Только камни нам дал чародей

ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
7
«Только камни нам дал чародей...»
Символ камня в «Петербурге»
И.Ф.
Анненского
О А. А. КОМИССАРОВА
В статье анализируется символика образов стихотворения И.Ф. Анненского «Петербург», позволившая поэту создать свой «перевернутый»
миф об этом городе.
Ключевые слова: стихотворение И.Ф. Анненского «Петербург», миф,
символическое значение камня, цвета, звука,
пространства.
Во все времена в разных культурах камни символизировали стабильность, надежность, бессмертие, нерушимость. Такие характеристики
камня, как твердость и надежность, выступали антитезой распада и
разрушения, олицетворяемых образами песка, пыли. Архетипические
значения камня воплощались в древних символах, мифах, сказках.
Основное значение слова камень - твердая горная порода, кусками или
сплошной массой, а также кусок, обломок горной породы (не очень
большой, естественной формы, либо высеченный для строительства)
[!]• Номинативные возможности лексемы камень реализуются в метафорах (тоска, обида, недовольство, разочарование, препятствие, непо-
8
Р У С С К А Я РЕЧЬ 1/2012
движность, покорность), в олицетворениях (камень - человек с твердой
волей; холодный, равнодушный), в сравнениях (пошел на дно, как камень; камнем падать вниз), в устойчивых фразах и идиомах (камень на
сердце, сердце не камень, камень с души свалился, держать камень за
пазухой и т.д.)
Образы камней (в том числе и драгоценных) не редкость в лирике
И. Анненского. Особое отношение поэта к образам камней связано,
прежде всего, с его творческим методом, с тем, что даже случайно
встреченная, пойманная взглядом вещь «сцепляется», неразрывно связывается с внутренним настроем лирического героя, уподобляется ее
состоянию, становится символическим выражением душевного мира.
Анненский как будто постоянно размышляет о том, чувствует ли камень
вообще, что он чувствует? Стихотворение «Петербург», в котором образ
камня рефреном повторяется три раза, - одно из ключевых для понимания мировосприятия поэта и его художественной системы, в которых он
создает собственный миф о городе на Неве. Приведем это стихотворение полностью:
Желтый пар петербургской зимы,
Желтый снег, облипающий плиты...
Я не знаю, где вы и где мы,
Только знаю, что крепко мы слиты.
Сочинил ли нас царский указ?
Потопить ли нас шведы забыли?
Вместо сказки в прошедшем у нас
Только камни да страшные были.
Только камни нам дал чародей,
Да Неву буро-желтого цвета,
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.
А что было у нас на земле,
Чем вознесся орел наш двуглавый,
В темных лаврах гигант на скале, Завтра станет ребячьей забавой.
Уж на что был он грозен и смел,
Да скакун его бешеный выдал,
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол.
Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,
Ни миражей, ни слез, ни улыбки...
Только камни из мерзлых пустынь
Да сознанье проклятой ошибки.
ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
9
Даже в мае, когда разлиты
Белой ночи над волнами тени,
Там не чары весенней мечты,
Там отрава бесплодных хотений.
(Курсив здесь и далее наш. - А.К.)
Рассмотрим поэтическое пространство стихотворения. Первые строки «Петербурга» начинаются с лексемы «желтый», символика желтого
цвета обладает богатой литературной традицией. Желтый как цвет печали, уныния, болезни, смерти является для И. Анненского (желтый цвет
частотен в его лирике) и цветом Петербурга: « Ж е л т ы й пар петербургской зимы, / Желтый снег, облипающий плиты...». Не случайно и сама
Нева зловещего «желто-бурого» цвета, с примесью то ли ржавчины, то
ли крови (бурый - «цвет кофейный, коричневый, ореховый, смурый;
искрасна черноватый» [2]). Следует отметить, что для многих современников поэта этот город был окрашен преимущественно в желтые
тона («Желтый дом» Саши Черного, «Петербургские строфы» Осипа
Мандельштама и др.), однако для И.Ф. Анненского Петербург - прежде
всего, город, изображенный в таком цвете Ф.М. Достоевским: «Именно сквозь призму восприятия своего любимого писателя, которого сам
Аннснский неоднократно в публичных лекциях и статьях называл "истинным поэтом", он видел главный город Российской империи», - пишет известный исследователь творчества И.Ф. Анненского М.В. Тростников [3]. Он также предполагает, что «в символике желтого цвета
у Анненского сочетаются признаки, присущие двум членам оппозиции
"свое - чужое", где "свое" - родное, домашнее, семейное; "чужое" - все,
что вырывает человека из привычного круга (болезнь, смерть, работа)».
Таким образом, второй член оппозиции представлен в образе Петербурга - столицы, символа царской России, чужого города для поэта.
«Свое, родное, домашнее, семейное» воплощается в образе Царского
села (стихотворение «Там на портрете строги лица...»).
Практически все стихотворения И.Ф. Анненского наполнены звуками и светом. Исследовательница творчества Анненского У.В. Новикова
подчеркивает, что «свет и звук символизируют жизнь, реальность, настоящее» [4]. В стихотворении же «Петербург» звуков нет. Единственный эпитет, создающий звуковую картину, это эпитет - «немых», маркирующий отсутствие звука. Здесь прослеживается интертекст романа
Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» и связь образа «немых»
И. Анненского с тем «духом немым и глухим», который завладел душой
Родиона Раскольникова. «Пустыни немых площадей» - словосочетание,
демонстрирующее, помимо отсутствия звука, и пустоту, ненаполненность огромного пространства площадей. Нет в пространстве Петербурга и света - ни искусственного (свеча, пламя), ни естественного
10
РУССКАЯ РЕЧЬ 1/2012
(небесные светила, луч и т.д.), в нем царствует тьма. Лексема «пустыни»
повторяется дважды: «пустыни немых площадей», «только камни из
мерзлых пустынь» - как будто это пространство перевезли при строительстве Петербурга вместе с камнями.
Город с самого начала представлен как некое
неопределенно-бесформенное пустое пространство - миражное, зыбкое, из желтого пара и
снега. Петербург И. Анненского «населен» только образами камней и
личными местоимениями «вы» и «мы». Иннокентий Федорович развенчивает миф о Петербурге как о блестящем городе, торжестве человеческой мысли и величия, создает свой миф «камней», «проклятой ошибки»
и «отравы бесплодных хотений».
Предпоследняя строфа закрепляет процесс развенчания мифа о Петербурге повтором отрицаний, перечисляющих отсутствие святых для
человека чувств и понятий: «Ни кремлей, ни чудес, ни святынь./ Ни миражей, ни слез, ни улыбки...». Святыни и чудеса, как и сказки из второй
строфы, противопоставлены образам камней: «Вместо сказки в прошедшем у нас Только камни да страшные были»; «Только камни из мерзлых
пустынь/ Да сознанье проклятой ошибки». Как замечает исследователь
творчества поэтов эпохи Серебряного века Г.Т. Савельева, Иннокентием
Анненским в стихотворении отрицается все, «даже самое обаятельное
в привычном представлении о красоте города, а именно: белые ночи, о
которых даже Федор Михайлович Достоевский, этот «антипевец» Петербурга, сохранил лирические воспоминания [5]»: «Даже в мае, когда
разлиты / Белой ночи над волнами, / Там не чары весенней мечты, / Там
отрава бесплодных хотений».
Белые ночи противопоставлены у Анненского весенним мечтам. Это
уже не волшебные чары, это «отрава бесплодных хотений». Омофон
бесплодных и бесплотных только усугубляет впечатление зыбкости и
бессмысленности бытия.
В любом мифе особое значение придается моменту создания. Этому,
а также не менее значительному в мифологии описанию легендарного прошлого города посвящена вторая строфа стихотворения. Однако у Анненского и здесь акт «сотворения» города (столь важный для
всех мифотворцев Петербурга) предельно обезличен («Сочинил ли нас
царский указ? Потопить ли нас шведы забыли?»). Личность Петра как
будто не имеет к созданию города никакого отношения, прошлого как
будто нет, оно маркировано образом камня и появляющимся зловещим
образом чародея. Вторая ипостась города на Неве (помимо образа Петра
Великого) - Медный всадник, «гигант на скале», но удивительно то, что
именно в монументальном каменном обличье, в этой характерной для
Петербурга стихии, Петр приобретает человеческие черты, которые при
этом связаны с семантикой слабости, зависимости от посторонних сил
(«Завтра станет ребячьей забавой», «Царь змеи раздавить не сумел»).
ЯЗЫК ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
11
При сопоставлении орла («Чем вознесся орел наш двуглавый») и
змеи («Царь змеи раздавить не сумел, И прижатая стала наш идол»)
возникает ассоциация с ветхозаветным мифом о медном змее: его изображение было сделано Моисеем «для защиты от "ядовитых змеев", которые были насланы на него за малодушие и ропот во время скитаний
по пустыне» [6].
Малодушие и ропот - ключевые слова в образе Моисея и его народа,
метафорически характеризующие и жителей Петербурга. Характерно,
что уже в Библии медный змей, которому почти язычески поклоняются,
имеет амбивалентные черты. С одной стороны, он связан с темой исцеления «подобного подобным», с другой - с семантикой разрушения
и зла.
Символический образ орла в сочетании с последующим образом
идола-змеи создает вертикальную ось петербургского пространства стихотворения, два полюса которой - орел в небе и змея на земле. При этом
змея оказывается «выше» орла, именно змея составляет «наш символ», а
значит, и пространство, создающее мистическую глубину Петербурга и,
возможно, петербургской души - это пространство перевернутое. Осью
этого пространства становится образ камня - холодного, равнодушного
к страданиям символа города на Неве, города без прошлого, символа
«проклятой ошибки».
Литература
1. Толковый словарь русского языка. В 4 т. / Под ред. Д.Н. Ушакова.
М., 2000. Т. II. С. 274.
2. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т.
М., 1978. (репринт, изд. 1880-1884). Т. 1. С. 157.
3. Тростников М.В. «Я люблю из бледнеющей шири в переливах растаявший свет...». Символика желтого цвета в лирике И. Анненского //
Русская речь. 1991. № 4. С. 15-17.
4. Новикова У.В. Звук и свет в лирике И.Ф. Анненского // http:-//
annensky.-lib.ru/names/novikova/novikoval.htm
5. Савельева Г. Т. «Петербургский миф» Иннокентия Анненского //
7-е Ахматовские чтения. Петербургский диагноз. СПб., 2002.
6. Мейлах М. В. Медный змей // Мифологический словарь. М., 1992.
С. 357.