюрки, начиная с середины IX в., оказались втянутыми в сферу политического влияния со стороны более сильных соседей — енисейских кыргызов и племен кимако-кыпчакского объединения. Увеличение количества кенотафов можно рассматривать как свидетельство активного участия алтае-телеских тюрков в военных действиях; при этом отсутствие в них погребённых говорит об участившихся случаях гибели древнетюркских воинов «на стороне». Всё это вместе взятое привело к тому, что к концу X в. культура алтае-телеских тюрков прекращает своё существование. Яркие и своеобразные материалы тувинских и алтайских кенотафов позволяют предполагать, что процесс её завершения носил не постепенный, а дискретный характер. Погребений с конём, которые можно было бы датировать временем позже X в., в Южной Сибири не обнаружено. (230/231) Погребения с конём в Минусинской котловине. ^ Особую группу памятников представляют погребения с конём на территории Минусинской котловины, т.е. за пределами основного ареала расселения как тюрков-тугю, так и алтае-телеских тюрков. С.А. Теплоухов, первым раскопавший такое погребение на р. Таштык, отмечал, что «подобного рода могилы являются новым типом для Минусинского края. Они хорошо известны около урочища Кудыргэ на Алтае. Весьма возможно, что описанная могила принадлежит представителю турков (тюрков. — Д.С.), появившихся в VII в. в Минусинском крае» (Теплоухов, 1929, с. 55). Впоследствии вопросы датировки и культурной принадлежности минусинских погребений с конём неоднократно обсуждались в литературе. Л.А. Евтюхова и С.В. Киселёв относили их к енисейским кыргызам, перешедшим в IX в. к обряду трупоположения с конём (Евтюхова, 1948, с. 60-67; Киселёв, 1951, с. 604-608). В.П. Левашова, исследовавшая могильники Капчалы I (с обрядом трупосожжения) и Капчалы II (с сопроводительными захоронениями коней), но с одинаковым сопроводительным инвентарём, согласилась с этой датировкой, но считала «обряд трупоположения с конём на Енисее занесенным с Алтая, когда Алтай, зависимый от енисейских кыргызов, был тесно связан с Хакасией» (Левашова, 1952, с. 136). По Л.Р. Кызласову, погребения с конём, как и другие нетипичные для древних хакасов (кыргызов. — Д.С.) захоронения оставили Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library представители «иных этнических групп — южносамодийских, кетоязычных и других племён, а также алтайские тюрки, выходцы из Горного Алтая или Тувы» (Кызласов Л., 1975, с. 206-207). А.Д. Грач рассматривал погребения с конём как памятники «военных гарнизонов» древних тюрков на Среднем Енисее (Грач А., 1966, с. 191). Наибольшее распространение получила точка зрения Ю.С. Худякова, который датирует все погребения с конём в Минусинской котловине VIII-IX вв., считает их древнетюркскими и связывает со знаменитым походом тюрков-тугю за Саяны, против енисейских кыргызов, в 711 г. (Худяков, 1979; 2004). В дальнейшем «кок-тюрки Минусинской котловины натурализуются среди кыргызов, вероятно, составляя особые военные отряды в составе кыргызского войска. Не связанные родовыми узами со старой кыргызской знатью, они могли стать опорой кагана в борьбе за централизацию государства. Постепенно они ассимилируются с кыргызами, переходя на обряд трупосожжения. Об этом свидетельствует захоронение сожжения человека и коня в могиле № 9 Тепсея-III (единственное до сих пор известное на территории Минусинской котловины. — Д.С.)» (Худяков, 1979, с. 206). Несколько иначе интерпретирует эти события С.П. Нестеров, по мнению которого «появление тюрков в районе Батенёвской пристани (там, где производил первые раскопки С.А. Теплоухов. — Д.С.) нужно связывать с падением Второго Тюркского каганата. «Под давлением победителей уйгуров группы тюрков перекочевали в Минусинскую котловину из Тувы в 750 г., а также после неудавшегося восстания антиуйгурской коалиции племён Саяно-Алтая в 751 г., и были расселены кыргызами по Енисею и его притокам» (Несте(231/232) ров, 1999, с. 98). Таким образом, вопрос о датировке и культурной принадлежности минусинских погребений с конём окончательно не решён. Рассмотрение их с учётом хронологии алтайских памятников древнетюркского времени показывает следующее. В общей сложности, по данным С.П. Нестерова 1985 г., в Минусинский котловине было известно 47 погребений с конём (Нестеров, 1985, с. 111). В настоящее время, благодаря открытиям последних лет, их исследовано значительно больше (Савинов, Павлов, Паульс, 1987 [надо — 1988]; Митько, 1992; 2000; Тетерин, 1992, 1999; Митько, Тетерин, 1998; и др.) и факт их разновременности становится всё более очевидным. Наиболее ранние из них у с. Усть-Тесь и с. Кривинское (Киселёв, 1929, с. 144-149; Евтюхова, 1948, с. 60-61) могут быть датированы VI-VII вв. и связаны с проникновением какой-то группы алтайского населения на Средний Енисей. Каменные выкладки на поверхности и меридиональное расположение могил сближает их с кудыргинскими. В погребениях найдены железные петельчатые стремена, однокольчатые удила с изогнутыми роговыми псалиями, длинные костяные накладки лука, имеющие наиболее близкие параллели в материалах кудыргинского этапа. В пределах этих же могильников находились погребения по обряду трупосожжения с таштыкской керамикой тепсейского (позднего) этапа, глиняными масками и т.д. — возможно, свидетельство первого столкновения ранних кыргызов с пришлыми тюрками. Не исключено, что появление этих погребений может быть связано с завоеванием Цигу Мухан-каганом в середине VI в. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library К VII-VIII вв. относятся группа погребений у г. Тепсей (Грязнов, Худяков, 1979, с. 150-155) и одиночное погребение на р. Таштык (Нестеров, 1982). Для них попрежнему, как и в VI-VII вв., характерна преимущественно северная или северозападная ориентировка погребённых; однако предметы сопроводительного инвентаря — петельчатые стремена, трёхпёрые наконечники стрел, железные стержневые псалии, металлические поясные накладки и орнаментированные накладки колчанов сопоставимы с катандинскими. О сравнительно ранней (в пределах VII-VIII вв.) дате таштыкского захоронения говорят параллели между накладками колчана из этого погребения с аварскими из Подунавья (Кюрти, 1984, рис. 2-4). Появление этих и подобных им погребений, относящихся к периоду Второго Тюркского каганата, вполне может быть связано как с походом 711 г., так и с последующим распадом каганата, однако каких-либо уточняющих данных по этому поводу в археологических материалах не содержится. С точки зрения этнической принадлежности погребения с конём VII-VIII вв. в Минусинской котловине, скорее всего, оставлены алтае-телескими тюрками. Очевидно, что на протяжении длительного времени это население не смешивалось с кыргызами, сохраняя свои особенности погребального обряда. Какое место занимали алтаетелеские тюрки в социально-этнической иерархии енисейских кыргызов, сказать трудно; однако присутствие родственных групп населения в горно-степных районах Саяно-Алтая и в Минусинской котловине могло играть «сдерживающую» роль в завоеваниях центральноазиатских тюрков, основной центр расселения которых находился в Монголии. Именно эти алтае-телеские племена должны были быть покорены (или каким-то иным образом приведены в покорность) прежде, чем тюрки могли форсиро(232/233) вать Саяны. С этой точки зрения интересна одна подробность из истории похода 711 г., о которой сообщается в надписи Тоньюкука. Проводником для похода через Саяны тюрки взяли человека «из степных азов». «Моя родная земля — Аз... (Там) есть одна остановка, если отправиться но (реке) Аны, то до ночлега там (останется) ход одной лошади, — сказал он». Однако, спуск через Саяны занял более десяти дней. «Местный путеводитель, сбившись с пути, был заколот» (Малов, 1951, с. 67). История безвестного «Сусанина» начала VIII в. показывает, что по обе стороны Саян существовали родственные группы населения, занимавшие как бы «буферное» положение между енисейскими кыргызами и орхонскими тюрками. Совершенно иная ситуация складывается в период господства Уйгурского каганата (745-840 гг), когда в Минусинской котловине появляются достаточно многочисленные подбойные погребения с конём — Уйбат II (Евтюхова, 1948, с. 6164), Перевозинский чаа-тас (Зяблин, 1969, с. 238); Ыбыргыс-Кисте (Худяков, 1985) и др. С типологической точки зрения они близки рассмотренным выше подбойным погребениям туэктинского этапа (центральнотувинская группа памятников, могильник Кальджин-8 на Южном Алтае). Серия таких же погребений, сооружённых в насыпях курганов тагарской культуры, с богатым и полностью сохранившимся сопроводительным инвентарем, открыта в Койбальской степи на Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library юге Хакасии (Савинов, Павлов, Паульс, 1988). Наиболее ранние из них (Сабинка 1) датируются VIII-IX вв.; поздние (Кирбинский Лог) — IX-X вв. Материалы этих погребений оказались наиболее информативными с точки зрения их культурноисторической интерпретации. Судя по особенностям погребального обряда, все захоронения на могильниках Сабинка 1 и Кирбинский Лог принадлежат одной группе населения. Их объединяет впускной характер захоронения в южных полах курганов, обряд погребения с конём, подбои с разделительной стенкой для человеческих захоронений, вытянутое положение погребённых, взаимное положение мужчины и коня в могильной яме, одиночные женские захоронения, общая для всех юго-западная ориентировка погребённых. Все мужчины, погребённые с конём, несомненно воины. Помимо сопровождающих их многочисленных предметов вооружения (луки, колчаны с наборами стрел), это подтверждается наблюдениями над состоянием некоторых костных останков, имеющих явные следы боевых ранений. Мужские захоронения сопровождались женскими и в отдельных случаях детскими, что позволяет говорить о родственном характере данной популяции, состоявшей из мужчин-воинов и их семей, жившей на юге Хакасии и хоронившей своих покойных в насыпях тагарских курганов. Всё это вместе свидетельствует о существовании здесь своего рода военного поселения, созданного на южных подступах к кыргызскому государству. Точная этническая идентификация этого населения на современном этапе изучения вряд ли возможна, но, по всей видимости, это были группы саяноалтайского происхождения. Учитывая историческую обстановку, сложившуюся на севере Центральной Азии в VIII-IX вв., можно предложить два возможных варианта появления таких иноэтнических групп населения на юге Хакасии. Первый. Уйгурский каганат, захвативший власть в Центральной Азии (233/234) в 745 г., был сложным полиэтническим образованием, в состав которого входило большинство телеских племён, а также в определенные периоды истории покоренные уйгурами народы — татары, кидани, басмалы и др. В их число могли входить и алтае-телеские тюрки. В 758 г. уйгуры завоевали государство енисейских кыргызов и «хагасский владетель получил от уйгурского кагана титул хана» (Бичурин, 1950, с. 355). Однако в 820 г. кыргызы освободились и кыргызский правитель (Ажо) сам объявил себя каганом. В этот период — с 758 по 820 г. — на юге Хакасии вполне могла существовать военная (или военно-административная) фактория, контролирующая действия енисейских кыргызов на южной границе с уйгурами и состоящая из представителей какого-то подчиненного уйгурам этноса. Второй. В 751 г. — после победы уйгуров над чиками и карлуками — была создана антиуйгурская коалиция под эгидой енисейских кыргызов, в которую вошли карлуки, чики, остатки тюрков-тугю и, очевидно, другие группы населения СаяноАлтайского нагорья. Известно, что некоторые тюркские беги предали уйгуров и перешли на сторону кыргызов (Кызласов Л., 1969, с. 58). Из среды союзных племен вполне могло быть создано военное поселение, охранявшее южные подступы к кыргызскому государству. Независимо от этнической принадлежности, рассматриваемое население занимало привилегированное положение. Об этом свидетельствуют захоронения в насыпях высоких тагарских курганов, господствующих над окружающей местностью, богатство предметов Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library сопроводительного инвентаря в мужских погребениях; находки в них лировидных подвесок с сердцевидной прорезью, служащих, судя по изображениям на каменных изваяниях уйгурского времени, знаками отличия чиновной аристократии. Очевидно, такое положение сохранялось и позже, когда сооружались захоронения могильника Кирбинский Лог. Археологические материалы содержат интересные данные о процессах взаимодействия (или аккультурации), происходивших между енисейскими кыргызами и носителями традиции погребений с конём в IX-X вв. Так, целиком сохранившаяся узда из погребения с конём в Ыбыргыс-Кисте украшена многочисленными бляшками и накладками с мотивом «пламенеющей жемчужины», характерными, главным образом, для культуры енисейских кыргызов, но воспринятых ими, по мнению Ю.С. Худякова, «от уйгуров и населения Восточного Туркестана» (Худяков, 1998, с. 38). В прямоугольных конструкциях центральных погребений могильника Маркелов мыс явно ощущается влияние минусинских чаа-тасов (Тетерин, 1999, рис. 1), а найденная в захоронениях с конём из этого могильника керамика представляет собой упрощённый вариант знаменитых «кыргызских ваз» (Москалёв, Табалдиев, Митько, 1996, рис. 27-28). Вероятно, подобного рода примеры можно было бы умножить. Всё это вместе позволяет предполагать, что в IX-X вв. инокультурные группы населения, с которыми связаны минусинские погребения с конём, занимали достаточно высокое социальное положение. Не исключено, что после 840 г., в период так называемого кыргызского великодержавия, вызвавшего отток основной части кыргызской военной аристократии на просторы Центральной Азии, они вообще могли занять доминирующее место в социальной иерархии раннесредневекового населения Минусинской котловины. (234/235) Ритуальные памятники древнетюркского времени. ^ Памятники ритуального назначения (оградки с рядами камней — балбалов и каменные изваяния), известные под общим названием «древнетюркских», существуют на протяжении всей второй половины I тыс. н.э. и могут быть синхронизированы с выделенными этапами культуры алтае-телеских тюрков, хотя область их распространения была, несомненно, более широкой. Однотипные оградки с каменными изваяниями в огромном количестве представлены на территориях Монголии и Синьцзяна, Горного Алтая и Тувы, Казахстана и горных районов Средней Азии. Очевидно, повсеместно в пределах Древнетюркских каганатов и у всех народов, входивших в эти этносоциальные объединения, они имели одинаковое идеологическое содержание; и выделить среди них памятники, принадлежавшие какой-либо одной археологической культуре, пока не представляется возможным. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Классическим образцом подобного рода сооружений являются знаменитые заупокойные храмы тюркских каганов в ур. Кошо-Цайдам на р. Орхоне, относящиеся к периоду Второго Тюркского каганата и, в первую очередь, полностью исследованный в 1957-1958 гг. комплекс Кюль-Тегина (Новгородова, 1981, с. 207-213). Этот памятник представлял собой квадратную в плане постройку размером 10,25х10,25 м, сооруженную на специально сделанном фундаменте в виде усеченной пирамиды, высотой более 1 м. Внутри постройки были найдены фрагменты двух портретных сидящих статуй — Кюль-Тегина и его жены. С западной стороны от постройки находился каменный куб, служивший для жертвоприношений; с восточной стороны в два ряда были установлены стоящие фигуры типа древнетюркских каменных изваяний. Между ними, напротив входа, располагалась каменная черепаха, служившая постаментом для стелы с надписью-эпитафией Кюль-Тегина. Всё сооружение было окружено оградой, имевшей вход с восточной стороны. За пределами ограды, продолжая линию стоящих фигур, тянулась цепочка камней-балбалов, длиной около 3 км. Никаких остатков захоронения самого Кюль-Тегина при раскопках в Кошо-Цайдаме обнаружено не было. Раскопки мемориального комплекса Кюль-Тегина, одного из главных героев политической истории Второго Тюркского каганата, имели большое значение в плане интерпретации оградок с каменными изваяниями и рядами камнейбалбалов, так как, несмотря на различие в масштабах сооружений, они планиграфически совпадали и, следовательно, обычные древнетюркские оградки по всей территории их распространения можно рассматривать как упрощённую проекцию памятников типа храмовых комплексов тюркских каганов, существовавших в среде рядовых кочевников того времени. Дальнейшие исследования аналогичных памятников на территории Монголии (Бугутский комплекс периода Первого Тюркского каганата, памятник Тоньюкука, ГиндинБулак I, Цаган-Обо I, Худуу-Нур и др.), планы которых опубликованы В.Е. Войтовым (Войтов, 1996), полностью подтвердили это предположение. (235/236) Из раскопанных памятников наибольший интерес представляет комплекс из Унгету на р. Толе, раскопки которого производились в 1976, 1978-1979 гг., состоящий из двух строительных горизонтов. Нижний, более ранний, VI-VII вв., представлял собой глинобитную площадку, окружённую валом и рвом, на которой находилось кирпичное здание; около него найдено 30 каменных изваяний, сохранившихся целиком или в обломках. По мнению В.Е. Войтова, сооружение нижнего горизонта Унгетского комплекса было посвящено создателю каганата Сеяньто кагану Инаню. В период Второго Тюркского каганата, в VII-VIII вв., на этом же месте был установлен каменный ящик-саркофаг с ромбическими узорами на стенках, окруженный лёгкой каркасной Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library постройкой, от которой сохранились основания 14 деревянных столбов. В восточном направлении от неё отходил ряд камней-балбалов длиной 2,2 км, насчитывающий более 550 камней. При постройке часть изваяний более раннего времени была разбита и сброшена в ров, а отдельные фигуры, как потерявшие своё значение, установлены в ряду камней-балбалов, в том числе и на валу прежнего сооружения (Войтов, 1987). Сравнение этих двух сооружений (комплексов Кюль-Тегина и Инаня?) показывает развитие традиции в установке памятников ритуального назначения, которая изначально не была канонизирована и прошла как более простые (ранние), так и более совершенные (поздние) формы. Данное заключение целиком распространяется на все рядовые оградки с рядами камней-балбалов и каменными изваяниями, анализ которых позволяет проследить генезис ритуальных сооружений алтае-телеских тюрков во второй половине I тыс. н.э. Наиболее полная классификация алтайских оградок разработана В.Д. Кубаревым, выделившим среди них 5 типов: 1) кудыргинский (по А.А. Гавриловой); 2) яконурский — смежные оградки с изваяниями или антропоморфными стелами; 3) аютинский — поминальные сооружения древнетюркской знати, окруженные валом и рвом; 4) юстыдский — малые оградки из четырёх плит с остатками дерева в центре и жертвенными сосудами; 5) уландрыкский — со стелой или валуном в центре оградки (Кубарев В., 1979, с. 148; 1984, с. 50-51). Такие же типы оградок, по данным Ю.С. Худякова (Худяков, 1985а, с. 165-184), представлены на территории Монголии. На тувинском материале классификация оградок не производилась; однако исследования в Юго-Западной Туве показали их близость к горно-алтайским (Грач А., 1961). [4] Раскопки оградок различных типов на Алтае и найденные при этом предметы позволяют более точно определить время их существования. Как уже говорилось, оградки кудыргинского типа датируются V-VI вв. Судя по всему, они продолжали существовать и в период Первого Тюркского каганата. В период Второго Тюркского каганата наибольшее распространение получили оградки юстыдского типа. В одной из них были найдены стремена с пластинчатой дужкой, удила с эсовидными псалиями и другие предметы, характерные для этого времени (Куба[4] По-видимому, на сегодняшний день возможности классификации и интерпретации древнетюркских ритуальных сооружений исчерпаны, что показала возникшая по инициативе В.Д. Кубарева (Кубарев В., 2001) дискуссия по этому поводу (Худяков, 2002). (236/237) рев В., 1984, табл. XLVIII). В другой — на р. Юстыд — под оленным камнем, заменявшим здесь изваяние, был найден серебряный сосуд с фигурной ручкой и тамгообразным изображением горного козла на дне (Кубарев В., 1979, рис. 7-9). По степени стилизации это изображение аналогично тамгам на стелах каганов Второго Тюркского каганата — VII-VIII вв. Возможно, оградки юстыдского типа продолжали существовать и в последующее время, так как подобные сосуды с руническими надписями происходят и из погребений туэктинского этапа культуры алтае-телеских тюрков (VIII-IX вв.). Оградки яконурского типа и уландрыкского иногда встречаются в одном ряду, что говорит об их одновременности. Оградки яконурского типа, вероятно, типологически связаны с кудыргинскими. Для одной Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library из них (поминальный комплекс на Дьёр-Тебе) получена радиоуглеродная дата 945±27 лет, определяющая время их сооружения IX-X вв. (Кубарев В., 1978, с. 9394). Серия оградок уландрыкского типа с вещами IX-X вв. открыта и в различных районах Горного Алтая (Васютин, Елин, 1983; Илюшин, Селейменов, 1997). Что касается оградок «аютинского типа», аналогичных по значению культовопоминальным сооружениям древнетюркской знати, то они будут рассмотрены ниже в связи с генезисом каменных изваяний. Приведённые датировки различных типов оградок, исследованных на Алтае, не означают, что хронологически они чётко сменяют друг друга. Скорее можно предполагать преобладание той или иной традиции устройства культовых сооружений на определённых этапах развития культуры алтае-телеских тюрков. Вполне возможно, что некоторые из них, в частности оградки уландрыкского типа, могли иметь особое смысловое содержание. Однако, следует отметить одно чрезвычайно важное, объединяющее их обстоятельство — ни в одной из древнетюркских оградок по всей территории их распространения не было найдено никаких следов захоронения человека, что полностью подтверждает их ритуальное, как и в памятниках тюркских каганов на р. Орхоне, предназначение. От большинства оградок на восток отходит ряд вертикально вкопанных камней или камней-балбалов, составляющих неотъемлемую часть древнетюркских ритуальных сооружений. Относительно их семантики и назначения существует три точки зрения. Большинство исследователей, пользуясь классическим описанием погребального обряда тюрков-тугю в письменных источниках, считает камни-балбалы изображениями убитых покойным тюрком при его жизни врагов (Грач А., 1961, с. 73-77; Кызласов, 1966, с. 206-208; и др.). С.Г. Кляшторный, отметив слабые стороны аргументации этой теории (несоразмерность количества камней-балбалов физическим возможностям — до 500 камней и более! — древнетюркского воина; наличие среди них персонифицированных камней, принадлежащих лицам, которые по известным историческим сведениям в данный период не могли быть врагами тюркских каганов), пришёл к выводу о том, что камни-балбалы следует рассматривать как символы погребальных даров со стороны присутствовавших на поминках участников обряда (Кляшторный, 1978, с. 252-255). Такое объяснение не исключает возможности принесения в качестве погребального дара умершему жизненной силы убитого врага, символизируемой камнем-балбалом. Наконец, сторонники третьей (237/238) точки зрения, отходя ещё дальше от традиционного объяснения камней-балбалов как символов убитых врагов и привлекая в основном этнографические параллели, рассматривают эти памятники как изображения священных (или даже реальных) коновязей (Сорокин, 1981, с. 30-37; Кубарев В., 1984, с. 66-74). Последняя гипотеза представляется наименее вероятной: трудно представить себе кочевника, проводящего всю жизнь в седле и привязавшего коня на расстоянии нескольких сот метров от места проведения ритуальных действий. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Связанные с оградками и рядами камней-балбалов, каменные изваяния, наряду с памятниками рунической письменности, являются одним из наиболее ярких достижений древнетюркского культурного комплекса, воплотившим в себе как социальные, так и художественно-эстетические ценности своего времени. Генезис древнетюркских каменных изваяний, по всей вероятности, был не только сложным, но и, как всяких произведений искусства, достаточно «индивидуальным» в разных районах их распространения. Общая линия их развития, применительно к культуре алтае-телеских тюрков, может быть представлена следующим образом. В свете бесспорно ранней даты «кудыргинского валуна», к VI-VII вв. могут быть отнесены и другие изваяния со сценами повествовательного характера. Так, на изваянии с р. Хендергэ (Центральная Тува) тюркский воин держит в согнутых руках на уровне пояса отрубленные головы врагов. Показательно, что данное изваяние выполнено в виде нерасчленённого каменного блока и лишено реалий VII-VIII вв. (Кызласов Л., 1969, рис. 2, 1). Л.Р. Кызласов сообщает также об изваянии с изображением поверженного врага из Казахстана (Кызласов Л., 1969, с. 41). На изваянии из Мунгу-Хайрхан-Ула (Юго-Западная Тува), по-видимому, несколько более позднего времени, на лицевой стороне изображены участвующие в сцене поминок дополнительные фигурки двух человек (Грач А., 1961, с. 21-22; рис. 11). К этому же кругу памятников относится и упомянутое выше изваяние из Хара-Яма, Монгольский Алтай (Кубарев, Цэвэндорж, 2001, рис. 15-16). В целом они очерчивают небольшой круг памятников, которые предположительно можно отнести к периоду Первого Тюркского каганата. Существенное значение для понимания особенностей ранней группы каменных изваяний имеют сведения династийных хроник Чжоу шу и Суй шу времени Первого Тюркского каганата (в переводах Лю Мау-цая и Р.Ф. Итса). Так, в Чжоу шу сообщается: «По окончании похорон на могиле ставится каменный знак, другие камни много или мало (ставятся) в зависимости от количества убитых людей (покойником) при жизни». Или: «Когда один из них умирает, труп ставится на возвышении в юрте... После похорон они накладывали камни и устанавливали при этом (памятный) столб; число камней (поставленных прямо) определялось каждый раз по количеству людей, которых умерший убил при жизни». Близкие по содержанию описания имеются в Суй шу: «У могилы из дерева ставят дом. Внутри него рисуют облик покойного, а также военные подвиги, совершённые им при жизни. Обыкновенно, если он убил одного человека, ставят один камень и так до сотни и тысячи». Или: «Затем они погребают пепел и устанавливают на могиле деревянный столб в качестве памятного знака. На могиле они сооружают помещение, в котором рисуют об(238/239) лик покойного и сцены битв, в которых умерший принимал участие до своей смерти. Если он некогда убил одного человека, тогда ставят один камень (перед Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library могилой). Число камней иногда достигает до ста и тысячи». Текст Суй шу послужил основой для приведённого выше классического описания древнетюркского погребального обряда в переводе Н.Я. Бичурина (Бичурин, 1950, с. 230). Сравнительный анализ приведённых текстов показывает, что общими в них являются две детали, а именно наличие культовой постройки и стоящих около неё вертикальных камней. Что касается самого умершего, то его присутствие обозначалось по-разному: «труп на возвышении в юрте», «каменный знак», «столб», «нарисованный облик покойного» и т.д. Эти различия могли бы объясняться особенностями перевода, если бы не некоторые археологические параллели. Так, труп, который ставился «на возвышении в юрте», удивительным образом напоминает манекены с «глиняными головами» Шестаковского могильника (Мартынов, Мартынова, Кулемзин, 1971, с. 165-173; Мартынов, 1974) и связанный с ними в последующем ритуал изготовления таштыкских глиняных масок (Киселёв, 1951, с. 226-459; Кызласов Л., 1960, с. 147-151). Вероятно, место, где выставлялись манекены с глиняными масками, внешне напоминало нижний горизонт Унгетского комплекса. Возможно, к этому имеет отношение и несколько фантастичное, на первый взгляд, описание погребального обряда уйгуров (Вэй шу), которые «мёртвых относят в выкопанную могилу, ставят труп на середине; с вытянутым луком, как будто живой, но могилу не засыпают» (Бичурин, 1950, с. 216). В дальнейшем «участие» покойного в цикле погребально-поминальных обрядов символизировалось его изображением в виде «каменного знака», «столба», «нарисованного облика», то есть графического рисунка на плоскости, как на «кудыргинском валуне», но не скульптурного изображения. При этом важно подчеркнуть, что речь идёт не о типологической преемственности (тесинские «головы» — таштыкские маски — каменные изваяния), а о сохранении одной и той же идеи, реализованной в различных материалах. Таким образом, по-видимому, следует ограничить круг изваяний VI-VII вв. «лицевыми» и гермообразными стелами, имеющими иногда дополнительные изображения повествовательного характера. К близкому выводу пришел С.Г. Кляшторный, считающий, что «возникновение или широкое распространение древнетюркской скульптуры относится не к начальному периоду древнетюркской эпохи» (Кляшторный, 1984, с. 512). Можно предполагать, что сравнительно небольшое количество известных каменных изваяний периода Первого Тюркского каганата объясняется тем, что в это время ещё продолжала существовать традиция использования в ритуальных целях манекена или самого трупа умершего, а не его скульптурного изображения. Следует подчеркнуть, что подобные манекены не столько «ставились», сколько «усаживались» в специально изготовленных для этого культовых помещениях. К периоду Второго Тюркского каганата относится значительная часть известных в настоящее время каменных изваяний, находящихся у оградок с рядами камнейбалбалов и в сложных культово-поминальных сооружениях («аютинский тип», по Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library классификации В.Д. Кубарева) с изображением реалий (239/240) катандинского типа (по периодизации культуры алтае-телеских тюрков). Наиболее яркий пример подобного рода памятников в Туве — исследованный Л.Р. Кызласовым комплекс в Сарыг-Булуне, представляющий собой насыпь, окруженную валом и рвом, размером 36х29 м. «На восточной стороне насыпи и во рву располагались высеченные из серого гранита фигуры двух людей, сидящих на поджатых вперед коленками ногах, а также два небольших изображения львов». С западной стороны была установлена восьмиугольная юрта (типа аила), покрытая сверху лиственничной корой. «После какого-то периода использования все сооружение было сожжено» (Кызласов Л., 1969, с. 38, рис. 7). Такие же сооружения с сидящими каменными изваяниями сохранились в Кызыл-Мажалыке в Туве (Кызласов Л., 1969, рис. 5) и в с. Знаменка в Минусинской котловине (Евтюхова, 1952, рис. 70). На Горном Алтае изображения сидящих фигур неизвестны; однако, крупные ограды, окружённые валом и рвом, были открыты С.С. Сорокиным на р. Джумале (иначе — Аюты), по которым B.Д. Кубаревым и было дано название «аютинского типа». По своему социальному значению эти памятники, несомненно принадлежавшие древнетюркской знати, занимают промежуточное положение между комплексами типа памятника Кюль-Тегина и рядовыми тюркскими оградками. На каком-то этапе, совпадающем с периодом Второго Тюркского каганата, способ изображения покойного изменился — появились ростовые фигуры, как будто представляющие стоящего человека. Однако, как показали дальнейшие исследования, впечатление о всех древнетюркских изваяниях как стоящих фигурах, оказалось преувеличенным. Наиболее определённо об этом писал C.Г. Кляшторный, пришедший на основании перевода рунических текстов и анализа термина bediz, обозначающего сидящую фигуру, к выводу о том, что «древнетюркские изваяния Монголии, Южной Сибири, Тувы и Семиречья... показаны как сидящие — немного ниже пояса скульптура завершается и остается лишь необработанная часть камня, погружаемая в землю. На поверхности земли, таким образом, изваяние фиксировалось в позе восседающего, хотя изображение подогнутых ног, не всегда легко исполнимое технически, опускалось» (Кляшторный, 1978, с. 250). Связь между сидящими фигурами типа Сарыг-Булуна, с одной стороны, и некоторыми «стоящими» изваяниями, с другой, подтверждается и тем, что иногда на них, как дань традиции, встречаются изображения подогнутых «калачиком» ног. Таким образом, очерчивается круг каменных изваяний периода Второго Тюркского каганата: сидящие фигуры типа Сарыг-Булуна; «ростовые» фигуры с изображенными «калачиком» ногами; стоящие изваяния с реалиями VII-VIII вв. Многообразие видов каменных изваяний VII-VIII вв. может объясняться как социальными причинами, так и совмещением различных традиций в изображении умершего, существовавших в древнетюркской и телеской среде в период сложения культуры алтае-телеских тюрков. К VIII-IX вв. могут быть отнесены каменные изваяния с наборными поясами Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library катандинского типа, но с изображениями палашей и сосудов на поддоне с вертикальной ручкой, аналогичных найденным в Курае, Туэкте и других памятниках этого времени. Важное значение для датировки этой группы изваяний имеют находки палашей с прямым перекрестьем в погребениях VIII-IX вв. (240/241) в Восточном Казахстане (Бобровский могильник) и в Туве (Аймырлыг III). В это же время в Центральной Туве существовала своеобразная «уйгурская» группа каменных изваяний, представляющих изображение человека с сосудом в руках, о которых подробнее будет сказано ниже. Определение изваяний IX-X вв. усложняется тем, что многие реалии предшествующего времени (поясные наборы, сосуды, серьги и т.д.) продолжают существовать без существенных изменений вплоть до конца I тыс. н.э., а некоторые типологические различия между ними при воспроизведении этих предметов в камне практически не улавливаются. Возможно, что одним из критериев выделения поздней группы каменных изваяний могут служить изображения сабли и изогнутых кинжалов «уйбатского типа», которые появляются вместе в это время в числе других реалий на поздних каменных изваяниях. Такие изваяния известны в основном в районах Юго-Восточного Алтая и Юго-Западной Тувы, то есть именно там, где зафиксированы наиболее поздние памятники культуры алтае-телеских тюрков. Обращает на себя внимание, что они образуют компактную стилистическую группу — это высокие «ростовые» фигуры, выполненные в виде круглой скульптуры, с тщательно проработанными деталями, в головных уборах, установленные у оградок яконурского типа. Многие из поздних изваяний имеют следы намеренных повреждений и сколов, возможно, нанесённых ещё в древности, когда прекратила своё существование культура алтае-телеских тюрков. Таким образом, выделенные группы древнетюркских каменных изваяний в целом соответствуют этапам развития культуры алтае-телеских тюрков, т.е. устанавливались и в период господства Уйгурского каганата, и в более позднее время, вплоть до рубежа I и II тыс. н.э. Рассмотренные выше компоненты ритуальных сооружений (оградка — изваяние — балбалы) образуют единый комплекс, назначение и реконструкция которого представляются исследователями по-разному. По В.Д. Кубареву, оградка — это основание жилища (типа алтайского аила), перед которым устанавливается каменное изваяние (изображение умершего) и ряд камней-балбалов (или коновязей — сэргэ). Участники церемонии рассаживаются кругом, вместе с изображением умершего, для совершения обряда проводов покойного (Кубарев В., 1984, с. 79-80; Кубарев, Цэвэндорж, 2002, с. 85-90). В свете этого объяснения, наиболее близкого к этнографической действительности, остается непонятным назначение деревянных столбов (иногда с обожжённым концом), вкопанных посередине оградки, и то обстоятельство, что внутренняя площадь оградки чаще всего сплошь забутована камнем. По мнению Л.Н. Ермоленко, «структура комплекса оградка — изваяние — балбал в целом идентичны строению традиционных культовых сооружений с элементами ряда, моделирующих Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library мироздание. Центральным компонентом древнетюркского комплекса является оградка, воссоздающая четырёхстороннюю... картину мира. Ряд вертикальных удлинённых объектов с изваянием во главе представляет собой мультиплицированную метафору мирового столпа... Ряд метафоричен «пути» и «жертве». Он путь жертвы-молитвы к божествам... Каменный «заместитель» умершего, изображенный в «пиршественной» позе, располагался в непосредственной близости от сакрального центра модели мира» (Ермоленко, 2004, с. 67). Такое объяснение смыслового назначения древнетюркских риту(241/242) альных сооружений, основанное на семиотическом подходе, также вполне возможно, но вряд ли при строительстве каждого памятника его создатели руководствовались подобными соображениями. Б.Б. Овчинникова считает, что изготовление ритуальных сооружений «служит завершающим этапом всего погребального цикла древних тюрков, которому предшествовал ряд других этапов, в том числе и непосредственно погребальный обряд. Оградки же в данном случае можно соотнести с поминальными тризнами тюрков-тугю, которые следовали по совершении захоронения умершего» (Овчинникова, 1990, с. 9). В таком случае теоретически каждому древнетюркскому погребению должно соответствовать определённое ритуальное сооружение; однако установить такую связь ещё никому не удалось. На наш взгляд, ни одна из приведённых гипотез не объясняет феномена древнетюркских ритуальных сооружений, и в то же время принципиально они не противоречат друг другу, так как имеют под собой различные основания — мировоззренческое, структурно-обрядовое, функциональное. В конечном счёте всё это сходится на том, что древнетюркские ритуальные комплексы — это степные «храмы», точнее даже — «часовни» раннесредневековых кочевников, связанные с обрядами «перехода» (проводами умерших). Структура самого обряда и последовательность ритуальных действий нам остаются неизвестны, но они отразились в тех остатках кострищ, жертвоприношений и находках отдельных вещей, которые встречаются при раскопках древнетюркских ритуальных сооружений. В зависимости от социального положения покойного могли варьировать масштабы этих сооружений — от роскошных наземных построек типа памятника Кюль-тегину, с портретными статуями представителей правящей династии до скромных степных оградок, около которых устанавливались каменные, а во многих случаях, очевидно, просто деревянные изваяния, которые не сохранились. Памятники изобразительного искусства. ^ Рассмотрение культуры алтае-телеских тюрков было бы неполным без хотя бы краткого анализа памятников искусства, весьма разнообразных по видам изобразительной деятельности и представляющих несомненный интерес с точки Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library зрения их художественной ценности. Это памятники декоративно-прикладного искусства, вообще характерного для кочевников; статуарные изображения (каменные изваяния); предметы мелкой пластики; различного рода гравировки на камне (петроглифы) и кости, представляющие как сюжетные композиции, так и символические рисунки, отражающие идеологию людей того времени. На первое место среди них следует поставить декоративно-прикладное искусство — предметы торевтики и резьбу по кости (Худяков, 1998, с. 33-43; Овчинникова, 2002). На всём протяжении культуры алтае-телеских тюрков металлические детали поясных и уздечных наборов, а также обкладки лук сёдел и некоторые бытовые предметы украшались разнообразными мотивами растительного орнамента, а также отдельными зооморфными изображениями. Приёмы (242/243) декоративного оформления предметов на разных этапах были различными. Растительный орнамент и зооморфные мотивы кудыргинского этапа, представленные, в первую очередь, материалами самого могильника Кудыргэ, имеют, как уже говорилось, наиболее выразительные западные параллели и в этом отношении отличаются от последующих, катандинских. Поясные и уздечные наборы катандинского этапа, отличающиеся от кудыргинских и по формам предметов, чаще всего гладкие, без орнамента. Наиболее характерны для этого времени гравировки по кости, которыми покрывались обкладки лук сёдел и отдельные бытовые вещи. Украшенные растительным орнаментом обкладки лук сёдел найдены в могильниках Узунтал I и Кара-Коба I. Примером декорировки бытовых предметов может служить игольник, происходящий из одного из узунтальских курганов, обе створки которого украшены двухчастными композициями из сложных растительных узоров (Савинов, 1982, рис. 9). Однако, в целом, декоративно-прикладное искусство катандинского этапа выглядит скромнее, по сравнению с предшествующим кудыргинским, отличается самобытностью и лишено заметного стороннего влияния. Начиная с туэктинского этапа наступает расцвет декоративно-прикладного искусства алтае-телеских тюрков. Многочисленные детали поясных и уздечных наборов (бляхи-оправы, наконечники ремней, щитки пряжек, лировидные подвески и т.д.) покрывались растительной орнаментацией, образующей сложные ковровые узоры. В отличие от предшествующих этапов, орнаментальное искусство алтае-телеских тюрков VIII-IX вв. испытало сильное влияние со стороны Танского Китая. Та же система орнаментации, но ещё более усложнённая благодаря влиянию енисейских кыргызов, сохраняется на кара-чогинском этапе. Прекрасным произведением торевтики культуры алтае-телеских тюрков IX-X вв. являются украшения пояса, найденного в одном из узунтальских кенотафов: крупные позолоченные бляхи, украшенные растительным орнаментом; и наконечник ремня, на котором изображена бегущая среди растительных побегов пятнистая лань (Савинов, 1982, рис. 7). Аналогичным образом украшались щитки на ручках серебряных сосудов, характерных для туэктинского и кара-чогинского этапов. Зооморфные мотивы использовались, главным образом, при оформлении различного рода наверший. Так, прекрасно выполненная голова тигра с оскаленной пастью украшает рукоять плети из «погребения Ак-Кюна», а на роговом псалии из впускного захоронения в кургане Аржан вырезана реалистически выполненная головка коня. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Не меньшее значение в искусстве алтае-телеских тюрков имели сюжетные композиции. Наиболее известная среди них — гравировки на костяных обкладках луки седла из Кудыргэ, мог. 9 (Гаврилова, 1965, табл. XVI). Предельная скомпонованность композиции, показанные в стремительном беге с широко раскинутыми ногами фигуры мчащихся животных и преследующих их конных лучников великолепно передают напряжение облавной, скорее всего — «мифической», охоты. Аналогичные композиции известны на весьма широкой территории — в Китае, Сасанидском Иране, в Средней Азии (Орлатский могильник), в Восточном Туркестане (могильник Астана) и на Северном Кавказе (Верхнечиртюртовский могильник), но ни одна из них не сделана с таким изяществом и мастерством, как сцены на обкладках луки седла из могильника Кудыргэ. К этим и другим произведениям изобразительного искусства алтае(243/244) телеских тюрков вполне применимы слова С.В. Киселёва о том, что его создатели творчески переработали «в новые оригинальные формы всё накопленное веками, а также всё привнесённое с иранского запада и китайского востока» (Киселёв, 1951, с. 620). Верхние части кудыргинских обкладок занимают две крупные фигуры стоящих тигров, до деталей совпадающих с изображением стоящего тигра на одном из сасанидских блюд, найденном в Прикамье (Смирнов, 1909, № 311). В целом западная ориентация искусства кудыргинского этапа представляется несомненной и соответствует широким границам экспансии тюркских племён периода Первого Тюркского каганата. В этом отношении показательны великолепные гравировки на упомянутых выше костяных пластинах из Шиловского могильника середины VII в. в Ульяновской области (Багаутдинов, Богачёв, Зубов, 2002, с. 24-31 и сл.), повествующие о каких-то событиях военного похода отряда тяжеловооружённых тюркских воинов. Среди представленных здесь рисунков животных выделяется фигура убитой «таштыкским Медведем» лани, во всех отношениях наиболее близкая изображению лани под ногами кудыргинского Тигра (Савинов, 2002, рис. 1, 6). К несколько более позднему времени относятся гравированные композиции на костяных пластинах, найденных в одном из погребений могильника Сутуу-Булак на Тянь-Шане (Худяков, Табалдиев, Солтобаев, 1996, с. 243). На одной из них представлена батальная сцена — столкновение двух отрядов лучников; на другой — изображение сидящего в юрте мужчины с сосудом в руке и женщины в трёхрогом головном уборе, таком же как в изображении сидящей женщины на кудыргинском валуне (Савинов, 2002, рис. 7). В целом создаётся впечатление, что такие гравированные многофигурные композиции на кости представляют собой особый пласт в изобразительном искусстве раннесредневековых кочевников Центральной Азии и Южной Сибири, имеющий скорее всего эпическое содержание. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Другим видом изобразительной деятельности алтае-телеских тюрков было нанесение наскальных изображений (петроглифов). По своему содержанию и назначению они могут быть разделены на две большие группы: реалистические повествовательные композиции и тамгообразные рисунки горных козлов. Первые, о которых уже говорилось в связи с генезисом каменных изваяний, продолжают ту же линию развития искусства, что и на «кудыргинском валуне». В петроглифах представлены сцены с изображениями всадников, облавных охот, перекочевок, военных столкновений и т.д. Образцом этого направления петроглифического искусства может служить замечательная сцена с изображением кавалькады всадников на горе Хар-Хад из Монголии (Новгородова, 1984, рис. 60). Всадники и их кони покрыты сплошными защитными доспехами; на головах воинов показаны шлемы с плюмажами, в руках — длинные копья. Гривы коней пострижены. Вся сцена наполнена ощущением тяжёлой равномерной поступи закованной в броню конницы, пронесшей славу тюркского оружия от Орхона до Боспора. В последние годы на Алтае обнаружена целая серия подобных изображений, выполненных в технике графити (Черемисин, 2004), но в целом эта своеобразная «летопись» истории древнетюркского времени ещё ждёт своего исследования. Тамгообразные рисунки горных козлов стали своего рода символом Древнетюркских каганатов. В своём классическом виде они представлены в Монголии, (244/245) где увенчивают стелы с надписями-эпитафиями тюркских каганов. Почему именно этот образ — предельно схематизированное изображение горного козла — стал тамгой каганов тюркской династии Ашина, остаётся неясным. Кроме того, огромное количество подобных рисунков представлено в петроглифических комплексах древнетюркского времени Центральной Азии и Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана. Принадлежность большинства из них эпохе раннего Средневековья, по аналогии с тамгами на стелах периода Второго Тюркского каганата, была впервые обоснована А.Д. Грачом (Грач А., 1957; 1973). Появившееся позже мнение об отнесении таких рисунков (только на основании сюжета) к скифскому времени представляется неоправданным. Как справедливо отметил Я.А. Шер, «горные козлы выбивались на скалах с незапамятных времен и почти до наших дней. Но ведь речь не о том, что изображено, а о том, как изображено данное животное» (Шер, 1980, с. 254-255). Для изображений этого типа характерны строгая профильность и передача рогов, туловища и ног линиями одинаковой толщины. Фигуры козлов на них предельно стилизованы и уже превращены в схему, в тамгу. В настоящее время круг аналогий им на памятниках бесспорно тюркского времени (на каменных изваяниях, стелах, рельефах, стенках саркофагов, статуарных изображениях животных) значительно увеличился. Неоднократно встречены они и в сочетании с руническими надписями. Такое же тамгообразное изображение горного козла нанесено на дне серебряного сосуда VIII-IX вв. из оградки юстыдского типа на р. Юстыд (Кубарев В., 1979, рис. 8, 9). В свете этих материалов, принадлежность таких рисунков (а следовательно, и их аналогов в наскальных изображениях) ко времени господства Древнетюркских каганатов можно считать установленной. Другое дело, что многие рисунки, отличающиеся большей реалистичностью в трактовке образа (например, Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library упоминавшееся выше изображение на стеле из Хачы-Хову), могут относиться к периоду его формирования. Показательно, что на территории Минусинской котловины, не входившей в состав Тюркских каганатов, среди тысячных серий петроглифов найдено всего несколько таких изображений. К произведениям искусства должны быть отнесены и каменные изваяния, в большом количестве открытые во всех местах расселения древнетюркских племён: в Туве (Грач А., 1961) и на Алтае (Савинов, 1983; Кубарев В., 1984), в Монголии (Евтюхова, 1952; Кубарев, Цэвэндорж, 2002) и в Синьцзяне (Худяков, Комиссаров, 2002), Восточном Казахстане (Чариков, 1976) и в Семиречье (Шер, 1966). Большинство из них представляют собой скульптурные изображения мужчинвоинов, с оружием в одной руке и сосудом в другой. Подобная иконография для воспроизведения героического облика покойного восходит ещё к традиции каменных изваяний скифского времени, но каким образом сохранилась эта преемственность — пока сказать трудно. Особое место в древнетюркской степной скульптуре принадлежит изображению сосуда, имевшему, несомненно, сакральное значение. Можно предполагать, что в этой позе, ставшей канонической, отразилась основная идея каменных изваяний — благополучие воинов, завоёванное мечом, должно продолжаться с его жизненной силой, заключённой в сосуде, и в потустороннем существовании. Наряду с простыми гермообразными стелами часто встречаются произведения круглой скульптуры, выполненные с большой художественной выразительностью. Лица мужчин на этих изваяниях, как (245/246) правило, монголоидные, полны спокойствия и достоинства. Чётко промоделированы раскосые глаза, выступающие скулы, тонкие поджатые губы, усы. Многие из них, несомненно, обладают чертами портретности: из глубины веков на нас смотрят лица реально существовавших людей — гордых, властных, воинственных, задумчивых. С большой тщательностью и этнографической точностью переданы различного рода аксессуары — детали одежды, головные уборы, пояса с наборными украшениями и подвешенным к ним оружием, серьги и т.д. Если учесть, что, по мнению некоторых авторов, многие древнетюркские изваяния первоначально были раскрашены (Ермоленко, 2002), можно предполагать, какое они производили эмоциональное впечатление на фоне жёлтой степи и блистающих снежных вершин окружающих гор. Стилистика каменных изваяний, несмотря на различное качество их исполнения, довольно устойчива и показывает существование определённых «художественных школ». Из особых стилистических приёмов следует отметить передачу бровей и носа одной рельефной линией; а также изящную, в некоторых случаях даже манерную, трактовку пальцев, держащих сосуд, воспринятые, скорее всего, из согдийского искусства (Шер, 1966, с. 65-69). Каменные изваяния, изображающие мужчинвоинов с оружием в одной руке и сосудом в другой, очевидно, изготовлялись непрерывно на протяжении всей второй половины I тыс. н.э. и представляют Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library наиболее устойчивую традицию древнетюркской степной скульптуры, которая может быть названа собственно «тюркской». По своим художественно-эстетическим особенностям произведения изобразительного искусства, найденные на территории расселения алтаетелеских тюрков, соответствуют основным направлениям культурных связей, существовавших на разных этапах развития их культуры. Так, для кудыргинского этапа (VI-VII вв.) характерно преобладание западных связей, вероятно, осуществлявшихся в широких пределах Первого Тюркского каганата. В VII-VIII вв. усиливается влияние Танского Китая, свидетельством чего являются многочисленные предметы восточного импорта (в первую очередь, зеркала, монеты и остатки шёлковых тканей), найденные в погребениях алтае-телеских тюрков. Вместе с ними приходили орнаментальные мотивы и художественные образы, по-своему преломленные и как элементы «ранжированной» культуры долго сохранявшиеся в кочевнической среде. Именно взаимодействие различных культурных элементов, как развивающих местные кочевнические традиции, так и воспринятых из районов высоких цивилизаций (Савинов, 1989), обусловило неповторимый облик культуры алтае-телеских тюрков во всех её проявлениях. * * * В 745 г. власть в Центральной Азии захватили уйгуры. Образование Уйгурского каганата явилось результатом многовековой борьбы телеских племён, в первую очередь — самих уйгуров, за политическую независимость, доминирующую роль в центральноазиатских этносоциальных объединениях и создание собственной государственности. Образование Уйгурского каганата — это переломный момент в этнокультурной истории народов севера Центральной Азии. Начало его связано с падением древнетюркской государственности, вре(246/247) мя существования с расцветом культуры алтае-телеских тюрков, а конец — с выходом на историческую арену енисейских кыргызов и сложением кимакокыпчакской конфедерации. Уйгурский каганат был сложным этнополитическим объединением, в состав которого, помимо собственно уйгуров, входило большинство телеских племен (пугу, хунь, байырку, тонгра, сыге, киби), а также в определённые периоды истории покорённые уйгурами народы — татары, кидани, басмалы, карлуки, чики. Подробные сведения о создании Уйгурского каганата, имеющие непосредственное отношение к этнокультурной истории населения СаяноАлтайского нагорья, сохранились в трёх памятниках древнетюркской письменности — Селенгинской (Малов, 1959, с. 30-44), Терхинской (Кляшторный, Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library 1980) и Тэсинской (Кляшторный, 1983) надписях, повествующих об уйгурских завоеваниях в середине VIII в. В них упоминаются походы создателя Уйгурского каганата Элетмиш Бильге-кагана (или Боян-чора) против чиков, живших на р. Кем, то есть в Туве, енисейских кыргызов и карлуков на Иртыше (Малов, 1959, с. 40). Ставка Уйгурского каганата была учреждена в верховьях р. Тэс в СевероЗападной Монголии, в междуречье рек Каргы и Каа-Хем (Кляшторный, 1980, с. 94), где С.И. Вайнштейном на оз. Тере-Холь была открыта дворцовая постройка уйгурского времени, возможно, принадлежавшая Боян-чору (Вайнштейн, 1964, с. 113-114). В Терхинской надписи содержатся указания по защите западных и северных границ Уйгурского каганата, позволяющие определить его пределы в середине VIII в. — «по Алтунской черни (Алтай. — Д.С.) западную границу, по Когмену (Западные Саяны. — Д.С.) северную границу защищай!» (Кляшторный, 1980, с. 92). Судя по этим данным, Алтай не входил в состав созданного уйгурами государства, что, возможно, связано с проживанием здесь дружественных по отношению к уйгурам алтае-телеских тюрков. Более того, археологические материалы показывают, что алтае-телеские тюрки играли весьма существенную роль как в военных предприятиях, так и, судя по количеству импортных изделий в алтайских погребениях, торговых отношениях Уйгурского каганата. Северная граница проходила по Западному Саяну, то есть включала территорию Центральной Тувы. Уйгурский каганат просуществовал до 840 г., когда пал в результате нашествия с севера енисейских кыргызов и целого ряда других причин, связанных с особенностями внутреннего развития Уйгурского государства. Одной из таких причин могло послужить и то обстоятельство, что, завоевав территорию Тувы, уйгуры пришли в непосредственное соприкосновение с енисейскими кыргызами, в отличие, например, от древних тюрков, совершавших только кратковременные военные походы за Саяны, оставляя при этом независимым «буферное» местное население. Время существования археологических памятников, синхронных периоду Уйгурского каганата, определяется серединой VIII — серединой IX в. (745-840 гг.). Об этнокультурной истории населения Уйгурского каганата известно очень мало, что объясняется, в первую очередь, слабой степенью изученности археологических памятников, которые могут быть сопоставлены с уйгурами. Наибольшее количество памятников, предположительно считающихся уйгурскими, исследовано в Туве. Это уйгурские городища и катакомбные погребения типа могильников Чааты I, II. (247/248) Сведения о сооружении уйгурами городов на р. Кем (Енисее) имеются в письменных источниках. В памятнике Боян-чора говорится: «Там я распорядился устроить свой беловатый лагерь и дворец (с престолом), там я заставил построить крепостные стены (заборы), там я провёл лето, и там я устраивал моления высшим божествам (?). Мои знаки (тамги) и мои письмена я там приказал сочинить и врезать в камень» (Малов, 1959, с. 40). В настоящее время в Туве исследовано несколько городищ и крепостей, уйгурская принадлежность которых определена С.И. Вайнштейном (Вайнштейн, 1958, с. 227-229; 1959; 1964) и Л.Р. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Кызласовым (Кызласов Л., 1959; 1960, с. 147-149; 1969, с. 59-63; 1979, с. 145-158). Однако следует отметить, что материал из уйгурских городищ, представляющих не городища в полном смысле этого слова, а скорее оборонительные сооружения на случай военной опасности, недостаточно выразителен. Это фрагменты керамики, зернотёрки, отдельные металлические орудия и костяные поделки, имеющие достаточно широкий круг аналогий и поэтому малоинформативные. На некоторых городищах (Баажин Алак), наряду с уйгурской, встречается керамика с врезным орнаментом, сопоставимая с хуннской. Значительно большие возможности для интерпретации представляют материалы катакомбных погребений, расположенных около городищ, в первую очередь, могильников Чааты I и II, исследованных С.А. Теплоуховым и Л.Р. Кызласовым (Кызласов Л., 1969, с. 65-78; 1979, с. 158-188). Для них характерны катакомбная форма погребений; керамика, по формам и приемам орнаментации, воспроизводящая некоторые образцы керамики хуннского времени; уплощённые ланцетовидные наконечники стрел; железные клёпаные котлы с вертикальными и горизонтальными ручками; лук с концевыми и срединными накладками и др. Характеризуя данный культурный комплекс, Л.Р. Кызласов отметил глубокую, очевидно, принесённую из Северной Монголии и Забайкалья, хуннскую традицию в материалах тувинских погребений, что, по его мнению, свидетельствует о «корнях уйгурской культуры» (Кызласов Л., 1969, с. 75). Вместе с тем, особенности катакомбных погребений в Туве ставят ряд вопросов, на которые в настоящее время трудно ответить. Найденные здесь предметы не имеют ничего общего ни с изображениями на уйгурских росписях из Турфана, принадлежность которых уйгурам считается бесспорной, ни с реалиями тувинских изваяний так называемой уйгурской группы, представляющих формы предметов, твёрдо датируемые VIII-IX вв. и аналогичных изображенным на турфанских росписях. Сам обряд захоронения (в катакомбах) не соответствует описанию погребального обряда уйгуров, которое сохранилось в письменных источниках. На этих основаниях А.А. Гаврилова (Гаврилова, 1974, с. 180), а за ней и другие исследователи, высказали сомнение в уйгурской принадлежности катакомбных погребений в Туве. Важное значение для определения археологических памятников уйгуров имели раскопки в Ордубалыке, столице уйгуров в Монголии, которые дали керамику, отличную от тувинской, но имеющую с ней некоторые общие элементы (Худяков, Цэвэндорж, 1982, рис. 5). Фрагменты керамики типа ордубалыкской с вписанными полукружиями были найдены на р. Орхон (Орхон-Дель, кург. 5) в погребении с трупоположением, северо-западной ориентировкой и сопроводительным захоронением шкуры коня, которое Л.А. Евтюхова считала возмож(248/249) ным относить к уйгурам (Евтюхова, 1957, с. 222-223). Если это так, отмечает Ю.С. Худяков, «не исключена вероятность, что погребения со шкурой коня в Монголии и Южной Сибири, а также инвентарем конца I тыс. н.э. и керамикой, напоминающей ордубалыкскую, оставлены уйгурами», а тувинские катакомбные Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library захоронения «оставило население, находившееся в подчинении у уйгуров, но отличавшееся от них в этническом отношении» (Худяков, Цэвэндорж, 1982, с. 9394). В других работах Ю.С. Худяков, в основном опираясь на характер орнаментации поясных и уздечных наборов, ещё более определенно высказался за уйгурскую принадлежность погребений со шкурой коня (Худяков, Нестеров, 1984, с. 140), которые он уже прямо называет «уйгурскими» (Худяков, 1985; 1986; и др.). В окончательном виде эта точка зрения сформулирована им в книге «Культура уйгуров Центральной Азии» (Худяков, 1992). Помимо погребений со шкурой коня, несомненно, следы уйгурского влияния несут рассмотренные выше подбойные захоронения с конём, известные в Центральной Туве и Минусинской котловине. Вместе с тем, этническая принадлежность погребений чаатинского типа в Туве до сих пор остается не определённой. Не решая здесь этого вопроса, следует отмстить, что в создании катакомбных погребений в Туве могло принимать участие и местное население кокэльской культуры, сохранившееся до этого времени. В пользу возможности такого предположения свидетельствуют некоторые параллели в материалах могильника Чааты I и погребений кокэльской культуры: железные котлы с вертикальными ручками, геометрические формы срединных накладок лука с прямыми срезами, налепные шишечки на тулове глиняных сосудов, костяные полые трубочки с поперечными отверстиями; а также другие общие формы предметов — ножи, трёхпёрые наконечники стрел, орнаментированные пряслица и др. В могильнике Кокэль встречаются и отдельные захоронения в подбоях; одинакова и крайне неустойчивая ориентировка погребённых. Если это предположение верно, то оно способствует разъяснению трёх важных, пока не решённых вопросов: 1) о судьбе населения кокэльской культуры, возможно, ассимилированного сначала алтайскими племенами, а затем уйгурами; 2) о столь длительном сохранении хуннской традиции в материалах «уйгурских» погребений в Туве, так как имеются все основания считать население кокэльской культуры одной из групп в составе государства Северных хуннов; 3) о причине расположения катакомбных кладбищ около уйгурских городищ — они могут быть оставлены представителями местного населения, которым была поручена охрана оборонительных сооружений на северной границе Уйгурского каганата. С периодом пребывания уйгуров на территории Тувы связано распространение здесь каменных изваяний, отличающихся от древнетюркских отсутствием оградок и рядов камней-балбалов, иконографией (фигура человека с сосудом в двух руках, без оружия), дополнительными деталями (изображения кос, головных уборов и поясов с многочисленными ремешками и лировидными подвесками). Среди них выделяются тщательностью изготовления изваяния ЦентральноТувинской котловины, образующие отдельную стилистическую группу памятников. Датировка этих изваяний определяется по изображенным на них реалиям VIII-IX вв., т.е. временем господства Уйгурского каганата; поэтому в литературе они обычно называются «уйгурскими» (Евтюхова, 1952, рис. 20-26; Грач А., 1961, с. 67-68, 91; Кыз(249/250) Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library ласов Л., 1969, с. 80-82, рис. 27). На территории Горного Алтая, не входившей в состав Уйгурского каганата, подобные изваяния неизвестны. О семантике этой группы изваяний сказать что-либо определённое трудно. Я.А. Шер на примере семиреченских изваяний предположил, что фигуры с сосудом в двух руках относятся к «изображениям чиновной аристократии, людей близких к правящей военной верхушке, но не занимающихся непосредственно военным делом» (Шер, 1966, с. 58). С этим как будто согласуется руническая надпись на единственном изваянии подобного рода из Минусинской котловины: «Я — Эзгене — внутренний (чин) Кара-Хана. Я был на двадцать шестом году своей жизни. Я умер внутри тюргешского государства, я начальник, надпись...» (Малов, 1952, с. 67). Появление здесь этого изваяния соответствует распространению на Среднем Енисее подбойных погребений, возникших, как уже отмечалось, под влиянием уйгурской традиции. Другие авторы ищут объяснения данной иконографии не в социальной, а конфессиональной сфере. Так, по мнению Л.Н. Ермоленко, «поза с сосудом в согнутых к груди руках является жестом предложения жертвы небесным божествам, Небу» (Ермоленко, 2002а, с. 191). Вполне возможны и другие объяснения. Следует подчеркнуть, что изваяния с сосудом в двух руках не являются поздним вариантом древнетюркских каменных изваяний, хронологически следующим за фигурами воинов с сосудом в одной руке и оружием в другой, а представляют собой самостоятельную линию развития древней степной скульптуры. Такую же иконографию имеют более ранние каменные изваяния из Унгетского комплекса в Монголии, относимого В.Е. Войтовым к периоду каганата Сеяньто — второго по значению после уйгуров из всех телеских племён (Войтов, 1987, с. 104-106); а также ещё более древние изваяния, относящиеся к раннетюркскому времени и найденные на территории таштыкской культуры; например упоминавшаяся выше стела с р. Нени. Отнесение части изваяний с оружием и сосудом при оградках к VIII-IX вв. ставит вопрос об отношении их к изваяниям «уйгурской» группы, которые обычно рассматривались как более поздние в ряду древнетюркских каменных изваяний. Однако, несмотря на различия иконографических особенностей и условий местонахождения, в наборе реалий у них имеются и общие элементы (поясные бляхи-оправы, кувшинчики на поддоне курайского типа и др.). Лировидные подвески ещё ни разу не встречены на изваяниях с оружием, но в погребениях алтае-телеских тюрков они также известны, начиная с VIII-IX вв. Таким образом, обе группы изваяний (древнетюркских с оружием VIII-IX вв. и «уйгурских» с сосудом в двух руках) оказываются одновременными. Очевидно, что параллельно существовали две традиции: одна — изображение человека с оружием и сосудом распространяется в период господства Тюркских каганатов и в культуре алтаетелеских тюрков; другая — изображение человека с сосудом в двух руках — более древняя, восходит к таштыкским стелам и распространяется в период господства каганатов, созданных сеяньто и уйгурами. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Впоследствии эта традиция сохраняется в менгирообразных изваяниях племён кимако-кыпчакского объединения и лежит в основе иконографии кыпчакских (половецких) каменных изваяний южнорусских степей (Плетнёва, 1974). По этнической принадлежности своих создателей она с наибольшим основанием может быть названа уйгуро-кыпчакской. IV. Культура енисейских кыргызов [ Введение. ] — 251 Краткая история кыргызов на Енисее (до середины IX в.). — 252 Этапы развития культуры енисейских кыргызов. — 257 «Кыргызское великодержавие». Локальные варианты культуры енисейских кыргызов в середине IX-X в. — 263 [ Введение. ] Кыргызы — один из древнейших народов Центральной Азии и Южной Сибири. На протяжении двух тысячелетий письменные источники фиксируют существование данного этнонима (и его различных фонетических вариантов) в связи с историческими событиями, происходившими в разных районах Азии, в первую очередь — на территории Саяно-Алтайского нагорья и на Тянь-Шане. Соответственно, в тюркологической литературе встречаются такие кыргызоведческие термины, как «древние киргизы», «енисейские кыргызы», «алатооские» или «тянь-шанские киргизы», «памирские», «афганские», «восточнотуркестанские (синьцзянские) киргизы», «фуюйские киргизы», «сибирские», «центральноазиатские кыргызы» и т. д.» (Чороев, 1988, с. 143). В основе всех этих этнических образований лежит субстратная общность тюркоязычных племён, сложившихся в Южной Сибири, на Енисее, откуда и происходит условное наименование «енисейские кыргызы». В определённый период истории, образно названный В.В. Бартольдом эпохой «кыргызского великодержавия» (IX-X вв.), ареал этнокультурогенеза кыргызов включал обширные области севера Центральной и отчасти Средней Азии, что привело к широкому распространению созданной ими культурной традиции. Все остальные группы кыргызов (или киргизов) так или иначе связаны с енисейскими (центральноазиатскими) кыргызами, но сложились позднее, в резуль(251/252) тате их расселения и ассимиляции местных племён. Таким образом, начало этнополитической истории и культурогенеза кыргызов целиком и полностью проецируется на территорию Южной Сибири и специально — Минусинской котловины, где в эпоху раннего Средневековья ими было создано своё первое государство, что нашло отражение как в многочисленных, хотя и отрывочных сведениях письменных источников, так и в соответствующих им археологическим материалах. История и культура енисейских кыргызов представлены в источниках неравномерно. В одних случаях доминируют письменные свидетельства, в других Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library — данные археологии. Иногда они тесно коррелируют друг с другом, и эти периоды оказываются для изучения наиболее результативными. Енисейские кыргызы, жившие на северной периферии центральноазиатских государственных объединений, в зависимости от политической ситуации в Центральной Азии, то активно выступают на исторической арене, то как бы «покидают» её, хотя последующие события, вновь «вызвавшие» их на историческую арену, убедительно показывают непрерывный характер развития кыргызской культуры и государственности. Этими причинами обусловлено то, что создание цельной, одинаково заполненной во всех звеньях истории енисейских кыргызов, несмотря на целый ряд посвящённых этой проблеме работ (Бартольд, 1963; Киселёв, 1951; Евтюхова, 1948; Кызласов Л., 1969; Савинов, 1994; Бутанаев, Худяков, 2000), вообще вряд ли возможно. Вместе с тем, исходя из степени обеспеченности письменными и археологическими источниками, выделяются ряд периодов (или этапов) в этнокультурной истории енисейских кыргызов, которые могут быть освещены с достаточной степенью достоверности. Первые сведения подобного рода, в достаточной степени проблематичные, относятся ещё к периоду хуннского завоевания Южной Сибири (Кызласов Л., 1984); однако начало этнокультурогенеза енисейских кыргызов может быть прослежено только начиная с середины I тыс. н.э. и связано с образованием на Среднем Енисее раннекыргызского владения Цигу. Краткая история кыргызов на Енисее (до середины IX в.). Цигу (или Кигу) — одна из ранних фонетических транскрипций этнонима кыргыз, относящаяся ко времени до 700 г. (Яхонтов, 1970, с. 114). Цигу в качестве обозначения самого северного владения, основанного тюрками Ашина после переселения их на Монгольский Алтай (460 г.), упомянуто в одном из древнетюркских генеалогических преданий, о которых говорилось выше. По этой легенде, у одного из прародителей древних тюрков, Ичжинишиду, названного «сыном волчицы», было несколько сыновей, каждый из которых получил во владение своё наместничество: старший из них, Нодулу-шад, принявший имя Турк, правил в Басычусиши; второй — на реке Чуси; третий превратился в лебедя; четвёртый «царствовал между реками Афу и (252/253) Гянь под наименованием Цигу» (Бичурин, 1950, с. 221-222). Сын Нодулу-шада, Ашина, став вождём племени, принял имя Асянь-шад. Его потомок (внук или внучатый племянник) Тумынь (Бумын) стал основателем Первого Тюркского каганата (552 г.). Время существования владения Цигу в династийной хронике древних тюрков определяется следующим образом. От первого реального лица древнетюркской истории Тумыня (Бумыня), самое раннее посольство к которому отмечено источниками в 545 г. (Бичурин, 1950, с. 228), до легендарного Ичжинишиду сменилось три тюркских правителя (Туу-Ашина-Нодулу-шад) или четыре поколения, что при принятом подсчёте срока одного поколения в 25 лет Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library составляет один век, то есть в принципе соответствует промежутку времени от переселения тюрков на Алтай до создания ими Первого Тюркского каганата (460552 гг.). Относительно местоположения Цигу существуют различные точки зрения. Н.А. Аристов первым предложил локализовать его по названиям рек Афу (Абакан) и Гянь, т.е. Кем (Енисей) там, где находилось «главное становище кыргызов», явно имея в виду долину Среднего Енисея (Аристов, 1897, с. 5-6). Наиболее определённо об этом писала Л.А. Евтюхова, помещая Цигу «как раз в исконных землях кыргызов», т.е. в Минусинской котловине (Евтюхова, 1948, с. 4). Существует точка зрения, по которой Цигу идентифицируется с чиками рунических надписей, жившими в VIII в. на территории Тувы (Грумм-Гржимайло, 1926, с. 311; Кызласов Л., 1969, с. 51; 1984, с. 32). Недавно появилась еще одна точка зрения, по которой прародина енисейских кыргызов, начиная с хуннского времени, находилась в Восточном Туркестане, где они перемешались с западной ветвью телеских племён (гаоцзюйскими динлинами) и были переселены отсюда на Енисей уже в виде сложившейся общности в период господства жуаньжуаней, в V — первой половине VI в. (Худяков, 2001). К сожалению, данная гипотеза лишена какого-либо археологического обоснования, и локализация владения Цигу на Среднем Енисее остается наиболее аргументированной. Сопоставление этих сведений с археологическими памятниками Минусинской котловины позволило высказать предположение о синхронизации владения Цигу (и не только в хронологическом отношении) с памятниками позднего этапа таштыкской культуры на Енисее (Савинов, 1988). Политическая история Цигу нам неизвестна. Название Цигу для обозначения общности енисейских кыргызов упоминается в письменных источниках ещё один раз при описании походов третьего правителя Первого Тюркского каганата Муханкагана (время правления 553-557 гг.), который «на севере покорил Цигу и привёл в трепет все владения, лежащие за границей» (Бичурин, 1950, с. 229). Можно предполагать, что к этому времени владение Цигу уже полностью обособилось от древнетюркской этносоциальной иерархии. Существующие письменные источники, в силу отдалённости проживания енисейских кыргызов, позволяют представить не столько историю самих кыргызов, сколько характер их взаимоотношений с другими народами Центральной Азии. После завоевания Цигу Мухан-каганом (554 г.), судя по всему, енисейские кыргызы попали под протекторат Первого Тюркского каганата. Об этом свидетельствуют, по крайней мере, два обстоятельства. Во время византийского по(253/254) сольства, красочное описание которого сохранилось у Менандра, Истеми-каган подарил послу Земарху «пленницу из народа кыргыз» (569 г.); несколько позже Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (572 г.) Торэмен (кит. Далобянь) «имел ставку на севере, может быть в земле кыргызов и чиков» (Гумилёв, 1967, с. 58). Вряд ли эти совпадения, свидетельствующие о зависимом положении кыргызов по отношению к древним тюркам, можно считать случайными, хотя как долго продолжалась эта зависимость — сказать трудно. После падения Восточного Тюркского каганата государство енисейских кыргызов, по крайней мере, трижды подвергалось внешним вторжениям. Один из последних удельных князей Восточного каганата Чеби-хан, бежавший, как уже говорилось, на Алтай, «покорил на западе Гэлолу (карлуков. — Д.С.), на севере Гйегу (кыргызов. — Д.С.)» (Бичурин, 1950, с, 263). Но вскоре войско Чеби-хана было переведено в Хангай, так что завоевание кыргызов можно считать эпизодом в военной кампании Чеби. Некоторое время кыргызы входили в состав государства Сеяньто. По данным письменных источников, «прежде Хягасское (т.е. кыргызское. — Д.С.) государство зависело от Дома Сеяньто, который имел там своего Гйелифу (наместника. — Д.С.) для верховного надзора» (Бичурин, 1950, с. 354). В это же время создатель Западнотюркского каганата Дулу-хан совершил поход против племён, не вошедших в состав дулу и нушиби, в том числе и против племени йегу, то есть енисейских кыргызов (Бичурин, 1950, с. 287). Однако все дальнейшие интересы Дулу хана были связаны с событиями в Западном Тюркском каганате, а государство Сеяньто вскоре закончило своё существование. Очевидно, что ни одно из этих вторжений не сыграло существенной роли в истории енисейских кыргызов, которые после выхода из-под протектората Первого Тюркского каганата не только сохранили свою самостоятельность, но и успешно противостояли завоевателям из соседних центральноазиатских владений. Именно с этого времени начинаются дипломатические отношения между кыргызами и Китаем, проявившим явную заинтересованность к развивающемуся государству на Енисее как потенциальному союзнику в борьбе Танской династии против тюрков-тугю и впоследствии уйгуров. Первое китайское посольство к кыргызам состоялось сразу после гибели Восточного каганата, в 632 г. (Супруненко, 1963, с. 67). Ответное посольство кыргызов к китайскому двору с подарками и «местными произведениями» было отправлено в 648 г. (Бичурин, 1950, с. 354-355; Нуров, 1955, с. 79). В дальнейшем, до середины VIII в., посольства в Китай стали регулярными, что, естественно, имело стимулирующее значение в становлении кыргызской государственности. О развитии отношений с Китаем свидетельствует и количество китайских монет, найденных на Енисее: до начала династии Тан (618 г.) — 4 экз.; в начале эпохи Тан до середины VII в. — 45 экз. (Киселёв, 1947, с. 94-96). К этому же времени относятся и первые находки раннесредневековых китайских зеркал в Минусинской котловине (ЛубоЛесниченко, 1975, с. 16). Кыргызы периода Второго Тюркского каганата — это уже сильное самостоятельное государство, играющее активную роль в политической жизни Центральной Азии. Основные сведения по истории енисейских кыргызов этого времени содержатся в памятниках орхонской рунической письменности (Батманов, 1960). Отношения между тюрками Второго каганата и енисейскими кыргыза- Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (254/255) ми носили сложный и неоднозначный характер. В надписи одного из крупнейших деятелей Второго Тюркского каганата мудрого Тоньюкука говорится: «Каган народа табгач был нашим врагом. Каган народа „десяти стрел" был нашим врагом. Но больше всего был нашим врагом киргизский сильный каган» (Малов, 1951, с. 66). Капаган-каган и его племянник Могилянь, «перейдя через Когменскую чернь (Саянский хребет. — Д.С.) ходили войной вплоть до страны киргизов». Позже Могилянь в честь своего дяди-кагана «поставил во главе (вереницы могильных камней) „балбалом" киргизского кагана» (Малов, 1951, с. 38-39). В то же время посланники кыргызов в качестве «плачущих и стонущих» постоянно присутствовали на похоронах тюркских каганов. Предводитель кыргызов Барс-бег (тронное имя Ынанчу Алп — Кляшторный, 1976, с. 266) был женат на младшей сестре Могиляня (Бильге-кагана), что свидетельствует о заключении династийных браков между енисейскими кыргызами и тюрками. Наиболее драматический характер отношения между кыргызами и Вторым Тюркским каганатом приобрели в начале VIII в. Завоевательные походы Капа-ганкагана (кит. Мочжо) сильно беспокоили пограничные районы Китая. «Мочжо, упоенный славою побед, — сообщают китайские источники, — низко думал о Срединном государстве (т.е. Китае. — Д. С.) и даже гордился перед ним» ( Бичурин, 1950, с. 270). В этих условиях Китай искал себе союзников среди народов Центральной Азии, враждебных Второму Тюркскому каганату. Была создана антитюркская коалиция, в которую вошли Китай (табгач), остатки тюрков Западного каганата (народ «десяти стрел») и енисейские кыргызы. Упреждая события и желая обезопасить северные и западные границы своего государства для решающей войны с Китаем, тюрки Второго каганата первыми начали военную кампанию против кыргызов и их союзников-тюргешей (западных тюрков). В 709 г. были завоеваны чики и азы, жившие на территории Тувы. Тюркские войска остановились у подножья Западных Саян. Дальнейшие события красочно описаны в памятниках предводителей похода, героев истории Второго Тюркского каганата — Кюль-тегина, Могиляня (Бильге-кагана) и Тоньюкука (Малов, 1951; 1959). В памятнике Кюль-тегину говорится: «Мы предприняли поход на киргизов. Проложив дорогу через снег глубиной в копье и поднявшись на Кегменскую чернь, мы разбили киргизский народ, когда он спал; с их каганом мы сразились в черни Сунга... Киргизского кагана мы убили и племенной союз его взяли» (Малов, 1951, с. 41). В том же году (711 г.), «поднявшись на Алтунскую чернь (Алтай. — Д.С.)», тюрки дошли до Иртыша; переправились через него и разбили тюргешей. «Их кагана мы там убили, его племенной союз покорили. (Но) масса тюргешского народа вся откочевала в глубь страны (т.е. подчинилась)» (Малов, 1951, с. 41). Военная кампания для тюрков оказалась победоносной. События 709-711 гг. имеют для нас особо важное значение, так как они происходили непосредственно на территории севера Центральной Азии и в Южной Сибири — в Туве, на Алтае, в Минусинской котловине и в Прииртышье. Об этих же событиях рассказывают енисейские надписи, найденные на озере Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Алтын-кёль на юге Минусинской котловины. Одна из них (Алтын-кёль I) является эпитафией Барс-бегу, павшему в неравной битве в черни Сунга, т.е. тому самому кыргызскому кагану, который погиб в 711 г. в результате похода (255/256) тюркской армии за Саяны. Другая надпись (Алтын-кёль II) посвящена Эрен-улугу, который по поручению Барс-бега «ходил к тибетскому кагану» и «не вернулся», т.е. погиб на чужбине (Кляшторный, 1976). Упоминание о первом посольстве енисейских кыргызов в Тибет имеет весьма важное значение. Танское правительство, входившее с кыргызами в одну антитюркскую коалицию, не было поставлено об этом в известность: «В августе-сентябре 711 г. император Жуйцзун получил сообщение, что в Тибете находится прибывшее туда ранее кыргызское посольство, не желающее входить в Хань. Сведения о поведении кыргызов распространились среди северных соседей империи, что серьёзно обеспокоило Жуйцзуна» (Кляшторный, 1976, с. 266). Совершенно очевидно, что кыргызы, давно установившие связи с Китаем, искали для себя новых союзников. В дальнейшем это сыграло большую роль в победе кыргызов над уйгурами. Поражение кыргызов в 711 г., очевидно, существенным образом не отразилось на развитии их государственности. «Говоря, пусть не останется без хозяина страна Кёгменская, — сообщается в памятнике Кюль-тегину, — мы завели порядок в немногочисленном (т.е. пришедшем тогда в упадок) народе киргизов. Мы пришли, сразились и снова дали (страну для управления киргизу?)» (Малов, 1951, с. 39). Существует мнение, что кыргызы после поражения в 711 г. распались на несколько племен (Гумилёв, 1967, с. 3 80), с которым вряд ли можно согласиться. Кыргызы сохранили политическую самостоятельность. Продолжались дипломатические отношения с Китаем: «В царствование государя Сюань-цзуна (713-755 гг.) были четыре посольства (кыргызов. — Д.С.) с местными произведениями» (Бичурин, 1950, с. 355). В 731 г. посланники кыргызов традиционно присутствовали в качестве «плачущих и стонущих» на похоронах Кюль-тегина). А в 742 г. среди военных округов, созданных Китаем против наиболее сильных потенциальных противников, второй округ с центром в Бишбалыке был учреждён против тюргешей и енисейских кыргызов (Бичурин, 1950, с. 307). Вряд ли это могло иметь место, если бы речь шла о раздробленном и потерявшем самостоятельность государстве. В 745 г. власть в Центральной Азии захватили уйгуры. Начало истории Уйгурского каганата ознаменовано широкой экспансией уйгуров против соседних центральноазиатских племён. В 758 г. уйгуры завоевали государство енисейских кыргызов, «после сего хягасские (кыргызские. — Д.С.) посольства уже не могли проникнуть в Срединное государство» (Бичурин, 1950, с. 355). Разрыв традиционных связей с Китаем явился для кыргызов одним из наиболее ощутимых последствий уйгурского завоевания. Разбив кыргызов, уйгуры, так же как до них тюркские войска в 711 г., двинулись на запад, переправились через Иртыш и разбили карлуков; однако, страна енисейских кыргызов осталась за пределами Уйгурского государства. Как справедливо считает Л.Р. Кызласов, Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library подчинение кыргызов уйгурам было кратковременным и номинальным, так как «управителем в древнем государстве хакасов (кыргызов. — Д.С.) остался всё тот же хан» (Кызласов Л., 1969, с. 58). В Тэсинской надписи, относящейся к несколько более позднему времени (761-762 гг.), никаких сведений о военных действиях между кыргызами и уйгурами не сообщается. Очевидно, в этот период наступила известная стабилизация отношений, вызванная рав(256/257) новесием сил или, точнее, — позиционная война. О том, как она проходила, можно судить по следующей ситуации. В источниках говорится, что «сие государство (енисейских кыргызов. — Д.С.) было всегда в дружественных отношениях с Даши (Средней Азией. — Д. С), Туфанию (Тибетом. — Д.С.) и Гэлолу (карлуками на Западном Алтае. — Д.С.), но туфаньцы при сообщении с Хягасом (страной енисейских кыргызов. — Д.С.) боялись грабежей со стороны хойху (уйгуров. — Д. С.), вот почему брали провожатых из Гэлолу» (Бичурин, 1950, с. 355). Приведенный отрывок чётко показывает расстановку политических сил в Центральной Азии во второй половине VIII в.: связи енисейских кыргызов с карлуками, помощью которых пользовались тибетцы; враждебные действия по отношению к ним уйгуров, через территорию которых проходили караванные пути, соединяющие страну енисейских кыргызов и Тибет. Уйгурский каганат оказался как бы «зажатым» между территориями дружественных государств: Тибетом на юге, карлуками на западе и кыргызами на севере. На востоке очень непросто складывались отношения Уйгурского каганата с Китаем. Призванные в Китай для помощи в подавлении восстания Ань Лушаня, уйгурские войска настолько разорили западные провинции Китая, что из союзников превратились в одного из главных его противников. Как уже говорилось, в 795 г. прекратила свое существование правящая уйгурская династия Яглакар, и в Уйгурском каганате наступила пора междоусобиц. Около 818 г., «только хойху начали упадать (т.е. ослабевать. — Д.С.)» (Бичурин, 1950, с. 355), кыргызский Ажо объявил себя каганом, что явно отражало интересы союзных с кыргызами государств: мать его была тюргешской княжной, а жена — дочерью тибетского полководца (Гумилев, 1967, с. 429). В ответ «хойхуский (т.е. уйгурский. —Д.С.) хан послал министра с войском, но сей не имел успеха» (Бичурин, 1950, с. 355). Кыргызско-уйгурские войны продолжались двадцать лет. В конце этой войны кыргызский Ажо писал уйгурскому кагану Бао-и: «Твоя судьба кончилась. Я скоро возьму золотую твою орду, поставлю перед ней моего коня, водружу моё знамя» (Бичурин, 1950, с. 355-356). В 840 г., пользуясь изменой уйгурского военачальника Цзюйлу Мохэ, вызвавшего нападение кыргызской конницы на столицу уйгуров город Орду-Балык, енисейские кыргызы сокрушили Уйгурский каганат и захватили власть в Центральной Азии. Начался период «кыргызского великодержавия». Этапы развития культуры енисейских кыргызов. История изучения археологических памятников енисейских кыргызов наиболее Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library полно рассмотрена Ю.С. Худяковым (Худяков, 1982, с. 6-24). В настоящее время сложилось три основных точки зрения во поводу периодизации культуры енисейских кыргызов во второй половине I тыс. н.э.: 1) основана на принципе выделения культур — культура чаа-тас (VI — первая половина IX в.) с подразделением на два этапа (утинский — VI-VII вв. и копёнский — VIII — (257/258) первая половина IX в.); тюхтятская культура — вторая половина IX — X в. (Кызласов Л., 1981, с. 46-52); 2) основана на принципе выделения эпох — эпоха чаа-тас (VI-VIII вв.) и эпоха «великодержавия» — IX-X в. (Худяков, 1982, с. 24-71); 3) основана и на принципе выявления основных закономерностей истории развития кыргызской общности — «VI — первая половина IX в., когда она занимала ограниченную территорию на Среднем Енисее; середина IX — вторая половина X в. — время значительного расширения границ» (Длужневская, 1982, с. 118). Принципиальных различий, за исключением самих дефиниций, в приведенных периодизациях нет — все они рассматривают одни и те же хронологические этапы развития культуры енисейских кыргызов (по Л.Р. Кызласову — древних хакасов). Следует согласиться с Г.В. Длужневской в том, что, «учитывая близость археологических материалов, соотносимых с кыргызами, и непрерывную последовательность развития единства погребального обряда (трупосожжение), общие формы материального комплекса (конское убранство, предметы вооружения, орнамент и т.д.), а также свидетельства письменных источников об основных этапах политической истории этнической общности енисейских кыргызов, наиболее целесообразным представляется объединить археологические памятники VI-XII вв. на территории Тувы и Минусинской котловины под единым названием — культура енисейских кыргызов» (Длужневская, 1982, с. 118). Что касается хронологических рамок первого периода (VI — середина IX в.), то они представляются излишне широкими для историкокультурного анализа и внутри него (вслед за Л.Р. Кызласовым) можно выделить конкретные типы памятников и этапы развития культуры енисейских кыргызов. Основанием для этого может служить как внутреннее развитие культурных элементов кыргызского комплекса, так и сравнение их с выделенными этапами развития культуры алтае-телеских тюрков. Основной вид погребальных сооружений енисейских кыргызов в Минусинской котловине во второй половине I тыс. н.э. — чаа-тас, что означает в переводе «камень войны». По данным Л.Р. Кызласова, 1980 г., на территории Минусинской котловины было известно 52 чаа-таса, из которых исследовано незначительное количество (Кызласов Л., 1980, с. 113-114). Главной этнодифференцирующей особенностью погребений енисейских кыргызов является устойчивый обряд трупосожжения, который наследуется от таштыкской культуры и сохраняется на всем протяжении существования культуры енисейских кыргызов. С таштыкской древностью связаны и такие детали погребального обряда чаа-тасов как вертикально установленные плиты в основании наземных сооружений из Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library горизонтально положенных плит (Зяблин, 1965, с. 282-286, рис. 8), обкладка стенок могильных ям из вертикально поставленных столбиков, берестяные покрытия над накатом, обилие костей домашних животных и др. (Евтюхова, 1948, с. 8; Кызласов Л., 1981, с. 47-8). Из предметов сопроводительного инвентаря сохраняются бронзовые пластины-амулеты с головками животных, теряющие к этому времени свой реалистический облик (Евтюхова, 1948, рис. 3). В числе находок из Абаканского чаа-таса упоминаются остатки глиняных масок (Кызласов Л., Кызласов И., 1985, с. 219), однако эти уникальные находки, если они относятся к этому времени, требуют специального рассмотрения. (258/259) Койбальский этап (VI-VII вв.). Памятники VI-VII вв. выделены Л.Р. Кызласовым под наименованием утинского этапа культуры чаа-тас (утинский — новое название для Койбальского чаа-таса, принятое Л.Р. Кызласовым). Основанием для этого послужили: 1) расположение их на местах таштыкских могильников; 2) сохранение некоторых таштыкских элементов в устройстве погребальных сооружений; 3) отдельные предметы (бронзовые накладки с изображением парных головок коней и керамика, продолжающие таштыкские традиции) (Кызласов Л., 1981, с. 48). Из числа предметов, включенных Л.Р. Кызласовым в хронологический ряд VI-VII вв. (Кызласов Л., 1981, рис. 28), следует исключить кинжал «уйбатского типа» (№ 27) и стремя с высокой пластинчатой дужкой из собрания Минусинского музея (№ 37), относящиеся к более позднему времени. Против выделения утинского этапа выступает Ю.С. Худяков, считающий, что подразделение «эпохи чаа-тас на «утинский» и «копёнский» этапы не может быть принято в виду отсутствия критериев для выделения каждого из них» (Худяков, 1985, с. 92). Действительно, в материалах многих чаа-тасов, в том числе исследованных Ю.С. Худяковым на могильниках Тепсей XI, Обалых-Биль, Кёзеелиг-Хол и др., не содержится достаточно оснований для их узкой датировки, что в значительной степени объясняется их ограбленностью. Однако это не является препятствием для выделения раннего этапа культуры енисейских кыргызов на материале тех памятников, где эти ранние элементы представлены. По названию Койбальского чаа-таса мы считаем возможным называть ранний этап культуры енисейских кыргызов «Койбальским» (а не утинским) — VI-VII вв. Памятники Койбальского этапа культуры енисейских кыргызов синхронны кудыргинскому этапу культуры алтае-телеских тюрков и характеризуются теми же признаками: отсутствием поясных наборов с бляхами-оправами, двукольчатых удил, эсовидных псалий и других предметов, характерных для периода Второго Тюркского каганата. Из ранних памятников енисейских кыргызов наиболее показателен Сырский чаа-тас, в погребениях которого найдены «кыргызские вазы»; однокольчатые удила с железными двудырчатыми псалиями с одним отогнутым концом, возможно, копирующие форму роговых; крюк от колчана с кольцом, нож; бронзовые пластины-амулеты со схематическими изображениями головок животных (Кызласов, 1955, рис. 38, 5; 40). Следует отметить, что в материалах ранних чаатасов (Койбальского, Абаканского, Сырского и др.) значительно слабее отразились связи с культурой южных районов Саяно-Алтая, чем в последующее время. Видимо, это объясняется тем, что в VI-VII вв. население Минусинской котловины, генетически связанное с таштыкцами, еще сохраняло известную обособленность от других районов Центральной Азии и Южной Сибири. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Памятники VII-VIII вв., синхронные катандинскому этапу, на территории Минусинской котловины пока не выделяются в самостоятельную группу погребений. Можно предполагать, что в это время здесь продолжает развиваться традиционная культура ранних чаа-тасов, мало подверженная различного рода инновациям. Копёнский этап (VIII-IX вв.). Культура енисейских кыргызов VIII-IX вв. изучена в значительно большей степени и представлена различными видами памятников. Ведущими из них по-прежнему являются погребения типа чаатас с устойчивым обрядом трупосожжения, которые по характеру наземного (259/260) сооружения делятся на две группы: 1) малые ограды (или курганы) с 4-8 стелами в основании (как правило, более «бедные»); 2) большие ограды (или курганы), имеющие 10 и более стел в основании, в которых, наряду с кремацией, представлены погребения по обряду трупоположения (как правило, более «богатые» — с тайниками, предметами торевтики, золотыми сосудами и т. д.) (Азбелев, 1990, с. 74). Чаа-тасы первой группы продолжают традиции предшествующего, койбальского, этапа; чаа-тасы второй группы, очевидно, появляются относительно позже, генетически связаны с предшествующими и относятся к периоду расцвета культуры кыргызов на Енисее (копёнский этап — VIII —середина IX в.). К этому времени относятся такие известные памятники, как могильники Капчалы I (Левашова, 1952); Джесос, чаа-тас за Ташебой, Кызыл-Куль и др. (Евтюхова, 1948, с. 14-18); Копёнский чаа-тас (Евтюхова, Киселёв, 1940; Евтюхова, 1948, с. 30-35; Киселёв, 1951, с. 583-587), по которому было дано название этого этапа культуры енисейских кыргызов. На копёнском этапе в культуре енисейских кыргызов происходят существенные изменения, связанные как с внутренним развитием кыргызского общества, так и усилением внешних культурных связей. Появляется целый ряд форм вещей, ранее не встречавшихся в Минусинской котловине: поясные бляхи-оправы и ременные наконечники, тройники с вырезными лопастями и уздечные бляшки с фестончатым краем, крупные сердцевидные бляхи-решмы, стремена с высокой пластинчатой дужкой, двухкольчатые удила с эсовидными псалиями, серебряные сосуды на поддоне и др. Все они находят ближайшие параллели в материалах туэктинского этапа по периодизации культуры алтае-телеских тюрков (VIII-IX вв.) Источником этих инноваций были южные районы Саяно-Алтая, а причина их появления на Среднем Енисее, скорее всего, заключается в сложном характере взаимоотношений между алтае-телескими тюрками, уйгурами и енисейскими кыргызами в период господства Уйгурского каганата. В материалах VIII-IX вв. впервые встречаются приемы оформления предметов, которые могут быть определены как этнически показательные для культуры енисейских кыргызов: витые стержни удил, петельчатые приплюснутые дужки и Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library прорезные подножки у стремян, фигурные петли на псалиях и др. Большинство деталей поясных и уздечных наборов копёнского этапа, а также золотые и серебряные сосуды украшены сложным растительным орнаментом, наиболее характерным для культуры енисейских кыргызов этого времени. По заключению специально исследовавших орнаментальное искусство средневековых хакасов (кыргызов. —Д. С.) Л.Р. Кызласова и Г.Г. Король, оно отражает, в первую очередь, влияние со стороны изобразительного искусства Танского Китая. «Об этом свидетельствуют ряд мотивов, сюжетов, детали изображений, некоторые украшения... Влияние это могло распространяться как с территории самой Срединной империи, так и через Восточный Туркестан, с которым существовали не менее тесные связи и где в VIII-IX вв. наблюдается сильное влияние танского искусства» (Кызласов, Король, 1990, с. 170). Одним из наиболее ранних памятников в ряду других погребений VIII-IX вв., повидимому, является могильник Капчалы I, представляющий собой подкурганные трупосожжения и по этому признаку отличающийся от обычных со(260/261) оружений типа чаа-тас (Левашова, 1952, с. 121-129). Не исключено, что форма подкурганного захоронения в могильнике Капчалы I свидетельствует о пришлом компоненте в составе населения, оставившего этот памятник, ассимилированного енисейскими кыргызами. Найденные здесь предметы: стремена с приплюснутой петельчатой дужкой или высокой пластиной, удила с 8-образным окончанием звеньев и эсовидными псалиями с петлёй и навершием в виде сапожка, сердцевидные бляхи-решмы с гладким и вырезным краем, поясные бляхи-оправы и пряжки на щитках катандинского типа, погребальные статуэтки в виде фигурок лежащих баранов, обложенные золотым листком и др. (Левашова, 1952, рис. 1), характерны для культуры енисейских кыргызов VIII-IX вв. Обращает на себя внимание, что отдельные вещи, главным образом предметы конского снаряжения (стремена, удила, псалии), идентичны найденным в расположенных рядом погребениях с конём (Капчалы II), о которых было сказано выше, возможно, явившихся источником этих заимствований. К этому же периоду, судя по опубликованным данным, относится большинство известных в настоящее время чаа-тасов; второй тип погребений по классификации Л.А. Евтюховой (Евтюхова, 1948, с. 14-18). Особо следует остановиться на погребениях Копёнского чаа-таса, исследованного Л.А. Евтюховой и С.В. Киселёвым в 1939 г. (Евтюхова, Киселёв, 1940; Евтюхова, 1948, с. 30-53; Киселёв, 1951, с. 583-587). А.А. Гаврилова, по аналогии с Курайскими курганами на Алтае, высказала предположение о том, что основные (ограбленные) захоронения здесь были совершены по обряду трупоположения, а так называемые «тайники» представляют собой помещенный таким образом инвентарь сопроводительных трупосожжений. По рассказам бугровщиков, ограбивших Копёнский чаа-тас, основные захоронения здесь были совершены по обряду трупоположения, что подтверждается отдельными находками человеческих костей (Гаврилова, 1965, с. 65-66). О том, что это были не бедные, Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library как считает Л.А. Евтюхова, «рабы или слуги, сопровождавшие покойника» (Евтюхова, 1948, с. 33), свидетельствуют некоторые находки из этих погребений, в частности, золотая серьга с привеской в виде грозди винограда из кург. 5 (Евтюхова, 1948, рис. 35). Гипотеза А.А. Гавриловой о том, что «это могли быть погребения вождя и его дружинников» (Гаврилова, 1965, с. 66) тем более интересна, что именно эта форма захоронения — подкурганные трупосожжения с помещёнными отдельно, «кучкой», предметами сопроводительного инвентаря — станет одним из наиболее распространенных видов погребения кыргызских воинов в IX-X вв. Наиболее чёткое выражение эта гипотеза приобрела в изложении П.П. Азбелева, считающего, что «размещение погребений в пределах биритуальных комплексов на больших чаатасах показывает социальное превосходство сравнительно небольшой группы носителей всаднического ритуала» (Азбелев, 1990а, с. 74). Если это так, то следует предположить, что в обществе енисейских кыргызов периода господства Уйгурского каганата произошли существенные изменения (смена правящей династии?), в результате которых у власти оказалась пришлая группа населения, использовавшая кыргызов в качестве военной силы. При этом в среде самих кыргызов, судя по набору предметов сопроводительного инвентаря в так называемых «тайниках», уже выделилась дружинная арис(261/262) тократия. Каково в таком случае было «богатство» ограбленных центральных захоронений в больших минусинских чаа-тасах, можно только догадываться. Основная часть погребений Копёнского чаа-таса относится к периоду господства Уйгурского каганата. Самым поздним из них является курган 2, для которого Б.И. Маршаком на основании анализа орнаментальных композиций на золотых сосудах была установлена дата «около середины или даже второй половины IX века» (Маршак, 1971, с. 55-56). При этом Б.И. Маршак отметил некоторые особенности кургана 2 (окраинное положение, отсутствие вертикально установленных плит, обилие золотых вещей), которые «не противоречат датировке кургана 2 IX в. и даже частично подтверждают её» (Маршак, 1971, с. 57). К этому следует добавить, что ни в одном кыргызском памятнике не ощущается столь сильно влияние восточного искусства (изображения драконов, фениксов, гусей со сплетёнными шеями и т.д.), как в Копёнах-2. Такое преобладание восточных мотивов могло иметь место только в период завершения кыргызско-уйгурских войн, вызвавших усиленный интерес к енисейским кыргызам со стороны Танской династии, то есть в середине IX в. Мнение о возможно более поздней дате Копёнского чаа-таса, основанное на сравнении с материалами киданей династии Восточное Ляо, было высказано Г.В. Длужневской (Длужневская, 1985, с. 15). Однако, это утверждение, очень ответственное само по себе, так как оно влечёт за собой необходимость уточнения хронологии и других раннесредневековых археологических материалов Южной Сибири, может быть принято на уровне гипотезы. Прежняя датировка Копёнского чаа-таса, данная в работах Б.И. Маршака (Маршак, 1971, с. 55-57) и Л.Р. Кызласова (Кызласов Л., 1981, с. 49-50), остается предпочтительной. Вместе с тем, вряд ли можно предполагать большую разницу во времени сооружения кургана 2 и других захоронений Копёнского чаа-таса, так как, во-первых, несмотря на изощрённую Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library орнаментацию, большинство изделий из «тайников» этого кургана повторяют формы предметов, характерные для VIII-IX вв.; во-вторых, при более поздней датировке этого комплекса следовало бы ожидать аналогий копёнским материалам в кыргызских погребениях Тувы, Алтая и Восточного Казахстана IX-X вв., а этого не наблюдается. Копёнский чаа-тас относится к периоду расцвета культуры енисейских кыргызов в Минусинской котловине. Материалы этого памятника отчетливо показывают высокую степень социальной дифференциации кыргызского общества. Найденные здесь предметы — золотые блюда и сосуды с руническими надписями и роскошным накладным орнаментом, бронзовые барельефы с изображениями всадников и животных в сценах охоты, детали поясных и сбруйных наборов, сплошь покрытые растительным орнаментом и зооморфными композициями, — демонстрируют исключительно высокий уровень художественной культуры енисейских кыргызов. Усложнение социальной структуры государства енисейских кыргызов должно было повлечь за собой изменения в военной организации, все более укреплявшейся для предстоящей войны с уйгурами (Худяков, 1980, с. 138-139). Все эти процессы нашли непосредственное отражение в материалах Копёнского чаатаса и других памятников енисейских кыргызов VIII-IX вв. «Кыргызское великодержавие». Локальные варианты культуры енисейских кыргызов в середине IX-X в. Период «великодержавия» кыргызов был достаточно кратким (после 840 г. его хронологические рамки точно не определены), но его внутреннее содержание и последствия настолько глубоки, что имеют право на выделение в качестве самостоятельного исторического этапа. Пользуясь словами Ю.С. Худякова, «это был поистине “звёздный час” кыргызской истории, время поразительных успехов кыргызского оружия, распространения кыргызской культуры по обширным пространствам степной Азии» (Худяков, 1989, с. 35). Впервые народ северного происхождения, создавший высокую культуру в бассейне Среднего Енисея, стал играть решающую роль в делах своих южных соседей. После разгрома ОрдуБалыка, вслед за отступающими уйгурами, кыргызы заняли ряд районов Центральной Азии — Монголию, Джунгарию, Восточный Туркестан. В 841-842 гг. ими были захвачены крупные города Восточного Туркестана -Бешбалык и Куча; в 843 г. — Аньси и Бэйтин. В 847-848 гг. экспансия кыргызов была направлена в сторону Забайкалья, против племен шивэй, у которых укрылись остатки разгромленных уйгуров. В результате уже к середине IX в. границы государства енисейских кыргызов резко расширились, что и нашло отражение в письменных источниках, относящихся к этому времени. «Хягас было сильное государство; по пространству равнялось тукюэсским владениям (очевидно, имеются в виду границы Второго Тюркского каганата. —Д.С.). На восток простиралось до Гулигани (страна курыкан в Прибайкалье. —Д.С.), на юге до Тибета (в данном случае — Восточный Турекестан. — Д.С.), на юго-запад до Гэлолу (страна карлуков, в VIII в. переселившихся в Семиречье. — Д.С.)» (Бичурин, 1950, с. 354). Таким образом, очерчивается огромная территория — от Прибайкалья на востоке до отрогов Тянь-Шаня на западе. Родина енисейских кыргызов — Минусинская котловина — становится самой северной окраиной этого обширного государства. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Период «великодержавия» кыргызов характеризуется еще большей активизацией отношений с Китаем. В 843 г. к китайскому двору прибыл посланник с письмом от кыргызского кагана. С ним был отправлен ответ «Письмо к кыргызскому вану». В течение последующих лет подобный обмен посланиями становится регулярным. По указанию императора, китайский министр Ли Дэ-юй дал «точный приказ расспросить сяцзясов (кыргызов) об (их) владениях и обычаях и составить описание... В связи с приездом ко двору иноземцев приказал с каждого написать их одежду, облик и сделать картину приношения дани...» (Супруненко, 1963, с. 79). К сожалению, эта картина, представляющая собой бесценный источник по культуре енисейских кыргызов, не сохранилась, но уже сам факт, что она была написана, представляет огромный интерес. Именно к этому времени относится «рекордное» количество китайских монет чеканки 841-846 гг., найденных на Енисее, — 237 экз. (Киселёв, 1947, с. 95). То же самое касается и китайских зеркал: «В результате мощного притока зеркал в (263/264) Минусинскую котловину этот район становится крупнейшим центром находок танских зеркал за пределами империи Тан» (Лубо-Лесниченко, 1975, с. 22). Около с. Райково в Хакасии найдены мраморные таблички с китайскими надписями, датированные 866 г. и возможно преподнесенные в качестве прощального дара на смерть умершего кыргызского кагана (Бутанаев, Худяков, 2000, с. 89-90). Однако после окончательного разгрома уйгуров и «распыления» кыргызских войск на просторах Центральной Азии эти отношения явно ослабевают. В течение периода 860-873 гг. кыргызские послы ещё три раза приезжали к китайскому двору, но обстоятельства этих посольств неизвестны. «Впоследствии были ли посольства и были ли даны жалованные грамоты, историки не вели записок» (Бичурин, 1950, с. 357). Последнее замечание может быть поставлено эпиграфом ко всей дальнейшей истории кыргызов — сведения о них крайне немногочисленны и разрозненны, что составляет основную трудность изучения завершающего этапа кыргызского «великодержавия». В 916 г. власть в Северном Китае захватила могущественная династия Восточное Ляо (государство киданей), включившая в состав своих владений все северные районы Центральной Азии, вплоть до Алтайских гор. Известно, что в 924 г. кидани совершили поход в Монголию, на Орхон, где уже не встретили кыргызов, и император Амгабань предложил уйгурам вернуться на свои прежние земли. В хрониках династии Восточное Ляо (Ляоши) ни разу не упоминается о столкновениях между киданями и кыргызами; однако вполне вероятно, что на каком-то этапе кыргызы были завоеваны киданями и находились в зависимости от них: ко двору императоров Ляо «хягасы постоянно присылали посланников и дань» (Кюнер, 1951, с. 12). В Ляоши сохранились данные о двух посольствах кыргызов к киданям (952 и 977 гг.), а под 931 г. указано, что «югозападная граница (государства киданей) руководила приходом стремившихся к просвещению людей государства Хягясы» (Кызласов Л., 1969, с. 96). Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Важные сведения по истории кыргызов эпохи «великодержавия» содержатся в сочинениях мусульманских авторов. Так, в анонимном труде «Худуд ал-алам», написанном в конце X в. (982 или 983 г.) сообщается, что кыргызский каган живет в городе Кемиджкет (Бартольд, 1963, с. 494), т.е. городе на Енисее. Поскольку явно речь идет не о Минусинской котловине, то следует предполагать, что ставка кыргызского кагана в это время находилась в верховьях Енисея, на территории Центральной Тувы (Кызласов Л., 1969, с. 96). У Гардизи, автора середины XI в., многие сведения которого относятся к предшествующему времени, дается красочное описание пути в ставку кыргызского кагана, существовавшую, очевидно, в конце X в. «От Когмена (Западные Саяны. — Д.С.), — сообщает Гардизи, — до киргизского стана семь дней пути; дорога идет по степи и лугам, мимо приятных источников и сплетённых между собой деревьев. Здесь военный лагерь киргизского хакана и лучшее место в стране» (Бартольд, 1973, с. 47). По общему мнению исследователей, это место находилось на севере Минусинских степей, на р. Белый Июс, где и позже стоял «каменный городок» кыргызских князей. Таким образом, письменные источники фиксируют в последней четверти X в. последовательное перемещение ставки кыргызского кагана с юга на север — из города Кемиджкет в Центральной (264/265) Туве в верховья Чулыма на севере Минусинской котловины. Очевидно, это и следует считать концом периода кыргызского «великодержавия». Археологические памятники эпохи кыргызского «великодержавия» изучены в достаточно большом количестве, но неравномерно по всей территории их распространения. При этом 840 г. является наиболее твёрдо установленной датой, фиксирующей появление погребений по обряду трупосожжения за пределами Минусинской котловины. Однако определяющим в данном случае следует считать не просто факт трупосожжения (подобный обряд встречается в других культурах и раньше), а сочетание сожжения покойника «на стороне» с характерными деталями и формами предметов сопроводительного инвентаря, сложившимися в предшествующее время в культуре кыргызов Минусинской котловины. Кратковременность пребывания кыргызов в Монголии, Восточном Туркестане и других районах кыргызской экспансии во второй половине IX в., носившей характер завоевания, а не миграции этноса, не позволяет предполагать наличия здесь такого количества памятников, соотносимых с кыргызами, как, например, в Туве или в Минусинской котловине. Впрочем, это может объясняться и слабой степенью изученности данных территорий в археологическом отношении. Погребений енисейских кыргызов в Восточном Туркестане пока не обнаружено; однако ярким подтверждением вторжения сюда кыргызов является «легендарная сцена» из Кум-Тура с изображением нападения кыргызских воинов в пластинчатых панцирях на «горожанина в его собственном доме», скорее всего уйгура (Худяков, 1979). В Монголии с кыргызами могут быть связаны отдельные невыразительные погребения по обряду трупосожжения, открытые Г.И. Боровкой Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (Боровка, 1927, табл. III). Факт пребывания кыргызской администрации на территории Монголии зафиксирован известной Суджинской надписью, в которой сказано: «Я пришелец на земле (уйгурской). Я сын киргизский. Я — бойла, высокий судия» (Малов, 1951, с. 77). Основное количество погребений енисейских кыргызов, как отдельных курганов, так и образующих целые могильники, обнаружены и исследованы в основном за пределами тех областей Центральной Азии, о захвате которых в 40-х гг. IX в. говорится в письменных источниках. По этим материалам выделяются тувинский, минусинский, алтайский (с разделением на горноалтайский и западноалтайский), восточноказахстанский локальные варианты культуры енисейских кыргызов IX-X вв. Вместе с тем, аналогичные памятники встречаются в более северных и восточных районах, казалось бы далеких от исторических событий кыргызского «великодержавия» (красноярско-канский и прибайкальский локальные варианты). Крайние западные точки распространения элементов культуры енисейских кыргызов зафиксированы на Тянь-Шане; крайние восточные — в Забайкалье. Всё это свидетельствует о том, что кыргызская экспансия в Восточный Туркестан и в Монголию явилась только частью широкого культурно-демографического процесса, охватившего, по сути дела, всю раннесредневековую ойкумену севера Центральной Азии, Южной Сибири и сопредельных территорий. В каждом из этих локальных вариантов процессы распространения кыргызской культуры и адаптации её к местным традициям происходили по-разному, о чем можно судить на основании археологических источников. (265/266) Минусинский вариант. В месте исхода енисейских кыргызов — Минусинской котловине — в IX-X вв. продолжает развиваться прежняя культура чаа-тас. Мнение о длительном, вплоть до конца I тыс. н.э., существовании чаа-тасов, было высказано Л.Р. Кызласовым на примере Сырского чаа-таса (Кызласов Л., 1955, с. 256), относящегося к более раннему времени. Однако, совершенно очевидно, что развитие культуры енисейских кыргызов в Минусинской котловине не было остановлено после выхода их на арену Центральной Азии. Памятники IX-X вв. определяются здесь путём сравнения с материалами из кыргызских погребений за пределами Среднего Енисея, то есть после 840 г. К этому времени в Минусинской котловине могут быть отнесены большие курганы Уйбатского чаа-таса, завершающие традицию сооружения минусинских чаа-тасов (Евтюхова, 1938, с. 118-120); курганы около Минусинска (Николаев, 1972); могила «Над поляной» (Гаврилова, 1968, 1974); часть вещей Тюхтятского клада (Евтюхова, 1948, с. 6772; Киселёв, 1951, табл. XI-XIII). С.В. Киселёв и Л.А. Евтюхова считали Тюхтятский клад одновременным и датировали его IX-X вв. А.А. Гаврилова рассматривала его как разновременное собрание и отмечала, что «этот клад нуждается в специальном изучении для уточнения датировки входящих в него вещей» (Гаврилова, 1965, с. 64). Л.Г. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Нечаева (по аналогии с тувинским могильником Тора-Тал-Арты) поставила вопрос — не следует ли рассматривать его как «погребение с трупосожжением нескольких человек?» (Нечаева, 1966, с. 120). Правильнее всего к оценке этого памятника подошла А.А. Гаврилова, так как в состав клада входят не только разностильные бляшки по крайней мере от 20 поясных наборов и сбруйных украшений, но и вещи разновременные в пределах IX-XII вв. В связи с этим вряд ли целесообразно объединять памятники енисейских кыргызов IX-X вв. по всей территории их распространения под общим названием тюхтятской культуры, тем более, что сейчас, по мотивам орнаментации металлических изделий, датировка клада устанавливается достаточно точно в пределах второй половины X — первой половины XI в. (Длужневская, 2002). Из курганов, раскопанных около Минусинска, происходят палаш с напускным перекрестьем, витые удила с 8-образным окончанием звеньев, петельчатое стремя с прорезной подножкой, наконечники стрел с пирамидально оформленной верхней частью и круглыми отверстиями в лопастях, костяные изогнутые ножи, типологически близкие железным кинжалам «уйбатского типа» (Николаев, 1972, рис. 5-7). В разграбленном кыргызском могильнике «Над поляной» в числе других вещей найдены бронзовая чаша с циркульным орнаментом и позолоченная чарка среднеазиатского или турфанского происхождения с гравированными изображениями различных животных и уйгурской надписью. А.А. Гаврилова датирует эту находку концом IX — началом X в. (Гаврилова, 1968, с. 28); Б.И. Маршак — IX-X вв. (Маршак, 1971, с. 17). Драгоценные изделия — чашу и чарку-кубок — из разрушенного погребения «Над поляной», скорее всего, следует рассматривать как трофеи енисейских кыргызов после одного из восточнотуркестанских походов. Об этом красноречиво говорит надпись на чарке, сделанная древнеуйгурским письмом: «Держа сверкающую чашу, я сполна (или я — Толыг) обрел счастье» (Гаврилова, 1974, с. 178). (266/267) Особо следует остановиться на датировке больших курганов Уйбатского чаатаса, которые обычно рассматривались в одном ряду с другими минусинскими чаатасами: по Л.А. Евтюховой — II тип погребений, VII-VIII вв. (Евтюхова, 1948, с. 1830); по Л.Р. Кызласову — копёнский этап культуры чаа-тас, VIII — первая половина IX вв. (Кызласов Л., 1981, с. 49-50). Вещи из Уйбатского чаатаса: стремя с прорезной подножкой, плоские наконечники стрел, псалии с фигурными скобами и головками горных баранов, витые удила, стремя с очень высокой вычурной пластиной и инкрустацией, украшенное мотивами ляоского орнамента, датируются IX-X вв. Серебряный сосудик из Уйбатского чаатаса с вертикальной кольчатой ручкой (Кызласов Л., 1981 , рис. 28, 15) аналогичен курайским, а деревянные фигурки баранов, обложенные золотым листком (Евтюхова, 1948, рис. 28), продолжают традицию погребальной скульптуры животных, представленную в Капчалы I (Левашова, 1952, рис. 1, 3, 4). Не исключено, что Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library могильник Капчалы I (VIII-IX вв.) и Уйбатский чаа-тас (IX-X вв.), в которых найдены деревянные фигурки баранов и эсовидные псалии с зооморфными навершиями, оставлены одной группой кыргызского населения; а Копёнский чаа-тас (VIII-IX вв.), где нет этих предметов — другой. Приведенные материалы из Минусинской котловины характеризуют поздний этап культуры енисейских кыргызов, синхронный периоду «кыргызского великодержавия», который по наиболее яркому памятнику типа чаа-тас может быть назван уйбатским этапом, тождественным понятию минусинский вариант культуры енисейских кыргызов IX-X вв. Количество памятников этого времени в Минусинской котловине, по сравнению с копёнским этапом, незначительно, что, видимо, объясняется переселением значительных масс кыргызского населения на территории южных районов Саяно-Алтая и Центральной Азии. Тувинский вариант. Наибольшее количество кыргызских погребений по обряду трупосожжения исследовано в Туве. По данным Г. В. Длужневской, здесь «насчитывается около 290 погребальных и поминальных сооружений, ритуальных выкладок и «меморативных» курганов, относящихся к этому времени» (Длужневская, 1982, с. 126), что значительно превышает количество их как в метрополии енисейских кыргызов — Минусинской котловине, так и во всех остальных районах расселения кыргызов в период «кыргызского великодержавия». По своим конструктивным особенностям кыргызские погребения в Туве подразделяется на несколько вариантов: 1) подкурганные захоронения в неглубоких могильных ямах или на горизонте с «тайниками»; 2) юртообразные сооружения из горизонтально положенных плиток с остатками захоронений в неглубоких ямах; 3) «пустые» курганы, возможно кенотафы, не содержащие остатков захоронений (Кызласов Л., 1969, с. 97-98; 1981, с. 55; Нечаева, 1966, с. 137-142; Длужневская, Овчинникова, 1980, с. 88-89). Иногда встречаются коллективные (до 3 человек) трупосожжения с соответствующим комплектом предметов сопроводительного инвентаря (Нечаева, 1966, с. 108-120; Маннай-оол, 1968, с. 324-328). В некоторых случаях погребения обставлены вертикально вкопанными плитками, а сами курганы — обломками горных пород, что можно рассматривать как сохранение конструктивных особенностей минусинских чаа-тасов. С этой же традицией связаны обычай сооружения стенок из горизонтально положенных плиток и (267/268) устройство «тайников» с наиболее ценными вещами. Однако точных повторений минусинских чаа-тасов в Туве пока не известно. Объясняться это может поразному: нарушением этнической традиции, вызванным сменой политической ситуации в Центральной Азии; специфическим характером тувинских захоронений, представляющих, главным образом, погребения воинов; отсутствием подходящего строительного материала; этнокультурными процессами, происходившими в инокультурном окружении в среде самих енисейских кыргызов на местах их нового расселения. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Из всего многообразия памятников енисейских кыргызов в Туве в настоящее время опубликованы материалы нескольких могильников, из которых наиболее представительными являются Шанчиг (Кызласов Л., 1969, с. 97-108, рис. 28--40; Тора-Тал-Арты (Нечаева, 1966), Хемчик-Бом II (Длужневская, Овчинникова, 1980, с. 88-91), Дагылганныг и Кускуннуг (Маннай-оол, 1968, с. 324-328), Саглы-Бажи I и Кюзленги II (Грач А., 1980). В этом ряду, очевидно, более ранними являются погребения с «юртообразными» намогильными сооружениями из горизонтально положенных плиток, типологически стоящие ближе к минусинским чаа-тасам. В одном из них (могильник Хемчик-Бом II в Саянском каньоне Енисея) были найдены ажурные бляхи-оправы с фигурками стоящих друг против друга петушков, композиционно повторяющие изображения фениксов на копёнском блюде (Длужневская, Овчинникова, 1980, рис. 2, 6). Возможно, к концу IX в. относятся своеобразные по составу предметов сопроводительного инвентаря погребения с трупосожжениями на могильниках Саглы-Бажи I и Кюзленги II (Южная Тува). По мнению А.Д. Грача, они «отражают одну из максимальных фаз экспансии кыргызов за Саяны» (Грач А., 1980а, с. 118). Более поздними (X в.) являются подкурганные погребения типа Тора-Тал-Арты (Нечаева, 1966), Дагылганныг и Кускуннуг (Маннай-оол, 1968), кыргызские «дружинные» погребения в смежных кольцевых оградках на могильнике Аймырлыг-2 (Овчинникова, Длужневская, 2000), в которых найдены остатки трупосожжений нескольких человек, точно так же как и в наиболее крупном могильнике начала XI в. Эйлиг-Хем III в Центральной Туве (Грач, Савинов, Длужневская, 1998). Предметный комплекс из погребений енисейских кыргызов в Туве, наряду с вещами общераспространенных типов, характеризуют стремена с петельчатой приплюснутой дужкой и прорезной подножкой; витые удила с 8-образным окончанием звеньев с кольцами, расположенными в различных плоскостях; трёхпёрые наконечники стрел с пирамидально оформленной верхней частью и серповидными прорезями в лопастях; различные типы бронебойных наконечников стрел; круглые и Т-образные распределители ремней; гладкие лировидные подвески с сердцевидной прорезью и др. Особо следует отметить сложный растительный орнамент («цветочный», «пламевидный», в виде растительных побегов и т.д.), сплошь покрывающий поверхность поясных и сбруйных наборов из погребений тувинского варианта культуры енисейских кыргызов. Подобный комплекс предметов, который может быть назван кыргызским, наряду с обрядом трупосожжения, является опорным при определении памятников енисейских кыргызов и в других районах их расселения в IX-X вв. (268/269) Обилие и разнообразие археологических памятников, среди которых ведущее место занимают погребения хорошо вооруженных воинов; наличие стел с руническими (енисейскими) надписями; многочисленные тамги, по которым Г.В. Длужневской удалось проследить пути передвижений кыргызов на территории Тувы (Грач, Савинов, Длужневская, 1998, табл. XXVII); существование города Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Кемиджкет, где находилась ставка кыргызского кагана, — все это вместе взятое позволяет утверждать, что именно Тува, после кратковременной экспансии кыргызов в Монголию и Восточный Туркестан, становится основной территорией расселения кыргызов и центром кыргызской государственности, по крайней мере, вплоть до начала XI в. Алтайский вариант. На Горном Алтае памятников енисейских кыргызов известно значительно меньше. Впервые они были открыты М.П. Грязновым на могильнике Яконур, где были раскопаны два кургана с обрядом трупосожжения и характерным для IX-X вв. комплексом предметов сопроводительного инвентаря — палаши, удила с 8-образным окончанием звеньев и эсовидными псалиями с сапожком, пирамидальные наконечники стрел и др. В одном из них, как и в тувинских «дружинных» погребениях, находилось захоронение нескольких человек (Грязнов, 1940). Позже такие же погребения были открыты на могильниках Узунтал VIII в Юго-Восточном Алтае (Савинов, 1979); Кара-Коба I (Могильников, 1989) и Коргон I (Дашковский, 2001) в Центральном Алтае; и в других местах. В отличие от Тувы, погребения енисейских кыргызов на Горном Алтае не образуют крупных могильников, расположены дисперсно и, по-видимому, относятся к разному времени в общих хронологических пределах середины IX — начала XI в., что свидетельствует о последовательном освоении кыргызами горно-алтайских котловин. При этом, как отмечает В.А. Могильников, «примечательно, что кыргызские погребения на Алтае находятся на одних некрополях с курганами местного населения, что указывает скорее всего на смешение осевших на Алтае пришельцев-завоевателей с местным населением» (Могильников, 1989, с. 139). Факт сосуществования (или смешения) кыргызов на Алтае с местными телескими племенами подтверждается руническими надписями из Мендур-Соккона, в одной из которых сказано: «Он тюрк...», а в другой — «Мой старший брат... герой и знаменитый киргиз» (Баскаков, 1966, с. 80-81). Следует отметить, что в конструкции некоторых алтайских курганов сохраняются традиции минусинских чаа-тасов (Кубарев Г., 1995). Однако как долго продолжалось это сосуществование — сказать трудно. Поздних кыргызских погребений XI-XII вв. на Горном Алтае неизвестно: встречаются только отдельные, как правило найденные случайно, вещи этого времени. Аналогичная ситуация складывается на Западном Алтае, только в данном случае, очевидно, можно говорить о смешении не с местными телескими, а кимакскими племенами. Погребения с трупосожжениями здесь открыты на могильниках Карболиха VIII, ряде курганов группы могильников Гилево и др. По этим материалам В.А. Могильниковым был выделен комплекс предметов из памятников енисейских кыргызов, распределяющихся на два этапа: рубеж VIII — середина IX в.; середина IX — первая половина X в. (Могильников, 2002, рис. 216). На наш взгляд, это достаточно однородный комплекс, и первая дата представляется несколько заниженной. В числе других предметов сопро(269/270) водительного инвентаря здесь найдены такие характерные вещи, как витые удила Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library с эсовидными псалиями, стремена с отверстиями в подножках, пряжки с язычком на вертлюге, трёхгранные наконечники стрел и др. Интересная ситуация зафиксирована при раскопках могильника Новофирсово, где в одном из «длинных» курганов находились три погребения: по обряду трупосожжения (женское?) с кыргызским инвентарём, трупоположение с восточной ориентировкой (мужское) и детское с сосудом типа «кыргызской вазы», на основании которых можно говорить «не только о проникновении енисейских кыргызов на ЮгоЗападный Алтай в IX-X вв., но и об этническом смешении местного и кыргызского населения» (Алёхин, 1985, с. 190). Восточноказахстанский вариант. Очень близкие кыргызским как по обряду погребения (подкурганные трупосожжения на уровне древней поверхности), так и по предметам сопроводительного инвентаря (стремена с прорезной подножкой, палаш, лировидные подвески с сердцевидной прорезью, орнаментированные детали поясных наборов, бронебойные наконечники стрел, тройники с вырезными лопастями, витые 8-образные удила и т.д.) захоронения открыты в составе Зевакинского могильника на Иртыше (Арсланова, 1972). По всем признакам, отмечает Ф.X. Арсланова, «рассмотренные курганы наиболее близки к погребениям в Туве, относящимся к древним хакасам (кыргызам. — Д.С.). Такая близость свидетельствует, по-видимому, о культурном и этническом взаимовлиянии племён, оставивших памятники в Туве и верхнем Прииртышье» (Арсланова, 1972, с. 75). Вместе с тем следует отметить, что зевакинские погребения отличаются и некоторым своеобразием: в них найдены кости лошадей, скорее всего относящиеся к сопроводительным конским захоронениям; керамика, отличная от кыргызской; характер орнаментации поясных наборов (например, широкое использование мотива «жемчужин») ближе к известному в предшествующее время в Средней Азии, чем в Южной Сибири. Все это свидетельствует о том, что оставившее их население — это кыргызы, но уже «вступившие в непосредственный контакт с аборигенами Прииртышья» (Арсланова, 1972, с. 75), причем процессы аккультурации, отражённые в зевакинских материалах, должны были занять определённый промежуток времени. Поэтому датировка восточноказахстанских погребений с трупосожжениями не ранее X в. представляется наиболее оправданной. Высказано предположение о близости некоторых восточноказахстанских наземных сооружений и минусинских чаа-тасов (Азбелев, 1994). На самом деле, это не памятники «типа чаатасов», а только воспоминание о них, свидетельствующее о постепенном угасании устойчивой погребальной традиции по мере продвижения кыргызов с востока на запад. Красноярско-канский вариант. В это же время отдельные погребения енисейских кыргызов появляются севернее Минусинской котловины. В первую очередь к ним относится известный Ладейский комплекс около Красноярска, откуда происходят витые удила, стремя с прорезной подножкой, зажимы для кистей, сбруйные наборы характерного кыргызского облика (Карцов, 1929, с. 51, рис. 26-59). К этому же времени относятся некоторые городища, возможно, служившие укреплениями на северных границах государства енисейских кыргызов. Интересное захоронение по обряду трупосожжения с кыргызским ин- Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (270/271) вентарем (витые удила, палаш с напускным перекрестием, стремя с петельчатой приплюснутой дужкой, отдельные сбруйные украшения) было открыто в Большемуртинском районе Красноярского края (Николаев, 1982). Р.В. Николаев предполагает, что «погребение принадлежало воину-кыргызу, участвовавшему в ...набеге на таёжные племена Сибири» (Николаев, 1982, с. 134). На севере отдельные погребения по обряду трупосожжения с кыргызским инвентарём известны вплоть до среднего течения Ангары (Макаров, Дроздов, Идатчиков, 1979, с. 244). Найденные в погребениях красноярско-канского варианта предметы ближе всего к минусинскому варианту культуры енисейских кыргызов IX-X вв. Прибайкальский вариант. В восточных районах расселения енисейских кыргызов, зафиксированного письменными источниками, памятников, которые могут быть с ними связаны, известно значительно меньше. Так, в 1902 г. Ю.Д. ТалькоГрынцевичем были опубликованы материалы Хойцегорского могильника, в одном из погребений которого в углу ямы в обрывках шёлковой ткани («тайник»?) находился поясной набор, включающий лировидные подвески с сердцевидной прорезью и антропоморфными изображениями, пряжки и другие украшения с растительным орнаментом кыргызского облика (Талько-Грынцевич, 1902, рис. 6061). Позднее эти материалы были включены Л.Р. Кызласовым в состав выделяемой им хойцегорской культуры IX-X вв. в Западном Забайкалье, имеющей много общих черт с уйгурской и кыргызской культурами (Кызласов Л., 1981а, с. 5961). Типично кыргызское погребение было открыто в 1980 г. в Восточном Забайкалье около г. Читы. В нём найдены набор бронзовых блях с растительным орнаментом, в том числе две бляшки с «перехватом», характерные для IX-X вв.; стремена с приплюснутый петельчатой дужкой и прорезной подножкой; удила с 8образным окончанием звеньев; обоймы с орнаментированным щитком, бусы, серьги и др. (Ковычев, 1985). По характеру набора предметов сопроводительного инвентаря это погребение — женское и принадлежит, как считает автор, «одной из тех кыргызских женщин, которые могли быть уведены уйгурами из родных мест в период их военной экспансии против народов Южной Сибири» (Ковычев, 1985, с. 58). Близко по составу сопроводительного инвентаря погребение с трупосожжением, недавно открытое в Западном Прибайкалье, около г. Иркутска (Харинский, 2003). Вещи из прибайкальских погребений с трупосожжениями IX-X вв. ближе всего к тувинскому варианту культуры енисейских кыргызов. Приведённые данные полностью подтверждают высказанное нами еще в 1973 г. положение о том, что ареал распространения кыргызских памятников IX-X вв. охватывал огромную территорию — от таежных районов Восточной Сибири на востоке до гор Тянь-Шаня на западе; от степной Монголии на юге до района современного Красноярска на севере (Савинов, 1973). Вместе с тем, археологические материалы фиксируют более сложную картину этнокультурных процессов, происходивших в IX-X вв., чем это представлено в письменных источниках. Распространение кыргызов происходило не только в южном и югозападном, но и восточном и северном направлениях. Вслед за военными Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library походами часть кыргызского этноса расселялась на завоеванных землях и ассимилировалась в местной среде. Это привело к образованию ряда кыргыз(271/272) ских субэтносов, обладавших как общими чертами с культурой кыргызов Енисея, так и отличавшихся от неё и друг от друга специфическими деталями за счет адаптации к культурным особенностям местного населения. Представляющие эти субэтносы локальные варианты культуры енисейских кыргызов продолжали существовать и после завершения кыргызской экспансии, являясь основным источником распространения кыргызского влияния на соседние племена. *** С завершающим этапом периода «кыргызского великодержавия» связаны два важных и окончательно не решенных вопроса: 1) о возможности переселения енисейских кыргызов (или части их) на Тянь-Шань; 2) о длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии и причине возвращения их на Средний Енисей. Вопросы эти взаимосвязаны; от их решения во многом зависит отношение исследователей к дальнейшей судьбе енисейских кыргызов на территории Средней Азии и Южной Сибири. Вопрос о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань. Первая дискуссия по этому поводу развернулась ещё в конце XIX в. между В.В. Радловым, сторонником переселения енисейских кыргызов, и Н.А. Аристовым, сторонником независимого происхождения тяньшаньских киргизов (Аристов, 1897; Радлов, 1893). В.В. Бартольд, автор первой монографии о кыргызах, не придавал большого значения их переселению в период «киргизского великодержавия» с Енисея на Тянь-Шань и считал, что «главная масса киргизов переселилась в Семиречье позже. Если бы киргизы жили в Семиречье уже в эпоху Караханидов, то они, несомненно, приняли бы ислам в X или XI в., между тем они еще в XVI в. считались язычниками» (Бартольд, 1963, с. 39). В наиболее законченном виде идея о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань получила воплощение в работах А.Н. Бернштама (Бернштам, 1958, 1959) и позднее — О. Караева (Караев, 1966). В работах С.М. Абрамзона и К.И. Петрова впервые была высказана мысль о том, что этноним «кыргыз» принесли на Тянь-Шань не собственно кыргызы Среднего Енисея, а племена, в IX-X вв. входившие в состав государства енисейских кыргызов. С.М. Абрамзон считал, что это были «тюркоязычные племена, проживавшие раньше в пределах Восточного Притяньшанья, отчасти Прииртышья и Алтая» (Абрамзон, 1971, с. 22). К.И. Петров отводит значительную роль в этом процессе области Енисейско-Иртышского междуречья, которую он понимает достаточно широко — от оз. Киргиз-Hyp до Красноярска и от верховий Енисея до верховий Иртыша. Здесь до конца XII в., по его мнению, смешивались кыргызские, кимакские и прибайкальские этнические компоненты, и уже образовавшийся субстрат в XIII в. переселился на Тянь-Шань (Петров, 1960; Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library 1961). Точку зрения К.И. Петрова поддержал Е.И. Кычанов (Кычанов, 1963). В «Истории Киргизской ССР» выделяется область «Киргиз», занимавшая территории Горного Алтая и Обь-Иртышского междуречья, где в результате ассимилятивных процессов между потомками енисейских кыргызов и кимакокыпчакских племен образовался этнический субстрат, который во второй половине XV в. пересе(272/273) лился на Тянь-Шань (Караев, Мокеев, Мокрынин, 1984, с. 423-430). Ни одна из высказанных точек зрения не является окончательной, и истории изучения вопроса о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань уже посвящена специальная литература. Лучше всего об этом написал С.М. Абрамзон: «Если уже давно стала очевидной невозможность отождествления енисейских и тяньшаньских кыргызов, то столь же очевидна необоснованность полного отрицания некоторых этногенетических связей между ними» (Абрамзон, 1971, с. 18). Решающее значение в решении вопроса о возможности переселения енисейских кыргызов на Тянь-Шань принадлежит памятникам археологии. В свое время одним из аргументов гипотезы А.Н. Бернштама послужило сходство ажурных блях из Кочкорского клада на Тянь-Шане с накладной орнаментацией копёнских сосудов (Бернштам, 1952, с. 89-94). Отдаленная и довольно формальная аналогия вызвала естественные возражения. «Орнамент кочкорских блях, — писал Я.А. Шер, — как и орнамент посуды, обнаруженной в Копёнах, относится к широкому кругу орнаментальных мотивов, присущих многим азиатским народам от Ирана до Китая» (Шер, 1963, с. 165). «Если бы было передвижение кыргызов с Енисея на Тянь-Шань, — отмечал Л.Р. Кызласов, — то оно фиксировалось бы прежде всего погребениями по обряду трупосожжения... Таких погребений на Тянь-Шане нет» (Кызласов Л., 1959, с. 108). Их место, по мнению Я.А. Шера, занимают здесь погребения с конем (Шер, 1963, с. 165). Необходимо отметить, что приведенные выше материалы из погребений IX-X вв. в Минусинской котловине, Туве, на Горном и Западном Алтае, в Восточном Казахстане как бы связывают в одну цепочку памятники енисейских кыргызов от Среднего Енисея до Верхнего Иртыша, а такие комплексы, как Текели на р. Или, уже вплотную подступают к восточным отрогам Тянь-Шаня. При этом, судя по алтайским и восточноказахстанским материалам, сама культура енисейских кыргызов при распространении ее на запад претерпела некоторые изменения за счёт адаптации к культурным особенностям местных племён. Очевидно, поэтому тувинские погребения IX-X вв. несколько отличаются от минусинских, алтайские от тувинских, восточноказахстанские от алтайских и т.д. Памятники енисейских кыргызов на Тянь-Шане должны отличаться ещё большими чертами своеобразия, чем алтайские или восточноказахстанские. О том, что погребения периода кыргызской экспансии могут быть открыты на Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Тянь-Шане, еще раньше свидетельствовали отдельные археологические находки. Приведенная А.Н. Бернштамом параллель между кочкорскими и копёнскими материалами имеет под собой то основание, что ажурные изображения были распространены в IX-X вв. и преимущественно в Южной Сибири. В 1965 г. ажурные накладки с изображением различных животных и растительных побегов, весьма близкие кочкорским, были найдены в погребении IX-X вв. в Центральной Туве (Трифонов, 2000). Такая же накладка с зооморфными и растительными изображениями известна из случайных находок в Минусинской котловине. В Чуйской долине и на Иссык-Куле имеются, правда в небольшом количестве, и отдельные вещи кыргызского облика — пряжки, кресала, детали поясных наборов, лировидные подвески с сердцевидной прорезью, тройники и др. (Бернштам, 1950, табл. XIV; и др.). Появление подобных предметов на Тянь-Шане вполне может иметь отношение к распространению культуры (273/274) енисейских кыргызов в IX-X вв. Наконец, в последние годы на Тянь-Шане открыто несколько погребений с обрядом трупосожжения и «тайниками» (Табалдиев, 1996) несмотря на некоторое своеобразие, несомненно относящиеся к той же самой кыргызской традиции. Таким образом, вопрос о возможности появления енисейских кыргызов на Тянь-Шане в конце I тыс. можно считать решённым. Другое дело, насколько эти данные могут свидетельствовать о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань — вряд ли оно вообще могло иметь массовый характер. Археологические материалы подтверждают только, что отдельные военные отряды енисейских кыргызов в IX-X вв. проникали на Тянь-Шань и могли явиться здесь первыми носителями этнонима «кыргыз», что не снимает вопроса о формировании тюркоязычного субстрата в этногенезе тянь-шаньских киргизов, которое могло происходить в более позднее время и на более широкой территории. Вопрос о длительности пребывания кыргызов в Центральной Азии. По поводу длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии в литературе также существует несколько точек зрения, авторы которых по-разному датируют рассматриваемые события и, соответственно, дают им различную интерпретацию. В.В. Бартольд (Бартольд, 1968, с. 103), Л.П. Потапов (Потапов, 1953, с. 99), И.А. Батманов и А.Д. Грач (Батманов, Грач, 1968, с. 122) считали, что кыргызы уже в начале X в. были вытеснены за Саяны монголоязычными киданями. Л.Р. Кызласов и некоторые другие исследователи продлевают время пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии, в частности, самом северном её районе — Туве — до монгольского времени (Кызласов Л., 1969 , с. 121-129; 1984, с. 76-83). Существует и компромиссная точка зрения, по которой основная масса кыргызов в начале X в. покинула Центральную Азию, но какая-то их часть оставалась жить в Туве и позже, влившись в состав формирующейся тувинской народности (Нечаева, 1966, с. 142; Сердобов, 1971, с. 98-111). При этом большинство исследователей исходит из предположения, что отступление енисейских кыргызов на север было вызвано политическими причинами, а именно столкновениями с новыми более сильными государственными образованиями киданей, найманов, монголов. По мнению Ю.С. Худякова, «главной причиной кратковременности „кыргызского великодержавия”... было истощение людских Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library ресурсов относительно немногочисленного кыргызского населения в длительной войне и их распыление на обширных территориях» (Худяков, 1980, с. 162). Было высказано также предположение, что основной причиной возращения кыргызов на Енисей явилась древняя земледельческая, связанная еще с таштыкской традицией, основа их хозяйства, несовместимая с условиями существования в горно-степных и засушливых районах Центральной Азии (Савинов, 1978). Вероятно, все указанные мотивы, а скорее всего их взаимодействие, могли иметь место в действительности. Однако главная причина сейчас видится в другом. За многовековую историю проживания на территории Минусинской котловины енисейскими кыргызами была создана и, вероятно, постоянно поддерживалась сложная система социально-этнического подчинения, включавшая как различные слои населения общества енисейских кыргызов, так и все окру(274/275) жающие их племена. Красноречивые сведения об этом содержатся в письменных источниках. Так, кыргызский посол в Тибете происходил из «доблестного народа булсаров» (Кляшторный, 1976, с. 262), несомненно, привилегированного этноса, так как установленная в честь него стела находилась рядом с памятником Барсбега, героя битвы 711 г. Другим народом, входившим в общность енисейских кыргызов, был народ ач, название которого упомянуто на золотом кувшинчике из Копёнского чаа-таса: «Золото., дар Ача». «Подобные дани-дары, — отмечал С.В. Киселёв, — характеризовали отношения кыргызского народа и его знати». Несколько иную форму подчинения представляет надпись на другом копёнском сосуде: «Бегское серебро мы дали» (Киселёв, 1951, с. 602-603). На более низкой ступени социальной иерархии стояли соседние горно-таёжные племена, о которых говорится: «Ясачные вносят подати соболями и белкой» (Бичурин, 1950, с. 352). На северо-востоке страны кыргызов находились три тукюеских (т.е. тюркских. —Д.С.) аймака — дубо, милигэ и эчжи. О них говорится, что у них «много хороших лошадей»; при этом дубо описываются как типичные таежные охотники и собиратели (Бичурин, 1950, с. 348, 350). «Хягасы (кыргызы. —Д.С.) ловят их и употребляют в работу» (там же, с. 354). Трудно более кратко и точно передать социально-этническую зависимость, существовавшую в рамках этносоциального объединения. Такая система отношений обеспечивала экономическую стабильность кыргызского государства и его успехи в период ведения военных действий. Не случайно указывается, что кыргызы, «когда набирают и отправляют войско, то выступает весь народ и все вассальные поколения» (Кюнер, 1961, с. 60). Скорее всего, именно в этом ключе следует рассматривать одну из главных причин кратковременности периода так называемого великодержавия, когда кыргызы, захватившие в очень короткий срок обширные пространства Центральной Азии, но будучи не в состоянии в этих условиях создать новую систему социально-этнического подчинения, последовательно переносят свою ставку — сначала к отрогам Танну-Ола в Северной Монголии, затем в город Кемиджкет в Центральной Туве и, наконец, Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library далеко на север, в верховья Чулыма, на территорию проживания своих прежних «вассальных поколений», путь куда в начале XI в. красочно описан в сочинении Гардизи. V. Культура племён кимако-кыпчакского объединения. [ Введение. ] — 276 Этапы сложения кимако-кыпчакского объединения. — 277 Археологические памятники кимаков. — 284 Сросткинская культура и её локальные варианты. — 290 Вместо заключения. Этнополитическая ситуация на севере Центральной Азии в начале II тыс. н.э. — 302 [ Введение. ] ^ Самым поздним государственным образованием на севере Центральной Азии в древнетюркскую эпоху было объединение (или конфедерация) кимако-кыпчаков с центром на Иртыше. Появление его во многом связано с гибелью Уйгурского каганата, а время существования в основном совпадает с периодом господства енисейских кыргызов в Центральной Азии. Кимаки — один из наиболее загадочных народов Центральной и Средней Азии. Имя этого народа легло в основу названия государства, хорошо известного мусульманским авторам(государство кимаков, страна кимаков, города кимаков и т.д.); между тем, этнического подразделения с таким названием в составе кимакокыпчакской конфедерации нет. Существует предположение, что в основе объединения находилось тюркоязычное племя яньмо, одно из крупных телеских племён, ранее входившее в состав Западного Тюркского каганата (Кумеков, 1972, с. 46), которое отождествляется с одним из племён кимакской конфедерации — йемеками (Зуев, 1962, с. 117-122), давшими название всему объединению — кимак (Кумеков, 1972, с. 39-41). В соответствии с этой реконструкцией кимаки — тюркоязычный народ. Другие исследователи сближают имя кимаков с племенем кумоси (или кумохи) китайских источников (Ахинжанов, 1989, с. 109-114), пришедшими с востока и адаптировавшимися в местной телеской сре(276/277) де. В таком случае сами кимаки должны были быть монголоязычными, что, учитывая общую этнолингвистическую ситуацию в западных районах Центральной Азии, маловероятно. Сведения о кимаках, содержащиеся в письменных источниках (о характере расселения, хозяйстве, культуре, торговле и т.д.) многочисленны, весьма разнообразны и подробно рассмотрены в работе Б.Е. Кумекова (Кумеков, 1972). Однако остаётся неясным, какую роль они сыграли в последующих процессах культурогенеза, что позволило в своё время В.В. Бартольду даже заявить, что «историческое значение кимаков состоит в том, что Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library из их среды вышел многочисленный впоследствии народ кыпчаков (называемых в Европе команами, а у русских половцами), который первоначально был лишь одним из племён кимаков» (Бартольд, 1968, с. 549). Историческое значение собственно кимаков до начала 70-х гг. XX в. (выход в свет обобщающей работы Б.Е. Кумекова и начало накопления соответствующего археологического материала), таким образом, долгое время оставалось за пределами компетенции исследователей. Сведения о кыпчаках в письменных источниках до распадения кимако-кыпчакской конфедерации, наоборот, крайне немногочисленны, а последующее их значение в этногенезе — огромно. «Кыпчаки участвовали в формировании многих других тюркоязычных народов — казахов, киргизов, каракалпаков, туркмен, татар, башкир, алтайцев и некоторых народностей Северного Кавказа (ногайцев, кумыков, карачаевцев и др.). Кыпчакские этнические элементы вошли в состав османских турков, венгров и других народов» (Шаниязов, 1974, с. 11). В предшествующее время история кыпчаков, как этнической общности, и ранние этапы становления их культуры связаны с северными районами Центральной Азии и Южной Сибири, где письменные источники фиксируют их в составе кимакокыпчакского объединения. Этапы сложения кимако-кыпчакского объединения. ^ Генеалогическая легенда, в которой отражена последовательность сложения кимако-кыпчакского объединения, записана Гардизи. В ней говорится, что основоположником его был Шад, младший сын «начальника татар», который после неудачного покушения на старшего брата, наследовавшего отцу, бежал с рабыней «в такое место, где была большая река (Иртыш. — Д.С.), много деревьев и обилие дичи». Позже к ним пришли семь родственников (предков-эпонимов) кимакских племён — ими (эймюр), имек (йемек), татар, баяндер (байандур), кипчак, ланиказ и аджлад; провели здесь зиму, а затем «послали одного человека в татарский лагерь, чтобы он принёс известие о том племени. Тот, пришедши туда, увидел, что вся местность опустошена и лишена населения: пришёл враг, ограбил и перебил весь народ». Остатки этого народа постепенно стали приходить к Шаду; «потом, когда они размножились, они рассеялись по горам и образовали семь племён, по имени названных семи человек» (Бартольд, (277/278) 1978, с. 43-44). В указанной легенде, как и во всякой другой, вымысел переплетается с действительностью, а за легендарными предками-эпонимами стоят реально существовавшие этнические общности. Пользуясь материалами легенды, можно, вслед за Б.Е. Кумековым (Кумеков, 1972, с. 46), выделить три этапа формирования кимако-кыпчакского объединения: 1) появление на Иртыше в результате междоусобиц одного из членов династии «татар»; 2) приход предковэпонимов (или семи племён), связанный с уничтожением «народа», то есть Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library этносоциального объединения, в которое они раньше входили; 3) расселение кимакских племён «по горам», означавшее завершение формирования кимакокыпчакского объединения. Первый этап связан с формированием основ кимако-кыпчакского объединения, происходившим в среде западных телеских племён. Ситуация, вызвавшая появление легендарного Шада на Иртыше, близко напоминает события, связанные с распадом одного из наиболее крупных объединений телеских племён середины VII в. — каганата Сеяньто. После смерти последнего хана Сеяньто Инаня (Йенчу), власть вначале наследовал его побочный сын Иман, а младший сын Бачжо получил право на владение Западным краем. «Когда собрались на похороны, то Бачжо тотчас возвратился в поколение. Он разделил войско, и, нечаянно напав на Имана, убил его; после чего он сам вступил на престол под наименованием Гюйли Шийе Шадони хана» (Бичурин, 1950, с. 342). В приведённом отрывке интересно не только сюжетное совпадение с генеалогической легендой кимаков, но и указание на определённый промежуток времени между смертью и похоронами Имана, а также имя главного действующего лица Шадони хана, возможно, получившее в тюркоязычной среде новую огласовку — Шад. Второй этап связан с падением Уйгурского каганата, которое, как уже говорилось, не было следствием только единовременного нашествия енисейских кыргызов, а явилось результатом целого ряда причин, как внутренних, так и внешних. К внутренним причинам могут быть отнесены разложение элиты уйгурского общества; стихийные бедствия 839 г., когда «был голод, а вслед за ним открылась моровая язва, от чего много пало овец и лошадей» (Бичурин, 1950, с. 334); подчинение тувинских племён (чиков), которое привело к непосредственному соприкосновению с енисейскими кыргызами и открыло широкие возможности не для эпизодических походов, но и планомерных военных действий. Внешние причины заключались в политике Танского правительства, воспользовавшегося силами уйгуров для подавления восстания Ань-Лушаня (Малявкин, 1974; 1983, с. 19-28), и заинтересованной политике Тибета, установившего договорные отношения с енисейскими кыргызами ещё в начале VIII в. Непосредственным поводом для похода 840 г. послужила измена уйгурского военачальника, вызвавшего нашествие кыргызской конницы, что повлекло за собой разрушение г. Орду-Балык и гибель самого Уйгурского государства. Таким образом, уйгурская государственность в Центральной Азии заканчивает своё существование неожиданно, не исчерпав всех своих политических и социальных возможностей. Она оказывается как бы нереализованной до конца и потенциально способствует образованию типологически близких социальных объединений на новых местах проживания уйгуров или входивших в состав (278/279) Уйгурского каганата племён. Пути расселения уйгуров после гибели Уйгурского каганата рассмотрены в специальной работе А.Г. Малявкина, который выделяет пять основных направлений их движения в середине IX в.: 1) северовосточное — Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library в район Забайкалья к племенам шивэй; 2) восточное — в районы, находившиеся под контролем киданей; 3) южное — к северным границам Китая и в районы, расположенные к западу от Ордоса; 4) юго-западное — в Турфанскую котловину и в район Кучи; 5) западное — в Джунгарию и Семиречье (Малявкин, 1972). Из них наибольшее значение в последующей истории Азии сыграли южное и югозападное направления миграции уйгуров, в результате которых были созданы Турфанское и Ганьчжоуское княжества. Вместе с тем имеются основания предполагать, что какая-то часть уйгуров (или входивших в состав Уйгурского каганата племен) проникает не только на запад, но и на северо-запад (северозападное направление), в районы Верхнего Иртыша. Важные сведения об уйгурах на Иртыше приводит Абуль-Гази, автор XVII в.: «Около 3000 лет жили уйгуры в означенной земле (Монголии. — Д.С.), потом они пришли в упадок и рассеялись. Некоторые из них остались на родине, другие пошли на берега Иртыша и распались там на три колена; одно из них, направившись к Биш-Балыку (столице Турфанского княжества. — Д.С.), засеяло там поля и привело страну в цветущее состояние. Другое занялось разведением лошадей и овец и стало кочевать вблизи Биш-Балыка. Третье колено поселилось в лесах на Иртыше, не разводило скот, а занималось рыболовством и охотой на выдр, соболей, куниц и белок, питалось их мясом и одевалось в их шкуры...» (Радлов, 1893, с. 55). Несмотря на поздний характер источника, приведенные в нем факты — изгнание уйгуров из Монголии и освоение ими земледельческих оазисов Восточного Туркестана полностью соответствуют событиям середины IX в. В таком случае, очевидно, в рассказе о том, что «пришёл враг, ограбил и перебил весь народ», записанном Гардизи, следует видеть отражение реальных исторических событий, а именно победу енисейских кыргызов над уйгурами в 840 г. Среди предков-эпонимов, пришедших на Иртыш после разгрома их основных становищ, названы племена ими (эймюр), байандур и татар (Бартольд, 1973, с. 43). Татары (или во всяком случае часть их) и байандуры (байаты или байырку?) выступали как союзники токуз-огузов (уйгуров) в войне против тюрков-тугю и енисейских кыргызов. Ими (эймюров) Б.Е. Кумеков отождествляет с одним из 12 уйгурских племён (Кумеков, 1972, с. 38). У Ал-Масуди (автора середины X в.) упоминается сложный этноним кимак-югур, в котором, скорее всего, следует видеть собирательное название для групп населения уйгурского происхождения, входивших в состав государства кимаков (Кумеков, 1972, с. 32-39). Таким образом, в середине IX в. какая-то часть уйгуров (или входивших прежде в состав Уйгурского каганата племён) продвинулась на территорию Восточного Казахстана, где они приняли участие в сложении кимако-кыпчакского объединения. Можно предполагать, что именно уйгурам, как и в других местах их расселения, принадлежала в этом процессе организующая роль. Не исключено, что к этому времени относится подчинение кыпчаков кимакам. В сочинении анонимного автора «Худуд ал-Алам» говорится, что кыпчаки «более дикие, чем кимаки. Их царь назначается кимаками» (Кумеков, 1972, с. 43). (279/280) Третий этап связан с расселением кимако-кыпчакских племён «по горам», которое Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library должно было привести к ассимиляции местного населения и образованию ряда самостоятельных владений. Так, в «Худуд ал-Алам» говорится о существовании в стране кимаков нескольких областей: Андар аз кыфчак, Йагсун-Йасу, Кыркырхан («Материалы по истории киргизов и Киргизии», 1973, с. 66). Из них Андар аз кыфчак — «область кимаков, где жители напоминают гузов некоторыми своими обычаями», а Кыркырхан — «ещё одна область, принадлежавшая кимакам, и жители её напоминают по своим обычаям хырхызов» («Материалы по истории киргизов и Киргизии», 1973, с. 44). По мнению Б.Е. Кумекова, Кыркырхан — это район, который находился «гораздо ближе к каким-то группам кыргызов, чем к другим тюркским племенам» (Кумеков, 1972, с. 66). К.И. Петров помещает эту область «на границе с владениями енисейских кыргызов», а местное население называет «приобскими» или «периферийными кыргызами» (Петров, 1963, с. 50, 64). О племени кесим в том же источнике говорится, что «это один из хырхызских родов, их речь ближе халусской (карлукской. — Д.С.), а по одежде они напоминают кимаков» («Материалы по истории киргизов и Киргизии», 1973, с. 42). Сообщения о том, что жители кимакской области Кыркырхан по своим обычаям близки к енисейским кыргызам, а подчинённое кыргызам племя кесим по одежде напоминает кимаков, можно рассматривать как свидетельство определённых ассимилятивных процессов, происходивших на широкой территории расселения кимако-кыпчакских племён в конце I тыс. Государство кимаков, как об этом будет сказано ниже, прекратило своё существование в результате «цепной миграции» кочевых племён в 30-х гг. XI в. Поэтому третий этап развития кимако-кыпчакского объединения можно ограничить второй половиной X — началом XI в. Таким образом, генеалогическая легенда кимаков, по сути дела, представляет собой своеобразную историческую летопись, охватывающую длительное время и связывающую происхождение и развитие государства кимаков с телеуйгурской — кыпчакской средой. Судя по тому, что события третьего этапа, наиболее близкие по времени, только обозначены фактом расселения «по горам», можно предполагать, что вся история, записанная Гардизи, приобрела в начале XI в. уже легендарный характер и, скорее всего, сохранилась как государственная версия происхождения кимаков в среде широко расселившихся племён. События политической истории кимаков остаются практически неизвестными; однако имеются все основания предполагать весьма активный характер внешней политики Кимакского государства. Так, ал-Идриси отмечает «предприимчивость царя кимаков, воинственного государя, который находится почти всегда в состоянии войны со своими соседями» (Кумеков, 1972, с. 121). Расширение границ и направления экспансии государства кимаков, по данным арабских источников в различные периоды их истории, детально прослежены Б.Е. Кумековым. Используя материалы этого исследования, можно представить их следующим образом. К середине VII в. кимаки занимали районы Верхнего Иртыша и Северного Алтая. Во второй половине VIII — начале IX в. происходит движение кимакских племён в двух направлениях: на северо-запад, к Южному Уралу (кыпчакская ветвь), и на юго-запад, в Северо-Восточное Сс(280/281) Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library миречье. При этом, возможно, что «движение основных масс карлуков с территории Западного Алтая и Тарбагатая в Семиречье во второй половине VIII в. было вызвано давлением кимаков с севера» (Кумеков, 1972, с. 113). Продвижение кимаков в Семиречье относится ко времени между 766 и 821 гг., то есть предшествует сложению кимакской конфедерации. Может быть именно поэтому остатки разгромленных в 840 г. уйгуров (или входивших в состав Уйгурского каганата племён) получили возможность занять освободившиеся земли на Иртыше. Во второй половине IX в. союз печенежских племён с центром на Сырдарье потерпел поражение от союза огузов, кимаков и карлуков, что вызвало продвижение этих племён, в том числе и кимаков, далеко на запад, вплоть до Приаральских степей и Каспийского моря. В X в. распространение кимаков шло в основном на юг, в сторону Восточного Туркестана (Кумеков, 1972, с. 54-68). В результате очерчиваются весьма широкие пределы страны кимаков уже на уровне середины IX в. — «приблизительно от юго-восточной части Южного Урала до Приаральских степей на западе, с земель Центрального Казахстана до Северного Прибалхашья, включая часть территории Северо-Восточного Семиречья на юге, от Западного Алтая до Кулундинской степи на востоке и до лесостепной полосы на севере» (Кумеков, 1972, с. 58). Однако совершенно очевидно, что включение многих из этих областей в состав государства кимаков носило эпизодический характер. В начале X в., по мнению Б.Е. Кумекова, рубежи Кимакского государства стабилизировались (огузские ябгу на западе, токуз-огузы и карлуки на юге, енисейские кыргызы на востоке) и «военные набеги, вероятно, все больше сменялись мирным общением» (Кумеков 1972, с. 121-122). Центр кимакского государства традиционно находился на Иртыше, куда вели караванные пути, описанные в арабских и персидских источниках. Исторические сведения о кыпчаках во второй половине I тыс. н.э. являются не только скудными, но и противоречивыми. Долгое время в литературе существовала версия, предложенная Б. Карлгреном, по которой этноним кыпчак (или кыйчак) идентифицировался с этническим наименованием цюйше (или кюйше) хуннского времени, которой придерживались многие видные исследователи (А.Н. Берштам, Л.П. Потапов, Л.Н. Гумилёв, Б.Е. Кумеков, К.М. Шаниязов и др.); однако сейчас эта версия ставится под сомнение как из-за отдалённости во времени и в пространстве событий хуннской истории (от исторических кыпчаков их отделяют около тысячи лет), так и правомерности сопоставления этнонимов кыпчак и цюйше (кюйше) с лингвистической точки зрения. Первое по времени упоминание о кыпчаках содержится в известной Селенгинской надписи (середина VIII в.), где (в переводе Г.И. Рамстеда и С.Е. Малова) говорится: «Тюрки-кыпчаки властвовали над нами пятьдесят лет» (Малов, 1959, с. 38). Надпись создана в честь уйгурского кагана Боян-чора, сокрушившего Второй Тюркский каганат, по отношению к которому уйгуры прежде находились в состоянии вассальной зависимости. Так как кыпчаки в Селенгинской надписи (в переводе С.Е. Малова) ассоциируются с древними тюрками, то оказывается, что именно они (кыпчаки) господствовали над уйгурами в первой половине VIII в. Л.Н. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Гумилёв объясняет это тем, что кыпчаки, ранее жившие на Алтае, были переселены тюркютами (т.е. тюрками) в Ала(281/282) шань и составили своего рода «демографическую основу» будущего Второго Тюркского каганата (Гумилёв, 1967, с. 268). К.Ш. Шаниязов считает, что данный отрывок из надписи Боян-чора «свидетельствует не о происхождении кыпчаков, а скорее всего о принадлежности их к числу древних тюркоязычных племён» и выделяет специально орхонскую группу кыпчаков, игравших, по его мнению, большую роль в политической жизни Второго Тюркского каганата, в непосредственном подчинении у которых находились уйгуры, жившие в Западной Монголии и в Туве (Шаниязов, 1974, с. 33, 43-44). Близкой точки зрения придерживался С.М. Ахинжанов. «Исходя из контекста эпитафии, — писал он, — следует, что кыпчаки, вернее какая-то часть их, добилась главенствующего положения в степях Центральной Азии где-то в конце VII в.» (Ахинжанов, 1976, с. 82). Принципиально иная концепция раннего этапа этнической истории кыпчаков в Азии предложена С.Г. Кляшторным. «Отсутствие каких-либо упоминаний о кыпчаках ранее VIII-IX вв., — отмечает С.Г. Кляшторный, — кажется загадочным и заставляет предположить, что такого рода информацию содержат в зашифрованной для нас форме уже известные источники» (Кляшторный, 1986, с. 153). Такого рода информация, по мнению С.Г. Кляшторного, заключена в самой Селенгинской надписи, для которой «следует предпочесть» не предложенный ранее перевод «тюрки-кыпчаки», а «обычное для рунических текстов чтение стоящих подряд этнонимов как самостоятельных имен: «тюрки и кыбчаки (кывчаки)» (Кляшторный, 1986, с. 154). Сравнивая этот перевод с надписями периода Второго Тюркского каганата (Тоньюкука и Бильге-кагана), С.Г. Кляшторный находит в них эквивалент Селенгинской надписи: «тюрки и кыбчаки» — «тюрки и сиры». В свою очередь, сиры уверенно идентифицируются с одним из наиболее крупных телеских племен — сеяньто, создавших свое государственное образование в период между господством Первого и Второго Тюркского каганатов. Таким образом, по С.Г. Кляшторному, ранняя история кыпчаков (до вхождения их в состав кимакской конфедерации) — это история племени и государства Сеяньто. Детально документированная и блестяще изложенная, эта точка зрения в настоящее время получила наибольшее распространение. Следует отметить, что она явно согласуется с высказанным выше предположением о значении событий политической истории Сеяньто, нашедших отражение в генеалогической легенде кимаков, записанной Гардизи (история Бачжо — Шадони-хана?). Общей оказывается и семантическая основа «янь», присутствующая в этнонимах сеяньто и яньмо (или йемек), по которому, как уже говорилось, было дано название всему объединению — кимак. В «Сборнике летописей» Рашид ад-дина сохранились две генеалогические легенды о происхождении кыпчаков (Рашид ад-дин, 1952, с. 83-84). По одной из них (легенда об Огуз-хане) мифический мальчик, которому дали имя «кыпчак» Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (что в переводе означает «дуплистое дерево»), родился во время неудачного похода огузов (т.е. уйгуров. — Д.С.) против племени ит-бараков. По предположению В.Ф. Минорского, народ ит-бараков можно сопоставить с енисейскими кыргызами. После поражения Огуз-хан бежал «по ту сторону от места, где произошла битва, там протекали две большие реки», в междуречье которых, на острове, обосновался Огуз-хан. Здесь и родился мальчик, которо(282/283) му дали имя «кыпчак» (Ахинжанов, 1989, с. 55-56). Если следовать отождествлению ит-бараков с кыргызами, то события, нашедшие отражение в легенде, скорее всего, имеют отношение к истории уйгурско-кыргызских войн, причём не к моменту победы кыргызов над уйгурами, а к несколько более раннему времени, когда уйгуры совершали походы против кыргызов за Саяны. События эти происходили, несомненно, на севере от мест расселения уйгуров, персонифицированных в летописи под именем Огуз-хана. Показательно, что у Рашид ад-дина говорится также, что кыпчаки были одним из 24 огузских племён; вместе с ними названы племена калач и агач-эри (Рашид-ад дин, 1952, с. 83), в переводе — «лесные люди». По другой легенде, повествующей о тех же событиях, мальчик родился на плоту при переправе через реку в местности, «которая обширно поросла деревьями». Во время переправы Огуз-хан сказал мальчику: «О, будь ты так же князем, как и я, и пусть имя твоё будет Кыпчак» (Радлов, 1893, с. 25). «В приведённых легендах, — отмечает С.М. Ахинжанов, — следует обратить внимание на непременно упоминающуюся связь появления кыпчака с деревьями, т.е. в происхождении кыпчаков непременным атрибутом выступает дерево и лес. Обязательное упоминание дерева и леса в преданиях о наиболее ранних периодах этнического развития кыпчаков не может не вызвать предположения о том, что этногенез кыпчаков происходил в той местности, в которой лес постепенно сменяется степью, т.е. в лесостепной зоне» (Ахинжанов, 1989, с. 55). По мнению С.М. Ахинжанова, это были южные склоны Саяно-Алтайских гор (Ахинжанов, 1989, с. 57). Однако не менее вероятно предположение, что скорее здесь надо видеть лесостепные районы юга Западной Сибири и Верхнего Приобья, с середины VIII в. входившие в состав кимако-кыпчакского объединения. Как уже говорилось, генеалогическая легенда, записанная Гардизи, называет кыпчаков в качестве одного из предков — эпонимов семи кимакских племён; вместе с тем в «Худуд алАлам» специально оговаривается, что кыпчаки более дикие, чем кимаки. Их царь назначается кимаками» (Кумеков, 1972, с. 43). Такое противопоставление свидетельствует о более низкой ступени развития социальных отношений кыпчаков, по сравнению с кимаками (население более северных районов?), в состав государства которых они входили. В данном случае явно нашла отражение система социально-этнического подчинения, характерная вообще для всех государств Центральной Азии и Южной Сибири в эпоху раннего Средневековья. Конец государства кимако-кыпчаков исследователи связывают с движением киданей, вызвавших, по выражению Л.Р. Кызласова (Кызласов Л., 1984, с. 80), Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library «цепную миграцию» кочевых племён в 30-х гг. XI в.: каи (кидани) подвинули кунов, куны захватили земли народа шары (сары — кыпчаки), шары двинулись на запад и т.д. «В ходе этих событий, — отмечает Б.Е. Кумеков, — кимаки потеряли политическую гегемонию и оказались в зависимости от кыпчаков». Однако, какаято часть кимаков (йемеков) продолжала жить на Иртыше и в середине XI в. (Кумеков, 1972, с. 86-87, 129). Из упомянутых в «цепной миграции» племён неясна идентификация кунов. Было бы заманчиво предположить, что куны ранее входили в состав государства енисейских кыргызов. В таком случае события 30-х гг. XI в. можно было бы рассматривать как завер(283/284) шаюший этап борьбы между наиболее крупными этносоциальными объединениями позднего периода древнетюркской эпохи — енисейскими кыргызами, киданями и кимако-кыпчаками. Археологические памятники кимаков. ^ Выделение археологической культуры кимаков, несмотря на большое количество археологических памятников, представляет сложную и окончательно нерешённую проблему. Кимакская принадлежность памятников конца I тыс. на территории Восточного Казахстана (Верхнее Прииртышье) ни у кого из исследователей, специально занимавшихся этим вопросом (С.С. Черников, Ф.X. Арсланова, Е.И. Агеева, А.Г. Максимова и др.), сомнения не вызывала. В ряде работ нами было предложено идентифицировать с кимаками (в широком — этнокультурном — значении термина) памятники сросткинской культуры Северного Алтая и прилегающих районов юга Западной Сибири, что соответствует широкому расселению кимакских племён по сведениям письменных источников (Савинов, 1973, 1976, 1984, с. 103-118). Другая точка зрения была сформулирована В.А. Могильниковым, считающим, что, хотя кимаки сыграли большую роль в сложении сросткинской культуры, население её относилось к местному угро-самодийскому субстрату, находящемуся в процессе тюркизации (Могильников, 1981а, с. 45-46). Между указанными точками зрения нет принципиального противоречия, так как государство кимаков по самой сути своего происхождения было полиэтническим образованием, в состав которого входили как собственно кимаки (йемеки), так и другие тюркоязычные, а также, по всей вероятности, и находящиеся в процессе тюркизации племена. Близость восточноказахстанских (собственно кимакских) и североалтайских (сросткинских) материалов полностью подтвердилась раскопками аналогичных памятников на Западном Алтае, соединивших в единый ареал зону распространения культурных традиций, центр сложения которых находился на Иртыше. Однако, с учётом высказанных выше положений, на современном этапе изучения следует всё же разделять археологические памятники Прииртышья, идентифицируемые с собственно кимаками; и памятники сросткинской культуры, оставленные племенами, входившими в состав кимакокыпчакского объединения, в том числе и кыпчаками. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Первые материалы конца I тыс. н.э. из Восточного Казахстана были получены ещё в конце XIX — начале XX в. в результате раскопок В.В. Радлова, Г. Васильева, В.И. Каменского и др. Впоследствии наиболее крупные исследования на Иртыше были произведены С.С. Черниковым, материалы раскопок которого практически не опубликованы (могильники Пчела, Кызыл-Туу, Славянка, Юпитер и др.); Е.И. Агеевой и А.Г. Максимовой — могильники Трофимовка, Подстепное, Совхоз 499 и др. (Агеева, Максимова, 1959) и Ф.X. Арслановой — могильники Зевакинский, Орловский, Бобровский и др. (Арсланова, 1963; 1968; 1969; Арсланова, Кляшторный, 1973). Е.И. Агеева и (284/285) А.Г. Максимова выделяют два широких хронологических этапа в культуре восточноказахстанских кимаков — VI-VIII и IX-XIV вв. (Агеева, Максимова, 1959, табл. I). Ф.X. Арсланова разделяет памятники Павлодарского Прииртышья на три этапа — VII-VIII, IX, X-XII вв. (Арсланова, 1968, табл. I). Другие погребения Восточного Казахстана, например курган 146 Зевакинского могильника, датируются ею IX-X вв. (Арсланова, Кляшторный, 1978, с. 311). В последующие годы наиболее значительная серия новых материалов по культуре прииртышских кимаков получена в результате раскопок Ю.И. Трифонова (могильники Карашат I, II; Джартас; Акчий I-III; Темир-Канка II; Когалы и др.), полностью опубликованные («Археологические памятники в зоне затопления Шульбинской ГЭС», 1987, с. 115243). Всего в зоне затопления Шульбинской ГЭС исследовано около 100 погребений конца I тыс. н.э., датировка которых определяется в пределах IX-X вв., реже IX-XI вв., что говорит о значительной концентрации памятников в районе Верхнего Прииртышья, бывшего, очевидно, центром государства кимаков. Ранний этап формирования археологической культуры кимаков, предшествующий падению Уйгурского каганата, известен ещё очень мало, что является существенным препятствием в исследовании культурогенеза кимако-кыпчакских племён в целом. Из погребений VII-VIII вв. можно упомянуть только впускное захоронение с конём в Чиликты, кург. 2 (раскопки С.С. Черникова, 1961 г.) и разрушенное погребение в с. Подстепное (Арсланова, 1968, с. 100; табл., рис. 189, 191-195). Найденные в Подстепном пояс с гладкими бляхами-оправами, а в Чиликтах — трёхпёрые наконечники стрел, срединные накладки лука, пряжка с округлой верхней частью, однокольчатые удила, прибор для развязывания узлов — аналогичны катандинским. Тот факт, что в основе кимакской федерации находилось одно из телеских племён, обитавшее в Прииртышье, хорошо объясняет отличительную особенность многих восточноказахстанских погребений VIII-X вв. — обычай захоронения с конём, видимо, общий с алтайским. «Сопровождение погребённых конями, устройство деревянных перекрытий над покойником, — отмечает также В.А. Могильников, — сближает погребения кимаков с погребениями алтайских тюрок VI-VIII вв.» (Могильников, 1981, с. 44). К VIII-IX вв. относится курган I Орловского могильника, в котором найдено погребение подростка в колоде с восточной ориентировкой и богатым Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library сопроводительным инвентарём; выше него находились разрозненные кости мужского скелета, а рядом, на приступке с южной стороны, — перемешанные кости трёх лошадей и скелет собаки (Арсланова, 1969, с. 45-46). По обряду погребения (основное захоронение в колоде, сопроводительное захоронение трёх коней с конюшим в южной части могильной ямы) Орловский курган близко напоминает Курай IV, курган I, на Горном Алтае. Датировке его этим временем не противоречат найденный здесь прямой однолезвийный палаш, пояс с 8лепестковыми накладными бляшками и подвесными ремешками, бронзовая гладкая лировидная подвеска с большой круглой прорезью и фигурной ножкой и др. К IX-X вв. относится подавляющее количество погребений прииртышских кимаков. Учитывая их широкое распространение в бассейне Иртыша, очевидно, уже на современном этапе изучения целесообразно выделять здесь, по крайней мере, два локальных варианта археологической культуры кимаков — верх(285/286) неиртышский и павлодарский. Видимо, в перспективе можно говорить и о выделении омского варианта, смыкающегося с новосибирским вариантом сросткинской культуры, о котором будет сказано ниже. Верхнеиртышский вариант. Памятники IX-X вв. на территории Восточного Казахстана отражают культуру кимако-кыпчакских племён в центральном районе созданного ими этносоциального объединения. Погребения верхнеиртышских кимаков отличаются от остальных вариантов разнообразием форм погребального обряда и богатством предметов сопроводительного инвентаря. Так, в погребениях, раскопанных С.С. Черниковым, представлены: одиночные захоронения с конём, шкурой коня или предметами конской упряжи, кенотафы (Славянка); захоронения в деревянных гробах, в подбоях, с конём иди предметами конской упряжи (Юпитер); одиночные захоронения с конём или шкурой коня выше уровня погребённого (Кызыл-Туу). Во многих погребениях, раскопанных С.С. Черниковым, найдены великолепные изделия раннесредневековой торевтики, свидетельствующие о принадлежности их к высшему слою кимакского общества. Предварительная типология других восточноказахстанских погребений дана в работах Ф.X. Арслановой, З.С. Самашева, С.М. Ахинжанова, Ю.И. Трифонова, А.С. Ермолаевой и др. При этом в качестве отличительных признаков выделяются четырёхугольные ограды из плоско положенных плит, иногда с вертикально установленными стелами, внешне напоминающие минусинские чаа-тасы; овальной формы грунтовые ямы — простые, с приступкой или с подбоями; погребения одиночные, парные, коллективные; сопроводительные захоронения коня на приступке, шкуры коня или предметов конского убранства в ногах погребенных; внутримогильные сооружения — деревянные рамы, колоды, каменные ящики. Встречаются безынвентарные погребения, кенотафы, сочетание трупосожжения и трупоположения, захоронение коня в отдельной могильной ямс. Особую группу памятников составляют так называемые «длинные курганы», включающие от 2-3 до 8 и более пристроенных Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library друг к другу оград с взрослыми и детскими захоронениями. Преимущественная ориентировка всех погребённых — в восточном и северо-восточном направлениях. Таким образом, погребальный обряд восточноказахстанских кимаков отличается значительным разнообразием и носит явно композитный характер, что соответствует сложному процессу образования кимако-кыпчакской общности. В качестве отдельных, этнически показательных элементов погребального обряда верхнеиртышских памятников IX-X вв. можно назвать погребения с конём, со шкурой коня и предметами конской упряжи, захоронения в могильных ямах с подбоями, трупосожжения. Захоронения с конём по целому ряду специфических элементов (Ахинжанов, Трифонов, 1984, с. 156) связываются с саяно-алтайскими, в частности, катандинскими; через них с более ранними — берельскими, и в целом, могут быть определены как телеские. Определение этнической принадлежности погребений со шкурой коня, ввиду их широкого распространения, представляет значительную сложность, С одной стороны, судя по более поздним восточноевропейским параллелям, они могут быть связаны с кыпчаками; с другой, как (286/287) считает Ю.С. Худяков, можно говорить об их уйгурской принадлежности. В последнем случае погребения со шкурой коня коррелируют с захоронениями в могильных ямах с подбоями и могут рассматриваться как уйгурский компонент в погребальном обряде восточноказахстанских кимаков. Относительно одиночных погребений с предметами конской упряжи высказано предположение о принадлежности их азам (Ахинжанов, Трифонов, 1984, с. 158-161), хотя оснований для этого пока недостаточно. Отдельные трупосожжения, скорее всего, оставлены енисейскими кыргызами (или под влиянием кыргызов), а случаи совместного нахождения погребений по обряду трупосожжения и трупоположения в пределах одного могильника, вероятно, свидетельствуют об этнической ассимиляции кыргызов и кимаков на Иртыше. Что касается «длинных курганов» из пристроенных друг к другу оград, а также погребений в каменных ящиках, то подобного рода сооружения на территории Восточного Казахстана имеют глубокую древность, начиная со скифо-сарматского времени. Независимо от особенностей погребального обряда, в погребениях Восточного Казахстана найден взаимосвязанный комплекс предметов, в целом характеризующий верхнеиртышский вариант археологической культуры кимаков: палаши с прямым перекрестьем; удила с 8-образным окончанием звеньев и большими внешними кольцами; эсовидные псалии — железные с «сапожком» и костяные с окончанием в виде «рыбьего хвоста»; наконечники стрел — трёхпёрые, плоские и ланцетовидные; срединные накладки луков и костяные обкладки колчанов с циркульным орнаментом; стремена петельчатые и с невысокой невыделенной пластиной; бронзовые и костяные пряжки с острым носиком; многочисленные детали поясных и уздечных наборов — Т-видные тройники, длинные наконечники ремней, бляшки с петлёй, перехватом, наконечники в виде рыб; серьги с круглой подвеской-шариком; украшения в Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library ажурном стиле и др. Многие детали поясных и уздечных наборов позолочены и украшены богатым растительным, реже геометрическим, орнаментом. Встречены отдельные изображения фантастических животных (грифонов, крылатых львов и т.д.) из драгоценных металлов (Пчела, Юпитер, Зевакинский могильник), свидетельствующие о культурных связях с осёдлыми центрами Средней Азии. Относительно этнической принадлежности различных видов восточноказахстанских погребений, отличающихся друг от друга особенностями погребального обряда, высказывались различные точки зрения. Захоронения с конём, имеющие наибольшее сходство с саяно-алтайскими, сначала относились Ю.И. Трифоновым к одному из крупных телеских племён — баегу (или байырку) (Трифонов, 1982), что интересно в свете приведённого у Гардизи наименования одного из предков-эпонимов кимаков — баяндер. Позднее, после выхода в свет работы С.Г. Кляшторного, отождествившего ранних кыпчаков с сеяньто, они стали определяться им как кыпчакские (Трифонов, 1989), что менее вероятно. Без какой-либо конкретизации наиболее обоснованно их определение как телеских. Какая-то часть погребений с конём могла относиться к яньмо, раньше других телеских племён появившихся на Иртыше и составивших основу кимакской конфедерации. Погребения со шкурой коня, как уже говорилось, с одной стороны, судя по более поздним восточноевропейским паралле(287/288) лям, могут быть связаны с кыпчаками; с другой, следуя идентификации их Ю.С. Худяковым с уйгурами в Центральной Азии, можно говорить об их уйгурской принадлежности. Последнее заключение согласуется с приведёнными выше данными о появлении уйгуров на Иртыше. Погребения со шкурой коня часто коррелируют с захоронениями в могильных ямах с подбоями, которые также могут рассматриваться как свидетельство их уйгурской принадлежности. Однако по поводу интерпретации последних существуют и другие точки зрения. Так, С.М. Ахинжанов, в соответствии со своей идеей о монголоязычности кимаков, приводит аналогии им в погребальном обряде древних монголов (Ахинжанов, 1987, с. 245246). В настоящее время трудно принимать или отрицать эти точки зрения, однако обращает на себя внимание, что так или иначе они касаются уйгуров. Известно, какое большое значение имели уйгуры в формировании раннемонгольской культуры, а на Иртыше именно уйгуры, скорее всего, сыграли консолидирующую роль в становлении кимакской государственности. Относительно одиночных погребений с предметами конской упряжи высказано предположение о принадлежности их азам (Ахинжанов, Трифонов, 1984, с. 158-161), хотя оснований для этого недостаточно. Отдельные трупосожжения могут принадлежать как енисейским кыргызам, так и кимакам; или кимакам, находящимся под влиянием кыргызов. Случаи совместного нахождения погребений по обряду трупосожжения и трупоположения в пределах одного могильника, как уже указывалось выше, свидетельствуют о процессах этнической ассимиляции, происходивших в среде кыргызов и кимаков на Иртыше. Что касается «длинных курганов» из Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library пристроенных друг к другу оград, то подобного типа сооружения имеют глубокую дробность и встречаются на территории Казахстана, начиная с сакского времени, а погребения в каменных ящиках, возможно, восходят ещё к погребениям кулажургинской культуры. Особая сложность этнической «стратиграфии» археологических памятников кимаков на Иртыше, относящихся к одному историческому периоду, может быть оценена только с одной позиции, а именно: появлением здесь в относительно короткий срок и дальнейшим совместным проживанием разных групп населения со своими традициями погребальной обрядности и складывающейся общей культурой в рамках нового этносоциального объединения. Такая ситуация, с точки зрения культурогенеза, в наибольшей степени соответствует генеалогической легенде кимаков, записанной Гардизи. Павлодарский вариант. Наиболее крупный памятник VIII-X вв. на территории Павлодарского Прииртышья — Бобровский могильник (Арсланова, 1963). Для него характерны одиночные погребения, трупосожжения в сочетании с сопроводительным захоронением коней, могильные ямы с подбоями, деревянные рамы, широкое использование берёсты при сооружении внутримогильных конструкций. В кургане 6 Бобровского могильника рядом с остатками трупосожжения лежали остовы трёх коней с полным комплектом предметов сопроводительного инвентаря (Арсланова, 1963, с. 69-72, рис. 2, 3, табл. I, II). В других могильниках Павлодарского Прииртышья встречаются захоронения черепов и конечностей коня, погребения в овальных могильных ямах с пере(288/289) крытием из берёзовых брёвен, захоронения в «деревянных ящиках», расположение нескольких могил под одной курганной насыпью, керамика и кости животных в насыпях курганов — Трофимовка, Покровское, Совхоз 499 и др. (Арсланова, 1968, с. 98-99; Агеева, Максимова, 1959, с. 45-48). В Павлодарском Прииртышье нет квадратных оград из горизонтально уложенных плит с вертикально стоящими стелами, а также «длинных курганов» и погребений в каменных ящиках, то есть тех компонентов погребальных сооружений, которые на Верхнем Иртыше могут рассматриваться как местные. Набор предметов сопроводительного инвентаря близок верхнеиртышскому, но в целом беднее и проще как по формам вещей, так и приёмам их орнаментации. Обращает на себя внимание, что здесь не найдено предметов рубящего оружия (палашей), как в Восточном Казахстане. Среди украшений встречаются ажурные бронзовые подвески — Бобровский могильник, курган 3 (Арсланова, 1968), аналогичные сросткинским на Северном Алтае. Особо следует отметить многочисленные случаи находок керамики, в целом не характерной для саяноалтайских погребений этого времени (Арсланова, 1980). Так, в 12 курганах Бобровского могильника было найдено 44 сосуда (Арсланова, 1980, с. 92), Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library которые Ф.X. Арсланова справедливо рассматривает как свидетельство связей племён Павлодарского Прииртышья с населением Западной Сибири, рёлкинской и потчевашской культур. Некоторые орнаментальные композиции, в частности, ромбические узоры (Арсланова, 1980, рис. 9, 2), повторяют орнамент на уйгурской керамике из Тувы (Кызласов Л., 1979, [с. 165] рис. 121). Ланцетовидные наконечники стрел из бобровских погребений также в наибольшей степени сопоставимы с уйгурскими (Кызласов Л., 1969, [с. 76] рис. 25, 3-6). Такое сочетание телеских, кыргызских, уйгурских, а также североалтайских и западносибирских элементов свидетельствует, что в рамках кимако-кыпчакского объединения на территории Павлодарского Прииртышья процессы этнической и культурной ассимиляции проходили в особенно сложной обстановке взаимодействия населения смежных областей — Восточного Казахстана, СаяноАлтая и Западной Сибири. Отдельные группы кимаков проникали и севернее, в район Омского Прииртышья, вплоть до подтаежной полосы. Об этом свидетельствуют погребения, исследованные В.П. Левашовой у хут. Романтеевка и Изыбаш на правом берегу Иртыша. По мнению Б.А. Коникова, обратившего внимание на эти материалы, «оба могильника оставлены кимаками, входившими по заключению ряда специалистов в сросткинскую культуру... Вместе с тем, в погребальном обряде Романтеевки имеются черты своеобразия, происхождение которых ещё предстоит понять» (Коников, 1992, с. 21). Близки к павлодарским и курганы у дер. Соляное (в 20 км южнее Романтеевки). По мнению авторов раскопок, «аналогичные погребальные сооружения и обряд зафиксированы в Ждановском и Бобровском могильниках Павлодарского Прииртышья» (Генинг, Овчинникова, Корякова, Фёдорова, 1970, с. 225). Материалы этих памятников показывают, что население степного и лесостепного Прииртышья было в конце I тыс. н.э. вовлечено в этносоциальную структуру кимако-кыпчакского объединения, влияние которого постепенно уменьшалось по мере удаления от центра государства кимаков, находившегося на Верхнем Иртыше. (289/290) Более далёкие следы кимаков прослеживаются вплоть до Приуралья. Особенно показательны в этом отношении курганы у озера Синеглазово, комплекс сопроводительного инвентаря из которых аналогичен кимакским. По мнению опубликовавшего эти материалы С.Г. Боталова, «комплексы синеглазовского типа, вероятно, отражают динамику проникновения кимако-кыпчакских кочевников в среду населения Южного Приуралья и Прикамья» (Боталов, 1987, с. 118). Отдельные находки и погребения такого же облика встречаются в Семиречье, что соответствует сведениям письменных источников о продвижении сюда кимаков во второй половине VIII — начале IX в. Наибольший интерес среди них вызывает богатый комплекс предметов сопроводительного инвентаря из разрушенного погребения в г. Текели в предгорьях Джунгарского Алатау (Агеева, Джузупов, Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library 1963). Захоронения с конём и близкими формами предметов сопроводительного инвентаря открыты на могильниках Кызыл-Кайнар и Айпа-Булак в Семиречье (Максимова, 1969[1968?]). Некоторые материалы из этих погребений В.А. Могильников относит к карлукам; однако культурно-дифференцирующих признаков в предполагаемых памятниках карлуков или кимаков на Тянь-Шане нет. В этой связи показательно, что среди многочисленных предметов поясной гарнитуры, найденных при раскопках семиреченских городищ, в частности Краснореченского городища, значительная часть изделий представляет кимакские (или сросткинские) формы и приёмы орнаментации (Торгоев, 2002). Однако в целом вопрос о значении Семиречья в сложении и развитии культуры кимакокыпчакского объединения с археологической точки зрения пока остается открытым. В тех же хронологических пределах на Верхнем Иртыше (Чариков, 1976, 1979; Арсланова, Чариков, 1974; и др.) и в Семиречье (Шер, 1966) были распространены своеобразные каменные изваяния в виде антропоморфных стел с сосудом в двух руках или вообще без реалий, считающиеся кимакскими (Фёдоров-Давыдов, 1966, с. 188-189; Плётнева, 1974, рис. 33). Типологически они могут быть связаны с изваяниями поздней «уйгурской» группы в Центральной Азии и предшествуют кыпчакским (половецким) изваяниям с сосудом в двух руках из южнорусских степей. В других районах распространения культуры кимаков, в том числе на территории сросткинской культуры — на Северном Алтае и на юге Западной Сибири, подобные изваяния неизвестны. Сросткинская культура и её локальные варианты. ^ В конце I тыс. н.э. на территории Северного Алтая и южных районов Западной Сибири складывается сросткинская культура, названная по известному могильнику в с. Сростки у г. Бийска. Честь открытия, определения хронологии и культурной принадлежности памятников сросткинской культуры принадлежит М.П. Грязнову. В 1930 г., собрав все известные к тому вре(290/291) мени материалы типа Сросткинского могильника, М.П. Грязнов выделил «III стадию железной культуры на Алтае» и определил некоторые характерные для нее типы предметов — наременные бляшки простых форм с растительным орнаментом, костяные пряжки с острым носиком и др. (Грязнов, 1930, с. 18-26). В работе 50-х гг. эти же материалы фигурируют сначала под названием «памятников сросткинского типа», а затем — «сросткинской культуры» IX-X вв. (Грязнов, 1956, с. 150-151). В 1960 г. М.П. Грязнов высказал предположение о существовании четырёх локальных вариантов сросткинской культуры — бийского, Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library барнаульско-каменского, новосибирского и кемеровского, которые, по его мнению, «соответствовали четырём племенным объединениям» (Грязнов, 1960, с. 24). Обоснование, по сути дела, этих же четырёх локальных вариантов сросткинской культуры, названных североалтайским, западноалтайским, кемеровским и новосибирским, было дано в 1984 г. (Савинов, 1984, с. 110-113). В то же время В.А. Могильников отмечал, что «определение специфики локальных вариантов сросткинской культуры требует дальнейшей разработки» (Могильников, 1981а, с. 46). Известная осторожность, проявленная В.А. Могильниковым при выделении локальных вариантов сросткинской культуры, объясняется необходимостью более тщательного изучения местных компонентов, лежащих, по мнению В.А. Могильникова, в основе каждого из них. Однако в работе 2002 г. уже совершенно определённо В.А. Могильников писал о «пяти основных этнокультурных регионах в рамках сросткинской общности, объединяемой «сросткинской» государственной культурой Кимакского каганата» (Могильников, 2002, с. 74). Названия, данные В.А. Могильниковым для этих регионов, несколько отличаются от приведённых выше наименований локальных вариантов, но в принципе, с точки зрения их содержания и территориальных границ, соответствуют друг другу: сросткинская культура Верхнего Приобья (североалтайский вариант), сросткинская культура Кузнецкой котловины (кемеровский вариант), сросткинская культура Барабы (новосибирский вариант). Верхнего Прииртышья с северо-западными предгорьями Алтая (объединённые верхнеиртышский вариант культуры кимаков и западноалтайский вариант сросткинской культуры). К четырём названным В.А. Могильников добавляет пятый, кулундинский регион (Могильников, 2002а, с. 74), выделенный на материалах его раскопок в Кулундинской степи (там же). Этническая принадлежность сросткинской культуры определялась исследователями по-разному. Первый исследователь этой культуры М.П. Грязнов писал, что «сросткинская культура на Алтае представляет собой продукт местного развития и что примерно в VIII в. население с этой культурой распространилось на север, по лесостепным районам Оби» (Грязнов, 1956, с. 151). А.А. Гаврилова, наоборот, считала, что эта культура сложилась вне Алтая. «Распространение этой культуры, видимо, связано с политическими переменами — господством в степи, в том числе и на Алтае, уйгурских племён, нанёсших поражение тюркам в 745 г., а затем кыргызских, разгромивших уйгуров в 840 г.» (Гаврилова, 1965, 72). Позднее А.А. Гаврилова уверенно вы(291/292) сказалась за уйгурскую принадлежность сросткинской культуры на Северном Алтае (Гаврилова, 1972, с. 288). В некоторых работах подчёркивалась древнетюркская основа этой культуры. Так, М.Г. Елькин относил могильник УрБедари к тюркам Кузбасса, «которые находились под значительным влиянием енисейских кыргызов» (Елькин, 1970, с. 92). На территории Западного Алтая, по мнению В.А. Могильникова, проживала «одна из групп тюркских племён, в культурно-этническом отношении близкая, хотя и не тождественная, кимакам». Позднее В.А. Могильников выделил, по материалам западно-алтайских Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library погребений, комплексы предметов, характерные для огузов рубежа VIII-IX — начала Х в., енисейских кыргызов рубежа VIII-IX — первой половины X в. и кимаков середины IX — середины X в., середины X — середины XI в. (Могильников, 2002, рис. 215-218). Население Северного Алтая, как уже говорилось, относится им к угро-самодийскому субстрату, находящемуся в процессе тюркизации. Суммируя все известные материалы (не считая отдельных памятников), можно выделить четыре основных локальных варианта сросткинской культуры: североалтайский, западноалтайский, кемеровский и новосибирский, отличающиеся специфическими особенностями погребального обряда, то есть различным сочетанием этнических компонентов, принимавших участие в сложении сросткинской культуры по всей территории её распространения. Североалтайский вариант. Формирование североалтайского варианта сросткинской культуры было подготовлено всем ходом предшествующего развития североалтайских племён в течение I тыс. н.э. Образование и крушение центральноазиатских государственных объединений не могло не вызвать некоторой перегруппировки алтае-телеских тюрков и оттеснения части их, в первую очередь — горноалтайских племён, на территорию Северного Алтая. Памятники периода Первого Тюркского каганата были открыты здесь в 1970 г. в составе Осинкинского могильника около пос. Усть-Пристань (Савинов, 2000). К VIII-IX вв. относится исследованный А.П. Уманским могильник на р. Ине (Уманский, 1970). Для инских погребений характерны трупосожжения и трупоположения с северо-восточной ориентировкой, нахождение нескольких могильных ям под одной курганной насыпью (кург. 4), сопроводительные захоронения коней и собак, подбои в конских захоронениях, наземные дерновые сооружения и следы обильных тризн в насыпях и на уровне древней поверхности. В могилах по-прежнему встречается керамика верхнеобского облика (Уманский, 1970, рис. 5, 2, 5); остальные предметы сопроводительного инвентаря — петельчатые стремена, однокольчатые удила с псалиями, гладкие поясные бляхиоправы геометрических очертаний, бляшки-лунницы, серьги «салтовского типа» (Уманский, 1970, рис. 6, 7) в наибольшей степени сопоставимы с катандинскими. В дальнейшем многие особенности погребального обряда курганов на р. Ине (сочетание трупосожжения и трупоположения, наличие нескольких могил под одной курганной насыпью, северо-восточная ориентировка погребённых, сопроводительное захоронение собак) станут характерными для памятников сросткинской культуры IX-X вв. Несмотря на малочисленность этих материалов, можно предполагать, что на Северном Алтае во второй половине I тыс. н.э. происходили достаточно интенсивные процес(292/293) сы этнической ассимиляции и аккультурации. Смешиваясь с местным населением Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library предшествующего времени, пришлые группы южного происхождения создавали ту субстратную основу, на которой в IX-X вв. сложился североалтайский вариант сросткинской культуры. Погребения сросткинской культуры на Северном Алтае представлены в первую очередь материалами самого Сросткинского могильника, исследованного в различные годы М.Д. Копытовым (1925 г.), М.Н. Комаровой (1925 г.) и С.М. Сергеевым (1930 г.). Материалы из раскопок М.Д. Копытова частично публиковались в работах М.П. Грязнова (Грязнов, 1930) и С.В. Киселёва (Киселёв, 1951, табл. VIII, 5). Материалы М.Н. Комаровой и С.М. Сергеева, хранящиеся в Эрмитаже, полностью опубликованы Д.Г. Савиновым (Савинов, 1998[а]). Из других местонахождений на Северном Алтае можно отметить погребения, исследованные М.П. Грязновым в ур. Большая Речка (Грязнов, 1956, с. 145-152); несколько курганов, раскопанных М.Д. Копытовым у с. Усть Большая Речка; серию погребений, раскопанных А.П. Уманским, — совхоз «Поспелихинский», Нечунаево, Мало-Панюшево (Уманский, Неверов, 1982); курганы у дер. Грязново, часть погребений Змеевского могильника и др. Из раскопок последних лет можно отметить наиболее яркие комплексы с большим количеством предметов сопроводительного инвентаря — могильники Филин-1 (Горбунов, Тишкин, 1999) и Лугавское-1 (Горбунов, Ситников, 2000). Основные особенности погребального обряда североалтайского варианта сросткинской культуры по наиболее известным памятникам следующие: грунтовые захоронения, сочетание трупоположения и трупосожжения, северовосточная ориентировка, использование берёсты в погребениях и дерева при оформлении могильных ям (Сростки, раск. М.Н. Комаровой); несколько могил (до 5) под одной курганной насыпью, отдельные парные захоронения и кенотафы, намогильные деревянные сооружения и перекрытия могил, трупоположение на спине с преимущественно северо-восточной ориентировкой, берёста в виде подстилок и «саванов» для погребённых (Большая Речка); одиночные захоронения и трупоположения с конём с широтной ориентировкой (Нечунаево, Мало-Панюшево); несколько могил под одной курганной насыпью, деревянные перекрытия, трупоположение на спине с северо-восточной ориентировкой, отдельные парные захоронения и кенотафы, сопроводительные захоронения собак, черепа лошадей на перекрытиях (Грязново); трупоположение без коня в грунтовых ямах, ориентировка на восток и северо-восток, подстилка из жердей и захоронение в колоде (Змеевский могильник). В формировании погребального обряда североалтайского варианта сросткинской культуры, несомненно, сыграли большую роль традиции верхнеобской культуры, отразившиеся ещё раньше в погребениях, раскопанных А.П. Уманским на р. Ине. Это — деревянные намогильные сооружения, срубы, использование берёсты в Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library виде подстилок и «саванов», нахождение нескольких могил под одной курганной насыпью и др. В отличие от Восточного Казахстана здесь нет каменных сооружений, ящиков и оград; реже встречаются сопроводительные захоронения коней; отсутствуют погребения в могильных ямах с подбоями. По целому ряду этих признаков североалтайские погребения сближаются с павлодарским вариантом культуры кимаков. (293/294) В комплексе предметов сопроводительного инвентаря, несмотря на значительную нивелировку всех культурных элементов, могут быть выделены: 1) вещи, характерные в целом для сросткинской культуры, включая территорию Восточного Казахстана; 2) веши, в основном встречающиеся в Восточном Казахстане и, повидимому, заимствованные населением Северного Алтая; 3) вещи, имеющие преимущественное распространение в североалтайском варианте сросткинской культуры. К первым можно отнести палаши с прямым перекрестьем, в том числе и знаменитый «сросткинский меч», костяные и бронзовые пряжки с острым носиком, витые удила с 8-образным окончанием звеньев и эсовидными псалиями, костяные псалии с окончанием в виде «рыбьего хвоста», Т-видные тройники и др. Ко вторым — длинные ременные наконечники, бляшки с петлёй и перехватом, перстни со щитком, наконечники в виде рыб, зеркала с руническими надписями, поясные накладные бляшки, удила с большими внешними кольцами, стремена с низкой невыделенной пластиной. К третьим, собственно североалтайским, относятся колчанные крюки на кольцах, бронзовые пуговицы-колокольчики, двусоставные застёжки, подвесные бляхи-решмы с личиной, У-видные бляшки, ажурные подвески с растительным орнаментом, копоушки и др. В памятниках североалтайского варианта сильнее отразились катандинские традиции, чем в восточноказахстанских, и в меньшей степени представлен уйгурский компонент, характерный для культуры верхнеиртышских кимаков. Западноалтайский вариант. История сложения западноалтайского варианта сросткинской культуры пока не обеспечена достаточным количеством фактического материала. Впервые ряд вещей сросткинского типа был получен ещё в XVIII в. Г.Ф. Миллером «из могил, раскопанных между Обью и Иртышом» (Миллер, 1937, рис. 22-24). Несмотря на малочисленность этих находок, они представляются весьма показательными как по месту своего нахождения (между двумя основными центрами распространения памятников IX-X вв. — Северным Алтаем и Восточным Казахстаном), так и по составу самой серии, включающей вещи, наиболее характерные для сросткинского предметного комплекса (ажурные украшения, Т-видные тройники, серьги с подвеской-шариком, антропоморфные подвески, изображения рыб, птиц и т.д.). Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Наиболее значительные материалы по западноалтайскому варианту сросткинской культуры были получены в результате работ Алейской экспедиции под руководством В.А. Могильникова (группы могильников Гилёво, Карболиха и др.), в настоящее время полностью опубликованные (Могильников, 2002). Аналогичные памятники открыты на Рудном Алтае — могильники Кондратьевка VI, Ивановка-Ш, Пьяный Бор-I и др. (Алёхин, 1998). Найденная здесь значительная серия великолепных художественных изделий сросткинского типа указывает на близость населения, оставившего эти памятники, к элитному центру кимакской конфедерации. Обобщенная характеристика погребального обряда, по материалам этих и других памятников, представляется следующим образом: каменно-земляные насыпи, ориентированные цепочками в направлении север-юг, сочетание обряда трупосожжения и трупоположения, подпрямоугольной формы могильные ямы с одиночными захоронениями, положение погребённых — на спине, голо(294/295) вой на восток; сопроводительные захоронения коней (реже — череп и кости конечностей) с той же ориентировкой располагались в могильных ямах, на краю ямы, рядом, на уровне древней поверхности или в насыпи; захоронения по обряду трупосожжения находились в насыпи, на горизонте или в специально выкопанных неглубоких ямках; по составу предметов сопроводительного инвентаря погребения по обряду трупоположения богаче, чем трупосожжения. Имеются отдельные «длинные курганы». Комплекс предметов сопроводительного инвентаря ближе всего восточноказахстанскому (или верхнеиртышскому). Вместе с тем, обращает на себя внимание отсутствие тех элементов погребального обряда и некоторых категорий предметного комплекса, которые в Туве и Восточном Казахстане рассматривались как уйгурские, что, наряду с некоторыми другими особенностями, не позволяет объединять восточноказахстанские и западноалтайские памятники в рамках одного этнокультурного региона. Кемеровский вариант. На территории Кемеровской области погребения IX-X вв. были открыты А.П. Кузнецовой в 1927 г. на р. Ине — могильники Новокамышенка и Камысла. Позднее М.Г. Елькиным был исследован крупный могильник УрБедари в долине р. Ур около г. Гурьевска, где раскопано более 70 курганов, содержащих в общей сложности 376 захоронений, из которых, к сожалению, автором полностью опубликован только один курган — № 30 (Елькин, 1970). Рядом с могильником открыто поселение, принадлежавшее, по-видимому, той же группе населения (Елькин, 1974). Еще один могильник раскопан около с. Тарасово (Бородкин, 1977). Из более поздних раскопок следует отметить могильник в долине р. Бачат, из которого происходят ажурные украшения и некоторые другие изделия сросткинского типа (Илюшин, 1993). Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Большинство захоронений кемеровского варианта сросткинской культуры по особенностям погребального обряда ближе всего к североалтайским: одиночные трупоположения с северо-восточной ориентировкой в грунтовых ямах, покрытых деревянным настилом, в некоторых случаях с сопроводительным захоронением коня (Новокамышенка, Камысла); одиночные подкурганные захоронения, погребения с конём или предметами конской упряжи, остатки деревянных перекрытий с костями жертвенных животных, берестяные орнаментированные покрышки (Тарасово). Особой сложностью отличаются погребения могильника УрБедари: сочетание трупоположения и трупосожжения в различных вариантах; погребения в срубах, в берёсте, на деревянном настиле и в гробах; в кургане 30 находилось 9 могильных ям с одиночными трупоположениями с восточной ориентировкой, сопроводительным захоронением коней или со шкурой коня, остатками трупосожжений (Елькин, 1970, с. 81-90). Комплекс предметов сопроводительного инвентаря из погребений IX-X вв. в Кемеровской области также близок североалтайскому — ажурные украшения, костяные и бронзовые пряжки с острым носиком, подвесные бляхи-решмы с антропоморфной личиной, удила с большими внешними кольцами и др. В то же время имеется много общих черт с культурой енисейских кыргызов — прямоугольные накладные бляхи с растительным орнаментом, стремена с петельчатой приплюснутой дужкой, держатели для кистей и др. На Гурьевском поселении найдены типично кыргызские трёхпёрые наконечники стрел с пи(295/296) рамидально оформленной верхней частью и сердцевидными прорезями в лопастях (Елькин, 1974, рис. 1). Эти находки, как и сложный характер погребального обряда могильника Ур-Бедари, свидетельствуют о сильном влиянии на население кемеровского варианта сросткинской культуры со стороны енисейских кыргызов и отражают этнокультурные процессы, происходившие в пограничных восточных районах кимако-кыпчакского объединения. Новосибирский вариант. В Новосибирский вариант сросткинской культуры входят памятники, расположенные в лесостепной полосе Обь-Иртышского междуречья. Большую часть этой территории занимает Барабинская степь, протянувшаяся от Новосибирска до Омска. На западе памятники новосибирского варианта сросткинской культуры непосредственно смыкаются с памятниками прииртышских кимаков в северных районах их расселения. Самые ранние средневековые погребения на территории Барабинской лесостепи исследованы на могильнике Преображенка III (Молодин, Савинов, Елагин, 1981). Для них характерно наличие нескольких погребений под одной курганной насыпью, трупоположение на спине с юго-западной ориентировкой, Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library сопроводительное захоронение «шкуры» коня, наличие керамики в насыпях курганов и на уровне древней поверхности около могил. Из предметов сопроводительного инвентаря были найдены костяные наконечники стрел, поясные наборы катандинского типа (в том числе — с орнаментированными бляхами-оправами), серьги «салтовского типа», стремена с петельчатой и пластинчатой дужкой, удила с эсовидными псалиями, различного рода костяные пряжки и др. По этим находкам могильник Преображенка III может быть датирован VIII-IX вв. В формировании Преображенского комплекса принимали участие разные компоненты — местные и привнесённые. К первым могут быть отнесены некоторые особенности погребального обряда, развитая керамическая традиция, костяные наконечники стрел. Во всём остальном отчётливо видны его южные истоки. Можно предполагать, что носителями этого нового компонента были группы тюркоязычного населения, продвинувшиеся в середине VIII в. в район Центральной Барабы с территории Северного Алтая или Кулунды, куда уходит большинство из указанных параллелей, и смешавшиеся с местным населением. Очевидно, можно связывать это продвижение с образованием Уйгурского каганата, вызвавшего перегруппировку и оттеснение алтайских племён в южные районы Западной Сибири. Первые раскопки погребений IX-X вв. на территории Барабы были предприняты ещё в конце XIX в. В.В. Радловым и С.М. Чугуновым. Наибольший интерес из них представляет курган 3 на пятом участке Усть-Тартасского могильника (раскопки С.М. Чугунова). Многие из найденных в них предметов — поясные наборы с длинными ременными наконечниками, круглые тройники, У-образные бляшки, костяные псалии с окончанием в виде «рыбьего хвоста» и др. сопоставимы со сросткинскими. Позднее несколько курганов на могильниках Ордынское и Старый Шарап были раскопаны М.П. Грязновым (Грязнов, 1960). Погребения сросткинской культуры исследованы также на могильниках Олтарь, Сопка II и др. Реконструкция погребального обряда новосибирского варианта сросткинской культуры по материалам могильников Чулым II, Преображенка III, Базо(296/297) во, Венгерово I (всего 45 курганов, содержащих 94 погребения) дана в работе В.И. Молодина и В.С. Елагина (Молодин, Елагин, 1984). Это — сложенные из дёрна земляные сооружения с уплощённым верхом, в некоторых случаях окружённые ровиками, с остатками тризн в виде прокалов с костями животных и керамикой на уровне древней поверхности; под насыпями находились одна или несколько могил, расположенных по кругу вокруг центрального захоронения; положение погребённых — вытянуто на спине, головой на запад (с различными отклонениями); многие из погребённых располагались на берестяных подстилках; сопроводительные захоронения черепа и конечностей коня находились на приступке с северной стороны (в 48 случаях из 94 могил). Кроме того, отмечены сооружение сруба над могилой и кенотафы. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library В материалах новосибирского варианта сросткинской культуры ещё более отчетливо проявилось сочетание местных и пришлых элементов, усиленных влиянием со стороны прииртышских кимаков. Такие особенности, как окружающие ровики, круговое расположение могил, прокалы в насыпях со следами тризн и жертвоприношений, наиболее определённо связывают их с погребениями саргатской культуры. К наследию местной культуры относится и керамика потчевашского типа, находящаяся как в погребениях, так и на городищах этого времени. В тех же памятниках представлены и типично сросткинские культурные элементы — пояс с подвесными ремешками и длинными орнаментированными наконечниками, костяной псалий с окончанием в виде «рыбьего хвоста» (УстьТартасский могильник); пряжки с острым носиком, ажурные подвески, удила с 8образным окончанием звеньев, перстни со щитком и бляшки с перехватом (Чулым II); сердцевидные бляхи-решмы с антропоморфной личиной — колокольчиком (Ордынское); золотые обкладки с изображением фантастических животных (Олтарь) и др. В кургане у д. Олтарь была обнаружена кладка из сырцового кирпича, имеющая параллели в культуре прииртышских кимаков (Агеева, Максимова, 1959, с. 51-52, рис. 3). Таким образом, формирование локальных вариантов культуры прииртышских кимаков и сросткинской культуры шло в принципе одинаковым путём и явилось результатом синтеза местных и пришлых компонентов: в верхнеиртышском варианте преобладают алтае-телеский и уйгурский компоненты; в павлодарском — алтае-телеский, кыргызский и в меньшей степени уйгурский; в североалтайском — алтае-телеский и, возможно, уйгурский; в западноалтайском — алтае-телеский и кыргызский; в кемеровском также алтае-телеский с преобладанием кыргызского; в новосибирском — алтаетелеский с преобладанием местных элементов. Устойчивое сочетание в различных комбинациях одних и тех же этнокультурных компонентов позволяет проследить последовательность образования локальных вариантов сросткинской культуры по всей территории её распространения. Общим для всех них был катандинский (алтае-телеский) компонент, на стадии оформления кимако-кыпчакского объединения, трансформировавшийся при участии уйгуров и енисейских кыргызов в сросткинский. Формирование археологической культуры племён кимако-кыпчакского объединения происходило в двух основных центрах — на Верхнем Иртыше и на Северном Алтае, причем североалтайское население испытало несомненное влияние со стороны верхнеиртышских кимаков. Отсюда, по бассейнам Оби и Иртыша, (297/298) началось распространение новых культурных традиций, которое привело к последовательному сложению локальных вариантов сросткинской культуры: павлодарского и омского (?) на Иртыше, кемеровского и новосибирского на Оби. По мере удаления к северу исчезает уйгурский компонент, один из ведущих в культуре верхнеиртышских кимаков; и постепенно усиливаются проявления культурных традиций местных племён. В районах, соседних с территорией расселения енисейских кыргызов в IX-X вв. (западноалтайский и кемеровский варианты), несомненно, участие кыргызского компонента. Вместе с тем, во всех локальных вариантах сросткинской культуры отчетливо проявляется местный Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library субстратный компонент — верхнеобский, саргатский, потчевашский. С ним связаны такие элементы погребального обряда, как окружающие ровики, деревянные намогильные сооружения, срубы, берёста в виде подстилок и «саванов» для погребённых, круговое расположение могил, керамика и др. Внешнее влияние проявилось более всего в комплексе предметов сопроводительного инвентаря, особенно в его декоративном оформлении, имеющем ближайшие аналогии в археологических памятниках кимаков (йемеков) Восточного Казахстана, которые явились главным источником подобного рода инноваций в пределах созданного ими этносоциального объединения. Имеющиеся в настоящее время археологические материалы показывают, что центр расселения кимаков (в узком, этническом значении термина — йемеков) находился на Иртыше. Их культура представлена погребениями Восточного Казахстана. Территория расселения племен, входивших в государственное объединение кимаков (в широком, этнокультурном значении термина), охватывала более широкие области Западного и Северного Алтая, а также прилегающие районы юга Западной Сибири в пределах распространения сросткинской культуры. По всей этой обширной территории, населённой различными племенами, естественно, трудно ожидать единства погребального обряда. Однако, несмотря на локальные различия, памятники сросткинской культуры обладают рядом общих черт погребальной обрядности, в той или иной степени представленных по всей территории её распространения. Это — преимущественно северо-восточная ориентировка погребённых; трупосожжения (на Северном Алтае — чаще, в Восточном Казахстане — реже); погребения с конём или со шкурой коня (на Северном Алтае — реже, в Восточном Казахстане — чаще); сооружение нескольких могильных ям под одной курганной насыпью (на Северном Алтае — чаще, в Восточном Казахстане — реже) и т.д. К этому следует добавить такие детали, как сопроводительные захоронения собак, обычай класть череп лошади на перекрытие могильной ямы и некоторые другие. Если при этом учесть, что исследована только незначительная часть территориально разобщённых памятников, то сходство будет достаточно полным. Именно так с точки зрения погребального обряда должна была выглядеть полиэтническая культура, объединенная одним предметным комплексом. В этот предметный комплекс входят, наряду с общераспространёнными в это время вещами, ряд предметов специфических форм. К ним относятся костяные изогнутые псалии с окончанием в виде «рыбьего хвоста», расположение колец 8-образных удил в одной плоскости, стремена с невыделенной невысокой пластиной, костяные и бронзовые пряж(298/299) ки с острым носиком, изображения всадников с «нимбом», антропоморфные подвески, длинные ременные наконечники, Т-видные плоские тройники, сердцевидные бляхи-решмы с личиной-колокольчиком, наконечники в виде рыб, серьги с подвеской-шариком, бляшки с петлёй и перехватом, мелкие У-образные бляшки, двусоставные застёжки. Особенно характерны для сросткинской культуры различного рода украшения, выполненные в ажурном стиле, — подвески, застёжки, копоушки, накладки и др. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Все эти предметы редко встречаются в погребениях в полном наборе, однако присутствие даже некоторых из них свидетельствует о принадлежности данного памятника к одному из локальных вариантов сросткинской культуры или её окружению. Восточноказахстанские погребения отличаются большим количеством украшений, более развитой системой растительной орнаментации, находками отдельных изображений (львов, всадников, мифических существ), связанных со Средней Азией, что объясняется, скорее всего, привилегированным положением прииртышских кимаков (йемеков) по отношению к другим племенам Северного Алтая и юга Западной Сибири. Рассмотренные материалы позволяют очертить область распространения сросткинской культуры, памятники которой начинаются от верховий Иртыша, тянутся вдоль западных предгорий Алтая и затем широко располагаются в приобских степях, то есть если иметь в виду Алтайскую горную систему в целом, занимают северные и западные её предгорья с прилегающими лесостепными районами. На востоке население сросткинской культуры граничило с енисейскими кыргызами; на юго-западе и на юге — с алтае-телескими тюрками, занимавшими более южные районы Горного Алтая. Северная граница, вероятно, проходила по подтаёжной полосе, где соседями сросткинцев могли быть местные угро-самодийские племена. Собственно кимаки (йемеки) жили на Иртыше, возможно, вплоть до предгорий Западного Алтая. Не исключено, что степные районы Северного и Западного Алтая были заняты кыпчаками, ассимилировавшими местное население, хотя доказать это с археологической точки зрения пока не представляется возможным. Таким образом, имеются все основания говорить о кимакской (в широком, этнокультурном значении термина) принадлежности сросткинской культуры и о Сростках как археологической культуре кимаков. Очевидно, уже на современном этапе изучения целесообразно закрепить за памятниками этой культуры название «культура племен кимако-кыпчакского объединения», как это практикуется в отношении енисейских кыргызов, уйгуров; в данной работе — алтае-телеских тюрков и других раннесредневековых обществ Центральной Азии и Южной Сибири. При этом необходимо иметь в виду, что все этнические определения средневековых археологических культур (древнетюркской, алтае-телеской, кыргызской, уйгурской) также подразумевают стоящие за этими этнонимами сложные полиэтнические образования, названные по имени ведущего этноса (политонимы), многие компоненты которых (в узком, этническом значении термина) остаются неизвестными. Этническое определение сросткинской культуры как кимако-кыпчакской не представляет исключения. Это была «государственная культура», получившая наибольшее распространение в пределах созданного кимаками этносоциального объединения. (299/300) * * * Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Археологические памятники кыпчаков, как до вхождения их в кимако-кыпчакское объединение, так и в период нахождения в составе государства кимаков, остаются невыявленными. Вместе с тем, совершенно очевидно, что среди многочисленных погребений Восточного Казахстана, Северного и Западного Алтая и прилегающих районов Западной Сибири, относящихся к этому времени, есть и кыпчакские захоронения; однако отсутствие дифференцирующих признаков не дает возможности говорить о выделении кыпчакского культурного комплекса. Такое «незримое» участие кыпчаков в культурогенезе — с источниковедческой точки зрения — соответствует отмеченной выше ситуации, сложившейся в изучении ранней истории кыпчаков по сведениям письменных источников. Поэтому сейчас можно наметить только некоторые общие подходы к решению кыпчакской проблемы в археологии, опираясь на известные, но явно недостаточные для её раскрытия материалы. Один из путей выделения археологических памятников кыпчаков в Центральной Азии и Южной Сибири — поиск аналогий в материалах восточноевропейских кочевников, которые соотносятся с кыпчаками-половцами (Плетнёва, 1958; Фёдоров-Давыдов, 1966). Однако сходство с памятниками восточноевропейских кочевников, которые в свою очередь требуют специального обоснования их этнодифференцирующих признаков, носит весьма общий характер, хотя отдельные сросткинские (кыпчакские?) элементы в них присутствуют. То же самое касается хорошо исследованных памятников кыпчаков на Южном Урале (Иванов, Кригер, 1988), которые по обряду погребения (конструкция наземных и внутримогильных сооружений, подбои, сопроводительное захоронение коня или «шкуры» коня) достаточно близки сросткинским, но предметный комплекс из них имеет тот же общекочевнический характер, который получил в начале II тыс. н.э. чрезвычайно широкое распространение. В качестве этнически показательных вещей могут быть названы только серьги в виде «знака вопроса», получившие наименование кыпчакских, и орнаментированные костяные накладки колчанов, аналогичные найденным в Казахстане, где в это время господствовали кыпчаки. По обряду погребения наиболее вероятна принадлежность кыпчакам захоронений с черепом и костями конечностей (так называемой «шкурой») коня (точнее — какой-то части таких захоронений), которые в Центральной Азии на предшествующем хронологическом этапе определяются Ю.С. Худяковым как уйгурские. Однако дальнейшая идентификация их по этому признаку теряет смысл, так как в конце I — начале II тыс. н.э. подобный обряд зафиксирован практически по всей степной полосе Евразии (Казаков, 1984). Какие из этих погребений являются кыпчакскими — сказать трудно. В свете идентификации кыпчаков в Центральной Азии с одним из наиболее крупных телеских племён — сеяньто, предложенной С.Г. Кляшторным, ранние кыпчакские памятники следует искать среди погребений с конём древнетюркского времени, этническая принадлежность которых с наибольшим основанием может быть определена как телеская. По этому пути уже идут некоторые исследователи; однако, как и в первом случае, при общей нивелировке дрсвне- Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (300/301) тюркской культуры, в которой выделяются только три крупные этнокультурные комплексы — кыргызский, алтае-телеский и сросткинский; определить в массе погребений с конём захоронения собственно кыпчаков, если они и существуют, вряд ли будет возможно. Следует отметить также, что сама традиция погребений с конём постепенно исчезает в начале II тыс. н.э., то есть именно в то время, когда власть в степи перешла к кыпчакам. Вероятно, выделение археологических памятников кыпчаков в восточных районах их распространения возможно, в первую очередь, среди материалов сросткинской культуры (или составляющих ее компонентов), что соответствует установленному письменными источниками факту вхождения кыпчаков в состав кимакокыпчакского объединения. В своё время было отмечено, что в погребениях верхнеобской культуры, представляющей один из ведущих компонентов североалтайского варианта сросткинской культуры, впервые появляется ряд вещей, характерных впоследствии для восточноевропейских памятников, считающихся кыпчакскими: серьги в виде «знака вопроса», удила без перегиба, витые и петлеобразные гривны, отдельные ажурные украшения (Савинов, 1979). Возможно, связан с этими находками и скотоводческий компонент культуры одинцовского этапа (или культуры), отражённый в обряде погребения с конём и небольшом количестве костей домашних животных, оставшихся на площади могильников от поминов и тризн. Как отметил М.П. Грязнов, среди них представлены главным образом черепа и кости ног лошади — точно так же, как и в позднекочевнических погребениях начала II тыс. н.э., среди которых, несомненно, есть и кыпчакские (Грязнов, 1956, с. 121-122). По этим признакам население верхнеобской культуры могло играть определенную роль в культурогенезе кыпчаков. Существующая в настоящее время тенденция омоложения верхнеобской культуры усиливает вероятность такой гипотезы. Это не означает, что археологическая культура кыпчаков сложилась именно здесь, на Верхней Оби. Ареал её формирования был, несомненно, гораздо более широким и включал и расположенные южнее районы; однако там пока подобные памятники неизвестны. В качестве подтверждения данного предположения интересно парное захоронение в ур. Татарские могилки, открытое А.П. Уманским на р. Чумыше. По керамике оно относится к верхнеобской культуре; другие найденные здесь предметы — трёхпёрые железные наконечники стрел, костяные накладки лука, пластинчатый панцирь, детали крепления колчанов и др. (Уманский, 1974, рис. 5, 7) по своему составу и оформлению уже более всего соответствуют раннесредневековым памятникам. В связи с этим А.П. Уманский поставил интересный вопрос: «Не является ли верхнеобская культура лишь вариантом более широкой культурной общности, распространившейся в Южной Сибири от Южного Алтая до Томска и Ачинска на севере?» — и пришел к выводу о возможности проникновения в этническую среду не только Горного Алтая, но и Верхнеобья раннетюркских элементов по крайней мере с III-IV вв. н.э.» (Уманский, 1974, с. 149). Носителями этих раннетюркских элементов и создателями культурной общности в северных пределах древнетюркских государственных объединений вполне могли быть кыпчаки, хотя других материалов, подтверждающих это предположение, пока не имеется. Указание письмен- Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (301/302) ных источников (Худуд ал-Алам) о том, что кыпчаки «более дикие, чем кимаки. Их царь назначается кимаками» как будто свидетельствует, что кыпчаки, менее организованные в социально-экономическом отношении, жили в районах, прилегающих к Иртышу, еще до появления здесь кимаков. Кроме того, необходимо отметить, что кыпчаки в период вхождения их в состав кимакокыпчакского этносоциального объединения, судя по данным письменных источников, не представляли собой единого этноса, а состояли из девяти племён. Поэтому вполне вероятно предположить существование в их среде разных культурных традиций (а следовательно, и различных норм погребальной обрядности и форм предметов материального комплекса). Не исключено и чересполосное проживание кыпчаков среди иноэтнических групп населения, в том числе и кимаков, что ещё больше усложняет проблему выделения археологической культуры кыпчаков. В таком случае тот культурный комплекс, который распространяется в период широкого расселения кыпчаков, первоначально мог принадлежать только одной группе кыпчаков, занявшей доминирующее положение среди других племён кыпчакского объединения, среди которых данный культурный комплекс распространялся как новая «государственная» культура, то есть именно так, как это имело место в других раннесредневековых государственных образованиях. Вместо заключения. Этнополитическая ситуация на севере Центральной Азии в начале II тыс. н.э.. ^ В 1859 г. известный русский востоковед В.П. Васильев, характеризуя состояние дел в исторических изысканиях концаI — начала II тыс. н.э., писал, что «между историей народов Средней Азии (имеются в виду сведения Танских хроник в переводах Н.Я. Бичурина. — Д.С.) и эпохой Чингисхана находится пропуск в пространстве трёх столетий, так что, читая историю древних народов, мы находимся в неизвестности, что с ними сделалось впоследствии, и от этого самое выступление на исторической арене монголов представляется в каком-то полумраке» (Васильев, 1859, с. 2). Следует признать, что такая оценка в известной мере сохраняет своё значение и в настоящее время. Вместе с тем, имеющиеся сведения письменных источников и особенно археологические материалы позволяют сейчас в самых общих чертах представить этнополитическую ситуацию, сложившуюся на севере Центральной Азии в начале II тыс. (или в предмонгольское время). Основной политической силой на севере Центральной Азии и в районах, непосредственно примыкающих к СаяноАлтайскому нагорью, в XII в. становятся найманы. Территория расселения найманов охватывала Монгольский Алтай — от верховий Иртыша до верховий Орхона; на юге они граничили с уйгурами, на севере — с кыргызами, на востоке — с кераитами. В составе страны найманов наряду с Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library (302/303) другими Рашид ад-дин называет реку Иртыш и «горы, лежащие между той рекой и областью киргизов» (Рашид ад-дин, 1952, с. 136-137), т.е. скорее всего Алтай. Здесь находилось владение Буюрук-хана, брата «государя» найманов, который имел «отдельные от него войско и область». Отсюда в 1119 г. после разгрома монголами, Буюрук-хан, «обращенный в бегство, ушел в местность Кэм-Кэмджиут, принадлежавшую к местностям, входившим в область киргизов» (Рашид ад-дин, 1952, с. 112), т.е. в Туву. Отношения между енисейскими кыргызами и найманами, не представлявшие интереса для монгольской историографии, неизвестны: однако факт, «когда они разбили киргизов...», упоминается в истории найманов (Рашид ад-дин, 1952, с. 135). Возможно, к этим событиям имеет отношение разрушенное захоронение в районе оз. Кыргыз-Hyp, по составу сопроводительного инвентаря напоминающее тувинские погребения этого времени. Из него происходят однолезвийный палаш с арабской надписью, остатки берестяного колчана и обломки железных наконечников стрел, детали сбруи, кресало, многочисленные фрагменты железного панциря. Авторы публикации относят его к кыргызской культуре и датируют XI-XII вв. (Худяков, Баяр, 1988 [в списке литературы отсутствует; имеется в виду: Худяков Ю.С., Баяр Д. Кыргызский панцирь из Западной Монголии. // ИБ МАИКЦА. М.: 1988. Вып. 15. С. 110-114.]). Приведённые данные, хотя и очень немногочисленные (бегство Буюрук-хана в Кэм-Кэмджиут и, видимо, предшествующая этому победа найманов над кыргызами), свидетельствуют о наличии контактов между кыргызами и найманами в первой половине XII в., возможно, вызвавших отток енисейских кыргызов за Саяны. По времени это совпадает с образованием двух вариантов позднекыргызской (по И.Л. Кызласову, аскизской — Кызласов И., 1981, 1983) культуры — тувинского и минусинского (Савинов, 1972). Крупнейшим памятником раннего (тувинского) варианта этой культуры остаётся упоминавшийся выше могильник Эйлиг-Хем III в Центральной Туве (Грач, Савинов, Длужневская, 1998). Можно предполагать, что отражением такого своеобразного «раздвоения» этнокультурной географии енисейских кыргызов является выделение в ней в конце XII в. двух областей. По данным Рашид ад-дина, «Киргиз (вероятно, собственно Минусинская котловина. — Д.С.) и «Кэм-Кэмджиут» -- «две смежные друг с другом области, обе они составляют одно владение», но имеют своих правителей (Рашид ад-дин, 1952, с. 150-151). К сожалению, археологические памятники найманов пока остаются не выявленными (или «не узнанными» в уже известных археологических материалах), что значительно затрудняет всё связанное с изучением истории и культуры этого народа, в том числе и их отношений с енисейскими кыргызами. В начале XIII в. кыргызы, очевидно, полностью покидают территорию Тувы. Показательно, что в это же время благодаря исследованиям О.Б. Беликовой выявлен новый пласт кыргызской культуры на севере — в среднем течении р. Чулыма — Змеинкинский и Калмакский могильники (Беликова, 1996) — свидетельствующий о смещении сюда центра кыргызского государства и окончательной потере кыргызами своих южных владений. Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Главная причина этого — начало монгольского завоевания. Известно, что в 1206 г. Джучи, пройдя из Северной Монголии по льду замерзшего Енисея, впервые покорил кыргызов и другие «лесные народы» Саяно-Алтайского нагорья. Однако, как правильно оценивает эти события И.Л. Кызласов, окончательно (303/304) Рис. 1. Условные границы распространения археологических культур второй половины I тыс. до н.э. кыргызы были покорены только в 1293 г. (Кызласов И., 1983, с. 67-68). Конечно, все это время, т.е. практически весь XIII в., Тува, в отличие от Среднего Енисея, уже входила в состав монгольского государства. Скорее всего, именно отсюда, с территории Тувы, и совершались военные походы за Саяны против енисейских кыргызов, создававших свои последние укрепления на севере Минусинской котловины. По-иному складывалась дальнейшая судьба населения, входившего до конца I тыс. в состав кимако-кыпчакского объединения. К сожалению, никаких письменных свидетельств об этом нет, и возможные заключения строятся исключительно на основании анализа археологических источников. Материалы известных в настоящее время памятников начала II тыс. н.э. показывают сложную динамику этнокультурных процессов, происходивших на юге Западной Сибири после Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library распадения кимако-кыпчакского объединения. В целом они носили явно «центростремительный» характер, что может рассматриваться как косвенное свидетельство относительно единовременного (в отличие от енисейских кыргызов) падения государства кимаков. Многие элементы сросткинской культуры распространяются «веерообразно», но различным образом проявляются на разных территориях, что, очевидно, определяет и особенности стоящих за этим этнокультурных процессов. Количество археологических памятников этого времени на территории Верхнего Прииртышья, по сравнению с IX-X вв., резко сокращается; оформление найденных в них вещей в целом отлично от сросткинских и близко к типовым формам предметов, получивших (304/305) широкое распространение в начале II тыс. н.э. (Арсланова, 1968, 1970). То же самое происходило на территории Западного Алтая. На территории Северного Алтая на смену многочисленным памятникам алтайского варианта сросткинской культуры приходят новые типы погребений с разнообразным и отличным от сросткинского сопроводительным инвентарём — Осинкинский могильник (раскопки автора, 1970 г.), наиболее близкие известному Басандайскому могильнику около Томска («Басандайка», 1947). Аналогичные погребения известны и на территории Новосибирского Приобья (басандайская культура). В Барабинской степи появляются своеобразные наземные погребения венгеровской культуры с надмогильными сооружениями усечённо-пирамидальной формы, сложенными из нарезанных кусков дёрна и окружённые валом и рвом (Савинов, 1988[a]). Истоки традиции их сооружения уходят на территорию Казахстана, где подобные постройки известны в культуре кимаков IX-X вв., что, очевидно, указывает на проникновение их на территорию Барабы. Вместе с тем, памятники венгеровского типа отличаются от новосибирского варианта сросткинской культуры, что еще раз свидетельствует о перемещении родственных групп населения по обширной территории бывшего кимако-кыпчакского объединения. Исходя из основного исторического содержания данного времени, интегрирующую роль во всех этих процессах должны были играть кыпчаки, к которым с середины XI в. перешла власть после падения кимаков; однако, каково было их участие в происходивших здесь процессах культурогенеза, пока остаётся неясным. Скорее всего, территории Северного Алтая и прилегающих областей остаются самой восточной периферией нового культурного пространства, известного по письменным источникам как «Дешт-и-Кыпчака». Древнетюркская эпоха, сыгравшая огромную роль в этнокультурогенезе всех народов степной части Евразии и сопредельных территорий, закончилась. Иллюстрации. ] Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Туркестанская Библиотека - www.turklib.ru – Turkistan Library Turkiston Kutubxonasi Turkistan Library Туркестанская библиотека www.turklib.com www.turklib.ru www.turklib.uz
