Н.В.Исакадзе

Московский государственный университет
им. М.В.Ломоносова
Филологический факультет
Н.В.Исакадзе
Отражение морфологии
и референциальной семантики
именной группы
в формальном синтаксисе
ДИССЕРТАЦИОННАЯ РАБОТА
на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
по специальности 10.02.21 Структурная, прикладная
и математическая лингвистика
Научный руководитель
доцент, к.ф.н.
Кобозева И.М.
Москва - 1998
Оглавление
Введение: цели и задачи настоящей работы...........................................................4
Часть I
Введение.......................................................................................................14
Глава I: Теория управления и связывания
1. Общие положения Теории управления и связывания..........................15
2. Основы Х'-теории
2.1. Основной принцип Х'-теории......................................17
2.2. Теория Р.Джэкендоффа................................................19
2.3. Ранние варианты Х'-теории..........................................21
2.4. Лексические и функциональные категории в Х'-теории........23
3. Гипотеза о порождении подлежащего внутри VP.....................30
4. Позиция имен собственных и личных местоимений................32
5. Основные положения Тета-теории и Теории падежа...............33
Глава II: Минималистская программа
1. Основные положения минимализма...........................................35
2. Проверка признаков в минимализме..........................................39
3. Изменения в Падежной теории и Х'-теории, volens nolens
привнесенные Минималистской программой...................................44
4. Minimalist Inquires: the Framework...............................................48
Часть II: Синтаксическая структура именной группы
Введение........................................................................................................60
Глава I: Числительные в генеративной грамматике
1. Вводные замечания. Р.Джэкендофф о позиции числительных
..................................................................................................................61
2. Падежная теория, разработанная Д.Бэбби для русского
языка........................................................................................................63
3. Гипотеза Л.Бэбби относительно конструкций с числительными
..................................................................................................................65
4. Гипотеза С.Фрэнкса относительно конструкций с
числительными.......................................................................................69
5. Конструкции с дистрибутивным предлогом ПО........................74
Глава II: Количественные конструкции: анализ структурной позиции
числительных. Позиция кванторных существительных.
Категория Q
1. Общие замечания. Числительное как функциональная
проекция..................................................................................................80
2. Особенности числительных два, три и четыре в русском языке.
"Причислительные" числа.....................................................................85
3. Категориальный статус слов тысяча, миллион, миллиард и
пр..............................................................................................................88
4. Количественные конструкции в чешском языке................................89
5. Асимметрия прямых и косвенных падежей........................................92
6. Категориальные признаки в Минимализме........................................94
7. Предложные и количественные конструкции в роли
подлежащего и прямого дополнения в русском языке......................100
8. Количественные группы, имеющие категориальный
признак
D................................................................................................105
9. Количественные конструкции в сербохорватском, чешском и
болгарском в сравнении с русским......................................................110
10. Конструкции с дистрибутивным предлогом по, а также с
предлогами в, за, через и на в одном из их значений......................119
11. Позиция слов оба, несколько и много/мало в русском языке.........123
12. Аппроксимативная инверсия в русском языке................................126
13. Позиция квантифицированных
существительных...........................131
14. Позиция неопределенных и отрицательных местоименийсуществительных и кванторных частиц ни-, не-, кое-.....................135
Выводы.......................................................................................................140
Глава III: Категория D
1. Идентификация категории D и принцип смежности........................146
2. Категория D в румынском и болгарском
языках................................153
3. Понятие двойной определенности......................................................158
4. Позиция прилагательных в структуре именной
группы....................160
5. Двойная определенность и категория D в скандинавских
языках......................................................................................................16
6
6. Позиция личных местоимений и имен собственных........................181
Выводы.......................................................................................................185
Глава IV: Другие премодификаторы существительного: их позиция
в структуре именной группы.
1. Притяжательные местоимения в скандинавских языках..................188
2. Притяжательные прилагательные и местоимения в русском и
чешском.................................................................................................196
3. Посессорные конструкции в венгерском...........................................198
4. Позиция указательных местоимений и некоторых других
премодификаторов существительного...............................................205
Выводы..............................................................................................209
Заключение...............................................................................................................211
Приложение..............................................................................................................217
1. Гипотеза Г.Чинкве о позиции прилагательных в структуре
именной группы............................................................................................217
2. Понятие расширенной проекции............................................................219
3. Дополнение к падежной теории Л.Бэбби..............................................224
4. Дополнение: типы признаков в минимализме......................................226
5. Теория оптимальности............................................................................230
Список литературы..................................................................................................234
Введение
Цели и задачи настоящей работы
Основная цель настоящей работы - исследование некоторых аспектов
синтаксической структуры именной группы как в русском, так и в других
языках, выявление общих черт и различий. Упор будет сделан, в первую
очередь, на синтаксис и только во вторую - на семантику. Я попытаюсь
показать, что синтаксис простого предложения и, в том числе, именной группы,
вовсе не является пройденным этапом в лингвистике, про который уже все
известно и нечего больше добавить, что он, напротив, нуждается в
дополнительном изучении и скрывает много до сих пор не решенных проблем.
В частности, будет исследована структура конструкций с числительными, с
дистрибутивным предлогом по, порядок составляющих в именной группе, не
связанный с актуальным членением предложения. Основное внимание будет
уделено различным модификаторам существительного - тем словам, которые в
современной русской лингвистике называют "актуализаторами денотативного
статуса".
В работе анализируется материал не только русского языка, но также и
древнерусского; некоторых славянских, в частности, болгарского,
сербохорватского, чешского; скандинавских: шведского, норвежского, датского,
исландского, фарерского; английского, немецкого, румынского, венгерского и
ряда других.
Характерной чертой выбранного языкового материала является упор на
"странных" конструкциях, которые в рамках традиционной лингвистики в лучшем
случае только описываются и отмечаются, но никак не объясняются, а иногда и не
замечаются вовсе: для славянских языков - это, прежде всего, конструкции с
количественными числительными; для скандинавских - так называемая двойная
определенность, когда в некоторых ситуациях, например при наличии
прилагательного, употребляются одновременно и препозитивный, и постпозитивный
определенный артикль; для венгерского - это посессивные конструкции, где
наличествует рассогласование в 3-ем лице между числом обладателя и числом
притяжательного суффикса.
Как уже говорилось выше, обычно такие конструкции только описываются,
более или менее скрупулезно, а если по поводу их и ведутся теоретические дискуссии,
то они представляются довольно-таки бессодержательными: например, рассматривать
ли количественные конструкции как такие, где в именительном и винительном падеже
числительное управляет падежом существительного, а в косвенных падежах
согласуется с ним, или же считать, что числительное и существительное связаны не
согласованием или управлением, а особой синтаксической связью - грамматическим
соответствием (см. например, Иомдин 1990). Далеко в стороне от подобных дискуссий
остается, как представляется, главный вопрос: почему? Почему в русском языке в
количественных конструкциях числительные ведут себя именно таким, а не какимлибо иным образом? Почему в близких к русскому славянских языках (например, в
сербохорватском или чешском) числительные ведут себя по-другому?
Почему в норвежском и шведском при наличии прилагательных употребляется
одновременно и постпозитивный, и препозитивный определенный артикль, а в датском
только препозитивный?
Именно ответам на эти и подобные вопросы и посвящена, в первую очередь,
настоящая работа. Второй важный момент заключается в том, чтобы, казалось бы,
совершенно разнородные факты в непохожих друг на друга языках: количественные
конструкции в славянских языках, конструкции с определенным артиклем в
скандинавских, посессивные конструкции в венгерском - все получили не просто свое,
отдельное, конкретноязыковое объяснение, а объяснение, базирующееся на общих,
универсальных принципах, объяснение в рамках единой теории.
Представляется, что обе эти цели друг с другом связаны и вполне
достижимы, причем для их достижения может быть с успехом применена
генеративная грамматика, а точнее, ее последняя версия - так называемая
Минималистская программа. Представляется, что генеративная грамматика
является наиболее удобным и проработанным формальным синтаксическим
аппаратом, позволяющим описывать и объяснять структуру абсолютно разных
языков, и здесь используется, в первую очередь, именно как аппарат, а не как
глобальное лингвистическое течение, имеющее глубокие философские корни.
Генеративная грамматика вот уже на протяжении сорока лет является
самой распространенной формальной лингвистической теорией. Тем необычнее
кажется факт, что для большинства российских лингвистов эта теория и
связанное с ней имя Н. Хомского "заморозились" где-то на уровне начала
шестидесятых годов и оставили лишь смутное воспоминание о разграничении
глубинной и поверхностной структуры и трансформациях.
Не остается ничего другого, как полностью солидаризоваться с
редакторами
сборника
"Фундаментальные
направления
современной
американской лингвистики" (см. Фундаментальные направления современной
американской лингвистики 1997), которые в предисловии пишут о том, что, хотя
"исторически российская лингвистика всегда была открыта к взаимодействию с
другими лингвистическими традициями,... в последние годы наблюдается
парадоксальная и тревожная тенденция ее изоляции от остального мира.
Казалось бы, в эпоху свободы печати можно было бы ожидать максимальной
осведомленности отечественных лингвистов о трудах их зарубежных коллег.
Однако в силу главным образом экономических причин такая осведомленность
не растет, а скорее падает. Это связано и с прекращением серии "Новое в
зарубежной лингвистике", и с нерегулярным поступлением новейшей
литературы в основные библиотеки, и со многими другими обстоятельствами".
Российские ученые зачастую взирают на генеративную грамматику
свысока, с откровенным пренебрежением, совершенно забывая, сколь огромную
нишу в лингвистике занимает эта теория. Без всякого сомнения, из всех
формально-синтаксических теорий она является наиболее разработанной, до
мелочей продуманной с "инженерной" стороны, а ее богатый инструментарий и
"технические" возможности позволяют описывать самые разные языки, в том
числе и типологически абсолютно не схожие. Хотя бы поэтому генеративистика
заслуживает пристального внимания и уважения.
Помимо всего прочего генеративная грамматика - это универсальная
грамматика, ставящая своей целью обнаружение универсальных принципов,
универсальных закономерностей, универсальной синтаксической структуры,
старающаяся дать объяснение языковым фактам, а не просто их описание. В
России же с самого начала (то есть с шестидесятых годов) считалось, что
Хомский предложил новый, эффективный метод описания языка, а все его
рассуждения о необходимости создания объяснительной теории отбрасывались,
как нечто излишнее и заумное, но простительное для крупного ученого. Важно,
однако, иметь в виду, что одна из основ успеха генеративной грамматики - это
"вложенная" в нее объяснительная типологическая программа, и материал
новых языков рассматривается в ней именно в этой перспективе.
Стремление к универсальности и объяснительной адекватности - еще
одна причина, по которой, как представляется, интересно и целесообразно
использовать эту теорию для изучения синтаксических явлений.
Настоящая работа представляет собой попытку именно такого подхода.
Выявляется универсальная структура именной группы, общая для всех языков, а
материал конкретных языков используется, во-первых, в качестве иллюстрации этой
универсальной структуры, точнее для демонстрации того, что он вписывается в
предложенную универсальную структуру, а во-вторых, для выявления межъязыковых
различий - так сказать, параметров языкового варьирования в терминах более ранней
версии генеративной грамматики - Теории принципов и параметров. Показано, что в
качестве таких "параметров" могут быть рассмотрены, в первую очередь,
морфологические отличия, а также различные ограничения на сочетаемость друг с
другом категориальных признаков.
Лингвистам, работающим в России, часто трудно представить себе,
насколько генеративистика популярна как в США, так и в Европе. Будучи на
международной конференции в Германии FDSL-2 (Formal Description of Slavic
Languages - Формальное описание славянских языков), я имела возможность
лишний раз убедиться в этом: 99% всех работ относились к генеративистской
парадигме, и только мизерная часть - к другим теориям.
В России, где синтаксическую структуру принято представлять в виде
дерева
зависимостей,
господствует
предубеждение,
что
дерево
непосредственных составляющих - основа генеративной грамматики на всех
этапах ее развития - конфигруационно, привязано к линейному порядку слов и,
следовательно, с его помощью невозможно адекватно объяснить факты языков
со "свободным" порядком слов, типа русского. Однако в настоящей работе на
примере структуры именных групп я попытаюсь показать, что подобное мнение
- в значительной мере не более чем традиционное заблуждение, что
современный инструментарий генеративистики позволяет с успехом описывать
и так называемые "неконфигурационные" языки.
Таким образом, моей своего рода вторичной задачей является
доказательство пригодности приложения генеративной грамматики к языкам
типа русского. Мне представляется, что этот нетрадиционный для российской
лингвистики подход даст возможность взглянуть на факты русского языка под
новым углом зрения и объяснить вопросы, до сих пор остающиеся открытыми.
Взять хотя бы порядок составляющих в русской именной группе: об этом почти
нет работ. Так, у И.И.Ковтуновой написано лишь следующее: "В атрибутивных
словосочетаниях прилагательное предшествует имени существительному... В
субстантивных словосочетаниях зависимые словоформы располагаются после
имени
существительного...
В
словосочетании
с
количественными
числительными числительное предшествует имени существительному.
Постпозиция числительного выражает приблизительное количество". (см.
Ковтунова 1968, стр. 65-67).
Следует также заметить, что даже в рамках генеративной грамматики
работ, посвященных внутренней структуре именной группы очень немного:
несравненно меньше, чем тех, которые имеют дело со структурой глагольной
группы или предложения. Ранние работы ограничивались, главным образом,
изучением номинализации, где генитивные составляющие и прилагательные
рассматривались как параллели аргументам и наречиям в предложении. Другие
аспекты структуры именной группы не исследовались сколько-нибудь подробно
вплоть до середины восьмидесятых годов. Я же попытаюсь сконцентрироваться
на конструкциях, центральных для именной группы, а не маргинальных или
периферийных, демонстрирующих аналогию со структурой предложения.
Интересно также отметить, что и в негенеративном синтаксисе, в том числе и у
нас, основное внимание уделяется все-таки глаголу, а не существительному.
Что касается русского языка, которому будет уделено основное внимание
в Главе II Части II, то в рамках генеративной грамматики он анализировался
очень эпизодично, в основном зарубежными авторами или же российскими
лингвистами, переехавшими работать в США. И те, и другие являются, как
правило, апологетами этой теории. Подход же, представленный в данной работе
- в некотором роде взгляд со стороны, точка зрения аутсайдера.
Генеративисты зачастую грешат большой склонностью к объяснениям ad
hoc, в противоречие постулируемому ими универсализму, а также к тому, что
сам Хомский называет "инженерным", а не настоящим объяснением:
произвольным, не обоснованным, либо же имеющим ценность только в рамках
какого-либо узкого направления генеративной грамматики. Нечего и говорить,
что вне границ данной теории такие объяснения представляются лишенными
всякого полезного содержания, оказываясь полнейшей бессмыслицей для
негенеративистов. Мне же хотелось бы этого избежать, хотелось бы, чтобы
настоящая работа представляла собой ценность вне зависимости от теории.
Помочь в этом может и то обстоятельство, что в последнее время
наметилась тенденция к определенному сближению генеративистики и
традиционной лингвистики. На данный момент генеративная грамматика
благодаря своеобразному "круговороту веществ в природе" находится гораздо
ближе к традиционной лингвистике, чем когда бы то ни было. (Не хочется быть
голословной, поэтому более подробно этот вопрос будет рассмотрен ниже, в
конце теоретической части настоящей работы). В этом смысле следует заметить,
что зачастую за непонятными с первого взгляда большинству "посторонних"
лингвистов терминами, разработанными в рамках генеративной грамматики,
скрываются хорошо известные явления и понятия. В качестве примера можно
привести формальные признаки Минималистской программы, за которыми
стоят, по сути, традиционные грамматические категории. Однако в отличие от
грамматических категорий, которые в негенеративной лингвистике относятся,
как правило, к морфологии, формальные признаки в Минимализме
используются более широко: они "заведуют" построением правильной
синтаксической структуры и необходимы для интерпретации предложения на
уровне логической формы. Понятие морфосинтаксической сочетаемости в
лексической семантике также может быть "переложено" в термины
генеративной грамматики, что будет рассмотрено ниже. Таким образом, даже
обычные для традиционной лингвистике понятия могут быть использованы в
генеративной грамматике необычным (опять же для традиционной
лингвистики) образом, что, как представляется, позволит продвинуться вперед в
изучении некоторых вопросов, в частности, вопросов сочетаемости тех или
иных категорий друг с другом.
Есть, разумеется, хорошо известная пословица: "За двумя зайцами
погонишься - ни одного не поймаешь". Мне бы, однако, хотелось все-таки
схватить обоих зайцев, то есть сделать так, чтобы данная работа представляла
интерес как с точки зрения генеративистов, так и негенеративистов.
Подводя итог вышесказанному, кратко изложу уже отмеченные основные
цели и задачи предстоящей работы:
- исследование универсальной, общей для всех языков структуры
именной группы, причем, главным образом, тех аспектов, которые являются
центральными для именной группы и отличают ее структуру от структуры
клаузы и других составляющих - то есть, в первую очередь, ее референциальных
характеристик;
- взгляд на факты русского и многих других языков (перечисленных
выше) сквозь призму универсальной синтаксической теории; выявление общих
черт и различий; рассмотрение некоторых частных проблем, не получивших
окончательного решения в традиционном русском синтаксисе. Исследуются
следующие конкретные вопросы структуры именной группы: количественные
конструкции в русском языке в сопоставлении с некоторыми славянскими
(болгарским, чешским и сербохорватским); структурная позиция слов типа оба,
много в русском и их аналогов в других языках; употребление определенного
артикля в тех языках, где он постпозитивен по отношению к существительному,
явление так называемой "двойной определенности" в некоторых скандинавских
языках; синтаксические особенности имен собственных; посессивные
конструкции: в том числе, позиция притяжательных прилагательных и
местоимений; синтаксическая функция и позиция указательных местоимений,
порядковых числительных, прилагательных типа последние, прилагательных в
превосходной степени;
- попытка сблизить позиции генеративной и негенеративной
лингвистики.
Новизна работы заключается, с одной стороны, в нетрадиционном, с
точки зрения российской лингвистики, подходе к синтаксису: исследуются
такие аспекты структуры именной группы, которые до сих пор либо вообще
игнорировались, либо отмечались, но не получали объяснения; а с другой - в
том, что, во-первых, как уже говорилось выше, в рамках генеративной
грамматики внутренняя структура именной группы анализировалась не очень
часто и не очень охотно, а во-вторых, для генеративистов русский язык, на
который в настоящей работе делается основной упор, - в значительной мере
"terra incognita", где выделяются лишь отдельные исследованные островки.
Генеративная грамматика применялась в основном при исследовании так
называемых "экзотических" явлений русского языка, не имеющих соответствия
в английском. Это вполне понятно, так как современная генеративная
грамматика, хоть и построена на базе английского языка, претендует на звание
универсальной. Так, например, на материале других языков германской группы,
прежде всего немецкого и голландского, была построена теория скрэмблинга,
позволяющая описать и объяснить относительно свободный порядок слов в
этих языках. Для русского же в пределах именной группы такими
"экзотическими" явлениями, требующими изучения, стали, в первую очередь,
конструкции с числительными и падеж.
Литература по генеративной грамматике, посвященная частным и
конкретно-языковым вопросам, в том числе и работы русистов-генеративистов,
будет анализироваться непосредственно в основной части предлагаемой
диссертации, предваряя главы, посвященные исследованию соответствующих
проблем. В теоретической же части речь пойдет об общем направлении
развития генеративной синтаксиса. Рассмотрение ранних этапов порождающей
грамматики не существенно для дальнейшего исследования, а потому, ради
экономии места, точкой отсчета выбраны появившиеся в начале восьмидесятых
годов Теория управления и связывания и Теория принципов и параметров.
Анализируются только те моменты или те аспекты теории, которые получили
развитие в настоящее время и используются в данной работе. В значительной
мере то же самое касается и последней версии генеративной грамматики Минималистской программы (Chomsky 1995), хотя здесь будут рассмотрены и
некоторые общефилософские вопросы о природе языка. Обзор заканчивает еще
не опубликованная, но получившая широкое хождение в рукописи статья
Н.Хомского 1998 года Minimalist Inquiries: the Framework (Chomsky 1998).
Таким образом, в первой, теоретической, части работы все внимание
уделено формальному аппарату предстоящего исследования, то есть,
генеративной грамматике и, прежде всего, теории фразовой структуры.
Первая глава Части II представляет собой в некотором смысле
продолжение Части I, с той лишь разницей, что рассматривает не общие, а
частные вопросы генеративистики. В ней анализируются три подхода к
конкретной проблеме - синтаксической позиции числительных, отражающих
разные этапы развития генеративной грамматики. Последние две работы
исследуют особенности синтаксического поведения конструкций с
числительными в русском языке.
В главе второй Части II анализируются и объясняются, с точки зрения
генеративной грамматики, разные типы конструкций с количественными
числительными в русском языке, в том числе и с аппроксимативной инверсией,
в сопоставлении с некоторыми славянскими (болгарским, чешским,
сербохорватским); исследуется также синтаксическая позиция кванторов, в
частности слов, подобных оба, много, классификаторов типа штука, человек и
других
квантифицированных
существительных;
объясняются
также
синтаксические особенности кванторных частиц ни-, не- и кое- в русском языке.
В третьей главе исследуются языки с постпозитивным определенным
артиклем, в том числе и скандинавские, некоторые из которых являются
языками с так называемой "двойной определенностью", когда наряду с
постпозитивным артиклем употребляется еще и препозитивный. Делается
попытка объяснить это явление в терминах Минималистской программы.
Рассматриваются также структурная позиция и особенности в синтаксическом
поведении имен собственных. Анализируется базовая позиция прилагательных
в структуре именной группы.
В четвертой главе сопоставляются притяжательные прилагательные и
местоимения в русском и чешском, также анализируются и объясняются
различные типы посессивных конструкций в венгерском и скандинавских
языках; исследуется структурная позиция в именной группе указательных
местоимений.
ЧАСТЬ I
Введение
Основная задача Части I - описать с необходимой и достаточной
степенью детальности теоретический и формальный аппарат, в рамках которого
выполнена настоящая работа. Как уже упоминалось во введении, таким
аппаратом является современная генеративная грамматика.
Главный парадокс этой теории, имеющей сорокалетнюю историю
развития, заключается в том, что от ее первоначальной версии осталась только
фундаментальная концепция о врожденной языковой способности, единой для
всех представителей человеческого рода, то есть об универсальной грамматике.
"Грамматика правил" превратилась в настоящее время в "грамматику принципов
и параметров". Если исходная теория стремилась построить некое исчисление
правильных предложений, которые позволяет породить языковая компетенция
носителя конкретного языка, то теория принципов и параметров ставит своей
первоочередной задачей выявить основные врожденные принципы, являющиеся
общими для всех языков, а также определить параметры межъязыкового
варьирования. Иными словами, существуют принципы, единые для всех языков,
а синтаксические различия между языками разных типов обусловлены
исключительно различиями по ряду параметров, то есть тем, какие конкретные
значения того или иного параметра установлены грамматикой данного языка.
Свой обзор я начну с распространенной в восьмидесятых и начале
девяностых годов Теории управления и связывания.
Глава I
Теория управления и связывания
1. Общие положения Теории управления и связывания
Эта теория представляет собой модульный подход к языку, позволяющий
рассматривать отдельные языковые явления в рамках разных модулей, каждый
из которых имеет свои принципы и взаимодействует с другими модулями. Все
"трансформации" заменены на одно правило: α-передвижение, которое
означает: "передвигай составляющую, куда угодно".
Главными модулями Теории управления и связывания являются
следующие (см. Фундаментальные направления современной американской
лингвистики 1997, стр. 33):
"1. Х'-теория: ...определяет изначальную структурную форму всех
составляющих и их категорий.
2. Теория ограничивания: ограничивает возможности правил
перемещения.
3. Теория управления: определяет отношение между вершиной
составляющей и ее зависимыми элементами.
4. Теория падежа: относится к абстрактному и морфологическому
падежному управлению.
5. Тета-теория: относится к тематическим (=семантическим) отношениям
между глаголом (или другим предикатом) и его аргументами (актантами), иначе
говоря, к валентностям.
6. Теория связывания: связывает такие элементы, как прономиналы,
анафоры и имена... с их антецедентами (референтами)."
Теория управления и связывания предполагает наличие разных уровней
репрезентации языкового выражения. Один из этих уровней, называемый
глубинной структурой, описывает базовые лексические свойства слов и
составляющих. Другой уровень относится к фонетическому представлению
выражения, это уровень на котором применяются фонетические правила. Он
называется фонетической формой (ФФ). Еще один уровень описывает
логическое представление и включает такие понятия, как например, сферу
действия кванторов или отрицания. Этот уровень называется логической
формой (ЛФ). Три вышеуказанных уровня связаны друг с другом через
четвертый уровень - поверхностную структуру. Отношение между четырьмя
уровнями представления проиллюстрированы в схеме (1)
(1)
Глубинная структура
Поверхностная структура
Фонетическая форма
Логическая форма
Говоря неформально, фонетическая форма - это то, что мы в
действительности слышим, логическая форма - это интерпретация данного
выражения, а поверхностная структура - это общий уровень, на котором
применяются фонетические и интерпретационные правила. Поверхностная
структура получается из глубинной благодаря операции α-передвижение,
действие которой ограничивается только принципами грамматики.
Синтаксическое различие между языками отражает различие лишь на уровне
поверхностной структуры, в то время как глубинная структура у всех языков
одинакова.
Что касается теории перемещения, то, опять-таки в несколько
упрощенном виде, основные ограничения на α-передвижение можно изложить
следующим образом:
а. Передвижению могут подвергаться либо вершины, либо полные
составляющие, но не промежуточные категории типа Х'. (Что из себя
представляют промежуточные категории будет подробно объяснено ниже).
б. Вершины могут передвигаться только в позицию вершин, а полные
составляющие - только в позицию полных составляющих.
в. За один этап перемещения не дозволяется пересекать границ более чем
одной максимальной проекции, перемещаемы элементы оставляют после себя
особый вид пустой категории - следы.
г. Передвижение может происходить только в незанятые позиции.
д. Существует два типа перемещений - субституция и адъюнкция.
Субституция - это передвижение в изначально порожденные позиции, а
адъюнкция - в позиции, непосредственно порождаемые при деривации данного
выражения. Адъюнкция может быть как к Х0, так и к Х', и к ХР.
(Более подробно, уже на конкретных примерах, теория передвижений
будет рассмотрена в основной части данной работы).
В силу названных во введении причин, ниже рассматриваются только те
модули, которые непосредственно используются в настоящей диссертации. В
первую очередь, это относится к Х'-теории, которая является важнейшей частью
не только Теории управления и связывания, но, в той или иной степени, также и
позднейших версий генеративной грамматики, в частности, Минималистской
программы. Более того, именно на Х'-теории, прежде всего, базируется данная
работа. По этой причине основы Х'-теории и этапы ее развития будут
проанализированы достаточно подробно, с упором на структуру именной
группы. Менее детально будет рассмотрена Падежная теория, а также вскользь
затронуты некоторые аспекты Тета-теории.
2. Основы Х'-теории
2.1. Основной принцип Х'-теории
В американской традиции синтаксическую структуру принято
представлять в виде дерева непосредственных составляющих. Х'-теория
является во многом продолжением и развитием этой традиции. Согласно X'теории, у всех составляющих есть вершина, или ядро, которая может быть
представлена одной из традиционных частей речи - существительным,
глаголом, прилагательным, предлогом и пр., и определяет категорию
составляющей; иначе говоря, каждая составляющая есть распространение,
проекция своей вершины. Что является принципиально новым в Х'-теории по
сравнению с ее предшественниками, так это признание существования так
называемых "малых фраз, или групп", то есть существования составляющей Х',
не совпадающей с полной, максимальной синтаксической группой (например, в
случае именной группы не включающей артикли) и отличающейся от Х, или Х0,
представляющую собой минимальную составляющую. Так, например, в
английском языке различие между N' и N0 проявляется следующим образом:
1. Факт прономинализации: N' может быть заменена проформой one, а N0
не может. (Для глагольных групп ту же роль выполняет do so.):
(2) The present [king of England] is more popular than the last one.
(3) *The king of England defeated the one of Spain.
(Таким образом, составляющая [king of England] может быть заменена
one, а составляющая [king] не может).
2. Возможность для X' обычного сочинения с другой подобной
секвенцией, в отличие от Х0:
(4) Who would have dared defy the [king of England] and [ruler of the Empire]./*the [[king]
and [ruler]] of England.
(Таким образом, составляющие [king of England] и [ruler of the Empire]
могут быть сочинены, а составляющие [king] и [ruler] - нет).
3. Возможность для Х' функционировать в качестве составляющей,
которой "владеют совместно" (shared constituent). В этих случаях имеет место
"разделенное" согласование:
(5) He was the last (and some people say the best) [king of England].
(Пример (5) демонстрирует отличие составляющих типа X' от полных проекций
типа ХР).
(Эти тесты были предложены в Radford 1988). Заметим также, что Х' не
совпадает с полной группой, например, именной или глагольной: так, N' в
приведенных выше предложениях выступает без артикля и прилагательных.
Однако признание существования составляющих Х' было поначалу чуть
ли не единственным, что объединяло всех последователей Теории управления и
связывания, ибо в остальном они придерживались различных взглядов на
структуру предложения и его компонентов. И лишь в последние десять лет
пришли если не к единому, то, по крайней мере, почти к единому пониманию
этих вопросов.
Мне представляется необходимым дать хотя бы краткий обзор
источников Х'-теории, ее ранее существовавших версий, основных вех ее
развития и, наконец, ее стандартного варианта в Теории управления и
связывания.
2.2. Теория Р.Джэкендоффа
Для английского языка классической работой считается монография
Р.Джэкендоффа (Jackendoff 1977). Его книга стала базисом, на основе которого
Х'-теори развивалась в дальнейшем. Для представления фразовой структуры
Р.Джэкендофф предлагает следующую формулу:
Xn ! ...Xn-1...
Уровень проекции отмечается количеством штрихов при категориальном
символе; отсюда и название - Х-штрих теория, или Х'-теория. Слева от ядра у
Р.Джэкендоффа стоят составляющие, которые называются спецификаторами, а
справа - комплементы. Различие между спецификаторами и комплементами только условное соглашение, не имеющее теоретического значения.
Предлагается трехуровневая гипотеза, где Хmax = Х'''. Из этой гипотезы, в
частности, следует, что комплементы и спецификаторы могут быть в Х', X'' и
Х'''. Структура именной группы у Р.Джэкендоффа представлена следующим
образом:
(6)
N'''
N'''(gen)
ART'''
N''
COMP
(appositive clauses)
Q'''
(A''')*
N
N'
COMP
(restrictive clauses)
COMP
(* означает рекурсивность)
Согласно схеме, комплементы делятся на три группы: функциональные
аргументы, рестриктивные конструкции и аппозитивные (неограничительные).
Функциональные аргументы являются комплементами в составе Х'. Их
позволяют выделить следующие два критерия:
1. Тенденция быть обязательными (в отличие от комплементов Х'' и X''').
2. Факт прономинализации: при наличии у Х0 Х'-комплементов
замещается вся Х'. (Глагольные группы замещаются do so, а именные - one):
(7) Joe bought a book on Tuesday, but Sim did so on Friday.
(8) *Joe put a book on the table, but Sim did so on the chair.
(9) Jack met the king from England, and I met the one from France.
(10) *Jack met the king of England, and I met the one of France.
Разграничение между Х''-комплементами и Х'''-комплементами выражено
более явно, главным образом, с семантической точки зрения. Для именных
групп рестриктивные определительные конструкции - N''-комплементы, а
аппозитивные - N'''-комплементы. Различие между ними, помимо семантики,
проявляется в следующем:
1. Аппозитивные придаточные не могут быть введены
комплементатором (союзом) that или ∅ вместо WH-слова (вопросительного
слова).
2. В отличие от рестриктивных придаточных, аппозитивные могут
модифицировать имена собственные.
3. Аппозитивные придаточные невозможны без так называемой commaинтонации, то есть без паузы.
ср.: (11) John, who came to dinner, sneezed.
(12) *John, that came to dinner, sneezed.
(13) *John, came to dinner, sneezed.
Спецификаторы именной группы в зависимости от выполняемой ими
семантической роли делятся на два класса:
1. демонстративы: the, this, that, those...
вопросительные местоимения: which, what...
а также а и some в значении 'какой-то'.
2. кванторы: some в значении 'несколько', each, every, all, no, many, few,
little, much, any...
(Числительные рассматривались не как спецификаторы, а как
существительные, являющиеся ядром проекции).
К спецификаторам относились также и генитивные именные группы.
Генитивные NP, демонстративы и некоторые кванторы, такие как all, every,
each, some выступали как дочери N''', а остальные кванторы (much, many, few,
several, little...) - как дочери N'':
(14)
N'''
N'''/Art'''
N''
Q'''
Fred's
the
those
which
many
few
N'
N
apples
2.3. Ранние варианты Х'-теории
После Р.Джэкендоффа в Х'-теории существовали разные направления.
Одни считали, что Хmax для каждого языка свое. Так, например, Л.Бэбби (Babby
1987) предположил, что для русского языка Nmax = N5 и единственное реально
существующее различие - это различие между комплементами и
модификаторами.
Противоположный подход был принят, например, в работе Стуурман
(Frits, Review, 1987), где проводилась идея об отсутствии необходимости
признавать более чем одну рекурсивную фразовую проекцию для любой
категории. Таким образом, содержание Х'-теории сводилось к следующей
схеме:
Х' ! X'
X' ! X0.
Однако затем подавляющим большинством было признано положение,
согласно которому для всех категорий и для всех языков Хmax = Х''.
Присоединяя к вершине Х комплементы, получаем проекцию Х', а присоединяя
к Х' спецификаторы, получаем проекцию Х'', которая совпадает с полной
составляющей - ХР. Общая схема любой составляющей в терминах Х'-теории
стала выглядеть следующим образом:
а. Три универсальных правила структуры составляющих:
1. Х'' ! (ZP) X' (спецификатор и узел первого уровня)
2. Х' ! X' (WP) или (WP) X' (узел первого уровня и адъюнкт)
3. Х' ! X0 (YP) (вершина и комплемент)
б. Общая структура полной составляющей (без адъюнктов) в
соответствии с вышеизложенными правилами:
(15)
ZP
(спецификатор)
XP (=X'')
X'
X0
(вершина)
YP
(комплемент)
Комплементы приблизительно соответствуют дополнениям в
традиционной лингвистике. Это составляющие, наличие которых в конкретном
случае предопределяется лексическим свойством данной вершины субкатегоризацией.
Спецификаторы - это как бы внутренние "подлежащие" полной
составляющей. (Следует заметить, что, согласно Х'-теории, подлежащее
занимает позицию спецификатора при глагольной группе). Комплементы и
находящиеся в позиции спецификатора подлежащие являются двумя видами
аргументов (актантов) - внутренними и внешними соответственно.
Адъюнкты - это модификаторы, составляющие, которые обладают тем
свойством, что не повышают степень проекции. Они являются полностью
факультативными элементами, выполняют функции обстоятельств или
определений и не являются аргументами. Модификаторы именной группы - это,
прежде всего, прилагательные и относительные придаточные, как
рестриктивные, так и аппозитивные, причем признавалось, что рестриктивные
придаточные находятся в дереве ниже, чем аппозитивные.
Главное преимущество схемы (15) заключается в том, что она является
универсальной структурой синтаксических групп (проекций лексических
вершин) во всех языках. Таким образом, схема (15) полностью заменяет собой
все отдельные правила структуры составляющих и, с точки зрения генеративной
грамматики, является одной из ее самых важных языковых универсалий.
2.4. Лексические и функциональные категории в Х'-теории
Одним из самых важных шагов в развитии теории фразовой структуры
стало расширение Х'-теории за пределы лексических категорий, таких как
существительное, прилагательное, глагол и т.п., признание того, что элементы,
принадлежащие к так называемым "малым синтаксическим категориям":
артикли, союзы и даже некоторые морфологические показатели - являются
категориями типа Х0 и образуют свои собственные проекции. Намеки на это
есть уже в упоминавшейся выше работе Р.Джэкендоффа.
Следующим шагом в том же направлении стало разделение
синтаксических категорий на две группы: "лексические" и "функциональные".
Не вникая в детали, можно в общем случае сказать, что "лексический" класс
включает основные синтаксические категории, а "функциональный" - малые,
или служебные. Вершины функциональных категорий принадлежат к частям
речи, представляющих собой открытый класс, а вершины лексических
категорий - к частям речи, являющихся закрытым классом.
Третьим шагом стала гипотеза о том, что лексические категории и их
проекции существуют внутри функциональных и являются комплементами по
отношению к функциональному ядру.
Что касается структуры самого предложения, то здесь уже давно
считается признанным существование по меньшей мере двух функциональных
проекций, СР и IР (группы комплементатора, или союза, и финитной группы,
вершина которой включает такие грамматические категории глагола, как время,
лицо, число). Структура предложения в этих терминах выглядит следующим
образом:
(16)
CP
Spec
C'
C
IP
Spec
I'
I
VP
Что же касается структуры именной группы, то гипотеза о том, что
существует функциональная проекция DP, такая что она имеет своей
функциональной вершиной D (D - это детерминатор, в прототипическом случае
артикль), а лексической - NP, была выдвинута в середине восьмидесятых годов
сразу несколькими авторами, среди которых, например, Szabolcsi 1983, Fukui
1986, Abney 1987. Согласно этой гипотезе, получается следующая структура:
(17)
DP
Spec
D'
D
NP
Ранее в генеративном анализе
именных групп считалось, что
детерминаторы являются спецификаторами NP. Основой для такого анализа
служил тот факт, что детерминаторы находятся в отношении дополнительной
дистрибуции с посессорными группами в английском языке. Однако есть языки,
где посессоры и детерминаторы сосуществуют. По мере продвижения анализа,
стало ясно, что именные группы содержат много элементов, которым в
традиционной структуре не находится места.
Анализ, рассматривающий детерминаторы в качестве ядер именной
группы, был впервые предложен в Szabolcsi 1983. Ее аргументы базируются на
схожести структуры именных групп и предложений в венгерском языке.
Основываясь на том, что обладатель может стоять в именительном падеже, а
ядерное существительное согласуется с ним в числе и лице, Саболчи
доказывает, что посессор в венгерском языке параллелен подлежащему в клаузе:
(18)
(19)
(20)
az
en-∅ vendeg-e-m
опр.арт. я
гость-посс-1ед.
('мой гость')
a
te-∅ vendeg-e-d
опр.арт. ты
гость-посс-2ед. ('твой гость')
a
Mari-∅
vendeg-e-∅
опр.арт.
Мари-ном
гость-посс-3ед. ('гость Мари')
Посессор может стоять и в дательном падеже. Если же это WH-слово, то
возможен только дательный падеж:
(21)
(22)
(23)
Mari-nak a
Мари-дат опр.арт.
ki-nek
a
кто-дат опр.арт.
*a
ki-∅
*опр.арт. кто-ном
vendeg-e-∅
гость-посс-3ед. ('гость Мари')
vendeg-e-∅
гость-посс-3ед. ('чей гость')
vendeg-e-∅
гость-посс-3ед. ('чей гость')
Как видно из примеров (21) и (22), группа-обладатель, стоящая в дательном
падеже, находится перед определенным артиклем. В венгерском происходит
вынесение WH-слов из пределов именной группы точно так же, как это имеет
место и в предложении. Если над именной группой (NP) доминирует (то есть,
находится выше) функциональная проекция (пусть в данном случае это будет
проекция определенного артикля), то позиция спецификатора этой проекции
может служить спасательным люком ('escape hatch'), посадочной площадкой
('landing site') для таких WH-групп:
(24)
Ki-neki alsz-ik [ti [a ti
vendeg-e-∅]]
кто-дат спит
опр.арт. гость-посс-3-ед.
('Чей гость спит?')
(t, индексированное i, означает след (trace) составляющей, который она
оставляет после себя при передвижении; индекс же указывает кореферентность
перемещенной группы и соответствующих следов).
Далее, в Abney 1987 отмечено, что как именные группы, так и клаузы
способны выступать как комплементы предлогов во многих языках. И те, и
другие могут быть аргументами, иметь относительные предложения, вступать в
отношения кореферетности, подвергаться рекурсии.
Если именные группы и клаузы схожи в своем внутреннем и внешнем
синтаксисе, то логично предположить, что и функциональные категории
именных групп должны соотноситься с функциональными категориями I и С.
Таким образом, подводя итог вышесказанному, отметим, что важными
аргументами за принятие DP как функциональной проекции послужили
следующие факты:
1. Соображения параллелизма: внутреннее устройство именной группы
сходно с внутренним устройством предложения. Вершина VP - функциональная
категория I, поэтому и для NP должна существовать функциональная категория,
комплементом которой являлась бы сама NP.
2. Признание детерминатора функциональной ядром обеспечивает для
передвигаемых групп посадочную площадку в виде позиции спецификатора при
DP. (В качестве примера кроме уже разобранного выше венгерского
предложения (24) можно привести немецкую фразу von Schwester Inge die
Untersuchung, которая будет иметь следующую структуру:
(25)
DP
D'
[von Schwester Inge]i
D
die
NP
N
Untersuchung
PP
ti
3. Существование языков (болгарский, румынский, скандинавские), где
определенный артикль является морфемой, подобно личным окончаниям
глагола.
В Abney 1987 перечисляются также общие отличительные свойства всех
функциональных элементов:
1. Функциональные элементы составляют закрытые лексические классы.
2. Функциональные элементы обычно фонологически и морфологически
зависимы. Они обычно безударны, часто являются клитиками или аффиксами,
могут быть фонологически пусты.
3. Функциональные элементы допускают только один тип комплемента,
который обычно не является аргументом.
4. Функциональные элементы обычно неотделимы от своих
комплементов.
5. Функциональные элементы лишены "описательного содержания". Они
отмечают грамматические признаки, скорее чем выбирают класс объектов.
Гипотеза о существовании функциональной проекции DP является в
настоящее время, по сути, общепризнанной. Однако не зависимо от того,
считать ли детерминатор вершиной или спецификатором, во всех случаях
имплицитно признавалось, что у каждой именной группы детерминатор может
быть только один. В то же время к категории D обычно относили и артикли, и
указательные местоимения, и кванторные местоимения, и посессивные группы,
забывая при этом, что свободная позиция детерминатора только одна, и на всех
ее не хватит - ведь названные выше классы слов во многих языках вполне
способны сосуществовать друг с другом.
Это, как и следовало ожидать, привело к появлению различных, не
только не согласованных, но, зачастую, и взаимоисключающих вариантов
структуры именной группы. Так, если принять Nmax = N'' и отказаться от
рассмотрения единой категории D как ведущей к противоречию, то в этом
случае D можно разбить на подклассы, каждый из которых будет
функционировать как обычный модификатор при N'' или N'. Такой подход
представлен, например, у Т.Эрнста (Ernst 1992). В частности, для ирландского
языка он предложил следующую структуру именной группы:
(26)
N''
N''
N''
N''
Art
Relative clauses
Gen
Dem
N'
NumP
N'
N
AP
У той же схемы, где D занимает позицию ядра, также возникли
модификации. Одна из них, к примеру, заключалась в признании того, что
детерминатор выполняет как бы двоякую роль: с одной стороны, он является
ядром функциональной проекции с NP в качестве комплемента, а с другой сама группа детерминатора - спецификатор NP:
(27)
DP
Spec
D'
D
NP
DP
N'
Ясно, однако, что такая рекурсивность не могла привести ни к чему
хорошему, поэтому данную схему быстро изъяли из рассмотрения.
Сам Н.Хомский тоже не смог (или не захотел) помочь в разрешении этой
головоломки. Он никогда не увлекался изучением частных вопросов, к которым,
в его представлении, относилась и внутренняя структура именной группы,
предпочитая заниматься более глобальными проблемами, а потому его вполне
удовлетворила одна проекция DP, куда он смел в кучу и артикли, и кванторные,
указательные и притяжательные местоимения, и английские посессивные
группы с 's. Возможно, уже тогда у него в голове зародились будущие идеи
поздней Минималистской программы и экономности? Кто знает... Главное то,
что, с общетеоретической точки зрения, он не считал важным изучение
внутреннего устройства именной группы.
Не дождавшись никакой помощи от создателя Теории управления и
связывания, генеративисты засучили рукава и взялись за дело сами, тем более
что с подобной же проблемой столкнулись и лингвисты, изучавшие структуру
клаузы.
В результате углубленного исследования структуры клаузы категория
INFL, являвшаяся ядром проекции IP, "расщепилось", образовав поначалу две
отдельные проекции: ТР (группу времени) и AgrP (группу согласования). Затем
последняя разделилась на AgrsP (группу согласования с подлежащим) и AgroP
(группу согласования с прямым дополнением). Появились также и другие
функциональные глагольные проекции, такие, например, как AspP (группа вида)
или факультативная NegP (группа отрицания).
Параллельным курсом, только с опозданием на несколько лет,
развивалось и учение об именной группе. Сначала признали некую
факультативную группу числительных, структурно расположенную ниже DP,
потом произошло разделение проекций кванторных местоимений и артиклей.
(Такой подход был предложен, например, в нескольких работах Дж.Джусти,
среди них Giusti 1992). Основанием для подобного разделения послужило
существование фраз типа all the children, для которых предлагалась следующая
структура:
(28 )
QP
Q
all
DP
D
NumP
the
children
Этим дело не закончилось. "Каждому слову - по своей функциональной
проекции!" - это, казалось, стало лозунгом всех последователей Теории
управления и связывания. То, что прилагательное тоже получило свою
функциональную проекцию (см., например, ту же работу Giusti 1992), вполне
резонно и обоснованно. Однако же некоторым и этого оказалось недостаточно.
Так, Г.Чинкве (Cinque 1993) предложил считать, что прилагательные являются
не адъюнктами, присоединяемыми к N', а порождаются в позиции
спецификатора при некоторой функциональной категории; причем для каждого
семантического типа прилагательных и других модификаторов имени
выделяется своя функциональная проекция, отличная от остальных. (Об этой
гипотезе см. подробнее в Приложении. Там же рассматривается и одна из
наиболее интересных идей в X'-теории - понятие расширенной проекции,
введенное в Grimshaw 1991).
3. Гипотеза о порождении подлежащего внутри VP
В ранней Теории управления и связывания считалось, что базовая
позиция подлежащего - спецификатор проекции IP. Высказанную Д.Спортишем
(см. Sportiche 1988) идею о том, что подлежащее на самом деле порождается
внутри VP и лишь затем поднимается в позицию спецификатора IP, чтобы там
ему был приписан именительный падеж, без преувеличения можно назвать
одной из предпосылок грядущего минимализма. Одной из главных причин
возникновения этой гипотезы стала необходимость объяснения конструкций
типа немецких:
(29)
(30)
Die
Schüler haben
alle eine
Fünf
bekommen.
опр.арт. ученики AUX 3PL все неопр.арт. пятерку получили
'Ученики все получили по пятерке'.
Der
Lehrer hat
die
Schüler gestern alle gelobt.
опр.арт. учитель AUX 3PL опр.арт. учеников вчера всех похвалил
'Учитель учеников вчера всех похвалил'.
Легко заметить, что аналогичные фразы есть и в русском:
(31)
Ученики вчера все получили по пятерке.
Это явление получило название "дрейфующие кванторы" (floating
quantifiers). Ранее полагали, что в этих случаях универсальное местоимение
является модификатором глагольной группы. Однако, благодаря гипотезе
Д.Спортиша в совокупности с предположением о существовании
функциональной проекции кванторных местоимений QP, непосредственно
доминирующей над DP, подобные примеры получили более логичное
объяснение: QP порождается как спецификатор VP. Если быть до конца
точным, то, по Д.Спортишу, QP порождается в позиции спецификатора
некоторой функциональной проекции, обозначенной им как VPn. О возможной
природе этой проекции речь пойдет ниже, в разделе, посвященном
минимализму, а пока я для простоты буду называть ее просто VP, так как для
наших целей это более или менее безразлично. Однако DP-подлежащее требует
именительного падежа, и поэтому обычно вся группа QP перемещается в
позицию спецификатора при IP. Но может случиться и так, что передвигается
только DP, используя в качестве промежуточной посадочной площадки
пустующую позицию спецификатора QP. Полученные в результате конструкции
и будут конструкциями с "дрейфующими кванторами", где DP находится в Spec
IP, а Q - в Spec VP.
Данное явление не ограничено только подлежащими: оно может иметь
место и в случае с прямым дополнением (см. (30)) и даже, например, с
адресатом:
(32)
Der
Lehrer hat
[den
Schülern]i gestern [VP [allen ti]
опр.арт. учитель AUX 3SG опр.арт. ученикам вчера
всем
eine
Fünf
gegeben.
неопр.арт. пятерку поставил
'Учитель ученикам вчера всем пятерку поставил'.
Однако это ничему не противоречит. Теория "дрейфующих кванторов"
утверждает, что, куда бы ни передвигалась DP, она может оставить квантор in
situ, то есть в его базовой позиции. Таким образом можно объяснить некоторые
вариации в порядке слов. Для русского языка придумать похожие примеры не
составляет никакого труда, и поэтому мне бы не хотелось заострять внимание
на данном вопросе.
4. Позиция имен собственных и личных местоимений
Мне представляется целесообразным рассмотреть хотя бы в общих
чертах достаточно частный вопрос о базовом месте таких специфических
именных групп, как имена собственные и личные местоимения.
Данный вопрос исследовался, в частности, на материале итальянского
языка Дж.Лонгобарди (см. Longobardi 1992). Он предположил, что в
итальянском существительные могут передвигаться в позицию детерминатора
D. (Если доказать эту гипотезу, то структура, согласно которой DP является
спецификатором N тотчас распадется, ибо в ее рамках такое перемещение
объяснить невозможно). В итальянском языке имена собственные могут
выступать как без артикля, так и с артиклем:
(33) Gianni mi ha telefonato.
Джанни мне позвонил.
(34) Il
Gianni mi ha telefonato.
опр.арт. Джанни мне позвонил
Если вставить притяжательное местоимение или другое прилагательное,
нормально занимающее в итальянском языке позицию до существительного, то
в результате получатся следующие предложения:
(35) *Mio Gianni mi ha telefonato.
(36) Il mio Gianni mi ha telefonato.
(37) Gianni mio mi ha telefonato.
'Мой Джанни мне позвонил'.
Таким образом, передвижение N в (37) в позицию D, то есть, в позицию
определенного артикля, оказывается налицо. Для германских же языков, где
возможна только препозиция прилагательного и имена собственные выступают
всегда без артиклей (ср. англ. old John, *the John, *John old), делается вывод, что
подобное передвижение осуществляется только в логической форме, но не на
уровне поверхностной структуры.
Что же касается личных местоимений, то предполагается, что они
изначально находятся в позиции D, позиции, которая ответственна за
референцию и квантификацию. Отсюда легко вытекает возможность
употребления без всякой comma-интонации, то есть паузы, следующих
английских выражений:
(38) we doctors
(39) I saw you three guys.
Подобное же явление, как представляется, существует и в русском языке.
Хотя правила русской пунктуации обязывают обособлять как приложение
существительное (N), идущее вслед за личным местоимением и согласующееся
с ним, но в устной речи интонация обособления (паузы и понижения тона) в
таких случаях вовсе не обязательна. Вполне возможно произнести без
интонации обособления, например:
(40) Мы доктора так не считаем.
(41) Нам студентам всегда весело живется.
5. Основные положения Тета-теории и Теории падежа
Тета-теория является аналогом теории валентностей и восходит к
глубинным падежам Ч.Филлмора. Тета-роли (тематические роли) семантические отношения, которые являются идеосинкретическими свойствами
глагола. Они приписываются только грамматическим функциям подлежащего и
дополнения (дополнение может быть либо глагольным, либо предложным).
Именные группы, имеющие в предложении грамматическую функцию субъекта
или объекта и выполняющие референциальную функцию, — аргументы. Тетакритерий гласит, что каждый аргумент имеет одну и только одну тета-роль и
каждая тета-роль приписывается одному и только одному аргументу.
Падежная теория имеет дело с приписыванием абстрактного падежа и
его морфологических реализаций. В некоторых языках падеж морфологически
реализуется, в некоторых, как, например, в английском - нет. Тем не менее в
глубинной структуре английского языка все равно присутствуют универсальные
абстрактные падежи. Отсутствие морфологических падежей - всего лишь
случайное поверхностное явление, за которым скрываются глубинные свойства,
присущие всем языкам.
Падежный фильтр гласит, что каждой фонологически реализованной
именной группе должен быть приписан падеж. Основное назначение падежа
видят традиционно в том, чтобы сделать видимой тета-роль. Считается также,
что когда Х0 управляет некоторой именной группой, ей приписывается
номинатив, если Х0=INFL; аккузатив, если Х0=V; косвенный падеж, если Х0=P;
но в конфигурации NP(NP_) приписывается родительный падеж. Именительный
падеж, как видно, связан не с типом глагола, а с наличием личной формы
глагола в предложении, то есть с его финитностью, (инфинитивные
предложения обычно не допускают наличия подлежащего в именительном
падеже).
Номинатив приписывается грамматической функции субъекта, аккузатив
- грамматической функции глагольного объекта и косвенный падеж грамматической функции предложного объекта.
Падежи делятся на две группы: структурные и ингерентные. К
структурным традиционно относят номинатив и аккузатив. Они приписываются
на уровне поверхностной структуры. Все прочие падежи приписываются на
уровне глубинной структуры и называются ингерентными. Структурные
падежи, то есть именительный и винительный, содержательно отличаются от
ингерентных тем, что не связаны с какой-либо конкретной тета-ролью.
Представляется, что Падежная теория в своем описанном здесь
традиционном виде, очевидно ввиду морфологических особенностей
английского языка, является наименее развитым модулем в Теории управления
и связывания и нуждается в доработках, поскольку, как это будет показано
ниже, неспособна объяснить всех фактов языков с богатой падежной системой.
Подводя итоги, следует заметить, что дать краткий обзор Падежной
теории и тета-теории было необходимым хотя бы в силу того, что в языках типа
русского описывать X'-структуру именной группы, отвлекаясь от падежей ее
непосредственных составляющих, вряд ли представляется реальным.
Глава II
Минималистская программа
1. Основные положения минимализма
Минималистская программа - это, как шутят некоторые лингвисты,
"очередная последняя версия" теории Н.Хомского. Несмотря на очень краткую,
всего пятилетнюю, историю, а, возможно, именно благодаря этому факту, тому,
что основы теории еще до конца не устоялись, развитие минимализма уже
сейчас можно подразделить на два периода (а в настоящей момент наметился
еще и третий, о котором будет сказано несколько ниже).
Первой вехой в развитии минимализма стала статья Н.Хомского
"Минималистская программа лингвистической теории" (Chomsky 1993). Спустя
два года вышла новая книга Н.Хомского "Минималистская программа"
(Chomsky 1995), вновь перевернувшая все с ног на голову. Прежде всего, это
относится к Главе 4 данной работы, противоречащей первым трем главам, где
излагалась Минималистская теория 1993 года. Глава 4 стала восприниматься
лингвистами как некое самостоятельное произведение, имеющее весьма слабое
касательство к предшествующей версии. В дальнейшем я буду анализировать
основные положения именно Главы 4, лишь изредка, для сравнения, обращаясь
к более раннему варианту минимализма.
Итак, как говорится, "остались от козлика рожки да ножки" - именно
подобным, в высшей степени жестоким образом, обошлась Минималистская
программа со своей предшественницей, Теорией управления и связывания.
Возможно, я несколько преувеличиваю, но в материальном, техническом плане
приблизительно так дело и обстоит, что же касается сферы нематериальной,
духовной, то здесь, естественно, сохранилась без изменений чистая бессмертная
душа всей генеративной грамматики - идея о врожденности языковой
способности, о том, что существуют единые принципы для всех языков и что
языки различаются только установкой разных значений параметров.
Как не устает повторять Н.Хомский, минимализм является не теорией
языка, а именно программой дальнейшего его исследования. Суть этой
программы заключается в том, что языковые представления являются
минимальными. Ушли в прошлое процессы вроде "свободного" перемещения,
не имеющие движущей силы, причины. Вся ключевая информация,
закодированная в языке, должна быть доступной для других когнитивных
модулей, которые непосредственно связаны с языковым аппаратом человека.
Решающее значение при этом имеют результирующие (выходные) условия, то есть
условия, характеризующие языковой аппарат человека на стыке с другими
когнитивными модулями — акустическим, концептуальным и т. п. Языковой
аппарат человека является частью систем реализации, которые позволяют нам
говорить, понимать, спрашивать и т. д.
Согласно Минималистской программе, языковой аппарат человека
состоит из двух главных подсистем: вычислительной системы и лексикона.
Вычислительная подсистема порождает языковые выражения и подает
команды системам реализации. Лексикон содержит всю лексическую
информацию конкретного языка. С точки зрения минимализма, роль
лексикона шире, чем в предыдущих версиях генеративной грамматики.
Объяснительная сила в современной версии генеративной модели перешла в
основном к лексикону, в котором содержатся не только слова, их
фонологическая структура, тематические отношения между словами
(валентности), но и все формальные признаки, влияющие на синтаксические
процессы и являющиеся разными по характеру в разных языках. Выделяются
две системы реализации: артикуляторно-перцептивная и концептуальноинтенциональная, соответствующие двум интерфейсам: фонетической и
логической форме.
Минималистская программа стремится ограничить объяснительные
принципы минимальным количеством, одновременно накладывая условие
максимальной экономности на порождаемые языком синтаксические структуры.
Поэтому в минимализме отсутствуют такие понятия, как глубинная и
поверхностная структура, которые противоречат условию экономии, поскольку
требуют большего количества управляющих порождением предложения
операций.
Имея в качестве основы нумерацию, то есть набор лексических единиц,
выбранных независимо из лексикона, вычислительная система, каковой
является язык, порождает пару представлений (фонетическое и логическое),
которые затем интерпретируются не собственно языковыми системами человека
- акустико-перцептуальной (речевым аппаратом) и концептуальноинтенциональной (общей когнитивной системой человека). Каждое из этой
пары представлений должно содержать только те элементы, которые могут быть
проинтерпретированы соответствующей системой языкового употребления; в
этом случае говорят, что представление удовлетворяет принципу полной
интерпретации. При выборе лексических единиц из словаря они включаются в
нумерацию, будучи уже оформлены как словоформы, с соответствующим
набором формальных признаков, как классифицирующих, так и
словоизменительных.
Начиная с нумерации, вычислительная система языка применяет к ней
операции из ограниченного набора для постепенного выстраивания
окончательной структуры предложения, как на уровне логической, так и на
уровне фонетической формы. Каждое такое выстраивание называется
деривацией и является допустимым, только если оно сходится на обоих уровнях
взаимодействия с системами языкового употребления (то есть, каждое из пары
порождаемых представлений удовлетворяет принципу полной интерпретации) и
при этом является наиболее экономным по числу примененных операций.
Существуют два этапа деривации - явный и скрытый. Все операции,
примененные на явном этапе, находят свое отражение в поверхностной
структуре предложения, так как этот этап общий для логического и
фонетического представлений. В конце него производится операция Spell-out
(озвучивание), которая разделяет деривацию по двум направлениям, после чего
она продолжается независимо на фонетическом и логическом уровнях.
Логический компонент языка использует те же операции, что и синтаксический,
и ему доступны те же признаки, в то время как фонетический компонент
является в значительной степени независимым, что связано с большим
влиянием на него внешних факторов.
Схема (42) иллюстрирует схематическое представление организации
языкового аппарата человека в минималистской модели:
(42)
лексикон
вычислительная
система
(Фонетическая Форма)
артикуляторноперцептивная
система
(Логическая Форма)
уровни
представления
концептуальноинтенциональная
система
Две операции, доступные вычислительной системе человеческого языка это Объединение (Merge), вводящее новые составляющие и позволяющая
конструировать новые объекты, и Передвижение (Move). Подробнее об обеих
этих операциях будет рассказано ниже.
Основным понятием, которым оперирует минимализм, является проверка
формальных признаков, которая управляет всем процессом порождения
синтаксической структуры, а также является критерием грамматичности или
неграмматичности того или иного предложения.
2. Проверка признаков в минимализме
Формальные признаки в минимализме приблизительно соответствуют
грамматическим категориям традиционной лингвистики - таким, как род,
падеж, число, лицо, время и пр., причем под формальными признаками
подразумеваются, прежде всего, признаки абстрактные, а не морфологические.
Проверка признаков заключается в том, что в общем случае одинаковые
признаки, приписанные двум (или более) синтаксическим объектам,
находящимся в определенной структурной конфигурации между собой,
стираются. Конфигурация, в которой должны оказаться два синтаксических
объекта, обладающие общими признаками, чтобы эти признаки были
проверены, называется областью проверки. В случае, если до уровня Spell-out
(то есть, до озвучивания) какие-либо формальные признаки оказались
непроверенными, они попадают в обе системы языкового употребления акустико-перцептуальную
(речевой
аппарат)
и
концептуальноинтенциональную (общую когнитивную систему человека), где остаются не
проинтерпретированными, а значит, вся деривация завершается неудачно, то
есть получившаяся структура оказывается неграмматичной.
В Chomsky 1993 определение области проверки строится в три шага:
(43)
(44)
(45)
Область:
Область ядра Х - это множество всех узлов синтаксической структуры, над
которыми доминирует его максимальная проекция (ХР) и которые отличны от
Х и не доминируют над Х.
Минимальная область:
Минимальная область ядра Х - это максимальное подмножество области Х
такое, что ни над одним его элементом не доминирует элемент области Х.
Область проверки:
Область проверки ядра Х - это вся его минимальная область кроме
комплемента.
Таким образом, в область проверки ядра попадают адъюнкты как к самому ядру,
так и к его проекциям. Перемещение в эти позиции возможно только тогда,
когда существует возможность проверить признаки перемещаемого объекта и
цели его перемещения.
Данное определение кажется излишне громоздким, противоречащим
тезису самого Н.Хомского о простоте и экономности представлений. В то же
время, как замечено в Арефьев 1996, все объекты, которые попадают в область
проверки ядра по определению (43)-(45), обладают одним свойством по
отношению к ядру Х из этого определения. Это свойство - асимметричное сикомандование (см. определения (47)-(48) ниже). И адъюнкт к ядру, и адъюнкт к
группе этого ядра обязательно асимметрично си-командуют им. Таким образом,
понятие асимметричного си-командования, встроенное в определение области
проверки, позволило бы включить в эту область те же элементы, которые
попадают туда по стандартному определению. Новое определение будет
выглядеть так:
(46)
Область проверки:
Область проверки ядра Х - это множество всех узлов синтаксической
структуры, которые включены в его максимальную проекцию (ХР) и которые
асимметрично си-командуют им.
Хотя для моей работы то или иное определение области проверки не играет
особой роли, все же определение (46) оказывается существенно удобнее и
проще. В отличие от предыдущего, оно исключает комплемент из области
проверки независимо от самого понятия комплемента.
Си-командование и асимметричное си-командование определяются
следующим образом (Kayne 1994):
(47)
(48)
Си-командование:
Х си-командует Y тогда и только тогда, когда Х и Y являются категориями, Х
исключает Y и каждая категория, доминирующая над Х, доминирует и над Y.
Асимметричное си-командование:
Х асимметрично си-командует Y тогда и только тогда, когда Х си-командует Y,
а Y не си-командует Х.
Рассмотрим структуру (49):
(49)
XP
X
ZP
Согласно определениям (47) и (48) получается, что независимо от числа
узлов, над которыми доминирует ZP (или хотя бы ее верхний сегмент, если у
нее есть адъюнкт), ядро Х асимметрично си-командует всеми ядрами,
присутствующими в данной структуре. Это означает, что Х может "выбирать"
среди этих ядер те, которые обладают признаками, способными проверить его
собственные непроверенные признаки, то есть совпадающими с признаками Х,
которая называется категорией-целью. Главное предположение состоит в том,
что объекты, способные участвовать в проверке признаков, притягиваются при
условии, что ими асимметрично си-командует цель перемещения. Отсюда
следует определение операции притягивания (50), призванной заменить
операцию перемещения:
(50)
Притягивание:
Ядро, асимметрично си-командующее другими ядрами, притягивает к себе те из
них, которые способны проверить имеющиеся у него признаки.
(Ср. с определением притягивания, данным в Chomsky 1995).
(51)
Притягивание:
К притягивает F, если F - это ближайший признак, который может вступить в
отношении проверки с признаком К.
Таким образом, в Минималистской программе правило α-передвижения
заменено операцией притягивания. Время немотивированных, произвольных
перемещений ad hoc, которыми часто грешила Теория управления и связывания,
кануло в Лету. Теперь передвижение составляющих может осуществляться либо
для проверки признаков цели перемещения, либо из соображений актуального
членения и т.п.
Следует также заметить, что операция притягивания - это инновация,
введенная только в Chomsky 1995. В ранней версии минимализма общей
мотивацией передвижения тоже служила проверка признаков, но конкретный
механизм, движущая сила этой проверки, были прямо противоположными. Так,
в Chomsky 1993 предложены два принципа, имеющие непосредственное
отношение к проверке признаков: принцип "жадности" и принцип
"откладывания". Согласно первому принципу синтаксический объект может
перемещаться только в том случае, если ему необходимо проверить свои
признаки, ему нет никакого дела до наличия непроверенных признаков у других
элементов, в том числе и у цели перемещения. Отсюда видно, что принцип
"жадности" - прямая противоположность операции притягивания, где именно
цель перемещения запускает механизм проверки признаков. Принцип
"откладывания" гласит, что передвижение откладывается, пока это возможно.
Частный случай проявления этого принципа - отсутствие явного перемещения,
когда перемещение происходит скрыто, то есть на уровне Логической формы.
Необходимо также сказать и о типах признаков в том виде, в каком они
представлены в Chomsky 1995. Итак, признаки могут быть ингерентные и
опциональные. Первые, характеризующие всю парадигму данной лексемы,
приблизительно соответствуют классифицирующим,
а вторые словоизменительным. (Согласно определениям, данным в Зализняк 1968,
признак является классифицирующим для данной парадигмы, если в
грамматических значениях, представленных в этой парадигеме, встречается
ровно
одна
граммема
данной
грамматической
категории,
и
словоизменительным, если встречается, соответственно, не менее двух разных
граммем).
Далее, вне зависимости от первого деления, признаки бывают
интерпретируемыми и неинтерпретируемыми. Интерпретируемые признаки
проверяются логическим компонентом языка, а потому сами по себе на уровне
синтаксической структуры в проверке не нуждаются и, даже попав в область
проверки (в частности, будучи притянутыми неинтерпретируемыми
признаками), не стираются. Интерпретируемые признаки приблизительно
соответствуют, например, номинативным грамматическим признакам в
Зализняк 1968, а неинтерпретируемые - синтаксическим грамматическим
признакам. (Согласно Зализняк 1968, номинативное значение признака
непосредственно отражает ("называет") внеязыковую действительность, а
синтаксическое значение отражает способность словоформы вступать при
построении фразы в определенные типы синтаксической связи с
определенными классами словоформ). Номинативные неграмматические
признаки, то есть, не являющиеся обязательными или регулярными, введенные
в Зализняк 1968, в Минималистской программе приблизительно соответствуют
чисто семантическим признакам, принадлежащим логической форме и не
доступным на уровне синтаксической структуры
Далее, признаки могут быть сильными и слабыми - собственно говоря,
чаще всего языки различаются именно этим. Сильный признак, даже если он
интерпретируемый, вызывает явное передвижение в свою область проверки, в
то время как слабый интерпретируемый признак не вызывает перемещения даже
на уровне Логической формы. Так, признак вопросительности в
функциональной категории комплементатора С является интерпретируемым.
Но, например в английском, где наблюдаются поверхностные перемещения
вопросительных групп, он является сильным, а в других языках, где таких
передвижений нет, например в китайском, - слабым. Если мы имеем
неинтерпретируемый признак, то при условии сходимости деривации
притягивается не вся составляющая, которая может проверить этот признак, а
только сам признак без лексического наполнения.
Подытоживая вышесказанное, мы получим, что притягивать в область
своей проверки может только сильный или неинтерпретируемый признак.
Слабый интерпретируемый признак ничего притягивать не может, даже если он
асимметрично си-командует неинтерпретируемым признаком, который
потенциально мог бы проверить.
3. Изменения в Падежной теории и X'-теории, volens nolens
привнесенные Минималистской программой
Как уже упоминалось выше, в минимализме глубинная и поверхностная
структуры как два разных уровня в синтаксическом представлении перестали
существовать, поскольку противоречили принципу экономности, требуя
большего количества управляющих порождением предложения операций. Такое
"нововведение", естественно, не могло пройти бесследно для Падежной теории,
одно из основных положений которой касалось разделения падежей на
структурные, приписывающиеся на поверхностном уровне, и ингерентные,
приписывающиеся на глубинном уровне. Следует ли из этого, что
противопоставление структурных и ингерентных падежей - не более, чем
фикция?
Своеобразной "компенсацией" могут служить, конечно, введенные в в
начале минималистской эры две функциональные глагольные проекции Agrs
(группа согласования с подлежащим) и Agro (группа согласования с прямым
дополнением), где проверяют свой падеж соответственно подлежащее и прямое
дополнение. Но эти категории в значительной степени артефакты, и
впоследствии сам Н.Хомский попытался от них избавиться.
В рамках минимализма проверка структурных падежей была сведена
только к одному синтаксическому отношению: отношению между
спецификатором и ядром в проекциях AgrsP или AgroP вместо произвольных
отношений управления, используемых в Теории управления и связывания.
Структурный номинатив теперь лицензируется следующим образом:
(52)
AgrsP
NP
Agrs'
Agrs
Ti
TP
Agrs
ti
AgroP
Доказывается, что после подъема и присоединения к Agrs, Tense, которое
имеет падежный признак, проверяет падеж именной группы в позиции
спецификатора при Agrs. Это в основе своей то же отношение, что и
предлагаемое в рамках Теории управления и связывания, где INFL приписывало
номинатив субъектной именной группе в позиции спецификатора IP. Несколько
большие изменения произошли в лицензировании аккузатива.
Структурный аккузатив лицензируется теперь не в отношении ядрокомплемент, а в отношении спецификатор-ядро в проекции AgroP:
(53)
AgroP
NPi
Agro'
VP
Agro
Vj
Agro
tj
ti
Показывается, что в этом случае V с признаком падежа поднимается и
адъюнктивируется к Agro , где проверяет свой падеж объектная именная группа,
которая поднимается в позицию спецификатора при AgroP. Редукция
лицензирования структурных падежей к одному отношению - желаемый
результат тенденций к минимализации самой теории.
Что касается ингерентных падежей, то они, в отличие от структурных,
всегда лицензируются в отношениях ядро-комплемент и под контролем тетауправления, что означает, что категория, приписывающая ингерентный падеж,
должна также приписывать и тета-роль.
Таким образом, в минимализме для разграничения структурных и
ингерентных падежей остается только конфигурационное различие и
требование тета-маркирования. Конфигурационные различия, однако, весьма
спорны. Для Н.Хомского, именная группа, имеющая ингерентный падеж, для
проверки падежа никуда не поднимается, а проверяет его in situ, то есть в том
месте, где порождается. Другие лингвисты (см, например, Stjepanovic 1995),
однако, указывают на "симметрию" как одну из важных черт минимализма и
выводят отсюда то, что ингерентные падежи должны лицензироваться в той же
конфигурации, что и структурные, то есть в отношении спецификатор-ядро при
соответствующей проекции AgrP.
Что касается Х'-теории, то и в ней произошли некоторые изменения,
правда, уже в более поздний период, на втором этапе развития Минималистской
программы.
Воистину, все возвращается на круги своя. То, что считалось одним из
главных завоеваний Х'-теории в ранней Теории управления и связывания, а
именно, признание существования рассмотренных выше "малых фраз", то есть
составляющих типа Х', в минимализме оказалось ненужным, так как не
удовлетворяло принципу экономности, усложняя фразовую структуру. В
результате осталось только две степени проекции: вершина Х и полная
составляющая ХР, хотя большинство лингвистов, видимо, по инерции то там, то
здесь все еще используют категории типа Х'.
Как следствие упрощения фразового дерева, размылось структурное
разграничение спецификаторов и адъюнктов, хотя содержательное, понятийное
различие сохранилось. В Chomsky 1995 была высказана идея о множественности
спецификаторов, то есть о том, что одна проекция может содержать сразу
несколько спецификаторов.
После стремления к всемерному увеличению числа функциональных
категорий наметилась прямо противоположная тенденция - к их сокращению.
Первыми под "сокращение штатов" попали введенные совсем недавно,
отколовшиеся от некогда единой IP AgrsP и AgroP. Agrs и Agro - единственные
функциональные категории, содержащие только неинтерпретируемые признаки.
В силу всеобъемлющего минималистского принципа экономности,
функциональных категорий, обладающих только неинтерпретируемыми
признаками, быть не должно.
"Компенсацией" за отстраненную от дел AgroP стала новая
функциональная категория v - так называемый "легкий глагол",
транзитивизатор, превращающий непереходные глаголы в переходные и
обладающий, в отличие от Agro, интерпретируемым признаком каузации. В
терминах этой гипотезы подлежащее изначально порождается как
спецификатор проекции vP, а прямое дополнение - как спецификатор VP. Затем
v для проверки признака винительного падежа притягивает объектную именную
группу в позицию своего внешнего спецификатора (напомним, что позицию
нижнего спецификатора занимает субъектная именная группа). Однако еще до
этого субъектная именная группа притягивается в позицию спецификатора
временной проекции ТР, расположенной выше vP, для проверки
категориального признака и номинатива. Получившаяся в результате структура
оказывается следующей:
(54)
TP
SU
T'
T
vP
OB
v'
tSU
v'
VB
VP
tV
tOB
(Здесь SU и ОВ - субъектная и объектная именные группы, tSU, tOB и tV - следы,
оставшиеся от передвижения субъекта, объекта и основного глагола
соответственно, VB - категория, получившаяся в результате адъюнкции
главного глагола V в позицию легкого глагола v, OB и tSU - внешний и
внутренний спецификаторы ядра v составляющей VB).
Что же мешает в такой структуре не подлежащему, а прямому
дополнению из позиции внешнего спецификатора vP, переместиться в позицию
спецификатора проекции ТР, чтобы удовлетворить категориальный признак Т,
тем более что падежный признак у Т может быть проверен скрытым
передвижением подлежащего? Все эти операции, каждая по отдельности,
допустимы, но оказывается, что, действуя вместе, они не удовлетворяют
принципу экономности, так как в совокупности включают три операции
перемещения, в то время как для сходимости деривации вполне достаточно
двух: сначала в позицию спецификатора ТР передвигается подлежащее, и лишь
затем в позицию внешнего спецификатора при vP поднимается прямое
дополнение.
Поначалу отказ от двух проекций AgrP и, в особенности, идея о
множественности спецификаторов не встретили большого энтузиазма у
генеративистов, однако в последнее время число сторонников этих гипотез
существенно выросло.
4. Minimalist Inquiries: the Framework
"Последним словом минимализма" можно назвать еще не вышедшую в
свет статью Н.Хомского "Minimalist Inquiries: the Framework" (см. Chomsky
1998), в которой излагаются перспективы развития минималистской теории и
которая является лишь одной из глав будущей книги.
Итак, Н.Хомский не устает повторять, что языковая способность
является врожденной, закодированной в генах человека. Язык представляет
собой способ вычисления выражений, рекурсивное определение множества
выражений {EXP}. Универсальная грамматика может постулировать, что
языковая способность обеспечивает:
(55)
а) множество признаков;
б) принципы объединения признаков в лексические единицы;
в) операции, которые успешно применяются для формирования синтаксических
объектов большей сложности; назовем их ВЧЯ, вычислительной системой для
человеческого языка.
Усвоение языка обязательно включает конструирование лексических единиц и
настройку ВЧЯ одним из допустимых способов.
У теории языка есть две задачи: характеристика конечной стадии
развития языковой способности, то есть конкретных языков, и начальной
стадии, общей для всех языков и для всех индивидуумов; задачи "описательной
адекватности" и "объяснительной адекватности" соответственно. Стремление к
"описательной адекватности" ведет к бесконечному усложнению системы
правил с тем, чтобы максимально подробно описать поверхностные
грамматические явления в разных языках; напротив, стремление к
"объяснительной адекватности" ведет к заключению об инвариантности
структуры человеческого языка.
Минималистская программа призывает разграничивать настоящие
объяснения от "инженерных решений". Проблема соотношения описательной и
объяснительной адекватности очень сложна. Можно попытаться преодолеть ее,
выдвигая
произвольные
предположения,
не
являющиеся
глубоко
мотивированными, с надеждой переформулировать проблему таким образом,
чтобы облегчить дальнейшее исследование. Возьмем, к примеру, линейный
порядок в терминах Х'-теории с ее стандартными произвольными допущениями,
что может быть только один спецификатор, что лексическая единица
проецируется как категория и т.д. Предложенные объяснения полезны и во
многом проливают свет на проблему. Но, тем не менее, можно спросить,
являются ли они настоящими, истинными объяснениями. Минималистская
программа позволяет сфокусировать внимание на таких вопросах, и, возможно,
обратиться к ним, показав, что элиминирование описательных техник приведет
к эмпирическим результатам, которые будут не хуже или даже лучше, чем
прежде.
Разумеется, сам Н.Хомский стремится именно к объяснительной
адекватности, к поиску истинных, а не "инженерных" решений.
Как устроена языковая способность? Перед нами стоит следующая
задача: имеются условия, которым должна удовлетворять языковая способность;
требуется создать устройство, которое удовлетворяло бы этим условиям
некоторым оптимальным образом (решение может быть не единственным).
Вопрос таков: насколько язык близок к такому оптимальному устройству?
Минималистская программа исследует возможность, что языковое
устройство является в некоторых отношениях оптимальным, приближающимся
к "совершенному решению", удовлетворяющему исходным условиям. Таким
образом, основной тезис гласит, что язык - минимальное и оптимальное
решение условий понятности.
Это утверждение, хотя на первый взгляд это и может показаться
странным, вполне согласуется с выдвинутым тезисом А.Е.Кибрика (Кибрик
1992) о том, что язык устроен просто, сложны и запутанны только наши знания
о нем.
В рассматриваемой работе Н.Хомского принимается деривационный
подход к языку, согласно которому язык представляет собой пошаговую
процедуру для конструирования выражений, а вследствие этого большое
значение приобретает вычислительная сложность, по возможности избежать
которую, - задача любой минимальной теории.
Как исследовательская стратегия принимается тезис о совершенном
устройстве языка. Таким образом, предполагается, что языковая способность
обеспечивает только необходимую технику для удовлетворения минимальных
требований понятности и функционирует простейшим из возможных образов,
переорганизовывая признаки, объединенные в лексические единицы. Из этого
вытекает несколько следствий:
(56)
А. Нет никаких уровней кроме интерфейсных.
Б. Условие интерпретируемости: лексические единицы не имеют никаких
признаков кроме тех, которые интерпретируются на уровнях интерфейса, свойств звучания и значения.
В. Условие включенности: никакие элементы не вводятся ВЧЯ.
Г. Отношения, которые вступают в ВЧЯ, либо а) вынуждаются условиями
понятности, либо б) выпадают некоторым образом из вычислительного
процесса.
Условие А требует, чтобы не было глубинной и поверхностной
структуры. Таким образом, все объяснения, которые были представлены в этих
терминах, не верны, включая принцип проекции, падежную теорию, и пр.
Условие В требует, в частности, чтобы не было никаких фразовых
категорий или уровней, а отсюда - фразовой структуры и Х'-теории.
Условие Г. Свойства, вводимые условиями понятности, могут включать
смежность (см. определение этого понятие в (1) в Главе III Части II),
аргументную структуру, сферу действия и пр. Принадлежность к б) означает
включение в отношения, обеспеченные обязательной вычислительной
операцией Объединение (Merge), которая создает новые элементы из уже
сформированных. Не должно быть ни управления, ни собственно управления,
ни прочего в том же роде.
Рассмотрим операцию Объединение, которая берет два элемента α и β и
формирует более сложный элемент К, состоящий из α и β. Через Объединение
получаются два первообразных отношения: сестринство (между α и β) и
непосредственное включение (между К и α, и К и β). Положим, допускается
композиция отношений. Применяя ее всеми возможными способами, мы
производим два новых отношения: 1) транзитивное продолжение "включать" от
"непосредственно включать" и 2) отношение си-команды, (=сестра(включать)).
Таким образом, К включает α, если К непосредственно включает α, или К
непосредственно включает L, которое непосредственно включает α и т.д.;
наоборот: α - терм К, если К включает α. И α си-командует β, если α - сестра К,
которое включает β.
Согласно требованию включенности/интерпретируемости, каждый
признак должен или интерпретироваться на уровне ЛФ, или ассоциироваться с
фонетическими признаками фонологического компонента.
Неинтерпретируемые признаки лексических единиц нарушают условие
Б. Можно найти признаки, которые не получают интерпретации на уровне ЛФ и
ФФ, тем самым нарушая любые разумные версии условий интерпретируемости.
Наиболее очевидный пример - структурный падеж. Более сложная картина
наблюдается
в
случае
согласовательных
признаков:
семантически
интерпретируемых для существительных, но не для глаголов/прилагательных.
Переработке подвергается и Теория следов. Еще раньше возникли
гипотезы, что передвигаемая группа оставляет после себя не след, а свою
точную копию. "Копия" - название несколько неудачное, но, тем не менее,
можно заметить, что "теория копий" - наиболее простая версия
трансформационной грамматики. Она использует только Объединение, а не
Объединение, сопровождаемое операцией, удаляющей оригинал; а в Теории
следов - операции, создающий новый типа элемента - след. Таким образом,
минимальное и оптимальное решение проблемы - предположение о том, что
след и перемещенный элемент идентичны.
Для
сходимости
деривации
(то
есть,
ее
правильности)
неинтерпретируемый признак F должен быть удален процессом вычисления.
Минималистские предположения требуют, чтобы этот признак был удален
некоторой приемлемой операцией; таких несколько, но одна из них - поместить
F в локальные отношения с совпадающим признаком, который удалит его.
Самое близкое отношение между двумя признаками - нахождение внутри
одного и того же "вместилища" признаков: лексической единицы (ЛЕ), или
модифицированной лексической единицы (МЛЕ), образованной из лексической
единицы путем присоединения и/или удаления признаков при помощи более
ранних операций ВЧЯ. Предположим, что F - неинтерпретируемый признак,
например, число в INFL. В оптимальном устройстве F должен искать
совпадающий признак F' и притягивать его в МЛЕ, содержащую F, удаляя F и
образуя МЛЕ'. Операция притягивания - признаковый аналог Объединения: F'
объединяется с МЛЕ, становясь сестрой F.
Раннее понятие "области проверки" элиминируется в пользу более
естественного понятия близости признаков внутри МЛЕ. Понятие "области
проверки" слишком сложное, а потому не согласуется с минимальностью;
проверка признаков должна включать только признаки, ничего больше.
Элементы объединяются в области проверки по причинам, не зависящим от
проверки признаков; и проверка признаков происходит без перемещения в
область проверки.
В совершенной системе мы не должны также ожидать отношений
спецификатор-ядро: это всего лишь один случай си-командования. Мы не
можем, например, сказать, что сестра α иногда будет спецификатором, иногда комплементом, как в Х'-теории, где прямое дополнение - комплемент, а
подлежащее - спецификатор. Ограничение на наличие у каждой проекции
только одной позиции спецификатора тоже не естественно. Самая простая
система позволяет первое Объединение, второе Объединение и т.д.
Единственные доступные элементы - признаки и объекты,
сконструированные из них:
(74)
А. Лексические единицы (ЛЕ)
В. Модифицированные лексические единицы (МЛЕ)
С. Множества К, образованные из данных элементов α и β.
"Выбор" семантических ролей, включая тета-роли, теперь базируется на
присоединении XP к лексическому ядру или категории, ядром которой оно
является, то есть, представляет собой "чистое" Объединение, не являющееся
частью более сложной операции Передвижения (Move); Теория проверки,
напротив, включает неинтерпретируемые признаки функциональных ядер и
сводится к совпадению близко расположенных признаков. Аналог Тета-теории свойство любой системы, подобной языку, в то время как Теория проверки специфическая черта именно человеческого языка.
Составляющие "неактивны" в пределах "узкого" синтаксиса, который не имеет
операции Передвижение, и где возможна лишь дислокация (Переобъединение),
обусловленная Притягиванием. Помимо необходимой для Объединения
выбранной ХР, ВЧЯ включает только переаранжировку признаков и
Присоединение в не тета-позиции, иногда приводящее к дислокации.
Согласно этой концепции, Притягивание, а, отсюда, и Передвижение,
вынуждается необходимостью удаления неинтерпретируемого признака F атрактора. Интерпретируемость притягиваемого признака F' не важна. Этот
принцип можно назвать "самоубийственной жадностью". Он не обладает
свойством "дальновидности" в просчитывании альтернатив, поэтому уменьшает
вычислительную сложность.
Структурный падеж теряет свое значение, так как, в первую очередь,
становится важен атрактор, в частности, φ-признаки (согласовательные
признаки) INFL. Если понимать "совпадение" признаков как их идентичность,
когда F' и F представляют собой один и тот же признак, то такое решение будет
означать, что падеж не может быть притянут, что требование проверки падежа
никогда явно не вызывает применения каких-либо доступных операций.
Зачем вообще нужен тогда структурный падеж? Один из возможных
ответов состоит в том, что структурный падеж - признак, требующий
дислокации всей составляющей. Из этого следует, что структурный падеж,
будучи проверен и удален, "замораживает" составляющую на месте, делая ее не
способной к дальнейшему передвижению, хотя интерпретируемые признаки ее
вершины все еще доступны.
Принцип Откладывания, включающий свойство "дальновидности",
элиминируется как увеличивающий вычислительную сложность. Понятие силы
признака, вынуждающее нарушение принципа Откладывания, теперь тоже
выпадает из рассмотрения. Сила была признаком признака и не имела, строго
говоря, связи с Притягиванием.
Как уже было отмечено выше, Объединение требуется для любой
подобной языку системы, а Притягивание - исключительное свойство
человеческого языка. Операции Объединения и Притягивания должны:
(75)
I. Находить синтаксические объекты, к которым они применяются;
II. находить атрактор F, если таковой имеется;
III. выполнять соответствующую операцию, создавая новый объект К.
Операция берет уже созданные объекты (возможно, в лексиконе) и
формирует из них новый объект.
Обращаясь к условию (75(III)), рассмотрим операцию Объединения,
которая формирует К из α,β. Существует два типа Объединения: субституция и
адъюнкция.
Адъюнкция, в отличие от субституции, имеет внутреннюю асимметрию:
X адъюнктивируется к Y. Таким образом, различие между субституцией и
адъюнкцией - минимальное различие между множеством {α,β} и порядковой
парой <α,β>, где α присоединяется к β. Объекты К тогда имеют форму {Г,
{α,β}} (субституция) или {Г, <α,β>} (адъюнкция), где Г - категория (ярлык) К.
Иными словами, субституция - это объединение во множество, а адъюнкция объединение в пару.
Категория К должна быть категорией либо α, либо β. Если К(α) категория, проецированная из α, (то есть, α - ядро проекции К(α)) и β - терм
К(α), тогда β - комплемент α, если является сестрой α; иначе - спецификатор α.
Те же отношения распространяются и на признаки F(α) и МЛЕ(α).
Можно ли предсказать категорию получившейся проекции? В случае
адъюнкции, учитывая внутреннюю асимметрию, естественно заключить, что
проецируется (распространяется) цель β (то есть, β является вершиной
результирующей проекции); адъюнктируемый элемент α оставляет тип
категории неизменным. Хотя в принципе субституция симметрична, она, тем не
менее, тоже обычно имеет внутреннюю асимметрию: операция Объединения
α,β имеет целью удовлетворение требований только одной из этих категорий,
которая и создает проекцию.
Рассматривая данный вопрос подробней, предположим, что α и β не
минимальны, α - глагол, а β - ГР, где Г - категория. Объединение α,β
удовлетворяет свойствам α (например, приписывание тета-роли). Если Г именная категория, β может появляться где угодно в конфигурации (с другой
тета-ролью); если Г - это Т, тогда снова β может появляться где угодно (как
комплемент С). Проекцию создает V. Соответственно, V может объединяться с
DP или D, но D не может объединяться с VP.
Пусть α - VP и β имеет категорию D. Тогда Объедение α,β удовлетворяет
требованиям V, а не D. Таким образом, например, в конструкции с непрямым
объектом [IO [V DO] удовлетворяются свойства V, а не косвенного или прямого
дополнений. И проекцию создает тоже V. Соответственно, β может быть сколь
угодно сложной, но α обязана иметь вид {V, XP}.
Пусть α имеет категорию Т, а β - D. Объединение (=Принцип
обязательности подлежащего) удовлетворяет свойства Т, а не D. Т создает
проекцию. β может быть любой D-проекцией, но α должна иметь вид {T,XP} и
т.д.
Асимметричная операция адъюнкции не имеет аттрактора и является
факультативной. Симметричная операция субституции имеет единственный
атрактор и является обязательной.
Вместо Области проверки используется понятие естественной области.
Естественная область признака F - D(F) - должна обладать двумя свойствами: F'
обязан находиться внутри нее, и должна быть определимой при ограниченном
поиске. Этим качествам удовлетворяют два кандидата: наименьшая и
наибольшая из категорий, маркированных L(F) (L - ярлык категории),
содержащей F. Первая включает только комплемент F; последняя - также и его
спецификатор. Пространство поиска более ограничено, если D(F) - наименьшая
категория. Сокращение поискового пространства - еще один пример
уменьшения "оперативной сложности". Таким образом, притягиваемый признак
F' должен быть, скорее, в комплементе атрактора F, а не в его спецификаторе.
α-передвижение, имеющее своей целью β, включает три компонента:
(76)
1. Атрактор F в категории L цели β отыскивает ближайший F' в своей области,
притягивая его в МЛЕ признака F. (Притягивание).
2. Признак FF(F') определяет составляющую α (кандидата для вытягивания
("pied-piping").
3. α присоединяется к категории К. (Объединение).
Объект К должен иметь категорию L, чтобы удовлетворить (76). Для
этого существует две возможности:
(77)
а) К - сам β
б) К - терм β, где β тоже категориально помечен как L.
В обоих случаях при присоединении α к К удовлетворяются признаки L,
которая создает проекцию, то есть проецируется категория цели.
Предположим, мы имеем лексическую единицу Н с селекционным
признаком F, и ХР удовлетворяющей F. Тогда первое Объединение приводит к
образованию β={ХР,Н} с категорией Н. Далее второе Объединение соединяет α
и β. В этом случае α либо вынесена из ХР (Передвижение) или представляет
собой отдельный синтаксический объект (чистое Объединение). В зависимости
от выбора К в (77) возможны два выхода:
(78)
H
H
I.
XP
H
α
H
{α, {XP,H}}
II.
H
H
XP
XP
H
H
{XP,{ α,H}}
α
Пусть справедливо (79):
(79) Операция не может изменить отношений, включающих категории.
Существует два таких отношения: сестринство и си-команда. Операция
(78(I)) сохраняет сестринство и си-командование, операция (78(II))
модифицирует обе.
Условие (79) требует, чтобы второе Объединение (чистое или как часть
Передвижения) добавляла спецификатор, а не комплемент. Условие (79)
снимает неоднозначность выбора К для второго Объединения, предлагая
Условие расширения (77(а)) скорее, чем Условие локального объединения
(77(б)). Но выбор остается открытым для третьего Объединения. Предположим,
мы имеем выход (I) в (78), как требуется, и теперь присоединяем Г (либо
посредством чистого Объединения, либо вместе с вынесением Г из ХР). Два
возможных выхода (80), где а) удовлетворяет Условию расширения, а б) Локальному объединению:
(80)
а) {Г, {α, {XP,H}}}
б) {α,{Г,{ХР,Н}}}
В а) составляющая Г является внешним спецификатором, в б) внутренним. В любом случае для Н сохраняются сестринство и сикомандование, удовлетворяя условие (79).
Еще в Chomsky 1995 высказывается положение, согласно которому
категории, не имеющие интерпретируемых признаков, должны быть
запрещены; в частности, это касалось Agr, состоящего только из
неинтерпретируемых ϕ-признаков. В настоящей версии такое заключение
оказывается вынужденным, так как после удаления всех неинтерпретируемых
признаков выходная категория окажется лишенной какого-либо ярлыка и не
будет поэтому являться правильно построенным объектом.
Таким образом, Chomsky 1998, с одной стороны, представляет собой
логическое развитие минималистской теории, но с другой - снова все
переворачивает вверх дном, достаточно напомнить об отказе от X'-теории как
таковой.
Хотя статья "Minimalist Inquiries: the Framework", естественно, далеко не
является общепризнанной, она рассмотрена достаточно подробно, так как я
полагаю, что во многих отношениях эта работа представляется перспективной и
намечает направление, в котором будет происходить дальнейшее развитие
генеративной грамматики. Помимо всего прочего я в своей работе, по мере
возможности, буду ориентироваться именно на эту версию Минималистской
программы.
На этом мне хотелось бы закончить теоретическую часть и перейти
непосредственно к структуре именной группы и исследованию конкретноязыкового материала.
ЧАСТЬ II
Синтаксическая структура именной группы
Введение
В рамках генеративной грамматики структура именной группы
анализировалась неоднократно, хотя и нечасто - были работы и по конкретным
языкам, и сопоставительные, и общетеоретические, но подавляющее
большинство их относится к доминималистской эпохе, и оперирует понятиями,
исчезнувшими в минималистской программе - в частности, это касается
разделения на глубинную и поверхностную структуру, или введения для
максимально подробного описания поверхностных конкретно-языковых фактов
большого количества зачастую немотивированных перемещений составляющих,
о чем уже говорилось в Части I. В этом плане представленные в Главе I теории
Л.Бэбби и С.Фрэнкса очень типичны. Я вновь обращусь волей неволей к обзору
литературы в том числе и для того, чтобы показать, какими бывают типичные
конкретно-языковые работы, и продемонстрировать достижения генеративной
грамматики в области описания структуры именной группы в русском языке, на
факты которого в данном исследовании будет сделан основной упор. Однако, в
отличие от предшествующих работ на данную тему, настоящая работа
ориентируется на Минималистскую программу, то есть основывается на
понятиях формального признака и проверки признаков.
Глава I
Числительные в генеративной грамматике
1. Вводные замечания. Р.Джэкендофф о позиции числительных
Вопрос о месте количественных числительных во фразовой структуре проблема, к которой наиболее часто при описании русской именной группы
обращались последователи генеративной грамматики. Однако сам этот вопрос
возник безотносительно к русскому языку. Те лингвисты, которые признают
функциональную проекцию DP, либо относят числительные к D, либо к
кванторам Q, наряду с универсальными местоимениями, словами типа много,
мало и пр., либо, что представляется мне более логичным, выделяют
специальную группу NumP, считая числительное ее ядром.
Можно, однако, рассматривать количественные числительные как своего
рода существительные, близкие к так называемым кванторным
существительным. Р.Джэкендофф (Jackendoff 1977) предлагал для английского
языка следующие аргументы за принятие такого решения:
1. В отличие от кванторов (по его схеме - спецификаторов N''),
числительные не могут сочетаться с наречиями типа so, too и пр.:
(1) too much/so much НО: *too three/*so three
2. Числительные в некоторых случаях могут сочетаться с артиклями. Вопервых, это касается получислительных типа dozen и hundred, которые требуют
неопределенного артикля, а во-вторых, вполне допустимыми являются
следующие конструкции:
(2) a beautiful two weeks
(3) the most beautiful two of those weeks
Прилагательные могут предшествовать существительным, но не
кванторам, а следовательно, числительные - это существительные. Приведенные
выше фразы имеют тогда следующую структуру:
(2')
N'''
(3')
N''
N'''
Art'''
a
N'''
Art'''
N'
N''
the
N''
N
A'''
N'
weeks
beautiful
N
A'''
most
beautiful
N'
N
of
two
N'''
those weeks
two
Конструкции с числительными по своей сути сходны с конструкциями с
так называемыми групповыми существительными. Так, фразы a bunch of (the)
men и a dozen (three) of the trees будут иметь соответственно следующую
структуру :
(4)
N'''
N'''
Art'''
N''
(Art''')
N''
a
N'
(a)
N'
N
bunch
of
N'''
N
(the) men
dozen
three
of
N'''
the trees
Особенности сочетаний с числительными, указанные Р.Джэкендоффом,
можно объяснить в более современных терминах, что я и попытаюсь сделать
ниже, исходя из положения о том, что числительные вместе с
существительными образуют функциональную проекцию. Однако вопрос о
месте числительных для русского языка осложняется еще и тем, что
количественные конструкции имеют специфическое падежное оформление и
особенности в согласовании. Необходимость решения этой проблемы заставила
генеративистов, выбравших объектом своего исследования русский язык,
переработать Падежную теорию и сделать ее более гибкой.
Первым из последователей Теории управления и связывания, кто всерьез
задался целью усовершенствовать существующую Теорию падежа и кто
впервые рассмотрел вопрос о позиции числительных в русском языке, был
Л.Бэбби (Babby 1987, Бэбби 1994).
2. Падежная теория, разработанная Л.Бэбби для русского языка
Теория падежа, разработанная Л.Бэбби (см. Бэбби 1994), отличается от
стандартной версии в Теории управления и связывания тем, что признает
существование семантического падежа, приписывание которого, в
противоположность синтаксическому, не предопределяется ни выбором данной
конкретной лексемы, ни той синтаксической конструкцией, в которую она
входит, и потому этот тип падежа оказывает непосредственное воздействие на
семантическую интерпретацию предложения. Семантический падеж может
иметь обстоятельственное значение или может приписываться именному
аргументу глагола вместо его канонического падежа, например, родительный
партитивный вместо винительного или именительного, когда надо подчеркнуть
идею количества: В лесу грибов бывает!
К синтаксическим падежам относятся лексический и конфигурационный.
Первый определяется и предсказывается самой лексической единицей, а второй
— синтаксическим контекстом (конфигурацией). Появление и дистрибуция
таких падежей предопределены, и они не оказывают непосредственного
воздействия на семантическую интерпретацию предложения.
К лексическим падежам в русском языке относятся, например,
творительный при глаголе владеть или родительный при глаголе заслуживать.
Л.Бэбби, опираясь на факты русского языка, вывел следующие общие свойства
для лексических падежей:
а) лексический падеж обязателен, он не может быть заменен никаким другим
типом падежа;
0
б) лексический падеж приписывается не максимальной проекции NP, а N .
0
Падежный признак, приписанный N , обязан подняться вплоть до
максимальной проекции NP, то есть дистрибуция падежей внутри NP,
получающей лексический падеж, должна быть гомогенной;
в) в ситуации падежного конфликта лексический падеж побеждает все другие;
г) если NP оказывается в области действия двух лексем, приписывающих
лексический падеж, то такая структура аномальна. Например, владеть
приписывает творительный падеж, а дистрибутивный предлог по — дательный,
а потому предложения (5) и (6) являются неправильными, в отличие от (7):
(5) *Они владеют по иностранному языку.
(6) *Они владеют по иностранным языкам.
(7) Они знают по иностранному языку.
Конфигурационный падеж, в противоположность лексическому,
приписывается максимальной проекции NP и просачивается вплоть до ядерного
существительного N, однако нет такого принципа, который требовал бы, чтобы
он непременно достиг ядра. В русском языке к конфигурационным падежам
относятся именительный, винительный и приименной родительный.
Таким образом, конфигурационный падеж Л.Бэбби приблизительно
соответствует структурному падежу в стандартной версии Падежной теории, а
ингерентному соответствует как лексический, так и семантический падежи.
(Подробнее о падежной теории Л.Бэбби см. в Приложении).
Свою падежную теорию Л.Бэбби попытался применить и к одной из
наиболее сложных проблем в русском синтаксисе — вопросу о структурной
позиции числительных, о том, что в сочетании числительного и
существительного является главным словом, а что зависимым. Этот вопрос
осложняется еще и тем, что количественные конструкции имеют специфическое
падежное оформление и особенности в согласовании. Тот факт, что в русском
языке, грубо говоря, в номинативе и аккузативе числительное управляет
падежом существительного, а в остальных падежах согласуется с ним,
потребовал объяснения с позиций Падежной теории. Кстати говоря, именно
необходимость решения этой проблемы заставила Л.Бэбби переработать
Падежную теорию и сделать ее более гибкой.
3. Гипотеза Л. Бэбби относительно конструкций с
числительными
Л.Бэбби (Babby 1987) попытался показать, что в русском языке в
сочетании числительного с существительным ядро — существительное. В
доказательство этого им приводятся следующие аргументы:
1. Те пять бутылок — между те и пять нет согласования по роду. В то
время как в древнерусском, где пять было существительным и ядром
фразы, словосочетание пять бутылок имело ту же структуру, что
и корзина яблок, и согласование по роду имело место: та пять
бутылок. (Необходимо пояснить, что я не стремлюсь буквально
следовать древнерусской графике, важны только грамматические
характеристики слов).
2. Теми пятью бутылками — одинаковый косвенный падеж в отличие от
древнерусского: тою пятью бутылок. Значит, в современном русском
бутылок больше не является приименным комплементом пяти.
3. Пять бутылок разбились/разбилось — в отличие от древнерусского,
где было согласование в роде между подлежащим и сказуемым: Та
пять бутылок разбилась.
4. В современном русском абстрактный аккузатив (ACC) в комбинации с
одушевленностью (ANIM) и мужским родом (MASC) морфологически
реализуется как генитив (GEN). Так как в русском языке
модификаторы согласуются с ядром в одушевленности, мы
закономерно получаем:
(8) Я увидел этих пять мальчиков. НО:
(9) Я увидел эти пять столов.
5. Возникает вопрос, почему пять остается в винительном падеже, а не в
родительном. В значительной степени, это историческое наследство,
диахрония: ведь пять было существительным женского рода. Тогда
числительные от двух до четырех, которые раньше были
прилагательными, должны согласовываться в одушевленности (а
два/две согласуются еще и по роду):
(10)
Я увидел этих двух мальчиков.
(11) Я увидел эти два стола.
(12) Я увидел эти две бутылки.
(Стоит заметить, что данные аргументы имеют смысл, по-видимому, только в
контексте противопоставления современного русского и древнерусского языков,
так как доказывают главным образом лишь то, что, в отличие от
древнерусского, в современном русском числительные не являются
существительными).
Таким образом, утверждается, что в современном русском языке
в сочетании числительного с существительным ядро — существительное, а
числительное — его модификатор, причем числительное представляет собой
новую грамматическую категорию — квантор, отличную и от прилагательного,
и от существительного. (Следует отметить, однако, что работа Л.Бэбби была
написана еще до того, как стали общепризнанными функциональные проекции
DP и NumP).
Но и в этом случае все еще необходимо объяснение того факта, почему
при именительном и винительном падеже числительного существительное
стоит в родительном, ведь, согласно одному из принципов Падежной теории,
падежная характеристика ядра должна копироваться в его модификаторы.
Л.Бэбби отказывается от этого правила и выдвигает гипотезу, что падежное
согласование в границах именной группы - это результат взаимодействия
max
падежного просачивания из N и приписывания внутреннего по отношению к
именной группе падежа. В применении к данному материалу это означает, что
max
2
2
max
узел Q (где Q - числительное) си-командует N (N у Л.Бэбби не равно N )
и всеми категориями, над которыми он доминирует, и приписывает им генитив.
Номинатив и аккузатив приписываются конфигурационно максимальной
max
max
2
проекции существительного N и просачиваются к Q , но просачиванию в N
2
и в категории, над которыми доминирует N , им препятствует генитив, который
max
2
приписывает Q . То есть, узел N — место конфликта падежей. Генитив,
max
который приписывается Q , так же, как и приименной генитив, относится к
конфигурационным падежам.
В рамках теории Л.Бэбби объяснение конструкций с числительными в
косвенных падежах будет выглядеть следующим образом: так как любой
косвенный падеж — это падеж или лексический, или семантический, он
приписывается на уровне глубинной структуры, и к моменту, когда
числительное должно приписать генитив ядру-существительному, у того уже
будет лексический или семантический падеж, который имеет приоритет по
сравнению с любым конфигурационным падежом. На основе русского
материала Л.Бэбби делает следующие выводы.
1. Модификаторы не всегда имеют тот же падежный маркер, что и ядрасуществительные.
2. Падеж, приписываемый максимальной проекции имени, может
отличаться от падежа, приписываемого ядру-существительному.
В соответствии с теорией Л. Бэбби фразы:
(13) пять больших бутылок вина
(14) последние пять бутылок вина
(15) добрых пять бутылок вина
будут иметь разную структуру:
(13)
N
max
max
Q
пять
N
A
2:gen
max:gen
N
1:gen
больших N0:gen
N
max:gen
бутылоквина
(14)
N
A
max
max
(15)
N
последние Qmax
пять
N
3
N
N
2:gen
бутылок вина
A
max:gen
max
3
max
Q
добрых пять
N
2:gen
бутылок вина
В случае (13) прилагательное находится в генитиве, так как числительное
си-командует им и приписывает генитив. То же касается и примера (15). В (14)
числительное не си-командует прилагательным, которое получает номинатив
max
путем просачивания из N . Предлагаемая структура в случае (15), однако,
противоречит интуиции, так как прилагательное относится непосредственно к
числительному, и структура, скорее, должна быть следующей:
(15′)
N
max
max
Q
N
добрых пять
2
бутылок вина
Однако такая возможность отвергается, так как в этом случае генитив у
прилагательного больше не может быть объяснен в терминах си-командования
и, кроме того, данная структура не объясняет согласования в числе между
прилагательным и существительным.
Различие между фразами типа (16) и (17):
(16) пять признаков, введенные в рассмотрение
(17) пять признаков, введенных в рассмотрение
описывается тоже конфигурационно. В первом случае постименной
модификатор находится выше в дереве, чем числительное, числительное не сикомандует им и поэтому не может приписать родительный падеж; во втором
случае модификатор расположен в дереве ниже числительного, числительное
си-командует им и приписывает генитив.
4. Гипотеза
С.Фрэнкса
числительными
относительно
конструкций
с
Многие трудности, связанные с подходом Л.Бэбби были преодолены
С.Фрэнксом (см. Franks 1994). В смысле Падежной теории он придерживается
традиционной точки зрения о существовании структурных и ингерентных
падежей. Сравниваются сразу несколько славянских языков: русский,
сербохорватский и польский. С.Фрэнкс развивает идею Л.Бэбби о том, что
GEN-NUM (родительный падеж, который приписывается числительными)
является чисто структурным падежом в русском языке. Он приписывается
числительными больше одного на уровне поверхностной структуры. Гипотеза о
существовании функциональной проекции DP принимается им безоговорочно.
В дополнение к DP С.Фрэнкс ввел факультативную функциональную
проекцию QP. (Под Q здесь подразумевается числительное. Я сохраню это
"аутентичное" название, хотя оно и может привести к путанице). Тогда
структура именной группы не только для русского, но и вообще для всех языков
будет следующей:
(18)
DP
D
QP
Q
NP
В случае ингерентного падежа падеж приписывается DP и просачивается
дальше вплоть до существительного N, так как этому ничто не препятствует.
В случае структурного падежа (NOM и ACC) падеж приписывается DP и
просачивается вплоть до QP и Q, но дальше ему мешает GEN-Q, который Q
приписывает именной группе. Так как GEN-Q является более локальным
падежом, чем NOM или ACC (то есть имеет меньшую сферу действия), ему
оказывается предпочтение, и тем самым благодаря падежному фильтру,
гласящему, что именной группе не может быть приписано более одного падежа,
дальнейшее просачивание NOM и ACC прекращается.
Существенное отличие от позиции Л.Бэбби заключается в том, что, по
мнению С.Фрэнкса, только GEN-Q, но не родительный падеж вообще является
структурным (в терминах Фрэнкса еще и [–oblique] наряду с NOM и ACC).
Любой другой генитив — приименной или тот, которого требуют глаголы типа
избегать, — является ингерентным, так как в обоих случаях GEN-Q
оказывается менее приоритетным:
(19) описание трех городов/*описание трех города
(20) Я избегаю трех преподавателей./*Я избегаю трех преподавателя.
Более того, продолжая рассуждения С. Фрэнкса, можно отметить, что и так
называемый генитив отрицания, и генитив, который является морфологической
реализацией ACC+ANIM+MASC также являются ингерентными:
(21) На занятиях не было трех человек./ *На занятиях не было трех человека.
(22) Я вижу двух человек./ *Я вижу двух человека.
В то же время аккузатив является структурным всегда, даже если он
приписывается предлогом. В этом смысле предлоги в русском языке ведут себя
подобно глаголам — и те, и другие приписывают аккузатив по умолчанию, и,
таким образом, только косвенные падежи являются идиосинкретическими.
По мнению С.Фрэнкса, различие между структурными и ингерентными
падежами не так очевидно, как это обычно считается. Согласно стандартному
подходу Теории управления и связывания, ингерентными падежами признаются
те, которые связаны с определенными семантическими ролями, в то время как
структурные такой связи не имеют. Однако по этому критерию приименной
родительный должен был бы быть таким же структурным, как и приглагольный
винительный, но их различное поведение в отношении GEN-Q показывает, что
это не так. Более того, если в русском языке GEN-Q является структурным, то в
сербохорватском — это ингерентный падеж: генитив, который приписывает
числительное, сохраняется во всех случаях:
(23) za [DP[QP osam][NP dana]]
за
восемь дней-GEN PL
(24) kupili
smo
[DP[QP pet][NP kniga]]
купили-M PL
AUX1 PL
пять книг-GEN PL
(25) sa [DP[QP pet ][NP devojaka]]
с
пятью девушками-GEN PL
(26) Bojao
sam
se
[DP[QP pet][NP ljudi]].
Боялся-M SG AUX1 SG REFL
пяти человек-GEN PL
Разница
между
русским
и
сербохорватским
в
отношении
структурности/ингерентности GEN-Q проявляется еще и в различных падежах
указательных местоимений, занимающих место перед числительными:
(27) а. эти пять красивых девушек
б. *этих пять красивых девушек
(28) ovih
pet lepih
devojaka
эти-GEN PL пять красивых-GEN PL девушек-GEN PL
Конфигурационная теория Л.Бэбби не в состоянии объяснить
родительный падеж указательного местоимения в примере (28), так как
числительное не может си-командовать демонстративом. Если же принять
гипотезу о том, что разница между (27) и (28) заключается в том, что в одном
случае GEN-Q — структурный, а в другом — ингерентный, то оба примера
можно будет объяснить, предположив, что базовая позиция указательных
местоимений — справа от числительного, и лишь затем они передвигаются
налево. Тогда глубинная структура для конструкций с числительными в русском
и сербохорватском будет приблизительно следующей:
(29) [DP[QP пять] [NP эт- красив- девушк]]
devojaka]]
(30) [DP[QP pet] [NP:gen ovih lepih
Таким образом, в русском языке передвижение указательных местоимений
осуществляется до уровня поверхностной структуры, то есть еще до того, как им
приписан GEN-Q.
Аргументом в пользу того, что базовая позиция демонстративов — ниже
числительных, может служить тот факт, что в русском языке равно
нормальными являются также фразы типа:
(31) пять этих красивых девушек
Можно сказать, что С.Фрэнкс таким образом неявно формулирует параметр
структурности/ингерентности GEN-Q, по которому различаются русский и
сербохорватский языки.
Отдельную проблему составляют прилагательные типа добрых, целых,
полных. Для фраз, подобных добрых пять бутылок предлагается следующая
структура:
(32) [DP[QP добрых пять][NP бутылок]]
Такой анализ является более семантически мотивированным, чем
предположение Л.Бэбби. Вероятно, прилагательные этого типа, вслед за
И.А.Мельчуком (Mel’čuk 1985), логичнее считать застывшими формами, нежели
родительным падежом множественного числа. Ср.:
(33) три большие книги
(при существительных женского рода прилагательное может находиться в
номинативе), НО:
(34) целых три большие книги/*целые три большие книги
Еще одна проблема, связанная с конструкциями с числительными в
русском языке, — согласование глагола-сказуемого с количественной группой,
выступающей в роли подлежащего. Существует две возможности — либо
глагол стоит в единственном числе (в прошедшем времени также и в среднем
роде), либо во множественном:
(35) Пришли/пришло пять красивых девушек.
Этот вопрос исследовал Д.Песецкий (Pesetsky 1982). Он предположил,
что конструкции с числительным в русском языке могут быть либо NP, либо
NumP (QP в его терминологии). Если глагол стоит во множественном числе, мы
имеем дело с NP, если в единственном числе среднего рода — c QP, которая
порождается внутри VP и, следовательно, не может быть настоящим
подлежащим (то есть допустима только при неаккузативных глаголах, где
поверхностное подлежащее на самом деле на глубинном уровне занимает
позицию прямого дополнения). Тогда предложения типа:
(36) Пришло пять красивых девушек.
будут иметь приблизительно следующую структуру:
(37) [CP[NP e(mpty) ][VP Пришло [QP пять красивых девушек ]]].
Однако, как справедливо заметил С.Фрэнкс, предположение Д.Песецкого
прямо противоречит тому, что не только неаккузативные, но и транзитивные
глаголы могут стоять в среднем роде/третьем лице единственного числа в
конструкциях с количественной группой в качестве подлежащего:
(38) Двадцать самолетов перелетело/перелетели границу.
(39) Несколько студентов прочитало/прочитали эту книгу.
Однако С.Фрэнкс поддерживает общую идею Д.Песецкого о том, что в
русском языке конструкции с числительным могут быть либо NumP, либо (в
современной терминологии) DP. Различие это существенно только для
структурных падежей, так как во всех косвенных падежах возможна только DP,
потому что по своей сути NumP не способна выступать в позициях, которым
приписывается ингерентный падеж. Следует заметить, что гипотеза о том, что в
позициях, требующих лексического падежа, возможна только DP и ничто иное,
позволяет объяснить также наличие эксплетивного то в предложениях типа (40)
(ср. (41) без то) и (42):
(40) Я думаю о том, что это будет трудно сделать.
(41) Я думаю, что это будет трудно сделать.
(42) Он помог нам тем, что пришел сюда.
В сербохорватском числительные ведут себя по-другому: они способны,
как это было показано выше, выступать во всех косвенных позициях, и отсюда,
по мнению С.Фрэнкса, должны быть всегда DP. Однако глагол-сказуемое стоит
нормально в среднем роде единственного числа, случаи со множественным
числом являются маргинальными, демонстрируя семантическое согласование.
Причину этого С.Фрэнкс видит в том, что GEN-Q имеет статус ингерентного
падежа. Именные признаки, такие, например, как число, — свойства ядер и
должны просачиваться от них к их проекциям вверх по дереву. Обычно ничто
такому просачиванию не препятствует. Но рассмотрим глубинную структуру
сербохорватских конструкций с числительным:
(43) [DP pet [NP:gen lepih devojaka]]
Тот факт, что в сербохорватском NP находится в родительном падеже и,
следовательно,
имеет
косвенный
статус,
мешает
просачиванию
прономинальных признаков вверх по DP. В то же время в русском языке
генитив не приписывается вплоть до поверхностной структуры и поэтому не
может блокировать просачивание, которое происходит на уровне глубинной
структуры.
5. Конструкции с дистрибутивным предлогом ПО
Еще одна интересная проблема, которую исследует в своей статье
С.Фрэнкс, — конструкции с дистрибутивным предлогом по. В русской
традиции считается, что дистрибутивный по имеет несколько моделей
управления. Обычно этот предлог управляет дательным падежом:
(44) по рублю / по одному рублю
В конструкциях с числительными считается, что он управляет винительным
падежом:
(45) по два рубля / по пять рублей
И, наконец, достаточно маргинальные и архаичные, но все же еще иногда
встречающиеся выражения типа:
(46) по пяти рублей
либо вообще не рассматриваются, либо, как, например, в работе И.А.Мельчука
(Mel’čuk 1985), считается, что в них по управляет родительным падежом. В этой
последней конструкции числительные до пяти не встречаются, и вполне
понятно, почему И.А.Мельчук признает такую форму родительным падежом,
хотя, если судить по форме числительного, это с таким же успехом может быть
дательный и даже предложный падеж: ведь в любом другом косвенном падеже
кроме родительного падеж существительного также должен был бы быть
другим.
Как легко видеть, проблема с дистрибутивным по налицо: почему у него
именно такая, в высшей степени странная, модель управления? Ответ, который
дает на этот вопрос С.Фрэнкс, достаточно прост и многое объясняет: по
приписывает структурный дательный падеж (DAT-Q). Таким образом,
высказывается предположение, что в русском языке существуют не только два
разных генитива — структурный и ингерентный, но также и два дательных
падежа. Один из них, обычный, является ингерентным, а другой, который
приписывает дистрибутивное по, — структурным.
Структурный дательный имеет признак [–oblique] и приписывается на
уровне поверхностной структуры, а так как он является менее локальным, чем
GEN-Q, то, подобно аккузативу и номинативу, блокируется структурным
генитивом. Это объясняет неправильность фраз типа:
(47) *по [DP DAT пяти рублям]
В равной степени данная гипотеза описывает и выражения типа по пяти рублей
как имеющие структуру:
(48) [PP по [NP DATQ пяти ]][NP GENQ рублей ],
где числительное стоит в падеже, который приписывает предлог, а
существительное — в падеже, который приписывает числительное. Однако эта
гипотеза, на первый взгляд, неспособна объяснить более употребительные
фразы типа:
(49) по пять рублей
По этому поводу С.Фрэнкс считает, что числительное само по себе не
нуждается в падеже, что это застывшая форма, так как в контекстах прямых
падежей синкретизм делает фактически невозможным определение того, стоит
ли числительное в номинативе или аккузативе или же является беспадежной
формой. Тогда для объяснения выражений типа по пяти рублей привлекается
Принцип исключительного падежного маркирования (Exсeptional Case Marking,
ECM). Возникновение этого принципа было связано с необходимостью
объяснения английских фраз типа:
(50) She believes him to be innocent
‘она верит, что он невиновен’; букв. ‘она верит, ему/его быть невиновным’
где источник винительного падежа у him не вполне ясен.
Было сделано следующее предположение: если глагол, требующий
какого-либо падежа, имеет в качестве комплемента сущность, которой нельзя
приписать падеж (в данном случае это так называемое "малое предложение",
которое, по разным версиям, представляет из себя CP, IP либо даже VP, для нас
это сейчас несущественно), то соответствующий падеж приписывается
спецификатору этой категории, если ему, в свою очередь, неоткуда получить
падеж. (В данном конкретном случае это означает, что, поскольку инфинитив не
в состоянии приписать номинатив своему подлежащему-местоимению, глагол
матричного предложения приписывает местоимению аккузатив.)
Учитывая принцип ECM, структуру фразы по пяти рублей можно будет
описать следующим образом:
(51)
PP
P′
P
по
QP
Q′
пяти
Q
NP
рублей
e
Идея о том, что числительное может быть скорее спецификатором, чем
ядром, не является такой уж радикальной. NumP (QP в терминах С.Фрэнкса) —
это операторная составляющая, а лексический материал в операторной
составляющей, как считается, может находиться в позиции как спецификатора,
так и ядра, или в обеих, с обязательным согласованием между ядром и
спецификатором. Так, в английском в вопросительных предложениях
лексический материал, маркированный [+wh], обычно находится в позиции
спецификатора СР, но путем согласования спецификатора и ядра само ядро С,
даже если оно лексически пусто, получает признак [+wh].
Однако, если применить данную идею и принцип ECM к конструкциям с
дистрибутивным по в русском языке, придется сделать вывод о том, что по
требует в качестве комплемента только NumP, но не DP. Это, по мнению
С.Фрэнкса, не соответствует действительности, так как по-группы всегда
неопределенные. Этот вывод делается на основе того, что ни рестриктивные
придаточные, ни указательные местоимения, ни универсальные местоимения
типа все невозможны с по-группами. И, таким образом, в этих конструкциях D
скорее присутствует и всегда является [–определенным], чем вообще
отсутствует. В результате получается следующая структура:
(52)
PP
P′
P
DP
по
D′
D
e
QP
Q′
пять
Q
NP
e
рублей
Отсюда становится очевидным, что числительным неоткуда получать
падеж, то есть они являются беспадежными, застывшими формами. Однако
затем эта структура отвергается в пользу той, где числительные все-таки
занимают позицию ядра, а не спецификатора, за исключением случаев, в
которых имеет место принцип ECM.
Оснований для подобного решения было два: во-первых, согласование
(по одушевленности) числительных от двух до четырех с существительными; и
во-вторых, стремление к универсальному описанию конструкций с
числительными во всех славянских языках. ECM имеет место, прежде всего, в
конструкциях с числительными типа тысяча, миллион, миллиард, которые после
дистрибутивного предлога по всегда стоят в дательном падеже. Причину этого
С.Фрэнкс видит в том, что беспадежной, застывшей формы у этих слов просто
нет. Числительные подобного рода занимают позицию спецификатора проекции
QP. Вводится признак [+Q], которым обладают только застывшие формы
числительных, являющиеся вершинами QP. В том же случае, если числительные
согласуются и склоняются по падежу, они характеризуются как [–Q], равно как
и числительные типа тысяча.
Доказательством тому, что в сочетаниях с дистрибутивным по мы имеем
дело с действительно беспадежными, застывшими формами, а не с аккузативом,
как принято считать в русской традиции, являются конструкции с
числительными от двух до четырех, которые согласуются с существительным в
одушевленности. Если бы по требовал винительного падежа, мы получали бы
словосочетания, которые в русском языке являются неправильными:
(53) *по трех студентов
(54) *по трех человек
Вместо этого мы имеем:
(55) по три студента
(56) по три человека
Безусловно, гипотезы, предложенные Л.Бэбби и С.Фрэнксом, позволяют
взглянуть на русский синтаксис под новым углом зрения и продвинуться в
объяснении многих вопросов, до сих пор ускользавших от внимания
традиционной русской лингвистики, хотя недостатки обеих работ
представляются очевидными.
Гипотеза Л.Бэбби во многом конфигурационна, привязана к линейному
порядку слов и, тем самым, уязвима для типичного обвинения, выдвигаемого
противниками генеративном грамматики. Но что гораздо более важно, она не
универсальна, ориентирована прежде всего на русский язык, что является очень
большим недостатком для работы, сделанной в рамках генеративной
грамматики, хотя некоторые ее достижения, в частности, разработанная Л.Бэбби
падежная теория, могут быть применены повсеместно, вне зависимости от
конкретного языка.
Что касается объяснений, предложенных С.Фрэнксом, то первое, что
бросается в глаза - произвольность обоснований. Что же тогда лежит за
разделением падежей на ингерентные и структурные, если даже в
близкородственных языках падеж, выполняющий одну и ту же функцию, а
именно GEN-NUM, в первом случае - ингерентный, во втором - структурный?
Почему не являются структурными другие типы генитива, в частности,
приименной, параллельный приглагольным номинативу и аккузативу? И,
наконец, не выдерживает критики структурный дательный, приписываемый
дистрибутивным предлогом по: он не только не имеет никаких коррелятов в
других языках, но и просто противоречит самому пониманию структурного
падежа как не зависящего от конкретной лексемы. Помимо этого, гипотеза
С.Фрэнкса тоже в значительной степени ориентирована на конкретные языки, и
стоит лишь выйти за пределы рассмотренных им явлений и проанализировать,
например, факты чешского языка (что и будет сделано ниже), как теория
рассыплется, словно карточный домик. Наконец, в связи с элиминированием в
минимализме таких понятий как глубинная и поверхностная структуры само
обоснование предложенных С.Фрэнксом объяснений теряет почву.
Повторю, что я вовсе не отрицаю ценности данных работ: некоторые их
достижения выдерживают проверку временем и справедливы вне зависимости
от используемого формального аппарата. На них я и буду опираться в своем
исследовании.
Глава II
Количественные конструкции: анализ структурной позиции
числительных. Позиция кванторных существительных. Категория
Q
1. Общие замечания. Числительное как функциональная проекция
Итак, неоднократно упоминавшиеся выше особенности оформления
количественных конструкций в русском языке в негенеративной лингвистике, в
том числе и структурной, остаются фактически не объясненными. Они только
описываются, описываются зачастую скрупулезно, максимально подробно, как
например в Mel'čuk 1985 или Иомдин 1990, но реального объяснения, почему
данные конструкции оформляются так, а не иначе, чем русский язык отличается
от близкородственных ему славянских, не дается. В Иомдин 1990 взамен
предлагаются лишь поверхностные правила, каждое из которых адекватно
описывает только один конкретный тип конструкции и только в одном
конкретном языке (русском), причем это именно описание, а не объяснение.
Можно ли предложить что-нибудь другое? Обратимся вновь к генеративной
грамматике.
Итак, в современной генеративной грамматике количественные
числительные считаются вершиной функциональной проекции NumP,
расположенной непосредственно ниже проекции детерминатора DP.
Количественные числительные - это функциональная категория,
удовлетворяющая большинству из приведенных в теоретической части данной
работы отличительных признаков, предложенных в Abney 1987 для
функциональных категорий. Однако прототипическими, центральными
представителями множества функциональных категорий числительные не
являются, находясь, наряду с предлогами, на периферии этого класса и
представляя собой пограничную категорию.
Согласно Минималистской программе, а особенно ее последней версии,
не может существовать функциональных категорий, имеющих только
неинтерпретируемые (то есть, синтаксические) формальные признаки. У
числительного семантический признак, конечно, есть, - это точное количество,
другой вопрос, насколько он является формальным. От других типичных членов
класса функциональных категорий числительные отличаются тем, что обычно
не являются безударными элементами и, по вполне очевидным причинам, не
могут выражаться грамматическими аффиксами. Некоторые также полагают,
что числительные представляют собой неограниченное множество в том
смысле, что оно включает бесконечное число элементов. Однако, как
представляется, это не совсем верно, поскольку в языках слова, обозначающие
числа типа тысячи, миллиона и т.д., категориально относятся, как правило, уже,
скорее, к существительным, чем к числительным (что и будет показано ниже на
примере русского языка).
Отсюда мне хотелось бы перейти к понятию "совершенства" в языке.
Хотя язык, конечно, приближается к "совершенному устройству" в смысле
Chomsky 1998, но, тем не менее, представляется, что некоторые
"несовершенства" в нем все же имеются.
Как правило, причиной таких "несовершенств" является морфология.
Сильно редуцированная в английском языке. Именно это, по-видимому, было
истинной причиной пренебрежения Хомского к морфологическому компоненту.
В его строго лексикалистском подходе раннего и среднего минимализма
(Chomsky 1993 и Chomsky 1995) поверхностное передвижение вершин и фраз
(например, глагола и подлежащего) вызывается необходимостью проверки
сильных признаков, ассоциирующихся с функциональными ядрами. Однако не
было предпринято никаких усилий, чтобы привязать сильную валентность
признаков, вызывающих передвижение, к некоторому наблюдаемому
(интерфейсному) морфологическому свойству, в частности, к богатству
флективной парадигмы. Существует среди генеративистов и другой подход,
согласно которому морфологически сложные слова непосредственно отражают
синтаксическую деривацию. Где истина? До какой степени морфологические
свойства слов отражают или даже определяют их синтаксическое поведение?
В настоящей работе принимается гипотеза о существовании
определенного рода морфолого-синтаксического интерфейса. В данном случае
это понятие вводится только как вспомогательное, позволяющее разобраться со
структурой формальных признаков и не претендующее на что-либо большее.
Так, например в Adger 1998, предполагается, что на синтактикоморфологическом интерфейсе, так же как и на синтактико-семантическом,
существует проверка признаков и признаки могут быть интерпретируемыми и
неинтерпретируемыми на морфологическом уровне. Уместным представляется
дать следующие определения проверки признаков, согласно Adger 1998 (первое
определение о проверке признаков на интерфейсе ЛФ приводится для большей
наглядности и параллелизма):
(1) Проверка признаков на интерфейсе ЛФ:
Пусть i - функция из синтаксических признаков к элементам концептуальноинтенциональной системы и пусть Ф - множество синтаксических признаков [F1...,
Fn, G1,..., Gn] в синтаксической структуре, где Fi совпадает (match) с Fi+1 (то есть,
значения этих признаков не конфликтуют друг с другом), тогда:
1. Когда Fi∈Ф находится в отношениях проверки с Fj∈Ф:
а. Если Fi - неинтерпретируемый признак, тогда i(Fi) является зависимым от i(Fj).
в. Если Fi - интерпретируемый признак, тогда i(Fi)=[[ Fi]], то есть, равняется
(атомарному) типу этого признака (говоря неформально, самому этому признаку).
2. Когда Fi∈Ф не находится в отношениях проверки с любым Fj∈Ф:
а. Если Fi - неинтерпретируемый признак, тогда i(Fi) не определена.
в. Если Fi - интерпретируемый признак, тогда i(Fi)=[[ Fi]]
(2) Проверка признаков и морфлогия.
Пусть m - функция из синтаксических признаков к элементам морфологического
компонента и пусть Ф - множество синтаксических признаков [F1..., Fn, G1,..., Gn] в
синтаксической структуре, где Fi совпадает с Fi+1, тогда:
1. Когда Fi∈Ф находится в отношениях проверки с Fj∈Ф:
а. Если Fi - неинтерпретируемый признак, тогда m(Fi) является зависимым от m(Fj).
в. Если Fi - интерпретируемый признак, тогда m(Fi)=[[ Fi]].
2. Когда Fi∈Ф не находится в отношениях проверки с любым Fj∈Ф:
а. Если Fi - неинтерпретируемый признак, тогда m(Fi) не определена.
в. Если Fi - интерпретируемый признак, тогда m(Fi)=[[ Fi]]
Проверенные неинтерпретируемые признаки не стираются, а получают
нулевую интерпретацию.
Интерпретируемыми признаками и на ЛФ интерфейсе, и на
морфологическом являются, например, время или наклонение.
В английском языке категориальные признаки (приблизительно
соответствующие частям речи в традиционной лингвистике) интерпретируемы
на ЛФ, но имеют нулевую морфологическую интерпретацию.
Рассмотрим теперь признак падежа. Категории, приписывающие падеж,
не изменяют своей морфологической формы в зависимости от падежа, который
они приписывают. В то же время категории, которым приписывается падеж,
изменяются в форме в зависимости от падежа, который им приписан.
Обозначим падеж приписывающей категории ("подчиняющий" падеж, согласно
Зализняк 1968) как Fi, а падеж категории, которой они приписан
("подчиненный" падеж, согласно Зализняк 1968) как Fj. Таким образом, m(F i)
зависит от m(F j), фактически m(F i)=m(F j), то есть, для категорий,
приписывающих падеж, падеж является неинтерпретируемым признаком,
получающим после проверки нулевую морфологическую интерпретацию. (Мы
должны также признать, что функция m не инъективна). Что касается
категорий, которым приписывается падеж, то для них он является
интерпретируемым на морфологическом уровне признаком.
На интерфейсе ЛФ падеж (причем не только так называемый
структурный) обычно также имеет нулевую интерпретацию для категорий
обоих типов, поскольку нет конкретной семантики, ассоциирующейся с
конкретными вершинами, приписывающими падеж. То же самое касается и
категорий, которым приписывается падеж, хотя и в меньшей степени.
С помощью понятия морфологической интерпретируемости можно
описать традиционные виды синтаксической связи (примыкание, управление и
согласование): при примыкании оба элемента имеют нулевую интерпретацию
на морфологическом уровне; при управлении ядра имеют морфологически
нулевую интерпретацию, не изменяясь в форме, управляемые категории
изменяются в форме в зависимости от значения признака и, следовательно,
имеют интерпретируемый на морфологическом уровне признак; при
согласовании морфологическая форма согласующейся категории зависит от
морфологической формы категории, с которой производится согласование.
Иными словами, согласующаяся категория имеет неинтерпретируемые на
морфологическом уровне признаки, однако, в отличие от управления,
сохраняется
инъективность
функции
m:
морфологическая
форма
согласующейся категории зависит от морфологической формы категории, с
которой производится согласование, но не тождественна ей.
Следует иметь в виду, что понятие морфологической интерпретации,
оказывается довольно удобным и будет использовано в дальнейшем. Теперь я
перейду к анализу синтаксической структуры именных групп с числительными
в семантическом аспекте. Итак, как уже упоминалось выше, "функциональные"
составляющие именной группы служат актуализаторами ее денотативного
статуса. Первым рассматриваемым "актуализатором денотативного статуса"
именной группы и будет числительное.
Грамматические "несовершенства" языка в традиционной лингвистике
именуют исключениями. Такие "несовершенства" являются поверхностными
свойствами конкретного языка, а если они общие для родственных языков, то,
как правило, представляют собой отголоски наследия общего праязыкового
состояния. Другими словами, "несовершенства" напрямую зависят от
грамматических категорий - того, что, согласно Р.Якобсону, в языке должно
быть обязательно выражено и чем языки различаются. Грамматические же
категории немыслимы без морфологии.
Рассмотрим в этом плане сочетания числительного с существительным.
В числительном содержится явное указание на количество, следовательно,
указание числа еще и в существительном - излишество, противоречащее
принципу экономности. В смысле минимализма это означает, что
интерпретируемый (номинативный) признак числа у существительных теряет
свою интерпретируемость, "выхолащивается". Если в языке имеется
немаркированная форма числа, не являющаяся интерпретируемым признаком,
то при числительном может употребляться она (в языках, где форма условно
единственного числа - немаркированная, форма по умолчанию, а
множественное употребляется только в маркированных ситуациях, то есть,
когда противопоставление по числу представляет собой не эквиполентную, а
привативную оппозицию).
Остальные же случаи будут являться отклонением от "совершенства".
Если все числа маркированы, для числительного теоретически возможны
следующие варианты: сочетание с единственным числом, (с двойственным,
тройственным, паукальным, если таковые имеются), со множественным и со
специальной,
"причислительной",
формой.
Числительное
обладает
семантическим признаком точного количества, который не имеет прямого
отношения к грамматике, но грамматика конкретного языка требует также,
чтобы числительное обладало и неинтерпретируемым сочетаемостным
признаком, связанным с его семантическим признаком. Выбор единственного
числа существительного приведет к провалу деривации из-за несовпадения
признаков у существительного и числительного (не принимая в расчет
числительного один). "Matching" - это не совпадение, а соответствие, отсутствие
конфликта между значениями признаков.
В русском языке противопоставление единственного и множественного
числа, по всей видимости, - эквиполентная оппозиция. Следовательно,
конструкции с количественными числительными в русском не могут быть
"совершенными" в смысле Chomsky 1998.
2. Особенности числительных два, три и четыре в русском языке.
"Причислительные" числа
В современной русистике признается, что в именительном и
винительном падеже числительные два, три, четыре (сюда также относят и
слово оба, которое, как будет показано ниже, на самом деле является
квантором) требуют от существительного специальной "счетной" формы (см.,
например, Зализняк 1968, Белошапкова 1989). Эта "счетная" форма не может
рассматриваться как родительный падеж единственного числа по следующим
причинам.
Во-первых, при существительных мужского и среднего рода
прилагательное будет стоять в родительном падеже множественного, а никак не
единственного числа:
(3) три больших стола/ *три большого стола.
Во-вторых, при существительных женского рода прилагательное может
стоять даже не в родительном падеже множественного числа, а в именительном
множественного:
(4) две толстые книги/ две толстых книги.
В-третьих, аналогичная картина наблюдается в субстантивированных
прилагательных женского рода:
(5) две столовые/ ?две столовых.
В-четвертых, фамилии женского рода, которые в косвенных падежах
имеют формы адъективного склонения, стоят явно в именительном падеже
множественного числа:
(6) В нашем классе учились две Ивановы/ *две Ивановых.
В-пятых, некоторые односложные существительные мужского рода
имеют "счетную форму" с ударением на окончании:
(7) два шагА, два рядА
(генитив: шАга, рЯда).
(Конечно, два шАга или два рЯда также возможны, но, по крайней мере в
некоторых контекстах, являются маргинальными или гораздо менее
предпочтительными).
Таким образом, как представляется, более целесообразно и правильно
считать, что числительные два, три, четыре и квантор оба требуют от именной
группы не родительного падежа единственного числа, а некоторой паукальной
формы, назовем ее "причислительное I". Не будем сейчас вдаваться в
подробности, падеж это или число. Функционально - это число, но какое-то
дефектное: проявляется только в номинативе и аккузативе и только после
вышеозначенных числительных, морфологически - это, скорее, падеж. В
Зализняк 1968 выдвигается предположение, что "счетная" форма - это
связанный именительный падеж множественного числа, в некоторых
отношениях подобный status constructus в арабском. Однако непонятно, как
объяснить тогда варьирование формы сказуемого между 3л./ср.р. ед.ч. и мн.ч.
Ср. (9):
(8) Пришло/пришли четыре девушки.
Что касается группы числительных от пять и выше, то здесь мы уже
таких "несуразностей" не найдем: существительные при этих числительных, с
морфологической точки зрения, стоят в родительном падеже множественного
числа. Эту форму для краткости и для параллелизма можно пока условно
назвать "причислительное II". Причем нельзя утверждать, что числительное
требует от существительного отдельно родительного падежа и отдельно
множественного числа - эти признаки выступают как единое целое, как
конгломерат.
Легко заметить, что "причислительное II" совпадает, так сказать, с
партитивом исчисляемых существительных. (Ср. пример выше из Бэбби 1994 В лесу грибов бывает!), который, в свою очередь, параллелен в употреблении
обычному партитиву, то есть, партитиву неисчисляемых существительных: В
лесу народу бывает! Партитив, по крайней мере с точки зрения семантики, тоже
представляет собой скорее особый вид числа, а не падежа. Причем в
приведенных выше двух параллельных предложениях, это интерпретируемый
(номинативный) признак (семантический падеж, по Бэбби 1994). Можно
предположить с достаточной степенью уверенности, что числительные от пять
и выше требуют именно форму "исчисляемого" партитива. Подобно тому, как в
английском fifty rubles множественное число "выхолащивается" и перестает
рассматриваться как интерпретируемый признак, так и в русском пятьдесят
рублей форма "причислительного II" - неинтерпретируемая (синтаксическая). В
русском языке партитив выражается в общем случае родительным падежом,
лишь неисчисляемые существительные мужского рода могут иметь особую
форму на -у или -ю, которая является полностью факультативной.
3. Категориальный статус слов тысяча, миллион, миллиард и пр.
Отдельный вопрос составляют также слова тысяча, миллион, миллиард и
т.д. Особенностью их, прежде всего, является то, что родительный падеж,
который они приписывают существительным, сохраняется во всех косвенных
позициях:
(9) к тысяче домов
(10) из-за миллиона причин
(11) Он владеет тысячью фабрик.
Дистрибутивный предлог по приписывает им, в отличие от остальных
числительных, однозначно обязательный дательный падеж:
(12) по тысяче яблок / по миллиону рублей
Эти слова имеют род и форму множественного числа: тысячи, миллионы
и пр. Премодификаторы согласуются с ними в роде и числе и, более того,
относятся, скорее, только к числительному, чем ко всей составляющей в целом:
(13) последняя тысяча книг / журналов
Прилагательные типа целых, добрых, полных, которые при других
числительных выступают, по И.А.Мельчуку, в застывшей форме, тоже
согласуются в роде и числе:
(14) добрая тысяча журналов / целый миллион книг
(Ср. сочетания с настоящими существительными:
(15) целая корзина яблок).
В так называемых "сложных числительных" - две тысячи, пять тысяч,
слова типа тысяча ведут себя так, как нормальные существительные, то есть им
приписывается соответственно "причислительное I" и "причислительное II":
(16) две тысячи/пять тысяч человек
(17) с двумя/пятью тысячами человек
Гипотеза С.Фрэнкса (Franks 1994) о том, что числительные типа тысяча
занимают позицию не ядра, а спецификатора проекции NumP, не может в
принципе объяснить родительный падеж существительного, поскольку
спецификаторы не способны приписывать падеж. Поэтому данная гипотеза,
будучи несостоятельной, поневоле отвергается. Мне представляется, что вывод,
который может быть сделан на основе вышеприведенных фактов, только один:
эти слова целесообразно рассматривать не как числительные, а как
полноценные существительные. (Хотя иногда считается, что в разных
контекстах они могут быть как числительными, так и настоящими
существительными). Слова типа тысяча и пр. разумно отнести к
классификаторам (так называемым "счетным словам"), но более подробно об
этом речь пойдет ниже.
4. Количественные конструкции в чешском языке
Итак, синтаксические особенности конструкций с количественными
числительными в русском, да и сербохорватском языке были достаточно
подробно рассмотрены в Franks 1994 и изложены выше. Эти особенности
С.Фрэнкс, более или менее удачно, пытался объяснить. Однако привлечение
фактов чешского языка не оставляет, по сути, от его гипотезы камня на камне.
Чем же интересен чешский язык? Так же, как и в русском, в чешском по
своему синтаксическому поведению числительные делятся на те же две группы:
в одну попадают dvě, tři, čtyři (два, три и четыре), а во вторую - от pět (пять) и
выше. В косвенных падежах конструкции с количественными числительными в
чешском ведут себя абсолютно так же, как в русском, демонстрируя гомогенное
падежное оформление. Например:
(18)
s [těmi pěti
krásnými děvčaty] FemPl.INS
с этими пятью красивыми девушками
Что же касается номинатива и аккузатива, то здесь дело обстоит
несколько иначе. Числительные, относящиеся к первой группе, не представляют
особого интереса, так как существительное при них стоит в именительном
падеже множественного числа. Числительные от pět и выше требуют от
существительного, как и в русском, родительного падежа множественного числа
(формы, которую мы условно назвали "причислительное II").
Отличие от русского заключается в следующих двух фактах: во-первых,
если в позиции подлежащего находится количественная группа, то сказуемое
фактически обязано стоять в среднем роде / 3-ем лице единственного числа,
случаи со множественным числом крайне маргинальны и сомнительны:
(19)
Těch
šest
studentů
přišlo.
Этих-MasPl.GEN шесть-NOM студентов-MasPl.GEN пришло-3SNeut
во-вторых, универсальные местоимения и другие составляющие, которые
могут появляться перед числительным, например указательные или
притяжательные местоимения, должны, как и существительное, стоять в
родительном множественного:
(20)
Všech těch
pět
chlapců
[всех этих]-MasPl.GEN пять-NOM мальчиков-MasPl.GEN
(Все чешские примеры в настоящей работе взяты из Veselovska 1998).
Данный факт подрывает не только конфигурационную теорию Л.Бэбби,
но и гипотезу С.Фрэнкса: ведь если в чешском генитив, который приписывают
числительные, не сохраняется в косвенных позициях, это означает, в терминах
С.Фрэнкса, что он структурный, приписывается на поверхностном уровне, то
есть, ведет себя так же, как в русском. Так спрашивается, почему же тогда, при
всех похожих чертах, в русском в аналоге (20) и универсальное, и указательное
местоимения перед числительным будут стоять в именительном падеже
множественного числа, а в аналоге (19) глагол обязан стоять во множественном
числе; более того, если даже перед числительным нет премодификаторов в
номинативе множественного, сказуемое все равно может стоять во
множественном числе, пусть факультативно, но уж, по крайней мере, не
маргинально. В чем же дело?
Перед тем как на этот вопрос ответить, хотелось бы вкратце рассказать
об объяснениях, которые предлагались для чешских конструкций с
числительными. В частности, я рассмотрю теорию Л.Веселовской (Veselovska
1998), основанную, в принципе, на Минималистской программе. Гипотеза
Л.Веселовской основывается на положениях, выдвинутых в Emonds 1997:
(21) a. Элементы, содержащие семантические признаки (открытый класс элементов)
вставляются из Лексикона и присутствуют в деривации с начала вычисления.
b. Элементы, которые содержат только грамматические признаки (признаки,
интерпретируемые на ЛФ) могут быть введены в деривацию непосредственно
перед Spell-out.
с. Чисто грамматические показатели, содержащие признаки, которые не
присутствуют на ЛФ, могут быть введены в структуру даже на ФФ.
Особенности поведения двух групп числительных в чешском
объясняются так:
1. Различный уровень вставления в деривацию: глубинная vs.
поверхностная структура лексических vs. грамматических элементов.
Числительные - грамматические элементы и поэтому вставляются в деривацию
непосредственно перед Озвучиванием (Spell-out). Это объясняет схожесть в их
поведении в косвенных падежах, приписывающихся на уровне глубинной
структуры. В отличие от числительных количественные (квантифицированные)
существительные - лексические элементы, присутствующие в деривации с
начала вычислительного процесса.
2. Различная позиция в структуре: ядро vs. спецификатор, объясняет
различие между Q+GEN (числительными, которые приписывают генитив, то есть
от pět и выше) и Q+AGR (числительными, которые согласуются с
существительными, то есть dvě, tři, čtyři): первые вводятся в поверхностную
структуру как вершины в позиции над NP, вторые - находятся в спецификаторе.
Вот почему они демонстрируют разное согласование в позиции структурных
падежей.
3. Различия следуют из признакового содержания элементов: уровень
введения от присутствия у квантифицированных существительных и отсутствие
у Q+AGR и Q+GEN семантического признака (рода). Место введение от
присутствия у Q+AGR и отсутствия у Q+GEN синтаксического признака [+DEF].
Анализируя эти объяснения, хотя они не являются окончательными и
носят, скорее, характер гипотезы, можно сказать: "свежо предание, да верится с
трудом". Работа написана в рамках минимализма, но песня все та же и танцы
начинаются от той же печки: глубинная и поверхностная структура, пусть и
несколько переинтерпретированная в том смысле, что разные элементы в
зависимости от признаков, которыми они обладают, вставляются в деривацию
на разных этапах. Что касается пункта 3, то высказанные в нем суждения
представляются, по крайней мере, спорными: у меня отнюдь нет уверенности,
что род - это семантический признак, непонятно также, почему dvě, tři и čtyři
обладают признаком определенности, а остальные числительные - нет.
Таким образом, в этой работе очень наглядно проявляется типичный
недостаток генеративистов: произвольность и недостаточная обоснованность
принимаемых решений.
5. Асимметрия прямых и косвенных падежей
Итак, мы видим, что в русском и чешском конструкции с
количественными числительными ведут себя по-разному в прямых и косвенных
падежах. Можно заметить, что это является отнюдь не единственным примером
асимметрии между номинативом и аккузативом - с одной стороны, и
остальными падежами - с другой. Главное отличие можно сформулировать как
то, что номинатив и аккузатив не обязательно должны быть выражены, то есть,
что в позиции подлежащего или прямого дополнения могут выступать
составляющие, не способные маркироваться падежом, например, конструкции с
некоторыми предлогами или клаузы:
(22) По десять учителей из каждой школы города/около десяти врачей в нашей
больнице получили наконец-то задержанную зарплату (остальным обещали
выплатить деньги к началу следующего (учебного) года).
(23) Каждый день он съедал по ананасу и рябчику.
(24) Он быстро сделал, что ему велели.
Более того, винительный падеж, даже когда он приписывается не
глаголом, а предлогом, все равно может оставаться не выраженным: так,
например, предлог на способен иметь в качестве комплемента наречие или даже
предложную группу (в разговорном языке):
(25) Собрание назначили на завтра/на после обеда.
Подобные конструкции никогда не встречаются в позициях, которым
приписан ингерентный падеж. Ср.:
(26) *Все студенты в этой группе владеют по иностранному языку. (здесь глагол
должен приписывать именной группе творительный падеж) НО:
(27) Все студенты в этой группе знают по иностранному языку.
Были попытки объяснить невозможность предложений типа (26)
конфликтом двух лексических падежей: творительного, который приписывается
глаголом владеть и дательного, который приписывается дистрибутивным
предлогом по. Однако даже в тех ситуациях, когда глагол и предлог
приписывают одинаковый падеж, построенные таким образом предложения не
являются правильными:
(28) *Он звонил по одному студенту каждый день. (здесь глагол должен
приписывать именной группе дательный падеж, так же как и предлог)
Подводя итог вышесказанному, можно еще раз повторить: в позициях,
которым приписываются номинатив или аккузатив, могут появляться
составляющие, не способные маркироваться падежом, что абсолютно
невозможно, если приписывается какой-либо другой, то есть, косвенный падеж.
Как подобное различие может быть проинтерпретировано в терминах
Минималистской программы? Вернемся теперь опять к признакам и их
проверке.
6. Категориальные признаки в Минимализме
Возможно, для того чтобы несколько облегчить восприятие, следует
вновь напомнить типы формальных признаков в Минимализме, о которых уже
шла речь в теоретической части. Прежде всего, следует отметить, что под
формальными
признаками
подразумеваются
абстрактные
признаки.
Морфологические показатели факультативны (в том смысле, что не
универсальны) и используются для идентификации формальных признаков.
(Например, ср. с Зализняк 1968, есть номинативные элементы "единичность" и
"множественность",
а
есть
морфологические
показатели
единственного/множественного числа, которые нужны для идентификации этих
номинативных элементов, или, в терминах Зализняк 1968, следует различать
внутреннюю (смысловую) и внешнюю сторону словоформ. К первой относится
значение единичности/множественности, а ко второй - внешние признаки
ед./мн.ч.).
Как уже отмечалось в Части I, интерпретируемые признаки в
Минимализме
приблизительно
соответствуют
номинативным,
а
неинтерпретируемые - синтаксическим, ингерентные - классифицирующим, а
опциональные - словоизменительным.
Важную роль в современной генеративной грамматике играют
категориальные признаки: у глагола - это [V], у существительного - [N] и т.д.
для всех категорий, не только лексических, но и функциональных.
Категориальные
признаки
лексических
категорий
приблизительно
соответствуют традиционным частям речи. То же самое касается и пограничных
функциональных категорий, таких, как предлог или количественное
числительное. Сложнее определить, что стоит за категориальными признаками
типичных функциональных категорий. На некотором уровне абстракции можно
условно назвать категориальный признак категорий D - "детерминенностью",
Infl - "финитностью" и т.д. Более подробный разбор, однако, выходит за рамки
настоящей работы. Можно лишь отметить, что именно благодаря этим
категориям глагольная группа способна функционировать как клауза
(предикация), клауза - как полноценное предложение, именная группа - как
аргумент.
В данной работе предполагается, что флективная морфология частично
отражает композицию признаков функциональных категорий. Лексические
категории, которые обладают по природе ингерентными лексическими
признаками, несут также морфолого-флективные показатели. Эти показатели
способны идентифицировать формальные признаки функциональных ядер, в
случае если последние являются интерпретируемыми, и интерпретировать их,
если формальные признаки не интерпретируемы. Почему бы не рассматривать
сами морфологические показатели как формальные признаки? Главным образом
потому, что формальные признаки (а не значения, которые они имеют в
конкретных языках) универсальны, а морфологические - отнюдь нет. Помимо
этого, концепция проверки базируется на идее, что сходимость деривации
включает элиминирование проверенных признаков путем удаления (deletion) и
стирания (erasure). Ясно, что понятие элиминирования к морфологическим
показателям не приложимо: интерпретируемость/неинтерпретируемость
признаков не может напрямую соотноситься с выраженными и невыраженными
поверхностно морфологическими показателями. Вот почему, вместо того чтобы
заявлять, что морфологические аффиксы - реализация формальных признаков
лексических категорий, правильнее предположить, что формальные признаки
идентифицируются и интерпретируются морфологическими аффиксами.
В предложении существуют две основные функциональные категории.
Для именной группы - это D: категория, определяющая референциальные
свойства именной группы, для глагольной группы - это Т: категория, которая
делает пропозицию финитной (возможно, Т, то есть Tense, не слишком удачное
название, так как данная категория включает не только формальный признак
времени, но пусть пока останется оно).
Согласно генеративистскому принципу универсальности подлежащего (в
данном случае неважно, соответствует ли этот принцип действительности или
нет во всех без исключения языках, важно то, что для всех языков,
рассматриваемых в данной работе, этот принцип удовлетворяется),
функциональная категория Т требует, чтобы по крайней мере один аргумент
(обычно тот, который порождается в ближайшей от Т позиции), покидал свою
базовую позицию внутри VP. Можно сказать, что Т обладает категориальным
признаком D, который должен быть проверен перед интерфейсом ЛФ
аргументом с совпадающими признаками. Параметризация между сильным и
слабым признаком D в разных языках не допускается.
Помимо этого, Т обладает признаком финитности. Этот признак должен
быть идентифицирован: он не может оставаться пустым. Поэтому к Т должна
быть адъюнктирована вершина с соответствующими признаками. Это может
быть проделано одним из двух способов: присоединением (Merge) лексического
материала (материала с фонетическим содержанием) к уровню ТР или
передвижением (Move) такого материала из нижней позиции и адъюнкцией его
к Т. Если включено передвижение, Т притягивает ближайшую категорию в
области си-командования, обладающую совпадающими категориальными
свойствами.
В Nash & Rouvert 1998 высказывается гипотеза, что для удовлетворения
финитного признака Т языки прибегают к различным морфологическим
источникам.
Предполагается, что признак финитности Т может в языках быть либо
[+V], то есть предикативным, либо [+D], то есть аргументным.
Если признак финитности Т - [+D], его способна идентифицировать
только глагольная форма, морфологические показатели которой ориентированы
главным образом на личное согласование. Если категориальный признак Т [+V], его способна идентифицировать только глагольная форма, флективная
часть которой имеет в основном временную морфологию.
Другими словами, финитная форма, несущая флексии, состоящие из
личных суффиксов, которые могут также проявлять чувствительность и к
временно/видовым вариациям, но только во вторую очередь, идентифицируют
финитный признак [+D]. Глагольная форма, которая имеет отдельную
временную морфему, явно отличную от (факультативной) личной морфологии,
либо основа которой лексически амальгамирована с временной спецификацией
(=супплетивные корни в некоторых временах), идентифицирует финитный
признак [+V].
Языки с финитным признаком [+D] - это, например, романские, в
большинстве из которых (если личные глагольные показатели оказываются
достаточно дифференцированными) личные местоимения в позиции
подлежащего почти всегда опускаются (так называемые, pro-drop языки).
К языкам с финитным признаком [+V] относятся кельтские или,
например, германские (кроме английского), где имеются специальные
показатели времени и даже в случае достаточно дифференцированной личной
морфологии местоимения в позиции подлежащего, как правило, не опускаются.
(Четкой границы между языками с финитным признаком [+D] и [+V], как
представляется, не существует. В этом смысле русский, обладая специальными
показателями времени, может служить не совсем типичным представителем
языков [+V], допуская довольно часто опущение местоименного подлежащего.
(Следует заметить, что праславянский был языком с финитным признаком [+D]
в этих терминах)).
В английском языке финитный признак Т не специфицирован как [+V]
или [+D]. Глагольные формы, функционирующие как финитные, в таких языках
либо не несут специальных морфологических показателей, либо подобны
причастиям.
Можно переинтерпретировать эту идею как предположение о том, что в
одних языках финитное Т имеет категориальный признак [+V], а в других -
[+V,+D] в том смысле, что глагольная форма в состоянии удовлетворить
(идентифицировать) категориальный признак [D] в ТР (признак
универсальности подлежащего).
К сожалению, в Минималистской программе не всегда различаются
собственные и, так сказать, "сочетательные", или "сочетаемостные", признаки,
из-за чего может возникнуть путаница. Собственный признак функциональной
категории нуждается в идентификации, которая осуществляется в том числе и
через "сочетательные" признаки данной категории, то есть, сочетаемостные
ограничения, которые она накладывает на составляющие, которыми
асимметрично си-командует. В рассмотренном выше случае признак
финитности у Т - собственный, но идентифицируется он посредством
"сочетательных" признаков [+V] или [+V,+D]. Далее, "сочетаемостные"
признаки должны делиться на "подчиняющие" и "подчиненные". (Ср.
"подчиняющий" и "подчиненный" падежи в Зализняк 1968; в данном случае,
однако, это распространяется не только на падежи, но и на все другие
"сочетаемостные" признаки).
Итак, помимо финитного признака ТР имеет категориальный признак
[D]. Этот признак является интерпретируемым, следовательно, он нуждается в
идентификации, которая может происходить несколькими способами.
Если финитный признак Т - [+V,+D], это означает, что личные
глагольные окончания несут референциальную нагрузку, то есть, являются
интерпретируемым признаком, а, следовательно, могут идентифицировать
категориальный признак [D]. Одна и та же морфема в таких языках имеет как
интерпретируемый признак времени, так и согласовательные глагольные
показатели
(лицо,
число,
род),
которые
обычно
считаются
неинтерпретируемыми признаками. (Возможно, именно благодаря такому
амальгамированию личные флективные показатели глагола легко становятся
интерпретируемым признаком). Если подлежащее поверхностно выражено, то
интерпретируемые личные окончания "выхолащиваются", становятся
неинтерпретируемыми, превращаясь в чисто согласовательный показатель.
Категориальный признак [D] в ТР может быть удовлетворен также при
помощи операции Притягивания совпадающего признака из ближайшей DP,
или операции Присоединения, если не имеется в наличие доступной DP (в этом
случае в позицию подлежащего вставляются эксплетивы; например, в
английском - это it и there: it отличается от there тем, что обладает не только
признаком [D], но также признаком числа).
В английском языке обязательно, а в русском или, скажем, в романских
факультативно Притягивание сопровождается дислокацией (вытягиванием) в
позицию спецификатора при ТР всего DP-подлежащего.
Обязательность подобной процедуры в английском выводилась раньше
из того факта, что категориальный признак [D] в TP признавался сильным. Так
как в Chomsky 1998 отвергается насильственное разделение признаков на
сильные и слабые, вышеуказанное явление можно объяснить тем, что сам глагол
в английском не способен полностью удовлетворить признак финитности в Т.
Факультативность для других языков объясняется, по-видимому, особенностями
актуального членения предложения, или, шире, способом упаковки информации
(то есть, определяется Информационной формой).
D - единственная функциональная категория именной группы,
необходимая для ее полноценного функционирования в качестве аргумента, но
это не значит, что она обязана присутствовать во всех именных группах. В этом
смысле она полностью параллельна функциональной категории финитности Т
для глагольной группы. Традиционно признается, что именные группы,
выполняющие роль аргумента, обязаны быть DP; в неаргументных позициях
они могут быть NP.
Категориальный признак [D] неразрывно связан с падежом: если нет
доступной для проверки именной группы с категориальным признаком [D], то
падежный признак как бы не активизирован. Согласно Chomsky 1998, в языке не
могут иметь место такие процессы, цель которых - исключительно проверка
падежа. Проверка падежа способна лишь сопутствовать другим процессам.
Таким образом, падеж как формальный (абстрактный) признак определен
на множествах составляющих, имеющих категориальный признак [D]. DР
должна обладать им обязательно (хотя бы абстрактным, если падеж
морфологически не реализуется). В то же время категория D нуждается в
идентификации. В этом смысле она имеет "сочетательный" категориальный
признак [+N], подобно тому, как признак финитности в Т имеет
"сочетательный" категориальный признак [+V]. Таким образом, если N
(существительное)
имеет
морфологический
признак
падежа,
то
морфологический падежный показатель у N отражает формальный признак
категории, приписывающей падеж.
Из приведенных выше русских примеров следует, что в русском языке
аргументные позиции подлежащего и прямого дополнения могут занимать
составляющие, не помеченные категориально как DP и не маркированные
падежом. Что же происходит?
7. Предложные и количественные конструкции в роли подлежащего
и прямого дополнения в русском языке
Рассмотрим снова предложения с предложной конструкцией в качестве
подлежащего:
(29) Каждый день границу перелетало/перелетали по десять самолетов
противника.
Здесь предложная группа по десять самолетов противника не
маркирована ни по признаку падежа, ни, строго говоря, по признаку числа.
Значит, она не может проверить ни одного признака у Т, а потому у нее нет
никаких оснований притягиваться в область проверки этой категории. В этом
случае позиция, обычно занимаемая подлежащим, остается пустой. Для
русского языка такие случаи не редки: существуют же безличные предложения,
где в качестве подлежащего выступает пустая категория. Прямое дополнение в
некоторых ситуациях тоже может быть выражено пустой категорией, как в (30):
(30) Он читает.
Что касается безличных предложений, то сказуемое в них нормально
стоит в среднем роде единственного числа (для прошедшего времени или
неглагольных предикативов) или третьем лице единственного числа (для
глаголов в настоящем и будущем времени). Можно предположить, что данная
"согласовательная" форма сама себя всем обеспечивает, то есть, имеет
интерпретируемые согласовательные признаки, способные идентифицировать
категориальный признак D в Т.
Заметим, однако, что в предложениях, подобных (29), у сказуемого
возможна и форма множественного числа. Для объяснения этого факта вновь
обратимся к конструкциям с числительными, выступающими в позиции
подлежащего или прямого дополнения. В русском языке такие конструкции в
плане согласования со сказуемым ведут себя так же, как и (29):
(31)
а. Границу перелетело/перелетели десять самолетов противника.
б. Пришло/пришли пять девушек.
Числительные являются вершинами функциональной проекции NumP,
которая расположена ниже DP, составляя с ней, а также с QP и NP одну
расширенную проекцию. Находясь в дереве ниже DP, числительные не имеют
категориального признака [D].
Предположим, что конструкции с числительными в качестве
подлежащего и прямого дополнения могут быть поэтому не полными DP, а
"урезанными" NumP. Далее, как отмечалось выше, в русском языке категория D
имеет "сочетательный" категориальный признак [+N], а не [+Num].
Следовательно, числительные не могут идентифицировать категорию D, и за их
внешним падежным признаком (если таковой у них есть) не стоит формального
(абстрактного) признака падежа. Морфологический падеж у числительных
зависим, то есть является неинтерпретируемым на морфологическом уровне, а
формальный признак способен идентифицировать только признак,
интерпретируемый на морфологическом уровне. Это означает, что падеж
числительным не нужен до тех пор, пока над ними не появляется DP. Не
обладая ни категориальным признаком [D], ни формальным признаком падежа,
у NumP-подлежащее нет никаких оснований быть притянутым в ТР и занять
место, причитающееся "правильному" подлежащему. Пусть, например,
финитная группа ТР в (31б) имеем следующую структуру:
(31б')
TP
Spec
∅
TP
T
Vi
VP
T
NumP
VP
Num
NP
V
пять
девушек
ti
Здесь ТР имеет категориальный признак [D] - признак универсальности
подлежащего, который в данном случае может быть обозначен не просто как
[D], а как [D+nom ]. Этот признак обычно проверяется субституцией
(подстановкой) составляющей DP в позицию SpecTP (спецификатора ТР). У
NumP-подлежащего, изначально вставляющегося в позицию спецификатора VP,
нет категориального признака [D], поэтому нет и оснований быть притянутым в
SpecTP. Тогда категориальный признак [D] в ТР удовлетворяется
согласовательными признаками глагола, которые в этом случае выступают как
интерпретируемые (номинативные) признаки (3л./ср.р. ед.ч.) и пустой
категорией, занимающей позицию SpecTP.
Означает ли предложенная выше гипотеза, что, если в позиции
подлежащего или прямого дополнения выступает урезанная NumP,
числительное не имеет падежа? NumP, действительно, не обладает формальным
признаком падежа, но числительное, имеющее морфологический (внешний)
падеж, в принципе не способно выступать как беспадежная форма: в этом
случае выбирается падеж по умолчанию, то есть номинатив/аккузатив.
Как
же
объяснить
факультативное
оформление
сказуемого
множественным числом?
Согласовательные характеристики глагола являются обычно в русском
языке неинтерпретируемым (синтаксическим) признаком. Стало быть, этот
признак нуждается в проверке. Числительное характеризуется собственным
семантическим признаком количества, однако чисто семантические признаки
(≈номинативные признаки, за которыми не стоят грамматические категории) не
доступны на уровне синтаксической структуры. В то же время числительное
имеет неинтерпретируемый "сочетательный" формальный признак числа,
связанный с семантическим признаком количества, который мы назвали
"причислительное I" и "причислительное II" и который проверяется
соответствующей формой существительного. Этот признак для глагола,
проводящего различия только между единственным и множественным числом,
означает [-единственное], то есть не конфликтует и в этом смысле соответствует
(match) значению множественного числа (числительное один снова в расчет не
принимается). Поэтому сказуемое может проверять свой признак числа у
числительного, который притягивается в Т, а личные формы глагола при
отсутствии доступной DP способны удовлетворить категориальный признак [D]
в ТР (то есть, признак универсальности подлежащего). Следует иметь в виду,
что, хотя числительное и имеет поверхностные морфологические показатели
номинатива/аккузатива, падежный признак в Т не активизируется, поскольку
числительное не характеризуется категориальным признаком [D].
Аналогичный процесс имеет место и тогда, когда позицию подлежащего
занимает одна из рассмотренных выше предложных групп. Множественное
число сказуемого для конструкций с дистрибутивным предлогом по, а также
предлогами до и около возможно при присутствии в качестве комплемента
предлога группы числительного (или кванторов типа много/мало) и может быть
объяснено точно таким же образом: глагол проверяет свой признак числа у
числительного.
Что касается позиции прямого дополнения, то в этой связи интересно
рассмотреть такие конструкции с числительным, как в (32):
(32) ??Я видел четыре человека.
Здесь в качестве прямого дополнения явно выступает "урезанная" NumP,
а не DP, так как между числительным и существительным не наблюдается
согласования по одушевленности и числительное выступает в форме "по
умолчанию". Такие варианты маргинальны и несравненно менее
предпочтительны, чем те, где подобное согласование происходит (ср.: Я видел
четырех человек) и где позицию прямого дополнения занимает DP. Отсюда
следует, что в объектной позиции в русском языке все-таки, как правило,
выступает DP, а не NumP.
Можно сказать, что абстрактный аккузатив у одушевленных
существительных в сочетании со значениями признаков числа и рода
[+множественное число] или [+мужской род] морфологически реализуется как
генитив в том смысле, что числительные два, три и четыре и другие
модификаторы существительного, "согласующиеся" по одушевленности, не
имеют, пусть и неинтерпритируемого, признака одушевленности, и на самом
деле согласуются по падежу.
Рассмотрев особенности позиций подлежащего и прямого дополнения в
русском языке, можно прийти к выводу, что единственные ограничения на
заполнение этих позиций способна накладывать только тета-теория. В этой
связи примечателен тот факт, что предложные группы, которые могут
выступать в данных позициях, характеризуются как раз тем, что предлоги в них
выполняют не типичную функцию и абсолютно прозрачны для приписывания
тета-роли.
8. Количественные группы, имеющие категориальный признак D
Возвращаясь к конструкциям с числительными, необходимо еще раз
упомянуть следующий факт: если в позиции до числительного оказываются
универсальные, указательные, притяжательные местоимения, прилагательные
типа последние, прилагательные в превосходной степени, то все они стоят в
именительном падеже множественного числа и сказуемое тоже обязано стоять
только во множественном числе. Стоит заметить, что кроме универсальных
местоимений все остальные из указанных выше категорий могут употребляться
и в позиции после числительных:
(33) пять этих книг/ эти пять книг
(34) пять моих книг/ мои пять книг
(35) два последних месяца/ последние два месяца
(36) два самых красивых яблока/ самые красивые два яблока
(37) все пять книг/ *пять всех книг
В русском языке, как известно, нет артиклей, то есть категория D не
имеет прототипического выражения. (Подробнее речь об этой центральной для
референции именных групп категории речь пойдет в следующей главе, а пока я
ограничусь только краткими замечаниями, необходимыми для рассмотрения
приведенных выше конструкций с числительными). Пусть D у нас имеет
интерпретируемый
признак,
который
можно
условно
назвать
[±определенность].
Этот
признак
нуждается
в
лицензировании
(идентификации). Заметим, что все упомянутые выше категории из примеров
(33)-(36) обладают ингерентным интерпретируемым признаком, очень близким
к определенности. Что касается указательных и притяжательных местоимений,
то долгое время вообще считалось, что они занимают позицию D, а некоторые
продолжают так считать до сих пор, хотя есть языки, где указательные и
притяжательные местоимения сосуществуют с определенными артиклями. (В
качестве примера такого типа языков можно привести скандинавские). Что
касается прилагательных типа последние и прилагательных в превосходной
степени, то они характеризуются признаком [+определенность признака] и
имеют более общий категориальный признак Deg (DegP можно рассматривать
как функциональную проекцию прилагательных).
Здесь, возможно, необходимы некоторые пояснения. Признак
[±определенность признака] напрямую связан с рестриктивностью. Наличие у
прилагательного значения [+определенность признака] подразумевает его, так
сказать, максимальную рестриктивность, то есть, задает критерий выбора
определенного (единственно возможного) референта из множества альтернатив.
Что касается категории Deg(ree), то она может рассматриваться как
функциональная категория прилагательных, обладающая, в том числе,
упомянутым выше признаком. Категориальный признак категории Deg можно
условно охарактеризовать как "выделенность признака". Позицию ядра этой
категории занимают, например, аналитические показатели превосходной
степени типа самый в самый высокий.
Итак, пусть все рассмотренные выше категории порождаются, грубо
говоря, в пределах NP. (Более подробный анализ, как уже говорилось, будет
проведен в следующих главах). Формальный признак [±определенность],
которым обладает категория D, притягивает эти местоимения и прилагательные
в свою область проверки. (Можно предположить, что DP имеет категориальный
признак Deg в том же смысле, что финитная группа ТР имеет категориальный
признак D, то есть этот признак проверяется путем субституции (подстановки)
DegP в позицию спецификатора DP).
Универсальные местоимения в словосочетаниях типа (37) уже
изначально порождаются как ядро кванторной проекции QP, расположенной в
общем выше DP (ср. all the children в английском). Универсальное местоимение
все в русском языке может выбирать ограниченное или потенциально
неограниченное множество. В первом случае оно характеризуется признаком
[+определенность], а, значит, D всегда присутствует и всегда [+определенное].
В сочетаниях же с числительными множество явно ограничено.
Таким образом, мы приходим к выводу, что если в позиции до
числительного находится какая-либо составляющая, то вся группа имеет
категориальный признак [+D]. Если это так, то и падеж обязательно должен
быть определен. Составляющие, оказавшиеся в позиции до числительного,
подобно глаголам, проверяют свой признак числа у числительного, так как оно
оказывается ближайшей категорией с соответствующим признаком, но, в
отличие от Т, они могут проверить посредством числительного и признак
падежа, поскольку падежный признак у упоминавшихся выше категорий
согласовательный,
а,
значит,
является
неинтерпретируемым
на
морфологическом уровне. Иными словами, за ним не стоит формальный
признак падежа и, соответственно, категориальный признак [D]. После этого
категориальный признак [D] и признак номинатива проверяются в ТР.
Закономерный итог: согласование только со множественным числом у
сказуемого и однозначно форма именительного падежа множественного числа у
категорий полной именной группы, находящихся за пределами NumP.
Структура для именной группы во втором варианте в (33) (эти пять
книг) будет следующей:
(33')
DP
эти
DP
D
e(mpty)[D ]
Num
NumP
пять[Num],[F]
NP
книг[F']
(Здесь [D] и [Num] - категориальные признаки категорий D и Num
соответственно. [F] - "сочетательный" подчиняющий неинтерпретируемый
признак "причислительности" числительного, а [F']- совпадающий с ним
подчиненный признак существительного, который притягивается в Num,
образуя новую модифицированную лексическую единицу - МЛЕ', которая
состоит из прежней МЛЕ, включавшей в том числе само числительное и
признак [F], и притянутого признака F'). Из (33') видно, что Num является
ближайшей категорией, у которой указательное местоимение может проверить
свои признаки. Если мы рассматриваем указательное местоимение как
перемещенное, то в базовой позиции (то есть, в NP) остается не отмеченный на
схеме след).
Чтобы более подробно проанализировать, как происходит проверка
признаков в подобных конструкциях, рассмотрим несколько положений.
Согласно Chomsky 1993, 1995,1998, когда признаки стираются, это
означает, что они становятся невидимы для ЛФ. Признаки стираются после
проверки, когда это возможно. Но как определить "когда возможно?" Удалили,
посмотрели: оказалось - ан нет, не так, деривация не сошлась; начнем
вычислительный процесс заново и подождем стирать этот признак - мы уже
знаем, что он нам еще пригодится! Естественно, дело не может обстоять
подобным образом. Мы должны точно знать, когда можно стирать, а когда - нет.
Например, если мы имеем дело с таким понятием, как согласование, скажем,
между существительным и прилагательным, ясно, что мы не должны стирать
признак падежа у существительного после его "проверки" с падежом
прилагательного, ибо тогда существительное больше не сможет проверить
падеж категории, которая его "приписала", то есть, например, "сочетательный"
падежный признак глагола.
Итак, надо разобраться, что происходит, если в отношение проверки
вступают два неинтерпретируемых признака с совпадающими значениями.
Можно предложить следующие идеи:
1. Пусть какой-либо элемент присоединен при помощи адъюнкции.
Адъюнкция не имеет аттрактора, поэтому ее цель не может заключаться в
проверке формальных признаков. Адъюнктивируемый элемент не обладает
никакими признаками, которые могут проверить признаки категории, к которой
производилась адъюнкция. В то же время сам присоединенный адъюнкцией
элемент способен иметь морфологические неинтерпретируемые признаки и
может притянуть для проверки морфологические признаки категории, к которой
он адъюнктивировался. Обладательницей формального признака становится
результирующая (верхняя) категория.
Другими словами, элемент, присоединенный адъюнкцией, способен
проверить только свои признаки, но не формальные признаки элемента, к
которому он адъюнктивируется. (Типичный пример - согласование между
существительным и прилагательным).
2. Признаки стираются только перед Spell-out (или не стираются
вообще). Проверенные признаки просто помечаются как "проверенные" и
невидимы для ЛФ (Или, скажем, имеют нулевую интерпретацию). Проверенные
признаки могут быть доступны для дальнейшего притягивания их
совпадающими неинтерпретируемые признаками, но только в качестве
исключения.
9. Количественные конструкции в сербохорватском, чешском и
болгарском в сравнении с русским
Попытаемся теперь объяснить, что происходит в сербохорватском и
чешском.
В сербохорватском языке числительные не изменяются по падежам,
представляя собой беспадежные, застывшие формы. (То есть, признак падежа на
множестве числительных имеет нулевую морфологическую интерпретацию).
Родительный падеж множественного числа у существительных сохраняется во
всех
позициях.
Указательные
местоимения,
появляющиеся
перед
числительным, как и существительные, находятся в генитиве множественного,
то есть:
(38) с ових
пет лепих
девоjака
с этих-GEN.PL пять красивых-GEN.PL девушек-GEN.PL,
где предлог с требует в принципе творительный падеж.
Глагол-сказуемое при конструкциях с числительным в качестве
подлежащего стоит в среднем роде/3-ем лице единственного числа
(множественное число маргинально).
В чешском языке числительные от pět и выше в номинативе/аккузативе
требуют от существительного родительного падежа множественного числа и в
косвенных падежах ведут себя так же, как русские аналоги. Универсальные
местоимения, указательные местоимения и прочие составляющие,
появляющиеся в позиции перед числительным, стоят, как и в сербохорватском,
в той же форме, что и существительное - генитиве множественного. Сказуемое
при конструкциях с числительным в качестве подлежащего стоит в среднем
роде/3-ем лице единственного числа (множественное число не просто
маргинально, оно фактически невозможно).
Итак, несмотря на то что русский, чешский и сербохорватский являются
в общем-то близкородственными языками, оформление конструкций с
количественными числительными в трех рассматриваемых языках различается.
Причем это различие не может быть объяснено функционально или
семантически, поскольку и в русском, и в чешском, и в сербохорватском
количественные числительные выделяются в традиционной лингвистике в
отдельную часть речи, конструкции с ними обозначают одно и то же и
способны одинаково функционировать в предложении. Таким образом,
семантический и функциональный подходы не приемлемы, однако, как
представляется, формальный аппарат генеративной грамматики позволяет
объяснить различие между этими языками и выявить его причину.
Итак, исходим из того, что конструкции с количественными
числительными во всех трех языках представляют собой отклонения от
"совершенства" в смысле Chomsky 1998 и имеют причиной разное оформление
грамматических категорий. Бросающееся в глаза отличие сербохорватского от
русского и чешского - отсутствие морфологической категории падежа у
числительных. Отличие чешского от русского - в том, что при согласовании во
множественном числе сохраняется дифференциация родов как для глагола, так
и для премодификаторов существительного.
Беспадежная форма числительных в сербохорватском - это, своего рода,
одновременно и всепадежная форма, способная употребляться во всех
косвенных позициях и подобная русским несклоняемым существительным типа
кофе. Это tabula rasa, а вовсе не форма, обладающая признаками сразу всех
падежей: [+nom, +gen... и т.д.]. И, поскольку она она tabula rasa, она не может
проверить просто так падежный признак у категории, которая захочет с ней
"согласоваться". Такая беспадежно-всепадежная форма может проверить только
формальный, то есть абстрактный, падежный признак у той категории, которая
ей "управляет".
Указательные местоимения в сербохорватском, находящиеся в
препозиции к числительному, относятся к категории DP (что коротко
обсуждалось выше на материале русского языка). Они не могут проверить
посредством числительного свой признак падежа (признак числа в принципе
проверить могут): приходится проверять падеж у существительного. (Следует
заметить, что и число в этом случае проверяется, скорее, у существительного,
так как более экономно и падеж, и число проверить сразу в одном месте, а не в
разных).
В чешском числительное имеет морфологически неинтерпретируемый
признак падежа, но не в состоянии проверить признак рода. Более того, одна и
та же морфема в чешском ответственна и за род, и за падеж. С точки зрения
Морфологического интерфейса, возможность того, чтобы одна морфема
проверялась двумя разными морфемами, весьма сомнительна. Можно высказать
предположение, что если одна морфема амальгамирует сразу несколько
признаков, то эти признаки должны быть проверены вместе. Поэтому
универсальному или указательному местоимению в чешском приходится искать
категорию,
способную
удовлетворить
морфологические
признаки
числа/падежа/рода, каковой оказывается существительное.
В русском же языке, как уже говорилось, числительное способно
удовлетворить признаки и числа, и падежа, поэтому категории, появляющиеся в
позиции до числительного, стоят в именительном падеже множественного
числа. Единственный вопрос, который может возникнуть, состоит в следующем:
если универсальные, указательные, притяжательные местоимения и прочие
составляющие, способные появляться в позиции до числительного, проверяют
свой признак числа у числительного, почему они тогда не стоят в
"причислительном" числе? Дело в том, что "причислительное" число, как
отмечалось
выше,
является
неинтерпретируемым
(синтаксическим)
"сочетательным" признаком числительного, и, будучи "сочетательным"
подчиняющим признаком, ищет соответствующий подчиненный признак
только у категорий, которыми асимметрично си-командует (то есть, говоря
неформально, которые расположены ниже его в дереве НС). Для внешних по
отношению к числительному категорий (то есть, для категорий, находящихся
выше в дереве - для D или Т, "причислительные" числа рассматриваются в
противопоставлении
интерпретируемых
признаков
единственного/
множественного числа и трактуются как [-единственные], то есть, не
конфликтующие и в этом смысле совпадающие со значением множественного
числа.
Форма ср.р/3л.ед.ч. у глагола обладает интерпретируемыми
согласовательными признаками, в том смысле что является нормальной в
безличных предложениях с нереферентным pro. Маргинальное множественное
число у сказуемого в сербохорватском может быть объяснено тем, что признак
числа в глаголе проверяется числительным, как в русском. Однако, если в
русском при наличии категории D в конструкциях с числительными номинатив
всегда морфологически выражен, то в сербохорватском не только для Num, но и
для всей DP признак падежа не определен на морфологическом уровне (об этом
см. чуть ниже): абстрактный признак именительного падежа не совпадает с
поверхностным морфологическим падежным признаком ни одной категории,
входящей в состав DP. Следует также иметь в виду, что в сербохорватском, в
отличие от русского или чешского, числительные способны идентифицировать
категориальный признак D (подробнее об этом речь пойдет чуть ниже), то есть,
количественные группы в сербохорватском всегда выступают как полные DP,
причем в этом случае категория D лишена морфологического падежа. Как
отмечалось выше, выбранные признаки глагола-сказуемого ср.р./3л.ед.ч. не
нуждаются в проверке признаками подлежащего и способны удовлетворить
категориальный признак [D] в ТР. При выборе же формы множественного числа
глагола, категория Т, притягивая к себе признаки числительного, сталкивается с
категориальным признаком [D], лишенным морфологического падежа, и, таким
образом, признак именительного падежа у Т остается непроверенным.
Множественное число в чешском в аналогичных конструкциях, как
упоминалось, фактически невозможно, потому что глаголу нужно проверить не
только число, но и признак рода. Последний теоретически способно проверить
существительное, но, сталкиваясь с категорией N, "пробуждается" признак
номинатива, которыми данное существительное морфологически не обладает,
поэтому такая деривация не сходится, и предложения со сказуемым в 3-ем
л./ср.р. ед.ч. остаются фактически единственно возможными в данной ситуации.
Что касается позиций, которым приписывается косвенный, так
называемый "ингерентный" падеж, более тесно связанный с тета-ролями, то
здесь глагол или предлог требуют прямой удовлетворения категориального
признака [D]: он может быть идентифицирован только путем притягивания
соответствующего признака именной группы. Таким образом, категории, не
маркированные как [+D], не могут занимать эти позиции, и, поскольку падеж
всегда определен на множестве D, он непременно должен быть выражен.
Как уже упоминалось, падеж как формальный признак определен на
множествах составляющих, имеющих категориальные признаки D. D должна
обладать им обязательно (хотя бы абстрактным, если падеж морфологически не
реализуется). Если у N есть поверхностно выраженный падежный показатель, то
он должен отражать формальный признак категории, приписывающей падеж.
Остальные члены расширенной проекции именной группы могут обладать, а
могут и не обладать морфологическим падежом, но их признак падежа не может
проверить признак приписывающей падеж категории, потому что сами они не
способны идентифицировать категориальный признак "детерминенность"
категории D. Таким образом, числительное, не обладающее категориальным
признаком [D] и не способное идентифицировать категорию D, не может
проверить признаки падежа у глагола или предлога, поэтому в косвенных
позициях числительное вынуждено согласовываться с существительным.
Рассмотрим это вопрос более детально. То, что русский и чешский в
косвенных падежах развили количественную конструкцию одинакового типа,
причем спустя изрядный период времени после распада праславянской
общности, должно говорить о вероятной закономерности этого процесса.
Кстати, в сербохорватском числительные два, три и четири до недавнего
времени изменялись по падежам и вели себя в косвенных позициях аналогично
русским (ср: првим двума декадами ('первым двум декадам')), но потеря
морфологической категории падежа привела к конструкциям, аналогичным (38)
с числительными пет и дальше.
Следует рассмотреть подробнее "причислительные" числа, о которых
немного уже говорилось выше, в частности "причислительное II", общее для
трех рассматриваемых языков и морфологически выраженное родительным
падежом множественного числа.
Можно сказать, что, подобно тому как в русском абстрактный аккузатив
в сочетании с м.р./мн.ч. и одушевленностью морфологически реализуется как
генитив, так и "причислительное II" морфологически реализуется как
родительный множественного. То есть, формальный признак числа
"причислительное II" имеет морфологическое выражение как родительный
падеж множественного числа.
То, что "причислительные" числа имеют право на существование, видно
из болгарского, не обладающего морфологической категорией падежа.
Неличные существительные мужского рода в этом языке после числительного
принимают особую "счетную форму":
(39) два коня / сто стола.
"Причислительные"
числа
являются
дефектными.
В
форме
"причислительных" чисел, естественно, наличествует морфологический признак
падежа, но за ним не стоит формальный падежный признак, то есть,
абстрактный падеж. В чешском и сербохорватском этого не происходит даже в
том случае, если присутствуют указательные и прочие местоимения (перед
числительным), поскольку они не занимают позицию ядра и морфологически
согласуются с существительным. В сербохорватском, вдобавок к этому,
числительное тоже имеет нулевую морфологическую интерпретацию падежа. В
результате вся DP может рассматриваться как категория, на которой падежный
признак морфологически не определен, но для этого числительное должно
суметь удовлетворить категориальный признак в D. Проверка падежа сводится к
английскому типу и даже в косвенных позициях абстрактный падежный
признак остается морфологически никак не выраженным.
В русском и чешском дело обстоит по-другому: числительные имеют
неинтерпретируемый на морфологическом уровне падежный признак, но, не
обладая по природе своей категориальным признаком [D], не способны
непосредственно проверить падежный признак приписывающей категории.
Сами по себе числительные в русском и чешском не способны удовлетворить
категориальный признак в D: для этого необходимо существительное с
категориальным признаком [N]. Все признаки "причислительной" формы
существительного, включая и морфологический признак родительного падежа
множественного числа, помечены как проверенные, а потому вся группа
инертна и фактически больше не способна вступать в отношения проверки с
какими-либо признаками. Поэтому в косвенных падежах числительное
вынужденно
теряет
свой
признак
"причислительности",
позволяя
существительному иметь необходимый морфологический признак падежа, за
которым стоит формальный, то есть, абстрактный, падежный признак - свойство
категории D.
Таким образом, различие между количественными группами в
сербохорватском - с одной стороны, и в русском и чешском - с другой, помимо
морфологических отличий, заключается еще и в том, что в сербохорватском
числительные способны идентифицировать категорию D, а в русском и
чешском - нет. Именно в этом состоит "ингерентность" или "структурность"
причислительного родительного соответственно в сербохорватском и русском с
чешским. Интересны в этом смысле некоторые факты чешского языка. Так, в
чешском числительные sto, tisíc, milion ('сто','тысяча', 'миллион') и кванторклассификатор pár ('пара') могут выступать в двух разных синтаксических
конструкциях. С одной стороны, они способны вести себя как существительные:
имеют признаки мужского рода и единственного числа и приписывают генитив,
который сохраняется и в позициях, которым приписывается косвенный падеж,
то есть их можно рассматривать аналогично русским псевдочислительным типа
тысяча, миллион и т.д.:
(40)
(41)
(42)
s celým
milionem
veverek
c целым-м.р.ед.ч. миллионом-м.р.ед.ч. белок-род.пад.мн.ч.
s tím
stem
mladých
děvčat
c этим-м.р.ед.ч. стами-м.р.ед.ч. молодых-род.пад.мн.ч. девушек-род.пад.мн.ч.
Přišel /* Přišlo
ten krásný pár
děvčat
пришел-3SM/*3SN [этот красивый пара]-SM.NOM девушек-PF.GEN
(pár в значении 'множество из двух элементов')
С другой стороны, однако, эти слова способны употребляться в
беспадежной, "застывшей" форме, подобно числительным в сербохорватском,
но, в отличие от сербохорватского, генитив, который они приписывают, не
сохраняется в косвенных контекстах:
(43)
s milion
veverkami
с миллион белками
(44)
s těmi sto mladými děvčaty
с теми сто молодыми девушками
(45)
* Přišel /Přišlo
těch (*krásných) pár děvčat
Пришло-*3SM/3SN [этих (*красивых) пара девушек
(pár в значении 'несколько, небольшое количество').
В (43)-(45) рассматриваемые слова являются числительными и
вставляются в позицию Num. Единственное отличие в их поведении от
остальных чешских числительных заключается в том, что они, подобно всем
числительным в сербохорватском, не имеют морфологического падежа. Как
упоминалось выше, в чешском числительные не способны удовлетворить
категориальный признак в D, поэтому не могут сохранить в косвенных
контекстах признак причислительного числа, в противопоставление
сербохорватским числительным в примерах типа (38).
В конце данного раздела мне хотелось бы рассмотреть конструкции с
числительными два, три и четыре, где прилагательное при существительных
женского рода морфологически стоит в именительном падеже множественного
числа: три новые жены. Как заметно из формы существительного, нельзя
утверждать, что оно тоже находится в именительном множественного.
Интересный факт заключается в том, что при таких конструкциях в качестве
подлежащего сказуемое обязано стоять во множественном числе:
(46) В гарем недавно поступили/*поступило три новые жены.
Объяснение может быть следующее: при проверке признаков
адъюнктированного элемента именно его морфологические признаки, а не
притягиваемые признаки вершины, могут передаваться непосредственно
доминирующему над ними узлу, категориально маркированному так же, как и
ядро, к которому производилась адъюнкция. То есть, узел, категориально
помеченный как N, в качестве морфологического выражения формальных
признаков числа и рода (со значениями ["причислительное I"] и [женский род]
соответственно) будет иметь номинатив множественного числа. Это, возможно,
происходит из-за того, что признак-атрактор в поисках донора, способного,
например, проверить ее категориальный признак (в нашем случае - [N]),
находит неэлементарную категорию, помеченную этим признаком, и дальше
продолжает поиск по левой ветви, то есть, притягивает признаки составляющей,
расположенной левее при линейном порядке слов. В предложениях, подобных
(46), именительного падежа категорий Num и N достаточно для того, чтобы
идентифицировать D. Таким образом, в подобных конструкциях в качестве
подлежащего всегда выступает DP и сказуемое должно стоять во
множественном числе. Структура для именной группы в (46) будет следующей:
(46'а)
DP
D
[+Nnom ]
NumP
NP[N], nom
Num
три
AP
NP[N], причисл.I
новые
N[N], причисл.I
жены
Или, в терминах Chomsky 1998, то есть, так называемой "bare phrase structure",
где не проводится различий между разными степенями проекций и важен
только категориальный ярлык:
(46'b)
D
D
[+Nnom ]
Num
Nnom
Num
три
A
новые
Nпричисл.I
жены
10. Конструкции с дистрибутивным предлогом по, а также с
предлогами в, за, через и на в одном из их значений
Во Franks 1994 рассматриваются конструкции с дистрибутивным
предлогом по, который при наличии числительных требует не дательного
падежа, как положено, а поверхностно беспадежной формы. Следует заметить,
что в русском языке по не уникален. Есть ряд предлогов, приписывающих
обычно аккузатив: в, за, через, на, которые в одном из своих значений при
конструкциях с числительными в качестве комплемента требуют от
числительного беспадежной формы:
(47) Он стоял в очереди на три человека впереди нее.
(48) Он стоял в очереди через три человека от нее.
Как видно из примеров, никакого согласования в одушевленности здесь
не наблюдается, а потому утверждать, что в данном случае мы имеем аккузатив,
безосновательно. Ср. те же самые предлоги в других значениях, где такое
согласование есть:
(49) Он напал сразу на двух человек.
(50) Он перешагнул через двух человек, лежащих на земле.
Конечно, можно заметить, что в случаях (47) и (48) человек - едва ли не
единственное одушевленное существительное, возможное в данном контексте, и
не исключено, что его следует рассматривать как своеобразное счетное слово,
классификатор, лишенное признака одушевленности. Однако числительное
один, также встречающееся в подобных конструкциях, явно демонстрирует
согласование по одушевленности:
(51) Он стоял в очереди на одного человека впереди нее/ *на один человек впереди нее/
через одного человека от нее/ *через один человек от нее.
Отсутствие согласования по одушевленности в конструкциях с по и
остальными рассмотренными выше предлогами может послужить основой для
предположения, что в качестве комплемента этих предлогов выступает не DP, а
NumP (или NP при отсутствии числительного).
С.Фрэнкс, однако, пытался показать, что в конструкциях с по признак D
не отсутствует, а, скорее, присутствует, имея всегда значение [-определенный].
В доказательство приводился тот факт, что по не может сочетаться ни с
рестриктивными придаточными, ни с указательными или универсальными
местоимениями
или
другими
категориями,
имеющими
значение
определенности. Однако, судя по всему, это не совсем так. Вполне правильны
следующие предложения:
(52) Каждый год издательство публикует по пять его книг.
(53) Каждый купил по два последних номера этого журнала.
(54) Каждый из них получил по два самых красивых яблока.
Можно, конечно, возразить: все равно здесь в целом группа
числительного не определенная. Тем не менее, есть и более веский аргумент приемлемость предложений типа (55), но не (56):
(55) Пусть завтра каждый принесет по три каких-нибудь книги,
(56) *Пусть завтра каждый принесет по какие-нибудь три книги,
хотя какие-нибудь три книги звучит абсолютно нормально.
Из-за чего такое может происходить? Из-за отсутствия категории D или,
скажем, из-за наличия ингерентного признака [-множественное число] у
предлога?
Пусть рассматриваемые предлоги характеризуются ингерентным
категориальным признаком [-D], а точнее [+Num]/[+N], то есть могут брать в
качестве комплемента только категории маркированные как [+Num] или [+N].
Как было отмечено выше, падеж как интерпретируемый на морфологическом
уровне признак определен только на множестве [N], но не на множестве [Num].
Таким образом, если в качестве комплемента выступает просто NP, без
числительного, то падеж выражается, если же комплементом является NumP, то
закономерно имеем в этом случае форму "по умолчанию" у числительных, так
как признак падежа в данном случае просто не активизируется. Далее, можно
заметить, что все эти предлоги характеризуются ингерентным признаком [множественное] и не допускают комплемента во множественном числе. Таким
образом, мы можем сделать вывод, что признак "причислительности" у
числительных, равно как и партитивный признак у кванторов типа много/мало
не конфликтуют с признаком [-множественное] и способны его проверить.
(Заметим, что, например, в случаях с глаголом те же самые признаки не
конфликтуют и с признаком [-единственное] у сказуемого.
Дательный падеж, который требует дистрибутивный по, является
неправильным в том смысле, что абсолютно прозрачен для приписывания тетароли и, следовательно, не несет никакой функциональной нагрузки, представляя
собой еще одно "несовершенство" русского языка. Предположим, что
дистрибутивный предлог по требует от именной группы-комплемента
удовлетворения признака [расчленяемость множества на однородные группы]
и/или [-полная исчерпаемость множества] (для исчисляемых существительных
расчленяемость может означать дискретное множественное), который
грамматически
отражается
как
[-множественное]/[-универсальная
квантификация]. Поэтому по и не может сочетаться со множественным числом.
По этой же причине в конструкциях по с числительными не может быть
выражен обычный дательный падеж, поскольку в косвенных падежах по
рассмотренным выше причинам числительное теряет свой неинтерпретируемый
признак "причислительного" числа, существительное выступает во
множественном числе, и при проверке этот признак конфликтует с признаком [-
множественное] у по. Вот почему нельзя *менять по шести рублям за доллар, а
можно только по двадцать рублей за доллар.
Предложная группа с дистрибутивным по, скажем, в примере (52) имеет
следующую структуру:
(52')
PP
P
NumP
по[+Num ]
Num
пять[Num],[F ]
NP
[его книг][F']
(Здесь [F] - это подчиняющий "сочетательный" признак "причислительности"
числительного, [F']- подчиненный совпадающий признак "причислительности"
существительного, который притягивается в Num, образуя новую
модифицированную лексическую единицу - МЛЕ', состоящую из прежней МЛЕ,
включающей числительное и признак F, и притянутого признака F'. [+Num] это "сочетательный" категориальный признак дистрибутивного предлога по,
который притягивает для проверки собственный категориальный признак
числительного [Num]).
Фразы типа по пяти рублей, по нескольку человек представляют собой
остатки "былой роскоши", когда числительные были существительными, или
"морфологическое непротиворечие". Об этом же говорит и форма нескольку форма дательного падежа единственного числа, нигде более кроме подобных
конструкций не встречающаяся. Эти формы являются маргинальными,
устаревшими, менее предпочтительными, чем по пять рублей, по несколько
человек. Тем не менее, представляется, что они возможны как раз по той
причине, что категория D отсутствует и признак датива у по может быть
удовлетворен морфологическим падежом числительного.
Предлоги около и до ведут себя не так, как дистрибутивный по:
числительное и существительное выступают при них в родительном падеже.
Мы можем предположить, что в качестве комплементов этих предлогов
выступает DP, а не NumP. Около и до имеют не сочетаемостный
категориальный признак Num, а сочетаемостный ингерентный признак точного
количества (ср. *около нескольких человек). Проверка этого признака требует
отношений смежности между предлогами и числительным. (См. подробнее о
понятии смежности в разделе 14 и главе III. Определение данного термина дано
в (1) Главы III). Поэтому между ними не могут вклиниваться другие
составляющие. (ср.: около десяти каких-то/моих книг vs. *около каких-то/моих
десяти книг). В этом смысле около и до ведут себя аналогично дистрибутивному
по.
11. Позиция слов оба, несколько и много/мало в русском языке
Наконец, мне хотелось бы проанализировать позицию слов оба и много в
русском языке. В русской традиции оба считается числительным и требует
такой же формы от именной группы, что и числительные два, три, четыре. В
наших терминах это паукальная форма, или причислительное I. Тем не менее,
оба не является числительным. По своей семантике, - это квантор, подобный
универсальному местоимению все. Помимо этого, можно заметить следующие
отличия оба от остальных числительных: если конструкция с оба выступает в
качестве подлежащего, сказуемое обязательно стоит во множественном числе;
перед оба не могут появляться притяжательные местоимения, прилагательные
типа последние, прилагательные в превосходной степени: все они могут стоять
только после оба (ср. (34)-(36)); оба вообще не может сочетаться с
неопределенными местоимениями. В позиции перед оба, так же как и при
универсальном местоимении все, возможны только указательные местоимения:
(57) оба моих брата/ *мои оба брата
(58) оба последних месяца/ *последние оба месяца
(59) оба самых красивых яблока/ *самые красивые оба яблока
(60) *оба каких-то яблока/ *какие-то оба яблока
Объяснение может быть следующее. Оба, как и числительные,
порождается в позиции Num, но, обладая признаком [+определенность],
притягивается в D и, обладая кванторным признаком, который можно условно
назвать [+полная исчерпаемость], притягивается в ядро кванторной проекции Q.
Данная гипотеза (то есть то, что оба обязательно притягивается сначала в D, а
потом в Q) легко объясняет все особенности поведения квантора оба: поскольку
квантор оба обладает ингерентным признаком определенности, он не может
сочетаться с неопределенными местоимения в (60); поскольку притяжательные
прилагательные и местоимения, порядковые числительные, прилагательные в
превосходной степени и пр. не способны притягиваться в QP, они обязаны
находиться в дереве ниже Q, а следовательно, оба (равно как и универсальное
местоимение все) всегда предшествуют им, как в (57)-(59). Структура,
например, для именной группы в (57) будет следующей:
(57')
QP
Q
[обаi]j
DP
D
tj
NumP
Num
ti
NP
моих брата
Слова много, мало, несколько в русской традиции обычно считают
неопределенными числительными. На Западе же соответствующие им слова
типа английских many, few, some относят к кванторам. В Иомдин 1990
предложена другая трактовка, согласно которой эти слова являются наречиями,
а формы многих, многим..., нескольких, нескольким... - прилагательными с
дефектной парадигмой, не содержащей форм единственного числа, а слова типа
несколько, сколько не имеют еще и именительного множественного.
Следует заметить, однако, что в русском языке позиция несколько
отличается от позиции, которую занимают много, мало, немного. Несколько
синтаксически ведет себя как настоящее числительное и вправе рассматриваться
как таковое. (Ср. (33)-(37)):
(61) эти несколько книг / несколько этих книг
(62) мои несколько знакомых / несколько моих знакомых
(63) последние несколько дней / несколько последних дней
(64) самые красивые несколько яблок / несколько самых красивых яблок
(65) все несколько дней / *несколько всех дней
Единственное, что отличает несколько от остальных числительных наличие семантического признака [приблизительное количество], а не [точное
количество].
В Иомдин 1990 в качестве одного из аргументов в пользу того, что
несколько является наречием, а нескольких, нескольким, несколькими -
прилагательным, выдвигается тот факт, что в позиции прямого дополнения
конструкции с несколько и одушевленными существительными могут иметь
двоякое падежное оформление:
(66) Я видел несколько ребят.
(67) Хотя было довольно темно, я узнал нескольких студентов в лицо.
Разница между (66) и (67) трактуется как противопоставление
нерасчлененного и расчлененного множественного.
Данные факты, однако, прекрасно укладываются в представленную выше
гипотезу о том, что в качестве прямого дополнения в русском языке могут
выступать как "полные" DP (67), так и "урезанные" NumP (66). Естественно,
отсутствие категории DP в (66), ответственный в большой мере за
референциальный статус, и ее наличие в (67) ведет к различию в интерпретации
именной группы. Следует заметить, что аналогичные явления наблюдаются и в
случае числительных два, три и четыре, что продемонстрировано выше в
разделе 7, однако в Иомдин 1990 это не считается свидетельством в пользу того,
что двух, двум..., трех, трем... и т.д. представляют собой прилагательные.
Что же касается много и пр., то здесь дело обстоит по-другому. В русском
языке много употребляется как с неисчисляемыми существительными в
единственном числе, так и с существительными во множественном числе,
которые, по-видимому, могут трактоваться и как неисчисляемые, и как
исчисляемые. (Первое - более предпочтительно: ср. много людей/много человек,
где людей - неисчисляемое множественное, не способное, в частности,
употребляться в конструкциях с числительными, требующими исчисляемости).
Употребляясь с единственным числом, много требует партитива, а со
множественным - родительного множественного. Следует заметить, что, как и у
числительных, формальный признак числа, который требует много,
морфологически выражается в NP как падеж+число и является с обеих сторон
неинтерпретируемым. Много, обладая семантическим признаком количества,
тоже порождается в позиции Num. Признаками, характеризующими категорию
D, много не обладает, зато имеет кванторный признак, который условно можно
назвать [-полная исчерпаемость]. Благодаря ему оно притягивается в категорию
Q, чтобы ее идентифицировать. Проекция DP в этом случае отсутствует, что
может быть косвенно подтверждено примерами (68)-(70), где притяжательные,
указательные и неопределенные местоимения не способны оказываться в
позиции перед много:
(68) много моих знакомых / *мои много знакомых
(69) много этих людей / *эти много людей
(70) много каких-то книг / *какие-то много книг
Соответствующая структура, например, для именной группы (68) будет
следующей:
(68')
QP
Q
многоi
NumP
Num
ti
NP
моих знакомых
В конструкциях с много в качестве подлежащего глагол может стоять,
как и в случае с числительными, либо в среднем роде/ третьем лице
единственного числа, либо во множественном числе. Причем, если много
употребляется с партитивным родительным единственного числа, сказуемое во
множественном числе находиться не может. Это говорит о том, что сказуемое
согласуется не с семантическим признаком много, а с формальным, то есть, в
данном случае - с партитивом, который при бинарном разделении чисел на
единственное и множественное трактуется как [-множественное]. Слова мало,
немного, немало, по-видимому, занимают структурно ту же позицию, что и
много.
12. Аппроксимативная инверсия в русском языке
При аппроксимативной инверсии, то есть в конструкциях, где
существительное находится в препозиции по отношению к числительному,
можно предположить, что происходит передвижение существительного из
базовой позиции в более высокую. Однако какую категорию представляет собой
цель перемещения?
Прежде всего, следует отметить несколько "странностей" в поведении
этой конструкции. Во-первых, числительные два, три, четыре не согласуются с
существительными в одушеленности:
(71) Он видел человека четыре /?? человек четырех.
Во-вторых, как и в рассмотренных выше конструкциях с
дистрибутивным предлогом по, аппроксимативная инверсия, как правило,
невозможна в позициях, требующих косвенного падежа:
(72) Он владеет пятью языками /*языками пятью.
(73) Он позвонил пяти студентам /*студентам пяти.
(Исключение в этом плане составляют семантически нетипичные сочетания со
словом час в значении времени суток во фразах типа: Я вернусь часам к пяти.
Имеется в виду, что здесь числительное не обозначает количество в строгом
смысле этого слова).
В-третьих, при аппроксимативной инверсии существительное является
как бы "голым": в этих случаях не могут употребляться, ни прилагательные, ни
указательные или притяжательные местоимения и пр.:
(74) *Он прочел интересных книг пять/ книг пять интересных.
(75) *Он прочел эти книг пять / книг пять этих.
В-четвертых, при наличии предлога
существительное-предлог-числительное:
порядок
слов
становится
(76) а. человек по десять / б. человек за десять / в. человек около десяти
(Порядок слов предлог-существительное-числительное в ряде случаев
допускается
носителями
языка,
но
является
значительно
менее
предпочтительным). Речь, однако, идет, главным образом, о первообразных
предлогах, которые либо вообще являются клитиками, либо, как например,
около, не полноударны.
Как уже говорилось выше, предлоги, прежде всего, первообразные,
можно рассматривать, скорее, как функциональную категорию, но не
прототипическую, а пограничную. Что касается так называемых лексических
предлогов типа благодаря, относительно, которые являются фонетически
"тяжелыми" (то есть, несут на себе нормальное ударение), то здесь дело обстоит
сложнее. Выяснение этого вопроса, впрочем, выходит за рамки данной работы.
Важно лишь то, что если эти предлоги могут маргинально употребляться с
аппроксимативной конструкцией, то порядок слов будет предлогсуществительное-числительное:
(77) относительно очков двадцати
(Следует заметить также, что кроме указанного выше случая с существительным
час, при аппроксимативной инверсии возможны только предлоги,
употребляющиеся либо с винительным, либо с родительным падежом).
Предположим, что непосредственно ниже NumP существует
функциональная
проекция
Meas(ure)P,
вершина
которой
имеет
интерпретируемый признак исчисляемости. Подробнее об этой проекции и
мотивах ее введения будет рассказано в следующей главе. (Функциональная
категория Meas предложена, например, в Billings & Yadroff 1997). Пока же
предположим далее, что для идентификации категории Meas существительное
может притягиваться в эту позицию. Если же в результате возникает
нежелательный порядок слов существительное-прилагательное, то для
идентификации Meas может оказываться достаточным притягивание только
признаков без лексического материала (см. об этом также в следующей главе).
Числительное требует не только специального числа, но и
исчисляемости. Пусть аппроксимативная инверсия - это попытка проверить
данный признак, а также и признак числа явным образом, то есть, числительное
притягивает в свою область проверки не просто признаки, а существительное
целиком (точнее, категорию Meas, комплексное ядро которой состоит из
существительного и формального признака исчисляемости). Поскольку
существительное не может в этом случае сопровождаться прилагательными и
прочими модификаторами, логично предположить, что передвигается только
вершина, образуя в результате комплексное ядро Num, состоящее из
N+Meas+Num.
О том, что существительное при аппроксимативной инверсии остается
как бы в пределах NumP, свидетельствует и тот факт, что представляющие
собой застывшую форму модификаторы типа целых, добрых, которые можно
рассматривать как адъюнкты к NumP, в конструкциях с аппроксимативной
инверсией, скорее, предшествуют существительному:
(78) добрых книг десять /*книг добрых десять
В пользу того, что при аппроксимативной инверсии мы имеем не DP, а
"урезанную" NumP, говорят также и примеры (71)-(73).
Структура именной группы в (78) может быть представлена следующим
образом:
(78')
NumP
добрых
NumP
Num
Measi
Nj
книг
MeasP
Num
ti
десять
Meas
NP
tj
При интерпретации признак исчисляемости оказывается впереди
признака точного количества. Не исключено, что именно это в результате ведет
к осмыслению всей конструкции как имеющей значение приблизительного
количества.
Другую инверсию - с предлогом - можно попытаться объяснить
принципами организации Фонетическо формы (ФФ). Этим занимается, в
частности, Теория оптимальности (см. Приложения). Теория оптимальности
начинала развиваться как чисто фонологическая, но впоследствии действие ее
принципов было перенесено и в грамматику на уровень интерфейса между
синтаксической структурой и Фонетической формой. В этой концепции
грамматические компоненты считаются автономными; если они накладывают
конфликтующие требования на данную систему, такие конфликты решаются
только с помощью выходных ограничений, универсальных для всех языков, но
по-разному иерархически упорядоченных в разных языках. Синтаксис не
говорит морфологии на различных этапах деривации, как строить слова. Вместо
этого, грамматика порождает много выходов - и различные ограничения
определяют, какой выход лучший.
В Billings & Yadroff 1997 предложено одно из таких универсальных
ограничений, которое можно назвать принципом сохранения фонетического
(просодического) слова. Этот принцип требует, чтобы инвертированное
(плеонастически инвертированное) существительное вставлялось в позицию,
где не были бы нарушены никакие фонетические слова неинвертированного
выхода. Это ограничение не самоочевидное, и в выше названной работе
предлагается следующее разъяснение.
Есть морфологические явления, представляющие собой исключения для
общей фонологии языков, где они встречаются, из-за ограничений, требующих,
чтобы эти формы были идентичны или "соотносились" прямо с особой
поверхностной формой. Например, при редупликации поверхностная форма
редупликанта (копии) должна быть идентична поверхностной форме
редупликативной базы. В языках с множественными редупликациями одного и
того же слова, каждая копия должна соотноситься с базой, от которой она
образована. Принцип сохранения фонетического слова следует наблюдениям
относительно соответствий в морфологии, требуя определенного рода
просодических групп - то есть такой же конструкции без инверсии. Иными
словами, он исключает разрыв фонетического слова неинвертированного
выхода.
В применении к русскому языку это означает следующее. В сочетаниях с
количественными конструкциями при отсутствии инверсии предлог
(фонетически легкий) образует одно фонетическое слово с числительным:
(79)
{за три}{часа}
Принцип сохранения фонетического слова требует, чтобы после инверсии мы
получали (80):
(80)
{часа}{за три}
В Теории оптимальности есть и еще одно ограничение, вытекающее из
универсального принципа экономности и требующее, чтобы составляющие
никуда не передвигались. В литературном русском этот принцип находится в
иерархии ниже, чем принцип сохранения фонетического слова. Однако в
разговорном русском принцип, запрещающий передвижения, может
ранжироваться по крайней мере так же высоко, что приводит к вполне
возможным, хотя и маргинальным фразам типа (81):
(81)
за часа три
Что касается фонетически тяжелых (полноударных) предлогов, которые
сами по себе образуют фонетическое слово, то здесь мы закономерно не
наблюдаем никакой инверсии (см. (77)).
Следует заметить, однако, что предлог около, в общем-то не являющийся
клитикой, из этого объяснения выпадает. Так что к этому вопросу мы вернемся
в одном из следующих разделов, когда будем анализировать позицию
кванторной частицы ни.
13. Позиция квантифицированных существительных
Итак, непосредственно ниже проекции числительного расположена
функциональная проекция категории Meas, имеющей интерпретируемый
признак [± исчисляемость]. В русском языке эта категория обычно
идентифицируется ингерентным лексическим признаком исчисляемости
существительных. Она не имеет прототипического морфологического
выражения. В то же время в конструкциях с числительными иногда
употребляются классификаторы, или "счетные слова":
(82) десять человек студентов / народу
(83) пять штук книг
В настоящей работе предлагается считать, что такие классификаторы
занимают позицию Meas. Более того, они не просто вставляются в эту позицию,
они представляют собой материализацию признаков исчисляемости и
одушевленности/личности, являясь наименьшеми лексико-концептуальными
структурами существительных (см. об этом также в следующей главе).
Тогда структура именной группы в (83) будет выглядеть следующим
образом:
(83')
NumP
Num
пять
MeasP
Meas
штук
NP
книг
Морфологическая форма множественного числа существительных, как
правило, даже у одного и того же слова нейтральна по отношению к
исчисляемому и неисчисляемому прочтению. В конструкциях, подобных (82)(83), там, где появляются счетные слова, сами существительные
интерпретируются как неисчисляемые, что демонстрируется в примере (82)
возможностью употребления ингерентно неисчисляемых существительных типа
народ. Здесь эти существительные не поднимаются в Meas. Вместо этого Meas
идентифицируется вставкой классификаторов.
Такие классификаторы помогают и при аппроксимативной инверсии,
когда у смыслового существительного наличествуют модификаторы, и само оно
поэтому не способно подниматься в Meas:
(84) штук пять очень интересных книг
Предложенная гипотеза объясняет и то, почему при самих
классификаторах невозможны никакие модификаторы. Разумеется, в русском
языке даже самые "чистые" классификаторы являются не морфологическими, а
лексическими элементами и наряду с категориальным признаком [Meas] имеют
также и категориальный признак [N], благодаря чему могут идентифицировать
D. Вдобавок они имеют и неинтерпретируемый признак партитивности,
который морфологически выражается в существительных формой родительного
падежа множественного числа или партитивным родительным единственного
(для ингерентно неисчисляемых существительных единственного числа).
Чистых классификаторов в языках типа русского очень немного. К ним
приближаются существительные типа литр, метр, дюжина и пр. Возможно,
сюда относятся также и рассмотренные выше псевдочислительные: тысяча,
миллион и т.д. В Delsing 1994 такие существительные названы настоящими
кванторами. Можно выделить и другую группу, включающую обычные
существительные, употребленные как кванторы лишь временно: бутылка, ящик,
толпа, корзина, букет пр. Их тогда можно назвать псевдокванторами.
Представителей второй группы следует, по-видимому, рассматривать как
нормальные существительные. Что касается настоящих кванторов, то они в
некоторых языках имеют ряд отличительных особенностей. Так, например, в
шведском языке, употребляясь после числительных, они стоят в единственном
числе:
(85)
fem liter /*litr-ar vin
пять литр /*литры вина
(86)
fem
kilo
/*kilo-n
пять килограмм /*килограммы масла
smör
Ср. с (87):
(87)
fem *flaska
/ flask-or vin
пять *бутылка / бутылки вина
Более того, сказуемое согласуется не с квантором, а с существительным:
(88)
Dessutom blev
ett
kilo
äpplen ??stulet/stulna
Кроме того был(о/и) неопр.арт.ср.р. килограмм яблок ??украдено/украдены
'Кроме того был украден килограмм яблок'.
Если мы имеем дело с псевдокванторами, то равновозможно согласование и с
псевдоквантором, и с существительным:
(89)
Under tiden blev en
låda äpplen stulen/stulna.
В это время был/и неопр.арт.об.р. ящик яблок украден/украдены.
'В это время был украден ящик яблок'.
(Примеры из шведского и других скандинавских языков взяты из Delsing 1994).
Подобное поведение настоящих кванторов можно объяснить тем, что они
изначально вставляются в Meas. Их появление в синтаксической структуре
обусловлено, прежде всего, необходимостью идентификации признака
исчисляемости в Meas, хотя в отличие от "чистых" классификаторов типа
человек или штука в (82)-(83), они не являются минимальными лексикоконцептуальными структурами, то есть употребляются не плеонастически. Они
обладают категориальным признаком [N], но не имеют формального признака
единственного числа, то есть форма единственного числа выступает в них как
немаркированная, как форма по умолчанию, не нуждаясь в проверке и
представляя собой чисто морфологический признак, за которым не стоит
формальный. Настоящие кванторы составляют одну расширенную проекцию с
существительными, которые они квантифицируют.
В то же время, подобно числительным, настоящие кванторы имеют
сочетаемостный неинтерпретируемый ингерентный признак множественного
числа,
который
проверяют,
притягивая
соответствующий
признак
существительного в N. Этот же признак, уже проверенный, притягивается и
числительным, которое также нуждается в шведском языке в проверке
сочетаемостного признака множественного числа, а признак единственного
числа квантора его удовлетворить не может. В то же время кванторное
существительное вполне способно проверить признаки числа и рода
неопределенного артикля, оказываясь ближайшей категорией с необходимыми
признаками.
В отношении псевдокванторов в предложениях типа (89) можно
предположить, что они способны занимать две разные позиции в зависимости
от согласования: ту же, что и настоящие кванторы, то есть вставляться в Meas,
или выступать как обычные существительные, инициируя согласовательные
характеристики сказуемого.
Поведение квантифицированных существительных имеет особенности и
в венгерском языке. Так, падежный показатель обычно не маркирует кванторы и
псевдокванторы:
(90)
(91)
kerek negy üveg
sör-et
хочу четыре бутылка-ном. пиво-акк.
kerek öt kiló
banán-at
хочу пять килограмм-ном. банан-акк.
То есть, здесь кванторные существительные занимают позицию Meas,
составляя одну расширенную проекцию
с сопровождающим их
существительным.
Интересно, что в шведском языке конструкции с определенными
кванторными существительными (как настоящими, так и псевдо-) ведут себя
отлично от конструкций с неопределенными. В частности, в подобных случаях
сказуемое всегда согласуется с кванторным существительным:
(92)
Därför är det
sista
dussin-et
tallrikar alltid
Поэтому опр.арт.последняя дюжина-опр.арт.ср.р. тарелок всегда
svårsålt/*svårsålda
труднопродаваема-ср.р/*труднопродаваемы-мн.ч.
(93)
Därefter
blev den
sista
låda-n
äpplen
После этого был опр.арт.об.р. последний ящик-опр.арт.об.р. яблок
framtagen/*framtagna
вытащен-об.р./*вытащены-мн.ч.
Можно предположить, что здесь кванторные и псевдокванторные
существительные являются не заполнителями позиции Meas, а нормальными
существительными. Об этом свидетельствует и то, что настоящие кванторы в
определенной форме могут употребляться и во множественном числе:
(94)
(95)
de
första litrarna vin
опр.арт. первые литры-опр.арт. вина
de
sista
kilona
smör
опр.арт. последние килограммы масла
14. Позиция неопределенных и отрицательных местоименийсуществительных и кванторных частиц ни-, не-, коеЕсли обратиться к неопределенным и отрицательным местоимениямсуществительным, внимание привлекает тот факт, что прилагательные могут
находиться по отношению к ним только в постпозиции:
(96)
(97)
(98)
Это сделал кто-то неизвестный /*неизвестный кто-то.
Стукни его чем-нибудь тяжелым /*тяжелым чем-нибудь!
Have I said something wrong /*wrong somthing?
Подобные
местоимения
являются,
скорее,
кванторами,
чем
детерминаторами, поэтому можно предположить, что они занимают позицию Q
- вершины кванторной проекции. Но вставляются ли они непосредственно сразу
в Q или притягиваются туда из какой-либо расположенной ниже проекции? Повидимому, в разных языках дела обстоят по-разному.
Фактическую
невозможность
употребления
более
одного
постпозитивного прилагательного с такими местоимениями (в том случае если
прилагательные не выступают как однородные члены, связанные, как правило,
союзом и) можно объяснить тем, что позиция N остается в подобных
конструкциях пустой, что означает, что прилагательное ситуативно
субстантивируется. Такая субстантивация двух и более прилагательных
невозможна без того, чтобы они не были однородными членами. (Ср.: *Его
ударили чем-то тяжелым острым/ Его ударили чем-то тяжелым и острым).
То, что позиция N остается в таких предложениях пустой, явствует и из
возможности предложений типа (99):
(99) Его ударили чем-то острым неправильной формы.
Именная группа в этом предложении будет иметь следующую структуру:
(99')
QP
Q
чемi-то
DP
D
ti
NumP
.. ....
NP
АР
NP
острым N
ti
DP
неправильной формы
В русском языке в конструкциях с вышеупомянутыми местоимениями
первое, что бросается в глаза - странное поведение проклитических кванторных
частиц ни-, не- и кое- при наличии предлогов:
(100) ни с кем / не с кем/ кое с кем
В некоторых других славянских языках, например, в чешском, порядок
слов иной: предлог предшествует местоимению:
(101)
(102)
v nic
v nicem
('ни во что')
('ни в чем')
Можно предположить, что в чешском в противоположность русскому
такие неопределенные и отрицательные местоимения представляют собой одну
лексическую единицу и, вероятно, вставляются непосредственно в Q. (Впрочем,
вполне допустимо и предположение о том, что такие местоимения базово
порождаются в N, обладая категориальным признаком [N], и лишь затем
притягиваются в Q для идентификации этой категории).
В русском же изначально в Q вставляются только кванторные частицы
ни-, не-, кое-, в то время как WH-слова порождаются в какой-то из нижних
проекций (скорее всего, в N).
Категории, приписывающие падеж, (то есть, глаголы и предлоги)
стремятся к удовлетворению требования смежности (adjacency) (см. подробнее
об этом в следующей главе, определение этого термина дано в (1) в Главе III) с
категориями, которые могут этот падеж проверить. Выражаясь неформально,
это означает, что между глаголом или предлогом и категорией, имеющей
падежный признак, не должны вклиниваться другие категории.
Вышеупомянутые кванторные частицы не обладают признаком падежа, поэтому
в Q, образуя сложный комплекс N+Q, притягиваются WH-слова типа что, кто и
пр. В результате получается порядок предлог-кто/что-ни/не/кое. Далее, данные
кванторные частицы являются проклитиками. Для удовлетворения этого
признака они не могут вклиниться между предлогом и WH-группой, поскольку,
во-первых, изменят просодическое слово, о чем шла уже речь в предыдущем
разделе, а во-вторых, нарушат и требование смежности. Поэтому они могут
адъюнктивироваться только к предлогу, образуя с предлогом и WH-группой
одно просодическое слово. Их сфера действия при этом по сути не меняется.
Подобным же образом можно объяснить и поведение адъюнктов к
именной группе, подобных даже, только, лишь. Они не обладают
морфологическим признаком падежа и, вставляясь между P и D, нарушают
требование смежности. Поэтому они передислоцируются (re-Merge) в РР:
(103) даже к нему /*к даже нему
(104) только к этим людям /*к только этим людям
Как и в случае с кванторными частицами, передвижение в более высокую
позицию не приводит к негативным последствиям, сохраняя сферу действия.
Требованием смежности, а не фонетическими причинами, можно
объяснить и употребление аппроксимативных конструкций с предлогами.
Предположим, что предлоги, способные употребляться в аппроксимативных
конструкциях, требуют или проверки категориального признака Num, или,
подобно около и до, имеют ингерентный сочетаемостный признак точного
количества, который способны проверить только числительные. Поэтому
предлоги стремятся к установлению отношений смежности с числительным.
Вклинивающееся между предлогом и числительным существительное нарушает
требование смежности. По этой причине сначала предлоги для проверки своих
признаков
притягивают
в
Р
признаки
числительных,
образуя
модифицированную лексическую единицу, и только после этого к Р,
обладающему теперь всеми признаками числительного, адъюнктивируется
существительное, без промежуточной посадочной площадке в Num. Например,
именная группа (76а) будет иметь следующую структуру:
(76а')
PP
P[Num]
Measj
Ni
человек
NumP
P
по
Meas
Num
десять[Num
MeasP
]
tj
NP
ti
(Здесь как [Num[k]] условно обозначен притянутый в P категориальный признак
числительного. Важно также иметь в виду, что в последней концепции
Минималистской программ (см. Chomsky 1998) нет необходимости для
перемещаемых групп иметь промежуточную посадочную площадку).
Стоит отметить, что сочетания ни с WH-словами могут рассматриваться
и как одна лексическая единица:
(105) Он мне никто / Он продал машину за ничто.
В этом случае никто/ничто не являются кванторами, а вставляются в N и
обладают категориальным признаком [N], то есть, в таком виде содержатся в
лексиконе.
К особенностям чешского языка относится тот факт, что
неодушевленные
неопределенные
и
отрицательные
местоимениясуществительные в чешском требуют от постпозитивных прилагательных
родительного падежа, а одушевленные - именительного:
(106)
(107)
Něco
důležilého
se otalo
нечто-3NS.NOM важного-3NS.GEN случилось-3NS
Někdo
důležily
přišil
некто-3MS.NOM важный-3MS.NOM пришел-3MS.
В косвенных же падежах форма одинаковая:
(108)
s necím důležilým / s nekým důležilým
Таким образом, чешские местоимения něco ('нечто'), nic ('ничто') и пр.
ведут себя в этом смысле как числительные. Объяснить подобное явление
можно следующим образом. Выше было высказано предположение о том, что
формальный (то есть, абстрактный) признак одушевленности содержится в
категории D, причем он идентифицируется притягиванием ингерентного
лексического
признака
существительного.
Неодушевленность,
в
противоположность
одушевленности,
можно
рассматривать
как
немаркированное значение, не нуждающееся в идентификации и проверке. Это
означает, что местоимения типа něco и nic в чешском представляют собой чисто
функциональные элементы, вставляющиеся непосредственно в Q. В то время
как одушевленные местоимения, подобные někdo ('некто'), nikdo ('никто') и пр.,
содержат лексические признаки (помимо признака одушевленности это еще и
мужской род) и вставляются сначала в N, и прилагательное согласуется с ними в
числе/роде/падеже. Затем для проверки признака одушевленности они
притягиваются в D, и только после этого - в Q.
Занимая позицию Q, местоимения, něco, nic и пр., подобно кванторам
типа mnoho, требуют от комплементной именной группы партитива, который
морфологически реализуется как генитив. В то же время эти местоимения не
способны идентифицировать категориальный признак D, поэтому в косвенных
падежах ведут себя так же, как и числительные, что уже было описано в одном
из предыдущих разделов.
Кстати, в русском языке тоже допустимы аналогичные конструкции, но
только с вопросительными местоимениями, которые в этих случаях можно
рассматривать как вставляющиеся непосредственно в Q:
(109)
(110)
Что такого/??такое я сделал?
Что нового/??новое произошло, пока я отсутствовал?
Выводы
Итак, в данной главе основное внимание уделено вопросу о статусе
числительных. Рассматриваются русский, чешский и сербохорватский языки.
Числительные являются ядром функциональной проекции NumP. Можно
предположить, что вершина Num имеет формальный признак числа, и
числительные представляют собой только частный случай категории числа.
Числительные имеют семантический признак количества. В то же время в
большинстве языков существительные имеют морфологический признак числа,
способный идентифицировать формальный признак числа в Num. Это приводит
к тому, что в сочетаниях с числительным признак числа у существительных
становится неинтерпретируемым, избыточным. Избыточности не будет только в
том случае, если категория числа в языке представляет собой привативную
оппозицию и в конструкциях с числительными употребляется немаркированная
форма, то есть, форма, за которой не стоит интерпретируемый признак числа.
Если категория числа в языке выступает как эквиполентная оппозиция, то
сочетания числительных с существительными неизбежно будут избыточными (и
тем самым "несовершенными" в смысле Chomsky 1998).
В рассматриваемых славянских языках числительные (в русском языке к
ним относится и слово несколько), помимо интерпретируемого ингерентного
признака точного количества, имеют неинтерпретируемый сочетаемостный
формальный признак специального, "причислительного", числа, который
морфологически реализуется в NP либо как родительный падеж
множественного числа (для числительных от пять и выше), либо как особая
форма, которую можно назвать паукальной (речь идет, прежде всего, о русских
числительных два, три и четыре).
Подлежащее и прямое дополнение отличаются от остальных
аргументных позиций тем, что их могут занимать составляющие, не способные
маркироваться падежом, в частности, предложные количественные группы с
дистрибутивным предлогом по, предлогами до, около и пр. Это связано с тем,
что формальный (абстрактный) признак падежа определен только на множестве
категорий, маркированных как [D]. В то же время все аргументные именные
группы должны обладать категориальным признаком D. Однако в случае
подлежащего и прямого дополнения во многих языках, в частности в русском
или чешском, этот признак может быть удовлетворен непрямо:
согласовательными признаками глагола или вставкой в соответствующую
позицию пустой категории (ср. вижу облако; светало; он читает). В косвенных
же позициях вышеупомянутые предложные группы употребляться не могут,
поскольку категориальный признак D, и, следовательно, падеж, должны быть
выражены прямо.
В рамках этой гипотезы исследуется одна из характерных особенностей
количественных конструкций в русском и чешском языках - то, что в позиции
подлежащего и прямого дополнения числительные "управляют" родительным
падежом существительных, а в косвенных позициях согласуются с ними в
падеже.
Проекция NumP расположена в дереве ниже DP, поэтому числительные
не могут иметь категориальный признак [D]. Далее, числительные в русском и
чешском обладают морфологической категорией падежа, но за ней не стоит
формального падежного признака, поскольку числительные не имеют
категориального признака [N]. Следовательно, они не способны
идентифицировать категорию D: это могут сделать только существительные.
Поэтому в косвенных контекстах, даже если само числительное стоит в
соответствующем падеже, это не спасет положение из-за его неспособности
идентифицировать категорию D. Числительное неизбежно теряет свой
"сочетаемостный"
подчиняющий
неинтерпретируемый
признак
"причислительного" числа и позволяет существительному приобрести
соответствующий падеж, чтобы оно могло идентифицировать D и проверить
категориальный и падежный признаки приписывающей их категории.
В сербохорватском языке признак падежа у числительных
морфологически не выражен и "причислительная" форма у существительных
сохраняется во всех косвенных позициях. Это происходит благодаря тому, что
числительные способны идентифицировать категорию D. В результате вся DP
воспринимается как не имеющая морфологической категории падежа и
проверка падежного признака сводится к английскому варианту.
Далее, в русском языке премодификаторы, которые могут появляться в
позиции до числительного (универсальные, указательные, притяжательные
местоимения, порядковые числительные и пр.) обязаны стоять в именительном
падеже множественного числа, если количественная группа выполняет функции
подлежащего, в то время как в чешском и сербохорватском в аналогичных
ситуациях вышеупомянутые категории стоят в той же форме, что и
существительные.
В основе данного различия лежат морфологические причины.
Числительное является ближайшей категорией, способной проверить признаки
у вставляющихся перед ним категорий. В частности, в русском числительное
обладает морфологическим признаком падежа и неинтерпретируемым, уже
проверенным, признаком "причислительного" числа, на котором не определен
падеж и которое поэтому глаголами и категорией D трактуется как [единственное], то есть не противоречит значению множественного числа.
Таким образом, в русском языке числительное способно проверить у категорий,
вставляющихся перед ним, признаки падежа и числа.
В сербохорватском числительное не обладает морфологическим
признаком падежа и не способно проверить этот признак у категорий,
вставляющихся перед ним. Поэтому универсальные и указательные
местоимения и пр. должны проверять признак падежа у существительного, то
есть, стоять в той же форме, что и существительные.
Отличие чешского от русского заключается в том, что в чешском, даже
во множественном числе, сохраняется противопоставление по роду. Род
способно проверить только существительное, но не числительное. Поскольку
одна и та же морфема ответственна за признаки падежа и рода, они не могут
проверяться по отдельности. Следовательно, как и в случае с сербохорватским,
категории, способные появляться перед числительным, должны проверять свои
признаки падежа и рода у существительного.
Слова тысяча, миллион, миллиард и пр. в русском языке синтаксически
ведут себя не как числительные, а как существительные: то есть, они обладают
категориальным признаком [N] и способны идентифицировать D. Аргументами
в защиту данного положения выступаю следующие факты: родительный падеж,
который приписывают эти слова, сохраняется и в косвенных контекстах;
модификаторы-адъюнкты типа целых, добрых и пр., которые выступают при
числительных всегда в застывшей форме, согласуются с ними по числу и роду;
дистрибутивный предлог по им приписывает всегда дательный падеж.
Дистрибутивный предлог по, а также предлоги в, за, через и на в одном
из своих значений (ср. Он стоял через два человека от нее/ Он перешагнул через
двух человек) требуют в качестве комплемента не DP, а NumP или NP (при
отсутствии числительного). В отличие от DP, NumP падежа не требует, и
формальный падежный признак, определенный на множестве категорий,
маркированных как D и N, не активизируется, позволяя числительному
выступать в форме по умолчанию.
Оба является не числительным, а квантором. Хотя оба порождается в
позиции Num, то есть, изначально вставляется в Num, оно, обладая признаком
[+определенность], притягивается сначала в D, а далее, поскольку оба обладает
также кванторным признаком, который можно назвать [+полная исчерпаемость
множества], оба притягивается в Q. То, что оба и его аналоги в других языках
обычно занимают позицию Q, проявляется в следующем: в ряде языков,
например в немецком и шведском, аналоги русского оба могут сосуществовать с
числительными (ср. нем. beide zwei и швед. både två, букв. 'оба два'); при
конструкции с оба в качестве подлежащего глагол всегда стоит во
множественном числе; подобно универсальным местоимениям, оба не
допускает перед собой притяжательных прилагательных и местоимений,
порядковых числительных и прилагательных типа последние, прилагательных в
превосходной степени; так же, как и все (но не как числительные), оба может
употребляться с личными местоимениями, занимающими позицию D.
Слова типа много, мало, немного также являются кванторами, но,
подобно оба изначально вставляются в Num. Обладая кванторным признаком,
который можно назвать [-полная исчерпаемость множества], они затем
притягиваются в Q.
Существительные-классификаторы вставляются в позицию вершины
функциональной проекции MeasureP (MeasP). Эта проекция расположена
непосредственно ниже NumP. Ее вершина, категория Meas, содержит в том
числе собственный формальный (абстрактный) признак [±исчисляемость]. К
наиболее "чистым" классификаторам в русском языке относятся, например,
штука, человек в пять штук книг, пять человек студентов. К ним
приближаются также слова типа литр, килограмм, сочетающиеся с
неисчисляемыми существительными.
Аппроксимативные количественные конструкции с инверсией в русском
языке можно рассматривать как попытку числительного (Num) явным образом
проверить признаки исчисляемости и числа существительного: то есть
притягиваются не только признаки, но и их лексический носитель, образуя в
результате комплексное ядро N+Meas+Num. Предлоги, употребляющиеся в
подобных конструкциях, требуют отношений смежности (то есть,
непосредственного примыкания друг к другу составляющих на фонетическом
уровне) либо с носителем категориального признака Num, либо с носителем
признака точного количества (предлоги до и около). Существительное,
вклинивающееся между предлогом и
числительным,
препятствует
установлению отношений смежности, поэтому оно притягивается к предлогу,
который до этого притянул к себе соответствующие признаки числительного.
В русском языке неопределенные и отрицательные местоимения типа
кое-что, никто и пр., в отличие от западнославянских языков, не представляют
собой единой лексической единицы: кванторные частицы кое-, ни-, неизначально вставляются в Q, в то время как WH-слова порождаются в нижней
позиции (скажем, в N). Предлоги требуют отношений смежности с категориями,
способными проверить их падежный признак. Упомянутые выше кванторные
частицы этого сделать не могут, поэтому в Q притягиваются WH-слова, образуя
порядок предлог - WH-слово - ни-/не-/кое-. Но, поскольку данные кванторные
частицы являются проклитиками, они вставляются в начало фонетического
(просодического) слова. Результатом является наблюдаемый порядок
кванторная частица - предлог - WH-слово.
Глава III
Категория D
1. Идентификация категории D и принцип смежности
Как уже отмечалось выше, категория D является центральной
фунциональной категорией именной группы и выполняет функции,
параллельные глагольной функциональной категории финитности Т. D обладает
формальным
(абстрактным)
признаком,
который
можно
назвать
[±определенность]. (Это название, однако, не достаточно детализировано в том
смысле, что для значения [+определенность] важным может оказаться
противопоставление дейктической и анафорической референтности (см. об этом
ниже), а для значения [-определенность], например, признак [±слабая
определенность], где [+слабая определенность] означает известность референта
для говорящего, но не для слушающего. Поэтому название [±определенность]
употребляется здесь с достаточной степенью условности, хотя оно вполне
удовлетворяет целям настоящей работы).
Этот признак является интерпретируемым и нуждается в идентификации.
Подобно тому, как это имело место в случае признака финитности Т, для
удовлетворения признака референциальности D языки способны прибегать к
разным морфологическим источникам. Подобно Т, его тип может в разных
языках различаться.
1. Этот признак может идентифицироваться непосредственной вставкой
(Merge) в D некоторого элемента. Простейший вариант такого развития событий
- английский the. Данные элементы могут также согласовываться в
числе/роде/падеже c существительным (другие германские языки), имея
соответствующие неинтерпретируемые признаки. Оба варианта представляют
собой чистое Объединение. Аналогом в глагольной категории Т способны
служить временные и личные глагольные показатели в страдательном залоге,
например, в английском или русском).
2. Если N обладает морфологическим показателем определенности (то
есть, имеет своеобразный "морфоартикль", к языкам такого типа относятся,
например, скандинавские), то этот признак может притягиваться в D и
идентифицировать его. При этом проверяется неинтерпретируемый признак
определенности у существительного. Данный вариант представляет собой
применение операции Притягивание, которое может сопровождаться
Передвижением. (Аналог - передвижение глагола в T).
3. В D передвигается (или просто присоединяется) лексический элемент
(либо представитель другой функциональной проекции), с интерпретируемым
признаком, способным определить значение референциального признака D, и
который в некоторых ситуациях может удовлетворить D. (Аналог категориальный признак D в Т). В качестве примеров для именной группы
можно рассмотреть передвижение в D прилагательных, маркированных
признаком [+определенность признака] (см. об этом подробнее ниже); а также
перемещение (или только притягивание признака) имен собственных из N в D.
4. Рассмотрим тот случай, когда у D не всегда есть прямая эмпирическая
поддержка, то есть категория D не имеет прототипического выражения, как,
например, в русском, где нет как таковых артиклей. Однако есть непрямые
свидетельства релевантности проекции DP для русского языка: например, даже
если именное выражение лишено поверхностного детерминатора и не обладает
соответствующим ингерентным лексическим признаком, оно может пониматься
как определенное. Это противопоставление определенности/неопределенности,
хотя и не всегда поверхностно маркированное, ограничивает дистрибуцию
именных выражений в различных структурах. Таким образом в качестве
крайнего средства категория D может идентифицироваться ситуативно, в
зависимости от контекста, а не формально синтаксически. Но, повторю, такое,
как правило, допустимо только в языках, где категория D не имеет
прототипического выражения.
Далее, необходимо обратить внимание на следующее.
Пусть только функциональные категории обладают по природе
формальными признаками. Лексические категории, которые обладают по
природе
ингерентными
лексическими
признаками,
несут
также
морфологическо/флективные
спецификации,
которые
способны
идентифицировать и интерпретировать формальные признаки функциональных
ядер.
Таким образом, за любым формальным признаком стоит функциональная
проекция. В этом случае мы должны также признать, что, раз в пределах
именной группы существуют признаки числа и исчисляемости, значит, за них
отвечают функциональные категории числа и исчисляемости. Тогда
числительное можно рассматривать как частный случай категории числа, а
проекция NumP - это не только проекция числительных, но и проекция
функциональной категории числа вообще. Существительное может обладать
морфологическим признаком числа, который притягивается в Num для
идентификации. Если принять такую гипотезу, "выхолащивание" признака
числа в конструкциях с числительными получает довольно простое объяснение.
Что касается категории исчисляемости, которую можно условно назвать
MeasureP (MeasP), то она расположена непосредственно ниже Num. К типичным
представителям этой категории можно отнести классификаторы, или "счетные
слова". Например, в русском языке в конструкциях типа пять штук книг,
десять человек студентов слова штук и человек представляют собой
минимально допустимое в данном языке (с точки зрения семантических
признаков) озвучивание признаков существительного, притянутых в Meas (в
отличие, скажем, от более полнозначных слов бутылка, ящик и пр.)
Еще одной функциональной проекцией именной группы в пределах этой
концепции будет посессивная проекция PossP с притяжательными
местоимениями в качестве вершины, расположенная ниже MeasP.
Непроясненным, однако, остается вопрос относительно идентификации
функциональных категорий числа и исчисляемости. Непосредственного
передвижения существительного в вершины этих проекций обычно не
происходит, что легко видеть, когда существительным предшествуют
прилагательные. Если бы существительное действительно перемещалось в Num
или Meas, то прилагательные, изначально порождающиеся как адъюнкты к
категории N, оказывались бы после существительных. В современном русском
языке, например, такого явно не происходит. Следовательно, простого
притягивания признаков для идентификации в этом случае оказывается
достаточно.
Предлагаемое здесь объяснение связано не только с синтаксисом, но и с
устройством фонетического компонента, то есть ФФ. Одним из принципов
Теории оптимальности (см. Приложения), представляющим собой частный
случай экономности, может быть принцип не нарушения базового порядка слов.
Если этот принцип ранжируется в языке достаточно высоко и если
передвижение,
вызываемое
необходимостью
идентифицировать
функциональную категорию, нарушает этот базовый порядок слов, то может
стираться верхняя (перемещенная) "копия". (См. Chomsky 1998, где "копия" - это
переобъединенный (передислоцированный) элемент, идентичный элементу,
возникшему как результат одной из предыдущих операций Объединения).
Далее, в Теории оптимальности (см., например, Grimshaw 1995, Billings
& Yadroff 1997), есть так называемый Принцип полной интерпретации (FULL-
INT(erpretation), не допускающий употребления семантически не разделенной
лексико-концептуальную структуры (ЛКС) (см. Billings & Yadroff 1997), . FULLINT исключает использование лексического слова в поверхностном синтаксисе
без разделения этого слова на семантические компоненты. Данное ограничение
означает, что лексемы с бóльшей ЛКС несут бóльшее нарушение FULL-INT,
чем употребляющиеся плеонастически. Такие слова, как штука в
рассмотренных выше конструкциях типа пять штук книг - это наименьшая
ЛКС исчисляемых существительных, и нарушает FULL-INT минимально.
Употребление любого другого существительного - то есть, с бóльшей ЛКС соответственно увеличивает нарушение этого ограничения. Подобно этому, do в
английском является наименьшей ЛКС глагола в инверсиях подлежащегосказуемого.
В нашем случае это означает, что материально невыраженная
идентифицированная функциональная категория не нарушает пригцип FULLINT, равно как и выраженная словами типа английского the. Функциональные
слова типа препозитивных артиклей den/det/de в скандинавских языках, о
которых подробно речь пойдет чуть ниже, нарушают этот принцип минимально,
в то время как полные лексические единицы нарушают его в гораздо большей
степени. Именно Принцип полной интерпретации заставляет стирать одну из
"копий" идентичных элементов, а уж какую конкретно - определяется
относительной иерархией других принципов.
Далее, представляется, что для идентификации функциональных
категорий и проверки признаков важное значение имеет принцип смежности
(adjacency), включение которого в языковую способность, согласно Chomsky
1998, вынуждается условием понятности (см. (56Г(а)) в теоретической части
данной работы).
Принцип смежности, или непосредественного соположения, в
традиционной лингвистике, тем более для языков со "свободным" порядком
слов, всегда считался "не соответствующим действительности". Однако
представляется, что этот принцип заслуживает большего внимания и меньшего
пренебрежения. Итак, согласно Adger 1998,
(1) Х и Y находятся в отношении смежности тогда и только тогда, когда:
а) первый ветвящийся вправо узел, доминирующий над Х, является в то же время
первым ветвящимся влево узлом, доминирующим над Y
b) Х=Y.
Это определение можно дополнить еще одним пунктом, который
неформально выражается как то, что если между двумя узлами вклинивается
фонетически пустой узел, то он не нарушает отношения смежности. Формально
это звучит так:
c) если Х и Z находятся в отношении смежности, согласно пунками а) или b), и Z, и
Y находятся в отношении смежности, согласно пунктам а) и b), и Z - фонетически
пустой узел, то Х и Y тоже находятся в отношении смежности.
Рассмотрим гаэльский язык, где некоторые предлоги согласуются по
определенности. Признак определенности у предлога неинтерпретируемый и в
Adger 1998 предлагается считать, что он проверяет его по принципу смежности:
(2)
(3)
le pheann
vs.
leis
a'
с ручкой
vs.
сdef опр.арт.
Dh'fheuch mi ris [an
teine
a chur air dòigh].
Пытался я кdef [опр.арт. огонь Agr зажечь хорошо]
'Я пытался разжечь огонь'.
pheann
ручкой
(ri в (3) согласуется по определенности, даже несмотря на то, что DP не является
его комплементом и передвинулась вверх из позиции прямого дополнения,
расположенной ниже).
(4)
Dh'fheuch e ri(*s) eadhon am
ban-rìgh a mharbhadh.
Пытался он к(*def) даже опр.арт. королева Agr убить
'Он пытался даже королеву убить'.
Отсюда, как представляется, может быть выведено требование
категориальной смежности, непосредственного примыкания категориальных
ярлыков.
Пусть некоторая функциональная категория нуждается в идентификации
или проверке признака. Пусть в ее естественной области есть доступная
категория, не находящаяся с ней в отношениях смежности, но обладающая
признаком, способным либо проверить нужный признак, либо определить
значение признака этой категории (в этом случае притягиваемый признак
должен быть ингерентным), либо идентифицировать эту категорию. Пусть
также категория-цель, то есть, та категория, нуждается в притягивании
совпадающего признака, имеет прототипическое материальное выражение.
Тогда вторая категория может присоединяться (Merge) к категории,
находящейся непосредственно ниже первой, так чтобы между ней и категориейцелью устанавливались отношения смежности и в линейном порядке вторая
категория следовала непосредственно за первой. Рассмотрим для примера
следующие конструкции:
(5) the last two weeks / *the two last weeks
(6) the most beautiful two weeks / *the two most beautiful weeks
швед.: (7) den
sista
två gång-en
/ *den
två sista
gång-en
опр.арт. последние два раза-опр.арт. /*опр.арт. два последние раза-опр.арт.
Английские last и most beautiful и шведское siste обладают ингерентным
интерпретируемым признаком [+определенность признака], однако по
категориальным соображениям этот признак не может удовлетворить D: он
способен только установить ее значение: +определенная. В то же время эти
категории порождаются ниже D и ниже Num, косвенным подтверждением чему
могут служить славянские языки, например русский, где прилагательные типа
последние и прилагательные в превосходной степени способны стоять после
числительного, и при наличии числительного не находятся в отношении
смежности с D. Тем не менее для удовлетворения требования смежности они
могут вставляться (Merge) в Num. Не исключено, что такое передвижение
связано со сферой действия, которая тоже, согласно (73Г(а)) Части I, является
компонентом языковой способности.
Как представляется, требование категориальной смежности можно
плодотворно использовать и для объяснения многих других фактов, в том числе
и в языках со "свободным" порядком слов типа русского, что и будет
продемонстрировано ниже.
2. Категория D в румынском и болгарском языках
В плане способов выражения и идентификации референциального
признака D наиболее интересны языки, где артикль является клитикой или даже
частью слова. В традиционной лингвистике дело обычно ограничивается
перечислением возможностей сочетания такого типа артиклей с теми или
иными частями речи.
Рассмотрим сначала болгарский и румынский языки.
В румынском языке постпозитивный артикль может присоединяться к
существительным и прилагательным. Причем прилагательные обычно следуют
за существительным, но, передвигаясь в позицию до существительного, обязаны
употребляться с артиклем. Можно предположить, что в румынском, как и в
случае полных прилагательных в древнерусском или старославянском,
препозиция прилагательного по отношению к существительному трактуется как
определенность признака, то есть D имеет как категориальный признак N, так и
категориальный признак Deg, и для удовлетворения этого признака достаточно
притянуть в D либо существительное, либо прилагательное:
(8)
primu-l
soldat
первый-опр.арт. солдат
(9)
bàjatu-l
frumos
мальчик-опр.арт. красивый
(10)
frumosu-l
bàjat
красивый-опр.арт. мальчик
Следует заметить, что в румынском языке есть также так называемый
адъективный препозитивный артикль, который употребляется только перед
прилагательными, причем только после нарицательных существительных с
постпозитивным определенным артиклем или имен собственных:
(11)
omu-l
cel
rău
человек-опр.арт. адъект.арт. плохой
(12)
carte-a
cea
atrăgătoare
книга-опр.арт. адъект.арт. занимательная
(13)
Ion Vodă cel
Cumplit
Ион Вода адъект.арт. Жестокий
(14)
Mircea cel
Bătrân
Мирача адъект.арт. Старый
Возможно, так называемый адъективный артикль cel/cea в румынском
занимает вершинную позицию функциональной категории прилагательного Deg
и имеет формальный признак [+дейктическая определенность].
Дейктическая референтность противопоставляется анафорической. При
дейктической определенности объект известен говорящему и слушающему из
ситуации или общих знаний. Анафорическая референтность означает, что
объект до этого уже был упомянут в контексте. В северном фризском (примеры
ниже взяты из Delsing 1994) нарицательные существительные имеют различные
артикли в зависимости от того, идентифицируется ли объект на основе ситуации
или предшествующего контекста. В этом языке существует два определенных
артикля: а и de. При дейктической референции употребляется а, при
анафорической - de. (Любопытно, что имена собственные в этом языке
употребляются с артиклем а как обозначающие дейктическую определенность).
Северный фризский:
(15)
(16)
a
hund hee
tuswark
опр.арт. собака имеет
зубную боль
(собака на ферме, наша собака и пр.)
de hund hee tuswark
(собака, о которой мы говорим...)
В румынском с показателем cel/cea употребляются и прилагательные в
превосходной степени:
(17)
bàjatu-l
cel
mai intelligent
мальчик-опр.арт. адъект.арт. более умный
'самый умный мальчик'
Однако мы не можем утверждать, что cel/cea означает [+определенность
признака], то есть максимальную рестриктивность, поскольку, употребляясь
также и после имен собственных, прилагательные с cel/cela не могут
рассматриваться как рестриктивные. Тем не менее, следует заметить, что
прилагательные в превосходной степени, равно как и все другие
прилагательные
с
ингерентным
интерпретируемым
признаком
[+определенность признака], служат для обозначения именно дейктической
референции.
Объяснение структуры именной группы в болгарском - довольно
существенная проблема. В общих чертах ее можно сформулировать так:
постпозитивный
определенный
артикль,
являющийся
энклитикой,
присоединяется справа к первому ядру, расположенному ниже его - к
существительному, если перед ним нет никаких модификаторов, к первому
прилагательному, и т.д.:
(18)
а. книги-те
б. хубави-те книги
'хорошие книги'
в. два-та стола
Объяснить факты болгарскогт языка тем, что АР просто перемещается в
позицию спецификатора DP, нельзя, так как это неверно предсказывало бы
допустимость предложений типа (9):
(19)
*[верен на жена си]-та/ят муж
*[верный жене своей]-опр.арт. муж,
в то время как возможно только (10):
(20)
верни-ят на жена си муж
верный-опр. жене своей муж
Допущение же о том, что происходит перемещение А в позицию D,
также исключается, поскольку неверно предсказывает возможность (11):
(21)
*хубави-те
много книги
*хорошие-опр.арт. очень книги,
тогда как правильным является (12):
(22)
много хубави-те книги
Поэтому, например, в Giusti & Dimitrova-Vulchanova 1994 предлагается
такое объяснение: сначала вся функциональная проекция прилагательного,
названная в данной работе FP, перемещается в позицию спецификатора DP,
затем А передвигается в F, и, наконец, клитика D также передвигается в F. В
этой концепции фраза (10) получает следующую структуру:
(23)
DP
FPi
F
D'
AP
A
PP
P
верни-ят[i]
ti
D
на
NumP
FP
DP
жена си
Num'
Num
ti
NP
муж
Но для выражений с универсальными местоимениями типа (14):
(24)
всички-те книги
все-опр.арт. книги
считается, что в этом случае D просто перемещается в Q.
Ясно, что представленное здесь объяснение - чисто "инженерное",
предлагаемые перемещения произвольны и непонятно чем вызываются.
Ясно также, что постпозитивный артикль в болгарском - это не часть
слова, а энклитика, имеющая соответствующий выражаемый на фонетическом
уровне признак (это означает, что в пределах расширенной проекции перед
артиклем обязана находиться какая-нибудь составляющая). Далее, артикль
имеет неинтерпретируемые признаки числа/рода, нуждающиеся в проверке.
Проверка происходит до озвучивания и, следовательно, до уровня ФФ.
Непосредственно же притягивание в D составляющей для образования
фонетического слова и удовлетворения признака энклитичности имеет место
уже на уровне ФФ, поскольку вызывается чисто фонетическими причинами.
Если выше D в именной группе введена операцией Объединение какаялибо неклитическая составляющая, например универсальное местоимение, то
признак энклитичности у артикля оказывается удовлетворенным.
D в болгарском языке имеет категориальный признак, согласно которому
энклитика не может присоединяться, например, к глагольной группе.
Категориальный признак D удовлетворяется либо ближайшей к D
функциональной вершиной расширенной проекции именной группы, либо
ближайшей лексической вершиной, так или иначе маркированной
категориальным признаком N (прилагательное в генеративной грамматике
имеет категориальный признак [+N,-V]). Соблюдается также еще один принцип
- минимально возможное изменение изначально порождаемого порядка слов.
Это требование Теории оптимальности, о котором говорилось выше и которое
другими словами можно выразить как сохранение базового порядка
фонетических слов. В силу этого принципа при наличии прилагательного для
удовлетворения категориального признака D либо А передвигается в D, либо АР
- в позицию спецификатора при DP. (21) нарушает этот принцип, а (22) - нет,
поэтому оказывается более предпочтительным варинатом, хотя и использует
менее экономный тип передвижения (в Минималистской программе считается,
что передвижение вершин более приоритетно, чем передвижени полных
составляющих).
3. Явление двойной определенности
В языках с постпозитивным определенным артиклем часто наблюдается
такое явление, как двойная определенность. Как правило, имеется в виду
демонстративная двойная определенность, то есть, употребление одновременно
и артикля, и указательных местоимений:
шведский/норвежский:
(25)
эта
denna bok-en
книга-опр.арт.
румынский:
(26)
bàjatu-l
acesta (frumos)
мальчик-опр.арт. этот (красивый)
болгарский:
(27)
всички-те тези книги
все-опр.арт. эти книги
(28)
теза два-та
стола
эти два-опр.арт. стула
Демонстративная двойная определенность может также встречаться в
языках, где определенный артикль препозитивный, например в венгерском:
(29)
Ez a
könyv kek.
Эта опр.арт. книга синяя.
О двойной демонстративной определенности речь пойдет ниже, когда
будет обсуждаться позиция указательных местоимений. Помимо же
демонстративной, есть также двойная определенность с прилагательными,
которая встречается гораздо реже, а, может быть, и вообще ограничена только
рядом скандинавских языков.
Из пяти скандинавских языков двойная определенность с
прилагательными имеет место в трех: шведском, норвежском и фарерском, но
не в исландском и датском.
В древнеисландском был постпозитивный определенный артикль -inn и
независимый препозиитивнй артикль inn/hinn, который обычно использовался
при наличии прилагательного. Оба артикля склонялись по роду, падежу и числу.
В (30) дано для примера склонение древнеисландского существительного hest
('лошадь') в единственном числе с определенным артиклем без прилагательного
и с прилагательным gamli ('старый'):
(30)
hestr-inninn gamli hestr nom
hests-ins ins gamla hests gen
hesti-num
inum gamla hesti dat
hest-inn
inn gamla hes
acc
Если предположить, что суффигированный артикль изначально
порождался в позиции, отличной от N, мы легко можем объяснить, почему
падежная морфология появляется дважды: в существительном и артикле. Если
суффигированный артикль изначально является частью слова, трудно объяснить
тот факт, что падежная маркировка появляется дважды. Похожая система
наблюдается в современном датском, за исключением того, что там отсутствует
морфологический падеж:
(31)
hus-et
дом-опр.арт.
det
gamle hus
опр.арт. старый дом
В современной исландском в обоих случаях используется, как правило,
постпозитивный артикль. Препозитивный определенный артикль может
употребляться перед прилагательными в литературном языке:
(32)
hus-ith
дом-опр.арт.
hith
gamla hus
опр.арт. старый дом
gamla hus-ith
старый дом-опр.арт.
В шведском, норвежском и фарерском при наличии прилагательных
употребляются как препозитивный, так и постпозитивный артикли:
шведский/норвежский:
(33)
а. hus-et
дом-опр.арт.
b. det
gamla/gamle hus-et
опр.арт. старый
дом-опр.арт.
Помимо обычных прилагательных, двойная определенность наблюдается
также в случае наличия прилагательных в превосходной степени, порядковых
числительных и прилагательных типа sista (шведск. 'последний'),
количественных числительных, кванторов типа båda (шведск.'оба') и många
(шведск. 'много'). Шведский:
(34)
det
största
hus-et
i Genua
опр.арт. самый большой дом-опр.арт. в Генуе
(35)
den
första gång-en
опр.арт. первый раз-опр.арт.
(36)
den
sista
tåg-et
опр.арт. последний поезд-опр.арт.
(37)
de
fjorton
böcker-na
опр.арт. четырнадцать книг-опр.арт.
(38)
de
båda flickor-na
опр.арт. обе девочки-опр.арт.
(39)
de
många flickor-na
опр.арт. многие девочки-опр.арт.
Прежде чем пытаться объяснить все эти факты рассмотрим сначала
вопрос о базовой позиции прилагательных в именной группе.
4. Позиция прилагательных в структуре именной группы
В настоящей работе принимается гипотеза, что прилагательные
порождаются изначально как адъюнкты к NP, то есть, в терминах Chomsky 1998,
они включаются операцией Объединение (подвид - адъюнкция) в NP. Такая
позиция, как мне кажется, наиболее соответствует интуиции и легко
вписывается в рамки минимализма. Существуют, однако, и другие
предположения относительно базовой позиции прилагательных.
В теоретической части уже говорилось о гипотезе, высказанной в Cinque
1992,
что
прилагательные
являются
спецификаторами
некоторых
функциональных проекций, а существительные выступают как комплементы
этих проекций. Главное теоретическое возражение с позиции генеративной
грамматики заключается в том, что неясно, каков статус у этих функциональных
вершин. Далее, для других частей грамматики такая структура не
предполагается нигде, что вызывает закономерный вопрос о ее усвояемости при
овладении языком.
Преимущества же данной гипотезы - вещь весьма относительная. Вопервых, то, что у прилагательных универсальный закрепленный порядок - не
совсем точно, взять хотя бы русский язык:
(40) большой красивый мяч / красивый большой мяч.
В этом случае либо необходимо признать, что и функциональные
категории могут порождаться в разных местах относительно друг друга, либо
должны существовать какие-то сложные передвижения. Их, конечно, можно
описать и как-то объяснить, но вряд ли это будет логично.
Можно предположить, что порядок прилагательных обусловлен
универсальными семантическими причинами. Существует несколько групп, или
типов прилагательных с разной степенью "абсолютности". Внутри каждой
группы, где степень "абсолютности" признается примерно равной, имеет место
конкуренция, которая обуславливает варьирующийся порядок слов, допустимый
в пределах каждого класса.
Так, например, группа "объективных" прилагательных, значение которых
не зависит от суждений субъекта, обладает более высокой степенью
"абсолютности", чем "субъективные" прилагательные. К первому типу
относятся
прилагательные,
обозначающие
материал,
форму,
цвет,
национальность, принадлежность к какому-либо (биологическому) классу,
притяжательные прилагательные, подобные лисий в словосочетании лисий
хвост. Группа "субъективных" прилагательных включает, по шкале Г.Чинкве,
прилагательные, обозначающие размер и качество. Можно также выделить
класс прилагательных, которые, по всей вероятности, имеют самую высокую
степень "абсолютности" - это прилагательные, обозначающие функцию
предмета или принцип его действия: письменный стол, школьный дневник,
перьевая ручка, дизельный двигатель и пр. Они, по-видимому, находятся к
существительному ближе всего.
Данный анализ, однако, не претендует ни на полноту, ни на строгую
обоснованность и представляет собой только схематичное изложение,
поскольку в принципе выходит за пределы настоящей работы.
Что касается ограниченного количества премодификаторов, то этот факт
можно просто объяснить весьма ограниченной оперативной памятью человека.
По поводу же линейной позиции прилагательных по отношению к
существительным существуют гипотезы (в частности, теория Р.Кэйна (Kayne
1993), о которой говорить в нескольких словах бессмысленно, а подробно - нет
места, да и нецелесообразно, поскольку к теме данной работы она имеет
косвенное отношение), согласно которым адъюнкты должны располагаться
только
слева.
В
Минималистской
программе
тоже
имплицитно
подразумевается, что Объединение происходит в левую по отношению к
базовой категории позицию.
Преимуществом идеи Г.Чинкве иногда считают и то, что она позволяет
объяснить постпозицию некоторых прилагательных в романских языках:
существительное перемещается в позицию ядра одной из функциональных
категорий, спецификаторами которых выступают прилагательные. Заметим,
однако, что остается невыясненным вопрос, зачем существительные туда
передвигаются.
В рамках гипотезы, предложенной в настоящей работе, такое
передвижение получает обоснование: существительное может притягиваться в
Meas для идентификации этой категории, если принцип Теории оптимальности
о сохранении базового порядка фонетических слов ранжируется в языке
достаточно низко. (Следует иметь в виду, однако, что речь здесь не идет о
передвижениях,
причиной
которых
является
актуальное
членение
предложения). В позиции перед существительным могут оказываться
притяжательные местоимения, прилагательные типа последние, порядковые
числительные - то есть, те элементы, которые способны определить значение D,
и с которыми D требует отношений смежности.
В древнерусском имела место аналогичная ситуация, то есть, для
идентификации категории Num в нее притягивался не просто совпадающий
признак числа существительного, но существительное целиком (вместе со своим
морфологическим признаком числа). Важно также, что PossP находится ниже
MeasP. Для древнерусского, где не было артиклей, притяжательные
местоимения оказывались после существительного, равно как и краткие
прилагательные и даже демонстративы, в то время как универсальные
местоимения (вьсь), местоимения таковъ, инъ, порядковые числительные и
полные прилагательные обязательно употреблялись перед существительным
(см. Борковский & Кузнецов 1965). Можно предположить, что D в
древнерусском имела категориальный признак Deg, то есть, заставляла
категории, маркированные как обладающие [+определенность признака]
вставляться (Merge) в D. Что касается универсальных местоимений, то они
изначально вставлялись в Q - наивысшую функциональную проекцию именной
группы. Древнерусское таковъ (а также современные такой) - это своеобразное
указательное местоимение для признаков. Оно не обладает в строгом смысле
признаком [+определенность признака], но, тем не менее, является вершиной
DegР (функциональной проекции прилагательного DegreeP) и тоже оказывалось
способным идентифицировать D в древнерусском.
Итак, в древнерусском притяжательные местоимения обычно находились
в постпозиции по отношению к существительным:
(41) в оучении своемь
(42) покорение его
(43) на нозЂ его
(44) доушамъ вашимъ
То же самое касается и кратких прилагательных:
(45) одежю свЂтлоу
(46) проскоуры чисты
Местоимения вьсь и таковъ стояли до существительного:
(47) по вся дьни
(48) съ всЂм въниманиемь
(49) вьсЂм бо града того вельможамъ
(50) о таковЂмь дЂлЂ
(51) въ такомь съмерении
Порядковые числительные стояли до существительного и имели окончание
полных прилагательных:
(52) въ осмыи дьнь
(53) на прьвое исповЂдание
Полные прилагательные, имевшие, по-видимому, значение, близкое к
определенности признака, также находились в препозиции к существительному:
(54) благыи бог
(55) божьствьныи оуноша
Причины такого порядка слов были объяснены выше. Структура
именной группы в (42) или (45) будет выглядеть тогда следующим образом:
(42/45')
DP
D
e(mpty )
NumP
Num
MeasP
Meask/l
Num
Ni/j
покорениеi
одежюj
Meas
Meas
tk
PossP
tl
Poss
его
NP
AP
NP
свЂтлоуN
ti
tj
Синтаксическая структура именной группы, например, в (52) или (54)
будет отличаться от (42/45'):
(52/54')
DP
D
NumP
Dego/p
Am/n
осьмыиm
благыиn
D
Deg
Ni/j
дьнь
бог
Num
Meask/l
MeasP
Num
Meas
Meas
tk
tl
NP
DegP
Deg
to
tp
NP
AP
A
tm
tn
N
ti
tj
Что касается указательных местоимений, то у них не было строго
закрепленной позиции, и они могли появляться как до, так и после
существительного:
(56) вь тъ дьнь
(57) въ градъ тъ
Однако это разговор особый, и об указательных местоимениях речь
пойдет ниже.
Возвращаясь к проблеме базовой позиции прилагательных, можно
отметить, что прилагательные иногда рассматривались также как ядра, берущие
NP в качестве комплемента. Такая гипотеза была предложена в Abney 1987 на
основе того факта, что якобы в английском языке не может быть атрибутивных
прилагательных с дополнениями, что объясняется тем, что их место занимает
существительное. Однако это предположение противоречит многим другим
языкам, в том числе русскому (ср. верный своей жене муж). Даже в английском
есть прилагательные, которые употребляются с объектами, например, similar.
Кроме того, если принять данную концепцию, возникают проблемы с
объяснением рекурсии: получается, что А может выбирать АР же в качестве
комплемента, что крайне нелогично.
Еще одна гипотеза высказана в Delsing 1994. Согласно ей, NP является
правым спецификатором АР:
(58)
D'
D
AP
A'
A
NP
Spec
N'
N
XP
Данное предположение основывается на идее, что существительные при
прилагательных могут играть ту же роль, что и при глаголе: то есть, быть как бы
внутренним подлежащим. Отсюда и согласование существительного с
прилагательным следует рассматривать аналогично согласованию между
подлежащим и сказуемым.
Слабым местом, однако, является, как и в предыдущем случае
объяснение рекурсии. Кроме того, сама позиция правого спецификатора
вызывает сомнения, поскольку ни в каких других конструкциях больше не
используется. С точки зрения универсальности структуры составляющих, это
аномально.
В настоящей работе, как было уже отмечено выше, в противоположность
изложенным точкам зрения, принимается более общепринятая гипотеза о том,
что прилагательные изначально адъюнктивируются к NP.
5. Двойная определенность и категория D в скандинавских языках
Возвращаясь к основной теме, попытаемся ответить на вопрос: чем языки
с двойной определенностью могут отличаться от языков без двойной
определенности?
Рассмотрим сначала три континентальных скандинавских языка:
датский, норвежский и шведский. Эти языки настолько близки, что носители их
могут понимать друг друга. Между ними нет никаких существенных различий в
грамматическом строе. Но, тем не менее, шведский и норвежский - это языки с
двойной определенностью, а датский - без.
Пусть в норвежском и шведском артикль может рассматриваться как
часть слова и существительное выбирается из лексикона, уже оформленное этим
артиклем. В этом смысле интересна идея, что разница между
агглютинативными и флективными языками заключается, помимо прочего,
также и в том, что в агглютинативных языках грамматические элементы
порождаются непосредственно в функциональных категориях, а во флективных
- слово берется из лексикона уже морфологически оформленным. Датский язык
рассматривает постпозитивный артикль как клитику, порождающуюся в D,
демонстрируя исходное состояние, характерное для древнескандинавского, а
норвежский и шведский переинтерпретировали энклитический артикль как
суффикс существительного.
Далее, морфологический признак определенности у существительного
является неинтерпретируемым, а потому нуждается в проверке. (Повторю, что
только формальные (абстрактные) признаки могут быть интерпретируемыми
(номинативными); морфологические признаки являются обязательно
неинтерпретируемыми (синтаксическими)).
Категория D в скандинавских языках имеет "сочетательный"
подчиняющий категориальный признак [+N]. В то же время D требует
идентификации, а потому притягивает оформленное суффигированным
артиклем существительное, которое вставляется (Merge) в D. (Вариант, по
крайней мере не менее вероятный, заключается в том, что притягиваться могут
только признаки, а установление отношений смежности между категориями D и
N достаточно для окончательной идентификации D. Различие между первым и
вторым подходом не существенно и непосредственно на поверхностном уровне
не видимо).
В датском языке постпозитивный артикль - на самом деле энклитика,
занимающая позицию D. Как и в шведском с норвежским, в датском D имеет
"сочетаемостный" категориальный признак [+N], поэтому притягивает
существительное к себе, удовлетворяя как категориальный признак, так и
фонетический признак энклитичности.
Если нет прилагательного, то "голое" существительное, оформленное
постпозитивным артиклем в шведском и норвежском - с одной стороны, и в
датском - с другой, будет выглядеть одинаково: huset ('дом-опр.арт.'). Что
происходит при наличии прилагательного?
Пусть во всех этих языках порядок существительное - прилагательное
является нежелательным, то есть принцип Теории оптимальности о сохранении
изначального порядка слов ранжируется высоко. Далее, в виду того, что D и N
больше не входят в отношения смежности, просто притягивание признака
определенности из N в D в шведском и норвежском не достаточно для
идентификации D. Поэтому категория D должна быть идентифицирована
другим способом. Таким образом в D вставляется препозитивный артикль
den/det/de. В шведском и норвежском его правильнее рассматривать как
материализацию притянутых морфологических признаков существительного,
как плеонастическую категорию, минимально нарушающую принцип полной
интерпретации Теории оптимальности, о котором речь шла выше. В датском же
это обычный определенный артикль. Здесь, так сказать, действует
минималистское правило: предпочтение отдается Объединению перед
Перемещением: проще (с точки зрения вычислительной сложности) вставить
эксплетив, чем передвинуть существительное. Аналогичный процесс имеет
место и при наличии количественных числительных.
Материализации притянутых признаков существительного в шведском и
норвежском и вставке эксплетивов в датском оказывается предпочтение перед
передвижением существительного, сопровождающимся изменением порядка
слов. Обратимся вновь к фразе (33b) в шведском/норвежском и сравним ее с
параллельной конструкцией из датского (33с):
(33) b. det
gamla/e hus-et
опр.арт. старый дом-опр.арт.
с. det
gamle hus
опр.арт. старый дом
Для (33b,c) предлагается следующая структура:
(33b')
DP
D[+N]
[det]F
NumP
......
NP
AP
NP
gamla/e
N
huset[F]
(Здесь как F обозначены притянутые из N в D для идентификации категории D
признаки существительного, среди которых и [+определенность]. Как [+N]
обозначен "сочетаемостный" категориальный признак категории D).
(33с')
DP
D[+N]
det
NumP
.......
NP
AP
NP
gamle
N
hus
Интересно также сравнить конструкции с определенным артиклем и
универсальным местоимением alla/alle в шведском и норвежском - с одной
стороны и в датском - с другой:
шведский: (59) alla flickorna
все девочки-опр.арт.
датский: (60) alle deltagarne
все участники-опр.арт.
alla de
vackra flickorna
все опр.арт. красивые девочки-опр.арт.
alle de
praktiske
problemer
все опр.арт. практические проблемы
Здесь мы наблюдаем ту же самую картину: присутствие универсального
местоимения ничего не меняет. Данные примеры еще раз подтверждают, что
универсальные местоимения не относятся к категории D; их базовая позиция
находится выше, в категории кванторов Q.
Что касается квантора-числительного båda/både ('оба'), то здесь дело
обстоит сложнее. Представляется, что båda/både может занимать в именной
группе две разные позиции: с одной стороны - как в (61), с другой - как в (62):
шведский: (61) båda bilarna
båda de
gamla bilarna
обе машины-опр.арт.
обе опр.арт. старые машины-опр.арт.
(62) de
båda bilarna
опр.арт. обе машины-опр.арт.
Здесь уместно вспомнить предположение, высказанное в Giusti 1994, о
том, что кванторы типа английского many на самом деле могут занимать во
фразовой структуре две различные позиции: ядра, выбирающего DP в качестве
комплемента (для универсальных местоимений это всегда так), или
модификатора существительного, подобного обычным прилагательным. Так,
примеры
(64) many books
(65) the many books
будут иметь соответственно следующую структуру: для (64), аналогично all the
books:
(66)
QP
Q
all
many
DP
D
the
∅
NumP
books
для (65) аналогично the nice books:
(67)
DP
D
NumP
the
QP/AP
many
nice
Num'
books
Я, однако, полагаю, что во фразах типа (65) many и его аналоги в других
языках занимают позицию вершины - Num, о чем уже говорилось в предыдущей
главе. Many обладает интерпретируемым (номинативным) собственным
признаком, который выше был условно назван [партитивность], или [-полная
исчерпаемость множества], и потому, в принципе, может притягиваться в Q и
идентифицировать ее. Но это только в том случае, если Q есть. Значение D
[+определенность] несовместимо с партитивным Q. Many в этом случае никуда
не передвигается, проекция QP не создается, и, следовательно, many теряет
кванторное прочтение, то есть, возможным остается только количественное
прочтение. Подобное имеет место не только в английском. В шведском
аналогами (64) и (65) будут соответственно (68) и (69):
(68) många böcker
(69) de många böckerna
В некотором роде аналогичная ситуация наличествует и в случае с båda.
Båda тоже порождается, то есть изначально вставляется, в Num. Båda обладает
ингерентным кванторным признаком [+полная исчерпаемость множества], и, в
виду того, что выбирает ограниченное множество, имеет также ингерентный
признак [+определенность]. В то же время, båda не обладает категориальным
признаком N и поэтому не может удовлетворить D. Отсюда проистекает
необходимость определенного артикля в конструкциях с båda. Тем не менее,
поскольку универсальная квантификация не противоречит определенности,
båda ничто не мешает притягиваться в Q, чтобы ее идентифицировать. В случае
(62) такая передислокация (re-Merge) не осуществляется, båda не имеет
кванторного прочтения и семантически равнозначен 'двум'. В примере же (61)
перемещение в Q происходит.
В немецком позиция beide ('оба') тоже двойственна. В зависимости от
того, происходит или нет притягивание в Q, мы будем иметь соответственно
примеры (70) и (71):
(70)
beide Kinder
оба ребенка
(71)
die
beiden Kinder
опр.арт. оба ребенка
Отличие от шведского заключается лишь в том, что в немецком D не
имеет "сочетаемостного" категориального признака [+N] и beide может
идентифицировать категорию D, притягиваясь сначала в D и только потом в Q.
В результате в случае (70) определенный артикль не появляется: его в принципе
быть не может. Это отличает в немецком beide от универсального местоимения
all(e). Ср.:
(72)
(73)
all(e) die Kinder
*beide die Kinder
Вернемся теперь к исландскому языку. В исландском определенный
артикль, как и существительное, изменяется по падежам, независимо от того,
находится ли он в препозиции или в постпозиции по отношению к
существительному. Отсюда мы можем предположить, что он изначально
порождается (вставляется) в позицию D, иначе сложно было бы объяснить,
почему падежное маркирование появляется дважды.
В исландском, как уже упоминалось выше, двойной определенности нет:
как правило, во всех ситуациях употребляется постпозитивный артикль. Если
мы предполагаем, что существительное из N передислоцируется в D, то вправе
ожидать, что прилагательные окажутся в постпозиции по отношению к
существительному. Но такого не происходит.
Однако, следует иметь в виду, что прилагательные в исландском
отличаются в своем поведении от прилагательных в других скандинавских
языках. В скандинавских языках прилагательные имеют сильные и слабые
окончания. В шведском слабые прилагательные имеют, как правило, окончание
-a, а в датском и норвежском - -e, и, в отличие от сильных прилагательных, не
обладают морфологическими признаками числа/рода. В фарерском и
исландском как сильные, так и слабые формы прилагательных согласуются с
существительным по роду/числу/падежу. Во всех скандинавских языках кроме
исландского сильные прилагательные употребляются в определенных именных
группах, а слабые - в неопределенных.
Это отличает их от немецкого языка, где форма прилагательного (слабая,
сильная или смешанная) зависит от морфологии детерминатора, занимающего
позицию D. Можно предположить, что в немецком D требует смежности для
проверки рода/числа. Таким образом, если D фонетически пусто, употребляется
сильная форма прилагательного, имеющая морфологические признаки трех
родов (мужского, женского и среднего) и двух чисел (единственного и
множественного). Если позиция D занята категорией с сильной морфологией, в
частности определенным артиклем (der/die/das/die), обладающим указанными
выше морфологическими признаками (заметим, что требование смежности
между Х и Y включает и тот случай, когда Х=Y), то прилагательное
употребляется в слабой форме, фактически не различающей род, падеж и число
(за исключением номинатива/аккузатива единственного и множественного
числа). Если в позиции D находятся, например, неопределенный артикль или
притяжательное местоимение, морфологически не различающие в
номинативе/аккузативе мужской и средний род единственного числа (ein неопределенный артикль для мужского/среднего рода единственного числа, eine
- для женского рода), то прилагательное употребляется в смешанной форме, то
есть, в номинативе/аккузативе имеет сильные окончания. Сказанное выше
может быть проиллюстрировано следующими примерами для номинатива:
(74)
der gute Lehrer
die gute Mutter
das gute Buch
хороший учитель (м.р.) хорошая мать (ж.р.)
хорошая книга (ср.р.)
(75)
guter Lehrer
gute Mutter
gutes Buch
(76)
mein gutes Lehrer
mein gute Mutter
mein gutes Buch
Пример (74) демонстрирует слабое склонение прилагательных, (75) сильное и (76) - смешанное (в косвенных падежах оно совпадает со слабым).
При отсутствии прилагательного отношение смежности наблюдается уже между
D и N, что также дает возможность D проверить признаки рода/числа/падежа.
Требование смежности может объяснить также факультативность
сильного окончания у универсального местоимения all(e) (см. пример (72). Как
уже говорилось, универсальные местоимения вставляются в позицию Q. Между
Q и D устанавливаются отношения смежности. Получается, что D может
"выбирать" между Q и N (или А, при наличии прилагательного). Выбор в пользу
универсального местоимения означает, что D как бы инкорпорируется в Q,
передавая ему свои признаки. В этом случае мы имеем сильную форму alle.
Если D удовлетворяет свои признаки у прилегающей к ней нижней категории,
то универсальное местоимение выступает в "нейтральной", немаркированной
форме all, не являющейся ни сильной, ни слабой, ни смешанной.
Интересно, что для beide реализуются другие две возможности (см. (70) и
(71). Немецкое beide может выступать в сильной форме - при отсутствии
артикля, и в слабой. Отличие beide от all(e) заключается в том, что beide
изначально вставляется не в Q, а в Num. Как было показано выше, отсутствие
определенного артикля во фразах, аналогичных (70), означает, что beide
передвигается сначала в D, идентифицируя ее, то есть удовлетворяя все ее
признаки и тем самым приобретая сильное окончание, и только потом
поднимается дальше в Q.
Что же касается прилагательных в исландском, то, в отличие от других
скандинавских языков, даже при определенном D может использоваться как
сильная, так и слабая форма:
(77)
guli bil-inn
(78)
gulur bil-inn
'желтая машина-опр.арт.'
(слабая форма прилагательного)
(сильная форма прилагательного)
Во фразе (77) прилагательное рестриктивно: оно задает критерий выбора
определенного референта из множества альтернатив (множества машин); таким
образом (77) имеет приблизительно следующее значение: 'та машина, которая
желтая'. Во фразе (78) прилагательное не рестриктивно, так как оно не помогает
в идентификации референта, а сообщает дополнительную информацию об уже
вполне конкретном определенном объекте, то есть, (78) имеет приблизительно
следующее значение: '(эта) машина, которая, кстати, оказалась желтой'. Таким
образом, мы можем сказать, что сильные прилагательные в исландском
маркируют [-определенность признака]. (О признаке [±определенность
признака] см. также в Главе II, разделе 8).
Аналогичное противопоставление наблюдается в западном ютландском одном из диалектов датского языка, где при наличии рестриктивного
прилагательного употребляется определенный артикль de, а если
прилагательное нерестриктивно - определенный артикль æ. Аналогами
исландских примеров (77) и (78) будут соответственно (79) и (80):
(79) de gul bil
(80) æ gul bil
(прилагательное рестриктивно)
(прилагательное не рестриктивно)
Следует заметить, что западный ютландский является единственным
диалектом, где вообще не употребляется постпозитивный определенный
артикль. При существительном употребляется определенный артикль æ:
(81)
æ
hus
опр.арт. дом
Как уже говорилось, в конструкции с прилагательными могут использоваться
два определенных артикля: æ и de. Обычно употребляется de, но æ тоже может
использоваться в некоторых контекстах, а именно тогда, когда референт целой
именной группы хорошо известен в речевой ситуации (дейктическая
референция) или при анафорической референции прилагательное не
рестриктивно:
(82)
(83)
æ gamel ög
(хорошо известная старая лошадь)
de gamel ög
(старая лошадь в противопоставлении другим лошадям)
Таким образом, можно сделать вывод, что в западном ютландском
артикль de маркирует не только [+определенность], но и [+определенность
признака].
Для исландского языка можно предположить, что не только
существительное передвигается из N в D для оформления фонетического слова
с энклитическим артиклем, но и прилагательное при определенном D,
маркированное независимо от существительного признаком [±определенность
признака], притягивается в DP для идентификации этого признака, то есть
вставляется в DP операцией Объединение (подвид - субституция). Таким
образом, сохраняется базовый порядок прилагательное-существительное. В
конструкциях с числительным, напротив, существительное, приобретая
постпозитивный артикль, то есть, поднимаясь в D, может оказываться впереди
числительного:
(84)
fjorir
strakar
четыре мальчика
strakar-nir
fjorir
мальчика-опр.арт. четыре
В других скандинавских языках сильные прилагательные можно
рассматривать как немаркированные, не требующие проверки. У нас нет
оснований утверждать, что прилагательное согласуется по определенности с
существительным, поскольку форма прилагательного не всегда напрямую
зависит от формы существительного. Особенно это касается датского языка, где
артикль - это клитика, изначально вставляемая в D. Но даже, например, в
шведском форма существительного без постпозитивного артикля не
обязательно указывает на неопределенность: в сочетании с притяжательными
местоимениями, а также иногда и с указательными, существительное не имеет
постпозитивного артикля. Можно, однако, предположить, что сильные
прилагательные маркируются как имеющие неинтерпретируемый признак [определенный]. Если D неопределенное, этот признак притягивается и
проверяется.
В фарерском языке, как и в исландском, и постпозитивный артикль, и
существительное изменяется по падежам. См. в (85) склонение
существительного мужского рода bátur ('лодка') с постпозитивным артиклем in в
единственном и множественном числе:
(85)
bát-ur-in bát-ar-nir
bát-in
bát-ar-nar
báti-numbát-u-num
dat
(bát-s-ins)
(bát-a-nna)
nom
acc
gen
(Генитив в фарерском языке употребляется редко, предпочтение отдается
предложным конструкциям).
Тем не менее, в отличие от исландского фарерский является языком с
двойной определенностью и ведет себя в этом смысле очень похоже на
шведский и норвежский, используя помимо постпозитивного также и
препозитивный артикль hinn. Если считать, что постпозитивный артикль
является в фарерском клитикой и порождается в D, объяснить, какое тогда
место занимает препозитивный артикль, очень сложно. Можно, однако,
предположить, что фарерский представляет собой переходное состояние от
рассматривания постпозитивного артикля как клитики к анализу его как
морфемы, склоняясь, скорее, ко второму варианту.
В защиту подобного предположения можно выдвинуть следующие
аргументы. Во-первых, падежная система в фарерском, в отличие от
исландского, не так богата: генитивные формы фактически не употребляются,
во многих склонениях наблюдается синкретизм падежей: во множественном
числе всегда совпадают по форме номинатив и аккузатив, существительные
некоторых склонений, например такие, как hurð ('дверь') имеют в единственном
числе одинаковую форму для именительного, винительного и дательного
падежей. В такой ситуации артикль зачастую выступает единственным
выраженным поверхностно падежным показателем.
Во-вторых, в некотором смысле похожие явления наблюдаются и в
других языках при изменении, точнее, при пересмотре структуры слова или
составляющей. Так, например, в древних славянских языках при отрицательном
операторе ни порядок слов всегда была следующим: ни+предлог+WH-группа.
Такой порядок сохранился и в современном русском. Но, скажем, в западных
славянских языках (чешском, словацком и польском) ни и WH-группа
идентифицируются в настоящее время как одно слово и вышеуказанный
порядок соответственно изменился на предлог+ни-WH-группа. В переходный
же период порядок был транзитивным (термин transitive для этого явления
употреблен, например, в Billings 1995): предлог+ни+предлог+WH-группа.
Чешский:
(86)
v ni ve c
'ни во что'
v ni v cem
'ни в чем'
словацкий:
(87)
v ni vo c
польский:
(88)
(89)
w ni we cz
w ni w czym
Похожее явление наблюдалось и в русском в случае указательного
местоимения этот. Ср. (90) из текста начала 18-ого века:
(90) малодушны греки э к тем цветам.
Каноническая форма - э к тем, транзитивная - к э к тем, современная - к этим.
Сюда же относится и развитие неопределенного местоимения ra-me
(что-то, что-нибудь) в грузинском языке (примеры даны в латинской
транскрипции):
(91)
дат.
твор.
старый
ra-s-me
ra-d-me
транзитивный
ra-s-me-s
ra-d-me-d
новый
ra-me-s
ra-me-d
Это слово произведено из корня ra ('что') и маркера неопределенности me, который был суффиксом, в старый период присоединявшимся после
падежной флексии. По мере того как эти две части все более и более
идентифицировались как единый корень, возникла необходимость внешнего
падежного маркера после -me.
Таким образом, мы можем считать, что в фарерском при наличии
постпозитивного артикля в настоящее время существует как бы транзитивная
форма, которая представляет собой не переходный, а, скорее, начальный
период. Идет медленное развитие в сторону того, чтобы оформлять падежным
маркером только артикль. Этому препятствует тот факт, что в фарерском языке
нет неопределенных артиклей. Если D - неопределенное, существительное
оказывается фактически единственным носителем морфологического падежа.
Тем не менее, рассмотрение в фарерском языке постпозитивного артикля как
морфемы значительно облегчает объяснение конструкций с двойной
определенностью.
На самом деле даже в исландском можно было бы рассматривать
конструкции с постпозитивным артиклем как переходную стадию, где артикль
является, скорее, морфемой, а не энклитикой, несмотря на двойную падежную
маркировку. В этом случае мы должны были бы признать, что для
идентификации D достаточно притягивания для проверки в D признаков
существительного и удовлетворения требования смежности между D и
категорией, морфологически маркированной по признаку [+определенность]
или [+определенность признака], то есть N или A.
Заметим, что в языках с двойной определенностью требование
смежности нарушается при наличии прилагательного, так как прилагательное
не обладает морфологическим признаком [+определенность признака]. Что же
касается особой группы прилагательных, обладающих ингерентным
интерпретируемым признаком [+определенность признака], то, кстати, при их
наличии, особенно в разговорном языке, препозитивный артикль может
опускаться. Ср. следующие примеры из шведского:
(92)
(93)
(94)
(95)
(det) sista par-et
'последняя пара'
(den) tredje gång-en
'третий раз'
(den) västra sida-n
'западная сторона'
(den) vänstra hand-en
'левая рука'
Эти прилагательные, которые, возможно, обязательно передвигаются в
вершину функциональной проекции прилагательных Deg, делают группу
однозначной в данной речевой ситуации, и, следовательно, при удовлетворении
требования смежности способны идентифицировать D. (Не исключено, что в
этом случае они вставляются прямо в DP).
В традиционной скандинавской лингвистике считается, что в
конструкциях с двойной определенностью препозитивный артикль
употребляется плеонастически. Действительно, два артикля, появляющиеся в
обычной конструкции с двойной определенностью, например в шведском, как
представляется, выполняют разные функции. Преноминальный артикль больше эксплетивный, и часто может быть выброшен. Суффигированный
артикль, с другой стороны, кажется несущим значение определенности группы.
Интересно, что в шведском именные группы с прилагательными в
превосходной степени могут встречаться в конструкциях с существительным
без суффигированного артикля, хотя и имеют преноминальный "определенный
артикль":
(96)
I tornet sitter
den
vackraste
prinsessa(*n).
(97)
В башне сидит опр.арт. прекраснейшая принцесса-(*опр.арт.)
Han bakar de
godaste
bullar(*na).
Он печет опр.арт. вкуснейшие булочки-(*опр.арт.)
Заметим, что с семантической точки зрения, именные группы в (96) и (97) неопределенные, а превосходная степень прилагательного означает высокую
выраженность качества. При употреблении постпозитивного артикля именная
группа становится определенной, а предложение - неграмматичным.
Таким образом, оказывается, что для идентификации D достаточно
удовлетворения требования смежности к D категории, хотя бы морфологически
маркированной как имеющей признак [+определенность признака]. За
препозитивным артиклем в этом случае не стоит какой-либо интерпретируемый
признак. Любопытно, что в подобных конструкциях может опускаться и
препозитивный артикль (в основном, в предложных группах):
(98)
Vi följer
utveckling-en
med (det)
största
intresse.
Мы следили за развитием-опр.арт. с (опр.арт.) величайшим интересом.
Можно утверждать, что для идентификации D как +определенной
необходимо наличие существительного с морфологическим определенным
артиклем или существительного, имеющего ингерентный интерпретируемый
признак определенности (в частности, имен собственных, о которых речь
пойдет чуть ниже).
Постпозитивный артикль также невозможен при относительных
придаточных предложениях с родовым прочтением:
(99)
den
sjuaorige
pojke(*n)
som
klarar
опр.арт. семнадцатилетний мальчик(*опр.арт.), который справится
detta
finns inte
с этим, не существует
Здесь препозитивный артикль - просто маркер D-позиции, подобно
эксплетивному то в русском: Я думал о том, что он мне рассказал. В русском
категории, приписывающие косвенные падежи, требуют удовлетворения
категориального признака D, которым придаточные предложения,
представляющие собой проекцию CP, не обладают, и для лицензирования D
вставляется эксплетивное местоимение то. В шведском категория D в
принципе не может оставаться пустой (если это не значимый ∅), и den в (99)
выступает как единственно возможный лицензент: неопределенный артикль не
допустим, поскольку не совместим с рестриктивными придаточными; ∅ тем
более не подходит, так как требует от существительного либо неисчисляемости,
либо множественного числа. Препозитивный артикль, наряду с указательными
местоимениями, которые также используются в подобных предложениях с
существительными без сопровождения постпозитивного артикля, являются
единственно возможными лицензентами D-позиции в этом случае.
Препозитивный артикль в (99) близок по функции к указательным
местоимениям. Следует заметить, что часто он и используется как указательное
местоимение. Ср. датск. и шведск.: det hus и det hus-et.
Обращаясь к древнеисландскому, то есть к начальной стадии развития
пре- и постпозитивного определенных артиклей в скандинавских языках, можно
отметить, что, как ни странно, к древнему образцу ближе всего остался датский,
хотя в то же время, являясь самым аналитичным из скандинавских языков, он
тем самым дальше всех отошел от древнеисландского в плане морфологии.
Впрочем, стоит иметь в виду, что уже в древнеисландском, пусть и очень редко,
встречались конструкции с двойной определенностью:
(100) in høgri hond-in
'правая рука'
(101) inn þriði maðr-inn
'третий человек'
6. Позиция личных местоимений и имен собственных
В данной работе принимается предоположение, и об этом уже
говорилось в теоретической части, что личные местоимения порождаются, то
есть, изначально вставляются в позицию D. Доказательством может служить то,
что они не употребляются с артиклями; перед ними невозможны никакие
премодификаторы (не аппозитивные) кроме универсальных местоимений (все
мы); помимо других признаков они обладают также ингерентным
интерпретируемым признаком определенности. Дополнительным аргументом
может служить возможность упомянутых в теоретической части конструкций
типа:
(102) we doctors
(103) мы студенты
Имена собственные изначально порождаются в N. Прототипические
имена собственные - это, прежде всего, личные имена. В данном разделе будут
рассматриваться, главным образом, именно они.
Имена
собственные
в
том
числе
обладают
ингерентным
интерпретируемым признаком определенности. Можно предполагать, что в
некоторых языках они способны идентифицировать D, которое заставляет их
передислоцироваться в эту позицию. Тем не менее, есть языки, где, как правило
факультативно, при именах собственных употребляется специальный
проприальный артикль. Проприальный артикль можно рассматривать как
материализацию притянутых в D интерпретируемых признаков имени
собственного: определенности, одушевленности, или, чаще, личности (если
речь, конечно, идет о личных именах, а не о географических объектах и пр.),
рода, неисчисляемости (имена собственные следует рассматривать, скорее, как
неисчисляемые существительные, чем как исчисляемые).
Такой проприальный артикль существует во многих скандинавских
языках и диалектах. Например, в разговорном исландском имена собственные
могут факультативно употребляться с личными местоимениями, которые
вполне закономерно выполняют роль проприального артикля:
(104)
(105)
Han Jon hefur slegith hanna Önnu
Он Йон побил-перф. ее Анну
Hun Anna hefur gefith honum Joni bokina
Она Анна дала-перф. ему Йону книгу
В норвежских диалектах имеет место то же самое:
(106)
Han Per har slagte
ho Kari
Он Пер ударил-перф. она Кари
В северных шведских диалектах со всеми личными именами обязательно
употребляется специальный проприальный артикль, совпадающий по форме со
слабыми личными местоимениями:
(107)
n
Erik arresterade student'n /*Erik arresterade student'n
опр.арт. Эрик арестовал студента-опр.арт.
В разговорном шведском перед именами собственными иногда используется
личные местоимения. Так же, как и в северном норвежском, в этом случае
местоимения лишены падежных противопоставлений:
(108)
Hon Karin har ringt dig
Она Карин позвонила тебе
(109)
Jag har talat
med hon Karin
Я разговаривал с она Карин
(Форма личного местоимения женского рода hon имеет в косвенном падеже
форму henne).
Во всех приведенных выше примерах имена собственные не
передвигаются из N в D. Вместо этого притягиваются только признаки.
Специальный проприальный артикль является материализацией этих
признаков, предпринятой с целью идентифицировать D. То, что в качестве
такой материализации выступают личные местоимения, является еще одним
свидетельством в пользу того, что их базовая позиция - в D.
В пользу того, что в позиции перед именами собственными личные
местоимения
представляют
собой
материализацию
признаков
существительного, а не местоимения в собственном смысле, свидетельствует
тот факт, что в языках, где существительные не имеют морфологического
падежа, а личные местоимения имеют, проприальный артикль не изменяется по
падежам: среди притянутых признаков существительного падежа нет. Это
можно видеть в примерах (108) и (109).
В исландском языке при наличии прилагательных имена собственные
стоят обычно слева от них:
(110)
(hann) Erikur gamli
(он) Эрик старый
Объяснить примеры, подобные (110), тем, что имя собственное просто
передвигается из N в D, нельзя, так как проприальный артикль, занимающий
позицию D, допустим перед существительным и в этом случае. Можно, однако,
предположить, что D стремится к категориальной смежности с носителем
притянутых лексических признаков - N, потому N притягивается в Meas или
Num для образования отношений смежности с D.
Нарушением требования смежности можно объяснить также тот факт,
что при наличии прилагательных в языках, где имена собственные
употребляются без артикля, этот артикль появляется:
(111) the old John /*old John
(112) der
sympatische Johann /*sympatische Johann
опр.арт. симпатичный Йоханн
Случаи (111) и (112) можно рассматривать аналогично конструкциям с
двойной определенностью в шведском или норвежском. Непосредственное
передвижение из N в D привело бы к нежелательному порядку
существительное-прилагательное. В то же время D и N больше не находятся в
отношениях смежности, а потому N не может идентифицировать D.
Перемещению же предпочитается вставка артикля.
Если именная группа имеет дейктическую референцию, то есть
прилагательное вместе с существительным образует как бы одно имя
собственное, во многих языках артикль может опускаться (в этом случае
отношения смежности между D и категорией-носителем как бы сохраняются), в
то время как при анафорической референции препозитивный артикль
обязателен.
Датский/шведский:
(113)
(114)
(115)
(?den) lille Lars
маленький Ларс
(?den) gamle Johan
старый Йоханн
den laonge Kalle
(116)
длинный Калле (не низкий)
den besvärlige Olsson
надоедливый Олсон (Олсон, который надоедлив...)
В Longobardi 1992 была сделана попытка показать, что в итальянском, в
отличие от английского или немецкого, имена собственные способны
передвигаться из N в D даже несмотря на наличие премодификаторов. Ср.:
(117)
Gianni mio
Джанни мой
/ il
mio Gianni
/ опр.арт. мой Джанни
Однако следует заметить, что премодификаторы, через которые могут
перескакивать существительные - это только притяжательные прилагательные,
порядковые числительные, прилагательные типа последние. Другие же
прилагательные "блокируют" передвижение существительных и артикль
обязателен:
(118)
il
simpatico
Gianni
опр.арт. симпатичный Джанни
Это противоречит высказанному выше в настоящей работе
предположению, что для романских языков порядок существительноеприлагательное не является нежелательным, и потому в этих языках даже при
наличии прилагательных существительное передвигается в Meas. Конструкции
типа (118), возможно, объясняются тем, что прилагательные, оставшиеся после
существительного, должны максимально разделять с ним его интерпретируемые
признаки, то есть, в данной конструкции, маркироваться как имеющие
[определенность признака]. Прилагательное в (118) - нерестриктивное, и таким
признаком, естественно, не обладает. Второй вероятный вариант объяснения то, что аппозитивные прилагательные, стремящиеся быть как можно выше в
дереве, требуют отношений смежности с D, что не позволяет существительному
"подобраться" к D достаточно близко для того, чтобы ее идентифицировать.
Выводы
Категория D является центральной функциональной категорией именной
группы, необходимой для ее полноценного функционирования в предложении.
В русском языке отсутствуют артикли и категория D не имеет прототипического
выражения.
Постпозитивный определенный артикль в разных языках может
рассматриваться либо как клитика (болгарский, румынский), либо как часть
слова (норвежский, шведский, фарерский), то есть, существительное выбирается
из лексикона, уже маркированное "морфоартиклем".
Таким образом, существительное имеет морфологический признак
определенности, который притягивается в D для идентификации формального
признака определенности в D. Для идентификации категории D необходимо
находиться в отношении смежности с категорией-донором, то есть, в данном
случае с существительным, маркированным "морфоартиклем". Если между
категорией D и существительным вклиниваются какие-либо составляющие
(например, прилагательные, числительные и пр.), то притягивание
соответствующих признаков существительного оказывается недостаточным для
идентификации D, поэтому в D вставляется второй, "плеонастический" артикль,
представляющий собой материализацию притянутых морфологических
признаков существительного. Этот феномен получил название двойной
определенности. Двойная определенность с прилагательными, числительными и
квантором båda/e ('оба') наблюдается в таких скандинавских языках как
шведский, норвежский и фарерский.
В исландском употребляется только постпозитивный артикль. Обладая
признаками падежа, рода и числа, он может рассматриваться не как морфема, а
как энклитика, имеющая "сочетаемостный" категориальный признак [+N], то
есть, способная притягивать к себе только категории, маркированные как [+N],
что отличает исландский язык от румынского или болгарского, где клитический
артикль не имеет исключительного категориального признака [+N] и способен
притягивать в D и другие категории, такие, например, как прилагательные. В то
же время прилагательные в исландском языке обладают признаком
[±определенность признака] и притягиваются в позицию спецификатора DP,
сохраняя тем самым базовый порядок слов прилагательное - существительное.
Датский язык, несмотря на свою близость со шведским и норвежским,
тоже является языком с одинарной определенностью. Он в наибольшей степени
сохранил древнескандинавское состояние, когда при наличии прилагательных,
числительных и пр. употреблялся только препозитивный определенный
артикль, а постпозитивный использовался лишь в той ситуации, когда между D
и существительным устанавливались отношения смежности. В датском и
древнескандинавском постпозитивный артикль может рассматриваться как
проклитика.
Личные местоимения изначально вставляются в D. Имена собственные
порождаются в N. Они (в первую очередь личные имена) имеют ингерентный
(≈классифицирующий) признак определенности. В большинстве артиклевых
языков они оказываются способными идентифицировать D, то есть, установить
значение признака [±определенность] в D и удовлетворить "сочетаемостный"
категориальный признак категории D. По этой причине имена собственные
могут употребляться без артикля. Однако в северных шведских диалектах перед
именами собственными обязан стоять специальный проприальный артикль. В
исландском, норвежском и разговорном шведском перед личными именами
проприальный артикль, совпадающий с личными местоимениями, может
употребляться факультативно. В этом случае проприальный артикль
представляет собой материализацию притянутых в D из N признаков.
При наличии прилагательного перед именем собственным во многих
языках артикль обязан употребляться. Это может быть объяснено так же, как и в
случаях с двойной определенностью, нарушением отношений смежности между
D и существительным.
Прилагательные в структуре именной группы являются базовыми
адъюнктами к NP, то есть, изначально вставляются в NP.
Глава IV
Другие премодификаторы
структуре именной группы
существительного:
их
позиция
в
1. Притяжательные местоимения в скандинавских языках
В настоящей работе, в виду ограниченности объема, будут
рассматриваться, главным образом, только притяжательные конструкции с
премодификатором. Основным материалом снова послужат скандинаские
языки, поскольку они демонстрируют большое разнообразние таких
конструкций.
Принимается гипотеза, согласно которой притяжательные местоимения
являются функциональной категорией и выступают как вершина
функциональной проекции PossP, расположенной в дереве ниже MeasP, и берут
NP в качестве комплемента. Притяжательные местоимения, как и другие
функциональные категории, относятся к частям речи закрытого типа, часто
бывают безударны или аффиксальны. Функциональная категория Poss обладает
категориальным интерпретируемым признаком, который можно назвать
[+посессивность], а также притяжательные местоимения характеризуются
ингерентным признаком [+определенность обладателя].
В некоторых языках, например в венгерском, в посессивных
конструкциях могут использоваться наряду с притяжательными местоимениями
специальные притяжательные формы существительных:
(1)
ez a
te könyv-ed
это опр.арт. ты книга-посс.2л.ед.ч.
(2)
ez az
én könyv-em
это опр.арт. я книга-посс.1л.ед.ч.
('это твоя книга')
('это моя книга')
Следует заметить, что венгерские местоимения, употребляющиеся в
позиции Poss, во-первых, совпадают с личными, и, во-вторых, могут быть
факультативно опущены:
(3) ez a könyv-ed / könyv-em
(Все венгерские примеры здесь и ниже взяты частично из Dikken 1998, частично
- из личной беседы с носителями языка).
В связи с этим можно высказать следующее предположение: в
венгерском языке нет притяжательных местоимений в собственном смысле, то
есть
местоимений,
обладающих
интерпретируемым
признаком
[+посессивность]. Эту функцию выполняют притяжательные суффиксы,
присоединяемые в Poss. Категория Poss для идентификации притягивает к себе
существительное (то есть, имеет "сочетательный" категориальный признак [N]).
Факультативные местоимения в Poss представляют собой лишь частичную
материализацию
соответствующих
признаков
комплекса
существительное+притяжательный суффикс и не способны материализовать
признак собственно посессивности.
В скандинавских языках существуют подобные английским конструкции
с так называемыми 's-генитивами. Генитивное -s, как и в английском, морфемой
не является: оно прикрепляется не к ядерному существительному, а в конец всей
составляющей. Такие "групповые генитивы" наблюдаются при сочинении,
независимо употребляемых прилагательных и местоимениях, постноминальных
атрибутах. Ср. англ. (4) и швед. (5)-(7):
(4)
(5)
John's flat / John and Joan's flat
Lasse och Agneta-s hus
(6)
(7)
Лассе и Агнеты дом
mannen på gatan-s åsikten
человека на улице лицо
en av mina vänner-s
kusin
одной из моих подруг кузина
В норвежском наряду с генитивным -s в той же функции встречается и
рефлексивное местоимение sin/sitt ('свой'):
(8)
(10)
Per sitt hus / Per-s hus
Пер свой дом
('дом Пера')
mann-en
sitt hus / mannen-s hus
мужчина-опр.арт. свой дом
('дом (этого) мужчины)'
Обе конструкции: и с sin/sitt и с -s демонтрируют особенности
групповых инфинитивов. Ср. (11) - в шведском и (12) - в норвежском:
(11)
(12)
mannen med skjegget-s hus
mannen med skjegget sitt hus
человека с бородой дом
Логично предположить, что и sin/sitt и генитивное -s выполняют одну и
ту же функцию и занимают в структуре именной группы одну и ту же позицию.
Эта мысль была высказана, например, в Fiva 1987. В Delsing 1994 предлагается
считать, что и вспомогательное местоимение sin/sitt, и -s занимают ту же
позицию, что и обычные притяжательные местоимения, то есть, находятся в
Poss. Так, для двух вариантов примера (8) предлагается следующая структура:
(13)
DP
XP
D'
D
PossP
Spec
Poss'
Poss
NP
Spec
Perj
Perj
sitti
-si
tj
tj
ti
ti
tj
tj
N'
N
hus
hus
XP
tj
tj
Все поссессорные DP неотглагольных существительных порождаются в
позиции комплемента существительного. Если DP может получить в этой
позиции падеж (прямо или от предлога), оно может оставаться там. В
противном случае оно обязано быть притянутым в какую-либо другую позицию,
где заодно должно получить и падеж, иначе деривация не сойдется.
В скандинавских языках (кроме исландского и фарерского, имеющих
морфологическую категорию падежа) при отсутствии предлога поссессорные
DP не могут получить падеж в своей базовой позиции. Вспомогательные
местоимения -s или sin/sitt представляют собой материализацию признака
посессивности в Poss. Помимо этого для идентификации Poss необходимо
наличие категории D, маркированной как [+определенная]. Соответствующая
DP вставляется (Merge) в PossP.
Далее, мы должны отметить еще одну важную черту притяжательных
конструкций: в некоторых языках они способны удовлетворять категориальный
признак D, то есть употребляются без определенных артиклей:
датск.: (14)
mit (gamle) hus
мой (старый) дом
(15)
швед.: (16)
(17)
англ.: (18)
Svend-s / lærerens (gamle) hus
Свена / учителя (старый) дом
mitt (gamla) hus
Svens / lärerens (gamla) hus
my house / John's house
В других же языках перед притяжательными местоимениями обязан
стоять определенный артикль, как, например, в венгерском (см. примеры (1)-(3))
или итальянском:
(19)
il
mio libro
опр.арт. моя книга
В Delsing 1994 предлагается считать, что в таких языках, как
итальянский или венгерский, притяжательное местоимение маркировано как [определенное] и определенность выражения сигнализируется вставкой
определенного артикля в D. В противоположность этому в германских языках
все притяжательные местоимения маркированы как [+определенные], и это
вынуждает их передвигаться в позицию D. Аналогичный процесс имеет место и
в мородовском языке (кудо-м - 'мой дом' (дом-посс.1л.ед.ч.)). Притяжательный
аффикс в мордовском находится в отношении дополнительного распределения
с определенным артиклем. Объект с притяжательным суффиксом вызывает
согласование с ним глагола. В других случаях объектное согласование в этом
языке каузируется только определенными именными группами.
Мне представляется такой подход не совсем правильным. Если считать,
что в венгерском или итальянском притяжательные местоимения маркированы
как неопределенные, почему же они не могут сочетаться с неопределенным
артиклем? Более того, как уже говорилось, определенность обладателя ингерентное интерпретируемое свойство притяжательных местоимений.
Скорее, разница между языками состоит в другом - а именно, в категориальных
требованиях D. Подобно тому, как в одних языках (например, в романских)
личные окончания глагола способны удовлетворить категориальный признак D
в T, а в других языках (например, в немецком) не способны, так и
притяжательные местоимения в некоторых языках могут удовлетворить
категориальный признак [D] в D, а в некоторых - не могут: обладая
ингерентным признаком определенности обладателя, они способны только
установить значение D, подобно порядковым числительным, прилагательным
типа последний и пр.
Структуру именной группы, например, в (16)-(19) можно представить
так:
(16-19')
DP
Spec
DP
D
NumP
.......
PossP
Spec
PossP
Poss
NP
AP
Svenj
mitti
-si
myi
Johnj
il
tj
'si
ti
ti
ti
tj
mio
gamla
gamla
NP
N
hus
hus
house
ti
DP
tj
house
tj
libro
Аналогично притяжательным местоимениям ведут себя местоимения
указательные. В английском они могут удовлетворить категориальный признак
D и изначально вставляются (Merge) прямо в D. В других языках (см. примеры
(25)-(29) предыдущей главы из шведского, норвежского, болгарского,
румынского и венгерского) они не способны этого сделать и присутствие
определенного артикля обязательно.
Есть, однако, и, так сказать, промежуточные, колеблющиеся языки,
которые допускают две параллельные конструкции. В том же шведском
указательное местоимение denna/detta способно употребляться как с
определенным артиклем, так и без него:
(20)
(21)
(22)
detta hus
этот дом
detta hus-et
этот дом-опр.арт.
detta det
största
hus-et
i Genua
этот опр.арт. самый большой дом-опр.арт. в Генуе.
Denna/detta занимает разные позиции в (20) и (21)-(22). В первом случае
местоимение является настоящим детерминатором, оно вставляется в D,
занимая позицию вершины. В (21)-(22) указательное местоимение вставляется в
DP, занимая позицию спецификатора. Можно сказать, что в (22) мы имеем уже
не двойную, а тройную определенность.
Однако, если мы рассматриваем постпозитивный артикль как морфему,
почему же в шведском невозможно, скажем, (23):
(23)
*mitt hus-et
*мой дом-опр.арт.
Почему существительные могут выступать только без артикля? Дело
заключается в том, что признак определенности у существительного
неинтерпретируемый и нуждается в проверке. Если D притягивает к себе
категорию Poss, способную ее идентифицировать и расположенную к D ближе
существительного, то существительное со своим признаком определенности
остается как бы невостребованным. У существительного больше нет причин
быть притянутым в D, его морфологический признак определенности не
проверяется, и деривация проваливается, порождая неграмматичную структуру.
Однако в отношении анализа притяжательных местоимений также могут
наблюдаться колебания, подобные (20)-(22). Что произойдет, если язык
факультативно способен рассматривать притяжательные конструкции как
неудовлетворяющие категориальный признак D и если в этом языке вдобавок
определенный артикль имеет категориальный признак [N]? Ответом на этот
вопрос могут служить факты норвежского и исландского языков.
В норвежском языке наряду с конструкциями, аналогичными
рассмотренным выше шведским и датским, возможны также следующие
варианты:
(24)
a. (dette) hus-et
mitt
(этот) дом-опр.арт. мой
(25)
hus-et
hans Per
дом-опр.арт. его Пер
b. det
gamle hus-et
опр.арт. старый дом-опр.арт. мой
mitt
То же самое касается и исландского, который, в отличие от норвежского,
не является языком с двойной определенностью. (26) менее предпочтительно,
чем (27):
(26)
(27)
mitt hus
мой дом
a. hus-ið
дом-опр.арт.
mitt
мой
b. stora
hus-ið
mitt
большой дом-опр.арт. мой
Что же происходит в этих случаях? Итак, пусть из лексикона помимо
притяжательного местоимения в норвежском выбирается существительное с
постпозитивным артиклем, а в исландском - энклитический артикль. Пусть D
стремится к установлению отношений смежности с категорией - донором
признаков. Если в качестве такой категории выбирается Poss, то при данных
условиях это ведет к провалу деривации: в норвежском существительное не
может больше проверить признак определенности, а в исландском остается не
удовлетворенным "сочетательный" категориальный признак [+N] артикляэнклитики.
Пусть категорией-донором выбирается существительное. С этой целью к
проекции, расположенной непосредственно ниже DP, адъюнктивируется NP.
Далее все происходит так, как если бы притяжательного местоимения вообще
не было. Этот процесс был уже описан в предыдущей главе: далее либо все N
притягивается в D, либо только одни признаки, которые затем материализуются
в виде препозитивного определенного артикля (в норвежском). Тогда именная
группа в (24b) и в (27b) будет иметь следующую структуру:
(24b, 27b')
DP
Spec
DP
NumP
D[+N]
Spec
NumP
......
PossP
Poss
[det]F [gamle huset[F]]i mitt
[stora]j husi-ið [tj ti]k
mitt
NP
ti
tk
(Заметим, что в исландском позиция SpecNumP может и не рассматриваться как
промежуточная посадочная площадка, то есть, передвижение может
осуществляться и непосредственно из NP).
Возникает, однако, закономерный вопрос: почему такого не происходит
в конструкциях с числительными и почему в случае притяжательных
местоимений нельзя сказать в норвежском det mitt gamle hus-et? Можно
предложить следующее.
Согласно Теории оптимальности изменение порядка слов (в данном
случае имеется в виду не зависимое от актуального членения) хуже, чем его
сохранение. С этой точки зрения, det mitt gamle hus-et лучше, чем det gamle huset mitt. Однако следует иметь в виду, что притяжательное местоимение
оказывается ближе к D, чем NP, а D притягивает ближайшие признаки. Поэтому
единственный шанс для существительного быть замеченным категорией D - это
оказаться перед притяжательным местоимением. Пока притяжательное
местоимение находится выще существительного, до проверки признаков
существительного дело никогда не дойдет. Числительное, в отличие от
притяжательных местоимений, не способно идентифицировать D в
скандинавских языках, а потому в сочетаниях с числительным
существительному не грозит участь остаться незамеченным D.
2. Притяжательные прилагательные и местоимения в русском и
чешском
В русском языке притяжательные местоимения также занимают позицию
Poss. Они также могут притягиваться в D, идентифицируя ее. Однако ввиду
того, что в русском категория D не имеет прототипического выражения, этот
процесс не обязателен, что уже обсуждалось в одной из предыдущих глав, где
речь шла о числительных. Ср.:
(28) мои пять друзей / пять моих друзей
В первом случае такое передвижение происходит, во втором - нет.
В русском существуют также притяжательные прилагательные типа
Петин, Машин, бабушкин и пр. В современном русском они способны
образовываться только от уменьшительных личных имен и терминов родства на
-а/-я. В старославянском и древнерусском такие прилагательные были гораздо
более распространены и могли образовываться, как правило, от всех
одушевленных существительных, имеющих ингерентный интерпретируемый
признак [+определенность].
Подобная ситуация сохраняется, например, в современном чешском:
(29)
Petr-ov-a kniha
'книга Петра'
matč-in-a/otc-ov-a jablka
'яблоко матери/отца'
(31)
Shakespear-ův slavný sonet
'знаменитый сонет Шекспира'
(30)
Причем как в русском, так и в чешском такие притяжательные
прилагательные представляют собой как бы голое ядро: при них невозможны
зависимые составляющие:
(32)
babiččin (*z otcovy strany)
dům
бабушкин (*с отцовской стороны) дом
(В этом смысле притяжательные прилагательные ведут себя так же, как и
притяжательные местоимения).
Интересно также рассмотреть противопоставление таких прилагательных
в чешском, как otc-ov-a / otc-ov-sk-a, Shakespear-ův / Shakespear-ov-sk-y. Можно
сказать, что суффиксы -ov и -in сохраняют признак определенности
существительного, а -sk- - нет.
В этом смысле притяжательные прилагательные с суффиксами -ov и -in
(равно как и притяжательные прилагательные вышеупоминавшегося типа в
русском) обладают теми же интерпретируемыми признаками, что и
притяжательные местоимения: посессивность и определенность обладателя.
Такие притяжательные прилагательные изначально вставляются (Merge) в
позицию вершины функциональной проекции PossР. Синтаксически они ведут
себя так же, как и притяжательные местоимения.
Для русского языка это означает, что притяжательные прилагательные и
местоимения находятся, как правило, перед обычными прилагательными. В то
же время относительный порядок слов между ними и прилагательными,
маркированными как имеющие [+определенность признака], то есть,
порядковыми
числительными,
прилагательными
типа
последние,
прилагательными в превосходной степени, более или менее свободный:
(33) его/Петина последняя книга / последняя его/Петина книга
(34) его/Петина самая лучшая книга / самая лучшая его/Петина книга
(35) его/Петина вторая двойка за день / вторая его/Петина двойка за день
(36) его/Петин письменный стол / *письменный его/Петин стол
(37) его/Петин березовый венник / *березовый его/Петин венник
Подобное поведение вполне объяснимо, учитывая то, что, во-первых,
притяжательные прилагательные и местоимения изначально вставляются в Poss,
то есть порождаются выше остальных прилагательных; во-вторых, в русском
языки они, равно как и прилагательные, имеющие признак [+определенность
признака], способны притягиваться в D для идентификации этой категории.
Причем притяжателные прилагательные и местоимения вставляются в позицию
ядра, а остальные из указанных выше составляющих - в позицию
спецификатора.
Более подробно речь об этом, а также о сочетаниях притяжательных
прилагательных и местоимений с указательными местоимениями речь пойдет в
следующем разделе.
Что же касается прилагательных с суффиксом -sk- в чешском и -ск- в
русском, то они, как и остальные прилагательные, являются базовыми
адъюнктами, что можно видеть, например, из (38):
(38)
(eho) slavný
Shakespear-ov-sk-ý sonet
(его) известный Шекспировский
сонет
3. Посессорные конструкции в венгерском
Вернемся теперь снова к венгерскому языку. Факты не так просты, как
хотелось бы. В венгерских притяжательных группах есть ряд проблем,
касающихся
согласования
между
существительным-обладаемым
с
притяжательным суффиксом и обладателем. Эти проблемы не были понастоящему решены ни в рамках традиционной, ни в рамках генеративной
лингвистики. Итак, в венгерском языке есть притяжательные суффиксы,
имеющие признаки лица и числа, которые присоединяются к
существительному-обладаемому. Помимо этого, как следует из примеров (1)-(3)
в начале этой главы, в посессивных конструкциях могут факультативно
употребляться личные местоимения. При этом между ними и притяжательными
суффиксами имеет место согласование:
(39) a.
a/az
(én) kalap-om
b. a
(mi) kalap-unk
опр.арт. (я) шляпа-посс.1ед.
опр.арт. (мы) шляпа-посс.1мн.
'моя шляпа'
'наша шляпа'
c. a
(te) kalap-od
d. a
(ti) kalap-otok
опр.арт. (ты) шляпа-посс.2ед.
опр.арт. (вы) шляпа-посс.2мн.
'твоя шляпа'
'ваша шляпа'
e. a/az
(ő)
kalap-ja
f. a/az
(ő/*ők)
kalap-juk
опр.арт. (он(а/о)) шляпа-посс.3ед. опр.арт. (он(а/о)/*они) шляпа-посс.3мн.
'его/ее шляпа'
'их шляпа'
Проблема заключается в примере f. Несмотря на то, что притяжательный
суффикс 3-го лица имеет форму множественного числа, местоимение обязано
находиться в форме единственного числа. Ср., например, с (40):
(40)
ők/*ő
mond-ják
они/*он(а/о) говорят-3мн.
В таких посессивах могут употребляться не только местоимения, но и
существительные. Но согласовываться с притяжательными суффиксами они
будут с точностью до наоборот:
(41)
a. a
nő-k
mond-ják/*ja
опр.арт. женщины-мн. говорят-3мн./*3ед.
b. a
nő-k
kalap-ja/*juk
опр.арт. женщины-мн. шляпа-посс3ед./*3мн.
'шляпа женщин'
Итак, пусть, как уже было отмечено в предыдущей главе, в
агглютинативных языках, в отличие от флективных слово не берется из
лексикона уже морфологически оформленным, а грамматические элементы
порождаются непосредственно в функциональных категориях.
Венгерский - агглютинативный язык. Пусть притяжательные аффиксы в
нем занимают позицию Poss. Следуя этой идее, мы должны также признать, что
аффикс множественного числа порождается в Num - категории числа,
расположенной выше PossP. Для венгерского языка такой показатель
множественного числа - суффикс -k, который употребляется не только с
существительными, но также и с глаголами, что было продемонстрировано
выше. Любопытно, что он не совместим с числительными:
(42)
negy asztal
пять стол-ед.ч
Представляется также, что единственное число в венгерском может
рассматриваться как не маркированное, то есть, не обладающее
интерпретируемым
(номинативным)
признаком.
В
пользу
такого
предположения говорит и тот факт, что парные предметы употребляются
обычно в единственном числе: szem ('глаза'), fül ('уши') и пр.
Не менее интересно и то, что в вышеупомянутых посессивных
конструкциях множественное число обладаемого не может быть маркировано
суффиксом -k, вместо этого употребляется -i:
(43)
Ср.:
(44)
(45)
Faj-nak
a
fog-aim
Болят-3мн. опр.арт. зубы-посс.мн.1ед.
fog / fog-ak
зуб / зубы
az ő kalap-jaik
'их шляпы'
Таким образом можно предположить, что число обладаемого
маркируется в притяжательном суффиксе.
Проверка признаков в агглютинативных языках в такой концепции будет
несколько отличаться от описанной выше для флективных языков. Все
функциональные аффиксы имеют "сочетательный" категориальный признак,
обозначающий категорию, которая должна к ним адъюнктивироваться, чтобы
присоединить аффикс. Во избежание изменения внутреннего порядка слов
передвигаться может не только ядро, но и вся проекция. Проверка признаков, в
частности падежа или согласовательных показателей, будет скорее напоминать
их приписывание, присоединение соответствующих окончаний.
В венгерском дело можно представить так, что существительное
передвигается сначала в Poss, где к нему присоединяется притяжательный
суффикс, а затем весь комплекс перемещается в Num, где к нему прикрепляется
показатель числа -k. Таким образом, -k маркирует число обладателя.
Какое место в посессивных конструкциях типа (39) занимают
факультативные местоимения? Можно предположить, что причиной их
появления является стремление D к смежности с категорией, способной, если не
лицензировать ее, то хотя бы установить ее значение. (Об аналогичных
ситуациях в других языках говорилось как в предыдущей главе, так и в этой).
Категория Poss в венгерском не может лицензировать (идентифицировать) D, но
имеет ингерентный признак [+определенность] в отношении обладателя. Тем не
менее, отношениям смежности между D и Poss мешает вклинившееся по
середине N. Для этого в категорию, расположенную непосредственно ниже D (в
NumP) вставляются личные местоимения, которые в данном случае являются не
местоимениями в собственном смысле слова, а материализацией признаков
категории Poss, включающей в себя лицо и число.
Отсюда ясно, что в такой позиции венгерское ők не может появиться по
той причине, что вставка местоимений проходит после подъема категории Poss
в Num, и суффикс множественного числа -k, с помощью которого образуется
местоимение ők, уже маркирует существительное с притяжательным
суффиксом. Структура именной группы в (39f) будет следующей:
(39f ')
DP
D
a/az
NumP
Spec
ő
NumP
Num
kalapi-juj-k
MeasP
.. ....
PossP
Poss
[ti tj]
NP
ti
Что происходит в случаях типа (41b), когда в позицию спецификатора
при PossP вставляется именная группа во множественном числе? Категория
Num, в которой находится суффикс -k, имеет "сочетаемостный" категориальный
признак [+N]. В конструкциях типа (41b) именная группа-посессор линейно
предшествует обладаемому. При проверке признака числа притягивается
именно она, так как расположена ближе к Num. Но она уже имеет показатель
множественного числа -k, а двойного окончания быть не может. В то же время,
как уже говорилось выше, признак единственного числа является
немаркированным и не требует проверки. Таким образом мы закономерно
получаем существительное-обладаемое с притяжательным суффиксом, не
маркированное показателем множественного числа -k. Для (41b) предлагается
следующая структура:
(41b)
DP
D
a
NumP
Num
nőki
MeasP
.......
PossP
Spec
ti
PossP
Poss
kalapj-ja
NP
N
tj
DP
ti
Однако проблемы на этом не заканчиваются. Помимо рассмотренных
выше посессивных конструкций, в венгерском DP, обозначающие обладателя,
могут находиться и в дательном падеже. Здесь в 3-ем лице тоже наблюдаются
согласовательные странности:
(46) a. [?en-nekem a
kalap-om]
b. [?mi-nekünk
a
kalap-unk]
я-мне опр.арт. шляпа-посс.1ед.
мы-нам опр.арт. шляпа-посс.1мн.
'МОЯ шляпа'
'НАША шляпа'
c. [?ő-neki
a
kalap-ja]
он(а/о)-ему(ей) опр.арт. шляпа-посс.3ед.
('ЕГО/ЕЕ шляпа')
d. [?ő-nekik
a
kalap-juk/*ja]
он(а/о)-им опр.арт. шляпа-посс.3мн./*3ед.
('ИХ шляпа')
e. [a
nők-nek
a
kalap-ja/juk]
опр.арт. женщинам опр.арт. шляпа-посс.3ед./3мн. ('шляпа женщин')
В (46е) намного предпочтительнее вариант с притяжательным
суффиксом в единственном числе. Квадратные скобки означают, что вся фраза
представляет собой одну составляющую - DP, то есть дательный посессив
вставляется в позицию спецификатора DP. Далее, дательные посессивы с
местоимениями в примерах типа (46) приемлемы не для всех носителей. В той
или иной степени допустимыми являются только сильные местоимения, а
слабые, то есть, nekem, nekünk, neki, nekik и пр. в данной структуре невозможны.
Они допустимы только тогда, когда дательный посессив и именная группаобладаемое выступают как две различные составляющие:
(47) a. [(ő)neki]...[a kalap-ja]
b. [[(ő)nekik]...[a kalap-juk/*ja]
Представляется, что дательные и, так сказать, номинативные посессивы в
венгерском - две разные конструкции. Нельзя утверждать, что дательные
посессивы получаются из номинативных. Можно предположить, что DP,
помеченные
соответствующей
тета-ролью
('обладатель')
изначально
порождаются как комплементы существительного-обладаемого. Эту гипотезу
косвенно подтверждает тот факт, что дательные посессивы возможны после
существительных:
(48)
a
kalap-ja/juk
a
nők-nek
опр.арт. шляпа-посс.3ед./3мн. опр.арт. женщинам
(В (48), в отличие от (46е) более предпочтительна форма множественного числа
у притяжательного аффикса).
Можно также предположить, что дательный падеж и тета-роль в таких
конструкциях приписывается комплексом существительное+притяжательный
аффикс. Число обладателя, маркируемое в Num, является в этих случаях, в
отличие от номинативных посессивов, неинтерпретируемым признаком и
должно быть проверено притягиванием соответствующего признака DPобладателя. То же касается и Poss, которая должна проверить категориальный
признак, лицо и определенность, притягивая признаки DP-обладателя.
Пусть для проверки признаков требуется отношение смежности между
Num и Poss - с одной стороны, и DP-донором - с другой. Поскольку Poss
расположено ниже Num, DP-обладатель сначала передислоцируется в
категорию, находящуюся в отношении смежности с Poss (пусть это будет
внешний спецификатор NP). Определенный артикль, который прилегает в
случае (48) к притяжательному аффиксу, или личное местоимение в (46)-(47),
способны проверить все признаки Poss. Однако неместоименные дательные
посессивы обязательно имеют определенный артикль, не обладающий
категорией числа, и, следовательно, нарушающий требование смежности, даже
если передислоцировать DP-обладатель в позицию, прилегающую к Num. Как
результат мы имеем варьирование между единственным и множественным
числом притяжательного аффикса. В то же время местоименные дательные
посессивы артикля не имеют и между ними и Num устанавливаются отношения
смежности. Поэтому множественное число притяжательного аффикса при
множественном числе местоимений обязательно.
Отношениями смежности можно объяснить и норвежские примеры типа
(25):
(25)
hus-et
hans Per
дом-опр.арт. его Пер
В исландском возможны аналогичные фразы:
(49)
hus-ið
hans Jons
дом-опр.арт. его Йона-род.
В (25) и (49) после передвижения существительного в D, а DP-обладателя
- в позицию спецификатора NP, устанавливаются отношения смежности между
Poss, где находятся притяжательные местоимения, и комплементной DPобладателем. Функционально притяжательные местоимения представляют
собой посессивный проприальный артикль.
Вновь возвращаясь к венгерскому, можно отметить, что так называемые
номинативные посессивы правильнее назвать беспадежными, существительноепосессор выступает в них в форме по умолчанию. Ср. примеры с
местоимениями-посессорами, где у местоимения нет показателя аккузатива:
(50)
nem [az-t az
ő
kalap-ját]
láttam
не [ту опр.арт. он(а/о) шляпа-посс.3ед.вин.] видел-1ед.
'Я видел не ту его/ее шляпу'.
Заметим также, что такие местоимения, материализующие некоторые
признаки Poss, могут употребляться также и с дативными посессивами:
(51)
a
nőknek
az
kalap-*ja/juk
ő
опр.арт. женщинам опр.арт. он(а/о) шляпа-посс.*3ед./3мн.
'шляпа женщин'
Это ничему не противоречит. Местоимение выполняет ту же функцию,
что и в конструкциях типа (39).
Что касается дательных посессивов, то они обычно притягиваются в
позицию спецификатора DP, образуя с DP одну составляющую. В этом случае
они ведут себя подобно подлежащим, занимая в DP ту же позицию, что и
подлежащие в предложении. Данный процесс можно уподобить также и так
называемой дативной инверсии в английском (ср. he gave a book to me vs. he
gave me a book).
Следует заметить также, что если в качестве дательного посессора
выступает не местоименная DP, то из базовой позиции она может передвигаться
непосредственно в позицию спецификатора DP-обладаемого, без установления
отношений смежности с Poss и Num. В этом случае мы будем иметь
немаркированные значения признаков в категориях Poss и Num (то есть, не
требующие проверки, значения по умолчанию) - третье лицо и единственное
число соответственно.
Разная частотность употребления той или иной формы объясняется,
возможно, и частично дискурсивными, а не грамматическими причинами.
Употребление личных местоимений в подобных конструкциях излишне, то
есть,
противоречит
принципу экономности,
поскольку обладатель
идентифицируется притяжательными суффиксами. Поэтому (46a-d), хотя и
грамматичны, но неупотребительны. Использование личных местоимений
оправдано, только когда они ударны, и здесь слабые формы местоимений
невозможны. Если же дательные посессивы и DP-обладаемое выступают как две
разные составляющие (то есть, дативный посессив находится вне DPобладаемого), в том числе и расположены дистантно, то тут без дативных
местоименных посессивов не обойтись. Также и множественное число
притяжательного аффикса, выражаясь неформально, повышают надежность
идентификации с посессорной DP.
4. Позиция указательных местоимений и некоторых других
премодификаторов существительного
Как уже отмечалось в предыдущей главе, в некоторых языках, например
в английском или немецком, указательные местоимения находятся в отношении
дополнительной дистрибуции с определенными артиклями. Из этого мы можем
заключить, что в таких языках указательные местоимения способны
идентифицировать категорию D, и поэтому при деривации они непосредственно
вставляются в D.
В других языках указательные местоимения обязаны сосуществовать с
определенными артиклями. Стало быть, они не могут удовлетворить, прежде
всего, категориальный признак в D: они способны установить значение
признака определенности, но не идентифицировать категорию D. К языкам
такого типа относятся, например, норвежский, болгарский, румынский,
венгерский, древнеисландский, отчасти шведский. См. примеры (25)-(29)
предыдущей главы, повторенные здесь как (52)-(56), а также (57):
шведский/норвежский:
(52)
эта
denna bok-en
книга-опр.арт.
румынский:
(53)
bàjatu-l
acesta (frumos)
мальчик-опр.арт. этот (красивый)
болгарский:
(54)
всички-те тези книги
все-опр.арт. эти книги
(55)
тези два-та
стола
эти два-опр.арт. стула
венгерский:
(56)
Ez a
könyv kek.
Эта опр.арт. книга синяя.
древнеисландский:
(57)
sá
inn
gamli maðr
этот опр.арт. старый человек
Шведский представляет собой промежуточный вариант, о чем уже
упоминалось выше в этой главе, в том смысле, что наряду с (52) допускает (58)
(см. также примеры (20)-(22) в этой главе):
(58)
denna bok
эта книга
Анализируя приведенные выше примеры, можно высказать
предположение, что указательные местоимения не имеют в разных языках
какой-то конкретной, закрепленной позиции. В большинстве случаев (в
древнеисландском, шведском, норвежском, венгерском) указательные
местоимения изначально вставляются в DP, занимая позицию внешнего
спецификатора. В румынском же указательные местоимения порождаются в
позиции внешнего спецификатора NP. В болгарском допустимы оба варианта,
что демонстрируется в (54) и (55), более того, указательные местоимения могут
употребляться даже перед универсальными, то есть, могут занимать позицию
спецификатора при QP:
(59)
тези всички-те книги
эти все-опр.арт. книги
В настоящей работе предполагается, что в артиклевых языках
указательные местоимения изначально вставляются в позицию, находящуюся в
отношении смежности с категорией D, поскольку они способны установить
значение признака определенности в D. В ряде языков, например в болгарском,
они
способны
передвигаться
в
более
высокую
позицию,
что
продемонстрировано в (59), нарушая отношение смежности с D.
Что касается безартиклевых языков, то есть, языков типа русского, то
указательные местоимения в них вставляются в позицию внешнего
спецификатора NP (О внешних и внутренних спецификаторах см. Часть I, глава
II, раздел 4). Обычно указательные местоимения затем передвигаются в DP, но
это не является обязательным, что демонстрируется примерами, где
числительные предшествуют указательным местоимениям. В пользу того, что
это позиция именно внешнего, а не внутреннего спецификатора,
свидетельствует тот факт, что перед указательными местоимениями в русском
не допустимы ни притяжательные местоимения и прилагательные, ни
порядковые числительные и прилагательные типа последние, ни
прилагательные в превосходной степени:
(60)
(61)
(62)
эта его книга/ *его эта книга
та первая встреча/ ??первая та встреча
это самое красивое яблоко/ *самое красивое это яблоко
Что касается прилагательных, обладающих признаком [+определенность
признака], то они, как правило, тоже передвигаются в позицию спецификатора
DP или, по крайней мере, находятся в отношении смежности с категорией D.
Последнее касается, в частности, артиклевых языков, а также русских фраз типа
мои последние пять книг, если предположить, что притяжательные местоимения
в русском способны занимать именно позицию вершины категории D. Впрочем,
равновозможными остаются и сочетания типа последние мои пять книг, где
прилагательные вышеуказанного класса занимают позицию спецификатора DР.
Заполнение проекции DP сразу несколькими составляющими в
безартиклевых языках, допустимо, вероятно, потому, что ни одна из подобных
категорий не оказывается достаточной для полной идентификации категории D,
которая в силу этой причины не теряет свою активность в поисках очередного
признака, способного ее удовлетворить.
Неопределенные местоимения, подобные какой-то, и местоимение
произвольного выбора любой, по вполне объяснимым причинам, не совместимы
с универсальными местоимениями, а также фактически не совместимы и с
прилагательными,
имеющими
признак
[+определенность
признака].
Предложения типа (63) и (64):
(63) Любая самая незначительная деталь может оказаться важной.
(64) Какую-то самую важную часть задания он сделал.
возможны только с паузой после местоимения, с пояснительной интонацией:
местоимение и следующее за ним прилагательное воспринимаются, скорее, как
однородные члены.
Подобно демонстративам, такие местоимения могут как предшествовать
числительным, так и следовать за ними, всегда предшествуют притяжательным
прилагательным и местоимениям:
(65) пять любых/каких-нибудь книг /любые/какие-нибудь пять книг
(66) любая/какая-то моя книга / *моя любая/какая-то книга
Эти местоимения можно рассматривать как имеющие категориальный
признак [Deg]. В структуре именной группы, как и демонстративы, они
изначально вставляются в позицию внешнего спецификатора NP. Затем могут
(но не обязаны) передвигаться в DP и QP.
Разумеется, все нюансы структуры именных групп в рамках одной
работы проанализировать фактически нереально, поэтому ряд вопросов в
любом случае останется открытым, нуждающимся в дальнейшем исследовании.
Выводы
Притяжательные местоимения, равно как и притяжательные суффиксы,
можно рассматривать как вершину функциональной проекции PossP,
расположенную непосредственно ниже MeasP. Языки различаются в том,
считают ли они категорию Poss способной идентифицировать D. Это, вероятно,
зависит от свойств самой D.
В английском, немецком или датском притяжательные местоимения
находятся в отношении дополнительной дистрибуции с определенными
артиклями, то есть способны идентифицировать категорию D, которую в этих
языках можно рассматривать как "неприхотливую" (ее могут удовлетворить и
указательные местоимения, и кванторы типа both/beide ('оба'). В других языках,
например, в венгерском или итальянском, притяжательные конструкции
употребляются с определенным артиклем: притяжательные суффиксы в
венгерском или притяжательные местоимения в итальянском не способны
удовлетворить категориальный признак D. Норвежский или исландский
относятся к языкам промежуточного типа, допуская конструкции обоих родов.
Так называемое генитивное 's в английском и его аналоги в других
языках (в частности в континентальных скандинавских) могут рассматриваться
как вспомогательное местоимение, занимающее позицию Poss. (Ср. два
параллельных примера из шведского и норвежского соответственно; в
шведском употреблена конструкция с генитивным -s, а в норвежском - со
вспомогательным местоимением sin/sitt ('свой'): den gamla mannens hus /den
gamle mannen sitt hus ('дом старого мужчины', букв.: опр.арт. старый мужчина s/sitt дом).
В русском языке притяжательные местоимения и прилагательные типа
папин, Машин изначально вставляются в Poss, занимая позицию вершины
функциональной проекции PossP. Далее, они могут как подниматься, так и не
подниматься в D, что особенно наглядно проявляется в конструкциях с
числительными. (Ср. пять моих книг/ мои пять книг).
Указательные местоимения в ряде языков (например, в тех же
английском, немецком или датском) способны идентифицировать категорию D:
то есть, они изначально вставляются в D, находясь с определенным артиклем в
отношении дополнительного распределения. В других языках указательные
местоимения не способны удовлетворить, прежде всего, категориальный
признак D: они могут только установить значение D как [+определенное].
Можно предположить, что в этом случае указательные местоимения изначально
вставляются в позицию внешнего спецификатора NP (например, в румынском
или болгарском) или DP (например, в венгерском или норвежском). В русском
языке указательные местоимения изначально вставляются в позицию внешнего
спецификатора NP, однако затем могут притягиваться в позицию
спецификатора DP и даже QP (ср. пять этих книг/эти пять книг/эти все книги).
Заключение
Итак, итоговую универсальную структуру именной группы можно
представить следующим образом:
(1)
QP
Q
DP
D
NumP
Num
MeasP
Meas
PossP
Poss
NP
AP
NP
N
DP(QP,PP)
Q, D, Num, Meas и Poss - функциональные категории в составе именной
группы. (Функциональные категории, в отличие от лексических, относятся к
частям речи, представляющим собой закрытый класс, часто бывают безударны,
могут выступать в виде клитики или аффикса). Функциональные категории
часто заполняются элементами, которые в традиционной русской лингвистике
называются актуализаторами денотативного статуса.
Одним из самых важных понятий для данной работы являются
формальные (абстрактные) признаки. Функциональные категории - носители
формальных признаков. Лексические категории, такие как глагол (V),
существительное (N) и пр., обладают лексическими ингерентными признаками
и могут иметь морфологические показатели (морфологические признаки).
Назначение последних (а в некоторых случаях и первых) - идентифицировать
(или проверять) формальные признаки функциональных вершин.
Функциональная проекция QP - кванторная проекция. Категория Q
ответственна за интерпретируемый (номинативный) признак, который можно
назвать партитивностью (универсальная квантификация в такой трактовке тоже
будет представлять собой частный случай партитивности, когда
результирующее множество (множество, которое выбирается) и исходное
множество (множество, из которого производится выбор) тождественны. К
представителям этой категории относятся, прежде всего, универсальные
местоимения, подобные все или, например, кванторные частицы типа ни-. К
этой категории близки и составляющие, обозначающие экзистенциальную
квантификацию. Q также можно рассматривать как конечную позицию слов
типа много/мало, оба, изначально вставляющихся в Num, и их аналогов в
других языках.
Функциональная категория DP - проекция детерминатора. Категория D
имеет интерпретируемый (номинативный) признак, который можно условно
назвать референтностью (или [±определенность]). Типичные представители
этой категории - артикли. В настоящей работе также показано, что в некоторых
языках, в частности в шведском, норвежском и фаререском, существительное
может иметь морфологический признак [+определенность], то есть,
определенный артикль выступает как часть слова. В таких языках категория D
идентифицируется
притягиванием
соответствующих
признаков
существительного в D. Личные местоимения тоже рассматриваются как
изначально вставляющиеся в D. В данной работе также предполагается, что
одушевленность как формальный признак - свойство категории D.
Категория Num содержит формальный (абстрактный) интерпретируемый
(номинативный) признак числа. В данной работе числительные, обладающие
семантическим признаком количества, рассматриваются как частный случай
категории числа, то есть, являются функциональной категорией и занимают
позицию Num. Существительное (N) - лексическая вершина именной группы - в
разных языках может обладать или не обладать морфологическим признаком
числа. Морфологический признак числа существительных призван
идентифицировать категорию Num.
В настоящей работе было показано, что в русском и других славянских
языках
числительные
имеют
неинтерпретируемый
(синтаксический)
"сочетаемостный" признак, условно названный "причислительным", то есть,
требуют от NP специальной формы, которая морфологически выражается
родительным падежом множественного числа (числительные от пять и выше)
или так называемой "счетной формой" (числительные два, три и четыре).
Данный признак является неинтерпретируемым с обеих сторон, то есть,
"несовершенством", с точки зрения Chomsky 1998. Происходит это из-за того,
что числительное занимает позицию вершины Num, то есть, ту же, что и
формальный (абстрактный) признак числа. Числительное заменяет собою
интерпретируемый признак числа. Более того, категория Num больше не
нуждается в идентификации, поскольку материально выражена числительным.
В то же время морфологический признак числа у существительного, как и все
морфологические признаки, является неинтерпретируемым, то есть, нуждается в
проверке. Если в отсутствии числительного он притягивался в Num для
идентификации этой категории, то числительному это не нужно. Таким
образом, неинтерпретируемый "сочетаемостный" признак "причислительности"
необходим, прежде всего, для того чтобы иметь возможность проверить
морфологический признак существительного. Он избыточен для ЛФ (то есть,
для семантической интерпретации), но неизбежен. Сочетания числительного с
существительным могут быть "совершенными" в смысле Chomsky 1988,
неизбыточными только в том случае, когда число в каком-либо языке
представляет собой не эквиполентную оппозицию, как в русском, а
привативную, то есть, скажем, форма условного единственного числа выступает
как немаркированная, как форма по умолчанию. За ней по сути не стоит
никакого признака и в сочетаниях с числительными употребляется она.
Категория Meas ответственна за интерпретируемый признак
[±исчисляемость]. Meas идентифицируется притягиванием соответствующего
лексического ингерентного признака существительного. Представителями этой
категории являются, например, классификаторы. (К "чистым" классификаторам
в русском языке можно отнести такие слова как штука, человек во фразах пять
штук книг, десять человек студентов).
Функциональная категория Poss ответственна за интерпретируемый
признак, который можно назвать посессивностью. Притяжательные
местоимения - типичный представитель этой категории, равно как и
притяжательные суффиксы, например в венгерском. Притяжательные
прилагательные типа мамин, Машин в русском также рассматриваются в
настоящей работе как изначально вставляющиеся в Poss. Во многих языках (в
частности, в английском, немецком, датском) притяжательные местоимения
оказываются способными идентифицировать категорию D. В этом случае они
притягиваются в категорию D и поэтому не могут сосуществовать с артиклем. В
других языках, таких как, например, итальянский или венгерский,
притяжательные местоимения не способны идентифицировать категориальный
признак категории D: в этом случае они обязаны употребляться с определенным
артиклем.
Обычные прилагательные представлены как составляющие, изначально
присоединяемые с помощью адъюнкции к NP. Среди прилагательных
выделяются прилагательные в превосходной
степени,
порядковые
числительные и прилагательные типа последние. Они обладают признаком,
условно названным [+определенность признака], то есть, максимально
рестриктивны: прилагательное задает критерий выбора определенного
референта из множества альтернатив. Их можно рассматривать как
представляющих категорию Deg(ree), где Deg - функциональная категория
прилагательных, имеющая интерпретируемый формальный признак, который
можно назвать "выделенность признака". В настоящей работе предполагается,
что они изначально вставляются в позицию спецификатора при NP и затем,
благодаря своему признаку [+определенность признака] могут притягиваться в
русском языке в DP - тоже в позицию спецификатора.
На схеме (1) позиции спецификаторов ради экономии места не
обозначены, но в качестве примера можно представить структуру (2):
(2)
DP
Spec
DegPi/j
DP
D
Deg
последнийi
[самый
NumP
......
NP
AP
красивый]j
Spec
ti
tj
NP
AP
NP
N
Указательные местоимения также занимают в русском языке позицию
спецификатора NP, но, в отличие от рассмотренных выше составляющих, они
вставляются в позицию внешнего спецификатора, то есть, всегда оказываются
как бы выше прилагательных в превосходной степени, прилагательных типа
последние, порядковых числительных и пр. Указательные местоимения,
обладающие ингерентным признаком, очень близким к определенности, также
притягиваются в русском языке в позицию спецификатора при DP.
Схема (1) представляет собой универсальную структуру именной группы,
общую для всех языков. Взамное расположение функциональных категорий, а
также действие операции Притягивания, которая необходима для
идентификации функциональных категорий и проверки формальных
(абстрактных) признаков и способна вызывать передвижение всей категориидонора в область категории-цели, может объяснить ограничения на порядок
слов в именной группе, не связанные с актуальным членением, как в русском,
так и в других языках, что и было продемонстрировано в настоящей работе.
Были выявлены также некоторые параметры, по которым языки
варьируются. В качестве таких параметров могут выступать не собственные, а
"сочетаемостные" признаки функциональных категорий, которые нередко
являются следствием морфологических особенностей конкретного языка.
Разумеется, все нюансы структуры именных групп в рамках одной
работы проанализировать фактически нереально, поэтому ряд вопросов в
любом случае останется открытым, нуждающимся в дальнейшем исследовании.
К таким вопросам относится, например, более детальное исследование позиции
придаточных
относительных,
именных
дополнений,
отглагольных
существительных.
Приложение
В данном Приложении рассматриваются некоторые вопросы, не
имеющие прямого отношения к настоящей работе, но, тем не менее, в ряде
случаев необходимые для лучшего понимания аргументации в пользу принятия
того или иного решения.
К таким вопросам, прежде всего, относятся некоторые частные проблемы
развития теории фразовой структуры в генеративной грамматике. Также будет
коротко рассмотрена и Теория оптимальности, которая изначально создавалась
в рамках генеративной фонологии, но позднее была применена также и к
интерфейсу между синтаксической структурой и фонетической формой.
1. Гипотеза Г.Чинкве о позиции прилагательных в структуре
именной группы
Гипотеза Г.Чинкве (Cinque 1993) о том, что прилагательные являются не
адъюнктами к N', а порождаются в позиции спецификатора при некоторой
функциональной категории. Для каждого типа прилагательных предлагается
своя функциональная проекция, отличная от остальных. Естественно, это
приводит к резкому увеличению числа функциональных проекций между D и
NP, но в защиту данного положения приводится ряд аргументов:
1. Существование определенного немаркированного порядка среди
прилагательных и других модификаторов имени. Для абстрактных
отглагольных существительных этот порядок следующий:
poss>cardinal>ordinal>speaker-oriented>subjectoriented>manner>thematic
("Тематические" AP - это прилагательные типа Italian в the Italian invasion of
Albania, которые выражают внешнюю тета-роль существительного (русским
аналогом является, например, прилагательное итальянский в итальянская
агрессия); speaker-oriented АР - это прилагательные типа probable, возможный и
т.п.; subject-oriented AP - это прилагательные, подобные итальянскому brutale
('жестокий') во фразе:
(1)
la
loro brutale
опр.арт. их жестокое
agressione all'Albania
вторжение в Албанию,
имеющему следующий смысл: "жестокое с их стороны вторжение в Албанию";
manner AP - прилагательные типа того же brutale во фразе:
(2)
la loro agressione brutale all'Albania,
где brutale имеет значение чисто образа действия).
Для предметных существительных порядок модификаторов следующий:
poss>cardinal>ordinal>quality>size>shape>colour>nation
Данный порядок, по мнению автора, имеет тенденцию быть
универсальным для всех языков. Если принять гипотезу об адъюнкции, то
наличие определенного более или менее фиксированного порядка
модификаторов трудно объяснить, так как адъюнкция обычно свободна.
Напротив, при принятии идеи о порождении прилагательных в позиции
спецификатора функциональных категорий этот факт становится легко
объяснимым, исходя из иерархического упорядочения самих функциональных
проекций.
2. Наличие ограничений на число несочиненных атрибутивных АР в
пределах DP. Опять-таки с помощью гипотезы об адъюнкции данный факт
объяснить трудно. Во втором же случае все сводится просто к ограниченному
количеству функциональных проекций между D и NP.
3. Принимая гипотезу о порождении прилагательных в позиции
спецификаторов функциональных категорий, нет нужды отдельно объяснять,
почему прилагательные расположены слева от вершины, так как, по крайней
мере в романских и германских языках, спецификаторы всегда расположены
слева от ядра.
Высказанная в рассматриваемой работе идея имеет еще и то
преимущество, что позволяет описать романские языки, которые обычно
считались относящимися к типу ANA, как языки типа AN (то есть как языки,
где прилагательное, как правило, предшествует существительному), в которых
происходит обязательное передвижение из одной ядерной позиции в другую:
существительное перемещается в позицию вершины функциональной проекции,
непосредственно доминирующей над NP. Неясным, однако, остается вопрос,
что именно в романских языках (но, скажем, не в германских или славянских)
заставляет существительное передвигаться.
У данной гипотезы есть и другие недостатки, заметные даже на первый
взгляд, о них речь идет в основной части, в разделах, где более подробно
рассматривается вопрос о том, какую позицию в именной группе занимают
прилагательные.
2. Понятие расширенной проекции
Обзор основных моментов развития Х'-теории будет, наверное, не
полным, если обойти вниманием одну из наиболее интересных идей
относительно общей структуры составляющих - о расширенной проекции (см.
Grimshaw 1991). Основная цель введения этого понятия заключается в том,
чтобы включить в границы одной расширенной проекции как лексическую
категорию и ее проекцию, так и проекции всех функциональных категорий,
доминирующих над данной лексической и имеющих с ней одинаковые
категориальные признаки, то есть признаки, характеризующие главные части
речи: ±V (глагольный признак) и ±N (именной признак). Понятие расширенной
проекции представляется особенно полезным, если учесть "расщепление"
некогда единых функциональных категорий и образование в результате этого
большого числа новых менее общих функциональных категорий как в области
глагольной группы и предложения, так и в области именной группы. В
Grimshaw 1991 дается следующее определение расширенной проекции:
(3) Х - расширенное ядро Y, а Y - расширенная проекция Х тогда и только тогда, когда:
1. Y доминирует над Х;
2. Y и Х имеют одинаковые категориальные признаки;
3. все узлы между Y и Х имеют одинаковые категориальные признаки;
4. если Х и Y не являются одной собственно проекцией (perfect projection), значение F у
Y выше, чем значение F у Х, где значение F=0 приписывается лексическим категориям,
F=1 - функциональным, непосредственно, доминирующим над лексическими (например,
I и D) и т.д.
(Возможно, необходимо также добавить требование, согласно которому в
расширенной проекции могут участвовать только комплементы, но не
спецификаторы).
Если следовать традиционному взгляду, что функциональные ядра - это
те, которые берут лексические комплементы, а лексические ядра - те, проекции
которых существуют как комплементы функциональных ядер, то статус СР и РР
остается неясным. Идея же Дж.Гримшоу состояла в том, чтобы признать, что СР
и РР являются самыми верхними функциональными проекциями глагольной и
именной систем соответственно, образуя с VP и NP одну расширенную
проекцию. Предлог Р находится в таком же отношении к DP и NP, как
комплементатор С к IP и VP. Таким образом, Р имеет одинаковые
категориальные признаки с D и N, то есть [-V, +N], но значение F у предлога
равно двум. С также имеет F=2, но категориальные признаки у него такие же,
как у I и V: [+V, -N]. То, что комплементатор С является функциональной
вершиной, никогда не вызывало особых сомнений, однако предлог всегда
считался ядром лексическим, и в этом смысле идея Дж.Гримшоу в высшей
степени нетрадиционна и в то же время, как мне представляется, соответствует
действительности. В защиту положения о том, что Р - функциональная вершина,
приводятся следующие аргументы, базирующиеся на материале английского
языка:
1. Случаи так называемого "pied-piping", когда при релятивизации или
образовании вопроса передвижению подвергается вся РР, а не только WH-DP:
(4) the stone under which they found a note...
(5) Under which stone they found a note?
Предположим, что только [+wh] составляющие могут подвергаться
передвижению. Если D (или N) имеют признак [+wh], то он проецируется в РР,
РР приобретает признак [+wh] и становится способной к передвижению.
2. Изучение примеров с глаголами типа wonder, которые выбирают
комплементы интеррогативного типа. Для СР относиться к этому типу - значит,
обладать признаком [+wh]. СР имеет [+wh], только если ее спецификатор или
вершина помечены как [+wh]. Если WH-группа передвигается в позицию
спецификатора при СР, спецификатор становится [+wh] и посредством
согласования спецификатора с вершиной С' тоже приобретает этот признак, а
через С' и СР и С. Итак, группа, находящаяся в позиции спецификатора СР и
маркированная [+wh], удовлетворяет селективным требованиям глаголов,
выбирающих интеррогативные составляющие в качестве комплементов.
Составляющая маркирована [+wh], если она унаследовала WH-признак либо от
своего спецификатора, либо от своего ядра:
(6) I wonder which book they read.
(7) I wonder whose mother's book they read.
Пример (6) иллюстрирует случай, когда WH-элемент - вершина DP, а пример (7)
- когда он спецификатор DP. Напротив, если WH-элемент является
комплементом, полная составляющая не будет WH-группой:
(8) I wonder *a book about whom they read.
(9) I wonder *very proud of whom they are.
Такое происходит потому, что признаки не проецируются от
комплементов к ядрам. Однако гипотеза о расширенной проекции
предсказывает, что из этого правила должно быть одно исключение, а именно
тот случай, когда мы имеем дело с комплементом нелексического ядра.
Примеры с РР полностью соответствуют данному предположению. Если
вершиной является предлог, наличие WH-группы в качестве его комплемента
достаточно для того, чтобы вся РР стала [+wh] и сделала тип СР
интеррогативным:
(10) I wonder under which tree they sat.
В защиту гипотезы о том, что предлог представляет собой скорее
функциональное ядро, нежели лексическое, можно привести и факты русского
языка, где "pied-piping" предложной составляющей
факультативное, как в английском языке, а обязательное:
-
явление
не
(11) К кому он пошел? / *Кому он пошел к?
Помимо этого, если обратиться к выделенным в Abney 1987 и указанным
в основной части отличительным свойствам функциональных категорий, можно
убедиться, что предлоги, по крайней мере те, которые в традиционной
лингвистике принято называть первообразными, почти полностью этим
свойствам удовлетворяют.
Гипотеза о расширенной проекции позволяет также свести все случаи
передвижения из ядерной позиции в ядерную к перемещению только в пределах
расширенной проекции. Так, уже давно описаны возможности подъема глагола
из позиции V в I и С. С другой стороны, N способно подниматься в D (этот
вопрос будет подробнее рассмотрен в основной части работы). Существуют
свидетельства также в пользу того, что и D может передвигаться в позиции Р.
Предположительно, подобное имеет место во французском и немецком языках.
Например, в немецком допустимы следующие варианты:
(11) Johann geht
in
Йоган вошел
в
(12) Johann geht ins Haus.
das
Haus.
опр.арт. дом.
В предложении (12) ins представляет собой результат передвижения D в
позицию Р.
Основной вывод, который делает Дж.Гримшоу, заключается в том, что
передвижение вершин возможно только в пределах расширенной проекции и
только между нелексической вершиной и вершинами ее комплементов, то есть у
перемещаемого ядра и у посадочной площадки должны совпадать все значения
категориальных признаков.
Гипотеза о расширенной проекции вместе с обобщенным тета-критерием
позволяет также выяснить, какие типы ядер с какими типами комплементов
могут сочетаться. Обобщенный тета-критерий говорит о том, что каждая
максимальная проекция должна
а) либо получить роль,
б) либо быть частью расширенной проекции, получившей роль.
Признается также, что тета-маркирование возможно только для
спецификаторов или комплементов лексических ядер. Если принять данные
положения, получится, что сочетания типа V-PP, V-DP, V-CP, V-IP, V-VP, N-PP,
N-DP, N-NP, N-CP, N-IP и N-VP являются разрешенными, так как
удовлетворяют случаю а). Комбинации типа C-IP, C-VP, I-VP, P-DP, D-NP, P-NP
также разрешены, так как подпадают под правило б), если вся расширенная
проекция уже получила роль. (В этом случае всякая максимальная проекция в
пределах данной расширенной проекции будет удовлетворять обобщенному
тета-критерию). Остальные же комбинации, как то I-NP, D-VP, C-DP и пр.
невозможны, потому что ни условию а), ни условию б) они не удовлетворяют.
Получается так, что лексические категории способны иметь в качестве
комплементов фактически все, что угодно, в то время как каждая
функциональная категория может иметь только один определенный тип
комплемента - тот, с которым она образует расширенную проекцию.
Здесь следует отметить, что предлоги выпадают из общей картины и
имеют ряд свойств, не присущих функциональным категориям. В частности, в
Jackendoff 1977 приводится ряд примеров, где в качестве комплемента предлога
выступают СР (или, возможно, IP) и даже РР:
(13) up to your bedroom
(14) down in the darkness
(15) He fell out of the window.
(16) before the ball is over
(В последнем примере в современном английском языке союз that должен быть
обязательно опущен).
Эти случаи, как мне кажется, могут быть объяснены тем, что в
английском границы между наречиями, предлогами и партиклями (частицами)
весьма размыты и не совсем понятно, с какими именно сущностями мы имеем
дело в конкретных примерах. В русском языке в выражениях типа вниз по
дороге слово вниз воспринимается исключительно как наречие. Однако в
русском есть двойные предлоги из-под и из-за, а в разговорном языке
маргинально допускаются варианты, где предлог берет в качестве комплемента
предложную группу:
(17) Собрание назначили на после обеда.
Таким образом, хотя и представляется, что в русском языке предлог
стоит по своим свойствам гораздо ближе к прототипической функциональной
категории, чем в английском, определенные существенные отклонения от
ожидаемого поведения все же наблюдаются.
Подводя итог вышесказанному, следует заметить, что гипотеза о
расширенной проекции является очень важным шагом в развитии Х'-теории, так
как позволяет описать многие языковые факты и процессы как локализованные
именно в границах расширенной проекции, а также объяснить реально
встречающиеся в языках возможные и невозможные комбинации ядер и их
комплементов.
3. Дополнения к падежной теории Л.Бэбби
Л.Бэбби ввел две стратегии приписывания падежа: локальную и
нелокальную. Так, например, приименной родительный — локальный, но
приписывание субъектного творительного в области отглагольного имени
нельзя задавать локально: прежде всего, следует принять во внимание, что
субъектный творительный не может быть приписан NP-комплементу
отглагольного имени, выступающему в семантической роли агенса
соответствующего глагола, если при этом отсутствует пациенс:
(18) *исполнение Шаляпиным
Субъектной NP при номинализации может быть приписан творительный,
а не родительный падеж, только если налицо объектная именная группа,
которой уже приписан конфигурационный родительный. Если же отглагольное
имя приписывает объектной именной группе лексический падеж, то субъектной
NP приписывается родительный, а не творительный. Таким образом,
приписывание творительного падежа определяется не только локальной
конфигурацией в том смысле, что выбор этого падежа напрямую зависит от
присутствия другой именной группы с определенным типом падежа.
С помощью построенной подобным образом падежной теории можно
объяснить, например, почему в древнерусском языке прямое дополнение в
некоторых инфинитивных предложениях могло стоять в именительном падеже:
(19) Время земля пахать.
(20) По которой реке плыть, та и вода пить.
В современном русском такие структуры невозможны, что объясняется
различием стратегий приписывания именительного падежа: в современном
русском приписывание именительного строго локально, в древнерусском же —
нет.
Следует заметить, что в древнерусском языке именительный прямого
объекта появляется только в предложениях с "независимым" инфинитивом. В
стандартной версии Теории управления и связывания признается, что
инфинитивные предложения имеют нулевое подлежащее PRO (PRO — особый
вид пустой категории). В предложениях с "зависимым" инфинитивом PROсубъект контролируется подлежащим матричного глагола, стоящим в
номинативе, и согласуется с ним в падеже, а в предложениях с "независимым"
инфинитивом PRO-субъект не контролируется, и, поскольку именительный
падеж приписывает временная составляющая, которой инфинитив лишен,
номинатив PRO-субъекту получить неоткуда. Ему либо вообще не
приписывается никакой падеж (что не ведет к нарушению требований
падежного фильтра, так как PRO не получает фонологической реализации),
либо, что более вероятно, ему приписывается дательный падеж (ср. Мне тебя
трудно понять). В обоих случаях PRO-субъект оказывается недоступным для
приписывания номинатива.
Таким образом, в случае контролируемого PRO-субъекта именной
группе, выполняющей роль прямого объекта при инфинитиве, приписывается
винительный падеж, а в случае неконтролируемого PRO при нелокальной
стратегии возможным становится приписывание прямому дополнению
номинатива, поскольку теперь — это первая (наивысшая) именная группа,
доступная для конфигурационного приписывания именительного падежа
(подробнее см. Бэбби 1994).
Аналогичное явление имеет место и в исландском языке, где именной
группе в роле прямого дополнения приписывается именительный вместо
винительного, но только в тех предложениях, в которых субъектная NP
оказывается недоступной для маркирования конфигурационным падежом (ей
уже приписан лексический падеж).
4. Дополнение: типы признаков в минимализме
Возможно, необходимо более четко изложить все, что можно сказать о
признаках.
Формальными (абстрактными) признаками способны обладать лишь
функциональные категории. Лексические категории могут иметь только
лексические ингерентные признаки или морфологические показатели
(морфологические признаки). Последние (а в некоторых случаях и первые)
призваны идентифицировать (или проверять) формальные признаки
функциональных вершин.
Рассмотрим некоторые общеизвестные грамматические категории в
смысле минималистских типов признаков, в том виде, в котором они
представлены в настоящей работе.
Падеж. Падеж как формальный признак и со стороны приписывающей
его категории, и со стороны категории, которой он приписывается, является
неинтерпретируемым (синтаксическим) признаком, то есть, можно сказать,
что на интерфейсе ЛФ он имеет нулевую интерпретацию. Падеж для обоих
вышеупомянутых категорий не собственный, а "сочетательный" признак,
подчиняющий и ингерентный (классифицирующий) - для соответствующих
функциональных вершин глагольной группы; подчиненный и опциональный
(словоизменительный) - для именной группы (точнее, для категории D). Для
существительного (N) падеж - морфологический признак; в разных языках
существительное может обладать или не обладать им. То же касается
прилагательных и пр., с той лишь разницей, что для существительного падеж морфологически интерпретируемый признак, а для согласующихся по падежу
категорий - морфологически неинтерпретируемый. (Следует отметить, однако,
что более правильным представляется отнести термины ингерентный и
опциональный именно к морфологическим, а не формальным признакам).
Число. Формальный (абстрактный) признак числа - свойство категории
Num - одной из функциональных вершин расширенной проекции именной
группы. Это интерпретируемый признак. Как и в случае падежа,
существительное (N) - лексическая вершина именной группы - в разных языках
может обладать или не обладать морфологическим признаком числа. Для
существительного, но не для согласующихся с ним составляющих типа
прилагательного и пр. этот признак морфологически интерпретируемый. В
общем случае число - опциональный признак, но может быть и ингерентным,
как например, у личных местоимений.
Род. Род - бывший интерпретируемый признак, ставший
неинтерпретируемым (синтаксическим), по крайней мере в современных
индоевропейских языках. Можно предположить, что род как формальный
признак - свойство категории Meas. (Эта категория ответственна, главным
образом, за признак [±исчисляемость]). Род для существительного является
ингерентным (классифицирующим) признаком, а для согласующихся с ним
категорий - опциональным (словоизменительным).
Одушевленность. [±одушевленность] - интерпретируемый признак. В
настоящей работе предполагается, что одушевленность как формальный
признак - свойство категории D. Для существительных это обычно
ингерентный признак.
Исчисляемость. [±исчисляемость] - тоже интерпретируемый признак,
который, как предполагается в настоящей работе, является свойством одной из
функциональных категорий именной группы - Meas. Для существительных это
обычно ингерентный признак.
Определенность. Этот интерпретируемый признак - свойство
категории D. Как отмечалось в Главе III Части II, название [±определенность] не
достаточно детализировано. Возможно, этот признак лучше назвать
референтностью. В некоторых языках, например в скандинавских (шведском,
норвежском и фаререском), существительное может иметь морфологический
признак
[+определенность].
Для
существительного
этот
признак
опциональный (словоизменительный).
Далее,
функциональная
категория
Poss
ответственна
за
интерпретируемый признак, который можно назвать посессивностью.
Притяжательные местоимения - типичный представитель этой категории.
Категория Q (категория кванторов) ответственна за интерпретируемый
признак,
который
можно
назвать
партитивностью
(универсальная
квантификация в такой трактовке тоже будет представлять собой частный
случай партитивности, когда результирующее множество (множество, которое
выбирается) и исходное множество (множество, из которого производится
выбор) тождественны. К представителям этой категории относятся, прежде
всего, универсальные местоимения, а также слова типа много/мало, оба и их
аналоги в других языках, кванторные частицы типа ни-. К этой категории
близки также составляющие, обозначающие экзистенциальную квантификацию.
Важную роль играют "сочетаемостные" категориальные признаки
функциональных категорий. Эти признаки указывают на ярлык категории,
притягивание признаков которой (или же притягивание всей этой категории)
необходимо для идентификации (или проверки каких-либо своих признаков)
данной функциональной категории. Например, определенный артикль в
исландском, являющийся энклитикой, имеет "сочетаемостный" категориальный
признак [+N], который требует притягивания существительного из N в D.
Глаголы (точнее, соответствующие функциональные категории глагольной
группы) имеют "сочетательный" категориальный признак [+D], который
проверяется притягиванием совпадающего признака именной группыаргумента. (Иногда вместо категориального признака [+D] это может быть
признак [+P], если мы имеем дело с предложным дополнением).
"Сочетаемостные" признаки могут быть не только категориальными. Так,
например, в русском и некоторых других славянских языках числительные
имеют неинтерпретируемый "сочетаемостный" признак, условно названный
в данной работе "причислительным", то есть, требуют от NP специальной
формы, которая морфологически выражается родительным падежом
множественного числа или так называемой "счетной формой". Данный признак
является неинтерпретируемым с обеих сторон, то есть, "несовершенством", с
точки зрения Chomsky 1998. Происходит это из-за того, что числительное
занимает позицию вершины Num, то есть, ту же, что и формальный
(абстрактный) признак числа. Имея семантический признак количества,
числительное заменяет собою интерпретируемый признак числа. Более того,
категория Num больше не нуждается в идентификации, поскольку материально
выражена числительным. В то же время морфологический признак числа у
существительного, как и все морфологические признаки, является
неинтерпретируемым, то есть, нуждается в проверке. Если в отсутствии
числительного он притягивался в Num для идентификации этой категории, то
числительному это не нужно. Таким образом, неинтерпретируемый
"сочетаемостный" признак "причислительности" необходим, прежде всего, для
того чтобы иметь возможность проверить морфологический признак
существительного.
5. Теория оптимальности
О Теории оптимальности см. подробнее Фундаментальные направления
современной американской лингвистики 1997, а также Prince & Smolensky 1993.
На настоящей момент Теория оптимальности представляет собой самую
распространенную фонологическу теорию, по крайней мере, в США. Основное
внимание в ней уделяется выяснению условий гармонии (или правильности)
конечных результатов фонологических операций. Теория оптимальности
представляет собой радикальное изменение в понимании самих принципов
организации языкового аппарата человека. Главная ее особенность - полный
отказ от последовательного многоуровневого механизма порождения
поверхностной структуры слов из глубинной, иначе говоря, от концепции
конкретно языковых фонологических правил и порядка их применения в
данном языке, что являлось характерной чертой предыдущих стадий
американской генеративной фонологии.
Теория оптимальности предлагает заменить концепцию правил и
последовательной деривации законами фонотактики и их взаимодействием.
Фонологическуй модуль языкового аппарата человека является системой
статичных принципов гармонии (правильности построения конечных,
поверхностных форм слов). Существуют универсальные фонологические
принципы, общие для всех языков, которые в Теории оптимальности
называются принципами гармонии.
Принципы гармонии статичны, так как они налагают определенные
ограничения на конечные представления слов, но не диктуют способы, при
помощи которых такие представления могут быть получены из глубинной
структуры. Более того, эти принципы применимы только к самим
поверхностным формам, то есть к речевым словоформам. Изменения в
фонологической структуре слова происходят под давлением принципов
гармонии, определяющих его поверхностную форму. Например, принцип
гармонии может требовать, чтобы все слоги в словах начинались с согласного
(Принцип приступа), поэтому неприкрытый слог должен быть изменен так,
чтобы удовлетворять этому принципу (например, вставка согласного или
удаление гласного в этом слоге).
Теория Оптимальности предполагает, что все принципы гармонии
универсальны — они существуют во всех языках. Однако языки отличаются по
тому, какую ступень в иерархии значимости занимают эти принципы гармонии,
поскольку все принципы гармонии в данном конкретном языке применяются в
определенном порядке. Например, в русском языке Принцип приступа,
несомненно, действует: ма.ма, но не *мам.а является правильным результатом
процесса деления на слоги. Однако этот принцип может быть нарушен: в слове
ок.но начальный слог является неприкрытым. В Теории оптимальности этот
эмпирический факт объясняется тем, что Принцип приступа в русском языке
занимает сравнительно низкую по значимости ступеньку в иерархии принципов
гармонии.
Центральным положением теории Оптимальности является положение о
возможности для принципов гармонии противоречить друг другу. Некоторые
законы запрещают изменение глубинной структуры слова (удаление или вставка
фонем), то есть невозможно беспредельное «улучшение» (оптимизация)
глубинной структуры слова.
В Теории оптимальности фонологические правила заменены на
универсальные принципы гармонии, а многоуровневый процесс деривации
заменен на механизм сравнения и оценки всех теоретически возможных
конечных форм. Таким образом, изменение форм в Теории оптимальности не
происходит под воздействием конкретного правила. Такое правило вообще не
существует, как не существует и самой идеи последовательного порождения
определенной поверхностной структуры из глубинной. Вместо этого из
глубинной структуры строятся все возможные поверхностные, и все они
одновременно оцениваются и сравниваются между собой в системе
универсальных принципов гармонии.
Рассмотрим факты классического диалекта арабского языка (Prince &
Smolensky 1993), где слова, начинающиеся с гласного «улучшаются» при
помощи вставки согласного: alqalami → /alqalamu ‘ручка’. Кратко
проиллюстрируем, как работает механизм сравнения в Теории оптимальности в
виде таблицы (21). Все потенциальные поверхностные формы в (21) находятся в
первой колонке, а принципы гармонии представлены в первом ряду, слева направо в
соответствии со степенью их значимости в данном языке. Знаком * обозначены формы,
которые нарушают тот или иной принцип:
(21)
Таблица сравнения поверхностных форм для классического
/аlqalamu/
а. al.qa.la.mu
б.<>l.qa.la.mu
в. /al.qa.la.mu
Все фонемы
сохраняются
Принцип
Приступа
*!
арабского языка
Новые фонемы
запрещены
*!
*
Первый потенциальный кандидат (а) — это сама глубинная структура без
изменений.
В
ней,
однако,
присутствует
слог,
начинающийся
с гласной — а значит, слог без приступа. Если Принцип Приступа имеет
большой вес в данном языке (более значим, чем другие принципы), такой
кандидат не будет выбран. Выбор будет происходить между двумя
«улучшенными» формами (б) и (в). Так как в арабском языке поверхностная
форма — это форма со вставленным согласным, значит, вставка фонемы более
гармоничный процесс, чем удаление гласного (б), и выбирается форма (в).
Итак, в теории Оптимальности различие между языками заключается в степени
значимости того или иного принципа гармонии: если изменить иерархию
значимости принципов гармонии, получится другой язык. Любое изменение
глубинной структуры негармонично, если не происходит «улучшения» плохой
формы. Если удаление фонемы более оптимально, чем вставка, удаление
фонемы будет иметь больший вес в иерархии значимости, характеризующей
данный язык. Если любое изменение глубинной структуры менее гармонично,
чем нарушение Принципа Приступа, в языке появляются неприкрытые слоги
(как слова типа ок.но в русском языке). Таким образом, языки различаются не
разными правилами и не принципами фонотактики, а той значимостью,
которую они придают универсальным принципам гармонии.
Как уже говорилось выше, в генеративной грамматике Теорию
оптимальности позднее пытались (и сейчас пытаются) применить к интерфейсу
Синтаксическая структура - Фонетическая форма. (Об этом см. Главы II и III
Части II.
Список литературы
Арефьев 1996 - Арефьев А.А. Структура грамматических признаков и
принципов их проверки в Минималистской программе. Дипломная работа.
МГУ, филфак.
Белошапкова 1989 - Белошапкова В.А., Брызгунова Е.А., Земская Е.А. и др.
Современный русский язык: Учебник для филологических специальностей
университетов. Под ред. Белошапковой В.А., 2-е издание. Москва: Высшая
школа.
Борковский & Кузнецов 1965 - Борковский В.И., Кузнецов П.С. Историческая
грамматика русского языка. 2-ое издание, Москва: Наука.
Бэбби 1994 – Бэбби Л. О нестандартных стратегиях приписывания падежа. –
Вопросы языкознания, № 2, 43-74.
Гълъбов 1962 - Гълъбов, И. Проблемът за члена в български и румънски език.
София.
Зализняк 1968 - Зализняк А.А. Русское именное словоизменение. Москва.
Иомдин 1990 - Иомдин Л.Л. Автоматическая обработка текста на
естественном языке: модель согласования. Москва: Наука.
Иордан 1950 - Иордан, И. Грамматика румынского языка. Перевод со 2-ого
румынского издания и предисловие профессора С.Б.Бернштейна. Москва.
Кибрик 1992 - Кибрик А.Е. Лингвистические постулаты. - Очерки по общим и
прикладным вопросам языкознания. Москва.
Кобозева 1984 - Кобозева И.М. О семантической трактовке кумулятивного
отрицания в русском языке. Проблемы структурной лингвистики. Отв.ред.
Григорьев В.П. Москва, 80-95.
Ковтунова 1976 - Ковтунова И.И. Русский синтаксис: порядок слов и
актуальное членение предложения. Москва: Просвещение.
Лухт 1970 - Лухт Л.И. Сравнительно-сопоставительная грамматика романских
языков. Румынский язык. Москва: Наука.
Маслов 1956 - Маслов Ю.С. Очерк болгарской грамматики. (Учебное пособие
для государственных университетов). Москва.
Падучева 1974 - Падучева Е.В. О семантике синтаксиса. Москва: Наука.
Падучева 1985 - Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с
действительностью. Москва: Наука.
Стеблин-Каменский 1955 - Стеблин-Каменский М.И. Древнеисландский язык.
Москва.
Стевановић 1975 - Стевановић, М. Савремени српскохрватски jезик. 3-е
издание, том 1. Београд.
Стоянов 1980 - Стоянов, С. Грамматическата категория "определеност" в
българския език. (Членуване на имената). София: Нар. Просвета.
Фундаментальные направления современной американской лингвистики 1997 Фундаментальные направления современной американской лингвистики.
Сборник обзоров. Издательство Московского университета.
Abney 1986 - Abney, P.S., Functional Elements and Licensing. Ms. Cambridge
(Mass.): MIT Press.
Abney 1987 - Abney, P.S., The English Noun Phrase in its Sentential Aspect. Ph. D.
Dissertation, MIT.
Ager 1998 - Ager, D., The Morphology/Syntax Interface. Course of lectures for the
forth Central European Summer School on Generative Grammar, Debrecen 1998.
Avrutin & Rohrbacher 1995 - Avrutin, S., and Rohrbacher, B., Null Subject in
Russian Inverted Constructions. Formal Approaches to Slavic Linguistics: The
Cornell Meeting. V.4, 32-54. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications.
Babby 1987 – Babby L.H., Case. Prequatifiers and Discontinious Agreement in
Russia. – Natural Language and Linguistic Theory. V. 5. ¹ 1, 91-139.
Babby 1995 - Babby L.H., Nominalization in Russian. Formal Approaches to Slavic
Linguistics: The Cornell Meeting. V.4, 54-84. Ann Arbor: Michigan Slavic
Publications.
Babko-Malaya 1996 - Babko-Malaya, O., On Aspect and Case in Russian. Formal
Approaches to Slavic Linguistics: The Indianal Meeting. V.4, 18-38. Ann Arbor:
Michigan Slavic Publications.
Bailyn 1995 - Bailyn, J.F., Genitive of Negation is Obligatory. Formal Approaches to
Slavic Linguistics: The Cornell Meeting. V.4, 84-115. Ann Arbor: Michigan
Slavic Publications.
Billings 1995 - Billings, L., Negated Prepositional Phrases in Slavic. Formal
Approaches to Slavic Linguistics: The Cornell Meeting. V.4, 115-135. Ann Arbor:
Michigan Slavic Publications.
Billings & Yadroff 1996 - Billings, L. and Yadroff, M., Prosodic correspondence in
Syntax: Russian approximative inversion. Workshop on phrasal prosody,
Universiteit Utrecht.
Bischof 1986 - Bischof, U., Postnominale Argumentrealisierung in Russischen und
Deutschen. Teoretische und angewandte Sprachwissenschaft.
Borovikoff 1996 - Borovikoff, N., Negated Adjunct Phrases are REALLY the
Genitive of Negation. Formal Approaches to Slavic Linguistics: The Indianal
Meeting. V.4, 67-86. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications.
Brabec 1965 - Brabec, I. Grammatika hrvatskosrpskog jezika. Zagreb.
Brown & Franks 1995 - Brown, S., and Franks S., The Syntax of Pleonastic Negation
in Russian. Formal Approaches to Slavic Linguistics: The Cornell Meeting. V.4,
135-165. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications.
Chomsky 1986 - Barries. Cambridge (Mass.): MIT Press.
Chomsky 1993 - Chomsky, N., A Minimalist Program for Linguistic Theory. - K.Hale
& S.J.Keyser, eds. The View from Building 20. Cambridge (Mass.): MIT Press.
Chomsky 1995 - Chomsky, N., Categories and Transformations. Ms. Cambrige
(Mass.): MIT Press.
Chomsky 1995 - Chomsky, N., The Minimalist Program. Cambridge (Mass.): MIT
Press.
Chomsky 1998 - Chomsky, N., Minimalist Inquiries: the Framework. In print.
Cinque G. 1993. On the Evidence for Partial N Movement in the Romance DP. In
Giusti, G. and Brugć, L. (eds). Working Papers in Linguistics 3:2. Centro
Linguistico Interfacolt, Universit degli Studi di Venezia.
Delsing 1994 - Delsing, L.-O., The Internal Structure of Noun Phrases in the
Scandinavian Languages. Dept. Of Scandinavian Linguistics, Lund.
Dikken 1998 - Dikken, M. den, (Anti-)agreement in Hungarian possessed nominal
phrases. In print.
Ernst 1992 - Ernst, T., Phrase Structure and Directionality in Irish. Journal of
Linguistics.
Fiva 1987 - Fiva, T. Possessor chains in Norwegian. Novus, Oslo.
Fowler 1996 - Fowler, G., Toward a Rapprochement between Form and Intuition:
Approaches to the Russian Double Nominative Construction. Formal Approaches
to Slavic Linguistics: The Indianal Meeting, V.4, 144-166. Ann Arbor: Michigan
Slavic Publications.
Franks 1994 – Franks, S., Parametric Properties of Numeral Phrases in Slavic. –
Natural Language and Linguistic Theory. V. 12, ¹ 4, 599-677.
Franks & Dziwirek 1993 - Fransk, S. and Dziwirek, K., Negated adjunct phrases are
really Partitive. Journal of Slavic linguistics 1(2), 280-305.
Franks & Greenberg 1994 – Franks, S., Greenberg, G. R. The functional structure of
Slavic clauses. – Toman, I. (ed.). Formal approaches to Slavic linguistics. The
Ann Arbor Meeting: functional categories in Slavic Syntax. Ann Arbor: Michigan
Slavic Publications.
Freidin 1989 - Freidin, Review (Radford A. Transformational Grammar: A First
Course) Journal of Linguistics. V 25, №2, 509-519.
Frits 1988 - Frits, Review (Stuurman F. Phrase Structure Theory in Generative
Grammar). Journal of Linguistics. V 24.
Fukui 1986 - Fukui, N., A Theory of Category Projection and its Applications.
Doctoral dissertation.
Giusti 1990 - Giusti, G., Floating Quantifiers, Scrambling, and Configurationality.
Linguistic Inquiry. V 21, №4.
Giusti 1992 - Giusti, G., Heads and Modifiers among Determiners. Evidens from
Romanian and German. University of Venice Working Papers in Linguistics:
1992:3.
Giusti & Dimitrova-Vulchanova 1994 - Giusti, G. and Dimitrova-Vulchanova, M.,
Quantified Noun Phrase Structure in Bulgarian.
Grimshaw J. 1991. Extended Projection. Brandeis Univ. Ms.
Haegeman 1994 - Haegeman, L., Introduction to Government and Binding Theory.
Oxford UK, Cambridge USA: Blackwell.
Hundson 1993 - Hundson, R.U. Review (Rothstein S.D. (ed.) Perspective on Phrase
Structures Head and Licensing). Journal of Linguistics. V 29, №1, 173-179.
Izvorski 1995 - Izvorski, R., Subject Free Relatives in Null-Subject Languages:
Evidence from Slavic. Formal Approaches to Slavic Linguistics: The Cornell
Meeting. V.4, 267-289. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications.
Jackendoff 1977 - Jackendoff, R.S., X-Bar Syntax. A Study of Phrase Structure.
Cambridge (Mass.): MIT Press.
Kayne 1994 - Kayne, R., The Antisymmetry of Syntax. Cambridge (Mass.): MIT Press.
Lockwood 1964 - Lockwood, W.B. An introduction to modern Faroese. København,
reprint.
Longobardi 1992 - Longobardi, G., Proper Names and the Theory of N-movement in
Syntax and Logical Form. Ms. University of Venice.
Mel'čuk 1985 – Mel'čuk, I., Поверхностный синтаксис русских числовых
выражений. Wiener Slawisticher Almanach, Sonderband 16.
Nash & Rouveret 1998 - Nash, L. and Rouveret., A. Proxy Categories in Phrase
Structure Theory. In print.
Ouhalla 1991 - Ouhalla, J., Functional Categories and Parametric Variation. London,
Routledge.
Pesetsky 1982 – Pesetsky, D., Paths and Categories. Ph. D. Dissertation. MIT.
Pesetsky 1996 - Pesetsky, D., Some Optimality Principles of Sentence Pronunciation.
Eds. Barbosa, Fox, McGinnis and Pesetsky. Is the Best Good Enough?
MITWPL/MIT Press, Revised verstion [to appear].
Picallo 1984 - Picallo, M.P., The Infl Node and the Null Subject Parameter. Linguistic
Inquiry. V 15, №1, 75-103.
Picallo 1994 - Picallo, M.P., Catalan Possessive Pronouns: The Avoid Pronoun
Principle Revisited. Natural Language and Linguistic Theory. №12, 259-299.
Pollock 1989 - Pollock, J.-Y., Verb Movement, Universal Grammar, and the Structure
of IP. - Linguistic Inquiry. V 20, 365-424.
Prince & Smolensky 1993 - Prince, A.S., Smolensky, P. Optimality Theory:
Constraint Interaction in Generative Grammar. Rutgers University, New
Brunswick, and University of Colorado, Boulder, ms. To appear in MIT Press.
Radford A. 1988. Transformational Grammar: A First Course. CUP.
Schoorlemmer 1996 - Schoorlemmer, M., Russian -sja and the Affix-Clitic
Distinction. Formal Approaches to Slavic Linguistics: The Indianal Meeting. V.4,
253-275. Ann Arbor: Michigan Slavic Publications.
Spencer 1992 - Spencer, A., Nominal Inflection and the Nature of Functional
Categories. Journal of Linguistics. V 28, №2, 313-343.
Sportiche 1988 - Sportiche, D., A Theory of Floating Quantifiers and Its Corollaries
for Constituent Structure. Linguistic Inquiry. V 19, №3, 425-451.
Stjepanović 1996 - Stjepanović, S., Is Inherent Case Structural? Formal Approaches
to Slavic Linguistics: The Indianal Meeting. V.4, 295-312. Ann Arbor: Michigan
Slavic Publications.
Szabolcsi 1983 - Szabolcsi, A., The possessor that run away from Home. The
Linguistic Review 3: 89-102.
Szabolcsi 1987 - Szabolcsi, A., Functional Categories in the Noun Phrase.
Approaches to Hungarian. Vol II: 167-189, ed. Kenesci I Szeged.
Veselovska 1998 - Veselovska, L. The Czech DP. Course of lectures for the forth
Central European Summer School on Generative Grammar, Debrecen, 1998.
Wessén 1958 - Wessén, E. Islandsk grammatik. Stockholm.
Zimmerman 1989 - Zimmerman, J., Pränominale Argument und
Modifikatorrealisierung im Deutschen und Russischen. Teoretische und
angewandte Sprachwissenschaft.