Карл Роджерс и его последователи
advertisement
Карл Роджерс и его последователи: психотерапия на пороге ХХI века Содержание Дэвид Брэзиер ВВЕДЕНИЕ ............................................................................ 9 Часть первая ВАЖНЕЙШИЕ УСЛОВИЯ ТЕРАПИИ Гермейн Литаер АУТЕНТИЧНОСТЬ, КОНГРУЭНТНОСТЬ И ПРОЗРАЧНОСТЬ ................................................................. 19 Грит Ванершот ЭМПАТИЯ КАК СОВОКУПНОСТЬ МИКРОПРОЦЕССОВ ................... 52 Дэвид Брэзиер ЛЮБОВЬ КАК НЕОБХОДИМОЕ УСЛОВИЕ: КЛИЕНТОЦЕНТРИРОВАННЫЙ ПОДХОД ЗА ПРЕДЕЛАМИ Я .................................................................. 78 Джеральд Боцарт НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО НЕОБХОДИМЫЕ, НО ВСЕГДА ДОСТАТОЧНЫЕ УСЛОВИЯ ........................ 100 Часть вторая ТВОРЧЕСТВО В ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ Чарльз Меррилл и Свенд Андерсен ИССЛЕДОВАНИЕ ЭФФЕКТИВНОСТИ ТРЕНИНГОВОЙ ПРОГРАММЫ ......................................... 117 Миа Лейджссен СОЗДАНИЕ РАБОЧЕЙ ДИСТАНЦИИ ПО ОТНОШЕНИЮ К ПУГАЮЩИМ ОБРАЗАМ: КОММЕНТАРИИ К СТЕНОГРАММЕ СЕССИИ .............. 139 Каролина Бич ВЗГЛЯД ВНУТРЬ, ВЗГЛЯД ВОВНЕ: ИСПОЛЬЗОВАНИЕ МУЛЬТИМЕДИЙНОГО ПОДХОДА В КЛИЕНТОЦЕНТРИРОВАННОЙ ТЕРАПИИ ................. 160 Энн Вейзер Корнелл ОБУЧЕНИЕ ФОКУСИРОВАНИЮ: ПЯТЬ ШАГОВ И ЧЕТЫРЕ НАВЫКА ................................ 181 Нэд Гейлин ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННАЯ СЕМЕЙНАЯ ТЕРАПИЯ ....................................................... 197 Эбрахим Салей и Лэн Холдсток ОПЫТ ГРУППЫ ВСТРЕЧ БЕЖЕНЦЕВ ИЗ ЮАР, ПРИНАДЛЕЖАЩИХ К РАЗНЫМ РАСОВЫМ ГРУППАМ ....................................217 Джоао Maркyc- Тексейра КЛИЕНТЦЕНРИРОВАННАЯ ПСИХОДРАМА .................234 Часть третья ВПЕРЕД К БУДУЩЕМУ Лэн Холдсток МОЖЕМ ЛИ МЫ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ НЕ ПОДВЕРГАТЬ РЕВИЗИИ ПОНЯТИЕ "Я", ЛЕЖАЩЕЕ В ОСНОВЕ ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННОГО ПОДХОДА? .............. 247 Рут Сэнфорд ОТ РОДЖЕРСА К ГЛЕЙКУ И ОТ ГЛЕЙКА К РОДЖЕРСУ .............................................. 271 Роберт Хаттерер ЭКЛЕКТИЗМ: КРИЗИС ИДЕНТИЧНОСТИ ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННЫХ ТЕРАПЕВТОВ ............ 293 ПОСЛЕСЛОВИЕ НАУЧНОГО РЕДАКТОРА ............................306 КОРОТКО ОБ АВТОРАХ ............................................................312 ВВЕДЕНИЕ Дэвид Брэзиер Карл Роджерс был основоположником человекоцентрированного подхода. Ученого уже нет в живых, но настоятельная потребность в таком подходе тем не менее остается. Силы, действующие в современном обществе, низводят людей до неких единиц. Мы живем среди огромного скопления людей, для которых бюрократический способ организации жизни может показаться наиболее рациональным и справедливым. Однако в этой постоянно расширяющейся системе правил и процедур теряется сам человек и подавляются те качества, которые делают человека отличным от машины. Безличное «это» торжествует над «я» и «ты». Роджерс вышел из этого современного мира, он начал строить свою работу на позитивистском, эмпирическом фундаменте. Обладая способностью говорить на языке современной науки, он сумел заявить о себе в американском академическом мире. Важнейшая миссия, которую он при этом выполнял, заключалась, тем не менее, в безустанном утверждении силы и значимости человечного начала. Именно в сфере человеческих отношений, считал Роджерс, следует искать способ выхода из разрушительных дилемм, созданных современным обществом. Он верил, что войны и геноцид закончатся тогда, когда людям из разных культурных групп будет дана возможность понять и оценить человечность друг друга. Он верил, что подлинно здоровые отношения между людьми будут установлены тогда, когда возникнет осознание общности, существующей между любыми отдельными индивидами, — от простых граждан до политических лидеров. Он верил, что подлинное образование будет процветать только в том случае, если оно будет сочетаться с такими отличающими человека качествами, как энтузиазм, эмоциональная вовлеченность и личностный интерес. Краеугольным камнем философии Роджерса является положение о том, что человек — это активный, живой и чувствительный организм, основным стремлениям которого можно доверять. Большинству людей в наше время все еще сложно по-настоящему оценить, насколько революционна эта простая идея. До тех пор пока мы не начнем понимать, как много нашей энергии в современном обществе тратится на создание и поддержание структур, первейшая цель которых — устранить (опасный) человеческий элемент из человеческих отношений, у нас не будет даже проблеска понимания того, насколько радикальным было и остается видение Роджерса. Когда люди знакомятся с идеями Роджерса, они поначалу нередко думают, что в них нет ничего примечательного. Разве кто-то из нас не считает важным, чтобы люди проявляли сочувствие, эмпатию друг к другу? Что же в этом особенного? А примечательно то, что Роджерс именно это и имел в виду. И утверждая по своей сути очень простую совокупность идей, правильность которых кажется самоочевидной, он бросал вызов всему тому, на чем зиждется современная жизнь. Этот парадокс нагляднее всего проявляется при рассмотрении современного положения дел в области консультирования и психотерапии. Идеи Роджерса носили преднамеренно революционный характер. Отрицание им отношений, основанных на власти, грозило существованию многих профессиональных групп. Поэтому становление новой профессии консультанта, созданной в основном благодаря усилиям Роджерса, происходило в постоянной борьбе и вызывало различные затруднения и конфликты. Роджерс был убежден, что психотерапевтическое отношение — это просто особая и интенсивная форма межличностных отношений. Эта точка зрения, однако, отличалась от представлений огромного большинства клиентов и профессионалов, в том числе даже тех, кто стремился быть последователем его философии. Роджерс верил в равенство поставщиков и пользователей гуманитарных услуг, но этот принцип равенства подрывал основы, на которых базировались почти все институты, обеспечивающие такие услуги. Безусловно, Роджерс был полностью убежден в правоте своих принципов. Он прямо и ясно на протяжении всей своей жизни утверждал их снова и снова. И люди, вдохновленные его идеями, не могли оставаться от этого в стороне. Когда уходит из жизни выдающийся мыслитель, почитатели его учения переживают множество различных чувств. Естественное горе и ощущение потери вскоре преобразуется в те или иные действия. Появляется новое чувство ответственности за начатую работу. Теперь она возложена на нас. Такова сейчас позиция тех, кто увлекся делом Карла Роджерса. Люди реагируют по-разному. Кто-то, может быть, чувствует, что главное сейчас — это укрепить нашу уверенность в том, что сделанное Роджерсом не утрачено. Эти люди, скорее всего, сделают все, чтобы систематизировать и сохранить его учение, чтобы направление, выработанное Роджерсом, продолжало существовать. Однако в этой консервативной позиции кроется и опасность — возможно возникновение ортодоксии в рамках человекоцентрированного подхода, и такой результат был бы диаметрально противоположен тому, чего хотел сам Роджерс. Это один из главных парадоксов идеи Роджерса — потому что, если мы будем следовать его словам, это будет означать, что мы не следуем его словам, ибо он говорил: вы должны найти свой собственный путь. Сходная, но несколько иная опасность состоит в том, что радикальный потенциал вдохновляющих идей Роджерса будет сглажен или просто незамечен, а его идеи будут приспособлены к существовавшим ранее нормам. Зигмунд Фрейд, предыдущий проповедник личностной стороны жизни, был бессилен предотвратить захват своего дела защитниками медицинской модели, которая, в сущности, была полной противоположностью тому, что он создал. Его работа была полностью искажена. Будет ли участь Роджерса лучшей? К сожалению, такова судьба всех пророков — лишь после своей смерти их зачисляют в ряды выдающихся людей. Постигнет ли эта участь учение Роджерса? Однако все же невозможно усомниться в том, что влияние Фрейда было революционным, даже если оно проявлялось не так, как того желал сам ученый. Подобное может произойти и с Роджерсом. Вопрос состоит в том, как сохранить неизменной суть учения Роджерса, связанную с важностью человеческого измерения, и продолжать идти дальше? Один из путей состоит в продуктивном взаимодействии с другими подходами. Множество теоретиков и практиков активно работают в настоящее время над созданием интегрированных подходов в терапии. В некоторых главах этой книги представлены подобные сближения с другими идеями, будь то идеи из области искусства, теории хаоса или сравнительной антропологии. Кто-то может увидеть в этом сближении разрушение целостной человекоцентрированной концепции, но на него можно посмотреть и как на распространение основных психотерапевтических принципов во все более и более широких областях. Однако более правильным, чем любое из высказанных выше предположений, является интуитивное ощущение того, что сейчас мы находимся в точке исторических изменений, изменений концептуализации в сфере нашего опыта, и что Роджерс был одним из мыслителей, сыпавших ключевую роль в этом сдвиге. Роджерс был убежден, что тенденция к актуализации индивида — эта только часть более глобальной тенденции к актуализации, действующей в обществе и, более того, — во всей Вселенной. Невозможно разобраться, могут ли отдельные личности произвести изменения в культуре или же выдвижение на авансцену социальной жизни идей того или иного индивида — это лишь функция более широкой общественной необходимости, но очевидно одно: «Что-то происходит», — как сказал бы Роджерс. У тех, на кого более всего повлияла работа Роджерса, последние несколько лет не прекращается брожение творческой мысли и жажда экспериментирования. Этому творческому проявлению мы в большей степени обязаны именно Роджерсу. Он никогда не ограждал и не ограничивал свое учение. Казалось, ему больше всего нравилось то, что люди возрождались к жизни благодаря своим собственным усилиям. Важно, что результаты работы Роджерса и основополагающие принципы его подхода не были потеряны в той схватке различных направлений, которая началась после его смерти. Однако то, что все эти волнения пока не улеглись, — также в духе Роджерса. Одна из задач данного сборника состоит в том, чтобы популяризировать некоторые наиболее ценные идеи, возникшие в последнее время в этих спорах. Однако эта книга — не просто антология. Хотя в ней представлены разные точки зрения, она не является ни сбалансированной, ни репрезентативной. Следуя духу работы Роджерса, книга представляет выборку авторов, основная задача которых состоит в том, чтобы подчеркнуть возможность становления более человечного постмодернистского общества, где заинтересованное отношение людей друг к другу будет преобладать над беспокойством по поводу контроля и порядка, а уникальность каждого человека — иметь больший вес, чем требования социальной системы. Таким образом, главная цель этой книги — это встреча психологической теории и гуманности. Концепция терапии Роджерса была весьма широкой. Он использовал термины «терапия», «психотерапия» и «консультирование» как взаимозаменяемые, и большинство авторов книги в этом отношении следуют за ним. Однако Роджерс видел в терапевтическом отношении просто особый случай хороших личных отношений и, как 3. Фрейд, К. Г. Юнг и многие другие ведущие теоретики до него, перешел от рассмотрения собственно терапевтического отношения к рассмотрению человеческой ситуации в целом. Все это неизбежно приводит нас к некоторым фундаментальным вопросам о природе человека. Одну из своих основных работ Роджерс назвал «Становление человека» — интригующее название, предполагающее, что человек — не нечто данное, а скорее результат процесса становления. Загадочная природа «самости» — это вопрос, к которому снова и снова приводит нас Роджерс. Он соединяет между собой два мира, образуя между ними мост. Одна из опор этого моста прочно утверждена (или, может, это лишь кажется на первый взгляд) в традиционном западном индивидуализме. Цель психотерапии видится как индивидуальная независимость и самопознание. Но стоит углубиться в работу Роджерса, как реальное, фиксированное и познаваемое содержание понятия «самость» начинает просачиваться сквозь пальцы. «Полноценно функционирующему человеку», многократно описанному Роджерсом, свойственны гибкость, рост, изменение, полнота возможностей, «отзывчивое» бытие, а не фиксированный характер. И это вовсе не расходится с тем фактом, что, как полагал Роджерс, такой полноценно функционирующий человек должен быть социален по своей сути. Итак, Роджерс принадлежал «современному» миру, но открыл для нас дверь в «постсовременную» Вселенную. Он построил мост между позитивизмом и феноменологией. Роджерс действовал в рамках системы взглядов, которой могли следовать люди, воспитанные по правилам научной эры. Но эта система была в то же время пронизана духом постпозитивистских положений о сомнительности всякого определенного знания. Можем ли мы найти твердую почву в этом новом мире? Или сама эта мысль противоречива по определению? Роджерс создал не просто мост, возникший именно тогда, когда многие люди почувствовали необходимость преодолеть эту реку, он создал очень удобный мост. Его тексты были и остаются доходчивыми, для них характерны подробные объяснения, короткие абзацы, авторский стиль. Он умел убедительно писать об очень многом: о консультировании и психотерапии, группах по развитию человеческих отношений, семейных отношениях, образовании, теории организаций, исследованиях, политике, обществе и изучении мира, — однако в центре его внимания всегда оставались одни и те же проблемы. О чем писал Роджерс? Об эмпатии, конгруэнтности и позитивном отношении. Этим простым мыслям, по-видимому, можно найти бесконечное применение. В результате не только множество людей воспользовались этим мостом, но у всех что-то осталось в памяти от этого перехода, что-то личное и вместе с тем универсальное, — то, что люди могли использовать любыми способами в соответствии с той или иной жизненной ситуацией. Именно личное было для Роджерса ключом купи нереальному. Для модерниста кажется абсурдным, что масштабные проблемы могут быть решены путем сосредоточения на единичных вещах. Однако для тех, кто следует Роджерсу, ясно, что человеческий мир сотворен восприятием, мотивами и намерениями людей и если человек обесценивается или не принимается в расчет, исход будет ужасным. Если мы проникаемся идеями Роджерса, мы делаем для себя открытие, что границы человека изменчивы, а все мы тесно связаны и глубоко погружены друг в друга. Как Эйнштейн ввел в физику понятие относительности, отбросившее множество механистических допущений, на которых основывались прежние представления о физике, так и Роджерс ввел в психотерапию феноменологическое видение. Он без опасений смотрел на то, что восприятия разных людей различны и нет никакой единой реальности, существующей изолированно от мира многочисленных наблюдателей и практиков. Роджерс помог нам сделать первые шаги на пути к этой новой, более текучей Вселенной, хотя даже он не всегда чувствовал себя в ней как дома. Роджерс положил начало такому взгляду на психологию, который больше не требует от нас придерживаться идеи о существовании только одной реальности. Построджерианское мышление — это отчасти результат распространения идей Роджерса за пределами США. Сейчас мы все яснее осознаем различия в видении мира у представителей различных культур, существующих на нашей планете. Уже невозможно сомневаться в том, что разные люди видят мир по-разному. И достаточно сделать это допущение, как сразу становится очевидным, что даже в пределах своей собственной культуры каждый наблюдатель имеет свою, отличную от других позицию, отличающуюся от других не только углом зрения. Плюрализм и разнообразие являются сейчас нормой. Последние годы жизни Роджерса были посвящены укреплению взаимопонимания между представителями различных культур. В настоящее время эмпатическое принятие точки зрения людей, представляющих иные культуры, приводит к переоценке традиционной западной концепции «самости», на которой первоначально основывалась сама работа Роджерса. Работа Роджерса была направлена главным образом на то, чтобы помочь нам понять «систему ценностей» другого человека, уникальность нас самих, научиться не бояться этих отличий, но принимать их и ценить. Вероятно, работа такого рода будет неизбежно приводить нас к пересмотру наших представлений о том, кто мы такие и как живет этот мир. И эта работа еще не окончена. Таким образом, в этой книге собраны статьи людей, вовлеченных в развитие той революции, которую начал Роджерс. Ничто не обрадовало бы его больше, чем поиск нашего собственного пути за пределами того, что было сделано им. Хотя некоторые авторы этой книги расходятся во мнениях по поводу некоторых аспектов его работы, все они чрезвычайно проникнуты ее духом. Как составитель и редактор этой книги я очень надеюсь, что у читателя также возникнет вдохновенное желание шагнуть за пределы того, что написано здесь, продолжить творческий процесс создания терапии для грядущего столетия и уже за пределами самой терапии привнести в человеческие отношения ту гармонию, которую Роджерс рассматривал как непременное условие мира во всем мире. Часть первая Важнейшие условия терапии АУТЕНТИЧНОСТЬ, КОНГРУЭНТНОСТЬ И ПРОЗРАЧНОСТЬ Гермейн Литаер Хотя Карл Роджерс всегда придавал огромное значение аутентичности терапевта (см., напр.: Rogers, 1951, р. 19), до своей статьи 1957 г. о «необходимых и достаточных условиях» он не упоминал об аутентичности как о еще одном терапевтическом условии наряду с эмпатией и принятием. Начиная с 1962 г. он считает аутентичность терапевта наиболее фундаментальным понятием в триаде базовых терапевтических установок и подчеркивает это в своих более поздних работах. Вот как Роджерс определяет аутентичность: «Подлинность в терапии означает, что во время встречи с клиентом терапевт является самим собой. Не скрываясь за какой-либо маской, он открыто проявляет те чувства и установки, которые возникают у него в данный момент. Таким образом, аутентичность предполагает самоосознание, то есть доступность чувств терапевта для него самого (для его сознания) и способность проживать их, испытывать их в терапевтическом отношении и выражать в общении с клиентом, если они оказываются устойчивыми. Терапевт является самим собой, не отказывается от себя. Поскольку это понятие зачастую трактуется неверно, необходимо отметить, что оно вовсе не означает, будто терапевт обременяет клиента открытым выражением всех своих переживаний и полностью раскрывает перед ним свое Я. Это понятие означает, что терапевт в самом себе не отрицает ни одного из своих переживаний и готов не скрывать от клиента любые свои устойчивые переживания, существующие в терапевтическом отношении. Оно означает, что терапевт не прячется за маску профессионализма, то есть не принимает заранее исповедально-профессиональной установки по отношению к клиенту. Непросто добиться такой подлинности. Это ставит перед терапевтом трудную задачу осознания потока внутренних переживаний во всей их сложности и изменчивости...» (Rogers, 1966, р. 185). Из этого определения следует, что подлинность имеет две стороны: внутреннюю и внешнюю. Внутренняя сторона подлинности — это то, в какой степени терапевт осознает или воспринимает все аспекты своих переживаний. Эта сторона подлинности будет называться конгруэнтностью; ей присуща согласованность, выражающаяся в единстве целостностного опыта и его осознания. Внешняя же сторона подлинности предполагает способность терапевта ясно и точно сообщать о своих осознанных восприятиях, установках и переживаниях. Ее можно определить как «прозрачность»: сообщая клиенту о своих личных впечатлениях и переживаниях, терапевт становится «прозрачным» для него. Хотя такое разделение подлинности на два компонента может показаться несколько искусственным, мы считаем его оправданным как в дидактическом, так и в клиническом смысле. В самом деле конгруэнтный терапевт может быть в разной степени прозрачным для клиента в зависимости от стиля своей работы или ориентации; прозрачный терапевт может быть как конгруэнтным, так и в неконгруэнтным (что может сделать его «опасным» терапевтом). Сначала мы рассмотрим понятие конгруэнтности, которому Роджерс придавал большое значение, а затем перейдем к рассмотрению прозрачности. 1. КОНГРУЭНТНОСТЬ Почему Роджерс стал придавать такое большое значение конгруэнтности терапевта и даже счел ее наиболее фундаментальной, базовой установкой? Попробуем найти ответ на этот вопрос, шаг за шагом раскрывая понятие конгруэнтности. Личное присутствие Роджерс всегда возражал против представления о терапевте как «пустом экране». Он создал особый тип терапии «лицом к лицу», в процессе которой терапевт глубоко погружается в опыт клиента и, следовательно, минимально обнаруживает себя самого. Тем не менее он прямо и открыто проявляет свою вовлеченность, не пряча своих реальных переживаний за фасадом профессионализма. Он стремится быть самим собой без всякой искусственности или неопределенности. Принимая такую «натуральную», спонтанную установку, клиентоцентрированный терапевт, конечно же, не содействует процессу регрессии и переноса. Роджерс, однако, и не считал этот путь существенным для изменения личности. Гораздо сильнее, нежели психоаналитики, он верил в терапевтическую ценность «реального» отношения между клиентом и терапевтом, видел в нем и другие, более важные преимущества. В таком рабочем отношении терапевт является своего рода моделью: его конгруэнтность поощряет клиента рисковать, чтобы стать самим собой. В соответствии с этим видением Роджерс постепенно пришел к тому, что стал считать конгруэнтность терапевта решающим фактором в установлении доверия в терапии и подчеркивать, что принятие и эмпатия эффективны только тогда, когда они воспринимаются как подлинные и искренние: «Как я должен вести себя, чтобы другой человек воспринимал меня как безусловно заслуживающего доверия, надежного и последовательного собеседника? Исследования, равно как и терапевтический опыт, показывают, что это чрезвычайно важно. После многих лет работы я понял, какой именно ответ на этот вопрос является для меня наиболее приемлемым и точным. Раньше мне казалось, что если я соблюдаю все внешние условия надежности (выполняю договоренности, уважительно отношусь к конфиденциальности бесед и т. д.) и последовательно держусь одной линии поведения в ходе бесед, то это обеспечит и соответствующее отношение ко мне клиента. Но опыт научил меня, что если, к примеру, я действую в последовательно принимающей манере, тогда как на самом деле чувствую раздражение или скепсис или испытываю еще какие-либо переживания, свидетельствующие о непринятии, то в итоге клиент воспримет меня как непоследовательного и не заслуживающего доверия. Я пришел к убеждению, что для того, чтобы заслужить доверие, совсем не обязательно быть абсолютно последовательным, однако очень важно быть достоверно реальным. Термином «конгруэнтный» я обычно обозначаю определенный способ самопрезентации. Под этим я понимаю следующее: какие бы чувства или установки я ни переживал, они должны пройти через мое сознание. В этот момент я являюсь целостным, или интегрированным, человеком и, таким образом, действительно могу быть тем, кем на самом деле являюсь. Это такая реальность, которую, согласно моему опыту, другие люди воспринимают как достоверную» (Rogers, 1961, р. 50). Из этого определения следует также, что терапевту необходимо обсуждать свои переживания с клиентом всякий раз, когда они принимают устойчивый характер и становятся помехой для реализации двух других базовых терапевтических установок. Изначально Роджерс рассматривал такие моменты самовыражения в качестве «спасательного круга», последнего средства для преодоления чрезмерной вовлеченности терапевта во внутренний мир клиента. С другой стороны, Джендлин указывает на ту пользу, которую и терапевт, и клиент извлекают из бесстрашной демонстрации собственной «несовершенности»: «Для терапевта "конгруэнтность" означает, что ему нет необходимости всегда представать в лучшем свете, всегда быть понимающим, мудрым и сильным. Я пришел к выводу, что иногда могу быть довольно бестолковым, поступать неправильно, глупо и оставаться в дураках. Я могу позволить этим моим сторонам стать видимыми, когда они обнаруживаются в ходе терапевтического взаимодействия с клиентом. Будучи самим собой и открыто выражая самого себя, терапевт освобождается от множества условностей и препятствий, позволяя шизофренику (или любому другому клиенту) входить в соприкосновение с другим человеческим существом настолько прямо и непосредственно, насколько это возможно» (Gendlin, 1967а, р. 121-122). Личное присутствие терапевта должно также проявляться в конкретной методологии его работы, в специфических техниках воздействия, используемых для продвижения и углубления процесса самопознания клиента. При этом важно помнить, что «техника» должна базироваться на лежащей в ее основе терапевтической установке, что за ней должен стоять сам терапевт во всей своей целостности (Kinget, 1959, р. 27) и что его метод работы должен соответствовать его личности. Роджерс «с ужасом» замечал, как у некоторых его учеников отражение чувств выродилось в передразнивание, «деревянную технику», не обусловленную той внутренней установкой, которая исходит из стремления терапевта понять клиента и сверить с ним это понимание (Rogers, 1962, 1986; Bozarth, 1984). Эволюция представлений Роджерса о вкладе терапевта в процесс терапии привела к появлению метатеории, в которой внимание акцентировалось на нескольких базовых установках, а конкретные предписания и формулы интервенций становились их фоном. Джендлин так пишет об этой эволюции: «Формулы ушли — исчез даже тот наиболее типичный для клиентоцентрированного подхода способ реагирования, который был назван "отражением переживания". Термин "эмпатия" подразумевает, что мы должны постоянно стремиться понять и ощутить переживание клиента с учетом его собственной внутренней системы отсчета. Сегодня, однако, у терапевта существует довольно широкий диапазон форм поведения, позволяющих отвечать клиенту. Я думаю, что именно нежелательный крен в сторону готовых формул и стереотипных реакций был одной из причин, подтолкнувших Роджерса к приданию "конгруэнтности" терапевта статуса существенного условия терапии» (Gendlin, 1967а, р. 121). Утверждая исключительную важность аутентичности терапевта, а отчасти и просто не веря в силу техники per se*, Роджерс ревностно защищал право каждого терапевта на свой индивидуальный стиль и не стремился уложить каждого на прокрустово ложе методологии, не отвечающей его натуре. Либеральность Роджерса в вопросах техники общеизвестна. Вот как он, к примеру, комментирует использование в исследовании больных шизофренией широкого спектра различных терапевтических методов: «Возможно, наиболее важным результатом этих исследований является подтверждение и развитие идеи, что терапия имеет дело главным образом с взаимоотношением и в меньшей степени — с техниками, теорией или идеологией. Эти исследования лишний раз убедили меня в правильности моих представлений. Именно естественность терапевта во взаимоотношении с клиентом является самым важным элементом терапии. Только в те моменты, когда терапевту удается быть естественным и непринужденным, его действия достигают наибольшего эффекта. Возможно, это своего рода «натренированная человечность» (как предлагает назвать это один наш коллега), но но своей сути это не что иное, как соответствующая данному моменту естественная человеческая реакция терапевта. Именно поэтому разные терапевты совершенно по-разному добиваются хороших результатов. Для одного наиболее эффективным оказывается жесткий, требовательный, не допускающий возражений, оправданий и увиливаний стиль взаимодействия с клиентом, поскольку именно так этот человек наилучшим образом проявляет себя. Для другого терапевта подходит более мягкий и теплый подход, поскольку именно таким человеком этот терапевт и является. Опыт нашего исследования значительно укрепил и расширил мою убежденность в том, что именно тот человек, который способен открываться в определенный момент времени — достигая максимальных для него глубин такой открытости, — и есть эффективный терапевт. Быть может, все остальное не имеет значения» (Rogers, 1967а, р. 185-186). *Самой по себе (лат.). Далее мы постараемся показать, что из столь уважительного отношения к индивидуальным терапевтическим стилям отнюдь не следует, что открывается зеленый свет для «безоглядного экспериментирования». Внимание к происходящему с клиентом, как и постоянное следование за ходом его переживаний, остается непреложным условием наших терапевтических интервенций. Конгруэнтность как непременное условие принятия и эмпатии Рассмотрев конгруэнтность терапевта с точки зрения его «личного присутствия», попытаемся исследовать основное значение данного понятия и обсудить значимость конгруэнтности для терапевтической работы. Прежде всего конгруэнтность требует, чтобы терапевт был в психологическом смысле хорошо развитым и интегрированным, то есть требует высокой степени «целостности» (или «здоровья») и хорошего контакта с самим собой. Это означает, в частности, смелость в признании своих недостатков и слабых мест; спокойное и в определенной мере терпимое принятие своих положительных и отрицательных сторон; способность открыто и без оправданий принимать свою внутреннюю жизнь, быть в контакте с ней. Терапевт должен обладать цельной идентичностью и достаточно сильным ощущением собственной компетентности; личной эффективностью в близких и интимных отношениях, не искаженной влияниями со стороны своих собственных проблем. Сильное Эго и хорошее знание себя можно назвать двумя краеугольными камнями конгруэнтного способа бытия (см., напр.: McConnaughy, 1987). Конгруэнтность и принятие связаны между собой: нельзя быть открытым опыту клиента, если нет открытости своему собственному опыту. А без открытости не может быть и эмпатии. В этом смысле конгруэнтность является «верхним пределом» способности терапевта к эмпатии (Ваг-гег.г,-Ьеппагс1, 1962, р. 4). Иначе говоря, терапевт никогда не сможет продвинуть клиента дальше того пункта, в котором находится он сам как человек. Неконгруэнтность Значение конгруэнтного отношения особенно заметно тогда, когда его не хватает, то есть когда терапевт занимает защитную (неконгруэнтную) позицию. Иногда наши личные трудности не позволяют опыту клиента проявиться во всей его полноте таким, каков он есть. Жизненные проблемы, с которыми мы еще не сталкивались, личные потребности и желания, проявляющиеся в процессе терапии, наши уязвимые места и белые пятна — все это может вызвать у нас ощущение угрозы и не позволяет спокойно следить за определенными фрагментами опыта нашего клиента (Tiedemann, 1975). Эмпатизировать внутреннему миру другого человека, ценности которого значительно отличаются от наших собственных, интенсивному переживанию счастья, позволять появляться чувствам бессилия и безнадежности, открыто взаимодействовать с сильными позитивными или негативными чувствами клиента к нам самим — все это нелегко. Если мы чувствуем угрозу своей безопасности, то все наши силы и внимание уйдут на поддержание собственного душевного равновесия, и мы будем препятствовать клиенту в его углубленном самоисследовании, либо слишком отдаляясь от него, либо теряя себя в переживаниях другого. Вот что говорит об этом Роджерс: «Могу ли я быть достаточно сильным как человек, чтобы существовать отдельно от другого? Могу ли я уважать свои собственные переживания и нужды в той же степени, как и его? Могу ли я владеть своими переживаниями и, если это необходимо, выражать их как принадлежащие мне и существующие отдельно от его переживаний? Достаточно ли силен я в своей обособленности, чтобы не оказаться подавленным его депрессией, не испугаться его страхов, не быть поглощенным его зависимостью? Достаточно ли сил у моего внутреннего Я, чтобы понять, что меня не разрушит его гнев, маскирующий его потребность в зависимости, и не поработит его любовь, но что я с моими собственными чувствами и правами существую отдельно от него? Лишь тогда, когда я свободно ощущаю в себе отдельного человека, я могу гораздо глубже понять и принять другого, потому что не боюсь потерять себя самого» (Rogers, 1961, р. 52). Все это означает, что мы как терапевты нуждаемся в строгих границах Эго. Немаловажным профессиональным качеством терапевта является буквально железная выдержка (Cluckers, 1989): подчас мы должны, что называется, голыми руками таскать каштаны из огня; иметь дело с бурными эмоциональными переживаниями и не быть захваченными ими; сталкиваться то с восхвалениями, то с уничижительной критикой клиента в свой адрес; конструктивно работать с проявлениями любви и ненависти, не обращаясь при этом к отреагированию; и, кроме того, быть толерантными к амбивалентности. Эмпатическая сопричастность миру другого человека подразумевает и своеобразное временное «вынесение за скобки» своего собственного мира, и «риск» того, что тесный контакт с кем-то не таким, как мы, изменит нас самих. Гораздо легче отважиться на то, чтобы оказаться в таком «лишенном Эго состоянии» (Vanaerschot, 1990) тогда, когда ощущаешь себя достаточно отдельным человеком с хорошо определенной личностной структурой и внутренним ядром. Наконец, обратим внимание на последний аспект, требующий от терапевта определенных сил, — на тот факт, что исповедь клиента может вызвать у терапевта невольное сравнение в той степени, в которой она затронет скрытые проблемы, существующие в нем самом. Ромбо видит причину такого сравнения в родстве между клиентом и терапевтом в том смысле, что оба они «являются человеческими существами». Он пишет: «Вследствие такого родства не только я держу зеркало перед клиентом (хотя я считаю термин "отзеркаливание" неудачным), но и он держит зеркало передо мной, давая мне возможность увидеть, что я собой представляю, что чувствую и испытываю. При этом могут быть затронуты и вынесены на поверхность скрытые аспекты меня самого, которые я едва осознаю, а то и вовсе не осознаю в своей собственной жизни. Как следствие в ходе терапии я то и дело сравниваю клиента с самим собой и оказываюсь вынужденным задавать вопросы самому себе. Нечто происходит не только с клиентом, но и с терапевтом. Мы оказываемся в одной лодке как в жизни, так и в терапии» (Rombauts, 1984, р. 172). Конгруэнтность и эмпатия Как мы видели выше, отсутствие конгруэнтности подрывает работу терапевта. Возможно, значение конгруэнтности нам удастся более ярко проиллюстрировать с позитивной точки зрения или, во всяком случае, привлечь внимание к некоторым, еще не обсуждавшимся аспектам конгруэнтности, которые напрямую связаны с качеством эмпатических интервенций. Высокая степень конгруэнтности терапевта, безусловно, придает этим интервенциям оттенок его личности, так что клиент не воспринимает их как ходульные технические приемы. Клиент в таких случаях чувствует, что терапевт стремится понять его исходя из собственного, глубоко укоренившегося в нем опыта. Терапевт не просто резюмирует сказанное клиентом — он рассуждает о том, что его задело в его рассуждениях, какие чувства они в нем пробудили, о том, что он, может быть, не совсем понял, но хотел бы понять, и т. д. Хотя терапевт, по сути дела, сфокусирован на внутреннем мире клиента, понимание этого мира всегда является личным в том смысле, что интервенции терапевта берут начало в его собственном опыте, возникающем в связи с тем, что говорит ему клиент. Иногда (и, по-моему, крайне редко) это приводит к тому, что терапевт вскользь ссылается на свой собственный опыт — не для того, естественно, чтобы рассказать о себе или привлечь к себе внимание, а для того, чтобы дать клиенту знать, что он был понят. Вероятно, эту персонализированную форму эмпатии лучше всего проиллюстрируют два фрагмента стенограммы терапевтической сессии с «молчаливым юношей», где Роджерс пытается разделить переживания безнадежности и отверженности, испытываемые Брауном (обратите особое внимание на интервенции терапевта, отмеченные звездочкой). К1: Я хочу только одного — убежать и умереть. Т1: М-гм, м-гм, м-гм. Наверное, вы хотите сбежать не куда-либо конкретно. Вы просто хотите уйти отсюда, забиться в какой-нибудь угол и умереть, да? (Молчание продолжительностью около 30 секунд) *Т2: Мне кажется... насколько я могу вникнуть... в глубину вашего чувства, как я его испытываю... мне представляется... образ некоего... э-э... раненого зверя, который хочет уползти куда-то и умереть. Это кажется похожим на ваше чувство — просто убежать отсюда и... и пропасть. Сгинуть. Не существовать. (Молчание длительностью около 1 минуты) К2: (едва слышно): Весь день вчера и все утро сегодня я хотел быть мертвым. Я даже молился ночью, чтобы умереть. *ТЗ: По-моему, я понял, каково это для вас: два дня вы хотели только одного — быть мертвым, и вы даже молились, чтобы умереть,— мне кажется, что жить для вас настолько невыносимо, что вы хотели только одного — не жить больше. … К1: Я никому не нужен, я ни на что не гожусь, так зачем же мне жить? Т2: М-гм. Вы чувствуете: «Я совсем не нужен ни одной живой душе — так почему я должен жить дальше?» (Молчание на протяжении 21 секунды) *ТЗ: Мне кажется (если я ошибаюсь, вы можете меня поправить)... вы чувствуете нечто подобное: «Я старался быть хорошим в чем-то, пока это еще волновало его. Я действительно старался. А сейчас — раз я ему не нужен, раз он считает, что я никуда не гожусь,— это доказывает, что я никому не нужен». Скажите, вы испытываете... ух... что-то вроде этого? K2: Да, ну и другие мне говорили то же самое. Т4: Aгa. М-гм. Понимаю. И вы чувствуете, что, если верить другим, — тому, что сказали несколько других людей, вы ни на что не годитесь и никому не нужны. (Молчание длительностью 3 минуты 40 секунд) *Т5: Не знаю, поможет это или нет, но я бы хотел об этом сказать: думаю, я достаточно хорошо вас понял. Это похоже на чувство, словно вы просто ни к черту никому не нужны. Дело в том, что когда-то... я сам чувствовал то же самое. И я знаю, это действительно может быть очень тяжело. (Комментарий: это был самый необычный для меня ответ. Просто я почувствовал, что хочу поделиться с ним своим опытом, чтобы он понял, что не одинок). (Rogers, 1967b, p. 407-409.) Глубокая эмпатия — это всегда «слушание третьим ухом»; важнейшие элементы такого слушания — способность обращаться к глубинным уровням своих собственных чувств и умение представлять, что ты сам будешь чувствовать в ситуации, сходной с той, о которой рассказывает клиент. Роджерс (Rogers, 1970) описывает, как он постепенно развивал в себе доверие к глубинным уровням собственной интуиции: «Я доверяю своим чувствам, словам, импульсам, фантазиям, возникающим во мне. Так мне удается использовать не только мое сознательное Я, но и некоторые возможности всего своего организма. Например: "Внезапно у меня возникла фантазия, что вы принцесса и что вам бы понравилось, если бы мы все оказались вашими подданными". Или: "Мне пришло в голову, будто вы одновременно и судья, и обвиняемый, и вот вы строго говорите себе: "В любом случае ты — виновен!"» Джендлин тоже писал об эмпатической интуиции терапевта, которая опирается и на поток его собственных мыслей и чувств, и на происходящее с клиентом. С ее помощью терапевт пытается вникнуть в то, что говорит клиент: «Пациент получает гораздо больше пользы от разговора с внимательным и отзывчивым слушателем, даже если тот не говорит ничего "терапевтического". Простой разговор о больничной пище, событиях недели, поведении других людей, мелких досадах и огорчениях — и никакого копания! Я становлюсь тем, кто выражает чувства и ощущает значения. "Вот ведь как оно бывает..."— говорю я; или: "Ну и ну, и им даже все равно, что вы думаете об этом"; или: "Я догадываюсь, что это оставляет после себя чувство беспомощности, не так ли?"; или: "Еще бы, это и меня свело бы с ума"; или: "Должно быть, досадно, что он так и не побеспокоился о вас"; или: "Не знаю, конечно, но меня интересует, хотели ли вы на самом деле разозлиться, но, может быть, вы просто не отваживаетесь на это?"; или: "Мне кажется, вы смогли бы расплакаться от этого, если бы только позволили себе плакать"» (Gendlin, 1967Ь, р. 398). Все эти примеры призваны показать, что конгруэнтность и эмпатия не противостоят друг другу. Напротив, проявления эмпатии всегда имплицитно предполагают собственную конгруэнтность терапевта: мы все понимаем друг друга через самих себя — благодаря родству, существующему между людьми как человеческими существами (см.: Vanaerschot., 1990). До сих пор мы обсуждали значение конгруэнтности главным образом в контексте принятия и эмпатии по отношению к внутреннему миру клиента, пренебрегая межличностными отношениями здесь-и-теперь. Однако столь же важным аспектом терапевтического процесса является эмпатия по отношению к тому, что происходит между терапевтом и клиентом. Характер таких взаимоотношений формируется каждым участником процесса. И в этом — а быть может, особенно в этом — конгруэнтность терапевта является решающим фактором. Действительно, она функционирует здесь как своего рода «барометр взаимодействий» для всего того, что происходит в терапевтическом отношении. Мы обсудим этот аспект позже в рубрике «Прозрачность». Значение конгруэнтности для профессиональной подготовки и практики терапевтов Личностная зрелость и связанные с ней базовые клинические способности могут считаться основным инструментом терапевта в клиентоцентрированной терапии. В этом отношении мы разделяем взгляды психоаналитиков. Поэтому не следует удивляться тому что в нашей профессиональной подготовке особое внимание уделяется личностному развитию будущих терапевтов. Конечно, речь не идет о «прямом обучении» терапевтов конгруэнтности. Скорее можно говорить о нефорсированной и недирективной личной терапии и персонализированной супервизии, в которых личности будущих терапевтов уделяется не меньшее внимание, чем личности клиента. По мере продвижения их в личной «обучающей» терапии я настоятельно рекомендую им участие в интенсивной долговременной групповой терапии. Действительно, групповая работа лучше, чем индивидуальная, позволяет участнику группы наблюдать характер своих собственных межличностных взаимодействий, крайне важных для терапевтической работы (см. также: Bolten, 1990). Индивидуальная терапия, проводящаяся параллельно групповой, остается весьма желательной, однако на этом этапе для кого-то из обучающихся она может быть и несущественной. Стремление работать над развитием собственной личности должно рассматриваться как «задача на всю жизнь», а не ограничиваться лишь периодом обучения. Поэтому весьма желательными представляются регулярные интервизии терапевтической работы как в кругу коллег, работающих в одной команде, так и коллегами со стороны. Однако оказаться в столь уязвимой позиции весьма рискованно, поэтому необходимо создание достаточно безопасной атмосферы. В более широком смысле мы как терапевты должны внимательно относиться к самим себе и отслеживать любые признаки перегруженности, одиночества, отчуждения и застревания на собственных личностных проблемах. Когда нам самим чего-то не хватает, будет ли у нас достаточно энергии для того, чтобы со спокойствием духа обратиться к нашему клиенту? Как избежать этих тупиков? «Забота» о своих личных отношениях, периодическое и своевременное (пока еще не стало слишком поздно) прохождение личной терапии, уменьшение рабочей нагрузки и высвобождение времени, чтобы побыть с самим собой, — все это, помимо традиционной супервизии, может оказаться очень полезным. В исключительных случаях может быть показан перенос установленного времени встречи с клиентом. Кроме этого, нужно специально «готовиться» к такой встрече. Вот что пишет об этом Ромбо: «Представляется важным, что в ходе непосредственной подготовки встречи с клиентом я прекращаю — хотя бы за несколько минут перед сессией — все мои другие дела. Я пытаюсь, насколько возможно, выйти за пределы собственного внутреннего мира и позволить своим заботам и беспокойству уйти на задний план. Мысленно я стараюсь также сконцентрироваться на своем клиенте, например, вспоминая нашу последнюю встречу, а в более общем смысле — позволяя ему как бы предстать передо мной вместе со всеми теми воспоминаниями и чувствами, которые он вызывает во мне. Говоря словами Джендлина, я обращаюсь к "прочувствованному ощущению" клиента, которое живет во мне. Таким способом я пытаюсь повысить свою восприимчивость к переживаниям клиента и устранить, насколько возможно, любой дефицит открытости, который я могу ощущать в себе. Однако, даже если я не сумел это сделать, нескольких первых мгновений сессии бывает достаточно, чтобы создать большую открытость, причем не только по отношению к моему клиенту, но также и к самому себе. Таким образом, имеет место следующее взаимодействие: состояние основополагающей открытости моего внутреннего мира представляет собой ту питательную почву, на которой укрепляется мой контакт с клиентом; одновременно этот контакт, эта терапевтическая вовлеченность крайне повышает качество открытости моего внутреннего мира» (Rombauts,1984, р. 170). Все это может создать впечатление, будто терапевт обязан быть этаким «сверхчеловеком». Но не это имели в виду Роджерс и его коллеги. В действительности тот, кто хочет стать терапевтом, должен быть готов на протяжении всей жизни уделять значительное внимание своему внутреннему миру и своей манере устанавливать отношения с другими людьми. Вообще говоря, желающий стать терапевтом должен быть также достаточно сильным человеком. Это, однако, не означает, что у него не бывает проблем, которые время от времени могут сильно обостряться. Важно не избегать этих проблем, иметь мужество анализировать их, воспринимать критику со стороны, учиться видеть, как ваши собственные проблемы вмешиваются в вашу терапевтическую работу, и делать все необходимое, чтобы изменить положение к лучшему. Кроме того, важно понимать и принимать границы своих возможностей: конечно же, никто из нас не в состоянии плодотворно работать со всеми типами клиентов. Можно пытаться как-то изменить эти границы, но познание и признание их является немаловажной задачей профессиональной подготовки и последующей практики терапевта. И в заключение я хочу отметить следующее: в литературе по клиентоцентрированной терапии мало говорится о конкретных формах проявления неконгруэнтности. Поскольку клиентоцентрированная терапия относится к процессуально-ориентированным формам терапии, в ней в основном акцентируются формальные признаки неконгруэнтности. Мы можем видеть это, например, в следующем определении неконгруэнтности, данном Барретт-Леннардом: «Прямые свидетельства отсутствия конгруэнтности включают, например, несогласованность между тем, что говорит человек, и тем, что выражается его экспрессией, жестами или тоном голоса. Признаки дискомфорта, напряжения или тревожности являются менее явным, но столь же важным свидетельством недостатка конгруэнтности. Они означают, что в данный момент человек не может свободно и открыто осознавать некоторые аспекты своего опыта, не обладает достаточной целостностью и в определенной степени неконгруэнтен» (Barrett-Lennard, 1962, р. 4). Однако в психоаналитической литературе основное внимание уделяется многообразному содержанию «реакций контрпереноса» и их психогенным основаниям. (Заинтересованного читателя мы отсылаем к следующим публикациям: Glover, 1955; Groen, 1978; Menninger, 1958; Racker, 1957; Winnicott, 1949.) 2. ПРОЗРАЧНОСТЬ Понятие «прозрачность» в развитии клиентоцентрированной терапии В начале этой статьи я описал прозрачность как внешний слой аутентичности — это ясное и открытое выражение терапевтом своего собственного опыта. Однако следует иметь в виду, что клиентоцентрированный терапевт достаточно прозрачен для своего клиента и без такого явного «самораскрытия» перед ним и что различие, которое мы проводим между конгруэнтностью и прозрачностью, не является абсолютным. Наши клиенты познают нас благодаря тому, что мы делаем и чего не делаем во время терапевтических сессий как на вербальном, так и на невербальном уровне. Это особенно характерно для клиентоцентрированной терапии, где рабочее терапевтическое отношение явно окрашено личной вовлеченностью терапевта в общение с клиентом на основе всего того, что испытывает терапевт в данный момент; это и позволяет клиенту узнавать терапевта как человека. Иначе говоря, мы никогда не можем быть для клиента «пустым экраном». Каждый терапевт вызывает у своих клиентов различные чувства, и это, видимо, является важнейшим элементом успеха или неудачи терапии. Каковы бы ни были конкретные техники или интервенции терапевта, самое важное для клиента состоит в том, встретил ли он такого терапевта, чья личность и способ бытия-в-мире позволяют ему выйти именно на тот уровень, который соответствует действительным проблемам клиента. Этот аспект терапии нам почти не подконтролен, и все исследования, выполнявшиеся в надежде выработать рекомендации для его практического применения, не дают нам почти никакой полезной информации. Что же касается средств самовыражения терапевта в узком смысле слова, то показательно, с каким трудом они вводятся и принимаются в процессе развития клиентоцентрированной терапии. Это не должно нас удивлять. В самом деле, к специфическим исходным посылкам клиентоцентрированной терапии относится положение, что терапевт следует за клиентом в рамках системы его ценностей. Однако между 1955 и 1962 годами этот принцип стал более вариативным. Клиентоцентрированная терапия эволюционировала из «недирективной» в «икспириентальную*», и это дало терапевту возможность привносить в терапию что-то из своей собственной системы ценностей, пока это не мешало ему держаться в русле переживаний и опыта клиента (Gendlin, 1970). Именно таков был контекст, в котором стали приемлемыми экспрессивные интервенции самого терапевта. Таким образом, мы имеем здесь дело с интервенциями, начинающимися в собственной системе ценностей терапевта. Подобное происходит, например, в случаях интерпретаций, конфронтации и использования тех или иных техник. Мало-помалу выражение терапевтом собственных переживаний перестало быть только средством оказания «необходимой помощи» в тех случаях, когда терапевт больше не мог искренне принимать клиента и сопереживать ему, а стало рассматриваться как позитивный потенциал углубления терапевтического процесса. Чувства, испытываемые терапевтом в контакте с клиентом, стали теперь считаться ценным и потенциально полезным материалом для его исследования себя и своих способов построения взаимоотношений с другими людьми (исчерпывающий анализ развития представлений Роджерса по данному вопросу см.: Van Balen, 1990). Кроме того, Роджерс приписывает также прозрачности терапевта и более общую моделирующую функцию. «Клиенту, да и любому человеку вообще, не так-то легко вверять кому-либо свои самые сокровенные чувства. Выведенному из равновесия, расстроенному человеку еще труднее поделиться с терапевтом своими самыми глубокими и тревожными переживаниями. Искренность терапевта — один из тех элементов в терапевтическом отношении, которые снижают возможные риск и откровения и делают его менее опасным» (Rogers, 1966, р. 185-186). * От англ. experience – опыт. По-видимому, главную роль в этой эволюции сыграли три фактора. В первую очередь следует сказать об исследовании больных шизофренией, которое Роджерс и его коллеги проводили между 1958 и 1964 годами. Для этой группы очень замкнутых пациентов «классическая» терапевтическая интервенция — «отражение переживаний» — была явно недостаточна: в общем-то зачастую отражать было почти нечего. Пытаясь установить контакт с пациентами, клиентоцентрированные терапевты научились использовать альтернативный ресурс помощи — свои собственные переживания, возникающие здесь-итеперь: «Даже если клиент никак не реагирует и ничего не выражает, внутренний мир терапевта в данное время вовсе не пуст. Каждую секунду у него возникает множество разнообразных переживаний и впечатлений. Большинство из них касаются клиента и того, что происходит в настоящий момент. Терапевту нет необходимости сидеть и пассивно ждать, пока клиент выразит что-нибудь личное или значимое для терапии. Вместо этого он может обратиться к своим собственным переживаниям и обнаружить в них неиссякаемый источник, черпая из которого, он может инициировать, углублять и поддерживать терапевтические отношения даже с самым незаинтересованным, молчаливым или экстернализованным клиентом» (Gendlin, 1967а, р. 121). Кроме того, для признания значимости внутреннего мира терапевта важную роль сыграли контакты с представителями экзистенциальной психотерапии, такими, как Роло Мэй и Карл Витакер, критиковавшими роджерианцев за недооценку вклада терапевта в терапевтические отношения, стремление оставаться в тени клиента как его alter ego* и почти не проявлять себя в качестве реального другого человека, обладающего собственной личной идентичностью. Вот как, к примеру, Витакер прокомментировал выдержки из стенограмм сессий клиентоцентрированных терапевтов с больными шизофренией: «Создается такое впечатление, что эти двое существуют в некоем отдельном микрокосме или изолированной камере, будто двое близнецов в одной утробе. Эти беседы личностно значимы для обоих участников, однако обсуждается только жизнь пациента. Это настолько бросается в глаза, что временами кажется, будто в комнате находится только одно Я, и это Я — пациент. Словно терапевт искусственно преуменьшает себя самого. Иногда настолько сильно, что я почти вижу, как он исчезает. В этом их подход к терапии радикально отличается от нашего, в котором оба участника действительно присутствуют, и терапевтический процесс включает в себя открытые взаимоотношения двух индивидов и использование опыта каждого из них для роста и развития пациента» (см.: Rogers et al., 1967b, p. 517). * Другое, второе Я (лат.). Это «стремление быть признанным» (Barrett-Lennard, 1962, р. 5), которое постепенно завоевывало себе место в индивидуальной терапевтической практике роджерианцев, проявилось еще сильнее (может быть, даже слишком сильно) в так называемом «движении групп встреч» 1960-х и 1970-х годов (Rogers, 1970, р. 52-55). Групповая динамика, с ее акцентом на «обратной связи здесь-и-теперь», конечно, не могла обойтись без этого. Все вышеперечисленные влияния сделали клиентоцентрированную терапию гораздо более интерактивной, ориентированной на взаимодействие, в котором терапевт выступает не только как alter ego клиента, но и как независимый полюс взаимодействия, сообщающий клиенту время от времени о своих собственных переживаниях по поводу ситуации. В силу такого рода прозрачности терапевтический процесс становился в гораздо большей степени диалогом, встречей Я и Ты (Buber and Rogers, 1957; Van Balen, 1990, p. 35-38). Во время такой аутентичной обоюдной встречи возникают моменты, когда терапевт почти полностью отходит от своей профессиональной роли и предстает перед клиентом в очень личном и глубоко человечном качестве. Согласно Ялому, такие «критические моменты» часто становятся поворотными пунктами терапии. При этом они редко упоминаются в психиатрической литературе — то ли из стыдливости, то ли из страха перед цензурой сообщества; о них не говорят даже с теми, кто обучается терапии, потому что это не вписывается в «доктрину» или из-за опасности возможных преувеличений. Приведем два из многочисленных примеров Ялома: «Терапевт работает с пациенткой, у которой в течение курса терапии развились симптомы, позволяющие заподозрить рак. Пока она ждет результатов лабораторных анализов (которые впоследствии окажутся отрицательными), беспрерывно рыдая от охватившего ее ужаса и переживая кратковременное психотическое состояние, терапевт держит ее за руки, как маленького ребенка». «Несколько сессий подряд пациент критически оценивает личностные качества терапевта и подвергает сомнению его профессиональные способности. Наконец терапевт взрывается и принимается стучать кулаком по столу и орать: "Какого черта! Почему вы не прекратите словесную диарею и не займетесь делом, не попытаетесь понять себя и не перестанете наезжать на меня? Сколько бы у меня ни было ошибок (а их у меня действительно немало), к вашим проблемам они не имеют ни малейшего отношения! Я тоже человек, и сегодня у меня — плохой день"» (Yalom, 1980, р. 402403). Перенос и прозрачность В клиентоцентрированной терапии проработка переноса не рассматривается как сущностный процесс, как своего рода «чистое золото» терапии. Терапевтическое отношение не структурируется таким образом, чтобы обеспечить максимальную регрессию клиента. Мы следуем скорее ортопедагогической (orthopedagogic) модели, согласно которой рост стимулируется с самого начала, а упор делается на аспекты реального терапевтического отношения. Шлин идет еще дальше, говоря о переносе как «фикции, созданной и поддерживаемой терапевтами для того, чтобы защитить самих себя от последствий своих собственных действий» (Shlien, 1987, р. 15). Однако, на мой взгляд, вместе с критиками этой его статьи и такими авторами, как Пфейфер (Pfeifer, 1987) и Ван Бален (Van Balen, 1984), мы должны сказать следующее: «Нет, Джон, перенос все-таки существует». Джендлин по этому поводу отмечал: «Если клиент — человек с проблемами, он не может не создавать трудностей для другого человека, который с ним столь тесно контактирует. Взаимодействуя и сближаясь с терапевтом, он, вероятно, не в состоянии нести весь груз своих проблем в одиночку. Терапевт непременно будет по-своему интерпретировать те трудности, отклонения и фиксации, которые неизбежно возникают в процессе взаимодействия с клиентом. И только в этом случае их взаимодействие сможет выйти за рамки сессии и окажет на клиента собственно терапевтическое воздействие» (Gendlin, 1968, р. 222). В клиентоцентрированной терапии, как и в психоанализе, клиент во взаимоотношениях с терапевтом воспроизводит свое прошлое. Однако способ работы с этим материалом несколько отличается от того, как это принято делать в психоаналитически ориентированной терапии. Во-первых, существует уверенность, что некоторые реакции переноса, которые могут рассматриваться как мера безопасности со стороны клиента, в условиях хорошего терапевтического рабочего альянса сами постепенно исчезнут без специальной проработки. Во-вторых, сторонники клиентоцентрированной терапии не настаивают на принципиальном приоритете проработки проблемы в существующих здесь-и-теперь взаимоотношениях клиента с терапевтом. По Раису, критерием необходимости дальнейшего исследования является яркость и непосредственность переживания определенных проблем, а не время, в котором они существуют: «Действительно, любой из моментов времени может заслуживать внимания терапевта. Важно не то, прошлое это или настоящее, а интенсивность, с которой клиент переживает ситуацию. В конце концов, чем ярче переживается ситуация, тем, скорее всего, она эмоционально значимее для клиента. Адекватно прорабатывая переживания клиента, мы помогаем ему находить адаптивные ответы в различных специфических ситуациях» (Rice, 1974, р. 303). Следовательно, полагает Райе, проработка реакций переноса в актуальных терапевтических отношениях, существующих здесь-и-теперь, есть не «обязанность», а возможность, один из компонентов терапевтического процесса. Тем не менее лично я полагаю, что этот компонент важен, особенно в условиях длительной терапии. Какова же тогда роль прозрачности терапевта в проработке реакций переноса в клиентоцентрированной терапии? Вот несколько соображений на этот счет. Акцент делается не на проработке в целях достижения инсайта, состоящего в распознавании и вытекающем из него понимании того, как клиент искажает образ терапевта и строит свои отношения с ним, а на получении клиентом корректирующего эмоционального опыта: «Недостаточно того, что пациент вновь переживает свои болезненные чувства и использует неадаптивные способы межличностного взаимодействия. В конце концов, он поступает так на протяжении всей своей жизни со всеми, а не только с терапевтом. Таким образом, само по себе повторение, даже если оно является повторным переживанием, еще ничего не решает. Каким-то образом получается так, что вместе с терапевтом пациент не только повторяет, он идет дальше простого повторения. Он не просто переживает вновь, он живет дальше, если на опыте разрешает свои проблемы» (Gendlin, 1968, р. 222). Для этого «жить дальше» от терапевта подчас требуется больше, чем нейтральная благожелательность (Wachtel, 1987). Терапевт должен не только представлять собой «пустой экран», но и — в дополнение к своим эмпатическим интервенциям — реально и в нужный момент взаимодействовать с тем, что возникает между ним и клиентом, и таким образом выражать свою версию происходящего. Так, он может поставить под сомнение представления клиента о себе, противопоставив им собственный опыт. Он может сообщить клиенту о том, как тот ведет себя с ним и какие чувства в нем вызывает. При необходимости он четко устанавливает свои собственные ограничения: клиент может «обсуждать» с ним все что угодно, но не может делать все, что ему вздумается. Для того чтобы вести работу с клиентом надлежащим образом, терапевт должен обращать особое внимание на происходящее между ним и его клиентом, на то, какие отношения складываются между ними в общении; он должен также постоянно отслеживать, что «делает с ним» клиент. По словам Ялома, переживания, возникающие здесь-и-теперь, являются для опытного терапевта «столь же необходимыми, как микроскоп для микробиолога» (Yalom, 1975, р. 149). Подтверждение этим взглядам мы находим также в гуманистическом ответвлении фрейдистской аналитической школы, которая относится к «контрпереносу» не как к «трещине в зеркале», а как к вспомогательному средству в аналитической работе (Corveleyn, 1989; Wachtel, 1987). Очевидно, мы можем найти здесь связь с интеракционистским подходом, как предполагают Д. Кислер, а также В. ван Кессел и П. ван дер Линден (Kiesler, 1982; van Kessel, van der Linden, 1991). Практические рекомендации В чем может проявляться откровенность терапевта? И в какой момент лучше всего быть откровенным? Роджерс разрешает этот вопрос, давая на него весьма мудро самый общий ответ: «...когда это уместно» (Rogers, 1962, р. 417). В том же духе высказывается и психоаналитик Вачтел: «Мне бы очень хотелось, чтобы существовали строгие и ясные правила относительно того, когда именно оказываются полезными такие откровения терапевта. К сожалению, их нет...» (Wachtel, 1987, р. 183). Таким образом, нам не остается ничего другого, как руководствоваться своим клиническим чутьем и здравым смыслом. Это не означает, однако, что никаких руководящих принципов не существует. Пожалуй, основной критерий полезности в этом вопросе заключается в следующем: служит ли наше откровение процессу роста клиента (Yalom, 1980, р. 414)? Может ли наш клиент использовать и интегрировать эту информацию? Другими словами, речь в данном случае идет о сочетании прозрачности с ответственностью, а значит, о наличии существенных ограничений в этом вопросе. Как терапевты мы вынуждены воздерживаться от всего того, что не может помочь клиенту. Ялом иллюстрирует этот фундаментальный принцип трогательной историей о двух знаменитых целителях, заимствованной у Г. Гессе. «Иосиф, один из целителей, жестоко страдавший от ощущения собственной малозначимости и от сомнений в самом себе, отправляется в длительное путешествие, чтобы найти помощь у своего соперника, Диона. На пути, в оазисе, он рассказывает о своей беде незнакомцу, который оказывается Дионом; затем Иосиф принимает приглашение Диона отправиться вместе с ним к нему домой в качестве слуги и пациента. Со временем к Иосифу возвращаются его прежний душевный покой, сила и способность исцелять, в итоге он становится другом и соратником своего господина. И только спустя много лет Дион на своем смертном одре открывает Иосифу, что к моменту их встречи в оазисе он сам зашел в такой же тупик и находился в пути, чтобы просить помощи Иосифа» (Yalom, 1975, р. 215). Сконцентрированность на процессе развития клиента требует от терапевта, чтобы он упоминал о фактах из своей собственной личной жизни только в исключительных случаях. Но «в исключительных случаях» не значит «никогда». Таким образом, терапевт может, как было показано выше, открыть клиенту нечто о себе, чтобы проявить тем самым свою эмпатию. Кроме того, если какое-либо событие его личной жизни тяжким грузом ложится на душу и мешает его терапевтической работе (например, смерть значимого человека), то, возможно, стоит упомянуть об этом в беседе с клиентом. А что если клиент спрашивает нас о нашей собственной философии жизни, о наших ценностях или предпочтениях? Как правило, в таком случае следует быть очень осторожным и вместе с клиентом выяснить подлинный смысл его вопроса. В большинстве случаев клиента на самом деле интересует не терапевт: такие вопросы могут быть связаны с поиском им решения своей проблемы или возникают в специфическом контексте взаимоотношений. Именно на это нам и следует обращать внимание. В целом клиентоцентрированные терапевты предпочитают воздерживаться от «личных признаний», как мне кажется, по следующей очень серьезной причине: клиент должен искать свой собственный путь. Но одно не исключает другого. Мы не должны забывать, что клиенты зачастую по косвенным данным составляют свое мнение о том, «как мы живем», так что нам все равно не удается полностью избежать собственной моделирующей роли. Само по себе это не так уж плохо, по крайней мере тогда, когда мы помогаем клиенту обрести независимость от следования чужим моделям. Если нам это удается, то малопомалу клиент начинает воспринимать терапевта как «спутника» (Yalom, 1980, р. 407), вместе с которым и вопреки которому он может принять свое собственное решение. Чаще всего это происходит ближе к концу терапии, то есть в ее экзистенциальной фазе (Swildens, 1988, р. 54), когда клиент достигает точки, в которой он может свободно выбирать. Из сказанного становится ясно, что откровенность терапевта редко связана с раскрытием фактов его прошлой или настоящей личной жизни. Но что же тогда может открыть терапевт? Ответ очевиден: свои собственные чувства здесь-и-теперь по отношению к клиенту и к тому, что происходит между ними во время сессии. Но и в этом терапевт сохраняет выдержку. Во внимание принимаются только устоявшиеся, длительные чувства, и, кроме того, терапевт должен спрашивать себя, уместно ли говорить о них в данный момент. Таким образом, существует и проблема своевременности, или «тайминга»: можно ли надеяться, что клиент достаточно восприимчив к моей обратной связи, к тому, как я воспринимаю наше взаимодействие, или же мне следует отдать предпочтение решению других терапевтических задач? Иногда терапевтические отношения еще не являются достаточно прочными и безопасными, и стоит поработать именно с этим. В наиболее эмоциональные, волнующие моменты нужна, возможно, только эмпатическая близость. Иногда клиенту необходимо дать возможность полностью излить свои чувства по отношению к символической фигуре терапевта, не прерывая его, не противопоставляя ему «реальности» того, что на самом деле ощущает терапевт... Но порой собственные переживания терапевта, возникшие во взаимодействии с клиентом, могут оказаться наиболее продуктивным способом углубления терапевтического процесса. Кроме вопроса о том, что и когда терапевту следует говорить, нам стоило бы обсудить и то, каким наиболее конструктивным образом следует доносить до клиента свой опыт. Мнения об этом в литературе по клиентоцентрированной терапии можно найти, в частности, в следующих работах: Boukydis, 1979; Carchuff and Berenson, 1977; Depestele, 1989, p. 63-69; Gendlin, 1967b; Gendlin, 1968, p. 220-225; Kiesler, 1982; Rogers, 1970, p. 5357. Все эти авторы подчеркивают важность того, чтобы экспрессивные интервенции терапевта основывались на его базовых установках. Связь с конгруэнтностью очевидна: барометр взаимодействий — переживание того, что происходит в рамках терапевтического отношения,— должен работать как следует! А это значит, что терапевт должен пристально следить за потоком своих переживаний и распознавать их значение, в достаточной степени осознавать собственный вклад в возникающие в терапевтических отношениях трудности, придерживаться определенной меры открытости при обсуждении тех или иных вопросов (но так, чтобы это не превращалось в битву по поводу того, кто же прав) и, наконец, был способен говорить о своих переживаниях с учетом всех сложностей и поворотов терапевтического процесса. В качестве иллюстрации последнего момента Роджерс приводит пример того, как терапевт может выразить свою «скуку»: «Это переживание существует внутри сложного и постоянно меняющегося потока чувств, о которых также следует сказать. Мне хочется поделиться с клиентом и неприятным ощущением моей скуки, и ощущением того дискомфорта, который я испытываю, говоря о ней. Когда я делаю это, я начинаю понимать, что скука возникает от того, что я отдален от клиента, а мне хотелось бы быть ближе к нему. И даже когда я просто пытаюсь выразить все эти переживания, они изменяются. И мне уже совсем не скучно, когда я с предвкушением — и даже с некоторой опаской — дожидаюсь его ответа. Я даже чувствую его как-то по-новому, словно, поделившись с ним всем этим, я уничтожил то переживание, которое как барьер стояло между нами. Я даже готов услышать в его голосе недоумение и, возможно, обиду, когда он осознает, что начал говорить более искренне, потому что я отважился стать с ним реальным и настоящим» (Rogers, 1966, р. 185). Во всем этом есть связь с безусловным позитивным отношением. Экспрессивные конфронтации терапевта наиболее эффективны тогда, когда они выстроены и исходят из глубокого проникновения в личность клиента. Поэтому терапевт не должен позволять себе слишком долго накапливать негативные переживания, чтобы оставаться достаточно открытым для клиента. Он должен ясно давать понять клиенту, что его переживания связаны не с клиентом как человеком, а с определенными аспектами его поведения. Обратная связь терапевта с клиентом должна быть как можно более ясной и конкретной: он должен показать, что именно сейчас переживает и что в поведении клиента вызвало эти переживания. Быть может, самое важное состоит в том, что терапевт должен сосредоточиться на позитивных жизненных тенденциях, скрывающихся за тревожным поведением клиента и за его собственными негативными переживаниями, и обсуждать их наряду со всем остальным. Так, в приведенном выше примере Роджерс сообщает о скрытых причинах своей скуки, которая возникает из-за желания установить с клиентом более тесный контакт. Когда мы посредством обратной связи даем понять клиенту, что его поведение нас раздражает, мы пытаемся соприкоснуться с потребностями и позитивными намерениями, прячущимися за этим поведением, и вовлечь их в наше обсуждение. Джендлин иллюстрирует это примером, касающимся установления границ: «К примеру, я не допущу, чтобы пациент касался или обнимал меня. Я остановлю его, но такими приветливыми словами и жестами, которыми бы я встретил любое позитивное желание более тесной близости или физического контакта. Отстраняя пациента от себя рукой, я посмотрю ему в глаза и скажу, что хорошо отношусь к физическим прикосновениям и рад им, даже если не могу себе этого позволить. (В такие моменты я понимаю, что, возможно, отчасти сам придаю этим действиям позитивный смысл. Возможно, в этом движении пациента сейчас больше враждебности, чем теплоты. Однако потребность любого человека в физическом или сексуальном контакте всегда содержит в себе теплое и здоровое начало, и я могу его распознать.)» (Gendlin, 1967b, p. 397). Наконец, мы всегда должны направлять терапевтический процесс по клиентоцентрированному руслу, превращая его в «самораскрытие без ограничений». Лучший способ достичь этого состоит в том, чтобы оказывать свое влияние как можно более открыто. Здесь необходимо помнить два «правила общения». Во-первых, как выразился Роджерс, — это «присвоение» или передача Я-сообщений вместо Тысообщений: терапевт ясно дает понять, что именно в нем находится источник ощущений и, кроме того, старается сообщать о своих собственных чувствах, а не высказывать оценочные суждения в адрес клиента. Например, он не скажет: «Как вы навязчивы», а скажет: «Когда вы второй раз за неделю позвонили мне, я почувствовал, что на меня давят, словно я являюсь чьей-то собственностью...» Второе «правило общения» можно назвать, по Джендлину, «постоянной сверкой», или «открытостью тому, что будет»: после каждой интервенции — и особенно после той, которая основывалась на нашем собственном опыте,— следует заново настраиваться на ход переживаний клиента и продолжать беседу, исходя уже из него. Все это должно способствовать пониманию того, что конструктивное самовыражение терапевта отнюдь не совпадает с отреагированием. Это скорее некая форма «дисциплинированной спонтанности», наряду и вместе с эмпатией устанавливающая некую вторую линию, по которой клиент может развивать свою «дальнейшую жизнь» как внутри терапии, так и за ее пределами в направлении новых и более удовлетворяющих его способов взаимодействия с самим собой и другими людьми. Конечно, возможны ошибки, если использовать самораскрытие безоглядно, но и полностью оставлять в стороне этот важнейший источник информации об отношениях тоже нельзя: такое упущение может существенно ухудшить качество терапевтического процесса. Литература Barrett-Lennard, G.T. (1962), 'Dimensions of therapist response as causal factors in therapeutic change'. Psychological Monographs, 76 (43, Whole No. 562). Bolten, M.P. (1990), 'Opleidingstherapie en de plaats van groepen', Tijdschrift voor Psychothérapie, 16, 60-68. Boukydù, R.N. (1979), 'Caring and confronting', Voices. The Art and Science of Psychotherapy, 15, 31-34. Bozarth,J.D. (1984), 'Beyond reflection: Emergent modes of empathy', in R.F. Levant andJ.M. Shlien (eds.), Client-Centered Therapy and the Person-Centered Approach: new directions in theory, research and practice (pp. 59-75). New York: Praeger. Briber, M., and Rogers, C.R. ( 1957), 'Dialogue between Martin Buber and Carl Rogers', in H. Kirschenbaum and V. L. Anderson (1989), Carl Rogers: Dialogues (pp. 41-63). Boston: Houghton Mifflin. Carkhuff, R.R., and Berenson, B.G. (1977), 'In search of an honest experience: confrontation in counseling and life', in R.R. Carkhuff and B.C. Berenson, Beyond Counseling and Therapy (pp. 198-213). New York: Holt, Rinehart and Winston. Cluckers, G. (1989), '"Containment" in de therapeutische relatie: de therapeut als drager en zingever', in H. Vertommen, G. Cluckers, and G. Lietaer (eds.), De Relatie in Thérapie (pp. 49-64). Leuven: Leuven University Press. Corueleyn.J. (1989), 'Over tegenoverdracht gesproken: hin-derpaal of hulpmiddel?', in H. Vertommen, G. Cluckers, and G. Lietaer (eds.), De Relatie in Thérapie (pp. 103-19). Leuven: Universitaire Pers Leuven. Depestele, F. (1989), 'Experientiele psychothérapie: een stap in de praktijk', Tijdschrift Klinische Psychologies 19, 1-15 en 60-81. Gendlin, E.T. (1967a), 'Subverbal communication and therapist expressivity: Trends in clientcentered therapy with schizophrenics', in C.R. Rogers and B. Stevens, Person to Person (pp. 119-28). Lafayette, Ca: Real People Press. Gendlin,E.T. (1967b). 'Therapeutic procedures in dealingwith schizophrenics', in C. Rogers et al. (eds.), The Therapeutic Relationship and its Impact: a study of psychotherapy with schizophrenics (pp. 369-400). Madison: University of Wisconsin Press. Gendlin, E.T. (1968), 'The experiential response', in E. F. Hammer (ed.), Use of Interpretation in Therapy: technique and art (pp. 208-227). New York: Grune and Stratton. Gendlin, E.T. (1970), 'A short summary and some long predictions', in J.T. Hart and T. M. Tomlinson (eds.), New Directions in Client-Centered Therapy (pp. 544-62). Boston: Hough ton Mifflin. Glover, E. (1955), The Technique of Psycho-Analysis. New York: International Universities Press. Groen,]. (1978), 'Spiegels en schaduwen van de analyticus', Tijdschrift voor Psychotherapie, 1, 19-27. Kiesler, D.J. (1982), 'Confronting the client-therapist relationship in psychotherapy', in J. C. Anchin and D.J. Kiesler, Handbook of Interpersonal Psychotherapy (pp. 274-95). New York: Pergamon. Kinget, M. (1959), 'Deel I. Algemene presentatie', in C. R. Rogers and M. Kinget, Psychotherapie en Menselijke Verhoudingen (pp. 11—171). Utrecht/Antwerpen: Spectrum and Standard. Lietaer, G., Tombauts,]., and Van Balen, R. (eds.), Client-Centered and Experiential Psychotherapy in the Nineties. Leuven: Leuven University Press. Mcconnaughy, E.A. (1987), 'The person of the therapist in psychotherapeutic practice', Psychotherapy', 24, 303-14. Menninger, K.A. (1958), 'Transference and counterlransference', in K.A. Menninger, Theory of Psychoanalytic Technique (pp. 77-98). New York: Basic Books. Pfeiffer, W.M. (1987), 'UebertragungundRealbeziehunginderSicht klientenzentrierter Psychotherapie', Zeitschrift fur Personenzen-trierte Psychologie und Psychotherapie, 6, 347352. Racket, H. (1957), 'The meanings and uses of countertransference', Psychoanalytic Quarterly, 26, 303-57. Rice, L.H. (1974), 'The evocative function of the therapist', in D.A. Wexler, and L.N. Rice (eds.), Innovations in Client-Centered Therapy (pp. 289-311). New York: Wiley. Rogers, C.R. (1951), Client-Centered Therapy. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, C.R. (1957), 'The necessary and sufficient conditions of therapeutic personality change', Journal of Consulting Psychology, 21,97-103. Rogers, C.R. (1961), On Becoming a Person. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, C.R. (1962), 'The interpersonal relationship: the core of guidance', Harvard Educational Review, 32, 416-29. Rogers, C.R. (1966), 'Client-centered therapy', in S. Arieti (ed.), American Handbook of Psychiatry (Vol. 3, pp. 183-200). New York: Basic Books. Rogers, C.K (1967a), 'Some learnings from a study of psychotherapy with schizophrenics', in C R. Rogers and B. Stevens, Person to Person (pp. 181-91). Lafayette, Ca: Real People Press. Rogers, C.R. (1967b), 'A silent young man', in C. R. Rogers et al. (eds.), (1967a), op. cit. (pp. 401-16). Rogers, C.R (1970), On Encounter Groups. New York: Harperand Row. Rogers, C.R. (1986), 'Carl Rogers's column: reflection of feelings', Person-Centered Review, 1, 375-77. Rogers, C.K et al. (eds.), (1967a), The Therapeutic Relationship and its Impact: a study of psychotherapy with schizophrenics. Madison: University of Wisconsin Press. Rogers, C.K et. al. (1967b), 'A dialogue between therapists', in C. R. Rogers et al. (eds.), (1967a), op. cit. (pp. 507-20). Rombauts.J. (1984), 'Empathie: actieveontvankelijkheid', in G. Lietaer, Ph. Van Praag, andJ.C.A.G. Swildens (eds.), Client-Centered Psychotherapie in Beweging (pp. 167-76). Leuven: Acco. Shlien.J. (1987), A countertheory of transference', Person-Centered Review, 2, 15-49 (comments: 153-202/455-75). Swildens, H. (1988), Procesgerichte Gesprekstherapie, Inleiding tot een gedifferentieerde toepassing van de clientgerichte begin-selen bij de behandeling van psychische stoornissen. Leuven, Amersfoort: Acco/De Horstink. Tiedemann,]. (1975), 'Angst in de therapeutische relatie', Tijdschrift voor Psychotherapie, 1, 167-71. Vanaerschot, G. (1990), 'The process of empathy: holding and letting go', in G. Lietaer, J. Rombauts, and R. Van Balen (eds.), op. cit. (pp. 269-93). Van Balen, R. (1984), 'Overdracht in client-centered thérapie. Een eerste literatuurverkenning', in G. Lietaer, Ph. H. van Praag, and J.C.A.G. Swildens (eds.), Client-Centered Psychotherapie in Beweging (pp. 207-26). Leuven: Acco. VanBalen,K (1990), 'The therapeutic relationship according to Carl Rogers: only a climate? A dialogue? Or both?', in G. Lietaer, J. Rombauts, and R. Van Balen (eds.), op. cit. (pp. 65-86). Van Kessel, W., and Van der Linden, P. (1991), 'De-hier-en-nu relatie met de therapeut: de interaktionele benadering', in J.C.A.G. Swildens, O. de Haas, G. Lietaer, and R. Van Balen (eds.), Leer-boek Gesprekstherapie: de clie'ntgerichte benadering. Amers-foort/Leuven: Acco. Wachtel, P.L. (1979), 'Contingent and non-contingent therapist response', Psychotherapy: Theory, Research and Practice, 16, 30-35. Wachtel, P.L. (1987), 'You can't go far in neutral: on the limits of therapeutic neutrality', in EL. Wachtel, Action and Insight (pp. 176-84). New York: Guilford. Winnicott, D.W. (1949), 'Hate in the countertransference', International Journey of Psychoanalysis, 30, 69-74. Yalom, I.D. (1980), Existential Psychotherapy. New York: Basic Books. Yalom, I.D. (1975), Theory and Practice of Group Psychotherapy (rev. ed.). New York: Basic Books. ЭМПАТИЯ КАК СОВОКУПНОСТЬ МИКРОПРОЦЕССОВ Грит Ванершот ВВЕДЕНИЕ Карл Роджерс полагал, что существуют три главных условия терапевтического взаимоотношения, которые позволяют клиенту осуществлять конструктивные личностные изменения, и наиболее важным из них является эмпатия (Rogers, 1957). Первое строгое определение эмпатии, сформулированное Роджерсом в 1957 году, многократно изменялось в ходе развития клиентоцентрированной теории и практики (в частности, в работах таких авторов, как Джендлин, Райс и др.). Точка зрения на эмпатию, представленная в данной главе, претендует на интеграцию отдельных ее трактовок. Я буду рассматривать эмпатию с трех позиций — с позиций терапевта, наблюдателя и клиента. Они аналогичны трем фазам эмпатического цикла, описанного БарреттЛеннардом (Barrett-Lennard, 1981). С позиции терапевта эмпатия представляет собой специфическую установку на внутреннее вслушивание, особый способ проживания, характеризующийся «процессуальной» манерой функционирования. Позиция наблюдателя касается способа передачи эмпатии. Я остановлюсь на этих двух позициях весьма кратко и вовсе не потому, что о них нечего сказать; объем статьи ограничен, и я думаю, что имеет смысл более подробно остановиться на рассмотрении точки зрения клиента. ЭМПАТИЯ КАК УСТАНОВКА При описании эмпатии как установки мы будем рассматривать внутренний процесс, который имеет место у эмпатически слушающего терапевта. С точки зрения терапевта, эмпатия есть специальный способ познания. Терапевт старается познать внутренний мир клиента. Однако никто и никогда не может сделать это непосредственно. Такое «познание» означает, что внутренний феноменологический мир и состояние сознания самого терапевта, которые действительно доступны его непосредственному восприятию, должны быть по возможности приближены или почти совпадать с феноменологическим миром и состоянием сознания клиента. Терапевт достигает этого постепенным «настраиванием» на клиента. Это «настраивание» происходит путем сравнения сигналов, идущих от клиента, с откликами терапевта. Такими сигналами могут быть как вербальные, так и невербальные проявления клиентом своих чувств. Примерами внутренних откликов являются как собственные переживания и чувства терапевта, сходные с переживаниями и чувствами клиента, так и знания из других феноменологических областей, почерпнутые из фильмов, литературы, терапевтического опыта, изучения психопатологии и т. п. Основываясь на своих внутренних чувствах, терапевт формулирует гипотезы относительно внутреннего мира клиента. В этом процессе настраивания терапевт использует свое воображение и фантазию, ставя себя на место клиента. «Встать на чье-либо место» — именно такими словами обычно описывают процесс воображения, задействованный при понимании душевного состояния другого человека. Мы полагаем, что используемый Роджерсом оборот «как если бы» можно отнести к викарному, или замещающему аспекту воображения, который является важнейшим элементом эмпатического процесса В эмпатическом переживании терапевт и клиент совместно, воедино проживают экспрессивные реакции клиента. Простой пример: клиент плачет. То, что терапевт наблюдает непосредственно, — это слезы клиента, его сдавленное дыхание, всхлипы. Терапевт соотносит эти сигналы с чувствами, которые он сам испытал: плач есть выражение боли и горя. На основании этого он делает предположение, что клиент находится в состоянии аффекта. Вместе с клиентом он отчасти переживает его боль и горе. Но это отнюдь не означает объединения или слияния переживаний. Эмпатия не есть эмоциональная идентификация. Сам терапевт как человек не испытывает этих чувств, поскольку он переживает эти боль и горе лишь временно, так как они ограничены лишь ситуацией контакта с клиентом и постоянным осознанием того факта, что эти чувства не его собственные, а принадлежат другому. Это сохранение дистанции, неслияние с клиентом также относятся Роджерсом к условию «как если бы». Однако чувства и мысли, возникающие у терапевта в ответ на переживания клиента, — это не более чем гипотезы, и они обязательно должны быть сверены с феноменологическим миром клиента. Терапевт осуществляет эту сверку выражением своего эмпатического понимания. С точки зрения терапевта, такое выражение означает проверку гипотезы относительно внутреннего мира клиента: эмпатический отклик и есть способ такой проверки. Это необходимый шаг в том процессе настраивания, благодаря которому терапевт глубже проникает в переживания клиента. Таким образом терапевт проверяет, насколько точно он видит и чувствует, то есть сравнивает свои собственные переживания с переживаниями клиента. И последующая реакция клиента на этот отклик позволяет терапевту скорректировать свое понимание, настроиться на его волну более точно и сензитивно. В терапевтическом отношении важно не то, что терапевт устраняет себя как личность, но сам способ, каким он включается в это отношение. Терапевт настраивает себя, свою личность так, что становится совершенно открытым, полностью восприимчивым ко всему, что исходит от клиента. Эта открытость — ни в коей мере не пассивное «состояние»: терапевт — не пустой короб, позволяющий другому заполнять себя. Эта открытость представляет собой, по выражению Дж. Ромбо (Rombauts, 1984), активную восприимчивость. Подобная активность предполагает действия, идущие в двух направлениях. С одной стороны, терапевт ищет в самом себе нечто, что напоминало бы ему воспринятое (увиденное, услышанное, прочувствованное) у клиента. С другой стороны, ему приходится отделять эти чувства от того особого контекста, в котором они существуют для него самого. Это двунаправленное движение необходимо для понимания клиента. Если терапевт не делает первого шага, а именно — не ищет собственных откликов, он лишь услышит сказанное клиентом, но не пропустит это через себя, не поймет смысла сказанного. Если терапевт все-таки обратится к своим чувствам, но не позаботится при этом об отделении их от того особого контекста, в котором они были представлены ему, то возникнет реальная опасность того, что вместо понимания клиента в его индивидуальности и уникальности терапевт углубится в собственные переживания и будет следовать лишь их логике. Обычно терапевт делает эти шаги почти автоматически. Трудности возникают только тогда, когда терапевт пренебрегает одним из них. Прояснить данный процесс поможет пример: рассмотрим случай клиентки, которая испытывала огромные трудности в выражении всего того, что с ней происходило. Она часто замыкалась в себе, будучи переполненной сильными эмоциями. В один из кульминационных моментов психотерапевтической сессии она сказала: «Как пароварка — вот как я себя чувствую». Терапевт ответила на это так: «Пароварка.... Это вызывает во мне чувство, как будто внутри существует огромное давление, как будто есть опасность взрыва. Вы это чувствуете?» Что в данный момент происходит с терапевтом? Она обнаружила в себе чувства, которые помогли ей понять переживания клиентки. Конечно, это только предположение, и терапевт не может быть в нем уверена, пока не увидит отклика клиента, в данном случае — согласия, сопровождающегося явным облегчением. Важно, что терапевт не связывает эти переживания с тем контекстом, который существует в ее собственном сознании. В воспоминаниях терапевта образ пароварки связан с серией приятных воспоминаний. Вне контакта с клиенткой слово «пароварка» вызывает у нее приятное чувство, напоминая о летнем отпуске, во время которого она помогала своей бабушке стерилизовать и консервировать овощи. В переживании терапевта значимый для клиента аспект пароварки присутствует, но как существующий на периферии, скорее усиливающий, нежели подавляющий спокойное чувство «пребывания с бабушкой». И все же терапевт обращается именно к этому значимому сочетанию угрозы и опасности, чтобы затем отстранить его от контекстуальной структуры, существующей в ее сознании. Именно отделение откликов, возникших в ответ на переживания клиента, от своей собственной специфической контекстуальной структуры делает понимание терапевта эмпатическим. Внутренняя установка, являющаяся основой эмпатического понимания, заключается в гибком использовании терапевтом своей личности, самого себя. Это означает, что, используя отклики, возникшие в ответ на переживания клиента, он освобождает их от своего личного опыта и придаваемого им самим значения. Иными словами, терапевту необходимо иметь «истинные, неподдельные» переживания, очищенные от всего того, что не касается клиента. Если же в этих переживаниях присутствует нечто постороннее, то они должны быть открыты клиенту для поправок и коррекции с его стороны. Ситуацию, когда все обстоит иначе, иллюстрирует следующий пример. В детстве у терапевта были весьма сложные, проблемные взаимоотношения с матерью: ее мать была сердечной и чуткой, но одновременно очень властной, контролирующей женщиной с собственническими наклонностями. Вследствие этого переживания близости и теплоты для нашего терапевта оказались связаны с властью и силой и, более того, создавали достаточно большую дистанцию в ее собственных отношениях с близкими людьми. И вот терапевт начинает наблюдать клиентку, у которой не было такого «теплого гнезда» и которая постоянно ищет «хорошую мать», чтобы компенсировать этот дефицит. Терапевт чувствует угрозу в требовании клиентки и необходимость избавить ее от «болезненного» желания близких отношений. Поскольку терапевт не способна в собственном переживании отделить теплоту и близость от силы и власти (даже если теоретически очень хорошо знает, что эти чувства не обязаны сосуществовать вместе), она не может полностью разделить взгляды клиентки. Следовательно, она не способна непредвзято консультировать клиентку, ищущую близости, и будет игнорировать все высказывания клиентки, которые могли бы изменить ее понимание проблемы. Фактически терапевт не принимает свою клиентку как уникальную личность, но лишь реагирует на нее, исходя из своей собственной проблемы. ЭМПАТИЧЕСКИЙ ОТКЛИК Для описания различных форм выражения эмпатического понимания необходимо занять позицию наблюдателя. Какие же интервенции терапевта можно назвать эмпатическими, когда работаешь с аудио- или видеозаписью терапевтической сессии? Конечно, эмпатический отклик никогда нельзя наблюдать в отрыве от его первоосновы — внутреннего опыта самого терапевта. Также нельзя рассматривать эмпатический отклик безотносительно к его влиянию на клиента. Тем не менее это не означает, что невозможно пытаться представить вербальный ответ, характерный для эмпатического понимания терапевтом клиента. Некоторые авторы описали различные способы реагирования, которые могут считаться эмпатическими. Так, типичным откликом в клиентоцентрированной терапии считают так называемое «отражение переживаний». Кроме того, есть описанный Джендлином икспириентальный отклик (Gendlin, 1968), а также вызывающие воспоминания размышления и эмпатическая оценка по Раису (Rice, 1974, 1990). Икспириентальный отклик так же, как вызывающие воспоминания отражения и эмпатическая оценка, является формой развития отражения переживаний. Терапевты клиентоцентрированного направления почувствовали настоятельную необходимость поиска и формулирования последующих, более дифференцированных форм отражения переживаний в целях выявления активного аспекта эмпатического типа реагирования. Дело в том, что три главных терапевтических условия, описанных Роджерсом в качестве необходимых и достаточных для позитивного личностного изменения, были восприняты психотерапевтами иных направлений и школ как действительно необходимые, но не как достаточные. Следствием данного обстоятельства стала нависшая над клиентоцентрированной терапией опасность поглощения другими школами психотерапии, представители которых считали клиентоцентрированный метод приемлемым лишь для создания атмосферы конфиденциальности — благоприятного фона для самых различных психотерапевтических интервенций. Существовала опасность, что практикующие психотерапевты утратят понимание того факта, что клиентоцентрированная терапия действенна и активна сама по себе. Некоторые сотрудники и ученики Роджерса начали придавать особое значение теории процесса (Gendlin, 1968, 1970, 1974; Rice, 1974, 1983, 1984). Они старались найти и проанализировать пути, которыми клиенты приходят к позитивным изменениям. Делали они это для того, чтобы ясно описать те терапевтические интервенции, которые содействуют данным изменениям. Зачастую они исходили из многолетнего опыта работы с использованием отражения переживаний и стремились выявить те способы отражения, которые делают работу клиента действительно эффективной. Терапевт, между тем, может искать и другие, более индивидуальные способы, чтобы передать свое эмпатическое понимание. Некоторые из них описаны Боцартом в его статье «Способы эмпатии, выходящие за пределы отражения» (Bozarth, 1984). ВОСПРИНЯТАЯ ЭМПАТИЯ, ИЛИ ПЕРЕЖИВАНИЕ ЭМПАТИИ ЧЕЛОВЕКОМ, К КОТОРОМУ ПРОЯВЛЯЮТ ЭМПАТИЮ Теперь позвольте мне вернуться к основной теме статьи: к эмпатии с точки зрения клиента. «Как я чувствую себя, когда мне эмпатизируют?» — таков вопрос. В этой связи мы можем вспомнить, что Барретт-Леннард, рассматривая три фазы эмпатического цикла, называет третью фазу «воспринятой эмпатией, или переживание эмпатии человеком, к которому проявляют эмпатию» (Barrett-Lennard, 1981, р. 95). Барретт-Леннард обращается здесь к установленному Роджерсом важному условию, а именно к тому, что клиент должен воспринять эмпатию терапевта. Это условие кажется очевидным, но оно часто упускается из виду. Роджерс писал: «Как было установлено, решающим условием является хотя бы минимальное ощущение клиентом принятия и эмпатии, которые терапевт испытывает по отношению к нему. И если клиент не будет ощущать к себе такого отношения терапевта, тогда с его стороны не возникнет подобных чувств, а это значит, что терапевтический процесс не может быть начат. Поскольку установки терапевта не могут быть осознаны клиентом непосредственно, то будет более правильным сказать, что поведение терапевта и его слова воспринимаются клиентом как выражение того, что терапевт в какой-то мере принимает и понимает его» (Rogers, 1957, р. 99). Тогда возникает вопрос: если клиент ощущает эмпатию терапевта, какое влияние она на него оказывает? Другими словами, каков терапевтический эффект эмпатии? Является ли она важнейшим фактором взаимоотношений или же просто сопутствующим фактором (Rice, 1983)? Обусловлен ли терапевтический эффект эмпатии создаваемой ею атмосферой или же непосредственным воздействием конкретной эмпатической реакции? Ясно, что мы должны говорить не о каком-то одном, отдельном терапевтическом последствии эмпатии, а о том, что у клиента индуцируется сразу несколько микропроцессов, и именно их я собираюсь обсудить далее. ПОСЛЕДСТВИЯ АТМОСФЕРЫ ЭМПАТИИ Терапевтический эффект эмпатии как первичный фактор установления взаимоотношений всегда предполагает наличие двух других главных условий. Частью эмпатической вовлеченности и эмпатической реакции терапевта являются безусловное позитивное принятие и конгруэнтность (Wexler, 1974; Rogers, 1975). Эмпатическая реакция — это наиболее важный для терапевта способ сообщить клиенту о принятии, преданности, теплоте и подлинной приверженности. В чем же состоит тогда икспириентальное воздействие этой подлинной и принимающей эмпатической атмосферы? 1. Ощущение своей ценности и принятости Терапевт только тогда может быть эмпатически вовлечен в мир клиента, когда он ценит и принимает клиента таким, какой он есть, и главным образом — как обращающееся за помощью человеческое существо, наделенное только ему присущими способностями к росту и развитию. Это означает, что терапевт — определенным образом — действительно беспокоится о своем клиенте и заботится о нем. Нельзя быть хорошим терапевтом, не заботясь о людях, не переживая любое позитивное изменение клиента, не испытывая счастья от его самых незначительных поступательных шагов, не поддерживая процесс его роста. Клиент, ощущая это отношение терапевта, постепенно начинает воспринимать себя стоящим человеком. Он учится ценить себя как человека не только потому, что хорошо работает или всегда исполняет то, о чем его просят другие, но и потому, что учится заботиться о самом себе. Барретт-Леннард описывает это так: «То обстоятельство, что нас выслушали и услышали, особенно в напряженной и стесненной обстановке, помогает нам почувствовать уверенность в себе. Мы видим свое отражение в зеркале другого человека, ощущаем свою причастность к человечеству и понимаем, что мы не одиноки. Мы видим, что наш образ многогранен и изменчив, и ощущаем в себе новые возможности. Неявное есть элемент исцеления и роста» (Barrett-Lennard, 1988, р. 419). 2. Ощущение себя самостоятельной, самоценной и обладающей собственной идентичностью личностью Эмпатизирующий терапевт подтверждает право клиента на существование. Обретение чувства «я могу существовать» — это более фундаментальное и более экзистенциальное икспириентальное знание, чем упомянутое выше ощущение «я чего-то стою». Каждый человек чувствует крайнюю необходимость в подтверждении своего существования со стороны других. Признание другим — это основа для развития человеком собственной идентичности. В этой связи Роджерс цитирует Лэнга, сказавшего: «...ощущение моей идентичности предполагает существование другого, кому я известен» (Rogers, 1975, р. 139). 3. Обретение способности принимать свои собственные чувства Эмпатия безоценочна. Терапевт, проявляющий эмпатию, не осуждает, не выносит оценки. Клиент ощущает, что он может выражать свои чувства без деструктивных последствий, без отвержения себя терапевтом. Так облегчается самопринятие. Процитируем в этой связи Роджерса: «Если меня не осуждают, то, может быть, я не так ужасен или ненормален, как я думал. Может быть, мне не следует судить себя так сурово» (Rogers, 1975). 4. Преодоление отчуждения Когда клиент чувствует, что то, о чем он говорит, несомненно имеет значение для терапевта, достигается двойной эффект: клиент не только ощущает себя самого более значимым, но и начинает понимать, что он не такой уж ненормальный, странный и чудаковатый, как он раньше думал и чего так боялся. Роджерс описывает эти переживания от лица воображаемого клиента следующим образом: «Я говорил о сокровенных, скрываемых отчасти даже от самого себя чувствах, о чувствах странных, возможно, ненормальных, — тех чувствах, которыми я не только ни с кем не делился, но которые оставались неясными даже для меня. И все же другой человек понял мои чувства, понял их даже более ясно, чем я. И если кто-то еще знает о моих чувствах и понимает их, тогда я не так уж странен, не так отчужден или отвергнут. Я что-то значу для другого человека. Значит, я установил связь и даже отношения с другими. И я больше не одинок» (Rogers, 1975, р. 7). Роджерс полагает, что этот пример может объяснить один из наиболее значимых результатов в исследовании шизофрении: у пациентов, консультировавшихся у психотерапевтов с выраженной способностью к эмпатии, наблюдалось резкое снижение шизофренической патологии. 5. Развитие способности доверять собственному опыту Терапевт, проявляющий эмпатию, концентрируется на переживаниях клиента и следует за ними. Таким образом клиент постепенно учится концентрироваться на своих переживаниях, и в ходе терапии он начинает понимать, что он может положиться на свой опыт и что этот опыт может руководить его поведением. Эта способность может пригодиться ему впоследствии при решении новых проблем. Клиентоцентрированная терапия не имеет дела с симптомами, а учит клиента взаимодействовать с собой и с окружающим миром иным, икспириентальным путем. «Многие люди, обратившиеся за психотерапевтической помощью, видят себя либо идущими наугад, без надежного путеводителя, либо следующими по маршрутам, жестко заданным извне, либо стоящими перед каждым новым выбором с ощущением, что им недостает данных для принятия решения. Однако ключ ко многим решениям находится во внутреннем знании. И если клиент сможет войти с ним в соприкосновение и начнет использовать его как заслуживающий доверия путеводитель, то он сможет более уверенно распоряжаться собственной жизнью» (Rice, 1983, р. 44). ВОЗДЕЙСТВИЕ КОНКРЕТНОЙ ЭМПАТИЧЕСКОЙ РЕАКЦИИ ТЕРАПЕВТА Обсудив возможности эмпатии в обеспечении терапевтического климата, обратимся теперь к ее роли в решении терапевтической задачи. Райс (Rice, 1983) определяет факторы терапевтических взаимоотношений, обусловленных данной задачей, как такие, которые дают клиенту возможность продуктивно овладевать различными подходами к самопознанию и росту. В любой терапии клиент вовлечен в последовательность терапевтических задач, которые мы можем считать составными компонентами единого терапевтического процесса. Факторы взаимоотношений, обусловленные задачей,— это те аспекты межличностных взаимодействий, которые способствуют постановке и выполнению терапевтических задач. Само терапевтическое взаимоотношение здесь понимается как рабочая среда. Эмпатия терапевта есть не только первостепенный по своей важности фактор взаимоотношений, но и фактор, в значительной степени содействующий решению определенных задач, способствующий определенным микропроцессам. Теперь мы подробно их рассмотрим. Существуют две основные группы микропроцессов: 1) углубление и фасилитация переживаемого и 2) когнитивное переструктурирование. Это деление, конечно, условное, оно осуществляется в дидактических целях. Следует сразу же подчеркнуть, что в сложной реальности терапии эти процессы тесно взаимосвязаны. 1. Углубление и фасилитация переживаемого Роджерс писал: «Когда люди чувствуют, что их понимают, они начинают теснее соприкасаться с более широким диапазоном своих переживаний. Это дает им возможность лучше понять себя и более гибко управлять своим поведением. Если эмпатия была верной и глубокой, они смогут дать волю потоку своих переживаний и позволить ему свободно течь по своему руслу» (Rogers, 1975, р. 8). В описанном Роджерсом процессе углубления и облегчения переживаемого, который начинается с ощущения эмпатической понятости себя другим человеком, мы можем выделить два микропроцесса: 1. Вхождение в более непосредственный и тесный контакт с переживаемым Важное значение эмпатического отклика состоит в том, что он помогает клиенту достичь большего контакта с содержанием проговариваемого и ощущаемого в данный момент. Мы считаем, что в этом — одна из основных функций точной эмпатии первого уровня. Верное отражение переживаний помогает клиенту глубже понять то, что он пытался сказать, и постичь эмоциональную нагрузку его слов. «Вам надо оживить то, о чем вы только что говорили» — таков совет Мартина терапевту (Martin, 1983). Скрупулезное отражение чувств замедляет рассказ клиента. В итоге у клиента появляется время и возможность глубже осмыслить свои слова и более полно пережить их воздействие. Тем самым терапевт помогает клиенту реально воспринять то, что он сам только что сказал. В этом случае эмпатический отклик выполняет критическую функцию. Мартин (Martin, 1983) сравнивает работу эмпатизирующего терапевта с работой художника. Терапевт собирает весь материал, который клиент приносит во фрагментах, складывает их вместе и, держа перед клиентом как яркую картину, говорит ему: «Посмотри: это то, что ты сказал. Мы должны посмотреть на сказанное во всей его сложности и запутанности. Смотри» (Martin, 1983, р. 32). Более того, точное отражение чувств помогает клиенту более остро и цельно пережить то, что он в данный момент хочет выразить. После точного пересказа или даже после пошагового повтора сказанного клиентом терапевт зачастую слышит: «Это не то, что я имел в виду, это больше похоже на...» Остается лишь надеяться, что терапевт не отреагирует на это так: «Но вы только что сами это сказали!» — и будет достаточно благоразумен, чтобы понять: бывшее минуту назад правдой уже не совпадает с теперешним переживанием клиента. Отклик в форме переживания означает, что реакция терапевта направлена на первопричину, порождающую слова, а не на слова как таковые. Именно через этот процесс проходит клиент. Он тоже глубже постигает первопричину своих слов и потому может более точно высказать то, что раньше выражалось им весьма неопределенно. Джендлин (Gendlin, 1970) называет это важной стадией процесса фокусирования — обращением к ощущаемому «нутром» смыслу, что дает непосредственный доступ к содержанию переживаний. «Если клиент выслушан с пониманием и получил ответ терапевта, то он может прямо обратиться к внутреннему содержанию своей проблемы. Затем на какой-то момент он может отложить в сторону свои лучшие надежды или худшие опасения по поводу того, что он такой, какой есть, и обратиться прямо к смыслу сказанных им слов. Затем он может сказать примерно следующее: "Хорошо, я знаю, что в этом нет смысла, но все же тут чтото есть" — или: "Мне абсолютно неясно, что со мной происходит, но я достаточно определенно это чувствую"» (Gendlin, 1970, р. 142). В этом отрывке описана важная составляющая процесса вхождения клиента в больший контакт с его собственными переживаниями: терапевт, посредством своей эмпатической вовлеченности, выраженной в его эмпатическом отклике, помогает клиенту противостоять тому внутреннему критику, который стремится представить прочувствованные ощущения как бесполезные, нереалистичные, саморазрушительные или нелепые. Таким образом у клиента появляется возможность непосредственно обратиться к своим переживаниям. Он, например, может сказать: «Чувствую, что со мной должно произойти что-то страшное и ужасное. Однако это, конечно, смешно. Нужно лишь принять все это. Однако я ощущаю, что близок к панике». Когда клиенту, консультируемому эмпатически реагирующим терапевтом, удается удержать свое внимание на смутно осознаваемой, но тем не менее явно ощущаемой внутренней реакции, он получает возможность выразить словами некоторые ее основные аспекты. Как только клиенту удается сформулировать некоторые основные аспекты прочувствованного ощущения, он обычно начинает более интенсивно и ярко переживать значение своих чувств. Клиент испытывает все больше энтузиазма и надежды, прямо обращаясь к себе. Такое прямое обращение к своим внутренним переживаниям все более и более расценивается как: «Я в контакте с самим собой». Достижение большего контакта с самим собой — это весьма болезненный, но в то же самое время и умиротворяющий, приносящий облегчение процесс. Болезненный — потому, что клиенту часто приходится иметь дело с чувствами, доставляющими дискомфорт, со смутной тревогой, что «что-то не так», с тем, что можно назвать непривлекательной темой для разговора. Но все же парадокс состоит в том, что как только клиент решился обсудить неприятную, пугающую его тему, собрался сосредоточить свое внимание на прочувствованных ощущениях по поводу того, о чем он говорит, его тревога ослабевает. Чем ближе клиент подходит к осмыслению некоторых сторон того, что его пугает, тем больше он испытывает облегчение. Прямое обращение к значению переживаемых чувств приносит даже улучшение физического самочувствия. Суммируя все сказанное, можно утверждать, что клиент, выслушивая от терапевта «повторы» своих высказываний, позволяет и дает возможность (место и время) резонировать своим собственным словам. Поэтому он может лучше понять первопричину своих слов и, прислушиваясь ко всему своему физическому состоянию, может более отчетливо и определенно сформулировать словами то, что он хочет выразить (см. «достижение более отчетливого контакта...» по Раису и Гринбергу: Rice and Greenberg, 1990). 2. Переход к новым аспектам переживаемого Эмпатический отклик терапевта приводит клиента в соприкосновение с теми сторонами переживаемого, которые он до этого едва ли осознавал. Такой отклик помогает клиенту продвигаться все дальше и дальше в «джунгли» переживаемого. Особенно сильно этот процесс стимулирует глубокий эмпатический отклик. Под «глубоким эмпатическим откликом» я имею в виду продвинутую эмпатию, эмпатическую догадку, эмпатическое непонимание, исследовательские вопросы, предположительные суждения, ответные переживания и всплывающие в памяти чувства. Эмпатический отклик помогает выявить скрытое. В некоторых случаях он может реально помочь восполнить переживания клиента — это происходит тогда, когда клиент, исследуя свой собственный опыт, как бы наталкивается на стену и совершенно сбивается с пути. Таким образом эмпатизирующий терапевт активно включается в разблокирование переживаний клиента. Он может использовать точную символизацию — подходящее слово или правильный вопрос в нужный момент, — которая вновь внесет в процесс определенные аспекты неосознанного переживания. В терапии клиент концентрируется на переживаемом, особенно на своем прочувствованном ощущении: неясном, реальном, физически ощущаемом чувстве, нуждающемся в объяснении. Прочувствованное ощущение — это, так сказать, точка соприкосновения с тем, что в данный момент представляет собой неявно выраженное переживаемое. Прочувствованное ощущение, с которым клиент соприкасается в данный момент, взаимодействует с символами (словами, образами, возникшими у клиента или предлагаемыми ему терапевтом). При этом выявляются скрытые значения, вырисовывается целостное понимание. Символ может привнести часть неявно выраженного переживаемого в процесс осознания конкретного ощущения, что снова может раскрыться в новых символах. Именно этот процесс мы здесь и обсуждаем. Например, клиентка обратилась к терапевту с жалобами на «плохое самочувствие», осмысливая его как свидетельство болезни. Она жаловалась на головокружение, боли в желудке, приступы тошноты и другие физические симптомы, которые вызывали у нее тревогу. В процессе психотерапии она начала выяснять, что означает эта всепоглощающая тревога, откуда она появилась и т. д. Однажды, когда клиентка в очередной раз сказала терапевту о своем чрезвычайно плохом самочувствии на прошлой неделе, терапевт привлек ее внимание к факту, что «чувствую себя плохо» может также означать «чувствую себя неправильно». Таким образом, терапевт придал другое значение утверждению клиентки, то есть перевел ее утверждение «плохо» в моральный контекст «хорошо или плохо». Это вызвало в клиентке множество откликов. К ней вернулись воспоминания об ощущении себя грешной и плохой, когда она делала что-то, что не нравилось ее родителям или школьной учительнице. Таким образом, плохое самочувствие можно представить как перемещение на физический уровень своего негативного образа. И этот образ, эти скрытые значения стали доступными для клиентки или, другими словами, были включены в процесс благодаря усилиям терапевта. И поскольку сам клиент часто не в состоянии подыскать для себя подходящую символизацию, то подобный вклад терапевта, без сомнения, можно назвать стимулирующим. Поэтому взаимодействие между переживанием и символами, которое могло бы приостановиться без такого содействия терапевта, может теперь продолжаться. Так клиент получает больший доступ к своим переживаниям, входит в соприкосновение с более обширной частью своего чувственного мира и в этом смысле становится более конгруэнтным. Джендлин (Gendlin, 1970) называет этот процесс «раскрытием». Переживаемое раскрывается постепенным и последовательным прояснением прочувствованного ощущения, а также резким «открыванием», при котором клиент испытывает значительное физическое облегчение и внезапное понимание. Зачастую это понимание еще не вполне осознанно: клиент еще не нашел слов высказать то, что, собственно, он «получил», но знает, что может об этом говорить. Раскрытие прочувствованного ощущения не приносит решения: выявление скрытого не решает проблем. Но все же нечто уже изменилось. Прежние чувства теперь имеют более широкое значение. Например, смутно ощущаемая тревога, возникшая в некой ситуации и, казалось бы, не имеющая причины, теперь становится совершенно понятной. «Конечно, вот почему я так боюсь», — открывает для себя клиент. Как только проблема представлена в таком виде, с ней уже кое-что можно сделать. И даже если не возникает немедленного решения, нечто все-таки изменилось: клиенту стало легче оттого, что он теперь стал понятнее самому себе, или оттого, что наладил более тесный контакт с самим собой. И клиент, с точки зрения этого вновь приобретенного самопознания, совершенно по-новому переживает и перерабатывает те же самые ситуации и проблемы. Прояснение скрытых сторон переживаний или значений «на грани» «осмысленных» чувств может быть весьма болезненным. Например, клиент рассказывает терапевту, что когда он оказался в тяжелой ситуации, то сначала уединился, а затем дал волю своим чувствам. При этом клиент лишь воображает то место, куда он удалился. Терапевт просит подробнее описать это место. Клиент описывает подземелье в средневековом замке: толстые прочные стены, покой', тишина, никаких непрошеных гостей, безопасность. Терапевт представляет себе подземелье таким, каким его описывает клиент, но также отмечает, что образ подземелья вызывает в нем самом ощущения холода, мрака, покинутости и одиночества. Клиент задет и шокирован так, что у него перехватывает дыхание. В этот миг он соприкоснулся со своим глубочайшим одиночеством, которое так много лет пытался отрицать. Эмпатическая рефлексия терапевта заставила клиента соприкоснуться с очень болезненными переживаниями, которые помогли ему яснее ощутить смутное чувство неудовлетворенности и отчетливее понять, что оно означает. 2. Когнитивное переструктурирование Эмпатический отклик терапевта также играет важную роль в когнитивной переработке разнообразной информации, получаемой клиентом. Этот отклик более значим, чем информация, поступающая к клиенту как из внутренних, так и из внешних источников. Векслер, наиболее видный представитель когнитивного направления, определяет терапевта как «искусственный информационный процессор» (Wexler, 1974, р. 97). Терапевт выполняет эту функцию посредством эмпатического отклика. Эмпатический отклик, но мнению Векслера,— это попытка структурировать и сформулировать значение той информации, которая поступает к клиенту. Хороший эмпатический отклик помогает клиенту более полно охватить и структурировать получаемую им информацию — по сравнению с тем, как это бы он сделал самостоятельно. Прояснить эту мысль можно на примере (Martin, 1983, p.36). Клиент говорит: «Много раз мне казалось, будто люди... я не знаю... по-настоящему противны... нет, не противны... они милы, как мне кажется... по крайней мере некоторые... которых я знаю». Терапевт может ответить: «Я не уверен, что полностью понял сказанное, но позвольте мне попробовать понять. Похоже, вы оказались в замешательстве... пытаясь понять, как относятся к вам люди. Те, кто значим для вас, как вы полагаете, кажутся милыми, но в то же самое время это не совсем так, потому что они в некотором отношении вам неприятны. Это близко к тому, что вы имеете в виду?» Терапевт, структурируя несвязную речь клиента, в то же время структурирует и его чувства. Каким же образом хороший эмпатический отклик облегчает переработку информации? Поставим этот вопрос иначе: какие свойства хорошего эмпатического отклика способствуют лучшей переработке информации? Выделим три микропроцесса, три различных способа, посредством которых эмпатический отклик способствует лучшей переработке информации. Это (1) фокусирование внимания клиента, (2) припоминание и (3) упорядочение информации. Когда высказывания клиента указывают на наличие автоматической и ограниченной модели схематической переработки, тогда терапевт, эмпатически реагируя, может вызвать один из этих трех процессов. Конкретные признаки, указывающие на такую автоматическую и ограниченную информационную переработку, следующие: описание сложного переживания коротко и сжато; многозначительные высказывания, богатые субъективными значениями, не совсем понятными терапевту; стереотипные уточнения типа «надо», «следует», «должен» (Toukmanian, 1990, р. 313). 1. Фокусирование внимания клиента Эмпатические интервенции терапевта, направленные на те признаки, которые указывают на ограниченную переработку информации клиентом, заключаются в том, чтобы фокусировать на них внимание клиента посредством пересказа, отражений и предложений пояснить сказанное (Toukmanian, 1990, р. 313; Wexler, 1974). Эмпатический отклик сосредоточивает внимание клиента на тех аспектах информации, которые сам клиент игнорирует. Клиент склонен отбирать те аспекты значения, которые легче и быстрее всего могут быть организованы в рамках уже существующих у него правил и схем. Это приводит к утрате клиентом информации, значимой для последующей переработки, а зачастую утрачивается именно та информация, которая могла бы изменить истолкование и переживание клиентом данной ситуации. Приведем пример: женщина, по опыту знающая Мужчин как авторитарных, грубых в обращении и агрессивных, будет склонна видеть в каждом мужчине только эти черты и игнорировать такие их свойства как нежность, способность проявлять внимание и заботу. Другой пример: клиентка постоянно говорит о нелегких женских обязанностях и той тревоге, которую вызывает в ней постоянная мысль о бремени этих забот. Но она никогда не упоминает о позитивной стороне жизни, то есть о возможности принимать свои собственные решения, делать свой собственный выбор, пользоваться большей свободой, делать то, что она хочет, когда хочет и как хочет. Когда терапевт обращает ее внимание на все эти возможности, она сначала испытывает удивление. Но чем глубже «просачивается» в нее эта мысль, тем большее облегчение она испытывает. Ограниченность объема кратковременной памяти часто приводит к тому, что клиент лишь слегка касается некоторой информации, но упускает ее из виду из-за поступления другой. Тогда терапевту следует повторно сфокусировать внимание клиента на предыдущей информации, иначе она будет утеряна. Терапевту сделать это легче, чем клиенту, потому что у него, по сравнению с последним, актуализировано гораздо меньше информации. Подводя итог, можно сказать, что терапевт заботится о том, чтобы никакая значимая информация не была потеряна для переработки клиентом. Чтобы выполнить это, терапевту следует сохранять необходимую дистанцию и не дать увлечь себя в сторону ограниченному процессу переработки, в который спонтанно вовлечен клиент. Выше мы утверждали, что терапевт фокусирует внимание на значимой информации, которая упускается клиентом. Тогда возникает вопрос: что есть значимая информация, а что — нет? Что является критерием для терапевта, чем руководствуется терапевт при отборе значимых фактов, а что следует игнорировать? Векслер отвечает, что терапевт должен отбирать те аспекты, которые являются значимыми для центральных моментов жизнедеятельности клиента или же кажутся незавершенными и трудными для переработки. Другими словами, это аспекты, значимые для клиента в том или ином отношении. Они сами обнаруживают себя в таких невербальных проявлениях, как, например, дрожь в голосе, подрагивающие губы, неожиданная смена позы и т. п. Именно в такой момент терапевт может прервать рассказ клиента и сказать примерно следующее: «У меня такое ощущение, что в сказанном вами есть нечто такое, что как-то вас задевает. Вы можете остановиться на этом чуть подробнее?» Таким образом он может сфокусировать внимание клиента на этом моменте. 2. Припоминание информации Второй микропроцесс имеет отношение к припоминанию необходимой информации, а именно информации, ассоциированной с разными сторонами некоего определенного опыта. Тукманян называет этот процесс фасилитацией припоминания прошлого опыта (Toukmanian, 1990, р. 314). Векслер и Райс называют его выявлением новых или утраченных смыслов (Rice, 1974, 1984; Wexler, 1974). Терапевт старается помочь клиенту восстановить прошлый опыт настолько полно, насколько это возможно. Эмпатический отклик помогает извлекать из памяти забытые воспоминания. Вызывающие воспоминания отражения, описанные Райсом, являются самым лучшим средством оживления воспоминаний. Этот микропроцесс служит двум главным целям. Во-первых, он помогает клиенту получить более полную информацию для его дальнейшего самоисследования. Во-вторых, он предоставляет терапевту возможность установить тот опыт клиента, который был неадекватно переработан в прошлом, и убедиться в том, что теперь он проработан. Поскольку переработка информации в большей степени опирается теперь на данные опыта, клиент получает возможность сломать старые, ограничивающие схемы и заменить их новыми, позволяющими более точно перерабатывать все значимые икспириентальные данные. 3. Упорядочение информации Хорошее упорядочение информации ведет к дальнейшей дифференциации и интеграции новых аспектов проблемы. Но если клиент сам пытается упорядочить информацию, зачастую это приводит либо к затруднениям в дальнейшей переработке, либо к полной остановке этого процесса. Эмпатический отклик терапевта может облегчить дальнейшую дифференциацию и интеграцию новых сторон проблемы. . Терапевт фокусирует свой дифференцирующий эмпатический отклик на том значимом аспекте информации, вызванной из памяти клиента, который был им неадекватно переработан. Этот отклик помогает клиенту более ясно увидеть и четко проработать определенный аспект проблемы. Или, другими словами, надо поставить вопрос о недостаточно дифференцированных сторонах проблемы таким образом, чтобы клиент смог проработать их самостоятельно. Тукманян приводит пример, в котором клиентка сообщает своему терапевту, что данная ситуация является для нее «эмоциональной расплатой». Терапевт ставит вопрос об этом выражении «эмоциональная расплата», чтобы подвести клиентку к прояснению того смысла, который имеет для нее это выражение. С помощью интегрирующего эмпатического отклика терапевт стремится уловить общий смысл тех нюансов, которые сам клиент в данный момент синтезировать не в состоянии. Пример поможет пояснить этот процесс. Это пример из статьи Векслера (Wexler, 1974). Клиентка обсуждает свои взаимоотношения с мужем, которого она собирается оставить. К1: Я чувствую, что мне не надо столь сильно винить себя за то, что я не любила его. Я чувствую, что вроде бы заботилась о нем. Но я думаю, наверное, это хорошо, что о ком-то ты можешь заботиться только так, а ком-то — больше. И я знаю, что могу заботиться о ком-то намного больше, чем заботилась о нем. Или, может быть, я себя обманываю. Я не знаю. T1: Но вы так чувствуете. Возможно, вы — а в чем-то он — не можете заботиться о другом человеке с той любовью, на которую способны. К2: Именно так! И это именно то, что я хочу — заботиться о ком-то в полную силу, от всей своей души... И я хочу, чтобы другие точно так же заботились обо мне. Иногда различие, существующее между дифференцирующей и интегрирующей формами эмпатии, может быть до некоторой степени стерто. Подчас эмпатический отклик обслуживает обе эти функции. Для клиентов, неупорядоченно перерабатывающих информацию, отклик терапевта зачастую будет выполнять интегрирующую функцию, поскольку такие клиенты склонны прорабатывать сразу несколько аспектов своего опыта, но не в состоянии синтезировать их и определить общий смысл. Например, клиент рассказывает одну историю за другой. Эти истории никак не связаны между собой. Дело терапевта — понять эти рассказы, то есть определить значение каждого из них. Терапевт должен спросить себя: что хочет сообщить клиент? И только после того, как терапевт поймет значение очередного рассказа, клиент может переходить к следующему. Важно, чтобы терапевт концентрировался на значении, общем смысле рассказа, а не на его конкретном содержании. Дифференцирующий отклик уместен тогда, когда клиент стремится к преждевременному завершению переработки информации, оставляя важные стороны без тщательной проработки. В результате клиенту не удается изменить свои переживания. Недостаточная проработка информации довольно типична для терапии. Поэтому дифференцирующий отклик терапевта — часто встречающаяся интервенция. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Эмпатизирование — это процесс взаимодействия между двумя людьми, в ходе которого человек, проявляющий эмпатию, постоянно готов настраиваться на другого. Это означает, что эмпатизирующий готов на время отвлечься от своих собственных переживаний и представлений. Эмпатически слушающий терапевт непрерывно и плавно лавирует между «обращением к себе» и «отодвиганием себя в сторону». Следовательно, терапевт должен действовать процессуально ориентированным способом. Чтобы эмпатически понять клиента, терапевт использует различные коммуникативные средства, которые имеет в своем распоряжении человек: вербальные и невербальные; наблюдение, слушание, настраивание, говорение... и снова наблюдение, слушание, настраивание и т. д. В данном контексте «настраивание» — это нахождение терапевтом в самом себе переживаний, образов, воспоминаний и смыслов, соответствующих тому, что он ощущает (видит, слышит, чувствует) вместе с клиентом. Эмпатизирующий терапевт обращается не только к когнитивным возможностям клиента: включено также и его телесное ощущение. Он старается быть реально ощутимым для клиента и установить с ним подлинный контакт. Для этого эмпатически слушающий терапевт постоянно побуждает клиента раскрываться не только для него, но также для самого себя. Тем самым терапевт приглашает клиента стать в большей степени самим собой. Проявляющий эмпатию терапевт не только предлагает клиенту комфорт и теплое понимание, бальзам для ран и одиночества, но также побуждает его к внутренней работе. Он ставит клиента перед лицом трудной и часто болезненной задачи дальнейшего исследования своих переживаний. Эмпатизирующий терапевт предлагает клиенту не «теплое гнездо», чтобы тот в нем согрелся, но скорее понимающее отношение, в котором, с одной стороны, проявляет уважение к его уникальности, а с другой стороны — постоянно призывает его расти. Результаты исследований позволяют утверждать, что эмпатия (особенно эмпатия, воспринимаемая клиентом) является важной терапевтической переменной. Тем не менее проведенные к настоящему времени исследования эмпатии не позволяют подтвердить предположение Роджерса о том, что эмпатия — необходимое базовое условие личностных изменений, поскольку, во-первых, остается еще много вопросов относительно конструктивной валидности операционального определения эмпатии и, во-вторых, в большинстве проведенных исследований, изучались только некоторые составляющие эмпатической установки. В заключение мне хотелось бы сказать несколько слов по поводу обучения эмпатии. Быть эмпатизирующим — это не дар, принадлежащий лишь немногим, и не техника, которую можно освоить без приверженности и вовлеченности. Это глубинная человеческая способность к контакту, которую можно совершенствовать. А для этой цели требуется как обучение коммуникативным навыкам, так и работа над своей собственной личностью посредством индивидуальной терапии. При обучении эмпатии оба эти аспекта требуют нашего внимания. Мне хотелось бы завершить главу, процитировав Роджерса. Он прекрасно выражает самую суть нашего обсуждения: «Возможно, это описание проясняет то обстоятельство, что эмпатизирование — это сложный, предъявляющий много требований, преисполненный силы, и, кроме того, утонченный и благородный способ бытия» (Rogers, 1975, р. 4). Литература Barrett-Lennard, G.T. (1981), 'The empathy cycle: refinement of a nuclear concept', Journal of Counseling Psychology, 28, 91-100. Barrett-Lennard, G.T. (1988), 'Listening', Person-Centered Review, 3 (4), 410-25. Bozarth, J.D. (1984), 'Beyond reflection: emergent modes of empathy', in R.F. Levant and J.M. Shlien (eds.), Client-Centered Therapy and the Person-Centered Approach: new directions in theory, research and practice (pp. 59-75). New York: Praeger. Gendlin, E.T.. (1968), 'The experiential response', in E. Hammer (ed.), The Use of Interpretation in Treatment (pp. 208-27). New York: Grune and Stratton. Gendlin, E.T. (1970), 'A theory of personality change', in J.T. Hart and T.M. Tomlinson (eds.), New Directions in Client-Centered Therapy (pp. 129-74). Boston: Houghton Mifflin. Gendlin, E.T. (1974), 'Client-centered and experiential psychotherapy', in D.A. Wexler and L.N. Rice (eds.), Innovations in Client-Centered Therapy (pp. 211-46). New York: John Wiley and Sons. Martin, D.G. (1983), Counseling and Therapy Skills. Belmont, Ca.: Brooks and Cole. Rice, L.N. (1974), 'The evocative function of the therapist', in D.A. Wexler and L.N. Rice (eds.), Innovations in Client-Centered Therapy (pp. 289-311). New York: John Wiley and Sons. Rice, L.N. (1983), 'The relationship in client-centered therapy', in N.J. Lambert (ed.), Psychotherapy and Patient Relationship (pp. 36-60). Homewood: Dow Jones-Irwin. Rice, L.N. (1984), 'Client-tasks in client-centered therapy', in R.F. Levant and J.M. Shlien (eds.), Client-Centered Therapy and the Person-Centered Approach: new directions in theory, research and practice (pp. 182-202). New York: Praeger. Rice, L.N, and Greenberg, L.S. (1990), 'Fundamental dimensions in experiential therapy: new directions in research', in G. Lietaer, J. Rombauts, and R. Van Balen (eds.), Client-Centered and Experiential Psychotherapy in the Nineties (pp. 397-414). Leuven: University Press. Rogers, C.R. (1957), 'The necessary and sufficient conditions of therapeutic personality change', journal of Consulting Psychology, 21, 79-103. Rogers, C.R. (1975), 'Empathy: an unappreciated way of being', The - Counseling Psychologist, 5(2), 2-10. Rombauts, J. (1984), 'Empathie: actieve ontvankelijkheid', in G. Lietaer, Ph. van Praag, and J. Swildens (eds.), Client-Centered Psychotherapie in Beweging (pp. 167-76). Leuven: Acco. Toukmanian, S.G. (1990), 'A schema-based information processing perspective on client change in experiential psychotherapy', in G. Lietaer, J. Rombauts and R. Van Balen (eds.), ClientCentered and Experiential Psychotherapy in the Nineties (pp. 309-26). Leuven: University Press. Wexler, D.A. (1974), 'A cognitive theory of experiencing, self-actualization, and therapeutic process', in D.A. Wexler and L.N. Rice (eds.), Innovations in Client-Centered Therapy (pp. 49-116). New York: J. Wiley and Sons. ЛЮБОВЬ КАК НЕОБХОДИМОЕ УСЛОВИЕ: КЛИЕНТОЦЕНТРИРОВАННЫЙ ПОДХОД ЗА ПРЕДЕЛАМИ Я Дэвид Брэзиер ПРЕДИСЛОВИЕ Карл Роджерс был убежден, что «заниматься психотерапией невозможно, не определив основных представлений о природе человека». Он утверждал: «Желательно, чтобы такие основополагающие представления были эксплицированы и четко сформулированы» (Rogers, 1957, см.: CRR, р. 402). Данная глава — вклад в дискуссию об этих базовых представлениях и, в частности, о том, следует ли рассматривать природу человека как ориентированную на его собственное Я или на других людей? Мне хотелось бы начать это обсуждение, предложив читателям проследовать от простых соображений относительно психотерапии вообще к обсуждению того, что же реально способствует психологическому росту и развитию человека. Ниже я детально представлю разные точки зрения на дискуссию по данной теме. ОБ АЛЬТРУИЗМЕ КАК ВНУТРЕННЕМ УСЛОВИИ ЭФФЕКТИВНОЙ ТЕРАПИИ В клиентоцентрированной терапии психотерапевт демонстрирует безусловно позитивное принятие клиента (Rogers, 1961, р. 283). Для того чтобы полностью сконцентрироваться на клиенте, терапевт как бы оставляет свое Я в стороне (Rogers, 1951, р. 35). Проявление глубокой эмпатии — это чисто альтруистическая деятельность. Роль терапевта или любого другого оказывающего помощь человека предполагает «взаимоотношения, в которых по крайней мере один из участников стремится содействовать росту (развитию, достижению большей зрелости, улучшению функционирования, умению использовать свой собственный опыт) другого человека» (Rogers, 1958, см.: CRR, р. 108). В процессе этих совместных усилий клиент в отличие от терапевта концентрируется на своем Я (Rogers, 1951, р. 136). Именно изменения в восприятии и установках клиента по отношению к себе часто рассматриваются как критерий эффективности психотерапии. Клиент сосредоточивается на своем внутреннем мире. В процессе этого он соприкасается с прочувствованным ощущением на границе своего сознания (Gendlin, 1978). Следуя за этим «краем», клиент «актуализирует» свое Я. Данные положения являются исходными посылками, хорошо известными всем терапевтам, работающим в рамках клиентоцентрированного подхода. Согласно теории Роджерса, если психотерапевт способен создать атмосферу безусловного позитивного принятия, выраженного в форме точной эмпатии, то клиент может конструктивно изменить свою личность (Rogers, 1957). Далее, касаясь этих базовых принципов, которые четко определяют необходимые условия роста и развития человека, я хотел бы сформулировать свой первый вопрос: «самоактуализируется» ли терапевт в ходе психотерапии в той же степени, что и клиент? Роджерс предполагал, что роль клиента в этом взаимодействии состоит в обеспечении его психологического роста, однако мы можем спросить: а справедливо ли все это для роли терапевта? Если мы отвечаем, что роль терапевта не заключается в обеспечении его собственного развития, возникают дальнейшие вопросы: стоит ли вообще заниматься психотерапией, в чем, собственно, состоит интерес терапевта и насколько может хватить этого интереса? С другой стороны, если роль терапевта все-таки способствует его психологическому росту и развитию, если процесс психотерапии так же терапевтичен для самого психотерапевта, как и для клиента, то тогда, как мне кажется, обнаруживается другая группа «достаточных условий», отличающихся от тех, которые предлагаются в качестве «необходимых». Действительно, клиент, скорее всего, не относится к терапевту ни со сколько-нибудь адекватной эмпатией, ни с безусловным позитивным принятием. Согласно теории Роджерса, он по определению инконгруэнтен. Итак, если психотерапевтический процесс способствует личностному росту и развитию терапевта, можно предположить, что это происходит благодаря преимущественному вниманию к другому человеку, а не к себе, отказу от собственных интересов и занятию полностью альтруистической позиции независимо от того, будут ли проявлены по отношению к самому психотерапевту эмпатия, позитивное принятие и конгруэнтность. Если личностному росту способствуют только те условия, которые создаются для клиента, то позиция психотерапевта — это позиция самопожертвования. Мы могли бы, для полноты картины, попытаться решить данную дилемму, выдвинув мысль о нейтральной позиции психотерапевта, однако мысль эта никуда нас не приведет. Если роль терапевта не способствует его личностному росту и не препятствует ему, то тогда терапевты — настолько, насколько это касается их личной жизни,— будут попросту зря тратить время, занимаясь своей профессиональной деятельностью. Интуитивно мы чувствуем правомерность утверждения, что работа терапевта способствует его психологическому росту и развитию. Можно сказать, что и сам Роджерс «самоактуализировался» благодаря своей психотерапевтической, а не клиентской практике. Итак, если мы признаем, что Позиция терапевта способствует его развитию, то, я полагаю, следует допустить существование по крайней мере второй группы «необходимых и достаточных условий». Однако, когда мы начинаем исследовать эти условия более детально, становится понятно, что термин «условия» не вполне адекватен. Альтруистическая установка, способствующая личностному росту, не задается человеку извне, но возникает изнутри. Теперь позвольте мне затронуть еще один вопрос. Анализ психотерапевтической практики показывает, что адекватная и точная эмпатия и другие условия могут способствовать получению хороших терапевтических результатов, но не гарантирует их. Кроме того, не обнаружены средства, посредством которых эти условия позволяют добиться позитивных изменений, если они все-таки возникают. Хотя в теории Роджерса можно рассмотреть некий детерминизм: «если будет это, это и это, то неизбежно последует...» — представляется маловероятным, что сам Роджерс рассуждал подобным образом. Весь образ его мышления, как мне кажется, подразумевает скорее свободу и ответственность, нежели детерминизм. Посмотрим тогда на позицию клиента несколько иначе. Клиент встречается с терапевтом-альтруистом. Допустим, клиент обладает некоторой свободой в этой ситуации, каким образом он отреагирует на нее? Несомненно, таких выборов множество, но наиболее вероятными представляются две возможности: либо регрессия, либо интернализация (или любые комбинации этих возможностей). Иными словами, клиенты могут нарциссически купаться в этих благоприятных условиях и/или начать примеривать на себя ту манеру поведения, которая так эффективно демонстрируется терапевтом (Kohut, 1971). Поскольку клиенты, как правило, выбирают второе, они, по-видимому, стремятся реализовать нашу новую, вторую совокупность «условий». Вероятнее всего, существует только одна группа условий, причем скорее вторая, чем первая. Если это так, то эффективность условий первой группы будет пропорциональна эффективности актуализации условий второй группы, а неэффективность условий первой группы может быть объяснена наличием таких клиентов, которые получили тепло, принятие, понимание терапевта, но сами оказались не в состоянии действовать так же. Итак, если это действительно альтруистическая установка, которая способствует росту и развитию, а не просто «получению» альтруизма, и если ценность «получения» альтруизма — не столько прямая выгода, сколько возможность учиться или переучиваться, осваивая эту альтруистическую установку, то наш первоначальный анализ терапевтической ситуации приобретает иной смысл. Теперь мы понимаем, что деятельность терапевта способствует его внутреннему росту сама по себе, в то время как деятельность клиента способствует его собственному развитию лишь в той степени, в какой клиент осваивает альтруистическую установку. Терапия более полезна для психотерапевтов, чем для клиентов. Другое важное следствие заключается в том, что, согласно этой новой теории в отличие от исходной позиции клиента и терапевта существенно не различаются. Оба пытаются делать одно и то же — то, что Роджерс, кажется, интуитивно чувствовал, но не мог сформулировать. Несмотря на некоторую новизну проведенного нами анализа, он, конечно, согласуется с извечной мудростью мировых духовных традиций, согласно которым человек, отдавая себя, обретает свое Я. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ РОДЖЕРСА ОБ АЛЬТРУИЗМЕ Роджерс пытался с различных сторон подойти к проблеме, которую я только что сформулировал. Один из подходов заключался в понимании альтруизма как средства удовлетворения собственной потребности в позитивном принятии. Так, он полагал, что «потребность в позитивном принятии... является универсальной человеческой потребностью» и удовлетворение этой потребности «носит реципрокный характер, то есть когда индивид чувствует, что он удовлетворяет потребность другого человека в позитивном принятии, и тогда неизбежно переживает удовлетворение собственной потребности в позитивном принятии». Таким образом удовлетворяется и потребность в принятии другого человека, и собственная потребность в принятии другим (Rogers, 1959, см.: CRR, р. 245). Роджерс не объясняет, как и почему при удовлетворении потребности другого человека в позитивном принятии удовлетворяется и собственная потребность в нем. Однако это достаточно самоочевидно, особенно если мы примем во внимание тот факт, что Роджерс всегда говорил о безусловном позитивном принятии, то есть о позитивном принятии независимо от того, ответят на него взаимностью или нет. Слово «безусловное» утрачивает всякий смысл, если Роджерс действительно верил в то, что позитивное отношение всегда будет принято другим человеком. Если он на самом деле так считал, то целостность его теории нарушается. В качестве альтернативы можно предположить, что Роджерс имел в виду следующее: терапевт, позитивно принимая другого, одновременно позитивно принимает и самого себя. Однако данное предположение кажется не совместимым с базисным представлением о терапевтическом процессе как клиентоцентрированном. Роджерс утверждает, что позитивное принятие других удовлетворяет нашу собственную потребность в позитивном принятии, но теоретически вполне возможно, что это работает каким-то другим способом, чем тот, который я предположил. Если полагать, что основной потребностью человека является потребность любить, а не быть любимым (см. Fromm, 1962), то наша проблема может быть решена более простым и прямым путем. Терапевт удовлетворяет данную потребность, находясь в своей роли, а клиент учится этому на примере психотерапевта. Второй способ, которым Роджерс пытался решить данную проблему, основывался на аксиоме, что личность обладает врожденной социальностью. Он писал: «Когда человек функционирует не в полной мере, то есть когда он отказывается осознавать различные аспекты своих переживаний, — тогда действительно у нас зачастую появляются причины бояться и самого этого человека, и его действий, о чем свидетельствуют случаи из повседневной жизни. Но когда человек функционирует полностью, когда он — совершенный организм, в полную силу осознающий свои переживания, тогда ему можно доверять, тогда его поведение является конструктивным. Оно не всегда подчиняется условностям. Оно не всегда будет следовать правилам. Это поведение будет индивидуализировано, но при этом также и социализировано» (Rogers, 1961, р. 106). Это говорит о том, что фундаментальной является именно социализированная, то есть альтруистическая тенденция, и если это действительно так, то, сделав данное утверждение не столько итоговым выводом, сколько отправным положением, мы значительно упростим теорию, и такое изменение наших взглядов облегчит понимание фундаментальных теоретических принципов и, соответственно, самой психотерапевтической практики. ПЕРВИЧНЫЙ АЛЬТРУИЗМ Итак, основная гиротеза данной главы заключается в том, что наши представления о природе человека должны быть центрированы не на Я и его актуализации, а на более продуктивной идее, что человек испытывает не столько потребность быть любимым, сколько потребность любить. Используя терминологию Роджерса, мы исходим не из аксиомы, что каждый имеет потребность в позитивном принятии себя другими, а из предположения, что каждый имеет потребность в позитивном принятии других. Такая позиция не опровергает мысли о том, что люди вообще нуждаются в позитивном принятии. Мы обсуждаем здесь не столько различные теоретические посылки, сколько вопрос о фундаментальных принципах. В данной главе выдвигается предположение о том, что таким принципам может быть альтруистическая ориентация, а ее производной — саморазвитие. Такая трактовка противоречит традиционным представлениям о первичности саморазвития и вторичности социальных добродетелей. Изменение наших представлений о фундаментальной природе человека существенно меняет наши взгляды на то, чем именно должен заниматься терапевт. В мои намерения не входит анализ всех возможных выводов из новой теории, мне хотелось бы лишь привлечь внимание к некоторым трудностям, имеющимся в существующей теории, которые данная теоретическая переориентация, возможно, поможет разрешить. РОСТ И РАЗВИТИЕ Если тезис о врожденном альтруизме верен, тогда фрустрация данной потребности позитивно принимать других должна неизбежно приводить к ухудшению психологического здоровья. Фрустрация, следовательно, понимается не столько как неудача в сборе нарциссических атрибутов, сколько как несчастная жизнь человека среди тех, кто не восприимчив к его доброжелательности. Не вдаваясь в детали, проиллюстрируем эту мысль примерами, относящимися к различным этапам жизни. Согласно классическим представлениям гуманистической и психоаналитической терапии, начало жизни соответствует стадии «первичного нарциссизма» (Freud, 1914), а постоянная потребность в «доказательстве самоценности» (Thorne, 1992, р. 31) нужна для поддержания растущего Эго человека. С нашей новой точки зрения мы понимаем это иначе. На самом начальном этапе жизни у новорожденного есть потребность видеть лицо матери. Мы не считаем, что это нужно ему для того, чтобы манипулировать ею с целью удовлетворения своих потребностей. Новая теория позволяет понять такое поведение как приносящее внутреннее удовлетворение, что фактически является зарождением «ориентации на другого», изначально присущей человеческой природе. Что касается чуть более старшего возраста, то нам известно, что социальные работники порой приходят в сильное замешательство оттого, что дети, пережившие насилие в семье, продолжают верить в добродетель своих родителей. Родитель, отказывающийся от ребенка, зачастую занимает особое место в его чувствах. Трудно объяснить эти факты с помощью теории, в которой потребность быть позитивно принятым рассматривается как фундаментальная, но их легко понять, если таковой является потребность позитивно принимать других. Для пояснения предпримем следующее несложное рассуждение. Ребенок стремится делать то, что соответствует изначальной природе человека, и требуется сильное принуждение, для того чтобы изменить его поведение. Я полагаю, что психическая травма, от которой страдают дети, пережившие насилие, это не столько травма их Я, сколько травма, нанесенная самой возможности воспринимать своих родителей в позитивном ключе. Дети будут использовать всяческие ухищрения, чтобы вопреки всему сохранить доброе отношение к другому человеку, включая принятие на себя вины за совершенное над ними насилие. Я не хочу сказать, что нет иных способов объяснить такое поведение. Однако, по моему мнению, предположение о существовании первичной потребности в принятии других обеспечивает более емкое и, следовательно, более удовлетворительное с научной точки зрения объяснение. Поскольку клиентоцентрированный подход предлагает теорию развития человека, он тесно связан с идеей доказательства самоценности. А так как потребность быть позитивно принятым рассматривается в качестве аксиомы, то удовлетворение этой потребности будет считаться главным подкреплением в процессе обучения растущего человека. «Наша способность позитивно относиться к себе напрямую зависит от качества и постоянства позитивного принятия, которое демонстрируют нам другие люди, и там, где оно является избирательным (в некоторой степени это обстоятельство затрагивает всех нас), мы оказываемся жертвами того, что Роджерс описывал как доказательства самоценности» (Thome, 1992, р. 31). Однако, основываясь на нашей новой гипотезе, мы снова спрашиваем: почему улыбка родителя так необходима ребенку? Традиционная теория объясняет это так: ребенок угождает родителю для того, чтобы его позитивно принимали. А согласно новой теории, ребенок просто хочет, чтобы родителю было приятно. Мы не должны предполагать какую-либо неискренность со стороны ребенка. Мы знаем также, что в конце жизни многие пожилые люди, думая, что они больше не приносят пользы, впадают в отчаяние. Согласно нашей новой теории, нам не следует считать, что желание быть полезным обусловлено «заботой о своем физическом состоянии», или считать, что люди обслуживают свою невротическую потребность, желая сохранить за собой роль, привлекательную для других. Можно просто принять этот факт как нормальную и здоровую человеческую реакцию. Человеческий взгляд всегда обращен вовне, и благополучной можно назвать такую жизнь, в которой этому взгляду позволено сохранять свою позитивность. В середине жизни отношения между партнерами, как правило, становятся более ожесточенными не столько потому, что один или оба партнера не могут получить всю любовь, в которой они нуждаются, сколько потому, что любовь, которую они дарят, не принимается другим. Как в таком случае развивается Эго? Я полагаю, что его развитие осуществляется за счет того же набора стратегий, которые используются ребенком с целью сохранения первичной альтруистической позиции перед лицом тех аспектов жизни, которые демонстрируют неприятие. Здесь мы в каком-то смысле противоречим теории Кохута (Kohut, 1971). Как и он, мы считаем, что развитие характера является следствием разочарований, которые, однако, понимаются нами не столько как недостаток эмпатии со стороны родителей, сколько как ситуации, вынуждающие ребенка проявлять изобретательность и находчивость, чтобы сохранить свою позитивную позицию. На протяжении всей своей жизни люди борются за то, чтобы вопреки всей негативной информации сохранить положительный взгляд на мир. Представленная здесь теория поновому освещает знаменитое высказывание Фрейда, согласно которому «мы вынуждены уйти в болезнь, если вследствие фрустрации лишаемся способности любить» (Freud, 1914, р. 78). Тейлор (Taylor, 1989), проанализировав результаты многочисленных исследований, опровергает мнение о том, что депрессия является результатом нереалистического взгляда на мир. В действительности именно психически здоровые люди склонны воспринимать мир более позитивно, чем он есть на самом деле. Для человеческой природы более естественно воспринимать прежде всего светлую сторону жизни. Итак, если разочарование не слишком велико, ребенок будет стараться справиться с ним. Негативная информация будет воспринята и интегрирована в репертуар позитивного принятия. Именно эта совокупность стратегий, я полагаю, и составляет Эго. Таким образом, Эго становится средоточием тех средств, которыми овладевает человек и с помощью которых он восстанавливает позитивное видение жизни в неблагоприятных обстоятельствах. Чем более разнообразными и многосторонними являются эти средства, тем большей силой характера обладает человек. Зрелость проявляется в способности противостоять несчастьям, в умении сохранять достоинство в трудных условиях, быть нравственным даже тогда, когда самые серьезные обстоятельства препятствуют базисной потребности видеть других людей и окружающий мир позитивно. Между прочим, следует заметить, что религиозность — хороший пример такого позитивного взгляда. Мы знаем, что многие наши клиенты сильно страдают от негативной самооценки и чувства вины. Причины этого коренятся в раннем жизненном опыте. Почему такое отношение к себе проявляется столь часто? Если основная потребность растущего человека заключается в том, чтобы быть позитивно принятым, почему же недостаток такого принятия усиливает у ребенка чувство вины? Исходя из нашей теории, становится понятным, что проблема ребенка сводится не к тому, чтобы добиться доброго отношения родителей, а к тому, чтобы сохранить свое собственное позитивное представление о них. Принятие вины на себя — одно из средств достижения этой цели. Оказывается, человек может добровольно взять вину на себя для того, чтобы сохранять позитивное принятие других. Положительное самопринятие может быть принесено в жертву, если это необходимо для поддержания более фундаментальной потребности принимать позитивно других. Таким образом, принимая вину на себя, дети просто следуют своей природе. Это, конечно же, несправедливо, но в рамках нашей новой теории это легко понять. Рассмотренные примеры подкрепляют основную мысль данной главы, вынесенную в ее заголовок. Многие способы аргументации, используемые обычно для того, чтобы показать, как социализированное поведение может быть сведено к эгоистической мотивации, должны быть пересмотрены, и психотерапевты, я полагаю, станут слушать и слышать своих клиентов совершенно иначе. Функция терапии, таким образом, может состоять в том, чтобы создать для клиента ситуацию, в которой он сможет вернуться к естественному, альтруистическому существованию. Клиент в психотерапевтической ситуации видит внимательного терапевта, который на глубинном уровне напоминает ему о способе жизни, не замкнутом на собственное Я. Поскольку данное предположение является довольно радикальным, я предлагаю обратиться теперь к рассмотрению теории Я для того, чтобы обсудить данный вопрос с другой стороны. ТЕОРИЯ "Я Рассуждая о том, что лучше способствует исцелению и саморазвитию — самопринятие или принятие других, — не лишне будет обратиться к вопросу о том, что же имеется в виду под понятием «Я», или самости. Когда мы обращаемся к данной проблеме, сразу же становится очевидным, что термин «Я» и его варианты, такие, как Эго и самость, настолько по-разному используются различными теоретиками, что зачастую их очень трудно сопоставить. Биполярная самость Кохута, трансцендентное Эго Гуссерля, организмическое Я Роджерса, Я, Оно и Супер-Я Фрейда лишь весьма приблизительно сходны по своим значениям. Для Юнга жизненное путешествие заключается в продвижении Эго к самости (Stevens, 1990). В буддизме Эго и Я считаются синонимами и трактуются как пагубные и разрушительные сущности (Gyatso, 1986, р. 264-282). В гуманистической психологии нас призывают любить самих себя. В традиционном христианстве Я понимается как нечто смертное (Лойола И. Подражание Христу. Гл. 3), и тем не менее нас призывают также «возлюбить ближнего как самого себя» (Евангелие от Матфея. 19.19). Обычно считают, что термин «Эго» восходит к Фрейду, но в действительности он был введен его переводчиками, поскольку сам Фрейд говорил только о Я («das Ich»). «Термин "Das Selbst" встречается в трудах Фрейда очень редко» (McIntosh, 1986). Терминология настолько запутана, что часто трудно понять, находятся ли два каких-либо теоретика в согласии или в оппозиции друг к другу. «Современная неразбериха» (Redfearn, 1983, р. 102), когда «термины "ego" и "self"... используются... подчас то таким, а то прямо противоположным образом» (там же, р. 105), берет свое начало отчасти в истории возникновения и развития различных психологических школ, однако на более фундаментальном уровне она обусловлена таинственной природой самого предмета исследования. Данный предмет представляется сложным даже на уровне обыденной речи, в которой слово «Я» (self) может употребляться в значении существительного и притяжательного местоимения, что дает почву для путаницы. Когда я говорю, что принтер моего компьютера обладает функцией «самозагрузки», я вовсе не считаю, что он имеет душу или психику. Когда же мы беседуем о любви к себе, неясно, имеем ли мы в виду следование трансцендентному принципу, образующему сущность нашего бытия, или же слабость перед еще одним куском шоколадного торта, или же потакание склонности к мастурбации. При обращении к терминам типа "самовосприятие", "Я-концепция" или "самопринятие" мы попадаем на «минное поле». Так, для некоторых людей понятие «Я» подразумевает нечто неизменное. В таком понимании Я — это самость, которая проходит сквозь поток жизни, и это понятие ассоциируется с традиционной идеей бессмертия души. Понятно, что это не та Я-концепция, которую имел в виду Роджерс, когда писал: «Индивид имеет внутри себя огромные ресурсы для самопонимания, для изменения Яконцепции, установок и контролируемого им поведения» (см.: CRR, р. 135). То, что выдерживает испытание временем, не может быть изменено, хотя даже здесь самость и Яконцепция, возможно, не эквивалентны. С другой стороны, из этого утверждения Роджерса следует, что Я-концепция есть нечто скорее меняющееся время от времени, нежели существующее непрерывно, но возможно — если вы еще следуете за моими рассуждениями — Роджерс не имел при этом в виду саму самость. В традиции Роджерса мы различаем Я-концепцию и переживания, или организмическое Я. Является ли организмическое Я равнозначным тому, что аналитики относят к бессознательной сфере, остается спорным вопросом. Столь же неясно, является ли Я активным фактором, определяющим поведение человека, или же оно является просто объектом либо конструктом восприятия. Эти загадки привлекают внимание к главной дилемме любой психотерапии, направленной на осознание. Эта дилемма такова. Осознание — это всегда осознание объекта. «В обычном, повседневном поведении мы забываем о наших Я» (Murakami, 1990, р. 3). Но даже в рефлексивном созерцании невозможно осознавать самого субъекта осознания. Субъект осознания может быть объективирован и рассмотрен, но к тому времени, когда это будет сделано, он перестанет быть субъектом и станет объектом. Повторим то же самое на более простом языке: я могу воспринимать объекты. Осознание состоит из восприятия объектов. Я может быть рассмотрено как объект и воспринято. Когда Я рассматривается как объект восприятия, должно существовать другое Я (субъект), Я воспринимающее. Я, которое воспринимает, непосредственно не познаваемо. Следовательно, для нас всегда характерно воспринимать «другого» — даже тогда, когда мы думаем, что сосредоточены на самих себе. Даже при рассмотрении собственного Я оно должно быть объективировано, чтобы быть видимым. Можно сказать, что полноценно функционирующий человек — это тот, кто в действительности смотрит на объекты, а не на свое Я. Человеку внутренне присущ взгляд, направленный вовне. Следовательно — по крайней мере в той степени, в которой мы апеллируем к нашему опыту,— в центре нашего бытия находится пустота, ибо, что бы ни означал термин «центр нашего бытия», он обозначает воображаемую точку, из которой осуществляется восприятие, точку, которая никогда не может оказаться в пределах нашей видимости. На первый взгляд, эта идея пустоты в центре материальных вещей представляется несколько странной, однако она стоит в одном ряду со многими современными теориями, в которых даже галактики рассматриваются как вихри, образованные вокруг пустого центра. Человек организован таким образом, чтобы смотреть за пределы своего Я. Действительно, мы можем получить представление о своем Я, только делая его чем-то, что находится вовне, например встраивая его в другого. Я является скорее чем-то абстрактным, чем конкретным объектом наблюдения. Естественному функционированию человека свойственна ориентация на другого, а не на самого себя. Оно может быть направленным на себя только тогда, когда мы начинаем видеть Я в другом человеке. Такое Я-как-другой является Я-концепцией, но это не Я самого себя и даже не может им когда-либо стать. Идея, согласно которой Я-концепция совпадает с самим Я, опирается на положение о его неизменности в процессе становления, что весьма маловероятно. Если естественное функционирование человека ориентировано на другого, тогда терапия должна помогать людям оставаться в таком состоянии или возвращаться в него. Конечно же, этот подход сильно отличается от установок большинства терапевтов. Роджерс говорит, что «то, как человек воспринимает самого себя, является самым значимым фактором в предсказании будущего поведения» (Rogers, 1986, см.: CRR, р. 209). Но воспринимаемое Я не может быть одновременно и воспринимающим. Процесс объективации может основываться на непосредственном личном опыте или может быть вычленен через восприятие других людей (ср.: James, 1890). Так, кто-то, может быть, думает, что он слаб здоровьем, поскольку замечает повторяющуюся физическую боль. Кто-то может представлять себя важной персоной, потому что слышал об этом от своих поклонников. В любом случае ясно, что Я-концепция — это понятие. Этот конструкт выстроен из мнений и суждений, а не из чего-то, что воспринимается непосредственно через органы чувств. Таким образом, это понятие трактуется с некоторой степенью произвольности. Действительно, человек вполне может иметь несколько разных Яконцепций (Rowan, 1990). В противоположность утверждению Роджерса мы считаем, что то, как человек воспринимает других,— наиболее значимый фактор, предсказывающий его будущее поведение, и можем доказать, что это утверждение имеет широкое применение. Многие люди, которых спрашивали, что они думают о себе, имели о себе самое слабое представление. Были даже такие, которые просто не понимали, о чем их спрашивают. В то же время не было ни одного человека, неспособного немедленно сказать что-нибудь о своем отношении к другим людям, исключая, конечно, тех, кто, находясь под сильным прессингом, отмалчивался. Отношение человека к самому себе является производным от его отношения к другим, а не наоборот. Выражение своего отношения к другим людям — естественное проявление человеческой активности, а выражение своего отношения к самому себе — искусство, которому следует учиться и которое требует некоторой искушенности: оно является в меньшей степени частью человеческой природы. В современном обществе каждому из нас необходимо иметь одну или несколько Яконцепций и быть готовым излагать или отстаивать их в определенных социальных ситуациях. Парадоксально, но для меня очевидно, что Я-концепция существует не столько для того, чтобы способствовать самоактуализации, сколько для того, чтобы осуществлять социальный контроль. Это подтверждается тем фактом, что мы обычно должны носить с собой документы, удостоверяющие личность. Самопринятие — это скорее социальный, нежели индивидуальный артефакт. Принятие другого — это человеческая природа. Хотя общество вынуждает нас иметь Я-концепцию, наиболее личными и приносящими наибольшее удовлетворение являются те ситуации, в которых мы забываем о том, кем являемся. Это глубоко личные, интимные, ситуации, в которых мы проявляем искренние чувства, неподдельный интерес к другим людям и окружающей природе. Вероятно, человек воспринимает жизнь наиболее остро, когда соприкасается с другим человеком или находится в прямом общении с природой, и в полной мере ощущает реальность своего существования, когда вовлечен в деятельность, имеющую очевидную личностную ценность. С другой стороны, когда кто-то какое-то время занимается исключительно собой, у него возникает явственное ощущение нереальности и отчужденности. Жизнь самых богатых и избалованных членов общества, обладающих всем, что только может пожелать человеческое Я, вовсе не доказывает, что они — самые счастливые люди, а человека, живущего в мире, практически полностью созданном из проекций Я, мы объявляем сумасшедшим и считаем достойным наибольшего сожаления. Когда люди только потребляют заботу, но не проявляют ее по отношению к другим, у них появляется ощущение утраты смысла жизни, и это зачастую ведет к роковым последствиям. Ни одно из этих явлений не может объяснить теория, базовым принципом которой является самопринятие, но все они становятся достаточно понятными, если предположить, что первичным является принятие другого человека. Мое предложение, таким образом, состоит в том, что человеку следует меньше думать о себе и больше о себе забывать. С этой точки зрения термин «самоактуализация» является довольно неудачным. Полноценно функционирующий человек не создает нечто единое, что называется Я, — он слишком погружен в жизнь. Полноценно функционирующий человек «существует здесь-и-теперь с минимальным осознанием самого себя». Это точка, где «Я как объект стремится к исчезновению» (Rogers, 1961, р. 147). Сила характера накапливается с опытом, в ходе постоянных усилий по поддержанию первичного альтруизма, невзирая на жизненные перипетии. Если мы нуждаемся в обобщенном понятии для обозначения стратегий, компенсирующих такую изменчивость, то мы можем использовать слово Я или Эго. Следует, однако, учитывать, что такое понятие обозначает скорее вторичный феномен, нежели нечто основополагающее для нашей теории. Может быть, здесь более уместен старый добрый термин «характер». ОРГАНИЗМИЧЕСКОЕ И КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ "Я" Роджерс верил, что определение психического здоровья включает некоторую степень конвергенции опыта: Я и идеального Я (Rogers, 1959, см.: CRR, р. 242). Представляется, что в этом определении Я опять относится к Я-концепции. Иными словами, мы здоровы, когда то, что мы испытываем, совпадает с нашими представлениями о себе и с тем, какими мы хотели бы быть. Предполагается, что менее изменчивы наши переживания, поскольку здоровье определяется в терминах согласования Я-концепции и Я-идеального с этими переживаниями, а не как-то иначе. Следовательно, мы должны гордиться статусом, присвоенным организмическому Я: «Психотерапия — это процесс, в ходе которого человек становится организмом» (Rogers, 1961, р. 103). У нас есть также определение терапии как сближения клиента с его переживаниями: «Представляется, что терапия означает возвращение к основным сенсорным и висцеральным ощущениям» (там же). Из сказанного логически следует, что в здоровом состоянии, которому мы только что дали определение, Я-концепция должна постоянно изменяться, так как изменяются и переживания. Поскольку переживания — это всегда переживания чего-то, то Роджерс, отдавая первенство организмическому Я, на самом деле разрушает границу между Я и объектом и делает это скорее в направлении погружения Я в другое, а не наоборот. Как уже говорилось, очень легко запутаться в интерпретации публикаций на эту тему, потому что одни и те же термины часто используются в разных смыслах. Когда употребляется понятие «Я», большинство людей представляют либо нечто неизменное, либо медленно изменяющееся. С другой стороны, организмические переживания — это текучий поток. Поэтому часто используемый в настоящее время термин «организмическое Я» приравнивается к тому, что в общеупотребительном значении является скорее «твердым», неизменным (мое Я), нежели «текучим», изменчивым (поток переживаний). Этот термин объединяет воедино «жидкое» и «твердое». Если мы воспользуемся этой терминологией, то, согласно концепции Роджерса, именно твердое растворяется в жидком, а не жидкое поглощается твердым или содержится в нем. Итак, в рамках человекоцентрированной психотерапии центральное место отводится организмическому Я, ее целью является приведение Я-концепции в соответствие с переживаниями, несмотря на их изменчивость. При этом переживания в концепции Роджерса зачастую тождественны восприятию. Целое философское направление, называемое феноменологией, которое, по-видимому, оказало значительное влияние на Роджерса, пыталось решить все проблемы исходя из представления о том, что все, имеющее отношение к человеку, определяется его восприятием. А восприятие, конечно, — это всегда восприятие чего-то. Практическая цель Роджерса в психотерапии заключается главным образом в стремлении понять восприятие клиента. Он говорит: «Я не стараюсь "отражать чувства". Я пытаюсь определить, правильно ли мое понимание внутреннего мира клиента, воспринимаю ли я его так, как он переживает его в данный момент» (Rogers, 1986, см.: CRR, р. 128). Слова «в данный момент» являются для меня свидетельством того, что Роджерс сознает: он говорит о чем-то таком, что находится в постоянном изменении. Таким образом, термин "Я" неясен как в отношении своего значения, так и в отношении своей пригодности. Неясно, что такое осознание Я. Нельзя согласиться с тем, что оно означает собственно знание того, кто познает. Оно могло бы быть знанием конструкта, называемого Я-концепцией, но тогда непонятно, к чему именно относится такой конструкт в «реальном мире». Оно могло бы быть осознанием потока переживаний, и Роджерс, как иногда кажется, хочет, чтобы так и было, однако такое понимание совершенно отличается от того, что большинство людей имеют в виду, когда говорят о познании себя. Если осознание Я тождественно восприятию потока переживаний, тогда правомерно утверждение, что по самой своей сути мы ориентированы на внешний мир. В самом деле, иногда может показаться, что понятие «Я» относится ко многим различным феноменам, а иногда — что оно вообще не относится ни к чему. Такое положение дел не обеспечивает твердой основы для теории и практики. Большую часть времени люди, особенно когда они занимаются чем-нибудь серьезным, концентрируют внимание не на своем Я, а на «объектах», и само Я должно быть превращено в объект для того, чтобы на нем можно было сосредоточиться. Следует отметить, что любая такая концептуализация Я характеризуется определенной степенью фиксированное™, с которой, как неоднократно указывал Роджерс, несовместима действительно изменчивая природа Я. Шелдон Копп ввел в научный обиход высказывание: «Если ты встретишь на дороге Будду, убей его». Эта фраза не означает, как часто думают, что никто не может научить вас чему-либо. Скорее ее смысл заключается в следующем: если вы думаете, что видите ваше актуализированное Я (то есть вашего Будду), вы ошибаетесь. На мой взгляд, терапевт наиболее «самоактуализирован» (если использовать этот термин в значении «максимально полное соответствие своей природе»), когда он полностью поглощен другим. Это и есть альтруизм, подлинное безусловное позитивное принятие, выраженное в эмпатическом понимании другого человека. Самоактуализация происходит тогда, когда собственное Я забыто. С другой стороны, клиенты инконгруэнтны в той степени, в какой поглощенность собой отвлекает их от мира других людей, во внимании и обращенности к которым они нуждаются. Если бы мы могли понять, что Я-концепция является таким же «объектом», как и другие объекты в нашем мире, то мы без всякого сомнения поняли бы также, что нет никакого основания ставить это понятие в особое, привилегированное положение. Вся суть клиентоцентрированной психотерапии заключается в помощи другим людям, но если мы верим, что помощь другим людям важна, то мы должны верить, что она ценна для нас так же, как и для клиентов, и не нужно отделять себя от тех, кому мы помогаем. Содержание данной главы сводится, следовательно, не к тому, чтобы исключить другие точки зрения, а к тому, чтобы сформулировать и доказать следующее положение: проще и экономнее считать аксиоматической и фундаментальной потребностью любить, а не потребность быть любимым; эта идея в большей степени согласуется и с феноменологическими истоками нашего подхода и с основными фактами проявления человеческой природы, с которыми мы сталкиваемся ежедневно. Я не рассматриваю здесь практические следствия такой реконструкции теории, но верю, что изменение точки зрения психотерапевта повлияет на его практику. Анализ этого сложного процесса мог бы стать материалом для новой статьи. В качестве иллюстрации этого положения добавлю следующее: я зачастую нахожу, что мне легче эмпатизировать клиенту тогда, когда я не стараюсь свести его утверждения (например, «Я не хотел обидеть его») к более глубокому эгоистичному мотиву и когда я в любой момент готов простить виноватого, считая, что прощение может быть на столько же или даже более терапевтичным, нежели гневные доказательства своей правоты (ср. Canale, 1990). Многие клиенты, рассказывающие мне о том, какой вред нанесли им их родители, тем не менее продолжали все еще любить их, и благодаря теории, краткое изложение которой представлено в данной главе, мне легче им эмпатизировать. Когда клиенты способны найти путь к примирению — это самый удовлетворительный результат. Когда же они усиливают свой гнев, моральный выигрыш оказывается очень кратковременным. Прежде чем закончить, мне хотелось бы привлечь внимание к еще одному возможному применению данной теории. Речь идет об обучении терапевтов. Я уверен, что терапевт должен достичь определенного успеха в жизни и что личная терапия должна играть в этом процессе определенную роль. Прохождение личной терапии является составной частью обучения студентов моего института. Поэтому я был несколько озадачен, когда прочитал в опубликованном Уиллером (Wheeler, 1990) обзоре современных исследований, что прохождение терапии в лучшем случае не влияет на способность человека быть терапевтом и что в отдельных случаях она может отрицательно сказаться на профессионализме будущих терапевтов. Возможно, это было для меня одним из тех разочарований, которые помогают немного продвинуться в своем развитии. Сейчас я полагаю (и это не более чем предположение), что существует немало психотерапевтических направлений, которые действительно побуждают клиента к обретению способа бытия, ориентированного на свое Я, и это особенно характерно для тех случаев, когда «клиентом» является проходящий подготовку терапевт. В настоящее время во многих видах деятельности, обеспечивающих «рост», превалируют установки, побуждающие людей концентрироваться на собственном Я, а это не может быть продуктивным. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Психотерапия — это по сути своей альтруистическая деятельность. Если мы верим в это, то мы должны поверить и в то, что такой альтруизм благотворен. Если этот процесс целителен для терапевта, он также целителен для клиента. Роджерс настаивал на том, что человек социален по самой своей сути, однако основывал свою теорию на потребности быть позитивно принятым и на понятии «Я», возможно, уже устаревшем (см. гл. 12). Современные западные психологические теории традиционно ориентированы на Я, однако многое в теории Я является противоречивым. Альтернативный теоретический подход заключается в том, что не первичный нарциссизм, а первичный альтруизм коренится в самом основании человеческой природы. Такой подход позволяет объяснить многие явления, которые с трудом объясняются другими современными теориями. Принятие этой новой гипотезы изменяет на прямо противоположные многие устоявшиеся в психологии логические построения, что крайне важно и для теории, и для психологической практики, и для обучения специалистов. Литература Canale,J.K (1990), 'Altruism and forgiveness as therapeutic agents in psychotherapy', Journal of Religion and Health, 29, 4, pp. 297-301. Freud, S. (1914), 'On narcissism: an introduction', in Strachey J. (trans.), Richards, A. (ed.), On Metapsychology, Penguin Freud Library, volume 11. London: Penguin Books, pp. 65-97. Fromm, E. (1962), The Art of Loving. London: Unwin. Gendlin, E.T. (1978), Focusing. New York: Bantam. Gyatso, K. (1986), Meaningful to Behold. London: Tharpa. James, W. (1890/1950), Principles of Psychology. Cambridge, Ma: Harvard University Press. CRR: The Carl Rogers Reader, edited by H. Kirschenbaum and V.L. Henderson. London: Constable (1990). Kohut, H. (1971), The Analysis of the Self. London: Hogarth. Mcintosh, D. (1986), 'The ego and the self in the thought of Sigmund Freud', International Journal of Psychoanalysis, 67, pp. 429-48. Murakami, Y. (1990), 'Two types of civilization: transcendental and hermeneutic', Japan Review, 1, pp. 1-34. Redfearn,J.W.T. (1983), 'Ego and self: terminology', Journal of Analytical Psychology, 28, pp. 91-106. Rogers, C.K (1951), Client-Centred Therapy. London: Constable. Rogers, C.K (1957), 'The necessary and sufficient conditions of therapeutic personality change', Journal of Counselling Psychology, 21, 2, pp. 95-103. Rogers, C.K (1961), On Becoming a Person. London: Constable. Rowan.J. (1990), Subpersonalities. London: Routledge. Stevens, A. (1990), On Jung. London: Routledge. Taylor, S.E. (1989), Positive Illusions: creative self-deception and the healthy mind. New York: Basic Books. Thome, B. (1992), Carl Rogers. London: Sage. Wheeler, S. (1991), 'Personal therapy: an essential aspect of counsellor training or a distraction from focusing upon the client', Internationaljournal for the Advancement of Counselling, 14, pp. 193-202. НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО НЕОБХОДИМЫЕ, НО ВСЕГДА ДОСТАТОЧНЫЕ УСЛОВИЯ Джеральд Боцарт Прошло уже тридцать лет* с тех пор, как Карл Роджерс (Rogers, 1957) изложил психологические условия, которые он рассматривал как необходимые и достаточные для терапевтических личностных изменений. Этот перечень включал в себя несколько гипотез, призванных прояснить и расширить наши знания как в области психотерапии, так и в других областях межличностных взаимоотношений. * Исходный вариант главы был написан в 1987 году. — Примеч. пер. Между 1957 и 1987 годами этим гипотезам было уделено значительное внимание, которое было сконцентрировано на следующих моментах: а) указании на неправильность отождествления данных техник и методов исключительно с клиентоцентрированной терапией. Как писал Роджерс, «эти условия относятся к любой ситуации, в которой происходят конструктивные личностные изменения, вне зависимости от того, рассматриваем ли мы классический психоанализ или какие-либо из его современных ответвлений, адлерианскую или другие виды терапии» (Rogers, 1957, р.101); б) теоретических обобщениях, которые сначала были напрямую привязаны к соответствующему психодиагностическому инструментарию (Barret-Lennard, 1962; Rogers, Gendlin, Kiesler, Traux, 1967; Traux, Carkhuff, 1967), а впоследствии были перенесены на процесс обучения терапевтов преимущественно на основе систематических тренинговых программ (Carkhuff, 1969; Gordon, 1970,1976); в) многочисленных исследованиях, проведенных в 1960-е годы и показавших, как констатировали Траукс и Митчелл (Traux, Mitchell, 1971), что установочные качества терапевта, постулированные Роджерсом и подтвержденные данными исследовательских отчетов, являются необходимыми и достаточными условиями; г) приобретшем к 1970 году популярность утверждении, что эти условия являются необходимыми, но недостаточными. Впоследствии это утверждение получило поддержку в ряде научных обзоров (например, Parloff, Waskow, Wolfe, 1978). С этого момента усилиями разных авторов, использующих в своих обзорах разнообразные объяснительные схемы (Gelso, Carter, 1985; Orlinsky, Howard, 1987), в психологической литературе стала приобретать популярность точка зрения, что эти условия необходимы, но недостаточны. В основной части данной главы исследуется суть данного утверждения (о том, что условия необходимы, но недостаточны) с привлечением результатов исследований, соответствующей литературы и анализа теоретических основ человекоцентрированного подхода. Будет показано, что данная модификация исходной трактовки, а именно, что эти условия необходимы, но недостаточны, имеет весьма малую валидность, и что, по всей вероятности, эти условия следует считать необязательно необходимыми, но всегда достаточными. НЕОБХОДИМЫЕ И ДОСТАТОЧНЫЕ УСЛОВИЯ Роджерс утверждал, что если шесть определенных условий существовали в течение какого-то периода времени, то уже никакие другие условия не являются необходимыми, и этих условий будет вполне достаточно для получения конструктивного личностного изменения. Условия, предложенные Роджерсом, таковы: 1. Два человека находятся в психологическом контакте. 2. Первый человек, которого мы назовем клиентом, находится в состоянии неконгруэнтности, будучи уязвимым или тревожным. 3. Второй человек, которого мы назовем терапевтом, конгруэнтен, или интегрирован в ситуацию взаимоотношений. 4. Терапевт испытывает безусловное позитивное отношение к клиенту 5. Терапевт проявляет эмпатическое понимание внутреннего мира клиента и стремится передать ему это свое понимание 6. Достигается по крайней мере минимальная степень передачи клиенту эмпатического понимания и безусловного позитивного отношения терапевта. Никакие другие условия не являются необходимыми. Если шесть указанных условий существуют в течение некоторого периода времени, то этого достаточно. Процесс конструктивного личностного изменения обеспечен (Rogers, 1957, р. 96). ДАННЫЕ ИССЛЕДОВАНИЙ Можно выделить следующие этапы исследований, стимулированных гипотезами Роджерса. 1950-1960: Результаты исследований, в основном проводившихся и публиковавшихся учеными Чикагского университета, подтверждали предположение о том, что перечисленные Роджерсом условия являются необходимыми и достаточными для терапевтического личностного изменения (Cartwright, 1954; Chordoroff, 1954; Rogers, 1959; Rogers, Diamond, 1954; Seeman, Raskin, 1953). 1960-1970: Траукс и Митчелл (Traux, Mitchell, 1970) обобщили результаты исследований, проведенных в этот период, и сделали вывод, что они подтверждают необходимость и достаточность данных условий. Проведенный обзор литературы показал, что четкое соблюдение всех условий связано с позитивными результатами. Клиенты терапевтов, строго соблюдавших необходимые условия, улучшали свое состояние в значительно большей степени, нежели клиенты терапевтов, создавших менее строгие условия. 1970-1980: Исследования продолжали фокусироваться на взаимосвязи между условиями и результатами терапии. Были сделаны такие выводы: 1) «Между терапевтом, пациентами и техниками существуют более сложные взаимоотношения» (Parloff, Waskow, Wolfe, 1978, p. 273); 2) «Подобные отношения редко являются достаточными для изменения пациента» (Gurman, 1977, р. 503); 3) «Взаимосвязь между навыками межличностного общения и результатами терапии не была исследована, и, следовательно, об относительной эффективности высокого и низкого уровней эмпатии, теплоты и искренности ничего определенного сказать нельзя» (Mitchell, Bozarth, Krauft, 1977, p. 488). 1980-1987: Направленность исследований сместилась с гипотез Роджерса на изучение других аспектов терапии (Gelso, Carter, 1985; Orlinsky, Howard, 1987). Гелсо и Картер отмечали, что, с их (то есть психоаналитической) точки зрения, «условия, изначально выделенные Роджерсом, не являются ни необходимыми, ни достаточными, хотя не вызывает сомнений, что подобные условия являются фасилитирующими» (Gelso, Carter, p. 220). Однако Паттерсон (Patterson, 1984; 1985) подверг сомнению итоги обзоров современных исследований, объявив их выводы необоснованными. Паттерсон убежден, что исходные установки авторов обзоров, как правило, искажают выводы исследователей. Следует также отметить, что проведенные в Европе исследования установочных качеств терапевта подтвердили положение о том, что условия являются необходимыми и достаточными (Tausch, 1978; 1987а). Однако Тауш (Tausch, 1982) отмечал также и другие способы работы терапевта, оказывающие помощь разным клиентам, и указывал на элементы сходства клиентоцентрированной и бихевиоральной терапии (Tausch, 1987b). Некоторые авторы (Bozarth, 1985; Mitchell, Bozarth, Krauft, 1977; Watson, 1984) утверждали, что условия не были адекватно тестированы. Митчелл с соавт. (Mitchell et al., 1977) отмечают, что абсолютные уровни соблюдения условий для групп «высокопрофессиональных» терапевтов настолько редко бывают высокими, что сам принцип формирования экспериментальной группы эффективно работающих терапевтов не вызывает доверия к результатам исследований. Они делают вывод: «В связи с этими обстоятельствами нам представляется, что совершенно невозможно исследовать целостное влияние эмпатии, теплоты и искренности на происходящие с клиентом изменения» (там же, р. 498). Боцарт (Bozarth, 1983) утверждает: приводимые в качестве примеров терапевты крайне редко придерживаются философии клиентоцентрированного/человекоцентриро-ванного подхода, поэтому результаты исследований терапевтических условий совершенно запутаны. Уотсон (Watson, 1984) рассматривает утверждения Роджерса (Rogers, 1957) как исходные принципы научного эксперимента и утверждает, что они никогда не были научно исследованы, потому что некоторые из этих шести принципов оказались проигнорированными. Краткое заключение из вышесказанного таково: выводы исследований, посвященных доказательству существования связи между установочными качествами терапевта и улучшением состояния клиента, оказываются в высшей степени рассогласованными. Паттерсон (Patterson, 1984, 1985), а также Бергин и Ламберт (Bergin, Lambert, 1978) приходят к заключению, что исследования подтверждают гипотезы Роджерса, в то время как другие авторы (см.: Parloff, Waskow, Wolfe, 1978) критично относятся к положительной оценке результатов исследований. Есть также авторы (Bozarth, 1985; Mitchell, Bozarth, Krauft, 1977; Watson, 1984), ставящие вопрос о мере исследованности самих этих гипотез. Почти во всех исследованиях проверялись отношения между уровнями установочных качеств терапевта и характеристиками психотерапевтического процесса или его результатами. Другие терапевтические процедуры, предназначенные для исследования необходимости и достаточности самих условий, сопоставлялись крайне редко. Исходя из цели этой главы, следует отметить, что, по сути, не было такого исследования, которое бы подтверждало положение, что установочные качества терапевта являются необходимыми, но недостаточными для терапевтического личностного изменения. Выводы исследований часто расходятся. Однако прямого исследования, посвященного этому вопросу, проведено не было ЛИТЕРАТУРА, ИМЕЮЩАЯ ОТНОШЕНИЕ К РАССМАТРИВАЕМОМУ ВОПРОСУ В литературе мы не смогли найти достоверных сведений о том, когда впервые было выдвинуто положение о необходимости, но недостаточности условий. Эллис (Ellis, 1959), отзываясь о перечне требуемых условий для базового личностного изменения, указывал, что, по его мнению, не существует абсолютных условий для конструктивного личностного изменения. Однако предшественником утверждения о «необходимых, но недостаточных» условиях было, по-видимому, упоминание Крумбольтцем о «необходимых, но недостаточных навыках эмпатического понимания» (Krumboltz, 1967, р. 224). Он ссылался на навык эмпатического слушания как на «один из множества навыков, которым должен научиться бихевиорально ориентированный консультант» (р. 224). Крумбольтц рассматривал эмпатическое слушание как условие sine qua non* клиентоцентрированного консультирования. Он указал, что этот взгляд не соответствует поведенческой модели, поскольку, помимо прочего, поведенческий консультант должен научиться преобразовывать представленные клиентом проблемы в достижимые цели. * Без которого нет (лат.). Этот поведенческий контекст был продолжен благодаря предположению о размерностях действия (Patterson, 1969; Traux, Carkhuff, 1967; Carkhuff, 1969), что превратило терапевта в некоего агента, направляющего поведение клиента в сторону более эффективного функционирования. По странной иронии те модели, которые основывались на роджерианских принципах (Traux, Carkhuff, 1967; Carkhuff, 1969), включили в себя элементы, поощряющие интервенции терапевта. В итоге эти модели представляли клиентоцентрированный компонент терапии в качестве инициирующего, но незавершенного усилия, поскольку терапевт должен также побуждать клиентов к тому, чтобы они активизировали в различные размерности своих действий. Данная модель изначально оказалась созвучной переориентации психологической литературы в направлении когнитивного бихевиоризма, согласно которому условия являются необходимыми, но недостаточными. Мне представляется, что большинство авторов психотерапевтических публикаций (так же, как и большинство авторов обзоров) не понимают или не принимают идею о том, что клиент лучше всех знает свою жизнь и как никто другой способен ее улучшить, если терапевт, разделяющий эту идею, обеспечивает соответствующую психологическую атмосферу. Кажется, что эти авторы не могут избавиться от внутреннего убеждения, что терапевт обязательно должен (каким-то образом в какой-то момент) осуществить интервенцию, вмешаться для того, чтобы направить клиента в соответствующем направлении. Это предубеждение однозначно приводит к выводу, что условия не являются достаточными. Это — заранее запрограммированный вывод, который игнорирует одну из фундаментальных предпосылок человекоцентрированного подхода: именно клиент лучше всех знает, что ему причиняет боль, в каком направлении ему следует идти и, кроме того, клиент сам обладает огромными ресурсами самообновления. Роджерс отмечал: «Именно клиент знает, что ему причиняет боль, в каком направлении ему следует идти, какие проблемы являются ключевыми, а какие — глубоко запрятанными. Мне начинает казаться, что если бы не моя потребность демонстрировать свою мудрость и ученость, мне было бы действительно лучше положиться на клиента в выборе направления терапевтического процесса» (Rogers, 1961, р. 12). В основной массе психологической литературы взгляды Роджерса оцениваются в контексте понятий, которые заметным образом отличаются от его воззрений. В подобном случае вряд ли будет сделан вывод, ставящий под сомнение взгляды терапевтов, настаивающих на терапевтической интервенции. В оставшейся части главы обсуждаются взгляды на необходимые и достаточные условия в рамках человекоцентрированной теории. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ В этой части главы рассматриваются теоретические основания клиентоцентрированного/человекоцентрированного подхода в связи с гипотезами о «необходимых и достаточных условиях для терапевтического личностного изменения». Я предложил краткое описание данного подхода в виде следующего утверждения. «Процесс актуализации клиента обеспечен тогда, когда терапевт, находясь в терапевтическом отношении с клиентом, может проявить установочные качества конгруэнтности, безусловного позитивного отношения и эмпатического понимания таким образом, что клиент, обладающий собственным локусом контроля, может воспринимать/испытывать эти качества» (Bozarth, 1987). Терапевтическое личностное изменение осуществляется в той степени, в какой обеспечен процесс актуализации индивида. Как отмечалось ранее, представленные в литературе выводы о том, что сформулированные Роджерсом условия не являются достаточными, были сделаны с других исходных позиций (например, бихевиоральной, психоаналитической), которые не учитывают идеи об актуализирующей тенденции. Были высказаны альтернативные предположения, согласно которым самодостаточность развития не является результатом наличия и трансляции установочных качеств терапевта. Предполагается, что терапевт предпочитает действие интервенции , чтобы повлиять на клиента. Центральное положение Роджерса (Rogers, 1980) о том, что мы подключаемся к тенденции, пронизывающей всю органическую жизнь, просто не учитывалось в таких описаниях. Так, Крумбольтц (Krumboltz, 1969) не может принять эмпатическое понимание, которое он описывает (подчас неточно) как sine qua non роджерианской терапии, поскольку оно не вписывается в бихевиоральную парадигму. Подобным же образом сторонники моделей тренинга человеческих отношений (Egan, 1982; Carkhuff, 1969), желающие идти дальше клиентоцентрированного подхода, поскольку клиентоцентрированные терапевты редко переходят к действию (Carkhuff, 1981), не понимают либо не принимают базового основания клиентоцентрированного/человеко-центрированного подхода, то есть актуализирующей тенденции. В данном контексте будет не лишним повторить утверждение Роджерса о том, что выделенные им условия являются необходимыми и достаточными. Роджерс говорит: «Никакие другие условия не являются необходимыми. Если эти шесть условий существуют в течение некоторого периода времени, то этого достаточно. Процесс конструктивного личностного изменения обеспечен» (Rogers, 1957, р. 96). Смысл его теории заключается в том, что постоянное наличие и воспроизводство этих шести условий способствуют тенденции к самоактуализации индивида в процессе, направленном на конструктивное личностное изменение. Все дело в том, что указания на необходимость и достаточность этих условий работают только в рамках определенных теоретических построений и фактически являются их частью. Модификации, состоящие в признании необходимости, но недостаточности этих условий, привнесены из других теоретических парадигм, и потому не обладают никакой валидностью. Просто эти условия как в циклической головоломке не считаются достаточными в рамках иных теоретических построений. Достоверность тех или иных утверждений доказывается результатами научных исследований (Seeman, 1987), а не различными теоретическими построениями. Как отмечалось ранее, вывод о том, что условия являются необходимыми, но недостаточными, не подтверждается научными исследованиями. Конечно, постулат Роджерса, что эти условия являются достаточными в любой ситуации, может И должен быть подвергнут научному исследованию. Следует отметить, что Роджерс высказывал свою точку зрения с позиции терапевта. Он рассуждал так: если терапевт может испытывать безусловное позитивное отношение и эмпатическое понимание и старается передать эти переживания клиенту и если эти элементы переживаний терапевта хотя бы в минимальной степени воспринимаются клиентом, то последует процесс изменения. Роджерс предполагает, что если эти обстоятельства существуют в течение некоторого периода времени, то та или иная теоретическая ориентация терапевта не повлияет на данные условия (и не будет им мешать?). Если эти условия существуют, никакие другие условия не являются необходимыми. Они достаточны. Важно то, что это утверждение теоретически последовательно. Сформулируем его предельно просто: если эти условия существуют в течение некоторого времени, тогда ничто, кроме них, не нужно и этих условий вполне достаточно. Роджерс не говорит о том, существуют или нет другие факторы, достаточные для того, чтобы вызвать терапевтическое личностное изменение, он выдвигает лишь гипотезу о том, что значимое позитивное личностное изменение всегда происходит в процессе межличностных отношений. Интересно, однако, что он определяет условия 2 и 6 как «такие характеристики отношения, которые следует считать существенными при определении необходимых характеристик каждого человека, включенного в это отношение» (р. 96). Согласно этим условиям, один человек находится в состоянии неконгруэнтности, а другой выражает свои переживания, возникшие в данных условиях таким способом, чтобы достичь хотя бы минимально понимания. Однако возникает трудный вопрос: может ли расстроенный человек переживать данные условия, если они не созданы личностью терапевта? Можно ли обеспечить процесс актуализации расстроенного человека (то есть клиента) иными способами? Мне представляется теоретически последовательным и функционально верным утверждение, что люди действительно улучшают свое состояние, не вступая при этом в психотерапевтические отношения с теми терапевтами, которые постоянно придерживаются соответствующих установок. И здесь я формулирую такой вопрос: может быть, эти условия не обязательно необходимы? Я убежден, что это полезное дополнительное уточнение, поскольку оно может напомнить нам о замечательной настойчивости людей, которые, по моему мнению, довольно часто побеждают невыносимые обстоятельства (а иногда и своих терапевтов), чтобы улучшить свое состояние. Этот взгляд основан на понятии актуализирующей тенденции, которое является краеугольным камнем человекоцентрированного подхода (Rogers, 1980). Актуализирующая тенденция описывается как основной источник энергии человеческого организма. Теоретическая позиция Роджерса состоит в том, что существует «тенденция к целостности и актуализации, предполагающей не только поддержание, но и развитие организма» (Rogers, 1980, р. 123). Люди всегда добиваются максимума, «двигаясь к конструктивному осуществлению имеющихся у них возможностей» (Rogers, 1980, р. 117). Одна из метафор Роджерса удачно описывает этот процесс: «Актуализирующая тенденция может, конечно, быть заторможена или искажена, но ее нельзя разрушить, не разрушив при этом сам организм. Я помню, что во времена моего детства в подвале нашего дома, несколькими футами ниже маленького окошка под потолком, стоял ларь, в котором мы хранили наши зимние запасы картофеля. Условия были неблагоприятными, однако клубни картофеля начинали выбрасывать бледные белые побеги, так не похожие на здоровые зеленые ростки, которые они давали, когда их сажали в почву весной. Но эти жалкие пробивающиеся побеги вырастали до 2 или 3 футов в длину, пока тянулись по направлению к свету из окна. В этом своем нелепом, бесполезном росте побеги были неким отчаянным выражением описываемой мной направляющей тенденции. Они никогда не могли бы стать растениями, никогда не могли бы достичь зрелости, реализовать свой реальный потенциал. Но даже в крайне неблагоприятных условиях они боролись за то, чтобы жить. Жизнь не может остановиться, даже если она не достигает расцвета. Имея дело с клиентами, жизнь которых была искалечена, работая с мужчинами и женщинами в забытых Богом и людьми палатах государственных больниц, я часто думал о тех побегах картофеля. Условия, в которых развивались эти люди, были столь неблагоприятны, что их жизни часто виделись как нечто уродливое, перекореженное, почти нечеловеческое. Однако в них была направляющая тенденция, которой можно было доверять. Ключ к пониманию их поведения состоит в том, что они стремятся к росту и становлению теми единственными способами, которые считают приемлемыми. Здоровым людям их достижения могут казаться нелепыми и бесполезными, но эти достижения — отчаянная попытка самоосуществления жизни. Эта обладающая потенциалом, созидающая тенденция образует основополагающий базис человекоцентрированного подхода» (Rogers, 1980, р. 118-19). В этой метафоре картофельные побеги движутся в направлении отдаленного света. Они ищут условия, которые способствуют их росту! Весьма вероятно, что люди также ищут и используют все возможное для своего конструктивного изменения. К таким людям, безусловно, относятся те, кто улучшил свою жизнь благодаря обращению к вере, закату солнца, улыбке, в результате перенесения травмы и т. д. Удивительная настойчивость людей, названная мной актуализирующей тенденцией, приводит меня к выводу о том, что рассматриваемые нами условия не обязательно должны быть необходимыми. В качестве резюме следует отметить, что в этой главе оспариваются выводы исследовательских обзоров и психологической литературы о том, что условия, постулированные Роджерсом как необходимые и достаточные для терапевтического личностного изменения, являются необходимыми, но недостаточными. Изучение последних исследовательских обзоров, соответствующей литературы и теоретических основ человекоцентрированного подхода приводит к выводу о том, что нет каких-либо серьезных доказательств, которые опровергали бы позицию Роджерса. Дальнейшее рассмотрение теоретических основ данного подхода наводит меня на мысль, что вместо того, чтобы делать вывод о необходимости, но недостаточности условий, более корректно будет заключить, что эти условия являются не обязательно необходимыми, но всегда достаточными. Литература Barrett-Lennard, G.T. (1962), 'Dimensions of therapist responses as causal factors in therapeutic change', Psychological Monographs, 65 (43, Whole No: 562). Bergin, A.E., and Lambert, M.J. (1978), The evaluation of therapeutic outcomes', in S.L. Garfield and A.E. Bergin (eds.), Handbook of Psychotherapy and Behavior Change: an empirical I analysis (2nd ed.). New York: John Wiley and Sons. Bozarth, J.D. (1983), 'Current research on client-centered therapy in the USA', in M. WolfRudiger and H. Wolfgang (eds.), Research on Psychotherapeutic Approaches: Proceedings of the 1st European Conference on Psychotherapy Research, Trier, 1981, Vol. 11, pp. 105-15. Frankfurt: Verlag Peter Lang. Bozarth, J.D. (1987), 'Further thoughts about person-centeredness', paper presented at a personcentred workshop, Warm Springs, Georgia. Carkhuff, R.R. (1969), Helping and Human Relations, Vol. 1. New York: Holt, Rinehart and Winston. Carkhuff R.F. (1981), Taped interview, University of Georgia. Cartwright, D. (1957), Annotated bibliography research and theory construction in client-centred therapy', Journal of Consulting Psychology, 4, 82. Chordoroff B. (1954), 'Self-perception, perceptual defense and adjustment', Journal of Abnormal Psychology, 49, 508. Egan, G. (1982), The Skilled Helper (2nd ed.). Monterey, Calif.: Brooks/Cole. Ellis, A. (1959), 'Requisite conditions for basic personality change', Journal of Consulting Psychology, 23, 6. Gelso, C.J., and Carter, J.A. (1985), 'The relationship in counseling and psychotherapy: components, consequences, and theoretical antecedents', The Counseling Psychologist, 13, 159-234. Gendlin, G.T. (1981), Taped interview, Lajolla Program. Gordon, T. (1970), T.E.T.: teacher effectiveness training. New York: New American Library. Gordon, T. (1976), T.E.T. in action. New York: Wyden. Gunman, A.S. (1977), 'The patient's perception of the therapeutic relationship', in S.L. Garfield and A.E. Bergin (eds.), Handbook of Psychotherapy and Behavior Change: an empirical analysis (2nd ed.). New York: John Wiley and Sons. Krumboltz, Z.D. (1967), 'Changing the behavior of behavior changers', Counselor Education and Supervision, Spring, Special Publication, 222-27'. Mitchell, KM., Bozarth,J.D., andKrauft, C.C. (1977), 'A reappraisal of the therapeutic effectiveness of accurate empathy, non-possessive warmth, and genuineness', in A.S. Gurman and A.M. Razin (eds.), Effective Psychotherapy: a handbook of research. New York: Pergamon Press. Orlinsky, D.E., andHoward, K.J. (1987), 'Process and outcome in psychotherapy', in S.L. Garfield and A.E. Bergin (eds.), Handbook of Psychotherapy and Behavioral Change: an empirical analysis, pp. 311-81. New York: John Wiley and Sons. Parloff, M.B Waskow, I.E., and Wolfe, B.E. (1978), 'Research on therapist variables in relation to process and outcome', in S.L. Garfield and A.E. Bergin (eds.), Handbook of Psychotherapy and Behavior Change: an empirical analysis (2nd ed.). New York: John Wiley and Sons. Patterson, C.H. (1969), 'Necessary and sufficient conditions for psychotherapy', The Counseling Psychologist, 1,2, 8-26. Patterson, C.H. (1984), 'Empathy, warmth, and genuineness in psychotherapy: a review of reviews', Psychotherapy, 21, 431-38. Patterson, C.H. (1985), The Therapeutic Relationship: foundations for an eclectic psychotherapy. Monterey, Ca.: Brooks/Cole. Rogers, C.R. (1957), The necessary and sufficient conditions of therapeutic personality change', journal of Consulting Psychology, 21,95-103. Rogers, C.R. (1959), A theory of therapy, personality, and interpersonal relationships, as developed in the client-centered framework', in S. Koch (ed.), Psychology: a study of science, Vol. 3: Formulation of the person and the social context. New York: McGraw-Hill. Rogers, C.R. (1961), On Becoming a Person: a therapist's view of psychotherapy. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, C.R. (1980), A Way of Being. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, C.R., and Diamond, RF. (eds.) (1954), Psychotherapy and Personality Change. Chicago: University of Chicago Press. Rogers, C.R., Gendlin, G.T., Keiskr, D,V., and Traux, C.B. (1967). The Therapeutic Relationship and its Impact: a study of psychotherapy with schizophrenics. Madison: University of Wisconsin Press. Seeman,J. (1987), 'Round-table discussion: What areas of person-centered therapy or practice require further research? Identify specific questions on hypotheses for investigation', PersonCentered Review, 2, 2, 252-55. Seeman,J., and Raskin, N.J. (1953), 'Research perspectives in client-centered therapy', in O.H. Mowrer (ed.), Psychotherapy: therapy and research. New York: Ronald Press. Shlien, J.M., and Zimring, F.M. (1970), 'Research directives and methods in client-centered therapy', in J. Hart and T.M. Tomlinson (eds.), New Directions in Client-Centered Therapy. Boston: Houghton Mifflin. Tausch, R. (1978), 'Facilitative dimensions in interpersonal relations: verifying the theoretical assumptions of Carl Rogers in school, family, education, client-centered therapy, and encounter groups', College Student journal, 12, 2-11. Tausch, R. (1982), 'Megavitamins', in R. Ballentine (ed.), Diet and Nutrition, pp. 509-25. Honesdale, Pa.: Himilayan International. Tausch, R. (1987a), 'Reappraisal and changing of emotions towards death and dying through imagination and person-centered group communication.' Unpublished paper. Tausch, R. (1987b), 'The connection of emotions with cognitions-consequences for theoretical clarification of person-centered psychotherapists.' Unpublished paper. Truax, C.B., and Carkhuff, R.R. (1967), Toward Effective Counseling and Psychotherapy: training and practice. Chicago: Aldine. Truax, C.B., and Mitchell, K.K. (1971), 'Research on certain interpersonal skills in relation to process and outcome', in A.E. Bergin and S.L. Garfield (eds.), Handbook of Psychotherapy and Behavior Change: an empirical analysis. New York: John Wiley and Sons. Watson, N. (1984), 'The empirical status of Rogers' hypothesis of the necessary and sufficient conditions of effective therapy', in R. Levant and J. Shlien (eds.), Client-Centered Therapy and the Person-Centered Approach: new directions in therapy, research, and practice. New York: Prager. Часть вторая Творчество в психотерапевтической практике ИССЛЕДОВАНИЕ ЭФФЕКТИВНОСТИ ТРЕНИНГОВОЙ ПРОГРАММЫ "ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННАЯ ЭКСПРЕССИВНАЯ ТЕРАПИЯ" Чарльз Меррилл и Свенд Андерсен ВВЕДЕНИЕ Натали Роджерс* разработала тренинговую программу «Человекоцентрированная экспрессивная терапия». Это двухгодичный курс, включающий в себя четыре уровня и адресованный терапевтам-профессионалам из разных стран, стремящимся включить экспрессивные виды искусства в свою терапевтическую и/или преподавательскую работу. После прохождения всех четырех уровней участники программы получают сертификат экспрессивного терапевта. Они могут принимать также участие в тренингах личностного роста. Эта интенсивная форма вовлечения участников программы в учебный процесс оказывает на них интегрирующее исцеляющее воздействие. * Натали Роджерс – основательница и главный сотрудник Института человекоцентрированной экспрессивной терапии (The Person-Centered Expressive Therapy Institute, P.O. Box 6528, Santa Rosa, CA 95406, USA). Экспрессивная терапия использует средства экспрессивных видов искусства для продвижения процесса личностного роста и исцеления. Обучающая программа совмещает элементы изобразительных искусств, пантомимы, танца, музыки, пения, драмы, литературного творчества, направленного воображения и медитации. Особенность подхода Н. Роджерс (Rogers N., 1985b) состоит в том, что она комбинирует разные экспрессивные формы и прослеживает имеющуюся между ними связь, которую называет «творческой» связью. Обычно курс по экспрессивной терапии включает такие разделы, как арттерапия, танцевальная, музыкальная терапия и литературное творчество. Идея Н. Роджерс состоит в том, что разные экспрессивные техники могут взаимно питать и обогащать друг друга (например, можно разыгрывать какую-то роль, петь, играть на барабане или танцевать, рисовать маслом или слагать поэму). К тому же и вся тренинговая программа, и ежедневное расписание структурированы в соответствии с идеей творческой связи. На занятиях чередуются медитация, творческая экспрессия, самопознание, обсуждение понятий и теорий, отводится время и на усвоение пройденного материала. Обучение — это целостный процесс, интегрирующий разум, тело, эмоции и дух. Участники программы имеют возможность совершенствовать как икспириентальное восприятие, так и теоретическое понимание исцеляющей силы экспрессивной терапии; они также могут открыть для себя такие аспекты применения экспрессивных искусств, которые могут быть использованы в личных и профессиональных целях. ФИЛОСОФИЯ ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННОЙ ЭКСПРЕССИВНОЙ ТЕРАПИИ Человекоцентрированная психотерапия Модель экспрессивной психотерапии основана на философии Карла Роджерса. Термин «человекоцентрированная» применен здесь в том же самом значении, в котором его использовал К. Роджерс, признававший, что человек стоит в центре своего собственного процесса учения. Человек сам определяет ход этого процесса. При этом акцентируются такие человеческие качества, как эмпатия, открытость, принятие, честность и конгруэнтность. Программа основывается на идее, что в каждом индивиде и в каждой группе существует внутренний импульс к росту. Акцент делается на развитии каждого участника программы, и существует уверенность в том, что каждый человек имеет врожденное желание, волю и умение двигаться по пути самореализации, «если путь для этого открыт» (Rogers, 1969). Н. Роджерс использовала иную метафору: если «почва плодородна и зерно посажено, то я вижу, как я медленно начинаю расти и достигаю полного расцвета» (Rogers N., 1985). Процесс такого становления охватывает всего человека, и участник программы оказывается полностью вовлеченным в него, как только начинается реальный процесс учения. Этот процесс является основой значимого личностного изменения, происходящего в человеке. Экспрессивная терапия Термин «экспрессивное искусство» относится к процессу творческого самовыражения, мотивированного стремлением человека раскрыть свой внутренний мир для себя и других. Творческое самовыражение уже само по себе является процессом роста. Такое самовыражение может вызывать боль и страх из-за того, что человек становится известным себе и другим, но в то же время это путь, который может вести к самораскрытию и личностному росту. Этот процесс, при совмещении разных экспрессивных средств, может раскрыть в индивиде творческий потенциал. Участники программы знакомятся с разными способами выражения себя без слов, используя переживания, связанные с участием в творческом процессе, как средство постижения и осознания самих себя. Н. Роджерс помогает участникам программы освоить некий язык, посредством которого они начинают выражать свои творческие задатки. Она ведет их через переживания, связанные с изобразительным искусством, работой воображения и литературным творчеством, которые позволяют им исследовать свой внутренний мир. Н. Роджерс утверждает: «Литературное творчество проясняет наши мысли, живопись изменяет наши чувства, движение объединяет наши тело, разум и дух, звук открывает энергетические каналы. Это и есть то, что я испытываю как творческую связь» (Rogers N., 1985b). Научившись более точно осознавать свои восприятия, чувства и мысли, человек сможет полнее ощущать свою жизнь. Н. Роджерс выражает эту мысль следующим образом: «Это внутреннее путешествие представляет собой интегрирующий, исцеляющий процесс, который приводит к усилению Я, а также к новому состоянию осознания себя и мира» (Rogers N., 1988). Экспрессивный процесс, как правило, лучше переживается в сочетании с чувством открытости и непосредственности. Иногда человек осознает воздействие своих переживаний, — ощущает, например, как переживается то или иное движение или какие возникают эмоции, когда он извлекает некий звук из музыкального инструмента или начинает петь. Быть искренне открытым тому, что готов пережить, — вот главная идея экспрессивной терапии. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР ПРОЦЕССА УЧЕНИЯ Создавая произведение искусства, человек всегда обнаруживает некую сторону своего Я, которая проявляется, например, в форме вылепленной из глины фигуры, рисунка, ритма, танца и т. п. Творчество в сфере изобразительного искусства — это очень индивидуальные и личные переживания, которые могут для каждого из нас быть мощным стимулирующим средством выражения и исследования нашей собственной уникальности. Таким образом, участие в семинаре предоставляет человеку возможности для исследования его врожденного стремления и способности к росту и учению. Цель этого участия состоит в том, чтобы дать человеку возможность испытать переживания подлинного учения и вовлеченности в процесс личностного роста. Также важно понять, как учиться самому и для себя. Подлинное учение — это скорее непрерывный процесс познания, нежели некий завершенный продукт. Это не просто накопление каких-то статичных знаний. Подлинное учение порождается самим учащимся, исходит из внутренних, а не из внешних источников. Только так обнаруживаются и сохраняются истинные значения. На практических семинарах подлинное учение начинается тогда, когда человек нащупывает связь с сердцевиной своей собственной жизни и устанавливает непосредственный контакт со значимыми проблемами, которые стремится разрешить. Так как подлинное учение на семинаре — это эмоциональный учебный процесс, то оно переживается как постоянное движение от чувств к абстрактным суждениям и наоборот. Такое учение предполагает наличие интеллектуальной способности к анализу и обобщению. Инсайты, интеллектуальные озарения и обобщения могут происходить и после окончания семинара. ПРОЦЕСС И ПРОДУКТ Переживание творческого самовыражения и вовлеченность в этот процесс составляют основу экспрессивной терапии. В фокусе ее находится не полученный результат, а переживания, возникающие при его создании. Хотя участник семинара может попытаться понять танец, скульптуру, живопись, музыку и литературу, исцеление обеспечивает именно интенсивная вовлеченность в творческий процесс. Результат этого процесса — внешнее выражение внутренних переживаний, установок, восприятий и настроений; такое внешнее выражение делает видимой некоторую часть внутреннего Я человека как для него самого, так и для других людей. Когда творческая активность завершается, очень полезно использовать какое-то время для усвоения и осознания опыта. Этот рефлексивный процесс ведет к новым инсайтам и самопознанию, особенно если человек положительно принимает созданное им произведение искусства и не оценивает его критически с точки зрения «правильности» художественного стиля или техники исполнения. КАК ОТКРЫТЬ ПУТЬ Как создать учебную ситуацию, в которой человек испытывал бы по отношению к себе «конгруэнтность, безусловное позитивное отношение, эмпатическое понимание и принятие» себя таким, какой он есть (Rogers, 1967, р. 218)? Благоприятная учебная обстановка возникает тогда, когда человек не испытывает никаких опасений и полон решимости выражать себя посредством экспрессивных видов искусства. Такая ситуация позволяет учащемуся ощущать себя не объектом, а субъектом процесса учения. Создание подобной учебной обстановки должно проходить постепенно, и в этот процесс должны включиться и фасилитатор, и каждый участник семинара. Поскольку экспрессивное искусство само по себе оказывает исцеляющее воздействие, учебный процесс не предполагает участия преподавателя, он нуждается только в фасилитаторе — человеке, создающем безопасное, эмпатичное и стимулирующее окружение для самоисследования посредством экспрессии (Rogers N., 1988). Нужно лишь поддерживать самовыражение людей в ритмических движениях, рисовании, драме, пении, музыке и литературных произведениях. К. Роджерс (Rogers, 1967, р. 353) отмечает три условия, необходимых для творческой деятельности человека. Эти условия не могут быть созданы извне, они могут возникнуть только сами. Первое из того, что отмечает Роджерс,— это открытость человека своим переживаниям без какого-либо искажения этих переживаний психологическими защитами. Второе и, возможно, самое фундаментальное условие творческой деятельности состоит в том, что источник, или локус, оценочного суждения должен находиться внутри. Третье условие — это способность человека «играть» с элементами и понятиями. Таковы внутренние психологические условия роста. Важно, однако, рассмотреть также и внешние психологические условия. Какие факторы внешней среды питают творчество? Опыт К. Роджерса (Rogers, 1967) свидетельствует о том, что продуктивному творчеству в наибольшей степени способствует психологическая безопасность и свобода. Рассматривая психологическую безопасность, К. Роджерс (Rogers, 1967) анализирует четыре условия, благоприятствующие конструктивному творчеству. Первое из них, по его мнению, — это принятие индивида как человека, обладающего безусловной ценностью. И вновь он говорит об отсутствии внешнего оценивания, об атмосфере сензитивного и эмпатического понимания. Наконец, он подчеркивает важность психологической свободы. Творческие способности возрастают только тогда, когда фасилитатор предоставляет индивиду полную свободу для выражения всех его чувств в символической форме. Кроме психологической безопасности и свободы, Н. Роджерс (Rogers N., 1985) указывает на взаимоотношения между фасилитатором и участником тренинга. Она ставит вопрос о том, как обеспечить такие взаимоотношения, которые способствовали бы личностному росту человека. Как фасилитатор может побудить участников семинара выражать свое внутреннее ощущение правды и провести их через переживания художественного творчества — рисования, фантазирования, сочинения — по пути дальнейшего самоисследования? Ни один метод и никакая техника сами по себе не создадут безопасной среды, если фасилитатор демонстрирует такие качества, как авторитарность, оценочность, незаинтересованность или склонность к интерпретации. Это вопрос не столько техники, сколько жизненной философии фасилитатора. Н. Роджерс (Rogers N., 1985) говорит о том, что в основе работы фасилитатора должна лежать вера в ценность и достоинство человека, а также в его способность идти собственным путем. Участник выбирает путь, которым идет, а фасилитатор следует за ним и входит в систему ценностей человека сензитивным и человекоцентрированным способом. ФИЗИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО Насколько обстановка семинара соответствует указанным внутренним и внешним психологическим условиям, настолько будет участник семинара проявлять свой творческий потенциал. Н. Роджерс (Rogers N., 1985b) создала обстановку, поддерживающую обозначенные выше психологические условия. Само место проведения семинара оказывает исключительно стимулирующее влияние на его участников. Это расположенный на десяти акрах земли рекреационный центр в египетском стиле под названием «Оазис Изиды». Кто-то может жить в самом рекреационном центре, кто-то — в расположенных неподалеку небольших домиках. Вигвам, дом-пирамида, маленький зоопарк, плавательный бассейн, сауна, секция бассейна с горячей водой — все это также находится в распоряжении участников семинара. Обеденный павильон расположен на открытом воздухе, на лужайке. Группа участников семинара обычно работает в большом старом театре, без мебели, со сценой и балконом. Ежедневное расписание довольно плотное. Вот, например, распорядок типичного дня: 7.30 8.30 9.30 12.30 13.30 15.00 16.30 18.00 18.45 19.30 - 8.15: Движение и медитация (Сессия I) 9.15: Завтрак 12.15: Сессия II 13.15: Ланч 15.00: Отдых и усвоение полученного опыта 16.15: Сессия III 17.45: Сессия IV 18.45: Ужин 19.30: Свободное время 21.30: Сессия V В ходе семинара поддерживаются и поощряются всевозможные виды активности участников — танцы и литературное творчество, пение и беседы, рисование и живопись, создание видеосюжетов и консультирование, теоретические лекции и игра на ритмических инструментах, театральные представления, лепка и совместное времяпровождение. В течение первых двух дней работы семинара все стены аудитории покрываются рисунками и картинами, созданными его участниками. По прошествии некоторого времени появляются также и скульптурные изображения. Участники семинара работают индивидуально, парами и малыми группами, а также большой группой, представляющей собой единое целое, участникам доступны все виды материалов для творчества, и они могут совершенно свободно использовать их для самовыражения. ОПРОС УЧАСТНИКОВ ПРОГРАММЫ Мы провели опрос тех, кто принимал участие в программе в течение шести лет с момента ее начала в 1985 году. Мы просили их своими словами рассказать о том, какой опыт они приобрели в процессе человекоцентрированной экспрессивной терапии. Целью исследования было выяснить, как семинары повлияли на личностный рост участников. В центре нашего внимания была не сама четырехуровневая тренинговая программа и не оценка ее обучающих аспектов. Участники находились на разных уровнях освоения программы и имели разные цели. Кто-то из них мог быть заинтересован в том, чтобы стать профессионалом в экспрессивной терапии, а кто-то стремился к собственному личностному росту. Нам хотелось узнать, произошли ли у участников программы изменения в представлениях о себе и других людях. Мы интересовались глубокими эмоциональными переживаниями и открытиями участников, однако некоторым из них было трудно найти слова для описания опыта своего личностного роста. Им также было трудно написать о своих переживаниях и чувствах и описать общий настрой и атмосферу семинара. Интеллектуальный аспект такого опыта вторичен, хотя опыт этот приобретается, понимается, интегрируется и проживается именно как осознаваемая реальность. Мы допускали, что участники семинаров, возможно, подвергнут сомнению свой опыт экспрессивной терапии, а также влияние семинаров на осмысление ими внутренних диалогов, установок и поведения. В итоге мы хотели получить ответ на следующий вопрос: какое влияние на участников оказали интенсивные переживания в процессе различных форм учения в атмосфере ожидания и принятия? УЧАСТНИКИ ОПРОСА Среди участников программы Института человекоцентрированной экспрессивной терапии были психологи-консультанты, преподаватели и студенты из Соединенных Штатов и нескольких европейских, латиноамериканских и азиатских стран. Работа Н. Роджерс имеет международное признание, поэтому состав участников тренинговых семинаров был довольно смешанным. Одной из причин нашей заинтересованности в проведении этого исследования было необычное разнообразие уровней и форм подготовки, образования и квалификации участников тренинговой программы. Возраст респондентов колебался в диапазоне от 22 до 66 лет; причем возраст двадцати из них (66%) был между 36 и 50 годами. МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ Участникам программы предлагались опросники, содержащие открытые вопросы. С их помощью надо было описать ту ситуацию на одном из семинаров, которая оказалась особенно значимой для них. Респондентов просили рассказать, почему ситуация, о которой они написали, оказалась для них значимой. Мы хотели узнать, смогли ли участники программы, вспоминая о ситуациях на семинаре, вступить во внутренний диалог с самими собой. Под внутренним диалогом мы имели в виду то, что состоявшееся обучение могло придать новый смысл их жизни. Мы были заинтересованы также в том, чтобы узнать, изменились ли поведение и поступки участников в результате опыта, полученного в ходе семинаров. При ответах на второй открытый вопрос респондентам надо было написать, как и насколько их «способ существования» может быть хотя бы отчасти соотнесен с их личным обучением. С помощью этого вопроса мы надеялись выявить личностные изменения более глубокого уровня. Дополнительный вопрос был посвящен тому, что чувствовали респонденты, пытаясь написать о своем опыте экспрессивной терапии. Тридцать два бывших участника программы, ответивших на вопросы по почте, составили достаточно большую выборку испытуемых, чтобы выделить достоверный диапазон ситуаций, представлявшихся значимыми для участников семинаров с использованием экспрессивных видов искусства. РАМКИ ИССЛЕДОВАНИЯ Список адресатов включал двести бывших участников программы. Было получено тридцать два полностью заполненных опросника от участников, которые прошли не менее одного уровня обучения. Мы не пытались оценивать ответы в связи с количеством пройденных уровней. Мы полагали, что значимое событие могло случиться на любом из четырех уровней тренинга, и надеялись определить эти особые ситуации. Первый уровень включал шесть дней занятий, и многие участники перешли на второй уровень, который занимал еще неделю. Респонденты проходили первый уровень программы в интервале между 1985 (это год начала тренинговой работы в Институте человекоцентрированной экспрессивной терапии) и 1990 годами. Респонденты, которые приняли участие в программе сравнительно недавно, могли быть более подвержены «эффекту ореола», чем те, кто начал занятия раньше. Оценка письменных ответов в значительной степени строилась на наших субъективных впечатлениях. При этом мы ограничили свой анализ поиском свойственной каждому из участников внутренней структуры впечатлений и смыслов, встроенной в каждый из ответов. Следовательно, наши результаты являются предварительными. Они были получены с помощью тематического контент-анализа, разработанного на основе метода феноменологического исследования Амедео Джорджи, который был обобщен Дональдом Полкингхорном (Polkinghorne, 1989). Мы располагали отчетами участников о тех значимых ситуациях, которые повлияли на них. Мы стремились быть осторожными в своих заключениях, чтобы не привнести в ответы того, чего в них не было. Один из недостатков этого опроса состоял в том, что мы имели дело с воспоминаниями респондентов об особых ситуациях, которые имели место несколько лет назад. Однако мы надеемся, что смогли, по крайней мере, выделить значимые темы, касающиеся респондентов. РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ Мы отдаем себе отчет в том, что при анализе письменных ответов мы группировали их по темам в соответствии с нашими внутренними критериями. Мы исходили из определений и понятий, используемых в психологии, стараясь максимально приблизить их к тому, что имели в виду и хотели выразить респонденты. Свой анализ мы начали с выявления тех форм активности, которые особым образом акцентировались в их письменных ответах. Ровно половина из тридцати двух респондентов (шестнадцать человек) написали о том, что они создали значимые для них рисунки, картины, скульптуры и коллажи. Примером может служить ответ одного из респондентов, который подошел к созданию рисунка как к процессу: «Когда нас попросили выразить наши чувства в каком-нибудь виде творчества, я пришел в сильное волнение и начал рисовать большое, преисполненное гнева чудовище. Работая над ним, я почувствовал нечто, подобное отстраненности, и стал наблюдать себя, в гневе создающего что-то. Было похоже, будто бы это рисунок создавал меня» (Респондент 17). Эта цитата свидетельствует о том, что участник семинара способен выразить некий неизвестный ему ранее, неисследованный аспект самого себя с помощью определенной формы искусства, без слов. Участники семинара постепенно начинали доверять и другим способам выражения и познания своих чувств, образов и потенциальных возможностей. Значимой для участника становилась именно та форма искусства, которую он сам выбрал, и это отношение сохранялось до тех пор, пока его интерес не переключался на что-либо другое. Приведенная выше реакция гнева была выражена посредством рисования и представляла собой новое отношение к этой часто подавляемой эмоции. Следующая из наиболее распространенных форм активности включала в себя различного рода движения: индивидуальный и/или групповой танец под музыку, выражение в движении образов рисунка или прочитанного вслух литературного произведения. Семь респондентов описали свой личный опыт экспрессивных движений. Наиболее яркий пример того, как глубоко танец может затронуть человека, приводится ниже: «В танце я выражал то, что для меня было историей моей эмоциональной жизни на тот момент. Это был преисполненный боли танец, и он затягивал меня все глубже, глубже и глубже к моим глубинным чувствам. Я позволил себе... почувствовать правду в его ритме и интенсивности. Это была наиболее рискованная работа, которую я когда-либо выполнял» (Респондент 3). Привлекательность человекоцентрированного подхода, использующего средства экспрессивной терапии, связана с утверждением, что человек — центральная фигура, и он может свободно выбрать то, что будет использовано в качестве инструментов самоисследования: рисование, живопись, движение или что-либо другое. Следующая по частоте упоминаний форма активности — литературное творчество. Здесь используются разные техники: свободное письмо, сочинение стихов, историй и ведение дневников. Шестеро из тридцати двух респондентов отзывались о данной форме экспрессивного искусства как о личностно значимой и усиливавшей их внутреннее самоощущение. Ниже приводится яркий пример того, как литературное творчество повлияло на жизнь одной из наших респонденток: «Мы писали... О Духе-проводнике, которого повстречали в одной из ранних медитаций. [Затем следует описание ее духа-проводника, после чего она продолжает]… Они устроили для меня церемонию, в ходе которой мне был преподан урок: "Даже тьма может быть желанна, потому что я никогда не теряю себя". Этот опыт дал мне силы уникальным образом достичь центра моей собственной жизни» (Респондент 10). Иногда опыт литературного творчества был прочувствован и пережит как завершенный в самом себе, а иногда участники комбинировали этот вид деятельности с другими видами, такими, как движение или элементы драмы (см. пример, приведенный выше). Шесть респондентов написали о разыгрывании ролей, импровизации, жестикуляции, участии в маскараде, пантомиме или некоторых формах направленного воображения как о волнующем событии, способствующем обретению внутренней мудрости. Здесь мы приводим весьма необычный пример из отчета пожилой респондентки: «Когда Натали ставила с нами инсценировку под названием «Деревня», мне досталась роль старой мудрой женщины. Другие люди обращались ко мне в поисках душевного спокойствия и близости. Мне понравилась эта роль; я думаю, она помогла мне принять факт моего старения. Я начала видеть себя человеком, обладающим большой мудростью, которой я могу поделиться с другими» (Респондент 14). Два других респондента писали о том, что для них были значимы музыка и особенно игра на ритмических и ударных инструментах, а один респондент таким значимым занятием назвал медитацию. Ниже приводится пример того, как звук и ритм действуют на человека: «Игра на музыкальных инструментах, особенно на ударных, создание ритмов, перекликающихся друг с другом,— все это заряжало энергией и доставляло удовольствие. Это усилило мою веру в спонтанность и рискованные начинания, в то, что я могу испытать что-то незнакомое и создать нечто новое в своей жизни и в жизни других людей» (Респондент 7). Из приведенных ответов видно, что участие в том или ином виде творческой деятельности помогло респондентам более позитивно почувствовать и оценить себя. Повидимому, и индивидуальный, и групповой процессы экспрессивного творчества воодушевляют людей и побуждают их выражать себя более открыто и с меньшим страхом перед мнением других. Тренинговые семинары по экспрессивной терапии обеспечивали участников разнообразными формами практической учебной деятельности, каждому человеку была оказана поддержка в том, чтобы он смог найти свою область для исследования и выражения. Мы особенно подчеркиваем исследовательский аспект. Творческие способности участников и результаты их творчества не оценивались; напротив, каждый из них мог полностью отдаться творческому процессу в созвучии с выбранным им средством художественного выражения. ЛИЧНОСТНО-ЗНАЧИМОЕ УЧЕНИЕ Роджерс (Rogers, 1967) много раз говорил о значимом для человека учении. Так, он утверждал: «... значимое учение — это больше, чем накопление фактов. Это учение, которое изменяет поведение человека, направленность его деятельности в будущем, его установки и его личность» (Rogers, 1967, р. 167). Взглядом Роджерса на значимое учение мы руководствовались, когда группировали ответы участников и стремились перевести их на психологический язык. Роджерс очень подробно рассматривает различные аспекты значимого учения, в процессе которого человек более полно принимает себя и свои чувства, испытывает большую уверенность в себе и в направленности своей жизни. Когда мы анализировали ответы по этим показателям, то обнаружили, что семнадцать респондентов так или иначе упоминали чувство большего самопринятия. Вот один из примеров: «Я другой человек по сравнению с тем, каким бы я мог быть... Эта работа помогла мне поверить в себя! Она послужила для меня стимулом начать мой собственный бизнес, дала мне средства для борьбы со страхами, которые тянули меня назад» (Респондент 2). Еще один важный параметр значимого учения — изменение самовосприятия человека. Девять респондентов написали о том, что они почувствовали и увидели себя по-новому. Один из них сформулировал это так: «Когда я вернулся домой, то почувствовал себя преобразованным. Я ощутил гораздо сильнее... свою устойчивость в этом мире, свою сексуальность. Мой голос стал более низким и глубоким. Я почувствовал, что центр моего тела сместился ниже, в область солнечного сплетения. Я ощутил необычайный приток энергии и силы...» (Респондент 1). Другая сторона значимого учения по К. Роджерсу, — постановка человеком более реалистичных целей. Пять респондентов отметили, что одним из результатов экспрессивной терапии стал для них более реалистичный взгляд на цели и планы своей жизни. Один респондент выразил это так: «Мне хочется проводить больше времени в одиночестве, чтобы лучше узнать себя. Я стал также несколько осторожнее при выборе своих действий, во всяком случае, не предпринимаю ничего до того момента, пока не почувствую, откуда исходят их мотивации» (Респондент 12). Как отмечалось выше, респонденты указывали, что стали больше принимать себя. Интересно также отметить, что шесть респондентов написали о том, что стали больше принимать других. Нам представляется, что когда человек не стремится оценивать себя, то другие люди воспринимаются им такими, какие они есть, а не такими, какими он хочет их видеть. Приведем пример подобного принятия других: «Моя личная жизнь стала теперь другой, я научился более реалистично относиться к другим людям, в том числе и к моим детям, что, конечно, помогает мне жить с меньшими ожиданиями в отношении себя и других и, следовательно, меньше оценивать и больше принимать то, что происходит...» (Респондент 30). ТВОРЧЕСКАЯ СВЯЗЬ И ЛИЧНОСТНЫЙ РОСТ О развитии личности писали многие гуманистические психологи, в том числе и Н. Роджерс. В книге Появляющаяся женщина (Rogers N., 1980) раскрывается ее собственный уникальный путь к большей автономии и большей личностной реализации. Ее внутреннее путешествие к освобождению от гнета социальных ожиданий, ограничивающих женщину ролями исполнительной жены и матери, стало примером для многих женщин. Другими словами, Н. Роджерс является новатором как в освобождении женщин, так и развитии человекоцентрированного учения. Исследования творческой связи, проведенные Н. Роджерс (Rogers N., 1985b), получили свое отражение в ее практических семинарах по экспрессивной терапии. Н. Роджерс описывает творческую связь следующим образом: «...это связь между движением, визуальным искусством, литературным творчеством и звуком. Когда мы двигаемся осознанно, для нас раскрываются глубокие чувства, которые могут быть выражены цветом, линией или формой. Когда мы пишем сразу после такого движения или занятия искусством, тогда из нашего бессознательного исходит свободный поток переживаний...» (Rogers N., 1985а). Творческая связь предполагает личностный рост в качестве главного принципа творческого процесса. На теоретическом уровне она связана с описанными выше принципами значимого учения К. Роджерса. При выявлении специфических факторов, имеющих отношение к творческой связи и личностному росту, мы обнаруживаем, что некоторые из них подтверждаются ответами большого числа респондентов данного исследования. Анализ письменных ответов, даже будучи основан во многом на личных впечатлениях, показал, что все 32 респондента упоминали о процессе интегрирующего исцеления как следствии экспрессивной терапевтической работы. Много раз упоминались переживания большей интегрированное™ со своим внутренним Я. Ниже приводится пример, суммирующий данный интегрирующий аспект творческой связи: «Я вспоминаю, как группа занималась направляемой визуализацией. Мы вошли в здание и обнаружили там дверь, за которой находились наши субличности. Мы открыли дверь и позволили им выйти; мы встречались с некоторыми субличностями, каждый раз спрашивая, кто они, что они могут нам дать и что хотят получить от нас. Этот процесс имел для меня интегрирующее значение, он помог осознать, услышать и полюбить эти части меня самого...» (Респондент 9). Мы обнаружили еще один аспект, состоящий в том, что почти половина (четырнадцать) респондентов сообщили о возросшей силе своего Я, что явилось существенным моментом их личностного роста. Этот момент во многом аналогичен развитию большей уверенности в себе и большего самопринятия, которые обсуждались выше в качестве аспектов значимого учения. Одна из участниц программы так выражает свои чувства, возникшие в ходе тренинга по экспрессивной терапии: « В результате участия в этих семинарах я теперь гораздо больше заинтересована в обнаружении и признании моей собственной экспрессии. Я испытываю уважение к своей уникальности, даже когда она контрастирует со всем тем, с чем можно столкнуться в моем окружении» (Респондент 11). Еще один выявленный аспект творческой связи — это новое осознание не только своего внутреннего Я, но и мира отношений с людьми и социумом. Двенадцать респондентов отметили, что их осознание самих себя и других людей стало более глубоким благодаря экспрессивной терапии. Ниже приводится яркий пример такого сдвига в осознании: «В результате однодневного семинара у меня возник новый внутренний образ, и я приобрел опыт переживания той части себя, которая не подвержена влияниям времени, завершена в своем "бытии". Когда я почувствовал ее, мой страх существенно уменьшился» (Респондент 6). Мы хотели бы также отметить, что шесть респондентов сменили работу или карьеру, а девять других почувствовали, что их профессиональные навыки существенно улучшились в результате экспрессивной терапии. Один из них пишет об этом следующим образом: «Тренинг открыл мне путь к тому, чтобы стать фасилитатором, использующим в своей работе изобразительные искусства и движение. Я узнал, что, правдиво выражая собственные чувства, мы можем устанавливать более глубокую связь с самими собой... Я думаю, это помогло мне стать более успешным фасилитатором. Я только что окончил цикл из десяти занятий по экспрессивной терапии, и мне нравилось наблюдать за работой людей и за самим процессом терапии» (Респондент 15). Другие респонденты отмечали, что получили возможность обнаруживать некоторые новые аспекты самих себя и творчески решать свои внутренние конфликты с помощью новых экспрессивных методов. КРИТИЧЕСКИЕ ОТЗЫВЫ Несколько респондентов написали с смешанных чувствах, вызванных опытом экспрессивной терапии. Один из них был обеспокоен некоторыми действиями сотрудников института, которые, по его мнению, были сомнительны с этической точки зрения. Он пишет об этом так: «...я чувствую, что из опыта экспрессивной терапии в целом я вынес много полезного для себя. Но я пережил также один неприятный момент в конце семинара. И он изменил мое общее впечатление о профессионализме и этике сотрудников института» (Респондент 7). Еще одна респондентка отозвалась о своем опыте экспрессивной терапии без какоголибо энтузиазма. В результате экспрессивной терапии она больше узнала о себе, хотя была уже хорошо знакома с тренингами личностного роста. О н а сформулировала свое мнение так: «...на мой взгляд, семинар не заслуживает очень высокой оценки. Он лишь подчеркнул, насколько важно предоставлять участникам время и пространство просто для того, чтобы "быть"» (Респондент 5). Ответов, в которых отсутствовал энтузиазм по поводу участия в семинарах, было очень мало, и почти все респонденты почувствовали произошедшие в них значимые внутренние перемены. Конечно, мы не знаем, что могли бы сказать те участники семинара, которые не ответили на наши вопросы. Возможно, кто-то из них не ответил потому, что их реакция на участие в программе была неоднозначной. Некоторые люди просто не любят отвечать на вопросы подобного рода. В целом все те, кто принял участие в данном исследовании, нашли для себя нечто значимое в работе тренинговых семинаров. РЕЗЮМЕ И ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ В нестатистическом исследовании, подобном тому, которое описано в данной главе, результаты группируются по темам на основе впечатлений. Использованный нами опросник был построен по принципу неоконченных предложений и предоставлял респонденту возможность дать предельно развернутый ответ. У каждого респондента был свой уникальный опыт использования методов экспрессивной терапии, в котором акцентировались различные стороны учения. Некоторые участники программы предпочитали рисование движению или групповому взаимодействию. Другим было больше по душе драматическое и/или музыкальное искусство. В качестве одного из значимых методов многие респонденты отметили* танец. Полученное результаты показывают, что все участники программы в той или иной степени испытали интегрирующее и исцеляющее влияние терапии и стали лучше осознавать себя. Многие из них писали о том, что результатом опыта, полученного в ходе семинаров, стали внутренние личностные изменения. Принимающая атмосфера и недирективная поддержка помогали участникам программы избавиться от страхов и тем самым способствовали исследование ими своих чувств и становлению новых способов существования. Для многих из них опыт групповой работы был центральным, потому что давал возможность почувствовать поддержку и помогал поделиться с другими результатами своего творчества. Как отмечалось выше, ценился сам творческий процесс, а не художественное качество полученного произведения. Н. Роджерс превосходно подготовила своих сотрудников, и они создавали условия, стимулирующие и усиливающие внутреннюю экспрессию чувств и мыслей человека. Их ожидания в отношении участников были минимальны, но вместе с тем предполагалось, что участники программы будут отвечать за свои собственные действия и уважать право других работать самостоятельно. Результаты обучения, о которых наиболее часто упоминали участники программы, варьировали от развития большей уверенности в своих силах до снижения ощущения страха и возрастания желания идти на риск. Появление новых внутренних сил, смелости творить и участвовать в коллективном творчестве было отмечено почти всеми респондентами. Хотя многие участники отмечали, что почувствовали в себе силы изменить некоторые внешние ситуации в своей жизни, главная цель экспрессивной терапии состояла в том, чтобы обеспечить такую атмосферу учения, которая способствовала бы ведущим к личностному росту внутренним изменениям чувств и установок. Результаты, полученные нами с помощью опросников, показывают, что эта цель была реализована большинством тех участников программы, которые ответили на наши вопросы. Многие респонденты сообщили, что после окончания семинаров у них возникла потребность продолжить экспрессивную терапию. Институт регулярно предлагает дополнительные семинары различной продолжительности — длящиеся один день, выходные дни или одну неделю. Некоторые респонденты смогли продолжить свою терапевтическую работу самостоятельно. В целом обучение оказалось для большинства респондентов непрекращающимся процессом, и многие из них отмечали явный перенос его результатов на другие личные и профессиональные жизненные ситуации. В заключение следует сказать, что мы понимаем необходимость проведения последующего дополнительного исследования, которое включало бы глубинное личное интервью с каждым участником программы. Несмотря на это, наш вывод, основанный на результатах проведенного исследования, таков: методы экспрессивной терапии, разработанные Институтом человекоцентрированной экспрессивной терапии, представляют собой существенный шаг вперед в направлении дальнейшего развитая теории и практики человекоцентрированного учения. Литература Knanna, М. (1989), 'A phenomenological investigation of creativity in person-centered expressive therapy.' Unpublished doctoral dissertation. University of Tennessee, Knoxville. Polkinghorne, D.E. (1989), 'Phenomenological research methods', in R.S. Valle and Steen Hailing (eds.), Existential-Phenomenological Perspectives in Psychology. New York: Plenum Press. Rogers, C.R. (1967), On Becoming a Person. London: Constable. Rogers, C.R. (1969), Freedom to Learn. Columbus, Ohio: Charles E. Merrill. Rogers, N. (1988), 'Theory notes'. Unpublished. Person-Centered Expressive Therapy Institute, Santa Rosa, California. Rogers. N. (1985a), Express Yourself, Association of Humanistic Psychology, Perspective, April. Rogers, N. (1985b), The Creative Connection: a person-centered approach to expressive therapy. (Available from Person-Centered Expressive Therapy Institute, 1515 Riebli Rd., Santa Rosa, California 95404.) Rogers, N. (1980), Emerging Woman: a decade of midlife transition. Point Reyes, California: Personal Press. (Available from Person-Centered Expressive Therapy Institute, 1515 Riebli Rd., Santa Rosa, California 95404.) СОЗДАНИЕ РАБОЧЕЙ ДИСТАНЦИИ ПО ОТНОШЕНИЮ К ПУГАЮЩИМ ОБРАЗАМ: КОММЕНТАРИИ К СТЕНОГРАММЕ СЕССИИ Миа Лейджссен ВВЕДЕНИЕ Основу данной главы составляет стенограмма сессии, проведенной в форме икспириентальной терапии; к ней добавлены мои размышления о ходе дальнейшей работы. Эта сессия состоялась после того, как менее опытный терапевт пригласил меня помочь клиентке*, которая пребывала в состоянии подавленности, вызванном пугающими образами. Фокусирование помогло клиентке дистанцировать эти образы, а затем посмотреть на них как на средство, позволяющее открыть лежащие в их основе чувства. * Я хочу поблагодарить Анжелу (псевдоним клиентки) за разрешение использовать материалы данной сессии в учебных целях. Эта стенограмма части сессии, публикуемая без каких-либо изменений. Терапевт и клиентка — женщины, поэтому в тексте используется местоимение «она». Фокусирование — это внутреннее сосредоточение внимания на неясном ощущении чего-то, находящегося «там», на границе осознаваемого. Этот процесс может возникнуть у клиента спонтанно, а может потребовать создания специальных условий. Способу вхождения в контакт с внутренним прочувствованным ощущением можно научить. Обучение фокусированию, как правило, состоит из шести последовательных шагов: 1) расчистка пространства; 2) направление внимания на прочувствованное ощущение; 3) обнаружение дескриптора; 4) резонирование; 5) формулирование вопроса; 6) получение ответа (Gendlin, 1981). Однако в ходе терапии не рекомендуется «учить» фокусированию; здесь предпочтение отдается тому, чтобы терапевт моделировал более общую фокусирующую установку ожидания еще не высказанного и был чувствителен по отношению к еще не оформленному. «Шаги» могут при этом рассматриваться как «подзадачи», или «микропроцессы», предлагаемые клиенту в определенные моменты психотерапии (в связи с этим см. Leijssen, 1990). Чтобы проиллюстрировать интеграцию фокусирования в психотерапевтический процесс, стенограмма будет сопровождаться описаниями микропроцессов, через которые проходят клиент и терапевт, при этом особое внимание будет уделено фокусирующей установке и специфическим интервенциям терапевта, содействующим процессам клиента. СТЕНОГРАММА И КОММЕНТАРИИ* К1: Вы действительно хотите, чтобы я сказала вам, на что это похоже? Т2: Подождите, давайте только установим, где вы сейчас? К2: Г-м... (вздыхает)... На самом деле все там же, совсем обезумела (слезы, всхлипывания)... очень страшно. * В процессе комментирования стенограммы особенно полезной оказалась модель Гринберга, Райса и Эллиотта (Greenberg, Rice, Elliott, in press). Клиентка в подавленном состоянии, она находится под слишком сильным впечатлением от своих образов (Weiser, 1991). Это знак для того, чтобы начать микропроцесс «расчистка пространства». Главная задача — создание такого пространства, которое клиентка воспримет как дружественное и в котором она могла бы пребывать, осознавая свою обособленность и чувствуя себя комфортно. Когда терапевт присоединяется к клиентке при создании рабочей дистанции по отношению к невыносимой для нее или подавляющей ее проблеме, он располагает целым набором действий для «определения дистанции». Однако очень важно, чтобы клиентка могла получать эмпатический отклик терапевта и его указания по ходу процесса, которые точно соответствовали бы специфической проблеме, стоящей перед клиенткой в данный момент. Т2: Очень страшно. Вы чувствуете себя более комфортно, когда я ближе к вам? КЗ: Да. ТЗ: Хорошо, тогда я сяду поближе ( Т сдвигается к К и кладет руку на ее колено). То, что терапевт идет на физический контакт с клиенткой во время терапевтической сессии, очень необычно. В данном случае терапевт поступает так из-за того, что клиентка избегает смотреть в его глаза и настолько подавлена своим страхом, что едва замечает присутствие терапевта. Терапевт предлагает физическую поддержку как способ, позволяющий «сдержать» тревогу клиентки. К4: (всхлипывает и вздыхает) Чувства наплывают волнами (вздыхает). Это очень страшное чувство, а потом... что-то вроде умиротворения, как сейчас. (Т: Гм.) (К: 15 секунд молчания) Я чувствую себя так, будто стою на каком-то краю. (T: Гм.) (К: 22 секунды молчания) Сейчас я ощущаю умиротворенность. Клиентка переживает облегчение, которое показывает, что она сумела отдалиться от проблемы на определенную дистанцию. Клиентка и терапевт принимают по отношению к происходящему фокусирующую установку, спокойно пребывая в настоящем с тем, что еще не высказано. Т4: Итак, сейчас вы спокойно к этому относитесь. К5: Верно. Т5: В этом есть и что-то умиротворяющее, и что-то пугающее, да. К6: Это как плыть по течению. (Т: Г-м.) Это как бы засасывает; похоже на погружение и засасывание. (Т: Гм.) (25 секунд молчания) (всхлипывает) Похоже на... (невнятно) скольжение вниз (всхлипывает) (Т подает К носовой платок). Я как раз нахожусь там сейчас. Прямо сейчас нахожусь там. (Т: Гм.) Т6: Итак, там есть часть, где вы чувствуете себя спокойно, но есть и другая часть, где вы испытываете страх. Терапевт пробуждает страшную часть опыта клиентки, потому что чувствует, что мирная часть — это не результат разрешения какой-то проблемы, а только временное состояние облегчения, возникшее благодаря «сдерживанию» терапевта. Клиентка еще не установила продуктивной «рабочей дистанции» между собой и проблемой. К7: Да, правда (испуганно). И я снова вижу это (всхлипывает, учащенно дышит). Клиентка полностью подавлена галлюцинаторным образом, она теряет контакт с реальностью и терапевтом. Т7: Да послушайте меня, послушайте меня, послушайте меня, пожалуйста, откройте глаза. Посмотрите на меня, да. Послушайте, эта пугающая часть... следите за тем, что я говорю. (К: Да.) Эта пугающая часть, это не вы. (К: Правда.) Вы — Анжела. (К: Да.)... Хорошо, вы остаетесь Анжелой. (К: Правда.) Хорошо? Терапевт пытается восстановить контакт клиентки с реальностью, «позвав ее назад», в контакт с терапевтом, разъединив ее с пугающей частью и напомнив ей ее имя. К8: Да. Т8: Пугающая часть — это здесь. Терапевт отводит пугающей части место на некотором расстоянии от клиентки, чтобы сделать разъединение очень конкретным. Клиентка и терапевт работают над подзадачей нахождения продуктивной «рабочей дистанции» между клиенткой и проблемой. К9: Хорошо. Т9: Здесь. К10: Да. Т10: Это не вы, и мы можем отодвинуть ее еще дальше. (К учащенно дышит.)Хорошо. Вы - Анжела. К11: Да. Т11: Это вся пугающая часть (К: Да.), мы расположим ее на безопасном расстоянии. К12: Хорошо. Т12: Мы вместе, и мы пытаемся установить безопасное расстояние. К13: Хорошо... да (учащение дыхания ослабевает). Т13: Давайте сначала вместе выясним, как мы можем его установить. К14: Хорошо. Т14: Расстояние, на котором вы бы чувствовали себя хорошо. Т15: Ладно... Хорошо. (16 секунд молчания) (всхлипывает, делает глубокий вдох, тяжело вздыхает) Т15: Итак, первое, что мы сейчас сделаем,— установим эту безопасную дистанцию. К16: Хорошо. Т16: Дистанцию, которую вы ощущаете как безопасную. Да? К17: Да. Т17: Как... как мы можем сделать это так, чтобы вы чувствовали себя в безопасности? Можем мы... расположить это в другом месте, где вы держите рукой дверь, а дверь закрыта, и вы можете открывать или закрывать ее... или у вас есть другой образ, с которым мы сможем работать... чтобы поставить на место эту страшную вещь. Найдите свой образ. Использование метафор — это способ найти удобные отношения с подавляющими переживаниями. Терапевт ведет этот процесс, но старается вовлечь клиентку в поиски метафоры, соответствующей ее переживаниям. К18: Хорошо (успокаивается). Т18: И, если нашли, расскажите мне о нем. К19: Ну, я чувствую... то, что происходит, это... вроде какого-то нашествия (Т: Г-м.), как нечто просачивающееся всюду (тяжело вздыхает). Т19: Постойте, постойте. Сначала мы посмотрим, как вы можете оставаться на безопасном расстоянии (К: Хорошо.) от страшной вещи. Вот что мы сделаем прежде всего. Терапевт опасается того, что клиентка не установила дистанцию, поэтому повторяет инструкции к заданию. К20: Хорошо. Я стараюсь думать о способах, чтобы этому противостоять. И я могу думать только о том, чтобы отогнать это сейчас. (Т: Г-м.) Оттолкнуть (Т: Г-м.) все, что я теперь чувствую, — у меня есть желание оттолкнуть это прочь. Теперь клиентка вовлечена в решение задачи установления дистанции, и она привлекает образ «отталкивания». T20: Желание оттолкнуть это прочь. К21: Верно. Т21: Да. Давайте оттолкнем это прочь... К22: Ладно, хорошо. Т22: На расстояние, которое, по вашим ощущениям, безопасно для вас. К23: Хорошо (всхлипывает) (10 секунд молчания) (глубоко вздыхает). Т23: Итак, мы отодвигаем это. К24: Верно. Я пытаюсь отодвинуть, мысленно я сосредоточиваюсь на этомТ24: Да. И отодвигайте это подальше. К25: Хорошо, я делаю это... Думаю, я делаю это... Я отодвигаю это, кажется. Т25: Вы чувствуете, что отодвинули это? К25: Ну, не очень далеко, но это постепенно отодвигается. (Т: Г-м.) Да. Т26: Может, нужно еще дальше? К27: Пока еще это слишком близко. Т27: Да, нужно еще увеличить расстояние. К28: Думаю, что надо. Т28: Да, ладно, отодвигайте это от себя (К: Ладно), отодвигайте, пока не определите подходящего расстояния (К: Г-м.). Расстояния, на котором вы будете чувствовать себя в настоящей безопасности. К29: Г-м (10 секунд молчания) (вздыхает) Чувствую облегчение. (Т: Г-м.) Все в порядке, чувствую облегчение. Клиентка чувствует себя более отделенной от проблемы. Обычно это приводит к облегчению. Т29: Вы нашли для себя подходящую дистанцию? К30: Да. ТЗ0: Расскажите мне об этом, это... Важно не только то, что клиентка чувствует себя отделенной от проблемы. Хорошая рабочая дистанция предполагает, что клиентка может сохранять контакт с проблемой. Итак, терапевт приступает к подзадаче контактирования с проблемой на некотором расстоянии. К31: Это примерно... (указывает направление). Т31: Это там... (указывает в том же направлении). К32: Точно, это вон там. Т32: Вон там. Достаточно далеко? Есть что-то между вами и угрожающей вещью? Поскольку неясно, в какой степени клиентка контактирует с реальностью, терапевт остается очень конкретным и проделывает несколько контактных отражений, как это делается в так называемой «пре-терапии» (см.: Рrouty, 1990). КЗЗ: Нет, ничего нет. ТЗЗ: Ничего между вами, только расстояние... ладно. К34: Да, только расстояние. Т34: Только расстояние, да, а это — вон там. К35: Верно. (Т; Г-м.) М-мм, где-то в футах шести или что-то вроде этого. Т35: М-мм, да. И вы чувствуете себя в безопасности с... К36: Я чувствую себя лучше. Т36: ...когда это там (К: Г-м.), на этом расстоянии. (К: Верно.) Хорошо. Итак, вы остаетесь в этом безопасном месте (К: Хорошо.), а та вещь, та угрожающая вещь остается вон там (К: Хорошо.), она не приближается. (К: Хорошо.) Совсем не приближается. (К: Хорошо.) Так? (К: М-мм...) А вы остаетесь здесь со мной. К37: Да. Хорошо. (6 секунд молчания) T37: Просто займитесь тем, чтобы... почувствовать это: вы здесь. Вы, Анжела, находитесь здесь, в безопасном месте. Удостоверившись, что рабочая дистанция установлена (Т36), терапевт приглашает клиентку почувствовать себя в качестве Я, не отождествленного с проблемой. Это может стать укрепляющим и исцеляющим опытом для клиентки. К38: М-мм. (26 секунд молчания) Клиентка «принимает» изменившееся чувство. Процесс принятия часто проходит во время молчания. Т38: Как это ощущается?.. К39: Я отпускаю... (Т: Г-м.) постепенно. Я чувствую что-то вроде разматывания. Т39: М-мм. Важно чувствовать это разматывание. (К: М-мм.) Да. М-мм. К40: М-мм. (54 секунды молчания) Микропроцесс принятия еще продолжается. Т40: Как вы сейчас? К41: Прекрасно, действительно, я прекрасно себя чувствую. Т41: Да, хорошо. К42: Теперь я чувствую себя на самом деле довольно сильной. (Т: Г-м.) (Т: Хорошо.) Я довольно хорошо чувствую себя. (Т: Г-м.) Гм. Т42: Сейчас... сейчас мы обе знаем, что вон там (К: М-мм.) все еще есть та угрожающая вещь, которой вы очень боитесь. (К: М-мм.) Вы остаетесь на своем безопасном месте со мной. (К: Г-м.) Вы не позволяете этому вернуться. (К: Хорошо.) Мы просто собираемся вместе посмотреть на эту очень страшную вещь, она находится вон там. (К: М-мм.) Но мы не позволим ей приблизиться. (К: Хорошо.) Хорошо? Мы остаемся вместе в этом безопасном месте. (К: Г-м.) Хорошо? К43: Да, это хорошо. М-мм. Т43: Итак, если вы посмотрите на то, что, как вы знаете, находится там, на расстоянии... что...как вы ощущаете все это? Что все это вызывает в вас? (13 секунд молчания) После установления хорошей рабочей дистанции (Т42) и подтверждения клиенткой того, что она чувствует себя в безопасности, когда позволяет себе смотреть на пугающую вещь в присутствии терапевта (К43), терапевт запускает следующий микропроцесс — «оформление прочувствованного ощущения». В ходе решения этой задачи клиентку просят зафиксировать свое направленное внутрь внимание на проблеме, чтобы позволить оформиться целостному прочувствованному ощущению. К44: Я не знаю. Т44: Не торопитесь. (33 секунды молчания) Терапевт поддерживает фокусирующую установку на восприимчивое ожидание и позволяет клиентке не спешить. Оформление прочувствованного ощущения требует времени и молчания. Этот шаг по большей части невербален для клиентов. К45: Что-то типа... смесь вещей, я думаю. (Т: Г-м.) Что-то связанное с темнотой и чтото связанное с... Я только могу... могу я описать вам образ? В той мере, в которой клиентка пытается выразить свои переживания в словах, она оказывается включенной в следующий микропроцесс — «нахождение дескриптора». Клиентка спонтанно доходит до этого шага без каких-либо указаний или побуждений со стороны терапевта. Показательно, что образ зачастую представляет собой выражение сложных переживаний. Преимущество метафор заключается в том, что они схватывают сущность еще не высказанного и выражают его во всей сложности, и для этого требуется всего лишь несколько слов. Т45: Х-м. Пожалуйста, опишите. К46: Что-то типа тумана. Т46: Что-то типа тумана. К47: Г-м, стелющийся туман. (Т: Г-м.) Это то, что я уловила. (Т: Г-м.) Стелющийся туман. Т47: Стелющийся туман. (К: Г-м.) Так это ощущается... Самое важное для терапевта на этой стадии — эмпатически слушать и отражать то, что выражает клиентка. Поддерживается стремление клиентки развить исходное вербальное обозначение или образный символ для невербального прочувствованного ощущения посредством своего рода «диалога» с ним. Диалог продолжается при следующем шаге, где появляющиеся обозначения вступают в резонанс или сверяются с прочувствованным ощущением. В данном случае происходит нечто своеобразное: терапевт, для которой английский язык — неродной, не понимает слов «стелющийся туман». Тем не менее она решает подождать и не просить разъяснений и просто отражает ключевые слова. К48: Именно так я это ощущаю. (T: Хорошо.) Я осознала это. (T: Угу.) Да, он стелется. Т48: Угу, стелется. К49: Да. Очень низко лежит. (Т: Г-м.) Близко к земле. (Т: Г-м.) (17 секунд молчания) Т49: Вот как вы это чувствуете. (К: Г-м.) Стелющийся. К50: Да. (35 секунд молчания) Т50: Вы чувствуете только это или есть еще что-то? Или... К51: Это было на прошлой сессии. Но на этой, сейчас — только стелющийся туман. Т51: Только стелющийся туман. К52: Г-м, он был и на прошлой сессии. Т52: Г-м. Я не знаю, что это значит — «стелющийся туман». Можете вы рассказать мне что-то еще, чтобы я по-настоящему смогла почувствовать, что значит «стелющийся туман». (К: Г-м.) Я не понимаю этого. Извините. Терапевт чувствует, что клиентка не может углубить процесс при помощи одного лишь «технического отражения» со стороны терапевта. Это могло бы послужить иллюстрацией важности подлинного понимания терапевтом того, что она отражает. К53: М-мм (вздыхает), все нормально... угу. Что-то очень интенсивное, угрожающее и в то же время какое-то проницаемое. Т53: Проницаемое? К54: Да... угу... как туман, вы идете сквозь него, он рассеянный. Вы можете продвигаться сквозь него. Т54: Что такое туман? Я не знаю, что означает слово «туман». К55: Дымка. Т55: А, да. Понятно. К56: Дымка. (Т: Угу.) Вы можете идти сквозь нее. (Т: Да.) Она густая. Т56: Да, хорошо, да, я понимаю. К57: И она очень медленно движется. (Т: Да, гм.) И она стелется. (Т: Угу.) Это все, что я могу сказать, она стелется по земле и движется ко мне. Т57: О-о, она вот такая, (К: Да.) и она очень медленно движется, (К: Да.) и она густая. К58: Да, она плотная, да. И она проникает сквозь предметы. Т58: Она проникает сквозь предметы. О, да, да. В момент, когда клиентка подыскивает слова, чтобы описать свое сложное чувство, важно не корректировать процесс и запоминать имеющие особый смысл слова. Действительно, если терапевт изменяет выражения клиентки, она может потерять специфически нагруженную связь со словом. К59: Да, подобно тому как туман проникает сквозь все и все покрывает. Т59: Г-м. Так вот что вы чувствовали! «Он накрывает меня». В этот момент происходит сдвиг в ощущениях терапевта! Теперь она на более глубоком уровне понимает, что происходит. Некоторые размышления, высказанные от первого лица, обладают такой яркостью и живостью что терапевт начинает испытывать те же чувства, что и клиентка. К60: Верно (Т: Г-м.), да. (Т: Г-м.) Точно, точно, именно так (глубоко вздыхает). Он окутывал меня. Точное понимание приводит к большому облегчению и одновременному сдвигу в переживаниях клиентки. Т60: Г-м, да, теперь я понимаю вас. К61: Да (вздыхает). Я соприкасаюсь с этим снова. Т61: Как будто очень трудно удерживать это вон там? К62: Да, это что-то... Т62: Это движется очень медленно и покрывает вас. Терапевт почувствовала, что ее высказывание (Т61) в чем-то отклонилось от линии клиентки, и повторением ее предыдущих слов терапевт пытается побудить ее продолжить собственную линию. К63: Верно. (Т: Г-м.) И в этом есть что-то обо мне. (Т: Г-м.) Но я еще не знаю, что это. Будучи правильно понятой, клиентка способна продолжать и обнаруживать больше составляющих в прочувствованном ощущении. Т63: Г-м. Но вы чувствуете: «В этом есть что-то обо мне»? Терапевт помогает клиентке поддерживать фокусирующую установку, принимая новый элемент и не уходя в «преждевременные объяснения». К64: Верно. Т64: В этом тумане или... К65: О, это вроде бы имеет отношение к движению. Т65: К этому медленному движению? К66: Да. (Т: Х-м.) Как будто это движется вокруг меня. (Т: Г-м.) И это что-то рядом со мной... желающей, чтобы это двигалось вокруг меня, и не желающей этого. Как будто я подманиваю и одновременно не подманиваю это. Т66: Да. И вам не совсем ясно, что вы действительно хотите в связи с этим? К67: Возможно. Т67: Какое-то желание и нежелание. (К: М-мм.) Гм. (К: Х-м.) Так. К68: М-мм... М-мм... Я больше ничего не могу сказать сейчас. Т68: М-мм. Но это кажется чем-то действительно важным... это имеет какое-то отношение к вам... желание и нежелание. (К: Верно.) Хорошо. (К: М-мм.) Эта двойственность. (К: М-мм.) Да. Терапевт чувствует, что она не совсем права в Т66, поэтому в Т67 она возвращается к предыдущим ключевым словам и подтверждает сообщение клиентки эмпатическим откликом в Т68. К69: Г-м. И также что-то вроде вращения. Прочувствованное ощущение продолжает раскрываться по мере движения от символизации к тому, что испытывает клиентка и наоборот. Т69: Вращения. К70: Вращения в направлении меня. Т70: Что представляет собой это вращение? К71: (вздыхает) Разматывание. Т71: М-мм... Я не совсем уверена, что я действительно уловила, что это значит для вас. К72: Ну, это стелется и вращается. Одновременно. Я не могу объяснить это. Т72: Все происходит с этим медленно движущимся? К73: Верно. Т73: ...Где вы чувствуете, что вы... тоже в это входите или это входит в вас и...? К74: Это входит, это входит в меня и как-то пронизывает меня. Как будто пронизывает мой позвоночник. Т74: Как будто овладевает вами? (К: М-мм.) Похоже на это? К75: Да, похоже. T75: Это овладевает вами. К76: Да, правильно (вздыхает). Т76: Это что-то имеющее власть над вами. К77: Верно. М-мм. (Т: М-мм... Да.) (13 секунд молчания) Оно связано с чем-то белым. (Т: Да?) Белым, как туман. У терапевта некоторые трудности с английским языком, но она очень старается понять (Т71, Т72, Т73) и, наконец, затрагивает более глубокое значение (Т74), что снова доставляет клиентке облегчение, позволяя продвинуться к другому качеству образа. Т77: Да, оно имеет цвет: белый. К78: Белый. (Т: М-мм.) Оно движется сквозь тьму, но оно белое. Т78: М-мм. Итак, оно обладает важными качествами. (К: М-мм.) Нечто белое, но движется сквозь тьму. (К: М-мм... м-мм... х-м.) Что-то, что захватывает вас. К79: М-мм. Оно проходит сквозь меня. Т79: Оно проходит сквозь вас. К80: М-мм. Захватывает меня. (Т: Хм, хм.) Х-м. Т80: Вы захвачены этим. Микропроцесс сопоставления или резонирования включает в себя экстенсивный, двухсторонний поиск соответствий между сериями обозначений и раскрывающимся прочувствованным ощущением. Самая важная работа терапевта на этом этапе — это помощь клиентке в поддержании контакта между прочувствованным ощущением и его возможными обозначениями до тех пор, пока не возникнет ощущение правильности или соответствия. К81: Верно. (Т: Г-м.) Оно как бы обволакивает меня... (Т: М-мм.) И раньше у меня было это чувство... того, что я — ядро, и эта вещь — как оболочка клетки. Т81: М-мм... Вы — ядро? Что за ядро... точнее? К82: Это... биология. (Т: Да.) Клетка в теле. (Т. Да.) Это основная центральная часть клетки. (Т: Угу.) Наподобие мозга. Т82: Да, я понимаю. К83: И белизна вокруг. Т83: Да, я понимаю. К84: Как клеточная (Т: Г-м.) оболочка. Т84: Да. Будто вы полностью поглощены (К: Верно.) этим (К: Да.)... и в то же самое время вы — это ядро. К85: Правильно. (T: Да.) Это ощущается очень... это ощущается очень... точно. (Т: Ммм.) (20 секунд молчания) И есть чувство засасывания, тоже как-то связанное с этим. (Т: Х-м?) Меня засасывает. Клиентка чувствует глубокое понимание терапевта в Т84. Она может удерживать фокусирующую установку молчаливого ожидания того, что еще не оформлено, и осознает нечто новое. Т85: Засасывает? К86: Да, засасывает в это. (Т: Х-м.) Я — центр, и меня засасывает в это. (Т: Х-м.) Как темнота в центре белизны. Т86: Что это значит — засасывает, именно засасывает? Как ребенок делает, когда ему дают молоко, это засасывание? К87: Да, да. Т87: Вы чувствуете, что вас засасывает в это? К88: Да, как движение вниз. (Т: Х-м, да.) (вздыхает) Да. Т88: «Я чувствую себя засасываемой в это». (К: Да.) Вот что вы чувствуете. К89: Да, г-м. Т89: Что-то, чему очень трудно сопротивляться? К90: Г-м, г-м. Да. (12 секунд молчания) Т90: Итак, у вас есть этот очень сильный образ ядра клетки (К: Г-м.) и чувство засасывания во что-то. Это очень сильный образ. (К: Г-м.) Можете ли вы попытаться почувствовать, что в вашей жизни вызывает похожие ощущения? Находите ли вы в вашей теперешней жизни некоторые из тех качеств, которые вы выразили с помощью этого образа? Некоторые из таких же качеств... Терапевт делает следующий шаг. До сих пор клиентка выражала некоторые качества прочувствованного ощущения. Однако прочувствованное ощущение — это не просто «переживания». Прочувствованное ощущение — это всегда свидетельство «о чем-то», комплекс переживаний, связанных с чем-то в жизни человека. К91: Я думаю, это имеет какое-то отношение к... Я не хочу интеллектуализировать. Т91: Г-м, просто говорите, что приходит в голову. К92: (вздыхает) Это напоминает мне единственную вещь, которая происходит в моих отношениях с людьми. Ощущение потери устойчивости... иногда. Смысл прочувствованного ощущения начинает открываться. Т92: Потери устойчивости? К93: Да. Засасывания... (Т: Да.) в отношение. Чувство, как будто немного увязла. Да. Это единственное, что я могу связать с этим образом. Т93: Это нормально. Это кажется важным. (К: Г-м.) Засасывание во что-то — это то, что случается с вами в отношениях с людьми? Терапевт отмечает появление нового элемента, и клиентка молча принимает это в К94 и чувствует готовность двинуться дальше. К94: Да. (Т: М-мм.) (12 секунд молчания) Поэтому я хочу держаться от всего подальше. Т94: М-мм. Это то, чего, как вы чувствуете, вы хотите (К: М-мм): держаться от всего подальше? Терапевт опробует дескриптор, клиентка сверяет его с прочувствованным ощущением. К95: Г-м. (7 секунд молчания) Т95: Нечто как ответ на это засасывание? К96: Да. (Т: М-мм.) Как будто это... угроза и... (Т: Да.) подавление... (Т: Да.) и я хочу держаться от этого подальше. (Т: Х-м.) Я как бы пугаюсь потери чего-то, не знаю. (Т: М-мм.) Погружаюсь слишком глубоко и... Т96: Г-м. Да. Теряете вашу идентичность? Терапевт высказывает эмпатическую догадку. К97: Точно. (Т: Г-м, да.) Да, теряю в этом свое Я. Т97: Да. Итак, чтобы защитить себя, вам надо это оттолкнуть. К98: Это именно то, что я хочу сделать. Т98: О, вот что вы хотите сделать — оттолкнуть. К99: М-мм, но иногда я чувствую... засасывание. Т99: Да, да... иногда вы чувствуете: «Я не оттолкнула» (К: Точно.), «Я позволяю себя засасывать». Так, я понимаю. И потом у вас возникает это ужасное чувство потери вашего Я. (К: Да.) Так, я... я знаю, что вы чувствуете. Терапевт сводит вместе разные элементы переживаний клиентки. Это момент сдвига в ощущениях терапевта, за которым немедленно следует глубокий сдвиг в сознании клиентки (К100). К100: Это страшно (начинает плакать). Т100: Это страшно — потерять «саму себя». К101: Да. Х-м, х-м (рыдает). Т101: Вы по-прежнему огорчены тем, что теряете себя, или... что происходит... сейчас? К102: Это причиняет боль. Т102: Это вызывает боль, о да. К103: Это... больно (Т: Да.)... потерять связь (Т: Гм-гм.), это больно (вздыхает и плачет). Т10З: Гм, в вас накопилось много боли от утраты этой связи... Да, да. Во время этого фундаментального прорыва в сознание клиентки более глубокого значения боли терапевт ограничивает себя эмпатической поддержкой и остается с клиенткой в ее боли. Хотя это болезненный опыт, он приносит ей видимое физическое облегчение. Смысл пугающего чувства воссоздается заново, и клиентка снова обретает возможность взаимодействовать с элементами своих переживаний, не будучи подавленной ими. К104: Да. (Т: М-мм.) (плачет, глубоко вздыхает) (25 секунд молчания) И еще я ощущаю сильное тепло. После принятия прочувствованного смысла клиентка ощущает, что готова на большее. Самомотивируемый процесс «продвижения вперед» принимает форму продолжающегося самоисследования. До этого момента сессия длилась 30 минут. Она продолжалась еще 30 минут, в течение которых для клиентки раскрывались другие важные смыслы. ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ Годом позже, когда терапевт попросила у клиентки разрешения использовать запись сессии в целях обучения, клиентка написала об этой сессии следующее: «Работа, которую мы вместе сделали, была очень полезна для меня, так как облегчила процесс вхождения в контакт с болезненными чувствами из прошлого, которые нуждались в освобождении. Год назад они были освобождены, и я убеждена, что с тех пор выросла как человек. Поэтому я счастлива, что вы захотели использовать запись этой сессии. Я думаю, это будет содействовать и целям, и пониманию человекоцентрированной психотерапии». Терапия — это межличностный процесс развития, в котором фокусирование возникает тогда, когда клиентка и терапевт обращают свое внимание внутрь, к смутному ощущению чего-то, что существует там. У многих клиентоцентрированных терапевтов не возникает трудностей с фокусированием как процессом, возникающим в самом клиенте, но у них возникают трудности с терапевтами, «обучающими» этому процессу. Если терапевт жестко следует заданным шагам, это проблема. Однако если терапевт на первое место ставит роджерианские установки и следует за клиентом, куда бы тот ни вел, то привнесение фокусирующей установки и интегрирование фрагментов различных шагов при возникающих у клиента затруднениях могут дать замечательный эффект. Литература Cornell, W.A. (1991), Too close/too distant: toward a typology of focusing process'. Paper presented at the Second International Conference on Client-Centred and Experiential Psychotherapy, University of Stirling, Scotland. Gendlin, E.T. (1981), Focusing (rev. ed.). New York: Bantam Books. Greenberg, L., Rice, L., and Elliott, R. (in press). Facilitating Emotional Change: a processexperiential approach, Leijssen, M. (1990), 'On focusing and the necessary conditions of therapeutic personality change', in G. Lietaer, J. Rombauts and R. Van Balen (eds.), Client-Centered and Experiential Psychotherapy in the Nineties. Leuven: Leuven University Press. Prouty, G.F. (1990), 'Pre-therapy: theoretical evolution in the person-centered/experiential psychotherapy of schizophrenia and retardation', in G. Lietaer, J. Rombauts and R. Van Balen (eds.), op. cit. ВЗГЛЯД ВНУТРЬ, ВЗГЛЯД ВОВНЕ: ИСПОЛЬЗОВАНИЕ МУЛЬТИМЕДИЙНОГО ПОДХОДА В КЛИЕНТОЦЕНТРИРОВАННОИ ТЕРАПИИ Каролина Бич ВВЕДЕНИЕ Как человекоцентрированный терапевт, я постоянно увеличиваю в своей работе количество экспрессивных средств. Эти средства включают техники экспрессивного письма, визуализации, телесно-ориентированной терапии, движения, лепки из глины и работы с пространством. Я работаю как в индивидуальной, так и групповой терапевтической форме. Многие мои клиенты — женщины, проблемы которых связаны с регуляцией режима питания и коррекцией фигуры. В этой главе я проанализирую некоторые моменты своей работы и профессионального опыта. Особое внимание будет уделено пространственным аспектам различных методов терапевтической работы и их использованию в терапевтических ситуациях. В центре обсуждения будут вопросы создания дистанции или близости между клиентом и излагаемым им материалом. Я сформулирую перечень ориентиров, которые, как мне представляется, соответствуют этой мультимедийной работе. НАЧАЛО Несколько лет назад, когда я начинала работу как терапевт, у меня была клиентка, которую я назову Джейн. На нашу вторую сессию Джейн приехала с книгой — руководством по направленному воображению. Она привозила эту книгу на каждую сессию. Вначале книга вызвала во мне беспокойство. Я попыталась объяснить, что моя профессиональная подготовка в русле человекоцентрированного подхода не позволяет мне быть директивной. Я эмпатизировала ее желанию работать с фантазиями и ее ужасу перед молчанием, которое неизбежно возникало на наших сессиях. Это продолжалось несколько недель. На каждую сессию она приносила эту книгу, и каждый раз я эмпатически отражала и ее желание получать указания, и дискомфорт, связанный с необходимостью вести беседу, и фрустрацию из-за недостаточного содействия с моей стороны. К счастью, в чем-то Джейн была настойчивее меня. Через несколько недель мне стало очевидно, что мы стоим на месте. Возможно, если бы уровень моего мастерства был выше, я облегчила бы ее состояние с помощью своих методов; но так случилось, что она склонила меня на свою сторону. Я пошла на уступки, и с этого момента положение начало улучшаться. Я обучалась релаксационным техникам, поэтому мне было нетрудно помогать ей расслабляться, когда я читала упражнения из книги, которую клиентка приносила с собой. На этом все могло и закончиться, но я чувствовала, что может произойти нечто большее. Я ощущала также, что фантазии, описанные в книге, не имели особого отношения к самой Джейн. Поэтому после нескольких недель терапевтической работы в таком ключе я стала более внимательно отслеживать ее реакции. Я стала замечать, что время от времени она, как мне казалось, полностью погружается в воображаемые сцены. «Это выглядит так, будто вы чувствуете, что находитесь где-то еще, — сказала я, — вы можете рассказать, что происходит?» В ответ Джейн описала сцену из своего детства. Она находилась в комнате своего родительского дома, ее отец стоял напротив нее. Джейн испытала страх, оказавшись перед ним. Ободряемая мной, она начала разговаривать с отцом, затрагивая нерешенные вопросы, оставшиеся между ними с тех давних времен. Мы обсудили этот опыт и решили продолжить работу в этом направлении. За год совместной работы Джейн и я многому научились. Часто мы начинали с фантазий, взятых из книги, но неизменно заканчивали в новом воображаемом мире. Некоторые сцены были узнаваемо регрессивны (Brazier, 1992), другие явно символичны. Иногда Джейн просто описывала то, что видела, однако чаще она взаимодействовала с людьми, которых встречала. Во время этих сессий Джейн противостояла людям, причинившим ей боль в прошлом, сталкивалась с ситуациями, которых боялась, и окружала себя образами возможного будущего. Большую часть этой работы Джейн проделывала внутри себя, но некоторые сцены мы проигрывали вместе во время терапевтических сессий, используя различные предметы — подушки, мебель — для восстановления обстановки из ее прошлого. Опыт работы с Джейн подвел меня к вопросу о некоторых принципах, определяющих мой подход к терапии. Что более эмпатично: потакание потребности Джейн в некой структуре или отстаивание методов работы, которым я научилась? Это привело меня также к изучению методов работы, которые, как я полагала, находились вне поля моей профессиональной деятельности. С этого времени я начала использовать широкий набор экспрессивных и творческих методик при проведении индивидуальной и групповой работы. Иногда это инициировалось моими клиентами. Чаще же я сама предлагала им методы работы, казавшиеся мне подходящими для них. ОБРАЗЫ И СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ Слушая своих клиентов, я часто поражаюсь ясности и отчетливости тех образов, которые переживаются как ими, так и мной в ходе терапевтических сессий. Не в меньшей степени впечатляет меня также их целительная сила, способствующая улучшению состояния клиентов. Джендлин (Gendlin, 1981) говорит о том сдвиге, который происходит в человеке, когда он полностью переживает «прочувствованное ощущение» ситуации. Опыт моей работы показывает, что это прочувствованное ощущение может быть выражено в виде образа. Используемый в данном контексте термин «образ» может пониматься широко — как нечто испытываемое клиентом или терапевтом и имеющее репрезентирующее качество. Образы обычно имеют визуальные элементы, но могут сначала и не восприниматься как зрительные. Они могут быть запомнившимися сценами из прошлого, отображать реальные или воображаемые картины, быть символической репрезентацией прочувствованного ощущения. Образы могут осознаваться как вербальные, иногда выражаться одним словом, но даже в этом случае они всегда имеют смысл, выходящий за рамки их буквального значения. В образе есть нечто способное удерживать внимание за пределами непосредственного контекста терапевтической сессии. Это может быть простая картина или же что-то длительно переживаемое, изменяющееся со временем, как будто вновь ожившее событие из прошлого. Образы могут возникать спонтанно во время сессии. Клиент, которого я назову Джоном, в беседе о ситуации из его прошлого вдруг начинал говорить тише, продолжая сидеть в своем кресле, он будто становился меньше. Мне показалось, что он вновь переживал чувства из своего детства. Если в такой момент я спрашивала его: «На сколько лет вы себя сейчас чувствуете?» — он часто называл возраст, соответствующий моменту запечатления образа, причем делал это, нисколько не раздумывая, иногда с заметным удивлением. По-видимому, для клиента в такой ситуации существуют два уровня функционирования. На одном уровне он рассказывает свою историю, на другом начинает формироваться образ. Вопрос, задаваемый терапевтом, позволяет клиенту спонтанно реагировать из образной части самого себя. Такой вопрос усиливает образ. Итак, реагируя на ту часть клиента, в которой формируется образ, терапевт помогает ему осуществить внутренний переход из своей общающейся, взаимодействующей части в ту часть, где возникают образы. Этот процесс можно рассматривать так же, как выслушивание клиента на более глубоком уровне или как реагирование на прочувствованное ощущение, стоящее за его историей. Пока я описала два сценария работы с образами. Первый, как в случае с Джейн, был преднамеренным запросом клиента работать в этом ключе. Второй (в случае с Джоном) заключался в амплификации спонтанного процесса клиента. По мере того как я все больше осознавала роль образной сферы в своей работе, я стала предлагать клиентам такие методы, которые активизируют появление и развитие образов, возникающих в ходе сессии. Эти методы позволяют нам работать с образами по-новому. Они делают образы клиентов более доступными либо путем их усиления, либо путем их удержания. Усиление и удержание испытываемого клиентом прочувствованного ощущения с помощью использования различных средств и составляют основу мультимедийной работы. УСИЛЕНИЕ Часто клиенты рассказывают о ситуациях очень отстраненно. Может быть, их история проговаривалась ими уже много раз. Возможно, они перестали надеяться, что кто-то действительно разделит их страдание. Возможно также, что с тех пор прошло много времени, и боль переживаний утихла. Мне кажется, что некоторые техники, используемые мною в работе, отчасти помогают клиентам вновь обратиться к глубоко запрятанным переживаниям. Иногда это возвращение осуществляется посредством регрессивного повторного проживания событий прошлого, но чаще — с помощью более абстрактных образов, выражающих частично осознаваемые чувства. Такое восстановление связи с чувственным элементом в рассказе клиента — существенный аспект многих терапевтических подходов (Роджерс, Джендлин, Шефф и др.). Прежде всего это техники, которые помогают клиенту сосредоточиться на своих телесных ощущениях и в результате восстановить связи с внутренним миром. Такое постижение телесных ощущений сходно по своим функциям с техниками фокусирования, разработанными Джендлином (Gendlin, 1981). Действительно, многие из указаний, которыми пользуется терапевт, применяющий техники фокусирования, подобны тем, что я использую в своей работе. Клиент может исследовать не только свои телесные ощущения, но также и возникшие внутри него образы. Эта работа с образами направляется самим клиентом, при этом она может быть похожа на направленное фантазирование и активное воображение в рамках юнгианской терапии, где терапевт не соприкасается с возникшим у клиента образом, а клиент удерживает образ внутри себя. Подобный образный ряд зачастую обеспечивает переход к другим образам, наполняющим пространство терапевтического кабинета. Посредством них клиент не только переживает прочувствованное ощущение внутри себя, но и окружает себя воображаемым миром. Терапевт может войти в этот воображаемый мир как компаньон клиента. Попутно отметим, что во время сессии подобная экстернализация образной сферы происходит спонтанно. Например, клиент с гневом в голосе говорит о своем отце и поглядывает на дверь, как будто ждет, что тот может войти в любой момент. Такие признаки подсказывают терапевту, что клиент размещает возникшие у него образы в окружающем пространстве. Терапевт, восприимчивый к подобным подсказкам, может отреагировать и дать понять клиенту, что этот образ не остался для него незамеченным: «Вы смотрите туда, и я чувствую, что вы видите вашего отца». Такое высказывание, вероятно, сделает ярче возникший у клиента образ. Как в примере, приведенном ранее, образ, который был на периферии восприятия, становится теперь более сфокусированным. Этот процесс можно еще более усилить, если терапевт попросит клиента описать то, что он видит: своего отца, его одежду, окружение; процесс напоминает инсценированный сеттинг в психодраме (Moreno, 1987). Начав подобным образом, терапевт и клиент могут войти в воображаемый мир, репрезентированный в пространстве психотерапевтического кабинета. Экстернализация мира внутренних образов открывает для клиента новые области исследования. Некоторые аспекты образа, размещенные в пространстве терапевтического кабинета, можно безопасно игнорировать, тогда как другие его аспекты, наоборот, необходимо исследовать предельно полно. Клиент может покинуть свое место в созданном образном пространстве и посмотреть на себя глазами своего отца, сохраняя при этом уверенность в том, что он может вернуться на исходную позицию, когда пожелает. Возможности для диалога, изучения, выражения чувств так же, как и возможности поделиться переживаниями, ограничены только воображением клиента и терапевта. УДЕРЖАНИЕ В то время как описанные нами формы активности в целом помогают клиентам установить более полный контакт с актуальным прочувствованным ощущением, время от времени клиенты переживают состояние подавленности своими переживаниями (Cornell, 1991). Они могут чувствовать, что не способны обратиться к своей проблеме вообще и в то же время ощущать свою оторванность от других областей жизни. В этом случае рекомендуются такие методы работы, которые перемещают возникший внутри клиента образ во внешнее пространство. Это дает человеку возможность рассмотреть столь потрясшие его переживания или чувства с безопасного расстояния и во всей их полноте. Он может увидеть внутренние взаимоотношения между элементами своих переживаний и связать их между собой. Вынесение вовне образного мира клиента может быть достигнуто с помощью работы воображения, при этом клиент оказывается вне своих представлений, смотрит на них со стороны как наблюдатель на сцену; этот процесс сродни просмотру художественного фильма. Чаще всего это достигается с помощью художественных средств самовыражения. Ощущение удержания, достигающееся посредством рисования, может обеспечить мощную экспрессию переживаний, которые в противном случае могли бы подавить клиента. Рисунки могут вобрать в себя эту силу и мощь. Джой Шаверин (Schaverien, 1992) рассматривает это свойство как форму переноса. Она описала также превращение экспрессивного рисунка в своего рода «козла отпущения», позволяющего оградить клиента от тех негативных переживаний и чувств, которые этот рисунок выразил. Примечательно, что некоторые клиенты намеренно уничтожают свои рисунки в конце сессии, тогда как другие стремятся тем или иным образом сохранить их, либо забирая их с собой, либо даря их своему терапевту. Эта озабоченность высвечивает символическую природу рисунков как артефактов и контейнеров для значимых переживаний. ПРОСТРАНСТВО И МУЛЬТИМЕДИЙНАЯ РАБОТА При обсуждении интегративного подхода к мультимедийной работе особое внимание следует уделить пространству. Если подробнее рассмотреть пространственный аспект работы, становится ясно, что существуют три элемента терапевтического отношения: терапевт, клиент и материал терапии, которые могут иметь различные положения в пространстве. Разные методы работы допускают различные внутренние отношения. В терапевтической работе встречаются все три основные пространственные комбинации. Первая, основная позиция, в которой клиент исследует материал внутри себя, типична для фокусирования и телесно-ориентированных форм терапии. В этом случае терапевт находится вне материала, а клиент — внутри него или, как минимум, удерживает его в той или иной части своего тела. Источником материала в этом случае являются телесные ощущения. Образ развивается, как может показаться клиенту, либо внутри, либо вокруг его тела. Точка, из которой воспринимается этот материал, остается точкой восприятия клиента, а не фиксируется в каком-то месте психотерапевтического кабинета. Такое переживание может быть очень мощным, приближающим инсайт и катарсис. Оно может вызывать также ощущение подавленности, и у клиента возникает ощущение, что он находится наедине с собой. Терапевт является лишь наблюдателем и комментатором. Вторая позиция заключается в том, что клиент выносит материал вовне, локализует его в пределах терапевтического кабинета, имеющего пространственные границы. Эта позиция характерна для работы, основанной на принципах экспрессивной терапии, гештальттерапии или психодрамы. В этом случае и терапевт, и клиент находятся внутри терапевтического материала, но, поскольку материал получает пространственное, отдельное от клиента существование, то терапевт и клиент могут перемещаться в самом этом материале и даже выходить за его пределы. Такое перемещение позволяет рассматривать материал с различных точек зрения. При этом клиент способен глубоко исследовать какую-то одну область без ощущения необходимости обращения к другим областям. Примером может служить ситуация, когда клиент осознает свое неоднозначное отношение к другому человеку. Такой клиент может воспользоваться двумя стульями, чтобы представить противоречивые стороны, которые он видит в другом человеке: «Это моя мать, которую я воспринимал как любящую, а это — та, которая, как я чувствовал, игнорировала меня, когда я был ребенком». Помещая эти аспекты восприятия в разные точки пространства, клиент получает тем самым возможность продвинуться дальше и исследовать чувства, связанные с каждым из них, зная при этом, что другие чувства не будут утрачены и что их можно будет вернуть в любой момент. Клиент может выбрать для рассмотрения этих сторон любую другую позицию — конфронтационную, взгляд со стороны или изнутри, позицию отстраненного внешнего наблюдателя, позицию другого члена семьи или даже позицию одной из сторон того же человека: «Что испытывает любящая мать в отношении игнорирующей матери?» В третьей позиции, как это бывает при рисовании или в других формах работы, связанных с изобразительным искусством, материал помещается вне клиента, изображается на бумаге или выражается в каком-то другом предмете. В этом случае и терапевт, и клиент могут наблюдать этот материал, держать его в руках, вступать с ним в диалог, при этом не входя в него. Материал удерживается. Качество удержания может иметь значительный терапевтический эффект. Материал, который был внутренним, являлся частью Я, становится внешним, оказывается объектом. Новая локализация материала задает новые способы его восприятия. В моей недавней психотерапевтической работе один из клиентов описывал чувство тяжести в груди. Он никак не мог понять, что представляет собой эта тяжесть, и чувствовал себя подавленным ею каждый раз, когда пытался войти с ней в более плотный контакт. Когда же я предложила ему что-нибудь нарисовать, чтобы исследовать это переживание, он изобразил большой черный объект, плавающий в зеленом море. Этот рисунок оставался в центре нашего внимания до конца сессии. Рассматривая нарисованный им объект, его размеры и окружающее пространство, клиент в некоторой степени избавлялся от страха, который подавлял его каждый раз, когда мы пытались его исследовать. Таким образом мы выявили горе, заключающееся в этом страхе, и переживание изоляции от других людей, которое этот страх окружало. Это третья позиция важна также потому, что дает возможность взглянуть на проблему как бы «сверху». Одна моя клиентка, которая в течение нескольких сессий рассказывала о различных событиях своей жизни, стала рисовать, чтобы схематично изобразить свою жизнь от рождения до настоящего момента. Выделение отдельных событий на листе выявляло новые связи между ними. Клиентка стала более полно осознавать не только повторяющиеся модели утрат, происходивших в ее жизни, но и важность ее отношений с другими людьми, которые возникали время от времени и отвлекали ее от той боли, которую ей приходилось носить в себе. Итак, различные пространственные комбинации дают возможность совершенно поразному переживать материал, который анализируется в ходе терапии. В мультимедийной работе терапевт и клиент могут использовать разнообразные средства для того, чтобы исследовать различные фрагменты одного и того же материала. Использование разных способов работы в каком-то смысле подобно применению объектива в фотоаппарате, позволяющего делать снимки в широком диапазоне — от панорамных изображений до предельно крупных планов. В какой-то момент клиенту необходимо расширить поле своего зрения, а в другие моменты он может испытывать потребность взглянуть на что-то с мгновенным предельным увеличением. Возможность такого многофокусного видения обеспечивают клиенту различные способы работы. Однако, выходя за пределы этой аналогии, следует отметить, что различные способы работы предоставляют и другие возможности, поскольку клиент может выбрать не только рассмотрение материала, но и вхождение в него, продвижение в нем, что обогащает его множеством различных перспектив. Мы можем оставаться в привычной для нас позиции или же сменить ее и посмотреть на мир с позиции нашего партнера или нашей матери, или нашего ребенка. Еще один важный пространственный аспект, который важен в работе терапевта, состоит в том, что вынесение материала вовне порождает новый способ взаимоотношений между терапевтом и клиентом. По мере того как материал клиента, исследуемый в ходе сессий, становится все более ощутимым, терапевт и клиент могут почувствовать свою общность, возникающую в результате такого совместного путешествия-исследования. Они могут вместе наблюдать терапевтический материал с некоторого расстояния или же могут войти в различные фрагменты этого материала. Их отношение перерастает в партнерство. Традиционно терапевты и клиенты располагаются друг напротив друга. В мультимедийной работе терапевт и клиент обычно садятся рядом друг с другом. Такие переживания «бок о бок», ощущаются на более глубоком уровне. Сессии в буквальном смысле становятся совместным исследованием переживаний клиента. КОМБИНИРОВАНИЕ РАЗЛИЧНЫХ СПОСОБОВ РАБОТЫ До сих пор мы обсуждали различные способы работы по отдельности. Однако наиболее важный аспект мультимедийного подхода, вероятно, заключается в том, что он предоставляет возможность комбинировать и совмещать различные способы работы. Исследование в одной модальности естественным образом приводит к исследованию в другой и т. д. Каждое такое исследование дает новое видение, открывает новую перспективу. Способность вызывать зрительные образы может перейти в занятие творчеством, которое, в свою очередь, может привести к проигрыванию неких сцен в пространстве терапевтического кабинета. А как только сцена оказывается размеченной, клиент может воспользоваться техникой фокусирования, чтобы исследовать каждую часть возникшего образа. Одна моя клиентка в первой части сессии нарисовала радугу, составленную из концентрических разноцветных арок. Сделав рисунок, она посмотрела на свою работу, а затем четко описала ее как карту своей жизни от рождения и до настоящего времени. Она увидела ее как тоннель, уводящий к моменту ее рождения. Тогда я предложила ей вместе со мной разметить этот тоннель в пространстве кабинета, и мы обозначили линию от одного его конца до другого и наметили разные цветовые зоны так, как они были расположены на радуге; при этом и части комнаты на некоторое время окрасились в нашем воображении в соответствующие цвета. И в клиентке незамедлительно произошла перемена — благоговейный трепет возник в ней от понимания того, что теперь она находится внутри радуги, а не рассматривает ее со стороны. Достигнув этого ощущения целостности, мы смогли затем исследовать отдельные части тоннеля, двигаясь по ним в пространстве кабинета. В каждом из сегментов тоннеля клиентка вновь могла испытать переживания данного периода ее жизни посредством телесно сфокусированной регрессии. Некоторые сцены были чрезвычайно яркими, и женщина становилась необыкновенно эмоциональной, но, как мне кажется, она всегда сохраняла ощущение целого и понимание возможности перейти в другую зону. Одна — фиолетовая — зона оставалась незадействованной. Несмотря на свое желание войти в нее, клиентка боялась, что эта зона совершенно ее подавит. Мы попытались воспользоваться рисованием для исследования того, что могло быть внутри нее, но клиентка чувствовала актуальную потребность постоять внутри этой зоны, чтобы освободиться от ее власти над собой. Для этого ей нужно было, чтобы другие спектры радуги стали для нее более осязаемыми. Ей было нужно буквально опираться на другие части своего прошлого, чтобы убедить себя в том, что эта фиолетовая область не поглотит все остальное, что за ее пределами существует жизнь. Мы смогли войти в эту зону, создав линию жизни; ею стала нить другого цвета, которую клиентка взяла с собой, входя в эту фиолетовую тьму. Это помогло ей справиться с ощущениями, которые подавляли ее. Хотя здесь продолжали оставаться страхи и боль, она понимала теперь, что эта зона имеет свои пределы. Клиентка смогла удержать в себе ощущение других периодов своей жизни вместе с повторным проживанием ужаса того времени. Мой опыт показывает, что переход от одного способа работы к другому зачастую порождает у клиента новое понимание своей проблемы, новый инсайт. Вербальное общение дает возможность клиенту посмотреть на процесс через одно «окно»; другие способы работы позволяют посмотреть через иные «окна». Таким образом, изменяя перспективу, мы можем получить новое видение и понимание проблемы. Но, очевидно, результат применения различных способов работы не ограничивается простой сменой перспективы. Зачастую представляется, что перемены такого рода сами по себе вызывают изменение или инсайт. В примере, который я только что привела, можно различить несколько фаз. Первоначальная когнитивная разметка исходной целостности включает в себя вкрапления эмоциональных воспоминаний, представленных различными цветами радуги, выбор которых, возможно, зависит от взаимодействия сознательных и бессознательных факторов. Переход в пространственное измерение повлек за собой непосредственное ощущение протяженности, что не было представлено в рисунке. Это целая жизнь. Она наполняет терапевтический кабинет. Она больше того, что может быть схвачено несколькими мазками кисти. Последующее перемещение фокуса рассмотрения в пространство внутреннего мира клиентки дает еще более интенсивные переживания. Почти волшебный эффект цветной нити в заключительной части сессии — пример тех свойств магического талисмана, которыми зачастую наделяются объекты в сценах такого рода. Сдвиг в понимании может произойти также в рамках особого способа работы посредством смены местоположения. Это ясно можно увидеть на примере психодрамы, где техника обмена ролями может позволить главному герою мгновенно понять точку зрения другого человека, заняв его место. Эту технику не следует ограничивать работой с группами. Ее можно использовать благодаря пространственным перемещениям в терапевтическом кабинете, например, используя стулья, однако она может быть использована также и в работе с направленным воображением. Из приведенного примера видно, что переход от одного способа работы к другому может дать клиенту средства контроля над подавляющими его чувствами, возникающими при обсуждении тех или иных вопросов в ходе беседы. Если такой способ удержания ощущений и переживаний, как рисование, использовать в самом начале работы, то клиент может почувствовать больше доверия к другим способам исследования своих переживаний, поскольку он уже имеет некоторое ощущение степени их выраженности. Аналогично, если клиент ощущает себя растерянным и запутавшимся, продуцирование визуального образа может сфокусировать его мысли и чувства и сформировать план или ощущение целенаправленности дальнейших действий. Мультимедийный подход предполагает использование не одного, а нескольких способов работы. Комбинирование различных способов порождает такой стиль терапии, который дает клиенту нечто большее, нежели его отдельные компоненты. По-видимому, терапевтический процесс, в котором комбинируются различные способы работы, предлагает нечто более продуктивное, чем любой из способов, применяющихся по отдельности. Это такой процесс, о котором писала Натали Роджерс, отмечавшая значимость интеграции разных экспрессивных техник. С ее точки зрения, кумулятивный эффект некоторых психотерапевтических техник существует отдельно и в дополнение к их непосредственным эффектам: «...Я испытываю восхищение от интегрирования всех перечисленных выше <способов работы> и нахожу, что такое интегрирование есть нечто большее, чем любой из этих способов в отдельности» (Rogers N., 1990). Главное В этом — высвобождение творческих возможностей, возникающих при использовании различных способов работы. Это творческое проявление, как мне представляется, связано С новыми инсайтами. Оно распространяется также за пределы инсайта и становится той искрой, которая способствует возникновению у клиента новых возможностей. МУЛЬТИМЕДИЙНАЯ РАБОТА И ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ Степень влияния различных способов работы в рамках терапевтического сеттинга на отношение между терапевтом п клиентом должна быть предметом серьезного обсуждения, это обусловлено центральным положением данного отношения в целостном терапевтическом процессе. Один из факторов, который проясняет суть этой работы, — вынесение вовне изложенного клиентом материала и превращение его в реальный объект в пространстве терапевтического кабинета. Хотя этот материальный элемент, «содержание» сессии, присутствует и в традиционной «разговорной» терапии, в мультимедийной работе он зачастую осязаемо присутствует в пространстве кабинета. Такое зримое присутствие терапевтического материала, существующего отдельно от клиента, позволяет терапевту и клиенту приступить к его совместному исследованию, приводящему к усилению чувства партнерства. Как уже отмечалось, физическое расположение терапевта рядом с клиентом может также символически поддерживать изменение их отношений в направлении уравнивания позиций. И напротив, существует множество стилей реагирования терапевта, которые могут сформировать более директивное построение отношений терапевта с клиентом. Поэтому важность уравнивания позиций терапевта и клиента как таковое — это вопрос для дальнейшего, более серьезного обсуждения. В мультимедийной работе терапевт может задавать множество вопросов. Использование вопросов в человекоцентрированной терапии является спорным. Основная цель вопроса — побудить клиента к размышлениям. Зачастую следствием вопросов является расширение области получаемой информации и уменьшение степени взаимодействия с клиентом. В мультимедийной работе бывают моменты, когда требуется именно такой эффект, — подобный тому, который происходит в психодраме, где наблюдение за оформлением сцены перед началом действия углубляет переживания главного героя (Brazier, 1991). В психодраме вопросы используются для того, чтобы усилить чувства главного героя, возникающие при создании окружающей обстановки, и прорисовать особенности второстепенных действующих лиц. В мультимедийной работе вопросы терапевта могут выполнять аналогичную функцию. Вопросы, применяемые в мультимедийной работе, — это отклик на эмпатическое понимание и приглашение расширить прочувствованное ощущение ситуации. Можно попросить клиента развить его визуальный образ, как в приведенном выше примере или достичь более глубокого ощущения того, что этот образ означает. Элфи Хинтеркопф пишет о ценности вопросов для того, кто использует технику фокусирования (Hinterkopf, 1992). «Формулирование вопросов» — пятый шаг при обучении фокусированию по Джендлину (Gendlin, 1981). Хинтеркопф утверждает, что, помимо ускорения терапевтического процесса, этот шаг «удерживает меня от "пробелов" или блужданий... В тех случаях, когда я использую в своей работе только инструкции для шага "Быть с", пренебрегая при этом шагом "Формулирование вопросов", я зачастую чувствую себя неуверенным и потерянным, как будто плаваю в тумане. Когда же вопросы задаются в дружелюбной и теплой манере, то они приглашают меня побыть с моим прочувствованным ощущением и посмотреть, что будет дальше». Мне представляется, что оба эти момента применимы в мультимедийной работе, участники которой глубоко вовлечены в происходящее в образной сфере. Эмпатическое отражение переживаний может оставить человека в «тумане», тогда как вопрос терапевта помогает иногда этот «туман» рассеять. Некоторые вопросы обладают прерывающим свойством. Это важно, когда терапевт тесно контактирует с клиентом. Например, терапевт может прямо спросить клиента, переживающего состояние регрессии: «На сколько лет вы себя чувствуете?» Такой вопрос может повлечь за собой спонтанный переход клиента к сцене из его детства. Иногда терапевт может принять на себя роль того, кто учит и направляет. Порой клиент испытывает потребность в том, чтобы его направляли, без этого он не может достичь уровня расслабления, необходимого для вхождения в образ. Он может нуждаться в предложении терапевта исследовать переживания, основанные на телесных ощущениях. Он может испытывать потребность в альтернативных способах работы или же в объяснении используемых техник, таких, как обмен ролями или экспрессивная лепка. Некоторые терапевты предпочитают, чтобы эти дополнительные функции были отделены от собственно терапевтической сессии. Специалисты по фокусированию, работающие как терапевты, часто направляют своих клиентов осваивать навыки фокусирования на семинары, проходящие под руководством других терапевтов. Я сама время от времени предлагаю своим клиентам поучаствовать в психодраме или в групповых занятиях по телесно-ориентированной терапии. Такое отделение обучения психотерапевтическим техникам от реальной терапевтической сессии может оказаться полезным и оправданным не только при освоении клиентом нового для него опыта работы с другими людьми в группах. Однако мой опыт свидетельствует, что такое отделение требуется не всегда. Для меня конгруэнтность является важным элементом того или иного навыка или техники. Я не знаю, будет ли это иметь действие в вашем случае. Однако я часто убеждалась в том, что составление схемы различных событий моей собственной жизни — это полезный способ посмотреть на эти события «сверху»; мне интересно, могло бы это помочь вам, если бы вы попытались сделать нечто подобное, изобразив вашу жизнь на бумаге. Мне представляется важным, чтобы терапевт осознавал ограниченность и условность применения предлагаемых техник. Какие бы теоретические построения он ни использовал, правильность окончательного выбора оценивается только через некоторое время после применения техники. Имеющиеся в его распоряжении методики, собственные терапевтические интересы, творчество и личный опыт, фактор времени и другие внетерапевтические элементы могут сыграть свою роль при выборе конкретного способа работы с клиентом. Терапевту следует предлагать те или иные возможности максимально открыто, а также быть готовым к тому, чтобы эмпатически откликаться на реакции клиента. Третий, главный сдвиг в отношениях клиента и терапевта — это рост уровня зависимости клиента от терапевта как в контексте конкретной сессии, так и в контексте терапии в целом. Это происходит, как правило, из-за нарастающей директивности терапевта, но может быть также связано с некоторыми формами мультимедийной работы, в которые изначально заложена регрессия клиента. Это происходит также и потому, что клиент, реально входящий в процесс работы в такие периоды или ситуации своей жизни, которые вызывают у него страх, чувствует необходимость присутствия терапевта, который обеспечивает его связь с повседневным миром, оставленным клиентом на некоторое время. Вопрос зависимости — сложный вопрос. В некоторых терапевтических моделях предполагается, что зависимость — это нормальный момент психотерапии, к которому следует стремиться как к определенной стадии развития терапевтического процесса в целом. В человекоцентрированной работе такое намеренное стимулирование зависимых и инфантильных свойств клиента в целом не приветствуется. В мои намерения не входит устраивать здесь развернутую дискуссию по этому поводу. Отмечу лишь, что каждый терапевт, какой бы вид работы он ни использовал, должен понимать, что определенные стили взаимодействия с клиентом — более директивные или явно поддерживающие, ориентированные на регрессию или на катарсис — так или иначе будут поддерживать зависимость клиента от терапевта. СОЗДАНИЕ ОРИЕНТИРОВ ДЛЯ МУЛЬТИМЕДИЙНОЙ РАБОТЫ Выше были обозначены некоторые качества, которыми должно обладать терапевтическое отношение при использовании мультимедийных средств. В этом аспекте мультимедийный подход принципиально не отличается от других методов человекоцентрированной работы, однако он требует особого внимания к таким моментам, как власть и ограничения. Использование пространства терапевтического кабинета открывает множество возможностей. Терапевт может входить во внутренний мир клиента более реально, чем при обычном вербальном терапевтическом взаимодействии. Следовательно, потенциал вмешательства в данном случае значительно больше. При таком потенциале необходимо обозначить границы, в рамках которых должен работать терапевт. Ниже приведены некоторые ориентиры, которых должен придерживаться человекоцентрированный терапевт, не пользующий разные способы работы. 1. Эмпатическая связь. Самое главное, что требуется от любого терапевта, рискнувшего работать в новом направлении,— это поддержание эмпатической связи. Предварительное условие этого заключается в том, что, предлагая новый способ самовыражения, терапевт придерживается следующей позиции: его предложение должно представлять собой реакцию на процесс внутренней работы клиента и должно делаться с той же готовностью терапевта к отказу от этого предложения, как и любой другой эмпатический отклик. 2. Выраженная конгруэнтность в отношении процесса. Там, где это возможно, терапевт должен делиться с клиентом своими мыслями о процессе терапии и выборе способа работы. Мультимедийный подход наиболее эффективен, когда терапевт и клиент поддерживают дружеские отношения в терапевтическом путешествии. 3. Принятие пространственных фиксаций. В то время как клиент прикрепляет свои образы к различным точкам или предметам в пределах терапевтического кабинета, терапевту необходимо проявлять чуткость в отношении их принятия. Такие объекты будут обладать элементами подлинности даже после того, как мир образов клиента будет демонтирован. В принципе клиент может позволить себе любую форму такого физического демонтирования. 4. Сохранение нейтральной позиции. Моя практика индивидуальной терапии показывает, что терапевту не следует намеренно играть не свойственную ему роль. Риск состоит в том, что клиент может остаться один в своем воображаемом мире. Это не означает, что время от времени не будет спонтанно возникать феномен переноса, однако при его возникновение первичная роль терапевта будет состоять в том, чтобы «понимать и принимать» (Rogers, 1951, р. 203). 5. Понимание многоуровнего качества образов. Образы — это репрезентации прочувствованного ощущения. Они являются одновременно и самими собой, и воспоминаниями или картинами прошлого, и метафорическими резонансами текущих мыслей и чувств. Для того чтобы возник образ, в жизни клиента должен существовать некий живой элемент, символически представленный этим образом. Терапевт должен также понимать символические аспекты терапии и спокойно работать с материалом, который вовсе не нужно сразу же рассматривать рационально. Образ имеет свою собственную логику. 6. Приближение к заключительной стадии. Завершение любой работы с образной сферой — очень важный момент. Иногда, если путешествие складывалось из некоторого количества шагов, путь следует пройти заново. Определенные стадии работы, возможно, требуют каких-то слов или действий. Возможно, требуется время для безмолвного созерцания, переосмысления или обсуждения переживаний. Клиент, возможно, подвергает себя опасности, когда, ощутив себя вновь пятилетним ребенком, выходит от вас и идет к своей машине, чтобы ехать домой! В целом клиент сам должен чувствовать, какие завершающие этапы ему необходимы. Задача терапевта заключается в том, чтобы удостовериться, что для такого завершения клиенту было предоставлено достаточно времени, а предложение завершить работу было сделано в подходящий момент. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Я очертила некоторые аспекты моей терапевтической работы, в которой используются разные экспрессивные средства. Мультимедийный подход наиболее близок к экспрессивной и икспириентальной терапии. Он не представляет собой чего-то радикально нового. Вместе с тем он открывает некоторые новые перспективы интегрирования различных способов терапевтической работы на основе человекоцентрированного подхода. В частности, в этой главе предлагается теоретическая конструкция, с помощью которой исследуются пространственные отношения между терапевтом, клиентом и материалом терапии. Она позволяет рассмотреть различные взаимоотношения этих трех элементов посредством различных способов работы. Наконец, эта конструкция позволяет исследовать влияние различных стилей работы терапевта на терапевтическое отношение как таковое. Моя работа находится в состоянии постоянного переосмысления. Процесс ее развития представляется мне творческим путешествием. Литература Brazier, D. (1991), A Guide to Psychodrama. London: Association for Humanistic Psychology. Brazier, D. (1992), Our Many Lives. Newcastle: Eigenwelt Interskill. Cornell, A.W. (1991), Too close/too distant. Paper presented at the Second International Conference on Client-Centred and Experiential Psychotherapy, University of Stirling, Scotland. Gendlin, E. (1981), Focusing. New York: Bantam. Gendlin, E. (1990), The small steps of the therapy process: how they come and how to help them come', in G. Lietaer, J. Rombauts and R. Van Balen (eds.), Client-Centred and Experiential Psychotherapy in the Nineties, pp. 205-24. Leuven, Belgium: Leuven University Press. Hinterkopf, E. (1992), 'In favour of the asking step', The Focusing Connection, 9, 3, p. 5. Moreno, J. (1987), in J. Fox (ed.), The Essential Moreno. New York: Springer. Rogers, C(1951), Client-Centred Therapy. London: Constable. Rogers, C. (1961), On Becoming a Person. London: Constable. Rogers, C. (1978), On Personal Power. London: Constable. Rogers, C. (1980), AWay of Being. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, C. (1983), Freedom to Learn for the 80s. Columbus, Ohio: Merrill. Rogers, C. (1986), A client-centred/person-centred approach to therapy', in H. Kirschenbaum and V. Henderson (eds.), The Carl Rogers Reader, pp. 135—57). London: Constable. Rogers, N. (1985), The Creative Connection: a person-centred approach to expressive therapy. Santa Rosa, California: The Person-Centered Expressive Therapy Institute. Schaverien, J. (1992), The Revealing Image. London: Routledge. ОБУЧЕНИЕ ФОКУСИРОВАНИЮ: ПЯТЬ ШАГОВ И ЧЕТЫРЕ НАВЫКА Энн Вейзер Корнелл ИСХОДНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ Фокусирование было впервые описано Юджином Джендлином в 1964 году как процесс непосредственной концентрации внимания на чем-то ощущаемом, но не вполне отчетливом. Это было описание естественно происходящего, спонтанного процесса, связанного с переживанием клиентом успешных результатов психотерапии. Вскоре исследователи стали не только описывать этот процесс, но и обучать ему. «Теперь, поскольку мы можем определить тип внутреннего поведения, приводящего к успеху, не стоит допускать существование моделей поведения, ведущих к неудачам... Мы вышли на новый уровень исследования, на котором попытаемся "учить" клиентов этому "фокусирующему" способу осуществления психотерапевтического процесса» (Gendlin, Beebe, Cassens, Klein, Oberlander, 1968). Одновременно с процитированной выше статьей в 1968 году было опубликовано «Руководство по фокусированию», которое представляло собой перечень инструкций, зачитывавшихся клиенту. Он молча выполнял эти инструкции, а его последующие самоотчеты помогали исследователям определить, происходило фокусирование или нет. Приведу выдержку из «Руководства по фокусированию» 1968 года: «Я бы хотел, чтобы вы обратили внимание на весьма специфическую часть самого себя. Обратите внимание на ту часть внутри себя, где вы обычно чувствуете печаль, радость или страх... Определите, что вы переживаете, когда спрашиваете себя: "Каково мне сейчас?", "Как я чувствую себя на самом деле?", "Что для меня сейчас главное?" Пусть это придет к вам любым способом, а вы посмотрите, что оно собой представляет. Если среди тех вещей, о которых вы подумали, оказалась ваша личная проблема, которая ощущается как значимая, то продолжайте удерживать ее. В ином случае выберите значимую личную проблему для того, чтобы подумать о ней... Сосредоточьте внимание в той части тела, где вы обычно ощущаете некие явления, и в той части, где вы можете осмыслить ощущение вашей проблемы целиком. Позвольте себе почувствовать все это... Теперь вычлените то, что ощущается вами как новое или свежее в содержании переживаемых вами чувств... По мере того как вы воспринимаете это, постарайтесь найти несколько новых слов или образов для того, чтобы схватить ваше настоящее переживание в его целостности... Если слова или образы, которые пришли к вам, дают ощущение новизны, посмотрите, в чем оно заключается. Позвольте словам или образам меняться до тех пор, пока вы не поймете, что они точно схватывают ваше переживание» (р. 239). Следует отметить, что в этом первом описании процедуры обучения фокусированию нет тех шести шагов, которые изложены в популярной книге Джендлина «Фокусирование» (Gendlin, 1981). Здесь нет ни «Расчистки пространства», ни «Спрашивания», ни «Получения ответа». Эти инструкции можно соотнести с такими шагами, как «Обретение прочувствованного ощущения», «Обретение дескриптора», «Опробование дескриптора», но они лишь отдаленно напоминают шаги, которым учат в настоящее время. Кроме того, в "Руководстве по фокусированию" было выделено только четыре «фазы»: 1) «непосредственное обращение», 2) «референтное движение», 3) «расширенное приложение», 4) «изменение содержания». Это совсем не те шесть шагов, которые были разработаны впоследствии. Когда я посещала курсы Джендлина в 1972-1974 годах, он использовал инструкции по фокусированию, весьма похожие на версию 1968 года, но с некоторыми нововведениями. Как-то раз мы делали упражнение, которое сейчас, по прошествии времени, я могу назвать «Расчисткой пространства». (Он использовал метафору заглядывания в пакеты и рассматривания их содержимого.) Шаги как таковые не упоминались. Где-то между 1974 и 1978 годами, когда вышло первое издание книги «Фокусирование», были детально описаны шесть шагов. Линда Прайер (личное сообщение) вспоминает свое участие в занятиях тренинговых групп по фокусированию под руководством Джендлина, проводившихся в Нью-Йорке в 1976-1977 годах. Она описывает процесс обучения, который тогда лишь обретал свою сегодняшнюю форму. «Мы проделывали упражнения "Обретение прочувствованного ощущения", "Обретение дескриптора" и "Формулирование вопросов". Джендлин говорил, что все эти шаги на самом деле применялись всегда. Он говорил также, что они могут применяться и в иной последовательности». Роджер Левин (личное сообщение) припоминает, что в то же самое время, где-то в 1976 году, «был разработан пошаговый процесс. Существовало некоторое сомнение относительно того, состоит он из пяти или шести шагов. "Перепроверка дескриптора", позднее названная "Резонирование на дескриптор" («Опробование дескриптора»), иногда включалась в перечень шагов, а иногда нет». Джендлин (личное сообщение) вспоминает, что шаг «Получение ответа» был включен в этот перечень последним. Ясно, что обучение фокусированию постоянно развиваюсь вплоть до публикации книги «Фокусирование» в 1978 году. После 1978 года картина заметным образом изменилась Почти каждый автор, описывающий фокусирование, и (пользовал обычно одни и те же шесть шагов. (Вот они: «Расчистка пространства», «Обретение прочувствованного ощущения», «Обретение дескриптора», «Опробование дескриптора», «Формулирование вопроса(ов)», «Получение ответа»). В книге немецкого автора о фокусировании (Siems, 1986) описаны те же самые шесть шагов. Миа Лейджссен в своей обнаруживающей глубокое понимание предмета статье (Mia Leijssen, 1990), опубликованной в сборнике материалов конференции, проходившей в Бельгии, перечисляет данные шесть шагов с весьма незначительными изменениями. Вместе с тем в этой статье оспариваются статичные представления о фокусировании. Исключение из данного ряда — Эдвин Макмахон и Питер Кемпбелл — в настоящее время наиболее влиятельные наряду с Джендлином преподаватели фокусирования в США; они обучают иным шагам. В их книге (Campbell, McMahon, 1985) перечисляются пять шагов: 1) «Нахождение пространства с помощью перечня»; 2) «Прочувствование того, что является главным»; 3) «Нормально ли быть с этим?»; 4) «Погружение в это содержание»; 5) «Разрешение этому содержанию выразить себя». Интересно, что в настоящее время они добавили еще и завершающий шаг, так что теперь и они также обучают шести шагам (личное сообщение). Многие авторы, движимые, возможно, этим почти всеобщим принятием шести шагов, совершают, на мой взгляд, ошибку, когда говорят: «Фокусирование состоит из шести шагов». Сам Джендлин мог повлиять на это смешение понятий, несмотря на то, что на своих семинарах он утверждал: шаги следует использовать только для обучения процессу, а не для его описания. Так, например, в книге «Фокусирование» он писал: «Внутренний акт фокусирования может быть разбит на шесть основных подактов, или движений» (р. 43). Для меня вполне очевидно, что составной частью развития наших представлений о таком сложном человекоцентрированном процессе, как фокусирование, является понимание того, какое из определений и описаний последовательности шагов в данном процессе — самое ясное и легче всего усваиваемое. Я убеждена в том, что если бы разные преподаватели фокусирования пользовались различными последовательностями шагов, это привело бы к лучшим результатам. Обучаясь у разных преподавателей, учащиеся начнут более отчетливо понимать, что процесс — это нечто большее, нежели последовательность шагов. Возможно, существует даже такой способ обучения, который идет дальше описания процесса в виде шагов. В последние годы я вполне успешно экспериментировала с методом обучения фокусированию с помощью пяти шагов и четырех навыков. Обучающиеся фокусированию и его преподаванию, а также опытные преподаватели фокусирования — все говорили мне, что этот метод легок для понимания и для применения на практике. Многие из обучающихся отмечали, что и после занятий они практикуют фокусирование, которое становится частью их повседневной жизни, а ведь именно это, на мой взгляд, является самым важным итогом обучения. Различение «шагов» и «навыков» основано на том, что некоторые аспекты фокусирования (шаги) следуют друг за другом в определенном порядке, тогда как другие (навыки) либо усваиваются в целом, либо используются во время учебной сессии. Ранее я говорила, что хотя «Опробование дескриптора» — четвертый шаг, однако в действительности этот шаг может использоваться в любой части сессии по мере необходимости. С тех пор как я преподаю фокусирование в терминах шагов и навыков, количество объяснений типа «да, но на самом деле...» существенно уменьшилось. ПЯТЬ ШАГОВ В моей модели процесса фокусирования используются пять обучающих шагов, описывающих этапы процесса фокусирования, которые неизменны и следуют один за другим в определенном порядке. В настоящее время я выделяю следующие шаги: 1. Перемещение фокуса сознания на внутренние части тела. 2. Обнаружение или приглашение прочувствованного ощущения. 3. Обретение дескриптора. 4. Пребывание с прочувствованным ощущением. 5. Завершение. Перемещение фокуса сознания на внутренние части тела Перемещение фокуса сознания на внутренние части тела предполагается в описании шагов по Джендлину, однако у него оно, по-видимому, происходит само собой, «без слов». Я предпочитаю проговаривать этот шаг, потому что неоднократно наблюдала, как учащиеся, приступающие к обучению фокусированию, начинали практиковать фокусирование на свой лад, забывая сосредоточить сознание на какой-либо части тела в качестве первого шага фокусирования. Этот шаг служит напоминанием о том, что сознание следует сосредоточить преимущественно в срединной области тела — гортани, груди, желудке, брюшной полости, потому что прочувствованные ощущения обычно (хотя и не всегда) возникают именно здесь. На этом шаге следует задержаться как «слишком дистантным» людям (Cornell, 1991), так и тем, кто практикует медитацию и для успешного фокусирования нуждается в сосредоточении на отдельных частях своего тела. Следует отметить, что все практикующие фокусирование начинают процесс именно таким образом, даже если им не требуется для этого много времени. Сравните этот шаг с тем первым шагом, которому обычно обучают, — «Расчисткой пространства», который наиболее опытные практики фокусирования считают оптимальным. Обнаружение или приглашение прочувствованного ощущения Как только сознание сосредоточивается в какой-либо части тела, люди обычно испытывают один или два вида ощущений. Первый вид связан с тем, что прочувствованное ощущение уже находится там и, возможно, существует как нечто привлекающее внимание. («Да, в желудке существует тяжесть; я испытываю ее весь день».) Другой вид ощущений состоит в том, что, когда осознание впервые сосредоточивается на срединной области тела, там может присутствовать довольно ясное ощущение незаполненного пространства, однако прочувствованное ощущение может прийти туда, если его пригласить. Это приглашение может быть выражено в словесной форме: «Как я чувствую себя в данный момент?» или «Что в моей жизни требует особого внимания?» Для того чтобы отразить эти два процесса, я изменила название шага «Обнаружение прочувствованного ощущения» на «Обнаружение или приглашение прочувствованного ощущения». Обретение дескриптора По своему названию и процедуре этот шаг подобен тому, что предлагает Джендлин. Он включает в себя нахождение слова (или слов, или образа, или звука, или жеста), позволяющего точно описать прочувствованное ощущение или быть с ним в точном соответствии. Обратите внимание на то, какова здесь последовательность событий. Прочувствованное ощущение обнаруживается или как бы приглашается, а затем находится описание того, как оно чувствуется. И какой-либо иной последовательности быть не может! Пребывание с прочувствованным ощущением Это иное название пятого шага по Джендлину, или «Формулирование вопросов». После обретения дескриптора человек проводит некоторое время с прочувствованным ощущением, испытывая к нему дружеское и уважительное любопытство. Однако пребывание наедине со своим внутренним ощущением является для этого шага гораздо более важным, нежели постановка вопросов, которая нужна отнюдь не в каждом процессе. Действительно, называя этот шаг «Формулированием вопросов», можно направить начинающих осваивать фокусирование по ложному пути, потому что они могут вообразить, что прочувствованное ощущение должно «говорить» в ответ на их вопросы. Наблюдая процесс фокусирования опытных практиков, которые фактически не нуждаются в руководстве со стороны, я заметила, что довольно часто в этой фазе процесса не требуется никаких вопросов. Смысл, ассоциированный с прочувствованным ощущением, просто выступает на передний план. Постановка вопросов есть всего лишь попытка стимулировать в начинающем практике проявление «большего» содержания по сравнению с тем, которое обнаруживается в спонтанном процессе. Таким образом, этот шаг был переименован в «Пребывание с прочувствованным ощущением» с пониманием того, что постановка вопросов как таковая вполне может быть частью данного шага. Завершение При описании шагов по Джендлину не упоминается процесс завершения сессии. Шестой шаг, «Получение ответа», не расценивается как завершающий, но зачастую учащиеся понимают его именно так просто в силу того, что это шестой шаг. Повидимому, для людей, осваивающих фокусирование, полезно включить в общую последовательность шагов особый завершающий шаг. На этом шаге практикующий отмечает место, к которому следует вернуться в следующий раз, чтобы осознать и оценить достигнутое. ЧЕТЫРЕ НАВЫКА Я пользуюсь термином «четыре навыка» для описания других ключевых аспектов процесса фокусирования, которые используются на протяжении всего процесса. В настоящее время выделены следующие навыки: Нахождение правильной дистанции. Дружественное отношение к тому, что есть. Опробование. Усвоение. Нахождение правильной дистанции Навык нахождения правильной дистанции необходим потому, что люди, вовлеченные в «слишком контактный процесс», нуждаются в том, чтобы прочувствованные переживания происходили подальше от них, а люди, вовлеченные в «слишком дистантный процесс», — в том, чтобы эти переживания были для них более близкими. Как только учащиеся, осваивающие фокусирование, приходят к пониманию необходимости установления правильной дистанции, они приобретают полезный навык вне зависимости от того, вовлечены ли они в «слишком контактный» или «слишком дистантный» процесс. Если они чувствуют, что фокусирование им не удается, они могут спросить себя: «Нахожусь ли я от того, что возникает, на правильном расстоянии?» Если ответ на этот вопрос отрицательный, они могут обратиться к техникам дистанцирования или приближения того чли иного содержания. Дружественное отношение к тому, что есть Этот навык подчеркивает важность установки человека, практикующего фокусирование, в отношении его собственного прочувствованного опыта. Фокусирование работает наилучшим образом, когда установка в отношении того, что возникает, является принимающей, открытой, преисполненной уважения и подобна установке на понимание друга. В работе Джендлина о важности подобной установки говорится вполне открыто, однако он не выделил ее в особый шаг. Это сделали Макмахон и Кэмпбелл, которые назвали этот шаг «Хорошо ли быть с этим?» Для меня это не шаг, а навык, поскольку он значим в каждой точке сессии. Опробование «Опробование» — это навык сверки прочувствованного ощущения с ощущением правильности в отношении того, что возникает. По Джендлину, шаг «Опробование дескриптора» следует непосредственно после «Обретения дескриптора» и до «Формулирования вопросов». При обучении «Опробованию дескриптора» я не устаю объяснять, что в действительности «Опробование» происходит постоянно и что опробуется не только дескриптор, но и многое другое. Все возникающее в процессе соотносится с ощущением для того, чтобы увидеть, правильно ли это чувствуется. Это помогает обеспечить поступательное движение процесса и помогает человеку, практикующему фокусирование, оставаться в контакте со своим телом. Усвоение «Усвоение» — это создание паузы для приветствия и защиты нового, свежего ощущения, возникающего с каждым прочувствованным изменением вне зависимости от того, является ли это изменение большим или маленьким. Это может происходить в любой точке сессии. Человек, практикующий фокусирование, может начать осознавать нечто новое и удивительное уже тогда, когда впервые переносит сознание в какую-либо область тела, и даже в этот момент важно осуществлять «Усвоение». «Усвоение» — полезный способ осторожного стимулирования слабых, едва уловимых прочувствованных ощущений, а также способ восприятия многочисленных аспектов большого и сложного прочувствованного ощущения. Оно может служить своего рода «паузой» для людей, практикующих фокусирование, потрясенных или подавленных прочувствованным изменением. Оно также является средством защиты нового ощущения от критиков, аналитиков, прагматиков и других вмешивающихся во внутреннее состояние инстанций или субличностей. ФОРМАТ УЧЕБНОГО КУРСА ПО ФОКУСИРОВАНИЮ Мне хотелось бы предложить краткое описание плана моего учебного курса по фокусированию, поскольку он совершенствовался параллельно с моим методом обучения шагам и навыкам. (Более подробно см.: Cornell, 1990b.) Курс предполагает три взаимосвязанных аспекта: 1. Обучение фокусированию, при котором люди могут продолжать эту практику самостоятельно в парах или группах. 2. Введение активного слушания на ранней стадии обучения с акцентом на помощи практикующему в «опробовании» его собственных слов как дескрипторов. 3. Преподавание фокусирования как «саморуководства», когда учение фокусированию оказывается тождественным усвоению, интернализации действий преподавателяруководителя. Индивидуальная сессия Студентам настоятельно рекомендуют начать обучение фокусированию с участия в часовой индивидуальной сессии. В ходе этой сессии преподаватель проводит учащегося через весь процесс фокусирования (подробнее о развитии преподавания фокусированию см.: Cornell, 1991; о специфике самого преподавания — см.: Cornell, 1990а). Такое начало — с индивидуальной сессии — основано на принципе, что каждый человек обладает уникальным и точным умением фокусирования, и ему важно ощутить это умение до того, как он получит обобщенные сведения о нем, которые могут быть восприняты как предписания. Первое занятие с группой Учебные группы невелики, в каждой — не более пяти учащихся. На первом занятии преподаватель рассказывает об истории фокусирования и об особом понятии — «прочувствованное ощущение». Группа участвует в упражнении по испытанию различных прочувствованных ощущений. Один раз выполняется групповое упражнение, оно необходимо только потому, что на первом занятии люди могут быть недостаточно мотивированы, чтобы осуществлять фокусирование в индивидуальном порядке. После того как учащиеся расскажут о своих переживаниях, возникших в ходе выполнения упражнения, преподаватель рассказывает им о четырех навыках. Учащихся просят в течение недели время от времени прислушиваться к ощущениям, возникающим в их теле. Никаких других заданий не дается. Второе занятие с группой Второе занятие начинается с предложения учащимся рассказать о переживаниях, испытанных ими в течение недели. Затем преподаватель описывает пять шагов. В оставшееся время каждый учащийся примерно по двадцать минут практикует фокусирование под руководством преподавателя. Практика показывает, что двадцати минут достаточно, чтобы получить отчетливый опыт фокусирования, при том что шаг «Расчистка пространства» предпринимается лишь при необходимости. Ранее проведенная индивидуальная сессия также помогает учащимся «что-то получить» за эти двадцать минут занятия. Других учащихся просят наблюдать за тем, как фокусирующий в ходе сессии выполняет шаги и навыки. Им говорят о том, что их ободряющее внимание поможет фокусирующему успешно справиться с заданием. Учащихся просят самостоятельно фокусировать между занятиями. Им дается также материал с описанием следующего занятия, посвященного как фокусированию в присутствии слушающего, так и слушанию фокусирующего. Третье занятие с группой Сначала учащихся приглашают поделиться своим опытом фокусирования за неделю. Преподаватель особенно внимательно расспрашивает о возникших трудностях или препятствиях. Затем он кратко рассказывает о взаимодополняющих функциях фокусирования и активного слушания. Акцент делается на обучении обеим сторонам взаимодействия, расцениваемым как навыки: слушанию фокусирующего и фокусированию в присутствии слушателя. Слушающего просят реагировать в отражающей манере каждый раз, когда фокусирующий делает паузу. Фокусирующего просят использовать отражения слушающего для того, чтобы опробовать свое прочувствованное ощущение. Преподаватель выступает в качестве первого фокусирующего, а учащийся — в качестве первого слушающего. Слушающего инструктируют лишь отражать фокусирующего, не задавать никаких вопросов и ничего не предлагать. Преподаватель осуществляет фокусирование, моделируя «саморуководство» процессом (см. ниже) с помощью слушающего. Это упражнение занимает десять минут, при этом за временем следит волонтер. После этого взаимодействия каждый из его участников делится своими ощущениями, первым говорит слушающий. Затем наблюдатели приглашаются к тому, чтобы прокомментировать сам процесс, но комментировать содержание процесса не разрешается. Слушающему предлагается стать следующим фокусирующим, а кому-то из волонтеров — следующим слушающим. Преподаватель оказывается последним слушающим. Новые слушающие обычно испытывают изумление и удовольствие оттого, что способны концентрироваться на фокусирующем без ощущения ответственности за происходящий процесс; и вместе с тем они отмечают, что чувствуют себя так, будто в них нет никакой нужды или они не приносят никакой пользы. Кроме того, фокусирующие обычно говорят о том, что для них реакции слушающих были довольно полезны, поскольку помогали им оставаться в контакте с собой, своим телом и своими ощущениями. Четвертое занятие с группой Преподаватель начинает с рассказа о препятствиях, возникающих в процессе фокусирования, описывает типичные барьеры, такие, как внутренний критик, потребность найти решение и т. д. Затем учащиеся начинают следующее упражнение по слушаниюфокусированию, организованное но той же круговой системе, но на этот раз уже без участия преподавателя. Этапы слушание-фокусирование становятся длиннее, примерно по пятнадцать минут, а фокусирующему предоставляется возможность обращаться за помощью, если он снова столкнется с тем или иным препятствием. Преподаватель вмешивается в происходящее только в том случае, если его просят помочь, а во всех других случаях учащийся самостоятельно продолжает осуществлять активное слушание по мере развертывания процесса фокусирования. После завершения каждой сессии фокусирующие обсуждают, какие препятствия возникали перед ними в процессе фокусирования в этот день и как они реагировали, когда чувствовали их. Пятое занятие с группой Преподаватель знакомит учащихся с понятием «саморуководство» и объясняет, что на последних двух занятиях учащиеся уже этим занимались; иначе говоря, они учились тому, чтобы руководить собой в процессе фокусирования при поддержке слушающего, не являющегося руководителем. Преподаватель рассматривает перечень навыков саморуководства (например, «Способность переносить сознание в различные части тела») и отвечает на вопросы учащихся. Затем преподаватель переходит к рассмотрению перечня рекомендаций, образующих собой некую простую схему, которой можно следовать в ходе практических сессий и в отсутствие преподавателя. Это своего рода квинтэссенция тех рекомендаций, которым следовали учащиеся на двух предыдущих занятиях. Особый акцент делается на рекомендации, которая гласит: «Фокусирующий может высказать слушающему свои пожелания о том, как его надо выслушивать. Он может сказать об этом как до начала, так и в ходе сессии». Затем учащиеся принимают участие в еще одном занятии по слушаниюфокусированию, организованном по круговой системе, в котором делается акцент на данной рекомендации. Слушающему предоставляется большая свобода реагирования, теперь он не должен отражать фокусирующего в каждой паузе. Фокусирующий должен сообщать, хочет ли он получить от слушающего больше (или меньше) отражений или же он хочет получать отражения какого-то другого типа. Преподаватель стремится оставаться вне этого взаимодействия, предоставляя учащимся возможность наладить друг с другом обратную связь. В самом конце занятия учащимся дается список с указанием их фамилий и адресов и предлагается обсудить возможность дальнейших встреч парами или группами в целях продолжения практики. Им поясняют также, как контактировать со свободно практикующими группами («группами изменений»), существующими в данном регионе. Ключевые аспекты организации занятий Организация занятий основана на наблюдении за опытными фокусирующими, которые обычно не нуждаются в руководстве, но используют помощь отражающего слушающего. Поэтому учащихся как можно раньше знакомят с формой фокусирования в присутствии слушающего. Опытные фокусирующие не уделяют также осознанного внимания шагам и навыкам как таковым. Фокусирование воспринимается ими скорее как поток, текущий по некоему внутреннему руслу. Учащимся как можно раньше предлагают фокусировать именно таким способом; при этом им предлагается необходимая поддержка, позволяющая преодолевать любые возможные препятствия. Первичная цель курса — научить фокусированию таким образом, чтобы учащиеся могли продолжать его и после завершения занятий. Поскольку наш опыт свидетельствует о том, что подавляющее большинство людей осуществляют фокусирование при поддержке практикующих партнеров или групп, обучение нацелено на готовность учащихся к партнерству и групповой практике. Последние три занятия являются моделями групповой практики, в которую преподаватель вовлекается все меньше и меньше. Данный учебный план помогает также и тем людям, которые желают по окончании занятий заняться индивидуальным фокусированием, поскольку оно также предполагает интернализацию эмпатичного и безоценочного слушающего, а практика в ходе занятий способствует именно этому. На всех занятиях обучение основывается на передаче учащимся ответственности за практикуемый ими процесс фокусирования, включая возможность запросить у слушающего именно ту помощь, которая с точки зрения фокусирующего является наиболее фасилитирующей и, следовательно, наиболее эффективной. ЗАКЛЮЧЕНИЕ Фокусирование представляет собой естественно протекающий, спонтанно возникающий внутренний процесс, ассоциированный с поступательным движением жизненного потока. Описание этого процесса в целях обучения всегда приблизительно. На данный момент, по мнению автора, шаги и навыки фокусирования, о которых шла речь в этой главе, есть лучшее средство для успешного обучения учащихся фокусированию. Феномен фокусирования как таковой существует, и он наблюдается каждым терапевтом и каждым преподавателем фокусирования. Предполагается, что все обучение направлено на то, чтобы предоставить учащемуся или клиенту возможность свободного доступа к этому процессу при минимальной внешней помощи и каждый раз своим особым способом. Литература Campbell, Peter A., and McMahon, Edwin M. (1985), Bio-spirituality: focusing as way to grow. Chicago: Loyola University Press. Cornell, Ann Weiser (1990a), A Guiding Manual. Focusing Resources, 2625 Alcatraz Ave., 202, Berkeley, Ca 94705. Revised 1991. Cornell, Ann Weiser (1990b), 'How I teach people to focus with each other', The Focusing Folio, Vol. 9, 4.The Focusing Institute, 731 S. Plymouth Court, Suite 801, Chicago. II 60605. Cornell, Ann Weiser (1991), 'Too close/too distant: toward a typology of focusing process'. Presented at the Second International Conference on Client-Centred and Experiential Psychotherapy, University of Stirling, Scotland. Gendlin, Eugene , 'A theory of personality change', in P. Worchel and D. Byrne (eds.), Personality Change. New York: Wiley. Gendlin, Eugene (1981), Focusing. New York: Bantam Books. Gendlin, Beebe, Cossens, Klein, and Oberlander (1968), 'Focusing ability in psychotherapy, personality and creativity', Research in Psychotherapy, Vol. III, ed. J. Shlien. Washington, DC: American Psychological Association. Leijssen, Mia. (1990), 'On focusing and the necessary conditions of therapeutic personality chahge', in G. Lietaer,J. Rombauts, and R. Van Balen (eds.), Client-Centred and Experiential Psychotherapy in the Nineties. Leuven, Belgium: Leuven University Press. Siems, Martin (1986), Dein Korper Weiss die Antwort. Hamburg: Rowohlt. ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННАЯ СЕМЕЙНАЯ ТЕРАПИЯ Нэд Гейлин ВВЕДЕНИЕ Я начал свою карьеру как детский психотерапевт, и большая часть моей профессиональной жизни прошла в работе с детьми и их семьями. В самом начале своей деятельности я понял, что семейный подход является наиболее эффективным в работе с трудными детьми. Работа непосредственно в интимном межличностном семейном окружении максимально увеличивала вероятность того, что ребенок изменится в лучшую сторону и эти изменения будут долговременными. Позднее я понял: к такому же результату приводит аналогичная работа со взрослыми людьми. Поэтому замена термина «клиентоцентрированный» на «человекоцентрированный» до сих пор приводит меня в замешательство. Для меня «клиент» — это обычно пара или семья. Тем не менее мне по-прежнему близки и понятны философия и ключевые принципы человекоцентрированного подхода, который подчеркивает уникальность отдельной личности с ее индивидуальным, каждый раз особенным процессом роста. Однако, подобно Джорджу Миду (Mead, 1934), я считаю, что не может быть Я человека вне межличностного контекста. Человеческая жизнь по своей сути носит исключительно межличностный характер. В этом смысле семья, являющаяся контекстом формирования нашей личности, имеет фундаментальное и определяющее значение. Меня все больше не удовлетворяло то, что человекоцентрированный подход подчеркивал «независимость» как одно из основных понятий, характеризующих психологическое благополучие. Поэтому на первой конференции Ассоциации развития человекоцентрированного подхода (1986), проходившей в Чикаго, я, как помню, собрав все свое мужество, возражал Роджерсу по этому вопросу. Кто-то попросил его дать определение понятия «здоровый, полноценно функционирующий человек». Я помню, что меня потрясла масштабность этого вопроса. Однако Роджерс не попытался уклониться от ответа и продолжал размышлять вслух в своей типичной манере. Я не помню всех характеристик, которые он назвал, потому что в начале его списка было свойство «независимость». Я начал ощущать дискомфорт. В нехарактерной для меня манере я перебил его и сказал, что понятие независимого человеческого существа противоречит человеческой природе: на самом деле взаимозависимость определяет нас как биологический род. Я ожидал, что Роджерс начнет спорить. Вместо этого он помолчал, кивнул головой, задумался на минуту и согласился. Вот и все, просто согласился. Но, как мне кажется, я нуждался в споре или по крайней мере в какой-то дискуссии на эту тему. Несмотря на выраженное Роджерсом согласие, человекоцентрированная философия действительно подчеркивает независимую природу человека1. Больше того, я думаю, что упор на отдельную личность замедляет переход человекоцентрированного подхода в ранг более общей теории человеческого существования. Поэтому я до последнего времени продолжал пользоваться старым и более удобным для меня термином «клиентоцентрированная психотерапия» независимо от того, были ли моими клиентами отдельный человек, пара или семья. Однако с некоторого времени я начал употреблять термин «семейноцентрированная терапия» (Gaylin, 1989, 1990) для того, чтобы подчеркнуть специфику применения философии, теории и методов клиентоцентрированного подхода в практике психотерапии пар и семей. По странной иронии только после написания статьи (Gaylin, 19916) о развитии личности в контексте семейноцентрированной терапии я понял, что человекоцентрированная семейная терапия действительно является не терминологическим противоречием, а скорее самой гармоничной из всех форм семейной психотерапии, практикуемых в настоящее время. Независимости как свойству полноценно функционирующего человека придается большое значение в продолжающихся дискуссиях об «автономии» и «силе личности» (см., например: Rogers, 1977; Natiello, 1987). 1 ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПОЛОЖЕНИЯ Можно поставить очень простой вопрос: почему необходимо задумываться над теоретическими и явно абстрактными различиями во взглядах, лежащих в основе психотерапевтической практики? Выражаясь более прагматично, можно спросить: как или почему теория влияет на манеру работы психотерапевтов? Я думаю, ответ состоит не в том, как теория определяет технику работы терапевта, а скорее в том, как она влияет на понимание нами процесса изменения клиента. Это понимание, в свою очередь, формирует практический подход к работе с клиентом. За последние двадцать лет в процессе становления в качестве самостоятельной дисциплины семейная терапия включила в себя различные «системные» модели (см.: Nicols, 1984; Auerswald, 1987). Все системные парадигмы, несмотря па свою порой противоречивую природу, подчеркивают, что семья — это уникальный организм, не тождественный сумме его отдельных составляющих. Не случайно общий элемент практически всех семейных системных моделей — избегание фокусирования (как в теории, так и на практике) на внутренней динамике отдельных членов семьи. С другой стороны, в русле человекоцентрированного подхода традиционно значимой считается именно внутренняя динамика человека. Рост личности, или самоактуализация есть главная цель терапевтической сессии. Несмотря на то, что такой личностный рост неизбежно происходит в контексте какой-либо семьи, этот контекст приобретает значение только в том случае, если клиент случайно обнаруживает его в процессе терапии. Хотя Роджерс (Rogers, 1959, 1961, 1977) иногда упоминал о семье и внутрисемейных отношениях, такие ссылки были очень краткими и всегда делались с целью продемонстрировать, какое влияние оказывает взаимодействие между членами семьи — позитивное или негативное — на способность к актуализации отдельного человека. Психология Роджерса, как и психология Зигмунда Фрейда, явно ориентирована на отдельную личность, а контекст имеет в лучшем случае второстепенное значение. Я же выступаю против любого ошибочного противопоставления в теоретическом плане индивидуальной и семейной терапии, частично обусловленного традиционным индивидуализмом человекоцентрированного подхода, частично — умышленным разграничением, проводимым теми, кто видел в семейной терапии уникальный антидогматический и революционный подход (Haley, 1963; Jackson, 1965; Minuchin, 1967). Я выступаю за человекоцентрированную терапию, которая с уважением относится к отдельному индивиду, но принимает также во внимание контекст, в котором этот индивид развивается. А таким контекстом практически для каждого из нас является семья. Семья — живое органичное целое, никогда не остающееся неизменным в любой момент времени. Она находится в постоянном движении, потому что любой человек состоит из многих Я-элементов, каждый из которых все время претерпевает изменения. Такие изменения отдельных членов семьи обусловлены их личностным ростом. Они, в свою очередь, порождают перемены, часто незаметные, а иногда драматичные, в отношениях между Я-элементами одного человека и Я-элементами других членов семьи. Семью можно представить в качестве органического калейдоскопа, состоящего из многих Я, элементы которых находятся в постоянном движении. Хотя целое имеет некий узнаваемый общий вид, оно не остается неизменным. Характер общения между членами семьи постоянно меняется в результате едва ощутимых изменений, вызванных как внешними, так и внутренними силами. Так, существуют по меньшей мере три источника постоянного воздействия на семью: (а) внутренняя динамика каждого отдельного члена семьи, которая меняется в результате взросления и накопления опыта; (б) межличностное общение ее отдельных членов и (в) внешние силы (как естественные, так и социальные), воздействующие на семью извне. Человекоцентрированная теория позволяет нам понять целостность индивида, в то время как семейная терапия облегчает понимание межличностной природы человека и процесса его самоактуализации. Поэтому я считаю, что человекоцентрированная семейная терапия ведет к более глубокому пониманию психологии пар и семей, одновременно улучшая наше понимание индивидов, так как саморазвитие происходит в процессе межличностного общения. Одно из явных упущений человекоцентрированной литературы — это отсутствие объяснения процесса развития Я. Критическим для понимания этого процесса является знание того, как индивид впервые знакомится с обществом. Это знакомство осуществляется с помощью семьи — посредника между человеком и обществом. Именно семья «пеленает» развивающегося младенца в те условия, которые Роджерс (Rogers, 1957) считал необходимыми и достаточными для роста и изменения личности, — эмпатию и безусловное позитивное принятие. Эти условия порождают также любовь и доверие и составляют эмоциональную основу семьи (Gaylin, 1991а). Действительно, даже терапевтические отношения бледнеют на фоне способности семьи актуализировать и стимулировать личностный рост своих членов (Gaylin, 1990). Согласно теории человекоцентрированного подхода, в основе терапевтических отношений лежат принципы воспитания индивида в семье в первые месяцы и годы его развития. Несмотря на эту параллель между преисполненными любви и доверительными семейными отношениями и теми же самыми качествами, обнаруживаемыми в терапевтическом взаимодействии, человекоцентрированная теория практически игнорирует сложность развивающихся отношений человека с членами его семьи. Еще одним упущением не только человекоцентрированной или гуманистической литературы, но и поведенческих наук в целом является недостаток внимания к тому, какое влияние на семейные отношения оказывает новорожденный. Каждый человек уникален благодаря уникальности его генофонда. Мы все зачаты с различным генетическим набором, определяющим наш темперамент (Thomas, Chess, 1977). Личность формируется при взаимодействии нашего темперамента с нашим столь же уникальным и сложным семейным окружением. С другой стороны, с самого рождения каждый из нас оказывает определенное влияние на свое семейное окружение (Bell, 1971). Это сложное двустороннее взаимодействие начинается с рождения, а возможно, даже с момента зачатия, и продолжается всю жизнь. Хотя в теории человекоцентрированный подход подчеркивает уникальность каждого человека, на практике существует тенденция игнорировать эту уникальность, потому что, согласно теории, во время терапевтической сессии со всеми людьми нужно обращаться одинаково. Часто упускается из виду тот факт, что отношения терапевта с клиентом очень специфичны: каждая пара терапевт-клиент взаимодействует совсем не так, как другие пары. Семейная терапия позволяет сфокусировать внимание на отношениях между людьми как центральном аспекте процесса исцеления. За исключением проблемных семей в основе отношений между взрослыми и детьми лежат забота и любовь, безусловные по своей природе, а также глубокая эмпатия к нуждам ребенка. Эта основа является единственным руководством к действию для семьи, у которой нет теоретических пособий по осуществлению важной задачи воспитания новых членов, и потому семья по-разному относится к каждому своему члену. И с каждым ребенком в семье, начиная с первых месяцев жизни, обращаются особым образом. По мере развития ребенка любовь родителей становится обусловленной: она часто зависит от поведения малыша и настроения родителя. Это процесс социализации: ребенок учится жить в согласии с другими, узнает, что существуют права и привилегии, а также долг и обязанности (Gaylin, 1980). Я растущего ребенка возникает и формируется внутри семейного окружения одновременно с чувством собственного достоинства. Индивидуальные различия и соответствующее «качество вписанности» (Chess, Thomas, 1987) в ближайшее семейное окружение оказывают огромное влияние на отношение каждого из нас к себе и окружающему миру на протяжении всей нашей жизни. Эмпатия, по всем показаниям, является врожденным человеческим свойством и проявляется у младенца с рождения (Sagi, Hoffman, 1976). Маленький человек общается с другими посредством эмпатии, и в процессе этого общения постепенно возникает его Я. Возникновение Я человека начинается с процесса самосознания и продолжается в процессе самодифференциации в течение первого года жизни (Brunner, 1986); Я кристаллизуется в конце второго года жизни (Mahler, Pine and Bergman, 1975). Так, чувствительность и гуманность развиваются посредством эмпатии, в результате постановки себя на место другого. В ходе первых двух лет развивается речь ребенка. Его Я изначально определяется в контексте отношений с близкими людьми. Это контекстуальное или относительное Я становится сплавом многих суб-Я, которые индивид накапливает на протяжении всего жизненного пути2. В этой дискуссии намеренно не используется слово «роль» как непродуктивное для понимания развития сложного Я (см.: Gaylin, 1991b). 2 Каждый из нас начинает свою жизнь ребенком, явно зависимым от своих первых опекунов. Зависимое Я ребенка возникает одним из первых вместе с началом процесса осознания себя как действующего и взаимодействующего существа. Вскоре это Я может расшириться в зависимости ОТ состава семьи за счет Я брата или сестры. Так мы начинаем процесс определения себя через общение и отношения с другими людьми в нашем окружении, который длится всю жизнь. Мы начинаем накапливать набор суб-Я и создаем Я-комплекс (Gaylin, 1991b), посредством которого определяем самих себя. Понимание Я-комплекса и трудно уловимых взаимодействий наших различных суб-Я внутри него является основным для теории психологического здоровья. Наша самооценка в любой момент времени находится под воздействием этого постоянно меняющегося набора суб-Я, который уникален для каждого из нас и зависит от нашей биографии, внутреннего склада и внешних условий, в которых мы функционируем. Так, на нашу самооценку могут повлиять и наши внутренние состояния (такие, как голод и усталость), и внешние силы (погода, угроза со стороны другого лица и т. д.). Более того, эта самооценка испытывает влияние одного из наших многочисленных суб-Я, преобладающего в данный конкретный момент. Например, когда я дома, ведущее значение имеет мое супружеское или родительское суб-Я, а в университете главную роль в моей оценке собственного Я может играть учительское или коллегиальное суб-Я. Эти оценки постоянно изменяются в зависимости от времени и места, а также от биологического состояния и настроения человека3. Эти идеи не новы, не уникальны для человекоцентрированного подхода. В действительности они образуют основу человекоцентрированного мышления К. Роджерса. Они базируются на понятиях теорий «иерархии Я» Уильяма Джеймса (James, 1890), «взаимодействующего Я» Дж. Мида (Mead, 1934) и теории развития Я в общении Г. Салливена (Sullivan, 1953). 3 Возникает вопрос: как мы управляем Я-комплексом, как поддерживаем некое ощущение интеграции Я, целостности или тождественности самому себе? Именно этот вопрос интересовал многие поколения философов и продолжает волновать теоретиков психологии. Человек уникален потому, что он помнит прошлое и способен передавать свой жизненный опыт в устной и письменной форме. Это межвременное осознание тесно связано по крайней мере с двумя нашими уникальными биологическими особенностями: (а) с высоко развитой деятельностью коры больших полушарий головного мозга и (б) нашей длительной зависимостью от взрослых в детском возрасте (Gaylin, 1985; 1991а). Джеймс (James, 1890) говорит об осознании Я и о продолжительности этого осознания во времени как о «потоке сознания», который позволяет нашему Я оставаться неизменным, перетекающим от одного жизненного опыта к другому. Я предпочитаю чуть менее динамичный образ тканого полотна или шпалеры, основа которой сформирована нашей биологической конституцией, генетической наследственностью и определена самым ранним межличностным опытом, обретенным в семье. Эта основа составляет фундамент нашей ткани, а последующий опыт служит в качестве утка. Таким образом, наше ощущение себя как Я подобно ткущемуся полотну, которое сохраняет целостность во времени, несмотря на изменения структуры, цвета и дизайна. В основе человекоцентрированного подхода лежит единство постулатов относительно содержания Я и опыта. Как уже отмечалось, Я-комплекс состоит из многих суб-Я, которые развиваются и постоянно видоизменяются в ходе нового опыта общения. Процесс психотерапии — один из видов такого опыта, но этот вид концентрируется непосредственно на процессе переживания как таковом. Находясь в безопасном межличностном окружении, клиент внимательно изучает и вновь переживает аспекты своего Я-комплекса. Психотерапия — современный научный аналог других обогащающих человека межличностных отношений, таких, как преисполненные любви семейные отношения, близкая дружба и связь с Богом, способствующие исцелению и развитию человека. О таких исцеляющих взаимоотношениях и переживаниях сообщалось и в религиозной, и светской литературе задолго до появления психотерапии. Они и сейчас являются источником утешения для подавляющего большинства людей. Возможно, настал момент, когда психотерапии следует поучиться у этих взаимоотношений и включить их исцеляющие свойства в свои теорию и практику. Предпосылкой любой индивидуальной психотерапии является наша способность облегчать эмоциональные страдания путем исследования своего жизненного опыта вместе с терапевтом. Насколько более эффективной могла бы быть психотерапия, если бы мы исследовали этот опыт не только с терапевтом, но и с людьми, причастными к нашему эмоциональному развитию и продолжающими делить с нами самое интимное жизненное пространство. ОТ ТЕОРИИ К ПРАКТИКЕ На основании теоретических положений, изложенных выше, я предпочитаю проводить человекоцентрированную терапию в контексте пары или семьи. Когда клиенты звонят мне, чтобы назначить встречу, я часто предлагаю им привести супруга или других значимых членов семьи хотя бы на первую сессию при условии, что сами клиенты на это согласны. Если существует межличностная проблема и мне сделан звонок, я часто предлагаю позвонившему мне клиенту привести на прием того человека, с которым связана данная проблема. Конечно, иногда это и нежелательно, и нереально: если у человека трудности с начальником, то нелегко, да и ненужно приводить начальника на сессию к терапевту. Или если клиент намерен прекратить отношения с партнером и испытывает при этом трудности, он, конечно, не захочет, чтобы партнер присутствовал в терапевтическом кабинете. Хотя, возможно, именно это и нужно было бы сделать. Практически все виды психотерапии имеют дело с проблемами межличностных отношений, и включение других людей в работу должно восприниматься как обычное и естественное, а не странное и необычное явление. Когда значимые для моего клиента люди присутствуют на сессии, я получаю возможность в какой-то мере познакомиться с ними. Но это самая незначительная из всех причин считать их присутствие желательным. Даже мои самые скептичные клиенты быстро понимают, насколько полезно прийти на терапевтическую сессию вместе со значимым человеком — с тем, к кому можно обратиться за подтверждением какогонибудь ощущения, уточнением деталей какого-то события, которые помогли бы клиенту изучить себя в жизненном контексте. С этого момента терапевтический процесс продолжается уже естественным путем. Интересно отметить, что в определенный период времени в человекоцентрированном подходе, особенно в работе с группами, использовались более традиционные методы работы с людьми, состоящими в определенных отношениях (Bebout, 1974; Beck, 1974). С другой стороны, меня озадачивает то, что очень немногие мои коллеги, проводящие человекоцентрированную терапию, осмеливаются на подобную работу с парами и семьями. Я думаю, проведение части терапевтических сессий в форме работы с семьей не только согласуется с человекоцентрированным подходом, но и существенно повышает способность терапевта понимать человеческие проблемы в целом и тем самым приводит к более успешной работе с клиентами, чьи родственники не приходят на сессии. Хотя может показаться, что структура семейноцентрированной терапевтической сессии значительно отличается от структуры индивидуальной клиентоцентрированной сессии, работа терапевта в этих двух случаях часто оказывается практически одинаковой. Обычно в начале сессии семейный человекоцентрированный терапевт отвечает клиенту в той же манере, что и индивидуальный человекоцентрированный терапевт, слушает одного члена семьи и эмпатически отражает его сообщение. Так как предметом семейной терапии часто является конфликтная ситуация и неконгруэнтность между членами семьи, обычно сами ее члены делятся своими впечатлениями по поводу данной ситуации, и тогда терапевт может эмпатически отвечать каждому из них по очереди. Небольшая, но ощутимая разница между поведением семейного и индивидуального терапевтов заключается в том, что семейному терапевту иногда приходится быть посредником в конфликтах, если они осложняются. Так, некоторые члены семьи могут сильно разволноваться по поводу того, что возобладала иная точка зрения. В отчаянии и неверии один или несколько членов семьи могут попытаться перебить того, кто занят прояснением своей позиции. В таких обстоятельствах психотерапевт должен направить сессию таким образом, чтобы все присутствующие поняли: каждый из них обязательно будет выслушан и услышан. После того как терапевт эмпатически откликнулся на все высказанные точки зрения, он излагает свое понимание системы ценностей каждого из присутствующих. Иногда этого достаточно, но подчас полезно суммировать сходные мнения и разногласия внутри семьи. Из-за того, что каждый член семьи по-своему воспринимает ситуацию, им порой бывает трудно понять чувства и ощущения друг друга. Поэтому часто, особенно в ходе первых семейных психотерапевтических сессий, каждый приписывает другим определенные чувства, мысли и отношения. В этой связи показательна следующая вымышленная ситуация с Рут, девочкой подросткового возраста, и ее родителями. Рут, обращаясь к своим родителям, говорит: «Вы никогда не понимаете моих чувств». Семейный терапевт может придать отмеченным ею свойствам несколько иную направленность, отразив высказывание следующим образом: «Когда ты говоришь маме и папе о своих чувствах, тебе кажется, что они никогда не понимают тебя». В ответ один из родителей может сказать что-нибудь такое: «Мы хотим тебя понять, но каждый раз, когда мы пытаемся это сделать и говорим с тобой об этом, ты злишься и уходишь». Затем терапевт может ответить родителям: «Когда вы пытаетесь понять переживания Рут, вам кажется, что она не слышит вас или не ощущает вашей тревоги». В подобные моменты терапевт отражает то, что я называю интервалом, существующим между членами семьи, и может сказать по этому поводу следующее: «Когда вы пытаетесь разговаривать об этом, вам кажется, будто между вами вырастает стена». В данном случае терапевт услышал каждого человека и очертил проблему так, что никто не чувствует себя виноватым или ответственным за конфликт. Терапевт описал ситуацию и представил конфликт таким образом, что теперь его стало возможно изучать в менее эмоционально накаленной обстановке. Несмотря на явную простоту, отражение позиции каждого члена семьи и соответствующих интерперсональных интервалов часто приводит к тому, что участники конфликта перестают приписывать друг другу некие свойства характера и ослабляют степень обвинений. Таким образом, детальное и лично прочувствованное изложение терапевтом напряженных и конфликтных семейных отношений, которые семья считала непродуктивными, зачастую способствует более глубокому пониманию и творческому решению проблемы и отдельными членами семьи, и семьей в целом. В отличие от терапевтов, практикующих другие виды семейной психотерапии, семейноцентрированный терапевт пытается не решить проблему, а скорее создать такую атмосферу общения, которая побуждает семью к переосмыслению своих проблем, отношений и целей. В этом случае раскрепощается тенденция семьи к актуализации (Gaylin, 1990) и может произойти психотерапевтическое изменение. С другой стороны, работа с семьями, особенно с теми, где есть маленькие дети, заключает в себе некоторые трудности, с которыми клиентоцентрированный терапевт, работающий исключительно с индивидуальными клиентами, сталкивается редко, если вообще сталкивается. Эти затруднения связаны с возрастным развитием детей. Родители, которые озабочены тем, что их дети не ходят или не говорят в возрасте двух лет, имеют основания для волнения, так как у детей действительно могут быть проблемы с развитием. Хотя причиной этих проблем часто является наличие физиологических расстройств, нельзя отрицать существования сопутствующих им эмоциональных переживаний. Однако было бы опасно и непрофессионально заниматься эмоциональными проблемами, игнорируя проблемы физиологические. С другой стороны, бывают случаи, когда требования родители к ребенку слишком завышены, если принимать во внимание уровень возрастного развития ребенка, и потому они ведут к межличностной и внутриличностной неконгруэнтности. Таким образом, терапевт, работающий с семьями, имеющими детей, должен знать нормы возрастного развития ребенка и владеть соответствующими методами работы на тот случай, если замедление в развитии становится очевидным или расстройства оказываются ярко выраженными. Терапевту, по моему мнению, очень важно обладать умением консультировать семью по проблемам развития ребенка, но некоторые терапевты полагают, что более удобно направлять клиента к соответствующему специалисту. Заметьте, что я разграничиваю семейную терапию и консультирование по проблемам развития ребенка. Хотя большинство терапевтов занимаются и тем, и другим на протяжении семейной терапевтической сессии, я считаю необходимым распознавать и различать эти два процесса и отдавать себе отчет, когда и почему я занимаюсь тем или другим. Такое разграничение необходимо для того, чтобы сам терапевт осознавал себя в качестве человекоцентрированного семейного терапевта. Такому терапевту, воспринимающему семью как органичное и культурное целое, приходится принимать во внимание еще одно обстоятельство. Внутри каждой семьи существует естественная иерархия: младшее поколение с уважением относится к родителям в силу разницы в возрасте и положения. Эта иерархия характерна для всех культур (даже если она не выражена явно). При работе с семьями подростков эмпатическое отношение терапевта к попыткам ребенка каким-то образом бороться за свою независимость может быть воспринято родителями как одобрение и поддержка неуважительного отношения к ним. Признавая авторитет родителей и с уважением относясь к их правам, я всегда прошу их приходить на первую сессию без детей. Это делается для того, чтобы: (а) дать им возможность познакомиться и установить отношения со мной; (б) выслушать их мнение о проблеме; (в) объяснить, что иногда им может показаться, будто мои внимание и эмпатия преимущественно направлены на ребенка. В моей практике не было случая, чтобы после такого разговора родители не поняли позиции, занятой мною во время психотерапевтической сессии. Если же я не следовал этой установленной практике, имело место явное непонимание. После установления в самом начале работы контакта с родителями я свободно следую желаниям семьи относительно того, кто должен прийти на терапевтическую сессию. Такой подход не соответствует многим моделям семейной терапии, сторонники которых считают нужным встречаться со всеми членами семьи с самого начала. Мой подход не согласуется также с принципами некоторых других семейных человекоцентрированных терапевтов (Levant, 1984; Thayer, 1982), которые относятся к семье как к единственному арбитру, имеющему полное право решать, кому приходить на сессию и когда. Тем не менее я считаю, что мои независимые действия в начале терапевтического курса не выходят за рамки клиентоцентрированного подхода: клиентоцентрированный терапевт, работающий с индивидуальными клиентами, устанавливает продолжительность сессии, время, частоту посещений и прочее примерно таким же образом — так, чтобы это устраивало и его, и клиента. Другой пример расширения клиентоцентрированного мышления — это особенный метод, к которому я пришел в то время, когда совмещал преподавание семейных дисциплин с клинической работой с индивидуальными клиентами, парами и семьями. За отсутствием лучшего термина я временно назвал этот метод привидением4. Хотя некоторым этот метод может напомнить техники «пустое кресло» и «удвоение» в психодраме (Moreno, 1947), я считаю эту манеру работы не очередной техникой, а естественным расширением состояния эмпатии. 4 В своей основе привидение — это проявление эмпатии к отсутствующему лицу. Я случайно наткнулся на этот метод, преподавая вводный курс по психотерапии семьи и брака аспирантам. Иногда после занятий некоторые студенты приходили ко мне в кабинет, чтобы обсудить проблему, возникшую у них с супругом или с одним из родителей. Изложив обстоятельства затруднительной ситуации или проблемы, они обычно спрашивали меня, как им поступить. После некоторых раздумий и предложений обратиться за профессиональной психотерапевтической помощью я обычно пытался проявить эмпатию по отношению к студентам и их переживаниям по поводу того, о чем они мне рассказали. Затем я, как правило, добавлял: «Знаете, если бы вы сказали то-то и то-то мне, я бы очень обиделся или расстроился, хотя, наверное, не смог бы сказать вам об этом сразу». Часто эти студенты рассказывали позднее, что они передали сказанное мной тем людям, с которыми ссорились. Эти люди признавались, что мое описание тех чувств, которые я мог бы испытать в их ситуации, точно соответствовало пережитым ими чувствам. Часто студенты добавляли, что за таким признанием следовал важный разговор, который приводил впоследствии к разрешению конфликта. Эмпатическое отношение к отсутствующему лицу еще более важно и эффективно в ходе психотерапии пар и семей, когда меня просят встретиться с одним членом семьи, потому что остальные не могут прийти. Надо отметить, что в начале терапевтического курса я стараюсь не встречаться только с одним из супругов или с одним членом семьи при отсутствии остальных. Как отмечалось выше, случаи психотерапии детей с родителями составляют исключение. Однако иногда, когда, например, один из супругов в отъезде, но не возражает против такой сепаратной встречи, я встречаюсь лишь с одним из супругов. Поработав с отсутствующим супругом и установив с ним определенные отношения, я легко могу проявить к нему эмпатию. В результате я могу сказать присутствующему клиенту примерно следующее: «Мне кажется, я понимаю, как вы себя чувствуете (конкретизируя это в эмпатической манере). Интересно, если бы Джон был здесь, он так же описывал бы эту ситуацию? (И я бы позволил себе поразмышлять о чувствах, испытываемых Джоном). Так я оказываюсь привидением отсутствующего члена семьи. В ответ на высказывания, сделанные от лица такого привидения, клиент часто кивал головой — буквально или символически — и усваивал эту новую информацию таким образом, что у него, по его словам, возникало новое, более глубокое понимание ситуации. Более того, присутствующий на сессии клиент непременно пересказывал этот эпизод отсутствующему партнеру. Это имело по меньшей мере два благоприятных последствия: во-первых, продолжительный разговор между партнерами приводил к прояснению ситуации и, во-вторых, укреплялось доверие ко мне, так как я принимал во внимание интересы обоих клиентов, несмотря на отсутствие одного из них. Мне бы хотелось еще раз подчеркнуть, что для меня привидение — это не столько техника, сколько естественное расширение использования эмпатии и позитивного принятия в терапевтических отношениях в рамках человекоцентрированного подхода. Таким образом, практика человекоцентрированной семейной терапии повысила мою способность более четко выявлять межличностные элементы, которые я считаю неотъемлемой частью психологической неконгруэнтности всех клиентов. Может быть, более важно, что привидение проясняет значение и глубину человекоцентрированной семейной психотерапии и ее потенциальную силу. Так, осознавая все суб-Я внутри Я-комплекса, мы понимаем, что внутри каждого из нас существует Я-ребенка, готовое появиться на свет, как только возникнут соответствующие переживания. Например, мои родители, по отношению к которым я изначально ощущал себя маленьким, уже умерли, но когда я думаю о них, то вижу себя их ребенком. Смерть может остановить активное взаимодействие со значимым в нашей жизни человеком, но вместе с ней не умирает отношение к нему. Так, при работе с семьями терапевт может наблюдать эмпатический резонанс, возникающий между членами семьи при установлении эмпатического контакта между терапевтом и одним из членов семьи. И по мере развития терапевтического процесса можно увидеть, что этот резонанс продолжает питать внутрисемейное общение даже после того, как начинает действовать тенденция к актуализации семьи как единого целого (Gaylin, 1990). Я на собственном опыте почувствовал силу этого резонанса благодаря случаю, который произошел много лет назад. Мой отец умер, когда я был молодым человеком, женатым, но еще не имевшим детей. Отец был замечательным и деликатным человеком, но, подобно многим другим русско-польским эмигрантам своего поколения, очень суровым и авторитарным. Он умер именно тогда, когда я начал ценить его как человека, а не только как любящую авторитарную личность. У нас никогда не было возможности стать друзьями. Примерно через десять лет после смерти моего отца, когда моему сыну, младшему из четверых детей, было около четырех лет, произошел следующий случай. Следует отметить, что отношение этого сына ко мне во многом было аналогично моему отношению к отцу (я был младшим из троих детей, а мой сын — младшим из четверых; я, как и он, родился, когда мой отец достиг средних лет). Я присматривал за детьми, в то время как моя жена занималась делами, и Дэниел, самый активный из наших детей, играл рядом со мной, пока я работал за письменным столом. Краем глаза (я научился смотреть так, когда Дэниел вел себя особенно тихо) я заметил, что ему удалось каким-то образом выдвинуть самый верхний из четырех ящиков очень тяжелого старого дубового шкафа для бумаг, после чего он начал на нем раскачиваться. Шкаф стал наклоняться и через несколько секунд он опрокинулся бы и упал прямо на Дэниела. Я в ужасе соскочил со стула как раз вовремя, чтобы схватить сына и задвинуть ящик до того, как шкаф упал. И после того, когда трагедии удалось избежать, я, дрожа от возбуждения, обратил свой страх в гнев на моего четырехлетнего сына, который стоял передо мной, не совсем понимая, что произошло в течение этих ужасных нескольких секунд. В ярости я разносил его в пух и прах. Слыша собственные отвратительные слова, я увидел, что глаза Дэниела наполнились слезами. Этот образ возродил воспоминания, прежде никогда не приходившие ко мне. В тот самый миг перед моим внутренним взором возникли еще два человека. Это был я сам в возрасте Дэниела, стоявший теперь рядом с ним, и мой отец в моем возрасте, стоявший сзади и правее меня. И видя, как слова мои поражают свою цель, я также видел и чувствовал, как сам я в четырехлетнем возрасте рыдаю рядом с моим плачущим сыном. Я знал досконально, что чувствовал мой сын, и часть меня хотела взять его на руки, прижать к себе и сказать, как сильно я его люблю, и объяснить, что я разозлился только потому, что так испугался за нас обоих. Но я не мог сказать этого, как не мог остановить изливающийся из меня поток обвинений. Я ощущал, как глаза мои наполняются слезами, и, стараясь не оглядываться через правое плечо от страха, что, если я сделаю это, мой отец исчезнет, я чувствовал, как хочу обнять отца и сказать ему, что сейчас, наконец, я все понял. Этот момент был определяющим переживанием всей моей жизни, так как я понял, что мои многочисленные суб-Я сохранялись в моем потоке сознания, что многочисленные аспекты меня продолжали жить во мне в то время, как я общался со значимыми в моей жизни людьми, умершими и живыми. Я много раз мысленно возвращался к этому переживанию во время проведения индивидуальной терапии, но гораздо чаще — во время семейных терапевтических сессий, наблюдая за тем, как дети и их родители пытаются понять друг друга, в то время как я эмпатизирую их попыткам и пытаюсь им помочь. Эти усилия являются одной из тех составляющих, которые делают меня человекоцентрированным семейным терапевтом5. 5 За неимением лучшего термина я называю такой опыт эхом между поколениями. Литература Auerswald, E.N. (1987), 'Epistemological confusion in family therapy research', Family Process, 26, September, 317-30 Bebout,J. (1974), 'It takes one to know one Existential-Rogerian concepts-in encounter groups', in L.N. Rice and D. Wexler (eds.), Innovations in Client-Centered Therapy. New York: John Wiley and Sons. Beck, A.P. (1974), 'Phases in the development of structure in therapy and encounter groups', in L.N. Rice and D. Wexler (eds.), Innovations in Client-Centered Therapy. New York: John Wiley and Sons. Bell, R.Q. (1971), 'Stimulus control of parent or caretaker behavior by offspring', Developmental Psychology, 4, 63-72. Brunner, J. (1986), Actual Minds, Possible Worlds. Cambridge: Harvard University Press. Chess, S., and Thomas, A. (1987), Know Your Child. New York: Basic Books. Gaylin, N.L. (1980), 'Rediscovering the family', in N. Stinett, B. Chesser, J. Defrain, and B. Knaub (eds.), Family Strengths: positive models for family life. Lincoln, Neb.: University of Nebraska Press. Gaylin, N.L. (1985), 'Marriage: the civilizing of sexuality', in M. Farber (ed.), Human Sexuality: psychosocial aspects of disease. New York: Macmillan and Co. Gaylin, N.L. (1989), 'The necessary and sufficient conditions for change: individual versus therapy', Person-Centered Review, 4, 263-69. Gaylin, N.L. (1990), 'Family-centered therapy', G. Lietaer, J. Rombauts, and R. Van Balen (eds.), Client-Centered and Experiential Psychotherapy in the Nineties. Leuven, Belgium: Leuven University Press. Gaylin, N.L. (1991a), 'An intergenerational perspective of marriage: love and trust in cultural context', in S. Pfifer and M. Sussman (eds.), Families: intergenerational and generational connections. New York: Haworth Press. Gaylin, N.L. (1991a), 'Family-centered theory: the client-centered relationship in developmental context.' Paper presented at the Second International Conference on Client-Centred and Experiential Psychotherapy, University of Stirling, Scotland. Haley, J. (1963), Strategies of Psychotherapy. New York: Crune and Stratton. Jackson, D.D. (1965), 'Family rules: marital guid pro quo', Archives of General Psychiatry. 1, 618-21. James, W. (1890), The Principles of Psychology. New York: Holt. Levant, R. (1984), 'From person to system: two perspectives', in R. Levant and J. Shlien (eds.), Client-Centered Therapy and the Person-Centered Approach: new directions in theory, research, and practice. New York: Prager. Mahler, M.S., Pine, F., andBergman, A. (1975), The Psychological Birth of Infant. New York: Basic Books. Mead, G.H, (1934), Mind, Self, and Society. Chicago: University of Chicago Press. Minuchin, S. (1964), Families and Family Therapy. Cambridge, Mass: Harvard University Press. Moreno, J.L. (1947), The Theater of Spontaneity: an introduction to psychodrama. New York: Beacon House. Natiello, P. (1987), 'The person-centered approach: from theory to practice', Person-Centered Review, 2. 203-16. Nichols, M. (1984), Family Therapy: concerts and methods. New York:Gardner Press. Rogers, C.R. (1959), 'A theory of therapy, personality and interpersonal relationships as developed in client-centered framework', in S. Koch (ed.), Psychology: a study of a science, Vol. III. Formulations of the person and the social context. New York: McGraw Hill. Rogers, C.R (1961), On Becoming a Person. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, C.R (1977), Carl Rogers on Personal Power. New York: Dell. Sagi, A. and Hoffman, M.L. (1976), 'Empathic distress in the newborn', Developmental Psychology, 12, 175-76. Sullivan, H.S. (1953), The Interpersonal Theory of Psychiatry. New York: W.W. Horton. Thayer, L. (1982), 'A person-centered approach to therapy', in A.M. Home and M.M. Ohlsen (eds.), Family Counseling and Therapy. Itasca, III: EE. Peacock. Thomas, A., and Chess, S. (1977), Temperament and Development. New York: Brunner/Mazel. ОПЫТ ГРУППЫ ВСТРЕЧ БЕЖЕНЦЕВ ИЗ ЮАР, ПРИНАДЛЕЖАЩИХ К РАЗНЫМ РАСОВЫМ ГРУППАМ Эбрахим Салей и Лэн Холдсток «Прощайте, маленький крестьянский дом и моя родная земля. Я покидаю вас, как молодой человек оставляет свою мать: он знает, что пришло время покинуть ее, и он знает также, что никогда не сможет оставить ее совсем, даже если :захочет». Герман Гессе. «Крестьянский дом» «Нет большей печали, чем утрата своей отчизны». Эврипид Гражданские войны и преследования диссидентов имеют столь же давнюю историю, как и само человечество. Исторические хроники уже с первых страниц полны трагическими повествованиями об угнетениях и бегствах от преследований. Это наследство сохранилось в веках, и сегодня мы продолжаем сталкиваться с проблемой беженцев, которые поставлены перед трагическим выбором — либо подвергаться насилию на родине, либо потерять свою идентичность в чужой и далекой стране» (Stein, 1986). Беженцы — это те, кого, пользуясь выражением Кунца (Kunz, 1973), «вытолкнули» или заставили покинуть родину, потому что бегство — единственная альтернатива насилию и преследованиям в их родных странах. Бегство — это вынужденный отъезд, вызванный идеологическими или политическими убеждениями людей и их чувством самосохранения. Таким образом, отъезд беженца из страны связан не с ожиданием лучшей жизни где-то еще, а вызван личными убеждениями и страхом преследования. Возможность возвращения для этих людей исключена до тех пор, пока существуют причины, заставившие их покинуть свой дом. В этом заключается существенная разница между беженцами и мигрантами: для беженца отъезд вынужден, а возвращение невозможно. Положение беженца в стране-прибежище сопряжено с разнообразными трудностями. Он попадает в тяжелую ситуацию, которая связана с потерей семьи, культуры, идентичности и статуса. Беженцы начинают ощущать себя настоящими «островками в чужом и зачастую враждебном море» (Mutiso, 1979). Если в своих сообществах они имели социальный и политический статус лидеров, интеллектуалов и активистов, то теперь они вдруг становятся никем среди людей, весьма отличающихся от них самих. Чувство отчуждения часто приводит к тому, что беженец чувствует подавленность, фрустрацию, испытывает горечь и обиду по отношению к приютившей его стране и ее жителям. В попытке совладать с этим разрушающим чувством изоляции он порой приходит к отрицанию настоящего, «цепляясь за знакомое и не меняя в своей жизни ничего, кроме необходимого» (Scudder, Colson, 1982). Беженец, таким образом, становится узником как своего прошлого, идеализируемого им самим, так и своего будущего, в котором господствует надежда на окончательное возвращение домой. Об этом красноречиво пишет южноафриканский беженец и журналист Малан: «Я страстно хотел снова оказаться вместе со страдающими социалистами, сидеть с ними за чашкой чая в холодных убогих кухнях и разговаривать о политике. Даже тогда, при всей ее низости и призрачности, наша жизнь была просторной сценой, и ты находился на этой сцене, играя отведенную тебе роль. Я часто думал о том, что мог бы остаться дома или вернуться в свою страну, но это было невозможно: я сразу же был бы схвачен и посажен за решетку как уклоняющийся от службы в армии» (Malan, 1990, р. 76). Парадоксально, но во многих случаях невозможность вернуться на родину лишь обостряет иллюзорную мечту о возвращении домой. Такая фиксация на прошлой идентичности и отвержение настоящего подобны обоюдоострому мечу. Если не осознавать и не контролировать эти явления, они могут стать деструктивными и патологическими. Однако если относиться к ним правильно, то они становятся жизненным стимулом для самоисследования и личностного роста. Именно на этом следует сосредоточить свое внимание работникам, занимающимся психологическими проблемами беженцев. В общине беженцев из ЮАР, живущих в Амстердаме, было много неурядиц, разногласий и конфликтов между черными и белыми ее членами. Хотя ранее человекоцентрированная терапия в работе с беженцами не применялась, зарекомендовавшая себя эффективность человекоцентрированных групп встреч, способствующих личностному росту (Rogers, 1970; Sanford, 1980), позволила предложить эту форму работы как метод, облегчающий психологическую адаптацию южноафриканских беженцев в Нидерландах. ПРОЦЕДУРА Работа группы встреч началась под покровительством находящегося в Амстердаме Культурного центра Южно-Африканского сообщества (SACCC) в мае 1988 года и продолжалась до июня 1990 года. Изначально она была направлена на решение внутрирасовых конфликтов в сообществе беженцев из ЮАР, проживающих в Нидерландах. Объявление с приглашением участвовать в группе встреч поместили в газете Культурного центра Южно-Африканского сообщества, имеющей примерно триста подписчиков из числа беженцев, живущих в Нидерландах. Цель группы встреч формулировалась так: «предоставить заинтересованным черным и белым южноафриканским беженцам возможность встретиться лицом к лицу в свободной и непринужденной обстановке». Двухчасовые встречи проводились один раз в неделю. На первое собрание пришли двадцать человек, но на последующих сессиях присутствовали в среднем до 12 человек. Людям можно было покидать группу и включаться в нее в любое время. В целом в этой работе приняли участие около тридцати человек. Некоторые из них посетили только одну или две сессии. Восемь человек постоянно участвовали в работе группы. Вначале в ней были представлены (хотя и не пропорционально) четыре официальные (как предписывается политическим режимом ЮАР) расовые группы Южной Африки. Однако в работе сессии участвовали только две женщины, черных участников было меньше, чем белых, а все белые члены группы представляли собой англоговорящие семьи. Все участники группы встреч были жителями Нидерландов. Из них лишь двое белых членов не имели официального статуса политических беженцев, который предоставлял такие преимущества, как социальная безопасность, законное право на работу медицинское обслуживание и возможность получить голландское гражданство после пяти лет проживания в стране. Время, проведенное этими людьми в эмиграции, варьировало от одного года до четырнадцати лет. Самому молодому участнику группы было девятнадцать, а самому старшему — пятьдесят лет. Участники группы различались также по своим профессиям и уровням образования. Среди них были публицисты, актеры, музыканты, поэты, драматурги, художники, учителя и студенты. В состав группы входили также профессиональный рассказчик, техник, строитель, служащий и манекенщица. Четверо из восьми постоянных участников имели университетское образование, а остальные — среднее. В основном все белые мужчины, участвующие в группе, покинули Южную Африку как сознательные противники режима, либо как противники всеобщей воинской повинности, либо как дезертиры из южноафриканской армии. Черные члены группы бежали из ЮАР, спасаясь от насилия или тюремного заключения. Так как ЮжноАфриканское сообщество в Нидерландах — сравнительно небольшое, многие участники группы встреч знали друг друга до начала ее работы. В течение первых пяти месяцев был наложен запрет на использование группой магнитофонов из-за «шпионофобии», распространенной среди политических беженцев. Так получилось, что встречи группы проходили в то время, когда в Южной Африке начались важные политические события. Поэтому работу группы можно разделить на два периода — до и после этих событий. РЕЗУЛЬТАТЫ Темы, обсуждавшиеся в группе, сначала концентрировались вокруг отношений между черными и белыми внутри сообщества беженцев в Амстердаме. Несмотря на то, что все члены группы не поддерживали политики правительства Южной Африки, в их отношениях все еще присутствовало разделение по цвету кожи. Оно особенно проявлялось в имевших расистский подтекст непроизвольных фразах и выражениях некоторых белых участников группы. Такие выражения, как «кафр-пиво», «мальчиксадовник», «туземцы», стали неотъемлемой частью лексики белых южноафриканцев, и даже наиболее «политически просвещенные» из них не осознавали расистского оттенка этих характеристик. В качестве примера подобных словоупотреблений можно привести следующее высказывание: «Помню, как я был напуган. За нашим домом был пустырь, где эти туземцы собирались и пили свое кафр-ское пиво, танцевали и шумели. Однажды вечером, когда родителей не было дома, туземцы зашли на наш двор. Я сижу в доме, двери закрыты, держу винтовку в руках, Я приготовился защищать своих младших сестер и брата. Мы были детьми и боялись их». Даже когда эти оскорбительные высказывания относились к прошлому и использовались не членами группы, а другими людьми, он приводил к поляризации отношений в группе и, как показано в следующей выдержке, временами вызывал гневные реакции: «В моем доме черного садовника называли "мальчик-садовник", это выражение было наследием времен Британской Империи. Называя взрослых людей "мальчиком" или "девочкой", мы "десексуализировали" их. Это уменьшало наш страх перед ними. Относясь к ним как детям, мы меньше боялись их». Было ощущение, что в таких высказываниях проявлялась «бесчувственность к черным членам группы». Один из черных участников заметил, что ему не стоило покидать Южную Африку и приезжать в Европу, чтобы обнаружить, что даже здесь белые люди имеют такие убеждения. Этот черный участник покинул группу. В другом случае конфликт возник в ходе обсуждения картин, нарисованных белым участником группы. С: «Картины Эла, посвященные Дню Соуэто, заставили меня понять, что даже несмотря на то, что все мы здесь "трансформировались", мы все еще видим "другую сторону" — черных или белых — в соответствии с нашим собственным восприятием. Особенно та картина, где черная женщина танцует в джунглях, — она является идеальным стереотипом того, как белые представляют себе черных. М. был в ярости, потому что почувствовал себя оскорбленным, и музыканты возражали из-за того, что некоторые рисунки, изображающие пытки, были слишком мрачными. По этой причине мы попросили вас снять их (картины), несмотря на то, что некоторые обвиняли нас в цензуре». Эл: «Я не хотел никого оскорбить. Я просто пытался сказать правду о том, во что верил, и когда я понял, что происходит, я ушел. Мне жаль, если моя работа показалась вам проявлением бесчувственности, но то, что я изобразил, стало причиной моего одиночества в изгнании. День Соуэто был для меня возможностью выразить свои переживания. Мне жаль, что это вызвало у вас столько неприятных чувств». В ходе первых сессий черные участники рассказывали истории о том, как они росли в городских кварталах, где жили чернокожие и как они воспринимали «другую сторону» (белых). Характер этих высказываний иллюстрируют следующие примеры: «Моя мама была служанкой в доме белых, и она приходила домой только в пятницу. Мы, дети, ожидали ее возвращения, потому что она всегда приносила еду из дома своего белого босса. Так что по крайней мере один раз в неделю мы хорошо питались... моя бабушка всегда говорила, что эта еда проклята, а я не мог этого понять. Теперь я понимаю». Другой черный южноафриканец рассказал, что он иногда приходил к своей маме на работу и что люди, работающие с ней, хорошо к нему относились. Они дарили ему одежду и игрушки, потому что у них был сын примерно такого же возраста. «Он был моим другом, я научился плавать в их бассейне, но мне всегда было грустно, когда я получал от него вещи, потому что у меня никогда не было ничего, что я мог бы дать ему взамен». Говоря о своем белом друге, он заметил, что однажды видел его в городе в армейской форме. «Мы посмотрели друг на друга и прошли мимо, не сказав ни слова». Белые южноафриканцы в ответ рассказывали случаи, отражавшие главным образом негативные аспекты их воспитания. Один из них говорил, что политические и религиозные темы были в их доме запретными и что он тоже стал частью «этой коллективной молчаливой конспирации». Другой вспоминал время, когда действовал Закон об аморальности. Он должен был следить, чтобы сосед не приводил тайком к себе домой чернокожих женщин. «Когда я был ребенком, я считал своей обязанностью звонить в полицию, если этот мужчина приводил к себе в дом черную женщину... Я всегда хотел стать десантником, чтобы родители могли гордиться мной. Таковы были ценности, на которых я воспитывался». Воспоминания белых членов группы о взаимоотношениях между черными и белыми в Южной Африке основывались преимущественно на отношении работник-работодатель, Белые участники часто вспоминали своих черных нянь, которых с любовью называли «черная мама» или «вторая мама». «Я все еще пишу письма моей черной маме и по возможности посылаю ей деньги. Я надеюсь, что однажды смогу увидеть ее снова». В ответ на слова белого члена группы о том, у него было две мамы — одна днем, а другая ночью — и что он любил их обеих, один черный участник сказал: «Я отказался от своей матери, чтобы ты мог иметь двух». В случаях прямой конфронтации в группе обычно начиналась совместная работа, чтобы предотвратить серьезные конфликты. Наиболее часто применялась стратегия обвинения политической системы посредством вновь и вновь повторяемого утверждения: «Мы все — жертвы апартеида». Обычно сессии начинались с того, что кто-нибудь сообщал важную новость о событиях в Южной Африке. Далее следовало краткое обсуждение. Такой порядок закрепился и стал традиционным. Примерно через пять месяцев наметилось явное изменение в частоте и глубине самораскрытий участников. Белые участники все более охотно соглашались с необходимостью «признать парадоксы» своей жизни. Группа помогла участникам «простить себя за поступки в прошлом». Один из них сказал: «В Южной Африке мы все жертвы жертв!» «Даже любовь, потребность в тепле стали коррумпированными в этой системе», — заметил другой. В воспоминаниях белых участников теперь преобладала тема «поворотной точки» или «момента истины», когда было принято решение покинуть Южную Африку. Вот слова одного из них: «Это был субботний вечер, и я сидел со своими приятелями в закусочной. Вдруг из темноты к нам выбежал белый, его голова была залита кровью. "На меня напал черный", — все, что он смог сказать. Так было, мы никогда не спрашивали, кто прав, кто виноват, было ясно одно: черный напал на белого человека. Мы нашли черного парня во дворе, он был со своей девушкой в комнате слуг. Он побежал, мы догнали его и загнали в угол, нас было шестеро, мы стояли вокруг него кольцом. Удары сыпались на него со всех сторон, но он держался на ногах. И мы принялись соревноваться друг с другом в том, кто сможет завалить его на пол своим ударом. Именно в тот момент я увидел, что человек, который не хотел падать, что... Я увидел себя. Я должен был чтото сделать... это был я. Появился полицейский и сказал, что покажет нам, как уложить этого... «кафра». Он надел на него наручники и с такой силой надавил на них... причиняя боль, что тот человек закричал и упал на колени. В этот момент что-то сломалось внутри меня. Это было как звук, как хруст. Это случилось, я понял, что уже никогда не буду таким, как прежде. Это был мой момент истины. Я понял, что никогда больше не смогу быть частью этой жизни». У других белых участников решение стать беженцами возникло, когда они проходили обязательную для всех службу в южноафриканской армии. Один из них сказал, что, будучи гомосексуалистом, он подвергался насмешкам, его всячески третировали, называя «педиком». «Они не знали, что со мной делать. Они накачивали меня лекарствами. Это было очень тяжело... У нас проводились стрельбы, и стрельбище располагалось возле забора, по другую сторону которого было поселение чернокожих. Мы должны были маршировать туда-сюда вдоль этого забора, а люди из поселения смотрели на нас. И тогда я понял. Что мы делали, маршируя, обучаясь стрельбе и проводя наши маневры? Это была репетиция убийства. Вот что мы делали перед всеми этими людьми, мы репетировали их убийство». Для другого участника момент истины наступил после того, как он был призван в состав частей коммандос в поселке Александрия. «Мы должны были прикрывать полицейских, стоявших на блокпосту. Для меня это была первая поездка в поселок... а рано утром нас сменили. Когда я уходил, друг позвал меня к себе в гости. Он сказал, что приготовил для меня сюрприз. Когда мы приехали к нему домой, нас ожидали две очень красивые чернокожие девушки. Тогдато меня и пронзила эта мысль: всего лишь несколько часов назад я мог бы убить их братьев или сестер, а теперь я собираюсь заняться любовью с одной из них. Эта шизофрения, это абсолютное противоречие вынудили меня принять решение уехать оттуда». Как следует из приведенных выше цитат, а также из следующего фрагмента, раскрывающего взаимодействие между участниками группы, глубина самораскрытия людей со временем увеличивалась: Г. (белый южноафриканец): «Я находился тогда в исправительном учреждении. Для меня это было тяжелое время, потому что я был очень одинок. Помню, как я бродил по улицам и встретил черную девушку, такую же одинокую, как и я. Она привела меня к себе в комнату, и я дал ей 50 центов... а она дала мне немного тепла, согрев мое одиночество. Но затем, вернувшись в общежитие, я бросился отмываться от всего этого. Я стоял под душем час, смывая с себя память о ее черном теле. Повторилось то же, что и со служанками в доме моей матери. Возможно, это был бунт против моей матери, против моего окружения... мой способ разрушать запреты». И.К. (белый южноафриканец): «Я тоже совершал много подобного. Большинство белых парней поступали именно так: брали черных девушек и занимались с ними сексом. И если быть честным, для меня в том возрасте так заниматься сексом было намного проще. И не потому, что я испытывал чувство одиночества». Самораскрытие наблюдалось в основном у белых южноафриканцев. Участие черных южноафриканцев ограничивалось тем, что они просто присутствовали в группе. Их присутствие предполагало «принятие», а принятие усиливало «скорбь по прошлому». Взаимодействия в группе на этой фазе были ориентированы на воспоминания о прошлом. Наблюдалось отчетливое разделение между Южной Африкой — Родиной и Южной Африкой — государством апартеида. В то время как Родина идеализировалась всеми членами группы, государство обвинялось во всех несчастьях. Когда президент де Клерк в своем драматичном обращении к парламенту (2 февраля 1990 года) провозгласил политические изменения: объявил об освобождении Нельсона Манделы и снятии запрета с политических организаций, — это оказало существенное влияние на группу. Обсуждения, последовавшие за речью де Клерка, уже в большей степени ориентировались на будущее. Их центральной темой стало «возвращение домой». Некоторые участники идеализировали мысль о возвращении. Один говорил, что жил бы в сельской хижине, другой — что хотел бы поселиться на ферме своего друга, где вниз по холму сбегает ручей. Остальные были более осторожны. «Лучше подождать и не надеяться на многое». Некоторые члены группы полагали, что «иметь возможность вернуться — это одно, но апартеид не искоренен полностью, и до тех пор, пока он существует, не может быть и речи о возвращении домой». Другие хотели вернуться, чтобы иметь возможность «участвовать в процессе изменений в Южной Африке». Общение в группе приобретало все более отчетливый политический характер. По мере того как члены группы проводили все больше времени в политических дебатах, центр обсуждения сместился с различий между черными и белыми на различия между радикалами и сторонниками Умеренных взглядов. Новый акцент на политике и будущем Южной Африки дал своего рода трещину в сплоченности, возникшей в группе. Приведем примеры политических мнений членов группы. «АНК* собирается вести переговоры с правительством, и я боюсь, что все закончится реформированной версией апартеида» (белый южноафриканец). * А Н К Африканский Национальный Конгресс. — Примеч. ред. «Ничего не изменится, пока не будет перераспределения бюджета» (белый южноафриканец). «Эта спешка при возвращении напоминает мне повадки леммингов: начинает бежать один, а все остальные бросаются следом за ним... Я собираюсь подождать. Я читал, что лидеры АНК писали о будущем Южной Африки, и не испытываю от этого оптимизма» (белый южноафриканец). «Мой страх — это страх перед манипулированием и погоней за деньгами, свойственными европейцам. Все развивается так быстро, и я думаю, что магия и величие старинного племенного образа жизни будут преданы» (белый южноафриканец). «В бывшей Родезии после получения независимости наступило национальное примирение. Если бы это случилось в Южной Африке, я бы не почувствовал удовлетворения. Мы должны бороться, чтобы создать новое общество, но в этом отношении сделано уже столько ошибок. Я не буду полностью удовлетворен до тех пор, пока все те люди не постараются их исправить» (белый южноафриканец). «Я читал статью, в которой чернокожих спрашивали, что они думают о продолжении апартеида. В этой статье говорилось о том, что 40% чернокожего сельского населения предпочли бы правление белого, а не черного президента» (черный южноафриканец). «Члены Южно-Африканского молодежного конгресса работают вместе с молодежью из Братства африканеров... и их взгляды совпадают, за исключением отношения к вопросу о вооруженной борьбе. Но они решили не делать из этого проблемы, а продолжать объединяться вокруг борьбы с апартеидом. Так что дома стало больше взаимопонимания. Я думаю, так должно быть и здесь» (черный южноафриканец). Главным препятствием для возвращения многих членов группы стала их семья на родине. Белые участники семинара боялись, что по возвращении домой они столкнуться с ханжеством и тупым фанатизмом в собственных семьях. Ниже приводится яркий пример подобной проблемы: «Я не почувствую себя удовлетворенным, пока мой отец не попытается... он должен ответить на множество вопросов. Я знаю его и не думаю, что он когда-нибудь перестанет верить в глубине души в собственную непогрешимость. Он член Братства африканеров и, возможно, один из самых фанатичных. До 1985-1986 годов, до того, как все началось, он был вполне разумным человеком, не интересовался политикой, и вот однажды он связался с полицией. Отец занимался многими делами и благодаря помощи своих друзей из полиции смог зарабатывать еще больше денег. Я пробовал говорить с ним, а он давал мне читать пропагандистские брошюры Братства африканеров. Если я пытался спорить с ним по политическим вопросам, он называл меня коммунистом. Если я противостоял ему, выражая личную точку зрения, он говорил, что я предаю его как сын. Он причинял людям боль... и сейчас он причиняет им боль. Он заставил черных, которые работали на него в винном магазине, прийти ко мне и сказать, что они ничего не стоят, что они — не имеющие ценности человеческие существа и что я не должен им верить. Он заставил их это сделать. Таким способом он хотел отбить у меня желание заниматься политикой. И он готовился убивать людей. Он всегда был заодно со всякого рода коммандос. Если что-нибудь случалось с белой семьей, они сразу — тут как тут со своими пистолетами. Мой младший брат учился стрелять и брал уроки карате. Его заставили участвовать в операции «Великий поход». Это все очень болезненно воспринимается моим дедом, чьи родители-евреи были убиты нацистами. Мой отец наполовину еврей, но теперь он празднует день рождения Гитлера Мой отец говорит о «проклятых евреях», которые не любят страну и которым нужны только деньги. Я знаю его, он, не колеблясь, убьет черного человека или того, кого он называет белым изменником. Он, должно быть, уже пытался это сделать. Я не могу вернуться назад до тех пор, пока он не осознает всего, что делал». Для черных членов группы «возвращение на родину» означало возвращение в населенные чернокожими бедные районы, откуда они приехали. «У нас дома не было электричества, и водопроводная колонка была далеко». Группа была разделена также на бедных и богатых. Некоторые участники воспринимались как более удачливые, потому что «это нетрудно для людей из состоятельных семей». Приведенная ниже дискуссия иллюстрирует данный аспект проблемы. М. (черный южноафриканец): «У него там брат, богатый брат, который определенно собирается ему помочь». Н. (белый южноафриканец): «Я скажу тебе, что меня ждет, когда я вернусь. У меня есть чистенькая комната, нет электричества, но есть туалет со сливом и несколько эвкалиптов». М.: «Нет, я знаю, у тебя большой дом, но дело не в этом. Дело в разделе собственности. Готов ли ты поделиться с бедняками? Я так не думаю». Н.: «М., ты должен помнить, что я отказался от всего и уехал, потому что не был готов проливать кровь ради защиты этого большого дома и всего остального. Не забывай, что здесь, в эмиграции, я жил в бедности. Я хотел бы вернуться, но я не собираюсь возвращаться к тому, во что верил... Я был бы рад разделить с другими то, что у меня есть». В конечном счете решение вернуться домой стало субъективным, личным решением для каждого. Большинство членов группы были убеждены, что их возвращение неизбежно. Это обнаруживало себя в постоянном использовании выражения «когда я вернусь». Однако существовали практические ограничения, такие, как получение работы, жилья и необходимость начинать все сначала. По мере того как возможность возвращения на родину становилась все реальнее, в группе нарастала враждебность к приютившей их стране. Члены группы стали чувствовать, что теперь у них есть своя страна, и они больше не беженцы. Один участник сказал об этом так: «Я действительно ощущаю себя более равноправным... я больше не чувствую себя беженцем, нищим. Я принадлежу чему-то... У меня тоже есть своя страна». Враждебность также выражалась в сравнении голландцев с африканерами (бурами). Один участник сказал, что голландцы напоминают ему некоторых «настоящих» буров. «И те, и другие мыслят как кальвинисты. Они не видят серого, для них есть только "да" или "нет". Они абсолютно не ощущают оттенков в своей жизни». Другие выражали свое раздражение так: «В голландское общество не так просто войти, их дружелюбие поверхностно... как правило, это общество остается закрытым». Вплоть до самой последней встречи никто из членов группы так и не принял какоголибо, хотя бы предварительного решения о своем возвращении. ОБСУЖДЕНИЕ РЕЗУЛЬТАТОВ Как свидетельствуют высказывания членов группы в процессе работы и после ее завершения, опыт участия в сессиях был для них очень ценен. «Это сломало мое одиночество. Каждый из нас понимал, что являет собой коллективный образ вех белых. Но теперь мои чувства изменились. Я могу доверять себе как человеку и не быть представителем всей белой Южной Африки. Я могу теперь мыслить самостоятельно доверять своему сердцу во всем. Во мне появились силы, которых я не чувствовал до этого, и я думаю, что в этом мне помогла группа. Члены нашего сообщества стали значительно ближе друг другу». Несмотря на страх беженцев из ЮАР перед политическими преследованиями, работа в группе помогала разрушить барьеры на пути к близости и самораскрытию, существовавшие в отношениях участников группы встреч. «Здесь, в группе,- сказал один из черных южноафриканцев, — мы можем заглянуть в будущее и подумать над тем, что мы должны сделать, чтобы жить вместе». Ослабление переживания коллективной вины было озвучено многими белыми участниками семинара. Один из них красноречиво выразил свое новое осознание следующим образом: «Я вполне отдаю себе отчет в том, что нового я здесь получил: внешне я попрежнему белый, а ты — черный, и единственная граница между нами — это прошлое. Сидя между вами, Б. и С., я стал ясно понимать, что существует визуальное предубеждение, с которым вы сталкиваетесь, и то пренебрежительное отношение к себе, которое вам надо преодолеть, чтобы жить, любить и просыпаться по утрам, встречая новый день. Хотя я знал все это и раньше, но когда слышишь, с какой убежденностью и доверием об этом говорится, то разрушается барьер молчания, за которым все мы существовали в качестве обобщенных белых и черных. Опыт первых мгновений осознания себя как личности и одновременно как члена сообщества был глубоким и в то же время точным. Под глубоким опытом я понимаю подлинный опыт, под точным — человечный, когда все узнаешь сердцем. По мере того как возникали и исчезали разные препятствия, я чувствовал сначала удивление, а потом просветление. Естественно, все это выходит за рамки каждого из нас. Я ничего не могу с этим поделать, но чувствую, что просто быть здесь — это настоящая удача. Я был не один, это меня радовало. Здесь говорили о себе, здесь было много высказано. Неуловимое качество, которое я почувствовал, состояло в переходе от формального взаимодействия к сердечной дружбе... это как переход границы. Определенно, эти встречи разрушили молчаливый запрет на то, чтобы отважиться и представить себе, сколько всего плохого можно подумать обо мне как о представителе белой расы. Рано или поздно правда и вероломство выносятся на свет. После участия в этих группах мне намного легче в присутствии тех "чернокожих людей", с которыми я не встречался. Я теперь выше страха перед теми ужасными качествами, которые можно приписать самому себе лишь только потому, что я рожден белым южноафриканцем»... Другой участник был более лаконичен. Он сказал так: «Хочу сказать, что мое возвращение из безумия стало возможным только благодаря поддержке и помощи многих людей, которые выявили все то лучшее и все то худшее, что есть в моей натуре... Группа помогла мне встретиться с самим собой, вытянуть себя наружу и тем самым вселила в меня подлинное чувство близости и единения с людьми в целом». Эту главу завершают слова еще одного участника группы, и горящего двум предыдущим: «Я стал гораздо сильнее, чем был прежде, и чувствую, что это помогла мне сделать группа. Ушло ощущение, что я — представитель белых людей. Я чувствую, что больше могу доверять самому себе». Литература К u n z . E.F. (1972), 'The refugee in flight: kinetic models and forms ОГ displacement', International Migration Review, 7, 13-25. М a l a n , R. (1990), My Traitor's Heart. London: The Bodley Head Press. Mutiso, R.M. (1979), 'Counselling of refugees in Africa.' Paper presented at Pan African Congress on Refugees, Arusha, Tanzania, in May. Rogers C. (1970), On Encounter Groups. London: Harper and Row. Sanford, R. (1984), 'The beginning of dialogue in South Africa', Counseling Psychologist, 18, 314. Scudder, Т., and Colson, E. (1982), 'Conclusion: from welfare to development: a conceptual framework for the analysis of dislocated people', in A. Hansen and A. Oliver-Smith (eds.), Involuntary Migration and Resettlement. Boulder: Westview. Stein, B.N. (1986), 'The experience of being a refugee: insights from the research literature', in C. L. Williams andj. Westmeyer (eds.), Refugee Mental Health in Resettlement Countries (pp. 5-23). Washington: Hemisphere Publishing. КЛИЕНТОЦЕНТРИРОВАННАЯ ПСИХОДРАМА Джоао Маркус-Тексейра ВВЕДЕНИЕ Психодрама была создана Якобом Морено (Moreno, 1965). Его интересовала роль спонтанности в развитии личности человека. Якоб Морено, как и Карл Роджерс, считал, что в основе групповой терапии лежат встреча и взаимодействие людей. И хотя Роджерс и Морено были очень разными людьми, а их подходы к терапии расходились по многим позициям в том, что их действительно заботило, обнаруживается интересное сходство. К тому же оба они активно стремились сместить свой интерес от терапии, понимаемой очень узко, к заботе о благе всего человечества. Совсем недавно в ходе создания человекоцентрированной психодрамы были выявлены общие основания концепций и практик Морено и Роджерса (Hipólito et al., 1986; Brazier, 1991). Эти интегративные тенденции получили дополнительный ресурс в результате использования видеозаписи в терапевтической практике. В данной главе я попытаюсь объяснить, как я представляю имплицитную структуру такой клиентоцентрированной, или человекоцентрированной психодрамы в группе, акцентируя внимание на четырех «слоях», или «стадиях», выявляемых в процессе работы. (Термины «слой» и «стадия» я употребляю как синонимы.) Нельзя забывать, что, располагаясь, как правило, последовательно, предшествующие слои (или стадии) в известном смысле содержатся в снятом виде во всех последующих слоях (стадиях). С самого начала важно отметить: представление об этих четырех слоях вводится здесь для того, чтобы помочь осмыслить, что происходит в подобных группах, а не для того, чтобы составить план работы таких групп. Реально существующая группа может проходить в своем развитии различные слои или стадии, сообразуясь с собственными потребностями и нуждами. На самом деле, как мы увидим, выделение четырех стадий — это лишь способ обнаружения скрытого в естественном ходе вещей движения от дезинтеграции к реинтеграции и обратно, являющегося, как мне кажется, неотъемлемым свойством любых изменений. Тем не менее отдельный слой не имеет собственного языка и логики, слои образуют последовательность, в которой каждый предыдущий слой подготавливает почву для последующего. Таким образом, они формируют одновременно и непрерывный поток, и что-то вроде функциональной иерархии, хотя это и не иерархия силы или власти, и не ригидная, лишенная вариабельности последовательность. Просто может быть проведена граница, отделяющая каждый слой от других, и при этом показано его влияние на другие слои. Также можно представить фасилитатора в качестве своего рода метаслоя, старающегося обеспечить возникновение ясности, смысла и интеграции в ходе всего движения группы (см. рисунок 1). ПЕРВЫЙ СЛОЙ: ПОСТРОЕНИЕ СЦЕНЫ Психодрама начинается с явного или неявного предложения членам группы назвать сцену, которую они хотели бы либо сыграть сами, либо предложить сыграть группе. Каждый участник может предложить группе что-нибудь свое, а группа должна найти способ организовать даже единственную предложенную сцену. В стремлении участников достичь общую цель проявляется их умение давать и брать — возникает диалектика заботы о себе и других, индивидуации и социализации. Следовательно, эта базисная структура есть приглашение к поиску компромисса в интересах группы как целого. Рис. 1. Структура человекоцентрированной психодрамы Таким образом, первый слой групповой активности имеет две подстадии. Прежде всего это подстадия групповой самодетерминации. Члены группы субъективно отбирают сцены из жизни, которые они могли бы предложить вниманию других. Эти сцены значимы для них как для отдельных индивидов и могут стать значимыми для группы в целом. Их содержание предлагается группе, которая должна выработать коллективное согласованное решение относительно того, кто будет протагонистом и какую сцену предстоит исследовать. Другая подстадия групповой активности — уточнение, детальная разработка драматического сюжета. Она включает определение действующих лиц, а также времени и места сцены. Все эти моменты центрируются вокруг протагониста при помощи других членов группы. В этом процессе мышление и воображение обязательно дополняют друг друга. То, что было субъективным для одного из членов группы, должно стать реальным для всех и получить практическое воплощение силами всех участников. Развертывание сцены является качественным переходом от вербальной коммуникации к драматическому диалогу. Обычно протагонист занимает центральное место на данной стадии, выбирая роли и распределяя их среди участников, включая и самого себя. Процесс принятия протагониста членами группы требует от каждого участника гораздо большей внутренней активности, чем это бывает в других терапевтических группах. Если психодраматическая группа остается человекоцентрированной, то все ее члены должны включаться в процесс свободно (даже если протагонист и располагает в силу своей ролевой позиции наибольшим влиянием), а фасилитатор должен реагировать так, чтобы возможность принимать решения сохранялась за всеми членами группы. Происходящие столкновения окрашиваются для всех членов Группы переживаниями личной и социальной реальности другого человека. Здесь мы можем говорить о переживании чувства "принятия" (MarquesTeixeira, 1989). Этот первый слой группового процесса является базовым, в котором группа стремится найти комплементарность среди спонтанно возникающих несопоставимых элементов. Одновременно обнаруживается и диалектика заботы о себе и других, и диалектика абстрактного и конкретного. Мы можем установить следующие два принципа для этого первого слоя: Приглашение к компромиссу в интересах руководства группой. Динамический процесс, в котором комплементарность антагонистичных сил. возникает из ВТОРОЙ СЛОЙ: ДРАМАТИЗАЦИЯ Это сама суть метода. Драматизация посредством проигрывания сцен — отличительный признак психодрамы. Главная особенность работы состоит в том, что драматические действия развертываются в их собственном времени и пространстве и со свойственной им логикой. Внутри группы как бы создается особое внутреннее пространство, в котором возможны игра и фантазия. Этот вид драмы позволяет индивидам максимально приблизиться к их воображаемому личному миру желаний и фантазии, а также уйти от способов существования, ставших привычными. Человек, исполняющий роль, как бы говорит: «Я сейчас не я, другой говорит через меня». Тем самым он расширяет пределы своей фантазии и себя самого. Это расширение может рассматриваться как внутренне диалектичный саморазвертывающийся процесс развития. В этом заключается также и парадокс. Он состоит в том, что аутентичность человека возникает из опыта переживания не собственного бытия, а бытия другого человека. Драма не подчиняется принципам логики и рациональности. Она следует ритму поэзии. Постоянные, едва уловимые изменения и смещения в драматическом действии рождают метаморфозы. Нормы и стереотипы обеспечивают начало драмы, но они сразу же перестают быть жесткими, как только члены группы начинают с ними играть. Актеры могут экспериментировать, идентифицируясь с реальными и воображаемыми ролями или же дистанцируясь от них. Два принципа, относящиеся к этому слою, таковы: Развитие через одновременное переживание собственного бытия и бытия другого человека. Открытие неожиданных свойств свободного драматического отреагирования. ТРЕТИЙ СЛОЙ: ЭКСПЛИЦИРУЮЩЕЕ ПРОЯСНЕНИЕ Отдавшись течению спонтанного творчества в драматизации со всеми ее образами и побуждениями, углубив и расширив область осознанного, группа приходит к необходимости прояснения того, что же произошло. Каждый актер и участник теперь имеет возможность выразить свои чувства или попытаться разобраться в происшедшем. Воображение все еще действует, в то время как группа ищет пути понимания и интеграции всего того, что произошло. На этой стадии группа должна не только связать воедино все происходившее на предыдущей стадии, но также интегрировать первую и вторую стадии работы. Следуя логике драмы, необходимо соединить работу воображения, которую люди делали вместе, и те реальные отношения, в которых они находятся. Это ведет ко все более сложному взаимодействию в группе. К тому же, получив возможность увидеть себя сразу в трех ракурсах — и в сыгранной роли, и собственной жизни, и в отношениях, сложившихся в группе, — каждый участник психодраматического действия может достичь более ясного самоосознания и самопонимания. Таким образом, эту стадию также можно отнести к реорганизации. В течение всех трех стадий творческие возможности участников были разделены, проработаны, проанализированы и, наконец, реинтегрированы. Это движение через временную дезорганизацию к появлению новой ясности. Принципы, относящиеся к данной стадии: В групповом процессе естественным образом актуализируется стремление к внутренней работе. Из хаоса появляется новый порядок. ЧЕТВЕРТЫЙ СЛОЙ: ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ Эффективность психодрамы, как и любого другого феноменологического метода, основывается на том, что, изменив перспективу, мы можем прийти к инсайту, то есть получить новое видение. В психодраме подобное часто достигается путем обмена ролями с другим актером (участвующим в действии членом группы). Использование видеозаписи позволяет осуществить следующий шаг, давая возможность всей группе оказаться сторонним наблюдателем своей работы и пересмотреть ее. Это изменение отношений фигура-фон — своего рода гештальтистский прием, дающий возможность участникам увидеть себя со стороны. Процесс просмотра видеозаписи небольшой части драматического действия, изначально возникающего спонтанно, также включает фазы дезинтеграции и реинтеграции, так как группа расчленяет, анализирует, а затем сводит воедино все то, что было сделано. Попытки понять предполагают разделение проделанного на пригодные для анализа части. Такое членение делается только для того, чтобы еще раз прийти к пониманию того, что ни одна часть не может быть понята в отрыве от целого. Морено создал психодраму как метод, с помощью которого зритель может принимать участие в постановке и, вместо того, чтобы лишь наблюдать за героями и злодеями, может изображать их и становиться при этом самим собой. Использование видеозаписи позволяет осуществить еще один обмен ролями, при котором герои возвращаются на места зрителей и наблюдают за собой, но теперь уже находясь на более сильных внутренних позициях. ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННЫЕ ПРИНЦИПЫ В ПСИХОДРАМЕ Я разработал модель эффективного использования человекоцентрированных принципов в группах, применяющих методы психодрамы. Данная модель была создана на основе исследования, проводившегося в течение 37 недель в клиентоцентрированной психодраматической группе. Оно включало использование опросников для выявления уровней тревожности и депрессии клиентов, а также особенностей их Я-концепций, определявшихся до, во время и после групповой терапии. Использовались также опросники для оценки позиции фасилитатора и характеристик группового процесса. Результаты этого исследования показали уменьшение симптомов депрессии и тревожности и одновременно позитивные изменения в общих представлениях клиентов о себе. Конечно, исследование, проведенное в одной группе, не может служить убедительным доказательством эффективности этой терапевтической формы работы, но полученные результаты вдохновляют. У участников наблюдались как специфические, гак и более общие, глобальные позитивные изменения. В подтверждение принципов клиентоцентрированной терапии (Rogers, 1957) эта работа показала, что проявление фасилитатором таких качеств, как эмпатия, конгруэнтность и безоценочное принятие, способствует групповой сплоченности, благоприятствует отношениям сотрудничества между членами группы, а также облегчает вхождение в процесс создания постановки. Эти связи представлены на рисунке 2. Рис.2. Динамика процессов в клиентоцентрированной психодраматической группе ЗАКЛЮЧЕНИЕ Общее в работе Морено и Роджерса — это пространство для создания подлинно человекоцентрированной и основанной на действии терапии. Этот метод может развиваться собственным путем и через некоторое время выйти за рамки своих исходных установок. Внутри человекоцентрированного подхода предпочтение отдается неструктурированной работе, в то время как В психодраме работа строится как движение от структуры к спонтанности. В этой статье мы пытались показать, что структуры, используемые в психодраме, следует рассматривать как часть естественного развития, которое не организовывается кем-то, а возникает тогда, когда группа предпринимает серьезную попытку использовать основанный на действии метод. На когнитивном уровне это развитие выступает как некая дополнительная фаза по отношению к фазам дезинтеграции и реинтеграции. На уровне действия это развитие проявляется как метаморфоза, совершающаяся каждый раз, когда человек отдается спонтанно возникающим качествам или, точнее, настроению той или иной ситуации. Объединив эти два принципа, я предложил четырехслойную модель динамики событий, происходящих в человекоцентрированной психодраматической группе. Наконец, я предположил, что позитивный психотерапевтический результат работы группы усиливается для каждого участника за счет той групповой сплоченности, которая возникает благодаря вовлеченности в совместное действие и речевое общение. Базовые терапевтические условия — эмпатия, конгруэнтность и безоценочное позитивное принятие, проявляемые фасилитатором группы, обеспечивают не только возникновение этой сплоченности, но и создание атмосферы безопасности, в которой группа может осуществить особого рода постановку, усиливающую, по-видимому, степень взаимодействия ее участников. Этот амплифицирующий эффект, обнаруженный в драматизации, связан, как нам представляется, с тем, что драматическое действие, особенно отснятое на видео и пересмотренное его участниками, дает возможность достичь более высокого уровня сложности взаимоотношений, который, I свою очередь, может стать предпосылкой более высокого уровня групповой и личностной реинтеграции. Литература Brazier, D.J. (1991), A Guide to Psychodrama. London: Association for Humanistic Psychology. Hipoliti, J., Coelho, F., Garcia, R., Godinho, J., and Nunes, O. (1986), 'Experiencia de dois Grupos de Psicodrama: perspectiva antro-poanalitica.' Paper presented at the 2nd Congresso Nacional de Psiquiatría Social, Lisboa, Portugal. Marques-Teixeira,J. (1989), 'O Psicodrama na perspectiva da Aborda-gem Centrada na Pessoa', O Medico, 121, 75-94. Moreno, J.L. (1965), Psychotherapie de Groupe et Psychodrame. Paris: PUF. Rogers, C. (1957), 'The necessary and sufficient conditions of therapeutic personality change', Journal of Consulting Psychology, 21, 95-103. Часть третья Вперед к будущему МОЖЕМ ЛИ МЫ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ НЕ ПОДВЕРГАТЬ РЕВИЗИИ ПОНЯТИЕ "Я", ЛЕЖАЩЕЕ В ОСНОВЕ ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННОГО ПОДХОДА? Лэн Холдсток ВВЕДЕНИЕ За последние десять лет центрация на индивиде как единице социального порядка стала предметом всесторонней критики. Такое смещение акцентов связано с наступлением новой эпохи и с развитием глобально взаимосвязанной мировой системы (Sampson, 1989а). Так, Гиртц пишет: «Присущее Западу общее представление о человеке как о свободной, уникальной, более или менее интегрированной мотивационной и когнитивной целостности, как о динамическом центре сознания, эмоций, суждений и активности, организованном в единое целое и противодействующем как другим таким же целостностям, так и своей собственной социальной и природной основе, является, как это ни странно, достаточно специфической идеей в многообразии мировых культур» (Geertz, p. 275). Подход к Я как к неделимой сущности описывался разными авторами не только как монокультурный, но и как этноцентрический (Hermans, Kempen, van Loon, in press); рационалистический, индивидуалистический и монотеистический (Johnson, 1985); эгоцентрический (Sampson, 1985; Shweder, Bourne, 1989); центрированный на равновесной структуре (Sampson, 1985); самодостаточный (Sampson, 1988); связанный (Geertz, 1974); индивидоцентрический (Jahoda, 1988); самодостоверный и независимый (Spence, 1985). Несколько более критичными оказались описания такого Я как буржуазного (Sampson, 1989b; Slugoski and Ginsburg, 1989), эгоистичного (Schwartz, 1986) и пустого (Cushman, 1990). В ряду этих точек зрения нуждается в оценке и концепция Я, лежащая в основе человекоцентрированного подхода Карла Роджерса (Rogers, 1959, 1977). Основными посылками этого подхода с момента его возникновения стали такие качества людей, как самоактуализация и саморегуляция. Отправная точка человекоцентрированного подхода — центральное положение Я и автономия индивида. «Источник регуляции находится скорее внутри человека, нежели в более глобальной системе или поле» (Holdstock, 1990а, р. 110). Даже в социальных аспектах этой теории усиление влияния индивида рассматривается как центр, посредством которого обеспечиваются социальные изменения. Данную главу составляет обзор современных представлений о Я с позиций различных дисциплин и альтернативных моделей, которые со временем могут послужить основой для радикально измененной концепции Я в рамках человекоцентрированного подхода. В обзоре рассматривается возможность такой концепции человека, которая отрицает монокультуральную идею Я как отдельной сущности, противопоставленной миру. В соответствии с этим новым взглядом Я считается неразрывно взаимосвязанным с другими людьми. Расширенное понимание Я может включать даже умерших людей и огромный мир животных, растений и неодушевленных предметов. Сила и способность к управлению рассматриваются как свойства, присущие главным образом не индивиду как таковому, а полю сил, в котором он существует (Holdstock, 1990b). КРАТКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС В течение столетий философы, писатели и поэты размышляли о природе Я. Наиболее выдающимися философами из числа тех, кто «посвятил себя решению вопроса о том, что может быть логически постулировано для объяснения единства, непрерывности и самоидентичности человека» (Slugoski, Ginsberg, 1989, p. 36), были Декарт, Локк, Юм, Кант и Сартр. Среди выдающихся деятелей литературы можно назвать Шекспира, Гессе, Блейка, Topo и др. Однако именно Уильям Джеймс впервые ввел в психологию понятие Я, опубликовав свою книгу «Принципы психологии» (1890). Осуществленное им разграничение «познающего Я» (I) и «познаваемого Я» (эмпирического Я, или Me) стало основополагающим в психологии и создало соответствующую основу для человекоцентрированного понятия Я. Наибольшее влияние на формирование идей Джеймса оказали труды Гегеля (van der Veer, 1985). По Гегелю, «индивидуальное Я не является тем, что дано непосредственно, это понятие, создаваемое социумом. Человек не может обладать самосознанием без "посредничества" других людей. Таким образом, по мнению Гегеля, абсурдно верить в то, что существует индивидуальное Я, предшествующее взаимодействию с другими людьми. Акцент на взаимодействие с другими людьми в гегелевской философии связан с представлением об активных индивидах... Для Гегеля знать что-то означает быть вовлеченным в активность» (van der Veer, 1985, p. 7). Гегель оказал влияние не только на работы Джеймса, по и на работы многих других авторов (как опосредованно, через Джеймса, так и непосредственно), разрабатывавших концепции Я в течение последнего столетия. В числе этих теорий — концепции символических интеракционистов (Mead, 1968), социальных конструктивистов (см.: Gordon, Gergen, 1968), теоретиков когнитивной психологии (Kelly, 1955; Rotter, 1954), психологии личности (Allport, 1937), В также социологов (Marx, Engels, Parsons, Dürkheim, Weber, Sorokin). Идея Я, формирующегося во взаимодействии с другими, была усложнена в последнее время за счет рассмотрения исторического, социального, экономического и политического контекстов, в которых осуществляется это взаимодействие (Gergen, 1989; Harre, 1989; Sampson, 1989b). В этой связи особый интерес представляет эволюция таких дисциплин, как философия и науки о человеке, где акцентируется внимание на значимости Я как агента социальных отношений (Dockecki, 1990; Holdstock, 1991). Науки о человеческом развитии предлагают необходимую теоретическую надстройку для уточнения и исследования компонентов активности, без которых нельзя понять Я. Я возникает и проявляется в том, что мы делаем или не делаем, и в том, как мы действуем по отношению друг к другу. КОНСТРУКТИВИСТСКИЙ ПОДХОД Мысль Джеймса (James, 1890) о том, что человек «имеет столько различных социальных Я, сколько существует различных групп людей, к мнению которых он прислушивается» (р. 179), получила свое развитие в работах символических интеракционистов (Mead, 1968), а затем социальных конструктивистов (Gordon, Gergen, 1968). Символические интеракционисты утверждают, что Я, как и все другие высшие психологические процессы, развивается посредством социального взаимодействия. Социальный акт является элементом, вокруг которого формируется понятие Я. Благодаря коммуникативному взаимодействию, индивид получает информацию об установках по отношению к нему со стороны других людей. «И именно этот генерализованный другой, данный человеку в его опыте, предоставляет ему его Я» (Mead, 1968, р. 58). «Поскольку Я индивида объективируется в контексте отдельных моделей социального поведения, оно выступает в качестве основы для регуляции будущего поведения этого индивида» (Gordon, Gergen, 1968, p. 34). Согласно подходу символических интеракционистов, Я образует лишь часть большей целостности. В то время как «Я воспринимаемое» (Me по Джеймсу) становится многоликим, «Я воспринимающее» (I по Джеймсу) остается целостным и неизменным. Разработка многоликой природы «Я воспринимающего» была продолжена исследованиями в области когнитивной психологии. КОГНИТИВНЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ Признавая «избирательную активность ума», Джеймс (James, 1890) полагал, что самоощущение человека находится в его власти. «Действенная» сторона личности («Я воспринимающее»), «которая в любой момент является сознательной» (James, 1892, р. 195), особо подчеркивалась в работах Роттера (Rotter, 1954) и Келли (Kelly 1955). Работы этих двух психологов способствовали переходу к когнитивным представлениям, столь характерным для психологии Я в настоящее время (Epstein, 1973; Cantor, 1990). Роттер (Rotter, 1954) обратил внимание на то, что люди осуществляют выбор, определенным образом конструируя ситуации, задачи или проблемы. Келли (Kelly, 1955) пошел в своем анализе еще дальше. Он полагал, что каждый человек является наивным исследователем себя и социального мира, активно функционирующим в терминах личностных конструктов. Действительно, именно когнитивное Я прочно утвердилось в качестве капитана наших душ и хозяина нашей судьбы. Совсем недавно были предложены различные модели для описания Я в терминах Я- схем, сценариев и прототипов (Markus, Wurff, 1987). Это свидетельствует о том, что акцент начинает сдвигаться в сторону понимания Я «скорее как процесса, нежели как сущности» (Gordon, 1968, р. 136), а именно так и понимал Я Джеймс. Однако внимание исследователей остается сфокусированным на «активных попытках индивида понять мир, обеспечить контроль и достичь своих личных целей. Центральным моментом этого подхода является уважение к познавательной способности человека, позволяющей делать выбор или, иначе говоря, создавать свободу. Индивиды обретают контроль над стимулами, по крайней мере в том, чтобы по-своему объяснять значение событий и когнитивно преобразовывать ситуации» (Cantor, 1990, р. 736). Маркус и Вурф (Markus, Wurff, 1987) предложили «рабочее понятие Я», обладающее одновременно стабильными и неустойчивыми характеристиками. Роджерс (Rogers, 1959) не формулировал своего понятия Я в когнитивных терминах. Он был склонен считать переживание существенным компонентом понятия Я и скорее пассивным процессом. Но Векслер (Wexler, 1974) достаточно убедительно показал, что ощущение порождается активной переработкой подходов поступающей информации. Подводя итог, можно сказать: наибольший вклад конструктивистского и когнитивного подходов в разработку проблематики Я заключается в том, что они позволили высветить многоликую природу «Я воспринимаемого» и «Я воспринимающего»: и то, и другое стало многоликим. Однако эти множественные Я продолжали рассматриваться в рамках единого обобщенного понятия Я. Согласно терминологии Джеймса (James, 1892), ядерное Я продолжает сопровождать не только множество социальных Я, но и непрерывно изменяющийся поток сознания. Однако в самых последних работах конструктивистов Я характеризуется главным образом как диалогическое. «Диалогическое Я имеет характеристики децентрализованного, полифонического рассказа, обладающего сложностью и многообразием Я-позиций» (Hermans, Kempen, van Loon, in press, p. 22). Херманс с соавт. считают Я диалогичным рассказчиком: «а) пространственно организованным и воплощенным и б) социальным, в котором другой существует не вне, а внутри структуры Я, проявляясь во множественности диалогически взаимодействующих Я. Воплощенная природа Я контрастирует с концепциями развоплощенного, или "рационалистического", ума» (Hermans et al., p. 3). По сути, понятие воплощенного Я, предполагающее другого как существующего не вне, а внутри структуры Я, кажется мне как раз тем, о чем идет речь в человекоцентрированном подходе. Тем не менее в теории, образующей основу данного подхода, Я продолжает рассматриваться как автономная сущность. Для того чтобы войти в мир другого, считается достаточным использование принципа «если... то». Терапевт занимает позицию только в рамках системы ценностей клиента. Предполагается, что другой не является существенной частью терапевта, точно так же, как и терапевт не является частью другого. Остается открытым вопрос, способны ли люди, работающие в рамках человекоцентрированного подхода, преодолеть или ограничить эту неестественную дистанцию. Включенность человекоцентрированного подхода в культурный контекст, задаваемый ограниченным, сильно централизованным Я, без всякого сомнения, делает включение другого в Я чрезвычайно трудным. Помимо рассмотренных выше точек зрения, следует прислушаться и к критикам ядерного Я. ВЗГЛЯД С ФЕМИНИСТСКИХ ПОЗИЦИЙ «Феминистские реконцептуализации патриархальной версии социальной, исторической и психологической жизни представляют несколько кардинально различных точек зрения на феномен человечности» (Sampson, 1989b, p. 2). Несколько феминистски (и постфеминистски) настроенных авторов предложили альтернативу автономной и не связанной с другими людьми модели Я. В соответствии с их взглядами, акцент на сепарации-индивидуации как аспекте идентичности характеризует маскулинную точку зрения. Феминистский взгляд обращен к «"другому голосу", с которым, как кажется, женщины вступают в мир и в терминах которого они строят свое мировосприятие. Это "голос" взаимодействия и связей, а не "голос" границ и сепарации» (Sampson, 1988, р. 18). «Женщины живут в мире связей и отношений... Идея сепарированной идентичности, или сепарированного ощущения Я, совсем не одна и та же для женщин и для мужчин» (Josselson, 1987, р. 169-170). Согласно Джосселсон (Josselson, 1987), женщины никогда не позиционируют себя отдельно от других из-за специфики развития в раннем детстве. Фактор, имеющий решающее значение в их раннем развитии, — уникальная природа отношений между матерью и дочерью. В силу того, что мать — первичный объект любви и имеет при этом тот же пол, что и дочь, идентификация не требует такой мощной сепарации, как в случае с сыном. Для того чтобы идентифицировать себя в качестве мужчины с отцом, сын должен избавиться от своей первичной привязанности к матери. «В результате девочки чувствуют себя более естественными в отношениях с другими... У девочек границы Я никогда не являются столь ригидными, как у мальчиков, и базальное женское ощущение Я весьма гибко связано с миром» (Josselson, 1987, p. 170). Джосселсон отмечает также, что вследствие тендерного сходства материнское влияние на дочь является, вероятно, более интенсивным и более продолжительным, нежели ее влияние на сына. Таким образом, женщины растут с ощущением Я, изначально предполагающим отношения с другими людьми. В данном случае идентичность означает «быть с». Без других нет смысла в реализации Я. Чем больше других, тем больше Я, и наоборот. Идентичность оказывается способом определения внутреннего опыта Я посредством привязанности к другим. В отличие от мужчин, растущих в культуре самоутверждения, власти, индивидуальных различий, одиночества и отделенности, которую Бекен (Bakan, 1966) назвал «агентствованием», женщины растут в культуре общности, контактов, объединения, кооперации и пребывания вместе. Для многих женщин общность значительно важнее, чем агентствование. Сама по себе женщина является выражением таких потребностей в агентствовании, как в самоутверждение, мастерство, достижение. Навык и успех в установлении связей образуют краеугольный камень женской идентичности. Джосселсон (Josselson, 1990) рассматривает семь психологических параметров отношения человека к другим людям в качестве оснований и проявлений его идентичности. Потребности во владении, принадлежности и либидозном удовлетворении, по ее мнению, являются генетически первичными. Первые две потребности самоочевидны. В третьей либидо выступает как объект, а не поиск удовольствия. Влюбленность является открытием себя другому или другим. Страсть является столь интенсивным переживанием из-за единения, достигаемого на физическом уровне. Четвертое измерение — признание или отвержение другими. Мы нуждаемся в признании. Как бы мы ни старались жить независимо, игнорируя признание других, это признание дает нам шанс найти самих себя. Переживание признания-отвержения другими является интегральной частью интерсубъектного контекста идентичности. То же самое справедливо и для пятого измерения связанности — идеализации и идентификации. Джосселсон считает (Josselson, 1990), что подростки нуждаются в героях. Она полагает, что те подростки, которые не могут кого-либо обожать, оказываются в зоне риска. Очень важным шестым измерением идентичности она считает включенность. Идентичность появляется благодаря группе, в которую мы включены. Это почва, на которой растет идентичность. Я является частью социального мира, и наоборот. Мы как часть Я выражает интимную взаимосвязь Я с социальным миром. Идентичность, наконец, возникает на основе того, что человек предлагает другим в виде своей заботы. О нежности и заботе редко говорят в терминах идентичности. Они просто не входят в ту этику развития, которую мы считаем важной в процессе воспитания детей. Это особенно относится к процессу социализации мальчиков. В одной из своих работ я писала, что «мальчикам следует прививать то, что в нашем обществе традиционно получают девочки, а также следует стимулировать у них развитие аналогичных социально позитивных, кооперативных, стимулирующих развитие качеств, в том числе и сензитивность» (Holdstock, 1990с). Возможно, отношения с другими людьми являются основой идентичности не только женщин, но и у мужчин, хотя они не реализуют их в такой же степени, как стремление к власти и самоутверждению (Josselson, 1990). «Наша психология развития так же, как и наша культура в целом, склонна приравнивать зрелость к независимости и непроницаемости личностных границ, сводя, таким образом, взаимопроникновения различных Я, существующих во взаимоотношениях, к менее зрелым формам существования» (Josselson, 1987, р. 185). Мы должны приложить поистине героические усилия к тому, чтобы достичь близости и заботы в отношениях. Умения, требующиеся для этого, совсем не мешают человеку быть эффективным в самых различных ситуациях. ВЫЗОВ ЛИБЕРАЛЬНОМУ ИНДИВИДУАЛИЗМУ Либеральный индивидуализм дает людям возможность и право жить так, как им заблагорассудится до тех пор, пока это не мешает жить другим. Предполагается, что люди не выводят свою идентичность и человеческие качества из своего места на социальной лестнице. Они первичны как индивиды (MacIntyre,1988). Рассматривая индивидов в качестве первоосновы общества, либеральная этика «не делает прогноза относительно эры глобализации, в которой люди все более и более становятся частями полностью взаимосвязанной, взаимозависимой глобальной мировой системы. Действия в одной части этой системы откликаются во всех других ее частях, и потому требуется более конструктивный и целостный взгляд на мир» (Sampson, 1989а). «...Человеческий род следует рассматривать как одну огромную сеть, которая вся начинает вибрировать, словно паутина, стоит лишь до нее слегка дотронуться». Томас Харди. «Династы» КРИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ Критическая теория поднимает вопрос об идеологических выводах психологического подхода к индивиду как относительно автономной и отдельной единице. Сэмпсон (Sampson, 1985) обращает внимание на то, что «демократический политический идеал, к достижению которого мы стремимся, противоречит исповедуемому нами идеалу личности» (Sampson, 1985, р. 1207). Я как «отдельная вселенная отражает иллюзию индивида буржуазного общества, а не его истинную сущность» (Sampson, 1989b, p. 3). Социально-экономические и политические силы определяют не только сферу возможностей, но также и ту идеологию в отношении индивидуальности, которая необходима для поддержания и укрепления status quo. Весьма характерным примером этого является сфокусированность на индивидуальной психотерапии, а не на социальных болезнях (Albee, 1982, 1986; Prilleltensky, 1989; Sarason, 1981). Благодаря своему вкладу в области психотерапии Роджерс стал мишенью для немалого количества критиков (см.: Holdstock, 1990а). К примеру, Сарасон (Sarason, 1981) утверждает, что, определив проблемы человека в личностных и предельно интраперсональных терминах, независимых от природы и структуры социума, социальной системы, Роджерс создал настоящий камень преткновения для решения проблем психического здоровья. Роджерс, несмотря на представления о нем как «спокойном революционере», был ограничен рамками идеологии своей собственной культуры. ПРОГРЕСС В ДРУГИХ НАУЧНЫХ ДИСЦИПЛИНАХ Прогресс, достигнутый в ряде научных дисциплин, свидетельствует о существовании глобального порядка, лежащего в основе физического мира (Bentov, 1977; Wilber, 1984; Young, 1986). Заново открытая книга Сматса «Холизм и эволюция» (Smuts, 1926) привлекла внимание к невидимому, но мощному организующему принципу — движению природы к действующему во Вселенной синтезу. Предполагается, что если мы не увидели целостности, то не сможем понять структуру и функционирование Вселенной. Холизм нашел свое выражение также в общей теории систем Людвига фон Берталанфи (von Bertalanffy, 1969). Общая теория систем, впоследствии дополненная и расширенная Ласло (Laszlo, 1972), рассматривает все существующее в природе (в том числе и поведение человека) как взаимосвязанное. Ничто не может быть понято как нечто изолированное, а должно рассматриваться как часть системы. Влияние холизма и общей теории систем можно заметить во многих дисциплинах, включая психологию. К сожалению, психологические дериваты не признают своей исторической взаимосвязи с холизмом и общей теорией систем. Даже теория поля Левина (Lewin, 1951) кажется уже забытой. В теории поля, так же как и в построениях символического интеракционизма, утверждалась первичность отношений, а не отдельных личностей, а Я рассматривалось как составная часть еще большей общности. И универсальное измерение, которое является ключевым понятием общей теории систем, и холизм получили впоследствии свое развитие в работах нобелевского лауреата Дэвида Бома (см.: Wilber, 1982) и нейропсихолога Карла Прибрама (Pribram, in press). В своей общей теории поля Бом утверждает, что организация мира может быть голографической, а то, что мы обычно воспринимаем как реальность, есть лишь эксплицитный, или открытый, порядок вещей. Бом утверждает также, что существует скрытый, свернутый порядок, который определяет видимую реальность, подобно тому как ДНК в ядрах клеток определяет потенциальную жизнь и направляет природу на раскрытие этих задатков. В соответствии с холономическим подходом Прибрама Я «завернуто» в целое, и каждая часть целого вносит свой вклад в индивидуальное Я. В то же время индивидуальное Я вносит свой вклад в целое и содержит нечто из этого целого. Таким образом, каждый индивид и каждая культура включены в имплицитный, неявный порядок. Скрытая Вселенная раскрывается в спирали времени в ходе социальноэкономических, политических и культурно-материальных изменений. Индивидуальные и культурные различия обнаруживают себя в качестве отдельных аспектов развернутой реальности. «Тело человека и его совершенный мозг являются мозаикой, сложенной из тех же самых элементарных частей, из которых состоят темные туманности, дрейфующие в межзвездном пространстве». Линкольн Барнетт Еще одним научным достижением, значительно повлиявшим на теоретические представления о Я, является исследование Ильи Пригожина в области неравновесной физики. За это исследование он получил Нобелевскую премию в 1977 году. Детальное обсуждение данной работы здесь невозможно, но заинтересованных читателей мы отсылаем сначала к книге Фергюсона (Ferguson, 1980), а затем к книге «Порядок из хаоса» (Prigogine, Stengers, 1984). По сути, в теории неравновесных систем утверждается, что Я приобретает свою упорядоченность не потому, что является закрытой, отдельной и полностью интегрированной системой, но скорее потому, что является открытой системой, постоянно обменивающейся энергией со своей средой. ПЕРСПЕКТИВЫ ПСИХОЛОГИИ Монокультурная ориентация и центрация психологов на автономном индивиде стали предметом оживленного обсуждения на страницах журнала «American Psychologists», официального органа Американской Психологической Ассоциации (Albee, 1982,1986; Bandura, 1982; Corlett, 1988; Cushman, 1990; Dansereau, 1989; Gibbs, Shnell, 1985; Ho, 1985; Hogan, 1975; Perloff, 1987; Prilleltensky, 1989; Sampson, 1985,1989a; Sarason, 1981; Spence, 1985; Waterman, 1981). Эта дискуссия выявила возрастающее осознание ведущими психологами того факта, что существуют и иные, отличные от устоявшихся, психологические реалии. ТРАНСКУЛЬТУРНЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ Кампания, направленная против этноцентрического, западного видения Я, затронула также многие другие разделы социальных наук. В ходе этой кампании были представлены альтернативные представления о Я, являющемся неотъемлемой частью общества, культуры и времени. Речь идет не просто о множестве социальных ролей Я, отмеченном еще Джеймсом и многими последующими авторами, а об элементах, конституирующих Я. Культурная и психологическая антропология (Hallowell, 1976), транскультурная психиатрия (Kleiman, 1980), кросс-культурная (Bond, 1988) и этническая психология (Diaz-Guerrero, 1977; Heelas, Lock, 1981) располагают огромным количеством данных, противоречащих монокультурному и индивидоцентрическому подходу к Я. Антропологи провели четкую грань между универсалистским и культурно-релятивистским представлениями о Я для того, чтобы прояснить существующее многообразие его пониманий. Универсалисты утверждают, что базовые психологические процессы одинаковы для всех людей. Например, поощрение имеет одинаковый стимулирующий эффект для любого человека, а шизофрения обнаруживается во всех культурах. Лозунг универсалистов — «Внешне разные, но на самом деле одинаковые». Эквивалентность и гомогенность доминируют над разнообразием. Интригующий универсалистский тезис, сформулированный Малпассом, состоит в том, «что люди из западных стран адекватно представляют всю человеческую популяцию» (Malpass, 1988, р. 29). Согласно Малпассу, положение о том, что существуют «какие-либо свидетельства о реальных различиях между когнитивными и другими психологическими процессами в различных культурах, является спорным» (там же, р. 31). Культурные релятивисты, напротив, убеждены, что эти различия совершенно очевидны. По их мнению, влияние культуры на психику людей слишком велико, чтобы реализовались принципы универсалистов и их девиз — «Различные, но равные». Представители крайних форм культурного релятивизма утверждают: то, что присуще одной культуре, не свойственно никакой другой. Однако Триандис (Triandis, 1988) полагает, что лучше рассматривать психологические характеристики как имеющие относительную универсальную валидность. Принцип подкрепления будет иметь, таким образом, высокую универсальную валидность, в то время как принцип Я как самодостаточной единицы — низкую. Поэтому, «хотя во всех культурах индивид так или иначе рассматривается в качестве практического деятеля, большинство деятелей не придерживаются индивидуалистических представлений о человеке» (Miller, 1988, р. 275). В этнической психологии «зачастую оперируют весьма отличными и при этом более социально ориентированными представлениями о том, что конституирует человека» (Jahoda, 1988, p. 91). Другие люди и общество в целом важны не только потому, что они упрочивают Я-концепцию или же образуют контекст, в котором разыгрываются социальные роли (как это подчеркивали символические интеракционисты и социальные конструктивисты), но также потому, что они являются интегральными компонентами Я. "Я" В НЕЗАПАДНЫХ КУЛЬТУРАХ Основная единица незападной культуры — «биполярное отношение Я-другой, рождающееся из социальных процессов или процессов взаимоучастия» (см.: Gibbs, Schnell, 1985, p. 1074). Шведер и Боурн (Shweder, Bourne, 1989) описали такое биполярное Я как социоцентрически-органическое в отличие от эгоцентрически-конвенционального Я западной культуры. «Будучи связанными во взаимозависимой системе органической культуры, ее члены проявляют активный интерес к жизни друг друга, влияют на жизнь других и подвергаются влияниям с их стороны» (Shweder, Bourne, 1989, p. 132). «Я рассматривается при этом как исходно социальное и если не определяемое контекстуальными влияниями, то по крайней мере проницаемое для них» (Miller, 1988, p. 273). Я в незападных культурах определялось и в терминах границы между Я и не-Я, и в терминах локализации власти и контроля (Heelas, Lock, 1981). Таким образом, для выявления незападной установки по отношению к Я использовались такие термины, как «контроль поля» или «децентрализованная неравновесная структура» (Sampson, 1985). Существует «большое многообразие в том, как трактуется понятие Я» (Tedeshi,1988, р. 19) в незападных культурах. Упорядочить это многообразие помогает параметр индивидуализм-коллективизм, который выделяется многими теоретиками в качестве наиболее важного и значимого измерения культурных различий; в коллективистических культурах, по сравнению с индивидуалистическими, «принадлежность к группе является более важным фактором для формирования Я-концепции» (Gudykunst, 1988, р. 169). Каждая из культур, перечисленных ниже в алфавитном порядке, «представляет Я скорее как образуемое социальным контекстом, а не индивидуализированным психологическим ядром» (Miller,1988, р. 273): африканская (Akbar, 1984; Asante, 1983; Baldwin, 1986; Holdstock, 1987); балинезийская (Geertz, 1974); гахуку-гама, Новая Гвинея (Sweder, Bourne, 1989); запотек, Мексика (Shweder, Bourne, 1989); индийская (Bharati, 1985; Miller, 1988; Shweder, Bourne, 1989; Sinha, 1984); исламская (Harre, 1981); китайская (Но, 1985; Hsu, 1985; Tuan, 1982; Weiming, 1985;Yang, 1988); лохорунг, восточный Непал (Hardman, 1981); маори (Harre, 1981; Smith, 1981); марокканская (Geertz, 1974); оджибва, Северная Америка (Hallowell, 1976); чейенская (Miller, 1988); чевонская, Малайзия (Howell,1981); эскимосская (Harre, 1981); яванская (Geertz, 1974); японская (Azuma, 1984a,b; De Vos, 1985; Doi in Johnson, 1985; Kimura, 1971; Kojima, 1984). Даже если отказаться от универсалистского подхода, следует выявить общий фактор, лежащий в основе подхода к Я в большинстве культур мира. Таким общим фактором представляется социоцентрическое, или включенное Я, а не ограниченное, или деятельное Я. Тем не менее на Западе в исследованиях Я были установлены собственные стандарты, которым приписывали роль универсальных критериев (подобно тому, как это произошло и во многих других сферах). Более того, существует большое разнообразие мнений и в тех культурах, которые придерживаются социоцентрической концепции Я. Очевидно, что перечисленные выше культуры имеют широкую географию распространения и что даже внутри одной географической зоны могут наблюдаться культурные различия. Также следует сказать, что при определении Я должны быть приняты во внимание такие переменные, как модернизация (Triandis, 1988), иерархизированная групповая принадлежность (например, касты и социальные классы) (Gudykunst, 1988) и доминирование маскулинного аспекта в культуре (Hofstede, 1980). Во многих культурах, таких, как африканские и культура маори, подвижность границы между Я и «другим» характеризует не только индивида, семью или общество, но также физическую и метафизическую реальности. В других культурах, например в Индии, эта подвижность имеет отношение к миру людей, но изначально она относилась к взаимоотношениям индивида с метафизической реальностью. В то время как индуизм трактует устойчивость Я как иллюзию, китайское конфуцианство помещает человека и, следовательно, его Я в центр сообщества других. Инуитская культура обнаруживает сходство с индуистской в том, что значимость индивида как такового нивелируется, но в то же время, как и в конфуцианстве, подчеркивается роль индивида как части сообщества (De Vos, Marsella, Hsu, 1985; Shweder, Bourne, 1989). Понятие Я со времен Джеймса прошло длинный путь развития. Однако, если мы собираемся строить понятие Я на основе предвосхищений Джеймса, мы должны принять во внимание и незападные подходы к Я, хотя они и не прописаны в принятых на Западе формализованных контекстах. Пуанкаре (см.: Jahoda, 1988) указывает на важность астрономии и геологии в углублении нашего понимания физического мира. Он пишет: «Совершая длительные и далекие путешествия во времени и пространстве, мы переворачиваем наши привычные представления о мире, и эта ломка представлений очищает наш взгляд на мир, позволяя нам лучше понять малейшие изменения вокруг нас, в том маленьком уголке мироздания, где мы живем. Мы лучше узнаем этот уголок благодаря путешествиям в далекие страны, с которыми мы никак и ничем не связаны» (р. 95). ЗАКЛЮЧЕНИЕ Поскольку мы приближаемся к концу столетия и готовимся вступить в новую эру, необходимо прояснить ряд имплицитных положений, определяющих психологию как научную дисциплину. Одно из таких имплицитных положений — убежденность в том, что индивид является центральной единицей общества, представляя собой самодостаточную автономную сущность. Человекоцентрированная теория с момента своего создания базируется на этом основополагающем допущении. Действительно, уникальность человекоцентрированного подхода заключается в акцентировании им субъективной природы индивидуального опыта, самоактуализации и способности людей к самоуправлению. Представление о способности человека реализовать свои возможности, о его умении самому определять направление процесса самоактуализации — наиболее важные аспекты данной теории. Даже в социальных вариантах этой теории каждый индивид остается тем центром, посредством которого предполагается достижение социальных перемен. Однако развитие глобально взаимосвязанной мировой системы в эпоху постмодернизма требует существенного пересмотра способа теоретического осмысления Я. Господствующее здесь понятие Я определяет его как монокультурное, монотеистическое, аналитическое, рациональное, индивидуалистическое, индивидоцентрированное, эгоцентрированное Я, а также как централизованная равновесная структура, буржуазная и пустая. Критика индивидоцентрированной модели Я ведется с разных позиций. Среди них — феминистские и постфеминистские воззрения; критическая теория; деконструктивизм; социальный интеракционизм; достижения в естественных науках в рамках холизма, теории поля, общая теория систем и единая теория поля; достижения в социологии, а также социальной, кросс-культурной и даже традиционной психологии; культурная и психологическая антропология; транскультурная психиатрия; разного рода варианты этнопсихологии. Альтернативная модель изменяет понятие Я как обособленной, ограниченной и противопоставленной миру данности. Предполагается, что энергия и способность к контролю концентрируются по большей части не внутри Я, а в поле сил, в котором существует индивид. Это «новое» понятие Я определяется так же, как социоцентрическое и органическое, биполярное, общественное, открытое, объединенное, политеистическое, плюралистическое, холистическое и диалогическое Я, а также как децентрализованная неравновесная структура. Главная задача, с которой столкнулось человечество, — это создание нового понятия Я, лучше приспособленного (нежели модель, предлагаемая современной психологией) к тому, чтобы справляться с проблемами глобального общества эпохи постмодернизма. Вопрос о том, сможет ли человекоцентрированная теория справиться с пересмотром своего индивидоцентрического подхода к Я, остается пока открытым. Литература Akbar, N. (1984), 'Africentric social sciences for human liberation', Journal of Black Studies, 14, 395-414. Albee, G.W. (1982), 'Preventing psychopathology and promoting human potential', American Psychologist, 37, 1043-50. Albee, G.W. (1986), 'Toward a just society: lessons from observations on the primary prevention of psychopathology', American Psychologist, 41, 891-98. Allport, G.W. ( 1 937), Personality: a psychological interpretation. New York: Holt. Asante, M.K. (1983), 'The ideological significance of Afrocentricity in inter-cultural communication'Journal of Black Studies, 14, 3-19. Azuma,H. (1984a), 'Secondary control as a heterogeneous category', American Psychologist, 39, 970-71. Azuma, H. (1984b), 'Psychology in anon-Western country', International Journal of Psychology, 19, 45-55. Bakan, D. (1966), The Duality of Human Existence. Chicago: Rand McNally. Baldwin, J.A. (1986), 'African (Black) psychology: issues and synthesis', Journal of Black Studies, 16, 235-49. Bandura, A. (1982), 'Self-efficacy mechanism in human agency', American Psychologist, 37, 122-47. Bentov, I. (1977), Stalking the Wild Pendulum. New York: Dutton. Bharati, A. (1985), "The self in Hindu thought and action', in AJ. Marsella, G. De Vos, and F. L. K. Hsu (eds.), Culture and Self: Asian and Western perspectives (pp. 185-230). London: Tavistock. Bond, M.H. (ed.), (1988), The Cross-Cultural Challenge to Social Psychology. London: Sage. Cantor, N. (1990), 'From thought to behavior: "Having" and "doing" in the study of personality and cognition', American Psychologist, 45, 735-50. Corlett,J.A. (1988), 'Perloff, utilitarianism, and existentialism: problems with self-interest and personal responsibility', American Psychologist, 43, 481-83. Cushman, P. (1990), 'Why the self is empty: toward a historically situated psychology', American Psychologist, 45, 599-611. Dansereau, F. (1989), 'A multiple level of analysis perspective on the debate about individualism', American Psychologist, 44, 959-60. Devos, G. (1985), 'Dimensions of the self in Japanese culture', in A.J. Marsella, G. De Vos, and F.L.K. Hsu (eds.), Culture and Self: Asian and Western perspectives (pp. 141-84). London: Tavistock. De Vos, G., Marsella, A. J., and Hsu, F.L.K. (1985), 'Introduction: approaches to culture and self, in G. DeVos, A.J. Marsella, and F.L.K. Hsu (eds.), Culture and Self: Asian and Western perspectives (pp. 2-23). London: Tavistock. Diaz-Guerrero, R. (1977), 'A Mexican psychology', American Psychologist, 32, 934-44. Dokecki, P.R. (1990), 'On knowing the person as agent in caring relations', Person-Centered Review, 5, 155-69. Epstein, S. (1973), 'The self-concept revisited: or a theory of a theory', American Psychologist, 28, 404-16. Ferguson, M. (1980), The Aquarian Conspiracy. Los Angeles: J.P. Tarcher. Geertz, C. (1974), '"From the nature's point of view": on the nature of anthropological understanding', in K. Basso and H. Selby (eds.), Meaning in Anthropology (pp. 221-37). Albuquerque: University of New Mexico Press. Gergen, K.J. (1989), 'Warranting voice and the elaboration', in J. Shotter and K.J. Gergen (eds.), Texts of Identity (pp. 70-81). London: Sage. Gibbs,J.C, and Schnell, S.V. (1985). 'Moral development "versus" socialization', American Psychologist, 40, 1071-80. Gordon, C. (1968), 'Self-conceptions: configurations of content', in C. Gordon and K.J. Gergen (eds.), The Self in Social Interaction (pp. 115-36). New York: Wiley and Sons. Gordon, G, and Gergen, K.J. (1968), 'The nature and dimensions of self: introduction', in C. Gordon and K.J. Gergen (eds.), The Self in Social Interaction (pp. 33-39). New York: Wiley. Gudykunst, W.B. (1988), 'Culture and intergroup processes', in M.H. Bond (ed.), The CrossCultural Challenge to Social Psychology (pp. 165-81). London: Sage. Hallowell, A.I. (1976), Contributions to Anthropology: selected papers of A.I. Hallowell. Chicago: University of Chicago Press. Hardman, C. (1981), 'The psychology of conformity and self-expression among the Lohorung Rai of East Nepal', in P. Heelas and A. Lock (eds.), Indigenous Psychologies: the anthropology of the self (pp. 161-80). London: Academic Press. Harre, R. (1981), 'Psychological variety', in P. Heelas and A. Lock (eds.), Indigenous Psychologies: the anthropology of the self (pp. 79-103). London: Academic Press. Harre, R. (1989), 'Language games and texts of identity', in J. Shotter and K.J. Gergen (eds.), Text of Identity (pp. 20-35). London: Sage. Heelas, P., and Lock, A. (eds.) (1981), Indigenous Psychologies: the anthropology of the self. London: Academic Press. Hermans, H.J.M., Kempen, H.J.G., and Van Loon, RJ.P. (in press), 'The dialogical self: beyond individualism and rationalism', American Psychologist. Ho, D.Y.F. (1985), 'Cultural values and professional issues in clinical psychology: implications from the Hong Kong experience', American Psychologist, 40, 1212-18. Hofstede, G. (1980), Cultures Consequences: international differences in work-related values. Beverly Hills: Sage. Hogan, R. (1975), 'Theoretical egocentrism and the problem of compliance', American Psychologist, 30, 533-40. Holdstock, T.L. (1987), Education for a New Nation. Johannesburg: Africa Transpersonal Association. Holdstock, T.L. (1990a), 'Can client-centered therapy transcend its monocultural roots?', in G. Lietaer, J. Rombauts, and R. van Balen (eds.), Client-Centered and Experiential Psychotherapy in the Nineties (pp. 109-21). Leuven: Leuven University Press. Holdstock, T.L. (1990b, August), 'The self-concept since James: from "I" and "Me" towards "We".' Paper presented at the 1990 Principles Congress, Amsterdam. Holdstock, T.L. (1990c). 'Violence in schools: discipline', in B. McKendrick and W. Hoffmann (eds.), People and Violence in South Africa (pp. 341-72). Cape Town: Oxford University Press. Holdstock, T.L. (1991), 'Bodily awareness: a neglected dimension in Western education', in E. H. Katzenellenbogen and J.R. Potgieter (eds.), Sociological Perspectives of Human Movement Activity (pp. 44-52). Stellenbosch: Stellenbosch University Press. Howell, S. (1981), 'Rules not words', in P. Heelas and A. Lock (eds.), Indigenous Psychologies: the anthropology of the self (pp. 133-43). London: Academic Press. Hsu, F.L.K. (1985), 'The self in cross-cultural perspective', in A.J. Marsella, G. De Vos, and F.L.K. Hsu (eds.), Culture and Self: Asian and Western perspectives (pp. 24-55). London: Tavistock. Jahoda, G. (1988), 'J'accuse', in M.H. Bond (ed.), The Cross-Cultural Challenge to Social Psychology (pp. 86-95). London: Sage. James, W. (1890/1950), Principles of Psychology. Cambridge, Ma: Harvard University Press. James, W. (1892), Psychology: briefer course. London: Macmillan. Johnson, F. (1985), 'The Western concept of self, in A.J. Marsella, G. De Vos, and F.L.K. Hsu (eds.), Culture and Self-Asian and Western perspectives (pp. 91—138). London: Tavistock. Josselson, R. (1987), Finding Herself: pathways to identity development in women. London: Jossey-Bass. Josselson, R. (1990, September), 'Identity and relatedness in the life cycle.' Paper presented at the symposium on Identity and Development, Amsterdam. Kelly, G. (1955), The Psychology of Personal Constructs. New York: Norton. Kimura, B. (1971), 'Mitmenschlichkeit in der psychiatrie', Zeitschrift fur Klinische Psychologie und Psychotherapie, 19, 3-13. Kleinman, A. (1980), Patients and Healers in the Context of Culture. Berkeley: University of California Press. Kojima, H. (1984), A significant stride toward the comparative study of control', American Psychologist, 39, 972-73. Laszlo, E. (1972), The Systems View of the World: the natural philosophy of the new developments in the sciences. New York: Braziller. Lewin, K. (1951), Field Theory in Social Science. Chicago: University of Chicago Press. Macintyre, A. (1988), Whose Justice? Which Rationality? Notre Dame: University of Notre Dame Press. Malpass, R.S. (1988), 'Whynot cross-cultural psychology? A characterization of some mainstream views', in M.H. Bond (ed.), The Cross-Cultural Challenge to Social Psychology (pp. 29-35). London: Sage. Markus, H., and Wurf, E . ( l 987), 'The dynamic self-concept: a social psychological perspective', Annual Review of Psychology, 38, 299-337. Mead, G. H. (1968), 'The genesis of the self, in C. Gordon and K.J. Gergen (eds.), The Self in Social Interaction (pp. 51-59). New York: Wiley. Miller,J.G. (1988), 'Bridging the content-structure dichotomy: culture and the self, in M.H. Bond (ed.), The Cross-Cultural Challenge to Social Psychology (pp. 266-81). London: Sage. Perloff, R. (1987), 'Self-interest and personal responsibility redux', American Psychologist, 42, 3-11. Pribram, K. (In press), Brain and Perception: holonomy and structure in figural processing. Prigogine, I., and Stengers, I. (1984), Order out of Chaos: man's new dialogue with nature. Boulder, Co: Shambhala. Prilleltensky I. (1989), 'Psychology and the status quo', American Psychologist, 44, 795-802. Rogers, C.R. (1959), A theory of therapy, personality and interpersonal relationships as developed in the client-centered framework', in S. Koch (ed.), Psychology: a study of science, Vol. 3, Formulations of the person and the social context (pp. 184-256). New York: McGraw-Hill. Rogers, C.R. (1977), Carl Rogers on Personal Power: inner strength and its revolutionary impact. New York: Delacorte Press. Rotter, J.B. (1954), Social Learning and Clinical Psychology. Engle-wood Cliffs, NJ: PrenticeHall. Sampson, E.E. (1985), 'The decentralization of identity: toward a revised concept of personal and social order', American Psychologist, 40, 1203-11. Sampson, E.E. (1988), 'The debate on individualism: indigenous psychologies of the individual and their role in personal and societal functioning', American Psychologist, 43, 15-22. Sampson, E.E. (1989a), 'The challenge of social change for psychology: globalization and psychology's theory of the person', American Psychologist, 44, 914-21. Sampson, E.E. (1989b), 'The deconstruction of the self, in J. Shotter and K.J. Gergen (eds.), Texts of Identity (pp. 1-19). London: Sage. Sarason, S.B. (1981), 'An asocial psychology and a misdirected clinical psychology', American Psychologist, 36, 827-36. Schwartz, B. (1986), The Battle for Human Nature. Science, morality and modern life. New York: Norton. Schweder, R.A., and Bourne, E.J. (1989), 'Does the concept of the person vary cross-culturally?' in A.J. Marsella and G. M. White (eds.), Cultural Conceptions of Mental Health and Therapy (pp. 97-137). London: D. Reidel. Sinha,J.B.P. (1984), 'Towards partnership for relevant research in the third world', International journal of Psychology, 19, 169-77. Slugoski, B.R., and Ginsburg G.P. (1989), 'Ego identity and explanatory speech', in J. Shotter and K.J. Gergen (eds.), Texts of Identity (pp. 36-55). London: Sage. Smith,J. (1981), 'Self and experience in Maori culture', in P. Heelas and A. Lock (eds.), Indigenous Psychologies: the anthropology of the self (pp. 145-59). London: Academic Press. Smuts, J.C. (1926), Holism and Evolution. London: Macmillan. Spence,J.T. (1985), Achievement American style: the rewards and costs of individualism', American Psychologist, 40, 1285-95. Tedeschi,J. T. (1988), 'How does one describe a platypus? An outsider's questions for crosscultural psychology', in M. H. Bond (ed.), The Cross-Cultural Challenge to Social Psychology (pp. 14-28). London: Sage. Triandis, H.C. (1988), 'Cross-cultural contributions to theory in social psychology', in M.H. Bond (ed.), The Cross-Cultural Challenge to Social Psychology (pp. 122-40). London: Sage. Tuan, Yiju (1982), Segmented Words and Self. Minneapolis: University of Minnesota Press. Van der Veer, K (1985), 'Similarities between the theories of G.H. Mead and L.S. Vygotskij: an explanation?' in S. Bern, H. van Rappard, and W. van Hoorn (eds.), Studies in the History of Psychology and Social Sciences, Vol. 3. Leiden: Psychologisch Instituut. Von Bertalanffy, L. (1969), General Systems Theory: foundations, development, applications. New York: Braziller. Waterman, A.S. (1981), 'Individualism and interdependence', American Psychologist, 36, 76273. Wei-Ming, T. (1985), 'Selfhood and otherness in Confucian thought', in A.J. Marsella, G. DeVos, and EL.K. Hsu (eds.), Culture and Self: Asian and Western perspectives (pp. 231-51). London: Tavistock. Wexler, D.A. (1974), A cognitive theory of experiencing, self-actualization, and therapeutic process', in D.A, Wexler and L.N. Rice (eds.), Innovations in Client-Centered Therapy (pp. 49-116). New York: Wiley. Wilber, K. (ed.) (1982), The Holographic Paradigm and other Paradoxes: exploring the leading edge of science. London: Shambala. Wilber, K. (ed.) (1984), Quantum Questions: mystical writings of the world's great physicists. London: Shambala. Yang, K.S. (1988), 'Will societal modernization eventually eliminate cross-cultural psychological differences?' in M.H. Bond (ed.), The Cross-Cultural Challenge to Social Psychology (pp. 6785). London: Sage. Young, L.B. (1986), The Unfinished Universe. New York: Simon and Schuster. ОТ РОДЖЕРСА К ГЛЕЙКУ И ОТ ГЛЕЙКА К РОДЖЕРСУ* Рут Сэнфорд ТЕОРИЯ ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННОГО ПОДХОДА И ТЕОРИЯ ХАОСА Эта глава содержит размышления о параллелях, которые можно провести между человекоцентрированным подходом и теорией хаоса. Важной вехой в развитии теории хаоса стала публикация в 1987 году книги Джеймса Глейка «Хаос: создание новой науки». После почти двадцатилетнего изучения теории, лежащей в основе человекоцентрированного подхода, я вижу, что провозглашенный Карлом Роджерсом новый способ бытия и становления человека являются аналогом нового образа мышления, изложенного Глейком в его книге о хаосе. Приведу цитату из введения к книге Глейка: «Теория хаоса — это наука скорее о процессе, чем о состоянии, о становлении, нежели о существовании» (01еюк, 1987, р. 5). * Я благодарю Эда Бодфиша и Черил Десросиерс за помощь в переработке этой главы. Мой многолетний опыт практического применения человекоцентрированной теории в индивидуальной терапии, а также в интенсивных группах, тренинговых программах, университетских курсах и ежедневных контактах и взаимоотношениях с людьми ясно свидетельствует о том, что эта теория имеет прочную научную основу В центре моего внимания — Карл Роджерс, ученый, который по мере развития теории хаоса становится в авангарде этой новой науки. ПРОЦЕСС «Теория хаоса — это наука о процессе». Этот тезис — важнейшая отправная точка, поскольку мне кажется, что понятие «процесс» указывает на одну из параллелей между новой наукой и новым способом бытия, который развивался и практиковался Роджерсом. В его книге «Становление человека» (Rogers, 1961) есть глава «Процессуальная концепция психотерапии». В более поздних работах он говорит об эмпатии, или глубоком эмпатическом слушании, не как о состоянии, а как процессе, развивающемся плавно и динамично. Я отметила одну параллель между работой Роджерса и новой наукой, выраженную понятием «процесс». Теперь я расскажу о двух других аналогиях (не обязательно в хронологическом порядке). УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ Я уже упоминала о том, что общепринятое и научное значения термина «универсальность» не совпадают. Но поскольку я намереваюсь использовать этот термин, я попробую уточнить то содержание, которое в него вкладывают. Сам Роджерс выделял два значения этого термина. Одно из них раскрыто, в частности, в его известном высказывании: «Более личное есть более общее». Я обнаружила, что если говорю очень искренне, опираясь на свой собственный опыт, и говорю от всего сердца, то все, что бы я ни сказала, находит свой путь к сердцам многих людей, независимо от того, в какой стране они живут и к какому социальному слою принадлежат. На личном опыте я убедилась в том, что более личное — это и есть более общее. Пример, который сразу приходит в голову,— моя статья размером в одну страницу, первоначально опубликованная в еженедельной колонке, которую я вела в местной газете, в рубрике «Как я это вижу». Статья называлась «Любить с открытым сердцем». Это была квинтэссенция более чем тридцатилетнего периода моей жизни. Тогда я позвонила своему другу и сказала: «Моя жизнь оказалась настолько сложной, что превратилась в запутанный клубок. Если бы я могла найти хоть один конец нитки, то, вероятно, распутала бы пряжу, но я никак не могу найти этот конец». Мой муж болел. Дочь была еще очень маленькой. Моя мать и свекровь приходили к нам помогать по хозяйству, и я старалась быть хорошей женой, хорошей матерью, хорошей невесткой, хорошей дочерью, но со временем поняла, что брала на себя ответственность за всех членов семьи, теряя при этом саму себя. Я просто медленно умирала. Этот мой очень хороший друг помог мне понять, что у других членов семьи есть свои собственные силы, что если бы я позволила им воспользоваться заложенным в них потенциалом, то они стали бы сильнее, и что я не несу ответственность за каждого. Я осознала это после недели очень интенсивной внутренней работы. Однажды, словно пробудившись от дремоты, я очень явственно услышала следующее: «Ты защищаешь их. Что это значит? Это значит, что я защищаю то, чем обладаю». Я была шокирована. Я убеждена, что изменения, которые тогда со мной произошли, оказали серьезное влияние на будущее моей семьи. В статье «Любить с открытым сердцем» я использовала метафору бабочки, высвобождающейся из кокона: человек, который хотел помочь бабочке высвободиться из кокона, раскрыл его; бабочка явилась на свет, но у нее были такие слабые крылья, что она не смогла летать. Я заметила, что везде, куда бы я ни поехала — в Южную Африку, Советский Союз, Мексику — всегда находился кто-то, кто говорил: «О! Так это вы написали статью "Любить с открытым сердцем". Она у меня всегда на письменном столе. Она мне о многом говорит». Итак, утверждение о том, что более личное — это более общее, имеет для меня совершенно реальное значение, свидетельствующее об универсальности человеческого опыта. В Южной Африке, Англии, Франции, Мексике я общалась с различными группами людей, и почти каждый раз получала подтверждение справедливости данного положения. В книге «Способ бытия» (Rogers, 1980) Роджерс написал, что одним из базисных моментов его теории является тенденция к самоактуализации, которая присуща всем живым существам, включая человека. Универсальная основа этой тенденции, проявляющаяся в самых разных формах жизни и простирающаяся на всю Вселенную, была названа им «формирующей тенденцией». Вот что Роджерс написал о ней в книге «Способ бытия»: «Мы сталкиваемся с тенденцией, которая пронизывает всю органическую жизнь — тенденцией организма становиться настолько сложным (организованным), насколько позволяют его способности. Более того, я полагаю, что мы имеем дело с мощной творческой тенденцией, которая сформировала нашу Вселенную — от самой маленькой снежинки до самой большой галактики, от непритязательной амебы до наиболее чувствительного и одаренного из людей. И, возможно, мы прикасаемся здесь к самой сути нашей способности превосходить самих себя, создавать новые и более одухотворенные направления в развитии человечества. Эта мысль является для меня философской основой человекоцентрированного подхода» (там же, р. 134). В своей книге «Клиентоцентрированная терапия» (Rogers, 1951) Роджерс упоминал тенденцию к самоактуализации, хотя в то время он еще не использовал этого термина. Термин возник в связи с отказом Роджерса от использования понятий, типичных для терапии того времени (регрессивная тенденция, инстинкт смерти, разрушительные силы, закрытые системы классической науки и терапевтической практики). ОТ ЗАКРЫТЫХ СИСТЕМ К СИСТЕМАМ ОТКРЫТЫМ Важно отметить, что Роджерс подвергал сомнению уже установившиеся и ставшие классическими формы психотерапии, получившие широкое распространение и повсеместное признание психоаналитический и поведенческий подходы. Когда он возложил свои надежды на открытые системы и тенденцию к самоактуализации, искренне полагая, что они обнаруживают себя в каждом индивиде, то сам уже больше не мог существовать в рамках закрытой системы. Он делал то же самое, что сделали ученые «новой волны», отвергнувшие классическую науку, построенную на предсказуемых структурах. Роджерс основывал свой подход к терапии на своем собственном опыте. «Мои последние размышления,— писал он 1951 году, — все больше и больше убеждают меня в том, что каждый индивид — это организм, имеющий вполне определенную потребность в структурировании и почти неограниченный потенциал, если, конечно, окружающая среда дает ему возможность осознать свои потребности и источники позитивного самовыражения» (Rogers, 1951, р. 167). Из этого высказывания становится понятным, что Роджерс по-новому — иначе, нежели это делалось ранее, — определяет роль психотерапевта. На том этапе он определил тенденцию к самоактуализации в каком-то смысле как рабочую гипотезу. Позднее в книге «Способы бытия» Роджерс писал: «Тенденция к самоактуализации — это особенность органической жизни, примером которой является человеческий организм. Индивиды имеют огромные внутренние ресурсы для изменения своих Я-концепций, основных установок и самонаправленного поведения. Эти ресурсы могут быть высвобождены при создании определенного климата, обеспечиваемого известными фасилитирующими психологическими условиями» (Rogers, 1980, р. 115). Позже он определил эти условия так: 1) глубокое эмпатическое слушание; 2) безусловное положительное отношение к другому человеку, принятие этого человека и окружающей его реальности; 3) подлинность, или искренность, то есть умение не прятаться за профессиональной личиной, столом, белым халатом и т. п. В книге «О силе человека» Роджерс высказал еще более категоричное суждение о тенденции к самоактуализации. «Эта тенденция,— писал он,— может быть искажена, но она не может быть сломлена без уничтожения целостного организма» (Rogers, 1977, р. 8). Здесь уместно привести следующий эпизод из жизни Роджерса. Маленьким мальчиком он жил на ферме. Всю зиму его родители хранили в подвале картофель, и Карл заметил, что к весне многие картофелины, став иссохшими и сморщенными, выпустили маленькие нежные белые ростки, которые тянулись к единственному источнику света в темном подвале — к расположенному под потолком окну. Это впечатление Роджерс пронес через всю свою жизнь как яркий пример тенденции к самоактуализации. Эти хрупкие ростки не стали сильными растениями, которыми должны были стать. Они не смогли пустить корни и породить новые клубни картофеля, но реализовали максимум из того, что было возможно в имевшихся условиях — сделали слабую попытку выжить. Бельгийский ученый и философ Илья Пригожий (который получил Нобелевскую премию в области химии в тот же год, когда была издана книга «О силе человека», и на которого Роджерс часто ссылался) также писал об открытой системе. Он утверждал то же самое, что и Роджерс, но на другом языке. Профессионально занимаясь исследованиями в области статистической и химической физики, Пригожий, так же как и Роджерс, сумел подняться к более широким обобщениям. Он создал свою собственную терминологию, чтобы описать «спектр систем в самом широком диапазоне: от простых самоорганизующихся систем, вихревых образований, красного пятна Юпитера, затем более сложных диссипационных систем и, наконец, до чрезвычайно сложных, самоактуализирующихся и саморазвивающихся систем, таких, как мы сами, человеческие существа». Открытые системы — это системы, зависящие от взаимодействия с окружающей средой, внешним миром. Согласно теории открытых систем, организм, находясь в одном из двух состояний (порядка или хаоса), посредством случайного возмущения или колебания может оказаться в точке бифуркации (точке разветвления возможностей) и остановиться перед выбором двигаться от порядка к хаосу или от хаоса к порядку, либо оставаться в состоянии хаоса или порядка. Но, когда бурные волнения одолевают открытую систему самоорганизующегося организма, в нем происходят изменения. Такова концепция Пригожина. Мы видим, что Роджерс и Пригожий, используя разную терминологию, говорят об одном и том же — о том, что человеческий организм (индивид, по Роджерсу) есть открытая, самоорганизующаяся и самоактуализирующаяся система. Это означает, что жизнь индивида зависит от его взаимодействия с окружением, которое, пока организм жив, не может оставаться в равновесии, а находится в состоянии постоянного обмена энергией. Если принять понятие открытой системы, используемое и Роджерсом, и Пригожиным, то тогда организм выводится из состояния энтропии (или тенденции к смерти) посредством различных возмущений, позволяющих ему избавляться от избыточной энтропии1. Тенденция к самоактуализации производит постоянную работу внутри организма, продвигая его к другой форме или другому уровню организации. 1 Davies, Paul, in The New Physics (p. 5), Cambridge: Cambridge University Press, 1989. Роджерс называет это движением «к большей сложности» (Rogers, 1980, р. 133). Пригожий пишет об «увеличивающейся сложности» (Prigogine, 1984, р. 12). Пригожий полагает, но явно не утверждает, что эта тенденция существует в самоорганизующемся организме до тех пор, пока существует сам организм. Он только отмечает, что она существует. Роджерс же говорит об этой тенденции так: «Она устойчиво существует». Философы, теологи и логики могут рассматривать эту параллель с разных сторон, но я вижу ее следующим образом. Пригожий утверждает: если случается возмущение, то открытая система стремится понизить энтропию и двигаться в направлении большей сложности. Эта тенденция существует в организмах. И это действительно так. Роджерс полагает, что эта тенденция не только существует в человеческом организме, но и устойчиво противостоит деструктивным силам в его окружении; она может быть разрушена только с уничтожением самого организма. В последние годы своей жизни Роджерс верил в то, что эта тенденция к большей сложности не исключает перехода к другой форме существования организма. НЕОБРАТИМОСТЬ Другая точка пересечений представлений Роджерса и Пригожина — понятие «необратимость». Для Пригожина это понятие включено в концепцию времени. Как неспециалисту мне не следует даже пытаться углубляться в суть концепции времени, которая настолько сложна, что ее создание потребовало многолетних размышлений Альберта Эйнштейна. Глейк пишет: «Теория относительности устранила ньютоновскую иллюзию абсолютного пространства и времени; квантовая теория разрушила мечту Ньютона об управляемом процессе измерения; хаос устранил фантазию Лапласа о детерминированной предсказуемости» (Gleick, 1987, р. 6). Гераклит высказал идею (во многом сходную с представлениями даосизма) о том, что никто не может войти в одну и ту же реку дважды. При этом он полагал, что река постоянно меняется по мере того, как она течет, и хотя это та же самая река, но она никогда не тождественна самой себе в любые два последовательных момента времени. По мере того как я все больше и больше осознаю себя, свое тело и свои чувства, я понимаю, что я не та и никогда уже не смогу быть той, которой я была час назад. Взаимодействия во мне, взаимодействия с частью непосредственно окружающего меня мира и с людьми, с которыми я общалась, изменили меня. Тенденция к усложнению, существующая во всех открытых системах, непостоянна, но неуклонна в своем движении. Идея Роджерса о необратимости, как это следует из его различных высказываний и публикаций, может быть сформулирована следующим образом: человек, однажды вовлеченный в процесс изменения и роста и совершающий новые открытия, не может вернуться в прежнее состояние; в определенном смысле организм изменяется навсегда. Таким образом, необратимость внутренне присуща тенденции к самоактуализации. Рассмотрение тенденции к самоактуализации в более крупных системах приводит нас непосредственно к формирующей тенденции, действующей во Вселенной, что, в свою очередь, означает: мы не одиноки, и это имеет для меня огромное значение. Как человек я не одинока в своем стремлении к большей сложности. Значит, мы не одиноки в движении вперед, будь то движение из состояния порядка или из состояния хаоса. Мы можем двигаться от порядка к хаосу или от хаоса к порядку и даже не догадываться о том, чем вызван этот процесс. СЛУШАНИЕ Следующим общим моментом для Роджерса и Пригожина является, на мой взгляд, слушание, которое подводит нас к проблеме коммуникации. Пригожий говорил, что коммуникации внутри организма и между организмом и средой являются неотъемлемой частью жизни самого организма. В этом вопросе Роджерс намного опередил всех других исследователей. Первая глава его книги «Способ бытия» (Rogers, 1980) называется «Коммуникация», и первый аспект коммуникации, к которому он обращается в этой главе,— это слушание. Роджерс пишет об удовольствии, которое он испытывает, слушая и слыша человека: «Когда я слушаю какого-либо человека, я ощущаю с ним связь, и это обогащает мою жизнь. Именно слушая других людей, я узнал все, что знаю об индивидуальности, личности и о межличностных взаимоотношениях. Существует и иное, особенное удовлетворение, получаемое от подлинного слушания другого человека: оно подобно слушанию музыки сфер, потому что за любым непосредственным сообщением, идущим от человека, открывается Вселенная. В любом межличностном общении, свидетелем которого я был, были спрятаны, казалось, естественные психологические законы и элементы того же порядка, которые мы обнаруживаем в мироздании в целом» (Rogers, 1980, р. 8). Роджерс поставил вопрос, который возникал для него каждый раз во время индивидуальной и групповой психотерапевтической работы: «Могу ли я слышать звук, смысл и форму внутреннего мира этого человека? Могу ли я слышать это и одновременно оставаться с этим? Могу ли я оказаться в столь глубоком резонансе с тем, что говорит другой человек, чтобы ощутить смысл и того, что он говорит вслух, и того, что он еще боится выразить?» (Rogers, 1980, р. 8). Я полагаю, что пример подобного слушания сделает понятным смысл всего сказанного выше. Роджерс описал встречу с одним молодым человеком, пытавшимся объяснить причину, по которой он обратился за консультацией. Преследует ли молодой человек какую-то цель? Чего он хочет? О чем собирается спросить? Я не знаю, ответил молодой человек. На свете нет ничего, чего бы я хотел. Роджерс принял это утверждение без оговорок, они начали беседовать, и молодой человек, наконец, признался, что ему есть что сказать: «Я хочу жить. Действительно, я хочу продолжать жить». В этот момент Роджерс почувствовал, что у молодого человека, возможно, был период, когда он не хотел жить. Потом, в ходе дальнейшего разговора, молодой человек рассказал о своей недавней суицидальной попытке. Вот что такое глубокое слушание. Сам Роджерс в ходе этой беседы говорил мало, и у него было время, чтобы установить связь с другим человеком, войти с ним в резонанс, прислушаться к своим собственным ощущениям, возникшим в процессе общения, и стать открытым для другого человека, для себя и своего интуитивного знания. Слушание в этом случае было разновидностью резонанса. РЕЗОНАНС В ГРУППАХ И НАУЧНЫХ МОДЕЛЯХ Если обратиться к такому разделу физики, как динамика, то нелинейные колебания могут быть хорошим примером резонанса внутри групп и организаций. Фасилитаторы групп, работающие в рамках человекоцентрированной модели, часто наблюдают возникновение такого сильного резонанса внутри группы, что он становится непереносимым для одного или нескольких участников. В этот момент в группе кто-то может пошутить (и тем самым снять напряжение, ослабить силу резонанса), а кто-то — просто встать и уйти. Роджерс хорошо это осознавал: он говорил о мудрости группы, ее движении, доверии и тенденции к самоактуализации внутри нее, которые существовали даже тогда, когда группа оказывалась в состоянии полного хаоса. Нелинейные колебания показывают, что сила, создаваемая резонансом, может быть такой большой, что вводит систему в состояние нового резонанса или нового хаоса. Эти параллели между нелинейными колебаниями в физике и возникновением резонанса между участниками человекоцентрированной группы было бы чрезвычайно трудно обнаружить в закрытой системе или, другими словами, в замкнутой авторитарной группе. В основе открытой групповой системы лежит тенденция к самоактуализации индивидов. Что такое «параллель» в новой науке? Глейк начинает свою книгу о хаосе, цитируя двустишие Джона Апдайка: Для человека существует музыка Для природы существует шум В этих двух строках содержится ключ к пониманию взаимосвязи между практикой слушания Роджерса и новой наукой. Это осознание способности слышать прекрасные упорядоченные звуки музыки, сотворенной человеком. Я думаю, что это параллель с изначально хорошо структурированными, организованными системами психотерапии, от которых отталкивался Роджерс и которые также являлись плодом человеческого творчества и стихией взрывных, неожиданных, непреднамеренных звуков или шумов, препятствующих восприятию присущей структуре упорядоченной красоты. Для терапевта такими помехами могут быть неожиданные, иногда невразумительные попытки клиента выразить свои глубокие чувства. «СЛУШАЯ ШУМ»: РОДЖЕРС И НОВЫЕ УЧЕНЫЕ Рассмотрим историю становления новой науки, или нового способа мышления, в изложении Глейка. Это становление связано с различными научными дисциплинами. В этот процесс оказались вовлеченными прежде всего представители таких наук, как математика, физика, прикладная физика, химия, биология, астрономия, экономика, а представители таких пограничных или «не таких точных» наук, как социология, антропология, психология и т.д., остались в стороне. Насколько я понимаю, отношения между фундаментальными и прикладными науками образуют определенную иерархию. Двум представителям фундаментальной и прикладной науки трудно общаться друг с другом, так как создается впечатление, что один на целую голову выше другого и оба едва друг друга признают. К тому же использование термина «прикладная» перед названием научной дисциплины было своего рода «клеймом». В последние годы наметилась примечательная тенденция — медленное и неохотное осознание представителями фундаментальных научных дисциплин того факта, что ошибки, помехи или шумы, возникающие во время работы над их совершенными уравнениями, имеют, оказывается, важное значение. Ученые трудились над своими уравнениями, сидя за компьютерами, но через какое-то время все упорядоченные структуры начинали исчезать и возникало огромное количество явно не относящейся к делу информации. И все упорядоченные прогрессии вдруг внезапно «разваливались». Ученые предполагали, что произошел сбой в работе их компьютеров, что было неправильно составлено уравнение или произведено неверное вычисление. Они игнорировали сам факт превращения порядка в хаос, говоря: «Ну, это просто какая-то ошибка. Начнем все сначала». Они не слушали, о чем говорил им шум. Однако все чаще и чаще они стали задумываться и задавать вопрос: «Интересно, а есть ли смысл в этом шуме, стоит ли его слушать?» Как отмечает Глейк, таких ученых было немало. В качестве примера я упомяну только одного или двух из их числа. Может быть, они были не самыми выдающимися, но, бесспорно, смелыми, любопытными, обладающими широким взглядом на мир людьми, следующими не только своим уравнениям и техническим знаниям, но и своей интуиции. Они упорно размышляли над тем, что означали все эти непредсказуемые отклонения. Это было началом процесса прислушивания к тому, чему почти не придавалось значения в истории математики и классической науки. Подобно Леонардо да Винчи, стремившемуся создать летательные аппараты, эти ученые столкнулись сначала с непреодолимым барьером времени. Сколько времени потребовалось бы на то, чтобы произвести миллионы операций над всеми этими сложнейшими уравнениями? Потребовалась бы вся человеческая жизнь. Место, время и данные были неадекватны для решения задачи. Необходимо было совершить ряд новых открытий для того, чтобы идеи достаточно быстро приобрели осязаемую, видимую форму и были исследованы предсказуемость и случайность, порядок и хаос. Появление современных высокопроизводительных компьютеров открыло новые горизонты в науке — возникли почти безграничные возможности для исследования предсказуемости и случайности и их влияния на организмы и на саму Вселенную. Глейк описывает историю Мишеля Фейгенбаума, который, наряду с другими учеными, оказался первопроходцем в этих исследованиях. Он входил в группу ученых из ЛосАламоса и был известен как человек, решающий проблемы других людей. Он не спал ночами, пытаясь продлить тем самым свое рабочее время. Иногда ему казалось, что все усилия напрасны, но, размышляя, он интуитивно чувствовал, что находится рядом с чемто очень важным. Он не знал, с чем именно, но прислушивался к своей интуиции. Фейгенбаум открыл число, называемое теперь числом Фейгенбаума, которое универсально, то есть одинаково для всех кривых, имеющих единственное максимальное значение. Он изучал простые числовые функции, но был убежден, что его теория выражает естественный закон математических, физических, биологических систем, появляющийся в точке перехода между порядком и хаосом. Он сделал то, от чего сторонилось большинство математиков и физиков. И хотя его интуитивное знание не было подкреплено строгими доказательствами, он продолжал проявлять настойчивость. Он писал статьи и стремился их опубликовать даже тогда, когда не имел четких доказательств. Он продолжал настаивать, несмотря на повторяющиеся отказы издателей. Один из редакторов вернул рукопись, сказав, что она «неприемлема для читательской аудитории журнала». Много лет спустя этот редактор признал, что Фейгенбаум открыл новое направление в науке, но продолжал повторять: «Я был прав. Я поступил правильно, вернув эту рукопись, потому что она не соответствовала нашей аудитории» (Gleick, 1987, р. 181). В начале своей профессиональной деятельности Роджерс также оказался в подобной ситуации. Как психотерапевт он не был принят психиатрами; как психолог — коллегамипсихологами; он не разделял общепринятые в то время взгляды. Роджерс вошел в круг работников социальной психиатрии, приобрел видное положение в их рядах; затем, будучи признан Американской ассоциацией прикладной психологии, был приглашен на должность профессора на кафедру социологии и образования и, в конце концов, получил приглашение читать лекции на факультете психологии Рочестерского университета. К счастью, Фейгенбаум тоже был настойчив. В процессе становления новой науки была достигнута точка, в которой произошел настоящий взрыв в концепции «слушания шума». Ученые начали прислушиваться не только к шуму, но и к собственной интуиции. В 1979 году Фейгенбаум поехал на конференцию на остров Корсика, где он встретил Майкла Барнслея, английского математика, получившего образование в Оксфорде. «Именно там,— пишет Глейк,— Барнслей впервые узнал и об универсальности, и о периоде удвоения, и о бесконечных каскадах бифуркаций» в системе или организме (Gleick, 1987, р. 215). Барнслей начал интересоваться последовательностями Фейгенбаума, двух-, четырех-, восьми- и шестнадцатикратными циклами. «Появились ли они чудесным образом из математической пустоты, или же они являются тенью чего-то еще более глубокого? Интуиция Барнслея подсказывала ему, что они должны быть частью невероятного фрактального объекта, до сих пор скрытого от наблюдения» (Gleick, 1987, р. 215). Барнслей написал статью и отослал ее для публикации в Communications in Mathematical Physics. Редактор этого издания, Дэвид Рюль, понял, что Барнслей заново открыл «похороненную» часть работы, написанной 50 лет назад Гастоном Жюли, французским математиком. Это обстоятельство было очень важным. Он послал Барнслею сообщение: «Свяжитесь с Мандельбротом» (Gleick, 1987, р. 216). Мандельброт известен как «отец фракталов», открывший новым ученым новый визуальный мир. Во всем этом научном движении было много жизненной энергии. Ученые преодолевали разделявшие их прежде барьеры. Они становились частями открытых систем, спешили формулировать и обсудить свои идеи; и прежние преграды, состоявшие в том, что один ученый не обращался к другому и не сотрудничал с ним, ощущая себя на голову выше своего коллеги, оказались разрушенными. По поводу разрушения старых форм науки Глейк сказал следующее (и, я полагаю, это очень значимо для понимания работ Роджерса): «Классическая наука заканчивается там, где начинается хаос» (Gleick, 1987, р. 3). И снова здесь звучит открытость, прислушивание к своему опыту и движение к, возможно, очень пугающему — неизвестному. ФРАКТАЛЫ Фракталы становятся более понятными благодаря их изображению в книге «Красота фракталов», написанной Г. Пейтгеном и П. Рихтером (Peitgen, Richter, 1986). Иллюстрации к этой книге свидетельствуют о некоторых чудесах современной компьютерной техники, сделавших возможным исследование информации, содержащейся в шумах, открывших путь новому способу мышления, новому пути в науке. Мы можем рассмотреть во фракталах, ставших видимыми благодаря мощным компьютерам, нелинейные, иррегулярные, сложные и прекрасные структуры, резко контрастирующие с линейными, регулярными, простыми, симметричными формами классической механической ньютоновской науки. На самом деле все очень просто: эти цветные формы созданы путем присвоения определенного цвета каждому значению в уравнении, подвергшемся многократной итерации. На этом месте я хотела бы вернуться к вопросу об открытых системах и их психологической трактовке. ВОЗВРАЩЕНИЕ К ОТКРЫТЫМ СИСТЕМАМ: ПСИХОЛОГИЯ Организм может быть амебой, состоять из одной клетки; он может быть человеческим существом; колонией термитов; красным пятном Юпитера; человеческой организацией; семьей; он может быть первоначально разрозненной группой людей, находящихся в состоянии конфликта. Шаг за шагом я изложу наш опыт, полученный в ходе работы с такой группой. Описанные ниже формы наблюдаются в самых разных группах во всем мире, и каждый раз на каком-нибудь этапе процесса обнаруживается одна и та же последовательность изменений. Мы с Роджерсом работали в Мексике, Венгрии, Южной Африке, Советском Союзе, Англии, Кении, Австрии, Зимбабве, Ирландии, США с группами самой разной численности, включающими от 25 до 2000 человек, и во время работы мы учились все больше и больше доверять процессу, происходящему в интенсивных группах. Доверие процессу (то есть процессу, реализующему тенденцию к самоактуализации) — вот ключевое выражение, которое постоянно использовал Роджерс. Роджерс называл это «мудростью группы» (Rogers, 1980, р. 196). Он наблюдал аналогичный процесс, работая в Японии, Бразилии и других странах, что, по-видимому, свидетельствует о том, что такая организмическая мудрость явно присуща разным культурам. Сначала, стремясь к большей ясности, я отмечала этапы группового процесса и пыталась их пронумеровать, но постоянно сбивалась со счета. Я подумала: «Почему мне так сложно сосчитать эти этапы — иногда их шесть, иногда восемь, но никогда не получается дважды одно и то же число?» На этот вопрос я отвечала так: потому, что я стараюсь построить разделенную на части структуру для описания непрерывного процесса. Сейчас я чувствую, что готова еще раз попытаться взглянуть на групповой процесс, происходящий в открытой системе. Обычно группы формируются с ожиданием того, что они будут более или менее упорядоченно функционировать. Как только возникает общение, даже если оно происходит на случайном, поверхностном уровне, оно носит более или менее упорядоченный и условно-вежливый, но в силу своей человекоцентрированной природы нелинейный характер. В процесс общения вовлечено много переменных, поскольку каждый человек в группе, обладая определенной свободой, всегда может стать «возмутителем» спокойствия, источником волнения. Ни какое-либо правило, ни авторитетная фигура, ни некая готовая структура не могут навязать этому организму движение по одной линии. Действие одного человека вносит в эту открытую систему небольшое возмущение. Внутри организации возникает выбор между различными формами поведения — бифуркация как возможность новых выборов. Организация, таким образом, становится более сложной. Затем другие индивиды вносят свой вклад в групповой процесс, производя множество выплесков энергии в различных направлениях. Каждый человек находится в роли потенциального лидера. Это усиливает позицию индивида в группе, ведь каждый может стать лидером. Организм становится еще более сложным, в нем больше бифуркаций, больше различных измерений. Кажется, он собирается рассыпаться на части. Он оказывается в состоянии хаоса. Иногда Роджерс обозначал это состояние как хаос, когда сомневался, стоит ли 2-3-дневная работа в интенсивной группе всех тех мучительных усилий, которые потребовались от ее участников, но затем он всегда возвращался к оценке этих усилий с позиции будущего. Терпение — вот тот термин, который он использовал (особенно в Советском Союзе), терпение, позволяющее доверять процессу, доверять тенденции к самоактуализации, позволяющее переносить боль и беспорядок хаоса. В 1986 году, работая с московской группой, мы находились в состоянии подобного хаоса в течение всего дня. Участники группы упрашивали нас: «Сделайте что-нибудь с этим хаосом, иначе он никогда не прекратится! Для чего вы здесь? Вы ничего не делаете! Мы ничего таким образом не добьемся!» Ближе к концу этого дня мы попросили участников группы посидеть немного в тишине, прежде чем разойтись по домам. На следующий день они вернулись в группу с совсем другим ощущением того, зачем они здесь. Мы верили, что они сами найдут свой собственный путь и это даст им гораздо больше, нежели наши попытки проложить этот путь или хотя бы указать на него. Похожая ситуация повторялась много раз в различных группах. Возможно, наступит время, когда доверие процессу не сработает, но этого я еще не наблюдала. Если группа функционирует как открытая система, находящиеся в ней индивиды начинают осознавать не только свои внутренние связи, но и связи с другими членами группы. И то, и другое существенно для сплочения группы как общности. Процесс переходит в план человеческих действий, что определяется Пригожиным как необходимое условие для продолжения жизни организма. В ходе группового процесса, реализующегося в русле функциональной философии человекоцентрированного подхода, какой-нибудь член группы вновь поднимает вопрос о том, что такое общение. Он говорит: «Мы не слушаем друг друга. Я хочу слышать вас». Фактически единственным видом фасилитации, который мы с Роджерсом использовали в первые два дня работы с группой в Советском Союзе, была фраза: «Подождите минутку! Я не расслышал(а) то, что вы сказали, я действительно хочу вас услышать». Затем на короткое время воцарялась тишина и люди слушали друг друга. Потом кто-то в группе, вероятно, фасилитатор, а возможно, и один из участников, снова говорил: «Подождите минутку! Все происходит слишком быстро. Я хочу вас услышать», — и коммуникация восстанавливалась. Пригожин также говорил о том, что для существования и продолжения жизни организма необходимо общение. Когда люди действительно слушают друг друга, а кто-то начинает слушать осознанно и внимательно, группа приобретает еще одно качество, предполагающее новое ощущение уважения к другому человеку, и это качество является одним из трех базовых условий эффективной психотерапии Роджерса. Говоря более определенно, это означает слушание человека, уважение к его высказываниям независимо от совпадения или несовпадения точек зрения клиента и терапевта. Можно сказать так: «Твоя реальность отличается от моей, и она может мне не нравиться, но я принимаю твою реальность. Она так же бесспорна для тебя, как и моя — для меня, и, следовательно, я хочу дать тебе возможность высказаться. Я желаю тебя услышать». За этим следует усиливающееся чувство осознания человеком того, что происходит внутри него, что Роджерс называл конгруэнтностью, или подлинностью. Конгруэнтность означает осознание чувств, возникающих в данный момент, и способность говорить о них кому-либо еще. Так, например, в 1975 году, на семинаре в Милз-колледже, одна из участниц, Анна, призвала группу вспомнить о том, что произошло на одной из прошедших сессий. Она спокойно, но настойчиво произнесла: «Некоторое время назад Винсент рассказал нам о том, какую боль он пережил в отношениях со своими близкими, а мы не услышали его, и он так и остался невыслушанным. Я хочу вернуться к Винсенту» (Rogers, 1977, р. 146). Роджерс сказал, что это буквально перевернуло весь групповой процесс. Тот, кто стремился выразить свои искренние чувства, связанные с его собственной жизнью, кто стремился быть скорее услышанным, чем слушающим, после вмешательства Анны остановился. Роджерс назвал это началом общности, и эта точка обычно возникает после воцарения хаоса в группе. Хаос, и это знает каждый, кто пребывал в этом состоянии, переживается очень болезненно, однако он может быть и весьма креативным состоянием, после того, как он прошел некую критическую, поворотную точку. Роджерс впоследствии вспоминал о том, что он испытывал чувство гордости и благоговения оттого, что присутствовал при мучительном возникновении чего-то нового в этом мире, при рождении новой общности. Каждый раз, когда группа отчаявшихся, безразличных и, возможно, явно враждебных друг другу людей находила свой собственный путь, искренне ощущая надежды, радости или боли друг друга, возникали новые потрясающие переживания. Ученый, представитель новой науки, сказал бы, что порядок возник из хаоса под воздействием турбулентности и пертурбаций. Ученый, говорящий на языке человекоцентрированного подхода, сказал бы, что порядок возник из хаоса при создании определенных психологических условий. К ним относятся прежде всего глубокое эмпатическое слушание, принятие реальности других людей и своей собственной реальности, а также подлинность (или конгруэнтность). В процессе работы мы вновь и вновь наблюдали, как растет внутренняя сила группы. Мы стали понимать, что в работе с каждой новой группой мы проверяем следующую гипотезу: процессу становления группы, ее мудрости можно доверять. Глейк подметил то же, о чем я пишу. Есть точка, в которой заканчивается классическая наука и начинается новая, где слово «состояние» заменяется на слово «процесс» и где мы доверяем процессу, происходящему как в индивидах, так и в группе. Роджерс, ученый2 и провидец, в своей книге «Способ бытия», в заключительных абзацах главы «Новые задачи профессий, связанных с помощью людям», выразил надежду на развитие психологии как науки, проповедующей и практикующей более гуманное исследование человека. Он говорил о возможности психологии — как профессии и как науки — стать самоактуализирующимся организмом. Говард Киршенбаум и Валери Хендерсон (CRR (The Carl Rogers Reader), 1989, p. 201) обращали внимание на вклад Роджерса в научные психологические исследования: «Психологическая теория и особенно психологические исследования были в центре внимания Роджерса на протяжении 35 лет его профессиональной карьеры». В биографии Роджерса, написанной Киршенбаумом (Kirchenbaum, 1979, р. 394), отмечается следующее: «[Он был] первым психологом в истории, получившим обе высшие награды Американской Психологической Ассоциации, — и за научные достижения, и за выдающийся профессиональный вклад». В наградном листе к первой из этих наград, в частности, указывается: «...за создание оригинального метода, позволяющего объективировать описание и анализ психотерапевтического процесса, за формулирование проверяемой теории психотерапии, ее влияния на личность и поведение человека и за обширные систематические исследования, позволившие продемонстрировать ценность метода, исследовать и тестировать теоретические выводы...» (The Carl Rogers Reader, 1989, p. 201). 2 «Я спрашиваю: останется ли психология лишь небольшим технологическим фрагментом науки, связанным с устаревшей философской концепцией и прикованным к безопасному «покрову» наблюдаемого поведения? Или же она сможет стать понастоящему широкой и созидательной наукой, укорененной в субъективном видении, открытой всем аспектам человеческого существования и заслуживающей право называться зрелой наукой? Я спрашиваю: осмелимся ли мы отказаться от ориентированной на прошлое технологии коррекции, чтобы сосредоточиться на планировании будущего; осмелимся ли мы проявить себя в мире хаоса, чтобы создать среду, в которой люди будут иметь возможность обучения, где меньшинство сможет изменить «систему», взаимодействуя с ней, где люди могут научиться жить, сотрудничая друг с другом?.. Одним словом, каждое такое решение представляет собой для психологии шаг в направлении самоактуализации. Если мои размышления были хотя бы отчасти верными, то я хотел бы задать вам последний вопрос: осмелимся ли мы?» (Rogers, 1980, р. 257-258). Я часто слышала, как Роджерс говорил: «Этот способ бытия не для малодушных людей, и этот процесс не остановится до тех пор, пока в нас течет жизнь». Таким образом, если открытые системы существуют, в чем я убеждена, то тенденция к самоактуализации живет в каждом из нас. Она работает. Как самоактуализирующиеся и самоорганизующиеся существа, мы можем создать такую среду для других людей Мы можем все больше и больше продвигаться к нашему собственному потенциалу. Этот процесс необратим. Он движется к определенной цели, если мы способны услышать его в нас самих и довериться ему в других людях. Я считаю, что Роджерс стоял в авангарде новой науки. Много лет назад, актуализируя в себе силы переживания и слушания, он сделал для себя открытие, состоящее в том, что обе эти силы работали и продолжают работать в психологии. Я твердо убеждена, что существует параллель между основой человекоцентрированной теории (то есть тенденцией к самоактуализации и формирующей тенденцией) и новой наукой, частью которой является хаос. Однако переход от интеллектуального осознания этой параллели к ее аккумуляции в личном опыте дается, насколько я вижу, с большим трудом. Литература Briggs, John, and Peat, F. David (1989), Turbulent Mirror: an illustrated guide to chaos theory and the science of wholeness. New York: Harper and Row. Capra, Fritjof (1984), The Tao of Physics. New York: Bantam Books. Gleick, James (1987), Chaos: making of a new science. New York: Viking Penguin. Kirschenbaum, Howard (1979), On Becoming Carl Rogers. New York: Delacorte Press. Kirschenbaum, Howard, and Henderson, Valerie (1989), The Carl Rogers Reader. Boston: Houghton Mifflin. Prigogine, I., and Stengers, I. (1984), Order Out of Chaos: man's new dialogue with nature. Boulder: Shambhala Publications. Rogers, Carl (1951), Client-Centered Therapy. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, Car/(1961), On Becoming a Person. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, Carl (1977), Carl Rogers on Personal Power. New York: Delacorte Press. Rogers, Carl (1980), A Way of Being. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, Carl(l985), 'Rogers, Kohut and Erickson: a personal perspective on some similarities and differences.' Conference on Evolution of the Psychotherapies. Phoenix, 1985. Sanford, Ruth (1978), 'Loving with an Open Hand', Wantagh-Seaford Observer. ЭКЛЕКТИЗМ: КРИЗИС ИДЕНТИЧНОСТИ ЧЕЛОВЕКОЦЕНТРИРОВАННЫХ ТЕРАПЕВТОВ Роберт Хаттерер ВВЕДЕНИЕ Развитие человекоцентрированного подхода во многом определяется тем, насколько уверенно чувствуют себя работающие в его рамках психотерапевты и насколько они ощущают свою профессиональную идентичность. Поэтому завершающую главу сборника я начну с выражения обеспокоенности по поводу сложившейся в настоящее время ситуации. Речь идет о том, что терапевты, прошедшие подготовку по человекоцентрированным тренинговым программам и сами себя называющие «человекоцентрированными» терапевтами, нередко продолжают поиски своей идентичности и стремятся к успеху в своей профессиональной деятельности, осваивая более эклектичную манеру проведения терапии, интегрируя и используя психотерапевтические техники, заимствованные из других подходов, в ущерб принципам человекоцентрированной психотерапии. Некоторые из них даже критически относятся к традиционному человекоцентрированному подходу или же приходят к заключению, что «необходимые и достаточные» условия (Rogers, 1957) не работают в терапевтической практике. Я склонен рассматривать обращение к эклектическому подходу как проявление кризиса идентичности терапевта. Этот кризис обусловлен двумя взаимосвязанными обстоятельствами: с одной стороны, выраженным антидогматизмом роджерианского подхода, а с другой — давлением, оказываемым профессиональным окружением, в котором терапевт вынужден работать. Эти два обстоятельства создают проблемы для развития отчетливой, собственно человекоцентрированной профессиональной идентичности. Моя цель состоит в том, чтобы рассмотреть эти факторы, полагая, что подобное исследование обеспечит более глубокий уровень понимания нашего подхода. ДИЛЕММА ВНУТРИ ПОДХОДА Давайте внимательно рассмотрим два только что установленных фактора, и прежде всего ту дилемму, которая существует в пределах самого человекоцентрированного подхода. Она имеет два полюса. Один полюс может быть назван «антидогматизм». Он предполагает стремление освободить теоретическое мышление от ригидных понятий, позитивное отношение к непосредственному опыту и отстаивание каждым терапевтом личного, индивидуального стиля работы как бесспорной ценности. Противоположный полюс — это приверженность тем ценностям, которые составляют суть человекоцентрированного подхода. Напряжение, существующее между этими полюсами, для самого Карла Роджерса являлось источником творческих импульсов. Для него оно было приемлемым, и это неудивительно, если учесть его общую терпимость к противоречиям. Тем не менее, многих других психотерапевтов, ощущающих свою близость к человекоцентрированному подходу или желающих приобщиться к нему, это напряжение приводит в замешательство. Антидогматизм В рамках человекоцентрированного подхода решительно отстаивается открытость терапевта новым инсайтам. Эта позиция может быть (а подчас и бывает) неверно понята как разрешение делать все что угодно. Однако при таком понимании базисные принципы человекоцентрированного подхода, скорее всего, будут утрачены. Требование к терапевту, чтобы он был привержен основным принципам данного подхода и одновременно оставался антидогматичным, может стать источником затруднений. Роджерс был антидогматичен. В традиции человекоцентрированной терапии эта антидогматичная установка является центральной, и Роджерс всегда подчеркивал ее значение самым решительным образом. Об этом свидетельствуют его многочисленные упоминания о той опасности, которая заключается в превращении человекоцентрированной психотерапии в догму, в ригидную и самодостаточную школу, которая, вместо того, чтобы развиваться, занимается защитой собственных позиций. Антидогматизм Роджерса проявлялся также в его открытости по отношению к другим психотерапевтическим школам. Он подчеркивал, например, что использование техник других терапевтических школ может являться еще одним коммуникативным каналом для человекоцентрированного подхода (Rogers, 1957). Когда Роджерса спрашивали, в чем проявляется этот принцип, он отвечал, что скорее поможет психологу или психотерапевту, предпочитающему директивные или контролирующие формы терапии, прояснить его собственные цели и смыслы, нежели станет убеждать его в истинности человекоцентрированной позиции. Эта антидогматическая установка выражена также в принципе скептицизма: развивая свой собственный психотерапевтический стиль, следует доверять не тому или иному авторитету, а собственному опыту. Таким образом, Роджерс выступает также и против тех, кто слепо следует за ним, подражает ему, игнорируя тем самым собственные силы, собственный потенциал. И, наконец, антидогматическая установка неизменно прослеживается в позиции Роджерса как исследователя терапии, объективно значимой для клиента. Занимая беспристрастную позицию, он не стремился защищать человекоцентрированную систему мышления. В интересах объективности он даже был готов подвергнуть человекоцентрированную теорию риску саморазрушения. По его словам, значение психотерапевтических исследований заключается «в том, что растущая масса объективно верифицируемых знаний о психотерапии вызовет постепенное отмирание психотерапевтических "школ", включая и эту [человекоцентрированную школу]»; и: «На базе этого [исследования] должна возникнуть более эффективная и непрерывно изменяющаяся психотерапия, которая не будет иметь ни особого ярлыка, ни даже потребности в нем» (Rogers, 1961, р. 268). Подчеркиваемая Роджерсом необходимость развития исследований в области психотерапии основывалась на его убеждении в том, что «со временем в этих исследованиях все меньше и меньше внимания будет уделяться догматическим и исключительно теоретическим формулировкам» (Rogers, 1961, р. 268). Приверженность С другой стороны, главное внимание Роджерса было направлено на все более детальную и дифференцированную проработку своего собственного подхода, расширение сферы его применения, прояснение центральных понятий и защиту их от неправильного понимания. В этом стремлении Роджерс обнаруживает приверженность базисной философии, к которой он относился как к открытию. Он не абсолютизировал свой подход и не считал его совершенным. Его размышления о природе человеческих отношений, природе эмпатии всегда были направлены на еще-не-познанное, как будто он мог яснее видеть то, что сам инициировал в качестве нового опыта. Увлеченность Роджерса собственным подходом была результатом его радикально нового видения. Она была обусловлена не столько эффективностью его терапевтического, явно передового подхода, сколько новаторским, революционным потенциалом этого подхода, сформированным в рамках его видения нового человека (Rogers. 1980). Свобода, право на которую Роджерс, исходя из своей антидогматической установки, признавал за всеми, означала для него следование его видению, приверженность этому видению. И сам он придерживался своих взглядов с той же последовательностью, с какой проявлял свою антидогматическую установку. Эта другая сторона позиции Роджерса обнаруживается в той требовательности, которую он проявлял к себе, когда демонстрировал свое терапевтическое мастерство. Все, когда-либо видевшие Роджерса в работе или просматривавшие видеозаписи его демонстрационных бесед, имели возможность наблюдать, что как терапевт он обладал не только высоким уровнем мастерства, но и высоким уровнем самодисциплины. Таким образом, Роджерс являл собой превосходный и бесспорный образец человекоцентрированного терапевта, уникальный по силе своего влияния. Приверженность Роджерса своим взглядам выражена также в его достижениях в области теории психотерапии. Вновь и вновь он стремился к тому, чтобы все более отчетливо и ясно определять и формулировать свои теоретические позиции по отношению к позициям других психологов и психотерапевтов (Б. Скиннера, X. Кохута, М. Эриксона и Р. Мэя). Эта приверженность Роджерса проявляется также в той отчаянной настойчивости, с которой он защищал свое понимание эмпатии от его неверных трактовок. Именно эмпатия, по-видимому, помогла Роджерсу убедиться в том, что его антидогматическая установка и проистекающее из нее великодушие могут быть настоящим бременем. Роджерс не был доволен термином «отражение переживаний» и каждый раз, когда слышал его, проявлял неприязнь к такому пониманию эмпатии (Rogers, 1986). Он предвидел, какой урон нанесут человекоцентрированному подходу «некритичные и не задающиеся вопросами "последователи"» (Rogers, 1961, р. 15), не всегда уместно использующие человекоцентрированные понятия в своем миссионерском энтузиазме переубедить других. «Временами мне трудно было понять — отмечал он,— кто причиняет мне большую боль — мои "друзья" или мои враги» (Rogers, 1961, р. 15). Тем не менее, обе движущие силы — приверженность основополагающим принципам человекоцентрированного подхода и философии человеческих отношений, а также антидогматическая установка — были решающими для распространения данного подхода. Возникшее напряжение между независимостью и приверженностью привело, однако, к кризису, так как этот факт был воспринят многими психотерапевтами несбалансированным и неотрефлексированным образом. Нерефлексирующий антидогматизм Антидогматическая установка иногда используется совершенно неосознанно. Во имя свободы (самоопределения психотерапевта) человекоцентрированный подход сводится к совершенно неузнаваемой коммуникативной технике. Под видом «аутентичности и спонтанности» возникают странные формы терапевтического взаимодействия, которые более похожи на расстройства поведения, нежели на отрефлексированное выражение человекоцентрированной позиции. Поиски человекоцентрированного стиля ведут иногда к увеличению числа грубых ошибок, к попыткам выдать плохие привычки за проявления высочайшей терапевтической компетентности. Зачастую отсутствует понимание необходимости соотнесения новых понятий и интерпретаций человекоцентрированной терапии с базисными, или традиционными, понятиями. Более чем лаконичные ссылки на собственные переживания и личный опыт оказываются, как правило, единственным аргументом в теоретических рассуждениях. Проблема авторитета Я думаю, мы должны принять как факт следующее положение: приверженность терапевтов человекоцентрированному подходу предполагает независимость от разного рода авторитетов (в том числе и от авторитета самого Роджерса). Это и понятно, поскольку независимость и скептическое отношение к авторитетам подкрепляются впечатляющим и убедительным примером работы самого Роджерса, — тем образцом, который так же трудно достичь, как и проигнорировать. Решения часто находятся где-то между слепым подражанием и тупой невосприимчивостью, когда, бравируя правом развивать собственное представление о «человекоцентрированности», психотерапевт не может даже внятно сказать, что отражают в его практике понятия, предложенные Роджерсом. ДИЛЕММА ВНУТРИ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО МИРА Второй круг проблем на пути обретения человекоцентрированным терапевтом ясного ощущения собственной идентичности коренится в социальных и экономических условиях реализации его профессиональной роли. Соревнование между различными школами психотерапии неуклонно усиливает инструменталистские и технологические тенденции. Необходимость быть успешным — это своего рода «шоры» для всех терапевтов, сужающие и ограничивающие представления об эффективности, и эти шоры с трудом согласуются с человекоцентрированными принципами. Распространенность Особая проблема — явный успех человекоцентрированных идей. К сожалению, популярность тренинговых программ по человекоцентрированной терапии не столько следует из искреннего и глубокого понимания терапевтами ее теории и практики, сколько диктуется соображениями удобства. О человекоцентрированной терапии можно сказать то же, что и об английском языке: этот язык потому так любим и распространен в деловой и научной сфере, что на нем можно говорить одновременно и быстро, и плохо. Человекоцентрированной терапии часто обучают в первую очередь, и к тому же обучают неверно, потому что считается, что этим методом легко овладеть. За этим мнением кроется представление о том, что овладеть им может каждый, — нужен только дружелюбно настроенный и понимающий человек. Наверно, среди обучающихся любым другим видам терапии нет такого большого числа людей, которые столь быстро приходили бы к убеждению, что они (даже без особой подготовки) уже в совершенстве овладели терапевтическим методом. Оценка со стороны других Кризис может также возникнуть в результате оценки человекоцентрированной терапии сторонниками других терапевтических школ. Основные базисные принципы человекоцентрированной терапии являются для них досадным контрапунктом. Исследования показывают, например, что человекоцентрированные принципы валидны для других школ. Как ни странно, но этого факта оказалось достаточно для того, чтобы выдвинуть аргумент за ограничение человекоцентрированного подхода. Аргумент заключается в том, что другие терапевтические подходы всегда базировались на человекоцентрированных принципах. Такова еще одна поверхностная и неверная интерпретация человекоцентрированного подхода. Таким образом, точка зрения, дискредитирующая человекоцентрированную терапию, заключается в том, что данная терапия — это слабый, невыразительный, не имеющий каких-либо глубинных эффектов подход, могущий быть полезным лишь в случае незначительных жизненных кризисов; это что-то для начинающих, а более высокая психотерапевтическая квалификация достигается лишь на основе других терапевтических подходов. Распространенность всех этих ложных представлений отражает весьма серьезную проблему идентичности человекоцентрированных психотерапевтов, имеющую много побочных эффектов, в числе которых снижение внешней убедительности данной терапии, неодобрение со стороны других терапевтических школ, и — что, возможно, еще хуже — ослабление способности интуитивного видения у последователей человекоцентрированного подхода. Все это низводит обучение человекоцентрированной терапии до механического заучивания разных форм интервенций. В данной связи все дебаты по поводу того, что в действительности означает быть человекоцентрированным, более чем оправданы и уместны (Cain, 1986). Психобум и психорынок В последние годы в обществе наблюдается повышенный интерес к психологии и терапии — своего рода «психобум», который, в свою очередь, порождает «психорынок». Движущие силы психорынка также оказывают влияние на развитие и практику человекоцентрированного подхода. Экономические требования и конкуренция между отдельными терапевтическими школами все больше усиливают стремление к инструментализму и технологиям. Требование успешности вынуждает человекоцентрированных терапевтов весьма ограниченно рассматривать понятие эффективности. Чтобы подход «продавался», он должен быть хорошо «упакован». Продаются, как известно, новинки. Новейшие техники сразу оказываются на психорынке, и возникает некоторая одержимость новейшими психотехнологиями. Вряд ли найдется терапевт, который будет ограничиваться изначально выбранной формой терапии. Постоянно должны находиться все новые техники, лучше всего что-нибудь драматическое и впечатляющее, поскольку именно такие техники гарантируют эффективность. Они имеют различные названия, но их объединяет позиция, превозносящая техническую мощь. Инструментализм обеспечивает манипулятивность и никак не согласуется с человекоцентрированным подходом (Farson, 1978; Rowan, 1987). К этой же тенденции относится и приверженность той разновидности линейного мышления, согласно которой эффективность метода прямо пропорциональна дозировке. Такая «логика» требует от человекоцентрированного психотерапевта больше конгруэнтности, больше открытости, больше близости, больше эмпатии (Farson, 1978). ОБСУЖДЕНИЕ Итак, мы видим, что представленное выше противоречие между свободой взглядов и приверженностью основополагающим принципам определяет предрасположенность человекоцентрированного подхода к кризису, который подогревается также рядом экономических и чисто профессиональных обстоятельств. Необходимость адаптации к требованиям психорынка с помощью нового инструментального оснащения усугубляет проблему обретения идентичности человекоцентрированными терапевтами, и решение данной проблемы видится, как правило, в терапевтическом эклектизме, обещающем защищенность, одобрение публики и ощущение профессиональной принадлежности. Оба фактора — настораживающая несбалансированность позиций антидогматизма/приверженности и адаптация к технологическим и инструменталистским подходам — создают проблемы в развитии четкой человекоцентрированной идентичности. Терапевт без достаточно сильного профессионального Я, не обученный основам человекоцентрированной теории и философии, не поддерживаемый ощущением успеха и профессионального удовлетворения в терапевтической работе с клиентами, не может защитить свою профессиональную идентичность от влияния этих сил. Эти проблемы имеют особенное значение для начинающих терапевтов. В случае терапевтической неудачи или беспомощности в терапевтической ситуации именно они становятся особенно уязвимыми для прямых или косвенных нападок на человекоцентрированный подход приверженцев других видов терапии и поддаются искушению использовать манипулятивные и директивные техники, не совместимые с человекоцентрированными ценностями. Начинающие терапевты часто страдают от отсутствия внешней эффектности и показного блеска даже в том случае, если проделанная ими терапевтическая работа хороша, поскольку человекоцентрированный подход со стороны не предлагает им ни контролирующих техник, позволяющих демонстрировать им свою психологическую силу, ни развернутых теоретических выкладок, с помощью которых они могли бы очаровать других. Давайте кратко, но более детально рассмотрим внутренние процессы, порождающие проблемы с идентичностью. И человекоцентрированный подход, и человекоцентрированные обучающие программы могут привлекать людей, не уверенных в себе и тем самым очень слабо защищенных от осуждения и неодобрения извне. Необходимость адаптации и конкуренции на психорынке не столько подвергает испытанию, сколько усиливает этот недостаток. Тот, кто осуждает (его коллега), обретает влияние и парадоксальным образом приобретает уважение и воспринимается всерьез. Беззащитный начинающий психотерапевт рассматривает такое осуждение как окончательный приговор. Интроекция этой внешней и негативной оценки быстро приводит к принятию терапевтом более эклектичной установки. Такой результат соответствует основной тенденции развития психорынка и поддерживает ее. Нарастающая беззащитность терапевта обусловлена также особым ощущением, возникающим еще в процессе обучения. Это ощущение сводится к следующему: человекоцентрированный подход не производит эффектного и броского впечатления, поскольку не использует техники, показывающими могущество терапевта, его способность оказывать сильное влияние и четко контролировать психотерапевтический процесс. Нет в этом подходе и магического набора терминов, позволяющего прикрыть неудачи. Единственное, чем человекоцентрированный терапевт в случае успешной терапии может поразить других — это его клиент. Прогресс клиента выглядит потрясающим, в то время как усилия терапевта кажутся незначительными. В хорошей терапии динамика, демонстрируемая клиентом, заслоняет собой терапевта, в особенности для посторонних наблюдателей. Этот феномен становится очевидным, когда вы читаете отзывы о терапевтических сессиях, на которых клиент становится все более и более открытым и разнообразным в своих проявлениях. Не углубляясь в суть происходящего, всегда можно сказать: «Просто с этим клиентом на самом деле легко, он ведь словно открытая книга». Вероятность того, что тот же самый клиент будет демонстрировать и развивать защитные механизмы, общаясь с директивным и менее сензитивным терапевтом, ведущим процесс в совершенно другом направлении, не берется в расчет, и таким образом явно преуменьшается компетентность человекоцентрированного терапевта. Итак, в данной главе мы рассмотрели следующие компоненты проблемы профессиональной идентичности человекоцентрированных терапевтов: 1. Несбалансированное принятие противоречия между антидогматизмом и свободой, с одной стороны, и приверженностью базисным человекоцентрированным принципам - с другой, приводит к теоретической и практической дезориентированности человекоцентрированных терапевтов. 2. Динамика психорынка и экономический контекст существования профессии психотерапевта поддерживают тенденции инструментализма и технологизма, структурированности и лидерства и вынуждают человекоцентрированных терапевтов принимать эти тенденции. 3. Неуверенность в себе терапевтов, которые только проходят обучение, и отсутствие уверенности в эффективности собственного подхода у некоторых опытных терапевтов делают их уязвимыми и открытыми ко всем тем внешним влияниям, которые явно не совместимы с ценностями, отличающими человекоцентрированный подход. 4. Наконец, из-за того, что человекоцентрированная терапия нуждается в принимающем, сензитивном и недирективном терапевте, следующим за клиентом и верящим в его ресурсы, она не предлагает впечатляющие техники, которые льстили бы терапевту и делали бы очевидным его влияние на клиента. Практикующие терапевты нередко страдают от отсутствия видимого и впечатляющего блеска в своей работе, и это обстоятельство делает их более уязвимыми. Взаимодействие всех этих компонентов способствует кризису идентичности у человекоцентрированных терапевтов, склонных к эклектичному инструментализму. Таким образом, представив свои размышления по поводу некоторых проблем развития идентичности у проходящих обучение и профессиональных человекоцентрированных терапевтов, я хотел бы закончить эту главу парадоксальным высказыванием. Полагаю, мы должны согласиться с тем, что ни одна терапевтическая школа никогда не достигнет истины, однако столь же верно и то, что еще в 1951 году сказал Роджерс: «Истина не возникнет из взаимных уступок различных научных школ» (Rogers, 1951, р. 8). Литература Cain, D. (1986), 'What does it mean to be "person-centred"?' Person-Centered Review, 1, 3, 25156. Farson, R. (1978), 'The technology of humanism', Journal of Humanistic Psychology, 18, 2, 535. Rogers, C.R. (1951), Client-Centered Therapy: its current practice, implications, and theory. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, C.R. (1957), 'The necessary and sufficient conditions of therapeutic personality change', journal of Consulting Psychology 21,95-103. Rogers, C.R (1961), On Becoming a Person. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, C.R. (1980), A Way of Being. Boston: Houghton Mifflin. Rogers, C.R (1986), 'Reflecting of feelings', Person-Centered Review, 1,4,375-77. Rogers, C.R (1987), 'Comments on the issue of equality in psychotherapy', Journal of Humanistic Psychology, 27, 1, 38-40. Rowan, J. (1987), 'Nine humanistic heresies', Journal of Humanistic Psychology, 27, 2, 141-47. ПОСЛЕСЛОВИЕ НАУЧНОГО РЕДАКТОРА Клиентоцентрированную терапию и человекоцентрированный подход в психотерапии российские читатели прочно связывают с именем их основоположника и лидера — Карла Роджерса. Действительно, имя К. Роджерса (подобно именам 3. Фрейда, А. Адлера, К. Юнга, Р. Ассаджиоли, В. Франкла, Я. Морено, Ф. Перлза, Р. Мэя и других отцовоснователей) навечно вписано в анналы современной психотерапии. Вместе с тем понятно, что ни одна терапевтическая теория и практика не может быть результатом деятельности лишь одного человека. За каждой из психотерапевтических систем стоят многие тысячи адептов-практиков. Следует, однако, отметить, что только очень немногие из числа этих практических психологов способны предъявлять свою психотерапевтическую работу в виде сколько-нибудь оригинальных и осмысленных психологических текстов. Если учесть, что психотерапевтическая система, созданная Роджерсом, занимает вторую позицию (после психоанализа Фрейда) в рейтинге наиболее распространенных и влиятельных психотерапевтических систем, то можно представить, насколько велико число психологов-консультантов и психотерапевтов, работающих в русле человекоцентрированного подхода. До последнего времени вся эта армия специалистов-практиков пребывала для большинства российских читателей в тени фигуры самого Роджерса. (В качестве очень незначительного исключения сошлемся здесь, к примеру, на публикации М. Боуэн, 1993, и Н. Роджерс, 1994.) Книга, которую вы держите в руках, привносит существенное изменение в сложившуюся ситуацию. Авторы этой книги — главным образом европейские психотерапевты, теоретическая и практическая работа которых во многом определяется влиянием Роджерса. Сразу же подчеркнем, что в числе авторов этой книги не найдется, пожалуй, ни одного, кого можно было бы назвать подлинным адептом человекоцентрированного подхода в строгом смысле этого слова. Это и понятно, если учесть свободу, эгалитарность и творчество в качестве базовых принципов и основ данного подхода, а также негативное отношение самого Роджерса к возможности появления ортодоксии («роджерианства») в сообществе клиентоцентрированных психотерапевтов. Основная цель издания этой книги в русском переводе состоит в том, чтобы представить современное состояние клиентоцентрированной психотерапии как сложное, многоаспектное проблемное поле и одновременно как неиссякающий источник новых идей, понятий, техник и практик. Каждая из четырнадцати глав книги представляет собой детальное и подчас достаточно эвристичное рассмотрение различных аспектов теории и практики человекоцентрированного подхода в психотерапии. Каждая глава обладает реальным инновационным потенциалом, стимулирующим дальнейшее развитие данного подхода и его взаимодействие с другими направлениями и школами современной психотерапии, в числе которых можно указать экспрессивную терапию, фокусирование, мультимедийную терапию, психодраму, семейную терапию и групповую терапию. Существование человекоцентрированного подхода неразрывно связано с непрекращающейся дискуссией между Роджерсом и представителями других психотерапевтических направлений. В этой связи можно сослаться на его диалоги с Бэйтсоном, Скиннером и Мэем (см.: Kirschenbaum, Henderson (Eds.) Carl Rogers: Dialogues. Boston: Houghton Mifflin Co, 1989). Такая полемика оформляла своего рода «внешний контур» человекоцентрированного подхода, выявляла его специфические отличия от других подходов и школ. Вместе с тем сам человекоцентрированный подход как арена непрекращающихся внутренних дискуссий был скрыт для российского читателя за тем монологом, который до настоящего времени был представлен переводами публикаций самого Роджерса. Выход в свет данного сборника изменяет ситуацию и в этом отношении. В кратком послесловии невозможно уделить внимание всем тем дискуссионным аспектам человекоцентрированного подхода, которые обсуждаются авторами сборника. Позволю себе остановиться лишь на двух наиболее принципиальных, на мой взгляд, аспектах. Один из них имеет отношение к хрестоматийной теме «необходимых и достаточных условий» позитивных терапевтических изменений личности (см. гл. 4). Роджерс (Rogers, 1957) описывает данные условия как необходимые и достаточные. Все многолетние усилия критиков Роджерса были направлены на то, чтобы доказать, что эти условия являются необходимыми, но не достаточными. Дж. Боцарт, рассматривая историю данной дискуссии и показывая ее обусловленность исходными предубеждениями критиков, сам оказывается в полемике с Роджерсом, поскольку стремится доказать, что «базовые условия» не обязательно необходимы, но всегда достаточны. Парадоксальным образом тезис Роджерса оказывается при этом и чрезвычайно усиленным (всегда достаточны), и чрезвычайно ослабленным (не обязательно необходимы). Мне представляется, что автор стремится снять напряжение, существующее между человекоцентрированным подходом и другими направлениями современной психотерапии в вопросе о «необходимых и достаточных условиях» позитивных терапевтических изменений: существуют якобы и другие необходимые условия. Одновременно он делает уступку адептам человекоцентрированного подхода: базовые условия, якобы, всегда достаточны. Ни тем, ни другим не стоит волноваться и можно спокойно заниматься своим делом. Все посвоему правы. Проблемы якобы нет. На мой взгляд, это пример «решения» научной проблемы средствами логической казуистики. Позиция Роджерса иная: он формулирует гипотезу и доказывает ее всей своей теоретической и практической деятельностью. Да, организация и методы научных исследований в области психотерапии еще далеки от совершенства. Да, исходные теоретические и личностные установки психотерапевтов оказывают существенное влияние на эффективность терапии. Но означает ли все это, что логика научного исследования должна смениться логикой уступок? Второй заслуживающий особого внимания дискуссионный аспект — это понятие Я (см. гл. 3 и 12, а также гл. 9 и 14). Это еще один принципиальной фронт, где тенденции современных исследований в самых разных областях психологии приводят к ревизии индивидуалистического понятия Я, якобы изначально характерного для человекоцентрированного подхода. Однако действительно ли понятие Я у Роджерса можно свести к плоскому индивидуальному Эго? Действительно ли оно игнорирует значимость межличностных отношений и связей? Действительно ли понятие Я у Роджерса — это лишь «западный концепт», ограниченный к тому же временем своего создания? Действительно ли оно настолько внутренне противоречиво, что приводит к хроническому кризису идентичности, наблюдающемуся у человекоцентрированных психотерапевтов? Вполне очевидно, что видение Я у Роджерса являлось скорее организмическим, нежели персонологическим, что основным понятием его подхода было понятие «человек» (индивид, а не личность) и что трактовка тенденции к актуализации у Роджерса явно претендовала на универсальное значение. Поэтому стремление ряда авторов этого сборника локализовать и ограничить значение термина Я представляется нам явно неадекватным исходным положениям теории Роджерса. В соответствии с положениями его теории Я изначально является универсальной, тотальной, социальной и самоактуализирующейся сущностью каждого человеческого существа. Потенциально эта сущность свободна от любых (половых, расовых, возрастных, этнических, культурных и социальных) ограничений, столь явно представленных в сфере межличностного общения. Актуализация данного потенциала представляет собой главное направление и главный результат человекоцентрированной психотерапии. Людям свойственно жить с иллюзией, что все, что относится к прошлому (даже весьма недавнему), — вчерашний день. Но это далеко не всегда так. Понимание этого становится особенно очевидным, когда имеешь дело с людьми, масштаб деятельности которых намного превышает обычный уровень. Вполне понятно человеческое желание продвинуться дальше Роджерса, быть после него, однако для этого нужно осуществить всего лишь такой же прорыв в области психологии и психотерапии, который сопоставим с созданием гуманистической психологии и человекоцентрированного подхода. Ясно, что способность реализовать данное желание находится за пределами возможностей эпигонов. Когда ушел из жизни К. Маркс, Ф. Энгельс сказал, что «человечество стало на голову ниже». Без всякого ложного пафоса то же самое можно сказать и о К. Роджерсе. В психологии и психотерапии он как никто другой осваивал terra incognita. Его обращения, адресованные всем нам из этой сферы непознанного и аконвенционального, обычно воспринимаются как слишком простые, почти банальные, не дающие пищи нашему диспропорционально развитому интеллекту. Подлинность, принятие, эмпатия воспринимаются нами как идеи, в то время как для него они были явлениями практики. Роджерс, оставаясь психологом-исследователем, обращается к нам из другого измерения, из другого — лишь кажущегося простым, но на деле являющегося предельно сложным для нас — бытия. Вот почему для того, чтобы оказаться beyond Rogers («за» Роджерсом, «после» и «дальше» него), надо сначала проделать его путь и воплотить в себе его способ бытия. Будущее человекоцентрированного подхода видится мне не на путях «построджерианского мышления», поскольку сам Роджерс был не просто ученыммыслителем, не просто методологом «новой науки» и, тем более, «роджерианцем» (сама идея ортодоксии в рамках человекоцентрированного подхода была ему глубоко чужда). Это будущее не связано для меня и с созданием так называемой «интегральной» (или, точнее, эклектической) психотерапии, составленной из разнородных идей, принципов, понятий и техник. Это будущее не видится мной и в «развитии той революции, которую начал Роджерс», поскольку, как прекрасно известно, всякое «развитие революции» в действительности неизбежно оказывается инволюцией. Более того, Роджерс не начинал никакой революции и уж тем более никогда не призывал ее развивать. Он сам был революцией. Именно поэтому будущее человекоцентрированного подхода возможно только как индивидуальная самоактуализация, революция в пределах индивида, переход в иное измерение, индивидуальное воплощение иного способа бытия. Этот сборник выходит в свет в русском переводе после 100-летия Роджерса (19021987). Отдавая дань памяти корифею теоретической и практической психологии XX века, мы не должны забывать, что «воспоминания о Роджерсе» — это всегда воспоминания о будущем. Вот почему книгу, названную «Карл Роджерс и его последователи: психотерапия на пороге XXI века», я предложил бы завершить его последней прижизненно опубликованной статьей (Rogers, 1986; Роджерс, 2001). Эта работа является своего рода его психологическим и психотерапевтическим завещанием, в котором он не только резюмирует сущность клиентоцентрированного/человекоцентрированного подхода в психотерапии и консультировании, но и рассматривает новые интуитивные, духовные перспективы своей психотерапевтической практики. Давайте почитаем самого Роджерса, давайте послушаем его самого со всем тем принятием и со всей той эмпатией, на которые способны мы сами. А.Б. Орлов доктор психологических наук КОРОТКО ОБ АВТОРАХ Свенд Андерсен (Svend Andersen) — сотрудник психологической лаборатории Копенгагенского университета, Дания. Каролина Бич (Caroline Beech) — руководитель Айгенвельт-центра феноменологической психотерапии в Ньюкасле-на-Тине. Ее научные интересы связаны с интеграцией терапии и искусства. В настоящее время принимает участие в исследовании женщин, страдающих расстройствами питания. Джерольд Боцарт (Jerold Bozart) — профессор и руководитель человекоцентрированного исследовательского проекта в университете штата Джорджия (США), соредактор международного «Человекоцентрированного журнала», автор большого числа статей по теории человекоцентрированного подхода, консультированию и психическому здоровью. Дэвид Брэзиер (David Brazier) — писатель и терапевт, живет на севере Англии. Руководитель Айгенвельт-центра феноменологической психотерапии, возглавляет проект сотрудничества с Амида-центром (Франция). Автор «Руководства по психодраме», а также ряда статей, посвященных феноменологическому подходу в терапии и специфике восточного и западного подходов к терапии. Энн Вейзер Корнелл (Ann Weiser Cornell) — тренер по фокусированию, редактор информационных сообщений «The Focusing Connection». Нэд Гейлин (Ned Gaylin) — профессор Университета штата Мэриленд (США), руководитель обучающей программы по семейной психотерапии. Состоит в браке, имеет четверых детей. Одним из первых начал применять человекоцентрированный подход в семейной терапии. Интересуется также исследованиями развития креативности. Лэн Холдсток (Len Holdstock) — медицинский психолог Свободного университета, г. Амстердам. Родился в Южной Африке, позже стал студентом Роджерса в Университете штата Висконсин, затем работал с Роджерсом в качестве стипендиата Центра исследований человека в Ла-Хойе (Калифорния), впоследствии организовал первый визит Роджерса в Африку в 1982 году. В числе его публикаций статьи по исследованиям функционирования головного мозга, ПДГ, методам целительства африканских туземцев, образованию и трансперсональному искусству. Роберт Хаттерер (Robert Hatterer) — сотрудник Венского университета (Австрия). Интересуется гуманистической психологией, философией науки и психотерапией. Был соучредителем обучающей программы по человекоцентрированной терапии и консультированию в Вене и в настоящее время является членом оргкомитета международной конференции по клиентоцентрированной и икспириентальной психотерапии. Миа Лейджссен (Mia Leijssen) — психотерапевт Центра клиентоцентрированной терапии Лёвенского католического университета (Бельгия), где занимается индивидуальной и групповой психотерапией. Работает также как тренер по фокусированию. Гермейн Литаер (Germain Lietaer) — профессор клинической психологии Лёвенского католического университета (Бельгия). Обучает групповой психотерапии, клиентоцентрированной терапии, а также руководит Консультационным центром, где он входит в группу психотерапевтов, ведущих тренинги по клиентоцентрированной терапии для специалистов. Джоао Маркус-Тексейра (Joao Marques-Teixeira) — психиатр и психотерапевт, профессор Университета Опорто (Португалия). Разработал вариант клиентоцентрированной психодрамы, а также участвовал в основании португальской ассоциации человекоцентрированного подхода. Опубликовал ряд исследовательских статей. Чарльз Меррилл (Charles Merrill) — сотрудник факультета психологии Университета Сонома, Калифорния (США). Эбрахим Салей (Ebrahim Saley) родился в Южной Африке, покинул ее в 1976 году, уехав учиться в Каир, а затем в Амстердам. В Нидерландах он активно содействовал диалогу между представителями различных рас в рамках общины южно-африканских эмигрантов. Он является вице-президентом Культурного центра южно-африканской общины Нидерландов. Рут Сэнфорд (Ruth Sanford) — коллега и компаньон Роджерса в последние годы его жизни, сопровождала его в поездках в Южную Африку и Россию. Сотрудничала с Роджерсом в разрешении межкультурных конфликтов посредством общения в группах встреч. По вопросам, связанным с принципами человекоцентрированного подхода и их дальнейшего развития, ее мнение имеет определяющее значение. Грит Ванершот (Greet Vanaerschot) — психотерапевт Консультационного центра Лёвенского католического университета (Бельгия).