ИНСТИТУТЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА И ПОЛИТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ СРЕДНЕВЕКОВЫХ МОНАРХИЙ С.К. Цатурова

ИНСТИТУТЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА
И ПОЛИТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ
СРЕДНЕВЕКОВЫХ МОНАРХИЙ
УДК 94(44)“13/16”
С.К. Цатурова
«ПАРЛАМЕНТ ПРИ СВОЕМ ВОЗНИКНОВЕНИИ
БЫЛ ГОСУДАРСТВЕННЫМ СОБРАНИЕМ»:
ИСТОКИ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРИТЯЗАНИЙ
ПАРЛАМЕНТАРИЕВ
(РАЗМЫШЛЕНИЯ О СВОЕОБРАЗИИ
ФРАНЦУЗСКОЙ МОНАРХИИ)
В статье впервые ставится вопрос о средневековых истоках – институциональных, правовых, социальных и идейных – притязаний Парижского Парламента
на функции сословно-представительного собрания, проявившихся в раннее Новое время. Новизна исследования потребовала отхода от рассмотрения проблемы взаимоотношений верховного суда и Генеральных Штатов лишь в терминах
оппозиции. Напротив, подчеркиваются факторы, сближающие два учреждения.
Среди них, общность политического словаря номинаций, общая генеалогия из
Королевской курии, отсутствие точной «даты рождения», участие чиновников и
правоведов в работе Штатов – по долгу службы и в качестве депутатов от всех
трех сословий. Основой политических притязаний Парламента послужила «тотальная компетенция» верховного суда и его соучастие в законодательной сфере
через верификацию, регистрацию и оглашение законов, а также подачу ремонстраций. Решающую роль в выработке политической позиции Парламента сыграл,
по мнению автора, социальный фактор: оформление парламентской корпорации
и консолидация служителей закона и судейских в отдельную социальную группу. Политические притязания парламентариев трактуются как показатель глубокой укорененности складывающейся представительной системы в политической
структуре и идеологии французской монархии и как частный случай многообразного диалога власти и общества.
Ключевые слова: французская монархия, Парижский Парламент, сословнопредставительные органы, Генеральные Штаты, чиновничество.
10
С.К. Цатурова
Вынесенное в заглавие утверждение1 принадлежит видному
парламентарию XVII в. и знатоку парламентских архивов Жану
Ленену2. И относится оно к периоду, когда политические амбиции Парламента обозначились во всей их полноте и масштабности. Высшим выражением этих амбиций было притязание на
роль «представителя народа» и на функции, по сути, аналогичные сословно-представительным собраниям. Самое знаменитое
событие в этом контексте – парламентская Фронда3. Стремление Парижского Парламента выступать от имени всего общества
вполне обоснованно принято относить к эпохе Старого порядка, к
периоду абсолютизма, когда Генеральные Штаты больше не собираются и возникает известный вакуум в сфере выражения общественного мнения. Однако у этой амбиции были глубокие корни.
Современники и историографическая традиция оценивали
подобное притязание Парламента неоднозначно, если не сказать
полярно. Большинство теоретиков французской монархии восхваляли исполняемую Парламентом функцию «узды от тирании».
Уже первые идеологи монархического правления XIV–XV вв.
видели в Парламенте преграду от сползания власти к тирании
и защитника общего интереса наравне со Штатами4. Для более
1
«Le Parlement dans son institution estoit une assemblée d’Estat» (Archives Nationales de France. Série U (далее – AN U). 507. L’Etablissement du Parlement, f. 17).
В языке XVII в. было два значения слова «institution»: современное понятие
факта «основания», «учреждения» и более архаичное – «состояния, в котором
нечто устанавливается, возникает» (Dubois J. Lagane R., Lerond A. Dictionnaire
du français classique. Paris, 1971. P. 323).
2
О нем и составленном им – единственном в своем роде – указателе к гигантскому архиву Парижского Парламента см.: Le Grant L. La Table de Le Nain et
les registres du Parlement de Paris // Le Bibliographe moderne. 1907. P. 92–112;
Цатурова С.К. Формирование института государственной службы во Франции
XIII–XV веков. М., 2012. С. 31–32.
3
Малов В.Н. Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653. М., 2009. Не случайно Ленен, разбирая различные интерпретации истоков Парламента, приводит
авторитетное мнение Миральмона, что «со времен первых королей Парламент
был публичной ассамблеей, как (собрание) Штатов» (du temps des premiers Roys
le Parlement estoit une assemblée publique comme d’Estats) (AN U 507, f. 5).
4
Так, Никола Орезм признавал за Парламентом функцию соучастия в отправлении верховной власти; Филипп де Мезьер считал Парламент гарантом от
тирании; в анонимном трактате XV в. «Response d’un bon et loyal françois» Парламент фигурирует как главный институт короны наряду с пэрами Франции и
Генеральными Штатами, защищающий общий интерес королевства (Oresme N.
Le livre de Politique d’Aristote / Publ. A.D. Minut. Philadelphia, 1970 (American
Philosophical society: Transactions; Vol. 60. P. VI). P. 242; Mézières Ph. de. Le
Songe du viel pèlerin / Ed. G.W. Coopland: 2 vols. Cambridge, 1969. T. 1. P. 620;
«L’Honneur de la couronne de France»: Quatre libelles contre les Anglais (vers
1418 – vers 1429) / Éd. N. Pons. Paris, 1990. P. 129).
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 11
позднего периода достаточно назвать в этом ряду имена Клода
де Сейселя и Шарля Луи де Монтескье. В стане парламентских
апологетов XVII в. Жану Ленену вторил монах-августинец Пьер
Гибур, более известный как отец Ансельм, называвший Парламент «Генеральными Штатами в миниатюре»5. В преддверии Революции 1789 г. эта амбиция Парламента встречала поддержку в
кругах тех, кто уравнял понятия «монархии» и «тирании». Так,
Гольбах усматривал в привилегированных корпорациях в отсутствии Генеральных Штатов необходимую преграду между верховной властью и свободой подданных; Мабли признавал полезной
роль Парламентов в движении к созыву Генеральных Штатов;
Мальзерб считал Парижский Парламент «эхом народа Парижа,
а народ Парижа – это вся Нация… и Парламент вещает, ибо он
единственный имеет возможность говорить»6. Как следствие, в
историографии лидирует тезис о том, что во Франции единственными постоянными и действенными ограничителями произвола
монарха были именно институты королевской власти во главе с
Парижским Парламентом7.
Противоположный лагерь не менее представителен и убедителен. Так, острая полемика периода Религиозных войн развернулась и вокруг соперничества между собраниями Штатов
и Парламентом, якобы незаконно претендующим на ту же роль.
В преддверии Революции 1789 г. королевский историограф
Ж.Н. Моро, признавая за Парламентом функцию ограничения
произвола монарха – в том же контексте теории «абсолютной власти», которую разделяли и на другом фланге, – подчеркивал, что
Парламент «представляет короля, а не нацию», и никогда не был
уполномочен ею8. Этой традиции следовали историки Второй
5
«un abrégé des Estats Généraux» (Anselme (père). Le Palais d’Honneur. Paris, 1664.
P. 278). При этом он вторил Ленену, утверждая, что изначально Парламент был
Государственным советом.
6
См. подробнее: Richet D. De la Réforme à la Révolution: Études sur la France
moderne. Paris, 1991. P. 408–409.
7
Яркий пример тому – классическое исследование Э. Лависса, в котором он
противопоставляет эффективности органов королевской администрации,
прежде всего Палаты счетов, неудачу Штатов, не сумевших, на манер Англии,
стать политическим противовесом воле короля (Lavisse E. Étude sur le pouvoir
royal au temps de Charles V // Revue historique. 1884. T. XXVI. P. 233–280).
8
Подробнее о теории абсолютной власти монарха во Франции и ее лимитах –
в обоих противоборствующих лагерях см.: Чудинов А.В. «Королевское самодержавие» во Франции: история одного мифа // Французский ежегодник. 2005:
Абсолютизм во Франции: К 100-летию Б.Ф. Поршнева (1905–1972). М., 2005.
С. 259–293; Пименова Л.А. Власть монарха абсолютна, но не произвольна:
12
С.К. Цатурова
Империи, обвиняя Парламент в превышении своих полномочий
и в «развращении монархии». Яркий образец такой позиции –
мнение графа де Лаборда, тогдашнего директора Национальных
Архивов Франции, изложенное им в предисловии к публикации
«Актов Парижского Парламента». Он с осуждением писал о парламентской Фронде, «которая опозорила Парламент навсегда»,
и последовательно проследил, как верховный суд французской
монархии «рыл ей пропасть, куда и сам угодил». Желая играть
несвойственную ему политическую роль, Парламент приучил
французов к конфронтации с властью, возведя перманентную
оппозицию в гражданскую добродетель и превратив ее в черту
национального характера. Проблемы с регистрацией королевских
указов в Парламенте он называет комедией с заранее известным
финалом, ибо воля короля, по закону, не имела иных ограничений,
кроме моральных. Парламенту следовало соизмерять свои претензии с реальностью, чтобы не превратиться в «последнее прибежище ретроградов», выступая против необходимых реформ в государстве и защищая лишь узко корпоративные интересы9. По сути,
те же идеи буквально повторены в относительно современном
исследовании о французской монархии, изданном к 1000-летию
воцарения династии Капетингов. В нем Ж.-Л. Аруэль негативно
оценивает оппозицию Парламента в сфере регистрации королевских указов, его политические притязания считает необоснованными, а присвоение себе статуса представителя нации на манер
Генеральных Штатов незаконным, что в совокупности во многом
предопределило гибель монархии и конец самого Парламента10.
Есть и «промежуточная позиция» – позиция недоумения,
выраженная, например, в трудах Н.И. Кареева, удивлявшегося,
как вообще такое возможно, чтобы органы королевской власти
ограничивали саму эту власть и даже будто бы для этого и были
изначально учреждены. Впрочем, его недоумение было не совсем
искренним, поскольку оно проистекало из идеологически «заЛюдовик XVI и парламенты в 1774 г. // Там же. С. 195–222. Свод противоборствующих оценок см. также: Chaline O. Parlements // Dictionnaire de l’Ancien
Régime: royaume de France, XVIe–XVIIIe siècle / Publ. sous la dir. de L. Bély.
Paris, 1996. P. 962–965.
9
Actes du Parlement de Paris. 1254–1328 / Éd. M.E. Boutaric: 2 vols. Paris, 1863–
1866. T. 1. P. VII–XV. Этот образ «могильщика» ожил вновь под пером историка
Э. Ле Руа Ладюри, когда он описывал ликвидацию Парламента в ходе Революции
1789 г., начавшейся с созыва Генеральных Штатов, как «похороны могильщиков»
монархии (fossoyeurs inhumés).
10
Le Miracle capetien / Sous la dir. de St. Rials. Paris, 1987. P. 231–240.
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 13
точенной» трактовки французской абсолютной монархии, едва
прикрывавшей критику современного автору российского самодержавия11. В эту трактовку никак не вписывалось институциональное ограничение королевских прерогатив, как и независимый
характер поведения членов Парижского Парламента.
Но основания для некоторого здравого недоумения, бесспорно, есть. Весьма знаменательно, что в своей системной концепции
монархической власти в Средние века Н.А. Хачатурян обращает
внимание на способность административного аппарата «парадоксальным образом (курсив мой. – С.Ц.) автономизироваться до известной степени от власти, именем которой она, эта бюрократия,
действовала»12. Наряду с этой общеевропейской тенденцией в
трудах Н.А. Хачатурян особое внимание уделено соперничеству
сословно-представительных органов и Парламента как важнейшей специфике французской сословной монархии13. Но если в
историографической традиции принято лишь акцентировать саму
конкуренцию Парламента и Генеральных Штатов за право выступать от имени общества и даже возводить вину на Парламент за
неуспех Штатов в их стремлении стать постоянно действующим
органом, то в исследованиях Н.А. Хачатурян эта коллизия переводится в иную плоскость. Речь идет, главным образом, о принципиальной несхожести природы тех ограничений, которые исходили из поля власти (Парламент) и от самого общества (Штаты)14.
11
Анализ истоков и идейной подоплеки «мифа об абсолютизме» в российской
и советской историографических традициях конца XIX – первой половины
XX в. см.: Чудинов А.В. Указ соч. С. 259–273.
12
Эту тенденцию в функционировании авторитарной власти в западноевропейском средневековом обществе Н.А. Хачатурян обозначает как одну из характерных черт трансформации монархии – от патримониальной к публично-правовой, хотя и признает известную автономность бюрократии вневременной
чертой данной социальной страты. См.: Хачатурян Н.А. Власть и общество в
Западной Европе в Средние века. М., 2008. С. 166–177 (особенно С. 175).
13
В ряду этих работ особенно важны для данной темы: Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII–XV вв. М., 1989. С. 168–237; Она же. Феномен
сословного представительства в контексте проблемы État moderne // Власть,
общество, индивид в средневековой Европе / отв. ред. Н.А. Хачатурян. М.,
2008. С. 34–43; Она же. Европейский феномен сословного представительства: К вопросу о предыстории «гражданского общества» // Она же. Власть и
общество в Западной Европе… С. 156–227.
14
Так, по утверждению автора, автономность королевского аппарата лишь
внешне напоминает полицентризм и дисперсию власти, характерные для
средневековой политической структуры, а противоречия внутри поля власти
не сопоставимы с конфликтом власти и общества (Хачатурян Н.А. Власть и
общество … С. 13).
14
С.К. Цатурова
Как следствие, несмотря на единую риторику «защиты общего
интереса» от «тирании», цели и последствия двух типов ограничений оказывались разными, а подчас и диаметрально противоположными.
Мои многолетние изыскания по истории Парижского Парламента и, в целом, государственных институтов во Франции периода сословной монархии не раз выводили на эту краеугольную
тему – конкуренцию верховного суда и сословно-представительных учреждений Французского королевства15. Накопленный
исследовательский материал дает мне смелость высказать ряд
соображений и несколько скорректировать устоявшиеся оценки,
взглянув на проблему под новым углом зрения.
Предварительно стоит заметить, что это соперничество, если
и имело место в исследуемый период (XIII–XV вв.), то носило
скрытый, подспудный характер, поскольку на это время приходятся «звездные часы» Штатов, и вряд ли подобная претензия
Парламента была бы уместна. Однако принципиально важным
мне представляется выявить истоки – институциональные, правовые, социальные и идейные – будущей претензии парламентариев, определить влияние практики сословно-представительных собраний на позицию Парламента и, тем самым, разглядеть
глубинные корни складывающейся представительной системы в
политической структуре французского средневекового общества,
ее соответствие политическим представлениям эпохи. Тем более
что, на мой взгляд, политическая роль Парижского Парламента
свидетельствует не только об особенностях французской монархии, но, шире, о многогранной взаимосвязи власти и общества.
И в этом плане парламентская Фронда имеет даже более глубокие
корни, чем принято считать16.
Избранный мною ракурс исследования диктует отход от
давней историографической традиции – рассматривать взаимоотношения Парламента и Штатов лишь в терминах оппозиции,
15
Цатурова С.К. Формирование института государственной службы… С. 556–
558; Она же. Верховные ведомства и лимиты власти короля Франции в сфере
законодательства в XIV–XV вв. // Власть, общество, индивид в средневековой
Европе. С. 152–175.
16
Так, В.Н. Малов, автор детального исследования этого ключевого для раннего
Нового времени во Франции события, видит его истоки в переходе от «судебной монархии» (когда суд – главный инструмент управления) к монархии
административно-судебной. Однако при всей негативной реакции парламентариев на ущемление их прав и компетенции, причины конфликта представляются мне гораздо более глубокими.
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 15
враждебного соперничества. Наоборот, представляется важным
заострить внимание на близости – институциональной, правовой
и идейной – обоих органов власти, предопределившей не только
их соперничество, но и взаимовлияние. Вместе с тем предпринимаемый анализ представляет собой скорее подведение итогов
историографии проблемы и «общий план» дальнейших рассуждений, чем доскональное исследование каждого тезиса. Как следствие, высказываемые в статье доводы и гипотезы приглашают к
дискуссии и дальнейшему исследованию.
Итак, на каких основаниях взросла претензия парламентариев на роль выразителя интересов общества и на статус представительного собрания?
Начать уместно со словаря, поскольку в политической сфере
слова приобретают свой максимальный вес17. Согласно Б. Гене,
термин «парламент» (parlement) был неологизмом: он появился в
конце XI в. в латинской форме parlamentum / parliamentum и обозначал «разговор» в самом общем смысле слова18. Знаменательно, что «парламенты» возникают практически одновременно –
в Англии (1236 г.) и во Франции (1239 г.), хотя это были разные
по характеру учреждения: английское сословно-представительное собрание и французский верховный судебный орган. Уже на
основании совпадения названия и времени появления у французских парламентариев могло сформироваться убеждение, что их
«суверенная курия» является аналогом английского Парламента19.
Это убеждение могла подкрепить и эволюция терминологии, используемой для описания французских сословно-представительных собраний. Выросшие из расширенных собраний Королевской курии, из консультативных и представительных ассамблей
нотаблей, французские Штаты именовались вначале consilium,
17
О роли языка и символического в политической сфере см.: Bourdieu P. Language et pouvoir symbolique. Paris, 2001.
18
В этом плане французское слово parlement было, по мнению Б. Гене, буквальным переводом термина colloquium, обозначая различного рода переговоры,
встречи, обсуждения и собрания (Guenée B. L’Occident aux XIVe et XVe siècles:
Les États. Paris, 1993. P. 250).
19
На это обстоятельство первым обратил внимание Р. Фавтье; позднее его поддержала и специалист по истории Парижского Парламента Ф. Отран. См.:
Fawtier R. Parlement d’Angleterre et États Généraux de France au Moyen âge //
Académie des Inscriptions et Belles-Lettres: Comptes rendues des séances. Paris,
1953. N 3. P. 275–284; Autrand F., Contamine Ph. La France et l’Angleterre, histoire politique et institutionnelle, XI–XV siècles // Revue historique. 1979. T. 262.
P. 117–168 (особенно P. 148).
16
С.К. Цатурова
colloquium, congregatio generalis и, обратим внимание, curia и
parlamentum20. Таким образом, верховный судебный орган и сословно-представительные собрания Французского королевства в
своем истоке обозначались схожими словами «курия» и «парламент», что не могло не закрепиться в исторической памяти обоих
ведомств.
При этом самым весомым в плане смысловой нагрузки и символического авторитета было как раз слово «курия», поскольку
оно апеллировало к престижной генеалогии обоих ведомств, выросших, как и все остальные органы верховной власти, из Королевской курии. В этом консультативном органе, легитимировавшем решения власти, соединялись три традиции: германский
обычай общего схода свободных людей для решения важнейших
вопросов, норма сеньориального управления с помощью совета и
согласия ближайших вассалов и получившая новую интерпретацию канонистов частноправовая максима римского права – «что
касается всех должно быть одобрено всеми»21. Вполне целенаправленно и последовательно Парижский Парламент, отделившийся в качестве судебного ведомства уже в середине XIII в.,
продолжал подчеркивать, по меньшей мере, до начала XVI в. эту
генетическую связь с Королевской курией (Советом короля) как
основу своих политических прерогатив. Ведь по своей природе
Совет олицетворял публичную функцию власти, защиту общего
интереса, а члены Совета в известной степени были представителями стоящих за ними сообществ. Как следствие, Совет был
местом поиска компромиссов и учета интересов различных групп
политического общества.
Общий исток обоих институтов – Парламента и Штатов, разумеется, не означал их тождества. Более того, как справедливо
20
Исследуя возникновение Генеральных Штатов во Франции, Н.А. Хачатурян
уделила большое внимание терминологии, показывая, как из расширенных
собраний Королевской курии XII–XIII вв. вырастает сословно-представительный институт. Она также отмечает использование слова «парламент» для ранних консультативных ассамблей (Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных Штатов во Франции. М., 1976. С. 76–77).
21
Об этих сходных истоках Парламента и Штатов см.: Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции… С. 168, 175; Цатурова С.К. Верховные ведомства
и лимиты… С. 162–163; Guenée G. Op. cit. P. 247; Rigaudière A. Pouvoirs et institutions dans la France médiévales: Des temps féodaux aux temps de l’État. Paris,
1994. T. 2. P. 165–167. О поразительном успехе в Средние века вполне ординарной формулы римского права см.: Gouron A. Aux origines médiévales de la
maxime Quod omnes tangit // Histoire du droit sociale: Mélanges en hommage à
Jean Imbert. Paris, 1989. P. 277–286.
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 17
отметила Н.А. Хачатурян, во французском варианте разделение
некогда единой Королевской курии на самостоятельные ведомства (судебное, финансовое, административное) и отделение сословно-представительных органов от исполнительного аппарата
было более радикальным, «чистым вариантом», чем, например,
в Англии, где Парламент сохранял функции верховного суда
(Палата пэров), был тесно связан с государственным аппаратом
и частично комплектовался по принципу Королевского Совета.
Причем в этой институциональной «нерасчлененности» автор
усматривает парадоксальным образом источник силы и эффективности английского Парламента22.
Но хотелось бы заметить, что в сфере политических представлений во Франции степень институционального разделения Парламента и Штатов не была столь уж очевидной, по крайней мере,
на исследуемом этапе. Характерно, что оба учреждения не имели
точной «даты рождения», и это открыло широкие перспективы
для мифотворчества и «удревнения» генеалогии двух институтов.
Парижский Парламент теоретики монархии выводили из римских и германских обычаев общего схода для решения жизненно
важных вопросов. Возводя истоки Парламента к «майским/мартовским полям», они отстаивали идею воплощения в этом органе
«представительства нации»; эту точку зрения разделяли в XVI в.
Гийом Бюде, Жан Боден и многие другие. Истоки ассамблей Штатов также постепенно удревнялись, пока победу не одержала идея
одновременного рождения во Франции Штатов и монархии23.
Само по себе стремление удревнить и мифологизировать историю
Парламента и Штатов не является чем-то исключительным, такова была распространенная практика в Средние века, когда только
древность и безупречная генеалогия гарантировали законность,
будь то нормы закона или учреждения.
Однако вопрос о связанности обоих институтов не сводится
лишь к общим истокам и исторической памяти. В институциональном плане известная нерасчлененность Парламента и Штатов сохранялась вплоть до конца XV в. Тесную взаимосвязь Парламента
22
Хачатурян Н.А. Власть и общество… С. 211–212; Она же. Сословная монархия во Франции… С. 178.
23
Мнение на этот счет Пакье, Миральмона, Ленена см.: AN U 507, f. 1–17;
накануне Революции 1789 г. аббат Ж.-А. де Вери писал: «Тот Парламент,
который созывал Карл Великий, представлял собой нацию. Нынешний же
представляет собой корпорации магистратуры, созданные недавно королем,
чтобы судить споры между гражданами и надзирать за исполнением законов»
(Цит. по: Пименова Л.А. Указ. соч. С. 205).
18
С.К. Цатурова
и Штатов обеспечивало, как это было и в Палате общин английского Парламента, участие служителей короны в работе сословных собраний по долгу службы. Так, высшие чины королевской
администрации, главы ведомств обязаны были присутствовать на
этих собраниях, канцлер же лично их открывал, будучи «ушами
и устами короля»24. А если настрой депутатов был радикально
критическим по отношению к политике короны, то такое собрание Штатов начиналось с требования к чиновникам покинуть зал
заседаний. Любопытно отметить также, что собрания Штатов,
когда они происходили в Париже, по преимуществу проводились
в помещении Парламента, в его Большой палате, хотя это было не
самое обширное и тем более статусное пространство во Дворце
в Сите25. Когда же депутаты готовились к решительному бою с
представителями власти, они и вовсе переезжали в другое помещение, вне стен Дворца в Сите, этого символа монархической
власти26.
Сплаву позиций служителей закона и депутатов Штатов способствовала и такая характерная тенденция в практике сословно-представительных собраний во Франции, как избрание чиновников и легистов в качестве депутатов от всех трех сословий
королевства. Причем эта тенденция возникает уже в самом начале
истории Штатов, с первых же собраний 1302–1308 гг.27 Со време24
Показательно, что Генрих II созвал в Париже 5 января 1558 г. ассамблею нотаблей
по вопросу налогов и займов, и это впервые было собранием «четырех сословий»,
где парламентарии составляли отдельную, четвертую группу (См.: Ульмар М.
Король на сцене: Генрих II и парламенты (1547–1559) // Средние века. М., 2012.
Вып. 73 (3–4). С. 243–245).
25
Пожалуй, главным и символически значимым исключением из этой практики
было самое первое собрание Штатов весной 1302 г., проходившее в соборе
Нотр-Дам, но это диктовалось повесткой дня – конфликтом с папой Римским
Бонифацием VIII, и Филипп IV Красивый, ища широкую поддержку в обществе и апеллируя к своей миссии наихристианнейшего короля, выбрал адекватное задаче помещение.
26
Так, именно в помещении Парламента открылось заседание Штатов Лангедойля (октябрь 1356 г.), давшее старт «Парижскому восстанию» 1356–1358 гг.,
затем депутаты перебрались в монастырь кордельеров на левом берегу (Delachenal R. Journal des états réunis à Paris au mois d’octobre 1356 // Nouvelle revue
historique de droit français et étrangers. 1900. Année 24. P. 437).
27
Анализируя социальный облик депутатов первых Штатов, историки констатируют существенный процент лиц с юридическим образованием и легистов
среди представителей не только третьего сословия, но также духовенства и
дворян. Так, на ассамблее Штатов 1303 г. третье сословие целиком состояло
из магистратов; на собрании 1308 г. легисты и депутаты-горожане составляли 1/7 часть депутатов от духовенства (См.: Хачатурян Н.А. Возникновение
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 19
нем она только набирала силу: на Генеральных Штатах в Туре в
1484 г. из 284 депутатов 30% составляли чиновники, среди депутатов от третьего сословия 46,7% были люди с университетскими
степенями, 67% – королевскими чиновниками28. Причину такой
«популярности» чиновников и юристов Н. Бюльст усматривает в
их «независимости в глазах избирателей» от локальных интриг
и кланов, не говоря уже о лучшей подготовленности – образовании и опыте – к решению государственных задач. При этом надо
учесть, что «нейтральность» по отношению к местным группам
влияния чиновников-депутатов не гарантировала их политической беспристрастности, когда на Штатах речь шла о королевской
власти и ее прерогативах.
Но если взглянуть на эту тенденцию с точки зрения интересующей нас проблематики, то нельзя отрицать и обратное влияние – риторики и позиции собраний Штатов на позицию и риторику чиновного корпуса, приобретавшего опыт общесословных
собраний. Поворотным в институциональном плане стало собрание Штатов 1484 г., когда произошел разрыв сословно-представительного органа с Парламентом, члены которого потеряли право
присутствовать на заседаниях ex officio. И не случайно именно
эта ассамблея впервые получила название Генеральных Штатов.
Но чиновники явно не забыли полученного здесь опыта.
Политические притязания парламентариев основывались на
не имеющей аналогов в иных странах широте компетенции Парижского Парламента. На вопрос, чем же занимался верховный
суд Французского королевства, лучше всех ответил упоминавшийся уже граф де Лаборд: «Всем»29. Важно напомнить в этой связи,
что эта «тотальная» компетенция была обусловлена местом права
и юстиции в реализации верховной светской власти, позициониГенеральных Штатов… С. 90–92; Picot G. Histoire des États Généraux considérés au point de vue de leur influence sur le gouvernement de la France de 1355 à
1614. Paris, 1872 (reéd. Genève, 1979). T. 1. P. 24.
28
Хотя подсчеты исследователей разнятся, но эта общая тенденция очевидна.
См.: Хачатурян Н.А. Власть и общество… С. 195–196; Bulst N. Vers les états
modernes? Le tiers état aux États généraux de Tours en 1484 // Représentation et
vouloir politique: Autour des états généraux de 1614. Paris, 1982. P. 11–24; Lassalmonie J.-Fr. Un discours à trois voix sur le pouvoir: Le roi et les états généraux
de 1484 // Penser le pouvoir au Moyen Âge, VIIIe–XVe siècle: Études offerts à
Françoise Autrand / Éd. D. Boutet et J. Verger. Paris, 2000. P. 127–130.
29
Actes du Parlement de Paris. P. VIII; о компетенции Парламента см.: Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции… С. 44–58; Цатурова С.К. Офицеры власти: Парижский Парламент в первой трети XV в. М., 2002. С. 15–18.
20
С.К. Цатурова
руемой на первом этапе становления централизованного государства как защита справедливости и «прибежище для всех»30.
Центральное место права в средневековом социуме и судебной
функции в инструментах властвования монарха нашли адекватное отражение в статусе Парижского Парламента как верховной
судебной инстанции Французского королевства. Он стоял на вершине складывающейся структуры государственных ведомств и
служб. Важно при этом не забывать, что судебная функция не
мыслилась в этот период в отрыве от собственно управления31.
Напротив, право, закон и суд, внедряемые правоведами (канонистами и легистами), позиционировались как способ установления
«идеального правления»32. Именно поэтому Парламент считал
себя вправе вмешиваться во все сферы управления, что подпитывало его политические притязания.
Тотальная компетенция и особый статус Парижского Парламента в структуре ведомств и служб короны Франции нашли отражение и в политическом языке. С начала XIV в. в королевском
законодательстве появилась максима о Парламенте, «представляющем без посредников персону монарха и его власть». В этой
достаточно исследованной теме хочется обратить внимание на
два аспекта.
Во-первых, на связь концепта «Парламент представляет персону короля» со становлением принципа представительства как
основы деятельности сословно-представительных собраний. Это
важнейшее правовое и идейное новшество – представительную
систему – каждый со своей стороны развивали оба института.
В истоке статус представителя восходил к чисто правовой процедуре прокурации, когда лицо наделялось правом представлять
интересы своего доверителя. В судебной практике таким доверен30
Перетягивание на свою сторону функции выразителя «общей воли» и «гаранта общего интереса» знаменовали усиление публично-правового характера
королевской власти (Хачатурян Н.А. Власть и общество… С. 10, 166–168; Она
же. Сословная монархия во Франции… С. 26–27).
31
Эта идея нашла образное выражение в «Древе Правосудия» юриста XVI в.
Шарля Фигона как зримом воплощении системы управления французского
государства. См. подробнее: Алтухова Н.И. Продажа должностей во Франции
в свете «Инвентаря квитанций должностей» 1578 г. // Средние века. М., 2008.
Вып. 69 (2). С. 59–76; Альвацци дель Фрате П. Верховный судья и «Древо правосудия»: Размышления об «удержанном правосудии» при Старом порядке //
Средние века. М., 2011. Вып. 72 (3–4). С. 61–72.
32
Об «открытии права», аристотелизме XIII в. и становлении «судебной монархии» во Франции см. подробнее: Krynen J. L’État de justice. France XIIIe–
XXe siècle. Paris, 2009. T. I: L’idéologie de la magistrature ancienne.
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 21
ным лицом был прокурор, на собраниях Штатов – депутат33. Для
осуществления своих функций прокурор в судебном процессе и
депутат на Штатах должны были иметь мандат от тех, кого они
представляли (так называемые доверенности/прокурации). Нередко знатные лица, приглашенные на собрания Штатов именными письмами короля, по тем или иным причинам отказывались от
личного участия и посылали вместо себя прокуроров. Постепенно
возникает тенденция, когда один прокурор представлял не одного, а нескольких людей или целую группу34. Со временем принцип представительства охватил все три «сословия» на Штатах.
Складывающийся институт представительства пришел на смену
более архаичной форме «ответственности» лица за группу, когда
глава отвечал за членов (аббат за монастырь, епископ за диоцез,
барон за своих вассалов и т.д.). Теперь прокурор и депутат наделялись полномочиями от всей избравшей или делегировавшей их
группы. Парламент в целом как орган власти также в истоке своих полномочий опирался на делегированное ему монархом право
вершить суд его именем и на регулярной основе замещал (но не
отменял!) личный суд короля35.
Характерно, и на этот второй аспект хотелось бы обратить
особое внимание, что принцип представительства в обоих учреждениях прошел сходную эволюцию. Депутаты Штатов проделали
путь от уполномоченного отдельным лицом прокурора к выборному представителю, действующему «от имен и по поручению»
группы лиц, то есть от частного мандата к публичному. А позднее
«императивный мандат» депутата, ограничивавший свободу его
действий узколокальными или групповыми, сословными интересами, постепенно сменяется территориальным и подлинно политическим представительством, впервые четко продемонстрированным на собрании Генеральных Штатов 1484 г.36 В известной
мере тем же путем шла и эволюция статуса Парижского Парламента. Начиная от идеологем «эманации королевской власти» и
33
О прокурации как истоке статуса депутата Штатов и о ее связи с развитием
судебной процедуры см.: Guenée B. Op. cit. Р. 248.
34
О развитии представительной практики и о грамотах-доверенностях (procurations), являющихся важнейшим источником по истории сословно-представительных собраний во Франции см.: Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных
Штатов… С. 15, 82–87; о римских истоках мандата прокурора и депутата и об их
влиянии на представительную систему см.: Rigaudière A. Op. cit. P. 166–168.
35
«Curia Parlamenti representat regem et loquitur rex in factis curie» (Le Coq J.
Questiones Johannis Galli / Éd. M. Boulet. Paris, 1944. P. 16).
36
Анализ эволюции статуса депутата от прокурора к политическому представителю см.: Хачатурян Н.А. Власть и общество… С. 191–196.
22
С.К. Цатурова
«образа королевского величества», в парламентской риторике и
практике подчеркивалась тесная, почти физическая связь верховного суда с персоной монарха37. Она подпитывала политические
притязания Парламента, который в противовес процессу автономизации ведомства еще сильнее настаивал на ней, объявляя
короля то «главой Парламента» (антропоморфная концепция),
то частью парламентского корпуса (по аналогии с императором
в римском Сенате). А в монархической идеологии король считался «истинным представителем нации», вобравшим в себя чаяния всех сословий, что, в свою очередь, позволяло Парламенту,
«представляющему без посредников персону короля», также претендовать на статус «представителя нации». По мере усиления
публично-правовых начал королевской власти Парламент стал позиционироваться как воплощение «неумирающего тела короля»,
«мистического тела» государства, как защитник общего интереса,
а не частного интереса монарха38. На этом основании, опираясь в
основном на парламентскую риторику и позднейшую трактовку
статуса Парламента, Ж. Кринен даже поставил под сомнение само
наличие делегированного правосудия и, как следствие, получение
Парламентом от короля «мандата» вершить суд от его имени и в
его отсутствие39. Однако статус Парламента как единственного в
структуре власти института, «представляющего без посредников
персону монарха и его власть», определяли именно королевские
указы уже в начале XIV в., но не ради подкрепления позднейших
политических притязаний парламентариев, а для усиления публично-правового компонента власти монарха.
37
Цатурова С.К. Истоки чиновного дворянства во Франции XIII–XV веков: персона монарха как фактор легитимации новой властной элиты // Средние века.
М., 2010. Вып. 71 (3–4). С. 11–31.
38
Функции и место короля в политическом обществе описывались в терминах
«главы мистического тела народа Франции», как того, кто соединял воедино
интересы разных социальных групп во имя общего блага (Cosandey F., Descimon R. L’absolutisme en France: Histoire et historiographie. Paris, 2002. P. 116–
119). О трансформации статуса Парламента в контексте становления публично-правовых основ королевской власти см.: Цатурова С.К. Формирование
института государственной службы… С. 542–558.
39
Считая «делегированное правосудие» позднейшим изобретением историков права, в основном, для удобства преподавания, Кринен обращает внимание на еще
один исток института представительства – на частное наследственное право, внедренное правоведами Орлеанской школы при короле Филиппе V, в начале XIV в.,
и оказавшее влияние на осмысление статуса Парламента как воплощения неумирающего тела государства. См.: Krynen J. Qu’est-ce qu’un Parlement qui représente
le roi? // Excerptiones iuris: Studies in honor of André Gouron / Ed. by B. Durand,
L. Mayali. Berkeley, 2000. P. 357–359.
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 23
Уподоблению Парламента собраниям Штатов могли способствовать и чисто формальные, институциональные особенности
этого судебного ведомства в структуре французской монархии.
Например, численность: Парламент был самым крупным по численному составу учреждением, насчитывая к середине XIV в. сто
человек, и это без вспомогательных служб – «армии» адвокатов,
прокуроров, приставов и т.д. Эта численность не только диктовалась обширной компетенцией ведомства, но и явно подчеркивала
символическую значимость института в структуре королевской
администрации. Любопытно, что и внутреннее устройство Парламента, состоявшего из трех палат (Верховной, Следственной и
Прошений), – в известной мере походила на трехпалатные Штаты40. Не менее важным для повышения авторитета Парламента
была его стабильная периодичность, резко контрастирующая с
неудачей Штатов стать постоянно действующим органом. Если в
созыве ассамблей трех сословий король был и остался единственным хозяином положения, то функционирование верховного суда
уже со второй половины XIII в. не зависело от воли монарха. Парижский Парламент стал регулярным органом довольно быстро:
при Людовике Святом он заседал четыре раза в год, затем три
раза, с 1299 г. единая сессия суда длилась с 12 ноября до середины июля; а в середине XIV в. работа продлевается и на период
вакаций, т.е. Парламент стал действовать круглый год. Немалую
роль в общественной значимости Парламента сыграл и тот факт,
что двери Дворца Правосудия после реконструкции 1296–1313 гг.
были открыты широкой публике, а судебные заседания велись намеренно публично, что превращало залы и коридоры суда в место
собраний парижан, особенно в периоды кризисов и общественных брожений искавших здесь «справедливости». Привлечению
публики способствовала и продуманная политика Парламента
вести заседания суда только на французском языке, дабы сделать
их доступными самым широким кругам41.
40
Об этой трехчастной структуре Парламента, столь значимой в политическом
воображаемом французского Средневековья, писал, в частности, Филипп де
Мезьер, уподобляя эту структуру божественной Троице. См.: Mézières Ph. de.
Le Songe du viel pèlerin. Т. 1. Р. 474.
41
О публичности залов Парламента и, в целом, Дворца в Сите как стратегии завоевания авторитета, в том числе о роли французского языка в самоидентификации парламентариев см.: Цатурова С.К. Формирование института государственной службы… С. 82–83, 457–458. Как пример, собиравшиеся во Дворце
Правосудия толпы недовольных парижан немало способствовали началу парламентской Фронды (см.: Малов В.Н. Парламентская Фронда. С. 127–133).
24
С.К. Цатурова
Наконец, собственно компетенция Парламента даже с формальной точки зрения делала его защитником общего интереса.
Начать стоит не с права регистрировать и оглашать королевские
указы, а с самой судебной функции. Право любого подданного и
жителя Французского королевства апеллировать к королю в поисках «справедливости» обеспечивало Парламенту непререкаемый
авторитет в обществе. Не вдаваясь в эту обширную тему, отмечу
только, что этим правом – апеллировать на приговоры судов всех
уровней и принадлежности – обладали даже непривилегированные
сословия. И они им активно пользовались, при очевидной сложности и дороговизне процедуры, в жизненно важных обстоятельствах. Н.А. Хачатурян, анализируя роль Парламента в усилении
королевской власти и повышении авторитета государства, весьма
прозорливо акцентировала внимание на «крестьянском вопросе»
в работе верховного суда. В результате ею была обнаружена «известная благожелательность Парламента по отношению к крестьянству» и «откровенная защита крестьянских интересов». И когда
депутаты на ассамблеях Штатов использовали лозунг «защиты
интересов народа» (читай – крестьян) в качестве риторического
приема в борьбе за локальные и групповые привилегии, при том,
что крестьяне не имели прямого доступа в общегосударственные
органы сословного представительства, то едва ли не с большим
основанием к нему мог прибегать и Парламент42.
В отправлении судебной функции важную роль играло знание
парламентариями местных обычаев и правовых норм, особенно
при рассмотрении апелляций, поступавших из всех частей королевства. В XV в. была даже сделана попытка «институционализировать» это знание: ордонанс января 1401 г. вводил рекомендацию при замещении вакансий в Парламенте предусмотреть
представительство выходцев из всех частей королевства43. Хотя
этот принцип никогда особенно не соблюдался и Парламент руководствовался чисто корпоративными критериями отбора кандидатур, но знание ситуации «на местах», во всех частях страны
и для каждой социальной группы через поступающие апелляции
42
С особой яркостью защита «интересов народа» проявилась на Генеральных
Штатах 1484 г., когда независимо от сословной принадлежности все депутаты наперегонки оспаривали право выступать от имени народа и для народа
(Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции… С. 58–72, 214).
43
«que l’en y mette... de tous les pays de nostre royaume pour ce que les coustumes de
lieux sont diverses, afin que de chascun pays ait gens de nostre dicte court qui cognoissent les coustumes des lieux et y sont expers» (Ordonnances des rois de France
de la troisième race. 22 vols. Paris, 1723–1849 (далее – ORF). T. VIII. P. 416).
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 25
подкрепляло претензию парламентариев выступать от имени
общества, как в английском Парламенте это делалось на основе
получаемых петиций с мест.
Политическую власть Парламенту надежно гарантировала
еще одна функция, возложенная на верховную судебную палату
самой короной уже на раннем этапе институционального оформления ведомства. Речь, разумеется, идет о функции верификации,
регистрации и оглашения королевских указов, которые только
после этой процедуры считались вступившими в силу. При обнаружении ошибки (неточности) Парламент обязан был сообщить
об этом королю в форме подачи возражения (ремонстрации)44.
Не останаваливаясь подробнее на этой важнейшей прерогативе
Парламента (Вольтер называл ее «одним из самых прекрасных
прав»), изученной с разных точек зрения и в различных контекстах, отмечу лишь основные факторы ее влияния на политическую позицию верховного суда Французского королевства.
Прежде всего право регистрировать королевские указы и корректировать их через ремонстрации наделяло Парламент правом
влиять на главную функцию верховной власти – законодательную. Легальное соучастие Парламента в законодательной сфере
власти, сводившееся вначале к проверке указов на предмет соответствия предыдущему законодательству, содержало потенциальную возможность заявить и свою политическую позицию в конкретных обстоятельствах. И парламентарии со временем, обретя
корпоративную стабильность и политический вес, стали активно
использовать эти возможности45. К тому же, ряд королевских
указов, касающихся функционирования суда, писались самими
членами Парламента, поскольку никто не обладал равными им
знаниями в этой специфической сфере, что частично уподобляло
его английскому Парламенту. Хотя во Франции только король обладал законодательной инициативой, не следует упускать из виду
соучастия различных политических групп, в их числе и парламентариев. Даже такое частичное соучастие в законодательной
сфере отличало Парламент от собраний Штатов, не добившихся
44
Первая ремонстрация была подана Парламентом 22 декабря 1338 г., и король
Филипп VI Валуа прислушался к этим доводам (AN U 508, f. 80).
45
Даже регистрируя королевские указы под прямым давлением писем-приказов
(lettres de jussion) или во время королевского заседания (lit de justice), Парламент
нередко отмечал в регистрах свое несогласие, апеллируя к «защите общего интереса». О соучастии ведомства в законодательстве и начавшихся с XIV в. проблемах
при регистрации указов см. подробнее: Цатурова С.К. Формирование института
государственной службы… С. 172–195.
26
С.К. Цатурова
юридически закрепленного права законодательной инициативы
или иного вмешательства в сферу законов. Французская монархия
функционировала только и исключительно на основе королевского законодательства. Это не означает, что Штаты не оказывали
косвенного влияния на законодательный процесс, напротив, значительная часть королевских указов издавалась вослед собраниям
трех сословий, их жалобам и наказам, в том числе и на недостатки
в сфере управления. Важно, что выдвигавшиеся на Штатах проекты реформ усиливали властные прерогативы служителей короны
в части контроля над действиями короля (ордонанс от 28 декабря
1355 г., Великий мартовский ордонанс 1357 г., Кабошьенский
ордонанс 1413 г., наказы Штатов 1484 г.).
Именно на основе соучастия в важнейшей для власти законодательной сфере Парламент и позиционировался как орган
контроля над политикой короны, как «узда» и «преграда» на пути
сползания к тирании самовластия. Здесь же лежат истоки уподобления Парижского Парламента римскому Сенату как высшему законодательному органу, не случайно возникшего к середине
XIV в. Единственные из всех служителей королевской власти претендуя на столь престижную и древнюю генеалогию, парламентарии подспудно соединили в образе Сената две политические
претензии – на статус верховного законодателя и «представителя
народа»46. И если впервые аналогия Парламента и римского Сената была заявлена Никола Орезмом в комментированном переводе «Политики» Аристотеля, то на масштабной ассамблее трех
сословий в Туре в 1484 г. впервые прозвучало уподобление уже
Штатов римскому Сенату47.
Но все эти формальные институциональные свойства Парижского Парламента как учреждения оставались бы «мертвой
46
Об истоках и эволюции претензии Парламента на аналогию с римским Сенатом см.: Цатурова С.К. Историческая память в построении самоидентификации парламентариев во Франции XIV–XV вв. // Социальная идентичность средневекового человека / отв. ред. А.А. Сванидзе, П.Ю. Уваров. М.,
2007. С. 166–179; Jurmand J.-P. L’évolution du terme de Sénat au XVIe siècle //
La monarchie absolutiste et l’histoire en France: Théories du pouvoir, propagandes monarchiques et mythologies nationales: Actes du Colloque, Paris-Sorbonne,
26–27 mai 1986. Paris, 1987. P. 55–76.
47
«Государи обладают суверенитетом, но во многих крупных делах они ничего не могут без другого суверена, каковым является Парламент во Франции,
а прежде был Сенат в Риме» (Oresme N. Le livre de Politique d’Aristote. Р. 242);
уподобление Штатов римскому Сенату прозвучало в программной речи Жана
де Рели, депутата от духовенства Парижа и ректора Университета, избранного
депутатским корпусом своим глашатаем. См.: Lassalmonie J.-Fr. Op. cit. Р. 147).
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 27
буквой» без активной роли самих парламентариев. Ключевой
вклад чиновничества в построение монархического государства
во Франции давно признан ее отличительной чертой. Важно при
этом, что парламентарии представляли собой не просто самое
многочисленное, юридически подкованное, идейно мотивированное и наделенное большими правами собрание людей. К середине XIV в. парламентарии уже представляли собой сплоченную
корпорацию, объединенную юридическим образованием и судебным опытом, строгими правилами карьерного роста, получением
должности через конкурсный отбор, едиными нормами поведения и этикой службы. Силу корпорации придала и фактическая
несменяемость чинов, обозначившаяся уже при воцарении короля Карла V Мудрого (1364 г.) и окончательно закрепленная указом Людовика XI от 21 октября 1467 г. – всё это в благодарность
за поддержку ими королевской власти в условиях политического кризиса (Парижского восстания 1356–1358 гг. и Лиги общего
блага 1465–1467 гг.).
Парламентская этика поведения стала мощным фактором
сплочения этой социальной группы; внутри корпорации действовали жесткие механизмы закрепления и воспроизводства определенных правил и норм. Среди этих механизмов стоит обратить
внимание на ритуал ежегодного оглашения «парламентской хартии» (ордонанса от 11 марта 1345 г.), участие в похоронах коллег,
завещания и эпитафии. Девиантное поведение парламентариев
сразу бросалось в глаза и не приветствовалось. Об эффективности внедрения выработанных норм поведения парламентариев
свидетельствует масса примеров. Приведу два, достаточно убедительных, на мой взгляд.
Первый касается Жана Вакери, которого Людовик XI в 1482 г.
назначил первым президентом Парламента в обход принятых
правил продвижения: будучи четвертым президентом, он благодаря королевской милости перескочил через две ступени. Это назначение было встречено Парламентом в штыки, так что королю
пришлось писать письмо, обосновывая свое благоволение «величайшими и похвальными услугами», оказанными Жаном Вакери
«королю и королевству». Назначение не утверждалось целых два
месяца48. Логично предположить, что это обстоятельство скажет48
Указ о назначении датирован 22 февраля 1482 г., утверждение состоялось
13 апреля 1482 г.: «de moult grans et louables services qui touchoient le bien de
nous et de nostre royaume» (Lettres de Louis XI, Roi de France / Éd. E. Charavay
et J. Vaesen: 11 vols. Paris, 1890–1909. T. 9. P. 170–171, 178–179).
28
С.К. Цатурова
ся на поведении главы Парламента. Либо его личные качества не
совсем устраивали парламентский корпус, либо он затаит обиду,
но в обоих вариантах будет отстаивать, скорее, сторону короля,
чем Парламента в конфликтных ситуациях. Однако ничуть не бывало, Вакери показал себя образцовым председателем верховного
суда, о чем свидетельствует следующий эпизод. Однажды, когда
Людовик XI в очередной раз угрожал Парламенту карами за отказ
утвердить его указ, первый президент Вакери во главе делегации
парламентских советников, облачившихся по такому случаю в
алые мантии, явился к королю. Когда Людовик XI поинтересовался причиной столь помпезного демарша, Вакери ответил так:
«Мы явились, дабы передать свои полномочия в ваши руки, и готовы вынести всё, что вы нам присудите, но не хотим запятнать
нашу совесть, верифицируя отправленный вами эдикт». Якобы эта
речь так впечатлила короля, что тот отозвал свой указ. Думается,
что Вакери даже превзошел парламентские рамки сопротивления
неугодным указам, явно желая доказать коллегам, что оказался
достоин этой должности, что он «свой» в этой среде49. Не менее
знаменательно, что этот казус отложился в корпоративной исторической памяти, которая была мощным фактором групповой
консолидации и преемственности парламентских норм службы:
он упомянут в труде Бернара де Ла Рош Флавена, представляющем собой гигантский свод корпоративных политических представлений парламентариев XIV–XVI вв.50
Не менее показателен и диаметрально противоположный казус. Речь пойдет о генеральном прокуроре короля в Парламенте Жане де Сен-Ромене. Он занял эту должность в 1461 г., но в
1475 г. король Людовик XI ввел новую эстраординарную должность генерального прокурора для Мишеля де Понса, а в 1479 г.
и вовсе передал тому уже ординарную должность, отстранив тем
самым Сен-Ромена. Парламент возмутился и отказался утвердить
49
Bibliothèque Nationale de France: Collection Clairambault. 43 (823). Mémoire
historique et diplomatique, avec pièces, annexes, concernant l’origine et les fonctions du grand Chancelier de France (далее – BNF. Clairambault), f. 31.
50
«Во времена Короля Людовика одиннадцатого, государя, как известно, более
ревнивого к своей власти, чем кто бы то ни был из его предшественников,
Президент Вакери совместно со многими советниками высказал ему большие
ремонстрации о неком эдикте, каковой тот желал провести. В ответ Король
ответил, что считает их своими верными служителями, поблагодарил и прибавил, что будет им хорошим Королем и никогда не будет их принуждать поступать против их совести» (La Roche-Flavin B. de. Treize livres des Parlements
de France. Bordeaux, 1617. P. 8).
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 29
это назначение, так что королю пришлось писать письма-приказы, настаивая на своем решении. Парламент в итоге смирился, но
по смерти короля тут же вернул Сен-Ромена на его должность51.
Столь твердая защита Парламентом интересов Сен-Ромена явно
свидетельствовала о его достоинствах, с корпоративной точки зрения. Об этом же говорит и обнаруженный мной эпизод из
его образцовой служебной биографии. Однажды во время парламентских каникул королевский указ был передан на утверждение в Шатле (местный орган королевской власти); туда же позвали и Сен-Ромена как генерального прокурора короля. Но он
воспротивился утверждению королевского распоряжения, за что
подвергся нападкам со стороны Жана Балю, епископа Эврё, который являлся инициатором этого указа. В ответ на угрозу лишиться должности Сен-Ромен якобы ответил так: «Король назначил
меня на эту должность, и я буду ее исполнять, пока это угодно
Его Величеству, но предпочту лучше потерять должность и даже
жизнь, чем совершить что-либо в ущерб своей душе, Королю и…
обществу (publicque)»52. Об образцовых достоинствах Жана де
Сен-Ромена гласила и его эпитафия, закрепляя в корпоративной
исторической памяти образ «правильного парламентария»: «всегда доблестно споспешествовал защите королевских прав и благу
государства»53.
Таким образом, в парламентский этос входила особая забота
об «общем благе» при регистрации законов. Однако со временем
позицию парламентариев стала определять выработанная внутри
корпорации интерпретация «общего блага», которое они и защищали54. Было ли это злоупотреблением полученными от короля
51
Lettres de Louis XI, Roi de France. T. 9. P. 53–54.
BNF. Clairambault, f. 31–31v. По свидетельству автора этого трактата XVI в.,
якобы именно из-за этого Сен-Ромен и был смещен с должности, однако
король был весьма доволен таким его поведением и лишь делая вид, будто
защищает сторону папы Римского, так поступил, найдя потом возможность
отблагодарить преданного чиновника.
53
«s’est toujours employé vertueusement à la conservation des droitz royaulx et au
bien de la chose publique» (Epitaphier du vieux Paris. Recueil général des inscriptions funéraires des eglises, couvents, collèges, hospices, cimetiers et charniers
depuis le Moyen Âge jusqu’à la fin du XVIIe siècle / Éd. E. Raunier, M. Prinet,
A. Lesort, H. Verler: 12 vols. Paris, 1890–1918, 1974–1999. T. VII. P. 116–117,
N 3248).
54
В этой связи стоит отметить, что исследователи зачастую попадают в ловушку,
интерпретируя институциональные особенности Парламента на основе трактатов парламентариев, отражающих мнение этой касты, но никак не реальное
положение дел. Излюбленным произведением стал трактат Бернара де Ла
52
30
С.К. Цатурова
прерогативами? Или такова была логика развития бюрократического поля власти, где естественным образом формировался
новый «центр силы»? В любом случае, с особой позицией парламентской корпорации короне приходилось считаться. Разумеется,
полученные Парламентом прерогативы – верифицировать новые
указы, сверяя их на предмет «опасных новшеств» и несоответствия предыдущему законодательству – давали в руки парламентариев инструменты манипуляции. Будучи «хранителями памяти
государства», ревностно оберегая парламентские архивы как
свой корпоративный капитал от посторонних лиц, каковым мог
оказаться и сам король, Парламент использовал это обстоятельство в своих интересах. Вот пример: в 1482 г. король Людовик XI
попросил у Парламента копию ордонанса Карла V Мудрого о работе верховного суда, распорядившись попутно строго его соблюдать. В ответ Парламент заявил, что не смог обнаружить такого
ордонанса и, следовательно, не может его соблюдать55.
Именно оформление парламентской корпорации и, шире,
социальной группы служителей закона способствовало, на мой
взгляд, росту политических притязаний Парламента и его авторитетности в обществе56. Для подтверждения этого тезиса стоит
задаться вопросом, почему ни на что подобное не претендовала
Счетная палата (Палата счетов)? Ведь она тоже была суверенной
курией, хоть и малочисленной и с более узкой, но не менее значимой компетенцией. И столь же рьяно и непримиримо, как и
Парламент, отстаивала главный «общий интерес» королевства –
неприкосновенность и неотчуждаемость домена. Она делала это
даже лучше Парламента, поскольку это была ее главная функция. Палата счетов не регистрировала королевские указы, ущемляющие доходы короны и королевский домен; со временем в ее
помещении появился даже специальный сундук, куда складываРош-Флавена «Тринадцать книг о Парламентах Франции», который, кстати,
Парижским Парламентом был запрещен, возможно, за излишнюю смелость.
Последний пример из этого ряда – исследование Жака Кринена, построенное
на трактатах парламентариев: Krynen J. L’État de justice. France XIIIe–XXe siècle. T. I : L’idéologie de la magistrature ancienne.
55
Письмо Людовика XI от 11 апреля 1482 г. и ответ в регистре Парламента от
29 апреля того же года (Lettres de Louis XI, Roi de France. Т. 9. Р. 202–203).
И действительно, такого ордонанса в архивах Парламента нет, возможно, он
не был им зарегистрирован.
56
В этом контексте справедливо замечание Б. Гене, что сила английского Парламента частично заключалась в оформлении устойчивой группы депутатов,
участвовавших регулярно в сессиях (Guenée B. Op. cit. P. 259).
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 31
лись указы, которые она не собиралась регистрировать57. И хотя в
Палате счетов оформился некий корпоративный дух и известное
осознание значимости исполняемых функций, но устойчивой социальной группы со своей этикой поведения там не сложилось,
и никогда этот важнейший орган не притязал на политические
функции, аналогичные Штатам58.
Сложная драматургия взаимоотношений короля и Парламента определялась также эволюцией парламентариев как социальной группы. Получение Парламентом широких властных полномочий было отчасти следствием союза короны с неблагородным
сословием горожан, выходцы из которого преобладали в среде
служителей закона на первых порах. Возвышение парламентариев и легистов укрепляло этот союз, расширяя социальную
опору монархии59. Повышение статуса государственной службы
сопровождалось и подкреплялось растущими привилегиями чиновников: возведением во дворянство за службу, налоговыми и
иными льготами. Так постепенно служители закона и, в первую
очередь, члены Парламента превращаются в «параллельное дворянство» (по выражению Р. Казеля) и в «государственную знать»
(по выражению П. Бурдьё)60. Дворянство же по своему статусу
единственное могло противостоять авторитарному принципу
власти, оно было самым естественным «защитником свободы»
57
Впервые этот сундук упоминается при отказе Палаты счетов зарегистрировать
указ Карла V от 1372 г. о даровании финансовых привилегий церкви Парижа:
«Ista carta non fuit expedita in Camera Compotorum, nec est registrata... sed reposita fuit in quodam scrinio retro hostium magne camere, cum aliis cartis refutatis et
non expeditis» (ORF. T. V. P. 598 (a)).
58
Констатируя возросший интерес исследователей во Франции к Палатам счетов
и подводя их итоги, О. Маттеони весьма осторожен в вопросе об оформлении
внутри ведомства устойчивого сообщества со своей особой корпоративной
этикой (Mattéoni O. L’Étude des Chambres des comptes en France à la fin du
Moyen Âge: bilan, débats et enjeux // Controler les finances sous l’Ancien Régime:
regards d’aujourd’hui sur les Chambres des comptes / Sous la dir. D. Le Page. Paris, 2011. P. 63–79).
59
На эту тенденцию справедливо указывает Н.А. Хачатурян: «Рост государственного аппарата и оформление прослойки чиновной бюрократии… лишь
укрепило союз горожан с монархией» (Хачатурян Н.А. Сословная монархия
во Франции… С. 172). Данные о социальной принадлежности юристов и служителей закона к неблагородному сословию см.: Цатурова С.К. Формирование института государственной службы… С. 492.
60
О сплаве черт разных сословий при оформлении чиновного дворянства см.:
Цатурова С.К. «Сеньоры закона»: К проблеме формирования «параллельного дворянства» во Франции XIV–XV вв. // Средние века. М., 2003. Вып. 63.
С. 50–88.
32
С.К. Цатурова
от посягательств короны и могло способствовать созданию ограниченной монархии на английский манер, что определило вектор
политических амбиций и парламентариев61. Разумеется, у них
была своя особая этика, как и отдельное место в социуме, но
все же эволюция их в сторону благородного сословия являлась
закономерным следствием социальной природы средневековых
элит, сближая позиции. Это «естественное» сближение с дворянством усиливало политические притязания парламентариев,
осознающих свою способность контролировать королевскую
волю и ограничивать произвол. Процессу сближения позиций
парламентариев и знати способствовало и право пэров Франции
и принцев крови участвовать в работе Парламента – по статусу и
праву рождения; наконец, указом от 13 октября 1463 г. судебные
дела пэров были переданы в ведение Парламента, который стал
именоваться с тех пор «судом пэров»62. Это решение не только
повысило статус Парламента как судебной палаты, но и способствовало установлению тесной взаимосвязи парламентариев со
знатью в их общем стремлении «защитить свободу от тирании»,
которая проявится и в Лиге общего блага, и во время Фронды,
и вплоть до Революции 1789 г.63
Но в политической позиции парламентариев заключалось
существенное расхождение с целями дворян, которое препятствовало созданию их прочного союза на манер Палаты общин
английского Парламента и, скорее, сближало с интенциями
Штатов. По сути, позиции Парламента и дворян были даже про61
Ф. Контамин с некоторым изумлением отмечал этот факт как специфику
французской монархии, которая опиралась на прочный союз с городским сословием, а единственной «группой давления» и социальной силой, способной
ограничить аппетиты короны, оказалось дворянство. Правда, оно так и не использовало свой шанс (Contamine Ph. De la puissance aux privilèges: doléances
de la noblesse française envers la monarchie aux XIVe et XVe siècle // La Noblesse
au Moyen Âge, XIe–XVe siècles: Essais à la mémoire de Robert Boutruche / Réunis
par Ph. Contamine. Paris, 1976. P. 235–257).
62
«cour des peres» (ORF. T. XVI. P. 87–88).
63
Широкое движение за реформы в управлении, названное Лигой общего блага,
возглавлялось знатью при активной поддержке чиновников (Krynen J. La Rébellion
du Bien public (1465) // Ordnung und Aufruhr im Mittelalter: Historische und juristiche
Studien zur Rebellion / Dir. M.T. Fögen. Frankfurt-am-Main, 1995. S. 81–97); о сближении позиций дворян и магистратов в «защите свободы» в XVI в. см.: Richet D.
De la Réforme à la Révolution. P. 400–407; Д. Рише считал широту внедрения чиновничества во дворянство одной из главных особенностей французской монархии (Ibid. P. 143); о союзе Парламента и пэров Франции в преддверии Революции
1789 г. см.: Пименова Л.А. Указ. соч. С. 203–210.
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 33
тивоположны: дворянство отстаивало старый принцип дисперсии и множественности субъектов власти, что и означало для
него «свободу», тогда как парламентарии всегда выступали за
абсолютную власть монарха, за неделимость его суверенитета
и в этом видели защиту общего блага всего королевства. Контроль Парламента в сфере законодательства преследовал цели
усиления королевской власти, от лица которой он действовал и
которую олицетворял. В известной мере, такая линия поведения
диктовалась самим монархическим принципом, не предполагавшим разделения властей: король один персонифицировал государство. Во Франции, в особенности, государство всегда мыслилось как власть короля, неделимая и абсолютная. От имени
власти и во имя власти действовали чиновники-парламентарии,
защищая государственные интересы, с которыми тесно связали
свою судьбу.
Однако стоит признать, что, по сути, тем же целям служили и собрания Штатов, созываемые короной для подкрепления
и усиления собственной позиции. Сословно-представительные
собрания во Франции были не столько органами защиты «политических свобод всего народа», сколько стратегией укрепления государственности и королевской власти64. Символично,
что первым подлинным собранием Штатов считается ассамблея
1302 г., созванная королем Филиппом IV Красивым на пике противостояния с папой Римским Бонифацием VIII с целью получить поддержку всего общества своим смелым и амбициозным
планам. И король ее получил. Штаты защитили права и суверенитет короны Франции от папских притязаний. В дальнейшем
корона не раз прибегала к помощи Штатов, когда попадала в
трудную ситуацию или нуждалась в максимально авторитетной
поддержке.
Вспомним лишь самые крупные собрания, сыгравшие важную
роль в укреплении французской монархии. Так, король Карл V
Мудрый собрал Генеральные Штаты в мае 1369 г. с целью полу64
Об этом не раз подробно писала Н.А. Хачатурян, напоминая, что Генеральные Штаты осуществляли централизаторские устремления (Хачатурян Н.А.
Возникновение Генеральных Штатов… С. 7; Она же. Сословная монархия во
Франции… С. 179, 233–236; Она же. Власть и общество… С. 204). О том, что
даже Генеральные Штаты в Туре 1484 г. не были «конкурентами» королю, но
укрепили его власть см.: Krynen J. Reflexion sur les idées politiques aux états
généraux de Tours de 1484 // Revue historique de droit français et etrangers. 1984.
N 62. P. 183–204.
34
С.К. Цатурова
чить поддержку в обществе для разрыва договора в Бретиньи и
возобновления войны с Англией по отвоеванию оккупированных
территорий. Людовик XI всего один раз за свое правление собрал
Генеральные Штаты в 1468 г. для пересмотра статуса Нормандии,
отданной в апанаж брату короля Карлу Беррийскому – во главе
списка тяжелых уступок, вырванных у короля Лигой общего блага. Намереваясь «на законных основаниях» не исполнять условия
унизительного для короны договора в Конфлане, Людовик XI
точно знал, где найти помощь. Заметим, что среди ораторов на
том собрании блистал первый президент Парламента Жан Дове,
напомнивший о неотчуждаемости домена и обязательности получить согласие всего королевства для подобных уступок. Наконец, Генеральные Штаты 1484 г. также были тонкой игрой Божё
против осмелевшей знати, которую следовало уравновесить обновленным составом Королевского совета, введя туда депутатов
(по 12 от каждого Штата)65.
В этом контексте не слишком продуктивно искать в собраниях
Штатов лишь форму защиты узкосословных или местнических
интересов, например, при раскладке налогов, что как раз ослабляло политическую роль сословных собраний, мешая стать полноценным политическим представительством. Сила Штатов заключалась в поиске компромиссов с властью в ситуации кризиса и во
имя общего блага страны, высшая цель – свести воедино волю
разных социальных групп ради общего интереса. Эту функцию
Штаты исполняли, вотируя налоги – на войну и оборону страны, поддерживая «добрую монету», но, прежде всего, защищая
неприкосновенность королевского домена и суверенитет короны,
как это делал и Парламент.
По сути, Парламент и Штаты исполняли одинаковую роль в
этих «королевских играх», расширяя поле для маневра короля,
для отмены невыгодного договора или указа, вырванных под
давлением или силой обстоятельств. Выбор всегда оставался за
королем – прибегнуть ли к гарантированной помощи Парламента
или, если вопрос был более крупным, собрать депутатов Штатов
королевства и заручиться поддержкой политического общества.
При этом нельзя не заметить, что была выстроена сложная
система влияния общества и его отдельных групп на королевскую
65
О Штатах 1369 г. см.: Picot G. Histoire des États Généraux… Р. 203–207; о Штатах 1468 г. и 1484 г. см.: Ibid. P. 342–354; Хачатурян Н.А. Сословная монархия
во Франции… С. 191–232; Bulst N. Louis XI et les États Généraux de 1468 // La
France de la fin du XVe siècle: Renouveau et apogée. Paris, 1985. P. 91–104.
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 35
политику – Королевский совет, Штаты, органы администрации
(Парламент, Палата счетов и другие учреждения). Она выглядит искусственной и намеренно запутанной, когда компетенции
институтов и ведомств переплетаются или конкурируют. Но эта
множественность контролирующих органов уравновешивала
крайности в духе «смешанной монархии». Расширяя поля для
маневра короля, для игры на противоречиях и интересах разных
групп, такая система, в том числе, наиболее адекватно отражала сложность устройства французского общества и позволяла
ему успешно функционировать в постоянном диалоге власти и
социума66.
Именно в этом контексте – влияния на власть и ее связи с обществом – тема соперничества Парижского Парламента и Штатов
представляет особый интерес. Оба института были одновременно «игроками» и «игрушками» в поле власти. И не один лишь
Парламент повинен в слабости Штатов, не добившихся периодичности созыва, собственного исполнительного аппарата и прав
в законодательной сфере. Но хоть эти институты и не были тождественны, Парламент замещал собой Штаты, забрав их важные
функции. А по мере свертывания практики созыва Генеральных
Штатов и усиления абсолютистских тенденций он стал претендовать и на статус «Штатов в миниатюре». Выступая от лица власти
и во имя власти, Парламент не уставал апеллировать к общему
благу и защите народа, как это делали и депутаты Штатов. Тем
более что нередко это делали одни и те же люди – работая в Парламенте и будучи депутатами на Штатах. На рубеже XV–XVI вв.
обозначился спад обоих институтов: Генеральные Штаты собираются все реже, а Парижскому Парламенту всё чаще напоминают,
что он «суд и ничего более».
Парламент и Штаты, каждый по-своему, внесли свой вклад
в построение французской монархии. Весь вопрос в том, какую
монархическую власть они строили. Ведь власть бывает разной,
она меняется, и важно понять, кто и как ее менял.
Политизация французского общества и повышение активности сословий были характерной чертой XIV–XV вв., особенно в
условиях Столетней войны и различных по природе «кризисов».
«Звездные часы» Штатов вовсе не случайно приходятся именно
66
Так, Н.А. Хачатурян считает французскую систему сословно-представительных учреждений более гибкой, в сравнении с другими странами, и в большей мере соответствующей задачам централизации страны (Хачатурян Н.А.
Сословная монархия во Франции… С. 180).
36
С.К. Цатурова
на этот период. Но и для Парламента это было время взлета политического авторитета. Царящая в обществе атмосфера интеллектуального поиска оптимального государственного устройства,
размышления о природе и назначении власти не могли не оказывать влияния на людей, сформированных в этом обществе и
приходящих на службу в органы королевской администрации.
Стилистика смелых речей и дискуссий на Штатах нашла отражение и на ходе обсуждений в Парламенте, «развязав языки»
парламентариям, прошедшим эту школу. Активность сословий в
диалоге с властью, их способность навязать свою волю монарху
и заставить его пойти на уступки научила членов Парламента,
как отстаивать свои корпоративные интересы, тесно увязываемые
ими с «государственным интересом». И в этом плане «моральная
победа» осталась за Штатами.
Но позиция депутатов Штатов во Франции оказывалась чересчур радикальной, а два привилегированных сословия редко
находили общий язык с депутатами третьего сословия, к тому
же не имея прямой заинтересованности в налоговом вопросе67.
Чрезмерность требований депутатов Генеральных Штатов предопределяла неуспех многих их начинаний, а водоразделом стали
события так называемого восстания под руководством Этьена
Марселя 1356–1358 гг. Оно началось как движение за кардинальные реформы в управлении королевством, потерпевшим поражение по всем фронтам (проиграна битва при Пуатье, король попал
в плен, гигантский выкуп платить нечем и т.д.), а вылилось в сведение счетов, огульное смещение высших чинов и глав ведомств,
наконец, в открытые действия против королевской семьи (осада
Рынка в Мо) и попытку смены монарха (поддержка притязаний
на французский трон Карла Злого, короля Наваррского). Эти события, с одной стороны, отрезвили горячие головы и способствовали сплочению политического общества вокруг трона, надолго
отвратив парламентариев от какого-либо участия в чужих антиправительственных акциях, тем более сопровождавшихся насилием (яркий пример – отказ Парламента присоединиться к восстанию кабошьенов в 1413 г.). А с другой стороны, эти события
положили начало более тесному сотрудничеству короны с реформаторами: именно они во главе с Никола Орезмом стали задавать
67
Б. Гене видел в этом один из главных источников слабости Штатов во Франции – освобождение духовенства и дворян от уплаты налогов, считая, что для
успеха сословно-представительных собраний необходимо наличие общего
для всех групп интереса (Guenée B. Op. cit. P. 263).
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 37
тон в окружении короля Карла V Мудрого и его сына Карла VI,
утверждая в обществе идеи ограниченной монархии68.
И им удалось провести многие из тех реформ, о которых
заявлялось на Штатах, избегая крайностей противостояния и
не превращая чиновников в «козлов отпущения» за все ошибки
власти. С тех пор, на мой взгляд, начинается новый этап в облике
и политике чиновного аппарата во главе с Парижским Парламентом. Благодаря конкурсному отбору и повышению его критериев в плане профессионализма во власть приходят люди с более
высоким уровнем образования, чьи личные библиотеки и круг
чтения свидетельствуют о широте взглядов и глубоком погружении в наиболее актуальные политические теории69. Во власть
приходили те, кто хотел воплотить эти идеи в реальность, и у них
это получалось. Через участие в работе Штатов (по долгу службы и как депутаты), через поддержку общественных движений за
реформы (например, Лига общего блага), но, главным образом, в
каждодневной практике службы – не утверждая спорные указы,
подавая ремонстрации, решая судебные споры на основе собственной интерпретации «справедливости» и «общего блага» –
служители Парламента использовали властные полномочия для
реформирования власти в духе актуальных идей эпохи70.
68
И Орезм, и Филипп де Мезьер, и университетские интеллектуалы способствовали распространению в политических представлениях идей о короле как
владельце, но не собственнике короны и королевства, об обязанности его слышать мнение общества, иначе он потеряет власть и превратится в тирана. Они
отстаивали идеи реформы, подчинения короля законам и верховенства сообщества над персоной монарха (Krynen J. Entre la Réforme et la Révolution: Paris, 1356–1358 // Les Révolutions françaises / Éd. F. Bluche, S. Rials. Paris, 1989.
P. 87–112; Idem. Aristotélisme et réforme de l’État en France au XIVe siècle // Das
Publikum politischer Theorie im 14. Jahrhundert / Hrsg. J. Miethke. Oldenbourg,
1992. P. 225–236). С этими оценками полемизирует Н.А. Хачатурян, находя
во взглядах Орезма «жесткую элитарную позицию», пренебрежение опытом
участия непривилегированных групп в сословно-представительных собраниях. Он, действительно, впрямую не упоминает Штаты, но косвенно говорит о
«всеобщем согласии» как ограничителе воли монарха (Хачатурян Н.А. Аристотелевское понятие «гражданин» в комментариях Н. Орезма и социальная
реальность во Франции XIII–XV вв. // От Средних веков к Возрождению: Сб.
в честь проф. Л.М. Брагиной. СПб., 2003. С. 19–35).
69
С конца XIV в. чиновная среда станет поставлять интеллектуальную элиту
французского общества, первые французские гуманисты появятся именно в
этих кругах.
70
Анализируя европейский феномен сословного представительства, Н.А. Хачатурян признает вклад парламентской практики и корпоративной этики в
утверждение понятия «общего блага» и, в целом, гражданского сознания во
Франции (Хачатурян Н.А. Власть и общество… С. 161).
38
С.К. Цатурова
В этом контексте деление на «власть» и «общество», верное
с политологической точки зрения, оказывается весьма условным с точки зрения социологической. Дело не столько в том, что
Средневековье не знало такого рода разделения: король и общество мыслились как единое «мистическое тело». Дело в разнице
между властью, полученной по праву рождения (король, знать) и
властью как личным выбором человека «из общества», «взращенного» этим обществом, его ценностными установками и идейными ориентирами. Именно потому, что служители Парламента не
являлись носителями суверенной власти, которая во Франции неделимо принадлежала монарху, они и могли выступать как лица,
уполномоченные обществом. По сути, они занимали двойственное, промежуточное положение между королем и обществом.
В случае одобрения политики короны парламентарии действовали в союзе с властью; в ситуациях кризисов и конфликтов – становились на позицию общества.
Лучше всего это двойственное положение Парламента выражено в тезисе Жана Ленена, вынесенном в заглавие статьи:
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием, где решались дела Государства и Правосудия и где государи принимали жалобы своих подданных». Претендуя на статус
Совета, парламентарии тем самым подчеркивали свою позицию
между монархом и обществом. Еще более определенно эту идею
выразил Бернар де Ла Рош-Флавен: «Надо сказать также, что
как некогда император Тиберий по причине беспорядка и иных
нарушений лишил римский народ прежней власти обсуждать и
решать наиболее важные дела государства на их генеральных
ассамблеях, и ее поручил и отдал Сенату.., также наши прежние
короли, приняв во внимание сложности, неудобства и расходы,
претерпеваемые из-за созыва по каждому поводу и хотя бы раз в
год Генеральных Штатов, каковые они называли Парламентами,
порешили учредить ассамблею и сообщество (compagnie) людей наиболее подходящих и способных, состоящее из всех трех
Сословий, принявшее старое имя Парламента, дабы судить суверенно все дела и споры подданных Королевства и заботиться
о делах Государства наиболее спешных и неотложных, в ожидании ассамблей Генеральных Штатов, теперь не столь частых, за
каковыми было оставило решение дел наиболее важных и главных, особенно касательно мира и войны в Королевстве»71. Таким
71
La Roche-Flavin B. de. Treize livres des Parlements de France. Livre I. Ch. VI. II.
P. 7.
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 39
образом, Парламент не уравнивал себя со Штатами, а претендовал на те же функции, либо в меньшем объеме, либо в режиме
повседневной практики.
И если рассматривать средневековую представительную систему как отражение способности общества к самоорганизации и
защите своих интересов в диалоге с властью, то ее рассмотрение
не должно сводиться только к собственно органам представительства, но обязано учитывать все формы проявления данного
феномена западноевропейской политической структуры. Ярчайший образец такой самоорганизации являет собой парламентская
корпорация, которая выработала особый кодекс поведения и
специфическую систему ценностей, научилась использовать полученные властные полномочия в русле собственной интерпретации «общего блага» и стала в итоге мощным и самостоятельным фактором общественной жизни французского королевства.
Политические притязания Парижского Парламента косвенно свидетельствуют о глубоких корнях институтов сословного представительства, об их органичности самой природе средневекового
общества и его политическим представлениям. Они раскрывают
специфику французской монархии как системы, функционирующей внутри сложно устроенного общества и вынужденной устанавливать разные формы диалога со множеством авторитетных
и влиятельных социальных групп. Вместе с тем, это представляется частным случаем более широкой и давно занимающей меня
темы – связи власти и общества через чиновничество, чей облик
видится мне зеркалом (или экраном, в версии П. Бурдьё) обеих
составляющих частей политической структуры.
БИБЛИОГРАФИЯ
Алтухова Н.И. Продажа должностей во Франции в свете «Инвентаря квитанций должностей» 1578 г. // Средние века. М., 2008. Вып. 69
(2). С. 59–76.
Альвацци дель Фрате П. Верховный судья и «Древо правосудия»:
Размышления об «удержанном правосудии» при Старом порядке //
Средние века. М., 2011. Вып. 72 (3–4). С. 61–72.
Малов В.Н. Парламентская Фронда: Франция, 1643–1653. М., 2009.
Пименова Л.А. Власть монарха абсолютна, но не произвольна: Людовик XVI и парламенты в 1774 г. // Французский ежегодник. 2005: Абсолютизм во Франции: К 100-летию Б.Ф. Поршнева (1905–1972). М.,
2005. С. 195–222.
40
С.К. Цатурова
Ульмар М. Король на сцене: Генрих II и парламенты (1547–1559) //
Средние века. М., 2012. Вып. 73 (3–4). С. 232–256.
Хачатурян Н.А. Аристотелевское понятие «гражданин» в комментариях Н. Орезма и социальная реальность во Франции XIII–XV вв. // От
Средних веков к Возрождению: Сборник в честь проф. Л.М. Брагиной.
СПб., 2003. С. 19–35.
Хачатурян Н.А. Власть и общество в Западной Европе в Средние
века. М., 2008.
Хачатурян Н.А. Возникновение Генеральных Штатов во Франции.
М., 1976.
Хачатурян Н.А. Европейский феномен сословного представительства:
К вопросу о предыстории «гражданского общества» // Она же. Власть и
общество в Западной Европе в Средние века. М., 2008. С. 156–227.
Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII–XV вв. М.,
1989.
Хачатурян Н.А. Феномен сословного представительства в контексте
проблемы État moderne // Власть, общество, индивид в средневековой
Европе / отв. ред. Н.А. Хачатурян. М., 2008. С. 34–43.
Цатурова С.К. Верховные ведомства и лимиты власти короля
Франции в сфере законодательства в XIV–XV вв. // Власть, общество,
индивид в средневековой Европе / отв. ред. Н.А. Хачатурян. М., 2008.
С. 152–175.
Цатурова С.К. Истоки чиновного дворянства во Франции XIII–
XV веков: персона монарха как фактор легитимации новой властной
элиты // Средние века. М., 2010. Вып. 71 (3–4). С. 11–31.
Цатурова С.К. Историческая память в построении самоидентификации парламентариев во Франции XIV–XV вв. // Социальная идентичность средневекового человека / отв. ред. А.А. Сванидзе, П.Ю. Уваров.
М., 2007. С. 166–179.
Цатурова С.К. Офицеры власти: Парижский Парламент в первой
трети XV в. М., 2002.
Цатурова С.К. «Сеньоры закона»: К проблеме формирования «параллельного дворянства» во Франции XIV–XV вв. // Средние века. М.,
2003. Вып. 63. С. 50–88.
Цатурова С.К. Формирование института государственной службы
во Франции XIII–XV веков. М., 2012.
Чудинов А.В. «Королевское самодержавие» во Франции: история
одного мифа // Французский ежегодник. 2005: Абсолютизм во Франции:
К 100-летию Б.Ф. Поршнева (1905–1972). М., 2005. С. 259–293.
Actes du Parlement de Paris: 1254–1328 / Éd. M.E. Boutaric: 2 vols.
Paris, 1863–1866.
Anselme (père). Le Palais d’Honneur. Paris, 1664.
Autrand F., Contamine Ph. La France et l’Angleterre, histoire politique et institutionnelle, XI–XV siècles // Revue historique. 1979. T. 262.
P. 117–168.
«Парламент при своем возникновении был Государственным собранием»… 41
Bourdieu P. Language et pouvoir symbolique. Paris, 2001.
Bulst N. Louis XI et les États Généraux de 1468 // La France de la fin du
XVe siècle. Renouveau et apogée. Paris, 1985. P. 91–104.
Bulst N. Vers les états modernes? Le tiers état aux États généraux de
Tours en 1484 // Représentation et vouloir politique: Autour des états généraux de 1614. Paris, 1982. P. 11–24.
Chaline O. Parlements // Dictionnaire de l’Ancien Régime: royaume de
France, XVIe–XVIIIe siècles / Publ. sous la dir. de L. Bély. Paris, 1996.
Contamine Ph. De la puissance aux privilèges: doléances de la noblesse
française envers la monarchie aux XIVe et XVe siècle // La Noblesse au Moyen Âge, XIe–XVe siècles: Essais à la mémoire de Robert Boutruche / Réunis
par Ph. Contamine. Paris, 1976. P. 235–257.
Cosandey F., Descimon R. L’absolutisme en France: Histoire et historiographie. Paris, 2002.
Delachenal R. Journal des états réunis à Paris au mois d’octobre 1356 //
Nouvelle revue historique de droit français et étrangers. 1900. Année 24.
P. 415–465.
Dubois J., Lagane R., Lerond A. Dictionnaire du français classique.
Paris, 1971.
Epitaphier du vieux Paris: Recueil général des inscriptions funéraires des eglises, couvents, collèges, hospices, cimetiers et charniers depuis
le Moyen Âge jusqu’à la fin du XVIIe siècle / Éd. E. Raunier, M. Prinet,
A. Lesort, H. Verler. Paris, 1890–1918, 1974–1999. 12 vols.
Fawtier R. Parlement d’Angleterre et États Généraux de France au Moyen âge // Académie des Inscriptions et Belles-Lettres: Comptes rendues des
séances. Paris, 1953. N 3. P. 275–284.
Guenée B. L’Occident aux XIVe et XVe siècles: Les États. Paris, 1993.
Gouron A. Aux origines médiévales de la maxime Quod omnes tangit //
Histoire du droit sociale: Mélanges en hommage à Jean Imbert. Paris, 1989.
P. 277–286.
«L’Honneur de la couronne de France»: Quatre libelles contre les Anglais (vers 1418 – vers 1429) / Éd. N. Pons. Paris, 1990.
Jurmand J.-P. L’évolution du terme de Sénat au XVIe siècle // La monarchie absolutiste et l’histoire en France: Théories du pouvoir, propagandes
monarchiques et mythologies nationales: Actes du Colloque, Paris-Sorbonne,
26–27 mai 1986. Paris, 1987. P. 55–76.
Krynen J. Aristotélisme et réforme de l’État en France au XIVe siècle //
Das Publikum politischer Theorie im 14. Jahrhundert / Ed. J. Miethke. Oldenbourg, 1992. P. 225–236.
Krynen J. Entre la Réforme et la Révolution: Paris, 1356–1358 // Les
Révolutions françaises / Éd. F. Bluche, S. Rials. Paris, 1989. P. 87–112.
Krynen J. L’État de justice: France XIIIe–XXe siècles. Paris, 2009. T. I:
L’idéologie de la magistrature ancienne.
Krynen J. Qu’est-ce qu’un Parlement qui représente le roi? // Excerptiones iuris: Studies in honor of André Gouron / Ed. B. Durand, L. Mayali.
Berkeley, 2000. P. 353–366.
42
С.К. Цатурова
Krynen J. La Rébellion du Bien public (1465) // Ordnung und Aufruhr im
Mittelalter: Historische und juristiche Studien zur Rebellion / Dir. M.T. Fögen. Frankfurt-am-Main, 1995. S. 81–97.
Krynen J. Reflexion sur les idées politiques aux états généraux de
Tours de 1484 // Revue historique de droit français et etrangers. 1984. N 62.
P. 183–204.
La Roche-Flavin B. de. Treize livres des Parlements de France. Bordeaux, 1617.
Lassalmonie J.-Fr. Un discours à trois voix sur le pouvoir: Le roi et
les états généraux de 1484 // Penser le pouvoir au Moyen Âge, VIIIe–XVe
siècles: Études offerts à Françoise Autrand / Éd. D. Boutet, J. Verger. Paris,
2000. P. 127–155.
Lavisse E. Étude sur le pouvoir royal au temps de Charles V // Revue
historique. 1884. T. XXVI. P. 233–280.
Le Coq J. Questiones Johannis Galli / Éd. M. Boulet. Paris, 1944.
Le Grant L. La Table de Le Nain et les registres du Parlement de Paris //
Le Bibliographe moderne. 1907. P. 92–112.
Lettres de Louis XI, Roi de France / Éd. E. Charavay et J. Vaesen. Paris,
1890–1909. 11 vols.
Mattéoni O. L’Étude des Chambres des comptes en France à la fin du
Moyen Âge: bilan, débats et enjeux // Controler les finances sous l’Ancien
Régime: regards d’aujourd’hui sur les Chambres des comptes / Sous la dir.
D. Le Page. Paris, 2011. P. 63–79.
Mézières Ph. de. Le Songe du viel pèlerin / Ed. G.W. Coopland. Cambridge, 1969. 2 vols.
Le Miracle capetien / Sous la dir. de St. Rials. Paris, 1987.
Ordonnances des rois de France de la troisième race. Paris, 1723–1849.
22 vols.
Oresme N. Le livre de Politique d’Aristote / Publ. A.D. Minut. Philadelphia, 1970 (American Philosophical society: Transactions; Vol. 60, pt. VI).
Picot G. Histoire des États Généraux considérés au point de vue de leur
influence sur le Gouvernement de la France de 1355 à 1614. Paris, 1872.
(reéd. Genève, 1979). T. 1.
Richet D. De la Réforme à la Révolution: Études sur la France moderne.
Paris, 1991.
Rigaudière A. Pouvoirs et institutions dans la France médiévales: Des
temps féodaux aux temps de l’État. Paris, 1994. T. 2.
Cтатья выполнена в рамках исследований по гранту:
«Этноконфессиональные процессы и этногенетические мифы в
конструировании политических идентичностей в Западной Европе
Средних веков и раннего Нового времени» (Программа фундаментальных исследований ОИФН РАН).