АРХЕОЛОГИЯ ЕВРАЗИИ
advertisement
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ СИБИРСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК КОМИССИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПО ДЕЛАМ ЮНЕСКО АДМИНИСТРАЦИЯ НОВОСИБИРСКОЙ ОБЛАСТИ НОВОСИБИРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ МАТЕРИАЛЫ XLIX МЕЖДУНАРОДНОЙ НАУЧНОЙ СТУДЕНЧЕСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «Студент и научно-технический прогресс» 16–20 апреля 2011 г. АРХЕОЛОГИЯ ЕВРАЗИИ Новосибирск 2011 УДК 93/95 ББК Гзя 431 Материалы ХLIX Международной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс»: Археология Евразии / Новосиб. гос. ун-т. Новосибирск, 2011. 118 с. Конференция проводится при поддержке Президиума Сибирского отделения Российской Академии наук, Российского фонда фундаментальных исследований (грант № 11-04-06805-моб_г), Правительства Новосибирской области, Комиссии РФ по делам ЮНЕСКО. Работа секции «Археология Евразии» проведена в рамках выполнения ГК № 02.740.11.0353, ГК № 14.740.11.0766 ФЦП «Научные и научнопедагогические кадры инновационной России», а также тематического плана (НИР 1.5.09) и АВЦП «Развитие научного потенциала ВШ (20092011 годы)» (проект РНП.2.2.1.1/13613) Минобрнауки. РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Председатель секции – д-р ист. наук Ю. С. Худяков Заместители председателя секции – д-р ист. наук Л. В. Лбова, канд. ист. наук С. Г. Скобелев Ответственный секретарь секции – канд. ист. наук С. В. Алкин Члены бюро секции – акад. В. И. Молодин, канд. ист. наук О. И. Новикова, канд. ист. наук О. А. Митько, канд. ист. наук А. В. Выборнов © Новосибирский государственный университет, 2011 АРХЕОЛОГИЯ КАМЕННОГО ВЕКА ПЕРИОДИЗАЦИЯ ИСТОРИИ ИЗУЧЕНИЯ ПАЛЕОЛИТА УЗБЕКИСТАНА С. В. Шнайдер Новосибирский государственный университет История изучения палеолита Узбекистана насчитывает уже более восьми десятилетий, но до настоящего времени нет единой разработанной периодизационной схемы, которая бы отражала интенсификацию исследований палеолита региона. Данная работа посвящена составлению периодизации истории изучения палеолита Узбекистана на основе обработки количественных данных (см. диаграмму). Ранее автором статьи была презентована периодизация на основе количественных данных об открытых и исследовавшихся памятниках (ряд № 1), в настоящей работе результаты того исследования будут подкреплены новыми данными на основе количественного анализа опубликованных материалов по палеолиту региона. Опубликованные материалы были разбиты на три категории: монографии (ряд № 4), обзорные статьи (ряд № 3), статьи отчетного характера (ряд № 2); были учтены все публикации по палеолитической тематике Узбекистана вышедших с 1938 по 2010 гг. как в ведущих научных изданиях, так и второстепенных Узбекистана, СССР, РФ. На основе ранее проведенного анализа с учетом количественных данных открытых и исследовавшихся памятников была предложена следующая периодизация исследований палеолита Узбекистана: 1. Период первоначального накопления научных знаний (середина 1930-х – начало 1950-х гг.): А. Довоенный (вторая половина 1930-х – конец 1930-х гг.); Б. Военный период (1941-1945 гг.); В. Послевоенный период (до начала 1950-х гг.). 2. Период массовых исследований (начало 1950-х – конец 1980-х гг.): А. Начало 1950-х – сер. 1970-х гг. Б.Середина 1970-х – конец 1980-х гг. 3. Постсоветский период (1991 г. – настоящее время): А. 1991 – 1998 гг. Б. 1998 – настоящее время. Перед началом работы было выдвинуто предположение, что ряд № 4 совпадет с рядом № 1; а ряды № 2, № 3 совпадут с рядом № 1 с небольшим смещением вправо. Так как статьи отчетного характера, как правило, выпускались сразу после проведения раскопок, подготовка обзорных 3 статей и монографий нуждается в большем накоплении археологического материала. Пики, приходящиеся на ряды № 2, № 3, № 4, совпали с пиками ряда № 1, но с небольшим смещением вправо всех рядов (а не только № 2 и № 3). На основе диаграммы можно увидеть – основные пики вписываются в предложенную периодизацию исследований палеолита Узбекистана, что подкрепляет данную еѐ новой доказательной базой. Периодизация исследований палеолита Узбекистана 9 8 7 №1 5 №4 №3 4 №2 3 2 1 2007 2004 2001 1998 1995 1992 1989 1986 1983 1980 1977 1974 1971 1968 1965 1962 1959 1956 1953 1950 1947 1944 1941 0 1938 критерии 6 годы Научные руководители – д-р ист. наук, проф. Л. В. Лбова, канд. ист. наук А. И. Кривошапкин. 4 ДВА ВЗГЛЯДА НА ТЕХНИКУ ЛЕВАЛЛУА В ИНДУСТРИИ ОБИРАХМАТА (РЕСПУБЛИКА УЗБЕКИСТАН) А. М. Омонов Институт археологии Академии наук Республики Узбекистан, г. Ташкент Понятие техники леваллуа появилось в археологической литературе более 100 лет назад, однако до сих пор ему не дано окончательного определения. Появление техники леваллуа связывается с серединой раннего палеолита (ок. 300 тысяч лет назад). Палеолитические индустрии с примесью техники леваллуа широко распространены повсеместно. В этом отношении не является исключением и территория Узбекистана. Классическим примером изготовления леваллуазских острий является материалы грота Оби-Рахмат (Ташкентская область). Изначально значение термина «техника леваллуа» воспринималось однозначно, со временем понятие расширялось, и исследователями были предложены новые интерпретации термина. Как указывает Г. Мортилье, впервые термин «леваллуа» был применен со стороны Ребо для обозначение больших и широких отщепов овальной формы с острыми краями, найденные в древнем четвертичном аллювии на памятнике Леваллуа-Перре недалеко от Парижа. Впервые более четкие для своего времени определения понятия леваллуа изложены в работах Ф. Борда 50-х – начале 60-х гг. К нуклеусам леваллуа Ф. Борд относит нуклеусы для отщепов, острий и пластин. Среди исследователей палеолита такое понимание техники леваллуа не получило всесторонней поддержки. С. В. Смирнов помимо нуклеусов для отщепов, пластин и острий относит к леваллуа призматические и пирамидальные нуклеусы. М. Баумлер считает леваллуазскими и дисковидные нуклеусы. Некоторые исследователи – Ю. Г. Колосов, А. Г. Медоев, Н. К. Анисюткин, Х. Диббль и другие – приняли точку зрения Ф. Борда, в основном, без оговорок, но подавляющие большинство продолжает вносить уточнения в понимание этого термина: В. П. Любин – «самое существенное в новой леваллуазской технике расщепления камня – скалывание отщепов в параллельном направлении». Некоторые исследователи полагают, что нет достаточных оснований для отнесения к леваллуа пластин и соответствующих нуклеусов. Н. Д. Праслов подчеркивает, что «параллельное скалывание не предопределяет заранее форму отщепа, которую хотелось бы получить мастеру, в то время как именно, к этому сводится сущность леваллуа. К тому же последовательное скалывание с одной или с двух площадок – прием, сам по себе очень примитивный, и появляется он гораздо раньше леваллуазской техники расщепления». 5 Эту точку зрения поддерживают Г. П. Григорьев, В. Н. Гладилин, Ю. В. Кухарчук. А. Маркс и.Ф. Волкмен они относят к технике леваллуа только отщепы и острия, а также соответствующие к ним нуклеусы. Р. Х. Сулейманов считает леваллуазскими только черепаховидные нуклеусы и сколы с них. Сейчас появились новые понятия: - «Протолеваллуа» – это когда признаки леваллуазской техники не выразительны, либо когда с нуклеусов с фасетированными площадками снимаются довольно крупные, хотя и неправильной формы отщепы; - «Паралеваллуа» – южно -африканские нуклеусы типа «виктория вест» или «лошадиная подкова» – черепаховидные нуклеусы для отщепов, у которых длина меньше ширины; - «Эпилеваллуа» – для «нуклеусов – дисков» это постсреднепалеолитические индустрий Сибири и Дальнего Востока, в данном случае подразумеваются нуклеусы с которых снимались пластины «не в радиальном порядке, как с нуклеусов-дисков мустьерского типа, а только с одного края ядрища»; - «Потенциальное леваллуа» – «нуклеусы, с которых могу быть сколоты заготовки леваллуазского характера; - «Развитое леваллуа» – «получение нескольких конечных продуктов с одной леваллуазской поверхности без переподготовки»; - «Специализированное леваллуа» (или стратегия); В наборе каменной индустрии Оби–Рахмата найдена большая серия леваллуазских остроконечников. В отношении леваллуазских пластин исследователи памятника выдвигают две различных концепции. По мнению, Р. Х. Сулейманова признается техника леваллуа в узком смысле. Р. Х. Сулейманов считает, леваллуазскими только отщепы и остроконечники. Пластинчатая техника им расценивается в качестве протопризматической. Новосибирские археологи, во главе с А. П. Деревянко, понимают технику леваллуа в широком смысле, большая часть пластин конвергентной формы и удлиненных остроконечников из коллекции Оби–Рахмата, ими определяется в качестве леваллуазских. Научный руководитель — д-р ист. наук Р. Х. Сулейманов. 6 ПЕРВИЧНОЕ РАСЩЕПЛЕНИЕ В ИНДУСТРИИ СЛОЯ 3 СТОЯНКИ КУЛЬБУЛАК (ПО МАТЕРИАЛАМ РАБОТ 2007–2009 ГГ.) К. К. Павленок Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск Многослойная стоянка Кульбулак находится на длинном мысу на правом берегу устья р. Джарсай, в долине правого притока р. Ахангарон (Ташкентская область, Республика Узбекистан) [1]. В 2007 г с целью получения новых четко стратифицированных коллекций каменных изделий были заложено два раскопа в северной части памятника: раскоп № 1, вскрывший отложения литологического слоя 2, и раскоп № 2, заложенный юго-западнее раскопа № 1 и вскрывший 6 кв. м третьего литологического слоя. В ходе полевого сезона 2009 г. отложения слоя 3 были также вскрыты на площади 3 кв. м в раскопе № 1. Общее количество артефактов коллекции слоя 3 составляет 3271 предмет. Материалы демонстрируют все характерные черты перемещенных объектов (хаотичное расположение в слое, наличие артефактов с различной степенью сохранности поверхности и дефляции) [1]. Большая часть артефактов (2410 экз., 74%) представлена отходами производства в виде обломков (883 экз., 27 %), неопределимых фрагментов сколов (276 экз., 8 %) и чешуек (1251 экз., 38 %). Нуклевидные формы насчитывают 97 экз. (3 %). Данная категория включает в себя типологически выраженные нуклеусы (69 экз.), типологически неопределимые истощенные ядрища (23 экз.), нуклевидные обломки (3 экз.) и заготовки нуклеусов (2 экз.). Для производства отщепов в большинстве случаев использовались ядрища с необьемными рабочими поверхностями: продольные (9 экз.), поперечные (10 экз.), конвергентные (2 экз.), ортогональные (2 экз.), бипродольный (1 экз.), ортогональный двухсторонний (1 экз.), ортогональный смежный (1 экз.) радиальные (9 экз.), дисковидный (1 экз.) и леваллуазский для отщепов (1 экз.). В меньшем количестве в индустрии представлены нуклеусы с объемными фронтами расщепления для производства неудлиненных заготовок: подконусовидные ядрища со скалыванием заготовок по длинной (2 экз.) и по короткой оси (1 экз.), а также одно пирамидальное ядрище. Получение заготовок с пропорциями и морфологическими признаками пластин велось с монофронтальных плоскостных нуклеусов продольной (1 экз.) и поперечной ориентации (1 экз.), а также с торцовых ядрищ со сходящимися латералями (2 экз.). В коллекции также представлены нуклеусы для мелких пластинчатых заготовок: кареноидные (3 экз.), торцовый (1 экз.), торцовый со сходящимися латералями (1 экз.), и кареноидный двухсторонний (1 экз.). Кроме того, пластинки получали с одно – и двухплощадочных ядрищ с 7 разной степенью выпуклости фронта (поперечный – 1 экз., бипоперечный смежный – 1 экз., подконусовидный – 1 экз., конусовидный – 1 экз.). Представительна группа нуклеусов, с которых получали сколы как с пропорциями отщепов, так и с пропорциями пластин (бипродольный – 1 экз., конусовидный – 1 экз., подконусовидный – 1 экз.), или же пластин и пластинок (торцовые со сходящимися латералями – 2 экз., бипоперечный – 1 экз., бипродольный – 1 экз., торцовый – 1 экз., кареноидный – 1 экз.). Индустрия сколов составляет 23 % всей коллекции (764 экз.) и представлена в следующем виде: отщепы – 635 экз. (83 % от всех сколов индустрии), пластины – 42 экз. (5 %), пластинки – 6 экз. (1 %), технические снятия – 84 экз. (11 %). Технические сколы индустрии (84 экз.) включают следующие разновидности: первичные сколы декортикации – 30 % (24 экз.), вторичные сколы декортикации – 27 % (22 экз.), краевые сколы – 16 % (13 экз.), полуреберчатые сколы – 14 % (11 экз.), реберчатые сколы – 2 % (2 экз.), частичные таблетки – 6 % (5 экз.), сколы подправки дуги скалывания – 4 % (3 экз.), скол, удаливший терминальное основание ядрища – 1 % (1 экз.). Проведенный анализ индустрии дал следующие результаты. Набор типологически выраженных нуклеусов индустрии, морфология сколов и технических снятий, вероятно, свидетельствует о негомогенном характере археологической коллекции. В частности, об этом говорит присутствие в одной индустрии кареноидной техники при значительном представительстве достаточно архаичных по своему облику радиальных и дисковидных ядрищ. Сколы-заготовки и технические сколы индустрии так же не представляются изделиями, документирующими близкие операционные последовательности расщепления. Практически четверть коллекции технических сколов являются достаточно яркими маркерами призматического объемного расщепления, ориентированного на серийное производство пластинчатых сколов (реберчатые и полуреберчатые сколы, частичные таблетки). Между тем, удельный вес удлиненных заготовок составляет только 6 % от общего количества сколов. Селевый генезис культуровмещающих отложений, низкая степень сохранности поверхности изделий и наличие многочисленных механических повреждений на краях сколов не оставляет сомнений в том, что индустрия слоя 3 стоянки Кульбулак носит смешанный характер. ________________________________ 1. Деревянко А. П., Исламов У. И., Колобова К. А., Фляс Д., Кривошапкин А. И., Лещинский С. В., Крахмаль К. А., Звинц Н., Павленок К. К., Мухтаров Г. А. Возобновление археологических работ на многослойной стоянке Кульбулак в 2007 г. // История материальной культуры Узбекистана. – 2008. – Вып. 36. – С. 24–37. Научный руководитель – акад. РАН, проф. А. П. Деревянко 8 КАТЕГРИЯ ШИПОВИДНЫХ ОРУДИЙ В ИНДУТРИЯХ ПАЛЕОЛИИЧЕСКОГО ПАМЯТНИКА МУГОДЖАРЫ, 10 (СЕВЕРОЗАПАДНЫЙ КАЗАХСТАН) М. С. Колташов Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск Палеолитические памятники Мугоджарских гор представляют собой пункты с поверхностным сбором артефактов. Присутствие в коллекции местонахождений большого количества ручных рубил в ассоциации с другими раннепалеолитическими формами позволило выделить ашельскую стадию развития палеолита на данной территории [1]. Шиповидные орудия (или «клювы» по Бордовской типологии) – одни из наиболее выразительных в коллекции пункта Мугоджары, 10. Всего в качестве шиповидных определено 16 артефактов (из 212 орудий), 7 из них имеют слабую степень корразии, остальные – среднюю степень корразии. Заготовками для данного типа орудий в коллекции 10-го пункта выступают в большинстве случаев сколы, причем или правильной формы и с ретушированными площадками или намеренно фрагментированные сколы, от которых осталась лишь проксимальная часть с хорошо читаемым ударным бугорком. Имеется несколько способов оформления шипа: одной выемкой, примыкающей к слому (по Борду должны быть отнесены к типу выемчатых), двумя выемками, односторонними или альтернативными. В основном шип оформлен на дистальном конце заготовки. В некоторых случаях присутствует подправка шипа с вентрала плоским косым снятием. Следует отметить крупные размеры заготовок (более 5 см), на которых был выделен шип и массивность самого этого рабочего элемента. Отчасти это можно объяснить качеством использованного сырья: кварцитовый песчаник. Размеры самих шипов или клювов варьируются от 0,5 до 1,2 см. от основания. На среднекоррадированном материале прослеживается определенная стандартизация в морфологии орудий, выступы в плане треугольные и относительно массивные. В слабокоррадированной группе заметна большая вариабельность по форме заготовок (первичные, вторичные отщепы, обломки) и форме рабочего элемента. На кавказских стратифицированных памятниках ашельского времени (Кударо I, Дарвагчай-1) шиповидные изделия составляют представительные серии в орудийном наборе индустрий. Схожие черты можно отметить между шиповидными (клювовидными) орудиями Кударской индустрии и материалами Мугоджары, 10. В Кударо I в большинстве случаев клювовидный выступ оформлен на дистальном конце укороченных сколов (кремень, кремневый сланец) двумя смежными 9 выемками. Наиболее архаичные формы представлены несколькими однотипными орудиями из нижних ашельских слоев центральной камеры, выполненными на сланце и песчанике. Они отличаются крупными размерами заготовок и массивными, треугольными в плане клювами [2]. Широко представлены шиповидные изделия в коллекции дагестанских памятников в районе реки Дарвагчай. В данном случае, орудия выполнены на кремневых сколах или обломках, имеют относительно небольшие размеры, а рабочий элемент в большинстве случаев выделен ретушью или ретушированной выемкой [3]. Вместе с этим, также как и в Кударо и в Мугоджарах, встречаются изделия с так называемым резцевидным клювом, когда режущая кромка выделена двумя противолежащими выемками. Таким образом, серия шиповидных изделий, в особенности среднекоррадированной группы, в которой прослеживаются определенные стилистические предпочтения, как кажется, может служить одним из элементов, относящихся к ашельской составляющей в индустриях Мугоджарских комплексов. ________________________________ 1. Деревянко А. П., Петрин В. Т., Гладышев С. А., Зенин А. Н., Таймагамбетов Ж. К. Ашельские комплексы Мугоджарских гор (СевероЗападная Азия). – Новосибирск: издательство ИАЭТ СО РАН, 2001. – 136 с. 2. Любин В. П., Беляева Е. В. Стоянка Homo erectus в пещере Кударо I (Центральный Кавказ). – СПб.: Петербургское Востоковедение, 2004. – 272 с. 3. Деревянко А. П., Анойкин А. А., Зенин В. Н., Лещинский С. В. Ранний палеолит Юго-Восточного Дагестана. – Новосибирск: издательство ИАЭТ СО РАН, 2009. – 124 с. Научный руководитель – д-р ист. наук В. Н. Зенин 10 ПЕРЕХОД ОТ СРЕДНЕГО К ПОЗДНЕМУ ПАЛЕОЛИТУ НА ТЕРРИТОРИИ КОРЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА (ОСНОВНЫЕ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ КОНЦЕПЦИИ) А. Н. Короткова Новосибирский государственный университет Проблема перехода от среднего к верхнему палеолиту занимает одно из центральных мест в археологии палеолита, с ней отождествляется становление и развитие культуры человека современного физического типа. Особенно актуально изучение этой проблемы на территории Сибири в контексте евразийского палеолита в целом. Цель нашей работы – определить основные концептуальные направления в изучении генезиса верхнего палеолита на территории материковой части Восточной Азии, представленные в материалах отечественных, корейских и англоамериканских исследователей. Развитие палеолитических индустрий на Корейском полуострове происходило на местной основе, но в целом эта территория является составной частью палеолитической ойкумены Восточной и ЮгоВосточной Азии [1, 2]. Проблема среднего палеолита на Корейском полуострове рассматривалась рядом исследователей, но наиболее аргументировано ее решение у Ли Хонджона [3]. Он является сторонником эволюционной теории развития палеолитической индустрии на Корейском полуострове. Исследователь считает, что основу культуры переходного периода от среднего к верхнему палеолиту на территории Корейского полуострова составляет галечная индустрия, широкое распространение получают орудия на отщепах. Отщеповая индустрия распространяется и закрепляется в период верхнего палеолита вместе с внедрением нового сырья. Ли Ги Кил придерживается точки зрения о северо-восточном палеолитическом регионе (подчеркивает сходство с китайскими комплексами, отличие от Сибири). Он отмечает, эпоху перехода от среднего к верхнему палеолиту происходили изменения в технике раскалывания и выборе сырья, менялись типы изготавливавшихся орудий [4]. Пэ Гидон, высказывает мнение о «гетерогенном» развитии верхнепалеолитических индустрий в Корее, что связано с «Северной и Южной моделями» миграций человека современного физического типа. В результате миграций из Монголии и Сибири были привнесены на территорию Кореи пластинчатые индустрии, в то время как человеческие популяции с традиционными галечными индустриями мигрировали с территории юга Китая далее в Северо-Восточную Азию. Обе эти миграционные волны повлияли на развитие верхнепалеолитических индустрий на территории Кореи [5]. 11 Хронологические рамки культуры среднего палеолита Кореи нельзя точно установить по накопленным к сегодняшнему дню материалам. Считается, что они охватывали период примерно с конца среднего – начала позднего плейстоцена до 30-35 тыс. л.н. Однако граница, разделяющая средний и поздний палеолит, пока не определена. На Корейском полуострове представлена культура камня, отличающаяся от культур на соседних территориях, однако она сближается с ними в том, что основана на предшествующей галечной культуре древнего палеолита, сменяющейся впоследствии культурой изготовления орудий на отщепах. По морфологическим особенностям культура довольно архаична, но появление в ней разнообразных орудий на отщепах указывает на эволюцию. Черты существовавшей до этого галечной индустрии сохраняются, а традиция изготовления ручных рубил приобретает локальные типологические особенности и распространяется в качестве одной из каменных индустрий в этом регионе [6]. Для переходного периода характерно многообразие каменных индустрий, отражающее процесс становления своеобразной палеолитической культуры на территории Корейского полуострова. ________________________________ 1. Деревянко А. П. Переход от среднего к верхнему палеолиту и проблема формирования Homo sapiens sapiens в Восточной, Центральной и Северной Азии. – Новосибирск: изд-во ИАЭТ СО РАН, 2009. – С. 58-65. 2. Ларичев В. Е. Палеолит Кореи // Сибирь, Центральная и Восточная Азия в древности // История и культура Востока Азии. – Т. IV. – Новосибирск: Наука, 1976. – С. 8-83. 3. Ли Хонджон. Переходный период от среднего к верхнему палеолиту и традиция орудий на отщепах на Корейском полуострове // Археология, этнография и антропология Евразии. 2003. № 1 (13). С. 65-79. 4. Ли Ги Кил. К вопросу о переходе от среднего к верхнему палеолиту в Корее // Археология, этнография и антропология Евразии. 2006. № 4 (28). С. 31-37. 5. Kidong, Bae. Origin and patterns of the Upper Paleolithic industries in the Korea Peninsula and movement of modern humans in East Asia // Quaternaly International. 2009. 1-10. 6. Li S. B. Middle-Upper Paleolithic Transition in Korea: A Brief Review // Hanguk Guseokgi Hakbo. – 2001. Вып. 4. – P. 17-24. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Л. В. Лбова 12 ПОДХОДЫ К ОПРЕДЕЛЕНИЮ ТЕРМИНА «СОВРЕМЕННОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ» В КОНТЕКСТЕ ПРОБЛЕМЫ «ВЕРХНЕПАЛЕОЛИТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ» С. Ю. Худзик Новосибирский государственный университет Переход от среднего к верхнему палеолиту, в Европе 30-40 тыс. лет назад знаменуется рядом культурных и технологических новаций, среди которых можно выделить систематическое производство орудий на пластинах, орудий из рога и кости, появление сетей обмена сырьѐм и другими предметами на расстоянии вплоть до нескольких сотен километров, широкое распространение свидетельств символизма (орнаментированных предметов, фигуративных изображений и т.п.). Этот переход принято называть «верхнепалеолитической революцией». Большинство авторов, исследующих данную проблему, предполагают, что главной еѐ причиной является складывание «современного человеческого поведения» (modern human behavior). Не разрабатывая теорию того, что понимать под данным термином, часть авторов напрямую отождествила его с перечнем особенностей верхнего палеолита Европы, связав «современное поведение» с прибытием из Африки вида homo sapiens sapiens, как носителя новых технологий, обладавшего сложным языком и способного к символической деятельности (Р. Клейн, П. Мелларс и др.). С. МакБрирти и А. С. Брукс предложили более стройный список особенностей «современного поведения» таких как, абстрактное мышление, глубина планирования, способность к инновациям и символическое поведение [1], но вывели его также на основе археологических данных и по сути их подход не отличался от предложенного Мелларсом. В последнее время предпринимались попытки дать определение «современному человеческому поведению» не как прямому следствию когнитивных способностей к символизму, языку (и как следствие абстрактному мышлению, планированию и т.п.), но как к организации с помощью символической деятельности человеческого поведения, обмена информацией и культурной преемственности между поколениями (К. С. Хеншилвуд, К. В. Мэрин, О. Соффер) [2]. При этом появилось достаточно много работ посвящѐнных наличию свидетельств символизма и языка у неандертальцев и более ранних гоминид. Также не одновременное и не повсеместное появление свидетельств символической деятельности в верхнем палеолите за пределами Европы, позволило говорить о том, что переход к «современному поведению» несводим к появлению биологических способностей к символической деятельности «поведенчески современных людей». Это поставило под вопрос 13 оправданность существования термина «современное культурное поведение» как такового [3]. Нам кажется, что следует выделить два различных подхода к определению термина «современное человеческое поведение» и соответственно проблематику, связанную с ними: 1. «Современное поведение», как биологический феномен. Попытка вывести «современный поведенческий комплекс» из списка археологических свидетельств «верхнепалеолитической революции» и связать его с распространением «поведенчески современных» людей оказалась во многом непродуктивной не из-за самого понимания «современного поведения», как биологических основ современной человеческой культуры, а из-за неразработанности термина. Одним из способов еѐ преодоления, могло бы выступить теоретическое рассмотрение того, какие поведенческие и когнитивные особенности отличают современных людей от человекообразных обезьян и (если отличают) от более ранних гоминид, т.е. обратиться к когнитивной психологии и этологии. А затем, имея теоретическую модель, следовало бы интерпретировать археологические источники. 2. «Современное поведение», как культурный феномен. В контексте проблемы «верхнепалеолитической революции» данный подход выглядит наиболее адекватным. Он не сводят феномен «современного поведения» к биологическим особенностям, а скорее включает их как предпосылки складывания «современного человеческого поведения». Наличие когнитивных и поведенческих особенностей, в ситуации популяционного давления, привело к новому уровню культурного развития и технологических новаций. Однако данный подход имеет свои недостатки. Непонятно, насколько точно археологические материалы способны свидетельствовать о новом уровне организации поведения. ________________________________ 1. McBrearty S., Brooks A. S. The revolution that wasn’t: A new interpretation of the origin of modern human behavior // Journal of Human Evolution. 2000. Vol. 39. P. 453-563. 2. Henshilwood C. S., Marean C. W. The Origin Of modern Human Behavior. Critique Of The Models And Their Test Implications // Current Anthropology. 2003. Vol. 44. № 5. P. 627-651. 3. Вишняцкий Л. Б. Символизм, «современное культурное поведение» и «верхнепалеолитическая революция» // Труды Междунар. конф. по первобытному искусству. – Т. I. – Кемерово, 1999. – С. 66-76 . Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Л. В. Лбова 14 ПАЛЕОЛИТИЧЕСКОЕ МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ СЕВЕРНОГО ПРИАРАЛЬЯ В ЗАПАДНОМ КАЗАХСТАНЕ – АРАЛ-1 А. М. Чеха Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск Палеолитическое местонахождение Арал-1 расположено на территории Казахстана в Северном Приаралье (координаты: 46°37’34,9” с.ш., 060°50’22,7” в.д.). Памятник обнаружен в 1998 г., в ходе проведения разведочных работ в Западном Казахстане, на северном побережье Аральского моря, совместной Российско-казахстанской экспедицией. Обнаруженное местонахождение располагается на террасовидном уступе, являющимся восточным побережьем залива Бутакова. В качестве основного исходного сырья использовался песчаник светло-серого цвета, на выходах которого и располагается памятник [1]. Коллекция, собранная в ходе разведки на памятнике Арал-1, составляет 70 артефактов. Различия в степени дефляции поверхности артефактов на данном памятнике незначительны, большинство артефактов можно отнести к слабодефлированным изделиям. Первичное расщепление представлено четырьмя нуклеусами, один из которых одноплощадочный, монофронтальный, продольный, имеет подтреугольную в плане и продольном сечении форму. Второй нуклеус двухплощадочный со скалыванием перпендикулярно по оси одной плоскости, имеет подовальную в плане и подтреугольную в поперечном сечении форму. Третий нуклеус одноплощадочный, монофронтальный, продольный, имеет подтреугольную в продольном сечении форму. Последний нуклеус торцовый, одноплощадочный, монофронтальный, продольный, имеет треугольную в плане и продольном сечении форму. Все нуклеусы направлены на получение отщепов. Орудийный набор представлен разнообразными скребками, выемчатыми формами, одним скреблом, одним шиповидным изделием, несколькими скрѐблышками и одним ножом. Доля пластинчатых заготовок на данном памятнике не значительна. В данной коллекции преобладают скребки на отщепах, среди которых имеются короткие и массивные. По расположению лезвия относительно оси заготовки, их можно разделить на концевые, где лезвие приурочено к поперечному краю заготовки; боковые, с лезвием на продольном крае заготовки и один угловой, с рабочим краем, расположенным на углу заготовки. Выемчатые орудия представлены двумя предметами, изготовленными на крупных обломках и тремя предметами, изготовленными на средних отщепах. Все экземпляры имеют по одной выемке. У двух изделий выемка 15 оформлена крупными крутыми фасетками ретуши. У трѐх других – полукрутыми уплощающимися средними и мелкими фасетками ретуши. Одно скребло в данной коллекции простое поперечное выпуклое, изготовлено на крупной плитке удлинѐнной формы. Рабочий край покрыт полукрутой мелкой и среднефасеточной ретушью. Два скрѐблышка из коллекции простые продольные выпуклые, изготовлены на мелких отщепах. Рабочие края изделий выполнены полукрутой мелкофасеточной ретушью. Шиповидное орудие изготовлено на отщепе средней величины, имеет один шиповидный элемент. Дорсальная сторона оформлена крупными негативами центростремительно направленных сколов. Нож с ретушированным обушком выполнен на крупном удлинѐнном отщепе. Лезвие не подвержено вторичной обработке. Противолежащий лезвию обушок выполнен крутой разнофасеточной ретушью. Следует отметить, что по ряду признаков, особенно морфологии и характеру оформления, у изделий данного комплекса прослеживается определѐнное сходство с материалами Мугоджарских комплексов [2] и комплексов Кызылтау [3]. Таким образом, основываясь на технико-типологическом анализе и степени сохранности поверхности артефактов данного местонахождения, можно сделать вывод о том, что индустрия слабодефлированных комплексов, сочетающая мустьерские и верхнепалеолитические черты в технико-типологическом облике инвентаря, соотносится с начальной стадией верхнего палеолита. Об этом говорит как первичное расщепление, представленное торцовым ядрищем, так и орудийный набор, где достаточно широко представлены изделия верхнепалеолитического облика [3]. ________________________________ 1. Деревянко А. П., Таймагамбетов Ж. К., Петрин В. Т., Гладышев С. А., Зенин А. Н., Зенин В. Н., Искаков Г. Т. Палеолитические местонахождения северного побережья Аральского моря // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 1999. – Т. V. – С. 46-50. 2. Деревянко А. П., Таймагамбетов Ж. К., Петрин В. Т., Гладышев С. А., Зенин А. Н. Ашельские комплексы Мугоджарских гор (Северо-Западная Азия). – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2001. – 136 с. 3. Деревянко А. П., Петрин В. Т., Зенин А. Н., Таймагамбетов Ж. К., Гладышев С. А., Цыбанков А. А., Славинский В. С. Каменный век Казахстана: Исследования Российско-казахстанской археологической экспедиции в Казахстане (1998 – 2001). – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2003. – 184 с. Научный руководитель – д-р ист. наук, доцент М. В. Шуньков. 16 ИЗУЧЕНИЕ ПАЛЕОЛИТА БРАТСКОГО ГЕОАРХЕОЛОГИЧЕСКОГО РАЙОНА М. А. Глушенко, М. В. Панюхин Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск Братский государственный университет Изучение и планомерные поиски памятников эпохи палеолита в данном регионе начались с 1976 г., сразу после открытия научным сотрудником Братского музея Г. С. Уткиным и председателем отделения ВООПИК О. М. Леоновым ряда местонахождений на высоких гипсометрических отметках (60-100 м), размытых волнами Братского водохранилища. По мнению иркутского исследователя Г. И. Медведева, данный материал вымывался из почвенного горизонта, относящегося к каргинскому межледниковью, поэтому был отнесен к ранней или средней поре позднего палеолита [1]. С этого момента начался первый этап изучения. Он характеризуется повышенным интересом к проблемам исследования палеолита в зоне размыва водохранилища на территории района, массовым открытием новых памятников и сбором экспонированных материалов, сравнением с другими известными памятниками. Работы проводились совместными усилиями сотрудников Иркутского государственного университета, Братского музея, Братского отделения ВООПИК: А. В. Волокитиным, Е. М. Инешиным, В. В. Есиповым, Т. Н. Кононовой, М. Я. Скляревским и др. Детальными исследованиями занимался А. В. Волокитин, который к началу 1980-х гг. выделил среди найденных палеолитических памятников Ангаро-Окинскую группу местонахождений. По степени дефляции он разделил материалы на три хронологические группы в пределах от свыше 150 тыс. лет назад и до конца первой половины сартанского времени. Им было высказано предположение о наличии в третьей хронологической группе «особого культурного явления, возможно археологической культуры, представленной двумя вариантами (ангарским и окинским)» [2]. С середины 1980-х гг. полевые исследования в Братском геоархеологическом районе перестали проводиться, обработка материалов перешла только на аналитический уровень. В итоге А. В. Волокитиным были сделаны некоторые поправки возраста раннепалеолитических материалов и предварительно выделены мезолитические комплексы. Некоторые результаты первого этапа были освящены в обобщающих работах по палеолиту Сибири [3, 4]. С первой половины 1990-х гг. начинается второй – современный этап исследования. Он был связан с проведением рекогносцировочных и спасательных работ на новостроечных объектах, осуществляемых ОГУ 17 ЦСН Иркутской области. Изыскания проводились М. П. Аксеновым, С. А. Дзюбасом, О. В. Задониным, О. Е. Роговским, А. В. Луньковым, А. В. Лукомским и др. Этап характеризуется более подробным изучением условий залегания артефактов на стратифицированных многослойных геоархеологических объектах, расширением географии исследований. Палеолитические памятники исследуются на разных гипсометрических отметках, участках Ангаро-Вихоревского водораздела. Некоторые памятники (Дубынино-2, Кадара-3) были найдены на сравнительно низких отметках над уровнем р. Ангары, что обозначило новые возможности и перспективы исследований палеолита «северных территорий» [5]. Помимо подъемных сборов было открыто шесть памятников с «наличием участков с сохранившимся культуросодержащим слоем» [6]. Там удалось выделить культуросодержащие слои, соответствующие времени сартанского межледниковья и мезолита [6]. В целом за последние 35 лет изучения палеолита в данном регионе было открыто не менее 70 местонахождений, результаты исследований сформулированы в более чем 25 публикациях регионального, общероссийского и международного уровня. Несмотря на это, построенная еще 30 лет назад периодизация является предварительной, оставляя открытым вопрос хронологии. В дальнейшем исследование подъемных материалов и сопоставление их с комплексами стратифицированных объектов позволят добиться существенных результатов в изучении палеолита Братского геоархеологического района. ________________________________ 1. Леонов О. М., Медведев Г. И., Уткин Г. С. Новое палеолитическое местонахождение в Среднем Приангарье // Археологические открытия 1976 года. – М.: Наука, 1977. – С. 217. 2. Волокитин А. В. Палеолит Средней Ангары / Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. – Ленинград, 1982. – 15 с. 3. Палеолит СССР. Под общ. ред. Б. А. Рыбакова. М.: Наука, 1984. – 381 с. 4. Деревянко А. П., Маркин С. В., Васильев С. А. Палеолитоведение: введение и основы. – Новосибирск: Наука, 1994. – 288 с. 5. Лохов Д. Н., Роговской Е. О., Дзюбас С. А. Многослойное местонахождение Дубынино 2 в Среднем Приангарье // Археология, этнология, палеоэкология Северной Евразии и сопредельных территорий. Материалы ХLVI РАЭСК. – Красноярск, 2006. – Т.1. – С. 46-48. 6. Дзюбас С. А. К археологии Братского района / ОГУ Центр сохранения историко-культурного наследия Иркутской области. 2008. URL: http://icsn.ru/ (дата обращения: 18.12.2010). Научный руководитель – д-р ист. наук М. В. Шуньков. 18 МАМОНТ ИЗ ФОГЕЛЬХЕРДА (СЕМАНТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ) И. А. Батаргина Новосибирский государственный университет В 1931 году в швабских Альпах на территории Германии экспедицией под руководством Густава Рика была открыта пещера Фогельхерд – место обитания первобытного человека. Древнейшие культурные слои датируются приблизительно 30–35 тыс. лет назад. Нижний слой, относящийся к верхнему палеолиту, дал серию фигурок животных (мамонта, лошади, северного оленя и пещерного льва), вырезанных из кости мамонта и орнаментированных рядами повторяющихся знаков. Экспедициями 2007 и 2008 гг. были обнаружены фигурка стоящего льва и фрагменты пластики, напоминающие быка и рыбу [1]. Среди находок выделяется скульптура мамонта (5 см в длину и 3 см в высоту), выполненная из бивня. Левая сторона ее содержит крестообразные знаки, расположенные на животе, лопатке и около задней части. Анализируя орнамент, следует обратить внимание на: 1) форму знаков, 2) их локализацию и 3) количество. Данная работа служит целью выявления семантики креста в сочетании с расположением и формой изучаемого нами предмета – скульптуры мамонта из Фогельхерда. Появление изображения креста связывают с мустьерским временем. По мнению Вл. Кабо, в кресте наглядно воплощена идея центра и ведущих от него (или к нему) четырех основных направлений, обусловленных дихотомической структурой сознания (справа – слева, спереди – сзади, внизу – наверху) и космоса (юг – север, запад – восток). Крест представлял собой открытую систему, связанную с освоением человеком пространства (центр и равномерно уходящие в пространство 4 стороны). Первобытные охотники, мигрирующие вслед за животными, служившими основным источником пропитания, тяготели к открытости. По мнению А. ЛеруаГурана, наиболее архаическим, охотничьим обществам свойственно «маршрутное», линейное моделирование пространства, тогда как на более высоких стадиях развития структура пространства приобретает геометрический и иерархический характер, в ней выделяются особые зоны, связанные с социальными группами [2]. Важным представляется и вопрос расположения знаков. Возможно, первобытный художник отметил места, наиболее уязвимые у гигантов плейстоценовой фауны. Но тогда возникает встречный вопрос, почему метки отображены лишь на левой стороне? В принципе, можно предположить и то, что данные знаки показывали места, где сшивали 19 шкуры, снятые с убитых мамонтов (мнение культуролога И. В. Калининой). Если исходить из числового значения знаков, то общее их количество составляет 18 (9+4+5). Исследователи первобытной истории на основе анализа и сравнительной этнографии делают выводы о том, что наши предки, жившие около 40-35 тыс. лет назад уже имели представление о счете [3]. Возможным представляется и счетное назначение знаков на фигурке рассматриваемого нами мамонта. Изображения мамонтов (объемная или плоская скульптура) известны в коллекциях ряда памятников верхнего палеолита. На Русской равнине – Костенки-1, 15 фигурок мамонта из мергеля; Авдеево – костяная фигурка мамонта; Сунгирь – фрагмент плоской фигурки; в Сибири Усть-Кова – объемная фигурка мамонта из бивня; в Европе – Пршедмость (Моравия) – одна фигурка, вырезанная из бивня мамонта; Дольни Вестоницы – фигурка детеныша мамонта из модельной массы. На теле, как правило, отмечены штрихи и царапины, имитирующие шерсть животного. В 2006 году экспедицией под руководством Н. Конарда в пещере Фогельхерд была обнаружена скульптура мамонта, вырезанная из кости. Ее длина составляет 3,7 см, а весит она примерно 7,5 грамма. Ступни ног фигурки покрыты крестообразными штрихами. Исследователи предполагают, что скульптура являлась амулетом, который носили на шее [1]. Пластические находки из Фогельхерда образуют систему, указывающую на хронологическое и культурное единство своих создателей. Фигурки из Фогельхерда представляются единственным случаем сочетания изображения креста и образа мамонта. Вероятно, что знаки наряду с речью служили средством передачи информации (религиозно-символической?) в первобытном обществе. Но из-за большой временной отдаленности и культурного разрыва мы можем лишь предполагать, какой смысл и значение вкладывал первобытный мастер в свои творения. В наших силах только создание более или менее стройных гипотез и объяснений первобытного искусства. ______________________________ 1. Eiszeit – Kunst und Kultur. – Stuttgard, 2010. – S. 261. 2. Кабо В. Р. Круг и крест: размышления этнолога о первобытной духовности. – М.: Восточная литература, 2007. 3. Фролов Б. А. Познавательное начало в изобразительной деятельности палеолитического человека // Первобытное искусство. – Новосибирск, 1971. – С. 91-117. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Л. В. Лбова 20 ТЕХНОЛОГИИ ПОЛУЧЕНИЯ И УТИЛИЗАЦИИ ПЛАСТИН В СЕВЕРНОЙ АМЕРИКЕ И ЦЕНТРАЛЬНОЙ АЗИИ А. М. Хаценович Новосибирский государственный университет Ссылаясь на Т. Гѐбла [1], можно сказать, что наиболее важным аспектом технологии кловис является получение пластин, большинство из которых использовались в качестве заготовок для орудий. В ассамбляжах кловис ядрища для снятия пластин и подготовки бифасов являются типичным компонентом индустрии. Ядрища для снятия пластин, как правило, подпризматические конусовидные и клиновидные [2]. Подпризматические конусовидные ядрища являются наиболее распространенным типом, однако встречаются памятники, на которых преобладают клиновидные. Типичными являются ядрища двуфронтальные одноплощадочные, с параллельными снятиями. Наиболее часто ядрища встречаются на местах выработки сырья. Пластины, снятые как с клиновидных, так и конусовидных ядрищ, использовались, как правило, в качестве заготовок для скребков, режущих и сверлящих орудий. Скребки на пластинах могли быть полифункциональными, с оформленным на проксимальном конце пластины шипом, и их можно отнести к типу скребок-шиповидное орудие. Режущие орудия оформлялись односторонней крутой ретушью на латералях. Важным является соотнесение пластинчатой технологии и технологии получения удлиненных отщепов кловис, получившей самое широкое распространение. Б. Брэдли отрицает, что на основе пластинчатой технологии сложилась технология получения удлиненных отщепов кловис. С его точки зрения эти технологии развивались параллельно, и находки нескольких пластин и ядрищ для их получения в Высоких равнинах являются скорее исключением, чем нормой [3]. Действительно, пластинчатая индустрия в Северной Америке, относящаяся к палеоиндейскому периоду, распространена значительно меньше, чем микропластинчатая. Например, она почти отсутствует на Аляске, тогда как микропластинчатая индустрия широко представлена в древнейших комплексах этого региона – Ненана и Денали, и ее ареал распространения тяготеет к югу Соединенных Штатов (Техас) и Мексике. Тем не менее, основной объем орудий, даже при наличии пластинчатой технологии, выполнялся на отщепах. Поскольку пластинчатая технология является компонентом кловис, древнейшей археологической культуры Северной Америки, то можно предположить, что она была привнесена извне, а не сформировалась на новом континенте. В пользу этого говорит то, что в дальнейшем первые американцы отдают предпочтение технологии удлиненных отщепов. 21 Поэтому логичными являются поиски аналогий за пределами американского континента, и в первую очередь в Северо-Восточной и Центральной Азии, где пластинчатые индустрии получили самое широкое распространение. Явные аналогии с индустриями кловис могут быть прослежены в центральноазиатских палеолитических комплексах, относящихся к хронологическому периоду от 18 до 12 тыс. л.н., т.е. имеющих возраст более ранний, чем наиболее древние североамериканские технологии. Наиболее яркий комплекс был обнаружен при исследованиях стоянки Толбор-4, расположенной в Северной Монголии в бассейне р. Селенга. В ее отложениях было выделено 6 культурных горизонтов. В горизонтах 1 – 3, относящихся к поздней поре верхнего палеолита, была найдена серия клиновидных нуклеусов со следующими характеристиками: при оформлении использовалось уплощение основы с боков серией снятий, оформление основания и контрфронта двухсторонними мелкими сколами, в отдельных случаях с ретушной подправкой, в виде ребра и реализации с треугольного в плане фронта скалывания серии микропластин правильных форм, лишь один нуклеус не несет следов предварительной обработки [4]. Основная доля орудий выполнена на отщепах. Типологический облик комплекса состоит из трех компонентов: скребки, скребла различных модификаций и зубчато-выемчатые орудия. Среди комбинированных орудий также присутствует скребок-шиповидное орудие [4]. Каменная технология данной стоянки, аналогии которой прослежены и в других центральноазиатских индустриях, может претендовать на роль того «пластинчатого» компонента, который технологически свяжет кловис с азиатскими археологическими комплексами, а не с европейским солютре, как предполагают Б. Брэдли и Д. Стэнфорд. ________________________________ 1. Goebel T., Powers R., Bigelow N.. The Nenana Complex of Alaska and Clovis Origin. In: R. Bonnichen & K.L. Turnmire (eds.). Clovis Origin and Adaptation. Oregon State University and Center for the Study of the First Americans, Corvallis, Oregon. Pp. 15-35 (1991). 2. Collins M.B.. Clovis Blade Technology. University of Texas Press, Austin, 1999. 3. Bradley B. A.. Lithic Technology. In: G. C. Frison. Prehistoric Hunters of the High Plains. Pp. 369 – 396 (1991). 4. Деревянко А. П., Зенин А. Н., Рыбин Е. П., Гладышев С. А., Цыбанков А.А. Развитие каменных индустрий верхнего палеолита Северной Монголии (по данным стоянки Толбор) // Человек и пространство в культурах каменного века Евразии. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2006. – С. 17–42. Научный руководитель – д-р ист. наук А. В. Табарев 22 ИССЛЕДОВАНИЯ ПРОЦЕССА ДЕФОРМАЦИИ КАМЕННЫХ И КОСТЯНЫХ НАКОНЕЧНИКОВ МЕТАТЕЛЬНЫХ ОРУДИЙ В АНГЛОЯЗЫЧНОЙ АРХЕОЛОГИИ (ПО МАТЕРИАЛАМ AMERICAN ANTIQUITY) А. А. Денисов Новосибирский государственный педагогический университет В настоящее время экспериментальная археология – это общепризнанный метод археологического исследования. В рамках этого метода изучения, в зарубежной археологии XX – начала XXI века, накоплен значительный опыт по моделированию процесса разрушения каменных и костяных наконечников метательных орудий (стрел и дротиков) эпохи мезолита. Представительная выборка статей по этой теме опубликована в одном из центральных американских археологических журналов – American Antiquity. В рамках этого издания, в период с 1935 по 2009 гг., в свет вышла серия статей, так или иначе касавшихся процесса деформации каменных и костяных наконечников метательных орудий (стрел и дротиков). Один из первых опытов исследования процесса деформации костяного наконечника стрелы был проведен E. E Тайзером [1] еще в 30-е гг. XX в. В ходе эксперимента подтвердилась гипотеза о том, что одна из самых распространенных находок на восточном побережье США – т.н. «simple bone point» («простой костяной наконечник»), является не чем иным, как наконечником стрелы, а не фрагментом кости, появившемся в результате еѐ пищевой утилизации. Процесс деформации наконечника сыграл в данном исследовании ключевую роль. При проверке своей гипотезы Е. Е. Тайзер опирался на сопоставление повреждений экспериментальных наконечников и повреждений, известных по археологическим находкам «простого костяного наконечника». Исследование Джеффри Фленникена [2] было посвящено критике типологии каменных наконечников Элко (археологическая культура Большого бассейна Северной Америки), составленной на основе их морфологических особенностей, и использовавшейся для их датирования. Полученные в процессе метания дротика, повреждения наконечника могли быть исправлены – в ходе подобной «доработки» наконечники одного типа приобретали морфологические особенности наконечника другого типа, который датировался иначе. Подобный результат дал Фленникену основания усомниться в схеме датирования каменных наконечников Элко на базе существующей типологии. Разрушение каменного наконечника дротика было описано в исследовании Джорджа Фрисона [3], посвященном экспериментальному применению орудий культуры Кловис (археологическая культура Высоких равнин Северной Америки) на 23 африканских слонах (проверялась возможность их применения в охоте на мамонтов). В ходе эксперимента из трех дротиков с разными типами креплений наконечника, один каменный наконечник был сломан пополам в ходе извлечения. Исследование Роберта Келли и Джозефа Чешира [4] было посвящено изучению влияния формы и веса каменного наконечника дротика на его проникающую способность. Помимо этого, авторы подробно осветили процесс деформации наконечника, при метании дротика по различным целям. В 2009 году было опубликовано коллективное исследование Николь Вэгъюспэк, Аллена Денойера и др. [5], посвященное изучению преимуществ каменных наконечников над остро заточенным древком стрелы. В ходе стрельбы из лука по пластиковой модели были получены следующие результаты: каменный наконечник проникает лишь на 10% глубже остро отточенного древка, в то время как затраты на его производство и эксплуатацию значительно выше. Таким образом, по своим функциональным характеристикам каменные наконечники были эквивалентны заточенным деревянным древкам. Эти данные позволили авторам предположить, что, возможно, каменный наконечник первоначально выполнял некие символические или престижные функции. Процесс изучения деформации наконечников у зарубежных авторов (по материалам журнала American Antiquity) играл вспомогательную роль и не становился предметом самостоятельного исследования. Однако результаты, приведенные в рассмотренных выше публикациях, демонстрируют важность изучения процесса деформации наконечников метательных орудий, как средства интерпретации характера их использования, процесса разрушения. Деформация (костяного) наконечника является одним из надежных признаков искусственного происхождения этого предмета. Установлены близкие проникающие способности каменных наконечников и заточенных деревянных древок. По материалам экспериментальных данных получены основания для гипотезы о престижности функционального использования каменных наконечников. Разработаны трассологические критерии процесса разрушения наконечников из различных материалов (камень и кость). В отечественной археологии, к сожалению, аналогичные исследования практически не проводились, поэтому опыт зарубежной археологии играет важное значение в комплексном изучении наконечников стрел. ________________________________ 1. Tyzzer E.E. The «Simple bone point» of the shell-heaps of the northeastern algonkian area and its probable significance // American Antiquity. Published by: The society for American archaeology, 1935-6. Vol. 1. P.261279. 2. Flenniken J. Jeffrey, Raymond Anan W. Morphological projectile point typology: replication experimentation and technological analysis // American 24 Antiquity. Published by: The society for American archaeology, 1986. Vol. 51. P. 603-613. 3. Frison George C. Experimental use of Clovis weaponry and tools on African elephants // Antiquity. Published by: The society for American archaeology, 1989. Vol. 54. P. 766-783. 4. Cheshier Joseph, Kelly Robert L. Projectile point shape and durability: the effect of thickness: length // American Antiquity. Published by: The society for American archaeology, 2006. Vol. 71. P. 353-363. 5. Waguespack Nicole M., Surovell Todd A., Denoyer Allen, Dallow Alice, Savage Adam, Hyneman Jamie, Tapster Dan. Making a point: wood-versus stone-tipped projectiles // American Antiquity. Published by: The society for American archaeology, 2009. Vol. 83. P. 786-800. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. А. П. Бородовский. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ СТАДИЯ ВЕРХНЕГО ПАЛЕОЛИТА СЕВЕРОЗАПАДНОГО АЛТАЯ: ПРОБЛЕМЫ ИЗУЧЕНИЯ А. С. Антипов Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск На территории Алтая удается проследить проявления деятельности древнего человека на протяжении всей палеолитической эпохи. Разработанная периодизация включает в себя стадии нижнего, среднего и три последовательных стадии верхнего палеолита. В настоящее время, на Алтае известно около ста памятников, относящихся к заключительному этапу верхнего палеолита. Археологическим изысканиям на этих объектах посвящено немало публикаций, но большая их часть не выходит за рамки работ, основной целью которых является введение нового эмпирического материала в научный оборот. Наряду с этим, зачастую остается в стороне проблема формирования модели развития культур верхнепалеолитической эпохи. Так, например, и поныне является гипотетическим предположение о преемственности индустрий заключительной стадии верхнего палеолита от средней. Таким образом, необходимость написания работы, разрешающей указанную проблему, продиктована объективными причинами. Приблизиться к решению данного вопроса позволяет всесторонний анализ культурных нормативов, отраженных в индустриях представленных памятников, построенный на детальном изучении накопленного эмпирического материала. 25 Реконструкция культуры заключительного этапа верхнего палеолита представляется возможной лишь в результате решения следующих задач: во-первых, необходимо реконструировать среду обитания носителей культуры означенного хронологического отрезка и провести анализ климатических изменений в сартанское (аккемское,WIII) время. Вовторых, надлежит создать единую периодизационную шкалу, построенную на основе климатостратиграфической характеристики региона с использованием данных по биостратиграфии и палеомагнетизму. И, наконец, в-третьих, требуется дать технико-типологическую характеристику памятников, с последующим выделением устойчивых типологических комплексов и их корреляцией с климатическими изменениями означенного периода. Выбор в качестве хронологического отрезка именно заключительной стадии верхнего палеолита не лишен перспектив. Совпадая в геологическом отношении с сартанской эпохой – эпохой динамичных климатических изменений, индустрии конца верхнего палеолита, теоретически, могут нести в себе отпечаток изменений окружающей среды. Это, в свою очередь, делает подобные индустрии удобным, для построения сравнительных операций, материалом. Если, в техникотипологическом отношении, удастся проследить отклик индустрий на изменения палеогеографической обстановки, то это позволит привязать отдельные стратиграфические элементы к единой, более дробной (по сравнению с существующей на сегодняшний момент) хронологической шкале. Решение поставленных задач на материале Северо-Западного Алтая, также представляется вполне логичным. Этот регион содержит в себе большой потенциал для археологических реконструкций. Отчасти это связано с особенностями его геологического прошлого. Формирование рельефа Северо-Западного Алтая происходило в условиях преобладания процессов аккумуляции над процессами денудации. Это позволило разработать стратиграфические колонки с привязкой к биостратиграфическим и климатостратиграфическим показателям. Кроме того, представленные здесь археологические объекты, эмпирический материал которых станет основой для заявленной работы, являются объектами многослойными. Это дает возможность проследить эволюцию индустрий от более ранних к более поздним, в пределах стратиграфических колонок одного объекта. Эмпирической основой работы являются материалы культуросодержащих слоев пещерных (Каминная, Искра, Денисова) и открытых (Усть-Каракол 1, Ануй 2) стоянок, соответствующих выбранному хронологическому отрезку. Основной упор в работе необходимо осуществлять на анализ материалов пещеры Каминной, так как данный археологический объект 26 содержит в себе продатированные радиоуглеродным методом культуросодержащие слои, соответствующие практически всем этапам сартанского оледенения (за исключением гыданской стадии). В настоящий момент осуществляются мероприятия, конечной целью которых является детальная характеристика технико-типологических особенностей индустрий указанных памятников. Близка к завершению работа по реконструкции палеогеографической обстановки СевероЗападного Алтая и привязке основных стратиграфических элементов памятников к этапам сартанского оледенения. Написание работы в данном направлении позволит ответить на вопросы, связанные с преемственностью культур заключительной стадии верхнего палеолита и унаследованием культурных норм в раннеголоценовых индустриях региона. Работа может послужить основой для рассмотрения регионального палеолита на больших хронологических рубежах. Научный руководитель – д-р ист. наук С. В. Маркин ПЕРСПЕКТИВЫ ИЗУЧЕНИЯ ФИНАЛЬНОПАЛЕОЛИТИЧЕСКОЙ СТОЯНКИ УСТЬ-КЯХТА-3 (ЗАПАДНОЕ ЗАБАЙКАЛЬЕ) Г. Д. Павленок Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск Стоянка Усть-Кяхта-3 находится на юге Западного Забайкалья, в окрестностях одноименного села Усть-Кяхта. Памятник исследовался под руководством А. П. Окладникова в 1976 и 1978 годах, и был определен как двухслойное местонахождение поселенческого типа эпохи мезолита [1, 2]. Однако, результаты работ так и не были опубликованы. В настоящее время Усть-Кяхтинский археологический район исследован достаточно детально. Район был выделен на основе уникально-высокой концентрации археологических объектов на его территории – более 150 памятников, из которых к эпохе палеолита-мезолита относится 21 местонахождение (без учета местонахождений с единичными находками). В силу особенностей условий осадконакопления в районе зафиксировано всего четыре стратифицированных памятника рассматриваемого хронологического отрезка – Усть-Кяхта-3, Усть-Кяхта-12, Усть-Кяхта-16 (Подчерная) и УстьКяхта-17. Причем Усть-Кяхта-12 и Усть-Кяхта-16 (Подчерная) исследовались посредством разведочных шурфов и только Усть-Кяхта-3 (раскопки А. П. Окладникова 1970-ых гг.) и Усть-Кяхта-17 (раскопки В. И. Ташака 1990-ых гг.) были исследованы более масштабными площадями [3]. 27 В монографии, посвященной эпохе финального палеолита-мезолита Усть-Кяхтинского археологического района, В. И. Ташак проанализировал основные памятники этого периода [3]. На основании техникотипологического анализа индустрий он выделил несколько этапов в рассматриваемом периоде, относя индустрии к разным этапам верхнего палеолита и мезолита. Кроме того, исследователем был предложен ряд критериев для разграничения культур финального палеолита и мезолита данного региона. К их числу В. И. Ташак относит наличие клиновидных нуклеусов и сколотых с них микропластин, возникновение и развитие вкладышевой техники, появление некоторых специфических видов орудий – в первую очередь из кости. Один из исследованных комплексов с ненарушенной стратиграфией – Усть-Кяхта-17, стал опорным для периодизационных построений. В ходе работ на памятнике была получена серия радиоуглеродных дат в диапазоне от 11 375±110 л. н. до 12 230±100 л. н., которая была положена в основу определения хронологической принадлежности исследуемых индустрий. Для памятника Усть-Кяхта-3 также были получены две радиоуглеродные даты – 11 505±100 лет для слоя 1 и 12 595±150 лет для культурного слоя 2 [2]. Кроме того, в верхнем слое стоянки были обнаружены фрагменты тонкостенной керамики, что создает дополнительные сложности для определения хронологической позиции памятника. Материалы памятника до сих пор не введены в научный оборот – за исключением небольших статей ознакомительного характера. «В настоящее время, … усть-кяхтинские материалы упоминаются в большинстве работ, посвященных каменному веку Забайкалья… затрагивается название, а не археологические материалы, о которых у современных исследователей весьма приблизительное представление, основанное на ранних публикациях» [3]. Этот тезис можно применить и к материалам Усть-Кяхты-3. В археологической литературе представлены только самые общие сведения о памятнике и его индустрии, транслируемые из одной публикации в другую. Детальное изучение каменной индустрии памятника, в свою очередь, позволит ввести его материалы в научный оборот в полном объеме. Таким образом, материалы комплекса Усть-Кяхта-3 являются важным источником для сопоставления с опубликованными материалами эпохи палеолита-мезолита Усть-Кяхтинского археологического района. Такие факторы, как многослойность объекта (два археологических уровня залегания находок), масштабность раскопок (более 100 м²), четкая стратиграфическая привязка индустрий и достаточно представительная археологическая коллекция, содержащая выразительный орудийный набор, продукты первичного расщепления, а также отходы производства (несколько тысяч экземпляров), позволяют определить индустрию памятника как перспективную для изучения. 28 Актуальность работы в предложенном направлении определяется необходимостью ввода в научный оборот материалов памятника УстьКяхта-3, а также потребностью сопоставления с материалами стратифицированных стоянок и экспонированных комплексов рассматриваемого археологического района с целью уточнения относительной хронологии памятников. ________________________________ 1. Окладников А. П. Отчет об исследовании палеолитического поселения Усть-Кяхта в 1976 г. – Новосибирск, 1977 (рукопись). 2. Окладников А. П. Научный отчет о раскопках стоянки Усть-Кяхта 1 (Кяхтинский район БурАССР) в 1978 г. – Новосибирск, 1979 (рукопись). 3. Ташак В. И. Палеолитические и мезолитические памятники УстьКяхты. – Улан-Удэ: Изд-во Бурятского научного центра СО РАН, 2005. – 129 с. Научный руководитель – д-р. ист. наук, М. В. Шуньков К ВОПРОСУ О ГРАНИЦАХ РАСПРОСТРАНЕНИЯ БАОДУНЬСКОЙ КУЛЬТУРЫ СЫЧУАНЬСКОЙ КОТЛОВИНЫ Е. А. Гирченко Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск На территории Сычуаньской котловины памятники неолитического времени изучаются уже около семидесяти лет [1]. Баодуньская культура (середина III тыс. до н.э. – первая четверть II тыс. до н.э.) локализована в Сычуаньской котловине, но границы распространения ее влияния на сопредельные регионы не получили отражения в научной литературе. На севере Сычуаньской котловины находится памятник Бяньдуйшань [2]. Керамика на памятнике встречается как глинистая, так и с примесью песка. Из обнаруженных 21 фрагмента 19 имеют примеси песка. Цвет теста неоднороден, чаще всего серо-бурого цвета. Преобладающий орнамент шнуровой, но много неорнаментированной керамики. Преимущественно встречаются плоскодонные сосуды и на поддоне. Идентифицировать типы сосудов ввиду их фрагментарности довольно сложно. Предположительно это пиалы (бо), кубки (гуй), горшки (гуань), чаши (пэнь), кувшины (ху) с высоким горлышком. Общий стиль сосудов совпадает с найденными в Баодуньцунь, но различия и более сложная орнаментация говорят о том, что это мог быть памятник более позднего времени либо это северный вариант баодуньской культуры. Также нами рассмотрены два памятника, расположенные на северовостоке Сычуаньской котловины – Юэлянъянь в уезде Бачжунсянь и 29 Лэйгучжай в уезде Тунцзян. Керамика с примесью мелкого песка, глинистая керамика обожжена. По цвету тесто бурое или красно-бурое, черное, серое. Орнамент прочерченными линиями, сетчатый, гребенчатым штампом, налепами, шнуровой. Керамика Лэйгучжай фрагментарна, в Юэлянъянь идентифицированы плоскодонные сосуды, фрагменты достаточно широкого венчика, есть фрагмент венчика с налепом, фрагменты венчика с зубчиками. Керамика памятников Юэлянъянь и Лэйгучжай сходна между собой и с вышеописанным памятником, они принадлежат к одной культуре, сходство прослеживается и с Баодуньцунь. Возможно, на северо-востоке Сычуаньской котловины в луншаньское время имели место контакты баодуньцев с местным населением. Южной границей распространения культуры Баодунь предположительно является памятник Ванъемяо в уезде Цзянцзинь рядом с Чунцином. В первом слое памятника доли песчанистой и глинистой керамики примерно равны, во втором слое песчанистая керамика доминировала, в третьем слое только подобного рода; таким образом, постепенно керамика с песком в качестве отощителя встречается все реже. Мы знаем, что в Баодуньцунь глинистая керамика преобладает. Песчанистая керамика красная или красно-бурая, глинистая серого цвета. Орнаменты шнуровой, прочерченными линиями или наколками. Керамика плоскодонная, круглодонная или на поддоне; встречаются чаши (пэнь), горшки (гуань), пиалы (бо). С Баодуньцунь их объединяет общность форм сосудов, доминирование шнурового орнамента, но в Ванъемяо нет типичных признаков баодуньской культуры: украшение венчика, кувшины (ху) с высоким горлышком, отверстия в поддоне и кубки (гуй) с поддоном и глубоким туловом не встречаются. Ванъемяо уже не принадлежит ареалу распространения баодуньской культуры, граница культуры пролегает в районе уезда Цзянцзинь. На юго-востоке в районе г. Чунцин (уезд Чжунсянь) самым исследованным памятником является Шаопэнцзуй, датируемый V-III тыс. до н.э. [3] Этот памятник интересует нас так как отличается довольно большим количеством сходных с Баодуньцунь характеристик, например, там встречаются глубокие чаши (пэнь), сосуды на небольшом округлом поддоне, но красноватая керамика с примесью песка значительно превышает долю подобной в Баодуньцунь, глиняных обожженных сосудов практически нет, шнуровой и сетчатый орнаменты более сложные нежели в Баодуньцунь. Большее сходство с Баодуньцунь имеет более поздний памятник той же культуры Янцзыянь. Помимо красно-бурой керамики с отощителем в виде мелкозернистого песка, на данном памятнике высока доля и глинистой керамики, которая сходна с глинистой керамикой Баодуньцунь. Преобладает шнуровой орнамент, сетчатый орнамент по сравнению с Баодуньцунь более развит. Такие типы керамики как чаши 30 (пэнь) с глубоким туловом и отгибающимися краями, широкие ровные блюда (пань) с широким туловом являются типичными для Баодуньцунь. Далее русло Янцзы сужается, вплоть до ворот Куймэнь, здесь нас интересует памятник Лаогуаньмяо. В его нижних слоях 95% встречающейся керамики красно-бурая с примесью песка, оформленная шнуровым орнаментом. Основные типы керамики: чаши (пэнь) с глубоким туловом и отгибающимися краями, блюда (пань), пиалы (бо) с отгибающимися краями, типичные для Баодуньцунь. ________________________________ 1. Саньсиндуй цзисыкэн [Жертвенные ямы Саньсиндуй]. Пекин: Вэньу чубаньшэ, 1999. 628 с. 2. Сунь Хуа. Сычуань пэньдидэ цинтун шидай [Эпоха бронзы Сычуаньской котловины]. Пекин: Кэсюэ чубаньшэ，2000. 397 с. 3. Цзайсянь хуэйхуандэ Гушу ванду [Вновь открытая блестящая столица Древнего Шу]. Чэнду: Сычуань жэньминь чубаньшэ，2007. 120 с. Научные руководители – д-р ист. наук В. Е. Медведев, канд. ист. наук, доцент А. В. Варенов «МЕЗОЛИТ»: ИСТОРИЯ ПОЯВЛЕНИЯ И УПОТРЕБЛЕНИЯ ТЕРМИНА Е. Н. Бочарова Новосибирский государственный университет Цель работы – обобщение и анализ известных и малоизвестных в российской археологии точек зрения на авторство введения в научный оборот термина «мезолит». Введение в научный оборот понятия «мезолит» относится к XIX в. В российских и зарубежных работах можно встретить несколько вариантов авторского права первоначального введения в научный оборот термин «мезолит». Б. Грѐсланд считает, что впервые упомянул термин «мезолит» в 1866 г. в лекции в Антропологическом обществе в Лондоне 1, 2 . В 1872 г. Ходдер М. Вестропп использует термин «мезолит» в книге «Преисторические фазы» («Pre-historic phases») для обозначения технологической фазы между палеолитом и неолитом. Некоторые исследователи считают именно этот факт «рождением» мезолита в научной среде. 31 Иная гипотеза высказана в работе иркутских археологов [3]. По этой версии в 1873 г. М. Ребу предложил называть промежуточный этап между «простейшими отщепами» и «полированными камнями» «мезолитом». Б. Грѐсланд приводит еще одну гипотезу: шведский геолог Отто Торелл использовал термин «мезолит» при подготовке статьи к археологическому конгрессу, который проходил в Стокгольме в 1874 г., а публикация вышла двумя годами позже. Однако контекста использования им этого термина автор не приводит [1]. Другая гипотеза связана с исследованиями английского археолога А. Карлайла, который работал в Индии на холмах Виндья между 18681888 гг. По материалам индийских раскопок А. Карлайл сделал вывод, что микролиты, обнаруженные в Индии, представляют промежуточную индустрию, к которой он применил термин «мезолитическая» [1]. Скорее всего, А. Карлайл был первооткрывателем микролитических орудий, на основании которых и выделялся мезолит в то время, но не введения термина «мезолит» в научный оборот. В фундаментальном исследовании «Мезолит СССР» говорится, что впервые термин для обозначения комплексов каменных орудий, занимающих промежуточное положение между палеолитом и неолитом, был употреблен А. Брауном» со ссылкой на Г. Кларка [4]. Дж. А. Браун в работе «On the Continuity of the Paleolithic and Mesolithic Periods» (1893) впервые рассмотрел преемственность между орудиями палеолитического и неолитического времени, выделил и описал орудия «промежуточного» типа [5]. Представляется вероятным, что авторское право первоначального введения в научный оборот термина «мезолит» в его общепринятом, классическом значении принадлежит Дж. А. Брауну. Он указал на то, что предполагаемый перерыв в каменном веке совпадает с орудиями более позднего палеолитического типа, которые можно датировать переходным или промежуточным возрастом. Для обозначения этих «промежуточных» микролитических каменных индустрий Дж. А. Браун выбрал термин «мезолит», и как отмечает американский исследователь Стэнли Зарник, Дж. А. Браун заимствует его у Х. Вестроппа. Новым в концепции Брауна было то, что он применил этот термин к микролитическим орудиям промежуточного, между палеолитом и неолитом, возраста [5]. ________________________________ 1. Bo Gräslund. The birth of prehistoric chronology: dating methods and dating systems in nineteenth-century Scandinavian archaeology // CUP Archive. – 1987 – 132 c. 2. Jones A. Prehistoric Europe: theory and practice // Wiley-Blackwell, 2008. – 378 c. 3. Медведев Г. И., Липнина Е. А., Новосельцева В. М., Шмыгун П. Е. О мезолите – в который раз?!.. // Архаические и традиционные культуры 32 северо-восточной Азии. Проблемы происхождения и трансконтинентальных связей: материалы докладов. – Иркутск, 2000. – С. 70. 4. Археология СССР. Мезолит СССР. – М.: Наука, 1989. – С. 5. 5. Czarnik S.A. The theory of the Mesolithic in European archaeology // American Philosophical Society: Vol. 120, No. 1 (Feb. 5, 1976) C. 59-66. URL: http://www.jstor.org/pss/986352 (дата обращения 18.11.2010). Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Л. В. Лбова ОСОБЕННОСТИ СОПРОВОДИТЕЛЬНОГО ИНВЕНТАРЯ В ПОГРЕБЕНИЯХ КУЛЬТУРЫ ДЗЕМОН НА ЮГЕ ЯПОНСКОГО АРХИПЕЛАГА Ю. В. Дмитруха Новосибирский государственный университет Погребальный инвентарь и те изменения, которые происходили в нем, несомненно, являются важным показателем особенностей социальной и духовной жизни общества периода дземон. Для японского архипелага в целом тенденция такова, что до позднего дземона в погребениях очень редко встречаются украшения и утварь, а немногочисленный сопроводительный инвентарь унифицирован и практически не выражает половозрастных или статусных отличий. Наиболее значительные изменения в погребальном инвентаре произошли только в последнем периоде – позднем и финальном дземоне, и особенно, в преддверии эпохи Яѐй 1 . Начиная с этого времени, становятся более заметными половозрастные различия в выборе сопроводительного инвентаря, около 10% которого составляют украшения и предметы престижа. Такая же особенность характерна и для южной части японского архипелага. Ярким примером захоронения позднего дземона на Кюсю может служить погребение в раковинной куче Ямага (преф. Фукуока, 3,5 тыс. лет назад). В одной могильной яме были обнаружены два женских скелета, между которыми был захоронен младенец. Погребенные располагались лежа на спине в скрученной позе 2 . Поскольку захоронения были сделаны в песчаной яме, прекрасно сохранился погребальный инвентарь. На правой руке первой женщины было надето 5, а на левой 14 браслетов из раковин, которые относились к предметам престижа. Браслеты были настолько малы, что она не могла бы их снять, будучи взрослой, и, учитывая их хрупкость, по-видимому, не занималась ручным трудом, что наводит на мысль о высоком социальном статусе этой женщины. Об этом же свидетельствуют и другие показательные артефакты: две серьги, 33 сделанные из акульего зуба; два украшения из оленьего рога, длиной 25 см и подвеска из нефрита змеевидной формы, 75 мм длиной, лежащие на груди. У второй женщины, как и в первом случае, на руках были надеты браслеты из раковин: 15 на левой и 11 на правой руке. Также еѐ украшал гребень с двумя шпильками, сделанными из оленьего рога 2 . В соседних погребениях также присутствовали браслеты, серьги, украшения для ног и т. п., однако ничего похожего на набор артефактов из первого захоронения не было обнаружено. Аналогичные погребения, относящиеся к финальному дземону, характерны и для Рюкю. Например, на стоянке Татэива (преф. Окинава) было обнаружено погребение взрослого мужчины в керамическом сосуде, на правой руке которого был надет 21 браслет из раковин [3]. Как и в погребении в раковинной куче Ямага, вполне возможно расценить это как знак, указывающий на его высокое общественное положение. В то же время сопроводительный инвентарь в погребениях на Рюкю отличается значительным своеобразием. Подавляющее большинство артефактов составляют предметы, сделанные из морских раковин или сами раковины различных видов. В этом отношении показательны находки на стоянке Тогутимомэнбару, на побережье Окинавы. В семи захоронениях, сделанных в каменных гробницах, было обнаружено 17 скелетов в вытянутом положении на спине. В первом погребении, содержащем кости взрослого мужчины и бедренную кость ребенка, были найдены бусины из раковин. На обеих ногах мужчины лежали две крупные двустворчатые ракушки – «сякогаи» (гигантская тридактна), а на лбу – верхняя часть раковины-каури. В четвертом погребении находились браслеты из раковин – один на правом глазу мужчины, и два – на его торсе. В пятом погребении – пустые створки ракушек, расположенные вокруг головы, на левой руке и на голени погребенного [4]. Находки либо надеты на погребенных, либо лежат рядом с ними. Кроме того, раковины и изделия из них часто намеренно клали на руки, ноги или поясницу погребенных. Обращает на себя внимание тот факт, что, в отличие от Кюсю, в погребениях Окинавы практически не встречаются предметы престижа. Более того, гораздо чаще, чем украшения и другие изделия, сделанные из раковин, и обработанные раковины в целом, в погребениях находят необработанные ракушки. Таким образом, можно прийти к заключению, что раковинам и изготовленным из них предметам придавалось особое значение и приписывалось определенное магическое воздействие на усопших. Вероятно, что выбор раковины, как основного символа в погребальном обряде, был продиктован не только их общедоступностью для представителей морской культуры, но и связан с возможностью символического выражения понимания смерти у древнего населения Японии. ________________________________ 34 1. Накамура O. Сайсю сюрѐ-мин-но-фукусо кои // Кокогаку. Фукусо о тоситэ мита сякай-но-хэнка. – 1999. – № 70. – P. 19-23 (на яп. языке). 2. Ямага каидзука (Кэн ситэй сисэки). 2005. URL:// http://asiya.kasajizo.com/NewFiles/y_58yamagakaiduka.html (25.01.2011) (на яп. языке). 3. Каи-но-мити. Иссэнси Рюкю рэтто-но-кайкоэки // Окинава-кэн си бидзюару хан.– 2001. – № 7 (на яп. языке). 4. Икэда Ё. Окинава каидзука бунка // Кокогаку. Фукусо о тоситэ мита сякай-но-хэнка. – 1999. – № 70. – Р. 29-33(на яп. языке). Научный руководитель – д-р ист. наук А. В. Табарев ТЕХНИКО-ДЕКОРАТИВНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ В ФОРМИРОВАНИИ ОРНАМЕНТАЛЬНОГО КОМПЛЕКСА (НА ПРИМЕРЕ ВОЗНЕСЕНОВСКОЙ КУЛЬТУРЫ НЕОЛИТА НИЖНЕГО ПРИАМУРЬЯ) М. О. Сидорова Новосибирский государственный университет Вознесеновская поздненеолитическая культура существовала в середине III – последней четверти II тысячелетия до н. э. Она распространяется практически по всей территории Нижнего Амура. Это пос. у с. Вознесеновское (верхний слой), с. Малышево (2), на о-ве Сучу (жилища 24-27, 83, 84, святилище) и т. д. [1]. Коллекции этих памятников включают керамический материал, позволяющий выделить как частные признаки, характерные для отдельных поселений, так и общие особенности, присущие орнаментальному комплексу в целом. Цель данной работы – выделить технико-декоративные элементы, которые встречаются в орнаментальных комплексах вознесеновской культуры. Орнаментальный комплекс включает совокупность технических элементов, декоративных приемов, формальных признаков и изобразительных мотивов. В вознесеновской культуре применяли следующие техникодекоративные элементы: оттиски гребенчатого штампа, зубчатого колесика разнообразных форм, которые дают квадратные, трапецевидные и фигурные изображения, а также линии, желобки, ямочные вдавления, прямые и волнистые валики, защипы, окрашивание. Именно технические элементы создают возможность пространственного расположения орнамента, обеспечивают богатое семантическое содержание. Например, для керамики культового назначения это достигается с помощью окрашивания [2]. От вида технического элемента зависела прочность 35 декора. Характер орнаментальных комплексов вознесеновской керамики во многом был задан разнообразием технико декоративных элементов. ________________________________ 1. Медведев В. Е. Неолит Нижнего Приамурья и Приморья // The treasures of Primorie and priamurie. New results of Korea-Russia joint excavation. Korea, 2006. C. 169 – 180. 2. Филатова И. В. Орнамент на керамике вознесеновской культуры неолита нижнего Приамурья: результаты структурного анализа // Культурная хронология и другие проблемы в исследованиях древностей Азии. Хабаровск, 2009. С. 158-164. Научный руководитель – д-р ист. наук В. Е. Медведев ПРОБЛЕМА ВЫДЕЛЕНИЯ ОСОБЕННОСТЕЙ КАМЕННОЙ ИНДУСТРИИ ПЕРВОГО И ВТОРОГО СЛОЕВ ПАМЯТНИКА МИХАЙЛОВКА-КЛЮЧ О. О. Панова Новосибирский государственный университет В 1996 г. было положено начало исследованию многослойного памятника Михайловка-Ключ в Благовещенском районе. С 2000 г. на протяжении трѐх полевых сезонов там проводились широкомасштабные исследования, которые дали уникальные материалы для изучения осиноозѐрской культуры. Впервые в Амурской области был обнаружен такой редкий тип археологических памятников как мастерская по изготовлению каменных орудий [1]. Археологический памятник Михайловка-Ключ находится примерно в 45 км от Благовещенска, примерно в 5 км северо-восточнее с. Михайловка, на расстоянии около 1,5 км от современного русла Амура. Памятник имеет три культурных слоя: неолитический, раннего железного века и средневековый. Неолитический слой представлен комплексом находок осиноозѐрской культуры. Целью данной работы является рассмотрение каменных артефактов, полученных в результате раскопок в 2000 г., относящихся к 1 и 2 культурным слоям. Изученная часть памятника представляет собой несколько облицованных плиточным материалом рабочих площадок по изготовлению каменных орудий. Халцедоновое сырьѐ приносилось с месторождения, расположенного примерно в 1,5 км от памятника. Собрано большое количество разной степени сработанности халцедоновых и яшмовых желваков, которые служили основным материалом для получения сколов и отщепов. 36 Общее количество артефактов составило 6492 ед. Из них 4068 каменные изделия и 2424 фрагмента керамики. В качестве сырья на памятнике использовались халцедоновые и яшмовые желваки. Халцедон часто встречается в осадочных породах в виде желваков, конкреций, пластообразных залежей, псевдоморфоз по раковинам, кораллам и др. Он является основным компонентом многих кремнистых пород, окаменелой древесины, яшм. Месторождения халцедона широко распространены. В коллекции представлен чисто белый, желтоватый, ярко-желтый, оранжевый и бурокрасный халцедон. Абсолютное большинство находок составляют отщепы различных размеров и мелкие чешуйки, а также первичные сколы и отщепы. Каменную индустрию, как первого, так и второго культурных слоѐв представляют желваки, гальки, обломки, нуклевидные обломки и разнообразные сколы. Среди галек обоих слоѐв встречаются преднамеренно расколотые. Во втором слое обнаружена одна галька со следами шлифования. К нуклевидным изделиям отнесено 22 артефакта. Все нуклеусы первого слоя представлены обломками, в т.ч. встречен один фрагмент клиновидного нуклеуса. Часть нуклеусов второго слоя также фрагментированы Среди них два экземпляра апплицируются. Целые нуклеусы представлены аморфными вариантами. Орудийный набор представлен орудиями на отщепах, пестами, ретушерами, теслами, проколками, наконечниками стрел, фрагментами орудий. Доля пластинчатых заготовок незначительна. Наконечники и фрагменты наконечников стрел представлены девятью экземплярами. Они, как правило, имеют подтреугольную форму, ретушь, в основном, однорядная, встречаются экземпляры с ретушью, покрывающей всю поверхность. Проксимальная часть, как правило, оформлена подтреугольной выемкой, но встречаются и изделия с подобием черешка. Многочисленны отщепы с вторичной обработкой. Чаще всего встречается эпизодическая бифасиальная ретушь. ________________________________ 1. Алкин С. В. Предварительные результаты изучения памятника Михайловка-Ключ в Среднем Приамурье // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Материалы Годовой сессии ИАЭТ СО РАН. Декабрь 2001. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2001. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент С. В. Алкин 37 АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ НА МЕСТОНАХОЖДЕНИИ МЫС СТОЛБЫ В СЕВЕРНОМ ПРИАНГАРЬЕ В 2010 ГОДУ Г. И. Марковский Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск Местонахождение Мыс Столбы обнаружено в 1975 г. В. И. Привалихиным. Объект зафиксирован на правом берегу р. Ангара в 670 км от ее устья, между устьем ручья Исток и мысом Столбы, в 7-8 км западнее деревни Паново. В 2008 г. территория памятника исследовалась разведочным отрядом ИЭАТ СО РАН под руководством А. Н. Зенина. По итогам разведки было принято решение о проведении на данном местонахождении стационарных исследований, которые начались летом 2010 г. Результатом работ стало уточнение границ памятника путем закладки необходимого числа рекогносцировочных раскопов, а также изучение определенной части памятника сплошным раскопом. По завершению рекогносцировочных работ были определены 4 участка, с высокой концентрацией археологического материала. Участки разделены между собой крупными оврагами, логами, а так же площадками с неровным рельефом, непригодными для проживания. Рекогносцировочные работы выявили особенность местонахождения Мыс Столбы, которой является наличие участков с насыщенным культурным горизонтом не только вблизи от береговой линии, но и на большом расстоянии от бровки террасы (до 120 м), что не характерно для стоянок Северного Приангарья. Удаленность площадок с высокой концентрацией археологического материала от береговой линии способствует их сохранности, т.к. снижает до минимума возможность повреждения культурного слоя в результате повышения уровня воды, воздействия крупных масс льда и сильного ветра, выворачивающего деревья и перемещающего, таким образом, культурные останки. Раскоп 2010 г. располагался на ровной площадке первой надпойменной террасы и вплотную прилегал к бровке. Закладка раскопа в непосредственной близости от берега была произведена, чтобы определить, насколько сильно пострадал культурный слой в результате естественного обрушения. В ходе раскопок было установлено, что находки вблизи бровки единичны или полностью отсутствуют. Увеличение концентрации археологического материала фиксируется лишь на расстоянии 5 – 6 м от бровки. Зачистки обнажения берега непосредственно под площадью раскопа не содержали археологического материала. В результате проведения раскопочных работ на площади 375 м 2. обнаружено 3782 археологические находки, из них 3650 экз. – каменные 38 артефакты (96,5 % всех находок). Фрагменты керамических сосудов составили 172 экз. (3,5 % всех находок). Среди каменных артефактов присутствуют 24 нуклеуса, которые подразделяются на клиновидные, призматические, карандашевидные, конусовидные для пластин и микропластин, а так же одноплощадочные, монофронтальные нуклеусы для отщепов. Орудийный набор составляют 66 артефактов. В него входят: скребки концевые и боковые, крупные бифасиальные орудия, ножи с естественным обушком и с обушкомгранью, проколки, наконечники стрел, вкладыши, орудия с двусторонней обработкой рабочего края на крупных пластинах, отщепах, обломках и гальках. Среди скребков наиболее широко представлены концевые скребки на пластинах, как с округлым, так и с прямым рабочим краем. У двух экземпляров оформлен второй рабочий край в проксимальной части заготовки. Бифасиальные орудия имеют вытянутую каплевидную форму. Один край бифасов широкий и округлый, другой приостренный либо острый, клювовидный. Наконечники стрел продолговатые, со слегка выпуклыми продольными краями и вогнутым насадом. Значительную часть в коллекции каменных артефактов составляют пластины (428 экз.) и микропластины (97 экз.) Керамическая коллекция памятника представлена 132 фрагментами. Все фрагменты керамических сосудов располагались в северо-восточной части раскопа на площади 4-5 м2., при этом располагались на 20-25 см выше уровня залегания основной массы находок. По фрагментам венчиков реконструируются две основные формы сосудов: закрытая баночная и горшковидная с отогнутым венчиком. В первом случае на венчике сформировано треугольное в сечении утолщение, срез венчика загнут внутрь, заострен и орнаментирован рядами прямых гребенчатых оттисков. Над утолщением располагается ряд сквозных отверстий диаметром около 2 мм. Остальная поверхность сосуда орнаментирована горизонтальными рядами протащенной двузубой гребенки или линиями, прочерченными плоской лопаточкой. Продолжение работ на местонахождении Мыс Столбы может дать важный научный результат, т.к. объект обладает сравнительно высоким уровнем сохранности культурного слоя на всей площади. Территория памятника вдоль берегового обрыва не пострадала в результате естественного обрушения берега. Участки с насыщенным культурным слоем на объекте Мыс Столбы располагаются не только вдоль бровки но и в глубине береговой террасы, что делает их наиболее защищенными, в отличии от большинства других стоянок Северного Приангарья. Научный руководитель – д-р ист. наук, доцент М. В. Шуньков. 39 ЖИЛИЩНЫЕ КОНСТРУКЦИИ СЕВЕРНОГО ПРИАНГАРЬЯ ПО МАТЕРИАЛАМ СТОЯНКИ КАМЕШОК И. С. Кумскова Новосибирский государственный университет До недавнего времени на древних поселениях Северного Приангарья науке не были известны жилищные конструкции углубленного типа. Жилища интерпретировались, как временные, не углубленные, наземные, типа чума [1, 2]. Поскольку на сопредельных территориях углубленные жилища являются основной поселенческой конструкцией [3], допускалось предположение о высокой мобильности древнего населения Северного Приангарья и многочисленные стоянки по берегам р. Ангара интерпретировались как следы временных остановок («пикников на обочине») на древней водной транссибирской магистрали. И только совсем недавно работами на широкой площади Богучанской экспедиции ИАЭТ СО РАН (2008-2010 гг.) на памятниках Пашина, Чирида, Толстый Мыс, Утѐс Медвежий, Камешок были зафиксированы углубленные конструкции [4, 5]. Наибольшее количество жилищных западин обнаружено на стоянке Камешок, что расположена в Красноярском крае Кежемского района, на левобережной части острова Тургенев по р. Ангара в 9,5 км от его нижней оконечности. Стоянка известна с 1980 года [2, 5] и периодически осматривалась специалистами для оценки состояния культурного слоя. Островная терраса, к которой приурочен памятник, высотой 8–10 м, сложена супесями и песками, покрыта смешанным лесом. Протяженность площади распространения материала около 1,5 км. Раскоп площадью 1691 кв. м. в 2010 г. вскрыл культурный слой эпохи неолита. Находки в количестве 2139 экз. обнаружены в инситном залегании и сопровождали конструкции хозяйственных ямам, прокалов и углубленных жилищных конструкций [5]. Из шести жилищ, раскопанных на стоянке, обращает на себя внимание комплекс близкорасположенных жилищ первого участка. Жилище 1. Западина овальной формы, обрезанная краем террасы. Площадь сохранившейся части 14,7 кв.м. По внешнему контуру окружены столбовыми ямами глубиной 10-15 см и диаметром – 18-22 см. В центре жилища три прокала с площадью 0,74, 0,11 и 0,13 кв. м. Рядом находилась хозяйственная яма- 0,38х0,28 м. Жилище 2. Жилищная западина подпрямоугольной формы с площадью внешнего контура 13,6 кв. м, вытянуто с юго-запада на северо-восток. Вдоль внешнего контура остатки столбовых ям диаметром 16-20 см и глубиной до 15 см. В центре западины – очаг (0,8х0,8 м). Снаружи внешнего контура – хозяйственная яма (1,2х0,7 м). 40 Жилище 3. Западина имеет подпрямоугольную форму. Вытянуто с юговостока на северо-запад. Выход находился в северной части. С юговостока часть жилища обрывается краем террасы. Площадь – 6х7,3 м. Внешний контур окружен столбами (глубина – 13-17 см, диаметр – 811 см). У северо-восточной стены расположен очаг (1,5х1 м). Жилище 4. Расположено к северу от жилища № 3. Западина имеет форму близкую к подпрямоугольную с закругленными углами. Площадь жилища 38 кв. м. С внешней стороны окруженная столбовыми ямами. Глубина ям 14-20 см, диаметр – 16-20 см. У юго-восточной стены расположен очаг – 1,1х 0,76 м. У юго-западной стенки находилась хозяйственная яма (40х56 см). Связано с жилищем 5 общим входом. Жилище 5. Расположено к востоку от жилища № 4. Имеет округлую форму, столбовые ямы расположены по внешнему контуру. К юго-востоку от западины – хозяйственная яма овальной формы (1,43х0,4 м). Внутри западины у юго-восточной стенке – очаг (0,56х0,97 м). С северо-западной стороны на границе внешнего контура – прокал (0,65х0,57 м). Культурный слой на Стоянке Камешок распространяется на площади 52103 кв. м., где визуально обнаруживаются более 70 жилищных западин. Важным моментом в исследовании является присутствие разнообразия жилищных конструкций, что наряду с инситным залеганием археологического материала делает этот памятник важным для понимания экономической и социальной истории неолитического населения Северного Приангарья. ______________________________ 1. Окладников А. П. Неолит и бронзовый век Прибайкалья. Историкоархеологическое исследование. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. Ч 1 и 2. – 412 с. 2. Василевский Р. С., Бурилов В. В., Дроздов Н. И. Археологические памятники Северного Приангарья. – Новосибирск: Наука, 1988. – 244 с. 3. Плетнева Л. М. Генезис традиций в домостроительстве // Очерки культурогенеза народов Западной Сибири. Поселения и жилища. – Т. 1. Кн. II.. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 1994. – С. 165-197. 4. Гревцов Ю. А., Лысенко Д. Н., Галухин Л. Л. Спасательные работы берямбинского отряда Богучанской археологической экспедиции ИАЭТ СО РАН в 2010 г // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2010. – Т. XVII. – С. 509-514. 5. Постнов А. В. Спасательные раскопки древних поселенческих комплексов Северного Приангарья // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2010. – Т. XVII. – С. 569-572. Научный руководитель – канд. ист. наук А. В. Постнов. 41 ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ ПЛОЩАДКИ ПО ПЕРВИЧНОМУ РАСЩЕПЛЕНИЮ КАМЕННОГО СЫРЬЯ НА СТОЯНКЕ ОКУНЕВКА М. Б. Козликин Новосибирский государственный университет Стоянка Окуневка располагается в Кежемском районе Красноярского края, в 20 км к юго-западу от села Верхняя Недокура. Памятник расположен на 10-12-метровой террасе левого берега р. Ангары. Стоянка открыта в 1937 г. А. П. Окладниковым. В дальнейшем здесь проводились работы по сбору подъемного материала, а также стационарные раскопки под руководством Н. И. Дроздова, Д. Ю. Березина, И. В. Асеева [1-3]. В 2009 году Пятый Окуневский отряд Богучанской археологической экспедиции под руководством А. А. Цыбанкова проводил спасательные археологические работы на центральном участке памятника. Двумя раскопами была вскрыта площадь 700 м2. Раскопы, шурфы и траншеи, заложенные в разных частях памятника, выявили одинаковый характер стратиграфии, однородный для всей террасы. Выделено два археологических горизонта. Горизонт 1 содержит материалы средневековья и железного века. Горизонт 2 – находки эпохи бронзы и неолита [4]. В секторе 12 раскопа 6 на контакте горизонтов 1 и 2 зафиксировано скопление из 442 каменных изделий, представляющее собой площадку по расщеплению каменного сырья. Скопление в плане округлой формы имеет диаметр 0,8 м, с отдалением за его пределы отдельных сколов на расстояние до 0,6 м. Разброс глубин залегания артефактов составляет в среднем 0,1 м. На площадке происходило первичное расщепление крупного куска кремнистого сланца плитчатой формы. Продукты расщепления представлены в большинстве отщепами – 367 экз. длиной от 1 до 6 см. Пластинчатых сколов насчитывается 33 экз., технических сколов – 8 экз., обломков и осколков – 7 экз., чешуек – 27 экз. Расщепление осуществлялось жестким минеральным отбойником, с регулярным снятием карнизов и выравниванием ударной площадки. В секторе 5 раскопа 6 на контакте горизонтов 1 и 2 зафиксировано скопление из 249 каменных изделий. Скопление округлой формы, слегка вытянуто, диаметр – 0,75 м. Разброс глубин залегания артефактов до 0,3 м. Среди каменных артефактов численно преобладают отщепы – 148 экз. длиной от 1,5 до 6 см. Технических сколов 8 экз., обломков и осколков – 55 экз., чешуек – 9 экз. Сырьем служили небольшие (до 10 см) округлые желваки кремня грязно-желтого цвета. В скоплении встречено 2 целых желвака, 2 растрескавшихся под действием высоких температур, и 8 колотых желваков. Ремонтаж показал, что расщепление происходило по 42 параллельному принципу с одной или двух ударных площадок с регулярным снятием карнизов и подправкой площадок. Полностью аплицировать нуклеусы не удалось, так как отсутствует значительная часть сколов. Некоторые артефакты имеют вишневый цвет, что свидетельствует об их обжиге в другом месте, так как на территории скопления не выявлено прокалов и обожженные сколы залегают хаотично среди необожженных. Скопление содержит также 20 нуклеусов и нуклевидных обломков из халцедона с разной стадией утилизации, при этом отсутствуют сколы из халцедона. Рассмотренные скопления каменных артефактов демонстрируют два различных подхода обитателей стоянки к процессу первичного расщепления каменного сырья и организации рабочего пространства. Первый – утилизация мастером небольшого объема сырья с оставлением на месте большей части, а возможно и всех продуктов расщепления. Вероятно, в подобных случаях расщепление осуществлялось в отдалении от жилой зоны и многочисленный дебитаж не причинял неудобств жителям стоянки. Второй подход – утилизация сырья на одной или нескольких площадках с дальнейшим переносом продуктов расщепления в другое место. Видимо, таким образом освобождалось от производственного мусора жилое пространство. Расщеплением возле очага может быть объяснено наличием в скоплении обожженных сколов и желваков, которые при чистке очага были вынесены за пределы жилой зоны. Подобные предположения нельзя считать единственно верными. Поэтому для решения проблемы необходимо изучение и других археологических объектов горизонта 2, а также поиском аналогий на других памятниках. ________________________________ 1. Васильевский Р. С., Бурилов В. В., Дроздов Н. И. Археологические памятники Северного Приангарья. – Новосибирск: Наука, 1988. – 224 с. 2. Грачев И. А. Предварительные итоги полевых исследований на стоянке Окуневка в 2010 году // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Материалы итоговой сессии Института археологии и этнографии СО РАН 2010 г. – Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии СО РАН, 2010. – Т. XVI. – с. 506-508. 3. Дроздов Н. И. Работы Североангарской экспедиции // АО 1979 года. – М.: Наука, 1980. – С. 203-204. 4. Цыбанков А. А. Научно-технический отчет о спасательных археологических исследованиях (раскопках) и рекогносцировочных раскопках в зоне затопления БоГЭС в 2009 году на территории памятника археологии стоянка Окуневка. – Новосибирск, 2009. Научный руководитель – д-р ист. наук, доцент М. В. Шуньков 43 ЦЕДМАРСКАЯ НЕОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА В ЮГОВОСТОЧНОЙ ПРИБАЛТИКЕ А. А. Стрелковский Балтийский федеральный университет им. И. Канта, г. Калининград Цедмарская неолитическая культура, расположенная на территории Калининградской области и в районе мазурских озер в Северной Польше, является типичным представителем лесного неолита. Раскопанные еще в довоенное время К. Штади, памятники до сих пор представляет большой интерес для исследователей неолита Прибалтики. На данное время открыто несколько памятников, принадлежащей этой культуре: Цедмар А, Цедмар Д, Утиное болото и Дудка. Именно носители этой культуры впервые в Юго-Восточной и Восточной Прибалтике стали изготавливать керамическую посуду с плоским дном и содержащую в себе два вида примеси. Эталонными памятниками этой культуры являются две краткосрочные стоянки, расположенные вблизи бывшего озера Астравишкен, ныне представляющий болото, именуемые Цедмар А и Цедмар Д. Первая стоянка располагалась на острове, а Цедмар Д в 150 м находится северовосточнее на берегу бывшего озера. Исследуемая культура долгое время причислялась к различным прибалтийским неолитическим культурам: нарвской, неманской и к культуре гребенчато-ямочной керамики. Только во второй половине XX века утвердилась представление о цедмарской культуре как об отдельной локальной неолитической культуре. Керамика цедмарского типа, орнаментированная насечками и ямочными вдавлениями, преимущественно в верхней части сосуда, походит на ранненарвскую керамику. Роговые и костяные орудия схожи с нарвскими и неманскими. Кремневый каменный инвентарь представлен слабо и не позволяет делать дальнейшие выводы. Оставаясь полностью представителями присваивающего хозяйства, люди данной культуры, по не совсем ясной причине, живя на берегу обширного озера, мало занимались рыболовным промыслом. Хотя все окружающие культуры были больше рыболовами, чем даже охотниками. В 2009 году, впервые за 30 лет, были проведены разведывательные работы на территории эталонных памятников, участником которых был и автор доклада. В результате проведенных разведочных работ были обнаружены артефакты, принадлежащие цедмарской культуре, и были уточнены границы памятника. На берегу бывшего озера, где находится Цедмар Д были найдены фрагменты типичной цедмарской керамики, орнаментированной насечками и ямками. Причем несколько фрагментов содержали в себе 44 минеральную, а некоторые органическую примесь. Также было найдено орудие из кости – кинжал. Кремневый инвентарь был не значительный, вследствие чего нельзя сделать выводы. Очень интересен тот факт, что на памятнике Цедмар Д были найдены в малом количестве кости домашних животных, а также были найдены споры культурных растений. Скорее всего, это свидетельствует о «первой фазе развития земледельческого фронтьера». Но данное замечание требует дальнейших широких исследований, для своего полного подтверждения. Антропологический тип пока полностью не выяснен. На стоянках нашли всего лишь верхнюю половину черепа, которая показывает на мезобрахикранный тип с незначительной монголоидной (!) примесью. Время существования памятника: 4800-3400 cal. BC, что соответствует раннему и среднему неолиту в Прибалтике. Данная культура не принадлежит ни к нарвской культуре, ни к неманской культуре, ни к культуре гребенчато-ямочной керамики. Хотя имеет с каждым большую связь. Ближе всего цедмарская культура стоит к нарвской неолитической культуре, что видно по орнаментации керамики и орудиям труда. Своеобразие облика материалов цедмарской неолитической культуры обусловлено ее существованием на пограничье двух миров – неолита восточной полосы Восточной Европы и центральноевропейских культур, для которых свойственны производящее хозяйство и плоскодонная посуда. Вероятнее всего, плоское дно сосудов было заимствовано у культуры воронковидных кубков. Что касается признаков производящей экономики, то, наверное, представляется возможность некой «кооперации» цедмарской культуры с центральноевропейской культурой лендьел. Только при проведении дальнейших систематических исследований можно будет ответить на многие вопросы, касающиеся самой загадочной культуры в Прибалтике. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент Э. Б. Зальцман. 45 АРХЕОЛОГИЯ БРОНЗОВОГО И РАННЕГО ЖЕЛЕЗНОГО ВЕКОВ ВКЛАД Г. И. СПАССКОГО В РАЗВИТИЕ МЕТОДИКИ ИССЛЕДОВАНИЯ ПЕТРОГЛИФОВ О. М. Сазонова Новосибирский государственный университет В начале XIX века «Среди исследователей… проявлявших интерес к наскальным изображениям Енисея, прежде всего, следует отметить работы неутомимого собирателя источников по истории Сибири известного ученого-лингвиста, археолога, этнографа, издателя Г. И. Спасского…» [1]. Профессия горного инженера позволила Г. И. Спасскому в ходе служебных поездок ознакомиться с петроглифами. Имеются сведения, что Г. И. Спасским были выполнены копии писаницы у села АбаканоПеревоз [2]. Впервые исследователь опубликовал сведения о Тепсейской, Потрошиловской, Майдашинской, Оглахтинской писаницах [3]. Г. И. Спасский большое значение придавал разработки принципов полевого изучения петроглифов. Им были высказаны некоторые соображения относительно копирования, сохранения и изучения наскальных изображений. Для копирования наскальных изображений Спасский предлагал применять механические методы фиксации. Уже в начале XIX века, на страницах печати, он поднимал вопросы контактного копирования петроглифических комплексов [4]. По мнению исследователя такой метод копирования позволял получить более детальные, чем при прорисовках копии петроглифов. Спасский по поводу применения контактного метода снятия изображений, писал: «Надобно, что бы тот кому сие надобно будет, скопировал надписи в настоящую их величину с соблюдением возможной точности, что бы не оставлял и самых полинявших или которых малые только следы приметны, даже обозначил бы места совсем истребившихся надписей. Таковой необходимой точности легко достигнуть можно накладкою на них тонкой бумаги, пропитанной маслом, сквозь которую видны были все черты, и сверх того омывая полинявшие надписи водой, чтобы они сделались явственнее» [4]. Г. И. Спасский был сторонником комплексного подхода к изучению наскальных изображений, он пытался представить писаницу, как комплексный памятник, в котором присутствуют не только рисунки, но 46 важна и сама структура скалы. Ее естественный рельеф, позволяющий выделить плоскости, ярусы и композиции. Такой подход к исследованию петроглифов, по мнению Г. И. Спасского, позволял наиболее полно отразить события из жизни народов, выражавших свою духовную культуру в рисунках на скалах [4]. Интересовали Г.И. Спасского вопросы сохранения и охраны петроглифов. На страницах печати им были высказаны некоторые соображения по поводу способов сохранения наскальных изображений, в частности, для защиты плоскостей с рисунками, от попадания на них осадков, исследователь предлагал использовать навесы, которые препятствовали бы попаданию влаги [4]. Г. И. Спасский был редактором Сибирского, а впоследствии и Азиатского вестников. В этих изданиях им были опубликованы статьи, посвященные писаницам, руническим надписям, курганам, каменным изваяниям и «чудским копям» [5] В вестниках Спасский помещал материалы, полученные им от других исследователей, привлекал он полученные данные и в своих собственных работах, так например он использовал копии П. С. Палласа и Л. Ф. Титова [6], енисейского губернатора В. К. Падалки [1]. Таким образом, еще в начале XIX века Г. И. Спасским были затронуты важные вопросы изучения наскальных изображений, которые остаются актуальными и в наше время. ________________________________ 1. Дэвлет М. А. Петроглифы Енисея: история изучения (XVIII - начало XX вв.). М.: Координационно-методический центр прикладной этнографии Института этнологии и антропологии РАН, 1996. 2. Спасский Г. И. О Древних Сибирских начертаниях и надписях // Сибирский вестник. СПб, 1818. Ч. 1. С. 76-77, табл. II, 1 – 3. 3. Спасский Г. И. О достопримечательных памятниках Сибирских древностей и сходстве некоторых из них с великорусскими // Записки Русского Географического Общества. СПб, 1857. Кн. 12. С. 146 – 152. 4. Спасский Г. И. Комментарии к рецензии А. Ремюза. // Азиатский вестник. СПб., 1825. Кн IV. 5. Дэвлет М. А. К истории изучения петроглифов Енисея (началотретья четверть XIX в.) // Скифо-сибирский мир. Искусство и идеология. Новосибирск: Наука, 1987. С. 81. 6. Белокобыльский Ю. Г. Бронзовый и ранний железный век Южной Сибири. Новосибирск, 1986. С. 45. Научный руководитель – канд. ист. наук Д. В. Черемисин 47 ИЗОБРАЖЕНИЕ ЖЕНЩИНЫ И БЫКА НА ПЕТРОГЛИФАХ АЛТАЯ ЭПОХИ ЭНЕОЛИТА И РАННЕЙ БРОНЗЫ* Т. А. Мезенцева Горно-Алтайский государственный университет Изучение наскальных рисунков Алтая ведется второе столетие [1]. Наскальные рисунки – самый многочисленный и широко распространенный вид памятников древнего искусства Алтая. В репертуаре и стилистике петроглифов Алтая сочетаются южносибирские, центральноазиатские и среднеазиатские черты. Ранние петроглифы Алтая тематически и стилистически перекликаются с доокуневскими пластами наскальных изображений Среднего Енисея, с петроглифами Томи и Ангары [2]. В эпоху энеолита и ранней бронзы главными персонажами оставались козлы, бараны, быки, олени; появляются новые образы – хищные и фантастические звери; создавались антропоморфные изображения, часть из которых составляли стилизованные изображения женщин. Женщины изображены в фас, в отличие от мужчин и животных, с поднятыми вверх руками и характерном одеянии с подвесками-бахромой. Или же женщины изображены в позе рожениц. Руки также подняты вверх, ноги расставлены и между ними, в большинстве случаев, показан плод. Часто женщины изображены рядом с животным, чаще всего – это бык. На Алтае такие изображения можно встретить на Калбак-Таше, Курман-Тау и др. Эти памятники в разное время изучались Е. А. Окладниковой, Е. П. Маточкиным, В. Д. Кубаревым и др. [1, 3, 4]. По мнению Э. Б. Вадецкой, изображения женщины и быка чаще использовались при совершении магического обряда, связанного с облегчением родов [5]. Однако она считает, что такие изображения однократны и выбивались очень непродолжительное время. Б. А. Фролов обращает внимание на то, что если обратиться к соответствующим циклам беременности, то можно констатировать, что у женщин и самок быка беременность длится 9,5-10 лунных месяцев [6]. Можно сделать вывод о том, что для древнего человека изображения женщины и быка несли магическую и ритуальную нагрузку. Изображения часто связывают с культом плодородия. Вероятность того, что изображение женщины на фоне быка случайность – минимальна. Этот семантический блок присутствует в разных культурах. Широкое распространение в древности различных культов, связанных с образом матери-родоначальницы объясняется тем, что первоначальный род был материнским [2]. Бык в представлениях древнего человека ассоциировался с производящим мужским началом, с мужским божеством или его атрибутом [7]. Заимствованный миф о 48 женщине и быке трансформировался и был переосмыслен с учетом культов населения того времени и главных промысловых животных местной фауны [8]. Ярким примером такой трансформации на территории Алтая являются энеолитические женские изображения Калбак-Таша. В Калбак-Таше только в одном случае «роженица» и бык представлены в общей композиции. Десятки других изображений, отличающиеся иконографией, находятся рядом с оленями и маралухами [3]. Таким образом, изображение женщины и быка – это не отдельные образы, а единый мотив, некий семантический блок. Распространение данной композиции можно встретить практически на всей территории Евразии. Возможно, в каждом регионе композиция имела различную семантику, однако можно сказать об одной наиболее устоявшейся – о матери-прародительнице и быке-тотеме [2]. У большинства сибирских народов существует миф о «священном браке». Позднее изображение быка в данной композиции заменяется изображением в анфас мужчины с эрегированным фаллосом, зачастую гипертрофированным. * Работа выполнена при финансовой поддержке Минобрнауки РФ (проект № 2.1.3/11293 «Древняя и средневековая фортификация Алтая» АВЦП «Развитие научного потенциала высшей школы»). ________________________________ 1. Кубарев В. Д., Маточкин Е. П. Петроглифы Алтая. Новосибирск, 1992. 2. Дэвлет Е. Г., Дэвлет М. А. Мифы в камне: Мир наскального искусства России. М., 2005. 472 с. 3. Kubarev V. D. Siberie du sud 3: Kalbak-Tash 1 (Republique de L’Altai). Repertoire des petroglyphes d’Asie Centrale / V. D. Kubarev, E. Jacobson. Paris, 1996. T. V. № 3. 45 p. 622 fig. 4. Окладникова Е. А. Петроглифы Калбак-Таша // Изв. СО АН СССР. Сер. обществ. наук. 1981. № 11. Вып. 3. С. 61-64. 5. Вадецкая Э. Б. Женские силуэты на плитах из окуневских могильников // Сибирь и ее соседи. Новосибирск, 1970. 6. Фролов Б. А. Палеолитическое искусство и мифология // У источников творчества. Новосибирск, 1978. 7. Шер Я. А. Петроглифы – древнейший изобразительный фольклор // Тропою тысячелетий. Кемерово, 2008. С. 28-34. 8. Кубарев В. Д., Цэвээндорж Д., Якобсон Э. Петроглифы Цагаан-Салаа и Бага-Уйгура. Новосибирск, 2005. 640 с. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент В. И. Соѐнов. 49 КЛАССИФИКАЦИЯ АНТРОПОМОРФНЫХ ЛИЧИН ИНЬШАНЬ А. Г. Дегтярѐва Новосибирский государственный университет На территории Евразии было обнаружено несколько крупных памятников наскального искусства, где были зафиксированы изображения антропоморфных личин. Одним из эпицентров бытования и развития данного образа являются горы Иньшань в Северном Китае – Внутренней Монголии. Материалы этих комплексов были опубликованы в 1986 г.: китайские петроглифисты описали запечатлѐнные на скалах личины-маски и датировали их эпохой энеолита – поздней бронзы [1]. Однако археологи не занимались классификацией интересующих нас изображений, что представляется необходимым для решения дальнейших задач, стоящих перед исследователями первобытного искусства и древнего общества. Целью данной работы является классификация антропоморфных изображений в виде личин, обнаруженные в горах Иньшань. Принято считать, что в большинстве случаев представленные на скалах Иньшань антропоморфные личины являются изображениями масок, богато украшенных росписью и перьями, ношение которых практикуется во время проведения обрядов в традиционных обществах. Опираясь на уже имеющийся в петроглифоведении опыт классификации личин, предложим разработанную нами схему, подходящую для китайских антропоморфных изображений. За основные критерии для условного деления изображений мы принимаем наличие и вид контура, а так же внутреннее и внешнее оформление личин. По наличию контура выбитые на скалах Иньшань маски можно разделить на полностью оконтуренные, частично оконтуренные и парциальные. Полностью оконтуренные личины подразумевают наличие замкнутого внешнего абриса, который в данном случае представлен круглой, овальной, прямоугольной, сердцевидной (треугольной) и каплевидной формами. Наибольшую часть составляют личины с овальным внешним контуром (27,8 %), несколько реже встречаются округлые (23,6 %), прямоугольные (15,7 %), сердцевидные (7 %) и каплевидные(3,8 %). Незамкнутый внешний контур свидетельствует, скорее всего, о незавершенности изображения. Парциальные личины состоят лишь из элементов внутреннего оформления без внешнего абриса, на них приходится до 16 % рисунков. Для иньшаньских масок можно выделить следующие типы внешнего оформления: лучи или волосы, рога, треугольные шапки – шлемы, уши, древовидные отростки, многоуровневые антенны. Внутренний декор представлен сложными геометрическими татуировками, концентрированными кругами вокруг глаз, горизонтальными линиями на 50 лбу и под глазами. Стоит отметить и экспрессивность изображѐнных личин. Украшение в виде лучей или волос является одной из характерных черт китайских антропоморфных изображений. Отростки, расходящиеся во все стороны, нередко полностью окаймляют внешний абрис личин, что делает подобные рисунки очень похожими на известные в этнографии ритуальные маски, оформленные перьями крупных птиц. Все личины с «древовидным» отростком на макушке имеют контур прямоугольной формы, в котором обозначены глаза «птички» или надбровные дуги, «пустой» треугольник носа, узкий и растянутый в стороны рот с ровным рядом оскаленных зубов, а так же три наклонных параллельных черты на лбу. Очень часто встречающийся вид внешнего оформления рассматриваемых нами антропоморфных фигур – рога, которые располагаются у них на макушке практически всегда пучком из трѐх или рассредоточенных четырѐх – пяти отростков. Личины с головными уборами в виде вытянутого вверх треугольника, напоминающего колпак или остроугольный шлем, встречаются здесь очень редко, но всегда в скоплениях с другими фигурами. Внутри шлемов выбиты горизонтальные или вертикальные линии, делящие их на несколько равных частей. Единичными являются изображения личин с многоуровневыми антеннами, которые представляют собой высокие перпендикулярные голове отростки с пересекающими их кругами. Во внутреннем оформлении большое значение имеет татуировка, переданная через своеобразный геометрический рисунок, в некоторых случаях заменяющий черты лица, такие как глаза, рот и нос. Однако часто встречаются личины без татуировок, но с «театральным гримом», подчѐркивающим щѐки и глаза. У парциальных личин между глаз, показанных чаще всего концентрированными кругами, на уровне лба практически всегда присутствует изображение развилки из трѐх – четырѐх линий, напоминающей маскировочную раскраску. Кроме того, на уровне рта или под ним в виде таких же редких вертикальных линий, соединѐнных между собой, показаны борода и усы. По результатам анализа антропоморфных образов можно выделить тип личин с каплевидным внешним абрисом, характерный лишь для Иньшаньских петроглифов и не встречающийся на других местонахождениях наскального искусства. ________________________________ 1. Гай Шаньлинь. Иньшань яньхуа (Петроглифы гор Иньшань). Пекин: Вэньу чубаньшэ, 1986 (на кит. яз.) Научный руководитель – канд. ист. наук Д. В. Черемисин 51 СВЕ (ГОРНЫЕ СООРУЖЕНИЯ) ОКУНЕВСКОГО ВРЕМЕНИ КАК ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ ОБЪЕКТЫ Д. В. Шрам Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова, г. Абакан Окуневский культурный комплекс – это яркое многокомпонентное образование, сложившееся в эпоху трансформации неолитических традиций и формирования новой системы хозяйства и культурных традиций на Среднем Енисее. Одним из ярких памятников данного периода являются горные сооружения – сiвее (све). Све, в переводе с хакасского языка, крепость. Хакасская фольклорная традиция называет такие памятники све и считаются они средневековыми киргизскими или монгольскими крепостями. Согласно фольклорной информации удалось обнаружить десятки неизвестных ранее памятников. Однако некоторые данные легенд и преданий при проверке не подтвердились (например, Сiеелер по р. Камышта, укрепление Изiрек тастар по р. Хойза и др.) и вместо све там были обнаружены естественные выходы скальных пород. В топонимических названиях также нашел отражение факт существования такого вида памятников. Не менее 15 гор в Хакасии носят наименования "Сiвее таг", т.е. крепостные горы. Эта одна из весьма многочисленных категорий памятников Минусинской котловины. Отдельные сведения о подобных памятниках встречаются в русских архивных документах XVII столетия о Южной Сибири и енисейских кыргызах. В северных районах Хакасии исследовано 18 крепостных сооружений, что примерно совпадает с данными исторических легенд и топонимическими названиями [1]. В настоящее время в Минусинской котловине известно 37 горных памятников-све. Для всех све характерно, что в систему фортификации обязательно включается крутой склон или скалистый обрыв с одной из сторон вершины горы, вне зависимости от количества линий стен. Общий обзор планиграфии горных сооружений показывает, что их архитектурно-фортификационные особенности связаны с ландшафтной спецификой тех вершин гор, где они размещались. Каждое све представляло собой целостный архитектурноландшафтный комплекс [2]. ________________________________ 1. Готлиб А. И., Бутанаев В. Я. Историческая основа хакасского фольклора о крепостных сооружениях – све // Памятники кыргызской культуры в северной и Центральной Азии. Новосибирск, 1990. 2. Готлиб А. И. Горные сооружения-све Хакасско-Минусинской котловины. Автореферат на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 1999. Научный руководитель – канд. ист. наук А. И. Готлиб 52 СТЕРЖНЕВИДНЫЕ ПСАЛИИ ИЗ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ ПАМЯТНИКОВ ЭПОХИ БРОНЗЫ В ЮЖНОЙ СИБИРИ* А. А. Присекайло Новосибирский государственный университет При определении возраста памятников эпохи бронзы и синхронизации их между собой исследователи нередко опираются на находки роговых и костяных псалиев. Такой элемент убранства коня встречается чаще в памятниках связанных с первыми скотоводами Евразии, что позволяет многим исследователям делать попытки хронологического соотношения культур, изучение миграций, культурных связей [1, 2]. Настоящая работа посвящена анализу результатов изучения псалий в историографии. Целью изысканий является определение наиболее полного на сегодняшний день комплекса находок псалий в археологических памятниках эпохи бронзы Южной Сибири. Для решения поставленных целей был определен ряд задач: сбор информации, описание найденных артефактов и реконструкции конского убранства. Определенно, что на территории Южной Сибири обнаружено не менее 26 псалиев эпохи бронзы, происходящих из 14 археологических комплексов. Данные комплексы относились к различным археологическим культурам, таким как саргаринско-алексеевская, ирменская, еловская, карасукская, а результаты их исследований были опубликованы в статьях и монографиях. Псалии, обнаруженные на территории Южной Сибири, по морфологическим свойствам можно разделить на 3 вида: 1) роговые или костяные дугообразно изогнутые стержни; 2) роговые или костяные стержни, слабо изогнутые; 3) роговые или костяные прямые стержни [3]. Такие виды изделий, по словам А. П. Бородовского, «широко распространенны не только в южной Сибири (ирменская культура), но и в лесостепной зоне европейской части нашей страны (позднесрубное городище Дереивка)» [4]. Говорить о полном сходстве не представляется возможным, так как псалии, несмотря на внешнее соответствие, с конструктивной точки зрения отличаются друг от друга. Такие различия наблюдаются: в степени изогнутости стержня, отверстия не совпадают по форме и характеру их расположения, наличие дополнительных отверстий. И. В. Чечушкова, определяя причины отличий, выделяет четыре фактора – функциональный, традиционный технологический, спонтанный [2]. На примере сравнительного анализа двух псалий из поселений Чекановский Лог-1 и Советский Путь-1 можно показать, как они способствовали соответствующей датировке. Это псалии стержневидной формы с округлыми утолщениями на концах и расширением в средней части. По мнению С. М Ситникова данные артефакты находят аналогии 53 как в материалах саргаринско-алексеевской культуры, так и в единовременных комплексах сопредельных территорий. С помощью проведенного сравнительного анализа псалии датированы X-VIII вв. до н.э., хотя до конца нельзя исключать и более ранний период их существования. Предложенную датировку подтверждает нахождение подобного псалия на дне жилища № 1 поселения Гусиная Ляга-1 совместно с керамикой позднеирменского облика и заготовки для аналогичного изделия на городище Чича-1, датируемого VIII-VII или VIIVI вв. до н.э. [5-7]. Тема требует дальнейшего углубленного изучения и поиска археологического материала. Это позволит выявить взаимодействия культур как в рамках изучаемой территории, так и за ее пределами. * Работа выполнена в рамках реализации ФЦП «Научные и научнопедагогические кадры инновационной России» на 2009 – 2013 годы. ________________________________ 1. Подобед В. А. Усачук А. Н. Цимиданов В. В. Псалии, «забытые» в Оставленном доме (по материалам поселений Азии и Восточной Европы эпохи бронзы) // Древности Сибири и Центральной Азии. Горно-Алтайск: Изд-во Горно-Алтайского государственного университета. 2009. - № 3(15). – С. 15-34. 2. Чечушков И. В. Псалии эпохи бронзы Урало-казахстанских степей // Западная и Южная Сибирь в древности. – Барнаул: Изд-во Алтайского Университета, 2005. – С. 212-216. 3. Матющенко В. И. Из истории Сибири. Древняя история населения лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век). Еловскоирменская культура. – Томск: Изд-во Томского университета, 1974. – Вып. 12. Ч. 4. – 195 с. 4. Бородовский А. П. Упряж и раскрой рога в западной Сибири (по материалам археологии и этнографии) // Западная и Южная Сибирь в древности. – Барнаул: Изд-во Алтайского университета, 2005. – С. 58-62 5. Демин М. А. Ситников С. М. Поселение Чекановский Лог-1 в системе относительной хронологии саргаринско-алексеевских древностей // Северная Евразия в эпоху бронзы: пространство, время, культура. – Барнаул: Изд-во Алтайского государственного университета, 2002. – С. 29-36. 6. Ситников С. М. Предметы конской упряжи с территории Лесостепного Алтая // Древности Алтая. № 12. Горно-Алтайск: Изд-во Горно-Алтайского государственного университета, 2004. – С. 27-32. 7. Молодин В. И. Бараба в эпоху бронзы. – Новосибирск: Наука, 1985. – 200 с. Научный руководитель – канд. ист. наук А. В. Выборнов 54 ПРИЗНАКИ МЕТАЛЛУРГИЧЕСКОГО ПРОИЗВОДСТВА В ОЧАГАХ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ КОМПЛЕКСОВ М. С. Нестерова Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск Функции очажного устройства не ограничивались только освещением, обогревом помещения и приготовлением пищи. С использованием огня было связано большинство видов производственной деятельности древних людей: обжиг керамики, плавка и литье металла, обработка кости и камня, кожевенное ремесло, деревообработка и др. Однако определение признаков производства, а так же конкретизация его вида в археологических комплексах вызывает затруднения. Это связано с тем, что деятельность разного рода может оставлять похожие следы, практически неразличимые после археологизации объекта. Исключением, пожалуй, является металлургическое производство, идентифицировать следы которого в очагах можно по наличию нескольких устоявшихся признаков: концентрация производственных отходов (капли металла, сплески, шлаки, фрагменты тиглей, льячек, литейных форм, ошлакованной керамики, металлический лом); особенности заполнения (значительная прокаленность участка, наличие углистого и (или) золистого слоя); дополнительные конструктивные элементы, позволяющие улучшить характеристики теплотехнического сооружения (глиняная обмазка, камни как аккумуляторы тепловой энергии, своды разной конструкции, экраны, дымоходные каналы) и т.д. В связи с переходом к специализированной металлургии на территориях древних поселений стали появляться бронзолитейные мастерские, производственная функция теплотехнических устройств в которых не вызывает сомнений. Изучение таких объектов помогает дополнить набор признаков для определения функции и тех очагов, которые располагались в жилищах. Плавильные очаги всегда сооружались в углублениях, зачастую они разделялись материковым выступом на две камеры [1]. Иногда на их стенах фиксируются следы металлических окислов. Часто производственные площадки ограничивались по периметру или с нескольких сторон канавками. Рядом с теплотехническим сооружением находилась яма, куда выгребали жженые кости, использовавшиеся в качестве топлива [2]. Помощь в определении функции очага нам также может дать экспериментальное моделирование. Для достижения объективного и применимого в археологических реконструкциях результата, экспериментальные «работы должны быть привязаны к конкретному археологическому прототипу, повторять его технологические сооружения и базироваться на тех же сырьевых источниках [3]. Эксперименты 55 показывают, что плавку металла можно производить и в простых очажных ямах без сложных сооружений [4]. Наличие мощного прокала стенок очажной ямы в отличие от дна может быть свидетельством выжига угля в данном объекте [5]. Такие ямы имеют еще одну особенность: для ограничения поступления воздуха сверху они закладывались дерном, что, несомненно, должно фиксироваться в заполнении [6]. Особенность расположения топлива при плавке металла может давать аморфную форму прокала на поверхности по периметру очажной ямы, что часто наблюдается в археологическом материале. Дно ямы для термоизоляции присыпается золой или углями, что создает хорошо фиксируемую стратиграфически прослойку. Для руды в очажной яме иногда сооружаются дополнительные мелкие углубления. Экспериментальные работы также позволили предложить интересную интерпретацию околоочажных ям, в которых не фиксируется ни следов прокала, ни углистых прослоек. Такие углубления могли сооружаться для того, чтобы литейщику было удобно сидеть, так как процесс металлообработки требовал постоянного контроля, но мог занимать значительное время [5]. Тем не менее, эксперименты по моделированию металлообработки по материалам Аркаима показали, что, несмотря на наличие крупных закрытых теплотехнических сооружений, в процессе археологизации они превращаются в «незначительные слегка прокаленные углубления». Идентифицировать их можно только с помощью промывки грунта, позволяющей зафиксировать мелкие производственные отходы [3]. Таким образом, при определении функции очага, что особенно важно для многоочажных жилищ, необходимо привлекать данные как других видов археологических источников (производственные площадки, бронзолитейные мастерские), так и результаты экспериментального моделирование древней производственной деятельности. ________________________________ 1. Дураков И. А. Цветная металлообработка городища Чича-1 // Чича – городище переходного от бронзы к железу времени в Барабинской лесостепи. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2009. Т.3. 2. Черных Е. Н., Лебедева Е. Ю., Кузьминых С. В. и. др. Каргалы. М., 2002. Т. 2. 3. Григорьев С. А., Русанов И. А. Экспериментальная реконструкция древнего металлургического производства // Аркаим. Челябинск, 1995. 4. Глушков И. Г. Экспериментальное бронзолитейное производство // Игорь Геннадьевич Глушков: сборник избранных статей. Сургут, 2011. 5. Пряхин А. Д. Мосоловское поселение. Воронеж, 1996. Кн. 2. 6. Терѐхин С. А. Экспериментальные работы в области металлообработки кулайцев // Археологические исследования в Среднем Приобье. Томск, 1993. Научный руководитель – акад. РАН, проф. В. И. Молодин 56 НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ И ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ВЕРХНЕЙ ЧАСТИ МНОГОСЛОЙНОГО ОБЪЕКТА САННЫЙ МЫС Г. А. Богданов Новосибирский государственный университет Целью данного доклада является попытка интерпретации верхней пачки слоев археологического объекта Санный мыс в Республике Бурятия, в контексте обнаруженных аналогий с серией культовых памятников Урала. Многослойный комплекс Санный мыс расположен в 15 км на восток от с. Удинск. Памятник открыт А. П. Окладниковым в 1958 г. Раскопки 1950х годов показали наличие 7 культурных горизонтов (5 палеолитических, 1 неолитический (мезолитический), 1 неолита – бронзового века) [1]. В 2004 г. работы на памятнике были продолжены экспедицией Музея БНЦ СО РАН и была предложена иная хроностратиграфическая и культурно-историческая интерпретация [2, 3]. Лучшая сохранность верхней пачки отложений отмечена у скального останца с небольшим гротом. Археологические материалы приурочены к двум культурным горизонтам. Найденный материал первого культурного горизонта был представлен круглой проволочной серьгой, фрагментами ножей тагарского и карасукского типов, подвесками из камня. Также были найдены микропластины, микронуклеусы, скребки на небольших отщепах, наконечники стрел с прямыми, вогнутыми, выгнутыми и ассиметричными насадами из камня (халцедон, сердолик), бусины из кости и камня. Найденная керамика включает фрагменты трех-четырех сосудов. Два из них плоскодонные, гладкостенные, украшенные налепным рассеченным валиком и «жемчужинами», а один – покрыт шнуровым техническим декором. В комплексе обнаружено большое количество жженой и битой кости, уголь, монеты начала прошлого века. Второй культурный горизонт содержал остатки погребения, для которого получена дата С – 1840 ± 55 лет [3]. Могильная яма была неглубокой. Погребение было вложено в небольшое скальное углубление. Судя по расположению длинных костей и характеру скальных плит, погребенный был ориентирован головой на восток Тафономически сложно отделить погребальный комплекс и разновременные культурные остатки вероятного жертвенного комплекса, сформированные в первые века нашей эры [2]. Сравнительная характеристика культурного и ландшафтного контекста позволила выявить аналогии описываемой ситуации и ряда памятников на Урале (на р. Чусовой). Одна из обнаруженных нами аналогий – топографическое расположение объектов. Все памятники располагаются в пещерах или гротах, или около них, что указывает на культ пещер. Пещера 57 как сакральный центр, осуществляла непрерывную связь между профанным и сакральным миром. Так называемое пещерничество проявляет себя как элемент преобразования в духовной жизни древнего общества [4]. Другая, интересующая нас параллель – скопление наконечников стрел. Сакральное значение стрелы полисемантично. Стрелой могли угрожать злому духу, она оберегал владельца от опасности, служила посредником между миром людей и миром предков, еѐ могли принести в жертву, если она являлась удачливой. Трасологические исследования санномысских наконечников стрел показали, что они не подвергались утилитарному использованию, то есть после изготовления, вероятнее всего, были принесены в жертву, такие примеры встречаются в современной этнографии [5]. Примечательно, что в вышеупомянутых памятниках на Урале присутствуют захоронения в пещерах и гротах, или вблизи них. Например, в аналогичной ситуации при раскопках Грота на Камне Дождевом обнаружено захоронение, интерпретируемое Ю. Б. Сериковым как захоронение шамана [5]. Таким образом, установлены новые факты культурнохронологического определения археологических комплексов верхней части разреза Санный Мыс. Анализируя верхние слои памятника Санный Мыс, мы видим, что они, вероятно, представляют собой святилище, или место посещения с целью выполнения ритуала, которое на протяжении долгого времени служило населению вплоть до 1930-х годов, судя по найденным монетам. Определение характера обрядовой практики, отправления культа или жертвоприношения является следующим этапом исследования. ________________________________ 1. Лбова Л. В. Палеолит северной зоны западного Забайкалья. УланУдэ, 2000. С. 115. 2. Лбова Л. В., Жамбалтарова Е. Д., Конев В.П. Погребальные комплексы неолита – раннего бронзового века Забайкалья. Новосибирск, 2008. С. 113. 3. Лбова Л. В., Коломиец В. Л., Савинова В. В. Геоархеологический объект Санный Мыс: условия формирования и обстановки обитания древнего человека в Западном Забайкалье // Вестник НГУ. Серия: История и филология. 2007. Том 6, вып. 3: Археология и этнография. – С. 80-93. 4 Полева Ю. В. Религиозный опыт пещерничества как субъективный аспект культа пещер в Нижнем Поволжье и Подонье // Материалы Четвертой междунар. конф. ВолГУ. Т. 3. Волгоград, 2007. С. 529. 5. Сериков Ю. Б. Культовые пещеры р. Чусовой // Культовые памятники горно-лесного Урала. Екатеринбург, 2004. С. 39-47. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Л. В. Лбова 58 СТАТИСТИКО-ПЛАНИГРАФИЧЕСКОЕ ИЗУЧЕНИЕ КЕРАМИКИ ГОРОДИЩА ЗАВЬЯЛОВО-5 М. С. Демахина Новосибирский государственный педагогический университет Городище Завьялово-5 расположено в Ордынском районе Новосибирской области на реке Каракан, правом притоке Оби. Памятник относят к VIII – VII вв. до н. э. Городище было открыто в 1968 г. Раскопки на его территории проводились в 1969 и 1991 гг. Т. Н. Троицкой, в 1974 г. В. С. Елагиным, в 1983-1984 гг. Е. А Сидоровым, и в 2006 г. Т. В. Мжельской [1]. Городище Завьялово-5 – памятник позднеирменской культуры. Прослеженная этнокультурная ситуация близка процессам, прослеженным на синхронном памятнике Чича-1 и, видимо была характерна для всего переходного периода в целом [2]. Анализ керамического комплекса городища показал его многовариантность, выявлены три основных типа керамики: 1. Позднеирменский. 2. Северный (приближен к молчановскому типу). 3. Смешанный ирмено-северный [1]. Рассмотрев керамический комплекс раскопок Т. Н. Троицкой в 1969 г. (частично вскрыто одно жилище), мы обнаружили следующие результаты: 1. Были изучены венчики от 38 сосудов, из них ирменских – 31 венчик (82 %), молчановских – 4 венчика (10 %), и смешанного типа – 3 венчика (8 %). 2. Один венчик относится к раннежелезному веку. Материалы находятся в многопрофильном музее НГПУ (колл. № 182). В связи с отсутствием описей данных раскопок, мы не можем дать послойное описание распределения керамики. Также были обработаны материалы раскопок Е. А. Сидорова за 19831984 гг. (колл. № 440). Городище раскопано 4 пятнадцатисантиметровыми слоями-горизонтами. На территории раскопа выявлены 4 жилища. На памятнике преобладает керамика позднеирменского типа – 7 9% (647 фрагментов), молчановского облика – 14 % (114 фрагментов), смешанная – 7 % (56 фрагментов). Также нами была рассмотрена керамика с раскопок 1991 г. (колл. № 615). На территории раскопа были выявлены два жилища (№ 8 и № 9), а также три хозяйственных постройки. Послойного описания находок нет. Преобладающий тип керамики – ирменский. Нами были изучены 297 фрагментов венчиков сосудов. Из них ирменских – 245 (82 %), молчановского типа – 41 фрагмент (14 %) и смешанного типа – 11 (4 %). Основное скопление керамики мы наблюдаем в восточной части раскопа. В жилищах расположено 45 %. Жилище № 8 двухкамерное. Основное скопление керамики приходится на восточную часть жилища. В нем располагаются венчики от 92 сосудов 59 (2 целых сосуда). Из них 79 (2 целых сосуда) – ирменские (86 %), смешанного облика всего 1 (1 %) и молчановского типа – 12 (13 %). Также в этом жилище найден один венчик от сосуда раннежелезного времени. Жилище № 9 раскопано не полностью. Распределение в нем керамики следующее: ирменского типа – 34 фрагмента (2 целых сосуда), молчановского облика – 6 (15 %) и смешанного типа – 1 фрагмент (2 %). Объекты №№ 1, 2 и 3 представляют собой хозяйственные постройки. В северо-восточной части объекта № 1 достаточно четко прослеживается скопление керамики ирменского типа. Внутри объекта № 2 также прослеживаются несколько скоплений – как ирменской, так и молчановской керамики, в основном они представляют собой развалы сосудов молчановского и смешанного типов. Объект № 3 содержит очень небольшое количество керамики всех трех типов. Он представлял собой большую хозяйственную яму, перекрытую слоем горелого дерева и сажи, с фрагментами керамики. Прослежены перемещения фрагментов от одного сосуда (независимо от культурной группы) по памятнику: 1. От очага жилища 8 по линии восток-северо-запад. 2. От западной части жилища № 9 к объекту № 2. 3. От объекта № 1 к северо-западной части раскопа. 4. От центральной части жилища №8 к объекту № 3. Так как, разнос керамики видимо передаѐт основное направление перемещения жителей посѐлка, то можно предположить, что объект 2 был связан с жилищем 9, а объект 3 – с жилищем 8. Таким образом, мы можем подтвердить следующие выводы: 1. Подтверждается одновременное существование на памятнике разнокультурных керамических групп. 2. Во всех рассмотренных керамических комплексах преобладает керамика позднеирменского типа. Ее количество колеблется от 79 % до 82 %. 3. Зафиксировано наличие смешанных форм керамики – сочетание в одном сосуде разных орнаментальных традиций. ________________________________ 1. Троицкая Т. Н., Мжельская Т. В. Еще раз о завьяловских городищах // Археологические исследования в Северной Азии древности и средневековья. Томск: ТГУ, 2007. С. 316-323. 2. Демахина М. С. Культурная принадлежность городища Завьялово-5 по данным статистико-планиграфического изучения керамики // Материалы XLVIII международной научной студенческой конференции «Студент и научно-технический прогресс»: Археология Евразии. Новосибирск: НГУ, 2010. С. 55-56. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент И. А. Дураков. 60 ПРИСВАИВАЮЩИЕ ОТРАСЛИ ХОЗЯЙСТВА В СИСТЕМЕ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ ПАЗЫРЫКСКОГО НАСЕЛЕНИЯ АЛТАЯ* Т. А. Краскова Алтайский государственный университет, г. Барнаул Реконструкцией скотоводства в пазырыкском обществе занимались многие исследователи. Ряд работ касается проблем земледелия и его возможной роли в жизни «пазырыкцев». Публикаций по характеристике присваивающих отраслей хозяйства, их значения в системе жизнеобеспечения населения Алтая раннего железного века очень мало. О значительной роли охоты свидетельствуют находки костей на поселениях, обнаруженные в погребениях одежда, украшения, орудия, изготовленные из зубов, рогов и меха, изображения на предметах искусства и петроглифах. Анализ имеющихся материалов позволил отнести «пазырыкцев» к народам с количественным типом охотничьего промысла, характеризующегося добычей наиболее массовых видов в охоте пушного и мясного направлений. К кругу добываемых пушных зверей относились степная кошка, белка, соболь, горностай, выдра. Имеются изделия из шкуры барса [1]. Основными промысловыми животными были: косуля, марал, лось, олень, кабан, медведь, дзерен, горный козел, кабарга и сайга. Встречены кости сурка, зайца, корсака, лисы. Добыча птицы, видимо, не получила широкого распространения. Сюжеты петроглифов, изображения на предметах искусства позволяют реконструировать способы охоты. Это – облавная и загонная охота с собаками, охоты с приманиванием к домашним животным, охота по следу с собакой [2]. Многочисленные сцены передают разнообразие видов оружия: пешим способом с луком, дротиком, копьем или палицей; на коне с луком, арканом или ловчей сетью. Рыболовство на настоящий момент является наименее изученным видом хозяйства «пазырыкцев». Костные останки рыб сохраняются редко, а рыболовных орудий, однозначно связываемых с пазырыкской культурой, не найдено. Изображения рыб имеются на предметах искусства. Одним из свидетельств рыбной ловли можно считать приготовление рыбного клея, при помощи которого склеивали деревянные детали, приклеивали фольгу. Однако в последнее время исследователи склонны придавать больше значения роли рыболовства в жизни «пазырыкцев». Это связано с результатами проведенного изотопного анализа [3]. Археологических находок, представляющих продукты собирательства, немного. В могильниках долины р. Юстыд обнаружены кедровые орехи и бусины из них, косточки дикого миндаля. В ряде «элитных» курганов 61 найдены зерна кориандра. Лепешки из протертых зерен дикорастущего злака (волосенца) обнаружены в могильнике Уландрык-I. Семена донника и дикой конопли найдены в кургане № 2 могильника Пазырык [1]. Клад лекарственных и съедобных растений был найден под зернотеркой на поселении Тыткескень–III. В курганах часто встречаются ветки курильского чая. Для набивки подушек, перекрытия срубов использовали мхи. Обычные травы применялись при мумификации. Для изготовления тканей использовали крапиву, коноплю, кендырь. Проведенное нами палеопатологическое исследование зубной системы «пазырыкцев», позволяет заключить, что доля компонентов растительного происхождения в рационе питания населения пазырыкской культуры Нижней Катуни существенно превышала соответствующий показатель в рационе населения юго-восточных районов Алтая. Для указанной популяции также характерны резкие половые различия по этому признаку [4]. Таким образом, присваивающие отрасли хозяйства, несмотря на развитый характер скотоводства, оставались существенным подспорьем в жизни «пазырыкцев». Собирательство являлось основным источником поступления в рацион продуктов растительного происхождения. Менее существенным на наш взгляд, было значение рыболовства. Охота давала «пазырыкцам» мясо, шкуры, меха, рог, кость, т.е. она играла еще и важную роль в обеспечении населения материалом для домашнего производства. ________________________________ 1. Руденко С. И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.; Л., 1953. С. 75–80. 2. Кубарев В. Д. Палеоэкономика населения Монгольского Алтая (по петроглифам и этнографическим источникам) // Алтае-Саянская горная страна и соседние территории в древности. Новосибирск, 2007. С. 275–285. 3. Феномен алтайских мумий. Новосибирск, 2000. С. 234–236. 4. Тур С. С., Краскова Т. А. Население пазырыкской культуры Средней Катуни: зубные индикаторы палеодиеты // Древние и средневековые кочевники Центральной Азии. Барнаул, 2008. С. 216–219. * Работа выполнена при финансовой поддержке Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России», проект «Реконструкция социальной организации и системы жизнеобеспечения кочевников Южной Сибири поздней древности и средневековья» (шифр 2010-1.2.1-300-028-022). Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. А. А. Тишкин 62 СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ЗОЛОТЫХ АППЛИКАЦИЙ ПАЗЫРЫКСКОЙ И КАМЕНСКОЙ КУЛЬТУР (ПО МАТЕРИАЛАМ НАХОДОК ИЗ ПАМЯТНИКОВ ХАНКАРИНСКИЙ ДОЛ И БУГРЫ)* А. С. Тарасова Алтайский государственный университет, г. Барнаул В курганах скифо-сакского времени обнаружены аппликации из золотой, серебряной, бронзовой, медной и оловянной фольги. Они наклеивались или пришивались на деревянную, берестяную, кожаную, тканую или войлочную основу для большей выразительности и привлекательности различного рода изделий. Аппликации являлись культурно-хронологическими маркерами. Для получения сравнительной базы были изучены материалы таких памятников Алтайского края, как Ханкаринский дол и Бугры. Первый расположен в Краснощековском районе и исследуется археологической экспедицией АлтГУ под руководством П. К. Дашковского. Он принадлежит к пазырыкской культуре и датируется IV-IV вв. до н.э. Археологические раскопки памятника Бугры (кург. № 4) в Рубцовском районе проводятся Юго-Западной экспедицией АлтГУ под руководством А. А. Тишкина. Он относится к каменской культуре и датируется IV-II вв. до н.э. Аппликации в виде блях-нашивок и стилизованного растительного орнамента в большом количестве были найдены в нескольких погребениях указанных памятников. Они являлись преимущественно украшениями головных уборов и некоторых частей одежд, что свидетельствует о захоронениях элиты. В результате исследований некрополя Ханкаринский дол и кургана № 4 памятника Бугры найден разнообразный материал. Обнаруженная фольга была сделана из самородного золота с примесью серебра и меди [1]. Существуют некоторые сходства и отличия в использовании данного материала. Так в могильнике Ханкаринский дол преимущественно встречается низкая пробность золотых аппликаций, которая заключается в большом разбросе показателей по содержанию золота, серебра и меди. В кургане № 4 памятника Бугры найденные фрагменты фольги в основном высокой пробы (95-95,6 %) из-за малого разброса показателей по содержанию компонентов [2]. Следовательно, ввиду отличий в составе материала и места его добычи различны. Судя по соотношению золота и серебра в самородном золоте алтайских месторождений, большая часть исследованных изделий из могильников Ханкаринский дол (курган № 4-7) ближе к составу золота Зыряновского и Риддеровского (Лениногорского) месторождения. Предметы с более высокой пробой из кургана № 4 памятника Бугры близки по составу самородного золота Синюхинского и 63 Змеиногорского месторождений. Источником для этой группы находок могло быть и золото Мурзинского россыпного месторождения [3]. Необходимо отметить сходства и отличия в формах и сочетаниях использования аппликаций. Погребальные вещи (бронзовые чеканы и гривны, зеркала) и одежда (головные уборы) указанных памятников в основном были покрыты и декорированы золотой фольгой. Найденные фрагменты и цельные предметы выполнены в традиционном скифосибирском зверином стиле (фрагмент головы оленя с рогами, растительный орнамент в виде голов грифона и барана). Отличия заключаются в разных видах декора. В могильнике Ханкаринский дол аппликации представлены в основном в виде золотых листков. В погребениях памятника Бугры в большом количестве найдены выпуклые бляхи-нашивки. Сравнительный анализ золотых аппликаций пазырыкской и каменской культур демонстрирует их синкретизм и отражение общих тенденций. *Работа выполнена при финансовой поддержке Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России», проект «Реконструкция социальной организации и системы жизнеобеспечения кочевников Южной Сибири поздней древности и средневековья» (шифр 20101.2.1-300-028-022). ________________________________ 1. Дашковский П. К., Тишкин А. А., Хаврин С. В. Результаты спектрального анализа металлических изделий из могильника пазырыкской культуры Ханкаринский дол (Северо-Западный Алтай) // Алтае-Саянская горная страна и история освоения ее кочевниками. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2007. С. 202-203. 2. Тишкин А. А. Отчет о раскопках в Рубцовском районе Алтайского края и Онгудайском районе Республики Алтая летом 2007 г. Барнаул, 2008. Т. 2 (Архив Музея археологии и этнографии Алтая АлтГУ). 3. Розен М. Ф. Россыпи, связанные с известными коренными источниками рудного золота // Золото Алтая: история и современность. Барнаул, 1995. С. 156. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. А. А. Тишкин 64 КОПЬЯ КАМЕНСКОЙ КУЛЬТУРЫ* О. С. Лихачева Алтайский государственный университет, г. Барнаул Копье – древковое оружие дистанционного боя с колющей функцией. Состоит из двух основных частей: поражающей – наконечник и несущей – древко [1–2]. В памятниках каменской культуры Лесостепного Алтая найдено всего два наконечника копья. Один из могильника Новотроицкое2 (к. 2, м. 8), второй из памятника Масляха-I (к. 3, м. 4) [3, 7]. Оба изделия изготовлены из железа, втульчатые по способу насада на древко. У наконечника из Новотроицкого-2 втулка имеет трапециевидный абрис и обладает длинной шейкой, в нижней четверти она расширяется. Дополнительным ее элементом является отверстие для крепления. Перо у изделия сохранилось не полностью. Его фрагмент ромбический в сечении, с покатыми плечиками и имеет следующие размеры: длина – 2 см, ширина – 1,8 см, толщина – 0,4 см. Судя по характеру перехода, который имеет ряд аналогий в скифских материалах Северного Причерноморья, перо было «остролистной» формы. Как отмечает А. И. Мелюкова, отношение между длиной втулки и длиной пера у подобных копий выражается как 1:1,2, а ширина пера меньше его длины в 6–12 раз [3]. Параметры втулки рассматриваемого экземпляра: длина - 15,2 см, диаметр – 2,2 см. Следовательно, у пера они могли быть следующие: длина – 18,2 см, ширина – 3 см. Втулка наконечника из Масляхи-I имеет цилиндрическую форму с небольшим расширением в нижней четверти, ее длина – 14,8 см, диаметр – 3,3 см. Сохранившаяся часть пера линзовидного сечения, длиной – 3 см, шириной – 3,5 см, толщиной – 0,8 см. Основание пера отделяется от втулки небольшими практически прямыми плечиками. Аналогии такому оформлению встречаются в меотских памятниках Северного Кавказа и сарматских материалах Поволжья [6]. Исходя из них, можно предположить, что изделие имело перо килевидной формы. Найти полные соответствия наконечникам копий каменской культуры сложно в силу их плохой сохранности, но развитие их отдельных признаков можно проследить. Трапециевидная втулка с шейкой встречается у скифов Северного Причерноморья в VI в. до н.э. Здесь этот признак бытует до V в. до н.э., а его эволюция направлена на удлинение шейки и сокращение разницы в диаметре между ней и втулкой [2]. Такие втулки в сочетании с «остролистным» бытуют у скифов Среднего Дона с конца V в. до н.э. до III в. до н.э. с той лишь разницей, что втулка и ее шейка плавно соединяются и не разграничиваются друг от друга [5]. Цилиндрическая втулка с небольшим расширением в нижней четверти появляется в материалах Северного Кавказа в VIII–VII вв. до н.э. и сохраняется там до рубежа эр. В сочетании с узким пером килевидной формы она встречается в меотских материалах IV–I вв. до н.э. [6]. В целом 65 можно отметить, что эволюция копий в раннем железном веке идет одновременно в двух направлениях: изменение формы втулки и пера. В первом случае делается менее резким переход шейки во втулку, что делает деталь более прочной на слом. Во втором за счет сужения пера и изменения его абриса на килевидный повышаются его проникающие свойства. Таким образом, наконечник из Новотроицкого-2 несет на себе скифские черты и может датироваться концом V–III вв. до н.э., а изделие из Масляхи-I – меото-сарматские и датируется в рамках IV–I вв. до н.э. Малое количество копий в материалах каменской культуры может быть связано как с особенностями погребального обряда, так и элитарностью этого вида оружия, которым могли обладать лишь отдельные воины, имеющий высокий профессиональный статус. Тем не менее, их наличие свидетельствует о росте роли боя на средней дистанции, ведущегося без спешивания, непосредственно с коня. По изобразительным материалам выделяют два способа захвата копья в этот период: первый, когда оружие удерживалось одной рукой, и колющий удар наносился сверху вниз. При втором оружие удерживалось обеими руками и использовалось для нанесения сильного таранного удара [3, 6]. * Работа выполнена при финансовой поддержке Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России», проект «Реконструкция социальной организации и системы жизнеобеспечения кочевников Южной Сибири поздней древности и средневековья» (шифр 20101.2.1-300-028-022). ________________________________ 1. Горбунов В. В. Военное дело населения Алтая в III–XIV вв. до н.э. – Ч. II: Наступательное вооружение (оружие). – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2006. – 232 с. 2. Горелик М. В. Оружие древнего Востока (IV тысячелетие – IV в. до н.э.). – СПб: «Атлант», 2003. – 336 с. 3. Мелюкова А. И. Вооружение скифов. Свод археологических источников. – М.: Наука, 1964. – 64 с. 4. Могильников В. А., Уманский А. П. Курганы Масляха-I по раскопкам 1979 года // Вопросы археологии Алтая и Западной Сибири эпохи металла. – Барнаул: Изд-во БГПУ, 1992. – С. 69–93. 5. Савченко А. И. Вооружение и предметы снаряжения населения скифского времени на Среднем Дону // Археология Среднего Дона в скифскую эпоху: труды Донской (б. Потуданской) археологической экспедиции ИА РАН. – М.: ИА РАН, 2004. – С. 151–277. 6. Хазанов А. М. Избранные научные труды: Очерки военного дела сарматов. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ; Издательство СПбГУ, 2008. – 294 с. 7. Шульга П. И., Уманский А. П., Могильников В. А. Новотроицкий некрополь. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2009. – 329 с. Научный руководитель – д-р ист. наук, доцент В. В. Горбунов. 66 К КЛАССИФИКАЦИИ СКИФО-САКСКИХ ГОЛОВНЫХ УБОРОВ Н. Н. Головченко Алтайская государственная педагогическая академия, г. Барнаул Скифо-сакские головные уборы, представляют собой одну из малоизученных категорий материальной культуры древних номадов. Серьезным препятствием их успешному изучению, является отсутствие общепринятой терминологии и классификации последних [1-6]. Настоящая работа посвящена изложению нашего видения указанных проблем. Понятийный аппарат. «Головные уборы» - это категория вещей, функциональное назначение которых заключается в том, чтобы защищать голову носителя в условиях непогоды или боя, служить социально-дифференцирующим маркером носящего и, возможно, его оберегом; основными элементами уборов являются: «наголовник», «завязки», «назатыльник» и «шпиль». (Начельные украшения, парики и прически мы предлагаем рассматривать в качестве самостоятельных категорий убранства). «Наголовник» - основная часть головного убора, покрывающая голову носящего. «Завязки» - многофункциональный элемент головного убора, представленный в виде завязок, наушников, нащечников и, возможно, подвесок, крепившихся к височным сторонам уборов. «Назатыльник» - элемент головного убора, закрывающий теменную область, шею и, иногда, плечи носящего. «Шпиль» - коническая конструкция вершины головного убора, наличие или отсутствие которой определяет форму убора. Источниковая база. Источниковая база исследования представлена находками головных уборов (в курганных захоронениях скифской и сакской знати: Чертомлык [1, 6], Келермес [3, 6], Татьянина Могила [6, 7], Иссык [8]; в мерзлотных погребениях пазырыкской культуры Горного Алтая: Ак-Алаха I [4, 6, 10], Пазырык [4, 6, 10]) и их изображениями (на персепольских барельефах [9]; на персидском ковре из пятого Пазырыкского кургана [10]; на афинских вазах [5] и др). Всего 40 экземпляров. Классификация. Предлагаемая нами классификация скифо-сакских головных уборов основана на разработках В. А. Городцова [11]. Основными структурными элементами классификации являются: категория, группа, отдел и тип. Категория – представляет собой комплекс вещей одного назначения, в нашем случае, - все головные уборы. Категория делится на две группы. 67 Группа – включает в себя головные уборы, объединенные материалом изготовления: «мягкие» (текстильные) и металлические (шлемы) уборы. Группы подразделяются на отделы. Отдел – объединяет головные уборы, имеющие одинаковую форму наголовников. В группе «мягких» головных уборов выделяется 3 отдела: конические, полусферические и цилиндрические уборы. В группе металлических головных уборов выделяется 2 отдела: конические и полусферические шлемы. Отсутствие отдела цилиндрических уборов в группе металлических шлемов объясняется отсутствием таковых. Тип – составляют уборы, объединенные устойчивым сочетанием таких признаков как «завязки» и «назатыльники». В каждом отделе 4 типа, выделяемых по возможным комбинациям признаков «завязок» и «назатыльников» (с завязками и с назатыльником, с завязками, но без назатыльника, без завязок, но с назатыльником, без завязок и без назатыльника). ________________________________ 1. Боровка Г. И. Женские головные уборы Чертомлыцкого кургана // Известия РАИМК. Вып. 1. 1921. С. 169–192. 2. Мирошина Т. В. Об одном типе скифских головных уборов // Советская археология. № 3. 1977. С. 79–94. 3. Мирошина Т. В. Некоторые типы скифских женских головных уборов I – III вв. до н.э. // Советская археология. № 4. 1981. С. 46–69. 4. Полосьмак Н. В. Воинские шлемы пазырыкцев // Итоги изучения скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий. Барнаул, 1998. С. 148-151. 5. Яценко С. А. Костюм Скифии в архаическое (7-6 вв. до н.э.) и «классическое» (5-4 вв. до н.э.) время: к вопросу об этнических изменениях // Античная цивилизация и варварский мир. Краснодар, 2000. С. 24-31. 6. Яценко С. А. Костюм древней Евразии. Ираноязычные народы. М.: Восточная литература, 2006. 664 с. 7. Клочко Л. С. Головний убiр з кургану Тетянина Могила // Археологiя. № 3. 1991. С. 58–63. 8. Акишев К. А. Курган Иссык. Искусство саков Казахстана. М.: Искусство, 1978. 129 с. 9. Фаррох К. Персы. М.: ЭКСМО. 342 с. 10. Полосьмак Н. В., Баркова Л. Л. Костюм и текстиль пазырыкцев Алтая (IV – III вв. до н.э.). Новосибирск: ИНФОЛИО, 2005. 232 с. 11. Мартынов А. Н., Шер Я. А. Методы археологического исследования. М., 2003. С. 47. Научный руководитель – А. Н. Телегин. 68 КЕРАМИКА НОВОСИБИРСКОГО ВАРИАНТА БОЛЬШЕРЕЧЕНСКОЙ КУЛЬТУРЫ В ИНОКУЛЬТУРНЫХ ПАМЯТНИКАХ К. А. Борзых Новосибирский государственный педагогический университет Керамика – самый массовый, а подчас единственный источник, характеризующий тот или иной археологический памятник. Целью моей работы является обобщение керамического материала новосибирского варианта большереченской культуры обнаруженного в памятниках культур, бытовавших на сопредельных территориях. Для анализа взяты памятники саргатской и кулайской культур, соседствующие с памятниками большереченской культуры. Саргатская культура была распространена на широкой полосе от Зауралья до Барабинской лесостепи. В керамическом комплексе памятника Туруновка-4 выделяется группа керамики, представленная резко профилированными плоскодонными сосудами с прямым венчиком. В орнаментации этого типа керамики характерно наличие на шейке двойного ряда «жемчужин», разделенных несколькими вертикальными насечками. Орнамент часто вообще не наносили или покрывали только венчик и верхнюю часть плечиков крупной резной сеткой либо насечками в виде «елочки». По своеобразию профилировки сосудов и их орнаментации керамика данной группы аналогична большереченской. Во всех проявлениях новосибирского варианта кулайской культуры четко прослеживаются два компонента: собственно кулайский и большереченский. Это сказалось на керамических комплексах, где наряду с типично кулайскими сосудами встречаются и чисто большереченские. В материалах памятника Каменный Мыс встречена керамика, сохраняющая традиции большереченской культуры: гладкие или слабо орнаментированные стенки, форма в виде кувшинчиков с узким горлом. На памятнике Ордынское-1 сосуды средней величины, горло высокое, плечики выражены слабее, чем в керамике Каменного Мыса, ширина горла средняя, тулово приплюснутое, дно округлое. Их форма восходит к большереченским традициям. Появление керамики в инокультурных памятниках можно связать как с заимствованием традиций изготовления керамики у соседних племен по причине долговременного сосуществования на одной территории (большереченская керамика в саргатских памятниках). Так и с процессами очень тесного взаимодействия культур, повлекшего за собой поглощение одних культур другими (большереченская и кулайская культуры). Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Т. Н. Троицкая 69 ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАНЯТИЯ НАСЕЛЕНИЯ ГОРОДИЩА НИЖНИЙ ЧЕПОШ-3* Н. А. Константинов Горно-Алтайский государственный университет Городище Нижний Чепош-3 расположено на правом берегу реки Катунь, в окрестностях с. Чепош Чемальского района Республики Алтай [1]. Городище исследовалось П. И. Шульгой в середине 1980 – 1990-х гг. В 2001 году исследования на городище проводил А. А. Тишкин. В 2001, 2004 и 2009 гг. на городище производились работы под руководством В. И. Соѐнова. Городище датировано гунно-сарматским временем [2]. В ходе полевых исследований и анализа остеологического материала получены некоторые данные, позволяющие судить о хозяйстве населения городища. Животноводство. На городище были обнаружены костные остатки овец, лошадей, крупного рогатого скота и собак (здесь и далее определения канд. биол. наук С. С. Онищенко). Преобладают кости овец и лошадей. На других поселениях первой половины I тыс. н.э. Северного Алтая представлены кости тех же видов животных, что и в материалах городища Нижний Чепош-3, но соотношение их разное. На поселении Майма I преобладают кости овец, лошадей. Кости крупного рогатого скота представлены в значительно меньшем количестве [3; 4]. На Курлапском городище преобладают кости крупного рогатого скота и лошадей, кости овец известны в меньшем количестве [5]. Охота. Костные остатки диких животных представлены в меньшем количестве, чем кости домашних животных. Отмечены кости косули, марала, медведя, лисицы и зайца. На поселениях Северного Алтая и его предгорий, одновременных Нижнему Чепошу-3, кости диких животных составляют незначительную часть остеологических коллекций [3-5]. Рыболовство. О наличии рыбной ловли свидетельствуют обнаруженные рыбьи позвонки и фрагмент черепа. Один из позвонков просверлен. На других поселениях Северного Алтая и его предгорий гунно-сарматского времени имеются материалы, свидетельствующие о наличии рыболовства. Просверленные рыбьи позвонки найдены на Черемшанском городище и поселении Майма I [6; 4]. На Курлапском городище обнаружены костные остатки осетровых рыб, каменные грузила [5]. Ремесленные занятия. На городище обнаружены фрагменты керамических сосудов, пряслица, керамический скребок, предметы косторезного производства, костяные стружки. Эти находки говорят о наличии прядильного, косторезного, кожевенного, керамического производства. 70 Можно с определенной долей вероятности предполагать существование земледелия. На городище найден обломок зернотерки, который, возможно, был переиспользован в виде землеройного орудия. Материалы, связанные с земледелием, известны на поселениях первой половины I тыс. н.э. Северного Алтая и его предгорий [7; 8]. О других направлениях хозяйственной деятельности говорить пока невозможно изза отсутствия источниковой базы. Находки железных шлаков и железных изделий на синхронных поселениях майминской культуры [5; 8] позволяют предположить существование на Нижнем Чепоше-3 железоделательного производства. Анализ имеющихся материалов показал, что система жизнеобеспечения населения гунно-сарматского времени, проживающего на территории городища Нижний Чепош-3, была основана на различных, но взаимосвязанных хозяйственных занятиях. * Работа выполнена при финансовой поддержке Минобрнауки РФ (проект № 2.1.3/11293 «Древняя и средневековая фортификация Алтая» АВЦП «Развитие научного потенциала высшей школы»). ________________________________ 1. Шульга П. И., Тишкин А. А., Соѐнов В. И. Городища Нижний Чепош-3 и 4 // Известия Алтайского государственного университета. Барнаул, 2009. С. 249-253. 2. Соѐнов В. И. Полевые археологические исследования научноисследовательской лаборатории по изучению древностей Сибири и Центральной Азии ГОУ ВПО ГАГУ в 2010 г. // Древности Сибири и Центральной Азии. Горно-Алтайск, 2010. № 3 (15). С. 3-6. 4. Полосина Я. Ю. Предварительный анализ остеологического материала поселений Майма-1, Майма-3 и Майма-12 // Вопросы археологии и истории Горного Алтая. Горно-Алтайск, 1990. С. 12-14. 5. Абдулганеев М. Т. Отчет о раскопках поселения Майма I летом 1991 года. Горно-Алтайск, 1991. (Архив Национального музея Республики Алтай им. А. В. Анохина). 3. Скопинцева Г. В. Новые памятники первой половины I тыс. н.э. в предгорьях Алтая // Культура древних народов Южной Сибири. Барнаул, 1993. С. 62-71. 6. Киреев С. М. Поселение Черемшанка // Охрана и исследование археологических памятников Алтая. Барнаул, 1991. С. 84-88. 7. Мартыщенко Е. В. Древнее земледелие Горного Алтая // Археологические исследования в Сибири. Барнаул, 1989. С. 62-63. 8. Абдулганеев М. Т. Поселение Майма I и культурно-хронологическая атрибутация земледельческих поселений Горного Алтая // Древние поселения Алтая. Барнаул, 1998. С. 165-171. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент В. И. Соѐнов. 71 КОСТОРЕЗНОЕ ПРОИЗВОДСТВО НАСЕЛЕНИЯ ГОРОДИЩА НИЖНИЙ ЧЕПОШ-3* Е. А. Штанакова Горно-Алтайский государственный университет Новые материалы по косторезному делу населения Горного Алтая гунно-сарматского времени были получены в ходе проведения полевых работ на территории городища Нижний Чепош-3 (Чемальский район Республики Алтай) в 2009 году [1]. При исследовании памятника была заложена траншея, пересекающая серию валов и рвов в восточной части городища. Прослежена следующая планиграфия расположения предметов косторезного производства: большинство находок оказалось сконцентрировано в восточной части траншеи, на которую приходился внешний ров и часть вала городища. Преобладающая доля отходов от производства оказался за стеной, окружавшей когда-то городище. В ходе проведения раскопочных работ было получено около ста образцов использования кости и рога. Они были представлены предметами вооружения (четырѐхгранные черешковые наконечники стрел и их фрагменты, фрагменты концевых и фронтальных накладок на лук), широко распространѐнными в комплексах гунно-сарматского и тюркского времени [2; 3], а также предметами туалета (обломок косметической щѐточки), украшениями (бусины из позвонков крупной рыбы), орудиями хозяйственной деятельности (костяное пряслице), предметами сакрального значения (коготь крупной птицы, астрагалы). Многочисленными были находки отходов производства (костяные стружки и щепки, заготовки, обломки изделий), на которых отчѐтливо прослеживались следы намеренного воздействия орудиями. Благодаря анализу всего комплекса костяных предметов со следами обработки, нам удалось выяснить, что основными операциями, которым подвергались кость и рог, были строгание, резание, сверление и шлифование. Для обработки избирались рѐбра и трубчатые кости диких и домашних животных. По итогам проведѐнного остеологического анализа (определения канд. биол. наук С. С. Онищенко) некоторых материалов с городища, мы можем предполагать, что из числа домашних животных, вероятнее всего, использовались кости овец и крупного рогатого скота. Из диких животных – марала, косули, медведя. Что касается обработки рога, то на городище были обнаружены заготовки и стружки от цельного рога диких животных. Роговое сырьѐ, в отличие от кости, добывалось в рамках присваивающих промыслов [4]. Городище Нижний Чепош-3 располагалось на территории основных миграционных путей косуль [5]. Таким образом, изделия, вероятно, могли быть выполнены из рога косули или марала. 72 Предметы косторезного производства с городища Нижний Чепош-3 имеют аналогии в одновременных памятниках Горного Алтая (Черемшанское городище, Майма I, Денисова пещера и др.) [6, 7, 8, 9] и сопредельных территорий [10, 11]. Таким образом, мы можем говорить о наличие общих элементов в традиции обработки кости и рога у населения Горного Алтая и сопредельных восточных территорий. * Работа выполнена при финансовой поддержке Минобрнауки РФ (проект № 2.1.3/11293 «Древняя и средневековая фортификация Алтая» АВЦП «Развитие научного потенциала высшей школы (2009-2010 годы»). ________________________________ 1. Соѐнов В. И. Отчѐт об археологических исследованиях в 2009 г. // Древности Сибири и Центральной Азии. Горно-Алтайск, 2009. № 1-2 (1314). С. 186-188. 2. Худяков Ю. С. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1986. 268 с. 3. Худяков Ю. С. Вооружение центрально-азиатских кочевников в эпоху раннего и развитого средневековья. Новосибирск, 1991. 186 с. 4. Бородовский А. П. Древний резной рог Южной Сибири. Новосибирск, 2007. 176 с. 5. Собанский Г. Г. Копытные Горного Алтая. Новосибирск, 1992. 256 с. 6. Киреев С. М. Поселение Черемшанка // Охрана и исследование археологических памятников Алтая. Барнаул, 1991. С. 84-88. 7. Киреев С. М., Кудрявцев П. И., Полосина Я. Ю. К вопросу о хозяйстве населения предгорий Северного Алтая в эпоху бронзы и раннего железа (по материалам Майминского археологического комплекса) // Сведения по археологии и истории Алтая. Горно-Алтайск, 1993. С. 6-8. 8. Деревянко А. П., Молодин В. И. Денисова пещера. Новосибирск, 1994. 260 с. 9. Абдулганеев М. Т. Поселение Майма I и культурно-хронологическая атрибуция земледельческих поселений Горного Алтая // Древние поселения Алтая. Барнаул, 1998. С. 165-171. 10. Вадецкая Э. Б. Таштыкская эпоха в древней истории Сибири. СПб, 1999. 440 с. 11. Вайнштейн С. И. Памятники второй половины I тысячелетия в Западной Туве // Труды Тувинской комплексной археологоэтнографической экспедиции. М.-Л., 1960. Т. II. С. 292-347. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент В. И. Соѐнов. 73 ТАШТЫКСКИЙ КУРГАН С БИРИТУАЛЬНЫМИ ЗАХОРОНЕНИЯМИ НА МОГИЛЬНИКЕ МАРКЕЛОВ МЫС II Т. А. Голубцева Новосибирский государственный университет Своеобразие таштыкской культуры наиболее ярко проявляется в разнообразии форм погребально-поминальной обрядности. Одиночные и коллективные захоронения, мумифицированные тела с гипсовыми масками, погребения кремированных останков в «куклах» – все эти формы захоронений связаны с двумя типами погребальных сооружений традиционно связывались со склепами и грунтовыми могилами. Особую категорию составляют «помины», отмеченные на поверхности стелами и каменными выкладками, под которыми расположены грунтовые ямы с керамическими сосудами и остатками жертвенного мяса животных. Впервые, малочисленные и неопределимые фрагменты кальцинированных костей в подобных поминах были обнаружены в 1938 г. С. В. Киселевым на могильнике Уйбат-2. Исключение составила лишь яма 14, где было обнаружено сожжение тела человека [1]. Позднее Л. Р. Кызласов на Изыхском чаа-тасе раскопал 14 ямок под каменными выкладками. Так же, как С. В. Киселев он посчитал их могилами и датировал IV-V вв. н. э. [2]. В 60-70-е. гг. в результате крупномасштабных исследований у г. Тепсей наряду со склепами и грунтовыми могилами был выделен еще одни отдельный тип археологических памятников – «помины». По мнению М. П. Грязнова, поминки по умершим завершались помещением в ямку мяса, напитков и установкой с ЮЗ каменной стелы [3]. В последующие годы раскопки аналогичных объектов не влияли на сложившуюся точку зрения по поводу характера этих памятников, а немногочисленные находки мелких кальцинированных косточек, как правило, не принимались в расчет. В конце прошлого века, Э. Б. Вадецкая, обобщив материалы всех раскопанных памятников таштыкской культуры, пришла к следующему выводу: выделенные Л. Р. Кызласовым могилы «камешковского этапа» принадлежат к «жертвенно-поминальным комплексам [4]. Подобная точка зрения закрепилась в научной литературе [5]. Однако в последние годы на могильнике Маркелов Мыс II, одном из не многих памятников таштыкской культуры раскопанных полностью, были открыты одиночные и коллективные погребения под каменными выкладками. Их изучение позволило поставить под сомнение устоявшуюся точку зрения и вернуться к вопросу о памятниках камешковского этапа. В этой связи наибольший интерес имеют материалы кургана № 15, содержавшего парное биритуальное погребение – одно по обряду трупоположения, второе по обряду трупосожжения. До раскопок 74 курган представлял собой небольшую уплощенную насыпь округлой в плане формы. При расчистке насыпи были обнаружены три небольших альчика барана, и отдельные мелкие колотые кости и фрагменты керамики, по меньшей мере, от 5 сосудов. Погребение 2 находилось в неглубокой могильной яме, ориентированной по линии СВ–ЮЗ. Скелет бы потревожен, кости рук, часть ребер, ключицы, лопатки отсутствовали, череп и нижняя челюсть лежали в районе живота. Судя по особенностям строения черепа, данное погребение принадлежит женщине, умершей в возрасте до 25 лет. Погребение 1 находилось в непосредственной близости от нее. Оно представляло собой трупосожжение на стороне, перенесенное к месту захоронения. Кости были рассыпаны на уровне древней дневной поверхности на площади диаметром 0,6 м. Среди них были выделены и определены 2 фрагмента фаланг пальцев и 12 фрагментов черепной коробки. Погребение сопровождал немногочисленный, но характерный для таштыкской культуры инвентарь: 4 бронзовые пряжки, с неподвижным шпеньком и 2 железные безщитковые пряжки с утерянными язычками. Таким образом, анализ, обнаруженных в погребение № 1 кальцинированных костей позволяет отнести захоронения в кургане № 15 к биритуальным и выделить в рамках таштыкской погребальной обрядности еще одни вариант захоронений. ________________________________ 1. Киселев С. В. Древняя история Южной Сибири. М-Л.: АН СССР, 1951. 636 с. 2. Кызласов Л. Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины (I в. до н. э. - V в. н. э). М.: Издательство МГУ, 1960. 117 с. 3. Грязнов М. П. Таштыкская культура // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск: Наука, 1979. 167 с. 4. Вадецкая Э. Б. Таштыкская эпоха в истории Южной Сибири. СПб.: Центр «Петербургское Востоковедение», 1999. 440 с. 5. Поселянин А. И. К вопросу об изучении таштыкских поминальников с остатками трупосожжений // Западная и Южная Сибирь в древности. Барнаул: изд-во Алтайского гос. ун-та, 2005. С. 111–116. 6. Митько О. А. Таштыкские погребения по обряду трупосожжения под каменными выкладками // Современные проблемы археологии России: материалы Всероссийского археологического съезда (23 – 28 октября 2006, г. Новосибирск). Новосибирск: изд-во Института археологии и этнографии СО РАН. Т. II. С. 166–168. Научные руководители – канд. ист. наук О. А. Митько, канд. ист. наук Д. В. Поздняков 75 АНТИЧНЫЙ ТЕАТР ХЕРСОНЕСА С. Е. Логинов Новосибирский государственный педагогический университет. Античный театр всегда занимал большое место в жизни общества. Сегодня сложно себе представить без него историю Древней Греции и Древнего Рима. Театры существовали почти в каждом из античных городов. На территории Северного Причерноморья существовал ряд городов, возникших в эпоху великой греческой колонизации, среди которых был и Херсонес Таврический, расположенный на юго-западном побережье Крыма. В настоящее время археологическими исследованиями, которые ведутся во всех этих городах, театр был обнаружен только на территории Херсонеса, благодаря О.И. Домбровскому ставшему руководителем этих раскопок. Эта находка в корне изменила научные представления об историческом развитии города, и особенно о его культурной жизни. Археологические раскопки велись с 1954 по 1990-е гг. К сожалению, до сих пор отсутствует работа, подводящая итог исследованию театра, имеются лишь сведения из дневников и отчетов по отдельным годам раскопок, которые я использовал при подготовке данного сообщения. Актуальность данного исследования заключается в реконструкции исторического развития театра от возникновения до упразднения на основе археологических данных. В 1954 году во время доследования средневекового «Храма с ковчегом», находящегося в южной части Херсонеса, недалеко от городских ворот, О.И. Домбровский случайно обнаруживает остатки западной части античного театра, состоящие из 5 метров каменной скамьи первого ряда и 4 истертых ступенек рядом с проходом. Площадь театра была частично перекрыта средневековым храмом. Античный театр представляет собой комплекс, состоящий из полукруглого театрона огибающего орхестру, в котором располагались зрители, разделенного на 8 секций и 11 рядов, орхестры – круглой, центральной площадки для выступления диаметром – 23 метра, окаймленная каменным барьером высотой – 1 метр, скены – парадной части орхестры и места для переодевания, хранения реквизитов, и проскении – специальной продолговатой сценической площадки между орхестрой и скеной. Здесь же располагалась фимела – круглый жертвенник в честь Диониса. По подсчетам О.И. Домбровского херсонесский театр мог вместить 3000 человек, но другие исследователи утверждают, что количество зрителей едва ли превышало 1800-2000 человек. По мнению автора раскопок О.И. Домбровского и ряда других исследователей, возникновение античного театра относится к середине 76 III в. до н.э., в период активного развития и процветания города. Хотя существуют мнения, оспаривающие общепризнанную дату возникновения и датируют это событие последней четвертью IV в. до н.э. История античного театра состоит из 2 основных периодов: 1. Эллинистический (III – I вв. до н.э.), состоящий из возникновения и забвения. 2. Римский (I – IV вв. н.э.), включающий возрождение и упразднение театра. В эллинистический период, когда наступает расцвет города и у граждан возникает потребность в культурных мероприятиях, появляется театр. На его сцене происходили представления по произведениям античных классиков. Во второй половине II в. до н.э. в период войны Херсонеса со скифами театр был заброшен и стал застраиваться жилыми помещениями. В римский период, когда Херсонес становится зависимым от Римской империи, происходит возрождение театра. В I в. н.э., вероятнее всего во время правления римского императора Нерона, театр был восстановлен, а в конце II – начале III вв. н.э. он подвергся полной реконструкции и был расширен, но назначение театра координально изменилось. Орхестра и театральные представления заменяются ареной, на которой происходили гладиаторские бои и борьба бестиариев с дикими животными. После объявления христианства официальной религией Римской империи и последующей христианизации Херсонеса в IV в. н.э. театр прекращает свое существование в связи с принадлежностью к язычеству. С этого времени начинается разрушение театра с целью получения строительного камня и окончательная застройка театральной площадки средневековыми сооружениями. Театральная эпоха Херсонеса, заканчивается с эпохой античности. В настоящее время античный театр, является ценнейшим культурным памятником античности Северного Причерноморья, входящим в перечень культурных ценностей ЮНЕСКО. До сих пор ведутся исследования и постепенная реконструкция его исторической жизни и первозданного вида с помощью научных знаний. Кроме того он выполняет свое историческое предназначение в роли действующего летнего театра. На его сцене оживает античная эпоха благодаря таким вечным произведениям великих классиков как «Женщины в народном собрании» Аристофана, «Ифигения в Тавриде» и «Троянская война окончена» на основе пьес «Гекуба» и «Троянки» Еврипида. На сцене древнего театра в спектакле участвуют как актеры из Севастопольских театров им. Луначарского и им. Лавренева, так и его зрители. Играя и созерцая спектакли на древней площадке можно ощутить, что именно в этот момент возрождается тот самый античный театр, без которого не представлялась гармоничной жизнь античного херсонесита. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Т. Н. Троицкая 77 МЕТОДОЛОГИЯ ДЕШИФРОВКИ ДРЕВНЕЙ ПИСЬМЕННОСТИ, НА ПРИМЕРЕ ПИСЬМЕННОСТИ МАЙЯ В. С. Мякишева Новосибирский государственный университет Писцы цивилизации майя (Мезоамерика) записывали все, более или менее, важные события своей жизни. Из этих данных мы можем выяснить имена их правителей и богов, хозяйственную деятельность и социальную иерархию, пророчества и календарь. После обнаружения записей, сделанных на неизвестных языках, возникла проблема их прочтения и изучения. Под изучением исторических систем письма понимается задача получения из неизвестного текста информации о его структуре и содержании, т.е. его дешифровка, но не в узком смысле, как установление чтения и значения знаков, а дешифровка письма и языка в комплексе, т.е. чтение, перевод и интерпретация каждого конкретного текста. В Новом Свете единственная развитая (известная) фонетическая письменная система была создана в Мезоамерике в I тыс. до н.э. Она была принята ольмеками, сапотеками и майя и работала для языков разных (даже неродственных) лингвистических групп. Наибольшего развития это письмо достигло у классических майя. Начало изучения иероглифического письма майя в системе традиционной европейской парадигмы относится к XVI в., когда отдельные элементы морфемно-силлабического алфавита были записаны и прокомментированы францисканским монахом-миссионером Диего де Ландой (Юкатан, Мексика). К середине XX века в США уже сложилась целая школа майянистов, которую возглавил англичанин Эрик Томпсон. Он также предпринял попытку толкования календарных дат и иероглифов на основе данных о календарно-цифровом коде. В России в конце 1940-х годов исследованием письма майя занялся выпускник Московского университета Юрий Кнорозов. Он составил каталог иероглифов майя, и к 1952 г. смог установить фонетическое чтение некоторых из них. Майкл Д. Коу (Ко) - американский археолог, антрополог, эпиграфист, майянист, почетный профессор Йельского Университета. В своей работе «Reading the Maya Glyphs» он описал подробную грамматику и фонетику этого древнего языка, также он приводит сводную таблицу иероглифов. В настоящее время известны четыре сохранившиеся рукописные книги («кодекса») майя. Они получили свои названия по месту своего расположения (Парижский, Мадридский, Дрезденский и кодекс Гролье). Все они относятся к постклассическому периоду цивилизации майя, 78 который начался в X веке и закончился с появлением испанцев в начале XVI века. Стоит привести основные принципы для дешифровки древних письменностей, предложенные Майклом Ко в журнале «Mexicon»: а) необходима большая и хорошо опубликованная база данных: должно быть много текстов, и большинство из них должны быть полностью расшифрованы; б) должна быть правильная и доказуемая идентификация известных языков, которые помогают дешифровать письменность, также желательно, чтоб она была реконструирована в фонетике, грамматике и синтаксисе периода, в котором она использовалась; в) наличие одного или более двуязычных текстов, один из которых находится в уже расшифрованном состоянии или иначе читается этой системой языка; г) нужно хорошо понимать культурный контекст, чтобы он помог в понимании и чтении текстов; д) если система логосиллабическая или логографическая, не стоит ссылаться только на изображения, сопровождающие и, используемые в качестве самих иероглифов (как например, в египетских и майя классического периода) следует обратиться к текстам. Методы, используемые для изучения древних письменностей: а) сопоставление надписей на известном и неизвестном языках (примененный Ж. Шампольоном); б) свидетельство очевидца (Д. Ланда и его алфавит, этим методом пользовались Л. Рони, С. Томас, Б. Ворф, Ю. В. Кнорозов и др.); в) выяснение смысла фраз текста и значения некоторых иероглифических знаков и символов, основываясь на сопровождающих рисунках (использовали Л. Рони, П. Шелльхас, С. Томас, Э. Зелер, Ю. В. Кнорозов и др.); г) изучение пиктографического изображения знаков (Л. Рони, В. Гейтс, Ю. В. Кнорозов и др.); д) выделение однотипных комплексов иероглифических знаков из разных источников, позволяющие установить точную семантику заметной части комплексов (П. Шелльхас, особенно Г. Циммерманн); е) наличие текстов, написанных на языке, близком к языку неизвестных рукописей, позволило использовать закономерности языка майя и иероглифических текстов для отождествления известных и неизвестных элементов (Б. Ворф); ж) большое количество материалов, позволяют использовать статистические методы (П. Шелльхас, Г. Циммерманн). В нашей стране есть группа специалистов, также занимающихся письменностью и различными диалектами майя: Д. Д. Беляев, А. В. Сафронов, А. В. Пакин и А. А. Токовинин, ныне проживающий в США. Научный руководитель – д-р ист. наук А. В. Табарев 79 ИСТОРИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ ПАМЯТНИКОВ ПОЗДНЕГО БРОНЗОВОГО И РАННЕГО ЖЕЛЕЗНОГО ВЕКОВ ВОСТОЧНОГО ЗАБАЙКАЛЬЯ В ДОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПЕРИОД Т. Н. Черкашина Новосибирский государственный университет История исследования памятников позднего бронзового раннего железного веков в Восточном Забайкалье насчитывает уже несколько веков. Первые сведения о них появились еще в середине XVII в. благодаря первым русским казакам-землепроходцам. Более обширные сведения были получены в XVIII в. от участников первых экспедиций, отправленных в Забайкалье для его исследования и нахождения месторождений полезных ископаемых. Первыми были замечены, так называемые, «маяки», то есть плиточные могилы, которые выделялись на поверхности и были видны издалека. Д. Г. Мессершмидтом было отмечено много могильников по берегам речки Туры, рек Ингоды и Аргуни. Об одном из могильников он пишет, что могил в нем было «множество», но с виду они казались уже ограбленными. Г. Ф. Миллером и И. Г. Гмелиным, которые были участниками Академического отряда Второй Камчатской экспедиции, были начаты специальные исследования этих могил. По поручению Г. Ф. Миллера первый начал раскапывать плиточные могилы студент академии Горланов. В 1743 у села Городище, в 50 верстах от Нерчинска, на левом берегу Шилки он раскопал до дна 15 могил, обнаружив в них только несколько лошадиных костей и один обломок человеческого черепа. На основании этих находок Г. Ф. Миллер сделал вывод о том, что для народа оставившего эти погребения был характерен обряд трупосожения. Эти захоронения он относил к монгольским племенам. Несколько позже были выявлены и зафиксированы места распространения плиточных могил, П. С. Палласом, который исследовал окрестности оз. Бальзино, а также долины рек Шилки и Аргуни с притоками. И. Г. Георги обнаружил погребения по рекам Онон, Ингода, Шилка, Аргунь и отметил в них остатки костей и сильно окислившиеся кусочки железа. Он считал, что они оставлены древними даурами, по его мнению, им принадлежали и древние рудники по Аргуни, известные под названием Нерчинские. Интерес к археологическим памятникам Восточного Забайкалья возрос в XIX в. Раскопками в это время занимались А. Павлуцкий, Н. Попов, Д. Першин, Г. Стуков, а также А. К. Кузнецов. Наряду с раскопками в этот же период были открыты Паршиным, Юренским и А. К. Кузнецовым новые районы распространения плиточных могил в Восточном Забайкалье. 80 Н. Попов считал, что они принадлежали различным родам монголов, кочевавшим здесь в разное время. Паршин полагал, что «построены они ежели не монголами, то все же, однако ж, кочевым народом». На холме Кара-Баян в долине р. Урулюнгуй А. Павлуцким была исследована большая четырехугольная в плане могила, которую исследователи считают большой плиточной могилой и относят ее к концу бронзового – началу железного веков. Им так же было раскопано несколько погребений другого типа, одна малая и одна большая. В большой могиле вместе с костями животных были обнаружены два железных наконечника стрел, медная монета и небольшой обломок тонкой костяной пластинки с изображениями, костяки сохранились плохо. Таким же строением обладали и другие курганы некрополя. Значительный вклад в изучение этих памятников в конце XIX и начале XX в. внес политический ссыльный А. К. Кузнецов. Им было открыто и исследовано более 70-ти разновременных археологических памятников на реках Ононе, Ингоде, Шилки, Хилке и Аргуни, а также на берегах озер Бальзино, Кенона, Угдана. Из его рукописей следует, что им были обследованы плиточные могилы более чем в 100 пунктах. А. К. Кузнецовым были открыты и другие памятники, относящиеся к позднему бронзовому раннему железному векам. Это несколько оленных камней и две писаницы на р. Торге и возле с. Кондун. А. К. Кузнецовым были высказаны отдельные взгляды по некоторым проблемам древнейшей истории Забайкалья. В числе работ по изучению памятников позднего бронзового раннего железного веков следует упомянуть о раскопках в 1915 г. Про-пеллером нескольких плиточных могил в окрестностях г. Нерчинска, около Катарганы. Здесь были отмечены и исследовались два их типа: обычные могилы в виде четырехугольника, обложенного каменной оградой из плит, и несколько измененные по конструкции, которые имели еще вторую ограду, так называемые могилы со двором. Первые он считал принадлежащими знатным монголам, а вторые – монгольским вождям, относя их в целом ко временам Чингисхана. В дореволюционный период исследования памятников позднего бронзового раннего железного веков носили характер собирания и накопления материала. Изредка высказывались общие суждения о датировке отдельных категорий памятников и о принадлежности их тем или иным народам. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Ю. С. Худяков 81 АРХЕОЛОГИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ ВЛИЯНИЯ МИРОВЫХ РЕЛИГИЙ НА НАСЕЛЕНИЕ МИНУСИНСКОЙ КОТЛОВИНЫ В VI–XVIII ВВ. С. А. Кузницын Новосибирский государственный университет В процессе изучения мировоззрения коренного населения крупного регион Сибири, Минусинской котловины, важно установить, какое влияние оказывали на него мировые религии, последователи которых могли приходить с сопредельных территорий. Это, прежде всего, несторианство, манихейство и, возможно, буддизм и зороастризм. В Средней и Центральной Азии, а также Китае, христианство распространялось еще со времен Древнетюркского каганата [1]. Известно распространение христианства и к северу от Средней Азии. Так, в начале XI в. эту религию приняли южные соседи енисейских кыргызов – кераиты (кереиты), а в XII в. – найманы [2]. Куны, по мнению Л. Р. Кызласова, в XI в. проживавшие на Оби, в XII в. были известны как христиане несторианского толка [3]. Столь широкое распространение христианства на многих соседних территориях уже может являться косвенным свидетельством его влияния в различных формах и на енисейских кыргызов. Л. Р. Кызласов говорит о согдийских поселенцах, работавших на возведении уйгурских оборонительных сооружений и дворцов [4]. Так как енисейские кыргызы до 840 г. находились в зависимости от Уйгурского каганата, то не удивительно, что и в Минусинской котловине также обнаружены крупные постройки из сырцового кирпича, возведенные по среднеазиатским обычаям руками согдийских мастеров. Согдийцы же в основном исповедовали манихейство и среди них было немало миссионеров-вероучителей. Но Л. Р. Кызласов также отмечал, что «манихейство не пустило глубоких корней ни в Хакасско-Минусинской котловине, ни в Туве. Преобладающая часть простых людей по-прежнему оставалась верной шаманизму, и постепенно (уже, видимо, к середине X в.) манихейские проповедники в бассейне Енисея уступают место шаманам» [5]. Ряд авторов писали о возможности распространения здесь в дорусское время, кроме христианства и манихейства, также буддизма, зороастризма и религии бон, приводя в качестве доказательств зачастую большие объемы различных фактических сведений [6; 7; 8; 9]. Факты распространения зороастризма находят прямые указания в источниках домонгольского, а несторианства и буддизма также в источниках послемонгольского времени 82 и дополнительно в фольклоре коренных жителей. Относительно манихейства и религии бон в распоряжении сторонников их распространения имеются лишь косвенные свидетельства отдельных документов. Археологические же материалы наиболее достоверно подтверждают распространение в дорусское время христианства и буддизма. Однако общепринятым для периода средневековья считается факт господства шаманизма в религиозной сфере у народов Южной Сибири, о чем свидетельствует почти повсеместно бытовавший погребальный обряд (кремация на стороне), вытекавший из устоявшегося и господствующего мировоззрения и имевший мало общего с погребальной обрядностью, предписываемой многими из мировых религий. Мировые религии могли иметь здесь лишь ограниченное распространение [9]. В русское время на Енисее вновь началось распространение христианства, в данном случае в виде православия, принесенного русскими людьми, и почти одновременно – буддизма в форме ламаизма, распространяемого монголами (подданными Алтын-ханов и джунгарами). В связи с преобладанием в военно-политической сфере Русского государства, распространение буддизма здесь было затруднено, а в начале XVIII в. и вовсе прервано, что предопределило победу христианства к концу XIX в., заставившего серьезно потесниться даже шаманизм. Таким образом, можно констатировать уникальное положение данной территории, где в течение почти полутора тысяч лет отмечались заметные влияния мировых религий, однако ни одна из них окончательно не утвердилась у коренного населения, в том числе и современное православие. ________________________________ 1. Никитин А. Б. Христианство в Центральной Азии (древность и средневековье) // Восточный Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. М., 1984. С. 124. 2. Бартольд В. В. О христианстве в Туркестане в домонгольский период. Сочинения. Т. II. Ч. 2. М., 1964. 3. Кызласов Л. Р. Очерки по истории Сибири и Центральной Азии. Красноярск, 1992. С. 136. 4. Кызласов Л. Р. Северное манихейство и его роль в культурном развитии народов Сибири и Центральной Азии // Древности Алтая. № 5. 2000. 5. Кызласов Л. Р. История Тувы в средние века. М., 1969. С. 128. 6. Худяков Ю. С. Предметы средневековой торевтики с манихейской и буддийской орнаментикой в музеях Южной Сибири // Памятники истории и культуры Сибири. Омск, 1995. 7. Худяков Ю. С. О проникновении мировых прозелитских религий в Южную Сибирь в эпоху раннего средневековья // Сибирь на перекрестье 83 мировых религий. Материалы межрегиональной конференции. Новосибирск, 2002. С. 179. 8. Бутанаев В. Я. Бурханизм тюрков Саяно-Алтая. Абакан, 2003. 9. Скобелев С. Г. Христианство и манихейство у енисейских кыргызов в развитом и позднем средневековье // Сибирь на перекрестье мировых религий. Новосибирск, 2006. Научный руководитель – канд. ист. наук С. Г. Скобелев ВЕЛИКИЙ ШЁЛКОВЫЙ ПУТЬ И ВЕРХНЕОБСКАЯ КУЛЬТУРА Е. В. Евгенова Новосибирский государственный педагогический университет Великий шѐлковый путь – это система караванных путей, действующая со II в. до н.э. по ХV в. н.э. Он начинался в Риме и через Средиземное море выходил к Сирии, а оттуда через Месопотамию, Северный Иран, Среднюю Азию вел в оазисы Восточного Туркестана и далее в Китай. Этот караванный торговый путь играл роль связующего звена между странами разных цивилизаций и социально-экономических систем. Со второй половины II в до н.э. из Китая на Запад вели Южная и Северная «шѐлковые дороги». Между южной и северной дорогой было несколько соединяющих и промежуточных маршрутов. С течением времени сеть коммуникаций становилась все более густой, включала все больше ответвлений, в число которых входило и Верхнее Приобье. В своем сообщении я остановлюсь на том материале, который попал на эту территорию в эпоху средневековья и найден в памятниках верхнеобской культуры. Это прежде всего китайские монеты. Девять экземпляров достоинством в 5 шу обнаружены в могильниках ЮртАкбалык-8 и Умна-3. Они находились в детских погребениях рядом с младенцами 2-3 лет и, вероятно, служили их оберегами при жизни. В могильнике Юрт-Акбалык-8 найдены две китайские монеты достоинством в 2500 шу, которые чеканились с 580 года династией Северная Чжоу. В курганах Каменного Мыса и Красного Яра-1, которые датируются VIIIIX вв, найдено 8 монет династии Тан. Четыре монеты 553 г. найдены в могильнике Умна-3, выпущены династией Северная Ци. Свидетельством торговли с Востоком являются найденные в могильнике Умна-2 одиннадцать бронзовых бляшек с изображением человеческой личины, датированные VI-VII вв. На круглых, овальных и прямоугольных бляхах – одна и та же личина с открытым ртом, каплевидными ушами и округлыми глазами. Это изображение можно отождествлять с мифическим существом Картимукхи. Подобные его изображения встречаются в Пенджикенте 84 (Западный Таджикистан). Вместе с бляхами здесь же найдена бронзовая петля от ножен (VI–VIII вв.). На ней изображены две повѐрнутые головами друг к другу птицы, одна из которых терзает жертву. Петля имеет пять отверстий для прикрепления к ножнам. Аналоги данной петли тоже ведут в Пенджикент. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Т. Н. Троицкая. КИТАЙСКИЕ ЗЕРКАЛА, ОБНАРУЖЕННЫЕ В РАЙОНЕ ОБЬ-ИРТЫШСКОГО МЕЖДУРЕЧЬЯ О. В. Евгенова Новосибирский государственный педагогический университет Целью моего доклада является обобщение материалов по китайским зеркалам, найденным при раскопках памятников Обь-Иртышского междуречья. Рассмотрим их в хронологическом порядке. Наиболее ранним является обломок зеркала, обнаруженный при раскопках памятника Марково-1 (Бараба, раскопки Н. В. Полосьмак), датированный II в. до н.э. Зеркало имеет круглую форму. Лицевая сторона гладкая, оборотная – с орнаментом. Во внутреннем поле расположено четыре квадрата, внешнее поле украшено иероглифическими символами, по краю зеркало обрамлено массивным бортиком. Оригинальное китайское бронзовое «виноградное» зеркало, датированное XI-XII вв. н.э. обнаружено в материалах курганного могильника Ташара-Карьер-2 Новосибирской области при раскопках А. В. Новикова. В центральной части данного зеркала изображены два феникса и стилизованные облака, во внешнем поле – изгибающаяся виноградная лоза. По периметру обрамлено бортиком. Диаметр зеркала 10 см, в центре диска расположена петля-шишка. Зеркало целое, но еще в древности имело дефект – небольшую сквозную трещину внешнего бортика. Описанный экземпляр относится к широко распространенному в Китае типу «виноградных зеркал». К этому же типу относится обнаруженный в погребении XII-XIII вв. могильника Сопка-2 Венгеровского района Новосибирской области при раскопках В. И. Молодина обломок бронзового зеркала. Зеркало круглой формы, с массивной петельчатой рукоятью в форме фигурки льва. Относится к эпохе Суй – начала Тан (VII-VIII вв.) Вся оборотная сторона предмета украшена сложным растительным орнаментом с фигурками животных и птиц. На внутреннем поле по кругу расположены четыре фигурки львов. На внешнем поле, отделенном от внутреннего ободком, запечатлены летящие иволги. 85 Видимо, оригинальные китайские зеркала очень ценились, так как продолжали использоваться даже после поломки. Предполагается, что в ритуальных целях в могилу клали уже ломаное на осколки зеркало (по аналогии: мертвый – живой, разбитый – целый). Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Т. Н. Троицкая ОГОНЬ В ПОГРЕБАЛЬНОМ ОБРЯДЕ МОХЭСКОЙ КУЛЬТУРЫ М. С. Фомичева Новосибирский государственный университет Древние мохэ относятся к тунгусо-маньчжурским народам. Первые упоминания о них относятся к IV - V векам нашей эры. В этот период они появились на территории Северо-Восточного Китая, Приморья и Приамурья. О. В. Дьякова выделяла пять локально-хронологических групп: благословеннинскую, найфельдскую, михайловскую, гладковскую и соответственно троицкую [1]. Вопрос о роли огня в погребальном обряде мохэской культуры представляет большой интерес. Среди находок мохэских могильников большое место занимают обгоревшие кости животных. Это вероятные остатки поминальных церемоний. Этот обычай прослеживается вплоть до этнографической современности. П. П. Миткевич наблюдал его у нанайцев: «Нанайцы сжигают на костре, разложенном в головах гроба, вино, лепешки, табак. Все вещи, которые кладут в гроб, непременно разбиваются или ломаются» [2]. Остатки сожженного дерева и угольные вкрапления были обнаружены в заполнениях могильных ям на памятниках: у с. Марково, у с. Новопетровка и в Завитинском могильнике в Амурской области, в могильниках у пос. Найфельд Еврейской автономной области и на р. Кочковатке [3], а также на многочисленных памятниках в Приморье. Следы огня зафиксированы в некоторых погребениях памятника Липовый Бугор [4]. Наиболее ярко роль огня можно проследить на материалах Троицкого могильника (троицкая группа памятников) и могильника Монастырка-3 (найфельдская группа памятников). На Троицком могильнике отмечено два вида кострищ: одни разводились над могилой после ее засыпки, вторые – в яме, до того как туда опускали останки. Так, например, в погребении № 124 на поверхности могильного пятна был обнаружен слой угля, под ним — обгоревшие черепа лошади и свиньи, под которыми находилось вторичное погребение. Видимо, после 86 того, как засыпали могилу, на неѐ перенесли часть углей от жертвенного костра, забросали ими остатки поминальной пищи, а затем всѐ присыпали землѐй [5]. О том, что огонь разводился перед непосредственным захоронением покойного в могильную яму, могут свидетельствовать прокаленные стенки и остатки сгоревших деревянных обкладок. Так, в погребении № 279 было зафиксировано пять вертикально стоящих сгоревших деревянных плах [6]. Существует две основных точки зрения на причину использования мохэсцами огня в погребальном обряде. По мнению Е. И. Деревянко, применение огня связано с верой в огонь как очистительной силы. Таким образом, в процессе совершения обряда захоронение очищалось огнем [6]. Вторая гипотеза связывает применение огня с тем, что в зимнее время с помощью костра мохэ отогревали почву для подготовки могильной ямы [7]. В 2005 г. авторами раскопок Троицкого могильника был проведен эксперимент, который подтвердил еще один вариант использования огня, который позволял существенно облегчить процесс выемки тяжелого суглинистого грунта [6]. На могильнике Монастырка-3 огонь являлся обязательной частью погребального обряда. На этом памятнике он имеет некоторые особенности. Во-первых, могилы имели каменные курганные насыпи. Вовторых, погребенные уложены на спину в вытянутом положении на подстилку из хвороста. В-третьих, внутримогильные конструкции представляли собой « плотно встроенные в могильные ямы деревянные ящики-гробы с плоской крышкой и дном»; щели между досками тщательно замазывались. В-четвертых, после закрытия гроба крышкой его поджигали и вскоре засыпали землей [1]. Таким образом, при анализе роли огня в погребальном обряде мохэ необходимо учитывать не только область семантики, но вопросы практической целесообразности. ________________________________ 1. Нестеров С. П. Народы Приамурья в эпоху раннего средневековья. Новосибирск, 1998. 2. Деревянко Е. И. Племена Приамурья, I тысячелетие нашей эры: очерки этнической истории и культуры. Новосибирск, 1981. 3. Деревянко Е. И. Мохэские памятники Среднего Амура. Новосибирск, 1975. 4. Нестеров С. П. Этнокультурная история народов Приамурья в эпоху раннего средневековья. Новосибирск, 2001. 5. Деревянко Е. И. Троицкий могильник. Новосибирск, 1977. 6. Деревянко А. П., Ким Бонгон, Нестеров С. П., Чой Мэн Сик, Хон Хѐн У, Алкин С. В., Субботина А. Л., Ю Ын Сик. Материалы и исследования российско-корейской археологической экспедиции в западном Приамурье. 87 Вып. I, Часть I: раскопки раннесредневекового Троицкого могильника в 2007 г. Тэджон, 2008. 7. Васильев Ю. М. Погребальный обряд покровской культуры (IX – XIII вв.). Владивосток, 2006. Научный руководитель – канд. ист. наук С. В. Алкин СНАРЯЖЕНИЕ ВЕРХОВОГО КОНЯ УСИНСКИХ КЫРГЫЗОВ (ПО МАТЕРИАЛАМ МОГИЛЬНИКА ЭЙДИКТЫР-КЫР) А. И. Шойнуу Новосибирский государственный университет Могильник Эйдиктыр-кыр находится в Ермаковском районе Красноярского края. Могильник расположен на юго-восточном склоне горы, переходящей в надпойменную террасу долины р. Ус. Он представляет собой компактную группу небольших близко расположенных курганов, которые изучались методом сплошных раскопов [1]. К настоящему времени исследовано 44 курганов и 12 отдельных внекурганных погребений, совершенных по обряду трупосожжения на стороне. Большинство сопровождающих погребения находок относится к предметам домашнего обихода, вооружению и снаряжению верхового коня. Это керамические сосуды, наконечники стрел различных типов, железные ножи, поясные накладки, подвесные наконечники ремней, удила и стремена. Сравнительно-типологический анализ находок позволяет датировать памятник IX-XI вв. н. э. В трех курганных погребениях были обнаружены комплекты конского снаряжения (стремена и удила), имеющие ближайшие аналогии среди кыргызских древностей Среднего Енисея и Тувы [2, 3]. В кургане № 30, который по большому количеству разнотипных наконечников можно отнести к воинскому захоронению, находились стремена трапециевидной формы с низкой невыделенной пластиной и узкой, близкой к прямой, подножкой. Аналогичные стремена были найдены в кургане 2 могильнике Эйлиг– Хем III в Туве. По мнению авторов публикации, посвященной этому памятнику, они относятся ко второму типу стремян и не характерны для культуры енисейских кыргызов предшествующего времени. В IX-X вв. они встречаются на территории Северного и Горного Алтая и Восточного Казахстана [2]. Вместе с ними найдено две пары удил без псалиев. Одни из них, двусоставные удила с большими внешними кольцами, зажатыми в окончаниях звеньев, появляются с начала II тыс. н. э. Ареал их 88 распространения включает Северный Алтай, Кузнецкую котловину и Туву. Второй экземпляр представляет собой тип двусоставных удил с гладким стержнем и «8»-образными внешними кольцами, расположенными в одной плоскости. Удила подобного типа были широко распространены в IX-X вв. в среде енисейских кыргызов и других племен, находящихся под их влиянием [2]. В кургане № 37 и № 44 также было обнаружено по паре стремян с петельчатой дужкой, широкой, плавно изогнутой подножкой и небольшими округлыми отверстиями на ней (по 12 отверстий на каждом стремени). Данный тип стремян имел широкое распространение и хронологию. Наличие отверстий позволяет сузить их датировку до IX-X вв. [4]. При типологической общности стремян, обнаруженные в этих курганах удила также типологически близки. Они относятся к тому же типу, что и удила из кургана № 30: двусоставные с «8»-образными внешними кольцами, расположенными в одной плоскости. Отличия заключаются лишь в том, что у удил из кургана № 37 стержни гладкие, а у удил из кургана № 44 они витые. У обоих удил псалии стержневые «S»-видные, с простыми скобами (тип 1 – по: [2]). Подобная форма является ведущей для древнетюркского времени, начиная с VII-VIII вв. н. э. Окончания псалиев декоративно оформлены для предания им фигурных очертаний. Одно из окончаний у них простой листовидной формы, другое серповидной. Отличия прослеживаются лишь в деталях (окончание псалия из кургана № 44 узкое, а у экземпляра из кургана № 37 оно более широкое с тремя намеченными отверстиями). Подобные приемы декоративного оформления псалиев получили распространение с начала II тыс. н. э. на очень широкой территории – от Восточного Казахстана до Тувы. Таким образом, комплекты конского снаряжения из курганов могильника Эйдиктыр-кыр характерны для предметного комплекса енисейских кыргызов, как вернувшихся в Минусинскую котловину в начале XI в. н.э., так и осевших в Турано-Уюкской котловине. ________________________________ 1. Митько О. А. Раскопки могильников Маркелов Мыс II и Эйдиктыгкыр в Новоселовском и Ермаковском районах Красноярского края // Археологические открытия 2006 года. Институт археологии РАН. М.: Наука, 2006. С. 618-619. 2. Грач А. Д., Савинов Д. Г., Длужневская Г. В. Енисейские кыргызы в центре Тувы (Эйлиг-Хем III как источник по средневековой истории Тувы). М.: Фундамент-Пресс, 1998. 84 с. 3. Кызласов И. Л. Аскизская культура Южной Сибири X-XIV вв. Свод археологических источников. М.: Наука. 128 с. 4. Савинов Д. Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л.: Издательство ЛГУ, 1984. 176 с. Научный руководитель – канд. ист. наук О. А. Митько. 89 НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ ПО ОРУЖИЮ ДАЛЬНЕГО БОЯ С ТЕРРИТОРИИ ЮГА ПРИЕНИСЕЙСКОГО КРАЯ М. А. Рюмшин Новосибирский государственный университет В средние века и начале Нового времени оружие дальнего боя являлись основным видом вооружения у населения Приенисейского края [1]. Оно состояло из луков и колчанов, стрел различного назначения, в том числе иногда имевших весьма узкую специализацию. По этой причине наконечники стрел были в особенности разнообразны. В целях создания полной реконструкции практики применения стрел различного назначения в данном регионе в указанное время, характеризовавшееся долговременными и масштабными вооруженными конфликтами, важно своевременно вводить в научный оборот новые источники. В данной работе речь пойдѐт о железных наконечниках стрел, в настоящее время находящихся в частной коллекции А. Я. Ананьина (г. Красноярск). Эти изделия, предоставленные их владельцем нам для изучения, были собраны вместе с иными железными предметами в пунктах скупки металлолома на территории от Ангары до Тувы и Боготола до Канска. Скорее всего, они происходят из грабительских раскопок археологических памятников и частично из числа случайных находок. Общее количество таких предметов составляет несколько сот штук, в связи с чем в настоящем виде мы можем дать лишь их общее описание. Все наконечники стрел черешковые, причем прямые черешки отличаются пропорционально большой длиной и малым диаметром. В большинстве они округлые в сечении, реже граненые, что в последних случаях объясняется не до конца завершенной их проковкой для придания стержню черешка округлого сечения. Судя по проведенным нами экспериментам, при изготовлении стрелы с неразрезным (нерасщепленным) деревянным древком быстрее и легче всего в заготовку-чурочку можно вставить хотя и длинный, но тонкий черешок именно округлого сечения. Вращение в заготовке граненого черешка значительно чаще приводит к ее расщеплению. На части черешков присутствуют ряды неглубоких насечек, выполненных по горячему металлу инструментом типа зубила. Их назначение состоит в более надежном удержании черешка внутри углубления в древке стрелы. Абсолютное большинство черешков отделены от пера упором, хотя и в разной степени выраженности. Как правило, это кольцевая «юбочка» из прилива металла, чаще всего сформированного из нижней части пера. Но имеются и примеры создания упора из отдельно приваренной между черешком и пером шайбы, либо прилива металла, сформированного из толстого конца черешка. Достаточно часто встречаются и случаи создания 90 упора из приливов металла не по окружности, а лишь с двух или трех сторон между черешком и пером. Большинство наконечников стрел представлено плоскими (двулопастными) изделиями. Как правило, это срезни различных видов – от небольших лопаточковидных до очень крупных ромбовидных и пламевидных очертаний. Самые крупные из срезней, как правило, вильчатые (один из них достигает общей длины в 17 см). Часть из них имеют реальные ребра жесткости на пере, однако в большинстве случаев наличия такого оформления ребро жесткости является лишь имитацией. Все наконечники имеют хорошо заметную заточку режущих кромок, причем у вильчатых срезней обычно заточены как сами «рога», так и периметр углубления между ними. Судя по состоянию металла, производилась именно заточка; заострений, выполненных лишь при помощи ковки, не зафиксировано. Один из крупных срезней ассиметрично-ромбической формы имеет на пере серебряную узорную инкрустацию, что является крайне редким случаем оформления стрелы. Трѐхлопастных наконечников (включая ярусные) несколько меньше. Как правило, по размеру они не велики. Часть из них имеет отверстия на лопастях, чего не отмечалось на двулопастных наконечниках. Некоторые из отверстий весьма крупные, что позволяло закрепить в них крупные куски горючего материала [2]. Разнообразие видов и форм наконечников может говорить о высокой степени специализации стрел – бронебойных, предназначенных для поражения незащищенных доспехами людей и коней, служивших для перерезания тетив луков, охотничьих и т. п. Металл большинства наконечников находится в хорошем и удовлетворительном состоянии в связи с наличием на них заметных следов окалины, видимо, образовавшейся в погребальном костре. Это означает, что они происходят из погребений по обряду трупосожжения, характерных для енисейских кыргызов вплоть до начала XVIII в. и отличающихся небольшой глубиной залегания в грунте металлических предметов погребального инвентаря. Среди трехлопастных наконечников окалина встречается реже. Данное явление можно объяснить их происхождением действительно из числа случайных находок в связи с большей древностью (часть их относится еще ко времени таштыкской культуры, погребальные памятники которой из-за большей глубины меньше доступны для распространенных типов металлоискателей). Имеющиеся материалы в большинстве случаев находят свои обширные аналогии в целом ряде археологических памятников позднего этапа таштыкской культуры и погребений енисейских кыргызов и их кыштымов вплоть до начала Нового времени. Данное обстоятельство означает, что они действительно происходят, преимущественно, с территории Приенисейского края. В дальнейшем возможны их более детальное 91 описание, интерпретация и уточненные определения хронологического и этнокультурного характера. ________________________________ 1. Скобелев С. Г., Митько О. А. Луки лесного населения среднего Енисея в позднем средневековье // Вопросы военного дела и демографии Сибири в эпоху средневековья. Новосибирск, 2001. С. 96–102. 2. Плотников Ю. А. О назначении отверстий в лопастях стрел // Вопросы военного дела и демографии Сибири в эпоху средневековья. Новосибирск, 2001. С. 79–95. Научный руководитель – канд. ист. наук С. Г. Скобелев НАКОНЕЧНИКИ СТРЕЛ ИЗ ПОГРЕБЕНИЙ МОНГОЛОВ XII-XIV ВВ. МОГИЛЬНИКА МАЛАЯ КУЛИНДА З. Ч. Ухинов Забайкальский государственный гуманитарно-педагогический университет им. Н. Г. Чернышевского, г. Чита Могильник Малая Кулинда расположен на высокой террасе правого берега р. Онон, в устье руч. М. Кулинда, напротив с. Ононск Оловяннинского района Забайкальского края. Это наиболее крупный, из числа известных на территории Восточного Забайкалья, могильник (более 50 погребений), принадлежащий древним монголам XII-XIV вв. [1]. 25 погребений раскопаны И. И. Кирилловым и Е. В. Ковычевым в 1979 г., остальные раскопаны Е. В. Ковычевым в 1996 и 2003 гг. Среди многочисленных материалов, полученных в ходе исследований могильника, самой большой коллекцией представлены предметы вооружения. Коллекция включает в себя наконечники стрел и копий, берестяные колчаны, колчанные крюки, выпрямители древков стрел и костяные накладки на лук. В настоящем докладе мы даем характеристику только наконечников стрел, найденных в данном могильнике. Всего известно 37 железных и 8 костяных наконечников стрел. Наконечники стрел – это наиболее массовое оружие, встречающееся в монгольских погребениях, входящее в категорию метательного оружия дистанционного боя, функциональным назначением которого является поражение цели на расстоянии [2]. Железные наконечники стрел (37 экз.) относятся к отделу черешковых и входят в группу плоских. По форме пера, 23 экз. были классифицированы нами как плоские срезни. Лезвия этих наконечников широкие, выпукло-округлые или тупоугольные, заточенные с обеих сторон. Боковые грани резко скошены к основанию (упору). Упоры – 92 тонкие, овальной формы. Наконечники подобного типа получили широкое распространение в районах, заселенных кочевыми и полукочевыми племенами в конце I – нач. II тыс.н.э., и, судя по письменным источникам, предназначались в основном для стрельбы по крупным и быстро бегающим животным. Монголы использовали такие стрелы для стрельбы по коням и не защищенным броней воинам. Появление этих стрел в Восточном Забайкалье приходится на вторую половину I тыс. н.э. Исходные варианты их не совсем ясны, но возможно, в основе их лежали ромбовидные наконечники стрел, как уже отмечалось в свое время С. В. Киселевым и Н. Я. Мерпертом, хотя последние помещали между ними еще одну переходную форму – кунжутолистные наконечники стрел [3]. 8 железных наконечников были определены как плоские овальнокрылатые (по классификации Ю. С. Худякова). Это изделия с плоским овальным пером, округлым острием, выступающими крыльями сторон, покатыми плечиками, валиком упором и круглым в сечении черешком. 1 экземпляр представляет собой трехлопастной овально-крылатый наконечник, на черешке которого, крепилась костяная свистунка с тремя сквозными овальными отверстиями. На территории Восточного Забайкалья, трехлопастные наконечники стрел встречаются в погребениях монголов XII- XIII вв. лишь в единичных экземплярах и более типичны для погребений I тысячелетия [3]. Возможно, это лишний раз указывает на предложенную нами датировку памятника. Остальные 5 железных наконечников не поддаются классификации, т.к. сохранились фрагментарно из-за окисления металла. Костяные наконечники стрел (8 экз.) относятся к отделу черешковых. 6 из них мы отнесли к ромбическим в сечении, с узкими листовидными перьями (по классификации Е. В. Ковычева). 2 наконечника можно рассматривать как шестигранные с листовидным пером и прямоугольным черешком. Вопрос о назначении этих наконечников рассматривается в литературе по-разному. Одни исследователи считают их принадлежностью охотничьего снаряжения, другие говорят об употреблении их как на охоте, так и в бою. Возможно, подтверждением последнему мнению послужит тот факт, что в Малой Кулинде костяные наконечники встречаются наряду с железными в одних погребениях, но их количество все же меньше. Получается, что функциональное назначение костяных наконечников такое же, как и у железных, т.е. их употребляли в бою и на охоте. Процесс замены костяных наконечников железными проходил быстрее в степных районах Забайкалья и медленнее в лесных и лесостепных. Не случайно, поэтому в погребениях XII-XIV вв., расположенных в степных зонах, количество костяных наконечников в составе погребального инвентаря мало [3]. Эти находки подтверждают, что у древних монголов XII-XIII вв. были распространены, в основном, плоские наконечники с валиком-упором и 93 круглым в сечении черешком. Они наиболее просты в изготовлении и достаточно эффективны в бою и на охоте. ________________________________ 1. Ковычев Е. В. Раннемонгольские погребения могильника Малая Кулинда // Центральная Азия и Прибайкалье в древности. Улан-Удэ: БГУ, 2004. Вып. 2. С. 181-196. 2. Худяков Ю. С. Вооружение енисейских кыргызов. Новосибирск: Наука, 1980. 174 с. 3. Асеев И. В., Кириллов И. И., Ковычев Е. В. Кочевники Забайкалья в эпоху средневековья (по материалам погребений). Новосибирск: Наука, 1984. 200 с. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент Е. В. Ковычев ГЛИНЯНЫЕ ТРУБКИ САЯНСКОГО ОСТРОГА Р. С. Чуриков Новосибирский государственный университет Керамический материал, встречающийся в русских памятниках Сибири, весьма разнообразен. Помимо посуды и специализированных изделий (например, тиглей) исследователи часто встречают в культурном слое различные категории предметов быта. Одной из них являются курительные трубки, встречающиеся повсеместно в слоях XVIII в. русских поселений, а также погребальных памятниках коренных жителей. Саянский острог XVIII в. как наиболее полно раскопанный русский памятник в Сибири представляет собой интерес в частности тем, что весь археологический материал, в том числе и керамический, извлечен и подготовлен к обработке. Среди керамических изделий данного памятника присутствует некоторое количество головок курительных трубок (в большинстве своем они сделаны из камня и кости и лишь два экземпляра из глины). Один из них представлен круглым предметом (диаметр около 3,2 см), выполненным из донышка использованного (разбитого?) сосуда – края фрагмента дополнительно обломлены для придания ему формы круга. Нижняя поверхность сильно оплавлена и имеет корочку со специфическим свинцовым блеском. Высота предмета различается по всему диаметру и составляет 1,2-1,9 см. Тесто содержит включения среднего размера зерен дробленой породы. В центре имеется просверленное каким-то острым предметом несквозное углубление чашеобразной формы (для засыпки табака) диаметром 0,9 см и глубиной около 0,5 см. В боковой стенке предмета имеется также просверленное воронкообразное отверстие для 94 чубука, соединяющееся с углублением для засыпки табака. Диаметр его на выходе из боковой стенки составляет 0,9 см, а на границе с чашеообразным углублением – 0,2 см. Второй экземпляр головки курительной трубки округлой формы имеет также небольшое углубление для засыпки табака (d = 1,3 см) и отверстие для чубука (d = 1 см). Предмет специально вылеплен из глины, но сделан достаточно грубо, многие участки его поверхности плохо заглажены и имеют по краям отверстий бугорки, оставленные в результате формирования последних. Высота изделия по периметру разная и колеблется от 1,5 до 2 см. Отверстия конусообразные, расширяющиеся наружу. В тесте присутствуют крупные зерна дробленой породы. На боковой стороне имеется след от протыкания еще влажной глины каким-то твердым предметом округлой формы диаметром около 0,3 см; внешняя ограничивающая его часть обломана. Возможно, это отверстие, выполненное при помощи прутика, предназначалось для продевания шнурка, чтобы можно было таким образом переносить предмет, например, на поясе. Обе головки курительных трубок, как и большинство остальных, отличаются малым объемом камер для табака, что может быть связано с высокой стоимостью этого товара. По мнению А. В. Шаповалова, малые размеры чашечек для табака свидетельствуют о том, что в первой половине XVIII в. в Сибири потребляли, в основном, китайский шар, который был дорогим [1]. Формы головок глиняных трубок Саянского острога являются типичными как для самого этого археологического памятника, так и для иных русских памятников и памятников коренных жителей Сибири XVIII в. В целом, наличие в слое памятника глиняных головок курительных трубок свидетельствует о широком ассортименте предметов, являющихся продуктами керамического производства. Присутствие головки, сделанной из днища керамического сосуда, дает основания предположить, что ее создатель применил навыки изготовления трубок из камня. В то же время лепное глиняное изделие без чубука может свидетельствовать о том, что служилые люди в остроге, следуя старой традиции изготовления каменных головок трубок, по каким-то причинам не догадались сделать у этого предмета глиняный чубук. Возможно, изготовление глиняных трубок не было распространенным явлением в остроге, что и подтверждается их малым количеством в культурном слое. В целом, малое разнообразие типов курительных трубок в Саянском остроге объясняется во многом тем, что он на протяжении XVIII в. был самым южным форпостом России, расположенным вдали от основных торговых путей, а материальная культура его населения отражала уровень определенной прослойки служилых людей – первопроходцев на юге Сибири. Изготовление курительных принадлежностей ориентировалось на 95 принесенную в эти районы казаками-годовальщиками традицию, в основном, связанную с производством каменных головок трубок. Поэтому даже при использовании более подходящего для изготовления такого предмета материала тип изделия остался тем же, что свидетельствует о некоторой косности технологического мышления его создателя. ________________________________ 1. Шаповалов А. В. Очерки истории и культуры потребления табака в Сибири. XVII – первая половина XX вв. Новосибирск, 2002. 257 с. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент С. Г. Скобелев ПОСУДА РУССКОГО ПОСЕЛЕНИЯ «СТАРАЯ ЧИТА» О. Л. Тимофеева Забайкальский государственный гуманитарно-педагогический университет им. Н. Г. Чернышевского, г. Чита Поселение «Старая Чита» - русское поселение XVIII – нач. XX вв. Археологический культурный слой зафиксирован поисковыми шурфами во дворах по ул. Столярова, 9 и Селенгинская, 20 в г. Чита в 2005 году [1]. В 2009 году участниками Чикойской археологической экспедиции ЗабГГПУ под руководством М. В. Константинова во дворе по ул. Селенгинская, 20 проведены спасательные работы [2]. Этот участок интересен тем, что он приходится на территорию острога, в котором отбывали каторгу декабристы. Археологический материал зафиксирован на глубине 0,1-0,2 м в переотложенном состоянии, явившемся результатом современной хозяйственной деятельности. Исключение составляют находки, связанные с обнаруженными деревянными сооружениями, хозяйственными ямами и рвом с остатками частокола, относящихся к территории декабристского острога. Коллекция насчитывает 217 экз. Наиболее массовой категорией (185 экз.) являются фрагменты посуды, керамической, стеклянной, фарфоровой. Керамические изделия представлены гончарными и лепными сосудами. Гончарные изделия представлены поливными и неполивными. Поливная керамика –сосуды с поливой зелѐного, жѐлтого, коричневого цветов различных оттенков. Наиболее многочисленны и информативны фрагменты от 5 поливных изделий горшковидной формы. Группа неполивной керамики представлена чернолощеными и светлолощенными изделиями К первым относятся: 1) фрагменты крупного, толстостенного (1 см), плоскодонного керамического сосуда с открытой, высокой горловиной, с венчиком слегка отогнутым наружу; медиальная часть сосуда имеет орнаментальный пояс шириной 4,5 см, включающий в себя: 5 параллельных прочерченных 96 линий три из которых зигзагообразные, располагаются в центре пояса, а две прямых обрамляющих его сверху и снизу; поверхности сосуда лощѐнные, насыщенно черного цвета, профиль тѐмно-серого, тѐмнокоричневого; тесто плотное, отощено мелкозернистым песком; целое днище (диаметр 9,5 см, толщина 1,2 см); 2) фрагменты грибовидных венчиков от 2-х сосудов; 3) фрагмент прямого венчика со скошенным срезом тонкостенного сосуда; 4) четыре фрагмента венчика с отогнутым наружу венчиком и прямоугольной верхней поверхностью; 5) два фрагмента тулова толстостенного сосуда с черно-серебристым блеском поверхностей. Коллекция светлолощѐнной керамики включает в себя фрагменты тульев коричневого, рыже-коричневого цвета; лощению подвергались, в основном, обе поверхности, профили фрагментов толщиной 0,7-0,9 см. В этой группе можно отметить крупный фрагмент прямого венчика от чашки-миски и 2 крупных фрагмента придонной части и дна от толстостенных сосудов. К лепной керамике относится толстостенный (1-1,2 см), плоскодонный, с выпуклым туловом сосуд, который обнаружен в основании деревянного домика. Следующая категория посуды в коллекции поселения представлена 16 фрагментами фарфоровой посуды белого цвета. Это фрагменты пищевых тарелок, кружек, пиал. Два фрагмента посуды имеют клейма. Это фрагмент дна тарелки, с поддоном (диам. 8,6 см), толщина стенки – 0,4 см, на внутренней поверхности – изображено 3 золотистых кольца, заливка синего цвета, на внешней – клеймо овальной формы: *ПЕРЕРАЛОВА*ЩЕЛКУНОВА, МЕТЕЛЕВЫХЪ И Ко* ФАБР.ТОРГ.Тво БЪ ИРКУТЪСКIЪ; фрагмент с изображением части царского герба, зелѐного цвета и частью надписи «.С. Кузнецова». Последняя категория посуды поселения – изделия из стекла: фрагмент дна и горлышка бутылки из прозрачного стекла, толщина – 0,4-0,6 см, днище плоское в центре слегка вогнуто внутрь, горлышко внешне асимметричное, грибовидной формы, с остатками деревянной пробки, диаметр горлышка – 3,5 см, диаметр отверстия – 2 см; трѐхгранный бутылѐк из прозрачного стекла зелѐного цвета, (16,7х5,2 см), вероятно, использовался как мерная тара, о чѐм свидетельствуют оригинальная разметка в виде горизонтальных линий на рѐбрах (20 шт. через 5 мм) и 5 линий, проведѐнных через 2 см, на одной из поверхностей. По функциональному назначению описанные выше виды керамических, фарфоровых изделий относятся к бытовым, кухонным предметам, а изделия из стекла, возможно отнести к аптечным, мерным ѐмкостям. В целом, коллекция поселения является весьма информативной. В ней представлены почти все виды посуды характерной для русских поселений в Сибири XVIII – нач. XX вв. Часть посуды могла использоваться декабристами во время их пребывания в Чите в 1827-30 гг. ________________________________ 97 1. Афанасьев С. А., Рафибеков Э. М. Поселение Старая Чита // Чита историческая / Отв. ред. Константинов М.В., Лыцусь А.И. Чита, 2009. С. 32-33 2. Верещагин С. Б., Тимофеева О. Л. Результаты изучения декабристского каземата в г. Чита // Евразийское культурное пространство. Археология, этнология, антропология: Материалы докладов V (L) Российской (с международным участием) археологоэтнографической конференции студентов и молодых учѐных. Иркутск, 2010. С. 359-360. Научный руководитель – зав. музеем археологии ЗабГГПУ С. Б. Верещагин НАУЧНАЯ ШКОЛА А.П. ОКЛАДНИКОВА: ФОРМАЛЬНЫЕ И НЕФОРМАЛЬНЫЕ ПРИЗНАКИ Н. Н. Мосечкина Институт археологии и этнографии СО РАН, г. Новосибирск В данной работе основное внимание уделено исследовательским коллективам, которые научная традиция давно именует научными школами. Такая оценка в археологической литературе дана и научной школе А. П. Окладникова. Изучение научной школы А. П. Окладникова в рамках системноисторического подхода, позволяющего выяснить условия возникновения исследуемой системы, пройденные ею этапы, современное состояние, а также возможные перспективы развития, важно для понимания механизмов трансформации обычного научного коллектива в научную школу. Но это требует отдельного самостоятельного методологического исследования. В данной работе мы коснѐмся только вопроса идентификации конкретной научной школы. Создание Сибирского отделения Академии наук СССР (1957 г.) и возникновение в его системе Института истории, филологии и философии (ИИФФ), а также формирование археологического ядра в нем под руководством А. П. Окладникова повлекло за собой ряд явлений, принципиально изменивших состояние археологической науки в Сибири [1]. 1) С созданием ИИФФ СО АН СССР и гуманитарного факультета Новосибирского государственного университета фактически возникла система подготовки кадров по археологии. Этому способствовало открытие в 1965 году в НГУ аспирантуры и докторантуры по специальности «археология» и первого в Сибири Совета по защитам 98 кандидатских, а затем и докторских диссертаций по археологии (с конца 1960-х гг.) [2]. Всѐ это, в конечном итоге, способствовало сложению активно действующего творческого коллектива. 2) Начинается период широкомасштабных и планомерных экспедиционных исследований, основными результатами которых явилось всестороннее и комплексное изучение исторического прошлого Северной, Центральной и Восточной Азии. 3) С созданием Института существенно расширяется издательская работа по археологии, количество публикаций резко возрастает. 4) Постепенно ИИФФ становится организующим центром проведения научных конференций по разным проблемам в области археологии. 5) Создание новых вузовских центров и музеев по археологии в Сибири и на Дальнем Востоке, где впоследствии работают многие из учеников А. П. Окладникова. 6) Установление научных связей с учеными других стран. Всѐ вышеперечисленное относится к формальным признакам идентификации школы А. П. Окладникова. Но нельзя забывать, что изучение научного наследия невозможно без обращения к личностным качествам основателя, главными из которых являлись: наличие научной интуиции, сильный характер, организационные способности, контактность, богатство идей и обладание педагогическим даром. Без этих, во многом неформальных критериев, невозможно оценить масштабы проделанной им работы, в немалой степени носившей новаторский, экспериментальный характер. Сейчас в Новосибирском научном центре, в рамках одного научноисследовательского Института археологии и этнографии СО РАН сложились две школы археологов – под руководством А. П. Деревянко и В. И. Молодина, учеников А. П. Окладникова, являющихся, фактически, продолжением его научной школы. Касаясь вопросов преемственности научных школ, наблюдается две тенденции: преемственность традиций старшего поколения в деятельности новых поколений; и зарождение, развитие и укрепление новых качеств и начинаний в работе археологов. Одной из отличительных черт работы археологов Новосибирского научного центра на сегодняшний день можно выделить комплексный, междисциплинарный характер исследований, привлечение к их выполнению специалистов других наук, что позволило обеспечить высокий международный статус их деятельности. Подводя итог вышеизложенному, можно сказать, что школа А. П. Окладникова соответствует всем критериям определения научной школы, таким как: наличие лидера, преемственность поколений, общая исследовательская программа, формирование и постоянное пополнение группы последователей из числа молодѐжи путѐм интеграции науки и образования, наличие публикаций и общественное признание. 99 ________________________________ 1. Пряхин А. Д. Новосибирский центр российской археологии // История отечественной археологии: дореволюционное время. Материалы IV чтений по историографии археологии Евразии. Воронеж, 2004. С. 49-55 2. Деревянко А. П., Воронин В. Т., Холюшкин Ю. П. Статистический анализ кадрового состава археологов Новосибирского научного центра СО РАН // Методология и методика археологических реконструкций. Новосибирск, 1994. С. 32-36 Научный руководитель – акад. РАН, проф. В. И. Молодин ПЕРВЫЕ АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ А. П. УМАНСКОГО Ф. Н. Колесников Алтайская государственная педагогическая академия, г. Барнаул Биография и научная деятельность А. П. Уманского до настоящего времени не становились предметом специального изучения, хотя его вклад в развитие археологии признается многими исследователями. А. П. Уманский родился 17 октября 1923 года в поселке Горбуновка. В 1947 году он с отличием закончил экстерном исторический факультет Барнаульского государственного педагогического института и был оставлен в качестве ассистента кафедры истории СССР. С 1953 года Уманский работает в школе, а затем в управлении культуры крайисполкома Алтайского края. Первой археологической экспедицией А. П. Уманского принято считать исследования 1949 года, когда во главе группы студентов педагогического института, по просьбе одного из крупнейших археологов того времени М. П. Грязнова, Алексей Павлович был направлен на раскопки комплекса археологических памятников в урочище Ближние Елбаны близ с. Большая Речка. Экспедицией были открыты и изучены памятники, начиная с эпохи бронзы (андроновская культура) и по XVII в. н. э. Первая самостоятельная археологическая экспедиция А. П. Уманского состоялась с 11 августа по 7 сентября 1951 г. в окрестностях с. Иня Шелаболихинского района. За месяц разведочных работ был исследован могильник, насчитывающий 36 курганных погребений. Хронология данного памятника вызвала у А. П. Уманского некоторые затруднения, первоначально он был датирован серединой второго тысячелетия, но позднее ученый отнес его к сросткинской культуре VIII – IX вв. н. э. 100 В ноябре 1953 года А. П. Уманский вошел в группу краеведовисследователей истории края, организованную при отделе дореволюционной истории Алтайского краеведческого музея. В 1956 году А. П. Уманский при поддержке Алтайского краеведческого музея провел исследование могильников раннежелезного века на территории Павловского района: Касмала I и II, Харьково, Телеутская I – VII. Он произвел сбор подъемного материала и заложил разведочные шурфы. Все материалы были переданы в Алтайский краеведческий музей. С 25 июня по 28 августа 1958 года под руководством Уманского проводились археологические разведки и аварийные раскопки в Родинском, Тальменском, Шелаболихинском, Калманском, Топчихинском и Шипуновском районах. В июне 1959 года в Алтайский краеведческий музей поступила информация от заместителя председателя райисполкома Белоглазовского района (ныне Шипуновский район) о находке рабочих Тугозвоновского кирпичного завода. Они обнаружили человеческое захоронение с сопроводительным инвентарем из золотых украшений. Работа в карьере была приостановлена и в Тугозвоново выехала группа сотрудников музея во главе с Уманским. По его словам, к моменту приезда археологов могила была разграблена местными жителями, добровольно население отказалось возвращать предметы, найденные в могиле, поиском культурных ценностей пришлось заниматься совместно с милицией. У жителей поселка удалось изъять: золотую серьгу-подвеску, украшенную вставкой из сердолика; золотой перстень; железный нож с рукоятью, отделанной костью и позолоченными серебряными пластинами; кинжал в серебряных с позолотой ножнах и золотым навершием на рукояти; золотую гривну весом более 300 грамм и длинной 42 см. К сожалению, из найденных предметов некоторые серьезно пострадали, но большая часть вещей была сохранена. В сентябре 1959 года А. П. Уманский провел разведывательные работы в Каменском районе, в урочище Раздумье, с целью установления дальнейших перспектив археологических раскопок. В 1960-61 гг. он произвел здесь исследования памятников раннего железного времени. В летний период 1961 года А. П. Уманский обследовал разрушающиеся могильники андроновской эпохи в с. Верх-Суетка Суетского района, а также могильник первых веков нашей эры близ с. Нечунаево Шипуновского района. В результате раскопок в Верх-Суетке был найден медный нож, сосуды, наконечники стрел, дротики и копья из камня и кости; в Нечунаево – наконечники стрел из кости и железа, фрагменты керамики, костяной кружок для подвешивания колчана. С целью пополнения экспозиционного археологического материала Алтайский краеведческий музей в 1962 году организовал поездку в Горно– Алтайскую автономную область. Во время этой экспедиции 101 А. П. Уманским было проверено состояние многих археологических памятников, расположенных по маршруту: Барнаул – Бийск – ГорноАлтайск – Онгудай – Каракол – Бийск – Барнаул. В ходе детального осмотра памятников были выявлены: пять небольших плит с рисунками I тыс. до н. э. (в районе с. Бичекту) и три каменные бабы (в окрестностях с. Онгудай и с. Улету). В 1962-63 гг. совместными усилиями Алтайского краевого музея, Бийского краеведческого музея (руководитель А. П. Уманский) и Кемеровского краевого музея (руководитель В. И. Кац) были организованы аварийные раскопки андроновского могильника близ с. Кытманово. В работе экспедиции принимали участие студенты исторического факультета Барнаульского педагогического института и учащиеся Налобихинской средней школы Троицкого района. В результате раскопок было исследовано более 60 могил эпохи развитой бронзы. Поражает диапазон научных изысканий Алексея Павловича Уманского. Он занимался пропагандой и охраной памятников старины, аварийными раскопками и полноценными археологическими исследованиями. В эти годы он интенсивно совершенствовал методику полевых изысканий и обобщал материалы предшествующих ему исследований. Его книга «Пам», вышедшая в 1959 году, является первым сводом археологических памятников края, выполненном на достаточно высоком профессиональном уровне. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. М. А. Демин ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ КИМАКОВ НА ТЕРРИТОРИИ СЕВЕРОВОСТОЧНОГО КАЗАХСТАНА И. А. Мовчан Павлодарский государственный университет им. С. Торайгырова, г. Павлодар, Казахстан История и культура кимакских племен неразрывно связана с территорией их локализации – Северо-Восточным Казахстаном – соответственно, археологические памятники раннего средневековья данного региона могут предоставить ключевой материал для решения множества вопросов о происхождении, развитии и бытовании материальной культуры данных племен. В истории изучения археологических памятников кимаков СевероВосточного Казахстана мы выделяем три периода: первый период – советский (до 50-х гг. XX вв.), период характеризуется сбором устных 102 сведений о памятниках старины, разведок отдельных памятников средневековья и редких случаев их раскопок [1]. Второй период можно назвать расцветом в изучения кимакских памятников, приходится он на 60-е годы XX в. Начинается этот период с первой масштабной экспедиции Е. И. Агеевой, А. Г. Максимовой в 1955 г., когда были проведены археологические разведки ряде районов Павлодарской области и раскопано 6 курганов из трех могильников [2]. Большой вклад в дело изучения памятников кимаков Прииртышья внесла Ф. Х. Арсланова, нельзя не отметить широкий масштаб археологических раскопок проведенных исследователем. В 1960-1961 гг. отряд Центрально-Казахстанской экспедиции под руководством Ф. Х. Арслановой производил раскопки средневековых курганных могильников (VII-XII вв.) в окрестностях селений Трофимовка, Покровка, Бобровка, Ждановка и Леотьевка Павлодарской области. В результате было исследовано 52 кургана [3]. На основании кранилогической коллекции, полученной при раскопках, О. Исмагуловым были проведены антропологические исследования, которые имеют немаловажное значение при изучении вопроса этнокультурной принадлежности насельников северо-восточного Казахстана [4]. Но, к сожалению, не все археологические коллекции раскопок Ф. Х. Арслановой были изучены и опубликованы. Последний период изучения кимакских памятников – современный. В 2001 г. в Майском районе у а. Кызыленбек комплексная историкоэтнографическая экспедиция (Ж. О. Артыкбаев, А. Ж. Ерманов, А. Т. Жанисов и др.) занимались поиском Калбасунской башни. Для рекогносцировочных раскопок с учетом информации местных жителей был выбран большой бугор на высокой коренной террасе левого берега р. Иртыш на северо-западной окраине аула, недалеко от р. Калыбай. В бугре обнаружено впускное кимакское погребение IX-X с трупосожжением, с многочисленным разнообразным инвентарем и ритуальной пищей [5]. По результатам исследований был составлен отчет и опубликовано ряд работ [6, 7 и т.д.]. В 2003 г. Павлодарская Археологическая Экспедиция совместно с Институтом археологии им. А. Х. Маргулана занималась по программе «Города и некрополи кимаков» раскопками остатков золотоордынского мавзолея «Калбасунская башня» и изучением расположенного вокруг него некрополя нового времени. Необходимо отметить также публикации Т Н .Смагулова, проводившего раскопки у села Кызыл-Енбек [7, 8]. К сожалению, проблема отсутствия и недостаток археологических материалов не позволяют в полной мере осветить вопросы духовной и материальной культуры кимаков Северо-Восточного Казахстана, еще много не решенных спорных вопросов, а один из них это проблема происхождения и потомства кимаков. Необходимо проведение 103 комплексных этноархеологических экспедиций усилиями археологов, историков и этнографов, и широко использовать данные по этимологии, этнографии и топонимии изучаемых районов. Только так, на наш взгляд, возможно полноценно изучить историю кимаков Северо-Восточного Казахстана. ________________________________ 1. Археологическая карта Казахстана. Алма-Ата, 1960. 2. Агеева Е. И, Максимова А. Г.. Отчет Павлодарской экспедиции 1955 года // Труды института истории, археологии и этнографии АН КазССР, т.7. Археология. 1959. С. 32-58. 3. Арсланова. Ф. Х.. Памятники Павлодарского Прииртышья (VII-XII вв.) // Новое в археологии Казахстана. Алма-Ата, 1968. 4. Исмагулов О.. Антропологические данные о тюрках Прииртышья // Культура древних скотоводов и земледельцев Казахстана. Алма-Ата: Наука, 1969. 196 с. 5. Свод памятников истории и культуры Республики Казахстан. Павлодарская область. Алматы: Аруна, 2010. С. 39. 6. Смаилов Ж. Е., Ошанов О., Кузембаев Н. Е.. Отчет об археологических раскопках кургана Кызыл-Енбек в 2001 г. (рукопись). 7. Смагулов Т. Н. Исследование на местонахождении «Колбасунской башни» // Новые исследования по археологии Казахстана: Труды научнопрактической конференции «Маргулановские чтения - 15». Алматы: Институт археологии им. Маргулана А. Х., 2004. С. 215-220. 8. Смагулов Т. Н., Мерц В. К. Средневековые погребения из Павлодара // Известия, Серия Общественных наук. Алматы, 2007. № 1 (253). С. 135142. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент А. Ж. Ерманов 104 Г. А. ФЕДОРОВ-ДАВЫДОВ КАК ИССЛЕДОВАТЕЛЬ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ И. Р. Нигаматзянов Институт Татарской энциклопедии Академии наук Республики Татарстан, г. Казань Герман Алексеевич Федоров-Давыдов (17.07.1931 – 23.04.2000) являлся выдающимся советским и российским ученым, археологом и нумизматом и как часто пишут о нем в литературе – «патриархом золотоордынской археологии». Научная карьера студента исторического факультета МГУ Федорова-Давыдова началась вначале 1950-х гг. в составе Хорезмской археолого-этнографической экспедиции Института этнографии АН СССР. Именно эта экспедиция определила многое в его научной биографии и дальнейшей полевой деятельности. В дальнейшем его деятельность навсегда была связана с изучением истории и археологии Золотой Орды. Этому решению во многом способствовал его учитель – известный историк-археолог Алексей Петрович Смирнов. В 1957 году Г. А. Федоровым-Давыдов успешно защитил диссертацию на соискание звания кандидата исторических наук по теме: «Клады золотоордынских монет», написанной на основе изучения монет около 400 кладов. Им были выяснены и уточнены даты и время происхождения кладов; дана история развития денежного обращения в Золотой Орде и постордынских государствах; обоснованы особенности состава обращения монет в различные периоды их истории. Кроме того им были очерчены экономико-географические зоны денежного обращения; составлен перечень 31 городов-центров чеканки джучидских монет. Диссертация Федорова-Давыдова внесла значительный вклад в дело дальнейшего изучения истории и культуры Золотой Орды. В 1958 г. при Институте археологии АН СССР была создана Поволжская археологическая экспедиция (руководитель А. П. Смирнов). С 1959 г. Герман Алексеевич начинает археологическое изучение нижневолжских золотоордынских городищ – Царевского, Селитренного и Водянского. В журнале «Советская археология» (№ 4, 1959) Г. А. Федоров-Давыдов и А. П. Смирнов, опубликовали программную статью, наметившую и обосновавшую стратегические перспективы изучения памятников и предполагаемую на этой основе тематику конкретных исследований истории и культуры Золотой Орды. До этого в Поволжье крупномасштабных и целенаправленных археологических исследований Золотой Орды не было. Важнейшей проблемой изучения Золотой Орды, авторы видели в анализе социально-экономической структуры золотоордынского общества и, исходя из цели, ими ставились следующие задачи: археологическое 105 изучение золотоордынского города, установление времени его максимального развития и причины упадка государства, а также ремесленного производства; выяснение корней золотоордынской культуры; изучение денежного обращения; изучение погребений средневековых кочевников. В 1958-1972 гг. руководителем Поволжской археологической экспедиции являлся Смирнов. Г. А. Федоров-Давыдов руководил нижневолжскими отрядами экспедиции. В 1973-1981 гг. он являлся начальником экспедиции. С 1982 г. по 1990 г. был руководителем университетской части ПАЭ, а затем вплоть до своей кончины – научным консультантом экспедиции. По мнению Г. А. Федорова-Давыдова Золотая Орда представляла симбиоз двух миров – городской цивилизации и степной стихии кочевников, со своей специфической культурой и особым строем общества. Рассматривая историю существования степных городов в контексте политического развития золотоордынского государства, исследователь показал, что расцвет городской жизни приходится на момент жесткой централизации государства и сильной ханской власти. Как только она стала не способной поощрять и поддерживать ремесло и торговлю (основу экономики) – городская жизнь приходила в упадок. Г. А. Федоров-Давыдов рассматривает не только перемены в степях после утверждения здесь Золотой Орды, но и общественный строй нового государства, перенесенный из Центральной Азии в Европу и основанной на традициях Великой Ясы Чингисхана. Особое внимание он уделил детальному освещению улусной системы Золотой Орды, ее иерархии и отношениям ханской власти с кочевой аристократией. Конкретные археологические исследования позволили автору обосновать факт срастания части кочевой монгольской аристократии с верхушкой оседлого городского населения, выявить роль рабского труда в городах и рассмотреть проблему организации ремесленного производства. Динамика развития золотоордынского общества прослеживается им на изменении внутреннего содержания социальных терминов, что было обусловлено с развитием феодальных отношений в государстве. При этом он подчеркивал, что основой общественного строя Золотой Орды остаются традиции кочевого (улусного) феодализма. Научное наследие, оставленное Г. А. Федоровым-Давыдовым, представляет более 250 работ, в том числе 27 монографий. Интересы и деятельность ученого не ограничивались золотоордынской тематикой, им написаны труды по другим направлениям (взаимоотношения цивилизаций Востока и Запада, нумизматика русских княжеств, история Москвы, искусство германских и английских племен раннего средневековья и др.). Научный руководитель – канд. ист. наук, проф. А. А. Бурханов 106 АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ НА АЛТАЕ В КОНТЕКСТЕ ВЫПОЛНЕНИЯ ПОСТАНОВЛЕНИЙ СОВЕТА МИНИСТРОВ ОБ ОХРАНЕ ПАМЯТНИКОВ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ 1940-х ГГ. Т. С. Паршикова Алтайский государственный университет, г. Барнаул Важным направлением в деле охраны историко-культурного наследия является выявление, систематизация и изучение памятников археологии. На территории Алтайского края такие работы ведутся на протяжении более чем 150 лет. Исследования 1940-х годов открыли для общества уникальные памятники, которые в настоящее время отнесены к мировым сокровищам культуры. В 1947−1949 гг. были предприняты работы СевероАлтайской экспедиции Государственного Эрмитажа и Института истории материальной культуры под руководством М. П. Грязнова на Ближних Елбанах у с. Большая Речка. Полученные материалы позволили представить историю культуры древних племен Верхней Оби [1]. Существенные исследования проводились в Горном Алтае, главной задачей которых стало изучение «царских» курганов. В 1947−1949 гг. С. И. Руденко осуществил раскопки четырех больших курганов в урочище Пазырык. В результате были получены исключительные для науки материалы, несмотря на то, что памятники были ограблены еще в древности. Детально исследовались погребальные сооружения, мумифицированные тела и скелеты погребенных, трупы и костяки лошадей. Подробно изучены многочисленные предметы одежды и украшений, ткани, домашняя утварь, предметы искусства и культа, конское снаряжение [2]. Важно отметить, что работы данного времени осуществлялись в русле государственной политики по улучшению охраны памятников истории и культуры. Постановление Совета Министров СССР от 14.10.1948 г. № 3898 «О мерах улучшения охраны памятников культуры» утверждало охранные мероприятия, по которым местным органам власти предписывалось осуществлять надзор за тем, чтобы археологические разведки и раскопки производились лицами, имеющими на то право в соответствии с полученными ими разрешениями («Открытыми листами»), не допускать использования памятников в хозяйственных целях, установить вокруг них охранные зоны и решительно пресекать самовольные раскопки [3]. Постановлением Совета Министров РСФСР от 28 мая 1949 г. № 373 была утверждена «Инструкция о порядке учета, регистрации и содержания археологических и исторических памятников на территории РСФСР». Руководствуясь ее положениями, местные органы выявляли случаи проведения археологических раскопок, 107 несоответствующих требованиям. Заведующим отделом культпросвет работы Алтайского крайисполкома К. Владимирским было направлено письмо в Управление по охране исторических и археологических памятников при Сов. Министров РСФСР, в котором он сообщал, что раскопки С. И. Руденко на территории Улаганского аймака ГорноАлтайской области проводятся с нарушением «Инструкции…». По сведениям, исследователь не завизировал Открытый лист, не засыпал сделанные раскопы и «…даже бросил вблизи кургана, извлеченные из него останки погребенных, которые привлекли к месту раскопок хищников. У местного населения сложилось мнение, что в кургане был захоронен святой» [4]. Также было направлено письмо в Президиум Академии Наук СССР с просьбой указать профессору С. И. Руденко на недопустимость подобного отношения к производству археологических раскопок [4]. На территории Алтайского края проводились работы по выявлению, регистрации, составлению списков и паспортизации памятников истории и культуры. Регулирование данной деятельности осуществлялось отделом культурно-просветительской работы крайисполкома, Горно-Алтайским облисполкомом, городскими, районными и сельскими исполнительными комитетами. Краеведческие музеи были ответственными за выполнение работ, как наиболее компетентные организации [3]. Основное внимание в данной деятельности отводилось объектам историко-революционного характера (братским могилам, обелискам, памятникам Гражданской войны). В списке памятников республиканского значения, находящихся на территории Алтайского края (1949 г.), из 178 учтенных − 169 братских могилы, нет ни одного памятника археологии. Однако работы по их учету велись. В 1949 г. зафиксировано 66 объектов археологии, на 57 из них составлены паспорта [4]. Работы в данном направлении, начало которым положено к конце 1940-х гг., продолжались и в последующее время. ________________________________ 1. Тишкин А. А. Создание периодизационных и культурнохронологических схем: исторический опыт и современная концепция изучения древних и средневековых народов Алтая. Барнаул: Азбука, 2007. 2. Шмидт О. Г. Археологические исследования Сергея Ивановича Руденко // Жизненный путь, творчество, научное наследие Сергея Ивановича Руденко и деятельность его коллег: сб. научных ст. Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2004. С.61−84. 3. Каширина Л. В. Мероприятия по охране памятников археологии на Алтае в 1940-х гг. // Сохранение и изучение культурного наследия Алтайского края. Барнаул: Азбука, 2006. Вып. XV. С.77−79. 4. КГУ ГААК. Ф. 1041. Оп. 1. Д. 81. Списки исторических и археологических памятников края. Начато: 1949 г. Окончено: 1951 г. 70 л. Научный руководитель − д-р ист. наук, проф. А. А. Тишкин 108 ВИДЫ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ РИСУНКОВ Е. А. Журавлева Новосибирский государственный университет Рисунок в археологии является одним из важнейших методов фиксации и описания исследуемых объектов. Рисунок – это отраженный объект реальности через наши ощущения. Основную часть полевой документации наряду со словесным описанием и фотографиями составляют именно рисунки (чертежи, планы, наброски). Без рисунков в дальнейшем не обходится практически ни одна научная публикация. При этом, требования и стандарты, предъявляемые к археологическому рисунку, не являются общепринятыми. На наш взгляд, отсутствие единых стандартов приводит к появлению и тиражированию изображений, искажающих визуальный облик, а тем самым и знания об археологическом объекте. На разных этапах археологического исследования и по отношению к разным объектам используются разные виды графической фиксации. Поэтому к ним должны предъявляется несколько разные требования и правила их выполнения. Наиболее распространенными видами археологического рисунка являются следующие: схема, технический рисунок (чертеж), технологический рисунок, художественный рисунок (как вариант здесь может быть выделен рисунок-реконструкция). Самым простым, и не требующим особых профессиональных навыков (в плане рисования), является рисунок-схема. Схема – это чертеж, на котором условными графическими изображениями показаны составные части изображаемого объекта и соединения или связи между ними. Это вспомогательный вид рисунка, позволяющий с помощью используемых условных обозначений, или плоскостного контурного изображения объектов, графически зафиксировать их взаиморасположение в том или ином археологическом контексте. Например, глазомерный план-схема памятника, схема расположения объектов (например, развалов сосудов) на полу котлована жилища. Для схемы не принципиальна точность (расстояние, размер – эти параметры можно указать просто дополнительно), главное – именно общая визуальная картина расположения объектов. В виде схемы-наброска могут выполняться и рисунки находок. Например, керамики, когда нужно показать взаиморасположение элементов орнамента на фрагменте или сосуде. Технический рисунок (чертеж). Чертеж – это изображение предметов, их частей и деталей линиями, штрихами, выполненные с соотношением и с указанием истинных размеров этих предметов и дающие представление об их реальном виде и устройстве. Здесь уже необходимо точное соблюдение некоторых параметров (масштаб, координаты, совпадение 109 линий разрезов, условные обозначения и т.д.). Именно с помощью технического рисунка последовательно фиксируются все этапы археологического исследования (план раскопа, планы отдельных объектов, стратиграфия). Технологический рисунок. Выполняются с целью фиксации каких-либо технологических приемов изготовления предметов, конструкций, обработки поверхности. Главным в таком рисунке является не точность воспроизведения предмета в целом, а фокусировка именно на технологических деталях. Художественный рисунок. Чаще всего используется при изображении отдельных находок. Позволяет более детально проработать и отобразить детали, плохо различимые в действительности, или те, на которые необходимо обратить внимание. Художественные рисунки, как правило, объемны, поскольку их задача – дать максимально целостное визуальное представление об объекте (включая и материал изготовления, что не отражается, например, на схеме или чертеже). Поэтому для художественного рисунка важна техника изображения. Рисунок-реконструкция. Предполагает восстановление отсутствующих деталей и элементов по их фрагментам и «домысливание» исследователем окружающего контекста, сопутствующих второстепенных элементов (например, реконструкции костюма, конского снаряжения, внешнего облика жилища и т.д.). Именно в реконструкциях чаще всего используется цвет, что усиливает художественную и эстетическую составляющую. В отличие от артефактов палеолита – неолита, для остальных категорий находок последующих эпох все еще не выработано общей системы принципов изображений, которые бы обеспечивали единообразие восприятия, а если возможно, то и дополнительную визуальную информацию (возможно технологического плана), и которые бы сводились к ясной и понятной для всех схеме. Таким образом, на разных этапах исследования и для разных целей (полевая документация, полевой отчет, научная публикация) должны использоваться различные виды рисунков, позволяющие максимально полно описать и представить тот или иной археологический объект. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент О. И. Новикова. 110 МУЗЕЕФИКАЦИЯ КАЗЫМСКОГО (ЮИЛЬСКОГО) ОСТРОГА И. В. Сухопаров Новосибирский государственный архитектурно-строительный университет Музеефикация, направление музейной деятельности, заключающееся в преобразовании историко-культурных или природных объектов в объекты музейного показа, в настоящее время является самым оптимальным вариантом сохранения и использования памятников культуры, и содействует более органичному соединению памятника с обществом, регионом и средой. Большую часть музеефицированных объектов составляют памятники архитектуры. В последние десятилетия ХХ в. в сферу музеефикации все активнее включаются памятники археологии. Важной тенденцией развития современного музейного мира является неуклонно возрастающий удельный вес ансамблевых музеев и средовых музеев, созданных на основе музеефицированных памятников, которые становятся все более многочисленными и посещаемыми среди общего числа музеев. Туризм на охраняемые природные территории создает финансовые ресурсы за счет платы за вход, обслуживание и других поступлений. Эти ресурсы могут использоваться на возмещение расходов на охрану природы, поддержания культурных традиций, ремонта и поддержания в надлежащем состоянии исторически ценных зданий и ландшафтных особенностей. Казымский (Юильский) острог можно по праву считать уникальным памятником, т.к. он сохранился без чуждых наслоений, и его можно легко и достоверно реконструировать, благодаря частичной сохранности утраченных элементов. Казымский острог был «типовым» оборонительным сооружением своего времени, а значит, реконструированный, может стать аналогом для восстановления полностью утраченных памятников деревянного крепостного зодчества, но сохранившихся в подробных описаниях. Казымский острог бал перевезен и сейчас находится в историкоархитектурном музее под открытым небом ИАЭТ СО РАН. На данный момент восстановлены северная и южная башни и часть тына. Предполагается восстановить, по сохранившимся остовам сооружений, внутри острога- башню в центре, жилую избу, амбар, амбар для хранения снасти, сторожку и полуземлянки манси; вокруг острога- восстановить полуземлянки манси и другие сооружения, в том числе святилище манси, состоящее из двух лабазов, а так же запроектировать баню, место питания, туалеты, коммуникации и прочее. Внутри острога планируется сделать экспозиционную зону (внутри сооружений мелкие экспонаты, фото, макеты острогов, воссоздание быта и 111 интерьеров помещений того периода; крупные экспонаты, типа пушек, на площадке под открытым небом). Снаружи зону для обслуживания посетителей, в том числе гостиничные номера в полуземлянках манси – для увеличения туристической привлекательности . В конечном счете музеефицированный Казымский острог будет не просто памятником культуры и архитектуры, и одновременно музеем, это среда куда городской житель сможет сбежать на выходные от суеты и грязного воздуха и окунуться в историческое прошлое родного края, почувствовать как жили предки и набраться новых впечатлений. Научный руководитель – д-р ист. наук А. Ю. Майничева АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ГИС И АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЦИФРОВАЯ КАРТА В. В. Золотухин Новосибирский государственный университет Применение компьютерных технологий является основным современным направлением в анализе компонентов культурного пространства для получения новой информации. В археологической профессиональной среде такие работы называют «ГИС – методами» исследования. В виду разнообразия дефиниций следует четко понимать, что является ГИС-исследованием и различать ГИС-технологии и создание цифровой карты археологических памятников территории. В основе методов ГИС-технологий лежит анализ картографического материала для выявления скрытых закономерностей и зависимостей. ГИСприложения имеют встроенные программные модули (например Spatial Analyst в разных версиях программ ArcGIS) для осуществления этих операций. Данные модули сопоставляют несколько слоев цифровых карт с информацией разного характера (о водных ресурсах, растительности, геологических и др.) и выдают скрытую информацию об особенностях территории, интерпретировать которые и составляет главную задачу ученого. Обычно такие исследования носят мультидисциплинарный характер и представляют возможность изучения разнообразных сторон жизни древних сообществ. Примером подобного использования может быть комплексное изучение культурного пространства в селении Бейдха в Южном Иордане [1]. Цифровая археологическая карта - это визуализация на топооснове различной информации, имеющейся у исследователя, которая выполняется на одном слое и сопровождается интерактивными базами данных, выдающими необходимые сведения по запросу. При этом аналитическая 112 задача возлагается на ученого, а компьютер лишь проводит необходимые статистические расчеты и отображает данные в удобных для восприятия формах. Таким образом, речь идет не о получении скрытых данных о среде, а об анализе очевидной уже имеющейся информации. Понимание отличий этих методов поможет избежать путаницы в определениях и будет способствовать развитию нового для отечественной археологии способа пространственного анализа. ______________________________ 1. Environmental History at an Early Prehistoric Village: An Application of Cultural Site Analysis at Beidha, in Southern Jordan // Journal of GIS Archaeology. Volume I. April 2003. Научный руководитель – д-р ист. наук, проф. Л. В. Лбова ПРАВОВОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ ОХРАНЫ И ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ОБЪЕКТОВ АРХЕОЛОГИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ В РЕСПУБЛИКЕ АЛТАЙ Д. В. Соѐнов Горно-Алтайский государственный университет В Республике Алтай насчитываются десятки тысяч объектов археологического наследия, из которых 129 внесены в федеральный реестр и более 1300 объектов – в региональный. В связи с этим охрана археологических объектов является важнейшей задачей Министерства культуры Республики Алтай как регионального органа государственной власти в области охраны объектов культурного наследия. Основной закон, регулирующий данную сферу – Федеральный Закон «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации» от 25.06.2002 № 73-ФЗ. В соответствии с ним принят региональный Закон «Об охране объектов культурного наследия Республики Алтай» от 16.09.2003 № 14-16 и направленное на его реализацию Положение «О сохранении и использовании объектов культурного наследия в Республике Алтай» от 28 апреля 2005 г. № 69. Действующие нормативные правовые акты Республики Алтай устанавливают несколько способов охраны и использования объектов археологического наследия: определение охранных зон, мониторинг объектов культурного наследия, организация историко-культурных заповедников. Остальные действия, направленные на сохранение объектов культурного наследия, предусматриваются в Федеральном Законе. К ним относятся консервация, ремонт, реставрация памятников, а также 113 приспособление объектов культурного наследия для современного использования и др. По законодательству Республики Алтай использование памятников возможно в научных целях и в целях спасения памятника от разрушения, либо археологический объект может быть сдан в аренду. В первых двух случаях для использования памятника необходимо получить разрешение (Открытый лист). А в третьем – заключить договор аренды с органом государственной власти. Несмотря на то, что региональным Законом разрешена сдача объектов археологического наследия в аренду, в нашей республике пока нет случаев заключении договоров аренды. Имеется только несколько охранных обязательств, которые были заключены ГНУ «АКИН РА» с физическими и юридическими лицами, на землях которых расположены объекты археологического наследия, поскольку данные объекты ими использовались с целью привлечения туристов. Научный руководитель – канд. ист. наук, доцент В. И. Соѐнов. 114 АВТОРСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ Антипов А. С. ........................... 25 Батаргина И. А.......................... 19 Богданов Г. А............................ 57 Борзых К. А. ............................. 69 Бочарова Е. Н. .......................... 31 Гирченко Е. А. .......................... 29 Глушенко М. А. ........................ 17 Головченко Н. Н. ...................... 67 Голубцева Т. А. ........................ 74 Дегтярѐва А. Г. ......................... 50 Демахина М. С.......................... 59 Денисов А. А. ........................... 23 Дмитруха Ю. В. ........................ 33 Евгенова Е. В. ........................... 84 Евгенова О. В. .......................... 85 Журавлева Е. А. ...................... 109 Золотухин В. В. ...................... 112 Козликин М. Б. ......................... 42 Колесников Ф. Н. ................... 100 Колташов М. С. .......................... 9 Константинов Н. А. .................. 70 Короткова А. Н. ........................ 11 Краскова Т. А. .......................... 61 Кузницын С. А.......................... 82 Кумскова И. С. ......................... 40 Лихачева О. С. .......................... 65 Логинов С. Е. ............................ 76 Марковский Г. И. ..................... 38 Мезенцева Т. А. ........................ 48 Мовчан И. А. .......................... 102 Мосечкина Н. Н. ....................... 98 Мякишева В. С. ......................... 78 Нестерова М. С.......................... 55 Нигаматзянов И. Р. ................. 105 Омонов А. М. .............................. 5 Павленок Г. Д. ........................... 27 Павленок К. К. ............................. 7 Панова О. О. .............................. 36 Панюхин М. В. .......................... 17 Паршикова Т. С. ...................... 107 Присекайло А. А. ...................... 53 Рюмшин М. А. ........................... 90 Сазонова О. М. .......................... 46 Сидорова М. О. ......................... 35 Соѐнов Д. В. ............................ 113 Стрелковский А. А. ................... 44 Сухопаров И. В. ...................... 111 Тарасова А. С. ........................... 63 Тимофеева О. Л. ........................ 96 Ухинов З. Ч. ............................... 92 Фомичева М. С. ......................... 86 Хаценович А. М. ....................... 21 Худзик С. Ю. ............................. 13 Черкашина Т. Н. ........................ 80 Чеха А. М. .................................. 15 Чуриков Р. С. ............................. 94 Шнайдер С. В. ............................. 3 Шойнуу А. И. ............................ 88 Шрам Д. В.................................. 52 Штанакова Е. А. ........................ 72 115 СОДЕРЖАНИЕ АРХЕОЛОГИЯ КАМЕННОГО ВЕКА ................................................... 3 С. В. Шнайдер ......................................................................................... 3 А. М. Омонов .......................................................................................... 5 К. К. Павленок ......................................................................................... 7 М. С. Колташов ....................................................................................... 9 А. Н. Короткова ..................................................................................... 11 С. Ю. Худзик ......................................................................................... 13 А. М. Чеха .............................................................................................. 15 М. А. Глушенко, М. В. Панюхин ......................................................... 17 И. А. Батаргина ..................................................................................... 19 А. М. Хаценович ................................................................................... 21 А. А. Денисов ........................................................................................ 23 А. С. Антипов ........................................................................................ 25 Г. Д. Павленок ....................................................................................... 27 Е. А. Гирченко ....................................................................................... 29 Е. Н. Бочарова ....................................................................................... 31 Ю. В. Дмитруха ..................................................................................... 33 М. О. Сидорова ..................................................................................... 35 О. О. Панова .......................................................................................... 36 Г. И. Марковский .................................................................................. 38 И. С. Кумскова ...................................................................................... 40 М. Б. Козликин ...................................................................................... 42 А. А. Стрелковский ............................................................................... 44 АРХЕОЛОГИЯ БРОНЗОВОГО И РАННЕГО ЖЕЛЕЗНОГО ВЕКОВ .................................................... 46 О. М. Сазонова ...................................................................................... 46 Т. А. Мезенцева ..................................................................................... 48 А. Г. Дегтярѐва ...................................................................................... 50 Д. В. Шрам............................................................................................. 52 А. А. Присекайло .................................................................................. 53 М. С. Нестерова..................................................................................... 55 Г. А. Богданов ....................................................................................... 57 М. С. Демахина ..................................................................................... 59 Т. А. Краскова ....................................................................................... 61 А. С. Тарасова ....................................................................................... 63 О. С. Лихачева ....................................................................................... 65 Н. Н. Головченко................................................................................... 67 К. А. Борзых .......................................................................................... 69 Н. А. Константинов .............................................................................. 70 Е. А. Штанакова .................................................................................... 72 116 Т. А. Голубцева ..................................................................................... 74 С. Е. Логинов ......................................................................................... 76 В. С. Мякишева ..................................................................................... 78 Т. Н. Черкашина .................................................................................... 80 АРХЕОЛОГИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ ..................................................... 82 С. А. Кузницын ..................................................................................... 82 Е. В. Евгенова ........................................................................................ 84 О. В. Евгенова ....................................................................................... 85 М. С. Фомичева ..................................................................................... 86 А. И. Шойнуу ........................................................................................ 88 М. А. Рюмшин ....................................................................................... 90 З. Ч. Ухинов ........................................................................................... 92 Р. С. Чуриков ......................................................................................... 94 О. Л. Тимофеева .................................................................................... 96 Н. Н. Мосечкина ................................................................................... 98 Ф. Н. Колесников ................................................................................ 100 И. А. Мовчан ....................................................................................... 102 И. Р. Нигаматзянов ............................................................................. 105 Т. С. Паршикова .................................................................................. 107 Е. А. Журавлева .................................................................................. 109 И. В. Сухопаров .................................................................................. 111 В. В. Золотухин ................................................................................... 112 Д. В. Соѐнов ........................................................................................ 113 117 МАТЕРИАЛЫ XLIX МЕЖДУНАРОДНОЙ НАУЧНОЙ СТУДЕНЧЕСКОЙ КОНФЕРЕНЦИИ «Студент и научно-технический прогресс» АРХЕОЛОГИЯ ЕВРАЗИИ Тезисы докладов печатаются в авторской редакции Дизайн обложки – И. И. Коптюг ———————————————————————————————— Подписано в печать 04.04.2011 г. Формат 60x84/16 Офсетная печать Уч.-изд. л. 6,6. Усл. печ. л. 7,4. Заказ № ____ Тираж 100 экз. ________________________________________________________________ Редакционно-издательский центр НГУ 630090, г. Новосибирск, ул. Пирогова, 2