Ученые-креационисты отвечают своим критикам.
advertisement
Ученые-креационисты отвечают своим критикам. Дуэйн Гиш ВСТУПЛЕНИЕ После публикации труда Чарлза Дарвина «Происхождение видов» в 1859 г., эволюционизм все больше проникал в научные, общеобразовательные учреждения и даже религиозные круги. К концу века теория эволюции преподавалась как догма в крупнейших университетах мира. Однако многие продолжали негативно относиться к этой теории, и при составлении значительной части учебников для американских школ был принят осторожный подход к эволюционизму. Когда в 1959 г., в связи со столетием со дня первого издания книги, восхваление дарвинизма достигло своего апогея, эволюционисты принялись исправлять то, что они считали серьезным недостатком образования. С помощью Агентства исследования программы биологических наук и суммы в несколько миллионов долларов, предоставленной Национальным научным фондом, эволюционисты издали три учебника биологии для высшей школы, основным тезисом которых явилась теория эволюции, и добились принятия этих учебников в большинстве высших школ США. Эти события побудили ученых-креационистов к ответным действиям. Свой ответ они начали с публикации книги Джона Уиткомба и Генри Морриса «Потоп в Бытии» в 1961 г. и создания Общества креационных исследований, Ассоциации библейской науки и Института креационных исследований (в 1963, 1964 и 1972 гг. соответственно), наряду с многими научными креационными объединениями во всем мире. В ответ на получившие широкий отклик лекции, семинары и дискуссии (в которых почти всегда побеждали креационисты, что признают даже их противники) и многочисленные книги и публикации ученых — сторонников теории творения, эволюционисты насторожились и решительно откликнулись на попытку ослабить их догматический контроль над научными и общеобразовательными учреждениями и влияние на общественное мнение. Организовав кампанию против креационистов, они обрушили на последних целый шквал газетных статей и книг, критикующих ученых-креационистов и теорию творения. Большей частью эти атаки были несправедливы; креационисты обвинялись во всякого рода коварстве, обмане, нечестности и невежестве. Теория эволюции и эволюционисты почувствовали ощутимую угрозу со стороны ученых — сторонников творения мира. Эта книга — ответ на их критику. В ней анализируются стратегия и доводы эволюционистов, отстаиваются аргументы креационистов и. опровергаются предъявленные сторонниками эволюции обвинения в подтасовке фактов, нечестности, искажениях цитат, цитировании вне контекста и невежестве. Прочитав эту книгу, читатель сможет судить, справедливы эти обвинения или нет, независимо от того, какую позицию в вопросе о происхождении мира он занимает. 1. Креационисты бросают вызов догме эволюции В 1959 г. отмечалось столетие со дня публикации эпохальной книги Чарлза Дарвина «Происхождение видов». В течение этих ста лет все, кто научно доказывал несостоятельность теории эволюции, не бездействовали, но их выступления замалчивались. Теория эволюции превратилась в догму в научных и общеобразовательных учреждениях. Профессору-креационисту стало трудно, если не невозможно, добиться поста доктора естествознания в крупном университете, да и вообще получить место в университете. Для ученого жизненно важны публикации его работ и теорий в научных периодических изданиях. В результате издательской политики и системы подбора корреспондентов эти журналы попали под жесткий контроль эволюционистов. Таким образом, ученый-креационист мог с легкостью опубликовать результаты своих исследований в узкой научной области или даже покритиковать отдельный эволюционный механизм или филогенез, но любая попытка напечатать статью, подрывающую устои теории эволюции, утверждающую большую достоверность творения или предлагающую правдоподобную альтернативу эволюции, стала бесполезной. Одержав значительную пропагандистскую победу на Скоупс Трайал, эволюционисты почувствовали удовлетворение и уверились в убедительной силе своих теорий и твердости занятых позиций, позволявших успешно противостоять любым нападкам. Ведущие эволюционисты, такие как Джордж Гейлорд Симпсон, Джулиан Хаксли, Эрнст Майр, Феодосии Добжанский и Дж.Ледьярд Стеббинс преобразовали теорию Дарвина, создав так называемую неодарвинистскую теорию, или современный синтез. Неодарвинистский механизм, основным постулатом которого является медленное и постепенное движение эволюции путем комбинации микромутаций и естественного отбора, взаимодействующего с влиянием окружающей среды, стал догмой в середине 50-х гг. Майр в своем капитальном труде, опубликованном в 1966 г., говоря о многочисленных симпозиумах в честь столетия дарвинизма, утверждает: «...мы были просто поражены абсолютным единодушием интерпретаций эволюции, представленных участниками. Ничто не показывает яснее, как обоснованна и прочна теория синтеза»[1]. Более того, палеонтологи, занимающиеся изучением и объяснением ископаемых останков, не выступили против неодарвинизма. Симпсон, ведущий палеонтолог-эволюционист Америки в эти годы, был фактически убежден, что для объяснения всего процесса эволюции достаточно обнаружить влияние одних и тех же эволюционных сил на возникновение разнообразия внутри видов, экстраполированного на обширные временные промежутки. Однако эволюционистов беспокоило, что большая часть учебников по биологии, используемых в высших учебных заведениях США, отводила теории эволюции скромное место. В январе 1959 г. была организована комиссия по изучению программы биологических наук (BSCS). Большинство ее членов пришли из Американского института ученыхбиологов. Получив из Национального научного фонда 7 млн. долларов, эта комиссия привлекла к проекту группу работников научного образования, писателей, издателей, иллюстраторов и многих других и издала три учебника по биологии для высшей школы, каждый из которых выделял один из 3-х разных аспектов биологической науки: клеточную биологию, молекулярную биологию и экологию. Все 3 были написаны с позиций эволюционизма. Тысячи высших учебных заведений США приняли хотя бы один из них для занятий биологией. После этой успешной «атаки» системы образования — все теперь повторяли, что ни один серьезный ученый не поставит под сомнение факт эволюции, и никто не пытался опровергнуть неодарвинизм — эволюционисты почувствовали себя очень уверенно. Никогда в истории науки ни одна теория не имела столь твердых позиций. Догма эволюции царила в биологии. Конечно, голос научного рассудка не молчал все эти годы. Генри Моррис в одном из своих классических трудов — «Истории современного креационизма»[2] — описал усилия креационистов, пытавшихся в течение последних 50 лет разоблачить слабости и недостатки теории эволюции, согласовать свидетельства происхождения жизни с творением и объяснить их этой теорией. Однако голоса эти были малочисленны и общественность их почти полностью игнорировала. Но даже среди эволюционистов в те дни пьянящего успеха нашлись ученые, которые отвергли неодарвинистскую концепцию эволюции. Ричард Гольдшмидт, немецкий генетик, покинувший нацистскую Германию, чтобы работать в Калифорнийском университете в Беркли, полностью отказался от дарвинистской схемы. Заметив, что все основные типы растений и животных (виды, подвиды, классы и роды) изначально и полностью представлены в ископаемых находках, но не обнаружено никаких переходных форм, Гольдшмидт заявил, что эволюция происходила большими рывками, или скачками[3]. Он называет свое открытие схемой «монстра, подающего надежды», утверждая, что «первая птица вылупилась из яйца рептилии»[4]. В 1966 году в институте Уистар в Филадельфии состоялся симпозиум, на котором в присутствии группы биологов-эволюционистов шесть математиков бросили вызов неодарвинизму. Один из математиков, профессор Мюррей Иден из Массачусетского технологического института, заявил, что «...адекватная научная теория эволюции потребует открытия и объяснения новых законов природы: физических, физико-химических и биологических»[5]. Отвергнув неодарвинизм, Иден и его коллеги не смогли предложить никакой альтернативной схемы, что неизбежно привело их к предположению о том, что эволюция необъяснима. То же самое можно было бы сказать и о Пьере Грассе, лучшем зоологе Франции, обладавшем, по мнению Добжанского, энциклопедическими знаниями[6]. Грассе отвергает мутации и естественный отбор как движущие силы эволюции, но ничем не может их заменить. Грассе признает, что биология ничего не говорит нам об эволюции, и, вероятно, склонен к метафизическому объяснению[7]. Марджори Грин, известный философ и историк науки из Калифорнийского университета в Дейвисе, тоже заявила о своем несогласии. Указав, что дарвинизм, а теперь — неодарвинисты в своих попытках объяснить механизм эволюции затрагивают лишь последнюю фазу развития, она продолжила: «Очень вероятно, что цвет моли, улиток или наличие ворсинок на стебле горошка можно объяснить мутациями и естественным отбором; но как из одноклеточного организма (каким-то образом произошедшего из неодушевленного вещества) возникли горошек, моль и улитки, а из них, в свою очередь, ежи, ламы, львы и обезьяны — и, наконец, люди — этого неодарвинистская теория не объясняет»[8]. Несмотря на все это, в начале 60-х гг. эволюционистам ничто не угрожало. Неодарвинизм стал ортодоксальной догмой учебников. Теория эволюции беспрепятственно проникла на телевидение, на радио, в популярные журналы, такие, как «Нэйшенел джеогрэфикс», «Ридерс дайджест», «Лайф» и еженедельные газеты» Но в начале 60-х гг. начались события, поставившие эволюционизм под угрозу. Первым значительным свидетельством возрождения веры науки в сотворение жизни стала публикация книги Джона Уиткомба и Генри Морриса «Потоп в Бытии» в 1961 г[9]. Эта книга — не просто вызов формальной геологии (настоящие процессы, действующие в нынешних масштабах в течение сотен миллионов лет, могут служить достаточным объяснением всей геологии) и предъявление библейских и физических доказательств всемирного потопа, описанного в Бытии 6-8. Она была прямой атакой на всю эволюционистскую концепцию происхождения и истории земли и живых существ. В момент публикации книги доктор Уиткомб, теолог с острым умом ученого, был профессором теологии и преподавал Ветхий Завет в духовной семинарии «Грэйс» в Вайнона Лейк, Индиана, а профессор Моррис возглавлял отделение гражданского строительства — одного из крупнейших и известнейших в США — в Политехническом институте Вирджинии. Хотя публикация «Потопа в Бытии» не привлекла особого внимания в светских кругах, книга значительно повлияла на христианские круги; но, несмотря на то, что основные идеи труда — поддержка факта существования потопа и критика теории эволюции, он был отвергнут большинством естественнонаучных факультетов таких христианских колледжей, как Кэлвин колледж и Уитон колледж. Книга была широко и с энтузиазмом принята христианами-евангелистами и послужила толчком к активизации и объединению разделявших ее идеи ученых-христиан, рассредоточенных по всем областям промышленности и разным академиям. Одним из наиболее значительных последовавших за этим событий было основание в 1963 г. Общества креационных исследований; его «основателем и первым президентом стал доктор Уолтер Лэммертс, известный исследователь плодово-овощных культур[10]. Вначале общество состояло из 10 членов, сейчас их около 600, причем все обладают высокими научными степенями в той или иной области. Общество выпускает журнал, выходящий 4 раза в год, а вступить в него может любой ученый, согласный с постулатом о сотворении мира. Во второй половине 60-х гг. креационисты становились все более активными, часто выступали в светских школах и колледжах. Все эти годы эволюционисты предпочитали игнорировать усилия креационистов, так как чувствовали, что последние не угрожают их монопольному контролю над научными и общеобразовательными учреждениями. Вскоре обстановка изменилась. Событием, привлекшим внимание эволюционистов и побудившим их к действию, была предпринятая в 1972 г. попытка креационистов убедить Совет по образованию штата Калифорния учредить в средних школах параллельное обучение теории эволюции и учения о сотворении мира. Результаты этих усилий были незначительны, но эта попытка возвестила эволюционистам и общественному мнению о выходе на сцену ученых — сторонников творения. Затем еще два события пошатнули твердые позиции эволюционистов, показав им, что борьба началась. В 1970 г. доктор Моррис отказался от места в Политехническом институте Вирджинии, чтобы заняться основанием Колледжа христианского наследия в Сан-Диего, Калифорния. Одним из отделений Колледжа являлся Центр по научным креационным исследованиям. Осенью 1971 г. автор этой книги оставил свой пост в «Апджон Компани», чтобы присоединиться к доктору Моррису в его исследованиях; а в 1972 г. Колледж был реорганизован в Институт креационных исследований, директором которого стал доктор Моррис, а его заместителем — автор этой книги. В 70-е гг. в Институт пришли многие ученые, в том числе деятель естественнонаучного образования доктор Ричард Блисс, биолог доктор Кеннет Камминг, геолог доктор Стивен Остин (который позже несколько лет провел в штате Пенсильвания, где получил докторскую степень). Позже к ним присоединились инженер-геолог доктор Джон Моррис (вступивший в команду в 1972 г., но потом для получения докторской степени несколько лет работавший в Университете Оклахомы), ядерный физик доктор Джеральд Аардсма, физик доктор Ларри Вардимэн и австралийский специалист по естественнонаучному образованию Кен Хэм. Вскоре после основания Института креационных исследований, доктор Моррис и автор начали вести открытую борьбу с эволюционистами, выступая с научными лекциями о сотворении мира в крупнейших университетах США, Канады и многих других стран. Другие ученые института тоже были вовлечены в критику террии эволюции в аудиториях колледжей и высших школ. Затем в университетах, городских клубах, школах и церквях начали проводиться дебаты между креационистами и эволюционистами. Ученые-креационисты, уверенные в том, что научные доказательства свидетельствуют в их пользу, охотно принимали приглашения к участию в подобных спорах. Эти дебаты обычно привлекали аудиторию в 1-3 тысячи человек, а в отдельных случаях — даже до 5 тысяч. Эволюционистам пришлось признать, что в большинстве споров креационисты выиграли[11]. Институт креационных исследований признан ведущей мировой организацией, защищающей теорию творения, но в США и в других странах существует теперь множество других научных креационных организаций. В своей книге «История современного креационизма» доктор Моррис перечисляет 76 национальных, государственных и местных креационных организаций в США и 33 таких организации в других странах. Усилия по защите идеи сотворения мира совершают не только христиане, но и мусульманские, и иудейские ученые. Тысячи ученых во всем мире исповедуют креационизм, число же тех, кто принимает теорию о сотворении мира, но молчит об этом из боязни потерять место или испортить себе карьеру, не может быть определено, но оно должно быть значительным. Есть и другие — правда, их мало — те, кто принимает сотворение мира как более вероятное объяснение его происхождения, чем эволюция, но не связывает это ни с какими религиозными верованиями. Существует и значительное число ученых, которые, не признавая творение как альтернативу эволюции, тем не менее, сурово критикуют современную эволюционную теорию. Многие из них выступили с книгами, содержащими критику эволюционизма. Большой интерес как креационистов, так и эволюционистов всего мира привлекли юридические баталии, разразившиеся в штатах Арканзас и Луизиана: от властей этих штатов, принявших законы, требовали равного отношения к науке о творении и теории эволюции при преподавании в средней школе. В декабре 1981 г. на судебном разбирательстве в ЛитлРок федеральным судьей Уильямом Овертоном закон, принятый в Арканзасе, был объявлен не соответствующим Конституции. Апелляция не была подана. Закон Луизианы тоже был объявлен не соответствующим Конституции — федеральным судьей Дю Плантье в Новом Орлеане, на суммарном заседании без судебного разбирательства. При апелляции в пятый окружной суд заседание из трех судей поддержало решение единогласно. Была подана вторая апелляция ко всему составу из 15 судей пятого окружного суда, и они, голосами 8:7, подтвердили два ранее вынесенных решения. Дело рассматривалось даже в Верховном суде США, где было поддержано решение, вынесенное более низкими инстанциями, с результатом голосования 7:2, причем судья Скалиа и верховный судья Ренквист голосовали против закона. Более чем когда-либо эволюционисты почувствовали, что в средних школах против них ведется честная, открытая и аргументированная научная борьба. Из опыта дебатов и других открытых обменов мнениями они увидели, что теория эволюции отходит на задний план, сталкиваясь с научными доказательствами хорошо информированных креационистов. Но они держали под строгим контролем научные журналы и, зная о преобладании гуманистической и материалистической философии в средствах массовой информации, чувствовали себя в этих областях спокойно. Средние школы, состоящие на государственном бюджете, в нашем обществе плюрализма и демократии более демократичны. Массовый опрос населения, проведенный Эм-Би-Си в 1981 г., обнаружил, что 76% американцев хотят, чтобы в школах учили и креационной, и эволюционистской теориям, 10% — только креационной, и только 8% отдают предпочтение теории эволюции (у 6% не было мнения на этот счет). Эволюционисты решительно, и даже со злобой, прореагировали на угрозы их монопольному контролю над наукой и образованием, очевидно, они готовы пойти на что угодно, чтобы ослабить влияние ученых-креационистов и по возможности помешать им показать всем, что теория эволюции — пустая риторика, а научные доказательства свидетельствуют в пользу сотворения мира. За последние 10 лет критики теории сотворения мира и креационистов выпустили более 30 книг и целый ряд статей в научных и псевдонаучных журналах. Фактически, сегодня почти каждый номер этих журналов содержит либо антикреационную статью, либо отдельные нападки на теорию креационистов и на самих ученых. Точно известно одно — теперь эволюционисты не игнорируют теорию сотворения мира и ее научные доказательства! Эволюционисты часто избирают тактику коварных нападок на честность и научную состоятельность ученых-креационистов. Их обвиняют не только в недостатке объективности, но и в искажении цитат, изъятии цитат из контекста, фальсификации науки, откровенной лжи. Например, один профессор из колледжа в Теннесси в газете Ноксвилла заявил: «Гиш — известный лжец». В этой книге будет приведено еще много подобных примеров. [1]1. Ernst Mayr, Animal Species and Evolution, The Belknap Press of Harvard University Press, Cambridge, 1966, p. 8. [2]Henry Morris, The History of Modern Creationism, Master Books Publishers, San Diego, 1984. [3]R.B.Goldschmidt, The Material Basis of Evolution, Yale University Press, New Haven, CT, 1940; R.B.Goldschmidt, American Scientist 40:97 (1952). [4]R.B.Goldschmidt, The Material Basis of Evolution, p. 395. [5]Murray Eden, in Mathematical Challenges to the Neo-Darwinian Interpretation of Evolution, P.S-Moorhead and M.M.Kaplan, Eds., Wistar Unstitute Press, Philadelphia, 1967, p. 109. [6]Theodore Dobzhansky, Evolution 29:376 (1975). [7]Pierre-Paul Grasse, Evolution of Living Organisms (English edition of «LEvolution du Vivant»), Academic Press, New York, 1977. [8]Marjorie Grene, Encounter, November 1959, p. 54. [9]J. С. Whitcomb andH.M.Morris, The Genesis Flood, The Presbyterian and Reformed Pub. Co., Philadelphia, 1961. [10]Creation Research Society. Membership Secretary Dr. Glen Wolfrom, P.O. Box 28473, Kansas City, Mo 64118. [11]Niles Eldredge, The Monkey Business. A Scientist Looks at Creationism, Washington Square Press, New York, 1982, p. 17. 2. Контратака эволюционистов Деятели образования были встревожены эффектом, который произвели на студентов лекции, семинары и дебаты с участием ученыхкреационистов, проявившимся в сочинениях, вопросах учителям и попытках защиты теории сотворения мира. Особенно встревожили эволюционистов частые появления их оппонентов на телевидении и радио и многочисленные книги и другие издания, публикуемые, в основном, членами Института креационных исследований; неменьшую тревогу вызвала и массовая поддержка креационистов в деле с законами об образовании Арканзаса и Луизианы и подобных же попыток в других штатах. Эволюционисты стали собирать силы для контратаки. О ней, как залп, возвестил выход в свет манифеста, изданного в 1977 г. Американской гуманистической ассоциацией. АГА — ведущая атеистическая организация США. Манифест 1977 г: провозглашает, что эволюция — признанный научный факт. Издатели, учителя, школьная администрация и другие деятели образования призываются к пресечению любых попыток свидетельства о сотворении мира в школе. Манифест подписали 102 ведущих ученых-эволюциониста гуманистических взглядов, он был опубликован в «Хьюмэнист», органе АГА, и разослан всем крупным деятелям системы образования в стране. В 1972 г. темой ежегодного съезда Национальной ассоциации учителей биологии, проведенного в Сан-Франциско, была «Биология и эволюция». Доктор Джон Н. Мур, тогда профессор факультета естествознания Университета штата Мичиган, и автор этой книги добились у организационного комитета разрешения на проведение двухчасового мини-симпозиума, посвященного доказательствам идеи сотворения мира. Руководство конгресса отказалось присутствовать на этом мероприятии. После того как такие светила науки, как генетик Феодосии Добжанский, ботаник Дж.Ледьярд Стеббинс и антрополог Шервуд Уешберн представили доклады в защиту эволюции, содержащие критику креационизма, Мур и Гиш выступили перед аудиторией из 1500 преподавателей биологии. Беспрецедентный поступок совершил доктор Уильям Кори из колледжа Св. Марии, ведущий симпозиума: заявив, что ему вменили в обязанность это сделать, он произнес 15-минутное опровержение, прежде чем аудитория начала задавать вопросы. Его опровержение было вялым и скучным и скорее нанесло вред, чем помогло делу эволюционизма. Доктор Джек Картер, тогда редактор журнала «Америкэн байолоджн тичер», ежемесячного органа Ассоциации, сторонник теории эволюции, но человек редкой порядочности и редкого таланта, предложил Муру и Гишу представить ему рукописи для публикации их в журнале. Работы были напечатаны[1]. Доктор Джоун Кригер, преемник доктора Картера на редакторском посту, дала понять, что в ее «правление» в журнале не будет публиковаться никаких статей о сотворении мира, кроме тех, где оно критикуется. В 1980 г. доктор Уэйн Мойер, тогда исполнительный секретарь Ассоциации, а теперь — член ультра-либеральной организации Нормана Лира «Народ — за американский путь», выступающий против принципов библейского христианства, начал издавать листок, специально посвященный борьбе с «происками» ученых-креационистов и помощи и советам эволюционистам в их антикреационном деле. Примерно в это же время начал выходить журнал, единственной задачей которого явилась защита теории эволюции и общая атака на креационизм, сопровождаемая попытками личной дискредитации ученых-креационистов. Этот журнал, «Криэйшн/Эволюшн»[2], был основан и до сих пор издается Фредом Эдвордсом, философом, который тогда был президентом гуманистического общества Сан-Диего, а теперь является администратором Американской гуманистической ассоциации. Эдвордс вдохновенно возглавил антикреационный крестовый поход и несколько раз участвовал в дебатах против автора и других ученых — сторонников сотворения мира. Существенную помощь в издании журнала Эдвордсу оказали доктора Фрэнк Оубри и Уильям Туэйтс, профессора биологического отделения Государственного университета Сан-Диего. «Криэйшн/Эволюшн» стал основным органом контрудара против креационистов. Наряду с попытками очернить отдельных ученых, критикуя их за научную необъективность и отсутствие профессиональной квалификации, в нем встречаются и заметки, авторы которых всерьез пытаются защитить эволюционизм от атак креационистов. Фактически, многие аргументы журнала так слабы и с научной, и с интеллектуальной точки зрения, а нападки на личности отдельных ученых-креационистов столь часты и несдержанны, что креационистам трудно серьезно относиться к этому журналу. Оубри и Туэйтс провели и личный антикреационный крестовый поход, в ряде случаев вовлекая в дискуссии креационистов и преподавая курс творения/эволюции в Государственном университете Сан-Диего. В течение нескольких лет автор принимал участие в занятиях. Интересно заметить, как развивались эти занятия в последние несколько лет. Очевидно, уверенные в том, что смогут одолеть креационистов в равной борьбе, Оубри и Туэйтс пригласили ученых из ИКИ принять участие в курсе, предложив им половину из 26 лекций и даже разрешив сформулировать часть вопросов для проверочного теста. Так продолжалось три года, затем вдруг членов ИКИ проинформировали, что могут выделить им только 9 из 26 лекций, а Оубри и Туэйтс будут читать остальные 17. Более того, членам ИКИ больше не разрешалось готовить для тестов вопросы по своим лекциям. Во время осеннего семестра 1986-87 гг. занятия были перенесены на вечер, и из 15 лекций ИКИ было выделено только 2. Это навело членов ИКИ на вполне обоснованные подозрения: Туэйтс и Оубри почувствовали, что когда борьба идет на равных, они проигрывают; проигрывали они и тогда, когда взяли себе две трети учебного времени, то есть стали проводить сами 13 занятий из 15. Даже на таких условиях креационисты выбивают оппонентов из колеи! В том же 1980 году началась еще одна кампания против креационизма. Стенли Уэйнберг, преподаватель биологии и инспектор естественнонаучного образования, состоящий членом Национальной ассоциации преподавателей биологии, явился инициатором создания «корреспондентских комитетов». Члены каждого местного комитета были призваны бороться с креационизмом, комитет фиксировал действия креационистов, анализировал их доводы, подготавливал контрдоводы, продумывал стратегию и обменивался советами и идеями с другими комитетами. Вскоре ученые-креационисты стали слышать одни и те же аргументы и видеть одни и те же слайды в спорах с эволюционистами всей страны. К 1985 г. корреспондентские комитеты существовали во всех штатах, кроме двух, и в нескольких провинциях Канады. Если вас интересуют подробности истории этого и других мероприятий, нацеленных против теории сотворения мира и ученых-креационистов, смотрите «Историю современного креационизма» Генри Морриса (сноски к главе 1). Первая книга против креационистов, «Учебник научных противоречий и политика равного времени»[3], была написана Дороти Нелкин, профессором социологии Корнелльского университета, в 1977 г. Доктор Нелкин взяла многочисленные интервью у сотрудников Института креационных исследований — доктор Моррис, автор и другие члены коллектива вежливо и охотно отвечали ей, детально описывая научные доказательства, убедившие их в большей достоверности идеи творения мира как версии его происхождения, по сравнению с теорией эволюции. К сожалению, ее книга содержала многочисленные фактические ошибки, и ей не удалось справедливо оценить ИКИ и креационизм как науку. Книга Нелкин — и это мы относим к ее достоинствам — написана сдержанным тоном. Ответить на каждый критический труд, написанный эволюционистами против креационистов, практически невозможно, как невозможно и подробно ответить на все их аргументы. Однако в этой книге сделана попытка разбить все эти аргументы на разные категории и ответить по очереди на каждую группу доводов. Некоторые книги, показавшиеся нам (более важными, будут рассмотрены подробнее. Читатель сам сможет решить, убедительны ли доказательства, собранные ученымикреационистами, или же их доводы — не что иное, как псевдонаука, основанная на религиозных идеях. [1]J.N.Moore, The American Biology Teacher 35(1):23-26 (1973); D.T.Gish,.T^ American Biology Teacher, March 1973, p.132. [2]Creation/Evolution, P.O.Box 146, Amherst, New York, 14226-0146. [3]Dorothy Nelkin, Science Textbook Controversies and the Politics of Equal Time, The MIT Press, Cambridge, Massachusetts, 1977. 3. Творение, эволюция, наука и религия Одно из самых частых критических замечаний, которое эволюционисты бросают креационистам, особенно если речь идет об образовании: креационизм — религия, а не наука. Мы приведем лишь несколько примеров. Годфри утверждает немногословно: «Научный креационизм — это не наука, а религия»[1]. Джон Паттерсон обвиняет нас в том, что: «"Научный креационизм" — евангелическое движение проповедниковфундаменталистов, которые интересуются не развитием науки, а установлением веры в безошибочность Библии за счет интересов науки»[2]. Эдвордс уверяет, что: «...некоторые креационисты на самом деле сражаются не за справедливость, а за то, чтобы их религия преподавалась в государственных школах за счет налогоплательщиков»[3]. Уилсон убежден: «Послушав речи креационистов, почитав их труды и побеседовав с верящими в сотворение мира студентами, мы увидели, что креационизм — не более чем одна из версий фундаментального христианства, не имеющая никакого ценного научного содержания»[4]. Долфин говорит, что: «Научный креационизм — не наука. Его суть — узкофундаменталистское религиозное толкование христианства»[5]. Уатерс пишет: «Строгий или так называемый научный креационизм является просто отбором подходящих данных, помогающих поддержать определенную теологическую перспективу и авторитет Библии»[6]. Футуяма заявляет, что: «Теории креационистов основаны не на доказательствах, которые удовлетворили бы скептический ум, а на их желаниях и Библии, ее авторитет является единственным источником веры в творение»[7]. И так далее, и тому подобное. Прежде чем установить научный статус креационизма и эволюционизма, позвольте нам рассмотреть религиозный характер теории эволюции. Пьер Тейяр де Шарден, французский священник, действительно веривший в эволюцию, написал: «(Эволюция) — это великий постулат, перед которым должны почтительно склониться все теории, все гипотезы, все системы, которому они должны соответствовать, чтобы быть верными и достойными обдумывания. Эволюция — это свет, озаряющий все факты, траектория, которой должны следовать все линии мысли, — вот что такое эволюция»[8]. Айала процитировал это заявление в своей похвале Добжанскому; по его мнению, Добжанский верил, что этот отрывок из Тейяра де Шардена лучше всего отражает место биологической эволюции в мире человеческой мысли. Ничто не считается достойным размышления и истинным, если не склонится перед эволюцией, — так утверждает Тейяр де Шарден. В Библии сказано, что Бог — это свет. Тейяр де Шарден говорит, что эволюция — свет, озаривший все факты. Этот пассаж Тейяра де Шардена, столь близкий сердцу Добжанского и одобрительно цитируемый Айалой, — самая настоящая религия. Один памфлет Гуманистического общества гласит: «Гуманизм — это вера в то, что человек сам создает свою судьбу. Это конструктивная философия, атеистическая религия, образ жизни»[9]. Далее цитируются слова современного британского биолога, атеиста и эволюциониста, сэра Джулиана Хаксли, который говорил: «Я называю "гуманистом" любого, кто верит, что человек — такой же природный феномен, как животное или растение; что его тело, разум и душа — не сверхъестественное творение, а продукт эволюции, и что он не находится под контролем какого-то сверхъестественного существа или существ, но должен полагаться только на себя, на собственные силы». Таким образом, мы видим из этого, что гуманизм — атеистическая религия, одной из фундаментальных догм которой является эволюция. Заявление, похожее на фразу Хаксли, можно найти в книге Симпсона «Жизнь в прошлом»[10]. Ричард Льювонтин, марксист, атеист, профессор биологии Гарвардского университета, писал: «Каким бы ни было понимание общественной борьбы, приведшей к подъему креационизма, каким бы ни было желание примирить науку с религией, нам не избежать коренного противоречия между эволюцией и креационизмом. Это непримиримые взгляды»[11]. Да, в самом деле, эволюция и творение, — не примиримые между собой идеи. Если, как утверждает Льювонтин и его коллегиэволюционисты, креационизм — это религия, то же самое можно сказать и о сторонниках теории эволюции. Л.Харрисон Мэттьюз, британский биолог-эволюционист, во вступлении к изданию «Происхождение видов» Дарвина 1971 г. пишет: «Факт эволюции — позвоночник биологии, таким образом, биология находится в своеобразном положении науки, основанной на недоказанной теории, — что это тогда, наука или вера? Таким образом, вера в теорию эволюции существует параллельно вере в сотворение мира — это две концепции, которые верующие в них считают истиной, но, по меньшей мере, до сих пор, не могут доказать»[12]. Тогда опять же, если креационизм — религия, то же можно сказать и об эволюционизме. Единственная часть заявления Мэттьюза, с которой не согласны креационисты — это его вера в то, что эволюция — позвоночник биологии и что биология основана на теории эволюции. Биология, судя по самому ее названию, — наука, изучающая живые организмы; а эволюция — попытка объяснить, как эти организмы и те, которые более не существуют, возникли первоначально. Есть разница между эмпирической наукой и историей. Силу и значимость религиозных основ эволюционизма хорошо выразил Бозарт, заявив следующее: «Христианство борется, всегда боролось и будет отчаянно бороться до конца с теорией эволюции, потому что эволюция окончательно и грубо разрушает самую причину, по которой земная жизнь Иисуса, предположительно, была необходима. Уничтожьте Адама и Еву и их первородный грех — ив прахе вы найдете жалкие останки сына Божьего. Если Иисус не был избавителем, погибшим во искупление наших грехов, а это доказывает эволюция, то христианство ничего не стоит»[13]. Ученые-креационисты уже устали объяснять, что они не борются с наукой. Фактически, именно научные факты убедили их, что с научной точки зрения сотворение мира куда правдоподобнее эволюции. Мы боремся с теорией эволюции и верой в нее, а не с наукой. Если верить Бозарту, эволюция является мощной религиозной концепцией, которая, если она правильно понята, полностью отрицает христианство. Конечно, Бозарт согласился бы с Джулианом Хаксли, услышав такие слова последнего: «Эволюционистский способ мышления не нуждается в сверхъестественном»[14]. Судя по словам Хаксли, все теистические религии, будь они христианскими, мусульманскими, иудейскими или любыми другими, провозглашающими веру в Бога, опровергаются теорией эволюции. Джулиан Хаксли даже не попытался скрыть свое отношение к эволюции как к новой вере, новой религии. Фактически, он готов установить новую религию, основанную на эволюции. Хаксли заявляет, что: «...эволюционистское видение помогает нам различать, хоть еще и неполно, очертания новой религии, которая несомненно возникнет для удовлетворения потребностей грядущей эпохи»[15]. В другой своей книге, написанной в соавторстве с британским эволюционистом Джекобом Брановски, Хаксли утверждает: «Религия по сути своей является отношением к миру в целом. Таким образом, эволюция, например, может оказаться столь же могущественным принципом, координирующим верования И надежды людей, каким раньше был Бог»[16]. Марджори Грин, известный философ и историк науки, как замечалось ранее (ей принадлежит авторство глав некоторых сборников трудов выдающихся эволюционистов), заявила: «Дарвинизм владел и владеет человеческими умами, в основном, как религия науки... Преобразованная, но по-прежнему характерно дарвинистская, эта теория сама стала догмой, проповедуемой ее последователями с религиозным рвением и отрицаемой, как полагают эволюционисты, лишь немногими несведущими и непрочными в научной вере»[17]. Колин Паттерсон, ведущий палеонтолог Британского музея естественной истории, — эволюционист, который, не веря в сотворение мира, высказал серьезные сомнения в некоторых аспектах теории эволюции (их мы обсудим позже). Паттерсон объявил: «Как додарвинистская биология разрабатывалась людьми, верившими в Создате- ля и Его план, так после Дарвина биологией стали заниматься люди, верящие в почти что божественность Дарвина»[18]. Можно ли сомневаться в том, что, кто бы что ни говорил, в умах ведущих защитников эволюционизма эта теория является религиозной догмой? Эволюционисты-фундаменталисты требуют беспрекословного подчинения своих сторонников. Те, кто остаются в их рядах, но осмеливаются, например, начать речь словами: «Если теория эволюции истинна...», клеймятся как еретики, внутренние враги[19], но, конечно, худшие обвинения обрушиваются на тех, кто уверенно заявляет о большей достоверности сотворения мира, чем эволюции. Теперь давайте вернемся к обсуждению научного статуса креационизма и эволюционизма. Для этого мы должны определить, что такое наука, что мы понимаем под научной теорией, а затем оценить природу всех теорий о происхождении жизни, в особенности, теорий сотворения и эволюции. Что такое наука? Выражаясь ненаучно, можно было бы сказать, что наука — это то, чем занимается ученый, когда думает. Конечно, собственно наука не включает в себя многое из того, о чем думают ученые. Строго определенная, эмпирическая наука представляет собой нашу попытку наблюдать, осмысливать и объяснять часто наблюдаемые события, процессы и качества. На основе подобных теорий можно делать выводы о природных феноменах и предсказывать будущие природные явления. Для проверки теории ставят эксперименты, и они могут опровергнуть теорию, если она неверна. Возможные неточности — важный элемент истинной научной теории. Таким образом, эмпирическая наука, эмпирические теории сводятся к попыткам объяснить, как функционирует Вселенная и живущие в ней существа. Это изучение реального мира вокруг нас, здесь и сейчас. Теории о происхождении мира, будь они эволюционистскими или креационными, по существу сильно отличаются от эмпирических научных теорий. Ни один человек не был свидетелем создания Вселенной, возникновения жизни или хотя бы зарождения отдельного организма. Это неповторимые, уникальные исторические события, произошедшие в прошлом. Никто никогда не видел, как впервые возникает червь, обезьяна, рыба или человек. Никто никогда не видел, как рыба становится амфибией, а обезьяна — человеком. Более того, нельзя пойти в лабораторию и экспериментально проверить теорию о том, как рыба превратилась в амфибию, а обезьяна — в человека. Креационизм и эволюционизм — предположения, основанные на непрямых свидетельствах. Это попытки объяснить происшедшее в прошлом. Эволюционные теории пытаются использовать действующие до сих пор процессы для объяснения того, как произошла эволюция; но ведь, чтобы увидеть, правильны ли эти идеи, должны пройти десятки тысяч и даже миллионы лет, так что проверить истинность этих теорий невозможно. Основной вопрос двух противоборствующих теорий о происхождении мира — творения и эволюции — таков: как возникла Вселенная и живые существа? Создалась ли Вселенная в результате процесса самопреобразования, посредством естественных, механических изменений, происходящих благодаря неотъемлемым свойствам материи, или она была создана в соответствии с замыслом, целями и произвольными творческими действиями разумного и всемогущего Творца? Нельзя, в конечном счете, фальсифицировать доказательства какого-либо общего предположения, но из каждого из них исходят вспомогательные гипотезы, доказательства которых потенциально могут быть фальсифицированы. Прежде всего давайте рассмотрим теорию сотворения мира. Многие ученые-креационисты — вероятно, большинство из них — полагают, что земля и космос сравнительно молоды. Часто упоминается цифра 10 тысяч лет, плюс-минус несколько тысячелетий. Давайте предположим, что, к удовольствию многих ученых, окончательно доказано, что земле 45 миллиардов лет. Докажет ли это несостоятельность креационной теории? Нет, конечно. Фактически и сейчас многие креационисты считают, что космосу очень много лет. Теория творения может спокойно быть переориентирована так, чтобы временные промежутки между отдельными актами творения Бога считались более продолжительными. Другой пример — это уже произошедшее изменение взгляда на постоянство видов. Креационисты додарвинистского периода и многие креационисты, боровшиеся с дарвинизмом и его революционными открытиями, считали, что виды неизменны. В те времена о генетике знали очень мало и многие ученые верили в способность человека обнаружить границы вариативности внутри основного вида. Собранные с тех пор эмпирические доказательства показали, что не только наука таксономии — то есть наши попытки классифицировать организмы, разделив их на такие категории, как виды, роды, семьи, порядки, классы и подклассы, — произвольна и неточна, но определение самих видов спорно и произвольно. Так, вид часто определяется как популяция организмов, которые скрещиваются, производя на свет плодородное потомство, таким образом обеспечивая обмен генетическим материалом между организмами вида и не отдавая его организмам других видов. На самом деле, однако, это вовсе не так. Наш домашний питомец, собака (Canis familiaris) скрещивается с волками (Canis lupus), койотами (род Canis) и шакалами (род Canis), производя на свет плодородное потомство. Обычно, правда, они не скрещиваются, а так как между ними существуют небольшие морфологические различия, они помещены в разные виды. Можно привести множество примеров такой гибридизации видов, даже разных родов, как животных, так и растений. Современным ученым-креационистам кажется очень вероятным, если не бесспорным, факт происхождения собак, волков, койотов и шакалов из одного основного, сотворенного типа, путем естественного, хоть и ограниченного, отбора генетических факторов, которые все были частью генетического запаса первоначального сотворенного типа «собачьих». Определяя вид, креационисты придерживаются теперь мнения не о постоянстве видов, а о постоянстве сотворенных типов. (Этот вопрос будет рассмотрен подробнее позже.) Таким образом, опровержение концепции постоянства сотворенных видов не опровергает теории сотворения мира. Эти и подобные события показывают, что ученыекреационисты не являются догматическими приверженцами устаревших гипотез; креационизм — динамичная теория, вспомогательные гипотезы которой подвергаются проверкам, пытливо проводимым креационистами. Сравнительно просто обмануться, делая выводы, что ведет к ошибкам или, по меньшей мере, к сомнениям, рассматривая одну или две вспомогательные гипотезы, исходящие из общей модели творения, но очень трудно, если не невозможно, провести эксперимент или исследование, которое в конечном счете опровергло бы общую концепцию сотворения мира. Детали общей концепции всегда могут быть модифицированы в соответствии с новыми фактами. Мы поспешим заметить, что практически то же самое можно сказать и о достоверности общей модели, или теории, эволюции. Неопровержимая общая теория эволюция — это предположение о том, что Вселенная и живые существа произошли исключительно благодаря механистическому, естественному процессу эволюции, признаваемому и эволюционистами, и креационистами. По этой и другим причинам сэр Карл Поппер, один из ведущих мировых философов науки, сам Эволюционист, заявил: «Я пришел к выводу, что дарвинизм является не доказательной научной теорией, а метафизической программой исследований — возможным обрамлением для доказательных научных теорий» [20]. Поппер опубликовал в «Нью Сайнтист», британском квазинаучном журнале, письмо, в котором немного прояснил свою позицию[21]. На основании этого письма многие эволюционисты настаивают на том, что Поппер пересмотрел приведенное выше высказывание. Но это не так. В приведенном выше фрагменте Поппер говорил о теории эволюции Дарвина, а в более позднем письме его замечания относились только к теории естественного отбора. Майкл Рьюз, страстный дарвинист и архиантикреационист, сказал, имея в виду приведенное выше заявление Поппера: «Сделав такое заявление, Поппер сам в какой-то мере изменил свою позицию; но, что бы мне ни возражали, я подозреваю, что и теперь он в действительности не верит в то, что дарвинизм в его современной форме изначально ошибочен»[22]. Мюррей Иден — а он, без сомнения, не креационист — соглашается с тем, что эволюция — неопровержимая теория. Он пишет: «Я помню, как однажды даже в биологии я помог разработке очень умной и приятной на вид теории, касающейся кровеносного обмена в почках. Она была не просто бездоказательной, она была ложной. Но для проверки такой теории можно провести эксперимент и убедиться, истинна ли она. В случае с эволюцией в широком плане так сделать нельзя, и именно это я имел в виду в первую очередь, назвав ее "тавтологической наукой". Здесь ничего нельзя объяснить. Можно предлагать гениальные, совпадающие с обнаруженными другими схемы, но теория все равно остается бездоказательной»[23]. В симпозиуме, на котором Иден выступил с этими замечаниями, участвовали и другие эволюционисты, очевидно принимающие положение Идена о невозможности доказать теорию эволюции. Так, Алекс Фрейзер, тогда профессор генетики Калифорнийского университета в Дэйвисе, заметил: «Мне кажется, что сегодня бесконечно делались разные заявления, но единственное, с которым я соглашаюсь, —это слова Карла Поппера, а именно: реальный научный и эстетический недостаток эволюции в том, что можно объяснить все, что угодно, оборачивая данные другой стороной»[24]. Марсель Шютценбергер, тогда профессор математики Парижского университета, ссылаясь на объяснения эволюционистов, сказал тогда же: «Наука представляет собой лишь отбор вопросов или проблем и общую рамку, внутри которой мы решаем, можно дать ответ на какой-то вопрос или нет. Мы очень рады, что светляки находят друг друга по огоньку. Я уверен, что знать об этом — огромное наслаждение; но разве не интересно, почему такое происходит только со светляками? Была ли какая-нибудь причина, подсказавшая им идею со светом? Почему этому виду понадобился такой сложный механизм для "знакомства", ведь все остальные обходятся другими способами? На каждый отдельный вопрос вы можете дать мне отдельный ответ, но я уверен, что в большинстве случаев у вас не будет общего принципа, с помощью которого вы решите впоследствии, какое конкретное объяснение выберете. Я думаю, это и есть пример того, что такое бездоказательная теория»[25]. Доктора Пол Эрлих и Л.К-Берч, биологи из Стенфордского и Сиднейского университетов соответственно, подвели итоги обсуждения этой проблемы в «Нэйче», журнале Британской ассоциации за развитие науки: «Наша теория эволюции стала... теорией, которую нельзя опровергнуть никакими возможными фактами. Любое мыслимое наблюдение может быть подогнано к ней. Таким образом, она находится "вне эмпирической науки", но не обязательно ложна. Никто не может придумать, как ее испытать. Идеи, как необоснованные, так и основанные на немногочисленных лабораторных экспериментах, проведенных в предельно упрощенных условиях, распространились более, чем они заслуживают. Они стали частью эволюционной догмы, принятой большинством из нас как часть нашего образования»[26]. Эрлих и Берч, по-видимому, утверждают здесь, что теория эволюции стала такой гибкой, что, независимо от природы данных, их, так или иначе, можно согласовать с теорией. Поэтому истинность теории невозможно проверить и, следовательно, она бездоказательна. И, конечно же, догма — это, наверное, предположительно часть религии, а не науки. Эволюционисты в своих выступлениях перед судами и светской публикой часто заявляют, что только невежественные, заблуждающиеся креационисты сомневаются в научном статусе теории эволюции. Но если почитать научную и научно-философскую литературу, можно обнаружить, что там они же, говоря о покушениях на научный статус теории эволюции, о креационистах даже не упоминают! В основном эти покушения совершают не креационисты, а их же товарищи — эволюционисты. Так Дуглас Футуяма в своей антикреационной книге заявляет: «В научных кругах можно слышать два основных вида аргументов о теории эволюции. Есть философские аргументы о том, является ли теория эволюции научной, и собственно детали теории с их способностью объяснить наблюдаемые явления... Тут возникает вторичная проблема: бездоказательна или тавтологична ли гипотеза естественного отбора?.. Заявление о том, что естественный отбор — тавтология, периодически делалось и в научной литературе...»[27]. Тавтология — это аргумент, идущий по кругу, в котором выводы являются повторением ранее сделанных предпосылок. Например, вы спрашиваете: «Кто спасется?» Вам отвечают: «Спасутся самые ловкие». Когда же вы спрашиваете: «Кто самый ловкий?», вам отвечают: «Те, кто спасется». Получается: спасется тот, кто спасется. Обратите, пожалуйста, внимание: Футуяма утверждает, что критика научного статуса теории эволюции исходит из «научных кругов». Таким определением ученые-эволюционисты удостаивают только своих коллег. Франсиско Айала, биолог и яркий антикреационист, допускает, что: «Теоретики науки критикуют теорию естественного отбора по двум причинам. Одна из них состоит в том, что теория естественного отбора идет по кругу. Другая — в том, что ее нельзя подвергнуть эмпирической проверке»[28]. Опять же напомним, что никакая теория, которую нельзя подвергнуть эмпирической проверке, не может считаться научной. Айала, конечно, не соглашается с теми теоретиками науки, которые сомневаются в научном статусе теории эволюции, но и сам, как мы вскоре увидим, невольно показывает нам, что теория эволюции, созданная так, что объясняет все и вся, независимо от фактов, не может считаться научной. В своей книге, вышедшей в 1975 г., в главе «Научные гипотезы, естественный отбор и теория нейтральной протеиновой эволюции» Айала начинает свои рассуждения справедливым замечанием: «Гипотеза или теория, относящаяся ко всем возможным явлениям мирового опыта, неинформативна... Важно то, что эмпирическое содержание гипотезы измеряется степенью ее потенциальных заблуждений»[29]. Под этими словами он подразумевает: теория, сформулированная в столь общих или туманных выражениях, что невозможно доказать ее ошибочность (если она ошибочна), — это очень незначительная теория; по меньшей мере, она не научна. Научная теория должна содержать определенные постулаты, доказательство несостоятельности которых может опровергнуть теорию. Любая теория, которая так пластична, что все возможные результаты опытов, какими бы они ни были, могут быть согласованы с общей концепцией, не научна. Теперь давайте посмотрим, что говорит Айала на следующей странице своей книги. Может быть, у него короткая память или между написанием первой и второй страницы прошел большой промежуток времени? На следующей странице книги Айала заявляет: «Естественный отбор может объяснить разные модели, сроки и результаты процессов эволюции. Адаптивные разветвления в некоторых случаях, отсутствие расхождений в развитии подвидов, быстрый и медленный темп эволюционных изменений, распространенное и ограниченное генетическое варьирование в популяциях — все эти и многие другие возможные случаи могут быть объяснены постулатом о действии закона приспособления к условиям окружающей среды». Значит, каковы бы ни были данные, можно вообразить себе любой сценарий эволюции в соответствии с ними. Но тогда теория естественного отбора может быть использована для объяснения всего и вся. Она объясняет: 1. Адаптивные разветвления, которые дают многочисленные и очень разнообразные продукты эволюции; или слабость или отсутствие адаптивных разветвлений, в результате чего не образуется подвидов. 2. Быстрые темпы эволюционных изменений или медленные темпы эволюционных изменений... 3. Широкие генетические вариации или ограниченные генетические вариации. 4. Много других альтернативных возможностей — если говорить о приспособлении к окружающей среде. Другими словами, «объясняющая» сила естественного отбора в теории эволюции по отношению к данным раскопок и наблюдениями за нынешними живыми существами ограничена лишь пределами человеческого воображения. Таким образом, почитаемая Айалой теория естественного отбора, ведущая и движущая сила эволюции, судя по словам Айалы и ортодоксальным учебникам, может объяснить все что угодно в мире опыта, поэтому, как говорил сам Айала, она «не информативна». Более того, эмпирического содержания теории практически не существует, потому что нельзя опровергнуть ее или подтвердить. Без сомнения, именно поэтому Марджори Грин без энтузиазма пишет о неодарвинистской теории эволюции. Возражая неодарвинистам, она заявила: «...но некоторые, даже выдающиеся биологи спрашивают, является ли вообще эволюция, как в большом, так и в малом масштабе, результатом приспособления, адаптации. Эти биологи — такие, как А.М.Дальк из Брюсселя, О.Шиндевольф из Тюбингена, или А.Вандель из Тулузы — считают, что в истории эволюции было два разных направления. Существуют, конечно, все те малые, своеобразные отличия развития, подобно замеченным у галапагосских птиц, которыми так восхищался Дарвин; эта версия изложена в "Происхождении видов" и подхвачена сегодняшними сторонниками естественного отбора. Но это конечная стадия, последний штрих развития; не таким способом произошли все крупные эволюционные изменения. Именно в этом противники эволюции усматривают ее суть: великие новые изобретения, новые идеи жизни, возникающие внезапно; развитие в бесчисленных направлениях, сочетающееся с постоянством фундаментальных свойств, — и это нельзя объяснить дарвинистскими доводами. Ни происхождение и сохранение новых грандиозных жизненных процессов — фотосинтеза, дыхания, мышления, — ни запутанные, сложные и скоординированные между собой изменения, которые понадобились для их обеспечения, не могут быть объяснены дарвинистской теорией или хотя бы согласованы с ней. Если мы перечитаем "Происхождение видов", помня об этой критике, мы поймем, что все эти блестящие гипотезы, вся эта восхитительная простота "механизма", которым "объясняются" столь многочисленные и разнообразные явления, ничего не говорят о происхождении видов, если оставить в стороне все порядки, классы и подвиды. Аргументы идут в другом направлении — в сторону малых, специфических адаптации, которые никуда не ведут, кроме как к угасанию вида. То же самое можно сказать обо всех многочисленных и бесконечно наивных трудах нынешних дарвинистов: c'est magnifique, mais ce n'est pas la guerre! (Это чудесно, но это не война). Очень вероятно, что цвет моли и улиток или наличие ворсинок на стебле горошка можно объяснить мутациями и естественным отбором; но как из одноклеточного организма (каким-то образом произошедшего из неодушевленного вещества) возникли горошек, моль и улитки, а из них, в свою очередь, ежи, ламы, львы и обезьяны — и, наконец, люди — этого неодарвинистская теория не объясняет»[30]. Если современная неодарвинистская теория эволюции оставляет без ответа эти жизненно важные вопросы, тогда это вообще не наука о происхождении жизни, а просто собрание историй, не связанных с главным вопросом: как могли появиться на земле живые существа и как они появились? Дейвид Халл в обзоре книги Марджори Грин «Измерения дарвинизма» в журнале «Сайенс», органе Американской ассоциации за развитие науки, утверждает, что: «Объяснить строение организмов прошлыми адаптациями вряд ли возможно, ибо ни доступные нам свидетельства, ни современные теории о механизмах эволюции не придают этим объяснениям достоверности. При такой неопределенности многие альтернативные варианты кажутся не менее приемлемыми»[31]. Это заявление Халла напоминает о допущении Эрлиха и Берча и непреднамеренной фразе Айалы. Выше, в числе критериев научной теории мы называем не только ее возможность быть опровергнутой, но и (связанное с ней) наличие многократно повторяемых наблюдений (то есть экспериментального метода). Но что мы можем сказать об этих возможностях применительно к общей теории эволюции? Вот что заявил недавно Феодосии Добжанский, один из основных создателей неодарвинистской схемы: «События эволюции уникальны, неповторимы и необратимы. Невозможно превратить земное позвоночное в рыбу в результате обратного преобразования. Применение экспериментального метода для изучения таких уникальных исторических процессов строго ограничено — прежде всего требующимися для изменений временными интервалами, намного превосходящими продолжительность жизни любого экспериментатора. Именно к этой невозможности опытной проверки придираются антиэволюционисты при обсуждении "доказательств" эволюции, которые большинство могло бы признать удовлетворительными»[32]. Обратите внимание: Добжанский устал от атак креационистов, которые требуют применения экспериментального метода к теории эволюции, что, признает он, невозможно. Но ведь именно невозможностью применить экспериментальный метод к объяснению сотворения Добжанский и большинство его коллег-эволюционистов аргументировали свое требование исключить это объяснение из науки и образования! Эволюционисты по-разному относятся к экспериментам в теории эволюции и теории сотворения. Таксономисты, например, даже придерживаясь эволюционистских взглядов, не пользуются теорией эволюции при разделении организмов на роды, виды и т. д. Их система классификации основывается на подобии, морфологических особенностях, которые могут быть уникальными и ограниченными, а не на предположениях о «предках» этих организмов и их истории. Колин Паттерсон, о котором мы уже упоминали в этой главе, — один из таких ученых. В статье, основанной на радиоинтервью с Паттерсоном, опубликованной в «Листенер», издании Бритиш Броадкастинг Корпорейшн, говорится: «Теперь мы видим весь масштаб сомнений. "Сменившие одежды" эволюционисты заявляют, что теория эволюции не нуждается в составлении хорошей таксономии; в то же время они не уверены, так ли произошли виды, как это объяснил Дарвин. Для них история происхождения жизни — скорее вымысел, чем факт, а дарвинистское объяснение эволюции адаптацией и селекцией — чересчур риторично»[33]. Далее в этой же статье цитируются следующие слова Паттерсона: «Мне кажется, что теоретическое обрамление очень мало влияет на реальный прогресс биологических исследований. По-моему, в определенном смысле некоторые аспекты дарвинизма и неодарвинизма тормозят развитие науки». Если то, что говорит Паттерсон и его «сменившие одежду» коллеги, правда, становятся очевидными две вещи. Во-первых, если объяснение Дарвина — не более, чем пустая риторика, то догма дарвинизма, которую преподают в школах, колледжах и университетах всего мира, в эмпирическом смысле ущербна и не достойна считаться научной теорией (и даже может оказаться просто вымыслом). Во-вторых, если теоретическая оболочка теории эволюции очень слабо влияет на прогресс биологических исследований и даже мешает прогрессу науки, то распространенное мнение о ее унифицирующей роли в биологии (если вспомнить формулировку Мэттьюза, «эволюция — позвоночник биологии») не только необоснованно, но и объективно ложно. Как мы говорили ранее, биология — это изучение функций живых организмов, а эволюция — попытка восстановить их историю. В поддержку мнения Паттерсона нетрудно вспомнить несколько ситуаций, когда теория эволюции тормозила научный прогресс. В течение десятилетий многие исследования в эмбриологии велись в ошибочном направлении из-за теории эмбриологической рекапитуляции, сейчас полностью дискредитированной. Эта теория, в прошлом часто называемая «биогенетическим законом», утверждает, что человеческий эмбрион в своем развитии повторяет путь эволюции от одноклеточного организма к организму, напоминающему рыбу, потом головастика, рептилию, примата и, наконец, человека. Эмбриологические исследования были бы более плодотворными и шли бы более быстрыми темпами, если бы уже давно поняли, как это сделали сейчас, что каждый зародыш, будь то растение или животное, делает именно то, что должен, развиваясь из оплодотворенной клетки во взрослый организм, вне зависимости от предполагаемых предков и эволюции. Многие годы никто не интересовался истинным назначением и функциями таких органов, как шишковидная (гипофиз) железа, аппендикс или гланды, потому что эволюционисты называли их бесполезными остатками, «пережитками» эволюции. Число бесполезных и даже вредных удалений гланд и аппендиксов, виноваты в которых эволюционисты, дошло до нескольких миллионов. Можно лишь удивляться тому, сколько денег, сколько человеко-часов исследований, сколько стараний было потрачено на изобретение направлений филогенеза, которые не принесли никакой практической пользы и без труда были забыты и опровергнуты. Фактически, о любой схеме филогенеза или гипотетической эволюционной истории можно с уверенностью сказать лишь то, что рано или поздно она все равно будет забыта будущими поколениями эволюционистов. Дерек Эджер, профессор геологии университета Суонси, Уэльс, активный антикреационист, заявил: «Не случайно почти все истории об эволюции, которые я учил студентом, от Ostrea/Gryphea Трумэна до Raphrentis delanouei Карритера, теперь опровергнуты. Я сам более двадцати лет искал эволюционные связи среди мезозойских "Brachiopoda", и это оказалось такой же иллюзией»[34]. Эджер отказывается от теорий о постепенной эволюции в пользу идеи скачка, зависевшего — по меньшей мере, отчасти — от геологической катастрофы. Майкл Рьюз, получивший докторскую степень в Бристольском университете и преподающий теперь историю и философию биологии в Гуэльфском университете, Онтарио, — ярый антикреационист и всецело предан защите ортодоксальной теории неодарвинизма. Он был основным свидетелем по линии философии науки, выступившим в защиту эволюционистов на судебном процессе, возглавленном судьей Уильямом Овертоном в Литл-Роке, Арканзас, на котором Овертон постановил, что закон 590 по штату Арканзас, требующий равноправия креационизма и эволюционизма, не соответствует конституции. Решение судьи Овертона по поводу природы науки во многом было основано на свидетельстве Рьюза. Решение Овертона подверглось суровой критике со стороны д-ра Ларри Ааудана, профессора в области философии науки Питтсбургского университета и, несмотря на критику этого решения, эволюциониста. Лаудан заявил: «Победа в Арканзасском деле бессмысленна, потому что достигнута лишь за счет канонизации и превращения в вечную догму стереотипа: что такое наука и как она действует. Если научные круги безоговорочно примут это решение, у многих возникнут сильные сомнения в интеллектуальных способностях научных кругов»[35]. У большей части «научных (т.е. эволюционистских) кругов» это решение вовсе не вызвало сомнений, напротив: эволюционисты радостно и неустанно возвещали о решении Овертона везде, где упоминался или обсуждался вопрос о креационизме. Филип Л.Квинн, занимающийся философией науки, тоже выступил с критикой решения Овертона и в особенности — вклада Рьюза в принятие этого решения. Он пишет: «Если взгляды специалиста не отражают продуманного и согласованного мнения ученых, членов соответствующего общества, то политика, основанная на таких взглядах, не будет пользоваться в обществе большим доверием, а его члены расценят недостаток доверия как дискредитацию этой политики. Такова основная трудность Арканзасского дела. Взгляды Рьюза не представляют мнение всех специалистов в области философии науки. Еще хуже то, что некоторые из них ошибочны и основаны на ложных доводах»[36]. Рьюз написал вдохновенный труд в защиту теории эволюции вообще и неодарвинизма в частности[37]. Он оплакивает положение сегоднящнего дарвинизма, атакуемого не только креационистами, но даже эволюционистами, среди которых многие, занимающиеся философией науки, соглашаются с несостоятельностью дарвинизма и указывают на серьезные концептуальные просчеты в теории[38]. Начиная со страницы 131 этой книги, Рьюз описывает возражения против теории эволюции Дарвина (или, точнее, неодарвинизма) в разделе под названием «Дарвинизм как метафизика». Из этого раздела становится ясно, что почти вся критика исходит от эволюционистов или, по меньшей мере, не креационистов. Можно привести обширные цитаты из книги, чтобы подтвердить и рассмотреть эти нападки на научный статус теории эволюции. Рьюз начинает со слов: «Возражения эти прямолинейны, популярны и, в случае их принятия, — разрушительны. Критики заявляют, что теория эволюции Дарвина — они обычно не разделяют прошлую и настоящую версии — вообще не является научной. Несмотря на внешнюю форму, это не эмпирическая система; это скорее спекулятивная философия природы, подобно теории Платона или теологии Сведенборга. В общем, метафизический волк, маскирующийся под научного ягненка. И, хотя критики спешат нас уверить, что в метафизике нет ничего дурного, обычно в разговоре очень скоро проскальзывают слова "поверхностный", "несостоятельный" или даже "ложный". В итоге, у всех остается впечатление, что дарвинизм ничего не значит, а если он что-то и говорит, то слушать это не стоит. "Эволюция — это не факт, а теория", — звучит, как милосердная эпитафия». Далее Рьюз утверждает: «Бесспорно, что отличие науки от не науки состоит в том, что наука отражает эмпирический опыт — то есть факты, которые мы можем воспринять органами чувств. Теория световых волн принадлежит нашему физическому миру; Бог, что в некотором роде очень важно, к этому миру не принадлежит. Мы видим свет, но не видим Бога. Но как именно проявляется в науке ее эмпирическая основа? Можно подумать, что проблема просто в поиске эмпирических свидетельств, дающих положительные ответы на предположения науки, — свидетельств, которых для ряда предположений не найти. На самом деле, все не так просто; потому что наука имеет дело не с частностями, а скорее с универсалиями и общими идеями. Нас интересует не только эта планета как таковая. Скорее мы спрашиваем, что происходит с каждой планетой, с каждым лучом света и со всеми лучами. Но если это так, то простая проверка и подтверждение, очевидно, недостаточны. Приняв этот факт к сведению, многие мыслители стали думать в противоположном направлении. Быть может, науку отличает не столько возможность в любой момент доказать свою истинность, сколько невозможность эту истинность опровергнуть! Как сказал Т.Г.Гексли, ученый должен быть всегда готов уступить перед лицом фактов, отвергнуть самые любимые свои теории, если эмпирические данные свидетельствуют об обратном. Гексли в шутку говорил о своем друге Герберте Спенсере, что его идея трагедии была прекрасной теорией, уничтоженной уродливым фактом. Может быть, эта острота таит в себе веру Гексли в то, что Спенсер должен был сделать все, чтобы предотвратить уничтожение своей теории — даже если для этого пришлось бы вывести ее за рамки науки (А. Гексли, 1900). Среди современных ученых наиболее твердо стоял на позициях Гексли философ Карл Поппер (1959, 1962, 1972, 1974). Исходя из мысли о том, что, хотя многие благоприятные факты еще не подтверждают научного предположения, одного отрицательного достаточно, чтобы его опровергнуть, Поппер утверждает, что сущность науки — ее "демаркационный критерий" — в возможности быть опровергнутой». Сделав еще несколько замечаний, Рьюз развивает мысль дальше: «Возвращаясь к науке или, точнее, к претензиям, которые делаются от имени науки, Поппер и его последователи "забраковали" многие общественные науки. Фрейдизм, теория психоанализа, была заклеймена как недоказуемая и неопровержимая. Но возвратившись к биологии и рассматривая дарвинизм, они почувствовали, что вынуждены вынести и ему такой же приговор: теория эволюции Дарвина неопровержима. Отсюда критическая оценка, приведенная в начале раздела: я пришел к выводу, что дарвинизм — не доказуемая научная теория, а метафизическая программа исследований — возможное обрамление для эмпирических научных теорий. (Поппер, 1974, с. 134; курсив его). С тех пор как он сделал такое заявление, сам Поппер в какой-то степени изменил свою позицию; но, невзирая на опровержения, я думаю, что даже теперь он не верит, что дарвинизм в его изначальной форме может быть опровергнут. Если кто-то очень полагается на естественный и половой отбор, происходящие плавно и одновременно, как это делают неодарвинисты, Поппер считает, что этот кто-то — приверженец неопровержимой теории. И, конечно, многие последователи Дарвина соглашаются с тем, что в его теории есть концептуальные упущения. (Смотрите Бетелла, 1976; Крэкрафта, 1978; Нельсона, 1978; Паттерсона, 1978; Плэтника и Гаффни, 1978; Поппера, 1978, 1980; и Уилея, 1980). Так что же конкретно не удовлетворяет критиков? Они утверждают, что дарвинизм (для простоты давайте сосредоточим внимание на неодарвинизме) никоим образом — ни на практике, ни в принципе — не может быть подвергнут проверке. Всякая проверка нуждается в предположении. Кто-то предполагает что-то на основе теории, проводит опыт, чтобы посмотреть, истинно или ложно предположение, а потом отвергает, или развивает теорию, в зависимости от результатов. Но какие изначальные предположения мы можем сделать в случае с дарвинизмом? Кто может предположить, что случится с хоботом слона через 25 млн лет? Конечно, не дарвинист! Даже если бы он и сделал такое предположение, никто не смог бы это проверить. Аналогично, никто не может вернуться в мезозойскую эру, чтобы посмотреть, как шла эволюция приматов, и проверить, работал ли естественный отбор, или же провести пару недель (или веков) в "эпохе динозавров", чтобы узнать, действительно ли они вымерли потому, что боролись с условиями окружающей среды. Более того, утверждают критики: даже если бы у кого-нибудь была машина времени, ничего существенно не изменилось бы! Сама суть дарвинизма — идея вездесущности органической адаптации. Предполагается, что физические особенности организма способны к адаптации; они сохраняются неизменными и передаются, если являются полезными и помогают в борьбе за существование. Но, фактически, нетрудно заметить, что сам принцип дарвинизма заключает в себе меры предосторожности от контраргументов. Возьмем, например, одну из обсуждаемых эволюционистами проблем: плавник на спине рептилии пермского периода, диметродона. Вероятность того, что это вообще не имеет никакого значения для адаптации, даже не допускается, и дарвинисты с увлечением отдаются любимой игре: "угадай, зачем адаптация". Одни говорят, что плавник служил для защиты (отпугивал хищников), другие — что служил показателем пола (нетрудно догадаться об намерениях самца с такой штуковиной на спине), или же, как предполагают некоторые эволюционисты (в том числе Рауп и Стэнли), плавник требовался для регуляции температуры, чтобы довольно холоднокровный диметродон мог сохранять постоянную температуру тела в неустойчивой окружающей среде. Животное могло двигать плавником в зависимости от погоды, солнца или ветра, согревая или охлаждая тело, убыстряя или замедляя циркуляцию крови в плавнике, откуда она поступала в остальные органы. Короче говоря, как показывает этот пример, всему можно найти не одну причину. Можно быть уверенным, что если дарвинист не видит никакой явной пользы в борьбе за существование, он найдет смысл в борьбе за воспроизведение. Даже самые абсурдные и гротескные физические черты обладают для него неотразимыми качествами сексуальной привлекательности. Подобно фрейдистам, дарвинисты многие доводы строят на идее пола. Должно быть, дарвинизм — чудовищная ошибка. Как может быть, что нечто, на первый взгляд кажущееся таким все вмещающим и таким впечатляюще эмпирическим, терпит сокрушительный провал, когда подвергается испытаниям и проверкам? Критики полагают, что знают, в чем источник всех проблем. Дарвинизм не является научной теорией изначально, потому что он основан на противоречивой схеме — естественном отборе. Спорная и далекая от возможности эмпирической проверки, теория естественного отбора вообще не научна; это пустая тавтология. Подумайте только: естественный отбор предполагает просто, что определенное количество организмов — так сказать, наиболее "приспособленные" — выживает и воспроизводит себе подобных, в то время как остальные вымирают. Но что значит "более приспособленный"? Да просто тот, кто выживает и размножается! Другими словами, естественный отбор сводится к аналитически верному положению о том, что выживут и будут размножаться те организмы, которые выживут и будут размножаться. Не удивительно, что все вспомогательные области эволюционистской мысли при близком рассмотрении кажутся несостоятельными. Они доверяют пустому утверждению. (Петерс, 1976). В самом деле, можно подумать, что Поппер милостив к дарвинизму, описывая его как "метафизику". Подобно фрейдизму, эта теория ничего не говорит нам о реальном мире, а ведь она претендует на научность! Добавим еще один гвоздь, закрепляющий крышку гроба дарвинизма. Почему же нечто столь спорное, некомпетентное с точки зрения строгих критериев подлинной науки, так широко распространилось? Почему вот уже сто лет дарвинизм имеет успех, несмотря на неловкость, ощущаемую при этом некоторыми мыслителями? Да просто потому, что у дарвинизма нет соперников! Он существует сам по себе, заполняя пустое место, он избавлен от борьбы за существование. И в самом деле: когда какой-нибудь оппонент предлагал возможную альтернативу, она всегда резко осуждалась, причем "иногда без видимых на то причин и веских доказательств"». (Мэнсер, 1965). Прежде всего хотелось бы заметить: Рьюз не обвиняет никого из этих ученых в креационизме. Все они — по меньшей мере, большинство — представители «ученых кругов» эволюционистов. Далее Рьюз сразу же переходит к защите дарвинизма. За процитированным выше разделом следует раздел «Дарвинизм как подлинная наука»[39]. Рьюз начинает его словами: «Я считаю, что все эти возражения целиком и полностью ошибочны». Затем он высказывает уверенность в том, что нанесет последний удар критикам, уверяя: «Не обращая внимания на протесты, скажу, что аргументы критиков подозрительно похожи на аргументы религиозных оппонентов Дарвина». Этой фразой Рьюз, без сомнения, хотел дискредитировать критиков, но, может быть, она скорее заставила больше доверять «религиозным оппонентам» Дарвина! Защита Рьюза гораздо слабее и менее убеждает нас, чем обвинения, выдвинутые критиками. Очевидно, что стандарты определения научного статуса эволюционизма и креационизма у него разные. Нападая на научный статус креационизма во время Арканзасского дела, Рьюз требовал строжайших проверок. Защищая эволюционизм, он, однако, тут же снижает строгость требований. Он пишет: «Первое, что я хочу заметить: хотя основной признак науки — это, без сомнения, ее развитие через эксперимент и хотя возможность доказать или опровергнуть ее здесь несомненно важна, не следует истолковывать этот критерий так буквально и так узко». Что касается креационизма, то Рьюз, кажется, установил свои собственные критерии для определения науки вообще и отдельных научных теорий в частности, а затем рекомендовал строго пользоваться ими применительно к идее сотворения. Когда же дело доходит до применения тех же критериев к научному статусу теории эволюции, Рьюз настаивает на том, чтобы мы избегали чересчур узкого или чересчур буквального прочтения правил. Так эволюция попадает в раздел науки, а сотворение — нет. Рьюз защищает дарвинизм, критикуя критерий опровержимости, который он хотел бы ослабить и даже упразднить, оценивая теорию эволюции Дарвина. Он заявляет, что если в пользу теории можно привести много доводов, а против — лишь несколько, то научный статус теории установлен. Так, он говорит: «Если заявления дарвинистов немного грешат против фактов, или (что более важно) если дарвинисты склонны подгонять факты под свой образец, то, прежде чем осудить их, надо оценить теорию в целом». Здесь Рьюз забывает, однако, что доказать можно не справедливость теории, а только ее неправильность — если, конечно, она ложна. Кажется, Эйнштейн сказал, что можно совершить тысячу опытов, результаты которых будут подтверждать теорию, и лишь один, результаты которого все опровергнут и разрушат. Рьюз охотно принимает свидетельства, которые могут быть истолкованы как подтверждающие теорию Дарвина, игнорируя или опровергая все доказательства против эволюции. Затем Рьюз стремится заставить нас забыть о критике дарвиниотской теории эволюции, предсказывая будущий ход эволюционных процессов. Конечно, Рьюз легко допускает, что никто не может предвидеть будущности хобота слона, горба верблюда или шеи жирафа. Но это потому, уверяет он, что ход эволюции зависит от неизвестных нам внешних факторов. По его мнению, можно делать предсказания в рамках того, что он называет «каузальной теорией», ссылаясь на изучение плодовых мушек — дрозофил. Однако это вообще не эволюция, потому что мушки остаются мушками от начала и до конца. Сразу вспоминаются возражения Марджори Грин против использования такого рода свидетельств в пользу дарвинистской теории эволюции. Затем Рьюз указывает, что дарвинист может предсказать, что будут найдены ископаемые останки. Но он забывает о том, что неважно, как на это ясно указали критики (описано выше), соответствуют факты предсказаниям или нет; дарвинист всегда найдет способ «объяснить» их. Это именно та игра «про уши я угадал, про хвост ты не угадал», как невольно дал нам понять своим описанием Айала. Далее Рьюз допускает, что трудно узнать, какие приспособления, если они вообще были, привели к возникновению огромного плавника на спине диметродона или к исчезновению динозавров, говоря: «Позвольте мне скромно заметить, что в эти вопросы теория эволюции привносит спекулятивный элемент». Затем, пытаясь оправдать это слабое место теории эволюции, он заявляет: «В результате последних эволюционных исследований у нас появились безошибочные, проверенные, эмпирические доказательства важности адаптации». И он переходит к рассказу об изучении улиток Каин-Шеппардом, результаты которого можно опровергнуть. «Если бы дрозды уничтожали больше полосатых улиток на пестром фоне и наоборот, было бы доказано, что гипотеза о значении окраски раковины для приспособления к среде неверна», — уверяет Рьюз. Так оно, вероятно, и есть; однако негативные результаты доказали бы неверность только этой гипотезы, но не всех прочих многочисленных предположений, которые изобрели бы дарвинисты вместо нее. Более того: установив, что окраска раковины является или не является приспособлением, мы все равно не узнаем, как изначально возникли улитки. Как напоминает нам Грин, неодарвинисты не только не объясняют, но и не задают себе вопроса, как из одноклеточных организмов получились моль, горошек и улитки; так же и пример Рьюза об окраске раковины улитки ничего не говорит нам о происхождении одного вида улиток из другого или о возникновении улиток из другого типа существ. В книге Рьюза есть раздел, озаглавленный «Является ли естественный отбор тавтологией?» Он начинает его утверждением, что это обвинение — самое существенное и суровое из всех, потому что если оно справедливо, то все здание дарвинизма рушится как трюизм. Конечно, Рьюз рьяно отвергает это возражение. Он утверждает, что по меньшей мере в трех аспектах проявляется эмпирический, не тавтологический и доказуемый характер почитаемой дарвинистами схемы. «Во-первых, — говорит он, — это положение о том, что в органическом мире есть борьба за воспроизведение». Как может Рьюз утверждать, что этот факт подтверждает дарвинизм вообще и теорию естественного отбора в частности, остается непонятным и даже забавным. То, что существует борьба за воспроизведение, было ясно и креационистам, жившим до Дарвина, задолго до того, как он объявил о своей теории; это понятно всякому, кто хоть раз видел животных, дерущихся из-за самок, и наблюдал за людьми, которые готовы на все ухищрения ради привлечения к себе партнера. Соперничество коренится в природном инстинкте размножения, необходимом для сохранения видов. Во-вторых, говорит Рьюз, основное притязание дарвинистов — возможность применения своей теории ко всему органическому миру, потому что успех в этой борьбе не случаен, а зависит от определенных качеств организмов. Опять же, это не более, чем констатация очевидного факта, о котором знали креационисты еще до Дарвина и которым пользовались его современники для объяснения причины, по которой отклоняющиеся от нормы организмы вымирают, таким образом сохраняя вид от изменений. Именно по этой причине люди пользуются такими ухищрениями, как косметика, парфюмерия, красивые прически и одежда, делают упражнения для красивой фигуры и т.д., чтобы сделать себя привлекательнее для представителей противоположного пола. В-третьих, Рьюз упоминает о систематичности отбора: в одинаковых ситуациях отдается предпочтение организмам с одинаковым набором качеств. Это может быть и так, если принимать принцип ceteris paribus (все вещи равны). Если действительность опровергает предсказания дарвиниста, он, конечно, может сказать, что в данном случае принцип ceteris paribus неприменим, так как, очевидно (он предполагает), не все вещи равны. Пример Рьюза, выбранный в поддержку третьего положения, оказался неудачным, потому что можно доказать ошибочность по меньшей мере одного момента этого примера. Рьюз утверждает: «Так, обнаружив арктическое млекопитающее с белой шкурой, эволюционист может с уверенностью сказать, что это — приспособление к снежному покрову, потому что то же самое можно наблюдать и у других арктических животных». Белый цвет шкуры полярного медведя не может быть адаптацией, он ничего не значит для селекции, так как нет никаких угрожающих животному хищников, и, следовательно, незаметность на снегу не может защитить его от несуществующего «агрессора». Кроме того, полярный белый медведь и бурый медведь, относимые таксономистами к разным видам, а некоторыми — даже к разным родам, скрещиваются между собой и производят плодовитое потомство. Рьюз очень мало сделал, если вообще сделал что-либо, для защиты неодарвинизма, основной движущей силой которого является естественный отбор. Одно из основных возражений критиков — отсутствие иных критериев, кроме выживания, для проверки теории естественного отбора: таким образом, теория становится тавтологией (те, кто выживает, лучше приспособлены; а те, кто лучше приспособлены, выживают, то есть просто выживают те, кто выживает, что мы и так знаем). Том Бетелл, писатель, обладатель философской степени Оксфордского университета, в 1976 г. опубликовал в «Харперз Мэгэзин» статью под названием: «Ошибка Дарвина»[40], которая привлекла внимание в эволюционистских кругах. В этой статье Бетелл аргументирование доказывает, что, если судить по методам, применяемым для проверки теории, естественный отбор является тавтологией. Говоря о дебатах об эффективности дарвинизма, начавшихся в 60-е гг., Бетелл замечает: «Удивительно, что так немного об этом стало известно,- ведь это, кажется, был один из важнейших академических споров 1960-х гг., и, по-моему, его результат очень важен: теория Дарвина находится, как я полагаю, на грани краха». Бетелл завершает свою статью словами: «Дарвин, как я предполагаю, вскоре будет предан забвению, но, может быть, из уважения к памяти почтенного старого джентльмена, мирно покоящегося в Вестминстерском аббатстве рядом с сэром Исааком Ньютоном, это будет сделано по возможности скромно и осторожно, без шума». Бетелл усердно изучал эту проблему в течение года, прежде чем опубликовать статью, и вдохновил его на это труд Нормана Макбета «Отставка Дарвина»[41], решительно атакующий все виды дарвинизма, в котором не креационист Макбет критикует как научный статус этих теорий, так и компетентность их истолкования фактов, относящихся к возникновению жизни. Книга Макбета явилась одним из самых ранних и лучших произведений, содержащих критику теории эволюции. В 1975 г. Э.О.Уилей, в те времена — ихтиолог Американского музея естественной истории и сотрудник Университета Нью-Йорка, а теперь — преподаватель Университета Канзаса, написал благоприятную рецензию на книгу Макбета[42]. Говоря о разных теориях, соревнующихся за право объяснения эволюции, из которых ни одна, по мнению Уилея, не дает ей удовлетворительного объяснения, он продолжает: «Многие из нас чаще склоняются к неприятию этих теории. В случае же появления синтетической теории мы хватаемся за нее не легкой рукой, как уверял Т.Г.Гексли, но железной хваткой, не желая ни отпускать ее, ни изучать альтернативы». А сколько говорят об экспериментальной природе теории эволюции, этом неотъемлемом качестве истинной науки, как громко провозглашают эволюционисты! Бетелл указывает, что некоторые выдающиеся дарвинисты честно допускают, что на практике теория естественного отбора — тавтология. Так, К. X. Вэддингтон, британский биолог и ярый неодарвинист, выступая на праздновании столетнего юбилея дарвинизма в Чикаго, откровенно заявил: «Естественный отбор, вначале рассматривавшийся как гипотеза, нуждающаяся в экспериментальной проверке и подтверждении, при более близком рассмотрении оказался тавтологией, утверждением неизбежных, хотя и ранее незамеченных связей. Он предполагает, что наиболее приспособленные особи популяции (определяемые как наиболее плодовитые) оставят больше потомства»[43]. Макбет считает это заявление сенсационным, но в кругах эволюционистов его проигнорировали. Сегодня многие биологи определяют естественный отбор лишь как дифференциальное воспроизведение. Это новое определение было разработано британским генетиком и статистиком Р. А. Фишером в его широко известной книге «Генетическая теория естественного отбора»[44]. Фишер математически обосновывает свою теорию, откуда и возникло то, что мы называем генетикой популяций. Это нововведение было с радостью воспринято биологами-эволюционистами: им показалось, что оно делает их теорию более научной. Но вряд ли это так, если справедливо утверждение Вэддингтона: «Теория неодарвинизма — это теория эволюции популяции, принимающая во внимание воспроизведение себе подобных... Каждый понимает, что животные, оставляющие после себя большее потомство, являются также лучше приспособленными к потреблению определенных видов растений и тому подобное, но в теории это явно не отражается... Так мы приходим к пустому утверждению: естественный отбор — это признание факта, что одни особи оставляют больше потомства, чем другие; а если вы спросите, какие же особи оставляют больше потомства, вам скажут, что это просто те, которые оставляют больше потомства, — вот и все. Истинная цель эволюции — узнать, как произошли лошади, тигры и все остальные, — находится вне математической теории»[45]. В этом мы находим еще одно подтверждение ограниченности теории Дарвина, что вновь показывает нам, как всегда говорили ученыекреационисты и как справедливо заметила Марджори Грин, что теория дарвинизма даже не пытается объяснить действительное значение происхождения видов. Если верить Добжанскому, эволюция — «механический, слепой, автоматический и безличный» процесс. Сэр Гэвин де Бир, британский биолог и эволюционист, назвал эволюцию «расточительной, слепой и ошибочной». Когда же речь заходит о популяризации эволюции и восхвалении составляющих ее процессов, эволюционисты соревнуются в красноречии. Добжанский сравнил естественный отбор с «исполнением и созданием человеком музыкальных произведений»; де Бир определил его как «церемонимейстера» эволюции. Симпсон уподобил естественный отбор поэту и зодчему. Эрнст Майр, в прошлом профессор зоологии в Гарварде, сравнил его со скульптором. Сэр Джулиан Хаксли сопоставил естественный отбор с Уильямом Шекспиром[46]. Вряд ли будет преувеличением сказать, что преданность этих эволюционистов дарвинизму граничит с манией. Рональд X. Брэди, профессор философии в колледже Рамапо, написал одну из наиболее добросовестных и объективных критических работ на эту тему. Его труд, озаглавленный «Естественный отбор и критерии оценки этой теории», был опубликован в «Систематик Зоолоджи» в 1979 г[47]. Брэди объясняет что в формулировке Дарвина теория естественного отбора не тавтологична, но, так как не предпринимается никаких попыток проверки этой теории, она оборачивается тавтологией, потому что единственное используемое учеными эмпирическое доказательство — факт выживания. Брэди утверждает следующее: «Естественный отбор свободен от тавтологии в любой формулировке, признающей причинные взаимодействия между организмом и окружающей средой, но современные критики уже поняли это и в настоящее время полагают, что на практике теория не может быть опровергнута. На практике понятия адаптации и приспособленности оказываются слишком неопределенными, чтобы их можно было подвергнуть серьезным проверкам, потому что их защищают различные умело выбранные добавления»[48]. Стивен Джей Гоулд, профессор, преподающий геологию, биологию и историю науки в Гарвардском университете, — автор многих книг — один из основных защитников теории эволюции в США и, разумеется, неустанный борец с креационизмом. В этой книге мы еще не раз будем говорить о Гоулде. Гоулд принял вызов Бетелла, утверждавшего, что теория естественного отбора — тавтология, и поспешил отразить нападения Бетелла на основную крепость дарвинизма, хотя и сам Гоулд, как мы увидим позже, не идеальный дарвинист. Гоулд заявил, что помимо выживания приспособление к среде подтверждается еще одним фактом: наличием хорошего творческого замысла. Гоулд пишет: «А теперь ключевой момент: определенные морфологические, психологические и поведенческие черты должны были предпочитаться a priori, как запланированные для существования в данной среде. Эти черты делают приспособленность предусмотренной продуманным инженерным замыслом; таким образом, она зависит не только от их сохранения и распространения»[49]. Но как мы можем узнать, является ли какая-нибудь особенная черта признаком приспособленности и, следовательно, предполагаемым результатом продуманного инженерного замысла, не используя выживание в качестве - меры приспособленности? Как иначе мы можем проверить гипотезу о том, что какая-либо черта является критерием предварительного плана? Ряд эволюционистов, друзей Гоулда, нашло его аргументы против Бетелла убедительными, но Гоулд не избежал ловушки, которая существенно ослабила силу притязаний на возможность проверки истинности теории естественного отбора и неодарвинистской эволюции, ключевым элементом которой является естественный отбор. Рассматривая соревнование между Бетеллом и Гоулдом, Брэди отдает пальму первенства Бетеллу[50]. Сегодня многие эволюционисты начинают отодвигать на задний План естественный отбор в эволюции, а некоторые даже готовы отвергнуть его. Стивен М.Стэнли, профессор университета Джона Хопкинса, подверг решительной критике селекционную неодарвинистскую теорию в своей статье, напечатанной в «Просидингс оф зе Нейшенел Экэдеми оф Сайенс» в 1975 г. Стэнли заявил, что: «Постепенные эволюционные изменения в результате естественного отбора внутри установившихся видов происходят так медленно, что они не могли явиться причиной основных эволюционных изменений»[51]. На Стэнли произвело такое впечатление кажущееся внезапным (по геологической временной шкале) появление столь разнообразных типов животных, что он утверждает: неодарвинистская схема постепенных изменений в ходе естественного отбора не может привести к такому неожиданному скачку. Он уверен, что эволюция происходила как резкое, внезапное возникновение новых видов — идея, первоначально выдвинутая Стивеном Гоулдом и Найлзом Элдреджем, популярность которой растет в кругах эволюционистов. Стэнли и другие сторонники этого взгляда (о котором мы поговорим подробнее) не предлагают нам никакого объяснения того, каким образом одни виды могли внезапно, резко произойти из других. Принимая эволюцию как факт и утверждая, что результаты раскопок ясно свидетельствуют об ошибочности неодарвинистской теории постепенных изменений через небольшие мутации и естественный отбор, Стэнли делает вывод, что эволюция, должно быть, произошла быстро в результате «случайного стечения обстоятельств». Он уверяет: «Если основные эволюционные изменения происходят в результате специфических событий и эти события во многом случайны, то тогда естественный отбор, долгое время считавшийся ведущим процессом эволюционных изменений, не может играть значительной роли в определении общего направления эволюции»[52]. Он заходит так далеко, что заявляет: «Упрощенное представление о том, что эволюция может быть до конца понята с помощью генетической или молекулярной биологии, явно ошибочно»[53]. Но если биология и генетика не могут объяснить эволюцию, значит, ее механизм навсегда останется необъяснимой загадкой». Пьер-Поль Грассе, знаменитый французский зоолог, уже упоминавшийся в этой главе, не только согласился бы с предшествующим заявлением Стэнли, но и пошел бы гораздо дальше, отвергнув неодарвинистскую схему микроэволюции, разработанную на базе естественного отбора. Он прямолинейно утверждает, что «какими бы обширными ни были мутации, они никогда не ведут ни к какой эволюции»[54]. Далее он пишет: «Мутации не согласованы между собой во времени. Они не дополняют одна другую и не накапливаются в определенном порядке в генах следующих друг за другом поколений. Они преобразуют то, что уже существовало ранее, но делают это беспорядочно...»[55] Более того: Грассе считает, что естественный отбор не имеет никакого отношения к эволюции. Он утверждает: «Роль, приписываемая естественному отбору в адаптации, до некоторой степени вероятна, но основана не только на достоверных данных... Мнение о том, что динамика популяции дает нам картину эволюции в действии, необоснованно; этот постулат не может опереться ни на один доказанный факт, показывающий, что преобразования в двух сферах по существу связаны с генетическим балансом популяции»[56]. На страницах своей книги Грассе аргументирование опровергает положение о том, что эволюция может произойти случайно. Говоря о жизненно важной роли, которую случай играет во всех дарвинистских схемах, Грассе утверждает: «Случай, направляемый всемогущим отбором, становится чем-то вроде провидения, прикрытого атеизмом и прямо не названного, но втайне оно почитается»[57]. Как эволюционист Грассе отказывается делать вынужденный выбор между случаем и сверхъестественным, но он верит в существование каких-то неизвестных, скрытых природных законов, направляющих эволюционные процессы, что безоговорочно отрицают большинство эволюционистов и, конечно, креационисты. Эта оценка статуса теории эволюции эволюционистом-агностиком очень ценна, ибо его слова совпадают с давнишними заявлениями креационистов. Как уже говорилось в этой главе, Грассе отказался от попыток установить, как протекала эволюция. В последней фразе своей книги Грассе обреченно заявляет: «Возможно, в области биологии ничего больше сделать нельзя: остальное относится к метафизике». Оценка Грассе подготовила почву для простого и понятного заявления Макбета: «Дарвинизм — не наука»[58]. Майкл Рьюз, философ и неутомимый пропагандист неодарвинистской эволюции, не признает сомнений по поводу «факта» эволюции и достаточности неодарвинистских формулировок для объяснения того, как протекала эволюция. Пьер-Поль Грассе, выдающийся французский зоолог, обладающий энциклопедическими познаниями о живом мире, решительно не согласен с ним. И ученые-креационисты очень рады, что из двух этих оппонентов именно Грассе на их стороне, когда речь идет об эффективности мутаций и естественного отбора. Среди прочих эволюционистов, отказавшихся признать приоритет естественного отбора как творческой силы эволюции, — Гоулд и Элдредж. Гоулд, например, пишет: «В наши дни многие эволюционисты сомневаются в исключительном контроле отбора над генетическими изменениями внутри местных популяций. Более того, даже если местные популяции развиваются в условиях синтеза, мы сомневаемся теперь, что изменения на двух высших уровнях — образования видов и макроэволюции — регулируются таким же образом»[59]. Роджер Левин в рецензии[60] на труд Э.О.Уилея и Даньела Брукса[61], резко критикующих неодарвинистские теории, утверждает: «Естественный отбор, центральное положение неодарвинизма, допускается теорией Брукса и Уилея, но лишь как незначительное влияние. "Он может повлиять на выживание, — говорит Брукс. — Он может вытеснить некоторые усложнения и замедлить упадок информации, ведущий к выделению видов. Он может производить стабилизирующий эффект, но не способствует образованию новых видов. Это не творческая сила, как предполагают многие"». Борьбе за существование, еще одному положению неодарвинизма, теория Брукса и Уилея тоже отводит незначительную роль. "Мы не отвергаем окончательно естественный отбор и борьбу за существование, — объясняет Брукс. — Они действуют, но не важны для объяснения иерархии, занимающей, без сомнения, основное место в понимании эволюции"». Итак, все большее количество эволюционистов отвергает или серьезно критикует доктрину естественного отбора, жемчужину всех форм дарвинизма, нападая как на ее статус научной теории, так и на ее способность объяснить эволюцию. Более того, их аргументы поразительно схожи с аргументами ученыхкреационистов со времен Дарвина до наших дней. Вполне понятно, что креационисты начинают чувствовать вкус победы. Научную и религиозную природу креационизма и эволюционизма можно обсуждать бесконечно, так как вопрос очень обширен, и многие специалисты с каждой стороны могут еще быть упомянуты, но наше время ограничено. Из вышесказанного видно, что и креационизм, и эволюционизм содержат в себе немалую долю метафизики. Таким образом, они являются, по словам Поппера, метафизическими исследовательскими программами. Строго говоря, ни креационизм, ни эволюционизм не научны. Это не значит, что они не обладают никакими научными чертами или что их нельзя обсуждать как научные и подтверждать научными свидетельствами. Это так же справедливо по отношению к креационизму, как и к эволюционизму. Во всяком случае, более чем в 300 дебатах, проведенных в США и других странах за последние 20 лет, креационисты тщательно избегали любых ссылок на религиозные понятия и литературу, основывая свои доводы на строго научных свидетельствах, таких, как найденные останки, законы термодинамики, особенности живых организмов и их взаимоотношений, и т.д. Важен факт, что сами эволюционисты в большинстве споров признают победу своих соперников. В этой книге мы подробно рассмотрим серьезные научные свидетельства. На основе научных данных вы сможете судить о том, кто достовернее объясняет происхождение жизни — креационисты или эволюционисты. Очень важный элемент системы доказательств — результаты раскопок. Нет никаких сомнений в том, что найденные останки дают возможность выбрать между сотворением и эволюцией. Конечно же, данные раскопок, ожидаемые сторонниками сотворения, должны существенно отличаться от ожиданий эволюционистов. Так Гленистер и Витчке в одной из глав своей антикреационной книги утверждают: «Ископаемые останки дают возможность выбора между эволюционистской и креациоиной схемой происхождения земли и жизни на ней»[62]. Антикреационист Футуяма пишет: «Сотворение и эволюция — этими двумя возможностями исчерпывается объяснение происхождения живых организмов. Либо они появились на земле уже полностью развитые, либо нет. Если нет, то они должны были развиться из ранее существовавших видов в результате процессов преобразования. Если они появились уже полностью развитыми, то значит их создал какой-то всемогущий разум»[63]. 4. Научная компетентность Время от времени в истории науки вспыхивают ожесточенные споры, и ведутся они с большим рвением; иногда это настоящие дуэли, как, например, столкновения О. Ч. Марша и Э.Д.Коупа в конце XIX века; иногда — резкие несогласия ученых, даже внутри лагеря эволюционистов, такие, как теория «монстра, подающего надежды», созданная Ричардом Гольдшмидтом в опровержение неодарвинизма, теоретики которого нашли идею Гольдшмидта забавной и смешной и не приняли ее во внимание. В особенности же коварны и впечатляющи нападки эволюционистов на креационизм и ученых-креационистов. Их обвиняли в профанации науки, в цитировании без учета контекста, в неточном цитировании, и в откровенной лжи. В настоящее время такие злобные нападки, переходящие на личности, приносят лишь вред тем, кто их ведет. Многие из тех, на кого рассчитана подобная критика, видят в ней лишь признание эволюционистами слабости своих научных доводов и попытку скрыть это за «дымовой завесой» нападок на компетентность ученых-креационистов, забыв при этом о противоречиях теории эволюции. Приведем лишь несколько примеров. Стивен Джей Гоулд говорит о тех, кого он определил как «воинствующих фундаменталистов, которые обозначают себя оксюмороном "ученые-креационисты"», что он «привык к их риторике, их постоянному повторению "полезных" для них доводов, которые даже им следовало бы признать бессмысленными...»[1] Ричард К. Льювонтин утверждает: «Недавняя атака христиан-фундаменталистов на преподавание эволюции в школах возмутила и изумила ученых. Доводы креационистов показались им смесью невежества и нежелания что-либо понять, их критика отличалась неискренностью и бессистемностью»[2]. Элис Б. Кехоэ, характеризуя ученых-креационистов, прибегает к определению американского патриотизма, данного Робертом Хьюветтом. Оно гласит: «...американский патриот — это "совершенно невинный, по сути своей пассивный герой, призванный повиноваться законам и выражающий свою высшую преданность стране, нарушая закон, отвергая невинность и преодолевая пассивность" (например, шериф, стреляющий в негодяя на главной улице среди бела дня). (Хьюветт 1973, р. 153). Ироническая фраза Хьюветта хорошо подходит для характеристики ученых-креационистов»[3]. Другими словами, Кехоэ считает, что ученые-креационисты готовы на любую нечестную уловку и на любое беззаконие ради того, что они считают своим высшим призванием. Джон В.Паттерсон, не скрывающий своего атеизма и ненависти к креационистам, попробовал опровергнуть доводы креационистов, основанные на втором законе термодинамики (подробнее мы вернемся к этому позже). Признавая, что аргументы креационистов впечатляют «несведущую аудиторию», Паттерсон объясняет: «Второй закон термодинамики неинтуитивен, и лишь немногие изучали его глубоко, так что он идеально подходит для апологии любимых приемов обскурантистов. Более того: второй закон служит критерием для определения, возможны ли в природе определенные процессы. Таким образом, неправильно истолковав второй закон, по невежеству или сознательно исказив факты, или объединив то и другое, креационисты могут убедить несведущую аудиторию в невозможности эволюции»[4]. Во введении к антикреационной книге, изданной в 1983 г., Дейвид Б.Уилсон, ссылаясь на аргументы креационистов против эволюции, утверждает: «Вражда соперников усугубляется убежденностью многих ученых в том, что креационисты часто искажают научные теории, сознательно сбивая с толку слушателей»[5]. Заметим, что для антикреационистов типично называть эволюционистов «учеными», а их соперников — просто «креационистами». Таким образом они подчеркивают, что все ученые — эволюционисты, а все креационисты — не ученые. Футуяма в своем антикреационном труде заявляет: «Анализировать креационную литературу — значит оценить целую крепость из фактов и цитат, взятых из эволюционистской литературы, искаженных, вырванных из контекста, наудачу перестроенных для защиты их веры»[6]. Далее в той же книге Футуяма пишет: «Как поставщики сигарет, латрика, ядерного превосходства и настойчивого духовного просвещения, научный креационизм учит более своей тактикой, чем словами; истина — не объект честных и добросовестных поисков. Истина — это то, в чем вы можете убедить людей. Но прибегать к таким нормам образования — значит учить нечестности и подлости»[7]. В книге Футуямы подобные обвинения встречаются еще не раз, как откровенные, так и скрытые, причем часто он сам смешивает или искажает детали. Безоговорочно отвергая теорию геологической катастрофы, один из постулатов которой — всемирный потоп, Элдредж не ограничивается критикой геологической целесообразности такой идеи, но и возмущенно заявляет, что: «Креационисты — лжецы, забрасывающие грязью всех, кто не согласен с их своеобразной близорукой точкой зрения на мир природы»[8]. Генри Моррис — один из главных теоретиков креационизма, предложивших теорию геологической катастрофы, противостоящую формальной эволюционистской геологии. Он развивает эту теорию в своих многочисленных трудах, среди которых основным является «Потоп в Бытии»[9] (написанный в соавторстве с Джоном Уиткомбом); писали об этрм и другие геологи-креационисты, такие как Стивен Остин, Харолд Коффин, Клиффорд Бердик, и я никогда не встречал в этих трудах ничего, что можно было бы расценить как забрасывание грязью их теоретических оппонентов; но назвать этих ученых, не согласных с общепринятым толкованием геологических данных, «лжецами», безусловно, является забрасыванием грязью! Как, должно быть, уже заметил читатель, одно из наиболее частых обвинений, выдвигаемых против креационистов, — это употребление ими цитат из эволюционистов без контекста. Часто, независимо от того, эволюционист или креационист ученый, результаты природных и лабораторных исследований противоречат положениям теории эволюции. Иногда эти результаты приводятся и в научной литературе, хотя эволюционисты, опасаясь креационистов, в последнее время все осторожнее относятся к своим публикациям. Ученые-креационисты справедливо полагают, что идеи и факты, зафиксированные в научной литературе, как креационной, так и эволюционистской, — всеобщее достояние. Фактически, когда такие факты приводятся эволюционистами, они особенно ценны, потому что вряд ли эволюционисты будут подтасовывать факты, говорящие против теории эволюции. Эволюционисты же, со своей стороны, считают несправедливым использование креационистами фактов из эволюционистской литературы, опровергающих идею эволюции или поддерживающих идею творения. Часто эволюционисты не могут опровергнуть аргументы ученых-креационистов, основанные на фактах, взятых из эволюционистских публикаций, поэтому они пытаются дискредитировать это доводы, заявляя, что цитаты вырваны из контекста. Приведем два примера из антикреационной книги Филипа Китчера. Китчер пытается дискредитировать мою попытку опровергнуть тот факт, что ископаемые останки лошадей якобы свидетельствуют о наличии переходных форм, заявляя: «И тут Гиш прибегает к новой тактике. Вместо того чтобы доказать свою точку зрения, он ссылается на авторитеты. Источники его разнообразны. Приводится оторванная от контекста цитата из нетрадиционного теоретика эволюции Ричарда Гольдшмидта»[10]. Китчер не приводит ни одного примера в доказательство своего обвинения — не приводит, потому что не может, фактически, он не приводит ни фразы Гольдшмидта, ни выходных данных его книги, откуда она взята. Другими словами, он не дает читателю возможности проверить истинность своих обвинений. Процитированное мною в книге «Эволюция: раскопки говорят нет!»[11] высказывание Гольдшмидта гласит: «Более того, внутри медленно эволюционирующих видов, таких как известные всем лошади, решающие шаги развития резки и не имеют переходных стадий». Каков контекст этого высказывания? Оно взято из труда Гольдшмидта «Взгляд генетика на эволюцию»[12], в котором автор критикует неодарвинистскую схему эволюции как медленный, постепенный процесс, осуществляемый посредством микромутаций и естественного отбора. Критика эта основана на свидетельствах раскопок, которые становятся мощным оружием в руках креационистов; согласно этим свидетельствам, основные категории, роды, виды, классы, порядки и семьи образуют непрерывную цепь. Это, без сомнения, доказывает, что все основные типы растений и животных появились на земле уже полностью сформированными. Креационисты считают, что это — существенное свидетельство в пользу сотворения мира. Ричард Гольдшмидт такой мысли не допускает, предлагая так называемую модель «монстра, подающего надежды». Гольдшмидт предположил, что основные виды живых существ образовались внезапно, в результате скачка и мутаций системы. В своем главном произведении «Материальная основа эволюции» он заявляет: «Достаточно сослаться на Шиндевольфа (1936), наиболее выдающегося из известных мне исследователей. Основываясь на данных раскопок, он указывает, что основные эволюционные изменения происходили отдельными резкими скачками... Он полагает, что мы зря ищем недостающие звенья в цепи палеонтологических находок, потому что они никогда на существовали: "Первая птица вылупилась из яйца рептилии"»[13]. Уяснив, что Гольдшмидт, основываясь на своей схеме «подающего надежды монстра», и не ожидал найти переходные формы лошадей или других видов, давайте восстановим контекст использованной мною цитаты о лошадях. Гольдшмидт говорит о найденных останках: «...следующие факты очень важны. Когда появляется новый вид, класс или порядок, за этим следует быстрое, «взрывное» (с точки зрения геологического времени) преобразование, так что практически все семьи и порядки образовались внезапно, без переходных стадий. Более того, внутри медленно эволюционирующих видов...» и т.д. [14] Гольдшмидт говорит, что, как и всегда в случае с внезапным возникновением классов, порядков и семей без заметных переходных стадий, у лошадей образование вида происходит быстрым скачком. Таким образом, я процитировал фразу Гольдшмидта в контексте. Сомневаюсь, чтобы Китчер мог не заметить этого при прочтении публикации Гольдшмидта. В любом случае, его утверждение о вырванной из контекста цитате Гольдшмидта не соответствует истине. Я могу сказать, кроме того, что, когда Креационисты удачно цитируют авторитетных эволюционистов, их обвиняют в «ссылке на авторитеты». Но разве не. лучший источник фактов — книга человека, которого эволюционисты сами признают авторитетом? Мы не настолько ценим собственные измышления, чтобы провозглашать с кафедры: «Это так, потому что это сказал я!» — чем часто грешат эволюционисты. Обвинив меня в искажении цитаты из Гольдшмидта, Китчер, на той же странице, пишет: «Палеонтологи не сомневаются в значении приспособления, а общая линия эволюции бесспорна. Но, как это часто случается в науке, когда в общем виде ответ на вопрос известен, нередко наблюдаются существенные разногласия в оценке специфических моментов. Так например, Гиш может процитировать слова Дейвида Раупа: "Я подразумеваю под этим, что некоторые классические доказательства дарвинистских изменений, такие как эволюция лошади в Северной Америке, пришлось отбросить или переосмыслить, так как была получена более подробная информация: то, что казалось незначительным продвижением вперед, когда доступных сведений было мало, теперь оказывается более сложным и гораздо менее плавным процессом" (Рауп 1979, цитируется по Гишу 1979, 103). Если вырвать эту фразу из контекста, как сделал Гиш, можно решить, будто Рауп заявил: палеонтологи отказались от теории, утверждающей родство и связь организмов в эволюционной цепочке лошадей. Однако речь не об этом. Ни один палеонтолог не сомневается, что процесс "преемственности с модификацией" охватывает всех животных этой цепочки. Вопрос в том, как они связаны между собой». Позвольте мне прежде всего категорически заявить, что со своей стороны я вовсе не собирался использовать высказывание Раупа, чтобы убедить читателей в том, что эволюционисты отказались от идеи связи разных видов лошадей в их последовательной эволюции. Конечно, эволюционисты верят в эту связь. Они верят в родственную связь всех организмов, от амебы до человека. Вопрос здесь лишь в том, о чем свидетельствуют такие предположения. Но, если перейти ближе к делу, было ли высказывание Раупа процитировано вне контекста? Статья Раупа называется «Конфликты между Дарвином и палеонтологией». Конечно же, Рауп, добросовестный эволюционист, не собирается заронить сомнения в теории эволюции или сознательно помочь креационистам. Он просто задает себе вопрос в свете сегодняшних данных об ископаемых останках: подтверждают ли эти данные дарвинистскую схему эволюции, то есть медленные и регулярные изменения благодаря мельчайшим вариациям вследствие естественного отбора. В то же время высказывание Раупа в значительной мере лишает силы претензии на то, что останки древних животных вообще и останки лошадей в частности могут послужить доказательством теории эволюции, — именно поэтому, разумеется, я подчеркнул важность заявления Раупа. Чтобы читатель сам мог судить, вырвал ли я слова Раупа из контекста, я приведу более обширную цитату из его статьи. Рауп утверждает: «Дарвинистская теория естественного отбора всегда была тесно связана со свидетельствами раскопок. И, вероятно, многие полагают, что именно данные раскопок являются очень важной частью доводов в пользу дарвинистской интерпретации истории жизни на земле. К сожалению, это не вполне так... Данные геологических поисков совсем не так соотносятся с теорией естественного отбора Дарвина, как нам хотелось бы. Дарвин прекрасно это осознавал. Его смущали находки археологов, потому что их данные не совпадали с тем, что предсказывал он, и, в результате, он посвятил большой раздел своего "Происхождения видов" в попытке объяснить и осмыслить эти затруднения... Общим решением Дарвина по поводу несоответствия результатов раскопок его теории был вывод о том, что найдено еще слишком мало останков... Теперь прошло почти сто двадцать лет со времен Дарвина и данные раскопок значительно расширились. Теперь у нас есть четверть миллиона ископаемых образцов, но ситуация не очень изменилась. Сведения, которые мы получили в результате раскопок, поразительно коварны, и, по иронии судьбы, у нас еще меньше примеров эволюции как плавного перехода, чем было у Дарвина. Под этим я подразумеваю, что некоторые классические случаи обращения дарвинистских изменений, такие как эволюция лошади в Северной Америке, пришлось отбросить или переосмыслить, так как была получена более подробная информация: то, что казалось незначительным продвижением вперед, когда доступных сведений было мало, теперь оказывается более сложным и гораздо менее плавным процессом. Таким образом, проблема Дарвина не разрешена...»[15] Чтобы подтвердить дарвинистскую схему эволюции, надо найти много промежуточных или переходных форм. Этого не было во времена Дарвина, этого нет и сейчас, вот почему Рауп говорит, что результаты раскопок смущали Дарвина; вот почему он пишет о «несоответствии результатов раскопок его (Дарвина) теории». Затем Рауп объясняет, что некоторые «классические примеры дарвинистских изменений» пришлось отбросить или переосмыслить, в частности, эволюцию лошадей. Рауп сказал лишь то, что хотел, не больше, ни меньше, но его заявление, будь то умышленно или нет, обнадеживает креационистов, по-своему истолковывающих результаты раскопок. Некоторые эволюционисты (хотя их меньше, чем раньше) приводят «ряды лошадей» как свидетельство в пользу эволюции. Рауп, однако, включает филогенез лошадей в число примеров, которые не следует принимать во внимание, по меньшей мере, в настоящем их виде: оказывается, что изменения были не так уж постепенны. Чтобы прояснить вопрос о том, что пишут сейчас эволюционисты об останках лошадей, я приведу цитату из газетной статьи Бойса Ренсберджера, тогда главного редактора «Сайенс 80», — статья называется «Мысли об эволюции, связанные с революцией в рядах ученых» и была опубликована в ноябре 1980 г.[16] Ренсберджер пишет: «До сих пор между биологами существуют большие противоречия по поводу того, как именно произошла эволюция. Хотя эти споры не прекращаются вот уже несколько лет, апогея они достигли в прошлом месяце, когда около ста пятидесяти ученых, специализирующихся на изучении эволюции, на четыре дня встретились в Полевом музее естественной истории в Чикаго, чтобы высказать новые гипотезы и бросить вызов старым идеям. Элдредж напомнил собравшимся о том, что признало большинство ученых, исследующих результаты раскопок и прослеживающих историю видов в последовательных слоях древних отложении. Виды просто появляются в определенный момент геологического времени, остаются почти неизменными в течение нескольких миллионов лет и потом исчезают. Существует лишь несколько видов, — а кое-кто считает, что их вообще нет — которые постепенно переходят один в другой. Широко известный пример эволюции лошади, предполагающий последовательность плавных изменений от четверокопытаых существ размером с лису, живших 50 миллионов лет назад, до сегодняшней лошади, куда более крупной по размеру и с нераздвоенными копытами, не соответствует истине, что уже давно известно. Останки каждого промежуточного вида во все эпохи остаются без изменений вплоть до их исчезновения. Переходные формы нам не известны». Контекст, в котором я использовал цитату Раупа и в который я помещаю и вышеприведенную цитату, — это дискуссия об отсутствии переходных форм среди ископаемых останков вообще и среди останков лошадей в частности. Таким образом, моя цитата из Раупа не была «оторванной от контекста», как уверяет Китчер. Наконец, позвольте вам напомнить, что факты есть факты, независимо от контекста, в котором они приводятся. Между различными видами лошадей нет переходных форм, и это — истина, говорим ли мы о соперничестве разных схем внутри эволюционной теории или о соперничестве креационизма и эволюционизма. Лори Р.Годфри утверждает: «Дуэйн Гиш (1978) является автором крупнейшего креационного отчета об ископаемых останках для общеобразовательных целей. Книга провокационно озаглавлена "Эволюция? Раскопки говорят: нет!". Обращается автор с палеонтологическими данными очень вольно: искажая их, сокращая, не гнушаясь полуправдой и откровенной ложью. Гиш излагает тему эволюции покрытосеменных растений в одном параграфе, цитируя замечание ботаника Э.Дж.Х.Корнера, сделанное в 1961 г., что наши сведения о примитивных покрытосеменных растениях ограничены (это было справедливо в 1961 г.). Гиш забывает упомянуть важнейшие книги по палеобиологии покрытосеменных растений, которые были ему доступны в 1978 г.: "Происхождение и ранняя эволюция покрытосеменных растений" Бела (1976) или "Палеобиологию о происхождении покрытосеменных растений" Хьюга (1976). Человек, серьезно исследующий проблему поиска доказательств в эволюции покрытосеменных растений, вряд ли забыл бы о них»[17]. Ни Гоулд, ни Льювонтин ничем не документируют свои обвинения в том, что цитата вырвана из контекста. Гоулд вообще часто делает такие заявления, не приводя ни доказательств, ни цитат из креационной литературы. В таких случаях креационистам трудно защищаться. Однако очень просто разоблачить насквозь лживую природу обвинений Годфри и установить, кто здесь прав. По-видимому, Годфри не очень внимательно прочла цитируемые ею тексты, а точнее, она вообще не читала моей книги, потому что там нет ни слова о покрытосеменных растениях. Это слово ни разу не встречается в книге. Процитированное мною заявление Корнера (с. 154 моей книги) звучит так: «Можно привести еще много свидетельств в пользу теории эволюции — биологических, биогеографических и палеонтологических — но все-таки я думаю, что если сохранять беспристрастность, то данные растительных окаменелостей свидетельствуют в пользу сотворения мира»[18]. Прежде всего, во избежание непонимания отношения Корнера (и других ученых, процитированных мною в той же главе моей книги) к эволюции, я заявил на с. 150, ссылаясь на отсутствие переходных форм между высшими категориями живых организмов: «Теперь мы попробуем подтвердить это заявление, цитируя опубликованные высказывания эволюционистов». То есть, я сразу подчеркнул, что Корнер и другие цитируемые авторы — эволюционисты. Затем я привел слова Корнера: «Можно привести еще много свидетельств в пользу теории эволюции...», ничего не опуская, чтобы ни в коем случае не ослабить его эволюционизм. Я процитировал это утверждение Корнера, чтобы отметить: научные факты, связанные с окаменелостями растений, поддерживают креационизм, а не эволюцию. Особенно важно то, что Корнер, будучи эволюционистом, признал окаменелости растений свидетельствами в пользу сотворения. Обратите внимание: во фразе Корнера нет ничего о покрытосеменных растениях, речь идет об окаменелостях растений вообще. Если бы он говорил только о покрытосеменных растениях, он бы назвал их «покрытосеменные» или «цветущие растения», а не просто «растения». Более того, контекст ясно указывает, что здесь обсуждается не происхождение покрытосеменных растений, а происхождение растений вообще. Глава эта называется просто «Эволюция». Я приведу обширную цитату со страницы, предшествующей той, на которой находится обсуждаемая цитата, и почти целиком ту страницу, с которой я цитирую, чтобы читатель смог ознакомиться с контекстом. На с. .96 книги Корнера мы читаем: «Ранние приверженцы эволюции были таксономистами, и многие из них приложили руку к построению той великой классификационной иерархии, на которую мы до сих пор полагаемся. Она так безгранична, что современный исследователь принимает ее, не рассуждая, и это безразличие вызывает во мне подозрение в том, что-значение эволюции переоценивается. Классификация соединила виды в роды, роды в племена, племена в семейства и т.д., причем считается, что каждый род произошел от рода-предка, каждое семейство — от семейства-предшественника и т.д. Общепринято, что эволюция видов, ведущая к новообразованиям в строении и функционировании организмов, идет тем же образом, что и образование высших, более устойчивых групп организмов, свойства которых остались неизменными. На самом деле, это лишь способ не принимать во внимание высшие разделы как удобное номенклатурное изобретение. Это неправильное понимание, потому что суть этих разделов столь же реальна, как и суть более специфических групп; они создают фундаментальное здание, а специфические ответвления являются его украшениями. То же самое можно сказать о специфических группах: они должны иметь под собой протоплазменную основу, но генетики не способны определить, является она ядерной или цитоплазменной, так как высшие разделы не образуют гибридов. Понимая, что многие из особенностей зависят от строения клеточной ткани растений и что пока очень мало известно о наследовании ее строения, разве только, что образуется она из цитоплазмы, я часто думаю, что постоянные качества надвидовых групп поддерживаются структурой цитоплазмы, которая, без сомнения, может быть изменена только в результате ядерных влияний. фактически, у нас нет данных о том, как наследуются особенности высших видов; более того, в рамках ботаники у нас нет никакого представления об их селекционной ценности, если таковая вообще имеется; в это, например, всю свою долгую жизнь верил Уиллис (1949). Таким образом, таксономические качества Myrtaceae не имеют никаких видимых селективных преимуществ по сравнению с Rosaceae; Pyrus ничуть не лучше, чем Prunus, или Rubus — чем Rosa, и примитивное семейство вроде Ranunculaceae сосуществует с Compositae и Papilionaceae. Это лишь несколько примеров, но подобные им можно обнаружить внутри каждого крупного рода или любого высшего раздела — таких примеров десятки тысяч. Теория эволюции — это не просто теория о происхождении видов, это единственное объяснение того, что организмы могут быть классифицированы внутри иерархии родственных природных свойств. Можно привести еще много свидетельств в пользу теории эволюции: биологических, биогеографических и палеонтологических — но все-таки я думаю, что если сохранять беспристрастность, то данные растительных окаменелостей свидетельствуют в пользу сотворения мира. Если же будет найдено другое объяснение классификационной иерархии, эта новость прозвучит погребальным звоном по теории эволюции. Можете ли вы себе представить, чтобы орхидея, ряска и пальма произошли от одного предка, и есть ли у нас доказательства для подобных утверждений? Может быть, у эволюционистов готов на это ответ, но тщательного расспроса они не выдержат, я уверен. Учебники обманывают. Они представляют нам все более сложные виды растений: одноклеточные водоросли, грибы, бриофиты и т.д., эклектически нанизывая примеры в поддержку той или иной теории, — и все это выдается за доказательство эволюции. Если бы растительный мир состоял лишь из этих нескольких стандартных ботанических типов из учебника, идея эволюции царила бы вечно; причем основа этих учебников — наблюдения за растительностью стран умеренного климата, являющихся не лучшим местом для исследования разнообразия мировой растительности. А ведь в мире существуют многие тысячи растений, преимущественно тропических, никогда не входивших в общий курс ботаники, но являющихся, тем не менее, кирпичиками, с помощью которых таксономист построил храм эволюции, — а где же еще нам поклоняться?» Очевидно, что работа Корнера связана с проблемой эволюции растений вообще. Одноклеточные водоросли, грибы и бриофиты не цветут, другие примеры Корнера — цветущие растения. Таким образом, что бы ни утверждала Годфри, я не цитировал Корнера вне контекста. Но как же покрытосеменные растения? Цветущие растения — очень важная часть растительных окаменелостей, и их происхождение всегда было нераскрытой тайной для эволюционистов, со времен Дарвина и до наших дней. Дарвин назвал происхождение цветущих растений «потрясающей загадкой»[19]. Давайте взглянем на труды, упомянутые Годфри. Во-первых, это книга Хьюза[20]. В скальной породе так называемого критского периода найдены окаменевшие останки около 43 семейств цветущих растений. Неожиданное обнаружение цветущих растений в критских скалах заставило эволюционистов поверить, что цветущие растения появились за много миллионов лет до наступления критского периода, в юрский период или даже раньше. Скалы тщательно «прочесали» в поисках останков предполагаемых предков цветущих растений, но безуспешно. Чтобы дать абсолютно объективную оценку сделанных Хьюзом выводов о происхождении цветущих растений, я приведу слова еще одного эволюциониста. В.Дж.Челонер в отзыве на книгу Хьюза в журнале «Нейче», пишет: «Из его тщательного и хорошо проиллюстрированного примерами анализа следуют два важных вывода. Во-первых, нет никаких достоверных свидетельств о существовании покрытосеменных растений до раннего критского периода. Вовторых, все характерные особенности покрытосеменных растений, которым удалось сохраниться в окаменелостях (древесина, листья с прожилками, пористая пыльца, семена внутри плода) проявляются в рамках одного геологического периода во время апция или близко к нему (конец раннего критского периода). Автор не дает нам конкретного ответа на вопрос о таинственном происхождении покрытосеменных растений. Но он верит в то, что исследования окаменелостей, соответствующим образом проведенные, рано или поздно дадут этот ответ»[21]. Годфри недвусмысленно намекает, что, если бы я прочитал книгу Хьюза, я бы увидел, что происхождение покрытосеменных растений для эволюционистов больше не тайна. Однако очевидно, что сама Годфри не слишком внимательно прочла этот труд, иначе она знала бы, что, как указывает Челонер, Хьюз не дает ответа на вопрос о «тайне происхождения покрытосеменных растений», он лишь выражает уверенность в том, что изучение окаменелостей в итоге позволит найти ответ. Годфри было достаточно прочесть пару страниц книги Хьюза, например, «Вступление» (с. 1-3), чтобы обнаружить это. Вот что говорит по этому поводу Хьюз: «Происхождение и эволюция доминирующих ныне на земле покрытосеменных растений озадачивали ученых еще в середине XIX века. По мере развития исследований ископаемых останков животных, сравнительно хорошо документированных, были разработаны три независимые друг от друга "оправдательные" гипотезы, объясняющие, почему "загадка" покрытосеменных растений в растительном царстве оставалась нерешенной. Гипотезы эти таковые а) общая неполнота картины найденных окаменелостей и немногочисленность останков самих цветов; б) замедленность эволюции растении, которой понадобилось очень много времени, чтобы возникло такое сложное явление, как покрытосеменные растения и в) развитие в критский период на возвышенных участках ранних покрытосеменных растений, от которых почти ничего не сохранилось. Хотя все эти гипотезы крайне пессимистичны, гелеоботанические исследования продолжаются. Все же, за исключением некоторых отдельных моментов, нам не удается найти удовлетворительного объяснения проблемы, и многие ботаники, сделали вывод, что ее не разрешить, если пользоваться только свидетельствами окаменелостей; геологи же не проявили большого интереса к этой теме, что, очевидно, вызвано общим недостатком соответствующего философского истолкования палеобиологических данных (с. 1-2)». Итак, Хьюз признает, что, за исключением отдельных моментов, найти удовлетворительное объяснение покрытосеменных растений не удается и что даже многие ботаники пришли к выводу о невозможности разрешить эту проблему, пользуясь лишь свидетельствами раскопок. Хьюз выступает за новый, свежий подход к проблеме, и, как утверждает Челонер, верит, что окаменелости, если их как следует изучить, дадут нам ответ. Я должен признаться, что меня несколько смущает такая вера эволюциониста. В книге «Происхождение и ранняя эволюция покрытосеменных растений»[22], в предисловии Бек заявляет, что, хотя проблема происхождения покрытосеменных растений далека от разрешения, в последние годы в этих исследованиях наблюдался заметный прогресс. Однако чуть позже, в главе «Происхождение и ранняя эволюция покрытосеменных растений: перспектива», Бек пишет (с. I): «В 1960 г. Том Харрис открыл собрание Британской ассоциации по изучению происхождения покрытосеменных растений такими пессимистичными словами: "Я попрошу вас оглянуться назад, но не на вызывающие гордость свидетельства успеха знаменитых ученых, а на цепь неудач". В самом деле, тайна возникновения и раннего развития цветущих растений так же загадочна и привлекательна, какой она была в 1879 г., когда Дарвин впервые ее коснулся. Однако некоторый прогресс есть, особенно начиная с 1960 г. Но до сих пор у нас нет определенного ответа, потому что зачастую мы вынуждены основывать свои выводы на случайных свидетельствах, и поэтому они неизбежно спекулятивны и субъективны». Итак, Бек вынужден признать, что определенных ответов на вопросы еще не дано, что тайна происхождения цветущих растений столь же неизведанна сейчас, как и во времена Дарвина. Как пишет Бек, эволюционистам приходится основывать свои выводы главным образом на случайных свидетельствах, и выводы эти вынужденно имеют спекулятивный и субъективный характер. Бек верит, что единственная причина, по которой не удается разрешить загадку происхождения покрытосеменных растений, — это убежденность ученых в том, что покрытосеменные растения возникли гораздо раньше критского периода. Так, он утверждает (с. 2): «Кажется возможным, однако, что нам не следовало искать первые цветущие растения раньше критского периода. В самом деле, тот факт, что мы не искали их в критском периоде, может быть, и является первой и основной причиной загадочности происхождения покрытосеменных растений». Далее (с. 5) Бек заявляет: «Ясно одно: мы не сможем определить связь цветущих растений с их предками или даже оценить значение отдельных окаменелостей покрытосеменных растений, пока не проведем ряд оплодотворении, скрещивая примитивные покрытосеменные растения с их не покрытосеменными предшественниками. Отсутствие известных нам переходных форм ставит строгие ограничения работе морфологов, интересующихся источниками возникновения покрытосеменных растений, и ведет к спекуляции и интерпретации аналогий и взаимоотношений на основе самых несущественных, случайных свидетельств». Таким образом, эволюционистам, за полным отсутствием необходимых останков промежуточных форм, остаются лишь спекуляция и толкования, основанные на самых незначительных и случайных свидетельствах. Если вы прочитаете книгу, изданную Беком, вы найдете там не одну страницу замыслов и толкований разных специалистов в этой области, но все эти размышления не заменят точных доказательств. Годфри обвинила меня, во-первых, в цитировании Корнера вне контекста, а во-вторых, в сбивающем с толку, полном недомолвок, полуправд и откровенной лжи отношении к палеонтологическим данным. Однако ее обвинения ложны и лишь запутывают. И ведь она намеревалась не поспорить со мной, выдвинув другое толкование данных, а очернить репутацию коллеги-ученого. Когда наши оппоненты прибегают к таким средствам, становится ясно, что для защиты им не хватает аргументированных научных доводов. Кеннет Миллер — профессор биологии Университета Браун. Он играет одну из ведущих ролей в дебатах эволюционистов. Он спорил с Генри Моррисом, со мной, с другими учеными-креационистами много раз. Тактику его я назвал бы «забрасыванием фактами». Она состоит в том, что он говорит с сумасшедшей скоростью, приводя столько разных фактов, что креационист не в силах ответить на все его доводы. Это делается затем, чтобы аудитория думала: оппоненту нечего ответить на эти доказательства. Другая излюбленная Миллером тактика — создавать смешные карикатуры на научные теории креационистов и высмеивать их. Миллер обладает редкой способностью быстро выстраивать один аргумент за другим, и это, без сомнения, производит впечатление на многих слушателей, независимо от того, много ли они понимают из его слов. После конференции на тему «Эволюция и общественное образование», проведенной в Университете Миннессоты 5 декабря, Дж. Уитером Зеттербергом была издана книга «Отношение эволюции к креационизму»[23]. Материал этой книги — пересмотренная версия сборника источников, составленного для конференции. Из 470 страниц текста только 60 посвящены материалам ученых-креационистов. Среди публикаций эволюционистов — статья Миллера (с. 249-262), впервые опубликованная в зимнем выпуске 1982 г. эволюционистского органа «Творение/Эволюция». Статья называется: «Ответы на стандартные аргументы креационистов». Название выбрано неудачно, потому что никаких ответов на стандартные аргументы креационистов статья не дает; это скорее попытка опровергнуть мои доказательства, приведенные в публичных теледебатах с Расселлом Дулиттлом, профессором биохимии в Калифорнийском университете в Сан-Диего. Спонсором дебатов была организация «Олд Тайм Госпел Хауэр», руководимая Джерри Фэлуэллом; дебаты проводились в присутствии 5000 человек в Университете Либерти. Уже в начале статьи Миллер совершает первую ошибку, заявляя, что спор проводился весной 1982 г. На самом деле, дебаты состоялись 13 октября 1981 г. Эволюционисты не блистали. Статья об этом событии, появившаяся на первой странице «Вашингтон Пост», называлась «Наука проиграла креационизму» с подзаголовком в скобках «Как я посмотрю в лицо жене?» Автор этой статьи Филип Хилтс слышал, как Дулиттл огорченно сокрушался по окончании спора. «Сайенс» в своем отчете о дебатах[24] назвал их настоящим разгромом. Миллер считает, что его компиляция — эффективный контраргумент против моего выступления на дебатах. Похвалив Дулиттла за «чудесную фразу, исключающую креационизм из раздела науки», Миллер пишет: «Доктор Гиш в своем впечатляющем докладе представил эффектное собрание стандартных аргументов для спора. Его выступление транслировалось на всю страну, поэтому его доводы известны миллионам телезрителей лучше, чем доводы других креационистов. Мы еще увидим, как они будут всплывать снова и снова в юридических битвах и залах суда. Поэтому имеет смысл дать подходящие ответы на эти стандартные аргументы. Задача данной статьи именно такова». Позже мы еще вернемся к попытке Миллера ответить на поставленные мной вопросы, но в этой главе я хочу лишь остановиться на заявлении Миллера, сделанном в этой статье: что я не только цитировал Э. Дж. X. Корнера вне контекста (обвинение, которое мы уже опровергли), но и исказил его слова. Миллер (с. 258) пишет: «Классической цитатой, вырванной из контекста, явились приведенные им слова доктора Корнера, ботаника из Кембриджа, который якобы писал: "Можно привести еще много доводов в пользу эволюции, но я должен признать, что, если быть беспристрастным, результаты изучения окаменелостей растений скорее свидетельствуют о сотворении". На самом же деле, доктор Корнер сказал, что, "результаты изучения окаменелостей высших растений свидетельствуют о специальном творении". Что имел в виду Корнер? Он имел в виду, что основная форма высших растений (покрытосеменных или цветущих) появилась на земле около 13? миллионов лет назад, и у нас нет данных раскопок о том, из каких форм она развилась. В своем заявлении Корнер хотел подчеркнуть лишь факт отсутствия данных раскопок и указать, что высшие растения появились так неожиданно, что можно было бы подумать, что они специально сотворены, — как будто творец сказал: "Пусть будут покрытосеменные растения", — и они возникли». В ходе дебатов каждому спорящему отводилось восемнадцать минут для изложения основных аргументов. Изложив первую часть доказательств, я понял, что мне не хватит восемнадцати минут для подробного объяснения. Мне пришлось неоднократно сокращать изначальный текст, чтобы уложить основные положения теории в отведенный мне промежуток времени. Таким образом, я немного сократил и цитату Корнера, позаботившись, однако, о том, чтобы оставить слова: «Можно привести еще много свидетельств в пользу эволюции...», чтобы позиция Корнера была понятна. Тот факт, что я опустил слово «специальное» по отношению к сотворению, на самом деле лишь ослабляет креационный смысл этого высказывания, потому что если под термином «творение» можно подразумевать разные вещи, смысл термина «специальное сотворение» ограничен (как допускает и сам Миллер) и предполагает то сотворение, идею которого исповедую я. Важно, что Миллер обвиняет меня также в том, что я якобы опустил слово «высшие», сознательно искажая цитату Корнера, чтобы слушателям показалось, будто он сказал нечто такое, чего он на самом деле не говорил, то есть я, по его словам, воспользовался нечестным и ложным доводом. Мне всегда казалось, что если кто-то обвиняет другого в сознательном исключении слова из цитаты, то обвинитель должен: 1) иметь перед собой точные копии обоих текстов: того, где содержится цитата, использованная обвиняемым, и текста обвиняемого; 2) иначе обвинитель виновен в непростительной небрежности, бездоказательно выдвигая столь серьезные обвинения, или 3) сам обвинитель виновен в сознательном искажении фактов. Точно одно: в высказывании Корнера слова «высшие» нет. Я уже не раз цитировал Корнера, и теперь повторю эту цитату — так, как она дана в статье: «Можно привести еще много свидетельств в пользу теории эволюции: биологических, биогеографических и палеонтологических, — но я все-таки думаю, что, если быть беспристрастным, то растительные окаменелости свидетельствуют скорее о специальном сотворении». Обвиняя меня в предвзятости, Миллер строит значительную часть доводов на отсутствии в цитате прилагательного «высшие». Как мог бы он отважиться обвинить меня в том, что я опустил важное слово, если бы перед его глазами лежала копия статьи Корнера? А если эта статья была перед его глазами, как мог он не знать об отсутствии слова «высшие» в оригинале? Обвинение Миллера — ложь и клевета, он непростительно пренебрегает необходимыми доказательствами; или же Миллер знал, что его слова — обман, что гораздо хуже. Миллер косвенно еще однажды участвовал в использовании против меня лжи и дезинформации. 18 февраля 1985 г. я вел дебаты с Филиппом Китчером в Университете Миннесоты. Как это обычно бывает в дебатах, одним из основных моих доводов в поддержку сотворения было внезапное появление уже полностью сформировавшихся форм каждой крупной категории или основных типов растений и животных. Китчер утверждал, что эволюционисты имеют несколько образцов переходных форм. В поддержку своих слов он показал слайд, на котором были изображены реконструкции ряда рептилий, похожих на млекопитающих, — предположительное связующее звено между рептилиями и млекопитающими. В самый драматический момент дебатов Китчер выскочил на сцену с возгласом: «Гиш, если здесь есть ошибки, укажите мне на них, пожалуйста!» Я никогда не видел ни этой иллюстрации, ни статьи, в которой она была приведена, поэтому не смог ничего возразить. Я сказал, что тут есть очевидные ошибки, потому что любое млекопитающее, живущее или окаменевшее, имеет три ушных кости и одну челюстную, и любая рептилия, живущая или ископаемая, имеет одну ушную и много челюстных костей, и промежуточных форм не существует. Затем я попросил Китчера объяснить, как промежуточным организмам удавалось слышать и жевать, пока две кости перекочевывали от челюсти вверх к уху. Китчер, однако, произвел большое впечатление своей иллюстрацией, которую все могли рассмотреть. Когда мне намекнули, что иллюстрация очень сомнительна, я написал Китчеру с просьбой прислать мне литературу с описанием данного слайда. Он любезно снабдил меня информацией, сообщив, что взял изображение из труда Кеннета Миллера[25]. Я достал экземпляр этой работы[26] и нашел иллюстрацию на с. 430. Из текста, сопровождавшего ее, следовало, что: 1) две стадии ряда являются чистым предположением; 2) к некоторым из промежуточных звеньев были добавлены гипотетические черты 3) «промежуточные» стадии расположены в не соответствующем действительности хронологическом порядке и 4) «переходные» ступени изображались без соблюдения масштаба. Если бы креационист воспользовался подобным примером, содержащим хотя бы одно неверное положение, и об этом узнали бы эволюционисты, они немедленно обвинили бы его в искажении науки и сознательной лжи. Конечно, я не мог указать на ошибки и просчеты! Все недостатки были на слайде: недостающие места — заполнены абсолютно гипотетическими построениями или «промежуточными звеньями», сфабрикованными за счет добавления предполагаемых черт. Более того, так как эти «промежуточные звенья» не соответствовали хронологии, они не могли быть действительным переходом, даже если бы и существовали в том виде, в каком были представлены. Но и это еще не все: не соблюдая масштаб, создатели схемы хотели показать организмы более родственными друг Другу, чем на самом деле. Я не знаю, осознавал ли это Китчер, показывая слайд. Лично я сомневаюсь в этом. Позже, в письме, я спросил Китчера, почему, если эволюционисты правы, ему пришлось использовать сфабрикованные данные. Не сомневаюсь, что Миллер, «поставщик» слайда, это прекрасно знал. Аудитория Миннесотского университета поверила этой фальшивке, но в результате престиж главных эволюционистов серьезно пострадал. Во время дебатов со мной в Тампе, Флорида, 20 марта 1982 г., Миллер пожелал поддержать своего коллегу, заявив, что нечто похожее на схему Гольдшмидта «подающего надежды монстра» действительно происходит в природе. Он привел два примера: четырехкрылую муху и анконскую овцу. Он заявил, что каждый из этих примеров подтверждает предположение Гольдшмидта о том, что неожиданные крупные эволюционные изменения, вызванные макромутациями, могут привести к резким скачкам развития. Как профессиональный биолог, Миллер должен бы обладать знаниями об истинной природе происходящих изменений; ему следовало бы знать, что такие изменения считаются патологическими и ведут к вымиранию организмов в естественной среде, а не к прогрессу через естественный отбор. Предположение Миллера о том, что четырехкрылая муха или анконская овца являются примерами эволюционного прогресса, — всего лишь фальсификация. У фруктовой мухи, Drosophila melangaster, крылья развиты на втором торакальном сегменте, а органы, отвечающие за равновесие и контроль полета — на третьем. Мутация, вызванная этой своеобразной транспозицией, такова, что на втором сегменте расположены двойные крылья, а третий с центром, отвечающим за равновесие, совсем не развит. Бедная муха с двойным набором крыльев не может летать, потому что утратила контроль над полетом. Конечно же, она не может выжить в природной среде и просто умрет. Стивен Джей Гоулд пишет в своей статье о четырехкрылых мухах и подобных мутантах: «Я полагаю, мы не должны поддаваться искушению и наивно предполагать, что все эти мутанты представляют собой желанных "монстров, подающих надежды" и могут служить доказательством теории внезапных скачков, противостоящей эволюционистским взглядам...»[27] Я знал эти факты и изложил их аудитории. Но пример Миллера об анконской овце застиг меня врасплох, так как тогда я не знал, какова природа аномалии ее организма. Анконская овца также является результатом патологических условий, так называемой ахондроплазии. Миллер в своем докладе сказал, что эти овцы были выведены коротконогими; они не могут перепрыгнуть через забор, и это на руку овцеводам. Но он не сказал ничего об одном моменте, вызванном мутацией: об отсутствии хрящей в суставах. Из-за небольшого размера или полного отсутствия хрящей между суставами ноги становятся короткими. Это привело бы, конечно, к быстрому вымиранию вида в естественной среде и потому не может рассматриваться как эволюционный прогресс. Миллер, разумеется, не объяснил этого слушателям, а сам я, к большому моему огорчению, тогда еще не мог этого сделать, потому что не располагал нужными фактами. Как и в случае с Китчером и его цепью «переходных форм» от рептилии до млекопитающего, аудитория попалась на крючок. С такой же фальсификацией мне пришлось столкнуться и во время дебатов о происхождении жизни с доктором Расселлом Дулиттлом в государственном университете штата Айова, в Эймсе, 22 октября 1980 г. Дулиттл — профессор биохимии в Калифорнийском университете в СанДиего, он широко известен в эволюционистских кругах своими трудами о протеиновых гомологиях. Одним из моих основных возражений в ходе дебатов была математическая невозможность того, чтобы аминокислоты случайно соединились именно в том порядке, который необходим для биологической активности нескольких сотен протеиновых соединений, т.е. для зарождения жизни. Отвечая на мои доводы, Дулиттл решил опровергнуть мое заявление о невозможности случайного образования таких соединений. Сначала он заявил аудитории что, казалось бы, не возможно, чтобы каждый из двух тысяч присутствующих оказался в этом зале именно в это время, и, тем не менее, это так. Я без труда отразил этот несерьезный аргумент, указав, что в этом факте нет ничего особенного, потому что все слушатели попали в аудиторию не случайно! Но Дулиттл все же выиграл, воспользовавшись трюком, на который я, к сожалению, тогда не мог еще ответить. Обратившись к первому ряду слушателей, он стал спрашивать всех, одного за другим, когда они родились. Когда он опросил человек двадцать-двадцать пять из первого ряда, оказалось, что два дня рождения пришлись на одно и то же число. Дулиттл, таким образом, заявил, что, несмотря на крайне низкую вероятность такого совпадения, он нашел в первом ряду двух человек, родившихся в один день. Итак, провозгласил он, все слова о возможности бессмысленны, и основанным на этом доводам Гиша верить нельзя. Дулиттл, очевидно, знал — а я тогда не знал, как не знала и аудитория, — что такое совпадение очень вероятно. Человек, не умеющий подсчитывать вероятность, может подумать, что, если мы берем 30 человек, вероятность того, что двое родились в один день составляет лишь 30/365. На самом же деле, у 30 человек вероятность того, что двое отмечают день рождения в один день, — 2:1; а если мы берем 35 человек, она повышается до 3:1! Вероятность высчитывается по формуле 0 + 1/365 + 2/365 + 3/365 + 4/365 + 5/365 +... n-1/365 (где n — общее число опрашиваемых) (см. публикацию «Тайм — Лайф» «Математика», с. 142). Таким образом, Дулиттл играл с публикой в беспроигрышную для него игру, притворяясь, что успех очень маловероятен. Слушателей опять провели. Конечно, я тоже виноват, ведь я был обязан, готовясь к дебатам, не забыть об этих аргументах, чтобы разоблачить обман. Вышедший в ноябре 1972 г. информационный листок «Biological Sciences Curriculum Study» (BSCS) среди прочих материалов содержал статью (анонимную — очевидно, написанную редактором) под названием: «Настоящий Джон Мур, пожалуйста, встаньте» (с. 16). Автор статьи обвинил креационистов в намеренном отождествлении взглядов нашего доктора Джона Н.Мура, креациониста, профессора естествознания в Мичиганском университете, со взглядами доктора Джона А. Мура, эволюциониста и профессора биологии в Калифорнийском университете в Риверсайде. Автор заявил, что креационисты нечестно попытались изобразить Джона А. Мура как принадлежащего к их лагерю, чтобы повысить свой престиж за счет престижа профессора Калифорнийского университета и личного престижа Джона А. Мура. Я написал письмо редактору листка, в котором прежде всего заявил, что мы, креационисты, вполне счастливы иметь нашего Джона Н.Мура и не нуждаемся в их Джоне А. Муре. Во-вторых, я попросил редактора или обосновать свое обвинение в том, что креационисты сознательно смешивали Джона Н.Мура с Джоном А. Муром, или забрать свои слова обратно. В-третьих, я написал, что сам занимаюсь исследованиями и могу вспомнить лишь два момента, когда Джон Н.Мур был перепутан с Джоном А. Муром. Одним из этих случаев была публикация геолога-эволюциониста Престона Клауда из Калифорнийского университета, Санта-Барбара[28], а другой — публикация, представьте себе, Джона А. Мура! [29] Я написал редактору, что читателям было бы любопытно узнать об этом. Однако редактору это забавным не показалось, или же он не захотел признавать, что был виновен в смешении имен Джона А. Мура и Джона Н.Мура. Итак, он не опубликовал мое письмо и не забрал назад свое ложное и оскорбительное обвинение. 4 — 6 марта 1977 г. я был участником симпозиума, посвященного проблеме происхождения человека и проходившего в Калифорнийском университете, Дэйвис. В симпозиуме участвовали Общество исследований происхождения человека и комиссия Калифорнийского университета, Дейвис. Среди сотрудников университета были Ричард Лики (сын Луиса и Мэри Лики), прославившийся в последние пятнадцать лет как неутомимый охотник за окаменелостями в Африке; Доналд Иохансон, открывший «Люси»; Алан Уокер, теперь работающий в Университете Джона Хопкинса, а тогда помогавший Ричарду Лики; Дейвид Пилбом, тогда из Иельского университета; Гарнисс Куртис, из Калифорнийского университета, Беркли; Оуэн Лавджой, из Государственного Кентского университета и Глинн Айзек, из Калифорнийского университета в Беркли. Куртис — радиохронолог, датировавший многие образцы для антропологов. На симпозиуме он прочел доклад о технике радиометрического датирования. С помощью радиометрического датирования он и другие радиохронологи получили датировку отдельных событий, абсолютно отличную от тех дат, которые предполагались учеными, использующими гипотезу «протеиновых часов», разработанную А.К-Уилсоном, Винсентом Саричем и другими преподавателями Калифорнийского университета, Беркли. До возникновения гипотезы «протеиновых часов» предполагалось, например, что происхождение человека и обезьян от их общих предков имело место 20 — 30 млн. лет назад. Уилсон и Сарич, однако, предположили, на основании показаний «протеиновых часов», что это было не более чем 4—5 млн. лет назад. Это расхождение во мнениях радиохронологов и сторонников «протеиновых часов», естественно, создало напряжение между сторонниками обеих гипотез. Куртис пожелал ниспровергнуть гипотезу «протеиновых часов» и данные, полученные с помощью этой техники. Он упомянул, что, согласно результатам сравнения структур неких лимфатических белков, люди были почти так же похожи на лягушек, как и на обезьян. Тогда, пользуясь идеей «протеиновых часов», можно подумать, что человек произошел от амфибий примерно в то же время, что и обезьяна, — явно несерьезное замечание, по словам эволюционистов. Доктор Гари Паркер, тогда сотрудник Института креационных исследований, предложил еще один неприемлемый вывод, основанный на сравнении протеиновых структур. Я слышал его доклад на эту тему. Впоследствии доклад был опубликован. Описав проблемы эволюционистов с гемоглобином, Паркер говорит: «То же самое, казалось бы, можно сказать и о таком замечательном протеине, как лизоцим. Сравнивая лизоцим и лактальбумин, Дикерсон надеялся "найти такое место", где человеческая ветвь уходит в сторону от древа эволюции (млекопитающих. Результаты всех поразили. Тест показал, что человек теснее, чем с каким-либо исследованным млекопитающим, связан с... цыпленком. Любой эволюционист знает, что это не может быть правдой, но как обойти объективное свидетельство? В итоговой диаграмме Дикерсон намечает извилистую линию быстрой эволюции, возвращаясь назад, к привычным эволюционистским предположениям. Но обратите внимание: его данные о протеинах, исследованные им факты, ничем не помогли ему в его доказательстве идеи эволюции»[30]. На основании того, что я слышал от Гарнисса Куртиса и Гари Паркера, я дважды заявлял, что, опираясь на доводы эволюционистов, основанные на сходстве определенных протеиновых молекул, можно подумать, что человек находится ближе к лягушкам и цыплятам, чем к обезьянам. Один раз я говорил об этом на дебатах с Джоном А.Паттерсоном на радиостанции Эймса, Айова; другой — во время записи видеопрограммы для «Паблик Броудкэстинг Телевижен». Эволюционисты яростно опровергали этот довод, что заставило меня доказывать его. Роберт Шэйдволд, не принадлежащий к партиям писатель и убежденный антикреационист, написал Гарниссу Куртису, чтобы проверить верность моей информации о лимфатических белках, источник которой я ему сообщил. Куртис ответил, что все именно так, как изложил я. Однако Куртис заявил, что говорил об этом более или менее в шутку[31]. Я действительно прекрасно понимал, что Куртис шутит, но мне было ясно, что его слова адресованы сторонникам «протеиновых часов» и свидетельствуют скорее о несерьезности сообщаемых данных. Таким образом, если мои замечания о лимфатических белках человека, обезьян и лягушек — неверны, то ответственность за фальсификацию (если она имеет место) несу не я; дело в неверной информации, опубликованной эволюционистом. Данные, подтверждающие сравнения лизоцимов людей, млекопитающих и цыплят, можно найти в научной литературе. Дикерсон и Гейз приводят их в своей книге «Структура и действие протеинов»[32]. По их словам и свидетельствам других эволюционистов, лактальбумин — протеин, содержащийся в молоке, — и лизоцим, входящий в состав большей части растительных и животных клеток, катализирующий растворение оболочек бактериальных клеток, происходят от одного древнего протеина. Считается, что гены лизоцима и лактальбумина являются продуктом дупликации генов, произошедшей во времена разделения амфибий и рептилий. Если рассмотреть различия аминокислотных цепочек лактальбумина у млекопитающих (в том числе у человека) и лизоцимы человека и цыпленка, результаты поставят эволюционистов в тупик. Человеческий лизоцим более схож с лизоцимом цыпленка, чем с лактальбумином. Как показали Дикерсон и Гейз, если действовать на основании предположения эволюционистов о том, что по аминокислотным расхождениям можно датировать разделение, можно прийти к выводам, отраженным на схеме 1. Схема 1. Наблюдаемые расхождения. [Смотрите схему] Итак, если кто-нибудь прочтет об этих результатах, ничего точно не зная о данном вопросе и придерживаясь общепринятого в среде эволюционистов мнения о значении протеиновых различий аминокислотных цепочек, он может посчитать, что люди куда теснее связаны с цыплятами, чем с млекопитающими, в том числе и с обезьянами. Конечно, для эволюционистов такой вывод совершенно неприемлем и даже несерьезен. Вывод кажется особенно забавным потому, что, если верить этим данным, люди ближе к цыплятам, чем к самим себе! Из чего явно следует: сходство или различие аминокислотных цепочек не свидетельствует об эволюционном родстве. Эволюционисты пытаются объяснить противоречия, перед которыми эти данные ставят теорию эволюции, предполагая, что по какой-то неизвестной причине в некоторых лактальбуминах млекопитающих изменения в аминокислотной цепочке происходили быстрее, чем в лизоцимах. В таком случае, понятие «протеиновых часов» обманчиво, потому что часы должны всегда идти с одинаковой скоростью. Часам, которые в разных обстоятельствах идут с разной скоростью, доверять нельзя. В любом случае, эволюционистам лучше бы позаботиться о порядке у себя дома, чем обвинять во всем подряд ученыхкреационистов. Другое выдвигавшееся против меня обвинение гласило, что я упорствовал в своей ошибке, описывая замечательный защитный механизм жука-бомбардира, даже после того, как мне разъяснили мою ошибку[33]. Я описал этот сложный механизм в моей детской книге о динозаврах «Динозавры: эти ужасные ящеры»[34] и впервые заговорил о нем публично в дебатах, когда мы с Генри Моррисом сражались против профессоров Фрэнка Обри и Уильяма Туэйтса в Государственном университете Сан-Диего 26 апреля 1977 г. У жука-бомбардира превосходный защитный механизм, и, описав его, я предложил Обри и Туэйтсу объяснить, как обычный жук мог в результате ряда случайных, непредсказуемых мутаций, вызванных естественным отбором, постепенно превратиться в жука-бомбардира. Ни тогда, ни позже Обри и Туэйтс не смогли объяснить, как это произошло. Однако Обри и Туэйтс тут же прибегли к обычной эволюционисткой уловке, игнорируя вызов и пытаясь придраться к малейшим промахам в доводах креациониста. Когда жуку-бомбардиру (Brachinus) угрожает хищник или что-то другое, жук выбрасывает конец своего хвоста в нужном направлении (он никогда не ошибается) и горячая струя ядовитого газа температурой 100°С (точка кипения воды) выбрасывается из двух желез прямо на врага. Этого, разумеется, достаточно, чтобы пресечь всякую попытку нападения на жука-бомбардира. Исследования показали, что у этого жука есть двойная система защиты. В двух одинаковых «складах» он хранит водный раствор двух химических веществ: 10% гидрохинон (химикат, употребляемый при проявлении фотографий) и 23% перекись водорода (сильное окисляющее вещество). Замечательно то, что два химические соединения не взаимодействуют между собой и раствор остается кристально чистым, как простая вода. Очевидно, жук-бомбардир обладает каким-то веществом, сдерживающим реакцию. Если смешать эти два соединения в лаборатории, происходит реакция, так как перекись водорода окисляет гидрохинон до хинона (жук-бомбардир использует смесь гидрохинона и метилгидрохинона). Когда жук-бомбардир готов стрелять своей защитной струёй, он выпускает заряд химического раствора в две железы. Тогда один катализатор, каталаза, вызывает очень быстрый распад перекиси на водород и воду, а другое вещество, пероксидаза, — окисление гидрохинонов до хинонов — раздражающих химикатов. В результате химической реакции вырабатывается тепло (100°С), а избыток кислорода создает высокое давление, в результате чего клапаны на концах желез открываются в нужный момент[35]. Единственным доступным тогда источником информации был маленький памфлет «Дарвин и жуки», опубликованный в начале 60-х гг. и принадлежащий перу доктора Роберта Э.Кофала, тогда главы колледжа Хэйлэнд, теперь — ученого консультанта Научного центра креационных исследований в Сан-Диего. Очевидно, читая статью Шильдкнехта и Холубека, Кофал неправильно перевел с немецкого слово «неустойчивый» как «взрывоопасный». Итак, Кофал в своем памфлете заявил, что смесь 10% гидрохинона и 23% перекиси водорода взрывоопасна. Вслед за Кофалом, рассказывая о жуке-бомбардире в лекциях, на дебатах в университете Сан-Диего и в своей книге «Динозавры: эти ужасные ящеры», я говорил, что обычно смесь этих двух соединений в такой концентрации взрывоопасна. Обри и Туэйтс, стараясь найти выход из дилеммы, поставленной жуком-бомбардиром, искали мои возможные ошибки. Как только они обнаружили, что смесь не взрывоопасна, они не стали и пробовать ответить на вопрос, как мог развиться жук-бомбардир, но зато принялись громко кричать об этой не такой уж большой ошибке. Другие эволюционисты охотно подхватили их нападки, этот случай нашел отражение даже в «Нэйче», престижном британском научном журнале[36]. Как только я узнал о своей оплошности, я изменил рассказ о жукебомбардире в лекциях. Но надо было подождать, пока издатели подготовят исправленное издание «Динозавров», чтобы и там изменить текст о жуке. Тем временем первое издание оставалось в продаже. Вероятно, это и позволило обвинить меня в упорном следовании той же версии после того, как мое внимание обратили на ошибку в ней. Доктор Кофал в своей статье «Ответный выстрел жука-бомбардира», напечатанной в эволюционистском журнале «Криэйшн/Эволюшн»[37], ответил на критическую статью Вебера[38], приняв на себя ответственность за мой промах. Затем он решительно заявил, что попытка Вебера объяснить эволюцию жука-бомбардира из обычного жука очень слаба и обладает серьезными просчетами. Несмотря на это объяснение, напечатанное в 1981 г. в ведущем антикреационном журнале, эволюционисты продолжали возвращаться к этой истории, обвиняя меня в использовании фальшивых данных даже тогда, когда они уже знали, в чем суть проблемы. Даже когда я участвовал в дебатах с Гроувером Кранцем в государственном Вашингтонском университете 3 марта 1987 г., один профессор-эволюционист из Университета Айдахо вновь вспомнил эту тему во время вопросов-ответов. Прошло очень много времени, прежде чем эту историю оставили в покое. Даже если смесь гидрохинона и перекиси водорода не взрывоопасна, смесь двух этих химикатов в присутствии двух катализаторов в замкнутом пространстве взрывоопасна. Жуку, до того как он превратился в жука-бомбардира, пришлось бы очень осторожно обращаться с веществами на «складе», не допуская туда катализаторы и предохраняя от преждевременной реакции друг с другом. Еще ему пришлось бы отобрать нужные для химической реакции катализаторы и секретировать их в железы. Сами железы должны быть особыми, не поддающиеся разрушительному действию жары и раздражающих химикатов и выдерживающими высокое напряжение. Железы должны быть снабжены высокоэффективным клапаном и специальными мускулами для ориентации железы в нужном направлении. И, конечно, все эти ценнейшие приспособления были бы совершенно бесполезны без тщательно слаженной и прекрасно функционирующей системы, направляющей заряд химикатов в железу, вырабатывающей там катализаторы, активирующей клапан в нужный момент и посылающей точные сигналы всем задействованным мускулам, чтобы ориентировать железу в нужном направлении. Эволюционисты хотят заставить нас поверить, что сотни или даже тысячи генов, управляющих образованием и использованием этого защитного механизма, возникли в результате серии повторявшихся ошибок при воспроизведении. Более того, эти сложные генетические изменения должны были произойти в строгой последовательности, чтобы на каждой новой стадии своего развития жук мог не только выжить, но и превзойти в развитии предыдущую ступень. Креационисты отвергают это мнение как научно несостоятельное; это просто сказка! Но эволюционисты не любят говорить о своих неудачных попытках объяснить противоречия теории эволюции и предпочитают атаковать ученых-креационистов. Книга Флоу Конвей и Джима Сиджельмана «Священный террор»[39] имеет подзаголовок: «Война фундаменталистов за свободу религии, политики и нашей личной жизни в Америке». В их труде почти невозможно найти хоть сколько-нибудь хороший отзыв о ком-либо, кого они могли бы назвать христианином-фундаменталистом. Например, описывая свой визит к священнику Джерри Фалвеллу из баптистской церкви Томас Роуд в Линчберге, Вирджиния, они сопровождают рассказ описанием города (с. 78), из которого можно сделать вывод, что в городе все до одного боятся или ненавидят отца фалвелла. Судя по заявлениям Конвей и Сиджельмана, никто не может сказать о нем ни одного доброго слова. А разве двадцать тысяч прихожан его церкви не относятся к числу населения Линчберга? Так как люди вроде Конвей и Сиджельмана относятся к креационистам как к радикальным и упрямым догматикам, их отношение к последним можно предсказать заранее. Итак, Конвей и Сиджельман пишут (с. 122): «Хотя их доводы должны считаться не научными, но относящимися к одной из ветвей христианской апологетики, "большая ложь" распространяется, благодаря фанатичному рвению, интеллектуальным трюкам и растущей экономической базе. Немногие осознают, до какой степени эта несмолкаемая шумиха является составной частью общей картины Священного террора в Америке. Фактически, мы обнаружили, что креационизм, в значительной степени, направляют и субсидируют правые фундаменталистские политические круги». На обороте обложки, ссылаясь на «Священный террор», авторы притязают на выражение общеамериканского мнения, так как «...Конвей и Сиджельман объехали всю страну, проделав путь в десять тысяч миль, и всех об этом расспрашивали...» Но в их исследовании встречается лишь одно интервью с ученым-креационистом, доктором Ричардом Б.Блиссом, руководителем программы работ Института креационных исследований. Интервью это приводится на с. 122-128. Судя по некоторым замечаниям авторов, можно с легкостью усомниться в их объективности. Например, библиотека ИКИ описывается как «маленькая библиотека с преобладанием креационных книг». Библиотека ИКИ в самом деле была мала, но она не переполнена книгами креационистов. Фактически, число эволюционистских книг в ней намного больше, и так было всегда. Соотношение это не меньше, чем 50 к 1. Интервью с Блиссом полно уловок, или, как назвали это сами авторы, «игр в кошки-мышки» (с. 124). Они очень старались заставить Блисса сказать что-нибудь компрометирующее его или креационизм, но Блисс красноречиво защищал двусторонний подход к изучению происхождения жизни в средней и высшей школе. Блисс, двадцать три года проработавший в сфере научного образования, директор по научному образованию в школьном объединении Расина (одном из крупнейших в штате Висконсин), первым в своем округе выступил за двусторонний подход, основанный на науке, хорошем образовании и академической и религиозной свободе. Очевидно, Конвей и Сиджельман ожидали другого. Приводя на с. 128 заявление Блисса: «Введение двустороннего процесса обучения с последующими дебатами позволило нам ускорить развитие естественных наук и истории», Конвей и Сиджельман утверждают: «Перспектива подталкивания науки еще более пугает нас. Взгляд Блисса отражает роль креационистов в крупномасштабном плане Священного террора... Какова его цель: изъять критическое мышление и недогматическую философию из культуры?» На протяжении всего интервью Блисс настаивал на непредвзятости в научном образовании. На с. 123 Конвей и Сиджельман признали, что Блисс выступает за двусторонний подход, впервые применив его в школах Расина. Однако после всего этого и просьбы Блисса не программировать сознание молодежи на восприятие лишь одного взгляда на происхождение жизни, а готовить их к самостоятельной оценке каждой схемы возникновения мира с помощью научных методов и критического мышления, чтобы они сами выбрали более разумную и правдоподобную, Конвей и Сиджельман обвиняют Блисса в желании истребить критическое мышление и нефундаменталистскую философию из нашей культуры! Кажется ясным, что Конвей и Сиджельман хотят изъять критическое мышление из образования и возвести в догму эволюцию и светский гуманизм, вместо того чтобы прибегнуть к двусторонней системе, предлагаемой Блиссом и другими ученымикреационистами. Конечно, ученые-креационисты участвовали в тысячах лекций и дебатов, издали сотни книг и статей, и вполне возможно, что в их труды иногда вкрадывались ошибки, неверные цитаты, неправильное понимание эволюционистской литературы. В конце концов Креационисты тоже люди и могут ошибаться не меньше, чем эволюционисты. Если такое случается, эволюционисты, конечно, вправе указывать на ошибки и требовать их исправления. Даже эволюционисты иногда неправильно понимают друг друга. Так например, Сьюалл Райт в статье 1980 г.[40] заявил о том, что такие выдающиеся эволюционисты как Джулиан Хаксли, Р. А. Фишер и Эрнст Майр неправильно поняли одну из его теорий. Нечестно, неэтично и недостойно ученых беспрестанно обвинять креационистов в цитировании вне контекста, искажении цитат, откровенной лжи, профанации науки и т.п. Такая тактика равносильна признанию эволюционистами своей слабости и неспособности опровергнуть научные доводы против их теории. Если бы истина была на их стороне, им осталось бы лишь приводить факты, которые говорили бы сами за себя. [1]S.J.Gould, Discover, January 1978, p. 64. in Scientists Confront Creationism, L.R.Godfrey, Ed., W.W.Norton & Co., New York, 1983, p. ХХIII. [3]A.B.Kehoe, ibid., p. 11. [4]J.W.Patterson, ibid., p. 114. [5]D.B.Wilson, in Did the Devil Make Darwin Do It?, D.B.Wilson, Ed., Iowa University Press, Ames, 1983, p. XI. [6]D.J.Futuyma, Science on Trial, Pantheon Books, New York, 1983, p. 178. [7]D.J.Futuyma, ibid., p. 220. [8]Niles Eldredge, The Monkey Business. A Scientist Looksat Creationism, Washington Square Press, New York, 1982, p. 112. [9]J.C-Whitcomb and H.M.Morris, The Genesis Flood, Presbyterian and Reformed Pub. Co., Philadelphia, 1961. [10]Philip Kitcher, Abusing Science, The MIT Press, Cambridge, Massachusetts, 1982, p. 115. [11]D.T.Gish, Evolution: The Fossils Say No!, Creation-Life Pub., San Diego, 1979, p. 101. [12]R.B.Goldschmidt, American Scientist, 40:97 (1952). [13]R.B.Goldschmidt, The Material Basis of Evolution, Yale University Press, New Haven, 1940, p. 395. [14]R.B.Goldschmidt, American Scientist, 40:97 (1952). [15]D.M.Raup, Field Museum of Natural History Bulletin 50:22 (1979). [16]Boyce Rensberger, Houston Chronicle, Section 4, p. 15, November 5, 1980. [17]L.R.Godfrey, Ref. 2, р. 202. [18]E.Y.H. Corner, «Evolution», in Contemporary Botanical Thought, A.M.MacLeod and [2]R.C.Lewontin, L.S.Cobley, Eds, Quadrangle Books, Chicago, 1961, p. 97. [19]Charles Darwin, Origin of Species, 1859. [20]N.F.Hughes, Paleobiology of Angiosperm Origins: Problems of Mesozoic Seed-Plant Evolution, Cambridge University Press, Cambridge, Eng, 1976. [21]W.D.Chaloner, Nature 260:402 (1976). [22]С. В. Beck, in Origin and Early Evolution of Angiosperms, C.B-Beck, Ed., Columbia University Press, New York, 1976. [23]Evolution Versus Creationism: The Public Education Controversy, Y.P.Zetterberg, Ed., Oryx University Press, Phoenix, 1983. [24]Roger Lewin, Science 214:638 (1981). [25]Личная переписка Д.Т.Гиша с Филипом Китчером. [26]E.F.Allin, Journal of Morphology 147:403-438 (1975). [27]S.J.Gould, Natural Nistory 89:6-15 (October 1980). [28]Preston Cloud, The Humanist, Jan./Feb. 1977, p. 7. [29]J.A.Moore, Daedalus 103:173-189, Summer, 1974. В библиографии Джон А. Мур называет издателей учебника по биологии для высшей школы, выпущенного Обществом креационных исследований: Джон А. Мур и Харолд Слашер. Со Слашером работал Джон Н.Мур. [30]Н.М. Morris and Gary Parker, What Is Creation Science? Master Book Pub., San Diego, 1982, pp. 24, 25. [31]Личная переписка Д.Т.Гиша и Роберта Шэйдволда. [32]R.E.Dickerson and I.Deis, The Structure and Action of Proteins, W.A. Benjamin, Inc., Menio Park, California, 1969, pp. 77, 78. [33]C.G.Weber, Creation/Evolution 2(1):4 (1980); Т.Н. Jukes, Nature 308:398 (1984); Trends in Biochemical Sciences 6(7):1 (1981). [34]D.T.Gish, Dinosaurs: Those Terrible Lizards, Master Books, El Cajon, California, 1977, pp. 50-55. [35]H.Schildknecht and K.Holoubek, Angewandte Chemie 73 (1):1 (1961); T.Eisner and D.J.Aneshansky, Science 215:J83 (1982); J.A. Miller, Science News 115:330 (1979). [36]Т.Н. Jukes, Nature 308:398 (1984); Trends in Biochemical Sciences 6(7):1 (1981). [37]R.E.Kofahl, Creation/Evolution 2(3):12 (1981). [38]C.G.Weber, Creafion/Evolufion 2(1):4 (1980). [39]Flo Conway and Jim Siegelman, Holy Terror, Doubleday and Co., Garden City, NY, 1982. [40]Sewall Wright, Evolution 34:825 (1980). 5. Атака и контратака: окаменелости Споры, касающиеся окаменелостей, справедливо занимают важнейшее место в разногласиях креационистов и эволюционистов. Это единственное прямое свидетельство об истории жизни на нашей планете. Конечно, ни один человек не видел, как образовался тот или иной организм, чьи останки мы обнаруживаем, поэтому научные выводы о его происхождении — это, в лучшем случае, догадки, основанные на случайных свидетельствах. В слоях окаменелостей заключены останки миллиардов беспозвоночных, многих миллиардов ископаемых рыб, миллионов амфибий, рептилий и млекопитающих. Останки некоторых других существ — человека, например — очень редки. В музеях естественной истории хранятся останки более 250.000 видов, представленные десятками миллионов внесенных в каталог образцов. Эти находки принадлежат разным геологическим периодам. Таким образом, наследие раскопок невероятно богато. Ссылка на «бедность материала раскопок» не состоятельна. Если, как думают эволюционисты, несколько миллионов видов постепенно развивались в течение сотен миллионов лет, процесс прошел через большое количество промежуточных стадий и многие переходные виды рождались бы и умирали на протяжении многих миллиардов лет — не меньше! Если теория эволюции истинна, тогда по меньшей мере десятки тысяч из четверти миллиона чудесных экспонатов бесспорно были бы переходными формами. Это должно быть так, даже если мы будем придерживаться идеи о «поддерживании равновесия» в эволюции. Тогда никто бы не спорил с эволюционистами, не было бы ни ИКИ, ни ученых-креационистов вообще. Если же, напротив, истинно сотворение, картина, представленная результатами раскопок, должна резко отличаться от той, которую предполагает эволюция. На основании креационизма следует ожидать резкого возникновения уже сформированных основных видов растений и животных — сотворенных видов, без переходных или промежуточных форм, предполагающих их постепенное развитие из общего предка. Различия между высшими категориями, родами, классами, порядками и семействами должны быть стойкими и значительными. И свидетельства раскопок говорят о правоте креационистов. Фактически, в этом нет никаких сомнений! Креационизм побеждает, ничего для этого не делая! Дарвин знал об этом и признавал, что данные раскопок — один из самых сильных аргументов против его теории. Палеонтологи усердно искали предсказанные переходные формы, но и сегодня, через сто тридцать лет после Дарвина, «недостающих звеньев» по-прежнему недостает. Факт этот зафиксирован как креационистами[1], так и не креационистами, противниками дарвинизма[2]. Сегодняшние эволюционисты разрешают эту проблему разными способами. Некоторые из них не считают важной роль окаменелостей в конфликте сотворение/эволюция. Так, британский зоолог Марк Ридли заявляет: «...постепенное изменение ископаемых видов никогда не будет доказательством эволюции. В главе "Происхождения видов", посвященной раскопкам, Дарвин показал, что эти данные не позволяют сделать выбор между творением и эволюцией, потому что в них много пробелов. Это справедливо и сегодня... В любом случае, ни один эволюционист, будь он сторонником постепенных изменений или скачка, не будет использовать окаменелости как довод против креационистов и в поддержку теории эволюции»[3]. Это совершенно невероятное заявление. Ридли прибегает к словам Дарвина о бедности находок палеонтологов. Однако в наши дни геологи считают, что музеи так перегружены разными останками, что эта попытка эволюционистов списать все трудности на нехватку материала просто смешна[4]. Т.Н. Джордж утверждает, например: «Больше нет смысла жаловаться на бедность материала раскопок. Число найденных останков огромно, мы обнаруживаем их больше, чем можем исследовать»,[5] Когда в США, стране с населением 260 млн. человек, проводятся опросы общественного мнения, опрашивают не менее 2.000 человек, чтобы иметь более или менее точные результаты. Конечно, даже если бы общее число видов, когда-либо живших на земле, составляло 25 миллионов, 250.000 образцов составляли бы один процент. А один процент взрослого населения США составил бы 1,5 миллиона! Чем доказывает Ридли то, что результаты раскопок свидетельствуют в пользу эволюции? Он утверждает: «Итак, что свидетельствует об эволюции видов? Обычно приводится три вида свидетельств, и среди них нет "свидетельства окаменелостей", так что о нем не следует думать критикам. Эти три свидетельства: наблюдаемая нами эволюция видов, биогеография и иерархическая структура таксономии». Как мы увидим, этим же доказательствам придает значение большинство эволюционистов. Позже мы подробно опровергнем все эти доводы. Сейчас достаточно сказать, что все свидетельства по трем этим пунктам можно истолковать и в креационном ключе, и, если это самые сильные доказательства теории эволюции, дела ее, видно, в самом деле плохи. Как мы упомянули в предыдущей главе, Пьер-Поль Грассе опроверг утверждение Ридли об относительной незначительности данных окаменелостей. Грассе утверждает: «Натуралисты должны помнить, что процесс эволюции раскрывается только через ископаемые останки. Таким образом, знание палеонтологии обязательно. Только палеонтология может дать сведения об эволюции и раскрыть ее ход и механизмы. Ни исследование нынешнего состояния дел, ни воображение, ни теории не могут заменить палеонтологических данных. Игнорируя их, биологи способны лишь предполагать и строить гипотезы»[6]. Таким образом, Грассе дает понять, что только останки потенциально могут служить доказательством эволюции. Сэр Гэвин де Бир, английский биолог-эволюционист, сказал: «Последнее слово о правдоподобности и ходе эволюции скажут палеонтологи...»[7] Как я уже говорил в предыдущей главе, Гленистер и Витчке писали: «Результаты палеонтологических находок позволяют сделать выбор между сотворением и эволюцией — двумя схемами происхождения земли и всех форм жизни на ней»[8]. Можно процитировать подобные заявления многих эволюционистов. Однако, судя по словам Ридли, любой эволюционист, пытающийся защитить свою теорию от креационистов на основе окаменелостей, вообще не эволюционист! В исследованиях останков есть два пробела, столь больших и бесспорных, что все последующие обсуждения значения окаменелостей становятся поверхностными. Существует два огромных разрыва: между микроскопическими, одноклеточными организмами и сложными, многоклеточными беспозвоночными и между этими беспозвоночными и рыбами. В научной литературе появляется много сообщений об обнаружении ископаемой бактерии и одноклеточной водоросли в скале, которой, предположительно, 3,8 млрд. лет. Палеонтологи обычно принимают эти сведения как ценные и бесспорные. В скале так называемого кембрийского периода, которая начала формироваться, по мнению эволюционистов, около 600 млн. лет назад и предположительно была образована через 80 млн. лет, были найдены окаменелые останки очень сложных беспозвоночных: губок, улиток, ракушек, брахиоподов, медуз, червей, трилобитов, морских лилий, морских огурцов и т.д. Подобных находок миллиарды! Предположительно, все эти сложные беспозвоночные развились из одноклеточных организмов. Породы, располагающиеся под кембрийскими, называют докембрийскими. Некоторые из них в толщину достигают тысяч футов и еще никем не потревожены — прекрасное место для сохранения окаменелостей. Если возможно найти останки микроскопической одноклеточной мягкотелой водоросли или бактерии, то, конечно же, возможно найти и останки переходных форм между этими организмами и сложными беспозвоночными. Ведь за миллиарды лет миллиарды таких форм должны были рождаться и умирать — не очень-то быстро могли эволюционизировать такие сложные организмы. Мировые музеи ломились бы от останков переходных форм. Но на самом деле пока не найдено ни одной подобной окаменелости. С самого начала медуза была медузой, губка — губкой, а улитки — улитками. Более того, не было обнаружено ни единого образца, свидетельствующего о родстве, скажем, улиток и ракушек, губок и медуз или крабов и трилобитов, хотя предполагается, что все беспозвоночные произошли от общего предка. Некоторое время эволюционисты полагали, что фауна Эдиакарана, обнаруженная в Австралии, но теперь известная во всем мире, содержала животных, которые, хоть и были уже очень сложными по строению, непосредственно предшествовали многим животным кембрийского периода. Некоторые из эдиакаранских существ были распределены по тем же категориям, что и кембрийские медузы, черви и кораллы. Однако, по словам Адольфа Зейлахера, немецкого палеонтолога, эдиакаранские существа в основе своей отличны от кембрийских, и поэтому не могут являться их предками. Он считает, что все эдиакаранские животные вымерли, не оставив после себя способного эволюционировать потомства[9]. Таким образом, «кембрийский взрыв», как его обычно называют, остается для эволюционистов неразрешенной загадкой. Очень интересно понаблюдать, как обращаются эволюционисты с таким огромным противоречием теории эволюции. Попытка объяснить эту проблему, сделанная Найлзом Элдреджем, палеонтологом Американского музея естественной истории, специализирующимся по беспозвоночным, не только интересна, но и забавна. В своей антикреационной книге [10], обсуждая вопрос фауны Эдиакарана (теперь сведенной с пьедестала благодаря открытиям Зейлахера), Элдредж пишет: «Произошло нечто вроде взрыва. Около 600 млн. лет назад начался довольно внезапный, продолжавшийся 10 — 15 млн. лет процесс, в результате которого на земле появились самые древние экземпляры представителей основных видов животных, населяющих землю и моря теперь. Об этом протяженном "событии" говорят окаменелости: они графически зафиксировали, что по всему миру толстые слои пород, относящиеся примерно к одному периоду, переполнены осадочными породами со множеством окаменевших беспозвоночных и раковин, трилобитов (вымерший предок краба и насекомых), брахиоподов, моллюсков. Все типичные формы ракушек, живущих сейчас в океане, возникли в своей примитивной, прототипической форме, в морях, 600 млн. лет назад. Креационисты придали большое значение этому внезапному развитию многочисленных и разнообразных организмов там, где незадолго до этого ничего не было... В самом деле, внезапное появление разнообразных, хорошо сохранившихся останков, которые геологи обычно относят к раннему кембрийскому периоду (древнейшему разделу палеозоя), представляет собой замечательную загадку для ума»[11]. Элдредж предлагает несколько возможных решений проблемы. Одно из предположений — повышение уровня содержания кислорода в атмосфере до критической точки, в результате чего уровень кислорода в воде стал достаточен для поддержания разнообразных форм животной жизни[12]. Он допускает, что породам с высоким содержанием окиси железа (высшая степень окисления железа) не более и не менее, чем 2 млрд. лет, указывая на сравнительно высокое содержание кислорода в атмосфере. Если, в масштабах эволюционного времени, кислород изобиловал в атмосфере 2 млрд. лет назад, а кембрийский взрыв произошел не ранее, чем 600 млн. лет назад (1,4 млрд. лет спустя), кажется понятным, что внезапное появление всех этих сложных беспозвоночных не имеет ничего общего с содержанием кислорода в атмосфере. Основной довод Элдреджа — то, что эволюция не обязательно идет медленно и постепенно: некоторые эпизоды ее пути проходят очень быстро — с геологической точки зрения[13]. Таким образом, в кембрийскую эпоху по той или иной причине произошел эволюционный взрыв: внезапно возникло множество сложных, многоклеточных организмов, многие — с твердыми панцирями, раковинами и т. п. Эти изменения произошли так быстро (пожалуй, в какие-то 15 — 20 млн. лет), что промежуточные стадии не успели окаменеть. Эта идея эволюционного взрыва не нова, в прошлом она уже использовалась для объяснения отсутствия переходных форм[14]. Но это утверждение опять же голословно. Во-первых, каково единственное свидетельство в пользу постулата быстрой эволюции? Отсутствие переходных форм! Так эволюционисты, вроде Элдреджа, Симпсона и других стараются отобрать у ученых-креационистов то, что последние считают лучшим доводом в пользу сотворения, — то есть отсутствие переходных форм — и использовать это в поддержку эволюционистской схемы. То, что было названо ранее основой эволюции, — а именно, наличие переходных форм — найти вряд ли возможно, поэтому, вместо того, чтобы признать, что свидетельства раскопок говорят о ложности их теории, эволюционисты выдвигают противоположную схему: отсутствие переходных форм. Более того, генетика решительно против идеи о быстром взрыве эволюции. Фактически, эволюционисты утверждают, что причина, по которой мы никогда не наблюдали никаких по-настоящему важных эволюционных изменений за все время человеческих исследований, — медленное течение эволюции. На самом деле генетический аппарат ящерицы, например, целиком посвящен порождению других ящериц; и идея существования процессов, способных преодолеть эту генетическую заданность и превратить ящерицу в другое существо, не оставляя промежуточных форм, противоречит данным науки. Еще более невероятно предположение, что произошло с целым рядом сложных организмов. Наконец, даже если 15 млн. — короткий промежуток времени для эволюционистов, это достаточный срок для того, чтобы окаменелости остались в изобилии. Далее в своей книге, которую мы уже цитировали, Элдредж предлагает самую невероятную идею для объяснения обширного кембрийского взрыва. Он заявляет: «Мы не нашли большого количества останков промежуточных форм раннекембрийской эры, потому что промежуточные формы должны были быть мягкотелыми, а мягкотелые организмы не окаменевают»[15]. Трудно поверить, чтобы такой ученый, как Элдредж, мог сделать подобное заявление. Какими бы ни были эволюционные предшественники кембрийских животных, они были сложны по строению. Одноклеточный организм не может внезапно развиться в большое количество разнообразных и сложных беспозвоночных, не пройдя через длинный ряд промежуточных стадий все возрастающей сложности. Разумеется, если палеонтологам удается находить многочисленные останки микроскопических, одноклеточных, мягкотелых бактерий и водорослей, в чем Элдредж не сомневается, тогда, конечно, им без труда удалось бы найти и окаменелости всех форм, промежуточных между этими микроскопическими организмами и сложными беспозвоночными кембрийского периода. Более того, кроме известных находок одноклеточных бактерий и водорослей, в научной литературе сообщается о многочисленных найденных останках мягкотелых многоклеточных существ, типа медуз или червей. В частности, организмы эдиакаранской фауны, о которых узнали все пять континентов, были мягкотелыми. Еще более невероятно предположение Элдреджа о том, что все промежуточные формы, ведущие к созданию существ, внезапно появившихся полностью сформировавшимися в кембрийских горах, были мягкотелыми. Как ранее описывает Элдредж, среди кембрийских организмов был целый ряд беспозвоночных, обладающих раковинами, — существ с известковыми частями тела. Если, как утверждает Элдредж, все промежуточные формы были мягкотелыми, получается, что у большого числа организмов панцири и раковины неожиданно выросли прямо из мягких тканей. Это просто невозможно. Анатомия, физиология, сам образ жизни беспозвоночного с раковиной целиком зависит от наличия этой раковины. Таким образом, анатомия мягкотелых существ очень отличается от анатомии существ с панцирями и раковинами. Если беспозвоночные с твердыми органами образовались из мягкотелых, изменения должны были быть постепенными, со множеством переходных стадий, позволяющих постепенно наращивать раковину и изменяющих образ жизни этих существ. Это постепенное наращивание раковины многими организмами непременно оставило бы след в окаменелостях. Тысячи останков таких промежуточных видов переполняли бы музеи. Но ни одного экземпляра не было обнаружено. Эволюционисты полагают, что все многочисленные беспозвоночные в кембрийских породах произошли от общих предков, но, конечно, не найдено останков ни одной из промежуточных форм, подтверждающих это положение. Эти существа должны были бы рождаться и умирать миллиардами, но ни одного из них нет в палеонтологических коллекциях. Обширные пробелы, ничем не заполненные, разделяют такие создания, как медузы, губки, черви, морские огурцы, трилобиты, брахиоподы и другие. Это ставит эволюционистов перед тем, что Симпсон называет основной тайной истории жизни. В своей рецензии[16] на недавнюю книгу о происхождении основных групп беспозвоночных[17] Руннегар уверяет: «Как это и ожидалось, палеонтологи сосредоточились на раскопках окаменелостей и дали таким образом много информации о древней истории разнообразных групп беспозвоночных, но они мало сообщают об их происхождении». Элдредж допускает, что «исследования кембрийского эволюционного взрыва покрыты тайной»[18]. Но, справедливо спрашивают ученыекреационисты: какое лучшее свидетельство в пользу сотворения могли бы дать породы, как не это внезапное возникновение разнообразных сложных созданий без какого бы то ни было следа их предков? Мы видим с самого начала, на основе эволюционистской схемы, что свидетельства окаменелостей противоречат предсказаниям эволюционистов, но прекрасно согласуются с идеями креационизма. Джордж Гейлорд Симпсон, один из ведущих палеонтологов мира, всю жизнь сражался с неразрешимой проблемой, так и не найдя разгадки: отсутствие предков кембрийских животных он назвал «самой большой тайной истории жизни»[19]. В истории жизни отсутствуют следы каких-либо переходных форм, которые необходимы теории эволюции. Фактически, переходных форм между высшими категориями почти никогда не наблюдается, как и предполагает креационная модель. Лори Годфри, профессор антропологии Массачусетского университета, одна из ведущих антикреационистов, в главе «Креационизм и пробелы в результатах раскопок» изданной ею антикреапионной книги просто-напросто игнорирует огромнейший пробел между одноклеточными организмами и сложными беспозвоночными. «Мы нашли в докембрийских породах источники знаменитого кембрийского взрыва форм многоклеточной жизни», — вот и все, что она говорит по этому поводу[20]. Обратите внимание: она утверждает, что были найдены лишь источники кембрийского взрыва, а не действительные предки из прекембрийской эпохи. Одной из публикаций, процитированных ею в поддержку своего заявления, была статья Валентайна. В другую свою книгу, опубликованную два года спустя, Годфри включила главу Валентайна «Эволюция сложных организмов». Валентайн уделяет значительное внимание проблемам происхождения сложных кембрийских беспозвоночных. Он справедливо заявляет: «Данные раскопок не очень могут нам помочь в поисках пути возникновения классов растений или беспозвоночных. Каждый вид представлен в окаменелостях уже обладающим при первом же появлении всеми нынешними характеристиками строения, причем ни один вид не связан с другими останками промежуточных видов. Ни один из классов беспозвоночных не может быть связан с другим посредством ряда промежуточных звеньев»[21]. Валентайн подсчитал, что в это время появились триста основных типов растений, что составляет не менее пятидесяти видов. Далее (с. 268) Валентайн описывает тесную связь строения мягких тканей брахиопода и его раковины. Он пишет: «Итак, мы не можем представить себе, чтобы брахиоподы долгое время существовали, не оставляя минерализованных скелетов; когда первые скелеты брахиоподов появляются в окаменелостях, мы становимся свидетелями зарождения брахиоподов на земле настолько точно, насколько позволяют нам приблизиться по времени исследования». Единственный вывод Валентайна поддерживают и некоторые другие эволюционисты. Он уверяет, что, вероятнее всего, для развития брахиоподов понадобилось лишь 5 млн. лет. Во-первых, это достаточный срок, чтобы остались окаменелости, не уступающие по богатству окаменелостям эпох плиоцена и плейстоцена, равнозначным, если сравнивать их в масштабе эволюции. Более того, сам Валентайн указывает, что, таким образом, для возникновения качественно новой формы жизни потребовалось меньше времени, чем для возникновения отдельных видов. Было бы слишком самонадеянно предполагать, что эволюция, полностью зависящая от случайных, неожиданных генетических ошибок, могла бы так быстро произвести на свет абсолютно новую, уникальную форму жизни, превосходно скоординировав каждый этап ее развития и выработав россыпь из пятидесяти видов и трехсот подвидов, которые появились в кембрийскую эпоху уже полностью сформированными. Итак, мы видим, что Валентайн ничем не помогает нам в разгадке величайшей тайны теории эволюции. Фактически, он делает предельно ясным, что палеонтологам не удалось обнаружить предшественников ни одного из кембрийских беспозвоночных и что это касается не только видов, но и классов. Обращение Годфри к авторитету Валентайна в своей книге 1983 г., развенчивающей эту монументальную проблему, было чистым блефом — она знала, что лишь немногие из ее читателей будут проверять, что на самом деле писал об этом Валентайн. Китчер в своей антикреационной книге[22] посвятил пятнадцать страниц (с. 106-120) опровержению креационных доводов, основанных на данных окаменелостей, в особенности — материала моей книги 1979 г. «Эволюция? Раскопки говорят: нет!»[23] В этой части книги Китчер подробно рассматривает креационную критику предполагаемых переходов от рыбы к амфибии, от рептилии к млекопитающему, от рептилии к птице. Однако он не говорит ни единого слова о неразрешимой тайне кембрийского взрыва, якобы свидетельствующего в пользу эволюции. Фактически, слова «кембрийский» в его книге нет. Может быть, это даже позволяет отнестись к нему с большим доверием: лучше умалчивать о проблеме, чем блефовать, пытаясь объяснить ее, как сделала Годфри. Однако то, чего нет в книге Китчера об окаменелостях, убедительнее, чем то, о чем он написал. Футуяма посвящает этой проблеме короткий параграф в своей антикреационной книге. Он пишет: «Окаменелые останки животных почти не встречаются до начала кембрийского периода (580 — 600 млн. лет назад), а в течение следующих 50 млн. лет все виды животных запечатлевают свое строение в геологических пластах. На первый взгляд кажется, что все крупные группы существ возникли за очень короткий промежуток времени, но это заблуждение; докембрийские скалы, которым 700 млн. лет, дают нам превосходную картину фауны, а прекрасно сохранившиеся кембрийские породы Британской Колумбии показывают, что существовало множество разнообразных животных, не имевших скелета. Очень вероятно, что "быстрое" развитие разных животных в кембрийский период было вызвано быстрым ростом твердых частей тела у групп, уже давно образовавшихся»[24]. Под ссылкой на докембрийскую фауну, которой 700 млн. лет, подразумевается эдиакаранская фауна, уже упоминавшаяся в этой главе. Заметим, что Футуяма ничего не пишет о возможном существовании переходных форм, ведущим к кембрийским беспозвоночным. Его единственное предположение — существование мягкотелых существ, которые превратились потом в кембрийские организмы с твердыми частями тела. Мы уже критиковали это предположение, ранее высказанное Элдреджем: его нельзя воспринимать всерьез. Более того: несущественно, появились ли все кембрийские существа одновременно или одно за другим. Каждое из них появилось полностью сформированным, и ни одно не может считаться предком другого — это видят и сами эволюционисты. В антикреационной по сути книге «Эволюция против Сотворения: полемика в общественном образовании» (22 главы написаны антикреационистами, а 4 — креационистами) лишь двое противников креационизма хотя бы упоминают о кембрийском взрыве сложных беспозвоночных. Один из них, философ Фред Эдвордс, использует по сути тот же аргумент, что и Футу яма, вслед за ним игнорируя тот факт, что не обнаружено ни одного предшественника сложных беспозвоночных[25]. Престон Клауд, заслуженный профессор в области биогеологии и изучения окружающей среды Калифорнийского университета, Санта-Барбара, тоже упоминает об этой проблеме: «В креационном шутливо-научном комиксе "Вам уже промыли мозги?" Д.Т.Гиш утверждает, что миллиарды сложных организмов: брахиоподов, трилобитов, червей, кораллов, медуз и т.д. — просто внезапно возникли в геологических пластах кембрийского периода. Ему можно простить это ошибочное заявление, потому что отчасти оно вызвано неверным прочтением источников, в том числе и моих собственных трудов. Но он ошибается. С 1954 г. во многих скалах, которым более 2 млрд. лет, было найдено множество примитивных микроорганизмов. Теперь у нас есть свидетельства того, что некоторые многоклеточные существа возникли около 680 млн. лет назад, примерно за 80 млн. лет до раковин кембрийского периода, и что высшие формы развивались соответственно до, во время и после кембрийской эры»[26]. Одно из главных стремлений Клауда-исследователя — найти предшественников из докембрийских времен. Биогеологу, усердно искавшему возможных предков кембрийских беспозвоночных, непростительно так явно избегать истины. Во-первых, почему он говорит о моем небольшом памфлете «Вам уже промыли мозги?», а не об авторитетной книге: «Эволюция? Раскопки говорят нет!», снабженной многочисленными сносками, в том числе и на публикацию Клауда, подтверждающую то, от чего он, кажется, отказывается? Книга, разумеется, известна Клауду, потому что он сослался на нее в статье (с. 141), правда, там дата издания ошибочно указана как 1937. Более того, он доходит до смешного, называя памфлет «креационным шутливонаучным комиксом». Памфлет написан в серьезном тоне и вполне консервативно иллюстрирован, вовсе не в стиле комиксов. Я прочел публикацию Клауда внимательно, а не небрежно, как он утверждает. В книге «Эволюция? Раскопки говорят нет!» я писал: «В 1973 г. Престон Клауд, геолог-эволюционист, высказал мнение, что пока никаких следов многоклеточных форм жизни в докембрийских скалах обнаружено не было»[27]. Это почти прямая цитата из статьи Клауда. Он всегда очень скептически относился к сообщениям об обнаружении докембрийских окаменелостей и разоблачил ошибочность некоторых из этих сообщений. Его процитированное нами высказывание относится ко времени, когда он, должно быть, верил, что среди этих сообщений есть и заслуживающие внимания. Кроме того, Клауд знает, что докембрийские микроорганизмы не имеют никакого отношения к тайне происхождения кембрийских беспозвоночных, но упоминает о них, как часто делают эволюционисты, чтобы дезориентировать многих доверчивых читателей, которые поверят в то, что эти микроорганизмы были прямыми предшественниками кембрийских существ. Упоминаемый Клаудом «ряд разных многоклеточных животных форм жизни, развившийся около 680 млн. лет назад», — конечно же, эдиакаранская фауна, о которой мы уже говорили. Клауд знал, что эти организмы появились уже очень сложно организованными и никак не могли быть переходным звеном, связывающим одноклеточные микроорганизмы и сложных беспозвоночных; как показали последние исследования, они явно не являлись предками кембрийских беспозвоночных. Кроме того, он заявил, что еще не установлено, к кембрийскому или докембрийскому периоду относится эдиакаранская фауна. В конце концов, мы уже говорили, не имеет значения, возникли ли все кембрийские беспозвоночные одновременно или в разное время в результате эволюционных преобразований, потому что где и когда бы они ни возникли, они с самого начала были полностью сформированными и не имели никаких переходных форм. Это не только противоречит теории эволюции, но и никак с ней не согласуется. Гленистер и Витчке включили в свою антикреационную книгу, изданную Д. Б. Уилсоном, главу под названием «Докембрийские окаменелости»[28]. Они утверждают: «Видимые невооруженным глазом животные впервые появились в позднем протерозое (Эдиакаран) — периоде, начавшемся около 650 млн. лет назад, а группы окаменевших раковин принадлежат к кембрийской эпохе — около 560 млн. лет назад. Преобразование вендийских организмов на протяжении среднего ордовикского периода было быстрым, предположительно из-за взаимного влияния разных биологических или экологических факторов и распространения в ранее необитаемой среде». Обратите внимание: они с легкостью проскальзывают мимо огромного пробела между микроорганизмами и кембрийскими беспозвоночными. Неискушенный читатель может подумать, что тут вообще нет никаких проблем. Всякий раз, когда эволюционисты хотят умолчать о пробеле в данных раскопок, они заявляют, что эволюция шла «быстро». Пробел между одноклеточными, микроскопическими организмами и сложными беспозвоночными огромен и неустраним. Исследования же были столь тщательными, усердными и длительными, что, если бы останки имелись, они бы были уже найдены. В окаменелостях внезапно возникает большое количество очень разнообразных беспозвоночных со сложным строением. Каждое из существ появляется уже полностью сформированным. Интересующий нас временной промежуток предположительно длился сотни миллионов лет. За такой обширный период, необходимый для эволюции сложных беспозвоночных, число рожденных и умерших переходных форм достигло бы многих миллиардов. Если бы эволюция имела место, музеи были бы завалены останками переходных стадий. Но ни одна из них не была обнаружена! Одно из обязательных требований теории эволюции — непрерывность: в развитии цепи живых организмов с момента зарождения жизни до возникновения человека не должно быть разрывов. История жизни, с эволюционистской точки зрения, непрерывна, но вместо этого мы уже в самом начале имеем огромнейший разрыв. Этот разрыв, без сомнения, свидетельствует о том, что эволюции не было. Это мощное доказательство в пользу сотворения, и его нельзя опровергнуть. Дальнейшее обсуждение окаменелостей ни к чему не приведет. Зачем погонять мертвую лошадь? Данные раскопок только лишний раз подтверждают факт сотворения, о чем говорит возникновение сложных беспозвоночных, не имеющих предков. Фактически, в данных раскопок есть и еще один огромный пробел, без тени сомнения убеждающий нас в том, что эволюция никогда не имела места. Это промежуток между беспозвоночными и позвоночными — пробел, о котором тоже много спорят. По словам эволюционистов, первыми позвоночными были рыбы. Преобразование беспозвоночного в рыбу должно произвести настоящую революцию в его строении. Простое, мягкотелое существо, такое, как червь или медуза, или создание с мягкой внутренней частью и твердой раковиной или известковым панцирем превращается в рыбу с твердым скелетом и мягким телом. Такая эволюция должна бы была занять десятки миллионов лет — многие миллиарды останков переходных форм для витрин музеев. Но ни одна из переходных форм не была найдена! При переходе от беспозвоночных к позвоночным животные предположительно прошли через стадию простых хордовых. Окаменелости, однако, не дают нам никаких свидетельств этого. Так, Оммени заявляет: «Как возникло первое хордовое, какие стадии развития оно прошло, прежде чем произвело на свет похожих на рыб существ, мы не знаем. Между кембрийским периодом, когда, вероятно, начался этот процесс, и ордовикским периодом, к которому относятся первые окаменелости животных, обладающих качествами настоящих рыб, существует пробел почти в 100 млн. лет, который мы ничем не можем заполнить»[29]. Ихтиолог Эррол Уайт, в обращении к Лондонскому обществу Линнея по изучению рыб, дышащих жабрами, сказал: («Какое бы мнение ни считалось авторитетным, я должен сказать, что рыбы, известные мне, происходят совершенно определенно из ничего...[30] В ходе обсуждения теорий о происхождении рыб Джералд Тодд заявил: «Все три вида костных рыб появляются в окаменелостях примерно в одно и то же время. Они уже значительно отличались друг от друга морфологией и были покрыты чешуей. Как они возникли? Как покрылись чешуей? Почему нет и следа предшествующих или переходных форм?»[31] Действительно, почему нет промежуточных форм, ведущих к трем основным видам костных рыб? Почему все рыбы, как утверждает Уайт, возникают из ничего? И опять разрыв данных раскопок, бесспорный пробел огромных размеров разрушает псевдонаучное понятие эволюции. Я тщательно изучил ряд наиболее известных антикреационных книг, но не нашел там ни единого упоминания о происхождении рыб. Это можно сказать о ранней книге Годфри[32], ее же более поздней книге[33], книге, изданной Зеттербергом[34], книге Китчера[35], книге, изданной Уилсоном[36]. Футуяма на с. 74 своей работы[24] и Элдредж на с. 49 своей работы[11] вкратце упоминают о рыбах, но не говорят ни слова об огромном разрыве между рыбами и беспозвоночными, никак не пытаясь объяснить изначальное появление полностью сформировавшихся рыб. Эти антикреационисты скрыли глубокий временной разрыв в истории жизни облаком умалчивания. Они даже не попытались придумать объяснение, типа «так вышло», как это нередко случается, а просто проигнорировали проблему. Она слишком смущает эволюционистов, чтобы вообще упоминать о ней в полемике с креационистами. Эволюционисты избрали разумную тактику борьбы с креационистами в спорах перед аудиторией и публикациях. В публичных дебатах они редко отвечают на вопросы креационистов об огромных временных пробелах между микроорганизмами и сложными беспозвоночными, между сложными беспозвоночными и рыбами, а в публикациях они, как говорилось выше, или просто игнорируют эти проблемы или рассказывают сказки, в которые сами не верят. Зато много времени уделяется обсуждению некоторых данных, якобы доказывающих существование переходных форм. Чаще всего надежды эволюционистов связаны с археоптериксом, птицей, которая, по словам эволюционистов, была промежуточным звеном между рептилиями и птицами, с так называемой «млекопитающей рептилией», предположительно, свидетелем перехода от рептилии к млекопитающему, и с несколькими промежуточными звеньями между обезьяной и человеком, вроде австралопитека или Homo erectus; гораздо реже речь идет об ископаемых лошадях. Хотя раньше «эволюция лошадей» была обычно одним из любимых примеров эволюционистов, теперь о ней упоминается все реже. Эволюционисты почти не используют этот пример в публичных дебатах и в серьезных антикреационных книгах. О происхождении лошадей не пишут ни Элдредж, ни Китчер, ничего нет об этом в изданиях Зеттерберга, Д.Б.Уилсона или Годфри. Футуяма, напротив, очень подробно рассматривает вопрос в своей статье, с. 85-94[25]. Она содержит многочисленные ошибки и неверные выводы. Например, Футуяма заявляет, что Phenacodus являлся «близким родственником» Hyracotherium (обычно определяемого эволюционистами как первая лошадь) и что «различия между Phenacodus и Hyracotherium — это, фактически, межвидовые различия». Джордж Гейлорд Симпсон, однако, писал, что нигде в мире нет и следа останков, которые «заполнили бы существенньта пробел между Hyracotherium и его предполагаемым предком кондилартром»[37]. Без сомнения, этот «существенный пробел» значительнее, чем различия между видами. Футуяма описывает более или менее гладкий процесс эволюции лошадей, от Hyracotherium до современной лошади, хотя далее (с. 90) заявляет: «История лошади, однако, очень сложна; это вовсе не тот плавный процесс от Hyracotherium до современной лошади, который описан в учебниках биологии». Помня о том, что эволюционисты используют такие слова, как «внезапный, резкий» и «быстрый», по отношению к эволюционным переходам, когда нельзя найти ни одной переходной формы, мы с интересом прочтем рассказ Бердселла об эволюции лошади. Он пишет: Эволюция конечностей шла скорее резко и скачками, чем плавно. Переход от копыта маленького Eohippus [Hyracotb'erium] к более крупному Miohippus с тройными копытами был так внезапен, что его следов не сохранилось в окаменелостях, а потом очень быстро исчезла подушечка 'и два боковых "пальца" стали практически бесполезными. Наконец, в плиоцене возникла тенденция к появлению современной непарнокопытной лошади в результате быстрой потери боковых участков копыта»[38]. Далее он еще раз говорит о том, что эволюция не была постепенной, но проходила быстрыми скачками. Прочитав Бердселла, вы увидите, что он описывает эволюцию лошадей совсем не так, как Футуяма. На рис. 17 (с. 91) Футуяма иллюстрирует свое описание того, что он назвал «Эволюцией передних конечностей у представителей семейства лошадиных». Он указывает на общую линию эволюции, ведущую от «пятипалых» кондилартров Phenacodus через Eohippus [Hyracotherium] к Miohippus, Parabippus и Pliohippus, и, наконец, к современной лошади Equus. Он заявляет, что в Южной Америке "псевдолошади", Diadiaphorus и Thoatherium, подвергаются параллельным эволюционным изменениям»; рисунок 17 содержит и линии, ведущие от Phenacodus к «трехпалому» Diadiaphorus и к Thoatherium с нераздвоенным копытом. Все это целиком и полностью — ошибка, даже если принять теорию эволюции. Я описал это в разделе о лошадях в книге «Эволюция: вызов, бросаемый окаменелостями»[39], останки Diadiaphorus и Thoatherium одновременно появляются в миоценских скалах, что отнюдь не свидетельствует о переходе от тройного копыта к нераздвоенному. У Diadiaphorus боковые «пальцы» уменьшены, а третья разновидность, Macrauchenia, обладает полноценным «трехчастным» копытом. Macrauchenia, однако, была последней формой 6 соответствии со шкалой бремени, которую эволюционисты применяют к плиоценовым скалам. Плиоцен — предполагаемая геологическая эпоха, следующая за миоценом. Фактически, считается, что Thoatherium с нераздвоенными копытами вымер до того, как «трехпалый» Macrauchenia появился на свет. Другими словами, последовательность развития в Южной Америке идет в ином направлении по сравнению с Северной Америкой: от лошади с нераздвоенным копытом — к трехпалой, а в Северной Америке, считается, было наоборот. Иллюстрация, используемая Футуямой (его рис. 17), показывает, однако, что в обоих случаях развитие шло по линии превращения лошади с тройными копытами в лошадь с цельными копытами. Очевидно, эволюционисту было бы трудно объяснить, почему в Северной Америке эволюция превратила лошадь с тройными копытами в лошадь с нераздвоенными копытами, а В Южной Америке произошел обратный процесс. В главе 3 обсуждаются комментарии Раупа, Гольдшмидта и Ренсберджера по поводу окаменелых останков лошадей. В своих статьях Гольдшмидт и Ренсберджер в основном подчеркивали факт отсутствия переходных форм. Надо, наконец, понять, что ни цепочка, предложенная Футуямой, ни какая-либо другая не может показать филогенез или генеалогическое древо лошадей. Ископаемые лошади были обнаружены в разных частях планеты, останки очень разбросаны, и, даже принимая геологическую временную шкалу, принятую эволюционистами, эти лошади не появляются в последовательности, определенной учеными. Вряд ли правильно предполагать, что лошадь Б — промежуточное звено между А и В, если лошадь Б найдена только в Северной Америке, а А и В — только в Европе, или если лошади Б и В жили в одно время. Так называемое «фамильное древо» лошадей составлено из неравных частей. Тот факт, что в прошлом существовали разные виды «лошадей» и что некоторые из них вымерли, очевиден, но положение об их общем предке — фикция, часть мифа об эволюции. В большей части антикреационных книг найдут обширные разделы об археоптериксе, млекопитающих рептилиях и происхождении человека. Выше, обсуждая лошадей, мы уже позволили себе вступить в спор с эволюционистами по поводу так называемых переходных форм — спор абсолютно бесполезный, так как часть их замысла — дымовая завеса, которая могла бы скрыть полное отсутствие предков беспозвоночных и позвоночных (рыб). Поэтому читатель вместо детального опровержения заявлений эволюционистов об этих переходных формах видит дискуссии из креационистских книг [примечание 1] и некреационистских, но антидарвинистских книг [примечание 2], о которых шла речь ранее в этой главе. Надо заметить, что все последние исследования археоптерикса показали, что он был больше похож на птицу, чем на рептилию. Недавнее обнаружение ископаемых птиц в Техасе добавило доказательств креационной стороне. Санкар Чэттерджи и его коллеги из Университета Тэч в Техасе нашли останки двух птиц размером с ворону возле Поста, Техас[40]. Они были найдены в массиве Дакум, их предположительный возраст — 225 млн. лет. Оказалось, что ископаемые птицы на 75 млн. лет старше археоптерикса. Эволюционисты, конечно, ожидали, что эти птицы, которые на 75 млн. лет старше археоптерикса, будут ближе к рептилиям, чем к археоптериксу. Но все как раз наоборот! Птица, обнаруженная Чэттерджи (ее назвали Protoavis, или «прародитель птицы»), имеет, например, неподвижную грудную кость, череп, такой же как у современных птиц, и полые кости, в добавление по всем птицеобразным чертам, свойственным археоптериксу. Ученые определили, что протоавис жил 225 млн. лет назад, когда предположительно появились первые динозавры, что разрушает популярную идею о том, что птицы развились из динозавров. В любом случае, вместо того, чтобы поискать останки существа, более близкого к своим земноводным предкам, эволюционисты извлекли на свет еще более похожее на птиц, чем археоптерикс, существо, предположительно, на 75 млн. лет его моложе. И все это для славы прародителя археоптерикса! И еще одна недавняя находка произвела совсем не тот эффект, какого ждали эволюционисты: это открытие останков Homo habilis. Останки были найдены в Олдувай Гордж в Танзании Доналдом Йохансоном и его коллегами[41]. Останки этого существа были впервые описаны Лики, Тобиасом и Непером[42]. Хотя оно очень похоже на австралопитека, Лики и его коллеги настаивали на его большей близости к человеку. Сегодня большинство антропологов отвергает эту идею и считает, что Н. habilis был разновидностью австралопитека, возможно, немного более «продвинутой». Н.habilis Йохансона (определенный как ОГ62, то есть Олдувайский гуманоид-62) предположительно жил 1,8 млн. лет назад, то есть почти на 2 млн. лет позже, чем Australopithecus afarensis («Люси»), живший 3,8 млн. лет назад. Если ОГ62 действительно был более развит, чем австралопитеки, и был на 2 млн. лет моложе «Люси» и ее собратьев (Australopithecus afarensis), значит, по сравнению с «Люси», ОГ62 должен бы располагать большим количеством черт, сближающим его с человеком. Считается, что существо ОГ62 — взрослая женщина, немногим выше 3 футов (около метра) ростом. Было найдено достаточно костей, чтобы понять, какой длины были руки этих существ — длинные и мощные, практически ниже колен, как у обезьян. Более того, в строении задней части черепа «Люси» и ОГ62 не отмечалось существенных различий. У всех этих существ, и австралопитеков, и H. babilis, были длинные изогнутые пальцы на руках и ногах. Как вы думаете, для чего им были нужны длинные сильные руки и ноги с изогнутыми пальцами? Конечно же, чтобы лазать по деревьям, а не затем, чтобы ходить по земле, как это делают люди! Эти находки, без сомнения, подкрепили выводы лорда Цукермана и Чарлза Окснарда (оба эволюционисты) о том, что австралопитеки и Homo habilis не ходили прямо по земле, как люди, и потому не являются промежуточной стадией между обезьяной и человеком[43]. Как и в случае с ископаемой птицей Чэттерджи, обнаружение останков ОГ62 не оправдало ожиданий эволюционистов, тогда как позиции ученых-креационистов упрочились. Несмотря на 2 млн. лет, разделяющих «Люси» и ОГ62 Homo babilis, никаких изменений, никакого прогресса, приближающего к человеческому строению, не произошло. Напротив, заметен противоположный эффект, так как руки этого существа — мощные и вытянутые, обезьяно-, а не человекоподобные. «Люси» со своими собратьями — австралопитеками и Homo habilis — выпадают из общего древа развития человека и вполне могут оставаться на своих деревьях, как это свойственно обезьянам. Поиски ископаемых предков человека стали трудным путем для эволюционистов, путем, усеянным неудачами и промахами; достаточно вспомнить сфабрикованного ими Пилтдаунского человека, их зуб свиньи («Человек из Небраски»), их орангутана (Ramapithecus) и неандертальцы (теперь возведенного до статуса полноценного человека, Homo sapiens); на опровержение некоторых из этих мифов понадобилось почти сто лет. Может быть, потребуется еще столетие для того, чтобы поместить «Люси» и прочих австралопитеков в ту же категорию ошибок, но недавние исследования явно ведут к этому. Мысли эволюционистов по этому поводу вообще не слишком отличаются от моих. Так, например, известный эволюционист Дерек Эджер, британский геолог и ярый антикреационист, утверждает: «Интересно, что почти все версии эволюционистов, которые я учил в студенческие годы, от Ostrea/Grypbea Трумэна до Raphrentis Leianowi Каррутера, теперь признаны несостоятельными. Мои собственные двадцатилетние поиски эволюционных связей между мезозойскими брахиоподами окончились полным разочарованием»[44]. Результаты раскопок — мощное свидетельство в пользу сотворения, и каждое новое открытие укрепляет позиции креационизма и создает дополнительные трудности для теории эволюции. Теория эволюции мертва, она умерла тогда, когда стало ясно: два огромных временных пробела — между одноклеточными организмами и сложными беспозвоночными и между беспозвоночными и рыбами — ничем не заполнить. Полная неудача интенсивных поисков тысяч палеонтологов в течение более 125 лет, без сомнения, показывает нам, что так необходимые эволюционистам переходные формы никогда не существовали. Тот факт, что пробелы между высшими группами, такими как семейства, порядки, классы и ряды, систематичны и почти всегда велики, служит лишь еще одним подтверждением правоты креационистов. Завершая эту главу, было бы интересно рассмотреть, как разные эволюционисты противоречат друг другу и даже самим себе, пытаясь обойти молчанием не устраивающие их данные раскопок. Стивен Джей Гоулд в своей антикреационной статье 1981 г. пишет: «Переходных форм обычно не наблюдается на уровне видов, но между крупными разделами они встречаются в изобилии[45]. Это прямо противоречит заявлению Джорджа Гейлорда Симпсона, который пишет: «Пробелы между известными нам видами спорадичны и часто малы. Пробелы Между известными нам порядками, классами и отрядами систематичны и почти всегда велики»[46]. Вряд ли два заявления могут быть более противоречивы, чем эти фразы Гоулда и Симпсона. Кто же из них ближе к истине? Ответ на это дает сам Гоулд. В статье 1977г., написанной им совместно с Найлзом Элдреджем, сказано: «На высшем уровне эволюционных переходов между основными морфологическими схемами всегда были проблемы с постепенным развитием, несмотря на то, что оно остается "официальной" позицией большинства западных эволюционистов. Гладкие переходы между "Bauplane" практически невозможно создать, даже в результате продуманнейшего эксперимента: этому нет доказательств и в данных раскопок (забавные "мозаичные смеси" вроде археоптерикса не в счет)»[47]. Итак, они утверждают, что на высших уровнях с постепенностью переходов всегда были проблемы. «Bauplan» (во множественном числе «Bauplane») — немецкое слово, обозначающее основную морфологическую схему. Последняя тень сомнения по поводу того, что они понимали под «высшим уровнем» или «основной морфологической схемой», отпадает, когда приводится пример — археоптерикс. Многие эволюционисты писали, что археоптерикс — промежуточная форма между рептилиями и птицами. Рептилии относятся к классу рептилий (Reptilia), а птицы — к классу птиц (Aves). Класс — высший уровень классификации, следующий после отряда. Высшие уровни — это семейства, порядки, классы и отряды. Низшие уровни — это виды и типы. Итак, Гоулд утверждает, что на высших уровнях с постепенным развитием всегда были проблемы — не на низших, а на высших уровнях. Обратите внимание: Гоулд и Элдредж допускают, что на высших уровнях никто не может даже представить, как выглядел бы ряд плавных переходов. Почему? Ведь эволюция произвела на свет миллионы видов с разными морфологическими основами строения, посредством промежуточных форм; так, морские беспозвоночные стали рыбами, у рыб появились ноги, чешуя стала перьями, плавники — крыльями; череп обезьяны стал черепом человека и т.д. Почему же эволюционисты не могут представить себе, как выглядели промежуточные формы? Может быть, Гоулд и Элдредж попробовали бы это представить? Например, они могли бы попробовать вообразить, как могли выглядеть жизнеспособные существа, промежуточные между сухопутными животными и китом. Наверное, они предположили бы, что некое четвероногое, обросшее шерстью млекопитающее, возможно, напоминающее свинью, корову или буйвола (или какого-нибудь хищника) кидалось в воду в поисках пищи. Разве нельзя различить сквозь покровы времени, как хвост превращается в рыбий, задние ноги постепенно исчезают, передние становятся плавниками, ноздри перемещаются в верхнюю часть головы, кожа превращается в толстую китовую шкуру, — вот лишь несколько необходимых преобразований. Возможно, Гоулд и Элдредж действительно попытались представить себе, как выглядели эти промежуточные существа на своем пути от сухопутного животного к киту, и обнаружили, что сделать это невозможно. Далее: кажется, что Гоулд и Элдредж специально исключают археоптерикса из ряда промежуточных форм. Эта «странная помесь», говорят они, «не в счет». Но до сих пор археоптерикс приводится учеными как пример переходной формы! Можно заметить, что Гоудд не упомянул об этой «птице», перечисляя примеры предполагаемых переходных форм в двух недавних публикациях в «Дискавер»[48]. Он привел в пример лишь млекопитающих рептилий и предполагаемые промежуточные формы между обезьянами и человеком. В любом случае, заявление Гоулда об отсутствии переходных форм на видовом уровне и об изобилии их между высшими группами (семействами, порядками, классами и разрядами) противоречит не только словам Симпсона, но и заявлению самого Гоулда, сделанному несколькими годами ранее. Гоулд, очевидно, считает нужным делать противоречивые заявления, пытаясь найти поддержку своей продуманной и уравновешенной модели эволюции, — именно так поступили они с Элдреджем в статье 1977 г. в «Палеобиологии»[49], словно забыв о тех временах, когда Гоулд защищал эволюцию от креационизма в статье 1981 г. в «Дискавер»[50]. Наконец, кажется ясным, что это между высшими группами — семействами, порядками, классами и разрядами — нет систематических переходных форм. Другой случай, когда Гоулд сам себе противоречит, — это толкование им эволюционной схемы Ричарда Гольдшмидта, схемы «монстра, подающего надежды». Я уже объяснял эту схему: Гольдшмидт считает, что эволюция шла большими скачками, что все новые разряды, классы, порядки и семейства, а в большинстве случаев также типы и виды, образовались внезапно. Эти скачки, по его мнению, были вызваны макромутацией, коренным образом изменявшей основную морфологическую структуру организма, или «Bauplan», так что на свет внезапно появлялось совершенно новое существо. В 1977 г. Гоулд опубликовал на страницах «Нэйчурэл Хистори» статью «Возвращение подающих надежду монстров»[51]. В этой статье, напомнив об «официальном отторжении и осмеянии», которое обрушили на Гольдшмидта его коллеги-эволюционисты из-за «подающего надежды монстра», Гоулд пишет: «Однако я предвижу, что в ближайшие десять лет Гольдшмидт возьмет реванш в области эволюционной биологии». Среди причин этого указываются результаты раскопок. Например, Гоулд пишет: «Результаты раскопок с их резкими переходами не дают никаких доказательств плавного перехода... Все палеонтологи знают, что найдено неизмеримо мало останков промежуточных форм, переходы между основными группами по сути внезапны». Опять же Гоулд утверждает, что между данными группами переходных форм по сути нет. Именно на этом настаивал Гольдшмидт, ибо, как мы помним из предыдущей главы, он утверждал, что: «Когда появляется новый разряд, класс или порядок, за этим следуют быстрые взрывные (с точки зрения геологического времени) преобразования, так что практически все известные нам порядки или семьи появляются внезапно и без каких-либо заметных переходных форм»[52]. Гоулд приводит и другой аргумент против постепенных изменений и в поддержку положения Годьдшмидта. Он пишет: «Хоть у нас и нет прямых доказательств гладкого течения эволюции, можем ли мы изобрести разумную последовательность промежуточных форм, чтобы это были жизнеспособные, хорошо функционирующие организмы, стоящие между предками и потомками? Какова возможная польза несовершенных зачаточных стадий полезных структур? Чем хороши половина челюсти или неразвитое крыло?»[53] И в самом деле, какая польза от половины челюсти или неразвитого крыла? В этом вопросе нет ничего поразительного, так как креационисты задавали его со времен Дарвина. Поразительно лишь то, что теперь такой убежденный антикреационист, как Гоулд, задает этот вопрос! Креационисты также задавали подобные вопросы, чтобы указать на невозможность эволюции и необходимость сотворения. Идея сотворения, однако, была неприемлема для Гольдшмидта, как и для Гоулда, поэтому, не в силах представить, что полчелюсти или неразвитое крыло могут иметь какую-нибудь ценность, они должны были предположить, что эволюция шла от отсутствия крыльев к их наличию и от отсутствия челюстей — к челюстям. В своей статье Гоулд не говорит прямо о принятии им теории Гольдшмидта, но он и не опровергает ее. Если читать статью Гоулда непредвзято, остается впечатление, что он от всей души поддерживает теорию Гольдшмидта. Поэтому, тщательно рассмотрев идеи Гольдшмидта и Гоулда в моей книге «Эволюция: раскопки говорят нет!», я написал: «По Гольдшмидту, а теперь, видно, и по Гоулду, рептилия снесла яйцо, из которого вылупилась первая птица, в перьях и со всем прочим. Как, спрашивается, абсолютно новые структуры, такие как перья, возникли вдруг изза маленьких отклонений в сроках развития? Перо — поразительно сложная структура, в которой многие элементы замечательным образом приспособлены для совместного функционирования, так что перо наилучшим образом выполняет свою функцию. Само его существование свидетельствует о сознательном замысле. Совершенно невероятно было бы думать, что перо, глаз или почка, не говоря уже о целом растении или животном, могли образоваться от животного, не обладавшего такими органами, в результате небольших вариаций в сроках развития»[54]. Я предположил, что, судя по Гоулду, именно в это верят эволюционисты. Затем я процитировал одну из заключительных фраз Гоулда: «В самом деле, если не прибегнуть к идее внезапных изменений в результате небольших отклонений в развитии, я не знаю, как вообще могли произойти основные эволюционные переходы. Лишь немногие структуры имеют большую сопротивляемость к коренным изменениям, чем хорошо дифференцированные и высоко специфичные сложные взрослые особи "высших" групп животных. Как можно превратить, например, комара в совсем другое насекомое? Но переходы одной крупной группы в другую должны были случаться в истории жизни». Мое изложение отношения Гоулда к теории Гольдшмидта, повидимому, смутило Гоулда, потому что он с жаром принялся обвинять меня (как и Лутера Сандерленда, который тоже сослался на принятие Гоулдом положения «монстра, подающего надежды») в искажении теории Гольдшмидта и выставлении ее в карикатурном виде. Гоулд пишет: «В своей знаменитой книге 1940 г. Гольдшмидт уверяет, что новые группы могут возникнуть сразу посредством крупных мутаций. Он называет внезапно преобразовавшиеся существа "монстрами, подающими надежды". (Меня привлекают некоторые аспекты этой теории в ее неискаженном виде, но в целом теория Гольдшмидта до сих пор не сбалансирована и не разработана)... Дуэйн Гиш пишет: "По Гольдшмидту, а теперь, видимо, и по Гоулду, рептилия снесла яйцо, ... из которого вылупилась первая птица — с перьями и всем прочим". Над умственными способностями эволюциониста, который верит в такую чепуху, вполне можно посмеяться...»[55] Я написал редактору «Дискавер», попросив опубликовать статью, содержащую критику статьи Гоулда. Он отказал, но пообещал напечатать письмо к редактору на одну страничку. (Почти все научные и квазинаучные издания отказываются печатать статьи ученых, которые ставят под вопрос «факт» эволюции или предлагают верить идее сотворения, а потом эти же эволюционисты упрекают ученыхкреапионистов в том, что они не печатаются в научных журналах!) В письме к редактору, помимо прочих замечаний, я написал: «Гоулд критикует нас с Сандерлендом за то, что мы связали его имя со схемой "монстра, подающего надежды", по которой из яйца рептилии появилась птица. Он пишет, что умственные способности любого эволюциониста, верящего в такую чепуху, можно осмеять. Давайте же посмотрим, что на самом деле говорит Гольдшмидт. В "Материальной основе эволюции" Гольдшмидт утверждает: "Достаточно сослаться на Шиндевольфа (1936), наиболее крупного из известных мне исследователей. На примерах найденных останков он показывает, что самые важные эволюционные переходы происходили отдельными большими скачками... Он показывает, что отсутствующие связи палеонтологических находок искать не стоит, потому что их никогда не существовало: первая птица вылупилась из яйца рептилии". По собственному свидетельству Гоулда, Гольдшмидт, герой Гоулда на все следующее десятилетие, с интеллектуальной точки зрения смешон»[56]. Гоулд, со своей стороны, счел себя обязанным ответить, опубликовав такое же письмо к редактору[57]. В нем он называет мое письмо «...очаровательной смесью неверного цитирования и обыкновенного старомодного невежества, которым так широко и заслуженно известен интеллектуальный вождь креационного движения». Позвольте мне сказать, что, несмотря на желание этого ярого антикреациониста навесить на меня разные этикетки, я вовсе не являюсь «интеллектуальным вождем креационного движения». В креационном движении участвует множество выдающихся ученых, как из Соединенных Штатов, так и из стран всего мира. Гоулд продолжает: «Неверно истолковывая теорию Гольдшмидта о "монстре, подающем надежды", Гиш доводит ее до карикатуры. Он настойчиво толкует идею Гольдшмидта — новые группы организмов возникли уже полностью сформированными в результате отдельных крупных эволюционных скачков — это слепое предположение, родившееся от безнадежности. Гиш пишет, что Гольдшмидт назвал свою схему идеей "монстра, подающего надежды" и предположил, в частности, что однажды "рептилия снесла яйцо, из которого вылупилась первая птица, с перьями и всем прочим". Я ответил на эту карикатуру словами, что любой эволюционист, который поверит в такую ерунду, "с интеллектуальной точки зрения смешон". Гиш парировал оторванной от контекста метафорой Гольдшмидта (хорошо известной мне, так как я писал предисловие к переизданию труда Гольдшмидта издательством Иельского университета). Давайте посмотрим, что упустил Гиш. Гипотеза Гольдшмидта (которую я принимаю только частично) была интересной попыткой объяснения того, как небольшие генетические изменения могут серьезно повлиять на морфологию взрослых особей, изменяя развитие эмбриона в начальной стадии, что влечет за собой каскад преобразований. Гольдшмидт никогда не утверждал, как считает Гиш, что качественно новый тип организма мог возникнуть сразу в окончательной форме, он лишь подчеркивал, что определенные важные свойства могли возникнуть резко, в результате небольших эмбриональных сдвигов, которые накапливались по мере роста. Он неоднократно заявлял, что для создания качественно новой формы многие последовательные адаптации должны были выстроиться вокруг этого свойства. Он привел в пример яйцо рептилии лишь как образ, чтобы указать: существо с переходными качествами (в основе еще рептилия, но обладающая новыми ключевыми качествами, присущими птице) могло бы в наших таксономических схемах считаться первой птицей». Таким образом, Гоулд, обвиняющий меня в неправильном цитировании и «неверном истолковании», утверждая, что фраза Гольдшмидта о «первой птице, вылупившейся из яйца рептилии» — метафора, быстро отступается от своей поддержки схемы Гольдшмидта, о которой он заявил в 1977 г. Моя цитата из книги Гольдшмидта была, конечно, специально отобрана — все цитаты таковы — но она не была искажена. Я процитировал Гольдшмидта очень корректно. Разве мое описание теории Гольдшмидта является искаженным или карикатурным? Разве он не говорил, что, когда возникает новый разряд, класс или порядок, за этим следует быстрое, взрывное (с геологической точки зрения) преобразование, так что практически все известные порядки или семейства возникают внезапно и без каких-либо заметных переходных форм? Разве Гольдшмидт не сказал, что основные шаги эволюционного прогресса — отдельные крупные скачки? Разве он не сказал, что поиски останков промежуточных стадий напрасны, потому что эти стадии никогда не существовали? Разве не сам Гольдшмидт назвал свою теорию идеей «подающего надежды монстра»? Если Гольдшмидт имел в виду не то, о чем написал я, то что на самом деле он имел в виду? Вполне понятный ответ на этот вопрос дают его друзьяэволюционисты. Ярый антикреационист Футуяма, говоря о Гольдшмидте, заявляет: «Он довел свои выводы до крайности и создал теорию о том, что каждая из главных таксонометрических групп возникла в результате макромутации, — теорию "подающего надежды монстра", который одним прыжком преодолел расстояние от червяка до рыбы, от рептилии до птицы»[58]. Ни слова о «метафоре»! Элдредж, близкий соратник Гоулда, с которым они разрабатывали детальную систему таксономии, пишет: «Шиндевольф называл пробелы в данных раскопок доказательством внезапного появления новых групп растений и животных. Шиндевольф не креационист и верит, что все формы жизни взаимосвязаны, но данные раскопок, по его мнению, указывают на схему скачка — то есть внезапных изменений основного типа (названному Bauplan или основной структурный замысел — по сути, то же самое, что основные типы у креационистов)»[59]. Взгляды Шиндевольфа и Гольдшмидта на эволюцию в целом идентичны, оба они разделяют мнение о «скачкообразном» пути развития — схеме «монстра, подающего надежды». Стивен Стэнли, всегда соглашающийся с Гоулдом и Элдреджем, утверждает: «Самое противоречивое построение Гольдшмидта — идея "подающего надежды монстра", единственной особи, от которой предположительно берет начало новый род или семейство. Отто Шиндевольф, немецкий палеонтолог, пришел к таким же взглядам из-за отсутствия останков, которые доказали бы постепенность изменений. Как я уже заметил, Шиндевольф представил себе, что первая птица вылупилась из яйца рептилии!»[60] Джон Р. Дж. Тернер, профессор генетики Университета Лидз, заявляет: «Самая большая ошибка, какую когда-либо мог бы совершить серьезный ученый, — это принятие идеи "подающего надежды монстра", если вам угодно назвать так теорию Гольдшмидта, без изменений и дальнейшей модификации. Гольдшмидт оказал дурную услугу лучшим своим идеям, накрепко связав их со своей ненормальной теорией»[61]. Гоулд же настаивал, что: «Гольдшмидт никогда не утверждал, вопреки словам Гиша, что качественно новый тип организма мог неожиданно возникнуть в уже сформированном виде...» Коллега Гоулда, эволюционист Тернер, напротив, уверял, что Гольдшмидт считал своего «подающего надежды монстра» слишком совершенным, чтобы потребовались дальнейшие модификации. Стэнли, другой коллега-эволюционист, говорит, что Шиндевольф, придерживавшийся одинаковых взглядов с Гольдшмидтом, представлял себе первую птицу в готовом виде выходящей из яйца рептилии. По мнению Элдреджа, Шиндевольф верил, что ископаемые останки свидетельствуют о неожиданных скачках от одного основного типа к другому и что эти типы идентичны креационным основным видам. Футуяма говорит, что, по Гольдшмидту, каждая крупная таксономическая группа возникла в результате макромутации, а «подающий надежды монстр» одним прыжком перескочил от червя к рыбе, от рептилии к птице. Итак, кто же сказал неправду? Кто виновен в недопонимании? Кто создал карикатуру на теорию Гольдшмидта о «подающем надежды монстре»? Кто проявил «старомодное невежество»? Или это Тернер, Элдредж, Футуяма и Стэнли, одинаково исказившие взгляды Гольдшмидта, неправильно истолковав его теорию, или виноват Гоулд — виноват во всем, в чем он обвинил меня. В конце своего письма[62] Гоулд заявляет: «Я повторяю: каждый ученый, который поверит карикатуре Гиша на Гольдшмидта, достоин осмеяния. Садитесь в лужу рядом с Гишем!» Если истолкования Гиша, Тернера, Футуямы, Стэнли и Элдреджа верны, в лужу придется сесть кому-нибудь другому! В июне 1979 г. в «Биосайенс» появилась интересная статья о радикальной марксистской научно-политической организации «Наука для народа» (Science for the People)[63]. Гоудд, а он марксист, — один из наиболее известных членов этой организации (наряду с микробиологом Джонатаном Беквитом, биологом Ричардом Левинсом и генетиком Ричардом Аьювонтином, — все марксисты и профессора Гарвардского университета, как и Гоулд). Согласно этой статье, «Наука для народа» представляет «угрозу свободе исследований и объективности, которой славится академическая наука». Ссылаясь на Э.О.Уилсона, профессора Гарварда, который хоть и является эволюционистом и гуманистом, в социобиологии придерживается вовсе не марксистских взглядов, автор пишет: «В вопросах идеологии риторика речей против «Науки для народа» накаляется до предела. Уилсон, например, обвинил своего коллегу Стивена Гоулда, широко известного своей критикой социобиологии, в "разрушении целого пригорода для того, чтобы уничтожить несколько партизан... Он готов пренебречь родной наукой, эволюционной биологией, ради посрамления врагов — социобиологов, изучающих небольшую, но важную отрасль эволюционной биологии. Когда Дарвин сталкивается с Марксом, Дарвин проигрывает". Уилсон обвиняет Гоулда в настоящем кощунстве: еще бы, принести Дарвина, символ научного знания, в жертву на алтаре Маркса, символизирующего чистую политику». Если, как уверяет Уилсон, Гоулд готов разрушить целый пригород, «чтобы уничтожить несколько партизан», пренебречь любимой эволюционной биологией и принести своего драгоценного Дарвина в жертву на алтаре Маркса, то горе ученым-креапионистам, потому что им больше всего достается от Гоулда и его друзей-марксистов. Бог-Творец был проклятием для Маркса, Энгельса и Ленина. Более того, если рядовые эволюционисты считают организацию «Наука для народа» «угрозой свободе исследований и объективности», то креационисты явно не могут ожидать от Гоулда и его друзей-марксистов, занимающих ведущие позиции в научных и академических организациях, непредвзятости в исследованиях и научной объективности по отношению к креационистам. [1]D.T.Gish, Evolution: Challenge of the Fossil Record, Creation-Life Publishers, El Cajon, California, 92022, 1985. J.K.Anderson and H.G. Coffin, Fossils in Focus, Zondervan Publishing House, Grand Rapids, Michigan, 1977. Wilbert Rusch, The Argument: Creation versus Evolution, Creation Research Society Books, 5093 Williamsport Drive, Norcross, GA. [2]Michael Denton, Evolution: A Theory in Crisis, Burnett Books, London, 1985 (любезно предоставлено Woodbine House, 5615 Fishers Lane, Rockville, MD 20852). W.R.Fix, The Bone Peddlers — Selling Evolution, Macmillan Pub. Co., New Jork, 1984. Francis Hitching, The Neck of the Giraffe, Ticknor and Fields,' New Haven, CT, 1982. Jeremy Rifkin, Algeny, The Viking Press, New York, 1983. Fred Hoyle and Chandra Wickramasinghe, Evolution from Space, J.M. Dent and Sons, London, 1981. [3]Mark Ridley, New Scientist G0:830(1981). [4]A. N.E.Newell, Proceedings of the American Philosophical Society, April 1959, p. 267. D.M.Raup, Field Museum Natural History Bulletin 50:22 (1979). T.N.George, Science Progress, 48:1 (1960). [5]T.N.George, Science Progress, 48:1 (1960). [6]P-P.Grasse, Evolution of Living Organisms, Academic Press, New York, 1977, p. 4. [7]Gavin de Beer, Science 143:1311 (1964). [8]B.F.Glenister and B.J.Witzke, in Did The Devil Make Darwin Do It?, D.B.Wilson, Ed., Iowa State University Press, Ames, 1983, p. 58. [9]S.J.Gould, Natural History, 93:14 (1984). [10]Niles Eldredge, The Monkey Business, Washington Sguare Press, New York, 1982. [11]Niles Eldredge, ibid., p. 44. [12]Niles Eldredge, ibid; p. 47. [13]Ibid. [14]G.G.Simpson, The Meaning of Evolution, Yale University Press, New Haven, 1949, p. 18. [15]Niles Eldredge, Ref. 17, p. 130. [16]В. Runnegar, Jfaleont., 55:1138 (1981). [17]M.R. House, Ed., The Origin of Major Invertebrate Groups, Systematics Assoc. Special Vol. 12, Academic Press, New York, 1979. [18]N. Eldredge, Ref. 17, p. 46. [19]G.G.Simpson, The Meaning of Evolution, Yale University Press, New Haven, 1949, p. 18. [20]L.R.Godfrey in Scientists Confront Creation!sm, L.R. Godfrey, Ed., W.W.Norton & Co., New York, 1983, p. 198. [21]J. W. Valentine, «The Evolution of Complex Animals», in What Darwin Began, L.R. Godfrey, Ed., Allyn and Bacon, Inc., Boston, 1985, p. 263. [22]Philip Kitcher, Abusing Science, The MIT Press, Cambridge, Massachusetts, 1982. [23]D.T.Gish, Evolution? The Fossils Say No! Creation-Life, Pub., San Diego, California, 1979. [24]D.J.Futuyma, Science on Trial, Pantheon Books, New York, 1983, p. 72. [25]Fred Edwords, in Evolution versus Creatiomsm: The Public Education Controversy, J.P.Zetterberg, Ed., Oryx Press, Phoenix, 1983, pp. 361-385. [26]Preston Cloud, in Ref. 30, p. 145. [27]D. T. Gish, Evolution: The Fossils Say No!, Public School Edition, Creation-Life Pub., San Diego, 1978, p. 63. [28]В. F. Glenister and B.J.Witzke, Ref. 15, p. 80. [29]F.D.Ommaney, The Fishes, Life Nature Library, Time-Life, Inc., New York, 1964, p. 60. [30]Errol White, Proceedings of the Linnaean Society, London 177:8 (1966). [31]G.T.Todd, American Zoologist, 20(4):757 (1980). [32]L.R.Godfrey in Scientists Confront Creation!sm, L.R.Godfrey, Ed., W.W.Norton & Co., New York, 1983. [33]What Darwin Began, L.R.Godfrey, Ed., Allyn and Bacon, Inc., Boston, 1985. [34]Evolution versus Creatiomsm: The Public Education Controversy, ]. P. Zetterberg, Ed., Oryx Press, Phoenix, 1983. [35]Philip Kitcher, Abusing Science, The MIT Press, Cambridge, Massachusetts, 1982. [36]Did the Devil Make Darwin Do It?, D.B-Wilson, Ed., Iowa State University Press, Ames, 1983. [37]G.G.Simpson, Tempo and Mode in Evolution, Columbia University Press, New York, 1944, p. 105. [38]J.B-Birdsell, Human Evolution, Rand McNally College Pub. Co., 1975, p. 169. [39]D.T.Gish, Evolution: Challenge of the Fossil Record, Creation-Life Publishers, El Cajon, California, 1985, p. 83. [40]S.Weisburd, Science News, August 16, 1986, p. 103; Т. Beardsley, Nature 322:677 (1986). [41]Roger Lewin, Science 236:1061 (1987); Donald Johanson (and nine co-authors), Nature 327:205 (1987). [42]L.S.B.Leakey, P.V.Tobias, and J.R.Napier, Nature 202:7 (1964). [43]Смотрите D.T.Gish, сноска 1, pp. 144-180, об австралопитеке и Homo habilis. [44]D.V.Ager, Proceedings of the Geological Association 87:132 (1976). [45]S.J.Gould, Discover, May 1981, p. 37. [46]G.G.Simpson, in Evolution of Life, Sol Tax, Ed., University of Chicago Press, Chicago, 1960, p. 149. [47]S.J.Gould and Niles Eldrede, Paleobiology 3:147 (1977). [48]S.J.Gould, Discover, May 1981, p. 37; January 1987, p. 64. [49]S.J.Gould and Niles Eldredge, Paleobiology 3:147 (1977). [50]S.J.Gould, Discover, May 1981, р. 37. [51]S.J.Gould, Natural History, 86:22 (1977). [52]R.B.Goldschmidt, American Scientist, 40:97 (1952). [53]S.J.Gould, Ref. 50. [54]D.T.Gish, Ref. 32, pp. 161, 162; Ref. 28; р. 174. [55]G.J.Gould, Ref. 46. [56]D.T.Gish, Discover, July 1981, р. 6. [57]S.J.Gould, Discover, October 1981, р. 10. [58]D.J.Futuyma, Ref. 29, р. 65. [59]Niles Eldredge, Ref. 17, р. 66. [60]S. M.Stanley, The New Evolutionary Timetable, Basic Books, Inc., New York, 1981, p. 135. [61]J.R. G.Turner, in Dimensions of Darwinism, Marjorie Grene, Ed., Cambridge University Press, Cambridge, Eng., 1983, p.158. [62]S.J.Gould, Discover, October 1981, p. 10. [63]R.M.Henig, Bioscience 29(6):341(1979). 6. Атака и контратака: термодинамика Как наука, имеющая отношение к вопросу о происхождении жизни, термодинамика всегда была одной из основных площадок интеллектуальной войны между креационистами и эволюционистами. Креационисты утверждают, что термодинамика, а точнее, второй закон термодинамики (далее мы будем называть его просто вторым законом), — ахиллесова пята всех натуралистических, механистических эволюционных теорий о происхождении мира. Хоть научно это и не доказано, правильное понимание термодинамики и теории эволюции — от происхождения Вселенной через происхождение жизни к происхождению человека — максимально приближает нас к доказательству научной несостоятельности теории эволюции. Эволюционисты, конечно, думают иначе — у них нет выбора. Они принимают истинность эволюции как догмат веры. Как сказал по поводу происхождения жизни эволюционист Роберт Шапиро, эволюционисты верят в существование начал, побуждающих неживую материю стать живой. «Существование этих начал принимается философией диалектического материализма как нечто естественное, — говорит Шапиро, — оно является догматом веры»[1]. Эволюционисты не осмеливаются ставить под вопрос ценность второго закона — одного из наиболее известных законов физики. Поэтому они делают вывод: эволюция — истина, второй закон — тоже истина, значит между ними нет противоречия. Первый закон термодинамики — это закон сохранения энергии (или массы/энергии, т.к. масса и энергия эквивалентны). Закон гласит, что общее количество энергии во Вселенной постоянно. Энергия может переходить из одной формы в другую, энергия может стать материей, а материя — энергией, но общее ее количество остается постоянным: энергия не может быть сотворена из ничего или уничтожена. Второй закон связан с качеством энергии и возможностью ее использовать, ее работоспособностью. Закон этот имеет столь общее применение, что может быть сформулирован разными способами. Этот закон был впервые открыт при изучении потребляемой энергии и работы, производимой тепловыми двигателями. Было замечено, что во всех без исключения случаях, когда мотор работает, часть энергии в работе не участвует. Другими словами, энергия никогда не превращается в работу стопроцентно. Это классическое понятие термодинамики. Позже было обнаружено, что второй закон можно применять к энергии, необходимой для создания и функционирования сложных систем. Этим занимается статистическая термодинамика, учитывающая тенденцию всех организованных систем к случайности и некоторой беспорядочности. Нетрудно догадаться, почему это так. Создание и функционирование сложных систем (под системами подразумеваются все что угодно, от молекул до приборов и галактик) требует затрат энергии, и по мере того, как энергия расходуется для выполнения работы, часть ее становится неспособной к дальнейшей работе — поэтому система тяготеет к выходу из строя и поломке. Наконец, было обнаружено, что второй закон касается также передачи и хранения информации — информация всегда может быть утрачена или искажена. И это легко понять: для передачи и хранения информации, требуются затраты энергии — совершается работа. Этот раздел науки называется информационной термодинамикой. Для нас статистическая и информационная термодинамика представляет особый интерес, потому что происхождение жизни на земле и эволюция от одноклеточного организма до человека требовали огромного увеличения сложности, организации и информационной нагруженности, и, конечно же, биологическая эволюция потребовала бы передачи и хранения информации и постоянного расширения ее содержания. Давайте прежде всего рассмотрим, что должно было произойти в течение эволюционного процесса от космического яйца до человеческого мозга. По одной из распространенных теорий происхождения Вселенной, так называемой теории большого взрыва, несколько миллиардов лет назад вся энергия и материя Вселенной объединились в одно гигантское космическое яйцо. Размеры, температура и плотность этого допотопного космического яйца различны в разных версиях, но температура и плотность были огромны, а по радиусу оно оценивалось как подобное электрону, который едва ли можно было бы пересечь за световой год[2]. Космическое яйцо было таким горячим, что никакие элементы не могли в нем существовать — яйцо состояло из субатомных частиц и радиации. Никто не знает, откуда взялось космическое яйцо и как оно здесь оказалось — просто предполагается, что оно было (возможно, его снесла космическая курочка). Неизвестно, сколько времени оно существовало, но в итоге космическое яйцо взорвалось (никто не знает, почему), в результате чего огромный огненный шар увеличился в объеме, остыл, и образовались водород и гелий (гелия было меньше, чем водорода). Эти газы распространялись по рождающейся Вселенной, пока не были достигнуты очень низкие температура и давление; в то время существовали только водород (легчайший элемент во Вселенной, с атомным весом равным единице) и гелий (с атомным весом около четырех, второй по легкости элемент после водорода). Не было ни углерода, ни кислорода, ни меди, ни свинца, ни железа, ни серы, ни азота, ни урана, — ничего, кроме водорода и гелия. Только водород, гелий и радиация — фактически, Вселенная состояла из газообразного водорода. Из этих рассеянных газов — гелия и водорода — очень низкой температуры (100° Кельвина или еще ниже, то есть около — 173° Цельсия) каким-то образом, по мнению эволюционистов, сами собой создались звезды и галактики, наша солнечная система и жизнь на земле. Из этой первичной формы жизни развились все остальные формы, включая человека с его мозгом, весящим три фунта (около 1,5 кг) и состоящим из 12 миллиардов клеток с более чем 120 триллионов связей. Итак, гласит история, эволюция шла от водорода к человеку. Джордж Малфингер напомнил нам, что, если это правда, можно определить водород как невидимый газ без вкуса и без запаха, который, при достаточном количестве времени, способен стать человеком! Сразу заметно, с каким количеством проблем связан этот сценарий. Первоначальное космическое яйцо представляло собой массу/энергию в гомогенном состоянии и термическом равновесии, а потом система превратилась в гетерогенную и без термического равновесия, что является очень редким случаем[3]. Как заявили Грегори и Томпсон: «Можно ли проследить тропу от однородной массы до богатого изобилия сегодняшних структур? Наиболее распространенная схема предполагает происхождение отдельных галактик из почти однородного космического "супа". Основная проблема, связанная с этой системой, — это объяснение того, как Вселенная от такого простого состояния перешла к формированию галактик»[4]. В журнале «Сайенс 81» в разделе «Тайны» была опубликована статья Бена Патруски под заглавием «Почему космос твердый?» В этой статье Патруски пишет: «Некоторые специалисты по космосу утверждают сейчас, что наша обширная Вселенная родилась в результате взрыва — большого, мощного взрыва — около 18 миллиардов лет назад. Парадоксально, но факт: ни один ученый не скажет вам, как большой взрыв — взрыв сверхгорячего и сверхплотного атома — в конечном счете привел к образованию галактик, звезд и прочих космических тел и систем. Вот что сказал об этом специалист по небесным явлениям Филип Э.Сейден из Ай-Би-Эм: "Стандартная модель большого взрыва не ведет к образованию небесных тел. Модель предполагает, что Вселенная начала свое существование в форме абсолютно однородного, равномерно распространяющегося газа. Если применить к этой схеме законы физики, вы получите однородную Вселенную, космическую пустоту из равномерно распределенных атомов, никак не организованных". Никаких галактик, никаких звезд и планет, ничего. Не стоит и говорить, что ночное небо, сияющее множеством звезд и планет, свидетельствует об обратном»[5]. Сэр Фред Хойл, известный английский астроном, теряет всякое терпение, говоря о теории большого взрыва. Вот что он думает об этой проблеме: «Интересующие нас преобразования частиц происходят очень быстро, за ними немедленно следуют процессы ядерной физики, а что дальше? Распространение частиц кругами, как круги в воде от падения камня, пока энергия не истощится и движение не остановится. Вера в то, что за образованием галактик последует бурная история астрономии, — иллюзия. Никаких новых образований, все это мертво, как гвоздь в двери»[6]. Другая проблема связана непосредственно с происхождением космического яйца. Откуда вообще оно взялось? Первый закон гласит, что общее количество энергии во Вселенной постоянно. Если вы склонны думать, что законы природы таковы, как были всегда, надо признать, что космическое яйцо не могло произойти из ничего. Даже атом не возникает из ничего, так как же можно предположить, что на пустом месте образовались вещество и энергия, составляющие современную Вселенную? Откуда появилась эта материя/энергия? Сколько по времени она находилась тут до взрыва? Что вызвало взрыв? Впрочем, зачем беспокоиться о таких мелочах, если мы играем? В самом деле, все это лишь игра. Джордж Эбелл пишет: «Мы играем в игры, и космология — лучшая из них, лучший спорт»[7]. Есть и еще множество проблем, связанных с теорией большого взрыва и ее модификацией — теорией самозарождения Вселенной, не последняя из которых — противоречие этих теорий второму закону. Чтобы яснее увидеть, в чем теория эволюции противоречит термодинамике, надо особо выделить природу эволюционных процессов. Гамов говорит о этом так: «Мы должны признать, что в далеком прошлом наша Вселенная была гораздо менее дифференцированной и сложной системой, чем сейчас; ее состояние в то время вполне можно было бы определить классическим понятием "первобытного класса"... Проблема научной космогонии может быть сформулирована как по- пытка восстановить эволюционные процессы, которые вели от простоты первых дней творения к настоящей неизмеримой сложности окружающей нас Вселен- ной»[8]. Ему вторит Виктор Вейскопф: «История эволюции мира, от "большого взрыва" до нынешней Вселенной, — это серия постепенных шагов от простого к сложному, от беспорядочного к упоря- доченному, от бесформенного газа из элементарных частиц к усложненным атомам и молекулам, затем — к еще более сложным жидкостям и твердым веществам, и наконец — к живым организмам»[9]. Джулиан Хаксли, один из основных архитекторов неодарвинистской модели эволюции, утверждает: «Эволюция в широком смысле может быть определена как необратимый по сути и направлению процесс, протяженный во времени, в результате которого увели- чивается разнообразие и повышается уровень организации продуктов этого процесса. Наши теперешние знания действительно заставляют нас видеть реаль- ность эволюции — уникального процесса самотрансформации»[10]. Итак, видно, что теория эволюции требует огромного увеличения сложности, организации и информационной нагруженное (количество информации, необходимое для описания или определения однородной Вселенной из газообразных водорода и гелия, неизмеримо меньше, чем для описания Вселенной, содержащей 100 миллиардов галактик, в каждой из которых по 100 миллиардов звезд, сложнейшие солнечные системы с миллионами необыкновенно устроенных живых обитателей; и даже меньше, чем для описания одной-единственной бактерии). Как пишет Хаксли, эволюция — это процесс самотрансформации, значит никакие внешние влияния не требуются. Бог, судя по этому определению, исключен из процесса. Обратите внимание: все эволюционисты верят, что процесс был ориентирован в определенном направлении и вел к росту разнообразия и повышению уровня организации особей. Хаос породил космос, беспорядок стал порядком, сложное развилось из простого. Заметьте: все, вся реальность — звезды, галактики, Солнечная система, зарождение жизни, все растения и животные, человек, наше сознание, наша способность помнить прошлое, справляться с настоящим и планировать будущее, даже наша вера в Бога — всего лишь продукт процесса эволюции. Этот процесс целиком механистичен и естествен и обязан своим происхождением исключительно неотъемлемым свойствам материи. Если все это действительно было так, значит материи должна быть свойственна всеобщая, естественная тенденция преобразовываться из беспорядочной в упорядоченную, из простой в сложную. Это, должно быть, очень сильная, непреодолимая тенденция, если газообразный водород сам собой превратился в человека, пройдя массу преобразований, постепенно приближавших его к совершенству. Хойл заявляет по этому поводу: «Если бы существовала непреодолимая тенденция превращения органических систем в живые существа, мы за утро смогли бы проделать эту операцию в лабораторных условиях»[11]. Если рассматривать это с точки зрения креационизма, предпосылки о неотъемлемых свойствах материи будут прямо противоположны положениям теории эволюции. Если всеведущий и всемогущий Творец (о котором мы можем говорить так хотя бы потому, что видели Его труд) создал Вселенную и все, что в ней содержится, Вселенная должна была зародиться уже в совершенном состоянии. Таким образом, материи не свойственна естественная тенденция к беспрестанному совершенствованию структуры и упорядоченности. Если же что-то и произошло с сотворенным миром, изменив свойства творения (очевидно, так и было), изменения, судя по современным данным, тяготели к беспорядочности и упрощению. Итак, согласно теории эволюции, получается, что материя обладает неуклонным стремлением к развитию, упорядочению и усложнению. С другой стороны, согласно креационной теории, материя должна иметь общую тенденцию к дегенерации, упадку, упрощению, повышению роли случая. А теперь давайте посмотрим, какова наша действительность. Ведь наука — это, в конце концов, не более, чем наш общий опыт. Из нашего опыта и из экспериментов, проводимых учеными, прежде всего явствует, что материи вовсе не свойственно неутомимое самосовершенствование или неограниченная способность перехода от беспорядочности к порядку, от простого к сложному. Ни один ученый никогда не отмечал таких свойств материи, науке они неизвестны. Ни один закон физики не отражает таких тенденций материи. Напротив, существует закон, описывающий прямо противоположную тенденцию, — второй закон термодинамики. Р.Б.Линдсей, физик из Университета Браун, утверждает: «Во всех наблюдаемых системах есть общая природная тенденция к распределению, распаду и рассеиванию энергии, необходимой для дальнейших преобразований, — закон растущей энтропии»[12]. Харолд Блюм, биолог, профессор Государственного университета штата Нью-Йорк, Олбани, написал книгу «Стрела времени и эволюция»[13], к проблематике которой мы еще вернемся. Как эволюционист автор книги верит, что эволюция была прогрессом, но признает, что «стрела времени» — второй закон — неизменно указывает вниз. Так, он говорит: «Все процессы в природе проходят через рост энтропии. От нее зависит и роль случайности, и недостаток упорядоченности в системе; чем больше роль случая, тем больше энтропия»[14]. Специалист по термодинамике определил бы энтропию как взаимодействие нескольких переменных величин; вычислить ее можно по формуле: G = Н - TS, где G — это свободная энергия Гиббса, Н — энтальпия, Т — температура в градусах Кельвина и S — энтропия. Можно рассматривать такие формулы, не понимая важности свойства энтропии для вопроса о происхождении мира или вообще не понимая сути энтропии. Однако ее важность становиться очевидной при внимательном изучении высказываний Линдсея и Блюма. Из этих заявлений мы видим, что в статистической термодинамике энтропия — единица измерения хаотичности системы, ее беспорядочности: чем больше роль случая, тем больше энтропия. По мере того как вещи изнашиваются, приходят в упадок и портятся, энтропия возрастает. Когда система становится более организованной и сложной, энтропия падает. Блюм утверждает, что во всех реальных процессах (необратимых процессах, начинающихся внезапно и без постороннего участия) энтропия, или хаотичность, всегда растет. Исключений нет, это физический закон — второй закон термодинамики. Айзек Азимов, рьяный антикреационист, был убежден, что между вторым законом и теорией эволюции нет противоречий. Опираясь на второй закон, он описал настоящее положение Вселенной так, что его легко поймет любой непрофессионал. Он пишет: «По-другому второй закон можно сформулировать так: "Вселенная постоянно становится все хаотичнее". Если смотреть на второй закон с такой точки зрения, мы узнаем в нем себя. Мы усердно трудимся, приводя в порядок комнату, но оставьте ее без присмотра, и она станет пыльной и грязной. Как трудно поддерживать в порядке дома, оборудование и наши собственные тела; как легко они приходят в негодность. Фактически, мы ничего не можем с этим поделать: все само по себе изнашивается, ломается, портится — вот о чем второй закон»[15]. Но если второй закон таков, разве не под угрозой теория эволюции? Все во Вселенной, на любом уровне, имеет тенденцию к износу, упадку, порче — здесь нет исключений (сегодня некоторые физики предполагают, что даже протоны изнашиваются). Если же несколько миллиардов лет назад Вселенная состояла из однородной газообразной смеси водорода и гелия, и элементами управлял тот же, что и сейчас, второй закон термодинамики — универсальный закон износа, всепобеждающий и неумолимый закон, неизбежно вызывающий хаос и упрощение материи, как могли простые газы сами превратиться в высшие уровни организации: звезды, галактики и даже людей? Второй закон действует во всех без исключения замкнутых системах. Замкнутая система — система, которая не обменивается ни энергией, ни материей с окружающей средой, то есть изолированная среда. Эволюционисты считают, что Вселенная — замкнутая система: ничто извне влияет на ее функционирование. Второй закон говорит нам, что замкнутая система никогда не может стать сложнее, упорядоченнее, содержательнее информационно и выше организованной. По второму закону, замкнутая система со временем неизбежно станет более хаотичной, беспорядочной, упрощенной и зависимой от случая. Но эволюционисты, вопреки второму закону, верят, что Вселенная, зародившись в хаосе большого взрыва, вскоре выработала гомогенную смесь газообразного водорода и гелия, а затем этот синтез сам по себе превратился в невероятно сложную сегодняшнюю Вселенную, в которой существует вершина организации материи — человеческий мозг с его 120 млрд. связей. Это — очевидное нарушение второго закона. Креационисты отвергают это положение как ненаучное и иррациональное, указывая, что если Вселенная не могла образоваться сама естественным путем, значит, она была создана сверхъестественно. Она не может быть замкнутой системой. Должен существовать Творец, находящийся вне Вселенной и не зависящий от нее, ответственный за установление организованности, сложности и информационной содержательности Вселенной. Трудно переоценить важность происхождения знания. Эволюционисты верят, что упорядоченность и сложность произошли из хаоса, что нонсенс может породить смысл, что информационное содержание спонтанно возникло внутри систем без какого-либо внешнего вмешательства. Наш человеческий опыт, однако, подсказывает нам, что так не бывает. Чернила и бумага, пишущая машинка и печатный станок не отвечают за содержание книги. Вся информация вводится в книгу извне. Чернила, бумага, печатный станок и т.д. необходимы для передачи информации, но не для ее порождения. Как мы уже отмечали, информация не может возникнуть спонтанно. Напротив, существует общая естественная тенденция информации к искажению и утрате при передаче (свидетельство тому — типографские опечатки в этой книге). Профессор А.Э.Уайлдер-Смит, ученый-креационист, имеющий три докторских степени европейских университетов, во всех своих трудах большое внимание уделил этому важному вопросу[16]. Эволюционисты, осознающие, какой вред причиняет их драгоценной теории свидетельство второй закон, предприняли яростную и коварную контратаку на ученых-креационистов и их аргументы, основанные на втором законе. Они изображают ученых-креационистов невежественными, некомпетентными и, что хуже всего, сознательно нечестными людьми. Однако, как вы увидите, креационистов нельзя назвать невежественными, некомпетентными или нечестными по отношению к данным термодинамики. К тому же, в большинстве случаев, доводы эволюционистов чрезмерно упрощены и абсолютно неубедительны. При рассмотрении наиболее важных моментов эволюционисты часто пытаются замаскировать их значимость, а доводам ученых-креационистов они противопоставляют нападки на личности — значит эволюционисты сами осознают слабость или несущественность своих контраргументов. Почти все без исключения эволюционисты, пытаясь объяснить несоответствия между вторым законом и теорией эволюции, прибегают к «открытой системе». Ссылаясь на доводы креационистов, связанные со вторым законом, эволюционист Уоррен Долфин утверждает: «Но они, конечно, совершенно упускают из вида тот факт, что в биологической системе порядок может быть создан из беспорядка за счет энергии, привносимой в систему из внешнего источника, — Солнца. Их доводы в лучшем случае ошибочны и основаны на неправильном, упрощенном подходе к сложному научному понятию. Короче говоря, они ввели термодинамику в число своих доказательств лишь для словесной игры»[17]. Крис Мак Гоуэн пишет: «Надо подчеркнуть, что законы термодинамики применимы только к замкнутым системам и связаны с "поведением" молекул. Вы спросите: какое отношение это имеет к появлению на Земле новых организмов? Абсолютно никакого! Происхождение жизни и ее эволюция ко все более сложным организмам совершались на поверхности Земли, которая не может рассматриваться как замкнутая система. Энергия может свободно входить и выходить из нее, значит, законы термодинамики здесь совершенно ни при чем»[18]. Азимов заявляет: «Постараемся приподнять этот аргумент над его "кухонным уровнем": второй закон термодинамики применим только к "замкнутым системам", которые не получают и не отдают энергию. Единственная известная нам действительно замкнутая система — сама Вселенная... Эволюция может создавать сложное из простого и таким образом вести к прогрессу, не нарушая второй закон, пока система не замкнута по отношению к Солнцу, постоянно дающему энергию Земле, — гораздо больше энергии, чем затрачивается на эволюцию»[19]. Элис Кехоэ утверждает: «Многие эволюционисты просто отбрасывают второй закон термодинамики как не имеющий отношения к интересующим их кардинальным проблемам, потому что он касается лишь замкнутых систем и не препятствует повышению организации энергии в открытых системах...»[20] И так далее. Эволюционисты полагают, что фразы об «открытой системе» и «замкнутой системе» уже сами по себе опровергают аргументы креационистов. Они даже пытаются заставить всех поверить в то, что Креационисты вообще не принимают во внимание идеи существования замкнутых и открытых систем и будто бы не знают, в чем различие между ними. Вот что хотел сказать Уоррен Долфин вышеприведенным заявлением о втором законе, говоря: «Но они [Креационисты], конечно, совершенно упускают из вида...» Во-первых, надо отметить, что второй закон применим ко всем системам — и замкнутым, и открытым. Любая система, какова бы она ни была, склонна к износу, к утрате упорядоченности, к хаотичности — все открытые системы тоже достигают состояния максимальной беспорядочности или энтропии. Живые организмы невероятно сложны; все они — открытые системы, свободно воспринимающие энергию извне, но все они умирают и приходят в упадок. Эволюционисты уверяют, что для успеха процесса эволюции, для продвижения от беспорядочности к порядку, от простого к сложному, от молекулы к человеку, достаточно, чтобы система была открытой и существовал приток энергии извне. Креационисты согласны с необходимостью этих условий, но их недостаточно для того, чтобы процесс эволюции не испытал на себе влияния второго закона. Более того, если подвергнуть тщательному анализу труды эволюционистов, считающих, что теория эволюции и второй закон — не помеха друг другу, обнаружится, что они согласны с учеными-креационистами: мало наличия открытой системы и притока энергии извне. Так можно сказать, как мы увидим, о случае Джона Паттерсона, ярого антикреациониста, уличающего своих противников в грубых ошибках и нечестности в их борьбе с эволюционистами на основании второго закона. Наконец, остаются сомнения в том, что где-либо в Солнечной системе имеются дополнительные условия, необходимые для эволюционного процесса. Прежде чем идти дальше, подчеркнем, что дискуссия об открытых и замкнутых системах и о том, что еще необходимо для эволюции, помимо открытости системы и притока энергии, не имеет никакого отношения к происхождению Вселенной. И креационисты, и эволюционисты согласятся с тем, что Вселенная — замкнутая система, в том, что сейчас касается природных процессов, — энергия не притекает в нее извне, и, конечно же, эволюционисты верят, что Вселенная была замкнутой системой в течение всей своей истории, от начала и до нынешних дней. Значит, нет никаких сомнений в том, что второй закон действует во Вселенной, — ведь нет никаких сомнений в том, что он действует во всех замкнутых системах без исключения. Второй закон неумолимо гласит, что такая система может двигаться только в одном направлении: вниз. Все подобные системы становятся постепенно все беспорядочнее, все хаотичнее, все проще. Они никогда не усложняются и не прогрессируют. Это основное доказательство того, что Вселенная не сотворилась сама. Если эволюционисты верят в научные законы, им следует отказаться от слепой веры в эволюцию. Они упорствуют во мнении, что Вселенная зародилась в хаосе большого взрыва и из простого газообразного водорода преобразилась в системы все более высокого уровня, пока не возникла современная сложнейшая Вселенная, — это несомненное пренебрежение вторым законом. Некоторые эволюционисты откровенно признают неудачу науки, не сумевшей разрешить фундаментальную проблему происхождения Вселенной. Эволюционист Хьюго францен в главе «Термодинамика: уловка для отвлечения внимания» пишет: «Ученый не считает, что науке пришел конец, если ей не удается объяснить происхождение Вселенной или зарождение жизни... Существует проблема: нам не удается примирить очевидное уменьшение полезной энергии (то есть рост энтропии) с постоянным энергетическим содержанием Вселенной, когда мы прослеживаем процесс, идущий из глубины времен, — значит надо поверить, что эта проблема разрешима только через сверхъестественные события. Альтернатива этому выводу — признать, что мы пока не способны скольконибудь здраво судить о происхождении и конце Вселенной»[21]. Айзек Азимов, напротив, твердо убежден в том, что эволюция Вселенной не противоречит второму закону. Когда я вел с ним спор на страницах «Сайенс Дайджест», он утверждал, что, по теории большого взрыва, вначале, когда она имела вид космического яйца. Вселенная взорвалась, и с тех пор существовала в полной гармонии со вторым законом[22]. Чтобы оценить это заявление, надо сначала представить себе события, которые предполагает этот сценарий. Когда огненный шар достаточно остыл, чтобы могли образоваться химические элементы, начали формироваться водород и гелий. Через некоторое время материя отделилась от радиации и газы распространились, как было описано ранее, пока не превратились в однородную смесь очень низкой температуры — почти абсолютный вакуум. Затем небольшие количества этих сильно разреженных газов каким-то образом были соединены гравитационными силами, образовав сто миллиардов галактик, в каждой из которых по сто миллиардов звезд. Позже возникла наша солнечная система и жизнь на планете, развились все живые существа: люди, животные, растения. Материя, в очень сгущенном однородном состоянии и при высочайшей температуре, как в предполагаемом космическом яйце, должна была действительно обладать низким уровнем энтропии по сравнению с разреженным однородным газом очень низкой температуры, образовавшимся из гелия и водорода после взрыва. Итак, если бы все шло по сценарию большого взрыва, после которого газы бесконечно распространялись бы, никаких проблем со вторым законом не возникло бы (потому что не было бы людей, ставящих перед собой этот вопрос). Газы бы так и продолжали вечно рассеиваться — словно круги по воде — и, как говорил Фред Хойл, все это было бы мертво, как гвоздь в двери. Помните, Филип Сейден тоже утверждал, что, если бы в этой однородной смеси разреженного газа действовали бы законы физики, нашей Вселенной не было бы. Азимов считает, что Вселенная существует в согласии со вторым законом со времени большого взрыва. Неужели Азимов хочет заставить нас думать, что превращение однородного, равномерно распространенного газа в звезды и галактики — «процесс упадка»? Неужели он считает, что водород в виде ста миллиардов галактик, в каждой из которых по сто миллиардов звезд — сложных образований сжатой материи при очень высокой температуре — более хаотичен, менее сложен и менее упорядочен, чем сильно разреженное облако однородного газа? Он всерьез думает, что его мозг — результат «износа» водорода? Но ведь это абсурд. Вселенная во всей своей сложности не может быть результатом однородного облака газа. Образование из облака газа даже одной-единственной звезды требует понижения энтропии, что запрещено вторым законом. Таким образом, любой процесс, предполагающий снижение энтропии, проходит не спонтанно. Надо приложить работу к системе, чтобы энтропия в ней понижалась. Чтобы образовалось сто миллиардов галактик и в каждой — по сто миллиардов звезд, энтропия обязательно должна снизиться. Снижение уровня энтропии отражает повышение уровня сложности, структуры, организации, что прямо противоположно сценарию Азимова. Теперь, в ее настоящем виде, Вселенная приходит в упадок — ее энтропия растет — но условия настоящей Вселенной, не надо смешивать с условиями ее происхождения. Как заметил Азимов, сегодняшняя Вселенная постепенно становится все более хаотичной. Энтропия Вселенной постоянно повышается, по мере того как уменьшается количество энергии, способной выполнять работу. Попадая в межзвездное пространство, тепло и радиация Солнца и других звезд становятся неспособными к дальнейшему выполнению работы. Энтропия не исчезает — она просто не может быть использована. По недавним подсчетам, каждую секунду Солнце потребляет миллиарды тонн топлива. Каждая звезда во Вселенной сжигает свое топливо. Очевидно, что, если бы не было Бога или Он не захотел бы вмешиваться, неизбежно пришел бы день, когда каждая звезда во Вселенной истощила бы свои запасы топлива. А когда звезды перестанут светить, Вселенная умрет. Она будет существовать, но будет мертва. Прекратится любая жизнедеятельность. Температура будет равномерна по всей Вселенной, обмен энергией станет невозможен. Вселенная достигнет состояния максимальной энтропии. Дели природные законы и естественные процессы, ныне правящие Вселенной, неумолимо влекут к смерти и разрушению, и если, как считают эволюционисты, эти законы и процессы имели силу и в те далекие времена, то как же они могли привести к образованию Вселенной? Могли ли процессы, теперь разрушающие Вселенную, привести к ее созданию? Какую извращенную логику надо применить, чтобы сделать такой вывод? Эволюционистские сценарии происхождения Вселенной ненаучны и выживают только благодаря тому, что авторы и сторонники этих схем решительно отказываются поверить в объяснение, не являющееся натуралистическим, механистическим и атеистическим. Пытаясь согласовать со своей теорией второй закон, эволюционисты иногда ведут себя очень наивно. Часто можно встретить такой довод: если верно то, что креационисты говорят о втором законе и эволюции, тогда и оплодотворенное яйцо не смогло бы развиться во взрослое животное. Вот что заявляет Футуяма о законах термодинамики: «Креационисты считают, что, согласно этим законам, высокоорганизованные живые системы не могли развиться из слабоорганизованной материи, а сложные организмы не могли появиться из простых: "Потому что для эволюции продвинутого организма необходимо больше энергии, упорядоченности и информации. Второй закон гласит, что такие процессы не могут произойти в природе без участия внешних факторов". Но вокруг нас из хаоса образуется порядок. Человек развивается из сравнительно бесформенной оплодотворенной яйцеклетки; беспорядочные молекулы воды формируют кристаллы льда в наших холодильниках»[23]. (Футуяма цитирует креациониста Генри Морриса, «Научный креационизм», 1-ое издание, с. 40). Конечно, ни один креационист не считает, что превращение оплодотворенной яйцеклетки во взрослый организм — нарушение второго закона. Превращение оплодотворенной яйцеклетки в человека не имеет ничего общего с эволюцией. Яйцеклетка содержит всю генетическую информацию для развития взрослого существа — никакой новой информации в процессе развития не добавляется. Более того, она полностью снабжена метаболическими приспособлениями для жизни. Все, что необходимо, — это постоянный приток питания и энергии. С другой стороны, происхождение жизни, происхождение каждого основного типа созданий, производящих оплодотворенные яйцеклетки, происхождение процесса воспроизведения имеет отношение к эволюции. Кстати, удивительно, что биолог Футуяма говорит о «сравнительной бесформенности» оплодотворенной яйцеклетки. Биолог ведь не может не знать, какова истинная природа яйцеклетки. Она так сложна, что если бы ученые исследовали ее целую вечность, они не разрешили бы всех ее тайн. «Сравнительная бесформенность», таким образом, явно не является признаком оплодотворенной яйцеклетки — как раз наоборот. Говоря об этом, Футуяма сознательно дезориентирует читателей. Уже упоминавшийся Джон Паттерсон использует сходный аргумент. Он пишет: «Растущие организмы — дополнительный пример локальных понижений энтропии. Нельзя утверждать, что второй закон термодинамики противоречит эволюции, не заявляя одновременно что никакой рост (развитие, «морфогенез») невозможен»[24]. Это заявление абсурдно. Рост и развитие растений или животных не имеют ничего общего с эволюцией. Происхождение растения или животного или превращение растения или животного в качественно новый тип — вот что предполагает эволюция. Утверждать, что влияние второго закона на происхождение Вселенной, происхождение жизни или эволюцию от одноклеточного организма до человека будет означать также, что живые организмы не могли бы расти и развиваться, предельно наивно. Из этого и других подобных высказываний следует, что Паттерсон либо не понимает, что такое эволюция, либо не разбирается в термодинамике — и уж, конечно, он не понимает их связи. Вышеприведенное высказывание Футуямы тоже содержит упрощенный и абсолютно неверный довод против креационистов и их борьбы с эволюцией с помощью второго закона. Он говорит о «беспорядочных молекулах воды», которые образуют «правильные кристаллы льда в наших холодильниках». Ученые часто ссылаются на кристаллизацию, пытаясь опровергать антиэволюционистские аргументы на основе второго закона. Вариант этого аргумента, тоже касающийся кристаллизации воды, — снежинки у Паттерсона. Он заявляет: «Локальные понижения энтропии — очень частое явление как в живых, так и в неживых системах. Например, это происходит каждый раз, когда образуется снежинка... Каждая из них формируется абсолютно спонтанно, совершенно естественно из полностью неорганизованною набора молекул водяного пара!... Конечно, креационисты не смогут заявить, что, пока принцип энтропии — всеобщий закон, образование снежинок невозможно! Честно говоря, ученые не до конца понимают механизм образования снежинок или процесс эволюции, но заявлять, что это "невозможно" из-за второго закона термодинамики не стоит»[25]. Нет, конечно же, ученые-креационисты вовсе не собираются утверждать, что из-за универсального действия принципа энтропии (второго закона) невозможно формирование снежинок. А вот Паттерсон утверждает, что раз второй закон не мешает образованию снежинок, значит, он не мешает и эволюции. Футуяма, Паттерсон и другие ученые, основывающие свои доводы на кристаллизации, очевидно, не понимают разницы между кристаллизацией и эволюцией. При кристаллизации вещество переходит на более низкий энергетический уровень, в менее активное состояние. Фактически, кристалл вообще не проявляет никакой активности — это система в равновесии. С другой стороны, каждый шаг в развитии жизни требует движения к более высокому энергетически и более подвижному состоянию. Кристалл высокоорганизован, но вовсе не сложен — его структура повторяется. Знающие эволюционисты, в отличие от Футуямы, Паттерсона и других, говорящих о кристаллизации в связи со вторым законом, понимают, что кристаллизация не дает никакой информации о том, как могла произойти жизнь на земле, вопреки второму закону. Например, Питер Т. Мора говорит: «Второй закон классической термодинамики постулирует всеобщее повышение энтропии. Конечно, отдельные области временного понижения энтропии — обычное дело, как, например, кристаллизация. При кристаллизации ход процесса определяется валентностью, молекулярной структурой компонентов, будь то атомы, молекулы или полимеры. Кристаллизация случается потому, что она ведет к понижению энергетического уровня и к более стабильной организации атомов или молекул в данных условиях. Кристаллизация ведет к повторяющейся структуре, которая инертна. Эти структуры не функционируют и не предназначены для этого»[26]. Джеффри Уикен тоже понимает, чем отличается упорядоченная система кристалла от организованных систем, составляющих живое существо. Он указывает, что: «"Организованные" системы надо отличать от "упорядоченных". Ни те, ни другие не хаотичны, но в то время как упорядоченные системы создаются по простым алгоритмам и потому не очень сложны, организованные системы собираются элемент за элементом, согласно внешней извилистой "диаграмме" с высоким информационным содержанием»[27]. Эволюционист Уикен говорит здесь о том же, о чем давно говорили Уайлдер-Смит[*] и другие Креационисты: чтобы создать или породить сложноорганизованные системы, информация должна быть введена извне, тогда как для систем менее сложных, таких как кристаллы, достаточно простого алгоритма внутренних сил, чтобы получить повторяющиеся структуры. Как мы увидим, человек, который, по мнению Паттерсона, выведет эволюционистов из ловушки, приготовленной термодинамикой для их теории, — это Илья Пригожий, бельгийский ученый, лауреат Нобелевской премии в области физики, присужденной ему за труды по термодинамике. Паттерсону следовало бы прочесть всего Пригожина, прежде чем делать выводы об эволюции и термодинамике. Если бы он так и поступил, он бы знал, что кристаллизация никоим образом не противоречит аргументам креационистов, основанным на втором законе. Пригожий (вместе с соавторами Николисом и Баблойянтсом) утверждает: «Дело в том, что в незамкнутой системе существует возможность формирования упорядоченных структур с низкой энтропией при достаточно низкой температуре. Этот принцип лежит в основе образования таких упорядоченных структур, как кристаллы, а также явления фазовых переходов. К сожалению, этот принцип не может объяснить формирование биологических структур. Возможность того, чтобы при обычной температуре макроскопическое число молекул соединилось в структуры высшего порядка и действовало координирование, как в случае с живыми организмами, неизмеримо мала»[28]. Паттерсон гордится тем, что он специалист по термодинамике, обладающий докторской степенью в области металлургической техники и что он многие годы преподавал термодинамику в Университете Айовы. Странно в таком случае, почему он выдвинул положение о том, что кристаллизация опровергает доводы против эволюции, основанные на втором законе. Мы только что ознакомились с мнением Пригожина, его соавторов и других ученых, утверждающих, что между двумя процессами нет связи. Более того: если бы Паттерсон прочитал книгу о происхождении жизни, написанную совместно Чарлзом Такстоном, Уолтером Брэдли и Роджером Олсеном, он бы знал, почему это так с «технической» точки зрения термодинамики. Такстон, Брэдли и Олсен указывают, что: «По мере формирования льда энергия (80 калорий/г) высвобождается. Система из аморфной воды становится кристаллическим льдом, и энтропия понижается на 0,293 единицы на градус Кельвина (К). Изменение энтропии отрицательно, потому что термальная и конфигурационная энтропия воды больше, чем энтропия льда, являющегося упорядоченным кристаллом. Так, термодинамические условия, при которых вода превращается в лед, видны из следующих формул: -0,293-(-80/Т)>0 (7-10а)или Т<273К (7-10б) Если Т < 273К, энергия воды тратится на образование льда, причем сопутствующая дезорганизация окружающей среды значительнее, чем упорядоченность воды в ледяных кристаллах. Благодаря этому энтропия во Вселенной чуть повышается, как и гласит второй закон термодинамики. Часто проводилась аналогия между кристаллизацией воды в лед и полимеризацией простых мономеров в сложные молекулы, таких как белки и ДНК. Аналогия явно неуместна. Формула Е + Р V (уравнение 7-9) в полимеризации важных органических молекул дает обычно положительный результат (5 — 8 ккал/моль), указывая, что реакция не может возникнуть спонтанно при состоянии равновесия или близком к нему. Напротив, член Е + Р V при превращении воды в лед отрицательный, — 1,44 ккал/моль, что говорит о спонтанности этого преобразования, пока Т<273 К, как указано выше. Связующие силы атомов устанавливают молекулы воды в кристаллическую сетку, когда термальное возбуждение (или движущая сила энтропии, TS) становится достаточно низкой в результате понижения температуры. Однако органические мономеры, такие, как аминокислоты, сопротивляются комбинированию при любой температуре, не говоря уже о более или менее упорядоченном построении»[29]. Прочитав книгу Такстона, Брэдли и Олсена, Паттерсон, «специалист» по термодинамике, будет знать, почему, согласно законам термодинамики, нельзя отождествлять кристаллизацию воды и эволюцию. Мы видели, что термодинамика процесса позволяет воде спонтанно кристаллизоваться, когда температура равна 273°К (100°С, 32Т). При такой низкой температуре энергии, содержащейся в молекуле воды, достаточно, чтобы преодолеть энергию термального возбуждения, и вода затвердевает. Когда же органические мономеры участвуют в строении протеинов (аминокислоты), ДНК и РНК (нуклеотиды) и углеводов (сахара), происходит обратное: притяжение между молекулами невелико, и его достаточно для формирования лишь очень небольшого количества полимера, независимо от температуры. Эволюция — спонтанный процесс, по предположению ее сторонников. Судя по теории эволюции, водород из очень разреженного состояния, при низкой температуре спонтанно сконденсировался в звезды — газообразные структуры высочайшей плотности и внутренней температуры в миллионы градусов. Галактики, в каждой из которых миллиарды звезд, образовались сами, спонтанно. Простые газы земли под действием солнечных лучей из водорода, метана, азота, углеводорода, водяного пара сформировались в более сложные молекулы: аминокислоты, сахара и т.д. Эти молекулы спонтанно соединились в протеины, ДНК, РНК, сложные углеводы, и для этого потребовался лишь внешний источник энергии. Потом эти молекулы каким-то образом спонтанно отделились от смеси, составляющей предположительный «первобытный суп», чтобы организоваться в сложные метаболические циклы, которые позже, опять же сами по себе, создали жизнь. Никакого плана не было. У процесса не было предназначения и цели. Никакая направляющая сила не координировала его действие. Не нужен был разум. Не составлялось проектов. Никто не знал, как будет лучше, — информации извне в систему не поступало. Все якобы случилось благодаря неотъемлемым свойствам материи. Вселенная создалась сама. Жизнь возникла сама. Эволюционный процесс от микроба до человека был результатом случайной, спонтанной генерации всей информации, необходимой для формирования специфических свойств каждого живущего на земле организма (и уже вымерших организмов), в том числе человека с его мозгом, состоящим из 12 миллиардов мозговых клеток со 120 триллионами соединений. Все это произошло, говорят эволюционисты, просто из-за притока энергии и благодаря присущим материи качествам, а началось все с газообразного водорода. Итак, эволюционисты настаивают на том, что для эволюции достаточно, чтобы система была открытой и имела хороший приток энергии извне. Система Солнце — Земля открыта, потому что энергия свободно притекает от Солнца к поверхности Земли; причем солнечная энергия — прекрасное топливо для процесса эволюции. Итак, говорят нам, между эволюцией и вторым законом нет никаких противоречий. Но ведь Вселенная, как мы видели ранее, — замкнутая система, в которую нет притока энергии извне, поэтому второй закон, без сомнения, имеет отношение к ее происхождению. Как я уже говорил, креационисты указывают, что открытость системы и адекватный внешний источник энергии — необходимые, но не единственные условия роста сложности и структурной организации системы. Фактически, неконтролируемая, случайная энергия в системе разрушительна, а не созидательна. Жизнь на Земле возможна лишь благодаря защите озонового слоя толщиной 20 — 35 км над поверхностью Земли. Озон — трехатомный кислород (О3), который образуется из молекулярного кислорода (О2) под действием солнечной радиации. Если бы в атмосфере не было кислорода, не было бы и озона. Эволюционисты же вынуждены, в силу необходимости, постулировать, что при возникновении жизни в атмосфере не было кислорода. Иначе, в результате окисления, кислород разрушил бы все органические молекулы, такие, как метан, аминокислоты, нуклеотиды, сахара и т. д. А раз тогда не было кислорода, то, конечно, не было и озона. И, значит, вся солнечная энергия, включая несущие мощную энергию коротковолновые, разрушительные ультрафиолетовые лучи, беспрепятственно попадала на земную поверхность. Это излучение не могло вызвать снижение энтропии на Земле, но могло разрушить любую организованную систему. Конечно, на Земле не было бы тогда организованных систем, они бы не смогли существовать и даже возникнуть под лучами этой разрушительной энергии. Все мы знакомы с разрушительным действием ульрафиолетовых лучей (UV). Самый быстрый и эффективный способ уничтожения бактерий или неактивных вирусов — это ультрафиолетовое излучение. Ученые панически боятся малейших нарушений озонового слоя, окружающего Землю. Они знают, что уменьшение этого сдоя может вызвать рост числа ультрафиолетовых лучей, достигающих земли, что повышает уровень мутаций. Если бы значительная часть озонового слоя исчезла, жизнь стала бы невозможной для всех, от людей до бактерий. Даже сравнительно простая молекула аммиака, NН3, под действием ультрафиолетовых лучей быстро распадается на азот и водород[30]. Если даже такое простое вещество, как аммиак, быстро разрушилось бы под действием энергии, излучаемой солнцем на первозданную землю, то как могли бы выжить под ее ударами более сложные вещества, которые менее стабильны и легче подвергаются разрушению? Как могли выжить под палящими ультрафиолетовыми лучами живые организмы — самые сложные и самые нестойкие создания материи на Земле? Протеины, ДНК, РНК могут быть синтезированы химиками-органиками в очень строго контролируемых условиях при использовании в качестве доноров энергии специально изобретенных химических веществ. Ни один химик, однако, не будет так глуп, чтобы пытаться использовать в качестве донора энергии ультрафиолетовые лучи! Он знает, что единственным возможным результатом будет разрушение изначальных материалов. Для создания систем сложной организации с низким уровнем энтропии надо выполнить по меньшей мере четыре условия: 1. Система должна быть открытой. 2. Должен существовать сильный внешний источник энергии. 3. Система обращения энергии должна превращать сырьевую, неконтролируемую энергию, идущую извне, в энергию контролируемую, доступную для конструктивного употребления изменяющейся системой. 4. Должна существовать система контроля, способная регулировать деятельность изменяющейся системы, чтобы перемены были прогрессивны и гармоничны, а не бессмысленны и разрушительны. Хотя многие эволюционисты все упрощают, заявляя, что для прогрессивной эволюции достаточно открытости системы и притока энергии, некоторые из них соглашаются с креационистами: этого мало. Чарлз Дж. Смит пишет: «Специалист по термодинамике может ответить на этот вопрос, указав, что второй закон классическая наука относит к замкнутым системам, которые не обмениваются с окружающей средой ни энергией, ни материей; биологические системы открыты и обмениваются материей и энергией. Но это объяснение недостаточно полное, потому что остается нерешенной проблема того, как или почему начался процесс упорядочения (снижения энтропии), и ряд ученых спорят об этом. Берталанфи (1968) назвал отношения между неумолимой термодинамикой и теорией информации одной из основных неразрешенных проблем биологии»[31]. Джордж Гейлорд Симпсон и В.С.Бек, оба эволюционисты, ясно видят эту проблему. Они утверждают: «Мы не раз подчеркивали основную проблему биологии — это неоспоримый факт сложной организации жизни. Мы видели, что такая организация требует затрат работы для ее поддержания и что всеобщая потребность в пище — это один из способов получения энергии, необходимой для работы. Но для развития и поддержания порядка простого увеличения энергии недостаточно. Слон в посудной лавке производит работу, но он ничего не создает и не поддерживает организацию. Необходимая в данном случае работа — особенная; она должна следовать указаниям и иметь информацию о ходе своего развития»[32]. В этом отрывке Симпсон и Бек выступают от имени ученых и науки. Однако, когда они забывают о науке и рассуждают как эволюционисты, они сами предлагают то, что отвергли в вышеприведенном высказывании. Они верят, что жизнь на планете возникла в результате механистического эволюционного процесса, просто-напросто за счет солнечной энергии. Эта грубая энергия — не более, чем слон в посудной лавке: она может совершить работу, но не может ни сотворить, ни поддерживать организацию. Не было никаких указаний, никакой информации о развитии. Результаты были бы деструктивны: так же, как и результаты трудов слона в посудной лавке. Энгрист и Хеплер точно определили ситуацию. Они утверждают: «Жизнь, временное течение вспять всеобщего стремления к хаосу, родилась с возникновением механизмов информации. Для возникновения таких механизмов было необходимо, чтобы материя была способна к самовоспроизводству и могла извлекать энергию из окружающей среды для своего формирования. К тому моменту материя должна была иметь план для извлечения энергии и химических веществ из окружающей среды и роста цепочки, а также механизм перевода инструкций в рост. Такая комбинация способностей вряд ли могла произойти случайно, поэтому часто божественное вмешательство считается единственным способом, которым это могло произойти»[33]. Как уже упоминалось ранее в этой главе, Харолд Блюм отчаянно боролся с проблемой соотнесения происхождения жизни и термодинамики. Когда я достал его книгу «Стрела времени и эволюция»[34], я охотно ее прочел, пытаясь понять, как Блюм разрешил проблему того, что стрела времени, термодинамика, всегда указывает вниз, а эволюция (по мнению ее сторонников) направлена вверх. Когда я закончил чтение, я обнаружил, что никакого решения у Блюма нет. Вопервых, он просто голословно отвергает само наличие проблемы, взывая — как это часто случается в стане эволюционистов — к открытой системе. Он заявляет: «Несмотря на то, что любое повышение порядка в биосфере должно быть очень небольшим по сравнению с ростом энтропии в системе Солнце — Земля, нет причин думать, что эволюция противоречит второму закону термодинамики, пусть даже так может показаться, если рассматривать все это как отдельную проблему»[35]. Внимательное прочтение книги Блюма показывает, однако, что ответ не так прост и что проблема серьезна и остается неразрешенной. Он пишет: «Так как воспроизведение белков не могло происходить без мобилизации энергии, необходимо заметить, что оба эти процесса начинались одновременно, если последний не начался раньше... проблема энергоснабжения первых организмов очень важна»[36]. Сегодняшние живые организмы берут энергию для своих многочисленных функций из богатых энергией органических соединений, которые растения вырабатывают в ходе фотосинтеза, а животные потребляют, поедая растения или поедая травоядных животных. Поэтому Блюм говорит: «Кажется, что восполнение запасов этих соединений происходит исключительно за счет переработки энергии солнечных лучей в процессе фотосинтеза»[37]. Далее Блюм пишет: «Рассматривая эту проблему, мы должны допустить, что фотосинтез в том или ином виде, возможно, очень отличный от известного нам сегодня, возник очень рано в ходе органической эволюции, если он не участвовал в ней с самого начала[38]. Здесь Блюм выделяет самую суть проблемы и вплотную подходит к признанию того, что необходимый для существования механизм преобразования энергии должен был существовать с самого начала. Как эволюционист он не может позволить себе без всяких оговорок признать, что система мобилизации или преобразования энергии должна была существовать с самого начала, потому что он знает: такое заявление было бы гибельным для теории эволюции. Говоря же, что фотосинтез как система мобилизации энергии должен был образоваться «очень рано в ходе органической эволюции, если он не участвовал в ней с самого начала», он вроде бы и сказал это, но в то же время всегда может отречься от своих слов. Кажется, после глубокого изучения проблемы Блюм действительно понял, что система преобразования энергии должна была существовать с самого начала динамической активности биологической системы, и он это почти допускает. Креационисты указывают: нет никаких сомнений в том, что такой механизм существовал с самого начала — ни одна биологическая система не способна пользоваться какой-либо энергией без такого механизма, будь то солнечная энергия, тепловая или энергия органических соединений. Ранее-упомянутый Джон В.Паттерсон — один из тех, кто поливает грязью всех ученых-креапионистов, обвиняя их не только в невежестве и некомпетентности, но и в откровенной нечестности при рассмотрении проблемы эволюции и второго закона. Он порекомендовал изгнать креационистов из университетов, не давать им возможности для исследований и, если это возможно, лишить их докторских степеней. Его заявления о нечестности и некомпетентности креационистов были напечатаны в антикреационных изданиях[39], в бюллетенях Академии наук штата Айова[40], в журнале «Америкэн Атеист»[41]. Для того чтобы ответить на попытку Паттерсона примирить эволюцию со вторым законом, мы воспользуемся его главой «Термодинамика и эволюция» из книги «Ученые против креационизма»[42]. Паттерсон начинает с того, что обвиняет ученых-креационистов в использовании для борьбы с эволюцией «абсолютно неверных и вводящих в заблуждение» данных, основанных на втором законе. Он утверждает, что второй закон действительно гласит о всеобщей тенденции природы к упадку, но, по его мнению, многие природные процессы организованы попарно так, что на самом деле минус на минус дает плюс и процесс идет в направлении прогресса. Креационисты не спорят с этим заявлением. Они думают, что такой механизм, попарно объединяющий неблагоприятные термодинамические процессы, действительно должен существовать и участвовать в происхождении и сохранении сложных организмов. Затем Паттерсон описывает формирование снежинок и, как уже говорилось в этой главе, заявляет, что тот же процесс свидетельствует о неверности аргументов креационистов, основанных на втором законе. Образование снежинок — это, разумеется, лишь особый случай кристаллизации воды, не имеющий никакого отношения к вопросу эволюции. Паттерсон начинает проникать в суть проблемы, говоря: «Растущие организмы — еще один пример местного понижения энтропии: конечно, живые организмы должны извлекать энергию из окружающей среды и, конечно, для поддержания внутренних условий сложной организации надо избавиться от всей энтропии, которую организм производит в процессе жизни. Вот как влияет на живые организмы второй закон» (с. 105). Далее Паттерсон пишет: «Ясно, что второй закон термодинамики не противоречит образованию снежинок, синтезу химических веществ, росту и развитию живых организмов или прогрессирующей эволюции жизни в биосфере. Однако до сих пор не объяснено, как идет процесс прогресса» (с. 106). Во-первых, обратите внимание, как плавно Паттерсон переходит от очевидно истинного заявления о снежинках, химических веществах и росте и развитии живых организмов к явно спорной фразе о прогрессирующей эволюции жизни. Это старый прием сочетания фраз, истинность которых бесспорна, с теми положениями, в которые вы хотите заставить поверить слушателей, но которые являются лишь непроверенными предположениями. Наконец, Паттерсон признает, что он должен объяснить, как может произойти ранее упомянутый процесс. Он объясняет это так: «Как уже говорилось ранее, регрессирующий процесс в природе может спонтанно сопровождаться более мощным прогрессирующим процессом. В результате этой комбинации процесс, идущий "вниз", может быть "вытянут" другим, встреч- ным процессом обратно, то есть "вверх"» (с. 106). Паттерсон приводит в пример плунжерный насос, изобретенный в Англии в конце первого десятилетия XVIII века. Гидравлический плунжерный насос устроен так, что энергия, получаемая за счет движения вниз сравнительно большого количества воды, поднимает сравнительно небольшое количество воды в резервуар на высоте 90 футов (почти 30 м), где она используется по назначению. Паттерсон упрекает Генри Морриса за то, что он упустил из вида этот насос в своей главе о термодинамике «Может ли вода течь вверх» в книге 1975 г[43]. Далее он пишет: «Энергетические потребности живых организмов удовлетворяются за счет питательных веществ, которые текут "вниз" по цепочкам пищевых связей. Не забывайте о том, что течение "вниз" воды в насосе и течение пищевой энергии в живых системах приводит к последующим процессам, направленным "вверх" и, казалось бы, нарушающим законы термодинамики. Но если взглянуть на все это в перспективе, очевидно, что считать это "нарушениями" — поверхностно» (с. 108). Что доказал тут Паттерсон, какое отношение к эволюции — к происхождению жизни, например, — имеет его насос и как все это связано с термодинамикой, абсолютно непонятно. Да, Моррис не упомянул о насосе, говоря об эволюции и термодинамике, — потому что он не имеет к ним никакого отношения. Критиковать следует Паттерсона, а не Морриса. Прежде всего — а это Паттерсон совсем упускает из виду — насос является изобретением инженеров — людей, обладающих разумом. Он не возник спонтанно в процессе эволюции! Кроме того, накачивание воды «вверх» и прогрессивные процессы в живых организмах неотъемлемо связаны, как замечает Паттерсон, с парными им процессами регресса, на что неоднократно указывали ученыекреационисты. Должен существовать механизм, который использовал бы поток энергии продуктивно для системы; в случае с насосом это сам насос, а в случае живых Организмов — фотосинтез и огромное множество других метаболических систем, хорошо скоординированных во времени и пространстве. Паттерсон не дает нам здесь никаких объяснений того, как изначально возникли эти сложные приспособления и как началась эволюция. Другое указание на то, что Паттерсон не понимает сути эволюции и ее связи со вторым законом, — это его потрясающее заявление о том, что работа насоса аналогична естественному отбору. Он пишет (с. 107, 108): «Говорить о насосе ему [Генри Моррису] явно не хочется, и вот почему: фактически, это прекрасная аналогия для объяснения того, как происходит естественный отбор. В эволюции большое число мутаций можно считать дегенеративными — эти особи вымирают. Естественный отбор сохраняет меньшинство, но усовершенствованное. Так же и в плунжерном насосе: большая часть воды падает вниз и пропадает. Лишь небольшое ее количество поднимается в высокий резервуар. Энергия для подъема воды дается текущей вниз струёй. Естественный отбор зависит от энергии, поддерживающей жизнь организмов по мере того, как мутации и воспроизведение делают свое дело». Насос делает лишь одно — поднимает небольшое количество воды за счет энергии большого количества воды, текущей вниз. Вода не подвергается никаким изменениям, или «мутациям», и не воспроизводится. Здесь вообще нет никаких «аналогий». Эти две системы, одна из которых — физическая, а другая — живая, имеют не больше общего, чем яблоко и болт. Паттерсон приводит еще один пример: электрический ток от батарейки. Он описывает, как ток исходит из батарейки, благодаря химическим реакциям внутри нее, говоря, что эти реакции сами по себе дают такой же результат только из-за взаимодействия энергии и энтропии. Далее он говорит: «Однако все эти внутренние, не имеющие направления процессы могут быть повернуты "обратно", достаточно лишь соединить батарейку с другой, с более высоким напряжением» (с. 108). Все так! Но какое это имеет отношение к происхождению батарейки или происхождению Вселенной и жизни? Батарейка — сложный прибор, изобретенный человеком; она должна быть хорошо заряжена. Батарейки сами собрй не размножаются и не заряжаются спонтанно. Если бы Паттерсон мог объяснить, как насосы и батарейки спонтанно самозаряжаются и соединяются в системы, тогда он был бы на верном пути к объяснению спонтанной эволюции жизни. Наконец Паттерсон приступает к основной части дискуссии об эволюции и втором законе и... допускает то, на чем с самого начала настаивали ученые-креационисты: что центральная проблема — это происхождение требуемой организации спонтанного процесса эволюции, получившего лишь «сырьевую», не контролируемую энергию. На с. 110 начинается раздел «Самоорганизация», который Паттерсон открывает словами: «Очевидный "парадокс" движения "вверх" в неживых системах тесно связан с очевидным "парадоксом" спонтанной самоорганизации в природе. Одно дело, если внутренне организованная открытая система стимулирует прогрессивные процессы, используя энергию процессов регрессивных, но другое дело: как требуемая внутренняя организация возникла впервые? Ведь в самом деле: так называемые диссипативные структуры, побуждающие прогрессивные процессы, имеют высокую молекулярную организацию (с низким уровнем энтропии), в особенности если сравнить их с теми рассеянными веществами, из которых они образовались. Итак, проблема в том, как могли они возникнуть естественным образом». Молодец, Джон! Именно так! Наконец-то Паттерсон признал, что проблема-то вся тут — проблема, которую с самого начала точно выделили ученые-креационисты. Паттерсон проводит своих читателей через сказочный мир снежинок, растущих организмов, плунжерных насосов и электрических батареек, но в итоге ему все-таки приходится вернуться в реальный мир для обсуждения реальных проблем. Паттерсон, разумеется, ни на минуту не признается в том, что, с точки зрения термодинамики, здесь не все гладко; парадокс — лишь иллюзия, говорит он, проблема в том, чтобы выяснить, как шла самоорганизация, а не в том, была ли она вообще. Паттерсон, кажется, полагает, что этого его заявления ex cathedra достаточно, чтобы проблема перестала существовать. Нет проблемы, потому что так сказал Паттерсон. То, как произошла спонтанная самоорганизация, если она вообще произошла, — это в самом деле проблема, а второй закон воздвигает непреодолимый барьер для спонтанного возникновения сложных организаций, необходимых для зарождения жизни. Паттерсон обвиняет ученых-креационистов в неправильном толковании фактов, связанных с эволюцией и вторым законом, но, шаг за шагом, он сдает свои позиции: для того, чтобы организм мог брать энергию из окружающей среды, он должен обладать высокой и сложной внутренней организацией; прогрессивные процессы, требующие понижения энтропии, должны сочетаться попарно с регрессивными процессами, в которых энтропия будет повышаться; и происхождение этой необходимой внутренней организации требует объяснения. Другими словами, легко сказать, что для создания сложных организаций достаточно открытости системы и притока энергии извне, но это не объяснение — так мы ничего не объясним. Паттерсону хочется верить, что Илья Пригожий и его коллеги объяснили, как могла произойти спонтанная самоорганизация, несмотря на второй закон. И он действительно верит, что они на пути к этому, утверждая (с. 110, 111): «Текущие научные труды показывают, что самоорганизация может быть понята в рамках теорий, разработанных Пригожиным и его коллегами... которые изобрели несколько вполне приемлемых объяснений, основанных на статистической физике и новых принципах нестабильности. Новые принципы нестабильности применяются к системам в крайне неупорядоченном состоянии, которые Пригожий называет "далекими от равновесия", но они не подходят к формальным системам, рассматриваемым классической термодинамикой... Было обнаружено, что привнесение в систему случающихся в природе температурных и композиционных изменений, а также изменений давления может привести к ее превращению в очень необычную систему, являющуюся нестабильной "родственницей" высоко организованной системы (с возможностью превратиться в нее)... Пригожий называет эти высокоорганизованные конфигурации " диссипативными структурами", множество таких структур описано в теоретических анализах. Кроме того, много информации дали лабораторные эксперименты, проводимые как в неорганической, так и в органической среде. Преобладающее большинство биохимиков и эволюционистов, занимающихся молекулярной биологией и интересовавшихся этой проблемой, понимает, что диссипативные структуры Пригожина дают нам очень жизнеспособный, совершенно естественный механизм самоорганизации, возможно, даже генерации жизни из неживой материи (абиогенез). Эти структуры вводятся в действие лишь за счет привнесения в систему высокой температуры, давления или композиционных изменений». Паттерсон, инженер-металлург, конечно, не может быть компетентным в биохимии и молекулярной биологии. Итак, когда Пригожий выходит за грани теоретизирования (а он долгие годы не бывал в лаборатории) и вступает в реальный мир биохимии и молекулярной биологии, Паттерсон совершенно не способен оценить смысл его идей. Теоретические положения Пригожина подкреплены огромным количеством математических формул, понятных немногим биохимикам и молекулярным биологам, но выглядящих вполне научно. Рассуждения Пригожина вселяют покой в души его коллег-эволюционистов из числа биохимиков и молекулярных биологов, и они охотно склоняются перед авторитетом этого Нобелевского лауреата. Но, хоть Пригожий и считает, что он на верном пути, он никогда не заявлял, что разрешил проблему происхождения жизни или происхождения сложных биологических организаций. В книге, написанной им в соавторстве в 1977 г., когда он получил Нобелевскую премию, Пригожий утверждает: «Кажется, нет сомнений, что диссипативные структуры играют существенную роль в функционировании живых систем, какими мы видим их сегодня. Какова же была роль диссипативных систем в эволюции? Было бы очень самонадеянно заявить, что добиологическая эволюция по сути представляла собой последовательность нестабильностей, ведущих к росту уровня сложности»[44]. Каков же ответ Пригожина и Николиса на вопрос «Какой была роль диссипативных структур в эволюции?» — Они лишь пытаются размышлять об этом! Нет сомнений, раздумья на такие темы были немалым искушением для Николиса и Пригожина. Но с каких это пор размышления считаются научным разрешением предельно спорных и сложных проблем? У Паттерсона нет решения проблемы происхождения сложных биологических систем, в том числе и жизни, кроме спекулятивных идей Пригожина в той области науки, в которой Паттерсон не разбирается. Паттерсон приводит много примеров «высокоорганизованных конфигураций», представленных диссипативными структурами Пригожина, спекулятивно отнесенными к образцам самоорганизации. Один из наиболее известных примеров, предложенных Пригожиным, — это так называемый принцип Бенарда. Когда на огне нагревают сосуд с водой, тепловая энергия передается воде. Неожиданно, когда вода достигает критической точки и система переходит в состояние, так сказать, далекое от равновесия, в воде, по мере того как тепловая энергия поднимается вверх, образуется гексагональные клетки. Эти клетки и есть то, что Паттерсон назвал «высокоорганизованными конфигурациями» и, вероятно, они, по его мнению, и служат образцом той самоорганизации, которая привела к зарождению жизни. На самом деле, эта модель на много световых лет короче, чем те, которые дали бы нам какое-либо представление о направлении этого процесса. Принцип Бенарда демонстрируется на воде — вряд ли этот тип самоорганизации ведет в белкам, ДНК и живой клетке. Это явление ограничено во времени — как только температура понижается, гексагональные клетки тут же распадаются. Пригожий считает, что второй закон мог быть ограничен сериями таких колебаний, что привело в итоге к возникновению живой клетки. И он, и его коллеги-эволюционисты кое о чем забывают: если одно из колебаний далекой от равновесия системы приведет к более высокой организации, очень велика возможность того, что следующее колебание приведет, напротив, к понижению уровня организации, ликвидируя все достижения предшествующего этапа. В конце концов, каждый взрыв — пример колебания системы, далекой от равновесия. Другие подобные примеры — это вулканы, обвалы, землетрясения, молнии и прочие стихийные бедствия. Как упоминалось ранее, когда с бумаги, где они приукрашены математическими выкладками. Пригожий выносит свои соображения в реальный мир биохимии, любой биохимик получает возможность их оценить. Автору как биохимику ясно, что попытки Пригожина сконструировать модель, использующую полинуклеотидные полимеры для стимуляции ДНК к колебаниям, лишены всякого основания и никуда не ведут. Детальная критика положений Пригожина содержится в Приложении I к этой книге. Критика была составлена доктором Генри Моррисом и автором и первоначально публиковалась в серии «Импакт» ИКИ[45]. Конечно, эволюционисты могут проигнорировать нашу критику, обвинив нас в предвзятости. Справедливо ли это, пусть судят наши читатели. Но можно привести примеры критики этих идей и не креационистами, то есть теми, кого нельзя обвинить в предвзятом отношении и идеям Пригожина. Один из этих критиков — Питер Энджелс, откликнувшийся[46] на книгу Пригожина и Изабелл Стенджерс «Порядок из хаоса»[47]. Вот выдержки из отзыва Энджелса: «Пригожий — гражданин Бельгии, ему за шестьдесят, и он преподает в Университете Либр в Брюсселе и часть года — в Университете Остин, штат Техас. В 1977 г. он получил Нобелевскую премию в области химии за использование термодинамики "для заполнения пробела между областями биологических и социальных наук...", как сказано в заключении Нобелевского комитета. Пригожий и Стенджерс, как dei ex machina, появляются с их планом разрешения парадокса второго закона. Это, по меньшей мере, честная и благородная попытка. Достигнут ли они успеха или просто добавят свои имена к реестру ученых, пытавшихся это сделать, — все равно они бросили прекрасный вызов, поистине свежий и оригинальный... Самый интересный пример этого процесса, предлагаемый автором, —.нестабильность Бенарда. Примеры самоорганизации, приведенные в книге, варьируют от тщательно проверенных результатов лабораторных опытов до диких, непроверенных (и которые, пожалуй, невозможно проверить) домыслов... "Мы вынуждены пойти настолько далеко, чтобы сказать: когда условия для самоорганизации будут удовлетворены, жизнь станет предсказуемой, как нестабильность Бенарда или падение камня", — заключают они. .. .Неизбежен вопрос: каковы же условия, необходимые для самоорганизации? Но, к сожалению, автору не удается определить физические механизмы, он лишь приводит отдельные примеры самоорганизации, оставляя нас в замешательстве: а существуют ли эти колебания на самом деле. Как могут происходить крупные понижения энтропии в масштабе самой жизни, со всей очевидностью противоречащие второму закону? К сожалению, достижения авторов в этой области нам неясны. Когда речь заходит о наиболее важных моментах, их слог, и так неловкий и бессвязный, становится еще невнятней». Если верить приведенной Энджелсом формулировке, Пригожий был награжден Нобелевской премией не за разрешение «парадокса» второго закона и происхождения жизни, а за использование термодинамики «для заполнения пробела между областями биологических и социальных наук». Распространено ошибочное представление, бытующее среди эволюционистов, будто Пригожий получил Нобелевскую премию за объяснение с помощью термодинамики того, как из хаоса посредством колебаний могли произойти организованные системы, приведшие к зарождению жизни. Как уже упоминалось раньше, Пригожий таких заявлений в книге 1977 г. не делал. Сказав на этот счет лишь «мы пытаемся размышлять об этом», Паттерсон утверждает, что между эволюцией и вторым законом нет никаких противоречий. Такой подход — очевидный блеф. Об этой проблеме часто говорят как о «парадоксе» второго закона. Энджелс почти явно признает этот вопрос крайне важным; называя их позицию «замечательным вызовом», он хвалит Пригожина и Стенджерс, по меньшей мере, за честную и благородную попытку разрешения проблемы. Их надо похвалить уже за то, что они признали существование грандиозной Проблемы, чего нельзя сказать о Паттерсоне. Ученый из Гарварда доктор Джон Росс пишет: «...Мы не знаем ни одного случая нарушения второго закона термодинамики. Обычно второй закон формулируется для изолированной системы, но он относится также и к открытым системам... с явлением систем, далеких от равновесия, почему-то связано представление о том, что закон термодинамики в них не действует. Важно, чтобы эта ошибка не совершалась»[48]. Одна из самых сложных проблем, которые надо преодолеть, говоря о механистическом, эволюционном происхождении жизни, — это объяснение того, как произошло сильное понижение уровня энтропии, необходимое для воссоздания точных последовательностей с последующим образованием биологически активных молекул протеинов, ДНК и РНК — вопреки второму закону, который гласит о постоянной тенденции к хаосу. Это понижение энтропии, связанное с биологически активными последовательностями, носит название конфигурационной энтропии. Такстон, Брэдли и Олсен говорят о Пригожине и его рассуждениях так: «Такие аналогии не очень-то помогают нам понять, как возникла жизнь на земле. Основная причина этого — непонимание различий между упорядоченностью и сложностью. Высокоорганизованное течение энергии по системе в результате диффузии и т.п. страдает от таких же недостатков, что и их аналоги в статистических, упорядочение организованных кристаллах. Регулярность или упорядоченность не могут помочь сохранению большого количества информации, необходимого для существования живых структур. Здесь нужна скорее очень нерегулярная, но очень специфическая система. Таков серьезный просчет в предложенной нам аналогии. Не существует очевидной связи между спонтанным упорядочением энергии, протекающей через такие системы, и работой, требуемой для построения апериодических макромолекул, насыщенных информацией, таких, как ДНК и белки. Пригожий предполагает, что протекание энергии через систему ведет к уменьшению энтропии системы, что потенциально дает возможность вырабатывать высокоструктурные ДНК и белки. Но он и его коллеги не говорят, как понижение термальной энтропии вследствие протекания энергии через систему сочетается с выполнением необходимой конфигурационной работы... Николис и Пригожий предлагают свою тримолекулярную модель как пример химической системы, отличающейся нелинейностью, требуемой для самоорганизации. Они способны математически доказать, что внутри изначально однородной системы могут последовательно возникнуть периодические, частичные изменения концентрации. Однако для достижения низкого уровня упорядоченности необходимо, чтобы условия сопротивления были таковы, какие бывают только в клеточных оболочках, то есть мембранах, чтобы сроки реакции были сравнительно атипичны, в отличие от наблюдаемых при реакциях конденсации, чтобы происходило быстрое удаление продуктов реакции и реакция была бы тримолекулярной (очень нетипичное столкновение одновременно трех атомов). Более того: тримолекулярная модель требует необратимых по сути своей химических реакций. А реакции конденсации полипептидов или полинуклеотидов очень легко обратимы, если из системы не удаляется вся вода. Согласно их рассуждениям, что низкий уровень упорядочения, достигнутый в простой тримолекуляриой модели, потенциально мог бы быть гораздо значительнее в более сложных реакциях, ведущих к полному удвоению клетки. Однако и сопротивление, и относительные сроки реакции и т.д. были бы тогда также намного больше, фактически, система так плотно заключена в свои границы, что для упорядочения ее необходимо вмешательство химика. Одновременное преодоление всех этих ограничений было бы чудом, если бы оно произошло самостоятельно... Нет, модель Пригожина и его коллег, основанная на термодинамике систем без равновесия, пока не дает нам объяснения того, как выполнялась работа конфигурационной энтропии в добиологический период. Проблема в том, как заставить энергию, протекающую через систему, выполнять необходимую работу по преодолению конфигурационной энтропии»[49]. Мы видели, что Паттерсон, назвавшийся специалистом по термодинамике, обвинял ученых-креационистов в невежестве, некомпетентности и даже сознательной нечестности по отношению к эволюции и второму закону. Где же некомпетентность, невежество и нечестность в том, что пишут об этом Такстон, Брэдли и Олсен? Где некомпетентность и нечестность в оценке некреациониста Энджелса? В некоторых недемократических странах людей объявляли вне закона, их имена отовсюду вычеркивали, о них не разрешалось упоминать в официальных публикациях, в газетах, журналах, учебниках истории и т.д. Так же и Паттерсон заявляет, что никаких проблем нет, что второй закон не препятствует образованию сложных структур, нужных для зарождения жизни и их дальнейшей организации в координированную систему, в которой только и могут существовать живые клетки. Будь власть у Паттерсона, он бы объявил: проблемы нет — и любое упоминание о ней было бы стерто со страниц учебников и научной литературы, а креационистов, настойчиво продолжающих о ней писать, изгнали бы из университетов и государственных лабораторий, сместили бы со всех государственных постов и сослали бы куда-нибудь вроде «научной Сибири», лишив докторских титулов. Многие сведущие оппоненты отрицательно относятся к непримиримости Паттерсона и, во всяком случае, признают проблему. Такстон, Брэдли и Олсен не скрывают своего несогласия с упрощенным подходом Паттерсона. Вот как они подводят итоги вопроса: «В главах 7 — 9 мы проанализировали проблемы усложнения и происхождения жизни с точки зрения термодинамики. Мы сделали это потому, что обычно в сегодняшней научной литературе о зарождении жизни открытость системы для притока материи и энергии считается a priori достаточным объяснением сложности живых организмов. Мы рассмотрели суть строения такой открытой и ограниченной системы. Мы считаем, что она объясняет совершение работы для преодоления термальной и химической энтропии, но этого недостаточно для преодоления конфигурационной энтропии кодирования (не говоря уже о работе по сортировке и отбору). Мы уже говорили о необходимости наличия какогонибудь "спаривающего" механизма. Без него отрицательная энтропия, связанная с энергией, не может превратиться в отрицательную конфигурационную энтропию и соответствующую информацию. Разумно ли считать, что в будущем мы найдем такой "скрытый" "спаривающий" механизм, игравший роль метаболического мотора, направлявшего поток энергии так, чтобы вырабатывалась новая информация?»[50] Такстон, Брэдли и Олсен посвящают три главы своей книги обсуждению проблемы эволюции и второго закона, которую Паттерсон отметает одной фразой. Так кто же специалист по термодинамике? Кто подходит к проблеме честно? Паттерсон оболгал ученых-креационистов, выставив их во всех своих публикациях лжецами и невеждами. Но обвинения не заменят науки. Еще раз повторяю: если кто-то в интеллектуальной дискуссии коварно нападает на личность оппонента, это значит, что он сознает слабость своих аргументов, а оппонент предъявляет существенные доказательства своей правоты. Термодинамика — поистине ахиллесова пята теории эволюции. Ученые пришли к выводу, что для возникновения внутри системы сложных организаций или для развития сравнительно простых систем в сложные нужно, чтобы выполнялись четыре условия. Гипотеза эволюционного происхождения Вселенной не удовлетворяет ни одному из них: Вселенная — не открытая система (по мнению эволюционистов), притока энергии извне нет, нет систем преобразования энергии и нет кодирующих или контролируемых систем, которые понижали бы уровень энтропии высокоорганизованных систем, таких, как звезды, галактики и солнечные системы. Гипотетическая древняя земля должна была соответствовать двум из этих условий: она была открытой системой и получала более чем достаточно энергии от Солнца. Но другие необходимые условия не выполнялись. Не было фотосинтеза или какойнибудь другой системы мобилизации энергии, чтобы задерживать разрушительную «сырьевую» солнечную энергию, которая могла бы использоваться для создания мономеров (аминокислот т т.д.) и полимеров (протеинов, ДНК, РНК), необходимых для жизни. Не было и кодирующих или контролирующих систем, необходимых для конструирования специально усложненных организованных систем, составляющих живую клетку. Эволюционисты просто заявляют, что хаос спонтанно породил космос, что нонсенс спонтанно рождает смысл, что простые, беспорядочные системы случайно дали жизнь невероятно сложной живой клетке. Это всего лишь миф XX века, изобретенный людьми для объяснения происхождения мира без Бога. Как и все другие мифы, он не имеет интеллектуальной поддержки и научно необъясним. В одном из своих обвинений Паттерсон утверждает, будто в креационных организациях слишком много инженеров, которые, возможно, и хорошо разбираются в своей узкой инженерной специальности, но явно невежественны и некомпетентны в других научных областях. Заявления Паттерсона абсолютно неверны. Институт креационных исследований, крупнейшее общество ученыхкреационистов, имеет шестьсот членов, у которых есть право голоса и есть научные степени. Инженеры составляют очень малый процент членов ИКИ. Большинство ученых института — биологи. В настоящий момент среди восемнадцати членов исполнительного совета всего лишь два инженера. Из девяти ученых постоянного состава Института креационных исследований д-р Генри Моррис, президент ИКИ, имеет докторскую степень в области гидротехники и д-р Джон Моррис, вицепрезидент администрации, — в области геологии. Еще несколько инженеров есть в Техническом консультационном Совете, что вполне понятно, так как многие друзья-ученые доктора Морриса — инженеры. Но что же это за некомпетентные люди, которых Паттерсон отыскал среди инженеров? Сам Паттерсон дает их список[51]. Сюда, разумеется, входят: д-р Генри Моррис, профессор Университета Миннессоты, тринадцать лет возглавлявший отделение гражданского строительства Политехнического университета штата Вирджиния и Государственного университета того же штата, где процветает одно из крупнейших в США отделений гражданского строительства с двадцатью восемью профессорами; д-р Дейвид Р.Бойлан, доктор в области химической технологии, восемнадцать лет работавший деканом технологического факультета Государственного университета штата Айова и недавно по собственному желанию отказавшийся от этого поста (он был руководителем Паттерсона); д-р Эдуард Блик, профессор в области аэрокосмической, механической и ядерной техники, в прошлом — декан технологического факультета Университета Оклахомы; д-р Харолд Р. Генри, доктор в области механики жидкостей и газов, профессор, председатель отделения гражданского строительства в Университете Алабамы; д-р Малком Катчинс, доктор в области машиностроения, профессор аэрокосмической техники в Университете Оберна; д-р Уильям Бауэр, доктор в области гидравлики, президент собственной фирмы, дающий технические консультации; д-р Джон Моррис, доктор наук, инженер-геолог, до вступления в ИКИ преподаватель геотехники Университета Оклахомы; и д-р Уолтер Т. Браун, доктор в области машиностроения из Военно-Воздушной академии, полковник в отставке. Впечатляющий список! Некоторые из перечисленных лиц занимали или занимают посты деканов или председателей технологических отделений, и практически все — профессора крупных университетов. Очевидно, что данное каждому из них университетское образование включало курсы по термодинамике, а посты, занимаемые некоторыми из них, требуют специальных знаний по термодинамике. Интересно, как это такие «некомпетентные» люди добились назначения деканами или председателями технологических отделений, в то время как Паттерсон, превосходящий их по знаниям и интеллекту, такого поста не получил? Может быть, университетские власти специально ищут «некомпетентных» для этих должностей?.. Паттерсон в особенности выделяет декана своего собственного технологического факультета, д-ра Дейвида Р. Бойлана, обвиняя его в незнании термодинамики. Правда, он допускает одну небрежность. На карикатуре, сопровождающей его статью «Термодинамика и эволюция», появившуюся в «Американском атеисте»[52], изображен воздушный шар, в корзине которого сидят трое. Подписи под корзиной: «Моррис», «Уильямс» и «Бойланд». Очевидно, у Паттерсона трудности с орфографией, раз он не смог правильно написать имени своего собственного декана! Паттерсон обвиняет д-ра Бойлана в некомпетентности и грубых ошибках в термодинамике в своих статьях в «Американском атеисте», в «Бюллетенях Академии наук штата Айова» и в книге «Эволюция против креационизма». Еще до выхода этих публикаций Паттерсон написал мне и обвинил д-ра Бойлана в грубых ошибках, допущенных в статье «Процесс ограничения в живых системах», опубликованной в «Криэйшн Рисерч Сосайети Квотерли» в 1978 г[53]. В своем майском письме Паттерсон обвиняет Бойлана в совершении двух вопиющих ошибок, подробно описывая их как Большую Ошибку I и Большую Ошибку II[54]. В более раннем письме ко мне от 17 апреля Паттерсон пишет: «Я думаю, Вам будет стыдно, что Вы позволили д-ру Бойлану напечатать его статью в декабре 1978 г. в "Си-Ар-Эс-Кью". Ошибки, допущенные им, так велики, что над ним смеялись вся редакция и все читатели, даже не захотевшие комментировать эти вопиющие промахи. Только Креационист вроде вас мог пропустить такое». Я отправил копию письма с описанием «крупных ошибок» Бойлану с просьбой прокомментировать их, и еще одну — Д-ру Эмметту Уильямсу, доктору наук по инженерии материалов из Университета Клемсон, одному из членов Исполнительного совета Общества креационных исследований и работнику компании «Локхид Джорджия» из Норкросса, Джорджия, попросив его оценить справедливость обвинений Паттерсона. Копия статьи Бойлана, замечание Паттерсона о «крупных ошибках», детальные ответы Бойлана и Уильямса и последующие отзывы приведены в Приложении II в конце этой книги[**]. Получив копию «крупных ошибок I и II», Бойлан ответил подробным письмом от 9 июля 1980 г. (см. Приложение II). В этом письме, как вы увидите, Бойлан утверждает: «Во-первых, позвольте мне прокомментировать критические замечания Паттерсона по поводу моей статьи. Я удивлен, что только две из предполагаемых "ошибок" названы "непростительными". В процитированных им местах фактически вообще нет ошибок. Статья Паттерсона указывает либо на непонимание моих слов, либо на недостаток понимания данной проблемы». Далее следует подробное объяснение того, почему упомянутые Паттерсоном ошибки таковыми не являются, и указывается, что подход Бойлана к термодинамике вполне научен. Завершая объяснение, Бойлан пишет: «Если эти цитаты, приведенные Паттерсоном, и есть те "крупные ошибки", то статью никак нельзя называть такой нелепой, что над ней "смеялась вся редакция и все читатели, даже не захотевшие комментировать эти вопиющие промахи". Паттерсон сам совершил "вопиющий промах"! Его критика показывает, до чего он может дойти в стремлении дискредитировать тех, с кем он не согласен». В письме от 22 августа 1988 г. Бойлан пишет: «Мое обращение к нему [Паттерсону] от 16 июля 1980 г. должно было пресечь дальнейшие попытки критики. Но, как вы знаете, этого не произошло, и он продолжал настаивать на своем обвинении в "грубых ошибках". Теперь я думаю, что в действительности он не понял моей статьи, но старался любыми способами доказать мою некомпетентность. Хоть я и не написал об этом в своем обращении, но я намекнул, что он и первого закона не понимает, не то что второго. Прежде всего он заявил, что мое уравнение 3 — "чепуха". Но ведь это — одна из наиболее распространенных формулировок первого закона, Паттерсону, наверное, было, от чего смутиться. Но он, нимало не смутясь, для спасения своего престижа написал все последующее. Один факт разрушает все его доводы. Он критикует мою теорию, потому что я не признаю ограничения необратимости. Как указывали многие, почти все органические реакции повсеместно считаются обратимыми, фактически, необратимыми их сделать трудно. Паттерсон не признал этого и продолжал настаивать на своем аргументе о необратимости. Я прилагаю к письму его статью из "Америкэн Атеист". Его "Термодинамика и эволюция" —"венец", предел его некомпетентности. Он утверждает, что... (гидравлический) насос... является чудесным "аналогом" для объяснения того, как работает естественный отбор... Ничто не может быть далее от истины. Если он считает, что естественный отбор подобен гидравлическому насосу, он просто ничего не понимает». В письме ко мне от 9 июля 1980 г. (см. в Приложении II полную копию письма) д-р Эммет Уильямс защищает выводы Бойлана от нападок Паттерсона. Копия письма д-ра Уильямса была послана Паттерсону 13 августа 1980 г. Д-р Уильямс пишет: «Я прочел статью Бойлана около года назад и счел ее превосходной. Я не вижу никаких проблем в этом отношении и теперь, как не видел их тогда». Как мы уже сказали, 16 июля 1980 г. Бойлан написал обращение к Паттерсону (см. Приложение II), в котором прояснил Паттерсону то, что последний считал двумя крупными ошибками статьи Бойлана, а именно уравнения 3 и 10. Паттерсон ответил 18 июля 1980 г. (см. Приложение II). Как вы увидите, Паттерсон уже не имеет возражений по поводу основных положений статьи Бойлана, однако утверждает, что у него по-прежнему вызывает сомнение интерпретация Бойланом второго закона (изменение энтропии) и что попытка Бойлана объединить типичный процесс с соответствующим обратимым процессом одной производной или одним выражением, по его мнению, «ни в какие ворота не лезет». Этот вопрос Бойлан подробно и аргументирование разъясняет на второй странице письма ко мне от 9 июля. Здесь нет ошибок, не говоря уже о «грубых промахах». Бойлан ответил Паттерсону еще одним посланием — от 21 июля (см. Приложение II), предложив дополнительные разъяснения. 20 августа Паттерсон откликнулся (см. Приложение II), проявив большой интерес к ссылке Уильямса на статичные, медленно развивающиеся системы (SSSF). Не знаю, ответил ли Бойлан. Последнее письмо на эту тему, приводимое в Приложении II, — от Уильямса, оно датировано 11 сентября 1980 г. Как указывает Уильямс, Паттерсон к тому времени уже отказался от своих первоначальных заявлений и взялся за новые проблемы, найденные им в статье Бойлана. Эти его идеи отражены в «Бюллетенях Академии наук штата Айова»[55] и антикреационном издании «Эволюция против креационизма»[56]. Книга эта вышла в 1983 г., и глава Паттерсона была перепечаткой его статьи, опубликованной-в июле 1982 г. в «Бюллетене Академии наук Айовы». Паттерсон пишет: «Самый полный ошибок термодинамический анализ, какой я когда-либо видел напечатанным, принадлежит креационисту Д.Р.Бойлану и вышел в декабре 1978 г. в издании Общества креационных исследований. Прежде всего, на уровне введения в термодинамику Бойлан смешивает два совершенно разных понятия, а именно: системы и процессы. В самом деле: он велит читателю "рассматривать жизненные процессы как системы". Это как бы механическое задание — представить, что, например, сгорание газа (процесс) подобно мотору, который является механической системой. После того как начинающих учат глубокой разнице между процессом и системой, следующие важные шаги — это научиться а) описывать, или определять систему (т.е. замкнутая, открытая и т.д.), которую ученый анализирует, б) определять ее границы и в) уточнять природу процессов, проходящих внутри этих границ (т.е. обратимые, необратимые, медленные и т.д.). Если эти условия не выполнены, результаты анализа могут быть неверными или противоречивыми. Труд Бойлана — пример такой путаницы, потому что ему не удается правильно определить систему, которую он анализирует, и природу "жизненных процессов", о которых он говорит. Только после того как я представил мою критику на статью в "Криэйшн Рисерч Сосайети Квотерли" (CRSQ) — что вызвало горячий отклик членов редакционного совета Гиша и Уильямса — специфика процессов и систем была выяснена. Уильямс, к удовлетворению Гиша и Бойлана, подтверждает, что анализы первого и второго законов и результатов изменений энтропии, производимые Бойланом, относятся к открытым системам, подверженным определенному виду неизменных состояний: так называемому "постоянному состоянию постоянного потока" (SSSF). Но это просчет, потому что, по определению неподвижного состояния в направлении изменения уровня энтропии, не может быть перемен (как и в любом другом экстенсивном свойстве) по направлению к системам в неподвижном состоянии. Все эти свойства, в том числе и энтропия, должны оставаться неизменными, фиксированными по значению. Итак, основной результат Бойлана — то есть его ошибочная формула изменений энтропии — должен быть идентичным нулю (!), а не представлять собой те неиссякаемые суммы, отдельные случаи которых он тут вовсю обсуждает. Другими словами, анализ Бойлана содержит глубокие и несомненные противоречия. И все-таки из последующей переписки ясно, что ни Бойлан, ни Уильямс, ни Гиш этого не поняли. Фактически, при последнем контакте Гиш сослался на мнение Уильямса, утверждавшего, что в труде Бойлана "вообще нет ошибок", и предложил мне извиниться за свою критику. К данному моменту (весна 1982 г.) в CRSQ не появилось ни одной статьи, ставящей под сомнение анализ Бойлана. Из всего этого можно сделать несколько выводов. Во-первых, можно заключить, что Бойлан, доктор наук и профессор в области химических технологий, выпустил в свет статью с ошибками более грубыми, чем те, за которые ругают начинающих студентов, допускающих их в домашних заданиях и контрольных работах. Во-вторых, Уильямс, и в особенности Гиш смыслят в термодинамике, по меньшей мере, так же мало, как и Бойлан. В-третьих, то же самое можно сказать обо всех инженерах, читавших эти публикации, которые не подвергли сомнению анализы Бойлана. Хотя, если кто-нибудь и критиковал бы его, я чувствую, что это не скоро бы стало достоянием гласности. Итак, к статье Бойлана лучше всего отнестись как к неудачной попытке, основываясь на научных доводах, отстоять дело креационизма. Статья противоречива и безнадежно неверна, если рассматривать ее с научной точки зрения». Обратите внимание: теперь Паттерсон изменил свои обвинения. Он уже не говорит о «крупных ошибках I и П». Теперь он обвиняет Бойлана в смешении системы с процессом, в неумении правильно определить анализируемую систему и природу «жизненных процессов», о которых пишет, а затем делает третий промах, говоря, что «анализы первого и второго закона и результатов изменения энтропии, производимые Бойланом, относятся к открытым системам, подверженным определенному виду неизменных состояний: так называемому "постоянному состоянию постоянного потока" (SSSF)». Из этого Паттерсон делает вывод, что «анализ Бойлана содержит глубокие и несомненные противоречия». Обратите, пожалуйста, внимание: нигде раньше Паттерсон не упоминал о «глубоких и несомненных противоречиях». Он не осознавал, что в статье Бойлана они имелись. Он заботился лишь о «крупной ошибке I» и «крупной ошибке II». Я не помню, посылал ли я ему копию письма Уильямса к Бойлану, то есть было ли заявление об условиях SSSF подтверждением слов Уильямса. Относятся ли анализы первого и второго закона и данные изменения энтропии, приведенные Бойланом, к открытой системе, подчиненной системе «постоянного состояния постоянного потока» или нет, и является ли это промахом или нет, ясно одно: Паттерсон не знал об этом раньше, несмотря на неустанный поиск ошибок в статье Бойлана. Но обратите внимание: он осуждает Уильямса, Гиша и всех инженеров, прочитавших статью Бойлана, за то, что они не нашли в ней ошибок, а сам не заметил того, что называет теперь глубоким и несомненным промахом! Недавно спор был возобновлен в связи с перепечаткой статьи Паттерсона из «Бюллетеней Академии наук штата Айова»[39] в «Кристиан Коннекшн»[57]. Я послал копию статьи д-ру Бойлану и попросил его прокомментировать ее. Далее следуют выдержки из ответа Бойлана, датированного 26 декабря 1989 г. «Что касается моих дел с Паттерсоном, могу добавить несколько соображений. Вначале я думал, что, может быть, он и нашел несколько ошибок. Я сказал ему, что любой может ошибиться и что я готов исправить любой промах, на который он мне укажет. Он отказался указать мне на мои ошибки, заявив, что это дело "профессиональное", и вместо этого попытался заклеймить меня через прессу. "Крупная ошибка I" и "Крупная ошибка II" никогда не существовали. Он называл мое уравнение 3 (в статье ИКИ) "чепухой", пока я не указал ему на то, что это наиболее общепринятая формулировка первого закона для открытых систем, сославшись на книгу Ван Вилена и Зонтага "Основы классической термодинамики". Как вы уже заметили, Паттерсон передумал относительно того, в чем состоят мои ошибки. Он постарался заработать себе очко на использовании мной терминов "система" и "процесс" с помощью странного сравнения "сгорания газа (процесса) с мотором..." Очевидно, он никогда не работал над термодинамическими проблемами, связанными со сгоранием газа. В термодинамическом анализе можно свободно выбирать, что называть системой, так пишет и Ван Вилен (с. 17), так как система — это "некоторое количество материи фиксированной массы и идентичности, над которым ведутся наблюдения..." А на с. 220 Ван Вилен утверждает: "...принцип роста энтропии может рассматриваться как общее утверждение второго закона с макроскопической точки зрения; он относится к сгоранию топлива в моторах наших автомобилей, к остыванию нашего кофе и к процессам, происходящим внутри нашего тела..." Обратите внимание на примеры. Это все "процессы". Очевидно, он [Паттерсон] или сам не понимает термин, или критикует просто для того, чтобы не отступать в своей личной вендетте против креационизма. Статья в "Бюллетенях Академии наук штата Айова", которой я не видел до ее перепечатки Благотворительным фондом "Спирит оф зе Лорд", содержит самые ужасные промахи, какие только мог сделать Паттерсон. В статье "Взгляд инженера на креационное движение" он заявляет: "... по определению неподвижного состояния, изменения энтропии (как и любого другого экстенсивного свойства) не может быть для систем неподвижного состояния... Все эти свойства, включая энтропию, должны оставаться неизменными или фиксированными по значению..." Он ссылается на Ван Вилена, с. 235. К сожалению, он не слишком внимательно читает книги, на которые ссылается. На с. 127 этой книги автор под заголовком "Процессы постоянного состояния, постоянного потока" пишет: "Рассмотрим центробежный воздушный компрессор, который работает с постоянной массой притока и оттока воздуха, постоянными свойствами во всех точках входных и выводных труб, постоянным уровнем тепла, передающегося окружающей среде, и постоянным приложением силы. Во всех точках компрессора показания не изменяются со временем, несмотря на то что свойства каждой данной массы воздуха, подаваемой в него, варьируются при протекании через компрессор". Паттерсон не прочел сноски на с. 235: "...в любой точке внутри контрольного объема..." Если это так, то только первое показание, относящееся ко второму закону, — контрольный объем — равно нулю. На следующей странице, 236, автор дает итоговое уравнение изменения показаний энтропии для массы воздуха, пересекающей границы контрольного объема. Опять же, если тут есть промахи, то его, а не мои. Я сказал Паттерсону, что готов исправить любую, возможно, сделанную мною ошибку. Письма к редакторам большинства научных журналов показывают, что ошибки встречаются и в самых лучших рукописях. Многие из этих писем — любезная попытка помочь ученым. Но с Паттерсоном дело обстоит иначе. К сожалению, его цель — дискредитация любого, кто стоит на позициях креационизма». Внимательное прочтение статьи Бойлана и всей переписки, последовавшей за обвинением его Паттерсоном в крупных ошибках, покажут вам, что, если ошибки и есть, они вовсе не так велики и не связаны с тезисом, выдвинутым Бойландом. Целью Паттерсона была дискредитация его декана, ученогокреациониста, который опубликовал работу, указывающую на противоречия между теорией эволюции и термодинамикой. Паттерсон пытается скрыть тот факт, что не может пункт за пунктом опровергнуть заявления Бойлана об эволюции и втором законе. Это обычная практика эволюционистов — вспомните, что они даже не попытались ответить на мой вопрос о том, как жук-бомбардир произошел из обычного жука в результате эволюции. Они искали лишь мои ошибки, большие или малые — все равно, чтобы не принимать вызов, на который они не знали, как ответить. Заявление Паттерсона о полной некомпетентности Дейвида Бойлана в области термодинамики смешно — ведь Бойлан имеет докторскую степень в области химической технологии и многие годы возглавлял технологический факультет Государственного университета Айовы, где также преподавал. В химической технологии термодинамика особенно важна, что признавал и сам Паттерсон. Разве мог быть назначен деканом технологического факультета и получить профессорское звание человек, некомпетентный в одной из важнейших дисциплин? Нет, и единственная причина кампании Паттерсона и его несправедливых обвинений декана Бойлана в том, что д-р Бойлан — креационист, а это непростительный грех в глазах Паттерсона. Во многих случаях эволюционисты просто отвергали замечания ученых-креационистов об эволюции, основанные на термодинамике, прибегая к такой же критике, что и Паттерсон, — обвинениям креационистов в некомпетентности, выдвижению абсурдных «доказательств» согласованности второго закона с эволюцией, вроде смерчей, кристаллизации, плунжерных насосов, батареек и оплодотворенных яйцеклеток, развивающихся во взрослые организмы, а также к старым разговорам об открытых и замкнутых системах. Однако на самые жизненно важные вопросы им никогда не удавалось ответить: как Вселенная, замкнутая система, от хаоса и упрощенности перешла к порядку и сложности, в то время как второй закон гласит, что это невозможно; как естественные законы и процессы, теперь разрушающие Вселенную, могли и сотворить ее; как могла развиться невероятно сложная внутренняя организация живой клетки, несмотря на необходимость огромного количества работы для создания того громадного запаса информации, который был нужен для спецификации образования. Как ни странно, эволюционисты верят, что беспорядочные, случайные, слепые природные процессы привели к созданию Вселенной и человека, с его невероятным мозгом, вопреки второму закону, но человек, открытая система с постоянным притоком энергии, вооруженный самыми сложными приборами Вселенной и наделенный потрясающим мозгом, не может обойти стороной второй закон — и жить вечно! Shapiro, Origins — A Skeptic's Guide to the Creation of Life on Earth, Bantam Books, New York, 1986, pp. 207, 211. [2]E.L.Williams, «The Initial State of the Universe — A Thermodynamic Approach», in Design and Origins in Astronomy, George Mulfinger, Ed., Creation Reseach Sosiety Monograph Series: №2, Creation Research Society Books, P.O. Box 28473, Kansas City, МО 64118. [1]Robert [3]Т. L. Williams, ibid., p. 33. and L. A. Thompson, Scientific American 246(3):113(1982). [5]Ben Patrusky, Science 81, June 1981, p. 96. [6]Fred Hoyle, New Scientist 92:524 (1981). [7]G.O.Abell, in What Darwin Began, L. R.Godfrey, Ed ., Allyn and Bacon, Boston, 1985, p. 240. [8]G.Gamov, The Creation of the Universe, Viking Press, New York, 1955, p. 20. [9]V.F.Weisskopf, American Scientist, 65:409 (1977). [10]Julian Huxley, «Evolution and Genetics» in What Is Science?, J.R.Newman, Ed., Simon and Schuster, New York, 1955, p. 278. [11]F.Houle, процитировано по: Robert Shapiro, p. 208. [12]R.B.Lindsay, American Scientist. 56:100(1968). [13]H.F.Blum, Time's Arrow and Evolution, Princeton University Press, Princeton, 3rd Ed., 1968. [14]H.F.Blum, American Scientist, 43:595 (1955). [15]Isaac Asimov, Smithsonian Institution Journal, June 1970, p.6. [16]Смотрите, например: А. Е. Wilder-Smith, The Scientific Alternative to NeoDarwinian Evolutionary Theory: Information Sources and Structures, TWFT Publishers, Costa Mesa, CA 1987. [17]Warren D. Dolphin, in Did the Devil Make Darwin Do It?, D.B. Wilson, Ed., The Iowa State University Press, Ames, IA, 1983, p. 31. [18]Chris McGowan, In the Beginning... Macmillan of Canada, Toronto, 1983, pp. 10,11. [19]Issak Asimov, in Science and Creationism, Ashley Montagu, Ed., Oxford University Press, Oxford, 1984, pp. 187,188. [20]Alice B.Kehoe, in Ref. 76 p. 179. [21]H.F.Franzen, in Ref. 17, pp. 127,128,129. [22]Issak Asimov, in «The Genesis War», Science Digest, October 1981, p. 82. [23]D.J.Futuyma, Science on Trial, Pantheon Books, New York, 1983, p. 183. [24]J.W.Patterson, in Scientists Confront Creationism, L.R.Godgrey, Ed., W.W.Norton & Company, New York, 1983, p. 105. [25]J.W.Patterson, ibid., pp. 104,105. [26]P.T.Mora, Nature 199:216 (1963). [27]J.S.Wicken, Journal of Theoretical Biology, 77:349 (1979). [28]Ilya Prigogine, Gregoire Nicolis anf Agnes Babloyants, Physics Today, 25(11):23(1972). [29]C.B.Thaxton, W.L.Bradley and R.L.Olsen. The Mystery of Life's Origin: Reassessing Current Theories, Philosophical Library, New York, 1984, pp. 119-120. Это лучшая критика теорий о происхождении жизни, сделанная учеными-креационистами. Такстон — доктор химических наук, Брэдли — специалист по естествознанию, а Олсен — геохимик. Книгу можно заказать по адресу: Founation for Thought and Ethics, P.O. Box 830 721, Richardson, TX 75083-0721. [30]P.H.Abelson, Proceedings of the National Academy of Science 55: 1365-1372 (1966). [31]С. J. Smith, Biosy stems 1:259(1975). [32]G.G.Simpson and W.S.Beck, Life: An Introduction to Biology, Harcourt, Brace, and World, New York, 1965, p. 466. [33]S.W.Angrist and L.G.Hepler, Order and Chaos, Basic Books, New York, 1967, pp. 203-204. [34]H.F.Blym, Time's Arrow and Evolution, Princeton Yniversity Press, Princeton, 3th Ed., 1968. [35]H.F.Blym, ibid., pp. 200-201. [36]H.F.Blym, ibid., p. 160. [4]S.A.Gregory [37]H.F.Blym, ibid., pp. 165. ibid., pp. 166. [39]J.W.Patterson, in Scientist Confront Creationism, L.R.Godfrey, Ed., W.W.Norton & Company, New York, 1983, p. 105. J.W.Patterson, in Evolution Versus Creationism: The Public Education Controversy, J. P. Zetterberg, Ed., Oryx Press, 1983, pp. 150161. [40]J.W.Patterson, Proceedings of lowo Academy of Sciences 89(2):55-58(1982). [41]J.W.Patterson, The American Atheist 25:39-46(1983). [42]J.W.Patterson, Ref 24, pp. 99-116. [43]H.M.Morris, Troubled Waters of Evolution, Creation-Life Publishers, San Diego, 1975, pp. 111-142. [44]Gregoire Nicolis and Ilya Prigogine, Self-Organization in Non-equilibrium Systems: From Dissipative Structures to Order Through Fluctuations, John Wiley & Sons, New York, 1977, p. 12. [45]Institute for Creation Research Impact Series, No. 57, March 1978 (H.M.Morris) and No. 58, April 1978 (D.T.Gish), El.Cajon, CA. [46]Peter Engels, The Sciences 24(5): 50-55 (Sept./Oct. 1984). [47]Ilya Prigogin and Isabelle Stengers, Order Out of Chaos, Bantam Boocs, Inc., New York, 1984. [48]John Ross, Chemical and Engineering News, July 27, 1980, р. 40. [49]C. B. Thaxton, W.L.Bradley, and R.L.Olsen, Ref. 29, pp. 151-154. [50]C.B.Thaxton, W.L.Bradley, and R.L.Olsen, ibid., p. 165. [51]J.W.Patterson, Ref. 38, p. 153. [52]J.W.Patterson, The American Atheist, 25:39-46(1983). [53]D.R.Boulan, Creation Research Society Quartely, 15(3):133-138 (1978). [54]J.W.Patterson, личное сообщение Д.Т.Гишу от 27 мая 1980г. [55]J.W.Patterson, Proceedings of Iowa Academy of Sciences 89(2):55-58 (1982). [56]J.W.Patterson, in Evolution Versus Creationism: The Public Education Controversy, J.P.Zetterberg, Ed., Oryx Press, 1983, pp.150-161. [57]J.D.Kallmyer, Special Edition of The Christian Connection, December 1989, P.O. Box 546, Owing Mills, MD, 21117 (статья Паттерсона включена в статью Каллимера). [*]Позднее мы планируем опубликовать на сайте некоторые статьи статьи доктора Уальдера Смита, подготовленные по серии фильмов "Проихождение вселенной", подготовленных . [**]Эти приложения будут опубликованы после публикации всех статей книги Дуэйна Гиша. [38]H.F.Blym, 7. Злоупотребление наукой Китчера Филип Китчер был профессором философии Университета Вермонта, когда в 1982г. вышла его книга «Злоупотребление наукой — критика креационизма»[1]. (Теперь он работает в Калифорнийском университете, Сан-Диего.) Это решительное нападение философа на креационизм и ученых-креационистов — одна из наиболее широко читаемых книг такого рода. Данная глава посвящена критике этой книги. С первой страницы своего труда Китчер прибегает к излюбленной тактике эволюционистов — пользоваться дымовой завесой религии, чтобы скрыть научный характер креационизма. На с. 1 Китчер заявляет: «В последние годы сформировался некий политический альянс между самозваными поборниками добродетели и религии — "Моральным большинством" — и группой верующих в буквальную истинность Библии. Эти оголтелые догматики, называющие себя учеными-креационистами, основали Институт креационных исследований». На нескольких следующих страницах автор неоднократно связывает ученых-креационистов с «Моральным большинством», словно этой связи самой по себе было бы достаточно для дискредитации научной компетентности ученых, верящих в сотворение мира. Институт креационных исследований был основан задолго до основания «Морального большинства», и между ними никогда не было никакой связи, хотя взгляды членов обеих этих организаций совпадают. Как уже упоминалось ранее в этой книге, многие ученые, не являющиеся христианами и не верящие в буквальное толкование Бытия, все-таки отвергают идею эволюции, склоняясь в пользу той или иной формы творения. Более того, поскольку вопрос касается научного спора между эволюционистами и креационистами, несущественно, что думает та или иная сторона о Библии. Единственное, что имеет вес, — это те научные доказательства, которые креационисты могут предъявить в поддержку теории сотворения, а эволюционисты — в поддержку теории эволюции. В конце концов, можно сделать верный вывод из неверных предпосылок, и наоборот. Догматизм позиции самого Китчера и его почти религиозная преданность эволюции довлеют над книгой. Он не оставляет никаких сомнений в том, что для него эволюция — факт, а не теория (хоть и есть некоторые сомнения, связанные с ее механизмом). Его отрицательное отношение к креационизму столь же сильно, сколь непоколебима его приверженность догме эволюции. Так Китчер заявляет: «Креационизм не заслуживает научных дискуссий», хотя книга его в основном посвящена именно научным дискуссиям о креационизме. Но почему же нельзя позволить свободно и во всей полноте обсуждать научную ценность креационизма и эволюционизма в классах общеобразовательной школы? Почему не дать учащимся все доказательства обеих сторон? Почему не дать им возможность самим решить, какое из объяснений происхождения мира более правдоподобно? Китчер справедливо утверждает: «Студенты приняли бы ту или иную доктрину, если бы только одна точка зрения была им представлена как единственно авторитетная, хотя противоположные - взгляды были бы не менее очевидными», [с. 176]. Он продолжает: «Если ученикам дается хорошо аргументированный, правдивый рассказ о происхождении и развитии жизни на земле, никто не сможет сбить их с толку». Прежде всего, заметим, что не раз в прошлом научные теории, считавшиеся великолепно доказанными, оказывались ошибочными и были забыты. И величайшие крушения обычно терпели те теории, которые застывали и превращались в догму, заслоняясь неким щитом от всякого рода вызовов. Во-вторых, надо спросить: кто решил, что теория эволюции — самая доказанная версия происхождения и развития жизни? Эволюционисты, разумеется, что за вопрос! Это они считают себя интеллектуальной элитой, единственными обладателями истины, обязанными защищать от ошибок невежественных и неграмотных в науке учащихся. Эта клика привилегированных личностей хочет, чтобы студенты усвоили, как догму, «истинную науку» (теорию эволюции). К счастью, все больше и больше ученых ради блага науки и академической свободы разбивают интеллектуальные оковы дарвинизма, сковывающие их мышление, и хотят рассматривать креационизм, или по меньшей мере, антиэволюционизм, серьезно. Красота и сила теории эволюции, по Китчеру, в стратегии разрешения проблем посредством особых исторических повествований. Итак, он утверждает: «Сердце теории эволюции Дарвина — ряд стратегий разрешения проблем, связанных с общим использованием особого стиля исторических повествований. История дарвинизма — это образец аргументации... Предположим, мы хотим знать, почему современный вид обладает какой-то особый чертой. Мы можем ответить на этот вопрос, применив дарвинистскую историю, описывающую необходимость возникновения этой черты» (с. 50). Кажется совершенно невероятным чтобы Китчер, очевидно, умный человек, обладающий докторской степенью в области философии, не понимал разницы между историей и тем, что он определяет как «образец аргументации», или между подлинной историей и историческим рассказом, составленным в поддержку какого-либо особого положения о прошлом. Конечно, Китчер, как и любой другой, имеет право философски размышлять о прошлом, но считать такие размышления истинными или претендовать на то, что этот взгляд и есть истинная история, было бы самонадеянно и ошибочно. Китчер придает большое внимание тому, что он считает неотъемлемыми от дарвинистской эволюции стратегиями разрешения проблем. Он считает, что если эволюционисты могут сочинять исторические рассказы о предполагаемых эволюционных процессах, они уже нашли стратегию, разрешающую все проблемы. Сейчас можно придумывать стратегии разрешения проблем любого рода — скажем, сочинять программы того, как избежать голода в такой-то стране в ближайшие два года или как построить космический корабль, который совершил бы мягкую посадку на Меркурии. Но как можно программировать разрешение проблем при восстановлении хода эволюции, допустим, морского ежа в рыбу, которая "технически" явно невозможна ни в прошлом, ни сейчас? Если бы Китчер в самом деле имел какую-либо стратегию — например, разрешения проблем при превращении рыбы в амфибию, он мог бы спланировать и провести этот эксперимент. Но такое предположение, разумеется, абсурдно. А как же исторические рассказы? Конечно, эволюционистская литература полна исторических повествований, большая часть которых уже опровергнута и забыта. Как я упомянул в предыдущей главе, Дерек Эджер, архиантикреационист, признал, что большая часть эволюционистских версий, которые он изучал студентом, теперь забыта[2], и Колин Паттерсон, старший палеонтолог Британского музея, напомнил нам, что все, что нам осталось от эволюционного филогенетического древа, — кончики веток. Все прочее — разного рода сказки, а все так называемые эволюционные исторические рассказы — не что иное, как пустая риторика[3]. Китчер, как и многие другие эволюционисты, обманывает себя, считая, что истинная наука — по крайней мере в том, что касается теории эволюции — может быть заменена сказками. Китчер иллюстрирует предполагаемую мощь дарвинистской стратегии «разрешения проблем» и сказочничества, «объясняя», почему на Мадагаскаре, острове у восточного побережья Африки, обнаружены тенреки — группа насекомоядных млекопитающих (с. 51-52). Он пишет: «Эволюционная история объясняет то, что мы наблюдаем. В позднем мезозое или раннем ценозое маленькие, примитивные насекомоядные млекопитающие пересекли Мозамбикский канал и колонизовали Мадагаскар. Позже канал расширился и Мадагаскар стал недоступен для более совершенных видов млекопитающих, развивающихся на континенте. Так эти ранние колонисты развивались без конкуренции со стороны более совершенных континентальных форм и без давления со стороны многих хищников, обычно усложняющих жизнь малых млекопитающих. Тенреки оказались сравнительно хорошо защищенными. Суровое соперничество отсутствовало, поэтому они сохранили простое строение тела и заполнили те пустоты, которые в других районах занимают более развитые существа. Тенреки поднялись на деревья и стали рыть норы в земле, потому что так им хорошо было жить и никто не мешал им». Вот, пожалуйста! Очень правдоподобная история, по мнению Китчера, объясняющая, почему тенреки найдены на Мадагаскаре, и демонстрирующая мощь дарвинистской стратегии решения проблем с помощью сказок, выдаваемых за подлинную историю колонизации Мадагаскара тенреками. Прежде всего, каждое слово в истории Китчера может быть правдой (но мы этого не знаем), но и тогда никаких доказательств в пользу эволюции нет. История Китчера даже не претендует на объяснение того, откуда пришли тенреки, а разве не для того изначально была придумана теория эволюции? Китчер предполагает, что когда эти существа плыли на его ковчеге на Мадагаскар, они уже были тенреками. А разве не возможно, что роющие норы, лазающие по деревьям и прочие разновидности тенреков существовали и до их переселения на Мадагаскар? По существу, и история Китчера ничего не объясняет по теории эволюции, а некоторые из ее важных деталей явно неточны. Китчер предполагает, что тенреки переправились на Мадагаскар в позднем мезозое (около 75 млн. лет назад). Очевидно, он не знает о том, что самые древние окаменелые останки тенреков, найденные на Мадагаскаре, датированы плейстоценом, то есть около 3 млн. лет назад по его шкале[4]. 60 млн. лет — слишком большой промежуток времени, чтобы теория Китчера удовлетворяла этим данным. Судя по картине, воссозданной теми геологами, которые верят в дрейф континентов, Мадагаскар в плейстоцене находился по сути там же, где сейчас, так что Мозамбикский канал был такой же ширины. Более того: вопреки теории Китчера, на Мадагаскаре были и теперь есть и другие млекопитающие, причем жили они одновременно с тенреками, потому что их останки тоже найдены в плейстоценовых осадочных породах. И это не только «примитивные» млекопитающие, но и высшие из млекопитающих — приматы. Эти существа, разумеется, лемуры. Если верить Китчеру, тенреки приплыли на Мадагаскар и колонизовали остров еще до того, как развились высшие млекопитающие. Даже в рамках стандартного эволюционистского сценария эта история явно противоречит очевидным фактам. Если бы даже тенреки приплыли на Мадагаскар из Африки и взобрались на деревья, там они нос к носу столкнулись бы с лемурами. Китчер пишет, что, при отсутствии суровой борьбы за выживание, тенреки сохранили простое строение тела. Независимо от того, столкнулись тенреки на Мадагаскаре с проблемой суровой борьбы за выживание или нет, Китчеру надо объяснить, почему подобные им животные, такие, как землеройка Potamogale из Западной Африки и южноафриканский златокрот, выжили, несмотря на суровость борьбы за существование. Фактически, останки тенреков, златокрота и землеройки известны в Восточной Африке, начиная с миоцена. Никаких ископаемых предков не обнаружено[5]. Неудивительно, что Китчер даже не попытался объяснить происхождение тенреков с помощью дарвинистской стратегии разрешения проблем! Существует и еще одна неожиданная трудность. Вот что пишет Э.Франклин Шадл, профессор зоологии Университета штата Мичиган: «Фауна Мадагаскара более походит не на фауну своего континентального соседа — Африки, а на азиатских животных, при этом промежуточное звено между ними — Сейшельские острова, животный мир которых похож на мадагаскарский»[6]. Сейшельские острова удалены от Мадагаскара на 700 миль (1130 км), а Азия — еще на 1500 миль (более 3 тыс. км) от Сейшельских островов, в то время как расстояние от Мадагаскара до Африки не превышает 300 миль (480 км). Однако, если верить Шаллу, фауна Мадагаскара более схожа с азиатской, чем с африканской. Если же тенреки переплыли на остров из Африки, то почему большая часть обнаруженных на Мадагаскаре животных добралась туда скорее из Азии? Разве не похоже на то, что, когда тенреки добирались до Мадагаскара, основные пути миграций вели на остров скорее из Азии, чем из Африки, несмотря на расстояние? Таким образом, маршрут миграции тенреков был совершенно противоположен предложенному Китчером. В любом случае, мы видим, что история Китчера идет вразрез с несколькими важными фактами. До чего же сильна дарвинистская стратегия разрешения проблем путем изобретения исторических рассказов! Конечно, Китчер мог бы с легкостью изобрести и другую историю, объясняющую присутствие тенреков на Мадагаскаре. Теория эволюции стала такой пластичной, что может объяснить все и вся, независимо от фактических данных. В этом отношении интересно отметить историю, рассказанную эволюционистом Джоном Фентресом из Университета Рочестера. Из двух видов британского сурка один при появлении угрожающего ему хищника старается застыть и остаться незамеченным, а другой бросается в ближайшее укрытие. Это поведение изучала группа зоологов: их попросили объяснить, почему в ходе развития этих двух видов у них выработались такие разные качества. И они нашли превосходное решение (с помощью дарвинистской стратегии разрешения проблем!). Единственный недостаток объяснения заключается в том, что профессор перепутал два эти вида! Сурка, который оставался неподвижным, профессор описал зоологам как бегущего в укрытие, а того, который бежал в укрытие, — замершим![7] Наверное, таких эволюционистов, как Китчер, и имел в виду Ричард Льювонтин, обвиняя дарвинистов в рассказывании историй типа «Так уж вышло», когда они пытаются объяснить, как естественный отбор определяет ход эволюции[8]. В любом случае, исторические повествования Китчера — всего лишь выдуманные истории, не имеющие никакого отношения к науке, хотя на многих страницах своей книги он и пытается демонстрировать мощь дарвинистской стратегии разрешения проблем, развивая так называемые эволюционные сценарии. Китчер оказывает великолепную поддержку мнению ученыхкреационистов: теория эволюции так устроена, что может объяснить все и вся, независимо от фактических данных. Например, начиная со с. 68 своей книги, Китчер пытается объяснить, как теория эволюции объясняет отсутствие преемственности между разными видами организмов. Он начинает с утверждения: неодарвинизм может предложить не один ответ на этот вопрос. Во-первых, в некоторых случаях переходных форм могло просто не быть. Он пишет: «Популяция "предков" могла разделиться на две части, которые естественный отбор повел по разным путям развития. После миллионов лет эволюции две образовавшиеся "дочерние" популяции стали морфологически очень различны между собой, а промежуточных форм нет. В других случаях, переходные формы могли возникнуть и быстро погибнуть, не выдержав конкуренции с другими видами. Ни одно из этих объяснений не является той соломинкой, за которую отчаянно цепляются дарвинисты, чтобы спасти свою любимую теорию». Итак, Китчер считает, что может быть и такое: за миллионы лет эволюции из одной популяции развились две «дочерние», морфологически очень различные, а промежуточных форм нет! Китчер, конечно, и не пытается объяснить, как это может произойти. Затем он продолжает: возможно, промежуточные формы и были. Таким образом, промежуточные формы могли быть, а могли и не быть. Делая такие предположения, Китчер всегда прав: и если не было промежуточных форм, и если они были. Но если промежуточные формы были, почему существуют пробелы между видами? Как могли сохраниться останки представителей обоих видов, один из которых произошел от другого, но при этом не остаться никаких следов переходных форм? Китчер допускает оговорку (с. 70): «Откровенно говоря, в "Происхождении видов" не так уж ясно говорится о происхождении видов». Другие эволюционисты тоже замечали, что единственное, чего не описал в своей книге Дарвин, — это происхождение видов. Однако Китчер спешит заявить, что это сделали эволюционисты более позднего времени. Потом он приводит пример — конечно, гипотетический. Этот гипотетический пример относится к двум родственным видам птиц, у одной из которых длина клюва 3 см, а у другой — 6 см. Китчер спрашивает: «Какую дарвинистскую историю можем мы сконструировать для описания эволюционного процесса?» Эта история, сказали бы мы, — сказка, и нужна она для того, чтобы читатели поверили в то же, во что верит сказочник, в соответствии со своими экологическими взглядами. Все эволюционистские книги — сборники таких вот забавных сказок об истории. Китчер продолжает: «С помощью сценария легко проиллюстрировать наш гипотетический пример. Орнитолог может предположить, что птица с коротким клювом — более ранний вид. (Однако я должен подчеркнуть, что мнение о происхождении обоих видов от одного общего предка не означает, что и в современной популяции должны быть представлены древние виды. Вполне вероятно, что первоначальные виды могли быть[9] модифицированы двумя разными способами), форма с длинным клювом развилась из маленькой, изолированной подгруппы древней популяции, которая оказалась в такой среде, где достать червяка было непросто. В таких условиях птицы с длинным клювом могли охотиться успешнее. Таким образом, произошел естественный отбор в пользу тех птиц, у которых клювы были длинные. Наш орнитолог предполагает, что история новых видов состоит из последовательности популяций, в которых средняя длина клюва постоянно растет». И опять Китчер в своей гипотетической реконструкции, или дарвинистском историческом повествовании, оставляет возможность выбора. Возможно, вид с коротким клювом более древний, а, возможно, и нет. Может быть, ни тот, ни другой вид не являлся изначальным, и оба они произошли от какого-то неизвестного нам вида. Все это не более, чем пустые спекуляции, так как мы все равно не можем узнать, какое из объяснений правильно, и не можем опровергнуть ни одну из альтернатив. Гипотезы Китчера не выдерживают ни одной из проверок, которым должны подвергаться научные гипотезы. Однако, обсудив в этой главе некоторые другие вопросы и сделав несколько заявлений в пользу теории эволюции Дарвина, одни из которых сомнительны, а другие — очевидно ошибочны, Китчер завершает главу совершенно потрясающим заявлением. Он говорит (с. 81), что теория эволюции «...замечательна своей плодотворностью. В самом деле, из теории эволюции произросло столько новых наук, что ее репродуктивный успех — поистине грандиозное зрелище». Однако Китчер не называет ни одной из этих «многих новых наук». Очевидно, это не биология, не химия, не физика, не геология и не математика, так как эти науки появились до Дарвина. Это не генетика, потому что работа Менделя была опубликована сразу после «Происхождения видов», и эволюционисты, включая Дарвина, игнорировали его труды почти полвека, хотя и знали об их существовании (на с. 9 Китчер утверждает, что Мендель послал Дарвину экземпляр своего труда). Дарвинизм не мог дать начало развитию эмбриологии: он лишь сбил с толку эмбриологов, подкинув им теперь полностью опровергнутую теорию эмбриологической рекапитуляции. Дарвинистское представление о некоторых органах как о рудиментарных на много лет задержало открытие настоящей функции аппендикса, гланд и многих желез, таких, как щитовидная и шишковидная. Если бы теории эволюции никогда не существовало, все по-настоящему значительные открытия, сделанные наукой со времен Дарвина, все равно были бы сделаны, как и многие другие открытия, которые еще будут сделаны, но уже без нее. Теория эволюции тормозила развитие истинной науки. Обсуждая эволюцию и второй закон, Китчер прибегает к обычной эволюционистской уловке: он говорит о замкнутых и открытых системах. Китчер утверждает (с. 91): «Креационисты любят представлять второй закон, либо опуская всякие упоминания об ограничении сферы его действия замкнутыми системами, либо избирая такую формулировку, что это ограничение становится не очень явным». Затем он цитирует Генри Морриса, Ранди Вайсона и Х.Хиберта и заявляет: «Во всех этих случаях креационисты не признают тот факт, что второй закон свидетельствует о повышении энтропии только в замкнутых системах». Как уже было отмечено в предыдущей главе, ученые-креационисты полностью в курсе всех ограничений, относящихся ко второму закону термодинамики, и всех соображений по поводу передачи, накопления и использования энергии в любом гипотетическом эволюционном процессе. Это понятно даже Китчеру, потому что он немало страниц посвящает попытке опровергнуть аргументы ученых-креационистов, связанные с проблемой открытой — замкнутой системы. Фактически, Моррис отводит целую главу обсуждению проблем термодинамики, в том числе открытым и замкнутым системам — эту книгу Китчер цитирует[10]. Это Китчер пользуется упрощенными доводами, основанными только на заявлении об открытости систем. Китчер пишет (с. 94): «Креационисты спрашивают теперь, почему одни открытые подсистемы показывают упадок энтропии, а другие (машины на свалке) — нет. Это совсем другой вопрос, и на него можно дать определенный ответ. Ответ прост: открытые неразвивающиеся системы имеют физико-химическое строение отличное от строения развивающихся систем». Далее (с. 95) он заявляет: «Никто не говорил, что для понижения энтропии достаточно, чтобы система была открытой, — теория эволюции утверждает, что понижение энтропии возможно в открытой системе, а не всегда происходит в каждой из них». Конечно, креационисты понимают, что эволюционисты не верят в понижение энтропии во всех открытых системах и считают, что должно было существовать какое-то физико-химическое устройство, которое заставило разрушительную «сырьевую» энергию, такую, как ультрафиолетовые солнечные лучи, превратить простые газы в невероятно сложный механизм живой клетки. Креационисты, однако, попросили эволюционистов описать это физико-химическое устройство, обратившее вспять общую естественную тенденцию всех систем к переходу от порядка к беспорядку, в особенности под влиянием разрушительной силы такой «сырьевой энергии», как ультрафиолетовые лучи. Но Китчер и не пытается объяснить, что это за процесс, какой механизм мог обратить рассеянный газообразный водород в звезды, галактики и солнечные системы высокой конденсации или превратить простые газы в протеины, ДНК и РНК, а затем — в сложную, запутанную систему живой клетки. Его «объяснения» того, как эволюция относится ко второму закону, — вовсе не объяснения: он лишь заявляет, что так должно было произойти. Креационисты основывают свои доводы на эмпирически установленных фактах, на многократно подтвержденных научных принципах, в то время как эволюционисты обращаются к историям типа «Так уж вышло», противоречащим естественным законам и процессам. Попытка Китчера отразить аргументы креационистов, основанные на термодинамике, полностью провалилась. Один из основных доводов против механистического и натуралистического эволюционного происхождения невероятно сложных и точно организованных систем, являющихся частью живых организмов, основан на математической невозможности того, чтобы беспорядочные химические и физические процессы привели к образованию таких систем — даже за предполагаемые 5 млрд. лет земной истории. В разделе книги под заглавием «В царстве хаоса» (с. 85) Китчер пытается опровергнуть эти доводы. Но его «объяснение» ничего не объясняет. Он уделяет много времени обсуждению того, что называет «очевидной хаотичностью», «необузданным хаосом» и «хаотическими процессами», обвиняя креационистов в том, что они не видят между ними разницы. Но он нигде не объясняет, как естественные процессы, будь они очевидно хаотичны, необузданно хаотичны или просто хаотичны, могли привести к созданию из одной клетки живого организма или человеческого мозга с его 12 млрд. мозговых клеток и 120 триллионами связей между ними. По утверждению Китчера, то, во что верят эволюционисты, «прекрасно согласуется с предположением, что ДНК сформировалась, когда система менее сложных молекул (сравнительное количество которых нам неизвестно) подвергалась химической комбинации в соответствии с общими законами, управляющими химическими реакциями». Однако предполагать, что общие законы, управляющие химическими реакциями, действовали при формировании ДНК на гипотетической примитивной земле — это проблема, а не решение проблемы. Чтобы общие законы, управляющие химическими реакциями, привели к образованию нуклеотидов молекулы ДНК — это нонсенс, так же, как и по отношению, к любым другим комбинациям. Итак, вероятность того, чтобы в результате случайного сочетания нуклеотидов возник биологически активный белок, неизмеримо мала. Конечно, общие химические и физические законы действовали, когда я писал эту фразу, но они никак не были соотнесены с расстановкой букв алфавита в порядке, нужном для написания этого предложения, — и общие химические законы не были связаны с формированием ДНК, содержавшейся в живых организмах. Пытаясь опровергнуть доводы креационистов, основанньк на данных теории вероятности, Китчер опять прибегает к аргументу, лишенному всякого смысла. Неспособность Китчера распознать реальные проблемы очевидна, если обратиться к его попытке опровергнуть аргументы теории вероятности: На с. 103 он пишет: «Часто мы можем так представить начальные условия случившегося события, что оно покажется предельно невероятным. Представьте, что из стандартной колоды в 52 карты вы берете одну за другой 13 карт. Спросим в стиле Морриса: какова вероятность того, что эти карты будут расположены в нужном порядке? Ответ: примерно 1 на 4 х 1021 . Конечно, это кажется очень маловероятным. Однако же так произошло. Подобные случаи могут обманывать нас только в том случае, если мы упускаем из вида очевидный факт: вероятность любого события может быть очень низкой относительно конкретного описания начальных условий его протекания, даже если в итоге событие произошло. Если вам говорят, что из колоды в 52 карты вы вытянете 13 последовательных, вам это покажется вряд ли осуществимым. Однако это зависит от условий — а именно от того, каким образом сложены карты». Именно! Но это опять проблема, а не ее решение. Каждый из четырех игроков обязательно получает 13 карт. Но каких? Порядок расположения карт в колоде устанавливается случайно, методом перетасовки карт. Пока игрок не раскроет карты, он не может предсказать, какие из них ему достанутся. Достоверно лишь то, что какие-то 13 карт он получит, но вероятность получения определенного набора равна 1 к 4 х 1021. Если бы карты менялись по одной каждую секунду, потребовалось бы, чтобы прошло почти 10000 раз по 20 млрд. лет, прежде чем игрок подучил бы заранее заданный набор из 13 карт. Долго же пришлось бы играть! А если бы этому игроку понадобилось добиться такого результата миллион раз? Если бы обезьяне дали пишущую машинку и бумагу и разрешили нажимать клавиши столько раз, сколько знаков в этом предложении, на странице появилось бы много букв. Однако существовал бы один шанс из 26176, что обезьяна напечатала бы это предложение без единой ошибки. Число 26176 так велико, что превосходит количество частиц, составляющих миллиарды миллиардов миллиардов миллиардов миллиардов миллиардов миллиардов Вселенных! Происхождение жизни в результате эволюции не более вероятно. Люди, подобные Китчеру, живут в придуманном мире, бог которого — эволюция, а для эволюции нет ничего невозможного. Маловероятность, или фактическая невозможность эволюции, произошедшей в результате исключительно природных, механистических процессов, была отмечена многими креационистами, антиэволюционистами, независимыми исследователями и отчаявшимися эволюционистами[11]. В разделе «Страх перед окаменелостями» (с. 106-120) Китчер пробует защищать теорию эволюции от критики ученых-креационистов, утверждающих, что данные раскопок прямо противоположны положениям теории эволюции, однако его слова лишь подтверждают идею сотворения мира. Хотя об этом уже писали многие другие креационисты, Китчер указывает, что его замечания относятся главным образом к моей книге «Эволюция? Раскопки говорят нет!», а точнее к ее изданию 1979 г[12]. Как и многие эволюционисты, Китчер начинает с заявления о скудости данных раскопок и дает неверное представление об исследованиях креационистов. Тут-то и заключена проблема, потому что в настоящее время все больше геологов отступают от старого дарвинистского утверждения о том, что именно из-за скудности палеонтологических находок обнаружено так мало переходных форм (если они вообще были обнаружены). Если вспомнить, что на музейных полках хранятся останки 250 тыс. видов — десятки миллионов экземпляров, относящихся ко всем возможным геологическим периодам земной истории, любые жалобы на бедность результатов раскопок покажутся лишь свидетельством отчаянного положения эволюционистов. Проблемы, стоящие перед эволюционистами, утверждает Китчер, во многом определяются состоянием сохранившихся останков. Он пишет: «Дело не только в том, что результаты раскопок неполны. Многие останки плохо сохранились. Окаменелости некоторых организмов — таких, как морские беспозвоночные — дошли до нас в гораздо лучшем состоянии, чем другие». Это утверждение — еще одна отчаянная попытка справиться с трудностями, которые создают раскопки для теории эволюции, так как именно останки беспозвоночных, которые, признает Китчер, лучше всего сохранились, представляют собой самое мощное свидетельство против эволюции. Как подробно описано мною ранее, многие миллионы останков ископаемых беспозвоночных находятся в музейных коллекциях; потенциально доступными являются миллиарды этих останков — все крупнейшие типы беспозвоночных: губки, медузы, трилобиты, улитки, морские ежи, огурцы, лилии, съедобные моллюски, — и все они сразу появляются уже полностью сформированными; ни одной из форм не предшествуют «эволюционные предки», и нет никаких связующих звеньев. Итак, именно там, где у Китчера есть наибольшие шансы найти переходные формы, не обнаружено ни одной. Китчер утверждает, что есть несколько примеров переходных форм, которые, по его мнению, представляют связующие звенья между рыбами и амфибиями, рептилиями и млекопитающими и рептилиями и птицами. Так как эти предполагаемые промежуточные формы уже обсуждались в одной из предыдущих глав, а также в книге «Эволюция: вызов со стороны ископаемых» [13] и в книгах других креационистов и скептиков, здесь мы не будем обсуждать эту проблему. Несмотря на все старания Китчера, окаменелости остаются одним из мощнейших свидетельств в пользу сотворения. Именно в этом разделе (с. 115) Китчер обвиняет меня в цитировании вне контекста Ричарда Гольдшмидта и Дейвида Раупа, но его обвинения уже опровергнуты мною ранее. В следующей главе (глава 5) Китчер искажает взгляды геолога XIX века Адама Седжвика. Китчер пишет: «В 1831 г. в докладе Геологическому обществу Адам Седжвик публично заявил о том, что отказывается от своей версии сотворения» (с. 125). Далее Китчер приводит цитату из этого обращения, и становится ясно, что Седжвик отказался не от идеи сотворения, а от своей прежней теории катастрофизма, которую теперь считал неверной. В разделе «Каждому свое» (с. 135) Китчер делает слабую попытку опровергнуть доказательства сотворения, основанные на идее замысла и цели. Китчер заявляет, что недавнее открытие биохимического подобия организмов представляет собой «новый поразительный успех теории эволюции» (с. 136). Это заявление решительно опровергают специалист по молекулярной биологии Майкл Дентон[14], а также эволюционисты Швабе и Уорр, предлагающие альтернативное толкование этих данных[15]. Критикуя свидетельство в пользу сотворения, основанное на замысле, Китчер пишет (с. 137): «Если человек верит в сотворение — значит, он просто не способен мыслить критически. В самом деле, ведь, если подумать, это просто смешно! Представьте себе Творца, Который, наблюдая за бескрылой летучей мышью, вдруг видит, что ей чего-то не хватает, и снабжает ее необходимыми крыльями. Если же серьезно подойти к сути хотя бы одного подобного события, мы увидим, что мир — сочетание целого ряда организмов, которые развиваются в соответствии со своими надобностями и характером всей системы». Представление Китчерз о ходе мыслей креационистов просто смешно — разумеется, мы вовсе не думаем, что Творец уже наполовину создал летучую мышь, а потом вдруг, ни с того ни с сего, решил, что неплохо бы приделать ей крылья: креационисты верят в то, что Творец создал каждое растение и животное, с самого начала зная, каким оно должно быть в морфологическом и физиологическом отношении. А вот человек, верящий в эволюцию, явно не способен критически мыслить. Китчер пишет: «Слово "замысел", то есть удовлетворение "нужд" заранее, ничего не объясняет». Креационист немедленно напомнил бы Китчеру прежде всего, что слова «естественный отбор» — то есть тоже «удовлетворение "нужд" заранее», но только с позиций теории эволюции — тоже ничего не объясняет. Более того: инженер мог бы убедительно объяснить, что такое «замысел», описывая, зачем нужна каждая из миллионов деталей космического корабля. Так же очевидны и замысел и назначение каждой черты строения и каждой функции живой клетки, которая неизмеримо сложнее космического корабля. Почему же мысль о создании живой клетки разумным творцом менее убедительна, чем идея создания космического корабля разумными инженерами? Китчер приводит два примера, которыми часто пользуются эволюционисты для доказательства неверности положения о разумном замысле творения. Первый — это популяризованный Гоулдом рассказ о «большом пальце» панды[16]. Эволюционисты считают, что некоторые «устройства» в мире неуклюжи и недоразвиты, как, например, большой палец панды. Китчер пишет: «Хоть она и принадлежит к роду плотоядных, гигантская панда питается исключительно листьями бамбука. Для того чтобы ухватить побег, она нуждается в специальном приспособлении. Как и у всех плотоядных, у панды нет отставленного в сторону большого пальца. Но зато у нее вытянута одна из костей запястья, которая и служит для захватывания побега, — это не лучшее приспособление для такой цели. Любой компетентный инженер, пожелавший сконструировать гигантскую панду, предложил бы что-нибудь лучше. Но "устройство" все-таки работает» (с. 139). Эволюционисты считают, что этот «палец» (на самом деле это не палец) панды неуклюж и бесполезен, однако он очень удобен для срывания листьев с бамбука (он был задуман для хватания, а не как орудие срывания листьев). Даже сам Китчер признает, что «"устройство" все-таки работает». И работает настолько хорошо, что эволюционистам придется признать: оно служило гигантской панде все время ее существования (которое, по мнению эволюционистов, насчитывает уже миллионы лет). Итак, «неуклюжий и недоразвитый» «большой палец» панды не является ни «большим пальцем», ни «недоразвитым». Со стороны эволюционистов чересчур уж заносчиво требовать, чтобы Бог дал гигантской панде настоящий большой палец, с помощью которого она могла бы не только отрывать листья, а не просто удлинение лучевой сесамовидной кости на ее запястье, и уж совсем некрасиво заявлять, что инженеры сделали бы все это лучше. Они, разумеется, знают, что проверить справедливость их слов никто не может, потому что нельзя переделать «ладонь» панды или попросить их изменить ее «палец» и посмотреть, окажется ли предложенное ими решение лучшим. Другой пример, приводимый Китчером, — практика копрофагии кроликов. Кролики выделяют фекальные шарики двух видов, один из которых бурого цвета, а другой — зеленого. Зеленые «горошины» кролики могут переваривать вторично. Причина в том, что зеленый кал содержит много питательных непереваренных веществ, которые можно еще раз употреблять в пищу. Китчер и другие эволюционисты кричат, что это отвратительно. Правда, Китчер и его друзья не спросили у кроликов, что они об этом думают. Конечно, такие привычки показались бы отвратительными большинству людей, но, очевидно, не кроликам, а в данном случае важно только их мнение. Можно было бы с пользой углубиться еще в кое-какие идеи Китчера, атакующего креационистов, но, по-моему, уже сказанного достаточно для прояснения природы искаженных взглядов Китчера. При повторном прочтении его книги меня больше всего впечатлило отсутствие связующей основы в его аргументах. Его предполагаемое использование дарвинистских стратегий разрешения проблемы путем сочинения исторических рассказов — лишь пустая риторика. Но Китчер прочно пребывает в заблуждении относительно дарвинизма, отвергая все возражения — даже те, которые исходят от компетентных биологов и других ученых — как мракобесие, фанатизм и догматизм. Это Китчер, а не креационисты, виновен в злоупотреблении наукой. Kitcher, Abusing Science — The Case Against Creationism, The MIT Press, Cambridge, MA, 1982. [2]Derec Ager, Proc. Geol. Assoc. 87:132 (1976). [3]Brian Leith, The Listener 106:390 (8 October 1981). [4]A.S Romer, Vertebrate Paleontology, 3rd Edition, University of Chicago Press, Chicago, 1966, p. 381. [5]A.S. Romer, ibid., p. 211. [6]A.F.Shull, Evolution, McGraw Hill Book Co., New York, 1951, p. 70 (процитировано по: J.C.Whitcomb and H.M.Morris, The Genesis Flood, Presbyterian and Reformed Publishing Co., Philadelphia, 1961, p. 85). [7]J.C.Fentress, in the Discussion section of the chapter, «The Problems of the Vicarious Selection», George Wald, in Mathematical Challenges to the Neo-Darwinian Mechanism of Evolution, P.S. Moorhead and M.M.Kaplan, Eds., Wistar Institute Press, Philadelphia, 1967, p. 71. [8]Sharon Begley, Newsweek, April 1985, p. 80. [9]Возможно, Китчер имел в виду «должны были быть». [10]H.Morris, The Troubled Waters of Evolution, Creation-Life Publishers, San Diego, 1974. [11]Например, см.: Darwin Was Wrong — A Study in Probabilites, I.L.Cohen, New Research Publications, Greenvale, NY, 1984; Origins — a Skeptic's Guide to the Creation of Life on the Earth, R.Shapiro, Bantam Books, New York, 1986; Evolution — Possible or Impossible?, J.E.Coppedge, Zondervan Publishing Co., Grand Rapids, MI, 1973; Evolution: A Theory in Crisis, M.Denton, Burnett Books, London, 1985; The Mistery of Life's Origin, C-B.Thaxon, W.L.Bradley and R.L.Olsen, Philosophical Library, New York, 1984. [12]D.T.Gish, Evolution? The Fossils Say No!, Creation-Life Publishers, San Diego, 1979. [13]D.T.Gish, Evolution: The Challenge of the Fossil Record, Master Books, El Cajon, CA, 1985. [14]M.Denton, Evolution: A Theory in Crisis, Burnett Books, London, 1985. [15]C.Schwabe and G.Warr, Prespectives in Biology and Medicine, 27(3):465 (Spring 1984). [16]S.J.Gould, The Panda's Thumb, Norton, New York, 1980. [1]Philip 8. Элдредж и его обезьяний бизнес Как уже говорилось ранее, Найлз Элдредж, куратор Американского музея естественной истории и палеонтолог, специалист по беспозвоночным, — один из главных приверженцев идеи о прерывистом равновесии в эволюции. Эта идея заключается в том, что эволюция не была медленным процессом, шедшим постепенно и состоявшим из бесчисленных макромутаций, и предполагает, что после долгих периодов стазиса, то есть неизменного состояния, каждый вид возникал очень быстро (за несколько тысяч лет) из предшествовавшего ему вида в результате какого-то еще неизвестного нам механизма... Элдредж — очень активный антикреационист и автор книги «Обезьяний бизнес: взгляды ученого на креационизм»[1]. Эта глава посвящена критике его книги. В предисловии к книге Элдредж цитирует Бытие 1. Он пишет об ученом-креационисте как о человеке, буквально верящем в изложенное в Библии, но пытается доказать истинность того, что сказано в Бытии, опровергая теорию эволюции. Затем он говорит о верующем эволюционисте: это тот, кто понимает Бытие в метафорическом смысле, верит, что для сотворения Вселенной и живых организмов Бог использовал законы природы, и рассматривает шесть дней творения как шесть эонов. Наконец, Элдредж пишет, что ученый может иметь любое личное мнение о Бытии, но происхождение живых существ он должен рассматривать только опираясь на естественные законы. В следующем параграфе Элдредж ясно дает понять, кто относится к такого рода ученым. Он утверждает: «Мне кажется, что красота первой главы Бытия и ее откровение не могут быть опровергнуты никакой современной наукой. Почему бы нам просто не оставить ее в покое и не попытаться лучше понять самих себя и наш мир научными методами?» Ученые-креационисты утверждают, что глава 1 Бытия имеет отношение к современной науке, потому что представляет собой существенное доказательство сотворения мира. Мы отличаем теорию и философию эволюции от того, что можно было бы назвать современной наукой; мы вовсе не считаем, что гуманистическое эволюционистское мышление является современным методом осмысления мира и нас самих. В главе 1 Элдредж пишет: «Сегодня креационисты — по меньшей мере, большинство их ораторов — высокообразованные, интеллектуальные люди» (с. 17). Таким образом, он опровергает любимую характеристику Стивена Гоулда, который обычно именует креационистов «йеху». По поводу дебатов, проводившихся, на всей территории Соединенных Штатов, Элдредж заявляет: «Креационисты почти всегда побеждают» (с. 17). Он признает, что креационисты не оперируют в споре религиозными понятиями, всегда хорошо готовы к выступлению и почти всегда информированы лучше своих оппонентов, которые, по его словам, «слишком часто остаются в состоянии смущенного недоумения». Элдредж признает: в спорах креационисты не говорят о религии, строго придерживаясь научных доказательств. Но если, как говорит Элдредж, все научные доказательства на стороне эволюционистов, а креационисты могут отстаивать свою правоту лишь с помощью псевдонауки, почему эволюционисты не могут победить оппонентов и разбить их и их аргументы в пух и прах? Почему креационисты «почти всегда побеждают»? Элдредж считает, что это происходит из-за хитро продуманной сценической внешности, а не из-за ясности логики или силы доказательств (с. 18). Невероятно! Какие они дьявольски хитрые, эти креационисты. Какой позор для эволюционистов — позволять оппонентам выигрывать важные споры, оставаясь «в состоянии смущенного недоумения», и все лишь из-за «хитро продуманной сценической внешности» креационистов (что бы Элдредж под этим ни подразумевал). Заявление Элдреджа просто смешно. Креационисты выигрывают у эволюционистов дебаты лишь по одной причине — на их стороне правда. Элдредж признает также: «В последнее время креационисты очень успешно вербуют себе ученых-последователей» (с. 21). Вероятно, в этом-то хитро продуманная сценическая внешность помочь не может. Это происходит потому, что креационисты называют идеи творения и эволюции равнозначными верованиями, считает Элдредж. На самом деле, для исследователей это неважно. Им интересен поиск истины. Они обратились потому, что умны и видят, где правда. В первой главе Элдредж обрушивает на научный креационизм целый шквал разных обвинений. Он говорит, что креационизм — это антиинтеллектуализм, часть общего подъема неопопулизма, связанного с политическим консерватизмом; что доводы креационистов, приводимые в защиту буквального понимания Бытия, устарели, что они неверны и (иногда) специально подтасованы; он называет креационизм вопиющей политической деятельностью в чаду религиозного рвения, попыткой превратить научные изыскания в эквивалент медицинского квакерства. «Перчатка брошена», — пишет Элдредж. Да уж, еще бы! И креационисты принимают вызов! Во второй главе под названием «Факты и теории: кругла ли на самом деле земля?» Элдредж обсуждает природу фактов, гипотез и теорий, на самом деле не понимая, что означают эти термины, так как говорит: «Эволюция — такой же факт, как и то, что Земля круглая» (с. 31). В наше время многочисленные наблюдения, проводимые как на Земле, так и со спутников в космосе, подтвердили, что Земля круглая, как шар. Если ктото в этом сомневается, может провести самостоятельные испытания и наблюдения. Ни один разумный ученый не будет спорить с этим фактом. Но никто никогда не видел, как рыба эволюционировала в амфибию или обезьяна — в человека. Эти идеи — не более, чем спекулятивные положения, противоречащие многим научным свидетельствам и отвергаемые многими умными и знающими учеными. Вера Элдреджа в «факт эволюции» выдает его поистине религиозное отношение к последней. Один из важнейших критериев научной теории — это возможность на основе этой теории предсказать результаты естественных опытов или то, что в будущем произойдет в природе. Однако ни один эволюционист не осмелится предсказать, какие изменения могут произойти в будущем. И Элдредж чувствует себя обязанным вывести теорию эволюции из этого затруднительного положения. Он утверждает (с. 33): «Вся эта приукрашенная риторика скрывает простые значения "предсказуемости" в науке. Как мы уже видели, предсказуемость означает, что если идея истинна, она должна иметь определенные последствия. Мы должны, выйдя "на природу", видеть ожидаемые (предсказанные) последствия». Элдредж же считает, что в науке — по крайней мере, в науке о происхождении жизни — предсказуемость будущих событий необязательна — достаточно уметь объяснить происходившее в прошлом и происходящее в настоящем. Далее Элдредж пишет: «Если основная идея в том, что все когда-либо существовавшие и существующие организмы взаимосвязаны вследствие процесса преемственности, который мы называем эволюцией, какие последствия можем мы ожидать в настоящем мире? Наблюдаемые нами последствия — предсказания, которые нам следовало бы сделать, а не гадания о будущем». Прежде чем мы обсудим примеры, которые, судя по Элдреджу, доказывают верность предположений теории эволюции, давайте рассмотрим другие важные последствия утверждений Элдреджа. Его заявление о предсказуемости, означающее, что, если идея верна, она должна иметь определенные последствия, которые мы можем видеть, выйдя «на природу», равно применимо и к сотворению мира, и к эволюции. Таким образом, Элдредж широко распахнул двери науки, впуская туда вместе с теорией эволюции и креационизм. Абсолютно верной была бы тогда и такая перефразировка предположения Элдреджа: «Если основная идея о том, что все когда-либо существовавшие и существующие организмы были сознательно созданы Творцом в соответствии с Его разумным планом, какие последствия можем мы ожидать в настоящем мире? Наблюдаемые нами последствия — предсказания, которые нам следовало бы делать, а не гадания о будущем». Как было описано в предыдущих главах, каковы бы ни были наши находки, пришедшие из прошлого (ископаемые останки), и данные настоящего времени (термодинамика, сложность живых организмов, теория вероятности), последствия, о которых ведет речь Элдредж, свидетельствуют в пользу сотворения. Об окаменелостях Элдредж едва упоминает, заявляя, что история длиной в 3 млрд. лет поддерживает идею эволюции. Однако, как мы видели, результаты раскопок абсолютно не соответствуют теории эволюции. Тем не менее Элдредж заявляет: «Мы можем сузить наши предсказания до такой степени, что не придется проверять с помощью окаменелостей общее положение о происхождении всех форм жизни от общего предка. Как должна выглядеть современная жизнь, если основная идея эволюции верна? Какие предсказания можем мы сделать?» (с. 34). Элдредж отвечает на этот вопрос. Он пишет (с. 36): «...сама идея эволюции предполагает, что каждый вид имеет тенденцию к обладанию какими-либо уникальными чертами, но каждый вид должен одновременно иметь какие-то общие черты в строении и поведении с некоторыми другими видами. Более того, каждая группа сходных видов будет иметь нечто общее с другими подобными группами или видами (вспомните сравнение с двумя мона- хами), и эта общая группа должна чем-то походить на другие такие же группы. Это явление передающихся сходств, захватывающее все более широкий спектр биологических форм, должно продолжаться, пока не окажется, что вся жизнь — едина, несмотря на разделение, и каждая пара ее проявлений имеет хотя бы одну общую черту. Вот великое предположение эволюции: сходства органического мира организованы, как сложный набор китайских шкатулочек». Затем Элдредж указывает, что именно такой процесс имеет место в природе. Отдельные организмы объединяются в виды, потому что имеют много общих черт и могут скрещиваться друг с другом. Группа видов — это род, потому что и виды обладают определенным сходством; сходные роды объединяются в семейства; семейства — в порядки и т.д. Итак, заявляет Элдредж, предположение, основанное на теории эволюции, в целом подтверждено. На основании же креационизма, говорит он, такого предположения сделать нельзя — Творец мог бы создать самые разные виды каким угодно способом. Однако история биологии противоречит словам Элдреджа. Тот факт, что живые организмы можно объединить в иерархическую систему, состоящую из «гнездовых» групп, было известно задолго до Дарвина и до возникновения его теории эволюции. Современная таксономическая система, по которой организмы группируются в виды, роды, семейства, порядки, классы и типы, была разработана Карлом Линнеем, труды которого были опубликованы за сто лет до «Происхождения видов» Дарвина. Можно ли говорить как о предположении теории эволюции о том, что всем было известно еще за сто лет до ее выхода на сцену? К тому же, сам факт возможности группировки организмов в «гнездовые» группы основан скорее на различиях и отсутствии преемственности, чем на сходстве. История жизни и в настоящем, и в прошлом (судя по раскопкам) — прерывиста, это не постепенный переход от одного вида к другому или развитие одного рода из другого, как можно предположить на основе эволюции. Таксономия как система классификации возможна лишь при наличии очень значительных разрывов между разными по своей сути типами организмов. Как упоминалось ранее в этой книге, Симпсон допускает, что пробелы между высшими категориями — порядками, классами и типами — систематичны и почти всегда велики, в то время как Элдредж, Гоулд и другие сторонники теории прерывистого равновесия говорят, что переходные формы встречаются редко (если вообще встречаются) на уровне видов. Более того: среди миллионов видов ныне живущих организмов ни один ученый не может указать ни одной переходной формы или зарождающегося организма, развивающегося из какой-либо ранее существовавшей формы. Итак, эволюционисты типа Элдреджа указывают на свидетельство, которое, по их мнению, поддерживает их теорию, но не обращают внимания на другое свидетельство, направленное против эволюции. Мы видим, что великое предположение эволюции, о котором говорит Элдредж, вовсе не было таковым; да и какие могут быть предположения, если утверждение Дарвина о том, что одна форма жизни переходила в другую без разрывов, терпит жалкое поражение. Результаты наблюдений за сегодняшней жизнью, показывающие нам, что каждый основной тип растений и животных существует отдельно и отличается от других основных типов, великолепно соответствуют тому, чего нам следовало бы ожидать на основании теории сотворения. Можно лишь гадать, каков уровень интеллекта людей, позволивших так ослепить себя предвзятыми понятиями и религиозной верой в теорию эволюции, чтобы принимать теорию эволюции, несмотря на множество несоответствий. В третьей главе Элдредж посвящает несколько страниц довольно краткому обсуждению результатов раскопок. Его основной тезис таков: общая последовательность развития жизни на протяжении 3,5 миллиардов лет вполне соответствует ожиданиям, основанным на эволюционистских предсказаниях. Он указывает, что древнейшие окаменелости — останки одноклеточных водорослей и бактерий, невероятно похожие на ныне существующие организмы, — обнаружены в скалах возрастом около 365 млрд. лет. Он утверждает, что в скалах возрастом около 1,3 млрд. лет найдены останки одноклеточных эукариотов — одноклеточных организмов с ядром: водорослей, амеб и фораминифер. Далее Элдредж вынужден, учитывая данные раскопок, вступить в дискуссию об очень сложных беспозвоночных «эдиакаранской фауны», обнаруженных в Австралии, Ньюфаундленде, Англии, Сибири и Южной Африке. Элдредж придерживается общепринятого мнения, что окаменелости, включая кишечнополостные организмы, напоминающие современных медуз и морские перья, а также червеподобные или эхинодермы и некоторые другие относятся к не известным нам прежде формам. Следующие четыре страницы (и с. 130) автор посвящает разговору о «кембрийском взрыве» — внезапном появлении великого множества сложных беспозвоночных — и мягкотелых, и покрытых панцирем: губок, медуз, трилобитов, морских ежей, съедобных моллюсков, червей, улиток, брахиоподов и других. В главе 5 нашей книги содержится подробное описание борьбы Элдреджа с этим, по его выражению, «потрясающим вызовом интеллекту»; здесь нет необходимости вновь возвращаться к этому вопросу. Достаточно сказать, что, несмотря на все ухищрения Элдреджа, пытающегося убедить читателей, что здесь нет чудовищного несоответствия теории эволюции, он вынужден признать (с. 46): «Кембрийский эволюционный взрыв до сих пор окутан тайной». Что говорит Элдредж о происхождении рыб? Рыбы предположительно были первыми позвоночными, то есть предками всех прочих позвоночных: амфибий, рептилий, птиц и млекопитающих, из которых самое совершенное — человек. Эволюция рыб — одно из эпохальных событий всего эволюционного процесса, и ее следует изучить во всех подробностях. О происхождении рыб можно сочинить потрясающую эволюционную историю. На полках библиотек должно было бы стоять множество трудов на эту тему. Эволюция беспозвоночного в рыбу предполагала полное преобразование строения тела и, по предположениям, длилась 100 млн. лет. За такой обширный промежуток времени должно было смениться много переходных форм. Миллиарды миллиардов переходных форм должны были жить и умирать на Земле. Миллионам останков этих промежуточных организмов следовало бы лежать в музеях, но, как уже сказано в главе 5, среди останков промежуточных форм не было обнаружено. Именно там, где наиболее очевидны и доказаны эволюционные изменения, нет никаких доказательств того, что так было. Так что же может сказать Элдредж о происхождении рыб? Ему нечего сказать! На с. 49 Элдредж пишет: «Мы сами — позвоночные, поэтому нас больше всего интересуют рыбы, амфибии, рептилии и млекопитающие. В данном случае результаты раскопок в некотором роде обманчивы, потому что позвоночные соответствуют чаяниям Дарвина гораздо лучше, чем любая другая группа: "рыбы" разных видов предшествуют древнейшим позвоночным, вышедшим на сушу, — "амфибиям", которые все равно вынуждены были возвращаться в воду для размножения (как делают сегодня лягушки и саламандры)». Это все, что Элдредж говорит о происхождении рыб, — то есть ничего. Элдредж указывает на то, что, по его мнению, является в окаменелостях важным свидетельством в пользу теории эволюции, — на переход от простых форм к более сложным; прокариотовые одноклеточные организмы (сине-зеленые водоросли и бактерии) уступают место одноклеточным эукариотам (все организмы с ядром, одноклеточные в том числе), потом — сложным, многоклеточным организмам (эдиакаранские и кембрийские беспозвоночные), и наконец — рыбам и другим позвоночным. Он или игнорирует или пытается свести до минимума по-настоящему значительную характеристику останков — наличие огромных, бесспорных пробелов между одноклеточными организмами и сложными беспозвоночными, а также между сложными беспозвоночными и рыбами. Эти огромные, ничем не заполненные пробелы не просто «вызов интеллекту» — они фатальны для теории эволюции. Ни беспозвоночные, ни рыбы (предположительно, первые позвоночные) не имеют предков, а все прочие позвоночные, включая человека, предположительно являются прямыми потомками сначала какого-то беспозвоночного, а потом — какой-то рыбы. Они не имеют предков, значит, и у нас нет предков, а эволюция — эффектная фальшивка, признают это эволюционисты или нет. Как уже указано в главе 5, этот факт делает бесцельными дальнейшее обсуждение результатов раскопок. На с. 80 .Элдредж пишет: «...научный креационизм — вообще не наука, а учеными-креационистами не сделано ни одного интеллектуально ценного и научно доказуемого заявления о мире природы». Одно из заявлений креационистов о мире природы таково: и в останках, и среди живых организмов пробелы между качественно разными типами живых организмов — как растений, так и животных — систематичны и почти всегда велики. Примерно за сто тридцать лет, прошедших со времен написания Дарвином «Происхождения видов», это заявление подтверждалось тысячи раз, так как палеонтологи усердно ищут «недостающие звенья», но этих звеньев до сих пор недостает. Значит, вышеприведенное заявление креационистов интеллектуально ценно и научно доказано. Более того, это заявление креационистов содержало очень важный элемент предвидения, так как впервые оно было сделано еще во времена Дарвина, до того как сто тридцать лет велись интенсивные поиски. Четвертую главу своей книги Элдредж посвящает обсуждению механизма эволюции, говоря о преемственности идей ламаркизма, дарвинизма, неодарвинизма, идеи «подающего надежды монстра» Шиндевольфа, Гольдшмидта и других и его собственной концепции «прерывистого равновесия». На с. 52 он делает интересное признание: «На первый взгляд кажется, что сейчас мы знаем о том, как совершается эволюция, меньше, чем, скажем, лет десять назад, когда в рядах эволюционистов было нечто вроде единодушия. Сегодня, когда так силен хаос, в наших рядах существуют определенные разногласия». Невероятно! Со времен Дарвина бесчисленное множество ученых (зоологов, ботаников, палеонтологов, генетиков, эмбриологов, анатомов, физиологов, биохимиков и геологов) посвятили неисчерпаемое количество человеко-часов испытаниям и проверкам дарвинизма, неодарвинизма и других теорий о всевозможных эволюционных механизмах, и сейчас они ничуть не ближе к истине, чем был Дарвин в 1859 г. Наверное, что-то не так с самим понятием эволюции. Элдредж делает и еще одно интересное заявление (с. 55). Говоря о борьбе Дарвина с учеными в защиту своих взглядов, Элдредж утверждает: «Его аргументы имели такой успех, что в 18S9 г. "Происхождение видов" убедило многих биологов и геологов, а также значительную часть публики, не занимающейся наукой, в том, что эволюция должна была иметь место. Дарвин обнаружил в природе все признаки, предполагающие эволюцию. Но главное — он убедил весь мир в реальности эволюции с помощью простой и правдоподобной теории о том, как это произошло». Другими словами, дело вовсе не в свидетельствах окаменелостей (которые даже сам Дарвин считал наиболее серьезными возражениями своей теории), не в доказательствах, основанных на сравнительной анатомии, так называемых «рудиментарных» органах или эмбриологии, не в свидетельствах биогеографии, не в данных экспериментов — дело в том, что Дарвин убедил весь мир историей, содержащей простую и правдоподобную схему эволюции. Сегодня доказательства в пользу эволюции, основанные на сравнительной анатомии (гомологии) «рудиментарных органов, эмбриологии, признаны или несущественными, или противоречащими эволюции; результаты раскопок идут вразрез с теорией эволюции; искусственный отбор (эксперименты по скрещиванию) либо не дают результатов, либо противоречат теории эволюции; биогеография и другие подобные свидетельства могут быть с одинаковым успехом истолкованы на основе как эволюционизма, так и креационизма; схему, предложенную Дарвином, отвергнет любой современный биолог, а неодарвинизм, заменивший ее, назван Стивеном Джеем Гоулдом абсолютно мертвой» теорией[2]. Таким образом, единственное достижение Дарвина — завоевание мнения большинства, их вера в эволюцию, предположительно убедительная схема, невероятность которой доказана, а вот чем ее заменить — тут эволюционисты никак не могут прийти к согласию. Однако Элдредж и другие эволюционисты, ярые догматики, восклицают: «Эволюция — это факт!» Все большее количество ученых и законодателей начинают спрашивать: «Но откуда они знают, что это факт?» Сила пропаганды в бесконечном повторении, и эволюционисты пытаются убедить всех в истинности своей теории, неустанно повторяя: «Эволюция — это факт». По поводу эволюционной биологии Элдредж пишет (с. 82): «Она предполагает, что мы должны увидеть в природе, и сама исправляет. Она никогда не притязает на обладание конечной истиной». Теперь сравните эти слова с высказыванием со с. 31: «Эволюция — такой же факт, как то, что земля круглая». Эта последняя фраза как раз и есть притязание на обладание конечной истиной. Эволюционисты типа Элдреджа лишь притворяются объективными, беспристрастными учеными, которые ищут истину на пути к верному заключению и руководствуются лишь фактами. На самом деле, у ученых могут быть такие же заблуждения, как и у обычных людей; эволюционисты же виновны в догматизме и руководствуются предвзятыми, навязчивыми идеями. Элдредж и эволюционисты, разделяющие его убеждения, считают себя принадлежащими к интеллектуальной элите, единственными глашатаями истины, обязанность которых — защищать беззащитных студентов и общественность от ошибок, наставляя их истине эволюции. Элдредж уверяет (с. 83), что сравнительно небольшое число ученыхкреационистов написали большую часть статей, появившихся в «Криэйшн Рисерч Сосайети Квотерли». «Ни один из них, — заявляет Элдредж, — ни разу не написал статьи в какой-либо уважаемый научный журнал». Это неверно, потому что большая часть этих ученых, включая автора этой книги, печаталась во многих ведущих научных журналах. Элдредж, очевидно, имел в виду, что креационисты не печатают статей в уважаемых научных журналах, которые откровенно поддерживают сотворение и/или выражают сомнение в абсолютной истинности эволюции. Это очень близко к истине, потому что, несмотря на то, что Эддредж и другие эволюционисты это отрицают, издатели и редакторы этих журналов отвергают, не читая, любые статьи в защиту идеи сотворения, какова бы ни была их ценность. Элдредж пишет: «...любой человек, знакомый с научной литературой двадцатилетней давности, прекрасно знает, что всякого рода новые, еретические — а иногда и весьма забавные — идеи изгонялись со страниц научных журналов... Теперь, в самом деле, ересь даже поощряется в некоторых изданиях — если от нее есть прок». Давайте теперь посмотрим, что говорит об этом Ханне Алфвен, лауреат Нобелевской премии в области физики. В своем труде «Воспоминания ученого-диссидента» Алфвен утверждает: «При господстве в науке США существующей системы цензуры мои работы вряд ли будут напечатаны ведущими журналами США»[3]. Алфвен не покушается на теорию эволюции. Он расходится с большинством во мнении относительно интерпретации аномальных косых смещений и того, что они значат для теорий происхождения и распространения Вселенной. Если лауреат Нобелевской премии, не выступающий против теории эволюции, не может напечатать свои труды в уважаемом научном журнале, как может добиться этого рядовой ученый, статья которого направлена против теории эволюции? Эволюционисты, что бы они ни говорили, решительно настроены не допускать ученыхкреационистов в эти издания. Элдредж цитирует (с. 116) большой отрывок из моей книги «Эволюция: раскопки говорят нет!»[4], в которой я объясняю, что я подразумеваю под «основным типом». Комментарии Элдреджа к цитате заставляют сомневаться, изучал ли он в школе английский язык. В цитате приведены мои слова: «Например, очевидно, что такие беспозвоночные, как губки, медузы, черви, улитки, трилобиты, устрицы, пчелы относятся к разным типам. Среди позвоночных рыбы, амфибии, рептилии, птицы и млекопитающие тоже, очевидно, принадлежат к разным основным типам. Среди рептилий к разным типам можно отнести черепах, крокодилов, динозавров, птерозавров (летающих рептилий) и ихтиозавров (водных рептилий). Каждая их этих основных групп рептилий может быть подразделена на основные типы внутри каждой указанной группы. Внутри класса млекопитающих легко выделяются такие различные типы, как утконосы, опоссумы, ежи, летучие мыши, крысы, кролики, собаки, кошки, лемуры, обезьяны и люди. Среди человекообразных обезьян к разным основным типам принадлежат гиббоны, орангутанги, шимпанзе и гориллы». Из этого фрагмента ясно, что, говоря «среди позвоночных рыбы, амфибии, рептилии, птицы и млекопитающие..... очевидно, принадлежат к разным основным типам», я не имею в виду, что все рыбы принадлежат к одному основному типу, или все рептилии и т.д., потому что в следующем же предложении сказано: «Среди рептилий к разным типам можно отнести черепах, крокодилов, динозавров, птерозавров (летающих рептилий) и ихтиозавров (водных рептилий)». Далее я продолжаю, поясняя, что не все черепахи, или не все динозавры и т.д. относятся к одинаковому типу творения, утверждая: «Каждая из этих групп рептилий может быть подразделена на основные типы внутри каждой указанной группы». Затем я продолжаю, выбрав для примера млекопитающих, и поясняю, например, что человекообразные обезьяны отличаются по типу от прочих обезьян и что среди самих человекообразных обезьян различаются гиббоны, орангутанги, шимпанзе и гориллы. Кажется, я настолько ясно описал, что подразумеваю под основным типом, что любой школьник со средними умственными способностями, не говоря уже о кураторе Американского музея естественной истории, с легкостью поймет мое объяснение. Однако Элдредж, кажется, в нем запутался. В своей книге непосредственно после приведенной цитаты Элдредж пишет: «Гиш, конечно, не может в самом деле иметь в виду то, о чем он слишком буквально говорит в этом отрывке. Он заявляет, что "вариации" происходят внутри "основных типов", а не между ними, и называет "основными типами" такие группы, как "рептилии" и "млекопитающие". Тогда, по его собственным словам, выходит, что летучие мыши, киты, люди и остальные млекопитающие развились внутри основного "типа" млекопитающих. Но затем он пишет, что эти подгруппы млекопитающих сами представляют собой "основные типы", и, значит, они не могут иметь общих предков, по представлению креационистов. Летучая мышь порождает летучую мышь, кит — кита и так далее. Но Гиш не останавливается на этом, он считает, что общих предков не имеют даже основные подразделения млекопитающих. Это, конечно, несерьезно — в лучшем случае, а в худшем — бессмысленно. Можно лишь согласиться с тем, что у креационистов явно не все гладко с понятием "основной тип"». Кажется предельно ясным, что я никоим образом не хотел сказать, что все млекопитающие, все птицы или все рептилии составляют один основной тип. Я имел в виду то, что мы доподлинно знаем: любая рептилия по основному типу отлична от любого млекопитающего, а любое млекопитающее — от любой птицы, — ведь и любой таксономист без колебаний относит рептилию к классу Reptilia, а птицу — к классу Aves. Я также совершенно ясно показал, что ихтиозавр, как нам известно, по основному типу отличен от черепахи, хотя оба они относятся к классу рептилий. Это, опять же, не значит, что все ихтиозавры или все черепахи относятся к одному основному типу. Мы проиллюстрировали это рисунками 1 и 2. Порядок приматов подразделяется на две группы, каждая из которых состоит из шести семейств (рис. 1). Семейство Pongidae подразделяется на три рода, один из которьи, Pan, представлен двумя видами (рис. 2). Основной тип, или сотворенный тип, может в некоторых случаях существовать на уровне вида, как в случае с человеком, Homo sapiens, или на уровне рода, как, возможно, в случае с Pan, или на уровне семейства, как, например, в случае с семейством псовых. Тот факт, что несколько маленьких кружочков помещены внутрь большого круга, не означает, что все организмы внутри большого круга обязательно представляют один и тот же основной тип, иди сотворенный тип, и все организмы, занимающие таксономические места внутри одного рода, также не принадлежат к одному виду. Рис. 1. Классификация порядка приматов. Рис. 2. Классификация семейства Pongidae. Элдредж обнаруживает свое невежество, как это часто случается с эволюционистами, когда речь заходит о термодинамике и проблемах, которые она создает для эволюции. Хотя эта тема подробно обсуждалась в предыдущей главе, критика на высказывания Элдреджа по этому поводу (с. 88-91) была приведена лишь вкратце. Он приводит в пример развитие оплодотворенной человеческой яйцеклетки во взрослый организм, называя этот процесс «очевидным исключением из второго закона». Это, конечно, глупо. Во-первых, если бы из второго закона термодинамики были исключения, это был бы уже не закон, а просто обобщение. Во-вторых, конечно же, человеческая яйцеклетка — открытая система, получающая постоянный приток энергии и питания из внешнего источника, но она содержит также всю необходимую генетическую информацию: не только код для полного развития одной клетки во взрослый организм, но и программы регуляции, замены и обновления всей невероятно сложной метаболической системы, необходимой для жизни человека. Более того: сама оплодотворенная яйцеклетка представляет собой невероятно сложный механизм, обладающий всеми метаболическими системами, нужными для функционирования живого организма. Элдредж и его коллегиэволюционисты должны объяснить, как могла возникнуть жизнь вопреки универсальному действию второго закона. Эддредж прибегает к любимой уловке эволюционистов, пытаясь аргументировать связь эволюции и второго закона рассуждениями об открытых и замкнутых системах. Он выдвигает против ученыхкреационистов безобразно ложное обвинение, утверждая, что «... вначале они не понимали, что закон действует только в закрытых системах». Креационисты требуют, чтобы Элдредж подтвердил это заявление фактами. В рассуждениях креационистов об эволюции и втором законе всегда принимались во внимание как открытые, так и замкнутые системы. Вся защита Элдреджа против второго закона основана на том факте, что Земля — открытая система, получающая энергию от Солнца. Как уже было сказано ранее, открытость системы и приток энергии извне необходимы, но соблюдения этих условий недостаточно для того, чтобы из простых, беспорядочных систем развились сложные и упорядоченные. Ученые-креационисты подходят к проблеме эволюции и второго закона научно, логично и рационально, а эволюционисты отвечают нелогично, упрощенно и иррационально. Они забывают о разуме ради бога эволюции. Упрощенные ответы Элдреджа (и его коллег) на серьезнейшую критику теории эволюции в изобилии представлены в этой книге, и один из них — попытка Элдреджа опровергнуть заявления ученыхкреационистов о замысле и цели сотворения мира, проявляющихся в природе, особенно живой. Он пишет (с. 132): «Анатомы принадлежат к числу тех, кто особенно сопротивляется идее эволюции, — уж очень их впечатлило изучение сложностей строения органов и их систем. Представить промежуточные стадии между, скажем, передней ногой бегущей рептилии и совершенным крылом птицы кажется им невозможным, как и всем сегодняшним креационистам. Проблема эта, впрочем, свидетельствует о бедности человеческого воображения более, чем о каких-либо ограничениях природы, и этот ответ не чужд креационным способам мышления». Вот и все, что он смог ответить! Эволюционисты тоже не отличаются богатством воображения, а то могли бы отвечать и поубедительнее. Ответ этот настолько прост, насколько это возможно, и начисто лишен любого интеллектуального содержания. Впрочем, эволюционистская литература переполнена историями типа «Так уж вышло». Да, воображения эволюционистам не занимать! Но в природе существует так много запутанных и сложных примеров, изобличающих такое богатство доказательств сознательного замысла сверхразумного Творца, что эволюционисты просто не могут объяснить, как шла эволюция, основанная на случайных, слепых, беспорядочных мутациях. «Креационные способы мышления» исключают и веру, основанную лишь на силе человеческого воображения, и попытку извинения, основанного на его бедности. В своей книге «Эволюция: кризис одной теории»[5] Майкл Дентон посвящает этой теме целую главу — «Загадка совершенства». Он считает, что процесс эволюции, основанный исключительно на случайных мутациях, не мог привести к возникновению невероятно сложных механизмов, входящих в состав живых организмов. Дентон пишет: «Хотя в последнее столетие довод о замысле был непопулярен в биологии, большинство ученых, не согласных с теорией эволюции, утверждали, что случайности недостаточно для развития столь сложного механизма приспособления, — и число этих несогласных сейчас не меньше, чем прежде. Как мы уже видели, несогласные — это не только фундаменталисты, ламаркисты и виталисты, такие, как Бергсон и Тейяр де Шарден, но и очень уважаемые научные деятели» (с. 341). Упомянув о том, что креационисты сравнивают организмы со сложными машинами, созданными разумными людьми, Элдредж заявляет, что можно было бы просто сказать, что их создал Творец, а потом пишет: «Сравнение это бессмысленно; оно ничего не доказывает. Может, так оно и есть, но ведь это не наука. Это не биология, а лишь признание того, что автоматические природные процессы не могут служить объяснением упорядоченности и сложности, которые мы все наблюдаем в природе» (с. 134). И что же скажет об этом Майкл Дентон? А вот что: «Почти неотразимая сила этого сравнения полностью подорвала авторитет предположения, превалирующего в биологических кругах более половины века и гласящего, что гипотеза замысла может быть исключена на основании того, что это понятие по сути метафорическое a priori и поэтому не имеет научного веса. Напротив, ссылка на замысел — это вывод, сделанный исключительно a posteriori и основанный на неумолимой логике аналогий. Вывод может иметь религиозное применение, но не зависит от религиозных предположений» (с. 341). Элдредж говорит, что аналогия бессмысленна, что она ничего не доказывает, то есть является чистой религией и поэтому должна быть исключена из науки вообще и биологии в частности. Дентон же убедительно опровергает этот ложный вывод, указывая, что понятие это — вывод a posteriori, основанный на неопровержимом доказательстве обязательного наличия Творца для выполнения необходимого замысла, а не наоборот. Поэтому это не метафизическое понятие, лишенное всяких доказательств (их мы видим каждый день) и зависящее от религиозных предположений, а вывод, сделанный в результате удачного применения логики аналогий. Элдредж завершает свой труд главой «Религия и политика креационизма», в которой утверждает, что противоречия между эволюционизмом и креационизмом — лишь религиозно-политический вопрос; что креационисты пользуются политическими средствами для ведения войны против светского гуманизма, рассматривая эволюцию как боевое оружие антропоцентрической, атеистической религии. Элдредж приводит результаты опросов общественного мнения, из которых следует, что большинство американцев верит в сотворение и еще большее их число хочет, чтобы и креационизму и эволюционизму учили в школах, и выражает встревоженность этим фактом: «Креационисты добились слишком больших успехов» (с. 148). Он призывает всех граждан, заинтересованных в отражении «атаки» ученых-креационистов, объединяться под флагами и сплачиваться как на государственном, так и на местном уровне. Креационисты отвечают: «Если вы хотите войны, она будет. Мы готовы к сражению, потому что правда на нашей стороне, а последствия битвы — жизнь (вечная жизнь) или смерть». Итак, как говорит Элдредж, вызов брошен — и принят. [1]Niles Eldredge, The Monkey Business, A Scientist Looks at Creationism, Washington Square Press, New York, 1982. [2]S.J.Gould, Paleobiology 6:121 (1980). [3]Hannes Alfven, American Scientist, 76(3):251 (1988). [4]D.T.Gish, Evolution: The Fossils Say No!, Public School Edition, Creation-Life Publishers, 1978. [5]Michael Denton, Evolution: A Theory in Crisis, Burnett Books, London, 1985, p. p. 326-343. 9. Наука против эволюционистов Часть I В последние десять лет было написано много книг, содержащих нападки на сотворение и ученых-креационистов. К ним относится ряд книг отдельных авторов и не менее полдюжины сборников. Среди сборников первым вышла книга под редакцией Лори Годфри «Ученые против креационизма»[1], — авторы ее пятнадцати глав — выдающиеся американские эволюционисты; все они открыто выступают против ученых-креационистов. Данная глава посвящена критике этой книги. В Предисловии Годфри утверждает, что «научный креационизм — не наука, это религия» (с. XIII). Далее она пишет: «Они [ученыекреационисты] требуют ответа. Таково назначение книги "Ученые против креационизма"» (с. XIV). Годфри утверждает, что креационисты плохо информированы о развитии науки в последние сто пятьдесят лет. Элдредж, однако, допускает, что в дебатах ученые-креационисты почти всегда кажутся лучше информированными, чем их оппоненты — эволюционисты. Если заявление Годфри — правда (а оно, разумеется, чистая пропаганда), тогда эволюционисты информированы о научных достижениях последних ста пятидесяти лет еще меньше. Во Вступлении генетик и профессор Гарварда Ричард Льювонтин пишет: «Факты эволюции очевидны, и ни один серьезный ученый не будет оспаривать их» (с. XXIII). Самонадеянное и неточное заявление! Тысячи серьезных исследователей отвергают «факты» эволюции и верят в то, что сотворение куда более вероятно. Льювонтин — просто один из тех эволюционистов, которые неустанное повторение фразы «эволюция — это факт» считают достаточным средством убеждения многих в истинности эволюции. На той же странице он утверждает: «...ныне живущие сложные организмы развились в результате непрерывного, продолжительного процесса из простейших форм жизни докембрийской эры». Как документально обосновано нами в этой книге, — это же подтверждают многие ученые-креационисты в своих публикациях, веско и обоснованно доказывает в своей книге некреационист Майкл Дентон[2] и отмечают в своих трудах другие некреационисты — сохранившиеся останки живых организмов несомненно доказывают, что непрерывного процесса не было, а была систематическая прерывность с многочисленными пробелами, огромными и бесспорными. Льювонтин обвиняет ученых-креационистов в откровенной путанице, в сознательных попытках запутать остальных и в глубочайшей нечестности: креационисты будто бы выхватывают высказывания эволюционистов из контекста и пытаются вложить в них смысл, противоположный подразумеваемому авторами. Он говорит, что одна из его собственных фраз была вырвана из контекста, чтобы показать, что он якобы отвергает эволюцию. Действительно, использовать с такой целью заявления Льювонтина мог бы лишь очень невежественный или очень нечестный человек. Однако Льювонтин не называет виновного и не приводит никаких доказательств, так что у читателя нет возможности проверить истинность его заявления. К тому же отдельный случай не может служить характеристикой ученых-креационистов вообще — подобное обвинение граничит с нечестностью. О противоречиях креационистов и эволюционистов Льювонтин пишет как о классовой борьбе между бедными и невежественными сельскими жителями Юга и богатыми представителями высших классов Востока и Севера. Льювонтин заявляет, что «эти сельские южане» считали — и справедливо, — что находятся под властью богатых северных и восточных банкиров и предпринимателей. В результате, говорят нам, многие из них обратились к коммунизму и социализму, что пробудило интерес к фундаменталистской, догматической религии. После этого, пишет Льювонтин, об эволюции почти не упоминали в учебниках. Льювонтину, марксисту, приятно вспоминать о значительных успехах классовой борьбы, шедшей более полувека тому назад. Но изображать борьбу креационистов и эволюционистов как противостояние сельских жителей Юга и богатой, образованной элиты Севера и Востока совершенно неправильно. Креационистов всегда было много, как на севере США, так и на деревенском Юге, их концентрация в городских и сельских зонах примерно одинакова. Более того: хотя многие ученыекреационисты живут сейчас в южных штатах, преобладающее их большинство — северяне. Льювонтин пишет о том, что считает сегодняшним успехом северовосточной культуры высших классов, одержавшей победу над бедной сельской культурой Юга. Он пишет об успехе программы биологических наук, получившей от Национального научного фонда дотацию в несколько миллионов долларов — на эти средства были напечатаны учебники по естествознанию для высших школ, в которых преобладает теория эволюции. Далее он пишет: «Вдруг во всех школах стали проходить эволюцию. Культура ведущего класса одержала победу, а религиозные ценности, единственный оплот жизни сельских людей и их семей, были у них отобраны» (с. XXV). Довольно искреннее признание, сделанное ведущим защитником эволюции, профессором Гарварда, по поводу могучего религиозного влияния эволюции! Судя по словам самого Льювонтина, когда теория эволюции входит в школу, традиционные религиозные ценности из нее изгоняются, и «сельские южане» теряют контроль над собственной жизнью и жизнью членов своих семей. Льювонтин непреднамеренно сделал очень убедительное заявление в пользу равноправия креационизма и эволюции в свободном, плюралистическом, демократическом обществе, каковое у нас здесь, в Америке, как считается, имеет место. Академическая свобода и свобода совести — две важнейшие свободы, которыми пользовались американцы в первые двести лет существования своей страны; ведь именно жажда свободы вероисповедания привела первых поселенцев на наши берега и вдохновила миллионы других иммигрантов на переезд в нашу страну. Но теперь, говорит нам Льювонтин, у сельских жителей Юга традиционные религиозные ценности отняты и заменены на учение эволюции. Бог эволюции пришел на место Бога — Творца Библии. Креационизм и эволюционизм, по словам Льювонтина, — непримиримые точки зрения (с. XXVI). Гуманисты верят в эволюцию-под «соусом» науки, определенно решив покорить умы молодых людей всего мира. В завершающей фразе Льювонтин демонстрирует свою полную неспособность различать эмпирическую науку — науку о том, что происходит здесь и теперь, науку теорий, которые неоднократно могут быть проверены и потенциально опровергнуты — и науку о происхождении мира, основанную на предположениях. Он пишет: «Либо мир феноменов является результатом регулярного действия повторяющихся причин и их повторяющихся следствий, строго следующих известным нам физическим законам, либо в любой момент все физические соотношения могут прерваться и породить ряд совершенно непредсказуемых событий. Можно спорить о том, взойдет ли завтра Солнце. Мы не можем жить одновременно в мире естественной причинности и в мире чудес, потому что, если допустить возможность хотя бы одного чуда, мир уже не имеет ограничений. Именно поэтому Креационизм не может считаться наукой для тех из нас, кто верит в мир, существующий по законам порядка. Дуэйн Гиш, как и я, пересекает моря не пешком, а на пароходах; его холодильник пуст, когда он съест последние припасы, а чашка — когда он выпьет ее содержимое. Креационизм в конечном счете терпит поражение от человеческого опыта» (с. XXVI). Во-первых, давайте укажем, что ученые-креационисты согласны с положением: мир феноменов — результат «регулярного действия повторяющихся причин и их повторяющихся следствий». Да, все мы голодны, когда холодильник пуст, и нам нечего пить, когда пуста чашка. Толкуя действие Вселенной и живых организмов, ученые-креационисты относятся к вопросу строго научно — во всяком случае, более научно, чем эволюционисты, потому что им не мешают эволюционистские мифы. Более того, креационисты спрашивают: могут ли Льювонтин и другие эволюционисты применить идею регулярного действия повторяющихся причин и их повторяющихся следствий к теории «большого взрыва», к теориям о происхождении жизни или о происхождении любого живого организма? Нет, конечно. Эти события прошлого неповторимы, их нельзя наблюдать. Креационисты согласны с Элдреджем, утверждающим, что мы должны искать последствий происхождения жизни. Ричард Льювонтин, как и Дуэйн Гиш, может лишь вообразить, как возникли Вселенная и живые организмы, хотя оба мы можем с помощью знаний о регулярном действии повторяющихся причин и их повторяющихся следствий, строго следующих известным нам физическим законам, объяснить, как функционируют Вселенная и живые организмы. Наконец, совершенно ясно, что Льювонтин, a priori, не мог примириться с идеей, что Бог создал небеса и землю, чтобы облако — днем, а огненный столп — ночью могли вести народ Израиля в пустыне, или что Христос восстал из мертвых, ибо Льювонтин заявил: «...если допустить возможность хотя бы одного чуда, мир уже не будет иметь ограничений», не веря, что существует Бог, Который совершает чудеса, позволяя Своей сотворенной Вселенной функционировать в соответствии с естественными законами и процессами. Во вводной главе книги «Слово Божие», написанной Элис Кехоэ, антропологом-культурологом и профессором антропологии в Университете Маркетт в Милуоки, автор (подобно многим эволюционистам) изображает конфликт «сотворение — эволюция» как бой между догматиками-христианами и теми, кто олицетворяет для нее силы зла; по ее словам, «научный Креационизм — это современный вариант бессмертного мифа о борьбе Бога со злом». Это, по ее мнению, бой между догматиками, верящими в безошибочность Библии, и теми (включая теологов-либералов), кто считает эту книгу смесью мифов, легенд и религиозных истин или вообще не верит в религиозные истины. Однако она допускает: «Некоторые адепты научного креационизма не такие уж ярые христиане, но они считают фактический материал, используемый креационистами, очень убедительным» (с. 10). Это очень важное признание, так как эти приверженцы, очевидно, были привлечены силой научных свидетельств, а не религиозной пропагандой. Выделенные Кехоэ типы людей, вовлеченных в борьбу, разительно отличаются от тех, о которых пишет Льювонтин. Льювонтин видит в этой борьбе классовый, экономический подтекст, основанный на столкновении бедных «сельских южан» с богатым высшим обществом Севера и Востока. Кехоэ же заявляет: «Ортодоксы увидели, что их надежде на спасение угрожают теологи и ученые, анархисты, социалисты и националисты, которые пытались лишить духовенство светской власти, а также освобожденные рабы, неграмотные иммигранты и сторонницы эмансипации, бросившие вызов старым идеям» (с. 7). Налицо острое противоречие между позицией Льювонтина и позицией Кехоэ. Кехоэ считает, что догматики вступили в борьбу за Креационизм против социалистов, а Льювонтин, говоря о «сельских южанах», сторонниках догмы Библии и сотворения мира, пишет: «Многие из них стали коммунистами и социалистами. Юджин Дебс получил на выборах в 1912 г. больше голосов от сельскохозяйственных штатов Арканзас, Техас и Оклахома, чем от промышленных центров, где были сконцентрированы рабочие» (с. XXV). Кехоэ пытается изобразить фундаменталистов тех времен в самом невыгодном свете, делая их врагами освобожденных рабов, «неграмотных» иммигрантов и сторонниц эмансипации. Кстати, освобожденные рабы были, как правило, очень религиозны и очень уважали Библию. Заявление о «неграмотности» иммигрантов тех лет попросту неверно, потому что приезжали они в основном из стран, где образование было развито лучше, чем в Соединенных Штатах. Многие иммигранты приехали из скандинавских и европейских стран, где ортодоксальный протестантизм был не менее силен, чем в Соединенных Штатах, многие были приверженцами римского католицизма, догмы которого оставляют не больше места эволюции, чем догмы протестантизма. Эмансипация женщин тоже, вероятно, была столь же приемлема для христиан, как и для либералов. Как и большинство эволюционистов, Кехоэ изображает своих коллег посвященными, объективными учеными, свободными от ига предвзятости — в отличие от креационистов, которые отталкиваются от того, что считают истиной. Она утверждает: «И научные креационисты из среды христиан-догматиков, и их коллеги игнорируют основной принцип науки: независимость наблюдателя от предвзятости идей и любой убежденности». Далее она заявляет: «Наука работает с множеством гипотез, выбирая ту, которая лучше всего объясняет наибольшее число наблюдений. Заявлять что-либо заранее противно науке — не научно говорить до проведения опытов, что они не могут противоречить той или иной гипотезе, — например, происхождение мира в Бытии» [с. 10]. Во-первых, почему многие нефундаменталисты непременно следуют креационным взглядам на сотворение? Они могут верить и в сотворение, и в эволюцию. Во-вторых, разве сама Кехоэ не говорила, что эти нефундаменталисты, верящие в сотворение, «считают фактический материал, используемый креационистами, очень убедительным» (с. 10)? Кехоэ так спешит причислить всех ученых-креационистов к сбившимся с пути догматикам, что на одной странице делает противоречащие друг другу заявления. Конечно, ее притязания на то, что эволюционисты свободны от предвзятости и поддерживают теорию эволюции не как догму, а лишь как одну из возможных рабочих гипотез, которую они быстро и охотно оставили бы, окажись она неверной, просто смешно, как мы уже не раз доказывали в этой книге. Вы уже знаете, что Льювонтин во вступлении к своей книге назвал эволюцию фактом — так считает большинство ведущих эволюционистов. Эволюционисты начинают с утверждения, что эволюция — факт, и пытаются объяснить все явления природы в свете этого предположения, без малейших сомнений по поводу того, как именно это было. В одной из заключительных фраз Кехоэ явно искажено представляет противоборство креационизма и эволюционизма: «Для многих из нас многообразие Америки и ее терпимость к отличиям составляют величайшую славу нашей страны. Для других наш плюрализм — слабость, которую использует сатана. Евангелисты считают, что обладают единственной Истиной и обязаны сражаться с сатаной, чтобы истина победила. Ученые-креационисты изо всех сил стараются навязать свою узкую доктрину всем нам» (с. 12). Это заявление свидетельствует либо о слепоте, либо о сознательном искажении фактов. Эволюционисты, включая Кехоэ и тех инторов обсуждаемой книги, стараются сделать все возможное, чтобы исключить научные данные, говорящие за сотворение, из программы общеобразовательных школ и средств массовой информации и навязать исключительно теоию эволюции — даже не в качестве лучшего объяснения происхождения жизни, а в качестве конечной истины. Более того, теория, которой они учат, — это от начала и до конца механистическое и натуралистическое мировоззрение. Свою узкую доктрину они стараются навязать всем нам. Креационисты, в отличие от них, не требуют исключить теорию эволюции из школьных программ. Они требуют, чтобы и креационизм, и эволюция преподавались свободно и непредвзято, без каких-либо ссылок на религиозную литературу. Так кто же отстаивает терпимость? Кто — сторонник плюралистической системы, которую предположительно гарантирует наша демократия? Ответ ясен. Джон Коул, археолог и антрополог-культуролог, профессор факультета социологии и антропологии Университета Северной Айовы, в своей главе «Цели и то, что кроется за ними: антиэболюционизм и американская культура», рассматривает противостояние креационизм/эволюционизм как борьбу интеллектуализма и антиинтеллектуализма и религиозными группировками правого толка. Он уверяет: «Антиэволюционизм правильнее понимать как один из аспектов антиинтеллектуальной традиции...» (с. 31). Он связывает ученыхкреационистов с этими «религиозными группировками правого толка», заявляя: «...активные правые религиозные движения, такие как "Моральное большинство", и политически умудренные группы профессионалов, такие как Институт креационных исследований, доказали, что являются потенциальными глашатаями религиозного и социального консерватизма. Их успех опровергает миф либералов о том, будто процесс Скоупса укрепил позиции эволюции, образования и ценности интеллектуализма». Возможно Институт креационных исследований и имеет отношение к религиозному и социальному консерватизму, но в политике он никогда не участвовал. Мы никогда не финансировали и не поддерживали законы и судебные процессы в защиту преподавания креационизма. Одно из заявлений, сделанных в этой главе, ложно и даже забавно. Автор цитирует Франсес Фицджеральд, утверждавшую: «...отец Джерри фэлуэлл, лидер организации "Моральное большинство", предписывал своим последователям не читать никаких книг, кроме Библии» (с. 30)[3]. Фэлуэлл основал Университет Либерти, в котором сейчас более 6.000 студентов; Фэлуэдл планирует создать при нем специализированную школу, которая будет выпускать учащихся с дипломами по разным специальностям. Школу будет финансировать Южная Ассоциация колледжей и школ. Эти 6.000 студентов, должно быть, редкие люди: ведь получить диплом по разнообразным предметам, приравнивающийся к диплому о начальном и среднем образовании, не читая ничего, кроме Библии, весьма проблематично! Джордж Эбелл в главе «Возраст Земли и Вселенной» и Стивен Дж.Браш в главе «Призраки из XIX века: креационные аргументы, о молодости Земли» пишут о проблеме возраста Земли и Вселенной. Мы не будем критиковать эти главы и не будем рассматривать данные других антикреационных трудов по этой теме. Возраст Земли и космоса — действительно, очень важная тема, часто обсуждаемая в статьях и книгах креационистов. Мы не будем касаться ее по двум причинам. Первая и самая важная — это цель книги: выяснить, как возникла жизнь. Внимание сосредоточено на проблеме «творение — эволюция». Вовторых, значительное число консервативных теологов и ученыхкреационистов являются сторонниками древнего возраста Земли и Вселенной и больших интервалов между разными актами творения. Таким образом, в споре о возрасте Земли и Вселенной креационисты стоят по обе стороны баррикад, утверждая, что существует множество убедительных доказательств в пользу целенаправленного творения. Стоит привести здесь одно из высказываний Эбелла. Говоря о теориях о возрасте творения, которых придерживаются некоторые креационисты, он пишет: «Возможно, теории креационистов верны (а многие считают, что так и есть), но это не наука» (с. 34). Говоря об используемом креационистами свидетельстве в пользу творения, основанном на аналогии, Элдредж заметил: «Даже если бы это было правдой, это все равно не научно»[4]. Другие эволюционисты тоже делали подобные заявления. Что они имеют в виду? Очевидно, следующее: даже если бы мы знали, что сотворение — истина, а эволюция — ложь, мы все равно продолжали бы учить эволюции, потому что это наука, а креационизм — религия. Они забыли, что наука определяется как систематизированные знания о естественных или физических явлениях; истина — результат наблюдений, опытов и выводов[5]. Глава 5 — «Вероятность и происхождение жизни» — написана Расселлом Дулиттлом, биохимиком, профессором химического факультета Калифорнийского университета. Сан Диего, и является одной из самых слабых глав книги. Дулиттл излагает целую серию историй типа «Так уж вышло», основанных на воображаемых сценариях, которые лишены какого-либо интеллектуального содержания. Остается лишь удивляться, как ловко обходит Дулиттл все непреодолимые трудности, мешающие натуралистическому, эволюционистскому объяснению происхождения жизни. Не предложив никаких объяснений, он спешит успокоить своих последователей: «Пусть вас утешит также тот факт, что еще тридцать лет назад (до Уотсона и Крика) ни у кого не было ни малейшего представления о том, как генетически кодированы протеины. Учитывая быстрый прогресс молекулярной биологии, я не сомневаюсь, что вскоре будут найдены удовлетворительные объяснения проблем, стоящих перед нами» (с. 96). Проблема, однако, в том, что, чем больше мы узнаем о живой клетке, тем более сложной она оказывается и тем дальше мы удаляемся от возможного решения вопроса об эволюционном происхождении жизни. Тридцать лет назад мы думали, что в синтезе ДНК участвуют четыре нуклеотидных трифосфата и один фермент — полимераза ДНК. Теперь мы знаем, что в синтезе участвует по меньшей мере двадцать разных ферментов, а возможно, и больше. Тридцать лет назад мы думали, что рибосома, совершенно необходимая для синтеза протеина в клетке, состоит из рибонуклеиновой кислоты и белка. Сейчас мы знаем, что в ее состав входят три разных молекулы рибонуклеиновой кислоты и пятьдесят пять разных молекул белка. В 1964 г. Джон Кеозиан написал книгу о происхождении жизни, в которой оптимистично предвидел разрешение многих проблем, которые в те времена казались необъяснимыми химику, изучавшему проблему зарождения жизни[6]. Через четырнадцать лет, опираясь на гораздо большее количество знаний и на опыт собственных исследований и исследований коллег, Кеозиан был уже куда более пессимистичен и даже близок к отчаянию. Он пишет: «Притязания химии на объяснение эволюции нереальны. Мы должны поверить что биохимические компоненты, биохимические реакции и механизмы, энергетический метаболизм и накапливание энергии, образование особых видов полимеров, кодов, аппаратов транскрипции и трансляции и т.д. имели место в водной неживой среде и функционировали так же, как и в живых организмах, еще до того как эти организмы появились. Химическая эволюция сама себя исчерпала. Во многих случаях гениальные лабораторные синтезы не могли быть возможны в безжизненных химических системах при принятом ряде пробиотических условий... Результаты многих экспериментов и выводы из них были приняты некритически, мы слишком торопились согласиться с ними, потому что они подтверждали наши априорные убеждения... Все нынешние подходы к разрешению проблемы происхождения жизни либо некомпетентны, либо заводят в тупик. Наука находится в кризисе... Разные подходы к изучению проблемы происхождения жизни рассматриваются и ждут обоснования»[7]. Этот честный, объективный анализ истинных возможностей химии, изучающей происхождение жизни, отличается от сказки Дулиттла, как день от ночи. В первом параграфе Дулиттл признает, что возражения креационистов против теории эволюционного происхождения жизни, основанные на идее невероятности, «...нелегко опровергнуть, если ограничиться изложением известных фактов. Это вопрос активного поиска, где ответы не очевидны. Но есть сценарии, которые удовлетворительно объясняют, как эти события могли бы произойти» (с. 85). Дудиттл, без сомнения, начинает не слишком удачно. Размышляя об эволюции, говорит он, ее приверженец не может удовлетвориться фактами — поэтому он вынужден изобретать сценарии, которые могут «объяснить», как эти события могли бы произойти. Что же это за наука? Сценарии ничего не объясняют — это лишь плоды воображения человека. Дулиттл пересказывает несколько креационных доводов против эволюционного происхождения жизни, основанных на невероятности случайного формирования биологически активной ДНК или молекул протеина. Затем он заявляет, что утверждение креационистов, будто естественный отбор невозможен, пока нет воспроизведения, ошибочно. Хоть Дулиттл — биохимик, а не биолог, нельзя простить такое невежество человеку, считающему себя компетентным эволюционистом. Ему следовало бы знать, что естественный отбор определяется теперь как дифференциальное воспроизведение, — то есть, если нет воспроизведения, нет и отбора. Это положение поддержали многие эволюционисты, коллеги Дулиттла. Так, Харолд Блюм (тоже биохимик) писал: «Настоящее строение живых организмов — конечный результат их истории, простирающейся в глубины прошлого ко времени их возникновения из неживой материи. До этого момента мутаций и естественного отбора не было, потому что они зависят от свойств, характерных только для живых существ, так что материал, составляющий основу жизни, возник благодаря другим факторам[8]. Мюррей Идеи, выступая на симпозиуме института Уистар «Математический вызов неодарвинистскому толкованию эволюции», заметил: «Доктор Райт [Сьюалл Райт] возразил, что мОжно говорить об эволюции лишь как о биологическом, а не добиологическом феномене, и я с ним согласен»[9]. Питер Мора показал, как утверждает Бернал, что принципы экспериментальной науки не могут применяться в дискуссиях о происхождении жизни и, следовательно, при разрешении проблем ее зарождения[10]. Мы видим, что даже коллеги Дулиттла, эволюционисты, считают: в этом вопросе он ошибается. Поскольку креационисты цитировали публикации некреациониста Хьюберта Йоки в поддержку своих утверждений о невозможности естественно-эволюционного происхождения белков, ДНК и РНК, необходимых для зарождения жизни, Дулиттд посчитал своим долгом сокрушить Йоки, заявив, что статья последнего в престижном «Джорнал оф Теоретикэл Байолоджи» [11], которую чаще всего цитируют креационисты (я цитировал эту статью в дебатах с Дулиттлом в Линчберге, Вирджиния, 13 октября 1981 г.), «пронизана ошибками». Дудиттл вынужден признать, что «Джорнал оф Теоретикэл Байолоджи» — уважаемое издание, но замечает, что и «уважаемые журналы иногда делают промахи» (с. 88). Но как могли несколько уважаемых редакторов пропустить статью, «пронизанную ошибками»? Йоки использует теорию информации, сочетая ее с расчетами вероятности, чтобы определить, могли ли ДНК, РНК и белковые последовательности возникнуть в результате случайных эволюционных процессов. Не могли, заключает Йоки. Его вывод таков: возможность того, чтобы в результате случайного процесса возник цитохром С, составляет лишь 2 х 10 -94, что намного ниже порога невероятности, причем в лучшем случае для образования таким способом маленькой молекулы ДНК, достаточной для кодирования протеина лишь из сорока девяти аминокислот, потребовался бы миллиард лет, то есть для возникновения жизни потребовались бы неисчислимые световые годы. Дулиттл прежде всего заявляет, что должно существовать множество аминокислотных цепочек, которые могли бы функционировать как цитохром С. Такая молекула должна обладать аминокислотной цепочкой, которая позволила бы ей принимать требуемую конфигурацию, чтобы «обматываться» вокруг кольцеобразной молекулы порфирина и так ориентировать последнюю, чтобы был облегчен подход молекул-доноров или акцепторов электронов. Это требует определенного устройства, но Йоки, не скупясь (на благо эволюции), посчитал, что из 3 х 10 154 возможных аминокислотных цепочек белка из 100 аминокислот (цитохром С состоит из 100 аминокислот, в число которых входит 20 разных видов белков, но, если считать формы и правой, и левой ориентации, их будет 39) 7 х 1060 (или более, чем триллион, умноженный сам на себя 5 раз) случайно организовавшихся аминокислотных цепочек могли бы функционировать как цитохром С. Это значит, что вероятность случайного образования функционального цитохрома С не более, чем 2 х 10 -94, — вероятность столь низкая, что такая «случайность» не могла бы произойти во Вселенной и одного раза в течение 20 миллиардов лет, даже если бы каждая звезда Вселенной служила Солнцем для планеты, подобной Земле, и на каждой такой Земле каждую триллионную часть секунды собирались бы воедино 100 аминокислот (100 миллиардов галактик по 100 млрд. звезд в каждой = 10 22 звезд; 20 млрд. лет — это примерно 10 17 секунд; один триллион = 10 12; 10 22 х 10 17 х 10 12 = 10 51; 2 х 10 -94 х 10 51 = 2 х 10 -43; наш шанс — один из 2 х 10 43 — по сути, это вероятность, равная нулю, а если это чудом и случилось бы, у нас была бы только одна молекула одного белка). Первая ошибка Йоки, по мнению Дулиттла, — это то, что его оценка в 7 х 10 60 возможных аминокислотных цепочек, которые могли бы функционировать как цитохром С, чересчур мала. Как мог Дулиттл прийти к такому выводу — тайна, но, подобно Белой Королеве из «Алисы в Стране Чудес», Дулиттл способен вообразить себе до завтрака по меньшей мере шесть невозможных вещей. Затем Дулиттл утверждает: «Вычисления Йоки по-прежнему лишены всякого смысла. Начинает он с предположения о существовании трехбуквенного кода и, по-видимому, схемымеханизма для трансляции полинуклеотидных цепочек в полипептидные». Если бы Йоки начал с утверждения о существовании таких механизмов, Дулиттл был бы прав: это обесценило бы вычисления Йоки, потому что подобное предположение уничтожает одну из величайших проблем эволюционистов — происхождение генетического кода и аппаратов транскрипции и трансляции. Йоки облегчает, а не усложняет задачу эволюционистов. На что же жалуется Дулиттл? Далее Дулиттл делает абсурдное ad hoc предположение, чтобы избавиться еще от одной из величайших проблем эволюционистов, связанных с происхождением жизни: согласно любому эволюционистскому сценарию образования жизни, неизбежно должно было образоваться одинаковое количество D («правых») и L — («левых») аминокислот и, следовательно, в ходе естественных химических процессов обе этих формы вошли бы в состав белков, но все белки в живых организмах на 100% состоят из L-аминокислот. Присутствие хотя бы одной D-аминокислоты полностью нарушает биологическую активность. Говоря о синтезировании транспортной рибонуклеиновой кислоты (Т-РНК) и ферментах, которые связывают каждую аминокислоту в специфическую Т-РНК, Дулиттл утверждает: «С самого начала своего существования они охватывали, вероятно, лишь Lаминокислоты». Да! Именно так! Дайте Дулиттлу Нобелевскую премию — он разрешил тайну, которая мучила эволюционистов не одно десятилетие. Оказывается, транспортные РНК объединяли только Lаминокислоты! Дулиттлу не удается объяснить, как это произошло» — так уж получилось, и все. Не забывайте, что гипотетические аминокислоты, плававшие в гипотетическом первобытном океане, должны были бы состоять из равного числа D- и L-аминокислот; не забывайте, что гипотетические белки, плававшие в этом океане, должны были бы содержать 50% L- и 50% D-аминокислот; не забывайте, что аминокислоты, соединяясь в Т-РНК, должны были бы чудом содержать сахарную рибозу исключительно в D-форме, как мы наблюдаем это во всех информационных, транспортных и рибосомальных РНК сегодня, либо транспортная РНК должна была бы содержать равные количества D- и L-рибозы. В таком случае, Дулиттл мог бы с легкостью разрешить эту проблему — стоит лишь предположить, что 100% транспортная РНК содержит 100% рибозы, — как он предположил, что синтезированная ТРНК на 100% состоит из L-аминокислот. В конце концов, это всего лишь две невозможные вещи, придуманные до завтрака. Осуществляя свои расчеты, Йоки предположил, что при размещении каждой аминокислоты внутри белка из 39 аминокислот избираются преимущественно глицин (существующий только в одной форме) и D- и L-формы Других 19 аминокислот в настоящее время обнаруженных в белке. Дулиттл, однако, утверждает, что это не так. Поскольку он вообразил, что 20 (по одной на каждую аминокислоту) синтезированных Т-РНК чудесным образом развились только из L-аминокислот, избрав их смеси L- и D-, он отбрасывает 19 D-аминокислот из своих расчетов вероятности. Дулиттл пишет, что сам он прав, а Йоки ошибся. Нонсенс если только вы не хотите забросить науку и заняться черной магией. Сейчас эта проблема стоит еще острее, чем в то время, когда ее поставил Йоки. Во всех опытах, связанных с зарождением жизни (слишком запутанных, чтобы добиться хотя бы тривиальных результатов), помимо аминокислот, обнаруженных на сегодняшний день в белке, вырабатывается большое количество других аминокислот — это так называемые непротеиновые или «ненатуральные» аминокислоты. Так, при хаотическом образовании протеинов до того, как возникла гипотетическая система ДНК — информационная РНК — транспортная РНК, эти «ненатуральные» аминокислоты (их L- и D-формы) тоже могли бы войти в состав белка, наряду с аминокислотами, которые в нем ныне содержатся. Это значительно понижает вероятность получения биологически активного белка, подобного содержащимся в живых организмах. Таким образом, Йоки выигрывает в борьбе с Дулиттлом, хоть он и не использовал все возможности опровержения эволюции с помощью теории вероятности. Затем (с. 89) Дулиттл сетует на якобы неправильную оценку частоты мутаций, сделанную Йоки. Он заявляет, что она должна быть на несколько порядков выше, чем считает Йоки, потому что Йоки ориентируется на темпы современных белков и принимает во внимание лишь экземпляры, прошедшие естественный отбор. Более того, Дулиттл пишет, что у современных организмов есть сложные приспособления для исправления ошибок в основной конъюгации при воспроизведении ДНК, что понижает уровень мутации, однако у примитивных систем таких приспособлений быть не могло. Возможно, все это и так, но бумеранг, возвращаясь обратно, сильно ударяет и по теориям о происхождении жизни. ДНК не имеет полной стабильности даже внутри живой клетки. Ее стабильность в клетке во многом зависит от контроля и исправления информации определенными ферментами. Вне клетки, плавая в океане, ДНК была бы очень неустойчива. Мутации в живых организмах вызваны появлением ошибочной информации в цепочке ДНК. Механизм восстановления, имеющийся только в живой клетке, заменяет эту информацию правильной. В предполагаемом океане в гипотетическую систему все время проникали бы «неверные» нуклеотиды, а, кроме того, ее границы могли легко быть нарушены в любом месте под влиянием ультрафиолетовых лучей, гидролиза, разных химикатов и т.д. Молекула ДНК (и, конечно же, молекула белка тоже) жила бы в таких условиях очень, очень мало, и эволюция не успела бы произойти. Дулиттл совершенно игнорирует быстрый распад ДНК, РНК и молекул белка, который неизбежно произошел бы в обычных, естественных условиях предполагаемого первобытного океана. Далее Дулиттл рассматривает, каким образом нуклеотиды собираются в длинные цепочки, составляющие молекулы ДНК (сегодня гены живого организма насчитывают несколько тысяч нуклеотидов — например, гены, отвечающие за свертывание крови — фактор VIII — состоят из 186 000 нуклеотидов). Дулиттл признает, что здесь возникает серьезная проблема, отмечая, что, несмотря на некоторые успешные шаги, пока что никто и не считает этот вопрос полностью решенным. Он ссылается на труд Фахрая и его соавторов[12], которые воспроизвели цепочку из 12 нуклеотидов, используя исключительно металлические катализаторы. Но он умалчивает, что в химической конденсации участвовали не простые нуклеозидные фосфаты (которые сами никогда не образовались бы в условиях доисторической Земли), а 5' - фосфоримидазолиды. Так как же могли эти сложные, нестабильные производные от нуклеозидов, такие, как использованные в эксперименте гуанозин и аденозин, появиться на гипотетической доисторической земле? Они не могли образоваться естественным путем и легко разрушаются при гидролизе, использование в этих опытах фосфоримидазолидов свидетельствует о том, что они не имеют никакого отношения к происхождению жизни. Нуклеотиды в ДНК и РНК живых организмов соединены между собой 3 -5' валентными связями, однако Фахрай и его коллеги использовали 3'-5' и 2'-5'-валентные связи. К тому же, они воспроизводили лишь короткую цепочку, состоящую исключительно из таких нуклеотидов, как гуанин и аденин. Смешанные молекулы ДНК получены не были, не получились и полимеры пиримидин, цитозин и тимин. ' Дулиттл продолжает: подобным же образом, в определенных условиях из простых аминокислот могут быть получены полипептиды, но «это другая область, в которой нам еще многому предстоит учиться» (с. 90). До настоящего времени ни один протеиноподобный полипептид не был получен искусственно — тем более, в условиях, подобных условиям на примитивной земле. Таким образом, «некоторые успехи», о которых заявил автор, — не более, чем упражнения в области органической химии, контролируемые человеком. Продукты этих экспериментов содержат, к тому же, по 50% L- и D-форм аминокислот, а ведь присутствие в белке хотя бы одной D-аминокислоты препятствует его биологической активности. Дулиттл признает, что самой сложной проблемой остается изобретение кода, с помощью которого информация полимерной цепочки передавалась соответствующему полипептиду. Во-первых, мы должны задать вопрос: зачем полимер должен был содержать «информацию», когда еще не было живой клетки, снабженной аппаратом, необходимым для ее «прочтения» и использования в качестве набора указаний, — скажем, как функционировать или как синтезировать белок? В доисторическом океане не было никакой надобности в определенной последовательности составных частей молекулы ДНК. Если завтра все люди на земле погибнут, «информация» всех в мире книг станет совершенно бесполезной. Книги не будут более содержать ни грамма информации. Почему были изобретены языки? Потому что люди нуждались в языке для общения и были способны изобрести язык. Сначала появились люди. Если бы даже молекулы ДНК и белка могли образоваться в гипотетическом первобытном океане, их образование было бы бессмысленным. Зачем они были бы нужны? Что изменилось бы от их присутствия? Все это не имеет цели. К тому же, темпы распада таких молекул в доисторическом океане намного превысили бы темпы их синтеза. Говоря о двойной спирали ДНК, Дулиттл заявляет: «Эти формы с двойной спиралью, имеющие тенденцию к неподвижности, более стабильны, чем односпиральные нуклеотиды, поэтому реакции, обратные соеди- нениям, не происходили» (с. 90). Какая ерунда! ДНК с двойной спиралью была бы особо неустойчива в доисторическом океане; ее молекулы быстро распались бы. Если Дулиттл или какой-нибудь другой биохимик изолирует ДНК от ее природной среды или создаст ее искусственно в лаборатории, станет ли он хранить ее, растворив в воде при комнатной температуре? Нет, конечно! Он, вероятно, заключит ее в ампулу под азотом и заморозит. Даже в таких условиях химическая цепь молекулы медленно распадается, а биологическая активность постепенно понижается. Дулиттл пишет далее, что, как только олигонуклеотиды с двойной спиралью получены, они могут подвергнуться распаду («путем нагревания их до 80-90°С!»), и начнут образовываться копии отдельных цепей. «Идет самовоспроизведение!» Дулиттл не говорит нам, откуда берется весьма специфическая химическая энергия, необходимая для этого синтеза; он не говорит, откуда берутся нуклеозидные фосфаты, необходимые для формирования ДНК, или специфические ферменты (а в синтезе ДНК в живой клетке участвует по меньшей мере 20 ферментов); он не рассказывает, что будет удерживать от распада односпиральную ДНК, когда ДНК с двойной спиралью отойдет от нее, как в примитивном океане может быть достигнута температура в 80-90°С, чтобы образовалась дополнительная цепь. «Но, — говорит нам Дулиттл, — еще волшебнее эти простые комплементарные олигонуклеотиды». Действительно, волшебство! Однако таится оно в сознании Дулиттла, а не в простых комплементарных олигонуклеотидах. Как уверяет Дулиттл, если эти маленькие цепи соединяются между собой не полностью в комплементарной манере, а лишь частично, через перекрытие генетического кода, матрицы могут использоваться для расширения другой цепи. Иногда совершаются ошибки, вставляется не то звено, и возникает отклонение. Итак, Дулиттл утверждает: «Комплементарные цепи ядерных кислот подобны факелу Прометея, ибо, коснувшись друг друга, они рождают искру жизни». Эти комплементарные цепи ядерных кислот Дулиттла, рождающие первую искру жизни, — такая же мифология, как огонь Прометея. Касаясь белков, Дулиттл предсказывает получение широкого ряда протеинов, которым можно будет придавать бесконечное число очень точных форм. Как — Дулиттл нам не говорит, но если бы можно было изготавливать белки самых разных форм, это было бы не разрешение проблемы, а новая проблема. Если потенциально могло образоваться бесконечное число последовательностей, но лишь сравнительно немногие из них биологически активны, вероятность того, что образуются именно эти немногие правильные последовательности, а не бесконечное число других, бесполезных, по сути очень низка. Дулиттл заявляет, что комплементарные цепи ядерных кислот подобны огню Прометея, порождающему жизнь. Далее же он пишет: «Но корни неповторимых живых систем были пущены лишь тогда, когда фабрика протеинов стала обладать информацией полимерных цепочек» (с. 93). Это гигантский скачок: от комплементарных целей ДНК — к невероятно сложным системам, соединяющим ДНК в белковом синтезе. Во-первых, с помощью цепочек ядерных кислот в ДНК задается код протеина со специфической аминокислотной цепочкой, и должна синтезироваться информационная РНК. Для этого необходима специальная химическая энергия, приток трифосфатов пурина и пиримидина и некоторых ферментов. Информационная РНК участвует в синтезе белка, присоединяясь к рибосомам. Рибосомы, как мы уже говорили, состоят из 3 разных молекул РНК и 55 разных молекул белка. Транспортная РНК, специальная для каждой аминокислоты, выбрав «свою» аминокислоту, катализирует соединение аминокислоты с транспортной РНК. Транспортная РНК вместе с присоединенной к ней аминокислотой участвует в синтезе белка. Таким образом, с помощью 3 нуклеотидов, входящих в ее состав, транспортная РНК определяет свое место в информационной РНК. Ферменты служат катализаторами присоединения аминокислоты к растущему белку, разрывается связь между кислотой и ее транспортной РНК, транспортная РНК освобождается от информационной РНК, и, следовательно, освобождается дополненная белковая цепь. Этот процесс невероятно сложен, в нем участвует ДНК, 3 различных РНК, множество ферментов и сама структура клетки. Кто-то верно заметил, что практически вся клетка участвует в синтезе белка. Дулиттл упоминает о спекулятивной идее Франсиса Крика, который «распознал» в раннеэволюционных полинуклеотидах аминокислоты, а не переход посредством синтетаз транспортной РНК. Суть в том, что по полинуклеотидам, нельзя узнать конкретную аминокислоту. На самом деле это еще один воздушный замок. Дулиттл задает вопрос: «Как могло случиться, что популяция спонтанно воспроизводящихся и изменяющихся полинуклеотидов породила необходимую для образования полипептидного катализатора цепочку?» Предупредив нас, чтобы мы не попались в ловушку Йоки, оперирующего абсолютными числами при описании процесса, механизма и условий протекания которого мы не знаем, Дулиттл сам приводит аналогичный пример, предлагая рассмотреть вероятность того, что играя в бридж, игрок вытащит все 13 пик. Вероятность этого, как мы уже сказали, равна 1:635.013.559.600. Но так бывает! Даже в такой маленькой стране, как Англия, это случается по меньшей мере раз в году. Этим примером Дулиттл хочет сказать, что поскольку при столь низкой вероятности этого совпадения такое все же случается, то и случайное формирование биологически активного белка могло иметь место. Но погодите! Если каждый день в Англии играют в бридж 250.000 человек, и каждая игра состоит из 10 ставок, это составляет 250.000 х 4 х 10=10 миллионов раздач в день или 3.650.000.000 раздач в год. Таким образом, вероятность того, что раз в год в Англии при игре в бридж игрок получит на руки 13 карт одной масти, равна 3.650.000.000, разделенным на 653.013.559.600, то есть один шанс из 179. Конечно, с такими шансами разумный человек не стал бы держать пари, но случиться такое может (очевидно, мы недооценили количество сдач в бридже ежегодно, или данные о том, что в среднем это случается раз в году, преувеличены, или кто-то мошенничает при сдаче карт — потому что с такими данными это событие в среднем могло бы иметь место раз в 179 лет!). Давайте предположим, что все это правда. Раз в год кому-то на руки попадают все карты одной масти, хотя вероятность того, что это произойдет, равна 1:179. Но вероятность формирования жизнеспособного цитохрома С равна, по подсчетам Йоки, 1:2 х 1094! Другими словами, вероятность случайного получения жизнеспособной молекулы цитохрома С в миллиард миллиардов миллиардов миллиардов миллиардов миллиардов миллиардов раз меньше, чем получение на руки всех пик при игре в бридж раз в год в Англии, если предположить, что происходит 3 миллиарда 650 миллионов сдач в год. Это сравнение — вовсе не сравнение. Дулиттл просто-напросто плутует. К тому же, если бы это и случилось, что бы это дало? Одну-единственную молекулу одного белка! Но, чтобы зародилась жизнь, необходимы миллиарды тонн каждого из сотен разных видов молекул ДНК и РНК. На нашей планете 350 миллионов кубических миль воды, и все, что рождает земля, растворяется или утопает в этом огромном количестве влаги. Таким образом, потребовалось бы огромное количество каждого вида молекул. Дулиттл уверяет, что как только несколько полипептидных цепочек, способных катализировать несколько критических реакций, оформились, все пошло бы, как по маслу. Но в такой схеме есть несколько грубых просчетов. Во-первых, почти все ферменты служат катализаторами процессов деградации — нуклеазы и протеазы ускоряют распад ядерных кислот и белков, соответственно; деаминазы и декарбоксиназы убыстряют деаминизацию кислот и декарбоксилацию карбоксильных кислот, соответственно, — и так далее, и тому подобное. Предположим, например, что возник фермент, по каталитическим свойствам приближающийся к химотрипсину. В процессе гидролиза он быстро уничтожил бы все белки! И конец всему процессу образования жизни! Деятельность каждого фермента в человеческом организме так тщательно регулируется каждой клеткой этого организма, что их возможности очень ограничены. Итак, жизнь невозможна без ферментов, а ферменты не могут сущест- вовать вне живого организма. Далее: если эти нуклеотиды и белки действительно существовали, то как они соединились в систему? Откуда взялись перегородки-мембраны, необходимые для живых организмов? Откуда пришла энергия, необходимая для проведения множества химических реакций, ведущих к возникновению жизни? Как все это случайно организовалось именно так, как необходимо для жизни? Приведем высказывание Грина и Гольдбергера: «...переход от макромолекулы к клетке — прыжок фантастический, лежащий за пределами опытных возможностей. В этой области есть лишь догадки. Доступные нам факты не дают основания постулировать, что клетки возникли здесь, на этой планете»[13]. Дж.Ледьярд Стеббинс, эволюционист, утверждает, вслед за Грином и Гольдбергером: «Организованные структуры, специфические функции, наследственность, разви- тие и эволюция — отличительные свойства жизни, которые нельзя даже сравни- вать со свойствами неодушевленной физико-химической природы»[14]. Дулиттл шутя устраняет все препятствия на пути натуралистического, эволюционного происхождения жизни. Сэр Фред Хойл, с другой стороны, заявил, что вероятность эволюционного происхождения жизни равна вероятности того, чтобы ураган, проносясь над свалкой металлолома, собрал Боинг-747. Если Дулиттлу хочется верить в это — пусть верит, но не надо называть это наукой и учить этому студентов. Глава 6, «Термодинамика и эволюция», написанная Джоном В.Паттерсоном, уже подвергалась критике в главе о термодинамике, поэтому нет необходимости еще раз возвращаться к ней; скажем только, что по своим аргументам она столь же слаба, как и предыдущая глава Дулиттла. 9. Наука против эволюционистов Часть II К I-ой части. Глава 7, «Молекулярные свидетельства в пользу эволюции», написана Томасом Х.Джуксом, биохимиком, профессором биофизики в калифорнийском университете, Беркли. Автор этой главы — убежденный антикреационист. Вся она содержит в основном стандартные эволюционистские объяснения молекулярных сходств и различий растений и животных, взятые из учебников. Многие эволюционисты, отчаявшись найти свидетельства в пользу эволюции в ископаемых останках, переключились на молекулярную биологию, провозгласив, что ископаемые переходные формы нам больше не нужны, потому что молекулярная биология и так доказывает истинность теории эволюции. Обращаясь к окаменелостям, мы пытаемся понять, как возникли живые организмы в очень далеком прошлом, исследуя безмолвные свидетельства их останков. Мы рады, что наши выводы подтверждаются этими данными, но никогда не можем быть абсолютно в них уверены. Обращаясь же к молекулярной биологии, мы тоже пытаемся выяснить, что произошло в далеком прошлом, но положение наше куда сложнее, чем когда мы изучаем окаменелости. У нас нет ископаемых молекул, мы не можем вернуться в прошлое и, таким образом, анализируем гипотетические молекулы, которые тогда предположительно существовали. Единственный материал для изучения, нам доступный, — молекулы ныне живущих организмов. Мы делаем предположение и смотрим, как согласуются с ними данные молекулярной биологии, а если они не согласуются, мы изменяем свои предположения, добиваясь соответствия. Так можно оперировать данными и с креационной, и с эволюционистской точки зрения. Давайте прежде всего рассмотрим, что общего между данными, которые ожидают увидеть креационист и эволюционист. Эволюционист ожидает, что все живые организмы будут обнаруживать некоторое сходство в биохимическом строении, — так, он считает, что жизнь возникла раз и навсегда. Первобытные протеины, ДНК, РНК и другие макромолекулы, вероятно, существовали в первоначальных формах жизни. Наряду с постепенным эволюционным преобразованием низших форм жизни в более высшие, в конечном итоге достигающим высшей точки развития в человеке, постепенно изменялись и преобразовывались и эти молекулы. Таким образом, множество или даже большинство макромолекул, обнаруженных в человеке, происходят от его далеких предков, что можно сказать и о сходных молекулах, найденных в других живых существах. В процессе эволюционного развития живых организмов эти макромолекулы претерпевают эволюционные изменения путем накопления мутаций. Различия этих молекул, протеинов, ДНК, РНК должны быть малы у близких организмов и велики — у организмов, далеких друг от друга. Так, различия аминокислотных цепочек цитохрома С человека и шимпанзе должны быть меньше, чем тех же цепочек у человека и рептилии, человека и рыбы, и т.д. Креационист тоже будет ожидать большого биохимического сходства всех живых организмов. Мы все пьем одну и ту же воду, дышим одним и тем же воздухом и едим одинаковую пищу. Предположим, что Бог создал бы растения с одним типом аминокислот, сахара, пурина, пиримидина и т.д., потом создал бы животных с другим видом аминокислот, сахара, пурина, пиримидина и т.д., и, наконец, создал бы человека с третьим типом аминокислот, сахара и т.д. Что мы стали бы есть? Мы не могли бы есть растения, мы не могли бы есть животных; оставалось бы питаться друг другом! Очевидно, так бы дело не пошло. Все основные молекулы в организмах растений, животных и человека должны быть одинаковыми. Метаболизм растений, животных и человека, основанный на сходных биохимических принципах, должен был быть подобным, поэтому и в ключевых метаболических процессах должны были участвовать похожие макромолекулы, созданные таким образом, чтобы соответствовать специфической внутренней среде организма или клетки, в которой они должны функционировать. Креационисты тоже полагают, что внешнее сходство существ влечет за собой и сходство молекулярного строения, и наоборот. Мы знаем, например, что человек больше похож на шимпанзе, чем на летучую мышь, но ближе к летучей мыши, чем к крокодилу или мухе. Человек, шимпанзе и летучая мышь — млекопитающие. Поэтому креационист ожидает, что его белки, ДНК и РНК — важнейшие макромолекулы, участвующие в обмене веществ — скорее подобны таким же молекулам у шимпанзе и летучей мыши, чем у крокодила или мухи. Эволюционист же считает, что эти различия возникли в результате мутаций молекул ДНК, или генов, и что они явились основной причиной различий строения растений и животных. Он считает, что все гены в живых организмах развились из ранее существовавших генов путем мутации или дупликации генов и мутаций. Креационисты полагают, что все нормальные гены, отвечающие за естественные, здоровые отличительные признаки растений и животных, были сотворены. Каждый основной тип растений или животных был сотворен с достаточным генетическим потенциалом или набором генов (генофонд, как говорят генетики), позволяющим свойствам варьироваться в границах вида, в целях приспособления к разным условиям окружающей среды. Используя в качестве примера гемоглобин, Джукс указывает, что альфа- и бета-цепочки человеческого гемоглобина отличаются от цепочек гемоглобина шимпанзе лишь одной аминокислотой. Гемоглобин человека и крупного рогатого скота отличается 17 аминокислотами в альфа-цепочке и 24 — в бета-цепочке, и т. д. В самом деле, если накопить побольше информации, можно составить «фамильные древа» живых существ, опираясь на различия в строении гемоглобина разных организмов. Эти расхождения, пишет Джукс, совпадают со схемой «родства» живых существ, принятой согласно классической классификации животных и растений (с. 119). Если предположить, как объясняется далее, что мутации происходили регулярно, постепенно накапливаясь, то аминокислотные различия одноименных белков, или нуклеотидные отклонения в генах, можно использовать в качестве «молекулярных часов», которые показывали бы время возникновения разнообразных животных в истории эволюции. Конечно, сразу же возникает множество побочных вопросов. Что взять за точку отсчета времени? Каковы будут «деления» часов? Определяется это с помощью предположения о том, когда определенный организм возник впервые или когда два организма разошлись в своем строении. Например, если предположить, что два организма разошлись в строении 600 млн. лет назад и что их альфа-цепочки гемоглобина различны на 60%, получается, что мутации альфа-цепочки гемоглобина идут со скоростью 1% в 10 млн. лет. Итак, если два других организма имеют различия в строении гемоглобинной цепочки 10%, получается, что они «разошлись» 100 млн. лет назад. Конечно, точность зависит в первую очеред!» от точности предположения, которое задает размер деления часов (600 млн. лет). А оно может быть верным. Но может и не быть. Идея использования различий белков и ДНК (они кодируют строение белков — следовательно, различия в строении белков должны быть параллельны различиям в строении соответствующих генов) для построения эволюционных филогенетических схем и создания молекулярных «часов» породила очень много проблем. Было обнаружено, что различия между разными классами белков огромны. Так, если гистоны отличаются незначительно и изменения в них в 1% соответствуют 600 млн. лет развития, то для цитохрома С время, необходимое для возникновения отклонения в 1%, было оценено в 20 млн. лет, для гемоглобина — в 5,8 млн. лет, а для фибринопептидов — всего в 1,1 млн. лет — почти в 600 раз меньше, чем для гистонов. Таким образом, все часы показывают разное время. Кроме того, филогенетическое древо, построенное на основе наблюдений за одним классом белков, скажем, цитохромом С, может значительно отличаться от другого древа, выстроенного, например, на базе исследований инсулина, миоглобина и т.д. Винсент Демулен писал: «Кто может серьезно относиться к филогенезу позвоночных, которые, согласно сравнению состава миоглобина, произошли от одних видов, а согласно сравнению состава гемоглобина — от других? Картина, выстроенная по данным миоглобина, разительно отличается от той, которую дает гемоглобин... Основная проблема здесь — достоверность эволюционных реконструкций, основанных на данных строения цепочек... Сравнение отдельных эволюционных схем выявляет всю их слабость»[15]. Когда было проведено сравнение цитохрона и несерных пурпурных фотосинтезирующих бактерий, оказалось, что полученные данные противоречат предсказаниям эволюционистов. Т.Э.Мейер, et al, сообщает: «Результаты наших исследований показали, что получить непосредственную филогенетическую информацию из строения цепочек протеинов родственных бактерий не так-то просто... У подобных видов различия в строении цепочки цитохрома С-551 не меньше, чем у митохондриальных млекопитающих и насекомых, хотя оба класса белков, вероятно, обладают сходными окислительно-восстановительными функциями»[16]. После исследования некоторых других цитохромов С в этих бактериях Р.П.Эмблер, Т.Е.Мэйер и М.Д-Кэмен заключили: «...филогенетические древа, построенные в результате опытов и показанные в таблице 1, нельзя считать бесспорными и всецело соответствующими истине»[17]. Сложности с цитохромом С наблюдаются не только у бактерий. Так, когда сравнивают цитохромы С двух близких организмов, Desulfovibrio vulearis оказалось что, несмотря на сходство молекулярного веса, длины цепочки объемов отдельных частей и количества генов, они заметно отличаются по составу аминокислот[18]. Мы найдем много подобных «аномалий» и среди высших организмов. Инсулин кашалота и сейвала идентичен инсулину собаки и свиньи, но отличен от того же белка морского кита[19]. Инсулин морской свинки уникален, он значительно отличается от всех других инсулинов. Например, при сравнении аминокислотной цепочки инсулина морской свинки с инсулином человека и крысы, ее собрата-грызуна, в обоих случаях оказывается 18 различий[20]. Интересно, как бы выглядело филогенетическое древо, построенное на основании данных исследования инсулина? Структура цитохрома С гремучей змеи имеет 22 отличия от цитохрома С черепахи, другой рептилии, но лишь 14 — от цитохрома С человека[21]. Аминокислотная цепочка белка яйца эмбденского гуся, лизоцима, не имеет ничего общего (а если имеет, то мало) с цепочкой белка куриного яйца[22]. Руководствуясь данными аминокислотных цепочек, большинство эволюционистов заявляют, что ближайший родственник человека среди человекообразных обезьян — шимпанзе, сразу за которым следует горилла. Орангутан более «удален» от человека, чем гиббон, за которым следуют прочие обезьяны. Так, по результатам экспериментов с ДНК, процентные различия в ее строении между человеком и другими приматами таковы: шимпанзе — 1,6; горилла — 2,2; орангутан — 3,7; гиббон — 5,2; бабуин — 7,4; паукообразная обезьяна — 12,6. В эволюционистских кругах эти данные широко признаны как доказательство того, что ближайший родственник человека — шимпанзе. Дж. Х.Шварц, однако, с этим не согласен. Говоря о молекулярных данных, он пишет: «...общее сходство вовсе не обязательно и не может быть основанием для выводов о близком родстве»[23]. Креационисты согласны с ним в том, что подобие не обязательно указывает на родство как на происхождение от общего предка. На основании морфологических черт сходства и различия Шварц доказывает, что по строению человек ближе к орангутану, чем к африканским человекообразным обезьянам (шимпанзе и горилле). Данные радиоиммунопроб и хроматографического анализа гипоталамического лютеинизйрующего гормона гормонной секреции (ЛГГС) показывают, что у млекопитающих и амфибий он неразличим, но он химически отличается от того же гормона рептилий, птиц и телеостеанских рыб. Конечно, на всех эволюционных филогенетических схемах люди и другие млекопитающие представлены как прямые потомки рептилий, вместе с птицами, а рептилии — как потомки амфибий. По этим схемам, амфибии появились раньше, чем млекопитающие, птицы и рептилии, но молекулярные данные свидетельствуют об обратном. Это побудило Дж. Э. Кинга к следующему утверждению: «Обнаружение того, что ЛГГС амфибий идентичен пептиду млекопитающих и отличен от ЛГГС птиц, рептилий и телеостеанских рыб, которые неотличимы друг от друга при наших методах исследования, подтверждает современную филогенетическую схему, предполагающую, что млекопитающие и амфибии могут быть более родственными друг другу, чем рептилиям и птицам»[24]. В научной литературе можно найти много подобных «аномалий». Если бы действительно можно было на основе данных аминокислотных цепочек и сходствах и различиях ДНК выявлять эволюционное родство и составлять филогенетическое древо, это древо было бы единственным, и существовала бы только одна подобная схема, совпадающая со схемой, созданной по морфологическим признакам. Мы же, напротив, видим, что на основе сравнения молекулярных данных выявить одно, полностью достоверное филогенетическое древо невозможно. Более того: если показатели, полученные при рассмотрении одного протеина, использовать для построения филогенетической схемы, неизбежно не только появление аномалий, но придется «приглаживать» данные даже для доказательства очевидной родственности или подобия. Так, для того, чтобы выявить похожие части аминокислотной цепочки белка, необходимо провести ряд гипотетических вставок, делений, изменений порядка считывания гипотетических дупликаций генов и прочих генетических «манипуляций». Другими словами, даже при работе с одним белком часть данных приходится отвергать как «аномальные», а многие другие — видоизменять, чтобы подогнать к теории. Эволюционисты Кристиан Швабе и Грегори Уорр и некреационист Майкл Дентон выступили с критикой возможности использования данных аминокислотных цепочек для построения эволюционных филогенетических схем. Основываясь на материале своих опытов, Швабе и Уорр опровергли общепринятую догму о том, что все гены, клетки и организмы развились из одной-единственной клетки-предка. Идее монофилической эволюции они предпочли идею эволюции полифилической, постулируя, что жизнь развивалась постепенно и что основные ее формы были разделены с самого начала[25]. Итак, Швабе и Уорр считают, что все основные формы жизни образовались сразу и потом претерпели изменения; эти эволюционисты, основываясь на результатах своих исследований, согласны с креационистами в том, что данные аминокислотных цепочек белков и другая молекулярная информация не могут быть использованы для построения эволюционного филогенетического древа. Фактически, они настаивают на том, что эти данные не соответствуют монофилической теории эволюции. Швабе и Уорр указывают, что достаточно одного доказанного несоответствия или противоречия, чтобы монофилическая интерпретация потеряла свою ценность как единственно возможное объяснение эволюции, потому что если монофилическая теория молекулярных часов истинна, значит, все отдельные филогенетические схемы, построенные на основе структуры любого из ортологических белков (инсулина, цитохрома С, миоглобина и т.д.), должны накладываться одна на другую. Швабе в особенности интересовал релаксин — гормон, отвечающий за расширение лобковой кости и размягчение шейки матки и влагалища, то есть гормон живорождения. По данным Швабе и Уорра, релаксин свиньи и крысы; так же отличаются друг от друга (55%), как релаксин акулы от релаксина и свиньи, и крысы. Судя по этим данным и предположениям, которые обычно учитывают при построении филогенетических схем на основании молекулярной информации, крыса, акула и свинья должны были появиться в одно и то же время — либо в предполагаемый момент ответвления млекопитающих (70 млн. лет назад), либо в предполагаемый момент появления акулы, которая потом стала предком млекопитающих (700 млн. лет назад). Ни один из вариантов не совпадает с тем, что принято в палеонтологии и среди эволюционистов. Подобные проблемы возникают при сравнении релаксина двух акул — песчаной тигровой и колючей. Разница в строении их белков составляет 20%; это означает, что, судя по предположениям «молекулярных» эволюционистов, они «разветвились» 20 млн. лет назад, в то время как общепринятая дата — 150 млн. лет. Швабе и Уорр пишут и о других подобных противоречиях, основанных на данных белков. Они вынуждены отмежеваться от общепринятой теории разветвленного эволюционного филогенетического древа, созданного на основе молекулярных данных. Они утверждают: «...основной вывод, к которому мы ютим привлечь ваше внимание, состоит в следующем: наши находки позволяю! предположить, что многие гены, образовавшиеся в результате генной дупликаций, появились очень рано в процессе развития жизни, фактически, мы можем задать вопрос, все ли гены появились в результате дупликаций, или, возможяо, все они существовали с самого начала как потенциал для развития видов» (с. 476 их статьи). Эти выводы поразительно похожи на выводы креационистов. Различие, разумеется в том, что Швабе к Уорр верят: все живые организмы, носители генов, каким-то образом появились в результате эволюционных процессов. Креационисты перефразировали бы их заявление так: «Данные свидетельствуют, что ни один ген не возник в результате дупликаций и что все они существовали с самого вачала, поддерживая целостность свойств каждого основного типа животных я растений и предоставляя генетический материал для возможных вариаций в рамках каждого вида». Швабе и Уорр сравнивают общепринятое толкование, основанное на разветвляющемся филогенетическом эволюционном древе, соответствующем предпосылкам молекулярной эюлюции (рис. 1), и свое собственное толкование тех же данных (рис. 2). Рисунок 1. Стандартное монофилическое эволюционное древо. Рисунок 2. Полифилическое толкование молекулярных данных по Швабе и Уорру. Швабе и Уорр указывают, что, если отбросить идею монофилической эволюции, любые выводы о родстве молекул или видов станут сомнительными, потому что мы не будем знать, сравниваются ли ветви одного дерева или похожие ветви разных деревьев. Если отбросить монофилическую версию, надо отказаться к от мнения о том, что сходство автоматически предполагает родство и происхождение от общего предка. Креационисты всецело согласны со Швабе и Уорром в этом вопросе. Надо подчеркнуть, что единственные реальные данные, которые у нас есть, — это кончики веток; все остальное — спекуляции, основанные на предвзятых идеях. Исходя из молекулярных различий белков и ДНК в живущих сейчас организмах, эволюционисты строят молекулярное эволюционное филогенетическое древо с гипотетическими ветвями. Между разнообразными гипотетическими ответвлениями, которые соответствуют различиям молекул, обычно выражаемым в процентах, и современными живыми организмами, помещенными на кончиках веток, — огромная пропасть. Многие неискушенные читатели не подозревают, что цифры, помещенные между предполагаемыми предками современных белков, не были получены в результате анализа настоящих молекул, это — гипотетические цифры, предположения сторонников монофилической эволюции. Таким образом, доказательство эволюции — это всего лишь предположение эволюции. Мне не раз приходилось принимать участие в дебатах с Винсентом Саричем, биохимиком и профессором факультета антропологии Калифорнийского университета, Беркли, одним из главных создателей гипотезы молекулярных часов. Сарич призывал своих слушателей какнибудь иначе истолковать молекулярные данные, полученные им и другими эволюционистами. Джукс, говоря об эволюционистской интерпретации исследования молекул гемоглобина, тоже заявляет, что альтернативного объяснения нет. Вот что он пишет: «Эти данные важны, потому что они понятны только в рамках эволюционной идеи [разветвленного древа]» (с. 119 его главы). Так вот, теперь у нас наконец-то появилась альтернатива молекулярным идеям эволюционистов, и исходит она от их же коллег (причем вполне отвечающая взглядам креационистов)! Сарич сетует, что у Швабе и Уорра другие данные — что у них нет данных. У Швабе и Уорра, как вы обнаружите, читая их статью, очень много данных (и вполне доступных). Они не приводят цифр, как другие эволюционисты, потому что знают: цифры — фикция, ведь если разветвления не было, то и цифры учитывать нельзя. И хотя Швабе и Уорр не имели такого намерения, их работа и выводы очень помогают креационистам в истолковании молекулярных данных. В своей книге «Эволюция: кризис одной теории»[26] в главе «Биохимическое эхо типологии» Майкл Дентон приводит факты, из которых становится ясно: молекулярная биология отнюдь не доказывает истинность эволюции. Дентон, специалист по молекулярной биологии, доктор наук, получивший ученые степени в британских университетах, генетик, проводивший исследования в Австралии, пишет: «С останками ничего не вышло: морфологические свидетельства в лучшем случае спорны; может быть, новая область науки — сравнительная биохимия — наконец даст нам объективные доказательства связей, о которых так давно мечтают биологи-эволюционисты. Однако по мере того как, начиная с 1960 г., нам становится известно все больше белковых цепочек, все яснее, что молекулы не столько свидетельствуют о родстве и преемственности, видов в природе, сколько лишь вновь подтверждают традиционное представление о том, что система природы полностью подчинена высокоорганизованной иерархической схеме, в которой нет ни одного прямого указания на эволюцию. К тому же разделение оказалось математически более совершенным, чем предполагали самые суровые типологи»[27]. Дентон указывает, что при исследовании молекулярной информации цитохрома С каждый идентифицируемый подкласс цепочек изолирован и отличен от других. Каждая цепочка может быть без колебаний отнесена к определенному подклассу. То есть существует группа аминокислотных цепочек, свойственных рептилиям, такая же группа аминокислотных цепочек, свойственных млекопитающим, телеостеанским рыбам, птицам, насекомым, покрытосеменным (цветущим) растениям, дрожжам и т.д. Ни одна цепочка или группа цепочек не может считаться промежуточной между двумя другими. Переходные или промежуточные классы отсутствуют. Все цепочки каждого подкласса в равной мере изолированы от членов другой группы. Итак, как указывают процентные различия цепочек, цитохром С бактерии отличается от такого же белка лошади (млекопитающего) на 64%, голубя (птицы) — на 64%, шелкопряда (насекомого) — на 65%, пшеницы (растения) — на 66%, дрожжей (грибка) — на 69%. Значит, нет никакой разницы, млекопитающее ли перед нами, птица, насекомое, рыба или растение. Цитохром С шелкопряда отличается от такого же белка лошади на 27%, голубя — на 25%, черепахи — на 26%, карпа — на 25%, речной миноги — на 30% — вновь никакой существенной разницы. Цитохром С карпа (рыбы) отличается от цитохрома С лошади, кролика (млекопитающих), черепахи (рептилии) и лягушки-быка (амфибии) на 13% в каждом случае, а от цитохрома цыпленка (птицы) — на 14%. В случае с гемоглобином: гемоглобин речной миноги (циклостом или рыба без челюстей — предположительно одна из самых примитивных ныне существующих рыб) отличается от гемоглобина карпа (челюстной рыбы) на 75%, лягушки (земноводного) — на 81%, цыпленка (птицы) — на 78%, кенгуру (сумчатого) — на 76% и человека (плацентарного млекопитающего) — на 73%. Этот и другие примеры показывают, что здесь нет и намека на традиционные эволюционистские «серии», иначе, в последнем случае, мы получили бы следующее: циклостом — челюстная рыба — амфибия — рептилия — птицы и млекопитающие. Человек столь же близок к речной миноге, как и карп! Карп не занимает промежуточного места между речной миногой и земноводными. Амфибии не размещаются между рыбами и птицами, сумчатыми или людьми. Нет ни одной промежуточной группы. Одни и те же цифры получаются при сравнении гемоглобина улитки (брюхоногого моллюска) с гемоглобином речной миноги — 85%; карпа — 87%; лягушки — 87%; цыпленка — 85% и кенгуру — 85%. Эта столь почитаемая современными эволюционистами информация, основанная на данных аминокислотных цепочек, не позволяет классифицировать речную миногу как примитивный организм по сравнению с другими беспозвоночными или как промежуточное звено между улиткой (беспозвоночным) и любым позвоночным. Дентон рассматривает дополнительные биохимические данные и утверждает, что в этих данных налицо систематические пробелы — не обнаружено плавного перехода от одной формы к другой, начиная с «примитивных» организмов и кончая самыми «продвинутыми», хотя на сегодняшний день сравнению подвергнуты сотни видов и тысячи различных цепочек белков и ДНК. Так как каждый класс на молекулярном уровне уникален, изолирован и не связан ни с какими промежуточными формами, Дентон напоминает нам, что молекулы, как и окаменелости, не дали нам доказательств того, что промежуточные звенья, предмет усердных поисков эволюционистов со времен Дарвина, когда-либо существовали. До того как это стало известно, многие эволюционисты предсказывали, что современные организмы, которые предположительно примитивны, будут обладать белковыми цепочками, подобными цепочкам их древних предков, следовательно, окажутся посредниками между еще более древними видами и некоторыми современными, такими, как млекопитающие. Дентон цитирует Цукеркандла[28]: «Современные организмы, очень похожие на организмы древние, вероятно, содержат полипептидные цепочки [белков], во многом схожие с цепочками этих древних организмов. Другими словами, определенные животные являются как бы "живыми окаменелостями", это таракан, подковоносы, Краб, акула, и, среди млекопитающих, лемур. Они, вероятно, вырабатывают большое количество полипептидных молекул, почти не отличающихся от тех, которые вырабатывали их предки миллионы лет назад»[29]. Упомянув, что это мнение противоречиво, Цукеркандл, тем не менее, предпочитает его. Эволюционисты часто заявляют, что любой прогресс в научном знании, особенно в биологии, полезен для теории эволюции. Далекое от истины заявление — сведения сравнительной молекулярной биологии, опровергающие предсказание Цукеркандла, лишь доказывают, что новые знания не укрепляют теорию эволюции, а добавляют трещин на ее фасаде. Если в каждом из семейств белков — возьмем, к примеру, гемоглобин, наблюдаются существенные колебания между классами млекопитающих, птиц, рептилий, амфибий, рыб и т.д., причем ни один из этих классов, вопреки ожиданиям Цукеркандла и многих других эволюционистов, не является промежуточным, как можно называть это «аномалией»? Почему различия в строении гемоглобина миноги, карпа, лягушки, цыпленка, кенгуру и улитки одинаковы (85%)? Почему показатели гемоглобина речной миноги не являются промежуточными между показателями гемоглобина улитки и карпа, а показатели гемоглобина лягушки — карпа и цыпленка? Эволюционисты пытаются обойти эту «аномалию», доказывая, что линии, ведущие к речной миноге, карпу, лягушке и цыпленку ответвились от ствола беспозвоночных (улитка — это, конечно, беспозвоночное), скажем, около 500 млн. дет тому назад; молекулярная эволюция каждого из этих организмов насчитывает 500 млн. лет, поэтому неудивительно, что показания степени «удаления» каждой из этих групп от улитки по гемоглобину, цитохрому С и другим белкам равны, как указывают на то процентные соотношения. Это уже упоминавшаяся нами идея «молекулярных часов» — представление о том, что темп мутаций генов, кодирующих строение каждой группы белков всех животных, какими бы разными они ни были, одинаков. Так, эволюционисты считают, что во всех организмах происходило изменение состава гистонов на 1% каждые 600 млн. лет, цитохрома С — каждые 20 млн. лет, гемоглобина — каждые 5,8 млн. лет, а фибринопептидов — каждые 1,1 млн. лет. Эволюционисты верят, что эволюционные молекулярные часы разных групп белков шли с разной скоростью, то есть что у нас есть сотни часов, идущих с разной скоростью. Эволюционисты верят, что существуют какие-то неизвестные нам факторы, заставляющие гены разных видов белков развиваться с равной скоростью. У эволюционистов нет никаких эмпирических данных, с помощью которых они могли бы объяснить, почему гены одного вида белка развиваются быстрее, чем другого. Этого эволюционисты не предвидели и не ожидали. Более того: почему гены одного вида белка, скажем, цитохрома С, развиваются одинаковыми темпами во всех организмах, независимо от того, «примитивные» они или «продвинутые», на протяжении сотен миллионов лет? Амфибии предположительно образовались 400 — 450 млн. лет назад. С тех пор они не слишком изменились — сегодня амфибии не многим отличаются от своих представленных окаменелостями предков. Ответвившаяся от амфибий линия, наоборот, очень сильно изменилась и через рептилий и птиц привела к млекопитающим. Предполагается, что животные развивались и изменялись, потому что развивались их гены. Если гены цитохрома С, гемоглобина и других видов белков за прошедшие 500 млн. лет развивались в амфибиях так же, как и в белках других организмов, почему тогда амфибии замерли в своем развитии, а другая линия привела к появлению человека? Насекомое совсем не похоже на млекопитающее. Если гены насекомого развивались или подвергались мутациям в том же темпе, что и гены той линии, которая привела к млекопитающим через сотни миллионов лет после того, как насекомое стало насекомым, почему насекомое до сих пор остается насекомым, а линия, ответвившаяся от него, в своем развитии дошла до человека? Как могло так случиться: в генах, задающих код белка, произошел один и тот же процент изменений, но летучие драконы, тараканы, сороконожки, пауки, клещи, кузнечики и т.д. выглядят почти так же, как, предположительно, выглядели и 350 млн. лет назад? Кроме того, степень мутаций измеряется в количестве мутации на один ген на одно поколение, и наблюдаемый показатель примерно одинаков для многих генов. Для более высоко организованных существ степень мутации равна приблизительно 106 на ген в поколение. Другими словами, каждый ген в одной особи из миллиона в каждом поколении подвергается какой-то мутации — в лучшую сторону, в худшую или нейтральной. В таких видах, как человек и шимпанзе, длительность жизни которых не намного отличается, следовало бы ожидать похожих темпов мутации. А у мышей, напротив, за год сменяются 4 — 5 поколений. Слон достигает половой зрелости в 14 лет; его период беременности равен 18 — 21 месяцам. Получается, что темп смены поколений у мыши в 100 раз выше, чем у слона, но белок мыши так же отличается (в процентах) от белка, скажем, карпа (или любого другого «низшего» существа), как и белок слона. Еще более резко отличаются сроки смены поколений у насекомых. Фруктовая муха производит на свет потомство за 2 недели, а цикаде для воспроизведения нового поколения требуется 17 лет. Таким образом, темп смены поколений фруктовой мухи в 1000 раз выше, чем у цикады. Если, как верят эволюционисты, современные порядки насекомых возникли около 50 млн. лет назад, за это время сменило друг друга в 50 миллиардов раз больше поколений фруктовой мухи, чем поколений цикады, но белки всех порядков насекомых, включая фруктовую муху и цикаду, одинаково отличаются от белков беспозвоночных, бактерий, растений, грибов и т.д. Если же рассмотреть такие организмы, как деревья и бактерии, разница в сроках смены поколений возрастет до 10.000 раз. Каким чудом акула, сотни миллионов лет подвергаясь мутациям, все же осталась акулой, а какие-то другие рыбы тем временем превратились сперва в амфибий, потом в рептилий, потом в млекопитающих и, наконец, в человека? Если считается, что темп мутаций у всех животных одинаков (именно на этом основана идея о молекулярных часах), а степень мутации измеряется в количестве мутаций на ген на поколение, то почему белки организмов с огромнейшим разрывом в темпах смены поколений все-таки в равной мере отличаются от предполагаемых предков? Как вычислили эволюционисты, скорость мутаций гистона составляет 1% в 600 млн. лет, а гемоглобина — 1% в 5,8 млн. лет — более, чем 100кратная разница. Почему все виды гемоглобина во всех различных филогенетических линиях, будь то муха, улитка, лягушка, тунец, канарейка, корова, крокодил или человек, развиваются ровно в 100 раз быстрее, чем все виды гистона и тоже во всех филогенетических линиях? Если кто-нибудь сможет составить схему для «объяснения» этой загадки, ему придется составлять и другие схемы для объяснения систематических различий темпов мутаций цитохрома С и гемоглобинов, гемоглобинов и миоглобинов, гемоглобинов и разных протеаз, ad infinitum. Как могли естественные процессы, включающие случайные генетические ошибки, предположительно зависящие от условий окружающей среды, таких различных в разных частях света и по-разному действующих на столь многообразные организмы, привести к равномерным темпам мутаций гемоглобина во всех живых существах, и другой, но не менее равномерной скорости мутации цитохрома С во всех существах? Завершая главу на эту тему, Дентон справедливо замечает: «Хотя никто не может убедительно объяснить, как случайные эволюционные процессы привели к таким упорядоченным различиям, идея всеобщности сроков эволюции представлена в литературе как доказанная опытным путем. Догма эволюции столь влиятельна, что идея, больше похожая на принцип средневековой астрологии, чем на серьезную научную теорию XX века, для биологов-эволюционистов стала реальностью»[30]. Теперь, когда мы подвергли критике идеи молекулярной теории эволюции и привели характеристику Дентона, считающего эту идею сходной с принципом средневековой астрологии, о главе Джукса «Молекулярные доказательства теории эволюции» осталось добавить совсем немного. Может оказаться полезным последний комментарий. По уверению Джукса (с. 125), доказано, что прокариоты развились в эукариотов, когда некоторые из прокариотов были атакованы бактериями, которые изменили свою структуру и функции, став митохондриями, а некоторые были атакованы цианобактериями, которые в ходе подобного процесса стали хлоропластами. Этому заявлению противоречат слова коллеги Джукса, биохимика Винсента Демулена, который заявил: «Что касается происхождения эукариотических клеток, мнение о том, что есть данные, подтверждающие их происхождение в результате серии симбиозов необоснованно»[31]. Идея о том, что одни бактерии атаковали другие бактерии, или прокариоты, чтобы затем, вступив с ними в отношения симбиоза, превратиться в митохондрии или хлоропласты, обычно носит название теории о симбиотическом происхождении эукариотов. Связь между прокариотами и эукариотами отрицает и Джеймс Дарнелл. Основываясь на опыте своих исследований, Дарнелл провозглашает: «Биохимические различия информационных РНК, формирующихся в эукариотах и прокариотах, столь глубоки, что эволюция от прокариотической клетки к эукариотической представляется невероятной»[32]. Вот чего стоит «доказано» Джукса! Глава 8, «Недавние похороны Дарвина — в который раз!» (с. 139146), написана Стивеном Джеем Гоулдом и представляет собой переиздание очерка Гоулда в «Нэйчурал хистори» 1976 г[33]. Этот очерк был посвящен критике статьи Тома Бетелла в «Харперз Мэгэзин»[34], в которой Бетелл выдвигает тезис о том, что дарвинистская теория эволюции, основанная на естественном отборе, рушится, потому что стало ясно: естественный отбор — не более, чем тавтология. Так как критику Бетелла и контраргументы Гоулда мы уже рассмотрели в главе 3 этой книги, нет необходимости еще раз обсуждать главу Гоулда. Напомним лишь, что, судя по словам философа Рональда Брэди, попытка Гоулда спасти статус естественного отбора как научной теории с треском провалилась[35]. Глава 9, «Теологические и палеонтологические аргументы, креационизма» (с. 147-162), написана Дейвидом М.Раупом. Бывший декан по научной работе Полевого музея естественной истории, Рауп теперь занимает должность председателя отделения геофизических наук Университета Чикаго. Он широко известен, благодаря своим исследованиям в палеонтологии беспозвоночных и геологии, является членом Академии наук. Вместе со Стивеном М.Стэнли он написал учебник «Введение в палеонтологию»[36]. Читать главу Раупа — великое облегчение, ибо, в отличие от многих других глав сборника, здесь нет невыдержанной полемики с креационистами и креационизмом. Не оставляет сомнений то, что Рауп верит в эволюцию, но к противоречию эволюционизм/креационизм он подходит спокойно и объективно. Высказывания Раупа резко контрастируют со словами Гоулда, неучтиво называющего креационистов «йеху», и заявлениями других коллег Раупа — эволюционистов, утверждающих, что креационизм не похож на науку и есть не что иное, как замаскированная религия: Рауп считает, что методы креационистов вполне научны (хотя иногда, по его мнению, не в той мере, в какой хотелось бы) и что статус и ценность креационизма не зависят от идеологии или религиозных верований ученыхкреационистов. Итак, Рауп утверждает: «Часто говорят, что креационисты интересуются только идеологией (библейской) и недостаточно свободны интеллектуально, чтобы рассматривать проблемы происхождения жизни в приемлемой научной манере. Не секрет, что между поддержкой креационных идей и исповеданием религии существует связь. Но все чаще люди, не имеющие твердых религиозных убеждений, вслушиваются в доводы ученых-креационистов и принимают их. Таким образом, идеология в какой-то степени играет роль, но важна не только она. Кроме того, я считаю, что вопрос о том, научны аргументы или нет, следует решать независимо от идеологии тех, кто их выдвигает». Ученые-креационисты, я думаю, согласятся с таким заявлением. Каковы бы ни были идеология и религиозные верования эволюционистов и креационистов, их научные теории по поводу происхождения жизни следует оценивать независимо от этих верований, основываясь только на научных доказательствах, подтверждающих их взгляды. Но, конечно, лишь очень немногие люди непредвзято относятся к вопросу о происхождении жизни. Рауп подтверждает, что креационисты прибегают к научным методам и подвергают проверке идею сотворения. Он пишет: «Было опубликовано несколько креационных схем-гипотез (Гиш, 1978, с. 50-51, например). Проверка этих гипотез часто включает в себя очень тщательно разработанные, а иногда — удивительно результативные эксперименты. Недавний пример тому — переоценка широко известных окаменелых отложений силурийской системы из Торнтон Квэрри, Иллинойс (Д'Армонд, 1980). Эти останки считались остатками погребенных рифов, и многие годы проводились работы по их изучению. Д'Армонд предположил, что эти осадочные породы — результат грандиозного потопа, и, хоть я и не согласен с его анализом и выводами, это исследование — очевидная попытка использовать геологические данные для подтверждения креационной модели. Итак, хотя ученые-креационисты твердо верят в авторитет Библии, они не пытаются вести исследование, полагаясь только на ее авторитет. Напротив, во всевозможных источниках они ищут подтверждающие это исследование данные. Теоретически, креационист вроде Д'Армонда мог бы отвергнуть креационную модель, не обнаружив подтверждающих ее геологических данных. Это совсем не похоже на ревностного креациониста, но научная креационная литература дает заинтересованному непрофессионалу основание заключить, что библейское повествование подгоняется к научным данным. На самом деле, креационисты подвергают библейское повествование о сотворении научной проверке». Хотя Рауп и считает, что в труды креационистов просочились фактические ошибки и недопонимание (такое можно сказать, конечно, и о работе ученых в целом), он пишет: «По моему мнению, немногие из аргументов, используемых креационистами, "научны" в том плане, что они основываются на базовых методах проверки гипотез, обычно считающихся научными (с. 159)... некоторые из ученыхкреационистов потрудились на славу, проникая в сложнейшую область науки...» (с. 160). Основная задача Раупа как одного из авторов указанного сборника, по его собственным словам, — это критика геологических и палеонтологических доказательств креационистов, и он очень добросовестно подходит к решению этой задачи. Так, он говорит: «Гиш (1978) популяризовал идею того, что скалы и ископаемые останки говорят НЕТ эволюции. Я же покажу здесь, как скалы и останки говорят ей ДА!» (с. 147). Креационисты расходятся с Раупом во мнении о том, кто же победил в споре, а любой читатель главы, написанной Раупом, увидит, что его аргументы по поводу окаменелостей весьма и весьма слабы. Рауп начинает спор с искреннего признания: с эволюционистской точки зрения, ископаемых останков у нас очень мало. Он пишет (с. 156): «Дарвин предсказал, что ископаемые останки должны являть гладкую преемственность, плавные переходы от предков к потомкам, и содержать удовлетворительное число промежуточных звеньев между основными группами. Дарвин даже заявил, что, если результаты раскопок окажутся иными, его теории эволюции будет угрожать серьезная опасность. Во времена Дарвина таких плавных переходов обнаружено не было; он объяснял это недостаточным количеством палеонтологических находок и недостаточно глубоким их изучением. С тех пор прошло сто лет, и ситуация не слишком изменилась. Со времен Дарвина знания палеонтологов неизмеримо выросли, теперь мы знаем об окаменелостях значительно больше, но по сути ситуация осталась прежней. Сейчас у нас еще меньше примеров плавных переходов, чем было во времена Дарвина, потому что некоторые старые примеры при более внимательном рассмотрении оказались несостоятельными. Да, были обнаружены новые промежуточные формы, в основном среди сухопутных беспозвоночных. Но если бы Дарвин писал свою книгу сегодня, он бы все еще ссылался на смущающее отсутствие переходных форм или недостающих звеньев между крупнейшими группами организмов». Дарвин признавал, что окаменелости могут стать сильнейшим доказательством его теории. Он надеялся и ждал, что будущие исследования откроют нам переходные формы, необходимые для подтверждения теории эволюции, и утверждал, как напоминает нам Рауп, что, если эти переходные формы не будут обнаружены, его теории эволюции (теории пути от амебы до человека) будет угрожать серьезная опасность. Со дня публикации книги Дарвина прошло 133 года, а ситуация еще хуже, чем тогда. Не только не удалось найти переходные формы, которые должны существовать, если теория эволюции — правда, но и многие из окаменелостей, которые современники Дарвина считали останками переходных форм, оказались вовсе не ими. Рауп, как многие эволюционисты, заявляет, что кое-какие переходные формы всетаки существуют, и приводит в пример археоптерикса. Пример очень спорный и, кроме того, если бы эволюция имела место, у нас было бы много тысяч бесспорных переходных форм. Рауп обещает доказать, что окаменелости говорят эволюции ДА. Как же он это делает? Во-первых, как описано выше, он честно признает сложность проблемы окаменелостей для теории эволюции. Затем он описывает, почему переходные формы не были найдены, или, выражаясь его словами, отвечает на вопрос, «как эволюционисты объясняют недостаток промежуточных форм?» (с. 156). Для начала Рауп утверждает, что отчасти это зависит от искусственности нашей системы таксономической классификации. Например, Рауп пишет, что археоптерикс — переходная форма от рептилии к птице, таксономисты же вынуждены причислить его к тому или другому классу — поэтому животное было произвольно определено как птица. Ученыекреационисты указывают, что последние несколько лет велись анатомические исследования черт археоптерикса и было установлено, что они подобны скорее чертам птицы, чем рептилии, и что по прошествии времени его статус переходной формы становится все более сомнительным. Кроме того, если животное или растение занимает промежуточное место между двумя крупными категориями, его «промежуточность» должна бросаться в глаза, независимо от того, какое место ему отведут таксономисты. Если бы археоптерикс был покрыт наполовину чешуей, а наполовину — перьями, и его перьевой покров не был бы идентичен покрову современных птиц, если бы его передние конечности являлись чем-то средним между лапами и крыльями, а не напоминали бы птичьи крылья, было бы сразу видно, что это — промежуточная форма между рептилиями и птицами. Приведем другой пример: бы если какие-нибудь беспозвоночные, подобные трилобитам, превратились в рыб, переходные формы легко можно было бы распознать, независимо от того, определили бы их таксономисты в класс Trilobita или в класс Pisces. Второй аргумент Раупа несколько странно слышать от такого знающего геолога, — он жалуется, на бедность окаменелостей. На это же ссылался Дарвин, но сегодня многие геологи отказались от этого довода как от не соответствующего действительности. В настоящее время мы обладаем богатейшими находками ископаемых останков — более 250.000 различных видов ископаемых классифицировано и хранится в музейных коллекциях. На с. 158 Рауп, кажется, забыл о том, что писал на с. 156, где утверждал: «Со времен Дарвина знания палеонтологов неизмеримо расширились, теперь мы знаем об окаменелостях значительно больше...» Так оно и есть! Палеонтологи усердно искали «недостающие звенья» по всему миру. Тщательно исследовались породы всех так называемых геологических периодов. Было сделано много новых открытий, но каждая новая находка легко находила свое место в системе порядков, классов и типов. Никаких связей между основными категориями найдено не было. Если бы теория эволюции была правдой, из 250.000 обнаруженных останков десятки тысяч, бесспорно, были бы переходными. Ссылка Раупа на бедность находок никого не обманет и не убедит. Третье и последнее объяснение отсутствия промежуточных форм, приводимое Раупом, таково: «Третье объяснение отсутствия промежуточных форм состоит в том, что они существовали в течение очень коротких промежутков геологического времени, если, как полагают многие теоретики, смена одного крупного типа другим происходила быстро (модель прерывистого равновесия Элдреджа и Гоулда [1972]. Это просто снижает вероятность того, что промежуточные формы будут найдены)» (с. 158). Как указывали ученые-креационисты [37], сценарий «прерывистого равновесия» был изобретен для объяснения отсутствия переходных форм между видами, а не отсутствия переходных форм между основными типами растений и животных, такими, как семейства, порядки, классы и типы. Понятие «прерывистого равновесия» (означающее, что в результате стихийных процессов новые виды могут развиваться очень быстро без участия естественного отбора) не только не разрешает проблему пробелов между крупными категориями, но и не имеет к ней никакого отношения. Рауп, конечно, не упоминает о непреодолимости барьеров, которые эти огромные пробелы между одноклеточными организмами и сложными беспозвоночными, а также между беспозвоночными и рыбами, ставят перед теорией эволюции. Это — самая серьезная из проблем, которые создают окаменелости для теории эволюции. Почему же Рауп ничего не говорит о ней? А просто потому, что у него, как и у других эволюционистов, нет решения. Взрывное появление полностью сформированных и очень разнообразных сложных беспозвоночных, резкое возникновение разных видов рыб — тоже полностью сформированных, без каких-либо следов предков, являются самыми точными доказательствами сотворения мира, каких только можно ожидать. Обсуждение темы ископаемых останков Рауп завершает словами: «Имея в виду эта соображения, мы можем утверждать, что данные раскопок совпадают с предсказаниями эволюционистов». В статье, опубликованной Раупом два года назад, говорится: «Дарвин, объясняя несоответствие свидетельств окаменелостей своей теории, говорил о скудости находок палеонтологов — будто бы в них полно пробелов и нам еще многое предстоит узнать. Теперь со времен Дарвина прошло 120 лет, и наши знания об окаменелостях значительно расширились. Теперь у нас есть ископаемые останки четверти миллиона видов, но ситуация не слишком изменилась»[38]. Если во времена Дарвина результаты раскопок были несовместимы с теорией Дарвина и ситуация не слишком изменилась с тех пор, то как же теперь они оказались совместимыми с теорией эволюции? Как было упомянуто выше, единственным настоящим прогрессом со времен Дарвина явилось изобретение понятия прерывистого равновесия, а это понятие, даже если оно истинно, не решило бы проблемы пробелов между высшими категориями живых организмов. Далее, если бы теория эволюции была истинной, зачем надо было бы так долго спорить, соответствуют ли ей результаты раскопок? Зачем было бы объяснять отсутствие промежуточных форм? Если бы теория эволюции была истинной, окаменелости послужили бы бесспорным ее доказательством. В начале главы Рауп заявил, что покажет, как породы и окаменелости говорят ДА эволюции. Но даже если принять все его объяснения, окаменелости все равно говорят эволюции НЕТ. Критикуя доводы и заключения геологов-креационистов, Рауп подробно излагает взгляды этих геологов. Он объясняет, какие из их выводов считает ошибочными или устаревшими. Часть вины, признает Рауп, лежит на геологах-эволюционистах: они выдвигали ошибочные или устаревшие идеи, а креационисты зависели от их информации. Например, Рауп указывает, что креационисты слишком полагаются на факт геологической катастрофы, акцентируя возможность того, что многие большие отложения осадочных пород и обширные «кладбища» окаменелостей — последствия грандиозного всемирного потопа. В то же время, считает Рауп, креационисты приписывают геологамэволюционистам доктрину униформизма — представление о том, что процессы настоящего, проходившие в нынешних темпах в течение длительных промежутков времени, могли привести к возникновению большей части геологических черт без вмешательства катастроф. Рауп справедливо указывает, что концепция униформизма теряет вес в глазах современных геологов. Он пишет (с. 152): «В XIX веке сочетание геологии Лайеля и биологии Дарвина породило мудрую науку о том, что Земля и жизнь на ней развиваются постепенно, в ходе процессов, идущих одинаковыми темпами. Многочисленные примеры катастрофизма, упоминаемые теперь учеными-креационистами, были хорошо известны, но геология и палеонтология XIX века либо игнорировали их, либо придавали им второстепенное значение. С тех пор, однако, многое переменилось, и большинство современных геологов и палеонтологов принимают идею катастрофы как реальную, хоть и избегают слова "катастрофа", фактически, теперь многие геологи видят, что редкие и короткие события вносят основной вклад в формирование геологических слоев. Во многих случаях исследование "памяти" пород выявляет следы чрезвычайных событий (штормов, ураганов, землетрясений, оползней, извержений вулканов), оставивших после себя огромное количество осадочной породы, представляющей лишь краткий промежуток времени, который сбивает хронологию слоев. Периоды сравнительного затишья дают мало осадочных пород. Прошли те времена, когда геологи измеряли толщину породы и определяли возраст скалы, а потом путем деления одной цифры на другую вычисляли скорость отложения породы в сантиметрах на 1000 лет». Рауп признает также, что отчасти в непонимании ситуации были виновны геологи-эволюционисты. Он утверждает: «Отчасти в непонимании есть вина самих геологов: идеи униформизма и постепенности до сих пор бытуют в популярном подходе к геологии, в экспозициях некоторых музеев и текстах учебников невысокого уровня. Этому все еще учат в средней школе, так что вряд ли можно винить креационистов в том, что они говорят: традиционно принятый геологией взгляд не допускает идеи катастрофы». Фактически, как и пишет Рауп, геологи-эволюционисты избегают слова «катастрофа», потому что всеобщее признание катастрофы событием, приведшим к зарождению жизни, подтвердило бы концепцию, которой давно придерживались креационисты, но которую консервативно отвергали эволюционистские круги. Кроме того, то, что читал Рауп из работ креационистов, уже немного устарело. Все креационисты не только знают об изменении мировосприятия геологов-эволюционистов, но рады видеть, что этот сдвиг сближает наши позиции. Геологиэволюционисты, начиная с Джеймса Хаттона и Чарлза Лайеля в начале XIX века, исключали возможность всемирной катастрофы и ее роль в формировании облика Земли. Сейчас, однако, все большее число геологов готово уступить и признать вероятность всемирной катастрофы. Например, все еще отказываясь от принятия версии всемирного потопа (в конце концов, он ведь описан в Библии!), многие геологи склоняются к мысли, что с Землей столкнулся астероид, поднявший в воздух столько пыли, что Земля на несколько лет оказалась покрыта ею, погибли многие растения и вымерли все динозавры, исчезли некоторые другие формы жизни. Так что вот вам и всемирная катастрофа с жертвами! Рауп выступает против заявлений некоторых креационистов, утверждающих, что построение геологических схем и датировка окаменелостей производятся на основании биологических теорий эволюционистов. Он указывает, что геологическая схема, как мы знаем, была завершена в 1815 г., почти за 50 лет до опубликования Дарвином его книги, и в значительной мере разрабатывалась креационистами. Рауп отводит существенный раздел своей главы опровержению правильности датировки пород по стадии эволюции находящихся в них окаменелостей. Рауп утверждает, что, хотя самые древние из известных нам окаменелостей — это простые прокариотические организмы, а более молодые породы содержат более сложные формы жизни, вряд ли возрастания сложности достаточно для датировки пород. Рауп считает, что процесс эволюции не прямолинеен. Однако он признает, что очень многие геологи-эволюционисты, специализирующиеся не на палеонтологии, разделяют заблуждение, на которое указывают креационисты и согласно которому геологические породы разного возраста содержат останки организмов все возрастающей сложности. Креационисты не только цитировали многие подобные высказывания из эволюционистской геологической литературы, но и на дебатах возражали тем, кто говорил, что сложность строения останков постепенно возрастает. Таким образом, Рауп вынужден был признать: «Креационисты... ведут себя честно по отношению к этому заблуждению, хотя бы отчасти. Некоторые учителя и авторы учебников, особенно в конце XIX в. — начале XX в., были так очарованы красотой модели Дарвина, что приписывали ей могущество, которым она никогда Не обладала». Далее Рауп говорит, что, по иронии судьбы, креационисты принимают как факт ошибочное представление о том, что геологические пласты являют нам последовательность организмов, развивающихся от простого к сложному, и стараются подогнать эти данные под модель потопа. Сейчас, когда он пояснил креационистам, что они заблуждались, он хочет искоренить - ошибку из эволюционистских учебников геологии и литературы. Может быть, я не вполне понял, что хотел сказать Рауп, но, по-моему, он сам себе противоречит. Он пишет (с. 154): «Геохронология безоговорочно опирается на существование четкой последовательности различных предметов, находимых в породах; эта последовательность представлена, в числе прочего, окаменелостями». Но на с. 160 Рауп пишет: «Нередко, однако, сравнительно молодые породы обнаруживаются под более старыми». Конечно же, решение о том, какие породы моложе, а какие — старше, зависит от содержащихся в них окаменелостей, и если нередко более молодые породы оказываются под более старыми, то как можно утверждать, что геохронология безоговорочно основывается на «четкой последовательности»? Очень часто приходится прибегать ко вспомогательным гипотезам, чтобы объяснить, почему породы, предположительно содержащие более древние останки, находятся над породами, содержащими более молодые останки. Заключительный раздел главы Раупа озаглавлен «Могут ли эволюционисты ошибаться?» Здесь Рауп утверждает, что эволюционисты не могут претендовать на абсолютно верное понимание истории жизни и ее процессов, и напоминает читателю о многих великих научных версиях, которые на поверку оказывались ошибочными. Он уверен, что эволюционисты правы, исчисляя возраст Земли миллиардами лет, но согласен с тем, что механизм эволюции, возможно, еще не понят. Он совершенно не понимает предложения креационистов: изучать две модели происхождения жизни. Он утверждает, что существует несколько биологических схем эволюции, то есть несколько альтернативных моделей, и креационисты неправы, говоря, что их только две: эволюционистская и креационная. Рауп не понимает того, что в рамках каждой модели, возможно, и существуют подсхемы, но основных моделей только две: натуралистическая и механистическая атеистическая теория эволюции и теистическая, сверхъестественная модель сотворения. Ламаркизм, неодарвинизм, прерывистое равновесие, подающий надежды монстр и теистическая эволюция — все это подсхемы внутри эволюционистской модели или парадигмы, в то время как прогрессивное сотворение, теория разрыва, недавнее сотворение, и т.д. — подсхемы внутри креационной модели. Эволюционист не может заявлять, что учит двум моделям о происхождении мира, если предлагает студентам альтернативные схемы эволюции. Часть III К II-ой части Глава 10, «Систематика, сравнительная биология и дело против креационизма» (с. 163-191) написана Джоуэлом Крэкрафтом. Когда вышла эта книга, Крэкрафт был профессором Медицинского центра Иллинойса. Его особые интересы включают функциональную морфологию птиц, теорию систематизации (таксономию) и биогеографию позвоночных. Сейчас он рьяно защищает эволюцию и борется с креационизмом. Его отношение резко отличается от отношения Дэйвида Раупа. Крэкрафт предельно неучтив, он посылает проклятия в адрес ученых-креационистов и их науки, обвиняет креационистов в искажении цитат, в изъятии цитат из контекста, в сознательной дезинформации, в вере в мифы, в религиозном фанатизме, в отсутствии компетентности, в экстремизме, в применении незаконных методов и в открытом обмане. Он не только бросил перчатку в лицо креационистам, но не гнушается и пинками. Без сомнения, многие эволюционисты приветствуют подобные нечестные и беспринципные атаки на ученых-креационистов, но, поступая так, Крэкрафт сам оказывается виновным во многом из того, в чем обвиняет креационистов. Кроме того, прибегая к такой тактике, эволюционисты как бы безмолвно признают, что положение их не прочно и креационисты попадают в цель. Первое из обвинений, которое Крэкрафт выдвигает против креационистов, — это замечания по поводу использования термина «сотворенные типы» или «основные типы». Он обвиняет креационистов в «поверхностном и безграмотном обращении» с обширной биологической литературой, отражающей суть знаний о предмете систематики. Конечно, немногие креационисты, да и немногие эволюционисты имели возможность столь тщательно изучить таксономию или систематику, как это сделал Крэкрафт. Однако большинство креационистов, в особенности биологов, имеют все же некоторое представление о системе классификации. Большая часть ученых-креационистов, специализирующихся в области ботаники, зоологии, генетики и биологии, изучали таксономию. Есть и креационисты, подобные доктору Уэйну Фрэру из Колледжа Кингз, которые посвятили систематике всю жизнь (специальность Фрэра — таксономия черепах). Более того, судя по собственным высказываниям Крэкрафта, сам этот ученый имеет лишь поверхностные и безграмотные познания в биохимии, функциональной морфологии приматов и большей части других живых существ, физике, генетике, анатомии и физиологии беспозвоночных, палеонтологии, а также гидрологии, геологии и других многочисленных отраслях науки, важных для изучения происхождения мира. В то время как Крэкрафт забрасывает камнями ученых-креационистов, придираясь к использованию термина «тип» по отношению к сотворенной категории, сам он и другие эволюционисты не раз употребляли это слово[39]. Итак, Крэкрафт пишет (с. 164): «Существуют группы отдельных организмов, которые, если принимать во внимание их способность скрещиваться друг с другом и производить потомство, можно определить как подобные типы, но в то же время эти группы могут быть не способны свободно скрещиваться с другими подобными группами (хотя иногда и наблюдается случайное скрещивание)» [курсив наш]. Конечно, выражение «подобные типы» используется здесь не как технический термин — так же и креационисты не писали об «основных типах» или «сотворенных типах» в техническом смысле. Итак, если ученый-креационист, изучавший генетику, поведение животных в естественной среде и плодотворность скрещиваний между видами, пришел к выводу, что все животные внутри одного рода — например, Canis (собаки, волки, койоты, шакалы) — являются представителями одного сотворенного типа, он употребит термин «тип собаки» в общем смысле, а в техническом — правильный таксономический термин Canis. Эволюционисты типа Крэкрафта не раз подчеркивали трудности, которые иногда возникают у креационистов при точном определении и идентификации того, что представляет собой каждый основной или сотворенный тип. В то же время они ничего не говорят о своих собственных затруднениях (и вообще затруднениях таксономистов) в правильном определении видов, родов и т.п. Многие таксономисты, особенно эволюционисты, подчеркивают идею репродуктивной изоляции как критерий идентификации границ вида. Так, Крэкрафт пишет (с. 164): «Здесь важно отметить, что наличие репродуктивной изоляции не обязательно связано со степенью фенотипических различий — и, по меньшей мере, у симпатических категорий — при разделении особей по разным видам именно репродуктивная прерывистость имеет основное значение». Однако непосредственно перед этим Крэкрафт заявил: «Наряду с репродуктивным критерием не следует отрицать тот факт, что организмы варьируются не только в разных видах, но и внутри одного вида тоже. Фактически, морфологические различия между группами растений как между отдельными особями явились единственным и основным критерием установления границ между видами еще и потому, что информация о взаимоскрещиваемости известных в настоящее время видов касается лишь очень малого их процента». Итак, хотя эволюционисты (как и креационисты) придают большое значение репродуктивной изоляции (креационисты не считают ее единственным критерием идентификации сотворенных типов) в качестве критерия определения границ видов, о ней можно говорить лишь для ограниченного количества ныне известных видов, что же касается ископаемых видов, она вообще не обнаружена. Наш общий домашний любимец, пес (Canis familiaris), не только внешне очень похож на волка (Canis lupus) и разные виды койотов (род Canis), но иногда может и скрещиваться с волками и койотами, производя на свет плодовитое потомство. Почему тогда таксономисты относят их к разным видам, а не классифицируют как варианты или подвиды? Приведем еще один пример из литературы, который покажет нам, с какими трудностями сталкиваются все таксономисты, в том числе и неучтивый Крэкрафт, при определении таксономических границ. Роджер Левин, сотрудник журнала «Сайенс», в статье «Определение предков — это проблема видов» пишет: «Суть проблемы — отсутствие существенной связи между выделением видов и морфологическими изменениями. Другими словами, происхождение новых видов должно сопровождаться поразительным изменением анатомии, которое либо можно проследить по окаменелостям, либо — когда такого изменения нет вообще или оно незначительно — нельзя. Однако отсутствие заметных анатомических различий между двумя отдельными особями вовсе не обязательно означает, что они принадлежат к одному и тому же виду. Проблема эта касается всех позвоночных»[40]. В более ранней статье Левин затрагивает ту же проблему. Подхватывая исследования Уэйка, Левин пишет: «Существует много видов саламандр, некоторые из них физически очень похожи. "Два из них практически неразличимы по морфологии", — утверждает Уэйк... Многие годы биологи-эволюционисты приравнивали морфологическое подобие к близкому генетическому родству. Но это не так, как стало ясно теперь»[41]. Джордж Гейлорд Симпсон писал: «Предположительно, межродовая гибридизация, обычно со стерильным потомством, у животных возможна; например, у млекопитающих при искусственном скрещении Bos x Bison, Equus x Asinus и Ursus x Thalarctos. Однако по-моему, этот факт лучше принять за основу объединения номинальных родов. Я бы не выделял в другой род Bison, Asinus и Thalarctos»[42]. Взрослые самец и самка нитехвостого угря так резко отличаются друг от друга морфологически, что в течение 50 лет таксономисты по ошибке помещали их в разные роды, а иногда даже в разные семейства и подпорядки![43] Другой случай: группа организмов (улиток) была поделена на более чем 200 видов, но позже, при более внимательном исследовании, оказалось, что все их можно свести к двум. Это лишь два из множества случаев, показывающих, что классификацию составляют люди и что она часто строится произвольно и субъективно. Мы вовсе не хотим подорвать веру в научную ценность систематизации. Таксономия как наука родилась с трудами Линнея в XVIII веке, и современным зоологии и ботанике пришлось бы без нее нелегко. Как говорилось ранее, у креационистов возникают трудности в определении сотворенных типов, особенно когда рассматриваются близкие организмы, но, как показано выше, и у всех без исключения таксономистов возникают затруднения в определении категорий, от видов до высших разделов: родов, семейств, порядков, классов и типов. Крэкрафт (с. 165-167), как и Элдредж (см. главу 8), цитирует фрагмент моих комментариев об отдельных категориях организмов из моей книги «Эволюция: раскопки говорят нет!»[44] Он, как и Элдредж, заявляет, что мое понимание сотворенных или основных типов противоречиво и запутанно. Как я уже говорил, обсуждая главу 8, содержащую похожие обвинения Элдреджа, мои рассуждения точны и понятны настолько, чтобы любой студент мог понять, что я подразумеваю под сотворенным или основным типом. Эволюционисты типа Элдреджа и Крэкрафта настроены так решительно и так хотят подорвать доверие к креационистам, что разбрасывают в своих трудах направо и налево небрежные обвинения, жалуясь на путаницу и неточности в книгах креационистов, в то время как их собственные мысли весьма сумбурны. Крэкрафт, как и другие, обвиняет креационистов в «выборочном цитировании» (естественно — все цитаты выбираются!) и вырывании цитат из контекста. Нет сомнений в том, что Крэкрафт опустил значительную часть контекста моих рассуждений об основных или сотворенных типах, которые заняли страницы с 34 по 37. Если бы Крэкрафт процитировал их полностью, всем было бы ясно, что объяснение мое понятно и точно, — во всяком случае, это увидели бы те читатели, которые отнеслись бы к фрагменту без предубеждения, вдумчиво, не веря заранее словам Элдреджа и Крэкрафта. На с. 165 Крэкрафт продолжает обвинять ученых-креационистов: «Глубина их научных изысканий видна из такого элементарного примера: чаще всего они даже не называют разделы систематики их нужными названиями, предпочитая писать о таких неопределенных с научной точки зрения группах, как собаки, кошки, летучие мыши, лошади и т.д.» Это обвинение абсурдно! Во-первых, потому, что креационисты пользуются научными терминами прежде всего применительно к специфическим организмам, а не к общим категориям (см., например, мою книгу «Эволюция: опровержение окаменелостей»[45] или мою более раннюю книгу «Эволюция: раскопки говорят нет!», которую цитирует Крэкрафт). Имея перед собой мою книгу, Крэкрафт должен был знать, что его обвинение ложно. Во-вторых, говоря об общих типах, эволюционисты, как и креационисты, имеют привычку упоминать о них как о собаках, кошках, крысах, рыбах, лошадях, птицах, змеях, динозаврах и т.д. Полистайте хотя бы книгу Роумера «Палеонтология позвоночных»[46] (или любую другую подобную книгу), и вы обратите внимание на частое упоминание собак, летучих мышей, рыб, лошадей, птиц, змей, динозавров и т.д. Роумер, Крэкрафт и другие эволюционисты вообще очень часто упоминают о «лошадях» — от крохотного «кроликоподобного» Hyracotherium (часто называемого эволюционистами Eohippus, вопреки правилам таксономии, так как Hyrocotherium предпочтительнее) и до современной Equus. А это очень разнообразная группа существ. Hyracotherium имел мало общего (если вообще имел что-либо общее) с существами, обычно называемыми лошадьми, но Крэкрафт и его друзья-эволюционисты, ничуть не задумываясь, называют всех этих животных «лошадьми». При этом Крэкрафт осуждает ученых-креационистов за упоминание о «лошадях» и использование других общих терминов. Когда креационист пишет об отдельных особях внутри общей группы, он разумеется, всегда, пользуется подобающими научными терминами, такими, как Merychippus, Hipparion, Pliohippus, Mesohippus, Equus и т.д. Обвинение Крэкрафта ложно, это всего лишь попытка унизить креационистов и заклеймить их за то, что они делают то же самое, что широко практикуется и среди эволюционистов. На с. 170 начинается раздел, который Крэкрафт озаглавил «Биологическое сравнение: естественная иерархия или аналогическое сходство?» Он утверждает: «Основа любой системы классификации — сходство. Еще до того как сообщество биологов приняло идею эволюции, специалисты по естественной истории классифицировали организмы, стараясь отыскать группы существ, которые казались бы "естественными..." В доэволюционное время термин "естественный" обычно означал, что эти группы признавались результатом сотворения, предначертанными в "божественном плане". После того как была выработана эволюционистская точка зрения, естественными группами стали считаться группы организмов, происходящих от одного предка. В обоих случаях, для определения составляющих этих групп отталкивались от идеи подобия». Далее (с. 172) Крэкрафт пишет: «Для большинства деятелей сравнительной биологии концепция примитивных и производных свойств имеет эволюционные коннотации, но не надо понимать ее только в таком ключе». На той же самой странице читаем: «Так, эмбриологические преобразования могут подсказать нам гипотезы о таксономической иерархии — и не обязательно принимать точку зрения эволюционистов (но мы не собираемся говорить, что эволюционистское толкование вообще не надо применять)». Совершенно очевидно — это признает и сам Крэкрафт — что теория эволюции не была выведена из вышеупомянутых данных, но была навязана этим данным, а затем, задним числом, эволюционисты начали заявлять, что эти данные являются доказательством истинности эволюции. На с. 172 Крэкрафт пишет: «В заключительной части этого раздела мы поговорим о том, как креационисты относятся к проблеме сходства и, что более важно, выскажем мнение о том, что иерархический образец, основанный на наблюдаемом сходстве организмов, был предсказан гипотезой об эволюционном происхождении видов в результате модификации, а не предположением о сотворении мира». Крэкрафт описывает две предпосылки, которые называет креационными. Сначала мы обсудим его вторую предпосылку как более простую. Крэкрафт пишет (с. 173): «Все морфологические сходства разных "сотворенных типов" будут сопровождаться соответствием функций и биологических ролей, тесно связанных с параллельным образом жизни». По сути, это верно, если читать «большая часть морфологических сходств» вместо «все» (замена «большей части» на «все» не так уж важна — ведь теория эволюции напичкана исключениями и «аномалиями») и если под «параллельным образом жизни» Крэкрафт понимает сходные потребности. Ученые-креационисты считают, что это очевидно: зубы были сотворены, чтобы жевать, глаза — для того, чтобы видеть, руки — для захватывания предметов, нос — для улавливания запаха, волосы — для защиты и утепления, ноги — для ходьбы, сердце — для перекачивания крови, почки — дЛя фильтрации, легкие — для дыхания, гемоглобин — для транспортировки кислорода и углекислого газа, половые органы — для воспроизведения и т.д. Многие существа, в том числе и человек, обладают этими общими органами и системами органов — потому, очевидно, что они необходимы для жизни. В этом креационисты действительно виноваты. Первая же «креационная предпосылка» Крэкрафта такова (с. 172): «Наблюдаемые сходства организмов не могут подразделяться так, чтобы образовывать иерархические образцы групп внутри групп». Как упоминалось ранее, Крэкрафт заявляет, что: «Иерархический образец, основанный на наблюдаемом сходстве организмов, был предсказан гипотезой об эволюционном происхождении видов в результате модификации, а не предположением о сотворении мира». Крэкрафт упрощает себе задачу. Он мастерит чучело из придуманных креационных предпосылок, которые не поддержит ни один креационист, а затем уничтожает это чучело. Как описано в главе 8, Элдредж тоже делал подобные заявления. Так, он писал: «Образец, основанный на сходствах все более расширяющегося круга биологических форм, должен существовать до тех пор, пока у жизненных форм будет оставаться хотя бы одна общая черта. Вот великое предсказание эволюции: схожие черты в органическом мире подобны сложной системе отделений китайской шкатулки». Крэкрафт и Элдредж утверждают, что этот образец устройства мира, «сложная система отделений китайской шкатулки», описываемая также как иерархический образец взаимоотношений между организмами, является гипотезой эволюции, не предсказанной креационистами. Однако это не так. В главе 8 указывалось, что еще Линней и другие таксономисты за 100 лет до опубликования «Происхождения видов» Дарвина понимали: растения и животные могут быть объединены, по принципу иерархии, в отдельные «гнезда», так что это мнение нельзя назвать предпосылкой теории эволюции или идеей, зависящей от нее, поскольку Линней и другие таксономисты додарвиновского периода были креационистами. Мнение Колина Паттерсона, старшего палеонтолога Британского музея естественной истории и систематика (о чем уже говорилось в этой книге), принявшего систему классификации, называемую «преобразованной кладистикой», поддержит меня в том, что я хочу сказать здесь и в главе 8. В статье «Кладистика» Паттерсон пишет: «Термин "ветвь" ("clade") был введен в 1957 г. Джулианом Хаксли для обозначения "неограничиваемых монофилических единств"; простейшая кладистика — это техника характеристики (выявления) иерархии групп. Конечно, то же самое можно сказать и о систематике Линнея...» [курсив наш][47]. Итак, Паттерсон подтверждает сказанное нами ранее, а именно: еще Линней в своей таксономической системе, изобретенной за 100 лет до Дарвина, занимался выявлением иерархии групп организмов, так что это не предпосылка, основанная на теории эволюции, и не доказательство ее истинности. Более того: заявления Крэкрафта и Элдреджа о том, что иерархический образец не может опираться на креационную теорию, заведомо ложны, так как Линней (и другие систематики, жившие до Дарвина) был креационистом, и его открытия в естествознании скорее подтвердили, чем опровергли его креационные убеждения. В своей главе Крэкрафт многократно повторяет, что существование в природе иерархии опровергает взгляды креационистов. Это очевидная ложь. На с. 177 Крэкрафт утверждает, что «систематическая биология — краеугольный камень эволюционистских исследований... » Если под этим он подразумевает, что верно и обратное, то есть, что современная систематика каким-то образом зависит от теории эволюции и неотделимо с ней переплетена, это тоже неправда, или, во всяком случае, полуправда. Так, Паттерсон пишет: «Но по мере того как система кладистики развивалась, становилось все яснее, что ее эволюционистское обрамление несущественно и может быть опущено. Основной симптом этой перемены — значение, придаваемое узлам кладиограмм. В книге Хеннига, как и во всех ранних трудах о кладистике, узлы подразумевают виды "предков". Это предположение было впоследствии признано необязательным, даже дезориентирующим, и от него можно отказаться. Плэтник пишет о новой теории как о "преобразованной кладистике", и преобразование ее заключается в отходе от теории эволюции. В самом деле, Гарет Нельсон, несущий основную ответственность за эту трансформацию, так сформулировал это в письме ко мне этим летом: "Я полагаю, что мы просто вновь открываем доэволюционистскую систематику, или, точнее, вычищаем ее". Критика Майра и Симпсона (смотрите цитаты из Плэтника) предполагает, что у кладистики есть нечто общее с эволюцией. Но, как я постарался показать, они не обязательно связаны: ответвление видов, предки и т.п. Кладистика отличается большей простотой и основательностью и отталкивается от образов природы групп, иерархий, "гнезд" групп, их характера»[48]. Обратите, пожалуйста внимание: Гарет Нельсон утверждает, что новая теория систематики, называемая новой или преобразованной кладистикой, на самом деле является открытием заново, «вычищением», доэволюционистской систематики. Доэволюционистская систематика была, разумеется, креационной, хотя это и не значит, что приверженцы «преобразованной кладистики» — креационисты. Однако это означает, что их систематика пошла на полный разрыв с теорией эволюции. Фактически, если верить Паттерсону, преобразованная кладистика открыла нам некоторые неприглядные стороны неодарвинистской теории эволюции, сегодняшней догмы, господствующей во всех учебниках. Паттерсон заявляет: «По-моему, самое важное достижение кладистики — это то, что простой и даже наивный метод поиска систематических групп — то, что обычно называли природной системой, — привел некоторых из нас к пониманию того, что многое из сегодняшних объяснений природы в рамках неодарвинизма или синтетической теории — пустая риторика»[49]. Что же гласит эта доэволюционистская (то есть, разумеется, креационная) систематика? Она «отличается большей простотой и основательностью и отталкивается от образцов природы: групп, иерархий, "гнезд" групп, их характера», — пишет Паттерсон. Вспомните: Элдредж и Крэкрафт претендовали на то, что иерархии и гнезда групп — «предпосылки» теории эволюции, а не креационизма. Паттерсон, Плэтник, Нельсон и их коллеги-кладисты, очевидно, с этим не согласятся. «Креационная предпосылка №1», сформулированная Крэкрафтом, — вовсе не креационная предпосылка. Кроме того, существование иерархий и гнезд групп может быть и предпосылкой, основанной на идее сотворения, так как креационизм был общепринят задолго до того, как возникло понятие иерархии и гнезд групп и была в XVIII веке изобретена система классификации Линнея, после чего дарвинизм не появлялся на свет еще 100 лет. Чтобы кто-нибудь не подумал, что я неправильно объяснил, что представляет собой преобразованная кладистика или, как сказал бы Крэкрафт, вырвал из контекста или исказил цитаты из работ ее сторонников, я приведу цитату из статьи Джона Битти «Классы и ветви». Битти, судя по общему тону статьи, не симпатизирует приверженцам преображенной кладистики. Он пишет: «Новые кладисты устремляются в другую крайность: они открыто выступают против введения в кладистику каких-либо специальных моделей эволюционных процессов (см. об этом у Плэтника, 1979). Кроме того — и это гораздо важнее для нашей темы — новые кладисты отказались даже от задачи представлять генеалогию. (Например, Нельсон "и Плэтник, 1981; Паттерсон, 1981). О происхождении модификаций до сих пор существуют лишь предположения. Нет уверенности даже в самом факте их возникновения. Генеалогия чересчур отдает эволюцией, а эволюционные гипотезы подвергаются слишком резкой критике. Новые кладисты верят, что кладизм per se не обязательно связан с эволюционизмом (например, Нельсон и Плэтник, 1981; Паттерсон, 1981). Они хотят сказать, что эволюционистские предположения необязательны для обнаружения "образца", характерного для строения живой природы. Отсюда название "образцовой кладистики". Каков же этот образец? Это строгая иерархия групп, где группы одного уровня не являются частично совпадающими или взаимоисключающими, и полностью входят в группу следующего, более высокого уровня»[50]. Далее Битти утверждает: «Но нейтральность "образцовой кладистики" по отношению к теории эволюции — это, я думаю, миф. Я не буду спорить, что она отражает или поддерживает конкретную эволюционную теорию — то есть, что она ориентирована на какуюто идею. Но я бы сказал, что эта теория антагонистична по отношению к эволюции. Она идет вразрез с современным содержанием эволюционизма. Она подрывает теорию эволюции и терпит крах сама по тем же причинам, которые вызывают недоверие и к традиционной концепции видов»[51]. На той же странице Битти пишет: «Для сторонников "образцовой кладистики" группы — это только собрания организмов, отличающихся характеристиками, позволяющими объединять их в иерархические порядки». Из этого следует, что новая преобразованная кладистика антагонистична теории эволюции, и группы для ее приверженцев — всего лишь собрания организмов, наделенных характеристиками, которые позволяют объединять их в иерархические порядки. Неудивительно, что биологи-эволюционисты не принимают всерьез приверженцев преобразованной кладистики. Неудивительно, что креационисты приветствуют преобразованную кладистику, как глоток свежего воздуха, истинную науку, не засоренную сказками, «стратегиями разрешения проблем» Филипа Китчера и другой бессмыслицей. Преобразованная кладистика (а не ее приверженцы) противостоит теории эволюции и не приписывает никакого эволюционного значения иерархиям и «гнездовым» группам, которые изучаются с позиций истинной систематики или таксономии. Итак, обвинения против креационизма, которые выдвигает Крэкрафт, ссылаясь на систематику, несостоятельны. В своем эволюционистском теоретизировании Крэкрафт нисходит в самые глубины того, что Колин Паттерсон называет пустой риторикой, хотя, если отнестись к Крэкрафту с меньшим уважением, это можно было бы назвать бессмысленной болтовней. Крэкрафт пишет (с. 176): «Понятие изменения в результате "случайности" в философском и психологическом плане звучит для креациониста как оскорбление: оно предполагает мир без смысла и замысла, без плана развития. Но эволюционные изменения происходят не "случайно", если под этим понимать "как попало", потому что вероятность эволюционного изменения фенотипа не одинакова в разных направлениях, фенотип взрослого организма — это результат строго регулируемого развития (онтогенеза), в ходе которого на фенотип оказывают влияние не только прямой генетический контроль над выработкой биохимических продуктов и их участием в ходе развития, но и эпигенетические факторы (окружающей среды), формирующие пути этого развития (Ловтруп 1974; Элберх 1980). Таким образом, развитие организма ограничивается и направляется в определенное русло; следовательно, изменения в основном генетическом контроле или в факторах окружающей среды, влияющих на онтогенез, влекут за собой не "какие попало" ("случайные") реакции фенотипа, но скорее очень узкий круг возможных изменений. С этой точки зрения многие из эволюционных изменений можно было бы назвать "направленными"; причем точное их направление определяется сочетанием генетических и эпигенетических факторов». И далее Крэкрафт продолжает: «Итак, вопреки упрощенной характеристике, которую дают эволюции креационисты (и, к сожалению, некоторые эволюционисты), рассматривающие естественный отбор как первостепенный, если не единственный, двигатель изменения, современные биологи считают, что степень и направление изменения фенотипа — это прежде всего проблема генетики развития». То, что говорит здесь Крэкрафт, очень ценно. Со времен Дарвина эволюционисты заявляли, что у эволюции нет задач, нет целей, нет направления и нет движущей силы. Более того: первостепенным, если не единственным источником новых отклонений, необходимых для эволюционных изменений, считался хаотичный процесс. Эрнст Майр и Джордж Гейлорд Симпсон — лидеры неодарвинистской теории эволюции, которая, как мы уже упоминали, является догмой современных учебников, признанной всеми эволюционистами, несмотря на понятие прерывистого равновесия (которое основано на случайности еще в большей мере, чем неодарвинизм), идут на значительные уступки. Майр заявил: «Основная канва теории [современной синтетической или неодарвинистской теории] в том, что эволюция — двухэтапное явление: она состоит из образования отклонений и сортировки вариантов в ходе естественного отбора»[52]. Первая стадия процесса эволюции, по неодарвинистам, — это образование отклонений. Каков их источник? Майр пишет: «...не следует забывать о том, что мутация — основной источник всех генетических вариаций, происходящих в природных популяциях, и единственное "сырье", на котором может работать естественный отбор»[53]. На этой же странице, говоря о том, что в одних локусах вероятность мутаций больше, чем в других, и что число возможных мутаций в каждом месте строго ограниченно другими локусами и общим эпигенотипом, Майр ссылается на стихийность мутаций и утверждает, а) что место следующей мутации нельзя предсказать и б) что неизвестно, есть ли взаимосвязь определенного набора условий окружающей среды с данной мутацией. Отсюда следует, что мутации в самом деле хаотичны — нельзя предсказать, какая мутация произойдет следующей и ни одна из них не происходит потому, что необходима или может каким-то образом быть полезной. Симпсон заявляет: «Следует в особенности подчеркнуть случайную природу изменений наследств венности. Искажения существующего порядка расположения генов при половом размножении в основном хаотичны. Возникновение мутаций в хромосомах и генах тоже в значительной степени является беспорядочным, природа этих явлений, по-видимому, тоже хаотична и не связана с нуждами адаптации организмов и прогрессивным для данной группы направлением развития»[54]. Итак, по неодарвинистам, первая стадия эволюционного процесса — возникновение отклонений посредством мутаций и комбинации расположения генов при половом размножении — процесс в значительной степени хаотичный. Вторая стадия эволюционного процесса, считают эволюционисты, это адаптация посредством естественного отбора. Симпсон пишет: «Не претендуя на полное раскрытие тайны и исключение других возможностей, мы пришли к выводу, что основной (если не единственный) не случайный фактор, ориентирующий процесс эволюции, разумно определяется как адаптация»[55]. Но вторая стадия эволюции, «не случайный фактор», ее ориентирующий, или адаптация посредством естественного отбора, полностью зависит от первой стадии — случайных мутаций и комбинаций генов при половом воспроизведении. Весь процесс эволюции зависит от возникновения новых комбинаций, возникающих случайно. Так что, в конечном счете, решающий момент эволюции — возникновение новых вариантов — процесс хаотичный. Значит, и сама эволюция хаотична и подобна вытаскиванию карт из перетасованной колоды. Креационисты со времен Дарвина указывали на то, что в результате такого стихийного процесса не могут образоваться миллионы невероятно сложных видов, ныне живущих или вымерших за несколько миллиардов лет (или за 500 млрд. лет, если быть точным). Многих эволюционистов беспокоили те же соображения, хотя большинство биологовэволюционистов, в том числе и Крэкрафт, раньше просто умалчивали о трудностях. Эти соображения и побудили вызов, брошенный неодарвинизму группой математиков на симпозиуме в институте Уистар. Один из математиков, Мюррей Иден, сказал по этому поводу следующее: «Мы считаем, что, если серьезно и вдумчиво рассмотреть "случайность" с точки зрения теории вероятности, то постулат о случайности оказывается крайне неудовлетворительным; поэтому, если эволюционизм хочет быть научной теорией, он должен искать новые законы природы — физические, физикохимические и биологические»[56]. В попытках противостоять этим и многим другим критикам неодарвинистской схемы эволюции, эволюционистам пришлось обратиться к другим эволюционным механизмам, снижающим роль хаотичности и случайности в эволюции. Итак, подобно Крэкрафту и Стивену Джею Гоулду, считающему, что направляющая сила должна быть обнаружена в ДНК[57], они предполагают теперь, что существуют какие-то эволюционные процессы, ограничивающие и ориентирующие развитие организмов, задавая им «узкий ряд возможных вариаций», что якобы позволяет рассматривать эволюционные изменения как целенаправленные. Это чистая выдумка или пустая риторика, те же сказки, которыми полны целые тома эволюционистской беллетристики, публикуемой по всему миру. У Крэкрафта нет никаких эмпирических свидетельств в поддержку его схемы. Схема, которую пытается внедрить Крэкрафт, абсолютно не дарвинистская. Подтверждением тому служат процитированные им в поддержку своей идеи слова Серена Ловтрупа, заявившего: «Я думаю, что однажды дарвинистский миф займет свое место среди величайших заблуждений в истории науки»[58]. Но ранее в этой же главе Крэкрафт с готовностью заявил о своей приверженности неодарвинистской интерпретации эволюции. Так, на с. 169 Крэкрафт утверждает: «Должно быть очевидно, что небольшие изменения, накапливаемые во время выделения видов, как пишет Дарвин, при экстраполяции в геологическом времени создают подходящую основу для возникновения крупномасштабных отличий групп организмов». Крэкрафт говорит здесь как раз о том, что всегда было постулатом неодарвинизма: мелкомасштабные изменения, или микроэволюция, накапливаясь на протяжении обширных промежутков времени, создают достаточную базу для возникновения новых крупных разрядов" организмов: родов, порядков, классов и типов. Другими словами, макроэволюция — не что иное, как микроэволюция, но на протяжении долгого промежутка времени. Может быть, я неправильно понял слова Крэкрафта? Может быть, я неправ, полагая, что эволюционистский сценарий, предлагаемый им на с. 176, противоречит неодарвинистскому утверждению, цитируемому на с. 169? Но если его сценарий, предлагаемый на с. 176, не отвергает ни дарвинизм, ни неодарвинизм, зачем он цитирует эволюциониста Ловтрупа, который осуждает все дарвинистские схемы, в том числе и неодарвинизм, как миф и величайшее заблуждение в истории науки? Но тогда теория эволюции подобна шару на краю ямки — слишком неустойчива, чтобы не скатиться. Эволюция столь пластична, что, независимо от данных, может быть сориентирована в любом направлении. Крэкрафт с легкостью, на одном дыхании, сначала называет неодарвинистскую схему подходящей теорией об эволюционном процессе, а потом спокойно обращается к недарвинистской модели, чтобы заполнить фатальные пробелы в дарвинисткой схеме. Говоря о перьях птиц и шерсти млекопитающих (с. 171), Крэкрафт замечает: «Биологи считают, что оба эти покрова развились из чешуи». Это заявление часто можно встретить в эволюционной литературе. В конце концов, птицы и млекопитающие произошли из рептилий, как считают эволюционисты, так откуда же взяться шерсти и перьям, как не из чешуи? Перья — это, предположительно, размягчившаяся чешуя. Подобное утверждение — чистый миф, пустые слова, пусть и очень красочные. Что такое чешуя? Это тоненькие, плоские, заходящие одна на другую костяные пластинки, роговое эпидермальное покрытие рептилий, которое периодически меняется. Перья же — это, напротив, невероятно сложные структуры, легкие и точно приспособленные для выполнения аэродинамических функций, настоящее чудо техники. Как указал Реймонд, перья — это качественно новая структура по сравнению с чешуей, перья и чешуя развиваются в разных кожных слоях[59]. Чешуя обычно «коренится» в эпидермисе, а перья и шерсть — в фолликулах. Само строение пера — это чудо. К тому же, если шерсть млекопитающих развилась из чешуи, то каким образом? Как могли волосы развиться из роговых пластинок? Почему образовались перья и шерсть, так сильно отличающиеся от чешуи, почему они так отличаются? Об этом эволюционистам типа Крэкрафта остается лишь гадать. На с. 177 Крэкрафт переходит к вопросу об окаменелостях. Вместо того чтобы попробовать спокойно и разумно объяснить, в какой мере данные раскопок подтверждают теорию эволюции, как это делает Рауп, Крэкрафт, по своему обыкновению, тут же приступает к обвинениям. Он без обиняков заявляет, что ученые-креационисты неправильно истолковывают данные и даже подтасовывают их, «делая вопиюще ложные заявления о том, что окаменелости подтверждают креационную точку зрения». В этой книге приведено уже достаточно свидетельств, подтверждающих, что данные раскопок не только поддерживают креационизм, но и неопровержимо доказывают, что эволюции не было. Крэкрафт искажает и извращает высказывания ученых-креационистов, а потом обвиняет их в неправильном цитировании эволюционистов. Пример тому можно найти на с. 180. Он обвиняет меня в неточном цитировании и обмане, приводя в пример цитату из моей книги «Эволюция: раскопки говорят: нет!»[60] — я цитирую отрывок из статьи Ли Ван Валена, содержащей обзор шестого тома «Эволюционистской биологии»[61]. Вот эта цитата: «По меньшей мере трое палеонтологов пришли к выводу, что стратиграфическое положение полностью не соответствует определению филогенеза и едва ли не свидетельствует о том, что ни одна из известных категорий не произошла от другой». Подобное заявление ученого-эволюциониста, разумеется, укрепляет позиции его оппонентов, и любой креационист имеет полное право цитировать такие пассажи из эволюционистской литературы, касающиеся выводов, сделанных на основе данных раскопок. Крэкрафт, однако же, так не считает и старается все перевернуть вверх ногами. Во-первых, он заявляет, что Ван Вален преувеличил слова палеонтологов, и обвиняет меня в использовании ошибочного утверждения. Предположим, что Крэкрафт прав и что Ван Вален действительно кое-что преувеличил. Кто в таком случае виновен в дезинформации: Ван Вален или Гиш? Более того: как бы ни преувеличивал Ван Вален, все равно позиция палеонтологов говорит в пользу креационистов. Далее, на этой же странице, Крэкрафт обвиняет меня в искажении цитаты Ван Валена. Это откровенная ложь. Я процитировал слова Ван Валена очень точно, не переставив ни слова, ничего не опустив, не добавив и не изменив. Крэкрафт не мог этого не знать: перед ним лежали моя книга и статья Ван Валена, а если это было не так, я обвиняю его в преступной небрежности. Таким образом, Крэкрафт лишь доказал, что сам повинен в том, в чем обвинял креационистов: дезинформации и искажении. Он и дальше обвиняет меня в неточностях (с. 180,181), цитируя мои слова: «Не будем нарочито подчеркивать тот факт, что сами эволюционисты спорят между собой о том, возникли ли основные категории сразу или нет! Креационисты утверждают, что эти формы возникли сразу, а переходных форм не зафиксировано потому, что их никогда не было!»[62] Прежде всего, Крэкрафт несправедливо придирается к использованию мной слова «категория». Но, как мы все скоро увидим, этим термином, подобно мне, пользовался и Дейвид Рауп, один из уважаемых Крэкрафтом коллег-эволюционистов. Затем Крэкрафт обвиняет меня в нечестности. Он заявляет, что я пытаюсь приравнять «моментальное сотворение» к «геологической ментальности», под которой геологиэволюционисты понимают события, с геологической точки зрения внезапные, но продолжающиеся десятки тысяч лет, а то и дольше. Если бы Крэкрафт не вырвал мою фразу из контекста и полностью привел предшествующее ей заявление Симпсона, процитированное в моей книге, читателю было бы понятно, что я точно процитировал Симпсона и не пытался искажать его слова. Я приведу здесь высказывание Симпсона, которое в своей книге я процитировал непосредственно перед фразой, цитируемой Крэкрафтом, и которое Крэкрафт произвольно опускает: «Процесс, в результате которого происходят столь радикальные события эволюции, является темой одного из наиболее серьезных диспутов профессиональных ученых-эволюционистов. Проблема в том, происходят ли такие крупные изменения сразу, в ходе какого-то процесса, не требующего более или менее постепенных эволюционных изменений, или же вся эволюция, включая эти основные изменения, может быть объяснена одними и теми же принципами и процессами от начала и до конца, результаты которых были тем внушительнее, чем больше времени проходило, в зависимости от сравнительной интенсивности отбора и других условий, меняющихся применительно к ситуации. Такой спор возможен потому, что переходы от одной крупной категории к другой плохо представлены в окаменелостях. В этом отношении существует тенденция к систематическим упущениям в "записях" истории жизни. Можно сказать, что такие переходы не зафиксированы, потому что их не было, что перемены происходили не в результате перехода, а в результате неожиданных скачков эволюции»[63]. Так как же пишет Симпсон — «сразу» или «с геологически точки зрения, моментально»? Он пишет «сразу». Подразумевает ли он под этим геологическую моментальность, как думает Крэкрафт, или просто моментальность? Он имеет в виду моментальность в общепринятом смысле, это очевидно. Обратите внимание, Симпсон пишет: «Можно сказать, что такие переходы не зафиксированы потому, что их не было, что перемены происходили не в результате перехода, а в результате неожиданных скачков эволюции» [курсив наш]. Если переходных форм не было, а переход от одного основного типа к другому шел скачками, перемены действительно должны были быть внезапными. Если же Крэкрафт или любой другой эволюционист скажет, что Симпсон говорил не о макроэволюции или происхождении качественно различных типов, то я приведу цитату из книги Симпсона, которая предшествует приведенному мной отрывку. Симпсон пишет: «Неадаптивные и стихийные изменения играют, возможно, еще одну роль в эволюции — очень важную и пока рассматривавшуюся только мельком. Они явились причиной изменений основных типов организации, появления новых типов, классов и других крупных категорий на протяжении всей истории жизни». Итак, как я указал в моей книге, даже некоторые эволюционисты, подобно креационистам, считают, что высшие категории — семейства, порядки, классы, типы — появились внезапно (но, конечно, они не знают, каким образом). Доказано, что эти эволюционисты, конечно же, имели в виду внезапность в прямом смысле этого слова, а не в геологическом смысле, которая, вопреки лживым заверениям Крэкрафта, подразумевает десятки — сотни тысяч лет. Так кто же виноват? Кто искажает факты и цитирует вне контекста, Гиш или Крэкрафт? Без сомнения, не я, а Крэкрафт виновен в том, в чем он обвиняет меня. После столь очевидного обмана и лживых обвинений, как можно верить Крэкрафту, полемизирующему с креационистами? На с. 180 Крэкрафт указал также, что я неправ, называя высшие разряды «категориями». Конечно, «технически» это не очень верно, но, по сути, значит то же самое. Как указывалось ранее, в таком смысле этот термин употреблял Дейвид Рауп (и Стивен Стэнли). Так в своей книге, служащей введением в палеонтологию, Рауп и Стэнли пишут: «К сожалению, происхождение крупнейших категорий окутано мраком: обычно в окаменелостях они возникают внезапно, без какого-либо следа переходных форм»[64]. Конечно же, если такие выдающиеся палеонтологи, как Рауп и Стэнли в обычной книге по палеонтологии могут употреблять этот термин, Крэкрафту не следовало бы критиковать за его использование креационистов. (Пусть бы он лучше покритиковал за это своих ведущих биологов и палеонтологов.) Рассуждения Крэкрафта о палеонтологии вряд ли заслуживают дальнейших комментариев, разве что заметим: он, как почти все эволюционисты, ничего не говорит о самом ярком доказательстве правоты креационистов, ясно указывающем на то, что эволюции не было. Это — резкое появление полностью сформированных крупнейших типов беспозвоночных: улиток, трилобитов, губок, медуз, двустворчатых моллюсков, и т.д. и резкое появление полностью сформированных основных разрядов рыб, так называемых первых позвоночных. На с. 182 Крэкрафт переходит к биогеографии — распространении по земному шару живых и ископаемых организмов. Он утверждает, что основное объяснение, принятое многими «доэволюционистами» (эволюционист не мог заставить себя честно называть биологов«доэволюционистов» креационистами, каковыми они все являлись) и эволюционистами, — это расселение, которое до недавних времен служило основным объяснением для биологов-эволюционистов. Он заявляет, что креационисты игнорировали биогеографию, потому что она свидетельствует в пользу эволюции. На самом деле одна из самых ранних книг, ознаменовавших возрождение современного креационизма, «Потоп в Бытии» Уиткомба и Морриса, содержит раздел о распределении живых организмов по земному шару, или биогеографии[65], и Крэкрафт это признает. Эта тема не может не смущать эволюционистов, потому что еще 20 лет назад биогеография объяснялась ими через расселение, причем предполагалось, что все континенты находились там же, где и сейчас. Крэкрафт объясняет, что переселение из одной зоны в другую, сопровождаемое дифференциацией, теперь уже не имеет такого значения, как когда-то. Во что же они верят теперь? Вот что говорит об этом Крэкрафт: «...становится очевидным, что эти образцы биотического разделения связаны с изменениями в истории Земли, — дрейфом континентов, например» (с. 185). Как пластична и бесформенна теория эволюции! Независимо от характера данных, их всегда можно подогнать к одной из многочисленных эволюционистских схем и событиям истории Земли. Статичность континентов и всемирный континентальный дрейф — это абсолютно противоположные версии истории Земли. Раньше эволюционисты брали данные биогеографии — данные о распространении по земному шару животных и растений — и подгоняли их к теории, предполагавшей, что континенты всегда были там, где находятся сейчас. Они чувствовали себя на высоте и смеялись над попытками креационистов объяснить данные земной истории с позиций их науки. Теперь геологи иначе трактуют историю Земли, полагая, что когда-то в прошлом весь массив суши составлял один грандиозный континент, пангею, который потом каким-то образом, по неизвестной причине, начал распадаться на континенты, которые стали дрейфовать по отдельности. Эволюционисты берут прежние данные (окаменелостито не перепрыгнули с одного континента на другой!) и заявляют, что могут подогнать их и к новому, абсолютно иному взгляду на историю Земли! Либо их нынешний взгляд на историю Земли, предполагающий континентальный дрейф, неверен, либо прежние их теории ничего не стоят. Крэкрафт заявляет (с. 183), что креацирнистам следует объяснить, каким образом разные виды организмов нашли дорогу к Ною, чтобы спастись от потопа. Если Крэкрафт хочет покритиковать Библию, придется сначала ее прочесть. В Библии не сказано, что животные должны были сами найти дорогу к Ною — их направил к нему Бог (Быт. 6:20). Кроме того, креационисты считают, что природа и распределение масс суши и биогеографическое распределение до потопа отличались от нынешних. На с. 186 начинается раздел «Классификация», но вопрос таксономии и систематики нами уже рассмотрен, и дальнейшие комментарии излишни. Завершается глава разделом «Дискуссии». Здесь Крэкрафт просто берет обратно некоторые из своих слишком смелых характеристик креационистов. Эволюционистов типа Крэкрафта приводит в ярость потрясающий успех креационистов, в последней четверти века решительно бьющихся с догмой эволюции и побеждающих, завоевывающих умы многих сотен или даже тысяч, если не миллионов, ученых, студентов и широкой публики, убеждая их в верности своего отношения к происхождению и истории Вселенной и ее живых обитателей. Часть IV К III-ей части Глава 11; «Креационизм и пробелы в данных раскопок» (с. 194-218), написана Лори Годфри. Так как в этой книге окаменелости уже обсуждались, и не раз, мы лишь очень кратко прокомментируем эту главу. Очевидно, что никакие доказательства не смогут поколебать религиозную веру Годфри в эволюцию. На с. 200 она пишет: «Неожиданное появление различных порядков млекопитающих ни в коей мере не опровергает идею эволюции». На с. 207 она доводит до нашего сведения, что выделение видов в окаменелостях часто скрыто». Таким образом, Годфри хочется верить, что не только переходные формы между видами, но даже переходные формы, ведущие к основным группам организмов, таким, как 32 порядка млекопитающих, могут как-то «спрятаться» среди окаменелостей (другими словами, способны оставаться невидимыми, несмотря на 150 лет усердных поисков палеонтологов). На с. 199 Годфри утверждает, что происхождение летучих мышей загадочно, и признает, что древнейшая из известных летучих мышей, Icaronycteris index [66], чудесно летает. Далее Годфри заявляет: «...сделанный на основе неонтологических данных вывод о том, что летучая мышь произошла от какого-то примитивного млекопитающего eutherian (или плацентарного), подтверждается строением зубов ископаемой летучей мыши». Во-первых, если найдены только зубы, как можно точно доказать, что это зубы именно летучей мыши? Во-вторых, как Крэкрафт хватался за соломинку, пытаясь объяснить происхождение перьев из чешуи рептилий, так и Годфри занимается тем же, располагая лишь зубами для доказательства происхождения летучих мышей от каких-то нелетавших млекопитающих. Факт остается фактом: самая древняя летучая мышь, которой предположительно около 50 млн. лет, была на 100% летучей мышью, идентичной современным, и даже имела сложнейшие эхолокационные органы, как и современные летучие мыши[67]. На с. 201 Годфри пишет: «В данных раскопок отражены переходы двух уровней. Во-первых, есть мутации на уровне видов. Это те периоды, которые ожидал найти в окаменелостях молодой Дарвин. Они редки, но они есть. Во-вторых, это промежуточные звенья между группами высших уровней таксономической иерархии: семействами, порядками, классами, видами. Эти останки изобилуют в находках палеонтологов...» Это заявление уже опровергнуто нами в главе 5, но было бы уместно еще раз противопоставить словам Годфри заявление ее коллегэволюционистов. Джордж Гейлорд Симпсон пишет: «Пробелы между известными нам видами спорадичны и часто малы. Пробелы между известными порядками, классами и типами систематичны и почти всегда велики»[68]. Элдредж заявил: «...существуют всевозможные пробелы — отсутствие постепенных переходов и "переходных форм" — не только между видами, но и между более крупными группами — скажем, между семействами плотоядных или порядками млекопитающих. фактически, чем выше ряд иерархии Линнея, который мы рассматриваем, тем меньше переходных форм»[69]. Гольдшмидт утверждает: «Когда появляется новый тип, класс или порядок, следует быстрое, взрывное (с точки зрения геологического времени) выделение практически всех семейств или порядков, которые появляются вдруг и без заметных переходов»[70]. Годфри отмечает, что переходные формы на высших уровнях — между семействами, прядками, классами, типами — имеются в изобилии. Гольдшмидт пишет, что на уровнях типов, классов, порядков и далее, включая каждое семейство, группы возникают внезапно и без переходов. Симпсон подчеркивает, что на высших уровнях — порядки, классы и типы — пробелы регулярны и почти всегда велики. Элдредж считает, что чем выше мы «взбираемся» по иерархии Линнея, тем меньше переходных форм. Или Годфри не читает труды коллег, или она сознательно игнорирует их, чтобы создать свою особую сказку. На с. 203 Годфри уверяет, что заявления ученых-креационистов об отсутствии переходных форм между основными типами, такими, как акулы и киты, бессмысленны. Она пишет: «Между "типами", как их называет Моррис, масса промежуточных форм, как ископаемых, так и современных. Например, между акулой и китом мы находим костных рыб, амфибий, рептилий, млекопитающих-рептилий и некоторых млекопитающих». На следующей странице она заявляет: «Общим предком акулы и кита была примитивная рыба»! Такими аргументами ничего не докажешь. Приверженцы преобразованной кладистики размещают этих существ в таком же порядке, что и Годфри, но утверждают, что между этой процедурой и эволюцией нет связи, а Битти считает, что их таксономическая система антагонистична теории эволюции. Мы не должны позволять Годфри запутать нас терминами «промежуточные» и «переходные формы». Эволюционист может верить в то, что человекообразная обезьяна — промежуточное звено между обезьяной и человеком, но это ни в коей мере не промежуточное звено — как Земля не является промежуточной формой между Марсом и Венерой хоть и занимает положение между этими планетами. На с. 201 и 202 Годфри обсуждает происхождение покрытосеменных (цветущих растений). Она ссылается (с. 202) на издание 1978 г. моей книги «Эволюция: раскопки говорят нет!», утверждая, что мое толкование проблемы покрытосеменных неверно и полно недоговорок и лжи. Как я уже указывал в главе 4, в этой книге я нигде не писал о происхождении покрытосеменных! Слов «покрытосеменные» или «цветущие растения» в ней вообще нет. Эти обвинения Годфри неверны и лживы. Единственная попытка (если ее можно так называть) Годфри разрешить громадную проблему происхождения сложных беспозвоночных ограничивается следующим заявлением: «Мы обнаружили в докембрийских скалах источники знаменитого кембрийского взрыва многоклеточной жизни (см. Клауд, 1977, Валентайн, 1977 и Валентайн, в наборе)». Статья Клауда, которую упоминает Годфри, вышла в «Хьюмэнист»[71], органе Американского гуманистического общества, и не является научной публикацией. Клауд не приводит никаких доказательств того, кем были эволюционные предки кембрийских беспозвоночных, он лишь упоминает об обнаружении ископаемых бактерий и одноклеточных водорослей (микроскопических одноклеточных организмов) в докембрииских скалах. Как сказано в главе 5, защищая свою позицию, Годфри зря прибегла к помощи Валентайна, потому что именно Валентайн в изданной Годфри книге писал о происхождении сложных беспозвоночных, обнаруженных в кембрийских скалах: «Окаменелости не очень-то помогут нам найти пути происхождения типа или классов беспозвоночных. Каждый тип, впервые появляясь в ископаемых останках, уже имеет характерное для него строение тела — по крайней мере, таковы данные раскопок на настоящий момент. Ни один тип не связан с другими через останки промежуточных типов. В самом деле, ни один из классов беспозвоночных не может быть связан с другим через ряд промежуточных форм»[72]. Это заявление Валентайна показывает, что слова Годфри о происхождении кембрийских беспозвоночных — чистейший блеф, а ведь она редактировала книгу Валентайна! Это показывает, насколько можно верить заявлениям Годфри, упомянутым выше, об изобилии переходных форм на высшем уровне (порядки, классы, типы). Заметьте: Валентайн настаивает на том, что переходных форм ни между какими-либо классами и типами беспозвоночных нет, — ни единой! Нет, несмотря на то, пишет Валентайн, что среди кембрийских находок около 300 разных типов беспозвоночных с разнообразным строением, так что существовала бы масса возможностей обнаружить переходные формы на этом уровне, если бы они вообще были — но ни одна никогда не была найдена. Как и в случае с Крэкрафтом, сама Годфри, а не обвиняемые ею креационисты, виновата в обмане и искажении фактов. В заключительном разделе своей главы Годфри обсуждает понятие «прерывистого равновесия» и «подающего надежды монстра» Гольдшмидта. Так как мы тщательно рассмотрели идею «монстра» в главе 5, а идея прерывистого равновесия описана и рассмотрена в моей книге «Эволюция: Опровержение окаменелостей» [73], на этом мы закончим обсуждение главы Годфри. Как вам стало понятно из этой главы и вообще из моей книги, Годфри коварно атакует креационистов, обвиняя их во всяческих грехах, но это она виновата в небрежном, поверхностном отношении и к эволюционистской, и к креационной литературе, что влечет за собой искажение текста и заведомый обман. Стивен Д.Шаферсман — автор главы 12, «Окаменелости, стратиграфия и эволюция: рассмотрение аргументов креационистов» (с. 219-244). Шаферсман имеет степень доктора геологических наук Университета Райе; когда вышла обсуждаемая книга, он работал геологом-исследователем в нефтяной промышленности. Этот убежденный антикреационист активно способствует замалчиванию ученых-креационистов и других критиков теории эволюции. Чтобы знать, из чего исходит Шаферсман и почему он столь злобен, нападая на креационистов, достаточно прочесть заключительную часть его главы (с. 243). Он пишет, что происходит от обезьяноподобного существа, боящегося стихийной, неприветливой Вселенной и изумляющегося ей, единого с природой и одновременно отчужденного от нее, участвует в эволюционном пути человека, готовый ко встрече лицом к лицу с жизнью и Вселенной, бессмысленность которых он принимает, и с надеждой взирает на свое невежество. Как атеисту Шаферсману остается лишь верить в слепую, случайную эволюцию. С другой стороны, он обвиняет креационистов — «истинных верующих» — в самолюбовании и некорректности: они, по его словам, считают себя созданными по образу Божиему и ведут себя соответственно. Однако достаточно прочесть главу Шаферсмана, чтобы увидеть, насколько некорректен этот человек, обрушивающий на креационистов всякого рода наглые обвинения; в особенности не любит он Генри Морриса, президента ИКИ, и причина этой неприязни — комментарии Морриса к обращению эволюционистов с биостратиграфическими данными. Шаферсман тут же утрачивает всякую способность объективно рассматривать данные, касающиеся происхождения мира. В полной гармонии со своей философией и верованиями, во втором предложении главы он говорит об эволюции как о проверенном научном факте. На с. 228 он заявляет, что биологи принимают эволюцию «...потому, что спонтанная генерация сложных организмов произойти не могла, а эволюция — единственная материалистическая альтернатива» [курсив наш]. Конечно, затем он добавляет, что доказательства эволюции очевидны, но важнейшая причина, по которой Шаферсман ее принимает, — это тот факт, что эволюция — единственная доступная нам материалистическая теория, и это подтверждает он сам. Шаферсман открывает нам и еще один важный факт, относящийся к теории эволюции и взглядам эволюционистов, — этот факт становится мощным оружием в руках креационистов, пытающихся добиться признания сотворения в качестве альтернативы эволюции. Дейвид Киттс, профессор геологии Университета Оклахомы, заявил (его цитирует Генри Моррис, позже мы остановимся на этом подробнее): «Для большинства биологов важнейшей причиной принятия гипотезы эволюции стало принятие какой-либо включенной в нее теории»[74]. Отвечая на слова Киттса, Шаферсман пишет: «В этой цитате Киттс выдает свое незнание отдельных аспектов философии и, науки. Во-первых, биологи принимают эволюцию не из-за принятия какой-то включенной в нее теории, но потому, что спонтанная генерация сложных организмов не могла произойти, а эволюция — единственная материалистическая альтернатива. Они принимают эволюцию и потому, что свидетельства в ее пользу очень весомы; признание этого акта не требует признания какой-нибудь особой теории или процесса (см. Гоулд, 1981)». Обратите внимание, что говорит Шаферсман: принятие эволюции не требует принятия какой-либо особой теории или процесса — и в поддержку он цитирует Стивена Джея Гоулда[75]. Основная причина, по которой эволюционисты всегда относят к науке эволюцию и исключают из нее креационизм, состоит в том, что мы, очевидно, никогда не сможем узнать, в результате какого процесса Бог сотворил мир. Однако при этом Шаферсман и Гоулд, главные защитники теории эволюции в США, заявляют, что нет необходимости понимать процесс эволюции или какую-либо связанную с ним теорию для того, чтобы принять эволюцию. Таким образом, эволюционисты считают, что креационизм не следует принимать во внимание при объяснении происхождения жизни, потому что механизм сотворения креационистам неизвестен, но эволюция — это наука, хотя механизм ее также неизвестен. Эволюционисты могут ответить, что механизм эволюции по меньшей мере познаваем, хоть они еще и не знают его. Но откуда они знают, что он познаваем? Они в это верят. На с. 233, ссылаясь на книгу Генри Морриса «Научный креационизм», Шаферсман пишет[76]: «Он заявляет, например, что креационизм предсказывает первый и второй законы термодинамики, постоянство законов природы, разумность человека, пробелы в окаменелостях и т.д. Конечно же, эти "предсказания" — либо очевидные явления, либо доступные среднему ученому вещи. Этого креационизм не мог предсказывать, потому что связь этих явлений с "Творцом" (или другими сверхъестественными явлениями) не может быть доказана». Во-первых, следует указать на несомненность того, что пробелы в окаменелостях — это, определенно, предсказание креационизма. Идея сотворения была сформулирована задолго до того, как родился Дарвин, и имела массу последователей в научном мире и вне его до того, как толпы геологов и палеонтологов отправились искать «недостающие звенья». В то время, разумеется, пробелы в окаменелостях не были столь очевидным фактом. Кроме того, как уже было отмечено, когда речь шла о главе Раупа, Рауп признал, что креационисты, опираясь на модель сотворения, сделали много разумных предсказаний и теперь ищут им подтверждения. Вспомним, что пишет Рауп (с. 150): «...креационисты могли бы удовлетвориться представлением и, возможно, объяснением библейского текста, оставив все как есть, не упоминая о наблюдениях над историей Земли. Но это неправильный подход. Они же, напротив, заявляют, что рассказ из Библии принят ими как гипотеза, а истинность ее докажут геологические, палеонтологические и прочие данные. Было опубликовано несколько списков креационных предсказаний (например, Гиш, 1978, с. 50-51). Изучение и проверка этих предсказаний включает довольно проработанные, а иногда и поразительно четко организованные исследования». Далее (с. 159) Рауп пишет: «По-моему, немногие аргументы, используемые креационистами, "научны" в том смысле, что они пользуются основными методами проверки гипотез, обычно считаемыми научными». Мы видим, что, говоря об этом вопросе, Шаферсман и Рауп в корне несогласны друг с другом. Шаферсманом руководят предвзятость и гнев на креационистов, в то время как отношение Раупа намного спокойнее и разумнее. На с. 234 Шаферсман заявляет: «Окаменелости — не основное доказательство эволюции. Это миф, и я надеюсь, что его популяризировали не палеонтологи». Похожие заявления делали и некоторые другие эволюционисты. Они, как и Шаферсман, понимают, что в некоторых из важнейших своих аспектов данные раскопок могут лишь смутить эволюциониста, и поэтому стараются принизить их значение. Как уже отмечалось в этой книге, Пьер Поль Грассе, самый выдающийся зоолог Франции, не согласен с тем, что окаменелости не важны как свидетельство эволюции. Он пишет: «Натуралистам следует помнить, что процесс эволюции проявляется лишь через ископаемые формы. Таким образом, знание палеонтологии обязательно; только палеонтолог может дать нам доказательства эволюции и раскрыть ее течение, ее механизм. Ни исследование современных существ, ни воображение, ни теории не могут заменить палеонтологических данных. Биолог или натурфилософ, игнорирующий их, может лишь тонуть в комментариях и строить гипотезы»[77]. Карл Данбар, выдающийся геолог, заявляет: «Окаменелости представляют собой единственное историческое, документальное свидетельство того, что жизнь развивалась от простых форм к более и более сложным»[78]. Шаферсману не нравится, что его слова о незначительности окаменелостей как доказательства можно легко опровергнуть, процитировав столь видного геолога; в особенности же ему не нравится, что цитату Данбара использовал Моррис в своей книге «Научный креационизм». Поэтому Шаферсман обвиняет Морриса в неправильном толковании слов Данбара и искажении цитаты. Последнее обвинение — явная ложь, потому что Моррис приводит слова Данбара точно. Он ничего не опустил, не добавил, не переставил. Шаферсман мог обвинить Морриса разве что в том, что он смягчил высказывание Данбара, опустив слова, предшествующие цитате: «Хотя сравнительное изучение живущих растений и животных, может, и являет нам побочные убедительные свидетельства...» Как бы то ни было, Моррис точно цитирует Данбара и передает контекст его высказывания, чтобы показать, что Данбар согласен с ним: если эволюция имела место, окаменелости могут представлять собой единственное историческое, документалуюе свидетельство этого. Все остальное — гипотетические построения, существующие лишь в воображении. Моррис приводит также изречение Дж.А.Керкута, эволюциониста, в 1960 г. написавшего книгу, подорвавшую догматизм теории. Керкут утверждает: «...окаменелости — это основное фактическое доказательство эволюции»[79]. Конечно, Шаферсману не нравится это заявление, поэтому он заявляет, что Керкут ошибался. Шаферсман упоминает многие цитаты, приведенные Моррисом в «Научном креационизме», — заявления, поддерживающие мысль Морриса о том, что биостратиграфия в значительной мере зависит от принятия эволюции и включает в себя существенную долю недоказуемого. Чтобы опровергнуть Морриса, использующего эти подтверждающие его идеи заявления, Шаферсман обвиняет его в цитировании вне контекста, в искажении цитат, обмане, нелогичных и ненаучных заявлениях. Другая часто используемая им тактика — это попытка разрушить авторитет тех, кого цитирует Моррис, хотя среди них — его друзья-эволюционисты. На с. 225 Шаферсман цитирует Гарета Нельсона, а точнее — одну из его статей, напечатанных Институтом креационных исследований[80]. Нельсон говорит: «Предположение о том, что ископаемые или недавно существовавшие виды или более крупные таксономические группы, какими бы примитивными они ни казались, являются предками современных видов или групп, научно неоправданно, потому что наука никогда не может просто строить предположения, она обязана доказать их и несет за это ответственность. Бремя каждого из нас — обязанность доказать разумность любой гипотезы, которую мы сооружаем; имейте в виду, что сегодня живых "предков" уже нет, что они, всего вероятнее, вымерли десятки или сотни миллионов лет назад, и даже их останки для нас недоступны»[81]. Затем Шаферсман приводит еще одно заявление Морриса. Моррис пишет: «Итак, что касается ископаемых, нет возможности доказать научную ценность любого предполагаемого эволюционного филогенеза». Шаферсман атакует Морриса, заявляя, что это неправда и Моррис якобы говорит о том, чего не имел в виду Нельсон. Во-первых, из статьи Морриса совершенно ясно, что он выражает свое личное мнение, а не мнение Нельсона. Далее, как было подробно описано ранее, при рассмотрении главы, являющейся вкладом Крэкрафта в общее дело, вполне очевидно, что Моррис точно цитирует слова Нельсона. Нельсон — один из тех приверженцев преобразованной кдадистики, которых Битти обвинил в подрыве теории эволюции и чей подход к кладистике был объявлен не совместимым с теорией эволюции. На с. 222 Шаферсман цитирует также слова Дж.Э.О'Рурка [82], высказывания которого Моррис использовал для подтверждения мысли о том, что биостратиграфия в значительной мере зависит от точности индексации окаменелостей и подхода к ней. Хотя Шаферсман признает, что статья 0'Рурка была напечатана в престижном геологическом журнале и что ни один геолог ее не раскритиковал, он заклеймил ее как полную фактических ошибок и ошибочных представлений. На с. 226-227 Шаферсман повторяет еще одно заявление 0'Рурка [83], цитируемое Моррисом [84] в поддержку мысли последнего о том, что геологи виновны в бесплодных попытках датирования окаменелостей по породе и пород по окаменелостям. И вновь Шаферсман заявляет, что суждение 0'Рурка ошибочно. Как мы уже отмечали, Шаферсман не сделал исключения и для взглядов Дейвида Киттса, коллеги-эволюциониста, поддерживающего убеждение Морриса в том, что временная расстановка биологических событий (биостратиграфия), используемая эволюционистами, заключает в себе предпосылку эволюции, и рассуждения, таким образом, движутся по замкнутому кругу. Киттс утверждает: «Опасность бесплодных усилий все еще актуальна. Для большинства биологов основной причиной принятия гипотез эволюции является принятие какой-либо входящей в нее теории. Это еще одна сложность. Временное "размещение" биологических событий отдельных участков может повлечь за собой сопоставление с палеонтологией, обязательной предпосылкой которой является неповторимость органических событий в геологической истории. Существуют разные способы оправдания этого предположения, но почти для всех современных палеонтологов оно заключается в принятии гипотезы эволюции»[85]. Сначала, для того чтобы снизить научный авторитет Киттса, Шаферсман говорит о нем как о «философе Киттсе» (с. 227). Хотя в последние годы Киттс и интересовался научной философией, он прежде всего является профессором геологии Университета Оклахомы и получил научную степень за исследования в области палеонтологии позвоночных под руководством Джорджа Гейлорда Симпсона, одного из первых палеонтологов-эволюционистов страны. Киттс — добросовестный ученый, в достаточной мере опытный и информированный для того, чтобы высказываться на обсуждаемую нами тему, он не нуждается в защите и во многом превосходит Шаферсмана. Затем Шаферсман (с. 228) обвиняет Киттса в незнании отдельных аспектов философии и науки, в принятии «креационного мифа о необходимости принятия эволюции для проведения стратиграфии», в ошибочности мнения о том, что принятие эволюции оправдывает идею неповторимости органических событий и, наконец, в том, что заявление Киттса о «необходимости» неповторимости органических событий для проведения биостратиграфии ложно. На с. 229 Шаферсман обвиняет Морриса в утаивании или искажении истинного значения цитат ряда привлекаемых Моррисом авторов. Один из них говорит о возможности попасть в замкнутый круг аргументов (Эджер); другой — о вреде бесплодных, идущих по кругу рассуждений окаменелостей, если потом с помощью окаменелостей доказывают ее истинность (Уэст); некоторые утверждают, что основная трудность в обращении с предполагаемыми цепочками предков- — потомков для выражения филогенеза — в биостратиграфических данных, которые часто используются, вкупе с морфологией, для изначальной оценки отношений, что снова ведет к замкнутому кругу (Шеффер, Хечт и Элдредж). На с. 234 Шаферсман отмечает, что Моррис цитирует Берри [86], «известного биостратиграфа, очевидно, верящего в то, что биостратиграфия основана на эволюционном развитии организмов». Фактически, как пишет Шаферсман, подзаголовок книги Берри — «Рост шкалы доисторического времени, основанный на органической эволюции». Шаферсман все время пытается заставить нас поверить, что Моррис чего-то не понял, что-то исказил, извратил, сознательно преподнес нам обманные сведения; что эти авторы имели в виду совсем другое. Но аргументы самого Шаферсмана изобилуют неточностями и обманом. Это он искажает изречения своих коллег-эволюционистов, пытаясь вложить в их уста что-нибудь противоречащее тому, что подумает читатель. Шаферсман пользуется таким подходом на всем протяжении главы; это его modus operandi. Заслуживают комментария еще два заявления Шаферсмана. На с. 241 он пишет: «... кладистический анализ сегодня доказывает, что он в большей степени, чем окаменелости, может служить свидетельством в пользу эволюционных связей». Это поистине ошеломляющее заявление, потому что разве возможен кладистический анализ без использования ископаемых останков? Если мы не будем обращать внимания на окаменелости, анализ сведется к рассмотрению ныне живущих организмов. Какое глупое заявление! Кроме того, деятели преобразованной кладистики не согласны с тем, что кладистические анализы могут быть использованы для установления эволюционных связей. Они хотят освободить кладистику от теории эволюции. На с. 227 Шаферсман вспоминает, как Моррис в Хьюстоне якобы «принижал» биостратиграфов, работающих в нефтяной промышленности, потому что их наука «совершенно бесполезна для определения местонахождения нефти» (успехи составляют 10%, то есть 90% скважин оказываются пустыми). Это привело Шаферсмана в ярость, он назвал Морриса невеждой, не знающим основных причин, по которым большинство скважин оказывается пустыми. Шаферсман утверждает также, что от принятия биостратиграфами теории эволюции ничего не зависит, потому что при работе они ею никогда не пользуются. А сколько раз нас, креационистов, ученые, профессора и неспециалисты просили объяснить, как могут тысячи геологов, работающих в нефтяных компаниях, искать нефть с помощью теории эволюции, если эта теория ошибочна? По крайней мере, мы знаем теперь, как отвечать на вопрос: будем цитировать Шаферсмана. Шаферсман внес бы полезный вклад в противостояние эволюционизма и креационизма, если бы ограничился тщательным и объективным анализом двух интерпретаций биостратиграфии и разумно защищал свою точку зрения, а не нападал на креационистов (в основном на Генри Морриса), причем злобно и коварно. Такие нападки могут оказаться полезными при обращении к широкой аудитории, но, нанося личное оскорбление креационистам, подрывают доверие к их авторам. Глава 13, «Люди 6о времени и пространстве» (с. 245-282), написана К.Лорингом Брейсом. Брейс — профессор антропологии, куратор по физической антропологии Антропологического музея при Университете Мичигана и автор нескольких книг об эволюции человека. Он стойко противостоит креационизму. Очевидно, он принимает неодарвинистский взгляд на эволюцию, так как пишет (с. 271) о малой вариативности внутри человеческой популяции: «Биологи называют такого рода изменения "микроэволюцией". Хотя период времени, по истечении которого проявляются микроэволюционные изменения, недостаточен для трансформации в другой "тип", или "макроэволюции", которую креационисты отказываются считать эволюционным процессом, кроме времени больше ничего не требуется. Как уже было сказано, "макроэволюция — это не что иное, как микроэволюция на более длинном промежутке времени"» (Александер,1978, с. 101). Он утверждает, что ни один креационист ни разу не удостоил вниманием имеющиеся в нашем распоряжении окаменелости и не изучал их. Правда это или нет, но креационисты имеют специальную подготовку для занятий наукой; они умеют читать и могут понять то, что пишут о доступных нам окаменелостях физики-антропологи. Они приучены скептически относиться к заявлениям и возражениям, которые делают антропологи по поводу останков, и тщательно изучать их, а не верить расхожим учебникам, некритически принимая все, что говорят о так называемых свидетельствах эволюции человека. Креационисты больше верят тем физикам-антропологам, которые, как Чарлз Окснард, неустанно применяют лучшие анатомические методы, анализируя материал раскопок, чем тем, кто, как Доналд Йохансон и Тим Уайт, рассматривают останки «на глаз» и создают потом, по определению лорда Цукермана, «мир анатомии». Кроме того, «посторонние люди», неверующие, часто оказываются лучшими судьями, чем приверженцы идеи, обладающие престижем, славой, состоянием и могуществом, способные заработать на экстравагантных и непроверенных заявлениях, как сделали «покровители человека из Пилтдауна». Выбор публикаций креационистов, которые Брейс приводит как содержащие новейшие идеи о сотворении, странен и весьма спорен. Например, говоря об анализе австралопитеков эволюционистами, он пишет (с. 251-252): «Сравните с бесцеремонным подходом креационистов: они руководствуются сведениями из вторых рук, тем, что кто-то из них услышал или прочел, они не знакомы с образцами видов — и утверждают: "эти существа — человекообразные обезьяны" (Гиш, 1974, с. 16)». Судя по сноске, он ссылается на мою брошюру «Вам уже сделали промывание мозгов?» и мою лекцию, прочитанную в Калифорнийском университете, Дэвис, в 1972 г. Почему Брейс цитирует эту маленькую брошюру без библиографии и лекцию, прочитанную одиннадцать лет назад, а не снабженную ссылками книгу «Эволюция: останки говорят нет!», опубликованную в 1979 г. и доступную Брейсу, так как он ее цитирует (с. 268)? Как Брейс мог узнать из этой книги, а также из моей книги 1985 г. «Эволюция: данные раскопок опровергают», труды таких авторитетов, как Чарлз Окснард, значительно укрепили меня в мысли, что австралопитеки не были ни промежуточным звеном между обезьяной и человеком, ни предками человека. Кроме того, все антропологи, в том числе и Брейс, пишущие книги по антропологии, почти полностью зависят от вторичных источников информации, поскольку не имеют времени или возможности объездить весь мир, чтобы близко познакомиться с образцами. Да в этом и нет необходимости, если можно прочитать статьи (информация из вторых рук), опубликованные коллегами, которые хорошо знакомы с останками. На с. 246 Брейс пишет: «Люди, человекообразные обезьяны, просто обезьяны, лори, лемуры и долгопяты отнесены Линнеем к порядку приматов (Кларк, 1950; Симоне, 1972). Вначале классификация была основана лишь на анатомическом сходстве. Линней, добросовестный креационист, толковал эти сходства как проявление плана Бога. Почти через сто лет, после того, как Дарвин научил ученых рассматривать мир в перспективе времени и адаптации, было осознано, что сходство членов групп классификации обусловлено общим происхождением» (Симпсон, 1953, 1961). И в этом случае принятие теории эволюции не вытекает из данных, но накладывается на них, и данные представляются как доказательства теории — это опять замкнутый круг. На с. 246 Брейс заявляет: «Спектр ныне живущих приматов варьируется от наиболее совершенных и аберрантных видов Homo sapiens'a, до просимийских форм, которые так слабо отличаются от насекомоядных неприматов, что ученые целый век спорили о правильности их классификации (Лакетт, 1980). Но важна не правильность определения их точного места, но то, что они находятся в положении промежуточного звена между двумя порядками, подсказывая нам, как приматы могли "ответвиться от ствола млекопитающих"». Это заявление Брейса показывает, что он сам виноват в том, в чем обвинял креационистов, — в небрежном отношении к теме, в использовании вторичных данных и в знании образцов только по книгам. Кроме того, те вторичные источники, к которым он обращается, к сожалению, устарели, и сегодня многие из его коллег-эволюционистов отвергли их. Эволюционисты с утомляющим упорством повторяют догму из учебников: приматы произошли от насекомоядных, а точнее, от тупайи. Впервые эта мысль была высказана в работе Уилфреда Легро Кларка, известного британского антрополога, в 1920-х годах. Легро Кларк исследовал азиатскую тупайю, Тирага, и считал, что открыл характеристики тупайи, доказывающие ее родство с приматами. А.Дж.Келсо, физик-антрополог, утверждает: «Переход от насекомоядных к приматам не зафиксирован в окаменелостях. Основа предположения об их родстве коренится во влиянии ныне живущих форм»[87]. Келсо, подобно Брейсу и другим антропологам, преклонялся перед авторитетом Легро Кларка и верил в непогрешимость его вывода о близком родстве приматов и тупайи и происхождении первых от последних. Обратите, пожалуйста, внимание: Келсо признает, что никаких данных раскопок, подтверждающих это, нет. Предполагаемая эволюция приматов из тупайи основана только на их современном сходстве. Брейс принимает это как бесспорную истину — основываясь лишь на том, что слышал, на информации не из первых рук, причем из давно устаревших источников. Еще в 1966 г. К-Б.Дж.Кэмпбелл напечатал в «Сайенс» статью, опровергающую идею родства приматов и тупайи. Он пишет: «Я попробовал указать, что большая часть недавних исследований, посвященная доказательству близкого родства тупайи и приматов, неверна... Нет сомнения: идея включить тупайю в морфологическую цепочку "тупайя — лемур — долгопят — обезьяна — человек" в качестве самого примитивного примата выглядит привлекательно. Именно из-за этой внешней привлекательности ее и приняли»[88]. Принятие идеи из-за ее внешней привлекательности — это, вероятно, и есть то, что Брейс называет «бесцеремонным подходом». Более поздние исследования подтвердили выводы Кэмпбелла. В статье 1982 г. (это раньше, чем была написана глава Брейса) Р.Д.Мартин опубликовал результаты исследования материнского поведения тупайи, которые он сравнил с поведением приматов. Он пришел к выводу, что они ведут себя совершенно по-разному. Матери-приматы очень заботятся о своих малышах. Матери-тупайи, напротив, посещают их раз в 48 часов, нянчат минут десять и опять уходят на 48 часов. Кроме того, содержание жира в молоке тупайи — 25%, а в молоке приматов обычно 1—3%. Мартин заявляет: «Вопреки некоторым выводам, тупайи не являются предками человека, их материнские инстинкты во многом отличаются от инстинктов приматов... Другие исследователи расширили круг сравнения, включив в него плацентарных и даже сумчатых млекопитающих, и нашли в них и другие черты, которые приматы разделяли с тупайей. ...Конечный вывод таков: тупайи не являются родственниками приматов»[89]. Мартин сообщает, что теперь многие авторитетные ученые выделяют тупайю в отдельный порядок, Scandentia. Эти споры показывают, что ученым не только позволительно, но иногда и необходимо пользоваться вторичными источниками, доверяясь тем, кто непосредственно занимался исследованиями. Они свидетельствуют также о том, что ученые, в особенности когда речь идет о происхождении организмов, часто ошибаются, приходя к неверным выводам из-за внешней привлекательности идей. Непростительно Брейсу бездумно повторять старые, дискредитированные понятия, послужившие основой эволюционистских предрассудков, и в то же время обвинять креационистов в бесцеремонном подходе к данным и доверии к вторичным источникам. Наконец, недавние исследования показали, что в сегодняшнем мире нет доказательств связи приматов с любыми другими существами, а, как писал Келсо, в мире прошлого, в окаменелостях, таких доказательств тоже нет. Еще один из множества громадных пробелов, показывающих, что группы организмов отделены друг от друга и различны; ископаемые дают представление скорее о прерывистости, чем о континууме, требуемом теорией эволюции. На с. 247 Брейс воспроизводит диаграмму, взятую из публикации Джинджерика [90] и показывающую постепенную эволюцию Notharctus из Pelу cod us. Все данные этой диаграммы касаются поперечного сечения крайнего нижнего коренного зуба этих существ. В любом случае, данные, сведенные к одному аспекту строения одного-единственного зуба, слишком ограничены, чтобы делать обобщающие выводы, при этом площадь сечения коренного зуба скорее уменьшается, чем продолжает расти. Из-за скудости свидетельств эволюционисты вынуждены придавать большое значение этим данным, которые куда менее важны, чем природная вариативность в рамках одного вида. На с. 247 Брейс пишет о появлении обезьян. Он ничего не говорит о громадном разрыве между просимийскими (к современным просимийским относятся лемуры, лори и долгопяты) и обезьянами. Это, конечно, потому, что заполнить этот разрыв нечем[91]. Он ссылается на Aegyptopithecus xeuxis как на древнюю обезьяну, о которой нам больше всего известно и описывает некоторые характеристики этого создания, говоря, что A. xeuxis имел строение тела, характерное для обезьян. Брейс пишет, что расположение клыков в ряду коренных зубов не такое, как у современных обезьян, но совпадает со строением челюсти современных человекообразных обезьян и человека, поэтому эту обезьяну можно назвать «зубастой». Он продолжает: «Все свидетельствует о том, что мы нашли представителя обезьяноподобных, из которого развились современные человекообразные обезьяны и человек». Кое-что в этой схеме кажется странным. Существо, которое предположительно является древнейшей ископаемой обезьяной, не связано ни одним звеном со своими гипотетическими предками — просимийскими, и, тем не менее, оно считается самой древней обезьяной, обладающей общими чертами с человеком, то есть якобы уже находящейся на этом пути развития. На с. 249 Брейс упоминает о непрекращающихся дебатах на тему о том, принадлежат ли Ramapithecus и Sivapithecus к разным или к одному роду, и затем заявляет: «Какое бы решение ни было наконец принято, большинству антропологов приятно думать, что виды, составляющие эту группу, являются великолепными представителями форм, которые были предками как современных человекообразных обезьян, так и человека». Идея о том, что Ramapithecus и Sivapithecus (или какой-то гибрид того и другого) могли быть предками современных человекообразных обезьян и человека, была очень популярна среди ведущих палеоантропологов лет десять назад. И снова Брейс, используя вторичные источники, явно не попадает в ногу со временем. Эти ранние выводы были сделаны на основе изучения разрозненного материала, нескольких зубов и фрагментов челюсти, после чего и была выдвинута идея о родстве этих существ с человеком. Недавние исследования Дейвида Пилбома [92] и Алана Уокера и Ричарда Лики [93] достоверно установили, что Ramapithecus — Sivapithecus — это обезьяны. Пилбом, прежде один из самых ревностных сторонников идеи родства этих существ и человека, заявил, что их надо лишить статуса человекообразных (принадлежащих к линии, ведущей к человеку)[94]. Уокер и Лики сообщают, что останки Sivapithecus, возрастом предположительно в 17 млн. лет, обнаруживают несомненное сходство с современным орангутаном. Уокер даже заявил: «Возможно, то, что я скажу, и ересь, но орангутанов можно назвать "живыми ископаемыми"»[95]. Находки эволюционистов в этой области, к сожалению, немногочисленны. Два других вида, заменивших Ramapithecus — Sivapithecus в качестве предполагаемых предков человека, назывались Dryopithecus и Oreopitbecus. Но на деле разные исследователи одновременно называли ореопитека то обезьяной, то человекообразным существом, то даже свиньей! [96] Таким образом, это Брейс и его коллегиэволюционисты заслуживают критики, потому что их эволюционные сценарии часто бывают устаревшими и противоречат известным сведениям. На с. 249-256 Брейс дает стандартное, как в учебнике, описание австралопитеков — «Люси» Йохансона и ее «собратьев». Эволюционисты- палеонтологи пришли к согласию: они решили, что Australopitbecus является предком человека. Считается, что эти создания, ростом не более 4 футов (1,21 м) и по сути обезьяноподобные выше шеи, тем не менее, ходили, как люди, и поэтому находились на пути к человеческому облику. Однако идея эта не раз подвергалась критике со стороны лучших специалистов этой области. В их числе лорд Цукерман (профессор Солли Цукерман был удостоен пэрства в знак признания его выдающихся заслуг ученого) и доктор Чарлз Окснард, ныне профессор анатомии и биологии человека в Западноавстралийском университете, Перт. При изучении останков эти ученые используют самые сложные методы анатомического анализа[97]. В сотрудничестве с четырьмя учеными лорд Цукерман четырнадцать лет исследовал останки астралопитеков. После многолетних экспериментов он заявил, что не уверен, можно ли относить австралопитека к семейству человека, Hominidae, а не к роду человекообразных обезьян: «Но лично я до сих пор в этом не уверен. Почти всегда, когда я пытался проверить анатомические черты австралопитека, на которых основан его статус, у меня ничего не получалось»[98]. Окснард описывает множество морфологических характеристик, судя по которым австралопитеки скорее обезьяноподобны, чем человекоподобны. Это означает, что они были более приспособлены к обитанию на деревьях, хотя и обладали некоторыми навыками ходьбы на двух ногах (конечно, и современные обезьяны иногда ходят на двух ногах; гиббон, например, обычно идет на задних конечностях, когда ненадолго слезает на землю). Окснард не сомневается, что астралопитеки были уникальными существами, но они не были промежуточной стадией между обезьяной и человеком и не были предками человека или современной обезьяны. Он пишет: «Приведенная выше информация о различных фрагментах останков австралопитеков из Олдувая и Стеркфонтейна показывает, что при сравнении со строением человека и африканских человекообразных обезьян каждый фрагмент оказался отличным от соответствующей части тела людей и обезьян; останки уникальным образом отличаются от останков других гуманоидов. Термин "уникальность" я использую именно в этом смысле. (Окснард, 1979). Эта уникальность позволяет утверждать, что эти останки не являются останками предков ни человека, ни обезьяны»[99]. Далее он пишет: «Результаты морфометрического изучения австралопитеков таковьс можно сказать, что разные австралопитеки гораздо ближе друг к Другу, чем к какому- либо конкретному виду ныне живущих приматов. Они отличаются от любой из живущих форм больше, чем люди и человекообразные обезьяны, обитающие на Земле. Некоторые из их сходных черт с живыми формами говорят о древесной сфере обитания»[100]. Некоторые эволюционисты заявляют, что выводы Цукермана и Окснарда не могут относиться к «Люси» Йохансона и ее собратьям (названным Йохансоном Australopithecus afarensis), потому что они никогда не изучали материал Йохансона. Однако останки, изучаемые Цукерманом и Окснардом, предположительно, на 1 — 2 млн. лет младше «Люси», так что в любом случае они должны быть более развитыми и более «современными», чем «Люси». Кроме того, в приложении к своему труду, озаглавленному «Причины сомнения? Новые подтверждения!», Окснард описывает последние исследования разными учеными останков Australopithecus afarensis Йохансона, которые подтвердили выводы Окснарда, основанные на изучении последним останков других австралопитеков. Брейс даже не упоминает Цукермана, Окснарда и других ученых, чьи работы об австралопитеке противоречат тому, во что он упорно продолжает верить. Креационисты предвидят победу Цукермана, Окснарда и других ученых, придерживающихся похожих взглядов, а Australopithecus, еще одному претенденту на звание предка человека, уготована та же судьба, что и «человеку из Пилтдауна» (гибрид), «небраскскому человеку» (свиной зуб), неандертальцу (Homo sapiens), Dryopithecus, Oreopithecus и Sivapitbecus-Ramapithecus (все — обезьяны, не родственные человеку). Еще один интересный момент обсуждения Брейсом австралопитеков — очевидные противоречия в описании их зубов. О «Люси», существе, которое Доналд Йохансон определил как непосредственного предка человека, Брейс пишет (с. 253-254): «Строение зубов также изобличает обезьяноподобные черты, так что, если судить по черепу, лицу и зубам, эксперт справедливо решил бы, что существо это ничем не отличается от ископаемой человекообразной обезьяны». Однако на с. 253 Брейс помещает рисунок, изображающий «небо раннего австралопитека, AL 200, из Хадара в низменности Афар, Эфиопия». Это фрагмент останков Australopithecus afarensis, одного из «соплеменников» «Люси». Брейс заявляет: «Это превосходное промежуточное звено между обезьяноподобным и человеческим состоянием». Как же можно называть «превосходным промежуточным звеном между обезьяноподобным и человеческим состоянием», как говорит Брейс, существо, зубы (а также череп и лицо) которого не отличимы от черт ископаемой обезьяны? Брейс считает неверным (с. 266) предположение Морриса о том, что цивилизация родилась вместе с современным человеком, заявляя: «Постепенное развитие сельского хозяйства с конца плейстоцена, 10 тысяч лет назад, неоднократно было доказано». Однако как указывает Моррис, существенно то, что одомашнивание как растений, так и животных, по-видимому, везде произошло одновременно[101]. Он цитирует Хэлбека: «Грубо говоря, доступные нам сведения позволяют считать, что начало цивилизации, приручение животных и уровень интенсивного собирательства были достигнуты на Ближнем Востоке около 9000 г. до Р.Х.» [102] Кэмбел и Брэйдвуд утверждают: «На основании статистики того, что было найдено в Шанидарской пещере, недалеко от Цави Чеми Шанедар, известно, что овца была приручена около 9000 г. до Р.Х., то есть гораздо раньше собаки или козы»[103]. Дайсон сообщает: «Самые старые из изготовленных металлических предметов — медные бусы, найденные в Северном Ираке и датируемые 9-м тысячелетием до Р.Х.»[104] На с. 264-266 Брейс сообщает нам: «Археологические сведения показывают, что охота и собирательство распространились еще до начала среднего плейстоцена три четверти миллиона лет тому назад. Этот порядок оставался сравнительно неизменным вплоть до начала ледникового периода около 100.000 лет назад». Итак, нас убеждают в том, что почти 650.000 лет в технологии и цивилизации человечества не наблюдалось, по сути, никакого прогресса. Потом вдруг в Европе и других местах неожиданно появились неандертальцы, с полноценными статусом Homo sapiens'a (Брейс, с. 254) — средняя вместимость их черепной коробки — 1600 см3, даже больше, чем у современного человека (в среднем 1450 см3). Если принять теорию эволюции, то неандертальцы еще до появления в Европе во всем блеске своего развития должны были и за 100.000 лет до этого иметь достаточно большую вместимость черепной коробки. Вопрос тогда в том, где же были наши развитые предки-гуманоиды целый миллион лет? Почему физическая и культурная эволюция так долго «стояла на месте»? Если Homo sapiens появился 150.000 лет тому назад или даже раньше, почему он изобрел сельское хозяйство и приручил животных лишь недавно и так внезапно? (Если мы говорим об эволюционной временной шкале, термин «внезапно» вполне уместен). На с. 261-263 Брейс пишет: «Изменения черепно-лицевой анатомии, наблюдаемые при переходе от Australopitbecus к Homo, можно объяснить действием естественного отбора, сопровождавшего такой переход (Брейс, 1979а, 1979в). Именно эти обстоятельства могли привести к заметному увеличению объема мозга. Разумеется, другие аспекты анатомии гуманоидов сами по себе мало что могли дать предполагаемому охотнику. Хождение на двух ногах развивается медленно, потому что двуногому примату было бы трудно охотится, когда часто требовалось перегнать жертву. Существо, чьи клыки были не длиннее резцов, догнав свою жертву, не могло как следует уКусить ее. Единственное, что ему оставалось, — учитывать сезонные, видовые и индивидуальные особенности различных животных, чтобы планировать охоту из засады с помощью оружия и орудий труда. Это могло вызвать сравнительно быстрое развитие органа, с помощью которого осуществлялось это планирование, то есть мозга, и не случайно размер мозга найденных скелетов гуманоида вдвое увеличился именно в тот период, когда "большая игра" охоты стала важной, существенной частью деятельности гуманоида». Итак, мы узнаем, что хождение на двух ногах само по себе не несет преимуществ в борьбе за выживание. На помощь приходит естественный отбор, и объем мозга в нужный момент увеличивается вдвое, так как сила мозга помогает двуногому существу изготовлять орудия труда и оружие и охотиться из засады. Это еще одна история из серии «Так уж вышло», или, как называет это Китчер, «стратегия разрешения проблем». Однако слова самого Брейса показывают, что все это — сказка и очевидная ложь. На с. 252 он говорит, что австралопитеки жили 3,5 млн. лет назад и, без сомнения, ходили на двух ногах (с. 253). На с. 261 Брейс утверждает: «Если бы у наземного двуногого были крупные, как клыки, зубы, ему не нужны были бы орудия для обороны. Однако останки показывают, что наше двуногое существо не моложе 4,5 млн. лет, и, хотя уже тогда ходило на двух ногах, есть причины подозревать, что его адаптация к такому положению потребовала еще по меньшей мере полмиллиона лет. Но каменные орудия труда появились 2 млн. лет тому назад, не раньше». Итак, Брейс утверждает, что, пока не увеличился мозг и не возникли умственные способности, необходимые для изготовления оружия и использования хитрости для обмана жертвы, хождение на двух ногах не имело никаких преимуществ для выживания (и даже, пожалуй, было опасным). Но мы узнаем, что люди ходили на двух ногах уже за 2 млн. лет до того, как были изобретены орудия труда, и, что в течение значительного промежутка времени существенного роста мозга не наблюдалось. Как же эти бедные, невежественные создания выжили в течение этих 2 млн. лет, пока наконец не додумались до использования оружия и орудий труда? Почему естественный отбор превратил их в медленно передвигающихся двуногих, без преимуществ, без умственных способностей, необходимых для изготовления орудий труда? Единственное предположение, которое может выдвинуть Брейс, — это то, что в течение 2 млн. лет двуногие пользовались орудиями из недолговечного материала, такими как заостренные деревянные колья! И Брейс еще обвиняет креационистов в «бесцеремонном подходе» к фактам! Брейс, как и все эволюционисты, придает большое эволюционное значение вариациям размеров и характеристик зубов. Не забывайте, что он проследил гипотетическую эволюцию Notharctus из Pelycodus через рост поперечного сечения крайнего нижнего коренного зуба. Однако на с. 273 он пишет: «Если обратить внимание на различия зубов разных популяций современного Homo sapiens, мы заметим, что вариативность не ограничивается случайными индивидуальными особенностями. У аборигенов Австралии, например, размер зубов сохранился постоянным со времен плейстоцена...» Итак, ныне живущие австралийские аборигены, по Брейсу, имеют зубы тех же размеров, что и гуманоиды плейстоцена миллион лет назад, — то есть по строению зубов останкам такого дикаря дали бы миллион лет. Оказывается, к выводам о возрасте, основанным только на строении зубов (а практически вся предполагаемая эволюция приматов и даже всех млекопитающих основана на строении зубов) следует относиться более чем скептически! Очевидно, что во многом из того, о чем пишет Брейс, можно серьезно усомниться; и сомневались в этом даже представители эволюционистского лагеря. Его яростные нападки на креационистов и толкование ими данных, связанных с происхождением человека, неоправданны. Ему следовало бы навести порядок в своих делах, а не критиковать других, или, хотя бы, не опираться на устаревшие источники. В завершение дискуссии напомним, что спор о промежуточном звене между обезьяной и человеком вообще не имеет смысла, — ведь уже установлено, что предков нет ни у сложных беспозвоночных, ни у позвоночных (рыб), — очевидно, и человек их не имеет. Кроме того, лорд Цукерман, один из крупнейших специалистов в области анатомии и палеоантропологии, убежденный креационист, человек, всю жизнь посвятивший исследованиям в этой области, заявил: «...ни один ученый не смог логично объяснить возникновение человека, если не говорить о его божественном сотворении, потому что непонятно, как мог он развиться из обезьяноподобного существа за очень короткий — с геологической точки зрения — промежуток времени, не оставив никаких ископаемых следов промежуточных звеньев»[105]. Брейс утверждает, что располагает массой доказательств эволюции человека из обезьяноподобного существа, это «...огромное количество сведений, которые очень хорошо вписываются в рамки эволюции и не могут быть истолкованы иначе» (с. 246). Лорд Цукерман, напротив, убежден, что ископаемых следов перехода нет — ни единого. Креационисты согласны с лордом Цукерманом, которого Брейс не посмеет обвинить в «бесцеремонном подходе» и незнании материала. Глава 14 «Эволюция библейской науки» (с. 283-299) написана Робертом Дж. Шэйдволдом, писателем, интересующимся проблемами науки. Особый объект его внимания — сторонники мнения о том, что Земля — плоская (эта идея имеет совсем немного последователей, и, разумеется, Серьезные ученые ее не поддерживают); кроме того, он является экспертом по «вымиранию общества» — интересуются этим всего несколько человек, в том числе Шэйдволд. Шэйдволд — антикреационист, что вполне отвечает атеистической и агностической философии. Он начинает с заявления о том, что «ученые Библии вели войну с традиционной наукой, иногда защищая свои аргументы огнем и мечом». Он не рассказывает, когда и где это имело место и кто были те «ученые Библии». Верьте на слово, если хотите. Далее он признает, что столь кровавые методы, к счастью, остались в прошлом (с. 298), но заявляет, что и теперь ученые-креационисты насаждают свою доктрину силой, через закон. Это последнее заявление — чистый бред, потому что это теория эволюции насаждается законом как единственное объяснение происхождения жизни, а научные доказательства сотворения отвергаются. Это креационистов преследовали бы огнем и мечом, если бы эволюционисты посмели. Чтобы настроить читателя против креационистов, Шэйдволд приравнивает их к сторонникам идеи плоской Земли, геоцентристам и прочим псевдоученым. Он говорит, что современные креационисты шагают под знаменами науки и устраивают шумиху вокруг этого понятия, но на самом деле предлагают сложную псевдонауку, называемую научным креационизмом (с. 284). Нет сомнений, что самому Шэйдволду не ведомо, что такое научные убеждения. В списке авторов сборника не упоминается о научных степенях Шэйдволда, хотя предполагается, что у него есть какой-нибудь диплом по философии, или филологии, или еще какой-то. Его задача — забросать грязью креационистов и тех, кто верит в Библию. Большая часть главы посвящена Обществу плоской земли — Он проводит параллели между этим обществом и креационистами. Он утверждает, будто в Библии говорится, что Земля — плоская (с. 270, 293). Это очевидная ложь. Библия упоминает о круге Земли (Ис. 40:22). Из любой точки космоса видно, что Земля — шар, как и должно быть. Библия, таким образом, точна в определении, а Шэйдволд просто ее не читал. На с. 297 Шэйдволд заявляет, что современные ученые-креационисты похожи на сторонников плоской земли в Британии в прошлом веке, — «группа опытных лекторов колесит по стране, выступая в церквях, перед религиозными собраниями и везде, где они могут собрать толпу». Заявление Шэйдволда заведомо ложно. Он следил за движением креационистов практически с самого начала. Он, без сомнения, регулярно получает ежемесячный журнал «Эктс энд фэктс», публикуемый Институтом креационных исследований, где перечисляются выступления членов его научного совета (теперь нас девять, но каждый имеет докторскую степень в своей области науки) и содержатся отчеты об их лекциях и дебатах. Он не может не знать, что эти ученые (и многие другие креационисты тоже) читают лекции в крупнейших колледжах, университетах и научных институтах практически во всех штатах США, в каждой из канадских провинций и по меньшей мере в 25 странах мира. Шэйдволд сознательно не упоминает об этих лекциях, семинарах и дебатах, пытаясь убедить читателя в том, что деятельность креационистов ограничивается церквями и религиозными организациями. Ничто не может быть дальше от истины! На с. 297 Шэйдволд упоминает о дебатах с участием членов ИКИ (многие другие ученые-креационисты тоже в них участвовали и добивались превосходных результатов). Он заявляет, что эти дебаты — подражание Джону Хэмпдену, защитнику плоской земли XIX века. Разумеется, никто из креационистов никогда и не слышал о Джоне Хэмпдене и его дебатах. Шэйдволд признает, что креационисты выиграли большую часть споров, потому что все время повторяли: «Бедняги эволюционисты, вынужденные спорить с опытным креационистом, часто похожи на невооруженных людей, атакующих крепость». Это точно! Они невооружены, потому что не могут научно доказать эволюцию, но борются с крепостью мощных свидетельств в пользу сотворения! Здесь мнения Шэйдволда и креационистов совпали. Заключительная глава, глава 15, «Справедливо ли давать креационистам равные возможности?» (с. 301-316), написана Фредериком Эдвордсом. Его основное занятие — философия. Это администратор Американского гуманистического общества, основной атеистической организации США. Он любит участвовать в дебатах с креационистами и выступать с лекциями против креационизма везде, где можно собрать аудиторию. Эдвордс добросовестно, тщательно и без искажений описывает разные подсхемы креационизма: недавнее сотворение, теорию дня — эры, теорию разрыва, прогрессивное сотворение. Он утверждает, что христианство — не единственная религия, приписывающая божественным силам роль в сотворении живых организмов. Это верно, потому что христиане принимают все иудейские писания. Кроме того, в сотворение, описанное в книге Бытия, верят не только ортодоксальные иудеи, но и мусульмане. Как часто указывали креационисты, научные доказательства в пользу сотворения подтверждают представление о всемогущем, всезнающем Творце, вдохнувшем жизнь во Вселенную и ее обитателей; эта идея не ограничивается иудейско-христианским текстом Бытия. Эдвордс прибавляет, что и кришнаиты отвергают эволюцию и проповедуют сотворение, хотя и придерживаются взгляда о циклической Вселенной. Так что заявление эволюционистов о том, что креационизм отражает христианскую догму, лишено оснований. Отвергая заявления креационистов о том, что академическая свобода и свобода совести, якобы гарантированные в нашем демократическом обществе, предполагают изучение в школах научных доказательств и сотворения, и эволюции, Эдвордс прибегает к тактике Шэйдволда, сравнивая креационизм с астрологией, защитой идей плоской земли и могущества пирамид, «Христианской наукой» исцеления от болезней Мэри Бейкер-Эдди (с. 308). Поэтому, считает он, если наряду с доказательствами эволюции мы будем представлять и доказательства сотворения, надо разрешить и обучение астрологии, теории плоской земли и т.п.! На с. 311 он добавляет к этому списку теософов, розенкрейцеров и Эриха фон Даникена! На с. 313 Эдвордс утверждает, что признание теории эволюции гуманистами не превращает ее в гуманизм. Креационист может тут же возразить, что и принятие догматиками креационизма не делает последний догмой. Но практически все авторы сборника, в том числе и Эдвордс, утверждают, что научный креационизм — не что иное, как христианская догма, вторгшаяся в науку. Он пишет (с. 314): «...Креационисты борются не за справедливость, а за то, чтобы учить своей религии в публичных школах, не платя налогов». Это неправда, и Эдвордс хорошо это знает. Креационисты не устают повторять, что они хотят учить в школах лишь научным доказательствам сотворения (наряду с доказательствами эволюции), не ссылаясь на Бытие или другие книги Библии. Законы, принятые в Арканзасе и Луизиане, вполне ясны: никакой религиозной литературы, только научные свидетельства. Мы же имеем сегодня только de facto санкционированную государством гуманистическую религию, эволюция — ее основная догма, изучаемая в школе и прикрытая псевдонаучной мантией. На с. 313 Эдвордс заявляет: «Самое простое решение, если студенту не нравится эволюция, это, не привлекая внимания, удалить его из класса». Это вообще не решение, потому что студенты лишены права услышать доказательства сотворения. Кроме того, это решение, против которого выступают Американская гуманистическая ассоциация, Союз гражданских свобод и все их коллеги-гуманисты, не разрешающие, однако, читать Библию и молиться в публичных школах. Эдвордс полагает, что большинство гумайистов и эволюционистов не будут возражать против преподавания креационизма в школе, если ограничить его рамками курса сравнительной религии. Креационисты же считают, что, если так подходить к вопросу, в рамки курса сравнительной религии лучше заключить теорию эволюции. Примечания к главе 9 1 L.R.Godfrey, Ed., Scientists Confront Creationism, W.W.Norton, New York, 1983. 2 Michael Denton, Evolution: A Theory in Crisis, Burnett Books, London, 1985 (available from Woodbine House, 5615 Fishers Lane, Rockville, MD 20852, and the Institute for Creation Research, P.O. Box 2667, El Cajon, CA 92021). 3 Frances Fitzgerald, New Yorker, 18 May, 1981, p. 99. 4 Niles Eldredge, The Monkey Business, Washington Square Books, 1982, p. 134. 5 Webster-s Dictionary, compiled by J.G.Allee, Literary Press, Baltimore, 1981. 6 John Keosian, The Origin of Life, Reinhold Publishing Co., New York, 1964. 7 John Keosian, Origin of Life, 1978, pp. 569-574. 8 Harold Blum, Times Arrow and Evolution, Princeton University Press, 3 rd. Ed., 1968, p. 194. 9 Murray Eden, in Mathematical Challenges to the Neo-Darvinian Interpretation of Evolution, P.S. Moorhead and M.K.Kaplan, Eds., Wistar Institute Press, Philadelphia, 1967, p. 9. 10 P.T.Mora, in The Origins of Prebiological Systevs and of Their Molecular Matrixes, S. W. Fox, Ed., Academic Press, New York, 1965, p. 52. 11 H.P.Yockey, Journal of Theoretical Biology 67:337-343 (1977). 12 H.Fakhrai, J.H.G. van Roode, and L.E.Orgel, Journal of Molecular Evolution 17:295-302 (1981). 13 D.E. Green and R.F.Goldberger, Molecular Insights into the Living Process, Academic Press, New York, 1967, p. 407. 14 G.L.Steblins, Bioscience 17:83 (1967). [Курсив наш]. 15 Vincent Demoulin, Science 205:1036-1038 (1979). 16 T.E.Meyer, R.G.Bartsch, M.D.Kamen, R. P. Ambler, Margaret Daniel and J.Hermoso, Nature 278:659-660 (1979). 17 P.P. Ambler, T.E.Meyer, and M.D.Kamen, Nature 278:661-662 (1979). 18 H.Drucker, E.B.Toysil, L.L.Campbell, G.H. Barlow, and E.Margoliash, Biochemistry 9:1515 (1970). 19 R.V.Eck and M.O.Dayhoff, Atlas of Protein Sequence and Structure 1966, National Biomedical Research Foundation, Silver Springs, MD, 1966, p. 110. 20 Ibid., p. 191. 21 Ibid., p. 170. 22 M.G.Grutter, L.H. Weaver, and B.W.Matthews, Nature 303:828-831 (1983). 23 J.H-Schwartz, Nature 308:501-505 (1984). 24 J.A.King, Science 206:67-69 (1979). 25 Christian Schwabe and Gregory Warr, Perspectives in Biology and Medicine, 27 (3), Spring 1984, pp. 165-485 — Christian Schwabe, Trends in Biochemical Sciences (July 1986). 26 Reference 2, pp. 274-307 27 Ibid., p. 278. 28 Ibid., p. 291. 29 Emile Zuckerkandl, Scientific American 212 (5):111 (1965). 30 Reference 2, p. 306. 31 D.E. Green and R.F.Goldberger, Molecular Insights into the Living Process, Academic Press, New York, 1967, p. 407. 32 James T.Darnell, Science 202:1257-1260 (1978). 33 S.J.Gould, Natural History, October 1976, pp. 24-30. 34 Tom Bethell, Harper's Magazine 252 (1509):70-75 (Feb. 1976). 35 R.H.Brady, Systematic Zoology 28:600-621 (1979). 36 D.M.Raup and S.M.Stanley, Principles of Paleontology, W.H. Freeman, New York, 1978. См., например, D.T.Gish, Evolution: The Challenge of the Fossil Record, Master Books, El Cajon, CA, 1985, pp. 247-250. 37 38 D.M.Raup, Field Museum of Natural History Bulletin, 50:22 (1979). Например, см. Е.Мауг, The Growth of Biological Thought, Harvard University Press, Cambridge, MA, 1982, p. 282. 39 40 Roger Lewin, Science 234:1500 (1986). 41 Roger Lewin, Science 214:42 (1981). 42 G.G.Simpson, Principles of Animal Taxonomy, Oxford University Press, London, 1961, p. 90. 43 Anonymous, Nature 278:307 (1979). D.T.Gish, Evolution: The Fossils Say No! 3rd Edition, Creation — Life Publishers, San Diego, 1979, pp. 36-37. 44 45 D.T.Gish, Evolution: The Challenge of the Fossil Record, Master Books, El Cajon, CA, 1985, pp. 247-250. 46 A.S.Romer, Vertebrate Paleontology, 3 rd Ed., Chicago University Press, Chicago, 1966. 47 Colin Patterson, «Cladistics», in The Pattern of Nature, pp. 110-120. Статья впервые вышла в Biologist 27:234-240 (1980). 48 Colin Patterson, ibid., p. 118. 49 Colin Patterson, ibid., p. 119. 50 John Beatty, Systematic Zoology 31 (1):29 (1982). 51 John Beatty, ibid., p. 30. 52 Ernst Mayr, Animal Species and Evolution, The Belknap Press of Harvard University Press, Cambridge, MA, 1966, p. 8. 53 E.Mayr, ibid., p. 176. 54 G.G.Simpson, The Meaning of Evolution, Yale University Press, New Haven, 1949, pp. 218-219. 55 G.G.Simpson, ibid., p. 159. 56 Murray Eden, in Mathematical Challenges to the Neo-Darwinian Interpretation of Evolution, Wistar Institute Press, Philadelphia, 1967, p. 109. 57 S.J.Gould, Natural History 95:27 (October 1986). 58 Soren Lovtrup, Darwinism: The Refutation of a Myth, Croom Helm, New York, 1987, p. 422. 59 P.E.Raymond, Prehistoric Life, 5th Ed., Harvard University Press, Cambridge, MA, 1967, p. 184. 60 D.T.Gish, Evolution: The Fossils Say No!, 3rd Edition, Creation-Life Publishers, San Diego, 1979, pp. 36-37. 61 Leigh Van Valen, «Review of Evolutionary Biology Vol. 6», Science 180:488 (1973). 62 D.T.Gish, Evolution: The Fossils Say No!, pp. 165-166. 63 G.G.Simpson, The Meaning of Evolution, Yale University Press, New Haven, 1949, p. 231. 64 D.M.Raup and S.M.Stanley, Principles of Paleontology, W.H. Freeman and Co., San Francisco, 1971, p. 306. 65 J.C.Whitcomb and H.M.Morris, The Genesis Flood, The Presbyterian and Reformed Publishing Co., Philadelphia, 1961, pp. 79-86. 66 G.L.Jepsen, Science 154:1333-1338 (1966). 67 M.J.Novacek, Nature 315:140-141 (1985). 68 G.G.Simpson, in Evolution of Life, Sol Tax, Ed., University of Chicago Press, Chicago, 1960, p. 149. 69 Niles Eldredge, The Monkey Business, Washington Square Press, New York, 1982, p. 65. 70 R.B.Goldschmidt, American Scientist АО-37 (1952). 71 Preston Cloud, The Humanist, Jan./Feb. 1977. 72 J.W.Valentine, «The Evolution of Complex Animals», in What Darwin Began, L.R.Godfrey, Ed., Allyn and Bacon, Inc., Boston, 1985, p. 263. 73 D.T.Gish, Evolution: The Challenge of the Fossil Record, Master Books, El Cajon, CA, 1985, pp. 247-250. 74 D.G.Kitts, Evolution, 28:466 (1974). 75 S.J.Gould, Discover, May 1981, pp. 34-37. 76 H.M.Morris, Scientific Creationism, Creation-Life Publishers, San Diego, 1974. 77 P.-P.Grasse, Evolution of Living Organisms, Academic Press, New York, 1977, p. 4. 78 H.M.Morris, Scientific Creationism, Creation-Life Publishers, San Diego, 1974, p. 135. 79 G.A.Kerkut, Implications of Evolution, Pergamon Press, Oxford, 1960, p. 134. 80 H.M.Morris, Impact, Series No. 48, Institute for Creation Research, El Cajon, CA, 1977. 81 G.J. Nelson, Annals of the New York Academy of Sciences 167:27 (1969). 82 J. E. O'Rourke, American Journal of Science 276:51-52 (1976). 83 J.E.O'Rourke, ibid., p. 47. 84 H.M.Morris, Impact, Series No. 48, Institute for Creation Research, El Cajon, CA, 1977, p. II. 85 D.G.Kitts, Evolution 28:466 (1974). 86 W.B.N.Berry, Growth of a Prehistoric Time Scale, Based of Organic Evolution, W.H. Freeman, San Francisco, 1968. 87 A.J.Kelso, Physical Anthropology, 2nd Ed., J.B.Lippincott, New York, 1974, p. 142. 88 C.B.G.Campbell, Science 153:436 (1966). 89 R.D.Martin, Natural History 91:26-32 (1982). 90 P.D.Gingerich, American Journal of Science 276:1-28 (1976). См. A.J.Kelso, Physical Anthropology, 2nd Ed., J.B.Lippincott, New York, 1974, pp. 150-151. 91 92 D.R.Pilbeam, Nature 295:232 (1982); W. Herbert, Science News 121:84 (1982); D.R.Pilbeam, Natural History 93:2 (1984) 93 См. B.Rensberger, Science 84 5(1):16 (1984). 94 D.R.Pilbeam, Natural History 93:2 (1984). 95 B.Rensberger, Science 84 5 (1):16 (1984). 96 D.R.Pilbeam, The Evolution of Man, Funk and Wagnalls, New York, 1970, p. 99. 97 S.Zuckerman, Beyond the Ivory Tower, Taplinger Pub. Co., New York, 1970, pp. 75-94; C.E.Oxnard, Nature 258: 389-395 (1975); C-E.Oxnard, The Order of Man, Yale University Press, New Haven, 1984. 98 S.Zuckerman, Beyong the Ivory Tower, Taplinger Pub. Co., New York, 1970, p. 77. 99 C.E.Oxnard, The Order of Man, Yale University Press, New Haven 1984, p. 320. 100 C.E.Oxnard, The Order of Man, Yale University Press, New Haven, 1984, p. 328. 101 H.M. Morris, Scientific Creationism, 2nd Ed., Creation-Life Publishers, El Cajon, CA, 1985, p. 190. 102 Hans Halbaek, Science 130:365 (1959). 103 Halet Campbel and Robert J.Briadwood, Scientific American 222 (March 1970, p. 52). 104 R.H.Dyson, Jr., Science 144:674 (1964). 105 Solly Zuckerman, Biyong the Ivory Tower, Taplinger Pub Co New York, 1970, p. 64. Слово — им![1] «Я думаю, что когда-нибудь дарвинистский миф будет считаться величайшим обманом в истории науки»[1]. Серен Ловтруп «...но если характеристика, данная Майром синтетической теории, точна, то эта теория как общее предположение мертва, хоть она и прекрасно согласуется с догмой учебников»[2]. Стивен Джей Гоулд «Дебаты были столь пылкими, что один дарвинист признался, что подумывает заняться более честным бизнесом: торговлей подержанными автомобилями»[3]. Шэрон Бегли «Во многих случаях многие из нас выбирают отступление. Но за синтетическую теорию мы держимся, и не едва касаясь, как хочет Т.Г.Гексли, а мертвой хваткой, не желая отпускать ее, не желая рассматривать альтернативы»[4]. Е.О.Уилей «... вопреки общепринятому мнению биологов-эволюционистов, именно антиэволюционисты, а не эволюционисты всегда строже относились к фактам и ратовали за более четкое следование эмпирическим фактам»[5]. Майкл Дентон «Если биологию до Дарвина развивали люди, верившие в Творца и Его план, то после Дарвина ее развитием занимались люди, почти что верившие в божественность Дарвина»[6]. Колин Паттерсон «Дарвинизм как научная религия завоевал умы людей... Преобразованная, но вполне дарвинистская по своей сути теория сама стала догмой, с религиозным рвением проповедуемой своими последователями, в ее истинности сомневаются лишь немногие несчастные, не слишком разбирающиеся в науке»[7]. Марджори Грин «...нет выхода из коренного противоречия между эволюцией и креационизмом. Это две непримиримые точки зрения»[8]. Ричард Льювонтин «Гуманизм — это вера в то, что человек сам вершит свою судьбу. Это конструктивная философия, атеистическая религия, образ жизни»[9]. Автор цитаты в источнике не указан «Я использую слово "гуманист", подразумевая человека, который считает людей таким же явлением природы, как животные или растения, и уверен, что их тела, умы и души не сверхъестественны и не сотворены, а являются продуктом эволюции, и что они не находятся под контролем или управлением какого-то сверхъестественного существа, но должны полагаться лишь на свои собственные силы». Джулиан Хаксли «Наша теория эволюции превратилась в теорию... которую нельзя опровергнуть никакими результатами опытов. К ней можно приспособить любой результат. Таким образом, эта теория лежит "за пределами эмпирической науки", но это не значит, что она ложна. Никто не может придумать, как ее опровергнуть. Идеи, даже никак не обоснованные или основанные всего на нескольких лабораторных экспериментах, проведенных в предельно упрощенных условиях, получили большее распространение, чем они того заслуживают. Они стали частью догмы эволюции, и большинство из нас приняли ее как часть нашего воспитания»[11]. Пол Эрлих и А.К.Бирч «Я предположил, что неодарвинистская теория эволюции основана на аксиоме: все наследуемые виды приспособления рождаются из случайных мутаций, и приспособление — результат естественного отбора. Отсюда следует несколько выводов, важных для эволюции и биологии вообще. Во-первых, аксиоматичная природа неодарвинистской теории позволяет взглянуть на дебаты эволюционистов и креационистов с новой точки зрения. Эволюционисты часто просили креационистов экспериментально доказать то, что виды были сотворены сразу такими, каковы они сейчас. Креационисты часто просили эволюционистов показать, как случайное изменение в организме может улучшить способность его адаптации, или объяснить, почему естественный отбор "почтил" специальными приспособлениями одни виды, а не другие, или почему в результате естественного отбора не исчезли рудиментарные органы. Теперь мы вынуждены признать, что требования обеих сторон несправедливы. Если неодарвинизм — аксиома, то Креационисты не могут требовать доказать эту аксиому; эволюционисты же не могут отвергать сотворение потому, что нет прямых его доказательств»[12]. К.Леон Харрис «Теория эволюции — позвоночник биологии; таким образом, биология оказывается в особом положении науки, основанной на недоказанной теории, — так наука это или вера? Получается, что вера в теорию эволюции аналогична вере в сотворение мира: верующие в обе эти концепции считают их абсолютной истиной, хотя никто до настоящего времени не смог доказать ни одной из них»[13]. Л.Xappucoн Мэттьюз «Гиллеспи считает эти дебаты столкновением двух мировоззрений: креационизма и позитивизма... Креационизм против позитивизма — это не религия против науки, а один научный взгляд против другого... Позитивист, как утверждает Гиллеспи, "ограничивает научное знание", которое он считает единственной ценной формой познания, сводя его к законам природы и процессам, в которые вовлечены "второстепенные или исключительно естественные причины..." Креационисты же верят, что понимание природы может приоткрыть миру, как работает Божественный разум. "Креационист, говорит Гиллеспи, рассматривает мир и все в нем как отражение прямого или непрямого воздействия Божества. Их наука неотделима от их теологии". Они находят проявления Бога в Его трудах (природе). Но их орудие — наука. Они ратуют за "познаваемость" и упорядоченность законов»[14]. Стивен Джей Гоулд (Здесь Гоулд говорит о креационистах, живших до Дарвина, — настоящих «ученых-креационистах», по его мнению). «Теория диалектического материализма гласит, что материя — высшая реальность, сомневаться в истинности которой невозможно. Эволюция — это более, чем полезная биологическая концепция: это природный закон, контролирующий природу всех явлений»[15]. «Добжанский считал и говорил, что применение биологической эволюции выходит за границы биологии, касаясь сфер философии, социологии и даже социальной политики. Место биологической эволюции в человеческой мысли, полагает Добжанский, лучше всего отражает часто цитируемый отрывок из Пьера Тейяра де Шардена: "(Эволюция) — это общий постулат, перед которым должны склониться все теории, все гипотезы должны ему соответствовать, чтобы считаться разумными и истинными. Эволюция — свет, освещающий все факты, траектория, которой должны следовать все линии, — вот что такое эволюция"»[16]. Франсиско Айала «Дарвинизм, опираясь на рациональные идеи, отверг саму идею Бога как Творца всех организмов... мы можем полностью считать несостоятельной любую идею сверхъестественного управления, осуществляемого каким-то высшим разумом, ответственным за процесс эволюции»[17]. Джулиан Хаксли «Религия — это по сути своей отношение к миру в целом. Таким образом, эволюция, например, может оказаться мощным принципом координации надежд и верований человека, каким когда-то был Бог»[18]. Джулиан Хаксли и Джеков Бронобски «Неожиданно учение об эволюции заполонило все школы. Культура правящего класса одержала верх, и традиционные религиозные ценности, единственное, чем могли руководствоваться в жизни крестьяне и их семьи, были у них отобраны»[19]. Ричард Льювонтин «Позвольте мне объявить, к какому выводу я пришел: закон Христа нельзя примирить с законом эволюции — по крайней мере, в том виде, в каком закон эволюции существует сегодня. Нет, эти два закона находятся в противоборстве друг с другом, и закон Христа никогда не победит, пока закон эволюции не будет уничтожен»[20]. Сэр Артур Кейт «Христианство боролось, борется и будет бороться с наукой до победного конца, до полного поражения эволюции, потому что эволюция раз и навсегда разрушает саму причину, по которой предположительно было необходимо земное воплощение Иисуса. Уничтожьте Адама с Евой и первородный грех, и во прахе вы найдете жалкие останки Сына Божиего. Если Иисус не был Искупителем, погибшим за наши грехи, если эволюция доказывает это, то христианство не имеет смысла»[21]. Дж.Ричард Бозарт «[Естественный] отбор — самый слепой и жестокий путь образования новых видов, все более и более сложных и утонченных организмов... Борьба за существование и уничтожение слабейших — страшный процесс, против которого восстает вся современная этика. Идеальное общество — общество без отбора, в котором слабые защищены, что является прямой противоположностью так называемого закона природы. Я удивлен, как христианин может защищать "процесс, который должен был бы "запустить" Бог, чтобы эволюция стала возможной"»[22]. Жак Моно «Я убежден, что борьба за будущее человечества должна вестись в классах учителями, правильно понимающими свою роль как поборников новой веры, — религии человечества, которая признает и уважает то, что теологи называют божественностью, в каждом человеке. Эти учителя должны быть так же бескорыстно преданы делу, как самые усердные проповедники-фундаменталисты, потому что им предстоит стать миссионерами другого рода, обращая учащихся в систему гуманистических ценностей с высоты кафедры, какой бы предмет они ни преподавали и независимо от уровня образования — от дошкольного подготовительного центра до крупного государственного университета. Классная комната должна стать ареной борьбы старого и нового: разлагающегося тела христианства, с его невзгодами и отрицательными сторонами, и новой верой в гуманизм... Без сомнения, это будет долгая, яростная, болезненная борьба, полная горя и слез, но гуманизм победит. Он должен победить, чтобы выжило человечество»[23]. Джон Данфи «Одна из причин пренебрежения образования к вере — это учение об эволюции; переход самого Дарвина от ортодоксии к агностицизму симптоматичен. Мартин Лингс, вероятно, прав, говоря, что "многие случаи утраты религиозной веры связаны с теорией эволюции более, чем с чем-либо иным"» («Studies in Comparative Religion», зима 1970)[24]. Хьюстон Смит «Как может быть истинной эволюция? Неужели все мы вышли из одной клетки? Мог ли орган, подобный глазу, развиться случайно? Эти вопросы задают до сих пор. Вновь и вновь в классных комнатах и лабораториях Земли подвергается сомнению теория эволюции Дарвина. В этом нет ничего нового. Атаки на Чарльза Дарвина не прекращаются с 1859 г. Среди наиболее пылких критиков Дарвина выделяются "креационисты". Это верующие фундаменталисты-догматики, утверждающие, что теория эволюции не более чем "сказка о животных", по словам одного верующего., Креационисты не одиноки; журнал "Нэйче" сообщает, что почти половина взрослого населения Соединенных Штатов верит, будто мы — прямые потомки Адама и Евы. Модель Дарвина подвергалась и научным проверкам на прочность. Критики указывают на ряд загадок эволюции, которые теория, по их словам, не объясняет. Как могли не связанные между собой территориально животные, живущие в разных областях, случайно приобрести одинаковый облик? Как мог панцирь черепахи развиться из мягких тканей при том, что не найдено никаких жизнеспособных промежуточных форм рептилий? Как могли развиться у панды мощный череп, особые половые органы и "большой палец", отличные от органов других медведей?»[25] Джон Глайдман «По-другому второй закон можно сформулировать так: "Вселенная постоянно становится все более беспорядочной!" Рассматривая второй закон с такой точки зрения, мы видим, что это сказано о нас. Нам приходится усердно трудиться, чтобы навести в комнате порядок, но в беспорядок она приходит сама, и куда быстрее и проще. Даже если мы не будем туда заходить, она станет грязной и пыльной. Как трудно содержать в порядке дом, технику, даже наши собственные тела; как быстро все приходит в упадок. Даже если вообще ничего не делать, все будет приходить в упадок, ломаться, изнашиваться само собой — вот что означает второй закон»[26]. Айзек Азимов «Автор считает, что второй закон склоняет его к мысли о существовании Творца, Который несет ответственность за будущую судьбу человека и Вселенной»[27]. Гордон Дж.Ван Виден «Претензии химической эволюции необоснованны. Нас хотят убедить в том, что биохимические компоненты, биохимические реакции и механизмы, энергетический метаболизм и накапливание, специфическая полимеризация, коды, механизмы транскрипции и трансляции и т.д. появились в пробиотических водах, обладая всеми функциями, которыми они обладают в составе живых организмов, еще до того, как эти организмы появились. Химическая эволюция сама себя исчерпала. Во многих случаях она представляет собой лабораторный синтез, не имеющий никакого отношения к абиотическому органико-химическому синтезу, проходившему в определенных пробиотических условиях. Нет смысла продолжать исследования и добавлять к списку новые биохимикаты. Давайте предположим, что в доисторических водах уже содержался весь материал для предполагаемой "химической эволюции". Как и в какой форме могла возникнуть жизнь из этой разрозненной смеси? Если существует ответ на этот вопрос, его нужно найти, чтобы дальнейшее развитие химической эволюции имело смысл, иначе она превратится в бесконечную серию лабораторных экспериментов, не связанных с центральной проблемой. Результаты многих экспериментов и выводы из них были приняты слишком некритически, потому что мы всегда готовы охотно принять выводы, подтверждающие наши предположения... Все нынешние подходы к решению проблемы происхождения жизни либо неправильны, либо ведут в тупик. Следовательно, наука находится в кризисе... Необходимо искать новые, разнообразные подходы к решению проблемы происхождения жизни»[28]. Джон Кеозиан «Более 30 лет экспериментирования в области химической и молекулярной эволюции, связанного с происхождением жизни, привели скорее к лучшему пониманию масштабов проблемы возникновения жизни на Земле, чем к ее разрешению. В настоящее время все дискуссии о важнейших теориях и опытах в этой области заканчиваются либо застоем, либо признанием в невежестве»[29]. Клаус Доз «...длиннейший геном, который мог бы образоваться с 95% вероятностью за 109 лет, состоял бы всего из 49 аминокислотных остатков. Это слишком мало для кодирования живой системы, так что эволюция высших форм жизни так бы и не началась. Геологических свидетельств существования "теплого маленького пруда" нет. Можно сделать вывод, что вера в ныне принятые схемы спонтанного биогенеза противоречит здравому смыслу»[30]. Хьюберт П.Йоки «Я не знаю, сколько времени должно пройти, чтобы астрономы наконец признали: здесь, на Земле, структура ни одного из многих тысяч биополимеров, от которых зависит существование жизни, не могла образоваться в ходе естественных процессов. Астрономам трудновато будет это понять, потому что биодоги станут уверять их в обратном, а биологов будет убеждать в этом кто-нибудь еще. Эти "кто-нибудь" — группа людей, которые открыто провозглашают свою веру в математические чудеса. Они верят, что в природе, вне законов физики, существует закон, который вершит чудеса (в этом ему помогает биология). Забавная ситуация, особенно если вспомнить, что эта наука долгое время занималась логическим объяснением библейских чудес. А теперь представьте себе 1050 слепых, которые собирают кубики Рубика, пытаясь случайно одновременно собрать их. Тогда вы поймете, каковы шансы случайного возникновения хотя бы одного из многих биополимеров, от которых зависит существование жизни. Заявление о том, что не только биополимеры, но и программа функционирования живой клетки могла случайно возникнуть в доисторическом органическом "супе" здесь, на Земле, — очевидная ерунда высшего порядка. Жизнь, должно быть, просто космический феномен»[31]. Сэр Фред Хойл «Честный человек, вооруженный всем доступным нам сейчас знанием, мог бы лишь констатировать, что, в определенном смысле, происхождение жизни сейчас кажется нам почти чудом, — столько условий должно быть удовлетворено для его осуществления»[32]. Франсис Крик «Понятно, что если для начала жизни понадобилась не одна, а две или более клеток, любой вывод, касающийся связей молекул или видов, кажется спорным просто потому, что мы не знаем, сравниваем ли мы ветви одного дерева или похожие ветви разных деревьев. Если мы считаем, что начало жизни положило большее количество "индивидуумов", чем одинокие Urzelle, мы вынуждены отказаться от мнения, что сходство автоматически предполагает родство... Основной вывод, на который мы попросили бы обратить внимание, заключается в том, что многие из генов, получаемых дупликацией, присутствовали на Земле при зарождении жизни. Ведь если бы их не было уже тогда, мы должны были бы задаться вопросом, произошли ли данные гены в результате дупликации и откуда они вообще взялись с самого начала как основа развития видов»[33]. Кристиан Швабе и Грегори Уорр «Сходные свойства порядков млекопитающих продолжают озадачивать ученых, хотя данные сравнительной анатомии и аминокислотных цепочек потенциально позволяют обосновать эту взаимозависимость... При качественном сравнении молекулярного древа и морфологического древа между ними было обнаружено лишь очень небольшое соответствие. Более того: между кладограммами, составленными по каждому из четырех протеинов, соответствие вообще отсутствовало. Так как кладограммы, составленные по этим протеинам, не совпадают, мы должны решить, насколько можно доверять результатам анализов такого рода»[34]. А.Р.Уисс, Дж.М.Новачек, М.К. МакКенна «Хотя никто не может убедительно объяснить, каким образом беспорядочные эволюционные процессы могли привести к образованию таких организованных различий, идея синхронности сроков эволюции представлена в литературе так, как если бы это было эмпирическое открытие. Влияние эволюции столь сильно, что идея, более похожая на принцип средневековой астрологии, чем на серьезную теорию XX века, смогла стать реальностью для биологов-эволюционистов»[35]. Майкл Дентон «В любом случае ни один истинный эволюционист, будь он сторонником постепенных изменений или прерывистого равновесия, не пользуется окаменелостями в качестве свидетельства в пользу теории эволюции и против сотворения мира»[36]. Марк Ридли «Последнее слово о достоверности и ходе теории эволюции должен сказать палеонтолог»[37]. Гэбин де Бир «Натуралистам следует помнить, что процесс эволюции можно восстановить только по ископаемым останкам. Знание палеонтологии, таким образом, обязательно; только палеонтология может дать свидетельства об эволюции и открыть ее причины и механизм... Вот почему мы постоянно обращаемся к палеонтологии, единственной истинной науке эволюции»[38]. Пьер Поль Гроссе «Окаменелости дают нам возможность выбирать между эволюционистской и креационной моделями происхождения Земли и жизни на ней»[39]. Б.Ф-Гленистер и Б.Дж.Витчке «...Очень важны следующие факты. Когда появляется новый класс или порядок, следует быстрое, взрывное (в терминах геологического времени) разветвление, так что практически все известные порядки или семейства появились внезапно и без каких-либо заметных переходных форм. ...Более того, внутри медленно развивавшихся видов — таких, как известная цепочка лошадей, решающие шаги резки, без переходов...» [40] Р.Б.Гольдшмидт «Недавно ученые типа Элдреджа и Гоулда начали акцентировать почти полное отсутствие достаточно документированных переходов между видами (ключевой аргумент креационистов). К сожалению, биологические процессы разрабатываемой ими модели длительного равновесия еще не совсем ясны, и антиэволюционисты могут эффективно использовать и используют эти проблемы для опровержения аргументов своих противников»[41]. М.Р.Джонсон «Недостающие звенья в цепочках останков беспокоили Дарвина. Он был уверен, что когда-нибудь они будут обнаружены, но этого до сих пор не произошло и, кажется, никогда не произойдет»[42]. Э.Р. Лич «К сожалению, среди ископаемых останков вряд ли можно отыскать промежуточные стадии (недавний шум, поднятый Хаксли вокруг археоптерикса, не в счет). Данные Андерсона и Эвенсена не подтверждают мнение Элдреджа и Гоулда о том, что популяции переходных форм были очень малы. Можно спросить также, быстрее ли идет эволюция в малых популяциях. Ведь в малых популяциях общий уровень мутации ниже и, следовательно, эволюция протекает медленнее (например, см. Maynard Smith, Am. Nat. 110, 331:1976)»[43]. Марк Ридли «Несмотря на обнадеживающие обещания палеонтологии, имеющей средства для того, чтобы "увидеть" эволюцию, именно эта наука доставила эволюционистам немало хлопот — достаточно вспомнить о "пробелах" в данных раскопок. Эволюция требует присутствия промежуточных форм между видами, а палеонтологи их не находят»[44]. Дейвид Б.Киттс «Можно добавить много свидетельств в пользу теории эволюции — биологических, биогеографических и палеонтологических, но я все-таки думаю, что, если быть непредвзятым, ископаемые останки растений свидетельствуют в пользу сотворения мира»[45]. Э.Дж.Х.Корнер «Окаменелости мало чем могут помочь нам, когда речь заходит о прямых свидетельствах того, как шло разветвление видов. Каждый тип появляется в окаменелостях уже в таком виде, какой он сейчас, и остается таким впоследствии; ни один тип не связан с другим через промежуточные типы останков. Факты свидетельствуют, что ни один класс беспозвоночных не может быть связан с другим серией промежуточных форм»[46]. Дж.В.Валентайн «Все три подразделения позвоночных рыб появляются в окаменелостях примерно в одно и то же время. Они уже значительно отличаются друг от друга по строению и покрыты чешуей. Как они возникли? Как возникла чешуя? И почему нет и следа переходных, промежуточных форм?»[47] Джеральд Т.Тодд «...но, каково бы ни было официальное мнение на этот счет, двоякодышащие рыбы, как и все другие известные мне основные группы рыб, происходят из ничего... ...Я часто думал, как не хотелось бы мне защищать органическую эволюцию перед судом»[48]. Эррол Уайт «Там, где усерднее всего ищут информацию о переходных формах, ее труднее всего найти. У нас нет останков переходных форм между рыбой rhipidistian и ранними амфибиями или между примитивными насекомоядными и летучими мышами; лишь один-единственньш вид, Archaeopteryx lithographica, представляет собой связующее звено между динозаврами и птицами. С другой стороны, тысячи тысяч останков определенных родов рыб, амфибий и рептилий найдены на каждом континенте. Возможно, не следует удивляться тому, что палеонтологи, изучающие позвоночных, не поддерживают преобладающее в науке мнение о медленном, прогрессивном пути эволюции, но предпочитают вырабатывать теории, содержащие идеи скачка, ортогенеза и другие виталистические гипотезы. Большая часть свидетельств, которые предоставляют нам окаменелости, не соответствует строго градуалистической интерпретации, как считают Элдредж и Гоулд (1972), Гоулд и Элдредж (1977), Гоулд (1985) и Стэнли (1979, 1982)»[49]. Р.Л. Кэррол «Теория о том, что птицы образовались из динозавров, вошла в моду и вышла из нее уже в XIX веке, а теперь она вновь распространилась, и ученые, ставшие ее приверженцами, представляют себе очень подвижных динозавров, быстрых, как современные птицы, и даже в перьях... К сожалению, "птичья" теория слишком часто требует подтасовок, чтобы внушать доверие... Теория, связывающая динозавров с птицами, — приятная фантазия, которая нравится некоторым ученым, потому что дает им прямой пропуск в прошлое, о кото)эом иначе они могли бы только мечтать. Но если мы не обнаружим более убедительных свидетельств, надо отвергнуть эту теорию и поискать более подходящую»[50]. Ларри Д.Мартин «На более высоком уровне эволюционных переходов между основными типами морфологии всегда существовали проблемы с градуализмом, хоть он и оставался "официальной" позицией большинства западных эволюционистов. Гладкие переходы между Bauplane почти невозможно конструировать, даже в ходе надуманного эксперимента; и тем более нет никаких свидетельств их существования в ископаемых останках (курьезные мозаики вроде археоптерикса не в счет)»[51]. С.Дж.Гоулд и Найлз Элдредж «Предельная скудость переходных форм — секрет палеонтологии... История большинства ископаемых видов отличается двумя особенностями, не согласующимися с теорией градуализма: 1. Стазис. Большая часть видов не претерпевала никаких направленных изменений за время своего земного существования. Они появляются в окаменелостях такими, какими заканчивают свою историю; морфологические изменения обычно ограничены и не имеют конкретного направления. 2. Внезапное появление. В любой отдельной области виды не развиваются постепенно в результате постоянной трансформации их предков; они возникают сразу «полностью оформленными»[52]. Стивен Дж. Гоулд «Конечно, в цепи окаменелостей много пробелов, причем переходные формы между многими известными нам группами почти всегда неизвестны. .. В окаменелостях млекопитающих рептилий пробелы на низшем таксономическом уровне, видов и родов, практически универсальны. Нет ни одного случая, когда возможно было бы проследить переход от вида к виду, от одного рода к другому. Очевидные сроки морфологических изменений в основных цепочках рептилий, подобных млекопитающим, различны. Неожиданное появление новых групп более высокого развития, новых семейств и даже порядков сразу после массового уничтожения, со всеми чертами, более или менее выработанными, требует очень быстрой эволюции»[53]. Т.С.Кемп «Итак, со времен Дарвина прошло около 120 лет, и наши знания об окаменелостях значительно увеличились. У нас теперь есть останки миллиона ископаемых видов, но ситуация не слишком изменилась. Данные об эволюции поразительно противоречивы и, по иронии судьбы, мы располагаем еще меньшим колич<гством примеров эволюционных переходов, чем располагали наши коллеги во времена Дарвина. Я имею в виду, что некоторые примеры эволюционных изменений, во времена Дарвина считавшиеся классическими, такие как эволюция лошади в Северной Америке, пришлось отвергнуть или переосмыслить в результате притока более точной информации — то, что раньше, когда нам было доступно сравнительно небольшое количество данных, казалось милой и простой последовательностью, теперь оказалось процессом более сложным и менее последовательным. Так что проблемы Дарвина разрешены не были...»[54] Дейвид Рауп «Интересно, что почти все эволюционные истории, которые я учил студентом, от Ostrea/Gryphea Трумэна до Zapbre-ntis delanouei Kapрутера, теперь отвергнуты. Мой личный опыт более чем двадцатилетнего поиска эволюционных связей между мезозойскими брахиоподами тоже привел к полному разочарованию»[55]. Дерек В.Эджер «Некоторые палеонтологи, как коллега Йохансона Оуэн Лавджой, считают, что так называемый вальгусовый угол колена, — важное указание на хождение на двух ногах, потому что благодаря такому сгибу нога приобретает более прямое положение по отношению к центру тяжести тела, что придает больше равновесия и дает больше времени для маха вперед свободной ногой во время ходьбы. Джек Прост из Университета Иллинойс в Чикаго Сёркл, придерживается противоположного взгляда; он считает, что такой угол — свидетельство способности карабкаться вверх; дополнительным свидетельством этого служит тот факт, что среди обезьян наибольший вальгусовый угол имеют орангутаны, великолепно лазающие по деревьям и обладающие таким же углом сгиба колена, что и человек... Больше похожее на человеческое колено "Люси" могло быть приспособлением для лазанья по деревьям»[56]. Джереми Черфас «...австралопитеки из Олдувая и Стеркфонтейна, Кромдрая и Макапансгата, которые стали известны нам в последние несколько десятилетий, сейчас не считаются больше прогрессивной ступенью эволюции, направленной к хождению человека на двух ногах, или входящими в группу, более близкую к людям, чем к африканским обезьянам, и уж, конечно, не числятся среди прямых родственников человека»[57]. Чарлз Окснард «Хотя обычно считается, что некоторые австралопитеки обладают человекоподобными формами, новая возможность, предложенная в этой книге, — ответвление, не связанное ни с людьми, ни с африканскими обезьянами, — получила мощную поддержку. Многими было признано, что по строению австралопитеки не близки человеку, что время от времени они жили на деревьях и что позднейшие представители этого вида сосуществовали с ранними представителями рода Homo»[58]. Чарлз Окснард (Окснард говорит здесь о последних исследованиях Australopithecus afarensis — «Люси» Доналда Йохансона). «...например, ни одни ученый не мог логично опровергнуть предположение о том, что человек, не участвуя ни в каком деянии божественного творения, развился из обезьяноподобного существа за очень краткий промежуток времени — с геологической точки зрения — не оставив никаких следов трансформации»[59]. Лорд Цукерман «Креационисты притязают на то, чтобы их закон расширил свободу учителей, позволив им использовать в своих курсах противоречивый материал. Но ни в одном штате не существует законов, запрещающих преподавать "науку о сотворении мира". Ее могли преподавать раньше и могут преподавать сейчас»[60]. С.Дж.Гоулд «Если мы не будем бдительными, недавняя победа эволюционистов в Верховном суде тоже может ни к чему не привести. Нынешнее решение на процессе в Луизиане было слабее, чем предшествующий ему пересмотр судьей Уидьямом Овертоном подобного закона в Арканзасе. Однако решение Верховного Суда ни в коей мере не поставило "вне закона" преподавание "науки о сотворении мира" в классах публичных школ. В этом решении сказано лишь, что требование уделить этому специфическому предмету столько же часов, сколько уделено теории эволюции, противоречит конституции Луизианы. "Креационизм" до сих пор может преподаваться в школе, если учителя и администрация полагают, что это нужно. Многие учителя и администраторы высказались в пользу такого подхода. И действительно, "Креационизм" сейчас преподается в составе курса естественных наук по всей стране»[61]. Майкл Циммерман «Не стоит мешать преподавателям-биологам использовать Креационизм в качестве альтернативы теории эволюции: в самом деле, в настоящее время идея сотворения — единственная альтернатива эволюции. Об этом стоит не просто упомянуть вскользь — сравнение двух версий было бы чудесным упражнением в логике и рассуждении. Наша первостепенная цель как преподавателей — научить студентов мыслить, а такое сравнение, касающееся интересующей всех волнующей проблемы, более, чем какое-либо другое, подходит для этой цели... Можно сказать, что сотворение и эволюция — полные противоположности, дополняющие друг друга. В этом смысле сотворение — альтернатива эволюции в любом специфическом аспекте, судебный процесс против креационизма защищает эволюцию, и наоборот»[62]. Р.Д.Александер «...поиск знаний о физической Вселенной и населяющих ее живых организмах должен проводиться в условиях интеллектуальной свободы, без религиозных, политических или идеологических ограничений. ...Свобода совести и идейной принадлежности требует, чтобы ученые могли свободно вести исследования там, куда ведет их идея... без политической цензуры и без боязни прийти к выводам, которые подорвут их авторитет. Тех, кто бросает вызов общепринятым теориям, надо защищать от реакции»[63]. Национальная академия наук «Мир не объяснит себя... абсурдно, когда эволюционист жалуется, что немыслимо, чтобы предполагаемый немыслимый Бог создал все из ничего, а затем сам утверждает, что более разумна версия: ничто само преобразовалось во все»[64]. Г.Честертон «И подлинно: спроси у скота, и научит тебя, — у птицы небесной, и возвестит тебе; или побеседуй с землею, и наставит тебя, и скажут тебе рыбы. морские. Кто во всем этом не узнает, что рука Господа сотворила cиe?» (Иов 12:7-9). [1]Все высказывания, приведенные в этой главе, принадлежат эволюционистам, за исключением неэволюционистов Дентоиа, Хойла и Ван Вилена и креационистов Честертона и Джоба. Позиция Хьюстона Смита неизвестна. Примечания к 10-ой главе 1 Soren Lovtrup, Darwinism: The Refutation of a Myth, Croom Helm, New York, 1987, p. 422. 2 S.J.Gould, Paleobiology 6(1):120 (1980). 3 Sharon Begley, «Science Contra Darwin», News-week, April 8, 1985, p. 80. 4 E.O.Wiley, Systematic Zoology 24(2):270 (1975). 5 Michael Denton, Evolution: A Theory in Crisis, Burnett Books, London, 1985, pp. 353, 354. Colin Patterson, цитируется по: Brian Leith, The Listener, 8 October 1981, p. 392. 6 7 Marjorie Gren, Encounter, November 1959, p. 48. 8 Richard Lewontin, in Scientists Confront Creationism, L.R.Godfrey, Ed., W.W.Norton and Co., New York, 1983, p. XXVI. 9 «What Is Humanism?», Humanist Community of San Jose, San Jose, California, 95106. 10 Julian Huxley, цитируется по «What Is Humanism?» — см. выше. 11 Paul Ehrlich and L.C.Birch, Nature 214:352 (1967). 12 C.L.Harris, Perspectives in Biology and Medicine, Winter 1975, pp. 179184. L. H. Matthews, во введении к The Origin of Species, Charles Darwin, J.M.Dent and Sons, Ltd., London, 1971, p. X. 13 14 S.J.Gould, Nature 285:343 (1980). 15 J.E.O'Rourke, Journal of Science 276:51 (1976). 16 Francisco Ayala, Journal of Heredity, 68:3-10 (1977). 17 Julian Huxley, in Issues in Evolution, Sol Tax, Ed., University of Chicago Press, Chicago, 1960, p. 45. 18 Julian Huxley and Jacob Bronowski, Growth of Ideas, Prentice-Hall, Inc., Englewood Cliffs, 1986, p. 99. 19 Richard Lewontin, in Scientists Confront Creationism, Laurie Godfrey, Ed., W.W.Norton & Co., New York, 1983, p. XXV. 20 Arthur Keith, Evolution and Ethics, Putnam, New York, 1947, p. 15. 21 G.R.Bozarth, The American Atheist, September 1978, p. 30. 22 Jacque Monod, «Secret of Life», Transcript of a television interview with Laurie John on the Australian Broadcasting Co., June 10, 1976. 23 John Dunphy, The Humanist, Jan./Feb. 1983, p. 26. 24 Huston Smith, Christian Century, July 7-14, 1982, p. 755. 25 John Gliedman, Science Digest Special, Sept./Oct. 1980, pp. 55-57. 26 Isaac Asimov, Smithsonian Institute Journal, June 1970, p. 6. 27 G.J.Van Wylen, Thermodynamics, John Wiley and Sons, New York, 1959, p. 169. 28 John Keosian, Origin of Life, 1978:569-574. 29 Klaus Dose, Interdisciplinary Science Reviews 13(4):348 (1988). 30 H.P.Yockey, Journal of Theoretical Biology 67:377 (1977). 31 Sir Fred Hoyle, New Scientist, 19 November, 1981, pp. 526-527. 32 Francis Crick, Life Itself, Simon and Schuster, New York, 1981, p. 88. 33 Christian Schwabe and Gregory Warr, Perspectives in Biology and Medicine 27(3):468, 474 (1984). A.R.Wyss, M.J.Novacek, and М-C.McKenna, Molecular Biological Evolution, 4(2):99 (1987). 34 35 Michael Denton, Ref. 5, p. 306. 36 Mark Ridley, New Scientist 90:830 (1981). 37 Gavin de Beer, Science 143:1311 (1964). 38 Pierre-Paul Grasse, Evolution of Living Organisms, Academic Press, New York, 1977, p. 4. 39 B-F.Glenister and B-J.Witzke, in Did the Devil Make Darwin Do It?, D.B.Wilson, Ed., Iowa State University Press, Ames, 1983, p. 58. 40 R.B.Goldschmidt, American Scientist, 40:97 (1952). 41 M.R.Johnson, South African Jounal of Science, 78:267 (1982). 42 E.R. Leach, Nature 293:19 (1981). 43 Mark Ridley, Nature 286:444 (1980). 44 D.B-Kitts, Evolution 28:467 (1974). 45 E.J.H.Corner, in Contemporary Botanical Thought, A.M.MacLeod and L.S.Cobley, Eds., Quadrangle Books, Chicago, 1961, p. 97. 46 J.W.Valentine, in What Darwin Began, L.R.Godfrey, Ed., Allyn and Bacon, Inc., Boston, 1985, p. 263. 47 G.T.Todd, American Zoologist 20(4):757 (1980). 48 Errol White, Proceedings of the Linnaean Society of London 177:8 (1966). 49 R.L.Carroll, Vertebrate Paleontology and Evolution, W.H. Freeman and Co., New York, 1988, p. 4. 50 Larry D.Martin, Sunday World-Herald, Omaha, Nebraska, January 19, 1992, p. 17b. (Доктор Мартин — профессор систематики и экологии Канзасского университета, глава отделения палеонтологии позвоночных в университетском музее естественной истории). 51 S.J.Gould and Niles Eldredge, Paleobiology 3:147 (1977). 52 S.J.Gould, Natural History, 86:14 (1977). 53 T.S.Kemp, Mammal-Like Reptiles and the Origin of Mammals, Academic Press, New York, 1982, pp. 3, 319, 327. 54 David Raup, Field Museum of Natural History Bulletin 50(1):25 (1979). 55 D.V.Ager, Proceedings Geological Association, 87:132 (1976). 56 Jeremy Cherfas, New Scientist, January 20, 1983, p. 173. 57 Charles Oxnard, The Order of Man, Yale University Press, New Haven, 1984, p. 332. 58 Charles Oxnard, ibid., pp. Ill и IV of Nota Bene. 59 Solly Zuckerman, Beyond the Ivory Tower, Taplinger Publishing Co., New York, 1970, p. 64. 60 S.J.Gould, New York Times Magazine, July 19, 1987, p. 34. 61 Michael Zimmerman, Bioscieme 17(9):635 (1987). 62 R.D.Alexander, in Evolution Versus Creationism: The Public Education Controversy, J.Peter Zetterberg, Ed., Oryx Press, Phoenix, 1983, p. 91. 63 National Academy of Sciences Resolution, «An Affirmation of Freedom of Inquiry and Expression», April 1976. G. Chesterton, цитируется по: Р. Е. Hodgson in his review of Chesterton: A Seer of Science, by Stanley L.Jaki, National Review, June 5, 1987. 64