В. Б. Яшкина
advertisement
В. Б. Яшкина СРЕДНЕВЕКОВЫЕ КАМЕННЫЕ КРЕСТЫ В ТРАДИЦИОННОЙ КУЛЬТУРЕ XIX—XX ВВ. Общие положения, касающиеся вопросов происхождения, распространения и функций древнерусских каменных крестов, впервые были определены в работах А. А. Спицына и И. А. Шляпкинаi. Отмечая, что до недавнего времени эти положения не пересматривались (в частности, принято функциональное разделение крестов на памятные, намогильные, поклонные и обетные), следует обратить внимание на утвердившееся в научной среде представление о каменных крестах как памятниках средневековой материальной культуры и объектах исследования археологии, искусствоведения, палеографии. Между тем, еще в прошлом веке в поле зрения некоторых исследователей попадали сведения фольклорно-этнографического характера, указывающие на определенную роль средневековых каменных крестов в ритуальных традициях сельского населения Северо-Запада России. ii Возможно, именно эти материалы привели ученых к обособлению группы так называемых поклонных крестов, которые, как нам кажется, более уместно называть почитаемыми,iii поскольку выполняемая ими роль местной святыни зафиксирована на несколько столетий позже времени их изготовления и установки. Первоначально почитаемые кресты могли быть как надгробиями, так и обетными памятниками. iv Вообще же о функциях каменных крестов в народной культуре средневековья известно немного, прежде всего, из-за небольшого количества памятников с надписями, позволяющими определить причину их установки, а также из-за того, что письменные источники (летописи, грамоты, писцовые книги и т. п.), как правило, упоминают лишь каменные кресты, служившие ориентирами (например, летописный Игнач крест)v или межевыми знаками. При этом надо отметить, что надписи на крестах часто подвергаются различным интерпретациям — в зависимости от того, какие цели ставит перед собой исследователь. Так, Стерженский крест 1133 г. с надписью “В лето 6641 месяца июля 14 день почах рыти реку сю аз Иванко Павловиць и крест сь поставих” долгое время считался “памятником новгородско-суздальского противостояния”, установленным при углублении верховья реки Волги для того, чтобы связать ее с Новгородом независимым от Суздаля путем — через реки Полу и Ловать: “На сторожевом городке, предназначенном охранять этот новый путь Новгорода, и был... поставлен крест” vi . А. А. Зализняк, указывая на неясность значения слов “рыти реку”, приводит устное предположение С. М. Толстой о том, что установка креста могла быть связана с обрядом “так называемого “пахания реки” как магического средства вызывания дождя во время засухи” vii . На наш взгляд, Стерженский крест, скорее всего, был обетным памятником, поставленным для благополучного завершения начатых работ. Его летопись сходна с летописью креста, стоявшего в церкви с. Панилова (Архангельское поморье): “1707 года месяца августа 7-го дня поставлен сей образ святаго креста на Орлеце по обещанию работных людей, которыя ломали камень на малую Двину в новую крепость радением Михаила Волкова. Резал капитан Иван Воронцов”viii. В то же время, сложно определить назначение каменного креста, обнаруженного не in situ, даже если на нем существует надпись. К таким памятникам относится крест XII в. из часовни с. Воймерицы (ныне Любытинский р-н Новгородской обл.) с текстом, который на первый взгляд кажется обычной эпитафией: “Богуславу и Лазареви братья и мати Мирослава поставили хрест Славоне делале”. Однако А. А. Зализняк приводит любопытное наблюдение, по которому надпись эта “более всего <...> напоминает тексты на скандинавских рунических камнях, поставленных в память родственников. <…> Такие камни обычно ставились не на могилах, а на заметных местах; <…> нередко они посвящались людям, погибшим вдалеке от дома”ix. То есть этот крест, возможно, был кенотафом. Однако большинство известных нам средневековых каменных крестов — это надгробные памятники, установленные на могильниках XIII—XVI столетий и распространенные в основном в пределах Новгородской и Псковской земель. Прекращение традиции массового изготовления каменных крестов, по-видимому, происходит в XVII веке. Возможно, это связано с переходом к погребениям на погостах и распространением деревянных намогильных крестов. Именно в это время кресты, сделанные из камня, как кажется, выпадают из сферы нормативной погребальной культурыx (впрочем, то же можно сказать и о могильниках, на которых они стоят). По мнению А. А. Панченко, этот процесс может быть связан “и с грандиозным “запустением” новгородских земель в конце XVI — начале XVII вв., и с притоком населения из других (в том числе и более южных) районов”xi. Возможно, именно в эту эпоху складываются известные нам формы народного почитания крестов — наиболее ранняя традиция зафиксирована в первой половине XVIII в.xii Почитание каменных крестов уже было исследовано А. А. Панченко как одно из проявлений так называемого народного православия. По его мнению, в традиционной культуре XIX — XX вв. каменные кресты попадают в разряд деревенских святынь и воспринимаются в качестве “одушевленных предметов, или имеющих собственную мифологическую сущность, или “замещающих” того или иного представителя сакрального мира”xiii. Ниже мы более конкретно рассмотрим примеры, указывающие на такое восприятие и сближающие каменные кресты с почитаемыми камнями, родниками, иконами, деревьями. С другой стороны, мы постараемся выяснить, что более важно для народного восприятия средневекового каменного креста — его форма или то, что он сделан из камня, — и имеет ли значение в данном контексте его роль в погребальной культуре. Здесь кажется необходимым отметить, что для представителя традиционной крестьянской среды восприятие таких памятников не было напрямую связано с их внешним видом. xiv Почитаемыми становились каменные кресты любых размеров, форм, находящиеся в разных локусах географического и культурного ландшафта. При этом наличие или отсутствие надписей также не имело значения. Например, о почитаемом кресте, хранящемся в церкви с. Зачеренье (Саатсе, ныне территория Эстонии), сообщалось следующее: “Большинство на вопрос о его происхождении отвечало: “Господь его знает”; но некоторые утверждают, что, по преданию, он был найден на том месте, где впоследствии поставлена церковь. Утверждали также, что на нем существует надпись, коею повелевается поставить на этом месте церковь; но, на самом деле, никакой надписи не имеется” xv . С другой стороны, существование надписи на одном из крестов, хранящихся в часовне с. Воймерицы (она уже упоминалась нами выше), никак не отразилось на предании, связанном с этими памятниками: “При деревне Воймерицы на берегу реки Мсты при впадении р. Отыи имеется старинная часовня во имя святых апостол Петра и Павла; в часовне хранится 3 каменных креста, о которых сохранилось предание, что они приплыли вверх по течению реки Мсты и остановились у того места, где теперь построена часовня. <...> При перестройке часовни крестьяне трижды метали жребий — оставить ли кресты на месте, или перенести в другое место. Жребий выпал — оставить. На вопрос о времени постройки — ответ получался один: всегда стояла, дед моего деда и то помнит, что здесь стояла!” xvi. Любопытно то, что надписи могли видеть там, где их не было, и, наоборот, не замечать, даже если они на самом деле существовали. Предания о крестах существовали вне зависимости от действительных причин появления этих памятников и, скорее всего, формировались под влиянием народных представлений о происхождении местных святынь. Рассказ, в котором кресты приплыли против течения реки, относится к довольно распространенному типу преданий о явившихся священных предметах. Явление таких предметов (обычно это или каменные кресты, или иконы) в определенном месте расценивается как знак, указывающий на святость последнего, — довольно часто такие предания объясняют строительство церкви (как в с. Зачеренье) или часовни. При этом особенное внимание обращается на то, что священный предмет становится неотделим от места, в котором он явился (так, вопрос — можно ли перенести кресты — решался при помощи жребия, то есть потустороннего вмешательства). Эти предания включают в себя и мотив выбора места для построения церкви (или часовни): “В часовне каменный крест, который по местному поверью в незапамятные времена сам приплыл к этому месту по озеру. Его отнесли в церковь, но крест там остаться не захотел и “чудесно вернулся” на берег озера. Тогда здесь и была поставлена часовня. В ней были от камня чудеса” (записано в с. Заголодно, Бокситогорского р-на, Ленинградской обл.) xvii . В таких преданиях каменный крест выполняет функцию объекта, указывающего место, предназначенное для часовни. Вообще, в преданиях о строительстве церкви (часовни) такими свойствами наделяются иконы или бревна, предназначенные для постройки. По народным представлениям, если пустить эти предметы по реке, то они обязательно остановятся именно в том месте, где должна быть построена церковь. Если же кто-нибудь попробует перенести их на другое место, то они чудесным образом возвращаются обратно.xviii С другой стороны, само перемещение каменного креста в преданиях часто определяется как святотатство. xix При этом в одно повествование могут быть включены различные мотивы: “Против холма, на котором существовала церковь (д. Филево, ныне Сланцевский р-н, Ленинградская обл. — В.Я.), на другой стороне озера, на открытом поле, есть малая деревянная часовня, в которой хранятся каменные древние кресты, один из них с отбитою частию... Предание говорит, что во время нападения литовцев лошадь литовского начальника оступилась нечаянно на крест, и начальник упал с лошади; в досаде он бросил крест в озеро, но был поражен тяжкою болезнию; в раскаянии он велел достать крест из глубины — и поставил его с честию на прежнее место; жители окрестных деревень доселе благоговеют к сему святому кресту — и один раз в году, именно 26 октября (в праздник вмч. Димитрия Солунского), служат пред ним общий молебен” xx . Начало этого предания содержит “мотив надругательства врагов над святыней”, широко распространенный в народной исторической прозеxxi; структура повествования (святотатство, наказание святотатца, возвращение креста) позволяет отнести его к преданиям о просхождении деревенских святыньxxii. Кроме того, в религиозном контексте здесь, возможно, имеет значение и мотив обращения иноверца (которым, по традиционным представлениям, является любой иноземец). Однако существует довольно обширная группа преданий, в которых происхождение почитаемых каменных крестов объясняется более прагматическими причинами. Иногда эти памятники воспринимаются как следы пребывания в той или иной местности каких-либо исторических или легендарных персонажей. xxiii Так, по сообщению церковного старосты с. Выскатка Е. Андреева, “есть предания, что Иоанн Грозный лично проходил через Гдов. Кресты от времени его, при псковской дороге, за Рудницей, в 30 верстах от Гдова, носят название крестов Грозного” xxiv . Не менее популярной героиней преданий Причудья и Псковщины является св. Ольга: о кресте в погосте Ольгин Крест (д. Отрадное Сланцевского р-на, Ленинградской обл.) сообщалось: “в церкви находится вытесанный из дикого камня крест, который водружен на сем месте княгиней Ольгою в бытность ее на рыбной ловле и звериной охоте, посему и село называется Ольгин Крест, а местность около села “Зверинец””. xxv По другому преданию, этот крест водружен св. Ольгой “в память спасения на угрожавших ей порогах р. Наровы”xxvi. Каменные кресты могут восприниматься и как надгробные памятники князей, богатырей, интервентов (“литвы” и “шведов”) и просто воинов. Так, при описании одного из каменных крестов, стоявших в начале века в г. Гдове (Псковская обл.), сообщается, что “недавно еще рядом с этим крестом стоял другой такой же крест, который был сброшен кем-то в реку. Предание говорит, что эти кресты поставлены на месте убиения двух князей, погибших во время сражения на площади против Пятницкой церкви” xxvii . Каменный крест у с. Погост (на границе Смоленской и Калужской областей), по местному сказанию, “будто бы воздвигнут на могиле одного князя, племянника Андрея Боголюбского, убитого во время военного похода на берегу р. Болвы, близ той местности, где ныне с. Погост” xxviii . В д. Бешкино (Гдовский р-н, Псковская обл.) был почитаемый крест, “взятый, говорят, со шведского кладбища... Крест этот считают чудотворным и украшают поясами, кусками холста и крестиками” xxix . В д. Козловщина (Гдовский р-н, Псковская обл.) каменные кресты, стоящие на кладбище деревни, “по мнению народа, стоят над могилами воинов, убитых в сражении” xxx . В д. Щупоголово (Лужский р-н, Ленинградская обл.) было записано такое предание о каменном кресте: “На месте церкви в Щупоголове раньше стояла часовня. Когда была битва со шведами, здесь был похоронен убитый шведский предводитель, потом его матерью приехавшей поставлена часовня, а на месте часовни — церковь. Каменный крест у шведки был поставлен на часовню, потом помещён на нынешнем месте”xxxi. В этих преданиях каменные кресты воспринимаются как памятники “чужим”, маргинальным, с точки зрения крестьянской культуры, персонажам, что вообще характерно для народного представления о средневековых археологических памятниках. xxxii В определенном смысле столь же чуждыми повседневной жизни деревни были и представители клира, монахи, отшельники, местночтимые святые. По народным представлениям, каменные кресты могли быть и их памятниками. Однако предания о последних приобретают несколько другой оттенок. Так, согласно одному из народных рассказов, каменный крест стоял на могиле принявшего мученическую кончину настоятеля монастыря. По сообщению И.П. Крылова, недалеко от Мологинского казенного лесничества стояла часовня, “построенная в незапамятные времена на месте бывшего мужского Вознесенского Опекаловского монастыря, разрушенного, как говорит предание, при Литовском нашествии... В 100 саженях к Мологину, близ дороги, находится старинный крест высотой около 1,5 аршина, сделанный из Старицкого известкового камня. Есть предание, что здесь похоронен настоятель бывшего монастыря, убитый при нашествии литовцами, остальная же братия разбежалась” xxxiii. С другой стороны, каменный крест, по преданию, может быть сделан самим святым еще при жизни и установлен потом на его могиле. Так, недалеко от с. Миголощи (Хвойнинский р-н, Новгородская обл.) в часовне хранился каменный крест, про который говорили, что он стоит на могиле иеромонаха Тихона. Приходящие исцелиться просили отслужить по Тихону панихиду в церкви, после панихиды окачивали крест водой и обливали этой водою больных. На кресте с одной стороны были выбиты слова: “сделан старцем Тихоном”xxxiv. В начале 30-х годов нашего века поборниками антирелигиозной пропаганды из Ленинграда были собраны следующие, довольно примечательные, сведения о почитаемом каменном кресте: “На краю деревни Колодно, в 16 км от г. Луги, находится древний могильник. Над ним возвышается несколько елей — остатки “священной рощи”. Бывший помещик дерзнул из ее леса срубить гумно и оно якобы немедленно сгорело. xxxv На суку одной ели висел каменный крест, его окачивали водой и ею лечились от разных болезней. Над одной из могил этого древнего могильника выстроена часовня. Сложилась легенда, что в могиле лежит “святой” старец Данила, который будто бы вытесал почитаемый каменный крест. Неизвестно, когда он жил. Да и называют его по-разному: одни — Данила, а другие — Нила. Только одно согласно говорят: он помогал при жизни и, умирая, сказал, что будет помогать и после смерти. На вопрос, как он помогал при жизни, отвечают: “Всяко — смотрел на солинку, лечил”” (т.е. был колдуном). Много ходит легенд про этого старца, про его “чудеса”. На поклонение старцу стекалось много народа. Больные ногами опалзывали три раза часовню и могилу. Припадочных подводили к кресту”xxxvi. Кажется, можно говорить о том, что в приведенных выше преданиях каменные кресты функционально эквивалентны другим деревенским святыням: прежде всего, иконам и местночтимым средневековым погребальным памятникам. При этом сходство прослеживается не только в преданиях, но и в различных обрядовых действиях, в основном направленных на исцеление. Так, каменные кресты часто окачивают водой, после чего, по народным представлениям, последняя приобретает целебные свойства: ею умываются, ее пьют. У каменных крестов приобретал целебные свойства и елей (деревянное или оливковое масло), который в церковной практике употребляется для помазания немощных в таинстве елеосвящения: по сообщению начала XX в., почитаемые кресты из д. Сельцы (Гдовский р-н, Псковская обл.) были “изукрашены различными тканями”, а у их подножья стояли “бутылки с деревянным маслом, которым крестьяне и, главным образом, крестьянки, мажут больных”. xxxvii Способов лечения при помощи каменных крестов было довольно много. Так, в описании креста, стоявшего близ г. Боголюбова, при впадении р. Нерли в Клязьму, сообщалось, что раньше “он был длиннее и шире, но народ, полагая в нем целебное свойство — утолять зубную боль, издавна и безжалостно отбивает края его…” xxxviii (здесь можно указать на то, что свойствами исцелять зубную боль наделяются и священные деревья, и чтимые камни-“следовики”). Такие обряды могли сопровождаться и вотивными приношениями крестам. Следующие сведения были собраны нами в д. Щупоголово (Лужский р-н, Ленинградская обл. Цитата из полевого дневника) : “На лопастях креста и вокруг него лежали монеты (5, 10, 20 руб.). В начале нашего века над крестом стояла часовня, в 1920-х гг. ее разобрали на дрова. “[Соб.: Около него надо что-то оставить?] Да, монетку... Вешают там платочки. Головка болит — так платочек вешают. Вот я раз зимой тоже пришла, а одна женщина с другой деревни пришла — у ей тоже плечи болели. Вот она пальто сняла, а сама вот так об него терлась. И теперь вот прошло, говорит. <...> Тряпочки... Потереть руку и положить. Монетки кладут. <...> Смывают. От глазу... Ребенок другой раз плачет, не спит. Иди смой крест. Мамаша, иди смой. Батюшка сразу пойдет, смоет. Держит от таз и смывает. <...> И взрослому так же””xxxix. Сходные обряды совершались и у почитаемого каменного креста, стоявшего близ д. Кашельково (Батецкий р-н, Новгородская обл.): больные мылись водой из родника, предварительно облив ею крест, — “ходили смывать этот камешек”. Кроме того, они приносили в часовню, где стоял крест, полотенца (“завещание делали туда”); когда рождался ребенок, то родители относили в часовню детскую рубашку, брали из родника воду и мыли ею новорожденного.xl Последние из приведенных выше поверий показывают, что обрядовые действия, совершаемые с каменными крестами, связаны с довольно распространенной традицией обетных (заветных) приношений.xli Можно отметить два главных вида таких приношений: деньги (обычно мелкие монеты) и тканые изделия. Те и другие могут служить предметными медиаторами между профанным и сакральным мирами и поэтому используются как пожертвования. Однако роль тканых изделий, особенно если они не новые, а снятые с какой-либо части тела, может заключаться и в передаче болезни каменному кресту xlii . Такие обряды неоднократно отмечались исследователями в бывшем Тихвинском уезде С.-Петербургской губернии: “Некоторые жальники до сих пор почитаются местным населением, кое-где сохранился обычай одевать на каменные кресты жальников особые рубашки (Тарантаевская волость)”xliii. “Перед ними зажигаются восковые свечи, перед ними же преклоняют колени местные крестьяне и крестьянки, с горящими свечами в руках; матери, потерявшие детей, на эти каменные кресты одевают рубашки умерших, кресты украшаются полотенцами, ковриками из тряпок и т.д.” xliv _ В с. Белый Бор (Бокситогорский р-н, Ленинградская обл.) “в часовне преп. Кирика такой же крест, как и в Заголодненской (см. выше.— В.Я.), но более пышно закутан в детское белье, головные платки, покрывала. Цель магия. У больного ребенка берут распашонку и оставляют на нем. Должно помочь лечению”xlv. Передача болезни посредством вотивов (полотенца с вышитыми руками, ногами, глазами часто приносили и оставляли в часовнях; тряпочки и части одежды вешали на деревьях, деревянных и каменных крестах) — довольно распространенное явление для восточнославянской народной культуры. Однако “одевание” каменных крестов требует более подробного рассмотрения. То, что во многих случаях такие обрядовые действия связаны с крестами, стоящими на могильниках, позволяет предположить, что за ними стоят другие персонажи преданий, ведь с могильниками часто связаны представления о “забудущих родителях”. Здесь кажется уместным привести следующую цитату: “В поминальные дни на жальники “ходили молиться”: “Сходим, поклонимся, положим копеечки… Это забудущим, забытым родителям <...> “Забудущие родители, помогите нам”. Свечечку покупали, ставили, копеечки клали” (д. Дворище, Любытинский р-н, Новгородская обл.)”xlvi. Такие же действия совершались на могильнике и у каменных крестов в д. Бережок (Бокситогорский р-н, Лен. обл.): “посреди жальника стоит маленькая (1 кв. м площадь и 1 м высота) досчатая часовня, устроенная специально для хранения каменных крестов. В ней находятся 4 маленьких каменных креста (30—35 см высотою и 10—15 шириной) без каких бы то ни было украшений (орнаментов) и надписей. По сведениям, полученным от местного населения, в жальник ходят молиться только “по завету” от болезней глаз, ушей и др. Молитва всегда сопровождается сожжением перед каменными крестами восковой свечи”xlvii. О значении средневековых могильников для деревни и о роли намогильных каменных крестов свидетельствует и такой любопытный пример, записанный И. А. Шляпкиным в д. Новый Бор Тихвинского уезда: “Не доезжая до деревни, близ мельницы на ручье Жальничном <...> расположен заросший густым и частым еловым лесом “жальник”. Крест, когда-то стоявший где-то на могиле, теперь стоит на месте около поля. <...> Когда-то, сказал один старик, служили панихиды и много крестов стояло, но как крестьян переселили в Кременичи (деревня примерно в 30 км к северу. — В.Я.), так они и кресты увезли”xlviii. Очевидно, что намогильный каменный крест в народном восприятии наделяется антропоморфными чертами, а в определенные моменты может становиться и заместителем покойника (или другого представителя потустороннего мира). Так, в предании, записанном о могильнике у д. Карино (Сланцевский р-н, Ленинградская обл.), из-за каменных крестов “выезжал молодой парень на сивом коне и провожал свадебные поезда от деревни к церкви”; согласно другому варианту этого рассказа, во время свадеб разъезжал самый большой каменный крест.xlix Покойник как персонаж, принадлежащий иному миру, обладает многими чудесными, но и опасными свойствами. Эти свойства могут передаваться и намогильному каменному кресту. Например, старец Данила, по легенде, “помогал при жизни и будет помогать после смерти” — и крест его становится исцеляющим. Другое предание повествует о том, как легендарными родоначальниками деревни Засосье, Владимиром и Симеоном, были наказаны крестьяне, однажды не пришедшие на их могилу в Троицкую субботу. При этом о каменных крестах на этой могиле рассказывали, что “в старину кому-то <...> вздумалось нести один из этих крестов к церкви, но на половине дороги крест придавил его к земле так, что он не мог сдвинуться с места...” l . Здесь кажется уместным вспомнить и о кресте старца Тихона. То, что просящие исцеления сначала должны были отслужить панихиду в церкви, показывает, что крест здесь воспринимается как заместитель святого в этом мире. Как мы видим, формирование народных представлений о каменных крестах Северо-Запада России в большой степени происходило под влиянием семантики надгробья. С другой стороны, важную роль играла и каменная природа крестов, которые местными жителями часто определяются как “камни”, “камни ввиде креста” (например, в дд. Кашельково, Поречье, Заголодно). При этом значение надгробий и камней как объектов, так или иначе связанных с сакральным миром, усиливалось благодаря форме этих памятников — крест в христианской традиции всегда обладает чудесными свойствами. Здесь кажется нужным отметить, что опасные или чудесные свойства крестов проявляются только в определенные хронологические отрезки — время контакта с ними. Так, в д. Карино крест “ездил на коне” только во время свадеб. В 1998 г. о тех же крестах записано следующее: “[Соб.: А были у вас в округе где-нибудь каменные кресты?] У нас в старину, такие, вот я помню, вот такие. <...> Глухое кладбище называется. Вот там кресты, вот такие были. <...> Так вот в каком году я не знаю — в шестидесятом, или что, эти камни, кресты — там не помню, сколько стояло. <...> И вот, да, мы ходили, тоже. Что-нибудь вот потрешь, или как, повесить тряпочку надо, на этот крест. И не глядя — бежать. [Соб.: А почему не глядя?] А не знаю, не знаю. Не помню, нас учили…” li . В то же время, само это кладбище не пользовалось славой “нечистого”, “опасного” места. Запреты оглядываться обычно связаны с колдовством, гаданиями и действуют именно во время совершения магических действий. Так, сходная ситуация прослеживается в североновгородском обряде, связанном с поиском пропавшей коровы (или других животных, также он применяется и для поиска пропавшего в лесу человека). Для его совершения из веточек, отломанных от березового веника, делаются “крестики”. “[Соб.: А как скотину искали? По стишку. <…> [Соб.: И что нужно еще сделать?] Крестики. Крестички перевязать. И так вот дороги две идут — вот на этих крестах и бросить. А второй домой принеси, пока животное не придет. <…> [Соб.: А как надо крестики бросать?] Надо вот так, через плечо бросить. И не оглядывайся иди” lii . По-видимому, в вышеописанном обряде важнее не символическое значение христианского креста, а крест как магическая форма. Напомним и о роли, которую играют перекрестки дорог (которые, кстати, тоже часто называют “крестами”) в крестьянских гаданиях. Возможно, что и традиционные обряды, связанные с некоторыми средневековыми каменными крестами, могут быть обусловлены сходными причинами. О том, что народная традиция придает почитаемым крестам особое магическое значение лишь в рамках определенных (“контактных”) хронологических промежутков, говорит и следующее сообщение о могильнике близ д. Марьино (Бокситогорский р-н, Ленинградская обл.): “Курганную группу местное население называет жальником, потому что в урочище, занятом могильником, “растут жальничины”. (Так называются большие ели и сосны). На южном склоне могильника (вернее, урочища, занятого курганным могильником), за дорогой в поле, стоит часовня, в которой хранятся три небольших каменных креста. Ежегодно, в день местного, широко популярного, весеннего праздника в честь Георгия Победоносца (“Егорей вёшенной”), когда в д. Марьино съезжаются жители окрестных деревень, в часовне устраивается богослужение, кресты каменные выносятся в “жальник”, ставятся на один из курганов около сосны и мимо них прогоняется домашний скот (лошади, коровы), который в это время “опрыскивают” “святой” водой. В обычное время на курганы населением не обращается никакого внимания”liii. Отметим, что в данном случае у каменных крестов совершается обряд, связанный с одним из основных праздников народного календаря — первым весенним выгоном скота в поле в день вмч. Георгия Победоносца, 23 апреля ст.ст. Мы знаем еще несколько подобных случаев: так, в д. Кашельково “в Егорий” после выгона скота в поле у каменного креста также совершалось водосвятие и освященной водой кропили скот. Нам неизвестно, совершались ли такие обряды в с. Ложголово, однако и каменный крест, и часовня, в которой он хранился, в преданиях этого села были связаны с именем св. Георгия. О Лопастицком кресте, установленном около оз. Витбино, сообщалось: “В. П. Успенский, видевший его в 1866 году во время половодья, мог осмотреть только верхнюю его часть..., нижняя же часть была покрыта водою. Передавая народное предание о том, что крест этот хотели перевезти в Отолово, но что лошади, на которых он был везен, пали, и потому крест был возвращен на прежнее место, о. Успенский говорит, что крестьяне ближней дер. Заозерья в день памяти Флора и Лавра служат молебны кресту о сохранении их селения от конского падежа”liv. Последнее предание интересно для нас тем, что в нем содержится мотив возникновения заветного праздника. Действительно, у каменных крестов, выполняющих функции местных святынь, могли праздноваться как заветные, так и престольные праздники деревни. Так, “в Егорий” у каменного креста при д. Кашельково собирались жители только трех ближайших деревень, но здесь же всем приходом праздновались праздник иконы Божьей Матери, именуемой “Достойно есть” или “Милующей” (11 июня ст.ст.), и день Воздвиженья Честного и Животворящего Креста Господня (14 сентября ст.ст.). Довольно любопытным является следующее предание о чудесном явлении каменного креста, видимо, подвергшееся клерикальной обработке или сформировавшееся под церковным влиянием: “крест принесен водою из Далматского монастыря Новгородской епархии неизвестно в каком году прошлого столетия (XVIII в. — В.Я.) в 1-ый день августа месяца, когда по уставу Святой церкви бывает поклонение Честному и Животворящему Кресту Господню lv , после литургии при многолюдом стечении народа бывает крестный ход на реку Ваеньгу для освящения воды, а потом же крестным ходом народ следует к Кресту, где священнослужителями отправляется общий для всех молебен” (о кресте, стоявшем около церкви у устья р. Ваеньга, бывш. Ваеньгский приход Шенкурского у. Архангелогородской губ.) lvi . Отметим, что кроме праздника Происхождения Честных Древ на 1 августа приходятся еще Праздненство Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице (в народном календаре “первый Спас”) и память семи мучеников Маккавеев (“Маковей”). Эти праздники довольно популярны, о чем свидетельствует и существование для них специальных названий в народном календаре. Так, 1 августа в д. Поречье (Стругокрасненский р-н, Псковская обл.) у почитаемого каменного креста справлялся престольный праздник деревни — “Маковей”. При этом считалось, что больным, просящим исцеления перед крестом, помогает “Богородица-дева, Маковеиха”lvii. Примечательно, что в данном случае никак не акцентируется каноническое значение праздника Происхождения Древ, казалось бы, напрямую связанного с христианской символикой креста. Собранные в этой работе материалы относятся к довольно узкому промежутку времени — концу XIX—XX вв. Однако они показывают многообразие функций, преданий, обрядов и представлений, связанных с каменными крестами. Эти материалы позволяют говорить о диахронном развитии традиции почитания каменных крестов, более ранние или более поздние варианты которой пока что невозможно выявить. Кроме того, само возникновение этой традиции может иметь разные истоки: ведь каменный крест часто совмещает в себе сакральные свойства камня, надгробия и христианского символа. Поэтому нам кажется необходимым с осторожностью подходить к определению первоначальных культурных функций того или иного креста. При этом следует отметить, что изучение этих памятников в контексте традиционной культуры должно осуществляться в нескольких направлениях. С одной стороны, это определение характерных для различных территорий способов изготовления каменных крестов, надписей и изображений на них, основных мест установки — такие сведения позволят определить время появления и возможное заимствование традиции изготовления каменных крестов. В то же время должна происходить наиболее полная фиксация преданий, обрядов, поверий, связанных с этими памятниками. Нельзя забывать и о существующем типологическом единстве каменных и деревянных крестов, о связи их с культовыми и погребальными памятниками. Важно подчеркнуть, что любой артефакт средневековой культуры, особенно если он обладает высоким символическим и семиотическим статусом, может иметь достаточно сложную ритуально-мифологическую “биографию”, подразумевающую как синхронную, так и диахронную полифункциональность. ÏÐÈÌÅ×ÀÍÈß i Ñïèöûí À. À. Çàìåòêà î êàìåííûõ êðåñòàõ, ïðåèìóùåñòâåííî íîâãîðîäñêèõ // ÇÎÐÑÀ ÈÐÀÎ. Ò. V. Âûï. 1. ÑÏá., 1903; Øëÿïêèí È. À. Äðåâíèå ðóññêèå êðåñòû. I. Êðåñòû íîâãîðîäñêèå, äî XV âåêà, íåïîäâèæíûå è íåöåðêîâíîé ñëóæáû. ÑÏá., 1906. ii Ñì., íàïðèìåð: Òðóñìàí Þ. À. Ôèíñêèå ýëåìåíòû â Ãäîâñêîì óåçäå Ñàíêò-Ïåòåðáóðãñêîé ãóáåðíèè // Èçâåñòèÿ ÐÃÎ. Ò. XXI. Âûï. 3. 1885. Ñ. 177—199. iii  ïîñëåäíåå âðåìÿ ê èññëåäîâàíèþ ïî÷èòàíèÿ êàìåííûõ êðåñòîâ îáðàòèëñÿ À. À. Ïàí÷åíêî: ñì. Ïàí÷åíêî À. À. Ïî÷èòàíèå êàìåííûõ êðåñòîâ íà Ñåâåðî-Çàïàäå Ðîññèè // Æèâàÿ ñòàðèíà. 1996. ¹ 3. Ñ. 40—43; Îí æå. Èññëåäîâàíèÿ â îáëàñòè íàðîäíîãî ïðàâîñëàâèÿ. Äåðåâåíñêèå ñâÿòûíè Ñåâåðî-Çàïàäà Ðîññèè. ÑÏá., 1998. Ñ. 180—236. Çàìåòèì, êñòàòè, ÷òî òàêèå îïðåäåëåíèÿ, êàê “ïàìÿòíûé” è “ïîêëîííûé” êðåñòû, îáëàäàþò ìàëîé ýâðèñòè÷åñêîé öåííîñòüþ, ïîñêîëüêó è íàäãðîáíûå, è îáåòíûå êðåñòû ñòàâÿò â ïàìÿòü ÷åëîâåêà èëè ñîáûòèÿ; êðîìå òîãî, â ðàìêàõ õðèñòèàíñêîé òðàäèöèè ëþáîé êðåñò ìîæåò áûòü îáúåêòîì ïîêëîíåíèÿ. v Ñì., íàïðèìåð: Ìÿòëåâ Í. Â. Èãíà÷ êðåñò è Ñåëèãåðñêèé ïóòü // Òð. XV ÀÑ â Íîâãîðîäå. Ò.1., Ì. 1914. Ñ. 411—434. Óæå â ïåðâîé ïîëîâèíå XII â. â ãðàìîòàõ âåëèêèõ êíÿçåé Âñåâîëîäà Ìñòèñëàâè÷à (1133—1137 ãã.) è Èçÿñëàâà Ìñòèñëàâè÷à (1148 ã.) óïîìèíàåòñÿ êðåñò íà ìåæå Þðüåâà ìîíàñòûðÿ ïîä Íîâãîðîäîì: “À çàâîä òîé çåìëè îò Þðüåâñêîé ãðàíèöû ïðîñòüþ â âåðõ... ðó÷üåì ââåðõ ïîäåëå êíÿæîþ ðåëü äî Þðüåâñêîãî ìåæíèêà, ÷òî êðåñò ñòîèò ïîä ìåæíèêîì” (Ñðåçíåâñêèé È. È. Ìàòåðèàëû äëÿ ñëîâàðÿ äðåâíåðóññêîãî ÿçûêà ïî ïèñüìåííûì ïàìÿòíèêàì. ÑÏá, 1893. Ò.1. Ñ. 1346—1348). vi Ñì.: Æèçíåâñêèé À. Ê. Îïèñàíèå Òâåðñêîãî ìóçåÿ. Ì., 1888; Êîëîñîâ Â. È. Ñòåðæåíñêèé è Ëîïàñòèöêèé êðåñòû. Òâåðü, 1890; Âîðîíèí Í. Í. Íîâûå ïàìÿòíèêè ðóññêîé ýïèãðàôèêè XII â. // ÑÀ. 1940. ¹ 6. Ñ. 314). vii Çàëèçíÿê À. À. Äðåâíåíîâãîðîäñêèé äèàëåêò. Ì., 1995. Ñ. 289. viii Îâñÿííèêîâ Î. Â. Êàìåííûå êðåñòû Àðõàíãåëüñêîãî Ïîìîðüÿ // Ïàìÿòíèêè ñðåäíåâåêîâîé êóëüòóðû. Îòêðûòèÿ è âåðñèè. ÑÏá., 1994. Ñ. 178—180. Î ñóùåñòâîâàíèè â ñðåäíåâåêîâîì Íîâãîðîäå òðàäèöèè óñòàíîâëåíèÿ êàìåííûõ êðåñòîâ ïî îáåòó ìîæíî ãîâîðèòü áëàãîäàðÿ íåêîòîðûì íàäïèñÿì íà ýòèõ ïàìÿòíèêàõ. Ê òàêèì ìû îòíîñèì êðåñò, â XV â. ïîïàâøèé â ñòåíó Âëàäèìèðñêîé áàøíè Êðåìëÿ, ñ íàäïèñüþ: “Ãîñïîäè ñïàñè è ïîìèëóé ðàáà ñâîåãî Ñèìåîíà ãðåøíîãî ÷åðíåöà Îðêàæà ìîíàñòûðÿ. Àìèíü. Ïîñòàâëåí ñâÿòûé êðåñò â ëåòî 6758 (1250) ìåñÿöà àâãóñòà â 15 äåíü íà ïàìÿòü ñâÿòàÿ Áîãîðîäèöà Óñïåíèå Âëàäû÷èöà” (Àðõèìàíäðèò Ìàêàðèé (Í. Ê. Ìèðîëþáîâ). Àðõåîëîãè÷åñêîå îïèñàíèå öåðêîâíûõ äðåâíîñòåé â Íîâãîðîäå è åãî îêðåñòíîñòÿõ. Ì., 1860. Ñ. 64). Äðóãîé ïàìÿòíèê áûë îáíàðóæåí Ò. Â. Íèêîëàåâîé â àïñèäå öåðêâè Ôåäîðà Ñòðàòèëàòà íà Ñîôèéñêîé ñòîðîíå öåðêâè; íà åãî öîêîëå áûëà âûñå÷åíà íàäïèñü: “ñí+î /ñïîäè /ïîìèë /ói” (Ñïàñè Ãîñïîäè ïîìèëóé) (Ðûáàêîâ Á. À. Ñòðèãîëüíèêè (Ðóññêèå ãóìàíèñòû XIV ñòîëåòèÿ). Ì., 1993. Ñ. 103—104).  ñòåíå öåðêâè Óñïåíèÿ â Àðêàæñêîì ìîíàñòûðå áûë óñòàíîâëåí êðåñò XIV â. ñ íàäïèñüþ: “iñó õú íè êa öðú ñëaâû âñgìó ìèðó âë(a)äûêa ö(a)ð(ñò)âó gãî íü êîíöa ã(îñïîä)è ñï(añè) è ïîìèëóè ðaáa ñâîgãî (ïðîïóùåíî ìåñòî äëÿ èìåíè) äaè ã(îñïîä)è gìó çäðaâüg è ñï(añå)íüg w(ò)äaíüg ãðhõîâú a â áóäóùèè âhêú æèçíü âh÷íó>” (Ñðåçíåâñêèé È. È. Êàìåííûé êðåñò ó öåðêâè Áëàãîâåùåíèÿ, ÷òî áëèç Àðêàæà ìîíàñòûðÿ â Íîâãîðîäå // Õðèñòèàíñêèå äðåâíîñòè è àðõåîëîãèÿ. ÑÏá., 1862. Ñ. 1—4). Ïðè ñòðîèòåëüñòâå öåðêâè Áîðèñà è Ãëåáà â Ïëîòíèêàõ (XVI â.) â åå ñòåíó áûë çàëîæåí âîñüìèêîíå÷íûé êðåñò XIV â. ñ íàäïèñüþ: “öðú ñëàâû iñó õú íè êà ã(îñïîä)è ñï(àñè) è ïîìèëóè (ð)àáà ñâîåãî (îñòàâëåíî ìåñòî äëÿ èìåíè) äàè ã(îñïîä)è åìó çäðàâüå è ñï(àñå)íüå w(ò)äaíüg ãðhõîâú a â áóäóùèè âhêú æèçíü” (Ñðåçíåâñêèé È. È. Òàì æå. Ñ. 3). Íà ñâîäàõ öåðêâè Ñïàñà íà Íåðåäèöå Ï.Ï. Ïîêðûøêèí îáíàðóæèë íåñêîëüêî ôðàãìåíòîâ êðåñòîâ, íà îäíîì èç êîòîðûõ ñîõðàíèëàñü ÷àñòü íàäïèñè (XIV â.), íà÷àëî êîòîðîé âûïîëíåíî ìàñòåðîì âûïóêëûìè áóêâàìè: “íè (êî?)ëh õðîñòú ñå ÿçü ðàáú”, à èìåíà ïðîöàðàïàíû íîæîì è, ïî ìíåíèþ Á.À. Ðûáàêîâà, ðàçíûìè ïî÷åðêàìè: “âàñèëèi c áðàòîìú ñâîiìú (å) îâñååìú” (Øëÿïêèí È. À. Äðåâíèå ðóññêèå êðåñòû… Ñ. 17, òàáë. 6; Ðûáàêîâ Á. À. Ñòðèãîëüíèêè... Ñ. 103). Ïîìèìî òîãî, ÷òî ýòè íàäïèñè ñîäåðæàò ìîëèòâû î çäðàâèè è ñïàñåíèè, äëÿ íàñ âàæíî, ÷òî â òðåõ ïîñëåäíèõ ñëó÷àÿõ ïðè èçãîòîâëåíèè êðåñòà èìÿ íå âûðåçàëîñü ìàñòåðîì, à äîëæíî áûëî áûòü íàïèñàíî ðóêîé òîãî, êòî ñòàâèò êðåñò ex voto (êàê â ïîñëåäíåì èç ïðèìåðîâ). Çäåñü íàì êàæåòñÿ î÷åâèäíûì òèïîëîãè÷åñêîå ñõîäñòâî ýòèõ ïàìÿòíèêîâ ñ íåêîòîðûìè ãðàôôèòè íîâãîðîäñêèõ öåðêâåé. Ïî íàáëþäåíèþ À. À. Ìåäûíöåâîé, “íå òîëüêî çàïèñè, ñîäåðæàùèå ìîëèòâó, íî è íåêîòîðûå àâòîãðàôû ïðèðàâíèâàëèñü ê ìîëèòâå, ÷òî ïîäòâåðæäàþò èçîáðàæåíèÿ êðåñòîâ èëè õðàìîâ, ÷àñòî ñîïðîâîæäàþùèå òàêîé àâòîãðàô” (Ìåäûíöåâà À. À. Äðåâíåðóññêèå íàäïèñè íîâãîðîäñêîãî Ñîôèéñêîãî ñîáîðà. Ì. 1977. Ñ. 194). ix Çàëèçíÿê À. À. Óê. ñî÷. Ñ. 374. x Òàê, â öåíòðàëüíûõ ðàéîíàõ Ìîñêîâñêîé Ðóñè (ãäå ýòè ïàìÿòíèêè âñòðå÷àþòñÿ äîâîëüíî ðåäêî è ïîÿâëÿþòñÿ íå ðàíåå XV â.) â XVII â. âîçíèêàåò òðàäèöèÿ óñòàíîâêè êàìåííûõ êðåñòîâ â ìåñòàõ íàñèëüñòâåííîé (èëè âíåçàïíîé) ñìåðòè, ñ ëåòîïèñüþ î ñëó÷èâøåìñÿ. Ñì. îá ýòîì ñòàòüè Þ. Ì. Çîëîòîâà: Êàìåííûé êðåñò XVII â. ñî ñòàíöèè Æèëåâî // ÑÀ. 1960. ¹3. Ñ. 333—335; Ïàìÿòíûé êðåñò ïî ñòðÿï÷åì Ïóñòîøêèíå // ÑÀ. 1986. ¹1. Ñ. 266—268. Âîçìîæíî, ýòè êðåñòû âûïîëíÿëè ðîëü êåíîòàôà, à íå íàäãðîáèÿ. Ïî êðàéíåé ìåðå, òàêàÿ òðàäèöèÿ ñóùåñòâîâàëà è â íà÷àëå XX â.: “Íå äîåçæàÿ 2 âåðñò äî ñ. Èëüèíñêîãî (Ñòàðèöêîãî óåçäà. — Â.ß.) íàõîäèòñÿ äåðåâÿííûé êðåñò, îáíåñåííûé îãðàäîþ, ñ òàêîþ íàäïèñüþ: “1908 ã. 1 iþëÿ íà ñåìú ìåñòå çàðåçàíú êð. ä. Îïóõëèöú Ñåðãåé Å. Øèêîâ. Ïðîõîæié òû èäåøü ïðèñÿäü íà êàìíå ó ìåíÿ, ñîðâè áûëèíî÷êó è âñïîìíè î ñóäüáå. ß äîìà, à òû âú ãîñòÿõú, ïîäóìàé î ñåáå è âñïîìíè îáî ìíå”. Íà âåðõó êðåñòà âðåçàí îáðàçîê”.  ñàìîì æå ñåëå “â îãðàäå öåðêâè, íà ìîãèëå çàðåçàííîãî Ñåðãåÿ Øèòîâà íà êðåñòå èìååòñÿ ïî÷òè òàêàÿ æå íàäïèñü, ÷òî è íà êðåñòå, êîòîðûé ñòîèò íà äîðîãå” (Êðûëîâ È.Ï. Äîñòîïðèìå÷àòåëüíîñòè â óåçäå. I. Ñòàðèöà, 1915. Ñ. 15—16). xi Ïàí÷åíêî À.À. Ïî÷èòàíèå êàìåííûõ êðåñòîâ… Ñ. 43. iv xii Ïðè èññëåäîâàíèè êóëüòóðíîãî ñëîÿ âîêðóã ïî÷èòàåìûõ êðåñòîâ èç ä. Âîéíîñîëîâî (Êèíãèñåïïñêèé ð-í, Ëåí. îáë.) áûëè îáíàðóæåíû âîòèâíûå ïðèíîøåíèÿ ðóññêèõ è çàïàäíîåâðîïåéñêèõ ìîíåò XVIII — XIX ââ, ñàìàÿ ðàííÿÿ èç êîòîðûõ áûëà îò÷åêàíåíà â 1740 ã. (Ðÿáèíèí Å.À. Àðõåîëîãè÷åñêèå ïàìÿòíèêè Âîòñêîé çåìëè // ÑÀ. 1976. ¹ 1. Ñ. 218). xiii Ïàí÷åíêî À.À. Èññëåäîâàíèÿ… Ñ. 260. xiv Èñêëþ÷åíèå, ìîæåò áûòü, ñîñòàâëÿþò òàê íàçûâàåìûå “êðåñòû â êðóãå”. Ýòà íåîáû÷íàÿ ôîðìà îòðàæåíà â ïðåäàíèè î ïîÿâëåíèè êðåñòà èç ä. Ïîäáîðîâüå Âûøíåâîëîöêîãî ó.: “Êðåñò, ñîñòàâëÿþùèé ïðåäìåò îñîáåííîãî ïî÷èòàíèÿ ñðåäè ìåñòíîãî íàñåëåíèÿ, â íåçàïàìÿòíûå âðåìåíà ñàì ïðèêàòèëñÿ â äåðåâíþ” (Ïëåòíåâ Â.À. Îá îñòàòêàõ äðåâíîñòè è ñòàðèíû â Òâåðñêîé ãóáåðíèè. Òâåðü. 1903. Ñ. 348). xv Òðóñìàí Þ.À. Ïîëóâåðöû Ïñêîâî-Ïå÷åðñêîãî êðàÿ // Æèâàÿ ñòàðèíà. 1890. Ñ. 42—43. xvi Ðàñêîïêè È.À. Øëÿïêèíà â 1897 ã. â Áîðîâè÷ñêîì è Òèõâèíñêîì óåçäàõ Íîâãîðîäñêîé ãóáåðíèè: Î êàìåííûõ êðåñòàõ, õðàíÿùèõñÿ â ÷àñîâíå ñ. Âîéìåðèöû, è íàõîäêå äðåâíåé âèñëîé ïå÷àòè èç Íîâãîðîäà // Àðõèâ ÈÈÌÊ ÐÀÍ. Ô. 1, ä. ¹ 223. (1897—1899 ãã.) Ë. 1, 65—66. xvii Ïðîøèí Ã.Ã. Îò÷åò î íàó÷íî-èññëåäîâàòåëüñêîé ýêñïåäèöèè â Åôèìîâñêèé ð-í Ëåíèíãðàäñêîé îáëàñòè. Ïðèëîæåíèå: ïîëåâîé äíåâíèê ýêñïåäèöèè. 31 ìàðòà — 11 àïðåëÿ 1964 ã. // Àðõèâ ÌÈÐ. Ô. 1, îï.1, ä. ¹ 561. Ë. 10. xviii Ñì., íàïðèìåð: Ñåâåðíûå ïðåäàíèÿ (Áåëîìîðñêî-Îáîíåæñêèé ðåãèîí). Èçä. ïîäã. Í.À. Êðèíè÷íàÿ. Ñ.34 (¹ 16), ñ.36 (¹ 20), ñ.38 (¹ 24), ñ.46 (¹ 42). xix Ñì. áîëåå ïîäðîáíî: Ïàí÷åíêî À.À. Èññëåäîâàíèÿ…. Ñ. 124 — 126, 249— 251; Ïàí÷åíêî À.À., Ñåëèí À.À., ßøêèíà Â.Á. Ïî÷èòàåìîå ìåñòî ó ä. Êàøåëüêîâî. Îïûò ìåæäèñöèïëèíàðíîãî èññëåäîâàíèÿ ìåñòíîé ñâÿòûíè // Íîâãîðîä è Íîâãîðîäñêàÿ çåìëÿ. Èñòîðèÿ è àðõåîëîãèÿ. Íîâãîðîä, 1997. Ñ. 365—374. xx Èñòîðè÷åñêèå çàïèñêè è ïðåäàíèÿ î ïîãîñòå Äîëîæñêîì, Ãäîâñêîãî ó. êðåñòüÿíèíà Åôèìà Àíäðååâà. ÑÏá., 1863. Ñ. 22. xxi Êðèíè÷íàÿ Í.À. Ðóññêàÿ íàðîäíàÿ èñòîðè÷åñêàÿ ïðîçà. Ë., 1987. Ñ. 160; Ñåâåðíûå ïðåäàíèÿ... Ñ. 84 (¹ 107), ñ. 98 (¹ 140)è äð. xxii Ñì.: Ïàí÷åíêî À.À. Èññëåäîâàíèÿ… Ñ. 249—251. xxiii Ñì.: Êðèíè÷íàÿ Í.À. Ðóññêàÿ… Ñ. 170, 219. xxiv Èñòîðèêî-ñòàòèñòè÷åñêèå ñâåäåíèÿ î Ñ.-Ïåòåðáóðãñêîé åïàðõèè (äàëåå — ÈÑÑ). Âûï X. ÑÏá., 1885. Ñ. 151. xxv Ñâåäåíèÿ î äðåâíîñòÿõ ïî Ãäîâñêîìó ó., ñîáðàííûå Ïåòåðáóðãñêèì àðõåîëîãè÷åñêèì èíñòèòóòîì äëÿ ñîñòàâëåíèÿ àðõåîëîãè÷åñêîé êàðòû ãóáåðíèè // Àðõèâ ÈÈÌÊ ÐÀÍ. Ô.37 (Í.Ê. Ðåðèõà) 1900—1901 ãã., ä. 1. Ë. 16—16 îá. xxvi ÈÑÑ. Âûï. X. Ñ. 115, 165. xxvii Òðîôèìîâ Ê.Ô. Ìàòåðèàëû ïî èñòîðèè è àðõåîëîãèè ã. Ãäîâà è åãî óåçäà. Àôàíàñüåâñêàÿ è Ïÿòíèöêàÿ öåðêâè // Ñàíêò-Ïåòåðáóðãñêèé Çåìñêèé âåñòíèê. 1909. Àâãóñò. Ñ. 78—81. xxviii Âîðîíèí Í.Í. Íîâûå ïàìÿòíèêè ðóññêîé ýïèãðàôèêè XII â. // ÑÀ, VI, 1940. Ñ. 314. xxix ÈÑÑ. Âûï. X. Ñ. 258. xxx ÈÑÑ. Âûï. X. Ñ. 166. xxxi Ïîëåâûå çàïèñè À.À. Ñåëèíà, 1993 ã. Îòìåòèì òàêæå, ÷òî âîñïðèÿòèå êàìåííûõ êðåñòîâ êàê øâåäñêèõ ïàìÿòíèêîâ îáû÷íî äëÿ ñåâåðî-çàïàäà Ëåíèíãðàäñêîé îáëàñòè. xxxii Ñì.: Ïàí÷åíêî À.À. Èññëåäîâàíèÿ… Ñ. 224, ïðèì. 15. xxxiii Êðûëîâ È.Ï. Äîñòîïðèìå÷àòåëüíîñòè... Ñ. 4. xxxiv Æåðâå Í.Í. Ìàðê — Ïóñòûííèê // Ñîôèÿ ¹ 2. Íîâãîðîä, 1997. Ñ. 22. Òî æå ìåñòî ó ñ. Ìèãîëîùè áûëî ñâÿçàíî è ñ ïî÷èòàåìîé ìîãèëîé ìåñòíî÷òèìîãî ñâÿòîãî Ìàðêà Ïóñòûííèêà. xxxv Î çàïðåòàõ, ñâÿçàííûõ ñ ðóáêîé ëåñà íà ìîãèëüíèêå, ñì. óêàçàííóþ êíèãó À.À. Ïàí÷åíêî, ñ. 207 è äàëåå. xxxvi Êóðàçîâ Í. Ïî êîëõîçàì Ëåíèíãðàäñêîé îáëàñòè // Àíòèðåëèãèîçíèê. 1932. ¹ 17/18. Ñ. 43. xxxvii Òðîôèìîâ Ê.Ô. Êàìåííûå êðåñòû Ãäîâñêîãî óåçäà // Ñàíêò-Ïåòåðáóðãñêèé Çåìñêèé âåñòíèê. 1911. Èþíü. Ñ. 93. xxxviii Äîáðîõîòîâ Â. Äðåâíèé Áîãîëþáîâ ãîðîä è ìîíàñòûðü ñ åãî îêðåñòíîñòÿìè. Ì., 1852. Ñ.80. Âîðîíèí Í.Í. Íîâûå ïàìÿòíèêè... Ñ. 309. xxxix Ïîëåâûå çàïèñè 1996 ã. À.À. Ïàí÷åíêî, À.À. Ñåëèíà, È.Î. Äìèòðèåâîé, Â.Á. ßøêèíîé. â ä. Ùóïîãîëîâî. Çàïèñàíî îò Ì.Í. Ôåäîòîâîé, 1916 ã.ð., óðîæ. ä. Ùóïîãîëîâî. xl Ïàí÷åíêî À.À., Ñåëèí À.À., ßøêèíà Â.Á. Ïî÷èòàåìîå ìåñòî ó ä. Êàøåëüêîâî. Ñ. 365—374. xli Ñì. î çàâåòàõ: Ïàí÷åíêî À.À. Èññëåäîâàíèÿ... Ñ. 82 è äàëåå. xlii Âîçìîæíî, çäåñü íàøëè îòðàæåíèå ïðåäñòàâëåíèÿ, âûðàæåííûå è â çàãîâîðíîì ñþæåòå î áîëåçíÿõ, áåãóùèõ â êàìåíü (ñì.: Êëÿóñ Â.Ë. Óêàçàòåëü ñþæåòîâ è ñþæåòíûõ ñèòóàöèé çàãîâîðíûõ òåêñòîâ âîñòî÷íûõ è þæíûõ ñëàâÿí. Ì., 1997. Ñ. 355). xliii Ðàâäîíèêàñ Â.È. Äîèñòîðè÷åñêîå ïðîøëîå Òèõâèíñêîãî êðàÿ. Òèõâèí., 1924.Ñ. 36. Äàìáåðã Ý. Î ïàìÿòíèêàõ æèâîé ñòàðèíû // Òðóäû XV ÀÑ. Ò. 1. 1914. Ñ. 529. xlv Ïðîøèí Ã.Ã. Îò÷åò î íàó÷íî-èññëåäîâàòåëüñêîé ýêñïåäèöèè â Åôèìîâñêèé ð-í Ëåíèíãðàäñêîé îáëàñòè. Ë. 11. xlvi Ïàí÷åíêî À.À. Èññëåäîâàíèÿ… Ñ. 210. xlvii Îò÷åò Â.È. Ðàññêàçîâà î ðàáîòàõ ïî îáñëåäîâàíèþ è ó÷åòó àðõåîëîãè÷åñêèõ ïàìÿòíèêîâ ïî ð. Ñÿñè // Àðõèâ ÈÈÌÊ ÐÀÍ. Ô. 2, îï.1. Ä. 123. Ë.4. xlviii Øëÿïêèí È.À. Ðàñêîïêè êóðãàíîâ â Áîðîâè÷ñêîì è Òèõâèíñêîì óåçäàõ... Ë. 80. xlix Ïàí÷åíêî À.À. Èññëåäîâàíèÿ... Ñ. 185—186. l Òàì æå. Ñ. 184—185. li Зàïèñàíî â 1998 ã. â ä. Êàðèíî îò Â.È. Ìàêñèìîâîé, 1929 ã.ð. lii Çàïèñàíî â 1998 ã. â ä. Çàäåëüå (Õâîéíèíñêèé ð-í, Íîâãîðîäñêàÿ îáë.) îò Å. È. Èâàíîâîé, 1933 ã.ð. liii Îò÷åò Â.È. Ðàññêàçîâà… Ñ. 1—2. liv Ïëåòíåâ Â.À. Îá îñòàòêàõ äðåâíîñòè è ñòàðèíû â Òâåðñêîé ãóá. Ñ. 30. lv 1 àâãóñòà ñò. ñò. Öåðêîâü ïðàçäíóåò Ïðîèñõîæäåíèå (èçíåñåíèå) ÷åñòíûõ äðåâ Æèâîòâîðÿùåãî Êðåñòà Ãîñïîäíÿ. “Ïðàçäíèê ïðèøåë íà Ðóñü èç Âèçàíòèè, ãäå áûë óñòàíîâëåí íå ïîçæå IX â., è ñîñòîÿë â èçíåñåíèè èç èìïåðàòîðñêîãî äâîðöà â õðàì Ñîôèè ñîõðàíèâøåéñÿ òàì ÷àñòè êðåñòà Ãîñïîäíÿ, ïðè ÷åì ñîâåðøàëîñü âîäîñâÿòèå.  òå÷åíèå 2-õ íåäåëü ýòó ñâÿòûíþ íîñèëè ïî ãîðîäó, ñëóæà ïðè ýòîì ëèòèè äëÿ îñâÿùåíèÿ ìåñò è äëÿ îòâðàùåíèÿ áîëåçíåé. Íàèìåíîâàíèå ïðàçäíèêà “Ïðîèñõîæäåíèå” (âìåñòî èçíåñåíèå, èñõîæäåíèå) — íåòî÷íûé ïåðåâîä ãðå÷åñêîãî íàçâàíèÿ. Íûíå â ýòîò ïðàçäíèê ïðè áîãîñëóæåíèè áûâàåò âûíîñ êðåñòà íà ñåðåäèíó õðàìà è ïîêëîíåíèå åìó, à ïîñëå ëèòóðãèè — êðåñòíûé õîä íà âîäó” (Ïîëíûé ïðàâîñëàâíûé áîãîñëîâñêèé ýíöèêëîïåäè÷åñêèé ñëîâàðü. Ò. 2. ÑÏá.,1916). Ïðåäàíèå ïðèïèñûâàåò óòâåðæäåíèå ýòîãî ïðàçäíèêà íà Ðóñè Àíäðåþ Áîãîëþáñêîìó, îäíèì èç äîêàçàòåëüñòâ ñ÷èòàåòñÿ êàìåííûé êðåñò XII â., îáíàðóæåííûé áëèç Áîãîëþáîâà, ñ òåêñòîì “Ïîõâàëû Êðåñòó” (Âîðîíèí Í.Í. Íîâûå ïàìÿòíèêè... Ñ. 309—315). lvi Îâñÿííèêîâ Î.Â. Êàìåííûå êðåñòû Àðõàíãåëüñêîãî Ïîìîðüÿ. Ñ. 171—182. lvii Ïàí÷åíêî À.À. Ïî÷èòàíèå êàìåííûõ êðåñòîâ... Ñ. 42. xliv
