6
advertisement
6 ДРЕВНИЙ МИР 2003.02.001. ПЕЧАТНОВА Л.Г. ИСТОРИЯ СПАРТЫ: ПЕРИОД АРХАИКИ И КЛАССИКИ. – СПб.: Гуманит. акад., 2002. – 510 с. – (Отеч. исслед. по антич. и средневековой истории) (Studia classica). – Библиогр.: с.499–506. Монография представляет собой первое в отечественной историографии обобщающее исследование истории Спарты – самого крупного и могущественного государства Древней Греции архаического и классического периодов, обладавшего уникальной внутренней структурой и весьма специфическим укладом жизни его граждан. Реконструируя на основе всего комплекса имеющихся источников исторические процессы, протекавшие в Спарте в IX–IV вв. до н.э., автор рассматривает обширный круг вопросов, связанных как с генезисом Спартанского полиса, так и с его кризисом. Становление Спартанского государства (Лакедемона) в его классическом виде, отмечается во введении, занимает длительный исторический период – практически всю эпоху греческой архаики (конец IX – конец VI в. до н.э.), являя собой яркий пример того, какими путями могло идти формирование греческого полиса под непрерывным воздействием военного фактора, каковым первоначально явилось само дорийское завоевание Лаконии (с чего, собственно, и начинается история Спарты), а затем – длительные Мессенские войны. Обусловленная этим фактором законодательная реформа Ликурга, закрепившая нетрадиционный для античной Греции путь развития Спартанского государства, является центральным событием архаического периода истории Спарты, отмечает автор. Реконструкция законодательства Ликурга, его подлинного содержания и хронологии (глава I), представляет, однако, большие трудности благодаря сложившемуся еще в античности мифу о Спарте 7 (получившего в современной науке название «спартанского миража»), который стал результатом сознательно проводившейся спартанским правительством (по крайней мере, с середины VIв. до н.э.) политики закрытости и секретности, делавшей Спарту мало доступной для иностранных наблюдателей (с.11). В силу этого обстоятельства, как в античной традиции, так и в науке нового времени, нет единого мнения ни относительно сущности законов Ликурга, ни относительно времени их введения. Не разделяя гиперкритического подхода к сообщениям античных писателей, свойственного большинству работ западных историков, Л.Г.Печатнова в соответствии с наиболее надежной, с ее точки зрения, версией античной традиции считает возможным отнести Ликурга и его законы к концу IX – началу VIII в. до н.э., что, однако, не означает одномоментного создания спартанской государственной и общественной системы в том виде, в каком ее знали греческие историки и философы V– IV вв. до н.э. Первоначальная модель, несомненно, претерпевала определенные изменения на протяжении всего архаического периода. Но, полагает автор, историческая традиция, связанная с Ликургом, зафиксировала самый важный этап спартанской истории – начало сознательной системной реорганизации всего общественнополитического устройства, столь раннее проведение которой, по сравнению с остальной Грецией, объясняется особыми условиями существования дорийской общины Спарты, не свойственными другим греческим полисам. В какой-то мере раннюю датировку первоначальной реформы подтверждает, по мнению автора, и крайне примитивный, архаичный, характер документа, известного под названием «Большая Ретра», в котором исследовательница усматривает изложение в весьма кратком виде сути политической реформы Ликурга (с.41). Это установление, по форме представляющее собой ставшее законом речение божества (само слово «ретра» буквально означает «речь», «изречение», «слово»), т.е. в данном случае, полученное Ликургом в Дельфах, согласно традиции, предписание Аполлона, закрепляло верховную власть за народным собранием, апеллой. Из органа, подчиненного герусии (совету старейшин) и царям, оно превратилось в правящий орган наравне с этими аристократическими институтами. Знаком начавшейся консолидации гражданского коллектива стало и введенное Ликургом новое военнополитическое деление граждан-ской общины на пять территориальных 8 фил, на основе которых формировались пять подразделений спартанской армии – лохов. При этом, однако, три традиционные родовые дорийские филы не были упразднены и сохраняли важное значение во многих областях социальной и религиозной жизни. Реформа, таким образом, носила, по сути, компромиссный характер между правящей верхушкой Гераклидов и рядовой массой членов общины (с.43–44). Первой серьезной модификации после Ликурга спартанская «конституция» подверглась, по-видимому, уже во второй половине VIII в. до н.э., когда, согласно поправке к Большой Ретре, сделанной царями Феопомпом и Полидором, было ограничено право народа на свободное обсуждение вносимых герусией предложений. Последняя, фактически, могла теперь наложить veto на любое решение апеллы. Тем самым, пишет автор, был сделан важный шаг в сторону олигархического государственного устройства (с.57–58). К тому же времени Л.Г.Печатнова, принимая версию Аристотеля, относит и учреждение коллегии пяти эфоров, первоначально исполнявших судебные функции царей в их отсутствие, а позднее, в VI в. до н.э., ставших наиболее влиятельной выборной магистратурой, доступ в которую формально был открыт для любого гражданина (с.63–65). На середину VI в. до н.э. приходится последний, третий этап реформирования спартанского общества, связанный, как считает большинство историков, с деятельностью эфора Хилона, в результате чего и складывается классическая модель Спартанского полиса. Эфорат, превратившийся теперь фактически в высший правительственный орган с почти неограниченным объемом власти, стал осуществлять контроль как над всеми другими властными структурами, включая царей, так и над обществом в целом, выступая в роли своеобразного гаранта равенства всех граждан перед законом. Об окончательной победе эгалитарных тенденций в спартанском обществе к концу архаического периода свидетельствует унификация, по крайней мере внешняя, образа жизни аристократии и рядовых граждан (с.67–69). Таким образом, суть законодательства Ликурга, как и всех последующих преобразований в Спарте эпохи архаики, по мнению Л.Г.Печатновой, состояла в том, чтобы раздвинуть границы аристократии, включив, по крайней мере de jure, в ее состав всех полноправных граждан под единым названием «равные» (homoioi), или «спартиаты» (с.76). Такой вариант преобразований, отмечает автор, был естественным следствием завоевания Лаконии, а затем Мессении, и 9 массового порабощения населения этих областей, превращенного в илотов. Труд илотов составлял экономический фундамент спартанского общества, но сами они не являлись частью последнего, представляя по отношению к нему скорее внешнюю, чем внутреннюю угрозу. Результатом стала трансформация Спарты в своего рода военный лагерь на оккупированной территории, а ее граждан – в военную касту, отстранившую себя от всякой производственной деятельности. Разумеется, пишет автор, спартанская военная элита, именующая себя «равными», не была вполне однородна, но это была неоднородность в рамках одной социальной группы. Внутри спартанского гражданского коллектива, считает Л.Г.Печатнова, нельзя обнаружить демоса – «народа» в античном понимании этого слова, т.е. массы рядовых граждан, противостоящей небольшой группе знатных и богатых. Поэтому нет никаких оснований говорить о демократии, даже умеренной (так называемой «гоплитской демократии»), применительно к Спарте, как поступают некоторые современные ученые, исходя из факта равенства ее граждан. Их равенство было равенством внутри слоя господ, от сплоченности и единомыслия которых зависело само существование спартанского государства (с.76–77). Единомыслие, в свою очередь, достигалось с помощью тщательно разработанной системы государственного воспитания молодежи, призванной обеспечить формирование единообразных ценностных установок. При этом высшими нравственными ценностями были провозглашены военная доблесть и патриотизм, а критерием нравственности – государственная польза. Соответственно, моральность или аморальность того или иного поступка оценивалась только с точки зрения государственного интереса (с.78–80). В главе II анализируется античная традиция о завоевании спартанцами Мессении. Автор считает вполне достоверной хронологию Павсания, относившего Первую Мессенскую войну к 743–724 гг. до н.э. В ходе этой войны, полагает Л.Г.Печатнова, спартанцам удалось овладеть двумя наиболее плодородными равнинами на востоке Мессении (Макарией и Стениклером), которые были поделены на участки среди нуждающихся спартиатов. Однако большая часть страны (западная горная область, приморские города на западном и южном побережье) сохранила свою независимость и элементы государственной структуры (с.104). 10 Датировка Второй Мессенской войны остается спорной. В античной традиции ее начало варьирует от 685/4 г. до н.э. (Павсаний) до 636 г. до н.э. (Евсевий), а окончание – от 668/7 или 657 г. (Павсаний) до ок. 600 г. до н.э. (у поздних хронографов). Стараясь примирить различные версии традиции, большинство современных историков в настоящее время полагают, что основная борьба скорее всего закончилась незадолго до середины VII в. до н.э., тогда как последние очаги сопротивления могли быть ликвидированы только к концу VII столетия (с.106–108). В результате войны практически вся политическая и жреческая элита Мессении покинула страну. Основная же масса мессенского населения была превращена в илотов. Часть городов получила статус периекских общин, сохранив определенную степень автономии. Для Спарты, отмечает автор, завоевание Мессении явилось своеобразным вариантом колонизации, с помощью которого она смогла преодолеть внутренний кризис и решить те же социально-экономические и демографические проблемы, которые другие греческие полисы решали в этот же исторический период путем активного выведения заморских колоний. Вместе с тем сама специфика спартанского варианта колонизации предопределила и нетрадиционный для греческого мира путь формирования и дальнейшей эволюции гражданской общины Спарты (с.116–120). В главе III рассматривается внешняя политика Спарты в архаическую и классическую эпоху. Основное внимание автор уделяет проблеме образования Пелопоннесского союза. С одной стороны, создание этого союза, отмечает Л.Г.Печатнова, стало результатом возросшего после победы в Мессенских войнах «международного» авторитета Спарты, с другой стороны, – выражением ее неспособности распространить практику прямого военного захвата на другие государства Пелопоннеса (с.121, 124). Особенностью возглавляемого Спартой союза было отсутствие в его основе какого-либо общего соглашения. Свои отношения с союзниками спартанцы оформляли путем заключения двусторонних договоров о взаимной военной помощи. При этом право на внешнеполитическую инициативу делегировалось Спарте, как, впрочем, и военное руководство. Таким образом, Пелопоннесский союз был преимущественно военнополитическим блоком, или симмахией, по терминологии самих греков. Наиболее удачным, с точки зрения автора, представляется определение его 11 как «симмахии гегемонистского типа» (с.160–161). Хотя гегемония Лакедемона в союзе не была безграничной, и такие влиятельные союзники, как, например, Коринф, чаще всего имели возможность заставить спартанцев учитывать их интересы. Объединение консервативных пелопоннесских полисов, особенно дорийских, вокруг Спарты в целом имело добровольный характер и мотивировалось, с одной стороны, страхом перед могущественным Аргосом, который в VII–VI вв. до н.э. также пытался утвердить свою гегемонию в Пелопоннесе, с другой – страхом правящих олигархических режимов этих полисов перед народными беспорядками. Спарта, таким образом, выступала гарантом безопасности пелопоннесских полисов, которые при этом оставались вполне автономными государствами, что и обеспечивало относительную прочность и долговечность Пелопоннесского союза (с.165). Глава IV посвящена проблеме спартанской илотии – специфической формы зависимости, которую современники рассматривали как разновидность рабства, а ученые нового времени иногда отождествляли с крепостничеством европейского средневековья. Безусловно преобладающей в новейшей историографии (как в западной, так и в отечественной) является, однако, точка зрения на илотов как на государственных рабов, правовой статус которых возник из «договора о рабстве» – древнего соглашения о подчинении побежденной общины общине победителей (в результате завоевания спартанскими дорийцами Лаконии, а затем Мессении). Таким образом, полагает автор, в правовом отношении илоты считались безусловной собственностью Спартанского государства in corpore, и в то же время они являлись условной собственностью их реальных владельцев, т.е. отдельных семей спартиатов (с.219). Фактически, это было бессрочное владение, обусловленное, в свою очередь, бессрочным владением участком земли – клером, который гражданин-спартиат получал от государства в комплекте с сидящими на данном участке илотами. Ограниченность прав частных владельцев вносила в образ жизни илотов известный элемент личной свободы и хозяйственной самостоятельности. В отличие от рабов классического типа они не являлись объектами купли-продажи, имели семьи и личное имущество. Их отношения с господином сводились к уплате строго фиксированного государством натурального оброка, тогда как остальная масса произведенного продукта оставалась в их полном распоряжении. При такой системе хозяйства рабовладелец полностью исключался из 12 производственного процесса и превращался в пассивного получателя ренты, тогда как хозяйственная инициатива всецело сосредотачивалась в руках непосредственного производителя, т.е. раба. Но если правовое и социально-экономическое положение спартанских илотов было лучше положения рабов классического типа, то степень их унижения была, по-видимому, выше. Об этом свидетельствует целая система мер, направленных на физическое и моральнопсихологическое подавление илотов, формирование у них модели поведения «по рабскому типу» и представлений о собственной ничтожности и ущербности. Основным методом подавления огромной массы илотского населения, во много раз превосходившей по численности спартиатов, был террор, институционализированной формой которого являлись так называемые криптии – освященные законом и проводившиеся регулярно тайные убийства илотов, иногда приобретавшие массовый характер. Институт криптий, который шокировал даже почитателей Спарты среди античных писателей (тем более что он был направлен против греческого по происхождению населения), скорее всего, полагает автор, берет свое начало от примитивных обрядов инициаций молодых воинов. Но в Спарте этот пережиток очень рано трансформировался в социально ориентированный институт, призванный, с одной стороны, служить целям физической и психологической подготовки спартанской молодежи к войне, с другой, – обеспечить безопасность государства путем превентивного устранения потенциально опасных элементов среди покоренного населения (с.231– 236). Значительное внимание в главе уделено также вопросу о некоторых различиях в положении мессенских и лаконских илотов, дифференцированный подход к которым, как полагает Л.Г.Печатнова, был одним из основных принципов социальной политики Спарты (с.246). Характерно, отмечает она, что илотские восстания – это по большей части восстания мессенских, а не лаконских илотов. Причем мессенцы воспринимались спартанцами не только как взбунтовавшиеся рабы, но и как внешний враг. Их целью всегда была независимость Мессении, тогда как лаконские илоты стремились улучшить свое положение в рамках существующего государства, а не вне его, тем более, что спартанцы иногда предоставляли им такую возможность (с.253). Это существенное различие между мессенскими и лаконскими илотами, по мнению автора, 13 отчасти объясняет длительную стабильность Спартанского полиса (с.254). В главе V рассматриваются особенности спартанской гражданской общины, со времени ликурговой реформы представлявшей собой сравнительно однородное военно-аристократическое сообщество. Равенство членов этого сообщества между собой основывалось на равной доле каждого из них в общем фонде государственной земли (politike chora) и подкреплялось унифицированной системой общественного воспитания и строгой регламентацией общественной и личной жизни граждан. Единственным официальным делением было деление на возрастные классы, иерархия которых строилась на полном подчинении и контроле младших возрастных групп старшими. В условиях почти казарменного существования роль семьи, естественно, была сведена к минимуму и она всегда занимала место только на периферии как бытия, так и сознания спартанских граждан (с.269). Центром общественной жизни Спарты являлись сисситии, совместные трапезы, своего рода обеденные клубы, одновременно выступавшие как первичные подразделения армии. Членство в них воспринималось как знак принадлежности к числу «равных» и, как полагает автор, возможно, было наследственным, что должно было способствовать сохранению аристократических традиций в обществе с сильно выраженными уравнительными принципами. С одной стороны, сисситии служили механизмом взаимного контроля поведения и образа мыслей граждан. В них культивировался дух воинского братства. И при слабости семейных связей они заменяли спартанцу семью, являясь по сути дела ее эрзацем. С другой стороны, сисситии выступали в роли базовых единиц политической системы Спарты, в которых происходила выработка определенной политической позиции (с.277–279). В целом, отмечает автор, в результате тотального контроля над воспитанием и частной жизнью граждан Спарте удалось создать особый тип гражданина, своего рода человека-функцию, почти лишенного индивидуальности, зато наделенного особым качеством, которое условно можно назвать социальной доблестью (с.283). Потребность в формировании подобного субъекта была обусловлена той ситуацией военной опасности, в которой постоянно находилась спартанская община. Крупный внутриобщинный конфликт в этих условиях почти неизбежно имел бы для нее катастрофические последствия. Стабильность достигалась путем искусственного насаждения внешнего равенства 14 (прежде всего на бытовом уровне), что должно было уменьшить социальную зависть и обеспечить моральное единство общества. Однако в государстве, где правовое равенство зависит от равенства экономического, как это было в Спарте, с нарушением последнего дает трещину и вся социальная система. В интересах самосохранения спартанская гражданская община была способна заставить своих членов придерживаться строго очерченных норм поведения, но не могла надолго сохранить даже иллюзию экономического равенства. В результате, отмечает автор, спартанское общество, как никакое другое, оказалось способным порождать внутри себя все новые и новые маргинальные группы (парфении, гипомейоны), которые затем выдавливались за пределы гражданского коллектива с тем, чтобы восстановить корпоративное единство «равных». Следствием подобного социального апартеида было постоянное падение численности полноправных граждан. Этот процесс приобрел катастрофический характер на рубеже V–IV вв. до н.э. после издания ретры эфора Эпитадея, фактически отменившей неотчуждаемость клеров (см. главу VII), что и привело в конечном итоге к знаменитой спартанской олигантропии («малолюдству»), которая, по общему убеждению античных писателей, явилась главной причиной политического и социального краха Спарты на исходе классического периода (с.327–328). В современной науке об античности, отмечает в заключении Л.Г.Печатнова, принято считать, что Пелопоннесская война 431–404 гг. до н.э., не являясь сама по себе причиной кризиса полиса, тем не менее необычайно ускорила его приход. При этом вариативность кризисных явлений в различных греческих полисах определялась историческими особенностями их социально-экономических и политических систем. Уникальность спартанского варианта кризиса автор видит в том, что негативные процессы здесь длительное время протекали в скрытой форме. Соответственно, та дестабилизация, которая явно обнаружила себя в Спарте на рубеже V–IV вв. до н.э., современниками воспринималась как внезапный удар, моментально разрушивший все структуры спартанского общества. В действительности же, пишет автор, на всем протяжении классического периода в Спарте «успешно» действовал только один механизм – постепенного превращения все большей части ее граждан в люмпенов, тогда как обратный путь удавалось проделать только единицам. Государственная система, в свою очередь, постепенно эволюционировала от аристократии к клановой 15 олигархии, гораздо менее зависимой и подотчетной рядовым членам гражданского коллектива. В этих условиях коррупция в среде правящей элиты приняла тотальный характер, практически исключив возможность каких-либо кардинальных реформ. Окончательный раскол гражданского коллектива, который стал свершившимся фактом после принятия закона Эпитадея, лишил Спарту самого главного ее преимущества – политического, социального и морального единства общества. Внешне монолитное в недалеком прошлом сообщество сразу же распалось на две неравные части: праздную элиту, владевшую всеми богатствами страны, и столь же праздную люмпенизированную массу полуграждан – гипомейонов (букв. «опустившихся»), способных только на то, чтобы стать наемными воинами за границей. Так государство из-за эгоистической политики правящей верхушки постепенно теряло своих граждан. В результате через 150 лет после Эпитадея царям-реформаторам Агису и Клеомену уже, собственно говоря, не с кем и не для кого было проводить свои реформы (с.495–496). А.Е.Медовичев
