сборник pdf, 4.37 МБ - Агентство регионального маркетинга

55 И ВЫШЕ
МЕЖДУНАРОДНЫЙ
ЭТНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ
КОНГРЕСС
Сборник экспертных материалов
Проект «Снежный сезон»
15 – 16 января 2014
МВК «Новосибирск Экспоцентр»
Новосибирск
2014
1
Содержание
Содержание
Введение.................................................................................................................................4
Часть 1
Ларина Л. Н. Произведения Любови Арбачаковой
в коллекции «Искусства Южной Сибири»
Новокузнецкого Художественного Музея............................. 102
Антропология Сибири и Севера:
социо-культурный код и идентичность
Любимова Г. В. Снег в культуре русских Сибири:
от традиции к брендам................................................................... 114
Деревянко А. П., Шуньков М. В., Кривошапкин А. И.
Антропогенез в глобальной динамике ойкумены:
сибирский эксклюзив........................................................................... 8
Малахов А. С., Малахова Е. П. Традиционная сказка
в фольклоре современной семьи............................................. 127
Головнев А. В. Антропология движения:
сибирский вектор................................................................................17
Лиморенко Ю. В. Памятники фольклора
народов Сибири и Дальнего Востока»
как мультимедийный проект....................................................... 132
Смирнов С. А. Антропология номадизма
(Антропологические тренды
и северный культурный код)..........................................................30
Часть 2
Духовное наследие и традиции как память
и ресурс развития
Могрицкая В. Ю. Археология Заполярья
в культурной перспективе...............................................................43
Бородовский А. П. Русские остроги Сибири:
«северный код» — пространственное измерение...............54
Новиков А. В. Древние города севера
Западной Сибири: феномен северной
культуры или метафора?...................................................................68
Октябрьская И. В. Культурное наследие —
стратегии и бренды развития Сибири.......................................75
Романова Е. Н. Тепло вечной мерзлоты:
символическое измерение Севера
и современные якутские бренды.................................................82
Голубкова О. В. Мифологические аспекты сибирской
идентичности: традиции и новации............................................89
Еремин Л. В. Священные горы Хакасии:
практики почитания в прошлом и настоящем.......................95
2
Полторацкий И. С. Актуальные вопросы изучения
современной литературы коренных
малочисленных народов Сибири.............................................. 134
Часть 3
Форсайт Сибири
Березиков Н. А. Сибирский перекресток:
стратегии идентификации от века XVII к веку XX............... 141
Соболева С. В., Смирнова Н. Е., Чудаева О. В.
Этнодемография Сибири: тенденции
и перспективы.................................................................................... 144
Анисимова А. А., Ечевская О. Е.
Сибирская идентичность как форма протеста.................... 159
Антропов Е. В. Сибирский мегаполис —
выборы идентичностей начала ХХI в....................................... 174
Ефимов В. С., Дадашева В. А., Ефимов А. В.
Красноярк — 2030: образы будущего.
Концепция и результаты форсайт-проекта........................... 181
Ефимов В. С., Лаптева А. В.
Будущее коренных народов Республики Саха
(Якутия) (по материалам форсайт-исследования)............. 198
3
Введение
М
еждународный гуманитарный проект «55 и выше» — авторский проект Института регионального маркетинга и креативных индустрий. «55 и выше» — это тема понимания культурного кода стран и территорий, находящихся на одной широте с
Новосибирском и выше — к полярному кругу. Крупнейший город
Азиатской части России естественной линией связан с множеством стран и территорий, события которых формируют «культурную Гиперборею» мира.
Мы намерены сформировать постоянную гуманитарную
площадку международного сотрудничества, актуализации влияния культуры народов северного полушария на современное
развитие мировой культуры, презентации культурного многообразия северных стран с тем, чтобы накопленный опыт науки — в
частности, — новосибирской — в области археологии, филологии, искусствоведения, культуроведения, антропологии получил
новую публичную площадку, доступную для участия самых широких кругов.
К участию в проекте мы пригласили научные коллективы,
занимающиеся изучением культур народов России, Канады, США,
северных территорий Европы, современные творческие коллективы и авторов этих стран и территорий.
Спасибо тем, кто откликнулся на наше первое приглашение!
Открытие проекта состоялось в рамках «Снежного сезона» 2014
года, и представленные здесь материалы — это первые результаты его работы.
С уважением и благодарностью, директор ИРМИКИ
Лада Юрченко, Россия, Сибирь, Новосибирск
Составляя дневник своей культурной жизни, Новосибирск сверяется со
своими «соседями» по северному пространству и таким образом встраивается в глобальное культурное поле, находя партнеров для своего гуманитарного развития.
Тема 55-й параллели и культуры северных стран имеет актуальную
повестку в культурологическом сообществе, история развития и взаимовлияние культуры северных народов является неоспоримым фундаментом
мировой культуры.
Понимание северного культурного кода важно и для межкультурных
и транскультурных коммуникаций, особенно на территории Евразии, где
культуры Севера и Юга естественным образом сосуществуют друг с другом, влияя друг на друга, формируя пространства активных коммуникаций
между людьми.
4
Фольклор открывает историю творческих поисков человека в сфере
слов, звуков и смыслов. В течение многих столетий он формирует метапоэтическое пространство и кодифицирует систему ценностей во вневременных формах. Поэтическое и музыкальное наследие Севера — это уникальный ресурс, который восходит к глубокой древности, но в творческих
концепциях современности рассматривается как средство модернизации.
Обращение к фольклору является одним из способов сохранения устойчивости общества в изменчивом мире.
Понимание культурного кода через реалии науки и искусства и актуализация северной идентичности позволяют формировать новые культурные тренды в геополитических коммуникациях, культуре городов, образовании и медиасфере.
Генеральная тема конгресса «55 и выше» —
«Северный Культурный код — ядро гуманитарной трансформации»
Цели Конгресса
Формирование в Новосибирске постоянной гуманитарной площадки
международного сотрудничества, актуализация влияния культуры народов
северного полушария на современное развитие мировой культуры, презентация культурного многообразия.
Проведение конгресса заслуженно позиционирует Новосибирск как
гуманитарную столицу Северного полушария и создает еще одну предпосылку включения его в активное экспертное взаимодействие в рамках
международного сообщества. Накопленный опыт новосибирской науки в
области археологии, языкознания, культурологии, антропологии, этнографии, демографии, социологии северных и сибирских территорий получит
свою публичную международную площадку и притяжение интересов зарубежных партнеров и международных миссий.
Участники
Научные коллективы антропологов, историков, языковедов, культурологов, этнографов, занимающихся проблемами сохранения культуры
коренных народов России, Канады, США, северных территорий Европы, современные творческие коллективы этих стран и территорий.
Проблематика
В настоящее время все более усиливается задача возвращения к базовым культурным кодам и матрицам, формирующим идентичность современного человека. Эксперты давно обращаются к вопросу о том, что европоцентристский подход перестает работать на Востоке, на Юге и на Севере
мира.
5
Современный мир обозначил усиление информационных трендов в
направлении Север и Юг. Северные регионы стали зоной разработки национальных ресурсных проектов, актуализировавших природный и человеческий потенциал. Их включенность в глобальный цивилизационный
поток сформировала пространство дискурса в диапазоне от древности до
современности как основу глобального Форсайта Севера и Сибири.
Встает задача осмысления того, что есть магистральные тренды развития стран и народов, какие модели выбирать и какие гибридные модели
цивилизационного развития при сохранении культурного наследия нужно
вырабатывать.
В этой связи северные и сибирские территории необходимо осмыслять как иную цивилизационную модель развития, радикально отличную
от Запада и Юга.
Международный этно-антропологический конгресс при участии ведущих экспертов, представляющих гуманитарные направления в изучении
Севера, предполагает обсуждение наиболее значимых проблем, связанных
с пониманием богатейшего культурного потенциала макрорегиона, включая проблемы формирования культурного многообразия и идентичностей
на региональном сибирском, национальном и транснациональном уровнях. Его значение определяет гуманитарный форсайт Севера и Сибири. Сегодня стратегическое планирование в масштабах макрорегиона должно соотноситься с задачами осмысления его истории, наследия, магистральных
трендов развития. Чтобы представить будущее, нужно превратить тысячелетний опыт освоения северных и сибирских территорий в интеллектуальный ресурс формирования матриц и кодов развития.
Результаты проведения конгресса:
Конгресса в перспективе обеспечить более широкое привлечение
экспертов из зарубежных стран, представляющих вариативный опыт
развития северных территорий.
4. В ходе подготовки и проведения Конгресса впредь обеспечить большую представленность в его работе, наряду с учеными-экспертами,
экспертов-практиков,
представляющих
административнополитические структуры северных территорий.
5. Рекомендовать главам регионов и министерств учитывать предложе-
ния и рекомендации экспертов Конгресса во всех базовых документах,
посвященных развитию сибирских и северных регионов, в том числе
касающиеся развития коренных народов Севера и Сибири.
6. Выйти с предложением к РАН, Минрегионразвития, Минобрнауки РФ
провести целевой антропологический форсайт северных народов по
разработке пакета сценариев и дорожных карт сохранения и развития
языков и культур северных народов.
7. Проводить постоянный межведомственный методологический семи-
нар на базе Института археологии и этнографии СО РАН по проблематике северного социо-культурного кода и антропологической идентичности северных и сибирских народов.
8. Выйти с предложением к руководству Сибирского федерального окру-
га о создании межрегионального экспертного совета с участием ведущих ученых, представляющих гуманитарные и общественные науки,
по проблемам сохранения и популяризации историко-культурного и
нематериального культурного наследия.
В силу обострения социально-антропологической проблематики, о
чем свидетельствуют все мировые форсайты (смена идентичности человека, сдвиги в базовых социо-культурных ценностях, усиление и массовизация практик трансгрессии, продолжение тренда исчезновения уникальных
языков и культур малых народов мира) и в связи с тем, что необходимо противостоять негативным деструктивным трендам и вырабатывать собственную антропологическую альтернативу, предлагается:
1. Сделать данный конгресс ежегодным.
2. Сформировать постоянно действующий программный комитет
Конгресса
3. Сформировать экспертный совет с привлечением ведущих исследо-
вателей, ученых, экспертов из разных стран и городов по формированию актуальной повестки конгресса. При формировании повестки
6
7
Часть 1
Антропогенез в глобальной
динамике ойкумены: сибирский
эксклюзив
Деревянко А. П., Шуньков М. В., Кривошапкин А. И.
Кафедра археологии и этнографии НГУ, ИАЭТ СО РАН
е-mail: krivoshapkin@mail.ru
Введение
Благодаря выдающимся открытиям последних 30 лет, сделанным в области археологии, антропологии и палеогенетики, проблема становления
человека, а именно формирования человека современного физического и
генетического типа стала одной из наиболее дискуссионных тем в науке.
На настоящий момент самые ранние костные останки анатомически
современных людей обнаружены в Восточной Африке. Встает вопрос, если
Homo sapiens появился вначале лишь в этой части света, как и когда происходило заселение им других континентов? Каковы были взаимоотношения
нового вида человека с популяциями, уже обитавшими на заселяемых территориях десятки, а где-то и сотни тысяч лет? Почему культура верхнего палеолита появилась почти одновременно в весьма удаленных друг от друга
регионах Евразии? На эти и многие другие вопросы пока нет однозначных
ответов.
Первые антропологические находки
В 1891–1893 гг. голландский антрополог Эжен Дюбуа на острове Ява
нашел останки примитивного гоминида, предполагаемого промежуточного звена между обезьяной и человеком. Надо отметить, что возможность
существования в прошлом подобного существа еще в 1863 г. доказывал
немецкий биолог-эволюционист Эрнст Геккель, который тогда же и предложил название для этого существа «питекантроп» (от греческих слов «питекос» — обезьяна и «антропос» — человек). Интересно, что первоначально, в первой половине ХХ в., в ученой среде была популярна точка зрения
о центральноазиатской прародине человека. Основным подтверждением
данной гипотезы являлись обнаруженные при раскопках в пещере Чжоукоудянь (северный Китай) в 20-30-е годы ХХ в. черепа, зубы и другие костные
фрагменты скелетов от 44 особей, обитавших здесь во временном интервале
от 460 до 230 тыс. лет назад. Долгое время этих ископаемых людей, назван8
Антропология Сибири
и Севера: социо-культурный
код и идентичность
ных синантропами, считали одними из древнейших звеньев в родословной
человека. Но после находки в 1925 г. в пустыне Калахари останков гоминида, названного австралопитеком, на первое место среди географических
районов, претендующих на прародину человека, выдвинулась Африка. За
прошедшие с тех пор годы на юге и востоке африканского континента были
найдены сотни костных останков австралопитековых, обитавших там от 7(6)
до 2,5(1,5) млн лет назад. Сейчас считается доказанным, что именно около
6-7 млн лет назад и произошло выделение из общей предковой формы двух
линий развития: человекообразные обезьяны и австралопитековые.
Если говорить о появлении собственно «человеческого» поведения,
а именно об активном изготовлении и применении первых орудий труда,
то наиболее древние стоянки с каменными орудиями (чопперами, чоппингами, сфероидами, полиэдрами, грубо ретушированными отщепами) были
обнаружены также на территории Африки, в основном, в районе ВосточноАфриканского рифта. Так, на 15 обнаруженных исследователями в бассейне
реки Када Гона (Эфиопия) местонахождениях были обнаружены каменные
орудия, возраст которых превышает 2,6 млн лет назад. А уже около 2-1,6
млн лет назад, как показывают археологические данные, наш далекий предок вышел из своей африканской колыбели и начал заселять планету.
В настоящее время можно говорить об идентификации двух основных направлений первого миграционного потока древнейших популяций.
Одно было связано с распространением древних гоминидов через территорию Ближнего Востока и Иранского нагорья на Кавказ и, возможно, в Малую Азию и далее в Европу. Свидетельством данного маршрута расселения
являются найденные в восточной Грузии костные остатки гоминидов и галечные орудия возрастом 1,7-1,6 млн лет назад.
Другое направление миграционного потока древнейших людей происходило по направлению к Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии.
Наиболее ранние стоянки, маркирующие данную траекторию движения
человеческих популяций (Аль-Гуза и Шархабиль в южной Аравии) датируются возрастом в 1,65-1,35 млн лет назад. При дальнейшем продвижении на
восток миграционный поток разделился, часть популяций поступательно
осваивала северную часть Центральной Азии, а другие человеческие группы прошли южнее Гималаев и Тибета по территории современных Пакистана и Индии и вышли в Восточную и Юго-Восточную Азию.
9
Имеющиеся археологические и антропологические данные свидетельствуют о том, что данная миграция происходила достаточно быстро, что
привело к заселению Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии не позднее
1,8-1,5 млн лет. Важным для понимания особенностей антропогенеза в азиатской части Евразии является тот факт, что начиная с проникновения на
территорию Восточной и Юго-Восточной Азии людей из первой миграционной волны биологическая и культурная эволюция в этом огромном регионе проходила достаточно обособленно от остальной части ойкумены.
В Южной Сибири, на границе Центральной и Северной Азии, на территории Алтая обнаружена стоянка потомков людей из первой волны миграции - раннепалеолитическое местонахождение Карама, самый древний
слой которого имеет возраст не менее 800 тыс. лет назад. Как было установлено в процессе исследования, первые сибиряки прожили на этой территории вплоть до 600 тыс. лет назад, но потом популяция либо вымерла,
либо люди были вынуждены уйти от надвигающегося ледниковья в более
комфортные для проживания районы.
Возобновление заселения Сибири (и теперь уже на постоянной основе) связано со вторым глобальным миграционным потоком, начавшимся
около 600 тыс. лет назад с территории Ближнего Востока и достигшим территории Индии и Монголии, но не продвинувшимся в восточные регионы
материка, где продолжалось автохтонное развитие человечества.
Моноцентризм и мультирегионализм
В 90-х гг. ХХ века результаты пионерных работ палеогенетиков вдохнули новую жизнь в дебаты археологов и антропологов о происхождении и
прародине человека. Проанализировав метахондриальную ДНК живущих
людей, генетики заявили, что прародиной современного человечества является Африка, а использование метода «молекулярных часов» позволило
говорить о том, что «митохондриальная Ева» жила около 150 тыс. лет назад.
Данные генетиков позднее были подтверждены и антропологическими находками, в Восточной Африке были обнаружены костные останки людей современного антропологического типа возрастом в 200-150 тыс. лет назад.
Благодаря вышеприведенным генетическим и антропологическим открытиям среди генетиков, антропологов и археологов получила широкое
распространение моноцентрическая гипотеза происхождения человека
современного анатомического вида. Согласно этой гипотезе, современный человек сформировался около 200-150 тыс. лет назад в Африке, а приблизительно 80-60 тыс. лет назад началось его распространение на другие
континенты. Вначале Homo sapiens заселил восточную часть Евразии и Австралию, а позднее - Центральную Азию и Европу. В рамках моноцентристской точки зрения существуют различающиеся взгляды на последствия
этого процесса. Одни исследователи считают, что в процессе расселения
происходило замещение анатомически современными людьми архаично10
го автохтонного населения - новые популяции истребляли или вытесняли
аборигенные в менее удобные экологические районы, где у последних
увеличивалась смертность (особенно детская), снижалась рождаемость. В
итоге около 30-25 тыс. лет назад архаичные популяции (речь шла о неандертальцах) исчезли с лица Земли. Другие ученые не исключают возможности в отдельных регионах (например, на юге Пиренеев) длительного
сосуществования Homo sapiens и Homo neanderthalensis. Следствием продолжительных контактов пришлого и автохтонного населения могла быть
как диффузия культур, так и частичная биологическая гибридизация. Третья группа исследователей полагает, что происходил процесс постепенной
аккультурации и ассимиляции, в результате чего автохтонное население
полностью растворилось в пришлом.
Несмотря на достаточную аргументированность в антропологическом
и генетическом аспектах, классическая моноцентрическая гипотеза не
дает ответа на целый ряд вопросов археологического плана. Почему человек современного физического типа возник как минимум 150 тыс. лет назад, а культура верхнего палеолита, которую бесспорно связывают с Homo
sapiens, появилась лишь 50-40 тыс. лет назад? Какова была материальная и
духовная культура сформировавшегося в Африке современного человека,
и в чем она превосходила культуру его предшественника? Почему верхнепалеолитическая культура, появившись почти одновременно в географически удаленных регионах Евразии, существенно различалась по основным
технико-типологическим характеристикам? Что заставило современного
человека, просуществовавшего в африканской колыбели около сотни тысяч лет, покинуть континент и отправиться в планетарное путешествие?
Сторонники моноцентристской гипотезы, на основании изучения вариабельности ДНК у современных людей, предполагают: в период 80–60
тыс. лет назад в Африке произошел демографический взрыв, и в результате
резкого роста населения и нехватки пищевых ресурсов по месту проживания миграционная волна «выплеснулась» в Евразию, пройдя на восток
вдоль морского побережья вплоть до Австралии. При всей привлекательности данной модели, ее проблемным местом до сих пор остается недостаточная аргументация, использующая археологические свидетельства. На
всей территории Южной, Юго-Восточной и Восточной Азии в хронологическом интервале 80-30 тыс. лет назад, т.е. во время предполагаемого приморского продвижения древних людей, не наблюдается изменение облика
выявленных археологических индустрий, что, как думается, должно было
бы иметь место в случае быстрого замещения автохтонного населения пришлым.
Существует и другая гипотеза, объясняющая происхождение современного человечества - идея о межрегиональной эволюции человека, или
полицентрическая гипотеза. Суть ее сводится к тому, что, расселившись на
значительной части Евразии, Homo erectus стал основой для последующего
11
локального формирования человека современного вида и его культуры. Таким образом, в рамках мультирегиональной гипотезы человеческой эволюции подразумевается непрерывное развитие древнего населения в каждом
крупном регионе Старого Света. По мнению полицентристов, именно этим
объясняется то обстоятельство, что культуры раннего этапа верхнего палеолита на обширных территориях Африки, Евразии и Австралии существенно отличаются друг от друга. Если бы древнее население везде замещалось
человеком современного физического типа, принадлежавшим одной популяции, вышедшей из одного региона Африки, то и культура верхнего палеолита должна была бы быть достаточно гомогенной на всей территории
ойкумены.
С точки зрения мультирегионалистов, там, где расселялись Homo
erectus, в результате дивергенции, генного обмена, влияния экологических
условий и других факторов могло происходить дальнейшее эволюционное
развитие «прямоходящих» форм, приведшее в конечном итоге к становлению анатомически современного человека. Сильной стороной данной
точки зрения является археологическая аргументация, подтвержденная
огромным массивом палеолитических коллекций.
Человек неандертальский
Неандертальцы или Homo sapiens neanderthalensis - первый представитель архаичных людей, ставший известным науке. Их останки впервые
были обнаружены в долине реки Неандерталь (Германия) еще в середине
XIX в. За более чем 150 лет исследований изучены сотни их стоянок, поселений, захоронений. Многочисленные реконструкции говорят о том, что это
были низкорослые, коренастые люди, обладавшие большой физической
силой, т.е., их морфологический тип был адаптирован к суровым климатическим условиям северных широт. Объем головного мозга составлял 1400
см3 и не уступал этому показателю у людей современного типа. Расселялись
неандертальцы в основном в Европе, но их местонахождения были открыты
на Ближнем Востоке, в Передней и Средней Азии, а также и на юге Сибири.
До 1980-х годов многие антропологи относили их к предковой форме
человека современного анатомического вида. Позднее, в начале секвенирования митохондриальной ДНК неандертальцев, их выделили в отдельный вид и вычеркнули из родословной современного человека. По мере
развития палеогенетических исследований и накопления сопоставительного материала данная точка зрения была скорректирована. Один из главных аспектов обновленного понимания взаимоотношения неандертальцев
и популяций современного анатомического типа - вопрос сосуществования, культурообмена и гибридизации неандертальцев с человеком современного антропологического типа. Многие археологи отмечают большую
эффективность индустрии неандертальцев на финальном этапе среднего
палеолита и наличие у них элементов поведения, характерных для челове12
ка современного анатомического типа. Имеются свидетельства намеренного захоронения неандертальцами своих сородичей. Первым на это обратил
внимание А.П. Окладников (академик с 1968 г.), который в 1949 г. обнаружил
в гроте Тешик-Таш (Узбекистан) останки неандертальца с признаками погребального обряда. Позднее его гипотеза нашла подтверждение у других
ученых.
В настоящее время данные генетического анализа позволяют отнести
неандертальцев к сестринской группе современных людей. При этом обнаружено, что до 4% генома у не африканских людей заимствовано от Homo
sapiens neanderthalensis. Соответственно, сейчас нет абсолютно никаких сомнений в том, что в пограничных районах обитания неандертальцев и людей
современного типа происходили процессы не только диффузии культур, но
и гибридизации и ассимиляции. Так что Homo sapiens neanderthalensis, несомненно, внес свой вклад в морфологию и геном человека современного
вида.
Человек восточный
В Восточной и Юго-Восточной Азии как минимум 1,5 млн лет назад (со
времен первой волны глобальной миграции) развитие каменной индустрии пошло по принципиально другой линии, чем в остальной части Евразии и в Африке, что прослеживается по многочисленным археологическим
находкам. Технология изготовления орудий в китайско-малайской зоне не
претерпевала существенных изменений на протяжении более 1 млн лет.
Основываясь на, прежде всего, археологических данных, можно предположить, что в этом регионе на местной основе формировалась не только
индустрия верхнего палеолита, но и происходило становление человека
современного анатомического типа.
В настоящее время наибольшее количество скелетных остатков Homo
erectus в этой части материка найдено в Китае и Индонезии. Несмотря на
некоторые различия, они составляют достаточно однородную группу. Большое значение имеют находки Homo erectus из Юньсяня (возраст около 1
млн. лет назад). Объем головного мозга этих древних людей (1152–1123
см3) и особенности каменной индустрии свидетельствуют о значительной
развитости их физического типа и культуры. Для установления дальнейших
путей эволюции Homo erectus также важны находки из пещеры Чжоукоудянь. Физический тип синантропа восстановлен достаточно детально. Этот
гоминид, сходный с яванским питекантропом, был включен в род Homo
как подвид Homo erectus pekinensis. Некоторые исследователи полагают,
что ископаемые антропологические останки ранних и более поздних форм
свидетельствуют о непрерывности их эволюционного ряда. За последние
50 лет в Китае выявлены многочисленные находки, анализ которых позволяет предположить региональную преемственность от Homo erectus к
Homo sapiens.
13
Данная точка зрения не исключает возможности прихода в регион
небольших по численности популяций из сопредельных районов Азии и
возможность генного обмена. В то же время дивергенция могла привести
к некоторым различиям в морфологии людей. Об этом, в частности, свидетельствуют палеоантропологические находки с местонахождения Нгандонг
на острове Ява. Сохраняя характеристики Homo erectus, они имеют некоторые хорошо выраженные черты Homo sapiens и отличаются от китайских
палеоантропологических находок этого времени. Между яванскими и китайскими Homo erectus существовали различия, которые в ходе эволюции
могли привести к формированию на основе китайских - монголоидной
расы, а на основе яванских - австралоидной.
Важным аргументом в защиту возможности независимого формирования человека современного физического типа на территории Китая являются новые датировки семи палеоантропологических местонахождений,
свидетельствующие, что люди современного физического типа появились
в этом регионе не позднее 100 тыс. лет назад.
Человек алтайский
Как уже отмечалось, первоначальное заселение человеком территории Сибири произошло не позднее 800 тыс. лет назад в ходе распространения в Евразии первой волны миграции гоминидов из Африки. В отложениях раннепалеолитической стоянки Карама (Алтай) выделено четыре
культуросодержащих горизонта, содержащих архаичную галечную индустрию. Самый верхний из этих слоев датирован временем около 600 тыс.
лет назад, после чего на этой территории наступает длительный перерыв
в развитии палеолитической культуры, который закончился около 280 тыс.
лет назад с появлением на Алтае носителей более прогрессивных техникотипологических традиций. Начиная с этого времени на Алтае прослеживается непрерывное развитие культуры палеолитического человека.
Изучение алтайских древностей позволяет проследить динамику изменений каменного инвентаря на протяжении многих десятков тысяч лет.
На основе полученных обширных материалов можно утверждать, что этот
процесс происходил путем эволюции без каких-либо заметных влияний,
связанных с инфильтрацией популяций с другой культурой. В целом, археологические данные свидетельствуют о независимом формировании в этом
регионе 50–45 тыс. лет назад самостоятельных верхнепалеолитических
культурных традиций, истоки которых хорошо прослеживаются на финальном этапе среднего палеолита.
Местонахождения среднего и верхнего палеолита на территории Алтая относительно бедны антропологическими находками. Вместе с тем полученный здесь палеоантропологический материал вызвал оживленную
дискуссию. Останки ископаемых гоминидов представлены зубами и фрагментами скелетов из пещер Окладникова и Денисовой.
14
Результаты палеогенетических исследований, проведенных в Институте эволюционной антропологии Макса Планка в Лейпциге (ФРГ) интернациональным коллективом ученых под руководством профессора Сванте
Паабо в последние несколько лет, подтвердили принадлежность антропологических находок из пещеры Окладникова неандертальцам. Но неожиданными оказались результаты расшифровки ядерной ДНК ископаемого
человека из Денисовой пещеры, полученные тем же коллективом генетиков
из фаланги пальца подростка. Геном денисовца отклонился от эталонного
генома современного африканца на 11,7% (для сравнения: у неандертальца
из пещеры Виндия в Хорватии отклонение составило 12,2%). Эти величины
близки между собой. Подобная дивергенция денисовцев и неандертальцев
от современных африканцев свидетельствует, что они произошли от единой родовой популяции, являясь сестринскими группами с общим предком. Их эволюционное расхождение произошло около 640 тыс. лет назад.
После разделения развитие двух популяций пошло самостоятельными путями. Об этом говорит тот факт, что неандертальцы имели больше общих
генетических вариантов с современными людьми Евразии, чем Африки и
1-4% генома у не африканцев заимствовано от неандертальцев. А вот денисовцы не участвовали в дрейфе генов к евразийцам. Вместе с тем около
4-6% генетического материала древних обитателей Алтая заимствовано меланезийцами, стоящими особняком от других не африканских популяций.
Отсюда следует общий вывод: в Евразии в период позднего плейстоцена
вместе с человеком современного физического типа существовали еще как
минимум две формы гоминидов: одна в западной части материка, где на
основании широко известных морфологических признаков она обозначена как неандертальская, и восточная, к которой относятся денисовцы. Учитывая дрейф генов от неандертальцев к евразийцам, а от денисовцев к меланезийцам, можно предположить, что обе эти популяции приняли участие
в формировании человека современного анатомического типа.
Заключение
При всей сложности решения проблемы эволюции человека и существования диаметральных точек зрения исследователей в настоящее время
наиболее приемлемым вариантом является признание того, что в основе
всей эволюционной последовательности к человеку современного анатомического типа в Африке и в Евразии лежит предковая форма Homo erectus
(в широком смысле термина). Видимо, с этим политипическим видом связана эволюция «сапиентной» линии развития человека. Homo heidelbergensis,
Homo rhodesiensis и Homo cepranensis в Африке и Европе, и «эректоидные»
формы в Восточной и Юго-Восточной Азии были сестринскими видами. В
конечном итоге в позднем плейстоцене сформировался человек современного анатомического и генетического вида Homo sapiens, включавший
разные подвиды. Видимо, не все подвиды внесли равноценный вклад в
15
формирование человека современного анатомического типа. Большинство
исследователей поддерживает гипотезу формирования Homo sapiens в Африке с последующим его распространением по планете с замещением автохтонных популяций; замещением с гибридизацией; ассимиляцией. Таким
образом, можно признать, что африканский подвид оказал наибольшее
значение на формирование современного населения.
На сегодняшний день археологами, антропологами, генетиками и всеми, кто занимается проблемой происхождения человека, накоплено большое количество нового материала, позволяющего высказывать разные
гипотезы, порой диаметрально противоположные. Настало время обстоятельно обсудить их при одном непременном условии: новые идеи должны
базироваться не только на собственных исследованиях, но и на данных других наук. Это мультидисциплинарная проблема и в ее разработке нельзя
ограничиваться выводами только генетиков, или антропологов, или археологов. Лишь комплексный анализ результатов, полученных специалистами
смежных наук, когда-нибудь приведет нас к решению этой проблемы.
Послесловие
Результаты палеогенетических исследований, проведенных по образцам костной ткани неандертальцев из Денисовой пещеры (Алтай, Россия) и
среднеплейстоценовых людей из Сима де лос Хуэсос (Атапуэрка, Испания),
опубликованные в самом конце 2013 года и в начале 2014 года, показали,
что популяционная динамика в палеолитическое время на просторах Евразии была даже более комплексной, чем описано в данной работе. Обнаружены генетические маркеры неоднократных гибридизаций различных
подвидов человека, включая и возможное участие в становлении анатомически современных людей гораздо более архаичных популяций (предположительно Homo erectus), сохранявшихся, по всей видимости, в определенных районах Земли гораздо более продолжительное время, чем считалось
ранее. Полученные результаты заставляют вновь корректировать модели,
объясняющие характер и особенности эволюции человека. Не исключено,
что придется отказаться от «древовидной» модели ветвящихся и расходящихся эволюционных линий человечества в пользу гипотезы о многократно генетически «переплетающихся» и расходящихся, двигающихся в одном
направлении эволюционных вариантов.
Антропология движения:
сибирский вектор*
А. В. Головнёв,
чл.-корр. РАН, д.и.н., проф., г.н.с. Института истории и археологии УрО РАН,
зав. кафедрой археологии и этнологии Уральского федерального университета;
е-mail: andrei_golovnev@bk.ru
М
обильность, находящаяся в центре внимания антропологии движения, во все времена играла ключевую роль в организации социального пространства. Она труднее, чем оседлость, улавливается по археологическим и историческим источникам, но именно выстраиваемые ею
сети и коммуникации создали ту социальную и ментальную реальность, на
основе которой формировались культуры и дизайн их взаимодействия. Характер и средства мобильности менялись от эпохи к эпохе, и развитие коммуникационных технологий можно представить, как накопление способов
и сценариев контроля над социальным пространством — от физических
перемещений человека к методам преодоления расстояний посредством
живого и механического транспорта вплоть до современных телекоммуникаций и виртуальных сетей. Прачеловечество было кочующим, и многие последующие преобразования были прорывами новых технологий в преодолении расстояний и контроля над пространством. Homo mobilis (человек
движущийся) заметно нарастил потенциал движения, хотя утратил былую
физическую мобильность.
Формы движения изменились до неузнаваемости, но мотивы и механизмы действия во многом остались прежними. Общим свойством магистральных культур разных эпох, включая современную, можно считать
власть над пространством, посредничество в координации локальных сообществ. Кочевник не умер, он по-своему возрождается в практиках глобальной виртуальной коммуникации. Постмодернисты возвели «принцип
номадизма» в кредо современного «суверенного человека», желающего
быть экстерриториальным, персонально и культурно независимым в информационном обществе. В виртуально-информационном пространстве
сегодня идут главные геополитические и идеологические сражения, и «глобальная паутина» вполне соответствует функциям мировой империи — не
случайно виртуальное царство воспроизводит земную жизнь во всех ее
проявлениях, от дружбы и скандалов до пороков, и болезней.
Завтрашний день сулит дальнейший рост технологий коммуникаций, и
наукам о человеке пора переключиться с привычных и удобных для изуче* Статья подготовлена при поддержке проекта СО и УрО РАН «Границы и перекрестки урало-сибирского пространства: сценарии этнокультурного взаимодействия».
16
17
ния картин статики на сложные, но адекватные реальности сюжеты динамики. Начать это переключение удобнее с древности, когда складывались
базовые алгоритмы человеческой активности и мобильности.
Древнейшие миграции
Ход «с горки на горку» был ритмом раннего движения, и в чередовании
гора-равнина зародилась прагеополитика, выработанная в конкуренции
пралюдей с другими хищниками и другими пралюдьми за власть над пространством [подробнее см.: Головнёв 2009]. Ранние памятники не случайно находятся в пещерах и других горных урочищах, а мифологии разных
народов пестрят сакральными образами горы. Наиболее ярко эта древняя
схема власти над пространством сохранилась у степных кочевников, рейды
которых нередко начинались и завершались в горах. При любых перемещениях «соколиный взгляд» с горы (выраженный, например, в монгольских
мифологемах соколиной охоты Бодончара-простака и священной горы
Бурхан-халдун) позволял кочевнику реализовать горную стратегию в битве
за степь. По опыту Чингисхана, как бы далеко ни простирались кочевья и
завоевания, точкой возврата всегда оставалась родная гора.
Во все времена горы, благодаря мозаичности ландшафта и многообразию условий маневра, служили стыком оседлости и подвижности. В этом
отношении горный хребет Евразии, тянущийся от Атлантики до Пацифики
(Пиренеи–Альпы–Карпаты–Кавказ–Иран-нагорье–Гиндукуш–Гималаи–Тибет–Наньшань–Иньшань–Хинган с северной дугой Памир–Тянь-Шань–Алтай–Саян), можно считать «становым» для ранних переселений. В горных
нишах, как в гнездах, укрывались и разрастались сообщества мигрантов,
сохраняя потенциал дальнейшего движения по хребту и его отрогам. Не
случайно древнейшие пути колонизации непременно проходили по горным цепям, будь то Альпы в Европе, Алтай в Азии или Скалистые горы в
Америке. Даже в случаях выхода на равнину люди верхнего палеолита сохраняли «горный стиль» освоения пространства, перенося модель пещеры
на сооруженный из дерева и звериных костей дом-бастион (в поздних культурах — цепи селений-городов).
В последние годы нужда в адекватных интерпретациях обострилась
ввиду хлынувшего в науку потока новых данных от археологии и палеогенетики. Наиболее заметным поворотом в дискуссиях о происхождении человека стало открытие «многообразия sapiens». Около трети века назад монополия человека современного физического типа на звание sapiens была
подорвана причислением к числу «разумных» неандертальца. Возникла
даже неловкость в терминах: неандертальца стали называть Homo sapiens
neanderthalensis, а человека современного — Homo sapiens sapiens. Но и
этим дело не кончилось: несколько лет назад на острове Флорес были обнаружены останки Homo floresiensis — метрового роста человека, который
обитал в Индонезии в интервале 95–17 тыс. л. н. и охотился на карликовых
18
слонов и гигантских ящериц. Индонезийский «хоббит» был не только современником Homo sapiens sapiens, но и сам был sapiens, несмотря на малый
рост [Lieberman 2009].
Совсем недавно компания sapiens пополнилась Homo sapiens altaiensis,
фаланга пальца и зуб (верхний моляр) которого обнаружены в Денисовой
пещере на Алтае. Авторы открытия, А. П. Деревянко и М. В. Шуньков, справедливо расценили алтайскую находку не как частную сенсацию, а как поворотную веху в антропологии, обозначающую новые реалии в знаниях о
человеке и новый горизонт исследовательских задач. На алтайской окраине среднепалеолитической ойкумены сошлись пути трех sapiens — собственно sapiens, а также neanderthalensis и altaiensis. Согласно анализу митохондриальной ДНК, их общий предок жил около миллиона лет назад, а на
момент «встречи на Алтае» они заметно различались; на филогенетической
шкале алтаец отстоит от сапиенс вдвое дальше, чем неандерталец [Krause
et al. 2010]. Комплексный анализ митохондриальной и ядерной ДНК показал
не столь разительные, но вполне отчетливые отличия «Денисова» от Homo
sapiens и Homo neanderthalensis: геном денисовца отклонился от геномов
современного человека и неандертальца на 11–12%. Хронологически денисовец и неандерталец отделились от линии развития современного человека около 800 тыс. лет назад, а друг от друга — около 640 тыс. лет назад
[Деревянко, Шуньков 2012:207].
Схождение трех сапиентных традиций в одно время и в одном месте
вряд ли можно считать случайностью, хотя карикатурной выглядела бы и
картина геополитической схватки за Алтай на заре верхнего палеолита. Неслучайным оказалось то, что отныне и на долгие тысячелетия Алтай превратился в узел евразийских коммуникаций — позднее именно здесь сходились пути миграций предков алтайских, индоевропейских и уральских
народов. Окраинное положение Алтая в позднем плейстоцене вовсе не
подразумевало пассивной инертности; напротив, как следует из природных оснований колонизации, пограничные группы обладали повышенным
зарядом мобильности и активности. Пришельцы-неандертальцы (а, возможно, и шедшие по их следам группы «ориньякоидных» sapiens), несмотря
на малочисленность, могли сыграть роль катализатора в генерировании
нового транскультурного очага на Алтае — и в этом проявилось еще одно
природное основание колонизации, состоящее в повышенной активности
и эффективности действий малых мобильных групп. Кроме того, мигранты далеко не всегда были неудачниками-изгоями, и нередко их движение
было мотивировано освоением новых пространств и подчинением местных сообществ. Гипотетически допустимо, что неандертальцы тешиктащской (сибирячихинской) традиции были мобильной группой, двинувшейся
на восток и пробившей дорогу попутчикам (sapiens). Это вполне согласуется с характеристиками неандертальцев как агрессивного боевого охотни19
чьего сообщества, а их возможные варианты симбиоза с sapiens не исключают амплуа разведчиков-проводников. Не исключено также, что sapiens
как «гении симбиоза» обладали выгодными «жизненными качествами»,
позволившими им освоить новые территории, используя боевую мощь и
северную адаптацию неандертальцев (рискну представить неандертальцев
«берсерками» sapiens в совместных рейдах). Позднее по законам сукцессии
неандертальцы как успешный авангард колонизации уступили первенство
успешным попутчикам-устроителям sapiens. Подобный гипотетический
сценарий предполагает мобильный симбиоз, в котором sapiens не подвергли neanderthalensis массовому геноциду (как нередко предполагается),
а по-своему приручили их, использовали в северных походах и, наконец,
растворили в своей среде.
Трудно сказать, насколько сценарий симбиоза был универсальным
(наверняка праистория семейства sapiens знала и свирепые конфликты),
но именно в нем, а не во взаимоуничтожении, видится эффективный алгоритм древней колонизации. Возможно, не только на Алтае, но и на Урале
неандертальцы составили компанию sapiens в северных походах — вплоть
до полярного круга [см.: Slimak et al. 2011]. То, что южанин-sapiens осваивал
северную Евразию по неандертальским тропам, неудивительно. Неандертальцы первыми встроились в перигляциальный биоценоз, известный как
мамонтовый комплекс, — фаунистические останки на неандертальских стоянках принадлежат по большей части видам «мамонтовой степи» [Guthrie
1990]. Северная адаптация sapiens началась в диалоге с неандертальцами,
выступившими (возможно, в буквальном смысле) их проводниками в высокие широты. В среднем палеолите неандертальцы отодвинули северную
границу ойкумены до 55º с. ш., а на севере Европы проникли и глубже (Волчья пещера, Остроботния, 62º с. ш., 120 т. л. н.). В верхнем палеолите sapiens
— возможно, в сопровождении neanderthalensis — достигли Полярного
круга и на Урале (Мамонтова Курья, 66º с. ш., 40–35 т.л.н.).
Эпоха колонизации Евразии человеком современного физического типа в голоцене породила новые стратегии движения и геополитики, в
которых сочетались номадизм и оседлость. Обозначилась специализация
культур и социальная стратификация внутри культур по признаку локальность/магистральность. Выделились магистральные культуры с высоким
потенциалом мобильности и коммуникативности. Свойственная им физическая подвижность была выражением внутренней когнитивной мобильности, имеющей мало общего с приписываемой кочевникам пассивной
зависимостью от климата и емкости пастбищ. Судя по опыту степных империй, кочевникам свойственна активная схема абсолютной власти над
пространством, легко переносимая с локального горностепного урочища
на магистральные сети (что следует, например, из известных высказываний
монгольских ханов о своей миссии господства над миром). По мере развития новых технологий движения складывались новые магистральные
20
перекрестки контактов и взаимодействия культур, к числу которых в Евразии относятся Средиземноморье, Причерноморье, «полуостров Европа»
и (позднее) морские метрополии Европы, Балто-Понтийское междуморье,
Урал, Алтай, долина Лены, долины крупных рек Западной, Южной и Восточной Азии. Особую роль в истории народов и стран Северной Евразии
сыграли мобильные магистральные культуры открытых пространств — степей и морей.
Мир алтайских культур (народов алтайской языковой семьи), расширившийся в эпоху великих переселений до Тихого океана на востоке и
Средиземноморья на западе, создан подвижными охотниками и степными
кочевниками. При множестве частных различий тунгусы сибирских плато,
якуты ленских долин, и тюрки евразийских степей сходны высокой мобильностью; оазисы оседлости, вроде Приамурья или Минусинской котловины,
едва различимы на просторах алтайских кочевий. Если в уральской части
Северной Евразии рождались преимущественно устойчивые лесные культуры, то в алтайской — подвижные культуры степей, долин и плоскогорий.
Там, где смыкаются леса и степи, граничили финно-угры и тюрки; где равнинная западносибирская тайга прерывается среднесибирским плоскогорьем, соседствовали самодийцы и тунгусы. Алтайцы и уральцы долгое
время сосуществовали неподалеку друг от друга, сохраняя самобытность:
если уральцы достигали алтайских предгорий и степей (как это случилось
с южными самодийцами-кулайцами) или алтайцы оказывались в уральских
лесах (как это произошло в эпоху тюркских каганатов), они не слишком далеко заходили за привычные границы и рассматривали новые владения как
окраинные. Долгое время западные из алтайцев и восточные из уральцев
находились рядом, но будто спиной друг к другу, свидетельством чему служит стойкий енисейский рубеж между лесными культурами неолита и раннего металла ленского и трансуральского кругов. Эти семьи «переплелись
языками» с разных географических плацдармов и этнокультурных позиций.
Ленские культуры с древности были магистральными, охватывая и соподчиняя множество локальных общин и традиций. Эта магистральность
питалась ресурсами байкало-охотских культур, связываемых верховьями
рек бассейна Лены и Алдана, и наращивала потенциал вдоль долины Лены,
с плейстоцена свободной от ледника (благодаря континентальному климату) и удобной для протяженных миграций по долготе и широте. Освоить
ленскую магистраль могла только динамичная культура, способная установить контроль над огромной территорией. По экосоциальным условиям долина Лены представляла собой северный вариант великой степи, где
можно либо властвовать, либо подчиняться, но трудно существовать автономно. Выход новых мигрантов на Лену подразумевал их противоборство
с прежней доминантной группой, и успех в конкурентной борьбе сулил победителям либо власть над всей Ленской страной, либо растворение в туземной среде. Самым сложным испытанием для группы мигрантов было не
21
овладение центром, а установление контроля над системой путей. Эта система существовала не просто в виде рек и межгорных проходов, а в практиках движения локальных групп. Другими словами, захват Ленской страны
означал не вытеснение туземного населения, а его подчинение влиянию
центра. Единство восточносибирских культур связано с их централизацией,
основанной на высокой мобильности ленских доминантных групп. Новая
элита не разрушала системы путей и связей, а использовала их для продвижения своего влияния, вследствие чего облик супер-культуры обновлялся,
а ее территория оставалась прежней.
Евразийские перекрестки
В древней геополитике Северной Евразии ключевую роль играли
магистральные культуры кочевников, охватывавшие своим движением
большие пространства и связывая локальные культуры в обширные этнокультурные сообщества. В отличие от локальной культуры, основанной на
экоадаптации и освоении биоресурсов, магистральная строится на экосоциоадаптации — освоении социокультурных ресурсов локальных культур.
Магистральная культура не просто связывает локальные культуры и использует их ресурсы, но и открывает для локальных культур новые возможности взаимодействия и экспансии. Со своей стороны, локальная культура обладает преимуществом устойчивой экохозяйственной адаптации и
долговременного выживания в определенной эконише. Магистральная и
локальная культуры — не жесткие типы, а полюса многообразного спектра,
внутри которого существовали промежуточные варианты. В своей эволюции они могли меняться местами, наращивать и терять адаптационный и
миграционный потенциал, но в целом именно взаимодействие (вплоть до
симбиоза и синтеза) этих культур определяло движение и развитие человеческих сообществ.
С эпохи бронзы магистральные культуры «коне-людей» и «морелюдей» генерировали политическую элиту для многих локальных культур
Евразии. На рубеже эр черноморский перекресток степных и морских кочевий стал маятником евразийской геополитики. Магистральные культуры
Балто-Понтийского междуморья и Великой степи охватывали пространство
Северной Евразии в ритме попеременного господства кочевников моря и
суши. Североевропейский очаг экспансии и влияния обусловил долговременный феномен нордизма, центральноазиатский — ордизма. Сопоставимые по мощи, эти очаги были главными генераторами североевразийской коммуникации. Кроме них, с древности обозначается южный вектор
понтизма, принявший со временем форму византизма. Нордизм и ордизм,
представленные мобильными и воинственными культурами, соответственно северных мореходов и степных коневодов, сыграли решающую роль в
формировании этнокультурного и политического пространства Северной
Евразии, в том числе России. Магистральные культуры «море-людей» и
22
«коне-людей» создавали потоки коммуникации и силовые линии в североевразийском пространстве, связывая и соподчиняя локальные культуры в
измерениях Север–Юг (нордизм) и Восток-Запад (ордизм).
В истории Руси они стали магистралями, соответственно, варяжской и
ордынской Руси. Сложившиеся на их основе традиции можно назвать нордрусской и орд-русской. «Феодальная раздробленность», приписываемая не
то дурному нраву знати, не то законам всемирно-исторического развития,
была следствием остановки северной магистрали — варяжского пути. Существенную роль в смене мотиваций и остановке движения норманнов сыграло христианство, «осадившее» северных воинов-торговцев и изменившее их отношение к южным землям и народам. Варяги осели, и замер путь
«из варяг»; динамичная прежде Русь распалась на статичные локальные
княжества.
Ордизм не чужд южнорусскому пространству, потому что здесь он родился. Унаследованный скифами и сарматами, по-азиатски обновленный
хунну, гуннами и тюрками (аварами, хазарами, болгарами), он в течение
ряда эпох воздействовал на соседнее праславянское сообщество. Накануне образования Руси славяне Балто-Понтийского междуморья были не
просто разделены на даннические области варягов и хазар, но и вписаны
в социокультурный контекст Севера и Степи (южные и северные славяне
различались по многим культурным и биоантропологическим характеристикам). Этот рубеж дал себя знать и в геополитике монголов XIII в.: хан
Батый покорил лишь Нижнюю Русь — область рек южного стока, некогда
принадлежавшую хазарам, тогда как Верхняя Русь, по рекам северного стока, осталась независимой от Орды. Не исключено, что не только северные
дебри и болота, но и давняя геополитическая граница сдержала экспансию
монголов и обозначила северный предел Улуса Чжучи.
Монголы привнесли на Русь новую магистраль. Подобно викингам на
море, они развернули в степи гигантскую социальную сеть, основанную на
той же триаде война–дань–торг, только доля торговли в ней была ничтожна в сравнении с военно-данническим промыслом. Монгольская культура
больших пространств пересекла всю срединную Евразию, захватив в качестве локальной культуры Нижнюю Русь. Монгольская технология подчинения оказалась настолько эффективной, что на Руси завоеватели быстро
превратились из врагов в господ, а их правители обрели статус царей.
Впоследствии на стыке монгольской (ордынской) и нижнерусской
культур сложилась орд-русская или московская (по названию ее форпоста) культура, основанная на жестком централизме власти и военноданническом промысле. Москва, как показали исследователи евразийской
школы, унаследовала от Орды методы управления (русский лексикон пополнился монголо-тюркскими понятиями «деньги», «казна», «таможня», «ярлык», «ясак») и к XVI в. превзошла по социально-политическому потенциалу
23
рассыпавшуюся на части Орду. В целом верно, хотя и не лишено гротеска,
замечание кн. Трубецкого: «Московское государство возникло благодаря
татарскому игу… “Свержение татарского ига” свелось к замене татарского
хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву» [Трубецкой 1995:157].
В отличие от быстро расцветающих в войне и гибнущих в мире степных
кочевых империй, Московское царство укоренилось на нижнерусской локальности, впитав ордынскую магистральность. По устойчивости московская культура не уступала новгородской, а по военно-промысловому потенциалу, при остаточной поддержке Орды, значительно ее превосходила.
Исход поединка царя и веча был предрешен, и в течение столетия, с 1471 по
1570 гг., очаг верхнерусской культуры был уничтожен. Дуэль Москвы и Новгорода, трактуемая официальной историографией как борьба централизма
с сепаратизмом, в действительности была эпохальным столкновением двух
различных традиций — орд-русской и норд-русской.
Стили колонизации
Особая роль магистральной коммуникации подразумевала специализацию власти над пространством, олицетворенной военными вождями, монархами, жрецами, миссионерами, торговцами. Иногда контакт народов и
культур представляется как механическое перетекание заимствований из
одного сообщества в другое. В действительности подобные контакты осуществлялись не сами собой, а через агентов магистральности, которые прокладывали и поддерживали каналы межкультурного взаимодействия, по
роду деятельности обладая навыками этнодипломатии и этнополитики. Им
же принадлежала ведущая роль в колонизации. Нередко массы колонистов
двигались не по собственной воле, а согласно затеям (проектам) элиты, например при переселении кочевниками земледельцев и ремесленников в
пределах покоренных территорий, высылке в дальние страны преступников, организации невольничьих поселений, создании торговых или промышленных резиденций.
В ту пору, когда южные области Руси, утратив магистральность, крошились в локальных разделах, па позже стали по существу колонией (улусом)
Орды, норд-русская традиция на севере продолжала жить в Новгородской
земле, которая не только сохранила целостность, но и расширила свои
пределы за счет военно-торговой колонизации; к XIII в. новгородские владения простирались от Ботнии на западе до Урала на востоке и от Арктики
на севере до Верхней Волги на юге. Новгородские ушкуйники унаследовали военно-разбойный стиль викингов, но перенесли его с моря на реку; и
в целом северорусская культура принадлежала уже не морским, а речным
людям (хотя поморы сохранили морские привязанности норманнов). Расцвет Новгорода и северорусской культуры был обусловлен динамикой нордизма, ярко проявившейся в разбоях ушкуйников, путешествиях купцов и
24
создании сети колоний на пространствах Севера, Урала и Сибири. Позднее
норд-русский стиль движения выразился в деятельностной схеме поморов
с их вечевым нравом, торгово-промысловой предприимчивостью и тягой к
охвату больших пространств.
Новгородская экспансия на восток примерно на полтысячелетия предшествовала московской — она началась по меньшей мере в XI в., тогда как
московская — в XV–XVI вв. (примерно такой же интервал разделяет открытия Америки викингами и испанцами. Северорусско-сибирские отношения
вдвое старше московско-сибирских: новгородцы путешествовали в Югру и
Самоедь уже в XI в. (возможно и раньше), московские рати добрались до
Сибири в XV–XVI вв.
Северорусское
(новгородско-поморское)
проникновение
за
Урал имело торгово-промысловый характер, московское — военноадминистративный. Экспансия норд-русской культуры выражалась в создании сети коммуникаций и колоний — городков, торжищ, промысловых
станов в Балтии, Поморье, на Урале, в Поволжье — малых копий Новгорода
с его размахом торговли и своеволием веча. Их зависимость от метрополии
была условной (например, двинские бояре и хлыновцы нередко расходились в политических предпочтениях с новгородцами) и, по большей части,
основанной на корпоративно-торговых и личных связях.
Деятельностная схема орд-русской традиции, немыслимая без мощного центра и основанная на административно-налоговом промысле, реализовалась в создании иерархической структуры «малых копий» Москвы, бюрократически централизованном управлении и политически окрашенной
христианизации. Можно вести речь и о срастании этих традиций в синтетическую русскую культуру — сдвоенная магистральность русской культуры, вобравшей в себя традиции нордизма и ордизма, а также славянскую
локальную адаптивность, стала двигателем мощной экспансии, приведшей
к образованию России на просторах Северной Евразии.
Историки, отечественные и зарубежные, то с восхищением, то с ужасом говорят о стремительном продвижении русских на восток в XV–XVI вв.
Эти высказывания сами по себе интригуют, поскольку показывают абсолютное расхождение современных представлений о возможностях человека
и загадочных реалий полутысячелетней давности. Вот несколько таких высказываний.
П
ока «морские» народы Западной Европы заполняли поверхность
океана своими судами, направлявшимися в отдаленные земли, и
тем или иным образом облагали данью жителей океанического побережья Азии, Россия организовала казаков и, выйдя из своих северных лесов, взяла под контроль степь, выставив собственных кочевников против кочевников-татар. Эпоха Тюдоров, увидевшая экспансию
Западной Европы на морских просторах, лицезрела и то, как Русское
государство продвигалось от Москвы в сторону Сибири. Бросок всад-
25
ников через всю Азию на восток был событием, в той же самой мере
чреватым политическими последствиями, как и преодоление мыса
Доброй Надежды, хотя оба эти события долгое время не соотносили
друг с другом (Макиндер 2003:24–25).
П
очему русским удалось в баснословно короткое время пройти
вдоль северной ойкумены через Сибирь и достичь Тихого океана, создать громадное имперское образование, которое проникло в
американское пространство вплоть до бухты Сан-Франциско и лишь
под сильным нажимом англосаксов, а позже китайцев и японцев, вынуждено было отступить назад? Решающим был все же тот факт, что
продвигавшийся в Северную Америку русский не считал эти пространства незаселенными и поэтому проникал туда, в то время как
другие крупные народы мира, в том числе восточноазиатские, с чьим
жизненным пространством он скоро соприкоснулся, считали их непригодными для жизни, не имеющим ценности пространственным
владением или даже придатком, примыкающим к враждебной для
жизни северной полярной области... Перед китайцами лежали земли
на Амуре, которые они считали непригодными для жилья, не представляющими ценности для огосударствления. Они стояли на Амуре,
как Древний Рим — на Дунае и Рейне, наблюдая за рекой, но ничего
не организуя там (Хаусхофер 2003:282).
Р
усские землепроходцы добрались в 1643 г. до бассейна Амура, в
1696 г. они обследовали огромный полуостров Камчатку, а в следующем столетии достигли Аляски, где русские колонисты обосновались в 1799 г. Это было быстрое, хотя и хрупкое — но оттого тем
более заслуживающее восхищения — мирное завоевание (Бродель
1986:114).
Е
сли англичанам понадобилось 125 лет, чтобы пройти Америку поперек от Атлантики до Тихого океана, и 225 лет — с севера на юг,
то русские вдоль всей Сибири от Урала до Тихого океана «пробежали» за каких-то 75 лет, а к границам современной России в Азии — за
120–130 лет (Резун, Шиловский 2005:121).
К
ак чудовищный каток, империя, подминая под себя десятки сибирских племен и народов, тысячами своих активных членов докатилась до побережья Тихого океана и, толком даже не заметив его,
перевалилась в Северную Америку (Кызласов 1996:55).
Для антропологии движения этот «рывок на восток» представляет особый интерес еще и потому, что он не связан ни с каким-либо мегапроектом
вроде крестового похода, ни с какими-либо природными катаклизмами
вроде глобального похолодания или потепления, ни с имперскими завоеваниями, поскольку именно в это время Московия переживала кризис и смуту, и сама была на краю гибели. Эта историко-антропологическая загадка
имеет прямое отношение к феномену обширности и целостности России,
в том числе устойчивости в критические периоды вроде революций ХХ в.
Вторя американским концепциям, российские исследователи нередко
26
применяют понятие «фронтир» к колонизации в Евразии. Сколько-то приемлемо это в случаях, когда речь идет об окраинных евразийских культурах,
и вполне органично, если подразумевается контакт с культурой-носителем
самого слова frontier (например, в Пацифике). В остальных случаях это вносит искусственную «границу» туда, где более значима «сеть давних связей»,
где поле коммуникации не менее важно, чем барьеры. Российская колонизация скорее продолжала древнюю традицию взаимодействия магистральных и локальных культур в Северной Евразии, чем создавала эффект
«пограничья» контрастно различных культур, свойственный европейской
колонизации Америки.
Концептуализация российской «северности» или «сибирскости» предполагает сопоставительное обращение к зарубежному опыту (американскому, скандинавскому), но не его калькированию. Соотношение «туземности» и «пришлости» в России имеет иной историко-антропологический
контекст, чем во фронтирных американских моделях. Впрочем, не только в
России, но и во всем мире имеет смысл смена биологического толкования
понятия «коренной» историческим: многие русские, саха и коми давно являются если не коренными, то укорененными жителями Севера.
Мобильность и современность
Среди черт ментальности, поддерживающих огромную Россию, несмотря на многочисленные социальные катаклизмы, важны: мышление
большими пространствами, актуальность трансграничья, поразительная
адаптивность. По поводу последней лучше всех сказал Н. Гоголь: «Русский
человек способен ко всему и привыкает ко всякому климату. Пошли его
хоть в Камчатку да дай только теплые рукавицы, он похлопает руками, топор в руки и пошел рубить себе новую избу» (Мертвые души).
Север всегда отличался особой культурой движения и самобытной
пространственной философией. И в ХХ в. наиболее заметные прорывы
связаны с высокой мобильностью — освоение Севморпути, создание Западносибирского нефтегазового комплекса. Можно говорить о недостатках
вахтового метода и пагубности психологии временщичества, но это проявление той самой схемы мобильности, которая позволила и до сих пор позволяет существовать общности на огромном пространстве.
В концептуализации Сибири и России в целом одним из осевых измерений является северность, в том числе фактор Арктики и арктического
регионостроительства. Речь идет о позиционировании Арктики как особого пространства в двух измерениях: (1) как фактора северной идентичности; (2) как арены инновационных международных и межрегиональных
инициатив. Северная идентичность сыграла позитивную роль в самоопределении Нордических стран и весьма перспективна для России, которая
после распада СССР обозначилась на карте как крупнейшее северное государство с географическим центром на Полярном круге в низовьях Енисея.
27
«Северность» России обусловлена исторически (начиная с ключевой роли
ладожско-новгородского Севера в древности), геоэкономически (с учетом
ресурсной мощи современного Российского Севера) и геополитически
(ввиду пространственного господства России в высоких широтах Евразии и
«арктическом средиземноморье»).
В последние годы обозначилась глобальная геополитическая ось
Север-Юг, на которой Россия предстает не буфером, как в тупиковой антитезе Запад-Восток, а основной страной Севера. «Северное измерение»
(не в версии ЕС или Канады, а в российском понимании) позволит России
опереться на собственные приоритеты. Если Россия не активирует своего
северного потенциала, ей на оси Север-Юг достанется место громоздкой
периферии с хроническими техно-экологическими и этнокультурными
кризисами. Обратная перспектива предполагает развитие ресурсов северных культур и становление северной идеологемы с опорой на впечатляющие сюжеты истории освоения Севера новгородцами, поморами, комизырянами, ненцами, эвенками, якутами и другими сообществами Евразии.
Особую роль на Севере и в Сибири играет коммуникация, и главным вопросом для любого проекта, от путешествия до продажи рыбы, оказывается
не наличие или отсутствие ресурсов, а состояние путей. Проекты коммуникации принципиальны не только с позиции меркантильного бухгалтерского расчета, но и в реализации деятельностной схемы — самореализации.
Остановленные проекты, например, Мертвая дорога — памятники упадка
движения, перехода в статику. Возможности открываются в движении, а
если оно остановлено, возможности консервируются — в лучшем случае
создаются так называемые отложенные открытия.
Примером открытия новых возможностей можно считать конкурентное взаимодействие двух социоэкономических систем на Ямале — традиционной и современной. На самом деле у них немало общего, прежде всего
в освоении больших пространств. Построенная недавно транс-ямальская
железная дорога заново организовала пространство полуострова, и в
контакте газовиков и оленеводов обнаружились примечательные переплетения. Как показала недавняя этнологическая экспертиза, технические
сооружения сами по себе не пугают ни оленей, ни оленеводов. Тундровые
кочевники могут рассматривать проход через индустриальные нагромождения Бованенково как своего рода развлечение, а движение поездов использовать для окарауливания оленей. Не чуждо ненцам и применение современных средств виртуальной коммуникации — мобильных телефонов,
навигаторов и прочих гаджетов.
В целом именно мобильные концепции и практики представляются
адекватными и прорывными в пространстве России, особенно ее Севера и
Востока, и в концепции движения видится перспектива не только устойчивого развития, но и самобытности. В статике мы проигрываем и становимся
пассивными потребителями, в движении мы адаптивны и креативны при28
менительно как к собственной социоэкологической среде, так и к вызовам
современности.
Литература
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–
XVIII вв. Т. 1. Структуры повседневности: возможное и невозможное. М.:
Прогресс, 1986.
Головнёв А. В. Антропология движения (древности Северной Евразии).
Екатеринбург: УрО РАН; «Волот», 2009.
Деревянко А. П., Шуньков М. В. Новая модель формирования человека
современного физического вида // Вестник РАН, 2012. Т. 82, № 3. С. 202–211.
Кызласов Л. Р. О присоединении Хакасии к России. Абакан–Москва,
1996.
Макиндер Х. Географическая ось истории // Классики геополитики. ХХ
век. М.: АСТ, 2003. С. 7–30.
Резун Д. Я., Шиловский М. В. Сибирь, конец XVI — начало ХХ века:
фронтир в контексте этносоциальных и этнокультурных процессов. Новосибирск: «Сова», 2005.
Трубецкой Н. С. История. Культура. Язык. М.: Прогресс, 1995.
Хаусхофер Карл. Границы в их географическом и политическом значении // Классики геополитики. ХХ век. М.: АСТ, 2003. С. 227–598.
Krause J., Fu Q., Good J. M., Viola B., Shunkov M. V., Derevianko A. P., Pääbo
S. The Complete Mitochondrial DNA Genome of an Unknown Hominin from
Southern Siberia // Nature. 2010. Vol. 464. P. 894–897.
Lieberman D. E. Palaeoanthropology Homo floresiensis from Head to Toe //
Nature. 2009. Vol. 459. P. 41–42.
Slimak L., Svendsen J. I., Mangerud J., Plisson H., Heggen H. P., Brugere A.,
Pavlov P. Late Mousterian Persistence near the Arctic Circle // Science. 2011. No
332. P. 841–845.
29
Антропология номадизма
(Антропологические тренды
и северный культурный код)
фицит нового антропологического дискурса, адекватного ситуации — он
не выстроен, и дефицит институционального единства — оно просто отсутствует.
С. А. Смирнов
В чем проявляется тренд ухода человека? Начинается все с безобидных вещей.
Например, появляются новые профессии и виды занятости. Такие, например, как event-менеджер, блогер, лайф-коуч, выгульщик собак, муж на
час, подружка невесты. Но что это означает? За этим стоят новые привычки,
новый образ жизни, новые индустрии и проч. Тем самым меняется социальная среда.
Мы все больше вещей, услуг, работ передаем другим за плату. Мы не
только заказываем пиццу на дом. Мы заказываем приготовление ужинов,
стирку белья, выгул животных, воспитание детей, ремонт квартиры, ремонт
машины и проч. Мы высвобождаем себя все более от внешних работ и забот, освобождаем себя от обязанностей, от домашних дел по самообслуживанию. Мы освобождаем себя все более от заботы вообще, чтобы самим высвободиться под… Под что? Для чего? Мы высвобождаем себя от этих забот
в пользу чего? Ночной жизни? Клубов, ресторанов? Водки, бани, игровых
клубов? Или в пользу библиотеки, книги, работы?
Что в результате происходит? В результате высвобождения от работ и
забот мы постепенно утрачиваем свои базовые навыки, способности. Считать мы давно сами не считаем. Передоверяем калькулятору, компьютеру,
мобильнику. Также уже сами не пишем, а набиваем текст на клавиатуре. Мы
не выводим на чистом листе бумаги буквы, как делали это на глиняных дощечках древние греки. Нам это буквально физически все труднее делать. И
тем самым не рисуем форму мысли. В итоге сами не мыслим. Мы перестаем
писать. Чистый лист бумаги и ручка уходят в прошлое. Чтобы что-то написать, приходится себя заставлять. Моторика письма, ключевая практика и
органика, становится уходящей натурой.
Мы утрачиваем простые, но радикально важные способности — в
итоге у нас не формируются важные человеческие навыки. Например, мы
утрачиваем навыки устного счета и письма. А многие люди не умеют сами
гладить, стирать, делать элементарные работы по дому.
Мы не помним номера телефонов, не пишем их в записные книжки, не
записываем их на листочках, не прикрепляем их над телефоном дома. Доверяем эту память мобильникам. Это тот же аутсорсинг. Номера телефонов
близких людей почти не помним, поскольку все они в памяти мобила или
ноутбука.
Д. филос. наук, профессор, заведующий лабораторией стратегических и форсайтных исследований Новосибирского государственного университета экономики и
управления
е-mail: smirnoff1955@yandex.ru
1. Ситуация человека
Экспертное сообщество в разных вариациях фиксирует проблемную
ситуацию, которая складывается вокруг главного субъекта изменений в
мире — самого человека, его собственной идентичности. Проблемность
ситуации заключается в следующем.
Базовые привычные представления о человеке уходят в прошлое. Человек испытывает радикальные изменения, касаемые как его социальных
форм идентичности, так и физической, телесной, гендерной форм. Привычный образ человека скоро придется записывать в Красную книгу и создавать Музей Человека.
Антропологические тренды радикальных изменений человека убыстряются не сами по себе, а при активном участии самого человека. Наблюдаются все более учащающиеся практики трансгресии, трансформации,
трансфигурации человека, суицидальные пограничные практики экспериментирования над собой, агрессивные практики, связанные с уничтожением среды. В общем и целом, тренд на самоуход человека и самоликвидацию
привычных институтов существования, которые крепят человека (семьи,
брака, морали, права, образования, культуры, базовых ценностей и др.),
становится все более ярко выраженным.
В целом этот класс трендов можно назвать классом транстрендов, направленных на уход человека с исторической сцены и замену его другим
существом (киборгом, мутантом, транс- или постчеловеком)1.
Проблемность усугубляется тем, что мировое экспертное сообщество
пока не выработало согласованного видения того, что с этими изменениями можно и нужно делать, как их можно адекватно описать и какие рядом
предложить новые образы и представления о человеке. Эксперты не имеют ни ясных новых представлений о человеке, ни тем более согласованного
видения. Само экспертное сообщество испытывает двойной дефицит — де-
1
1. 1. Жизненный аутсорсинг и сидячая
мобильность
См. подр. об антропологических трендах — результаты нашего форсайт-проекта
[Смирнов С. А. и др., 2013].
30
31
Жизненный аутсорсинг становится массовым. Мы не только доверяем
машине быстро и много запоминать, быстро считать, проделывать операции. Мы доверяем машине жить за нас. Мы отдаем машине самих себя, поскольку, переставая делать простые вещи сами, переставая писать и считать, запоминать, мы перестаем быть самими собой.
Осуществляя жизненный аутсорсинг, отдавая простые, но базовые заботы о себе, мы, замещая их удовольствиями, теряем собственное авторство, собственную точку зрения, собственное мнение, чтобы делать выбор,
чтобы высказываться. Доверяем разным брендам, рекламам, пиарам. Не
можем окончательно решить, хороши или плохи эти ботинки или этот пиджак. Мы перестаем доверять самим себе.
Все более частым явлением становится работа в мобильных офисах.
Даже голубые воротнички исчезли. Класс, идущий на завод, давно исчез.
Остается офисный планктон, переплывающий из одного места в другое, живущий не понятно где, не прикрепленный к месту. Даже офисы свои компании уже не заводят как постоянные места работы. Можно работать в любом
месте, имея мобильник и ноутбук и возможность подключения к сети.
Можно жить в деревне, иметь связь с работодателем через интернет,
выполняя работы через интернет. Жить и работать, находясь физически в
деревне, а вся работа уходит в виртуал. Стирается грань между городом и
деревней. Формируется этакая виртуальная мировая деревня.
Наши фразы, высказывания становятся все короче. Мы становимся похожими на Эллочку-людоедку. Короткое чтение и короткие тексты. Текст
эсэмэсок, электронных писем. Читать некогда. Снижается навык работы со
сложной информацией и сложными, длинными текстами. Кстати, само слово «эсэмэска» — удивительное явление. Лингвисты отмечают этот новый
феномен в языке — образование слова из аббревиатуры, состоящей из английских букв, да еще с чисто русским ласковым окончанием «-ка».
Появилась снэк-культура. Мы едим быстро, мобильно, еда в упаковках.
Читать нам тоже некогда, писать некогда. На ходу едим, пьем, решаем вопросы, общаемся, занимаемся сексом, между делом рожаем и воспитываем
детей. Да и рожать перестаем. Заводим пары без семьи. Бой-френды и подруги. Безопасный секс.
Фастфуды бурно растут. Суррогаты национальных кухонь растут как
грибы. Заказываем еду на дом. Растет число кулинарных шоу на ТВ. Опять
готовка быстро, по рецепту, по рекламе (на шоу сплошная реклама тех или
иных фирм и продуктов).
Значит, человек испытывает не просто желание иметь. А иметь быстро,
легко, не затрачивая усилий. Без заботы. Чтобы быстро, удобно. Прямой
агрессивный хитрый, адресный маркетинг.
Делаем одновременно несколько дел. Едем в машине, слушаем радио,
едим и даже занимаемся сексом. Дотошные американцы провели исследование — кто чем занимается во время вождения машины. Выяснилось,
32
что за рулем люди бреются, едят, делают себе мэйк-ап, занимаются сексом,
переодеваются, читают. И это все за рулем.
Продолжается бурный рост социальных сетей. Все срочно кинулись
общаться «в контакте». Или в «Одноклассниках». Или в Face-book. Самое
действенное воздействие — через социальную сеть. Знакомства, встречи,
что-то надо объявить, узнать. Учитывая это, компании заряжают рекламу в
интернете, в социальных сетях.
Например, вузы делают рекламу все более в социальных сетях. Поскольку молодые не читают газет, не слушают радио, даже не смотрят ТВ.
Оно для молодых — уже вчерашний день.
Дети не играют во дворе в казаки-разбойники. Мало общаются на переменах в школе. Больше общаются в интернете, играют в стрелялки. Быстро
отучаются от игры в песочнице. Наблюдается такое явление: школьники отсиживают весь день в школе, на переменках почти не общаются. После уроков приходят домой и срочно начинают общаться друг с другом же — но в
виртуальных сетях.
Увеличение социальных сетей ведет, с одной стороны, к увеличению
поверхностных контактов, сиюминутных связей, быстрых встреч. Их нельзя
назвать и встречами-расставаниями. Мы не встречаемся и не расстаемся, а
просто контактируем. Как молекулы.
Но, с другой стороны, при такой массовизации растет корпускуляризация, атомизация жизни. Не усиление личностных начал, а усиление индивидности, отдельности, изолированности. Виртуальные сети позволяют
мне прятаться за никами, за псевдонимами. За обилием масок. Я могу как бы
присутствовать в сети, но анонимно, как тень, мелькая и меняя свои ники,
постоянно ускользая.
Итак, формируется этакий Homo mobilis, то есть человек сидячий, но
с мобильником, ноутбуком, живущий в сети, отдающий все больше забот о
себе другим — техническим устройствам, наемникам, сервисам.
1. 2. Новые антропологические
и социо-культурные гибриды.
Формируются новые гибридные формы уклада жизни людей, особенно
они становятся причудливыми в сельской местности, среди северных кочевых народностей.
Например, кочевник-бедуин с мобильником и выходом в интернет
и спутниковой связью, едущий на верблюде. Или наш пастух-оленевод, с
рацией и мобильником, с нартами, запряженными в снегоход. Или пастуховцевод в Австралии, с помощью спутниковой связи следящий за отарами
овец.
Не надо далеко ходить. Возьмем нашу деревню. Достаточно выехать
из города. С одной стороны, у скотника привычное домашнее хозяйство
дома, в котором надо орудовать вилами и вывозить навоз, а с другой — ав33
томатизированное поточное доение на ферме, в котором замер молока, его
жирности производится по компьютеру. Или доярка. Она приходит домой
после этой технологии — и управляется дома со скотом по старинке. А сын
дома сидит, играет в компьютерные игры. И может даже участвовать на расстоянии в чемпионате по киберспорту2 .
С одной стороны, у нас сохранились простые привычки, связанные с
сугубо патриархальным образом жизни, обитанием на селе, с другой — человек из села садится в машину и едет в город. Через час он там.
У сельской интеллигенции еще более кричащие контрасты. Сельский
специалист, получив образование в городе, живет и работает в деревне (зачастую он живет, ночует в городе, а работает на селе). С одной стороны, он
занят аграрным трудом, с другой — на выходные едет в город в кино или
театр, или в супермаркет.
1. 3. Антропологическая альтернатива
В этой ситуации различные экспертные группы ставят перед собой вопрос: разрушителен ли этот процесс аутсорсинга и гибридизации и до какой степени? Где граница, предел этих радикальных изменений? До какой
степени человек будет все свои идентичности отдавать на сторону? И если
этот аутсорсинг беспределен и человек все более трансформируется радикально и онтологически, то это что — это естественный процесс мутации
человечества, и его исчезновение является нормальным, как является нормальным естественный процесс смены биологических видов или…? Влекут
ли изменения человека, коль скоро они неизбежны, за собой уничтожение
человеком самого себя и среды, в котором обитает, или эти изменения можно повернуть в позитивное, конструктивное, созидательное русло?
Или необходимо все же вырабатывать некую антропологическую альтернативу этому уходу? Альтернативу, которая противостоит уходу и предполагает следующее:
— альтернатива задает иной противоположный тренд изменения че-
2Это явление тоже скоро станет трендом. В мире и в разных странах есть свои феде-
рации по компьютерному спорту. В России такая федерация существует уже 11 лет.
Проводятся постоянные чемпионаты мира. В ни участвуют очень молодые ребята.
В киберспорте средний возраст киберспортсменов ведущих команд — девятнадцать лет. Проводятся разные игры, индивидуальные и игры нового поколения, командные, соревноваться одному менее интересно, чем команде. Это игра молодых,
средний возраст игроков — 19 лет. Хотя начинают играть фактически с 14 лет, и есть
ребята там по 25-26 лет. Но, к сожалению, эта игрушка требует хорошей реакции, а
организм, начиная с 24 лет, стареет, и скорость реакции заметно падает. Это сугубо
уже антропологический признак: возраст, реакция, внимание. В 24 года ты старый.
Ссылка: http://www.infox.ru/hi-tech/games/2011/06/14/cybersport.phtml
34
ловека — изменения, направленного не на самоуничтожение, а на преображение человека;
— альтернатива предполагает формирование нового образа будущего
человека, который (образ) рукотворен и созидается им самим;
— альтернатива предполагает новую антропологию, новое понимание
человека взамен уходящим конструктам и концептам прошлых эпох, которые (концепты) и привели к суицидальному состоянию современного человека;
— альтернатива предполагает производство и возделывание и тиражирование новых антропопрактик, с помощью которых и через которые и
производится этот преображающийся человек; эти антропопрактики должны быть массовидным явлением и задавать большой тренд, способный
противостоять тренду ухода.
Проблема в том, что тренд ухода запускается не от того, что внедряется
новое техническое изобретение. Человека вытесняет не мобильник и интернет. Не сам по себе интернет виртуализирует наше общение. Не сам по
себе компьютер виноват в том, что мы уходим в виртуал и теряем социальную реальность. Человек сам себя вычеркивает из списка жизни.
Проблема рождается там и тогда, когда человек, уже задолго до встречи с новым изобретением, сам давно не осуществляет работу/заботу над
собой, над отношением к себе и среде обитания. Получив мобильник, человек хочет быстро и сразу получить все блага жизни, не затрачивая усилий
над созданием этих благ.
Проблема именно в том, что не меняется, точнее, не выстраивается
схема заботы о себе и собственной среде обитания, а сохраняется простая
схема потребления (протянуть руку и взять, не затрачивая усилий)3.
Мобильники и ноутбуки, интернет надо превращать из средства порабощающего в средство освобождающее.
Но это возможно лишь при смене нашей идентичности. При культурном росте. Эмпирический индивид, привыкший потреблять, не умеет использовать интернет во имя собственного освобождения, поскольку культурных орудий у него для этого нет.
Феномен киборга родился не вчера. Он рожден по той же схеме —
прикрепления к телу человека искусственного изделия. Так делалось всегда, когда инвалиду отрубленный орган заменяли костылем или протезом.
Отсутствие органического органа заменялось искусственным инструментом. Но при усилении натуральных способностей с помощью электронных
протезов мы получаем киборгов, которые превращаются в киллеров. Мало
усиливать натуральное зрение с помощью электронного протеза. Нужно
3См. подр. о концепте заботы, традиции, идущей от древнегреческой пайдеи и
эпимелейи, в сборнике материалов и нашей статье, посвященной в связи с этим
проекту практик себя М.Фуко: [Фонарь Диогена, 2010], [Смирнов С.А., 2010].
35
формировать духовное зрение. Что ты будешь делать с этим объемным зрением, дорогой киборг?
Или наоборот. Чтобы усилить естественные способности (глаза, руки)
человек изобретал искусственное орудие, продлевающее его руку или глаз,
усиливал себя искусственным глазом или рукой. Тогда появляются микроскопы и проч.
Кончилось дело окончательным слиянием человека и компьютера и
сформировался интерфейс человек-машина.
Но родился феномен киборга именно из естественной потребности
усилить свое тело, из феномена органопроекции, о которой мы уже писали
выше.
Необходимо обсуждать и формировать новую антропологическую альтернативу. При увеличении виртуализации жизни, при смене привычных
форм идентичности человека (смена гендера, достижения генной инженерии — только первые цветочки) необходимо выстраивать и внедрять такие
способы обитания, которые выстроены по схеме заботы человека о самом
себе, о среде обитания. Эта проблема актуальна при любых технологиях и
при любых режимах власти.
Поэтому более кардинальным и актуальным становится проблема
управления антропологическими трендами.
Мы понимаем управление трендами именно в категориях собственно
управления, под которым имеем в виду целый ряд деятельностей.
Это диагностика трендов, их мониторинг, аналитика и главное — инициация антропологической альтернативы, выработка в новых условиях
таких практик, которые бы предъявляли человеку иное видение и понимание, иной способ собственно антропологического самоопределения,
возвращающего человека к самому себе.
Иначе говоря, управлять трендами можно прежде всего через запуск
новых трендов, противоположных тем, которые убивают человека и ставят
его на грань исчезновения. Это делать возможно лишь сугубо практически.
И здесь заканчивается собственно научно-исследовательский дискурс и начинается дискурс сугубо антропологический и проектный, ставящий, формующий новый антропологический тип.
В этой связи мы полагаем, что антропологическая альтернатива должна быть сформирована не из достижений технической цивилизации, не из
стремления сканировать мозг или разгадать тайны генома человека. Новый
антропотип лежит рядом, по горизонтали, только севернее тех широт, к которым мы обычно привыкли — в укладе северных народов.
Антропологическую альтернативу надо формировать антропологическими же средствами. К сожалению, внутри западной технической цивилизации она не проглядывается, поскольку ее прототипы представлены лишь
эпизодически, как островки новых (старых) антропопрактик преображения
36
человека (типа духовных упражнений Игнатия Лойолы) или педагогики развития в советской российской школе.
Антропологическая альтернатива, точнее, ее прототипы, основания
для образа будущего, видимо, спрятана далеко, в стороне от западной и тяготеющей к югу цивилизации. Спрятана там, где не привычно ее видеть, там,
куда умозрение западных интеллектуалов не обращено.
2. Северный чулан
Посмотрим вокруг себя и поглубже в историю. С чем связано становление типа Homo mobilis и возможны ли иные антропотипы? Какие примеры
показывают нам иные цивилизации, расположенные на Севере Евразии?
Исторически так получилось, что при формировании доминирующих
цивилизаций сформировался крен в сторону Западных, Южных и Восточных цивилизационных и антропологических типов. Северные типы оказывались всякий раз на периферии, на задворках. Север всегда оставался
окраиной для западных и южных сообществ и способов обитания. Понятно,
что это было связано со стереотипом, что все силы придется тратить на выживание, на борьбу с холодом, мерзлотой, пространством, дикой (обязательно чужой) природой, степью, тундрой, тайгой и проч.
Человек западной технической цивилизации исторически все более
выбирал места, где теплее. Он выбирал комфорт, уют, более мягкую адаптацию, доступность ресурсов.
Ориентация на Запад и Юг формирует вполне определенный антропологический тип: южный, теплый, мягкий, потребительский, комфортный,
оседлый. Север формирует иной тип: жесткий, холодный, дискомфортный,
кочевой. То есть номадический.
Если взять Россию, то она — северная страна. Это известно. Но все
время исторически российская элита выбирала ориентацию на Запад, на
Юг или на Восток, борясь за жизненное пространство. Образцы она брала
на Западе. А за пространство воевала также с Югом и Востоком. Север же
оставался у нее в тылу, в некоем в чулане, на задворках, в которых можно
было иногда покопаться, поискать что-нибудь нужное, редкое и ценное. Но
северный чулан не был точкой отсчета для ориентации и самоопределения
российских элит. Он всегда был местом холодным, темным, спрятанным для
западных и южных глаз, в нем хранились драгоценности. Их до поры до времени хранили. Потом при необходимости доставали, обменивали на дары,
получаемые из Запада. Благо, эти драгоценности были несметны и несчитаны.
Именно в связи с тем, что теплый, южный антропотип доминирует в
современной цивилизации, начинает доминировать и указанный выше
антропотренд ухода человека в целом. Человек-южанин не справляется с
37
техникой, которую сам же и породил в погоне за комфортом и уютом. Он
все более отдает свои функции, отдает самого себя внешним техническим
устройствам (см. выше об аутсорсинге).
Запад-Юг выбирает комфорт, уют, технические блага и достижения. Западная цивилизация югоцентрична. Средиземноморская теплая колыбель
Западной цивилизации не порождает желания смотреть на холодный и чужой север4.
3. Номадизм как антропологический тип
Известно, что как раз северная цивилизация и формируется иным антропотипом, который можно назвать номадическим типом, типом кочевника. Этот номадический историко-антропологический и социо-культурный
тип формует собой и иную, северную цивилизацию, Северную Евразию.
Концепт «северная цивилизация» в последнее время становится все
более популярным (см. литературу). Но он часто используется в сугубо политических и идеологических целях [см. Попков, Тюгашев 2004]. При таких
обсуждениях в принципе отсутствует антропологический дискурс и проблема антропологических трендов. Эта тематика начинает использоваться
тогда, когда надо опять же завоевать место под солнцем и показать, что,
например, Санкт-Петербург, северная Пальмира, может претендовать на
статус мирового города [Переслегин С.Б., 2002].
Мы же пока ограничимся тем, что попытаемся понять номада-кочевника
как иной антропологический тип, отличный от западного-южного и восточного типа. И это понимание попробуем использовать при ответе на вопрос
о поиске антропологической альтернативы.
Если совсем грубо, то спросим себя — чему может научить современного западно-южно-ориентированного человека оленевод с Ямала? Или
этот оленевод — тоже уходящая натура? И для умирающих северных народностей и языков тоже надо городить музей, в нем «заморозить» останки
4 Впрочем, не все так просто. Как показал М.К.Петров, в основании европейской ци-
вилизационной модели был положен в свое время новый древнегреческий социокультурный код [см. Петров М.К. 1995]. Последний вырабатывался не кем иным, как
пиратами Эгейского моря. Именно пираты и торговцы, плавающие по Средиземноморью во времена крито-микенской цивилизации на корабле были, первыми
представителями новой цивилизации и носителями нового кода. Новое палубное
управленческое мышление (отсюда — фигура кормчего, кибернетеса) отрабатывалось на корабле. Купцы и пираты были сильнее и эффективнее сухопутных жрецов,
держателей старой храмовой традиции. В итоге пираты потом сошли на берег и
основали города-колонии, ставшие каркасом древнегреческой цивилизации. А в
основании было всего-навсего движение на пентеконтере, 50-весельном корабле.
Тем самым пентеконтера, выражаясь на языке форсайта, стала той дикой картой,
джокером, которая разрушила старый социокод и стала тренажером по выработке
нового.
38
номадов, их культуры, и позволять себе помнить о них в формате плохого
музея: лежат, хранятся, к ним водят экскурсии, руками при этом не трогать.
Гробовая тишина. Говорить можно только шепотом. Вечная мерзлота.
В то же время кочевничество как исторически выработанный антропологический и социо-культурный тип как раз формирует иной тип цивилизации, северной цивилизации, которая характеризуется не только холодом и
пространствами, но и устойчивостью, гибкостью, крепостью относительно
климата и природных катаклизмов.
Движение, телесная физическая мобильность как способ жизни, передвижение в пространстве вместе с очагом, своим домом, выработало у кочевников особую устойчивость и крепость, адаптивность и приспособляемость к изменениям.
С этой точки зрения именно «антропология движения» [см. подр. Головнев А. В., 2009] как способ жизнедеятельности лежит в основании северной цивилизации, становится ключевым признаком при поиске и формировании антропологической альтернативы, противостоящей тренду ухода
западно-южного человека.
Кочевники Северной Евразии, потомки которых живут сейчас в Сибири и на Севере России, могут продемонстрировать иной цивилизационный
уклад, помогающий понять, что делать нам сегодня в ситуации радикальных трансформаций доминирующего до сих пор западного технического
антропотипа.
Ж. Делез и Ф. Гваттари, яркие представители западно-южного типа, все
же при построении машины войны выбрали именно номадический антропотип, как тип более стойкий и выносливый, вырабатывая тем самым свою
номадологию [Делез, Гваттари, 2010].
Они фиксируют, что кочевник не просто движется. Он удерживает пространство, распределяется в пространстве. Оно всегда — его пространство.
Кочевник обитает в пространстве, в котором отсутствует фиксированная
граница. Точнее, кочевник живет внутри этой границы. А.Тойнби отмечал:
«Они бросились в степь не для того, чтобы преодолеть ее границы, а чтобы
укрепиться в ней и чувствовать себя там как дома» [Делез, Гваттари, с. 641,
прим. 45].
Кочевник живет внутри границы и передвигается вместе с ней. Она —
его дом. Кочевник сочетает в себе полную динамику (передвижение и пребывание в пространстве) и статику (сидит на коне). Он не просто осваивает
пространство, он живет в нем.
Ведь южный антропотип выбрал аутсорсинг именно потому, что оседлость тела сочетается у него с технической мобильностью цивилизации. Последняя дает ему возможность как бы перемещаться в пространстве, сидя в
кресле автомобиля, в офисе, самолете.
А номад-кочевник движется вместе с домом, с процессами, массами,
природными катаклизмами. Куда идет природа, туда движется и номад. Он
39
не отчужден от техники, кстати. Он сохраняет все дополнительные технические достижения и включает их в свой дом. Он сосредотачивает их в своем
чуме, передвигаясь вместе с домом. Современный оленевод запрягает нарты к снегоходу, имеет мобильник и смотрит американский боевик по ТВ в
чуме вечером после перегона.
Итак, жизнь в пространстве и передвижение вместе с ним формирует
иной северный уклад, иную ментальность, особый номадический антропотип и социо-культурный код.
При этом надо понимать, что этот код формируется не просто потому,
что кочевником движет стремление к выживанию, погоня за убегающей пищей. Поиск пищи, движение за стадом, охота, поиск новых пастбищ, поиск
ягеля вслед за своими оленями у оленеводов Ямала формируют лишь первый уровень мотивации кочевника.
Далее формируется в целом новый номадический габитус [см. Бурдье
П. 2001], структура повседневности, сеть каждодневных антропопрактик,
оседающих на человеке и формующих его антропотип. Этот габитус и заключается в главном: жизнь в пространстве и передвижение внутри постоянно меняющейся, сдвигающейся границы.
Не жизнь, кстати, внутри пограничного города, на форпосте (в
крепости-остроге) — что было характерно для служилого пограничного
(фронтирного) сословия — казачества.
Казаки — не кочевники. Они — охранители ставшей границы. Он живут на границе, но не передвигаются вместе с ней, охраняют доверенную им
границу от степи.
Кочевник же, перемещаясь в пространстве, перемещается со своим
домом-границей. Кочевник становится сам номадом, то есть носителем закона, обычая5. Номад несет на себе свой обычай, свой закон, свое местоприбывание. Тем самым номад, принимая весь мир как свое пространство,
перемещает свой номос туда, куда перемещается он, не фиксируя жесткой
границы, а пребывая в ней самой.
У кочевника нет города, полиса, страны с локальной границей и властью в ней. И соответственно нет границы, которая бы его огораживала
от Иного Мира. Тем самым нет жесткой фиксации «свой — чужой», «мы —
они». Весь мир есть его пространство обитания-передвижения. Потому что
он движется по миру вместе с этим миром.
Тем самым восприятие кочевника как чужой, степной разрушительной
силы — это старая идеологема. Вулкан тоже разрушителен. Также разрушительны наводнение, цунами, землетрясение. Но кто может сказать, что вулкан — злой агрессор? Он — воплощение живой стихии. Номад — тот, кто
5 Номос (др.-греч., vόmos) — закон, обычай, пастбище, местоприбывание.
40
свыкся с ней, живет внутри этой стихии и меняется вместе с ней.
Эта старая аберрация сознания (отождествление степи, тундры и злой
силы) могла произойти именно в голове западного человека, европейца,
который и воспринимает степь и тундру и как чужую слепую силу, и, соответственно, кочевников степи — воплощением этой силы. Южные теплые
оседлые сообщества естественно воспринимали северных кочевников как
захватчиков. Вместе с тем это не более чем идеологическая приставка задним числом. Впрочем, этот миф давно развенчан еще Л. Н. Гумилевым и
другими.
4. Российское самоопределение
и северный социо-культурный код.
Головнев отмечает, что на юге Евразии исторически преобладали оседлые цивилизации [Головнев А.В., 2009, с.32]. На Севере долгое время развивались «культуры больших пространств и высокой мобильности. В древности вся северная Евразия была кочующей, населяющие ее народы никогда
не были в полной мере оседлыми и различались лишь стилем и размахом
миграций» [там же]. Концепт «пути» становился ядром жизни и способа существования. Путь становился основой становления государственности.
Так жили и хунну, так жили монголы, так жили и варяги, ходившие с севера
до Царь-града. Этот код оседал в языке, в котором путь, дом, государство
имеют один культурный этимон.
Так вот. А.В.Головнев подчеркивает, что, несмотря на то, что Россия является северной, она исторически, как мы уже сказали выше, не осуществляла самоопределение на основе своей северной идентичности.
В мире доминировала конкуренция между западной, южной и восточной моделями. В последнее время обострилась ось запад-восток в силу
обострения арабского фактора.
При этом «образ Севера как кладовой архаических традиций и природных ресурсов имел мало общего с политическими исканиями России на
Западе, Востоке и Юге» [там же, с. 33-34]. В то же время именно в северном
социо-культурном коде лежит корень новой антропологической идентичности человека в целом. Одновременно в северной цивилизационной модели кроется и собственная идентичность России.
«Если Россия не активирует своего северного потенциала, ей на оси
Север-Юг достанется место громоздкой периферии с хроническими техноэкологическими и этнокультурными кризисами» [там же, с.34]. Так исторически сложилось, что в этом поиске новой альтернативы для человечества
именно Россия и призвана вырабатывать и быть инициатором новых северных проектов и нового антропотипа человека.
Поэтому задачей российского экспертного сообщества становится выработка продуманных проектных предложений по формированию антро41
пологической альтернативы, противостоящей западно-южному тренду ухода человека, построенной, с одной стороны, на мощной социо-культурной
традиции северной цивилизации, с другой, — на богатом историческом
опыте выживания и развития в постоянном евразийском пограничье.
Литература
Бурдье П. 2001. Практический смысл. — СПб. Алетейя. — 562с.
Головнев А. В. 2009. Антропология движения (древности Северной Евразии). — Екатеринбург: УрО РАН; «Волот». — 499 с.
Делез Ж., Гваттари Ф. 2010. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. —
Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, — 895с.
Переслегин С. Б. 2002. «Северная цивилизация»: Санкт-Петербург на
геополитической карте мира. Сетевой ресурс: URL: http://www.igstab.ru/
materials/Pereslegin/Per_NordCiv.htm
Петров М. К. 1995. Искусство и наука. Пираты Эгейского моря и личность. — М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), — 140 с.
Попков Ю. В., Тюгашев Е. А. 2004. Идея северной цивилизации: онтологизация дискурса. // Северный регион: наука, образование, культура. Научный и культурно-просветительский журнал. — Сургут. — 2004. — № 2. — С.
11–17.
Смирнов С. А. 2010. О смысле онтологической заботы/работы (комментарии на полях «Герменевтики субъекта» М. Фуко). // Фонарь Диогена. Проект синергийной антропологии в современном гуманитарном контексте.
Отв. ред. С. С. Хоружий. — М.: Прогресс-Традиция, 2010. — 928 с.
Часть 2
Духовное наследие и традиции как память и ресурс развития
Археология Заполярья в
культурной перспективе
Могрицкая В. Ю., старший научный сотрудник отдела археологии, этнографии и регионального искусствоведения Ямало-Ненецкого окружного музейновыставочного комплекса им. И. С. Шемановского.
е-mail: marginalkadenna@inbox.ru
«К
рай Земли» — так в переводе с ненецкого языка на русский звучит название полуострова Ямал. Ямало-Ненецкий автономный
округ, действительно, край Земли, за ним — только Северный Ледовитый
океан.
Ямало-Ненецкий автономный округ — самостоятельный субъект
Российской Федерации, расположенный на севере крупнейшей в мире
Западно-Сибирской равнины, занимает 769 тысяч квадратных километров.
Более половины территории автономного округа находится за Северным
полярным кругом. (Рис.1)
Смирнов С. А., и др. 2013. Новые идентичности человека. Анализ и прогноз антропологических трендов. Форсайт проект. Новосибирск. — 225 с.
Фонарь Диогена. Проект синергийной антропологии в современном
гуманитарном контексте. 2010. Отв. ред. С. С. Хоружий. – М.: ПрогрессТрадиция, 2010. – 928 с.
Рис 1. ЯНАО на карте РФ
42
43
На формирование климата на территории округа влияют многолетняя
мерзлота, близость холодного Карского моря, обилие болот, озер и рек.
Долгая холодная зима, длящаяся около 8 месяцев, короткое прохладное
лето, сильные ветры — все это способствует промерзанию почвы на большую глубину.
Этническое и культурное своеобразие округа определяется тем, что
Ямал является родиной коренных малочисленных народов Крайнего Севера. Аборигенные этносы, заселяя ямальские широты в течение несколько
тысячелетий, сформировали яркую, самобытную культуру, максимально
приспособленную к суровым климатическим условиям края. Около 40% коренного населения ведут традиционный кочевой образ жизни. (Рис. 2)
Рис 3. Музейно-выставочный комплекс имени И. С. Шемановского
Рис 2. Город Салехард
Одна из особенностей Ямала состоит в том, что на территории округа
сошлись два типа хозяйствования: промышленная разработка недр и традиционные для коренного населения Крайнего Севера виды деятельности.
Столица Ямало-Ненецкого автономного округа и культурный центр
территории — город Салехард. Именно здесь расположен один из старейших музеев севера Западной Сибири — Ямало-Ненецкий окружной
музейно-выставочный комплекс имени И.С. Шемановского, являющийся
правопреемником созданного в 1906 году Хранилища коллекций по этнографии инородцев Тобольского Севера и сегодня остается главным хранителем историко-культурного наследия региона. (Рис. 3)
44
Самыми выдающимися коллекциями МВК можно назвать археологическую и палеонтологическую, которые объединяет один «формирующий»
фактор — вечная мерзлота. Наиболее примечательным экспонатом палеонтологической коллекцииявляется практически абсолютно целая туша
мамонтёнка, аналогов которой по степени сохранности нет в мире.
Уникальность археологической коллекции определяется тем фактом,
чтотерритория Ямала представляет собойсвоего рода гигантский «морозильник» хранящий для нас бесчисленное количество артефактов, недоступных в более южных широтах. На различных арехологических конференциях часто можно услышатьбелозавистливые отзывы о раскопках на
севере. Но они имеют свою цену: экспедиционный сезон в Арктике непомерно короток, и сами экспедиции имеют мало романтических черт летнего отдыха. А самым сложным в их проведении является то обстоятельство,
что, получая массу изделий из органики, исследователи испытывают постоянную потребность в организации большого числа экстренных работ по
консервации и реставрации находок, со всеми вытекающими из этого трудностями. Так, художник-реставратор музейно-выставочного комплекса С.
Питухин, непосредственно ведущий работу с поступающими артефактами,
пришел к необходимости создания своей собственной методики работы с
органическими материалами.
Говоря о специфике северной археологии, необходимо отметить её
малоизученность. Действительно, систематические исследования в данной
области начались в округе только в начале XXI века. До этого времени раскопки были эпизодическими и велись, как правило, учёными из Москвы и
Ленинграда, только в 90-е годы стали организовываться экспедиции из городов Сибири и Урала. Необходимо отметить, что одну из ключевых ролей
45
в истории формирования ямальской археологии сыграл великий советский
исследователь В. Н. Чернецов.На сегодняшний день основная часть работ
проводится исследователями, живущими и работающими на Ямале либо в
соседних регионах. Серьёзным прорывом в данном направлении можно
считать создание в 2012 г. Научного центра изучения Арктики, а также принятия долгосрочной окружной целевой программы археологических исследований до 2015 г. (Рис. 4)
Рис. 5. Орнаментированная коробка из
бересты до и после реставрации, Древнее святилище Усть-Полуй (I в. до н. э.),
раскопки Гусев А. В. Автор реставрации
Питухин С. В.
Рис. 6. Фигурные налепы на керамических сосудах в
виде человека и медведя. Поселение Горный Самотнёл
– I (III тыс. до н. э.), раскопки Тупахина О. С.
Рис 4. Мамонтёнок Люба
Попробуем совершить краткий экскурс в тайны, столетиями и тысячелетиями хранившиеся в вечной мерзлоте.
Каменный век на территории округа можно считать не изученным.
Обнаружена всего одна стоянка эпохи мезолита, датируемаяV тыс. до н. э.
Кроме этого, имеются единичные случайные находки каменного инвентаря
эпохи палеолита. Подобный факт может вызвать иллюзию, что каменного
века на Севере просто не было, но подобное мнение неправомерно и отсылает нас к вопросу о малоизученности. Зато памятники эпохи бронзы
представлены немногими, но очень яркими объектами. Из коллекций памятников этого периода происходят прекрасные керамические сосуды и
каменные орудия высокого качества. Однако количество выявленных, хотя
бы по сравнению с соседним ХМАО — Югра, просто мизерно. (Рис. 5)
С ранним железным веком ситуация неоднозначна. Всего в округе исследуется один памятник этого периода и буквально единицы выявлены.
Зато исследуемый объект заслуживает отдельного внимания. Это Древнее
46
Рис. 8. Фрагмент керамического сосуда эпохи
средневековья и реконструкция его орнамента
Рис. 7. Фигурка человека из рога северного оленя, Древнее святилище УстьПолуй (I в. до н. э.), раскопки Гусев А. В.
Рис. 9. Средневековая ложка с резным орнаментом,
выполненная из рога северного оленя.
47
святилище Усть-Полуй (I в. до н. э. — I в. н. э.). Слово «Усть-Полуй» известно
всем западносибирскимархеологам и этнографам, для многих из которых
участие в раскопках на Усть-Полуе является предметом особой гордости.
Находки из этого места очень разнообразны: иногда это прекрасные произведения искусства, а иногда — мрачные, даже пугающие образы. Насыщенность памятника настолько плотная, что, зачастую, представляет собой
буквально поиск предметов среди предметов. На этом древнем капище мы
находим искусные изделия из бронзы, берестяные коробки с орнаментом,
роговые изделия с художественной резьбой, деревянную антропоморфную скульптуру и многое-многое другое. Значение этого памятника трудно
переоценить, его неординарность неоднократно подчеркивалась ведущими специалистами в области гуманитарной науки, ему посвящены десятки
публикаций и снято два научно-популярных фильма. (Рис. 6 и 7)
Памятники эпохи средневековья представляют собой многочисленные временные стоянки,а также куда более немногочисленные поселения
в бескрайней тундре и в таёжной зоне. Находки из стоянок, как правило,
представляют собой фрагменты керамических сосудов. А вот на поселенияхперечень находок гораздо разнообразнее. Коллекции из таких памятников отражают материальную культуру средневековых оленеводов — это
огромное количество разнообразных изделий и орудий труда из кости и
рога северного оленя. (Рис. 8 и 9)
К этому же периоду относятся несколько исследованных могильников.
Особенного внимания заслуживает некрополь Зелёный Яр, откуда происходит мумия мужчины воина. Мумификация останков произошла вследствие взаимодействия мягких тканей тела с медью, так как умерший был
накрыт листами развёрнутого медного котла. Вокруг его погребения были
обнаружены ещё три захоронения с телами детей, которые по всей видимости, были умерщвлены умышленно, в рамках соблюдения погребальных
традиций. (Рис. 10)
Своеобразными памятниками средневековья являются так называемые клады, в составе которых находятся самые удивительные вещи дальнего импорта: серебряные посуда и украшения из Волжской Булгарии, чаши
из Византии, Сирии, Ирана и Западной Европы. Подобные предметы наводят на мысли, что средневековое население Нижнего Приобья знало себе
цену, и, так сказать, свои сокровища на стеклянные бусы не меняло. (Рис. 11)
К эпохе позднего средневековья относится очень яркая группа памятников, объединённых сходными типами мёрзлого культурного слоя и материального комплекса. Это так называемые аборигенные городки. Исследователи называют их резиденциями местных старинных княжеских родов
Тайшиных и Карачеевых,а также ремесленными центрами. Подобные поселения просуществовали вплоть до 19 века. (рис. 12)
Этим же периодомдатируются первые оплоты русской государственности на Севере — остроги. Тем, кто вырос на территории Западной Сиби48
Рис. 10. Мумия мужчины-воина, Могильник
Зелёный Яр (XIII в.), раскопки Фёдоровой
Н. В.
Рис. 11. Серебряное блюдо с изображением двух львов
(XI в.). Волжская Булгария
Рис. 12. Расчистка жилища на Войкарском городке, раскопки Фёдоровой Н. В.
49
ри, еще из школьной программы известно таинственное и странное слово
«Мангазея». Это первый русский город в Заполярье. Он просуществовал
всего 71 год, с 1601 по 1672 гг. Но за это короткое время Мангазея успела
переправить в Москву огромное количество ценной пушнины, которая составляла тогда 15% от всего дохода царской казны. (Рис. 13)
Так в самых общих чертах выглядят основные вехи истории Ямальского
Севера. Теперь, имея представление о прошлом, можно вернуться в настоящее.
Что первым бросается в глаза приезжему человеку, попавшему в
окружную столицу? Это даже не жуткий мороз и отсутствие деревьев. Это
люди. Люди в странных нарядных одеждах, весело разделывающие двуручной пилой оленьи туши в центре города. Самая прелесть Ямальского Севера — в живой, бытующей и ярко демонстрирующей себя традиционной
культуре.
На территории автономного округа проживает три коренных малочисленных народа Севера–ненцы, ханты и селькупы. Самым многочисленным
(около 30 тыс. чел.) и, соответственно, титульным этносом являются ненцы,
затем в резком убывании следуют ханты (около 10 тыс.) и селькупы (около
2 тыс.).
Большая часть коренного населения занята в традиционных видах
деятельности, конечно, уже принявших промышленные черты. Самым очевидным отличием ненецкого населения от большинства северных народов
является сохранение исторически сложившегося образа жизни, а именно
кочевого выпаса северного оленя. (Рис. 14)
Пытаясь соотнеси вышеописанные картины прошлого и настоящего,
вернемся к проблемам археологии. Что мы, северные избалованные археологи, имеем? Мы имеем идеальную ретроспекцию. Грубо говоря, как оно
было раньше, так оно есть и сейчас. Самым простым примером противоположной ситуации может служить то, что сегодня в Барабинской степи вы
не встретите скифов при полном конном наборе. А здесь мы наблюдаем
органичное уживание многовековых традиций с современными реалиями.
Самое интересное, что нынешняя национальная интеллигенция твёрдо ассоциирует себя с древним населением Ямала. И, конечно, они отчасти
правы. В ненецком эпосе есть прекрасная легенда о народе сихиртя, невысоких людях, живущих под землёй, обладающих несметным богатством и
выпасающих мамонта. Многие археологи, исследующие полуостров Ямал,
склонны связывать сихиртя с населением, жившим здесь до прихода самодийского и угорского компонентов, которое впоследствии растворилось в
нём. (Рис. 15)
Рис. 13. Городище Мангазея. Реконструкция Белова М. И.
Рис. 14. Гонки на оленьих упряжках на праздник День оленевода
50
51
Говоря о культурных кодах и культурной перспективе, нам необходимо понимать, что северная культура не оставила после себя письменности.
Алфавиты для ненецкого, хантыйского и селькупского языков были составлены в первой половине XX века. Так что заглянуть в сознание этноса мы
можем по большей части лишь посредством изучения эпоса и изобразительной культуры. Памятуя же о том, чтодля археологии эпос не является
первоисточником, то получить информацию о знаниях ипредставлениях
в древнем обществе мы можемлишь изучая материальные ценности культуры. Тут в полной мере расцветает тема орнамента как своеобразного
языка. Это излюбленный объект множества исследователей, особенно в
отношении Севера. Особняком стоят разнообразные граффити-ребусы,
многосложные отливки, канонические сюжеты и многое-многое другое.
Даже погребальный обряд можно рассматривать как своего рода изображение — инсталляцию-повествование. Все эти объекты археологического
исследования могут восприниматься как элементы языка, используемого
для одностороннего «контакта» с древним обществом. (рис. 16)
Но, нужно признать, что все равно все наши интерпретации, толкования и аналогии будут бесконечно далеки от того, о чём на самом деле думал
человек, сидя на мёрзлой земле и выцарапывая микроскопический образ
на обломке меди. В этом есть некоторый трагизм археологии как науки —
мы никогда не будем знать наверняка.
Оценивая вышесказанное, можно говорить, что раскрытие полярной
культуры, кодов к её пониманию пока ещё находится в самом начале многотрудного пути познания. Накопление информации в прошлые годы шло
очень медленно, но сегодня его темпы год от года растут в геометрической
прогрессии. Взгляды научного сообщества обратились на высокие широты как на своеобразное белое пятно в исторической мозаике. В понимании
формирования культурного пространства Севера, куда так называемое
«цивилизованное» письменное общество пришло весьма недавно, археология как наука играет ключевую роль. Нашей задачей является постепенное заполнение бесчисленных лакун в истории Арктики, которая, как мы
надеемся, подарит нам еще тысячи прекрасных открытий.
Рис. 15. Фрагмент скульптуры «Сихиртя», автор Тимергазеев М. В.
Фото из архива МВК
Рисунки автора
Рис. 16. Виды орнамента на находках из раскопок Древнего святилища Усть-Полуй.
52
53
Русские остроги Сибири:
«северный код» —
пространственное измерение
Бородовский А. П.,
док-р ист. наук, проф., ведущ. научн. сотруд. ИАЭТ СО РАН,
е-mail: altaicenter2011@gmail.com
С
лово «острог» на протяжении ряда столетий имело в русском языке
несколько значений. В древней Руси острогом назывался постоянный или временный деревянный оборонительный пункт для размещения
«воинских людей», обнесенный заостренной сверху деревянной оградой.
Такие укрепления появились на Руси ещё до XII века. В отличие от городов
остроги были первоначально населенными пунктами второстепенного значения. В настоящее время единственный город, сохранивший полное название, связанное со своим прошлым, известен на Украине — это г. Острог,
административный центр Ровенской области. Начиная с XIV века, такие пограничные укрепления получили широкое распространение на окраинах
Московского государства. Например, г. Острогожск — современный центр
Острогоржского района Воронежской области Российской Федерации —
основан в 1652 г. как острог на Белгородской оборонительной черте.
На территории Сибири большая часть острогов возникает в конце
XVI — начале XVIII века. Остроги как крепостные сооружения различались
между собой по технике сооружения стен, наличию и количеству башен.
Наиболее простой разновидностью острога была ограда из заостренных
бревен — «тына», ограждавшая определенную замкнутую территорию.
Тыновая стена могла быть «стоячий» (прямой) или «косой» (наклонной вовнутрь). Деревянные укрепления острогов могли дополняться земляным
валом и рвом. Первоначальный смысл слова «острог» сводился к особенностям конструкции оборонительных стен. Неслучайно в Сибири до начала
XVIII столетия острогом называлась стена из заостренных тыновин (кольев)
между башнями.
Позднее на русском севере острогом назывался укрепленный населенный пункт. Во второй половине XVIII века многие остроги в России и Сибири
становятся тюрьмами, и смысл этого слова существенным образом меняется. Арестанты этого времени даже назвались острожниками. В XIX веке
острог окончательно становится синонимом тюрьмы, окруженной стеной.
Тем не менее, основное значение русских острогов в Сибири было совершенно иным. В рамках одного из глобальных исторических событий раннего нового времени — процесса интеграции территории Сибири с Россией,
возведение острогов сыграло ключевую роль при освоении северных пространств.
54
Когда в конце XVI века Московское государство, активно расширяя
свои границы на Западе и Востоке, приступило к присоединению Сибири
остроги стали, пожалуй, первыми пунктами манифестации нового культурного вектора. В 1586 г. на берегу р. Туры возникла Тюмень первый русский
острог, а впоследствии город на территории Сибири. Он был возведен на
месте старого татарского укрепления Чимга-Тура. Спустя всего год недалеко от бывшей ханской ставки Кучума — Кашлык, возник Тобольский острог,
ставший в дальнейшем городом и одной из первых столиц эпохи русского освоения Сибири. В конце XVI века произошло изменение сухопутных
транспортных магистралей из России в Сибирь. Верхотурье, основанное
в 1598 г. стало «воротами» на сибирские просторы, на которых русские
остроги являлись пунктами первоначальной инфраструктуры наиболее
значимых путей сообщения. К началу XVII в. почти вся территория Западной
Сибири от Обской губы на севере до Тары (1594 г.) и Кузнецка (1618 г.) на
юге стала составной частью Российского государства (рис. 1). Присоединение Сибири не замедлилось и в тяжелое для страны «смутное время» (15841613 гг.) (рис. 2). В первое десятилетие нового столетия Березов (1593 г.),
Сургут (1594 г.), Нарым (1596 г.), Кетский острог (1602 г.), Томск (1604 г.) стали
центрами вновь сформированных уездов. С конца XVI века в Сибирь начался массовый приток вольных переселенцев. Вокруг острогов и городов возникали заимки, слободы, деревни.
Освоение Восточной Сибири началось во второй половине XVI начале XVII вв. с северной и северо-западной части бассейна Енисея. В 1601 г.
на берегах р. Таза была основана Мангазея, ставшая важнейшим торговоперевалочным пунктом нового времени в Сибири. В первой трети XVII в.
русские промышленники и служилые люди из Мангазеи проникают в Якутию и выходят по р. Лене к Ледовитому океану и Охотскому морю (1639 г.).
Кроме промысловой деятельности, строительства острогов к середине XVII
столетия на территории Сибири появляются первые русские пашни. Со
второй половины XVII в. начинается освоение Камчатки. В середине XVII в.
отряд Е. П. Хабарова достигает р. Амур. Центром российского Приамурья
становится Нерчинский острог (1658 г.). К концу XVII столетия русское постоянное население освоило в Сибири в основном таежные районы. На
этой обширной территории всего за 80 лет преодолены тысячи километров
и возведены десятки зимовий, заимок, деревень, острогов, городов. Такие
темпы освоение сухопутных пространств до сих пор остаются беспрецедентными (рис. 3, 4).
Широко распространенное представление о том, что строительство
острогов осуществлялось спонтанно, без особого плана, является глубоко
ошибочным. В действительности можно привести лишь не многочисленные примеры возведения острогов методом «народной стройки». Одним
из таких исключений для Новосибирской области являлся Бердский острог.
Тогда как при сооружении основной массы остров в Сибири к XVII в. сло55
Рис. 1. Остроги и процесс освоения Сибири.
56
Рис. 2. Остроги и процесс освоения Сибири.
57
Рис. 3. Остроги и процесс освоения Сибири.
58
Рис. 4. Остроги и процесс освоения Сибири.
59
жились не только определенные правила, но и целый алгоритм «предпроектных» работ. Одной из первых процедур были запросы из Москвы
(Сибирский приказ) о пригодности урочищ, предлагаемых для места строительства острогов. Выбор самого места для острога должен был соответствовать целому ряду признаков. Исходя из этих «инструкций» территория
должна быть «угожа, крепка, рыбна и чтоб пашенка была и лугов много». По
итогам «досмотра» будущего места составлялись описания и карты, рекомендации с оценкой возможностей освоения обследованной территории.
Не менее значимы были и другие обстоятельства, стимулирующие появление острогов. Чаще всего, когда говорят о причинах возникновения
русских острогов в Сибири, упоминают два фактора: земледельческое освоение края и сдерживание военной угрозы «соседей». Однако, по справедливому замечанию известного сибирского историка ХХ века В. Н. Шункова,
не менее важным при освоении Сибири было стремление российского государства освоить разнообразные ресурсы (в том числе рудно-сырьевые).
Государство предписывало первопроходцам, найдя руду ставить остроги
на вновь освоенных землях. Начиная с эпохи Великих географических открытий, такая практика рудного поиска была распространена повсеместно. Об этом в конце XVII в. писал Юрий Крижанич в своем труде «О сыске и
развитии горного дела в России». Для целого ряда сибирских острогов —
Аргунского, Каштацкого, Умревинского, Шилкинского — поиски и освоение
серебра сыграли одну из основных ролей в процессе их возведения. Но,
пожалуй, главную роль в освоении ресурсов Сибири остроги сыграли как
пункты сбора пушнины, одним из которых являлся Казымский (Юильский)
острог на средней Оби в настоящее время сохраненный и музеефицированный ИАЭТ СО РАН в окрестностях г. Новосибирска.
В петровское время в преддверии создания Российской Империи началось активное присоединение лесостепной и степной зоны Сибири. В начале XVIII в. количество русского населения превысило 300 тыс. человек,
что превзошло общее число аборигенных жителей в этом регионе. В течение первого десятилетия XVIII в. шло целенаправленное размещение оборонительных сооружений на левом и правом берегах р. Обь, по направлению с севера на юг, как говорили в то время «по направлению к полуденной
стороне» (южной стороне). В 1703 г. в устье р. Умрева на территории будущей Новосибирской области появился первый русский острог. Умревинский острог стал одним из пунктов русской государственности петровского
времени на юге Западной Сибири, как результат почти двухсотлетнего продвижения русских первопроходцев с севера на юг (рис. 5, 6).
60
Рис. 5. Археологические раскопки Умревинского острога (Мошковский район НСО)
Рис. 6. Эмблема празднования
300-летия Умревинского острога
61
В начале XIX века русская «острожная» традиция в сильно трансформированном виде переносится на североамериканский континент. Одним
из таких примеров является форт-Росс в Калифорнии. Начиная с этого времени вполне можно говорить о том, что феномен «острога» преодолевает
Рис. 8. Подлинная башня Братского острога
Рис. 7. Восстановленные башня и стена Умревинского острога
исключительно северо-евразийскую принадлежность и приобретает глобальное значение. В этой связи необходимо подчеркнуть, что европейская
традиция возведения близких по конструкции «опорных» деревянных оборонительных сооружений колонистами в Северной Америке имела определенное сходство с тем, что было характерно для Сибири (рис. 7, 8).
В настоящее время русские, сибирские остроги является полноценными археологическими памятниками, которые характеризуется определенными признаками. В состав их входит планиграфия оборонительных
сооружений и специфический предметный комплекс, отражающий русскую
культуру эпохи раннего нового времени. Такие артефакты представлены:
ядрами, деталями стрелкового оружия, русскими монетами, керамикой,
предметами православного культа, принадлежностями письма, фурнитурой одежды, различными предмета быта и деталями государственной
62
атрибутики. В этом предметном комплексе проявляется как самобытность
феномена русской культуры XVI — XVIII веков, так и универсальность материальной среды раннего нового времени, характерная от Сибири до Северной Америки.
Современные археологические исследования позволяют существенно
дополнить письменные свидетельства о сибирских острогах, так как дают
информацию о различных областях деятельности русского населения в Сибири XVII-XVIII вв. Остроги являются одними из основных памятников русской археологии в Сибири в материалах которых «закодирована» историческая реальность.
Рассматривая термин «код» в широком контексте как способ передачи
информации вполне оправданно рассматривать процесс появления и распространения русских острогов в Сибири и на Дальнем Востоке, как эффективный способ устойчивой трансляции русской культурной традиции на
обширные пространства, включая северные территории. При этом следует
подчеркнуть, что «ядром», первоисточником этого мощного воздействия
на окружающее пространство была северо русская культурная традиция,
во многом сформировавшаяся на территории новгородских земель. Такая
63
тенденция проявилась не только в том, что «новгородцы» стали одними из
первых русских первопроходцев в Сибири, но и в длительном сохранении
на этой территории культурной «памяти» выходцев из этих земель и общем
облике материальной культуры. Достаточно четкие отголоски этого культурного импульса «ощущались» на юге Западной Сибири еще в начале XVIII
столетия. В частности, среди первопоселенцев Умревинского острога было
достаточно много выходцев из северорусских земель, которые сохраняли
элементы своей материальной культуры вплоть до середины прошлого
столетия. Одним из ярких примеров этого являются «огневые столбы» у русских печей, представленные в некоторых старых избах с. Умрева Мошковского района Новосибирской области. Не менее любопытно и то, что среди
археологических материалов Умревинского острога представлено достаточно много элементов, связанных с древнерусскими культурными традициями. Такая тенденция отразилась на нескольких уровнях: конструктивноархитектурном и бытовом.
В первом случае это наличие свайно-столбчатых фундаментов угловых
деревянных башен Умревинского острога, восходящих к древнерусской
фортификационной технике «столпье». Наряду с этим следует заметить,
что сам Умревинский острог является, пожалуй, одним из самых последних
острогов, возведенных в России. Поскольку военные технологии петровского времени уже были ориентированы на возведение исключительно
земляных форпостов, соответствующих уровню развития артиллерии той
эпохи. Другим проявлением северорусской конструктивно-архитектурной
традиции было сходство планиграфии приказной избы Умревинского
острога с традиционными жилищами севера России.
Во втором случае, среди бытовых предметов Умревинского острога
можно упомянуть берестяные пуговицы, сходные по выбору материала для
своего изготовления с северной культурной традицией, активно использующей различные органические ресурсы.
В целом, говоря о бересте, как материале, на котором транслировалась
древнерусская культурная традиция в Сибири, следует упомянуть еще о
двух очень любопытных фактах. Это явное сходство новгородских берестяных масок и аналогичных изделий из археологических комплексов раннего
нового времени Западной Сибири по результатам исследований свердловского археолога Б. Б. Овчинниковой. Другим примером является самое длительно сохранение на севере западносибирского региона древнерусской
письменной традиции — берестяных грамот. В связи с этим следует подчеркнуть, что именно в Западной Сибири так же дольше всего сохранялась
традиция создания летописей. Говоря о письменности, книжности как проявления «культурного кода» необходимо указать, что остроги для ее распространения в Сибири сыграли одну из главных ролей. Именно в острогах
64
создавались и сосредотачивались различные письменные свидетельства.
Именно они во многом стали основой для фундаментального труда «История Сибири», созданного Г. Ф. Миллером. В качестве одного из примеров
можно привести приказную избу Умревинского острога, письменные документы из которой стали самым ранним фондом государственного архива
Новосибирской области. Не менее выразительна русская письменная традиция и на уровне предметного комплекса сибирских острогов, полученного в ходе современных археологических исследований. К таким находкам
относятся — чернильницы и металлические застежки от книг часто духовного содержания (псалтырь, месяцеслов и др.). Это действительно «красноречивые» материальные свидетельства широкого распространения русской письменности и книжной культуры в Сибири. Следует упомянуть и о
том, что символическая связь острога с русской книжностью проявилось
еще в том, что в г. Острог князем Константином Острожским еще в конце
70-х годов XVI века была основана типография, в которой работал русский
первопечатник Иван Федоров.
Подводя итоги, можно с полным правом утверждать, что наиболее
распространенный в массовом сознании образ сибирского острога исключительно как места заключения не отражает в полной мере его обще
исторической роли в процессе освоения Сибири и распространения на
ее обширных территориях русской культуры и государственности. Общий
«потенциал» острога будет более объективно рассматривать как некий
«культурный трансформер». Он в зависимости от целого ряда социальноэкономических, политических и исторических факторов был способен не
только представлять отдельные пункты проникновения и закрепления
культуры эпохи русского освоения Сибири, но и развиваться затем в направлении урбанизированной среды с характерными признаками для
экстремальных, северных территорий. Среди таких особенностей следует
указать значительную рассредоточенность в пространстве; автономность и
самодостаточность инфраструктуры; высокий динамизм возникновения и
упадка; затратность для своего возведения и поддержания существования;
значительную зависимость для успешного существования от наличия временно избыточных сырьевых ресурсов, а так влияние направлений транспортных путей на стратегическое развитие.
Одними из ярких примеров такого развития являются ставшие в настоящее время археологическими памятниками Казымский, Умревинский и
ряд других острогов, а так же когда-то «златокипящая» Мангазея. Тем не менее, значительная часть русских острогов в Сибири (Тарский, Тобольский,
Томский, Сургутский, Красноярский, Иркутский, Якутский) трансформировались в дальнейшем из фортификационной формы освоения пространства в полноценную урбанизированную среду.
65
В современных условиях остроги могут стать одним из сибирских
брендов, актуальных не только для туристической, но и для культурной
сферы современной России. Проявлением этого уже стали несколько сибирских музеев под открытым небом в экспозиции, которых представлены
оборонительные и культовые сооружения острогов (музей под открытым
небом ИАЭТ СО РАН в окрестностях г. Новосибирска, музей «Ангарская деревня» у современного Братска и музей «Тальцы» около г. Иркутск, а так же
ряд других). На этих территориях давно сложилась многолетняя традиция
проведения представительных культурных мероприятий, часть из которых
проходит в зимнее время (рис. 9). Востребованность археологического наследия сибирских острогов проявляется и в музеефикации как способе актуализации в различных форматах музейного пространства от фондов до
результатов выставочной и экспозиционной деятельности. Во многих сибирских музеях уже сформированы постоянные экспозиции, посвященные
местным сибирским острогам.
В формате сохранения роли сибирских острогов как части российской
государственной традиции следует упомянуть и современную геральдику Сибирского Федерального Округа, в которой очень часто отражается
острожная символика (рис. 10). Для Новосибирской области такими примерами являются гербы г. Бердска и Мошковского района, которые соответствуют самым высоким геральдическим требованиям.
Спустя несколько столетий после своего основания многие сибирские
остроги, даже превратившись в археологические памятники, являются востребованными в научном, культурном и этническом контексте, включая
проблемы самоидентификации присущие для современного общества. На
территории сибирских острогов представлен культурный слой, так в археологическом, так и широком смысле, который достаточно богат и насыщен
почти за полутысячелетний период интеграции Европейской России и Сибири. Современное возрождение многих сибирских острогов в формате
их натурной реконструкции как части музейной экспозиции или площадок
различных фестивалей и праздников опровергают одну из известных реплик писателя Олжаса Сулейменова о судьбе археологического наследия:
«когда история народа умирает, она становится археологией». Русский
сибирский острог, напротив, в новейшей истории России демонстрирует
очень высокий регенеративный потенциал, являясь одним из современных
сибирских трендов устойчивого развития северных территорий от прошлого к настоящему.
66
Рис. 9. Празднование 300-летия Умревинского острога в 2003 г.
Рис. 10. Герб Мошковского района с изображением
Умревинского острога
67
Древние города севера Западной
Сибири: феномен северной
культуры или метафора?
Новиков А. В.
канд. ист. наук, доцент, снс ИАЭТ СО РАН,
доцент Института искусств НГПУ
е-mail: novikov@archaeology.nsc.ru
А
рхеологическое изучение «городков» аборигенного населения
севера Западной Сибири имеет сравнительно недолгую историю.
Произведенные А. П. Зыковым и С. Ф. Кокшаровым в 1990-е годы исследования городища ЕндырскоеI, позволили авторам идентифицировать его
как древний город Эмдер [Зыков, Кокшаров, 2001]. Работы О. В. Кардаша на
Надымском [Кардаш, 2009] и Полуйском [Кардаш, 2013] «городках» также
существенно пополнили источниковую базу исследований. Автором продолжаются комплексные исследования «Войкарского городка» [Новиков и
др., 2012, с. 262–266; Новиков и др., 2013, с. 305–309], начатые А.Г. Брусницыной и Н.В. Федоровой [Брусницына 2003, с. 45–52; Брусницына 2005, с.
22–32; Федорова, 2004, с. 106-108; Косинская, Федорова 1994; Гурская, 2008,
с. 212–231; Гурская 2006, с. 142–151].
Исследователи севера Западной Сибири отмечают, что в самое ближайшее время должен произойти качественный сдвиг в интерпретации накопленных источников по археологии данного региона — «… будут сделаны
попытки перехода от построений археологических схем с упором на хронологию и культурную принадлежность памятников к решению исторических задач» [Федорова и др. 2007, с. 34]. Это оптимистическое предсказание
предполагает решение существенной методической проблемы — переход
от использования археологических дефиниций к историческим. Одним из
частных аспектов данной проблемы является вопрос, можем ли мы говорить о городах (как проявлении цивилизационного процесса) оставленных
аборигенным населением, или эти объекты так и останутся более или менее крупными «городищами» на археологических картах севера Западной
Сибири?
Многочисленные фундаментальные проблемы причин формирования,
форм становления и путей развития первых (в хронологическом смысле)
городов в различных регионах Евразии имеют обширную историографию.
Первоначально большинство исследователей ранней урбанизации исходили из того, что, во-первых, она связана с формами производящего хозяйства, основанными на земледелии, которое является базой для появления
прибавочного продукта — экономической основе «запуска» цивилизаци68
онного процесса, проявлением которого и является формирование городов, аво-вторых (в связи с первым), ареал источников по этой проблеме
ограничен раннеземледельческими энеолитическими культурами Юга Евразии. Однако позднее выяснилось, что формирование городов могло происходить и в других регионах. К ним относится, например, Приуралье и Западная Сибирь, где известны многочисленные т.н. «городки» аборигенного
населения, относящиеся к «дорусскому» периоду истории этих регионов.
Процесс урбанизации, где бы он не проходил, обладает рядом особенностей: во-первых, в целом, это очень медленный, постепенный процесс;
во-вторых, это процесс с непостоянной динамикой (на отдельных фазах он
мог «притормозить» на значительное время, а на других фазах развиваться
достаточно стремительно, особенно при наличии «исторического катализатора»); в-третьих, формирование «городских» признаков в каком-либо
отдельно взятом центре происходило не синхронно между собой. Эти особенности урбанизационного процесса привели к появлению и использованию в исторической и археологической литературе категорий «протогород», «ранний город» и т.п., выделяющих некие начальные или ранние фазы
урбанизации, при которых признаки города проявляются не полностью, не
все, или в различных «нетипичных» формах. Однако, поскольку категория
протогород все же «… не имеет в исторической науке точного определения
и употребляется в отношении хронологических и социально-экономически
различных явлений» [Корчагин, Мельничук, 2003, с. 58], в данной работе
она использоваться не будет. Впрочем, с определением категории «город»
не меньше проблем. «Городами» называют явления с весьма различным
содержанием и с несходными признаками. Можно сказать, что различные
подходы к изучению города и определения данной категории обуславливаются целями, которые ставит перед собой тот или иной исследователь. В
данной работе автор будет использовать эту категорию применительно к
рассматриваемому феномену, основываясь на все более активно разрабатываемом и все более продуктивном функциональном подходе в определении его качественной специфики. «В поисках интегрирующего момента
в характеристике города на уровне функционального подхода О.Г. Большаковым и В.А. Якобсоном было выдвинуто, а затем И.М. Дьяконовым, В.А.
Якобсоном развито положение о том, что главной такой интегрирующей
функцией является распределение прибавочного продукта, в то время как
остальные функции (культурные, политические, торгово-ремесленные)
являются производными. Именно распределение прибавочного продукта
характеризуется названными исследователями как системообразующая
функция города» [Сайко, 1996, с. 29]. Добавлю, что перераспределению прибавочного продукта в определенном месте обязательно предшествует его
аккумуляция, которая также должна быть включена в эту системообразующую функцию города. Таким образом, мы не рассматриваем архитектурные,
планиграфические, количественные и другие критерии для обозначения
69
качественных признаков города. Город является таковым, если реализуется
его главная системообразующая функция — аккумуляция и перераспределение прибавочного продукта. Остальные признаки (размер площади и
наличие укреплений, количество и плотность населения, особенности архитектуры и др.) являются вторичными и необязательными по отношению к
этому, главному и системообразующему признаку.
Исходя из этого, можно также считать, что в принципе не важно, на какой хозяйственно-экономической основе возникает прибавочный продукт.
Земледелие, в данном случае — далеко не единственная форма хозяйствования, которая позволяет его получить. Более того, известны факты появления прибавочного продукта даже в условиях ведения присваивающих
форм хозяйства. Таким образом, «запуск» процесса урбанизации совершенно не обязательно должен быть «привязан» к земледельческим регионам.
Урбанизация рассматривается нами в широком понимании, как, безусловно, особое историческое явление «…социального движения и составной
части процесса цивилизации (обеспечивающее становление и развитие
исторически новой по отношению к первобытному обществу социальности) предстоит во всем своем многоплановом и многоуровневом содержании, включающем урбогенез, урбанизационные процессы, урбанизацию
как воздействие этих процессов и их результатов на развитие общества
(имеющую в этом качестве самостоятельную сферу и закономерности действия), урбанизационную среду…, урбанизационные структуры, пространства и т.д.» [Сайко, 1996. с. 5]. Если мы допускаем высказанное положение,
то тут же возникает вопрос — возможно ли появление прибавочного продукта в условиях севера Западной Сибири и, если возможно, то на какой
экономической основе?
Все исследователи, рассматривающие вопросы хозяйственного районирования западносибирских аборигенов отмечали ее обусловленность,
прежде всего экокультурной адаптацией. Проживание в «гармонии с
природным окружением» предполагает обусловленность хозяйственнокультурного типа населения спецификой того или иного ландшафта, его «наполнения» теми или иными видами животных и развития соответствующих
видов присваивающего хозяйства. При этом, экокультурная «гармония» любого хозяйственно-культурного типа Западной Сибири не предполагает интенсивного использования природных ресурсов, а значит и отсутствие экономической базы для появления и накопления прибавочного продукта — в
нем просто не было необходимости. Здесь в полной мере проявляется т.н.
«парадокс Салинза», когда аборигенное население, ведущее тот или иной
традиционный вид хозяйственной деятельности, «имеет возможность, но
не хочет создавать регулярные излишки» [Цит. По: Сайко, 1996, с. 32].
Следовательно, традиционные виды хозяйственной деятельности аборигенов севера Западной Сибири не дают нам экономических оснований
для «запуска» процесса урбанизации. Подобная эколого-экономическая
70
«гармония» была нарушена с началом присоединения (колонизации) территории севера Западной Сибири к Руси (России). Начало этого процесса,
согласно отрывочным сведениям из новгородских летописей, мы отмечаем уже в ХI — ХII вв., но наиболее активно они проявили себя начиная с
ХVIв., когда «… на первый план в качестве экономического ядра выступали
«централизованные» отрасли (прежде всего пушнодобыча), вокруг которых
в качестве периферии существовали «натуральные». Этим усиливалась зависимость автохтонного хозяйства от государственной экономической политики и ослаблялась зависимость от природных условий и местных традиций. Таким образом, в хозяйственной деятельности оказался утраченным
механизм саморазвития…» [Головнев, 1993, с. 164].
Мы сейчас не будем оценивать отрицательные или положительные
последствия этих изменений в плане сохранения традиционной культуры
аборигенов севера, для нас важно то, что впервые именно в рамках этих
процессов на территории севера Западной Сибири постепенно начинает
«работать» механизм, основанный на появлении в структуре экономической деятельности аборигенного населения прибавочного продукта (первоначально - в виде пушнины) и, соответственно, появляются экономические основания для «запуска» процесса урбанизации.
Таким образом, ранние урбанизационные процессы на территории
севера Западной Сибири происходили по двум линиям развития: первая
и очевидная — появление ранних городов на этой территории путем т.с.
«произрастания» из «зёрен» русской государственности — российских
острогов и форпостов, населенных служилыми людьми и появлявшихся
здесь в результате колониальной политики Российского государства. Однако эта линия не исчерпывает всей полноты урбанизационных процессов.
Вторая линия — это «включение» аборигенного социально- экономического потенциала, появление ранних городов как систем аккумуляции и перераспределения прибавочного продукта на местной этнокультурной основе. Отметим, что согласно новгородским летописям, еще в ХII в. население
Югры платило новгородцам дань в виде звериных шкур, моржового клыка
и украшений, что может быть основанием для предположения о местах аккумуляции дани в определенных местах.
Можно говорить и о социальных предпосылках формирования городов на севере Западной Сибири. Вычленение среди рядового населения
различных «героев», «богатырей», которые проживали в своих «городках»
нашло широкое отражение в фольклоре западносибирских аборигенов.
Хорошо известна «Былина про богатырей города Эмдера», запись которой
в наиболее полном и приближенном к фольклорному архетипу варианте
произвел С.К. Патканов [Кокшаров С. Ф., 2001, с. 212; Патканов, 1891]. Присутствуют «богатыри» и в мансийском фольклоре [Чернецов, 1935, 17–18].
Представляется, что в фольклоре аборигенного населения севера Западной Сибири нашли отражение процессы формирования в их среде инсти71
тута вождества.
Формирование института вождества — это длительный и сложный
процесс, который зачастую крайне трудно идентифицировать на основании изучения археологических источников, однако, если обратиться к
письменным источникам, то уже для середины ХV в. мы можем определенно говорить о наличие института вождества в Западной Сибири. Так, в 1465
г., при царствовании Ивана III, «… был совершен первый поход за Урал Василия Скрябы с «толпой удальцов воевать Югру». В результате этого похода
в Москву были привезены югорские князья, которых привели к присяге о
подданстве Москве: «Югорскую землю воевали и полону много вывели, и
землю за великого князя привели, а князей югорскихКалпака, да Течика, к
великому князю Ивану Васильевичу и на Москву привели, и князь великий
их пожаловал Югорским княжением и отпустил их в Югру, а на них дань возложил и на всю землю Югорскую…» [Щеглов, 1993, с. 20. Цит. По: Тучков,
2008, с. 34]. Существуют и другие документы, подтверждающие наличие социальной дифференциации и «князьков» в югорской земле, как мы видим,
по крайней мере, с ХV века (подробнее см., например, Бахрушин, 1935).
Каким образом местная югорская власть могла себя декларировать
при сравнительно низком экономическом потенциале, не позволявшем декларировать свой статус через яркую имущественную дифференциацию?
Декларация властного статуса во все времена и у всех народов мира производилась через символические знаки власти. В рамках символических
знаков власти выделяется несколько групп [Соловьева, 1996, с. 38 - 45]. Наличие некоторых групп знаков для западносибирских аборигенов мы можем только предполагать (это вербальные, звуковые, поведенческие знаки), а некоторые группы знаков (вещественные и территориальные) могут
себя проявить в археологических исследованиях. Важно подчеркнуть, что
«город [как некое территориальное обособление] ассоциировался у населения с понятием власти» [Соловьева, 1996, с. 39]. При этом не важно, в
рамках какого хозяйственно-культурного типа эта власть функционировала. Конечно, наиболее ярко это проявилось, например, в условиях оседлых,
земледельческих культур Азии с их великими городами, однако и общества
кочевников — скотоводов и другие хозяйственно-культурные типы демонстрируют декларацию символов власти через территориальное обособление ее высших представителей. Таким образом, наличие властных институтов в виде вождей («богатырей», «князьков») объективно предполагает
декларацию их властных полномочий через территориальное обособление, что приводит к появлению точек дислокации власти - ставок каганов,
«княжеских городков».
Таким образом, представляется, что мы имеем основания говорить о
том, что прямым следствием российской колонизации северной части Западной Сибири было с одной стороны появление «русских» городов на
этой территории, но в то же время, она была катализатором собственных
72
урбанистических процессов в аборигенной этнокультурной среде этого региона. И категория «город» применительно к отдельным объектам, оставленным нам аборигенным населением севера Западной Сибири, может
быть использована с достаточными на то основаниями.
Литература
Бахрушин С. В. Остяцкие и вогульские княжества в ХVI–ХVII веках. Л. Издательство института народов Севера ЦИК СССР им. П. Г. Смидовича. 1935.
98 с.
Брусницына А. Г. Войкарский городок в XV–XIX вв. (по результатам раскопок 2003 и 2004 гг.) // Ямал между прошлым и будущим: Приоритеты развития. Екатеринбург; Салехард, 2005. — С. 22–32.
Брусницына А.Г. Городище Усть-Войкарское. Начало изучения // Угры.
Материалы VI-го Сибирского симпозиума «Культурное наследие народов
Западной Сибири». — Тобольск, 2003. — С. 45-52.
Головнев А.В. Историческая типология хозяйства народов СевероЗападной Сибири. Новосибирск, Изд-во Новосибирского университета,
1993. 204 с.
Гурская М.А. Дендрохронологическая датировка археологических образцов древесины городища Усть-Войкарского (Северо-Западная Сибирь)
// Фауна и флора Северной Евразии в позднем кайнозое. — Екатеринбург;
Челябинск: Рифей, 2008. — С. 212–231.
Гурская М.А. Древесно-кольцевые хронологии хвойных деревьев для
абсолютного календарного датирования городища Усть-Войкарского //
КСИА. — 2006. — Вып. 220. — С. 142 – 151.
Кардаш О.В. Надымский городок в конце ХVI — первой трети ХVIII вв.
История и материальная культура. Екатеринбург — Нефтеюганск. Изд-во
«Магеллан», 2009. 360 с.
Кардаш О.В. Полуйский мысовой городок князей Тайшиных. Екатеринбург — Салехард. Изд-во «Магеллан», 2013. 380 с. (Обдорские городки конца ХVI — первой половины ХVIII вв. История и материальная культура).
Кокшаров С.Ф. Обзор и публикация текстов редакций «Былины про богатырей города Эмдер» // Зыков А.П., Кокшаров С.Ф. Древний Эмдер. Екатеринбург, НПМП «Волот», 2001. 320 с. Приложение 1. С. 212 — 233.
Корчагин П.А., Мельничук А.Ф. «Протогород»: а была ли проблема? //
Вестник Пермского университета. Вып. 4. История. Пермь, ПГУ, 2003. с. 55 –
64.
Косинская Л.Л., Федорова Н.В. Археологическая карта Ямало-Ненецкого
автономного округа. Препринт. Екатеринбург: Уральское отделение РАН,
1994. – 114 с.
73
Новиков А. В., Гаркуша Ю. Н., Шеин А. Н. Археолого-геофизические исследования Войкарского городка в 2013 году // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы
итоговой сессии Института археологии и этнографии СО РАН 2013год. Том
ХIХ. Новосибирск. Издательство Института археологии и этнографии СО
РАН. С. 305 – 309.
Новиков А. В., Слюсаренко И. Ю., Швец О. Л., Ломов П. К. Предварительные результаты исследований на Войкарском городке в 2012 г. // Проблемы
археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы Итоговой сессии Института археологии и этнографии СО
РАН 2012 года. Том ХVIII. Новосибирск, Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2012. с. 262 - 266.
Патканов С. К. Стародавняя жизнь остяков и их богатыри, по былинам
и сказаниям // Живая старина. 1891. Вып. 3. С. 85 – 116; Вып. 4. С. 67 – 108.
Сайко Э. В. Древнейший город. Природа и генезис (Ближний Восток. IV
– II тыс. до н.э.). М.: Наука, 1996. 207 с.
Соловьева О. А. Символы, символические знаки и знаки власти (на
среднеазиатском материале) // Символы и атрибуты власти. Генезис, семантика, функции. СПб, МАЭ РАН, 1996. С. 38 – 45.
Тучков А.Г. Народы Сибири: история и традиционная культура. Учебное
пособие. Томск, Издательство «ВЕТЕР», 2008. 224 с.
Федорова Н.В. Городище Усть-Войкарское (Войкарский городок) //
Проблемы межэтнического взаимодействия в Сибири. — Вып. 2 – Новосибирск: Изд-во АртИнфоДата, 2004. – С. 106-108.
Федорова Н. В., Косинская Л. Л., Косинцев П. А. Первобытная и средневековая история Ямала (Проблемы и итоги изучения). Салехард — Екатеринбург, УрО РАН Институт истории и археологии, Ямальский филиал. 2007.
60 с.
Чернецов В. П. Вогульские сказки. Сборник фольклора народа манси
(вогулов). Л. Государственное издательство «Художественная литература».
1935 .141 с.
Щеглов И. В. Хронологический перечень важнейших данных по истории Сибири 1032 — 1882 гг. Сургут, 1993.
74
Культурное наследие — стратегии и бренды развития Сибири
И. В. Октябрьская,
д. ист. н., заведующая отделом этнографии Института археологии и
этнографии СО РАН, профессор НГУ и НГПУ, заместитель председателя
Новосибирского отделения Русского Географического Общества
е-mail: siem405@yandex.ru
В
освоении Сибири на протяжении столетий сменяли друг друга
военно-политическая, промыслово-ресурсная, пеницитарная,
аграрная, индустриально-сырьевая стратегии, формирующие образы региона. В протяженном отечественном дискурсе Сибирь представала как
суровый край казачьей доблести, крестьянской вольницы, край каторги
и ссылки, как территория неограниченных природных ресурсов. В конце
ХIX в. в масштабах страны стал осваиваться ее культурный потенциал. Тогда
сибирские территории, их автохтонные культуры и сибирские промыслы
представляли Россию на многих международных выставках. Но в полной
мере вопрос о значении культурно наследия региона стал рассматриваться
лишь в конце ХХ в.
В мировом сообществе концепция «культурного наследия» формировалась в 1940–1970-е гг. в том числе усилиями созданной в 1946 г. организации ЮНЕСКО. В 1954 г. появилась Гаагская конвенция о защите культурных
ценностей, позднее приравненных к «культурному наследию». С середины
ХХ в. это понятие вошло в международное право. Оно возникло на основе представлений об исторической преемственности, об эволюционных
схемах глобального и локального развития, о социальном и культурном
прогрессе. Первоначально с позиций прогресса происходила систематизация памятников прошлого, их оценка, музеефикация и архивация. Характеристика ценностей подчинялась хронологическому структурированию и
ценностным классификациям на основе цивилизационного подхода. Они
становились частью «глобального текста» мировой культуры, который был
ориентирован на презентацию достижений прошлого, являющихся основанием для настоящего.
Известный уже в новое время, этот принцип, определяя содержание
государственных социокультурных практик и творческих экспериментов,
оставался актуальным вплоть до современности. В 1972 г. была принята
Конвенция об охране всемирного культурного и природного наследия,
вступившая в силу в 1975 г. Видя главную задачу мирового сообщества в
поддержании всемирного прогресса, ЮНЕСКО подчеркивало значение
культурных ценностей, независимо от того, какому народу они принадлежат. При этом достижения локальных сообществ рассматривались как
75
условие дальнейшего развития всего человечества. В 1978 г. в Список всемирного наследия были внесены первые 12 объектов. В 1988 г. Конвенцию
об охране всемирного культурного и природного наследия ратифицировал
СССР, Российская Федерация выступила правопреемницей СССР.
Процессы, происходившие в стране в постсоветский период, соответствовали общемировым тенденциям. В 1994 г. при поддержке ЮНЕСКО
была принята Глобальная стратегия по формированию сбалансированного
и репрезентативного Списка всемирного наследия, предопределенного
Конвенцией 1972 г.
К концу ХХ в. проблемы культуры оказались в центре внимания мирового сообщества. В 1995 г. в Санкт-Петербургском гуманитарном университете был представлен проект Декларации прав культуры, где было сказано,
что культура представляет главный смысл и глобальную ценность существования народов и государств. Автор проекта — академик Д. С. Лихачев
подчеркнул: «Под культурными ценностями подразумеваются не только отдельные объекты — памятники архитектуры, скульптуры, живописи, письма, печати, археологии, прикладного искусства, музыки, фольклора, которые могут быть отмечены в списках, каталогах и т. п., но и явления, такие
как традиции и навыки в области искусства, науки, образования, поведения, обычаев, культурных индивидуальностей народов, групп населения,
отдельных людей и т. д. Живая культура не может быть исчерпана списками,
каталогами, описаниями и т. д. Она составляет определённую ценность и
целостность в своей совокупности, в которую входят как произведения и
явления первого разряда, так и второстепенного свойства, кроме обычаев
и навыков, явно вредных для окружающих. Культура представляет главный
смысл и главную ценность существования как отдельных народов и малых
этносов, так и государств. Вне культуры самостоятельное существование их
лишается смысла» [Лихачев, 1999, С. 635].
На Стокгольмской конференции 1998 г. ЮНЕСКО культурная политика
стала рассматриваться как одна их основ формировании стратегий национального развития. В 1999 г. Мировой банк провозгласил, что будет выделять займы развивающимся странам в том случае, если в программах модернизации будут учитываться культурные факторы.
В 2002 г. был организован Международный конгресс «Всемирное наследие: общее наследство — общая ответственность»; 2002 г. ООН объявила
Годом культурного наследия. Также в 2002 г. Комитет всемирного наследия
принял Будапештскую декларацию о всемирном наследии, пригласив всех
участников оказать содействие его сохранению. Участниками глобальной
программы становились все новые и новые страны. В 2010 г. Конвенцию ратифицировали 187 стран. В 2011 г. в списке Всемирного наследия значилось
936 объектов, из них 725 являлись культурными, 183 — природными и 28
— смешанными.
76
Как и во всем мире, в конце ХХ — начале XXI в. в России культура стала
учитываться как особый фактор при формировании программ национального и регионального развития. Она интерпретировалась не только как собрание меморатов или сервис, но как инструмент, использование которого
делала возможным изменение среды и образа территорий. В русле этой
идеологии в стране на 2001-2005 гг. была разработана целевая программа
«Культура России». В 2002 г. принят закон «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации» и
ряд подзаконных актов, в частности Положения о Едином государственном
реестре, о государственной историко-культурной экспертизе и др. В них фигурировало понятие «культурного наследия»: «К объектам культурного наследия (памятникам истории и культуры) народов Российской Федерации
в целях настоящего Федерального закона относятся объекты недвижимого
имущества со связанными с ними произведениями живописи, скульптуры,
декоративно-прикладного искусства, объектами науки и техники и иными
предметами материальной культуры, возникшие в результате исторических событий, представляющие собой ценность с точки зрения истории,
археологии, архитектуры, градостроительства, искусства, науки и техники,
эстетики, этнологии или антропологии, социальной культуры и являющиеся свидетельством цивилизации, подлинными источниками информации о
зарождении и развитии культуры.
Объекты культурного наследия в соответствии с настоящим Федеральным законом подразделяются на следующие виды: — памятники — отдельные постройки, здания и сооружения с исторически сложившимися
территориями (в том числе памятники религиозного назначения: церкви,
колокольни, часовни, костелы, кирхи, мечети, буддистские храмы, пагоды,
синагоги, молельные дома и другие объекты, специально предназначенные для богослужений); мемориальные квартиры; мавзолеи, отдельные
захоронения; произведения монументального искусства; объекты науки и
техники, включая военные; частично или полностью скрытые в земле или
под водой следы существования человека, включая все движимые предметы, имеющие к ним отношение, основным или одним из основных источников информации о которых являются археологические раскопки или
находки (далее - объекты археологического наследия); — ансамбли — четко локализуемые на исторически сложившихся территориях группы изолированных или объединенных памятников, строений и сооружений фортификационного, дворцового, жилого, общественного, административного,
торгового, производственного, научного, учебного назначения, а также
памятников и сооружений религиозного назначения (храмовые комплексы, дацаны, монастыри, подворья), в том числе фрагменты исторических
планировок и застроек поселений, которые могут быть отнесены к градостроительным ансамблям; — произведения ландшафтной архитектуры и
садово-паркового искусства (сады, парки, скверы, бульвары), некрополи;
77
— достопримечательные места — творения, созданные человеком, или
совместные творения человека и природы, в том числе места бытования
народных художественных промыслов; центры исторических поселений
или фрагменты градостроительной планировки и застройки; памятные
места, культурные и природные ландшафты, связанные с историей формирования народов и иных этнических общностей на территории Российской
Федерации, историческими (в том числе военными) событиями, жизнью
выдающихся исторических личностей; культурные слои, остатки построек
древних городов, городищ, селищ, стоянок; места совершения религиозных обрядов» [Федеральный закон].
В 2006 г. в Российской Федерации вступила в силу Федеральная целевая программа «Культура России (2006–2011 годы)». В концептуальном
поле отечественной культурной политики начала ХХI в. были акцентированы ресурсные составляющие — культурное наследие стали понимать, как
продукт и фактор развития социокультурной инфраструктуры и сообщества в целом. Основой государственной политики в области культурного
наследия России в 2000-е гг. стало признание приоритета его сохранения и
реализации как творческого потенциала. Показательна в этом смысле «Петербургская стратегия сохранения культурного наследия», реализуемая с
середины 2000-х гг. на основе принципа «сохранение через развитие, развитие через сохранение». Подобные программы были включены в социокультурные и экономические программы многих российских, в том числе
сибирских регионов.
В целом, современный российский реестр Всемирного наследия включает 25 объектов; 15 из них выделены по культурным критериям, 6 признаны шедеврами человеческого гения; 10 включены по природным критериям; причём 8 из них находятся в Сибири и 4 признаны природными
феноменами исключительной важности.
Многообразие культур Сибири сегодня рассматривается как один из
источников развития. Следует подчеркнуть, что принципы культурной
вариативности и уважения к выбору образа жизни стали осваиваться мировым сообществом уже во второй половине ХХ в. В 1989 г. была принята
Конвенция № 169 «О коренных народах и народах, ведущих племенной образ жизни». Она подчеркнула необходимость признания и сохранения традиционных социальных, культурных, религиозных и духовных ценностей и
практик коренных народов.
Тенденция признания уникальности этно-специфических составляющих в структуре культурного наследия получила дальнейшее развитие в
мировом сообществе. Начиная с 1980-х гг. проблема их сохранения в условиях модернизации и глобализации привлекала все большее внимание
экспертного мирового сообщества. В 1989 г. были приняты рекомендации
ЮНЕСКО о сохранении фольклора народов мира. По инициативе органи78
зации в 1996 г. была создана программа сохранения «живых гуманитарных
сокровищ». Феномену нематериальной культуры была посвящена Генеральная конференция ЮНЕСКО 2003 г., признавшая важное значение нематериального культурного наследия для формирования культурного разнообразия и гарантий устойчивого развития.
Полагают, что положения Международной конвенции об охране нематериального культурного наследия (2003 г.) были составлены с учетом российской Декларации прав культуры, в которой академик Д. С. Лихачев подчеркнул необходимость для человечества выстраивания новой концепция
глобализации как гармоничного процесса мирового культурного развития,
с учетом баланса различных культур.
Конвенция вступила в силу 20 апреля 2006 г. Ратифицированная в настоящий момент более чем 130 странами, она стала основанием для формирования списка шедевров человечества, куда на сегодняшний день
входит около 180 культурных практик и традиционных техник, которые
передаваясь из поколения в поколение, определяли преемственность в
развитии локальных сообществ, способствовали сохранению культурного
разнообразия и творчества на глобальном уровне.
Россия не ратифицировала этот документ. Но в 2003 г. в стране была
создана общественная организация — «Российский Комитет по сохранению нематериального культурного наследия». Важным шагом на пути к
решению проблемы сохранения нематериального культурного наследия в
России стало заседание Государственного совета в декабре 2006 г., где обсуждался вопрос «О государственной поддержке традиционной народной
культуры в России».
В декабре 2008 г. состоялись Общественные слушания комиссии по
культуре Общественной палаты РФ на тему: «Национальные культуры народов России: проблемы и перспективы». Одним из основных в рамках регламента стал доклад «Нематериальное культурное наследие народов России
— важнейший ресурс культурного и социально-экономического развития
страны».
Концепции сохранения и развития нематериального культурного наследия народов Российской Федерации на 2009–2015 гг. была утверждена
приказом Министерства культуры Российской Федерации 17 декабря 2008
г. На сегодняшний день Реестр нематериального культурного наследия России включает в себя 45 объектов. Во всемирном списке страну представляют сибирские реалии — культура и фольклор семейских старообрядцев
Забайкалья и якутский эпос Олонхо. Шедевром всемирного культурного
наследия традиционная культура семейских старообрядцев Забайкалья
была провозглашена в 2001 г.; древний якутский героический эпос «Олонхо» - в 2005 г.; в 2008 г. они вошли в Репрезентативный список нематериального культурного наследия человечества.
79
Россия продолжает движение в этом направлении. В стране разрабатывается пилотный вариант электронного реестра объектов нематериального культурного наследия РФ.
Действующие программы учитывают опыт отдельных, в том числе сибирских, регионов: в 2006 г. Думой Ямало-ненецкого автономного округа
был принят Закон «Об объектах культурного наследия Ямало-ненецкого автономного округа»; в 2006 г. Думой Ханты-Мансийского автономного округа
- Закон «О сохранении, использовании, популяризации и государственной
охране объектов культурного наследия Ханты-Мансийском автономном
округе — Югре». Подобные законы появились в других областях и автономиях Сибири.
В Республике Алтай в 2008 г. были приняты Закон «О регулировании
отношений в области развития нематериального культурного наследия Республики Алтай» и Постановление «Об утверждении порядка формирования государственного реестра и проведении экспертизы объектов нематериального культурного наследия Республики Алтай». В 2008 г. в Республике
Тыва была образована Служба по охране объектов культурного наследия
(памятников истории и культуры) Республики Тыва, в 2011 г. - республиканское отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и
культуры.
Указом президента Республики Саха от 26.12.2009 была утверждена
целевая программа «Сохранение, изучение и распространение якутского
героического эпоса Олонхо на 2009-2011 годы и ее основные направления
до 2015 года».
В 2006 г. постановлением Государственной Думы Томской области был
принят Закон «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и
культуры) Томской области», в 2012 г. - долгосрочная целевая программа
«Развитие культуры Томской области на 2013 — 2017 годы» и Закон «О регулировании отношений в области развития нематериального культурного
наследия», в соответствие с которым с 2012 г. стал создаваться Каталог памятников нематериальной духовной культуры.
В Республике Хакасия действовала целевая программа «Развитие культуры и сохранение культурного наследия Республики Хакасия на 2008 —
2010 годы»; позднее была принята программа «Популяризация культурного наследия и развитие культурного туризма в Республике Хакасия на 2009
— 2013 годы». Итоги ее реализации были подведены на Международном
форуме «Историко-культурное наследие как ресурс социального развития»
2013 г., который актуализировал стратегии Республики Хакасия в сфере
культуры на перспективу.
В 2009 г. был подписан Закон «Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации, располо-
80
женных на территории Красноярского края». В 2011 г. в предварительный
список Всемирного наследия был включен г. Енисейск с его исторической
застройкой.
В 2010 г. Министерством культуры Омской области была утверждена
Ведомственная целевая программа «Содействие этнокультурному развитию народов, проживающих на территории Омской области, государственная поддержка самодеятельного художественного творчества» на 2010
- 2012 гг. Тогда же в 2010 г. губернатор Алтайского края подписал Концепцию сохранения, использования, популяризации объектов культурного наследия региона на период до 2020 года. Концепция сохранения и развития
нематериального культурного наследия Новосибирской области на 20121016 гг. была принята в апреле 2012 г.
Согласно этим документам, созвучным программам большинства регионов России, задачи охраны и популяризации культурного наследия
опираются на отношение к нему как ценнейшему и значимому социальноэкономическому ресурсу, соизмеримый по своей эффективности с природными ресурсами.
В современной Сибири, как и в России в целом, концепт «культурного наследия», представленного материальными и нематериальными ценностями, на уровне общественно-публицистического, академического и
административно-правого дискурсов рассматривается как важнейший экономический потенциал территорий. Он во многом определяет имиджевую
политику и практики бредирования территорий.
На фоне развития глобального культурно-информационного пространства при универсализации всех сторон жизни мирового сообщества
происходит актуализация национальных, этноспецифических, региональных и прочих форм культуры. При этом единство и разнообразие являются
характеристиками культурного наследия, которое оценивается как основа
самосохранения и поступательного устойчивого развития страны на основе межкультурного диалога. В условиях социокультурных трансформаций
современного российского общества, обращение к культурному наследию
приобретает консолидирующее значение на уровне и регионального и
гражданского единства.
Источники и литература
Лихачев Д. С. Декларация прав культуры // Лихачев Д. С. Раздумья о
России. СПб. Издательство «Logos», 1999. С. 635–640.
Федеральный закон Российской Федерации от 25 июня 2002 г. N 73-ФЗ
«Об объектах культурного наследия (памятниках истории и культуры) народов Российской Федерации» [Электронный ресурс]
81
Тепло вечной мерзлоты: символическое измерение севера и современные якутские бренды.
Якутия: имидж-конструирование
(к проблеме интерпретации культурных кодов в брендинге национальных регионов).
Романова Е. Н.
Доктор исторических наук, заведующий сектором этнографии северо-востока
России Института гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов
Севера СО РАН, профессор Арктического института культуры и искусства
е-mail: e_romanova@mail.ru
П
роектное развитие этнических общностей в условиях модернизации российского общества конструирует новые культурные «матрицы» этнического бытия. В этом плане особую актуальность приобретает
концепт культурной памяти своего рода - хронологический маркер, переформатированный в соответствии с требованиями доминирующей идеологии в рамках национальной идентичности. Исследования показывают, что
именно «культура выступает как объективизированная память общества,
сохраняющую свою идентичность и передающую ее по цепочке поколений.
Формы, в которых общество организует передачу информации, необходимой для сохранения этой идентичности, и институты, заботящиеся о передаче такой информации, раскрывают своеобразие и неповторимый стиль
той или иной культуры» [1, c.27]
С этой точки зрения, интерпретация этнической идентичности в пространстве культурной памяти, проецирующей национальные символы и
образы, открывает огромные возможности в изучении этнокультурного наследия как живой социальной практики.
«Являясь важным механизмом памяти культуры, - писал Ю. М. Лотман
- символы переносят тексты, сюжетные схемы и другие семиотические образования из одного пласта культуры в другой. Пронизывающие диахронию культуры константные наборы символов в значительной мере берут на
себя функцию механизмов единства: осуществляя память культуры о себе,
они не дают ей распасться на изолированные хронологические пласты.
Единство основного набора доминирующих символов и длительность их
культурной жизни в значительной мере определяют национальные и ареальные границы» [2, c.192]. Взгляд на культуру через этнические символы,
82
безусловно, помогает раскрыть ментальный мир этноса, выделить смыслообразующие механизмы поддержания и развития культурной традиции.
Проецируя эту мысль на символический контекст образа национальных
республик, можно придти к заключению об особом принципе в их самопрезентации.
Как известно создание этнонационального бренда опирается на исторические и культурные представления как «внутри» этноса, так и «извне» и,
таким образом, транслирует многоканальную информацию.
Якутия — страна вечных снегов и холода. Если обратиться к историческим и литературным источникам прошлого, то Якутия всегда ассоциировалась как «царство вечной мерзлоты», «полюс холода», «страна
безмолвия», «ледяная тюрьма без решеток». Эта жизненная реальность закрепилась в текстовом пространстве культуры, и образ Якутии как Крайний
Север стал главной сюжетной линией уже советской истории. Вспоминаются студенческие годы в Ленинграде, когда при определении моей региональной идентичности «Я из Якутии» как правило, срабатывал устойчивый
стереотип: «Как Вы там живете, там так холодно!» или «Вы там, на оленях
все время ездите…» Песня же «Увезу тебя я в тундру», исполненная талантливым нанайским певцом Кола Бельды в конце 70-х, на долгие годы стала
визитной карточкой Якутии, а исполнитель песни — воплощением образа
самого якута.
Поразительно, что циркулировавшие представления моих ленинградских сокурсников о Якутии в начале 80-х годов как «медвежьем уголке» в
современном информационном дискурсе не только не поменялись, но
сегодня функционируют в качестве нарратива «имперской памяти». Так, в
марте 2010 года в интервью якутской газете «Наше время» Вице-президент
Российской Ассоциации по связям с общественностью, доктор политологических наук Александр Чумиков совершенно справедливо заметил, что
средний москвич практически ничего не знает о самом большом субъекте
Российской федерации. Ответы москвичей как всегда традиционны: «Якутия …где очень холодно, где добывают алмазы и находят останки мамонтов. Якуты ездят на оленях и собаках, ходят в шапках и шубах из меха, живут
в тундре». В таких ориентированных ответах можно нащупать в латентной
форме «воспоминания» о некогда отсталых окраинах российской провинции. Переключение фокуса внимания Правительства республики в начале
90-х годов на активное развитие промышленности, освоение природносырьевых ресурсов республики и, наконец, создание акционерной компании «Алмазы России - Саха» привели к разработке новой стратегии по продвижению Республики на внешнем рынке.
Якутия — алмазный край. В 1973 году в Москве в серии «Биографии
строек коммунизма» была издана книга, посвященная героической эпопее
открытия и освоения месторождений и алмазов в Якутии. Название книги
83
«Утро алмазного края» выступило своеобразным символическим маркером государственной политики по отношению к Якутской АССР как центра
отечественной алмазодобывающей промышленности. «Алмазная история»
как элемент картины мира советской Якутии органично вписывался в схему
трудового подвига тысяч рабочих энтузиастов, самоотверженно работавших на благо экономического развития Советского Союза. Новый идеологический проект «Якутия — алмазная кладовая» требовал «проигрывания»
мифосимволических ситуаций, связанных с культурной памятью. Так, в
эти годы создается современный этиологический миф о якутских алмазах:
«Когда-то бог пролетал над Якутией, было так холодно, что он отморозил
свои руки и обронил драгоценные камни — алмазы на эту северную землю.
Вот почему Якутию называют кладовой алмазов».
Как известно 90-е годы в якутском обществе ознаменовались крупными политическими и экономическими переменами. Подписанный в 1991
исторический документ «Декларация о государственном суверенитете», а
в 1992 году Федеративный договор позволили определить полномочия
республики в отношениях с федеральными органами власти. В этом контексте создание акционерной компании «Алмазы России-Саха» стало символом национальной идеи самостоятельного развития Республики.
Так, воспоминания этноса о своем прошлом сыграли решающую роль в
конструировании уже использованного бренда «якутские алмазы» в новой
имиджевой политике Якутии как независимой и процветающей республики.
Якутия — Земля Олонхо. Демонстрация образа Республики с сакрализацией ее национального духовного наследия начинается с культурных процессов по возрождению этнических традиций коренных народов
Якутии, которые приходятся также на 90-е годы. Министерство культуры и
духовного развития Республики Саха (Якутия) в те годы инициирует национальный проект по возрождению традиционной культуры, где ключевыми этносимволами становятся: Хомус (музыка) — Ысыах (ритуал) - Олонхо
(эпос) — Традиционные верования. Впечатляет, что все эти этнические маркеры не были связаны с культурой Севера, а напротив уводили в бескрайние просторы Великой степи, транслируя широкую тюрко-монгольскую
перспективу. Якуты как периферийный этнос тюркского мира, оказавшись в
условиях Севера, смогли создать уникальную модель пограничной культуры открытого типа. Как известно центральным текстом культурной памяти
якутского этноса выступает легендарная история народа, где актуализируются механизмы «помнящей культуры» - культуры воспоминания о своем
героическом прошлом и сакральной биографии. Эпос народа саха транслирует широкое информационное этническое пространство. В устной традиции репрезентируется архаичный духовный универсум, относящийся к
«фигурам воспоминания», связанный с представлениями о южной прародине как о воображаемом пространственном образе. «Мы якуты,- с юга. Юг84
сердцевина народов» (по В. Л.Серошевскому). Таким образом, координаты
юг-центр — север-периферия характеризуются как важные компоненты
при формировании пространственного континуума. Движение на север
моделировало новое географическое пространство с его природным рельефом, животным и растительным миром, этнокультурными и социальными связями.
Ревитализация эпической традиции, современное прочтение символов и кодов этнической культуры требует в первую очередь бережного отношения к своему наследию, ответственности со стороны, как научного
сообщества, так и творческой интеллигенции.
Сегодня современные тенденции сохранения и развития этнокультурного наследия как живой традиции формируют новую модель культурного
ресурса. Как известно, якутский эпос - олонхо, став в 2005 году Шедевром
устного и нематериального наследия Человечества, стал одним из структурирующих этномаркеров культурного наследия. Указом Президента Республики (Саха) Якутия В.А.Штыровым 2006-2015 год объявлены Десятилетием
Олонхо. В рамках этих мероприятий были организованы и проведены Ысыахи, посвященные героическому эпосу «Олонхо. Стихия праздника и эпического пространства, выступая хранителем культурной и исторической
памяти, возвращает якутский этнос к своим национальным истокам. Усвоение духовных достижений человечества на примере национального праздника Ысыах и архаичной народной эпики демонстрирует их масштабность
и актуализирует данный феномен культуры как гуманистический образец
этнического бытия. В тоже время, именно ысыах и олонхо как раз и создают
«якутский стиль» и «заряжают» своей глубинной энергетикой современную
культурную традицию. В результате эти многомерные символы, выступающие как важный элемент этнической идентичности народа саха, берут на
себя стратегические функции национального бренда. Примечательно, что
сценарии таких праздников разрабатываются учеными, специалистами в
области традиционной культуры. Оценивая происходящие в республике
культурные процессы, можно с уверенностью сказать, что в настоящее время формируется новый праздничный нарратив, не разрушающий основную
ткань традиционной ритуальной практики.
Ысыах как главный ритуал якутской традиции совершался в переломные моменты природного (календарного) и социального времени и
как ритуал первотворения он превращал Хаос в Гармонию. Праздник Ысыах в своей основе моделировал символы жизнеутверждающего начала и
был связан с созидательными силами Верхнего мира — божествами айыы.
Одной из ключевых тем древнейшего народного праздника Ысыах является
его объединительное начало — гармония Человека, Природы и Общества.
Духовное наследие праздника манифестирует такие общечеловеческие
ценности, как гуманизм, победа добра над злом, любовь к жизни, непрерывность человеческого бытия, культ семьи, поклонение своим предкам,
85
почитание старших и т.д.
Ысыах как этнонациональный проект. Как уже упоминалось, в
традиционном обществе Ысыах был переходным ритуалом из одного состояния Природы в другое. Примечательно, что в порубежной ситуации
начала 1990-х годов XX в. Якутия также переживала период общественнополитической трансформации. Чтобы понять эту ситуацию перехода, обратимся к анализу культурных процессов, проходивших в якутском обществе
в тот знаменательный период.
В
начале 1990-х годов бурные общественно-политические процессы, принятие Декларации о государственном суверенитете республики (1990 г.), возрождение интереса к национальной истории и
культурному наследию народа саха привели к всплеску национального движения. Первый президент Якутии М. Николаев объединил политическую, интеллектуальную и творческую элиту республики вокруг
идеи формирования новых этнополитических символов и идеологии.
Рефлексия по поводу нового этнокультурного облика республики, ее
имиджа, в итоге отразилась в новом государственном статусе традиционного праздника Ысыах (1991 г.) как ключевого этносимвола. В
рамках осмысления темы возрождения этнических традиций, особое
значение приобретают и другие символические системы, выполняющие роль этномобилизационного ресурса. В этом плане вызывает
интерес тот факт, что на первом этапе национальный проект по языку не стал доминирующим символом. Так, республиканский закон «О
языках в Республике Саха (Якутия)», в соответствии с которым якутский язык приобрел статус государственного, был принят позднее
(1992). Праздничный нарратив, соотнесенный с историческим мифом
о происхождении народа саха, реализовал свой креативный смысловой резерв: Ысыах представляет собой «матрицу» этнической культуры, где представлен весь набор культурных кодов этноса. Именно
уникальный механизм праздника позволил ему занять центральное
место в пространстве формирующейся в тот переходный период новой системы этнокультурных символов и ценностей. Итак, в начале
1990-х годов праздник Ысыах выступает индикатором этнического
самосознания. Исчезновение в якутской культуре этого ритуала в метафорическом плане отождествлялось с разрывом солнечной нити,
соединяющей саха с миром божеств (народ саха — люди солнечных
лучей, с поводьями за спиной). Культовый миф об Ысыахе, миф об общей культуре, происхождении и истории, скреплял этничность.
Предки якутов, оказавшись на периферии тюркского мира,
смогли не только сохранить культурный фонд и сакральную практику Юга, но и творчески развили их, адаптируя к условиям северного ландшафта. Эстетическая и культурная палитра представлений о
главном празднике народа саха Ысыахе — еще один ключ к пониманию гармонии человека с окружающей средой. Для проведения
Ысыаха всегда отводились специальные места, которые почитались
как сакральные территории. Именно по этой причине местность Ус
Хатын (три березы), расположенная недалеко от столицы республи-
86
ки, в конце 1990-х годов стала местом проведения главного республиканского Ысыаха. Эта священная земля до сих пор является объектом почитания как место, где, согласно мифам, прародитель якутов
Эллэй, совершил первый обряд поклонения божествам айыы и духам
местности.
С 2005 г., в соответствии с постановлением Правительства Республики Саха, местность Ус Хатын входит в систему особо охраняемых
территорий — Ытык Сирдэр (Священные места). В настоящее время
архитектурно-этнографический комплекс Ус Хатын является одним
из наиболее посещаемых центров ритуальной практики.
В течение 12 лет, по официальным сведениям, республиканский
Ысыах посетили около двух миллионов человек. Ысыах как этнонациональный проект возродил многие элементы народной культуры,
придав импульс развитию художественных промыслов, национальных ремесел, декоративно-прикладного искусства, сувенирного
производства, этнической моды и дизайна, национальной кухни, национальных видов спорта (мас-рестлинг — перетягивание палки),
этнического туризма, геральдических символов и знамен древних
родов, восходящих к традиционным религиозным представлениям
и др.
Ысыах занял центральное место в государственном праздничном календаре Республики Саха как фактор сплочения многонационального народа Якутии и сегодня является центральным кодом
культуры Республики.
Этнокультурное наследие и туристская индустрия. Проблема
«брендирования» национальных республик в последнее время приобретает особую актуальность в связи с развитием рынка, международных
инвестиций, расширением коммуникационного пространства. В условиях
модернизационных процессов и глобализации этническая специфика традиционной культуры, самобытность этноса становится все более привлекательной для туристской индустрии. Презентация культурного наследия
коренных народов Якутии в рамках формирования имиджа республики
сегодня становится перспективным направлением в развитии туристической деятельности в Республике. Все это дает основание говорить об отдельном исследовательском поле современного этнографа — «культуре
этнического туризма».
Сегодня выбор бренда Якутии стал общенародной акцией, так, на сайте «Якутия» в 2010 году можно было принять участие в конкурсе «Выбери
девять лучших брендов Якутии»: 1) Якутия-страна танцующих стерхов; 2)
Якутия-жемчужина Севера; 3) Якутия- край Полярной звезды; 4) Якутия —
Сердце Севера; 5) Якутия — Земля мамонта; 6) Якутия — Земля северного
сияния; 7) Якутия-Земля Саха; 8) Якутия — Алмаз России; 9) Якутия — древняя родина олонхо (ЯДРО)
87
Анализ современных национальных брендов показал, что они ориентированы на темы, широко используемые в настоящее время в презентационных и рекламных целях при знакомстве с республикой:
— природа: край Полярной звезды, земля Северного сияния;
— животный мир: стерхи (белые журавли), мамонты;
— география: сердце Севера, жемчужина Севера:
— этническая составляющая: земля Саха, древняя родина олонхо;
— алмазная история: Якутия — Алмаз России.
В то же время нельзя не заметить, что некоторые из представленных
брендов (Север, алмаз), имеют уже свою историю «воспоминаний» в качестве символа Якутии. При выборе бренда необходим определенный набор
признаков: мифологизация образа, культурные представления, история,
развитие образа, креативность, положительные свойства и др.
Разработка республиканских брендов через демонстрацию этнических символов, характерной особенностью которых является способность
нести информацию о ключевых чертах этнической специфики культуры,
является, на мой взгляд, продуктивной в плане реализации новых инновационных туристических проектов.
Известный культуролог, специалист по брендингу территорий Д. Н. Замятин отмечает, что «основа содержательных стратегий создания имиджа
территории состоит в разработке позитивного, «возвышенного» с аксиологической точки зрения и в то же время весьма вариативного образа. Такой
«возвышенный» образ, несомненно, должен базироваться на историкокультурном и природном наследии региона; при этом сам образ нее может
носить проспективный (перспективный) характер» [3, с. 20.]
1. Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. - М. - 2004.
2. Лотман Ю.М. Символ в системе культуры //Избранные труды: Статьи по
семиотике и типологии культуры . - Таллин. - 1992 -.Т.1.- С. 192.
3. Замятин Д.Н. Геокультурный брендинг территорий:концептуальные
основы// Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований.
2013.№ 5. С. 11–23.
88
Мифологические апекты
сибирской идентичности:
традиции и новации
О. В. Голубкова
к.и.н., с.н.с. ИАЭТ СО РАН
e-mail: Olga-11100@yandex.ru
В
связи с развитием в отечественных СМИ традиции подачи новостей
в мистическом, псевдонаучном ключе, в общественном сознании
формируется ряд неомифологических образов. Например, снежный человек, изначально более известный по наблюдениям из горных областей
Центральной Азии, сегодня «завоёвывает» лесные и горные пространства
Сибири. В частности, снежный человек стал официальным туристическим
брендом Кемеровской области (Рис.1). В ряде сибирских регионов (Кемерово, Шерегеш и др.) образ снежного человека воплощается в городской
скульптуре, рекламной продукции, художественном и литературном творчестве.
С точки зрения полевой этнографии, в том числе, моих полевых материалов (ПМА), в настоящее время, образ снежного человека можно назвать
традиционным, органично вошедшим в мифологическое мировосприятие
жителей различных регионов Сибири. В частности, на примере мифологических представлений обских коми возможно проследить эволюцию демонологического персонажа лешака до снежного человека.
У ижемских (северных) коми распространены рассказы о лешаках, которых информанты обычно характеризовали как персонажей, враждебных
человеку («лесную нечисть»). Многочисленные легенды и былички о лешаках, записанные у ижемских коми, повествуют о том, как эти злобные существа пугали (иногда убивали и ели) людей, заходили в поселки, проникали
в дома, похищали детей, губили охотников. Подобные сюжеты несказочной
устной прозы широко известны северным коми по обе стороны Полярного
Урала: как на Ижме, Печоре, так и в бассейне нижнего течения Оби — ареальной группеобских коми-ижемцев.
Истории о злобных лешаках принципиально отличаются от рассказов
о духах — хозяевах леса (ворса). Ворса хоть и считался опасным для человека, но лишь в определенных случаях — когда люди нарушали неписанные
правила природопользования. Обычно лесные хозяева наказывали слишком жадных охотников и лесорубов, забирающих дары природы «сверх всякой меры». В представлениях коми о лесном хозяине доминировал образ
строгого, но справедливого лесного владыки, который не считался кровожадным [Налимов, 1903, с. 77–79]. Подобные представления о лесных хозя89
Рис. 1. Изображение снежного человека
с атрибутами шахтера – туристический символ Кузбасса.
евах (леших, лесовиках, лембоях) распространены у русских, карел и других
народов. Появление же лешаков (часто в большом количестве, целой ватагой, что опять же отличало их от ворса) могло быть немотивированным, или
же за незначительный проступок они пытались наказать «провинившихся»
неадекватно сурово.
Наряду с представлениями о лешаках, на Сибирском Севере в течение
нескольких последних лет большую популярность приобрели рассказы о
снежном человеке. Данный доклад подготовлен на основе полевых материалов, полученных во время экспедиций в поселках Ханты-Мансийского
и Ямало-Ненецкого автономных округов Тюменской области. Былички о
лешаках и снежных людях были записаны со слов более 70 информантов —
ижемскихкоми, во время экспедиций ИАЭТ СО РАН 2003, 2004, 2006, 2008,
2011 гг. в поселках Ижемского р-на Республики Коми (Ижма, Бакур, Сизябск,
Ёль), ХМАО (Берёзово, Саранпауль, Сосьва)и ЯНАО (Мужи, Шурышкары, Восяхово, Овгорт, Ямгорт). Сообщения о снежном человеке были записаны от
19 респондентов, причем только на Сибирском Севере. По ряду признаков
90
истории о снежных людях сопоставимы с быличками о лешаках, а их внешность и свойства по ряду признаков представляются идентичными.
Во-первых,обнаруживается сходство по внешним признакам, отличающим лешака или снежного человека от иных представителей нежити
или от людей. Главным образом, выделяют высокий рост, отсутствие одежды и «волосатость», по которым узнают упомянутых персонажей. Также
подчеркивают специфические свойства внешности снежного человека:
грубые черты лица, отсутствие ресниц, красный цвет (или свечение) глаз,
иногда говорят о прозрачности костей. Снежный человек высокий, два
с лишним метра, темно-красные глаза, покрыт рыжей шерстью (ПМА: Шурышкары, 2011). Снежного человека видели. Здоровый, тело все в шерсти,
похож на обезьяну. Лицо страшное, глаза маленькие и красные, как угольки
горят (ПМА: Саранпауль, 2011). У нас на Белой горе раньше жили снежные
люди. Целую семью видели. Потом их спугнули, они ушли в лес, подальше
от людей. После них могилы остались. Находили кости. Они прозрачные,
как стекло. Брали в руки, а они (кости) тут же рассыпались в пыль (ПМА:
Шурышкары, 2011). Вероятно, прозрачные (стеклянные) кости — именно то
качество, которое позволяет мифологическому персонажу становиться невидимым.
Еще одной особенностью внешности снежного человека считается,
что у него, как у лешего, вывернутые пятки; или же он косолап. Снежного
человека никто не видел, его узнают по следам. Правый след оставляет слева, а левый — справа. У него ноги не как у человека, а вывернутые (ПМА:
Саранпауль, 2011).Следует заметить, что «вывернутые пятки» — это черта, которая объединяет снежного человека не только с ворса, но также с
целым рядом инфернальных персонажей славянского и финно-угорского
пандемониума: хромота или уродство ног — основной признак «низовой»
(«змеиной») природы существа, обладающего данным качеством [Пропп
1996, с. 69–73и др.].
Во-вторых, Анализ материалов несказочной прозы обских коми
выявил ряд признаков, по которым снежные люди и лешаки наделены магическими способностями: те и другие могут становиться невидимыми, не
отбрасывают тени. Они способны читать чужие мысли, предугадывая действия людей. Снежный человек отводит глаза охотнику. Вот чувствую, что
рядом стоит, а никого не видно. И собаки лают, как на дичь (ПМА: Саранпауль, 2011). Снежные люди могут загипнотизировать. Стоят рядом с человеком, а их не видно, только воняет тухлятиной (ПМА: Шурышкары, 2011). У
лешака не бывает тени, ему Бог не дал. К нечистой силе относится (ПМА:
Мужи, 2006). Подобные высказывания о тени были зафиксированы и по отношению к снежному человеку. Еще говорят, что снежные люди угадывают
мысли, поэтому их никто поймать не может (ПМА: Саранпауль, 2011).
В-третьих, для защиты от злобных лесных духов и снежных людей используют одинаковые обереги: крест, святую воду, молитву, острые метал91
лические предметы (нож, топор, ножницы), а также мат. Опасным считается
выносить мусор или набирать воду после заката солнца: этими действиями
можно привлечь к дому нечистую силу или снежного человека. В качестве
универсального оберега практически повсеместно применяют топор, нож,
ножницы (считается, что злые духи боятся металла). Под порог надо положить топор, хотя бы нож или ножницы, чтобы лесные люди не пришли, потому что духи боятся металла (ПМА: Восяхово, 2006). Повсеместно считается,
что нечистую силу можно принести в дом с водой, если воду набирали в
вечернее или ночное время. Если сор после заката солнца вынесешь, лешаки по запаху могут след найти и в дом залезть. Особенно, если двери и окна
не закрещены. Будет вокруг дома ходить, рыскать, искать, где какая щель
есть. Если хоть маленькую щелочку найдет, на которую крест не наложили,
в дом проникнет (ПМА: Овгорт, 2004). Как стемнеет, то из леса выходят лесные духи. Сейчас у нас в лесу снежный человек появился, это та же нечисть.
Одна женщина вечером мусор понесла. Вернулась домой, а потом смотрит:
кто-то в окно заглядывает. Лицо страшное, белое, глаза горят. Всю ночь ходил вокруг дома, в окна лез. Она еле открестилась, молитвы читала (ПМА:
Саранпауль, 2011). В лесу обязательно нужно иметь при себе крестик и читать молитву. Это от любой нечисти защищает, и чтобы снежный человек не
встретился (ПМА: Шурышкары, 2011).
Четвертым сходством являются представления о том, что снежные
люди и лешаки живут семьями в глухих лесных чащах, строят дома, ведут
хозяйство. Кроме этого, те и другие прокладывают тропы, по которым людям не следует ходить. Особенно опасным считается построить дом или
останавливаться на ночлег на такой дороге. За поселком чёртова дорога.
По ней лесные духи из леса к реке идут и потом дорога обратно в лес поворачивает (ПМА: Овгорт, 2004). У снежного человека свои тропы проложены,
по человеческим дорогам они не ходят. Они не любят, когда на их дорогу
кто-нибудь зайдет. Они тогда пугают, чтобы прогнать (ПМА: Шурышкары,
2011). Если на чертовой дороге построить дом, они не дадут спокойно жить.
У нас раньше в старом доме всё посуда по ночам гремела, чашки, ложки
стучали, житья не было (ПМА: Овгорт, 2004).
Наконец, слешаками и снежными людьми связывают распространенный сюжет о подмене детей. Маленьких детей нельзя оставлять без присмотра — снежный человек к себе в лес утащит, а вместо него подсунет полено
или чурку (ПМА: Саранпауль, 2011). По рассказам ижемских коми (известным по обе стороны Урала), помощниками лешаков могли быть животные
и птицы. В первую очередь, эта роль отводилась воронам и сорокам, которые считались наиболее зловредными и связанными с нечистой силой (а в
ряде случаев — оборотнями, эманациями лесных духов). Известны сюжеты
несказочной устной прозы о том, как сороки и вороны помогали лешакам
воровать детей [Голубкова 2009, с. 237–239]. Подобных сюжетов о снежных
людях не зафиксировано: последние, согласно быличкам, занимались под92
меной детей самостоятельно. В Восяхово был случай. Женщина (зырянка)
косила и оставила ребеночка под стогом. Снежный человек его подменил.
Сначала все думали, что ребенка сглазили. А через несколько лет ей в больнице сказали, что это не человеческий ребенок. Его сдали в психушку. Он
как зверь на всех бросался, ел только сырое мясо. Был как обезьянка: тело
покрыто волосами, длинные руки, личико, сморщенное (ПМА: Шурышкары,
2011).
Образ снежного человека еще достаточно новый в мифологии северных коми, этот персонаж пока не обрел в полной мере сакральных качеств,
присущих иным представителям мифологизированного мира. Вероятно,
снежный человек, несмотря на многочисленные характеристики, относящие его к нечистой силе, в некоторой степени еще сохраняет черты человеческой природы. Эта природа чужая, непонятная, враждебная; тем не
менее, в наименовании данного персонажа присутствует слово «человек»,
которое не может не сближать снежных людей с людьми обычными.
Итак, сопоставляя представления обских коми о лешаках и о снежном человеке, становится очевидным, что это идентичные персонажи. Они
обладают одинаковым набором характерных качеств, имеют схожие черты
«внешности», для защиты от них применяются одни и те же обереги. Примечательно, что большинство информантов выказывало отношение к снежному человеку как к представителю нечистой силы. Таким образом, можно
сделать вывод о том, что в последние несколько лет демонологический
персонаж лешака стал вытесняться тождественным ему образом снежного
человека. Обращая внимание на пол и возраст информантов, складывается
следующая картина. Упомянутых персонажей лешаками чаще всего называют люди старшего поколения — преимущественно 70-80-летние старушки.
Мужчины, а также женщины моложе 65 лет, рассказывая истории с аналогичными сюжетами, говорят уже о снежных людях.
Скорее всего, поводом для подобного замещения мифологического
образа стало желание придать определенный авторитет своим словам:
ведь леший/лешак — представители мифического, практически сказочного, мира; а о снежном человеке можно услышать или прочитать в СМИ как
об особом биологическом виде и т.п. Другое дело, что в народном понимании этот образ наделяется такими же свойствами, как у его мифического
«собрата» и предшественника лешака. Включение новых источников (таких как СМИ) в тексты несказочной прозы с традиционными по содержанию сюжетами само по себе характеризует изменение мировоззренческих
традиций под воздействием трансформации социокультурных условий современной жизни. Образ снежного человека может претендовать на роль
«сибирского бренда», поскольку имеет основу в некоторых вариантах традиционного мировоззрения.
93
Примечания
Голубкова О. В. Душа и природа: Этнокультурные традиции славян и
финно-угров. — Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2009. – 304 с.
Налимов В. П. Некоторые черты из языческого миросозерцания зырян
// Этнографическое обозрение. — 1903. – № 2. – С. 76–86.
Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. — СПб. Изд-во
СПбГУ, 1996. –366 с.
ПМА — полевые материалы автора.
Священные горы Хакасии:
практики почитания в прошлом
и настоящем
Л. В. Еремин, научный сотрудник, Хакасский республиканский национальный
музей-заповедник
е-mail: Leo_eremin@mail.ru
T
he article describes the tradition of honoring the sacred mountains in
the Republic of Khakassia and practices of worship mountain spirits.
The author compares the sacrificial rites of the mountain held Khakasses
in the late XIX-XXI centuries. The article presents the findings of the need
for a deeper study of the cult of the mountains as the best preserved
ancient element of religious and philosophical system of Khakassia.
Рис. 1. Изображение снежного человека с атрибутами шахтера — туристический символ Кузбасса.
K
eywords: sacred mountains, the cult at Khakases mountains, mountain
of sacrifice, the traditional world of the peoples of Siberia
С
пособность формировать образы окружающего пространства в
гармоничную модель мира, и выстраивать собственную жизнь сообразно особенностям этой модели, является своеобразной культурной
константой человечества на протяжении длительного исторического периода. Не утрачена эта способность и в настоящее время. Освоение пространства через сакрализацию природных и культурных объектов, поиск
основных компонентов мироздания и организация с ними «диалога» через
проведение обрядов — один из факторов, позволивших народам Сибири в
суровых природных условиях полноценно развиваться, создавая собственную самобытную культуру. Знания, полученные в ходе такого развития, являются актуальными и сегодня. Искусство «правильной» хозяйственной, социальной и культурной жизни в Сибири сохранилось в своих изначальных
формах только в пределах маргинальных территорий (на крайнем севере
и юге), где жить иначе просто невозможно в силу экологических условий.
Основная же часть народов Сибири в настоящее время использует, в лучшем случае, адаптированную, значительно упрощенную модельтрадиционных культурных знаний, опираясь в качестве источников на объекты
археологического, этнографического и фольклорного наследия. Именно
эти источники и определяют состояние современной этнической культуры
народов Сибири.
Традиционное мировоззрение хакасов формировалось в течении многих столетий и испытало на себе влияние как духовного наследия древнего
населения Южной Сибири, так и религиозных концепций практически всех
мировых религий. Археологи выявляют в обрядовой культуре, образах наскального и прикладного искусства Хакасии, признаки индуизма и буддиз94
95
ма1 , зороастризма2 и манихейства3 . Исследования этнографов и культурологов определяют позднюю религиозно-философскую модель хакасов как
«бурханизм»4, «тенгрианство»5, «христианство»6. Практически все исследователи, которые обращаются к теме религиозной культуры и традиционного мировоззрения хакасов, отмечают у них наличие архаических и при этом
устойчивых представлений, связанных с шаманским культом.
Следует отметить, что «мировоззренческое разнообразие» присуще
только городской хакасской интеллигенции, «сельские» хакасы, компактно проживающие, преимущественно, в юго-западной части Хакасии (территории Аскизского, северо-восточная часть Бейского и северная часть
Таштыпского районов), придерживаются упрощенной традиционной
религиозно-обрядовой модели, состоящей из трех основных компонентов:
погребально-поминальных традиций, почитания горных духов — «хозяев
мест», исполнения некоторых календарных праздников (Мылтых, Хайах,
Хызыл нымырха, Тросень). Современные праздники — «Чыл пазы», «Чир
Иней», «Тун Пайрам», «Уртун тойы», воспринимаются «сельскими» хакасами
как культурные, не имеющие религиозного значения, события.
Наиболее хорошо из упомянутых компонентов сохранились представления о сакральном значении горных вершин и их обитателях — горных духах. Около сорока культовых объектов (гор, скал, перевалов) на территории
республики сохранили свое значение7, и почитаются через проведение обрядов жертвоприношений горным духам и дорожных обрядов «сеек-сеек»8.
О бытовании культа гор у хакасов в конце XIX — начале XX веков, содержании и структуре обрядов горных жертвоприношений, обрядовых
текстах, образах горных духов существует большое число публикаций9. Однако самое подробное, по нашему мнению, описание обряда таг таиг, проходившего 03 июля1896 года в улусе Пеетрен (территория современного
Аскизского района Хакасии), было сделано известным тюркологом Николаем Федоровичем Катановым. Этот сюжет опубликован в «Отчете о поездке,
совершенной с 15 мая по 1 сентября 1896 года в Минусинский округ Енисейской губернии»: «…в жертвоприношениях горному духу на невысокой
горе участвуют жители одного улуса (селения) … Так как на горе поются в
честь горного духа те же молитвы, которые поются в юрте вечером, то обращу здесь внимание исключительно на обрядовую сторону, которая еще
нигде ни описана…»10. Ниже мы приводим структуру нагорного жертвоприношения, зафиксированного Н.Ф. Катановым.
Обряд жертвоприношения горному духу
1. Сроки и время проведения: между 01 и 19 июля, вечером, на новолунье.
2. Место проведения: родовая гора — ээлиг чир (пай таг). Основная
часть обряда проходит на вершине горы, пиршество — у основания горы,
обычно, с восточной или южной стороны.
96
3. Участники: члены рода (сеока). В основной части обряда принимают участие все члены рода, кроме женщин. В подготовительной части и
пиршестве — все члены рода.
4. Структура обряда:
• Доставка тремя всадниками, помощниками шамана, на родовую
гору священной березы, костюма и атрибутов шамана (доставка производится в полдень, после того, как «гонцы» трижды объедут «по солнцу» аал,
костюм шамана завозят на гору на священном коне — изыхе, вместо бубна
и колотушки отдельно доставляется березовая ветвь, которой шаман проводит камлание);
• Завоз на гору продуктов питания утвари и посуды для обрядового
пиршества;
• Заезд на родовую гору участников обряда (у всех мужчин головные
уборы украшены белыми и синими лентами-чалама);
• Оформление участниками обрядового пространства: установка на
горе священной березы (мужчины повязывают ленты с головных уборов на
ветви березы), привод изыха (священного коня) к месту проведения обряда
(конь привязывается с северо-восточной стороны от березы) и изготовление жертвенного столика (изготавливается из ветвей березы);
• Предварительный обход березы шаманом (дважды, в обычной
одежде);
• Обход шаманом и участниками обряда священной березы (шаман
возносит молитвы, чествуя окрестные горы и реки, и кропит молочной водкой и молоком (никем ранее ни отведанные) березу и изыха; мужчины «обводят» жертвенных овец, подогнув им правую переднюю ногу);
• Гадание шамана чашкой (опустевшая в результате кропления чашка перебрасывается шаманом за спину — если падает выемкой вверх —
жертва духом принята, дном вверх — не принята, надо гадать вновь);
• Принесение в жертву двух баранов с черными «щеками» (жертвоприношение осуществляется через разрывание у животных сердечной
аорты) и варка жертвенного мяса;
• Выкладка мяса на столик крупными кусками. «Кормление горного
духа паром мяса жертвенных животных» (Участники обряда поднимают столик с мясом и трижды обносят его вокруг березы, шаман обильно кропит
изыха молочной водкой);
• Завершение обряда. Изых отпускается на свободу.
• Жертвенное мясо мелко режется и раздается участникам обряда
(сначала — мужчинам, потом детям, остатки — женщинам). Начало общего
пиршества.
• Завершение пиршества и возвращение в аал (последними родовую
гору покидают всадники, помощники шамана, увозя костюм и атрибуты шамана. По возвращении в аал всадники трижды объезжают его по ходу солнца (по часовой стрелке).
97
Данная структура отчетливо демонстрирует «гостевой» характер обряда (приход в гости с подарками и совместное пиршество) и обозначает ключевые объекты обрядового действа: горный дух (хозяин), гора (дом), береза
(коновязь, стена дома), жертвенный скот (подарок), изых (конь хозяина, порог), шаман (наиболее заметный гость, посредник).
В какой степени современные обряды воспроизводят традиционную
структуру? Достаточно подробно содержание современных обрядов горных жертвоприношений у хакасов изложено в диссертации и опубликованной на ее основе монографии В. А. Бурнаковым11. Дополнительные сведения о содержании современной обрядовой культуры хакасов содержаться
в статьях В. Н. Тугужековой «Человек и природа: обряд Суг тайыг» (2006),
«Бубен мира» в Хакасии (2010) и «Традиционные обряды хакасов: история
и современность» (2011)12. Опираясь на эти материалы, а такжена личные
наблюдения автора в отношении более чем 30 обрядов жертвоприношений и шаманских камланий за период с 1995 по 2012 годы, можно сделать
следующие выводы:
• Смысл, назначение обряда и оценка объектов обрядового действа
у современных хакасов изменились. Обряд горных жертвоприношений
воспринимается как праздник «рода» (ныне — фамилии), дополнительная
возможность коллективного общения родственников;
• Утрачены представления о родовом «теле», родовых святынях, нарушены внутриродовые связи (замещены внутрисемейными);
• Сохранилось восприятие горного духа как хозяина места и возможного предка, горы — как места нахождения горных духов13;
• Утрачено понимание в необходимости использования в обряде изыха, священной березы, жертвенного скота, жертвенного столика, при этом
традиция повязывания лент-чалама, отмечаемая ранее только в пределах
юго-западной Хакасии, распространилась повсеместно на всей территории
региона;
• Утрачено отношение к шаману как к видному представителю рода
при коллективном общении этого рода с магическим покровителем, часто
принимается решение о приглашении «какого-нибудь» шамана и, как следствие, не сохранились либо не воспроизводятся тексты родовых молений
горным духам;
Основной причиной разрушения содержательной части обрядов почитания священных гор у современных хакасов является радикальная
смена их образа жизни и хозяйственного уклада, произошедшая в ХХ веке.
Переход к стационарному образу жизни, разобщение на «городских» и
«сельских» хакасов, утрата родовых пастбищных и таежных угодий, утрата
важнейших знаний о способах ведения хозяйства, прерывание этнопедагогической традиции — эти факторы не могли не повлиять деформацию
одной из основ религиозно-философской системы хакасов — культа гор.
К наиболее сохранившимся элементам культа гор относятся: дорож98
ные обряды кормления горных духов «сеек-сеек», представления о таг
чолы — тропах горных духов, традиция сооружать на вершинах «живых»
гор каменные пирамидки обаа, а на перевалах устанавливать священные
коновязи пай-сарчин. Нельзя обойти вниманием и обширный современный фольклорный фонд, представленный быличками о встречах людей с
горными духами14.
Традиция почитания священных гор, зародившаяся, скорее всего, в
эпоху энеолита, сохранилась, как своеобразный реликт, до наших дней. Это
явление, в течениедолгого времени служившее одной из основ народной
религиозной философии хакасов, продолжает оказывать влияние и на современную хакасскую культуру. Дальнейшее изучение этого явления как
фактора способствующего консолидации этноса, содержащего ценные этноэкологические и религиозные знания позволит повлиять на приостановку процессов разрушения национальной культуры и сохранить самобытное культурное наследие хакасского народа.
1
Мачинский А. Д. Уникальный сакральный центр III - середины I тыс. до
н. э. в Хакасско - Минусинской котловине // Окуневский сборник. — СПб.,
1997. – 265-287; Подольский М.Л. Овладение бесконечностью (опыт типологического подхода к окуневскому искусству) // Окуневский сборник. – СПб.,
1997. – С. 168-201; Леонтьев Н. В. О буддийских мотивах в средневековой
торевтике Хакасии // Историко-культурные связи народов Южной Сибири.
– Абакан, 1988. – С. 184-196.
2
Боковенко Н. А. Наскальное искусство скифской эпохи Енисея // Международная конференция по первобытному искусству: Тезисы докладов. –
Кемерово: КемГУ, 1998. – С. 86-87.
3
Кызласов Л. Р. Северное манихейство и его роль в культурном развитии народов Сибири и Центральной Азии // Вестник Московского университета. История. – №3. – 1998. – С. 8-35.
4
Бутанаев, В. Я. Бурханизм тюрков Саяно-Алтая. – Абакан: Издательство
Хакасского государственного университета им. Н.Ф. Катанова, 2003. - 260 с.
5
Анжиганова Л. В. Тенгрианство хакасов: история и современность //
[Электронный pecypc]. Режим доступа: http://tengrifund.ru/konferencii/2aya-konferenciya/tengrianstvo-xakasova-i-sovremennost. 10.09.2013.
6
Асочакова В.Н. Христианизация хакасов в XVIII веке – 1861 г. (до образования Енисейской епархии). – Абакан: Изд-во Хакас. гос. ун-та, 2008. – 246 с.
7
Еремин Л.В. Священные места Хакасии в программах сохранения
культурного наследия // Межкультурный диалог на евразийском пространстве. Древности Сибири и Центральной Азии. № 6(18) Материалы международной научной конференции / отв. ред. В.Г. Бабин, В.И. Соенов. – Горно99
Алтайск. 22-25 октября 2013 г. – С. 143-146.
8
Бутанаев В.Я., Монгуш Ч.В. Архаические обычаи и обряды саянских
тюрков. – Абакан: Изд-во Хакасского государственного университета им.
Н.Ф. Катанова, 2005. – С. 12.
9
Катанов Н. Ф. Наречия урянхайцев (сойотов), абаканских татар и карагасов / Образцы народной литературы тюркских племен, изданные В. Радловым. Ч.IX. – СПб. 1907. – С. 425-428, 529; Островских П. Этнографические
заметки о тюрках Минусинского края // Живая старина. – СПб. 1895. – Вып.
III-IV.– С. 336; Неговский Н.Ф. Религиозные верования инородцев Присаяниья. – Казань: Центральная типография, 1915. – 48 с; Хайтун Д.Е. Пережитки
тотемизма у хакасов // Труды ТаджГУ. – Сталинабад, 1960. – Т. 17. – Вып. 1. – С.
121-122; Алексеев Н.А. Ранние формы религии тюркоязычных народов Сибири. – Новосибирск, 1980.– С. 70-72; Кызласов И.Л. Гора-прародительница
в фольклоре хакасов // Советская этнография. 1982. – №2. – С. 83-92; Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири: Пространство и время.
Вещный мир / Львова Э.Л., Октябрьская И.В., Сагалаев А.М., Усманова М.С.
– Новосибирск, 1988. – С. 80, 88-89; Катанов Н.Ф. Шаманские песнопения сибирских тюрков. Записи 1878-1892 годов / Пер. А.В. Преловского. – М., 1996.
– С. 21-117; Бутанаев В.Я., Монгуш Ч.В. Архаические обряды и обычаи саянских тюрков. – Абакан, 2005.– С. 10-16.
13
Котожеков А.И. Человек и духи природы: возможность контактов по
традиционным хакасским представлениям (постановка проблемы) // Материалы Международного интердисциплинарного научно-практического
симпозиума «Экология и традиционные религиозно-магические знания».
– М., 2001. – С. 212-219.
14
Бурнаков В.А. Духи Среднего мира в традиционном мировоззрении
хакасов. – Новосибирск: Изд-во Института Археологии и Этнографии СО
РАН, 2006. – С. 145-156; Еремин Л.В. «Семейная жизнь» гор, скал и изваяний
в современном фольклоре хакасов // Семья в развивающейся России: исторический опыт, проблемы и перспективы.– Абакан, 2006. – С. 139-142.
Статья посвящена описанию традиции почитания священным горам в Республике Хакасия и практикам поклонения горным духам. Автор сравнивает обряды
горных жертвоприношений, проводимых хакасами в конце XIX и начале XXI веков.
В статье содержатся выводы о необходимости более глубокого изучения культа гор,
как наиболее сохранившегося элемента древней религиозно-философской системы хакасов.
Ключевые слова: священные горы, культ гор у хакасов, горные жертвоприношения, традиционное мировоззрение народов Сибири.
10
Катанов Н. Ф. Отчет о поездке, совершенной с 15 мая по 1 сентября
1896 года в Минусинский округ Енисейской губернии // Ученые записки Казанского университета. 1897. – Т. 64. – Кн. III. – С. 1-50;Н.Ф. Катанов Избранные труды о Хакасии и сопредельных территориях / Сост. С.А. Угдыжеков.
– Абакан: Издательство Хакасского государственного университета им. Н.Ф.
Катанова, 2004. – С. 232-235.
11
Бурнаков В. А. «Мир невидимых» по традиционным воззрениям хакасов (духи Среднего Мира в хакасских традиционных представлениях XIX
– XX вв.): Автореф. дис. канд. ист. наук. – Новосибирск, 2002;Бурнаков В.А.
Духи Среднего мира в традиционном мировоззрении хакасов. – Новосибирск: Изд-во Института Археологии и Этнографии СО РАН, 2006. – 208 с.
12
Тугужекова В.Н., Кидиекова, И.К. Человек и природа: обряд Суг тайыг // Актуальные проблемы истории и культуры Саяно-Алтая. – Вып. № 7. –
Абакан. – С. 125-131; Тугужекова, В.Н. «Бубен мира» в Хакасии // Актуальные
проблемы истории и культуры Саяно-Алтая. – Вып 11. – Абакан. – С. 125-129;
Тугужекова В.Н.Традиционные обряды хакасов: история и современность
// III Международная научно-практическая конференция «Тенгрианство и
эпическое наследие народов Евразии: истоки и современность (1-3 июля
2011 г.) // [Электронный pecypc]. Режим доступа: http://http://tengrifund.ru/
konferencii/3-ya-konferenciya. 11.09.2013.
100
101
Произведения Любови Арбачаковой в коллекции «Искусства Южной
Сибири» Новокузнецкого художественного музея.
Л. Н. Ларина, искусствовед, директор Новокузнецкого художественного музея
е-mail: art-nkz@yandex.ru
Н
овокузнецкий художественный музей одним из первых в Сибирском регионе обратился к исследованию темы этноархаики и уже
в конце 1980-х годов было положено начало формированию коллекции
«Искусства Южной Сибири». Для углубленного изучения темы в 1990-х годах были осуществлены большие выставочные региональные проекты,
поддержанные фондом Сороса и получившие гранты МК РФ: «Томь. 2000
лет на берегу» (1997), «Алтын-чер Саяно-Алтая. Диалог культур на пороге 3
тысячелетия» (1999), «Тени забытых предков» — фотопроект о быте и языке
шорцев (2000), «Окно в Центр Азии» — выставка по искусству Тывы (2002). В
музее были проведены персональные выставки С. Дыкова, Л. Арбачаковой,
А. Гурьянова, Е. Сысоева, В. Капелько, Н. Рыбакова, Т. Колточихиной, А. Суслова, В. Хромова, Л. Пастушковой, В. Кызласова и др.
Параллельно с изучением темы шло комплектование с выставок
и по линии МК РФ, которое приобрело для музея в 2002 году большую коллекцию алтайских родовых знаков Анатолия Гурьянова (367 ед.) и коллекцию тувинской агальматолитовой пластики. На сегодняшний день собрание южносибирского искусства насчитывает 470 произведений живописи,
графики, ДПИ и скульптуры. Центральное место в нем занимают работы
А. Бобкина и Н. Рыбакова написанные в разные годы в Хакасии. Триптих
«Аграрная страна» Н. Рыбакова был приобретен еще в 1993 году, на конкурсе «Сибирская живопись», где работа получила первую премию.
В коллекции южносибирского искуcства представлены работы
уже известных сегодня авторов из Хакасии: А. Ултургашева, В. Кызласова, А.
Ульянова, Г. Краснова, Е. Чаптыковой; художников Горного Алтая: С. Дыкова,
А. Гурьянова, В. Хромова; степного Алтая: Е. Скурихина и Л. Пастушковой,
тувинцев-прикладников: Х. Тойбуха, Д. Дойбуха, Э. Байынды, К. Хунана, С.
Когела, А. Ойдупа, К. Саая, О. Барба, В. Ооржака, живописцев: В. Ховалыга,
Ондар-оола, С. Ланзы, В. Елизарова и др. Большая часть этих авторов принадлежит к тюркским этносам Южной Сибири. Культурно и генетически
связанные с территорией, они располагают значительными возможностями для органичного выражения так называемого «духа места», через включение подсознательного, ментального, родового.
102
В южносибирском регионе исторически сложились несколько
тюркских этносов: алтайцы, хакасы, тувинцы, шорцы и телеуты. Среди них
народы, проживающие на территории индустриальной Кемеровской области являются самыми малочисленными: телеутов - менее 2 тысяч человек, шорцев - менее 12 тысяч. Поэтому искусство шорской художницы
Л.Арбачаковой представляет особый интерес для музея как объект изучения и комплектования.
Известно, что этническое самосознания человека определяет всю
его деятельность и в том числе оно связано напрямую с этноархаическими
проявлениями в искусстве. Творчество Арбачаковой, работающий в русле
близком к этноархаике, несомненно, вызывает большой интерес во всем
регионе. Собрание ее работ является одним из значительных в разделе
искусства Южной Сибири, оно насчитывает 37 работ: 23 произведения живописи и 14 графики, созданных на протяжении последних двадцати лет.
Значимость этого собрания определяется, во-первых, тем, что она является
единственным активно работающим в этой теме художником — представителем шорского этноса, во-вторых она необычайно талантливый человек.
Любовь Никитовна — яркий представитель нового поколения шорской интеллигенции. Родилась в с. Анзас Таштагольского р-на, хорошо знает язык
и культуру своего народа, это образованный и разносторонне одаренный
человек: ученый, кандидат филологических наук в области этнофольклора
(диссертация по теме «Текстология шорского эпоса»), художник и поэт, член
Союза писателей. Занятие искусством для нее не ремесло, а внутренняя
мотивация жизни, способ чувствования, инструмент познания и самопознания, оно - сродни духовной практике. В палитре художественной жизни
города она занимает свое особенное место. Самобытный художник, не имеющий профессионального образования в сфере изобразительного искусства, - она в 2005 году была принята в СХ. Участвовала в десятках выставок
в стране, в том числе в Москве в ЦДХ, за границей: в Турции, Германии, где
ее работы привлекли внимание своей индивидуальной стилевой выразительностью, неповторимой интонацией и местным этническим колоритом.
Музейное собрание работ этого автора было сформировано за последние семь лет. Произведения были приобретены способом закупки или
подарены автором с выставок. На сегодняшний день это ретроспективная
монографическая коллекция, регулярно пополняющаяся. В 2009 году музей были приобретены две новых сериями Арбачаковой: библейская (16
работ живописи) и серия по мотивам шорских героических сказаний (14
работ графики).
Для искусства Арбачаковой характерно два типа произведений,
между которыми нет четкой границы: религиозно-философские, «знаковые» и работы с сюжетами бытового характера. Но последняя категория
тоже может быть и должна пониматься в «символическом» смысле, когда
дом или иные образы частной жизни художника становятся символами все103
Азасская дорога
ленского порядка. Для работ свойственна высокая степень условности и
плоскостности фигур, с четким, очерченным линией контуром, с закрытым
глухим пространством, построенным по принципам народного искусства
или по иконному принципу обратной перспективы. Обобщенная архаическая пластика вызывает ассоциации с доисторическим древним бытием,
осознаваемым через сверхчувственное восприятие. В этой группе следует
особо отметить новую серию, представляющую интерпретацию Нового Завета. Непосредственным поводом обращения к этому материалу стала подготовка в городе Новокузнецке издания иллюстрированной Библии для
детей на шорском языке. Библейская серия изумляет камерными размерами, особой энергией цвета, точностью и лаконичностью композиционных
решений и в тоже время какой-то особой емкостью и монументальностью.
Обращение к этой вечной теме Священной истории говорит о творческой
зрелости художника, о достижении им определенного рубежа. Со стремительной легкостью пишет она маленькие, светящиеся каким-то внутренним
светом, «картинки-иконки» из жизни Христа, близкие к народному примитиву, а скорее - к некоему, рождающемуся на наших глазах, «шорскому лубку». Завораживает сияющий локальный цвет в сочных разнонаправленных
мазках, разнообразных по плотности и фактуре.
Среди других новых тем, помимо библейской, примечательна серия
оригинальной крупноформатной графики по мотивам шорских героиче104
ских сказаний, выполненная на цветной бумаге, где автор высказывает свое
отношение к сценкам из эпоса, четко выдерживая выбранную стилистику
наивного искусства. Это изображения собственных фантазий художника,
сложным, ассоциативным образом перекликающихся с фольклорными
источниками. Серия графики по мотивам шорского эпоса свидетельствует о новой творческой интерпретации и модернизации фольклорного наследия. Известно, что архетипы мифологического мышления все активнее
определяют формы современного художественного мышления. Кладезем
мифов для художников является эпос, в нем сконцентрированы душа народа, изначальное представление этноса о себе, о времени, синтезированы
этические и этноэстетические основы бытия. Эти традиционные базовые
представления возникают как рудименты мифопоэтической картины мира,
в которой все явления социо-природной жизни художник рассматривает
в отношении к самому себе. В результате, мифопоэтическая картина мира
оказывается релевантной художественно-эстетическому самосознанию
творческой личности, а через нее — и коллективному самосознанию этноса. Таким образом, кисть автора преобразует мифологию в мифопоэтическую реальность. Мифы, инкорпорированные в художественное сознание,
углубляют представление о своеобразии этноса и непреходящих ценностях
человеческой жизни. Новые художественные образы, создаваемые Арбачаковой, оказываются своего рода отголоском древних ритуалов, культовых
действий и концентрированным выражением особенностей менталитета и
психологических стереотипов шорского этноса.
Она стремится соединить в своем творчестве наивную непосредственность фольклорного типа и философские притчу. Трансформируя архаическую модель мира, обращается к древним мифам, к арсеналу народного
творчества, примитивному художественному мышлению, к диалогу, в котором традиционное и современное выступают в сложных и продуктивных
взаимосвязях. Отсюда метафоричность языка изобразительного искусства,
богатство внутреннего подтекста, широкий диапазон поэтических ассоциаций. Произведения на мифологические и библейские темы являются
своего рода ритуальными поступками, обрядами. Это своего рода «процесс
всемирно-исторического заклинания духов предков», осуществляющийся
чисто художественными способами «заклинания». Ритуал в них осуществляется повторением архаичных первобытных образов, возвращением к
прошлому и моментам рождения мифов, или к «золотому веку» собственной культуры. Особенностью ее творческого метода, можно считать — мифотворчество, она словно пытается стереть границы между художественным и ритуальным актами.
Характерной чертой творчества Арбачаковой является подчернутая орнаментальность. Много композиций стилистически близких к орнаменту в полосах, иногда с орнито-зооморфной фигурой в центре в окружении разорванных фрагментов орнамента, или композиционно-цветовой
105
Анзасские дети
мотив лоскутной техники. Работы построены, казалось бы, вне времени и
пространства, но ритмическое повторение раппортов орнаментов словно
вторит циклическим ритмам природы и космоса, напоминая нам о реальном времени и о вечности, непреложности бытия. Художник, разрывая орнамент, берет подчас один его элемент и рассматривает как некую самоценность, фрагмент — как знак целого, воплощение части - как носителя
информации о целом. В этом проявляется своеобразный подход к идее
всеединства мира, всеобщности макро- и микрокосмоса. Геометрический
орнамент — особенность искусства многих народов на стадии архаики. Его
функция была, в первую очередь, магической, охранительной. Надо отметить, что художник не цитируют этот материал буквально. Это некоторая
имитация, псевдоцитата, рассчитанная на ассоциативное мышление зрителя. Самым характерным архаическим мотивом геометрического орнамента
является зигзаг, а потому именно зигзаг многократно усложняясь, разрабатывается художником. В поиске первообразов, изначальных универсальных форм автор неизбежно приходит к простейшим геометрическим формам и элементарной символике цвета.
Живописи присуща декоративная целостность, что выражается в решении объемно-пространственной структуры, тяготении к плоскостности,
106
композиционных построений, в силуэтной или контурной интерпретации
форм, в повышении роли орнаментально-ритмических построений элементов картины, в обобщении цвета в крупные массы. Подчас персонажи и
неживые объекты как, например, в работе «Солнечные люди» (люди, животные, юрты, ели) изображаются в состоянии архаической статики — эстетический принцип «прекрасной неподвижности», их движения замедленные,
словно ритуальные, не нарушающие пространства бытия под двумя солнцами. Все словно погружено в некую вневременную атмосферу медитации,
любви и всеединства. Пространство на картинах трансформируется то в
плоскость и как бы исчезает, то преобразуется в сложную полипространственность, когда отдельные миры существуют параллельно, взаимопроникают и т. п. Оно словно разрыхляется временными потоками, открывая
проходы для Вечности.
В последние годы появились работы, в которых, словно из глубин
подсознательного рождается собственный синкретический образ-знак:
«Бездна», «Через девять рек», где в некой сублимированной форме выражена суть традиционного мировоззрения южносибирских тюрков, представления о трехчленной вселенной, о цикличности времени, о дуальности
мира и т.д.
В чем состоит этот феномен «духа места» у данного художника?
Возможно в том, что она является «человеком своего места», имеющим
прочные корни на данной территории, она несет в себе «архетипы своего
народа», описанные еще Карлом Юнгом как символические образы, формируемые коллективным бессознательным (коллективным психическим и
культурным опытом), зародившиеся еще на заре формирования этноса и
устойчиво сохраняющиеся на протяжении множества поколений. Дверью
в сакральное пространство и «истинное время» (то есть в мир архетипов)
оказывается культура этнической архаики или собственное детство художника. Эти две темы объединяет то, что обе они представляют этапы человеческого развития, которые свободны от чувства физического времени. Они
выражают идеи начала и становления, гармоничного цельного существования.
Поэтизация детства, протекавшего у нее в традиционном сельском
укладе — это путь символизации личностного, или более широко, путь,
идущий от индивидуального к общинному, родовому, от частного к общему. Происходит мистификация личных переживаний детства, идеализация
деревенского образа жизни. Пластические приемы от реальных, но упрощенных форм до условных и примитивных. Образы близких, детали быта
возводятся в ранг символов через обобщение изображаемого. Для нее
характерно также возведение образов, взятых из реальной жизни, в ранг
не просто типических, но, в конечном счете, архетипических. Так священное дерево (чаще черемуха или рябина) пришло в творчество художника
тоже из воспоминаний детства, образы ее земляков, являющиеся знака107
Караван веков
Косари, 11 г.
108
ми, не портретны, а скорее служат для персонификаций архетипов родичей, архетипа дитя, прочих женских и мужских архетипов. Таким образом,
главным исходным материалом для творчества оказывается архаика или
детство. Поэтому, обращаясь к прошлому, она представляет его через две
темы: через детство и через архаику. Каждая дает возможность восстановить единую ткань времени, восстановить целостность Бытия. Родное село
— это мечта, сон, любимое воспоминание или потерянный рай, который
представляет самую подлинную народную культуру. Со временем воспоминания мистифицировались, развиваясь, они отошли от бытовой жизни и
превратились в символы, впечатления, тоску, которые, имея неодолимую
притягательную силу, обладают свойствами, лечащими душу. При этом не
случайно в изображении человека, его лицо, индивидуальные черты в значительной степени исчезают, а типические черты обретают нечто подобное
маске, что по замыслу должно иметь символический характер. В портретах
усматривается перекличка с иконописными традициями. Приемы православной живописи, такие как плоскостность, симметричность и фронтальность, сдержанно-суровое выражение лиц, все они органичны, естественны для философско-живописных высказываний художника, поскольку
обращены к вечному.
Основными приемами приближения художника к некоему первообразу становятся обобщение и упрощение изображаемых форм действительности. Фигуры едва моделируются, уплощаются, практически исчезает
светотень, цветовые плоскости максимально обобщаются. Упрощение поАрбачаковой должно нечто данное в реальности возвышать до высокого
— сущностного. Творчеству Арбачаковой свойственен наивизм, который
включает в себя такие понятия, как «подлинное», «своеобразное» и «непринужденное». Детский способ выражения, который является неизменным в разных фазах развития ребенка, отражает, согласно романтическому
мышлению, чистое первоначальное состояние человеческого сознания и
ситуацию, в которой древние люди впервые начали создавать образы, характеризующие их мир. Наивизм зачастую дополняется способом письма
крупными цветовыми плоскостями. В этом векторе своего интереса она
близка художникам этого направления.
Своеобразно трактует Арбачакова такие философские категории
как пространство и время. Художника интересует вечная неизменная сущность Бытия, вне ее линейного развития. Даже когда художник выстраивает
процесс, мы видим явление не в динамике, а в том, каков смысл объекта,
его квинтэссенция в данном конкретном состоянии в данный момент времени, который в свою очередь также мыслится как постоянство («Солнечные люди»). Возможно, композиции таких работ выглядят эклектичными,
лишенными цельности, но необходимо помнить об ином мироощущении
автора: незавершенность, ассоциативность, связь элементов, опосредованную временем, а не пространством. Попав в это заколдованное кольцо
109
Косари
Легенда
110
непрерывного вращения, уже немыслимо из него освободиться: человеческие фигуры, пейзаж, пространство — все растворяется в безличном потоке времени, в беспощадной мерности его ритма.
Таким образом, тематическим материалом, способным выразить «истинное время» оказывается архаика или детство. Эти две тенденции формируют два основных способа высказывания. Можно предположить, что один
возникает из личного опыта в области традиционной культуры и пересекается с поэтизацией детства, протекавшего в этом укладе. Это путь художника, идущего от символизации лично пережитого, или более широко — путь
идущий от индивидуального как такового к общинному, родовому. При
этом картины создаются на основе воспоминаний и личных переживаний
детства, идеализации деревенского образа жизни, наивизма.
Пластические приемы — от вполне реалистических форм до условных
и примитивных, живописные приемы нацелены на задачу изображения
воспоминания. Другой путь — фантазирование на материале архаики, отвлеченность от личного, переключение на сферы коллективные, как сознательного, так и бессознательного, и от них уже приближение к индивидуальному и личностному. Она использует фантастический язык знаков, мир
древних значений и символов, основанный на тюркской мифологии, украшения, вышивка представляют «настоящее, святое искусство». Основные
приемы — стилизация и цитирование в современных формах образов наскального искусства, понимание цвета в духе народного искусства, исконное этническое видение узнается вне прямых указаний на традиционные
формы. Эти подходы взаимодополняют друг друга и зачастую пересекаются в творчестве Арбачаковой.
Ей свойственна своеобразная нелинейная трактовка пространства и
времени, воспроизводится мифологическое мироощущение: цикличное
восприятие времени, а также динамичное восприятия пространственного
мира.
Изобразительное искусство этого автора символическое, построенное
на выражении, а не отражении окружающей действительности.
«Наш век хочет познать саму душу», — утверждал один из ведущих
философов ХХ века К.Г. Юнг, имея в виду не только и не столько отдельную
личность, сколько душу народа, расы, этноса [1]. К.Г. Юнг отождествлял ее с
пластом коллективного бессознательного в человеческой психике, хранящим тот «первоопыт», который дает людям иррациональное чувство идентичности и родства. Прямые и интенсивные отношения с бессознательным
имеет художник, он является «воспитателем» своего века. Поднимая свою
личную судьбу до уровня судьбы своего народа, а то и всего человечества,
он помогает другим людям освободить свои внутренние силы и избежать
многих опасностей. Этот вывод К. Г. Юнга обнажает истинную суть творчества таких творческих людей, как Арбачакова, для которых главным является желание найти пути для выживания и дальнейшего развития культуры
111
своего народа в условиях глобализации XXI века
Она стремится к преодолению проблем на основе восстановления этнического мифа, который несет образ целостности культуры, к нему необходимо вернуться и перенести его из прошлого в настоящее, придав ему
соответствующую форму. Тем самым осуществляется глубинный уровень этнической идентификации — мифологический. Роль художника в этом процессе состоит в извлечении из забвения значимого первообраза, архетипа
культуры, его новом осмыслении и насыщении адекватным современности
содержанием, придании соответствующей формы и вида, а уж «обратную
дорогу» в коллективный духовный опыт народа тот найдет сам.
1. Юнг, К. Г. Душа и миф. Шесть архетипов [Текст] / К. Г. Юнг; пер. А. А.
Спектор. — Минск: Харвест, 2004. – 305 с
Чурт шамана
Хозяин чурта
Цветущая черемуха
112
Цветы
113
Снег в культуре русских Сибири:
от традиции к брендам
Г. В. Любимова, канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института
археологии и этнографии СО РАН
е-mail: terra-gl@mail.ru
И
звестно, что снег относится к наиболее устойчивым ассоциациям,
связанным не только с сибирским регионом, но и с Россией в целом. Так, уже в первой четверти XIX века в русле формирования представлений о русской национальной идентичности стало складываться восприятие снега и бескрайних заснеженных просторов как неотъемлемой черты
русского национального пейзажа, его своеобразного символа:русские
художники воспевали красоту неброской зимней природы, простоту сельских пейзажей, необъятные российские просторы (Рис. 1, 2, 3, 4, 5, 6).
Подобное восприятие сделало тему снега предметом многих исследований, посвященных русской литературе, поэзии и живописи, и, в
то же время, породило многочисленные спекуляции на тему загадочной
русской души. Достаточно вспомнить многократно повторяемое сегодня
религиозно-философское суждение Николая Бердяева о русской душе, подавляемой «необъятными русскими полями и необъятными русскими снегами», которая буквально «утопает и растворяется в этой необъятности»
(Рис. 7) (цит по: [Тишков, 2004, с. 20]).
Попытки вывести универсальный этнонациональныйпсихотип (в данном случае — русский национальный характер), исходя из особенностей
природного окружения, неоднократно предпринимались в дореволюционных исследованиях. К примеру, П.И. Третьяков в своей книге «Туруханский край, его природа и жители» (СПб, 1871) дал весьма нелестную характеристику местному населению, отличавшемуся, по его словам, «тупостью,
беспечностью и подобострастием». Однако отмеченные качества расценивались автором как неизбежное следствие условий, в которых крестьянские дети оказывались с первых дней своей жизни. «Грязь, сумрак и теснота избы… однообразное завывание ветра во время бесконечной суровой
зимы… печальная снежная равнина, не привлекающая взора» — все это,
по его мнению, притупляло чувства ребенка и замедляло его развитие [Третьяков, 1871].
Стереотипный образ России как страны «бескрайних просторов, холода и снега» закрепился не только в живописи, но и в художественной литературе. С концептом «снег» в русской пейзажной лирике тесно связаны мотивы сна, смерти, инобытия и быстротечности земной жизни в целом. Петр
Вяземский, впервые в отечественной поэзии описавший зимний пейзаж, в
своей элегии «Первый снег» (1819) называет себя «Сыном пасмурных не114
бес полуночной страны, / Обыкшим к свисту вьюг и реву непогоды…» (Рис.
8), ипротивопоставляет зиму как явление «пасмурной», «полуночной» природы севера, цветущему земному бытию. Подобное противопоставление
помимо прочего имело для того времени глубокий религиозный смысл,
поскольку мрак и холод в системе христианского символизма считались
признаками пространства, не охваченного светом истинной веры. Так, в
раннем сибирском летописании противопоставление Сибири языческой
и Сибири христианской достигалось типичными антитезами с характерной
древнерусской символикой: с одной стороны, это «тьма, оледеневшая сердца», с другой — «свет», «божественное семя» и пр. Сибирь языческая описывается в летописях как страна холода и мрака, исполненная «кумирослужения и бесования», в то время как христианская Сибирь — это территория,
сияющая «благоверием» и «божественными чюдесами». Ср.: «Древлеубо
сия Сибирьская страна тмою безверия помрачашеся», теперь же — «благовериемсияюще»; прежде «кумирослужения и бесования исполнена бе»,
«ныне же — чюдесы божественными… и явления Божия матери содеяшася» [Ромодановская, 1869, c. 89]. Отметим также, что в легендах о Беловодье, сложившихся в условиях колонизации Сибири, страна крестьянского
рая, расположенная на границе реального мира и инобытия, обозначается
упоминанием о «снеговых горах», где «от Адама» стоит лед, и «снег на оных
горах никогда не тает» [Чистов, 2003, с. 429 и др.].
Попытки преодолеть негативные коннотации, связанные с зимним
временем года, и создать лучезарный русской образ зимы (Рис. 9), можно
наблюдать уже у того же Вяземского и, особенно, в творчестве Пушкина —
вспомним, его хрестоматийные строки «мороз и солнце, день чудесный!»:
Лазурью светлою горят небес вершины,
Блестящей скатертью подернулись долины,
И ярким бисером усеяны поля.
На празднике зимы красуется земля.
П. А. Вяземский, «Первый снег»(1819) Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
А. С. Пушкин, «Зимнее утро» (1829)
Завершая этот сюжет, нельзя также не сказать, что образы вьюги, метели, ветра и снежной бури проходят через всю поэзию символистов. Вопло115
Рис. 1. Крылов Н. С. Русская зима. 1827 г.
Рис. 3. Клодт Н. А. Зимний пейзаж
с мостиком и санями (1865-1919).
116
Рис. 2. Кондратенко Г. П. Зимний вечер
(1854-1924).
щая собой мотивы душевного смятения и всеобщего кризиса, эти образы —
одновременно — являются символом очистительной стихии и вселенского
обновления.
Итак, тема снега получила всестороннее воплощение в произведениях
русских поэтов, писателей и художников. Однако, несмотря на разнообразие ритуальных контекстов использования снега в русской народной традиции, данная тема практически не нашла отражения в этнографических
исследованиях. Попробуем выявить значения концепта «снег» на материалах обрядов и праздников зимнего цикла народного календаря.
Известно, что православное крестьянство России воспринимало
любые дары природы как награду Господа за тяжелый труд. Такие атмосферные явления, как дождь, град, буря и пр., расценивались в народе как
выражение милости Божьей либо как знак кары Господней за соблюдение
или нарушение установленных запретов и предписаний. Еще в конце XIX в.
русские крестьяне полагали, что запасы небесной влаги хранятся на небе в
«чанах с водой и мешках со снегом, градом и крупой», которыми «заведуют»
ангелы, открывающие и закрывающие в небесной тверди дырки для дождя
и других осадков [Бернштам, 2002, с. 261-262]. Повсеместно считалось, что
погодные условия целиком определяются «по грехам и молитвам» людей.
Сибирские старообрядцы, к примеру, были убеждены, что «при уменьшении трудов в земледелии человек будет недостоин уже того, чтобы Господь
одождил его ниву» (АРГО, р. 61, оп. 1, № 29, л. 3, Тобольская губ.).
Началом зимы в Сибири, как и в России, считался Покров день (1 октября по ст. ст.). Своевременное наступление холодов рассматривалось при
этом как залог будущего урожая. Вместе с тем, само появление снега в народных воззрениях вызывало устойчивые ассоциации с началом свадебного
сезона, что выражалось известными приговорными формулами:«Батюшка
Покров, покрой землю снежком, а меня, молоду, женишком», «Белый снег
землю покрывает, меня замуж снаряжает» и пр.
Одной из сфер ритуального использования снега являлись девичьи
гадания. В этнографическом очерке «Поверья и обычаи Сургутского края»,
опубликованном в 1903 г., приводятся сведения о святочном гадании, носившем название «полоть снег». Сперва, как сказано в описании, девушка
зачерчивает себя васильевским огарком, обводя круг «супротив солнца»,
«не по-божьи». Затем — «расстилает на снегу пояс и, стоя на нем… трясет
в подоле снег», приговаривая: «Полю, полю, белый снег... где мой суженыйряженый, там мне почудится… быть в чужой стороне — колокольцы загреми али конь заржи, аль собачка злай; а быть мне умереть — заруби, затеши».
Закончив гаданье — «расчерчиваются», то есть обводят круг «по солнцу, побожьи» [Неклепаев, 1903, с. 130].
Согласно полевым материалам, данный способ гадания был широко
представлен у всех групп русского населения Сибири. Девушки-кержачки,
к примеру, очертив круг, трясли в подолах снег, приговаривая: «Полю, полю
117
Рис. 4. Саврасов А.К. Зимний пейзаж. 1873 г.
118
белый снег, надоел мне батькин хлеб, залай, залай собачка на свёкровом
дворе» (ПМА, Болотнинский р-н, Новосибирская обл.). Потом — падали на
спину и слушали, где собака залает. Аналогичные способы были зафиксированы в других регионах, например, на Урале, где действия со снегом обозначались выражением не «полоть», а «сеять снег»: «Сею, вею беленький
снежок, где собачка забрешет, там мой женишок» [Русские, 2008, с. 167и др.].
Обрядовые действия со снегом обыгрывались и в других жанрах святочного фольклора. Так, в репертуаре сказителей Русского Севера были выявлены былички под названием «Как сеяли снежок в святки». Выяснилось
также, что на поздних этапах сибирской традиции широко были представлены детские колядки с зачином «Снежок сеем-посеваем», являвшиеся (по
всей видимости) трансформацией колядных текстов, исполнение которых
сопровождалось ритуальным посыпанием избы зерном [Любимова, 2010,
с. 74-78].
Еще одна область ритуального использования снега была связана с
традицией святочного ряженья. В северных и центральных губерниях европейской России снег использовался в качестве атрибута таких святочных
игр, как «блины/шаньги печь» и «масло мешать» [Морозов, Слепцова, 1993,
с. 227-228; Лурье, 1999, с. 197-199]. В этих играх, носивших ярко выраженный эротических характер, снег выступает как некая субстанция, с помощью которой обыгрывался процесс приготовления блинов, символизируя
не только тесто, обильно сдобренное маслом, но и (что еще более вероятно) муку. Подтверждением этого могут служить сибирские материалы — и,
в частности, записанная в Тобольской губернии игра под названием «мукой торговать». Она заключалась в том, что: «толпа нарядчиков (то есть,
ряженых)… наберет (бывало) в мешки снегу и придет на вечерку «мукой
торговать», высыплет среди комнаты мешков пять снегу, а вслед за этой
толпой прибежит другая». Автор описания констатировал, что «Без торговли мукой… ни одна вечерка на Святки не обходится»[Зобнин, 1894, с. 6263]. Кроме того, были зафиксированы случаи, когда ряженые приносили на
вечерку борону, «по снегу сеют пепел… вываливают в избе снег и делают
вид, что пашут» [Ивлева, 1994, с. 92-93]. Таким образом, к уже отмеченным
способам имитации полевых работ на Святках с помощью снега («полоть
снег» и «сеять снег»), добавляется обрядовое действие, обозначавшееся
выражением «пахать снег».
В наиболее полном виде ритуальная пахота снега сохранилась в восточнороманской традиции. К примеру, в Румынии и Молдавии накануне
Нового года группы парней бороздили снег плугом. Рудименты ритуальной
«пахоты» и «сева» сохранились в зимней обрядности многих европейских
народов [Календарные обычаи, 1973, с. 60, 110, 208, 290 и др.]. Вербальным
аналогом обрядовой пахоты и сева на Святках являлись исполнявшиеся колядовщиками тексты, в которых крестьянские работы в поле «освящались»
участием в них высших сил (Иисуса Христа, Богородицы и христианских
119
Рис. 11. Моравов А.В. Зимний спорт. 1913 г.
Рис. 5. Гермашев М. Снег выпал. 1897 г.
Рис. 7. Каменев Л.Л. Зимняя дорога. 1866 г.
Рис. 9. Васнецов А. М. Зима. 1908-1914 гг.
120
Рис. 6. Вещилов К.А. Зимний пейзаж. 1917 г.
Рис. 8. Саврасов А.К. Зимний вечер.
1880-е гг.
святых). Ср.: «Илья и Василий / По полю ходили, / Увидали плужок, / Как за
тем плужком / Сам Бог ходя, / Пресвятая Богородица / Кушанья нося…» и т.
п. [Любимова, 2004, с. 109-111, 114]. Считается, что ритуальное изображение земледельческих работ, связанных с приготовлением хлеба, изначально было доступно лишь посвященным. Действия наделенных этим статусом
колядовщиков некогда воспринимались как исключительно важный магический акт, правильное осуществление которого обеспечивало благополучие семьи, общины и всего мироздания [Цивьян, 1984, с. 96-99, 112].
В отличие от святочного цикла, где тема снега была представлена достаточно фрагментарно, в масленичный период снегу отводилась едва ли
не ведущая роль (Рис. 10). Наличие снега выступало важнейшим условием
большинства праздничных увеселений — катания с гор, устройства санного поезда с ряжеными, своеобразных форм чествования молодоженов
(в том числе, зарывания молодых в сугроб), не говоря уже о любимейшей
масленичной забаве русских сибиряков, известной под названием «взятие
снежного городка». «Малоизвестная» в Европейской России игра за обладание снежной крепостью-городком получила за Уралом широчайшее
121
Рис. 10. Кустодиев Б.М. Зима. Масленица. 1916 г.
распространение, став своего рода «визитной карточкой» сибирских масленичных гуляний. Отметим, что сценарий праздника предусматривал либо
уничтожение соломенного чучела, либо разрушение снежной крепости; сочетание тех и других обрядовых действий в рамках одной локальной традиции не прослеживается [Любимова, 2002, с. 133].
Всеобщее катание с гор, некогда входившее в обряд «встречи Масленицы» (по аналогии с обрядом «проводов Масленицы»), знаменовало собой
начало праздничных гуляний (Рис. 11). Молодые ребята катали на санках
девиц, за что получали «обязательные поцелуи» (АРГО, р. 55, оп. 1, № 36, л.
3 и др.). Само же катание, по мнению ряда исследователей, являлось «вариацией древнейшего… приема земледельческой магии», целью которого
было пробуждение плодоносных сил земли [Соколова, 1979, c. 44].
Разного рода «смотры» и общественные «испытания» молодых зачастую также были связаны со снегом. Многие авторы видят в них проявление
народной веры в положительное воздействие снега на здоровье человека
и его способность к деторождению [Пашина,1998, с. 155-156]. Иногда игры
и забавы со снегом могли принимать принудительные формы, когда на молодых (а чаще — на одного молодого) наваливалось до десятка человек,
122
и, давя друг друга, они все вместе скатывались с горы. В севернорусских
губерниях это называлось «ездить бобром на молодом» или «протаскивать
молодого» [Соколова, 1979, с. 39; Бернштам, 1988, с. 63-64].
В том же ряду стоит и своеобразная форма чествования победителя
масленичных состязаний за «взятие снежного городка», широко известных
по одноименной картине В. И. Сурикова (Рис. 12). Созданная художником на
основе впечатлений детства, прошедшего на берегах Енисея, эта картина
великолепно передает атмосферу праздника. В суриковском «Городке», как
писал об этом Максимилиан Волошин, «есть (всё) — и сани, и розвальни с их
деревянными переплетами... и расписные дуги, и валдайские колокольцы...
но главное (в нем есть) родные сибирские лица, цельные, крепкие, освещенные радостными улыбками, чуждые каким бы то ни было душевным
драмам, раздвоениям и надрывам» [Волошин, 1985, с. 131-132].
Обычно участники состязаний («мужчины, а особенно молодые парни») делились две партии — пеших и конных. «Наездники с криком налетают … и хлещут нагайками по снежному своду, — писал в 20-е годы
прошлого века А. Новиков, — Народ защищает городок до тех пор, пока
… одному всаднику не удается, наконец, прорваться сквозь снежные ворота». Характерной особенностью этой игры являлось своеобразное чествование победителя, нередко принимавшее форму настоящих истязаний.
«Всадника-победителя, — читаем там же, — догоняет толпа, стаскивает его
с коня (и) «моет» в снегу — (то есть) наполняет комьями снега его шаровары, рубашку и пр.». Все это продолжается «до тех пор, пока победитель не
потеряет сознания… Бывают при расправе с победителями-счастливцами
и несчастные случаи — сломают (герою) руку или ногу… Затем — везут его
в деревню, приводят в чувство и поят вином, (причем) все присутствующие
складываются на такое дело» [Новиков, 1929, с. 175-176].
В литературе предпринимались попытки связать обычай «мыть в снегу» победителя масленичных состязаний с крещенскими омовениями в
проруби, то есть, рассматривать его как религиозно-«очистительный» [Липинская, 1996, с. 186]. Однако подобную трактовку нельзя признать убедительной как в силу принудительного характера действий, так и в силу
отсутствия личного покаяния со стороны самого победителя. Более плодотворными оказались трактовки, согласно которым подобные состязания,
служившие своеобразной «проверкой сил» молодых членов крестьянской
общины, на поздних этапах традиции играли роль обрядов посвящения деревенской молодежи [Горбунов, 1994, c. 110; Любимова, 2004, с. 135].
Итак, рассмотренные материалы позволяют говорить о том, что снег
в традиционной культуре русских Сибири — это особая, наделенная магическим свойством субстанция, имеющая самое непосредственное отношение к аграрно-продуцирующей сфере. Выявленные ритуальные практики
со снегом (прежде всего, способы девичьих гаданий и варианты обрядовоигрового поведения ряженых), по сути, представляли собой различные
123
культурным брендом, способным придать импульс развитию региона, доказательством чего является настоящий бум, переживаемый сегодня горнолыжными курортами Сибири.
Источники и литература
Рис. 12. Суриков В.И. Взятие снежного городка. 1871 г.
этапы творения хлеба, начиная от символической имитации полевых работ (обозначавшихся выражениями «полоть», «сеять», «пахать» снег) и заканчивая приготовлением мучных изделий («блины печь», «масло мешать»,
«мукой торговать» и пр.). Существование представлений о глубокой связи
между этими явлениями, каждое из которых наилучшим образом характеризует противоположные (или лучше сказать — зеркальные) фазы года,
подтверждают поговорки типа: «Чем выше снег, тем выше хлеб», «Чем больше снега, тем больше хлеба» и т.п. Вместе с тем, такие действия, как валяние
молодежи в снегу, катание по снегу, обсыпание снегом, зарывание в снег и
пр., призваны были, судя по обрядовому контексту, содействовать плодородию полей и чадородию людей.
Подобное восприятие снега, как видим, имело мало общего с мотивами сна, смерти, инобытия и быстротечности земной жизни, получившими
распространение в русской классической литературе и живописи. Одним
из наиболее резонансных примеров последнего времени, возрождающих
негативные коннотации в отношении Сибири, снега и холода, стала книга
американских авторов Фионы Хилл и Клиффорда Гэдди «Сибирское бремя.
Просчеты советского планирования и будущее России» [Хилл, Гэдди, 2007].
В оригинале ее название звучит гораздо более жестко, поскольку словосочетание siberian curse можно перевести как «сибирское проклятье» [Hill,
Gaddy, 2003]. Неэффективное освоение ресурсов сибирского региона (названного авторами «самой негостеприимной территорией в мире») стало
поводом для появления спекулятивных рассуждений о необходимости
«ухода России из Сибири». Вместе с тем, долгосрочные российские планы
в отношении восточных регионов страны и Арктики, разработка которых
активно ведется в настоящее время, создают потребность в новом брендировании сибирских территорий. И в этих условиях именно снег, переставший восприниматься, как сибирские «проклятие», становится новым
124
АРГО — Архив Русского Географического общества
ПМА — полевые материалы автора
Бернштам Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX —
начала XXв. Половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988.
Бернштам Т.А. Русские легенды о сотворении мира в аспекте народного богословия // Христианство в регионах мира. СПб, 2002.
Волошин М.А. В.И. Суриков. Л., 1985.
Горбунов Б.В. Традиционные состязания за обладание снежной
крепостью-городком как элемент народной культуры // Этнографическое
обозрение. 1994, № 5.
Зобнин Ф.К. Из года в год. (Описание круговорота крестьянской жизни
в селе Усть-Ницынском Тюменского округа) // Живая старина. Вып. I. СПб.
1894.
Ивлева Л.М. Ряженье в русской традиционной культуре. СПб. 1994.
Календарные обычаи и обряды в странах Зарубежной Европы. XIX - начало XX вв. Зимние праздники. М., 1973.
Липинская В.А. Старожилы и переселенцы: русские на Алтае в XVIII - начале XX вв. М., 1996.
Лурье М.Л. Ряженые-мастера на святках // Мастер и народная художественная традиция Русского Севера. Доклады III научной конференции «Рябининские чтения 99». Петрозаводск, 2000.
Любимова Г.В. Заметки о сибирской масленице: взятие снежного городка // Археология, этнография и антропология Евразии. 2002, № 4 (12).
Любимова Г.В. Возрастной символизм в культуре календарного праздника русского населения Сибири. XIX - начало XX вв. Новосибирск, 2004.
Любимова Г.В. Семантика снега в традиционной культуре русского населения Сибири (по материалам обрядов зимнего цикла народного календаря)// Гуманитарные науки в Сибири. 2010, №3.
Морозов И.А., Слепцова И.С. Праздничная культура Вологодского края.
Ч.I. Святки и Масленица // Российский этнограф. Этнологический альманах.
1993, №8.
125
Неклепаев И.Я. Поверья и обычаи Сургутского края. Этнографический
очерк // Записки ЗСО РГО. Кн. XXX. Омск. 1903.
Новиков А. Несколько заметок о сибирской масленице // Сибирская
живая старина. Вып. VIII-IX.Иркутск. 1929.
Пашина О.А. К вопросу о реконструкции семантики снега в русской
традиционной культуре // Ученые записки Российского православного университета ап. Иоанна Богослова. М., 1998, №4.
Русские в Коми-Пермяцком округе: обрядность и фольклор. Материалы и исследования. Пермь, 2008.
Ромодановская Е.К. Сибирские повести об иконах (XVII - начало XVIII в.)
// Освоение Сибири в эпоху феодализма. Вып. 3. Новосибирск, 1968.
Cоколова В.К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. XIX - начало XX вв. М., 1979.
Тишков В.А. Культурный смысл пространства // Этнографическое обозрение, 2004, №1.
Третьяков П.И. Туруханский край, его природа и жители. СПб, 1871.
Хилл Ф., Гэдди К. Сибирское бремя. Просчеты советского планирования и будущее России / Пер. с англ. М.: Научно-образовательный форум по
международным отношениям, 2007.
Цивьян Т.В. К мифологической интерпретации восточнороманского колядного текста «Плугушор» // Славянский и балканский фольклор. М., 1984.
Чистов К.В. Русская народная утопия. Генезис и функции социальноутопических легенд. СПб, 2003.
Fiona Hill and Clifford G. Gaddy. Siberian Curse. How Communist Planners
Left Russia Out in the Cold. BrookingsInstitutionPress. 2003.
126
Традиционная сказка в фольклоре
современной семьи
А. С. Малахов, магистрант ОмГПУ
Е. П. Малахова, учитель МКОУ «Бакинская СОШ» Седельниковского района Омской
области, канд. филол. наук, доцент кафедры литературы и культурологии ОмГПУ
е-mail: lenka.skazka@mail.ru
М
ир сказки загадочен и своеобразен. «Сложный процесс затухания
устной сказочной традиции развивается неравномерно и не исключает яркого проявления традиционного сказкотворчества и новых его
возможностей»1.
Практика проведения фольклорных экспедиций в Седельниковском
районе Омской области позволила нам открыть семейную династию сказочников Матюковых. Проживая в родовом пространстве Матюковых, мы
наблюдали за процессом передачи сказок из уст в уста в рамках семьи в
течение последних 20 лет.
Фамилия Матюковых в д. Соловьёвка Седельниковского района Омской области появилась в первый же год (1898) основания этой деревни
белорусскими переселенцами. Из Могилёвской губернии приехал сюда
Карп Ефимович Матюков (1881–1971) со своими родителями. Вскоре он женился на соловьёвской девушке Анастасии Филипповне Сочнёвой. Известно, что своим детям, а их было девять человек, Карп Ефимович и Анастасия
Филипповна Матюковы рассказывала сказки и былички. В те времена «все
сказки знали, только на сказках и жили». Несомненно, от них унаследовал
эту сказочную традицию сын Дмитрий (1920–1984), репертуар которого
остался никем не записанный.
Другой сын — Фёдор — женился на Павлине Ефимовне Галковой
(1907–1982), уроженке соседней, тоже белорусской, д. Щелкановка. Рассказывали свои сказки Дмитрий Карпович и Павлина Ефимовна в одни и те же
годы. Слушателями П. Е. Матюковой являлись её внуки, а у Д. К. Матюкова
аудитория была шире: в его дом по вечерам приходили и соседские ребятишки, и женщины, и сама Павлина Ефимовна со своими внуками. Репертуар этих сказочников, к сожалению, не был никем зафиксирован. Сказки П.
Е. Матюковой были восстановлены нами по воспоминаниям её слушателей
в 1988 г. и находятся в фольклорном архиве кафедры литературы и культурологии ОмГПУ.
Записи текстов сказок династии Матюковых мы ведём с 1987 г., начиная
с сына П. Е. Матюковой — Петра Фёдоровича Матюкова (1936 – 2006).
127
П. Ф. Матюков застал сказочную традицию в 40-е гг. XX в. в широком
бытовании. Сохранение и развитие в настоящее время сказочной традиции
в семейном пространстве Матюковых на фоне её повсеместного угасания
обусловлено, на наш взгляд, прежде всего, биографическим фактором П.Ф.
Матюкова. П.Ф. Матюков, став в 16 лет инвалидом в результате обморожения голеней обеих ног, не просто безоговорочно согласился с решением
родового коллектива «жить в доме с мамкой», но и принял на себя функцию
хранителя традиций семьи. С этого момента начался для него сложный процесс самореализации в жизни и творчестве.
Чтобы адаптироваться в сложном для него мире, сказитель много читал
и выбрал себе в идеалы героя повести Б. Полевого «Повесть о настоящем
человеке» — Алексея Мересьева. Он строил свою жизнь согласно этому
идеалу: получил образование и работал начальником почтового отделения.
П. Ф. Матюков до 40 лет являлся активным участником всех дел в социальной жизни деревни. Закованный в протезы, он танцевал на вечёрке,
играл на гармошке, первый в деревне приобрел мотоцикл и прекрасно
его водил, также первый купил бензопилу и помогал всем односельчанам
в заготовке дров. Первый телевизор, первая стиральная машина, — всё в
его доме. Он был политически активен, весьма популярен в женской среде. Обзавёлся семьёй в 26 лет. Ни перед женой, ни перед детьми он не позволял себе обнаруживать своего увечья. Пётр Фёдорович вручную косил
сено, купался с сыновьями в водоёмах, увлекался охотой и рыбалкой, катал
детей на культях ног перед сном.
При жизни П. Ф. Матюкову принадлежало несколько культурных ролей:
«семейный историк», хранитель реликвий и памяти рода, ответственный за
переписку с родственниками, знаток «поэзии пестования», свадебных, похоронных и родильных обрядов, толкователь сновидений, примет. Но, прежде всего, П. Ф. Матюков был носителем повествовательной традиции. Особую любовь он питал к сказке.
«Профессиональная карьера» сказочника началась с рождения собственных детей. Однако «сказочную педагогическую практику» П. Ф. Матюков развернул уже в 24 года. Коммунист, занятый активной политической и
социальной деятельностью в деревне, с одной стороны, и глава родового
пространства, с другой, — он не мог отказать в исполнении сказок четырёхлетнему племяннику. В полные же права сказочника П. Ф. Матюков вступил
с 1982 г., после смерти матери.
Покорив внешний мир, П. Ф. Матюков в 1975 г. оставил работу и занялся воспитанием четырёх собственных детей (потом и внуков). Вот тогда-то в
семейной жизни и в творчестве П. Ф. Матюкова, для него слитых в единое,
ярко проявились организаторские способности, волевые качества, любовь
к слову и осознание им силы слова. «Центром сказочного пространства, —
по мнению Е. И. Лутовиновой, — является родной дом героя. Вокруг этого
центра по ходу повествования постоянно формируется пространство, где
128
1965 г. Автор фотографии — В. А. Соловьёв. На фото сказочник
Пётр Фёдорович Матюков, его жена — Анна Яковлевна Матюкова и два сына.
происходят сюжетные события. По мере удалённости от центра возрастает степень его опасности для героя». Познав окружающий мир, сказочник
обособился в центре своего жизненного пространства и доказывал его значимость и первичность в широком смысле.
Занимаясь воспитанием детей, П. Ф. Матюков производил своеобразную шлифовку личностных качеств, нарабатывал и совершенствовал творческий потенциал в различных направлениях.
На основе анализа материала, полученного в условиях стационарного
исследования династии сказочников Матюковых, сделаны следующие выводы: 1) фольклорное сознание, сформированное посредством сказки в
раннем возрасте, сохраняется на протяжении всей жизни человека;2) различая реальное и фантастическое, носитель традиции всегда смотрит на
мир через призму фольклора, используя формульный стиль общения; употребление сказочных формул в повседневной речи не только способствует передаче и сохранению традиции, но и является живым отображением
сказочной картины мира в действительности; 3) сказочники Матюковы не
просто создают формулы и варьируют их при исполнении произведения,
как требует того техника, этими формулами они мыслят постоянно; 4) сохранность сказочной традиции осуществляется не только через сказочные формулы, но и через манеру сказителей подавать бытовое описание
129
— обыденная ситуация выдерживается в сказочной структуре: с зачином,
с изобилием пословиц, поговорок, образных сравнений, фразеологизмов.
В ходе включённого наблюдения за процессом передачи сказочной
традиции в семейной «школе сказочников» Матюковых выявлен основной
критерий - «памятливость», которому следовал П.Ф. Матюков при «отборе»
внуков для обучения. Учёт этой внутренней точки зрения носителя традиции позволил отметить примечательную особенность — только у «памятливых» процесс создания и исполнения сливаются в едином акте, такие
сказители способны сочетать черты и сказочников-эпиков, и балагуров.
«Памятливые» сказочники из семьи Матюковых минимизируют временную
границу между периодами слушания, усвоения и попыткой применения
своих навыков.
В стадию исполнения сказки перед «взыскательной аудиторией» дети
вступают в возрасте 4-5 лет. Именно такой тип «ученика» искал П.Ф. Матюков
среди своих внуков. Потому что «памятливые» не только могут сократить
временную границу между стадиями усвоения и применения сказительных
навыков, таким образом, способствовать быстрому и качественному освоению традиции, но и в силу своей «феноменальной памяти», прослушав сказку один раз при любых условиях, воспроизведут её хоть через 50 лет, потому что всегда помнят, по крайней мере, все сюжеты.
«Ученики», не относящиеся к категории «памятливых», но являющиеся «вольными» слушателями в «сказочной школе», продолжают осваивать
традицию в повседневном общении среди «памятливых». На широкую аудиторию они не выходят, а рассказывают сказки только в кругу своей семьи.
Общий репертуар династии Матюковых включает 27 наименований, в
это число входят как тексты на один сюжет, так и тексты с устоявшимися в
традиции контаминациями сюжетов. Перечень текстов состоит из 14 сказок
о животных, 4 бытовых и 9 волшебных. Анализ зафиксированных сказочных
репертуаров от разных исполнителей одной школы позволил заключить
следующее: 1) старшие сказители не выказывают явного предпочтения той
или иной сказке, детям повествуется весь репертуар, но осваивают они его
по-разному; 2) каждый сказочник семейной династии Матюковых располагает сказки в своём репертуаре в определенном, значимом для него порядке, зависит это от процесса восприятия и усвоения.
В результате длительного наблюдения за сказочниками Матюковыми
мы пришли к выводу: восприятие «учеником» сказок от разных «учителей»
порождает не только вариативность, но и возникновение версий.
Метод включённого наблюдения позволил нам выявить ситуации активного бытования версий сказок. В семейной среде Матюковых приоритет
всегда отдаётся вариантам «исходного текста», версии же подаются: а) если
сказочник хочет проверить прочность усвоенного «учеником» текста; б)
если сказитель не расположен к повествованию; в) если в доме на момент
сказывания находится чужой человек.
130
Версии и варианты сказок, бытующие в семейном кругу, играют не менее важную роль, чем сюжеты в формировании репертуара как каждого исполнителя, так и династии в целом.
Посредством функционально-контекстуального метода исследования
мы подошли к решению проблемы включённости фольклорного текста в
его контекст, их естественного взаимодействия в современных условиях.
Так, удалось обнаружить особенности бытования сказки в контексте современного похоронного обряда, её взаимодействие с другими видами фольклора, а ситуативный контекст, заданный традиционным мировоззрением,
— исполнять сказку в первый день похорон — помог выявить носителей
сказочной традиции в родовом коллективе, не относящихся к семейной
школе сказочника П. Ф. Матюкова.
Учёт ситуативной конкретики указал не только на определённую нерушимость в сознании носителей традиции контекстных связей между похоронным обрядом и сказкой, но и позволил отметить устойчивость восприятия мира через сказку в общинной среде даже в условиях кризисной
ситуации разъезжающейся деревни, а также смену функций произведения,
попавшего в иной контекст. Таким образом, сказка является мощным регулятором жизни не только в микроочаге, но и за его пределами.
Примечания:
1
Бараг Л. Г. Состояние русской сказочной традиции и её отражение в
материалах экспедиций Башкирского университета // Фольклор народов
РСФСР. – Уфа, 1989. – С. 6.
2
Шифр единицы хранения этих записей – ЭК-30/1988.
3
Лутовинова Е. И. Художественный мир русской волшебной сказки //
Культура провинции. – Курган, 2005. – С. 54.
131
Двуязычная академическая серия
«Памятники фольклора народов
Сибири и Дальнего Востока»
как мультимедийный проект
Лиморенко Ю. В., кандидат филологических наук, научный сотрудник сектора
фольклора народов Сибири Института филологии СО РАН
е-mail: limorenko@ngs.ru
Ф
ольклор Сибири как его увидели собиратели. Сибирь для исследователей традиционных культур особенно интересна тем, что
во многих её регионах эти культуры ещё можно застать в живом бытовании
или, по крайней мере, получить сведения о ней от тех, кто её застал. Эту
особенность Сибирского региона рано осознали и зарубежные исследователи, отсюда — их стойкий интерес к сибирской этнографии, фольклору и
языкам. Собранные в Сибири материалы существенно изменили представление о степени и формах сохранности традиционной культуры и фольклора в современном мире. Сейчас фольклористы-собиратели в Сибири попрежнему встречаются с изобилием материала (хотя в разных регионах его
сохранность очень неравномерна). Поэтому при подготовке Серии удаётся
использовать не только архивные материалы, но и современные записи.
Одна из функций Серии — введение в научный оборот ранее не публиковавшихся текстов, отличающихся высоким качеством и представляющих
большую научную и художественную ценность.
Что мы передаём при публикации. Традиционный фольклор - это
синкретическое единство слова, музыки, пластики, движения. В эпоху, когда изучение фольклора было разделом литературоведения, основное внимание исследователей уделялось вербальному компоненту фольклорных
произведений, а музыкальный компонент исследовался отдельно в рамках
музыковедения. При таком подходе ряд основных характеристик фольклора оставался вне зоны внимания учёных. С появлением звукозаписи стало
возможным систематическое исследование словесно-музыкальных произведений, а с развитием портативной видеотехники возможности исследователей фольклора ещё расширились. Сейчас во время полевой работы
мы можем фиксировать всю ситуацию исполнения фольклорных произведений: обстановку, в которой происходит дело, звучание текстов, пластические компоненты, взаимное перемещение участников, их действия
и реакции. Особенно важна эта возможность при изучении обрядового
фольклора, где акциональный компонент бывает важнее вербального, а
вербальный может отсутствовать вообще.
132
В экспедициях в рамках сбора материалов для Серии разрабатываются и испытываются новые подходы к фиксации фольклорных исполнений.
Перспективная задача Серии — не только публиковать отдельные аспекты
фольклорного материала (текст, нотировки, фотографии), но и представлять его в единстве всех компонентов с помощью видеозаписей с расшифровкой текста, нотами, научным комментарием.
Серия — научный проект с популярными перспективами. Главная
цель проекта — фиксация, верификация и трансляция научного факта и его
анализ. Однако на этом возможности Серии не заканчиваются, а только начинаются. Её роль как научного проекта уже оценена очень высоко, и материалы, изданные в рамках Серии, могут служить отправной точкой как для
дальнейшего изучения фольклора, так и для введения опубликованных произведений в культурный оборот, знакомство с ними широкой аудитории, для
которой важна не столько научная, сколько эстетическая и аксиологическая
ценность образцов народного творчества. Именно благодаря мультимедийности издания Серии устанавливают чувственную связь между аудиторией и
реальным фольклорным фактом, позволяют воспринять культурное наследие сибирских народов в эстетическом ключе, устанавливая новые, современные связи между представителями разных этносов Сибири.
Публикации в Серии могут служить основой для различных видов вненаучной деятельности:
• образовательные и научно-популярные проекты: учебные программы
и курсы, обучающие программы, этнографические фильмы, популярные лекции о традициях и культуре народов Сибири;
• художественные проекты: выпуск художественных книг (сборники сказок, легенд, песен народов Сибири), графических новелл и мультфильмов на
их основе, издание сборников традиционной музыки сибирских этносов;
• досуговая деятельность: организация народных праздников в традиционном стиле, проведение этнографических лагерей, создание тематических
ролевых игр для детей и подростков.
Выводы.
1. Что даёт мультимедийность: приближение к полноте передачи всех значимых элементов фольклорной традиции.
2. Чего ещё не было: видеоряд — запись живых исполнений — как составная часть публикации. Первый опыт такой публикации будет предпринят в
одном из готовящихся томов Серии.
3. Что даёт Серия: научному сообществу - комплексное, целостное представление о фольклоре сибирских народов в том виде, как его застали собиратели, а не в виде компиляций и реконструкций. Широкой аудитории
- знания о культурном богатстве региона. Это одна из основ взаимопонимания народов, служащая повышению культурного уровня, обогащению
впечатлений, развитию эстетического чувства.
133
Актуальные вопросы изучения современной литературы коренных
малочисленных народов Сибири
Полторацкий И.С., м.н.с, аспирант ИФЛ СО РАН
е-mail: ipoltora@gmail.com
В
последнее время значительно возрос общественный интерес
к национальным культурам коренных народов Сибири: проходят многочисленные конференции (и данный международный этноантропологический конгресс, а заодно и фестиваль культуры — вовсе не
исключение), обсуждаются политические, экономические, экологические,
общекультурные вопросы межэтнического взаимодействия. И эти вопросы
актуальны не только для самих коренных народов (в качестве шанса на выживание и сохранение собственной идентичности в условиях меняющегося
мира), и не только для России, стремящейся сохранить своё полиэтническое многообразие, но остро необходимы для современного человечества
как уникальный опыт взаимодействия культур. Мы попробуем рассмотреть
этот процесс с точки зрения литературоведения, сосредоточив своё внимание на современном изучении литератур коренных малочисленных народов Сибири.
Одной из наших задач будет попытка наметить несколько существенных вопросов:
• Существует ли сейчас у коренных народов Сибири самостоятельная литературная традиция?
• Если существует, то каковы перспективы её развития?
• Если не существует, то, когда и по каким причинам она перестала
быть (если существовала вообще)?
Подобная постановка вопросов вызвана спецификой отношений между русской литературной традицией и литературной традицией коренных
малочисленных народов Сибири. После ста лет «агрессивной интеграции»
(сначала культура коренных народов пережила столкновение с православной культурной традицией, потом вынуждена была осваивать идеологию
советской власти и жанровую систему советской русской литературы, вершиной которой к середине XX века должен был считаться производственный роман)1 наступил современный период осмысления произошедшего
и в определённом смысле исправления последствий «исторических перегибов», хотя существуют опасения, что всё-таки погибло слишком многое и
1
См.: Силантьев И. В.. Широбокова Н.Н, Полторацкий И.С. Некоторые теоретические
аспекты изучения младописьменных литератур // Сибирский филологический журнал. № 4, 2013. С. 116-124
134
вряд ли удастся возродить исчезнувшие культурные традиции. Задача исторической памяти народов — сохранить общее пространство культуры при
максимальном его многообразии, а не создавать единые для всех правила
творчества, продиктованные наиболее властными этносами.
Безусловно, это касается и движения мировой литературы, которое,
формируя устойчивые литературные традиции, развивается благодаря их
взаимодействию с различными «экзотическими» национальными культурами, даже если их письменность была сформирована в течение недавнего
времени. Таковы младо- и ново письменные литературы малочисленных
народов Сибири2.
В качестве примера интересно будет рассмотреть перечень рекомендаций, вынесенный Международной научно-практической конференцией «Современное состояние литературы и искусства коренных малочисленных народов Севера» (13 апреля 2012 г., Санкт-Петербург)3.
Нам данная конференция интересна как событие международного
культурного и научного значения, наглядно демонстрирующее современное состояние культуры коренных народов Сибири в целом, и литературы
в частности.
«Конференция проведена Ассоциацией коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации, Международным Фондом коренных малочисленных народов Севера, Сибири и
Дальнего Востока «Батани», Норвежско-российским Фондом развития культуры и искусства коренных народов Севера «Мир Севера» совместно с Российским государственным педагогическим университетом им. А. И. Герцена
при поддержке Института проблем гражданского общества. В работе конференции приняли участие писатели, поэты, деятели искусства, педагоги,
этнографы-исследователи, ученые, методисты, журналисты, специалисты в
сфере культуры, представители органов государственной власти и общественных организаций коренных малочисленных народов Севера, Сибири
и Дальнего Востока, представители и деятели культуры зарубежных стран:
Норвегии, Швеции, Финляндии, Боливии. Более 200 участников из регионов Российской Федерации: Москва, Санкт-Петербург, Ненецкий, ЯмалоНенецкий, Ханты-Мансийский, Чукотский автономные округа, Эвенкийский
и Таймырский (Долгано-Ненецкий) муниципальные районы Красноярского
края, Республики Бурятия, Алтай, Саха (Якутия), Коми, Хабаровский, Забайкальский, Камчатский край, Мурманская, Томская, Тюменская, Кемеровская,
Иркутская, Сахалинская области»4.
2
Официальные данные см.: Распоряжение Правительства РФ от 17.04.2006 N 536-р
(ред. от 18.05.2010) <Об утверждении перечня коренных малочисленных народов
Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации>
3
Более подробно см.: Фонд Батани: [ http://www.batanifund.org/ ]
4 Далее цит. по: URL: http://www.batanifund.org/index.php?option=com_
content&view=article&id=488%3A-l-r&catid=23%3Afundnews&Itemid=31&lang=ru
135
Как мы видим, актуальные вопросы культуры коренных народов Сибири привлекают широкое внимание международного сообщества, организаторы конференции постарались включить обсуждаемые вопросы в
максимально обширный контекст: межэтническим взаимодействием интересуются не только узкие специалисты, оно вызывает сильный общественный резонанс:
«Конференция объединила писателей, поэтов, исполнителей музыкального и танцевального фольклора, мастеров прикладного творчества
коренных малочисленных народов Севера, организаторов этнофестивалей, журналистов, экспертов, ученых, общественных деятелей, методистов,
административных работников в сфере культуры: директоров и сотрудников центров по изучению языков, развитию образования и культуры народов Севера, руководителей фольклорных коллективов, домов творчества,
представителей региональных департаментов по делам коренных малочисленных народов Севера», также говорится об участии видных международных политических деятелей» (например, старший советник по правам
человека при системе ООН в РФ Ришард Коменда).
Для нас особенно важно отметить имена самих сибирских писателей,
принявших участие в конференции (значит они существуют!): «Важнейшим
событием для всех присутствовавших стала творческая встреча с великими
северными писателями — членом Союза писателей России, нивхом Владимиром Михайловичем Санги и председателем Ассамблеи представителей
коренных малочисленных народов севера Думы ХМАО, хантом Еремеем
Даниловичем Айпиным. Среди писателей и публицистов присутствовали
также тофаларский писатель Анатолий Витальевич Унгуштаев (Иркутская
область), шорский писатель Юрий Кириллович Токмаш (Кемеровская область), хантыйская писательница Ульяна Алексеевна Данило (ХМАО), нивхский писатель Евгений Павлович Гудан (Хабаровский край), коми-ижемка,
поэтесса Любовь Андреевна Ерофеева, коми-ижемец, художник, поэт Степан Григорьевич Семяшкин (Республика Коми), писательница Лидия Дмитриевна Гладкая (Санкт-Петербург). На заседаниях выступили представители молодого поколения писателей: нивха, поэтесса Ганна Владимировна
Кехан (Сахалинский государственный университет), нанаец, поэт-песенник
Виктор Сергеевич Одзял (Хабаровский край), ненец, поэт Алексей Иванович Вылка (Ненецкий автономный округ, п. Нельмин Нос), чукчанка, писательница, победитель окружного конкурса им. Ю. Рытхэу Самира Ризвановна Асадова(институт народов Севера РГПУ им. А.И. Герцена), поэты из
числа народа ханты Иван Сандрин и Владимир Серасхов (Государственная
полярная академия)».
Творчество каждого из названных писателей, а также тех, кто не вошёл
в этот перечень (к примеру: Л.Н. Арбачаковой, Т.В. Тудегешевой) заслуживает отдельного внимания (как и определение «великий северный писатель»),
136
но в данном случае мы ограничимся картиной общего плана, чтобы обозначить перспективу развития.
Цель проведения конференции — «консолидация усилий органов
государственной власти, научных и образовательных учреждений, общественных организаций для развития северной литературы и искусства»
— настолько масштабна, что вполне можно утверждать, что ни один из
важных аспектов жизни коренных народов Сибири не остался без внимания исследователей. Что касается литературоведения, то можно выделить такие крупные вопросы, как: истоки, современное состояние и пути
развития литературы сибирских коренных народов, особенности переводов поэтических произведений, проблемы литературного образования,
художественно-эстетические традиции коренных малочисленных народов
Севера в современном культурно-образовательном пространстве России,
перспективы развития национальных литератур и т.д. Также интересно, что
целая секция была посвящена вопросам изучения и развития детской литературы коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего
Востока.
Отличительной чертой этой конференции является социальная направленность: организаторы и участники стремятся не только решить интересные научные вопросы, но и привлечь внимание широкой общественности к
насущным вопросам международного взаимодействия: «Современное развитие младописьменной северной литературы имеет огромное значение
для сохранения общемирового достояния — уникальных языков коренных
малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока»; «Состояние
литературного и художественного творчества в значительной степени зависит от состояния культурно-образовательного пространства Севера, от
уровня развития образования коренных малочисленных народов Севера,
от того, насколько оно, включая молодёжь в современный мир, современные социально-экономические реалии, учитывает её творческий потенциал, специфику её этнического менталитета, потребности гармонизации этнической и гражданской, общероссийской идентичности».
Далее приведём некоторые из тех рекомендаций, которые участники
конференции рекомендуют различным сферам современного общества:
1. Министерству культуры РФ:
• поддерживать проекты, связанные с развитием литературы народов
Севера, увеличить выделяемые материальные средства на организацию
мероприятий в сфере культуры коренных народов Севера;
• объявить всероссийский конкурс на лучшее издание детской литературы на языках народов Севера.
2. Министерству образования и науки РФ:
• предусмотреть финансирование издания учебников и учебных пособий по родным языкам за счет федерального бюджета;
137
• поддержать проекты издательств «Просвещение», «Дрофа», «АлмазГраф» по изданию детской литературы на родных языках, по разработке и
изданию учебно-методических комплексов «Уроки предков в новой школе», учебного курса «Литературное чтение на родном языке» и др., содержащих электронные приложения для преподавания родных языков, литературы и фольклора в школах регионов Севера;
• поддержать проект по изданию научного сборника «Литература народов Севера», по созданию библиографического справочника северных
писателей и поэтов;
• создать объединение писателей коренных малочисленных народов
Севера с целью поддержки развития северной литературы.
3. Министерству образования и науки РФ, Министерству культуры РФ:
• оказать финансовую поддержку научно-методического, ресурсного
и информационного обеспечения деятельности образовательных, научных
и культурно-просветительских учреждений, направленных на сохранение и
развитие языков и культур народов Севера, Сибири и Дальнего Востока РФ.
4. Министерству регионального развития РФ:
• выделить средства на издание и переиздание серии книг по литературе, фольклору и искусству народов Севера, Сибири и Дальнего Востока,
поддержать издание книг молодых литераторов на родных языках;
• в рамках реализации Концепции устойчивого развития коренных
малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока РФ опубликовать 5-томное издание сочинений старейшего писателя народов Севера
Владимира Михайловича Санги (к 80-летию писателя в 2015 г.);
• Поддержать проект РГПУ им. А.И. Герцена по созданию электронной
полнотекстовой библиотеки детской литературы народов Севера.
5. Научно-образовательным учреждениям:
• усилить работу над фундаментальными и прикладными исследованиями литературы и искусства народов Севера;
• оптимизировать координацию действий по сохранению культурного наследия народов Севера через создание всероссийской электронной
базы данных, объединяющей исследователей из разных регионов Российской Федерации.
6. Всероссийской Ассоциации коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока, другим общественным организациям коренных народов и научному сообществу:
• активизировать работу по привлечению внимания к проблемам сохранения литературы и искусства народов Севера с целью устойчивого развития коренных народов.
138
7. Средствам массовой информации федерального и регионального
значения:
• пропагандировать языки и культуру народов Севера.
Всего 24 пункта, наглядно демонстрирующих запрос интеллектуальной
элиты общества к государственно-административному ресурсу касательно
культуры коренных народов.
Конечно, подобные рекомендации требуют широкого общественного
резонанса, чтобы хоть частично воплотить их в жизнь, необходимы плодотворные дискуссии на разных уровнях, проекты, инициативы, направленные
на сохранение и преумножение уникального культурного наследия Сибири. Публикуя наши размышления по данному вопросу, мы, естественно,
поддерживаем рекомендации и обращаем внимание на разные аспекты
культуры малочисленных народов Сибири.
Возвращаясь к трём вопросам, полемически поставленным в начале
наших размышлений, следует сказать (хотя бы по перечисленным именам
и темам), что современная литература коренных малочисленных народов
Сибири продолжает существовать в тесном взаимодействии с русской литературой, иначе не существовало бы повода для столь подробного научного обсуждения. Но насколько самостоятельна эта традиция, не поглощается ли она более устойчивой русской литературной традицией? Можем ли
мы говорить о равноправном, взаимообогощающем взаимодействии двух
культур или современная творческая интеллигенция коренных народов
только продолжает следовать «высокому образцу»?
Дело в том, что многие малочисленные народы Сибири сохранили свою
культуру в условиях политической, культурной и экономической экспансии
только благодаря особой привязанности к своим национальным корням.
Представители национальной интеллигенции несмотря ни на что продолжали говорить, писать и петь на практически запрещённом родном языке о
своих традициях, трагедиях, бедах и радостях. Многие из них поплатились
жизнью, но не забвением. Осваивая жанровую систему русской литературы, национальные писатели учились применять новый опыт письма к своим актуальным проблемам, тем самым создав устойчивую литературную
традицию, сохранившуюся в народной памяти. Тот же процесс происходил
и самой русской литературой ХХ века, вынужденной из-за идеологического
давления уйти в подполье и принять статус запрещённой, чтобы сохранить
свою самобытность. Ведь именно ссыльные русские интеллигенты воспитывали первые поколения национальных сибирских писателей, обучая их
русскому языку и литературе, и в свою очередь проникаясь могучим духом
другой национальной традиции. Народы сблизил опыт неповиновения и
именно неподцензурная русская литература ХХ века оказалось тем источником, который помог коренным народам Сибири сохранить свою нацио139
нальную идентичность и приспособиться к новым, пусть даже чрезмерно
жестоким условиям современности. Преемственность культуры была сохранена, и русская литература разделила с национальными литературами
«общую чашу», выступив в роли старшего брата, но не завоевателя. И сейчас продолжается тот же процесс взаимной поддержки, только в более свободных и, следовательно, благотворных условиях.
Во взаимодействии современной русской литературы с национальными литературами Сибири открываются будущие перспективы развития.
И литература малочисленных народов Сибири занимает свою особенную
нишу в том глобальном культурно-историческом процессе, который называют движением мировой литературы.
Часть 3
Форсайт Сибири
Сибирский перекресток: стратегии идентификации от века хvii к
веку хх.
Н. А. Березиков,
младший научный сотрудник Института археологии и этнографии СО РАН
е-mail: warumbaum@gmail.com
Ц
ель данной статьи — ответить на вопрос об идентификации мультикультурного и полиэтничного сообщества Сибири в составе Российской империи. Можно ли говорить о сибирской идентичности и если
да, то каковы ее исторические основания? Проблематика не нова для сибиреведения. Большая часть таких исследований написана в русле «имперского» подхода или в рамках теории «фронтира». Почти все работы по этой
проблеме посвящены более поздним периодам, XIX — началу XX в., реже
— XVII и XVIII в. В результате мы лишены представлений об исторической
последовательности и преемственности в вопросе об идентификации Сибири.
Я использую концепцию «антропологии движения» А. В. Головнева в
качестве методологической основы своей работы. Понятие «перекрестка
путей» стало основополагающим для меня. Оно разработано для объяснения этнокультурных и этнополитических изменений, происходящих тогда,
когда народы осваивают новые территории, вступая во взаимодействие
друг с другом. Сибирь в этнокультурном и этнополитическом измерениях
— это перекресток путей различных народов. Она была таковой с начала
человеческой истории, судя по последним открытиям. Русские видоизменили «перекресток», задав иной вектор движения, начиная с конца XVI в.
Конец XVI — начало XVIII в. — переходный период, включение Сибири в структуру империи. Данный период имел принципиальное значение, поскольку речь шла о внутренней организации пространства: в
административно-территориальном, социокультурном, этнополитическом
и этноконфессиональном отношениях. Этот период отличался динамизмом
в формировании, активным развитием структур.
Происходившая маргинализация на «бушующем» перекрестке (другими словами, состояние переходности, неопределенности и невыстроенности, когда идентичности строятся по схеме «свои-чужие» — и эти «чужие»
отождествляются с «врагами») привела к формированию казачества как
особой группы межэтнического общения.
140
141
Казачество сыграло большую роль на этом этапе. Оно явилось определяющей группой, соединив в себе функции социального медиатора, политического актора и культуртрегера. Специфика ситуации заключалась в
том, что казачество представляло собой военное сословие и решало проблемы присоединения и освоения территории, используя технологии войны и дипломатии.
Еще в Русском хронографе, написанном, как показала Б. М. Клосс, в
1488-1494 гг., было четко сформулирована цель расширения территории
Московского государства: «Наша российская земля божией милостью растет и младеет и возвышается, ей же христе милостивый дажь расти и младети и разширятися и до скончания века». Таким образом, идея о постоянном
расширении границ России начала транслироваться властными элитами
еще на заре Московского государства.
Сравнение различных карт XVI-XVII вв. приводит В. Кивельсон к очень
интересным и важным выводам о специфике формирования Московской
(Российской) империи. Составленные Ремезовым карты, подобно царскому
титулу, представляли собой своего рода «каталог» некогда самостоятельных княжеств, царств и земель. Вместо гомогенного имперского пространства карта изображала пестрый конгломерат различных политических
образований (их стабильность применительно к кочевым племенам была
явно преувеличена Ремезовым), отделенных друг от друга границами. Общность этого целого не была никак графически определена: внешняя (государственная) граница Московии на карте не была обозначена.
Тот же аморфный образ имперского пространства и та же номенклатура «царств», «улусов» и «земель» встречается в записках современников
С. У. Ремезова — покорителей Сибири (И. Петлина, Ф. Байкова, В. Атласова).
Все они не представляли себе империю в качестве единого политического
целого, с четкими очертаниями и границами. Скорее они мыслили имперскую власть в виде расширяющегося пространства, которое ассоциируется
с часто используемой метафорой «государевой руки».
Особенность ситуации на ранних этапах присоединения Сибири состояла в том, что казачество и в целом российская политическая система
ориентировались на стандарты, релевантные тем, которые существовали
в Сибири, поэтому использовались универсальные механизмы взаимодействия — война, шерсть, ясак, аманатство и т. д.
Цель освоения Московским государством новых земель — сделать
территорию местом постоянного проживания («осесть»). В Сибири русских ждали новая, неизвестная им до этого, экологическая, экономическая,
социально-культурная действительность (ситуация). Русские стали вырабатывать новые формы жизнеобеспечения, чтобы адаптироваться к местным
условиям. Для достижения своих целей русские начали активно взаимодействовать с местными народами. Это взаимодействие привело к образованию нового «этнографического типа» русских — сибиряка. Сибирь — это
142
не исключительный пример. В других «областях» России русские действовали аналогично: приходили на новую территорию — тесно сотрудничали
с аборигенами, используя их в экономических целях — и сами становились
похожими на них. Русские Сибири как этнографическая группа представляли из себя сплав русской культуры, видоизменившейся в соответствии
с условиями Сибири, с культурой аборигенных народов. Государство препятствовало полной замкнутости аборигенных сообществ и предоставляло
возможность взаимодействия русских с аборигенами.
Описанные выше процессы вели к концу XIX в. образованию новой
общности — «сибиряка», которая бы стала главенствующей на всей территории Сибири. Характерные черты этой общности — культурная толерантность; уживчивость; готовность перенимать чужие традиции и обычаи ради
достижения практических целей. В классификаци Л. И. Шерстовой, «сибиряки» — это открытый этнос, то есть такая общность, которая не завершила
процесс консолидации до конца. Поэтому во взаимодействиях с другими
народами сибиряки продолжили впитывать в себя иноэтнические воздействия и одновременно отдавать что-то свое.
Отсутствие у русских ксенофобии по отношению к народам Сибири объясняется общим историко-политическим наследием, связанным с
татаро-монгольским периодом и затянувшимися процессами этнической
консолидации. Жесткая этническая оппозиция «свои-чужие» не сложилась, враждебно-негативных ассоциаций об иноэтничности друг друга не
было. В результате отношения приняли характер делового взаимодействия
различных групп сибирского населения. Эти утверждения доказываются
характером лексики делопроизводственных документов XVII в. (имевших
нейтральный характер и не сопровождавшихся оценочными эпитетами) и
народной памятью, зафиксированной в фольклоре, в котором утвердилось
представление о мирном характере приведения аборигенов к покорности.
Мы можем говорить о сибирской идентичности на протяжении с XVII в.
до наших дней. В XVII в. термин «сибирские люди» был распространен в государственных делопроизводственных документах и летописях. Ими обозначалось русское (православное) население Сибири. Для коренных народов наиболее общим термином был «сибирские иноземцы».
В XVIII в. в стали реже использовать какой-либо общий термин, обозначающий все русское или аборигенное население Сибири. Сибирское население называли более дробными понятиями — социальной страты, принадлежности к волости и пр.
В XIX в. с подачи реформы М. М. Сперанского началось внутрироссийское обсуждение вопроса об общности населении Сибири и в конечном
итоге сосредоточилось вокруг концептов, предложенных «областниками».
Сегодня сибиряки, существуя как региональное сообщество, обладающее
рядом культурных особенностей, органично входит в общероссийскую
общность.
143
Этнодемография Сибири:
тенденции и перспективы
Институт экономики и организации промышленного производства СО РАН
отдел социальных проблем.
С. В. Соболева — главный научный сотрудник, д.э.н., профессор
е-mail: soboleva@ieie.nsc.ru, 330-14-25
Н. Е. Смирнова — научный сотрудник, 330-14-26
О. В. Чудаева — научный сотрудник, 330-14-26
В
соответствии с Концепцией долгосрочного развития Российской
Федерации, важной целью социально-экономического развития
Сибири в перспективе должно стать повышение демографического потенциала на основе объединения усилий всех подсистем жизнеобеспечения
региона: стабилизация численности населения, создание условий для ее
роста и увеличения продолжительности активной жизни, укрепления здоровья населения.
Проблема развития демографического потенциала как приоритетного
ресурса экономического роста и социального прогресса особенно актуальна в современных условиях усиления миграционных процессов на глобальном, национальном и региональном уровнях. Однако в условиях одновременного сокращения уровня рождаемости и роста смертности население
этих территорий России, начиная c 1993 г., «вошло в зону» отрицательного
естественного прироста. По состоянию на 2011 год, несмотря на рост с 2000
г. показателей рождаемости, а с 2006 г. — сокращение уровня смертности,
рождаемость в Сибири только на 78% обеспечивает уровень простого воспроизводства. Усугублял положение в демографической ситуации Сибири
и продолжительный миграционный отток населения, значительно превышавший его приток, и в результате — отрицательное сальдо миграции.
В такой ситуации изучение динамики в формировании демографического потенциала Сибири приобретает особое значение.
Естественный прирост и рождаемость населения. По сравнению с
1989 г. численность населения СФО к началу 2012 г. сократилась на 8,6% и
составила 19,3 млн человек. Наибольшими темпами за счет естественного
убыли сокращалось население в регионах преимущественного проживания русского населения: в Кемеровской области, Алтайском крае, Новосибирской и Омской областях, особенно в сельской местности. В то же время
значительный положительный естественный прирост населения за счет
высокого уровня рождаемости происходит в Республике Тыва и Республике
Алтай, где проживает коренное население СФО.
Начиная с 2006 г., в СФО, как и в стране в целом, наблюдалась положительная динамика демографических показателей, что связано как с об144
щим улучшением в результате оживления экономики, так и с повышенным
вниманием, оказанным демографической и социальной сфере, а также со
структурными факторами. По данным за 2007 г., более половины регионов
СФО вышло на положительный естественный прирост, это в основном регионы проживания коренных народов Сибири, половина — имели положительное сальдо миграции и, как результат, — половина регионов имели
общую неотрицательную динамику численности населения. Естественная
убыль в СФО в этот период стала быстро уменьшаться: с более чем 100 тыс.
человек в 2005 г. до 13 тыс. человек в 2008 г. А в 2009 г. СФО впервые после
1992 г. вышел на хотя и небольшой, но положительный естественный прирост населения — 1221 человек. Однако в следующем, 2010 г., из-за снижения рождаемости и роста смертности естественный прирост снова стал отрицательным (-851). В 2011 г. он вновь положителен и равен 6 851 человек.
А в 2012 г. естественный прирост вырос еще больше и составил уже 24 827
(рис. 1).
Рис. 1. Динамика естественного прироста населения СФО (чел.), 1980–2012 гг.
Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат
Из федеральных округов положительный естественный прирост в РФ в
этом же году имели также: СевероКавказский (87 197), Уральский (30 660) и
Дальневосточный (5 547). В СФО из всех субъектов только Алтайский край
(-2 253) и Кемеровская область (-3 817) имели отрицательный естественный
прирост населения.
Таким образом, усилия, приложенные для улучшения демографической ситуации, как на государственном, так и на региональных уровнях,
оказались вовсе не бесполезны, а наоборот, даже более результативны, чем
ожидалось. А ведь некоторые скептики, в том числе специалисты демогра145
фы, еще не так давно утверждали, что убыль населения необратима, совершенно бесполезно вкладывать средства в повышение рождаемости россиян, и сохранять численность населения возможно только за счет миграции
из других стран. Хотя поддержание численности за счет замещающей российское население внешней миграции не решает демографических проблем, а только усугубляет ситуацию, вдобавок повышая многочисленные
риски межэтнических и межконфессиональных конфликтов, роста этнической преступности и т. д., что значительно ослабляет государство вплоть до
возможности его распада.
Аналогичные позитивные процессы происходят и по РФ в целом, правда, с некоторым запаздыванием. Начиная с 2006 г., естественная убыль в
России сокращалась весьма быстрыми темпами и составила в 2012 г. всего
- 4 251 человек (в 2011 г. — 129 091 человек), в то время как еще 10 лет назад она превышала 900 тыс. По оперативным данным Росстата за январьноябрь 2013 г. Россия имеет положительный естественный прирост — 23
тыс. человек и, скорее всего, впервые за последние 22 года выйдет на годовой положительный естественный прирост по итогам 2013 г.
Столь быстрые положительные результаты оказались совершенно
неожиданны как для отечественных, так и для западных специалистов.
Следует отметить, что ни в одном варианте прогноза Росстата до 2011
г., включая самые оптимистичные, не предусматривался даже нулевой
естественный прирост для России, тем более в столь короткие сроки.
Конечно, выход на естественный прирост должен расцениваться как
несомненный успех, однако он может оказаться кратковременным. Слишком сильное и долгосрочное негативное воздействие на демографическую
сферу оказали реформы 1990-х гг. В РФ за короткий период 1987—1993 гг.
количество родившихся за год упало почти вдвое — до 55%, а количество
умерших, наоборот, выросло почти на 40%. Положительная динамика еще
весьма неустойчива и не дает основания для успокоения, поскольку она
произошла в значительной степени из-за структурных сдвигов: роста численности женщин репродуктивного возраста и сокращения прироста числа пожилых людей (рис. 2).
Увеличение репродуктивного контингента в России, и в том числе в
Сибири, в эти годы связано с многочисленной когортой родившихся в последнюю волну увеличения рождаемости в 80-е годы. Так, число женщин в
возрасте 18–30 лет, на долю которых приходится 75–80% всех рождений, в
период 1992–2009 гг. увеличилось в России на 20%, что не могло не оказать
влияния на увеличение числа, родившихся в стране. Суммарный же коэффициент рождаемости в 2011 г. по СФО, даже после повышения, составлял
только 1,72 родившихся детей в среднем на одну женщину за репродуктивный период, вместо необходимых для простого воспроизводства 2,14–2,15
(рис. 3). Что касается сокращения числа пожилых людей после 60 лет, то
изменение их численности связано со вступлением в этот возраст мало146
численной когорты рожденных в годы войны 1941–1945 гг. Это, в свою очередь, оказало влияние и на сокращение смертности, так как на возрастные
группы после 60-ти лет приходится основная масса смертей.
Численность детей за 1989–2012 гг. сократилась на 2,3 млн. человек, или
Рис. 2. Половозрастная структура населения СФО, на 1 января 2012 г., тыс. человек
Источник: Численность населения Российской Федерации по полу и возрасту на 1 января
2012 года, М.: Росстат, 2012
Рис. 3. Динамика суммарного коэффициента рождаемости в РФ и СФО, 1981–2011 гг.
Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат, 1993–2012
147
на 9,3 п.п., а высокие темпы падения рождаемости уже сказываются снижением численности лиц трудоспособного возраста. Параллельно с сокращением демографического потенциала сокращается и мобилизационный потенциал Сибири и России. Уменьшение численности юношей призывного
возраста является угрозой обороноспособности страны, осложняет охрану
протяженных границ и внутренней стабильности. Нехватка людских ресурсов и вынужденное сокращение численности вооруженных сил может
способствовать активизации террористических группировок, увеличению
потока нелегальных мигрантов и наркотрафика, что в перспективе может
поставить под угрозу даже само существование Российской Федерации.
Кроме того, в 90-е гг. прошлого века сформировались негативные тенденции ухудшения здоровья населения и качественных сторон воспроизводства, которые будут иметь долговременные последствия. В России каждое последующее поколение обладает худшим потенциалом здоровья, чем
предыдущее, причем болезни и нездоровье интенсивно перемещаются в
сторону детства. Предстоящее вступление в репродуктивный период малочисленных поколений 90-х годов рождения с худшим здоровьем может негативно повлиять на рождаемость.
С другой стороны, ближайшие годы — последний наиболее благоприятный период для активизации мер государственной поддержки семей с
детьми. В настоящее время в России имеется наибольшее количество молодежи самых активных репродуктивных возрастов (рис. 2). Кроме того, это
последнее поколение, в котором более половины были детьми второй и
последующей очередности рождения. Они в большей степени, чем единственные в семье дети, являются носителями ценности двух-трехдетной семьи. После 2010 г. вступают в репродуктивный период поколения, где преобладают единственные дети. Необходимо поддержать двух-трехдетную
семью и этим остановить падение социальной нормы детности.
Роль смертности населения в изменении демографического потенциала. Большой вклад в депопуляцию в России вносил аномально высокий уровень смертности. К 2005 г. общий коэффициент смертности в СФО
в 1,6 раза (в РФ в 1,4 раза) был выше, чем в 1990 г. и почти в 1,5 раза (в РФ в
1,6 раза) превышал уровень рождаемости.
На фоне общего роста уровня смертности в 1990-2005 гг. наблюдались
пики смертности по трем основным классам причин: от болезней системы
кровообращения, внешних причин и злокачественных новообразований
(рис. 4). В целом за 1990–2010 гг. с учетом сокращения смертности после
2005 г. смертность от болезней системы кровообращения увеличилась
в СФО на 51,3% и составила 720,0 человек в расчете на 100 тыс. человек
населения (в 2006 г. по отношению к 1990 г показатели были равны, соответственно, 60% и 760 человек в расчете на 100 тыс. человек населения).
Рост заболеваний системы кровообращения сопровождался увеличением
таких тяжелых осложнений, как гипертоническая болезнь и ишемическая
148
болезнь сердца. Количество острых инфарктов миокарда увеличилось в 2
раза, а заболеваемость стенокардией более чем в 3 раза. Тем не менее, в
связи с более молодой, чем в РФ, структурой населения, в целом по округу смертность от заболеваний системы кровообращения в 2010 г. была на
10,6% ниже среднероссийского показателя.
Рис. 4. Динамика коэффициентов смертности в СФО по основным причинам в 1990–2011 гг.
(число умерших на 1000 чел. населения). Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат, 1993–2012
Смертность от внешних причин в округе выросла к 2005 г. по сравнению с 1990 г. на 140 человек в расчете на 100 тыс. человек населения (в 1,9
раза), что привело к ежегодным потерям около 60 тыс. человек (в РФ — более 300 тыс. человек). За последующие 5 лет смертность от внешних причин в СФО снизилась на 33,3%, но и в 2010 г. ежегодные потери составляли
около 40 тыс. человек. В 2010 г. уровень смертности от внешних причин в
СФО на 34% выше, чем в РФ, при этом среди внешних причин смерти в настоящее время около 15% занимает смертность от самоубийств (в 1990 г. –
20%) и 10% — от убийств. Максимум связанных с алкоголем убийств наблюдается в Республике Тыва, Иркутской и Кемеровской областях. Самоубийств
в целом в Сибири больше, чем в европейской части России, однако в 2002
г. началось снижение числа самоубийств, а в 2003 г. стало уменьшаться и
число убийств.
В критические годы рассматриваемого периода до 12% всех первичных обращений за медицинской помощью в СФО были в связи с травмами
и отравлениями, а смертность от случайных отравлений суррогатным алкоголем в 1,5 раза превосходила среднероссийские показатели. В результате
149
ежегодные потери по этой причине составляли в округе 7-8 тыс. человек1.
Вклад алкоголя в смертность заключается не только в алкогольных отравлениях, психозах, убийствах и самоубийствах, травмах, но и во влиянии на
смертность от заболеваний системы кровообращения, болезней печени и
поджелудочной железы и т.д., связанных с употреблением алкоголя2. Алкоголь является важнейшим деструктивным фактором не только демографического, но и социального и экономического развития России. Весьма
велика его роль в снижении демографического потенциала России и СФО:
почти 1,5% населения только по официальной (далеко не полной) статистике стоят на учете по алкоголизму и алкогольным психозам, причем эти
тяжелейшие заболевания развиваются после как минимум 5 лет интенсивного употребления алкоголя.
Смертность от злокачественных новообразований увеличилась за
1990–2010 гг. на 30 человек на каждые 100 тыс. человек населения (16%). По
данным за 2010 г. в среднем по СФО на 100 тыс. человек населения умирало
по этой причине около 208 человек (в РФ — 205 человек).
Завершая анализ уровня смертности по трем основным группам причин смерти, необходимо отметить, что, в то время как смертность от новообразований в России и СФО незначительно отличается от показателей
развитых стран, смертность от заболеваний системы кровообращения в
4–5 раз превосходит уровень смертности этих стран, имеющих высокую
долю старого населения, а по внешним причинам смерти мы находимся на
одном из первых мест в мире.
Значительной проблемой России и СФО является сверхсмертность
мужского населения. В общую смертность мужчины вносят свой вклад в
размере 67%. Динамика стандартизованных коэффициентов смертности
прошла те же пики и падения, что и многие другие показатели, но у мужского населения они имели более ярко выраженный характер, чем у женского
(рис. 5).
По всем основным причинам мужская смертность в СФО превосходит
женскую: от злокачественных новообразований в 2,1 раза, от болезней системы кровообращения и органов пищеварения в 1,7–1,8 раза, от внешних
причин, болезней органов дыхания, а также инфекционных и паразитарных
заболеваний — почти в 3,6–3,8 раза. Особое внимание обращает на себя
высокий уровень самоубийств и убийств среди мужского населения, а также смертность от отравлений алкоголем и всех видов несчастных случаев,
1 Смертность от отравлений алкоголем в Сибирском федеральном округе в 2006 г.
составляла 42,6 человек (в РФ — 23,1) на 100 тыс. человек населения, в Кемеровской
области — 46, в Читинской области — 60,2, в Республике Бурятия — 63,0, в Республике Алтай — 89,9 человек на 100 тыс. человек населения.
2 По оценке специалистов, около трети всех смертей связано с употреблением ал-
Рис. 5. Динамика стандартизованных коэффициентов смертности мужского и женского населения СФО, 1990–2011 гг. (число умерших на 100 000 чел. населения). Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат, 1993–2012
связанных с транспортом. Мужчин-самоубийц в 5 раз, а погибших насильственной смертью мужчин в 3 раза больше, чем женщин. Высокие показатели смертности от внешних причин обусловлены употреблением алкогольных напитков. Так, доля связанных с алкоголем убийств составляет около
60% всех убийств. Начиная с 2005–2006 гг. стандартизованные коэффициенты смертности сокращаются, особенно интенсивно у мужчин.
Среди всех умерших мужчин в России и в СФО в последние годы мужчины трудоспособного возраста (15–59 лет) составляют более 80%. Коэффициенты смертности мужчин этой группы населения в отдельные годы в 3–4
раза превосходят аналогичные показатели у женщин. Возрастные коэффициенты смертности у мужчин трудоспособного возраста также увеличивались, особенно резко с 35 лет. Но особую проблему представляет сверхвысокая смертность мужчин в наиболее активном трудоспособном возрасте
19–39 лет, прежде всего от алкоголизма, наркомании, несчастных случаев,
травм, убийств и суицидов.
Высокий уровень смертности привел к интенсивному сокращению показателя ожидаемой продолжительности жизни. Особенно резкое его падение произошло при переходе от 1992 г. к 1993 г. (рис. 6). Совершенно очевидна четкая и незамедлительная реакция этого показателя на ухудшение
условий существования. Системный кризис 90-х годов повлек за собой расширение масштабов и углубление бедности, обнищание государственного
здравоохранения, ухудшение санитарно-гигиенической обстановки, рост
насильственной смертности, преступности и числа самоубийств.
коголя.
150
151
Рис. 6. Динамика ожидаемой продолжительности жизни населения России и Сибири3,
1990–2011 гг. Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат, 1993–2012
Ясно, что кризисные явления в обществе — одна из важнейших причин роста смертности, однако, не единственная. На их фоне продолжают
действовать отрицательные долговременные тенденции: загрязнение
окружающей среды, нездоровое питание, ограниченная физическая активность, вообще пренебрежение к своему здоровью и вредные стереотипы
поведения и т.д.
Однако с 2006 г. ожидаемая продолжительность жизни постоянно растет, даже несмотря на кризис. В России этот показатель в 2011 г. вплотную
подошел к историческому дореформенному максимуму 1987 г. (70,1) и составил 69,8 лет. Соответствующий показатель для Сибири всегда был ниже,
но и он демонстрирует рост.
Формирование миграционных процессов и динамика национального состава населения. Сохранение на протяжении длительного времени
в Сибири отрицательного естественного прироста совпало с ухудшением
миграционной ситуации: с сокращением положительных значений миграционного прироста, переходом на отрицательный миграционный прирост.
Причем если миграционные потери СФО в обмене с другими регионами
России держатся на примерно одном и том же уровне, усилившись к 2011
г., то их компенсирует нарастающий в последние годы приток мигрантов из
других стран (рис. 7).
Сокращение численности населения порождает геополитическую
опасность, грозит национальной безопасности страны. Демографический
вакуум заполняется людскими и экономическими ресурсами из других
3 Из-за отсутствия данных по ожидаемой продолжительности жизни отдельно для
Западной и Восточной Сибири с 2000 г. приводятся данные по Сибирскому федеральному округу.
152
Рис. 7. Динамика основных составляющих миграционного прироста в СФО: другие регионы
России и другие страны, 1993–2011 гг., чел. Источник: Демографический ежегодник России, М.:
Росстат, 1993–2012
стран. Особенно это важно в связи со сложившимися нарастающими потоками в восточные регионы страны трудовой миграции титульного населения из сопредельных стран ближнего и дальнего зарубежья.
Снижение численности россиян, замещение их мигрантами может
привести к существенной деформации этнодемографической и, возможно, этнополитической ситуации. Кроме того, происходит (особенно после
2004 г.) неэквивалентный миграционный обмен, снижающий качественные
характеристики трудоспособного населения: восточные регионы России
теряют высококвалифицированных специалистов, а получают население
низкого уровня образования за счет других стран. Особенно это касается
молодежи. Активный отток из России, и в том числе из Сибири, молодых
квалифицированных кадров ведет к снижению научного, творческого и
культурного потенциалов российского общества и обостряет проблему
внешней технологической зависимости России от развитых стран мира.
Депопуляционные и миграционные процессы оказали существенное
влияние на изменение национального состава населения. В межпереписной период 2002–2010 гг., следуя общей по РФ тенденции, продолжалось
абсолютное и относительное сокращение численности русского населения
СФО, причем ускоренными темпами по сравнению с предыдущим межпереписным периодом. За период 1989–2002 гг. (13 лет) численность русских
сократилась в России на 4 млн. человек, а за 2002–2010 гг. (8 лет) — на 5 млн.
человек. Численность русских в СФО за те же периоды уменьшилась, соответственно, на 3,4% и 5,6%. Среди отдельных субъектов выделяются Алтайский край, где численность русских уменьшилась на 6,8%, и Республика
Тыва — сокращение составило 20%.
153
Также ускоренными темпами продолжается за период 2002–2010 гг.
абсолютное и относительное сокращение в СФО численности белорусов,
украинцев и мордвы (около 2/5 от их общего числа), немцев и чувашей
(около 1/3), татар (около 1/5). Если в предыдущий межпереписной период
численность казахов в СФО уменьшилась очень незначительно, то за 2002–
2010 гг. — на 5,6%, причем уменьшение произошло, в том числе во всех
субъектах Казахстанского приграничья, в котором проживают 83% от числа
казахов в СФО, в большей степени в Алтайском крае и Новосибирской области. Однако из-за более значительного уменьшения численности других
национальностей позиции казахов в СФО не изменились: 7-е место в СФО,
4-е в Казахстанском приграничье и 2-е в Омской области. Омская область,
имея самую протяженную границу с Казахстаном, аккумулирует основную
численность казахского населения — 72 тыс. человек — 80,4% от численности казахов приграничья, что больше уровня 2002 г. на 5 п.п.
Рис. 8. Изменение численности отдельных национальностей в субъектах приграничных территорий СФО за 2002-2010 гг., раз
Армяне и азербайджанцы, показавшие по результатам переписи
2002 г. рост численности в СФО, соответственно, в 2,5 и 1,8 раза, за период
2002–2010 гг. либо прирастают значительно меньшими темпами (армяне),
либо даже сокращаются (азербайджанцы), как в целом по СФО, так и по приграничным территориям.
Одновременно в СФО, особенно в Казахстанском приграничье, в разы
возросла за последний межпереписной период численность узбеков, киргизов, таджиков, китайцев (рис. 8). Растут также их удельные значения в национальной структуре населения. Во многих приграничных субъектах это
привело к изменению позиций отдельных национальностей. Например, в
154
Новосибирской области 5-10-е места занимают казахи, узбеки, таджики, армяне, азербайджанцы, киргизы.
К положительным тенденциям в СФО следует отнести рост в межпереписной период 2002–2010 гг. численности коренного населения Сибири:
алтайцев, тувинцев и бурят, проживающих преимущественно в национальных республиках. Численность бурят увеличилась на 5% как в Республике
Бурятия, так и в Забайкальском крае, численность алтайцев в Республике
Алтай — на 10,6%, численность тувинцев в Республике Тыва — на 5,9%.
Ожидаемые изменения демографического и трудового потенциала в будущем. Произошедшие благоприятные изменения в демографической ситуации Сибири в последние годы могут носить кратковременный
характер, поскольку основные негативные тенденции в изменении демографического потенциала Сибири уже заложены сложившейся половозрастной структурой населения и теми особенностями демографической ситуации, которые сложились в последнее десятилетие XX века. Именно они
будут в будущем оказывать существенное влияние на сокращение демографического потенциала восточных районов России и иметь долговременные
как демографические, так и социально-экономические последствия.
Высокие темпы падения рождаемости в 90-е годы уже сказываются
снижением численности лиц трудоспособного возраста, сокращением трудового потенциала в Сибири и России. Кроме того, в 90-е гг. прошлого века
сформировались негативные тенденции ухудшения здоровья населения
и качественных сторон воспроизводства, которые будут иметь долговременные последствия. В структуре населения трудоспособного возраста
СФО в ближайшее десятилетие произойдут значительные долговременные
изменения, неблагоприятные для экономического развития Сибири. Если
до 2007 г. численность населения трудоспособного возраста, продолжая
тенденции прошлых лет, росла, а увеличение ее, как в городе, так и в селе
Сибири, происходило в основном за счет пополнения молодого населения,
вступающего в трудоспособный возраст, то после 2007 г. эта когорта населения начала активно сокращаться не только по регионам Сибири, но и по
основной части субъектов РФ, что скажется на всех сферах жизни российского общества.
Только за межпереписной период 2002–2010 гг. численность молодого населения СФО трудоспособного возраста до 30 лет сократилась на 333
тыс. человек (6,5%), а численность населения 30–44 лет — на 311 тыс. (7,8%).
Одновременно с этим численность населения в возраcте 45–54 (59) лет увеличилась почти на 285 тыс. (на 2,0%). Это означает, что все последующие
годы на протяжении длительного периода будет идти значительное снижение трудового потенциала городов Сибири не только за счет сокращения
его численности, но и за счет старения возрастной структуры трудоспособ-
155
Рис. 9. Динамика демографической нагрузки и коэффициента замещения в СФО за период 2002–
2012 гг.: город и село4. Источник: Демографический ежегодник России, М.: Росстат.
ного населения, а дефицит трудовых ресурсов в СФО может стать главным
лимитирующим фактором развития восточных регионов страны.
Сокращение численности населения трудоспособного возраста и его
доли в общей численности населения приведет к росту демографической
нагрузки и увеличит число иждивенцев в расчете на одного трудоспособного в СФО (рис. 9). Особенно высок будет вклад пожилых в общую демографическую нагрузку, а это приведет в свою очередь к росту в обществе
социальных расходов на поддержку всей инфраструктуры, обслуживающей пожилое население. Может потребоваться резкое увеличение налоговой нагрузки на экономику или радикальная реформа пенсионной системы. Следует также заметить, что при прочих равных условиях, старение
населения приведет к снижению рождаемости, росту смертности и заболеваемости населения, что увеличит давление на систему здравоохранения,
которая и сейчас явно не справляется со своими функциями.
Очень важно отметить, что эти процессы в Сибири идут параллельно с
аналогичными процессами во всей стране. По оценкам среднего варианта
прогноза Росстата демографическая нагрузка в России увеличится с 638 на
1000 трудоспособных в 2012 г. до 700 в 2015 г. и далее будет расти. При этом
вклад пожилых в общую нагрузку будет составлять 55–60% и возрастет по
сравнению с 1989 г. на 20–25%.
4 Демографическая нагрузка — число детей и лиц старше трудоспособного возраста на 1000 человек населения трудоспособного возраста; коэффициент замещения
— число детей на 1000 человек населения старше трудоспособного возраста.
156
Такая демографическая ситуация при планируемом росте темпов экономического развития Сибири с увеличением спроса на рабочую силу не
сможет в полной мере удовлетворить потребности растущей экономики за
счет привлечения россиян из других регионов даже при создании самых
благоприятных социально-экономических условиях в регионах Сибири.
Так, рост численности занятых в сибирской экономике только на 3 процентных пункта приведет, по нашим оценкам, к дополнительной потребности
в рабочей силе в размере около 500 тыс. человек, и эта потребность может быть удовлетворена в основном за счет дополнительного привлечения
иностранной рабочей силы. Однако принятие мер по сокращению уровня
смертности, особенно мужчин трудоспособного возраста, и росту продолжительности жизни могли бы существенно скорректировать ожидаемые
данные. Только сокращение сверхсмертности равнозначно увеличению
численности населения СФО, а сохранение собственных трудовых ресурсов послужит основанием для сокращения квот по приему иностранной
рабочей силы на сибирском рынке труда.
В заключение необходимо отметить, что произошедшие в последнее
десятилетие XX века изменения оказали существенное влияние на сокращение демографического и трудового потенциала Сибири и будут иметь
долговременные как демографические, так и социально-экономические
последствия. Наиболее значимые из них проявлялись в таких негативных
характеристиках воспроизводства и формирования населения, как:
• падение рождаемости значительно ниже уровня простого воспроизводства;
• сохранение продолжительного во времени отрицательного
естественного прироста — депопуляция;
• старение населения и рост демографической нагрузки населения трудоспособного возраста;
• замещающая миграция: отток квалифицированных кадров из
числа постоянного населения и приток низкоквалифицированной рабочей силы иностранного происхождения;
• снижение качества человеческих ресурсов за счет роста заболеваемости, в том числе репродуктивной сферы.
Несомненные успехи последних лет, достигнутые в демографической
сфере, не свидетельствуют о преодолении демографического кризиса. Заложенный в конце прошлого столетия негативный потенциал еще не успел
развернуться в полную силу, и общество пока далеко не в полной мере
осознает будущие угрозы, когда в трудоспособный и репродуктивный возраст вступят малочисленные поколения с худшими показателями здоровья, рожденные в годы реформ. Небольшая передышка, подаренная «застойным» СССР 1980-х гг., должна служить не поводом к успокоению, что
157
демографическая проблема решена и может быть снята с повестки дня, а
временем для дальнейшего наращивания усилий с целью преодоления негативных последствий в демографической сфере политики 1990-х гг.
Органам государственной власти как на федеральном, региональном, так и на муниципальном уровне необходимо решить ряд взаимосвязанных стратегических задач, основными из которых являются:
— формирование условий, обеспечивающих устойчивое воспроизводство качественного демографического и трудового потенциала в Сибири;
— обеспечение трудовыми ресурсами инвестиционных проектов и
производственный сектор всех широтных зон хозяйственного освоения в
соответствии со стратегией развития Сибири;
— привлечение и закрепление населения на территории Сибири, сохранение и укрепление опорной структуры поселений вдоль северной и
юго-восточной границ Российской Федерации, увеличив не только их количество, но и численность проживающего в них населения.
Сибирская идентичность
как форма протеста1.
А. А. Анисимова
О. Е. Ечевская
Новосибирский государственный университет
е-mail: alla.anisimova@inbox.ru
В статье обсуждается протестная форма сибирской идентичности,
являющейся результатом все большего осознания населением сибирского
региона несимметричности отношений с федеральным центром.
настоящее время в России активизируются процессы регионального самосознания. Это проявляется во все более активных попытках
населения регионов привлечь внимание центра к актуальным социальноэкономическим и экологическим проблемам регионов, в осознании региональных культурных особенностей, возрастанию интереса к истории своего региона. Предварительные результаты последней переписи населения
демонстрируют и такие проявления регионального самосознания как появление новых национальных самоидентификаций, среди которых в количественном отношении выделяется национальность «сибиряк».
Актуализирующееся в последнее время понимание категории «сибиряки» в национальных терминах имеет неоднозначную природу.
С одной стороны, идеологи «сибирской нации» описывают «сибиряков» как национальную общность, которая существовала всегда, «отличаясь
от русских и говором, и хозяйством, и бытовыми привычками, и мировоззрением, и даже внешним видом», и эти особенности отмечались, начиная
с 17 века2.
В качестве ключевых элементов сибирской нации выделяют следующие:
1. Многокомпонентный состав: сообщество сибирских старожилов
составляет «ядро» нации в плане (традиционного) мировоззрения и культуры, но вокруг них собираются самые разные люди, разных (в том числе,
смешанных) национальностей.
2. Сибирскую нацию составляют люди смешанного происхождения,
для кого «сибирское самоопределение» является решением проблемы са-
В
1 Исследование проведено при поддержке фонда Фридриха Эберта в трех городах
Сибири: Иркутске, Омске и Новосибирске. Полевой этап исследования: сентябрьдекабрь 2011 года
2 Характеристики сибирской нации приводятся по: Верхотуров Д. Что такое сибирская нация?
Аудиозапись лекции 13.10.2011 [http://schriftsteller.livejournal.com/632355.html]
158
159
моидентификации. В этом отличие сибиряков от русских, и здесь проходит
граница сибирской нации.
3. Сибирский язык (пока существующий в форме письменного литературного языка, составленного Ярославом Золотаревым на основе традиционных сибирских говоров, но постепенно оформляющийся в «живой»
язык).
С другой стороны, в медийном пространстве все чаще встречаются
трактовки сибирской нации как нации политической, обладающей своими
специфическими интересами, которые необходимо декларировать и отстаивать в рамках многонационального федеративного государства. При этом
культурное и языковое своеобразие как основа нациестроения отходят на
второй план, а на первый выходят актуализация социально-экономических,
экологических и культурных проблем сибирского региона, осознание и
проблематизация существующих несимметричных отношений между федеральным центром и сибирским регионом в экономической, социальной
и правовой сферах.
Сторонники этой идеи, в частности, проводят параллели между отношением федерального центра к Сибири и Северному Кавказу, который
является дотационным регионом. В контексте этого сопоставления звучат
идеи о том, что «если власть не хочет покупать русских, то ей придется покупать сибиряков»3.
Описанные выше тенденции являются примерами политизации идентичностей, в частности территориальных и этнических, и использования их
в качестве инструментов политической мобилизации в ситуациях борьбы
за признание и за значимые в (со)обществе ресурсы [1; 2].
Эти тенденции характерны для современного глобального общества в
целом, и в этом смысле сибирская идентичность представляет особый интерес как новый политический проект (в широком смысле слова), поскольку
представляет собой один из видов «новой солидарности», способ публичного заявления общности о себе с целью признания отличий, культурной
специфичности, социальных и экономических прав. Основной задачей
нашего исследования является изучение и анализ содержания сибирской
идентичности, форм и контекстов ее актуализации, а также причин, целей и
способов ее публичного выражения.
3 Цитата из: Антипин В. Гражданин Сибири. Почему русские за Уралом больше не
хотят быть русскими //«Русский репортер», 22 февраля 2011, №07 (185). [http://www.
rusrep.ru/article/2011/02/22/sibir].
В последнее время в прессе появляется все больше материалов, обсуждающих «колониальное» положение Сибири и социальные последствия такого положения — см., например, серию публикаций в журналах «Эксперт-Власть», «ЭкспертСибирь», «Русский Репортер».
160
Понятие «идентичность»: теоретические представления и концептуальное определение
Концепция социальной идентичности все чаще подвергается пересмотру в современной социальной науке, одновременно становясь все
более значимой для описания социальных процессов, происходящих в
современных трансформирующихся обществах. Процессы глобализации,
фрагментации социального, культурного, политического и экономического
пространства ведут к росту неопределенности и амбивалентности в процессе приспособления, как отдельных индивидов, так и социальных групп к
меняющейся социальной действительности.
Эссенциалистский взгляд на социальную идентичность, предполагающий «фиксированность», заданность, устойчивость традиционных идентичностей, основанных на классовой принадлежности, этничности и гендере,
и характерный для позитивистского направления в социальных науках,
постепенно утрачивает доминирующую позицию. Значительное признание и распространение в социальных науках приобретает социальноконструктивистский подход [1; 3; 4], что находит свое отражение в теории
и методологии изучения социальной идентичности. Все большее развитие
получает взгляд на идентичность как на подвижную, множественную, ситуативную и контекстуальную категорию, происходит смещение фокуса исследовательского интереса от теорий идентичности макроуровня к изучению
процессов конструирования идентичности на уровне повседневности, через социальное взаимодействие и деятельность индивидов.
Такие изменения в концептуализации идентичности связаны, прежде
всего, с социальными трансформациями современных обществ. Ключевыми аспектами социальной трансформации в контексте исследований идентичности являются глобализация и локализация, развитие и интенсификация глобальных миграций, расширение границ видимого мира, которое
становится возможным вследствие коммуникативной революции (развития традиционных и новых медиа). Так, процесс глобализации, в который
включены все без исключения современные общества, имеет следствием
изменения в организации социальной жизни по целому ряду направлений:
• Ускорение социальных взаимодействий, в том числе, «внетерриториальных»/ «кросс-территориальных», а также исчезновение жесткой
долгосрочной привязки места жительства и места работы к определенной
территории. Это имеет следствием проблематизацию и размывание традиционной связки «идентичность — территория»
• Кризис национальных государств и возникновение наднациональных экономических и политических образований (НАТО, ЕС, и т.д.), новых солидарностей, организующихся без привязки к государственным границам
(этнические диаспоры, потребители, «граждане корпораций» и другие). Эти
изменения имеют следствием размыкание связки «государство — нация –
161
национальная/этническая идентичность»: совпадение двух типов систем —
этноса и государства — необязательно, хотя и кажется естественным [3, 24].
• Возникновение глобального культурного пространства, в которое
включаются и «встраиваются» разнообразные культуры [что имеет следствием как «унификацию» культурного пространства, так и «актуализацию»
локальных культур и образов жизни как ответ на вызовы глобализации] [6].
• Интенсификация и усложнение информационных обменов благодаря новым медиа, а также возникновение и развитие сетевых форм социальной организации и мобилизации (включая интернет и социальные сети,
но не ограничиваясь ими). Это создает новые пространства и инструменты
для формирования новых солидарностей (как воображаемых, так и «реальных по последствиям) и идентичностей, а также новых форматов гражданской и политической активности [7;8].
• Развитие глобальных миграций, а также осознание их принципиальной возможности самыми разными слоями населения: в том случае,
когда нет физической возможности переехать, развитие средств массовой
информации и средств передвижения развивает способность помыслить
себя в разных частях физического и социального (в том числе, национальноэтнического) пространства [7]. Такие изменения актуализируют идентичности благодаря возданию возможностей разноплановых сравнений (не в
опыте, так в воображении) себя с разнообразными Другими.
• Политизация идентичностей (в особенности — территориальных
и этнических), и использование их в качестве инструментов политической
мобилизации в ситуациях борьбы за признание, а также за значимые в (со)
обществе ресурсы [1; 2]
На фоне обозначенных тенденций, сибирская идентичность представляет особый интерес, поскольку отражает как изменения в понимании индивидами себя и своего места в мире, так и многообразие процессов глобализации и локализации, и их культурных, политических и экономических
эффектов:
• является локальной/территориальной/региональной; • представляет собой культурный феномен, отражающий взаимодействие глобальных тенденций и локальных откликов на них;
• представляет собой биографический проект (является результатом не только осмысления территории и ее границ, но и способа
взаимодействия с территорией, истории проживания индивида
на территории и за ее пределами);
• является политическим проектом (в широком смысле слова),
поскольку представляет собой один из видов «новой солидарности», способ публичного заявления общности о себе с целью
признания отличий, культурной специфичности, социальных и
экономических прав.
162
Таким образом, для комплексного понимания того, что представляет
собой сибирская идентичность в современном обществе, важно разносторонне анализировать ее содержание и пути становления в историческом,
пространственном (территориальном), культурном, биографическом, политическом, идеологическом (дискурсивном) аспектах.
В обозначенном контексте центральным вопросом исследования
становится вопрос о том, что представляет собой сибирская идентичность
в контексте современного общественного состояния в представлениях самих сибиряков: что составляет основу общности в представлении разных
людей, как отклик на какие социальные процессы и призывы формируется
идентичность, когда и как актуализируется.
Прежде, чем приступить к изложению логики и результатов исследования, определимся с его ключевыми понятиями.
Р. Брубейкер и Ф. Купер (2002) в программном тексте о трактовках и
способах использования термина «идентичность» в социальных науках,
разделяют все существующие определения на 5 групп в зависимости от
того, с какими целями используется термин, и что с его помощью предполагается подчеркнуть:
• идентичность как глубинное индивидуальное свойство,
ядро «Я» (self).
• идентичность как коллективное явление, фундаментальное и последовательное тождество между членами одной группы или
категории.
• идентичность как фундамент социальной или политической активности, не инструментальная, в отличие от «интереса», основа
социальной и политической практики.
• идентичность как продукт социальной или политической активности, процессуальное развитие того вида коллективного самопонимания, которое делает возможным коллективное действие.
• идентичность как случайный продукт многочисленных и соревнующихся дискурсов [1, 73].
В нашем исследовании идентичность понимается как продукт социальной или политической активности, как процессуальное, интерактивное развитие того вида коллективного самопонимания, солидарности или
групповой сплоченности, который делает возможным всякое коллективное
действие. «Идентичность» здесь понимается и как продукт, обусловленный
социальной и политической активностью, и как «базис», обусловливающий
последующие действия.
Такое понимание позволяет подчеркнуть деятельностную природу
сибирской идентичности, показать, что она, (по крайней мере ее политическая составляющая) формируется в процессах социальной и политической
активности, через осознание проблем сибирского региона, из которых
163
«вырастает» осознание «мы», солидарность, коллективное (сходное) самопонимание. По данным нашего исследования, сибирская идентичность, как
правило, имеет протестный характер и отражает как особенное отношение
сибиряков к родному краю, формирующееся в результате приспособления
к сложным условиям жизни и преобразования среды обитания, так и стремление жителей Сибири добиваться от федерального центра более сбалансированных и справедливых отношений между регионом и центром.
Методология и методы исследования
Одна из исходных методологических предпосылок исследования состоит в том, что пути формирования сибирской идентичности (как и любой
другой) связаны с ее актуализацией в различных контекстах: идентичность
оформляется в ситуациях столкновения или соприкосновения с «Другим»,
в которых собственная принадлежность к социальным группам и сообществам перестает быть «фоновой» и становится социально значимой. Мы
придерживаемся деятельностного подхода и считаем, что идентичность
не является данной изначально (с рождения), не формируется «раз и навсегда» на ранних этапах социализации, а осознается, актуализируется в
процессе взаимодействия индивида с окружающей средой и социальной
действительностью.
Такой подход к пониманию идентичности предполагает, что формирование (становление) идентичности «сибиряка» происходит на протяжении
жизни, в разных контекстах и ситуациях, и может изменяться во времени;
соответственно, анализируя ключевые контексты и факторы, в которых
актуализируется идентичность сибиряка, представляется возможным прорисовать некоторую траекторию (траектории) формирования различных
вариаций сибирской идентичности, в зависимости от способов взаимодействия индивида с территорией Сибири, и от характера включенности
индивида в социально-экономические процессы в регионе. Такие различные формы взаимодействия с территорией вносят вклад как в оформление
регионального самосознания, так и формы его выражения в солидарных
коллективных действиях.
Большие масштабы и неравномерность территории Сибири делают
необходимым учет региональных особенностей и локальных различий при
исследовании идентичности и регионального самосознания сибиряков.
Для того, чтобы в определенной мере учесть этот фактор, было принято
решение проводить исследование в нескольких городах, в разных — географически, исторически, культурно - частях Сибири.
Также необходимо отметить, что речь в исследовании идет только о
городских идентичностях — прежде всего, потому, что связка «идентичность — региональное самосознание — гражданская активность» работа-
164
ет с большей очевидностью там, где развита публичная сфера, и в какой-то
мере сформированы формы гражданского участия, диалога, выражения.
Обозначенный исследовательский фокус определил логику отбора информантов и структуру информационной базы исследования.
Информационная база исследования
Исследование проводилось в трех крупных сибирских городах, региональных и областных центрах (Новосибирске, Омске и Иркутске), для того,
чтобы в определенной мере учесть региональные особенности проявлений сибирской идентичности и актуализации регионального самосознания.
В данном случае, Новосибирск представляет собой центр «новой Сибири»; также город известен высокой политической культурой, развитыми
формами гражданского контроля и культурного протеста. Иркутск — исторический, административный и культурный центр «старой Сибири», с историей развития, уходящей во времена царской России (основан в 1661 г.), и с
сообществом жителей, имеющих более продолжительную, в историческом
масштабе, укорененность в Сибири, по сравнению с более молодыми сибирскими городами. Кроме того, Иркутск известен активной гражданской
позицией жителей города, а также примерами результативных коллективных действий.
Омск сочетает в себе черты как старой, так и новой Сибири, являясь,
с одной стороны, историческим центром Сибири, основанным в 1716 г., а с
другой стороны, городом-миллионником, одним из промышленных и торговых центров современной России и Сибири. В 19 веке Омск стал центром
сначала Западно-Сибирского, а затем Степного генерал-губернаторства
(Степного края), охватывавшего существенную часть Западной Сибири и север современного Казахстана. В настоящее время «приграничность» Омска
и тесное взаимодействие с Казахстаном продолжает оказывать влияние на
локальное самосознание.
В каждом городе проводились интервью с жителями, по-разному включенными в социальную жизнь выбранных городов биографически, профессионально, социально, а также с «экспертами» по проблематике сибирской
идентичности - специалистами, работающими в своей профессиональной
деятельности с различными аспектами жизни в Сибири.
Отправной точкой исследования является предположение о том, что,
идентичность, связанная с территорией, во многом определяется продолжительностью проживания на данной территории, историей семьи и ее
перемещений, а также степенью и характером включенности индивида в
процессы, происходящие на данной территории. Соответственно, отбор
информантов осуществлялся с учетом таких различий.
165
Ключевыми критериями для отбора носителей сибирской идентичности (так, чтобы представить различные типы жизненных траекторий, обусловливающих формирование различных «версий» сибирской идентичности) являлись:
• город рождения и проживания информанта;
• миграционная биография информанта (отражающая продолжительность проживания в Сибири, а также опыт проживания в других городах, регионах, общностях, включая туризм);
• профессиональная деятельность (траектория) информанта, отражающая характер включенности в социально-экономические
процессы на территории;
• этническая принадлежность (с акцентом на региональную специфику этнической ситуации);
• семейные истории (сколько поколений назад переехали в Сибирь
предки респондента, каков был род их деятельности, тип поселения проживания и т.д.).
Отбор «экспертов» (агентов, актуализирующих, оформляющих, транслирующих сибирскую идентичность и связанные с ней сообщения и смыслы) осуществляется на основе анализа научных текстов, а также материалов прессы и блогосферы по проблематике сибирской идентичности.
В число «экспертов» вошли:
• исследователи, специализирующиеся на тематике Сибири и сибирской идентичности (социологи, этнографы, экономисты, историки);
• журналисты (традиционные медиа);
• блогеры;
• гражданские активисты (в т.ч. активисты экологических движений);
• идеологи и активисты акции «Я-сибиряк», приуроченной к проведению Всероссийской переписи населения - 2010.
Всего было проведено 60 интервью с жителями Омска, Новосибирска,
Иркутска: 45 глубинных (лейтмотивных) интервью с жителями (по 15 в каждом городе) и 15 экспертных интервью — по 5 в каждом городе.
Результаты исследования
В результате анализа текстов интервью были выделены основные
предпосылки формирования сибирской идентичности, которые были разделены на две большие группы.
Первую группу составили предпосылки макроуровня, к которым были
отнесены территориально–пространственные (обусловленные особенностями территории, природы и климата), культурно-исторические (связанные с культурно–историческим контекстом освоения и заселения территории Сибири) и социально-экономические предпосылки, отражающие
современные тенденции развития общества в целом и сибирского региона,
166
а также социально-экономические условия жизни в различных регионах
Сибири.
Вторую группу составили предпосылки микроуровня, относящиеся к
семейной истории и индивидуальной биографии информантов. К ним относятся история семьи, включая давность переселения семьи информанта в Сибирь, добровольность\недобровольность переселения и возраст
переселения отдельных членов семьи, этническое происхождение, личная
мобильность информанта в течении жизни, а также вехи его индивидуальной биографии, такие как вступление в брак, получение образования, рождение детей, профессиональная занятость. Можно говорить о том, что различные комбинации этих факторов на уровне индивидуальных биографий
дают разные варианты сибирской идентичности.
Ключевым же механизмом формирования сибирской идентичности на
основе как макро, так и микро предпосылок, согласно нашему исследованию, является включенность индивида в различные виды деятельности на
территории Сибири как в публичной, так и в приватной сферах.
В данной статье мы остановимся на рассмотрении одного из вариантов
сибирской региональной идентичности, а именно ее протестной формы,
берущей свое начало в вовлеченности людей в социально-экономические
процессы на территории Сибири и в связанном с нею осознании социальноэкономических проблем региона.
Формирование сибирской идентичности
как протестной через осознание социальноэкономических проблем региона
Практически во всех проведенных нами интервью информанты в
Омске, Иркутске, Новосибирске говорили о сходном наборе социальноэкономических проблем, характерных, по их мнению, для сибирского региона; в числе наиболее актуальных проблем в большинстве интервью упоминались:
• кризис промышленности, и связанные с этим проблемы трудоустройства квалифицированных кадров;
• низкий уровень заработной платы и жизни населения в целом, и, как
следствие — «вымывание» квалифицированных кадров из региона,
снижение качества человеческого капитала в регионе;
• отсутствие перспектив занятости, прежде всего — для молодежи,
имеющий следствием отток молодежи из региона;
• несимметричность и слабая урегулированность миграционных потоков [в регион и из региона];
• неразвитость инфраструктуры, в особенности — транспортной сети
и объектов социально-культурного назначения;
• экологические проблемы (загрязнение окружающей среды, бесконтрольная вырубка лесов, и т.д.).
167
Говоря о причинах и происхождении этих проблем, многие высказывали мнение, что они вызваны, прежде всего, несимметричными экономическими отношениями между федеральным центром и сибирским регионом,
а также «освоенческой» установкой «центра» по отношению к Сибири, и
планированием программ ее освоения исключительно на основе соображений экономической выгоды, без учета интересов населения региона.
Кроме того, кризис промышленности, начавшийся в 90-е годы прошлого столетия, привел к краху многих крупных предприятий в сибирских городах, прежде всего это коснулось тяжелой и обороной промышленности,
транспортных предприятий. Это сказалось не только на возможностях занятости и благосостоянии населения Сибири, но также имело более глубокие и тяжелые последствия для образа жизни и самосознания сибиряков.
Проведенные интервью показывают, что эти предприятия не только играли
огромную роль в социально-экономической жизни сибирских городов, но
также обладали в сознании горожан высоким символическим статусом, являясь предметом гордости и придавая городам в глазах горожан особую
важность и значимость в рамках всероссийской экономики. Их утрата зачастую расценивается как снижение статуса города в целом, как потеря перспектив дальнейшего развития.
Многие информанты говорят о том, что с начала 2000-х годов наблюдается дальнейшее ухудшение ситуации. Именно с этого времени начинается
массовый переход сибирских предприятий в руки столичных собственников, сопровождающийся переносом налогового резидентства предприятий и, соответственно, сокращением налоговых поступлений в местные
бюджеты.
В это же время начинается массовая продажа сибирских земель, включая муниципальные, частным собственникам из несибирских регионов, что
приводит к ограничению доступа жителей региона к этим землям, часто
расположенным в рекреационных и курортных зонах.
Все это вызывает недовольство и протестные настроения сибиряков,
которые все более оформляются в протест против политики федерального центра и приводят к четкой дифференциации и противопоставлению
между «Москвой» и Сибирью, «центром» и «регионами». При этом роль
местных, региональных властей в большинстве случаев также оценивается
негативно, но они не рассматриваются информантами как отдельная, самостоятельная сила, а как состоящие на службе у Москвы, либо вынужденные
уступать давлению из центра. Термины «Москва» и «москвичи» в данном
контексте употребляются информантами как синонимы федеральной власти и столичных коммерческих структур.
Наше исследование показывает, что именно из этого противопоставления часто берет свое начало сибирская идентичность. Нарративы жителей Сибири, полученные в ходе исследования, демонстрируют важность
самоидентификации «сибиряк» в контексте осознаваемых различий между
168
европейской Россией, Москвой и «тем, что за Уралом» — азиатской Россией
и Сибирью. Эти различия касаются, прежде всего, отношения центра к сибирской территории, к способам ее освоения, которые часто описываются
информантами в терминах отношений между метрополией и колонией:
«
Есть Москва, и есть вся остальная страна. Но к провинции европейской части России нет отношения как к колонии. Вроде та же
нищета, но такого целенаправленного наплевательского отношения
и выкачивания ресурсов не видно. А к Сибири есть отношение как к
колонии. Это очень чувствуется» (м., 44, Иркутск).
«
Москва дает — лишь бы не потонули, по минимуму, у хозяина свои
цели, а хозяин — Москва» (ж, 48, Омск).
Потребительское отношение к региону информанты также отмечают в
тех случаях, когда, казалось бы, речь идет о развитии и инвестициях в регион. Однако, «развитие» это проводится без учета интересов населения, имеет почти исключительно торговую ориентацию, рассчитанную на быстрое
получение прибыли, а не на долгосрочное развитие региона.
Ощущение несправедливости и несимметричности отношений с «центром» усугубляется видимыми противоречиями, несоответствием между
богатством региона, имеющимися в нем ресурсами, и сравнительно низким
уровнем жизни, относительной депривацией жителей региона, обладающего высоким ресурсным потенциалом.
Категоризация социально-экономического и культурного пространства России в терминах «Москва vs. Сибирь» или «центр vs. регион», наряду
с осознанием проблем сибирского региона как берущих свое начало в этой
дифференциации, приводит информантов к протестной форме самоидентификации «сибиряк», основанной на осознании «колониального» положения Сибири:
В нарративах информантов старшего поколения звучит сравнение
Сибири советских времен и современной, при этом советские времена
вспоминаются как годы развития и процветания Сибири, как «золотой век»,
когда Сибирь занимала достойное место в экономике страны, а сибиряки
чувствовали заботу руководства страны, как все советские люди.
При этом, по мнению информантов, жизнь в европейской части СССР и
в Сибири в те времена не отличалась от «остальной России» в части патерналистских установок центральной власти. Везде была «забота о простом
человеке».
Во многих текстах интервью рефреном проходит противопоставление
между патернализмом советского государства, единым для всей страны, и
сегодняшними реалиями рыночной экономики в колонии. Из этого противопоставления вырастает ощущение «отдельности» сегодняшней Сибири
от центра страны, сегодня сибиряки не видят заботы центра о своем благосостоянии, а видят лишь эксплуатацию своей земли и недр. Это мешает
им ощущать себя равноправной частью единой страны, рождает чувства
169
ущемленности, отделенности и отдаленности, из которого вырастает протестная идентичность сибиряков.
Именно в контексте этой дифференциации обсуждается идея сибирской нации как одного из вариантов институционализации сибирской
идентичности. Это в большей степени, хотя не исключительно, характерно
для людей с высоким уровнем образования и рефлексии, с активной гражданской позицией - гуманитарной интеллигенции, журналистов, предпринимателей, блогеров.
В интервью с этой категорией информантов обозначаются критерии выделения общности «сибиряки», которые перекликаются с двумя типами обоснования сибирской нации, упомянутыми во вводной части статьи
(«собственно национальные» и политические). Так, к примеру, особенности
менталитета, языка, характера, по мнению информантов, вполне могут выступать в качестве оснований для выделения (больше, чем просто территориальной или региональной) общности «сибиряков»:
«
Сибиряк — нормальная дефиниция, она не подразумевает дробления русского народа, но ввиду того, что есть отличия в говоре,
есть явное отличие в менталитете, не принципиальное, но оно есть.
Значит, определенная общность существует. Раз существует, значит,
она должна как-то называться. «Сибиряк» - это название для нее логичное, не нами придуманное и отрицать его не имеет смысла» (м., 40,
журналист, Иркутск).
«
Национальность формируется на основе общих стандартов поведения. В США и итальянцы, и ирландцы — члены американской
нации, хотя совсем разные культуры, но общие стандарты поведения.
Так же у сибиряков — у них стандарты поведения связаны с суровым
климатом — более устойчивые к трудностям, и более дружные» (м,
27, финансист, Омск).
Кроме культурных и «ментальных» характеристик, объединяющих сибиряков, в интервью в том или ином виде встречается понимание сибирской общности как новой политической солидарности, основанной на осознании жителями территории своих прав на своей земле.
«
Национальность «сибиряк» - я чувствую обоснованность этого, как
социолог, я вижу, что это то, что людям нужно сейчас, это может
стать новой солидарностью, важной частью самосознания. Эта земля
— это не просто вода или углеводороды. Это не просто территория
— это еще и история этой земли, это люди. Я сибиряк — я это чувствую. Это ощущение. Это чувство, что эта земля ценна…Свои права
растут из своей земли. Если мы, сибиряки, существуем, то существует
и наша земля. Не как ресурс - в литрах воды и кубометрах газа, а как
земля со своей историей и культурой. Это сигнал…» (ж., 32, Иркутск).
170
Таким образом, проект «национальность — сибиряк», по мнению многих наших информантов, является откликом на ощущение несправедливости и дисбаланса, и не является собственно «национальным проектом» (не
имеет целью признания сибиряков как отдельной национальности); скорее, на основе проведенных интервью можно сказать, что идея о том, что
«сибиряк» — это «национальность», широкой поддержки жителей региона
пока не находит. Скорее, проект «национальность — сибиряк» становится
формой политического высказывания, способом обратиться к центру, каналом коммуникации с центром, по которому люди надеются быть услышанными, обратить внимание на проблемы региона, призвать власти к диалогу
и сотрудничеству по поводу их решения:
«
«
Национальность «сибиряк» - приветствую. Хоть так сигнал подать»
(м., 44, Иркутск)
Мы хотим, чтобы нас услышали. Мы не хотим никакого развала, мы
хотим, чтобы услышали: мы есть, мы существуем, и у нас есть свои
интересы» (ж., 32, Иркутск).
Констатация и подчеркивание отличий между «мы» и «они», подспудное или открытое причисление себя к общности сибиряков, отличающейся
по ряду признаков (характер, интересы, условия жизни) от других общностей, звучит практически в каждом интервью. Однако не у всех оно перерастает в открытую и осознанную протестность, еще реже эта протестность
становится основой для активных и солидарных действий.
Наше исследование показывает, что протестность принимает открытые и деятельностные формы в случаях, когда затронуты жизненно важные
(в прямом смысле слова) интересы, либо, когда задета некая особо важная
(сакральная) коллективная ценность.
Примером коллективной солидарности, возникшей на основе жизненных интересов, может служить сообщество «байкальских поморов» жителей русских и бурятских деревень на побережье Байкала, с исторически
общими традициями природопользования проживающей на побережье
Байкала, чей образ жизни был поставлен под угрозу в ходе реализации на
побережье Байкала одной из федеральных программ.
Другим важным основанием коллективной солидарности является
природа как ключевая составляющая образа жизни сибиряков. Интервью
демонстрируют, что природа края для сибиряков является особой ценностью. Жизнь в Сибири характеризуется как жизнь в близости от природы,
на природе, и это является в сознании сибиряков значимым и ценным отличием их образа жизни от образа жизни в других регионах России.
Именно поэтому солидаризация часто происходит по поводу экологических угроз и проблем, когда природе региона наносится ущерб. В этих
случаях протест сопровождается актуализацией локальных и региональ171
ных идентичностей, которые становятся основой новых солидарностей. Ярким примером может служить борьба против «трубы» на Байкале. При этом
локальные идентичности выходят на первый план по сравнению с другими.
Другими примерами солидаризации на основе экологических интересов
могут служить протесты против вырубки деревьев и точечной застройки в
сибирских городах.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что рост регионального
самосознания, наблюдающийся в Сибирском регионе в последние годы,
имеет существенную протестную составляющую, и в значительной мере
связан с осознанием «несправедливого», несимметричного отношения федерального центра к жителям региона. Многие жители Сибири начинают
осознавать проблемы региона, воспринимать их как свои собственные, задумываться о том, что каждый человек может сделать для того, чтобы жизнь
людей в регионе была более достойной и благополучной.
Наше исследование показывает, что в настоящее время наблюдается
рассогласование между самосознанием (основанным на ощущении несправедливости, и зачастую сопровождающимся желаниями и готовностью
делать что-то для изменения неблагоприятного положения дел) и собственно гражданской активностью, в которой могли бы выражаться и реализовываться оформляющиеся региональные интересы. Причинами такого
рассогласования являются как факторы регионального уровня (условия
жизни, ментальности, миграции), так и низкий уровень доверия и оптимизма по поводу возможных позитивных эффектов от гражданской активности
и коллективных действий в России в целом.
Однако текущую ситуацию нельзя назвать устойчивой: формы осознания, актуализации и мобилизации коллективных интересов развиваются
стремительно. В среде активистов гражданских движений в Сибири появляются все новые публичные формы привлечения внимания властей и широкой общественности к проблемам региона, все новые призывы Центра
к диалогу (например, распространение документального фильма о проблемах Сибири, попытка учреждения сибирской национально-культурной
автономии). Что же касается населения Сибири в целом - позитивные примеры того, как коллективные действия людей помогают добиться учета их
интересов, постепенно накапливаются. Последующий ход событий будет
зависеть от того, удастся ли властям и пробуждающемуся гражданскому
обществу вступить в конструктивный и плодотворный для обеих сторон
диалог о будущем Сибири.
Литература:
1. Брубейкер Дж., Купер.Ф. За пределами идентичности// Ab Imperio. 2002.
№3. с. 61-115.
2. Тишков В.А. О Всероссийской переписи населения 2010 года: разъяснения для ретроградов и националистов и предупреждения для чиновников и политиков // Этнологический мониторинг переписи населения.
Под ред. В.В. Степанова. М.: ИЭА РАН, 2011. С. 15—30 (http://demoscope.ru/
weekly/2011/0491/nauka02.php).
3. Акопов С., Розанова М. Идентичности в эпоху глобальных миграций. —
СПб: «ДЕАН», 2010. – 272 с.
4. Jenkins R. Social Identity. Routledge (Third Edition), 2008
5. Appadurai A. The Production of Locality // Richard Fardon (ed.): Counterworks.
Managing the Diversity of Knowledge. London: Routledge, 1995. P. 204–225.
6. Бауман З. Идентичность в глобализирующемся мире// Бауман З. Индивидуализированное общество. М., 2002.
7. Appadurai A. Modernity at Large: Cultural Dimension of Globalization.
Minneapolis: University of Minnesota Press, 1996.
8. Маклюэн М. Понимая медиа: внешние расширения человека / Центр фундаментальной социологии; Пер. с англ. В. Г. Николаева; Закл. ст. М. К. Вавилова. М.; Жуковский: КАНОН-пресс-Ц, 2003.
Материалы блогов, сайтов, СМИ:
1. Антипин В. Гражданин Сибири. Почему русские за Уралом больше не хотят быть русскими //«Русский репортер», 22 февраля 2011, №07 (185). Режим
доступа: онлайн [http://www.rusrep.ru/article/2011/02/22/sibir], свободный.
2.Верхотуров Д. Что такое сибирская нация? Аудиозапись лекции 13.10.2011
// Режим доступа: онлайн [http://schriftsteller.livejournal.com/632355.html],
свободный.
Siberian Identity as a Form of Protest.
A. Anisimova
O. Echevskaya
Novosibirsk State University
The paper discusses the Siberian Identity as a form of protest against the
asymmetrical relations between Federal Centre and Siberian region.
Key words: Siberia, Siberian Identity, protest, civil activism, solidarity
172
173
Сибирский мегаполис — выборы
идентичностей начала ххi в.
Е. В. Антропов
руководитель Центра устной истории
Музея города Новосибирска
е-mail: evantropov@yandex.ru
С
овременный Новосибирск представляет собой интересный пример
реновации, реинтерпретации привычных этнических, социальных
контекстов идентичности и конструирования новых локальных моделей
самоописания и самоощущения. Идентичность населения г. Новосибирска
имела сложную историю формирования и характеризовалась множественностью. Уровнями ее наполнения были этнические и социально-культурные
аспекты; условиями формирования — высокая динамика социальной мобильности и трансформации в контексте интенсивных процессов урбанизации. В итоге базовые межпоколенные категории исторической памяти,
составляющие контекст индивидуальной и коллективной идентичности,
изменялись в течение одного-двух поколений.
«В нашей школе много вот этих немцев училось, ребятишек этих, и както дружно было. Не говорили, что ты там немец или еще что-то такое, мы не
различали. У нас в школе воспитывалась дружба какая-то народов. […] Я же
сама за татарина замуж вышла. Но я понятия не имела, что там какие-то…
Я не знаю, я все нации уважала. Вот так нас воспитывали, что все народы
одинаковы. Мы не различали, какой ты там нации, какого происхождения.
Не знаю, мы все были одинаковые…. Мы все ходили в одинаковой форме,
одинаковые фартуки носили, галстуки носили одинаковые, бантики завязывали» [14].
Концептуальный подход к идентичности в данной статье предполагает понимание идентичности как продукта коллективного опыта, реализуемого, прежде всего, через общность истории, ценностей и исторической
памяти [12; 8; 10]. Эта трактовка соотносится с понятием «городское сообщество», которое понимается здесь как разделяемая идентичность городского населения и соотносится с понятиями «национально-гражданской и
городской идентичности» [6, с. 27-32]. В качестве рабочего определения,
понятие «городское сообщество» трактуется как локальная модель развития и взаимодействия городского населения, разделяющего характеристики городской идентичности, обусловленной потенциалом социальной
консолидации через доступ к ресурсам, возможности самореализации,
коллективную инициативу, мифотворчество и т.д.
174
Сложный характер межэтнических взаимодействий на уровне
семейно-брачных отношений, ставший нормой сибирского региона в целом, и в особенности его крупных городов с повышенной мобильностью
населения определил сложный характер идентичностей горожан.
У
чился Василек хорошо. Очень любил литературу. Хорошо запоминал стихи. Любил их декламировать. Русский язык ему не давался. Да это было естественно. Когда он в 1943 году приехал в Новосибирск и поступил в фабрично-заводское училище, над ним не
один месяц все смеялись. Мать была белоруска: «Мокрой трапкой по
бруху и парадок». Отец — украинец: «Шо це ты дочепывся». Так что
Вася говорил на таком языке…, на котором говорила вся деревня.
[…] А деревня появилась в 1907 году. Половина деревни были Денисенко — белорусы, половина Глушак — украинцы. В школе учителей
не хватало. Но когда началась Великая Отечественная война, стали
появляться такие интеллигентные грамотные учителя, что Вася был
на седьмом небе. Из Ленинграда были учительницы по литературе и
русскому, учительница по математике, которая говорила, что Васе необходимо готовиться в институт. Из Поволжья была депортирована
немка, учительница немецкого языка, огромной души человек и физичка, знавшая все на свете [13].
Многокомпонентность структуры идентичности усиливалась на фоне
процессов, связанных с потенциалом локальной общественной солидарности. Поводом и началом интенсивной стадии локальной интеграции,
или формирования единого городского сообщества г. Новосибирска, стал
столетний рубеж городского развития. Он соотносился с кодификацией
коллективной городской идентичности и совпадал с актуализацией регионального самосознания, начавшейся после распада СССР и имеющего в Сибири давние корни.
Усиление региональной составляющей является показателем процессов консолидации надэтнического уровня и коррелирует с современными
социальными и политическими процессами и актуальным дискурсом формулирования конструктивных подходов к политике интеграции. В целом
указанные тенденции соответствуют европейским и российским исследованиям в области межэтнических отношений и культурного разнообразия.
Это, например, программа Совета Европы и Европейской Комиссии «Межкультурные города», Всемирный доклад ЮНЕСКО «Инвестирование в культурное разнообразие и диалог между культурами», опубликованные позиции известных российских исследователей и экспертов.
Оценивая эффективность современных подходов к вопросам межкультурного взаимодействия, Э.А. Паин анализируя проблемы межкультурного
взаимодействия, характеризует как историческую предтечу современного интеркультурализма советский интернационализм, и подчеркивает в
целом позитивный опыт советского проекта «дружбы народов» для совре175
менного осмысления возможности и перспектив гражданской интеграции
в России [9, с. 82-85].
Рассматривая понятие «культурное многообразие» и перспективы его
применения в государственном управлении, лидер российской этнологии
В. А. Тишков считает возможным рассматривать «россиян как людей одной
культуры и как сообщество по общей идентичности, а не как заключенное
в общие границы собрание носителей одинаковых паспортов» [11]. Под
понятием «культурного многообразия» ученый предлагает считать «признание многообразных форм самих культурных общностей, признание и
спонсирование не только различий, но и схожести, одинаковости, которые
чаще всего преобладают над различиями, по крайней мере, в рамках одной
национальной (не этнической!) культуры, каковой является российская
культура» [Там же].
Вывод о сложном, многоуровневом, подвижном характере идентичности был сделан А. В. Головневым по итогам проекта, проведенного в
2011-2013 гг. на Урале. Результаты анкетирования продемонстрировали
смешение позиций этничности с гражданской российской идентичностью.
Оценивая специфику идентичности народонаселения Урала, А.В. Головнев
отмечает значительную вариативность и ситуативность в самоидентификации этнических общностей за счет смежных социальных, конфессиональных, локально-культурных, профессиональных и других самоопределений;
особенно эта множественность характерна для русской общности - многочисленной и устойчивой по демографическим параметра, но вариативной
по проявлениям идентичности [7, с. 42-46].
Тему множественности и ситуативности в актуализации идентичности
(этничности) на примере московского региона рассматривал Ю. В. Арутюнян. Результатом его исследований стал вывод о взаимной корреляции
процессов актуализации региональной идентичности и интеграции на надэтнической основе [1]. Исследование народонаселения г. Москвы показало
сложность межэтнических взаимодействий, интегрирующими факторами в
которых выступают степень владение русским языком, приобщения к городской культуре и образу жизни, межнациональные браки, межэтнические взаимодействия в повседневной жизни и др. В целом делается вывод
о том, что рост межэтнической идентификации прямо коррелирует с процессами межэтнической интеграции в городской среде [Там же, с. 240-251].
Основные итоги уральских и московских исследований в целом воспроизводятся на материалах г. Новосибирска. Исследование характера идентификационных моделей народонаселения г. Новосибирска проводилось на
основе свода творческих работ студентов НГУ и НГПУ 2002-2012 гг. из фонда
отдела этнографии ИАЭТ СО РАН на темы «История моей семьи в истории
народа», «Я — моя семья — мой народ — моя страна». Абсолютное большинство проанализированных работ представляют родословные с упоминанием предков различного этнического происхождения. Полиэтничные
176
корни назвали авторы 1472 сочинений из 2 тыс. проанализированных, при
том, что определили себя русскими — 1633 чел.; иную этническую принадлежность, включая множественную идентичность («русская-украинка»,
«немец-еврей» и т.д.), указали 63 чел. Генеральным выводом на основе
анализа творческих работ стала статистически преобладающая идентификационная модель «русского сибиряка» с мягко выраженной этнической
идентичностью и личностными ситуативными социальными и культурными
контекстами ее актуализации.
Судя по сочинениям, молодые люди сопоставляют судьбы своих предков, примеряя на себя различные самоощущения и самоидентификации на
основе исторического, социального, социально-профессионального, культурного и др. происхождений близких и отдаленных во времени родственников.
Д
ля меня национальная принадлежность определяется личным
осознанием причастности к той или иной культуре…. В беседах
на данную тему мой дед постоянно подчеркивал, что он и его родители — украинцы. Мой отец определяет себя как русский, добавляя, что
чувствует свою причастность к украинской культуре. Моя мать также
определяет себя как русская, но немаловажной в истории своей семьи считает еврейскую культуру. Я самоопределяю себя как русский,
из двух побочных культур ближе к себе считаю еврейскую. В большой
степени такой выбор связан с рождением в Еврейской автономной
области [4].
Авторские истории, опирающиеся на истории семей, описывают различные варианты исторических и культурных происхождений, занятий, статусов, как, например, «переселенец», «белорус», «Из Витебской губернии»,
«зажиточный», «хозяйственный», «многодетный», «бондарь» и т.д., становящихся предметом обсуждения молодых новосибирцев.
От
прабабушки в нашей семейной речи появились совершенно
не свойственные современной выражения «белье обыгало»
— белье высохло, «кутенок» вместо «котенок» и др. можно сказать,
что в крови у нашей семьи течет уральская и украинская кровь. От наших украинских предков мы унаследовали громкий голос и быструю
речь, гостеприимство и хозяйственность… От родственников с Урала
нам досталось трудолюбие и любовь к природе, а также недюжинная
выносливость…. Но если спросить меня, кем именно я себя считаю,
я не задумываясь, отвечу — сибирячкой… все черты характера, доставшиеся мне по наследству, совместились, образовав совершенно
особый, новый характер [5].
Анализ сочинений дает возможность говорить о взаимодополняемости и взаимообусловленности этнических, социально-культурных, профессиональных и иных уровней сложной структуры идентичности молодых
людей. При этом одним из самых распространенных маркеров является
177
характеристика, как правило, акцентирующая множественность этнокультурных корней.
Т
ак получилось, что в возрасте 3 лет я с родителями приехал жить
с Украины в Якутию. Все близкие родственники остались жить на
Украине, и общаться приходилось только в письмах. Когда во втором
классе мы учились составлять генеалогическое древо, я смог понять
только то, что в моей крови течет кровь четырех народов[2].
Большое разнообразие этнических, географических, социальнокультурных и иных характеристик предков определяет идентичность молодого поколения.
«
В нашей семье частично сохранились традиции деревни, хотя они
скорее не деревенские, а православные… Деревня всегда славилась приверженностью к старому укладу. Несмотря на то, что достоверно, что мои предки по отцовской линии приехали с Украины
и были соответственно украинцами, я считаю себя русской, хотя бы
потому, что все мои предки по приезде на Алтай женились на русских.
И хотя нельзя сказать наверняка, насколько русскими были их жены,
тем не менее все они носили русские фамилии» [3].
Анализ творческих сочинений новосибирских студентов соотносится
также с данными авторского анкетирования среди молодых новосибирцев,
которые также подтверждают несовпадение декларируемой этнической
принадлежности и реальной этнической динамики в поколенных связях.
Анкеты показывают, что абсолютное большинство потомков статистически
значимых этнических групп украинцев, немцев, татар, белорусов, казахов
не идентифицирует себя со своими предками.
При высокой динамике идентичности показательна низкая укорененность респондентов в городской среде: из 1363 анкетированных 546 представителей молодого поколения являются мигрантами; 195 из них проживают в городе менее 10 лет; 351 стали новосибирцами более 10 лет назад.
Только 17 респондентов — укорененные горожане с четырех-поколенным
стажем. Еще 252 респондент имеет предков в городе с третьего поколения,
остальные 548 являются горожанами во втором поколении.
В авторской выборке среди указавших свою этническую принадлежность 1311 респондентов помимо русских оказалось: 14 украинцев, 7 азербайджанцев, 6 татар, по 3 представителя немцев, армян и корейцев, по 2 —
белорусов, евреев, казахов, бурят и болгар и по 1 представителю поляков,
латышей, уйгуров, аварцев, таджиков, греков и коми. Лишь в нескольких
родословных, помимо русских, преемственность этнической идентичности
не прерывалась: это 6 азербайджанских семей, 3 украинских, 2 армянских,
1 немецкая, 1 корейская, 1 еврейская, 1 бурятская и 1 казахская.
Статистика поколенной идентификации свидетельствует, что 454 респондента, все предки которых (при подсчете исключались родословные с
178
более чем двумя пропусками при указании национальности предков) определили себя как русские. В 229 случаях не была указана этничность предков
далее родителей. При этом в остальных родословных было зафиксировано
665 ситуаций выбора этнической идентичности детьми смешанных браков
— происходила переориентация, как правило, на русскую идентичность,
или прерывание (отсутствие) идентичности потомков по отношению к родителям. Из этого множества: в 169 случаях этническое самоопределение
претерпело изменения в третьем поколении, в 338 — во втором и в 158 случаях — в первом поколении.
Таким образом, смена этнической идентичности жителей г. Новосибирска происходила в диапазоне третьего или второго поколений, что
соответствовало интенсивным миграционным потокам XX в. Наиболее насыщенные смешанными браками оказались четвертое и особенно третье
поколения.
Теперь мы должны включить в структуру идентичностей горожан
специфические городские и даже конкретнее, новосибирские особенности,
а именно комплекс того нематериального историко-культурного наследия,
который можно назвать историко-культурным кодом или локальной идентификационной моделью. Особенности этой коллективной идентичности
могут быть реферативно обозначены в ряде следующих тезисов.
Актуализация историко-культурного образа Новосибирска связана с
перспективой, динамикой. Специфика символического выражения городского сообщества Новосибирска акцентируется в образах передового города, приоритета новшеств, динамики и перспектив, отказе от архаики и
традиций и установке на межкультурное взаимодействие как необходимое
условие стратегического развития города. Новосибирск изначально создавался как новый город. И тот образ, который сегодня является ключевым и
который отрицает прошлое, он на самом деле уже давно сам есть прошлое
и новосибирский исторический или историко-культурный бренд.
Для Новосибирска оказывается важной деятельностная, конструктивистская стратегия формирования города. Особенности формирования
городского сообщества были связаны с транзитным характером города,
его формированием как столичной презентационной площадки в рамках
государственного строительства и конкурентным характером социальноэкономических и культурных моделей взаимодействия. При этом формирование или согласование коллективного представления о городе далеко
не закончено.
Анализ символики Новосибирска говорит о том, что базовые контуры
его образа связаны с поддержанием статусности и тиражированием феномена столичности. Они приводят в систему историю формирования городского сообщества, делают город «узнаваемым».
Подводя итог, можно говорить о том, что сосуществование традиционных этнокультурных и урбанизированных ценностей, сельских и городских
179
стандартов определили сложный характер межэтнических взаимодействий, многоуровневый и ситуативный характер этнической и социальнокультурной идентичности населения г. Новосибирска. Этот сложный
характер обусловил множественность проявления и ситуативность индивидуальной идентичности и коллективного восприятия города.
Литература
1. Арутюнян Ю. В. Москвичи: этносоциологическое исследование /
Ю. В. Арутюнян; Ин-т этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая
РАН. – М.: Наука, 2007. 271 с.
2 Архив отдела этнографии ИАиЭТ СО РАН. Творческие сочинения учащихся НГУ. Владимир. 2004.
3. Архив отдела этнографии ИАиЭТ СО РАН. Творческие сочинения учащихся НГУ. Дарья. 2007.
4. Архив отдела этнографии ИАиЭТ СО РАН. Творческие сочинения учащихся НГУ. Максим. 2009.
5. Архив отдела этнографии ИАиЭТ СО РАН. Творческие сочинения учащихся НГУ. Наталья. 2013.
6. Вендина O.И. Московская идентичность и идентичность москвичей.
// Извести РАН. Серия географическая, 2012, №5. С. 27-39.
7. Головнев А.В. Этничность и идентичность на Урале // Уральский исторический вестник. 2011. №2 (31). С. 40-49.
8. Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. – М., 1999. 224 с.
9. Паин Э.А. Трудный путь от мультикультурализма к интеркультурализму// Вестник института Кеннана. Выпуск 20. М., 2011. 144 с.
10. Сикевич З.В. Социология и психология национальных отношений.
– М., 1999. 203 с.
11. Тишков В.А. Идентичность и многообразие // Стратегия России. –
2007. – №5. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://sr.fondedin.ru/new/
fullnews_arch_to.php?subaction=showfull&id=1180595421&archive=1180596
652&start_from=&ucat=14& (Дата обращения: 22.02.2013).
12. Чешко С.В. Человек и этничность // Этнографическое обозрение. –
1994. – №6. – С. 35-49.
13. Центр устной истории Музея города Новосибирска. Документальный фонд, публицистика. Глушаков А.В., инженер.
14. Центр устной истории Музея города Новосибирска. Архив интервью. Тропина Н.К., 1938 г.р., дошкольный педагог.
180
Красноярк — 2030: образы будущего. Концепция и результаты
форсайт-проекта
В. С. Ефимов,
директор Центра стратегических исследований и разработок Сибирского
Федерального университета
В. А. Дадашева, А. В. Ефимов
Центр стратегических исследований и разработок Сибирского
федерального университета1, г. Красноярск
Г
орода являются одним из важнейших социокультурных «изобретений» человечества: концентрация интеллектуальных, трудовых,
финансовых и материальных ресурсов в одном пространственно локализованном месте создала возможности для интенсивной коммуникации,
порождения новых видов деятельности, снижение издержек жизнеобеспечения, создания особого стиля жизни — все это определило и будет продолжать определять развитие человеческой цивилизации. В своем развитии города проходили различные фазы, причем в разных странах эти фазы
наступали в различное историческое время.
Логика развития городов в XXI веке
Ускоренное развитие городов в XVIII-XX веках — процессы урбанизации — это результат промышленной революции и становления индустриального социально-экономического уклада.
Наряду с процессами глобализации, сформировался ряд дополнительных общемировых тенденций, переходящих в устойчивые тренды, которые
будут определять возможности развития городов в XXIвеке2,3:
• формирование глобальных рынков финансов, технологий, труда,
доступ к которым является одним из ключевых факторов развития стран,
регионов и городов4,5;
• общее повышение мобильности населения, увеличение туристических и миграционных потоков, создающих как новые возможности для
развития городов, так и новые социальные, экономические и культурные
проблемы;
1 expert.sfu@gmail.com
2 Мир после кризиса. Глобальные тенденции — 2025: меняющийся мир. Доклад Национального разведывательного совета США. М.: «Европа», 2009. 188 с.
3 Будущее высшей школы в России: экспертный взгляд. Форсайт-исследование
— 2030: аналитический доклад, под ред. В.С.Ефимова. Красноярск: Сибирский федеральный университет, 2012. 182 с.
181
• разработка и массовое внедрение современных строительных и
инженерных технологий, появление новых материалов, которые позволяют существенно повысить качество строительства зданий, сооружений и
транспортных покрытий; снизить издержки на содержание городской инфраструктуры;
• деиндустриализация крупных годов, вывод на городскую периферию и глубокая технологическая модернизация промышленных производств; постиндустриальное освоение промышленных зон, включая
формирование на их территории креативных индустрий,международных
финансовых и бизнес центров, инновационных кластеров и глобальных
университетов6,7;
• создание «умных городов» — широкое использование
информационно-коммуникативных технологий, которые позволят создать
принципиально новые условия, определяющие качество жизни: эффективная транспортная логистика; снижение энергопотребления; комплексная
безопасность; новое качество образовательных, социальных и медицинских услуг; улучшение экологических условий; формирование насыщенного, креативного информационного и знако-символического пространства
города;
• переход к новым технологиям управления городским развитием
(стратегическое планирование, форсайт и др.), широкое привлечение горожан к проблемам и задачам развития города, создание институциональных
систем общественного развития и управления будущим города8.
Ключевым драйвером, определившим ситуацию становления города
Красноярска и его развития за весь период существования, было российское государство, именно политика Российской империи и ее приемника
Советского Союза генерировала финансирование создания инфраструктуры и экономики города, перемещала человеческие массы для освоения
Сибири и Дальнего Востока.
4 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Высшее образование в России: вызовы XXI века //
Университетское управление: практика и анализ. 2010. №4 (68). С.6-17.
5 Человеческий капитал Красноярского края: Форсайт-исследование — 2030 /
Аналитический доклад; под ред. В.С.Ефимова.— Красноярск: Сибирский федеральный университет, 2010. — 126 с.
6 Ефимов В.С., Лаптева А.В., Дадашева В.А. Форсайт высшей школы России: новые миссии и функции, перспективные технологии и форматы деятельности / Университетское управление: практика и анализ №3(79), 2012 // Екатеринбург, 2012,
С.13-48.
7 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Форсайт высшей школы России — 2030: базовый
сценарий — «конверсия» высшей школы / Университетское управление: практика и
анализ №3(85), 2013 // Екатеринбург, 2013. С.6-21.
8 Ефимов В.С. Стратегическое управление городом. Учебное пособие. — Ново-
Будущее как проблема
Неопределенность будущего Красноярска в XXI веке определяется
следующими тремя факторами:
• Во-первых — общемировой ситуацией неопределенности — экономические проблемы в Европейском Союзе, снижение рейтинга США,
замедление экономического роста Китая, могут существенно снизить мировую динамику экономического развития. Это, несомненно, скажется на
перспективах вовлечения Сибири в глобальные процессы развития, а значит в Сибирь могут не прийти инвестиции и, следовательно, сибирские города, включая Красноярск, не получат дополнительных шансов на перспективное будущее.
• Во-вторых — неоднозначной социально-экономической и политической ситуацией в России. Будет ли в ближайший период приоритетным направлением расширение свободы, демократии, инициативы, в том
числе и в отношении развития городов, либо станет доминировать тренд
на централизацию власти, ресурсов на уровне федерального центра, усиление контроля за общественными инициативами и ограничение свободы
муниципалитетов. Также важным будет политика федерального центра в отношении Сибири и Дальнего Востока: либо продолжится неоколониальнаяпрактика выкачивания природных ресурсов в «обмен» на снижение уровня
жизни и увеличение экологических загрязнений и возможных техногенных
аварий; либо будет выстроена стратегия опережающего развития сибирских регионов, разворачивание проекта сибирских агломераций; либо
произойдет снижение общей активности государства в отношении Сибири
и Дальнего Востока, что приведет к «инерционному дрейфу» в развитии регионов и городов Сибири и Дальнего Востока.
• В-третьих — неопределенностью в ситуации социальноэкономического развития Красноярского края. Порыв «новой индустриализации» и «агломерационного развития», сгенерированный в 2003-2009 гг.
губернатором А. Г. Хлопониным, утрачивает свою экономическую, инвестиционную и социальную энергетику. При этом не появляются новые идеи и
оформленные предложения в отношении будущего края и города Красноярска; разрабатываются и будут приняты стратегии и программы развития,
которые с большой вероятностью останутся техническими документами по
распределению бюджетных средств. Проблемность будущего Красноярска
проявляется через сокращение инвестиций в экономику города; протестный характер гражданской и экологической активности населения; миграционный отток активной молодежи, напряжения в региональной и городской элитах.
В настоящее время в поле обсуждения будущего города Красноярска
существует три трудно согласуемых и даже конфликтующих между собой
позиции:
сибирск: НГАЭиУ, 2004. 68с.
182
183
• В рамках первой позиции — «индустриальный город» — Красноярск ориентируется на развитие индустриального сектора экономики,
строительство в окрестностях и в черте города новых заводов и фабрик,
создающих новые рабочие места и увеличивающих поступления в бюджет
города;
• В рамках второй позиции — «сервисный город» — Красноярск
мыслиться как место «сервисов» для проектов освоения природных ресурсов края, транспортно-логистическим центром коридора «Европа — страны АТР», зоной проживания и рекреации для среднего класса. Идея сервисного варианта будущего Красноярска наиболее полно представлена в
концепции формирования Красноярской агломерации;
• В рамках третье позиции — «креативный город» — Красноярск
становится центром креативных индустрий, крупным научным и образовательным центром Сибири (Сибирский федеральный университет), городом
с развитой инфраструктурой для жизни креативного класса, развития инноваций и креативных индустрий.
За каждым из этих вариантов будущего Красноярска стоят определенные «группы интересов», которые в большинстве случаев не могут прийти
к общему, компромиссному решению о желаемом будущем по культурным,
экологическим, профессиональным и социальным основаниям. Все это может привести к замедлению процессов развития города, повышению социальной напряженности, снижению уровня доверия населения к власти. В
этом случае важно, чтобы глава города и мэрия Красноярска заняли позицию интегратора и координатора работ по формированию видения будущего города.
Концепт форсайт-проекта 9
Основная цель проекта — сформировать общее видение будущего
города Красноярска. На основе анализа существующих трендов и возможностей оформить 3-5 альтернативных сценариев развития города до 2030
года; построить карту проектных идей и решений.
Ключевым действием проекта было проведение форсайт-сессии для
обсуждения долгосрочных трендов развития Красноярска до 2030 года,
оформление общего видения, будущего и поля сценариев развития города.
Задачи Форсайт-сессии:
1. Определение трендов, задающих развитие ключевых сфер - экономики, технологий, социальной и культурно-антропологической сфер, в
соответствии с глобальными социально-экономическими тенденциями и
технологическими изменениями. Определение критических ситуаций.
2. Выделение вариантов «видения» будущего города, возможных точек бифуркаций и вариантов сценариев будущего города10.
3. Определение приоритетных направлений развития, драйверов и
ключевых субъектов изменений, прорывных проектов в каждой сфере.
184
В рамках проекта видение возможного будущего Красноярска рассматривается через три смысловых фокуса:
• Тренды — внешние устойчивые тенденции (экономические, технологические, социальные, культурно-антропологические), которые в различной степени будут влиять на будущее города.
• Платформы — масштабные технологические и социальные трансформации, которые существенным образом изменяют жизнь города во
всех ее проявлениях (экономических, социальных, культурных, управленческих);
• Сценарии — возможные сценарии развития города, идеи которых
были сформулированы в рамках форсайт-сессии «Красноярск-2030: образы
будущего».
Результаты форсайт-проекта
В ноябре 2012 года в Красноярске была предпринята попытка построения образа будущего города в долгосрочной перспективе по технологии экспресс-форсайта в рамках проекта «Красноярск. Foresight». Проект
являлся гражданской инициативой и проводился в рамках Красноярского
молодежного форума при поддержке Управления молодежной политики
Администрации города Красноярска. В проекте приняло участие более 400
активных горожан.
В качестве партнеров проекта выступили: Центр стратегических исследований и разработок СФУ, руководители и участники проекта «Красноярский креативный кампус», агентство брендинга и интерактивного дизайна
«SmartHeart».
В рамках проекта также были проведены 4 экспертные сессии по
следующим тематическим направлениям: «экономика города», «управление городом», «архитектура и инфраструктура города», «культурнообразовательное пространство города». На экспертных сессиях обсуждались ключевые проблемы сферы, возможные варианты их решений,
перспективы развития той или иной отрасли.
Работа форсайт-сессии была основана на технологии экспрессфорсайта — разновидности мозгового штурма, основной целью которого
является построение участниками семинара видения долгосрочного будущего, выраженного в трендах, критических ситуациях, возможных сценариях, карте проектных идей.
9 United Nations Industrial Development Organization.Technology Foresight
Manual: Organization and Methods, Volume 1, 2Vienna, 2005.
10 Valery S. Efimov and Alla V. Lapteva Practices of Exploring the Future: Russian
Foresight / Journal of Siberian Federal University. Humanities&SocialSciences 1 (2010 3).
–pp.143-153.
185
информации; принципиально изменится и само индустриальное производство, в котором существенно увеличится когнитивный компонент деятельности за счет автоматизации, роботизации и внедрения «умных» заводов.
• Технологическая революция и новые материалы — появлениеновых технологий и новых материалов,создаваемых в рамках 6-го технологического уклада, автоматизация и робототехника, распространение
3D-принтеров и автоматических заводов, что позволитсущественно снизить стоимость традиционного материального производства.
• Зелёная революция — появление новых высокопродуктивных
технологий производства «белковой массы»; ужесточение экологических
требованийк промышленному производству; появление новых экологосообразных технологий.
2. Технологические тренды:
Основным действием проекта стала форсайт-сессия (продолжительностью 3 дня), в рамках которой участники совместно с игротехниками и приглашенными экспертами обсуждали и согласовывали видение будущего
города Красноярска. Взаимодействие участников осуществлялось в рамках
интенсивной работы по тематическим группам, чередующейся с общим обсуждением с привлечением экспертов.
Продуктами форсайт-сессии стали: карты глобальных трендов развития различных сфер человеческой деятельности (экономики, технологий,
социальной и культурной сфер) до 2030 года; возможные сценарии развития города до 2030 года (10 сценарных вариантов); карта проектных идей и
решений.
В качестве ключевых трендов, определяющих развитие Красноярска
в долгосрочной перспективе, были выделены следующие четыре группы
глобальных и региональных процессов: экономические, технологические,
социальные и культурно-антропологические.
1. Экономические тренды:
• Глобализация экономики — формирование глобальных производств и глобальных рынков капиталов, технологий, идей и человеческого
капитала.
• Виртуализация и когнитивизация экономики — значительную
часть экономики по доле занятых и доле производимого ВВП будут составлять работы в области производства, переработки и распространения
186
• Новая энергетика — появление новых, компактных и высокоэффективных источников энергии, которые позволят повысить эффективностьсистем городского энергоснабжения.
• Технологии умного города — электронные и компьютерныетехнологии, позволяющие обеспечить сбор, передачу, обработку в реальном
времени больших объемов информации(с сотен миллионов датчиков).
• Биотехнологии — появление генной инженерии приведет к революционным изменениям во всей сфере медицины и здоровья человека.
• Нанотехнологии, новые материалы — переход к инженерии на
уровне атомных систем, что сделало возможным появление новых материалов, обладающих уникальными свойствами, не существующими в естественной природе.
• Зеленые технологии — создание новых экологических технологий
позволит существенно уменьшить количество вредных выбросов, производимых промышленными предприятиями и транспортом.
• Искусственные интеллектуальные системы — появление искусственных интеллектуальных систем, способных в online-режиме обрабатывать большие объемы информации, что является критически важным для
мониторинга процессов и управления сложными системами, какими являются города.
3. Социальные тренды:
• Трансформация социального — изменения в таких традиционных
институтах, как государство, семья, детство и юность, школа и системы профессионального образования, связанные с вторым фазовым переходом
(переходом от индустриального к постиндустриальному обществу).
• Виртуализация социальных институтов — перенесение ряда социальных практик и социальных институтов в виртуальное пространство (институтов образования; институтов, включенных в систему воспроизводства
187
социальных ценностей и норм; институтов, обеспечивающих становление
социальной и профессиональной идентичности и др.).
• Новое социальное неравенство — повышение разнообразия мира
приведет к расслоению людей, выраженному в новых культурных, когнитивных, технологических барьерах, ограничивающих возможности отдельных социальных слоев.
• Глобальная миграция — будут происходить значительные перемещения человеческих масс в старые и новые центры притяжения мигрантов
(сотни миллионов людей) и формирование нового социального феномена
«глобальные кочевники».
• Запрос на толерантность — повышенная социальная динамика
приведет к усилению толерантности и терпимости к представителям другой культуры, другого социально-экономического уровня, другого поколения.
• Перманентная поколенческая революция — усиление разрыва
между разными поколениями в вопросах культуры, образования, управления и др.; существенное снижение возрастного барьера для вхождения
в властные структуры (массовый приход к власти людей «нового» поколения).
• платформа развития «Умный город»: пакет информационных технологий и связанная с ним линейка устройств и институций — электронных
чипов, пластиковых карт, систем фиксации различных параметров, центров
обработки данных и автоматической координации;
• платформа развития «Умное управление и социальное развитие»:
пакет социальных технологий и технологий управления городскими процессами, в том числе — усиление локальных сообществ и местного самоуправления, краудсорсинговые интернет-сервисы по изменению городской
среды11.
Эти платформы являются инструментальной и технологической основой для инженерно-технических, социально-культурных и общественнополитических изменений в городах.
Основным результатом проекта стал пакет сценариев развития города
Красноярска до 2030 года — описанная определенным образом «картинка
будущего», а с другой стороны — особое позиционирование города, включая его своеобразие и значимость для окружающего мира. Все сценарий
позиционируются на карте сценариев (рис. 1), структурированной двумя
ортогональными осями: «открытый город — закрытый город»; «город субъект — город объект».
4. Культурно-антропологические тренды:
• Трансформация личности — снижение доверия и социальной связности людей, приводящее к росту отчужденности и равнодушия, автономизация личности.
• Трансформация телесности — массовая киборгизация, усовершенствование физических и умственных способностей человека за счет
средств фармакологии и генной инженерии.
• Трансформация культуры — стирание межкультурных барьеров
и границ, а также появлению и развитию таких трендов, как «метакультурность» (рефлексивный отрыв от родовых культурных корней и выход в
слой метакультурного существования) и «культурное сиротство» (утрата
родовых культурных корней как основы для инициативы и жизненной активности человека, распространение социальных депрессии и экзистенциальных срывов человека).
• Возврат к архаике — обращение большого количества людей к
религии, как к форме поддержки жизненных сил, внешней (отчужденной)
формы удержания экзистенциальных смыслов, что приведет к отказу от духовного и экзистенциального поиска и самоопределения.
В рамках проекта также были выделены так называемые платформы
развития — пакеты технологий, широкое внедрение которых приведет к
значительным изменениям в городском хозяйстве, социальной жизни города и системе городского управления:
Рис. 1. Карта сценариев
11 Ефимов В. С. Стратегическое управление городом. Курс лекций. —
Красноярск: РИО СФУ, 2007. - 243 с.
188
189
Поле вариантов будущего Красноярска до 2030
года включает следующие сценарные варианты:
1. Глобальный город Сибири (вхождение в сеть
глобальных городов).
Позиционирование: «Красноярск — город, открывающий Сибирь для
мира, а мир для Сибири». Город становится своеобразными «воротами» для
вхождения в макрорегион Сибирь с ее природными богатствами, суровой
и дикой природой, мощными чистыми реками, своеобразной культурой и
удивительными людьми.
190
2. Северный Фронтир.
Позиционирование: «Красноярск — центр освоения Арктики и северных территорий, включая разработку и внедрение новых технологий
экономического и культурного развития». Следуя идеологии Фронтира,
Красноярск, наряду с Канадой, Норвегией и другими территориями, представляет собой границу между цивилизацией и неосвоенным северным
пространством, город пионеров научно-технологического, экономического и культурного освоения Арктики.
191
3. Оазис комфорта.
Позиционирование: «Красноярск - город для горожан, а не для производства». Данный принцип предполагает ориентацию города на создание
удобной, безопасной, интересной и благоприятной для жизни и работы,
городской среды.
192
4. Технополис.
Позиционирование: «Новый высокотехнологичный индустриальный
центр». Ключевым элементом данного сценария является создание и развитие в городе и крае производственных центров, реализация новых логистических решений, новая производственная инфраструктура высокого
уровня.
193
5. Крас-Вегас.
Позиционирование: «Центр развлечений для покорителей севера (нефтяников, газовиков, металлургов)». Красноярск становится центром досуга и развлечений для работников добывающей промышленности Сибири и
других регионов.
194
6. Сибирский Детройт.
Депрессивный сценарий, основан на возможности серьезного экономического кризиса. По аналогии с американским Детройтом, который в
результате падения уровня производства стали массово покидать люди (за
период с 1950 по 2012 гг. численность населения Детройта сократилась на
1,15 млн. чел., с 1,85 млн. чел. в 1950 г. до 0,70 млн. чел. в 2012 г.)
195
Проведенная форсайт-сессия стала первым шагом в процессе построения осмысленной картины будущего города в долгосрочной перспективе. Важным является определение следующих шагов по вовлечению как
можно большего количества экспертов, профессионалов из разных сфер в
процесс построения согласованной картины будущего Красноярска. Такими действиями могут стать: форсайт-исследование будущего Красноярска;
разработка бренда города с участием разных городских сообществ и др.
Дополнительная траектория изменений: расширение функций Управления
молодежной политики г. Красноярска до уровня управления общественными изменениями. В работе и обсуждении результатов проекта участвовал
Э. Акбулатов (мэр Красноярска), руководители подразделений администрации города, депутаты городского Совета, представители бизнеса, общественных организаций, жители города (более 400 чел.).
10. Ефимов В.С., Лаптева А.В., Дадашева В.А. Форсайт высшей школы
России: новые миссии и функции, перспективные технологии и форматы
деятельности / Университетское управление: практика и анализ №3(79),
2012 // Екатеринбург, 2012, С.13-48.
11. Мир после кризиса. Глобальные тенденции – 2025: меняющийся
мир. Доклад Национального разведывательного совета США. М.: «Европа»,
2009. 188 с.
12. Человеческий капитал Красноярского края: Форсайт-исследование
– 2030 / Аналитический доклад; под ред. В.С.Ефимова. – Красноярск: Сибирский федеральный университет, 2010. – 126 с.
Литература
1. United Nations Industrial Development Organization. Technology
Foresight Manual: Organization and Methods, Volume 1, 2. Vienna, 2005.
2. United Nations Industrial Development Organization. Technology
Foresight Manual: Organization and Methods, Volume 1, 2 Vienna, 2005.
3. Valery S. Efimov and Alla V. Lapteva Practices of Exploring the Future:
Russian Foresight / Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social
Sciences 1 (2010-3). – Pp.143-153.
4. Valery S. Efimov and Alla V. Lapteva Practices of Exploring the Future:
Russian Foresight / Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social
Sciences 1 (2010 3). – Pp.143-153.
5. Будущее высшей школы в России: экспертный взгляд. Форсайтисследование – 2030: аналитический доклад, под ред. В.С.Ефимова. Красноярск: Сибирский федеральный университет, 2012. 182 с.
6. Ефимов В.С. Стратегическое управление городом. Учебное пособие. – Новосибирск: НГАЭиУ, 2004. 68 с.
7. Ефимов В.С. Стратегическое управление городом. Курс лекций. –
Красноярск: РИО СФУ, 2007. – 243 с.
8. Ефимов В.С., Лаптева А.В. Высшее образование в России: вызовы XXI
века // Университетское управление: практика и анализ. 2010. №4 (68). С.617.
9. Ефимов В.С., Лаптева А.В. Форсайт высшей школы России – 2030: базовый сценарий – «конверсия» высшей школы / Университетское управление: практика и анализ №3(85), 2013 // Екатеринбург, 2013. С.6-21.
196
197
Будущее коренных народов
республики Саха (Якутия)
(по материалам форсайт-исследования)
Ефимов Валерий Сергеевич,
Лаптева Алла Владимировна
Центр стратегических исследований и разработок
Сибирского федерального университета, Красноярск
Введение
В статье представлены некоторые результаты исследовательского проекта «Форсайт Республики Саха (Якутия) — 2050», реализуемого совместно
учеными Северо-Восточного федерального университета и Сибирского федерального университета в 2011-2014 гг.
Цель форсайт-исследования1: построить видение будущего коренных
народов республики на основе анализа разных по типу данных — данных
статистики, переписей населения, социологического и экспертного опросов2, прогноза динамики некоторых важных параметров, анализа различных программных документов федерального и регионального уровня, результатов экспертных сессий.
Согласно данным переписи 14 октября 2010 г. при общей численности
населения республики 955,8 тыс. чел., якуты (саха) составляли 49,9 %; эвенки — 2,2 %; эвены (ламуты) — 1,6 %; долганы — 0,2 %; юкагиры — 0,1 %; чукчи — 0,1 %. Таким образом, представители коренных народов Республики
Саха (Якутия) — саха и коренные малочисленные народы Севера (КМНС)
— составляют 54,9 % ее населения. Якутия является регионом России, который аккумулирует наибольшее число представителей народов Севера, в
котором сохранились языки и культуры этих народов.
1 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Форсайт Республики Саха (Якутия): концепция и ба-
зовые модели проекта / Вестник НГУЭУ. №1. 2012. С.105-123. // Новосибирск: Новосибирский государственный университет экономики и управления.
2 Впервые в республике в 2011 г. был проведен масштабный социологический
опрос населения — 2000 респондента в 16 районах, включая северные территории; проведен масштабный Делфи-опрос экспертов о будущем региона, приняли
участие 1500 экспертов, в том числе 150 экспертов очень высокой квалификации
(ученых и управленцев). Авторы признательны коллективу исследователей СевероВосточного федерального университета, который осуществил «полевую» часть работ при проведении опросов: Борисовой У.С., Поповой Л.Н. и др.
198
В ближайшие десятилетия значительная часть территории республики
будет подвержена масштабным социально-экономическим и культурным
изменениям, связанным с интенсивным освоением природных ресурсов,
развертыванием индустриальных и постиндустриальных видов деятельности, вхождением в глобальное информационное и культурное пространство3. Правительством Российской Федерации утверждены стратегические документы: «Схема комплексного развития производительных сил,
транспорта и энергетики Республики САХА (Якутия) до 2020 года», Государственная программа Российской Федерации «Социально-экономическое
развитие Дальнего Востока и Байкальского региона». Предполагается увеличение к 2025 г. ВРП Республики Саха (Якутии) почти в 8,5 раз в отношении
к 2005 г. Такой рост будет обеспечен в первую очередь за счет реализации
крупных проектов разворачивания ресурсодобывающих производств и
транспортной инфраструктуры. Эти изменения могут критическим образом повлиять на условия существования народов республики, создать новые возможности и новые риски для сохранения идентичности, культуры и
языков народов Севера4.
Вместе с тем в ближайшие десятилетия сохраняется «окно возможностей», позволяющее развернуть экономические, культурные, образовательные, здравоохранительные практики, необходимые для сохранения и развития народа саха и коренных малочисленных народов Севера.
Важно перейти от констатации происходящих изменений к упреждающей
социально-проектировочной работе, к управлению общественными изменениями. Это становится возможным в рамках практики форсайта —
особой работы, нацеленной на предвидение будущего, очерчивание различных сценарных вариантов, создание образа позитивного будущего и
проектирование конкретных шагов для его реализации.
Цели форсайт-исследования:
• провести комплексный анализ социальных, экономических,
демографических, социально-культурных процессов, определяющих
воспроизводство и развития народов республики;
• разработать сценарии будущего республики;
• разработать «дорожную карту» движения в будущее;
• разработать принципы политики сохранения северных народов
республики.
3 Форсайт Республики Саха (Якутия) — 2050: Концепция проекта и карта работ
/ под ред. Е.И. Михайловой и В.С. Ефимова. — Красноярск-Якутск : Сибирский федеральный университет — Северо-Восточный федеральный университет имени М.К.
Аммосова, 2012. — 62 с.
4 YEFIMOV Valery. Preserving Linguistic and Cultural Diversity in the Republic
of Sakha (Yakutia): Foresight Project // Linguistic and Cultural Diversity in Cyberspace.
Proceedings of the 2nd International Conference (Yakutsk, Russian Federation, 12-14
July, 2011). – Moscow: Interregional Library Cooperation Centre, 2012. – P. 116-122.
199
В данной статье представлена часть результатов форсайт-исследования,
относящаяся к перспективе культурно-антропологических изменений —
изменений идентичности, языков, культуры коренных народов; к «принципиальным решениям», которые позволят сохранить северные народы как
культурно-антропологический тип в условиях динамично изменяющегося
мира.
1. Коренные народы Якутии «под давлением
индустриальной цивилизации»5
Исследование показывает, что коренные народы республики уже в течение десятилетий вовлечены в масштабные изменения, и эти изменения в
ближайшие десятилетия будут продолжаться.
Урбанизация. Коренные народы Якутии включены в урбанизационные процессы: в каждом последующем поколении все большую долю составляют горожане, одновременно снижается доля жителей села (табл. 1).
В поколениях, которые родятся в 2020-2040 гг., уже 80% коренных жителей
республики будет жить в городах и поселках городского типа (рис. 1).
Урбанизация означает что люди живут в более комфортных условиях,
им более доступны образование, медицина, трудоустройство — более широкие жизненные возможности.С другой стороны, урбанизация несет риски для сохранения коренных народов, поскольку городской образ жизни
и культура унифицированы. Еще предстоит ответить на вопрос: что значит
для горожанина «оставаться якутом», «оставаться эвеном» и т.д. Важно понимать какие культурные практики позволят горожанам сохранить реальную принадлежность к своим народам.
Таблица 1 — Доли городского и сельского населения в Республике Саха (Якутия)
Население
1989 г.
2002 г.
2010 г.
Городское, %
66,9
64,3
64,1
Сельское, %
33,1
35,7
35,9
Включенность в различные уклады. В результате урбанизации и включения в различные виды деятельности, характерные для индустриального и
постиндустриального мира, народ саха фактически живет в трех укладах (рис.
2). Лишь небольшая часть населения остается включенной в доиндустриальный уклад (связанный с животноводством, традиционными ремеслами и промыслами, с сельской жизнью). Значительная часть саха сконцентрированы в
столице республике г. Якутске, работают в сфере образования, здравоохранения, управления, в сфере услуг, торговли, финансовом секторе и т.д.
5 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Будущее циркумполярных территорий: проблемы
воспроизводства северных этносов // Макрорегион Сибирь: проблемы и перспективы развития / А. В. Усс, В. Л. Иноземцев, Е. А. Ваганов [и др.]. – Красноярск : Сиб.
федер. ун-т, 2013. – С.49-107.
200
Рисунок 1 — Изменения долей жителей городов, сел, поселков городского типа среди якутов
(саха) – анализ и прогноз
Рост мобильности. Миграционный потенциал. Считается, что коренные народы особенно привязаны к родной земле; результаты социологического опроса в Якутии это подтверждают — большинство участников
планирует постоянно жить в республике.
Однако все меньше молодых людей, представителей саха, планируют постоянно жить в Якутии: среди 20-30-летних таких 60%, а среди 1520 летних лишь 30%. При этом многие респонденты считают, что их дети,
став взрослыми, уедут из республики (на время или насовсем) — среди
20-30-летних таких более 70%, а среди 15-20-летних уже 85% (рис. 3). Можно считать, что эти данные отражают естественное стремление молодежи к
переменам. Однако если обнаруженный тренд сохранится в течение 30-40
лет, то может произойти значительный отток молодежи из республики.
Демографические изменения. Опрошенные эксперты считают, что
высоковероятный сценарий демографических изменений в Якутии — общий рост населения за счет притока мигрантов из других регионов и стран.
Средне вероятные сценарии: 1) отток активной молодежи в другие регионы в поисках новых жизненных возможностей, 2) сокращение численности
коренного населения в результате перехода к другой модели семьи — городской малодетной семье (рис. 4). В результате перехода к малодетной
городской семье закончится характерный для настоящего времени рост
населения саха (который обеспечивается высоким уровнем рождаемости
в сельской местности).
201
Рисунок 2 – Модель воспроизводства коренного этноса как многоукладной системы
Рисунок 3 – Миграционный потенциал представителей народа саха разных поколений (по данным социологического опроса)
Сохранение якутского языка. Якутский язык — самый «благополучный» среди языков коренных народов северных регионов России. В настоящее время более 90% саха свободно владеют якутским языком. Однако
данные социологического опроса показывают, что «успокоенность» в отношении якутского языка неуместна.
202
Рисунок 4 – Ожидаемая вероятность и степень влияния на ситуацию разных сценарных вариантов в области демографии (по данным экспертного опроса)
Сравнение групп якутов разных возрастов показывает: чем они моложе, тем меньшая доля свободно владеет якутским языком, использует
родной язык в повседневной жизни, использует его как язык внутренней
речи и мышления («язык, на котором удобно думать о важных вещах в своей жизни»). 15-20-30-летним якутам одинаково удобно думать на якутском
и русском языках (рис. 5). Фактически молодежь уже является двуязычным
поколением.
Исследование показывает, что при благополучии в настоящее время
есть риск, что к середине текущего столетия может произойти утрата якутского языка: люди будут знать язык, но все меньше пользоваться им — общаться, думать на родном языке. Двуязычие неизбежно в многонациональной среде. Но при этом важно понимать, за счет каких образовательных и
культурных практик можно сохранять якутский язык и другие языки коренных народов в этой сложной ситуации.
Изменения идентичности. Социологический опрос показывает различия в самоидентификации якутов (саха) разных возрастов (рис. 6). Чем
моложе респонденты, тем меньшая их часть ощущают себя именно якутянами, чувствуют «родственность, гордость, достоинство» при мысли о
принадлежности к своему народу, стараются узнать об истории, традициях
своего народа.
203
Рисунок 5 – Использование якутского языка представителями саха разных возрастов (годов
рождения), по данным социологического опроса
Трансформации институтов, обеспечивающих воспроизводство
культуры и языка. Язык, национальная и культурная идентичность, национальная культура передаются новым поколениям посредством социальных институтов, среди них важнейшие — семья, род (широкая группа родственников, включающая людей разных поколений), общеобразовательная
школа, СМИ (телевидение, газеты), культурные мероприятия. Важно знать,
какие институты «работают», а какие перестают действовать.
Исследование показало, что важнейшим институтом воспроизводства
культуры народа саха остается семья, передача традиций детям от родителей. При этом уменьшается роль «родовых кланов»: если 80 % самых старших респондентов считают себя частью родового клана, то среди самых
молодых таких уже менее половины (рис. 7).
Логично считать, что при уменьшении роли традиционных «локальных» институтов их функции переходят к «надлокальным» институтам. Однако данные опроса показывают, что телевидение и газеты перестают быть
каналом воспроизводства языка и культуры, если среди старших поколений часто читают газеты, книги и смотрят телепередачи на родном языке
65-75 %, то среди молодежи таких гораздо меньше — 10-25 %.Таким образом, происходящая «цифровая революция», распространение интернета
радикально меняют систему каналов информации, и культурная политика,
направленная на сохранение языка и культуры, должна это учитывать.
Необходим поиск институциональных форм (и соответствующих технологий), которые обеспечат передачу из поколения в поколение языков
и культуры коренных народов, при том, что становятся мало действенными
Рисунок 6 – Изменения идентичности якутов, по данным социологического опроса
Таким образом, есть риск «размывания» со временем национальной
идентичности представителей народа саха, поскольку формируются сложные индентичности, включающие гражданскую российскую идентичность,
разные профессиональные и социальные идентификации человека и др.
Необходимо понять, как воспитывать молодые поколения, как должна быть
устроена культурная жизнь взрослых, чтобы этническая и культурная идентичность саха и других коренных народов севера не «растворились» и не
исчезли.
204
Рисунок 7 – Действенность разных институтов воспроизводства культуры саха – сравнение респондентов разных годов рождения (по данным социологического опроса) и прогноз
205
не только традиционные локальные институты (род, местное сообщество),
но и сравнительно «новые» надлокальные институты, такие, как телевидение, печатные СМИ, издание книг. Внимание молодежи «захватывают» сетевые СМИ с мультимедийным контентом, социальные сети, виртуальные
игровые миры. Культурная политика в XXI столетии должна строиться с учетом происходящих культурно-институциональных и технологических изменений, создавая соответствующие «каналы» и формы передачи культуры и
языков новым поколениям людей.
2. Перспективы якутского этноса в XXI столетии
Что значит включенность якутов в разные уклады для сохранения культуры? Для того, чтобы оценить степень «угрозы», исходящей от
включенности якутов в индустриальный и постиндустриальный уклады, для
сохранения национальной культуры, при анализе данных социологического опроса респонденты были разделены на группы, включенные в разные
уклады (включенность определялась по критерию — сфера деятельности,
в которой занят респондент). Далее ответы респондентов о том, как много
значат для них разные аспекты национальной культуры, в какой степени
они активны, стараясь больше узнать о традициях, истории, обычаях своего
народа — эти ответы «оцифровывались» в форме баллов. На основе этих
баллов респонденты были отнесены к четырем типам: «утратившие связь с
культурой этноса» (наименьшие баллы), «поддерживающие жизнь этноса»
(наивысшие баллы) и два промежуточных типа.
На рис. 8 показано распределение респондентов-якутов, включенных
в разные уклады, по данным типам.
Наиболее велика доля «поддерживающих жизнь этноса» среди респондентов, включенных в традиционный уклад (38 %). Однако нельзя сказать, что выключенность из традиционного уклада оказывается «фатальной» с точки зрения сохранения национальной культуры. Сравнительно
неблагоприятно для поддержания связи с родной культурой включение
в индустриальный уклад (суммарная доля «утративших связь с этносом»
и примыкающего «промежуточного типа 1» составляет 25 %; меньше, чем
в других группа., доля «поддерживающих жизнь этноса — лишь 28 %). Однако включенность в постиндустриальный уклад, особенно его «когнитивный» вариант6 создает, по-видимому, условия для «ренессанса» национальной культуры. Для группы включенных в когнитивный уклад характерен
повышенный интерес к народным традициям и обычаям, родному языку,
культурно-психологическим особенностям народа и др.
6 В данном исследовании постиндустриальный уклад разделен на «сервисный» (связанный
с деятельностью в сфере услуг, торговле, здравоохранении, общем образовании, социальном
обеспечении) и «когнитивный» (связанный с деятельностью в сфере управления, науки, высшего образования, финансов, информационных технологий и с соответствующим образом жизни).
206
Рисунок 8 – Связь представителей народа саха с национальной культурой (культурная связь
с этносом) в зависимости от включенности в различные уклады
Сценарные варианты изменений в сфере языков и культуры коренных народов — экспертное видение. Опрошенные эксперты полагают, что самый вероятный сценарий до 2020 г. и до 2030 г. — «сдвигание на
периферию»: языки и культура коренных народов сохранятся лишь в сельской «глубинке» и вытесняются из жизни горожан. Средне вероятный сценарий с потенциально большим влиянием — «интеграция культур»: формирование поликультурной среды, в которой сохраняются и занимают свое
место: культура и языки коренных народов; русский язык и культура (в межнациональном общении и профессиональной деятельности); английский
язык (в международном общении).Сценарий «диссипация языков и культуры коренных народов» сравнительно мало вероятен в период до 2020 г.,
однако становится средне вероятным к 2030 г. (рис. 9).
Позитивный сценарий «развитие культуры» оценен как средне вероятный до 2020 г., его содержание: «языки и культура коренных народов сохраняются активным и творческим образом, через их включение в сферу
образования, расширение культурной жизни, создание новых культурных
практик, широкое использование современных мультимедийных технологий». В перспективе до 2030 г. вероятность реализации данного сценария
оценена как более низкая; по-видимому, «волна» интереса к национальным
языкам и культуре северных народов, возникшая в 90-х годах, ослабевает.
Можно сказать, что есть ограниченное во времени (до 2020 г.) «окно возможностей» для реализации сценария «развитие культуры». Очевидно, что
если в ближайшие 10-15 лет не достичь решающих успехов в этом направ207
Рисунок 9 – Ожидаемая вероятность и степень влияния на ситуацию разных сценарных вариантов изменений в области культуры и языков коренных народов Якутии (по данным экспертного опроса)
лении, то далее будет исчезать сама основа для новых культурных практик
— люди, которые активно используют национальные языки в различных
контекстах жизни и деятельности и являются живыми носителями культуры.
Что самое «прочное» в культуре саха? Социологический опрос показывает, что наиболее значимыми для себя элементами культуры якуты
разных возрастных групп считают «национальные праздники», «народные
обычаи и обряды», «национальную кухню», при этом для молодежи второе
место по значимости занимает «национальная кухня» (рис. 10).
«Связующей нитью» народа являются национальные праздники и национальная кухня — они много значат в жизни всех возрастных групп. При
этом происходит снижение интереса молодежи к народным обычаям, обрядам, к национальным традициям жизни и поведения.
Важно учитывать мощное воздействие на людей всех поколений праздника (обряда) Ысыах; в глубинных интервью якуты рассказывали о глубоких, подлинных переживаниях, которые рождает этот праздник, особенно
проводимый традиционным образом в сельской местности (с включением
родственников-горожан).
Вероятные критические ситуации — экспертная оценка. В ближайшие
одно-два десятилетия ожидаемы критические ситуации, угрожающие сохранению языков и культуры коренных народов Якутии:
• «поколенческий разрыв» — молодежь утрачивает ценности родной
культуры, культура превращается в музей;
• «размывание этноса» — утрата ценности быть якутом, эвеном и др.;
• формирование других идентичностей (социальных, профессиональных
и др.);
• кризис институтов воспроизводства культуры и языка (семья, родовой
клан, школа, СМИ).
3. Новые идеи — «ключи к будущему»
Рисунок 10 – Частота выбора разных элементов национальной культуры
респондентами, в зависимости от возрастов
208
Содержание данного раздела отражается метафорой «ключи к будущему». Позитивное будущее не возникает само по себе, естественным путем,
а требует нетривиальных активных действий — необходимы новые практики в сфере экономики, управления демографическими процессами, сохранения здоровья населения республики, сохранения языков и культуры
коренных народов. Эти новые практики должны изменить направленность
существующих процессов в данных сферах, заложить основы необходимых
изменений. Каждая практика строится на основе определенной стратегической идеи; таким образом, стратегические идеи служат «ключами к будущему». Обсуждаемые идеи предлагались участниками экспертных интервью и сессий, апробировались в ходе Делфи-опроса экспертов.
209
Важнейшие стратегические идеи:
• «этничность» как особый ресурс коренных народов;
• поиск коренными народами своего — подходящего для них и
перспективного — места в интернациональных и поликультурных
сообществах;
• сохранение «ядра» культуры коренных народов;
• новый образ современного якута (представителя народа саха);
• развертывание современных образовательных практик с целью
сохранения языков и культуры коренных народов.
Этничность как ресурс. В современном обществе существует
очень разное отношение к «этничности» как аспекту существования человеческих групп и отдельных людей, включающему национальный язык,
культуру, специфические для народа формы социальности, культурноантропологические (культурно-психологические) типы человека. На одном
полюсе — отношение к этничности как ограниченности, которую люди
преодолевают, включаясь в глобализованный мир. На другом полюсе — отношение к этничности как «ценному наследию», которое нужно сохранить
и пронести через всю жизнь (индивида или сообщества), даже если обладание этим наследием оказывается затратным и неудобным.
Представляется важным и перспективным другое отношение к этничности — как к особому ресурсу, капиталу, то есть источнику возможностей
для самоопределения и активности людей в современном мире. С точки
зрения данной позиции народ может осваивать новые уклады жизни и
деятельности — индустриальный, постиндустриальный — на собственной
культурной основе, выстраивать эти уклады как «свои», а не навязанные и
чуждые.
Распространено представление, что «собственным» для коренных народов выступает традиционный уклад хозяйства и социальной жизни; индустриальный и постиндустриальный уклады являются «чужими» и даже
враждебными — включенные в них люди неизбежно (рано или поздно)
теряют связь с родной культурой, характерные для народа ментальные и
поведенческие особенности, ассимилируются другими, доминирующими
народами. Это представление и связанная с ним практическая позиция
приводят, если действовать последовательно, к изоляционизму народа,
консервации его жизнедеятельности и в конечном счете к вытеснению другими, более активными и «инновационно настроенными» народами.
Однако пример восточной и юго-восточной Азии (в первую очередь,
Японии и Южной Кореи) показывает, что народ может осваивать — «делать
своим», строить на собственной культурной основе — индустриальный и
постиндустриальный уклад, сохраняя при этом национальную самобытность, национальную культуру, причем быть конкурентоспособным именно
за счет культурной специфики своей индустрии или постиндустриальной
экономики. Коренные народы Севера, менее «мощные» в демографиче210
ском, экономическом и политическом планах, могут следовать по этому
пути, если будут консолидированы, образуя содружество северных народов — «циркумполярную цивилизацию», целями которого будут:
• создание правовых условий, закрепляющих права и обеспечивающих возможности северных народов проживать на своих землях и использовать их природные ресурсы;
• создание и активное расширение информационно-смыслового
«поля», включая широкий общественный дискурс о проблемах и возможностях развития северных территорий и северных народов;
• создание и распространение новых экономических, культурных,
образовательных практик, необходимых для благополучия и развития северных народов в современном мире.
Якутский народ, будучи самым многочисленным из народов Севера и
уже включенным в индустриальный и постиндустриальный уклады, может
быть одним из лидеров в этом содружестве северных народов. При этом
важно, что якутский народ располагает современными социальными институтами (школами, университетами, организациями культуры, средствами массовой информации и др.) и таким важным политическим институтом,
как республика.
Роли и позиции представителей коренных народов в системах деятельности. Считается, что в силу культурных и психологических особенностей представители коренных народов севера не расположены к встраиванию в индустриальные системы деятельности в ролях, предполагающих
выполнение стандартизированной работы (предельный случай деятельности такого типа — работа на конвейере), что приводит к отчуждению человека от деятельности и к утрате ответственности за ее результаты. Такая
ситуация принципиально противоречит ключевым ценностям северных
народов, их целостному, хозяйственному отношению к миру. Последствием
ценностного и психологического неприятия индустриальных «машинообразных» видов деятельности становится маргинализация представителей
коренных народов Севера и восприятие их «лидерами индустриального
развития» как людей, неспособных включаться в индустриальный мир.
Практика показывает, что значительно успешнее, чем в индустриальном секторе, представители коренных народов Севера работают в социальной сфере (включая образование и здравоохранение), сфере услуг, в
управлении.
В то же время важно понимать, что для сохранения и расширенного
воспроизводства якутского народа необходимо ставить задачи освоения
широкого спектра индустриальных и постиндустриальных видов деятельности. Это означает, что целевым ориентиром для политики развития человеческого капитала Республики Саха (Якутия) может быть включение
представителей саха и других коренных народов в индустриальные и постиндустриальные виды деятельности на позициях, требующих широкого
211
комплекса профессиональных и управленческих компетенций, позволяющих сохранить целостность и полноту деятельности, человеческую субъектность в отношении к ее результатам и эффектам.
Сохранение культурно-ценностного ядра коренных народов. В
течение ХХ столетия образ жизни северных народов — их хозяйственная
деятельность, быт, досуг — значительно изменились под воздействием
техногенной цивилизации. В начале XXI века — это воздействие дополнено мощным информационным «давлением», связанным с повсеместным
распространением телекоммуникаций. Из поколения в поколение все
меньшая доля представителей коренных малочисленных народов Севера
занимается оленеводством, охотой и другими промыслами, а представителей саха — скотоводством и традиционными ремеслами. Попытки консервации образа жизни, труда и быта, если бы они были возможны, противоречили бы интересам самих представителей коренных народов, которые
стремятся расширять свои жизненные возможности в разнообразном
окружающем мире.
Очевидно, что саха не могут сохранять свою народную культуру (культуру скотоводов, добытчиков и мастеров, живущих в тесной связи с природой) в ее «этнографической чистоте и полноте» как живую культуру повседневной жизни. Как показано ранее, некоторые элементы народной
культуры сохраняют свое значение для людей разных поколений — это в
первую очередь народные праздники и национальная кухня. Другие элементы культуры — традиционные хозяйственные занятия, народные песни и танцы, национальная одежда, народная медицина — «выключены» из
жизни большинства людей, в особенности молодого поколения, и сохраняются в основном через их «консервацию» в музеях и других специальных
учреждениях. Поэтому важным становится вопрос: каким образом может
быть сохранена культура коренных народов при их переходе к жизни в
городах и включении в индустриальные и постиндустриальные виды деятельности.
Стратегическая идея: возможно сохранение «ядра культуры», важнейших культурно-ценностных констант — базовых нравственных ценностей,
человеческих идеалов, не теряющих актуальность аспектов картины мира,
ментальности северных народов. Это «ядро культуры» сможет обеспечить
преемственность культуры, ее самоидентичность при происходящих изменениях. Оно не может быть механически «извлечено» из артефактов
традиционной культуры (например, при анализе эпоса или обычаев повседневной жизни). Необходима работа само-осознания, соединяющая
«вчитывание» в культурное наследие народа с творческим созданием «образа себя», воссозданием и кристаллизацией наиболее позитивных и актуальных аспектов этого образа. Далее, необходимо понимание того, как это
культурное ядро может функционировать в современных условиях; поиск
/ проектирование тех культурных и образовательных практик, которое по212
зволят его воспроизводить из поколения в поколение при условиях распространения городского образа жизни, перехода от традиционного хозяйства к участию в современных индустриальных и постиндустриальных
формах труда и жизнедеятельности.
Идея сохранения «культурного ядра» опирается на ряд концептов, возникших в культурной антропологии и философской антропологии в течение ХХ столетия, это концепты «конфигурации культуры», «этоса культуры»,
«ментальности», «этнической картины мира», «ценностного самообраза»
(объясняющие единство, связность, целостность «культурного организма»
или отдельной человеческой личности в условиях изменяющегося мира).
Проведенные в рамках форсайта культурно-антропологические исследования дали возможность очертить эскиз ценностей и «образов совершенного человека», которые составляют ядро культуры саха. Культурноценностное ядро народа отражается в его идеалах, в его понятиях,
очерчивающих сферу сакрального. «Сакральное» не обязательно связано с
четко оформленными религиозными практиками, оно отражает приоритетность определенных ценностей, императивность связанных с ними требований или запретов.
«Ценностное ядро» народа саха:
• сакральность природы, родной земли;
• особая ценность жизни, всего, что поддерживает жизнь: света и тепла,
природной продуктивности, плодовитости;
• ценность рода, семьи, человеческой общности;
• «аграрный этос» — важно хозяйство на земле (в том числе для горожан);
• ценность мастерства, умения.
Образы совершенного человека в якутской культуре:
• кузнец — олицетворяет мастерство, совершенное действие; он
превращает природный материал в великолепную вещь для человека —
оружие, часть упряжи, украшение, домашнюю утварь. Мастера традиционно изготовляли оружие, резные изделия из кости, в настоящее время это
могут быть обработанные алмазы, ювелирные изделия и др. В настоящее
время образ «мастера» — это образ человека, способного создать совершенный продукт, образ инновационной активности и ответственного продуктивного действия;
• воин / охотник — олицетворяет поисковую активность в сложных,
неопределенных, рискованных условиях; он ищет, выслеживает, овладевает; он стратеги тактик. Этот образ поисковой активности актуален в современных видах деятельности: предпринимательстве, политике, управлении,
исследовательской деятельности и многих других, где есть энергетика поиска и преодоления;
• шаман — олицетворяет «стояние» человека на границе разных
реальностей, работу с собой («мистику», понятую как психопрактика); он
213
посредник между людьми и другими мирами; изменяет свое человеческое
существо ради контакта с «иным». В современном мире этот образ актуален
как образ «призванности», жизненного призвания, соединения реального и
идеального планов деятельности, которое придает особую «окраску» энергетики и самоотдачи самым разным видам деятельности;
• сказитель — олицетворяет призвание человека, который соединяет верность культурной традиции (культурную память народа) с ее творческим, самобытным исполнением. Этот образ актуален для тех, кто действует в сфере культуры, искусства, образования, политики и управления.
Названные человеческие образы кажутся на первый взгляд архаическими; однако каждый из них собирает человеческие качества, которые важны во все времена и могут найти место в современности, быть
культурно-ценностным ядром для коренных народов Якутии. Важно подчеркнуть, что «выделение культурно-ценностного ядра» не означает выделение на основе феноменов народной культуры какой-либо «общечеловеческой абстракции», которая далее легко применима к любым контекстам
и условиям. Каждый образ человеческого совершенства, о котором идет
речь, должен быть «развернут» и находить жизненное исполнение с использованием уникальных категорий и смыслов, присущих языкам коренных народов Севера, с обращением к собственному традиционному мировоззрению, нормам и обычаям человеческого общежития.
Кроме того, важно сохранять, поддерживать те формы культурной событийности, через которые ценностное ядро культуры актуализируется и
передается новым поколениям нерефлексивным образом (без его аналитического выделения и оформления — естественным и стихийным образом).
Такими культурными событиями являются, в первую очередь, народные
праздники и обряды.
Учреждения культуры, сохраняющие наследие, в ситуации угрозы
«размывания» традиционных ценностей должны выработать новые практики их представления, поскольку их декларация совершенно недостаточна. Необходимо отыскать возможности их презентации (будь то музейный
предмет, фольклор, ритуал) и актуализации для человека, который живет в
современном мире под «натисокм» глобальной цивилизации.
Формирование нового образа (культурно-антропологического
типа) человека Севера
Столетия жизни северных народов в экстремальных природноклиматических условиях сформировали особый культурно-психологический
тип «человека Севера»; он сочетает стойкость и надежность, несуетность,
склонность к вдумчивому, неторопливому действованию, внимательное
отношение к окружающему миру (способность видеть детали, замечать изменения, бережно обращаться). В современном глобализированном мире
эта культурно-психологическая основа неизбежно расширяется. Молодые
поколения северян смогут сохранить связь с родной культурой, если будет
214
выстроен и будет «культивироваться» новый образ человека Севера, который сохраняет традиционное культурно-ценностное ядро с целым рядом
новых ценностей и человеческих качеств, важных для успешной жизни в
современных условиях.
Эксперты в данном форсайт-исследовании обсуждали новый образ
(культурно-антропологический тип) человека Севера. Перспективным
представляется вариант, в котором соединяются: якут, верный сын своего
народа; россиянин, гражданин страны Россия; человек в глобальном мире.
Такой человек является носителем трех культурных «платформ»: национальной родной культуры, культурного российского наследия, общемировой культуры; он владеет якутским языком и постоянно им пользуется в
разных контекстах жизни и деятельности, а также владеет русским языком
как языком профессиональной коммуникации, кроме того, владеет английским языком как языком международного общения. При этом культура и
язык саха задают базовые жизненные смыслы, связь с миром на глубинном уровне, служат «ключом» к работе человека над самим собой, создают
основу семейной жизни; русский язык и культура являются основой гражданской позиции, профессиональной деятельности; иностранный язык (английский) и мировая культура дают возможность быть человеком, открытым миру, восприимчивым к знаниям и новшествам, готовым к контактам и
сотрудничеству с представителями разных стран и народов в культурной,
профессиональной и бытовой действительности.
Новый культурно-антропологический тип человека Севера должен
оформляться и «культивироваться» за счет соответствующих гуманитарных
и образовательных практик. Задача Северо-Восточного федерального университета и других образовательных учреждений — выстроить и поддерживать эти практики.
Современные образовательные практики — канал передачи языков и культуры коренных народов новым поколениям. В современном
мире очень непросто передать культуру северных народов новым поколениям северян. Конкурирующие культуры входят в жизнь с помощью массмедиа, через современные мультимедийные технологии — входят мощно,
ярко, через сильные впечатления, которые вызывают телевизионные программы, кино, музыка, виртуальные миры компьютерных игр и др.
В этих условиях оказываются неэффективными традиционные образовательные технологии, связанные с простой трансляцией знаний — рассказом учителя и преподавателя, например, об истории, литературе и культуре
своего народа. Необходимы новые образовательные практики, обеспечивающие «проживание» родной культуры, присвоение содержащихся в ней
смыслов. Эти практики должны опираться на собственную активность детей
и молодых людей, быть интерактивными, диалогичными, ориентированными на развитие собственного мышления, что даст возможность в мировом
культурном континууме узнавать и выделять архетипическое — «вечные
215
ценности». Они должны использовать современные цифровые технологии,
которые позволяют переводить «культурный багаж» в мультимедийный
«текст» (включающий текст, звук, видеоряд), обеспечивать практически неограниченный доступ к нему через каналы интернета.
Важным каналом воспроизводства родного языка, культуры и национальной идентичности является семейное воспитание, которое в сензитивном возрасте ребенка может сформировать основы национальной идентичности и «ценностного самообраза»7. Для этого необходимо по-новому
понять основные механизмы семейного воспитания в условиях открытой,
поликультурной среды; развернуть систему гуманитарно-воспитательных
экспериментов; разработать методологические и методические основы современного семейного воспитания.
4. Образы будущего Республики Саха (Якутия)
Экспертами были выделены 4 варианта возможного долгосрочного будущего для Якутии:
ЯКУТИЯ — ЗАПОВЕДНАЯ ЗЕМЛЯ. Гармоничная, самоценная жизнь коренных народов на основе традиционного хозяйства с использованием современных технических средств (транспорта, связи, производства и быта).
Представители коренных народов (якуты и КМНС) должны восстановить и сохранять традиционное хозяйство и уклад жизни в целом, минимизировать влияние других культур. Численность сельского населения должна возрастать. Развитие индустрии допускается лишь в той мере, в какой
она необходима как источник поступлений в бюджет республики. Должен
быть обеспечен поток рентных платежей из индустриального, сервисного,
когнитивного секторов для финансирования социальной поддержки коренных народов.
ЯКУТИЯ ИНДУСТРИАЛЬНАЯ. Развитие коренных народов на пути освоения индустриального уклада.
Представители коренных народов должны освоить жизнь и деятельность в индустриальном укладе (где создается основная масса стоимости)
— работать на фабриках и заводах, жить в городах и поселках. Необходимо
обязать компании выделять квоты рабочих мест для представителей коренных народов (на всех уровнях, от рабочих до руководителей среднего
звена и топ-менеджеров).
ЯКУТИЯ ПОСТИНДУСТРИАЛЬНАЯ — СЕРВИСНЫЙ УКЛАД. Развитие коренных народов на пути освоения сервисного уклада.
Представители коренных народов должны освоить жизнь и деятельность в сервисном укладе — жить в городах и поселках городского типа,
быть занятыми в сфере услуг, образовании и здравоохранении, СМИ, государственном и муниципальном управлении. Необходимо избегать вовле-
7 Генисаретский О.И. Культурно-антропологическая перспектива // Иное. Хрестоматия нового
российского самосознания. М., 1995. URL: http://old.russ.ru/antolog/inoe/index.html.
216
чения коренных народов в индустриальный уклад, так как он разрушителен
для их образа жизни, социальных структур, менталитета. Индустрия республики должна развиваться на основе трудовых ресурсов мигрантов или
местного некоренного населения.
ЯКУТИЯ ПОСТИНДУСТРИАЛЬНАЯ — КОГНИТИВНЫЙ УКЛАД (ЭКОНОМИКА ЗНАНИЙ). Развитие коренных народов на пути освоения когнитивного
уклада.
Представители коренных народов должны освоить жизнь и деятельность в когнитивном укладе — жить в северном мегаполисе Якутске, работать в образовании и науке, инновационном бизнесе, финансовом секторе,
управлении, креативных индустриях и т.п. Кластер новых инновационнотехнологических и культурных видов деятельности должен быть развернут
Северо-Восточным федеральным университетом. Республика должна стать
одним из лидеров циркумполярной цивилизации, активным международным игроком в области правового регулирования и экономического освоения Арктики.
Экспертная оценка перспективности и реалистичности данных образов будущего отражена на рис. 11. При этом отдельно рассчитаны индексы
оценок для трех возрастных групп экспертов: наиболее молодых, до 29 лет;
в возрасте 30-49 лет; 50 лет и старше.
Самым перспективным и реализуемым образом будущего для республики в долгосрочной перспективе эксперты считают вариант — «Якутия
Рисунок 11 – Экспертные оценки перспективности и реализуемости различных образов
будущего Якутии
Рисунок 11 – Экспертные оценки перспективности и реализуемости различных образов
будущего Якутии
217
постиндустриальная — когнитивный уклад», оценки двух групп экспертов
(до 29 лет и 30-49 лет) весьма близки (рис. 11).
Также весьма реалистичным является вариант «Якутия индустриальная», однако он менее перспективен, особенно с точки зрения наиболее
молодых экспертов.
Определенная «поляризация» оценок наблюдается для варианта «Якутия — заповедная земля». Эксперты группы от 50 лет и старше считают его
наиболее перспективным (видимо, полагая, что он очень желателен для
сохранения коренных народов), но при этом наименее реалистичным. Для
экспертов 30-49 лет этот образ будущего в средней степени перспективен,
но при этом наименее реалистичен из обсуждаемых. Самые молодые эксперты (до 29 лет) заметно ниже оценивают перспективность образа будущего, акцентирующего ценность традиционного хозяйства (хотя оценивают реалистичность этого варианта несколько выше, чем эксперты других
групп).
Вариант «Якутия постиндустриальная — сервисный уклад» получил
наименьшие (в сравнении с другими вариантами) оценки перспективности.
Его реалистичность оценена экспертами до 50 лет как высокая, экспертами
50 лет и старше как средняя.
Таким образом, перспективу Якутии эксперты видят в освоении коренными народами когнитивного уклада (деятельности в образовании и науке,
инновационном бизнесе, финансовом секторе, управлении, сфере культуры).
5. Поле сценариев, образы будущего Республики
Саха (Якутия)
Вариативность будущего Республики Саха (Якутия) и населяющих ее
народов — результат «накладывания» с одной стороны, внешних факторов и действий внешних субъектов, а с другой стороны, внутренних процессов и активности внутренних субъектов. Можно выделить глобальные
факторы — ключевые константы, линии изменений, которые определяются
внешними, объективно заданными глобальными трендами. Эти изменения
произойдут с большой вероятностью при практически любых сочетаниях
внешних и внутренних факторов — это заданные сценарные условия.
Также есть вариативная часть сценарных условий, которая определяется особенностями развития мировой экономики; экономической и политической ситуации в России; активностью или пассивностью культурной и
политической элиты Республики Саха (Якутия). Эти факторы могут принимать разные, даже противоположные значения; они могут создавать условия для развития Республики Саха (Якутия) или условия, в которых будут
блокироваться процессы развития и станут возможными процессы деградации.
Глобальные факторы — ключевые константы. Данные факторы
объективно заданы для периода времени до 2050 г. и определяют границы
218
Рисунок 12 – Поле сценариев будущего Республики Саха (Якутия): ключевые факторы, базовый
и альтернативные сценарии
поля, на котором могут разворачиваться различные сценарии будущего Республики Саха (Якутия).
• Наличие спроса на природные ресурсы на мировых рынках. Константа — наличие спроса; при этом возможна различная динамика, рост
или снижение спроса, однако резкое сворачивание спроса на нефть, газ,
уголь, металлы, лес, удобрения и т.п. в перспективе ближайших десятилетий
мало вероятно. Спрос на природные ресурсы со стороны стран АзиатскоТихоокеанского региона будет мощным драйвером для социальноэкономического развития республики.
• Урбанизация, рост городов и рост числа горожанв странах Азии и
Африки, где пока преобладает сельское население. При этом будут меняться стили жизни, форматы потребления, миграционная динамика, что станет
мощным драйвером для процессов социального и экономического развития в глобальном масштабе. В Республике Саха (Якутия) также продолжится
рост числа городских жителей; при этом среди представителей коренных
народов республики, рожденных в 2021-2030 гг., почти 70 % будут горожанами.
• Информатизация жизни и деятельности. В период до 2050 г. будет
достигнут полный охват всех регионов мира сотовой связью и интернетом.
219
Произойдет включение в глобальные информационные потоки миллиардов людей, это будет сопровождаться унификацией и стандартизацией
культурных кодов и языков общения. Глобальное информационное поле
будет создавать угрозы и вызовы для существования культуры и языков коренных народов Севера8.
Вариативные факторы — условия для развития или деградации.
Данные факторы определяются особенностями развития мировой экономики; экономической и политической ситуацией в России; активностью или
пассивностью культурной и политической элиты Республики Саха (Якутия).
Эти факторы могут принимать разные, даже противоположные значения;
могут создавать условия для развития Республики Саха (Якутия), а могут
блокировать процессы развития и запускать процессы деградации.
Динамика мировой экономики (предельные варианты):
• продолжение роста мировой экономики; продолжение процессов
глобализации — расширение глобально-распределенных систем производства, рынков товаров и услуг, рынков капиталов и труда; втягивание новых территорий в общемировые процессы производства и потребления;
• стагнация мировой экономики; экономическая и политическая регионализация и фрагментация; защита страновых рынков капиталов и труда; «замораживание» процессов освоения новых территорий.
Динамика мировой экономики будет зависеть от многих факторов, в
том числе от темпов и успешности развертывания производств шестого
технологического уклада; успешности или неуспешности усилий по «санации» мировой финансовой системы; снижения международной напряженности и рисков военно-политических конфликтов.
Масштабы и качество роста российской экономики (предельные варианты):
• глубокая структурная и технологическая модернизация российской экономики, формирование сложной, диверсифицированной структуры экономики (включающей добывающие отрасли, глубокую переработку,
секторы высокотехнологичных производств, центры экономики знаний);
включение в мировой инновационный процесс, активное создание производств 5-6-го технологических укладов; ликвидация инфраструктурных и
институциональных дефицитов; высокие темпы роста;
• «застревание» российской экономики в ситуации «сырьевого донора» для других стран; низкие темпы роста (или чередование периодов
роста ВВП и периодов его спада) при «замораживании» отраслевой структуры, превращение инфраструктурных, институциональных и бюджетных
дефицитов в «хронические».
8 Уже в настоящее время в Республике Саха (Якутия) на 100 человек приходится 132 sim-карты;
телевизионные программы просматривают 99,8 % (2009 г.) жителей; к интернету подключены 34
% квартир и домов. В период до 2050 г. включенность в информационные потоки станет практически полной.
220
Развитие / сворачивание федерализма в России (предельные варианты):
• развитие федерализма, расширение сферы компетенции и полномочий субъектов Российской Федерации; переход к новой модели межбюджетных отношений и перераспределение финансовых средств в пользу
региональных и муниципальных бюджетов; повышение прозрачности и подотчетности власти на всех уровнях, снижение коррупционных издержек;
формирование институтов гражданского общества, проведение политики
субсидиарности и участия граждан в процессах развития;
• переход от федеративного государства к фактически унитарному
— сокращение сферы компетенции и полномочий субъектов федерации,
усиление полномочий федеральных органов власти или промежуточных
структур (например, федеральных округов); перераспределение доходов в
пользу федерального центра;
• фактический переход к корпоративному государству, передача
широкого круга полномочий и ресурсов, касающихся развития российских
регионов, корпоративным образованиям — «естественным монополиям»,
федеральным государственным корпорациям, российским и международным консорциумам и др.; сокращение полномочий и ресурсов как региональных, так и федеральных органов власти. При этом на уровне политических деклараций Россия будет называться федеративным государством, но
основные рычаги управления и ресурсы будут находиться в руках корпоративных институтов.
Базовый сценарий «ЯКУТИЯ — ВСЕГДА». Базовый сценарий является формой сборки выделенных образов будущего и наиболее вероятных
и желательных частных сценариев; их «желательность» означает, что они
отражают интересы и целевые установки различных экономических, социальных и культурных групп Республики Саха (Якутия). При этом различные
частные сценарии (сценарии изменений в экономике, демографическом
воспроизводстве, культуре) становятся компонентами базового сценария
по принципу дополнительности и полноты. Такая сборка базового сценария позволяет включить в него процессы, важные для реализации предпринимательской и социальной активности различных групп населения,
имеющих различные ценностные и жизненные предпочтения.
Предельной рамкой для базового сценария является рамка многоукладного социума9, для которого важно сохранение традиционных форм
жизни и деятельности коренных народов Республики (Саха); развитие полноценного индустриального сектора экономики и соответствующих стилей
жизни; формирование значимого сектора постиндустриальной экономики,
обеспечивающего включенность в мировые процессы развития, новое качество жизни и занятости.
9 Ефимов В.С. Социальное устройство города (методологический анализ) // Местное самоуправление: современная ситуация и перспективы развития. Сб. мат. конф. Под ред. Л.В.Ивановой.
Красноярск, 2002. С.34-43.
221
Базовый сценарий «вписывается» в глобальный (захватывающий разные страны и регионы, включая Республику Саха (Якутия)) процесс «когнитивизации» систем деятельности и организации жизни, социальных институтов и коммуникативных взаимодействий, политических институтов и
систем управления. Данный процесс создает «когнитивную перспективу»10
развития человеческой цивилизации: с одной стороны, она включает формирование постиндустриального уклада с акцентом на его когнитивные
компоненты; с другой стороны — переход к формату «умного общества»,
для которого характерна парадигма «экономики блага» — «экономика
для этноса, но не этнос для экономики». В рамке когнитивной перспективы соответствующим образом разворачиваются и индустриальные виды
деятельности, и эколого- и культуросообразные виды деятельности, обеспечивающие сохранение «заповедных» природных и этнокультурных территорий.
Компоненты базового сценария, связанные с воспроизводством
идентичности, культуры и языков коренных народов. Базовый сценарий предполагает, что за счет специальной культурной политики, культурных и образовательных практик может быть «остановлено» действие имеющихся тенденций, которые угрожают сохранению идентичности, культуры
и языков коренных народов, это 1) снижение доли людей, владеющих языками коренных народов; 2) снижение интереса к родному языку и народной культуре среди молодежи; 3) трансформация идентичности коренных
народов Республики Саха (Якутия).
При этом должны быть поддержаны позитивные тенденции, способствующие сохранению и развитию культуры: 1) восстановление «материальных» проявлений культуры, 2) возрождение культуры в ее духовных и психологических проявлениях, становление национальной
идентичности и самосознания, 3) создание новых институтов и инструментов культурной политики, 4) использование современных информационнокоммуникационных технологий и информационных сред для воспроизводства идентичности, культуры и языков.
Важно учитывать, что, по оценкам экспертов, есть небольшое по продолжительности (до 2020 г.) «окно возможностей» для развертывания новых культурных и образовательных практик, обеспечивающих воспроизводства идентичности, культуры и языков коренных народов Республики
Саха (Якутия). Если в этот период времени позитивные тенденции не будут
подхвачены, то существующая «волна» возрождения национальной культуры будет «затухать» в средне- и особенно в долгосрочной перспективе.
Важные элементы базового сценария:
• разворачивание на базе СВФУ и межвузовской кооперации исследований и разработок, позволяющих определить «ядро культуры» (этос, габитус) народа саха; выстроить концепт нового антропотипа «Человек Севера»; результаты этих исследований должны стать основой для разработки
необходимой культурной политики, новых культурных и образовательных
практик, для создания новых институтов, обеспечивающих воспроизводство идентичности, культуры и языков коренных народов Республики Саха
(Якутия);
• создание новых институтов и инструментов культурной политики
(образовательных, культурно-просветительских, медийных, общественных), направленной на воспроизводство идентичности, культуры и языков
коренных народов республики;
• активное
использование
современных
информационнокоммуникационных технологий, виртуальных сред для воспроизводства
идентичности, культуры и языков коренных народов; рост доступности
и популярности культурного наследия, языков коренных народов в пространстве Интернета;
• создание и поддержка заповедных этнокультурных территорий
— территорий проживания коренных малочисленных народов Севера,
на которых должна быть ограничена масштабная индустриальная производственная деятельность, обеспечен высокий уровень жизни и созданы
условия для поддержания наиболее аутентичных форм традиционной хозяйственной деятельности и жизненного уклада в целом;
• формирование поликультурной идентичности, когда якуты и представители КМНС владеют тремя языками (родным, русским, английским) и
обладают сложной идентичностью — этнической, гражданской (российской), цивилизационной (общечеловеческой);
• сохранение идентичности, культуры и языков коренных народов
активным и творческим образом через их включение в сферу образования,
расширение культурной жизни, создание новых культурных практик, широкое использование современных мультимедийных технологий;
• интеграция культур — формирование устойчивой поликультурной среды, в которой сохраняются и занимают свое место культура и языки коренных народов; русский язык и культура как язык общения народов
России и культура профессиональных деятельностей; английский язык как
язык международного общения.
10 Ефимов В.С., Лаптева А.В. Форсайт высшей школы России – 2030: базовый сценарий – «кон-
версия» высшей школы / Университетское управление: практика и анализ №3(85), 2013 // Екатеринбург, 2013, С.6-21.
222
223
Литература
1. Генисаретский О. И. Культурно-антропологическая перспектива //
Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. URL: http://
old.russ.ru/antolog/inoe/index.html.
2. Ефимов В. С. Социальное устройство города (методологический
анализ) // Местное самоуправление: современная ситуация и перспективы
развития. Сб. мат. конф. Под ред. Л. В.Ивановой. Красноярск, 2002. С.34-43.
3. Ефимов В. С., Лаптева А. В. Будущее циркумполярных территорий:
проблемы воспроизводства северных этносов // Макрорегион Сибирь:
проблемы и перспективы развития / А. В. Усс, В. Л. Иноземцев, Е. А. Ваганов
[и др.]. – Красноярск : Сиб. федер. ун-т, 2013. – С.49-107.
4. Ефимов В. С., Лаптева А. В. Форсайт Республики Саха (Якутия): концепция и базовые модели проекта / Вестник НГУЭУ. №1. 2012. С.105-123. //
Новосибирск: Новосибирский государственный университет экономики и
управления.
5. Ефимов В. С., Лаптева А. В. Форсайт высшей школы России – 2030:
базовый сценарий – «конверсия» высшей школы / Университетское управление: практика и анализ №3(85), 2013 // Екатеринбург, 2013, С.6-21.
6. Форсайт Республики Саха (Якутия) – 2050: Концепция проекта и карта работ / под ред. Е. И. Михайловой и В. С. Ефимова. – Красноярск-Якутск:
Сибирский федеральный университет – Северо-Восточный федеральный
университет имени М. К. Аммосова, 2012. – 62 с.
7. YEFIMOV Valery. Preserving Linguistic and Cultural Diversity in
the Republic of Sakha (Yakutia): Foresight Project // Linguistic and Cultural
Diversity in Cyberspace. Proceedings of the 2nd International Conference
(Yakutsk, Russian Federation, 12-14 July, 2011). – Moscow: Interregional Library
Cooperation Centre, 2012. – P. 116-122.
224