“Мировая история коррупции” часть 5 PDF 3.64 Mb

416
Раздел 5. Коррупция в эпоху промышленного капитализма
(XIX в. – середина XX в.)
Глава XIV. Формирование мировой олигархии в XIX веке
Как было показано в главе XI, мировая олигархия возникла в Западной Европе в
XVI в., и ее главной силой была империя Габсбургов, поддержанная папством, иезуитами
и могущественными магнатами. Но ее планам по установлению господства над миром не
суждено было сбыться. После поражения в Тридцатилетней войне в 1648 г. и дальнейшего
экономического и политического ослабления империи Габсбургов мировая олигархия
лишилась центра силы и фактически перестала существовать, распавшись на множество
независимых друг от друга частей.
Однако это вовсе не означало, что попытки создать мировую олигархию, то есть
олигархию, претендующую на мировое господство, на этом прекратились. Наоборот, эти
попытки с того момента стали еще настойчивей, и они не прекращаются вплоть до
настоящего времени. Так, вскоре после окончания Тридцатилетней войны иезуиты
решили перенести свою главную штаб-квартиру из Испании во Францию. Как пишет
Т.Гризингер, «по мере угасания величия Габсбургов, у иезуитов блеснула новая мысль.
Идею христианской всемирной монархии не мог осуществить дом Габсбургов, и эта роль
– так решили они теперь – скорее всего, должна принадлежать Франции, почему они
немедля покинули знамена Австрии и Испании, чтобы душой и телом предаться
христианнейшему королю Людовику XIV. … Договор был заключен обеими сторонами. С
этих пор он был под полным влиянием иезуитов…» ([28] с.462). И это решение
французского короля не было случайным. Именно Людовик XIV (1643-1715 гг.), как
правитель крупнейшей страны Европы, заявил в ту эпоху свои претензии на мировое
господство. Ему удалось существенно расширить территорию Франции за счет соседних
государств, и его амбиции простирались намного дальше – вплоть до завоевания
Голландии и установления контроля над рядом германских государств, Англией и
Испанской империей. Для достижения этих целей он не останавливался ни перед чем,
начиная от широкомасштабных захватнических войн и кончая подкупом суверенных
монархов, таких как английский король Карл II Стюарт (см. главу XII). Но после победы
Английской революции в конце XVII века против Франции сформировалась мощная
коалиция, включавшая Англию, Голландию, Испанию, Австрию, Швецию, Данию и ряд
других стран. Этой коалиции в ходе длительных кровопролитных войн удалось
воспрепятствовать захватническим планам Людовика XIV1.
Наполеон Бонапарт в 1805-1812 гг. был намного ближе, чем Людовик XIV, к
созданию некоего подобия Римской империи на территории Европы, Азии и Африки.
Армии Наполеона дошли до Москвы, до этого покорили почти всю Европу, Египет, он
планировал покорение Англии и даже Индии, с объединением народов этих стран под
властью французского императора. Но империя неизбежно ведет к господству олигархии,
что мы видели на целом ряде примеров: Римская империя, Византия, империя Габсбургов,
Речь Посполитая и т.д. Это происходит в силу, прежде всего, двух причин. Во-первых, в
империи нет одной доминирующей нации, она состоит из множества разных народов,
поэтому там не может сформироваться единая национальная элита, противостоящая
олигархии. Во-вторых, создание империи всегда ведет к глобализации, развитие которой
внутри империи уже не сковывается национальными границами и таможнями – а
глобализация всегда способствует росту силы и богатства олигархии и обнищанию
населения. Поэтому если бы планам Наполеона удалось осуществиться, то Европу ждало
1
Воспоминанием о той эпохе служит песенка «Мальбрук в поход собрался». Мальбрук – это английский
герцог Мальборо, главнокомандующий силами Великой коалиции, воевавшей против Людовика XIV в
начале XVIII века.
417
бы незавидное будущее, скорее всего, она повторила бы, в конечном счете, судьбу
Римской империи. Однако история на этот раз сложилась по-другому, и империя
Наполеона рассыпалась уже через несколько лет после ее создания.
Казалось бы, на этом в истории мировой олигархии можно было поставить точку.
Однако по-настоящему эта история в этот момент только началась. И главный импульс
развитию мировой олигархии пришел из Англии – той страны, которая до этого играла
важную, если не ключевую, роль в противостоянии этой тенденции.
14.1. Дракон повержен, да здравствует дракон
Как пишет К.Хилл, Славная революция 1688 г. символизировала окончание
«героического века» в истории Англии, века гражданских войн, революций и социальных
бурь ([212] p.173). Саму эту революцию облегчила одиозная политика Якова II Стюарта
(1685-1688 гг.), которая сплотила разные части английской нации в их недовольстве
королем, а также в намерении свергнуть династию Стюартов и окончательно
преобразовать королевскую власть в конституционную монархию. По словам Л.Стоуна,
очевидной причиной событий 1688 г. была «глупость, бестактность, нетерпение и
непримиримость Якова II» ([303] p.63), который продолжал насаждать в стране деспотию
и коррупцию, но уже более явно, чем Карл II, почему и сделался ненавистен почти всей
нации. Таким образом, многие английские историки видят в событиях 1688 г. некую
счастливую случайность.
Тем не менее, какими бы на первый взгляд случайными обстоятельствами ни была
вызвана Славная революция, она явилась продолжением тех процессов и той классовой
борьбы, которые происходили в Англии в течение всего XVII века. Как указывалось
выше, в течение всей эпохи Стюартов (1603-1688 гг.) не прекращались гражданские
войны и восстания населения. Даже в 1688-1689 гг. произошла серия народных восстаний,
сопровождавшихся погромами богачей в Лондоне, Норвиче и ряде других городов, что
ускорило бегство Якова II и Славную революцию ([212] p.113). В свою очередь,
свержение одиозного Якова II и воцарение справедливого Вильгельма III (1689-1702 гг.)
обеспечило приход к власти партии вигов – народной партии, продолжавшей дело
пуритан, а это дало возможность осуществить те экономические и демократические
преобразования, которые способствовали улучшению ситуации в стране (см. конец главы
XII).
Разумеется, эти преобразования не привели к немедленному изменению ситуации.
Благосостояние народа хотя и росло в течение XVIII в., но не слишком быстро, и
социальные различия продолжали оставаться очень сильными. Тем не менее, например,
средняя реальная заработная плата английских плотников уже к 1721-1745 гг. выросла на
35% по сравнению с серединой XVII в. ([309] p.80) Но, возможно, более важными
результатами проведенной экономической реформы, чем некоторый рост уровня
заработной платы, стало снижение безработицы и сглаживание региональных
диспропорций в экономическом развитии Англии. А ведь именно они были факторами,
усугублявшими социальную напряженность в XVII в. Теперь же, как отмечает Ч.Уилсон,
промышленность начала быстро развиваться и на прежде отсталом севере Англии, где
ранее была очень низкая зарплата и где она теперь подтягивалась к уровню богатого юга
страны ([314] p.344). Как указывает английский экономический историк Л.Шварц,
безработица в Англии не просто исчезла к концу XVIII в. – началу XIX в., но ощущался
острый дефицит рабочей силы: для того, чтобы набрать милицию Лондона, добровольцам
сразу выплачивали 8-месячную среднюю зарплату рабочего (21 фунт) и все равно не
могли найти достаточное число желающих; значительную часть среди представителей
рабочих и ремесленных профессий составляли женщины и даже подростки, поскольку
мужчин не хватало ([293] pp.100, 226). И это при той исключительно высокой
рождаемости и молодом составе населения, какие были тогда в Англии! Основная
418
причина такой высокой занятости среди мужчин и женщин состояла в быстром
экономическом росте на фоне отсутствия спадов и кризисов. Наверное, ни одна страна в
истории до этого не имела такого быстрого экономического роста, как Англия в конце
XVIII в. – начале XIX в. Даже огораживания стали меньшим злом, чем они были ранее,
поскольку после приобретения земель помещик не устраивал там пастбища для овец,
которые «пожирали людей», а старался организовать интенсивное растениеводство и
животноводство, требовавшее рабочих рук. Соответственно, жители деревень после
огораживаний не шли бродяжничать, как это было ранее, а, как отмечает К.Хилл, во
многих случаях оставались на месте и находили работу у себя в деревне ([212] p.223).
Все эти изменения стали проявлением того экономического «бума XVIII века»,
пришедшего на смену «упадку XVII века», о которых пишут историки. И они произошли
не потому, что в XVIII веке вдруг по мановению волшебной палочки произошло чудо,
которое до этого все никак не происходило, а потому что был создан экономический
механизм, препятствовавший развитию спекуляции, коррупции и деградации в экономике
и способствовавший, наоборот, развитию производства. И этот механизм, который был
создан не только в Англии, но и в большинстве германских и скандинавских государств и
который получил название «меркантилизм» (протекционизм), медленно и постепенно
вызывал улучшения в экономической и социальной жизни общества, получившие
впоследствии название «Промышленная революция». А там, где этот механизм не был
создан, например, в Голландии, придерживавшейся либеральных принципов свободы
торговли, там и в XVIII веке продолжался экономический упадок и социальный кризис,
что подробно описано экономическими историками ([310] pp.60, 63-64; [184] p.245)1.
Так же медленно и постепенно менялось и состояние нравов английского общества,
сильно ухудшившихся за период правления Стюартов. Как пишет Д.Грин, «большинство
выдающихся политиков эпохи [конца XVII] … вели грубый и безнравственный образ
жизни… Целомудрие и верность брачному контракту осмеивались как вещи старомодные.
… На другом конце общественной лестницы стояли массы бедняков, отличавшиеся
такими невежеством и грубостью, какие трудно себе представить…» ([29] 2, с.411). Но в
этот период в Англии возникли новые движения, которые по существу являлись
продолжением пуританства и которые, как и пуританство, стремились к исправлению
пошатнувшихся нравов и укреплению христианских добродетелей как в бизнесе, так и в
повседневной жизни. Последователям самого крупного из этих движений в XVIII веке
дали насмешливое прозвище - «методисты» (за проповедь методически-регулярной
жизни), но, как отмечает Д.Грин, со временем это движение приобрело такую силу и
популярность, что в XIX веке в Англии и Америке охватывало миллионы людей ([29] 2,
с.416). В итоге, пишет историк, «во всем народе появился новый нравственный подъем,
нередко представлявшийся суровым и педантичным, но оказавший благодетельное
влияние на общество; под его влиянием исчезло беспутство, со времени Реставрации
позорившее высшие классы, и безнравственность, наводнявшая литературу. Еще более
важным следствием религиозного возрождения явилось… упорное стремление ослабить
преступность, невежество, физические страдания и общественную приниженность
преступников и бедняков» ([29] 2, с.416-417). Видимым результатом этих общественных
движений явилось появление многочисленных благотворительных обществ, обществ
помощи бедным, исправления нравов, возник общественный контроль за состоянием
больниц, школ и тюрем, появились общества защиты интересов потребителей и много
других институтов, характерных для современного гражданского общества.
На этом фоне необыкновенно выросла средняя рождаемость, которая во второй
половине XVIII в. составляла более 5 детей на одну женщину (см. график 1 в конце
предыдущей главы) и которая, безусловно, являлась отражением экономического,
социального и нравственного благополучия, достигнутого английской нацией.
1
Такой же упадок и кризис происходили и в других странах, где в XVIII в не было протекционизма,
например, в Испании и Италии, о чем уже говорилось.
419
Иностранцы с удивлением писали об Англии той эпохи. Монтескье, посетивший ее в 1739
году, писал: «Я тут оказался в стране, совершенно не похожей на всю Европу».
Французский историк и мыслитель А.Токвиль, живший в начале XIX века, писал, что еще
более удивительным достижением Англии XVIII века, чем свобода, гласность и суд
присяжных, стало уничтожение неравенства: «Англия стала единственной страной, где не
просто перекроили, а по-настоящему уничтожили кастовую систему. Дворяне и
простолюдины здесь занимались одними и теми же делами, выбирали одни и те же
профессии и, что еще более показательно, заключали между собой браки» ([109] с.80).
Но все эти положительные сдвиги происходили на фоне жесткого противостояния
двух элит – национальной элиты, представленной на рубеже XVII-XVIII вв. партией
вигов, и олигархии (представленной партией тори), которая была повержена и потрепана в
ходе революции, но отнюдь не уничтожена. Как пишет Л.Стоун, «глубокий разрыв между
Вигами и Тори после 1701 г. был достаточно очевиден современникам, равно как и
историкам, жившим в более позднее время. ... Не может быть никакого сомнения в том,
что ведущие деятели в партиях Вигов и Тори не обедали и не выпивали вместе, и очень
часто они не разговаривали друг с другом…» ([303] pp.75-76). Как писал в ту эпоху
Даниель Дефо (годы жизни: 1660-1731), «Тори – это тот, кто грабит свою страну,
преследует людей за религиозные убеждения, учиняет кровавые преступления и
беззакония, предает свободу, это тот, кто готов выдать свою нацию папству и деспотии,
под личиной пассивного послушания и отказа от сопротивления» ([303] p.76). Как видим,
знаменитый английский писатель верно охарактеризовал те качества олигархии, которые
мы уже много раз видели в истории и которые из века в век оставались практически
неизменными: жадность, низкие моральные принципы и лицемерие.
Однако уже к середине XVIII века эти резкие различия между двумя ведущими
английскими партиями: тори и вигами, - исчезли, а их противостояние прекратилось;
исчезли и их идеологические расхождения, что с удивлением и недоумением констатирует
Л.Стоун ([303] pp.81-82). В чем причина этого феномена? По-видимому, основная
причина состоит в том, что те экономические и социальные реформы, которые были
осуществлены после 1688 г., к середине XVIII века дали первые плоды, выросли доходы
нижних и средних слоев населения, уменьшилась безработица, и кризис коррупции в
Англии был в целом успешно преодолен. Это, в свою очередь, сильно ослабило тот
классовый антагонизм, который мы наблюдали в английском обществе в течение всего
XVII века.
Другая причина, возможно, не менее важная, чем первая, состоит в особенностях
общественного и вообще человеческого сознания, которое стремится сохранить в памяти
только приятные воспоминания о прошлом и поскорее забыть все неприятное, особенно
когда на смену одному поколению приходит другое. Поколение Даниеля Дефо прекрасно
понимало, в какую пропасть могло завести Англию правление Стюартов и
поддерживавшей их олигархии, и воспринимало тори как своих злейших врагов,
продолжая их ненавидеть еще спустя десятилетия после революции1. Как писал Д.Грин, в
течение 30 лет после свержения Стюартов «все виги как один человек стояли за начала
революции 1688 года и подчинялись великим деятелям, проводившим их на деле» ([29] 2,
с.392). Но новому поколению взгляды отцов должны были казаться уже устаревшими и
смешными. О какой угрозе со стороны папства можно было еще думать в середине XVIII
века (о которой незадолго до этого писал Дефо), когда папство уже давно к тому времени
рассталось с мечтой о мировом господстве, а власть католической религии над умами
людей с ростом просвещения неуклонно уменьшалась? И когда даже орден иезуитов под
давлением общественности был уничтожен самим папой в 1773 г.? А то, что олигархия
очень быстро приспосабливается к меняющейся обстановке и меняет направления своего
1
Сам Дефо лично участвовал в восстании против Якова II в 1685 г., которое закончилось поражением в
крупном сражении при Седжмуре и жестокими казнями и репрессиями участников восстания.
420
главного удара, это не было достаточно известно даже отцам, не говоря об их детях, не
прошедших школы Английской революции.
Такими новыми направлениями главного удара со стороны сил коррупции в
Англии в XVIII веке стали парламентская демократия и внешняя политика Англии. И это
были менее заметные внешне, но, в конечном счете, более разрушительные удары, чем те,
что предпринимались в течение XVII века. Действительно, зачем надо было бороться
против парламента, как это делали «глупые» Карл I и Яков II, за что и были свергнуты,
если можно было замечательным образом разлагать этот парламент изнутри, а то и вовсе
купить его с потрохами. Хорошо известно, что купля-продажа мест в парламенте, включая
Палату общин, в течение XVIII в. становилась в Англии все более распространенным
явлением, и на места в нижней палате даже установилась устойчивая такса, которая, по
данным К.Хилла, составляла 1500 фунтов в начале столетия и 5000 фунтов в его конце
([212] p.177; [29] т. 2, с.454). Вы спросите - как это могло сочетаться с демократической
процедурой выборов в парламент? Этому способствовало несовершенство избирательного
закона: много депутатов выбиралось от так называемых «гнилых местечек», где не
существовало такого понятия как демократия. Кроме того, этому способствовал тот факт,
что избирательного права в то время были лишены нижние слои английского общества.
Ну, и наконец, уже тогда в Англии начали использоваться специальные («грязные»)
политические технологии, о которых хорошо известно сегодня во всех странах, где
функционирует система широких выборов в органы власти.
Поскольку места в английском парламенте, а следовательно, и в правительстве,
формируемом парламентом, стали объектом купли-продажи, то парламентарии и
чиновники, подобно тому как мы это видели во Франции при «старом режиме», начали
стремиться к тому, чтобы окупить произведенные ими затраты на покупку мест во
властных структурах. Поэтому мы видим все более частые примеры того, как за деньги
покупаются голоса парламентариев или протекция со стороны членов правительства. Так,
в 1711 г. была основана Южноокеанская компания, получившая право вести внешнюю
торговлю с Латинской Америкой, а позднее – право на операции с государственным
долгом Англии, и обещавшая своим акционерам баснословные прибыли. Эти обещания
были подкреплены заявлениями членов правительства и парламентариев, создавших
компании исключительно привлекательный имидж. В итоге все население бросилось
покупать ее акции, что вызвало настоящий ажиотаж, достигший пика в 1720 г., когда курс
акций за первые 8 месяцев года вырос более чем в 8 раз. Однако уже в сентябре 1720 г.
произошло банкротство компании, вкладчики потеряли свои деньги, а расследование
выявило страшную коррупцию. Оказалось, что многие члены правительства и парламента
были подкуплены компанией для прикрытия ее махинаций; на выплаты взяток ею была
израсходована баснословная сумма – 1,5 миллиона фунтов, а вся затея с созданием
Южноокеанской компании и ее последующими операциями выглядела как афера,
специально придуманная для того, чтобы выкачать побольше денег из доверчивого
населения. По итогам расследования некоторые из членов правительства были посажены в
тюрьму, но это не помогло акционерам вернуть потерянные деньги ([212] pp.176, 186; [29]
2, с.399).
Вследствие распространения практики покупки мест в Палате общин английский
парламент в течение XVIII в. все менее отражал интересы и мнения народа. Поэтому уже
в 1720-х годах мы видим первые попытки со стороны парламента уничтожить завоевания
Английской революции. Так, в 1726 г. были запрещены профессиональные и иные союзы
рабочих, то есть началось наступление на их интересы. А двумя годами ранее, в 1724 г.
был принят закон, по которому, как указывает К.Хилл, 3000 мелких независимых
компаний и индивидуальных предпринимателей были лишены права самостоятельно
вести бизнес – то есть того самого права свободы предпринимательства, которое было
одним из основных требований в ходе Английской революции. С этого момента, отмечает
421
английский историк, партия вигов перестала быть партией, противостоявшей олигархии
([212] p.179).
Тем не менее, этот олигархический закон был отменен в 1746 г., после
перестановок в правительстве и парламенте, по-видимому, ввиду осознания обществом
его пагубности ([212] p.179)1. Кроме того, мы еще не раз видим в течение XVIII в., как
отдельные яркие личности, поддерживаемые основной массой населения, на волне
критики правительства и народного возмущения, добивались прогрессивных перемен,
несмотря на противодействие со стороны парламента и даже короля. Одним из таких
примеров может служить деятельность Уильяма Питта, который с 1746 г. по 1755 г.
занимал одно из высших мест в правительстве, потом из-за своей честности и
принципиальности был отправлен в отставку, но под давлением широких слоев населения
и бизнеса в 1757 г. был возвращен в правительство и стал его главой ([212] p.180). Как
писал Д.Грин, «со времен реставрации он [Питт] был первым политическим деятелем,
представлявшим пример чистого патриотизма… Его настоящая сила заключалась не в
парламенте, а во всем народе» ([29] 2, с.432-433). Другим примером может служить Джон
Уилкс, который резко критиковал парламент в 1760-е годы и поднял такую волну критики
и недовольства, что она заставила парламент согласиться на введение практики открытой
публикации текстов парламентских дебатов, чему парламент до этого упорно
сопротивлялся ([212] p.180).
Уильям Питт (старший), граф Четем. Источник: [17]
Но все эти всплески демократии не могли противостоять медленному и
постепенному наступлению сил коррупции. В правление Георга III (1760-1820 гг.)
парламентская коррупция приняла невиданные до того размеры. Как указывает Д.Грин, в
казначействе было открыто особое отделение для подкупа депутатов парламента, и на
подкуп при голосовании (из казны) тратилось до 25 000 фунтов в день. Сам король
активно участвовал в этой пирамиде коррупции. Как пишет историк, «день за днем Георг
III сам рассматривал списки голосовавших в обеих Палатах и распределял награды и
наказания сообразно тому, как голосовали члены, - согласно его воле или нет. “Друзьям
короля” доставались повышения в гражданской службе… давались чины в армии» ([29] 2,
с.454). Все более становилось очевидным, что парламент и другие властные структуры не
отражают интересов народа, о чем открыто говорили и писали. Так, Юниус в 1771 г. писал
о «проституирующей палате общин» ([281] pp.323-324). А в 1769 г. сам мэр Лондона и его
именитые граждане ходатайствовали перед королем о роспуске парламента, и в
подготовленной по этому поводу петиции Лондона и Вестминстера говорилось: «Бывает
время, когда становится ясным, что люди перестают быть представителями народа. Такое
1
Судя по всему, этот закон явился основной причиной экономического спада, начавшегося в Англии вскоре
после его принятия в 1724 г. и продолжавшегося до 1750-х годов. См.: [293] pp.80-84
422
время наступило теперь. Палата общин не представляет народа» ([29] 2, с.466). Таким
образом, уже спустя 80 лет после Славной революции, или даже еще раньше, власть опять
оказалась в руках олигархии. Но в стране действовала свобода печати, информация о
решениях парламента и правительства быстро распространялась в обществе, вызывая
ответную реакцию. Кроме того, благодаря длительной работе пуритан, вигов, методистов
и других общественных движений в стране была сформирована определенная система
взглядов и нравственных ценностей, а также другие атрибуты гражданского общества.
Поэтому олигархия еще очень долго, до начала XIX века, не решалась идти в открытое
наступление и готовилась к тому, как ей одолеть демократию и сложившуюся систему
взглядов и ценностей английского общества.
Помимо проникновения в парламент и подкупа парламента и правительства,
другим направлением главного удара олигархии стала внешняя политика страны. Если
Стюарты намеревались подчинить Англию другим государствам (Яков I и Карл I Испании, а Карл II – Франции, см. главу XII), то новая элита Англии в XVIII веке с
возмущением отвергла бы любые подобные идеи. Но вместо того, чтобы удовлетвориться
тем, что никто более не хочет затащить ее под чью-либо власть, и строить на равных
отношения с другими нациями и народами, она прониклась идеей национального величия.
Вы спросите – чем плоха эта идея? Она плоха, потому что идея величия – это тщеславие, а
тщеславие с точки зрения христианства является одним из самых страшных грехов. И
если христианское учение для Вас не является авторитетом, то можно обратиться к
классикам мировой философии и морали. Как писал Лев Толстой, «когда действие уже
явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью,
является… спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность
меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть
поставлен в вину тому, кто велик. … И никому в голову не придет, что признание
величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей
ничтожности и неизмеримой малости» ([110] IV/3, XVIII).
Эта идея национального величия, воспринятая английской элитой, была сразу же
использована олигархией для того, чтобы внушить и этой элите, и всей английской нации
идею о необходимости господства Англии над другими странами и народами. И в течение
XVIII века мы видим, как Англия все больше втягивается и в колониальные захваты
чужих территорий, и в войны с соседними европейскими государствами за передел сфер
влияния и господства. Единственный период, когда мы еще не видим ни таких захватов,
ни таких войн – это все те же первые 30-50 лет после свержения Стюартов, когда страной
правили победившие в революции виги. За все это время Англия вела лишь одну
серьезную войну - против агрессивной политики французского короля Людовика XIV в
составе Великой коалиции европейских народов, войну с благородными целями. А после
ее окончания английское правительство в течение долгого времени воздерживалось от
участия в любом военном конфликте, и глава правительства Уолпол ставил это себе в
заслугу, утверждая, что «самое гибельное состояние для нашей страны – война» ([29] 2,
с.400).
Но как только умами овладела идея национального величия, политика сразу
изменилась. Этому способствовал и рост жадности английской правящей верхушки,
которая разжигалась от сознания того, как много в мире есть богатств, которые ей еще не
принадлежат. Собственно говоря, поскольку обе эти тенденции – величие и жадность – в
Англии развивались параллельно, то первая, очевидно, и была придумана для того, чтобы
скрыть вторую, точно так, как об этом пишет Лев Толстой. В 1744-1761 гг. Англия
втянулась в серию войн за овладение Индией, которые она вела одновременно и против
своего конкурента - Франции, и против непокорных индийских князей. В итоге Индия
постепенно теряла свою независимость и в начале XIX в. окончательно превратилась в
колонию Англии. Все это сопровождалось неслыханным ограблением страны, вывозом из
нее огромного количества драгоценных камней и других богатств, о чем сами английские
423
историки отзываются не иначе как о «грабеже Индии» ([212] p.177). По оценкам, только
расхищение в 1757-1765 гг. государственной казны Бенгалии, одного из индийских
государств, покоренных Англией, принесло англичанам более 5 миллионов фунтов ([19]
14, с.307). И за этим последовали почти два столетия жестокой колониальной
эксплуатации Индии.
Долгое время английская правящая верхушка завидовала голландской, которая
захватила португальские колонии в Западной Африке и развивала работорговлю – самый
прибыльный в то время вид торговли. Цены африканских рабов в американских колониях
были в 5 раз выше, чем на западном побережье Африки, поэтому одна лишь их перевозка
через океан приносила работорговцу до 300-400% прибыли за одну поездку. Правда, при
перевозке в антисанитарных условиях погибало порядка 20% негров, но это мало кого
волновало. Во второй половине XVII в. – первой половине XVIII в. английские частные
компании пытались перехватить у голландцев первенство в работорговле, но безуспешно.
И тогда к этому подключилось все английское государство. В 1758 г. Англия,
воспользовавшись начавшейся войной с Францией, захватила две французские колонии в
Западной Африке – Сенегал и Горею, которые стала использовать как основные базы для
работорговли ([212] pp.185-186); позднее в Африке захватывались все новые и новые
территории, превращаемые в британские колонии. Завоеванием Индии и французских
колоний в Западной Африке в середине XVIII в. было положено начало тому, что в
дальнейшем будут называть Британской колониальной империей.
Корабль с рабами. Продажа раба. Старинные рисунки (http://tangra.ucoz.ru)
Одновременно с идеей национального величия англичанам внушили, что они –
выше всех других наций и поэтому имеют полное право эксплуатировать жителей
колоний и относиться к ним как ко второму сорту, унижать или просто истреблять без
всякого сострадания. Примеров подобного поведения англичан в колониях имеется такое
множество, что только перечисление этих примеров может составить отдельную книгу.
Например, в результате ограбления индийцев английскими откупщиками – сборщиками
налогов, сопровождавшегося массовым террором и голодомором, только в течение 17691770 гг. погибло около 3 миллионов человек или 1/3 населения Бенгалии ([19] 14, с.310;
[221]). Даже английский историк К.Хилл сравнивает англичан, орудовавших в Индии в ту
эпоху, с испанскими конкистадорами, грабившими и убивавшими ацтеков и инков в
Америке ([212] p.193). Когда эти факты стали известны лидеру оппозиции Джон Уилксу и
его сторонникам, то они стали требовать наказания виновных в этих злодеяниях. Но
Палата общин, расследовавшая по их требованию дело Роберта Клайва, английского
правителя Бенгалии, лишь немного его пожурила и приняла постановление о том, что он
«оказал своей Родине великие и достопамятные услуги» ([29] 2, с.477).
424
Слева: Первый британский правитель Индии Роберт Клайв (http://dic.academic.ru)
Справа: Роберт Клайв встречается с Мир Джафаром после битвы при Плесси - картина
Ф.Хеймана
В битве при Плесси 23 июня 1757 г. полковник Роберт Клайв, представлявший интересы
Британской Ост-Индской компании, нанес сокрушительное поражение бенгальской армии.
Отношение как ко второму сорту появилось у англичан не только к представителям
другой расы или национальности, но и к своим собственным собратьям - англичанам,
уехавшим жить в Америку, которых теперь стали считать не настоящими англичанами, а
«жителями колоний». Как пишет американский историк Л.Лэнгли, в 1740-х годах
Великобритания начала колониальную войну против Испании, пытаясь захватить ее
острова и морские базы в Центральной Америке. В этой кровопролитной войне
участвовало много американских британцев, из которых до 90% погибло. И те из них, что
выжили, вернулись с горькими воспоминаниями о той дискриминации, которой они
подверглись со стороны британских офицеров. Они оказались на положении рабов и
должны были выполнять самую черную работу или служить «пушечным мясом», в
отличие от тех британских солдат, которые приехали не из колонии, а из метрополии, и
находились ввиду этого в привилегированном положении ([230] p.14).
Такое отношение к английским колониям и их жителям насаждалось не только в
британской армии, но и в экономической жизни, затрагивавшей интересы массы
населения. Во всех колониях, начиная от Индии и кончая Америкой и Ирландией, были
запрещены почти все промышленные и ремесленные производства, при этом даже
традиционные производства намеренно уничтожались. Так было уничтожено
англичанами, например, производство шерстяной одежды в Ирландии и производство
различных видов текстиля в Индии, теперь там продавалась лишь одежда, произведенная
в Англии ([212] p.131). Что касается американских колоний, то им запретили не только
создавать любое промышленное производство, но также, например, экспортировать
шляпы ручной работы и добывать свой уголь (заставляя его ввозить из Англии), - из
опасений, что с началом добычи угля в Америке появится своя металлургия ([310] p.265;
[212] p.192). Всем британским колониям отводилась роль исключительно поставщиков
сырья для Англии или рабов для плантаций. А чем будет заниматься остальное «лишнее»
население, которое не годилось для работы на плантациях или в рудниках, никого не
волновало: главное, чтобы перед тем, как сдохнуть, оно не буйствовало и не нападало на
«добропорядочных британских граждан», собиравших колониальные налоги или
торговавших с колониями и богатевших за их счет. Так, например, писатель Джонатан
Свифт, не последний представитель английской элиты, во время голода в Ирландии в
середине XVIII века предложил ирландцам поедать своих собственных детей, чтобы
решить и проблему голода, и заодно проблему лишнего населения ([212] p.232).
425
Разумеется, такое отношение к колониям вызывало обратную реакцию.
Провозглашение независимости Америки, война американцев против британской
колониальной армии и отделение США от Великобритании в течение 1776-1782 гг. – во
многом следствие высокомерной британской политики и снобистского отношения
англичан к другим нациям, появившихся в течение XVIII века. Но этот тревожный сигнал
никем в Англии не был воспринят – в XIX веке английское высокомерие и мания величия
станут еще бóльшими, чем во время войны за независимость Америки. И современная
политика двойных стандартов, характерная для нынешней Великобритании, во многом
является отголоском той колониальной эпохи: одни законы, справедливые и разумные,
применимы к англичанам, живущим в Англии, и совсем другие законы и правила – ко
всем остальным жителям планеты.
Как сказал английский историк С.Шама в 2004 году в одной из телепередач,
посвященных английской истории, «правильная» британская империя, империя свободы,
рожденная Английской революцией, умерла вместе с Уильямом Питтом (1708-1778 гг.) –
последним британским политиком той эпохи, искренно отстаивавшим идеи свободы. А на
смену ей пришла «неправильная» британская империя, основанная на подавлении
свободы и угнетении народов и наций по всему миру [294].
До сих пор ряд историков считает, что ограбление колоний помогло
индустриализации Англии, росту ее богатства и, следовательно, улучшило жизнь простых
англичан. По-видимому, этот же аргумент приводили и тогда, когда насаждали среди
англичан двойные стандарты: вы станете богаче, ваша жизнь станет легче и приятней,
когда на вас будут работать рабы в колониях, они будут кормить вас, а не собственных
индийских или негритянских лодырей и бездельников. Но исследования экономических
историков показали, что это не так: масса простых англичан не получила от этого
практически ничего, кроме тягот колониальных войн и дальних морских экспедиций. В
результате ограбления колоний обогатились лишь некоторые представители английской
верхушки. И как указывает К.Хилл, их колониальные доходы были в основном потрачены
на роскошную жизнь, почти ничего из этих доходов не было инвестировано в английскую
промышленность ([212] p.200). На это же указывает, например, экономический историк
Ж.Бержье применительно в целом к европейской индустриализации. Целый ряд
исследований по разным странам Европы, пишет он, единодушно опроверг тезис Маркса
о первоначальном накоплении: в действительности, вопреки Марксу, прибыли от
торговли и от ограбления колоний сыграли очень малую роль в европейской
индустриализации. Она была осуществлена почти исключительно силами малых и
средних предпринимателей, начинавших свой бизнес практически с нуля и не имевших в
начале своего пути почти никакого капитала ([191] pp.412-413).
Сомнительно и то, что ограбление и эксплуатация колоний привели к росту
богатства английского государства. Львиная часть денег от ограбления колоний оседала в
руках тех, кто непосредственно занимался грабежом, в государственную казну поступала
лишь малая часть. Зато государству приходилось нести огромные расходы по управлению
колониями и ведению колониальных войн. В частности, как указывает И.Валлерстайн,
после аннексии Индии торговля с ней перестала приносить прибыль Великобритании, так
как вся прибыль уходила на содержание колониальной администрации ([311] p.183).
Вдобавок Великобритании в течение многих десятилетий пришлось вести нескончаемые
колониальные войны – как с другими европейскими государствами, так и с местными
правителями и повстанцами в колониях. Они требовали огромных денег – на вооружение
и обмундирование, на строительство и пополнение военного флота, на содержание войск
и т.д. В результате государство не только не получало прибылей от колоний, но тратило
на их завоевание и удержание огромные средства и силы. Например, расходы
Великобритании по ведению Семилетней войны (1756-1763 гг.), которая ею велась в
основном на территории Америки и Индии (и имела цель вытеснить оттуда Францию), в
426
два раза превышали совокупные доходы государственного бюджета страны [294], что
привело к резкому увеличению государственного долга.
С начала колониальной экспансии в середине XVIII в. в течение многих
десятилетий британский государственный долг непрерывно рос и к началу XIX в. вырос
многократно. Конечно, росту государственного долга в начале XIX в. способствовали и
большие расходы по ведению войны с Наполеоном в Европе. Но одновременно с
наполеоновскими войнами велась еще целая серия колониальных войн. Так, с 1798 г. по
1818 г. Великобритания вела почти непрерывные войны с правителями различных
индийских государств и с поддерживавшими их французскими войсками, в ходе которых
ею была покорена почти вся территория Индии. А в 1812-1814 гг. шла изнурительная
война с США на суше и на море из-за территориальных споров по поводу Канады,
которая была английской колонией. Поэтому не удивительно, что после окончания этих
войн государство оказалось на грани банкротства – более половины доходов госбюджета
страны после 1815 г. уходило лишь на уплату процентов по государственному долгу [305].
Это явилось, по-видимому, основной причиной серьезных экономических проблем,
возникших у Великобритании после 1815 года.
Таким образом, ни государство, ни масса простых англичан от начавшейся в
середине XVIII в. колониальной экспансии в материальном отношении не выиграли
ничего. И этот факт был признан английским обществом и рядом политических деятелей
Англии в XIX веке, выступавших за отказ от колоний, в том числе по причине огромного
бремени для государства и общества ([291] pp.3-4). Но главная проблема для Англии,
связанная с колониальной экспансией, состояла не в том, что расходы государства росли
быстрее доходов и сводили на нет все результаты колониальной политики. Главная
проблема состояла в том, что английская правящая верхушка очень быстро в течение
XVIII в. перерождалась в олигархию, так как она интенсивно пополнялась богачами,
разбогатевшими на колониальных грабежах. Для этой колониальной олигархии в XVIII
веке придумали новое название – «набобы», и она очень быстро проникала на самый верх
английского общества. Как пишет К.Хилл, английские колониальные набобы сначала
посредством пиратства и грабежа сколачивали состояния, а потом возвращались в Англию
и становились уважаемыми членами общества, что неизбежно приводило к деградации
морали этого общества ([212] p.185). Кроме того, как уже было сказано, колониальная
экспансия сильно способствовала распространению и утверждению в английском высшем
обществе идеи собственного величия и осознания им собственной исключительности.
И постепенно эта моральная деградация английской правящей верхушки достигла
такой степени, а ее богатство и власть так возросли, что в один не самый прекрасный день
она решила, что ни гласность, ни гражданское общество в Англии уже не могут служить
препятствием для полного захвата власти. И пошла в наступление на английскую нацию,
пребывавшую в сознании собственной исключительности и в наивной уверенности, что ее
всегда будут защищать и холить, а притеснения и унижения будут всегда доставаться
другим нациям.
14.2. «Крестовый поход» за свободную торговлю и против английского народа в XIX
веке
Как было показано в предыдущей главе, экономический либерализм, как научная
теория и как руководство к действию, был детищем французской олигархии, или, если
быть точным, французской высшей аристократии времен «старого режима». И мотивы
столь горячего его одобрения и щедрого спонсорства со стороны аристократии также
выше были выяснены – хотелось побольше денег, как и английским набобам в Индии, но,
правда, путем ограбления не индийцев, что к тому времени стало невозможным1, а
1
До 1750-х годов в Индии хозяйничали французские купцы и кондотьеры, а затем они были вытеснены
английскими.
427
собственных французов. Французскому народу, правда, это (почему-то) не понравилось, и
он устроил своей правящей верхушке кровопускание в виде Французской революции.
Однако идеи экономического либерализма во Франции на этом не умерли, а были
реанимированы вновь и вновь несколькими поколениями французских революционеров,
стремившихся к быстрому обогащению. Потому что, как указывал гуру современной
экономической истории И.Валлерстайн, свободная торговля хороша тем, что она служит
«максимизации краткосрочной прибыли классом торговцев и финансистов» ([309] p.213),
и, следовательно, всегда может угодить тем «революционерам», которые жаждут
быстрого обогащения.
По сравнению с мощной плеядой французских либеральных экономистов, большей
частью аристократов, включавшей Франсуа Кенэ, маркиза де Мирабо, Пьера дю Пон де
Немур, Тюрго, Мерсье де ла Ривьер, аббата Николя Бодо, аббата Рубо и других, участие в
этом движении англичан в XVIII веке выглядит более чем скромным. Да и оба британских
либеральных экономиста XVIII века: Дэвид Юм и Адам Смит, - были, собственно говоря,
не англичанами, а шотландцами, к тому же считавшими своим учителем Франсуа Кенэ и
других французских политэкономов (см. выше). Почему это играет роль? О «теплых
чувствах» шотландцев к англичанам и сегодня хорошо известно, а в ту эпоху это была
ненависть, уходящая корнями в не очень еще давнюю историю. Как писал Д.Тревельян о
XVIII веке, «шотландцы действительно смотрели на англичан с угрюмым отвращением…
Народная поэзия, традиция, история, имевшие сильное влияние на одаренную
воображением и эмоциональную расу, - все указывало на Англию как на древнего врага».
И это отношение к англичанам как к врагу у каждого шотландца имело веские личные
основания: «Едва ли в древнем королевстве, - продолжает английский историк, - найдется
селение, жители которого не могли бы рассказать, как англичане его сжигали» ([111] с.
450). Когда Карл Эдуард Стюарт, один из потомков свергнутой шотландской королевской
династии Стюартов, почти в одиночку высадился в 1745 г. в Шотландии, то к нему
немедленно сбежалось 5000 шотландцев с оружием, чтобы идти войной против
ненавистных англичан. И хотя вся эта затея не имела никаких перспектив, шотландцы
вторглись в Англию, разбили английские армии в трех сражениях и уступили в четвертом
сражении лишь намного превосходящим силам врага. Все взятые в плен шотландцы
(около 1000 человек) были почти сразу же хладнокровно умерщвлены англичанами ([18]
3, с.538-539) - свидетельство того, что и англичане к шотландцам испытывали такие же
«теплые чувства», как и те к ним. И как указывают историки, после этих событий
англичане на целых два десятилетия установили в Шотландии режим настоящего
полицейского террора.
Все эти события происходили в течение жизни шотландцев Юма и Смита,
писавших в Шотландии свои сочинения, направленные против английской системы
протекционизма. Поэтому стоит ли удивляться их яростной и предвзятой критике этой
системы (см. главу XVIII): ведь это была английская система, защищавшая англичан и
направленная против всех остальных наций, угнетаемых и истребляемых англичанами 1.
Возможно, деньги, уплаченные Адаму Смиту герцогом Баклю за его работу, сыграли в
данном случае даже меньшую роль, чем желание истинного шотландца насолить
англичанам. Поэтому, хотя и существует миф об английской буржуазной классической
(либеральной) политэкономии, внедренный Марксом, но вплоть до XIX века мы совсем не
видим ни, собственно говоря, английской либеральной политэкономии (а лишь
французскую и шотландскую), ни, тем более, буржуазной. Ведь вся она была создана
отнюдь не буржуазией, а аристократией: либо самими аристократами, ставшими
1
Надо полагать, Юм и Смит не случайно сблизились с аристократическим кружком политэкономов Франсуа
Кенэ в Версале. Французская аристократия активно спонсировала антианглийские настроения среди
шотландцев и военные операции против Англии шотландских королей Стюартов, свергнутых с британского
трона в 1688 году.
428
либеральными «экономами», либо под непосредственным патронажем и спонсорством
знатных герцогов и маркизов.
Что касается английской правящей верхушки, то она во второй половине XVIII
века была занята увлекательным грабежом своих колоний и, надо полагать, не очень
беспокоилась об экономических теориях. Но с наступлением XIX века ее аппетиты и
жадность возросли, а тут еще, как назло, колонии начали проявлять строптивость и
восставать против своих хозяев. Сначала отпали британские колонии в Америке и
образовали США, потом произошло восстание негритянских рабов на французском Гаити,
образовавших свою республику и показавших пример всем остальным. И вслед за этим,
возмущенная неумеренными притязаниями и требованиями со стороны Испании, восстала
вся Латинская Америка, которая после долгой национально-освободительной войны
также добилась независимости от Испании в начале XIX века.
Было от чего занервничать британским правящим кругам: колониальная система во
всем мире начинала трещать по швам и разваливаться, и такая же опасность грозила
Британской колониальной империи, которая обеспечивала львиную часть доходов
британской правящей верхушки. Было ясно, что рано или поздно Индия и Африка, вслед
за Северной и Южной Америкой, попытаются освободиться от колониальной
зависимости. Кроме того, как уже говорилось, в самой Англии появилась большая группа
политиков и публицистов, рассматривавших колонии как лишнее бремя для государства и
выступавших за отказ от них. Надо было создавать альтернативную систему, которая
обеспечила бы британской правящей верхушке такой же надежный приток легких денег,
какой обеспечивали колонии. И тогда вспомнили о французской либеральной школе
политэкономии и решили воспользоваться ее наработками.
Но ссылаться на французских аристократов по идеологическим соображениям
было неправильно, английская публика такую школу могла высмеять. Поэтому
основателем школы политэкономии был объявлен не Кенэ и его последователи французские маркизы и аббаты, как это было на самом деле, а Адам Смит. Именно этим
можно объяснить такую неожиданную популярность этого экономиста, возникшую в
Англии во второй четверти XIX века. Полвека после публикации своих работ Адам Смит
пробыл фактически в безвестности, а затем вдруг был объявлен основателем школы
политэкономии и вообще гением, хотя ничего особенно «гениального» в его работах не
было1. Пушкин с иронией писал в 1830 г. в «Евгении Онегине» о моде на Адама Смита,
появившейся среди бездельничавших русских аристократов. Именно тогда, через 50 с
лишним лет после публикации его основной работы («Богатство народов») и через 40 лет
после его смерти, был создан ореол гениальности Адама Смита, и он внезапно стал
модным писателем и в Лондоне, и в петербургском свете, который всегда трепетно следил
за тем, что модно в нынешнем сезоне в Лондоне и Париже2.
Одновременно с этим возвеличиванием Смита и школы либеральной
политэкономии в Европе была начата кампания (или, как пишут многие историки,
«крестовый поход») за свободную торговлю, которая проводилась англичанами особенно
интенсивно в течение 1830-х – 1850-х гг., но продолжалась и в дальнейшем. Как видим,
неожиданная популярность Адама Смита в высшем свете Лондона и других европейских
столиц и «крестовый поход» за свободную торговлю начались почти одновременно, и это
не могло быть случайным совпадением. За всем этим стоял очень сильный и властный
дирижер, манипулировавший десятками и сотнями людей, действовавших по единому
плану. Только так можно было вдруг, ни с того ни с сего, создать популярность Адаму
Смиту в высшем свете, и только так можно было вести «крестовый поход» по всей
1
Так, по мнению ряда современных западных экономистов, учение Смита о трудовой стоимости лишь
запутало экономическую науку и завело ее в тупик, из которого она не могла выйти целое столетие. См.:
[19] 16, с.142. О предвзятости в его критике протекционизма и подтасовке им фактов см. главу XVIII.
2
Евгений Онегин у Пушкина не мог ямба от хорея отличить, «хранил молчанье в важном споре» и вел
совершенно праздную жизнь, зато читал Адама Смита и был «как dandy лондонский одет».
429
Европе. Как отмечает экономический историк П.Байрох, в рамках этого «крестового
похода» повсюду в Европе были образованы «группы давления» и общества свободной
торговли, как правило, руководимые англичанами, но состоявшие в основном из местных
кадров. В итоге, пишет историк, «именно под нажимом этих национальных групп
давления и иногда также под более прямым воздействием со стороны Великобритании,
большинство европейских государств снизило таможенные тарифы» ([153] pp.28-29).
Если не употреблять столь любимые историками эвфемизмы, а называть вещи своими
именами, то имели место «промывка мозгов», подкуп представителей европейской
верхушки и европейских государств и давление на эти государства с целью изменить их
экономическую политику. Другими словами, мы имеем дело с достаточно очевидным
примером международной коррупции.
Однако прежде чем начинать «крестовый поход» в Европе, Великобритания
должна была продемонстрировать другим странам и свою готовность снижать тарифы. А
ведь до этого, в течение всего XVIII в. и вплоть до 1820-х гг., они были самыми высокими
в Европе. Английский генеральный тариф составлял 50% (взимался с большинства
товаров при импорте), а на ряд импортных товаров тариф был еще выше. Но уже в 1823 г.
Великобритания снизила генеральный тариф с 50 до 20%, демонстрируя свою
приверженность либеральным принципам свободной торговли ([291] p.136). Это сразу
привело к резкому и продолжительному спаду в экономике страны, длившемуся почти без
перерыва с 1825 г. по 1842 г., в некоторых промышленных центрах Англии в этот период
было уволено или оставалось без работы до 60% и более от прежнего числа занятых в
промышленности ([135] pp.35, 153). В свою очередь, экономический спад и массовая
безработица стали основной причиной резкого роста протестного рабочего движения в
Англии, получившего в то время название «чартизм».
Разумеется, либеральные экономисты отрицали всякую связь между снижением
импортных пошлин в 1823 г. и последовавшим экономическим спадом и безработицей,
выдумывая другие причины, хотя никто из современных экономических историков не
может назвать других веских причин такого длительного спада, произошедшего после
150-летнего подъема экономики Англии (называемого Промышленной революцией). А
чтобы отвлечь внимание от обсуждения этого вопроса и направить волну народных
волнений в ложное русло, была вброшена другая идея: что основная причина всех
нынешних бед населения состоит в высоких ценах на хлеб, а чтобы их снизить, нужно
ликвидировать протекционизм в сельском хозяйстве, включая пошлины и систему
государственной поддержки фермеров. Для распространения этих идей в 1838 г. в
Манчестере была образована Лига за отмену хлебных законов, которая занялась
пропагандой принципов свободной торговли среди английского населения и организовала
в этих целях сотни митингов, демонстраций и множество «правильных» публикаций в
печати на заданную тему. Как указывает английский историк Б.Семмел, хорошо
известный современным экономистам английский журнал Economist был основан в 1843
г. именно для того, чтобы «вести битву за свободную торговлю» ([291] p.150).
Как видим, работа шла на два фронта: надо было одновременно убеждать и
Европу, и собственное население, столкнувшееся со спадом и безработицей, о которых
оно уже успело забыть за предшествовавшее столетие, и с недоверием воспринимавшее
либеральные экономические идеи. Да и многие английские предприниматели, отмечает
историк Д.Белчем, вовсе не разделяли эти идеи и выступали за продолжение политики
протекционизма ([135] p.143). Поэтому в самой Англии английская олигархия прибегла и
к более конкретным методам убеждения, предназначенным для «внутреннего
пользования». Сегодня мы знаем об этом благодаря тому, что английские парламентские
дебаты стенографировались и публиковались, и эти публикации до сих пор хранятся в
архивах. Так вот, в отличие от тех красивых наукообразных аргументов, которыми щедро
сыпали английские экономисты и торговые представители на переговорах с их
европейскими коллегами, убеждая их согласиться на снижение таможенных тарифов,
430
аргументы для собственных членов парламента были куда проще и доходчивей.
Вследствие свободной торговли, говорил представитель партии вигов1 в английском
парламенте в 1846 г., Англия превратится в мастерскую мира, а «иностранные
государства станут для нас ценными колониями, при том, что нам не придется нести
ответственность за управление этими странами» ([291] p.8) (выделено мной – Ю.К.).
Итак, мы видим, чему на самом деле служила вся кампания по пропаганде
свободной торговли и вся школа либеральной политической экономии со всеми ее
наукообразными рассуждениями – тому, как получше ограбить другие страны в пользу
английской правящей верхушки, да так, чтобы Великобритании не пришлось при этом
нести обременительных военных и управленческих расходов, которые неизбежно
возникали в колониях. Как указывает Б.Семмел, с самого окончания наполеоновских войн
(1815 г.) и в течение многих десятилетий английским предпринимателям вбивалась в
голову эта мечта – мечта о том, что Англия станет мастерской мира (а все страны, которые
еще не стали ее колониями, лишатся своей промышленности и станут ее сырьевыми
придатками), и это осуществится благодаря свободной торговле ([291] p.146). Таким
образом, англичан опять покупали идеей величия и обогащения Англии за счет других
народов, а англичане охотно на эту идею покупались.
Спрашивается – неужели британская верхушка не понимала, что введение
свободной торговли рано или поздно ударит и по экономической мощи самой Англии?
Мы видели выше на целом ряде исторических примеров, что свободная торговля никому
не обеспечила долговременного процветания. Во все эпохи свободная торговля и
вызванная ею глобализация приводили к упадку не только периферии, но в конечном
счете и центра глобальной экономической системы: Италии в Римской империи в I-III вв.
н.э., Византии в черноморско-средиземноморской зоне свободной торговли в X-XII вв.,
Венеции и Генуи в европейской зоне свободной торговли в XIII-XV вв., Испании в
Испанской империи в XVI-XVIII вв. и т.д. Об опасности для Англии утратить свое
экономическое превосходство вследствие введения режима свободной торговли
предупреждали некоторые известные английские экономисты того времени, такие как
Д.Такер ([291] p.18). Многие предрекали также крах английского сельского хозяйства (что
и произошло впоследствии). После отмены системы хлебного протекционизма в Англии в
1846 г. глава правительства тори Р.Пиль был отправлен в отставку, так как 2/3 членов
партии тори, в отличие от вигов, не поддержали эту меру; но было поздно – закон о
свободной торговле хлебом был уже принят парламентом ([153] p.13). Судя по всему,
значительную часть правящей верхушки страны не волновала судьба Англии, тем более в
отдаленной перспективе, ее больше интересовала «максимизация краткосрочной
прибыли», которую ей лично могла обеспечить именно свободная торговля.
Имеются основания полагать, что часть английской верхушки даже вполне
сознательно шла на то, чтобы остудить рост английской экономики и улучшение
благополучия ее населения, продолжавшиеся до 1820-х годов, что ее совершенно не
устраивало. И что, наоборот, ее вполне устраивал экономический спад и безработица
1825-1845 гг., причину которых, при желании, понять было не очень сложно, и не поздно
было устранить. В особенности ситуация в Англии, надо полагать, не устраивала
колониальных набобов, игравших уже значительную роль в верхнем эшелоне страны.
Хорошо известно, что английские набобы, включая даже губернаторов Индии Клайва и
Гастингса, в основном клали прибыли в свой карман, и лишь небольшую часть отдавали в
английскую казну ([212] p.193). Поэтому они стали баснословно богатыми. Вернувшись в
Англию, они, как правило, покупали себе сначала место в парламенте, затем титул лорда,
и благодаря своим огромным капиталам и положению входили в узкий круг лиц,
вершивших судьбы страны. Но вряд ли их устраивало то, что они видели вокруг себя. Для
1
Виги XIX века ничего общего не имеют с вигами начала XVIII века. К этому времени программа и состав
партии вигов полностью изменились; частично изменилось и название – она стала Либеральной партией
вигов.
431
чего мы пускались во все тяжкие и зарабатывали свои богатства? - спрашивали себя
набобы. Для чего мы грабили и мучили индусов, для чего перегоняли корабли из Африки
в Америку, напичканные невольниками-неграми, для чего мучились сами от тропической
жары, умножая свое состояние и не забывая об интересах Британской империи? Чтобы
теперь, возвратившись в Англию, стать тихими добропорядочными сквайрами? Чтобы
наблюдать повсюду это торжество английской черни, которая работает, радуется и
размножается? Где толпы послушных рабов и слуг, которые были там, в колониях? Где
толпы послушных красавиц, готовых исполнять прихоти богатого господина? И
действительно, откуда им было в то время взяться, если безработица в Англии исчезла
совсем, и, как указывает Л.Шварц, для английских женщин в конце XVIII - начале XIX вв.
не существовало никаких проблем с тем, чтобы найти приличную работу и приличный
заработок, которого хватало и на то, чтобы делать сбережения ([293] pp.14-22).
Имеется целый ряд свидетельств того, что английская верхушка в ту эпоху
испытывала явное раздражение оттого, что английскому народу слишком хорошо
живется. Одним из таких свидетельств является книга Мальтуса о вреде избыточного
роста населения, вышедшая в 1798 г. Вернее, не столько сама книга и ее автор, который
был выпускником Колледжа иезуитов и участником деятельности иезуитов в Англии
[241], сколько та популярность, какую взгляды ее автора приобрели среди английской
верхушки. Мальтус был сам удивлен: как он писал впоследствии, книга «была
опубликована в то время, когда был необычайно высокий спрос на рабочую силу, и
общество не было склонно к тому, чтобы предполагать какое-либо зло от избытка
населения» ([293] p.100). То есть, сам Мальтус признавал, что как таковой проблемы
избыточного или лишнего населения в Англии в момент издания книги не существовало –
все население было трудоустроено. Тем более были поразительными то необыкновенное
внимание и поддержка, которые были ей уделены со стороны британской верхушки. В
прессе появилась масса восторженных отзывов, критических статей, комментариев, благодаря которым книга раскупалась и переиздавалась 6 раз в течение жизни ее автора.
Но что еще более удивительно: как пишет историк Д.МакРэй (выделено мной –
Ю.К.), «теория Мальтуса о населении оказала сильное и немедленное влияние на
социальную политику Великобритании», которая стала при проведении этой политики
следовать советам и рекомендациям Мальтуса [241].
Между тем, книга Мальтуса не только не была актуальной для Англии эпохи
меркантилизма (ввиду отсутствия как таковой проблемы избытка населения), книга также
противоречила известным фактам, что можно было легко понять уже в то время 1. А раз
так, то она была антинаучной, поскольку настоящая наука не должна противоречить
фактам. Кроме того, что для нас сейчас важнее, теория Мальтуса по своей сути являлась и
является человеконенавистнической теорией. Мальтус уподобляет людей насекомым или
травоядным, которые непрестанно размножаются, пока есть еда, и лишь войны и
эпидемии сокращают их численность; и потому войны и эпидемии полезны, так как в
противном случае человечество не смогло бы себя прокормить. Таким образом, эта теория
оправдывает войны, а также всевозможные действия и эксперименты, направленные на
ограничение роста населения. А отсюда уже рукой подать и до оправдания геноцида,
создания новых массовых болезней (типа СПИДа) и прочих «прелестей», с которыми
человечество познакомилось в XX веке. Итак, мы видим, что человеконенавистническая
теория, противоречащая имеющимся фактам и не актуальная для Англии той эпохи, была
с восторгом встречена английскими верхами, которые немедленно приняли ее за основу
при проведении социальной политики.
1
Например, в Испании и Польше население в течение XVII-XVIII вв. сокращалось, и весьма значительно
(см. п. 10.7), несмотря на низкую его плотность и огромное количество пустующих прекрасных земель,
пригодных для земледелия. Это прямо противоречило теории Мальтуса, утверждавшей, что население,
подобно насекомым и травоядным, всегда растет до тех пор, пока земля может его прокормить.
432
Другим отражением накопившегося раздражения британской верхушки является
внедренный в политэкономию миф о том, что безработица полезна для страны: миф, в
который большинство западных экономистов верят и по сей день, а если и не верят, то
используют в качестве аксиомы. Не вижу смысла здесь подробно объяснять, почему этот
миф или тезис экономически не обоснован и спорить с западными экономистами1. Мы
уклонимся от основной темы, кроме того, мы видели, что новые экономические теории в
ту эпоху становились популярными вовсе не в силу их обоснованности и научности. Что
касается морального содержания, то полезность безработицы является таким же
человеконенавистническим тезисом, как и основной тезис Мальтуса: принимая этот тезис,
государство сознательно допускает или начинает стремиться к тому, чтобы часть
населения оказалась без работы, несмотря на желание работать, то есть превратилась в
изгоев. Но именно это и является целью олигархии, поскольку из изгоев как раз очень
легко получаются те толпы покорных слуг и послушных красавиц, которые олигархия
жаждет видеть у своих ног.
Эта теория о полезности безработицы самым непосредственным образом связана и
с либеральной экономической концепцией, делающей главный упор на свободную
внешнюю торговлю. Как мы видели, именно начало либерализации внешней торговли
Великобритании в 1823 г. (резкое снижение импортных пошлин) вызвало кризис 1825 г. и
последовавшую длительную депрессию 1825-1842 гг. с массовой безработицей. Но с
точки зрения этих новых экономических концепций и теорий все было в порядке вещей:
если безработица полезна, то и депрессия, ее вызывающая, тоже должна была считаться,
хотя бы отчасти, полезной. Так и случилось: появились экономические теории о том, что
экономические кризисы полезны: они устраняют перегрев экономики, снижают зарплату
(что полезно предпринимателям), создают большой рынок рабочей силы (для
предпринимателей) и т.д.
С этими новыми теориями были категорически не согласны ряд экономистов –
сторонников протекционизма, такие как Фридрих Лист и Адам Мюллер в Германии,
Александр Гамильтон и Генри Кэри в США, Жан Шапталь и Шарль Дюпэн во Франции
([153] p.7). Генри Кэри в США, в частности, писал: «система, которая направлена на
превращение Великобритании в “мастерскую мира”… из всех форм тирании, когда-либо
изобретенных, представляет собой ту, которая служит установлению рабства как
нормального состояния безработного человека» ([291] p.179). Как видим, Кэри напрямую
связывал систему свободной торговли с массовой безработицей, которую он считал одной
из форм рабства. Поэтому навязываемая Великобританией система свободной торговли,
по логике Кэри, в конечном счете служила человеконенавистническим целям, как и те
новые экономические и демографические теории, о которых шла речь выше. Кстати
говоря, правительство США в середине XIX века послушало все-таки не «английских
классических политэкономов», а Генри Кэри и других экономистов - сторонников
протекционизма (см. п. 15.2). И благодаря этому США из бывшей английской колонии
превратились к XX веку в ведущую мировую державу; в то время как с Великобританией,
которая следовала советам своих «классических политэкономов», произошла обратная
метаморфоза.
Еще одним человеконенавистническим шагом британской правящей верхушки
можно считать Закон о бедных, принятый английским парламентом в 1834 г. По
существу, он опирался на книгу Мальтуса, в которой рекомендовалось упразднить дома
для бедных – институт, существовавший в Англии со времен Тюдоров – чтобы таким
образом бороться с избыточным населением. В соответствии с этим законом во всех
английских домах для бедных резко понижался уровень и условия содержания. Это
касалось не только резкого понижения материального уровня, в результате чего эти дома
1
Безработица вредна экономически уже хотя бы потому, что она ведет к падению рождаемости и старению
общества, а также к расходам на содержание безработных, не говоря уже о социальном ущербе и угрозе
социальных конфликтов, которые чреваты также и непредсказуемыми экономическими последствиями.
433
превратились в некое подобие трущоб, но и изменения отношения к людям. В частности,
теперь в этих домах дети должны были содержаться отдельно от родителей, а женщины –
отдельно от мужчин. Другими словами, если раньше отношение к бедным было как к
нормальным людям, то теперь стало как к заключенным или животным, которых также
можно разделить и отправить в разные зоопарки и не позволять им размножаться. Как
пишет Д.Белчем, принятие этого закона вызвало массовые протесты по всей Англии,
вплоть до вооруженных столкновений с полицией, закон называли «нехристианским,
противоестественным и неконституционным», дома для бедных после введения новых
порядков в народе стали называть «бастилиями», но закон так и не был отменен ([135]
p.103).
К вышеперечисленному можно добавить еще один антинародный шаг: отмену в
1817 г. знаменитого достижения Английской революции – акта Хабеас корпус (который
ввел обязательность решения суда для ареста любого человека) и принятие в 1819 г.
новых законов (так называемые «акты для затыкания рта»), запретивших митинги,
политические листовки и вводивших в стране полицейский режим [292].
Можно перечислять и другие шаги английского правительства первой половины
XIX века, направленные против народа или ущемлявшие его интересы, такие как запрет
цеховых организаций, профессиональных ассоциаций и т.д. В целом приведенные выше
примеры показывают, что правящие круги Великобритании не просто хотели взять себе
немного бóльшую часть произведенного пирога, а народу оставить немного меньшую его
часть, по сравнению с тем, как это было до тех пор. Речь шла о серии
человеконенавистнических и антидемократических шагов и теорий, направленных в
целом во вред массы населения - поскольку они лишали население Англии того, что было
достигнуто в результате Английской революции: права иметь нормальную работу, права
чувствовать к себе отношение как к людям, а не как к животным, права
неприкосновенности личности, возможности отстаивать свои коллективные,
профессиональные и индивидуальные права. И именно по этому признаку мы можем
сделать вывод о том, что правящая верхушка Великобритании, или ее значительная часть,
к тому времени окончательно переродилась в олигархию, в класс, интересы которого
противоречили интересам основной массы населения.
Суть происходящего в Англии была понятна наблюдательным и думающим
англичанам, но большинство из них боялось открыто высказывать свой протест, на это
были способны лишь немногие. Так, известный оппозиционный политический деятель той
эпохи Уильям Коббет писал о том, что в Англии сформировалось «нечто», система
политической коррупции и финансового грабежа, «эгоистичная олигархия»,
существующая за счет угнетения бедных слоев населения. По его мнению, английское
общество поляризовалось на две части: богатых и бедных, паразитирующих грабителей и
ограбленную эксплуатируемую массу, и вся эта система держалась на монополии власти,
присвоенной первой группой. Резко выступал Коббет против политики правящих кругов,
направленной на увеличение государственного долга Великобритании, а также против
навязываемой системы свободной торговли ([135] pp.72-73; [166]). Другой
«демократический радикал», как в то время называли таких людей, Генри Хант,
высказывался не менее резко. По его словам, либеральные реформы должны были
привести к тому, что власть окончательно перейдет в руки хлопковых, стальных и прочих
магнатов, а трудящиеся массы окажутся беззащитными перед навязанным им «классовым
законодательством» ([135] pp.90, 143).
Так и случилось – как пишет Д.Белчем, «последовавший рост нерегулируемой
экспортной торговли вызвал чрезмерные прибыли крупных капиталистов за счет мелких
предпринимателей и эксплуатируемых рабочих, ставших жертвами чрезмерной
конкуренции, чрезмерной работы, падающей зарплаты и излишнего применения машин»
([135] p.143). В то же время, указывает историк, многие представители английского
рабочего движения не имели четкого понятия о том, к каким последствиям может
434
привести распространение свободной торговли. Кроме того, у чартистов не было внятной
экономической концепции, могущей стать альтернативой либеральным реформам,
поэтому, по словам Д.Белчема, «чартизм был бессилен перед тем, чтобы противостоять
течению и воспрепятствовать утомленному и унылому дрейфу в сторону либерализма»
([135] p.144).
14.3. Британский империализм и мировая олигархия
Если взглянуть на политическую карту мира конца XIX – начала XX вв., то мы
обнаружим, что примерно половину территории земной суши занимали колонии, и из
этих колоний более половины были английскими колониями. Причем, почти все эти
колонии, за исключением Канады и Австралии, были в том новом значении этого слова,
которое оно приобрело в этот период. Если ранее, в эпоху английской колонизации
Северной Америки этот процесс представлял собой переселение части народонаселения
со старых обжитых территорий на новые необжитые, то теперь колонизация означала по
существу завоевание стран и народов мира тремя-четырьмя государствами,
присвоившими себе такое право. Это стремление к мировому господству, как мы видели
на других примерах, всегда являлось отличительной чертой мировой олигархии. Поэтому
было бы правильным утверждать, что правящая верхушка этих колониальных государств
и представляла собой мировую олигархию – небольшую группу людей,
контролировавшую, по меньшей мере, половину земного шара.
Можно также с уверенностью утверждать, что именно британская имперская
политика сыграла определяющую роль в появлении в XIX веке опять этого феномена
(мировой олигархии), который мы до этого могли наблюдать лишь во II веке и в XVI-XVII
веках. Во-первых, британских колоний было значительно больше, чем колоний любой
другой страны, и даже больше, чем всех остальных колоний, вместе взятых. Был,
например, период, когда можно было путешествовать посуху с севера на юг Африки, от
Каира до Кейптауна, не покидая территории Британской империи. И точно так же, можно
было пересечь всю Азию с запада на восток по территориям британских колоний и
государств, зависимых от Британии, в которых хозяйничали англичане.
Карта Британской империи. Источник: [17]
Разными цветами обозначены зависимые от Британии территории, имевшие разный статус
(колонии, доминионы, протектораты и т.д.) и входившие в Британскую империю в разные
исторические периоды.
435
Во-вторых, британский флот в ту эпоху был настоящим хозяином океанов и морей
планеты, везде чувствовавшим себя как дома. А корабли других стран повсюду были
«гостями», и их благополучие зависело от того, какие отношения у их страны были в тот
момент с Британской империей и от того, какие инструкции получили капитаны
британских судов. В частности, британские военные корабли очень часто проверяли
содержимое трюмов любых иностранных судов и нередко просто их захватывали - то есть
вели себя как пираты и в то же время как полновластные хозяева морей 1. Как пишет
английский историк Д.Григг, «мировые океаны были британскими озерами, а мировые
рынки были британскими вотчинами» ([208] p.16).
В-третьих, Великобритания ставила себе целью покорить не только страны и
территории, отсталые в военном и техническом отношении. Она стремилась, благодаря
системе свободной торговле, подчинить себе и всю Европу, а также ту часть остального
мира, которая еще не стала ее колониями. И это ей в значительной мере удалось –
Османская империя, Китай, Испания, а также Россия (до 1820-х годов) и ряд других стран,
не будучи колониями, стали либо вассалами, либо экономическими колониями
Великобритании. Как пишет английский историк А.Бриггс, помимо «официальной»
Британской империи, существовала также «неофициальная» [305], включавшая, наверное,
не меньшее количество таких вассалов и экономических колоний, чем «официальная».
Поэтому в утверждении о том, что мир в XIX веке принадлежал Британии, есть
значительная доля правды. Все страны делились на две группы: одна, бóльшая часть, уже
принадлежала Великобритании – либо в качестве колоний, либо в качестве
экономических колоний и вассалов – а остальным странам, еще не принадлежавшим
Великобритании, уже были заготовлены места в британской конюшне и их туда загоняли
то при помощи кнута, то при помощи пряника.
Какова же была структура мировой олигархии, возникшей в XIX веке? Мы видели,
что в XVI веке мировая олигархия имела многоступенчатую структуру: международные
институты (папство, Католическая лига), государственная структура и ее верхушка
(империя и династия Габсбургов), европейские магнаты (Фуггеры, Валленштейны и
прочие), секретные службы (орден иезуитов). Все эти силы в ту эпоху действовали
сообща, стремясь к достижению одной цели – господства над Европой и всем остальным
миром, который сначала, с одобрения папы, был поделен между Испанией и Португалией,
а потом, после аннексии Португалии, автоматически стал считаться собственностью
Испании и империи Габсбургов.
Структура мировой олигархии XIX века, с одной стороны, была более простой, чем
XVI-XVII вв. Она не включала международных институтов, а состояла только из
государственной структуры (Британская империя) и магнатов (Ротшильды, Морганы,
Родес и другие), которые и были главной движущей силой британского империализма.
Простота структуры могла способствовать большей прочности всей системы (обычно чем
проще система, тем она прочнее). Но более простая в одном, система господства мировой
олигархии в XIX в. была более сложной и расплывчатой в другом. Во-первых, сама
мировая олигархия была менее консолидирована, чем в XVI веке: не было династии
Габсбургов, расставлявшей повсюду своих родственников в качестве вассальных
правителей или в качестве жен суверенных монархов, не было власти аристократии, на
которую можно было опереться. Во-вторых, система господства Великобритании над
миром строилась не только на прямом подчинении других государств, как это было в
«мировой монархии» Габсбургов, но и в ряде случаев на превращении стран в
экономические колонии посредством режима свободной торговли. Такая система была
менее прочной, предотвратить ее развал было сложнее. Так, нескольким странам, которые
1
Так, в период наполеоновских войн Великобритания захватила около 1000 американских судов (и
удерживала их вместе с командами), объясняя это необходимостью блокады европейского континента, где
хозяйничали французы. Но и после окончания войн с Францией в 1815 г. она продолжала подобную
практику в отношении американских торговых судов ([41] с.134, 145).
436
можно было в начале XIX века считать экономическими колониями Великобритании
(Россия, США, Испания), удалось-таки убежать с «британской конюшни»: в разное время
в течение этого века они перешли от либеральной экономической политики к
протекционизму и во многом благодаря этому достигли экономической и политической
независимости от Великобритании.
В целом можно констатировать, что мировая олигархия XIX века достигла намного
большего, чем ее предшественницы во II и XVI вв., не говоря уже о других попытках
достичь мирового господства в истории, о которых говорилось выше. Теперь под ее
контролем оказался почти весь земной шар. В середине столетия, похоже, сбылась и мечта
Англии стать мастерской мира. Как пишет об этой эпохе А.Бриггс, «Англия превратилась
в мастерскую мира … Ее экономическое превосходство символизировала Великая
Выставка 1851 г. в Лондоне. Выставка размещалась в огромном здании из стекла и железа,
которое назвали… “Хрустальным Дворцом”. Там люди, приехавшие с разных концов
света, могли изучить самые разнообразные машины, “оружие английского завоевания …
трофеи ее бескровной войны”» [305]. Успеху английского завоевания мира
способствовало то, что в середине столетия «крестовый поход» за свободную торговлю,
наконец, начал приносить свои плоды: сначала ряд стран Азии (Османская империя,
Китай и другие), а затем многие страны Европы (в 1850-1860-е годы) резко снизили свои
импортные пошлины и были наводнены английскими товарами ([153] pp.37-43).
Все это способствовало улучшению экономического положения в самой
Великобритании. С открытием внешних рынков закончился затяжной экономический
кризис 1825-1842 гг., а вместе с ним – уменьшилась безработица и ослабли социальные
протесты, все это время потрясавшие страну. П.Байрох указывает, что бурный рост
английской промышленности в 1850-1860-е годы происходил благодаря мощному
увеличению английского экспорта в Азию и Европу ([153] p.28). Это приводило к росту
занятости и зарплаты, а вместе с ними – и к росту благосостояния всех слоев общества.
Как пишет А.Бриггс, «с начала 1850-х до начала 1870-х годов … почти все слои населения
более или менее процветали. Прибыли росли, равно как зарплата и земельная рента. В
самом деле, те сторонники протекционизма, которые утверждали, что свободная торговля
разрушит британское сельское хозяйство, выглядели смешными на фоне процветания
сельского хозяйства в средневикторианский период…» [305].
Кризис в английском сельском хозяйстве и промышленности начнется позднее, в
середине 1870-х годов, а пока Англия использовала те экономические преимущества,
которые накопила за предшествовавшие полтора столетия Промышленной революции,
для того чтобы, посредством системы свободной торговли уничтожать промышленность и
сельское хозяйство повсюду за пределами своей исконной территории: в Африке, Азии,
Америке и Европе.
Этому имеется множество свидетельств. Как указывает И.Валлерстайн, в Западной
Африке до XIX века существовала собственная текстильная и металлургическая
промышленность. Но в XIX в. она была полностью уничтожена импортом из Европы.
Местным торговцам, как и ремесленникам, в системе колониальной торговли не нашлось
места: они были вытеснены английскими и французскими фирмами, захватившими в свои
руки всю внешнюю и внутреннюю торговлю в Африке. Аналогичная или еще худшая
ситуация была в Индии, где также была уничтожена вся местная промышленность, а
страна была наводнена английскими товарами ([311] pp.152, 157, 168).
Но разрушалась не только промышленность, но и система земледелия, что
приводило к хроническому массовому голоду. Как пишет историк И.Шварцберг,
англичане построили в Индии густую сеть железных дорог, и теперь торговцы разъезжали
по всей стране, беспрепятственно скупали сырье и продовольствие и вывозили его за
границу, либо побуждали местных землевладельцев отказаться от выращивания
продовольствия и перейти на производство экспортных товаров (чая, пряностей и т.д.).
Результатом, пишет историк, стали продолжительные голодоморы в период с 1865 г. по
437
1900 г., которые в конце столетия сопровождались массовыми эпидемиями и от которых
умирали миллионы людей [221]. Мы видим, что причины голодоморов в Индии были те
же самые, что и в других странах, о которых шла речь выше (во Франции, в Византии и
т.д.) – массовые спекуляции продовольствием. Методы борьбы с голодоморами также
были известны по европейскому опыту – создание централизованных государственных
запасов зерна, строгое регулирование деятельности торговцев, государственные
интервенции и т.д. Но, как отмечает С.Шама, британские власти принципиально не хотели
прибегать к этим мерам, хотя имели все возможности для этого – в ряде регионов Индии
имелись значительные излишки продовольствия. Однако британский губернатор Индии
Ричард Темпл заявил, что сохранение жизни индийцев не входит в круг задач британской
администрации. По словам английского историка, здравый смысл и гуманизм были
принесены в жертву фетишу рынка, и миллионы жителей Индии были обречены на
неминуемую гибель [294].
Точно так же во время голодомора в Ирландии в 1845-1847 гг., который унес
жизни от миллиона до 1,5 миллионов ирландцев из 8-миллионного населения страны, а
еще 2 миллиона были вынуждены эмигрировать, британское правительство отказалось от
всякой защиты интересов местного населения. Как заявил Джордж Тревельян, член
правительства, отвечавший в то время за ирландскую политику, Великобритания не
может себе позволить отступить от принципов либерализма и остановить экспорт зерна из
Ирландии. В итоге, невзирая на массовый голод и гибель ирландцев, Тревельян
продолжал вывозить из страны зерно под конвоем британских войск, в полном
соответствии с законами свободной рыночной экономики [294]. Как указывает
английский историк А.Мортон, действительной причиной страшного голодомора в
Ирландии были не неурожаи, а жадность и произвол английских лендлордов, владевших
землями в Ирландии. Они повышали ренту за пользование землей, невзирая ни на какие
финансовые проблемы своих арендаторов. В счет этой ренты англичане и отбирали зерно
у ирландских крестьян, оставляя их без средств существования. «Полтора миллиона
человек, которые умерли в эти годы, - пишет историк, - умерли не от неурожая, их убила
рента и прибыль» ([281] p.456).
Список «трофеев» английской свободной торговли можно продолжать еще очень
долго. В XIX в. была уничтожена промышленность Османской империи. Как писал один
английский автор в 1862 г., «Турция более не является промышленной страной». До этого,
в 1838 г., Великобритания навязала Турции договор о свободной торговле, по которому
турецкие импортные пошлины для английских купцов не могли составлять более 3%, а
экспортные пошлины (на сырье) – более 12% ([311] pp.151, 176). Китаю в результате
первой опиумной войны в 1842 г. тоже была силой навязана свободная торговля – по
нанкинскому соглашению 1842 г. китайские импортные пошлины не должны были
превышать 5% ([316] pp.28-31). Это привело к развалу китайской промышленности и
сельского хозяйства, голодоморам и массовым восстаниям, происходившим в течение
всего последующего столетия, когда Китай превратился в экономическую колонию
Великобритании. Японии во второй половине XIX века также навязали сначала открытие
своих портов для иностранных судов, а затем – договор о свободной торговле, с
установлением максимального размера импортных пошлин на уровне 5%.
Местному населению в этих странах, лишенному средств существования и
продовольствия, часто не оставалось ничего другого, как только продавать себя в рабство.
И хотя работорговля официально была запрещена Великобританией в 1833 г., но
фактически она продолжалась в виде так называемого «контрактного рабства».
Контрактными рабами в XIX веке становились жители либо колоний, либо тех стран,
которые стали «трофеями» английской системы свободной торговли: индийцы, китайцы,
японцы, африканцы, жители островов Индийского и Тихого океанов. По данным
современных историков, общее число контрактных рабов, вывезенных в ту эпоху со своей
родины, насчитывало несколько миллионов человек ([168] p.272). Их посылали на
438
плантации на малонаселенные тропические территории, которые были большей частью
английскими или французскими колониями: Гайана, Тринидад, Австралия, Ямайка,
Трансвааль, Маврикий, Фиджи, Реюньон, Момбаса и т.д. И хотя контракт был
добровольным с обеих сторон и заключался лишь на несколько лет, но, по имеющимся
данным, лишь 10% контрактных рабов в итоге возвращались назад на свою родину ([19]
14, с.482). Остальные либо умирали от непосильного труда, либо их насильно
удерживали, либо они не могли вернуться, поскольку у них не было денег на обратную
дорогу. Спрашивается, до какого жуткого состояния в XIX веке должны были быть
доведены жители Китая и Японии (которые формально не были колониями, а всего лишь
открыли свою страну для свободного ввоза европейских товаров), чтобы добровольно
продавать себя или членов своей семьи в рабство для работы на тропических островах,
откуда почти никто не возвращался! Число одних только китайцев и японцев, продавших
себя в контрактное рабство в ту эпоху, насчитывало до полумиллиона человек ([168]
p.272).
Pax Britannica (Мир
luther.livejournal.com)
под
властью
Британии)
-
карикатура
(http://martin-
Британская империя свободной торговли включала не только «страны третьего
мира», но и ряд стран, которые сегодня считаются развитыми. В США вплоть до
середины XIX века почти не существовало собственной промышленности, страна была
наводнена товарами и изделиями английского производства. Примерно такая же картина
была и в Испании, которая вплоть до 1886 г. не проводила политики протекционизма и по
существу превратилась в XIX веке в сырьевой придаток Великобритании. Во второй
половине XIX века из Испании экспортировалось более 90% добытой там железной руды,
при этом почти не было собственной металлургии, поэтому одновременно
импортировалось более 2/3 потребляемого страной чугуна. Она также экспортировала
многие ценные металлы, зато импортировала, преимущественно из Англии, огромное
количество текстиля, практически все машины и оборудование, локомотивы, вагоны,
рельсы; 97% судов в Испании в 1883 г. были иностранного, в основном британского,
производства. Испанское население в ту эпоху занималось в основном добычей сырья и
сельским хозяйством, где господствовали крупные латифундии, что, как отмечает историк
Д.Надал, делало бедные слои населения зависимыми от латифундистов и приближало их к
статусу крепостных ([193] pp.556, 582-619). В стране хозяйничали иностранные компании,
439
получавшие вечные концессии (фактически право собственности) на испанские сырьевые
ресурсы и захватившие бóльшую их часть в свои руки ([193] pp.569-570).
Следует отметить, что в большинстве случаев система свободной торговли
навязывалась силой. Так, в начале XIX века Великобритания поддержала греческое
восстание против Османской империи, послав свои войска воевать на стороне греков
против турок. А затем в 1838 г. заключила с Османской империей сделку – «вернула» ей
часть Греции1 в обмен на соглашение о свободной торговле ([311] p.176). В отношении
Китая были применены еще более грязные методы. Англичане начали в массовом порядке
контрабандно ввозить в Китай опий, который они выращивали в Индии, а в Китае его
выменивали на китайский чай. Таким способом английские купцы избавились от
необходимости платить за китайский чай золотом, что им приходилось делать до XIX
века. Массовый контрабандный ввоз опия создал огромные внутренние проблемы в Китае,
где этот наркотик был до этого запрещен. В стране началась повальная наркомания,
угрожавшая существованию страны и государства. Для борьбы с этим злом китайское
правительство приняло в 1838-1839 гг. экстренные меры против контрабанды опия, в
частности, конфисковала его запасы у ряда английских купцов. Для поддержки своих
купцов (которые оказали вооруженное сопротивление китайцам) английское
правительство в 1840 г. послало войска в Китай. Так началась первая опиумная война,
закончившаяся поражением Китая и договором о свободной торговле 1842 г. Но за ней
последовала еще целая серия войн в течение XIX в., закончившихся еще бóльшим
унижением Китая и навязыванием ему английских правил игры [161].
Примеры можно продолжать. Еще одним может служить Крымская война 18541856 гг., одной из целей которой было стремление Великобритании навязать России
свободную торговлю - чего ей удалось достичь после введения Россией либерального
таможенного тарифа 1858 года.
Все эти и другие приведенные выше примеры опровергают придуманный когда-то
кем-то миф о том, что «когда развивается торговля, то пушки молчат». История как раз
свидетельствует о том, что война во все времена и эпохи была неизбежным спутником
внешней торговли, причем и то, и другое служило ограблению более слабых стран
более сильными. В случае же с британским империализмом XIX века прослеживается
четкая цепочка: применение военной силы – навязывание стране режима свободной
торговли (иногда с превращением страны в английскую колонию, иногда – без этого) –
разорение промышленности и сельского хозяйства страны, люмпенизация ее населения –
интенсивный вывоз из страны сырья и рабочей силы в качестве рабов или контрактных
рабов. Именно по такой схеме действовали англичане в Индии, Китае, Африке,
Османской империи и еще в целом ряде других государств. Как видим, политика
неоколониализма, хотя этот термин придумали лишь в XX веке, началась намного раньше,
одновременно с началом «крестового похода» за свободную торговлю. И первыми
примерами такой политики неоколониализма могут служить описанные выше события
1830-х и 1840-х годов применительно к Османской империи и Китаю.
В Европе политика Великобритании была несколько иная – европейские страны
были слишком сильными в военном отношении, к тому же они были связаны между собой
военными союзами. Поэтому для навязывания своей политики в Европе Великобритания
предпочитала применять не военную силу, а подкуп и «промывку мозгов» при помощи
экономических теорий. Но результаты были схожими – наводнение Европы английскими
товарами, ухудшение экономической ситуации, свертывание промышленного
производства, рост безработицы и люмпенизация населения. Выше уже приводился
пример с Испанией. Другим примером может служить Россия, которая проводила
политику свободной внешней торговли с конца 1850-х до начала 1880-х гг. (в
1
В частности, Крит, который не был в 1838 г. включен в состав вновь образованного греческого
государства, а оставлен в Османской империи. В итоге Турция жестоко расправилась с критским восстанием
– местные жители сотнями загонялись в христианские церкви и там сжигались заживо.
440
царствование Александра II). Как указывает П.Байрох, в течение 1869-1879 гг. ее импорт
рос в среднем на 9% в год, и вместо положительного сальдо внешней торговли у России
возник ее дефицит, который к концу 1870-х гг. достиг 15% ([153] pp.42-43).
Промышленный рост в стране практически прекратился, хотя до этого, при Николае I,
происходил бурный рост промышленности. В этот же период в России начались
голодоморы, подобно тому, как они начинались и в других странах (Франция, Индия,
Ирландия и т.д.), в которых вводился режим свободной торговли. Похожая картина
сложилась в ряде других стран Европы, открывших в 1860-е годы свои рынки для
английских товаров: как указывает П.Байрох, за этим шагом последовал общеевропейский
экономический кризис 1870-1872 гг., поразивший почти всю континентальную Европу и
переросший в затяжную 20-летнюю депрессию ([153] pp.45-46).
Этот тридцатилетний период (1843 – 1875 гг.), начавшийся открытием для Англии
и ее товаров рынков Османской империи и Китая и закончившийся открытием рынков
Европы и России, был периодом торжества британского империализма. Никогда еще до
этого времени не был столь разительным контраст между процветанием Англии, которое
ей принесла свободная торговля, и тем упадком, обнищанием и унижением, которые она
принесла остальному миру. Впервые многие англичане могли себя ощутить
принадлежащими к некоему кругу избранных и осознать, что их интересы прямо
противоположны интересам других наций: в то время как в других странах углублялись
кризис, голод и нищета, их собственное благосостояние от этого еще более росло. В
действительности, конечно, основная масса прибылей доставалась не английскому
населению, которому перепадали крохи, а той небольшой кучке людей, которая и
представляла собой британскую олигархию: крупным промышленникам, купцам и
финансистам.
XIX век называют «веком Ротшильдов». Ротшильды были лишь одним из
нескольких сотен семейств, которые определяли политику Великобритании в этот период
и пользовались плодами этой политики. Вместе с тем, они были, безусловно, самым
выдающимися из этих олигархических семейств. Хорошо известно, что именно
Ротшильды сыграли важную роль в завоевании Великобританией Египта во второй
половине XIX века, в турецкой и испанской политике Великобритании, в колонизации ею
Южной Африки. Причем, они извлекали из этой политики огромные финансовые
дивиденды. Так, сделка по приобретению Великобританией 44% акций Суэцкого канала у
правительства Египта в 1875 г. принесла Ротшильдам более 150 тысяч фунтов в виде
комиссионных от английского правительства и процентов за предоставленную ему
краткосрочную ссуду, что лидеры оппозиции называли чрезмерной и неслыханной
прибылью. Никогда еще в сделках с другими государствами Англия не прибегала к
посредничеству частных лиц. Рассматривая обстоятельства этой сделки, английский
историк Р.Дэвис пришел к выводу, что привлечение Ротшильдов в качестве
краткосрочных кредиторов правительства могло объясняться лишь одним – премьерминистр Дизраэли и другие члены британского правительства хотели избежать скольколибо открытого обсуждения целесообразности этой сделки в парламенте или даже на
уровне Банка Англии, который финансировал подобные сделки правительства ([170]
pp.152-153). Поэтому они предпочли решить этот вопрос келейно, между собой и
Ротшильдами, и поставить английскую общественность перед свершившимся фактом –
дескать, поздно уже что-либо обсуждать, акции Суэцкого канала уже приобретены, и
бюджет страны должен вернуть Ротшильдам ссуду размером 4 миллиона фунтов плюс 150
тысяч в виде их прибыли. Таким образом, английское общество заставили еще и заплатить
Ротшильдам за то, что те помогли олигархии создать механизм принятия решений без его
участия! В итоге это келейное решение, принятое за спиной английской общественности и
парламента, привело в дальнейшем к цепи событий, сделавших неизбежным введение
английских войск в Египет в 1882 г., с последующим превращением Египта в английскую
колонию.
441
Одним из важных направлений деятельности Ротшильдов было предоставление
кредитов десяткам различных иностранных государств, что было в то же время важным
элементом британской имперской политики, так как эти государства попадали в
зависимость от Ротшильдов, а заодно и от Великобритании. Так, Ротшильды дали
крупные многомиллионные ссуды Турции и Египту, что усилило их зависимость от
британской политики. И вводя войска в Египет в 1882 г., Великобритания защищала не
только принадлежащее ей имущество (Суэцкий канал), но и финансовые интересы
Ротшильдов. Характерно, что и в Египте, и в Турции, и в других странах ссуды
Ротшильдов предоставлялись, как правило, под залог государственных земель или
концессий ([170] pp.158, 186). Таким образом, цепь порабощения стран и народов
британским империализмом (военное и политическое давление на выбранную «жертву» –
введение режима свободной торговли – разорение ее промышленности и сельского
хозяйства – нищета и рабство населения) во второй половине XIX века дополнилась
последним логическим звеном. Великобритания начала при помощи Ротшильдов и других
финансовых магнатов сажать разоренные страны-банкроты на «финансовую иглу» под
залог их земель, богатств и ресурсов и постепенно отбирать эти богатства частично в свою
пользу, но в основном в пользу мировой олигархии.
В итоге государства Азии, Африки и других частей света, обремененные долгами,
становились послушными исполнителями британской политики. Но поскольку это были в
основном долги частным финансистам, таким как Ротшильды, то фактически они
следовали не только британской политике, но и политике этих финансистов,
определявших те условия, которые должна была выполнять страна-должник. А
британская армия и военный флот должны были обеспечивать послушание страндолжников и усмирять возникавшие в них народные восстания. Этому феномену
сращивания государства и финансовых магнатов Великобритании в конце XIX – начале
XX вв. Хобсоном и Лениным были даны новые названия: «империализм» и «финансовая
олигархия». Но по существу в этом сращивании государства и олигархии не было ничего
принципиально нового. Мы видели то же самое при других олигархических режимах и за
две тысячи лет, и за 800 лет, и за 200-300 лет до британского империализма. Новое
заключалось лишь в том, что в промышленную эпоху особую роль приобрели именно
финансы и финансовая олигархия, которая превзошла по своей силе и влиянию другие
прослойки внутри олигархии (торговую олигархию, военную, промышленную,
земельную, криминальную и т.д.).
Впрочем, Хобсон и Ленин, а вслед за ними некоторые историки, пожалуй,
преувеличили роль именно финансовой олигархии в эпоху британского империализма1.
Мы и в прошлом видели магнатов, которых можно было бы отнести к финансовой
олигархии, таких как Красс в Древнем Риме и Фуггеры в Европе XVI века. Что касается
XIX века, то те же Ротшильды занимались не только финансовыми операциями, но и,
например, добычей нефти в России; они были крупными торговцами и спекулянтами на
рынках сырьевых товаров, а также драгоценных металлов и камней. Так, в конце XIX в.
они монополизировали мировой рынок ртути и участвовали совместно с другими
магнатами в создании мировой монополии на рынке алмазов и бриллиантов (De Beers).
Как пишет Р.Дэвис, их интерес к рубинам Бирмы подтолкнул британское правительство в
1886 г. к тому, чтобы сделать своей колонией также и эту страну, граничившую с
британской Индией ([170] p.212).
Причем, эта сфера деятельности приносила Ротшильдам, возможно, не меньшие
прибыли, чем финансовые операции. Например, им удалось в 1870 г. заключить
исключительно выгодный контракт с Испанией, по которому они контролировали все
производство и экспорт ртути из этой страны и при этом совсем не инвестировали в ее
производство - все инвестиции осуществлялись за счет испанского правительства.
1
С ними спорит, например, Р.Дэвис, утверждая, что не только финансовые интересы были движущей силой
британского империализма ([170] p. 201).
442
Несмотря на это, они получали 54% прибылей от продаж испанской ртути, в то время как
испанское правительство получало очень мало или совсем ничего, так как значительная
часть ее доли в прибылях (46%) уходило на инвестиции в добычу и производство ртути.
Лишь спустя полвека (в 1921 г.) Испании удалось расторгнуть этот кабальный договор с
Ротшильдами – до этого его расторжение было невозможным и могло повлечь
международные санкции ([193] pp.580-581). Конечно, возникает вопрос, каким образом
Ротшильдам удалось добиться от испанских чиновников заключения столь выгодного для
них контракта.
Как видим, источники прибылей олигархии в XIX веке принципиально не
изменились. Источником самых крупных прибылей по-прежнему были товарные
спекуляции, монополизация рынков и получение эксклюзивных контрактов или
комиссионных от государства как следствие каких-то особых услуг или подкупа
чиновников. Сохранился и такой источник прибылей, как прямой военный грабеж, в духе
кондотьеров позднего средневековья. Примером такого рода является деятельность
Сесила Родеса в Южной Африке. Этому удачливому английскому торговцу и спекулянту
удалось в 1890-х годах совместно с партнерами установить контроль над 90% мирового
производства алмазов и бриллиантов (с образованием компании De Beers), а также занять
весомое место в южноафриканской золотодобыче. Но его амбиции простирались намного
дальше, чем сколачивание крупного состояния. Он мечтал всю Африку превратить в
британскую колонию и построить железную дорогу от Каира до Кейптауна, и даже США
опять сделать британской колонией.
Колосс Родосский. Источник: [17]
Эта карикатура на Сесила Родеса появилась после того как он объявил о своих планах провести
телеграф от Кейптауна до Каира.
До США у него руки не дошли, но зато в Африке он развернул действительно
бурную деятельность. Действуя где хитростью и подкупом, где военной силой и
провокациями, он в течение 1880-1900 гг. установил контроль над огромными
территориями в Африке, которые ранее были свободными. Сегодня это территории
четырех африканских государств – Зимбабве, Замбии, Малави и Ботсваны, и их площадь в
несколько раз превышает площадь современной Великобритании. Подобно феодальным
баронам или подобно Валленштейну во время Тридцатилетней войны в Европе, Родес
стал по сути единоличным правителем в этих вновь образованных государствах1. Он даже
не постеснялся их назвать своим именем: Южная Родезия, Северная Родезия и т.д. А с
непокорными местными вождями он безжалостно расправлялся военной силой, как это
1
В последующем, после смерти Родеса, они были превращены в британские колонии.
443
произошло с негритянским королем Лобенгулой в 1893 г., который пытался восстановить
утраченный контроль над Зимбабве [182].
Фактически Родес явился и зачинщиком англо-бурской войны. Став в 1890 г.
премьер-министром британской Капской колонии, он предпринял попытку подчинить
своей власти голландских колонистов Трансвааля (буров). В этих целях в 1895 г. он
организовал военную провокацию против буров, которая, хотя и закончилась неудачно, но
положила начало военному противостоянию буров и англичан, что привело через
несколько лет к кровопролитной англо-бурской войне. Заслуги Сесила Родеса перед
Британской империей были оценены очень высоко. Как пишут историки, сама королева
Виктория (1837-1901 гг.) его ценила и находила привлекательным его «империализм»
(Rhodes, Cecil [182]), в основе которого, как видим, лежало то же стремление к личной
власти путем военных захватов, что и у кондотьеров времен Тридцатилетней войны.
Следует отметить исключительную враждебность британского империализма
всяким национальным движениям и всяким нациям вообще. В течение XIX века
произошло несколько очень крупных восстаний в Китае против господства иностранных
купцов, но все они безжалостно подавлялись. Например, во время тайпинского восстания
(1850-1864 гг.) английские и французские войска прошли через всю страну и совершали
повсюду страшные насилия над китайцами, стремясь восстановить в стране власть
маньчжурской династии. Еще более жестоко было подавлено восстание сипаев в Индии
(1857-1859 гг.). Англичане выгнали все население Дели из своих домов на улицу и
устроили над ним скорую расправу. Тысячи людей были убиты; многих арестованных
казнили без всякого суда и следствия, для устрашения населения [221]. Казни
производились с особой жестокостью: англичане привязывали индийцев к жерлу пушки и
выстреливали из нее, отчего тело разлеталось в клочья. В Африке в британских колониях
была создана система апартеида – расовой дискриминации негритянского населения.
Таким образом, впервые в истории на государственном уровне была создана и
утвердилась доктрина неполноценности отдельных рас и наций – предшественница
нацистских доктрин XX века.
Подавление индийского восстания англичанами – картина В.Верещагина
Интересно, что ни британское правительство, ни магнаты, принимавшие активное
участие в формировании его внешней политики, даже не старались придать этой политике
более респектабельный вид. И это касалось не только Индии, Китая или Ирландии, но и,
например, Балкан, находившихся в самом центре Европы. Хорошо известно о бедствиях
славян, греков, армян и других христианских народов, оказавшихся под турецким игом. В
течение всего XIX в. происходили восстания этих народов против турецкого владычества,
444
но они жестоко подавлялись турецкими войсками, которые при этом совершали страшные
злодеяния, порой просто вырезая местное население или сжигая его живьем в домах и
христианских храмах. Ведущие европейские державы: Франция, Германия, Россия, - были
возмущены турецкой политикой и требовали ее изменения. В частности, в 1875-1876 г.
начались массовые восстания в Боснии и Герцеговине, Сербии, Черногории, Болгарии, и
турецкие войска в очередной раз совершили чудовищные злодеяния при подавлении
восстания в Болгарии. Весь мир был возмущен таким поведением Турции. Франция,
Германия и Россия на совещании в Берлине в мае 1876 г. составили так называемый
Берлинский меморандум, в котором потребовали от Турции проведения реформ с
введением автономии для балканских народов. В самой Англии пресса с возмущением
писала о турецких злодеяниях. Но британская правящая верхушка опять выступила
против общественного мнения Европы. Она и не думала менять свою политику всемерной
поддержки Турции и послала свой флот для поддержки действий Турции по подавлению
восстаний балканских народов ([39] 4, VI, 2). Как пишет Р.Дэвис, для английского
премьера Дизраэли и других поддерживаемых Ротшильдами политиков была
неприемлема логика, по которой аморальность турецкого режима должна была влиять на
их отношение к Турции ([170] p.155): в их внешней политике не было никакого места для
морали или гуманизма.
Резня на Хиосе – картина Э.Делакруа
Причем, политики и государства, придерживавшиеся противоположных взглядов,
вызывали у них настоящую ненависть. Известно, например, что Ротшильды и
поддерживаемые ими политики проводили в этот период явно антироссийскую политику.
445
В частности, сам Дизраэли в письме английской королеве Виктории в августе 1877 г.
писал о «чрезвычайной враждебности» Ротшильдов «современной политике России»
([170] p.156). А внешняя политика России в этот период как раз преследовала
высокоморальную цель – освобождение славян, греков и других христианских народов изпод турецкого ига. Но эти альтруистические мотивы во внешней политике были
совершенно непонятны и неприемлемы для британской правящей верхушки.
Именно поэтому русско-турецкая политика Великобритании в этот период кажется
на первый взгляд совершенно непонятной. Она непонятна лишь до тех пор, пока не
учитываются эти особенности олигархического мышления, ненавидящего все, что не
связано с денежными интересами, а связано с чистым альтруизмом или гуманизмом. Эта
ненависть к национально-освободительному движению балканских народов и к
альтруистической политике России была особенно заметна в течение всего периода от
Крымской войны 1854-1856 гг. до Берлинского конгресса 1878 г.
Сама Крымская война была одним из ярких примеров такой политики британской
олигархии. Формально Англия поддержала Турцию в войне с Россией. Но Россия не
имела никаких планов аннексии территории Турции, поэтому всем было ясно, что речь
идет о стремлении британской правящей верхушки не допустить освобождения
балканских народов из-под турецкого ига1. В войне погибло примерно 250 тысяч англичан
и французов и столько же русских. Для чего она была нужна Англии или Франции, для
чего гибли в Крыму англичане и французы – ни в Англии, ни во Франции так никто и не
понял: ни та, ни другая от победы в войне ничего не получили. Весь выигрыш от войны
достался Турции, а проигрыш – в основном балканским христианам. Даже английский
историк Д.Тревельян, писавший историю Англии в интересах английского
истеблишмента, был вынужден признать, что Крымская война «являлась просто глупой
экспедицией в Черное море, предпринятой без достаточных оснований, потому что
английскому народу наскучил мир… Буржуазная демократия, возбужденная своими
излюбленными газетами, подстрекалась к крестовому походу ради турецкого господства
над балканскими христианами…» ([111] с.573).
В самой Англии лидер оппозиции Гладстон призывал изменить политику
Великобритании на Балканах и хорошо аргументировал свои доводы. Давайте позволим
России создать независимые славянские государства у ее границ, - говорил он. Эти
государства станут буфером, который не позволит России расширять свою территорию
далее на Балканы (что и произошло в последующем) ([170] p.155). Но такой совершенно
здравый подход не был приемлем для британской правящей верхушки по двум причинам.
Его принятие означало, что Великобритания, во-первых, потакает неким
альтруистическим началам в мировой политике (со стороны России), и, во-вторых,
поощряет движение наций в сторону самоопределения. Поэтому Ротшильд и Дизраэли
категорически отвергли эту идею Гладстона.
Ту же политику проводили они и во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг.
После того как Турция в результате сокрушительного поражения согласилась с созданием
славянских государств на Балканах и подписала соответствующий мирный договор в СанСтефано в марте 1878 г., Великобритания, угрожая войной России и даже приведя
военные корабли в Черное море, настояла на пересмотре этого договора 2. В итоге на
Берлинском конгрессе в июне 1878 г. независимость славянских государств была
существенно урезана. Во-первых, территория Болгарского государства была сокращена в
1
В 1853 г. Россия предприняла попытку добиться улучшения положения православных христиан,
потребовав для них религиозно-культурной автономии на территории Османской империи. А после отказа
последней начала против нее войну, введя свои войска на Балканы. В ответ на это Великобритания начала
военные действия против России, решив ее «наказать». Так началась Крымская война 1854-1856 гг., в
которой на стороне Великобритании воевала также Франция, Турция и Пьемонт-Сардиния.
2
В соответствии с этим договором должно было быть создано огромное независимое Болгарское
государство, Румыния, а также Босния и Герцеговина и армянские территории в качестве автономии в
составе Османской империи.
446
3 раза по сравнению с тем, о чем договорились в Сан-Стефано, и значительная часть
болгар так и осталась под турецким игом ([39] 4, VI, 2). Во-вторых, Босния и Герцеговина
были включены в состав Австро-Венгрии, что, в свою очередь, похоронило надежды
Хорватии и Словении на освобождение от австрийского господства. В-третьих, были
проигнорированы пункты договора Сан-Стефано, касавшиеся образования автономии для
армян. Не были забыты и британские имперские интересы – согласно достигнутым в
Берлине договоренностям Турция передала Кипр Великобритании, и он стал британской
колонией. Таким образом, Британия за свою помощь Турции в сохранении турецкого
господства над балканскими славянами и армянами получила и свои «комиссионные», что
позволило ей увеличить свои собственные колониальные владения.
Некоторые английские историки почему-то считают, что таким образом
Великобритания боролась чуть ли не с российской агрессией на Балканах. Но в
действительности, как и в Крымской войне, она боролась не с российской агрессией,
поскольку у России не было цели присоединить Балканы к себе, а с национальноосвободительным движением народов, оказавшихся под турецким игом, которые
поддерживала Россия. И подавление этого движения британской правящей верхушкой - в
частности, присоединение Боснии и Герцеговины к Австро-Венгрии - сыграло роковую
роль в последующих событиях, спровоцировав убийство наследника австрийского трона в
столице Боснии Сараево в 1914 г. сербским националистом и втянув Европу в Первую
мировую войну. А игнорирование достигнутых в Сан-Стефано договоренностей в
отношении армянской автономии привело к геноциду армян, начавшемуся в Турции уже в
1890-е годы и приведшему к истреблению в конце XIX - начале XX вв. миллионов армян
турками. Лайонел Ротшильд, глава дома Ротшильдов, писал по поводу турецкой политики
Великобритании премьер-министру Дизраэли незадолго до Берлинского конгресса 1878 г.
(когда британский подход был уже высказан России): «я не могу выразить, как я радуюсь
успеху патриотической и справедливой политики» ([170] p.155). Так британская
олигархия понимала патриотизм и справедливость.
Как уже было сказано, Ротшильды не были единственным олигархическим
семейством Великобритании XIX века, таких семейств было, по крайней мере, несколько
десятков. То исключительное влияние, которое Ротшильды в определенный период
оказывали на политику Великобритании, определялось, по-видимому, тем, что они были,
во-первых, одним из богатейших семейств, и во-вторых, они были типичными
представителями своего класса и выражали его интересы. Поэтому то, что они делали в
области внешней политики, встречало молчаливое одобрение всей верхушки. Если у них и
были расхождения во взглядах с другими магнатами, то это касалось лишь тактики, но не
целей и общего направления внешней политики. Например, Ротшильд не одобрял идеи
Родеса о развязывании войны с бурами и о превращении всей Африки в британскую
колонию силовым методом, он предпочитал порабощать страны и народы при помощи
торговли и финансов. В частности, он говорил Родесу, что со временем и Трансвааль, и
весь юг Африки без всякой войны окажется под контролем у англичан. Как пишет
Р.Дэвис, Ротшильды были ярыми сторонниками идеи свободной торговли и ярыми
противниками другой идеи – идеи о том, что государство должно заботиться о
благосостоянии своих граждан ([170] pp.215-217). Между тем, именно забота о
благосостоянии своих граждан отличает некоррумпированное государство от
коррумпированного.
Заканчивая характеристику мировой олигархии XIX века, необходимо отметить
еще два момента. Во-первых, помимо британской правящей верхушки, в мировую
олигархию той эпохи входила и часть правящих кругов других колониальных государств:
Франции, Голландии и других, – при сохранении лидирующей роли Британии. Во-вторых,
во всех колониях и экономических колониях мировая олигархия опиралась на местную
олигархию, без которой ее власть над этими странами была бы непрочной или просто
невозможной. Например, в Испании в дешевой распродаже ресурсов и земель в XIX веке
447
принимали участие как иностранцы, так и местные спекулянты и финансовые воротилы. В
частности, во время грандиозной распродажи земель в 1845 г, когда было продано
порядка 15-20% всех земель страны, именно спекулянты и финансисты получили
возможность скупить эти земли по дешевке. Было объявлено, что в качестве оплаты
принимаются облигации государственного долга Испании, которые к тому времени
многократно обесценились. Спекулянты быстро скупили эти облигации и затем с их
помощью на земельных аукционах выкупали выставленные участки земли, которые
обходились им невероятно дешево, во много раз дешевле объявленной цены. В то же
время крестьянам, рассчитывавшим на возможность выкупа земли в рассрочку, испанское
правительство не предоставило такой возможности - крестьяне были вынуждены
уплачивать всю сумму сразу и в полном размере деньгами (которых у них не было).
Поэтому они лишь поражались тому, с какой быстротой спекулянты раскупают земельные
участки, а сами ничего не могли купить. Как видим, условия продажи земель были
дискриминационными по отношению к крестьянам и явно более предпочтительными по
отношению к международным и местным финансовым спекулянтам. Налицо сговор
между испанской чиновничьей олигархией, организовавшей эти аукционы, и
международной и местной финансовой олигархией ([193] pp.554-556).
Другим примером сотрудничества международной и местной олигархии может
служить та необычайная поддержка, которую Британия оказывала местным князьям в
Индии, поддерживая их местнические интересы и разваливая все, что служило
объединению страны в единое целое. Как пишет российский историк С.Кара-Мурза,
«Когда англичане захватили Индию, очень развитую по тем временам страну, не знавшую
голода, они первым дело уничтожили большую ирригационную систему, поддержав
сепаратизм князьков и добившись отката назад в государственном устройстве – к
раздробленности, при которой большая оросительная система не могла существовать»
([47] pp.554-556). По-видимому, разрушение ирригационной системы (наряду с введением
свободной торговли) было одной из причин тех страшных голодоморов, которые охватили
Индию с середины XIX по начало XX вв. Но это мало волновало британскую
колониальную администрацию, намного больше ее заботили, во-первых, поддержание
страны в состоянии раздробленности (чему способствовало разрушение единой
оросительной системы), а во-вторых, поддержание хороших отношений и сотрудничество
с мелкими местными князьями и раджами (то есть с местной олигархией), которые
помогали англичанам удерживать власть над Индией и подавлять восстания индийского
народа
Это трепетное отношение британской правящей верхушки к местной олигархии
можно иллюстрировать следующим примером. В 1877 году, через двадцать лет после
грандиозного восстания, охватившего всю страну и чуть было не уничтожившего
британское господство в Индии, там был организован настоящий «спектакль» с участием
королевы Виктории (1837-1901 гг.). Формальным поводом для празднества явилось
провозглашение английской королевы императрицей Индии, но неформальным поводом,
по-видимому, являлось 20-летие успешного подавления британскими и местными
властями общеиндийского восстания 1857 года. На грандиозное торжество были
приглашены 300 раджей и князьков со всей Индии, которым королева торжественно
обещала соблюдать их традиционные права и обычаи. А раджи имели возможность
высказать свое почтение британской королеве, которая теперь стала еще и императрицей
Индии. Как отмечает С.Шама, устроенный по этому случаю банкет и сопровождавшие его
развлечения были самыми роскошными и дорогими в английской истории, и
продолжались целую неделю. По словам английского историка, за эту неделю в Индии от
голода умерли тысячи индийцев, так как многие регионы страны были поражены
голодомором, но это совершенно не смущало устроителей торжества [294].
448
Виктория и Дизраэли. Карикатура Д.Тенниела в журнале «Панч» от 15 апреля 1876 г. (в
связи с провозглашением королевы Виктории императрицей Индии). Источник: [17]
На рисунке изображен британский премьер-министр Дизраэли, преподносящий королеве
Виктории корону Индии.
Глава XV. Индустриализация Запада и раскол мировой олигархии
(конец XIX – начало XX вв.)
Как было показано в предыдущей главе, в середине XIX в. мир был однополярным.
Миром правила Британия, она процветала за счет эксплуатации и ограбления других стран
и народов, она устанавливала правила игры во всем мире. В соответствии с этими
правилами мир делился на хищников и на их добычу. Львиная часть добычи
принадлежала британскому льву. Хищникам поменьше, например, Франции, также могла
перепасть их часть добычи, если они были готовы играть по этим британским правилам
игры. Если же кто-то пытался играть по своим правилам или, не дай Бог, помогать
жертвам, как, например, Россия в середине XIX века, то британский лев тут же
обрушивался на нарушителя всей своей львиной мощью и наказывал за нежелание
соблюдать звериные законы. А другие хищники, радуясь, что наказывают не их, и
стараясь продемонстрировать свою лояльность, тоже старались укусить строптивца, благо
он уже был подмят британским львом и не мог дать им сдачи.
Но эта картина однополярного звериного царства вдруг в конце XIX в. очень резко
и быстро изменилась. Британский лев неожиданно одряхлел, а другие хищники столь же
неожиданно окрепли и некоторые даже превзошли его своей силой. Это случилось
потому, что целому ряду стран Европы и Северной Америки удалось провести
индустриализацию или, как пишут экономические историки, «вторую промышленную
революцию», чего не удалось сделать Великобритании. А в новейшую историческую
эпоху именно уровень индустриализации в первую очередь определял и определяет
экономическую и военную мощь страны и государства.
15.1. Причины быстрой индустриализации Западной Европы и Северной Америки и
упадка Великобритании в конце XIX – начале XX вв.
Великобритания была бесспорным мировым промышленным лидером вплоть до
последних десятилетий XIX в. Так, совокупные мощности хлопчатобумажной
449
промышленности1 трех крупнейших стран Запада: США, Франции и Германии, составляли лишь 45% от мощностей Великобритании в 1834 г. и 50% в 1867 г. ([152] 1,
p.443). Примерно таким же – 2 к 1 – было и соотношение между Великобританией и тремя
названными странами по выпуску чугуна. Таким образом, в середине столетия
промышленность Великобритании была приблизительно в два раза мощнее, чем
промышленность трех других ведущих стран Запада, вместе взятых.
Но на рубеже XIX и XX вв. произошел резкий рост промышленных мощностей и
промышленного производства США, Германии, Швеции, Дании, а также, в несколько
меньшей мере, Франции, Канады, Италии, России и некоторых других стран. Например,
выпуск чугуна в Германии с 1845/54 по 1910/13 гг. вырос в 80 раз и в полтора раза
превысил выпуск чугуна в Великобритании. Еще бóльшим оказался разрыв в объемах
выпуска современной и наукоемкой продукции. Накануне Первой мировой войны
Германия превосходила Великобританию по выпуску стали в 2,3 раза, по производству
электроэнергии – в 3,2 раза ([193] pp.773-779). По объему производства продукции
химической промышленности в 1914 г. США превзошли Великобританию в 3,1 раза,
Германия – в 2,2 раза, а Франция почти догнала Великобританию ([253] p.233). В целом
по уровню производства в обрабатывающей промышленности Великобритания
переместилась к 1913 г. с первого на третье место, пропустив вперед себя США и
Германию ([152] 1, p.25).
Как пишет английский историк Д.Белчем, хотя некоторые экономисты пытались
при помощи сложных расчетов доказать обратное, но «никакие расчеты… не могут
скрыть главного – экономика [Великобритании] не смогла осуществить техническое и
организационное перевооружение на этапе “второй промышленной революции”. Старые
экспортные отрасли продолжали производить старую продукцию без всякой
модернизации, продолжая доминировать в экономике, в то время как в химической,
электротехнической,
автомобилестроительной
отраслях
и
в
транспортном
машиностроении… задавали тон страны, поздно вставшие на путь индустриализации»
([135] p.194). Историк называет случившееся с Англией в то время «голландской
болезнью», по аналогии с тем, что происходило в Голландии в XVIII в. в эпоху
английской Промышленной революции. В итоге, - пишет Д.Белчем, - «потеряв
конкурентоспособность, Великобритания превратилась в паразитирующую торговофинансовую экономику, живущую за счет приобретенной ранее монополии и
накопленного богатства…» ([135] p.197).
Естественно, возникает вопрос, в чем причины или причина произошедшего. На
сегодняшний день есть только одно удовлетворительное объяснение: все вышеуказанные
страны, где на рубеже XIX-XX вв. произошла быстрая индустриализация, прибегли в тот
период к жесткому протекционизму. Ни одного другого удовлетворительного объяснения
экономические историки дать не в состоянии, несмотря на то, что такие попытки
предпринимались. Например, П.Байрох констатирует, что европейские страны,
перешедшие к протекционизму, в 1892-1914 гг. росли намного быстрее, чем
Великобритания, и приводит таблицу, показывающую, как резко ускорился
экономический рост в европейских странах после их перехода к протекционизму ([153]
pp.70, 90). Л.Кафанья указывает на очевидную роль протекционизма в индустриализации
Италии в этот период, Д.Норт и М.Билс – на его роль в индустриализации США, В.Коул и
П.Дин – в индустриализации Германии, Р.Портал – в индустриализации России ([192]
p.317; [152] 1, pp.680-681, 17-18, 824-844; [137] p.1044).
Совершенно очевидно, что открытие Великобританией своей экономики для
внешней конкуренции в середине XIX в. в конечном счете оказало ей самой «медвежью
услугу». Конечно, благодаря этому ей удалось в какой-то момент заставить многие страны
также открыть свою экономику для английских товаров, что способствовало росту
1
Именно эта отрасль промышленности была сильнее всего развита в ту эпоху, и ее развитие определяло
уровень общего промышленного развития страны.
450
британского экспорта и процветанию Англии в середине столетия. Но до многих
государств: США, Германии, России, Италии, Франции и т.д., - в конечном счете, дошла
суть происходящего, и они ввели высокие таможенные пошлины, защитив свои
внутренние рынки. Эта протекционистская защита снизила риск инвестирования и
привела к бурному строительству новых предприятий и целых новых отраслей в этих
странах, в то время как в самой Великобритании, открытой для внешней конкуренции, эти
стимулы отсутствовали, поэтому, как пишет Д.Белчем, «фирмы не желали брать на себя
риск и расходы по внедрению инноваций» ([135] p.195).
Между тем, кризис поразил не только английскую промышленность, но и сельское
хозяйство, о чем противники свободной торговли в Англии предупреждали еще в
середине XIX века. Но высокотехнологичное английское сельское хозяйство тогда имело
еще большие конкурентные преимущества. Кризис начался тогда, когда США внедрили у
себя современные сельскохозяйственные методы, чему также помог протекционизм, и
завалили мировой рынок дешевым зерном. В итоге производство зерна в Великобритании
с 1865/74 по 1905/14 гг. сократилось на 26%, несмотря на рост населения, и страна
превратилась в крупного импортера этого основного вида продовольствия. В то же самое
время Германия, несмотря на примерно такие же природно-климатические условия, что
были в Англии, но благодаря протекционизму, за тот же период увеличила производство
зерна в 2,2 раза и по объемам его производства в 1905/14 гг. превысила Великобританию
почти в 9 раз ([192] p.752).
В действительности последствия свободной торговли для Великобритании могли
бы быть намного хуже, если бы не ее огромная колониальная империя. Ее колонии
служили ей, с одной стороны, источниками дешевого сырья, чего не имела, например,
Германия, а с другой стороны, рынками сбыта для дряхлеющей промышленности. И то,
что эту промышленность не постиг быстрый и полный крах, объяснялось прежде всего
тем, что ее текстиль и прочие изделия навязывались британским колониям, не имевшим
никакого собственного промышленного производства и вынужденным волей-неволей
покупать то, что им привозили из Великобритании. Таким образом, вся эта неуклюжая
полуфеодальная конструкция, называвшаяся Британской империей, все более отставала от
современного прогресса, и к деиндустриализации британских колоний: от Западной
Африки и Ирландии до Индии, - произошедшей еще в XVIII – начале XIX вв., добавилась
и начавшаяся теперь деиндустриализация самой Англии. Так глобальная экономика в
очередной раз доказала свою нежизнеспособность.
В то же время удивительна не только та скорость, с которой произошла
индустриализация США, Германии и других стран, указанных выше, но и единодушный
порыв этих государств в сторону введения протекционизма. Переход к
протекционистской политике начался: в США – в 1861 г., в Австро-Венгрии – в 1874/75
гг., в России – в 1877 г., в Германии – в 1879 г., в Испании – в 1886 г., в Италии – в 1887 г.,
в Швеции – в 1888 г., во Франции – в 1892 г. ([152] 1, p.472, [153] р.90). Касательно
европейских стран это можно объяснить двумя причинами. Во-первых, затяжной
экономический кризис, начавшийся после либерализации европейской торговли в 1860-е
годы (см. предыдущую главу), убедительно продемонстрировал всем странам, что
обещания и прогнозы либеральных экономистов оказались неверными. Во-вторых,
европейским государствам начала надоедать агрессивная политика британского
империализма, не желавшая считаться ни с их собственной политикой, ни со
складывавшимся в Европе общественным мнением. Как пишет американский историк
А.Гершенкрон, неспособность России закрепить победу в русско-турецкой войне 18771878 гг. ввиду противодействия Великобритании показала русскому правительству
необходимость быстрой индустриализации ([179] p.158). Эта необходимость стала
очевидной потому, что в новейшую эпоху только индустриализация могла обеспечить
государству экономическую и военную мощь, необходимую для того, чтобы играть
451
самостоятельную партию в мировой политике. А единственный путь к быстрой
индустриализации состоял во введении жесткого протекционизма.
Судя по всему, аналогичные соображения были и у правительств других
европейских государств. Диктат Великобритании сначала во время Крымской войны, а
затем во время русско-турецкой войны 1877-1878 г. был слишком очевиден, он слишком
сильно шел вразрез с европейским общественным мнением, с позицией, которую имели
по балканскому вопросу не только Россия, но и, например, Германия и другие
государства1. Непонимание британской политики могло вызывать у европейских
государств лишь недоумение и страх – какой еще прыжок или кульбит совершит
британский лев, какой еще демарш предпримет британская дипломатия или британская
армия и военно-морской флот вопреки европейскому общественному мнению, гуманизму
и здравому смыслу. Поэтому необходимость быстрой индустриализации в целях
экономической и военной самостоятельности по отношению к Великобритании стала для
большинства европейских государств совершенно очевидной. Продолжение британской
военной агрессии по всему миру могло лишь усилить осознание этой необходимости,
теперь уже и у тех государств, которые не стремились, как Германия и Россия, к
самостоятельной политической игре – всем стало ясно, что надо иметь сильную
промышленность и сельское хозяйство, чтобы иметь возможность при необходимости
себя защитить. Именно в этот период мы видим новую волну колониальных захватов:
введение британских войск в Египет в 1882 г., захват британской армией Судана в 18821885 гг., Бечуанленда (Зимбабве) в 1885 г., Бирмы в 1886 г., окончательное покорение
Францией в начале 1880-х годов Индокитая, захват ею Туниса, вызвавший озлобление
Италии ([39] 4, VI, 3). Весь этот империалистический шабаш мог лишь ускорить поворот
остальных европейских государств в сторону протекционизма и индустриализации,
который мы видим во второй половине 1880-х годов, после первой волны конца 1870-х гг.
В США мотивы для перехода к жесткому протекционизму были похожими, но за
него развернулась нешуточная борьба. Дело в том, что стремление северных штатов США
к введению протекционизма было одним из двух основных вопросов, из-за которых
разразилась Гражданская война 1861-1865 гг. [128] В этой войне страна потеряла убитыми
более 600 000 человек, и еще полмиллиона было ранено или покалечено. Если учесть, что
население США в то время составляло 30 миллионов, то примерно каждый седьмой
американец, способный держать оружие, был либо убит, либо ранен и покалечен. Второй
вопрос, из-за которого сражались и гибли эти массы людей в гражданской войне, был
вопрос о запрещении рабства. Но дело было вовсе не в желании белых американцев
помочь несчастным негритянским рабам – на самом деле их судьба волновала не слишком
многих. Даже среди самих аболиционистов (борцов за отмену рабства) было немало тех,
кто предлагал выселить всех негров либо обратно в Африку, либо в резервацию на
территории США ([130] pp.367-383). Что действительно волновало миллионы
американцев – ввоз негров в Америку подрывал американский рынок труда, лишал
работы белых и обваливал их заработную плату, так как все больше и больше работ, за
которые раньше платили нормальные деньги, теперь выполнялись дешевым рабским
трудом негров, и за них никто уже не хотел платить нормальную зарплату, а
соответствующие профессии теряли всякий престиж. То есть ввоз чернокожих рабов в
США был сравним по своим последствиям с тем, что мы имеем сегодня в связи с
наплывом в развитые страны нелегальных иммигрантов. Таким образом, взявшиеся за
1
Выше говорилось о Берлинском меморандуме, принятом 13 мая 1786 г. Германией, Францией и Россией
накануне русско-турецкой войны, с ультимативными требованиями к Турции о предоставлении
политических свобод балканским народам. Великобритания его проигнорировала и высказалась в
поддержку Турции, которая, ободренная такой поддержкой, продолжила свои репрессии; в ответ Россия
объявила Турции войну. Берлинский меморандум был не единственным документом – подобных
международных дипломатических документов, касающихся положения покоренных народов в Турции было
множество, и почти все они игнорировались Великобританией ([39] 4, VI, 2).
452
оружие северяне сражались в Гражданской войне 1861-1865 гг. не за мифическую свободу
негров, как это порой пытаются представить, а за свои собственные интересы, за
избавление от нечестной конкуренции – конкуренции со стороны дешевого рабского
труда.
Ну и другая цель, как уже было сказано, состояла в том, чтобы избавиться от
засилья импортных британских товаров, которое также лишало миллионы американцев
возможности нормально жить и работать и грозило опять превратить США в
экономическую колонию Великобритании. Необходимо было поставить этому импорту
надежный заслон в виде импортных пошлин и строить свою американскую
промышленность. Обе эти цели были достигнуты к 1865 г., к моменту окончания
Гражданской войны: рабство было запрещено, а импортные пошлины почти по всем
товарам были повышены до 45-50% ([153] p.141). После этого начался необыкновенный
расцвет и подъем Америки, сделавший ее самой сильной державой мира.
15.2. «Американское чудо» XIX века и его причины
Но одних этих факторов недостаточно, чтобы объяснить тот феномен, который
произошел с США. В начале XIX века это была пустынная территория, Дикий Запад,
населенный немногочисленными индейцами, ковбоями и авантюристами, не имевшая еще
почти никакого промышленного производства и являвшаяся по существу британской
экономической колонией. А уже к концу этого столетия США превратились в
крупнейшую и самую передовую экономику мира и мировую державу. Хорошо известно,
что ключевую роль в этом процессе сыграла иммиграция из Европы, причем иммиграция
наиболее активной, деятельной и предприимчивой части европейского населения. Хотя
этот факт общеизвестен, но мало кто задумывается о том, что же побудило десятки
миллионов европейцев уехать со своей родины в Америку, а историки предпочитают
молчать на эту тему, ограничиваясь констатацией факта. Между тем, с 1821 г. по 1924 г.
из Европы эмигрировало 55 миллионов человек, половина из них - в США, половина – в
другие страны: Латинскую Америку, Канаду, Австралию и т.д. Причем, больше всего
эмигрировало из Великобритании (включая Ирландию) – 19 миллионов человек,
примерно столько же, сколько там проживало в начале этого периода ([253] р.146; [193]
р.701).
Чем можно объяснить причины столь массовой эмиграции? Если мы попытаемся
понять, что вообще вызывало массовую эмиграцию в истории, то убедимся, что причина
была всегда одна и та же – неблагоприятные условия на родине эмигрантов. Судя по
описанию древнеримского поэта и писателя Вергилия, крестьян в Древнем Риме толкала
на массовую эмиграцию из Италии в другие страны Средиземноморья крайняя нужда и
безысходность ([140] p.163). Число римлян, покинувших Италию в то время, исчислялось
миллионами человек. Тем же объяснялась, например, массовая эмиграция испанцев из
Испании в XVI веке. В главе XII приводилось мнение К.Хилла о том, что она была
вызвана засильем испанских грандов и латифундистов, захвативших все земли,
монополизировавших торговлю и перекрывших в Испании любые возможности для
нормальной деятельности или нахождения нормальной работы. Поэтому множество
испанцев предпочитало отправляться в Новый Свет, несмотря на ожидавшие их там
лишения1. Это было все-таки лучше, чем очутиться на положении нищих и умереть от
голода в своей собственной стране.
Подобными же причинами была вызвана массовая эмиграция русских в конце XVI
- начале XVII вв. Такого количества городов, которое в этот период было основано в
1
Как следует из записок испанского капитана Себастьяна Бискайно, написанных в начале XVII в., из 14
тысяч испанцев, приехавших на Филиппинские острова за предшествовавшие 20 лет, в живых к тому
времени оставалась лишь 1 тысяча. Остальные умерли от болезней, в сражениях или по другим причинам
([32] с.715).
453
Сибири и на Юге России, называвшемся тогда «диким полем», больше не основывалось
никогда1. Однако в местах проживания основного русского населения – в Центре и на
Северо-западе Русской равнины – указанный период был самым драматичным в русской
истории. Население этих территорий сократилось за полстолетия примерно в 5 раз,
причем, бóльшая часть умерла от голодоморов, а меньшая часть эмигрировала на Восток и
на Юг России, где и были основаны эти новые города ([60] главы VIII-IX). Это было
результатом начавшейся в России глобализации и кризиса коррупции, а более конкретно –
результатом жадности боярской олигархии, которая ради собственной наживы заморила
голодной смертью бóльшую часть русского населения. Поэтому массовая эмиграция в
Сибирь и на Юг России в этот период была не от хорошей жизни – как и испанские
конкистадоры, русские землепроходцы и казаки видели в этом единственный выход из
сложившейся жизненной ситуации.
Л.Гумилев отмечает не только массовость русской эмиграции в Сибирь в этот
период, но и тот факт, что туда отправились необыкновенно сильные и энергичные люди,
такие как Ермак или Павел Бекетов, которых он называет «пассионариями». Он полагает,
что Сибирь была освоена во многом благодаря такому массовому исходу «пассионариев»,
и проводит параллель с исходом в этот же период испанских конкистадоров в Новый свет
([32] с.397-398). Но он умалчивает о причинах этого исхода, а причины следуют из
вышеизложенного. Как и испанские конкистадоры, русские землепроходцы бежали в
Сибирь и на Юг России в силу вынужденных обстоятельств. Они вовсе не собирались
сидеть на месте и ждать голодной смерти или продаваться в кабалу боярам за кусок хлеба,
что делали многие их соотечественники. Так же как конкистадоры, они предпочли такой
постыдной судьбе покорение новых земель и борьбу за выживание в суровых условиях
Сибири и «дикого поля» южных степей. Именно поэтому эти «пассионарии», цвет
русской и испанской нации, и покинули свою Родину, которая (и Россия, и Испания)
после этого на несколько столетий погрузилась во мрак или, во всяком случае, откатилась
далеко назад в своем развитии по сравнению с тем, что она представляла собой до того2.
Итак, мы видим, что эмиграция, во-первых, способствует упадку той страны,
откуда она направляется, поскольку эмигрируют самые сильные и активные люди, и
соответственно, подъему той страны или территории, куда направляется поток эмиграции.
Во-вторых, эмиграция, как правило, является следствием кризиса коррупции, который
перекрывает возможности нормального существования для массы населения, с чем
наиболее активная его часть не хочет мириться и предпочитает уезжать.
В первой книге трилогии массовая эмиграция в разные исторические эпохи
связывалась с глобализацией, то есть с интенсивной внешней торговлей ([59] глава XI).
Это не противоречит вышесказанному, так как глобализация всегда в истории очень
быстро приводила к кризису коррупции. В частности, во всех трех приведенных выше
примерах: Древний Рим, Испания и Московская Русь на рубеже XVI-XVII вв., - массовая
эмиграция происходила на фоне глобализации. Другие примеры массовых эмиграций:
миграция миллионов китайцев с севера на юг Китая в течение I в. до н.э. - II в. н.э.,
массовый исход скандинавов (викингов и норманнов) из Скандинавии в IX-XI вв., - тоже
были связаны с глобализацией и вызванным ею кризисом коррупции.
История европейской эмиграции XIX – начала XX вв. подтверждает
вышеизложенное. Мы видим здесь и глобализацию: объемы мировой торговли с 1800 г.
по 1913 г. выросли в 25 раз ([316] p.313), - мы видим также и кризис коррупции. Как было
1
За 30 с небольшим лет (1586-1618 гг.) были основаны Уфа, Тюмень, Тобольск, Сургут, Пелым, Верхотурье,
Тара, Нарым, Томск, Енисейск на Востоке и Воронеж, Курск, Царицын (Волгоград), Саратов, Елец,
Белгород, Оскол, Валуйки на Юге России.
2
Как указывает Л.Гумилев, крах Испании в XVII в. был настолько глубоким, что даже гвозди для кораблей
испанцы не были в состоянии сами делать и закупали в Нидерландах, хотя когда-то толедским кузнецам не
было равных во всей Европе. Откат Московской Руси на столетия назад в XVII веке и ее отставание по всем
позициям от Запада – тоже феномен хорошо известный и подробно описанный историками.
454
показано выше, уже в 1820-е-1840-е годы британская олигархия повела наступление на
собственное население, что сопровождалось урезанием его прав и свобод, безработицей и
экономическим кризисом. А безработица и ухудшение условий жизни привели к началу
массовой эмиграции из Великобритании, которая продолжилась и в дальнейшем. Даже в
самый благополучный период: 1850-1870 гг., - из страны (включая Ирландию) за два
десятилетия эмигрировало почти 3 миллиона человек. Значит, далеко не всё в Британии
было благополучно и далеко не для всех британцев. Но пик британской эмиграции
пришелся на 1881-1920 гг., на эпоху экономического упадка страны, когда каждые 10 лет
ее покидало в среднем 2,5-3 миллиона человек, то есть примерно каждый десятый ее
житель ([193] p.751). В то же самое время, в условиях начавшегося застоя в британской
промышленности в 1880-х годах безработица среди рабочих - членов профсоюзов
колебалась от 10 до 13% ([135] p.230).
Однако эта официальная статистика числа безработных недостаточно полно
характеризует масштабы кризиса, с которым столкнулась в тот период Великобритания.
Реальные масштабы этого кризиса становятся понятными как раз по количеству
эмигрантов: за полстолетия страну покинул почти каждый второй житель Британии (!), - и
покинул не от хорошей жизни, как и во всех других случаях массовой эмиграции. В
частности, как указывают английские историки А.Милвард и С.Саул, основной причиной
эмиграции из Великобритании и в целом из Европы в этот период была не особая
привлекательность Америки, а именно неудовлетворенность британцев и европейцев
своей жизнью у себя на родине ([253] р.145). Таким образом, каждый второй житель
Британских островов настолько чувствовал себя плохо в своей родной стране, что решил
ее навсегда покинуть.
График 3. Эмиграция и рождаемость в Великобритании
2,5
3,5
3,0
2,0
2,5
1,5
2,0
1,5
1,0
1,0
0,5
0,5
0,0
0,0
1851 1856 1861 1866 1871 1876 1881 1886 1891 1896 1901 1906 1911 1916
Среднее число рожденных девочек на 1 женщину (левая шкала)
Количество эмигрантов, млн. чел. за 10 лет (правая шкала)
Источники: [319] p.230; [203] pp.13,195; [193] p.751
Имеющиеся данные опровергают расхожее утверждение историков о том, что
эмиграция является следствием бурного роста населения. Мы видели уже выше, что
волны эмиграции в XVI-XVII вв. из Испании и России вовсе не стали результатом роста
455
населения, а наоборот, происходили на фоне резкого его сокращения в этих странах. То
же самое было в Древнем Риме и Древнем Китае – эмиграция сопровождалась полным
запустением Италии и северного Китая в течение античной эпохи. Похожую картину мы
видим в Великобритании в рассматриваемый период: чем более падала рождаемость, тем
мощнее был поток эмиграции (см. график 3). К началу XX века рождаемость в Англии
упала до исторического минимума, прирост населения страны почти прекратился.
Несмотря на это, самая большая эмиграция из страны за всю ее историю произошла
именно в первые два десятилетия XX века. Следовательно, массовая эмиграция не была
результатом быстрого роста населения, который, наоборот, шел на убыль. В
действительности оба этих явления: массовая эмиграция и падение рождаемости, - были
характерной чертой многих кризисов коррупции в истории и были одним из главных
последствий этих кризисов. Не стал исключением и кризис коррупции в Великобритании
и других странах Западной Европы, начавшийся на рубеже XIX-XX вв.
Разумеется, потоки миграций свидетельствуют не только о том, где населению
хуже всего живется - и по этому признаку мы можем заключить, что в конце XIX – начале
XX вв. хуже всех в Западной Европе жилось именно британцам - но и о том, где они
рассчитывают на лучшее приложение своих сил и способностей. Здесь безусловным
лидером в рассматриваемый период были США, куда направлялась приблизительно
половина всей европейской эмиграции. Спрашивается, почему таким лидером не стали,
наряду с США, какие-то другие страны – например, латиноамериканские страны,
Австралия, куда также направлялись потоки эмиграции, но неизмеримо меньшие. Ответ
очень прост – те же условия, которые важны для роста экономики, важны и для роста
населения, включая привлечение наиболее активного населения из-за границы. Ту
политику, которую проводили США: жесткий протекционизм и свобода
предпринимательства, - не проводило ни одно другое государство за пределами Европы.
Все эти государства были либо чьими-то колониями, либо странами, проводившими
политику свободной торговли, которая душила их экономическое развитие и превращала
их в сырьевые придатки развитых стран.
Даже судьба Австралии и Аргентины, которые были очень привлекательными для
европейских эмигрантов, очень сильно отличается от судьбы США. Хотя в эти две страны
эмигрировали миллионы европейцев1, способности и навыки которых были, по-видимому,
не хуже тех, что эмигрировали в США, но результат был совершенно другим. Как
указывают В.Коул и П.Дин, эти страны так и не смогли провести индустриализацию и
сформировались не как индустриальные державы, а как государства, построившие свое
благосостояние на эксплуатации природных богатств: австралийских минеральных
ресурсов и прекрасных аргентинских пастбищ для скота ([152] 1, pp.35-39). Но одна лишь
эксплуатация природных богатств не могла обеспечить действительного раскрытия
возможностей огромной массы европейских эмигрантов, не говоря уже о том, чтобы
обеспечить их занятость. Поэтому Австралия и Аргентина ни в XIX веке, ни позднее не
смогли породить даже что-то близкое к феномену США, принявших только за одно
столетие около 30 миллионов иммигрантов из Европы (это при населении страны всего 5
млн. чел. в 1800 г.) и давших им средства к существованию и раскрытию их способностей.
И поэтому эти страны к XX веку на порядок или даже более отстали от США по размерам
своей экономики, количеству и плотности населения, а также по уровню его
благосостояния, хотя начальные стартовые экономические и природно-климатические
условия у них были ничуть не хуже, чем у Соединенных Штатов.
Приток в США иммигрантов из Европы сопровождался притоком капиталов. И
здесь мы имеем дело с еще одним интересным феноменом. Так же как люди во все
исторические эпохи убегали от кризиса коррупции, точно так же от этих кризисов убегали
1
Например, в 1857 г. население Аргентины составляло всего лишь 1,5 миллиона человек, а с 1857 г. по 1914
г. туда иммигрировало почти 3,5 миллиона европейцев: итальянцев, испанцев, немцев, шотландцев,
англичан, русских ([152] 1, p.38)
456
и капиталы – поскольку не могли найти себе применения. В Римской империи
одновременно с бегством римлян из Италии в Африку, Галлию и Испанию вслед за ними
туда устремились и римские капиталы. В самой Италии никто не хотел никуда
инвестировать. Дело дошло до того, что для всех сенаторов ввели обязательное
требование – 1/3 их капиталов они были обязаны инвестировать именно в Италии. Но и
это не помогало, цены на итальянскую недвижимость в I в.н.э. все время падали, и
император Тиберий был вынужден наказать многих крупных землевладельцев, не
желавших инвестировать в Италии – он конфисковал их земли и имущество за ее
пределами: в Галлии, Испании, Сирии, Греции ([180] pp. 517-518). А император Нерон
вообще запретил вывоз золота, то есть по существу запретил экспорт капитала, из Италии.
Все это происходило на фоне кризиса коррупции, поразившего в I в.н.э. сильнее всего
именно Италию1.
В дальнейшем эта история повторялась многократно. Во время кризиса коррупции
в Венеции, Генуе и других городах-государствах Италии в XIV-XVI вв. итальянские
предприниматели и банкиры тоже перестали инвестировать в своей собственной стране,
зато охотно ссужали другие государства и инвестировали за рубежом. Это способствовало
закату Италии и разрушению ее некогда самой развитой промышленности. Затем такая же
судьба постигла Голландию: будучи самой развитой страной в первой половине XVII
века, с конца этого столетия ее предприниматели и банкиры вдруг потеряли интерес к
инвестициям в собственной стране и начали инвестировать в Англии – создавать там
новые производства, давать кредиты английским предпринимателям и т.д. В итоге
Голландию постиг жесточайший экономический кризис и упадок, а Англия, наоборот, к
XIX веку превратилась в «мастерскую мира». Выше уже были описаны все эти явления:
они происходили в условиях кризиса коррупции и политики открытых дверей,
проводимых этими государствами – сначала итальянскими торговыми городами, а затем
Голландией. Эта политика приводила к тому, что в открытые двери выдувало не только
население, которое мигрировало в те места, где нет «сквозняков», но выдувало также и
капиталы, которые следуют тому же правилу2. Поскольку этот феномен – нежелание
инвестировать в собственной стране – был впервые замечен западной общественностью в
Голландии в XVII-XVIII вв., то он получил название «голландская болезнь», хотя как
видим, такая же «болезнь» имела место и ранее в других странах.
На рубеже XIX-XX веков указанное явление повторилось еще раз. Теперь уже
Великобритания, как раньше Голландия, открыла свою экономику, и ее капиталы вместе с
населением стали убегать за границу. Этот феномен массового вывоза капитала дал
основание Ленину писать о том, что капитализм перешел в новую стадию, стадию
империализма, и вывоз капитала – ее характерная черта. Но в действительности, это
характерная черта любой открытой экономики рыночного типа, и события
рассматриваемой эпохи опять это подтверждают. Так, в 1825 г. объем всех накопленных
долгосрочных инвестиций Великобритании за рубежом, включая все ее колонии,
составлял всего лишь 500 млн. долл. и к 1840 г. вырос лишь до 700 млн. Но мы знаем, что
до 1840-х годов Великобритания все еще жила в условиях протекционизма (хотя и не
такого сильного, как до 1825 г.), поэтому объем ее заграничных инвестиций был
незначительным – капиталы все еще инвестировались преимущественно в собственную
экономику. Зато за следующие 75 лет, когда она жила в условиях режима свободной
торговли, объем накопленных долгосрочных инвестиций за рубежом увеличился почти в
1
Соответственно, и классовый антагонизм в последовавшей гражданской войне 68-69 гг. н.э. был намного
сильнее в Италии, нежели в других провинциях: уничтожение богатой Кремоны с ее жителями, погромы
домов богатых римлян по всей Италии и т.д. (см. главу II)
2
Конечно, речь не идет о так называемых «горячих деньгах», краткосрочных спекулятивных капиталах,
которые руководствуются своими законами. Но они вообще способствуют лишь разрушению экономики,
поэтому речь идет не о них, а о капиталах, вкладываемых в производство и работающих на благо
экономики.
457
30 раз и достиг в 1915 г. 19,5 млрд. долл. ([316] p.150) Причем, основная часть этих
инвестиций направлялась в США, где создавались новые современные производства и
отрасли промышленности. А в самой Великобритании, как уже было указано, их
создавалось очень мало. Таким образом, мы видим, что с середины XIX в. британские
«пассионарии» и предприниматели не просто стали массами уезжать в США, а еще везли
с собой британские капиталы (и научные разработки) и создавали там современную
промышленность (причем, на принципиально новой научно-технической основе) – точно
так же как в XVIII веке голландские предприниматели и голландский капитал
переместились в Англию и помогли ей осуществить Промышленную революцию.
Причина этого явления очень проста. Любой предприниматель старается
минимизировать риск своих инвестиций. Если у него есть выбор, где начинать новое
производство – в той стране, где есть высокие импортные пошлины, или в той, где их нет,
он всегда, при прочих равных условиях, предпочтет первую страну. Так он будет уверен в
том, что не прогорит по какой-то непредвиденной причине – например, в результате
преднамеренного демпинга (импорта товаров по дешевке) из-за границы или в результате
повышения налогов, уровня зарплаты, стоимости сырья, аренды земли и недвижимости в
стране производства и т.д. Если же протекционистской защиты нет, то любое из
указанных выше событий может привести к тому, что вполне современное и
конкурентоспособное производство может вдруг оказаться беззащитным перед лицом
иностранной конкуренции и попросту исчезнуть. Разумеется, любой здравомыслящий
предприниматель стремится избежать такого риска и поэтому предпочтет страну, где есть
протекционистская защита. По тем же соображениям он всегда (при прочих равных
условиях) предпочтет ту страну и ту отрасль, где ниже уровень монополизации – потому
что вхождение в отрасль, где уже существует чья-то монополия, связано с высоким
риском1.
Феноменальный рост американской промышленности в XIX веке можно
иллюстрировать следующими цифрами. В 1803 г. в США было лишь 5
хлопчатобумажных фабрик, и они покрывали ничтожную долю потребности страны.
После начала протекционистской политики в декабре 1807 г., всего 2 года спустя, в конце
1809 г., в США было уже более 100 хлопчатобумажных фабрик (!), а в 1831 г. – около 800
фабрик. С 1834 г. по 1913 г. мощности хлопчатобумажной промышленности США
выросли еще в 22 раза. Таким образом, за 110 лет (1803 – 1913 гг.) они увеличились, по
меньшей мере, в 350 раз (!) при росте населения в 16-18 раз ([152] 1, p.443; 2, pp.680, 684).
Такой феноменальный рост был бы невозможен без протекционизма, с чем согласны
экономические историки. Например, американский экономический историк М.Билс,
анализируя раннюю фазу индустриализации США, делает следующий вывод: «как я
показал выше, без протекционизма промышленность [США] была бы практически
уничтожена» ([137] p.1044).
Экономические историки указывают также, что рост мощностей в
промышленности страны резко ускорялся в периоды жесткого протекционизма: в 18081814 гг., 1830-е гг. и после 1865 г., - и наоборот, замедлялся в периоды слабого
протекционизма. Как отмечает, например, Д.Норт, 25%-й импортный тариф,
существовавший в период с 1816 по 1819 гг., был недостаточным для защиты еще слабой
и неконкурентоспособной промышленности США, в итоге многие предприятия в этот
период не выдержали конкуренции с импортом и просто перестали существовать ([152] 2,
p.680). Зато, как указывает А.Янгсон, после введения 45-50%-х импортных тарифов в
начале 1860-х годов был сделан резкий промышленный рывок: за 20 лет (1859-1879 гг.)
число занятых в обрабатывающей промышленности США выросло на 107% при росте
населения страны за тот же период менее чем на 60% ([152] 1, pp.176-177). Таким
образом, спрос на рабочие руки в промышленности страны в этот период увеличивался в 2
1
Для защиты сложившейся монополии монополисты могут прибегать к самому широкому набору средств,
вплоть до физического устранения конкурента.
458
раза быстрее, чем росло население страны, даже с учетом колоссальной иммиграции,
имевшей место в эти годы.
В целом можно заключить, что именно созданные в США условия – жесткий
протекционизм в сочетании со свободой предпринимательства – и стали основной
причиной «американского чуда» XIX века, феномена превращения страны из захудалой
малонаселенной колонии в ведущую индустриальную державу мира. Именно эти условия,
которых не было ни в Аргентине, ни в Австралии, ни в Бразилии, ни в какой-либо другой
стране, открытой для иммиграции1, способствовали привлечению туда не только рабочей
силы, но также предпринимателей и «пассионариев», принесших или привлекших туда
производственные капиталы, научные разработки и мозги. В свою очередь, эти
иммигрировавшие в США предприниматели и «пассионарии» своей неутомимой энергией
создали миф об «американском духе предпринимательства» как основной причине
процветания Америки. Как видим, этот особенный «дух предпринимательства» возник не
сам по себе, а явился следствием тех условий, которые были созданы в США. И такого же
«духа» могли бы достичь и другие страны, если бы они смогли создать у себя такие же
условия.
15.3. Кризис коррупции в Великобритании и борьба английской национальной
элиты с британской олигархией
Как было показано выше, на рубеже XIX-XX вв. в Великобритании разразился
кризис коррупции, о чем свидетельствует множество прямых и косвенных фактов2.
Некоторые из этих фактов уже приводились выше. В экономике страны началась
длительная стагнация, а в сельском хозяйстве – кризис и упадок, в связи с чем число
занятых в сельском хозяйстве сократилось чуть ли не вдвое ([135] p.193). Безработица
даже среди наиболее благополучной части населения, входившей в профсоюзы и
платившей профсоюзные взносы, в 1880-е годы составляла 10-13%. Резко снизилась
рождаемость (см. график 3). Усилилась эмиграция, достигшая небывалых размеров. Всего
за 60 лет (1861-1920 гг.) из страны эмигрировало 14,6 млн. человек, что составляло почти
50% ее населения по состоянию на 1861 г. Это в несколько раз превосходило поток
эмиграции из других стран Европы. Например, из Германии за те же 60 лет эмигрировало
лишь 4,3 млн. чел., или чуть более 10% ее населения в 1861 г. ([193] p.751; [165] p.105)
Усилилось социальное расслоение общества, а по социальным контрастам страна
стала напоминать Англию XVII века накануне Английской революции. По оценке
английского социолога Чарльза Бута, проведшего в начале XX века исследование жизни
Лондона, более 30% жителей британской столицы жили в состоянии нищеты или нужды
([135] p.245). С другой стороны, пишет английский историк Д.Григг, верхние слои
английского общества, составлявшие около 0,5% населения, жили с необыкновенным
размахом и роскошью; и это нарочито-показное поведение богачей еще более
подчеркивало тот огромный социальный разрыв, который существовал между богатыми и
бедными ([208] pp.18-19).
Как и в другие периоды, кризис коррупции конца XIX - начала XX вв.
сопровождался падением нравов и моральных устоев. В литературе и других видах
искусства расцвело декадентство – писатели высмеивали добродетели и окунали читателя
в клоаку или в извращения, тем же занимались художники и поэты. Уже в конце
викторианской эпохи в английских городах процветала проституция и, как пишут
1
За исключением Канады, которая тоже смогла привлечь много иммигрантов и провести
индустриализацию, несмотря на суровые природные условия. Но она, как и США, проводила
протекционистскую политику, более того, она сформировала в 1867 г. конфедерацию и экономический союз
с США, подчинившись американским правилам. Таким образом, Канада в ту эпоху являлась частью или
продолжением США.
2
См. определение кризиса коррупции в пп. 10.3 и 21.4
459
английские историки М.Ричард и Д.Фут, «в каждом большом городе страны были
районы», кишевшие притонами, борделями и сомнительными личностями, «где любые
викторианские добродетели игнорировались или высмеивались» [305]. С началом XX века
это словосочетание - «викторианские добродетели» - прочно вошло в английский язык:
неофициальное признание английским обществом того факта, что с концом эпохи
царствования королевы Виктории (1837-1901 гг.), окончательно ушли в прошлое и
прежние добродетели. Как пишет Д.Григг, среди англичан самых разных мировоззрений,
включая и «патриотов малой родины» (Англии), и приверженцев империализма, в начале
XX века усиливалось «чувство национальной дегенерации, ощущение того, что страна
прогнила до основания» ([208] p.18).
До этого в Англии почти два столетия не было кризисов коррупции. Предыдущий
был преодолен в результате Славной революции 1688 г., и преодолен очень успешно – в
стране был создан сильный средний класс и гражданское общество, построена
промышленность, создавшая основу экономического благополучия. Хотя британская
правящая верхушка уже в первой половине XIX века опять начала наступление на
интересы населения, но ей в то же время удалось увлечь часть нации идеей британского
величия и подкупить ее в середине столетия доходами от ограбления других стран, что
уменьшило социальную напряженность (см. главы XII и XIV). Поэтому в Англии ни в
XVIII-м, ни в XIX-м веках не было ничего похожего на революцию или даже на крупное
восстание, в отличие от Франции и остальной Европы. Чартистское движение 1820-1830-х
гг. никогда не дорастало до уровня революции или восстания, это была попытка повлиять
на правительство путем мирных демонстраций. Но, так и не добившись ничего, оно
исчезло само по себе, стоило только Англии в 1840-х годах выйти из экономической
депрессии.
Кроме того, есть основания полагать, что британская правящая верхушка
осуществила в середине XIX века изощренный план по расколу европейского
демократического революционного движения, включая и ту волну этого движения,
которая едва не докатилась до Англии. Вся Европа в конце 1840-х годов была потрясена
революциями, прокатившимися по целому ряду стран: Франции, Германии, Австрии,
Италии, Венгрии, Чехии, Польши, Испании. Самым впечатляющим моментом в этих
революциях было то, что народные массы выступали широким фронтом: рабочие,
ремесленники, интеллигенция, крестьяне, мелкие и средние предприниматели. Повсюду в
Европе они свергали существующие правительства и создавали народные республики. И
хотя почти везде революции в конечном счете были подавлены, но они все же привели к
расширению политических прав населения. Самым ярким примером может служить
Франция, где на смену свергнутой в 1848 г. монархии Луи-Филиппа утвердилась
республика и всенародно избираемый президент, и где впервые в мировой истории было
введено всеобщее избирательное право. Это, в частности, привело к тому, что число
французских избирателей увеличилось с 200 тысяч до 9 миллионов человек [197]. Однако
это торжество демократии вызвало ужас не только французской, но и британской
правящей верхушки. Как пишет Р.Дэвис, Ротшильды были потрясены свержением ЛуиФилиппа и страшно боялись национализации их собственности во Франции (стоимость
которой, по некоторым данным, достигала 600 млн. франков) - тем более что во время
революционных событий не прекращались призывы экспроприировать имущество
богачей и даже конкретно Ротшильдов ([170] p.136).
Великобритания счастливо избежала революций в этот период, поскольку ее
сползание к кризису было прервано начавшимся в 1840-е годы экономическим подъемом.
Но она имела очень крупную промышленность и большое число фабричных рабочих,
которые представляли собой большую социальную силу. Если бы они под влиянием
революционных идей, пришедших из-за границы, объединились с другими слоями
общества и тоже сформировали единый народный фронт, то этот фронт мог бы стать
страшной социальной силой, способной вырвать власть у олигархии и сформировать
460
народное правительство. Олигархия это прекрасно понимала. Как мы видели в
предыдущих разделах, во все исторические эпохи существовали сословия, разделявшие
общество на несколько совершенно разных групп, обособленных друг от друга. Но эти
сословия (дворяне, буржуа, ремесленники, рабочие, крестьяне, духовенство и т.д.) были к
середине XIX века сметены социальными революциями, а вместе с ними исчезли и
перегородки между разными группами людей. Впервые в истории возникла также
социальная мобильность, позволявшая представителям низших слоев переходить в
средние и высшие слои. Все это способствовало взаимопониманию и сплочению разных
слоев общества против правящей верхушки, что и продемонстрировали революции 18481849 гг.
Эта ситуация была новой и непривычной для олигархии, которая во все эпохи
старалась следовать правилу: «Разделяй и властвуй». Британская правящая верхушка и не
скрывала своей тревоги по поводу сложившейся ситуации, прежде всего в самой
Британии. Бенджамин Дизраэли, представитель консервативных империалистических
кругов Великобритании, в 1845 г. выпустил книгу под названием «Сибилла или Две
нации». В ней было высказано мнение о том, что Великобритания разделилась на две
нации, «между которыми нет связей и нет симпатии; которые ничего не знают друг о
друге, о привычках, мыслях и чувствах, как будто они живут в разных зонах или на
разных планетах; которые выведены из разных пород, питаются разной пищей, ведут
разный образ жизни, и управляются одними и теми же законами». И эти две нации –
«богатые и бедные» ([281] pp.502-503).
Дизраэли не объяснил, где проходит граница между этими двумя нациями. Между
тем, это имело очень большое значение. Одно дело, если к «нации богатых» следовало
отнести всего лишь 0,5% действительно богатых британцев (см. выше мнение Д.Григга), а
99,5% населения страны следовало тогда отнести к «нации бедных». Другое дело, если к
нации богатых можно было бы присоединить значительную часть средних классов, так
называемых буржуа. Тогда «нация богатых» сразу увеличивалась, возможно, до 20% или
даже до 40% населения, и разница в численности с «нацией бедных» уже не была столь
разительной. А по силе в классовой борьбе «нация богатых» в таком случае уже явно
превосходила бы «нацию бедных» - ведь средние классы превосходят низшие классы в
образованности и уме, а в современной цивилизации образованность и ум являются более
сильным оружием, чем грубая сила. Поэтому раз уж была поставлена проблема
существования двух наций и антагонизма между ними, то было совершенно очевидно, что
спасти «нацию богатых» от намного более многочисленной «нации бедных» могли только
средние классы. Задача, таким образом, состояла в том, чтобы либо перетянуть средние
классы на сторону «нации богатых», либо вбить такой клин между ними и «нацией
бедных», который бы заставил их не доверять друг другу. Решив эту задачу, можно было
не опасаться повторения в Великобритании чего-то похожего на европейские революции
1848-1849 гг.
Эту задачу прекрасно выполнили в середине XIX века Карл Маркс и Фридрих
Энгельс – причем, выполнили ее независимо от того, ставила ее перед ними британская
правящая верхушка или нет. Как известно, ключевое положение социальной теории
Маркса и Энгельса состоит в том, что «класс пролетариата» находится в
антагонистическом противоречии с «классом буржуазии», «могильщиком» которого он
является, и его цель состоит в «свержении класса буржуазии».
Чтобы понять ту бомбу, которая была заложена этой получившей широкую
известность теорией под народным единством, давайте сначала разберемся, что в то время
называли «буржуазией». Под «буржуазией» в то время подразумевали в основном средние
классы, у которых был также свой «буржуазный» образ жизни, отличный от образа жизни
богатой верхушки (аристократии). На это указывают, например, французский историк
П.Губер ([207] 1, pp.221-222) и английские историки А.Милвард и С.Саул. Последние
подсчитали, что во Франции конца XVIII века средний уровень доходов аристократии в 10
461
раз превышал средний уровень доходов буржуазии, а последний, в свою очередь, также
примерно в 10 раз превышал средний уровень доходов рабочих и крестьян ([253] p.265).
Таким образом, буржуазия конца XVIII - начала XIX вв. – это типичный средний класс,
находившийся ровно посередине между «нацией богатых» и «нацией бедных».
И вот именно этот средний класс был объявлен Марксом и Энгельсом врагом
номер один для пролетариата. Правда, они придумали новое определение для «класса
буржуазии» - к нему они отнесли всех, кто «владеет средствами производства» или
нанимает рабочую силу. Надо сказать, что определение это - весьма туманное и
непонятное даже для людей со специальным экономическим образованием1, а уж что
говорить о рабочих, для которых оно предназначалось. Понятно, что после чтения или
выслушивания марксистов они могли сделать лишь один вывод – буржуазия, то есть
средние классы, все, кто не относится к рабочим – это враги. Интересно, что сами
социалисты (последователи марксизма) этой формулой были также поставлены в
двусмысленное положение по отношению к рабочим – ведь почти все руководители и
активные члены социалистических партий в то время не были рабочими, а были самыми
что ни на есть представителями «буржуазии». Поэтому когда, например, на
учредительную конференцию лейбористской партии Великобритании в 1893 г. в
провинциальный Брэдфорд приехала группа социалистов из Лондона, включая известного
писателя Бернарда Шоу, то, как пишет Д.Белчем, рабочие, которых было там
подавляющее большинство, встретили их с крайней подозрительностью, сохранявшейся
до конца конференции ([135] pp.237-238). Да и как можно было к ним относиться иначе?
Ведь эти социалисты в шикарных лондонских костюмах были в глазах рабочих самой
настоящей буржуазией – буржуазией, которая согласно их собственным речам, была
врагом рабочих. Представьте себе картину – мужчина на улице пытается уговорить
мальчика пойти к нему домой. И при этом говорит: я знаю, мама (то есть Маркс) тебе
говорила, что все дяди на улицах – ужасные негодяи, и с ними нельзя заводить
знакомство. Твоя мама, конечно, права, но я – единственный хороший дядя, поверь мне,
мальчик, я самый хороший и добрый из всех нехороших дядей.
Приведенный пример, наверное, преувеличивает ту степень недоверия между
низшими и средними слоями населения, которая возникла в Европе под влиянием
марксизма, но нет никакого сомнения в том, что он способствовал росту этого недоверия.
И по мере роста влияния марксизма и численности социалистических партий,
руководствовавшихся идеями Маркса, это недоверие росло. Стоит ли удивляться тому,
что единый народный фронт, потрясший всю Европу революциями в 1840-х годах, во
второй половине XIX века раскололся. Парижская коммуна 1871 г. была почти
исключительно пролетарской по своему составу, при этом рабочие не желали
сотрудничать ни с буржуазией, ни с крестьянами. Маркс это громко приветствовал,
провозгласив коммуну первым крупным выступлением пролетариата против «буржуазных
эксплуататоров». В итоге французская олигархия утопила как Парижскую коммуну, так и
возникшие пролетарские коммуны в других французских городах (в Лионе, Марселе,
Тулузе и т.д.) в 1871 г. в страшных потоках крови. Только за одну «кровавую неделю» (2128 мая) в Париже было убито 20 тысяч коммунаров, тысячи других были высланы на
каторгу на тропические острова – также практически на верную смерть. Итогом
Парижской коммуны было, как пишет историк Г.Райт, еще большее отчуждение рабочих
от других слоев французского общества [197].
1
Следуя этому определению, например, практикующего врача, адвоката или писателя, нанявшего себе
помощника или секретаря, уже следует отнести к «классу буржуазии». А крестьян и подавно следует
отнести к этому классу, поскольку все их хозяйство, даже у самых бедных крестьян, является «средствами
производства». С другой стороны, миллиардер-рантье, вложивший свой миллиард в недвижимость и
ростовщические операции, и торгово-финансовый магнат, наживающий огромные деньги на товарных и
финансовых спекуляциях, согласно данному определению, не относятся к «классу буржуазии», поскольку
они сами не владеют средствами производства и не нанимают рабочую силу.
462
Другим свидетельством раскола народного фронта является пропасть, возникшая
между двумя его крупными течениями того времени – социалистическим и рабочепрофсоюзным. В Великобритании параллельно существовали, с одной стороны,
социалистическое движение, и с другой стороны, профсоюзы и лейбористская партия
рабочего класса, которые, как было показано, не доверяли марксистам-социалистам.
Примерно такая же картина была повсюду в Европе. Как отмечает историк П.Стирнс,
социалистические партии, возникшие в Европе в 1860-х и 1870-х годах, находились под
сильным влиянием идей Маркса [185]. Но его туманные идеи о построении социализма и
коммунизма были непонятны рабочим. Кроме того, как отмечалось выше, лидеры
марксистов-социалистов не могли найти общего языка с рабочими, которые их
воспринимали как представителей «буржуазных эксплуататоров», но стремящихся им
доказать, что они – единственные хорошие дяди среди плохих дядей. Поэтому
профсоюзное движение и рабочие партии типа лейбористской, охватывавшие миллионы
рабочих, существовали параллельно социалистическому движению, охватывавшему в
основном образованную интеллигенцию и средние слои общества, и практически никак с
ним не пересекались. Крестьянское движение также развивалось само по себе, тем более
что марксисты объявили крестьянство если не врагом, то колеблющимся классом,
стремящимся при первой возможности примкнуть к врагам – к буржуазии. Таким
образом, мы видим, что классики марксизма и их последователи опять, искусственным
образом, воссоздали взаимное отчуждение и даже вражду между разными группами
людей, что было ранее характерно для феодального и постфеодального сословного
общества. Тем самым было показано, что политику «разделяй и властвуй» можно
проводить и в таком обществе, где уже нет сословий.
Эта искусная политика британской олигархии, для которой марксизм был лишь
одним из инструментов идеологического и политического манипулирования, объясняет
тот факт, почему ни одна из ведущих партий Великобритании конца XIX – начала XX вв.
не выражала интересы большинства населения, а в целом политическая система служила
только интересам правящего класса. Сложившуюся ситуацию хорошо описал Дэвид
Ллойд Джордж, один из радикальных британских политических деятелей той эпохи,
который во время публичного выступления в апреле 1903 г. сказал: «В настоящее время в
этой стране – около 6 миллионов избирателей, и, тем не менее, правительство находится в
руках одного класса. Они так манипулируют парламентом, что он также находится в
руках этого одного класса… И неважно, какая партия до настоящего времени находилась
у власти, все равно практически страной все время правит тот же самый класс» ([208]
pp.74-75).
В Англии в то время доминировали две ведущие партии – консервативная партия
(тори) и либеральная партия. Первая уже давно превратилась в реакционную партию
британского истеблишмента, выражавшую интересы богатой верхушки. В частности, как
указывает Д.Григг, тори по всем вопросам были единодушны с Палатой лордов, не было
случая, чтобы лорды выступили против какого-либо решения или закона, выдвинутого
консерваторами ([208] p.154). Что касается либеральной партии, то это была
эклектическая смесь различных людей и движений, и на ее примере также хорошо видно,
как британская олигархия умело манипулировала политикой и идеологией в самой
Англии. Дело в том, что слово «либерализм», родившееся в эпоху Французской
революции, первоначально было связано с борьбой за освобождение (liberation) народа от
тирании, иными словами, с борьбой за политические права массы населения. Но как
только начался «крестовый поход» за свободную торговлю, то олигархия тут же
использовала удачное слово «либерализм» для целей этого «крестового похода» - дескать,
нужно освободить внешнюю торговлю и купцов от «тирании государства» (то есть от
таможенных пошлин). Таким образом, к середине XIX века оказалось, что слово
«либерализм» сочетает два плохо сочетаемых течения – одно за политические права
основной массы населения, а второе – за экономические права крупного капитала,
463
торговцев и международных спекулянтов, поскольку именно они во все эпохи получали и
получили опять в XIX в. (см. главу XIV) основной выигрыш от либерализации внешней
торговли. Соответственно, и либеральная партия в Великобритании боролась
одновременно и за первое, и за второе, что плохо между собой сочеталось.
Более того, борьба за политические права населения в Англии в XIX в. понималась
также весьма своеобразно. Почему-то считалось, например, что право голоса должно быть
только у мужчин, к тому же располагающих определенным набором имущества и
имеющих определенный уровень дохода. Бедные британцы (более 40%) и женщины в эту
категорию не попадали, таким образом, более 2/3 взрослого населения было лишено
избирательных прав по неким «научно обоснованным» идеологическим соображениям,
которые разделяло большинство либеральной партии. Лишь в 1918 г. Ллойд Джорджу
удалось добиться введения действительно всеобщего избирательного права, что
увеличило число избирателей в 3 раза; но это сопровождалось расколом либеральной
партии – большинство партии не поддержало своего лидера. Таким образом, можно
заключить, что либеральная партия в Англии если и служила идее «освобождения», то не
большинства населения, а меньшинства, и не от тирании, а от регулирования со стороны
государства и общества, как в сфере политики (неприятие идеи всеобщего избирательного
права), так и в сфере внешней торговли (отказ от протекционизма). То есть,
способствовала тому, чтобы это «освобожденное» меньшинство установило свою
тиранию над порабощенным большинством.
К этой идеологической манипуляции, вывернувшей наизнанку идею либерализма,
привнесенную Французской революцией, добавились и различные политические
манипуляции. Одна из них состояла в следующем. Внутри либеральной партии была
создана так называемая Либеральная лига, которая, по словам Д.Григга, являлась
«секцией» либеральной партии, а ее членов он называет «либеральными империалистами»
([208] p.85). Члены этой лиги неизменно становились лидерами самой либеральной партии
и правительства Великобритании, поэтому ее следовало бы рассматривать не столько как
империалистическую «секцию», сколько как некое тайное империалистическое общество
внутри либеральной партии, формирующее ее руководство и политику. Самое интересное
состоит в том, что президентом Либеральной лиги был лорд Розбери, зять Ротшильда,
известный своими консервативными и империалистическими взглядами ([170] p.173).
Хотя сам Розбери как политик не пользовался большой популярностью, и ему удалось
лишь один раз возглавить правительство (в 1894 г.), да и то вопреки мнению большинства
членов либеральной партии ([208] p.56), но зато он был, судя по всему, одним из тех
«серых кардиналов» (другими были, как уже говорилось, сами Ротшильды и Сесил Родес),
которые и определяли британскую политику. Так, в 1904 г. Розбери не удалось возглавить
правительство, сформированное либеральной партией, несмотря на пропагандистскую
кампанию в его поддержку в английской прессе; зато несколько его заместителей и
помощников из Либеральной лиги вошли в правительство, а один из них (Аскит) его
возглавил. Другой его заместитель в лиге, Эдвард Грей, стал министром иностранных дел
и, как пишет А.Бриггс, в последующие годы часто принимал внешнеполитические
решения самостоятельно, без обсуждения с кабинетом министров – хотя Ллойд Джордж,
являвшийся членом кабинета, и другие его члены не были согласны с этими решениями
([305]; [208] pp.85, 307-308). Судя по всему, эти решения принимались Либеральной лигой
– то есть группой политиков, связанных с крупным капиталом – и их поддержка
позволяла Грею игнорировать кабинет министров. Это еще один пример того, как
британская олигархия вершила политику Великобритании и Британской империи через
голову ведущих политических партий и через голову правительства страны.
Не было в Англии недостатка и в политиках, легко покупаемых за достаточное
количество денег, а также в политиках-хамелеонах, сначала делающих себе имидж на
популистской кампании, а затем быстро меняющих свои взгляды на противоположные. И
те, и другие были верными помощниками британской олигархии. Примером первого рода
464
может служить Рандольф Черчилль (отец Уинстона Черчилля), который в течение своей
политической карьеры неоднократно и помногу брал взаймы у Ротшильдов, так что к
моменту своей смерти оказался им должен огромную сумму (66 000 фунтов). Как пишет
Р.Дэвис, «если когда-либо был пример политика, находившегося под каблуком у своего
банкира, то это, возможно, тот самый случай» ([170] p.202).
Примером второго рода является Бенджамин Дизраэли. Как пишет историк Р.Блэйк
о первом этапе политической карьеры Дизраэли в британском парламенте, «его
экстравагантное поведение, огромные долги и открытая связь с Генриеттой, женой сэра
Фрэнсиса Сайкса … все это создало ему сомнительную репутацию. … Его вычурные
метафоры, напыщенные манеры и пижонская одежда привели к тому, что [во время его
выступлений парламентарии] поднимали крик и заставляли его замолчать» [176]. Спустя
ряд лет такого политического небытия он все-таки создал себе имидж и популярность тем,
что яростно обрушился с пламенными речами на премьер-министра Роберта Пиля - за то,
что тот осуществил либерализацию внешней торговли Великобритании в 1845 г., и не
переставал его ругать в парламенте, пока не добился его отставки в 1846 г. Поскольку
Дизраэли так гневно при этом обличал свободную торговлю, то можно было подумать,
что он – убежденный сторонник протекционизма. Но не тут-то было! Как только Дизраэли
благодаря своим речам и успешной кампании против Пиля добился известности и
популярности, он тут же переменил свои взгляды на 180 градусов и начал выступать уже в
защиту свободной торговли, чем вызвал изумление и недоверие тех, кто его поддерживал
[176]. Но это было уже неважно – он добился того, что поднялся с задней галерки
парламента, где он пребывал долгие годы, сразу в первую лигу британских политиков, а
для того чтобы находиться в этой лиге, вовсе не обязательно было следовать каким-то
определенным принципам.
Бенджамин Дизраэли. Карикатура из журнала Vanity Fair от 30 января 1869 г.
465
В последующем Дизраэли следовал той же тактике хамелеона, которая так успешно
подняла его в первую лигу. Когда он оказывался в оппозиции и без министерского
портфеля, то сразу начинал ратовать за то, что было по душе английскому народу и могло
прибавить ему популярности и известности. А когда он становился премьер-министром
или членом правительства, то он тут же забывал об интересах английского народа и во
всех вопросах становился единодушен с «сильными мира сего», особенно с Ротшильдами,
с которыми у него были самые тесные и дружеские взаимоотношения. Например, во
время Крымской войны 1854-1856 гг., когда он был в оппозиции, а война уже потеряла
всякую популярность среди англичан, он вдруг стал пацифистом и начал выступать
против Крымской войны ([170] p.154). А в последующие годы, когда Дизраэли опять
вошел в правительство и затем его возглавил, то снова превратился в ярого империалиста
и, не колеблясь, шел на военную конфронтацию, в том числе опять по балканскому
вопросу с Россией в 1877-1878 гг. (см. предыдущую главу).
Как видим, британская олигархия располагала всем необходимым, чтобы
удерживать власть: новой подрывной идеологией, запущенной в народные массы для их
раскола (марксизм), большим набором влиятельных политиков, служивших ее интересам,
контролем над ведущими политическими партиями и парламентариями, голоса которых,
равно как и места в парламенте, попросту покупались, а также изощренной системой
политического и идеологического манипулирования. Народные массы в Англии были
расколоты, среди низших слоев общества было посеяно недоверие ко всему, что исходило
от образованных «буржуазных» слоев; а последние, в свою очередь, тоже подвергались
усиленной идеологической обработке, в основном посредством насаждения идеи
британского величия. Как отмечает Д.Белчем, именно эти слои общества были
подвержены эпидемиям джингоизма (воинствующего империализма), во время которых
толпы обеспеченных, хорошо одетых англичан требовали от своего правительства начать
войну против тех или иных врагов Британии ([135] p.243).
Поэтому английская национальная элита, противостоявшая олигархии в течение
XIX века, не смогла получить поддержки народных масс и была представлена лишь
отдельными революционерами или писателями-одиночками. К ним можно отнести,
например, поэта Сидни Шелли и писателя-утописта Роберта Оуэна, которые критиковали
несовершенство сложившейся системы и обличали правящую верхушку за ее
антинародную политику и за ее лицемерие. Шелли с горечью констатировал, что
спекулянт, паразитирующий за счет общества, «воздает себе хвалу за вклад в процветание
страны»; а по словам Оуэна, при утвердившейся в Британской империи
капиталистической системе «бесполезные и порочные люди правят населением мира, в то
время как полезные и действительно добродетельные люди… деградируют под их
гнетом» ([281] pp.398, 461). В ту же эпоху (первая половина XIX в.) «демократические
радикалы» Уильям Коббет и Генри Хант своими речами и произведениями пытались
вдохновить крестьянские восстания и движение чартистов против британской правящей
верхушки (см. предыдущую главу). Но никто из них не смог стать национальным
лидером, поддерживаемым значительной частью населения или возглавившим
общенациональную политическую партию.
Таким же политиком-одиночкой был еще один яркий представитель английской
национальной элиты (второй половины XIX в.) – Уильям Гладстон. Как пишут историки,
в своей политической деятельности он до конца руководствовался принципами высокой
морали и гуманизма ([202]; [170] p.155). Это был, наверное, единственный крупный
британский политик той эпохи, который видел свою цель не в служении
империалистической идее, столь любимой олигархией, а в служении идее счастья народов
– как английского народа, так и других народов Британской империи и Европы. Гладстон
поддерживал объединение Италии и борьбу итальянцев против австрийского гнета,
борьбу балканских народов против турецкого ига, много усилий приложил к тому, чтобы
предоставить политические и экономические свободы ирландскому народу в рамках
466
Британской империи. В 1896 г. он выступил с резкой речью против Турции за начавшийся
геноцид армянского народа.
Вместе с тем, его поддерживала лишь достаточно небольшая группа людей. У него
не было широкой поддержки ни среди британского населения, ни в британских
политических кругах – обманутые идеей собственного величия англичане не понимали
его альтруизма по отношению к другим нациям и народам [202]. Что касается британской
олигархии, то она его ненавидела. Как пишет Р.Дэвис, одно из главных направлений
политики Ротшильдов и их помощников было во всем противостоять Гладстону и в том,
чтобы, как говорили Ротшильд и Рандольф Черчилль, «держать банду Гладстона вне
правительства»; в равной степени его не любил и Дизраэли ([170] pp.205, 187). Эту
нелюбовь разделяла и британская королева Виктория (которая также была неотъемлемой
частью британской правящей верхушки) - нелюбовь настолько явную, что она даже не
пыталась ее скрывать. Зато, как отмечает английский историк Р.Блэйк, ее любимым
политиком был Дизраэли ([176]; [202]).
Уильям Гладстон - карикатура Ф.Мэя (www.britannica.com)
Уильям Гладстон с 1868 по 1894 гг. был главой британского правительства 4 раза, в
общей сложности в течение около 16 лет, что является рекордом для Великобритании: повидимому, ни один британский политик не смог повторить это достижение. Тем не менее,
как видим, он не пользовался слишком большой популярностью среди населения, а
британская правящая верхушка и вовсе его ненавидела. Каким же образом непопулярному
и нелюбимому Гладстону удалось 4 раза стать премьер-министром Великобритании и
управлять страной в общей сложности 16 лет? Складывается впечатление, что Гладстона
приглашали, чтобы исправить пошатнувшийся имидж Великобритании в глазах Европы.
Выше уже говорилось о том, что европейские государства испытывали все большее
раздражение от захватнической империалистической политики Великобритании и от ее
нежелания считаться с интересами европейских народов. Британской олигархии был
нужен политик, который бы придал хищному звериному облику британского льва
человекоподобное выражение, и таким политиком стал Гладстон. Конечно, ради этого
приходилось терпеть гладстоновский альтруизм и гуманизм, которому правящая
верхушка, тем не менее, упорно противостояла. Например, Гладстону за время его
правления так и не удалось добиться введения автономии для Ирландии, несмотря на его
467
колоссальные усилия – британский парламент упорно блокировал все его законопроекты.
В другом случае, в 1882 г., как указывает Р.Дэвис, Гладстону навязали принятие решения
о военной оккупации Египта, которому он сопротивлялся, будучи премьер-министром, но
затем был вынужден согласиться ([170] pp.189-191).
Итак, мы видим, что XIX век для Англии был веком господства олигархии и веком
альтруистов-одиночек. Если кому-то из них и удалось выбиться в ведущие политики, как
Гладстону, то не столько вследствие популярности у английской нации (сытый голодного
не разумеет, равно как и тех, кто хочет помочь голодным), сколько благодаря
общественному мнению в Европе, уставшей от хищнического британского империализма.
Однако ситуация изменилась на рубеже XIX-XX веков, когда английская нация, или ее
значительная часть, сама стала из сытой превращаться в голодную. Начавшийся в конце
XIX века в Великобритании экономический и социальный кризис раскрыл многим
англичанам глаза на происходящее и изменил их прежде лояльное отношение к правящей
верхушке и к проводимой ею империалистической политике. Объектом особенной
ненависти в этот период стали наиболее видные представители британской олигархии,
прежде всего Ротшильды. Как писал один из лидеров рабочего движения в декабре 1891 г.
о Ротшильдах, «эта банда кровососов являлась причиной несказанных бед и несчастий в
Европе в течение текущего столетия, и накопила громадное богатство главным образом
посредством разжигания войн между государствами, которые никогда не должны были
ссориться. Где только есть какие-то проблемы в Европе, где циркулируют слухи о
начинающейся войне и где люди теряют рассудок от страха в связи с надвигающимися
событиями и бедствиями, можете быть уверены – где-то поблизости от этого проблемного
региона ведет свои игры крючконосый Ротшильд» ([170] p.228).
Карикатура на семью Ротшильдов из французского журнала «Ле Рир» от 16 апреля 1898
г. Автор - Ш.Леандр
Значительная часть британцев в условиях кризиса испытала потребность в том,
чтобы видеть во главе своего правительства подлинного национального лидера, а не тех
«карманных» политиков, которых им подсовывала олигархия. Таким национальным
лидером Великобритании в начале XX века стал Дэвид Ллойд Джордж. Уже в начале
своей политической карьеры он не побоялся выступить против политики британской
468
правящей верхушки - он высказался против войны с бурами1 и тем вызвал гнев
воинствующих джингоистов. Его самого чуть было не убила толпа джингоистов в
Бирмингэме, а сына, которого тоже преследовали, ему пришлось отослать из Лондона к
родственникам в сельскую местность на севере Уэльса ([208] p.53; [233]). Однако по мере
того как война с бурами в Англии становилась менее популярной, популярность самого
Ллойд Джорджа росла. В дальнейшем он стал самым почитаемым в стране политическим
лидером и, как пишет Д.Григг, самым красноречивым и деятельным поборником
интересов простого народа Великобритании ([208] p.20).
Последнее можно иллюстрировать целым рядом примеров. Став премьерминистром страны в 1917 г., он добился уже в 1918 г. введения всеобщего избирательного
права для всех британцев, в том числе для тех 2/3, которые были лишены его до этого. В
1921 г. он подарил независимость Ирландии, в которой начиная с 1916 г. не прекращалось
восстание против англичан. Еще ранее, будучи министром финансов, он добился в 1911 г.
принятия первого в мировой практике закона о страховании всех трудящихся от
безработицы и нетрудоспособности. Тем самым, пишет В.Блэйк, он «заложил основы
современного государства всеобщего благосостояния, и если бы он даже больше ничего
не сделал, то заслуживает славы уже за одно это деяние» [233].
Хотя Ллойд Джордж был членом либеральной партии, которая была противницей
протекционизма, и на словах он был вынужден поддерживать эту линию своей партии, но
фактически в правительстве он осуществлял меры по развитию протекционизма. К ним
можно отнести, например, закон о коммерческом судоходстве 1906 г. и патентный закон
1907 г., который оппозиция называла «протекционизмом в голом виде» ([208] pp.104,
110). Эти законы были направлены на поддержку британской промышленности, науки и
судоходства и их защиту от нечестной конкуренции. В 1907 г. были по его инициативе
приняты изменения к закону о компаниях, направленные на увеличение их открытости и
на предотвращение махинаций и злоупотреблений руководством компаний по сокрытию
информации от мелких акционеров. Кроме того, он впервые в истории ввел
государственные пенсии для пожилых людей старше 70 лет, до этого ничего подобного
нигде в мире еще не было ([208] pp.111, 158-160).
Большинство указанных выше мер и законов удалось осуществить лишь в процессе
яростной политической борьбы. Ллойд Джордж открыто заявлял, что он защищает
интересы простого народа Великобритании, а не интересы богатой верхушки, что делали
большинство его предшественников. «Если применение конституции, - говорил он, приводит к ситуации, когда миллионы людей оказываются за воротами и нуждаются в
помощи, то эту конституцию нужно разорвать в клочья» ([208] p.224). Таким образом, он
ставил интересы народа выше соблюдения законов и конституции.
Кроме того, он открыто вступил в конфронтацию с верхушкой британского
общества. О Палате лордов он отзывался как о бездельниках ([208] p.225). Еще резче он
отзывался о крупных землевладельцах: как о группе людей, несправедливо захватившей в
свои руки все земли в Англии и не выполняющей свои функции – вместо инвестиций в
земли спекулирующей ими и грубо попирающей права арендаторов земель ([208] pp.206208, 224-225). Будучи министром финансов, Ллойд Джордж в 1909 г. попытался ввести
законы, значительно или даже многократно увеличивавшие налоги с крупной земельной
собственности и с крупных доходов. Они вызвали резкие протесты богатых
собственников, устраивавших целые демонстрации и митинги протеста во главе с
Ротшильдом, его зятем лордом Розбери, а также герцогом девонширским, который даже
создал в этих целях Антисоциалистический союз Великобритании ([208] pp.197, 200).
Самого министра финансов, предложившего столь революционные налоги, ведущая
консервативная газета Дэйли Телеграф 11 октября 1909 г. назвала «якобинцем», лорд
1
Речь идет об англо-бурской войне 1899-1902 гг. в Южной Африке
469
Розбери назвал его программу «революцией», а Ротшильд назвал ее «социализмом и
коллективизмом».
Впрочем, с последним Ллойд Джордж не согласился: этот вездесущий Ротшильд
просто не знает, что такое социализм. Но он не спорил с тем, что его налоги против
богатых носят революционный характер. «Это военный бюджет, - говорил он. - Он нужен
для сбора средств, чтобы вести бескомпромиссную войну против бедности и нищеты»
([208] pp.192, 198, 227). В самом деле, мероприятия, проводимые Ллойд Джорджем, вряд
ли можно рассматривать как социалистические, во всяком случае, в том понимании
социализма, какое существовало в то время и какое было воплощено в жизнь в
дальнейшем в СССР и других социалистических странах. Ллойд Джордж не собирался
вводить в стране коллективную собственность или проводить тотальное
огосударствление. Все его меры были направлены на преодоление того кризиса
коррупции, который поразил Великобританию. Протекционизм должен был
способствовать оздоровлению британской экономики и развитию собственного
производства в противовес импорту и спекуляции. Повышенные налоги на землю,
изменение закона о компаниях должны были пресечь злоупотребления, возникшие в этих
сферах. А весь пакет социальных мер, включая пенсии, пособия и налоги на богатых,
должен был не только устранить социальную напряженность, но и способствовать
резкому увеличению спроса со стороны бедных слоев населения и со стороны
государства. Это, в свою очередь, должно было придать импульс британской экономике и
вывести ее из кризиса.
Дэвид Ллойд Джордж. Карикатура из журнала Vanity Fair от 13 ноября января 1907 г.
Таким образом, Ллойд Джордж, выступая защитником интересов простого народа,
спасал не только его, но и всю страну, вытаскивая ее из кризиса, грозившего
непредсказуемыми социальными последствиями. Как указывает американский историк
В.Лейхтенберг, который сравнивает реформы Ллойд Джорджа с мероприятиями
470
Франклина Рузвельта в США в 1930-е годы, именно эти реформы спасли Великобританию
от сползания в Великую депрессию, которая поразила в основном другие страны (США,
Германию и другие) и значительно слабее затронула Великобританию ([232] p.166). А
основным результатом Великой депрессии, как известно, был приход к власти в целом
ряде стран фашистских и диктаторских режимов, чего удалось избежать Великобритании.
И в этом немалая заслуга Ллойд Джорджа, выдающегося и истинно демократического
лидера (от слова «демократия» - «власть народа», то есть власть, действующая в
интересах народа).
«Ллойд Джордж, - пишет Р.Блэйк, - обладал красноречием, необычайным обаянием
и убедительностью, способностью понять суть проблем, от которых терялись люди менее
способные, глубокой симпатией к угнетенным классам и расам и искренней ненавистью к
тем, кто злоупотреблял властью, с использованием своего богатства, знатности или
военной силы» [233]. Он пользовался огромной популярностью в народе. Так,
возглавляемая им коалиция политических партий и движений на всеобщих парламентских
выборах в 1918 г. добилась невероятного перевеса над своими противниками, что
позволило ему оставаться главой правительства еще 4 года после этого [305].
Но затем его политическим противникам удалось взять реванш. Британская
верхушка сыграла на национальных чувствах англичан, недовольных тем, что Ллойд
Джордж предоставил политическую независимость Ирландии, и в 1922 г. на волне
националистической кампании добилась его отставки с поста премьер-министра. Больше
он уже не вернулся в политику, чему, как указывает Р.Блэйк, активно препятствовали
невзлюбившие его представители британской правящей верхушки. «Это была одна из
трагедий межвоенных лет, - пишет английский историк, - в период, когда в политике не
было талантливых людей, одному человеку, имевшему политический гений, все это
время1 пришлось находиться в роли беспомощного наблюдателя» [233]. Так британская
олигархия отомстила своему противнику, а заодно и своей стране, лишив ее талантливых
политиков, думающих об интересах британского народа, в критический период перед
Второй мировой войной.
15.4. Раскол мировой олигархии накануне Первой мировой войны и кризис
коррупции в Европе
Как было показано выше, феномен мировой олигархии, то есть олигархии,
стремящейся к мировому господству, возник опять в XIX веке (до этого - во II и XVI вв.),
когда более половины земного шара было превращено в колонии или экономические
колонии всего лишь двух или нескольких европейских государств. Соответственно,
правящая верхушка этих государств и представляла собой мировую олигархию. Но
стержнем этой системы являлась Британская империя. Именно на нее приходилась
львиная доля всех колоний, и именно ее правящая верхушка представляла собой ядро
мировой олигархии. Соответственно, британская армия и флот были не чем иным, как
полицией мировой олигархии, душившей народные и национально-освободительные
движения по всему миру и насаждавшей и поддерживавшей повсюду колониальную и
местную олигархию. К этим полицейским операциям время от времени присоединялись и
другие европейские державы, чаще других Франция, которая, например, подавляла
совместно с Великобританией народные восстания в Китае в течение XIX века и
препятствовала освобождению балканских славян от турецкого ига во время совместной с
Великобританией и Турцией агрессии в Крыму в 1854-1856 гг.
Мы видели выше, что господство любой олигархии не может быть прочным и
долговременным: как правило, она сама вследствие своей жадности подрывает основы
существования однажды выстроенной системы. Так случилось и на этот раз. Британской
1
Ллойд Джордж умер в 1945 г. в возрасте 82 лет
471
правящей верхушке захотелось еще большей власти над миром и еще большего богатства,
чем она имела в начале XIX в. после поражения наполеоновской Франции и завоевания
Индии. Она развязала в середине XIX в. «крестовый поход» за свободную торговлю, с тем
чтобы превратить в «ценные колонии» все страны, еще не включенные в Британскую
империю. Это привело к превращению Великобритании в «мастерскую мира» и ее
процветанию в 1843-1875 гг. Но оказалось, что свободная торговля – это обоюдоострое
оружие, и его рукояткой можно так же легко пораниться, как и лезвием. Приверженность
Великобритании принципам свободной торговли привела к тому, что в конце столетия ее
экономика пришла в сильный упадок, она потеряла статус ведущей экономической, а
следовательно, и военной, державы, и откатилась в разряд государств второго уровня 1.
Если бы этот процесс происходил постепенно, в течение, скажем, целого столетия,
то он, возможно, и не вызвал бы резких коллизий. Великобритания в этом случае
постепенно смирилась бы со своей новой ролью, ее прежняя роль постепенно перешла бы
к более сильным державам, а значительная часть ее колониальной империи просто
рассыпалась ввиду того, что она была бы не в силах ее удержать под своим контролем. Но
как было показано выше, эти изменения в экономическом статусе Великобритании
произошли очень резко, в течение жизни одного поколения, которое еще продолжало
жить прежними иллюзиями о невероятном могуществе Британии и об ее исключительной
роли в мировой политике. А тем временем другие государства, прежде всего Германия и
США, уже имели более мощную и современную экономику, а еще ряд стран: Франция,
Италия, Япония, - вплотную приблизились к ней по уровню экономического развития.
Поэтому совсем не удивительно, что мировое устройство многими из этих государств
стало восприниматься как несправедливое, а некоторые из них, прежде всего Германия,
открыто начали заявлять о необходимости передела мира. Однако такие заявления не
встречали никакого понимания со стороны британской правящей верхушки, а вызывали
лишь усиление ее недоверия по отношению к Германии.
Британская империя в начале XX в. Источник: [17]
Несмотря на то, что Германия к началу XX века выдвинулась на второе место по
уровню экономического развития, она уже опоздала к разделу мира, что вызывало
1
Самое интересное, что британское правительство при этом упорно отказывалось верить в то, что причиной
отставания страны является как раз свободная торговля (от которой отказались другие ведущие державы), и
не хотела вводить у себя протекционизм. Это известный парадокс, когда агитатор поддается своей
собственной агитации в намного большей степени, чем те, кого он агитирует.
472
неудовольствие части ее правящих кругов. Ей удалось захватить лишь две колонии в
Африке, да и то не самые ценные; самые ценные были давно поделены между другими
государствами. А ее попытки поучаствовать в разделе того немногого, что еще
оставалось, вызывали трения со старыми колониальными державами: Англией и
Францией. Так, незадолго до Первой мировой войны Германия пыталась помешать
включению Марокко во французскую колониальную империю и заявить свои притязания
на эту африканскую страну. Она даже пыталась использовать в этих целях свой военный
флот, который был дважды (в 1905 и 1911 гг.) послан к марокканскому побережью. Эта
попытка не удалась: Франция все равно установила свой протекторат над Марокко, - что
лишь усилило раздражение германских правящих кругов и ухудшило отношения между
Германией и Францией.
В этот период особенную популярность в Германии приобрела концепция немцев
как «народа без жизненного пространства», из которой неизбежно вытекала
необходимость передела мира. Немецкая экономика действительно проигрывала в
сравнении с британской, французской и американской ввиду того, что у нее не было
многих собственных видов сырья, которое эти страны получали задешево с
контролируемых ими территорий, а Германии приходилось приобретать по высоким
ценам на мировом рынке. Поэтому сторонники указанной концепции имели для ее
обоснования, помимо эмоций, еще и веские экономические аргументы.
Французская колониальная
(http://dic.academic.ru)
империя
в
момент
своего
наибольшего
расширения
Но для того, чтобы начинать войну за передел, к примеру, французской
колониальной империи в свою пользу, требовался очень сильный военно-морской флот,
которого у Германии еще не было, и для его создания требовались долгие годы. К тому же
у немцев не было опыта ведения военных операций на море и колониальных военных
экспедиций. Зато был успешный опыт сухопутной франко-германской войны 1870-1871
гг., и отсюда большая уверенность в успехе будущей сухопутной войны в Европе.
Поэтому Германия в начале XX в. взяла курс одновременно и на укрепление своей
сухопутной армии, с прицелом на передел европейской территории, и на строительство
мощного военно-морского флота, с прицелом на колониальный передел. Так, в 1898 г.
немецкий рейхстаг утвердил программу строительства 19 линкоров, 8 броненосцев, 12
тяжелых и 30 легких крейсеров. А уже в 1900 г. была принята новая программа,
увеличившая этот план вдвое ([76] с.42). В результате Германия должна была стать
крупнейшей в мире военно-морской державой. Совершенно очевидно, что такой сильный
473
военно-морской флот не был нужен для ведения войн в самой Европе, но он был
совершенно необходим для колониального передела мира.
Это объясняет ту панику, которая началась в Великобритании и во Франции в
начале XX в., когда стало известно об этих планах Германии. Как указывает Д.Григг, в
этот период в Англии вышло много книг, прогнозировавших или описывавших в ярких
красках нападение Германии на Великобританию, и эти книги пользовались широкой
популярностью ([208] pp.16-17). Лондонское правительство приняло решение иметь такое
количество сверхмощных военных кораблей, чтобы их было всегда на 60% больше, чем у
Германии ([76] с.43). Все это напоминало панику богача, обнаружившего рядом с собой
бедного, но очень сильного и нахального соседа, который в любой момент мог отобрать
накопленные им богатства. Не случайно поэтому Великобритания и Франция в 1904 г.
заключили военный союз (Антанту), к которому позднее присоединилась и Россия – с
самого начала он был задуман как оборонительный союз против Германии.
Те же самые причины привели в конечном счете к Первой мировой войне (19141918 гг.), которая, согласно общепризнанному мнению, стала схваткой между ведущими
мировыми державами за передел мира. Основным конфликтом, вызвавшим войну, стали
противоречия между старыми колониальными державами: Великобританией и Францией,
с одной стороны, и Германией, с другой. Молодой германский хищник рассчитывал силой
отвоевать у двух старых хищников часть необходимого ему «жизненного пространства», и
в этих целях развязал войну. Об этом можно судить по тому, как она была начата, что
показывает цели и намерения сторон. Поводом к войне послужило убийство 28 июня 1914
г. австрийского наследника сербским националистом в Сараево и объявление 28 августа
Австро-Венгрией войны Сербии, на что Россия (поддерживавшая Сербию) 30 августа
начала всеобщую мобилизацию. Германия, будучи союзником Австро-Венгрии,
выставила России ультиматум с требованием прекратить военные приготовления.
Получив отказ, Германия 1 сентября объявила России войну. Но самое удивительное, что
спустя два дня (3 сентября) она объявила войну также и Франции, которая ни
мобилизации, ни каких-либо иных действий не предпринимала, и даже, наоборот, отвела
войска от границы с Германией ([76] с.55). Другими словами, если Германия была
вынуждена объявлять войну России, чтобы сохранить свой союз с Австро-Венгрией, то
она вовсе не была вынуждена объявлять войну Франции и даже не имела для этого
никакого формального повода. Более того, Германия не стала начинать никаких активных
военных действий в сентябре 1914 г. против России, но зато сразу же вторглась во
Францию, а заодно и в нейтральные Бельгию и Люксембург и повела быстрое
наступление на Париж в расчете на блицкриг.
Итак, основная цель Германии в Первой мировой войне состояла в том, чтобы
добиться в первую очередь капитуляции Франции и заполучить ее колонии, к которым
Германия уже давно присматривалась, а также, возможно, отрезать от нее какие-то куски
европейской территории, в дополнение к Эльзасу и Лотарингии, которые она у нее
отрезала еще в 1871 г. Все это объясняет и ту непримиримую позицию, которую заняла
Франция в конце войны, когда стало очевидным поражение в ней Германии. Французский
премьер-министр Ж.Клемансо пообещал своему народу, что «боши заплатят все до
последнего гроша», и навязал Германии в 1919 г. такие кабальные условия Версальского
мирного договора, что даже британский министр Уинстон Черчилль был вынужден
заметить: «экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что
становились явно бессмысленными» ([76] с.91).
Все вышесказанное свидетельствует о том, что в начале XX в. мировая олигархия
раскололась на два враждебных лагеря. Вновь народившаяся германская олигархия не
была согласна с той второстепенной ролью в господстве над миром, которая ей
отводилась, и претендовала на ведущую роль, с чем не была согласна британофранцузская правящая верхушка, выполнявшая до того роль мировой олигархии и не
собиравшаяся делиться своей властью и могуществом. Результатом стал крупнейший
474
военный конфликт, во время которого только на фронте погибло и пропало без вести
более 20 миллионов человек, не считая потерь среди мирного населения, а также не
считая миллионов раненых и покалеченных.
В свою очередь, Первая мировая война резко обострила кризис коррупции,
который в большинстве европейских государств начался еще до нее1. Результатом войны
стало еще большее обнищание населения и еще большее обогащение олигархии, которое
стало возможным благодаря порожденному войной хаосу и разрушению нормальных
экономических связей. В воюющих странах магнаты и правительственные чиновники
присваивали себе часть денег от военных подрядов, спекулировали продовольствием и
прочими товарами, получали государственные кредиты, которые в период галопирующей
военной инфляции были не чем иным, как воровством казенных денег, поскольку взятые
кредиты возвращали сильно обесцененными деньгами. А население тем временем нищало
и пухло от голода, поскольку ему доставалась все меньшая часть произведенного
национального дохода, и все бóльшая его часть уходила на военные нужды или
присваивалась олигархией.
Поэтому совершенно неудивительно, что Первая мировая война имела следствием
и целую серию революций и гражданских войн в России, Германии, Австро-Венгрии и
других странах Европы. Результатом этих социальных взрывов был окончательный развал
двух империй: Австрийской и Османской, - а также частичный развал Российской
империи, от которой отпали Польша, Финляндия, Прибалтика и Западная Украина, а на
оставшейся территории образовался СССР. Кроме того, приход к власти фашистов в
Италии, Испании, Германии и установление полуфашистских режимов в ряде других
стран в течение 1920-1930-х годов – также свидетельство чрезвычайного неблагополучия
в социальной жизни Европы. Тем более, что установление всех этих режимов
сопровождалось либо гражданской войной, либо острым конфликтом между нацистами и
коммунистами. Поэтому можно говорить о том, что период острой социальной
нестабильности, начавшийся в 1917 году, продолжался в Европе вплоть до Второй
мировой войны.
Между тем, историки говорят довольно невнятно о причинах данного феномена,
либо вообще ничего не говорят. Их обычное объяснение – революции и волна социальных
потрясений в Европе, начавшаяся в 1917 году, были порождены послевоенной разрухой.
Но вряд ли это объяснение что-либо объясняет. Ведь после Второй мировой войны 19391945 гг. или после Тридцатилетней войны 1618-1648 гг. в Европе была еще бóльшая
разруха, однако ни в том, ни в другом случае не наступал такой период революций и
социальной нестабильности, какой мы видим после Первой мировой войны 1914-1918 гг.
Причина вытекает из разного содержания этих войн. Первая мировая война не
была войной народов против олигархии, рвущейся к мировой гегемонии, какой были
Тридцатилетняя война и Вторая мировая война. В указанных двух войнах олигархия
потерпела поражение, а победили европейские народы, что и обусловило их процветание
в дальнейшем, включая в иных случаях и процветание народов побежденных стран, какое
произошло в Германии после Второй мировой войны (а в Австрии – после
Тридцатилетней войны). Поэтому после этих войн не было революций и гражданских
войн: ведь все революции и гражданские войны в истории представляли собой не что
иное, как протест народа против господства олигархии.
Причины и содержание Первой мировой войны были совсем иными – в ней
столкнулись две олигархические группировки. И поражение одной из них вовсе не
означало победу какого-либо народа. Все народы от этой войны только проиграли,
поскольку олигархия везде ее использовала для того, чтобы еще больше их ограбить. Да и
в самой побежденной Германии победители (Великобритания, Франция и США) вовсе не
собирались уничтожать местную олигархию, а собирались выжать еще больше соков из
1
О кризисе коррупции накануне и во время Первой мировой войны в Германии – см. следующую главу, в
России – [60] главы XVII-XIX.
475
немецкого народа по Версальскому мирному договору. Поэтому эта война не только не
привела к социальному умиротворению и процветанию наций и народов, какие
произошли после указанных выше войн, а лишь усилила повсюду кризис коррупции и
основной классовый конфликт и сделала неизбежными в Европе революции 1917-1920 гг.,
развал империй, резкий рост популярности коммунистов, Великую депрессию 1930-х
годов (см. следующую главу), установление фашистских режимов и, в конечном счете,
Вторую мировую войну 1939-1945 гг.
В том, что это было именно так, что Первая мировая война способствовала лишь
еще большему обострению социальных конфликтов в последующие два десятилетия, нас
убеждают другие исторические примеры. Единственный глобальный военный конфликт в
Европе за последние пять столетий, который, вне всякого сомнения, имел ту же природу,
что и Первая мировая война – это война между двумя империями: испано-австрийской
империей Габсбургов и французской империей Валуа в 1494-1557 гг. Речь идет о такой же
империалистической войне, какой была Первая мировая. Было подсчитано, что за эти 60 с
лишним лет две империи (Габсбургов и Валуа) не находились в состоянии войны лишь
около 3 лет, все остальное время они воевали, стремясь захватить для себя новые
территории в Европе ([259] p.346). Причем основным театром военных действий была
Италия, которую захватывала то одна, то другая сторона, преодолевая при этом не только
сопротивление противника, но и сопротивление самих итальянцев. Результатом этой
затяжной и упорной войны было полное истощение воюющих сторон, подобно тому что
мы видим после Первой мировой войны. И другие результаты также очень схожи.
Империя Габсбургов после нее развалилась на две части. Франция тоже начала
разваливаться: сразу после окончания войны (в 1559-1560 гг.) там началась гугенотская
революция, что привело к образованию самостоятельной гугенотской республики на юге
страны, просуществовавшей вплоть до 1629 г. Такой же революционный взрыв произошел
и в империи Габсбургов. В конце войны произошла серия восстаний в разных частях
Италии и Нидерландов, а после окончания войны произошла Нидерландская революция, в
результате которой образовалась Голландия. Да и Реформация, сопровождавшаяся
национализацией имущества католической церкви и земельных магнатов, тоже была не
чем иным как социальной революцией, и она охватила в середине XVI в. значительную
часть империи Габсбургов (включая даже и саму Австрию).
Как видим, империалистические войны, войны двух или нескольких
олигархических группировок за власть над миром отнюдь не способствуют наступлению
социального мира, наоборот, они приводят к еще бóльшим социальным взрывам,
представляющим собой протест против власти олигархии. Конечно, пока длятся
империалистические войны, правящей верхушке обычно удается сдерживать социальные
протесты путем насаждения псевдо-патриотизма и джингоизма и путем введения
чрезвычайного военного положения. Но это приводит лишь к тому, что после окончания
войны (или в ее конце) начинаются еще бóльшие социальные взрывы, чем те, которые
происходили до войны.
15.5. Программа мировой олигархии
Мы видели выше, что олигархия во все времена и исторические эпохи развивалась
по примерно одной и той же программе. Ее «обязательными» элементами всегда были:
(1) концентрация собственности и экономических рычагов влияния в каждой
стране в руках небольшого круга лиц;
(2) свободная торговля (глобализация), дающая возможность беспрепятственно
грабить другие страны и создавать армию безработных в своей собственной стране, а
также обогащаться за счет товарных и финансовых спекуляций;
476
(3) уничтожение наций, чаще всего путем имперского строительства,
позволяющего смешать в кучу разные народы и языки, устроив «вавилонское
столпотворение»;
(4) уничтожение государства и насаждение хаоса с сохранением видимости
существования государства, при этом обычно сохраняется фасад прежнего
государственного устройства («монархия», «республика», «демократия» и т.д.), но
возвеличиваются правители, которые, служа олигархии, разваливают государство;
(5) насаждение ложных учений и мифов и одурманивание населения религией и
ложными идеологиями (подробнее см. главу XVIII);
(6) разделение населения на сословные группы, искусственно созданные «нации»,
«классы» и насаждение вражды и недоверия между ними;
(7) выращивание «малого народа» внутри нации, служащего помощником
олигархии и занимающего более высокое положение, чем остальное население - для чего
используются либо национальные меньшинства, либо «сословие избранных», либо
«изгои» общества (освобожденные рабы, евнухи, гомосексуалисты и т.д.)
Все эти элементы уже были описаны выше на многочисленных примерах, и они
повторяются почти без изменений во все исторические эпохи. Программа олигархии в
конечном счете всегда преследовала одну цель – достичь как можно больше славы и
богатства для избранного круга лиц и поработить как можно большее число людей, став
над ними господами. Причем, это порабощение достигалось в основном не путем
формального рабства, которое даже в так называемых «рабовладельческих обществах»
античности, выдуманных Марксом и Энгельсом, охватывало лишь незначительную часть
населения. В подавляющем большинстве случаев оно достигалось путем экономического
(или сословно-экономического) рабства, путем лишения массы людей возможности
нормально работать или просто нормально существовать: отняв у них землю и
сконцентрировав ее в руках земельных магнатов; перекрыв им доступ к рынкам сбыта;
лишив их возможности получать сырье, учредив повсюду монополии; создав
искусственные дефициты жизненно важных товаров; организовав спекуляции, скачки цен
и «денежные пузыри» и используя другие олигархические методы обогащения и
установления власти олигархии над обществом. Население в таких условиях в
подавляющем большинстве разорялось, и часть его превращалась в слуг и рабов
олигархии, а другая часть была вынуждена прозябать в праздности и нищете, поскольку
ему просто нечем было заняться и не было возможности заработать себе на жизнь.
Примеры этого вынужденного безделья огромных масс населения выше приводились
применительно ко всем историческим эпохам – начиная от минойского Крита, где мы
видим на сохранившихся фресках целые толпы праздных «дворцовых девушек» (гетер), и
от античности, где мы видим еще бóльшие толпы нищих пролетариев, которые постоянно
требуют «хлеба и зрелищ», и кончая современным миром, где мы видим десятки
миллионов безработных, беженцев и нелегальных иммигрантов, тоже прозябающих в
нищете и вынужденном безделье (и умирающих от голода, пьянства и наркомании).
Следовательно, в качестве восьмого элемента «обязательной» программы олигархии мы
можем записать:
(8) порабощение массы населения посредством лишения его средств
существования и возможности нормально работать на благо самих себя и общества
В отдельные эпохи олигархия была вынуждена свернуть некоторые
«обязательные» элементы своей программы, для того чтобы удержать контроль над
обществом. Наиболее характерным примером могут служить режимы восточной
деспотии, существовавшие в ряде стран Востока и во Франции при «старом режиме», в
которых были ограничены товарно-денежные отношения, а внешняя торговля либо
477
запрещалась, либо ей чинились всяческие препятствия. Разумеется, ни о какой свободной
торговле (пункт 2 программы) в этих условиях не могло быть и речи, что уменьшало
прибыли олигархии, но препятствовало быстрому обнищанию населения, а,
следовательно, и развитию социальных конфликтов, обеспечивая режимам восточной
деспотии относительную устойчивость.
Во многие исторические эпохи, наоборот, мы видим, что программа олигархии
расширилась за счет включения еще одного, девятого, пункта: насаждения антикультуры.
В древних цивилизациях, существовавших в 6-1 тысячелетиях до н.э., это проявлялось
чаще всего в распространении противоестественных культов – культов богатства, власти и
похоти. К таковым можно отнести, в первую очередь, культы бога-быка (дьявола), богазмея (второй ипостаси дьявола) и бога Сета (Сатаны), которые насаждались повсеместно,
от Греции и Крита до Китая и Центральной Америки, причем насаждались правителямиолигархами (см. Раздел 2). После возникновения христианства и ислама в I тысячелетии
н.э. эти боги были преданы анафеме и превращены в демонов, врагов Бога и человечества;
а до того этим богам в течение нескольких тысячелетий поклонялись, они повсеместно
насаждались в качестве официальных богов.
Другим примером насаждения противоестественных культов является широкое
распространение в 4-1 тысячелетиях до н.э. в Месопотамии и восточном
Средиземноморье, а в античности – и в западном Средиземноморье, храмовой
проституции. На всех этих территориях в ту эпоху мы видим храмы «богинь любви» Астарты, Инанны, Афродиты и Венеры – которые одновременно являются борделями, а
жрицы этих храмов одновременно являются проститутками. Таким образом, мы видим
пример культового поклонения половому акту, причем совершаемому за деньги.
В течение эпохи средневековья, как это ни покажется странным, в Европе и
Средиземноморье мы более не видим явных примеров насаждения антикультуры. Но
странного здесь ничего нет – олигархия в тот период исчезла, ее почти повсеместно
сменила феодальная аристократия, которой такая практика была совершенно не
свойственна. Однако, по крайней мере, начиная с XVI века н.э. этот феномен опять
появился. Так, с XVI в. и вплоть до XVIII в. мы видим широкое распространение в
католических странах Западной Европы практики «наказания плоти» или «изгнания
дьявола» - бичевания и самобичевания, причем нередко совершаемого публично и даже
превращенного в некоторых странах в регулярное массовое «шоу». Подобные массовые
бичевания имели мало общего с христианским вероучением, но очень напоминали некий
садомазохистский культ, отпочковавшийся от христианства. К тому же было доказано, что
в иных случаях священники-иезуиты, «изгонявшие дьявола» из своих прихожанок
вышеуказанным образом, в то же самое время занимались с ними сексом. Так что налицо
– явный пример насаждения противоестественного культа, причем, насаждение вполне
открытое, с благословления католических епископов и при активном участии Общества
Иисуса, учрежденного римским папой. Другим примером насаждения антикультуры
может служить «моральный кодекс» иезуитов, который ими пропагандировался во время
проповедей в католических церквях и распространялся в виде печатных «нравоучений». В
нем проповедовались «моральные нормы», несовместимые с нормальными человеческими
и христианскими нормами морали (см. п. 11.2).
В последующие столетия мы видим аналогичные примеры. Тайное общество
«Череп и кости» было основано в США в начале XIX в. и существует до настоящего
времени. Его членами являются многие представители американской правящей верхушки,
и, по имеющимся сведениям, на его собраниях практикуются сатанинские ритуалы и
сексуальные действия (см. п. 20.4). И это не единственное подобное тайное общество. В
XVIII-XIX вв. сначала в Западной Европе, а затем и в других странах мы видим появление
сотен разнообразных тайных, в том числе масонских, обществ. Многие из них были
вполне безобидными организациями, но в ряде других совершались сатанинские ритуалы
и обряды. Гюисманс в своей книге «Бездна» описывал «черные мессы», совершавшиеся в
478
Париже в XIX вв., свидетелем которых он являлся. Имеется свидетельство одного
русского эмигранта – масона, который писал, что в масонской ложе по адресу Рю Пюто, 8
(Ru Puteau, 8) в Париже в 1924 году совершались обряды поклонения дьяволу ([122]
с.708). Поэтому речь идет не о единичном случае, а о широко распространенном явлении.
Итак, девятый пункт «обязательной» программы олигархии можно сформулировать
следующим образом:
(9) насаждение антикультуры: культуры, противоречащей основным принципам
существования человеческого общества, - в виде противоестественных культов, ритуалов,
привычек и норм поведения
Все девять «обязательных» элементов олигархической программы были описаны
выше в различных комбинациях применительно к конкретным странам и историческим
эпохам, а применительно к XX-XXI вв. будут описаны в следующих главах. Поэтому их
суть и смысл вполне очевидны. Но, как было показано выше, несколько раз в истории
возникало необычное явление: мировая олигархия, - олигархия, которая была близка к
достижению господства над всем миром. Поэтому особый интерес представляет вопрос: а
была ли у этой мировой олигархии какая-то особенная программа, в дополнение к тем
девяти пунктам, которые выше были перечислены. Вопрос этот далеко не праздный,
поскольку и в последнее время, в конце XX – начале XXI веков, мы наблюдаем процесс
формирования и усиления мировой олигархии.
Наверное, самое простое для меня было бы заявить, что, например, так называемые
Протоколы сионских мудрецов, опубликованные впервые в 1905 году, и есть программа
мировой олигархии той эпохи - эпохи конца XIX - начала XX вв. Тем более что по своему
содержанию некоторые положения Протоколов сионских мудрецов: установление «власти
немногих» над обществом, использование для этого международной торговли и
спекуляции, опутывание всего населения сетями «экономического рабства», повсеместное
насаждение ложных учений и теорий и т.д. ([80] с.149-199), - совпадают со многими из тех
девяти пунктов, которые были изложены выше.
Однако по своему содержанию и стилю Протоколы сионских мудрецов являются
своего рода программой мирового заговора, написанной какой-то не вполне понятной
группой «заговорщиков». Этим Протоколам и придают особенное значение именно те
авторы, которые верят в теорию мирового заговора, в частности, мирового еврейского
заговора. Вместе с тем, все то, что написано в настоящей книге, не имеет никакого
отношения к теориям мирового заговора. Как указывает, например, Х.Кастильон в своей
книге «История заговоров», слово «заговор» предполагает скрытность, а «сильные мира
сего» действуют вполне открыто; для того чтобы очень богатые и могущественные люди
становились еще богаче и могущественней, им вовсе не нужен заговор ([49] с.277, 290). И
он совершенно прав: если какая-то группа людей уже имеет власть над обществом и всего
лишь собирается эту власть увеличить, то это можно назвать как угодно – расширением
власти и присвоением новых властных полномочий, но только не заговором. Тем более
что олигархия в большинстве случаев и не скрывает своих целей и своей программы, как
это обычно делают заговорщики, наоборот, она ее пропагандирует и внедряет в массовое
сознание.
Примерами может служить то, что практически все современные западные
экономисты являются либеральными экономистами, сторонниками свободной торговли, и
признают необходимость и даже полезность безработицы для экономического развития; а
большинство современных западных историков прославляют империи и имперское
строительство – см. соответственно пункты (2), (8) и (3) вышеизложенной программы.
Таким образом, эти пункты программы, служащие захвату олигархией власти над миром,
уже прочно обосновались в мировом общественном сознании в виде общепринятых
«научно обоснованных» теорий и представлений. Разумеется, для того чтобы этого
479
достичь, олигархия использует изощренные фальсификации и ложные учения (пункт 5
программы), но это называется не заговором, а манипулированием мировым
общественным мнением и сознанием людей. Да и что это за заговор, который реализуется
постоянно, на протяжении нескольких тысячелетий, то есть все время пока существуют
человеческие цивилизации? Таким образом, слово «заговор» к установлению над
обществом власти олигархии совершенно не подходит.
Впрочем, если Вы верите в существование Бога и дьявола, то никто Вам не мешает
считать, что вышеизложенная программа есть не что иное, как заговор дьявола против
Бога и человечества. Но это понимание выходит за рамки материалистического
восприятия мира, а, следовательно, и за рамки настоящей книги.
Во-вторых, что касается Протоколов сионских мудрецов, то никто до сих пор
точно не знает, кто подготовил этот документ и в каких целях. Вполне возможно, что это
была сознательная провокация или просто чья-то неудачная и недостаточно продуманная
идея. Поэтому использовать этот документ как основу для каких-то серьезных выводов
недопустимо. Впрочем, если Вы заметили, в этой книге я нигде не придаю слишком
серьезного значения не только неизвестно кем написанным программным документам, но
даже и тем, которые имеют вполне определенных авторов (включая и программы
революционного переустройства) - поскольку полагаю, что исторические факты являются
намного более важным и неопровержимым свидетельством, чем любой программный
документ. Любая кем-то составленная программа может нести в себе сознательные или
несознательные искажения действительных целей и намерений; лишь анализ
действительных поступков и предпринимаемых мер безошибочно выявляет истинные
намерения тех или иных социальных групп и классов. В частности, та программа
олигархии из девяти пунктов, которая была изложена выше, никогда и никем в таком виде
не была написана. Тем не менее, как было показано, она во все исторические эпохи
неукоснительно реализовывалась одним и тем классом, который мы видим во все эти
эпохи.
Итак, какие еще элементы, дополнительно к указанным девяти пунктам, входят в
программу мировой олигархии?
(10) насаждение во всем мире одной доминирующей культуры и насильственное
уничтожение чужой культуры, если она пытается сохранить свою самобытность и
сопротивляется проникновению единой культуры.
Это наиболее очевидный элемент программы, который можно подтвердить
многими историческими фактами. В Римской империи насаждалась латинская культура и
проводилась насильственная романизация – да так, что уже спустя одно или два столетия
все жители забывали свой родной язык и переставали себя считать тем народом, которым
являлись ранее. Так, в Галлии ко II в.н.э. исчез письменный галльский язык и практически
исчез также и устный, а все местные жители перестали себя считать галлами (или
кельтами) и стали считать римлянами и говорить между собой на латинском языке1. Дакия
была завоевана Римом в начале II века и просуществовала в составе Римской империи
всего лишь полтора столетия, после чего римляне оттуда ушли. Но романизация за это
время была внедрена настолько сильно, уничтожив местную культуру (которая
предположительно была славянской), что этого не смогли изменить даже последующие
интенсивные переселения славян на эту территорию: спустя два тысячелетия Румыния,
бывшая Дакия, говорит на романском языке, произошедшем от латинского языка.
Такой же результат мы видим и в Британской империи, где насаждалась
британская культура и английский язык. В итоге – половина Африки, Индия, Северная
1
Не последнюю роль в этом сыграло целенаправленное истребление римлянами друидов – галльских
духовных и религиозных вождей, игравших ключевую роль в поддержании галльской культуры и традиций,
хранивших легенды, исторические сведения и народные мудрости.
480
Америка, Австралия и большое число островов по всему миру считают сегодня своим
родным (или государственным) языком английский. В XVI – первой половине XVII вв.
происходили такие же процессы – насаждалась единая католическая культура. Хотя в
Европе это не вело к уничтожению местных языков1, но приводило к установлению
единообразных правил и норм общественной жизни и поведения людей, соответствующих
догматам и предписаниям католической церкви, то есть насаждалось культурное
единообразие. Соответственно, в сегодняшнем мире мы видим насаждение единообразной
американской или западной культуры, или как принято сегодня говорить, «культурную
глобализацию». Причем, современная пропаганда, как и в прошлом, пытается убедить все
народы в том, что принятие единой культуры принесет им только благо.
Однако принятие единой культуры вовсе не является делом добровольным.
Важным элементом этой программы является насильственное уничтожение тех культур,
которые не хотят самоуничтожаться, а если для этого требуется уничтожить население, то
уничтожается и оно. Рим в эпоху господства олигархии уничтожал все государства и
нации, проявлявшие самобытность и сопротивлявшиеся проникновению римской
культуры (или греческой, считавшейся родственной римской). Так был, например, во II
веке частично уничтожен, частично изгнан с родной земли народ Иудеи, который
сопротивлялся проникновению чужой культуры. В XVI в. «католическая коалиция» огнем
и мечом принуждала протестантов Европы принять католицизм, тысячами уничтожая
мирных жителей. В итоге это ей частично удалось: протестантство было искоренено в
Австрии, Венгрии, Фландрии, Франции, Польше и на юге Германии. Но его пытались
огнем и мечом искоренить и в других европейских странах – в Нидерландах (герцог
Альба), в Англии (Великая армада), в северной Германии и Скандинавии (Тридцатилетняя
война).
Британская олигархия в XIX в. тоже насаждала английскую культуру силой по
всему миру – от Ирландии до южной Африки. И это не было «спонтанным» явлением.
Например, «колониальный монарх» Сесил Родес мечтал распространить британскую
культуру не только на Африку, но и на весь мир, и с этой целью учредил специальный
фонд (Rodes Scolarship), которому передал значительную часть своего огромного
состояния ([170] p.213). Соответственно, наибольшее неприятие у британской олигархии
вызывали самостоятельные государства со своей самобытной культурой, которая могла
сопротивляться распространению британской культуры. Так, в течение всего периода с
1815 г. по начало XX века правящая верхушка Великобритании насаждала и поощряла
русофобию, антироссийскую и антирусскую пропаганду, что является хорошо известным
фактом (см.: [60] глава XV).
Другим примером может служить постоянная и труднообъяснимая неприязнь или
даже ненависть британской правящей верхушки к православным христианам,
оказавшимся под турецким игом. Как говорилось в предыдущей главе, Британия
противодействовала всем международным решениям, даже вполне безобидным, которые
были направлены на улучшение их положения. Английская либеральная пресса
изображала сербов и болгар варварами, которые не хотят читать книги, напечатанные
«цивилизованным» латинским шрифтом (привезенные с Запада), а упорно продолжают
читать книги на «варварской» кириллице (привезенные из России) - (см.: [60] глава XV).
Крымская война 1854-1856 гг. с Россией началась из-за того, что Турция и
поддерживавшие ее Британия и Франция не соглашались с предоставлением религиозной
самостоятельности (!) православным народам Османской империи, что требовала Россия.
То есть вопрос шел в тот момент даже не о политической автономии, а о сохранении
православной культуры на Балканах, Ближнем и Среднем Востоке, которую уничтожали
турки, проводившие насильственную исламизацию православных христиан и вырезавших
целыми селами тех, кто отказывался принимать ислам. Царь Николай I выступил в защиту
1
Зато вело к этому в других частях света, например, в Латинской Америке, которая почти вся заговорила
по-испански.
481
православной культуры, а британо-французской олигархии, очевидно, хотелось, чтобы
турки довели дело до конца1.
От Крымской войны ни Англия, ни Франция ничего не получили, кроме 250 тысяч
убитых, огромных расходов на ее ведение и страшного недовольства собственного
населения. Отсюда вытекает вывод, что одной из целей этой войны, развязанной британофранцузской олигархией, наряду с устрашением национально-освободительных движений
и тех, кто им потворствует (Россия), была как раз борьба с православной культурой на
Балканах и в восточном Средиземноморье, на защиту которой выступил Николай I.
Обращает на себя внимание и совершенно разное отношение британо-французской
верхушки, к примеру, к борьбе итальянцев против ига австрийцев в середине XIX в. и к
борьбе православных народов против намного более тяжкого турецкого ига. В то время
как первой со стороны Англии и Франции оказывалось всяческое содействие, вторая
вызывала не только неприятие, но и всяческое противодействие. Это мы видим и в
дальнейшем. Так, Бенджамин Дизраэли, выступая в британском парламенте в 1876 г.,
заявил о страшной опасности, которая исходит для мира и безопасности в Европе от
сербского терроризма и национализма. Как пишет Х.Кастильон, «эта его мысль тогда
казалась смешной, и никто не обращал на нее внимания» ([49] с.195). Но два года спустя,
на Берлинском конгрессе 1878 г., Босния и Герцеговина (где преобладало сербское
население) при активном лоббировании со стороны Великобритании были присоединены
к Австро-Венгрии. И чтобы, например, всего лишь «присоединить» к себе эти две
сербские провинции в соответствии с решениями Берлинского конгресса, Австро-Венгрии
понадобилось ввести в Боснию и Герцеговину 150-тысячную армию, которая в течение
нескольких недель вела полномасштабную войну против местного сербского населения
[133].
В итоге сербский терроризм, о котором говорил Дизраэли, ничуть не уменьшился,
а скорее наоборот – с этого момента он как раз и начался. В 1903 г. в Сербии произошло
восстание, свергнувшее правившую династию, лояльную Австро-Венгрии, и
провозгласившее начало борьбы за освобождение всех сербов и их объединение в одно
государство. За этим последовало усиление напряженности в Боснии и Герцеговине,
Балканские войны 1912-1913 гг. и убийство сербским террористом в 1914 г. наследника
императорского трона принца Фердинанда с супругой, что послужило поводом к Первой
мировой войне. Таким образом, политика британской правящей верхушки являла собой
классический пример подавления чужой культуры: сначала обвинить народ в том, что от
него исходит угроза миру, потом создать для него невыносимые условия существования,
разделив его между двумя-тремя империями, что толкнет его на восстания и терроризм, а
потом сказать – ну вот, видите, мы же предупреждали об опасности терроризма со
стороны этих сербов.
Еще раз подчеркну, что в отношении борьбы населения Италии за освобождение
из-под того же самого австрийского ига в тот же самый период политика Англии и
Франции была прямо противоположной. Никаких криков об итальянском терроризме из
Лондона и Парижа не раздавалось - хотя итальянские карбонарии той эпохи были
страшной террористической организацией. Более того, как указывают историки, Британия
всячески способствовала объединению Италии и ее освобождению из-под власти Австрии
дипломатическими и политическими способами, а Франция – и прямым военным
участием в борьбе с Австрией. Так, в 1859 году французские войска совместно с
1
Русский ультиматум 1853 года требовал от Турции всего лишь признать покровительство русского царя
над православными подданными Турции в вопросах религии, ни о какой политической автономии речь еще
не шла. Но была еще одна претензия. По просьбе французского императора Наполеона III Турция отобрала
ключи от святых мест Палестины у православной церкви и передала их католической церкви. Николай I
требовал восстановить статус-кво, существовавший с незапамятных времен. Таким образом, обе причины
объявления Россией войны Турции касались вопросов защиты православной культуры. Очевидно, Николай I
не предполагал, что Британия и Франция из-за вопросов, связанных с защитой православия на востоке
Средиземноморья, начнут с Россией полномасштабную войну.
482
итальянскими (княжества Сардинии и Пьемонта) разбили австрийцев в битвах при
Солферино, Маджента и Сан Мартино и освободили бóльшую часть северной Италии изпод власти Австрии. А в 1866 г. Франция сыграла ключевую роль в освобождении из-под
австрийского ига последней итальянской провинции – Венеции [223]. И в то же самое
время в Крымской войне, которая, по словам английского историка Д.Тревельяна,
представляла собой «крестовый поход ради турецкого господства над балканскими
христианами», участвовали не только Англия и Франция, но и то самое итальянское
государство Пьемонт-Сардиния, которое воевало с Австрией за освобождение северной
Италии. Руководителям этого государства – Виктору Эммануэлю II и Камилло ди Кавуру
– сегодня стоят памятники по всей Италии как освободителям итальянцев из-под
иноземного ига. Но те же самые герои, освободившие Италию, боролись в Крымской
войне за то, чтобы не дать сербам и болгарам освободиться из-под намного худшего ига –
очевидно делая это для того, чтобы «заслужить» поддержку и благоволение тогдашних
«господ мира» - Англии и Франции.
Итак, множество фактов (а факты – вещь упрямая) говорят о том, что в течение
нескольких десятилетий в середине и второй половине XIX века британо-французская
правящая верхушка испытывала какие-то необыкновенные симпатии по отношению к
борьбе итальянцев за свою независимость и в то же самое время необыкновенную
ненависть по отношению к такой же борьбе, которую вели сербы, болгары и другие
православные народы. И это невозможно объяснить ни экономическими интересами:
поскольку экономический ущерб от Крымской войны для Англии и Франции был
колоссальный, - ни политическими интересами (например, борьбой с Австрийской
империей): поскольку в то самое время, когда Англия и Франция помогали освободиться
из-под австрийского ига итальянцам, они навязывали австрийское иго сербам – Боснии и
Герцеговине.
Причина, очевидно, состоит в том, что мировая олигархия стремится уничтожить в
первую очередь те нации и культуры, которые более всего сопротивляются
проникновению «мировой культуры». В XIX веке такое сопротивление оказывала
православная Россия, поэтому борьба шла не только с Россией, но и с православной
культурой вообще и со всеми ее представителями – в том числе с сербами, болгарами и
т.д. В середине XX веке такое сопротивление оказывала коммунистическая Россия,
поэтому борьба мировой олигархии шла с «коммунистической культурой» - также по
всему миру. В конце XX – начале XXI вв. наибольшее сопротивление проникновению
«мировой культуры» оказывает исламский мир, причем именно та его часть, которая
исповедует традиционный ислам, не подвергшийся «европеизации». Поэтому он и
вызывает наибольшее недовольство и противодействие со стороны правящей верхушки
современного Запада (но отнюдь не исламский фундаментализм или ваххабизм, которые
имеют мало общего с традиционным исламом и потому всячески поощряются Западом см. главу XX).
В чем же смысл насаждения единой культуры и уничтожения других
самостоятельных культур? Во-первых, в результате этого значительно упрощается задача
одурманивания населения и внедрения в массовое сознание лжеучений (пункт 5
программы). Например, если какая-то страна находится под сильным влиянием
англосаксонской культуры, то никому в ней не придет в голову критиковать взгляды
Адама Смита по вопросу свободной торговли, потому что в англосаксонском мире уже
двести лет вдалбливается идея о том, что Адам Смит – это гений, и это там стало такой же
аксиомой, как то, что земля круглая. Поэтому мировой олигархии не нужно создавать в
каждой стране своего Адама Смита с ореолом гения для пропаганды идеи свободной
торговли, что было бы сложно и накладно. Ей достаточно лишь один раз распространить
на эту страну англосаксонскую культуру – и весь набор изощренных лжеучений,
создававшихся в течение трех столетий, будет очень скоро усвоен ничего не
подозревающим новичком и, подобно яду, парализует его способность самостоятельно
483
думать и мыслить. То же самое происходило в XVI веке во время гегемонии «мировой
католической монархии» Габсбургов и папства. Все протестанты, обращенные обратно в
католицизм в ходе контрреформации, должны были жить в соответствии с едиными
правилами и догматами, принятыми католической церковью (которые также
вырабатывались с вполне определенной целью), и любое отступление от них сурово
наказывалось. Таким образом, правящая верхушка могла сравнительно легко
препятствовать распространению неугодных ей идей и взглядов.
Во-вторых, культурная унификация облегчает насаждение антикультуры (пункт 9
программы олигархии). Например, в современном мире под видом «американской
культуры» в действительности насаждается антикультура – культ богатства, насилия и
секса, пропагандируемый Голливудом. То же самое происходило и ранее – примеры
насаждения антикультуры олигархией выше приводились. Могу привести более
конкретные примеры, относящиеся к господству именно мировой олигархии. Так, Иудея
вошла в Римскую империю в I в. н.э., и там вскоре начались восстания, которые не
прекращались целое столетие – вплоть до полного уничтожения Иудеи и ее населения
римлянами. И надо полагать, такой резкий протест был во многом связан с неприятием
римской культуры, которая воспринималась как антикультура. Об этом может
свидетельствовать следующий пример из Талмуда, относящийся к концу I в. н.э.:
«Разговор раввинов. Как чудесны деяния этих людей [римлян], - говорит раввин
Иуда, - они построили дороги, мосты, бани… Все что они сделали, - говорит раввин
Симеон бен Иоха, - они сделали для себя. Они соорудили рынки для того, чтобы посадить
там проституток, бани – чтобы самим омолаживаться, мосты – чтобы взимать сборы за
проезд» ([252] p.206). Как видим, неприятие иудейского священника вызывает то, что
римляне, распространяя свою культуру (римские бани, прекрасные дороги и мосты),
одновременно насаждают повсюду в Иудее культ денег и продажной любви.
То же самое можно сказать, например, и об иезуитах, которые были
представителями мировой олигархии своей эпохи. Под видом распространения
христианства в Азии, Африке и Латинской Америке они занимались работорговлей и
вывозили из этих стран ценное сырье и продовольствие, а под видом христианских
монастырей и храмов создавали торговые фактории. О насаждавшемся ими «моральном
кодексе» выше уже говорилось.
Аналогичные примеры насаждения антикультуры можно привести и в отношении
британской мировой олигархии. Так, за несколько десятилетий в середине XIX в. им
удалось превратить китайскую нацию в нацию наркоманов – примерно каждый третий
китаец во второй половине XIX в. был наркоманом, хотя еще в начале столетия
наркомании как массового явления в Китае не существовало.
В-третьих, следствием культурной унификации является уничтожение не только
национальных культур, но и наций и даже национальных языков, как это произошло в
Римской и Британской империях. Результатом является утрата населением чувства
общности (ибо национальность и язык – главные формы общности) и следовательно –
утрата им возможности сплачиваться, формировать национальную элиту и выдвигать
национальных лидеров. Выше уже было показано, что только национальная элита и
национальные лидеры способны противостоять олигархии, потому что они имеют связь со
своим народом и опираются на его поддержку. С разрушением национальной общности
способность формировать национальную элиту утрачивается, и население оказывается
полностью во власти олигархии. Не случайно поэтому уничтожение наций выделено
выше как отдельный элемент (пункт 3) программы олигархии.
Кроме того, утрата национальной культуры равносильно удалению из мозга и из
памяти огромного массива информации и заложенных в человеке с детства программ,
определяющих его как человека и как личность. Чужая, к примеру, английская, культура
при этом все равно не приобретается – человек не становится англичанином (для этого он
должен был родиться у матери-англичанки). Поэтому он выпадает вообще из всякой
484
культуры и подпадает под влияние антикультуры. Результатом является превращение
огромного числа людей в неких гуманоидов, неполноценных людей, лишенных
национальной идентичности и моральных норм. Они и составляют те массы человекозверей, которые всегда появляются в конце очередного глобального кризиса коррупции,
когда человеческая цивилизация превращается в «цивилизацию хищников» (см. об этом п.
6.5)1.
В наибольшей мере потеря национальной и культурной идентичности всегда
грозила и грозит сегодня потомкам иммигрантов. Например, дети арабов и других
мусульманских иммигрантов, выросшие во Франции (а это огромный слой населения),
сегодня не могут понять, кто они – французы, арабы или африканцы и этого же не могут
понять окружающие их коренные французы. Сами себя дети иммигрантов, возможно,
считают французами, но таковыми их не считает большинство населения, подвергая их
сознательной или бессознательной дискриминации. Отсюда – те их буйства и разгул
преступности, которые охватили в 2000-е годы всю Францию, и это показывает, насколько
опасна для общества потеря национальной идентичности даже части населения. В еще
большей мере эта опасность грозит таким иммигрантским нациям, какими являются,
например, американская и канадская нации, и чья и без того слабая национальная
общность (так как внутри американской нации есть американские ирландцы, итальянцы и
т.д., живущие своими общинами) размывается сегодня огромным потоком нелегальных
иммигрантов из Латинской Америки. Но идеологи современного миропорядка все эти
тенденции только приветствуют. Например, Жак Аттали мечтает в своей книге «Линии
горизонта» о том, что все люди в мире превратятся в «кочевников» - то есть в
индивидуумов, не связанных с окружающими никакими национальными и культурными
связями, помимо некой общей для всех универсальной культуры. Следует отметить, что
такие же тенденции были и в Римской империи: во II веке н.э. около 90% населения
города Рима, которое составляло, по оценкам, около миллиона человек, были
иммигрантами, то есть такими же «кочевниками» без рода и племени, но подчинявшимися
римской идеологии и римским законам ([141] p.750). И римская олигархия легко ими
манипулировала при помощи «хлеба и зрелищ».
Из сказанного выше вытекают еще два элемента программы мировой олигархии:
(11) насаждение идеи элитной нации (расы) и неполноценных наций (рас)
В наиболее завершенном виде эта идея была реализована в Римской империи, где
до начала III в. н.э. коренные римляне и их потомки имели привилегированный статус, так
называемое римское гражданство. Второй уровень привилегированности обеспечивало
так называемое латинское гражданство. Его имели первоначально италийские союзники
Рима, говорившие на латинском языке, как и сами римляне. А в дальнейшем его получали
города и провинции, которые достигли определенного прогресса в усвоении римской
культуры, в качестве своеобразной награды за это. Латинское гражданство давало
определенные права и привилегии, хотя и не такие, как римское гражданство. Наконец,
все остальные города и деревни, которые еще недостаточно усвоили римскую культуру,
имели самый низкий статус – их жители не считались гражданами и не пользовались
никакими привилегиями. Ниже их были только рабы, которые считались просто вещью,
но их было немного. Разумеется, вся эта система способствовала быстрой романизации,
1
Как указывал немецкий профессор К.Пфеффер, значительная часть войск СС фашистского Третьего рейха,
совершивших основную массу злодеяний против мирного населения СССР и Европы, была укомплектована
не немцами, а добровольцами из других стран ([54] с.635) – то есть подонками, собранными со всей Европы,
которые записывались в войска СС по собственному желанию. Немалую роль в этих преступлениях против
своего народа сыграли и русские эмигранты, которые за два десятилетия своего проживания в Европе
утратили свою национальную и культурную идентичность (всего за Гитлера воевало около 1 миллиона
выходцев из России-СССР и несколько миллионов западноевропейцев).
485
усвоению римской культуры, о чем выше говорилось, поскольку все стремились к
получению римского или хотя бы латинского гражданства. Таким образом, в Римской
империи бок о бок жили как бы три нации – нация господ (римляне), нация кандидатов в
господа (латинские граждане) и нация простой черни, составлявшая абсолютное
большинство. Эта система просуществовала до 212 г., когда ее отменил император
Каракалла, объявивший всех жителей империи гражданами. В дальнейшем негражданами
считались только варвары-иммигранты, которых для пополнения нехватки рабочей силы с
конца III в. начали ввозить из соседних стран и селить на территории империи в качестве
рабов или крепостных.
Особенно много было поселено варваров-иммигрантов в римской Галлии. Их
называли «франками» и селили в III-V вв. в основном в качестве крепостных на землях
местных римских господ. В VI веке франки «отомстили» римлянам: они ввели для
франков привилегированный статус, а римлян ущемили в правах (подробнее см.: [59]
глава VI). Таким образом, франко-римская олигархия, образовавшаяся на развалинах
Римской империи, старалась использовать прежние приемы: она разделила население на
нацию господ и нацию черни; только теперь прежние «господа» и «чернь» поменялись
местами – бывшие «господа» римляне превратились в «чернь», а франки из «черни»
превратились в «господ». Сами представители правящей верхушки при этом не
пострадали: как указывает Ф.Лот, те из них, которые ранее считали себя римлянами,
быстро взяли себе франкские имена и превратились во франков ([238] p.129). Пострадали
только простые римляне, жившие в основном на юге страны, которых правители
франкской Галлии и их армии грабили и экспортировали в качестве рабов в арабские
страны и Византию (см. п. 9.1).
Такое же разделение на нацию господ и нацию второго сорта мы видим и в
Британской империи, о чем говорилось в предыдущей главе. Все жители британских
колоний имели более низкий статус, чем жители Англии. Этот более низкий статус
распространялся не только на африканцев и индийцев, но и, например, на ирландцев,
которым Джонатан Свифт во время голодомора середины XIX века посоветовал поедать
собственных детей – для решения проблемы голода и избыточного населения (попробовал
бы он посоветовать это самим англичанам!). Ко второму сорту относились и
американские британцы – жители американских колоний Великобритании, что
проявлялось в отношении к ним в британской армии, в различных запретах в
экономической жизни и т.д. (см. выше). Ну а африканцы и иные туземцы с черным цветом
кожи относились даже не ко второму, а к третьему сорту: именно в британских колониях в
Африке и других частях света была введена и существовала в течение долгого времени
система апартеида, разделившая население на нацию белых господ и неполноценную
чернокожую нацию.
Как видим, разделение населения на элитные и неполноценные нации или расы
было характерной чертой мировой олигархии: и римской, и британской.
В конце XIX - начале XX вв. возникло необычайно много новых учений и теорий
об элитных и неполноценных нациях или расах, получивших широкую известность и
широкую популярность. Одной из них, как уже было сказано, являлась расовая теория
апартеида. Другой, не менее известной, являлась нацистская теория об арийской расе,
возникшая на рубеже XIX-XX вв. в Германии и ставшая основой государственной
идеологии фашистского Третьего рейха. В соответствии с ним немцы считались «высшей
расой», потомками арийцев. Второй уровень привилегированности распространялся на
нации, по своей культуре близкие немцам: англичане, французы, голландцы, скандинавы
и т.д. Третий уровень составляли славяне, которые были отнесены к «неполноценным
расам» и подлежали частичному уничтожению и частичному «перевоспитанию».
Наконец, четвертый уровень составляли евреи и цыгане, которые подлежали полному
уничтожению.
486
Еще одним учением, возникшим в начале XX века, правда, не столь известным как
нацизм, является сионизм. Вообще есть два разных понятия, связанных с этим словом.
Согласно первому из них, сионизм – это еврейское националистическое движение,
ставившее целью создание еврейского национального государства в Палестине,
современного государства Израиль [320]. Разумеется, создание собственного государства
можно считать неотъемлемым правом любого народа. Но есть и другое содержание,
вкладываемое в понятие «сионизм». Согласно Резолюции генеральной Ассамблеи ООН от
10 ноября 1975 г., «сионизм является формой расизма и расовой дискриминации». А
высказывания видных деятелей сионистского движения, приводимые российским
историком О.Платоновым, свидетельствуют о том, что некоторые из этих деятелей
проповедовали идею о евреях как о самой «чистой» и «способной» нации в мире и
заявляли о неполноценности других наций или рас ([80] с.531-532, 571). Вместе с тем,
хорошо известно, что в деятельности сионистских организаций с самого начала большую
роль играли крупные международные финансовые магнаты, в частности, Ротшильды и
Якоб Шифф. Поэтому и здесь мы видим связь между мировой олигархией и насаждением
идей об элитных и неполноценных нациях. Как будет показано в следующей главе, Гитлер
пришел к власти благодаря поддержке германской и англо-американской олигархии, что
также свидетельствует о связи расистских теорий с мировой олигархией.
В действительности расистские теории создаются вовсе не из особенной любви
олигархии к каким-то определенным нациям и желания им помочь. Олигархия не имеет
национальности, она космополитична. Поэтому ее «любовь» или «нелюбовь» к той или
иной нации определяется конкретными обстоятельствами. Пока олигархии в эпоху
античности было выгодно считать римлян нацией господ, она именно это и делала, а
варвары-иммигранты были нацией второго сорта. Когда к VI веку ситуация изменилась,
все стало наоборот: олигархия объявила варваров-иммигрантов нацией господ, а нацией
второго сорта стало коренное население - римляне. Обычно «нация господ» служит для
олигархии не чем иным, как пушечным мясом – из нее составляется армия, которая
должна воевать, сражаться и, если понадобится, погибнуть за интересы олигархии. В
античности такую роль выполняли римляне, а когда стали ее плохо выполнять (начали
вырождаться, перестали служить в армии), то их поменяли местами с франками. В
Британской империи такую роль выполняли англичане, значительная часть которых
служила в колониальных войсках и участвовала в колониальных войнах 1. Но на рубеже
XIX-XX веков стал очевиден закат могущества Британии, а мировая олигархия
раскололась на два лагеря. Поэтому англичане уже не могли выполнять роль
единственной элитной нации, как это было в течение почти всего XIX века. В условиях
раскола мировой олигархии понадобилось, помимо англичан, новое пушечное мясо, роль
которого была уготовлена немцам и евреям.
Отсюда становится понятным, почему практически одновременно – с конца XIX –
начала XX веков, не раньше и не позже – среди немцев и среди евреев начинают
насаждаться идеи об исключительности их самих и о неполноценности других наций.
Именно тогда возникает сионизм, и именно тогда ряд лидеров этого движения выдвигают
идеи об исключительности еврейской расы ([80] с.531). Хорошо известно, что и в
Германии теории нацистского и расистского толка начали приобретать популярность
задолго до Первой мировой войны. Что касается использования в последующем немцев и
евреев как пушечного мяса, то на этот счет тоже имеется достаточно фактов. Например,
хорошо известно, что боевые потери Германии (развязавшей как Первую, так и Вторую
мировую войну), в процентном отношении к ее населению, были самыми большими среди
воевавших стран.
Касательно евреев можно привести следующие факты. Вот что пишет О.Платонов
о событиях в Германии и Западной Европе после прихода Гитлера к власти:
1
В эпоху расцвета Британской империи около 1 миллиона английских солдат постоянно находились в
колониях для «наведения порядка».
487
«Сионисты всячески препятствовали эмиграции евреев в другие страны мира,
ориентируя их только на Палестину, тем самым сознательно обрекая часть евреев на
тяжелые условия существования и гибель. Перед Второй мировой войной правительство
США и Англии планировали предоставление убежища 500 тыс. европейских евреев.
Однако их предложения натолкнулись на противодействие сионистских вождей,
стремившихся использовать войну для своих планов. Президент США Ф.Рузвельт с
сожалением отмечал, что “этот план (эмиграции евреев в США – О.П.) нельзя претворить
в жизнь. Этого не допустят влиятельные лидеры еврейских общин в США… Сионисты
понимают, что именно теперь удобнее всего стричь купоны для Палестины”. То же
отмечал и видный английский деятель того времени С.Шенфельд: “У нас были согласны
предоставить убежище и помощь евреям, которым угрожал фашизм, но это натолкнулось
на противодействие сионистов, которые признавали лишь одну форму помощи – отправку
всех евреев в Палестину”.
Для иудейских вождей еврейский народ был только материалом в исполнении их
чудовищных планов. Совершенно сознательно они предполагали провести чистку
еврейского народа, отрезать “больные и засохшие ветви”… Особенно цинично замысел
иудейских вождей выразил будущий первый президент Израиля, глава международной
сионистской организации Хаим Вейцман. На запрос Британской королевской комиссии о
возможности переправить 6 млн. западноевропейских евреев в Палестину он ответил:
“Нет. Старые уйдут… Они пыль, экономическая и моральная пыль большого света…
Останется лишь ветвь”» ([80] с.536).
Далее О.Платонов приводит многочисленные свидетельства, подтверждающие
косвенное, а в некоторых случаях и прямое, участие сионистов в геноциде еврейского
народа, организованного гитлеровскими фашистами. Так, согласно рассекреченным в
США документам германских архивов, при участии одного из руководителей сионизма
М.Нормана, гитлеровское правительство разработало так называемый «план Шахта»,
согласно которому молодых и экономически дееспособных германских евреев
планировалось вывезти в Палестину, а старики и неспособные к эмиграции подлежали
уничтожению ([80] с.534-535). В последующем этот план осуществлялся: немецкие
транспортные корабли регулярно перевозили евреев в Палестину, а евреев, остававшихся
в Германии, помещали в лагеря смерти. Примеры еще более тесного сотрудничества
гитлеровцев и сионистов были обнаружены в архивных материалах, относящихся к
периоду оккупации немцами Украины. Советский историк Ю.Шульмейстер,
опубликовавший часть этих архивных данных в своей книге, писал: «Сионисты,
возглавившие созданные нацистами орудия геноцида – “юденраты”, участвовали
непосредственно в отборе жертв для умерщвления… На их совести тысячи уничтоженных
гитлеровцами евреев» ([320]; [80] с.539). Как видим, сионистов мало волновала участь
еврейского населения, оно их интересовало в основном как средство для достижения
своих целей.
Подобные факты приводят и многие другие историки и исследователи. Как пишет
политолог и историк Т.Грачева (со ссылкой на книгу Л.Домба), «В 1941 году и затем еще
раз в 1942 году гестапо предложило европейским евреям транзит в Испанию на условии,
что никто из выезжающих не поедет в Палестину. Все депортированные будут перевезены
в США и Британские колонии и останутся там. За каждую семью требовалось заплатить
1000 долларов. Ответ сионистских лидеров был негативным со следующими
комментариями. “Только Палестина должна рассматриваться как место перемещения
депортированных… Никакого выкупа выплачено не будет”… В 1944 году было сделано
аналогичное предложение, которое позволило бы спасти всех евреев Венгрии.
Сионистское руководство опять отклонило предложение, зная, что газовые камеры уже
унесли жизни сотен и сотен тысяч» ([27] с.178-179).
Необходимо также отметить, что сионисты или лица еврейской национальности,
входившие в число крупнейших промышленных и финансовых магнатов Германии,
488
сыграли активную роль в финансировании Гитлера и продвижении его во власть. В
частности, как указывал бывший канцлер Германии Г.Брюнинг в письме У.Черчиллю от
28.08.1937, нацистскую партию Гитлера активно финансировали, начиная с октября 1928
г., главные управляющие двух крупнейших берлинских банков, иудейского
вероисповедания ([27] с.176). Что касается финансирования со стороны германских
промышленников, то, как следует из фактов, приводимых английским историком
Х.Джеймсом, особенно большую роль в этом сыграл Поль Зильверберг, еврей по
национальности, крупнейший угольный магнат Германии. Он совместно с Круппом и еще
двумя магнатами руководил специальным фондом крупной промышленности Германии,
созданным для финансирования деятельности политических партий. В 1932 г. четверка
управляющих фондом приняла решение о начале финансирования нацистской партии
Гитлера (НСДРП). Из этой четверки именно Зильверберг активнее всего выступал в
пользу поддержки Гитлера и его партии, утверждая, что его можно «приручить» ([225]
pp.167, 185, 321). Последующие события подтвердили его правоту – Гитлер и пальцем не
тронул ни одного магната, наоборот, он с ними активно сотрудничал и многим из них
оказывал содействие (см. следующую главу). Но вот что касается политики Гитлера в
отношении евреев, то «приручить» его Зильвербергу не удалось (а скорее всего, и не было
нужно вовсе). Как известно, Гитлер после прихода к власти полностью осуществил свой
план по уничтожению евреев в Германии и других странах Европы, который вытекал из
расовой идеологии НСДРП. Все эти факты сотрудничества сионистов и еврейских
магнатов с немецкими фашистами и Гитлером лишний раз подтверждают высказанное
выше утверждение о том, что олигархия не имеет национальности.
В заключение необходимо указать на еще один элемент программы мировой
олигархии:
(12) сращивание мирового олигархического капитала и сплочение интересов
мировой олигархии с тенденцией к образованию единого капитала мировой олигархии и
олигархического «мирового правительства»
Идея сращивания олигархического капитала и его неделимости наиболее
последовательно проводилась в жизнь иезуитами, а до них – тамплиерами, которые были
в определенной мере предшественниками иезуитов. В уставе Общества Иисуса было
записано1, что члены общества (иезуиты) не должны были иметь никакой личной
собственности, вся собственность принадлежала лишь самому Обществу Иисуса ([28]
с.67). Иезуиты могли свободно распоряжаться этой собственностью в свое удовольствие,
поскольку, в отличие от всех других католических орденов, они жили не как монахи, а как
члены светского общества, к тому же, как правило, жили в большой роскоши. Но владеть
этой собственностью никто из них не имел права.
Сложение всех капиталов в одно целое, безусловно, давало иезуитам (а до этого –
тамплиерам, у которых тоже все имущество принадлежало ордену) огромные
преимущества. Португальские, венецианские и другие европейские купцы вели торговлю
за свой страх и риск и каждый из них рисковал при этом своим личным капиталом. Кроме
того, размер этого частного капитала, принадлежащего одному или даже группе обычных
купцов, не мог идти ни в какое сравнение с капиталом ордена иезуитов, составлявшим
одно целое. Именно поэтому иезуиты могли проворачивать такие торговые и финансовые
сделки, какие были не под силу другим европейским купцам, и именно поэтому им
удалось так легко выдавить своих торговых конкурентов из самых богатых и
привлекательных стран: Китая, Японии, Индии, Парагвая и других. Это была крупнейшая
монополия той эпохи в области торговли и финансов, благодаря ей орден иезуитов и стал
самой крупной, богатой и процветающей организацией.
1
Этот устав был официально передан Обществом Иисуса Парижскому парламенту в 1757 г., поэтому нет
никаких сомнений в его подлинности.
489
Британская олигархия в эпоху своего могущества пыталась позаимствовать у
иезуитов эти принципы. Как утверждали люди, хорошо знавшие Сесила Родеса, иезуиты
были его идеалом, он хотел позаимствовать принципы организации Общества Иисуса для
того чтобы, как пишет Р.Дэвис, организовать «фантастическое секретное общество для
распространения британской мощи и влияния во всем мире». В частности, он предлагал
взять устав иезуитов, заменить в нем слово «римско-католическая церковь» на слово
«английская империя» и принять этот устав за основу деятельности такого общества
([170] p.213). Эти мечты не были лишь мечтами. Общество по распространению
британской культуры (Rhodes Scolarship) действительно было создано и, как уже
говорилось выше, Родес передал ему значительную часть своих огромных капиталов.
Кроме того, Сесил Родес и лорд Альфред Милнер (представитель Британской
короны в Южной Африке с 1897 г. по 1905 г.) ввели практику проведения регулярных
круглых столов с участием крупнейших бизнесменов и миллиардеров, которые они
организовывали вплоть до 1925 г. ([49] с.288) После этого практика проведения таких
регулярных круглых столов была продолжена под покровительством американских и
английских миллиардеров Рокфеллеров, Морганов и Уитни в виде заседаний
Бильдербергского клуба и Совета по международным отношениям, которые регулярно
проводятся и сегодня (см. главу XX). В конечном счете, и регулярные круглые столы
миллиардеров, и их совместные фонды, финансирующие глобальные политические и
культурные акции, являются свидетельством той же самой тенденции – сращивания
мирового олигархического капитала и сплочения его интересов.
Еще одним ярким свидетельством этой тенденции являются транснациональные
корпорации. Это явление было впервые отмечено в начале XX века, когда о нем стали
писать разные авторы, включая Ленина. В 1930-е годы их роль в мировой экономике
несколько снизилась, чему способствовало свертывание глобализации в условиях Великой
депрессии и, возможно, меры Рузвельта в США по демонополизации американской
экономики (см. главу XVII). Но в течение последней трети XX в. и в начале XXI в. мы
видим продолжение прежней тенденции, чему благоприятствовала возобновившаяся в
1960-е годы глобализация. Сегодня благодаря интенсивным слияниям и поглощениям
транснациональные корпорации приобрели невиданную ранее силу и мощь. Некоторые из
них, такие как Microsoft и Alcoa, контролируют более половины мирового производства в
своей отрасли и, как правило, сами при этом контролируются очень небольшим кругом
лиц. Мировые промышленные и финансовые гиганты все чаще и чаще оказываются в
центре международных коррупционных скандалов и в современном мире являются не
только центрами концентрации и аккумулирования капиталов, но и одним из главных
источников распространения международной коррупции (подробнее см. главу XX).
Глава XVI. Коррупция в Германии в эпоху Веймарской республики и
Третьего рейха (1918-1945 гг.)
16.1. Социально-экономическое развитие Германии до Первой мировой войны
В предыдущей главе уже приводились данные о необычайно быстром
экономическом развитии Германии в конце XIX – начале XX в., которое современники
называли «германским экономическим чудом». Если в середине XIX в. мастерской мира
была Великобритания, то теперь такой мастерской стала Германия, которая завалила если
не весь мир, то, во всяком случае, всю Европу своими товарами. А по развитию наиболее
передовых отраслей промышленности, и всей промышленности в целом, Германия вышла
на первое место в Европе, значительно опередив Великобританию.
490
Такое феноменальное индустриальное развитие Германии произошло за очень
короткий период. Так, выпуск чугуна в стране с 1845/54 по 1910/13 гг. вырос в 80 раз, а
многие отрасли, определившие лицо германской промышленности: электротехническая,
химическая, машиностроение, - возникли лишь в конце XIX в. Как уже выше было
сказано, быстрой индустриализации Германии способствовал начавшийся в 1879 г.
переход от либеральной к протекционистской экономической политике. До этого, в 1860-е
годы, как и большинство других стран Европы, Германия поддалась британской
пропаганде и либерализовала свою внешнюю торговлю. В частности, с 1862 г. импортные
пошлины в Германии на зерно были отменены совсем, а на промышленные изделия –
снижены до уровня 4-6% ([153] pp.41, 59). Результатом стала глубокая экономическая
депрессия, поразившая страну с 1873 г. по 1878 г.: в течение шести лет национальный
доход страны неуклонно снижался [201]. Возврат к протекционизму начался с 1879 г.,
когда, например, импортные пошлины для текстильных изделий были повышены до 1530%, а к концу 1880-х годов по некоторым товарам они достигали уже уровня 40-50%
([153] p.61). И вскоре после возобновления протекционистской политики начался
небывалый экономический подъем.
Но в отличие от США, индустриализации которых способствовал мощный приток
британских капиталов и британских, а также других европейских, иммигрантов и
предпринимателей (см. выше), в Германии не было ни того, ни другого, и ее
промышленное развитие осуществлялось почти исключительно за счет внутренних
факторов1. Главным фактором являлось то, что в условиях протекционистской политики
стало выгодно инвестировать, поэтому и предприниматели, и государство, и население
старались как можно больше денег вложить в экономическое развитие. Об этом можно
судить по такому показателю, как доля национального дохода страны, направляемого не
на потребление, а на накопление. В Германии этот показатель вырос с 8% в 1851-1860 гг.
до 16% в 1891-1913 гг. В то же самое время, в Великобритании, проводившей
либеральную политику в отношении внешней торговли, этот показатель снизился с 11,5%
в 1860-1869 гг. до 6% в 1890-1899 гг., что сопровождалось деиндустриализацией страны
([152] 1, p.556).
В целом за 35-40 лет – с 1870-75 гг. по 1913 г. - национальный доход Германии, а,
следовательно, ее благосостояние, увеличились в 4 раза ([152] 1, p.17). И это произошло
не благодаря каким-то благоприятным внешним факторам, а как раз вопреки им. В
частности, как выше уже отмечалось, Германия не имела многих видов собственного
сырья, как, например, Великобритания и Франция, которые получали его из своих
колоний, или как США и Россия, имевшие достаточное количество сырья на своей
собственной территории. Поэтому феноменальный экономический рост в Германии
произошел исключительно благодаря росту производительности труда и усилиям
германской нации по развитию разных видов производства и внедрению передовых
технологий.
Однако говоря о «германском экономическом чуде», не стоит переоценивать
значение именно периода 1879-1913 гг. Такой резкий рывок в экономическом развитии
страны не мог бы произойти, если бы ему не предшествовали два столетия социальноэкономических преобразований, коренным образом изменивших и Германию, и немецкую
нацию. Выше уже говорилось о том (см. конец главы XII), что после победы в
Тридцатилетней войне германские государства почти повсеместно ввели жесткую
протекционистскую политику, которой придерживались в течение двух столетий.
Германский меркантилизм (протекционизм XVII-XVIII веков) не привел к таким же
впечатляющим результатам, как английский, но он и не мог к ним привести. Этому
препятствовала раздробленность Германии, где существовало несколько десятков
1
Единственный внешний фактор, который использовали немцы – они переманили обратно в Германию
многих немецких специалистов, эмигрировавших до этого в Великобританию и другие страны и
работавших там в передовых отраслях промышленности.
491
государств. Разумеется, в условиях, когда каждое из этих мелких государств отгородилось
от всего мира системой таможенных пошлин, ни о каком едином региональном рынке,
какой возник в Великобритании, не могло быть и речи. Протекционизм мелких
германских государств тормозил развитие мануфактур и машинного производства, для
чего требовался достаточно емкий рынок. Но он позволил Германии решить ряд других
важных задач, благодаря чему и стало возможным «германское экономическое чудо»
конца XIX - начала XX вв.
Одной из таких важных задач, стоявших перед Германией, был рост населения.
Немецкие меркантилисты, как и их единомышленники в Англии и других странах, писали
о том, что протекционизм способствует ускоренному росту населения. В то время это
было аксиомой, которую признавала почти вся Европа1. И это было одной из главных
целей проводимой протекционистской политики ([217] S.15), которая для Германии,
потерявшей почти половину населения за время Тридцатилетней войны, была
чрезвычайно важной. Результаты себя полностью оправдали – за два-три столетия
Германия превратилась в одну из самых густонаселенных стран Европы. Сегодня по
плотности населения (230 чел/кв. км) среди крупных европейских стран Германия
уступает лишь Великобритании (240 чел/кв. км) и намного превосходит Францию (110
чел/кв. км). Ситуация была совсем иная 300-400 лет назад. По данным П.Шоню,
изучавшего исторические плотности населения в Европе, в то время по этому показателю
лидировали Нидерланды, Италия и Франция. Германия была менее густо населена, чем
Франция, лишь на прирейнских землях на западе страны была примерно такая же
плотность населения, как во Франции (30-35 чел/кв. км) ([160] pp.255, 261). А на востоке
Германии, где в то время даже существовало крепостное право, плотность населения была
значительно ниже и приближалась к польской, которая составляла порядка 10-15 чел/кв.
км. К XX веку ситуация кардинально изменилась: Франция перестала входить в число
самых густонаселенных стран Европы, очень сильно отстав от лидеров, зато в число таких
стран уверенно вошли Англия и Германия, обогнав по плотности населения не только
Францию, но и Италию. Таким образом, население и плотность населения в Германии за
300-400 лет выросли примерно в 10-15 раз, а, для сравнения, во Франции – всего лишь в 3
раза.
Почему рост населения является важным для развития страны? Мы уже видели
выше, что без достаточно высокой плотности населения невозможен высокий уровень ни
культуры, ни экономики, ни цивилизации в целом. Феодализм и крепостное право потому
и были всегда связаны с упадком культуры и цивилизации, что они возникали в условиях
редкого населения. Соответственно, рост плотности населения – это не просто некий
количественный демографический показатель, его можно считать в определенной степени
качественным показателем развития общества. В частности, по мнению ведущих
экономистов, рыночная экономика может нормально функционировать лишь при
достаточно высокой плотности населения ([165] р.274) - и это подтверждается огромной
массой исторического материала, который приводился в предыдущей книге трилогии (см.
также п. 10.1). В то же время, именно рыночная экономика обеспечила и современным
странам Запада, и другим государствам, существовавшим ранее, самый высокий уровень
развития цивилизации по сравнению с остальным миром
Почему рост плотности населения способствует развитию цивилизации, понять
совсем не сложно. Во-первых, увеличение плотности автоматически, без особых усилий,
приводит к росту благосостояния общества. Это происходит потому, что уменьшаются
транспортные издержки и непроизводительные затраты времени: если жители живут
скученно, то им не нужно преодолевать большие расстояния, для того чтобы что-то
купить или продать, а также для того чтобы получить или оказать необходимую услугу.
Именно поэтому все развитые цивилизации в истории возникали в условиях высокой
1
Спрашивается, что надо было сделать для того, чтобы эта важная аксиома была напрочь забыта, и сколько
для этого нужно было предпринять целенаправленных усилий (см. главу XVIII).
492
плотности населения1: у населения оставалось больше свободного времени, чтобы
заниматься самообразованием, развитием культуры, науки, новыми технологиями,
появлялись новые профессии, связанные с интеллектуальной деятельностью и т.д.2
Во-вторых, высокая плотность вынуждает население вырабатывать эффективные
способы сосуществования. Это в малонаселенной местности человек может жить на своем
хуторе и практически не общаться с внешним миром, ведя полудикое существование. В
условиях густого населения такой человек просто не выживет, если он не изменит своего
поведения и своих привычек. Поэтому рост плотности населения не только облегчает
разделение труда и повышает благосостояние общества, он еще и вынуждает население
вступать в постоянные контакты и кооперацию друг с другом, в ходе чего поведение и
манеры людей отшлифовываются, и они учатся тому, чтобы сотрудничать друг с другом и
извлекать из этого сотрудничества прибыль, а не тащить все что ни попадя на свой хутор,
чтобы зарыть там навсегда в своем погребе. К тому же в ходе такого сотрудничества
вырабатываются правила поведения и законы, регулирующие разные стороны
человеческих взаимоотношений, которым все люди в своих ежедневных контактах
неизбежно начинают следовать – то есть создается правовое государство. Таким образом,
рост плотности населения является важным фактором не только экономического роста, но
и в целом развития культуры и цивилизации.
Но значение эпохи меркантилизма XVII-XVIII вв.для Германии не ограничивается
только этим. Она заложила общие принципы государственного управления экономики и
промышленной политики, которыми Германия во многом руководствуется и сегодня.
Давайте рассмотрим кратко, в чем они заключались. Так, для более эффективного
проведения протекционистской политики практически во всех германских государствах в
XVII-XVIII вв. были созданы специальные государственные органы – советы по торговле,
в функции которых входило не только установление таможенных пошлин, но и развитие
предпринимательской деятельности. В частности, в их функции входила борьба с
различными видами монополий и монополизма, борьба как с привилегиями в
предпринимательской деятельности, так и с запретами и ограничениями, надзор за
правильностью ведения торговли, решение торговых споров, стимулирование
предпринимательства, финансовая поддержка предприятий и т.д. ([217] S.54, 236-288, 407)
То есть, по существу, в их функции входила борьба с коррупцией и монополизмом в
хозяйственной жизни, а также регулирование и всемерное стимулирование
предпринимательства. Я не собираюсь оценивать, насколько эффективной была эта
деятельность. Судя по оценке немецкого экономического историка Т.Холуба, в каких-то
германских государствах эта деятельность советов по торговле была более, а в каких-то –
менее эффективной ([217] S.22-30). Но факт остается фактом - немцев в течение полутора
столетий, до роспуска этих советов в начале XIX в. при Наполеоне, приучали к тому,
чтобы вести свое дело, подчиняться установленным и единым для всех правилам и
законам ведения бизнеса, приучали верить, что государство заинтересовано в развитии
честного предпринимательства и готово вести борьбу с коррупцией и монополизмом.
Кроме того, поскольку почти во всех германских государствах были введены
запретительные пошлины на импорт готовых изделий и на экспорт сырья, то население
приучали еще и к тому, чтобы все изделия производить самим, а не ввозить из-за границы,
а для этого осваивать все существующие профессии и развивать самостоятельно все виды
производств и ремесел. Кроме того, тем самым предпринимателей отучали спекулировать
сырьем и продавать это народное достояние за границу, а приучали пускать его в
глубокую переработку и производить из него ценные готовые изделия.
1
В V в. до н.э. плотность населения в Римском государстве (согласно римскому цензу) составляла 120
чел/кв. км, а в наиболее развитых государствах Древней Греции (по оценкам историков) – порядка 80 чел/кв.
км.
2
В Древнем Риме было почти 300 различных профессий ([304] p.xvi), в то время как в феодальной Европе
(V-XII вв.) их было от силы несколько десятков.
493
Все это изменило характер нации. Сегодня можно часто слышать утверждение о
том, что у немцев в крови – способность к добротному и эффективному производству чего
бы то ни было, начиная от обуви и кончая автомобилями и технологическим
оборудованием, в чем они сегодня превосходят, наверное, любую другую европейскую
нацию. Но это - сегодняшнее мнение о немцах, которое существует в последние 100 лет.
Если мы взглянем на то, что из себя представляла немецкая нация несколько столетий
назад, то увидим совсем иную картину. Вот что писал немецкий историк К.Пфафф в 1850
г. о состоянии Германии после Тридцатилетней войны (в середине XVII века): «Ремесла
после такой длительной войны пришли в упадок и с ними исчезли доверие и честность в
торговле; поскольку заработать на чем-либо было очень трудно, широко распространился
обман, товары продавали по завышенным ценам, использовали фальшивые меры для их
взвешивания и измерения». Приводя эти слова в своей книге, современный немецкий
историк Т.Холуб добавляет, что «ремесел в стране почти не осталось, тяга к роскоши и
лень распространились в самых низких формах» ([217] S.31-32). А вот как описывал ту
эпоху в жизни Германии английский историк Маколей: «Ничего нельзя было купить без
того, чтобы не происходило недоразумения (то есть обмана – Ю.К.). У каждого прилавка
ссорились с утра до вечера. Между рабочими и работодателем регулярно каждую субботу
(день выдачи зарплаты – Ю.К.) происходили столкновения. На ярмарке и на рынке
непрерывно шумели, кричали, ругались, проклинали друг друга, и было счастьем, если
дело кончалось без сломанных ларей и без убийства» ([118] с.102).
Итак, картина, нарисованная историками о Германии середины XVII века, совсем
не похожа на то представление о Германии, какое у нас имеется сегодня, а похожа скорее
на наше сегодняшнее представление о некоторых наиболее отсталых государствах
Африки и Центральной Америки, пораженных депрессией, ленью, коррупцией и
преступностью. И немцы XVII века, промышлявшие в основном мошенничеством и
обманом, а в остальное время бездельничавшие, совсем не похожи на привычных нам
сегодня немцев.
Но это не должно нас удивлять. Выше уже говорилось о том, что англичане в XVI
веке считались очень ленивой нацией, и это было общее существовавшее о них тогда
мнение. А к XIX веку они превратились в самую предприимчивую нацию, и очевидно, в
самую трудолюбивую, раз им удалось сделать свою страну мастерской мира. И так же
немцы из нации мошенников и лентяев, какой они были в XVII веке, к XX веку
превратились в самую добросовестную и работящую нацию Европы. И чуда здесь нет
никакого. Просто их в течение двух столетий, как и англичан, приучали к тому, чтобы
честно и добросовестно работать – и за это получать честное вознаграждение. А также
приучали к тому, чтобы развивать собственное производство, а не жить перепродажей
сырьевых ресурсов или тех изделий, что уже кем-то были произведены.
Но эпоха меркантилизма была для немцев лишь долгой и упорной «тренировкой»
перед большой игрой. Новые возможности для них открылись с образованием
Таможенного союза, объединившего в 1834 г. почти все германские государства в единую
таможенную зону и создавшего единый германский рынок, а начиная с 1870 года – с
образованием единой Германии. Преодолев государственную и экономическую
раздробленность, немцы получили сразу огромные конкурентные преимущества перед
своими соседями. Это была страна с очень высокой плотностью населения, одной из
самых высоких в Европе, в которой население двести лет приучали к разнообразным
ремеслам, профессиям, добросовестному труду, и это был самый большой
потребительский рынок Европы с населением 40 миллионов человек. Поэтому вовсе не
случайным было то, что экономическое чудо в конце XIX – начале XX вв. произошло
именно в Германии, а, к примеру, не в Италии или России, хотя и протекционизм и
индустриализация были и там тоже. Но там не было двух столетий подготовительной
работы, сделавшей из Германии то, чем она стала – промышленным и технологическим
мотором Европы, чем она остается до настоящего времени.
494
16.2. Кризис коррупции в Германии накануне и во время Первой мировой войны
Быстрая индустриализация Германии и экономический рост в конце XIX – начале
XX в. сопровождались резкой концентрацией капитала, что, как мы видели, во все
исторические эпохи являлось одним из основных признаков кризиса коррупции. В
частности, число картелей и иных монополистических объединений в германской
промышленности выросло с 210 в 1890 г. до 600 в 1911 г., а некоторые из них
превратились в крупные монополии. Например, Рейнско-Вестфальский каменноугольный
синдикат контролировал около 98% добычи угля в этом районе и 50% в остальной
Германии. Все сталелитейные заводы страны объединились в гигантский Стальной трест,
в электротехнической отрасли господствовали две крупные монополии (Siemens и AEG), в
химической – три концерна (Bayer, Agfa, BASF), на долю которых приходилось две трети
мирового производства анилиновых красителей. В 1909 г. девять берлинских банков
контролировали 83% всего банковского капитала Германии ([76] с.29). Одновременно с
этим усилилось переплетение крупного промышленного и финансового капитала, что
отмечал в своих работах еще Ленин, называя этот процесс «образованием финансовой
олигархии». Так, в 1910 г. директора шести ведущих берлинских банков являлись
одновременно членами руководства около 800 промышленных компаний, а в
наблюдательные советы этих банков входило более 50 крупных предпринимателей ([76]
с.29).
Возникает вопрос – почему индустриализация Германии привела к такой быстрой
монополизации немецкой промышленности и образованию мощной промышленнофинансовой олигархии? Мы видели, что почти всегда в истории основным фактором,
ускорявшим концентрацию капиталов и усиление олигархии, являлась глобализация,
интенсивная внешняя торговля. Не являлся исключением и данный период, более того, он
был уникальным в плане масштабов роста внешней торговли. Так, с 1815 г. по 1914 г.
объем совокупного экспорта стран Европы вырос почти в 40 раз ([153] p.1). Этому
способствовал целый ряд причин, среди которых важную роль сыграло резкое
удешевление морских и наземных перевозок (ввиду появления крупнотоннажных морских
судов, строительства железных дорог и т.д.). Даже введение протекционистских мер в
ряде европейских государств в конце XIX века не смогло затормозить эту тенденцию к
росту внешней торговли. Как отмечает историк П.Байрох, европейские страны (включая
Германию), введшие в конце XIX в. жесткие протекционистские меры, тем не менее,
продолжали быстро увеличивать свой внешнеторговый оборот ([153] pp.88-89).
Почему глобализация обычно способствует концентрации капиталов и
монополизации, выше уже было выяснено. Глобализация всегда порождала невиданные
товарные спекуляции, примеров которых было выше приведено достаточно, а также
возросшую нестабильность цен и спроса практически на все товары. Поэтому чем крупнее
была компания и чем быстрее она объединялась в картель, синдикат или иную
монополистическую группу, тем больше у нее было шансов в условиях такой
нестабильности выжить и разорить мелких и менее расторопных конкурентов.
Судя по всему, помимо глобализации, столь быстрая концентрация и
монополизация в германской промышленности объяснялась еще одним фактором,
характерным уже для современной эпохи – фактором научно-технического прогресса. В
последние полтора столетия этот фактор приобрел особенную роль, что связано с
усложнением промышленного производства: обладание патентом на новое прорывное
изобретение в современном мире позволяет отдельной компании или группе компаний
выдавить с рынка и полностью разорить конкурентов и занять монопольное положение в
отрасли. Примером может служить компания Майкрософт, ставшая в конце XX в.
благодаря одному или нескольким уникальным программным продуктам монополистом в
компьютерной индустрии. Судя по имеющейся информации, немецкие химические и
495
другие промышленные гиганты уже в начале XX в. активно прибегали к таким же
принципам ведения бизнеса1. Очевидно, это и позволило, в частности, трем ведущим
немецким химическим концернам в начале XIX в. контролировать 2/3 мирового
производства анилиновых красителей.
Высокая концентрация собственности и производства в Германии в данный период
была характерна не только для промышленности, но и для сельского хозяйства. Крупным
помещикам-латифундистам принадлежало 22% всей обрабатываемой земли в целом по
стране, но особенно много – в Пруссии (45%) и Мекленбурге (55%). А 4 млн. немецких
крестьян принадлежало всего лишь 15% обрабатываемых земель Германии ([76] с.30).
Высокая концентрация собственности и монополизация рынков всегда являлась
важнейшим признаком кризиса коррупции, суть которого состоит в захвате олигархией
экономической и политической власти над обществом. Не удивительно поэтому, что мы
видим в начале XX века и другие признаки кризиса коррупции. Большую силу в Германии
в этот период
начали приобретать различные протестные движения, партии,
придерживавшиеся крайних левых и националистических взглядов. Так, за Социалдемократическую партию Германии (аналог российской партии большевиков) на выборах
в 1912 г. проголосовало 4,25 млн. человек, или около 35% всех избирателей страны, а
число членов партии составляло в это время более 1 миллиона человек. Одновременно
уже начиная с 1870-х годов в Германии расцвел антисемитизм и национализм и начали
образовываться националистические партии и организации, приобретшие невиданную
популярность. Например, одна из таких националистических организаций –
Кифхойзербунд – включала 2,8 млн. членов, другая – Немецкий флотский союз – 1,1 млн.
членов ([76] с.35-36).
Следует отметить, что всплеск антисемитизма и преследований евреев в Европе
всегда в истории совпадал с очередным кризисом коррупции. Так, евреи были полностью
изгнаны из Англии в 1290 г., а их имущество при этом конфисковано ([309] p.149), как раз
после начала первого кризиса коррупции в Западной Европе. Помимо Англии они
подверглись гонениям в то время и в ряде других западноевропейских стран. Например, в
1382 г. произошли массовые погромы, ограбления и убийства евреев в Париже, а в 1391 г.
такие же погромы и убийства евреев произошли в Испании ([38] с.260-262; [80] с.80).
Когда с началом бурного развития балтийской торговли в конце XV в. кризис коррупции
докатился до Речи Посполитой, король Польши и Литвы Александр в 1495 г. изгнал всех
евреев из Литвы ([15] с.228). Но больше всего гонениям евреи подвергались в Испании,
где они составляли значительную часть населения (по оценкам, их было там 850 тыс.
человек в начале XIV в.: [80] с.79), и где кризис коррупции приобрел особенно
длительный и глубокий характер. В 1492 г., евреи, исповедующие иудаизм, были изгнаны
из Испании, а четыре года спустя – из Португалии. Но все же значительная часть
испанских евреев приняла католическую веру и осталась. Поэтому в дальнейшем, по мере
углубления социально-экономического кризиса в стране в XVI-XVII вв., преследования
евреев продолжились, для чего испанские власти использовали инквизицию. Формально
она была учреждена (в 1478 г.) для того, чтобы выяснять, насколько искренне испанские
евреи приняли христианство, но фактически – для расправы над ними. Тысячи евреев
были замучены или сожжены испанской инквизицией, еще большее число было
вынуждено спасаться бегством ([80] p.81; [298]). По данным Еврейской энциклопедии,
только в XVI веке в Западной Европе было убито порядка 40% (!) всех живших в то время
в мире евреев - 380 тысяч человек из примерно 1 миллиона ([54] с.231).
1
Это подтверждается тем, что в конце Первой мировой войны США и Великобритания конфисковали у
Германии много патентов, особенно в химической промышленности, включая анилиновую, и затем
наладили у себя собственные производства по этим патентам ([225] р.116). Из этого можно заключить, что у
английских и американских компаний до войны не было доступа к наиболее передовым немецким
технологиям, которые немецкие концерны берегли от своих конкурентов как зеницу ока.
496
Все эти события происходили на фоне кризисов коррупции, поразивших Европу в
период с конца XIII в. по XVII в. (см. главу X). Соответственно, новый общеевропейский
кризис коррупции, охвативший Европу с конца XIX века, вызвал и новый всплеск
антисемитизма в Германии и ряде других стран Европы.
Причины этого вытекают из вышеизложенного. Олигархия всегда любила
использовать малые народы в своих интересах, особенно те малые народы, которые жили
вперемешку с большими народами и потому были наиболее уязвимы. Если у
представителей большой нации всегда есть выбор – сотрудничать с олигархией или нет,
то у представителей малого народа, живущих посреди большой нации, такого выбора
практически нет. Отказ от сотрудничества с сильными мира сего для них равносилен
превращению в изгоев. Выше это было показано на примере польских евреев,
находившихся в полной зависимости от местных магнатов и вынужденных с ними
сотрудничать в эксплуатации местного населения Польши (см. главу VIII).
Соответственно, вся вина за бедствия местного населения также возлагалась на евреев, а
польские магнаты были как бы ни при чем1.
Но похожие проблемы возникали не только у евреев, но и у других малых народов,
живущих посреди больших наций. Так, во многих странах Европы подвергались гонениям
цыгане. Из Испании одновременно с гонениями на евреев в XVI-XVII веках были изгнаны
мавры, а затем вообще все бывшие мусульмане, принявшие христианство (так
называемые мориски). Итальянские торговцы были изгнаны в XII веке из Византии, а в
XV веке – из Англии. В Турции жестоким гонениям, особенно в конце XIX – начале XX
вв., подвергались армяне. В различных областях России в конце XX – начале XXI вв.
стали возникать конфликты между местным русским населением и приехавшими туда
кавказцами. И в это же время конфликты между большими нациями и малыми народами
обострились повсеместно в Европе – от Югославии, Испании и Грузии до Франции и
Нидерландов.
Обострение национальных конфликтов всегда в истории происходило на фоне
очередного кризиса коррупции, чему можно привести множество примеров 2. Поэтому
невозможно объяснить данный феномен чьим-то злым умыслом или совпадением.
Причина возникновения таких конфликтов всегда состояла в том, что малые народы
расплачивались за действия олигархии – поскольку они либо были вынуждены с ней
сотрудничать, либо население, не понимая сути происходящего, обвиняло их в том, что на
самом деле было результатом действий олигархии.
Поэтому вовсе не удивительно, что в Германии с началом нового кризиса
коррупции начался рост антисемитизма, и даже то, что это началось именно в 1870-е
годы, когда там образовалась антисемитская Христианско-социальная партия ([76] с.36).
Как выше указывалось, с 1862 г. по 1878 г. Германия в своей экономической политике
следовала принципам свободной торговли, а экспорт и импорт зерна были полностью
освобождены от пошлин. Во все времена и эпохи свободная торговля зерном вела к
разгулу спекуляции, что было выше показано на многочисленных примерах. Повидимому, не стала исключением и Германия в этот период. Но дело было еще в том, что,
как указывает английский историк Х.Джеймс, почти все сельские купцы и торговцы на
значительной части территории Германии (особенно во Франконии и в Тюрингии) в то
время были евреями ([225] p.252)3. Соответственно, разгул спекуляции продовольствием
вызывал массовые протесты местного населения. И если какая-то его часть правильно
1
Как мы видели, сами же эти магнаты и разжигали антисемитские настроения среди польской шляхты –
чтобы при необходимости всю вину свалить на евреев, и чтобы у последних не было сомнения в том, что с
ними будет, если они лишатся покровительства магнатов.
2
В предыдущих главах многие из них приводились: к указанным выше можно, например, добавить острые
конфликты между римлянами и варварами в начале V века в Римской империи, между византийцами и
варварами в Византии в конце VI века и затем там же после начала нового кризиса коррупции в XI-XII вв.
3
Подобный феномен имел место и в дореволюционной России
497
понимала происходящее и требовала ввести высокие импортные пошлины на
продовольствие, то другая часть обвиняла еврейских торговцев. В частности, крестьяне
жаловались на то, что стали жертвами их козней ([225] p.252).
Подобная ситуация была не только в 1862-1878 гг., но и в начале 1890-х годов,
когда Германия снова ввела низкий тариф на импорт зерна. Однако после массовых
крестьянских волнений и требований его повысить правительство пошло навстречу
крестьянам и с 1902 г. опять ввело высокий тариф. В действительности, как отмечает
Х.Джеймс, высокие импортные тарифы защищали в первую очередь мелких
производителей – крестьян ([225] p.248). Соответственно, либерализация внешней
торговли продовольствием была более всего выгодна крупным латифундистам и крупным
оптовым торговцам продовольствием, то есть сельскохозяйственной олигархии, которая
могла благодаря ей наживаться на спекуляциях продовольственными товарами. Но многие
крестьяне всю вину за происходящее сваливали на мелких еврейских торговцев, с
которыми часто сталкивались в своей деятельности. Таким образом, неоднократные
попытки германского правительства проводить либеральную политику в области
сельского хозяйства и торговли продовольствием способствовали не только росту
спекуляции и разорению крестьян, но и разжиганию антисемитизма. В целом нет никакого
сомнения, что рост различных видов социальных протестов и экстремизма, как левого, так
и правого, а также национализма, в Германии накануне Первой мировой войны был связан
с начавшимся кризисом коррупции, с учетом того что кризисы коррупции всегда в
истории вызывали подобные явления.
Карта передела Европы согласно планам Пангерманского союза. Источник: [76] с.37
Правящая верхушка Германии умело использовала эти настроения для пропаганды
реваншистских идей, которые насаждались сверху. Например, как указывает российский
историк А.Патрушев, созданный в 1891 г. Пангерманский союз не был массовой
организацией (насчитывал всего 30-40 тыс. членов), но в него входило множество
чиновников, журналистов, учителей, профессоров и влиятельных лиц ([76] с.37).
Благодаря этому идея передела мира и создания германской колониальной империи,
пропагандировавшаяся Пангерманским союзом (которая должна была охватить
территории от Москвы до французского побережья Ламанша), доносилась до массы
населения через средства массовой информации, школы, университеты и различные
498
государственные учреждения. Впоследствии Гитлер заявит, что считает своим учителем
руководителя Пангерманского союза Г.Класа, а его книгу «Если бы я был кайзером»
положит в основу своей книги «Майн кампф» (Моя борьба).
В этой связи поражает уже тогда очевидная полнейшая безответственность
правящей верхушки Германии – черта, очень характерная для олигархии. В стране
насаждались реваншистские идеи, строилась мощная армия и военно-морской флот,
организовывались военно-морские провокации против Франции – в частности, первый (в
1905 г.) и второй (в 1911 г.) марокканские кризисы, которые чуть было не привели к
войне1. И это несмотря на то, что задолго до Первой мировой войны (уже с 1904 г.) стало
ясно, что в возможном будущем военном конфликте Германии будет противостоять не
одна Франция, а вся Антанта (Франция, Великобритания и Россия), которая в несколько
раз превосходила Германию, даже в союзе с Австро-Венгрией, по людским и
материальным ресурсам. У Германии было 10 лет, после образования Антанты, на то,
чтобы одуматься и изменить свою внешнюю политику и внутреннюю реваншистскую
пропаганду, с учетом изменившихся внешнеполитических реалий, но этого сделано не
было. И за этим последовало объявление в 1914 г. войны одновременно России и Франции
и нападение на Францию. При этом весь расчет делался на быструю победу в войне
(блицкриг), так как германское командование прекрасно понимало, что длительную войну
Германии не выиграть.
Мы научим вас бегать! Немецкая
(http://russianmilitaria.ru)
открытка времен
Первой мировой войны
И такая же безответственная авантюристическая политика продолжалась в течение
всей войны. Вот что пишут английские историки К.Баркин и Д.Шихан о военной
политике генералов Людендорфа и Гинденбурга, которые во время Первой мировой
войны были, по их словам, «фактическими правителями» Германии: «Людендорф и
Гинденбург стали проводить политику все или ничего – относительно победы в войне.
Они создали в 1916 г. независимое государство Польша, что препятствовало серьезным
переговорам с Россией о заключении сепаратного мира2. Они начали подводную войну в
1
Оба раза Германия пыталась воспрепятствовать установлению французского протектората над Марокко,
для чего посылала к берегам Марокко свои военные корабли. Чтобы избежать войны с Германией из-за
Марокко, Франция была вынуждена в 1911 г. уступить ей часть французского Конго.
2
Как указывает А.Патрушев, именно одностороннее создание польского государства Германией сорвало
переговоры о мире с Россией, которые велись с лета по ноябрь 1916 г. ([76] с.66)
499
1917 г., несмотря на понимание того, что это приведет к участию США в войне…
Людендорф начал крупное наступление в апреле 1918 г., игнорируя предложение
[президента США] Вудро Вильсона из 14 пунктов о заключении мира и не сделав
никакого встречного мирного предложения. Когда его спросили, что будет, если
наступление провалится, он ответил: “Тогда Германия будет уничтожена”» [201].
Поражает и то, что практически все представители германской правящей верхушки
проявили в этой безответственности и авантюризме удивительное единство. Как пишет
А.Патрушев о событиях последних недель накануне Первой мировой войны, «решение
вопроса, быть или не быть войне, зависело от позиции Берлина… Документы
свидетельствуют, что в те решающие недели лета 1914 г. умами кайзера, генералитета,
правительства и дипломатов владела одна мысль: наступил уникальный момент для
начала войны, пока Германия еще имеет военное преимущество» ([76] с.53).
Впрочем, в таком единодушии нет ничего необычного, если учесть, что речь идет
об олигархии. Как мы видели выше, во все эпохи олигархия стремилась к военным
захватам и грабежам и проявляла в этом отношении страшную безответственность и
авантюризм. И дело не только в ее природной склонности к этому, а еще и в том, что сама
она от войн практически никогда не страдала. Наоборот, она всегда только выигрывала –
если не от военных грабежей и захватов, то от участия в военных поставках и в
спекуляциях различными товарами, за счет ограбления населения собственной страны. Не
стала исключением и Первая мировая война для германской олигархии. Как пишет
А.Патрушев, «если в 1915 г. военное производство составляло 38% всей промышленной
продукции, то в 1917 г. – уже 75%. Резко возросли прибыли крупных предприятий,
занятых выполнением крупных оборонных заказов. Специальное управление военностратегического сырья получило право изымать сырье у мелких и средних
предпринимателей и передавать его в отрасли военной промышленности» ([76] с.61).
Таким образом, германский малый и средний бизнес, который еще смог сохраниться в
условиях кризиса коррупции до войны, в ее ходе быстро уничтожался, а крупный бизнес
процветал на военных заказах. Судя по всему, не бедствовали и немецкие помещики,
которые в условиях продовольственных карточек и черного рынка получили хорошие
возможности для спекуляции продовольствием, произведенным трудом безземельных
крестьян на помещичьих латифундиях. Таким образом, даже несмотря на поражение
Германии в Первой мировой войне, немецкая олигархия в целом не пострадала, а
возможно, даже и выиграла. Серьезно пострадало лишь население страны.
16.3. Образование Веймарской республики
О бедствиях немецкого населения в конце Первой мировой войны и после ее
окончания написано множество книг - исторических и художественных. Например,
открыв книгу известного немецкого писателя Э.Ремарка «Три товарища», мы
погружаемся в странный и жуткий мир послевоенной Германии, в котором цены на
товары и услуги меняются несколько раз в день, и устанавливаются не в единицах, а в
миллиардах и даже триллионах немецких марок1. Получив деньги, каждый старается их
тут же потратить, прежде чем опять вырастут цены. Некоторые топят бумажными
деньгами печи и камины, поскольку это дешевле, чем топить углем или дровами. А масса
народа нищенствует и бродяжничает, перебиваясь с хлеба на воду. Очень часто не хватает
и хлеба, не говоря уже о теплом жилье. В результате холода и голода в стране
свирепствует эпидемия пневмонии – так, за один день 18 октября 1918 г. в Берлине от
пневмонии скончалось 1700 человек [201]. И речь не идет о какой-нибудь отсталой
африканской стране, речь идет о стране, считавшейся до войны самой развитой и
процветающей в Европе.
1
В момент наибольшего обесценения марки в ноябре 1923 г. ее курс составлял 4,2 триллиона марок за
доллар.
500
Карта восстаний в Германии в 1918-1923 гг. и городов, где в 1919 г. власть перешла к
рабоче-солдатским советам (http://news.flexcom.ru)
Хорошо известно и о серии социальных взрывов, потрясших Германию в этот
период. В ноябре 1918 г. произошло восстание моряков в Киле, и вслед за этим ряд
городов Германии на побережье Северного и Балтийского морей перешли в руки
созданных там по примеру России советов рабочих, солдат и матросов. А в апреле 1919 г.
в Мюнхене была провозглашена Баварская советская республика. Как указывает историк
К.Шлейнес, не только левая группировка СДПГ, возглавляемая Карлом Либкнехтом и
Розой Люксембург (в дальнейшем превратившаяся в Коммунистическую партию
Германии), но и «центральная» группировка СДПГ (так называемые независимые социалдемократы) собирались строить в Германии социализм по примеру России на базе советов
рабочих и солдат [201]. Кульминацией этих событий стали вооруженные бои в Берлине в
январе 1919 г. между сторонниками этих левых идей и правительственными войсками, так
называемое спартаковское восстание, целью которого было свержение существующей
власти и установление власти советов, при подавлении которого лидеры восставших
Либкнехт и Люксембург были убиты.
Баррикады в Берлине во время восстания в январе 1919 г. (http://hedir.openu.ac.il)
501
Это была не единственная попытка государственного переворота. В марте-апреле
1920 г. произошел так называемый капповский путч – попытка правого военного
переворота, во главе которого встал крупный прусский помещик В.Капп. Но капповцам
противостояли не только правительственные войска, но и так называемая Красная армия
Рура, насчитывавшая 80 тысяч вооруженных рабочих, которая разбила путчистов и взяла
теперь уже под свой контроль район восточнее Дюссельдорфа ([76] с.93-95). Еще одно
восстание с целью захвата власти в стране предприняла в октябре 1923 г.
Коммунистическая партия Германии; но вооруженное выступление нескольких сотен ее
боевиков в Гамбурге было подавлено полицией и войсками. И почти одновременно с этим
произошел правый путч так называемого «черного рейхсвера», формирований
добровольцев-резервистов, целью которого тоже было свержение правительства.
Путчисты были усмирены при помощи регулярной армии ([76] с.104-109). Помимо этих
вооруженных столкновений в Германии в эти годы было множество забастовок, митингов,
демонстраций, погромов и прочих социальных неурядиц, одно перечисление которых
могло бы занять значительную часть настоящей главы.
Капповский путч в марте 1920 г. (www.carstock.ru)
На этом революционном фоне в Германии все-таки действительно произошла
политическая революция. Когда в ноябре 1918 г. власть зашаталась, и ее стали на местах
захватывать матросы, солдаты и рабочие, кайзер Вильгельм II испугался и уехал в
Голландию. В итоге авторитарная монархия, просуществовавшая в стране с 1870 г. по
1918 г., в начале 1919 г. была преобразована в демократическую республику, названную в
дальнейшем Веймарской республикой1. Но никакой гражданской войны при этом не
происходило, эта политическая революция была осуществлена вполне мирным путем –
путем всеобщих демократических выборов. Как указывает К.Шлейнес, в результате
впервые проводившихся в Германии в январе 1919 г. всеобщих выборов, в которых
участвовало все население, как мужчины, так и женщины, 3/4 избирателей отдали свои
голоса партиям, поддерживавшим превращение Германии в демократическую республику
[201]. И первым президентом страны стал Ф.Эберт, социал-демократ, выходец из рабочей
1
По причине того, что ее конституция была принята в 1919 г. в городе Веймар.
502
среды, некогда начинавший свою трудовую карьеру в качестве работника кожевенной
мастерской. Правые газеты называли его «учеником сапожника» ([318] p.450), но это не
мешало ему исполнять обязанности президента Германии с 1919 г. до своей смерти в 1925
г. Кроме того, из 11 первых лет существования Веймарской республики (с февраля 1919 г.
по март 1930 г.) в течение 9 лет главой ее правительства были либо представители левых
партий, либо лица, придерживавшиеся левых взглядов, а состав правительства при этом
формировался в основном также из представителей левых партий1. Многие историки
также отмечают, что Веймарская республика была первым в истории Германии понастоящему демократическим государством. В частности, А.Патрушев пишет, что
«Веймарская конституция была самой демократической в мире» ([76] с.88).
Итак, смена политического режима в Германии в 1918-1919 гг., несмотря на крайне
революционную ситуацию, произошла вполне мирным демократическим путем и привела
к формированию в стране первого по-настоящему демократического государства. Кроме
того, она привела к власти левые партии, представлявшие интересы большинства
населения. В связи с этим возникают два вопроса. Первый – каким образом это удалось
сделать и почему для этого не понадобилась Французская революция 1789 г. или Русская
революция 1917 г., которые утопили Францию и Россию в крови. Второй вопрос – почему,
несмотря на то, что левые партии правили Германией одиннадцать лет, с 1919 г. по 1930
г., с двумя короткими перерывами, это не предотвратило ни сильнейшего социальноэкономического кризиса 1929-1933 гг., ни прихода к власти Гитлера в результате этого
кризиса.
На второй вопрос я постараюсь ответить немного позже. Что касается первого
вопроса, то ответ нам должен быть ясен из предыдущих глав. В Германии, в отличие от
Франции XVIII в. или России начала XX в., не было жесткого сословного деления
общества и не было феномена сословно-экономического рабства, которое в Германии
давно исчезло. Именно ввиду существования этого феномена: угнетенного и униженного
состояния, комплекса неполноценности низших сословий (крестьян и городского
пролетариата) в противовес особому положению и привилегиям аристократии и
дворянства, - Французскую и Русскую революции можно отнести к особому типу
социальных революций, к революциям рабов. Особая разрушительная сила и зверства
таких революций объясняются именно этим комплексом неполноценности и накопленной
ненависти низших сословий к аристократии и дворянству, с одной стороны, и
неизбежным яростным сопротивлением этих последних, с другой стороны. В Германии,
где уже давно не существовало жесткого деления на сословия и сословных привилегий,
ничего подобного произойти не могло. Кроме того, поскольку не было
привилегированного сословия (дворянства), то и олигархии не на кого было опереться. А
без опоры на какие-то сословия или группы внутри общества силы самой олигархии в
революции ничтожны, это всего лишь кучка испуганных людей. Именно поэтому, видя,
какой размах приняли народные протесты и революционные движения после окончания
войны, олигархия предпочла смириться с приходом к власти умеренных левых партий и
даже, как результат, с перераспределением части своих прибылей в пользу рабочих и
городских низов (см. ниже), нежели подвергать себя риску прихода к власти более
радикальных левых элементов, в частности, коммунистов, которые могли отобрать у
олигархии самое ценное – ее богатства.
16.4. Причины краха Веймарской республики и прихода к власти фашистов
Веймарская республика просуществовала недолго. Ее конец наступил в 1933 г.,
когда Гитлер, став главой правительства (канцлером) Германии, распустил все партии и
ввел в стране тоталитарный фашистский режим. Основной причиной краха
1
Кроме периодов с марта 1920 г. по май 1921 г. и с января 1925 г. по май 1926 г., когда у власти находились
правые правительства.
503
демократической республики и прихода к власти нацистов многие историки считают
начавшуюся в 1929 г. Великую депрессию, вызвавшую массовую безработицу и
экономические неурядицы. Правда, есть и другие мнения. Например, А.Патрушев более
важными причинами считает навязанный немцам несправедливый Версальский мирный
договор 1919 г., приведший к реваншистским настроениям в стране, и отсутствие у
Германии демократических традиций, что привело к кризису демократии ([76] с.150-152).
Но как представляется, это все-таки менее важные причины. Дело в том, что не только в
Германии, а во многих странах мира в этот период сформировались фашистские или
диктаторские режимы. Например, как пишет Х.Джеймс, одновременно с захватом власти
Гитлером в Германии, в Испании потерпела крах Вторая республика и установилась
фашистская диктатура Франко, в Польше установилась «военная диктатура» Пилсудского
и его преемников, в Венгрии было введено «полуфашистское правление» Гомбос и
Имреди, Румынию король Карл превратил в «гадкое полицейское государство», такие же
тенденции происходили и в Южной Америке ([225] p.7). К этому следует добавить:
установление фашистской диктатуры Муссолини в Италии, коммунистической диктатуры
в России, диктаторского режима Чан Кайши в Китае, милитаристского тоталитарного
режима в Японии, диктаторских режимов в Эстонии и Латвии в 1934 г., и, наконец,
диктатуры Петэна во Франции в 1940 г. Как видим, большинство суверенных государств
мира (не надо забывать, что примерно полмира тогда еще были чьими-то колониями) в
период между двумя войнами превратились в фашистские или диктаторские
государства. Поэтому неправильно объяснять приход к власти нацистов в Германии
чисто германскими обстоятельствами. Они могут объяснять лишь то, почему к власти
пришел именно Гитлер и его партия, а не кто-то другой, например, не Муссолини или
Франко. Но само установление фашистских и диктаторских режимов повсеместно в
Европе и за ее пределами в указанный период можно объяснить лишь причинами, общими
для всех стран, а не теми, которые действовали лишь в одной стране.
Такой общей причиной, безусловно, может считаться Великая депрессия, как
полагают Х.Джеймс и другие историки ([225] p.8). Это выглядит правдоподобно,
поскольку Великая депрессия в период с 1929 г. по 1939 г. поразила почти все страны
Европы и ряд стран за ее пределами. Но опять же – установление диктаторских режимов
началось еще до Великой депрессии. В Италии диктатура Муссолини была введена еще в
1922-1924 гг. В России диктатура большевиков была установлена в 1917 г. В Китае уже в
начале 1920-х годов сформировалось несколько диктаторских режимов, а затем в ходе
длительной междоусобной войны власть в стране в 1928 г. захватил милитаристский
режим Чан Кайши. Милитаристский режим в Японии тоже установился до Великой
депрессии. Поэтому опять получается, что историки пытаются посредством хотя и
важного события (Великая депрессия), но события, строго ограниченного определенными
временными рамками, объяснить то, что выходит за эти временные рамки и поэтому не
может быть объяснено только этим событием. Таким образом, мы с Вами путем самых
простых логических рассуждений пришли к тому, что должна быть другая причина, более
общая, чем Великая депрессия, и тем более чем Версальский мирный договор, которая
только и может объяснить, почему это вдруг в период с 1917 г. по 1940 г., не раньше и не
позже, в большинстве стран мира установились фашистские и диктаторские режимы.
В действительности этой причиной является кризис коррупции – периодически
возникающий в истории человечества социально-экономический кризис, природа
которого была объяснена выше и исследована на многочисленных примерах. Этот кризис
начался во многих странах Европы и за ее пределами еще задолго до Первой мировой
войны, затем он резко обострился в ходе войны, что вызвало первую волну социальных
потрясений, революций и установления диктаторских режимов. Но после окончания
войны и перехода к нормальной мирной жизни этот кризис не закончился, он продолжал
углубляться. Это в конечном счете привело к Великой депрессии, новым социальным
потрясениям и установлению диктаторских режимов еще в целом ряде государств. Вот –
504
единственно возможное объяснение указанных событий, другие имеющиеся объяснения
не соответствуют элементарной логике.
Процесс установления диктатур в разных странах проходил по-разному. В
некоторых случаях это было результатом военного путча, в других случаях – результатом
выборов, в третьих – результатом массового восстания или революции. Но во всех
случаях значительная часть населения требовала передать власть «сильной руке» и
фактически приветствовала установление диктатуры. Причиной таких массовых
настроений была анархия, которая всегда возникала и усиливалась по мере углубления
кризиса коррупции. И в обществе создавалось убеждение, что демократия бессильна, что
лишь с приходом «сильной руки», с установлением диктатуры, можно победить анархию
и восстановить былой порядок. Фактически из всех крупных самостоятельных государств
мира в период с 1917 г. по 1940 г. избежать установления того или иного варианта
диктаторского режима удалось лишь Великобритании и США. При этом в
Великобритании с 1906 г. по 1922 г. Ллойд Джорджем был осуществлен целый комплекс
мер, направленных на преодоление кризиса коррупции; а в США такой комплекс мер был
реализован Франклином Рузвельтом в 1930-е годы (см. главы XV и XVII). Только это и
спасло Великобританию и США от введения диктаторского режима. Во Франции, где
подобные же реформы пытался (но менее успешно) в 1930-е годы проводить глава
правительства Леон Блюм, демократия с трудом продержалась до начала Второй мировой
войны. Но с ее началом почти сразу же была введена диктатура маршала Петэна, который
договорился с Гитлером о сотрудничестве и о разделе Франции на две полицейские зоны
– немецкую и французскую. После освобождения страны союзниками в 1945 г. диктатор
Петэн за свои действия: введение диктатуры и сотрудничество с фашистами, - был
привлечен к суду во Франции и приговорен к смертной казни1.
Вернемся теперь к событиям в Германии и посмотрим, как здесь развивался кризис
коррупции. Как отмечают историки, в течение первого десятилетия после Первой
мировой войны Германия полностью восстановила свою экономику. Прежде всего, уже в
1924 г. была остановлена гиперинфляция и восстановлено нормальное денежное
обращение.
Купюра (банковский чек) достоинством в 25 млрд. марок – декабрь 1923 г.
(www.drittereich.info)
Затем начался бурный промышленный рост. В результате войны от Германии
отпала значительная часть ее прежней территории, отошедшая к Франции, Польше и
Дании, причем, это были территории, наиболее развитые в промышленном отношении.
Поэтому ее промышленное производство в 1923 г. составляло лишь 47% от уровня 1913 г.
Но уже в 1925 г. оно достигло 85%, а в 1928 г. – 103% от этого уровня, несмотря на
1
Смертная казнь была затем заменена на пожизненное заключение
505
уменьшившуюся территорию ([76] с.116). В итоге даже в таком урезанном виде Германия
значительно опередила и Англию, и Францию по объемам промышленного производства
и опять стала крупнейшей индустриальной державой Европы.
Конечно, Германии приходилось выплачивать военные репарации странам
Антанты по Версальскому мирному договору, что было обременительно. Но, как
подсчитали экономические историки, эти репарации составляли самое большее 2-3%
валового национального продукта страны, и то лишь в отдельные годы ([225] p.21),
поэтому они не могли стать причиной Великой депрессии, поразившей Германию в 19291933 гг. Более того, как указывает Х.Джеймс, эти репарации выплачивались не деньгами,
а поставками промышленной продукции немецких предприятий, и поэтому
способствовали развитию германской промышленности. Существовала даже весьма
популярная в то время в Германии концепция, что посредством механизма репараций, то
есть немецкого промышленного экспорта в Англию и Францию, Германия подрывает
промышленность этих стран и восстанавливает собственную промышленность ([225]
p.120).
Кроме того, как уже говорилось, у власти с 1919 г. по 1930 г. находились, с
небольшим перерывом, левые правительства, которые осуществили довольно много
мероприятий по перераспределению национального дохода от крупных компаний и
предпринимателей в пользу рабочих и неимущих слоев населения. А эти мероприятия
должны были способствовать сглаживанию социально-экономического кризиса. Так, по
подсчетам американского историка Д.Абрахэма, с 1913 г. по 1929 г. национальный доход
Германии вырос на 55%, но при этом фонд заработной платы вырос за тот же период на
130%, налоги – на 400%, а расходы на социальное обеспечение – на 500% ([126] p.290).
Как видим, левые правительства в Германии в послевоенный период отобрали у бизнеса
значительную часть его прибылей и перераспределили ее в пользу населения. Это должно
было не только облегчить положение неимущих слоев, но также стимулировать спрос на
товары широкого потребления и препятствовать спаду производства. Таким образом, ни
военные репарации, ни какая-то резкая и необдуманная деятельность правительства не
могли быть основной причиной экономического кризиса, поразившего страну в 1929-1933
гг.
Несмотря на это, Германия, наряду с США, оказалась страной, наиболее сильно
пострадавшей от Великой депрессии. Падение промышленного производства в Германии
к 1932 г. составило 39% (к уровню 1929 г.), а безработица достигала 40% трудоспособного
населения. В других странах Европы и падение производства, и безработица были
намного меньше. Например, в Великобритании максимальное падение промышленного
производства составило лишь 11%, во Франции – 29% ([225] pp.6, 98).
В чем же причина того, что глубина и социальные последствия Великой депрессии
в Германии оказались намного драматичнее, чем в других странах Европы? Анализ и
выводы, сделанные Х.Джеймсом и Д.Абрахэмом в их объемных трудах, посвященных
Веймарской республике, дают однозначный ответ: основной причиной Великой депрессии
в Германии стали монополизм и коррупция ([225] p.328). Так, Д.Абрахэм прослеживает
тенденцию к монополизации промышленности страны, начавшуюся еще в конце XIX в. и
показывает, что она достигла своего апогея именно к концу 1920-х годов. В 1880-х годах
появились первые крупные предприятия, которые в то время, по словам историка,
одиноко возвышались посреди леса средних и мелких предприятий. В 1900-х годах,
пишет он, крупных предприятий было уже много, и они заслоняли собой мелкие, которые
еще сохранялись. А к концу 1920-х годов самостоятельных мелких предприятий уже
почти не осталось, они были все поглощены монополиями. Так, в 1926 г., по данным
правительства Германии, уровень монополизации составлял: в добывающей
промышленности – 98%, в лакокрасочной – 96%, в электротехнической – 87%, в
судостроении – 81%, в банковском деле – 74% ([126] p.120-121). В частности, в
лакокрасочной отрасли был создан гигантский трест IG Farben, объединивший почти все
506
предприятия отрасли, в металлургии – Vereinigte Stahlwerke (Объединенные
металлургические заводы), в энергетике – Рурский угольный синдикат/Рургаз,
контролировавший всю добычу угля и газа в стране, и т.д.
Результатом монополизации, указывает Х.Джеймс, стало «окостенение» экономики
([225] p.418). Промышленность перестала реагировать на изменения спроса. Даже
несмотря на резкое сокращение спроса и падение производства в условиях
экономического кризиса монополисты не снижали монопольные цены. Например, в 1931
г., спустя два года после начала Великой депрессии, у стального монополиста Vereinigte
Stahlwerke производственные мощности были загружены лишь на 1/3, но он при этом
снизил цены лишь на 8% по сравнению с 1929 г. Такая же картина была в целом по
промышленности: цены монополий снизились с 1928 г. по 1932 г. в среднем лишь на 16%,
в то время как цены малых и средних предприятий, не входивших в монополистические
объединения, снизились более чем в 2 раза ([126] p.165; [225] p.157). Таким образом,
монополисты предпочитали сворачивать производство и увольнять значительную часть
рабочих, лишь бы не снижать свои монопольные цены. Это значительно усиливало спад и
безработицу в стране, которые приняли в целом ужасающие размеры.
Последствия монополизации отразились на экономическом развитии Германии
намного раньше, чем началась Великая депрессия. В 1920-е годы возникло и усилилось
новое явление, ранее не имевшее место – массированное бегство германских капиталов за
границу ([225] p.131). Это свидетельствовало о том, что многие немецкие
предприниматели и инвесторы не видели более перспектив для вложения капиталов в
Германии, где всем заправляли гигантские монополии. В самой Германии в 1920-е годы
было очень много «неправильных» инвестиций: грандиозных капиталоемких проектов с
неясными сроками окупаемости, заводов, построенных без учета реального спроса на
производимые ими изделия и т.д. По оценке известного немецкого экономиста
И.Шумпетера, из всех инвестиций в Германии, сделанных после 1924 г., около четверти
было так или иначе выброшено на ветер. Как указывал в своей книге другой современник,
Е.Шмаленбах, многие заводы строились не ввиду коммерческой перспективы, а по
соображениям престижа или ввиду стремления утвердить за собой монопольную позицию
на том или ином рынке и задушить конкурентов ([225] pp.146-148). Х.Джеймс приводит
даже примеры технического регресса – когда монополии закрывали более передовые
производства и оставляли работать более отсталые, ввиду каких-то им одним известных
обстоятельств и соображений ([225] p.150). Впрочем, это не могло повлиять на прибыли
самого монополиста – ведь если ты обладаешь полной монополией, то можешь
осуществлять даже технический регресс, уничтожая более прогрессивные производства, а
потом, под предлогом роста издержек, повышать цены на свою продукцию. И никто тебе
в этом не в состоянии помешать.
В целом, суммируя вышесказанное, можно заключить: монополии постепенно
превращали экономику Германии в застывшую структуру, не способную к дальнейшему
развитию, в структуру, пожиравшую или уничтожавшую часть инвестиций и
выталкивавшую другую их часть из страны за ненадобностью, в структуру, для которой
экономический рост стал попросту невозможен. В итоге это привело не только к
глубокому экономическому кризису и падению производства, но и к такой ситуации,
когда экономика сама была не в состоянии выкарабкаться из этого кризиса: монополии
лишь еще больше сокращали производство и рабочие места, и даже не думали о
реструктуризации производства и цен. В свою очередь, это породило не только массовую
безработицу, достигшую в начале 1932 г., по официальным данным, более 6 миллионов
человек, а по неофициальным – 8 миллионов или более 40% всего экономически
активного населения ([76] с.116; [318] p.468). Это породило неверие в капитализм, или,
следуя сегодняшней терминологии, в рыночную экономику, в то, что такая экономическая
система способна обеспечить население работой, продовольствием и прочими вещами,
необходимыми для существования. Это также сильно прибавило популярности различным
507
вариантам социализма: как тому его варианту, который проповедовался марксистами, так
и тому «социализму», который обещали установить Гитлер и другие лидеры НСДРП
(Национал-социалистической рабочей партии). Кроме того, кризис и анархия в экономике
заставила многих немцев мечтать о «сильной руке», которая наведет во всем порядок. Все
это сделало неизбежным установление тоталитарного режима.
Толпа штурмует транспорт с картофелем (1931 г.). Источник: [76] с.132
16.5. Германское государство в эпоху Веймара: коррупция и враждебность среднему
классу
Выше было сказано, что наряду с монополизмом в экономике, другой важной
причиной Великой депрессии в Германии можно считать коррупцию государственных
структур. Мы видели, что во все исторические эпохи эти два явления шли рука об руку, и
их можно считать двумя сторонами одной медали1. Это происходит потому, что по мере
концентрации экономической власти в руках небольшой группы людей (олигархии)
государство уже не в состоянии что-либо ей противопоставить; власти самого государства
и тем более отдельных чиновников недостаточно для того, чтобы заставить монополистов
следовать их распоряжениям и существующим законам. В свою очередь, бессилие и
бездействие государства против произвола монополистов уже можно считать одной из
разновидностей его коррупции, так как государство отказывается защищать интересы
общества от посягательств со стороны отдельных лиц (см. определение коррупции в
начале книги). Но чаще всего речь идет не только о бездействии чиновников, но и о
прямом их соучастии в злоупотреблениях, чинимых монополистами, а также о
предоставлении им льгот и привилегий. В таком случае есть основания говорить о
продажности представителей государства, об их подкупе крупными компаниями и
магнатами.
Как уже говорилось, факты прямого, тем более крупного, подкупа важных
чиновников очень редко становятся публично известными. Само собой разумеется, что
если такой крупный подкуп осуществляется, то он держится в строжайшей тайне. Но для
того чтобы сделать вывод о коррупции государства, не обязательно иметь доказательства
подкупа чиновников. Необоснованные привилегии, предоставляемые государством той
или иной группе лиц, в частности, крупному бизнесу и крупным земельным
собственникам, уже являются сами по себе фактом коррупции государства. Таких
примеров в истории Веймарской республики имеется довольно много.
1
Например, между правлением императора Августа и императора Нерона в Римской империи в I в. н.э.
произошла резкая концентрация земельной собственности в руках небольшой группы латифундистов, и
одновременно резко выросла коррупция среди чиновников (см. главу II). Соответствующие примеры выше
приводились и для других исторических эпох.
508
В частности, наиболее вопиющим примером, который часто приводят историки,
являются многомиллиардные государственные субсидии немецкому сельскому хозяйству.
Как указывает Д.Абрахэм, не более 1/3 этих субсидий предоставлялись на какие-то
осмысленные цели (расширение или рационализация производства), а 2/3 шли просто на
покрытие накопившихся долгов ([126] p.97). При этом почти все субсидии представлялись
крупным помещичьим хозяйствам, по большей части неэффективным, в особенности
хозяйствам Восточной Пруссии, существовавшим в основном за счет использования
дешевого труда польских крестьян. Другими словами, миллиардные субсидии государства
просто шли на то, чтобы гасить накопившиеся долги помещиков (взятые ранее под залог
их земель), позволяя им и дальше жить на широкую ногу, не меняя своих расточительных
привычек.
И речь шла не о простом чиновничьем разгильдяйстве, а о вполне сознательной
системе коррупции, созданной и поддерживаемой с вполне определенными целями. Как
утверждал, например, немецкий промышленный магнат Поль Зильверберг, смысл
государственных субсидий, предоставлявшихся в то время немецким государством
сельскому хозяйству, заключался в поддержке «семей, которые по своим традициям и
своему характеру тесно связаны с государством» ([126] p.97) - то есть в поддержке
помещиков (юнкеров), земельной олигархии. Сам генерал Гинденбург, будучи выходцем
из прусских юнкеров, по мнению Д.Абрахэма, в качестве президента страны в 1925-1933
гг. в немалой мере способствовал тому, чтобы субсидии шли именно помещикам, а не
крестьянам и фермерам. Прусские чиновники, пишет историк, которые пытались
воспрепятствовать такому характеру предоставления субсидий, были отстранены от
процесса принятия решений, злоупотребления стали нормой, что признавали сами
представители государства ([126] pp.97-98). Х.Джеймс указывает на «гротескные случаи
коррупции» при предоставлении сельскохозяйственных субсидий и приводит слова
другого промышленного магната, Густава Круппа, о том, что субсидирование оказалось
бесполезным и что деньги предоставлялись в основном крупным и неэффективным
поместьям, помогать которым было уже «слишком поздно» ([225] pp.273-274).
Итак, мы видим вопиющий пример коррупции и бессмысленного разбазаривания
государственных средств, в котором, тем не менее, активно участвует сам президент
Германии Гинденбург, и в котором крупные промышленные магнаты (Зильверберг) видят
большой смысл – оказание финансовой поддержки земельной олигархии. При этом надо
учесть, что именно помещики и их сыновья в Германии традиционно формировали
значительную часть высшего офицерского и генеральского состава немецкой армии.
Поэтому финансовая поддержка земельной олигархии способствовала не только
предотвращению раскола между промышленной и земельной олигархией Германии, но и
позволяла сохранить контроль со стороны олигархии над командным составом немецкой
армии. Вот – еще один наглядный пример того, как усиление власти олигархии приводит
к росту государственной коррупции и приобретению этой коррупцией совершенно
немыслимого характера и размеров.
В дальнейшем коррупция в сфере государственного субсидирования сельского
хозяйства сыграла роковую роль не только в усугублении экономических проблем страны,
но и в приходе к власти Гитлера. Во-первых, немецкие крестьяне, лишенные всяческой
государственной поддержки и оказавшиеся на грани нищеты и разорения, стали самыми
горячими сторонниками Гитлера. А во-вторых, ряд крупных политических фигур, в том
числе президент Гинденбург и его сын, а также руководитель одной из правых партий
(НННП) Альфред Гугенберг, оказались самым непосредственным образом замешанными
в сомнительных и противозаконных сделках, связанных с сельскохозяйственными
субсидиями. Имеется информация, что Гитлер в какой-то момент стал их шантажировать,
угрожая сделать достоянием публики их участие в этих сделках и извлеченную ими из них
личную выгоду. В итоге, по мнению историков, они были вынуждены оказать поддержку
Гитлеру в его продвижении на пост канцлера отчасти из страха перед публичным
509
разоблачением ([225] p.186; [76] с.148). Так коррупция, способствуя разорению крестьян,
составлявших почти 1/3 населения, с одной стороны, создала Гитлеру мощный электорат,
и с другой стороны, она же породила коррумпированных политиков, готовых пойти на
сделку с кем угодно ради сохранения своего благополучия.
Президент Гинденбург поздравляет Гитлера с назначением канцлером Германии 30 января
1933 г. (www.renascentia.ru)
Имеется много других примеров коррупции чиновников и государственных
органов времен Веймарской республики. Например, сильно «прославились» городские
власти Берлина, которые были уличены в получении взяток от представителей крупного
бизнеса и в предоставлении им специальных привилегий и субсидий. Так, братья
Шкларек, которым принадлежал крупный оптовый бизнес в области торговли текстилем и
одеждой, за взятку соответствующим чиновникам получили монопольное право
поставлять эти товары в Берлин, что само по себе представляет вопиющий случай
коррупции. Но этим дело не ограничилось. Дошло до того, что целый ряд крупных
чиновников Берлина отоваривались в магазинах Шклареков почти бесплатно или по
символическим ценам, а после этого Шклареки часто «забывали» присылать им счета за
приобретенные товары. В результате бизнесменам удалось получить от города еще
некоторые привилегии, а также субсидии и компенсации за некие весьма сомнительные
услуги городу ([225] p.92).
Особенность политики государства в эпоху Веймарской республики заключалась в
том, что оно проводило политику не в интересах всего общества и всех слоев населения, а
в интересах лишь его части, другая часть попросту игнорировалась. И в этом состояло еще
одно, самое худшее, проявление коррупции государства, которое вообще-то должно
защищать интересы всех слоев населения. В наиболее привилегированном положении в
Германии той эпохи оказались крупный бизнес, помещики, а также рабочие и вообще
городские низы. Соответственно, в наихудшем и наиболее дискриминированном
положении оказались крестьяне и фермеры, а также, помимо них, вообще все слои
общества, которые принято называть «средним классом»: мелкие и средние
предприниматели, творческая интеллигенция, лица свободных профессий, учащаяся
молодежь и т.д. Именно их интересы игнорировали левые правительства Веймарской
республики.
Выше уже приводились примеры того, как правительство дискриминировало
крестьян и фермеров при субсидировании сельского хозяйства. Практически все субсидии
шли не крестьянам, а помещикам, которые, с точки зрения ведения сельского хозяйства,
были конкурентами крестьянам и фермерам. Более того, они стремились разорить
крестьян и затем использовать их как наемную рабочую силу. Но это далеко не
510
единственный пример враждебной политики государства по отношению к крестьянам.
Вторым примером являются неоднократные попытки правительства Германии снизить до
минимума импортные пошлины на продовольствие и ввести в отношении него свободную
торговлю – что, как уже было сказано, способствовало разгулу спекуляции и разорению
крестьян. Такие попытки осуществлялись в период с 1862 г. по 1878 г., потом в 1890-е
годы, а затем – после Первой мировой войны, вплоть до конца 1920-х годов, когда
правительство лишь после массовых крестьянских волнений опять ввело импортные
пошлины на продовольствие ([225] p.202). Но даже и тогда это было сделано без должного
учета интересов фермеров: пошлины были введены только на зерно, но не на другие
сельскохозяйственные продукты. В итоге сильно пострадали фермеры и крестьяне
северной Германии, которые занимались животноводством и птицеводством1.
Третьим примером является дискриминационная кредитная политика. Как
указывает Д.Абрахэм, в США кредиты фермерам в то время предоставлялись по ставкам
от 1 до 5% годовых; в Германии же в 1920-е годы они предоставлялись под 10-12%
годовых ([126] p.79). А когда началась Великая депрессия и банковский кризис (1931 г.),
повлекший первые банкротства крупных банков, то немецкие крестьяне столкнулись с
еще худшей дискриминацией. Банковские процентные ставки почти удвоились, к тому же
банки, для исправления собственного положения, начали требовать от крестьян
немедленного погашения старых долгов, что привело к массовому банкротству хозяйств.
Так, в течение 1931-1932 гг. были проданы с молотка, вместе с землей, около 13 тысяч
фермерских и крестьянских хозяйств, не сумевших вовремя погасить банковские ссуды
([126] p.79; [225] p.276). И это на фоне того, что помещикам государство и банки
списывали и прощали все их долги.
Немецкие крестьяне и фермеры в 1920-е годы стали жертвой не только
дискриминации со стороны правительства и банков, но и неблагоприятной ценовой
конъюнктуры и монополизации промышленности. В течение всего послевоенного
периода цены на сельскохозяйственные продукты росли медленнее, чем на
промышленные товары2. Но особенно сильные «ножницы цен» возникли в условиях
Великой депрессии в 1929-1933 гг., когда цены на продукцию фермеров и крестьян упали
почти в два раза, а на промышленные изделия снизились в намного меньшей степени ввиду высокой монополизации промышленности ([126] p.194). Все это привело к
стремительному обнищанию крестьян. Если до Первой мировой войны средний доход
немецкого крестьянина был на 20% ниже среднедушевого дохода в целом по стране, то к
концу 1920-х годов он был уже на 44% ниже ([126] p.55); и судя по всему, в течение 19301933 гг. этот разрыв еще более увеличился.
Все вышеуказанное в совокупности вызвало небывалый всплеск крестьянских
протестов, восстаний и даже терроризма. В одной из демонстраций фермеров на севере
Германии (28 января 1928 г.) участвовало 140 тысяч человек. Во время другой массовой
демонстрации – в Бреслау, 31 марта 1931 г. - фермеры закидали камнями главу
правительства Германии Брюнинга, который в страхе спасся бегством. На митингах
крестьян политика правительства осуждалась как «антинародная», одновременно
осуждался также «красный интернационал рабочих» и «еврейский финансовый
интернационал». Начиная с 1928-1929 гг. возникли крестьянские террористические
организации (называвшие себя «вервольфами» - оборотнями), которые организовывали
сопротивление властям при сборе налогов, а также серии взрывов и других
террористических актов ([225] pp.252-253, 259-260, 272).
1
Повышение пошлин на зерно привело к росту цен фуражного зерна, используемого в животноводстве. А
цены на продукты животноводства не выросли, ввиду сохранения крайне низких пошлин. Поэтому фермеры
попали в «ножницы цен», к тому же их бизнес подрывался дешевым импортом мяса и молока из соседней
Дании ([126] p.87, 93).
2
Как указывает Х.Джеймс, с 1913 г. по 1920 г. себестоимость производства сельскохозяйственной
продукции в Германии выросла в 10-16 раз, а цены – только в 7-8 раз ([225] p.252)
511
Нацисты очень умело использовали эти протестные настроения крестьян.
Например, Ю.Штрайхер, соратник Гитлера и один из лидеров НСДРП, выступая в октябре
1927 г. на крестьянском митинге, заявил, что немецкое «крестьянство не имеет родины,
немецкая земля продана и заложена международному еврейскому капиталу; крестьянин
уже не владеет собранным урожаем, так как он вынужден уплачивать 4/5 своего дохода в
виде налогов» и т.д. Позиционировав себя в качестве защитников крестьянства, нацисты
неоднократно прибегали в дальнейшем к демонстрации своей решимости действовать в
этом направлении. Так, в апреле 1932 г. они штурмом захватили Сельскохозяйственный
банк в Вильсхофене и убили двух его директоров, которые, как они заявили, вымогали
чрезмерные платежи у крестьян по банковским ссудам ([225] pp.262-263, 277). В
дальнейшем значительная часть крестьян примкнула к нацистской партии.
Политика правительства Веймарской республики была дискриминационной не
только по отношению к фермерам и крестьянам, она, как пишет Х.Джеймс, была
«враждебной» вообще ко всему среднему классу. В частности, указывает историк, в
Германии существовал налог с оборота, который взимался с каждой сделки и потому
очень больно бил по малым и средним компаниям, небольшим магазинам и
индивидуальным предпринимателям, в то время как вертикально интегрированные
концерны и универмаги, имевшие своих собственных поставщиков, платили его в
намного меньших размерах, поскольку внутрифирменные поставки этим налогом не
облагались ([225] pp.65-66). Но особенно много налогов и финансового регулирования,
враждебных среднему классу, появилось с началом Великой депрессии, в начале 1930-х
годов: был введен налог на лица свободных профессий, повышены отчисления из
заработной платы в фонд страхования по безработице, значительно снижены зарплаты
государственных служащих, еще более повышен налог с оборота и т.д. ([225] pp.66-70)
Можно привести еще немало примеров такой дискриминационной или враждебной
политики в отношении среднего класса. Например, в немецкой прессе той эпохи было
много обвинений в адрес крупных немецких банков – в том, что они дискриминируют
малый и средний бизнес и выдают кредиты почти исключительно крупному бизнесу,
причем на льготных условиях. Приводились и конкретные данные, подтверждающие
такую дискриминацию: в частности, крупные ссуды составляли более 3/4 всего объема
кредитов, выданных крупнейшими немецкими банками, а доля мелких ссуд составляла
лишь 3% ([225] p.141). Кроме того, со стороны немецкого правительства предоставлялось
много различных субсидий и компенсаций большому бизнесу, но совсем не
предоставлялось государственных субсидий или компенсаций малому и среднему бизнесу
([225] pp.170-171).
16.6. Раскол демократических сил и единство олигархии
Политика, враждебная крестьянству и среднему классу, во многом вытекала из той
политической структуры, которая сложилась в Германии в эпоху Веймарской республики.
Как уже указывалось, у власти в течение 11 лет находились преимущественно левые
правительства, которых иногда сменяли правые. С последними все было ясно – они
формировались в основном из партий, которые финансировал крупный бизнес 1. Что
касается левых правительств, то ключевую роль здесь играла Социал-демократическая
партия Германии (СДПГ), которая была самой крупной из левых партий2. Идеология этой
партии базировалась на марксизме и основных марксистских постулатах. Один из этих
хорошо известных постулатов, о котором выше уже говорилось, заключался в выделении
пролетариата как особого класса, служащего опорой для будущей «пролетарской
1
В частности, как указывает Х.Джеймс, бизнес финансировал Немецкую народную партию (ННП),
Немецкую национальную народную партию (НННП) и правое крыло партии «Центр» ([225] p.173)
2
Помимо нее, в так называемую Веймарскую коалицию входили также Немецкая демократическая партия
(НДП) и левое крыло партии «Центр».
512
революции» и для самой партии. Соответственно, СДПГ себя позиционировала
исключительно как партия рабочего класса. Как указывает А.Патрушев, СДПГ в 1920-е
годы не хотела брать на себя по-настоящему ответственность перед всем немецким
обществом за управление государством. «Вместо того, - пишет историк, - чтобы
превратить партию в политическую силу, привлекательную для всех слоев населения
страны, ее лидеры неутомимо твердили, что партия выражает интересы исключительно
рабочего класса» ([76] с.81).
Второй марксистский постулат, которого придерживалось руководство СДПГ,
состоял в «неизбежности краха капитализма» и «построения социализма». Лидер СДПГ
Рудольф Гильфердинг, убежденный марксист, полагал, что капитализм неизбежно должен
трансформироваться в социализм. Он приветствовал процесс укрупнения промышленных
компаний и образование гигантских трестов и синдикатов, поскольку такой
«организованный капитализм» являлся, по его мнению, первым шагом на пути к
социализму ([225] p.119). Таким образом, СДПГ в своей экономической политике не
только не пыталась как-то воспрепятствовать усилению крупного бизнеса и росту
монополизации экономики, а видела в этом даже положительные моменты, исходя из
своих марксистских идеологических установок.
Как видим, марксизм в истории Германии в XX веке сыграл явно отрицательную
роль. Вместо того чтобы объединиться в коалицию с другими демократическими
партиями и опереться на широкий национальный фронт, крупнейшая партия страны
(СДПГ) провозгласила себя партией лишь одной социальной группы – рабочих, тем
самым раскалывая народный фронт. А вместо того, чтобы противостоять тенденциям к
дальнейшей монополизации экономики страны, СДПГ ее даже приветствовала, тем самым
лишь способствуя углублению кризиса коррупции и неизбежной политической развязке
на пике этого кризиса.
С учетом вышеизложенного, враждебная в целом политика Веймарской
республики по отношению к среднему классу и крестьянам находит свое объяснение.
Левые партии, прежде всего, СДПГ, заботило исключительно положение рабочего класса
и городской бедноты. Отсюда столько внимания, уделенного правительствами
Веймарской республики положению пролетариата – непрестанные повышения заработной
платы, социальных пособий и т.д., о чем выше уже говорилось. Вместе с тем, СДПГ не
беспокоило наступление монополий и крупного бизнеса на средние классы, так как они
видели в этом лишь трансформацию капитализма в социализм. Да и вообще ее,
позиционировавшую себя как партию пролетариата, не очень волновали средние классы и
крестьянство. Что касается двух других партий Веймарской коалиции (НДП и левое
крыло партии «Центр»), то они были слишком слабы для того, чтобы действовать
самостоятельно, без согласования своих действий с СДПГ. Еще одна левая партия –
Коммунистическая партия Германии – вообще ушла в оппозицию и отказалась от
сотрудничества с партиями Веймарской коалиции, призывая к смене существующего
капиталистического строя и к построению социализма.
Эти ошибки партий Веймарской коалиции в дальнейшем умело использовали
нацисты. Гитлер заявлял, что СДПГ специально уничтожала средний класс для того,
чтобы превратить немецкий народ в неимущий пролетариат. В доказательство, как пример
марксистской аргументации, он цитировал следующие слова Энгельса: «Когда капитал
уничтожает мелких ремесленников и мелких торговцев, он оказывает ценную услугу,
поскольку он косвенно способствует задачам социальной демократии» ([225] p.351).
В отличие от демократических сил, которые оказались расколоты, в основном в
результате широкого распространения марксистской идеологии, немецкая олигархия в
лице крупного бизнеса, банкиров и помещиков, держалась сплоченно и противостояла
любым, даже самым слабым попыткам правительства проводить конструктивные
реформы, поскольку как мы уже многократно убедились выше, олигархия всегда
заинтересована в поддержании анархии и не заинтересована в конструктивных реформах.
513
В частности, как пишет Х.Джеймс, у правительств Веймарской республики с момента ее
возникновения «не хватало власти для того, чтобы ввести более высокие налоги на
немецкие элиты. Землевладельцы протестовали, заявляя, что любые [такие] налоги есть не
что иное как большевизм; а промышленники угрожали банкротствами, если налоги будут
повышены. В результате налоги были низкими, и дефицит государственного бюджета
увеличивался» ([225] p.42). Все это, указывает историк, привело к гиперинфляции 19201923 гг.
Но от этой гиперинфляции в первую очередь пострадали средние классы, а
олигархия только выиграла. Как пишет А.Патрушев, «инфляция привела к страшному
обнищанию средних слоев и мелкой буржуазии, имевших не материальные ценности, а
денежные сбережения, превратившиеся в труху». В то же время, пишет историк, крупные
собственники «брали банковские кредиты и вкладывали средства в промышленные
предприятия, недвижимость и т.п. Инвестиции приносили надежную прибыль, а кредит
возвращался обесцененными деньгами. Таким способом сколачивались огромные
состояния… Свой маленький бизнес делали в период инфляции тысячи мелких
спекулянтов и жуликов, которые за бесценок скупали у отчаявшихся людей ценные вещи,
картины, драгоценности, чтобы выгодно сбыть их в Голландии или Бельгии за твердую
валюту. Скупая запасы продуктов, они затем втридорога продавали их на черном рынке»
([76] с.103-104).
В конце 1923 г. демократическим силам удалось сплотиться и сформировать новое
правительство во главе с В.Марксом (однофамильцем основоположника марксизма),
выступившее с конструктивной программой стабилизации бюджета. Эта программа в
дальнейшем полностью удалась и привела к стабилизации немецкой марки и
прекращению инфляции, но вызвала страшное недовольство промышленников. Так,
председатель Ганзейского союза промышленников заявил, что (крупный) бизнес потерял в
результате новой политики государства 2 миллиарда марок ([225] p.43). Особенное
недовольство вызвали введенные в декабре 1923 г. прогрессивные налоги: подоходный и
налог на богатство. В частности, от подоходного налога были совсем освобождены лица с
низкими доходами (до 600 марок), средние доходы облагались по ставке 10%, а по
сверхвысоким доходам ставка доходила до 40%. Налог на богатство также имел крутую
шкалу – от 0,5% для лиц с умеренным состоянием до 5% для лиц, имевших крупные
состояния. Кроме того, в феврале 1924 г. правительство приняло решение, по которому
получение кредитов в период гиперинфляции (которые затем обесценились)
приравнивалось к получению прибыли, и эта прибыль облагалась соответствующими
налогами ([225] p.43). Таким образом промышленников и помещиков заставляли
заплатить хотя бы налоги государству с тех сверхдоходов, которые были ими получены в
результате использования различных кредитных схем обогащения в период
гиперинфляции.
Недовольство богатой верхушки этими мерами было столь сильным, что вслед за
этим разразился парламентский кризис. Большинство парламентариев стало голосовать
против реформ, предлагаемых правительством В.Маркса, за их продолжение выступала
лишь 1/3 депутатов Рейхстага. Ввиду этого парламент был распущен и проведены
досрочные выборы. И хотя на выборах в декабре 1924 г. партии Веймарской коалиции
получили значительно больше голосов избирателей и мест в парламенте, чем у них было
ранее, но (почему-то!) после выборов было сформировано уже не левое правительство
Веймарской коалиции, а правое правительство во главе с Х.Лютером, которое отменило
все введенные ранее налоги и законы, неугодные крупным собственникам ([76] с.113-114).
Так немецкая олигархия продемонстрировала, что она может очень легко манипулировать
демократическими процедурами и что демократия в Веймарской республике являлась не
более чем фикцией, прикрывавшей истинные пружины и механизмы власти.
Последующие правительства уже не решались выступать с программами, которые
хоть в чем-то шли вразрез с интересами большого бизнеса. Лишь один раз в 1931 г., уже в
514
разгар Великой депрессии, когда необходимость структурных реформ становилась все
более очевидной, член правительства Вагенер выступил с программой демонополизации и
разукрупнения больших концентраций собственности. Но, как пишет Х.Джеймс, это
сильно не понравилось крупным промышленникам, и Вагенера в 1932 г. сняли с его
министерского поста ([225] p.359).
С таким же успехом провалились и попытки отдельных членов правительства по
проведению реформ в сельском хозяйстве. Министр Шланге-Шонунген при поддержке
канцлера Брюнинга и члена правительства Штегервальда, в 1930-1932 гг. пытался
осуществить программу переселения крестьян на помещичьи земли, находившиеся в
безнадежном состоянии, с образованием слоя фермеров. Вообще, по оценке министерства
сельского хозяйства Германии, до 70% помещичьих хозяйств считались
неперспективными: убыточными и обремененными слишком большими долгами. Из этих
70% речь пока шла лишь о нескольких наиболее безнадежных хозяйствах с просроченной
задолженностью, земли которых предполагалось выкупить у помещиков и передать
крестьянам. Но этот план встретил яростное противодействие помещиков-юнкеров,
называвших его «экспроприацией», а также самого президента Гинденбурга. Из-за этого
Гинденбург в конечном счете и вынудил уйти в отставку в мае 1932 г. правительство
Брюнинга, последнее дееспособное правительство Веймарской республики, которое он
обвинил в «аграрном большевизме» ([126] pp.97-99).
Препятствуя проведению реформ, которые могли помочь стране преодолеть
экономический кризис, германская олигархия вместе с тем проявляла удивительное
единство. Выше уже говорилось о том, как миллиарды марок государственных средств,
предназначенные для поддержки и реструктуризации сельского хозяйства, фактически
перетекли в карманы помещиков, которые использовали их для погашения прежних
долгов и поддержания привычного им роскошного образа жизни. Но олигархии этого
показалось мало, и в 1929 г. промышленный магнат Зильверберг организовал также
частный банк для поддержки сельского хозяйства на средства крупных промышленников.
Как указывает Д.Абрахэм, половина средств этого банка направлялась на оплату плохих
долгов помещиков, помещики сами же и решали, кому давать деньги ([126] pp.207-208) –
то есть, проводилась в жизнь все та же идея финансовой поддержки земельной олигархии.
Таким образом, вместо того, чтобы помочь сельскому хозяйству страны выйти из
экономического кризиса, германская правящая верхушка еще более его усугубляла. И
одновременно она усугубляла социальный кризис: долги помещикам списывались
параллельно тому, как тысячи крестьянских хозяйств за долги продавались на аукционах,
что еще более усиливало озлобление крестьян.
Как следует из вышеизложенного, германская олигархия в эпоху Веймарской
республики осознавала себя как нечто единое и в то же время отличное от остального
общества. Другими словами, она осознавала себя как класс, противостоящий остальному
обществу. Именно поэтому промышленная и чиновничья олигархия с таким усердием
поддерживала и финансировала земельную олигархию, даже посредством чудовищной
коррупции и вопреки всякому здравому экономическому смыслу. Именно поэтому
финансовая олигархия (крупные банкиры) финансировала также крупный бизнес и
дискриминировала малый и средний бизнес, включая фермеров. И именно поэтому с
такой быстротой отправлялись в отставку правительства и министры, политика которых
шла вразрез с интересами олигархии. А в ряде случаев дело доходило и до физического
устранения политических оппонентов1.
Впрочем, из этого вовсе не следовало, что олигархия изменила свою сущность и
свои привычки. То, что она осознала себя как класс и стала яростно защищать этот класс в
целом от представителей других общественных групп, не означало, что отдельные
1
Как указывает К.Шлейнес, в первые годы существования Веймарской республики были организованы
убийства около 400 политических деятелей, в подавляющем большинстве организованные правыми. В числе
убитых – министры В.Ратенау и М.Эрцбергер [201].
515
представители олигархии перестали стремиться перегрызть друг другу глотку. Факты
показывают, что в эпоху Великой депрессии они продолжили это занятие с еще бóльшим
рвением, чем ранее. Примером может служить банкротство в 1931 г. одного из
крупнейших банков Германии – Данат-банка. Спровоцировали банкротство две статьи,
появившиеся 5 и 7 июля в ведущей газете Германии Nationalzeitung, в которых
утверждалось, что банк испытывает трудности. В действительности трудности испытывал
не банк, а один из его крупных промышленных клиентов, понесший убытки, а это две
совершенно разные вещи. Поэтому мнение, высказанное в статьях, было предвзятым, да и
сами статьи, скорее всего, были заказные - вряд ли такая газетная атака на ведущий банк
страны была спонтанной, без участия лиц, заинтересованных в его крахе. Но этих статей
было достаточно, чтобы вызвать панику среди вкладчиков банка, которые стали
требовать, чтобы Данат-банк немедленно выдал их деньги. Не справившись с паникой и
не сумев мобилизовать достаточное количество наличных средств для удовлетворения
требований вкладчиков, банк уже 13 июля был вынужден объявить о своем банкротстве.
Интересна в этой ситуации позиция других банкиров. Вообще главную роль в
спасении банков от таких внезапных кризисов во всех странах обычно выполняет
Центральный банк (который почти всегда является государственным банком), это и
является одной из его основных функций. Но в данном случае, как отмечает Х.Джеймс,
Центральный банк Германии практически не оказал помощи Данат-банку. Не получил он
никакой помощи и от других крупных банков. «Немецкие банки в 1920-е годы, - пишет
историк, - в своем стремлении захватить небольшие провинциальные банки стали
следовать законам безжалостной конкуренции. Лютер, Брюнинг1 и многие обозреватели
полагали, что в 1931 г. другие банки позволили Данат-банку потерпеть банкротство из-за
несвоевременного чувства конкуренции» ([225] pp.309, 315). Говоря более простым
языком, другие крупные банки с удовольствием наблюдали за крахом Данат-банка,
рассчитывая поживиться на дешевой распродаже его активов и предвкушая, как хорошо
гибель конкурента скажется на их собственном бизнесе. И вольным или невольным
соучастником в таком крокодильем отношении к своему соседу стал даже Центральный
банк, вопреки своим основным функциям. А пострадали более всего, как обычно, мелкие
и средние вкладчики Данат-банка, а также малый бизнес и крестьяне, для которых в
условиях начавшегося банковского кризиса ухудшились и без того плохие условия
банковского кредитования.
16.7. Кто привел Гитлера к власти?
Как уже говорилось выше, разные историки выдвигают, по меньшей мере,
несколько различных объяснений того, почему к власти в Германии пришли фашисты. И
большинство этих объяснений рассматривают вопрос слишком узко, без учета того факта,
что тоталитарные или диктаторские режимы установились в период между двумя
мировыми войнами в большинстве суверенных государств мира. Не существует у
историков единого объяснения и того, какие именно силы привели Гитлера и его партию к
власти. Одно из наиболее распространенных объяснений состоит в том, что к власти их
привели крупные промышленники2. Правда, ряд историков с этим не согласны: например,
Х.Джеймс, который называет эту версию «неправдоподобной» и отмечает, что
«большинство крупных промышленников… в 1932 г. все еще сохраняли скептическое
отношение к программе национал-социалистов» ([225] p.9). Итак, поскольку у историков
нет единства в этом вопросе, то попробуем разобраться самостоятельно.
Для этого нам нужно рассмотреть, во-первых, в чьих интересах действовал Гитлер,
и, во-вторых, какие именно персоналии способствовали его приходу к власти. Начнем с
первого. Как мы видели выше, нацисты позиционировали себя как защитники интересов
1
2
Лютер был канцлером Германии в 1925-1926 гг., Брюнинг – в 1930-1932 гг.
Например, Д.Абрахэм высказывает в целом именно такую точку зрения ([126] pp. 315, 321)
516
среднего класса и крестьянства. И это была очень умная позиция, поскольку именно эти
слои общества чувствовали себя обиженными и даже преданными Веймарской
республикой. Как писал в своих воспоминаниях русский социал-демократ и экономист
В.Войтинский, оказавшийся в то время в Германии в эмиграции, «немецкая
промышленность росла, ее изделия снова появлялись на мировых рынках, ее заработная
плата увеличивалась, но среднему классу, включая фермеров и интеллигенцию, не
перепадало ничего от этого процветания, и в своих трудностях он винил Республику»
([318] p.458).
Когда началась Великая депрессия (1929-1933 гг.), то нацисты тоже очень умело
использовали возникшие трудности, изменив соответствующим образом свою программу
и сделав акцент на преодолении безработицы, борьбе с возникшей анархией и наведении
порядка. И это не ограничивалось призывами, а включало и конкретные действия, хотя
очень часто - противоправные. Так, нацисты громили банки, убивали их директоров и при
этом утверждали, что тем самым не дают международному финансовому капиталу
грабить население1. Они устраивали погромы в крупных универмагах и заявляли, что тем
самым мешают крупному торговому капиталу разорять мелких немецких лавочников. И
безработицу они тоже решали, хотя и по-своему - они просто вербовали многих молодых
безработных в свои штурмовые отряды. Как пишет В.Войтинский, «нацистские
штурмовые отряды предлагали работу здоровым молодым людям. Те, кто вступали в их
ряды, получали кров, еду, красивую униформу, достаточно денег на карманные расходы и
надежду на будущее» ([318] p.470).
Соответственно, именно за счет средних классов и молодежи и сформировался
костяк НСДРП. Представители средних классов в 1930 г. составляли более половины
членов партии, а рабочие – чуть более 1/4 , в то время как в структуре населения доля
рабочих составляла 45%. Кроме того, более 1/3 членов партии в 1930 г. были моложе 30
лет ([76] с.138-139).
Нацисты набирали себе очки популярности еще и потому, что другие партии
проявили полную неспособность выработать какую-либо конструктивную программу
выхода из кризиса. Показателен следующий пример. В.Войтинский, который работал
ведущим экономистом в ассоциации немецких профсоюзов, совместно с двумя коллегами
разработал план по выводу немецкой экономики из кризиса – так называемый «план ВТБ»
(по имени его авторов – Войтинский, Тарнов, Бааде). Этот план в своих основных чертах
походил на тот, который вскоре в США начал осуществлять президент Рузвельт, и
основывался на двух основных идеях – построение экономической демократии
(демонополизация и развитие малого и среднего бизнеса) и достижение полной занятости,
в частности, за счет специальных государственных мероприятий (организация массовых
общественных работ). И если первая идея не была должным образом понята в Германии,
то вторая, пишет Войтинский, становилась все более популярной в немецком обществе
([318] p.471; [126] pp.175, 258-258). По расчетам ее авторов, за счет организации
общественных работ можно было трудоустроить миллионы безработных. Однако ни
правительство, ни крупнейшие партии не стремились включить эту идею в свою
программу. Войтинский пытался убедить руководство СДПГ принять этот план, для чего
лично встречался с Гильфердингом. Однако тот от него отказался, по причине того, что
предлагаемая идея противоречила марксистской теории ([318] p.471). Единственной
партией, которая не только включила ее в свою программу, но и в дальнейшем
реализовала, была нацистская партия Гитлера. Так, уже за два первых года пребывания
Гитлера у власти (к середине 1935 г.) за счет общественных работ и других мероприятий
1
Надо сказать, что при этом они хорошо учитывали настроения масс. Как отмечает Х.Джеймс, в начале
1930-х годов даже немецкие политики были уверены в существовании «заговора банкиров». А отношение
простого народа к банкирам было прямо-таки враждебным. Ведущие политики даже ожидали, что начнется
стихийный бунт против банкиров и их начнут вешать на фонарных столбах на Берен-штрассе (улица в
Берлине, где находились штаб-квартиры всех крупных немецких банков). ([225] pp.60-61)
517
число рабочих мест в стране выросло на 5 миллионов, а число безработных сократилось с
7-8 до менее 2 миллионов человек. А еще спустя два года безработица практически
исчезла совсем ([225] pp.371, 344).
Однако, как указывает Х.Джеймс, это была единственная экономическая проблема,
которую нацисты действительно смогли решить, но осталось много других проблем,
которые они так и не решили ([225] p.419) (подробнее см. ниже). Кроме того, это был
также единственный пункт экономической программы нацистов, который они выполнили,
другие свои обещания они даже и не пытались выполнять. Так, в феврале 1920 г. НСДРП
приняла программу из 25 пунктов, среди которых были, в частности, «национализация
трестов» (пункт 13), «национализация больших поместий без компенсации» (пункт 17), а
также упразднение «процентного рабства» (пункт 11) и уничтожение «спекулянтов и
ростовщиков» (пункт 18) ([225] p.346). Очевидно, ввиду включения этих пунктов в
программу партия и была названа «национал-социалистической». В дальнейшем Гитлер
заявлял, что эта программа остается без изменений; но фактически, придя к власти, он
полностью отказался не только от идеи национализации промышленных монополий и
помещичьих хозяйств, но, наоборот, стал их всячески поддерживать ([225] p.346). Главы
крупнейших монополий стали министрами в его правительстве и начали проводить такую
экономическую политику, которая была выгодна их собственным компаниям. Крупные
концерны получали от правительства щедрое финансирование и огромные военные
заказы. Промышленные гиганты Крупп и ИГ Фарбен построили в Освенциме свои
предприятия, на которых стали использовать бесплатный труд заключенных этого
крупнейшего концлагеря ([76] с.289); то же сделали другие немецкие концерны1. Многие
из тех 7 миллионов «рабов», которые были пригнаны в Германию из завоеванных стран, в
основном из Восточной Европы, работали на землях немецких помещиков. Волосы
миллионов людей, задушенных в газовых камерах, использовались немецкими
концернами в качестве сырья для переработки. Таким образом, не только свободное
немецкое население, но и та его часть, которая была посажена в концлагеря и тюрьмы, а
также жители завоеванных стран Европы, работали не столько на Третий рейх, сколько на
немецких промышленных магнатов и помещиков, в качестве бесплатной рабочей силы, а
затем сами использовались их предприятиями как промышленное сырье. Как указывает
А.Патрушев, прибыли крупных немецких концернов и банков при Гитлере очень сильно
выросли и достигли астрономических размеров. Так, прибыль концерна Круппа выросла с
6,7 млн. марок в 1934 г. до 21,1 млн. в 1938 г., а прибыль крупных немецких банков – с
36,3 млн. в 1934 г. до 1342,1 млн. марок (!) в 1939 г. ([76] с.199)
Как видим, ни один из социалистических пунктов программы НСДРП (включая
«национализацию» и «ликвидацию процентного рабства») в действительности не
выполнялся, а выполнялась программа поддержки крупного капитала, которая, правда, не
была изложена в официальных документах партии. Очевидно, что официальное принятие
такой программы не прибавило бы Гитлеру популярности. Поэтому он и продолжал
заявлять, что прежняя программа партии, принятая в феврале 1920 г., остается
неизменной. Как отмечает А.Патрушев, фюрер рассматривал социалистические лозунги
как важное средство завоевания масс ([76] с.195); и поэтому он не хотел расставаться с
таким удобным инструментом, как социалистическая программа, при помощи которого он
так ловко водил за нос немецкий народ.
Однако не все в национал-социалистической партии это понимали и, главное, не
все были готовы согласиться с такой лицемерной позицией. Была довольно большая
группировка внутри НСДРП, которая искренне полагала, что одна из основных целей
1
По оценкам, заключенные формировали 40% рабочей силы концернов ИГ Фарбен, Крупп, Тиссен, Флик и
Сименс, которые получали от этого большие прибыли. Содержание узника стоило 70 пфеннигов в день,
прибыль составляла шесть марок. За 9 месяцев, которые узник в среднем выживал в концлагерях, он
приносил 1631 марку прибыли, не считая доходов концернов от промышленного использования трупов.
([123] 30/2008, с.29)
518
партии состоит в поддержке среднего класса и в борьбе с засильем крупного бизнеса,
помещиков и банков, как это было записано в ее программе. Как пишет А.Патрушев,
«экономический эксперт партии Г.Федер настаивал на национализации крупного
капитала, отмене доходов от ренты и “процентного рабства”. Новый министр сельского
хозяйства В.Дарре пригрозил перепуганным банкирам сокращением выплаты
крестьянских долгов, просто списав их основную часть» ([76] с.195-196). Еще более
радикальной позиции придерживался руководитель штурмовых отрядов (СА) Э.Рем. Он
просто организовывал налеты своих штурмовиков на крупные универмаги и банки, в ходе
которых те подвергались разгрому, а бывало, что хватали и сажали под арест и их хозяев.
В связи с этим, пишет Д.Абрахэм, существовала реальная опасность раскола НСДРП на
две партии – правую (Гитлер) и левую (Рем и его единомышленники) ([126] p.174).
Окончательно эта опасность была устранена, и сделан поворот вправо, во время так
называемой «ночи длинных ножей» 30 июня 1934 г., когда вновь сформированные
подразделения СС расправились с лидерами штурмовых отрядов СА. В эту ночь были
перебиты целый ряд лидеров и деятелей НСДРП, включая самого Рема, вся «вина»
которых состояла в том, что они продолжали верить в программу собственной партии и
следовать установкам этой программы. Итак, мы видим поразительный пример
лицемерия, поразительный не потому, что аналогов не было в истории (вспомним хотя бы
иезуитов), а потому, что речь идет о публичной партии, пользовавшейся в 1930-1933 гг.
наибольшей популярностью среди немецких избирателей1. Между тем эта партия писала в
своей программе одно, говорила на закрытых собраниях другое и претворяла в жизнь
третье, прямо противоположное тому, что было записано в ее программе.
И таких примеров лицемерной политики Гитлера по отношению к немецкому
народу можно привести очень много. Один из таких примеров приводит А.Патрушев:
«Вскоре после прихода к власти А.Гитлер заявил, что каждый немец или, по крайней
мере, каждый рабочий должен иметь свой автомобиль – “Фольксваген” ценой в 990 марок.
Ведомство Лея рьяно взялось за строительства близ Брауншвайга огромного автозавода с
ежегодной производительностью в 1,5 млн. автомобилей. Основную долю
финансирования несли сами рабочие (ГТФ2 вложил в строительство лишь 50 млн. марок),
обязанные отчислять в неделю от 5 до 15 марок (в зависимости от заработка) в счет
будущей покупки автомобиля. Когда сумма взносов достигала 750 марок, покупателю
вручался номерной сертификат, позволявший получить автомобиль, как только тот сойдет
с конвейера. План был превосходным и весьма современным. Однако, кроме опытной
партии, ни одного автомобиля-жучка (его обтекаемую форму придумал сам фюрер) так и
не было изготовлено. Выплатив заводу около 100 млн. марок, немецкие рабочие не
получили назад ни пфеннига. К началу войны завод перешел на выпуск… грузовиков»
([76] с.200). Итак, мы видим в общем-то банальную историю обманутых вкладчиков, не
получивших того, что им обещали. Но эта история перестает быть банальной, если учесть,
что количество вкладчиков, по-видимому, исчислялось миллионами, и что дирижировал
этим грандиозным обманом сам глава государства, который не только пропагандировал
идею «народного автомобиля», но даже с показным энтузиазмом участвовал в разработке
его дизайна. Все это, разумеется, показывали в новостях как свидетельство трогательной
заботы фюрера о своем народе – а спустя некоторое время, когда деньги с рабочих были
собраны, то о «народном автомобиле» тут же быстро забыли.
Действительное отношение Гитлера к немецкому народу выяснилось в самом
конце Второй мировой войны, когда он, видя, что война проиграна, заявил, что превратит
Германию в пустыню. Как пишет А.Патрушев, «19 марта 1945 г. Гитлер издал приказ
“Нерон”, предписывающий до основания “разрушить все военные объекты, вывести из
1
За НСДРП на парламентских выборах в июле 1932 г. проголосовало 37% избирателей.
ГТФ – Государственный трудовой фронт, руководителем которого был Р.Лей, государственная
организация, которая (по крайней мере, на словах) ставила своей целью обеспечить немецкому населению
хороший досуг и отдых.
2
519
строя системы транспорта, связи и бытового обслуживания, а также уничтожить все
материальные ценности на территории рейха”. Это был смертельный приговор немецкому
народу. Однако министру вооружений, рационалисту и технократу А.Шпееру, хотя и с
трудом, но удалось отговорить ряд гауляйтеров, городских бургомистров и некоторых
генералов вермахта от выполнения этого приказа» ([76] с.275-276). Как видим, лишь
счастливая случайность помешала немецкому фюреру устроить апокалипсис своему
собственному народу.
В действительности вся политика Гитлера с момента его прихода к власти была
направлена против немецкого народа и во всех ее основных элементах осуществлялась в
интересах олигархии. Уже в 1933 г. были распущены профсоюзы и запрещены любые
забастовки, в дальнейшем для всего населения была введена трудовая повинность. В 1933
г. были также распущены и запрещены все политические партии; такому же упразднению
и ликвидации подверглись все местные правительства и органы местного самоуправления,
существовавшие до этого во всех крупных городах Германии и во всех немецких
провинциях (землях). Все эти меры явно отвечали интересам крупного бизнеса. Как,
например, отмечает Х.Джеймс, органы местного самоуправления в Веймарской Германии
были злейшими врагами крупного бизнеса, они пытались сопротивляться наступлению
промышленных монополий – иногда посредством национализации их местных филиалов,
иногда посредством создания и поддержки конкурирующих муниципальных предприятий
([225] pp.85, 92). После прихода к власти нацистов органы местного самоуправления
повсеместно практически перестали существовать. То же случилось с профсоюзами,
которые до 1933 г. вели борьбу за повышение заработной платы и социальных отчислений
рабочим, следили за соблюдением промышленниками трудового законодательства и т.д.
Теперь эти организации, противостоявшие наступлению промышленных монополий,
были уничтожены.
Все остальные важнейшие элементы политики Гитлера также осуществлялись в
интересах олигархии, о чем выше уже говорилось. Ведь все основные цели и
программные установки, которые провозглашал Гитлер и его партия: завоевания соседних
стран, строительство империи, насаждение расовой теории превосходства одной нации
над другими, – как мы убедились выше, во все времена и исторические эпохи были
именно теми, которые провозглашала и к которым стремилась олигархия. Кроме того, как
указывает А.Патрушев, в национал-социалистической идеологии, разработанной
Гитлером, не было никаких собственных оригинальных идей, все его идеи были
разработаны ранее кем-то еще и были уже широко распространены в Германии ([76]
с.176). Более того, почти все эти идеи: необходимость завоевания жизненного
пространства для немецкого народа, теория неполноценности славян, евреев и другие, уже использовались германской правящей верхушкой для обоснования участия Германии
в Первой мировой войне; фашисты всего лишь развили эти идеи и попытались
реализовать на практике1.
Не было ничего оригинального и в создании Гитлером тоталитарного государства с
ликвидацией политических партий и свободы слова. Уже в середине 1932 г. канцлер
Ф.Папен совместно со своим «кабинетом баронов»2 подготовил план изменения
германской конституции, который предусматривал превращение Германии в авторитарносословное государство, управляемое небольшой группой консерваторов. Если бы против
этого плана не выступил неожиданно министр обороны Шлейхер, то, скорее всего,
тоталитарное государство было бы в Германии создано еще до прихода к власти Гитлера
1
Впервые теорию об арийской расе и о расовой вражде между арийцами и семитами выдвинул француз
А.Гужено в 1869 г. ([49] с.240)
2
«Кабинет баронов» - такое прозвище дали немецкому правительству во главе с Ф.Папеном,
руководившему страной с 1 июня 1932 г. и почти до самого прихода Гитлера к власти. Его так назвали
потому, что из 10 членов правительства 6 министров были дворянами, а двое – директорами промышленных
корпораций.
520
([76] с.146). Как видим, план действий был в своих основных элементах разработан
олигархией без участия Гитлера и его партии, проблема состояла лишь в том, что не было
хороших исполнителей, которые бы взялись его реализовать1. Таким исполнителем и стал
в конечном счете Гитлер.
Не вызывает сомнения и то, что германская олигархия сыграла ключевую роль в
его выдвижении на пост главы правительства. Сегодня хорошо известно, что для
«раскрутки» любой партии и политического деятеля требуются две важные вещи –
деньги, желательно побольше, и широкий доступ к средствам массовой информации.
Гитлер в 1932-1933 гг. получил и то, и другое. Как указывает Д.Абрахэм, в Германии
существовал специальный фонд, который формировался на средства крупной
промышленности и финансировал деятельность политических партий. «Управляющими»
или распорядителями этого фонда были крупные промышленные магнаты - Крупп,
Зильверберг, Ройш, Фёглер и Шпрингерум. В конце 1932 г. ими было принято решение о
начале финансирования партии Гитлера, к этому решению присоединилась также одна из
крупных ассоциаций немецкой промышленности (Лангнамферайн), которая также начала
финансирование нацистской партии ([126] p.321). Были и другие промышленные магнаты,
финансировавшие фюрера – Тиссен, Борзиг и т.д. Активную роль в оказании поддержки
нацистам сыграл также Ялмар Шахт – крупный немецкий финансист, глава Центрального
банка, который в дальнейшем занимал важные посты в правительстве, сформированном
Гитлером.
Некоторые данные свидетельствуют о том, что финансирование Гитлера
германскими магнатами началось уже в 1920-е годы. Так бывший канцлер Германии
Г.Брюнинг в своем письме У.Черчиллю 28 августа 1937 года писал: «Я не хотел и не хочу
сейчас по вполне понятным причинам открывать информацию, что с октября 1928 года
самыми крупными и постоянными жертвователями средств для Нацистской партии были
главные управляющие двух крупнейших берлинских банков, оба иудейского
вероисповедания, один из них лидер сионистов в Германии» ([27] с.176).
После того, как ведущие магнаты приняли решение об оказании поддержки
НСДРП, никто уже не спрашивал у остальных бизнесменов, хотят они финансировать
Гитлера или нет. Как пишет Х.Джеймс, «если они [бизнесмены] проявляли какие-либо
колебания, их начинали запугивать… Шахт собирал деньги с промышленников для
нацистской партии при помощи прямолинейной силовой тактики. На собрании
нацистских лидеров и бизнесменов почти не было никаких обсуждений. Нацисты сначала
делали свои выступления; затем Шахт вставал и говорил лишь пять слов: А теперь,
господа, прошу Вас к кассе» ([225] p.188). И бизнесмены шли сдавать свои деньги
фашистским лидерам.
Помимо денег, Гитлер получил также доступ к средствам массовой информации и
к используемым ими политическим технологиям воздействия на общественное мнение,
которые ему обеспечил медиамагнат А.Гугенберг2. В частности, деятельность Гитлера и
нацистской партии стали регулярно освещать, разумеется, в выигрышном свете, в
еженедельных выпусках теленовостей, которые готовили в империи медиамагната, а
также в принадлежавших ему газетах [201]. Гугенберг обеспечил ему также поддержку
одной из правых политических партий (НННП), лидером которой он являлся. Возможно,
активное участие Гугенберга объясняется страхом разоблачения, поскольку он был
замешан в коррупции, о чем выше уже было сказано. Но так или иначе, мы видим еще
одного крупного магната, активно помогающего Гитлеру придти к власти.
1
Даже свастика была придумана правыми реакционными кругами задолго до того, как ее использовали
фашисты в качестве своего символа. Так, уже во время Капповского путча 1920 г., организованного
крупным землевладельцем Каппом и генералами Лютвицем и Яговым, при поддержке генерала
Людендорфа, часть путчистов имела свастику на касках ([76] с.94).
2
Гугенберг был владельцем газетной империи и крупнейшей немецкой киноиндустрии «UFA»
521
Наконец, немало этому способствовали и помещики. Как указывает Д.Абрахэм, все
они голосовали за нацистскую партию ([126] p.111). А президент Гинденбург и его сын
Оскар, которые сами были помещиками, сыграли в восхождении фюрера решающую роль.
Ночью 22 января 1933 г. на даче Риббентропа состоялась встреча Гитлера с Оскаром, во
время которого он (предположительно) шантажировал того разоблачениями участия в
коррупционных сделках и одновременно обещал отблагодарить семью президента, если
станет главой правительства. Судя по всему, эта встреча стала решающей - спустя
несколько дней президент Гинденбург назначил Гитлера канцлером ([76] с.148-150). Так в
полном соответствии с немецким законодательством фашистский фюрер получил власть.
Среди тех, кто способствовал выдвижению Гитлера, следует выделить также
Ф.Папена и его «кабинет баронов», которые, как уже говорилось, еще до прихода Гитлера
готовили введение тоталитарного режима. Но они же способствовали установлению
власти фашистов. Так, в марте 1932 г. полиция обнаружила документы,
свидетельствовавшие о том, что нацисты готовят государственный переворот. После этого
канцлер Брюнинг выпустил декрет о роспуске нацистских штурмовых отрядов. Но как
только в июне 1932 г. канцлером стал Папен, он тут же отменил этот декрет, после чего
штурмовики почувствовали себя хозяевами страны и начали устанавливать свой порядок
на улицах ([76] с.141-143). Кроме того, в июле 1932 г. Папен под надуманным предлогом
сместил правительство Пруссии, крупнейшей германской земли, и объявил себя прусским
рейхскомиссаром, что было антиконституционным шагом1. А в дальнейшем он
уговаривал Гинденбурга назначить канцлером Гитлера. Таким образом, Папен и его
правительство не только легализовали деятельность нацистских штурмовых отрядов и
агитировали за приход Гитлера к власти, но и начали проводить антиконституционные
меры, направленные на введение тоталитарного режима и разгон местных органов власти
– меры, которые в дальнейшем продолжил Гитлер.
Судя по всему, немаловажную роль сыграли указанные выше персоналии и в том,
что НСДРП совершила окончательный поворот вправо и освободилась от своего левого
крыла, слишком рьяно выступавшего против крупного бизнеса. В частности, Шахт и
Зильверберг утверждали, что нацистскую партию можно «приручить», заставить ее
изменить свою программу. Шахт прямо заявлял, что стремится сформировать у
нацистской партии «правильную» экономическую платформу ([126] p.320), которая,
разумеется, должна была включать отказ от всякой враждебной риторики и действий в
отношении крупного бизнеса. Зильверберг утверждал, что нацистскую партию можно
привести к платформе Немецкой национальной партии (ННП) – партии крупного бизнеса,
и что нацисты, придя к власти, смогут осуществить в стране «непопулярные, но
необходимые меры» (в том числе снижение зарплаты рабочим), чего не могут нынешние
правительства ([225] pp.185, 167). А после «ночи длинных ножей» 30 июня 1934 г., когда
были перебиты руководители штурмовых отрядов Рема и другие лидеры и активисты
НСДРП, придерживавшиеся левых взглядов, президент Гинденбург выразил
благодарность Гитлеру как «спасителю немецкой нации» и заметил, что давно надо было
кончать с этой «бандой гомосексуалистов» ([76] с.197).
Итак, мы видим, что в выдвижении Гитлера и даже в формировании его
праворадикальной политики активную роль сыграли промышленные магнаты (Крупп,
Зильверберг, Ройш, Фёглер, Шпрингерум, Тиссен, Борзиг), крупный финансист и
государственный чиновник Шахт, два финансовых магната (руководители берлинских
банков), медиамагнат Гугенберг, представитель помещиков и генералитета Гинденбург, а
также представитель обедневшей дворянской семьи Папен и его «кабинет баронов».
Можно ли сказать, что все они представляли «крупных промышленников», как об этом
пишут некоторые историки (а потом другие их в этом опровергают)? Очевидно, что нет.
1
Х.Джеймс даже называет эту акцию «путчем Папена» в Пруссии ([225] p.84).
522
Но почему вообще речь идет только о «промышленниках»? Было бы смешно
полагать, что в таком сложном социально-политическом явлении, как приход к власти
фашистов, люди разобьются по какому-то отраслевому или иному надуманному признаку:
промышленность – за, все остальные отрасли – против1. Выше уже было показано, что
олигархия – более сложное явление, чем «крупные промышленники» или даже чем
«большой бизнес». Она включает всех тех промышленников, финансистов, земельных
собственников, чиновников, политиков, криминальных авторитетов и прочих лиц,
которые не ставят ни во что интересы окружающего их населения, а выше всего ставят
свои собственные интересы, причем добиваются собственной выгоды как раз за счет
ущемления интересов окружающего населения. Конечно, в условиях кризиса коррупции
интересы общества страдают более всего от концентрации производственных активов,
порождающей экономический кризис, это и является основной причиной кризисов
коррупции. Но это не значит, что любой представитель крупного бизнеса или любой
крупный собственник является частью олигархии. Кроме того, олигархия также
неоднородна, что также было выше показано (Фуггеры - Валленштейн, Ротшильды –
Родес и т.д.). Есть более оголтелая и отвязанная ее часть, готовая пускаться во все тяжкие,
а есть более умеренная часть. По-видимому, в восхождении Гитлера решающую роль
сыграли именно первые, да и сам нацистский фюрер и его соратники были частью этой
наиболее оголтелой и отвязанной части олигархии, ее передовой отряд. Но
преемственность этого передового отряда во всех его теориях и начинаниях по
отношению ко всему, что было в течение многих десятилетий наработано германской
правящей верхушкой, выше была показана2.
16.8. Что за строй утвердился в Германии при Гитлере?
Про Гитлера и Третий рейх написаны горы книг. Но они не дают ответа на один
важный вопрос – а что, собственно говоря, за социально-экономическая система
утвердилась в Третьем рейхе? Большинство авторов, не особенно задумываясь над этим
вопросом, по привычке считают ее капитализмом, таким же, какой был в Веймарской
республике. Но некоторые отмечают очень сильное сходство этого «капитализма» со
сталинской моделью социализма – такая же плановая экономика, с такими же
пятилетками и с таким же массовым трудом заключенных в лагерях. Ничего подобного
никогда не было в других странах Запада. А иные авторы и вовсе убеждены, что Гитлер в
Германии построил то же самое, что Сталин построил в СССР.
На самом деле это были совершенно разные социально-экономические системы. В
СССР не было частной собственности на средства производства, соответственно, там не
было ни промышленных магнатов, ни помещиков. Поэтому даже принудительный труд
осуществлялся на благо всего государства и общества, в то время как в Германии
заключенные концлагерей работали на частных заводах, а интернированные «рабы» - на
частных землях, следовательно, и те, и другие работали не столько на благо Германии,
сколько на благо владельцев этих земель и заводов. Да и социальная система Третьего
рейха, как будет показано ниже, очень сильно отличалась от той, что была в
социалистических странах. Не говоря уже о том, какая ненависть и настоящий антагонизм
были у Гитлера и его соратников по отношению к СССР и ко всем «коммунистическим
режимам». Таким образом, совершенно очевидно, что в Третьем рейхе сложилась какая-то
особая социально-экономическая система, какой-то особый строй, отличный и от
социализма, и от капитализма.
1
С тем же успехом, к примеру, можно было бы предположить, что все люди высокого роста должны были
поддерживать Гитлера, а все малорослые - выступать против него.
2
Как будет показано далее, немалую роль в «воспитании» Гитлера сыграла и англо-американская
олигархия.
523
Итак, давайте рассмотрим, каковы были основные черты экономического
устройства Третьего рейха, а затем перейдем к его социальному устройству. Первое,
что бросается в глаза – его экономика была нерыночной (то есть некапиталистической).
Вообще есть ряд признаков, по которым можно отличить нерыночную экономику от
рыночной. Одним из таких признаков являются фиксированные или контролируемые
государством цены и зарплата. Типичным примером в этом отношении являются СССР и
другие социалистические страны XX века. В Германии при Гитлере мы видим похожую
ситуацию – государство жестко фиксирует и заработную плату, и цены ([225] pp.415, 417;
[76] с.201). Другим признаком может служить существование в Германии системы
множественных валютных курсов – как указывает А.Патрушев, там существовало более
200 различных курсов марки ([76] с.200). Нечто похожее было и в СССР, когда для
экспортеров и импортеров разных товаров существовали разные курсы и коэффициенты
пересчета валюты в рубли, не говоря уже о том, что был официальный курс рубля и курс
черного рынка, которые сильно друг от друга отличались. В рыночной экономике мы не
видим ничего подобного, поскольку это противоречит ее базовым принципам и законам ее
функционирования, здесь мы всегда видим единый валютный курс. Существовали в
Германии при Гитлере и четырехлетние хозяйственные планы, подобно тем пятилетним
планам, что были в СССР - тоже атрибут нерыночной экономики.
Наконец, мы видим еще один важный признак, отличающий нерыночную
экономику от рыночной. Как пишет Х.Джеймс, в Германии в эпоху Третьего рейха
происходило «непрерывное ухудшение качества потребительских товаров, очевидное для
общества. Если представить, какой была бы Германия, если бы не было войны, то в
условиях политики, проводимой нацистами, это была бы страна с низкой заработной
платой и высоким уровнем инвестиций, которая производила бы все более дешевые и все
более дрянные товары» ([225] p.417). То же самое, как мы знаем, происходило и в СССР в
последние десятилетия его существования. Как видим, отличительной чертой Третьего
рейха было не только постоянное ухудшение качества товаров, но и неэффективное
использование ресурсов. Раз уровень инвестиций высокий, а качество товаров при этом
все время падает, это означает, что значительная часть инвестиций и ресурсов просто
«зарывается в землю», как это было и в Советском Союзе в 1970-1980-е годы. Отсюда
вытекает еще один вывод, который делает Х.Джеймс: данные о высоких темпах роста
национального дохода Германии, который по официальной статистике с 1933 г. по 1937 г.
удвоился, на самом деле сильно завышены ([225] p.419). Это происходило потому, что
значительная часть товаров в нерыночной германской экономике производилась без учета
реального потребительского спроса и не была никем востребована. Так же как в СССР,
такие товары шли на склад, потом годами там лежали и, в конце концов, приходили в
негодность. Но их производство отражалось в национальной статистике и показывалось
как прирост национального дохода, в то время как в действительности могло иметь место
даже его падение, поскольку ресурсы и труд, потраченные на производство ненужных
товаров, должны были быть вычтены из национального дохода.
Итак, мы видим в Третьем рейхе нерыночную экономику. Но, вместе с тем,
нацисты не проводили никакой массовой национализации предприятий и земель, как это
было в социалистических государствах, и те, и другие по-прежнему оставались в частной
собственности. Более того, концентрация промышленной и земельной собственности в
Третьем рейхе была очень высокой, возможно, даже более высокой, чем в 1920-е годы.
Кроме того, многие крупные промышленники стали министрами. А это означает, что в
Германии по-прежнему существовала сильная олигархия, и что она по-прежнему
контролировала экономическую политику государства.
524
Нерыночная экономика
производственные активы – в руках
олигархии, вместо свободного рынка –
плановая или регулируемая экономика
производственные активы – в руках
среднего и малого бизнеса, страны/регионы
экономически обособлены друг от друга
при помощи протекционизма
Рыночная экономика
Власть олигархии
Режим восточной деспотии
Национальная демократия
Низкая коррупция
государственная и коллективная
собственность на производственные
активы, вместо свободного рынка –
плановая или регулируемая
экономика
Глобальный олигархический
капитализм
производственные активы – в руках
монополий, страны/регионы тесно связаны
между собой экономически посредством
глобализации
Высокая коррупция
Социализм
Власть народа
Схема IV. Типы социально-экономических систем в развитых цивилизациях*
*то есть в цивилизациях, прошедших фазу освоения территории и достигших высокой плотности населения
Как можно назвать такую социально-экономическую систему, которая основана на
нерыночной экономике и, в то же время, на преобладании крупной промышленной и
земельной собственности, сконцентрированной в руках небольшой группы магнатов и
помещиков? Как уже было сказано, человечество за тысячи лет своего существования
изобрело не так много экономических систем. Если мы исключим феодализм, который
является совершенно особой системой, возникающей в условиях редкого населения, то
таких принципиально отличных друг от друга систем в истории цивилизаций было всего
четыре, все они представлены на Схеме IV. Они отличаются друг от друга лишь по двум
основным признакам: рыночные – нерыночные и олигархические – неолигархические
системы. Но именно эти два признака являются ключевыми 1, поэтому смешать и спутать
эти четыре системы практически невозможно, что выше уже было показано на ряде
конкретных примеров (см., например, главу XIII). Точно так же невозможно придумать и
какую-то пятую систему2. Впрочем, если Вам интересно, то можете попробовать –
поискать такую в истории цивилизаций. Но, скорее всего, такая «пятая» система окажется
просто одной из этих четырех, либо это будет общество, находящееся в процессе
трансформации от одной из этих четырех систем к другой.
Как видно на Схеме IV, нерыночная олигархическая экономика Третьего рейха
относится к уже встречавшейся нам экономической системе, которую экономисты
называли экономикой восточного типа или «восточным способом производства. Но
1
Первый признак использовался для классификации экономических систем, например, Организацией
Объединенных Наций, которая в официальных публикациях в XX веке делила все развитые страны на две
группы: страны с рыночной и с нерыночной («централизованно планируемой») экономикой. Что касается
второго признака (олигархические – неолигархические системы), то исключительная роль олигархии и
крупной частной собственности в истории человечества была выше продемонстрирована. Поэтому именно
эти два признака следует считать ключевыми при классификации социально-экономических систем.
2
Исключая системы, существующие на редконаселенных территориях: чаще всего это феодализм, но может
существовать и общинный социализм, примеры которого тоже встречаются в истории.
525
поскольку любая экономическая система неразрывно связана с определенной социальнополитической системой, то в целом речь идет о той же самой социально-экономической
системе, которая существовала во Франции при «старом режиме» и в ряде восточных
государств: в Египте и Персии в античности, в Китае и Индии во II тысячелетии н.э. (см.
п. 13.3), - и которая была названа выше режимом восточной деспотии. Нас не должна
смущать внешняя несхожесть этих цивилизаций. Лидеры немецких нацистов со свастикой
на рукавах внешне совсем не похожи на французских аристократов XVII-XVIII веков и
еще менее похожи на китайских мандаринов. Но дело не во внешней схожести, а в
одинаковом
типе
социально-экономического
устройства
общества,
которое
предопределяет и одинаковые законы его развития (или его упадка).
Мы рассмотрели выше основные черты экономического устройства Третьего
рейха. Давайте теперь рассмотрим его социальное устройство, чтобы понять,
действительно ли оно походило на то социальное устройство, какое существовало в
указанных государствах. Первая отличительная черта всех указанных режимов – там везде
была сильная олигархия. Это проявлялось не только в концентрации крупной
собственности в руках небольшой группы людей, но и в том, что эта группа активно
участвовала в управлении страной. Например, во Франции крупная аристократия не
только имела самую крупную собственность, но и занимала самые крупные
государственные должности, такая же картина существовала и в других режимах
восточной деспотии. В Германии эпохи Третьего рейха мы видим немало подобных
примеров. Так, министром экономики стал директор крупнейшей в Германии страховой
компании К.Шмидт. А один из директоров концерна ИГ Фарбен стал генеральным
комиссаром в химической промышленности страны. Происходил и обратный переток –
лидеры нацистской партии сами становились крупными промышленными магнатами и
помещиками. Так, Герман Геринг был, как пишет А.Патрушев, фактическим
руководителем немецкой экономики; и одновременно он стал хозяином акционерного
общества «Рейхсверке Герман Геринг» («Заводы Германа Геринга»), нового концерна,
созданного в железорудной промышленности ([76] с.201-203). В конечном счете, все это
вело к одному результату – исчезали всякие различия между крупными чиновниками и
магнатами, это были, как правило, уже одни и те же персоналии.
С этим связана вторая отличительная черта режимов восточной деспотии:
коррупция. Вообще сращивание крупных собственников и крупных чиновников в одном
лице должно было привести к немыслимой коррупции, примеры которой применительно к
этим режимам приводились в главе XIII. И если эта коррупция не приводила к
немедленному развалу и краху указанных государств, то лишь благодаря нерыночному
характеру их экономики. Те же причины сдерживали коррупцию в Третьем рейхе.
Несмотря на то, что коррупция и взяточничество, по утверждению А.Патрушева, там
достигли «неимоверного размаха» ([76] с.198), но экономика страны от этого не
разваливалась, а продолжала функционировать. И причина состояла в ее нерыночном
характере. К примеру, мы видели выше, что одним из любимых источников крупных
прибылей олигархии в разные эпохи были товарные спекуляции. Но в Третьем рейхе цены
были жестко фиксированы, что сильно уменьшало для спекулянтов эту возможность
быстрого обогащения. Непросто было и крупным взяточникам. Во все эпохи они обычно
прятали ворованные деньги за границей, где их легко было спрятать от «ока государева».
А в Третьем рейхе это было сделать практически невозможно, поскольку покупка
иностранной валюты и переводы денег за границу жестко ограничивались.
Третьей характерной особенностью указанных режимов являлось наличие
сословий. Хотя в Третьем рейхе их официально как бы не существовало, но фактически
шло их быстрое формирование. Наиболее явным примером такого формирующегося
сословия являлась сама нацистская партия. Как пишет А,Патрушев, «члены партии не
подчинялись законам государства, в частности, они не могли привлекаться к обычной
уголовной или гражданской ответственности. Совершивший преступление член НСДАП
526
вначале исключался партийным судом из ее рядов, а лишь затем как рядовой гражданин
Германии предавался обычному уголовному суду. Но большей частью партийные суды
находили, что партийцем-преступником “двигали истинно национал-социалистические
побуждения, а не какие-либо низкие намерения”» ([76] с.190).
Если мы посмотрим, было ли когда-либо в истории подобное выведение большой
группы людей за рамки обычного суда и вообще за рамки ответственности по
совершаемым ими проступкам, то единственным бросающимся в глаза примером является
дворянство во Франции, Польше, России и в большинстве других стран Европы в
феодальную эпоху. Можно предположить, что, если бы Третий рейх просуществовал в
течение хотя бы одного или двух поколений, то членство в НСДРП окончательно
трансформировалось бы в аналог дворянского сословия. С другой стороны, все те, кто
были по тем или иным признакам в Третьем рейхе причислены к лицам «неарийского»
происхождения (евреи, славяне, дети смешанных браков и т.д.), по существу представляли
собой сословие изгоев, что-то типа касты неприкасаемых в Индии. Им запрещалось
вступать в брак, а также во внебрачные отношения с «арийцами», для них исключалась
возможность любой государственной службы, были введены ограничения на работу по
ряду престижных профессий и т.д., вплоть до конфискации имущества и физического
уничтожения этих людей ([76] с.279-282). Кстати говоря, похожее «сословие изгоев»
существовало и во Франции при «старом режиме»: гугеноты, которым запрещалось
вступать в брак с католиками, их преследовали, изгоняли из страны, убивали и т.д.
Можно привести и такую отличительную черту режимов восточной деспотии, как
жесткая регламентация поведения для каждого сословия и каждой социальной группы. В
Третьем рейхе мы тоже видим соответствующие примеры. Так, для всех незамужних
женщин моложе 25 лет была введена обязательная трудовая повинность, а замужним
женщинам, наоборот, работать не рекомендовали, более того, их повсеместно в Германии
увольняли с работы. Получалось, что незамужних, не желавших работать, заставляли это
делать насильно, а замужних, желавших работать, так же насильно увольняли. Всем
членам НСДРП, как дворянам во Франции, предписывалось ходить повсюду в
определенной единообразной одежде, чтобы отличать их от остального населения. Всех
юношей «арийского происхождения» с 14 до 18 лет в обязательном порядке забирали из
семей и направляли в гитлерюгенд, где они пребывали в военизированных лагерях, а всех
девушек с 14 до 18 лет точно так же направляли в Союз немецких девушек 1, при этом у
всех этих юношей и девушек была единая униформа ([76] с.207-209). Во Франции при
«старом режиме» у каждого сословия (крестьяне, ремесленники, буржуазия, дворянство)
были свои правила поведения и свой стиль одежды, по которому можно было
безошибочно мгновенно определить, к какому сословию относится тот или иной человек.
Наконец, еще одна отличительная черта режимов восточной деспотии – все они
были абсолютными монархиями. В Германии мы видим аналогичную ситуацию. Здесь
уже в 1934 г. (после смерти Гинденбурга) была отменена должность президента и введен
новый институт – «фюрера» (вождя)2, который имел много общего с институтом
абсолютной монархии. Так, солдаты и офицеры Третьего рейха приносили присягу на
верность не конституции и государству, а лично Гитлеру (!), как это всегда бывало в
монархических государствах ([76] с.197). Фюрер считался полубогом, подобно другим
абсолютным монархам. Его упоминание должно было вызывать у немцев благоговейный
трепет и выражение знаков почтения, подобно тому как, к примеру, это происходило в
России до Революции при упоминании царя. Но немцы должны были при этом еще
вскакивать и вытягивать руку вперед. Причем, этот культ фюрера насаждался
целенаправленно. Вот что пишет А.Патрушев: «Важнейшей функцией официального
1
Параллель с комсомолом в СССР здесь плохо прослеживается, поскольку комсомол был делом
добровольным, и было немало юношей и девушек, кто не вступал в его ряды. Кроме того, у комсомольцев
не было ни униформы, ни военизированных лагерей.
2
При этом Гитлер являлся одновременно и фюрером, и рейхсканцлером, и главой НСДРП.
527
искусства была пропаганда культа фюрера, которому приписывались все добродетели,
какие только можно вообразить. Особенно велика была в этом роль прессы,
кинематографа и поэзии. В необозримом море стихотворных восхвалений А.Гитлер
одновременно и велик, ибо “указывает путь к звездам”, и скромен, “как ты и я”. Искусство
убеждало, что образ фюрера навечно запечатлен в сердцах народа, который он ведет “к
свободе и хлебу”… Культ вождя выработал и особый ритуал. Во всех учреждениях и
учебных заведениях обязательно должен был висеть портрет Гитлера, перед которым
всегда стояли свежие цветы как символ неугасающей народной любви. Ритуалу был
вынужден подчиняться и сам Гитлер» ([76] с.216). Последнее особенно примечательно – в
СССР в период сталинского культа личности не было ничего похожего на такие
официально установленные обязательные ритуалы: с портретом фюрера, цветами,
обязательным приветствием «Хайль Гитлер», вскидыванием рук и т.д., - ритуалов,
которым должен был подчиняться и сам диктатор.
Слева: Да! Фюрер, мы идем за тобой! (плакат Третьего рейха)
Справа: картина «Настоящий человек» (http://nazi-aesthetics.narod.ru)
Все вышесказанное показывает, что в отличие от культа Сталина, который возник
стихийно на волне послевоенного народного энтузиазма (см. [60] п. 23.3), культ фюрера
создавался вполне сознательно и складывался в устойчивый социальный феномен феномен абсолютной монархии. Для Сталина не было введено никаких принципиально
новых должностей, он в течение жизни занимал должности генсека партии, председателя
правительства и главнокомандующего Вооруженных сил, существовавшие и ранее. В
Германии же «фюрер» был не просто новой «должностью», он был новым политическим
институтом, насаждаемым всей властной машиной и имевшим с самого начала многие
характерные черты института абсолютной монархии. И если бы Третьему рейху удалось
просуществовать более одного поколения, то скорее всего, сегодня историки бы писали о
том, что в Германии после 1933 года был восстановлен монархический режим,
существовавший в стране до 1919 года1.
В целом мы опять видим любопытный исторический феномен, который мы уже
наблюдали при рассмотрении «старого режима» во Франции. Общества, совершенно
разные по своей культуре, но имеющие одинаковую социально-экономическую систему,
действительно имеют между собой много общих черт (в этом можно также убедиться,
1
В сущности, для того чтобы окончательно превратиться в монархию, институту фюрера не хватало лишь
узаконенной процедуры передачи власти фюрера его наследнику или преемнику.
528
сравнивая между собой, например социалистические страны XX века – СССР, КНР, Кубу
и т.д.). Но самой важной чертой, общей для всех режимов восточной деспотии, было то,
что они не были способны к устойчивому саморазвитию и обрекали свои общества на
отставание по отношению к своим соседям. Все они рано или поздно это понимали и
пытались решить эти проблемы за счет масштабных внешних завоеваний (подобно
Людовику XIV и персидским царям в эпоху античности). Конечно, Третий рейх в этом
ряду занимает особое место, ведь планы по завоеванию «жизненного пространства»
германская правящая верхушка вынашивала еще с конца XIX в., Гитлер был на это
нацелен с самого начала. Но, судя по всему, он осознавал, что Германия проигрывает в
экономическом соревновании с Западом (с США, Францией и Великобританией), а
возможно, и с Востоком (СССР), и раз так – то рано или поздно его собственной власти в
Германии мог прийти конец1. Поэтому его ставка на глобальную войну в Европе была не
только чудовищной авантюрой, но и, судя по всему, обдуманным решением, попыткой
решить посредством войны то, что не удавалось решить при помощи мирного
строительства.
Да здравствует Германия! Плакат Третьего рейха (http://nazi-aesthetics.narod.ru)
16.9. О причинах победы фашизма в Германии и Италии
Выше уже было сказано о том, что тоталитарные и полицейские режимы в период
между двумя мировыми войнами установились в большинстве суверенных стран мира,
сказано было и о причине этого феномена (глобальный кризис коррупции). Давайте в
заключение попытаемся понять, почему же именно в Германии (а также в Италии)
утвердился самый оголтелый вариант таких режимов – фашистский режим.
Конечно, можно принять упомянутое выше мнение о том, что сыграла свою роль
обида немцев за поражение в Первой мировой войне и за несправедливый и обидный для
национального самосознания Версальский мирный договор. Но Версальский договор был
навязан Германии Западом - прежде всего, Францией, а также Великобританией и США.
Гитлер же и его партия вовсе не собирались мстить за это Западу. Во Франции они
1
Как указывает Х.Джеймс, в Германии перед Второй мировой войной были очень сильны ощущения того,
что экономический рост и высокая занятость держатся лишь за счет военных заказов, и как только
закончится перевооружение армии и военные заказы пойдут на убыль, сразу начнется экономический
кризис и предприятия остановятся ([225] p.385).
529
оккупировали лишь 2/3 территории страны. А могли бы оккупировать Францию
полностью, ничего им не мешало, как они это сделали со всеми другими странами. Кроме
того, в отношении французов никакого геноцида немцы не устраивали, в отличие от
евреев и славян. Да и вообще Гитлер с самого начала заявлял, что главные враги немецкой
нации – евреи и коммунисты, ну и заодно все славяне, как «неполноценная раса». В
частности, в соответствии с планом «Ост» (колонизации Восточной Европы), 85%
населения Польши, 75% - Белоруссии и 64% - Западной Украины (всего – 30 миллионов
человек) предполагалось уничтожить или переселить в Западную Сибирь, а оставшиеся
должны были стать фактическими рабами немецких колонистов, переселяемых на эти
территории ([76] с.268; [201]). Соответственно, всех евреев нацисты хотели побудить к
эмиграции в Палестину, а оставшихся – уничтожить. Но ни евреи, ни славяне, ни
коммунисты не имели никакого отношения к Версальскому мирному договору. В отличие
от французов, которых даже в плену немцы содержали во вполне приличных условиях, и
из 1,5 млн. французских солдат и офицеров, взятых гитлеровцами в плен, почти все в 1945
году вернулись домой (а советские военнопленные намеренно уничтожались, и почти
никто домой не вернулся). Получается, что Франции, стране, виновной больше всех в
«Версальском позоре», были сделаны особые привилегии. Как-то плохо это вяжется с
«комплексом унижения» германской нации и «жаждой мести» за «Версальский позор»1.
Похоже, этот «комплекс унижения» сильно преувеличен или просто выдуман историками,
и действительные причины прихода фашистов к власти и их агрессии против своих
соседей – совсем иные.
Кроме того, Германия была не единственной страной, где к власти пришли
фашисты, подобный же режим установился в Италии. Приход к власти фашистов в этой
стране невозможно объяснить итогами Первой мировой войны. Италия, в отличие от
Германии, не проигрывала Первую мировую войну, она, наоборот, оказалась среди
победителей и получила в результате войны территориальные и финансовые
приобретения. В частности, она получила в результате войны Трентино, Триест, южный
Тироль и Истрию. Кроме того, США списали 80% долга, предоставленного Италии за
время войны и отсрочили выплаты по оставшейся части; ни одна другая страна не
получила от США такого щедрого подарка ([41] с.373). Как писал В.Войтинский, который
много раз в те годы бывал в Италии и хорошо знал ситуацию в этой стране, «в сравнении
с ее вкладом в общую победу, она [Италия] получила, возможно, больше, чем любой
другой член Антанты. Тем не менее, люди полагали, что кто-то их обманул…» ([318]
p.436). Главной проблемой для Италии в 1920-х годах, указывал Войтинский, была
растущая анархия – безработица, непрерывные забастовки, дезорганизация транспорта и
всех видов связи, а также отсутствие внятного правительства, способного взяться за
решение этих проблем. В итоге население в массе одобряло действия фашистов, которые
силовыми методами подавляли забастовки, наводили порядок на транспорте и т.д. ([318]
p.437-439) Как видим, все очень похоже на Германию конца 1920-х – начала 1930-х годов.
На этом фоне и выросло влияние Муссолини. Причем, сам он сначала был социалдемократом и придерживался левых взглядов, что не помешало ему в дальнейшем резко
поправеть и стать ярым защитником крупного капитала. В последующем, указывает
Войтинский, хотя он продолжал использовать левые революционные лозунги, но
фактически от них отказался. Так, во время всеобщей забастовки итальянских
металлургов рабочие захватили всю металлургическую промышленность в свои руки; а
Муссолини со своими боевиками взялся «наводить порядок» и вернул заводы их прежним
владельцам ([318] p.439). Как видим, метаморфоза, которую проделал Муссолини, очень
напоминает то, что произошло с нацистской партией Гитлера в Германии: от левых
социалистических лозунгов и программ к сотрудничеству с крупным капиталом.
1
Если бы они действительно имели место, Гитлер, хорошо чувствовавший настроения масс, постарался бы
им угодить и «наказать» французов, подобно тому как президент Франции Клемансо во время Первой
мировой войны поклялся, что он отомстит немцам и что «боши заплатят все до последнего гроша».
530
Следовательно, мы имеем дело с одним и тем же явлением. Да и сама идеология
итальянского фашизма и его методы не слишком сильно отличались от тех, что были у
германских фашистов. Таким образом, и в Германии, и в Италии между двумя мировыми
войнами мы видим один и тот же феномен – власть захватила наиболее реакционная и
оголтелая часть верхушки страны, состоящая из лидеров нацистских партий и
поддерживавших их магнатов, землевладельцев и прочих представителей олигархии.
Почему это произошло именно в указанных странах? Почему из всех европейских
стран фашизм победил именно в Германии и Италии? Как мы видели, главный враг
олигархии – это национальное самосознание. Только сильная нация способна
противостоять олигархии, способна выдвигать общенациональных лидеров и
формировать национальную элиту, болеющую за интересы всей нации, а не какого-то
клана или узкой группы. Ни у Италии, ни у Германии в начале XX века еще не было такой
сильной единой нации. Обе эти страны образовались из множества разрозненных
государств лишь во второй половине XIX века, и их население еще не успело ощутить
себя единой нацией. Даже сегодня процесс формирования этих наций еще не закончился:
немцы и итальянцы продолжают делить себя на южных и северных, западных и
восточных, что же говорить о том, что было в начале XX века. Вот этой раздробленностью
нации и воспользовалась олигархия, а еще большему расколу общества помог марксизм,
воздвигший дополнительные барьеры между «пролетариатом» и средними классами.
16.10. Гитлер и Вторая мировая война – «творение» мировой олигархии Запада
Все, что говорилось ранее в настоящей главе, касалось внутренних причин и сил,
способствовавших приходу в Германии к власти фашистов и развязыванию Второй
мировой войны. Но немаловажную роль сыграли в этом и внешние силы: правящая
верхушка ведущих стран Запада – Великобритании, США и Франции.
К сегодняшнему дню историки собрали огромное количество фактов,
свидетельствующих о том, что Гитлера в течение многих лет готовили в качестве лидера
нацистской партии, финансировали его штурмовые отряды, вкладывали в его голову
«правильные» идеи и установки, устраивавшие его спонсоров. И ведущую роль в этой
подготовке с самого начала играла британская и американская разведка и британская
правящая верхушка. Плотные контакты Гитлера с американской разведкой начались уже в
1922 г. 20 ноября 1922 г. военный атташе США капитан Трумэн-Смит встретился с
никому тогда еще не известным Адольфом Гитлером, и тот его столь сильно
заинтересовал, что к нему с того же дня приставили другого американского разведчика –
Эрнста Ганфштенгля, который теперь будет неотлучно находиться в «свите» будущего
фюрера вплоть до 1937 года ([102] с.77).
Эрнст Ганфштенгль – американский разведчик, взявший Гитлера под свою опеку
Уже начиная с 1923 г. Ганфштенгль организовал финансирование Гитлера, чего он
и сам фактически не скрывал позднее в своих мемуарах. Так, в марте 1923 г. он лично ему
531
предоставил тысячу долларов – огромные по тем временам деньги ([102] с.80). В
дальнейшем финансирование нацистов осуществлялось через Швейцарию, Швецию,
Чехословакию и другие нейтральные страны. Как пишет немецкий историк И.Фест,
«Осенью 1923 года Гитлер съездил в Цюрих и вернулся оттуда, как говорили, «с
сундуком, набитым швейцарскими франками и долларовыми купюрами» ([114] 1, 271).
Известно, что одним из спонсоров Гитлера, начавших его финансировать уже в 1922-1923
гг., был Генри Детердинг, глава англо-голландского нефтяного гиганта «Ройял Датч
Шелл» ([102] с.74).
Это зарубежное финансирование резко улучшило положение нацистской партии и
способствовало началу роста ее популярности в Германии. Как отмечает российский
историк Н.Стариков, первые нацистские штурмовые отряды имели весьма жалкий вид и,
например, не могли даже собираться зимой, поскольку у них не было теплой обуви. Все
резко изменилось после начала поддержки Гитлера англо-американскими спонсорами.
Уже в январе 1923 г. во время партийного съезда в Мюнхене 5000 прекрасно и заново
обмундированных штурмовиков маршировали перед своим вождем, были арендованы 12
площадок для проведения митингов, в городе были организованы народные гуляния и
развлечения. Резко был увеличен тираж нацистской газеты «Фелькишер беобахтер», и с
1923 г. она стала выходить ежедневно ([102] с.39, 74). Те же банальные причины
способствовали и быстрому росту численности нацистских штурмовых отрядов – всему
их составу платили деньги, обеспечивали питанием и бесплатным обмундированием.
Членство в штурмовых отрядах (СА) означало для немцев надежную хорошо
оплачиваемую работу, достаток для семьи и уверенность в завтрашнем дне, что в
условиях начавшейся Великой депрессии было особенно актуальным. К концу 1920-х
годов благодаря мощным финансовым вливаниям главным образом иностранных
спонсоров (и благодаря ужасной безработице и депрессии в стране) мощь гитлеровской
партии и нацистских штурмовых отрядов неизмеримо возрастет. Так, на съезде
нацистской партии в августе 1929 г. в Нюрнберге соберутся 200 тысяч членов партии,
которые приедут туда в 30 специально заказанных поездах, перед фюрером
промаршируют 60 тысяч штурмовиков.
Отметим, что все это происходило еще до того, как немецкие магнаты и
промышленники в конце 1920-х - начале 1930-х годов начали массированные вливания в
НСДРП и рекламную кампанию Гитлера с использованием контролируемых ими средств
массовой информации, что и привело к победе НСДРП на выборах и к приходу ее к
власти. До этого Гитлера и его партию в течение 6 или более лет выращивали и пестовали
главным образом его иностранные спонсоры – представители крупного капитала стран
Запада.
Не меньшую поддержку Гитлеру иностранные спонсоры оказывали и в
дальнейшем, после захвата им власти в 1933 году. В последние дни существования
Третьего рейха почти все финансовые документы нацистской партии, хранившиеся в
Мюнхене, были уничтожены, поэтому полный список этих спонсоров неизвестен. Тем не
менее, известно, что Гитлера финансировали также Прескотт Буш, отец президента США
Джорджа Буша-старшего, и Рональд Гарриман – представитель еще одного богатейшего
американского семейства [104]. Оба они входили в высшее руководство Союза
акционерных банков США (UBC), от имени которого и осуществлялось финансирование
Гитлера. В самом конце войны за сотрудничество с нацистами Союз акционерных банков
по распоряжению президента Трумэна был ликвидирован. Помимо этого, Буш и Гарриман
предоставляли финансирование Гитлеру и через другие структуры – в частности, через
компанию Гарримана Браун Бразерс. Активно сотрудничал с Гитлером и англоамериканский миллиардер Рокфеллер. Известно, что даже в 1941 году его компания
Стандард Ойл поставляла Гитлеру нефть, несмотря на то, что и Британия, и США
находились в состоянии войны с Германией [104].
532
Прескотт Буш и Фриц Тиссен
Буш и Гарриман были директорами Союза акционерных банков (Union Banking Corp.),
который финансировал Гитлера, а Тиссен являлся его главным акционером
Именно благодаря беспрецедентному финансированию и технической помощи со
стороны правящей верхушки Запада Гитлеру удалось в кратчайшие сроки создать в
Германии мощную военную машину и начать Вторую мировую войну. Так, благодаря
внешнему финансированию расходы Германии на вооружения с 1933 г. по 1939 г.
выросли почти в 10 раз – с 1,9 млрд. до 18,4 млрд. марок. Вся немецкая армия по
состоянию на январь 1933 г. насчитывала лишь 100 тысяч человек, а спустя лишь 6 лет, к
моменту начала Второй мировой войны – 4,2 миллиона человек, то есть выросла в 42 (!)
раза. Первые современные танки начали производиться в Германии лишь в 1938 гг., и
лишь к 1941 году она обладала крупными и современными танковыми дивизиями. Но
несмотря на это Гитлеру еще до начала Второй мировой войны удалось, благодаря
помощи Британии и Франции, без всяких танков, а лишь при помощи политического
давления, захватить всю Центральную Европу, которая и стала для Гитлера мастерской по
массовому производству танков и другого вооружения1.
Военно-воздушный флот Германии вплоть до 1937 г. и вовсе представлял собой
смешную картину - он состоял из одних лишь «кукурузников», ничего другого, кроме них,
немецкая промышленность производить не умела. Первый немецкий истребитель
«Мессершмитт» появился в 1935 г., но в течение 1935-1936 гг. было произведено лишь
три опытных образца. С 1937 г. они пошли в серию, но только с помощью Англии и США:
«Мессершмитты» и многие другие немецкие военные самолеты первоначально
оснащались английскими и американскими двигателями ([102] с.116-133). Помимо этого,
как указывает американский историк Г.Препарата, в 1934 г. из США в Германию было
тайно доставлено современное оборудование для авиационных заводов стоимостью 1 млн.
золотых долларов, на котором начали выпускаться немецкие военные самолеты. Этот
завод, построенный американцами, и заложил основу немецкого военного
самолетостроения. А еще Германии для производства военных самолетов было
предоставлено большое количество военных патентов от американских фирм «Пратт и
Уитни», «Дуглас» и «Бендикс Авиэйшн». Ряд первоклассных военных самолетов Третьего
рейха, например, знаменитые бомбардировщики «Юнкерсы», были фактически
разработаны американцами и производились по американским патентам ([85] с.332-333).
Эта прямая помощь Британии и США в создании современной военной промышленности
и их помощь в аннексии соседних стран (Чехии, Австрии и т.д.), имевших собственную
1
Речь идет об аннексии Австрии и Чехии, осуществленной Гитлером в 1938-1939 гг. при прямом содействии
Великобритании и Франции. Между тем, эти страны имели мощный военный потенциал. Например,
чешские заводы «Шкода» между сентябрем 1938 г. и сентябрем 1939 г. произвели почти столько же военной
продукции, сколько вся военная промышленность Англии ([54] с.670).
533
развитую военную промышленность, была неоценимым вкладом в перевооружение
Германии, благодаря которому фашистскому фюреру удалось создать мощнейшую армию
в Европе.
Для чего же понадобилось правящей верхушке Запада создавать фашистского
монстра, развязавшего Вторую мировую войну? Анализ, проведенный Н.Стариковым,
В.Кожиновым и другими историками, показывает, что это делалось с единственной целью
– уничтожение СССР-России. Подробно этот анализ приводится в третьей книге трилогии
([60] глава XXII). Но полагаю, что и без представленных там весьма убедительных
доказательств очевидно, что правящая верхушка Запада выращивала Гитлера не для того,
чтобы он шел завоевывать Англию, Францию и США (завоевание Франции было как раз
«самодеятельностью» фюрера, поссорившей его с иностранными спонсорами), а для того,
чтобы он двигал свои армии в обратном направлении – на Восток, на территорию России.
Причина этого вполне понятна, и она вытекает из всего того, что мы уже знаем об
олигархии вообще и о мировой олигархии в частности. Со времен Римской империи и до
настоящего времени целью мировой олигархии являлось и является достижение
господства над миром. И в первой половине XX века, как никогда ранее, мировая
олигархия была очень близка к достижению этой заветной цели. Практически весь мир,
включая Африку, Латинскую Америку, почти всю Азию и Европу, являлся в то время
либо колониями Запада, либо зависимыми от него странами и территориями, которыми
можно было легко манипулировать и которые всецело подчинялись приказам,
поступавшим из Лондона, Вашингтона и Парижа. Единственным государством, не
подчинившемся Западу, оставался СССР, который не только отвергал любые формы
диктата со стороны последнего, но распространял по всему миру свою собственную,
коммунистическую идеологию и культуру. И это воспринималось мировой олигархией
Запада как угроза для своего мирового господства - ведь от СССР «вирусом
неповиновения» могли заразиться и другие страны (что и случилось после 1945 года). Вот
эта простая истина и объясняет то, каким образом возникла фашистская военная машина,
развязавшая Вторую мировую войну, и почему эта война на Восточном фронте приняла
форму войны на уничтожение – уничтожение Советского Союза и населявших его
народов. Конечно, немалую роль в этом сыграла и немецкая олигархия, о которой выше
говорилось и которая в течение многих десятилетий насаждала расистские теории и планы
завоевания «жизненного пространства» на Востоке. Но без поддержки правящей
верхушки всего Запада ничего этого не могло произойти. Поэтому Гитлера и Вторую
мировую войну воистину можно считать «произведением» мировой олигархии Запада.
Результатом стала страшная катастрофа. Число погибших в этой войне, по данным
современных историков, составило, по меньшей мере, 70 миллионов человек, что
эквивалентно населению крупной страны ([76] с.277). При этом, в отличие от Первой
мировой войны, основные потери были среди мирного населения. Так, немецкие фашисты
сознательно уничтожили более 20 миллионов мирных жителей, в основном на территории
Советского Союза и Польши, в том числе несколько миллионов евреев1, помимо этого,
более 7 миллионов было угнано в Германию в качестве «рабов», где они работали на
немецких хозяев ([195] pp.468-469; [123] 30/2008 с. 29). Еще многие миллионы мирных
жителей умерли от голода, лишений и в результате военных действий. Никогда еще в
истории человечества не совершалось таких масштабных злодеяний и преступлений.
Вместе с тем, проведенный выше анализ позволяет сделать вывод о том, что
события, предшествовавшие Второй мировой войне (приход к власти фашистов), и сама
война, не стали результатом каких-то особых обстоятельств, которые никогда ранее не
возникали и никогда более не повторятся. Мы видим в целом повторение тех же явлений,
которые и ранее происходили в истории – глобальный кризис коррупции, который привел
1
Признавая чудовищность холокоста евреев, следует иметь в виду, что еще более чудовищный холокост (по
своим абсолютным размерам) был осуществлен немецкими нацистами в отношении славян: прежде всего,
русских, украинцев, белорусов и поляков.
534
к возникновению мировой олигархии и к превращению человеческой цивилизации в
«цивилизацию хищников». То же самое происходило и в другие эпохи глобальных
кризисов коррупции, которые были выше описаны. Можно с уверенностью утверждать,
что и нынешняя эпоха глобального кризиса коррупции XXI века, о которой пойдет речь в
двух заключительных главах книги, не станет исключением из этого общего правила.
Глава XVII. Коррупция в США в эпоху империализма, «ревущих
двадцатых» и Великой депрессии (конец XIX - середина XX в.)
Подавляющее большинство авторов, пишущих об Америке, делится на две
категории – одна ее всячески восхваляет, другая, не менее многочисленная, ее всячески
ругает. При этом те, которые ее восхваляют, призывают учиться у Америки: учиться
демократии, умению американцев работать и их умению бороться с коррупцией. А их
оппоненты заявляют, что учиться, собственно говоря, нечему: американская демократия
насквозь прогнила, коррупция в США цветет полным цветом, а американцы постепенно
превращаются в нацию-паразит, которая живет за счет эксплуатации множества стран,
расплачиваясь за их услуги обычными зелеными бумажками.
Самое интересное, что и те, и другие по-своему правы. Просто первые пишут о тех
Соединенных Штатах Америки, которые существовали в XIX веке и в середине XX века.
Вторые же имеют в виду то государство, которое мы видим сегодня, в начале XXI века.
Понять эту эволюцию США можно, лишь изучив их социально-экономическую историю
или, по крайней мере, основные вехи этой истории с самого начала освоения Америки, что
мы и сделаем ниже. Однако XX век в американской истории является поистине
переломным. Поэтому основное внимание в настоящей главе будет уделено социальноэкономической истории США в первой половине XX века.
17.1. Пуританская Америка и американская демократия
Существует множество мифов об Америке и ее истории. С одним из таких мифов,
об особом «американском духе предпринимательства», мы выше уже познакомились (см.
п. 15.2). Другим, не менее распространенным, является миф об особом историческом пути
Америки, которая якобы развивалась и развивается по своим законам, отличным от тех, по
которым развиваются другие страны. Однако изучение фактов показывает, что это не так.
Так, в первой книге трилогии было показано, что в Северной Америке в XVII в.
существовали феодальные отношения и одна из разновидностей крепостного права
(контрактное рабство), что признается ведущими западными историками ([59] глава V).
В частности, вся земля в первых английских, французских и голландских колониях
Северной Америки принадлежала отдельным персоналиям или частным компаниям,
власть которых в этих колониях мало чем отличалась от власти феодалов в средневековой
Европе. Например, в английской колонии Вирджиния на начальном этапе (начало XVII в.)
всей землей распоряжалась частная Вирджинская компания, а в колонии Мэрилэнд - лорд
Калверт, которые получили соответствующее право от английской короны, подобно тому
как феодальные вассалы получали право распоряжаться феодальной вотчиной от своего
сюзерена. За малейшее нарушение трудового распорядка, установленного Вирджинской
компанией в колонии Вирджиния, любой колонист, включая женщин и детей, подвергался
суровым телесным наказаниям, включая избиение плетьми. А после нескольких таких
нарушений его отправляли на британскую каторгу. Помимо такого отношения к
свободным колонистам, значительную часть жителей колоний составляли контрактные
рабы, такие же, каких мы видели в ряде британских и французских колоний в XIX в. (см.
п. 14.3). Но только в роли контрактных рабов в XVII веке выступали не китайцы, индийцы
и японцы, а англичане, французы и голландцы. О масштабах этого явления говорит тот
535
факт, что контрактные рабы составляли более половины иммигрантов, прибывавших в
британские, голландские и французские колонии Северной Америки из Европы в первой
половине XVII в. ([168] pp.55, 87-88, 62)1
Контрактные рабы XVII в. перед отправкой в американские колонии (реконструкция).
Источник: www.history.org
На фотографии воспроизведена шотландская пересыльная тюрьма начала XVII в., куда помещали
всех «бродяг и попрошаек», которых затем высылали в качестве контрактных рабов в
американские колонии. Бедность или отсутствие собственного дома считались достаточным
основанием для такого наказания. В Америке их продавали как обычных рабов, единственное
отличие состояло в том, что продавался не сам раб, а контракт на его использование в данном
качестве; срок контракта обычно составлял от 3 до 7 лет.
Таким образом, мы видим, что детство американской нации ничуть не отличалось
от детства большинства других наций. Еще до того, как нация успела сформироваться, как
только основатели будущей американской нации высадились на малонаселенной
территории Нового Света, тут же между ними возникли феодальные отношения и
крепостное право. Однако этот период продолжался сравнительно недолго – в отличие, к
примеру, от феодализма в Западной Европе, который длился много столетий. Одной из
главных причин стала интенсивная иммиграция из Европы в Америку в течение XVII в.
Она очень быстро создала в Америке рынок рабочей силы и сделала ненужными любые
формы крепостного права, которое, как мы знаем, всегда возникает именно в условиях
нехватки рабочей силы (низкой плотности населения). Но не меньшее значение имел и
характер тех волн иммиграции, которые происходили в течение XVII в., а именно массовое переселение в Америку пуритан из Англии и протестантов из других стран
Европы.
Мы видели выше (главы XI-XII), что основным содержанием идеологии пуритан в
ее первоначальном виде была борьба за очищение общества, борьба с деградацией
общественной морали и коррупцией, откуда пошло и само название «пуритане». Рост
коррупции и падение нравов в Англии в эпоху правления Стюартов вызывали среди них
особенно резкие протесты против политики, проводимой английской правящей
верхушкой. Но по мере роста этих протестов и по мере роста социальной напряженности в
Англии пуритане подвергались все более сильным гонениям, которые достигли своего
максимума при Карле I (1625-1649 гг.). Именно в этот период, предшествовавший
гражданской войне 1640-х годов в Англии и казни Карла I, началась их массовая
эмиграция в Америку. Так, только в течение 1630-1643 гг. в Америку переселились, по
1
Речь идет не только об английских колониях (Вирджиния, Мэриленд), но и о французской колонии Квебек
в Канаде и о голландской колонии Новый Амстердам, позднее переименованной в Нью-Йорк после ее
захвата англичанами.
536
меньшей мере, 65 тысяч английских пуритан ([41] с.20). Значительная их часть осела в
Массачусетсе (столица – г. Бостон) и других колониях Новой Англии (северо-восток
США). Пуритане основали множество поселений, в которых установили свои порядки и
правила жизни. Эти правила были достаточно суровыми, что отражало суровость
окружающих условий: тяжелый труд, отсутствие инфраструктуры и многих необходимых
вещей, враждебность туземного населения и т.д. Но в дальнейшем именно пуритане, а
также протестанты из других стран Европы, которые уезжали в Америку, спасаясь от
преследований, сыграли огромную роль в становлении американской государственности и
в развитии американской демократии. Как указывает российский историк Э.Иванян, идеи
и представления пуритан о демократии, самоуправлении и гражданских свободах были в
течение XVII-XVIII вв. использованы при выработке как уставов отдельных штатов Новой
Англии (Коннектикута, Нью-Хэмпшира, Род-Айленда и т.д.), так и Декларации
независимости и Конституции Соединенных Штатов Америки ([41] с.20). Пуритане также
заложили в Новой Англии основы будущей американской системы образования и
добились почти поголовной грамотности. Так, уровень грамотности в Новой Англии в
1640-1700 гг. достигал 95%, в то время как в Вирджинии грамотность среди мужского
населения не превышала 54-60% ([41] с.27). Именно в пуританской Новой Англии
сформировались и первые в Америке выборные органы самоуправления и именно она
сыграла решающую роль в обретении Америкой независимости.
Американские колонии Великобритании накануне обретения независимости (выделены
красным цветом). Источник: www.learnnc.org
Таким образом, мы видим, что те же самые силы и общественные движения
(пуритане и их последователи), которые осуществили Английскую революцию, сыграли
решающую роль и в устранении феодально-крепостнических отношений в Северной
Америке, несовместимых с принципами демократии и гражданских свобод, и в
становлении независимого американского государства. «Все люди, - гласила Декларация
независимости США 1776 года, - созданы равными и наделены Творцом определенными
неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, на свободу и на
стремление к счастью… Если какой-то государственный строй нарушает эти права, то
народ вправе изменить его или упразднить и установить новый строй, основанный на
537
таких принципах и организующий управление в таких формах, которые должны
наилучшим образом обеспечить безопасность и благоденствие народа». Как видим, в
Америке уже в 1776 г. было провозглашено право народа не только обладать личной
свободой, но и иметь такой строй и такое правительство, которые его наилучшим образом
устраивают, что в то время было революционной идеей даже для Европы, где этот
основополагающий принцип демократии признавался лишь немногими государствами, не
говоря уже о неевропейских странах.
В Конституции США были зафиксированы еще несколько революционных идей, в
частности, идея выборной президентской власти (которой в то время еще не было ни в
одной стране мира) и идея сочетания сильной центральной власти с выборной
демократической властью в штатах и округах. В целом можно утверждать, что Америка
почти с самого начала стала своего рода полигоном, на котором были осуществлены идеи
строительства демократического общества и другие прогрессивные идеи, выдвинутые в
ходе Английской революции XVII века. И проводниками этих идей стали в первую
очередь английские пуритане и их идейные последователи, иммигрировавшие в Америку
в XVII-XVIII вв. Причем, Америка стала для реализации этих идей намного лучшим
полигоном, чем сама Англия и другие страны Европы, поскольку в Америке этому не
мешали сложившиеся политические и социальные институты и традиции (власть короля,
существование палаты лордов, наличие сословий, аристократических титулов и
привилегий и т.д.), а также накопившиеся застарелые социальные проблемы и конфликты.
17.2. За что и против кого воевали американцы в гражданской войне 1861-1865 гг.?
Помимо идей, связанных с государственным устройством и демократией, еще
одной идеей, «вымученной» английской нацией в ходе Английской революции,
реализованной в XVIII в. в самой Англии и одновременно перенесенной на американскую
почву, стала идея протекционизма – защиты национальной экономики от внешней
конкуренции (см. п. 12.6.). Проводниками этой идеи, как и других идей Английской
революции, тоже стали пуритане Новой Англии. Так, во многих штатах Новой Англии
сразу после окончания войны за независимость (1783 г.) были введены импортные
таможенные пошлины. Но после образования единого государства (Соединенных Штатов
Америки) на базе 13 штатов в 1787 г. такая политика стала невозможной – необходимо
было устанавливать единую систему таможенных пошлин для всех 13 штатов, чтобы
экономика страны могла формироваться как единое целое. И в этом вопросе практически
с самого начала возникли разногласия или, как пишут американские историки,
«антагонизм» между пуританским Севером (Новой Англией) и рабовладельческим Югом
([41] с.92, 154). В отличие от Севера, хозяйничавшие на Юге плантаторы не собирались
развивать
никакую
промышленность
или
инвестировать
в
передовые
сельскохозяйственные технологии (для чего и требовалась защита в виде импортных
пошлин). Вместо этого они собирались и дальше строить экономику Юга на выращивании
сырья на экспорт (хлопка, табака, сахара и т.д.) и на использовании бесплатного труда
негритянских рабов. И этот вопрос – широкое использование рабского труда негров – стал
вторым важным пунктом разногласий между Севером и Югом.
Фактически речь шла не просто о разногласиях или даже об «антагонизме», речь
шла о существовании двух разных социально-экономических систем на Севере и на Юге
США. Если на Севере (в Новой Англии) феодальные отношения и контрактное рабство
были уничтожены, чему способствовала пуританская идеология свободы и демократии, то
на Юге, где влияние пуритан и их идей было намного меньшим, этого, судя по всему, не
произошло. Надо полагать, что феодальные отношения на Юге вовсе не исчезли в XVIII
в., как на Севере, а просто контрактное рабство белых европейцев, существовавшее там в
XVII в., в последующие полтора столетия трансформировалось в негритянское рабство, а
538
вотчины лордов и частных компаний, получивших изначально право распоряжаться
колониальными землями, трансформировались в вотчины рабовладельцев-плантаторов1.
Было принципиальное различие между Севером и Югом и в социальной структуре
общества. Пуританское влияние на Севере привело к тому, что здесь господствовал
средний класс. Как писал в конце XVIII века французский офицер С-Д.Кревкер, ставший в
итоге американцем, в Америке вы не увидите «враждебный замок и высокомерный
особняк, контрастирующий с глиняной хижиной и жалкой лачугой… Во всех наших
жилищах видно радующее глаз единообразие достойного достатка» ([42] с.22).
Французский писатель А.Токвиль, побывавший в Новой Англии в 1830-е годы, также
восхищался американским эгалитаризмом, отсутствием сильного имущественного и
социального неравенства. Совсем иной была ситуация на Юге страны. Так, еще один
иностранный путешественник, побывавший в конце XVIII века в Вирджинии, одном из
южных штатов, писал, что там было очень сильное неравенство в распределении земель,
некоторым лицам принадлежали огромные земельные владения ([230] p.63). Из 9
миллионов человек, проживавших в 1860 г. в южных рабовладельческих штатах США, 1/3
составляли негры, которые все без исключения были рабами, и всего лишь 0,5%
населения (46,2 тыс. человек) составляли плантаторы-рабовладельцы, имевшие
роскошные особняки и большие поместья ([41] с.214). Основная же масса белого
населения на Юге не имела ни рабов, ни земли и влачила довольно жалкое существование,
будучи во многом зависимой от рабовладельческой олигархии. Различия между Севером
и Югом были настолько сильными и глубокими, что современники писали о двух разных
народах и двух разных странах ([41] с.222).
Но эти две страны не могли существовать раздельно друг от друга, они были
вынуждены существовать вместе. Более того, лидеры южных штатов пытались
распространить систему рабства на все новые и новые штаты. Это угрожало всему
сложившемуся социально-экономическому укладу пуританской Новой Англии. Поэтому
когда дело дошло до гражданской войны между Севером и Югом, ее причиной был вовсе
не альтруистический порыв северян, которые якобы стремились освободить негров из
любви к ним, как об этом пишут некоторые авторы. Наоборот, как отмечали
современники, нелюбовь к людям не белой расы и расистские настроения были сильнее в
северных штатах (где не существовало рабства), чем в южных ([130] p.364). Но в
действительности речь шла не о любви или нелюбви к неграм, а о (феодальной) системе
принудительного труда, и об угрозе распространения этой системы из южных штатов в
северные.
Основная проблема состояла в том, что массовое использование труда чернокожих
рабов создавало сильную конкуренцию свободному труду белых, представляя собой
прямую угрозу благополучию и самому существованию большинству белого населения
Америки. Рабство не только усиливало безработицу среди белых американцев, оно еще и
подрывало уровень их заработной платы: за работу, которую выполняли негры, уже никто
не хотел платить хорошую зарплату. Фактически речь шла о системе эксплуатации одних
(негров), которая напрямую, через механизм несправедливой конкуренции, затрагивала
интересы всех остальных – точно так, как сегодня широкое использование дешевого труда
иммигрантов создает угрозу самому существованию коренного населения в странах
Европы и Северной Америки.
Эти страхи и опасения северян хорошо отражала опубликованная накануне
гражданской войны 1861-1865 гг. программа Республиканской партии – партии,
возглавившей эту войну и добившейся в ней победы над южанами. В ней, в частности,
говорилось: «существование рабства в любом штате приводит к выживанию из него белой
расы, во-первых, поскольку оно закрывает тысячу возможностей получать достойный
заработок… и, во-вторых, поскольку любой ручной труд становится унизительным
1
Есть все основания полагать, что установившаяся на Юге система рабства негров была не чем иным, как
одним из вариантов грабительского феодализма (см. главу IX), прикрытого расистской идеологией.
539
занятием. Можно ли найти что-либо большее, что было бы в интересах человека белой
расы, чем обеспечение ему спокойного владения новыми территориями, тем самым
положив конец этому преследованию его по пятам бандами негритянских рабов, которые
изгоняют его из все новых и новых штатов» ([130] p.365). Такие же страхи и опасения
высказывались в многочисленных статьях и публикациях. Так, один из активистов
Республиканской партии и автор многочисленных статей Д.Пайк предсказывал в
апокалиптических тонах, что численность негров в стране может в ближайшее время
вырасти с 3 до 10 миллионов человек, и требовал остановить ввоз негритянских рабов в
Америку ([130] p.371).
В гражданской войне 1861-1865 гг. Америка потеряла убитыми более 600 тысяч
человек, еще полмиллиона было ранено или покалечено, большие территории
подверглись разрухе и запустению [128]. Население США составляло в то время всего 30
миллионов, то есть в войне был убит примерно каждый двенадцатый мужчина, способный
носить оружие, не считая миллионов пострадавших: покалеченных, потерявших своих
близких и людей с исковерканными судьбами. Можно сказать, что по сравнению с этой
гражданской войной все остальные войны на американской территории были детской
забавой – например, потери американцев убитыми в войне за независимость 1775-1783 гг.
составили всего лишь 6,8 тыс. человек, а в англо-американской войне 1812-1814 гг. –
всего лишь 2,2 тыс. человек ([41] с.147).
Эпизоды сражений гражданской
(http://karenswhimsy.com)
войны
1861-1865
гг.
-
старинные
рисунки
Поэтому возникает вопрос – за что с таким ожесточением воевали и гибли
северяне (составлявшие основную часть населения страны – более 20 миллионов человек)
в гражданской войне? Как следует из вышеизложенного, они воевали не за мифическую
свободу 3 миллионов негров, которых в действительности в своем большинстве не
любили или были равнодушны к их судьбе 1. Они воевали за сохранение того мира,
который строили – мира демократии и равных возможностей, мира среднего класса, мира
свободы предпринимательства для любого человека, а не только для магната и крупного
землевладельца. Для того чтобы сохранить этот мир, северянам нужно было его защитить
от несправедливой конкуренции, разлагающей и разваливающей основы этого мира: вопервых, от конкуренции со стороны британского импорта, мешавшей развитию
собственной промышленности, и, во-вторых, от конкуренции со стороны негритянских
рабов, мешавшей нормальному существованию белого населения2.
1
Известно, что многие аболиционисты (борцы за отмену рабства) были расистами и предлагали выселить
негров обратно в Африку, в Латинскую Америку или в резервацию ([130] pp.363-384).
2
Вышесказанное соответствует тому взгляду на гражданскую войну 1861-1865 гг., который имеют сегодня
западные историки. Например, В.Хасслер в Энциклопедии Британника указывает, что основными ее
540
Война всегда ведется не только за что-то, но и обязательно против кого-то.
Поэтому возникает еще один вопрос – против кого сражались северяне в гражданской
войне? Этого они не скрывали. Активисты Республиканской партии в годы войны все как
один говорили и писали о борьбе с «рабократией» (slavocracy) ([130] pp.371, 394),
рабовладельческой олигархией, именно она пыталась разрушить пуританскую Америку,
страну среднего класса и равных возможностей и навязать ей совершенно другой
общественный строй. Казалось бы, как могли это сделать рабовладельцы-плантаторы,
которые, как было указано выше, составляли менее 1% населения Юга? Но они
сконцентрировали в своих руках все богатство и власть, использовали имевшиеся в их
руках методы идеологического воздействия - расистскую идеологию - и благодаря этому
смогли убедить или заставить значительную часть белого населения южных штатов
поддерживать сложившийся режим рабства и стойко защищать его с оружием в руках.
Ведь если бы не это, то как тогда 6-миллионный слаборазвитый Юг (имея в виду его белое
население) смог бы продержаться в гражданской войне 1861-1865 гг. против 21миллонного промышленного Севера целых 4 года? В войне погибло более 250 тысяч
южан и почти столько же было ранено [128], таким образом, каждый третий белый
южанин, способный держать оружие, либо погиб, либо был ранен и покалечен. Это в
несколько раз превосходит ту тяжесть потерь, которая легла на население северных
штатов.
Причина этого феномена состояла в той расистской идеологии (отношения к
неграм как ко второму сорту), которая была в течение двух предшествовавших столетий
навязана «рабократией» белым американцам1. Значительная часть белых южан была
уверена, что система рабства для них выгодна – ведь существование 3 миллионов изгоев,
чернокожих рабов, на Юге поднимало их собственный статус, статус белого человека. Как
пишет Э.Иванян, «белые бедняки-южане были воспитаны в духе превосходства белой
расы и в своем бедственном экономическом и социальном положении дорожили этим
единственным признаком их отличия от негров» ([41] с.219). Однако в действительности,
поскольку подавляющая часть белых южан рабов не имела, она не имела и никаких
материальных выгод от системы рабства. Наоборот, белые южане были такими же
жертвами этой системы, как и северяне, ведь конкуренция со стороны дешевого труда
негров подрывала рынок труда и разрушала хозяйства белых фермеров на Юге. Вот
поразительный пример того, как разделение общества на сословия или группы (в данном
случае – по расовому признаку) и соответствующая идеологическая «промывка мозгов»
заставляет большинство действовать против своих же собственных интересов, в интересах
олигархии. И не просто действовать, но и отчаянно сражаться, не щадя своей жизни, как
это делали белые южане в гражданской войне.
У «рабократии» Юга были союзники и на Севере, особенно среди богатых северян
и представителей правящей верхушки. Как указывает американский историк Ф.Броди, эти
тайные союзники (среди которых был, например, губернатор Нью-Йорка) радовались
успехам южан в навязывании своих взглядов президенту и Конгрессу накануне
гражданской войны, убивали лидеров аболиционистского движения, поджигали залы, где
собирались аболиционисты и т.д. Сам Конгресс США в январе 1865 г., отмечает историк,
лишь под нажимом президента Авраама Линкольна (1861-1865 гг.) согласился отменить
рабство в южных штатах (до этого оно было отменено лишь на Севере) ([130] pp.60-62).
Это кажется невероятным – ведь в Конгрессе в тот момент не было представителей
причинами стали разногласия между Севером и Югом по вопросу о таможенных пошлинах и по поводу
рабства [128].
1
Как отмечал К.Хилл и другие историки, расистской идеологии в англосаксонском мире еще не
существовало в XVII веке ([212] p.187). В частности, в британской колонии Вирджиния в 1630-е - 1640-е
годы не делалось никакого различия между белыми и черными контрактными рабами ([168] p.67).
Расистская идеология появилась позднее, одновременно с началом массового ввоза негров в Америку, из
чего можно заключить, что она сознательно насаждалась теми, кто получал выгоду от системы рабства плантаторами и работорговцами.
541
южных штатов (!), там были представлены лишь северные штаты. И народ этих северных
штатов уже четыре года вел изнурительную гражданскую войну с рабовладельческим
Югом, и уже практически одержал в ней победу. Тем не менее, Конгресс в январе 1865 г.
лишь под нажимом Линкольна принял решение об отмене рабства, что являлось одной из
главных целей гражданской войны. Этот факт является особенно показательным
свидетельством того, какая сильная оппозиция отмене рабства существовала не только на
Юге, но и на Севере среди «имущих классов», которые были более других слоев
населения представлены в Конгрессе.
Можно себе представить, что бы случилось, если бы Линкольну не удалось убедить
Конгресс отменить рабство. Или если бы его убили не в апреле 1865 г., а на полгода
раньше. Тогда, наверное, гражданская война заполыхала бы и на Севере США – между
богатыми конгрессменами и другими тайными сторонниками системы рабства, с одной
стороны, и массой простых американцев, с другой, которые вдруг обнаружили бы, что они
четыре года воевали и умирали впустую. Эти факты показывают, что в любом, самом
демократическом, обществе, какое, в частности, сложилось в пуританской Новой Англии,
есть своя олигархия. И она всегда выступает пятой колонной, тайно или явно
сочувствующей или помогающей врагам демократического общества. Причина этого
феномена состоит в том, что их цели, как правило, совпадают. Они состоят в том, чтобы
навязать обществу олигархическую систему, одной из разновидностей которой является
та система рабства (грабительский феодализм), которая сложилась на Юге США перед
гражданской войной 1861-1865 гг. И если бы исход этой гражданской войны был иной, то
нет никакого сомнения в том, что и вся история США пошла бы по-другому, и эта страна,
возможно, была бы сегодня похожа на одну из развивающихся стран Латинской Америки,
но никак не была бы ведущей мировой державой.
17.3. Борьба с коррупцией в США в первые полтора столетия существования
американского государства
Гражданская война между Севером и Югом стала важной вехой в американской
истории. Но борьба сил коррупции и сил, ей противостоящих, в США не прекращалась в
течение всей ее истории. Одной из важных сфер, где развернулась эта борьба, была
политика распределения новых земель на «диком западе» страны. Фермеры и
иммигранты, составлявшие основную массу населения, жаждали получить там небольшие
участки земли для того чтобы самим их обрабатывать; а земельные спекулянты и богатые
землевладельцы стремились скупить по дешевке или иным образом заполучить эти земли
для того чтобы в дальнейшем ими спекулировать или заводить там рабовладельческие
хозяйства.
Особенно сильно эта борьба обострилась в период президентства Эндрю Джексона
(1829-1837 гг.). Он был выходцем из семьи бедного фермера и может служить примером
воистину народного президента, которого поддерживали широкие слои населения, в
особенности фермеры, рабочие и другие представители средних и низших слоев
американского общества. Одним из тех вопросов, которые их в то время более всего
беспокоили, был вопрос о распределении новых земель на западе. Как пишет Э.Иванян, в
этом вопросе президент Джексон «высказывался против государственной политики,
которая предусматривала бы предоставление исключительных привилегий или льгот
богатым гражданам. Он… выступал в поддержку предложений об ускорении и
удешевлении процесса распределения федеральных общественных земель фермерампоселенцам» ([41] с.172). Как видим, за два тысячелетия истории человечества в этом
вопросе не произошло принципиальных изменений. От братьев Гракхов, Цезаря и
Октавиана Августа в Древнем Риме до американских президентов XIX века и до
правительств Веймарской Германии в XX веке прогрессивные силы пытались
противостоять натиску коррупции, связанной с крупной земельной собственностью, и
542
предпринимали усилия для создания слоя фермеров, который в дальнейшем стал бы
опорой для государства и основой его стабильности.
Надо отметить, что в Америке эта политика в целом в значительной мере удалась –
США стали не страной помещиков и латифундистов, как многие другие страны, а страной
фермеров. Как указывает историк Э.Пессен, в США было намного больше фермеров,
владевших собственной землей, чем в Европе [306]. И это произошло не только благодаря
усилиям отдельных личностей типа Эндрю Джексона, но и благодаря массовому
общественному движению за фермерский путь развития страны. В 1848 г. это движение
оформилось в виде массовой Партии фрисойлеров (Free Soil Party), которая требовала не
только запретить рабство (а, следовательно, положить конец громадным
рабовладельческим латифундиям), но и принять закон о гомстедах, по которому всем
желающим вести фермерское хозяйство предоставлялась бы земля из государственного
земельного фонда ([41] с.201). Существование такой партии и массового движения в
дальнейшем продолжало оказывать влияние на политику властей в вопросе распределения
государственных земель.
Возвращаясь к деятельности народного президента Джексона, следует отметить,
что вопрос о земле стал не единственным, по которому его политика встала поперек
интересов американской олигархии. Другим стал вопрос о таможенных пошлинах.
Джексон ввел в 1832 г. повышенные импортные тарифы, в целях защиты национальной
промышленности. Но это не понравилось рабовладельческим южным штатам, один из
которых (Южная Каролина) отменил взимание импортных пошлин на своей территории.
Такое решение южного штата ставило под вопрос само существование США как
федерального государства. Возникший политический и конституционный кризис удалось
с большим трудом ликвидировать (путем введения в стране более низких компромиссных
тарифов), но этот кризис стал очередным шагом в усилении напряженности между
Севером и Югом, прологом к будущей гражданской войне.
Еще одной сферой противостояния президента Джексона и американской
олигархии стала банковско-финансовая сфера. Президент пытался воспрепятствовать
тенденции к монополизации банковского сектора. Его не устраивала ситуация, когда, по
его словам, «несколько богатеев из восточных штатов» захватили в свои руки контроль
над всей национальной финансовой системой ([41] с.176). Особенное недовольство с его
стороны вызывал Второй национальный банк США, который был создан
нарождавшимися промышленными монополиями Северо-востока страны и стал
выразителем и координатором их интересов. Кроме того, в нем была размещена и львиная
часть государственных средств, что банк также использовал в интересах крупного
промышленного капитала, игнорируя интересы населения. Джексон сначала добился
изъятия из этого банка всех государственных средств и перевода их в 23 региональных
банка. А в дальнейшем он добился того, что Второй национальный банк совсем перестал
существовать и был в 1836 г. преобразован в банк штата Пенсильвания ([41] с.171-180).
Политика президента Джексона вызывала такую ненависть среди «имущих
классов», что он постоянно подвергался нападкам со стороны оппозиционной прессы. Эта
агрессивность по отношению к собственному главе государства со стороны так
называемой «американской элиты» настолько поразила А.Токвиля, побывавшего в США в
1831-1832 гг., что он посвятил описанию данного феномена немало страниц в своей книге
«Демократия в Америке». Газеты обвиняли президента Джексона в деспотизме,
интриганстве, безумстве, нечестной игре, ему придумали кличку - «король Эндрю I»,
которая не сходила со страниц «просвещенной прессы» ([41] с.182-183). В итоге на него
было совершено (в январе 1835 г.) первое в истории США покушение на жизнь
президента, правда, неудавшееся.
Так получилось, что следующее покушение на жизнь президента США, на этот раз
удавшееся, произошло в апреле 1865 г. По странному совпадению (случайному ли?), оно
было совершено на еще одного народного президента, ярого врага олигархии,
543
добившегося отмены рабства, введения в США жесткого протекционизма и выигравшего
гражданскую войну против рабовладельческого Юга, - Авраама Линкольна. Линкольн
был убит вскоре после того, как его всенародно избрали президентом страны на второй
срок, он должен был стоять во главе американского государства еще почти 4 года.
Американской демократии в XIX веке приходилось бороться не только с
внутренними силами коррупции, но и с внешними. Как было показано выше, в первую
очередь к таким силам в XIX веке относилась британская и французская правящая
верхушка, которые и являлись мировой олигархией той эпохи. Великобритания и
Франция решили стать не только хозяевами стран и народов, превратив полмира в свои
колонии, а вторую полмира – в экономические колонии, но и хозяевами морей. Они по
своему усмотрению задерживали, досматривали и грабили любые иностранные суда, то
есть занимались пиратством, узаконенным их государственными органами. Так, во время
наполеоновских войн Великобритания захватила около 1000 американских торговых
судов, Франция – около 500. Более того, Великобритания держала в плену около 10 тысяч
американских моряков (экипажи этих судов) и принуждала их поступить на службу в
британский военно-морской флот и воевать против Франции, хотя США являлись
нейтральной страной. В дальнейшем практика досмотра и захвата торговых судов со
стороны Великобритании продолжалась ([41] с.134, 145).
Джордж Вашингтон, первый президент США (1789-1797 гг.) в прощальном
послании нации в конце своего президентства предостерег американцев от «зарубежного
влияния и коррупции», в результате которого «политика и воля одной страны
оказываются подчиненными политике и воле другой… Свободному народу, - говорил
Вашингтон, - следует быть постоянно (выделено в оригинале – Ю.К.) настороже ввиду
опасности коварных уловок иностранного влияния (заклинаю верить мне, сограждане),
поскольку история и опыт свидетельствует, что иностранное влияние является одним из
злейших врагов республиканского правительства» ([42] с.71, 73). Разумеется, под
«зарубежным влиянием и коррупцией» Вашингтон имел в виду, прежде всего, британское
и французское влияние и коррупцию, от которых США страдали более всего, и примеров
которого для данной эпохи имеется с избытком. Помимо официального морского
пиратства, пленения и шантажа моряков можно привести множество фактов прямого
подкупа со стороны Великобритании и Франции или, наоборот, требования взяток со
стороны высших государственных чиновников этих стран.
Например, в России во время Семилетней войны (1756-1763 гг.) британский посол
Уильямс подкупил даже супругу русского наследного принца (Петра III) Екатерину,
будущую императрицу Екатерину II, которая в обмен на полученные ею 44 000 рублей
разузнала план русского наступления в Пруссии, передала его Уильямсу, а тот
немедленно переслал его в Лондон; благодаря этому уже через две недели русский
операционный план военных действий был известен и прусскому королю Фридриху II, и
его фельдмаршалам ([84] 4, с.46). Канцлер России Бестужев многократно получал
«субсидии» от Великобритании в обмен на различные «услуги», которые нередко шли
вразрез с интересами России. Курфюрст Гессена, одного из мелких германских княжеств,
в обмен на финансовую «помощь» со стороны Великобритании, прислал 30 тысяч своих
солдат в Америку для содействия британцам в войне против американских колоний (17751783 гг.). Осознав всю бессмысленность для них этой войны и тот факт, что их, по сути,
продали англичанам, гессенские солдаты воевали очень плохо, а затем в количестве, по
меньшей мере, 5 тысяч человек перешли на сторону американской армии и остались в
Америке после окончания войны за независимость ([41] с.53). В получении взяток от
Великобритании обвинялись или подозревались в ту эпоху чиновники многих стран мира,
включая и США. Например, даже президент США Кливленд (1885-1889 гг.) подозревался
в получении от нее взяток в целях снижения импортных пошлин, выгодного
Великобритании ([41] с.291).
544
Еще одним примером международной коррупции могут служить переговоры
между США и Францией в 1797 г. о заключении договора о дружбе и торговле. За
заключение этого договора французский министр иностранных дел Талейран через своих
представителей потребовал от американцев взятку в размере 250 тыс. долларов, а также
предоставление займа Франции в размере 10 млн. долларов. Американцы были
возмущены, отказались давать взятку и прервали переговоры, и этот скандал чуть было не
привел к войне между США и Францией ([41] с.117-118).
Разумеется, коррумпированные чиновники были у многих государств. Но именно
Великобритания, стремившаяся к мировому господству, и (в несколько меньшей мере)
Франция, выступавшая в XIX в. в роли ее младшего партнера1, были ту эпоху главными
проводниками международной коррупции, рассчитывая посредством подкупа чиновников
и правителей установить свой экономический и политический контроль над теми
странами, которые еще не являлись их колониями или экономическими колониями (см.
главу XIV). Лучшим союзником британо-французской олигархии в проведении такой
политики во всех странах была местная олигархия, чему выше также приводились
примеры (п. 14.3).
Не стали исключением и США. Накануне и во время гражданской войны 1861-1865
гг. Англия и Франция активно поддерживали «рабократию» Юга, что едва не переросло в
прямую военную интервенцию против армии северян. Как указывает историк В.Хасслер,
когда гражданская война в Америке только началась, Великобритания планировала
принять в ней участие на стороне южных штатов. Она собиралась предложить Линкольну
свое посредничество в переговорах с южанами, от которого он, конечно, должен был
отказаться, после чего британская армия и флот должны были вступить в войну на
стороне южных штатов. Лишь убедительные победы северян над южанами, отмечает
историк, а также угроза спровоцировать военный конфликт с Россией,
симпатизировавшей северянам, предотвратили широкомасштабное участие Англии и
Франции в войне [306]. Тем не менее, Лондон все-таки послал несколько военных
кораблей в помощь южанам, которые воевали против флота северян и нанесли ему
серьезный урон ([41] с.236). Тем самым Великобритания фактически начала военные
действия против единственного законного правительства США2, вмешавшись в чисто
внутренний социальный конфликт, причем на стороне меньшинства («рабократии»),
пытаясь навязать большинству американцев то, что противоречило их убеждениям и
устремлениям. Разумеется, британская правящая верхушка при этом руководствовалась
своими собственными интересами, а не интересами американского народа. Юг США был
в то время по существу британской экономической колонией, поставлявшей Англии в
больших количествах сырье и получавшей взамен изделия британской промышленности.
Запрет рабства и введение протекционизма ставили крест на таком однобоком развитии
Юга США, но для британской правящей верхушки это означало утрату одного из важных
источников сырья и рынков сбыта своей промышленной продукции, чего она не хотела
допустить.
Поскольку американцы с самого начала столкнулись с фактами международной
коррупции, то уже в 1798-1799 гг., то есть в первые два года существования США, были
приняты первые законы, регулирующие взаимоотношения американцев с иностранными
государствами и действия властей в отношении иностранцев (Закон об иностранцах и
подстрекательстве к мятежу и Закон Логана). В этих законах была, в частности, запрещена
связь любого американского гражданина с иностранным правительством, находящимся в
1
Франция была основным источником международной коррупции в более раннюю эпоху, когда она сама
стремилась к мировому господству. Так, Людовик XIV давал взятки английскому королю Карлу II Стюарту,
который взамен взял на себя письменное обязательство действовать в интересах Франции (см. главу XII).
2
Конфедерация южных штатов, провозгласившая свою независимость от США, не была признана
ведущими державами мира (включая Англию и Францию) в качестве самостоятельного государства, и ее
нельзя было считать законным правительством.
545
противостоянии с США (за что было предусмотрено суровое наказание) и зафиксировано
право президента страны подвергать тюремному заключению иностранцев – граждан
враждебных государств ([41] с.118-119). Разумеется, взятка чиновника от иностранного
государства рассматривалась как еще более худшее преступление, чем просто «связь
гражданина с иностранным правительством», и наказывалась более сурово. Таким
образом, с самого начала существования США там началась серьезная борьба с
международной коррупцией, в то время как во многих европейских государствах ей не
уделялось особого внимания (о чем свидетельствуют приведенные выше примеры). В
последующем указанные законы многократно пересматривались и дополнялись.
Можно утверждать, что и протекционизм в США являлся составной частью борьбы
с международной коррупцией или, во всяком случае, именно так воспринимался многими
американцами. Выше уже приводились слова весьма популярного в XIX веке
американского экономиста Генри Кэри, который писал: «система, которая направлена на
превращение Великобритании в “мастерскую мира” … из всех форм тирании, когда-либо
изобретенных, представляет собой ту, которая служит установлению рабства как
нормального состояния безработного человека» ([291] p.179). Как видим, Кэри
рассматривал систему свободной торговли, навязываемую США Великобританией, как
разновидность международной тирании. Следует отметить, что из всех случаев взяток
иностранным чиновникам и правителям, а также случаев шантажа, запугивания и
принуждения, которые инициировала в XIX столетии Великобритания в отношении
иностранных государств, львиную долю занимали те, в которых она пыталась навязать
этим государствам систему свободной торговли (см. главу XIV). Как выше уже
говорилось (п. 15.2), именно потому, что США смогли противостоять этому давлению и
построить у себя систему жесткого протекционизма, стимулировавшую развитие
национальной промышленности и передового сельского хозяйства, они и смогли породить
«американское чудо» конца XIX – начала XX вв., превратившись в крупнейшую мировую
державу (чего не удалось сделать ни одной другой из колонизированных европейцами
стран). К этому следует добавить, что за исключением нескольких периодов перед
гражданской войной 1861-1865 гг., импортные пошлины в США (по товарам
конкурирующего импорта) в течение всего XIX в. были на очень высоком уровне - более
30%, а после гражданской войны и вплоть до середины 1940-х годов (то есть в течение
почти целого столетия!) не опускались ниже 37-40% ([153] p.141).
Как говорилось в главе XII, еще одной важной идеей, рожденной в ходе
Английской революции, помимо протекционизма, была идея борьбы с монополиями и
любым проявлением монополизма. Так, отмена королевских монополий была, наряду с
введением протекционистской системы, одной из первых мер правительства вигов после
Славной революции в Англии в 1688 г. Эта идея также самым непосредственным образом
связана с борьбой с коррупцией, что уже было много раз продемонстрировано выше.
Борьба с монополизмом проходит через всю американскую историю, поэтому и здесь мы
видим преемственность пуританской Америки по отношению к Английской революции. В
частности, в течение всего XIX века мы видим борьбу против земельного монополизма
латифундистов и рабовладельцев, за фермерский путь развития Америки. В 1830-е годы
мы видим, как президент Джексон борется против монополизма в банковской сфере,
насаждавшегося американскими промышленниками (см. выше). А после окончания
гражданской войны 1861-1865 гг. на первый план выдвинулась борьба фермеров с
торговым и транспортным монополизмом – возникло движение грейнджеров, которое
охватило 1,5 миллиона человек ([41] с.269). Цель этого движения состояла в борьбе с
дискриминационными условиями, которые навязывались фермерам со стороны торговцев,
переработчиков сельскохозяйственной продукции и транспортных организаций.
Одиночные фермеры были бессильны противостоять этому диктату. Поэтому с 1867 г.
они начали объединяться в союзы грейнджеров (в дальнейшем называвшиеся просто
«фермерскими союзами»), которые создавали свои рыночные и транспортные структуры,
546
предприятия по переработке сельскохозяйственной продукции, что позволяло им
противостоять торгово-транспортному монополизму («торгово-транспортной мафии»).
Последнее собрание союза грейнджеров в его первом доме ( http://us.history.wisc.edu)
Во второй половине XIX века очень актуальной в США была также проблема
монополизма частных железных дорог, которые во многих внутренних регионах страны,
не имевших судоходных рек, были в то время практически единственным средством
перевозки грузов. Как пишет историк Х.Брэдли, «железные дороги бесцеремонно
использовали свое монопольное положение: они фиксировали цены на самом выгодном
для себя уровне, они проводили дискриминацию в отношении ряда своих клиентов; они
стремились, где только можно, завладеть монополией на транспортные перевозки; и они
вмешивались в политическую жизнь штатов и местных органов власти – выдвигали туда
своих людей, блокировали принятие невыгодного им законодательства и даже оказывали
влияние на решения судов» [306]. Принятые под влиянием фермерского движения
грейнджеров законы против монополизма железных дорог оказались неэффективными,
что стало окончательно ясно в 1880-е годы. Поэтому в 1887 г. был принят новый Закон о
торговле между штатами, направленный главным образом против несправедливой
дискриминации со стороны железных дорог. Закон запрещал образование транспортных
пулов на железных дорогах, что было одной из распространенных дискриминационных
практик, требовал взимания за перевозку единых цен в расчете на милю или километр
независимо от дальности перевозки, а также требовал от железных дорог регулярной
публикации их тарифов. Одновременно была учреждена специальная комиссия по
торговле между штатами, следившая за соблюдением данного закона. В дальнейшем
указанная комиссия возбудила целый ряд судебных расследований в отношении
злоупотреблений со стороны железных дорог. Как отмечает Х.Брэдли, «деятельность
комиссии оказалась менее эффективной, чем ожидали инициаторы закона, но сам закон
свидетельствовал об осознании того факта, что только федеральное правительство
способно справиться с возникающими новыми экономическими проблемами» [306]. В
дальнейшем, в президентство Теодора Рузвельта (1901-1909 гг.), права данной комиссии
были еще более расширены, введена практика обязательного согласования повышения
железнодорожных тарифов с правительством, а некоторые крупные частные
железнодорожные компании были раздроблены, в целях устранения монополизма [306].
Оказалось также, что железные дороги сильно увлеклись спекулятивными и
мошенническими сделками с землей на западе страны. Эти сделки приобрели совершенно
547
невиданный размер и характер, и стали предметом специального расследования со
стороны президента Кливленда (1885-1889 гг. и 1893-1897 гг.). В ходе расследований
выяснилось, что огромное количество земли мошенническим образом или с нарушением
условий заключенных договоров было присвоено железными дорогами и земельными
спекулянтами. В результате действий федеральной власти более 33 млн. га такой земли
было отобрано у незаконно завладевших ей частных лиц и компаний и возвращено
государству [306].
С конца XIX века на первый план выдвинулась проблема промышленного
монополизма, засилья в промышленности крупных трестов и других монополистических
объединений, диктовавших свои условия потребителям, поставщикам сырья и другим
независимым участникам рынка. Это было связано с очень быстрыми процессами
монополизации в американской промышленности, похожими на те процессы, которые
происходили в это же время в Германии и, по-видимому, имевшими те же причины (см.
предыдущую главу). Например, только в период с 1 января 1899 г. до 1 сентября 1902 г. в
США было образовано 82 треста, а общее количество трестов в стране выросло с 60 в
1890-х годах до 250 в 1900-х годах ([41] с.316).
Именно с крупными промышленными трестами и корпорациями были связаны
наиболее возмутительные факты монопольного диктата и ограничения конкуренции. По
данным американского экономиста С.Уилкокса, к 1904 г. 26 американских трестов
контролировали 80% или более промышленного производства в своей отрасли, а 8
крупнейших корпораций, среди которых были Standard Oil, American Tobacco, International
Harvester, American Sugar Refining, American Can и другие, контролировали 90% или более
производства в своей отрасли ([312] p.65). Такой контроль над производством всех
выпускаемых в стране товаров (соответственно нефти, сигарет, сельскохозяйственных
машин, сахара, консервных банок и т.д.) давал этим корпорациям почти неограниченные
возможности монопольного диктата. Например, компания Standard Oil1 завладела всеми
нефтепроводами в стране, перекрыв другим нефтяным компаниям возможности
транспортировать свою продукцию. Она также вынудила железные дороги предоставить
ей 40-50%-ю скидку с обычного транспортного тарифа по железнодорожной перевозке
нефти. В итоге ее ежегодная чистая прибыль достигла баснословных размеров – в среднем
она составляла более 60% от стоимости производственных активов компании; Standard Oil
разорила многих своих конкурентов и установила контроль над более 90%
нефтеперерабатывающих мощностей в стране ([312] p.66).
Компания American Tobacco образовалась в 1890 г. путем слияния 5 независимых
табачных компаний, производивших 95% всех сигарет в стране. Она установила
монопольный контроль над торговлей табачными изделиями и над всеми
производителями машин для табачной промышленности, препятствуя продаже этих
машин своим конкурентам. Компания постоянно старалась подорвать позиции других
производителей табачных изделий, в том числе путем нечестных методов: вела против
них ценовые войны (демпинг), выпускала поддельные («палёные») сигареты низкого
качества с тем же названием и в той же упаковке, что были у конкурентов (чтобы
подорвать доверие к ним со стороны потребителей), скупала и закрывала конкурирующие
предприятия, беря подписку от их владельцев, что они не откроют нового табачного
производства и т.д. Результатом стала, как и в случае со Standard Oil, монопольная
прибыль American Tobacco (ежегодная чистая прибыль составляла в среднем более 40% от
стоимости ее производственных активов) и очень высокие цены на табачные изделия в
США, которые компания поддерживала на искусственно завышенном уровне ([312] p.66).
К похожим последствиям приводила монополизация и других отраслей в США.
Американское правительство не могло оставить без внимания такие вопиющие
факты монополизма. В 1890 г. был принят антимонопольный закон Шермана, и в
1
Standard Oil была образована в 1882 г. по инициативе Рокфеллера первоначально в виде треста
(объединения крупных компаний), в дальнейшем преобразована в корпорацию.
548
последующие два-три десятилетия были возбуждены сотни судебных процессов против
монополий. Вплоть до начала 1900-х годов все они были безрезультатными, но в
последующие годы ряд судебных процессов был доведен до конца и закончился
дроблением монополий на множество мелких компаний, что явилось, прежде всего,
результатом усилий президента Теодора Рузвельта (1901-1909 гг.). Так, компания Standard
Oil была расчленена на 8 самостоятельных нефтяных компаний, что в дальнейшем дало
возможность резко изменить структуру отрасли. Если ранее эта гигантская монополия
контролировала более 90% нефтепереработки в стране, то спустя 20-30 лет в США было
более 1000 нефтеперерабатывающих компаний, ни одна из которых не имела
монопольных позиций в отрасли ([312] pp.68-69). Такая же судьба постигла 7 из 8
крупнейших корпораций, монополизировавших более 90% производства в своей отрасли,
в том числе American Tobacco, International Harvester и другие поименованные выше ([312]
pp.68-69).
Нефтеперерабатывающий завод компании Standard Oil в 1889 г. (www.flickr.com)
Как видим, наиболее вопиющие примеры коррупции в американской истории, как
и в истории других стран, были связаны с крупной собственностью и, что самое главное, с
доминирующим или монопольным положением этой крупной собственности в экономике.
Такую же закономерность мы видим и в американской политической жизни. Самыми
активными борцами с коррупцией за первые полтора столетия существования США были
народные президенты, действовавшие в интересах средних и беднейших слоев населения:
Эндрю Джексон (1829-1837 гг.), о котором уже говорилось, и Франклин Рузвельт (19331945 гг.) - см. далее. А самыми коррумпированными, по мнению историков Ф.Фрейделя и
В.О’Нила, были администрации президентов У.Гранта (1869-1877 гг.) и У.Гардинга (19211923 гг.) [306]. В период правления обоих этих президентов не утихали коррупционные
скандалы, связанные в основном с лицами из ближайшего президентского окружения.
При этом, как пишет Э.Иванян, У.Грант при формировании своей администрации
«расплачивался с крупными американскими предпринимателями за финансовую
поддержку своей кандидатуры», в результате чего в ней «преобладали личные друзья и
просто состоятельные люди»; а администрация У.Гардинга была сформирована
«преимущественно из лиц, которые либо принадлежали к высшим кругам финансовомонополистического капитала США, либо уже имели возможность доказать большому
бизнесу свою полезность» ([41] с.259, 367). Так мы видим на примере США, что не только
экономическая, но и политическая власть крупных собственников и монополистов была
549
неразрывно связана с коррупцией и с попыткой распространить коррупцию на все
американское общество.
Выше была приведена лишь небольшая часть имеющихся примеров борьбы с
коррупцией и проявлений коррупции в первые 130-140 лет существования США. Но и
того, что было приведено (а были взяты наиболее показательные примеры), достаточно
для того, чтобы сделать важные выводы. Во-первых, борьба с коррупцией в США не
прекращалась ни на один день, и ни на один день не прекращались попытки сил
коррупции в достижении своих целей использовать слабость государственной власти,
законов, рыночных структур, а также естественное монопольное положение тех или иных
хозяйствующих субъектов в регионах и общественные предрассудки. Во-вторых,
главными движущими силами в этой борьбе были те же самые классы, которые мы видели
во всех других обществах в самые разные исторические эпохи. Это, с одной стороны,
абсолютное большинство населения и выдвинутые им народные лидеры. А с другой
стороны – олигархия, относительно небольшая группа людей, представляющая собой
устойчивый класс, стремящийся не просто к богатству, а к использованию накопленного
или захваченного им богатства и монопольного положения для установления своей власти
над обществом и для навязывания ему коррупции и антикультуры. В целом эта борьба с
коррупцией в США была довольно успешной, что и предопределило необычайные успехи
США как страны и государства.
17.4. Истоки и особенности американского империализма
Как пишут многие западные историки, где-то на рубеже XIX и XX веков США
вступили в эру империализма, и именно тогда их политика из «изоляционистской», какой
она была до этого, начала превращаться в «империалистическую». Первой
империалистической войной США обычно называют американо-испанскую войну 1898 г.,
в результате которой США установили контроль над Кубой, аннексировали у Испании
Филиппины, Гуам и Пуэрто-Рико [306]. Однако при этом очень часто умалчивается, что
переходу к такой явной империалистической политике американского государства
предшествовал длительный период, в течение которого соответствующая идеология
насаждалась внутри американского общества. Кроме того, представляется неверным
утверждение западных историков о том, что политика США до конца XIX века была
«изоляционистской».
Что такое империалистическая политика? Очевидно, это политика, направленная
на создание империи путем захватов территории или путем установления политического
или экономического контроля над другими странами. Исходя из этого определения,
нельзя считать всякие захваты территории империалистической политикой, а только те
захваты, которые ведут к образованию империи, то есть к установлению контроля одного
государства над разными народами, не спрашивая желания этих народов. Пока
американцы продвигались на запад американского континента, захватывая или покупая
земли у индейцев, вряд ли это можно было назвать империалистической политикой,
поскольку эти территории были пустынными, индейцев было слишком мало, и включение
такого незначительного количества аборигенов вряд ли могло превратить США в
империю1. Что касается политики в отношении не пустынных территорий, а других
государств, то в начале существования США она была миролюбивой и исходила из
стремления к справедливости и отказу от любой внешней агрессии. Так, в своем
прощальном послании нации Джордж Вашингтон призвал своих соотечественников
«проявлять добрую волю и соблюдать справедливость по отношению ко всем
1
По оценкам, плотность населения в Северной Америке до появления там европейцев (начало XVII в.)
составляла всего лишь 1 человек на 20 кв. км или 0,05 чел./кв. км ([168] p.21). Уже к моменту образования
США (конец XVIII в.) плотность населения (а, следовательно, и численность населения) на территории 13
штатов, сформировавших Соединенные Штаты, выросла не менее чем в 30-50 раз.
550
государствам», «поддерживать мир и согласие со всеми» и отказаться как от «антипатии»,
так и от «горячей привязанности» к тем или иным государствам. Он предупредил, что
«нация, движимая недоброй волей и негодованием, вопреки трезвым политическим
расчетам иногда понуждает правительство к войне», а также призвал «оставаться
народом, полагающимся исключительно на себя», «пренебречь материальным ущербом от
исходящих извне неприятностей» и «занять позицию, обеспечивающую тщательное
соблюдение нейтралитета» ([42] с.72-73).
Как видим из этого послания, речь идет вовсе не о «политике изоляционизма», то
есть самоизоляции страны от всех внешнеполитических и торговых контактов, как об
этом пишут западные историки. Речь идет о политике нейтралитета, отказа от военной
агрессии, от постоянных военных союзов и о такой политике, которая не привязывает
американский народ к другим государствам ни политически, ни экономически, а
позволяет ему «оставаться народом, полагающимся исключительно на себя». Но ни о
какой самоизоляции нет речи, и мы ее не видим в политике США. Несмотря на
протекционизм, который как раз позволяет ей «полагаться исключительно на себя»,
страна со всеми торгует, со всеми старается заключить договоры о дружбе и торговле, в
Америку едут со всего мира в огромном числе иммигранты и предприниматели, стекаются
капиталы и промышленные ноу-хау. Единственное, что может свидетельствовать о какойто самоизоляции – территориальная удаленность страны от Европы и остального мира, изза которой американцы не только в то время, но даже и сегодня, плохо в своей массе
представляют себе, как живет Европа и остальной мир. Но это уже – не политический, а
географический факт, с которым в то время ничего нельзя было поделать.
Однако уже в середине XIX века политика США начала меняться, и эти изменения
стали результатом сознательного внедрения в американскую идеологию взглядов и
доктрин, отличающихся от тех принципов, которые были завещаны основателями
американского государства. Речь идет в первую очередь о «доктрине Монро» и «теории
предопределенной судьбы». Доктрина Монро была впервые озвучена еще президентом
Д.Монро (1817-1825 гг.) в 1823 г. и была по существу первой американской попыткой
разделить весь мир на сферы влияния: европейским государствам отводилось в качестве
таковой все Восточное полушарие земного шара, а США – Западное полушарие. Теория
предопределенной судьбы (manifest destiny) получила распространение в годы правления
президента Д.Полка (1845-1850 гг.). Она оправдывала право США вмешиваться в дела
любых государств и территорий в Новом Свете, включая захваты их территорий, которое
обосновывалось
некой
«предопределенной
судьбой» Соединенных
Штатов,
предначертанной свыше ([42] с.76, 117).
Обе эти идеи поначалу не встретили особого противодействия со стороны
американской общественности. По-видимому, одна из причин этого состояла в том, что
вначале они применялись в основном к территориям американского «дикого запада»,
которые были практически необитаемыми1. Большинство американцев искренне полагало,
что США имеют полное право колонизировать эти пустынные земли и распространить на
них свою государственную власть, поэтому никто серьезно не возражал ни против
доктрины Монро, ни против теории предопределенной судьбы, пока они применялись к
землям «дикого запада» и не распространялись на другие государства. Тем не менее,
нельзя не заметить, что обе эти доктрины замахивались на значительно большее, чем
земли «дикого запада» США. Они с самого своего появления нацеливались на то, чтобы
со временем превратить весь Новый Свет или даже все Западное полушарие в вотчину
США или, говоря языком этих доктрин, в исключительную «зону американских
интересов». Собственно говоря, это вытекает из их формулировок: ведь речь в них шла не
о землях «дикого запада», и даже не о Северной Америке, а о всем Западном полушарии
земного шара. Таким образом, американская демократическая общественность
1
Доктрина Монро первоначально предназначалась для России и касалась территорий на западном
побережье Америки, колонизированной русскими поселенцами.
551
«проворонила» эти две доктрины в момент их появления, не придав им особого значения
и сочтя вполне безобидными, но именно с этих доктрин, то есть уже в середине XIX века,
началась трансформация внешней политики США в сторону империалистической.
Хотя часть правящих кругов США еще до гражданской войны 1861-1865 гг.
начала вынашивать и даже пыталась осуществить планы захвата соседних государств,
однако вплоть до конца столетия этим планам не суждено было сбыться, в основном из-за
противодействия демократической общественности страны, протестовавшей против таких
захватов. Поэтому внешнюю политику США как государства (а не как его отдельных
представителей) в середине XIX в. еще нельзя назвать империалистической. Даже войну с
Мексикой 1847-1848 гг., в результате которой США присоединили к себе Техас, вряд ли
можно рассматривать как таковую. Ведь как минимум половина из 80-тысячного
населения Техаса были североамериканцами и желали воссоединиться с США. К тому же
Техас еще до начала войны отделился от Мексики, образовав собственное государство Техасскую республику. Тем не менее, некоторые американские политические деятели,
такие как экс-президент Д.Адамс и будущий президент А.Линкольн, выступили против
войны США с Мексикой из-за Техаса, называя эту войну «агрессией» и «аморальной»
войной, «угрожающей национальным республиканским ценностям» ([41] с.204-205).
В дальнейшем противостояние реакционной верхушки США (олигархии) и
демократической общественности все более усиливалось. Первая предпринимала все
новые попытки захвата государств и территорий в Западном полушарии, продолжая при
этом ссылаться на указанные доктрины и на «полезность» этих захватов для страны, но
они встречали сопротивление со стороны второй, что почти всегда срывало
захватнические планы. Так, демократической общественностью США был рассекречен и
сорван секретный план аннексии Кубы, подготовленный администрацией президента
Ф.Пирса (1853-1857 гг.), ставленника рабовладельческой верхушки южных штатов. Новая
попытка аннексии Кубы, а также Гаити была предпринята президентом У.Грантом (18691877 гг.), ставленником крупного частного капитала. Однако ему не удалось получить на
это согласие Конгресса, и он был вынужден от него отказаться. Еще одна попытка
аннексии Гаити была предпринята администрацией президента Б.Гаррисона (1889-1893
гг.), но она была также заблокирована демократической оппозицией в Конгрессе США
([41] с.215, 260, 193).
Тем не менее, реакционная верхушка страны продолжала вынашивать все новые и
новые планы захвата иностранных государств и территорий. Планы по захвату Кубы и
Гаити еще до гражданской войны 1861-1865 гг. лелеяла «рабократия» южных штатов. Но
ее поражение в гражданской войне ничего не изменило – как видим, реакционные круги в
США в течение всей второй половины XIX века не переставали мечтать об аннексии
Кубы и Гаити и предпринимать соответствующие попытки. Существовали и более
грандиозные планы по превращению США в империю. Так, государственный секретарь
США У.Сьюард (1861-1869 гг.) строил планы захвата Мексики и предсказывал в 1868 г.,
что «через тридцать лет город Мехико-сити будет столицей Соединенных Штатов» ([42]
с.118-119). Планировалась и аннексия британской Канады: в 1867 г. Конгресс США даже
принял резолюцию о том, что существование британского доминиона Канада в Западном
полушарии противоречит доктрине Монро. Администрация президента Б.Гаррисона
(1889-1893 гг.) предъявляла претензии на острова Самоа в Тихом океане, но встретила
противодействие Великобритании и Германии, и сделала в 1893 г. попытку аннексии
Гавайских островов, которая была дезавуирована президентом Г.Кливлендом (1893-1897
гг.), восстановившим на них статус-кво ([41] с.254, 293-294).
Как видим, вплоть до конца XIX века империалистическим кругам в США не
сопутствовала удача. Единственная территория, которую им удалось захватить (не считая
Техаса) – это коралловые острова Мидуэй в Тихом океане, аннексированные в 1867 г. при
552
непосредственном участии госсекретаря Сьюарда1. Другим планам аннексии иностранных
территорий и государств мешала либо демократическая общественность, либо
складывающиеся обстоятельства. Но за это время правящей верхушке страны удалось
добиться коренного перелома в идеологии американского общества, что и
предопределило переход США с конца XIX века к явно империалистической политике.
Надо отметить, что в США в течение всего XIX века были очень сильны
антиимпериалистические настроения, именно благодаря им в основном и срывались
планы по захвату соседних государств и территорий. Антиимпериалисты много раз
выступали по тем и иным вопросам в статьях и дискуссиях, поэтому идеология
антиимпериализма была в США так же хорошо сформулирована, как и идеология их
противников. Например, один из идеологов антиимпериализма, К.Шурц, писал в 1893 г.
по поводу планов аннексии Мексики и других государств Центральной Америки
Соединенными Штатами: «Представьте себе, как пятнадцать, двадцать, а то и больше
штатов, населенных людьми, столь основательно отличающихся от нас по
происхождению, обычаям и привычкам, традициям, языку, морали, стремлениям, образу
мыслей, т.е. отличающимися практически во всем, что формирует общественную и
политическую жизнь… представьте себе, что большое число таких штатов составят часть
нашего Союза и через десятки своих сенаторов и представителей в конгрессе и
посредством миллионов голосов на президентских выборах будут участвовать в создании
наших законов, в занятии чиновничьих постов в правительстве и влиять на весь дух нашей
политической жизни». Таким образом, делает вывод Шурц, «включение американских
тропиков в нашу государственную систему… чревато не поддающимися оценкам
опасностями, грозящими жизнеспособности наших демократических институтов» ([42]
с.122-123). Аналогичны его взгляды по поводу планируемой аннексии Гавайских
островов: «Аннексия Гавайских островов, скорее всего, вызовет аналогичные
возражения… Они будут связаны с нашей республикой не общностью интересов или
национальными чувствами, а всего лишь предоставляемой им защитой от иностранной
агрессии и определенными коммерческими выгодами. Ни один честный американец
никогда даже не подумает превращать подобную группу островов с таким, как сейчас, или
таким, каким оно скорее всего станет, населением в штат нашего Союза. Острова навсегда
останутся для нашей республики всего лишь зависимой территорией, зарубежным
владением, подлежащим управлению именно в таком качестве» ([42] с.123).
Вместе с тем, взгляды Шурца в отношении возможности присоединения Канады
были совсем иными: «Если народ Канады выразит однажды желание войти в Союз, с
учетом особенностей этой страны и ее населения не возникнет никаких сомнений в
приемлемости и даже желательности такого объединения… В своей основной массе народ
Канады – того же происхождения, что и наш, и родствен нам по традициям, своему
представлению о законности и морали, по своим интересам и привычкам… Их
присоединение увеличит размеры нашего национального дома, но не изменит серьезно его
характера» ([42] с.120).
Итак, мы видим, что идеология антиимпериализма есть не что иное, как идеология
построения нации. Согласно этой идеологии, объединяться должны близкие и
родственные народы, только такое объединение укрепляет нацию, всякое другое ее
ослабляет – и, следовательно, играет на руку ее врагам (олигархии). Здесь можно провести
прямую параллель с другими историческими примерами национального строительства.
Например, князья и цари Московской Руси от Ивана Калиты до Ивана Грозного собирали
русские земли и строили национальное русское государство, объединяя родственные
славянские народы (см.: [60] главы VI-VII). А начиная с Петра I русские цари начали
захватывать инородные земли с совершенно иной культурой (Прибалтику, Западную
Украину, Польшу, Среднюю Азию), превратив русское национальное государство в
1
Не считая приобретения двух малонаселенных территорий за деньги: долины р. Хила у Мексики в 1853 г. и
Аляски у России в 1867 г.
553
империю. К концу XX века оказалось, что не только все эти деяния «великих» царейимпериалистов (Петра I, Екатерины II и Александра II), а также жертвы русского народа в
завоевании и удержании этих земель, оказались напрасными, поскольку территория
России вернулась к тем границам, что были при Иване Грозном. Но многие из государств,
возникших на обломках Российской империи и СССР, к тому же, превратились во врагов
России. Как показывает история, это – закономерный результат всякого имперского
строительства.
В этой связи возникает вопрос – каким образом все-таки реакционным кругам в
США удалось одержать верх над демократической общественностью и навязать ей
идеологию империализма, противоречащую идеологии построения единой нации? Повидимому, одна из причин состояла в том, что американская нация как таковая еще не
сложилась, большинство ее составляли иммигранты первого и второго поколения,
которые еще не до конца себя связывали со своей новой родиной и плохо чувствовали
свою общность. Поэтому ее легко можно было убедить в выгодности новых
территориальных приобретений, как только в конце XIX века такие выгоды стали
очевидными, и эти материальные выгоды заслонили собой все остальное.
Кроме того, американская олигархия для пропаганды идеологии империализма
прибегла к приемам, превзошедшим в своей изощренности даже то, к чему в свое время
прибегала британская правящая верхушка (использовавшая идею британского величия и
мессианскую идею привнесения цивилизации «варварским народам»). Мы видели выше,
что в США империалистическая пропаганда задействовала тезис о божественном
предначертании, согласно которому Соединенные Штаты должны были установить свою
власть над Новым Светом, а затем и над другими территориями земного шара - так как с
конца XIX в. идеологи американского империализма стали постепенно расширять зону
влияния США за пределы Западного полушария. Именно таков смысл теории
предопределенной судьбы. Таким образом, американская правящая верхушка взяла на
вооружение религиозную мессианскую идею. Фактически она повторила то, что в XVIXVII вв. делали испанские католические монархи, стремившиеся к господству над миром
или то, что в XI-XIII вв. делали римские папы, отправлявшие крестоносцев на завоевание
сначала мусульманского Ближнего Востока, а затем православной Византии и Руси. При
этом и первые, истреблявшие христиан-протестантов, и вторые, истреблявшие
православных христиан, утверждали, что совершают богоугодное дело, с благословления
папы – «наместника» Бога на земле.
Во-вторых, наряду с религиозной мессианской идеей, заимствованной у
католических монархов и папства, американская правящая верхушка заимствовала также
терминологию идеологов национального строительства, которая, как указывалось выше, в
Америке была очень популярна. И все захваты новых стран стали обосновываться не чем
иным, как «американскими национальными интересами». Хотя в действительности, как
следует из идеологии национального строительства, которую разделяли и американские
патриоты (см. выше), такие захваты как раз противоречат национальным интересам, так
как ведут к размыванию нации. Но дело не в сути, а в форме – вместо того, чтобы спорить
и доказывать что-то по существу, американские империалисты просто заимствовали
термины своих противников, тем самым опошлили и обессмыслили эти термины, внеся
смятение в умы простых американцев.
Наконец, в третьих, американская олигархия заимствовала язык демократического
строительства – и заявила (еще в середине XIX века), что путем захватов иностранных
государств США несут этим государствам свободу и демократию. От такого лицемерия,
пожалуй, возмутился бы и прах отцов-основателей американского государства. Но расчет
был на то, что большинство американцев плохо себе представляет, как живут другие
страны, и поэтому вполне может поверить в такую утопию. Как писал К.Шурц, у многих
американцев в XIX веке еще существовал «юношеский оптимизм», заставлявший их
верить в то что «наша республика, которой предназначено нести знамя свободы по всему
554
цивилизованному миру, сможет трансформировать любую страну, населенную любым
народом, в нечто похожее на нее саму, просто распространив на нее магическое
очарование своих политических институтов» ([42] с.118).
Судя по всему, незрелость американской нации и массовые иллюзии,
пропагандировавшиеся в течение многих десятилетий: о божественном характере
американской власти, о национальных интересах применительно к внешним завоеваниям
и о необходимости распространять свободу и демократию, - и привели ее к концу XIX в. в
объятия империалистической идеологии. Поэтому в американской политике конца XIX –
начала XX в. (да и в более позднее время) мы видим такой парадокс – те же общественные
силы и персоналии, которые выступают за прогрессивные социальные реформы во
внутренней жизни США, придерживаются ярых империалистических взглядов во всем,
что касается внешней политики. Примером может служить Прогрессистская партия США,
сформировавшаяся в 1910-е годы. Ее программа включала установление строгого
контроля над деятельностью монополий, введение права голоса для женщин, запрещение
детского труда, а также, например, лишение права голоса продажных политиков и другие
действительно прогрессивные и демократические пункты. Более того, лидер партии экспрезидент Теодор Рузвельт уже прославился к тому времени как «разрушитель трестов»
(см. выше). Однако при всем при этом и сам Теодор Рузвельт, и его ближайшие соратники
придерживались ярко выраженных империалистических взглядов. Например, Альберт
Беверидж, один из основателей Прогрессистской партии, был одним из идеологов
американского империализма. И в своей речи в сентябре 1898 г. он говорил:
«Должен ли американский народ продолжать свой марш к торговому господству
над миром? Должны ли свободные институты расширять свое благословенное
царствование, по мере того как дети свободы обретают силу, пока система наших
принципов не овладеет сердцами всего человечества?
Разве у нас нет миссии, которую следует выполнить, разве нет долга перед нашими
собратьями, который следует исполнить? Разве Бог наделил нас дарами за пределами
наших пустынь и отметил нас как народ, пользующийся его особым благоволением, лишь
для того, чтобы мы загнивали в нашем собственном эгоизме… Будем ли мы пожинать
плоды, ожидающие нас по выполнении нами наших высоких обязанностей? Будем ли мы
завоевывать новые рынки для продукции, взращиваемой нашими фермерами,
производимой нашими фабриками, продаваемой нашими коммерсантами, да и, с Божьей
помощью, новые рынки для всего того, что будут нести в своих трюмах наши суда?
Гавайи стали нашими; Пуэрто-Рико будет нашим; молитвами ее народа Куба в
конечном счете будет нашей; острова Востока вплоть до врат в Азию будут, по меньшей
мере, нашими угольными базами…
Мы не можем уклониться от выполнения нашего долга перед миром; мы должны
исполнить повеление судьбы… нашим долгом является спасти эту землю для свободы и
цивилизации» ([42] с.150, 153).
Как видим, в этой речи видного политического деятеля США идея американской
«божественной миссии», миссии распространения по всему миру свободы и демократии,
доведена до абсурда. Потому что совершенно ясно, что нельзя одновременно и в тех же
самых странах «распространять свободу и демократию», с одной стороны, и «завоевывать
новые рынки» для американских товаров и «угольные базы» для США, с другой стороны.
А Беверидж между этими понятиями фактически ставит знак равенства. Это противоречит
элементарной логике. Это противоречит также всему, чему учили самих американцев
отцы-основатели Америки и последующие поколения американских патриотов,
предостерегая свою нацию от иностранного влияния и от тирании иностранных
государств в навязывании системы свободной торговли (см. выше). Это противоречит
также и тем целям, за которые сражались сами американцы сначала в войне за
независимость, а затем в гражданской войне - защита от наплыва британских товаров и от
опеки Британии, которая также возлагала на себя «цивилизаторскую миссию» - в
555
отношении самой Америки. Кроме того, непонятно, при чем здесь ссылки на Бога, на
«повеление судьбы», на «долг перед миром», на «Божью помощь», на необходимость
«расширять благословенное царствование» и т.д., которыми изобилует данная речь и
которые делают ее похожей на речь католических епископов перед толпой крестоносцев
накануне захвата и разграбления Константинополя в 1204 г. Вместе с тем, данный пример
весьма характерен, так как с тех пор и по настоящее время пропагандистский лозунг о
«божественной миссии США в распространении по всему миру свободы и демократии»
станет основным элементом той дымовой завесы, которой будет окутана американская
империалистическая политика.
Приведенный отрывок интересен также тем, что мы здесь сталкиваемся с
любопытным пропагандистским приемом. Речь Бевериджа абсурдна и нелогична, она
противоречит здравому смыслу. Но в этом и состоит суть приема: если демократическую
общественность нельзя убедить путем логических доводов (что империалисты пытались
безуспешно сделать в течение всего XIX века), то надо ее убедить путем абсурда, путем
навязывания ей нелогичных и нелепых доводов. Главное – произносить эти абсурдные
речи и аргументы с полной уверенностью в своей непогрешимости. Тогда большинство
избирателей растеряется – какой стороне или партии верить, если каждая уверяет в
непогрешимости своей логики? К тому же, посредством опошления и обессмысливания
терминов, используемых истинными демократами и патриотами, вносится разброд и
смятение в умы простых людей. А в этом, собственно говоря, и состоит цель олигархии –
в нейтрализации и оглуплении населения; ведь после того как эта цель достигнута, можно
обделывать свои дела уже без оглядки на растерявшееся и дезориентированное общество.
Так в борьбе с уже сложившейся в Америке демократией олигархия создала невиданную
ранее (как по своей мощи, так и по своему абсурду) пропагандистскую машину. И так в
этой борьбе родилась невиданная ранее по своему лицемерию олигархия и невиданная по
своему лицемерию империалистическая идеология - идеология, которая использует
антиимпериалистические понятия и лозунги (нация, свобода, демократия и т.д.), но только
вывернутые наизнанку.
Результаты не заставили себя ждать. В итоге американо-испанской войны 1898 г.
США аннексировали у Испании Филиппины, Гуам и Пуэрто-Рико, установили контроль
над Кубой. А делегаты предвыборного съезда Республиканской партии в 1900 г. назвали
ее войной «за свободу и права человека» ([41] с.307). В 1899 г. США захватили часть
островов Самоа и в том же году вместе с рядом европейских государств осуществили
военную интервенцию в Китай для подавления так называемого «боксерского восстания»
- восстания китайского населения против иностранных колонизаторов. А в самих США
эта военная интервенция преподносилась как «марш свободы и демократии».
Но это было только начало целой серии военных интервенций. В 1903 г. (во время
администрации Теодора Рузвельта) США отторгли у Колумбии с применением военной
силы часть ее территории, где образовали марионеточное государство Панама,
предоставившее США в бессрочную аренду Панамский перешеек для строительства
Панамского канала. Причина же американской военной интервенции состояла в том, что
правительство Колумбии не хотело уступать Панамский перешеек США по дешевке и
пыталось устроить тендер на строительство канала с привлечением разных стран и
иностранных компаний – то есть пыталось с выгодой для своей страны и своего народа
использовать свои права на свою законную территорию. В этом праве ему было отказано,
и эта территория была попросту захвачена американцами. Во время администрации
президента У.Тафта (1909-1913 гг.) Соединенные Штаты приняли участие в гражданской
войне в Никарагуа и, по словам историка А.Линка, «увековечили там реакционный и
непопулярный режим» [306]. А во время администрации президента В.Вильсона (19131921 гг.) США вмешались в революционные события в Мексике в 1914 г. и при помощи
военной силы также утвердили там ту власть, которая им была выгодна. В 1915 г. США
осуществили военную интервенцию на Гаити; а в 1916 г. оккупировали Доминиканскую
556
республику. Всего же в период с 1900 по 1920 г. Соединенные Штаты осуществили
военные интервенции в шесть стран Западного полушария ([41] с.320, 340).
Карта американских военных интервенций в Латинской Америке в 1895-1930 гг.
Источник: http://wicknet.org/history/jvanatta/maps
Важный вклад в теорию и практику империализма внес и лично президент Теодор
Рузвельт (1901-1909), который не только санкционировал военную интервенцию против
Колумбии с отторжением Панамского перешейка, но ему также принадлежит известное
выражение, ставшее вершиной внешнеполитического лицемерия: «Когда держишь в руках
большую дубинку, надо говорить тихо». Так дипломатия большой дубинки с легкой руки
Т.Рузвельта вошла в теорию и практику международных отношений. Президент
В.Вильсон (1913-1921 гг.) также обогатил копилку американских внешнеполитических
«перлов»: он утверждал, что США применяет военную силу «во имя интересов
человечества» ([41] с.340). И даже участие США в Первой мировой войне в 1917 г. было
им объявлено как сражение «за демократию» и «за справедливость» ([42] с.185-186).
Однако специальная комиссия Конгресса США, созданная при президенте Франклине
Рузвельте в 1934 г., пришла к выводу на основании расследования, что Америка вступила
в эту войну не ради спасения демократии в мире, и не ради защиты своих национальных
интересов, а вследствие интриг крупных промышленников и финансистов, получавших
баснословные прибыли от военных поставок и стремившихся эти прибыли увеличить; и
обвинила Вильсона в обмане американского общественного мнения ([232] pp.217-218).
17.5. Кризис коррупции в США накануне Великой депрессии
В предыдущих главах и разделах книги было показано, что на всем протяжении
истории цивилизаций имели место периодически повторявшиеся социальноэкономические кризисы, которые были названы кризисами коррупции. Все они были
результатом одного и того же явления - захвата относительно небольшой группой людей
(классом олигархии) доминирующих позиций в экономике, что перекрывало остальному
557
населению возможности нормального существования, и всему обществу – возможности
дальнейшего развития. Проявления кризиса коррупции во все эпохи были очень схожими:
массовая безработица, сокращение производства, снижение жизненного уровня основной
массы населения, демографический кризис, падение нравов, рост коррупции, увеличение
социальной нестабильности, часто результатом кризиса становились революции и
гражданские войны, иногда все это заканчивалось уничтожением государства и даже
самой нации.
Судя по всему, первый кризис коррупции в США имел место накануне и во время
гражданской войны 1861-1865 гг. Об этом свидетельствует, например, рост безработицы и
резкая активизация различных протестных социальных движений (аболиционистов,
нейтивистов1 и других), а также обострение противоречий между двумя основными
регионами страны, что в конечном счете привело к гражданской войне, которая также
является одним из признаков кризиса коррупции. Причины гражданской войны и
предшествовавшего ей социально-экономического кризиса выше были названы. На Юге
доминирующие позиции в экономике захватила «рабократия», составлявшая менее 1%
населения. Она же распространяла режим рабства и рабовладельческих латифундий на
вновь образующиеся штаты на западе страны, что сужало возможности применения своих
сил и способностей как для жителей Севера, так и для массы вновь прибывавших в страну
иммигрантов. Безработица усиливалась большим наплывом импортных (в основном
британских) товаров, чему способствовали низкие импортные тарифы накануне
гражданской войны (около 20%) – самые низкие за всю историю США с начала XIX в. по
середину XX в. ([153] p.141)
В результате гражданской войны были устранены обе причины, которые вызвали
породивший ее социально-экономический кризис - низкие импортные пошлины и система
рабства. Устранение этих причин привело к необычайно бурному экономическому росту и
процветанию, которые начались после 1865 г. на Севере и Западе страны. Что касается
Юга, то там ситуация была совсем иной. Хотя рабство было отменено, но основная масса
земель была по-прежнему сконцентрирована в руках небольшого числа плантаторов.
Поэтому изменилось не слишком многое. Негры продолжали обрабатывать земли
латифундистов, но уже не в качестве рабов, а в качестве арендаторов или батраков, на тех
же условиях работали на этих землях и безземельные белые южане. По имеющимся
данным, 40% белых и 80% чернокожих фермеров Юга США после гражданской войны не
имели своей земли, а арендовали землю у крупных землевладельцев ([41] с.265). Все
экономические и политические рычаги по-прежнему оставались в руках небольшой кучки
плантаторов. Таким образом, основная причина кризиса коррупции (доминирование
крупных земельных собственников) в южных штатах устранена не была, и здесь мы
видим в последующие десятилетия продолжение кризиса коррупции.
Как пишет историк Д.Дональд, в течение 30 лет, прошедших после гражданской
войны, Юг превратился в бедный и отсталый регион, который заметно отставал от других
регионов страны по уровню жизни и доходов на душу населения, здоровью и
продолжительности жизни, уровню образования. Южными штатами по-прежнему
правили плантаторы и представители крупного бизнеса, которых называли «Бурбонами»
ввиду того, что «как и французская королевская фамилия, они не усвоили ничего нового и
не забыли ничего старого в ходе той революции, которую пережили» [306]. Эти
правительства, - пишет историк, - «резко сократили или даже упразднили социальные
программы штатов (которые были приняты после гражданской войны – Ю.К.),
направленные на поддержку неимущих слоев населения. Система школьного обучения
1
Нейтивисты выступали против иммиграции в Америку негров, католиков (ирландцев, итальянцев,
испанцев и т.д.), а также за ограничение прав любых иммигрантов по отношению к урожденным
американцам. Накануне гражданской войны они пользовались огромной популярностью и стали второй по
численности партией в США, установив свою власть в 8 штатах и проведя 90 своих представителей в
Конгресс ([41] с.200).
558
хронически недофинансировалась; в 1890 г. расходы на образование на душу населения
составляли лишь 0,97 доллара против 2,27 долл. в среднем по стране. Обращение с
заключенными в тюрьмах было безобразным; проблемы слепых также игнорировались; а
меры по развитию здравоохранения отвергались». Промышленность развивалась слабо,
сельское хозяйство находилось в упадке, а мелкие фермеры страдали от «доминирования
плантаторов». «В то же время, - продолжает Д.Дональд, - эти консервативные режимы
были поразительно коррумпированы», и злоупотребления со стороны чиновников были
даже сильнее, чем до гражданской войны [306].
По-прежнему сохранялась на Юге и социальная напряженность. Процветала тайная
террористическая организация Ку-клукс-клан и другие подобные ей тайные объединения:
«Рыцари белой камелии», «Общество белой розы», «Белое братство», «Бледнолицые»,
«Гвардия Конституционного союза» и другие. Повсеместно свирепствовал варварский суд
Линча в отношении негритянского населения. Так, в период с 1889 по 1899 гг. в среднем
раз в два дня на Юге линчевали очередную жертву [306]. Между тем, как пишет Э.Иванян,
объектами преследования Ку-клукс-клана были «не только негры, но и католики и евреи,
а также все без исключения иммигранты» ([41] с.335).
С наступлением эры трестов и монополий (конец XIX - начало XX в.) уже не
только на Юге, но и в других регионах страны появились признаки кризиса коррупции.
Необходимо оговориться: в течение XIX в. США пережили целый ряд экономических
кризисов: один из них, например, случился в 1873 г. Но все они были кратковременными,
продолжаясь, как правило, не более года или двух, после чего экономический рост
возобновлялся. Такие кризисы, которые иногда называют «кризисами перепроизводства»,
не несут с собой ничего страшного или катастрофического. Чаще всего в их ходе
происходит «коррекция экономики» - устраняются лишние или неконкурентоспособные
производства, а на оставшихся внедряются новшества, повышающие их эффективность.
Кризис коррупции не имеет с этими кризисами ничего общего. Он носит, как правило,
длительный характер, может углубляться, даже несмотря на продолжающийся
экономический рост, и, что самое главное, он не может быть преодолен автоматически
самой рыночной экономикой, как кризисы перепроизводства. Как мы видели выше, для
его преодоления всегда требовались очень мучительные мероприятия (в том числе по
разрушению монополизма и уничтожению крупной частной собственности), которые
иногда были возможны лишь в результате революции и даже гражданской войны.
Есть все основания полагать, что именно с таким кризисом США столкнулись в
первой половине XX века, и Великая депрессия 1929-1939 гг. стала его кульминацией. Но
серьезные признаки этого кризиса, который уже не ограничивался Югом страны, а принял
общенациональный характер, появились намного раньше Великой депрессии.
Монополизм в ряде отраслей американской промышленности уже в начале 1900-х годов
стал настолько всем очевиден и вызывал такое раздражение в обществе, что даже Теодор
Рузвельт, вращавшийся в кругу богатейших людей Америки и являвшийся почетным
членом закрытых элитных частных клубов1, был вынужден раздробить несколько
крупных монополий (см. выше). Разумеется, это не могло быть сделано без ущемления
интересов их владельцев, в том числе хозяина Standard Oil Рокфеллера и других
американских миллиардеров. Однако дроблению подверглись лишь несколько компаний.
А в последующие годы монополизм в американской промышленности продолжал
усиливаться, о чем далее будет сказано.
Одновременно с ростом монополизма произошла и резкая концентрация частной
собственности – поскольку система трестов и монополий являлась прекрасным
механизмом перекачки общественного богатства в карманы небольшого круга
«избранных». Так, в 1893 г. 71% национального богатства принадлежал 9% американцев;
а 10 лет спустя, в 1903 г., уже 87% богатства страны принадлежали лишь 1%
1
Например, Гарвардскому клубу он подарил множество своих охотничьих трофеев, привезенных из
Африки, которые до сих пор украшают стены этого клуба в Нью-Йорке.
559
американского населения ([41] с.317). Таким образом, всего за 10 лет усиленного
строительства трестов и монополий концентрация частной собственности в стране
выросла на порядок – 1% завладели бóльшим богатством, чем ранее принадлежало 9%
самых богатых американцев. Америка из страны среднего класса и равных возможностей
с поразительной быстротой превращалась в страну миллиардеров и нищих. «В Америке
началась новая эра, - писал американский социалист Моррис Хилквит, - эра
архимиллионеров и денежных королей неслыханной роскоши и великолепия и в то же
время эра ужасающей бедности и суровой нищеты» ([41] с.280).
На этом фоне расцвела коррупция местных органов власти. То в одном месте, то в
другом власть захватывали беспринципные дельцы, думавшие лишь о собственном
кармане и нередко поощрявшие деятельность на подвластной им территории преступных
группировок. Вот что писала в ту эпоху нью-йоркская газета «Сан» о положении дел в
районе Ист-Сайда на Манхэттене (который в то время считался кварталом для бедных):
«…Представьте себе, если можете, часть городской территории, полностью
находящуюся под властью одного лица, без разрешения которого нельзя вести никакое
законное или незаконное дело; где незаконные дела всячески поощряются, а законные
преследуются; где по вечерам почтенные граждане вынуждены закрывать наглухо окна и
двери своих жилищ и задыхаться от жары в душных комнатах, боясь выйти на крылечко
дома, хотя только там и можно глотнуть свежего воздуха. Вообразите себе район города,
где голые женщины пляшут по ночам на улице, а бесполые мужчины, как хищники,
рыщут в темноте в поисках жертв своей профессии…; где воспитание младенцев
начинается с того, что их знакомят с проституцией, и девочек с самого юного возраста
обучают искусству Фрины; где американские девушки, взращенные в духе строгих правил
американской семейной жизни и вывезенные из маленьких городков в штатах Нью-Йорк,
Массачусетс, Коннектикут и Нью-Джерси, содержатся совсем как в тюрьме, пока они не
утратят всякого подобия женственности; где мальчуганов с малолетства обучают
приводить «гостей» в публичные дома; где существует общество молодых мужчин,
единственным занятием которых является совращение юных девушек и помещение их в
дома терпимости; где человеку, идущему по улице со своей женой, бросают в лицо
оскорбления; где в больницах и диспансерах лечатся главным образом дети, зараженные
недетскими болезнями; где убийства, изнасилования, грабеж и воровство – как правило, а
не как исключение, - остаются безнаказанными, - короче говоря, где политические
воротилы извлекают прибыли из самых ужасающих форм порока» [108].
Все эти явления не могли не вызвать протестов демократической общественности,
и тому подтверждение – эта статья в газете «Сан» и памфлет Марка Твена, в котором она
была частично воспроизведена с собственными комментариями известного писателя.
Надо сказать, что в начавшейся борьбе с коррупцией на уровне городских и местных
властей демократические силы в этот период добились немалых успехов. Как отмечает
А.Линк, с конца XIX века в США началось мощное движение, направленное на то, чтобы
«вырвать контроль над городскими правительствами из рук коррумпированных
политических машин» [306]. В этих целях в 1894 г. была создана Национальная
муниципальная лига, объединившая различные демократические и реформаторские
движения. В результате, - пишет историк, «коррумпированные местные правительства
были свергнуты в Нью-Йорке в 1894 г., в Балтиморе в 1895 г. и Чикаго в 1896-1897 гг. И
далее это продолжалось по всей стране в начале XX века» [306]. Новые городские власти,
указывает далее А.Линк, везде в 1900-х годах выступали с примерно одним и тем же
набором реформ – введение более справедливого (прогрессивного) налогообложения
имущества, проведение жилищной и школьной реформы и увеличение социальной
помощи неимущим слоям населения [306]. Помимо этих мер, сгладить социальноэкономический кризис в стране помогла и начавшаяся Первая мировая война, в которой
США первоначально не участвовали. Она вызвала огромный приток военных заказов со
стороны воюющих стран Антанты, что способствовало, с одной стороны, еще большему
560
обогащению крупных американских корпораций, но, с другой стороны, росту занятости
на американских предприятиях и зарплаты рабочих, и как результат - уменьшению
безработицы и нищеты.
Однако все эти меры и события, хотя и сглаживали остроту кризиса коррупции, но
не устраняли основной его причины – концентрации экономической власти в руках
небольшого круга лиц. Поэтому сразу после Первой мировой войны, когда период
благоприятной военной конъюнктуры для американской промышленности закончился,
кризис коррупции разразился с новой силой. Так, число безработных в стране уже в 1921
г. многократно превысило все прежние рекорды и достигло 5 миллионов человек ([41]
с.361). На этом фоне происходил рост различных социальных протестных движений,
начиная от забастовок и кончая терроризмом. Например, в 1919-1921 гг. в стране
произошла серия взрывов у домов высокопоставленных чиновников, включая министра
юстиции США М.Палмера. Эти события вошли в историю Америки как «красная паника»
- поскольку вину за эти взрывы быстро, не разбираясь, взвалили на коммунистов и по всей
стране прокатились репрессии по отношению ко всем, кто интересовался
коммунистическими идеями. Десятки тысяч человек были арестованы, часть из них была
выслана в Советскую Россию ([41] с.361-362). Наряду с этим, как указывают историки
Ф.Фрейдель и В.О’Нил, в начале 1920-х годов рекордной величины - 5 миллионов человек
- достигло число членов Ку-клукс-клана, и он установил контроль или влияние над
администрациями ряда городов и штатов страны [306]. Поскольку Ку-клукс-клан, как
отмечает Э.Иванян, был террористической организацией ([41] с.263), то можно
констатировать, что лишь в одной этой профашистской организации, не считая других, ей
подобных, в то время участвовала значительная часть американского населения,
считавшая приемлемыми для себя методы террора и насилия в отношении различных
национальных меньшинств.
Вообще 1920-е годы, вошедшие в историю США как «ревущие двадцатые», могут
служить классическим примером периода, в котором присутствуют все признаки кризиса
коррупции. Здесь и дальнейшее усиление имущественного неравенства и монополизма, и
увеличение безработицы, и рост социальных протестов, и взрыв преступности, и падение
нравов, и заметная коррупция среди государственных служащих. В частности, «ревущие
двадцатые» вошли в историю как годы расцвета подпольных полукриминальных
ресторанов и клубов и нелегального производства и торговли спиртными напитками (так
называемого «бутлегерства») – в условиях «сухого закона». А также как годы повальной
коррупции в рядах американской полиции, которая, как правило, закрывала глаза
(разумеется, не бесплатно) на нелегальную торговлю спиртным, а иногда и сама в ней
активно участвовала. Конечно, эти явления можно, хотя бы отчасти, объяснять введением
«сухого закона» в 1920 г. Но сам этот закон был попыткой американского правительства и
законодателей остановить то падение нравов в обществе, в частности, распространение
пьянства, которое уже происходило – попыткой весьма неудачной, так как падение нравов
и рост пьянства после этой меры лишь ускорились.
1920-е годы были также периодом наибольшего, за всю историю США, расцвета
организованной преступности (мафии), с легендарными персоналиями вроде Аль Капоне.
Несмотря на героизацию и романтизацию его личности в ряде американских
художественных фильмов второй половины XX в. («Крестный отец», «Лицо со шрамом» и
т.д.), в самой его деятельности не было ничего «героического» или «романтического».
Например, в Чикаго Аль Капоне контролировал (помимо всего прочего) ассоциацию
прачечных, на долю которой приходилось 60% данного вида услуг в городе. Используя
свое монопольное положение, эта ассоциация, с одной стороны, взимала очень высокие
цены на свои услуги, а с другой стороны, постоянно боролась с независимыми
прачечными, которые не хотели ей подчиняться. Как указывал С.Уилкокс, в Чикаго в этой
отрасли в течение примерно 3 десятилетий (1910-1939 гг.) царил настоящий беспредел.
Людей подвергали избиениям, повреждали грузовики, взрывали прачечные комбинаты,
561
били стекла, портили одежду, сданную в прачечные; несколько человек, державших
независимые прачечные, были попросту убиты ([312] p.296). Такой же разгул
преступности был связан с деятельностью чикагской ассоциации водителей грузовиков.
Тех, кто не подчинялся правилам ассоциации, избивали и выводили из строя их грузовики
([312] pp.295-296).
Не меньший беспредел царил в самых разных городах страны в области
строительства и торговли продовольственными товарами. Здесь было много примеров не
только монополизма картелей и ассоциаций и их связи с организованной преступностью,
но и немало случаев их сговора с местными органами власти. В Чикаго местное
управление санитарного контроля, как было позднее доказано в суде, находилось в
сговоре с чикагской ассоциацией молочных продуктов и подвергало дискриминации
независимых производителей и дистрибьюторов, не входивших в ассоциацию. В
частности, это управление под надуманными предлогами лишало их права продавать в
Чикаго молочные продукты, закрывало их производства, отказывалось выдавать
лицензию вновь образованным предприятиям и т.д. ([312] pp.211-213) В целом ряде
городов и штатов местные власти прибегали к манипулированию процессом
строительства городских объектов: не допускали к участию в тендерах «чужие» фирмы,
запрещали использовать при строительстве стройматериалы «чужих» производителей;
при этом часто сами чиновники напрямую участвовали в деятельности местных («своих»)
строительных фирм ([312] p.291). По всей стране происходил рост рэкета – от Нью-Йорка,
Вашингтона и Филадельфии до городов тихоокеанского побережья – который коснулся
самых разных отраслей и работников самых разных профессий, вплоть до парикмахеров,
уборщиков мусора и мелких розничных торговцев ([312] p.294). Людей запугивали,
избивали и требовали отчислять часть их выручки бандитской «крыше».
Усиление коррупции было заметно не только на уровне местных органов власти, но
и на федеральном уровне. Как уже указывалось выше, администрация президента
У.Гардинга (1921-1923 гг.) была, по мнению историков, одной из самых
коррумпированных за всю историю США. В течение его президентского срока разразился
целый ряд коррупционных скандалов, в которых были замешаны близкие ему лица или
даже он сам собственной персоной. Так, например, он передал нефтяные месторождения
военно-морского флота США в ведение Министерства внутренних дел, которое
возглавлял его близкий друг, а затем - все права на их разработку были переданы крупным
нефтепромышленникам Э.Догени и Г.Синклеру. При этом выяснилось, что последние
ранее финансировали предвыборную президентскую кампанию Гардинга, а также дали
взятку министру внутренних дел. Прибыль нефтепромышленников и, соответственно,
убытки для казны, от этой операции составили порядка 100 млн. долларов ([41] с.376).
Продолжался рост монополизма и концентрации частной собственности, причем
мероприятия президентов В.Вильсона (1913-1921 гг.), У.Гардинга и К.Кулиджа (19231929 гг.) лишь способствовали этой тенденции. Например, при Гардинге были понижены
или совсем устранены прогрессивные налоги на доходы и прибыль, позволявшие облагать
крупные прибыли по более высокой ставке налогообложения [306]. Таким образом,
богатые стали платить меньше, а бедные – больше. При Вильсоне в 1918 г. был принят
закон, отменивший действие антимонопольного законодательства применительно к
экспортным отраслям. В результате тенденция к монополизму еще более ускорилась. По
данным С.Уилкокса, образовавшийся в это время картель по экспорту меди Сopper
Exporters контролировал 94% американского производства меди и 85% ее мирового
производства, благодаря чему он начал диктовать свои цены не только в США, но и всему
мировому рынку, устанавливая их на искусственно завышенном уровне. Пока Copper
Exporters сохранял свое монопольное положение, цены на медь продолжали расти, даже
после того как началась Великая депрессия и произошло обвальное падение цен на другие
товары. Но после того как картель в 1930 г. был распущен, цена на медь сразу упала почти
в 4 раза ([312] p.223). Аналогичные тенденции происходили и в других отраслях. В
562
алюминиевой промышленности одна компания (Alcoa) сконцентрировала в своих руках
100% производства алюминия в США. На долю металлургического гиганта US Steel
приходилось 66% выпуска стали в стране, и он полностью контролировал внутренние
цены на сталь и стальные изделия ([312] p.69, 148).
Американские администрации, управлявшие страной в послевоенный период, не
предпринимали против роста монополизма никаких серьезных мер, спокойно наблюдая и
даже поощряя эти процессы. Так, вслед за Гардингом, отменившим прогрессивные налоги
на доходы и прибыль, президент Кулидж в 1926 г. провел через Конгресс новый закон,
который практически совсем освободил от уплаты налогов крупный частный капитал ([41]
с.377). Разумеется, это приводило к снижению доходов госбюджета, что в свою очередь
давало повод урезать расходы государства, в том числе на социальные программы, что и
было сделано [306]. Так государство способствовало еще большему перераспределению
средств от неимущих слоев населения к богатой верхушке. «Не осталось и следов былой
маскировки. Правительство и большой бизнес стали идентичными понятиями», - писал в
эти годы американский писатель Г.Фолкнер ([41] с.379). Другие современники,
экономисты А.Берле и Г.Минс, работы которых в дальнейшем приобрели в США
большую популярность, на основе своих исследований сделали вывод о том, что 2000
человек полностью контролировали американскую экономику, и, как хотели,
манипулировали ценами и производством в стране ([232] p.34). В этих двух выводах
американских экономистов и писателя содержится квинтэссенция причин кризиса
коррупции в США накануне Великой депрессии: власть олигархии («власть немногих») в
экономике, сросшаяся с государственной властью в политике и сделавшая общество
заложником своей жадности и алчности1.
Самое удивительное состояло в том, что все перечисленные выше явления,
свидетельствующие о глубоком социальном кризисе и небывалом размахе коррупции в
обществе, происходили на фоне продолжавшегося экономического роста и товарного
изобилия. Не надо забывать, что американская экономика в течение всего периода после
гражданской войны 1861-1865 гг. жила в условиях «экономического чуда», и маховик
этого чуда не так-то просто было остановить. Так, национальное богатство США выросло
со 187 млрд. долл. в 1912 г. до 450 млрд. долл. в 1929 г., то есть почти в 2,5 раза ([41]
с.380). Промышленное производство в США упало в 1920-1921 гг., но затем росло в
течение всего периода 1922-1929 гг., при этом средний размер дивидендов по акциям
вырос за этот период более чем в 2 раза, прибыли компаний выросли в среднем на 76%,
средняя заработная плата – на 33% [306]. Выпуск автомобилей каждый год ставил новые
рекорды, достигнув 4,3 миллиона в 1926 г. и 5,4 миллионов в 1929 г. ([200] p.2) В
последующие годы Великой депрессии он так сильно упал, что этот уровень выпуска
автомобилей был вновь достигнут Соединенными Штатами лишь в 1950-е годы. Но до
начала Великой депрессии всякого, кто вздумал бы выступить с такими прогнозами,
пожалуй, сочли бы за сумасшедшего. Американская экономика не знала себе равных в
мире, значительно обогнав по всем параметрам экономику европейских стран, и
американское общество по уровню богатства и благосостояния значительно превосходило
любое другое общество. Казалось, ничто не предвещало грядущей беды.
Как указывает историк Б.Митчелл, незадолго до начала Великой депрессии
специальная комиссия во главе с будущим президентом Г.Гувером (1929-1933 гг.) в
течение целого года, с января 1928 г. по февраль 1929 г., проводила тщательное
исследование положения в экономике США. Выводы комиссии заключались в
констатации прекрасного состояния американской экономики и в отсутствии какой-либо
возможности экономического спада в обозримом будущем ([255] pp.25-27). Эти выводы
комиссии Гувера были сделаны всего лишь за 6 месяцев до начала Великой депрессии.
1
Интересное совпадение – в Древнем Риме накануне гражданских войн 80-30 гг. до н.э. римские
демократические лидеры тоже говорили о том, что всей страной владеют 2000 человек, а у всех остальных
римлян нет ни имущества, ни средств к существованию (см. главу I).
563
Так официальная экономическая наука в США оказалась бессильна предвидеть и
объяснять серьезные процессы, происходящие в экономике, и продемонстрировала свою
полную некомпетентность, и это, как будет показано далее, с еще большей очевидностью
проявилось в первые годы Великой депрессии1.
17.6. Причины Великой депрессии 1929-1939 гг. и биржевого краха 1929 г.
После того, как в США закончилась Великая депрессия 1929-1939 гг., о ней были
написаны сотни книг, во многих из них анализировались ее причины. И хотя мнения по
конкретному набору причин различаются, но одну причину называют все исследователи:
эта причина - исчезновение стимулов к инвестированию. Так, экономический историк
М.Бернстейн приводит данные, свидетельствующие о том, что задолго до начала Великой
депрессии, в течение 1920-х годов, американская промышленность перестала
инвестировать в производство, и это продолжалось вплоть до 1940-х годов ([136] pp.35,
15, 33). Помимо него, целый ряд известных западных экономистов (Кейнс, Хансен,
Хунеке, Калеки, Вайнтрауб и другие) полагали и полагают, что именно отсутствие
инвестиций
и
технических
инноваций
обусловили
такую
необычайную
продолжительность Великой депрессии в США, продлившейся до начала 1940-х годов
([136] pp.13, 121).
Таким образом, мы видим такую же картину, какая в то время наблюдалась в
Германии и других европейских странах (см. предыдущую главу). Гигантские монополии,
захватившие власть над экономикой, перестали инвестировать в производство, в научнотехнический прогресс. Зачем было куда-то инвестировать, если монопольный контроль
над отраслью позволял и так получать все деньги от реализации соответствующей
продукции: стали, алюминия, меди, оборудования и т.д., - и получать максимально
возможную прибыль путем искусственного завышения цен? Психология монополиста не
изменилась с промышленной революцией: как для римских латифундистов в античности и
для испанских латифундистов XVI-XVII веков, так и для американских и
западноевропейских промышленных монополий в эпоху Великой депрессии любые
инвестиции в производство представлялись лишь ненужной тратой денег. Намного
бóльшую прибыль монополисту могла обеспечить скупка предприятий в смежных
отраслях и распространение монопольного контроля на эти отрасли. На это в основном и
направлялись усилия и инвестиции промышленных монополистов, как ранее усилия
латифундистов направлялись на скупку и захват земель. Но это было совсем не тем, что
служило экономическому росту, а как раз тем, что подрывало этот рост.
Ряд американских экономистов той эпохи: Берле, Минс, Харрис, Свизи и другие, указывали (как на возможную причину Великой депрессии) на отрицательные
последствия, к которым привела в США концентрация национального богатства и
доходов в руках небольшой группы людей ([136] pp.9-11). Следствием такого положения,
писали они, стало резкое сокращение спроса на все товары: автомобили, одежду, мебель и
т.д., - поскольку все эти деньги, перетекшие из карманов миллионов американцев в
карманы кучки миллиардеров, перестали работать на экономическое развитие страны,
стимулировать выпуск новой продукции, а осели мертвым грузом в банках и сейфах.
Таким образом, и это объяснение приводит нас все к той же причине Великой депрессии:
ведь монополизм и концентрация богатства/собственности в руках немногих являются
двумя сторонами одной и той же медали.
Указанные выше тенденции: резкое сокращение инвестиций в промышленности,
резкий рост имущественного неравенства и обнищание населения, - появились задолго до
1
Это ни в коей мере не умаляет значение экономической науки в принципе. Просто всякое правительство
имеет ту экономическую науку и тех экономических экспертов, которых оно хочет иметь и которых оно
заслуживает. В целом и среди экономистов, и среди историков, и среди всех других людей, одинаковый
процент лгунов и приспособленцев, не выше и не ниже.
564
Великой депрессии. Задолго до нее появились и признаки замедления экономического
роста: так, рост промышленности США в 1920-е годы не превышал 1-2% в год. Кроме
того, в течение 1921-1928 гг. обанкротились несколько тысяч банков ([255] pp.127-128).
Все это были очень тревожные сигналы. Но правительственные экономические эксперты
не обращали на них ни малейшего внимания и делали только те выводы и заключения,
которые хотела слышать правящая верхушка. В день, когда начался биржевой кризис и
паника (23 октября 1929 г.), еженедельник Nation назвал 1929 год «годом процветания
бизнеса» и начал публикацию серии статей о процветании американской экономики ([41]
с.386). Уже после начала Великой депрессии, до самого конца своего президентского
срока, президент Гувер (1929-1933 гг.), опираясь на мнение своих экспертов, не
переставал заявлять, что экономический спад носит кратковременный характер и вот-вот
наступит всеобщее процветание и благоденствие. И фактически бездействовал, пассивно
ожидая, когда экономика, в соответствии с обещаниями экспертов, сама справится с
кризисом; а иногда своими действиями даже ухудшал ситуацию1. Но обещанный выход из
кризиса все не наступал, наоборот, кризис все более и более углублялся; а тем временем в
ряде городов Америки до половины населения оказалась без работы и без средств к
существованию.
Итак, мы выяснили причины Великой депрессии. Очевидно, что она была
неизбежной: она была кульминацией кризиса коррупции, углублявшегося в США в
течение уже нескольких десятилетий и имевшего в сущности те же причины, которые
экономисты называют в качестве причин Великой депрессии (монополизм и
концентрация собственности в руках немногих). Но у всякого серьезного экономического
кризиса обычно бывает какой-то толчок, который выводит экономику и все общество из
состояния равновесия и бросает их в состояние хаоса. Таким толчком стал биржевой
кризис октября 1929 г., вызвавший обвал на рынке акций, а также массовое банкротство
банков. Акции ряда инвестиционных фондов, в которые инвестировало население, в
течение нескольких лет после октября 1929 г. обесценились в 100 раз и более. В течение
1930-1932 гг. произошло около 90 000 различных банкротств, в том числе обанкротились
почти 5 000 банков ([200] p.55; [255] pp.128, 439).
Как отмечает известный американский экономист Д.Гэлбрэйт, начавшийся осенью
1929 г. биржевой и банковский крах был грандиозной экспроприацией собственности,
сравнимой по своим масштабам с самыми крупными экспроприациями, которые когдалибо были в истории ([200] p.113). Но пострадали в результате этого, прежде всего,
миллионы мелких вкладчиков, хранивших свои деньги в банках, десятки тысяч
владельцев мелких компаний, а также те миллионы американцев и членов их семей,
которые доверили свои сбережения брокерским конторам и инвестиционным фондам - то
есть пострадала основная масса американского среднего класса. Можно сказать, эта
экспроприация завершила тот процесс ограбления населения олигархией, который
происходил в течение нескольких десятилетий. Поэтому совсем не удивительно, что
именно биржевой и банковский крах осени 1929 года стал последним толчком,
опрокинувшим американскую экономику в пропасть Великой депрессии.
Надо отметить, что, конечно, и само население было отчасти виновато в
произошедшем. Мы видели выше, что кризис коррупции во все эпохи сопровождался
падением нравов, массовым распространением в обществе всевозможных пороков. В
США в «ревущие двадцатые» это выразилось не только в распространении пьянства и
бутлегерства, рэкета и преступности. Пожалуй, самым массовым пороком стала жадность.
Как пишет Д.Гэлбрэйт, среди американцев в 1920-е годы, подобно эпидемии,
распространилось «желание быстро разбогатеть, прилагая для этого минимальные
физические усилия» ([200] p.3). В середине 1920-х гг. все американцы бросились скупать
1
Как пишет Д.Гэлбрэйт, «нет сомнений в том, что экономисты и экономические советники в конце 20-х и
начале 30-х гг. имели почти все как один извращенные взгляды. В первые месяцы и годы после биржевого
краха все их советы лишь ухудшали положение» ([200] p.182).
565
земельные участки во Флориде. Почему-то все легко поверили рекламной кампании,
уверявшей, что земля на этом полуострове страшно недооценена, и подорожает в
будущем многократно, когда увеличится число желающих иметь там собственную виллу
вблизи морского побережья. Цена действительно пошла очень резко вверх, но не ввиду
наплыва реальных покупателей на земельные участки, а вследствие спекулятивного
ажиотажа. Всем желающим быстро и хорошо заработать брокеры предлагали
специальные контракты: покупателю недвижимости не надо было даже выплачивать всю
ее стоимость, он платил лишь 10% от текущей цены и получал право выкупить участок,
когда пожелает, по фиксированной цене - то есть приобретал так называемый опцион
([200] pp.18-19). Далее оставалось только сидеть и ждать, пока цена на участок вырастет
раза в 2, а цена опциона – соответственно раз в 10, тогда его можно было с большой
выгодой продать. Таким образом свой капитал, вложенный во флоридские земельные
опционы, можно было за короткий срок увеличить во много раз.
Однако заработать на «флоридском пузыре» смогли лишь те, кто первыми купил
опционы и быстро их продал, в основном же обогатились брокеры и те финансовые
воротилы, которые, судя по всему, и организовали эту грандиозную финансовую
пирамиду с соответствующей рекламной кампанией. Уже спустя короткое время, в начале
1926 г., начала ощущаться нехватка спроса на предлагавшиеся земельные участки и
опционы, а после урагана, налетевшего в сентябре 1926 г. на Флориду (400 человек при
этом погибли), цены участков резко упали, и те, кто купил опционы, потеряли все
вложенные деньги. Пострадали очень многие. Почти в каждом коллективе в США, указывает Гэлбрэйт, - были люди, понесшие сильные убытки в результате «флоридского
пузыря» ([200] pp.5-7).
Однако это не подорвало среди американцев стремления к быстрому и легкому
обогащению. Вслед за инвестициями во флоридские опционы вся страна ринулась на
фондовую биржу, чтобы еще раз испытать судьбу и, наконец, осуществить заветную
мечту – быстро и легко разбогатеть. Никогда еще Америка не видела столь массового
участия населения в игре на фондовой бирже, как в 1920-е годы1. Биржевой ажиотаж уже
сам по себе способствовал тому, что курсы акций компаний и инвестиционных фондов
необычайно быстро росли. Но этот ажиотаж и рост курсов акций еще более усиливались
специальными приемами брокеров и финансовых воротил, о которых далее будет сказано.
Вот как описывает современник А.Нойес «биржевую лихорадку» конца 1920-х годов:
«Брокерские конторы были с 10.00 до 15.00 переполнены народом – клиентами [этих
контор], которые там сидели или стояли, наблюдая за доской [с курсами акций], вместо
того чтобы идти к себе на работу. В некоторых “залах для клиентов” было трудно найти
место, с которого были бы видны курсы акций, ни у кого не было [физической]
возможности прочесть ленту [новостей]» ([200] pp.80-81).
Хотя в биржевой лихорадке участвовала значительная часть населения, но все же
основная вина за то, какие размеры она приняла, лежит на крупных финансовых
воротилах и правительственных чиновниках. Как указывает Д.Гэлбрэйт, ряд чиновников и
крупных финансистов хорошо зарабатывали на биржевом буме и хотели, чтобы он
продолжался, поэтому никто не предпринимал никаких мер по ограничению спекуляции и
мошенничества ([200] p.25). Между тем, брокеры и банкиры, привлекавшие деньги от
населения для участия в биржевой игре, внедрили и сделали обычной практику, которая
резко усиливала ее спекулятивный и мошеннический характер. Например, широко
практиковалась покупка акций в кредит. Клиенту достаточно было оплатить от 25% до
50% стоимости приобретаемых акций, на остальную сумму банк или брокер
автоматически предоставлял ему кредит под 5% годовых под залог купленных акций.
Таким образом участники игры, как и в случае с флоридскими земельными опционами,
могли многократно увеличить свои прибыли на вложенные в нее деньги – в данном случае
1
Всего, по оценкам, было 1,5 миллиона американцев, участвовавших в торговле акциями ([200] p.78)
566
при росте курса акций в 2 раза капитал участника биржевой игры увеличивался в 3-5 раз.
Однако в случае падения курса акций результаты были катастрофическими – участник
игры мог не только потерять все вложенные деньги, но еще остаться должен банку или
брокеру. Эта практика в течение 1920-х годов распространилась настолько широко, что
общий размер выданных брокерских ссуд в США вырос с 1 млрд. долл. в начале
десятилетия до 6 млрд. долл. в 1928 г. Причем, по мере того как риск продолжения
биржевой игры все более увеличивался и неизбежность биржевого краха становилась
очевидной, процент по брокерским ссудам рос, достигнув к концу 1928 г. 12% годовых
([200] pp.21-22). Однако это не останавливало участников биржевой лихорадки.
Другим методом привлечения денег в биржевую игру, который был связан не
только со спекуляциями, но и с откровенным мошенничеством, были инвестиционные
фонды (трасты). Как указывает американский историк А.Ромаско, в 1920-е годы была
внедрена в массовое сознание американцев и стала очень популярной идея доверить свои
деньги в управление инвестиционным фондам. Населению внушалось, что фонды будут
управлять доверенными им деньгами наилучшим образом, избавив клиента от забот и
нервотрепки, связанной с игрой на бирже ([284] pp.67-68). Однако именно с
деятельностью инвестиционных фондов, которая специально не регулировалась
государством, было связано наибольшее число злоупотреблений и откровенного
мошенничества. Наиболее очевидным и распространенным злоупотреблением было то,
что бумаги, выпускаемые фондами, не защищали купившего их инвестора от финансовых
потерь и в то же время не обеспечивали высокой прибыли в случае благоприятного
развития фондового рынка. Формально эти бумаги, как правило, представляли собой
облигации или привилегированные акции, не дававшие их владельцу никаких прав, кроме
выплаты небольшого годового процента ([200] p.58). Поэтому в случае роста курсов
акций, в которые фонд вкладывал деньги, вкладчики получали лишь незначительную
часть прибылей (в виде скромного процента на вложенные деньги), а всю основную
прибыль получали финансовые воротилы, учредившие фонд и владевшие его
обыкновенными (голосующими) акциями. В случае же падения курсов акций на бирже
страдали более всего именно простые вкладчики фонда, которые не имели возможности
своевременно выйти из игры1.
Таким образом, инвестиционные фонды были своего рода игрой в одни ворота –
как бы ни пошла игра, в выигрыше всегда оставались финансовые воротилы, а простые
вкладчики всегда оказывались в проигрыше, хотя именно они и обеспечивали 99,99%
первоначального капитала фондов. Так, учредители фонда United Founders Group в 1921 г.
вложили в него всего лишь 500 долларов, в дальнейшем привлекли сотни миллионов
долларов от вкладчиков и, тем не менее, владели контрольным пакетом акций в фонде и
присваивали основные прибыли от его деятельности. К концу 1929 г. активы United
Founders Group составляли 1 миллиард долларов, и его учредители успели сильно
обогатиться ([200] p.59).
Несмотря на неслыханные злоупотребления, инвестиционные фонды приобрели
огромную популярность. Возникнув с нуля в начале 1920-х годов, к осени 1929 г. их число
достигло нескольких сотен, а активы, находившиеся в их управлении, составили в
совокупности 8 млрд. долл. ([200] p.50) Некоторые из них ориентировались не только на
средний класс, но даже и на беднейшие слои населения, отбирая у них последние
денежные сбережения. Так, некто Джон Раскоб (между прочим, один из руководителей
гигантской химической корпорации Дюпон) учредил фонд «для бедных», которых он всех
обещал сделать богатыми. Каждый вкладчик вносил всего лишь по 200 долларов, к этому
1
Помимо распространения облигаций и неголосующих акций, применялся и иной способ обмана
вкладчиков. Инвестиционный фонд обычно создавался в виде многоэтажной холдинговой структуры,
состоящей из множества компаний. Это позволяло учредителям фонда, во-первых, сохранять контрольный
пакет его акций, а во-вторых, перекачивать в свои карманы деньги, поступающие от вкладчиков (через
фиктивные услуги и сделки между собой разных компаний, входящих в холдинг).
567
ему еще автоматически предоставлялся кредит на 300 долларов, которые вкладывались в
акции ([200] p.53).
Но после биржевого краха бумаги, выпущенные фондами, обесценились в 100 и
более раз. Так, бумаги Goldman Sachs Trading Corp., инвестиционного фонда,
учрежденного инвестиционным банком Goldman Sachs, в феврале 1929 г. продавались по
цене 220 долларов, а к 1932 г. их курс упал до всего лишь 1,75 долл. Примерно в таком же
размере (в 100 раз и более) обесценились бумаги United Founders Group и ряда других
фондов ([200] pp.60-65, 55). Таким совершенно законным образом, не противоречившим
действовавшему законодательству, были ограблены сотни тысяч или, возможно,
миллионы простых американцев, доверивших инвестиционным фондам миллиарды
долларов своих сбережений1. И это была действительно, как пишет Гэлбрэйт, одна из
самых грандиозных экспроприаций собственности.
Лишь немногие осмеливались до октября 1929 г. выступить с критикой
сложившейся ситуации на фондовом рынке, и, как правило, немедленно подвергались
остракизму со стороны прессы, значительная часть которой сама финансировалась
фондовыми спекулянтами и мошенниками. Так, финансист Поль Кэбот в марте 1929 г.
написал статью, в которой, вопреки насаждавшемуся имиджу «финансовых гениев» и
«профессионалов» фондового рынка, раскритиковал нечестные методы, некомпетентность
и жадность учредителей и управляющих инвестиционными фондами. Банкир Поль
Варбург также в марте 1929 г. в своей статье призывал правительство остановить
«спекулятивную оргию» на фондовом рынке, которая в противном случае приведет к
биржевому краху и экономическому кризису национального масштаба. Однако его
обвинили в том, что он хочет «украсть у американской нации ее процветание»; и в
последующие месяцы газеты с презрением писали о его статье и его предостережениях
([200] pp.56, 72). Между тем, в дальнейшем, в ходе слушаний в Конгрессе, выяснилось,
что, по крайней мере, часть газетных статей и комментариев по радио, расхваливавших те
или иные инвестиционные фонды и акции компаний, была заказной. Оказалось, что в
некоторых газетах и на радиостанциях существовали даже регулярно обновлявшиеся
списки тех инвестиционных фондов и компаний, которые надо было расхваливать по
договоренности с «заказчиками», суля им необычайно благоприятные перспективы. Эти
списки предоставлялись некими внешними «координаторами», которые еженедельно
одновременно со списком передавали в редакцию или на радиостанцию и деньги – в
качестве платы за ее «услуги» ([200] p.73). Таким образом, биржевые комментаторы в
газетах и на радиостанциях всегда знали, какие бумаги рекомендовать доверчивой
публике, слушавшей эти рекомендации и завороженной тем золотым дождем, который ей
обещали «финансовые гении» и «профессионалы» фондового рынка.
Наконец, еще одним видом спекуляций и мошенничества на фондовой бирже стали
различные «виртуальные» сделки по купле-продаже акций. К ним чаще всего прибегали
сами финансовые воротилы, для того чтобы перекачать деньги из контролируемых ими
банков и инвестиционных фондов в свои карманы. Например, в момент биржевого краха
(октябрь 1929 г.) А.Виггин, глава самого большого банка Нью-Йорка Chase National Bank,
от имени подставной фирмы продал своему банку 42 тысячи его собственных акций с
отсрочкой их поставки (так называемая сделка short sale), зафиксировав цену акций на
высоком уровне, до ее падения. Затем, после того как курс акций рухнул, он приобрел
требуемые ему 42 тысячи акций банка (через другую подставную компанию) у одного из
1
О размерах данного грабежа свидетельствуют следующие цифры. Биржевой индекс Доу-Джонс с 1929 г.
по 1932 г. упал примерно в 5 раз, а бумаги инвестиционных фондов – в 100 раз. Разница между этими
величинами и составляет ту прибыль, которую присвоили учредители и управляющие фондов. Таким
образом, простые вкладчики фондов получили в итоге лишь 1/20 от того, что они бы имели при нормальной
организации работы фондов, а 19/20 (95%) их денег была присвоена финансовыми воротилами. К 1936 г.
индекс Доу-Джонс вырос, и его падение к уровню 1929 г. составляло уже лишь 2 раза, однако бумаги
инвестиционных фондов так и не выросли, фактически обесценившись совсем.
568
филиалов Chase National Bank, но уже по значительно более низкой цене, причем, получив
для этого кредит от самого банка, и передал их головному отделению банка в счет
покрытия сделки short sale. В результате этой операции он положил в карман 4 миллиона
долларов прибыли, выкачанной из собственного банка, причем для проведения данной
сделки не затратил ни цента собственных денег ([200] pp.148-149). В похожих махинациях
оказался замешан и глава National City, второго по величине банка Нью-Йорка.
Эти мошеннические сделки и множество других стали известны публике в
результате слушаний в Конгрессе, начатых осенью 1933 г. Тем самым президент
Франклин Рузвельт (1933-1945 гг.) начал выполнение одного из своих обещаний, которое
он дал во время вступления в должность в марте 1933 г. – обещание «выгнать менял из
храма», подобно тому, как это две тысячи лет назад сделал Иисус Христос ([200] p.153).
17.6. Первые годы Великой депрессии и политика президента Гувера
Биржевой кризис для миллионов американцев был подобен грому среди ясного
неба. Как описывает Д.Гэлбрэйт, 24 октября 1929 г., после катастрофического обвала
курсов акций, возле здания Нью-йоркской фондовой биржи собралась огромная толпа.
Никто ничего не делал, все просто молча стояли, но никто не расходился. Все чего-то
ждали, никто не знал чего. Затем неожиданно на крыше одного из зданий появился
рабочий, чтобы заняться каким-то ремонтом. Толпа решила, что это человек, собравшийся
покончить с собой, и нетерпеливо ждала, когда же он бросится вниз ([200] p.99).
Толпа возле здания Нью-йоркской фондовой биржи в день биржевого краха. Источник:
http://www.flickr.com
Но в последующие годы углубляющегося кризиса первоначальный шок сменился
отчаянием. С 1929 г. по 1932 г. национальный доход США упал с 80 до 40 млрд. долл.,
промышленное производство также сократилось в 2 раза. Безработица все усиливалась.
45% рабочих промышленных предприятий лишились работы, всего же к концу
президентского срока Г.Гувера (март 1933 г.) более 15 млн. человек, или 30%
трудоспособного населения США, оказались без работы и средств к существованию ([41]
с.386, 388; [232] p.19). Как пишет американский историк В.Лейхтенберг, безработица
спустя несколько лет депрессии превратилась в хроническую. На дверях всех
предприятий появились таблички с категорическими предупреждениями «Рабочих мест
нет!». Приблизительно 1 или 2 миллиона человек бродяжничали – они бесцельно
передвигались по стране в бесплодном поиске работы или каких-то приключений, или
569
просто для того, чтобы куда-то двигаться, а не предаваться унынию, сидя на одном месте.
Массы людей копались в мусорных баках в поисках съестного, во время раздачи хлеба в
городах выстраивались километровые очереди. Многие дети не ходили в школу, потому
что у них не было никакой одежды ([232] pp.2-3, 118). На окраинах всех крупных городов
выросли огромные «гувервилли» - трущобы, состоявшие из землянок, сараев и картонных
каморок, в которых жили тысячи людей, нередко вместе с семьями.
«Гувервилли» ( http://www.us-coin-values-advisor.com, http://www.sfbayview.com)
Историки называют Великую депрессию в США «нищетой среди изобилия».
Элеваторы не принимали зерно у фермеров, поскольку не знали, что с ним делать - его
никто не покупал. Поэтому зерно сваливали кучами и оставляли гнить под открытым
небом. По той же причине никто не убирал виноград, оливки и фрукты, поэтому все
деревья в садах и лоза в виноградниках были усыпаны гниющими фруктами. В то же
самое время миллионы людей в стране голодали, и в городах выстраивались огромные
голодные очереди. Текстильные и швейные фабрики простаивали и не выпускали
продукцию, в то время как миллионам американцев не во что было одеться, и дети по этой
причине не ходили в школы ([232] pp.22-23). По всей стране распространились стихийные
массовые грабежи чужой собственности. В ряде городов были случаи, когда толпы людей
врывались в магазины и растаскивали все их содержимое. В Чикаго группа безработных
из 55 человек разобрала 4-этажное кирпичное здание (!) и унесла все его по кирпичику.
Безработные шахтеры захватывали уголь, принадлежавший владельцам шахт, и сами его
продавали. И американские суды присяжных часто оправдывали таких людей ([232] p.25).
Большую популярность приобрели крайние левые течения и взгляды. На юге
Иллинойса коммунисты организовали 10-тысячную демонстрацию фермеров, выехавших
каждый на своей машине; эта демонстрация растянулась в длину на 80 километров. В
Айове фермеры в 1931 г. в знак протеста блокировали дороги, захватывали поезда,
нападали на представителей власти. В Сиэтле в феврале 1933 г. протестующая толпа
захватила здание местного правительства ([232] pp.24-25). Один из левых популистских
лидеров, Фрэнсис Таунзенд, выступил с планом установить для всех людей старше 60 лет
пенсию 200 долларов в месяц – за счет введения дополнительного 2%-го налога на бизнес,
взимающегося с каждой сделки. Его план пользовался такой поддержкой населения (по
меньшей мере, 10 миллионов подписей было собрано под его обращением в
правительство), что многие пожилые люди поверили в его скорое осуществление: они
приобретали товары в магазинах и обещали отдать за них деньги, когда им введут
обещанную пенсию. В некоторых магазинах, - пишет В.Лейхтенберг, - когда приходили
пожилые люди, продавцы тут же исчезали и не появлялись до тех пор, пока те не уходили
из магазина ([232] pp.103-104). Другой популистский лидер, сенатор Хью Лонг, предлагал
осуществить грандиозное перераспределение собственности по всей стране. Все крупные
570
личные состояния свыше определенного размера должны были быть экспроприированы и
распределены среди населения, причем каждая семья должна была получить достаточно
средств для покупки дома и автомобиля. Помимо этого, его программа включала также
введение пенсий по старости и бесплатного обучения молодежи в колледжах. Что
касается практического осуществления экспроприации, то сенатор утверждал, что многие
миллиардеры готовы добровольно расстаться со своим богатством. Программа Лонга
приобрела такую популярность, что ему прислали письма 7,5 миллионов человек ([232]
pp.98-99).
Митинг безработных (http://www.photosfan.com)
На этом фоне деятельность администрации президента Г.Гувера (1929-1933 гг.)
выглядела скорее как полная бездеятельность. Например, созданная им комиссия по
безработице, как указывает А.Ромаско, занималась в основном лишь тем, что читала
огромное количество поступающих со всей страны писем от отчаявшихся безработных и
рассылала их авторам ответы, содержавшие слова утешения, полезные советы и буклеты –
как будто они могли им реально помочь в их ситуации или заменить работу и зарплату.
Однако федеральное правительство полагало, что безработица – это не его дело, это дело
местных органов власти и благотворительных организаций, само же ограничивалось
таким чисто символическим участием ([284] pp.147-152; [255] p.107). Примерно такой же
была и в целом экономическая политика администрации Гувера в условиях депрессии.
Банкиры и представители крупного бизнеса призывали правительство ничего не делать,
утверждая, что кризис нельзя преодолеть вмешательством извне, его можно только
пережить. То же самое утверждали и экономические советники президента Гувера, во
всем солидарные с крупным бизнесом. Поэтому президент бездействовал, уверяя всех, что
американская экономика основана на солидной базе, и кризис скоро сам собой рассосется
([284] pp.81-83, 26).
Единственное, что он все-таки пытался делать – он в течение нескольких лет
убеждал ведущих банкиров и крупный бизнес, что они должны добровольно помочь
экономике в выходе из кризиса. Согласно его плану (много раз озвученному публично),
устойчивые крупные банки должны были безвозмездно помогать слабым банкам,
находящимся на грани банкротства, а предприниматели должны были (добровольно)
перестать снижать зарплату рабочим и прекратить сворачивать инвестиции в
производство, восстановив их на прежнем уровне ([284] pp.56-59, 87-95, 198-200).
Другими словами, бизнесмены должны были, согласно представлениям Гувера, которого
А.Ромаско называет «идеалистом», перестать думать о выживании своего собственного
571
бизнеса в условиях депрессии. Вместо этого они должны были начать думать о том, как
проживут на низкую зарплату их рабочие, как занять работой безработных строителей и
как помочь своим конкурентам пережить депрессию. Причем, этот альтруизм, по
представлениям президента, должен был охватить весь американский бизнес спонтанно и
добровольно, без всякого принуждения со стороны государства.
В этих целях усилиями Гувера дважды – в 1931 г. и в 1932 г. - была даже создана
добровольная банковская ассоциация по оказанию помощи проблемным банкам. Однако
оба раза она просуществовала лишь на бумаге и была вскоре ликвидирована, так как
никто из крупных банков, вошедших в эту ассоциацию под влиянием Гувера, не захотел
оказывать реальную помощь другим банкам ([284] pp.92, 198). До этого, осенью 1929 г.,
так же бесславно провалилась попытка создать добровольный банковский пул по
поддержке фондового рынка. Крупные банки на словах соглашались поддерживать курсы
акций, а сами тем временем активно их продавали ([200] pp.101-115). Не поддержал
бизнес и призывы не сокращать инвестиции и зарплаты рабочим – и те, и другие
сокращались, а рабочие увольнялись ([284] pp.57, 59).
В очереди за бесплатной едой (http://www.tracyfineart.com)
Время шло, и становилось все более очевидным, что кризис вовсе не собирался
заканчиваться - с каждым днем он лишь углублялся. Еще более очевидным становилось и
то, что предприниматели и банкиры отнюдь не горят желанием добровольно помогать ни
своим конкурентам, ни рабочим, ни безработным. Наоборот, как указывает
В.Лейхтенберг, одна из самых распространенных идей, популярных в деловом сообществе
и циркулировавших в деловых газетах и публикациях того времени, состояла в том, что
богатые бизнесмены страдают от кризиса больше, чем рабочие. «В Чикаго, - пишет
историк, - где учителям не платили зарплату месяцами, и они от голода падали в обморок
на уроках, известные всей стране состоятельные граждане бесстыдно отказывались
платить налоги или представляли ложные налоговые декларации. В Детройте, более всех
пострадавшем из всех крупных городов, Генри Форд установил стандарт поведения для
остальных предпринимателей, сняв с себя всякую ответственность за помощь
безработным» ([232] p.21). Вместо того, чтобы внимать призывам Гувера, ведущие
банкиры и предприниматели занимались спекулятивными и мошенническими операциями
на фондовом рынке и в массовом порядке уклонялись от уплаты даже тех низких налогов
на крупный бизнес, которые к тому времени были установлены заботами президентов
Гардинга и Кулиджа.
Между тем, среди отчаявшегося населения назревали революционные настроения,
грозившие непредсказуемыми последствиями. Имидж предпринимателей и банкиров упал
до самого низкого уровня в истории страны. «О предпринимателе, - пишет В.Лейхтенберг,
- ранее привыкли думать как о маге, в чьем ведении находятся механизмы сложного
572
индустриального общества, вызывающие благоговение обычных людей и столь же мало
подчиняющиеся им, как ветер или морские приливы. К зиме 1932 г. предприниматель
потерял всю свою магию и был дискредитирован подобно предсказателю дождя в период
продолжительной засухи» ([232] p.22). Что касается банкиров и финансистов, то они
вообще стали вызывать ненависть большинства населения. Сенатор Б.Вилер из Монтаны
предлагал схватить всех мошенников, которые нынче возглавляют банки, и расправиться
с ними как с гангстером Аль Капоне (которого незадолго до этого судили). В Вирджинии
на юге США местные жители линчевали одного банкира, который имел наглость
посвататься к местной белой женщине. Проповедник Чарльз Кафлин в своих регулярных
проповедях по радио утверждал, что банкиры являются исчадием зла, а кризис –
следствие международного заговора банкиров. По оценкам, его проповеди в 1932 г.
еженедельно постоянно слушали от 30 до 45 миллионов человек по всей Америке,
которые глубоко проникались этими идеями. Как указывают многие историки, под
сомнение ставилась уже не только способность большого бизнеса руководить страной, но
ставился вопрос о жизнеспособности самого капитализма как социально-экономической
системы ([232] pp.22, 100)1.
Толпа разорившихся фермеров (www.lesn.appstate.edu)
И тогда в какой-то момент большой бизнес решил во всем обвинить самого Гувера,
выставив его в качестве главного виновника переживаемых Америкой невзгод. Как пишет
Э.Иванян, «в аналитических статьях и обзорах, в солидных трудах и карикатурах Гувер
стал фигурировать в качестве единственного виновника обрушившейся на страну беды.
“Винить во всем Гувера”, - призывала напуганная грозящими социальными
последствиями крупная монополистическая буржуазия США» ([41] с.388). Как замечает
А.Ромаско, нелицеприятная критика президента в прессе в последние два года его
администрации достигла такой степени, какой еще никогда ранее не было в США в
отношении главы государства ([284] p.205). Гувер даже не мог уже появляться на публике.
При его появлении перед народом толпа начинала улюлюкать и кричать в его адрес
ругательства. Такого публичного глумления над президентом страны история США еще
никогда не знала, - отмечает В.Лейхтенберг ([232] p.16). Так президент, во всем
следовавший советам большого бизнеса и полагавшийся на него, стал, в конечном счете,
его же «козлом отпущения».
1
В частности, радио-проповедник Кафлин утверждал, что капитализм обречен, и предлагал ввести в стране
вместо него иную систему - систему «социальной справедливости».
573
17.7. «Новый курс» Франклина Рузвельта (1933-1945 гг.)
Франклин Рузвельт, еще до того как баллотироваться в президенты, стал широко
известен тем, что в качестве губернатора Нью-Йорка за счет городского бюджета создал
систему трудоустройства для безработных. Это была одна из главных идей, с которой он
выступал и в ходе президентской кампании – развернуть за счет государства широкие
общественные работы с созданием рабочих мест для миллионов американцев. Вообще же
основной смысл своей работы на посту президента он видел в том, чтобы поддержать
«всеми забытого человека на дне экономической пирамиды» ([232] p.4). Именно таким
было содержание его предвыборной платформы. Наверное, все это и позволило ему
заручиться поддержкой большинства избирателей и победить на промежуточных и
окончательных выборах в 1932 г., несмотря на то, что ему противостояли кандидаты,
поддерживаемые большим бизнесом и огромными финансовыми ресурсами 1.
Франклин Рузвельт во время предвыборной кампании 1932 г. (http://www.ap.org)
Впрочем, деятельность Рузвельта на посту президента могла и не начаться.
Подобно тому, как были совершены покушения на других народных президентов,
Джексона и Линкольна, Рузвельт также чуть было не погиб от руки убийцы накануне
своего официального вступления в должность. Однако по счастливой случайности он не
пострадал, хотя стоявший рядом с ним мэр Чикаго был смертельно ранен ([41] с.390).
Первоначально на посту президента Рузвельт занялся проблемой безработицы и
наведением порядка, так как бездействие государства в регулировании многих сфер
экономической жизни, особенно в сфере финансов, привело к катастрофической ситуации,
граничащей с анархией. Поэтому в числе первых мероприятий нового президента было
принятие законов (Чрезвычайный банковский закон и Закон Глас-Стигалла 1933 г.),
регулирующих банковскую деятельность и деятельность фондовой биржи и ее
участников. В сущности, в этих мерах не было ничего особенного – они всего лишь имели
целью пресечь те злоупотребления и махинации в финансовой сфере, которые стали уже
давно притчей во языцех2. Можно лишь удивляться, до какой степени коррупции могло
дойти американское демократическое государство - за те годы, пока его правительства
1
Его противником на промежуточных выборах в Демократической партии был, в частности, некто Ал Смит,
кандидатуру которого выдвинул Джон Раскоб, один из руководителей промышленного гиганта Дюпон. Как
указывает Лейхтенберг, Раскоб задействовал все источники финансирования Демократической партии для
того, чтобы свалить Рузвельта на выборах и протащить кандидатуру Смита ([232] pp.5-7).
2
Я не буду описывать содержание этих законов и принятых мер, чтобы не перегружать читателей
финансовыми терминами и подробностями. Они подробно описаны в книгах и справочниках по истории и
экономике.
574
контролировал крупный бизнес - если в течение многих лет оно закрывало глаза на
вопиющие злоупотребления в финансовой сфере, жертвами которых стали миллионы
людей. Так, еще до Великой депрессии в США в течение 1920-х гг. ежегодно терпели
банкротства в среднем 500-600 банков (!), что само по себе уже было достаточным, чтобы
вызывать в стране состояние, близкое к анархии ([255] pp.127-128). Биржевые кризисы в
стране также были, начиная с 1900-х годов, довольно частым явлением. И еще в 1912 г.
Теодор Драйзер в своем известном романе «Финансист» описал наиболее
распространенные биржевые и банковские махинации и злоупотребления, на которые
государство, тем не менее, не обращало никакого внимания.
Такая безответственная политика продолжалась и после биржевого и банковского
краха 1929 г. Как пишет В.Лейхтенберг, за несколько лет кризиса (в течение которых
обанкротилось 5000 банков, а многие акции на бирже обесценились в 100 и более раз)
Конгресс «не смог произвести на свет ни одного важного документа в области
экономического законодательства», все это время он занимался лишь какими-то не
стоящими внимания “пустяками”» ([232] pp.27-28). Как видим, власть большого бизнеса,
власть олигархии, в очередной раз продемонстрировала полную неспособность не только
преодолевать серьезные кризисы в экономике, но и просто поддерживать элементарный
порядок в экономической жизни и противостоять коррупции и анархии. Лишь с
появлением народного президента, противостоящего крупному бизнесу, Конгресс смог,
наконец, причем в кратчайшие сроки, обсудить и принять законы в отношении банков и
фондового рынка, столь необходимые всему обществу. Кстати говоря, эти законы 1933 г.
вплоть до конца XX столетия оставались основополагающими документами биржевого и
банковского законодательства США. Помимо финансовой сферы, новые законы,
устанавливавшие более жесткие правила и ответственность предпринимателей и
чиновников, были приняты Рузвельтом в 1934 г. в сфере коммуникаций и железных дорог
и в сфере распределения государственных заказов и подрядов, которая также стала
объектом особых злоупотреблений в предыдущие годы ([232] p.90).
Президент поднял на новый уровень и борьбу с преступностью. До этого в
Америке существовал целый ряд «легендарных» преступников типа Аль Капоне, которые
были либо неуловимы (хотя были в розыске и имелись их портреты), либо все время
умудрялись избежать наказания, что объяснялось неэффективностью и коррупцией в
рядах американской полиции. Например, известный банковский грабитель Джон
Диллинджер два раза в течение 1933 г. был задержан, и оба раза бежал из тюрьмы, не
успев там пробыть и 2-3 дней. В 1934 г. к поимке особо опасных преступников было
подключено Федеральное бюро расследований (ФБР). В течение того же года оно
выследило по очереди трех самых «легендарных» и опасных бандитов, включая
Диллинджера, все трое были застрелены при попытке оказать сопротивление. Была также
создана специальная служба по борьбе с похищениями людей, которые также широко
распространились к тому времени ([232] pp.334-335).
Однако наряду с этим элементарным наведением порядка перед Рузвельтом стояла
и более сложная задача по выведению экономики из депрессии. В первые годы своего
правления он сконцентрировался на программе создания рабочих мест и других
социальных программах, полагая, что они не только облегчат населению тяготы кризиса и
снизят остроту социальных проблем, но и дадут американской экономике толчок (создав
денежный спрос на потребительские товары), в котором она нуждалась для выхода из
депрессии. Самым важным звеном в этих программах были массовые общественные
работы: строительство дорог, школ, аэропортов, больниц, спортивных сооружений и т.д., на которых в отдельные периоды работало одновременно до 4-5 миллионов человек.
Всего же в период с 1933 г. по 1941 г. они помогли выжить и сохранить человеческий
облик и надежду на будущее более 20% американцев в трудоспособном возрасте ([232]
p.121; [255] p.324). Отдельные программы занятости существовали для молодежи от 17 до
25 лет (в частности, работы по благоустройству заповедников и другие природоохранные
575
работы), позволявшие решить наиболее острую проблему молодежной безработицы и
одновременно проблему улучшения здоровья молодежи1. Другими важными элементами
социальной программы Рузвельта стало введение пенсий по старости (1934 г.),
обязательного страхования банковских вкладов населения (1933 г.) и принятие закона
Вагнера, существенно расширявшего права профсоюзов в проведении мероприятий по
защите интересов трудящихся (1935 г.).
Однако уже очень скоро выяснилось, что для выведения экономики страны из
депрессии этих мер недостаточно. К 1935 году, то есть спустя два года после начала
«нового курса» Рузвельта, промышленное производство и национальный доход хотя и
выросли, но были намного ниже докризисного уровня. В стране еще было около 10
миллионов безработных, лишь часть которых правительству удавалось задействовать на
общественных работах. В дальнейшем ситуация, после временного улучшения, начала
опять ухудшаться. Так, в 1937-1938 гг., то есть по прошествии уже 8 лет Великой
депрессии, промышленное производство опять резко упало, начались массовые
увольнения, безработица опять выросла до 10 миллионов человек, что составляло 20%
трудоспособного населения ([255] pp.421, 453, 446). Чем дальше, тем все очевиднее
становилось, что даже весь набор масштабных социальных мероприятий, которые
осуществлялись Рузвельтом в рамках его «нового курса», не был в состоянии вывести
экономику страны из депрессии. Между тем, государство не могло до бесконечности
финансировать массовые общественные работы и помогать миллионам безработных. Ради
этого Рузвельту приходилось увеличивать государственную задолженность, которая
неуклонно росла, что могло привести рано или поздно к банкротству государства. Кроме
того, он опасался, что масса людей, задействованных на общественных работах,
превратится в иждивенцев, ждущих постоянной помощи от государства, а сами эти
работы превратятся в фикцию, прикрывающую раздачу или растаскивание бюджетных
средств.
И тогда президент США был вынужден прислушаться к тем экономистам, которые
уже давно заявляли, что основная причина депрессии – это монополизация Америки, и
никакие социальные программы здесь кардинально не помогут, они могут дать лишь
временное улучшение ситуации. С их помощью Франклин Рузвельт разработал и начал
осуществлять, начиная с 3 года своего президентства, совершенно иные мероприятия.
Историки называют их «вторым новым курсом», в отличие от «первого нового курса»,
который был до того ([232] p.162). Суть его состояла в том, что Рузвельт объявил войну
монополиям и крупной собственности2.
Первый удар был нанесен по монополиям в энергетике, где было наибольшее число
злоупотреблений, связанных с монополизмом. В этой отрасли существовало несколько
десятков холдинговых компаний, которые контролировали местных дистрибьюторов
электроэнергии и газа, им же принадлежали электростанции и много компаний из других
отраслей. При этом 5 самых крупных компаний контролировали половину производства
электроэнергии в стране. В соответствии с принятым в 1935 г. законом (Public Utilities
Holding Companies Act), все эти холдинговые компании подлежали в течение
последующих 4 лет тотальной проверке со стороны государства, после чего те из них,
которые не вписывались в установленные в законе критерии, подлежали
расформированию на более мелкие компании ([255] pp.174, 175; [232] p.155).
1
Только в эти программы было вовлечено в 1933-1940 гг. в общей сложности около 2,5 млн. молодых
людей. Между тем, до этого, в первые годы депрессии, каждый третий молодой человек в США не мог
найти себе работу ([255] pp.328-329).
2
Интересно, что Рузвельт, по его собственному признанию, ничего не понимал в экономике ([232] p.78), но
зато был хорошим политиком и руководителем. Для обеспечения успеха своих реформ он создал настоящий
«мозговой центр», в котором работали сотни людей: уже известные экономисты, руководившие этой
работой, а также юристы, молодые выпускники вузов и просто энтузиасты, выступавшие с теми или иными
идеями. Именно они генерировали все основные идеи, которые воплотились в «новом курсе».
576
Проверка
деятельности
холдинговых
компаний
вскрыла
вопиющие
злоупотребления в их деятельности. Выяснилось, что их структура во многом походила на
структуру инвестиционных фондов, о которой выше говорилось. Хотя эти компании
привлекали значительные средства с фондового рынка, но, как правило, контрольный
пакет акций все равно оставался у узкой группы лиц 1, которая и управляла их
деятельностью, прежде всего, в своих собственных интересах. Так, с одной стороны, эти
компании устанавливали искусственно завышенные тарифы на электричество и газ. А с
другой стороны, они имели очень низкую прибыль, поскольку вся она съедалась
различными дочерними компаниями, которые нередко и создавались именно для того,
чтобы, под видом оказания тех или иных услуг, переводить прибыль холдинговой
компании в карманы контролирующей ее узкой группы лиц. В результате всех этих
махинаций страдали и потребители, вынужденные платить завышенные цены, и мелкие
инвесторы, купившие акции этих компаний на фондовом рынке и не получавшие своей
доли прибыли ([255] p.174).
Официальные расследования показали, что фактическая годовая прибыль
некоторых из этих компаний достигала 70% от стоимости их активов и 300-400% в
расчете на произведенные инвестиции. Однако почти вся эта неслыханная прибыль
пряталась и уводилась под видом оказания услуг со стороны различных строительных,
сервисных, управленческих и финансовых структур. Такая система позволяла им также
без большого труда получать разрешение правительства на повышение тарифов на
электричество и газ, которое всякий раз обосновывалось (фиктивным) ростом
эксплуатационных затрат ([312] pp.94-95).
В результате деятельности правительственной комиссии 9 крупнейших
холдинговых компаний, которым принадлежало около 60% всех активов в отрасли,
подверглись принудительному дроблению и реструктуризации, остальные компании
сделали это самостоятельно. В результате число компаний в отрасли увеличилось на
порядок – к середине 1940 г. было зарегистрировано 144 новые компании, оказывающие
услуги электро- и газоснабжения, с прозрачной структурой и понятными строго
определенными функциями ([255] pp.175-176).
Это была не единственная отрасль, подвергшаяся реструктуризации и
демонополизации в период администрации Франклина Рузвельта. Такому же дроблению
подверглись, например, компании-монополисты в химической отрасли (Dupont, Viscose и
ряд других). Грандиозная работа была проведена в отношении строительной отрасли, где
выявлялся и устранялся монополизм местных строительных компаний и поставщиков
стройматериалов, аналогичная работа проводилась в жилищно-коммунальной сфере.
Подверглась анализу и регулированию со стороны государства деятельность различных
отраслевых ассоциаций, многие из которых вместо координации профессиональной
работы занимались координацией цен и распределяли рынки сбыта, то есть
организовывали монополистический сговор. Такая же работа была проведена в области
патентного монополизма – выяснилось, что некоторые компании контролировали целые
отрасли благодаря обладанию важными патентами на изобретения, чему правительство
старалось положить конец ([312] pp.204-212, 291; [268] p.63; [232] pp.258-259).
Кроме борьбы с монополиями, Рузвельт также начал борьбу с крупными
состояниями. В том же 1935 году он предложил ввести повышенный налог на «очень
крупные личные доходы», прогрессивный налог на прибыль компаний, налоги на крупные
наследства и дарения имущества и повышенный налог на крупную индивидуальную
собственность. И хотя Конгресс в ходе обсуждения законопроекта довольно сильно урезал
максимальные ставки налогов, которые били по состоятельным гражданам и крупным
компаниям, но, тем не менее, почти все эти виды повышенных налогов на крупную
1
Это достигалось посредством публичного размещения неголосующих акций, а также выстраивания 8-ми и
9-тиэтажных холдинговых структур, при этом публике предлагался неконтрольный пакет акций каждой
компании, входящей в такую структуру.
577
собственность и крупные прибыли были включены в новый Закон о налогах на богатство
(Wealth Tax Act), принятый в 1935 г. Как указывает В.Лейхтенберг, верхние ставки
налогов на крупные состояния и крупные доходы в этом законе были установлены на
беспрецедентно высоком уровне за всю историю США; в частности, максимальная ставка
подоходного налога составила 80%, а позднее, после 1940 года, была повышена до 90%
([232] pp.152-154; [116] с.41).
В 1936 году, помимо этого, был введен еще и прогрессивный налог на
нераспределенную прибыль ([232] p.171)1. Смысл этой меры несколько отличался от тех,
что были приняты в предыдущем году. Введенный в 1935 г. прогрессивный налог на
крупные личные состояния и доходы лишь восстанавливал определенную справедливость
при взимании налогов (богатые платят более высокие налоги, чем бедные), которая
существовала в США долгое время, пока не исчезла в начале 1920-х годов. Что касается
прогрессивных налогов на прибыли компаний, то они служили, в конечном счете, той же
цели, что и борьба с монополизмом в экономике. Введение этих налогов сделало
бессмысленной всю прежнюю стратегию промышленных магнатов, которые львиную
долю прибыли своих компаний направляли на скупку своих конкурентов и смежников и
создавали промышленные империи. Теперь такая стратегия наказывалась дважды. Если
корпорация, вместо того чтобы тратить свои доходы, например, на научные исследования
и на выплату дивидендов по акциям мелких акционеров, аккумулировала их для скупки
конкурентов, то ей сначала приходилось платить высокий налог на нераспределенную
прибыль, а затем, если она приобретала другие компании и укрупнялась, то она начинала
платить и более высокую ставку налога на прибыль. Столь же бессмысленными стали и
слияния, так как корпорация, образовавшаяся в результате слияния двух или нескольких
компаний, сразу начинала платить более высокие налоги на прибыль, чем ранее. С
введением этих мер слияниям и поглощениям, не прекращавшимся в США с конца XIX
века, пришел конец, и у крупных компаний появились серьезные основания подумать о
добровольном разделении на более мелкие фирмы (пока государство это не сделало
принудительно). Таким образом, вместо процесса слияний и поглощений, при Рузвельте
начался, если можно так выразиться, процесс «разлияний» и «выплевываний».
«Новый курс» Рузвельта вызвал бурю негодования со стороны крупного бизнеса.
Надо сказать, что даже первые его законы, особенно те, что наводили порядок в
финансовой сфере, вызвали шквал возмущения и протестов со стороны банкиров и
промышленников. В дальнейшем недовольство бизнеса выразилось в том, что уже в
августе 1934 г. руководители крупных американских компаний (Dupont, General Motors и
других), сформировали Американскую лигу свободы, которая поставила цель
противодействовать усилению государственного вмешательства в экономику. А в мае
1935 г. Торговая палата США, членами которой являлось большинство крупных
корпораций, осудила «новый курс» Рузвельта и фактически объявила ему войну ([232]
pp.90, 92, 147). Таким образом, еще до начала «второго нового курса» (июнь 1935 г.),
американский большой бизнес отказался сотрудничать с президентом даже в том, чтобы
навести в экономике элементарный порядок и решить наиболее острые социальные
проблемы2.
Ну а когда начался «второй новый курс», который уже был совершенно
определенно направлен против большого бизнеса, то негодованию последнего не было
предела. Как пишет В.Лейхтенберг, многие американские богачи буквально кипели от
ярости в отношении Рузвельта, они не хотели слышать его имя, называя его «этот
человек». Крупные промышленники публично заявляли, что они не будут выполнять
законы, уже принятые Конгрессом и вступившие в силу. Американская банковская
1
Нераспределенная прибыль – это прибыль, остающаяся в компании, то есть это все доходы компании
минус все ее расходы и налоги и минус дивиденды, выплаченные ее акционерам.
2
Судя по всему, это решение Торговой палаты в мае и подтолкнула Рузвельта к переходу ко «второму
новому курсу» в июне 1935 г. Как говорится, терять ему уже было нечего.
578
ассоциация препятствовала назначению тех банкиров, которые сотрудничали с
президентом в выработке нового законодательства. Энергетические холдинговые
компании организовали миллионы писем и телеграмм, в которых высказывался протест
против предложенных президентом реформ; расследование показало, что граждане, от
имени которых они были написаны, и не подозревают о существовании этих писем, и что
энергетические холдинги затратили на эту кампанию миллионы долларов ([232] pp.155156, 176-177).
Жадность большого бизнеса. Рисунок эпохи Ф.Рузвельта
(http://filipspagnoli.files.wordpress.com)
На мешках с деньгами написано: «Прибыли по военным поставкам», «Проценты по военным
ссудам», «Прибыли по поставкам продовольствия населению», «Прибыли по поставкам
стройматериалов», «Прибыли по поставкам одежды по военным ценам».
Была начата кампания и по дискредитации самого Рузвельта. Ал Смит, бывший его
соперник на президентских выборах 1932 г. (и ставленник крупного бизнеса), на банкете
Американской лиги свободы в 1936 г. обвинил его в попытке ввести в США социализм и
сравнил его с Лениным и Карлом Марксом. В течение ряда лет не прекращали
циркулировать домыслы и слухи о том, что Рузвельт собирается узурпировать власть и
установить личную диктатуру. Националисты и фашисты заявляли, что его политика - это
«еврейский заговор», и даже переименовали «новый курс» в «еврейский курс», очевидно,
на том основании, что среди экономических советников Рузвельта, а также среди предков
его самого или его жены, были евреи. Ряд сенаторов утверждал, что «новый курс» - это
уловка, за которой скрывается коммунистический заговор; в конце 1930-х годов была
даже создана комиссия Конгресса по расследованию предполагаемого коммунистического
заговора. Начиная с 1938 г. в Конгрессе сформировалась мощная оппозиция реформам
Рузвельта, которая блокировала большинство его новых предложений и законопроектов и
пыталась отменить те его законы, которые уже были ранее приняты ([232] pp.178, 272-281,
311).
Сам же Рузвельт полагал, что, наоборот, спасает американский капитализм от
угрозы прихода к власти коммунистов, так же считали и многие американцы, включая ряд
конгрессменов и сенаторов. Что касается крупного бизнеса, то президент утратил в
отношении него последние иллюзии. В одной из своих речей в 1936 г. он назвал его
579
представителей «экономическими роялистами», которые отнимают деньги у народа, для
того чтобы установить «промышленную диктатуру». В другой речи он говорил, что
крупным капиталом движет исключительно «эгоизм и жажда власти». Президент полагал,
что депрессия является результатом заговора крупного капитала, и что 2000 человек,
сконцентрировавших в своих руках огромную экономическую власть, пытаются
воспрепятствовать продолжению «нового курса». В своих речах он заявлял, что
представители крупного капитала «все как один его ненавидят», но что он готов идти до
конца и их обуздать ([232] pp.182-184, 248). Столь же непримиримой была позиция его
сторонников. Генеральный прокурор Роберт Джексон в своих выступлениях по радио
заявлял, что депрессию породили монополии, и что крупный бизнес ведет борьбу против
начатых реформ. Госсекретарь США Айкс в одном из выступлений сказал, что «60
богатейших семей Америки» возобновили старую борьбу между властью денег и властью
народа, и что «непримиримая борьба» между плутократией и демократией должна быть
доведена до победного конца ([232] p.247).
Основной электорат Рузвельта составляли беднейшие слои населения и средние
классы. Однако очень многие зажиточные и богатые американцы, включая бизнесменов и
финансистов, также голосовали за него, так как полагали, что он делает очень важное для
страны дело. Как говорили некоторые его сторонники в деловых кругах, он выполнял
задачу освобождения американцев от власти монополий и человеческой жадности ([232]
pp.189-191).
Толпа сторонников Ф.Рузвельта (www.chicagotribune.com)
Что касается простых людей, то популярность Рузвельта достигла необыкновенной
высоты. Когда он совершал поездку по стране в 1936 г., тысячи людей стояли вдоль
железнодорожного полотна в надежде увидеть в проезжающем поезде своего президента.
Многие стремились выразить ему личную благодарность за то, что он спас их от нищеты
или дал им работу. В Бостоне на его выступлении собралось 150 тысяч человек. При
приближении к Нью-Йорку в день его приезда там стояла такая огромная толпа, что
Рузвельту и его сопровождающим пришлось ехать сквозь нее на автомобилях на
протяжении 50 километров. Он ежедневно получал тысячи писем; если у президента
Гувера был лишь один человек, который успевал просматривать всю его почту, то у
Рузвельта этим занимались 50 человек и все равно не справлялись с работой. Как писал
впоследствии верховный судья Дуглас, Рузвельт был «народным президентом, потому
что, пока он был в Белом доме, у народа создавалось ощущение, что он вместе с ним
580
управляет страной» ([232] pp.193, 331-332). Это был единственный президент в истории
США, который четырежды (в 1932, 1936, 1940 и 1944 гг.) всенародно избирался на эту
должность.
Некоторые западные историки называют Рузвельта «изоляционистом», поскольку
он поддерживал в США очень высокие таможенные барьеры и отказывался вмешиваться в
международную политику и в дела других стран, если к тому не вынуждали
обстоятельства. Но его внешнюю политику в целом можно характеризовать как возврат к
тем принципам, которые были провозглашены еще Джорджем Вашингтоном и которые ни
в коей мере нельзя назвать «изоляционистскими». Более того, политика Рузвельта имела
огромное международное значение – и для самих США, и для всего человечества. Помимо
того, что США сыграли важную роль в уничтожении фашизма в Европе, они за годы
администрации Рузвельта превратились в пример для подражания со стороны многих
стран мира. Французские авторы после Второй мировой войны писали, что президент
Франции Леон Блюм импортировал «рузвельтевизм» во Францию, а бельгийцы называли
политику своего президента Пола Ван Зиланда «новым курсом». В Латинской Америке
Рузвельт стал настоящим кумиром и вызывал восхищение, а «новый курс»
рассматривался всеми как пример тех реформ, в которых нуждается Латинская Америка.
Как писали уругвайские газеты, США при Рузвельте опять, как в конце XVIII века,
превратились в светлый символ для миллионов, жаждущих найти царство справедливости
и братства между людьми ([232] pp.209, 337).
Результаты рузвельтовской реформы действительно впечатляют. Если в течение
1920-1939 гг. экономический рост в США практически прекратился, то три десятилетия
после этого – 1940-1969 гг. – американская экономика росла самыми высокими темпами
за всю свою историю. ВВП США за эти три десятилетия вырос в 3,7 раза, что является для
них абсолютным рекордом; за это время не произошло ни одного, даже кратковременного,
кризиса или спада производства. Безработица в стране почти исчезла. Почти исчезло и
социальное неравенство. С 1929 г. по 1948 г. удельный вес доходов, получаемых 5%
самых богатых американцев, снизился с 33% до 20% ([200] p.191). В стране произошла
грандиозная научно-техническая революция, которая привела к невиданному росту
благосостояния населения. Почти исчезли и рабочие в прежнем понимании этого слова –
подавляющее
число
работников
предприятий
стали
представлять
собой
высокообразованных специалистов. Американские экономисты и социологи в 1960-е годы
стали утверждать, что в Америке построен новый общественный строй («новое
индустриальное общество»), в котором кризисов больше уже никогда не будет. Именно в
этот период Америка и совершила тот экономический и технологический рывок, который
определил судьбу соревнования Востока и Запада и который похоронил еще
существовавшую до того в СССР мечту о том, чтобы «догнать и перегнать Америку».
Надо отметить, что все эти три десятилетия США развивалась в условиях действительно
свободной рыночной (демонополизированной) экономики, введенных Рузвельтом
жестких систем контроля бизнеса со стороны государства, а также под защитой высоких
таможенных барьеров. По существу, Рузвельт опять воссоздал в Америке модель
национальной демократии или национально-демократического капитализма (см. схему
IV), которая позволила ей перед этим осуществить «американское экономическое чудо»
XIX века. После его реформ, в течение трех последующих десятилетий, это чудо
повторилось – Америка совершила его еще один раз. При этом сами американцы,
современники Рузвельта, а также многие историки, писали, что он спас Америку: одни –
что спас от коммунизма, другие – что от фашизма.
________________________________________________________________
581
17.9. Общие выводы и замечания к Разделу 5 (Коррупция в эпоху промышленного
капитализма)
1. Исторические события и процессы, рассмотренные в предыдущих четырех
главах и относящиеся к периоду XIX – первой половины XX вв., подтвердили все
основные выводы, сделанные ранее в разделах 1-4: об олигархии, о кризисах коррупции, о
глобализации и т.д. Произошедшая в эту эпоху промышленная революция и
индустриализация Европы и Северной Америки не изменила ни сущности олигархии, ни
методы ее экономического господства над обществом, ни содержание кризисов
коррупции, хотя и привела к усложнению всех этих явлений и процессов.
2. В целом можно констатировать, что народы Западной Европы и Северной
Америки, осуществившие ранее первый этап социальных революций (революции рабов),
достигли в эпоху промышленного капитализма значительно большего уровня свободы,
чем когда-либо имели ранее. А их государства стали в значительно большей мере
учитывать интересы своего населения, то есть уровень коррупции государств снизился.
Этому способствовали также социальные революции второго этапа (революции
свободных), потрясшие в середине XIX в. всю Западную и Центральную Европу, а также
США (гражданская война 1861-1865 гг.). Успех этих социальных революций выразился не
только в большей свободе личности и снижении коррупции государств, но и в
национальном строительстве: в XIX веке начали формироваться три новые нации –
германская, итальянская и американская. Еще одним важным результатом этих
революций стал быстрый экономический рост западных стран.
3. В новых условиях олигархия была вынуждена искать новые, нетрадиционные
способы установления своей политической власти, вместо прежних, отвергнутых
народами в ходе социальных революций. Одним из таких способов стала, в частности,
коррупция парламентов и правительств. Магнаты и набобы покупали себе места в
парламентах и проводили за деньги в парламенты и правительства послушных им людей,
что мы видели выше на примере США, Великобритании и других стран. Другим методом
стала пропаганда и насаждение ложных идеологий, примеры которых также приводились.
4. Еще одной важной особенностью эпохи промышленного капитализма стала
политика неоколониализма, превращение суверенных государств в экономические
колонии при помощи системы свободной торговли. Впервые сознательно и с большим
размахом такая неоколониальная политика начала проводиться Великобританией в XIX
веке, значительно раньше, чем возникло само слово «неоколониализм». Именно она,
наряду с созданием Британской колониальной империи, позволила британской правящей
верхушке и ее союзникам (прежде всего, французским) вплотную приблизиться в
середине и второй половине столетия к установлению своей власти над всем миром.
Таким образом, они с бóльшим основанием, чем кто-либо ранее, заслуживают название
«мировая олигархия». Жертвами последней в указанный период стало большинство
народов мира (почти вся Азия и Африка и ряд других народов), познавших ужасное
угнетение: разрушение отечественной промышленности, нищету, голодоморы,
контрактное рабство, апартеид, массовое истребление людей. Однако история показала,
что такая власть, достигнутая через механизм свободной торговли, даже если она
поддерживается военно-морскими операциями, не является прочной, поскольку странагегемон (в данном случае Великобритания) в условиях свободной торговли может очень
быстро утратить свои экономические и, как следствие, военно-политические
преимущества перед другими странами и потерять свою власть над миром.
5. События первой половины XX века подтвердили сделанный ранее вывод о том,
что благополучие стран и наций очень сильно зависит от их способности преодолевать
кризисы коррупции, выдвигая для осуществления этой задачи национальных лидеров и
делая выбор в пользу той или иной социально-экономической модели развития общества.
582
Например, находясь в схожих условиях в период Великой депрессии, США и Германия
сделали совершенно разный выбор и в отношении выдвинутых ими лидеров (Рузвельт и
Гитлер), и в отношении выбранной модели развития. Рузвельт пытался восстановить в
США режим национальной демократии, а Гитлер насаждал режим восточной деспотии
(см. схему IV). При этом надо отметить, что каждого из них поддерживала значительная
часть нации. По-видимому, в обеих странах приход к власти именно такого лидера с такой
программой был в значительной степени делом случая. Тем не менее, каждая из этих двух
наций получила совсем не случайный результат в плане дальнейших событий XX века,
что во многом вытекало из того выбора, который был ими сделан в 1930-е годы.