Нормативность морали и моральной теории
advertisement
УДК 17.01 А. А. Шевченко Институт философии и права СО РАН ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия Новосибирский государственный университет ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия shev@philosophy.nsc.ru НОРМАТИВНОСТЬ МОРАЛИ И МОРАЛЬНОЙ ТЕОРИИ * Предпринята попытка представить и объяснить некоторые проблемы, связанные с идеей моральной нормативности. Эти проблемы обусловлены противопоставлениями описания и предписания, эмпирического и теоретического, общего и отдельного на уровне обоснования практического поведения. Пути сокращения разрыва между фактическим и нормативным видятся в теоретическом переосмыслении понятий эгоизма и беспристрастности, соотношения между индивидуальной и коллективной рациональностью, между поступком и характером, монизмом и плюрализмом этической теории. Ключевые слова: мораль, нормативность, рациональность, сущее и должное, моральная теория, моральная перегрузка. Существует очевидное несоответствие между социальной оценкой морали и следованием ее предписаниям. Действительно, мораль как нормативная система имеет очень высокий статус, во всяком случае в принятой риторике, особенно при осуждении некоторого образа действий. Она может пониматься либо как рамки, ограничивающие пространство возможного поведения – как в сфере частного, так и публичного, либо как фундамент, основа, из которой произрастают и конкретизируются уже вторичные, производные нормативные системы (например, право как «минимум морали»). Вместе с тем высокий статус морали как нормативной системы часто соседствует со скептицизмом, связанным с тем, что субъекты практического действия далеко не всегда считают моральные соображения решаю- щими в практических контекстах действия и взаимодействия. Цель статьи не в том, чтобы предложить еще одну попытку преодоления разрыва между сущим и должным, а в том, чтобы понять масштаб этого разрыва, а также роль, которую здесь играют формулировки конкретных моральных предписаний, принципов, а также способы построения моральных теорий. Конечная желаемая цель – способствовать сокращению этого разрыва через описание возможных способов сближения фактических установок и нормативных предписаний. Вряд ли можно ожидать, что сближение моральной теории и практики произойдет благодаря существенному росту самосознания моральных субъектов. Кант, например, как и многие классические либералы, пола- Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 13-03-00226a). Шевченко А. А. Нормативность морали и моральной теории // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Философия. 2014. Т. 12, вып. 2. С. 81–86. ISSN 1818-796’. ¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ‘ËÎÓÒÓÙˡ. 2014. “ÓÏ 12, ‚˚ÔÛÒÍ 2 © ¿. ¿. ÿ‚˜ÂÌÍÓ, 2014 82 –ӈˇθ̇ˇ ÙËÎÓÒÓÙˡ гал, что общественное устройство не может создаваться в расчете на ангелов, поэтому нужно, чтобы жизнь людей была организована таким образом, чтобы «…несмотря на столкновение их личных устремлений, последние настолько парализовали друг друга, чтобы в публичном поведении людей результат был таким, как если бы они не имели подобных злых устремлений» [1966. С. 285–286]. Решения могут быть в первую очередь институциональными, однако в приведенном фрагменте Кант обращает внимание на то, что основываться они должны на адекватной моральной теории. При этом адекватный моральный ландшафт вовсе не обязательно должен разрываться двумя полярными модусами – дескриптивным и нормативным, как полагал Д. Юм. Концепции морали и у самого Канта, и у других теоретиков, например у Аристотеля, одновременно являются описанием того, как в действительности мыслят и ведут себя люди (чаще всего сами не осознавая всех мотивов), и систематизацией этих действительных представлений в нормативном модусе. В самом общем виде ситуацию морального выбора и шире – морального опыта в целом – можно представить как попытку ориентации в малознакомой и сложной обстановке. Сначала мы пытаемся мысленно представить себе то положение, в котором оказались, причем не ограничивая себя в выборе инструментов познания (дескриптивная составляющая), и только потом стараемся понять, что можно и чего нельзя делать в этой ситуации (прескрипция). При этом сама возможность должных действий естественным образом ограничена фактическим состоянием как условием применения того или иного правила. Как представляется, постепенная абсолютизация этих двух аспектов – дескриптивного и нормативного – и стала одной из ключевых причин роста скептицизма по отношению к морали в целом (как к «метаповествованию»). К тому же скептицизм сопровождается серьезным симптомом, который можно сформулировать как «проблема моральной перегрузки», суть которой – в наличии ригористичных моральных требований при очевидной нехватке физических и психологических ресурсов для их выполнения. Пути преодоления разрыва между сущим и должным разумнее поэтому искать не в понуждении индивида в сторону «большей моральности», а в попытке находить такие нормативные формулировки, которые бы не отпугивали морального субъекта чрезмерной жесткостью или даже очевидной невыполнимостью. Сразу следует отметить, что такие попытки существуют, как внутри отдельных этических систем, так и на уровне метаэтических рассуждений. К первым можно отнести, например, постепенный сдвиг от «утилитаризма действия» к «утилитаризму правила» в консеквенциалистских концепциях морали, что во многом снимает с «рядового» морального субъекта бремя, связанное с трудностями утилитаристского исчисления. Сюда же можно отнести и некоторые (хотя и очевидные слабые) попытки реабилитации нормативного эгоизма. Так, А. Рэнд пишет: «Значение, которое придается слову “эгоизм” в обществе, не просто неточное: оно отражает страшный интеллектуальный “комплекс”, который в гораздо большей степени, чем какой-либо одиночный фактор, несет ответственность за задержку морального развития человечества» [2012. С. 7] и поясняет: «Первое, что осознает человек, это что нравственность – враг ему; он ничего от нее не получает, а лишь теряет; единственное, чего он может ожидать, – это потери и боль по собственной вине и серая, отупляющая завеса непонятных обязанностей. Он может надеяться на то, что другие время от времени будут жертвовать собой ради него, так же, как он скрепя сердце жертвовал собой ради них, но он понимает, что такие отношения несут с собой лишь взаимное отторжение, а не удовольствие, и что, с точки зрения нравственности, такое обретение ценностей похоже на обмен никому не нужными и нежеланными рождественскими подарками» [Там же. С. 9]. Пафос «объективизма» А. Рэнд в том, чтобы напомнить моральному субъекту о его праве прислушиваться к своим интересам, уважать и отстаивать их. Имея приоритетный эпистемический доступ к содержанию собственного сознания, мы лучше других знаем собственные желания, потребности и интересы и можем поэтому выстроить «объективную» и честную моральную теорию. Пожалуй, самый серьезный и философски респектабельный способ преодоления этой дилеммы личного и общественного – переосмыслить мораль как действия, которые человек осуществляет по отношению ÿ‚˜ÂÌÍÓ ¿. ¿. ÕÓрχÚË‚ÌÓÒÚ¸ ÏÓр‡ÎË Ë ÏÓр‡Î¸ÌÓÈ ÚÂÓрËË к себе, а не по отношению к другим. Это в первую очередь античная и более поздняя традиция «заботы о себе». Сюда можно отнести и «заботу о душе» Сократа, и рассуждения Канта о первичности моральных обязательств по отношению к самому себе. «Забота о себе» вовсе не обязательно противоречит благу других, во всяком случае, пониманию блага других как конечной цели. Что касается метаэтических попыток найти способы сокращения разрыва между дескриптивным и нормативным, то ниже мы вкратце рассмотрим активно обсуждаемую попытку Д. Парфита создать теоретический синтез из основных конкурирующих моральных теорий, который бы включал все самые сильные идеи, содержащиеся в этих теориях, предоставляя индивиду гибкий и мощный аппарат теоретической проверки моральных интуиций. Вначале рассмотрим некоторые общие причины, поддерживающие разрыв между фактическими обстоятельствами индивида и моральными нормативными требованиями. Проблема моральной перегрузки, вызванная отрывом нормативных требований от фактического контекста, возникает и системно воспроизводится прежде всего потому, что человек одновременно занимает две разнонаправленные позиции. В своей недавней книге Д. Парфит описывает их как позицию рационального эгоиста и позицию сторонника разумной беспристрастности [Parfit, 2011. P. 130]. Рациональный эгоист имеет некоторые заданные цели и стремится найти оптимальные способы их осуществления, проводит практическое рассуждение. Вместе с тем, находясь в моральной ситуации, мы неизбежно разделяем позицию «разумной беспристрастности», другими словами, у нас всегда имеются основания желать того, что будет наилучшим результатом «вообще», в отвлечении от наших собственных интересов, с позиции равно уважительного отношения к интересам всех заинтересованных сторон. Это требование является привычным и обязательным условием всех основных моральных теорий. Требование беспристрастности обычно включено в представление о так называемой «моральной точке зрения» и моральном рассуждении. Обсуждая «моральную точку зрения», часто имеют в виду стремление принимать решение на основе рационального рассуждения, прибегая к таким аргумен- 83 там, которые в идеале учитывают интересы других людей в той же мере, что и интересы самого субъекта. При этом беспристрастность – одно из следствий универсальности моральных правил. Эту особенность морали хорошо выразил Р. Хэар: «Прежде всего, нам следует понять, что всякий, кто берется за решение некоторого морального вопроса, должен обратиться к универсальной прескрипции, имеющей силу для любого события данного типа. Поскольку эта прескрипция универсальна, мы не сможем при выборе ее отдать преимущество нашим собственным интересам, а должны будем сделать беспристрастный выбор в интересах тех, кого это касается. Это значит, коротко говоря, поступать наилучшим для всех образом; и это также означает, что одинаковые интересы разных людей должны одинаково цениться» [1995. С. 20]. Такая неизбежная двойственность в позиции морального субъекта (разумный эгоизм и разумная беспристрастность) способствует возникновению морального диссонанса и в конечном счете ведет к моральной перегрузке. Примечательно, что Г. Сиджвик, который для Д. Парфита является, одним из главных авторитетов в философии морали, в «Методах этики» определяет это двойственное положение морального индивида как «дуализм практического разума». При этом Г. Сиджвик в своем анализе этой проблемы двойной нормативности полагал, что в таких ситуациях субъект вправе принимать любое решение – в силу несоизмеримости разумных оснований в пользу собственных интересов и в пользу интересов другого. При наличии хороших фактических оснований любое решение, таким образом, окажется рациональным. Вообще говоря, самая перспективная попытка найти баланс между личным интересом и требованиями беспристрастности связана, как представляется, с анализом природы морального рассуждения как такового. Прежде всего, моральное рассуждение – вид практического рассуждения. В отличие от теоретического рассуждения, практическое моральное рассуждение всегда личностно, всегда ведется от первого лица [Williams, 1985. Ch. 4.]. Это означает, по мнению Б. Уильямса, принципиальную невозможность встать на точку зрения беспристрастности, так как итогом морального рассуждения всегда будет вывод о необхо- 84 –ӈˇθ̇ˇ ÙËÎÓÒÓÙˡ димости или желательности действия конкретного индивида с учетом его мотивационных предпосылок – целей, желаний, т. е. всего того, что и отличает практическое рассуждение от теоретического. Суть морально-практического рассуждения именно в том и состоит, чтобы найти баланс между требованиями беспристрастности и личным интересом. Беспристрастность, хотя и является важнейшей характеристикой морали, вовсе не обязательно всегда и везде имеет приоритет. Моральное рассуждение вполне может быть использовано и как способ защиты собственных интересов. Но разрыв между требованиями личного интереса и беспристрастности – лишь одна системная проблема. Другая проблема заключается в разрыве между двумя видами рациональности – индивидуальной и коллективной, что проявляется в известном «парадоксе голосования», «проблеме безбилетника», «дилемме заключенного». Усугубляет ситуацию и существование так называемых «общественных благ», особенность которых в их неделимости, что создает возможность потреблять эти блага, уклоняясь от оплаты за их использование. В этом случае этическая теория, для того чтобы быть убедительной, нуждается в помощи со стороны экономики, экспериментальной психологии, математической теории игр. Еще одним важным приемом в современной этике стал отказ от содержательных определений важнейших моральных понятий и, соответственно, акцент на обсуждении процедур для выявления или конструирования содержания этих понятий. Достаточно сравнить споры Сократа с собеседниками о том, как следует понимать справедливость и что лучше, «творить несправедливость или терпеть ее», с современными дискуссиями о справедливости, чтобы увидеть огромную разницу в подходах. Знаковым фактом стало появление множества современных процедурных концепций справедливости (см., например, «Теорию справедливости» Дж. Ролза), в которых основной стратегией становится уход от содержательных споров к формализации и определению самой процедуры принятия и оценки решения, которая устроила бы всех. Еще более радикальный вариант избавления от обязывающих моральных концептов на практике, – это смена языка. Например, от многочисленных проблем, связанных с определением справедливой войны, можно избавиться, просто используя для военных действий другие термины (например, «защита демократии», «принуждение к миру»), полностью отказавшись от языка «войны» и от обсуждения соответствующей моральной проблематики. Бремя морального выбора можно ослабить и по-другому. Здесь нужно вспомнить очень интересный феномен – неожиданное возвращение в центр философского внимания этики добродетели. Начало этого процесса связывают с выходом в 1958 г. статьи Э. Энском [2008], которую она начинает с критики этических концепций, основанных на идее долга и обязательств и акценте на моральной оценке отдельных поступков. Конечно, перенося акцент с конкретного поступка на характер, с вопроса «как поступать» в той или иной ситуации на вопрос «каким быть», мы еще выше поднимаем планку моральной требовательности. При этом, однако, парадоксальным образом, снижается уровень морального бремени и моральной перегрузки, моральный субъект получает время на формирование характера, право на ошибку, а может быть, даже на отступление от требований морали. Немного позже разгорелась и важная дискуссия между либералами и коммунитаристами относительно универсальных оснований морального поведения. Столкнулись, с одной стороны, либеральные требования беспристрастности и универсальности, с другой – справедливые аргументы коммунитаристов в пользу «укорененности» и «обремененности» наших моральных представлений особыми отношениями, которые связывают нас с близкими, друзьями, соотечественниками. Только такая мораль, по мнению коммунитаристов, может быть как подлинной, так и действенной. Отмечая общность между моральными убеждениями и представлениями о фактах, Б. Уильямс пишет: «Я полагаю, что в отношении как моральных, так и фактических убеждений, определенно верно, что мы не может очень серьезно относиться к их выражению, если нам дают понять, что говорящий только что решил их принять. Представление о том, что люди решают принять свои моральные принципы, кажется мне мифом… Мы считаем, что подлинные убеждения человека происходят из какого-то более глубокого ÿ‚˜ÂÌÍÓ ¿. ¿. ÕÓрχÚË‚ÌÓÒÚ¸ ÏÓр‡ÎË Ë ÏÓр‡Î¸ÌÓÈ ÚÂÓрËË источника» [Williams, 1973. P. 227]. Мораль в этой традиции – не внешний объект выбора, а существенная часть живой ткани наших повседневных отношений друг с другом, которую нельзя свободно выбрать и от которой нельзя произвольно отказаться. При таком понимании разрыв между реальной практикой морального сообщества и ожиданиями в отношении конкретного индивида вновь сокращается. Переходя к разговору о метаэтике, в первую очередь необходимо отметить недавнюю и очень амбициозную попытку известного аналитического философа Д. Парфита переосмыслить весь моральный ландшафт, предложив вариант согласования трех основных подходов – утилитаризма, кантианства и договорных концепций морали. В огромном двухтомном труде, который можно перевести как «О важном» (On What Matters), содержится огромное разнообразие идей, аргументов, мысленных экспериментов. Основная ценность работы Д. Парфита состоит в поиске нерелигиозных и при этом объективных источников моральной нормативности, а также в обосновании идеи морального прогресса. Здесь важно отметить его центральную идею о «конвергенции» трех основных этических традиций – утилитаризма, деонтологии Канта и договорных концепций морали. Позитивная часть концепции – единая, «тройная», теория морали – основана на представлениях Д. Парфита о самых «лучших», доброжелательно проинтерпретированных, версиях кантианства, консеквенциализма и контрактуализма. Специфика моральной нормативности при этом связывается им не с психологией морального субъекта, а с наличием объективных и часто самоочевидных фактов, которые и служат нормативными основаниями морального выбора. Сближение фактического и нормативного происходит двумя способами. Во-первых, это мораль «без Бога», т. е. вообще не основанная на внешнем источнике, ставящем невыполнимые задачи. Моральная конструкция Д. Парфита строится исключительно на рациональных основаниях. Автор всегда помещает своего гипотетического субъекта в сложные (и довольно типовые для современной аналитической этики) ситуации морального выбора. При этом он предлагает весьма ограниченный выбор рациональных оснований и принципов поведения, что хо- 85 рошо видно в многочисленных мысленных экспериментах, которые должны убедить субъекта в самоочевидности правильного выбора. Трудно не согласиться с основным пафосом книги: представляя эти три концепции как три склона, ведущие к вершине одной горы, Д. Парфит предлагает читателю экспериментировать с богатейшим теоретическим инструментарием всех этих концепций. Поскольку теории полагаются не конкурирующими, а дополняющими друг друга, то снимаются ограничения на комбинации идей и приемов. Так, например, вторая формулировка категорического императива Канта о недопустимости отношения к человечеству только как к средству дополняется (в некоторых случаях) принципом разумного согласия (на такое отношение), заимствованным из договорных концепций морали. Для полноты картины эта связка дополняется утилитаризмом правила, что призвано напомнить о том, что реальное поведение реального морального субъекта в действительности мотивировано сложной совокупностью резонов и не может быть редуцировано к какому-то одному моральному принципу, претендующему на универсальность. Конечно, попытка обосновать «конвергенцию» трех основных этических традиций неизбежно вынуждает автора игнорировать многочисленные детали, что особенно заметно как в случае кантовской деонтологии, так и в его весьма расширительном толковании «утилитаризма правила». Однако задача по сближению нормативного с фактическим частично решается как благодаря богатству и реалистичности исследуемых мотиваций, так и той свободе, которую Д. Парфит предлагает моральному субъекту в обращении с лучшими достижениями этической мысли. Во всяком случае, если исходить из идеи Д. Парфита, достижение сбалансированного этического решения представляется уже не столь безнадежным занятием, как выбор между кантовским универсальным долгом, максимальной пользой или гипотетическим консенсусом. Как отмечалось в начале статьи, ее целью была попытка представить и объяснить проблемы, связанные с идеей моральной нормативности. Эти проблемы обусловлены противопоставлениями описания и предписания, эмпирического и теоретического, общего и отдельного на уровне обоснования 86 –ӈˇθ̇ˇ ÙËÎÓÒÓÙˡ практического поведения. Пути решения указанных проблем видятся в теоретическом переосмыслении понятий эгоизма и беспристрастности, соотношения между индивидуальной и коллективной рациональностью, между поведением и характером, монизмом и плюрализмом этической теории. Такое понимание позволяет оценить перспективы сокращения разрыва между фактическим и нормативным, который, после Д. Юма традиционно считается непреодолимым. Вряд ли столь беглый обзор недавних событий в моральной теории позволяет делать какие-то глобальные выводы. Но все же множество разных подходов к разработке все более реалистичных нормативных моральных систем не могут не обратить на себя внимания. Список литературы Кант И. К вечному миру. Соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1966. Т. 6. С. 258–309. Рэнд А. Добродетель эгоизма. М.: Альпина Паблишер, 2012. Хэар Р. Как же решать моральные вопросы рационально? // Мораль и рациональность. М., 1995. С. 9–21. Энском Э. Современная философия морали // Логос. 2008. № 1 (64). C. 70–91. Parfit D. On What Matters. Oxford Univ. Press, 2011. Williams B. Ethics and the Limits of Philosophy. Harvard Univ. Press, 1985. Williams B. Problems of the self. Philosophical Papers 1956–1972. Cambridge Univ. Press, 1973. Материал поступил в редколлегию 13.02.2014 А. А. Shevchenko Institute of Philosophy and Law, Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences 8 Nikolaev Str., Novosibirsk, 630090, Russian Federation Novosibirsk State University 2 Pirogov Str., Novosibirsk, 630090, Russian Federation shev@philosophy.nsc.ru NORMATIVITY OF MORALITY AND MORAL THEORY The paper attempts to present and explain certain problems of moral normativity. These are the problems related to the tensions between the description and prescription, empirical and theoretical, the general and the particular, as these tensions are manifested in practical action. Bridging the gap between the factual and the normative requires theoretical rethinking of the notions of egoism and impartiality, relationship between individual and collective rationality, action and character, monism and pluralism of the ethical theory. Keywords: morality, normativity, rationality, «is-ought» problem, moral theory, moral overload. References Anskombe E. Sovremennaya filosofiya morali [Modern Moral Philosophy]. Logos, 2008, no. 1 (64), p. 70–91. (In Russ.) Hare R. Kak zhe reshat' moral'nye voprosy racional'no? [How to Decide Moral Questions Rationally]. Moral' i racional'nost' [Morality and Rationality]. Moscow, 1995, p. 9–21. (In Russ.) Kant I. K vechnomu miru [Perpetual Peace: A Philosophical Sketch]. Moscow, Mysl' Publ., 1966, vol. 6, p. 258–309. (In Russ.) Parfit D. On What Matters. Oxford Univ. Press, 2011. Rand A. Dobrodetel' egoizma [The Virtue of Selfishness]. Moscow, Al'pina Pabl., 2012. (In Russ.) Williams B. Ethics and the Limits of Philosophy. Harvard Univ. Press, 1985. Williams B. Problems of the self. Philosophical Papers 1956–1972. Cambridge Univ. Press, 1973.
