ЛАШУК ТАТЬЯНА ИГОРЕВНА Родилась в 1983 году в г. Лиде
advertisement
ЛАШУК ТАТЬЯНА ИГОРЕВНА Родилась в 1983 году в г. Лиде. Живет и работает учителем истории в г. Гродно. Пишет стихи, прозу, публицистику. Печаталась в журналах «Першацвет», «Неман», газете «Знамя Юности» и др., постоянный автор в молодежном журнале «Поколение». В 2014 году вошла в шорт-лист международного литературного конкурса «Дом Романовых — судьба России» (Литинститут им. А.М.Горького, г. Москва); 2014 год: 3 место на литературном конкурсе «Гродно — культурная столица Беларуси 2014» (Гродненское областное отделение СПБ). В 2015 году вошла в лонг-лист международного литературного конкурса «Короткое детское произведение (издательство «Настя и Никита», РФ). Татьяна Лашук РАССКАЗЫ ЧУТЬ ПОМЕДЛЕННЕЕ, КОНИ… Микроволновка щёлкнула и погасла. Аня открыла дверцу и достала горячие бутерброды: лишние секунды, и сыр расплавился и потёк. Она с досадой шлёпнула тарелку на стол и повернулась к плите, но и там было слишком поздно: кофейный фонтан вскипел, окатил турку, зашипел на конфорке, и по всей кухне поплыл приятный горьковатый запах кофе. Плита, только что вчера отодранная до белизны американской улыбки, заляпалась тёмной жижей. – Ы-ы-ы-ы, – послышалось невнятное бубнение из спальни, где муж еще дремал в нежнейшей утренней постели. Раздражение в Ане превысило точку кипения, она влетела в комнату и резко врубила свет. –Да вставай ты уже! Скоро семь, на работу опоздаешь! – А почему мы так кричим? — Сергей заворочался под одеялом, закрывая глаза рукой. – Завтрак приготовила, Маленькая? – Что, я здесь – «Кушать подано»? – ядовито спросила Аня. – Как мне это надоело, с ума сойти! – Что надоело? Она посмотрела на голые длинные ноги, которые сонно рыскали в поисках тапок у кровати, шаркая большими ступнями. – Всё, – отрезала она и ушла на кухню. Быстро прожевала противный бутерброд и побежала в ванную чистить зубы. Затем выскочила в прихожую, машинально накрасилась: удлинились как стрелы ресницы, проступил румянец и загорелся злой красный рот. Сергей в это время ходил по кухне, стучал тарелкой и чашкой, и эти звуки бесили, бесили, бесили… Не прощаясь, Аня влезла в сапоги и шубку, схватила сумку и хлопнула дверью. Утренняя тьма встретила колючим морозом и коварным обледенелым асфальтом. Дальше была скоростная битва за место в маршрутке, которую Аня выиграла, ворвавшись предпоследней. Зато в теплом салоне можно было откинуться на мягком сиденье и на минутку закрыть глаза. Каждый день Аня совершала совершенно механические движения: утром вставала по будильнику, готовила завтрак, затем маршрутка, детский сад и заикающиеся, картавые дети, потом следовало возвращение домой и быт, быт, быт…Сергей приезжал поздно, заваливался на диван с тарелкой ужина, включал телевизор или компьютер, увлечённо приступал к сражению в виртуальном мире. Она не могла припомнить, чем её вчера отличалось от позавчера. – На остановке, пожалуйста. Водитель не ответил, но начал тормозить. Аня вышла, и сразу же на её место нырнула шустрая тетка из очереди на остановке. …Русоголовый мальчик Саша хмуро смотрел на картинку. – Колова, – наконец произнес он. Аня вздохнула. – Ну, давай попробуем еще раз. Поставь язычок на нёбо – р-р-р!!! Как моторчик ревёт –р-р! И кажется ей, что сама превращается в саблезубого тигра, который хищно оскалился на следующей картинке. – Тигл… Аня щёлкнула ручкой. Даже близость за три года стала механической; настолько их тела привыкли друг к другу: запах кожи, цвет белья, родинки на том же месте. И самое страшное было то, что она чувствовала – старый год уверенно перетащился в Новый, и ничего не изменилось, ни-че-го. – От грохота копыт пыль по полю летит! –От грохота копыт пыль по полю летит! еще раз! – От грохота копыт пыль по полю летит! еще! Когда она вышла на улицу, копыта грохотали у нее в голове. Воздух потеплел, сыпался мелкий снежок, и ей захотелось пройтись. Смеркалось, вытягивались на сугробах синие тени, а в спальном районе зажигались желтые и оранжевые окна. Справа на горизонте возвышалась небольшая церковь, в которую Аня каждый год на Пасху ходила освящать крашеные яйца. Окна храма уютно светились и двери были призывно открыты. Аня вспомнила, что сегодня канун Рождества и решила зайти. С порога вдохнула специфический церковный запах, который ей не нравился. Отстояв длинную, но быструю очередь, купила свечку, выбрав среднюю по цене и размеру, и огляделась вокруг. По сторонам стояли новогодние елки, украшенные серебряными гирляндами, точно такими же, как у них дома, и это совпадение сразу ее почему-то успокоило. Тихие люди, тихо ступая, тихо ставили свечи у тихих образов, но здесь эти люди совсем не раздражали. Аня несмело подошла к ближайшей иконе. Смуглоликая Дева, вся окутанная прямоугольными вишневыми складками плаща, внимательно смотрела ей в глаза таким теплым темным взглядом, что показалась Ане живой. Вспомнилось, что надо перекреститься – вроде бы, на правое плечо. Свечка разгоралась плохо, потом завалилась на бок, хотя другие огоньки горели ровно. – «Сейчас им пожар устрою», – мелькнуло в мыслях, и Аня догадалась обжечь конец свечи и снова поставить ее в лунку. – «Может, так нельзя? А, ну и ладно, лишь бы не упала.» В это время из расписной двери вышел священник, перекрестился и запел. Хор отозвался ему так слаженно и радостно, что Аня невольно взглянула на балкончик, с которого лились небесные голоса. Люди вокруг начали креститься и кланяться, и Аня копировала их более-менее удачно. Умиротворение все больше охватывало ее, но через полчаса ноги натянулись, стали свинцовыми, и стоять стало непереносимо. Уходя, она задержалась у свечного ящика – неожиданно захотелось купить иконку. Взгляд зацепила толстая красная книга.«Евангелие». «Господи! – мысленно произнесла она. – Ну пожалуйста, скажи мне, я еще люблю его или нет?» И наугад открыла страницу. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается…» Ее словно обожгло и она опасливо оглянулась, будто позади за спиной стоял Сам суровый Господь, прежде невидимый. Книгу Анна купила. Когда она открыла дверь квартиры, замерла на пороге. Празднично пахло мандаринами. Зеркальный шкаф отражал огоньки свечей и накрытый в комнате стол. – Привет, Маленькая, – Сергей довольно улыбнулся, притянул ее – холодную с мороза – к себе и крепко обнял. – Я очень по тебе соскучился. И очень тебя люблю. – А ты будешь меня терпеть? – Долго-долго. Аня засмеялась и потянулась к теплым родным губам. …Разноцветные дорожки искрились на ёлке. Они тихо спали вдвоем, повернувшись лицом друг к другу. А за незаштореным окном в ясном небе горели многие звезды: большие и маленькие, яркие и еле видимые, для каждого волхва своя Звезда. Двери храма были распахнуты и оттуда, из теплого света, выплывали умиротворенные радостные люди. Мальчик Саша вылетел из храма в волшебную ночь и запрыгал на искристом снегу. – От топота копыт пыль по полю летит! – громко и счастливо закричал он. ЛЮДИ, ЖИВОТНЫЕ, ЧЕЛОВЕКИ Дождевая густая туча нависла над рынком и угрожала ливнем. Холодный ветер разметал волосы, которые неприятно щекотали лицо, правую руку оттягивало к земле тяжелое ведро с картошкой, и Наташа с неудовольствием отметила, что у нее в тридцать шесть уже появляется что-то вроде одышки. Вдоль прохода на рынок выстроился живой уголок: продавцы держали на руках умилительных котят и щенков, предлагая их сердобольным душам за бесценок или вовсе даром. Наташа постаралась пройти побыстрее мимо котят, которым угрожала участь утопления. Но возле самых ворот стояла толстая тетка в бордовой куртке с капюшоном, и в тени ее объемной груди притаился маленький и сонный рыже-серый двортерьер. И Наташу зацепила непонятно отчего нахлынувшая жалость: может, увиденная в детстве и запавшая в память картинка была тому причиной, или после развода нервы оголились, или может потому, что песик вдруг разлепил глазки и посмотрел мутным голубоватым взглядом. Тетка заметила ее интерес и сразу оживилась: –Берите, девушка… Я ведь даром отдаю, тысяч за десять… –А почему ж так дешево? – удивилась Наташа. – Так последний щеночек остался. Псиной не пахнет, ест мало, аллергию не вызывает. Для городской квартиры самое то!.. Продавщица развернула покорного песика и подняла его на задние лапы, показав бледно-розовый лысый животик. Наташа посмотрела, но пересилила жалость и пошла дальше. А зрительный образ плыл перед ней.» Может, и правда взять ?.. Вдруг Артем им займется, гулять будет, и отлипнет, наконец, от компьютера?..» Дешевый песик с расползавшимися лапками тянул ее назад. Настораживало ее и кирпичного оттенка лицо продавщицы и серые, слипшиеся волосы, подстегивая тревогу за участь животного :«Боже, а вдруг тона его за ненадобностью утопит или выбросит сейчас под забор?..» Наташа вернулась и осчастливила очень довольную продавщицу, записала на всякий случай номер ее мобильного, и несколько обескураженная сама собой, подхватила на руки теплое живое существо, которое разочек скульнуло, и потом снова впало в дремоту. И еще по дороге домой, стоя в переполненном автобусе, ее терзало сомнение, но было уже поздно. Ведь мы в ответе за тех, кого приручили, братья наши меньшие, друг человека, – и все прочие зоологические стереотипы вертелись в ее голове, стирая сомнение. Наташа взобралась на четвертый этаж хрущевки, открыла дверь и вошла в прихожую. Дверь в зал была открыта, и оттуда неслись недвусмысленные звуки кровавой битвы: это сын уничтожал виртуальных монстров. Наташа поставила на пол ведро и песика и заглянула в зал. –Ты хоть покушал? – строго спросила она сына. – Да, мам, – безо всякой интонации отозвался сутулый подросток в очках и пристрелил монстра. – Ты лучше посмотри, кто теперь будет жить с нами, – она вернулась за тихим квартирантом, взяла его на руки и поднесла к Тимке. У того округлились глаза: – Мам, ты чего?! Нет, ну я не против… Это что за порода? – Порода домашняя. Он еще щенок. Давай назовем его как-нибудь. – Давай – Рафиком! – А почему –Рафиком? – Да так, прикольное имя. Или ты хочешь назвать Кинг Роджер Пятый или как-то там еще? Нареченный Рафик вел себя странно: видимо, тяжело переживал адаптацию. Ходил мало, причем натыкался на стены, а на все попытки заговорить с ним не реагировал никак. Артем отправился с ним погулять, скоро вернулся с прогулки и озабоченно сообщил : – Слышь, мам, он вялый какой-то. Может, больной? – Перестань! Он просто еще не привык. Нос пощупай: видишь, у него холодный, мокрый. Однако когда песик отказался есть, она набрала номер бывшей хозяйки. И тут случился второй неприятный сюрприз: ответил мужской голос, который заверил в своей полной непричастности. «Продала мне больную собаку!.. Вот я дура, и куда только смотрела. Тоже мне, жалостливая..» Тимка нашел в Интернете адрес ветеринара, и назавтра Наташа уже сидела в небольшой очереди в клинике. После холеной пуделицы,с маникюром и бантиком на холке, они тоже зашли в кабинет. Добродушный лысеющий дяденька в зеленом халате ласково спросил: – Ну, на что жалуетесь? Наташа передала кроткого питомца ему на руки: – Да вот: купила щеночка, а он почти не ест, постоянно спит… –Так-так…– ветеринар открыл заскулившему Рафику пасть, – Ну тихо, тихо…Так а чем же ему есть-то, когда и зубов нет…Да вашему щеночку минимум лет двенадцать, на человеческий возраст это шестьдесят лет! – Как шестьдесят?! Быть не может…О Господи!.. – Наташа похолодела от понимания: «Она продала старую собаку. Когда Рафик уже ненужным стал. Избавилась вот так запросто, словно это мусор. Да еще и хоть мелочь сорвала!..» – Можем, конечно, усыпить вашего песика. Он же слепой, и плохо слышит, – благодушно предложил свое решение проблемы ветеринар. – Не... надо... как усыплять!.. – Наташа подхватилась и забрала Рафика обратно, прижалась щекой к теплому боку. – Мы ему обеспечим нормальную старость. Вы напишите, что там надо… Домой они возвращались вдвоем, оба одинаково притихшие и усталые. Рафик доверчиво дремал у нее на коленях, и Наташа время от времени наклонялась к нему: проверить, дышит ли. « Ничего, мы справимся. Еще не известно, что нас самих в старости ждет. Но хоть в этой возможности поправим! Боже мой, куда уходит в людях жалость?» СИНИЙ ПТАХ Петька с радостной и легкой душой шлепал по жидкому февральскому снегу в школу. Радость сидела за его спиной в тяжелом портфеле, спрятанная в картонную клетку упаковки из-под чая. У радости было синее пластилиновое тело, желтые спичечные ноги и бусинки-глаза. …Вчера Петька наскоро нацарапал математику в тетрадь, а остальные учебники просто свалил кучей в портфель, предусмотрительно вытащив оттуда дневник. А что? Все равно – мать ушла на вечернюю смену и проверять уроки не будет. Петька поужинал холодными надоевшими макаронами и включил телик – но там ничего интересного не показывали, только сериалы про любовь для девчонок и новости. Можно теперь уже и на улицу сгонять. Петька взял мобильник и позвонил Владику. Владик был его единственный друг в классе и даже жил в том же самом доме, только в другом подъезде. Телефон долго тянул безответные гудки: Петька набрал пять раз, и все напрасно. Но Петька был настойчивый, и Владик наконец взял трубку. Голос у него почему-то был густой от слез и недовольный: –Ну, чего ты раззвонился? –Привет, выйдешь во двор гулять?.. Владик шмыгнул носом. –Не-а... Батя дневник взял и замечание нашел... Сижу вот уроками, и погулять сегодня не пустят... за –А-а...Ну ты держись там, давай!.. – Угу. Владик отключился. Петька представил себе как тот, бедняга, пытается решить матемшу и напрасно мучается: один велосипедист едет с такой скоростью из пункта а в пункт Б, а другой с такой... Владик все пытается подсчитать расстояние, чтобы оно совпало с ответом в конце учебника, но у него все никак не выходит. У них с Владиком дружба крепилась еще и на удачном сотрудничестве: Петьке легко давалась математика, и он давал списывать решения другу, а тот зато отлично всегда угадывал, как пишется «опасно» или «опастно», «одиннадцать или «одинаццать». А еще Петька задумался: вот хорошо это, когда есть папа или плохо? Конечно, наверное, все-таки здорово! Отец, он сильный, высокий, может например, посадить себе на плечи и так покатать. Может купить мороженое, поиграть с тобой в футбол или сводить в кино. Может если тебя обидел там кто – из старшаков, например, пойти с ними и помужски поговорить. А с другой стороны, отец за косяки в дневнике или когда там классная наябедничает, может и ремнем наподдать. Петька вздохнул, так и не придя к окончательному для себя выводу: у него самого отца никогда не было. А если он спрашивал у матери, она сразу хмурилась и коротко отвечала: – Уехал он. Далеко, в другую страну. –А куда, мам? –А тебе не все ли равно? Иди вон лучше, займись своими делами или работу тебе найти? Словом , сегодня Владика отец оставит дома. А гулять одному было неинтересно.Но тут Петьку неприятно осенило воспоминание: Марина Сергеевна сказала назавтра вылепить зимующую птицу. Свою классную Петька любил, потому что она была молодая и красивая, с черными блестящими волосами. Сходство с Белоснежкой добавляло и наличие двадцати семи не всегда послушных и отнюдь не поголовно добрых гномов, которыми Марина Сергеевна с переменным успехом руководила. Петька неохотно вернулся к столу и достал коробку с пластилином. Снял крышку и разочарованно дернул ртом – там лежали только два нетронутых брусочка зеленого и синего цвета. Петька задумался: получалось слепить разве что попугая. Попугай, конечно, тоже зимующая птица :сидит себе в тепле и в доме, разговаривает. Но вроде бы не та, какая надо. А какая тогда нужна Марии Сергеевне? Петька раскрыл учебник и нашел в параграфе рисунок снегиря, воробья и вороны. Затем решительно взял синий кусок, пожмякал его в руках, хорошенько согрел и начал ваять воробья. Результатом он остался очень доволен: красавец получился как живой, хотя и синий. Петька выковырял из крышки маминой пудреницы два черных камушка и вставил птенцу глаза. … В школу он входил Петькой, а вошел и сразу стал Карасем. Потому что как может рассчитывать на имя собственное школьник с фамилией Карасев? И Петька покорно отзывался на прозвище. Первым уроком как раз и было природоведение. Марина Сергеевна, такая вся волшебно красивая и чистенькая в белой блузке с бантиками, немножко пощебетала у доски про птиц и про кормушки и предложила показать домашнее задание. Отличница Ленка, соседка Карася по парте, гордо водрузила своего толстобрюхого снегиря, и первая осторожно, пробно хохотнула, увидев творение карасевых рук. Дальше хохоток пошел по рядам, все усиливаясь и наконец добрался до последней парты, где одиноко восседал долговязый Мишка Воробьев (носитель понятно какого прозвища). Лишенные невинности незнания дети быстро и вслух прокомментировали Мишке: – Слышь, Воробей, а ты –голубой! – Тебя Карась гомиком сделал! – Чеееевоо?- вытянул шею Мишка и убедился в достоверной синеве воробья. – Мальчики, успокойтесь! – тщетно взывала с возвышения Марина Сергеевна. – Я сказала, тише! – Ну, говнюк, ты вообще!—с недоброй длиннотой протянул Мишка.—Я с тобой поговорю, козел!.. Красный до слез Карась сидел, закрыв злосчастного птенца руками. Мир поплыл в мареве жгучего стыда. Подошла Марина Сергеевна и кудато унесла воробья, потом торжествующе прозвенел звонок идти в столовую. На обратном пути Воробьев выждал Карася в коридоре и втолкнул в туалет. Стайка первоклашек с испуганным любопытством метнулась к стене, предвкушая крутые мужские разборки. – Ты чего, совсем охренел?!Страх потерял, да?! – Я… Воробьев жестко рубанул его кулаком в нос – полоснула жуткая боль – и кап-кап-кап: на полу расцвели алые пятна. Карась глотнул воздуха и истошно закричал. Он оглянулся на Владика, в надежде найти у друга помощи, но того как ветром сдуло– он помчался скорей звать Марию Сергеевну.Истязатель от души двинул Петьку ногой под зад и выскочил из туалета, но нарвался как раз на подбегавшую классную. Окровавленного Карася под руки доставили в медпункт, а Марину Сергеевну вызвала на пушистый и вязкий под ногами ковер завуч и долго, визгливо на нее кричала, потому что она как учитель не умеет справляться со сложной педагогической ситуацией. И опять, Марина Сергеевна, опять из-за вас будут жалобы родителей. А что скажут в отделе образования вы вообще подумали или как?!Воробьева тоже отвели к директору, который сурово и громко его ругал, угрожал вызвать родителей в школу а заодно и милицию. То есть этот день у многих был долгий и неприятный. …Наконец страшный день закончился и наступила ночь. В старом доме в спальном районе горело незанавешенное окно кухни на втором этаже. Здесь Петькина мать, отоспавшаяся за день вахтерша, бодро мыла пол и громко шваркала мокрой тряпкой. А замученный Петька спал на ветхом продавленном диване. Носом он дышал тяжело: мешали засохшие кровавые корочки. Зато во сне он был в лесу, стал птицей и легко, легко перелетал с ветки на ветку. А на самой вершине раскидистой сосны сидела черноволосая Марина Сергеевна в длинном сказочном платье и так хорошо, весело смеялась, а из-под платья у нее торчал серебристый русалочий хвост, которым она быстро помахивала туда-сюда. И лес был весь добрый, светлый, и птицы и звери в нем тоже были добрые: они пели, прыгали, скакали и даже смеялись. А в самом внизу, в каких-то серых кустах, присел и затаился Мишка Воробьев, но он был уже совсем не страшный и ничего плохого уже сделать ему не мог, потому что весь стал маленький и совсем не умел летать. …Полнощекая желтая Луна вынырнула из облаков и осветила школьные окна. Лунный прожектор пробрался в класс, ярко осветил полку кабинетного шкафа, где Мария Сергеевна устроила выставку пластилиновых поделок. Белый волшебный луч коснулся и синего пластилинового воробья. Птица вдруг подняла ногу, встрепыхнулась, повернула голову и решительно подлетела к окну. Вздрогнуло, треснуло от жесткого удара клювом стекло и посыпалось ледяными треугольниками на подоконник. Воробей свободно вылетел в окно и полетел,полетел, полетел над городом, все выше поднимаясь над землей. Синяя Птица Счастья искала своего хозяина… ПОКА МЫ ЛИК НЕ ОБРЕЛИ... В тревожном и патриотическом 1914 году, собираясь на фронт бить немцев, молодой новобранец Георгий подарил своей невесте «Марiи на долгую память» небольшую икону Казанской Божьей Матери. Значит, чтоб усердно молилась нареченная и ждала целого-невредимого с войны. Неизвестно, как дальше сложились судьбы молодых людей: время было суровое и кровавое, битвы под Сморгонью шли на убой, а потом нагрянули революции одна за другой, начали свой покос эпидемии то тифа, то испанки, и налетела гражданская война, как саранча жадная до человеческих жизней. А может, облетела пуля Георгия стороной, вернулся он с войны и обвенчался со своей Машей, нарожали детишек, а икону молодые в местный храм пожертвовали. Во всяком случае, она была там, когда в начале семидесятых обветшавшую церковь закрыли в присутствии кучки тихонько стенавших старушек, поучительно обезглавили храм, спиливши крест, драгоценную утварь конфисковали, а те иконы, которые для победы мировой социалистической революции материальной ценности не представляли, свалили небрежной грудой в сарай на растопку печки. Образ Казанской был невелик и провалился в поленнице дров, откуда и вытащила его шустрая девочка, другая Маня, и принесла домой. Мать ее была в колхозе передовицей, членом партии, но выбросить икону не поднялась женская рука – спрятала женщина икону на дно комода и забыла про нее. Почти тридцать лет прошло, Лик в забытьи почернел и стал почти неразличимым. А потом стали твориться в стране чудеса: торжественно отметили тысячелетие Крещения Руси, священников стали избирать в депутаты, показали по телевизору пасхальную службу, а крашенные яичные скорлупки люди перестали заворачивать в газетку и выбрасывать тайком. И взрослая Маня повела крестить своих подросших детейпионеров в отремонтированную на скорую руку церковь, а потом нашла Казанскую и повесила на стену. Затем вскоре Манин муж уехал в город заниматься коммерцией, там преуспел и развелся с неинтересной деревенской Маней. После этих событий завела Маня себе перед сном такую привычку: детей и скотину накормит, управится с хозяйством, а когда все в доме спать полягут, открывает купленный в церкви слепенький мягкий молитвослов и начинает читать перед Казанской торжественные и прекрасные в своей старинной непонятности слова: – Избранней от всех родов Заступнице рода христианского… – читает она быстрой жаркой скороговоркой. Скупо горит лампочка, в натопленной хате тепло и тихо, только остервенело точит старые деревянные стены жучок да из кухни может порой раздаться упругий скок: это кот хищно лакомится тараканами. – Не могу я больше, обязательно собьется с велеречивости Маня и начнет свою сердечную речь.– Я же не виновата, Мать Пресвятая Богородица! Ушел и детей сбросил, как чужих…Как котят прижитых,Хоспади!..Сколько я за ним ходила, кормила-стирала-обшивала, а он…а-а-а… Варька и Мишка когда в первый раз подслушали мать, сначала напугались. – Слышь, а мамка, наверно, того…– шепнул в Варькино ухо брат и даже крутанул пальцем у виска. –Тише, – одернула его старшая Варька. – Батюшка сам в церкви сказал, что молиться надо… А ты уши тут не развешивай…Спи давай! А между тем Варька и сама, когда в хате никого нет, улучала случай и украдкой подходила к иконе: – Богородица, сделай так, чтобы Митька на меня обратил внимание! Ну пожалуйста, ну что тебе стоит!.. Я себя вести хорошо буду, и свечку тебе поставлю…Ты ж добрая! Дни проходили одинаково, а все молодое росло и крепло, а старое также незаметно ветшало. И потому домочадцы нескоро заметили, как медленно меняется икона: как сползала к краям чернота и прояснялись два Святых Лика – кроткая Дева и серьезный Младенец. Только как-то на Пасху, перед самым праздником, Варька удивилась и спросила у матери: – Мамка, это ты икону так протерла? Аж сияет Богородица… – Нет, – отозвалась та из кухни, где подходили в печке смуглые богатырские куличи. – Если надо, то сама возьми тряпку и протри!.. А еще через пять быстрых незаметных лет, когда счастливую Варьку выдавали замуж за Митьку, то благословляли молодых этой самой иконой, и можно уже было на ней прочесть надпись: «Образъ Богородицы Казанскiя»… СРЕБРЕННИК Маленький неуклюжий автобус неспешно катился по дороге. За немытыми окнами тянулись темные придорожные елки вперемежку с тонкими талиями березок да электрические столбы. Ехали оба стоя, потому что все сидячие места заполнили говорливые бабушки с сумками и корзинками. Духота июля становилась нестерпимой несмотря на все открытые форточки. – Долго нам еще? – не выдержал потный Юра, который одной рукой держался за верхний поручень, а другой балансировал надоевшим пластмассовым ведром. Он уже десять раз проклял себя за то, что вызвался съездить с Настей в эту деревню: соблазнила его главным образом возможность побыть с ней наедине, подальше этот пристального взгляда ее родителей. – Наверное,– стараясь говорить бодро, ответила Настя. – Я тут с детства сто лет не была.Ну да, вот и поворот… На остановке «д.Осиновка» почти все пассажиры выгрузились из автобуса. Бабушки бодро потянулись в свою родную деревню. Молодые люди шли не спеша. Сразу за указателем тропинка за двадцать шагов по выжженной солнцем траве привела их просевшему в землю дому, когда-то покрашенному в веселый оранжевый цвет. Ржавый крючок калитки легко откинулся и пропустил во двор. Настя вдруг почувствовала волнение узнавания. Вот здесь когда-то вышагивал с видом хозяина двора драчливый петух, мимо которого она боялась ходить. А здесь были навалены бревна, на которых так удобно было сидеть…А вон там пчелиный домик стоит–интересно, есть ли там еше пчелы?Нет, пустой наверное… – Смотри, сколько здесь вишен! – обрадовался Юра и сразу начал срывать почерневшие от спелости ягоды. – М-м-м, это рай! Настя в этот момент достала из кармашка джинсов ключ и открыла глухо заворчавшую дверь. Молодые люди вошли в дом, который после жары оказался приятно холодным. Здесь два года уже никто не жил : старые стулья перевернули на стол; вынесли ковер. Старинное зеркало в деревянной раме, все в черных точках, сразу проснулось, чувствуя рядом женщину, и властно притянуло Анастасию в свою мутную глубину. Отражение было чуть-чуть незнакомым, словно отретушированным временем, и в запыленном дымчатом взгляде появилась грустинка старинного фото.Такие глаза почти вымерли в предыдущих поколениях. – Ух ты, а ведь это наверняка антиквариат, – заметил Юра и потрогал темную резную раму. – Свет мой зеркальце, скажи… А это что за всадник бледный? Настя оглянулась на пожелтевшую фотографию за стеклом: со стены конный красноармеец смотрел на родную правнучку. – Мой прадед Николай. Вернулся с войны, а через год помер: отморозил в окопах почки. Баба Маня очень горевала и больше замуж не вышла, хотя молодая была.И красивая – у нее до старости коса была такая, что вот прямо как моя рука толщиной! – Да ну,просто тогда после войны мужики в дефиците были. Слушай, тут же речка совсем рядом: побежали купаться? Юра кокетливым движением стриптизера снял майку и начал, покачивая бедрами, снимать джинсы. – Ладно, Тарзан ты мой, я сейчас приду…– засмеялась Настя. Юра небрежно бросил джинсы на стул и вышел. Оставшись одна, она быстро надела купальник и уже повернулась, чтобы выходить, как взгляд уперся в старый пузатый щкаф. Вдруг Настю осенило: а если в шкафу найдутся старые вещи: сумочка там, перчатки, платок – настоящий винтаж теперь в моде… Она медленно и тяжело отворила дверцу, – оттуда пахнуло нафталином. Увы, там висела пыльная рухлядь, но под полами старых пальто виднелись какие-то коробки. Настя нырнула руками и вытащила их на свет. Сверху лежала пестрая круглая жестянка с Жар-птицей на крышке и непонятной надписью « Эйнемъ».1 Настя открыла ее и увидела перемешанное множество стеклянных и пластмассовых пуговиц, запутанных катушек и еще каких-то крючков. Поковырявшись в этой кучке, она обнаружила большую тяжелую монету с хищно когтистым орлом; перевернув ее, не смогла прочесть затертую надпись над красивым бородатым профилем. «Надо Юрке показать, он от такого тащиться…» Таких монет нашлось несколько. Вторая коробка была картонной конфетницей. Под крышкой оказалась небольшая потемневшая икона какого-то святого. Настя посмотрела на едва различимый лик, а потом осторожно, как стеклянную, положила икону на стол. Под образом лежали треугольники пожелтевшей бумаги: как выглядели письма с фронта, она знала: еще в школе приносили подшефным ветеранам такие приглашения на утренник. Сердце почему-то забилось часто, когда развернула ветхий на изгибах листок и разобрала порыжевшие угловатые буквы. « Здравствуй, Манечка родная! Здоровье мое пошло напоправку. Спасибо нашей савецкой медицыне за новое лекарство которое многим жизнь спасло. Доктар говорит, что скоро можно на фронт но ты неволнуйся. Очень по вас скучаю и вижу во сне. Обнимаю Петьку и Валечьку, а тебя, родная моя, крепко целую. Коля» У Насти в глазах отчего-то защипало слезой. Смутные тени памяти и воображенья вдруг заговорили, и она словно подслушала разговор. Она собиралась развернуть второе письмо, когда с шумом открылась дверь и появился мокроволосый и радостный Юра. – Ну ты где застряла: там вода просто супер? – недовольно прокричал с порога он. – Смотри, что я нашла … Довольный Юра в мокрых плавках пританцовывал перед ней. – Может, пошалим? – с надеждой предложил он. – Перестань…Смотри, вон монеты видишь какие? – Ну чего? Ух ты…– Юра повертел монету в руках, но затем быстро положил обратно. – Да так, не очень... Ну и иконке этой лет может быть сто и есть.Византийский стиль, но реставрировать придется! Настя аккуратно сложила письма обратно в коробку, сверху положила образок и закрыла крышку. Легкая паутинка прицепилась к ее плечу и оборвалась, когда она закрыла дверцу. – Ладно, я потом прочту. Пошли купаться! Они поцеловались и выбежали вдвоем. Некоторое время в комнате было пусто. Потом появился один Юра, подошел к шкафу, опасливо оглянулся на дверь, и быстро вытащил из коробки монету. Ее он сунул в кармашек своих джинсов и тихонечко насвистывая, вышел из комнаты. Татьяна Лашук. ЛИРИКА НАШ ОДИССЕЙ Шел с войны молодой Одиссей, На висках словно иней есть знаки: Это взрывы на артполосе, Смерть товарищей в первой атаке. Это всходы могил по весне, – Вверх застывшие детские руки, Это марш под дождем в полусне, Это редкие письма в разлуке. Шел с войны молодой Одиссей – Как на странника лают собаки. Но бежит ребятня в двор ко всем– Будет праздник для целой Итаки! Будут девки вертеться в красе: Пляшут платья в горошек и маки; А соседки, напротив присев, Самогонкой в стаканчиках звякать. Только хмур Одиссей не как все, И не трогает бабская драка: От жены нет с чужбины вестей, И ее ни вернуть, ни оплакать... ГЕФСИМАНИЯ Один, в преддверии стать Хлебом…. Вокруг все тихо видят сны. А на Него с ночного неба Глядит ослепший глаз луны. Нет ветра, в тишине ни звука, Час приближается к семи. Грядет усыновленья мука: Крест между Богом и людьми. Он, зная меру этой боли, Был в послушании Отца. Молился, чтоб исполнить волю И чашу принять до конца. А я, мой Боже, на коленях В своих бессонницах прошу: Мне ради Сына, Отче, внемли – Хоть своеволием грешу. ВЕЧЕР НА ДАЧЕ Закат как пятна акварели Расцветил небо толстой кистью. В росе цикад стрекочут трели И ветер гладит яблонь листья. Дремотно мне, истома в теле; Комар звенит, над ухом виснет. Заждался чай и теплый еле-еле, А явь и сон качают коромысло. НЕВСТРЕЧА К Черной речке кони резво скачут; Мрачен день, хоть солнце и мороз. Ветер режет воздух – он лица не прячет, К смерти мчатся сани между двух полос. Гончарова им навстречу скачет – Вьется вуалетка сквозь мороз. Но судьба свою мишень не прячет: Разминулись, потянулся след полос... *** Когда Господь по имени помянет, Когда подняты якоря, Мы отплываем в мир туманный, За все Его благодаря: За то, что новый день настанет, За наших внуков голоса. И в землю семенем врастая, Мы духом живы в небесах, Где безмятежность нас ласкает, Пока внизу штормит моря; Ведь сущность бытия простая Быть мушкой в капле янтаря.
