ИСТОРИЯ СТАРОЕ И НОВОЕ В УНИВЕРСИТЕТСКИХ КОНФЛИКТАХ 1830‒1840-х гг.
advertisement
ИСТОРИЯ Д. А. Цыганков СТАРОЕ И НОВОЕ В УНИВЕРСИТЕТСКИХ КОНФЛИКТАХ 1830‒1840-х гг. Одной из характерных черт европейского классического университета стала его открытость для внешнего мира, преодоление замкнутого характера средневекового цеха-корпорации. Как следствие этого процесса в новом университете сформировался принципиально иной, по сравнению со средневековым, стереотип поведения университетского человека (по примеру благородного образа жизни), прежде всего профессора, а затем и студента. Еще одной чертой современного университета стало новое понимание университетской автономии. Этот старый университетский принцип все более и более дрейфовал от юридических привилегий, характерных для средневековых университетов, в сторону внутренней свободы научной деятельности для профессоров и свободы обучения для студентов. В европейских университетах этот процесс происходил в XVIII — начале XIX в.1 Чуть позже процесс обновления университетов проявился и в России, однако его протекание в российских условиях было обусловлено целым рядом специфических черт. Во-первых, очень своеобразной была открытость российских университетов. Задуманные по образцу своих европейских собратьев, впитывающие в себя европейскую науку и культуру, они тем не менее лишь формально, благодаря служившим в российских университетах европейским профессорам и очень незначительным контактам русских ученых, были связаны с европейским университетским пространством. Во-вторых, еще одной проблемой русских университетов стала их изолированность от нужд и потребностей русского общества и государства. В результате профессорская служба в университете не способствовала быстрому усвоению научных новаций и распространению их в русском обществе. Люди университета решали в его стенах прежде всего социальные, а не научные проблемы2. Это странное состояние русских университетов остро ощущали все игроки русской университетской политики к концу 1820-х гг.3 В результате начались работы над созданием нового университетского устава, был запущен механизм реформ, призванных решить накопившиеся проблемы4. Целью модернизации было прежде всего изменение профессорского состава российских университетов за счет получивших европейский научный опыт молодых ученых. Кроме того, предполагалось по-новому выстроить систему управления университетом, отказавшись от средневековых корпоративных вольностей в его управлении и усилив власть администрации. В Московском университете эти задачи решал новый попечитель — граф Сергей Григорьевич Строганов. Строгановская система управления университета — это реализация курса на обновление университета с сохранением отеческой, патриархальной заботы над членами университетской корпорации. За годы Строганова университетская корпорация пополнилась 37 молодыми учеными. В несколько раз (с 419 в 1835 г. до 1198 в 1847 г.) увеличилось количество студентов, обучавшихся в университете, около половины которых были дворянами5. Оживилась научная работа в университете, что привело к резкому росту защит магистерских и докторских диссертаций. При этом попечитель, по воспоминаниям А. Н. Афанасьева, «с профессорами и студентами… всегда был учтив и вообще всегда и во всем умел держать себя с благородною гордостью хорошо образованного аристократа; он не принуждал нас быть вытянутыми и застегнутыми во время лекций — и это много значило в наше время. Были случаи, что граф помогал бедным студентам, давая взаймы 1 О периодизации истории европейских университетов и их характерных чертах на русском языке см.: Андреев А. Ю. «Национальная модель» университетского образования: проблемы ее возникновения и развития в университетах Западной Европы и Российской империи // История не учительница… М., 2008. С. 17–62. 2 О типах карьеры профессоров в Московском университете см.: Андреев А. Ю. Профессора // Университет для России. М., 1997. С. 174–219; Петров Ф. А. Профессора // Университет для России. Том второй. Московский университет в Александровскую эпоху. М., 2001. С. 190–232. 3 Андреев А. Ю. Идеи немецкого классического университета и формирование университетской политики С. С. Уварова // Петр Андреевич Зайончковский: Сб. статей и воспоминаний к столетию историка. М., 2008. С. 280–302. 4 Историю подготовки университетского устава см.: Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 3. М., 2003. 5 Камоско Л. В. Изменение сословного состава учащихся средней и высшей школы России (30–80-е годы XIX века) // Вопросы истории. 1970. № 10. В 1844 г. из всего состава студентов 61,6% были дворянами. ИСТОРИЯ 75 свои деньги для своевременного взноса в Московский университет за слушание лекций»6. Другой студент 1840-х гг., впоследствии попечитель Казанского учебного округа П. Д. Шестаков, соглашаясь с Афанасьевым, отмечал: «Мы уважали графа Сергея Григорьевича и тогда, когда были студентами, и когда сделались учителями. Он знал каждого из нас, учителей, лично. Он часто посещал университет и во время лекций, и во время экзаменов — и на лекции приходил обыкновенно или вместе с профессором или до него, присутствовал на диспутах, нередко посещал гимназии как в Москве, так и в губернских городах Московского учебного округа, московские уездные и приходские училища. Несмотря на свое аристократическое происхождение и огромное богатство, граф был прост в обхождении, ласков, гуманен. От него мы никогда не слыхали крику и громких, а тем более резких замечаний. Он всегда держал себя с достоинством, говорил тихо, спокойно, внушительно… Мы не только уважали графа, мы, можно сказать, в него верили. Благодаря его внимательному и беспристрастному отношению ко всем служащим, мы под его попечительством жили спокойно, никого не боясь…»7 Налицо ситуация изменения общей атмосферы университетского сообщества, своеобразное выведение университета из бурсацких нравов предыдущей эпохи, где главным было ощущение страха, зависимости от начальства, к традициям европейской университетской жизни, дававшим ощущение служения единому делу, служению не бюрократическому. Как указывал Н. М. Дмитриев, Строганов «хорошо был знаком с состоянием науки на Западе, верно понимал смысл и дух современного движения и в то же время знал, чего ждет наше общество от русских университетов…»8 Таким образом, Строганов добился значительных успехов в реализации концепции модернизации русских университетов. Однако почти одновременно с первыми успехами появились и первые трудности. Во-первых, неустойчивой оказалась конструкция, в которой попечитель округа, сделав ставку на молодых ученых университета, готов был жертвовать «старой» профессурой. Ярче всего эта тенденция проявилась в серии конфликтов с М. П. Погодиным9. Неуживчивый, не умеющий себя сдерживать, увлекавшийся Погодин ощущал себя одной из первых звезд Московского университета. Его особый статус в университете был подтвержден министром народного просвещения графом С. С. Уваровым в конце 1834 г. Министр не принял отставку Погодина, протестовавшего против недопущения в приемную комиссию университета профессоров, имевших пансионы для абитуриентов, готовившихся для поступления в университет (за обучение в пансионе подготавливающиеся платили деньги; Погодин брал около 800 рублей с человека в год). При этом, принимая Погодина на аудиенции, Уваров назвал Михаила Петровича «лучшим украшением университета» и попросил своего подчиненного остаться10. Авторитет Погодина в университете был заработан не выступлениями с университетской кафедры, которые считались в лучшем случае неподготовленными по форме, а возможностью влиять на принятие или, в крайнем случае, оценку университетских событий через собственный журнал («Москвитянин») и прямую связь с министром. Следовательно, механизмом влияния Погодина в университете была интрига. Профессор активно пользовался этим методом ведения борьбы. К началу 1840-х гг. объектом его нападок стали молодые профессора. Первоначально Погодин весьма одобрительно относился к новому поколению своих сослуживцев. 8 октября 1838 г. он записал в дневнике: «Вечер у молодых профессоров. Приятно видеть пятнадцать человек одного образа мыслей и образования»11. Однако, когда выяснилось, что молодежь становится в университете более популярной, чем он сам, что особенно проявилось после первых публичных лекций Т. Н. Грановского, Погодин стал критиковать их ровно за то, за что раньше приветствовал, — за единый образ мысли и стремление популяризировать имеющиеся знания в обществе. Для дискредитации молодежи в глазах администрации Погодин все более настойчиво стал связывать образ мыслей своих противников с европейским образованием и презрением к России. После первых публичных лекций Грановского Погодин заметил в своем дневнике: «Был на лекции у Грановского. Такая посредственность, что из рук вон плохо. Это не профессор, а немецкий студент, который начитался французских газет. Сколько пропусков, какие противоречия. России как будто в истории не бывало. А я считал его талантливее других. Он читал точно Псалтырь по Западу. И я, слушая его, думал об отпоре»12. Ми6 Афанасьев А. Н. Московский университет (1844–1848) // Московский университет в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 243–250. 7 Шестаков П. Д. Московский университет в 1840-х годах // Русская старина. 1887. Т. 55. № 9. С. 641–652. 8 См.: Дмитриев Н. М. Студенческие воспоминания о Московском университете // Отечественные записки. 1858. № 8. 9 См. об этом: Цимбаев Н. И. Сергей Соловьев. М., 1990. С. 150–171; Умбрашко К. Б. М. П. Погодин: Человек. Историк. Публицист. М., 1999. С. 165–170; Павленко Н. И. Михаил Погодин. М., 2003. С. 76–158. 10 Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 4. СПб., 1891. С. 209. 11 Цит. по: Павленко Н. И. Указ. соч. С. 88. 12 Цит. по: Там же; см. также: Барсуков Н. П. Указ. соч. Кн. 7. СПб., 1892. С. 115; Левандовский А. А. Т. Н. Грановский в русском общественном движении. М., 1989. С. 120–121. 76 XVIII ЕЖЕГОДНАЯ БОГОСЛОВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ хаил Петрович ощущал себя втянутым в противостояние с невидимым противником, который планировал отобрать его, Погодина, университет: «…слушал рассказы о грабительствах молодых профессоров, которых махиавелические козни против меня в особенности, мне кажутся ясными… Эти подлецы всячески старались оттереть меня, чтоб на свободе делать что угодно»13. В борьбе с молодежью Погодин стремился отстоять свои позиции, подкрепленные сроком службы в университете и расположением министра, не раз уже проверенным способом: он хотел поднять шум вокруг своей возможной отставки, надеясь, что его как заслуженного профессора начнут уговаривать остаться. 16 февраля 1844 г. Погодин написал прошение об отставке. К его неудовольствию, она была принята, чему немало поспособствовал Строганов, недовольный обхождением Погодина с одним из своих любимцев — С. М. Соловьевым. Бывший профессор затаил обиду не только на профессоров-западников, их европейское образование, но и на графа Сергея Григорьевича. От имени истории, сравнив попечителя 40-х гг. с его знаменитым предшественником — М. Н. Муравьевым, Погодин отдал пальму первенства попечителю начала века. Строганову было поставлено в вину, что «на профессоров он смотрел как на орудия, и покровительствовал только своим, т. е. привезенным с собою молодым путешественникам, с которыми думал начать новую эру в университете. Всех старых, по тем или другим причинам, он старался стеснять или удалять»14. Конфликт Погодина со Строгановым имел важные последствия для системы управления Московским университетом. Кроме интриг с Погодиным, слабым звеном системы управления университета Строгановым были сами молодые профессора. Приобщенные к европейским идеалам науки, они считали своей базовой ценностью вовлеченность в европейское культурное пространство, придавали не очень большое значение своему продвижению по служебной лестнице в России, готовы были жертвовать службой ради своих, иногда не вполне понятных окружающим ценностей. Ярче всего эта тенденция проявилась в конфликте с В. С. Печериным. Печерин стал первым ученым Московского университета, приступившим к преподаванию в нем после европейской стажировки и в момент действия нового устава. 7 августа 1835 г. Печерин прочел первую пробную лекцию и был назначен на должность исполняющего обязанность экстраординарного профессора. Его общение с аудиторией тут же произвело фурор, на лекции Печерина по греческому языку стали стекаться студенты в огромных количествах15. Однако самого молодого преподавателя этот факт не делал более терпимым по отношению к российской действительности, которую он откровенно презирал и мечтал о побеге из России. 19 февраля 1836 г. Печерин подал в Совет университета прошение об отпуске для летней работы в Берлине. Получив требуемое, он уехал в Берлин в июне 1837 г. и из отпуска не вернулся. 24 ноября 1836 г. по указу Сената министр Уваров предложил Совету Московского университета уволить Печерина со службы, что и было сделано. В феврале 1847 г. против Печерина было начато уголовное преследование. Пытаясь спасти молодого ученого, Строганов выхлопотал у министра приостановление уголовного дела против Печерина, наладил с ним корреспонденцию и попытался вернуть на Родину. Думается, письмо Печерина Уварову объяснило попечителю Московского учебного округа всю бессмысленность этой затеи. Беглец, объясняя свое решение, писал, что страшится превратиться в «благонамеренного старого профессора, насыщенного деньгами, крестиками и всякою мерзостью», называл старых профессоров «людьми без верований, без Бога, живущими лишь для того, чтобы копить деньги, откармливаться, как животные»16. Безусловно, история Печерина — пример сугубо индивидуального поведения очень нестандартного человека. Однако что-то типическое в его поступке было. Тот же Грановский, находясь в Берлине, также вынашивал идею о невозвращении в Россию17 и только теплые семейные отношения удержали его от этого шага. Да и отношение к старым профессорам у Грановского было сходное. Впрочем, как и отношение к профессорской карьере. Для Грановского кафедра была служением, учительством, а не продвижением по служебной лестнице в табели о рангах. Эта идея Грановского стала традиционной для последующих поколений ученых Московского университета, став своеобразным либерализмом московской профессуры18. Как следствие подобных установок, только в поколении новых ученых стало возможным отказываться от назначения на должности в том случае, если вакансии мешали научным планам ученых, так же, как и от профессорской службы вообще по идейным 13 Павленко Н. И. Указ. соч. С. 88. Погодин М. П. Школьные воспоминания: Из моих записок // Вестник Европы. 1868. № 8. С. 614. 15 О влиянии Печерина на студентов см.: Гершензон М. О. Жизнь В. С. Печерина. М., 1910; Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 4. Ч. 1. М., 2003. С. 149–152. 16 Печерин В. С. Замогильные записки. М., 1932. С. 173. 17 Кореева Н. С. Т. Н. Грановский в Берлине (по эпистолярному наследию) // Т. Н. Грановский и идея всеобщей истории: Статьи и тексты. М., 2005. С. 116–137. 18 Цыганков Д. А. Традиции Грановского… // Труды научной конференции студентов и аспирантов «Ломоносов–99». История: Сб. тезисов. М., 1999. С. 74–76. 14 ИСТОРИЯ 77 мотивам. В 1840-е гг. по первому пути пошел О. М. Бодянский, отказавшийся ехать в Казань, где были бы затруднены его научные занятия славянскими древностями. Второй путь привел к коллективной отставке профессоров Московского университета в 1847 г., о чем пойдет разговор чуть ниже. Впрочем, для старших товарищей молодежи это было знакомо и естественно. Словно играя на чувствах молодежи, Погодин еще до разрыва со своими идейными противниками замечал: «Те профессоры, которых Вы теперь сменяете: Ивашковские, Котельницкие и проч., были ведь смолоду так же ревностны, так же благоговели к науке, так же горели желанием распространять истину, а что сталось с ними теперь в их несчастной среде? Увидим, что станет с Вами»19. Еще один минус строгановской системы модернизации Московского университета заключался в конфликтных отношениях попечителя и министра. В условиях кризиса университетской системы в конце 1820 — начале 30-х гг. два этих непохожих человека действовали сообща: тщательно отбирали кандидатов на профессорские кафедры, совместно решали сложные вопросы. Однако, когда дела в Московском университете пошли более успешно, Строганов все более и более стал выходить из-под влияния Уварова. Несхожими были и их личные симпатии. Люди, с которыми не ладил Строганов, почти всегда находили поддержку Уварова. Так произошло с И. И. Давыдовым, раскритикованным Строгановым во время ревизии Московского университета в 1826 г., с М. П. Погодиным, не нашедшим понимание московского попечителя в 1844 г., Н. И. Крыловым в 1847 г. Кроме того, Строганова тяготили формальные служебные отношения с министром. Весь 1847 г. попечитель и министр словно мерились своим влиянием на течение университетских дел в Москве. Сначала предметом разбирательства между Уваровым и Строгановым стал секретный циркуляр министра с требованием ограничить изучение славянских наречий и истории в университете в пользу русского языка и литературы. Попечитель самостоятельно рассекретил идеи министра и доложил о них Совету университета, а затем в официальном отношении к министру отказался исполнять циркуляр и фактически был принужден это сделать только под личным давлением императора. Затем Уваров дал распоряжение об уничтожении части очередного тома «Чтений ОИДР» (выпускались университетским научным обществом, председателем которого был Строганов), в котором находилась публикация сочинения английского дипломата и путешественника Дж. Флетчера, содержащая критические отзывы о России XVI в. По большому счету, эта история и подвигла Строганова подать заявление об отставке. В своем прошении об увольнении со службы, направленном императору, Строганов замечал, что «понятия мои о службе Вашего Величества не могут сблизиться с понятиями о ней Министра народного просвещения. Опасаясь, что при постоянном состязании с графом Уваровым я легко могу преступить границы, указанные мне служебными отношениями, не чувствую себя способным оставаться исполнителем его направлений»20. Наконец, ситуацией, в которой вскрылась все непрочность строгановской системы управления, стала крыловская история, как бы вобравшая в себя все имевшиеся в университете конфликты21. Поводом для конфликта стали бытовые проблемы, взорвавшие кружок молодой профессуры. Жена Н. И. Крылова — Любовь Корш — бежала от мужа к своей сестре Антонине, бывшей замужем за К. Д. Кавелиным. Узнав об этом событии, друзья Кавелина — Т. Н. Грановский, П. Г. Редкин и Е. Ф. Корш — отказались преподавать в университете вместе с человеком, запятнавшим нравственные ориентиры профессорской корпорации. Крылову ставилось на вид негуманное отношение к жене, взяточничество. В результате конфликта все замешанные в него лица прекратили чтение своих лекций в университете, что продолжалось около трех месяцев. Вскоре конфликт из латентной стадии, когда он представлял собой спор о нравственных ориентирах членов профессорской корпорации, перерос в острую, превратившись в вопрос о возможности профессоров каким-либо образом отстаивать свои требования во взаимоотношениях с администрацией. За это время враждующие стороны пытались привлечь на свою сторону влиятельных сторонников. Противники Крылова надеялись на Строганова. Тот не любил скандалов, не ожидал его от близких ему лиц и первоначально весьма настороженно отнесся к сообщениям противников Крылова. Однако ближе к лету 1847 г., когда попечитель досконально разобрался в деле, он занял сторону противников Крылова, правда, в силу конфликтных отношений с министром долго не предпринимал активных действий для разрешения инцидента. Противники Крылова буквально заставили попечителя решить проблему в благоприятном для них направлении. Средством достижения цели стало письмо Т. Н. Грановского попечителю: «Выступая против профессора Крылова, мы руководствуемся не чувством личной вражды, мы… отдаем должную спра19 Погодин М. П. Школьные воспоминания… С. 614. Петров Ф. А. Сергей Григорьевич Строганов. Рукопись. 21 О крыловской истории см.: Левандовский А. А. Указ. соч. С. 175–183; Петрова Ф. А. Указ. соч. Т. 3. Ч. 1. С. 516–518. 20 78 XVIII ЕЖЕГОДНАЯ БОГОСЛОВСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ ведливость его таланту, но без всякой выспренности заявляем, что не можем более считать себя его коллегами, поскольку он своим поведением опозорил себя на весь город, и разговоры о нем уже не являются тайной и для студентов, а его стремление сохранить за собой свое место, которое он обеспечил своим поведением, заставляет нас публично протестовать. Мы сознаем все последствия нашего поступка, который не принят в нашем обществе… Возможно, другие члены университета сомневаются в справедливости нашего мнения, но это все люди другого поколения, люди устаревшие, с которыми мы не можем быть солидарны… Мы знаем, что наши места недолго останутся незамещенными, но хотели бы показать молодым поколениям… пример протеста против профессора, погрязшего в грехе… Оставляя университет, мы уносим с собою сознание, что оказали ему некоторые услуги нашим пребыванием в нем и, может быть, еще более тем, как удаляемся из него… Этот пример не пропадет для юных поколений. Они увидят, что отныне профессор не может быть порочен безнаказанно, если даже, по-видимому, наказание и не постигает его. Они будут иметь более веры в своих будущих воспитателей, вспоминая о тех, которые принесли в жертву все свое настоящее и будущее чувству своего долга относительно университета»22. После письма Грановского Строганов написал отношение Уварову, в котором просил о переводе Крылова в Казань. Однако министр, уже находившийся в сложных отношениях с попечителем, не стремился помочь Строганову, поскольку, во-первых, чувствовал, что тот покидает пост попечителя московского учебного округа, а во-вторых, первоначально был информирован о конфликте М. П. Погодиным, который в сложившейся ситуации занял сторону Крылова. Окончательное решение всей истории, после того как профессора-западники официальным порядком подали в Совет факультета прошение об отставке в январе, получилось в переписке нового попечителя Д. П. Голохвастова и министра Уварова. 25 января 1848 г. Голохвастов докладывал министру о том, что «нет никаких сомнений в виновности профессора Крылова как в отношении частной жизни, так и в исполнении его службы». Новый попечитель готов был уволить Крылова, и немедленно, однако для того, чтобы эта отставка не выглядела уступкой трем должностным лицам университета, он предлагал немного затянуть время и вместе с Крыловым наказать и его противников. В результате Кавелин и Редкин, дочитав курсы, были уволены из университета, Грановский как невыслуживший положенный за заграничные путешествия 12-годичный срок, оставлен в университете. Не подвергся наказанию и Крылов. Конфликт был решен в соответствии с логикой законов о службе, на чем настаивал Голохвастов, смысл протеста профессоров-западников терялся в такой системе ценностей. Крыловская история показала все непрочность строгановской системы управления университетом. Оказалось, что кажущийся успех молодых профессоров был не победой их системы ценностей, открытости русских университетов европейскому университетскому пространству, а лишь следствием заслуг попечителя, посчитавшего приемлемым использовать молодежь для привлечения внимания к университету со стороны дворянского московского общества. Для Строганова была важна не наука сама по себе, не возможность создания единого русско-европейского научного пространства, а прежде всего воспитательные функции науки в деле образования нового поколения дворянской молодежи, решении практических вопросов московской городской жизни. Молодые профессора не смогли изменить стереотипы поведения профессорской коллегии в целом. Внутри университета, несмотря на строгановские нововведения, гораздо более живучим оказался службистский дух старой профессуры, который пугал Печерина и который торжествовал вместе с конфидентом Крылова — Погодиным. Наконец, крыловская история поставила вопрос об изменении системы подготовки научных кадров для университета, поскольку осторожному начальству было трудно ладить с профессорами, претендующими на коллективное выражение собственных мнений. Неоценимую услугу русской администрации в этом вопросе оказала ситуация 1848 г. Русские ученые вынуждены были расплатиться за европейские революции сворачиванием научных контактов с их коллегами за границей и фактическим переводом университета на военное положение. Впрочем, определенный задел, созданный новым поколением университетских профессоров, сохранялся. Свои ценности они передавали студентам, ставшим важной силой в реализации их идеалов. Судя по всему, воспитанники профессоров-западников восприняли и урок коллективной отставки. Так, ученик Грановского Б. Н. Чичерин и его коллеги поступят сходным образом в 1866 г. 22 Т. Н. Грановский и его переписка. Т. 1. М., 1897. С. 450–451. См. также: Левандовский А. А. Т. Н. Грановский в русском общественном движении. М., 1989. С. 180.
