Хитроумный Вассиан Патрикеев

исследования и размышления
23
Д. А. Цимошка
ХИТРОУМНЫЙ ВАССИАН ПАТРИКЕЕВ
(К ДИАЛЕКТИКЕ ОТКАЗА)
Зачастую, занимаясь археологическими раскопками следов прошлого, человеческий разум замечает наличие ключевых ситуаций, разрешение которых в пользу какой-либо из приходящих в столкновение
сторон определяет и все последующее развитие исследования. И поскольку разыскание осуществляет разум, постольку его интересует собственная судьба, или скрытый механизм, запуск которого определяет
все последующие перипетии. Западноевропейская цивилизация, к примеру, раскапывая глубины своего прошлого, стремится разгадать тайну
рационализма. Относительно истоков этого феномена существует множество предположений. Гегель выводит рождение рационализма из философии Декарта, Спинозы и Лейбница; Макс Вебер – из протестантизма. В середине XX в. мыслители франкфуртской школы Т. Адорно и
М. Хоркхаймера обратились к еще более отдаленному прошлому – к
античности. Их внимание привлекла фигура хитроумного Одиссея: “герой авантюры оказывается прообразом как раз того буржуазного индивидуума, понятие которого возникает в ходе унифицированного самоутверждения, праисторический образец которого и являет собой скиталец”1.
Позиция франкфуртцев интересна, по меньшей мере, двумя моментами. Во-первых, здесь маловажна временная привязка: дело не в том,
кто глубже копнет, а в том, кто найдет более точный образ. Весьма вероятно и, скорее всего, так оно и есть, что не миф об Одиссее сотворил
всю последующую традицию, а традиция нашла в нем свое отражение.
Возможно, что XX век не обратил бы внимания на этот сюжет, не будь
гегелевской диалектики раба и господина или аналитики капитализма,
осуществленной М. Вебером. В любом случае, на лицо сюжет, входящий
в золотой фонд знаковых текстов цивилизации господства рациональности. Во-вторых, стоит отметить и тот момент, что Одиссей – выходец из
мифологической среды и одновременно разрушитель ее: эдакое первобытное существо, вылезшее из водной стихии и приспособившееся пользоваться ее благами, при необходимости удирая на сушу. В конце концов, провокации имеют успех и удачное завершение.
Было бы интересно предпринять попытку разыскания Одиссея и в
восточно-европейском мифологическом пространстве истории. Предположительно одним из таких Одиссеев был Вассиан Патрикеев – монахбоярин, сторонник нестяжательства, видный политический деятель
XV–XVI вв., вот только благополучного возвращения в Итаку в этом
случае не состоялось…
1
Адорно Т., Хоркхаймер М. Диалектика просвещения. – М., 1998.
24
исследования и размышления
Вассиан Патрикеев (ок. 1470 – после 1531) чужд “русскому духу”
даже по происхождению: его дед был литовским князем, эмигрировавшем на Русь. Здесь Патрикеевы сразу развернули активную деятельность: “должны быть отмечены длительная связь Патрикеевых с московским великокняжеским домом, активное участие наиболее крупных
представителей этой фамилии в борьбе великокняжеской власти с феодальной оппозицией, деятельность князя И. Ю. Патрикеева в качестве
московского наместника, наконец, прямое отношение Ивана Юрьевича
и Василия Ивановича Патрикеевых к вопросам суда”1. В 90-х гг. Василий Иванович Патрикеев выполняет ряд поручений по поводу борьбы
Русского государства за возвращение литовских земель, участвует в
походе против шведов и в борьбе с удельно-княжеской оппозицией. Но
вскоре то ли из-за участия в династической борьбе, то ли из-за сношений с Литвой отец и сын попадают в немилость к Ивану III и насильно
постригаются в монахи: один – в Троице-Сергиев монастырь, другой,
под именем Вассиан, – в Кирилло-Белозерский.
В монастыре Вассиан Патрикеев изучает богословскую литературу,
Священное Писание, жития святых, канонические книги и приобретает
тот запас богословских знаний, который позволит ему стать одним из
сильнейших церковных публицистов своего времени. В нескольких верстах от монастыря находился скит Нила Сорского – почитаемого в округе старца, с которым Вассиан в скором времени знакомится и идеи
которого перенимает, а потом развивает в своем творчестве. Идеи же эти
носят полемическую окраску и направлены против идеологии иосифлянства, поддерживаемой властью. Критика затрагивает вопросы жестокости по отношению к еретикам, нравственной чистоты церкви, но в
центре полемики – вопрос о монастырском землевладении. Кульминационного пункта борьба достигает в 1503 г., когда проект секуляризации земель был вынесен на рассмотрение собора, но отвергнут. В это
время Вассиан пишет такие произведения, как «Собрание некоего старца», «Ответ кирилловских старцев на послание Иосифа Волоцкого великому князю Василию Ивановичу». Настает 1505 г. – год восшествия
на престол нового князя, старшего сына Ивана III Василия III. Последний возвращает Вассиана Патрикеева из ссылки: его страстные обличения монастырского стяжательства и вотчинного быта получили поддержку при великокняжеском дворе, поскольку способствовали обоснованию ограничения вотчинных прав монастырей. Таким образом, между 1511 и 1515 гг. Вассиан не только находится в Москве, но и пользуется большим влиянием при дворе. Около 1515 г. он приступает к главному делу своей жизни – составлению Кормчей книги, которую великий князь принимает и хранит в казне вместе с деньгами, драгоценностями и особо важными документами. Но вскоре, однако, из-за укрепления централизованной власти происходит идеологическая переориентация правительства Василия III, в результате чего оно порывает с не1
Черепнин Л. В.Русские феодальные архивы XIV–XV веков. Ч. II. – М., 1951. С. 308.
исследования и размышления
25
стяжательством и начинает ориентироваться на иосифлянство. Сближение с князем иосифляне использовали для того, чтобы отомстить своему давнему оппоненту, и в 1531 г. Вассиан предстает перед соборным
судом. «Жизнь Вассиана Патрикеева оборвалась трагически: после суда
он был отправлен в Волоцкий монастырь, где его, по свидетельству современника, “по мале времени уморили”»1.
Вассиан Патрикеев, как и Одиссей, – герои Просвещения. Вступая
в борьбу с господином, они не имеют ничего, кроме смекалки, а последняя подсказывает им самый экономичный и рациональных метод – отказ от вещей. Одиссей побеждает Полифема не потому, что он физически сильнее (ведь сильнее быть невозможно, поскольку в данной ситуации символическое место силы уже занято), а потому, что может признаться в своей ничтожности (отказывается от собственного имени) с
целью спасения своей жизни и победы над господином. Таким образом,
весь спор о монастырском землевладении можно рассмотреть через диалектику раба и господина. Главное при этом – правильно распределить
роли.
Итак, “почувствовав себя государем объединенной Великой Руси,
великий князь московский с трудом переносил и прежние свои отношения к боярам как вольным слугам по договору и совсем не мог ужиться
с новыми притязаниями их на раздел власти”2. Отныне любой человек в
государстве считался подданным великого князя, а власть последнего
становилась безгранична. Если и существовали оппозиционные движения, то посредством ловкой манипуляции их амбициями власть только
больше набирала силу.
Ссылка еще вчера амбициозного, видного политического деятеля
Вассиана Патрикеева в монастырь свидетельствует о провале проекта
равноправия бояр и царя. Но этот взгляд лишь скользит по поверхности
происходящего: Иван III не был бы господином, если бы его за такового
не признавали (я имею в виду не лично Ивана III, а то место единодержавного властелина, которое он занимал). Бояре же – как свидетельствуют источники о стычке, в которой участвовал и Вассиан, – боролись
не против места, занимаемого господином, и не за него: они хотели сменить одного великого князя другим. “В этом семейном столкновении
боярство стало за внука и противодействовало сыну из нелюбви к его
матери и к принесенным ею византийским понятиям и внушениям”3.
Сам по себе заговор уже свидетельствует о наличии господского места:
смещение одного властителя предполагает, что трон перед тем, как будет занят другим, на некоторое время окажется пуст, но раб не может
занять его сам: ему обязательно нужен господин, и этот господин должен быть Другой.
1
Замалеев А. Ф. Лекции по истории русской философии. – СПб., 1995. С. 52.
Ключевский В. О. Курс русской истории // Соч. В 9 т. Т. 2. С. 148.
3
Там же. С.149.
2
26
исследования и размышления
Помимо модуса существования, власть господина обладает также
модусом символичности. Крестьянин владеет сохой, чтобы возделывать
господскую землю, служилый человек владеет наделом, чтобы содержать военный отряд и быть готовым защищать господина в случае военных действий: распределение владений пропорционально обязанностям и в этом смысле эквивалентно. Владения же господина символичны; иными словами, один человек не может в порядке эквивалентности
владеть всем: если великий князь выполняет функцию объединения, то
земли, люди и т. д. не являются ресурсом для единства, но наоборот:
князь – символ этого единства. Кроме того, они (владения) референтны;
иными словами, это единство отсылает к реальному народу на ограниченной территории. Реальность этой власти также подчеркивается тем
фактом, что великий князь может распоряжаться принадлежащими
ему владениями: отнимать их у одних подчиненных и передавать другим.
Если бы заговор был осуществлен и завершился победой заговорщиков, то, возможно, механизм развития и преодоления состояния рабства Вассиана Патрикеева никогда бы не был запущен. Но ссылка в монастырь, знакомство с Нилом Сорским, увлечение его взглядами и полемика с Иосифом Волоцким способствуют разработке альтернативной
концепции господства. Дело в том, что церковь имела скрытую возможность претендовать на господство, способное оспорить великокняжеское. Но наличие ресурса не значит, что он распознан, а тем более использован.
Позиция иосифлян по отношению к проблеме монастырского землевладения, на первый взгляд, может показаться амбициозной. Претензия состоит в том, чтобы доказать право монастырей на владение имуществом, а посредством него и частицей власти, причем сходной с княжеской – символической и референтной. Землевладение должно было
подкрепить позиции церкви как института, о чем свидетельствуют аргументы Иосифа Волоцкого: “Если у монастырей не будет сел, то как
смогут постригаться почтенные и благородные люди? А если не будет
почтенных и благородных старцев, то неоткуда брать кандидатов в митрополиты, архиепископы и т. д., и от этого может поколебаться вера”1.
Таким образом, модель церкви ничем не отличается от модели светского
властвования: это похоже на создание государства в государстве, но государства более могущественного, ведь оно будет властвовать не только
над жизнью земной, но и над небесной. Однако подобные действия не
могут привести к успеху: невозможно победить господина, используя
его же стратегию. Если Полифем выражает максимум силы (слепой силы) как таковой, то мощнее его стать уже невозможно. Ставка церкви
на копирование государственных форм обязательно привела бы к поражению. К тому же, поскольку референтность власти свидетельствует о
ее ограниченности, то власть церкви, владеющей только ограниченным
1
Казакова Н .А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. – М.; Л., 1960. С. 33.
исследования и размышления
27
клочком земли, не была бы абсолютной. К чему церкви держаться за
земные блага, если ее владение – царство Божие?
Как заметила Н. А. Казакова, “в публицистическом наследии Вассиана Патрикеева отвлеченные религиозно-философские темы отсутствуют. Это объясняется, как нам кажется, тем, что Вассиан и в монашеской рясе оставался прежде всего политическим деятелем, борцом, для
которого церковная публицистика являлась средством достижения определенных практических целей”1. Вассиан, таким образом, заимствовал у своего учителя Нила Сорского не стиль жизни аскета и отшельника, а только те идеи, которые можно было использовать в политической
борьбе. “Элементы критицизма и рационализма”, приложенные к идеям афонских мистиков, превращают концепцию Вассиана в подобие
западного протестантизма. «“Многоглаголивый” оратор, спорщик, он
внес в нестяжательство дух страстной полемики, упорной защиты собственных убеждений. Последнее совершенно не было свойственно ни
Нилу Сорскому, ни другим нестяжателям»2.
В связи с приведенными выше соображениями необходимо также
отметить, что отсутствие в текстах боярина-монаха религиознофилософских тем3 не должно смущать, поскольку сама ситуация, возникшая в связи с деятельностью Вассиана Патрикеева, и его роль в этой
ситуации имеют философскую значимость.
Стратегия церковной политики, ориентированной на нестяжательство, выигрышна с той точки зрения, что создает альтернативу власти
великого князя; иными словами, она оставляет “кесарю кесарево”, но за
счет этой жертвы получает возможность в итоге одержать над ним верх.
Отказ от землевладения означает неограниченность распространения
влияния: подобно “Граду небесному” Августина, реформированная по
принципу нестяжания церковь смогла бы парить над “Градом земным”.
Идея, поистине достойная Одиссея, пришла в голову монаху Кирилло-Белозерского монастыря: победа над монстром посредством отказа от собственного имени и отказ от имущества в надежде добиться неограниченной власти – действия равнозначные, это поступки раба, целящего в господá. Но для того чтобы все элементы стратегии встали на
свои места, необходимо обратиться непосредственно к произведениям
Вассиана Патрикеева и выделить основные идеи, осуществление которых могло бы превратить Русь в империю практического разума.
Корпус работ Вассиана Патрикеева включает в себя «Собрание некоего старца на воспоминание своего обещания и о отвержении мира,
1
Там же. С. 96.
Замалеев А. Ф, Овчинникова Е. А. Еретики и ортодоксы. Очерки древнерусской духовности. – Л., 1991. С. 92.
3
Некоторые исследователи обращают внимание на религиозно-философские дискуссии, в которых Вассиан принимал участие на церковном соборе 1531 г., но стоит отметить,
что обвинения в ереси при отсутствии у Вассиана религиозной концепции носили надуманный характер и лишь как предлог служили цели устранения мыслителя с политической
сцены.
2
28
исследования и размышления
яко же пишет в житии святого старца Саввы», «Ответ кирилловских
старцев на послание Иосифа Волоцкого великому князю Василию Ивановичу», «Слово ответно», «Прение с Иосифом Волоцким», «Слово о
еретиках» и некоторые другие сочинения. Главной темой его творчества
исследователи считают критику монастырского землевладения и жестокого отношения к еретикам, но в рамках данной работы необходимо
обратить прежде всего внимание на отстаивание независимой позиции
церкви по отношению к светской власти.
“Аще ли кто речет: Едино есть, молитвою и оружием убивати супротивляющаяся закону христову, – и мы же противу сему речем: Молитвою убивати – от царьскаго повеления и от человеческаго се обычая
бывает”1. Вступая, таким образом, в полемику с Иосифом Волоцким,
Патрикеев проводит различие между церковной и светской властью:
царский жест для него не есть жест божественный, а если так, то господин может быть уже не вне, а внутри. Рабское сознание уже не ищет
господина вне себя, а внутри себя, и господин этот – Бог. Подобному
порядку признания власти внешней, а затем противопоставления ей
власти внутренней мы обязаны ситуации, сложившейся на Руси в XV–
XVI вв., когда церковь была зависимым от государства институтом и
эта зависимость становилась все больше. Идеологом движения подчинения церкви светской власти был как раз Иосиф Волоцкий: «Главное
слово принадлежит самодержцу и в делах церковного управления, ибо
он “первый отмститель Христу не еретики”. Бог вручил ему все высшее
– “милость и суд, и церковное, и монастырское, и всего православного
христианства власть и попечение”»2. Церковь в такой интерпретации
становится рабом, но не внутренним, подчиненным своему владыке –
Богу, а рабом внешнего господина – самодержца. Отсюда противоположность подобному взгляду – “благочестивый субъективизм”, а именно: разделение светской и религиозной сфер и подчинение религиозного
сознания не светской власти, а господину, полагаемому самим этим сознанием. Автономия церкви есть шаг на пути к ее господству, но сделать
этот шаг чрезвычайно сложно, и поэтому Вассиан Патрикеев идет на
хитрость: он прибегает к приему “жертвы”.
“Лучше есть нищим и убогим даяти, нежели церкви украшати.
Понеже церковные украшение емлемо бывает огнем и варвары, и татьми крадомо. А еже нищим даяти, сего ни диявол может украсти”3. План
отказа от имущества способствует достижению сразу нескольких целей,
выгодных церкви. Во-первых, это очищение от пороков, разъедающих
ее изнутри; во-вторых, поддержка великого князя, заинтересованного в
свободных для использования в своих целях землях; в-третьих, одобрение народа. Наверное, существуют и другие аргументы, подобные, например, цитированному выше, но главное, что представляет интерес с
1
Патрикеев. В. Тексты сочинений // Н. А. Казакова. Вассиан Патрикеев и его сочинения. – М.; Л. 1960. С. 274.
2
Замалеев А. Ф. Лекции по истории русской философии. С. 58.
3
Патрикеев В. Тексты сочинений. С. 280.
исследования и размышления
29
точки зрения сопоставления с западной традицией, это стратегия отказа
и распыления. Власть, локус которой нераспознаваем, растекается и в
конечном счете поглощает все.
“И пакы евреина онаго премудрейшаго в врачех Иосифа, неволею
пришедша и крещению, приат и сътвори его вместо евреина истинаго
христианина и вместо влъка истинное овча христова стада”1. Толерантность по отношению к пастве была очень рискованным шагом: с одной
стороны она делала церковь не такой суровой в глазах простых христиан, чем привлекала их, а с другой – оборачивалась опасностью обвинения в потворстве еретическим движениям. Но в любом случае, очевидно, подобные заявления были чем-то вроде рекламного трюка: “и вопрос
о еретиках, и вопрос о смердах имел для идеолога нестяжательства во
многом чисто пропагандистское значение”2.
Уловки и хитрости рабского сознания, идущего по пути к господству, не смогли уберечь русского Одиссея от злоключений, и в итоге его
челн был разбит о вражеский берег. Скромная внешне, но всесильная и
авторитетная церковь испугала Василия III, и он предпочел приблизить
к себе иосифлян: великокняжеский выбор имел судьбоносное значение
и определил политику церкви вплоть до сего дня. Богатая, но слабая
духовная канцелярия, ориентированная на модель светской власти, –
пышная, роскошная, навязанная и глухая по отношению к прихожанам
– скорее отталкивает, чем притягивает. Церковь локализовалась, и ее
проникновение в повседневный быт стало ограничено: соответственно
просвет ясности и щель, через которую дул бы свежий воздух, стали
шире. Но, с другой стороны, свобода хороша тогда, когда умеют ее использовать.
1
2
Там же. С. 273.
Замалеев А. Ф. Лекции по истории русской философии. С. 51.