Диссертация - Высшая школа экономики
advertisement
Национальный исследовательский университет – Высшая школа экономики Факультет философии На правах рукописи АСЛАМОВ НИКОЛАЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ НЕМЕЦКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ШКОЛЫ ПРАВА Специальность 09.00.03 – История философии Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук Научный руководитель: кандидат философских наук, доцент Резвых П.В. Москва - 2012 Содержание Введение ....................................................................................................................... 3 Глава 1. Институциональный аспект исследования философии исторической школы права............................................................................................................... 28 § 1. Понятие «историческая школа права» в исследовательской литературе . 28 § 2. «Историческая школа права» глазами ее адептов и противников ............ 41 Глава 2. Представления Савиньи и Пухты о всеобщей истории права ............... 56 § 1. Понятие «народный дух» в философии Ф.К. фон Савиньи и Г.Ф. Пухты 60 § 2. «Всемирная история права» против «универсальной» ............................... 75 § 3. Проблема вовлеченности историка .............................................................. 91 Глава 3. Периодизация и динамика исторического процесса ............................ 100 § 1. Органицистская аллегория и учение об источниках права ...................... 101 § 2. Понятие «Средние века» и трехчастная периодизация европейской истории.................................................................................................................. 116 § 3. Проблема конца истории ............................................................................. 131 Заключение .............................................................................................................. 144 Библиография .......................................................................................................... 149 2 Введение Актуальность темы исследования Ректор Берлинского университета Фридрих Карл фон Савиньи (17791861) и его ученик и преемник по берлинской кафедре Георг Фридрих Пухта (1798-1846) принадлежат к числу наиболее неоднозначно оцененных представителей науки Германии второй четверти XIX в. С одной стороны, воздействие, оказанное ими на разработку целого ряда областей гуманитарного знания, оказалось настолько существенным, что дискуссии о нем не утихают до сих пор, а особое научное направление, которое оформилось благодаря деятельности этих ученых – т.н. историческая школа права – стала не только одной из самых знаменитых институций германской науки того времени, но и в определенной степени эрзацем для других национальных «исторических школ». С другой стороны, далеко не все выводы и достижения Савиньи и Пухты получили дальнейшее развитие, а некоторые области их научного наследия по ряду причин и вовсе оказались вне поля зрения позднейших исследователей. Традиционно учение исторической школы права рассматривалось в контексте развития трех наук: юриспруденции, поскольку речь идет именно о школе права, и юридические вопросы, безусловно, играли главенствующую роль в творчестве ее представителей; истории, коль скоро они предложили ряд методологических принципов исследования правовых памятников древности и попытались реализовать эти установки на практике; и философии, к инструментарию которой они постоянно обращались для аргументации собственных воззрений. Конечно, ничто не мешает считать представителей исторической школы права и юристами, и историками, и философами, но следует понимать, что их обращение к истории и философии служило задачам именно юриспруденции, что, впрочем, нисколько не умаляет важности исторического анализа и философских рассуждений. 3 При всем понимании невозможности четкой демаркации юридической, философской и исторической проблематики в творчестве Савиньи и Пухты, в данном исследовании меня будет интересовать, прежде всего, философия истории и методология исторического исследования указанных авторов. Следует сразу оговориться, что я не считаю необходимым проведение четких терминологических границ между понятием «философия истории», под которым будет пониматься раздел философии, связанный с интерпретацией исторического процесса и исторического познания в самом общем смысле, и термином «историософия», который то противопоставляется философии истории, то служит одним из ее вариантов; в данной работе оба понятия употребляются в качестве синонимов. Поскольку данный ракурс исследования работ исторической школы права представляется мне достаточно новым, следует дать ему некоторое предварительное обоснование. В специальной литературе, посвященной этому направлению или отдельным его представителям, давно сформировались два магистральных подхода. Первый из них характерен для историков философии, историковтеоретиков исторической науки, а также историографов, и заключается он, преимущественно, в том, чтобы наметить магистральный путь развития исторической мысли, в котором исторической школе права, в лучшем случаев, уделяется роль забавного примера. И Савиньи, и Пухту смело помещают в кильватер какого-либо крупного подхода своих современников, и на этом их изучение останавливается. В настоящий момент историю как науку невозможно представить без рефлексии о самой себе: любое историческое исследование, даже по самым частным вопросам, так или иначе, содержит в себе историографические указания, призванные не только обозначить собственное место автора в ряду своих коллег и предшественников, но и в определенной мере обрисовать (или, скорее, сконструировать) процесс взаимовлияния крупных историко4 теоретических концепций и исследований частных сюжетов. Тем не менее, во многих классических работах по теории истории именам Савиньи и Пухты зачастую не находится места. То, что ими мог быть выработан какой-то своеобразный вариант теоретического осмысления истории, не рассматривается даже на уровне гипотезы. Другой подход характерен для историков юриспруденции, которые к творчеству исторической школы гораздо более внимательны, но при этом мало интересуются историософской проблематикой, сосредотачиваясь на специфических проблемах юридической науки. Философии истории в этом случае отводится роль, скорее, факультативная. Не стоит отождествлять философию истории исторической школы права с историко-правовыми теориями, поскольку по отношению к первым вторые являются лишь спецификациями. В то же время, многие приемы исследований, к примеру, истории римского права можно рассматривать как реализацию на конкретном объекте более общей историко-методологической установки. Наиболее очевидное соображение, легитимирующее анализ творчества Савиньи и Пухты в этом ключе, можно выразить следующим образом: ни одно специальное историческое исследование, а тем более целый ряд таких исследований, нельзя создать без опоры на какую-либо теоретическую историософскую концепцию. Безусловно, эта концепция может быть полностью или частично заимствованной, автор может никак не указывать на ее использование в тексте собственных сочинений, но, тем не менее, отрицать ее существование, основываясь на такого рода аргументах, было бы несправедливо. В том случае, если данное соображение кажется недостаточно убедительным, можно привести и другие – в первую очередь, собственные указания Савиньи и Пухты на то, что их конкретные исследования опираются на более общие представления об историческом процессе и науке, его изучающей. Так, историю рецепции римского права Пухта в тексте, 5 посвященном сугубо юридической проблематике, уподобляет процессу усвоения европейскими народами греческой культуры1, а Савиньи в ряде мест своего масштабного, но всё же специального исследования по истории средневекового права позволяет себе рассуждения об истории и работе историка в самом общем смысле2. В свете подобных высказываний попытка выявления историософской концепции Савиньи и Пухты, которая очевидно за ними стоит, представляется мне вполне правомерной. Впрочем, это не снимает ключевой проблемы для легитимации данного исследования: можно ли говорить о сознательном выстраивании обоими авторами историософской концепции или же она имеет статус исследовательской реконструкции, которая с большим или меньшим успехом может применяться при анализе текстов Савиньи и Пухты? Кроме того, в настоящее время продолжается процесс дифференциации научного знания, который хотя и не привел к окончательному замыканию историков на способствовал своих профессиональных снижению интереса к специализациях, общетеоретическим но всё же проблемам исторической науки, которые всё чаще предстают в виде самостоятельной области научных изысканий, нежели необходимым фундаментом для любого частного исследования. Изучение творчества Савиньи и Пухты в предложенном ракурсе способно дать ответ на вопросы о том, каким образом можно согласовать конкретно-исторические разработки, посвященные, в данном случае, римскому праву, и построение историко-теоретической концепции, имеющей отношение к любой из тех отдельных линий, которые исследователь прочерчивает на общей ткани исторического процесса. 1 Puchta G.F. Vorlesungen von Puchta über heutige römische Recht. Bd. 1. Leipzig: Tauchnitz, 1854. S. 1-2. 2 Savigny F.C. von. Geschichte des Römischen Rechts im Mittelalter. Bd. 1. Heidelberg: Mohr und Zimmer, 1815. S. XI. 6 В тоже время, работы Савиньи и Пухты интересны в контексте современной полемики о возможностях и границах междисциплинарного подхода в гуманитарных дисциплинах, к истории которого оба автора, несомненно, принадлежат и, более того, используют его еще до окончательного оформления позитивистской методологии, которой изобретение междисциплинарности зачастую приписывается. Одним из исходных пунктов доклада проф. М. Штолльайса, прочитанного им 14 сентября 2010 г. в стенах Германского Исторического Института в Москве и посвященного актуальным проблемам и перспективам исторических и историко-правовых исследований, было утверждение о разрыве между собственно историками и историками права с одной стороны и историками и юристами с другой. Обращение к творчеству Савиньи и Пухты, для которых указанных барьеров попросту не существовало, в перспективе может способствовать выработке еще одного варианта преодоления институциональных, профессиональных и методологических барьеров, существующих в современной гуманитаристике – через обращение к общей истории различных научных дисциплин. Степень разработанности темы Первые отечественные работы, в которых получило отражение творчество Савиньи и Пухты, появились еще в позапрошлом столетии3. Наиболее значительным из них, безусловно, является сочинение П.И. Новгородцева4, которое выдержало несколько переизданий, в том числе 3 Трубецкой Е.Н. Труды по философии права. СПб.: Изд-во РГХИ, 2001. Муромцев С.А. Образование права по учениям немецкой юриспруденции // Немецкая историческая школа права. Челябинск: Социум, 2010. С. 227 – 314. 4 Новогородцев П.И. Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба. Опыт характеристики основ школы Савиньи в их последовательном развитии. М.: Университетская типография, 1896. 7 относительно недавних, и по-прежнему представляет некоторый интерес своей попыткой осмыслить все аспекты творчества Савиньи и Пухты не фрагментарно, а как целостную систему, и вписать обоих авторов в контекст развития правовой мысли Германии первой половины XIX столетия через конструирование интересующей его институции. В то же время, данная работа отличается существенной односторонностью подхода: автор настойчиво пытается сблизить «учение исторической школы», которое излагается как общая основа взглядов порядка десяти различных авторов, с теорией естественного права, апологетом которой является сам П.И. Новгородцев. В то же время и в этой работе, и в других известных мне дореволюционных исследованиях творчество Савиньи и Пухты не проблематизируется в рамках историко-теоретического дискурса; их работы рассматривались либо в специально-юридическом, либо в философско-правовом контексте. Среди публикаций советского периода примечателен курс лекций Е.А. Косминского по историографии Средних веков5, в котором уделено заметное место немецкой историографии конца XVIII – XIX вв. и в том числе представителям немецкой исторической школы права. Основной недостаток этих лекций состоит в том, что автор в большинстве случаев не смог удержаться на уровне анализа историософских концепций, к которому очевидно тяготел, и постоянно уходил в область политических пристрастий того или иного автора, которые рассматривались из перспективы вульгаризированного марксизма, либо разбирал частные сюжеты конкретноисторических исследований, подменяя ими историко-теоретическую рефлексию. В то же время, Е.А. Косминский зачастую тяготел к смелым обобщениям: в частности, размышления о достижениях исторической школы 5 Косминский Е.А. Историография средних веков. V в. – середина XIX в. Лекции. Под ред. С.Д. Сказкина, Е.В. Гутновой. А.Я. Левицкого. Ю.М. Сапрыкина. М.: Изд-во Московского университета, 1963. 8 права наряду с беглым анализом историософской концепции Фихте помещены им в раздел, посвященный немецкой романтической историографии, без какихлибо серьезных легитимирующих разъяснений, которых подобные классификационные процедуры явно требовали. В своих оценках деятельности Савиньи (о Пухте в этих лекциях речи не идет) отечественный медиевист, в сущности, недалеко ушел от процитированных им выводов «Философского манифеста исторической школы права» К. Маркса6, что позволяет подозревать изначальную запрограммированность повествования, в котором критический анализ был принесен в жертву пропедевтике. В последнее время в России вновь появляется интерес к творчеству представителей исторической школы права. В частности, Н.В. Акчурина попыталась указать на идейную общность исторических школ права в разных странах и таким образом выстроить магистральный путь развития европейских правовых учений.7 Правда, сосредоточившись на конструировании русской исторической школы права, отечественная исследовательница не подвергла проблематизации представление о германской исторической школе, работая с ним, как с устоявшимся топосом. Другая отечественная исследовательница, Т.И. Дьячек, следуя новейшим тенденциям германских исследователей, о которых будет сказано ниже, обратилась к вопросам правовой систематики в творчестве Пухты8. Безусловно, подобный ракурс анализа не стимулирует обращение к историософским проблемам, которые в итоге были вытеснены на периферию. 6 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. в 50-ти тт. М.: Изд-во политической литературы, 1955. Т. 1. С. 85 – 92. 7 Акчурина Н.В. Историческое направление в русском правоведении XIX века. Дисс. на соискание ученой степени доктора юридических наук. Саратов, 2000. 8 Дьячек Т.И. Правовое учение Г.Ф. Пухты: догматический аспект. Дисс. на соискание ученой степени кандидата юридических наук. СПб., 2009. 9 В целом, хотя в России возникал интерес к исторической школе права, в нашей стране не сложилось устойчивой исследовательской традиции; о Савиньи и Пухте вспоминали, скорее, спорадически. Совершенно иначе обстоит дело в европейской (прежде всего, германской) историографии. Литература, посвященная различным сторонам творчества Савиньи и Пухты, к настоящему моменту достигла совершенно необозримых объемов, что объясняется не только очевидной важностью для германской научной мысли вопроса о национальном самоопределении, который в значительной степени занимал и данных авторов, но и многоаспектностью их сочинений. Если сосредоточиться на сравнительно новых исследованиях, посвященных немецкой исторической школе права, хорошо заметна некоторая смена привычного исследовательского ракурса: от общего анализа сочинений ключевых фигур9 исследователи все больше уходят в области смежных сюжетов: в первую очередь, к проблеме генезиса учения исторической школы права10 и поискам взаимодействий с другими национальными школами11. 9 Bohnert J. Über die Rechtslehre Georg Friedrich Puchtas: (1798 – 1846). Karlsruhe: Müller, 1975 (Freiburger rechts- und staatswissenschaftliche Abhandlungen, 41). Wrobel H. Die Kontroverse Thibaut-Savigny im Jahre 1814 und ihre Deutung in der Gegenwart. Bremen, 1975. Schröder H. Friedrich Karl von Savigny: Geschichte und Rechtsdenken beim Übergang vom Feudalismus zum Kapitalismus in Deutschland. Frankfurt a/M: Lang, 1984 (Rechtshistorische Reihe, 36). Walton F.P. Historical School of Jurisprudence and Transplantations of Law // Journal of Comparative Legislation and International Law. 3rd Series, Vol. 9, № 4. Cambridge University Press, 1927. P. 183 – 192. 10 Behrends O. Mommsens Glaube: zur Genealogie von Recht und Staat in der Historischen Rechtsschule. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 2005. (Nachrichten der Akademie der Wissenschaften zu Göttingen, Philologisch-Historische Klassе, 4). Buschmann A. Estor, Pütter, Hugo – zur Vorgeschichte der Historischen Rechtsschule // Vielfalt und Einheit in der Rechtsgeschichte. Köln: Heymanns, 2004. S. 75 – 101. Levine N. The German Historical School of 10 Иными словами, к пониманию творчества исторической школы права предпочитают идти посредством сравнительно-исторических процедур, оставляя несколько в стороне текстологический анализ. Среди важнейших публикаций о Савиньи следует отметить работу С. Медера, посвященную методологии данного автора12. Хотя исследователь уделяет существенно меньше внимания его историческому методу, многие выводы, сделанные автором относительно юридической герменевтики Савиньи, легко экстраполируются и на историческую методологию. Что касается исследований, посвященных Пухте, то здесь помимо новейших вариантов обоснования через «Begriffsjurisprudenz»13 призму и конструирования пухтевской концепта пандектистики стоит упомянуть основополагающую работу К.-Э. Меке, претендующую на полноту и всесторонность14. Тем не менее, и в ней историко-теоретическим взглядам ученика Савиньи уделено не столь много внимания: по большому счету, К.Э. Меке сводит их к анализу его представлений о «всемирной истории права» Law and the Origins of Historical Materialism // Journal of the History of Ideas. Vol. 48, № 3. University of Pennsylvania Press, 1987. P. 431 – 451. 11 Gadomski Ch. R. Die Rezeption der historischen Rechtsschule und der Pandektenwissenschaft in der italienischen Wissenschaft des 19. und beginnenden 20. Jahrhunderts. Frankfurt a/M, 2006. Gönczi K. Die historische Rechtsschule in Ungarn und ihre geistesgeschichtlichen Hintergründe // A bonis bona discere. Miskolc: Bibor, 1998. S. [429] – 449. 12 Meder S. Mißverstehen und Verstehen: Savignys Grundlegung der juristischen Hermeneutik. Tübingen: Mohr Siebeck, 2004. 13 Henkel T. Begriffsjurisprudenz und Billigkeit: zum Rechtsformalismus der Pandektistik nach G. F. Puchta. Köln-Weimar: Böhlau, 2004. Haferkamp H.-P. Georg Friedrich Puchta und die "Begriffsjurisprudenz". Frankfurt a/M: Klostermann, 2004 (Studien zur europäischen Rechtsgeschichte, 171). 14 Mecke Ch.-E. Begriff und System des Rechts bei Georg Friedrich Puchta. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 2009. 11 (die Weltrechtsgeschichte), которую предлагает отличать от аналогичных концепций, выдвинутых его современниками. Таким образом, предложенный в данной диссертации ракурс исследования, с одной стороны, нов, поскольку до сих пор нет ни одной специальной работы по историософской проблематике в творчестве немецкой исторической школы права, а с другой стороны, благодаря большому количеству объемных исследований, накоплен значительный исследовательский материал. Гипотеза исследования такова: если историософские концепции Савиньи и Пухты отличаются от предложенных современниками, то необходимо скорректировать представление о формировании истории как науки, по крайней мере на германском материале. Объектом исследования является обширный массив оригинальных текстов Савиньи и Пухты на немецком языке, среди которых как программные сочинения, так и небольшие статьи, рецензии и письма. Предметом исследования стало отраженное в данных текстах преломление идей немецкой исторической школы права в их историософском аспекте. Цель исследования - определение специфики историософской проблематики в работах Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты в сравнении с другими вариантами западноевропейской философии истории, прежде всего, современными исследуемым авторам. Задачи исследования: 1) проблематизировать понятие «историческая школа права» в его институциональном и содержательном аспектах, определив историко- философские контексты, которые необходимо учитывать при изучении творчества Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты; 2) выявить существенные компоненты историософских концепций Савиньи и Пухты с учетом их внутренней эволюции, сопоставить данные 12 концепции между собой и указать место, которое они занимают в ряду других (в первую очередь, современных ей); 3) на примере конкретных сюжетов рассмотреть методологию исторических исследований Савиньи и Пухты, которая очевидно представляла собой экспликацию историософских концепций исследуемых авторов в область конкретных исследований. Теоретическое обоснование исследования В основу данного исследования легли идея Э. Ротхакера о сложных отношениях исторической школы права с гегелевской историософией, которые характеризуются одновременно схожестью итоговых позиций и резкой внешней конфронтацией15, утверждение М. Франка о том, что построение философской системы – не единственное направление развития немецкой мысли первой половины XIX в., в силу чего можно отказаться от распределения исследовательского материала на «важное» и «иллюстративные детали»16, и предложение Д. Хенриха изучать сложные эффекты сетевых связей внутри творчески активного и не ограниченного дисциплинарными рамками научного сообщества Германии того периода, возникающие вокруг тех или иных конкретных положений17. Методологическое обоснование исследования Сам характер постановки проблемы потребовал применения комплексной методологии при ее решении. В данном исследовании используются общенаучные методы анализа, сравнения и обобщения, которые были необходимы для определения теоретического обоснования данной работы и этапности исследовательской 15 Rothacker E. Einleitung in die Geisteswissenschaften. Tübingen: Mohr, 1920. S. 43. 16 Frank M. Unendliche Annährung. Frankfurt a/M.: Suhrkamp, 1997. 17 Henrich D. Grundlegung aus dem Ich. Untersuchungen zur Vorgeschichte des Idealismus: Tübingen – Jena 1790-1794. Frankfurt a/M.: Suhrkamp, 2004. 13 процедуры. Применение сравнительный, специальнонаучных историко-генетический и методов (историко- историко-реконструктивный) позволило изучить эмпирическую базу работы. Методологическая специфика данного исследования состояла в необходимости одновременно удерживать в поле зрения несколько важных для понимания историсофских концепций исторической школы права контекстов. Поскольку большинство поднятых школой проблем было предметом дискуссии не только в современной ей правоведении, но и в немецкой философии, а также нашло свое отражение в конкретно-исторических и историко-теоретических сочинениях как своего времени, так и последующих периодов, адекватная интерпретация привлекаемого материала потребовала активного обращения к текстам, в сопоставлении с которыми идеи исторической школы права могут быть адекватно поняты и по достоинству оценены. Это, в первую очередь, хорошо известные работы представителей немецкого идеализма – И.Г. Фихте, Ф.В.Й. Шеллинга и Г.В.Ф. Гегеля, а также тексты тех авторов, теории которых традиционно сопоставлялись с концепциями Савиньи и Пухты – А.Ю. Тибо, Э. Ганса, Я. Гримма, Ф. Шиллера, И.Г. Гердера, Ш.-Л. Монтескье, Л. Ранке, Б.Г. Нибура и др. По жанру данная работа тяготеет к «рациональной реконструкции» (по известной классификации Р. Рорти) с ее характерными «переводами» разновременных и разножанровых текстов на условный единый «язык», благодаря чему сопоставление этих текстов вообще оказывается осуществимым. Именно поэтому в основу изложения материала в данной работе положен проблемный, а не хронологический принцип. Для того, чтобы избежать главной гипостазирования опасности исследуемых этого подхода концептов – – необоснованного предполагается дополнить рациональную реконструкцию средствами исторической реконструкции с ее повышенным вниманием к истории терминов. 14 Одной из существенных методологических установок данного исследования является отсутствие презумптивной уверенности в том, что все тексты одного автора являются концептуально гомогенными. Едва ли стоит априори считать, что каждый философ первой половины XIX века, в том числе Савиньи и Пухта, имел философскую систему, которая так или иначе прослеживается в каждом сочинении, а задача историка философии, таким образом, сводится только к характеристике ее внутреннего устройства, выявлению ее генезиса и влияния на аналогичные или последующие системы18. Вполне возможно, что более дифференцированный подход окажется в данном случае продуктивнее: нет никакого основания думать, что все мысли одного автора, высказанные им за двадцать и более лет, согласованы друг с другом и могут быть сведены в единую систему. Таким образом, предполагается пересмотреть топос, господствующий в специальной литературе о Савиньи и Пухте уже два столетия, и найти выход из уже традиционных дискуссий о том, кто или что в большей степени повлияло на работы исследуемых авторов: вопрос о заимствованиях и прямых или скрытых отсылках следует решать отдельно для каждого исследовательского сюжета. Не менее важно подвергнуть ревизии устоявшееся в специальной и учебной литературе понятие «историческая школа права». Дело не только в дидактической важности подобного исследования, но и в решении важного методологического вопроса: существовала ли вообще некая совокупность общих для Савиньи, Пухты и целого ряда других мыслителей воззрений, которую можно назвать «философией исторической школы права», и тогда все расхождения считать малосущественными вариациями, или же следует 18 Развернутая критика подобного подхода в связи с немецкой философией конца XVIII – первой трети XIX в. представлена в статье П.В. Резвых о немецкой философской классике (Резвых П.В. Фантом «немецкой классики» // Классика и классики в социальном и гуманитарном знании. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 424.) 15 говорить о нескольких разных концепциях, в большей или меньшей степени согласованных друг с другом. Поскольку история всегда мыслится как некий процесс, анализ какой бы то ни было историософской концепции должен, в том числе, заключаться в выявлении тех характеристик процессуальности, которыми оперирует автор, а также в разграничении объектов, к которым подобные характеристики могут быть приложимы. В случае с концепциями Савиньи и Пухты этот общий принцип следует несколько видоизменить: поскольку, как уже неоднократно отмечалось в данной работе, сами они занимались, прежде всего, историей права, вопрос о приложимости выявленных характеристик истории права к процессуальности вообще едва ли может быть в полной мере решен на конкретном материале текстов без помощи мало подтверждаемых гипотез и спекуляций разной степени убедительности. Если сама возможность такой экстраполяции санкционирована неоднократными высказываниями самих авторов, то можно было бы попросту пойти на поводу у авторских реплик и «рафинировать» историософскую концепцию из историко-правовой, постепенно абстрагируясь от частных деталей юридических и исторических работ. Однако, с применением такого наивного подхода стоит быть осторожным хотя бы потому, что он игнорирует сам способ выстраивания историософской концепции, которая, хотя и имеет общетеоретическое значение, тем не менее, у самих авторов не отделяется от конкретного исследования. Именно по этой причине не следует сначала специально выявлять наиболее общие историософские представления исследуемых авторов, а затем смотреть, как они реализовывались на эмпирическом материале; наоборот, именно в приемах работы с конкретными историческими процессами (всеобщей историей права, историей римского права и т.д.) философия истории Савиньи и Пухты представлена наиболее рельефно. 16 Эмпирическое обоснование исследования К рассмотрению привлекается обширный корпус источников, большинство из которых до сих пор не переведено на русский язык. Попытки проблематизации творчества Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты в историософском ракурсе неизбежно наталкиваются на систематическую трудность: у Савиньи есть исторические работы, но общетеоретические размышления о том, что такое история, крайне скупы и разбросаны по разным сочинениям, а в творчестве Пухты ситуация в точности до наоборот: нет отдельных сочинений, которые мы могли бы считать историческими в традиционном смысле, только пространные вставки-экскурсы, зато есть развернутые пассажи о том, на каких основаниях такой труд должен покоиться. Именно поэтому едва ли возможно пренебречь хотя бы некоторыми из текстов Савиньи и Пухты; другое дело, что их релевантность для данного исследования, а следовательно и внимание к ним, не могут быть одинаковыми. Что касается крупных работ Савиньи, то здесь основной интерес представляет программный текст 1814 г. «О призвании нашего времени к законодательству и юриспруденции»19, в котором, как принято считать, были сформулированы программные положения исторической школы права, в том числе историософские. С другой стороны, конкретно-практическая направленность текста, создаваемого в условиях дискуссий об унификации законодательства в германских землях, несколько затрудняет исследование, поскольку проблемы философии истории как таковые автора не интересуют, только их методологические и методические следствия. 19 Savigny F.K. von. Vom Beruf unserer Zeit für Gesetzgebung und Jurisprudenz // Thibaut und Savigny. Zum 100jährigen Gedächtnis des Kampfes um ein einheitliches bürgerliches Recht für Deutschland. 1814-1914. Die Originalschriften in ursprünglicher Fassung mit Nachträgen, Urteilen der Zeitgenossen und einer Einleitung. Herausgegeben von J. Stern. Berlin: Franz Vahlen, 1914. 17 Среди собственно исторических сочинений Савиньи следует в первую очередь отметить шеститомную «Историю римского права в Средние века»20. Несмотря на то, что в основном тексте работы автор строго придерживается заявленной темы, предисловия, которые Савиньи помещает в начале каждого тома, содержат немало рассуждений об истории вообще, кратких характеристик динамики исторического процесса, изобилуют концептами, имеющими отношение к историософской проблематике. Если учесть, что раздел, содержащий формулировки итоговых выводов, в работе отсутствует, важность этих реплик для данного исследования возрастает многократно. В то же время игнорировать основной текст также не стоит, поскольку именно в нем можно увидеть, как именно реализовывались на практике те установки, которые во введении высказывались в свернутом виде. Другие историко-правовые работы, в частности, «Право владения» 1803 г.21 и «Обязательственное право» 1851-1853 гг.22 для данного исследования интересны только в качестве воплощения методологических процедур, используемых Савиньи, в частности, процедур источниковедческой критики. Текст «Системы современного римского права»23 интересен тем, что показывает смещение интересов Савиньи от историко-правовых исследований в сторону правовой систематики. Уже одно это позволяет сделать несколько предположений относительно философии истории данного автора: либо он к началу 40-х гг. XIX в. посчитал ее разработку уже завершенной, либо решил 20 Savigny F.K. von. Geschichte des Römischen Rechts im Mittelalter. 6 Bde. Heidelberg: Mohr und Zimmer, 1815-1831. 21 Savigny F.K. von. Das Recht des Besitzes. Gießen: Hener, 1803. 22 Savigny F.K. von. Das Obligationenrecht als Theil des heutigen römischen Rechts. 2 Bde. Berlin: Veit, 1851-1853. 23 Savigny F.K. von. System des heutigen Römischen Rechts. Bd. 1. Berlin: Veit, 1840. 18 оставить эти вопросы без ответов. Кроме того, в этой работе фигурирует целый ряд понятий, которые имеют историософские коннотации, например, «народный дух», поэтому включить этот материал в исследование также представляется необходимым. Что касается творчества Пухты, то среди его сочинений следует отметить, в первую очередь, ранние работы, посвященные непосредственно истории права. К их числу относится небольшой по объему, но существенный по своему содержанию текст 1823 г. «О периодах в истории права», а также «Энциклопедия как введение к Лекциям об Институциях» 1825 г., которая стала, фактически, первым систематическим изложением взглядов Пухты. Особенность обоих текстов состоит в том, что автор предпочитает двигаться к истории римского и германского права от наиболее общих соображений относительно характера истории и ее движущих сил, т.е. в обоих случаях мы застаем не только подробное изложение философии истории Пухты, но и ее применение в конкретной исследовательской области. Одним из наиболее популярных сочинений Пухты были его «Пандекты», впервые опубликованные в 1838 г.24. Несмотря на то, что основной текст этого произведения ориентирован на изложение римского права не столько в историческом, сколько в систематическом ключе, он заслуживает внимания, поскольку изложение системы права предваряет ряд важных теоретикометодологических посылок, имеющих отношение к исследуемой проблематике. Такие особенности, как небольшой объем введения, исторического по своему содержанию, и общая ориентация на краткость и точность формулировок, безусловно, облегчают анализ, однако при его осуществлении необходимо учитывать одно обстоятельство, в значительной мере нивелирующее эти достоинства. Дело в том, что текст «Пандект» многократно переиздавался (я, в 24 Puchta G.F. Pandekten von F.G. Puchta. Leipzig: Barth, 1877. 19 силу возможности, ознакомился лишь с двенадцатым изданием), а потому не вполне понятно, в какой мере данное введение отражает взгляды самого Пухты, а в какой – тех, чьей редактуре этот текст подвергся. Кроме того, сухость и терминологическая выверенность формулировок, облегчающая их восприятие, нередко затрудняет попытки перехода от теории истории права к общим историософским проблемам. Помимо очевидной необходимости сопоставления разных изданий «Пандект», способного пролить свет на некоторые линии рецепции воззрений исторической школы права, перспективным представляется обращение к другому тексту Пухты – «Лекциям по современному римскому праву» 1846 г.25, которые, во многом, являются переформатированным текстом «Пандект». Поскольку эти «Лекции…» представляют собой фиксацию устного выступления (хотя и в переработанном виде), те же мысли, что были кратко высказаны в «Пандектах», подаются развернуто и, что в данном случае более важно, с большим количеством примеров, призванных облегчить слушателю их восприятие, в то время как современному исследователю они как раз облегчают переход от частных исторических вопросов к более общей концепции, которая за ними стоит. Подобное сопоставление правомерно еще и потому, что Пухта как раз в период между появлениями «Пандект» и «Лекций…» сам утверждал, что устное выступление для него более приоритетно по сравнению с письменным текстом26. 25 Puchta G.F. Vorlesungen von Puchta über heutige römische Recht. 2 Bde. Leipzig: Tauchnitz, 1854. 26 В одном из писем к Савиньи Пухта пишет: «…письмо для меня – своего рода утешение и компенсация за полагаемое мною гораздо более высоким устное выступление». («… da ist mir das Schreiben eine Art von Trost und Ersatz für die von mir viel höher gehaltene mündliche Mittheilung.» См. Bohnert J. Vierzehn Briefe Puchtas an Savigny // Nachrichten der 20 В данной работе я также обращался к переводам некоторых сочинений Пухты на русский язык27, однако, в силу того, что они были осуществлены еще в XIX в. и не содержат вообще никакого комментария, их следует рассматривать, прежде всего, как любопытный факт рецепции взглядов Пухты, нежели принимать за полноценный источник. Особенно показателен в этом смысле текст, озаглавленный как «Курс римского гражданского права», представляющий собой компиляцию из «Лекций…» и «Пандект», необходимость и правомерность которой никак не обоснована, особенно если учесть, что русский издатель, как он сам сообщает на форзаце, решил дополнить местами гораздо более подробный текст «Лекций…» материалом конспективных «Пандект…». Русский текст, носящий заглавие «История римского права» (перевод с пятого издания Рудорффа), вообще состоит в неясных отношениях с оригинальным творчеством Пухты, поскольку в нем излагаются узкоспециальные историко-правовые философской проблематике (что сюжеты для безо данного всяких автора обращений совершенно к не характерно). Кроме того, изложение рецепции римского права жестко обрывается на сюжетах, связанных с глоссаторами, что для Пухты, настойчиво стремящегося проследить, каким образом римское право сохранилось до его дней как действующее, характерно еще менее. Всё же, совсем исключить эти переводы из поля зрения тоже было бы неправильно, поскольку они предлагают определенный вариант интерпретации оригинала и уже по этой причине могут представлять некоторый интерес. Akademie der Wissenschaften in Göttingen. I. Philologisch-historische Klasse. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 1979. Nr. 2. № 14. S. 65. 27 Пухта Г.Ф. Энциклопедия права Г.Ф. Пухты. Ярославль: Типография Г. Фалька, 1872. Пухта Г.Ф. История римского права. М.: Типография Семена, 1864. Пухта Г.Ф. Курс римского гражданского права. Т. 1. М.: Изд. Ф.Н. Плевако, 1874. 21 Сюжет, связанный с переводами текстов Пухты на русский язык, симптоматичен, поскольку он ставит очевидную проблему, к которой никто из известных мне исследователей творчества исторической школы права не обращался. Дело в том, что многие тексты того времени подвергались редактуре со стороны издателей, учеников или самих авторов28, а это создает огромное поле для текстологических исследований. Не имея возможности работать с рукописями, которые очевидно могли бы послужить неоценимым материалом в подобной работе, я обращался к иным источникам, до некоторой степени способным прояснить ситуацию. Помимо корпуса научных текстов Савиньи и Пухты, работа с которым уже ведется уже давно, я по мере необходимости обращался к их эпистолярному наследию, которое начали особенно активно осваивать в последние годы.29 В целом, переписка исторической школы права как между ее членами, так и со «сторонними» респондентами еще довольно слабо изучена. Скорее, речь следует вести о некоторых разведывательных штреках, пробитых в огромном горном массиве. Что касается писем Пухты к Савиньи, то они были выборочно изданы (всего 14 писем)30 и частично переведены на русский язык31. Письма Савиньи к Пухте, насколько мне известно, до сих пор не издавались. 28 Подробнее о коллизиях, которые эта ситуация может порождать, см. Резвых П.В. Указ. соч. С. 427. 29 Strauch G. Deutsche Juristen im Vormärz: Briefe von Savigny, Hugo, Thibaut u. anderen an Egid von Löhr. Köln: Böhlau, 1999. Reifenberg B. «mein lieber theurer Freund…»: F.K. von Savignys Briefe an Johann Friedrich Ludvig Göschen. Marburg: Univ.-Bibliothek, 2000. 30 31 Bohnert J. Vierzehn Briefe… S. 21 – 65. Асламов Н.Е. Письма Г.Ф. Пухты к Ф.К. Савиньи как источник по немецкой философии права второй четверти XIX в. // Вестник Российского Университета Дружбы Народов. Серия «Философия». М.: Изд-во РУДН, 2011. № 1. С. 66 – 85. 22 Что касается проблемы, возникшей в связи с трактатами, переписка способна, к примеру, прояснить, откуда берется характерная структура систематических изложений права. В письме от 16 марта 1839 г. Пухта высказывает свои комментарии на план «Системы современного римского права»32, а в послании от 3 августа 1840 г. Пухта подробно излагает структуру своего «Курса институций»33, при этом ни в том, ни в другом случае респонденты не разбирают содержание текстов. Отметим также, что оба раза Пухта выставляет свое мнение более значимым: в первом случае он подсказывает своему учителю, но сам у Савиньи совета не спрашивает. Эта переписка важна не столько потому, что она раскрывает какие-то содержательные моменты историософских концепций Савиньи и Пухты, сколько вследствие большого количества авторских указаний на идейную или институциональную близость тем или иным авторам. Учитывая публицистическую активность представителей исторической школы права, нельзя недооценивать тот материал, который предоставляют научные журналы того времени, главным образом, «Журнал исторического правоведения»34, одним из основателей и редакторов которого был Савиньи. Его собственные тексты, опубликованные в данном издании, едва ли подвергались искажению, а та гипотетическая правка, которую вносил он и два других редактора (Карл Фридрих Эйхгорн и Иоганн Фридрих Людвиг Гёшен), проясняет в институциональной позиции исторической школы права больше, чем затемняет в собственных взглядах авторов публикаций. 32 Bohnert J. Vierzehn Briefe… S. 52. 33 Ibid. S. 65. 34 Все 15 томов этого журнала с 1815 г. по 1850 г. представлены в электронном виде: Zeitschrift für geschichtliche Rechtswissenschaft // http://dlib- zs.mpier.mpg.de/mj/kleioc/0010MFER/exec/series/%222085190-x%22 23 К слову, жанр рецензии в то время имел несколько иное значение, чем сейчас. Рецензии появлялись в существенно большем количестве, иногда на несколько книг одной тематики сразу, и в них отчетливо были заметны партийные преференции рецензента. Такие тексты подчас вызывали больший интерес, нежели сами сочинения, поэтому реценции носили более публичноориентированный характер. Научная новизна исследования состоит в том, что диссертант предлагает новую интерпретацию историософского наследия Савиньи и Пухты, основанную на отказе от интерпретации их творчества как одной из форм спекулятивного системотворчества. Предлагаемая интерпретация опирается на гипотезу, согласно которой пример двух исследуемых авторов хорошо показывает, как философия истории может излагаться в несистемном ключе, не превращаясь при этом в теоретическую эклектику. Именно такой подход позволил автору показать, что Савиньи и Пухта, опираясь на фундаментальные теоретические положения, единые для исторической школы права, но не имеющие характера систематического целого, выработали существенно различные варианты понимания истории. В диссертации вводится в научный оборот целый ряд малоизвестных и ранее не переведенных на русский язык источников. Полученные результаты открывают новые горизонты в понимании проблем и задач дальнейшего исследования творчества не только исторической школы права, но и всей совокупности историософских концепций первой половины XIX в. Практическая значимость диссертации Положения и выводы диссертации могут быть использованы для дальнейших исследований по истории философии, философии истории, теории и методологии исторических исследований, истории политических и правовых учений, а также в учебном процессе, при разработке и чтении общих и специальных курсов. Основные положения диссертации, выносимые на защиту: 24 1. Смысл термина «историческая школа права» за прошедшие два столетия его употребления стал совершенно размытым, а устоявшиеся в специальной литературе подходы не выдерживают критики. В связи с этим необходимо задуматься об отказе от существующих генерализующих схем, с которыми до сих пор подходят к исследованию исторической школы, и перейти к анализу констелляций контекстов, образующихся вокруг тех или иных конкретных положений исследуемых авторов. 2. Хотя значительное воздействие на философию истории Савиньи и Пухты оказали теоретические достижения немецких философов-идеалистов (прежде всего, философия истории Гегеля), историософские концепции Савиньи и Пухты не могут быть сведены в полной мере ни к одному из вариантов осмысления истории, предложенных в конце XVIII – середине XIX вв. 3. Философия истории Пухты выглядит более разработанной; многие проблемы, которые у Савиньи не вызывали специального интереса, были поставлены и в определенной степени разрешены его учеником. Тенденция к согласованию взглядов исторической школы права с гегелевской философией истории также характерна для Пухты более, чем для Савиньи. 4. Историософские концепции Савиньи и Пухты имеют много общих черт: оба автора уверены в телеологичности исторического процесса, которая диктует им логику рассмотрения истории как континуума, а не как набора «дискретных» событий, имеют сходные противоречивые представления о внутренней динамике истории, подчеркнуто избегают обсуждения некоторых традиционных историософских проблем, в частности, о будущем и конце истории. Тем не менее, это всё же две разные концепции: исторический горизонт Савиньи и Пухты не совпадает (для первого это современное право Германии, для второго – всеобщая история права), по-разному решается проблема включенности историка (с точки зрения Савиньи именно историк 25 осмысляет и упорядочивает произошедшие события, тогда как Пухта считает, что историк лишь опознает имманентную логику исторического процесса). 5. Историческая школа права приняла некоторое участие в генезисе сразу нескольких позднейших подходов к истории: позитивистского источниковедения, цивилизационной теории и исторической герменевтики. Структура работы соответствует цели и задачам исследования и следует логике их изложения. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка использованной литературы. Первая глава подробно проясняет некоторые ключевые для данного исследования методологические презумпции, связанные с различением институциональной истории философии и истории идей, что, в свою очередь, позволяет более адекватно понять взаимоотношения юристов исторической школы с современными им философами. Вторая глава раскрывает представления Савиньи и Пухты об истории как континууме: традиционный историософский вопрос о начале истории применительно к исторической школе права трансформируется в терминологический анализ понятия «народный дух», который выступает источником исторических изменений. Вместе с тем, данное понятие указывает магистральные линии взаимосвязей исторической школы права с философскими концепциями XVIII и XIX вв., которые более детально обрисованы в следующем разделе, посвященном дискуссиям первой трети XIX столетия вокруг общего устройства всеобщей истории. В разделе о вовлеченности историка намечаются некоторые актуальные для сегодняшнего дня историософские линии, в формировании которых Савиньи и Пухта приняли непосредственное участие. Третья глава освещает несколько частных исторических сюжетов, связанных с внутренним членением исторического процесса, которые призваны конкретизировать изложенные во второй главе положения. Речь идет о вариантах исторической периодизации, предложенных Савиньи и Пухтой, и тесно связанных с ними проблемах исторической хронологии. Работу завершает раздел, посвященный проблеме конца истории. 26 Таким образом, философия истории немецкой исторической школы права излагается в логике, характерной для всякой историософской системы. 27 Глава 1. Институциональный аспект исследования философии исторической школы права Прежде, чем приступать к рассмотрению историософских концепций исследуемых авторов, необходимо определить, существовала ли вообще некая совокупность общих для этих мыслителей воззрений, которую можно назвать «философией исторической школы права» (философия истории, таким образом, была бы одним из ее аспектов), и если существовала, то каков ее статус. Необходимость подобного определения обусловлена, в первую очередь, тем, что термин «историческая школа права» (die historische Rechtsschule), по большому счету, до сих пор еще не был критически осмыслен, несмотря на то, что он прочно утвердился как в исследовательской, так и в учебной литературе и, таким образом, должен был приобрести вполне конкретный смысл. Для данного исследования проблематизация устоявшегося понятия играет особую методологическую роль: стоит ли изначально предполагать, что историософские концепции Пухты и Савиньи представляют собой варианты одной и той же концепции и, следуя такой исследовательской логике, всегда за возможными расхождениями видеть более существенное единство, или же речь идет о двух разных концепциях, имеющих лишь некоторые точки пересечения, а связь между Савиньи и Пухтой, таким образом, слабее проявлялась в содержательных моментах их учений по сравнению с общностью профессиональных интересов? § 1. Понятие «историческая школа права» в исследовательской литературе Традиционно понятие «научная школа» используется в двух смыслах: c одной стороны, этим термином обозначают некую совокупность идей, 28 разделяемых определенной группой лиц, а с другой, указывают на различные варианты институциональной связи (или связей) между этими лицами (взаимоотношения учителя и ученика, совместное преподавание, работа над журналом и т.д.). Конечно, это разделение в определенной мере условно, и зачастую, работая с конкретным материалом, невозможно отделить одно от другого. Тем не менее, для того, чтобы назвать некую совокупность мыслителей школой, необходимо обнаружить оба типа указанных связей, вопрос только в том, как расставлять акценты. Большая часть авторов, давших определение немецкой исторической школе права, тяготела к содержательному аспекту исследуемого понятия, что вызвано, в первую очередь, ориентацией на раскрытие тех или иных взглядов мыслителей, а не особенностей их институциональных взаимоотношений, которым отводится роль, скорее, иллюстрирующая и поясняющая. Шире всего к этому вопросу подошли Х. Канторович и Э. Трельч, которые оставили в стороне партийные симпатии и антипатии между философами, правоведами и историками Германии первой половины XIX в. и сосредоточились преимущественно на смысловом содержании многочисленных исторических учений этого периода. Обстоятельная работа Х. Канторовича строилась на сопоставлении теоретических новшеств крупных авторов конца XVIII – начала XIX в. с концепцией исторической школы права, поэтому в конечном итоге автор ожидаемо пришел к признанию Савиньи и Пухты эклектиками, которые заимствовали идеи у разных, подчас не сводимых друг к другу авторов35. Вместе с тем, «романтической»36, 35 Х. Канторович указав назвал таким образом историческую наиболее школу четкую права линию Kantorovicz H.U. Volksgeist und historische Rechtsschule // Historische Zeitschrift. Bd. 108. Heft 2. München: Oldenbourg, 1912. S. 313. 36 Ibid. S. 319. 29 заимствования, что не только несколько противоречит общей логике и итогу его исследования, институциональных но и явно отношений требует между экскурса в романтическим проблематику движением и исторической школой права, хотя обращение к этому вопросу (возможно, хорошо знакомое немецкому читателю начала прошлого века) определенно угадывается за смелым и практически вскользь брошенным эпитетом Х. Канторовича. Э. Трельч пришел к сходному выводу: четко разделив две историософские линии – «гегелевскую» и «романтическую», он отнес немецких юристов исторической школы ко второй37. Вместе с тем, исследователь вообще не представляет данную научную школу как отдельный и самостоятельный феномен германской научной жизни; Шеллинг, Савиньи, Эйхгорн, Якоб Гримм, Бёк, Отфрид Мюллер стоят в одном ряду в качестве представителей «исторической школы», сконструированной Э. Трельчем безо всякого интереса к их реальным или мнимым институциональным связям. При этом, ряд современных Э. Трельчу исследователей, с которыми он полемизирует (Дильтей, Ротхакер, Г. фон Белов, Фюттер, Мейнеке и др.), ставили вопрос еще шире, включая в «историческую школу» едва ли не всех немецких авторов XIX века, кроме тех, кого признали гегельянцами и марксистами38. Нетрудно заметить, что такое расширение подхода, приводящее к утрате демаркаций не только между романтизмом, идеализмом и другими институционально неопределенными понятиями, но и между историей, философией, филологией и юриспруденцией, привело к тому, что термин «историческая школа права» вообще потерял всякий смысл. 37 Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. М.: «Юрист», 1994. C. 236 – 238. 38 Там же. С. 537 – 538. 30 Другим и, пожалуй, наиболее распространенным в специальной литературе подходом оказалось предварительное конструирование некой общей для исторической школы права системы взглядов, из перспективы которой каждого юриста той эпохи можно было проверить на принадлежность к данному направлению. Следует сразу оговориться, что такой подход, по сути, предполагает решение институциональной проблемы через ее включение в рациональную реконструкцию, которая как историко-философский жанр в принципе довольно далека от прояснения реальных исторических взаимосвязей между мыслителями; легитимность такого шага, особенно учитывая то, что подобное включение зачастую ничем не аргументировано, вызывает некоторые изначальные сомнения. Конкретные воплощения вышеуказанного подхода вызывают еще большие возражения. Так, П.И. Новгородцев увидел концептуальное единство исторической школы в критике трех положений теории естественного права: «учения о производном установлении права», «предположения возможности найти систему норм, одинаково пригодных для всех времен и народов» и «стремления придавать субъективным правовым идеалам непосредственное юридическое значение»39, сделав представителей исторической школы борцами против абстрактно-теоретических схем в юриспруденции. Если переформулировать эти тезисы в позитивном ключе, стержневыми и каноническими идеями исторической школы права по мнению П.И. Новгородцева оказываются учение о постепенном, органическом развитии права, утверждение уникальности и самобытности юридических норм каждого народа и признание за профессиональными юристами исключительной правотворческой прерогативы. 39 Новгородцев П.И. Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба. Опыт характеристики основ школы Савиньи в их последовательном развитии. М.: Университетская типография, 1896. С. 2. 31 Любопытно, что в учениях тех юристов, которых чаще всего причисляют к исторической школе права – Ф.К. Савиньи, Г.Ф. Пухты и, с некоторыми оговорками, Г. Гуго – мы не можем обнаружить те самые канонические, стержневые идеи, о которых говорилось выше, по крайне мере, они не следуют им строго. Так, некоторые высказывания Гуго дают возможность усомниться в его концептуальной близости к вышеозначенным тезисам: в «Учебнике естественного права как философии позитивного права, в особенности, частного права» Гуго провозглашает высшей целью юридического познания чистое, вневременное и вненациональное право40. Представления Савиньи и Пухты также существенно отстоят от озвученных П.И. Новгородцевым идей, которые им и по сей день нередко продолжают приписывать. Так, отрицая произвольное установление права, они не отвергали возможности вмешательства воли законодателя в процесс правообразования. В большей степени эта черта характерна для Пухты, который прямо называет эту волю одним из трех источников права, равнонеобходимых для нормального его развития41. Если же говорить об уникальности правовых обычаев каждого народа, то достаточно вспомнить, что Савиньи в своей знаменитой брошюре 1814 г. говорил о римском праве, как элементе, в равной степени усвоенном всеми народностями Германии и потому позволившем сохранить их единство, в противовес центробежной направленности местных правовых обычаев42. Пухта высказал эту мысль не 40 Klemann B. Rudolf Jering und die Historische Rechtsschule. Frankfurt a/M-Bern-New York-Paris: Lang, 1989 (Rechtshistorische Reihe, Bd. 70). S. 31. 41 Пухта Г.Ф. Энциклопедия права Г.Ф. Пухты. Ярославль: Типография Г. Фалька, 1872. С. 43. 42 Savigny F.K. von. Vom Beruf unserer Zeit für Gesetzgebung und Jurisprudenz // Thibaut und Savigny. Zum 100jährigen Gedächtnis des Kampfes um ein einheitliches bürgerliches Recht für Deutschland. 1814-1914. Die Originalschriften in ursprünglicher Fassung mit Nachträgen, Urteilen 32 менее четко: он не только указал на единое основание юридических норм европейских народов – Corpus juris civilis императора Юстиниана, но и неоднократно в различных работах прямо постулировал вненациональный характер римского права: «Хотя содержание науки вообще, а юриспруденции в особенности, имеет национальный характер, однако истинная наука, в сущности, не национальна: она распространяет свое национальное содержание за границы отдельного народа и известного пространства времени»43; он говорил о римском праве, как об «общем достоянии всего цивилизованного человечества», как о «воплощенном юридическом разуме, обязательном для каждого народа», как о «праве, освобожденном от границ национальности»44. Иными словами, вненациональный элемент права новых народов провозглашался Савиньи и Пухтой основным и наиболее значимым. Впрочем, на некоторую близость исторической школы к теориям естественного права XVIII в. указал сам же П.И. Новгородцев, который, будучи апологетом этих теорий, подчеркивал моменты сближения с ней в работах Савиньи и Пухты, пытаясь продемонстрировать отсутствие цельности взглядов у основных оппонентов естественно-правовых воззрений45. Отечественный исследователь позволил себе странное допущение: подразумевая под «учением исторической школы» некий мыслительный конструкт, которому в большей или меньшей степени соответствовали те или иные авторы, он сделал несоответствие этого мыслительного конструкта и взглядов конкретных авторов инструментом критической проверки. П.И. Новгородцев почему-то забыл об условности собственного мнения о том, что представляет собой это der Zeitgenossen und einer Einleitung. Herausgegeben von J. Stern. Berlin: Franz Vahlen, 1914. S. 93 – 94. 43 Пухта Г.Ф. Курс римского гражданского права. М.: М.Н. Плевако, 1874. С. 1. 44 Там же. С. 1 – 2. 45 Новгородцев П.И. Указ. соч. С. 82. 33 «учение исторической школы». Интересно и то, что исследователь не предложил никакого четкого критерия принадлежности к этой школе, кроме вышеупомянутой критической ориентации по отношению к теориям естественного права, характерной отнюдь не только для этого направления юридической мысли; если поставить в один ряд всех критиков естественноправовых идей XVIII столетия, Савиньи, признанный П.И. Новгородцевым основателем исторической школы46, потеряется в череде предшественников, у которых те или иные идеи только оформлялись, и последователей, чьи мысли уже несколько отличались от воззрений Савиньи. Иные основания для постулирования концептуального единства исторической школы права предложил немецкий исследователь Б. Клеманн: «Историческая школа права, в целом, определяется через основной онтологический принцип, который представлял собой органицизм, связанный со специфическим учением о народном духе, через собственное понятие истории, которое освящало все происходящее и, по большому счету, было не философским, а историко-позитивистским, и через свое отношение к механически-детерминированному процессу эволюции, а также связанной с ним основной философской установкой эмпирического исторического агностицизма»47. К этим тезисам Б. Клеманн в другом месте добавил еще один: изучение истории права для юристов интересующей школы было, в первую очередь, самостоятельной целью, а не вспомогательным средством для решения 46 47 Новгородцев П.И. Указ. соч. С. 82. «Die Historische Rechtsschule war allgemein bestimmt durch: ihre ontologische Grundauffassung, die eine Organismustheorie mit einer spezifischen Lehre vom Volksgeist war, den eigenen Geschichtsbegriff, der alles Entstandene heiligte und im ganzen unphilosophisch, historisch positivistisch, war, ihre Auffassung von einem mechanisch-deterministischen Evolutionsprozeß sowie der hiermit verbundenen philosophischen Grundhaltung des empiristischhistorischen Agnostizismus». См. Klemann B. Op. cit. S. 24 – 25. 34 проблем современной им юриспруденции. На этом основании автор отрицал принадлежность А.Ф.Ю. Тибо и П.И.А. Фейербаха к исторической школе права48, но в очередной раз признал основоположником исторической школы права Г. Гуго, а лидером и самым ярким представителем – Савиньи49. Первый и третий маркирующие тезисы в приведенной цитате явно предполагают друг друга: в начале XIX в. именно органицизм был выдвинут в противовес механицизму эпохи Просвещения, причем это противопоставление характерно опять же не только для исторической школы права (достаточно вспомнить хотя бы натурфилософию Шеллинга, созданную задолго до появления программных текстов исторической школы права или, по крайней мере, независимо от них, если основоположником считать Гуго). Второй тезис также не содержит удовлетворительного критерия, поскольку, размежевывая историческую школу права и современные ей философские течения (что уже выглядит довольно резко, учитывая связи Савиньи с романтическим движением, пристальный интерес Пухты к Гегелю и Шеллингу и др.), автор тут же связывает ее с развитием истории как специальной дисциплины. Что касается последнего добавления, превращающего практикующих юристов, которыми были и Гуго, и Савиньи, и Пухта, в антикваров, то оно собственными сочинениями данных авторов не подтверждается. Так, программный текст Савиньи, который, кстати, сам Б. Клеманн считает одним из главных манифестов исторической школы права, посвящен именно актуальным проблемам юридического праксиса, в первую очередь, вопросу о кодификации германского законодательства. Тот факт, что немецкий исследователь позволил себе одновременно и ничего не проясняющее расширение, и неоправданное сужение понятия 48 Klemann B. Op. cit. S. 19. 49 Ibid. S. 24. 35 «историческая школа права» точно так же, как и за столетие до него русский дореволюционный правовед, лишний раз демонстрирует устойчивость этих построений. Тем не менее, П.И. Новгородцев и Б. Клеманн очень четко указали координатные оси, в которых следует рассматривать феномен исторической школы права: актуальные проблемы политической жизни Германии в период между наполеоновскими войнами и революцией 1848 г., взаимоотношения историко-позитивистких исследований и историософских концепций, возникших в этот период и связь исторической школы права с философией Просвещения, романтическим движением и гегельянством. Что касается политического контекста, который необходимо иметь в виду при анализе сочинений Савиньи и Пухты, следует помнить, что историческая школа права последовательно отстаивала консервативную идеологию50. Более того, Э. Ротхакер указывал на прямую связь между завершением процесса формирования программы исторической школы и «наступлением консервативного затишья» в Германии51. Ситуация внутри Германского союза характеризовалась, в первую очередь, пестротой политических режимов: одна империя (Австрийская), пять королевств, три десятка герцогств и княжеств, в разной степени затронутых либеральными преобразованиями (в некоторых были приняты конституции; значение сословно-представительных учреждений в разных областях различалось), и четыре вольных города-республики (Франкфурт, Гамбург, 50 Подробнее об этом см. Troeltsch E. Die Restaurationsepoche am Anfang des XIX. Jahrhunderts // Vorträge über wissenschaftliche und Kulturelle Probleme der Gegenwart in den Baltischen literarischen Gesellschaft. Riga: Mellin und Co, 1913. S. 47 – 71. 51 Rothacker E. Einleitung in die Geisteswissenschaften. Tübingen: Mohr, 1920. S. 74. 36 Бремен и Любек)52. Тот вариант унификации внутриполитической жизни, который Германия видела до 1815 г., был связан с деятельностью Наполеона, т.е., в числе прочего, с введением Кодекса на территории Рейнского союза, но еще в ходе наполеоновских войн в Германии росли антифранцузские настроения и активно формировалось национальное самосознание53. В этой ситуации консерватизм исторической школы вполне отвечал настроениям политических элит участников конфедерации: с одной стороны, им требовалась стабилизация, с другой стороны, необходимо было постулировать германское единство, которое должно было быть обнаружено в языке, культуре и правовых обычаях. Эта несколько упрощенная характеристика поясняет, почему, собственно, последовательная защита подобных взглядов предопределила успешную политическую карьеру Савиньи и Пухты. Другая важная тенденция, на которую неоднократно указывали предшествующие авторы, в том числе в связи с указанной политической ориентацией – тесные связи Савиньи и гейдельбергских романтиков, как личные (он был женат на Кунигунде Брентано, сестре Клеменса Брентано, активно общался как с последним, так и с Аахимом фон Арнимом54, а также с Якобом Гриммом, знакомство которого с Арнимом и Брентано состоялось не без посредничества Савиньи), так и «идейные»: поиски немецкого «народного духа», интерес к национальной культурно-исторической традиции явным образом сближает гейдельбергский романтизм и историческую школу права, хотя эти направления обращаются к разному материалу. 52 Kotulla M. Deutsche Verfassungsgeschichte: Vom Alten Reich bis Weimar (1495–1934). Berlin: Springer, 2008. S. 330 – 331. 53 Именно в этот период активно работали такие «идеологи немецкого национализма», как И.Г. Фихте, Э.М. Арндт , Ф.Л. Ян и др. 54 О содержании этого общения можно узнать из: Arnim A. von. Briefe an Savigny 1803- 1831. Mit weiteren Quellen als Anhang. Hg. und kommentiert H. Härtl. Weimar: Böhlau, 1982. 37 Наконец, историческая школа права приняла непосредственное участие в формировании немецкой исторической традиции, связанной с научной и преподавательской деятельностью Л. фон Ранке, из семинаров которого вышло множество знаменитых историков XIX столетия (например, Г. Вайц, В. Гизебрехт, Г. фон Зибель и др.) Кроме того, в специальных исследованиях неоднократно предлагали провести внутреннюю границу: так, Шлоссер55, Ландсберг56, Везенберг и Виакер57 предложили выделять в исторической школе права два направления, «старое» и «молодое», согласно господствующей интенции сочинений: «старая» школа занята преимущественно антикварными исследованиями, «молодая» – систематикой права и юридической терминологией. Но достаточно взглянуть хотя бы на хронологию и общую тематику текстов Савиньи и Пухты, как эта классификация перестает быть релевантной: вопрос о соотношении системы юридических понятий и истории римского права был поставлен Пухтой еще в «Энциклопедии как введении к лекциям об институциях» 1825 г., а затем более подробно и основательно освещен во введении к «Учебнику к лекциям об институциях» 1829 г., тогда как многотомное «антикварное» исследование Савиньи «История римского права в Средние века» выходило в свет в период с 1815 по 1831 гг. Вышеприведенная классификация еще имела бы смысл, будь она привязана к конкретным персоналиям, периоды в творчестве которых она отражала бы, но предлагающие ее авторы как раз 55 Schlosser H. Grundzüge der Neueren Privatrechtsgeschichte. Heidelberg: Müller, 1988. S. 56 Landsberg E. Geschichte der Deutschen Rechtswissenschaft. Abteilung 3, Halbband 2. 130. München: Oldenbourg, 1910. S. 459. 57 Jakobs H.H. Die Begründung der geschichtlichen Rechtswissenschaft. Paderborn- München-Wien-Zürich: Schöningh, 1992 (Rechts- und Staatwissenschaftliche Veröffentlichungen der Görres-Gesellschaft, Neue Folge, Heft 63). S. 52. 38 настаивали на обратном58, тем самым окончательно обессмысливая свой подход. Х.Х. Якобс, тоже заметивший недостатки этой концепции и критиковавший ее, предложил определять историческую школу права следующим образом: «Школа – это, прежде всего, сам Савиньи»59, т.е. принадлежность к школе определяется одновременно и институциональной близостью к лидеру исторической школы, и созвучностью тем положениям, которые он высказывал. Правда, остается загадкой, как в этом случае расценивать те изменения, которые претерпевала позиция самого Савиньи, и ситуации, которые эти изменения порождают. В последние годы в специальной литературе всё чаще предпочитают уходить от утверждений содержательного единства исторической школы права, сосредотачиваясь на прояснении институциональных связей между германскими юристами первой половины XIX в. Так, в одной из последних работ о Пухте, написанной К.-Э. Меке, тезис об идейной самостоятельности Пухты по отношению к другим мыслителям своего времени, в том числе Савиньи, является одним из центральных60. Упомянутый во введении ряд недавних публикаций переписки немецких юристов служит, по сути, той же цели: дискуссия о границах исторической школы права ведется теперь с позиций внешней истории юридической науки, а не ее содержательного развития. Таким образом, нетрудно заметить характерную тенденцию: за период чуть более века подход к понятию эволюционировал от поисков идейной 58 Jakobs H.H. Op. cit. S. 52. 59 «Die Schule ist hauptsächlich Savigny selbst…» См. Ibidem. 60 Mecke Ch.-E. Begriff und System des Rechts bei Georg Friedrich Puchta. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 2009. S. 280 – 281. 39 близости к исследованиям внешних связей, которые, по всей видимости, идейную близость и определяют. Указанную тенденцию, с одной стороны, можно объяснить тем, что общие подходы к истории науки менялись аналогичным образом, а большая часть авторов явно двигалась в кильватере крупных концепций. Появление историзирующего и социологизирующего подхода в истории науки соответствующим образом сконфигурировало исследовательскую оптику авторов, занимавшихся исторической школой права. С другой стороны, эта смена приоритетов с «внутренней» на «внешнюю» историю науки, возможно, свидетельствует о более глубокой связи с некоторыми тенденциями развития философии XX столетия. Первая из них характеризуется поисками универсальной рациональности, чтобы определить, является ли то или иное положение научным. Вторая, наоборот, связана с отказом от представлений о некоем универсальном рациональном пространстве, в котором любая философия могла бы быть сопоставлена со всякой другой, и отходом к релятивизму. Не стоит забывать, что существенную роль в дискредитации «внутренней» истории науки сыграла постмодернистская методология, предполагающая деконструкцию тех понятий, которые могли бы послужить смычками между концепциями разных авторов, соединяя последних в единое направление. В итоге исследователи философии исторической школы права должны были выбрать один из двух путей: либо надо было вновь возвращать смысл понятиям вроде «народный дух», «всеобщая история права» и т.д. с учетом постмодернистской критики, что, фактически, означало бы реанимацию идей первой половины XIX в. в современном научном дискурсе, либо обращаться к «внешней», институциональной истории науки о праве, а все те понятия (и стоящие за ними концепции) превращать в реликты безвозвратно ушедшего прошлого, пусть и интересного с точки зрения истории идей. Именно вторым путем идет большинство современных исследователей исторической школы права. 40 § 2. «Историческая школа права» глазами ее адептов и противников Главной альтернативой предложенным способам конструирования исторической школы выступает индивидуализирующий подход, к которому в большей или меньшей степени тяготеют все новейшие работы о Пухте. В самом деле, если предложить критерий для определения исторической школы права не удается, может, стоит вообще от него отказаться? Аргументы в пользу такого подхода были предложены еще П. Фейерабендом61, и, в целом, его концепция «эпистемологического анархизма» в данном конкретном случае выглядит вполне пригодной, поскольку не сковывает перспективы сравнительного анализа непременной необходимостью учитывать реальное или мнимое сходство исследуемых взглядов, оставляя «наедине» с каждым из анализируемых авторов, ценность которого заключается не только в том, что он сыграл какую-то роль в развитии школы или направления, а в том, и прежде всего, в том, что он, собственно, сказал и чем его высказывания отличались от других (предшествующих, современных и последующих) высказываний по тем же вопросам. Однако этот подход, совершенно развязывающий исследователю руки, не способен объяснить тот факт, что выделение исторической школы в отдельное направление юридической мысли было сделано еще самими юристами первой половины позапрошлого столетия. Более того, судя по той активности, с которой ученые того времени были заняты поисками границ интересующего направления, указания на партийные пристрастия и интересы при анализе 61 Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания. М.: АСТ; Хранитель, 2007. С. 42 – 68. 41 творчества исторической школы права представляется перспективным исследовательским полем. Интерес к поискам индивидуальной, а не коллективной позиции юристов исторической школы явно не соответствует собственным установкам исследуемых авторов. Решительную поляризацию юридической науки по отношению к историческому методу следует признать заслугой Савиньи. В работе 1814 г. «О призвании нашего времени к законодательству и юриспруденции» он не только говорит о конфронтации подходов, но и называет имена юристов, по его мнению принадлежащих к тому и другому направлениям62. Впрочем, они еще не называются «исторической» и «неисторической» школами, хотя масштаб этого размежевания для Савиньи уже таков, что охватывает всех, имеющих право своей профессией63. Его оппонент Тибо пользуется термином «историческая школа права» в середине 30-х гг. как устоявшимся, что явствует уже из названия его работы – «О так называемой исторической и неисторической школе», к которой мы еще вернемся. Очевидно, оформление группы юристов в конкретное интересующее нас направление происходило где-то между двумя указанными датами. О том, как именно это происходило, можно узнать из письма Пухты к Савиньи от 1 мая 1828 г., где сказано: «Так позвольте мне поздравить Вас с таким учеником, как Келлер, чей труд мне действительно полюбился. В дальнейшем у меня будет куда более определенное понятие об исторической школе: это школа, в которой есть такие ученики»64. Пухта явно дает понять, что 62 63 Savigny F.K. Von Beruf… S. 76-80. «Aber diese Gemeinschaft unsrer Wissenschaft soll nicht blos unter den Juristen von gelehrtem Beruf, den Lehrern und Schriftstellern, statt finden, sondern auch unter den praktischen Rechtsgelehrten.» См. Ibid. S. 145. 64 «So erlauben Sie mir, daß ich Ihnen Glück wünsche zu einem Schüler, wie Keller, dessen Werk mich wahrhaft verliebt in sich gemacht hat. Künftig werde ich mich mit der historischen 42 представление о направлении у него сформировано: речь идет о группе юристов, следующих за Савиньи. Если также вспомнить о том, что последний в своих сочинениях постоянно играет с местоимениями первого лица, используя то единственное число, то множественное65, то генезис исторической школы права как институции станет вполне очевидным – направление сложилось именно благодаря усилиям Савиньи, который настойчиво стремился придать своему личному мнению характер коллективного. В такой ситуации перспективным для определения границ исследуемого направления представляется анализ идентифицирующих и самоидентифицирующих высказываний немецких авторов первой половины в., XIX касающихся их дисциплинарной или институциональной принадлежности. Перефразируя знаменитую фразу А.С. Пушкина, автора следует относить к направлению, им самим над собою признанному. К отбору подобных высказываний надо подходить с изрядной долей осторожности. Например, в их число не следует включать какие-либо содержательные моменты учений, поскольку даже при беглом прочтении текстов можно обнаружить некоторые различия между очень похожими воззрениями Пухты и Савиньи. К примеру, их понимание обычного права не совпадает, несмотря на обоюдное признание его чрезвычайной важности: в отличие от Савиньи, Пухта различает факты и «привычные предпринимаемые действия» как возможные средства познания обычного права и собственно Schule einen viel bestimmteren Begriff verbinden: es ist die Schule, in welcher solche Schüler sitzen». См. Bohnert J. Vierzehn Briefe… S. 26. 65 Например, критикуя взгляды Тибо, Савиньи сначала пишет от первого лица единственного числа, затем сменяет его на множественное, потом возвращается к единственному, и снова меняет его на множественное (см. Savigny F.K. Stimmen für und wider neue Gesetzbücher // Zeitschrift für geschichtliche Rechtswissenschaft. Bd. 3. 1817. S. 5-7.). По всей видимости, для автора оба варианта равнозначны. 43 правотворчество, которое лежит только в воле, которая понимается как «общее правовое убеждение народа», в то время как для Савиньи эти действия и представляют собой правотворчество66. Разногласия между Савиньи и Пухтой легко заметить и в их переписке. К примеру, при обсуждении названия своей работы Савиньи предложил несколько вариантов, часть из которых Пухта совершенно отверг, а некоторые, понравившиеся ему, предложил скорректировать. Тем не менее, сочинение вышло под названием «Система современного римского права», хотя Пухта протестовал против слова «современное», одобряя слово «система».67 Различной была их позиция по отношению к Мюленбруху, цитаты из которого Пухта настоятельно рекомендовал вычеркнуть, и к Шталю, с которым Савиньи советовал своему ученику примириться68. Считать ли это мелкими разногласиями, возникавшими из-за несовпадения более резкой позиции Пухты с более гибкой и взвешенной точкой зрения Савиньи, и в какой именно перспективе – институционального противостояния или идейного несогласия – их вообще следует рассматривать? В первую очередь, важно то, что взгляды Пухты и Савиньи не только отличаются от тех, которые прочно утвердились в качестве характерных для исторической школы права, но и, в некоторых моментах, друг от друга. Конечно, это не означает, что между этими взглядами не было известной близости, но, тем не менее, дать интересующему нас термину обоснование через тождество идей условных представителей не представляется очевидной возможностью. 66 67 Mecke Ch.-E. Op.cit. S. 280 – 281. Bohnert J. Vierzehn Briefe Puchtas an Savigny // Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Göttingen. I. Philologisch-historische Klasse. Nr. 2. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 1979. S. 52. 68 Ibid. S. 62. 44 Если же в качестве маркирующего тезиса мы выберем что-то более общее, например, «право является закономерно развивающимся и исторически обусловленным явлением», то такие взгляды мы сможем обнаружить у огромного числа мыслителей, и практическое использование интересующего нас термина потеряет всякий смысл. Альтернативный данному путь, который по очевидным причинам предпочитали историки права – указание на дисциплинарное размежевание гуманитарных наук в первой половине XIX в. Действительно, если бы какимлибо непротиворечивым образом удалось отделить юриспруденцию того времени от философии права, рассмотренные выше формулировки учения исторической школы права были бы менее противоречивыми. В качестве основания для проведения такой границы если не озвучивается, то по крайней мере подразумевается знаменитое различение Гуго философии права и его истории, которые выступают двумя частями юридической науки. После того, как юрист освоил «юридическую догматику», т.е. эмпирический материал, он может либо искать «разумную основу научного познания права», либо прослеживать, как право складывается исторически. Причем обе части не существуют изолированно: «История права находится в тех же отношениях с философией позитивного права, что и всякая история и опыт со всякой философией, которая является не только метафизикой. Философия должна судить об истории; в этом отношении история римского права дала автору … возможность предупредить о некоторых заблуждениях, свойственных философским взглядам. С другой стороны, философия должна брать свои примеры из истории так же, как и из современного права…» 69. Здесь 69 «Die Rechtsgeschichte steht zu der Philosophie des positiven Rechts in demselben Verhältnisse, wie alle Geschichte und Erfahrung zu aller Philosophie, die nicht blos Metaphysik ist. Die Geschichte muß nach der Philosophie beurteilt werden, und in so fern gab die Geschichte des Römischen Rechts dem Verfasser … Gelegenheit, vor manchen Mißverständnissen philosophischer 45 хорошо видно, что отношения истории права и философии права не равнозначны; первая для второй служит вспомогательным материалом. То, что Гуго свободно пользуется различением философии и метафизики (возможно, кантовским), а также в тексте работы упоминает о знакомстве с правовыми воззрениями Платона, Канта, Рейнгольда, Фихте и Шеллинга, поставленными в один смысловой ряд с юристами Савиньи и Марецоллем70, очень показательно – для Гуго дисциплинарной границы между философией и юриспруденцией решительно не существует. Другое дело, что означенное выше методологическое различение, очевидно, направленное против ограниченности теории естественного права, сделало большую карьеру; две части единой науки быстро были превращены в два конфронтирующих метода, а следом и в способ дисциплинарной дифференциации. Причем, процесс этот происходил сразу с обеих сторон. Не последнюю роль здесь сыграл Гегель, который в своей «Философии права» вновь поднял вопрос об отношениях истории и философии права, но решил его в совершенно ином ключе: «Поскольку историческое значение, историческое установление и объяснение возникновения предмета и философское воззрение на его возникновение и понятие находятся в различных сферах, постольку их отношение друг к другу может быть безразличным»71. Отметим, что Гегель протестует не против рассмотрения права в исторической перспективе, а только против претензий Гуго, рекомендовавшего изучение истории философам права. Методологическое различение исторического и Ansichten zu warnen; auf den andern Seite muß die Philosophie ihre Beyspiele auch aus der Geschichte nehmen, so gut wie aus dem heutigen Rechte …» См. Hugo G. Lehrbuch des Naturrechts, als einer Philosophie des positiven Rechts, besonders des Privatrechts. Berlin: August Mylius, 1819. S. 4. 70 Hugo G. Op. cit. S. X – XII. 71 Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. С. 63. 46 философского в праве здесь явно предстает дисциплинарно окрашенным. Именно поэтому Гегель высказывает довольно язвительную критику античных правовых норм, причем даже не столько с позиций своей философской системы, сколько опираясь на современные правовые нормы. Юристы исторической школы со своей стороны тоже поддержали этот процесс эмансипации. Очень показательно, что Пухта еще с середины 20-х гг. неоднократно писал Гуго и Савиньи о необходимости обращаться к философии, чтобы фундировать их общие мысли72, и вместе с тем завершил предисловие к «Энциклопедии…» 1825 г. следующей примечательной фразой: «Наконец, мне следует еще напомнить, что в этом сочинении не следует ни ожидать, ни искать философских исследований»73. Меж тем, из всех сочинений данного автора «Энциклопедия…» – едва ли не самое подробное рассмотрение философско-правовых и историософских проблем как таковых, без применения их к узкоспециальным правовым сюжетам. Впрочем, Пухта сам указал, что собирается излагать только «общие взгляды»74, а такая формулировка могла не предполагать освещения в проблемном ключе. Но несколько страниц спустя Пухта «проговаривается», что его изложение этих «общих взглядов» всё же носит полемический характер75, при этом ссылки на философские работы современников в тексте показательно отсутствуют, хотя согласно полемическому замыслу явно напрашиваются. Объяснить эти парадоксы можно тем, что Пухта не против философского инструментария, но применять его к 72 Haferkamp H.-P. Georg Friedrich Puchta und die „Begriffsjurisprudenz“. Frankfurt a/Mein: Klostermann, 2004. (Studien zur europäischen Rechtsgeschichte, Bd. 171). S. 309. 73 «Zum Schlusse habe ich nur noch dies zu erinnern, dass man in dieser Schrift philosophische Untersuchungen weder zu erwarten noch zu suchen habe.» См. Puchta G.F. Encyclopädie als Einleitung zu Institutionen-Vorlesungen. Leipzig-Berlin: Reimer, 1825. S. 9. 74 Ibid. S. 3. 75 Ibid. S. 7. 47 праву должны сами профессиональные юристы, а не философы. Иными словами, Пухта спотыкается об дисциплинарный барьер, им же самим старательно воздвигаемый. Ситуация с Савиньи выглядит несколько сложнее. Х.Х. Якобс придает большое значение тому факту, что Савиньи в 1814 г. указывал на знакомство с работами Якоби и Шлейермахера, а о других философах ничего не писал: для современного исследователя эти ссылки являются прямым доказательством идейных симпатий и антипатий Савиньи76. Причем, особое значение автор придает отсутствию ссылок на Гегеля, который, кстати, свои философскоправовые воззрения хотя и высказывал, но систематически к 1814 г. еще не изложил. Но самое главное – почему Х.Х. Якобс совершенно проигнорировал возможный «партийный» подтекст? Шлейермахер в указанном году имел должность профессора теологии в Берлинском университете, ректором которого был Савиньи. О Якоби Савиньи мог упомянуть, поскольку тот среди прочих своих занятий был и юристом. Кстати, прерогативы юристов решать конкретные правовые проблемы Савиньи последовательно отстаивает в редактируемом им «Журнале исторического правоведения». В частности, перечисляя в 1817 г. мнения по вопросу о необходимости общегерманского законодательства, Савиньи упоминает только юристов, вообще не говоря о философах, причем среди правоведов отбирает только тех, чьи сочинения по данному вопросу выходили недавно77. То, что молчание по отношению к Гегелю в 1814 г. еще ничего не доказывает, подтверждает тот факт, что позже, в «Системе современного римского права», издававшейся в 40-е гг., Савиньи совершенно спокойно 76 Jakobs H.H. Op. cit. S. 56 77 Savigny F.K. von. Stimmen… S. 1 – 52. 48 ссылается на Гегеля, причем ставит его в один ряд с профессиональными правоведами, в частности, с Кленце78. Если вспомнить, что еще c середины 30х гг. в Германии активно велись споры вокруг гегелевской философии, в том числе вокруг его философии права, можно предположить, что Савиньи своими ссылками включается в актуальную дискуссию. А если вспомнить, что академическая карьера Гегеля закончилась в Берлине, а Кленце там же был профессором, то ангажированность Савиньи становится по крайней мере правдоподобной гипотезой. В любом случае, спор о границах гуманитарных дисциплин, работающих с правовым материалом, у Савиньи и Пухты оказывается тесно переплетен с партийными преференциями. Границы между историками права и философами права в первой половине XIX в. только-только возникают. Причем, их буквально «по-живому» проводят сами рассмотренные авторы. Возможно, более перспективным подходом могло бы стать не разграничение полей отдельных наук и научных дисциплин, а указание на институциональные связи отдельных авторов. Савиньи издавал «Журнал исторического правоведение» вместе с Эйхгорном и Гёшеном, Пухта был преемником Савиньи по кафедре в Берлине, которую затем возглавит Келлер, Якоб Гримм, юрист по образованию, работал вместе с Савиньи над рукописями в Париже – это лишь несколько общеизвестных фактов, способных расширить (а в перспективе четко определить) круг тех лиц, которые принадлежат к интересующему нас направлению. Кстати, таким путем пошел Б. Клеманн, скрупулезно подсчитавший количество публикаций в первых десяти томах (1815-1841 гг.) основного журнала исторической школы: перу Савиньи принадлежит 30 публикаций, Бинера – 5, Крамера – 5, Эйхгорна – 4, Гёшена – 5, Якоба Гримма – 4, Хассе – 5, 78 См., например, сноску (b) в Savigny F.K. von. System… Bd. 1. S. 26. 49 Кленце – 7, Рудорффа – 6, Унтерхольцнера – 5 и т.д.79 Однако такой подход тоже нельзя считать успешным, поскольку внешняя форма институциональной связи не может служить гарантом близости воззрений. Например, тот же Якоб Гримм, указывая идейных предшественников своего исторического сочинения «Германские правовые древности», упоминает, в первую очередь, Эйхгорна80, а вот о Савиньи не говорит ни слова. Более того, Гримм проводит четкую границу между «историком права» (der historische и Rechtsgelehrte) «исследователем древности» (der Alterthumsforscher)81: если учесть, что под «историками права» очевидным образом подразумеваются люди, принадлежащие к соответствующему научному направлению, а к «исследователям древности» Я. Гримм относит себя самого, попытка причислить данного автора к интересующему направлению наталкивается на серьезное препятствие. Большое количество идентифицирующих высказываний можно найти в переписке исследуемых авторов. Например, Пухта в своих письмах к Савиньи упоминает множество прочно забытых в наше время имен мыслителей, чьи взгляды совпадали или не совпадали (как казалось Пухте) с его собственными. Например, он негативно высказывается о Тибо, Мюленбрухе и Маккельдее82, и, наоборот, положительно о Гуго и Хассе83. А вот отношение к одному из первых серьезных критиков исторической школы права, Гансу, у Пухты сложнее: в своем письме к Савиньи от 16 марта 1839 г. он утверждает, что Ганс крадет его мысли (т.е. размежевание с известным представителем гегельянства 79 Klemann B. Op. cit. S. 30. 80 Grimm J. Deusche Rechtsalterthümer. Berlin: Akademie Verlag, 1956. Bd. 1. S. VII. 81 Ibidem. 82 Bohnert J. Vierzehn Briefe… № 10. S. 52-53. 83 Ibid. № 1. S. 27, № 11. S. 56. 50 происходит не из-за различия, а, наоборот, из-за сходства воззрений)84. В своем отношении к другому юристу своего времени, Франке, Пухта на тот момент, по всей видимости, еще не утвердился и, хотя определенное представление о его работах уже сформировал, всё же посчитал нужным поинтересоваться мнением Савиньи85. При желании, такие примеры можно множить, увеличивая список лиц, принадлежащих или не принадлежащих к «исторической школе права» в глазах других лиц. Но для нас, в данном случае, важнее определить границы применимости такого подхода. Во-первых, далеко не всегда понятен критерий, который сам автор использует для дифференциации коллег на «своих» и «чужих». По крайней мере, в письмах Пухты к Савиньи таковой отсутствует, несмотря на огромное количество идентифицирующих высказываний. Во-вторых, сложившиеся мнения обоих авторов относительно того или иного мыслителя не всегда совпадают с его самоидентификацией. Самым ярким примером такой ситуации служит, пожалуй, фигура Тибо. Обычно ему отводится роль оппонента Савиньи, поскольку их полемика стимулировала оформление «основных идей исторической школы права» в знаменитой брошюре 1814 г. Тем не менее, сам Тибо определял себя как представителя «исторической школы права», более того, в некоторых своих произведениях он действительно высказывал взгляды, сходные с Савиньи, что дало повод П.И. Новгородцеву представить Тибо фигурой, мечущейся от одной точки зрения к другой86. На мой взгляд, для прояснения этой ситуации стоит обратиться к небольшой и редко цитируемой, но исключительно важной в контексте данных 84 Bohnert J. Vierzehn Briefe… № 10. S. 53. 85 Ibid. № 10. S. 54. 86 Новгородцев П.И. Указ. соч. С. 75 – 76. 51 рассуждений работе Тибо «О так называемой исторической и неисторической школе»87 1838 г. Автор уже на первых страницах мотивирует создание этого текста тем, что оба термина существуют и активно используются, но их смысл абсолютно не ясен современникам. Подчеркивая тесную связь научных споров той эпохи с политической практикой, Тибо выделяет два возможных пункта размежевания: либо дело в отношении к современному немецкому законодательству, либо это чисто научное разделение подходов к объяснению позитивного права, и с его точки зрения, разделение двух школ проходит преимущественно по первому пункту.88 Сам Тибо нисколько не сомневается в том, что право есть явление историческое и, следовательно, развивающееся во времени. Другое дело, что оно может переживать периоды как прогресса, так и регресса, а потому необходимо понимать, что это за норма и хороша ли она настолько, что ее следует признать прогрессивной. Исходя из этого, Тибо не только требует пристального анализа к положениям римского права, он утверждает, что к исторической школе права принадлежат те, для кого законодательство Юстиниана есть нечто навеки данное, по сей день актуальное и требующее лишь рефлексии, а не изменений.89 В то же время, Тибо подчеркивает, что само разделение на историческую и неисторическую школу права является мнимым и надуманным, поскольку оно призвано лишь затушевать конкретные политические мотивации: есть те, кто готов спекулировать римским правом в своих собственных целях, а есть те, кто служит истине и, следовательно, готов работать над выработкой правовых норм, понятных простому народу; и с этой 87 Thibaut A.F.J. Ueber die sogenannte historische und nichthistorische Schule. Heidelberg: Mohr, 1838. 88 Ibid. S. 6. 89 Ibid. S. 5 – 8. 52 точки зрения абсолютно неважно, «догматически» или «исторически» работает юрист90. Таким образом, вопреки мнению П.И. Новгородцева, Тибо вполне четко представлял себе, на каких позициях он стоит. Другое дело, что его точка зрения по поводу того, чем является историческая школа права, по отношению к которой, по логике Тибо, каждому следовало бы себя определить, могла сильно расходиться с мнением его современников и коллег. Итак, в случае с Тибо мы имеем, как минимум, три мнения, каждое из которых обосновано в своей «системе координат» и едва ли подлежит сопоставлению с другими. Иными словами, следуя за идентифицирующими и самоидентифицирующими высказываниями, мы оказались в ситуации, когда надо признать чью-то точку зрения верной, либо основываясь на ее аргументированности самим высказывающим, либо используя какие-то дополнительные критерии, например, пробуя установить путем сравнительного анализа идентичность (или сходство) воззрений. Но такой подход к делу, в конце концов, превратит выяснение смысла интересующего нас понятия (что, очевидно, носит технический, вспомогательный характер) в грандиозное исследование взаимосвязей и взаимовлияний едва ли не всех представителей юридической мысли Германии первой половины XIX столетия, что, в свою очередь, сделает практически ненужным всякое использование уточняемого термина. 90 «Denn kein Freund der Wahrheit kann es läugnen, daß der gesunde, einfache Verstand unsrer großen Praktiker, oder sogenannten bloßen Dogmatiker, den rechten Punkt oft viel besser getroffen hat, als die stolze Partei Derer, welche durch widernatürliche historische Dichtungen und Schraubereien die Wahrheit nicht selten auf die unnatürliche Weise verfälschten». См. Thibaut A.F.J. Op. cit. S. 6. 53 Конечно, масштаб этого гипотетического исследования едва ли вообразим. Но отказаться на этом основании от использования термина с неясным смыслом, но давно ставшим техническим, всё же нельзя, коль скоро для самих юристов того времени вопрос их принадлежности к исторической школе является столь животрепещущим. Таким образом, мы подошли к пониманию одного существенного обстоятельства: вопреки устоявшемуся мнению, историческая школа права была совершенно аморфным образованием, границы которого изменяются в зависимости от того, кто именно пытается их определить. Идентифицирующие и самоидентифицирующие высказывания каждого из ученых Германии того периода создают тот или иной образ исторической школы, который конкурирует с другими, аналогичными ему. Причем предпочесть какой-то из образов другому – это вновь вернуться к разделению на «фигуры» и «фон», от которого предполагалось уйти. Если углубляться дальше в этот заманчивый, но всё же факультативный для данной работы исследовательский сюжет, следует изучать взаимодействия конкурирующих стратегий создания исторической школы права. Например, то, как строго Пухта ограничивает круг своих респондентов91 и язвительно критикует оппонентов92, эпистолярного 91 наследия разительно Савиньи и контрастирует его с постепенным обширностью переходом от Уже в восьмом письме к Савиньи (по версии немецкого издателя, оно было первым содержательным) от 1 мая 1828 г. Пухта четко указывает, с кем он считает нужным состоять в переписке: в частности, речь идет о Савиньи, Гуго и Хассе («… ich fürchte, die Schrift möchte von Männern gelesen werden, wie Sie, Hugo; und Hasse, d.h. von solchen, von denen ich wünschte, sie hielten etwas auf mich, nämlich auch in Dingen, welche die Wissenschaft angehen.» См. Bohnert J. Vierzehn Briefe… S. 27.). 92 Например, Пухта крайне язвительно и грубо отзывается о Фёрстере, Гансе, Мюленбрухе. (см. Ibid. S. 30, 53.). 54 полемического задора ранних рецензий93 к примирительным увещеваниям конца 30-х-40-х гг.94 Другим возможным путем, основывающимся на исследовании содержательной стороны юридических учений первой половины XIX в., может стать конструирование исторической школы права из перспективы конкретных сюжетов. Обращение к истории концептов, истории отдельных понятий, через отношение к которым может быть проведена граница не только между исторической школой и другими направлениями мысли, ее окружающими, но и между конкретными авторами, симпатии и антипатии которых из локальной перспективы будут выглядеть более рельефно – вариант, тоже представляющийся перспективным. Историческую школу права следует прежде создать, нежели предполагать в качестве чего-то безусловно существовавшего и подлежащего изучению. Главное в этом вопросе – уйти от поисков единой, общей для всех приверженцев исторической школы права системы взглядов, которой, судя по многократности неудачных попыток ее описания, у юристов данного направления всё-таки не было. 93 См., например, Savigny F.K. von. Stimmen für und wider neue Gesetzbücher // Zeitschrift für geschichtliche Rechtswissenschaft. Bd. 3. 1817. S.1 – 52. 94 Например, Пухта соглашается с мнением Савиньи о необходимости примириться со Шталем («Dieser Dank ersteckt sich auch auf die Ermahnung die Sie mir geben, die äußerliche Differenz mit Stahl nicht dauern zu lassen; so bald sich eine Gelegenheit ergiebt, soll diese Ermahnung Frucht bringen.» См. Bohnert J. Vierzehn Briefe… S. 62.), правда, речь идет только о внешних разногласиях. Видимо, к 1840 г. Савиньи и Пухта, обладавшие уже значительным авторитетом в академической среде, выработали стратегию «поглощения» полемических оппонентов посредством формального примирения. Когда и как эта стратегия сформировалась, можно понять из спора респондентов в переписке 1839-1840 гг. где обсуждается вопрос, как следует обращаться с теми публикациями, которые должны были дискредитировать позицию Ганса, к тому времени уже умершего (См. Ibid. S. 57, 58.). 55 Глава 2. Представления Савиньи и Пухты о всеобщей истории права Наиболее существенные черты философии истории Савиньи и Пухты обнаруживаются в обобщающих концепциях – «всеобщих историях права», призванных фундировать конкретные историко-правовые исследования. Несмотря на то, что данные концепции обоих авторов уже неоднократно исследовали, однозначного их понимания до сих пор достичь не удалось. Если обратиться к истории изучения данного вопроса, дискуссию ведут вокруг двух проблем. Во-первых, речь идет о более общем вопросе о соотношении взглядов Савиньи и Пухты, который специфицируется применительно к их представлениям о всеобщей истории права. В этом отношении работа М. Кунце – пример апологии идейного единства обоих авторов95, а К.-Э. Меке – фундаментальных различий96. Во-вторых, на протяжении почти двух столетий остро обсуждался вопрос о влиянии на историософию исторической школы права достижений других мыслителей. В целом, в специальной литературе по данному вопросу сформировались три основных позиции: одни усматривали в концепциях Савиньи и Пухты рецепцию взглядов Шеллинга97, другие – авторов XVIII в. 95 Kunze M. Iherings Universalrechtsgeschichte. Zu einer unveröffentlichten Handschrift des Privatdozenten Dr. Rudolf Ihering // Rechtsgeschichte in den beiden deutschen Staaten (19881990). Beispiele, Parallelen, Positionen. Frankfurt a/M: Klostermann, 1991. S. 165. 96 Mecke Ch.-E. Begriff und System des Rechts bei Georg Friedrich Puchta. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 2009. S. 188. 97 Haferkamp G.W. Georg Friedrich Puchta und die «Begriffsjurisprudenz». Frankfurt a/M: Klostermann, 2004. S. 313-320. Wetzel G.W. Zweiter Nachruf auf Puchta // Puchta G.F. Kleine civilistische Schriften. Gesammelt und herausgegeben von A.A.F. Rudorff. Leipzig: Breitkopf und Härtel, 1851. S. XLVI. 56 (прежде всего, Монтескье и Гердера)98, третьи – Гегеля99. Предлагались и компромиссные варианты: например, В. Хеллебранд для творчества Пухты предложил периодизацию сродни той, что утвердилась в учебной литературе в отношении гегелевской философии, т.е. по месту пребывания философа; по мнению немецкого исследователя в нюрнбергский период своей деятельности Пухта тяготел к Гегелю, а в эрлангенский и мюнхенский на него оказывали влияние преимущественно Шеллинг и Шталь100. Иной вариант дифференциации в разное время предложили Канторович и Меке: оба они попытались разобрать концепции Савиньи и Пухты на отдельные элементы и искать историко-философские параллели именно на этом уровне101. Тем не менее, эти подходы, разрешив одни сложности, породили другие. Позиция Хеллебранда при всем ее пропедевтическом удобстве имплицитно содержит указание на резкий поворот в творчестве Пухты, который исходя из текстов последнего не вполне очевиден. Более того, Хеллебранд указывает на систематические симпатии Пухты к шеллинговской философии в вопросе об 98 Kunze M. Op. cit. S. 158. Mecke Ch-E. Op. cit. S. 190, 196. 99 Coing H. System, Geschichte und Interesse in der Rechtswissenschaft // Juristenzeitung. Tübingen: Mohr, 1951. S. 481 – 485. Ross A. Theorie der Rechtsquellen. Ein Beitrag zur Theorie des positiven Rechts auf Grundlage dogmenhistorischer Untersuchungen. Leipzig-Wien, 1929. S. 160. 100 Hellebrand W. Zum metaphysischen Voluntarismus bei Schelling, Georg Friedrich Puchta und in der römischen Jurisprudenz // Archiv für Rechts- und Sozialphilosophie. Bd. XLIV. 1958. S. 383. 101 Х.У. Канторович предложил функциональный анализ понятия «народный дух» и проследил, под влиянием каких авторов в творчестве исторической школы возникают те или иные функции (Kantorovicz H.U. Volksgeist und historische Rechtsschule // Historische Zeitschrift. Bd. 108. Heft 2. München: Oldenbourg, 1912. S. 295 – 325.) , К.-Э. Меке идет тем же путем, хотя и пытается придать набору выделенных элементов концепции Пухты характер целостной системы. 57 отношении воли и права, из-за чего творчество Пухты даже у самого интерпретатора оказывается вполне гомогенным. Позиция Канторовича и Меке упирается в конечном итоге в иной вопрос: а что обеспечивает целостность эклектично-пестрых историософских теорий Савиньи и Пухты? Риторика вида «как «исторический взгляд», так и «исторический метод» Савиньи есть дух от духа романтизма»102 или «Пухта принадлежит к традиции, которая в XVIII в. получила свою предварительную формулировку у Монтескье и Гердера»103 мало что проясняет, когда она не подкреплена подробными разъяснениями, каким образом романтизм или философия Гердера может успешно согласовать воззрения порядка десяти различных мыслителей конца XVIII – начала XIX вв. В первую очередь следует отметить, что сами способы изложения «всеобщей истории права» у Савиньи и Пухты уже любопытны, причем двумя обстоятельствами. Во-первых, Пухта специально посвятил этим проблемам несколько ранних текстов, тогда как Савиньи свое мнение по данному вопросу всегда проговаривал едва ли не вскользь, никогда не обращался ко всеобщей истории права как к самостоятельному исследовательскому сюжету. Вовторых, ни тот, ни другой автор не поднимались на более высокий уровень обобщения, стараясь строго придерживаться своих институциональных рамок, из-за чего между историей права и всякой другой историей, в том числе историей вообще, возникает определенный зазор. Первое из указанных обстоятельств не только наталкивает на мысль о стремлении Пухты к большей фундированности; речь идет о принципиально 102 «Und wie die «geschichtliche Ansicht», so ist auch die «geschichtliche Methode» Savignys, Geist vom Geiste der Romantik». См. Kantorovicz H.U. Op. cit. S. 303. 103 «Mit der Adaptierung des Begriffs des Volksgeistes für die Historische Rechtsschule steht Puchta ideengeschichtlich in einer sogar noch längeren… Tradition, die im 18. Jahrhundert durch Motesquieu und zuletz durch Herder ihre vorläufige Formulierung gefunden hatte». См. Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 196. 58 разных стратегиях всемирной истории разработки права. концепции, Савиньи, если призванной его, объяснить конечно, не ход считать исключительно прагматичным карьеристом, работавшим только с теми проблемами, которые имели конкретно-прикладной характер в условиях Германии того времени, предполагал подниматься ко всеобщей истории права от конкретных исследований эмпирического материала, тогда как Пухта таким исследованиям свою концепцию явно предпосылает. Таким образом, здесь можно усмотреть не только принципиальное различие между учителем и учеником, но и системные противоречия между двумя важнейшими историософскими стратегиями первой половины XIX в., которые условно можно обозначить идеалистическую». как Более «историко-позитивистскую» того, две и «философско- стратегии, традиционно противопоставляемые друг другу, оказываются институционально связанными как раз благодаря исторической школе права, что справедливо отметил еще Э. Ротхакер104. Самое интересное, что оба автора этих противоречий совершенно не осознают. Пухта последовательно излагает свои историософские взгляды в сочинениях 20-х гг.; последующие работы хотя и непременно содержат какието высказывания, имеющие отношения ко всеобщей истории права, в общем, не отличаются от тех, к которым Пухта пришел в ранних своих работах. При этом согласно опубликованным текстам переписки двух авторов, середина 20-х гг. – это время наибольших симпатий, даже заискиваний Пухты перед Савиньи. Особенно явно это заметно в письме Пухты от 1 мая 1828 г., где грань между вежливой скромностью и фанатичным желанием снискать расположение респондента совершенно стирается105. Эту довольно странную ситуацию можно 104 Rothacker E. Einleitung in die Geisteswissenschaften. Tübingen: Mohr, 1920. S. 43. 105 См. Bohnert J. Vierzehn Briefe Puchtas an Savigny // Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Göttingen. I. Philologisch-historische Klasse. Göttingen, 1979. S. 65. 59 попробовать объяснить историческими обстоятельствами: в середине 20-х гг. разгорелась полемика между Савиньи и видным гегельянцем Гансом, причиной которой стал упрек последнего в адрес первого как раз за то, что Савиньи, требуя исторического подхода к праву, о всеобщей истории права, собственно, еще не написал106. Такую работу опубликовал сам Ганс107. Таким образом, работы Пухты, призванные дискредитировать точку зрения Ганса, появились в очень важный момент, что, по всей видимости, и обеспечило благосклонность Савиньи к своему коллеге. Партийные преференции отодвинули концептуальные расхождения на задний план. Указанное различие в подходах Савиньи и Пухты очевидно диктует методику анализа их текстов: концепцию первого необходимо вычленять из отдельных цитат или, реже, специальных пояснений, тогда как точка зрения Пухты высказана развернуто, и ее выявление, в общем, не представляет серьезной проблемы. § 1. Понятие «народный дух» в философии Ф.К. фон Савиньи и Г.Ф. Пухты Давно установлено, что понятие «народный дух» (нем. der Volksgeist) представляет собой одну из самых употребимых философских универсалий в Германии конца XVIII – первой половины XIX вв. Тем не менее, выявление значений этого термина и у конкретных авторов, и, тем более, для философской мысли определенных периодов еще далеко от завершения, хотя интерес к этой 106 Haferkamp G.W. Op. cit. S. 126. 107 Gans E. Das Erbrecht in weltgeschichtlicher Entwickelung. 2 Bde. Berlin: Maurer, 1824- 1825. 60 проблеме породил уже несколько специальных работ108, не говоря уже о многочисленных упоминаниях в исследованиях, непосредственно «народному духу» не посвященных. Попытки выяснить, что именно обозначало данное понятие в философии Савиньи и Пухты, предпринимались неоднократно и продолжаются до сих пор, причем они уже вышли за рамки частного сюжета. Так, К.-Э. Меке признал народный дух концептом, на котором было возведено всё учение исторической школы права, и вместе с тем отказал этому понятию в историософском содержании, по крайней мере в творчестве Савиньи109. Этот отказ вполне укладывается в исследовательскую логику данного автора, последовательно размежевывающего, с одной стороны, историческую школу права и немецкий идеализм, а с другой стороны, Савиньи и Пухту; если интересующий нас термин важен для гегелевской философии истории, он, согласно логике К.Э. Меке, не должен иметь соответствующие коннотации в философии Савиньи и Пухты. Вместе с тем, немецкий автор указал, что в представлениях о «народном духе» сказалось влияние Монтескье и Гердера на историческую школу права110. Некоторую ущербность подхода К.-Э. Меке легко показать, если вспомнить об очевидной «структурной» особенности всякой философии истории. Для того, чтобы регистрировать какие-то изменения, требуется 108 Из исследований понятия в связи с правовой проблематикой стоит отметить: Schröder J. Zur Vorgeschichte der Volksgeistlehre. Gesetzgebungs- und Rechtsquellentheorie im 17. und 18. Jahrhundert // Savigny-Zeitschrift für Rechtsgeschichte. Germanistische Abteilung, Bd. 109. Wien: Böhlau, 1992. S. 1 – 47; Mährlein C. Volksgeist und Recht: Hegels Philosophie der Einheit und ihre Bedeutung in der Rechtswissenschaft. Würzburg: Königshausen & Neumann, 2000. 109 Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 188, 191 – 192. 110 Ibid. S. 196. 61 указать нечто неизменное, что могло бы послужить основанием для сравнения. В этом смысле учение о народном духе не могло не иметь историософского содержания, другой вопрос – было ли оно в этот контекст сознательно помещено самими авторами. Нельзя забывать о том, что степень участия народного духа в истории народа может определяться совершенно по-разному: например, Монстескье мало говорил о механизмах, благодаря которым народный дух порождает язык, обычаи, право и т.д., и, в отличие от Гегеля, не прояснил связь между духами разных народов. Тем не менее, для обоих авторов понятие «народный дух», безусловно, было историософским. Кстати, именно представления о народном духе нередко указывались в качестве звена, связующего историческую школу права с другими предшествующими и современными ей философскими системами, причем общность представлений о народном духе нередко вызывала желание выстроить зависимость Савиньи и Пухты от какой-либо значимой «вершины» философской мысли. Именно такой подход объединяет работы Э. Мёллера111и Х. Канторовича112 c более современными исследованиями И. Бонерта113 и Х.П. Хаферкампа114, несмотря на существенные различия их итоговых выводов. Даже в новейшей работе К.-Э. Меке эти поиски взаимозависимостей не прекратились, поменялось только их направление: данный автор противостоит утверждениям о зависимости «исторической школы права» от немецких идеалистов столь решительно, что в ряде случаев утверждает прямо 111 Moeller E. von. Die Entstehung des Dogmas von dem Ursprung des Rechts aus dem Volksgeist // Mitteilungen des Instituts für Österreichische Geschichtsforschung. Bd. 30. Innsbruck: K.K. Wagner’sche Universitäts-Buchhandlung, 1909. S. 1 – 50. 112 Kantorovicz H.U. Op. cit. S. 296. 113 Bohnert J. Über die Rechtslehre Georg Friedrich Puchtas (1798-1846). Karlsruhe: Müller, 1975 (Freiburger rechts- und staatswissenschaftliche Abhandlungen, Bd. 41). 114 Haferkamp H.-P. Op. cit. 62 противоположное устоявшемуся в литературе мнению о связи Пухты с Шеллингом: в частности, что именно «учение исторической школы права» о народном духе оказало влияние на взгляды Шеллинга, а не наоборот115. Специально интересовавшийся историей термина «народный дух» Х. Канторович пытался подойти к проблеме более комплексно и специально подчеркивал, что данное понятие употребляли такие разные авторы, как Вико, Вольтер, Монтескье, Гердер, В. фон Гумбольдт, Я. Гримм, Шеллинг и Гегель116, но в конечном счете представил Савиньи и Пухту всего лишь эклектиками, собравшими свое учение о народном духе из обрывков других концепций, причем если оригинальность Савиньи состояла лишь в формулировках, то Пухте, видимо, Х. Канторович отказал даже в этом117. Вновь идти этим путем и пытаться воссоздать общую картину употребления термина, чтобы потом найти в ней место для исторической школы права было бы задачей, которую можно решить только в рамках отдельного масштабного исследования. Поэтому по необходимости придется ограничиться анализом высказываний Савиньи и Пухты о народном духе и указанием на наиболее продуктивный ракурс возможных историко- философских сопоставлений. Очевидным маркером принадлежности Савиньи и Пухты к чьей-либо концепции народного духа могла бы быть сама форма понятия, поскольку употребление терминов зачастую не просто указывает на общность проблематики, но и служит конкретной отсылкой к иным концепциям, с которыми автор соглашается, либо, наоборот, собирается полемизировать. 115 Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 152 – 153 со ссылкой на Hollerbach A. Rechtsgedanke bei Schelling. Quellenstudien zur seiner Rechts- und Staatsphilosophie. Frankfurt a/M: Klostermann, 1957. S. 248. 116 117 Kantorovicz H.U. Op. cit. S. 296. Ibid. S. 313. 63 О необходимости прослеживать историю бытования термина отчетливо свидетельствуют малообоснованные допущения современных исследований, формой термина пренебрегающих. Так, Б. Клеманн утверждает, что термин «народный дух» не был ни собственным изобретением Савиньи и Пухты, ни позаимствован у Гегеля. Правда, откуда он появился, автор конкретно не говорит, туманно указывая на возможное влияние «Речей к немецкой нации» Фихте и работы А. Фейербаха «Несколько слов об историческом правоведении и едином германском законодательстве»118. Правда, ни в том, ни в другом тексте слово «Volksgeist» не употребляется: Фихте говорит только о «Nationalcharakter eines Volks»119, а Фейербах предпочитает «der Geiste des Volks»120. Впрочем, в Германии понятие «народный дух» бытовало в нескольких вариантах: «Geist des Volkes», «Geist dieses Volkes», «Nationalgeist» и т.д. Тот факт, что, к примеру, Юстус Мёзер использует все эти варианты в равной степени121, как нельзя лучше свидетельствует о неустойчивости формы даже в пределах творчества одного автора, не говоря уже о каких-то течениях. Сама эта неустойчивость, возможно, обусловлена проблемой перевода терминологии 118 Klemann B. Rudolf Jering und die Historische Rechtsschule. Frankfurt a/M-Bern-New York-Paris: Lang, 1989 (Rechtshistorische Reihe, Bd. 70). S. 26. 119 Fichte J.G. Reden an die deutsche Nation // http://www.zeno.org/Philosophie/M/Fichte,+Johann+Gottlieb/ Reden+an+die+deutsche+Nation/8.+Was+ein+Volk+sey,+in+der+h%C3%B6hern+Bedeutung+des +Worts,+ und+was+Vaterlandsliebe 120 Feuerbach P.J.A. Einige Worte über historische Rechtsgelehrsamkeit und einheimische teutsche Gesetzgebung // Anselms von Feuerbach kleine Schriften vermischten Inhalts. Nürnberg: Otto, 1833. S. 139. 121 Kantorovicz H.U. Op. cit. S. 300. 64 Монтескье, который, как известно, оказал сильное влияние на мыслителей Германии XVIII в.122. Слово «Volksgeist» впервые появилось в одной из ранних работ Гегеля – «Народная религия и христианство» 1793 г.123, и данной форме он не изменил и впоследствии. Однако, вопреки мнению Х.Х. Якобса124, «Volksgeist» – термин не только гегелевский. Известен факт, что романтики Арним и Брентано принимали непосредственное участие в издании сборника «Des Knaben Wunderhorn», в котором фигурировал «lebendiger Volksgeist»125, что важно по двум обстоятельствам. Во-первых, использование термина «народный дух» в «гегелевской» форме еще ничего не доказывает, поскольку она очевидно не зарезервирована за указанным философом. Во-вторых, помня о близости Савиньи и к упомянутым романтикам, и к Мёзеру, едва ли можно сомневаться в том, что основатель «исторической школы права» был знаком с интересующим нас понятием в разных вариациях. Тем не менее, в тексте работы 1814 г. «О призвании нашего времени к законодательству и юриспруденции» Савиньи не употребляет его вообще, заменяя более пространными «общим убеждением народа» («gemeinsame Überzeugung des Volkes»), «общим сознанием народа» («gemeinsame Bewußtsein des Volkes») и «сущностью и характером народа» («Wesen und Charakter des 122 123 Kantorovicz H.U. Op. cit. S. 297. Каримский А.Н. Философия истории Гегеля. М.: Изд-во Московского университета, 1988. С. 13. 124 Jakobs H.H. Die Begründung der geschichtlichen Rechtswissenschaft. Paderborn- München-Wien-Zürich: Schöningh, 1992. (Rechts- und Staatwissenschaftliche Veröffentlichungen der Görres-Gesellschaft, Neue Folge, Heft 63). S. 55. 125 Kantorovicz H.U. Op. cit. S. 301. 65 Volkes»)126. Более того, термин «Volksgeist» Савиньи впервые и неоднократно употребил только в «Системе современного римского права», которая увидела свет в 1840 г.127 Если представить Савиньи сторонником терминологической строгости, то данную ситуацию легко было бы объяснить тем, что мыслителя беспокоила первоначальная неустойчивость формы, поэтому он сначала решил заменить термин более описательными вариантами, а затем, когда понятие устоялось, стал им пользоваться. Но если дело обстоит именно так, то почему Савиньи не прибег к разъяснениям ни в первом случае, когда можно было бы использовать термин с необходимыми пояснениями, ни во втором, когда настойчивое использование слова «Volksgeist» явно бросается в глаза читателю? Более того, Савиньи не только не выбрал какой-то один вариант, он не проводит никакого различия между терминами «народ» (das Volk) и «нация» (die Nation), как и между «общим убеждением», «общим сознанием» и «сущностью народа», хотя, строго говоря, эти термины уже исходя из своей формы должны обозначать нечто различное. Другое возможное объяснение состоит в том, что четкое представление о «народном духе» у самого Савиньи сформировалось где-то между двумя указанными датами. Однако если принять такое объяснение, то все размышления о генезисе права, ставшие едва ли не центральным пунктом учения Савиньи и его последователей, теряют смысл, поскольку они основываются как раз на концепции народного духа. Действие народного духа 126 Savigny F.K. von. Vom Beruf unserer Zeit für Gesetzgebung und Rechtswissenschaft // Thibaut und Savigny. Zum 100jährigen Gedächtnis des Kampfes um ein einheitliches bürgerliches Recht für Deutschland. 1814-1914. Die Originalschriften in ursprünglicher Fassung mit Nachträgen, Urteilen der Zeitgenossen und einer Einleitung. Herausgegeben von J. Stern. Berlin: Vahlen, 1914. S. 76, 77. 127 Savigny F.K. von. System des heutigen Römischen Rechts. Bd. 1. Berlin, 1840. S. 17, 20. 66 в искусстве, литературе и языке, народный дух как выражение народной индивидуальности, связь народного духа и права – все эти идеи можно найти как в ранних, так и в поздних сочинениях Савиньи, подчас даже в сходных формулировках. По всей видимости, наиболее логичным объяснением отсутствия термина «Volksgeist» в раннем тексте Савиньи представляется желание избежать возможных соотнесений со сходными концепциями. В пользу этой версии говорит тот факт, что в работе Тибо «О необходимости всеобщего гражданского законодательства для Германии», против которого брошюра Савиньи была направлена, интересующий нас термин как раз встречается, что было подмечено еще Э. Мёллером128. Едва ли мы можем уверенно сказать, хотел ли Савиньи размежеваться также с германской рецепцией идей Монтескье, с немецкими романтиками или кем-либо еще; важно то, что он в 1814 г. определенно хотел представить свою концепцию как самостоятельную. Впрочем, как заметил Х. Канторович, Савиньи цитирует работу Тибо по первому изданию его сочинения, где искомого слова еще нет, а не по второму, где оно появилось129. Хотя Савиньи мог не знать о втором издании, но если предположить, что знал (было бы странно в разгар полемики перестать следить за сочинениями оппонента), то указанное объяснение всё же получает косвенное подтверждение: главе исторической школы права нужен был термин, но не те отсылки, которые могло принести с собой его употребление. Как известно, в 1840 г. ситуация была существенно иной: Савиньи не выходил на авансцену юридической науки, он был признанным лидером авторитетного направления. 128 Moeller E. von. Op. cit. S. 45. 129 Kantorovicz H.U. Op. cit. S. 301. 67 В то же время, нельзя забывать о важном историко-философском обстоятельстве: 30-е и 40-е гг. XIX в. – это время гегельянцев, занимавших большинство философских кафедр в германских университетах. То, что Савиньи начинает пользоваться интересующим нас термином именно в это время, можно рассматривать как претензию на интерпретацию гегелевского наследия. Поскольку последнее утверждение требует уже содержательного анализа интересующего понятия, стоит закончить с формальной стороной вопроса и сказать несколько слов о Пухте. Ситуация с употреблением термина «народный дух» в работах ученика и последователя Савиньи выглядит существенно проще. Во-первых, «Volksgeist» появляется еще в ранних работах Пухты, и никуда не исчезает в более поздних. Концепция народного духа была впервые озвучена в 1828 г. в первом томе «Обычного права»130, хотя до этого само слово уже мелькало в двух рецензиях 1826 г. (на книги Ганса и Циммерна)131. Что интересно, обе рецензируемые работы были посвящены именно истории права, причем работа Ганса (одного из самых известных гегельянцев того времени) – всеобщей истории132. Во-вторых, известно, что Пухта еще в середине 10-х гг. XIX в. познакомился с гегелевской философией во время обучения в нюрнбергской 130 Puchta G.F. Gewohnheitsrecht. Theil 1. Erlangen: Palm, 1828. S. 3. 131 Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 147. 132 Gans E. Das Erbrecht in weltgeschichtlicher Entwickelung. Eine Abhandlung der Universalrechtsgeschichte von Dr. Eduard Gans. Bd. 1. Berlin: Maurer, 1824. Bd. 2. Berlin: Maurer, 1825. Zimmern S.W. Geschichte des Römischen Privatrechts bis Justinian. Bd. 1. Abt. 1, 2. Heidelberg: Mohr, 1826. 68 гимназии, и был сильно ею впечатлен, а впоследствии прямо называл себя гегельянцем133. Важно отметить, что Пухта пользуется терминами Савиньи, которые последний употреблял в качестве альтернативы «народному духу» – «всеобщее убеждение нации»134, «сознание народа»135, «народный характер»136 и т.д., поэтому не стоит вслед за Х.Х. Якобсом думать, что отсутствие термина «народный дух» в ранних работах Савиньи свидетельствует о серьезных первоначальных расхождениях позиций учителя и ученика137. Традиционно термин «народный дух» у Савиньи и Пухты рассматривался в перспективе их философии права и политической философии, историософскому значению этого понятия, насколько я могу судить, внимания уделялось существенно меньше. Первое, что необходимо отметить в связи с содержательным анализом термина, учение о народном духе не было систематически изложено ни Савиньи, ни Пухтой, из чего можно заключить, что оба они были точно уверены в том, что их поймут, и совершенно не пытались это понятие проблематизировать, т.е. «народный дух» был, скорее, отсылкой к хорошо знакомой концепции, нежели самостоятельным изобретением. Для нас вышеуказанное обстоятельство важно еще и потому, что оно в значительной мере изменяет подход к проблеме: следует говорить лишь о некоторых 133 В письме Савиньи от 17 августа 1829 г. Пухта пишет: «…und ich getraue mich, heute einen besseren Hegelianer vorzustellen, als Gans…» (См. Bohnert J. Vierzehn Briefe… S. 31). 134 Puchta G.F. Vorlesungen über heutige römische Recht. Leipzig: Tauchnitz, 1854. S. 23. 135 Ibid. S. 25. 136 Puchta G.F. Lehrbuch für Institutionen-Vorlesungen. München: Weber, 1829. S. 23. 137 Jakobs H.H. Die Begründung der geschichtlichen Rechtswissenschaft. Paderborn- München-Wien-Zürich: Schöningh, 1992. (Rechts- und Staatwissenschaftliche Veröffentlichungen der Görres-Gesellschaft, Neue Folge, Heft 63). S. 55. 69 аспектах этого понятия, нежели о какой-то разработанной концепции, как ее пытались представить в предшествующей специальной литературе. Смену ракурса с философско-правовой на историософскую проблематику можно отчасти легитимировать особенностями оформления текста Савиньи: в «Системе современного римского права» все ключевые термины, когда они употребляются в первый раз (иногда не только в первый), специально выделены, а «народный дух» в таковые не попал. Если внимательно присмотреться, то выделенные слова – преимущественно правовой тематики («Rechtsverhältniß», «Privatrecht», «Volksrecht», «positives Recht» и т.д.), но среди них есть и сравнительно «нейтральные», но все же напрямую связанные с правом «Tradition»138 и «Staat»139, но не «Volksgeist». Историософский смысл этого понятия хорошо заметен в конкретных высказываниях. Так, знаменитое сравнение права и языка Савиньи развивает следующим образом: «В языке мы находим постоянное усовершенствование и развитие, и таким же образом в праве… Сам народ узнает в этом естественном процессе развития не только изменение вообще, но и определенную упорядоченную смену состояний, и каждое из этих состояний обладает своим своеобразным отношением к особому проявлению народного духа, посредством которого производится право»140. Народный дух оказывается связан даже не с процессуальностью вообще, чего уже было бы достаточно для признания за этим термином историософского значения, но с процессами 138 Savigny F.K. von. System… Bd. 1. S. 20. 139 Ibid. S. 22. 140 «So finden wir in der Sprache stete Fortbildung und Entwicklung, und auf gleiche Weise in dem Recht… Allein das Volk erfährt in diesem natürlichen Entwicklungsprozeß nicht blos eine Veränderung überhaupt, sondern auch in einer bestimmten, regelmäßigen Folge der Zustände, und unter diesen Zuständen hat ein jeder sein eigenthümliches Verhältnis zu der besonderen Aüßerung des Volksgeistes, wodurch das Recht erzeugt wird.» См. Ibid. S. 17. 70 определенного рода, прежде всего, с «упорядоченной сменой состояний», которые и составляют историю народа, хотя из этой фразы не ясно, что за состояния имеются в виду. Однако, наряду с «упорядоченной сменой состояний» Савиньи упоминает и другой термин – «развитие» (die Entwicklung), занимающий важное место в историософском словаре той эпохи. Хотя значения у этого понятия могут быть различными, в данном случае авторские уточнения позволяют предположить, что лидер исторической школы ориентируется на Гегеля, для которого тоже принципиально важен порядок членов выстраиваемой им структуры, место в логической цепочке. В другой фразе Савиньи подчеркивает, что именно народный дух обеспечивает связь времен: «Но если мы рассматриваем народ как естественное единство и потому как носителя позитивного права, то нам позволено при этом думать не только о постоянно содержащихся в нем единичных; скорее, это единство проходит сквозь сменяющие друг друга поколения, таким образом, объединяя настоящее с прошлым и будущим»141. В данном случае Савиньи решает важную историософскую проблему: поскольку именно народный дух обеспечивает идентичность того или иного национального образования, хронологически разные состояния вообще можно представлять как единый процесс, без чего не было бы принципиально возможным рассуждать ни об истории права, ни, в более общем смысле, об истории народа. Наконец, Савиньи устанавливает связь народного духа с общечеловеческим: «Это воззрение, согласно которому индивидуальный народ является созидателем и носителем позитивного или действительного права, 141 «Wenn wir aber das Volk als eine natürliche Einheit, und insofern als den Träger des positiven Rechts betrachten, so dürfen wir dabei nicht blos an die darin gleichzeitig enthaltenen Einzelnen denken; vielmehr geht jene Einheit durch die einander ablösenden Geschlechter hindurch, verbindet also die Gegenwart mit der Vergangenheit und der Zukunft». См. Savigny F.K. von. System... Bd. 1. S. 20. 71 могло бы показаться слишком ограниченным тем многим, которые более склонны приписывать это созидание (права – Н.А.), скорее, всеобщему человеческому духу, а не отдельному народному. Но при более внимательном рассмотрении обе эти точки зрения не кажутся чем-то противоположным. То, что действует в отдельном народе – всеобщий человеческий дух, который открывается в нем индивидуальным образом»142. Эти фразы можно рассматривать как сближение с теорией естественного права и, таким образом, встать на позицию критиков исторической школы, упрекавших ее именно в «неисторичности»143. Но если речь идет об этой теории, то почему Савиньи предпочитает переформатировать проблему и выяснять не отношение права конкретного народа к естественному, а общечеловеческого духа к народному? Далее по тексту хорошо видно, зачем Савиньи нужен общечеловеческий дух: точно таким же образом, как хронологически разные состояния одного народа соединяются в единый исторический процесс благодаря действию народного духа, устанавливается связь между различными правовыми системами, т.е. от истории права конкретного народа Савиньи поднимается на 142 «Diese Ansicht, welche das individuelle Volk als Erzeuger und Träger des positiven oder wirklichen Rechts anerkennt, dürfte Manchen zu beschränkt erscheinen, welche geneigt seyn möchten, vielmehr dem gemeinsamen Menschengeist, als dem individuellen Volksgeist, jene Erzeugung zuzuschreiben. In genauerer Betrachtung aber erscheinen beide Ansichten gar nicht als widerstreitend. Was in dem einzelnen Volk wirkt, ist nur der allgemeine Menschengeist, der sich in ihm auf individuelle Weise offenbart». См. Savigny F.K. von. System... Bd. 1. S. 20. 143 Этот взгляд в отечественной литературе представлен П.И. Новгородцевым (Новгородцев П.И. Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба. Опыт характеристики основ школы Савиньи в их последовательном развитии. М.: Университетская типография, 1896.), а в немецкой, к примеру – Э.-В. Бёкенфёрде (Böckenförde E.-W. Die Historische Rechtsschule und das Problem der Geschichtlichkeit des Rechts // Collegium philosophicum. Basel: Schwabe, 1965. S. 9 – 36.). 72 уровень всеобщей истории права. Справедливости ради следует отметить, что в данном случае эти рассуждения носят, скорее, прикладной характер: Савиньи нужно было обосновать рассмотрение современного ему германского права как римского. Но у этих рассуждений есть очевидное историософское следствие – принципиальная возможность излагать всеобщую историю не как набор отдельных национальных историй, а в некотором смысловом единстве. Эти рассуждения Савиньи перекликаются с гегелевской историософской концепцией, в которой, как известно, всякий народный дух является воплощением мирового духа, который выступает своего рода локомотивом истории и в то же время обеспечивает ее целостность. Не менее ярко историософское значение исследуемого термина заметно в творчестве Пухты. Излагая периоды развития римского права «как права римского народа», данный автор в одном из мест специально указывает, что «jus civile имело в качестве основания Законы 12 таблиц, и было в дальнейшем развито отчасти непосредственным действием народного духа, … отчасти посредством Leges и Senatusconsulta».144 Таким образом, история народа, а точнее, ее стадиальность, как и у Савиньи, оказывается связана с действием народного духа. Те же самые стадии, только применительно к истории всякого права, Пухта обрисовал еще раньше, в работе 1825 г. «Энциклопедия как Введение к лекциям об Институциях», причем их изложение завершается переходом к всеобщей истории права: «Другой вопрос состоит в том, относится ли право 144 «Das jus civile hatte zur Grundlage die XII. Tafeln, und wurde weiter entwickelt, theils durch die unmittelbaren Wirkungen des Volksgeistes, … theils durch Leges und Senatusconsulta». См. Puchta G.F. Lehrbuch… S. 18. 73 того или иного народа к мировой истории…»145, или, в более общем смысле, являются ли те или иные народы «непосредственными всемирно- историческими моментами»146? При этом, сам ход всемирной истории права Пухта представляет себе как процесс ступенчатого поступательного движения, в котором «предшествующие ступени сохраняются в последующих»147. Пожалуй, именно в этом моменте близость историософских взглядов Пухты гегелевской философии истории наиболее очевидна. Ступенчатый прогресс, диалектическое «снятие», одновременно являющееся и уничтожением, и сохранением, и подъемом на более высокую ступень, а также признание только отдельных народов историческими – характерные черты именно гегелевских представлений. Конечно, на это можно возразить, что в 1825 г. Пухта еще не пользуется исследуемым понятием, а потому вышеприведенные рассуждения только с некоторой натяжкой имеют отношение к проблеме народного духа. Но здесь работает тот же аргумент, что был приведен выше в связи с Савиньи: ставшее маркером исторической школы учение о генезисе права, которое Пухта, в целом, разделял со своим учителем, без представлений о народном духе просто обессмысливается. Таким образом, Пухта, как и Савиньи, формально прибегает к термину уже после того, как он был содержательно ими освоен, а потому о том, под чьим именно воздействием он появился, однозначно судить крайне затруднительно, 145 поскольку содержание термина «народный дух» «Eine andere Frage ist aber: gehört das Recht dieses oder jenes Volks zur Weltgeschichte…». См. Puchta G.F. Encyclopädie als Einleitung zu Institutionen-Vorlesungen. Leipzig-Berlin: Reimer, 1825. S. 33. 146 «Eine Menge Völker bilden für sich gar kein unmittelbar weltgeschichtliches Moment, sondern nur untergeordnete, theils als unterlagen für andere, theils nur mit anderen zusammen. Andere sind vollkommen weltgeschichtlich…». См. Ibidem. 147 «… die frühere Stufe auch in der späteren fortlebt». См. Ibid. S. 13. 74 историософией явно не исчерпывается, а воссоздание полной картины его использования по-прежнему требует масштабного исследования. Если в своих философско-исторических концепциях Савиньи и Пухта пользуются им сходным с Гегелем образом, это еще не доказывает, что из другой исследовательской перспективы (например, с точки зрения правовой систематики) ситуация не будет выглядеть иначе. В конце концов, мы упираемся в вопрос конструирования учения исторической школы права из каких-то базовых принципов, что, как уже говорилось в предыдущей главе, оказалось непродуктивным. Подобная ситуация заставляет переосмыслить степень важности этого исследования для решения вопроса о взаимоотношениях исторической школы права с другими историософскими концепциями их эпохи. § 2. «Всемирная история права» против «универсальной» Если использование термина «народный дух», очевидно, сближало Савиньи и Пухту с их современниками, то другая проблема, кстати, ими самими опознанная и поставленная, наоборот, размежевывала: должен ли историк права затронуть все существовавшие на земле правовые системы и создать всеохватную «универсальную историю права» (die Universalrechtsgeschichte), или же он должен только обозначить ее магистральный путь и задать правила, согласно которым любая правовая система могла бы быть расположена на пути движения «всемирной истории права» (die Weltgeschichte des Rechts) или вне его? К.-Э. Меке справедливо заметил, что четкая формулировка этой проблемы в рамках исследуемого направления – заслуга Пухты, а не кого-либо из его соратников, и обращено указанное противопоставление было, в первую 75 очередь, против Ганса148. Таким образом, современный германский исследователь сразу задает основные ориентиры последующего анализа: вопервых, подход Пухты к истории права отличается от подхода Савиньи, вовторых, помня о том, что Ганс был одним из первых «ортодоксальных» гегельянцев, автор утверждает, что историософия Пухты, в целом, отличается от гегелевской149. Иными словами, К.-Э. Меке сразу постулирует независимость и оригинальность Пухты по отношению к двум современникам, оказавшим на него серьезное влияние. В то же время, немецкий исследователь почему-то не заметил, что данные терминологические дефиниции не являются собственным изобретением Пухты: они фигурировали еще в получившей широкую известность лекции Ф. Шиллера «Что такое универсальная история и для какой цели ее изучают». Так, известный мыслитель употребил оба термина («всемирная история» и «универсальная история»), причем в том же значении: первая из них представляет собой совокупность всего произошедшего, осмысленную определенным телеологическим образом (постепенное раскрытие внутренних потенций человека), вторая – свод ответов на любой частный исторический вопрос150. В связи с этим фрагментом лекции важно отметить два обстоятельства: во-первых, озвученное различение двух историй было повторено Гегелем, правда, в других терминах («Gang der Welt»; «Gang der Weltgeschichte»), вовторых, не вполне ясно, к какой из двух историй тяготел сам Шиллер: проект всеобщей истории изложен без каких-либо негативных коннотаций и построен на романтической идее о постепенном самораскрытии познающего и 148 Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 186. 149 Ibid. S. 148 – 149. 150 Schiller F. Was heißt und zu welchem Ende studiert man Universalgeschichte? // Der Teutsche Merkur. Bd. 4. Weimar: Hoffman, 1789. S. 20 – 21. 76 постепенного восхождения от варварства до уровня «мыслителя, преисполненного духом»151; в то же время, лекция посвящена, скорее, необходимости универсальной истории, что следует из ее названия. Вместе с тем, всеобщая история, как ее понимает Шиллер, крайне похожа на ту, которую излагал Гердер в своих «Идеях к философии истории человечества». Возможно, романтическая историософия, в том виде, в котором она предстает в тексте Шиллера, в историко-философском плане служит связующим звеном между Гердером и Гегелем. В любом случае, если исходить только из указанных дефиниций, историческая школа права могла с равным успехом ориентироваться на любого из трех авторов, а потому надо обращаться к интересующим концепциям более обстоятельно. Представления Савиньи о всемирной истории права в достаточно эскизной, но всё же вполне четкой формулировке можно обнаружить еще в статье «Голоса за и против новых юридических кодексов», вышедшей в 1817 г.152. Обрисовывая диспозицию мнений в юридической науке, Савиньи среди прочего упрекает одного из своих полемических оппонентов – Тибо – в предположении, будто история права должна охватить вообще все народы на земле, и утверждает целесообразность более выборочного подхода к истории 151 «Welche Zustände durchwanderte der Mensch, bis er von jenem Aeussersten zu diesem Aeussersten, vom ungeselligen Höhlenbewohner – zum geistreichen Denker, zum gebildeten Weltmann hinaufstieg? – Die allgemeine Weltgeschichte giebt Antwort auf diese Frage.» См. Schiller F. Op. cit. S. 20. 152 Savigny F.K. von. Stimmen für und wider neue Gesetzbücher // Zeitschrift für geschichtliche Rechtswissenschaft. Bd. 3. 1817. S. 1 – 52. 77 права153. Более того, основатель исторической школы сразу переводит персональную полемику в плоскость противостояния направлений, указывая на существование предшественников Тибо, в частности П.И.А. Фейербаха154. Однако, интереснее всего небольшое предварительное замечание Савиньи: по его мнению, Тибо подобным требованием открывает истории права «новую необычную перспективу» («eine neue auffallende Aussicht»)155. Это короткое замечание чрезвычайно важно, если вспомнить о неоднократно высказывавшемся в специальной литературе тезисе об усвоении исторической школой права гердеровских идей156. Если для Савиньи интерес к истории всех, а не отдельных народов представляет собой нечто новое и необычное, с философией истории Гердера он либо не был знаком, либо не считал ее значимой для юридических дискуссий. Важно отметить, что Савиньи интересуется не столько самими представлениями об истории права, сколько их методологическим основанием. Изучение права всех народов отрицается, во-первых, потому, что оно не может быть основано на источниках из-за их неполноты или полного отсутствия157, а во-вторых, потому, что «право чужих народов имеет для нас совсем не одинаковый интерес»158. 153 «…wurde nach seiner (Тибо–Н.А.) Meinung die Rechsgeschichte, nicht mehr auf ein einzelnes Volk beschränkt, alle Völker umfassen können.» См. Savigny F.K. von. Stimmen… S. 4. 154 Ibidem. 155 Ibidem. 156 Kantorowicz H.U. Op. cit. S. 305 – 306. Mecke Ch-E. Op. cit. S. 196. 157 «Außerdem aber ist wohl zu bedenken, dass es für das Recht der allermeisten Völker und Zeiten an allem irgend brauchbaren geschichtlichen Material fehlen muß». См. Savigny F.K. von. Stimmen… S. 5 – 6. 158 «Die Rechte der ganz fremden Nationen aber haben wieder ein sehr ungleichartiges Interesse für uns…» См. Ibid. S. 7. 78 Нетрудно заметить, что первая из установок Савиньи (мы можем работать только с тем, о чем у нас имеется эмпирический материал), резко размежевывает его с проектами, предполагающими возможность спекулятивной дедукции исторического процесса, например, с предложенным Фихте в «Основных чертах современной эпохи»159. Таким образом, предполагаемая, например, Е.А. Косминским близость историософии Фихте и исторической школы права160 имеет под собой меньше оснований, чем казалось советскому историографу. По той же причине (отказ от возможности спекулятивной дедукции исторического процесса) Савиньи расходится и с историософией Шеллинга. Реконструкция последней представляет собой отдельную исследовательскую задачу, интересную не только в контексте данного исследования, поэтому стоит сделать несколько предварительных замечаний. Шеллинг никогда специально не занимался философией истории, поэтому ни в одном из текстов мы не можем найти ее четкого, дидактического изложения. В то же время, в более или менее развернутом виде она встречается во многих шеллинговских текстах, например, в «Системе трансцендентального идеализма», «Мировых эпохах», «Историко-критическом введении». Если всегда помнить о внутренней эволюции взглядов философа, позицию Шеллинга неизбежно придется прослеживать по нескольким текстам. В самом конце трактата «Размышления о сущности человеческой свободы и связанных с нею предметов» Шеллинг делает интересное замечание: 159 Фихте И.Г. Основные черты современной эпохи // Фихте И.Г. Соч. в 2-х тт. Т. 2. СПб.: Мифрил, 1993. C. 360 – 617. 160 Именно с Фихте данный автор начинает лекцию об исторической школе права. См. Косминский Е.А. Историография средних веков. V в. – середина XIX в. Лекции. Под ред. С.Д. Сказкина, Е.В. Гутновой. А.Я. Левицкого. Ю.М. Сапрыкина. М.: Изд-во Московского университета, 1963. С. 291 – 294. 79 «Если лишить философию диалектического принципа…, то ей действительно не останется ничего другого, как искать опору в истории и руководствоваться традицией…, видя в ней источник и руководящую нить. Тогда настанет время, когда и для философии начнут искать норму и основу в истории, подобно тому как некогда у нас пытались создать поэзию на основе изучения поэтических произведений всех народов. Мы питаем величайшее почтение к глубокомыслию исторических исследований… И тем не менее мы думаем, что истина нам ближе и что решение всех проблем, возникших в наше время, следует искать сначала у нас самих, на нашей собственной почве, прежде чем обращаться к столь отдаленным источникам. Время чисто исторической веры прошло с тех пор, как дана возможность непосредственного познания»161. Оставив в стороне мощный гносеологический посыл этой фразы, сделаем более частный вывод: историческое исследование для Шеллинга – это, по большому счету, вспомогательный конструкт, своего рода «костыли разума», не способного решить проблемы на материале настоящего, а потому обращающегося к прошлому. Создать юриспруденцию на основе изучения правовых систем всех народов (как у Тибо, Фейербаха, Циммерна или Ганса) согласно Шеллингу – такой же несовершенный способ, как и попытка создать поэзию на основе изучения всех народов. Правда, выборочный подход Савиньи с этой точки зрения тоже никаких преимуществ не предоставляет, поскольку предполагает решение современных проблем как раз на материале «отдаленных источников». От признания возможностей исторической реконструкции, непосредственно не привязанной к текстам источников, Шеллинг не отказался 161 Шеллинг Ф.В.Й. Размышления о сущности человеческой свободы и связанных с нею предметов // Шеллинг Ф.В.Й. Соч. в 2-х тт. Т. 2. М.: Мысль, 1989. С. 157 – 158. 80 и позже; указание на нее содержится в «Историко-критическом введении в философию мифологии»162. С Шиллером Савиньи концептуально расходится по другому пункту: несмотря на то, что дописьменные времена не были зафиксированы, для Шиллера это совершенно не означает, что они не подлежат осмыслению историка, который в данном случае должен обращаться к филологическому инструментарию, поскольку «источник всякой истории есть традиция, а орган традиции есть язык»163. Хотя некоторые тезисы Савиньи из его знаменитой работы 1814 г. можно интерпретировать в этом ключе (например, соотнесение права и языка, а также возможность выявления древних норм обычного права через изучение сохранившихся обычаев и традиций), лидер исторической школы в собственном историческом исследовании («Истории римского права в Средние века») не привлекает ни филологический, ни этнологический инструментарий, т.е. эта мысль не повлекла за собой конкретных методологических экспликаций. В свете вышесказанного становится очевидным, что историко- философские параллели представлениям Савиньи следует искать в иных областях – прежде всего, у позитивистски ориентированных ученых конца XVIII – первой половины XIXвв. Под позитивизмом в данном случае понимается ориентация профессиональных историков на работу с конкретным источниковым материалом, которой постижение истории совершенно исчерпывается. Иными словами, нет никакой истории за пределами или вне конкретных фактов, которые благодаря источникам регистрируются. Выяснение взаимосвязи между этими фактами является работой историка-позитивиста. 162 Шеллинг Ф.В.Й. Соч. в 2-х тт. Т. 2. С. 165 – 166. 163 « Die Quelle aller Geschichte ist Tradition, und das Organ der Tradition ist die Sprache.» См. Schiller F. Op. cit. S. 126. 81 В Германии того периода были представлены разные вариации на тему данного подхода (впрочем, ни один из авторов, которых можно было бы к нему причислить с большими или меньшими оговорками (например, Нибур или Ранке), строго эмпирией не ограничивался), меж тем, сам Савиньи претендует на оригинальность собственного источниковедческого подхода, противопоставляя два возможных его варианта: «микрологию» (Mikrologie) и «специальное детальное изучение» (specielle Detailkenntniß). Первый из этих терминов Савиньи напрямую заимствует у Тибо и цитирует соответствующий параграф из его статьи: «Поскольку истинной живительной историей права не является та, которая прикованным взглядом останавливается на истории одного народа и выискивает в ней всякие мелочи, и вместе со своей микрологией такая история права становится равнозначной диссертации какого-нибудь великого практика»164. На это Савиньи возражает следующим образом: «Именно микрологию должен мало ценить каждый разумный человек, но точное и строгое детальное изучение во всякой истории столь незаменимо, что оно скорее является единственным, что может придать истории ее ценность. История права, которая не покоится на таком основательном исследовании единичного, под именем великих и мощных воззрений не может дать ничего другого, чем общие и поверхностные суждения о полуправдивых фактах; и такой метод я считаю столь пустым и бесплодным, что отдам перед ним предпочтение совершенно грубой эмпирии»165. 164 «Denn das ist nicht die wahre belebende Rechtsgeschichte, welche mit gefesseltem Blick auf der Geschichte Eines Volkes ruht, aus dieser alle Kleinigkeiten herauspflückt, und mit ihrer Mikrologie der Dissertation eines großen Praktikers… gleicht.» См. Thibaut A.F.J. Civilistische Abhandlungen. Heidelberg: Mohr und Zimmer, 1814. S. 433. 165 «Mikrologie nämlich muß jeder vernünftige Mensch gering schätzen, aber genaue und strenge Detailkenntniß ist in aller Geschichte so wenig entbehrlich, dass sie vielmehr das einzige ist, was der Geschichte ihren Werth sichern kann. Eine Rechtsgeschichte, die nicht auf dieser 82 Из фразы видно, что историко-позитивистской «индустрии фактов» Савиньи совершенно чужд; эмпирические исследования единичного, из которых потом должно сложиться здание истории права, не является здесь самоцелью. Хотя, несмотря на экспрессию, Савиньи так и не объяснил, чем собственно его подход отличается от предложенного Тибо. Однако, вспомнив о втором тезисе, выдвинутом Савиньи («право чужих народов имеет для нас (курсив мой – Н.А.) совсем не одинаковый интерес»), мы получим удовлетворительный критерий: «микрология» и «детальное изучение» различаются, прежде всего, направленностью; либо мы равнозначно подробно исследуем право всех народов, никак их не ранжируя, либо делаем это из определенной перспективы. По всей видимости, именно этот подход рецепиирует Ранке. С одной стороны, широко известна его знаменитая фраза, ставшая исследовательским кредо профессионального историка: «показать то, что происходило на самом деле» (wie es eigentlich gewesen ist)166. Отсюда характерное для Ранке, как и для Савиньи, утверждение в необходимости быть внимательным к историческим деталям167. С другой стороны, каждая историческая эпоха для Ранке «стоит в непосредственном отношении к Богу», имеет свою собственную «руководящую идею»168, т.е. исторические события подчиняются некой внеэмпирической gründlichen Erforschung des Einzelnen beruht, kann unter dem Namen großer und kräftiger Ansichten nichts anderes geben, als ein allgemeines und flaches Räsonnement über halbwahre Thatsachen, und ein solches Verfahren halte ich für so leer und fruchtlos, daß ich daneben einer ganz rohen Empirie den Vorzug einräume». См. Savigny F.K. von. Stimmen… S. 5. 166 Ranke L. von. Geschichte der romanischen und germanischen Völker von 1494 bis 1535 // Ranke L. von. Hauptwerke. Bd. 1. Wiesbaden: Vollmer, 1957. S. 10. 167 Ранке Л. фон. Об эпохах новой истории. Лекции, читанные баварскому королю Максимилиану II. М.: тип. И. А. Баландина, 1898. С. 15 – 21. 168 Там же. С. 4. 83 телеологии. Ранке от Савиньи отличает некоторый перенос акцентов: первый больше доверяет историческим генерализациям; о прошлом можно судить не только по документам, но и путем умозаключений169, чего основатель исторической школы права не признавал. Кстати, исследованиями характерным источников примером может того, как просматриваться за конкретными историософская концепция, является многотомная и многократно переиздававшаяся «Римская история» Нибура, с которой Савиньи был хорошо знаком. С одной стороны, исследовательская установка Нибура состоит, как известно, в том, чтобы путем критики источников отделить вымысел от исторической истины170. С другой стороны, историк не должен ограничиваться лишь негацией по отношению к неправдоподобным сообщениям и обязательно предложить взамен некое позитивное объяснение; при этом Нибур утверждает, что выстраивать это объяснение надо, сообразуясь с «этосом нации», в котором вполне угадывается «народный дух», проявляющийся в политическом устройстве и законах171. К.-Э. Меке попытался определить критерий, которым руководствовался Савиньи для определения важного и неважного для изучения германского права. По его мнению, немецкий юрист предлагал рассматривать только те европейские народы, которые в этническом и языковом отношении близки немецкому172. Однако, собственные слова Савиньи обрисовывают несколько иную картину: «С моей точки зрения, истории права различных народов не 169 Савельева И., Полетаев А. Становление исторического метода: Ранке, Маркс, Дройзен // Диалог со временем. Вып. 18. М.: URSS: Изд-во ЛКИ, 2007. С. 81. 170 Niebuhr B.-G. Römische Geschichte. Bd. 1. Berlin: Realschulbuchhandlung, 1811. S. IX 171 «Die Begebenheiten der Geschichte setzen die Verfassung und Grundgesetze als Ethos – XI. der Nation voraus…» См. Ibid. S. X. 172 Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 192. 84 следовало бы приписывать одинаковую значимость. Наиболее важной есть и остается история права, имеющего к нам непосредственное отношение, т.е. германского, римского и канонического права: исходя из этого необходимо понять, что германское право в научном смысле ни в коем случае не следует ограничивать тем, которое действует в самой Германии, но в большей степени охватывает все германские племена»173. Из приведенной цитаты видно, что К.-Э. Mеке немного исказил воззрения Савиньи: сосредоточившись на второй части утверждения, он не заметил первой. Заметим также, что явная равнозначность этих трех областей права для германского не предполагает жесткой «романистской» концепции, которая неоднократно приписывалась Савиньи, как и «германистской», которую усмотрел К.-Э. Меке. Далее эта мысль дополнительно развивается: «Право совершенно чужих народов имеет для нас совсем не одинаковый интерес, в зависимости от того, в большей или меньшей степени состояние этих народов родственно нашему, поэтому право всех христианских европейских народов негерманского корня, несмотря на свое чуждое происхождение, намного ближе нам, чем право восточных народов»174. 173 «Von meinem Standpunct aus würde demnach der Rechtsgeschichte verschiedener Völker eine sehr ungleiche Wichtigkeit zugeschrieben werden müssen. Das wichtigste nämlich ist und bleibt die Geschichte der uns angehörigen Rechte, d.h. der Germanischen Rechte, des Römischen und des Canonischen Rechts: wobei jedoch zu bedenken ist, daß das Germanische Recht wissenschaftlich keinesweges auf das in Deutschland geltende zu beschränken ist, sondern vielmehr alle Germanische Stämme umfaßt». См. Savigny F.K. von. Stimmen… S. 7. 174 «Die Rechte der ganz fremden Nationen aber haben wieder ein sehr ungleichartiges Interesse für uns, je nachdem der Zustand dieser Völker mit dem unsrigen mehr oder weniger Verwandschaft hat, so daß uns deshalb das Recht aller christlich Europäischen Nationen von nicht Germanischen Stamme, dieser fremden Abstammung ungeachtet, viel näher angeht, als die Rechte orientalischer Völker». См. Ibidem. 85 Эти слова, конечно, имеют конкретного полемического оппонента, коль скоро они появляются в рецензии на Тибо. Однако в этой и предыдущей цитированной фразах Савиньи вновь размежевывается не только с ним, но и, сознательно или подспудно, с целым рядом крупных историософских концепций. Речь идет, во-первых, о Гердере, с которым Савиньи не связывает ни градуальность в определении предмета исторического рассмотрения, ни горизонт, в котором происходит изложение всеобщей истории: у Гердера это утопическое наступление эры всеобщей гуманности, а у Савиньи – современное состояние права в Германии. Во-вторых, Савиньи не говорит о том, что имманентная логика самого исторического процесса делает какие-то народы историческими, а какие-то нет, как это будет в «Лекциях по философии истории» Гегеля; по мнению Савиньи историк сам определяет, какие народы важны для понимания германского права. В-третьих, в приведенных выше фразах заметны сложные отношения Савиньи с историко-позитивистской методологией. С одной стороны, он явно предлагает работать с эмпирическим материалом не так, «как он есть», но предварительно выстроив его по некоторым правилам. С другой стороны, он не предлагает искать историю за пределами эмпирии. Та же амбивалентность характерна и для методологии близкого к исторической школе права Ранке175. Мысль Савиньи о выборочной важности правовых систем была рано подхвачена Пухтой. В «Энциклопедии…» 1825 г. он начинает изложение собственных взглядов на всеобщую историю права с критики равнозначного описания истории права всех народов на земле. То, что эта критика ближайшим образом инспирирована Савиньи, доказывает совпадение аргументации: 175 Rothacker E. Op. cit. S. 41. 86 необходимо ограничиваться только теми народами, о которых есть письменные свидетельства176, равнозначный обзор всех правовых систем без указания их исторической важности лишен смысла: «Есть два совершенно различных вопроса: «В какой последовательности все произошло на земле?» и «Каким путем прошел по земле человек?» или, применительно к истории права, «Какой путь избрало право на земле?»»177. Однако непосредственные полемические адресаты Пухты иные: практически сразу после «Энциклопедии…» он издал две рецензии – на Ганса и Циммерна, в которых активно дискутировалась необходимость изучения древневосточного и греческого права. Для того, чтобы подчеркнуть концептуальное отличие своих воззрений от изложенных Гансом, Пухта использует иной термин: место «универсальной истории права» должна занять «всемирная история права»178, которую, как справедливо заметил К.-Э. Меке, Пухта понимает отличным образом не только от Ганса, но и от Савиньи179. Хотя представители исторической школы права говорят о «неодинаковой важности» права различных народов, основание для ее выявления у Савиньи и Пухты разное. Первый эту неравнозначность обосновывал из перспективы современного ему германского права, а второй постулировал в зависимости от того, какую роль право того или иного народа сыграло для истории права вообще, для мировой истории права180: 176 177 Puchta G.F. Encyclopädie… S. 32. «Es sind zwei ganz verschiedene Fragen: was ist alles hintereinander auf Erden vorgegangen? und: welchen Weg ist der Mensch auf Erden gegangen? oder letztere Frage auf die Rechtsgeschichte angewendet: welchen Gang hat das Recht auf Erden genommen?» См. Puchta G.F. Encyclopädie… S. 33. 178 Haferkamp G.W. Op. cit. S. 128. Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 190. 179 Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 188. 180 Ibid. S. 187-188. 87 «Конечно, у каждого народа есть свое право, поскольку он есть народ. Но совершенно другой вопрос: относится ли право того или иного народа к мировой истории непосредственно.»181. Легко заметить, что пухтевские формулировки основных историософских вопросов совершенно не похожи на Гердера. «Историк, конечно, может дать сведения обо всех народах, но смысл этого ознакомления в том, чтобы найти и представить нить мировой истории, как она проходит через всё произошедшее, и тем самым отделить всемирно-исторические моменты от их разнообразного окружения»182. Если Гердер утверждал, что необходимо говорить о вкладе каждого народа (хотя и неравнозначном) в историю человечества, поскольку в ее основании лежит замысел Единого Бога о мире183, то для Пухты это не представляется обязательным. Тем не менее, последний всё же считает это возможным и даже в определенной степени продуктивным – и в этом первое его отличие от Савиньи, правда, ни в одной из своих работ сам Пухта не пытался судить о праве всех народов и всегда начинал историю права с Рима184. Разница между Гердером и Пухтой состоит в том, что второй заранее, презумптивно, уже держит в голове магистральный план всеобщей истории права, а потому гердеровскую процедуру рассмотрения истории всех народов 181 «Allerdings hat jedes Volk sein Recht, sofern es ein Volk ist. Eine ganz andere Frage ist aber: gehört das Recht dieses oder jenes Volks zur Weltgeschichte, nämlich unmittelbar?» См. Puchta G.F. Encyclopädie… S. 33. 182 «Der Historiker hat nun allerdings von allen Völkern Notiz zu nehmen, aber der Zweck dieser Kenntnisnahme ist eben nur der, den Faden der Weltgeschichte, wie er durch alles dieß geschehene läuft, zu suchen und darzustellen, mithin eben die weltgeschichtlichen Momente aus ihren mannigfaltigen Umgebungen auszusсheiden».См. Puchta G.F. Encyclopädie… S. 34. 183 Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977. С. 10. 184 Puchta G.F. Encyclopädie… S. 34. 88 считает необходимой только в пропедевтических целях. Таким образом, вопреки мнению К.-Э. Меке, историософия Пухты с гердеровской не совпадает. Если попытаться выяснить, откуда у Пухты появилось убеждение в легитимности такой презумпции, уместно вспомнить о приводившейся цитате из Шеллинга, в которой тот отстаивал возможность утверждать нечто не в качестве результата исторического анализа, но исходя из текущего положения, т.е. возможность двигаться не только вслед потоку времени, но и в противоположную сторону.185 Зная о внимании Пухты к шеллинговскому творчеству, можно предположить, что он реализует именно этот подход: отталкиваясь от современного состояния права в Германии, Пухта, фактически, занимается юридической археологией: по сохранившимся реликтам восстанавливает тот процесс, который привел к их образованию. В этом случае действительно не требуется подробного исследования всех древних юридических систем, на чем Пухта упорно настаивал. Однако у этого объяснения есть серьезный недостаток: выше было сказано, что историческим горизонтом для Пухты выступает всемирная история права, а не право Германии. Избежать этого затруднения можно двумя путями: либо для Пухты оба исторических горизонта совпадают, и тогда он воспроизводит логику гегелевского конца истории, либо он предполагает возможность реконструкции не только прошлого, но вообще всего хода мировой истории, отталкиваясь от текущей ситуации, а подобная уверенность в возможности развернуть исторический универсум с любой конкретной точки 185 В более ранней «Системе трансцендентального идеализма» Шеллинг высказывает эту мысль однозначно: «Историческое повествование, для которого вообще единственным объектом является объяснение данного состояния в мире, могло бы с таким же успехом выносить суждение о прошлом исходя из настоящего, и попытка показать, как из современности можно со строгой необходимостью вывести прошлое, была бы не лишена интереса.» См. Шеллинг Ф.В.Й. Соч. в 2-х тт. Т. 2. С. 454. 89 характерна опять же для Гегеля более, чем для Шеллинга, поскольку эта обозримость истории обоснована у Гегеля как раз тем, что она завершилась186. Иными словами, в вопросе об общем ходе мировой истории Пухта оказывается вполне последовательным гегельянцем. Тезис Савиньи о неодинаковой важности народов Пухта развивает опять же в духе Гегеля, добавляя дополнительную градацию: «Множество народов совершенно не представляют для себя всемирно-исторический момент непосредственно, но только опосредованно, частью в качестве основания для других, частью только вместе с другими. Другие народы полноценно всемирноисторические…»187. Еще одним (и гораздо более существенным) отличием концепций Савиньи и Пухты выступает соотношение историко-правовой и общей историософской концепций. По мнению Пухты, «другие (народы – Н.А.) являются историческими, но не с точки зрения истории права, а благодаря иным элементам их жизни»188. Савиньи нигде не утверждал, что можно изложить всеобщую историю так, чтобы она хотя бы потенциально охватывала все стороны жизни народа, как это было у Гердера и Гегеля, хотя на связь между языком, религией и правом Савиньи все же указывал. Тем не менее, эта связь состоит, главным образом, в том, что совпадают принципы генезиса каждой из сторон народной жизни, поэтому изучать их совокупно нет необходимости: ход истории права принципиально совпадает с ходом истории 186 Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. М.: «Юрист», 1994. С. 218. 187 «Eine Menge Völker bilden für sich gar kein unmittelbar weltgeschichtliches Moment, sondern nur untergeordnete, theils als Unterlagen für andere, theils nur mit anderen zusammen. Andere sind vollkommen weltgeschichtlich…» См. Puchta G.F. Encyclopädie… S. 33. 188 «Andere (Völker –Н.А.) sind vollkommen weltgeschichtlich, aber durchaus nicht von der Seite des Rechts, sondern durch andere Elemente ihres Lebens». См. Ibidem. 90 языка, как и с ходом любой другой истории. Пухта, напротив, не обосновывает возможность сведения одной истории к другой; история каждого «элемента жизни народа» существует отдельно и независимо от другого, поэтому всеобщая история либо вообще не может быть изложена, либо является механической суммой отдельных элементов жизни народов. Пухта, преследуя вполне понятную цель – специализировать юридическую дискуссию, пришел в итоге к существенному расхождению не только со своим учителем, но и с философией Гегеля и Шеллинга, которым, во многом, симпатизировал. Итак, для Савиньи и Пухты противопоставление «всемирной» и «универсальной истории права» состоит в том, следует ли признавать за историческим процессом некую телеологию, хотя сомнений не вызывает, что все их крупные современники ее, безусловно, усматривали. По всей видимости, произошла некоторая смысловая аберрация: оба исследуемых автора протестовали против чистой «индустрии фактов», к которой никто из их реальных или возможных полемических оппонентов не тяготел. Другое дело, что Савиньи и Пухта из методологической перспективы задумываются о том, в каких отношениях находятся между собой источниковедческая критика и постижение истории права и тем самым пытаются прояснить отношения между эмпирией и историософскими конструктами или, если утрированно развернуть это противоречие в область определения дисциплинарного поля, между философией истории и собственно историей. И в этом вопросе Савиньи и Пухта не только приходят к противоположным результатам, но и расходятся как со своими философскими современниками, так и с цеховыми историками. § 3. Проблема вовлеченности историка Ключевой вопрос для всей историософской проблематики – это вопрос об основаниях самой исторической науки. Что именно историк исследует? Он сам 91 выстраивает исторический процесс или только регистрирует происходившие процессы и явления? В качестве обозначения для этой проблемы субъективности и объективности исторического исследования я воспользовался термином П. Рикёра «вовлеченность историка». Хотя для этого автора уже не существует подобной альтернативы (с точки зрения Рикёра проблема заключается уже в том, как члены этой бинарной оппозиции согласуются друг с другом 189), в современных дискуссиях «цеховых» историков этим вопросам уделяют довольно много места. С одной стороны, в современной историографии есть представление о существовании мощной постмодернистской линии, которая настаивает на принципиальной «фиктивности» исторических исследований; согласно сторонникам этого подхода изучению подлежат не факты и причины, а «чистые дискурсы»190. С другой стороны, этому представлению противостоит ряд англосаксонских историков (Р. Эванс, Л. Стоун, Г. Спигел и др.), пытающихся реабилитировать историческую науку через утверждение гносеологической ценности факта и, следовательно, возможности написать «объективную историю»191. С третьей стороны, существует немало историков, которые избегают этой сомнительной альтернативы, изучая общие правила того, как факты преломляются в сознании автора, их излагающего или анализирующего (например, М.А. Бойцов и тот же П. Рикёр). О.Г. Эксле совершенно справедливо замечает, что эта дискуссия, в сущности, ведется с позиций национальных философских традиций: 189 Рикёр П. История и истина. СПб.: Алетейя, 2002. С. 35 – 96. 190 Эксле О.Г. Факты и фикции: о текущем кризисе исторической науки // «Диалог со временем». Альманах интеллектуальной истории. Под ред. Л.П. Репиной. Выпуск 7. М.: Эдиториал УРСС, 2001. С. 50. 191 Там же. С. 50 – 52. 92 британские и американские историки явно опираются на традиции английского эмпиризма и позитивизма, а третья линия, к которой тяготеет и сам Эксле – на «континентальный рационализм» и «кантовский критицизм»192; сюда же следует добавить феноменологию и герменевтику XX в., которые, конечно, опираются на указанную немецким автором линию в философии Нового времени. Впрочем, даже для самой исторической науки эта проблема уже стара, поскольку поставлена была еще в середине XIX в. Если говорить об исторической науке в Германии, то «позитивистская линия» ярче всего представлена Ранке, главная методологическая установка которого, с рядом озвученных выше оговорок, состояла в том, чтобы излагать исторические факты так, «как это было на самом деле».193 «Постмодернистские» упреки в адрес истории как науки озвучил Ницше, крайне едко издевавшийся над Ранке и его последователями194. По мнению Ницше, «историк имеет дело не с событиями, которые действительно произошли, а с событиями предполагаемыми, поскольку только они действовали... Его тема, так называемая мировая история, это только мнения о предполагаемых действиях и их предполагаемых мотивах, которые, в свою очередь, дают повод к мнениям и действиям, реальность которых, однако, снова испаряется и воздействует подобно пару, – беспрестанное зачатие и вынашивание фантомов под густым туманом непостижимой действительности»195. Некую промежуточную позицию между Ранке и Ницше занимает Дройзен: поскольку познание событий прошлого, как они были, невозможно, историк неизбежно оказывается в ситуации изучения представлений об этих 192 Эксле О.Г. Указ. соч. С. 54. 193 Ranke L. von. Op cit. S. 10. 194 Эксле О.Г. Указ. соч. С. 54. 195 Там же. С. 53. 93 событиях. Дройзен хотел установить «не законы истории, а только законы исторического процесса познания и знания»196. Тем не менее, есть основания считать, что в латентном виде вопрос о вовлеченности историка в немецкой исторической мысли возник раньше указанных персон. Во введении Савиньи к «Истории римского права в Средние века» есть фраза, предваряющая содержание: «Все сочинение распадается на две основные части, которые охватывают периоды до и после основания школы в Болонье (ок. 1100 г.)»197. Савиньи не говорит, о том, что это история распадается на две части, только его сочинение о ней. Вспомним также процитированные выше фразы: «Наиболее важной есть и остается история права, имеющего к нам (курсив мой – Н.А.) непосредственное отношение…», «Право совершенно чужих народов имеет для нас (курсив мой – Н.А.) совсем не одинаковый интерес…». Савиньи вполне отдает себе отчет в том, что та история, которую он презентует читателям, является плодом его собственного восприятия. Впрочем, судя по контексту фраз, под этим «мы» Савиньи понимает не столько себя или историческую школу, сколько немцев вообще198. Но для отождествления своего частного и «общегерманского национального» мнений у него есть некоторые теоретические основания: Германия находится на том этапе, когда именно 196 Дройзен И. Г. Речь, произнесенная при вступлении в Берлинскую Академию наук // Дройзен И. Г. Историка. Лекции об энциклопедии и методологии истории. СПб.: Владимир Даль, 2004. С. 578. 197 «Das ganze Werk zerfällt in zwey Haupttheile, welche die Zeiten vor und nach der Gründung der Schule zu Bologna (um das J. 1100) umfassen». См. Savigny F.K. von. Geschichte des Römischen Rechts im Mittelalter. Bd. 1. Heidelberg: Mohr und Zimmer, 1815. S. 1. 198 Собственно, Савиньи пишет о необходимости изучать право народов, родственных немцам. См. Savigny F.K. von. Stimmen… S. 7. 94 ученые постигают «общее убеждение народа» и излагают его в конкретных формах199. Если признать эту точку зрения, методологические основания лидера исторической школы предстанут перед нами в совершенно ином свете. Например, фраза «Состояние права более поздних времен, в той мере, в какой оно покоится на римском основании, произошло из состояния основанной западно-римской империи посредством только развития и трансформации, без прерывания»200 приобретает в свете вышеприведенных рассуждений интересный оттенок. Пояснение «soweit er auf Römischen Grunde beruht», на мой взгляд, следует понимать таким образом: состояние права в Новое время покоится не только на римском, но и на неком ином основании, причем первое представляется Савиньи главным условием связи эпох, а второе – наоборот, их разобщенности. Получается, исторический процесс оказывается ареной противоборства двух разнонаправленных сил, а исследователь лишь сосредотачивается на одной из них, декларируя либо связь эпох, либо их принципиальный разрыв. С этой точки зрения с неожиданной стороны предстает спор об основании правовых систем европейских государств Нового времени, который утрированно обозначается как полемика «романистов» и «германистов». Утверждение исследовательского своеволия объясняет, почему Савиньи в своих сочинениях предпочитает осмыслять историософские проблемы очень фрагментарно. По сути, он принимает ситуативные решения по вопросам, которые у него в данный момент возникают, что, кстати, не укрылось от его 199 Подробнее об этом см. в параграфе «Органицистская аллегория и учение об источниках права». 200 «…der Rechtszustand neurer Zeiten, soweit er auf Römischen Grunde beruht, aus dem Zustand des bestehenden Weströmischen Reichs durch bloße Entwicklung und Verwandlung, ohne Unterbrechung, hervorgegangen ist». См. Savigny F.C. von. Op. cit. Bd. 1. S. V. 95 критиков201. Но история по Савиньи всё же не превращается в фикцию, поскольку у исследования есть конкретное основание – тексты, по которым Савиньи прослеживает превратности процесса рецепции римского права. Скорее всего, именно историческая школа права послужила связующим звеном между кантовским критицизмом и позициями профессиональных «историков репрезентаций». Конкретные обстоятельства этой связи еще предстоит выяснить, сейчас же следует сосредоточиться на другой проблеме – почему, собственно, подход Савиньи не был усвоен тем же Ранке, с которым основатель исторической школы права имел тесные личные контакты202? По всей видимости, дело в том, что мысль Савиньи совершенно не распознал даже его ближайший внимательный читатель – Пухта. Еще в работе 1823 г. он вполне однозначно дает ответ, прямо противоположный тому, что предложил Савиньи: «Периоды истории, поскольку в них содержится истина, не вводятся произволом того или иного исследователя, но принадлежат истории…»203. Т.е. историческую периодизацию и, следовательно, процесс, который она фиксирует, историк не создает, а лишь обнаруживает; она имманентно присуща самому историческому процессу, о вовлеченности историка здесь речи не идет. Требование философской фундированности исторических взглядов школы сыграло с Пухтой злую шутку; вслед за Гегелем он пошел совершенно в другую сторону. 201 Основные положения критики Ганса в адрес Савиньи изложены в Haferkamp G.W. Op. cit. S. 126. 202 Именно по приглашению Савиньи Ранке еще на заре своей карьеры историка, в 1831 г. начал редактировать «Историко-политический журнал» (см. Косминский Е.А. Указ. соч. С. 333.). 203 «Die Perioden der Geschichte, sofern Wahrheit in ihnen ist, sind nicht von diesem oder jenem Bearbeiter willkührlich hinzugemacht, sondern sie gehören selbst mit zur Geschichte...» См. Puchta G.F. Über die Perioden… S. 136. 96 Зато позицию Савиньи опознал Маркс, посвятивший исторической школе одну из ранних работ: «Историческая школа сделала изучение источников своим лозунгом, свое пристрастие к источникам она довела до крайности, – она требует от гребца, чтобы он плыл не по реке, а по ее источнику»204. Впрочем, свести всю проблему к творчеству Пухты всё-таки несколько опрометчиво. Во-первых, нельзя забывать о двух важных тенденциях той эпохи: успехах эмпирических исследований, связанных с источниковедческой критикой, и зарождении позитивистского подхода к истории, которые удачно друг друга дополнили в середине XIX вв. Повышенный интерес к индивидуальному в истории, возникший в романтической историософии (в лице, например, Гёте, Вильгельма фон Гумбольдта), этому синтезу, несомненно, поспособствовал. Во-вторых, Пухта в некоторой степени разделяет взгляды Савиньи. В «Энциклопедии…» 1825 г. он решает сформулировать проблему включенности как вопрос о соотношении истории права и системы права. Согласно Пухте, динамика истории права историком только опознается, а архитектоническая система права, наоборот, выстраивается в творчестве исследователя. Кстати, именно поэтому во всём творчестве Пухты наблюдается интересная тенденция: историософская проблематика занимает его только в ранних сочинениях, в более поздних он предпочитает коротко повторять ранее сделанные выводы и переходить к конкретным вопросам правовой архитектоники. Его работа как историка представляется самому Пухте существенно проще, чем деятельность в качестве ученого-юриста. 204 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. в 50-ти тт. Т.1. М.: Изд-во политической литературы, 1955. С. 85. 97 Итак, попробуем кратко суммировать некоторые положения этой главы. Оба автора, выступавшие против активного изучения права народов Азии, противостоят важной тенденции их эпохи – пристальному интересу европейских интеллектуалов к Востоку. Знакомство немецких образованных читателей с переведенным текстом Упанишад, фрагменты о восточных народах в «Идеях к философии истории» Гердера, сочинение «О языке и мудрости индийцев» Шлегеля, упоминавшиеся работы Ганса и Циммерна, – это свидетельства одного и того же широкого процесса, охватившего Германию, которому представители исторической школы права противостоят, возможно, не осознавая масштаба и теоретической значимости этой полемики. Очевидно, что за интересом к «чужому» всегда стоит расплывчатость представлений о «своем», которое благодаря обнаруживаемому контрасту начинает выглядеть яснее. Но тот способ («от противного»), который Савиньи и Пухта избирают для выстраивания идентичности своей школы, они не распространяют на идентичность национальную, которая должна быть познана ретроспективно. Фактически, речь идет о границах применимости историко-сравнительного подхода, который в первой половине XIX в. оказался проблематизирован исторической школой права в рамках историософских дискуссий. Вопрос о том, что с чем следует и не следует сравнивать, и по каким правилам это можно делать, опознается Савиньи и Пухтой как научная проблема. С другой стороны, конструирование дисциплинарного поля истории юридической науки, характерное для Савиньи и Пухты, очевидно не является только способом внешнего разграничения научных направлений, поскольку несет с собой важные теоретико-методологические следствия. По сути, историческая школа права со своими попытками прояснить взаимоотношения юридической практики, источниковедческих исследований и философских конструктов стоит у истоков междисциплинарного подхода в гуманитарных науках. Речь идет не об энциклопедичности знаний и интересов, примером которой может служить, например, Аристотель, а о вполне сознательной 98 попытке определить, по каким правилам должны взаимодействовать разные дисциплины, работающие с одним и тем же материалом. В ответах на последний вопрос Савиньи и Пухта явно расходятся друг с другом. Первый в духе Канта имплицитно указывает на единство познавательных способностей субъекта и предваряет тезис о «вовлеченности историка», а второй говорит о двух взаимодополняющих разделах юриспруденции: истории, рассматривающей право в динамике, и философии, выстраивающей правовые положения в строгую систему, базирующуюся на конкретных принципах. 99 Глава 3. Периодизация и динамика исторического процесса Историософская проблематика Савиньи и Пухты должна быть вскрыта не только на материале обобщающих историко-правовых концепций, которые в значительной степени приходится реконструировать; многие существенные черты философии истории исторической школы права отчетливее проявляются в конкретных исследовательских сюжетах. В целом, все сюжеты данной главы посвящены одному и тому же вопросу – по каким критериям в истории выделяются различные периоды, и соответственно, какие принципы и подходы к исторической периодизации существовали в Германии первой половины XIX в. В целом, в этой проблеме представляется целесообразным выделить три аспекта. С одной формообразует стороны, излагаемый периодизация процесс, истории автор каким-то содержательно образом определяет выделяемые им периоды. С другой стороны, поскольку одной из существенных характеристик процессуальности является указание конкретных моментов, благодаря которому само ее наличие может быть обнаружено, необходимо выяснить принцип расстановки «реперных точек» истории, как ее представляли себе Савиньи и Пухта. Третьим аспектом этой проблемы является вопрос о динамике исторического процесса, которая фиксируется благодаря этим «реперам». Если сформулировать последнюю проблему на языке известных физико-математических аналогий, в этой главе рассматривается вопрос о том, является ли история для Савиньи и Пухты бесконечным циклическим, ограниченным во времени линейным или каким-либо еще процессом. 100 § 1. Органицистская аллегория и учение об источниках права Сравнение истории народа с этапами жизненного пути – настолько распространенный историософский топос, что попытка проследить все случаи его появления и указать на возможные заимствования неизбежно выльется в самостоятельное исследование, которое далеко уведет нас от работ интересующих авторов. Если же сузить рассмотрение и начать именно с последних, то здесь сразу возникнут серьезные проблемы. Представление о том, что народ (и, следовательно, все стороны его жизни, в числе которых и право) проходит четыре стадии – детство, юность, зрелость и старость, в строгом виде озвучена Пухтой, а не Савиньи. Единственное, что отчасти напоминает таковое в работах основателя исторической школы, представлено в тексте брошюры «О призвании нашего времени…»: «У молодых народов находит себя, пожалуй, точнейшее представление о своем праве, но их кодексам не хватает точности юридического языка и логического искусства… Во времена упадка, напротив, не хватает буквально всего: как понимания материала, так и языковых средств. Итак, остается только средний период, тот самый, который может считаться в отношении права, и совершенно не обязательно в каком-то еще отношении, вершиной развития».205 205 «Bei jugendlichen Völkern findet sich zwar die bestimmteste Anschauung ihres Recht, aber den Gesetzbüchern fehlt es an Sprache und logischer Kunst, und das Beste können sie meist nicht sagen, so daß sie oft kein individuelles Bild geben, während ihr Stoff höchst individuell ist. … In sinkendenden Zeiten dagegen fehlt es meist an allem, an Kenntniß des Stoffs wie an Sprache. Also bleibt nur eine mittlere Zeit übrig, diejenige, welche gerade für das Recht, obgleich nicht nothwendig auch in anderer Rücksicht, als Gipfel der Bildung gelten kann». См. Savigny F.K. von. Vom Beruf unserer Zeit für Gesetzgebung und Jurisprudenz // Thibaut und Savigny. Zum 100jährigen Gedächtnis des Kampfes um ein einheitliches bürgerliches Recht für Deutschland. 1814-1914. Die Originalschriften in ursprünglicher Fassung mit Nachträgen, Urteilen der 101 Из фразы видно, что цели, которые Савиньи в данном случае преследует– дифференциация правовых текстов по степени исследовательского интереса к ним и объяснение некоторых своих методологических презумпций. По сути, корелляция истории права и этапа жизни народа интересует Савиньи во вторую очередь. Здесь он больше историк права, чем историософ. Совсем иначе подходит к проблеме Пухта. В его текстах указания на периоды жизни народа, которые одновременно выступают периодами правовой истории, встречаются неоднократно и в разных вариантах. Самое первое из них фигурирует в одном из ранних текстов – «О периодах в истории права» 1823 г. История права у всякого народа, даже у того, о котором у нас нет исторических свидетельств206, начинается с «периода безвинности, замкнутости в себе, бессознательного единства, с которого начинается всякое развитие»207. Слово «Unschuld», которое Пухта выбрал, конечно, не случайно, можно рассматривать как свидетельство влияния просвещенческой историософии с ее «первобытным состоянием» невинности, но последующие пояснения самого Пухты говорят о том, что он в большей степени ориентировался на иную традицию. «За тем состоянием первобытного единства следует исхождение из себя, распад на кусочки, разлад, итог которого состоит если не в упразднении всякого единства, всякой самотождественности (ведь разделяющее противоречие никогда не содержит истины), то в полном удалении от того Zeitgenossen und einer Einleitung. Herausgegeben von J. Stern. Berlin: Franz Vahlen, 1914. S. 86 – 87. 206 Puchta G.F. Über die Perioden in der Rechtsgeschichte // Puchta G.F. Kleine civilistische Schriften. Gesammelt und herausgegeben von A.A.F. Rudorff. Leipzig: Breitkopf und Härtel, 1851. S. 138. 207 «Auch bei dem Rechte nämlich findet sich jene Unschuldsperiode, die Abgeschlossenheit in sich selbst, die bewußtlose Einheit, mit welcher alle Bildung beginnt.» См. Ibid. S. 137. 102 состояния, которое больше уже не вернется»208. Причем Пухта подчеркивает, что это многообразие появляется оттого, что народ-носитель права вступает в разнообразные отношения с другими народами, т.е. познает себя вовне209. Наконец, «всякое развитие доходит до точки, где посредством возвращения в себя обретает единство во множественности»210, что в праве достигается посредством научной систематизации. Как и у Савиньи, периодов права здесь тоже три, но соотнесение истории права и жизни народа здесь имеет принципиально иной характер: если Савиньи просто регистрировал различия между периодами, то Пухта явно пытается обозначить условия их смены и артикулировать логические отношения между ними. Если также обратить внимание на язык процитированных фрагментов, едва ли возникнут сомнения в образцах, на которые Пухта явным образом ориентируется – влияние Канта и немецкого идеализма здесь заметно как нельзя более явно. Правда, сам автор ни словом не обмолвился о своих философских ориентирах, указав, что сравнение истории права с возрастами человека он позаимствовал у Гуго211. Партийному реверансу Пухты вполне можно было бы поверить, если бы он, как Савиньи, остановился на однажды предложенной конструкции и, опираясь на нее, занимался источниковедческой работой. Судя по тому, что 208 «Auf jenen Zustand der Ureinheit folgt das Herausgehen aus sich selbst, das Zersplittern ins mannichfaltige, der Zwiespalt, dessen Ende, wenn auch nicht die Aufhebung aller Einheit, aller Gleichheit mit sich (denn der schneidende Gegensatz enthält überall keine Wahrheit), doch eine gänzliche Entfernung von jenem nie zurückkehrenden Zustand ist». См. Puchta G.F. Über die Perioden… S. 137. 209 Ibid. S. 138. 210 «Eben so gelangt jede Bildung endlich auf den Punkt, wo sie durch das Zurückgehen in sich selbst eine Einheit in der Mannigfaltigkeit gewinnt.» См. Ibidem. 211 Ibid. S. 136. 103 поиски новой модели возобновились уже в следующей крупной работе, Пухта явно чем-то тяготился. В «Энциклопедии…» 1825 г. он, в целом, сохраняет свою конструкцию, но добавляет к третьему периоду истории права четвертый. Вот их краткий перечень: «безвинность» (народ живет изолированно и замкнуто), «разнообразие права», вызванное контактами с другими народами, «наука о праве» (народ вновь поворачивает от внешних контактов к внутренней жизни и возвращается к единству права, но уже опосредованно, в лице особого сословия юристов) и «период упадка»212. «Когда народ таким образом завершил круг своего развития, то он сходит с исторической сцены, сменяется другими народами и временами»213. То, что итогом развития права не является больше возвращение к простоте, может быть продиктовано очень простыми соображениями: поскольку и Пухта, и Савиньи видели себя теми, кто обнаруживает искомое единство права в многообразии правовых памятников, провозглашение третьего этапа последним автоматически означало бы признание Германии первой половины XIX в. эпохой заката немецкого народа. Такое декадентство явно подрывало бы практическую деятельность юристов исторической школы в самом ее основании, поэтому Пухта и выделил грядущий «период упадка», который в диалектической триаде явно избыточен. Отметим также предварительно, что Пухта не заявил о конце истории в гегелевском смысле, хотя такой вариант тоже решил бы его проблему. Другое возможное объяснение корректировки мы получим, если посмотрим на то, как настойчиво Пухта пытается убедить своих читателей в том, что его рациональная конструкция работает на конкретном историческом материале. Соотнести свою схему с историей римского права, обнаружить 212 Puchta G.F. Encyclopädie als Einleitung zu Institutionen-Vorlesungen. Leipzig-Berlin: Reimer, 1825. S. 30 – 31. 213 Ibid. S. 31. 104 корелляцию между этно-политической и правовой историей конкретного народа Пухта пробует не только в указанных работах 1823 и 1825 г., но и позднее, например, в «Учебнике к лекциям об институциях» 1829 г.214 Добавление четвертого этапа, если взглянуть на него из этой перспективы, продлевает историю римского права, которая должна была бы закончиться на классических юристах первых веков, вплоть до времен Юстиниана. Интересно, что в контексте исследования органицистской аллегории можно рассмотреть учение Савиньи и Пухты об источниках права. Чаще всего оно рассматривалось в контексте полемики вокруг общегерманского законодательства, и на первый план выходили проблемы институционального противостояния внутри германской юридической науки215, реже концепции Савиньи и Пухты подвергали анализу как самостоятельный теоретико-правовой сюжет, с философией истории мало связанный216, иногда изложением учения об источниках права пытались исчерпать всё содержание работ Савиньи и Пухты, в том числе историософское217. При этом, все три варианта интерпретации 214 Puchta G.F. Über die Perioden… S. 139-140. Encyclopädie… S. 34 – 39. Lehrbuch für Institutionen-Vorlesungen. München: Weber, 1829. S.17 – 18. 215 Klemann B. Rudolf Jering und die Historische Rechtsschule. Frankfurt a/M-Bern-New York-Paris: Lang, 1989 (Rechtshistorische Reihe, Bd. 70). S. 24 – 27. 216 Mecke Ch.-E. Begriff und System des Rechts bei Georg Friedrich Puchta. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 2009. Haferkamp H.-P. Georg Friedrich Puchta und die «Begriffsjurisprudenz». Frankfurt a/M: Klostermann, 2004 (Studien zur europäischen Rechtsgeschichte, Bd. 171). S. 141 – 220. 217 Этот подход характерен, преимущественно, для учебной литературы или для масштабных обобщающих работ. В качестве примера см. Новгородцев П.И. Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба. Опыт характеристики основ школы Савиньи в их последовательном развитии. М.: Университетская типография, 1896. Нерсесянц В.С. Философия права Гегеля. М.: Юристъ, 1998. С. 124 – 126. 105 объединяет признание этого учения главным теоретическим новшеством исторической школы. Один из современных исследователей Х.Х. Якобс верно указал, что наибольший интерес в концепциях Савиньи и Пухты вызывают варианты согласования разных источников права218. Вопрос состоит в том, каков принцип, делающий возможным признавать их одновременную истинность. Сам Якобс попытался размежевать Савиньи и Пухту, указывая на разницу в их подходах к этой проблеме: по его мнению, первый решает вопрос об источниках права в исторической перспективе, а второй рассматривает ту же проблему в рамках чисто юридической логики219. Таким образом, историософской проблематизации подлежит только вариант Савиньи, но не Пухты. Основатель исторической школы поставил вопрос о генезисе права еще в тексте своего программного сочинения 1814 г. «О призвании нашего времени к законодательству и юриспруденции». Согласно мнению Савиньи, право возникает двояким образом: либо непосредственно из «общей жизни народа», либо в результате деятельности ученых-юристов220. При этом, оба источника права не существуют автономно, а являются разными опциями одного и того же процесса генезиса: «Итак, в различные времена право у конкретного народа становится природным правом (в другом смысле, нежели привычное нам 218 Jakobs H.H. Die Begründung der geschichtlichen Rechtswissenschaft. Paderborn- München-Wien-Zürich: Schöningh, 1992. (Rechts- und Staatwissenschaftliche Veröffentlichungen der Görres-Gesellschaft, Neue Folge, Heft 63). S. 39. 219 220 Ibidem. Savigny F.K. von. Vom Beruf… S. 79. 106 естественное право) или научным правом, в зависимости от того, возобладает ли тот или другой принцип …»221. Этот подход очевидно сталкивается с двумя проблемами, имеющими историософские коннотации. Во-первых, Савиньи прекрасно знал, что у любого народа юриспруденция как наука формируется существенно позже, нежели право, и тогда постулируемая смена принципов правотворчества превращается в простой и исторически универсальный двухфазовый процесс: сначала обычное право, потом наука. Во-вторых, Савиньи, по сути, отрицает наличие у государства действительных правотворческих функций, точнее, разводит законодательство и право; в этом случае политическая и правовая история оказываются совершенно независимыми друг от друга областями. Первую проблему Савиньи решает указанием на тот факт, что некоторые юридические нормы Германии его времени формируются как нормы обычного права222, т.е. предполагается, что юридическая наука и обычное право могут сосуществовать в пределах хотя бы одного конкретного хронологического отрезка. Возможность для экстраполяции этих отношений на другие временные периоды, видимо, представлялась для Савиньи очевидной. Это двуединство источников права Савиньи дополнительно подчеркивает терминологически, называя оба источника права элементами (die Elemente) одной и той же правовой системы223. Однако, констатация сосуществования еще не проясняет вопрос о том, как согласуется действие обоих источников права. 221 «In verschiedenen Zeiten also wird bey demselben Volke das Recht natürliches Recht (in einem andern Sinn als unser Naturrecht) oder gelehrtes Recht seyn, je nachdem das eine oder das andere Princip überwiegt…» См. Savigny F.K. von. Vom Beruf… S. 78 – 79. 222 Ibid. S. 79. 223 Ibid. S. 78. 107 Если мы вспомним о том, что источники права оказывают разное влияние на право молодых, зрелых и умирающих народов224, мы получим искомый принцип, в сущности историософский: Савиньи утверждает, что преобладание того или иного источника права зависит от исторического этапа, на котором находится развитие народа. Но вместе с тем в приведенной цитате легко заметить еще один важный момент: обычное право и право юристов находятся в логических отношениях содержания и формы единой правовой системы. Таким образом, взаимоотношения обычного права и науки могут мыслиться одновременно как исторические и логические. Переложение слов Савиньи в столь утрированно гегелевской форме, и соответственно, прямая отсылка к философии истории немецкого идеалиста наталкивается на существенное затруднение. В том, как Савиньи выстраивает логические отношения обычного права и юриспруденции, нет характерного диалектического движения: сначала преобладает содержание, затем оно получает достойную форму, затем право закостеневает в форме, постепенно теряя содержание. Очевидно, что в отличие от обычного права, порождаемого всем народом, и юриспруденции, которой занимаются конкретные его представители в силу общественного разделения труда, государственное законодательство не имеет к деятельности народного духа непосредственного отношения, а только 224 «Bei jugendlichen Völkern findet sich zwar die bestimmteste Anschauung ihres Recht, aber den Gesetzbüchern fehlt es an Sprache und logischer Kunst, und das Beste können sie meist nicht sagen, so daß sie oft kein individuelles Bild geben, während ihr Stoff höchst individuell ist. … In sinkendenden Zeiten dagegen fehlt es meist an allem, an Kenntniß des Stoffs wie an Sprache. Also bleibt nur eine mittlere Zeit übrig, diejenige, welche gerade für das Recht, obgleich nicht nothwendig auch in anderer Rücksicht, als Gipfel der Bildung gelten kann». См. Savigny F.K. von. Vom Beruf… S. 86 – 87. 108 опосредованное, и потому может лишь в большей или меньшей степени соответствовать ей. Эвристический потенциал такого скептического отношения к официальному правотворчеству довольно очевиден: Савиньи не только объясняет, почему те или иные законы изначально не могут быть претворены в жизнь, но и указывает на внутреннюю причину различных переломных моментов в истории народа, таких, как революция или гражданская война225. Учение об источниках права у Пухты строится на переосмыслении статуса государственного законодательства – за ним признается роль источника, хотя и не вполне полноценного. В качестве основного мотива для корректировки, которую Пухта предпринял в отношении концепции Савиньи, П.И. Новгородцев указывал политические соображения226. При полном согласии с выводом отечественного автора попробуем выявить иные мотивы этой корректировки, а также ее историко-философское значение. В первую очередь бросается в глаза то, что источники права теперь представляют собой триаду, причем различия между ними Пухта формулирует крайне примечательным образом уже в ранней работе 1825 г. – «Энциклопедия как введение к лекциям об Институциях». Он предлагает различать «непосредственное возникновение» (unmittelbare Entstehung) обычного права и «опосредованное возникновение» (vermittelte Entstehung) законодательства227, а в отношении права юристов Пухта специально делает оговорку: хотя оно возникает опосредованно (поскольку народ творит право через конкретных представителей), его появление происходит в народе «только внутренним образом через внутреннюю необходимость»228. Иными словами, право юристов одновременно содержит в себе моменты непосредственного и опосредованного. 225 Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 183. 226 Новгородцев П.И. Указ. соч. С. 120. 227 Puchta G.F. Encyclopädie… S. 24-25. 228 «…nur auf eine innere Weise durch innere Nothwendigkeit…» См. Ibid. S. 27. 109 Дальнейшие корректировки Пухты, в частности, активно дискутируемое в современной исследовательской литературе различение внутри права юристов двух составных элементов: собственно, науки о праве и формы выражения обычного права, принципиально ничего в соотношении трех источников не изменили. Хотя упомянутый выше Х.Х. Якобс посчитал, что уточнение «непосредственно только как орган народа» (unmittelbar nur als Organ des Volkes), употребленное Пухтой во втором томе «Обычного права» по отношению к юристам, следует понимать таким образом, что право юристов тоже является формой опосредования229. Однако, если вспомнить хотя бы о том, что означало понятие «орган» в натурфилософии Шеллинга, с которым Пухта активно общался, вывод напрашивается совершенно иной: приведенное выше определение подчеркивает, что право юристов одновременно выступает и как нечто обособленное, и как органическая часть правотворческой деятельности народного духа. Пухта явно иcкал способы внятной артикуляции синтеза непосредственного и опосредованного в праве. То, что учение об источниках права было выстроено по диалектическим правилам, еще не дает возможности определить его историко-философские корни, поскольку подобными триадами, как известно, пользовался и Фихте, и Шеллинг, и Гегель. Но Пухта еще в ранних сочинениях разворачивает логические отношения этой диалектической триады в исторической перспективе: обычное право, государственное законодательство и деятельность юристов хронологически сменяют друг друга как возрастные периоды230. Позже ученик Савиньи определит взаимное соотношение самих этих юридических систем по правилам диалектики: то право, которое действует в Германии во времена Пухты, есть синтетическое единство хронологически 229 Jakobs H.H. Op. cit. S. 41. 230 Puchta G.F. Encyclopädie… S. 28 – 30. 110 более раннего римского и более позднего германского права 231. Таким образом, не вступая в принципиальные противоречия с идеями Савиньи, Пухта адаптирует последние к достижениям гегелевской философии, которая как раз в это время получает общегерманскую славу. Другим возможным историко-философским прообразом рассмотренных выше учений, особенно в том, что касается характерной для Савиньи негации по отношению к авторитету государственного законодательства, является историософия Фихте. В первой лекции широко известного курса «Основные черты современной эпохи» Фихте набрасывает общий план движения истории от эпохи господства «разумного инстинкта» к «принудительному авторитету» и его преодолению «наукой разума»232. Если подробнее остановиться на этих определениях, можно заметить, что рассмотренные выше варианты учения Савиньи и Пухты выступают спецификациями историософской концепции Фихте применительно к истории права: «разумный инстинкт» народа приводит к появлению обычного права, «принудительный авторитет государства» реализуется как законодательство, а роль «науки разума» в данном случае играет юриспруденция. Интересно, что сам Фихте предполагал возможность такого рода спецификаций, специально указывая, что характер эпохи опознается в различных ее явлениях233, и таким образом ввел инструмент опытной проверки выводов, полученных спекулятивным путем. Работы Савиньи и Пухты, больше симпатизировавших эмпирии, чем спекулятивной дедукции, могут быть рассмотрены как варианты этой проверки. 231 Puchta G.F. Pandekten. Leipzig: Barth, 1877. S. 7 – 8. 232 Фихте И.Г. Основные черты современной эпохи // Фихте И.Г. Соч. в 2-х тт. Т. 2. СПб.: Мифрил, 1993. С. 367 – 370. 233 Там же. С. 363 – 364. 111 Тот факт, что Фихте выделяет пять периодов истории человечества, а применительно к юристам исторической школы можно говорить максимум о трех источниках права, нисколько не затрудняет сопоставление, поскольку пять эпох Фихте легко свести к трем: второй и третий период представляют собой лишь разные градации процесса греховности, а в четвертую и пятую эпохи происходит постепенное «освобождение человечества», которое в последнем периоде достигает своего апогея234. Подлинным отличием концепций Савиньи и Пухты от историософии Фихте является сосуществование и тесное взаимодействие источников права в каждый период истории народа. Конечно, Фихте указывал, что в каждую эпоху можно обнаружить явления, относящиеся к другим периодам, но эти явления, тем не менее, не являются органической частью того времени, в которое происходят, поскольку не выражают принципа, определяющего эпоху235. Савиньи и Пухта, напротив, утверждают, что именно конфигурация взаимоотношений сосуществующих источников права и создает его историю. Причем отличие Пухты от Фихте становится еще более заметным, если вспомнить о том, что трехфазовость исторического процесса у Фихте проявляется отчетливее в смене эпох, а для Пухты диалектика взаимодействий источников права присутствует, в первую очередь, внутри каждого из этапов диалектического движения правовой истории, т.е. именно благодаря диалектическому принципу смена исторических эпох вообще происходит. Последнее характерно, скорее, для историософии Гегеля, нежели для концепции Фихте в том виде, как она озвучена в «Основных чертах современной эпохи». 234 Фихте И.Г. Основные черты… С. 370 – 371. 235 Там же. С. 371 – 372. 112 Таким образом, об учениях Савиньи и Пухты об источниках права можно сделать, по крайне мере, два вывода: во-первых, оно вряд ли является целиком их собственным изобретением; во-вторых, ориентация на немецких идеалистов в концепции Пухты заметна более, чем у Савиньи, а потому выглядит, скорее, стремлением первого, нежели общей тенденцией исторической школы. Остается только указать на возможную причину утверждения в исследовательской литературе тезисов о «новаторстве» учений об источниках права и их концептуального своеобразия. По всей видимости, искать ее следует в амбициях современных историков права, пытающихся дифференцировать гуманитарные науки раньше, чем это действительно произошло. Теперь вернемся к Гуго, которого Пухта указывает в качестве своего непосредственного предшественника-изобретателя «возрастной» периодизации права. Очень показательно, что Пухта, обычно не пренебрегающий справочным аппаратом, в этот раз решил не указывать, где именно у Гуго находится это сравнение. Более того, в основных текстах этого автора, написанных до 1823 г., я такового фрагмента не выявил. Вполне возможно, это произошло от того, что я обращался к более поздним изданиям: тексты Гуго многократно переиздавались, и искомая аллегория в какой-то момент могла быть из текста изъята. В любом случае, если она там и находится, то явно носит факультативный характер, и не повторяется таким рефреном, как у самого Пухты. Как бы то ни было, своим указанием ученик Савиньи явно продемонстрировал тот факт, что эта аллегория знакома ему и по другим авторам, иначе он мог бы обойтись безличным упоминанием. В целом, исследуемая антропологическая аллегория использовалась во второй половине XVIII – начале XIX вв. крайне интенсивно и, несмотря на внешнее сходство, с разными целями. Два крайних варианта в данном случае представлены Гердером и Гегелем. Первый из них представляет максимально индивидуализирующий подход, согласно которому возрастная периодизация не может быть применена ко всем народам: «… мне и в голову не приходило 113 проложить широкую дорогу посредством таких понятий, как «детство», «юность», «возмужалый», «престарелый» возраст человеческого рода, ибо такие понятия применены мной и вообще могут быть применимы лишь к немногим из народов, населяющих землю…»236. На другом полюсе находится генерализирующий подход Гегеля, который говорит уже о детстве, юности, зрелости и старости всего человечества237. Очевидно, что ту же самую антропологическую аллегорию Савиньи и Пухта употребляют совершенно иначе; они оказываются между двумя этими полюсами, поскольку настаивают на том, что всякое право проходит эти этапы, но право всех народов не выстраивается в единый процесс, сравнимый с человеческой жизнью. Но признать оригинальность их указаний на то, что история всякого народа проходит периоды зарождения, взросления, возмужалости и гибели, было бы слишком поспешным выводом, поскольку, если дальше прослеживать историю бытования этой аллегории у авторов XVIII в., от Гердера надо постепенно двигаться к «Основаниям новой науки об общей природе наций» Дж. Вико с его знаменитой фразой «наша Наука описывает Вечную Идеальную Историю, согласно которой протекают во времени Истории всех Наций в их возникновении, движении вперед, состоянии, упадке и конце»238. Если от исторической школы права пойти хронологически вперед, а не назад, то здесь мы подойдем к тем фигурам, благодаря которым эта антропологическая аллегория попала в историософские дискуссии XX в., т.е. к адептам цивилизационной теории. Так, О. Шпенглер заметил в знаменитой работе «Закат Европы»: «Каждая культура проходит возрастные ступени 236 Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977. С. 6. 237 Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 2005. С. 148 – 151. 238 Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. М.-Киев: REFL-book- ИСА, 1994. С. 118. 114 отдельного человека. У каждой есть свое детство, своя юность, своя возмужалость и старость» 239. Но просто указать на историческую школу права как на один из упущенных эпизодов генезиса цивилизационного подхода к истории было бы слишком мало. Если взглянуть на то, как именно используется органицистская аллегория в XVIII в. и начале XX в., станет хорошо заметным существенное обстоятельство: первоначально она служила для того, чтобы обосновать генерализирующий подход к истории, характерный для историософии Просвещения, а в итоге была взята на вооружение сторонниками исторического релятивизма. На самом деле, тексты рубежа XVIII и XIX вв., и в том числе сторонников исторической школы права, хорошо демонстрируют, что использование данной аллегории всегда создавало смычку между первым и вторым подходом. Сравнение всякого исторического процесса с жизнью человека призвано дать универсальные правила, по которым развивается всякое единичное в истории, оставляя за последним возможность отличаться от других единичных особенностями протекания жизненного процесса. Таким образом, появляются основания если не для отказа от противопоставления генерализирующего и индивидуализирующего подходов к истории, то, по крайней мере, для серьезной ревизии представлений о генезисе этих точек зрения. Едва ли каждая из них исторически была когда-нибудь действительно представлена в своем крайнем, т.е. исключающем противоположность, варианте. 239 Шпенглер О. Закат Европы. Т.1. М.: Мысль, 1993. С. 265. 115 § 2. Понятие «Средние века» и трехчастная периодизация европейской истории Как уже говорилось выше, периодизация исторического процесса может выстраиваться двояким образом: с одной стороны, она призвана указать на содержательные различия выделяемых эпох, а с другой стороны, поставить конкретные хронологические реперы, значение которых преимущественно техническое, инструментальное. К первому варианту традиционно тяготеют историософские концепции, ко второму – эмпирические исторические исследования. Коль скоро Савиньи и Пухта интересовались историей римского права как основы европейской юриспруденции, нелишне было бы посмотреть, как в их работах отражалась знаменитая трехчастная схема европейской истории. Что касается Савиньи, первое, что бросается в глаза при чтении его многотомной истории римского права в Средние века – конкретные хронологические границы этого периода, V и XVI вв.240 Эти цифры в наше время, конечно, даны в учебнике по истории Средневековья241, и на первый взгляд не кажутся каким-то серьезным завоеванием, хотя, что касается современных российских учебников, не стоит забывать о борьбе с недавно популярным (по большому счету, инспирированным вульгарным марксизмом) подходом, отодвигавшим начало Нового Времени то ко временам Великой Французской революции, то к окончанию Тридцатилетней войны. 240 Savigny F.C. von. Geschichte des Römischen Rechts im Mittelalter. Bd. 1. Heidelberg: Mohr und Zimmer, 1815. S. V. 241 Собственно, именно такой периодизации придерживаются авторы «классического университетского учебника» для студентов МГУ им. М.В. Ломоносова: История средних веков / Под ред. С.П. Карпова. М.: Изд-во Московского университета, 2005. Т.1. С. 27 – 30. 116 Указание именно на V и XVI вв. у Савиньи примечательно по нескольким обстоятельствам. С одной стороны, автор нигде не возводит их в ранг общих границ Средневековья, говоря только о периодизации римского права, и тем самым не придает им некое содержательное значение, как это делается если не в самых современных, то, по крайней мере, по сей день авторитетных общих работах по Средневековью242. Уже из этого можно было бы заключить, что Савиньи не намечает некий магистральный путь развития европейской истории, периодизация которого автоматически транслируется на любой конкретный процесс, чтобы соотнести с ним интересующий его сюжет. С другой стороны, как легко заметить по оглавлению третьего тома, вышедшего на 7 лет позже первого, «история права» понимается Савиньи довольно широко: речь идет не только об анализе правовых памятников или истории правовых институтов в узком смысле; автор считает нужным подробно описывать те сферы жизни, которые к праву непосредственно примыкают (в первую очередь, речь идет об изложении политической истории и истории образования)243. В первом томе рецепция римского права тоже помещается в контекст политической и даже этнической истории раннесредневековых 242 Так, Б. Гене, несмотря на констатацию условности всякой периодизации, всё же выделяет «период, который длился примерно тысячелетие, начинаясь где-то между IV и VI столетиями и заканчиваясь XIV и XV», как обладающий некими общими чертами, отличающими его от других эпох (Гене Б. История и историческая культура средневекового Запада. М.: Языки славянской культуры, 2002.). Другой французский историк Ж. Ле Гофф, как видно из его предисловия к русскому изданию, не отказался от указания на те же самые цифры, хотя и сообщил, что II-III и XVIII вв. ему в качестве границ Средневековья импонируют больше (Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. Сретенск: МЦИФИ, 2000. С. 7.). Отечественный медиевист А.Я. Гуревич утверждал, что «средние века – понятие не столько хронологическое, сколько содержательное» (Гуревич А.Я. Избранные труды. Средневековый мир. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2007. С. 263.). 243 Savigny F.C. von. Geschichte… Bd 3. Heidelberg: Mohr und Zimmer, 1822. 117 государств244, т.е., по крайней мере во время написания первых трех, а если учесть, что следующий том вышел в том же году, то и четырех томов, авторская концепция не претерпела существенных изменений. Согласовать две эти тенденции нетрудно: принцип периодизации, использованный Савиньи, далек как от глобализирующей тенденции представлять себе все события и явления, имевшие место в течение определенного хронологического отрезка, как обладающие некими особыми, собственно «средневековыми» чертами, так и от противоположного мнения, которое нередко можно услышать в наши дни, согласно которому периодизации подлежит только конкретный процесс, с которым весь ход мировой истории может совершенно никак не соотноситься. Савиньи считает возможным выделить такой крупный период, как «Средневековье» по одному единственному параметру, собственно, тому, который его интересует в конкретном исследовании. Иными словами, автор из переплетенного клубка различных «историй» выбирает одну, и именно с ее периодизацией соотносит другие процессы, составляющие «историю Средних веков», тем самым реализуя на практике тот самый часто декларируемый в современных работах принцип условности всякой периодизации. Небезынтересно посмотреть, на каком основании выделяются две пограничные для «Средневековья» даты. То, что Савиньи, как, кстати, и Пухта, вообще их указывает, уже примечательно: Гегель, к примеру, в своих лекциях этого не сделал, хотя, очевидно, теснее связал свою философию истории с эмпирией, чем, скажем, Фихте. Конечно, трудно сказать однозначно, каковы причины такого пренебрежения датами: то ли конспект был так записан, то ли Гегель рассчитывал на эрудицию слушателей, знакомых с материалом, то ли вопросы хронологии вообще мало интересовали Гегеля. 244 Savigny F.C. von. Geschichte… Bd. 1. S. 247 – 394. 118 Хотя выбор первой из двух дат (V век) Савиньи подробно не обосновывал, не стоит думать, будто для него эта граница казалась сама собой разумеющейся, скорее наоборот: он полемизирует с распространенным в его время взглядом, согласно которому история римского права в Средние века началась только с работ глоссаторов, однако, не конкретизирует адресатов полемики. К тому же, вместо изложения собственной аргументации по данному вопросу, Савиньи счел возможным ограничиться указанием на работу Нибура245. В этом уже можно видеть две важные для Савиньи тенденции: стремление придать институциональных полемике споров, а даже также по частным вопросам методологическую статус установку на расширение узкоспециального взгляда на историю права; Нибур, как известно, заслужил признание современников, прежде всего, активным обращением к филологии в источниковедческих штудиях. Также примечательно, что Савиньи не стремится выделить в истории римского права какие-то конкретные судьбоносные даты, указывая только периоды. Видимо, следует предположить, что он считал невозможным свести процесс перехода от античности к Средневековью к одномоментному акту, т.е. история у Савиньи состоит из процессов, а не событий. Таким образом, первая дата, с одной стороны, поставлена в пику узкоспециальному взгляду на историю средневекового права, а с другой стороны, эта постановка мотивируется необходимостью соотнесения истории права с этнической и политической историей. Совершенно иначе аргументировано выделение конечной точки «Средневековья». Согласно Савиньи, с XVI столетия под воздействием филологии и истории меняется облик юриспруденции как науки. Наряду с этим Савиньи говорит и о «более резком обособлении наций» (schärfere Absonderung 245 Savigny F.K. von. Geschichte… Bd. 1. S. X – XI. 119 der Nationen), т.е. вновь выходит за узкоспециальные рамки, однако эта оговорка несколько теряется на фоне дальнейших рассуждений о значимости нового научного подхода к праву и к тому же носит характер еще одной причины изменения юриспруденции, а не главенствующего фактора246. Таким образом, вдруг оказывается, что периодизации подлежит не эволюция самого права, а изменение научных подходов к нему. Если учесть, что обоснование обеих дат в тексте отстоит друг от друга всего на несколько абзацев, можно было бы утверждать серьезную авторскую непоследовательность, что и сделал Е.А. Косминский, однако он увидел ее не в периодизации, а в самом содержании текста Савиньи, посчитав, что в первых двух томах представлено исследование «римского права как действующего права в варварских государствах», соответственно, Савиньи говорит о некой «исторической реальности», которую право отражает, а в последующих томах он занят только «рассмотрением римского права как дисциплины, изучаемой в университетах».247 Однако, советский историограф почему-то не обратил внимание на самую первую фразу введения к первому тому, где Савиньи прямо говорит о том, что его работа посвящена исследованию именно правоведения, а не самого права.248 Таким образом, авторская непоследовательность, если она и имеет место, проявляется в постановке первой, а не второй даты, поскольку странно было бы предполагать, что Савиньи сразу после изложения замысла произведения вдруг его изменил, а потом, спустя несколько лет, вдруг решил вернуться к первоначальному варианту. 246 Savigny F.C. von. Geschichte… Bd. 1. S. V. 247 Косминский Е.А. Историография средних веков. V в. – середина XIX в. Лекции. Под ред. С.Д. Сказкина, Е.В. Гутновой. А.Я. Левицкого. Ю.М. Сапрыкина. М.: Изд-во Московского университета, 1963. С. 302. 248 Savigny F.C. von. Geschichte… Bd. 1. S. V. 120 Безусловно, Савиньи не располагал примерами научного осмысления римского права в Западной Европе VI-X вв., а потому был вынужден перефокусировать свое исследование. Но почему он тогда попросту не ограничил исследование теми рамками, которые сами собой напрашивались, если исходить из данных имеющихся у него источников (т.е. начать с Болонской школы), особенно если учесть, что Савиньи такому источниковедческому подходу явно симпатизировал? Интересно, что эта непоследовательность логики изложения была совершенно сознательным шагом. Савиньи еще до написания «Истории права в Средние века» в одной из своих ранних статей заметил, что всеобщая история народов могла бы многое приобрести благодаря расширению подхода к истории права249. Если поместить непоследовательность Савиньи в историко-философский контекст, то теоретическим обоснованием для заполнения зазора между позднеимперским правом и работами глоссаторов могла бы послужить спекулятивная историческая реконструкция, возможность которой демонстрировали немецкие идеалисты, но как раз к ней Савиньи и не прибегает. Но если вспомнить изложенное выше учение об источниках права, то тезис Е.А. Косминского о непоследовательности исторической школы права можно вообще снять, поскольку история самого права и история науки о нем являются разными стадиями одного и того же процесса. В своей «Истории римского права в Средние века» Савиньи не только указывает те цифры, которые обозначают внешние хронологические границы Средневековья, но и дает внутреннюю периодизацию исследуемого сюжета. Содержанию первого тома автор решил предпослать небольшое, но важное для 249 «Wie viel bey dieser Erweiterung der Rechtsgeschichte auch die allgemeine Völkergeschichte gewinnen müsste, ist einleuchtend…» См. Savigny F.C. von. Stimmen… S. 8. 121 нас замечание: «Все сочинение распадается на две основные части, которые охватывают периоды до и после основания школы в Болонье (ок. 1100 г.)»250. Савиньи не только посчитал возможным выделить центральную точку в том процессе, который собирался исследовать, предполагая ее исключительную важность по сравнению со всеми другими, но и придал ей характер некоего «исторического пика», «экстремума», относительно которого весь процесс распадается на «до» и «после». Историософские концепции Фихте и Гегеля, в том виде, в котором они изложены в «Основоположениях современной эпохи» первого и «Философии истории» второго, отличает общее для обоих мыслителей представление о некоем поступательном движении вперед, когда каждая новая эпоха превосходит предыдущую, в связи с чем главной характеристикой этого варианта динамики исторического процесса становится понятие «прогресс». При всех различиях Гердера, Канта, Гегеля, Маркса, позитивистов и многих других авторов той эпохи, представление о мировой истории как о прогрессе их явным образом сближает. Нетрудно заметить, что такое движение истории «вперёд и вверх» кардинальным образом не совпадает с логикой «исторического пика» Савиньи, которая хорошо видна в приведенной выше фразе. Из перспективы более позднего этапа все достижения более раннего должны так или иначе меркнуть, а у Савиньи этого не происходит. Единственное, что мешает окончательно провозгласить оригинальность исследуемого автора – активное использование разных терминов, обозначающих внутреннюю динамику исторического процесса, что как раз свидетельствует о неустойчивости собственных представлений Савиньи по данному вопросу. 250 «Das ganze Werk zerfällt in zwey Haupttheile, welche die Zeiten vor und nach der Gründung der Schule zu Bologna (um das J. 1100) umfassen».См. Savigny F.C. von. Geschichte… Bd. 1. S. 1. 122 Поскольку использование понятия «Средневековье» едва ли обладает каким-то смыслом в отрыве от двух других, его обрамляющих («античность» и «Новое время»), переход от анализа этого конкретного термина к периодизации всей европейской истории выглядит не только обоснованным, но и необходимым. Несмотря на то, что работа Савиньи имеет конкретные хронологические рамки, обоснования их постановки всё же дают возможность сделать вывод о том, чем «античное» римское право отличалось от «средневекового», а последнее – от «нововременного», хотя дедуцировать из этих частных обоснований общие различия трех исторических эпох не представляется возможным. Однако Савиньи относительно этих периодов европейской истории делает важное замечание: в своем сочинении он собирается показать, как «состояние права более поздних времен, в той мере, в какой оно покоится на римском основании, произошло из состояния основанной западно-римской империи посредством только развития и трансформации, без прерывания»251. Таким образом, три исторические эпохи, традиционно (и по сей день) представляемые как принципиально различные, оказываются связанными, и показать эту связь – главнейшая задача для Савиньи. В то же время, несмотря на амбициозное заявление, автор в своей работе практически ничего не говорит о том, что из себя представляет «состояние права более поздних времен» и «его римское основание», ограничиваясь лишь выявлением их связи. Значительный объем сочинения, которое изначально было задумано как многотомное252, явно не позволяет сослаться на желание Савиньи сузить свой анализ. Следуя его же собственной логике, необходимо 251 «…der Rechtszustand neurer Zeiten, soweit er auf Römischen Grunde beruht, aus dem Zustand des bestehenden Weströmischen Reichs durch bloße Entwicklung und Verwandlung, ohne Unterbrechung, hervorgegangen ist». Savigny F.C. von. Geschichte… Bd. 1. S. V. 252 Ibid. Bd. 1. S. VII. 123 было добавить соответствующие описания «состояний права» в «античности» и «Новое время», чего, тем не менее, сделано не было. Некоторое объяснение этому можно обнаружить в самом тексте сочинения. Что касается истории римского права в период античности, то здесь Савиньи, говоря о замысле своей собственной работы, неоднократно указывает на достижения упоминавшегося выше Нибура253. Вполне возможно, что основатель «исторической школы права» не берется за римскую историю, так как считает, что его собственные воззрения Нибуром уже вполне адекватно выражены, и потому изложение истории римского права надо просто продолжить с того момента, до которого его довел предшественник. Если принять такое предположение, то оно не только легитимирует несоответствие декларируемой континуальности истории и дискретности ее изложения, но и позволяет сделать коллегиальность обобщающим вывод об исторической изначальной работы, историософским ориентации которая, концепциям, в Савиньи на противоположность предлагающим варианты осмысления всего исторического процесса одним человеком, является характерной чертой позитивистской историографии. Две характеристики исторического процесса, выделенные Савиньи – «развитие» (die Entwiklung) и «трансформация» (die Verwandlung) – представляют собой не что иное, как два варианта изменения, благодаря которым фиксируется исторический процесс. Для прояснения смысла этих слов представляется целесообразным обращение к словарю братьев Гримм254, которые, как известно, не только были 253 254 Savigny F.C. von. Op. cit. Bd. 1. S. XI, XIII. Deutsches Wörterbuch von Jacob und Wilhelm Grimm. 16 Bde. in 32 Teilbänden. Leipzig, 1854-1961 // http://urts55.uni-trier.de:8080/Projekte/DWB/ 124 юристами по образованию и активно использовали для объяснения слов юридические примеры, но и состояли в близком общении с Савиньи. Согласно этому словарю, первый из интересующих нас терминов – развитие – соответствует латинскому «explicare», т.е. «раскрывать», «разворачивать», совершать движение изнутри наружу255. Очевидно, что это одно из важнейших и широко употребительных слов в немецком философском словаре той поры. Применительно к Савиньи оно явно служит для обозначения генезиса правовой системы народным духом: неясное «общее правовое сознание народа» дедуктивно разворачивается в конкретные правовые положения. Слово «Verwandlung» нагружено совершенно иным смыслом: оно обозначает изменение, трансформацию, превращение, переход из одного состояния в другое256, при этом, причины подобных изменений могут быть различны. Например, Гердер употребляет этот термин в смысле естественных физиологических изменений257, т.е. практически синонимичным с «Entwicklung» образом, но авторы, с которыми у Савиньи были прямые контакты – Арним, Эйхгорн, Нибур – понимают под «Verwandlung» результат человеческих поступков или изменение, произошедшее под воздействием каких-то социальных причин258. Словарь Аделунга дает, в целом, те же самые значения интересующих терминов259. 255 Deutsches Wörterbuch… Bd. 3, Sp. 659. 256 Ibid. Bd. 25, Sp. 2119. 257 Ibid. Bd. 25, Sp. 2120. 258 Ibidem. 259 Adelung J.Ch. Grammatisch-kritisches Wörterbuch der hochdeutschen Mundart // http://lexika.digitale-sammlungen.de/adelung/online/angebot 125 Взглянув на эти определения, можно понять, зачем Савиньи помещает оба термина рядом: исторические изменения права могут быть как результатом естественного органического процесса развития, так и итогом волюнтаристских действий законодателя. Вопросы периодизации и динамики исторического процесса отражены и в работах Пухты. Что касается его периодизации истории римского права, в первую очередь нужно отметить, что данный автор в разных текстах излагает ее в двух вариантах: один отражает изменения метода юридических исследований (например, в «Пандектах»260), другой – собственно историю римского права (к примеру, в «Лекциях…»261). Как уже говорилось в главе, посвященной анализу источников, текст «Лекций…» представляет собой переложение «Пандект» для нужд преподавания, поэтому, будучи адресованным менее эрудированному читателю, необходимо должен был содержать в себе указание на важные реперы в истории римского права, а не только периодизацию истории юридического метода. В том, что касается периодизации методов юридического исследования, Пухта недалеко ушел от Савиньи. Поскольку крайне трудно судить о методиках западноевропейских юристов VI-X вв., не имея свидетельств о таковых, логичным началом такой периодизации стал этап господства «экзегетического метода», распадающийся на творчество глоссаторов (XII-XIII вв.)262 и комментаторов (XIV-XV вв.). С XVI в. начинается эпоха «новой римской юриспруденции», которая делится на два периода – до появления «систем институций», т.е. попыток комплексного творческого изложения римского 260 Puchta G.F. Pandekten… S. 10 – 13. 261 Puchta G.F. Vorlesungen über das heutige Römische Recht. Bd. 1. Leipzig: Tauchnitz, 1854. S. 43. 262 Puchta G.F. Pandekten… S. 10. 126 права как современного, и после него263. Если выделение XII и XVI вв. мы видели и у Савиньи, то внутренние хронологические границы введены именно Пухтой. Хотя Савиньи доводил свое изложение только до XVI в., тем не менее, он не указывал даже на возможность той внутренней периодизации Нового времени, которую озвучил его ученик, а потому можно считать это нововведением последнего. Для Пухты история юридической науки выглядит более богатой содержанием, нежели для Савиньи. Отметим и еще один важный момент: в отличие от Савиньи, Пухта вообще не пользуется термином «Средневековье», точнее употребляет его только в тех случаях, когда говорит о чьем-либо мнении, чаще всего ошибочном264, что уже заставляет заподозрить его в отказе от традиционной периодизации. Притом, что сам Пухта никак не артикулирует свое отношение к указанному понятию, нетрудно увидеть у этого шага глубокое основание. Игнорирование концепта «Средневековье» (а вместе с ним понятий «античности» и «Нового времени») и стремление к подробной разработке узкотематического варианта периодизации, о котором речь пойдет ниже, определенно указывает на то, что Пухта не только прекрасно понимал условность выделения трех основных эпох европейской истории, к тому времени ставшего уже традиционным, но и готов был легко отбросить устоявшиеся понятия без объяснения причин, в чем опередил О. Шпенглера с его знаменитой критикой трехчастной истории265. Если же вспомнить, что речь идет о второй четверти XIX в., то мыслительный ход Пухты можно признать весьма оригинальным новаторством. Причину отказа от традиционной периодизации понять нетрудно: по всей видимости, Пухта рано осознал, что признание за понятием «Средневековье» 263 Puchta G.F. Pandekten… S. 11. 264 См., например: Puchta G.F. Vorlesungen… Bd. 1. S. 43. 265 Шпенглер О. Указ. соч. Т. 1. С. 48. 127 какого бы то ни было содержания автоматически вбивает клин между античностью и Новым временем, таким образом, это в перспективе могло бы поставить под сомнение многочисленные утверждения исторической школы права о том, что всякое европейское право в основе своей – то же самое римское право, которое сохранилось до XIX в. как действующее, и амбиции юристов исследуемого направления были бы подорваны в самом их основании. Словом, Пухта разделял общее для многих мыслителей его эпохи представление о «континуальности» исторического процесса, более того, активно его педалировал. Устранение «средневекового» этапа истории римского права автоматически повлекло за собой разделение ее на «новую римскую юриспруденцию» и подразумеваемую «старую римскую юриспруденцию»266. Следуя той же логике, Пухта называет глоссаторов XII в. «первыми среди современных юристов»267. Очевидно, что представление о современности у него формируется ретроспективно как раз потому, что он крайне тяготится необходимостью различать эпохи. Различия между Савиньи и Пухтой более заметны в периодизации истории римского права. Пухта изначально постулирует «двойную жизнь» римского права: в народе, от которого возникло такое название, и вне его268. Интересно, что первый этап не совпадает с существованием римской государственности, а ограничивается только тремя столетиями римской 266 Puchta G.F. Pandekten… S. 12. 267 «… Glossen der ersten unter den modernen Juristen (Glossatoren), im 12. und bis in das 13. Jh herein». См. Ibid. S. 10 268 «Dem römischen Recht war ein doppeltes Leben bestimmt; ein erstes, in dem Volk, von dem es den Namen hat, ein zweites, über die Jahrhunderte, die diesen Volk zugemessen waren, hinaus.» См. Puchta G.F. Vorlesungen… Bd. 1. S. 1. 128 истории от Августа до Диоклетиана и Константина269. Хотя Пухта и делает оговорку, что это только «последние времена национального права» («letzte Zeiten des nationellen Rechts»)270, а такая формулировка автоматически подразумевает существование римского права и в предшествующее время, царский и республиканский периоды отбрасываются, причем о причинах подобного шага Пухта ничего конкретно не говорит. Тем не менее, по контексту фразы можно понять, что только в указанные столетия в Риме существовала подлинная юридическая наука и соответствующее образование271. Таким образом, Пухта отождествляет историю римского права с историей юридической науки, по сути, повторяя неточность Савиньи. Можно было бы отвергнуть первоначальный тезис о наличии у Пухты двух периодизаций, и считать, что данный автор с самого начала ориентируется на изложение общей истории юриспруденции и права, но эта гипотеза явно противоречит тому объяснению, которое обусловливает перенесение границы между «первой» и «второй жизнью» римского права с V в., как это было у Савиньи, к началу IV в. По мнению Пухты, именно с Константина начинается новый период истории римского права (он продолжится до создания Corpus juris civilis Юстиниана), поскольку изменяется этнический состав населения империи: государство, хотя оно еще и называлось римским, уже не было таковым, поскольку римский народ уже исчез, а его место заняли разные 269 Puchta G.F. Vorlesungen… Bd. 1. S. 1. 270 Ibidem. 271 «Jenes erste Dasein schließt sich mit den ersten dritthalb Jahrhunderten der christlichen Zeitrechnung. Diese letzen Zeiten des nationellen Rechts (von August bis Diocletian und Constantin) sind ausgezeichnet durch die wissenschaftliche Ausbildung, die es damals erhalten hat.» См. Ibidem. 129 другие народности, которые, тем не менее, были объединены под властью императора272. Еще более странно выглядит зазор в шестьсот лет между вторым (IV-VI вв.) и третьим периодом (начавшимся с деятельности болонской школы), который Пухта вообще исключает из своего рассмотрения, хотя, как и Савиньи, протестует против мнения, согласно которому римское право было вновь открыто глоссаторами.273 Более того, Пухта явно ощущает дискомфорт от вынужденного разрыва, и потому специально указывает, что римское право в Европе не было введено одномоментно274, стараясь максимально сгладить переход от одного этапа к другому. Возможно, он подразумевал знакомство своих слушателей с «Историей римского права в Средние века» Савиньи, в которой период VI-XII вв. был подробно освещен, однако Пухта не сослался на работу предшественника, подобно своему учителю, поэтому доподлинно этого утверждать нельзя. Кстати, почему Пухта не воспользовался очевидной возможностью указать на достижения предшественников и сделал заново ту работу по выстраиванию периодизации, которая, в принципе, уже была проведена – вопрос не праздный. Либо Пухта стремился к систематическому изложению взглядов исторической школы, либо претендовал на некоторую автономность своего собственного учения от того, которое выдвигал Савиньи. Подтвердить одну из этих точек зрения можно простым соображением: если Пухта действительно работал над изложением общего «учения исторической школы 272 «Dieser Staat heißt noch der römische, aber dies ist nur ein Name, das römische Volk war in Wahrheit damals schon untergegangen, an seine Stelle traten die verschiedenen Völkerschaften aller Welttheile, die unter die Herrschaft der Kaiser zu einem bunten Staat zusammengeworfen waren.» См. Puchta G.F. Vorlesungen… Bd. 1. S. 2. 273 Ibid. S. 4. 274 Ibid. S. 7. 130 права», он не внес бы никаких изменений по сравнению с Савиньи, а это явным образом не так. Но значительная часть исторических фрагментов Пухты включена в разъясняющие сочинения пропедевтического характера, т.е. он собирается свои представления транслировать в качестве общих для школы. По всей видимости, за близостью отстаиваемых положений он не сразу осознает всю глубину фундаментальных расхождений с Савиньи. Итак, если до этого параграфа постоянно утверждались систематические расхождения Савиньи и Пухты, то в данном конкретном сюжете следует признать существенную близость обоих авторов. Несмотря на некоторые расхождения, в основных своих чертах способ выстраивания исторической периодизации и представления о динамике исторического процесса у Савиньи и Пухты мало отличаются друг от друга. Тем не менее, Пухта делает ряд важных шагов в том направлении, которое Савиньи лишь наметил, решительно усиливая тенденцию к континуальности исторического процесса. Этим объясняется и отказ от трехчастной периодизации истории, и имплицитная антипатия к коллегиальным историческим исследованиям. § 3. Проблема конца истории Ввиду некоторых очевидных читателю противоречий, связанных с оценкой взаимоотношений историософии исторической школы права и гегелевской философии истории в данной работе, проблему следует рассмотреть более детально. Как уже говорилось выше, познаваемость истории у Гегеля обеспечивается тем, что историк способен охватить весь ее ход, и в этом 131 смысле история остановилась275. Причем у Гегеля речь идет не только о невозможности придумать какую-то политико-правовую систему, которая будет лучше либерально-демократической, но и о завершенности всякой истории: не только государства и права, но и других областей деятельности духа. В этом плане Кожев и Фукуяма Гегеля несколько упростили. Учитывая тот факт, что в условиях первой половины XIX в. декларация конца истории является маркирующим признаком гегелевской историософии, для того, чтобы подтвердить или опровергнуть фундаментальную связь философии истории Гегеля с соответствующими концепциями Пухты и Савиньи, нужно выяснить, разделяет ли историческая школа права данное гегелевское представление. Конечно, сведение всего комплекса проблем к одному вопросу может показаться не вполне легитимным шагом. Но подходы, предложенные в предшествующих исследованиях недавнего времени, в решении проблемы продвинулись не так далеко, чтобы оставить предложенный вариант совсем позади. В целом, дискуссию о влиянии гегелевского представления о конце истории на творчество Савиньи и Пухты в специальной литературе вообще не вели. Еще со времен Э. Трельча и Ф. Мейнеке утвердилась мысль о близости исторической школы права к романтической историософии, в вопросе о конце истории Гегелю противостоящей276, что, естественно, отнюдь не стимулировало новые исследования по поставленному в данном разделе вопросу. Однако, несмотря на устоявшийся историографический топос, некоторые авторы 275 Проблема конца истории имеет и другие, более широкие коннотации (подробнее см. Рапопорт Е.В. Дискурс конца истории в контексте других эсхатологических дискурсов культуры XX века // Философия. Язык. Культура. Вып. 2. СПб.: Алетейя, 2011. С. 299-308. ) В данном случае я следую интерпретации Э. Трельча (Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. М.: «Юрист», 1994. С. 218.). 276 Трельч Э. Указ. соч. С. 247. 132 последних десятилетий решили реанимировать проблему взаимоотношений исторической школы права и Гегеля применительно к творчеству Пухты, правда, для констатации того же самого результата. Так, Х.Х. Якобс безо всяких пояснений посчитал, что полемические выпады Пухты, высказанные им в рецензии на Ганса 1824 г., адресованы Гегелю277. К этому смелому утверждению автор прибавил цитату, взятую из «Энциклопедии…» 1825 г.: «… философская школа, которая стала известной в юридической науке как противница школы Савиньи благодаря своему противопоставлению и антипатии к более основательной юриспруденции (которую требуют как Савиньи, так и Гуго)»278. Х.Х. Якобсу вторит Х.-П. Хаферкамп, указавший на небольшую и редко цитируемую работу Пухты «Об исторической школе юристов и ее отношении к политике» 1833 г., где ученик Савиньи высказывался следующим образом: «Эта школа (историческая – Н.А.) действительно противопоставляет себя ложной философии и ее пагубному влиянию на право, но во всякой философии менее, чем в этой, показана противоположность между историческим и неисторическим, позитивным и негативным направлениями, которые в юриспруденции получили название исторической и неисторической школ»279. 277 278 Мейнеке Ф. Возникновение историзма. М.: РОССПЭН, 2004. С. 411. «Daß Aversion die Richtige Bezeichnung für dieses Verhältnis Puchtas zu Hegel ist, belegt die Art, wie er von dessen Schule redet: sie ist „die philosophische Schule, welche sich in der Jurisprudenz als Gegnerin Savignys berühmt gemacht“ hat … „durch ihre Opposition und Abneigung gegen die (von Savigny „sowie auch Hugo“ geforderte) gründlichere Jurisprudenz“…» См. сноску 104 в Jacobs H.H. Op. cit. S. 55. 279 «Diese Schule hat sich wirklich einer falschen Philosophie und ihrem verderblichen Einfluß auf das Recht entgegen gesetzt, aber aller Philosophie um so weniger, als sich in dieser gerade auch der Gegensatz der geschichtlichen und ungeschichtlichen, der positiven und negativen Richtung gezeigt hat, welcher in der Jurisprudenz in der historischen und unhistorischen Schule ausgedrückt ist». Цит. по Haferkamp H.-P. Op. cit. S. 310. 133 Интересно, что Хаферкамп не просто указал, что Пухта довольно резко высказался в адрес Гегеля, но дополнительно отметил отсылку к шеллинговскому различению позитивной и негативной философии, которое тоже было направлено преимущественно против Гегеля280. Тем не менее, остается непонятным, почему Якобс и Хаферкамп поставили знак равенства между Гегелем и гегельянцами. Хотя Ганс и претендовал на роль ортодоксального последователя, между его и гегелевскими идеями всё равно существует некоторый зазор, который мог быть виден Пухте, но не обнаруживается современными немецкими авторами, пишущими об исторической школе права. Другое возражение возникнет, если мы вспомним о настойчивом желании Савиньи и Пухты перевести всякую полемику в плоскость институциональных противостояний, противопоставить исторической школе некое консолидированное направление, на фоне которого можно было бы утвердить себя самих. Именно поэтому к цитатам, где Савиньи и Пухта размежевываются с некой «псевдоисторической школой», надо относиться если не с недоверием, то, по крайней мере, с большой осторожностью. Показательно, что в цитате из «Энциклопедии…», которую привел Х.Х. Якобс, не конкретизируется, кого Пухта имеет в виду. Предлагались и иные, исходящие из содержательного анализа философских воззрений, аргументы в пользу негативного отношения Пухты к Гегелю, но они не более убедительны. Хаферкамп указал, что содержательная полемика Пухты с Гегелем содержится в «Пандектах», в параграфе 7, где автор обрисовывает позицию своих оппонентов281. Но ни в самом фрагменте, ни в пространных сносках опять же нет ни одного упоминания о Гегеле. Содержательно речь идет о 280 Haferkamp H.-P. Op. cit. S. 310. 281 Ibidem. S. 315. 134 позициях неких национально-ориентированных правоведов, к которым Гегеля тоже едва ли можно причислить. Впрочем, конкретный упрек в адрес Гегеля Пухта всё же делает в небольшой работе 1823 г., но он относится не к философской позиции. Звучит он следующим образом: «Способ, каким Гегель представляет объявление права («Естественное право», параграф 215, в примечании), свидетельствует о полнейшем незнакомстве с жизнью и чаяниями народа»282. Здесь совершенно не заметны какие-то системные несогласия с гегелевской методологией, особенно если учесть, что контекст этой фразы – рассуждения о том, на каком языке следует говорить немецкой юридической науке283. Т.е. Пухта, очевидно опираясь на учение об источниках права, в данном случае отстаивает институциональные прерогативы юристов решать этот вопрос, и не более того. При этом буквально на той же странице Пухта декларирует близость исторической школы права и Гегеля: «В самом деле, Гегель воспринимает позитивную науку о праве, по крайней мере, исторически…»284. Таким образом, предложенные походы и выдвинутые аргументы в пользу решительного расхождения исторической школы права и Гегеля выглядят довольно слабо. Вопрос о том, как Пухта и Савиньи относились к гегелевской философии права, явно выходит за рамки данной работы, а вот о сходствах и различиях историософских позиций следует поговорить еще раз. 282 «Die Art nun, wie Hegel (Naturrecht paragraf 215 in den Anmerkung) die Bekanntmachung des Rechts darstellt, zeugt von der allergrößten Unbekanntschaft mit dem Leben und Treiben des Volks.» См. Puchta G.F. Über die Perioden… S. 146. 283 Ibid. S. 145 – 146. 284 «In der That nimmt auch Hegel eine positive Rechtswissenschaft, wenigstens historisch, an…» См. Ibid. S.146. 135 Конечно, вопрос о конце истории шире, чем он был поставлен в начале данного параграфа. Для того, чтобы изложить историю чего-либо, логически необходимо иметь представление об итоге процесса. Именно поэтому изложение всеобщей истории всегда содержит не только описание прошлого и настоящего, но и будущего. Причем в этом пункте философы истории всегда расходятся с профессиональными историками. Позицию последних в этом вопросе четко озвучил наследник английского эмпиризма и позитивизма Дж. Коллингвуд: «Дело историка – знать прошлое, а не будущее. Если же историки претендуют на то, чтобы определить будущие события до того, как они произошли, то это верный признак, на основании которого мы можем с уверенностью сделать вывод о какой-то порочности самой их концепции истории как таковой»285. Если попытаться с этой точки зрения обрисовать историко-философский контекст, в котором возникли работы Савиньи и Пухты, то здесь необходимо сказать не только о Гегеле. В первую очередь, необходимо помнить о христианской эсхатологии, которая была хороша знакома всем немецким авторам той эпохи. Если отложить в сторону пристрастность философского цеха к религии и обратиться к внутреннему устройству христианской эсхатологии, можно увидеть несколько принципиальных ее особенностей. Во-первых, она никак не связана с идеей прогресса или регресса в истории, поскольку второе пришествие наступит, как известно, в крайне мрачные времена (Мф. 24:4-13), но вместе с тем оно окажется окончательным утверждением всего позитивного, что в суровых условиях только выкристаллизовалось. Августин, чутко уловивший эту двойственность христианских представлений о будущем, 285 Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 54. 136 представил его как постепенное расхождение двух градов286. Во-вторых, христианский конец света отнюдь не означает коллапса; это начало длящегося настоящего, выше и совершеннее которого быть уже не может («Впрочем мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Пет. 3:13)). Другими словами, гегелевская историософия не столь далека от христианской эсхатологии, хотя завершение истории философ видит не в будущем, а в настоящем. Идею постоянного прогресса мировой истории, движения «от хорошего к лучшему» разделяли многие крупные авторы эпохи Просвещения. Она есть и у Гердера, и у Канта – авторов, несомненно повлиявших на историософские дискуссии в Германии исследуемого периода. С другой стороны, среди многочисленных концепций первой половины XIX в. традиционно просматривается романтическая линия, для которой историческое будущее оказывается принципиально незавершенным, открытым. Такого взгляда придерживался, в частности, Шеллинг в «Системе трансцендентального идеализма»: «Если явление свободы необходимым образом бесконечно, то бесконечно и полное развертывание абсолютного синтеза и сама история есть никогда не завершающееся полностью откровение абсолюта…»287. Впрочем, несмотря на открытость истории, будущее у романтиков всё же обладает определенными свойствами, по которым его приближение и наступление можно опознать: так, Шиллер говорит о восхождении «дикого пещерного человека» к состоянию «мыслителя, преисполненного духом» и 286 Августин Аврелий. О Граде Божием. Мн.: Харвест, М.: АСТ, 2000. 287 Шеллинг Ф.В.Й. Система трансцендентального идеализма // Шеллинг Ф.В.Й. Соч. в 2-х тт. Т. 1. М.: Мысль, 1989. С. 465. 137 «образованного светского человека»288, Фихте указывает на прогресс свободы289, а Шеллинг в «Системе трансцендентального идеализма» обозначает третий период истории, соответствующий будущему как время провидения. «Когда наступит этот период, мы сказать не можем. Но, когда он настанет, тогда приидет Бог»290. Кстати, указанный шеллинговский текст содержит довольно объемный историософский раздел, в котором, помимо вышеперечисленного, история понимается еще и в кантовском смысле как «прогрессивный процесс», ведущий созданию «всеобщего правового устройства» и формированию всемирного государственного образования, в котором будет гарантирована свобода)291. Шеллинг уверенно совмещает в одном тексте христианскую эсхатологию, кантовские представления о всеобщем мире и романтическую открытость истории, но не поясняет, на каком, собственно, основании это происходит, чем создает проблемное поле, которое разглядел Гегель, примиривший все обозначенные выше тенденции при помощи строгого следования единым методическим принципам, из которых вывел вышеозначенные положения. Фигурой, в творчестве которого хорошо виден переход от романтического представления об открытости будущего к позитивистскому скепсису является Ранке, который хотя и признавал за грядущими событиями 288 Schiller F. Was heißt und zu welchem Ende studiert man Universalgeschichte? // Der Teutsche Merkur. Bd. 4. Weimar: Hoffman, 1789. S. 20. 289 Фихте И.Г. Основные черты современной эпохи // Фихте И.Г. Соч. в 2-х тт. Т. 2. СПб.: Мифрил, 1993. С. 367 – 370. 290 Шеллинг Ф.В.Й. Указ. соч. С. 466. 291 Там же. С. 455. 138 множество альтернатив, критически относился и к способности историков говорить о будущем, и к идее о безоговорочном прогрессе истории292. При чтении текстов Савиньи и Пухты легко заметно их нежелание включаться в какую-либо из этих линий; оба автора совершенно молчат о будущем и нигде не говорят даже о признаках завершения правовой истории. Меж тем, они нигде не декларируют и принципиальную открытость истории в духе романтиков. Конечно, вопрос об итоге истории и будущем можно было бы легко снять; достаточно признать, что история совпадает с событийным рядом. То, что история не скрывается где-то за эмпирией, а находится именно в ней – характерный маркер позитивистского историописания, но Савиньи и Пухта размежевываются и с этим подходом, противопоставляя телеологию голому перечислению фактов или, ближе к их собственным терминам, историкоправовые исследования антикварным293. Тем не менее, как уже говорилось в предыдущем параграфе, Савиньи признает уникальную роль болонской школы в качестве «вершины» истории. Но это еще, тем не менее, не конец истории, а лишь ее зенит. Напомним, что для Гегеля последний период истории германского мира начинается с XVI в.294, поэтому конец истории в основных своих чертах именно здесь и обозначается. Указание Савиньи, сделанное им в отношении юриспруденции XVI в., от гегелевской оценки сильно отличается: правоведы последующих времен, включая самого Савиньи, «заняты тем, чтобы постоянно продолжать и 292 Ранке Л. фон. Об эпохах новой истории. Лекции, читанные баварскому королю Максимилиану II. М.: тип. И. А. Баландина, 1898. С. 16. 293 Пухта Г.Ф. Энциклопедия права Г.Ф. Пухты. Ярославль: Типография Г. Фалька, 1872. С. 94 – 95. 294 Гегель Г.В.Ф. Лекции… С. 420. 139 продвигать дальше то, что тогда началось»295. Кроме того, Савиньи нигде не утверждает, что право германских народов является апогеем правовой истории296. Ситуация с Пухтой выглядит несколько иначе. В отличие от Савиньи, он неоднократно утверждает совершенство и историческую непревзойденность римского права297 и вместе с тем считает современное ему германское право новым воплощением римского298, что в совокупности дает искомое представление о настоящем как вершине исторического развития. При этом Пухта разделяет представления Савиньи о существовании в истории «пикового» момента, относительно которого весь процесс распадается на «до» и «после», однако считает таковым не XII век (хотя важности деятельности болонской школы и лично Ирнерия он нисколько не умаляет299), а создание юстинианова «Свода римского права».300 Пухта утверждает, что рецепции подвергся именно этот текст, и никакой другой. Более ранние юридические памятники только помогают нам лучше понять его смысл, а последующие интересны только в той степени, в которой они воспроизводят юстинианово законодательство, и в конечном итоге служат той же цели, что и предшествующие. 295 Даже содержащиеся в «Новеллах» законы других «…diese neuere Literargeschichte ihrer Natur nach ein bloßes Fragment sein muß, indem wir dasjenige, was damals begonnen worden ist, noch stets fortzusetzen und weiter zu führen beschäftigt sind.» Savigny F.K. von. Geschichte… Bd. 1. S. V. 296 Mecke Ch.-E. Op. cit. S. 192. 297 Puchta G.F. Pandekten… S. 1 – 2. 298 Об этом свидетельствует диалектическое изложение истории права, данное в Puchta G.F. Encyclopädie… S. 34 – 76. 299 Puchta G.F. Pandekten… S. 10. 300 Ibid. S. 3. 140 императоров «не имеют для нас юридического значения»301. У Пухты зенит истории совпадает с ее концом. Конечно, представление о непревзойденности римского права времен Юстиниана кажется в значительной степени политически ангажированным в свете полемики вокруг «Кодекса» Наполеона, который тот же Тибо считал более совершенным, чем существующее германское законодательство302. Но здесь содержится и другое важное для данного исследования обстоятельство, которое в данной работе уже неоднократно регистрировалось: Пухта сближает положения, выдвинутые Савиньи, с гегелевскими, избегая при этом полного совпадения и прямого цитирования. Впрочем, у Пухты, как и у Савиньи, отсутствует гегелевское представление о конце всех линий исторического процесса; коль скоро история разных «элементов жизни народов» течет с разной скоростью, настоящее положение «германского мира» не является логическим итогом и вершиной всех возможных процессов, хотя римское право является концом мировой истории права, а греческое искусство – концом мировой истории искусства303. С другой стороны, Пухта, как и его учитель, одновременно с этим представлением о вершине истории, воспроизводил и другие. Например, в «Энциклопедии…» он активно использует термин «ступень» (die Stufe) для обозначения процесса развития народа304. Ответ на вопрос, как согласуются два различных варианта исторической динамики, может быть двояким. Если взглянуть на хронологию текстов Пухты, то о ступенях развития он предпочитает говорить в работах 20-х гг., а в 30-х 301 302 Puchta G.F. Vorlesungen… Bd. 1. S. 8. Thibaut A.F.J. Über die Nothwendigkeit eines allgemeinen bürgerlichen Rechts für Deutschland // Thibaut und Savigny… S. 43. 303 Puchta G.F. Pandekten… S. 1 – 2. 304 Puchta G.F. Encyclopädie… S. 12 – 13. 141 воспроизводит мысль о непревзойденности юстинианова Кодекса. Можно в духе В. Хеллебранда305 признать радикальный поворот в философскоисторических взглядах Пухты, который, правда, в других сюжетах совсем не обнаруживается. Другое объяснение можно получить, если интерпретировать Пухту как гегельянца. Ступенчатый прогресс прекрасно сочетается с логикой подъема истории на «пик» именно в том случае, если последний окажется концом истории, а дальнейшие события представить себе как периодические отходы и возвращения к вершине. Тогда конец истории права согласно Пухте наступил не в начале XIX в., а в VI в., а право Средневековья и Нового времени – это попросту длящееся настоящее. Такое предположение дает объяснение, почему Пухту перестает интересовать историософская проблематика и начинает волновать построение системы права: история уже завершилась, а событийный ряд к ней не имеет никакого отношения, поэтому и исследованию больше не подлежит. Зато вопрос о том, как в отдельных разрозненных и противоречащих друг другу текстах обнаружить общую и сохранившуюся в веках систему права встает особенно остро. К нему Пухта и обращается. Интересно, что тот же вопрос о согласовании разных видов исторической динамики Савиньи решает совершенно иным образом. Представление о вершине истории, не совпадающей с ее концом, не противоречит логике развития и трансформации, поскольку историк волен выстраивать исторический процесс любым угодным ему образом, в зависимости от того, что именно он хочет в ней выявить. Стоящий на сходных герменевтических позициях П. Рикёр удачно описал эту ситуацию, применительно к проблеме континуальности и дискретности истории: «…субъективность историка… 305 Hellebrand W. Zum metaphysischen Voluntarismus bei Schelling, Georg Friedrich Puhta und in der römischen Jurisprudenz // Archiv für Rechts- und Sozialphilosophie. Bd. XLIV. 1958. S. 381. 142 вторгается в сферу особого смысла, привнося с собой необходимые для интерпретации схемы. Следовательно, именно здесь способность к вопрошанию оказывается важнее способности отбирать те или иные документы. Более того, именно суждение о значимости, отбрасывая второстепенные явления, создает непрерывность: прожитое разрознено, раскромсано на ничего не значащие куски; повествование же внутренне связно и благодаря своей непрерывности обладает означивающей силой»306. Таким образом, в вопросе о конце истории Савиньи и Пухта хорошо демонстрируют процесс постепенной эмансипации профессиональных историков от философов. Несмотря на подчеркнутое отсутствие интереса к будущему, рудименты полемики о конце истории можно обнаружить в их сочинениях, причем Пухта тяготеет к гегелевским воззрениям, а Савиньи на базе кантовского «коперниканского переворота» предполагает возможность упорядочивать исторический процесс по собственной воле, а потому вопрос о конце истории теряет для Савиньи свое принципиальное значение. 306 Рикёр П. История и истина. СПб.: «Алетейя», 2002. С. 41. 143 Заключение Когда в научной литературе устоялся тот или иной термин, небесполезно периодически возвращаться к выявлению его значения, чтобы созданный для упрощения и экономии конструкт не потерял всякую связь с теми явлениями и процессами, которые призван был объяснять. Для понятия «историческая школа права» эта проблема вполне актуальна. Попытки сформулировать единое учение этой школы неизбежно приводили к утрате демаркаций между содержательно различающимися концепциями, и творчески активное научное сообщество Германии первой половины XIX в. оказывалось более гомогенным, чем это представляется на основании многочисленных текстов той эпохи. Исследователи последних лет эту проблему вполне ощущали, поэтому и перефокусировались либо на изучение творчества конкретных персон, либо на анализ отдельных концептов, оставив поиски общей для исторической школы права «парадигмы» несколько в стороне. В этой ситуации институциональной истории плодотворным и истории идей, оказывается различение позволяющее объяснять кажущиеся парадоксальными отношения между различными авторами: Пухта быстро находит общий язык с Савиньи, несмотря на серьезные расхождения во взглядах, а с Гансом, несмотря на близость исследовательских интенций, полемизирует как раз потому, что консолидирующаяся вокруг Савиньи историческая школа права в середине 20-х гг. XIX в. формально эмансипируется от гегельянства. В целом, при анализе сочинений Савиньи и Пухты надо иметь в виду три важные «внешние» тенденции: размежевание дисциплинарного поля гуманитарных дисциплин, в частности, юриспруденции и философии права, полемика юристов вокруг актуальных политико-правовых проблем (в первую очередь, вокруг кодификации германского законодательства), отраженная в 144 «Журнале исторического правоведения», наконец, подчеркнутые преференции Савиньи по отношению к коллегам по Берлинскому университету. Что касается содержательной стороны учений Савиньи и Пухты, следует признать, что статус историософской проблематики в творчестве исторической школы права сильно недооценен. Причина это недооценки – в конфигурациях исследовательских оптик, оказывавшихся релевантными для анализа других проблем, не историософских, или не позволявших распознать таковые. Если попытаться систематизировать ответы Савиньи и Пухты на традиционные для всякой философии истории вопросы, мы увидим, что оба автора презентовали читателям вполне продуманные теории. Одно из важнейших обстоятельств, которое принципиально отличает историческую школу права в современных ей дискуссиях – философия истории не излагается в системном ключе, как у Фихте или Гегеля. У Савиньи речь идет, по сути, об окказиональном решении историософских вопросов; философия истории как бы вплавляется в иные сюжеты и не выступает самостоятельным проблемным полем. Пухта же обращается к историософии как к фундаменту одной из двух частей юриспруденции – истории права, т.е. опять же не придает ей строго самостоятельного значения. Более того, в рамках одного направления два автора дали во многом разные ответы, хотя намеревались отстаивать сходные положения. Для Савиньи, как и для Пухты движущей силой истории выступает «народный дух», который, с одной стороны, признается источником исторического развития, с другой стороны, обеспечивает связь различных эпох в единую историю народа, с третьей стороны, проявляясь в различных областях жизни народа (языке, обычае, религии, праве), дает возможность для постулирования национальной идентичности, наконец, с четвертой стороны, выступает как одно из проявлений мирового духа, благодаря чему становится возможным говорить о мировой истории. Причем Пухта более явно ориентируется на гегелевскую историософию. 145 Противопоставляя два различных варианта написания мировой истории права – «универсальную историю права», предполагающую одинаковый интерес ко всем народам на земле и более дифференцированную «всеобщую историю права» – Савиньи и Пухта однозначно предпочитают второй. Оба автора настаивают на избирательности взгляда историка, способного отделить подлинно исторические события от неисторических, утверждая не только принципиальную телеологичность исторического процесса, но и способность историка ее опознать. При этом, Савиньи исходит из того, что сам исследователь выстраивает исторический процесс по своей воле, а Пухта утверждает, что историк лишь опознает имманентную логику истории. Важную функцию в историософских построениях Савиньи и Пухты выполняет учение об источниках права: обычное право, законодательство и юриспруденция возникают в соответствии с тем этапом, на котором находится развитие народа. Употребление характерной органицистской метафорики, которое может играть совершенно разную роль в зависимости от методологических презумпций автора (Гегелю и Вико представление о детстве, юности, зрелости и старости народа позволяло генерализировать исторический процесс, Гердеру и Шпенглеру, наоборот, говорить об уникальности каждого народа), размежевывает Савиньи и Пухту с обоими крайними представлениями: по их мнению, всякое право проходит означенные этапы, но юридические системы всех народов не выстраиваются в единый процесс, сравнимый с человеческой жизнью. В вопросе о периодизации европейской истории Пухта предваряет отказ Шпенглера от знаменитого членения на античность, Средние века и Новое время, усиливая тенденцию к изложению истории как континуума, наметившуюся еще у Савиньи. Очевидно, что оба варианта философии истории не возникли изолированно от происходивших в первой половине XIX в. историософских дискуссий. При этом, как попытка полностью эмансипировать историческую школу права от их философских предшественников и современников, так и 146 стремление сделать их эпигонами кого-то из них не отвечает действительному положению дел. В диспозиции трех основных мнений по вопросу об идейном преемстве – Просвещение, романтики и Шеллинг, Гегель – следует предпочесть последнее, не отрицая, впрочем, влияния двух других тенденций; речь идет только о расстановке акцентов. Гегелевская философия истории, близость обоих авторов к которой была распознана еще Э. Ротхакером, но упущена в более поздних работах, действительно хорошо заметна в историософских построениях Савиньи и Пухты. Однако взаимоотношения с ней у исторической школы права складывались не просто: во-первых, Пухта тяготел к согласованию тезисов Савиньи с гегелевскими более, чем его учитель, который поддержал эту тенденцию только на рубеже 30-х и 40-х гг., во-вторых, оба автора не столько повторяли Гегеля, сколько творчески использовали его мысли (это хорошо заметно в том, как Пухта подошел к вопросу о конце истории), в-третьих, философия истории ни у Савиньи, ни у Пухты не изложена в систематическом ключе, что опять же отличает ее от гегелевской, в-четвертых, оба автора существенно больше внимания уделяют методологии источниковедческих исследований; фактически, исторический метод Савиньи и Пухты состоит из двух частей, над согласованием которых они постоянно размышляют: анализ и критика источников и построение историософской концепции. В последнем обстоятельстве хорошо заметна одна из важнейших тенденций развития исторической науки в ту эпоху – постепенное размежевание философии истории и собственно истории. Оба направления оказываются связанными между собой как раз благодаря исторической школе права, которая выступает своего рода шарниром между ними. Показательно в этом отношении творчество одной из ключевых фигур немецкой исторической школы Ранке, который сформировался как исследователь под непосредственным влиянием исторической школы права и от нее унаследовал характерное противоречие: позитивистское требование точного изложения конкретных фактов постоянно отступает на второй план, когда речь заходит об 147 историософских вопросах, ответ на который дается с опорой на Гегеля. Фактически, историческая школа права предприняла попытку соединить историко-филологический и философский подход к истории, «букву» и «дух», в тот момент, когда они начали решительно расходиться. 148 Библиография 1. Августин Аврелий. О Граде Божием. Мн.: Харвест, М.: АСТ, 2000. – 1296 c. 2. Акчурина Н.В. Историческое направление в русском правоведении XIX века. Дисс. на соискание ученой степени доктора юридических наук. Саратов, 2000. – 324 c. 3. Асламов Н.Е. Письма Г.Ф. Пухты к Ф.К. Савиньи как источник по немецкой философии права второй четверти XIX в. // Вестник Российского Университета Дружбы Народов. Серия «Философия». М.: Изд-во РУДН, 2011. № 1. С. 66 – 85. 4. Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. М.-Киев: REFL-book- ИСА, 1994. – 656 c. 5. Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. СПб.: Наука, 2005. – 480 с. 6. Гегель Г.В.Ф. Философия права. М.: Мысль, 1990. – 524 c. 7. Гене Б. История и историческая культура средневекового Запада. М.: Языки славянской культуры, 2002. – 496 c. 8. Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977. – 705 c. 9. Гуревич А.Я. Избранные труды. Средневековый мир. СПб.: Изд-во СанктПетербургского университета, 2007. – 560 c. 10. Дройзен И. Г. Историка. Лекции об энциклопедии и методологии истории. СПб.: Владимир Даль, 2004. – 581 с. 11. Дьячек Т.И. Правовое учение Г.Ф. Пухты: догматический аспект. Дисс. на соискание ученой степени кандидата юридических наук. СПб., 2009. – 143 c. 12. История средних веков / Под ред. С.П. Карпова. Т.1. М.: Изд-во Московского университета, 2005. – 681 с. 13. Каримский А.Н. Философия истории Гегеля. М.: Изд-во Московского университета, 1988. – 270 c. 14. Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М.: Наука, 1980. – 488 с. 15. Косминский Е.А. Историография средних веков. V в. – середина XIX в. Лекции. Под ред. С.Д. Сказкина, Е.В. Гутновой. А.Я. Левицкого. Ю.М. Сапрыкина. М.: Изд-во Московского университета, 1963. – 432 с. 16. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. Сретенск: МЦИФИ, 2000. – 372 c. 149 17.Маркс К., Энгельс Ф. Соч. в 50-ти тт. М.: Изд-во политической литературы, 1955. Т. 1. – 663 c. 18.Мейнеке Ф. Возникновение историзма. М.: РОССПЭН, 2004. – 480 c. 19.Муромцев С.А. Образование права по учениям немецкой юриспруденции // Немецкая историческая школа права. Челябинск: Социум, 2010. С. 227 – 314. 20.Нерсесянц В.С. Философия права Гегеля. М.: Юристъ, 1998. – 352 c. 21.Новгородцев П.И. Историческая школа юристов, ее происхождение и судьба. Опыт характеристики основ школы Савиньи в их последовательном развитии. М.: Университетская типография, 1896. – 944 c. 22.Пухта Г.Ф. История римского права. М.: Типография Семена, 1864. – 576 c. 23.Пухта Г.Ф. Курс римского гражданского права. Т. 1. М.: Изд. Ф.Н. Плевако, 1874. – VIII, 550 c. 24.Пухта Г.Ф. Энциклопедия права Г.Ф. Пухты. Ярославль: Типография Г. Фалька, 1872. – 99 c. 25.Ранке Л. фон. Об эпохах новой истории. Лекции, читанные баварскому королю Максимилиану II. Пер. с нем. М.: тип. И. А. Баландина, 1898. – 192 с. 26.Рапопорт Е.В. Дискурс конца истории в контексте других эсхатологических дискурсов культуры XX века // Философия. Язык. Культура. Вып. 2. СПб.: Алетейя, 2011. С. 299 – 308. 27. Резвых П.В. Фантом «немецкой классики» // Классика и классики в социальном и гуманитарном знании. М.: Новое литературное обозрение, 2009. C. 419 – 436. 28.Рикёр П. История и истина. СПб.: Алетейя, 2002. – 400 c. 29.Савельева И., Полетаев А. Становление исторического метода: Ранке, Маркс, Дройзен // «Диалог со временем». Альманах интеллектуальной истории. Под ред. Л.П. Репиной. Вып. 18. М.: URSS: Изд-во ЛКИ, 2007. – С. 68 – 96. 30.Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории. М.: «Юрист», 1994. – 719 c. 31.Трубецкой Е.Н. Труды по философии права. СПб.: Изд-во РГХИ, 2001. – 326 c. 32.Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания. М.: АСТ; Хранитель, 2007. – 413 c. 150 33.Фихте И.Г. Основные черты современной эпохи // Фихте И.Г. Соч. в 2-х тт. Т. 2. СПб.: Мифрил, 1993. C. 360 – 617. 34.Шеллинг Ф.В.Й. Соч. в 2-х тт. М.: Мысль, 1987-1989. Т. 1. – 637 с. Т. 2. – 636 с. 35.Шпенглер О. Закат Европы. Т.1. М.: Мысль, 1993. – 672 c. 36.Эксле О.Г. Факты и фикции: о текущем кризисе исторической науки // «Диалог со временем». Альманах интеллектуальной истории. Под ред. Л.П. Репиной. Вып. 7. М.: Эдиториал УРСС, 2001. C. 50 – 60. 37.Adelung J.Ch. Grammatisch-kritisches Wörterbuch der hochdeutschen Mundart. URL: http://lexika.digitale-sammlungen.de/adelung/online/angebot (дата обращения: 09.05.2012). 38.Arnim A. von. Briefe an Savigny 1803-1831. Mit weiteren Quellen als Anhang. Hg. und kommentiert H. Härtl. Weimar: Böhlau, 1982. – 440 S. 39.Behrends O. Mommsens Glaube: zur Genealogie von Recht und Staat in der Historischen Rechtsschule. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 2005. (Nachrichten der Akademie der Wissenschaften zu Göttingen, PhilologischHistorische Klassе, 4). – 67 S. 40.Böckenförde E.-W. Die Historische Rechtsschule und das Problem der Geschichtlichkeit des Rechts // Collegium philosophicum. Basel: Schwabe, 1965. S. 9 – 36. 41.Bohnert J. Über die Rechtslehre Georg Friedrich Puchtas: (1798 – 1846). Karlsruhe: Müller, 1975 (Freiburger rechts- und staatswissenschaftliche Abhandlungen, 41). – 209 S. 42.Bohnert J. Vierzehn Briefe Puchtas an Savigny // Nachrichten der Akademie der Wissenschaften in Göttingen. I. Philologisch-historische Klasse. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 1979. S. 23 – 65. 43.Buschmann A. Estor, Pütter, Hugo – zur Vorgeschichte der Historischen Rechtsschule // Vielfalt und Einheit in der Rechtsgeschichte. Köln: Heymanns, 2004. S. 75 – 101. 44.Coing H. System, Geschichte und Interesse in der Rechtswissenschaft // Juristenzeitung. Tübingen: Mohr Siebeck, 1951. S. 481 – 485. 45.Deutsches Wörterbuch von Jacob und Wilhelm Grimm. 16 Bde. in 32 Teilbänden. Leipzig, 1854-1961. URL: http://urts55.unitrier.de:8080/Projekte/DWB/ (дата обращения: 09.05.2012). 46.Feuerbach P.J.A. Anselms von Feuerbach kleine Schriften vermischten Inhalts. Nürnberg: Otto, 1833. – 420 S. 151 47.Gadomski Ch. R. Die Rezeption der historischen Rechtsschule und der Pandektenwissenschaft in der italienischen Wissenschaft des 19. und beginnenden 20. Jahrhunderts. Frankfurt a/M, 2006. – 176 S. 48.Gans E. Das Erbrecht in weltgeschichtlicher Entwickelung. Bd. 1. Berlin: Maurer, 1824. – XLI, 416 S.; Bd. 2. Berlin: Maurer, 1825. – XIV, 471 S. 49. Gönczi K. Die historische Rechtsschule in Ungarn und ihre geistesgeschichtlichen Hintergründe // A bonis bona discere. Miskolc: Bibor, 1998. S. [429] – 449. 50.Grimm J. Deusche Rechtsalterthümer. Bd. 1. Berlin: Akademie Verlag, 1956. – 675 S. 51.Haferkamp H.-P. Georg Friedrich Puchta und die «Begriffsjurisprudenz». Frankfurt a/M: Klostermann, 2004 (Studien zur europäischen Rechtsgeschichte, 171). – 534 S. 52.Hellebrand W. Zum metaphysischen Voluntarismus bei Schelling, Georg Friedrich Puchta und in der römischen Jurisprudenz // Archiv für Rechts- und Sozialphilosophie. Bd. XLIV. Berlin: Luchterhand, 1958. S. 381 – 410. 53.Henkel T. Begriffsjurisprudenz und Billigkeit: zum Rechtsformalismus der Pandektistik nach G. F. Puchta. Köln-Weimar: Böhlau, 2004. – 252 S. 54.Hollerbach A. Rechtsgedanke bei Schelling. Quellenstudien zur seiner Rechtsund Staatsphilosophie. Frankfurt a/M: Klostermann, 1957. – 353 S. 55.Hugo G. Lehrbuch des Naturrechts, als einer Philosophie des positiven Rechts, besonders des Privatrechts. Berlin: August Mylius, 1819. – XXXVI, 564 S. 56.Jakobs H.H. Die Begründung der geschichtlichen Rechtswissenschaft. Paderborn-München-Wien-Zürich: Schöningh, 1992 (Rechts- und Staatwissenschaftliche Veröffentlichungen der Görres-Gesellschaft, Neue Folge, Heft 63). – 415 S. 57.Kantorovicz H.U. Volksgeist und historische Rechtsschule // Historische Zeitschrift. Bd. 108. Heft 2. München: Oldenbourg, 1912. S. 295 – 325. 58.Klemann B. Rudolf von Ihering und die Historische Rechtsschule. Frankfurt a/M-Bern-New York-Paris: Lang, 1989 (Rechtshistorische Reihe, Bd. 70). – 246 S. 59.Kotulla M. Deutsche Verfassungsgeschichte: Vom Alten Reich bis Weimar (1495–1934). Berlin: Springer, 2008. – XXIV, 669 S. 60.Kunze M. Iherings Universalrechtsgeschichte. Zu einer unveröffentlichten Handschrift des Privatdozenten Dr. Rudolf Ihering // Rechtsgeschichte in den beiden deutschen Staaten (1988-1990). Beispiele, Parallelen, Positionen. Frankfurt a/M: Klostermann, 1991. S. 150 – 160. 152 61.Landsberg E. Geschichte der Deutschen Rechtswissenschaft. Abteilung 3, Halbband 2. München: Oldenbourg, 1910. – XVI, 1008 S. 62.Levine N. The German Historical School of Law and the Origins of Historical Materialism // Journal of the History of Ideas. Vol. 48, № 3. University of Pennsylvania Press, 1987. P. 431 – 451. 63.Mährlein C. Volksgeist und Recht: Hegels Philosophie der Einheit und ihre Bedeutung in der Rechtswissenschaft. Würzburg: Königshausen & Neumann, 2000. – 265 S. 64.Mecke Ch.-E. Begriff und System des Rechts bei Georg Friedrich Puchta. Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 2009. – 975 S. 65.Meder S. Mißverstehen und Verstehen: Savignys Grundlegung der juristischen Hermeneutik. Tübingen: Mohr Siebeck, 2004. – XIV, 269 S. 66.Moeller E. von. Die Entstehung des Dogmas von dem Ursprung des Rechts aus dem Volksgeist // Mitteilungen des Instituts für Österreichische Geschichtsforschung. Bd. 30. Innsbruck: K.K. Wagner’sche UniversitätsBuchhandlung, 1909. S. 1 – 50. 67.Niebuhr B.-G. Römische Geschichte. Bd. 1. Berlin: Realschulbuchhandlung, 1811. – XVI, 455 S. 68.Puchta G.F. Encyclopädie als Einleitung zu Institutionen-Vorlesungen. Leipzig-Berlin: Reimer, 1825. – 80 S. 69.Puchta G.F. Gewohnheitsrecht. Bd. 1. Erlangen: Palm, 1828. – XVI, 234 S.; Bd. 2. Erlangen: Palm, 1837. – XV, 292 S. 70.Puchta G.F. Kleine civilistische Schriften. Gesammelt und herausgegeben von A.A.F. Rudorff. Leipzig: Breitkopf und Härtel, 1851. – LII, 676 S. 71.Puchta G.F. Lehrbuch für Institutionen-Vorlesungen. München: Weber, 1829. – LIV, 95 S. 72.Puchta G.F. Pandekten von F.G. Puchta. Leipzig: Barth, 1877. 73.Puchta G.F. Vorlesungen von Puchta über heutige römische Recht. Bd. 1. Leipzig: Tauchnitz, 1854. – XVI, 500 S. 74.Ranke L. von. Hauptwerke. Wiesbaden: Vollmer, 1957. Bd. 1 – XVI, 569 S. 75.Reifenberg B. «mein lieber theurer Freund…»: F.K. von Savignys Briefe an Johann Friedrich Ludvig Göschen. Marburg: Univ.-Bibliothek, 2000. – 68 S. 76.Ross A. Theorie der Rechtsquellen. Ein Beitrag zur Theorie des positiven Rechts auf Grundlage dogmenhistorischer Untersuchungen. Leipzig-Wien: Deuticke, 1929. – XIV, 458 S. 77.Rothacker E. Einleitung in die Geisteswissenschaften. Tübingen: Mohr, 1920. – XXIII, 288 S. 153 78.Savigny F.K. von. Das Obligationenrecht als Theil des heutigen römischen Rechts. Berlin: Veit, 1851-1853. Bd. 1 – VII, 520 S.; Bd. 2 – IV, 331 S. 79.Savigny F.K. von. Das Recht des Besitzes. Gießen: Hener, 1803. – XXXII, 495 S. 80.Savigny F.K. von. Stimmen für und wider neue Gesetzbücher // Zeitschrift für geschichtliche Rechtswissenschaft. Bd. 3. Berlin, 1817. S. 1 – 52. 81. Savigny F.K. von. Geschichte des Römischen Rechts im Mittelalter. Heidelberg: Mohr und Zimmer, 1815-1831. Bd. 1 – XXX, 415 S.; Bd. 2 – XXXII, 443 S.; Bd. 3 – XIV, 720 S.; Bd. 4 – XX, 487 S.; Bd. 5 – X, 574 S.; Bd. 6 – XIV, 760 S. 82.Savigny F.K. von. System des heutigen Römischen Rechts. Bd. 1. Berlin: Veit, 1840. – L, 429 S. 83.Schiller F. Was heißt und zu welchem Ende studiert man Universalgeschichte? // Der Teutsche Merkur. Bd. 4. Weimar: Hoffman, 1789. S. 105 – 135. 84.Schlosser H. Grundzüge der Neueren Privatrechtsgeschichte. Heidelberg: Müller, 1988. – XX, 269 S. 85.Schröder H. Friedrich Karl von Savigny: Geschichte und Rechtsdenken beim Übergang vom Feudalismus zum Kapitalismus in Deutschland. Frankfurt a/M: Lang, 1984 (Rechtshistorische Reihe, 36). – 408 S. 86.Schröder J. Zur Vorgeschichte der Volksgeistlehre. Gesetzgebungs- und Rechtsquellentheorie im 17. und 18. Jahrhundert // Savigny-Zeitschrift für Rechtsgeschichte. Germanistische Abteilung, Bd. 109. Wien: Böhlau, 1992. S. 1 – 47. 87.Strauch G. Deutsche Juristen im Vormärz: Briefe von Savigny, Hugo, Thibaut und anderen an Egid von Löhr. Köln: Böhlau, 1999. – LXXIII, 251 S. 88.Thibaut A.F.J. Civilistische Abhandlungen. Heidelberg: Mohr und Zimmer, 1814. – 472 S. 89.Thibaut A.F.J. Ueber die sogenannte historische und nichthistorische Schule. Heidelberg: Mohr, 1838. – 39 S. 90.Thibaut und Savigny. Zum 100jährigen Gedächtnis des Kampfes um ein einheitliches bürgerliches Recht für Deutschland. 1814-1914. Die Originalschriften in ursprünglicher Fassung mit Nachträgen, Urteilen der Zeitgenossen und einer Einleitung / Herausgegeben von J. Stern. Berlin: Franz Vahlen, 1914. – 238 S. 91.Troeltsch E. Die Restaurationsepoche am Anfang des XIX. Jahrhunderts // Vorträge über wissenschaftliche und Kulturelle Probleme der Gegenwart in den Baltischen literarischen Gesellschaft. Riga: Mellin und Co, 1913. S. 47 – 71. 154 92.Walton F.P. Historical School of Jurisprudence and Transplantations of Law // Journal of Comparative Legislation and International Law. 3rd Series, Vol. 9, № 4. Cambridge University Press, 1927. P. 183 – 192. 93.Wrobel H. Die Kontroverse Thibaut-Savigny im Jahre 1814 und ihre Deutung in der Gegenwart. Bremen, 1975. – V, 307 S. 94.Zeitschrift für geschichtliche Rechtswissenschaft. URL: http://dlibzs.mpier.mpg.de/mj/kleioc/0010MFER/exec/series/%222085190-x%22 (дата обращения: 09.05.2012). 95.Zimmern S.W. Geschichte des Römischen Privatrechts bis Justinian. Bd. 1. Heidelberg: Mohr, 1826. Abt. 1 – IV, 412 S., Abt. 2. – XVI S., S. 414 – 956. 155