Многообразие форм исторического творчества

Сыктывкарский государственный университет
Российское Общество интеллектуальной истории
Сыктывкарское отделение
ИСТОРИЧЕСКОЕ
ПРОИЗВЕДЕНИЕ
КАК ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ
Сыктывкар
2005
УДК 168.522
ББК 71
И91
Историческое произведение как феномен культуры: Сборник научных статей / Отв. ред. А. Ю. Котылев, А. А. Павлов. Сыктывкар: Издво СыктГУ, 2005. 240 с.
ISBN 5-87237-496-8
Сборник составлен на основе докладов, сделанных на междисциплинарной научной конференции «Историческое произведение как
феномен культуры», проведенной Сыктывкарским отделением Российского общества интеллектуальной истории на базе Сыктывкарского
государственного университета 5 октября 2005 г.
Книга адресована преподавателям и студентам гуманитарных факультетов, всем интересующимся проблемами развития исторического
знания.
УДК 168.522
ББК 71
В оформлении обложки использована гравюра У. Хогарта «Время,
окуривающее картину».
© Сыктывкарский ун-т, 2005
ISBN 5-87237-496-8
2
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие. Многообразие форм исторического творчества
Сурво А. А., Шарапов В. Э. Псевдофиктивные тексты
Семенов В. А., Максимова Л. А. Коми мир в отраженном свете
меняющихся парадигм
Филимонов В. А. К вопросу о способах репрезентации античной истории: опыт универсального дискурса Н.И. Кареева
Мелихов М. В. «История Иудейской войны» Иосифа Флавия
как один из литературных источников «Повести о взятии
Царьграда турками»
Ефименко В. П. Историческая личность в историческом романе (В. Бласко Ибаньес и Ф. Купер)
Лабутина Т. Л. Источник в источнике: Портрет Карла II Стюарта в изображении королевского министра и просветителя
маркиза Галифакса
Котылева И. Н. Новый стиль: Советский календарь и историческое сознание (1918-1930 гг.)
Садовникова О. А. Преемственность поколений: Воспоминания Э. К. Стэнтон и Х. С. Блэтч как источник по женскому
движению в США XIX- н. XX вв.
Котылев А. Ю. Титаны переходной эпохи: Сравнительнокультурологический анализ автобиографий К.Ф. Жакова и
П.А. Сорокина
Приложения
I. Дополнения к материалам Второй международной
научно-практической конференции «Гендерная теория и
историческое знание»
Лабутина Т. Л. Гендерный аспект Английской революции середины ХVII в.: зарождение феминизма
Фадеева И. Е. Философия трагедии и феноменология
телесного
Шабатура Е. А. Поиски героини: репрезентация образа
«новой женщины» в визуальном пространстве Советской России 1920-х гг.
II. «Аттические ночи» Авла Геллия о плебейском трибунате и трибунах (перевод, предисловие и комментарии
А. А. Павлова)
4
7
27
34
49
61
70
77
101
108
168
168
168
176
185
193
3
ПРЕДИСЛОВИЕ
Многообразие форм исторического творчества
Два последних десятилетия в развитии социокультурной системы
нашей страны привели к небывалому всплеску в развитии гуманитарных наук, связанному как с резким расширением информационного
поля, исчезновением идеологических запретов, так и с возникшей
необходимостью осмыслить происходящие изменения, соотнести их с
историческим опытом России и всего мира. Эти процессы сопровождаются разрушением прежней социальной иерархии областей знания,
размыванием границы между научным знанием и другими его видами,
возникновением новых междисциплинарных дисциплин и направлений, формированием поливариантной методологии познания в каждой
из гуманитарных дисциплин.
Историческая наука, переживая количественный и качественный
рост, в то же время, испытав последствия «методологического кризиса», подверглась натиску со стороны альтернативных сфер знания,
далеко не всегда успешно конкурируя с ними в сражении за умы сограждан. Такое положение объясняется не только неразработанностью
технологий корректной популяризации и недостатком талантливых
публицистов от науки, но и общим непониманием большинством специалистов места и роли исторического знания в социокультурной системе. Привыкнув думать о нем как исключительно о научном знании,
многие ученые оказались неготовы к ситуации, когда наука должна
отстаивать свое высокое положение в обществе в состязании с художественной культурой, средствами массовой информации, различными идеологиями и религиозными вероучениями. Сегодня стало очевидно, что право придания тому или другому событию статуса «исторического» вовсе не является монополией ученого, с этим по-своему
справляются журналисты, писатели, пиарщики, авторы сомнительных
теорий, иногда получающих широкое распространение.
Данная ситуация создана не просто оборотливостью отдельных
торговцев информацией или их корпораций, но самой организацией
новоевропейской культуры, пронизанной историческим отношением к
миру. Уже в силу своей универсальности историческое знание не может быть достоянием и производным одной профессиональной группы, даже всецело посвятившей себя его созданию. Современный ученый должен исходить от признания множественности видов знания,
способов его репрезентации и типов его восприятия. Именно представители науки в наибольшей степени заинтересованы в изучении и де4
маркации различных видов знания, установлении пределов объективации собственных исследований, выяснении возможностей и специфики собственно научного знания относительно других типов истории.
Именно методы исторической референции, не сводимые полностью к
«мерцаниям» смыслов в сознании разуверившегося интеллектуала,
продолжают сегодня противостоять волне виртуализации культуры,
превращению ее произведений в произвольный набор фикций.
В связи с этим особенно важным представляется проведение различений между видами и жанрами исторических текстов, определение их
отношения к пространственно-временному континууму, способа создания, места и роли в социокультурной системе. Представляется возможным отделение собственно исторических текстов, содержанием
которых является относительно строгая реконструкция событий прошлого, от квазиисторических, возникших как результат использования
идеологических схем и преследования прагматических целей, и от
псевдоисторических, созданных в процессе философского и художественного творчества. Опыт существования новоевропйской цивилизации показывает, что наиболее активно науке противостоит не третий
вид, способный обогатить ее идеями и метафорами, но второй, маскирующийся наукообразными формами, периодически претендующий на
то, чтобы занять место научного текста.
Различные виды исторического дискурса реализуются во множестве жанров произведений культуры, количество которых в последние
годы заметно возросло. Например, в Республике Коми за последние
полтора десятилетия, кроме традиционных монографий и сборников
статей, изданы энциклопедии, хроника, историко-культурный атлас,
книга памяти погибших в войне, мартиролог жертв политических репрессий и др., созданы такие оригинальные музейные экспозиции, как
реконструкция портретной галереи знаменитых людей, выставка военных и лагерных писем в мультимедийном оформлении и др. Все это
только примеры произведений научных жанров, само нарастающее
многообразие которых настоятельно требует как осмысления данного
процесса в целом, так и тщательного изучения каждого жанра и каждого отдельного произведения.
В определенном контексте любое произведение культуры может
быть рассмотрено как историческое, если не в качестве сочинения, то в
качестве источника, если не как результат изложения сознательных
взглядов автора на прошлое, то, как выражение неосознанного временного отношения. В данном сборнике представителями целого ряда
гуманитарных дисциплин (этнографии, философии, истории, культурологии) изучены с точки зрения выявления их исторического значе5
ния такие разные произведения как женские мемуары, философские
трактаты, древнерусская повесть, интимный портрет монарха, социально-экономическое исследование античности, псевдоэтнографический дневник, испанский роман, политический календарь, творческие
автобиографии. Соединение под одной обложкой столь широко разошедшихся точек зрения, парадоксально соотносящихся мнений и исследовательских позиций, имеет своей целью создание предельно общую перспективу, которая, возможно, откроет пути приближения к
пониманию того, что такое историческое произведение в современной
культуре.
А. Ю. Котылев
6
А. А. Сурво, В. Э. Шарапов
Псевдофиктивные тексты
«Пальмы роняют листья и созревшие
плоды. Если бы пальмы хотели удержать
у себя листья и плоды, они поступали бы
в точности как папалаги: «Они мои! Вы не
имеете права их есть!» Но как пальмы
смогли бы приносить новые плоды?
Пальмы намного умнее папалагов».
Scheurmann, Erich. Der Papalagi.
Die Reden des Sudsee-Hauptlings Tuiavii
aus Tiavea». Tanner & Staehelin, 1920.
Эрих Шерманн (Erich Scheurmann, 1878-1957) — немецкий антрополог, публицист, художник, драматург и талантливый педагог. Родился в Гамбурге. В возрасте девятнадцати лет совершил путешествие
по Германии. С 1903 г. жил на полуострове Новая Гвинея. Затем проводил исследования в немецкой колонии на островах Самоа. С началом Первой Мировой войны путешественник был интернирован с островов в США. В конце войны вернулся в Германию, где в 1920-м г.
опубликовал на немецком языке дневниковые записи полинезийского
вождя Туиавии1. Книга вышла под названием «Папалаги» (так на Самоа называли белых людей). Согласно Э. Шерманну, эта книга представляет собой результат многочисленных бесед с вождём. Для Туиавии поездка в Европу была давнишней мечтой, наконец, осуществившейся. Вернувшись на Самоа, он поделился своими впечатления с Э.
Шерманном. Однако поиски оригиналов этих записей, предпринятые в
1960-70-х гг. американскими антропологами были безуспешными. В
поздних изданиях книги на английском языке подчеркивается, что ав
Арнольд Абрамович Сурво — доктор философии, научный сотрудник института культурологических исследований кафедры фольклора Университета Хельсинки; Шарапов
Валерий Энгельсович — научный сотрудник отдела этнографии Института истории,
языка и литературы Уральского отделения Российской академии наук.
1
Scheurmann E. Der Papalagi. Die Reden des Sudsee-Hauptlings Tuiavii aus Tiavea. Enlarged
edition, illustrated by Maxine van Eerd-Schenk. Tanner & Staehelin. 1984 (Copyright 1977,
original edition: 1920). basically an adaptation of «sechs Briefe des afrikanischen Hauptlings
Lukanga Muraga» by Hans Paasche, in: a journal of the «Jugendbewegung», 1912-1913. См.
Werner
Fuld:
«Lexikon
der
Falschungen»
—
http://people.freenet.de/BrunoGroening/papalagi.html; Tuiavii, Туиавии — буквальная транскрипция; возможно, произносится иначе. «Papalagi» произносится как «папалаги».
7
тором текста является сам Э. Шерманн, пытавшийся увидеть европейский мир глазами туземного вождя, и записи основаны на его личных
наблюдениях сделанных на Самоа. По мнению издателей англоязычной версии, «Папалаги» представляет собой откровение западного человека перед идеализированным миром нетронутых цивилизацией
аборигенов и туземцев.
В сети интернет фрагменты текста представлены практически на
всех европейских языках, а также на японском и китайском 1. В начале
1970-х годов в Амстердаме было основано издательство «Real Free
Press», специализировавшееся на выпуске комиксов, и в 1976 году там
был опубликован английский перевод текста, иллюстрированной карикатурами2. В 1980-90-е годы издание расходилось по Европе и Америке многочисленными (по западным меркам) тиражами. В мае 2005
года в международном парижском театральном центре (Theatre
international de langue francaise) с аншлагом прошла премьера спектакля по книге «Папалаги»3.
Если придерживаться версии о фиктивности дневниковых записей,
то Э. Шерманн отправляет выдуманного вождя через океан, чтобы тот,
подобно свифтовскому Гулливеру, своими глазами увидел и оценил
цивилизацию4. В любом случае, и, особенно, в случае фиктивности
текста, опубликование требовало радикального переосмысления и
преодоления доминант своей культуры: «…он доверил мне свои мысли, только когда мы стали друзьями, когда он полностью преодолел,
даже забыл во мне европейца» (из «Вступления» Э. Шерманна). ПубСм., в частности, издания: Scheurmann E. Der Papalagi: Die Reden des Sudseehauptlings
Tuiavii aus Tiavea. Horgen, 1977 (1978, 1980, 1981, 1993, 1995, 1998); Scheurmann E. Le
Papalagui. Les propos de Touiavii, chef de la tribu de Tiavia, dans les mers du Sud Touiavii.
Paru, 2001; Scheurmann E. Le Papalagui. Les propos de Touiavii, chef de la tribu de Tiavia,
dans les mers du Sud. Paru, 2004; etc. См. так же электронные версии публикаций:
http://www.sisabianovenia.com/Papalagis.htm;
http://peace.wikicities.com/wiki/The_Papalagi1;
http://www.freaknet.org/martin/libri/Papalagi/papalagi.html.
2
В «карнавализации» текста, видимо, сыграло свою роль то, что совладельцы издательства были приверженцами движения хиппи. См. об этом:
http://gospelofthomas.fol.nl/thepapalagi.html
3
Le Papalagui Discours de Touiavii, chef de tribu de Tiavea dans les mers du Sud, recueillis
par Erich Scheurmann. Mise en scene Hassane Kassi Kouyate et Leon Kouyate // Theatre
international de langue francaise (Tilf). См. об этом информацию:
http://www.africultures.com/actualite/agenda/detail.asp?no_evenement=4815
http://www.africultures.com//tables/spectacles/affiche_spectacle.asp?no=286&popup=1
http://www.lesfrancophonies.com/PAGES/2003%20PROGRAMME/pagePapalagui
http://www.tilf.fr/plusdephoto.php?titre=Le+Papalagui
4
Параллели можно найти, например, в полевых записях исследователей, идеализировавших аборигенов, но в повседневности сталкивавшихся с их дикостью.
1
8
ликацию можно амбивалентным образом обозначить как (псевдо) фиктивный текст. Идёт ли речь о туземце или европейце, этот текст, прежде всего, интересен как акт крайне рефлексивного 1 самоописания цивилизованного мира, и в этом смысле авторство имеет второстепенное
значение2. Представление об отношении самого Э. Шерманна к проблеме авторства можно составить на основе эпиграфа к «Папалагам»:
Эта черта характера самоанского вождя особенно подчёркивается Э. Шерманном: «Вообще-то туземцы, подобно детям, живут только в чувственном мире, сегодняшним днём,
особо не размышляя о себе, о чём-то более далёком или о своём непосредственном
окружении, но Туиавии имел экстраординарный характер. Он поднялся выше своих
собратьев, потому в нём была способность к рефлексии — свойство, которое кардинальным образом отличает нас от туземных народов» (из «Вступления» Э. Шерманна). Если
текст является фикцией, то в таком случае его значение в качестве иносказательного
самоописания цивилизованного мира имеет уже совершенно откровенный характер.
2
«Вопрос о правдивости или ложности путевых заметок не корректен в принципе, речь
должна идти в первую очередь об исследовании законов дискурса, о приёмах и правилах
преображения чужого мира, соединения и развёртывания стереотипов» (Pageaux D.-H.
De l'imagerie culturelle a l'imaginaire // Precis de litterature comparee / ed. Brunel P., Chevrel
Y. Paris, 1989. P. 139-140). Один из японских читателей (музыкальный редактор) обращает внимание на причины востребованности текста сегодня: «Нам нельзя забывать, что
любой способ коммуникации, будь то книга, новости, имеет целью повлиять на действия
и эмоции субъекта, даже частные их проявления, неизбежно служат компонованию и
трансмиссии полученной информации. Даже в случае с Папалаги: взгляд Туиавии на
западную цивилизацию содержит важные и весьма точные наблюдения, но, как и любой
другой, он воспринимает окружающий мир с мировоззренческих позиций, принятых в
его обществе. Мы также должны принимать во внимание то, как был «переведен» опубликованный текст. Не надо быть наивными, читая слова издателей о том, что это «книга,
в которой человек с чистым сердцем описывает пороки современного общества». Мы
должны задуматься: почему эта книга была издана именно в таком виде? Почему я и
люди, окружающие меня чувствуем то, что чувствуем, читая эту книгу? Я не хочу критиковать эту книгу. Эта книга вдохновляет, вызывает эмоции. Я не могу существовать
только за счет своих эмоций, мы живем в мире, где люди начинают говорить о политике
только потому, что посмотрели фильм Фаренгейт 911. Мы живем в мире, где люди безоговорочно доверяют СМИ в вопросах экологии и мировых событий, причем, эта информация преподносится как истина (Fukazawa K. Is or Is Not The Papalagi Hype // Форум
сайта http://www.salmagazine.org/eng006_008.html). В другом читательском отзыве самокритичным образом звучит «мы, «папалаги». Что он критикует. Безжалостность, беспощадность, жестокость. Самоанский вождь заметил, что папалаги и его «цивилизация»
тяжело больны. Он заметил, что белый человек преследуем иллюзиями, им завладели
вещи, которые ускользают от него либо потому что не существуют, либо потому что
папалаги создал искусство неверно истолковывать почти все в этом мире. Но что делает
эту «предостерегающую книгу» более интересной — это простой юмор, который присутствует на каждой странице. Большая часть того, что этот самоа видит, совершенно
новое для него. Чтобы написать об этом в своей книге он использует язык описаний, что
несколько смягчает горечь от его комментариев, иногда они забавны. Мы, «папалаги»,
нечасто имеем возможность узнать, что «чужак» думает о нас и как он нас видит. На
деле, в большинстве случаев мы игнорируем это, неважно насколько важным являются
эти представления. Отличная книга» (http://www.amazon.com/exec/obidos/tg/detail//8479015578/002-0955519-9460839?v=glance).
1
9
«Пальмы роняют листья и созревшие плоды. Если бы пальмы хотели
удержать у себя листья и плоды, они поступали бы в точности как папалаги: «Они мои! Вы не имеете права их есть!» Но как пальмы смогли бы приносить новые плоды? Пальмы намного умнее папалагов».
Текст книги состоит из одиннадцати очерков-зарисовок о разных
сферах повседневной цивилизованной жизни. По тематике и отчасти
по стилю изложения дневниковые записи могут вызвать ассоциации со
многими интереснейшими текстами современности. Тотальная перекодировка цивилизованных символов перекликается со структуралистскими штудиями1, связанными с ожиданием этнографа-»дикаря» как
представителя «новой антропологии»2; описания этнографии цивилизации (магия, обряды, ритуалы, запреты, характерные для экономики,
политики и идеологии папалагов) выглядят иллюстрациями к бодрийяровским текстам или их туземным переводом3. Но дорога ложка к
Э. Лич считает ключевым моментом леви-стросовского метода не взаимосвязь метафоры и метонимии, парадигматической ассоциации образов и синтагматической цепочки, а
зависимость «значения» от трансформаций из одной системы в другую, и наоборот
(Лич Э. Культура и коммуникация. Логика взаимосвязи символов. К использованию
структурного анализа в социальной антропологии. М., 2001. C. 34).
2
Р. Вахитов совершает мысленный эксперимент, конструируя образ этнографа-«дикаря»
и его взгляд на современную цивилизацию. Рассматривая причины востребованности в
эпоху модерна «мифа о естественном человеке» Р. Вахитов обращает внимание на самоописательность т.н. цивилизованной точки зрения, суть которой сводится к экстраполяции отторгнутых норм на «туземную» инаковость: «Возможно, европеец эпохи географических открытий, еще живо ощущавший свой разрыв с духовным богатством собственной традиции и Традиции вообще, эту свою новоявленную модернизационную
дикость переносил на встретившихся ему аборигенов. <…> В этом смысле очень показательно представить, что думают о европейцах сами «дикари», то есть представители
сохранившихся архаичных традиционных обществ. Тот же К. Леви-Строс, помнится,
говорил, что основным принципом новой, гуманистической антропологии, должен быть
принцип открытости любого, в том числе и западного общества для антропологических
исследований: «Возможно, наша наука вновь обретет свое место, если мы предложим
африканским или меланезийским этнографам также свободно изучать нас, как мы будем
изучать их». Разумеется, мы можем воплотить этот принцип только в порядке мыслительного эксперимента, опираясь на те знания о традиционном обществе, которые мы
почерпнули из книг этнографов. <…> истинный дикарь — именно «просвещенный европеец», руководствующийся в жизни лишь эгоистическими инстинктами и капризами,
не знающий сверхчеловеческого смысла своей жизни, в силу своей обмирщвленности,
оторванности от живой религиозной традиции» (Вахитов Р. Теория кризиса: Миф о
«естественном
человеке»
http://www.ruscrisis.ru/modules.php?op=modload&name=News&file=article&sid=128&POSTNUKESID
=cc4540e6ea354450969d53deebcf4497 ).
3
«Дом ненастоящей жизни. Как непросто описать его вам так, чтобы вы увидели как бы
своими глазами то, что белые люди называют кино. Повсюду в Европе, в каждой деревне есть эти таинственные места, обожаемые людьми больше домов миссий. Уже и
дети мечтают о них, и они овладевают детскими мыслями. Кинотеатр это хижина, которая намного выше, чем дом самого великого вождя на Уполу [Upolu]. Там темно даже в
1
10
обеду. Э. Шерманн уловил суть модерна в динамике событий, не post
factum, выразив её то ли словами туземца, то ли собственными иносказаниями: «Буквально слепнешь, входя вовнутрь, но ещё больше —
выходя».
Контекстуально более конкретные аналогии можно обнаружить в
творчестве Э. Юнгера («автор и литературный герой в одном лице» 1).
Серьёзно-несерьёзная аксиология Э. Шерманна в отношении ценностей западной культуры, очевидно, прежде всего, основана на его собственном немецком опыте2. Религиозная доминанта в итоге приводит
самый солнечный день, так темно, что не видно друг друга. Буквально слепнешь, входя
вовнутрь, но ещё больше — выходя. Люди заходят и на ощупь идут вперёд вдоль стен,
пока не встретят молодую госпожу, держащую в руках огненную искру. Она проводит
туда, где ещё осталось свободное место. Папалаги сидят вплотную, не видя друг друга в
темноте. Тёмная комната полна людей, но никто даже не подаст голоса. У каждого своё
место для сидения в виде куска узкой доски. Все доски расположены в направлении к
одной стене. В нижней части этой стены слышен страшный грохот и жужжание будто со
дна глубокого оврага. Как только глаза привыкают к темноте, можно различить папалаги, который сидит и дерётся с ящиком. Он колотит растопыренными пальцами по черным и белым языкам, выпирающим из этого ящика. Каждый язык при соприкосновении
с ним громко визжит своим голосом, так что рождается дикий и безумный визг, как во
время большой деревенской драки. Смысл грохота в том, чтобы ввести в заблуждение
наши органы чувств, чтобы мы думали, будто видимое нами является правдой, и нисколько не сомневались в этом. Впереди на стене появляется сияние, подобное яркому
лунному свету, и в этом сиянии — люди, настоящие люди, похожие на настоящих папалагов и одетые как папалаги. Они двигаются, бродят, ходят, смеются, прыгают совершенно так же, как это происходит везде в Европе. Это как отражение в лагуне. Там луна,
но всё же её нет. Так же и здесь лишь отражение. Их рты двигаются, и без сомнения они
говорят, но, если прислушаться, то не слышно ни звука, ни голоса. Мучительное состояние из-за того, что ничего не слышишь. Но в этом как раз и кроется главная причина
того, почему папалаги бьёт по ящику: он создаёт впечатление, будто в этом грохоте
людей просто невозможно услышать. Кроме того, время от времени на стене появляются
буквы, которые рассказывают о том, что папалаги сказали или собираются сказать. Всё
же эти люди не настоящие, они лишь видимость. Если попытаться дотронуться до них,
то замечаешь, что они целиком состоят из света и за них невозможно ухватиться. Они
здесь только для того, чтобы демонстрировать папалагам свои радость и печаль, глупости и слабости. <...> (из главы «О местах ненастоящей жизни»).
1
Дугин А. Der Arbeiter (об Эрнсте Юнгере) //
http://www.arctogaia.com/public/juenger/junger-1.htm.
2
В критике «Папалагов» особое внимание уделено тому, что в 1930-х годах Э. Шерманн
сотрудничал с отделами пропаганды национал-социалистов: «Naïve readers wishing to get
away from the «disease of thinking» eagerly snapped up his message. Scheurman had already
fired a generation of nature ramblers during the Weimar Republic and his readers did not care
that he later wrote Nazi propaganda pieces. They were not bothered, either, by the absurdities
in his story of the simple savage in whose hut shame might be unknown but a copy of the Bible
was always within reach» (Haffner Peter. Should We Cut Off the Hands of Thieves? // George
Weber's Lonely Islands: The Andamanese.
http://www.andaman.orgbookreprintshaffnerrep-haffner.htm).
11
повествователя к идее сопротивления, пусть и ненасильственного 1. Он
останавливается на грани, очерчивающей, если перефразировать Э.
Юнгера, пространство «световой стороны веры»2. В главе «О профессиях папалаги»3 достигается предел, за которым происходит трансформация рабочего в Труженика1.
«Сказанное им не более и не менее, чем призыв ко всем аборигенам южной части
Tихого океана отказаться от их просвещения европейцами. <...> Он также видел в Европе великого соблазнителя, мир разрушительных идей, от которого следовало укрыться,
если хочешь сохранить божественную чистоту (из «Вступления» Э. Шерманна).
«Дорогие братья, сегодня у папалагов неизмеримо больше идолов, чем когда-то было у
нас, потому что если рядом с Богом мы поклоняемся ещё чему-то и в сердце своём относимся к этому с большей любовью, то это идол. В сердце своём папалаги не к Богу относятся с большей любовью. Поэтому они исполняют не Его волю, а волю aitu [злой дух].
Говорю, как думаю: папалаги принесли нам Евангелие только как какой-то товар для
обмена, чтобы присвоить себе наши плоды и самую красивую часть нашей земли. Это я
смог понять в них, потому что нашёл в сердцах папалагов много скверны и греха и знаю,
что скоре нас любит Бог, чем их, называющих нас дикарями, людьми с звериными клыками и без сердец. Но Бог вонзится папалагам в глаза и вырвет их, чтобы папалаги могли
видеть. Он сказал папалагам: «Будь, каким хочешь. Больше не повелеваю тобой». Так
белые люди дали понять. Какой позор! Какой ужас! С ревущими голосами и гордыми
словами они забрали у нас оружие и дали Слово Божье: «Любите друг друга!» И что же
теперь? Братья, вы слышали ужасные новости? О безбожном, лишённом любви и света
событии: Европа совершает самоубийство. Папалаги сошли с ума, они убивают друг
друга. Повсюду кровь, ужас и истребление. Наконец-то папалаги признают: в нас больше нет Бога. Свет в их руке угасает. Темнота покрывает их путь, слышны лишь пугающее хлопанье крыльев огромных летучих мышей и крики сов.
Братья, любовь Божья наполняет меня так же, как любовь к вам. Бог дал мне слабый
голос, чтобы я смог сказать вам всё, что сказал. Чтобы мы оставались сильными и не
поддавались под влияние быстрого и хитрого языка папалагов» (из главы «Папалаги и
его темнота»).
2
В первой редакции «Сердца» Э. Юнгер пишет: «Сомнение, этот конец света, в то же
время является праоцем тьмы. Мы окунулись в зыбкую ночь неверия, чудовищным подобием которой является адский вид наших мерцающих городов. Геометрия разума
накрывает своей вуалью дьявольскую мозаику, которая оживает, вселяя в нас страх; мы
радуемся жуткой безопасности… Не иметь более возможности сомневаться, больше не
быть причастным к теневой стороне веры — это состояние совершенно безблагодатное,
состояние омертвения и окоченения…» (Jünger E. Das abenteuerliche Hertz. Aufzeichnungen bei Tag und Nacht. Berlin, 1929. S. 78; цит. по: Михайловский А.В. Послесловие //
Юнгер Э. Сердце искателя приключений. Вторая редакция. Фигуры и каприччио / Пер. с
нем. и посл. А.В. Михайловского. М., 2004. С. 242-243). Вторая редакция «Сердца»:
Jünger E. Das abenteuerliche Hertz. Figuren und Capriccios (Zweite Fassung). Hamburg,
1938.
3
«У каждого папалаги есть профессия. Трудно объяснить, что это значит. Это что-то
такое, что должно радовать, но не радует. Профессия значит, что человек всё время
делает одно и то же. <...> Когда белый человек говорит: я tussi-tussi [писатель писем], то
это его профессия, и он больше ничем не занимается, как только пишет другим письма.
Он не свёртывает свою циновку после сна, не идёт на кухню, чтобы поджарить плодов,
не моет за собой посуду. Он ест рыбу, не рыбача, он ест плоды, ни разу не сорвав плод с
дерева. Он пишет tussi другим людям, так как tussi-tussi это профессия. Как будто бы и
1
12
«Папалаги» означает «разрушителей небес»2. Смысл текста в его
названии.
В «Китайской энциклопедии» Х.Л. Борхеса перечисленные явления
«размещены» в настолько различных смысловых плоскостях, что, как
отмечает М. Фуко, невозможно найти «общее место», область их пересечения3. Областью пересечения между формой классификации и её
содержанием, намекающей на смысл абсурдного соседства неисчислимых животных, животных, нарисованных очень тонкой кисточкой
из верблюжьей шерсти, животных, только что разбивших кувшин, и
т.д., является сама «энциклопедия». Борхесовская классификация —
аллюзия структурообразующих «цивилизованных» текстов. Для того
чтобы увидеть название книги, надо её закрыть. «Общее место», «операционный стол», изъятие которого искусно замаскировано стремлением к упорядочиванию фактов, в стремлении к объединению в некую
целостность, в единую систему совершенно разнородных явлений в
виде энциклопедий, классификаций или типологических рядов. Для
пишущей культуры «энциклопедические» тексты самоценность (по
крайней мере, на протяжении некоторого периода, до смены научной
парадигмы), с чем связано отсутствие внутрикультурной рефлексии по
поводу их амбивалетной центральности/периферийности и включёнэто было бы профессиями: свёртывание циновки, поджаривание плодов, мытьё посуды,
рыбалка или сбор плодов. Только профессия даёт право каждому делать что-то. Поэтому
папалаги умеет только то, что является его профессией. <...> Приятно иногда сходить к
ручью за водой, даже несколько раз на дню. Но если кому-то придётся каждый день с
рассвета до заката черпать воду до изнемождения, то в конце концов он рассердится и
выбросит ковш, возмущённый порабощением своего тела. Потому что самое тяжелое
для человека — бесконечное повторение одного и того же. <...> В Европе больше людей
с пепельно-серыми лицами, чем пальм на нашем острове, потому что они не знают радости труда, потому что профессия уничтожает весь их порыв, потому что среди результатов их работы нет ни одного плода, ни даже листочка, которые могли бы их порадовать.
И поэтому в людях родилась пылающая ненависть к своей профессии. В их сердцах как
будто заключено в оковы животное, которое пытается выпрямиться, но никак не может
освободиться. <...>».
1
Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли / Пер. и
посл. А.В. Михайловского. Пред. Ю.Н. Солонина. СПб., 2000.
2
Как поясняет Э. Шерманн, первые белые люди прибыли на Самоа на парусном судне, и
туземцы восприняли видневшийся на горизонте парус как «дыру в небе» —
http://people.freenet.de/Bruno-Groening/papalagi.html. «Туиавии, презиравший Европу, был
глубоко убеждён, что его предки совершили самую большую ошибку, позволив свету
европейской цивилизации осчастливить себя. Его убеждение сродни тому, что воскликнула фагасская девушка, увидевшая с утеса прибытие первых белых миссионеров:
«Убирайтесь прочь, злые духи!»« (из «Вступления» Э. Шерманна). Об этимологии слова
Papalagi более подробно смотри —
http://www.abc.net.au/rn/arts/ling/stories/s204798.htm
3
Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 29.
13
ности во взаимоотношения между магическим и цивилизирующим
восприятиями действительности1. В рутинизированной магии наиболее высоких симуляционных уровней2, представленных базовыми текстами пишущей культуры, — попытки преодоления дискретного описания и восприятия действительности («абстрактные экзерсисы энциклопедистов»3), копирующие магический холизм. Природа этих текстов
А.А. Пелипенко и И.Г. Яковенко рассматривают магию и цивилизацию в качестве
альтернативных стратегий человеческого бытия, причём ни та, ни другая не
проявляются в чистом виде. Магия манифестирует синкретичность культуры и
стремление человека минимизировать количество знаковых форм. Цивилизирующее
влияние, напротив, рационализирует действительность дисретным образом, и
непосредственное, магическое, восприятие мира сменяется преобладанием
цивилизующих форм, рутинизированной магией (религия, искусство, наука, философия
и т.п.). Таким образом, магия оказывается отторгнутой на периферию культуры, но
кризис цивилизации освобождает место для экспансии магии (Пелипенко А.А., Яковенко
И.Г. Культура как система. М., 1998. С. 267-271). «Настоящая цель их думания в том,
чтобы постичь силы Великого Духа. Сами они благозвучно называют это «пониманием». Понимание означает, что какая-то вещь настолько близка к глазам, что на нею
наталкиваешься носом. Сование своего носа во все дела является пошлой и презрительной страстью папалагов. Они берут большую сороконожку, протыкают её маленьким
копьём и отрывают у неё одну из ножек. Как выглядит одна отдельная ножка? Как она
крепится к телу? Они отрывают ножку, чтобы измерить её толщину. Это важно, существенно. Они отрезают от ножки маленький кусочек размером с песчинку и кладут его
под длинную трубу, в которой заключена таинственная сила, помогающая глазу видеть
намного лучше. Этим огромным и мощным глазом они изучают всё: твои слёзы, кусочек
твоей кожи, волос, совершенно всё. Они разрезают все вещи, пока не достигают точки,
когда ничего уже нельзя поделить на более мелкие части. Хотя эта точка как раз самая
маленькая, она обычно самая важная, потому что это врата в высшее понимание, принадлежащее только Великому Духу» (из главы «Тяжёлая болезнь думания»).
2
Baudrillard J. Simulacres et simulations. P., 1981. P. 10-17.
3
Эвола Ю. «Рабочий» в творчестве Эрнста Юнгера / Пер. с итал. В.В. Ванюшкиной.
СПб., 2005. С. 19; «Следы упорного труда, особенно в ночные часы, заметно отпечатались на их лицах. Необычайное расширение мирового пространства увеличивало поле
их деятельности, требовавшее научной организации и обозримости. Справиться со всем
этим было бы невозможно, если бы не удалось упростить гениальнейшим образом методику и практику использования достигнутых научных результатов. Энциклопедическая
классификация стала всеобъемлющей и охватывала даже мелочи. Новое мышление,
наметившееся уже к началу двадцатого века, характеризовалось практической взаимосвязью рационального с абстрактным. К этому добавлялось то, что регистрация и статистика данных обеспечивались в высшей степени думающими машинами. В подземных
библиотеках и архивах, где хранились картотеки, осуществлялся кропотливейший титанический труд. Однако существовали довольно темные инстанции, вроде Координатного ведомства, определявшего в системе координат местонахождение любой точки, любого предмета на земном шаре. <...> В ведомство непрерывно поступали отовсюду разные сведения и, логически препарированные, оседали в его картотеках. С ростом архива
росла и власть. План зиждился, как и все прикидки мавританцев, на совершенно примитивной идее, рассчитанной на то, что они лучше других знают правила игры. В принципе это был триумф аналитической геометрии. Они знали, чем определяется власть в
пространстве, лишенном качественной характеристики и поддающемся учету в системе
1
14
неоднозначна, наряду с рациональным, они также имеют религиозномагический характер1. Появление энциклопедий и пр. «обзорных трудов» свидетельствует о двойственном процессе экспансии магии в цивилизацию и упорядочивания этой экспансии, подавления её новым
витком цивилизирующего строительства2.
Ю.М. Лотман пишет: «Исследователь культуры XX в. с любопытством наблюдает, как в эпоху, когда географический резерв земных
территорий был исчерпан, внекультурное пространство было сконструировано в подсознании индивида, что представляло собой часть
общего поиска хаоса внутри культуры. Одновременно от марсиан Герберта Уэллса до современных «космических одиссей» протягивается
возобновленный цикл — враждебный античеловеческий мир переносится в космос по всем законам мифологических представлений»3. С
открытием всех возможных новых территорий осталась привычка выдумывания «полей»4, на которых можно ставить постмодернистские
опыты или просто продолжать применять лекала модерна, делая вид,
что действительность, в которой пребывают сами субъекты изучения,
можно оставить вне экспедиции или за порогом архива5.
координат. Они знали, что индексирование черепов таит в себе опасность, и держали эти
данные про запас. У них было оружие против любой теории, и они знали, что там, где
все дозволено, можно все и доказать. Но право выбора действия они оставляли за собой.
У себя в ведомстве они протежировали подобию гелотов — бессловесным рабам, любившим порыться в пыльных папках, поощряли и женские кадры, не проявлявшие особой инициативы, зато обладавшие большой интуицией» (Юнгер Э. Ретроспектива города
/ Перевод с немецкого Г. М. Косарик. С. 44-45).
1
М. Фуко делает (не)двусмысленную оговорку насчёт борхесовской «энциклопедии»:
«перечисление <…> обладает магической силой» (Фуко М. Слова и вещи. Археология
гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 28). Рассмотрение научных трудов на предмет частотности и контекстов употребления в них слов «магия» и «магический» применительно к современной культуре является одним из возможных средств анализа этих текстов.
См., напр., «магический предмет в современном мифе о поэзии и о детстве» и далее
множество примеров фигурирования «магии» и «магического» в интерпретациях Р.
Барта (Барт Р. Удовольствие от текста // Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика: Пер. с фр. / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Г. К. Косикова. М., 1989. С. 56, 57, 122, 129,
158 и др.
2
На научном жаргоне массивные «эпохальные» труды называются «кирпичами».
3
Лотман Ю.М. Вместо предисловия // Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Т.
I. Статьи по семиотике и топологии культуры. Таллин, 1992. С. 10.
4
С виртуализацией «полей» деление на цивилизованный и дикарский миры происходит
в текстовом пространстве и соответственным образом расставляются точки над «i» («naïve readers» в приведённой выше цитате из статьи П. Хаффнера).
5
«Каждому исследователю-полевику знакома ситуация, когда в его неторопливую беседу с информантом «о старинной жизни» неожиданно вторгается жизнь настоящая, заставляя информанта включаться в нее и безнадежно отрывая его от беседы. Cам исследователь обладает гораздо меньшей способностью (да и желанием) «включиться» в
происходящее событие, разве что увидит в нем какие-либо элементы ритуального или
15
Л.С. Выготский отмечал, что характерная проблема интеллектуальных
теорий в том, что в их основе лежит то, что само нуждается в объяснении1.
А.А. Пелипенко и И.Г. Яковенко отмечают, что понятия, используемые в
качестве научного метаязыка (прогресс, контекст, структура, картина мира,
культура), как будто бы всем понятны, но их смысловая основа имеет
крайне неопределённый характер. Культурой принято называть что угодно,
но не нужно быть особенно умудрённым в диалектике, чтобы понять, что
культура ничего не означает. Лишь обратив внимание на смысл явлений
можно понять, на чём конкретно основывается то, что принято называть
культурой2. «Иссякла кровь мифа», пишет Е.В. Головин 3. Осталась
привычка коллекционирования фактов — испытанный, оправдывавший-себя и дискредитировавший себя опыт, так и не обретший внятного объяснения: «Воспроизводить облюбованные предметы и уголки
природы, всё равно что восторгаться вору на свои закованные ноги.
<...> Всё бралось живое, трепещущее и прикреплялось к холсту, как
прикрепляются насекомые в коллекции»4. Взгляды К. Малевича перекликаются с идеями Ж. Бодрийяра о скрытых смыслах феномена коллекционирования: «человек коллекционирует сам себя»5. Культурологические тексты являются наглядным подтверждением культурносемиотической концепции «культурных диалектов»6. И в возникновеигрового поведения (а это часто зависит не столько от события, сколько от искушенности исследователя). Чем более «бытовым», повседневным покажется событие исследователю, тем меньше шансов, что оно вызовет его интерес» (Христофорова О. Интепретация социального дискурса: от «социальной механики» к «культурной семантике» //
Конференция «Исследования по народной религиозности: современное состояние и
перспективы развития» — http://www.eu.spb.ru/ethno/science/conf2002.htm).
1
Выготский Л.С. Мышление и речь. Проблемы психологичeского развития ребёнка. М., 1956.
С. 111.
2
Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М.: Языки русской культуры,
1998. С. 7, 8.
3
«Мы живем в эпоху постмодерна, где искусство кончилось, поэзии нет, живописи нет,
культуры нет. Это можно сказать о всей белой цивилизации. Абсолютно понятно, что
происходит — иссякла кровь мифа, поэтому искусству не к чему больше обращаться и,
соответственно, нечем жить» (Головин Е.В. Матриархат // Новый Университет.
http://arcto.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=1130).
4
Малевич К. Чёрный квадрат. Сост., вступ. статья и подбор илл. А. Шатских. СПб., 2001.
С. 29, 37.
5
Бодрийяр Ж. Система вещей. Перевод с французского и сопроводительная статья С.
Зенкина. М., 2001. С. 101.
6
«Необходимость этапа самоописания связана с угрозой излишнего разнообразия внутри семиосферы: система может потерять единство и определенность и «расползтись».
Идет ли речь о лингвистических, политических или культурных аспектах, во всех случаях мы сталкиваемся со сходными механизмами: какой-то один участок семиосферы (как
правило, входящий в ее ядерную структуру) в процессе самоописания — реального или
идеального, это уже зависит от внутренней ориентации описания на настоящее или будущее — создает свою грамматику. Затем делаются попытки распространить эти нормы
16
нии региональных научных «школ», отдающих предпочтение местным
исследователям1, и в мегаполисной моде на изучение различных сторон «городской культуры», явно прослеживается самоописательный
характер научного дискурса. Для научной среды табуирован вопрос по
на всю семиосферу. Частичная грамматика одного культурного диалекта становится
метаязыком описания культуры как таковой» (Лотман Ю.М. Семиотическое пространство // Семиосфера: Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования.
Заметки (1968-1992). СПб., 2000. С. 255).
1
Приведем несколько высказываний современных исследователей финно-угроведов по
этому поводу. «До наших исследований к теме верований народа манси обращались
неоднократно, однако это были представители некоренных народов, а люди иной, отдаленной культуры. Им не удалось глубоко вникнуть в стройную систему верований народов манси и ханты. Они наших духов-предков в своих работах просто-напросто называют «идолами» или, усиливая краски, — «бездушными болванами». Весьма вероятно, они
не разобрались в существе нашей веры и отнеслись непочтительно к ней. Они не усвоили того, что мы поклоняемся нашим выдающимся предкам, которые заслужили низкий
поклон за выдающиеся дела при жизни. За что и были одухотворены своими потомками
после смерти» (Ромбандеева Е.И. Душа и звезды. «История народа манси (вогулов) и его
духовная культура. Сургут, 1993. С. 9).
«… в XIX в. [финляндские] этнографы говорили о карелах как о «детях», детях природы,
менее цивилизованных, чем финны, сентиментальных и неспособных к логическому
мышлению. Почти то же говорили о карелах и русские.<...> Местные музеи с точки
зрения проблематики «своего» и «чужого» являются более интересными, чем государственные этнографические музеи, в которых всегда представлено официальное понимание истории. В таких местных музеях наглядно отражается напряжение между «своим»
и «чужим». Вне зависимости от эпохи некоторые черты приобретают отпечаток «своего», их принимают частично как свое прошлое, частично как свою этническинациональную (или государственную) общую картину. Другие черты обходят молчанием, и они предаются забвению, что также являлось одним из средств упрочения власти.
Работа любителей-этнографов крайне важна. Я также убедилась в том, что этнография
как наука может приносить пользу их работе, ибо благодаря ей достигается многоголосие, многомерность понимания этнической идентичности. Нужно пересмотреть принципиальные установки этнографической теории и методологии, гарантируя право заниматься собирательской и исследовательской деятельностью не только академическим
ученым, но и любителям, как «своим», так и «чужим»« (Хейккинен К. Как этнографическая активность творит «своих» и «чужих» // «Свое» и «чужое» в культуре: Сборник
научных статей / Отв. ред. В. М. Пивоев; ПетрГУ. Вып. 2. Петрозаводск, 2001. С. 122128). «Приступая к анализу приведенных понятий, отметим, что адекватное отражение
сущности терминов, связанных с жизненными силами человека (так называемыми душами), через посредство иного метаязыка – чрезвычайно сложная задача. Видимо, поэтому давно дискутируется, но все еще остается открытым вопрос о количестве и функциях «душ» у обских угров, а также о понятии «душа» (Молданова Т.А. Архетипы в мире
сновидений хантов. Томск, 2001. С. 19-20).
«Представители коренных групп могут требовать себе право сами написать описания и
составить анализ своей культуры, опровергая инокультурных ученых и отталкивая их на
познавательном уровне на второй план. Но и ученые сами стали осознать не привилегированность чистых научных знаний в отношении к культуре коренных жителей. На
этнографическую науку не смотрят как форум эпистемологической правды, которая
возвысится над жизнью, а как на дискурс» (Леетэ А. Об источниках традиционных знании // Семиозис и культура. Сборник научных статей. Сыктывкар, 2005. С. 204).
17
поводу смысла исследований. Ответы есть, но они рассчитаны на доверчивую аудиторию, довольствующуюся некритичной манипуляцией
метаязыковыми научными категориями и, прежде всего, понятием
«культура». К началу 1950-х гг. было известно лишь около 170 определений культуры1, а к концу 1990-х количество определений перевалило за четыре сотни2. Вряд ли найдётся ещё какой-то вид профессиональной деятельности, базового понятия которого не существует 3. Тиражирование определений культуры свидетельствует о том, что это
понятие мерцает отсутствием смысла — именно мерцает, поскольку в
постмодернистких текстах «мерцание» вместе со своими синонимами
имеет столь же ключевое значение, которое понятие «культура» в системе модерна: «общее место», «операционный стол», сверкает «под
солнцем бестеневых ламп»4, мерцает смысл5 и промелькивает цитация6
на грани видимого и слышимого мерцает эмпирия 7, как перифраз мерцания — «эффект появления-исчезновения»8 и «языковые огни» («те
самые живые огни, мерцающие зарницы») 9, колеблется означающее и
мерцает язык10, «мерцание» как поэтический образ иллюстрирует некий бессознательный договор между наблюдателем и произведением 11,
мерцает военно-полевая топика12, «мерцают видимые звезды» на небосводе внутреннего мира человека13, мерцает фабула произведения1, в
См.: Kroeber A.L., Kluckholm C. Culture: a Critical Review of Concept and Definitions. Papers of
the Peabody Museum. Harvard, 1952. P. 43-72.
2
См.: Пелипенко А.А., Яковенко И.Г. Культура как система. М., 1998. С. 7. Неоднозначность базовых понятий гуманитарного дискурса прекрасно иллюстрируется самим понятием «смысл». Например, если переводить на финский, то оказывается, что перевод
невозможен, поскольку русский «смысл» по-фински имеет три значения: «sisältö» («содержание»), «merkitys» («значение») и «tarkoitus» («назначение»). С каждым из этих слов связан
целый ряд коннотаций. Можно продолжить опыт и перевести далее все эти варианты с финского
на русский, затем снова на финский и т.д. В итоге десятки лексем.
3
В советское время телепередача «Сельский час» была одним из немногих «культурных» явлений, имевших непосредственное, неотчуждённое отношение к «культуре».
4
Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 29.
5
Барт Ролан. S/Z. Пер. с фр. Г. К. Косикова и В.П.Мурат. 2-е изд., испр. Под ред. Г. К.
Косикова. М., 2001. С. 44.
6
«…хотелось бы придать здесь слову «цитация» тавромахический смысл: citar — это
щелчок каблуками, когда изогнувшийся тореро заставляет быка броситься на бандерильи» (Барт Р. S/Z. С. 47).
7
Тузова Т.М. Специфика философской рефлексии. Мн., 2001. С. 198.
8
Барт Р. Удовольствие от текста // Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика:
Пер. с фр. / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Г. К. Косикова. М., 1989. С. 467.
9
Барт Р. Удовольствие от текста. С. 473.
10
Барт Р. «Империя знаков». http://www.politizdat.ru/outgoung/13/
11
Адорно В. Т. Эстетическая теория. Пер. с нем. А.В. Дранова. М., 2001. С. 108.
12
Левинг Ю. В доме дураков: песни невинности, они же — опыта // Новое литературное
обозрение. 2003. № 62.
13
Фуко М. Слова и вещи. С. 57-58.
1
18
водовороте всемирно-исторических событий мерцают Свобода Карелии и Великая Финляндия2, на различных уровнях онтологической
структуры и в различных точках разворачивающегося текста мерцает
автор3, мерцают личные и безличные формы повествования4, «мерцает
тень глубинного контекста»5 и образ другого мира6, в текстах писателей-постмодернистов мерцают двусмысленные образы 7, мерцают
«вечные ориентиры», улавливаемые зорким зрением «постреалистов»8,
мерцает мир метаморфоз, сиречь воля к власти9, мерцает привычный
экран дисплея (и, как убеждает себя автор текста, значит, «Мир существует»)10, мерцают огни галлюциногенных видений 11 и ритмообразующих кодов текста12, сквозь выражение иррационально мерцает содержание13, мерцает и сверкает рассеянный универсум, утративший
истину и оригинал14, мелькают калейдоскопически меняющиеся ракурсы действительности15, в толще истории мерцает магия16, рассыпанная в пыльных рукописях «мерцающими крупинками» и «вспыхивающая бликами шаманских костров»17, а во всех формах бытия мерцает «не познавательная деятельность, не познавательное общение, но
Манцов И. Сам дурак // Русский журнал. 2004.
Нерсесов Ю. Мечта имперского чухонца // Спецназ России. № 5 (80). 2003.
3
McHale B. Postmodernist Fiction. N.Y., L., 1987. P. 202. Цит. по: Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. (Очерки исторической поэтики.) Екатеринбург, 1997. С. 12.
4
Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. С. 73.
5
Там же. С. 144.
6
Barton Johnson. Worlds in Regression: Some Novels of Vladimir Nabokov. Ann Arbor:
Ardis, 1985, p. 155. Цит. по: Липовецкий М.Н. Указ. соч. С. 12.
7
Липовецкий М.Н. Указ. соч. С. 284.
8
Штурман Д. Дети утопии: Фрагменты идеологической автобиографии // Новый мир.
1994. № 10. С. 192. Цит. по: Липовецкий М.Н. Указ. соч. С. 312.
9
Делёз Ж. Различие и повторение. Перевод с французского Н. Б. Маньковской, Э. П.
Юровской. СПб., 1998. С. 295.
10
Анисимов А. Компьютерная лингвистика для всех: Мифы. Алгоритмы. Язык. Киев,
1991.
11
Там же.
12
Лотман Ю.М. О двух моделях коммуникации в системе культуры // Лотман Ю.М.
Избранные статьи в трех томах. Т. I. Статьи по семиотике и топологии культуры. Таллин, 1992. С. 80.
13
Лотман Ю.М. Символ в системе культуры // Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех
томах. Т. I. Статьи по семиотике и топологии культуры. Таллин, 1992. С. 191.
14
Blanchot, «Le Rire des dieux», La Nouvelle Revue Francaise, July 1965, p. 103. Цит. по:
Делез Ж. Платон и симулякр. Перевод Е.А.Наймана // Интенциональность и текстуальность. Философская мысль Франции XX века. Томск, 1998. С. 240 (ссылка 8).
15
Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. Москва, 1996. С.
230.
16
Касавин И. Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания. СПб., 1998. С. 96.
17
Там же. С. 88.
1
2
19
познавательная установка»1, в мифе болезни мерцает ощущениесимптом, демонстрируя попеременно рассудочное и чувственное2,
мерцает эстетика постпостмодернистов3, мерцает ««дышащая» масса
множества оркестровых голосов4, мерцает восприятие виртуальной
реальности, спровоцированное парадоксальностью виртуальных объектов5, географические образы «мерцают» или «мигают» исследователю, обнаруживая всё новые и новые комбинации и сочетания, как при
постоянной перетасовке карточной колоды 6, мерцают европейские
города, но действительно по-современному сверкают ночной ЛосАнджелес7 и Портервилль, мерцающий постоянно включёнными телевизорами мертвого отеля8, мерцает «Другой» как воплощение помутнения разума9 и т.д. Наконец, мерцает не только текст, записанный у
аборигенов или вышедший из-под пера писателя. Мерцают и мелькают
сами классики культурологического «мерцательного» жанра10.
Есть, наверное, множество монографий и статей, где мерцание вообще не упоминается. Всё же частотность «мерцания» настолько
обычное явление, что может показаться странным, как стало возможным написание, например, «Исторических корней волшебной сказки»11 или «Поэтики сюжета и жанра»12 без использования столь важного сегодня понятия. Справедливости ради, следует отметить, что и в
трудах классиков есть следы мерцания, правда, без современной метаметафоричности. В «Оккультизме» М. Элиаде мерцание упоминается
Там же. С. 19-20.
Тхостов А.Ш. Болезнь как семиотическая система // Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология. 1993. № 1. С. 4.
3
Маньковская Н. Постпостмодернизм // Лексикон нонклассики. Художественноэстетическая культура XX века. / Под ред. В.В.Бычкова. М., 2003. С. 353.
4
Холопов Ю. Сонорика // Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура
XX века. / Под ред. В.В.Бычкова. М., 2003. С. 412.
5
Маньковская Н. Флуктуация // Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая
культура XX века. / Под ред. В.В.Бычкова. М., 2003. С. 456.
6
Замятин Д.Н. Метагеография: Пространство образов и образы пространства. М., 2004.
С. 26
7
Бодрийар Ж. Америка (1986). Перевод с фр. Д. Калугина. СПб., 2000. С. 122-126.
8
Там же. С. 137-138.
9
Бодрийар Ж. Прозрачность зла. Пер. Л. Любарской, Е. Марковской. М., 2000. С. 256257.
10
«Впрочем, если что он и опередил, так это господствующую тенденцию американского деконструктивизма: если обратиться к писателям (Дж. Фаулзу, Т. Пинчону, Р. Федерману и др.), то сразу бросается в глаза, как часто имя Р. Барта мелькает в их размышлениях о литературе» (Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. Москва, 1996. С. 162).
11
Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.
12
Френденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. Подготовка текста, справочно-научный
аппарат, предварение, послесловие Н.В. Брагинской. М., 1997.
1
2
20
лишь один раз, да и то речь идёт о ссылке на другое исследование 1. В
поле зрения Дж.Дж. Фрэзера мерцают звёзды на индийском небосводе2
и огни во время танца киваи3, что обусловлено самим этнографическим материалом. Однако, в других случаях «мерцание» додумано
повествователем. В подобных эпизодах4 Дж.Дж. Фрэзер добросовест«Еще одна подопытная («очень восприимчивая и интеллигентная женщина под шестьдесят», которая двадцать пять лет изучала восточную религиозную литературу, занималась медитацией, знала об опытах Хаксли с мескалином и надеялась на нечто подобное с
ЛСД) утверждает: «Я стала рассеянным светом, который превратился в нечто ярко сверкающее и мерцающее,— потом он взорвался, распавшись дождем ослепительных лучей;
каждый луч сверкал мириадами цветов — золотым, пурпурным, изумрудным, рубиновым — и каждый луч был заряжен током, разбрасывая вокруг вспышки света... это был
экстаз — полное ощущение растворения своего «я». Не было никакого ощущения пространства—времени. Только ощущение Бытия» (Master R.E.L, Houston J. The Varieties of
Psychedelic Experience. N.Y., 1967. P. 310-311. Цит. по: Элиаде М. Оккультизм, колдовство и моды в культуре / Пер. с англ. Е.В. Сорокиной. М., 2002. С. 212-213).
2
«В древних обрядовых книгах индусов есть такое правило: в первую брачную ночь
муж должен в молчании просидеть с молодой женой до того времени, когда на небе
замерцают звезды» (Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии: В 2
т. Т. 1 / Пер. с англ. М. Рыклина. М., 2001. С. 49).
3
«Однажды один киваи отказался принять участие в танце с несколькими гостями из
другой деревни, потому что среди множества мерцающих огней его тень легко можно
было поймать» (Фрэзер Дж. Золотая ветвь. Дополнительный том. Пер. с англ. А. П.
Хомик. М., 1998. С. 205).
4
«Ведь человеческий взор не в силах обнаружить мерцающие пластинки в зеленых морских глубинах! Трудно найти лучший пример смешения телесного с бестелесным, имени
с материальной оболочкой, чем этот обычай цивилизованной Греции» (Фрэзер Дж.
Золотая ветвь: Исследование магии и религии: В 2 т. Т. 1 / Пер. с англ. М. Рыклина. М.,
2001. С. 347-348). «В сопровождении толпы, в которой задавали тон мальчишки и представители городских низов (ее возглавлял барабанщик), чучело несли при мерцающем
свете факелов, под нестройный грохот лопат, клещей, горшков, кастрюль, рожков и
чайников, смешивавшийся с криками, стонами и свистом» (Фрэзер Дж. Дж. Золотая
ветвь: Исследование магии и религии. Т. 1. С. 406). «Неудивительно и то, что он
[=первобытный человек] приходит в трепет, когда ночную мглу неожиданно прорезает
вспышка метеора или же когда небесный свод вдруг освещается мерцающим светом
северного сияния» (Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. Т. 1. С.
427). «То здесь, то там можно разглядеть монастырь или деревушку, оставшуюся
наедине с небом на вершине какого-нибудь выступающего вперед утеса, прилепившуюся к почти отвесной скале, иногда над бешеным потоком реки. А вечером мерцающие
сквозь мглу огоньки выдают присутствие селений на кажущихся неприступными склонах» (Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. Т. 1. С. 437). «В Берри
(округ Центральной Франции) в этот день костры не разжигаются, однако все население
деревень, вооружившись горящими факелами, рассеивается по полям, виноградникам и
фруктовым садам. Издалека множество движущихся, мерцающих в темноте огоньков
напоминает блуждающие огни, которые, то рассыпаясь, то догоняя друг друга, мечутся
по полям и долинам. Пока мужчины размахивают своими факелами над ветками плодовых деревьев, женщины и дети обвязывают стволы пучками пшеничной соломы»
(Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. Т. 2. С. 315). «Все это называлось «сожжением ведьмы». В некоторых частях кантона было также принято обматы1
21
ный литератор, угадывающий ожидания неискушенных экзотикой читателей. Очевидцем «мерцающих» нюансов он вряд ли был и основывался на созерцании огненных бликов камина в «тесном кабинете теоретика»1.
Однако ни мерцание определений «культуры», ни просто мерцание
всего и вся ещё не предел. Выговорен код кодов, определение определений, чистый симулякр: мерцательность 2 с её незалипанием1 и влипавать старые колеса соломой и колючками, поджигать их и спускать с холма. Чем больше
можно было увидеть искрящихся и мерцающих в темноте костров, тем более плодородный ожидался год. И чем выше прыгали танцоры, тем более высокий должен был уродиться лен. В некоторых районах костер зажигали женщина или мужчина, последними
вступившие в брак» (Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. Т. 2. С.
317). «Движущиеся группами люди, освещенные мерцающим пламенем костров, являли
собой в тихой и темной ночи впечатляющее зрелище» (Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. Т. 2. С. 330). «Нам придется предположить, что хождение
или бег с горящими факелами в сельской местности есть просто средство максимального
распространения благотворного влияния солнечного света, слабой имитацией которого
являются мерцающие огни» (Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии.
Т. 2. С. 361-362). «Поэт описывает обширный темный лес, раскинувшийся у самых врат
ада, и то, как завлекаемый двумя голубями Эней все дальше углублялся в дебри этого
первозданного леса, пока сквозь тени деревьев не увидел мерцающий вдалеке отсвет
Золотой ветви, озаряющий переплетенные в вышине ветки деревьев» (Фрэзер Дж. Дж.
Золотая ветвь: Исследование магии и религии. Т. 2. С. 443-444).
1
Малиновский Б. Миф в примитивной психологии // Малиновский Б. Магия, наука и
религия. Пер. с англ. М., 1998. С. 97. Б. Малиновский использует тот же литераторский
приём, однако, имеющий уже «полевую» основу: «Магия — само это слово, кажется,
обещает нам целый мир таинственных и неожиданных возможностей! Даже для тех, кто
не разделяет тяги к оккультному — этого легковесного стремления кратчайшим путем
добраться до «эзотерической истины», этого нездорового интереса, который сегодня так
свободно и пошло подогревается «возрождением» полупонятных древних верований и
культов, сервируемых под именами «теософии», «спиритизма» или «спиритуализма», а
также всяких иных псевдонаук (-логий и -измов) — даже для ясного научного ума тема
магии имеет особую привлекательность. Отчасти, может быть, потому, что мы надеемся
найти здесь некую квинтэссенцию чаяний и мудрости человека архаической культуры (а
их, каковы бы они не были, стоит изучать). Отчасти, потому, что само сочетание этих
звуков — «магия», кажется, в любом из нас будит некие скрытые душевные силы, какую-то мерцающую надежду на чудо, какую-то дремлющую веру в чудесные способности человека» (Малиновский Б. Магия, наука и религия. С. 70). «Давайте в сумерках
приближающегося вечера войдем в одну из деревень и сядем у костра, куда мерцающий
огонь притягивает все большее и большее число людей по мере того, как наступает вечер и оживляется разговор» (Малиновский Б. Миф в примитивной психологии // Малиновский Б. Магия, наука и религия. Пер. с англ. М., 1998. С. 99).
2
«Мерцательность — утвердившаяся в последние годы стратегия отстояния художника
от текстов, жестов и поведения предполагает временное «влипание» его в вышеназванные язык, жесты и поведение ровно на то время, чтобы не быть полностью с ними идентифицированным, — и снова «отлетание» от них в метаточку стратегемы и не «влипание» в нее на достаточно долгое время, чтобы не быть полностью идентифицированным
и с ней, — и называется «мерцательностью». Полагание себя в зоне между этой точкой и
языком, жестом и поведением и является способом художественной манифестации
22
нием2. Несмотря на постмодернистскую (или постпостмодернистскую?) вычурность, это явление опять же из арсенала хорошо забытого
научного наследия пионеров фольклорно-этнографического коллекционирования, что обусловило залипание последующих поколений исследователей на одни мифологемы и идеологемы и невлипание в другие: «Ступаешь по деревенской улице-коридору, которая, следуя речной излучине, огибает фасады домов. И вот сидит на крыльце одного
из домов пара отживших свой век старух, пара мощинистых бабулек,
греясь под Божьим солнцем. К ним сразу твой взгляд привязывается/прилипает («kiintyy»)»3.
Название конференции «Историческое произведение как феномен
культуры» на первый взгляд выглядит банальным. Если его перефразировать с учётом плодящейся многозначности/пустотности определений «культуры», то может получиться нечто непривычное, например,
«Историческое произведение как (про)явление нереального». Сборники научных статей нередко имеют произвольное содержание. С неменьшим успехом их можно приурочивать к любой тематике, к любой
юбилейной дате, лишь изменяя «секундарный речевой жанр»4, название на обложке. Смысл воспроизводства научных текстов в их внеконтекстуальных взаимосвязях, в том, какой метаязыковой смысл им придаётся составителями сборников, собирателями «фактов-статей», читателями. Интерпретация как «живая вода» сказок даёт смысл набору
фактов, скреплённых «мертвой водой» коллекционирования. «Историческое произведение» точно отражает интерпретационную изнанку,
«мерцательности»« (Пригов Д.А. Мерцательность. Словарь терминов московской концептуальной школы. Сост. и пред. А. Монастырского. М., 1999. С. 57-58). Увлечение
спиритуализмом, теософия, парапсихология (особенно постсоветская, когда стало возможно, модно, выгодно не притворяться атеистами) и т.п. (внимательный читатель современных и, в том числе, научных текстов, поймёт разнообразие «т.п.») — элементы
мифа о естественном человеке, самоописания цивилизованного мира, в которых граница
между научным и паранаучным характеризуется крайней неопределённостью.
1
«Незалипание — двойственное отношение к своему «Я», своему месту в мире, своему
занятию, которое лучше всего определить как своеобразное «мерцание»: то ты попеременно находишься внутри всего этого, то снаружи. Это «мерцание» происходит постоянно, в одном и том же ритме — то ты сохраняешь свой «идентитет», то теряешь его; то
совмещаешь себя со своей профессией или делом, то—в следующее мгновение — оставляешь их» (Кабаков И. Незалипание // Словарь терминов московской концептуальной
школы. Сост. и пред. А. Монастырского. М., 1999. С. 61-62).
2
«Влипание — погружение в определенный стиль или дискурс до полной идентификации с ними (как раньше говорили: автор умирает в тексте), в отличие от стратегии мерцания (когда текст умирает в авторе)» (Пригов Д.А. Влипание // Словарь терминов московской концептуальной школы. Сост. и пред. А. Монастырского. М., 1999. С. 191-192).
3
Paulaharju S. Kuva tuolta, toinen täältä. Kautta Suur-Suomen. Helsinki, 1919. S. 84-85.
4
См.: Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
23
художественность, искусственность, (псевдо)фиктивность даже, казалось бы, сугубо научных текстов1. Буквальным образом это отражено в
русскоязычном резюме научного сборника статей «Карелия. История,
народ, культура», изданном в 1998 году, где стилистических, смысловых и грамматических ошибок не намного меньше, чем слов. Резюме
так и начинается: «В начале произведения (т.е. «сборник научных статей открывает текст»)…». Издание (и серия, к которой оно принадлежит) имеет метаязыковое значение. Цель его в том, чтобы обобщить и
структурировать для финляндской аудитории, а через резюме донести
до зарубежных читателей весь комплекс финляндских представлений
об «истории, народе и культуре (всё в ед. ч.) Карелии» и особенно
проблему территорий, утраченных в результате Великой Отечественной войны. И вдруг такая оплошность. В переводческих курьёзах проговорен смысл научного труда. Ошибки — живой язык, «резерв неправильностей»2, также как и настоящее «начало произведения». Лаконичное вступление редакторов, на которое большинство читателей
вряд ли обращает внимание, начинается словами: «В 1991 году вышел
в свет труд «Ингрия. История, народ, культура», изданный Обществом
Финской Литературы. Затем с тем же подзаголовком было издан сборник статей, посвящённый Эстонии. Теперь предлагаемая читателям книга дополняет своеобразную племенную трилогию»3. В начале произведения4… (Пост)модернистская симуляция или что-то иное?
«Историческое произведение» звучит более чем двусмысленно (т.е. имеет более двух
смыслов). Б.А. Успенский отмечает, что термин «история» имеет, как минимум, два
значения. Этим понятием может определяться и совокупность событий (res gestae), и
своего рода нарративный текст, повествование о происшедшем (historia rerum gestarum)
(Успенский Б.А. История и семиотика // Успенский Б.А. Избранные труды. Т. I: Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1996. С. 10, 45, 46). Также интересна этимология
слова «произведение», соответствующая периферийному значению «произведений» в
качестве источников фактов, свидетельств очевидцев для «научного знания», претендующего на истинность, правда, лишённую трансцендентного. В индоевропейских языках
глагол «znati» указывает на некую трансцендентальную истинность, а «vedati» на знание
очевидца (Трубачёв О.Н. Славянская этимология и праславянская культура // Славянское
языкознание. X международный съезд славистов. М., 1988. С. 308).
2
Лотман Ю.М. «Нам всё необходимо. Лишнего в мире нет…» // Ю.М. Лотман и тартускомосковская семиотическая школа. М., 1994. С. 450.
3
Nevalainen P., Sihvo H. Teoksen saatteeksi // Karjala. Historia, kansa, kulttuuri. Toim. P.
Nevalainen, H. Sihvo. Suomalaisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia 705. Helsinki, 1998. S.
9.
4
Д.Н. Замятин основывает типологию географических образов на двух оппозициях: 1)
образ является по происхождению географическим/негеографическим; 2) образ по происхождению внешний («далёкий»)/внутренний («близкий»). «Сочетания этих двух признаков», пишет исследователь, «образуют теоретически четыре возможных генетических типа географических образов — в виде «квадрата», разделённого, в свою очередь,
на четыре равных квадрата — из которых три типа являются реально существующими»
1
24
(Замятин Д.Н. Метагеография: Пространство образов и образы пространства. М., 2004.
C. 26-27). Речь идёт о следующих типах: географический внешний («далёкий») образ
(географический образ с привлечением внешних аналогий: Финляндия — «Япония Европы»); географический внутренний («близкий») образ (зачастую это «телесные» образы); негеографический внутренний («близкий») образ (негеографические образы, наделённые историко-культурологическими смыслами, как например, образ скифов в одноимённом стихотворении А. Блока); негеографический внешний («далёкий») образ. Последний тип представляет наибольший интерес. Согласно Д.Н. Замятину, он нереальный,
лишь теоретически возможный, в отличие от остальных, реальных типов. Странная ситуация: в исходной теоретической позиции предполагается не просто крайняя неопределённость, но несуществующее, и в то же время, эта позиция отличается жёсткой структурированностью. Автор делает, на первый взгляд, совершенно бессмысленную оговорку: «в виде «квадрата», разделённого, в свою очередь, на четыре равных квадрата». О
структуре, отражаемой пространственными ориентирами заговорных текстов, В.Н. Топоров пишет: «Эта четырехчленная структура, предполагающая в идеале, очевидно,
и м е н н о квадрат, т. е. равностороннюю структуру (а не просто прямоугольную, в которой ц е н т р непременно удалён от сторон на н е о д и н а к о в о е расстояние!)» (Топоров
В.Н. О понятии места, его внутренних взаимосвязях, его контексте (значение, смысл,
этимология) // Язык и культура: семантика и грамматика. К 80-летию со дня рождения
академика Никиты Ильича Толстого (1923-1996) / Отв. ред. С.М. Толстая. М., 2004. C.
75). В идеале. В своих контекстах идеальная схема оказывается со смещёнными «центром/периферией». Исполнение «белых» заговоров приурочено к восходу солнца, а
«чёрных» — к закату. «Периферия» и равноудалена от «центра» всеми сторонами света
(идеальная схема), и каким из своих качеств-ориентиров максимально приближена к
«центру», отождествлена с ним (контекст идеальной схемы; схема в динамике, например, при исполнение «белых» заговоров во время восхода солнца). В этом смысле квадрат действительно может делиться на четыре неравных квадрата. Из дискретности, симметрии научного дискурса прорывается ассиметрия «произведения», в подтексте —
«племенная трилогия». В начале про-из-ведения: «префикс про- «задаёт» идею движения
в п е р ё д , с к в о з ь - ч е р е з » (Топоров В.Н. О понятии места… C. 88). Ср. с названием
этнографических заметок С. Паулахарью. Это научно-популярное «произведение» является одним из прообразов современной «племенной трилогии», очередного продвижения: «Картинка оттуда, другая отсюда. Через (всю) Великую Финляндию» (Paulaharju S.
Kuva tuolta, toinen täältä. Kautta Suur-Suomen. Helsinki, 1919). Из клятвы Карельского Академического Общества: «Под нашим знаменем и нашему знамени я клянусь всем, что мне
дорого и свято, пожертвовать свой труд и свою жизнь во благо отечеству, во имя национального пробуждения Финляндии, ради Карелии и Ингрии, ради Великой Финляндии.
Как правда то, что я верую в единого великого Бога, также правда, что я верю в Великую
Финляндию и её великое будущее» (Akateeminen Karjala-Seura. AKS: Päämäärät ja toiminta.
Helsinki, 1933, s. 2). В чёрное знамя была вшита пуля, которой в знак протеста против
заключения Тартуского мира 1920 г. застрелился один из великофинляндских активистов. Положение Финляндии патовое. «Центр» финно-угорского мира географически и,
во многом, идеологически расположен на «западе», но корни его на «востоке». В динамике исторических и идеологических контекстов идеальная схема оказывается не просто
с явно выраженной «западной» периферией, но периферией, трансформирующейся в
«обратную» сторону «запада», что проявилось уже в эпосе «Калевала», где события
начинают разворачиваться, благодаря «злому ветру с востока» (Kalevala. Karjalaissuomalainen kansaneepos. Petroskoi, 1979. S. 36). «Солнце уходит на запад, но, чтобы
снова родиться, спешит на восток» (И. Тальков).
25
(Псевдо)фиктивные тексты несут в себе возможность нереального, не
обусловленного «культурными» кажимостями. Книгу «Папалаги» можно отнести к ряду «неизвестных» текстов этно-религиозных процессов,
характерных, в частности, для современного финно-угорского пространства. Кто-то слышал о нём, для кого-то он вроде «откровения от
туземцев». Чем незаметнее текст, тем большим культовым потенциалом он обладает1. Но ещё более интересна категория нечитателей —
тех, кто даже не подозревает о существовании записей Шерманнаполинезийца, но с очевидной точностью воспроизводит подобные
представления о своих культурах, отождествляя их со своими благими
намерениями. Достаточно обратить внимание на «упрощённые изложения»2 аккомпаниаторов и сетевые финно-угорские форумы, напоминающие титры из немого кинематографа. С открытием всех возможных территорий и народов и, наконец, с исчерпанностью неприкосновенного запаса «неизвестных» текстов об этих территориях и
народах на окраинах видимого и проговариваемого проступает пустота
дискурса: дефицит на означающее и означаемое, мерцательность, застывшие огни постмодерна. Предел, разрешающий (псевдо)фиктивное
и разрешающий эту проблему?
«Вещь, стало быть, способна дать начало социальному дискурсу. Но одновременно
следует и признать очевидное: это способна сделать не столько наличествующая,
сколько отсутствующая вещь» (Бодрийяр Ж. Система вещей. Перевод с французского и
сопроводительная статья С. Зенкина. М., 2001. C. 117).
2
Лич Э. Культура и коммуникация. Логика взаимосвязи символов. К использованию
структурного анализа в социальной антропологии. Пер. с англ. И.Ж. Кожановской. М.,
2001. C. 8.
1
26
В. А. Семенов, Л. А. Максимова
Коми мир в отраженном свете меняющихся парадигм 
Первым сообщением о предках коми (зырян) можно считать упоминание во вводной части «Повести временных лет» народа пермь
«среди других народов, платящих дань Руси».
Идентификация коми с летописными предками IХ-Х вв. подтверждается и материалами договорных грамот Великого Новгорода с князьями (ХIII в.) и сведениями из Московского летописного свода (ХV
в.). Еще до крещения коми в конце ХIV в. жители края были включены
в орбиту жизнедеятельности Русского государства, так как через Коми
край проходили пути русских князей в Орду за Ярлыком, а также жители края привлекались к освоению рудных залежей бассейна Печоры.
Когда просветитель коми (зырян) Стефан Пермский затеял дискуссию
с местными жрецами о правильной вере, то, очевидно, опирался и на
знакомство вымичей и вычегжан с какими-то азами православной религии. Косвенно об этом свидетельствуют и находки в средневековых
вымских могильниках различных атрибутов православного культа.
Несомненно, что миссионерская деятельность Стефана Пермского была направлена на усиление Московского государства, но методы, которыми он реализовывал определенные политические цели, нельзя
назвать ординарными. Речь идет о создании коми письменности, на
базе которой были воспроизведены некоторые религиозные тексты.
Редеи высказал предположение, что таким образом Стефан Пермский
рассчитывал донести слово божье на понятном пермянам языке. В
этом плане он следовал Кириллу и Мефодию и в какой-то мере предвосхитил Реформацию. К сожалению, сегодня мы не можем достоверно оценить то влияние, которое оказала созданная св. Стефаном письменность на просвещение края, хотя и сохранилось несколько сотен
слов связного текста, зафиксированных на этой графической базе.
Данное обстоятельство позволило отнести коми язык к старописьменным, но очевидно, что он имел распространение в первую очередь в
церковной среде. Тем более что созданная Стефаном Пермским Пермская епархия просуществовала почти 200 лет, но вместе с ее ликвидацией исчезло и воспроизводство текстов на основе стефановской гра
Семенов Виктор Анатольевич — д.и.н., профессор, зав. кафедрой источниковедения,
археологии и этнографии Сыктывкарского университета; Максимова Любовь Анатольевна — к.и.н., доцент, декан исторического факультета СыктГУ.

Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ (№ 04-01-41-101 а/с).
27
фики. И хотя этот миссионерский подвиг равноапостольного Стефана
Пермского весьма высоко оценивался в дореволюционной литературе,
все же не следует преувеличивать влияние стефановской азбуки на
формирование коми менталитета, по сравнению, например, со значением в более позднее время перевода Агриколой Библии на финский
язык для формирования финского самосознания.
В то же время сама стефановская азбука, обнаруженная Карамзиным в архивах Миллера, и тексты, написанные на ее основе, привлекали внимание русских и финских ученых (Калайдович, Шегрен, Савваитов, Георгий Лыткин). Правда, реконструировать древнепермский
язык и наиболее достоверно прочитать тексты удалось лишь во второй
половине ХХ в. Василию Лыткину. В целом же начинание Стефана
Пермского по созданию письменного литературного языка и просвещение зырян на этой основе не получило ни государственного, ни церковного одобрения, а служба на коми языке была долгие годы под запретом и в какой-то мере возрождается лишь в наши дни. При этом
следует отметить, что интерес к коми языку и как следствие к культуре
был достаточно высок среди ученых ХVIII—ХIХ вв. Характерно, что
на протяжении ХIХ в. было издано 10 грамматик и словарей коми языка, содержащих значительный этнолингвистический материал.
На этот период приходится и деятельность Георгия Степановича
Лыткина (1835—1907), выходца из коми купеческой семьи, уроженца
Усть-Сысольска, выпускника восточного факультета СанктПетербургского университета, известного калмыковеда и преподавателя одной из санкт-петербургских гимназий. Зыряноведение было скорее для ученого хобби, но на этом поприще он достиг значительных
результатов. Сам Лыткин о своем стремлении создать полноценные
справочные материалы на коми языке и полноценный перевод Евангелий и других религиозных текстов объяснял следующим: «в уездном
училище предметы преподавались на русском языке... не понимая
смысла русских слов, мы зазубривали краткую священную историю,
краткий катехизис и т.д.» Подобные трудности отмечал и директор
народных училищ Вологодской губернии Левицкий: «для зырянских
училищ необходима такая книжка-учебник, при помощи которой зырянин-дитя мог бы скорее научиться писать и читать по-русски».
Свою просветительскую деятельность Лыткин начал с переводов и
издания на коми языке Евангелий от Луки, Марка, Иоанна, Псалтири и
др. религиозных книг, а также «Начатков православного христианского учения». В этой деятельности Лыткину помогала учительница одной из школ в окрестностях Усть-Сысольска Забоева. Это издание по
повелению императрицы Марии Федоровны в ознаменование 50028
летия Стефана Пермского должно было быть разослано в количестве
200 экземпляров в зырянские народные училища Вологодской, Архангельской, Пермской и Вятской губерний.
В то же время Лыткиным был составлен учебник по изучению русского языка с параллельными текстами на русском и зырянском языках «Зырянский край при епископах пермских и пермский язык». В
этом пособии были представлены следующие разделы: пятисотлетие
Зырянского края, жизнеописание св. Стефана, пермские епископы,
грамматика зырянского языка, зырянско-русский словарь, азбуки церковно-славянская и русская гражданская, зырянская, переводы с зырянского на русский с приложением молитв, содержались различные
фольклорные и этнографические материалы, не потерявшие своего
значения как источник по культуре коми и в наши дни.
Таким образом, впервые учащиеся зыряне могли ознакомиться с
начатками своей истории и культуры на родном языке. Несмотря на то,
что главная цель написания учебника была подготовить священников
и учителей, владеющих русским языком и понимающих священное
писание и основы религии, переоценить значение деятельности Георгия Лыткина на ниве просвещения коми народа невозможно. Фактически им было положено начало созданию коми литературного языка.
Характерно, что заслуга Лыткина по созданию литературы на коми
языке не была оценена в советский период коми истории, а сам ученый
был объявлен буржуазным апологетом и его вклад в развитие коми
культуры тщательно умалялся.
Просветительская деятельность Г. Лыткина показывает, что на пороге ХХ в. правящие круги России, включая и Синод, начинали сознавать необходимость развития национальных культур, хотя бы в целях
более успешной русификации и укрепления Российской империи.
Дальнейшее развитие коми языка и культуры приходится на послереволюционное время и связано с реализацией на местах ленинской
национально политики, носившей явно демагогический характер. В
этом плане показательно, что Министерство национальностей возглавлял Сталин. В 1918 г. в Яренске возникает «Коми котыр» — «Союз
содействия материальному и духовному развитию Зырянского края».
Согласно уставу общества, планировалось культивировать здоровое
национальное чувство, устраивать выставки, музеи, исследовать природные богатства. В задачу общества входило и образование особой
административной зырянской единицы. Характерно, что когда автономия была организована на практике, то само общество было объявлено крупной буржуазной организацией националистов.
29
В 1922 г. Российская академия наук постановила образовать центральное бюро краеведения, после чего появляется Общество изучения
Коми края под руководством Дмитрия Батиева, впоследствии расстрелянного. Общество издавало журнал «Коми му», в котором печатались
материалы на русском и коми языках, и «Записки Общества», связанные с природой, этнографией и историей Коми края. Хотя ряд материалов носил тенденциозный характер, в целом публикации способствовали развитию народа и были направлены на сохранение культурного
наследия. В конце 20-х гг. общество и журнал были закрыты, а некоторое время спустя были репрессированы члены общества.
Следует также отметить тесную связь между деятельностью общества и формированием педагогических кадров региона. Ленинская
(сталинская) национальная политика не предполагала самодеятельности масс в области формирования культурных приоритетов. При общем курсе на «пролетаризацию» интересы крестьянства не учитывались, а носители традиционной народной культуры объявлялись буржуазными националистами. Для образования масс нужны были новые
марксистские концепции и их беспардонная реализация в виде новых
трудов по истории отдельных народов. Коми история была создана
ленинградским историком Николаем Ульяновым и распечатана Партиздатом тиражом 5000 экземпляров. Несмотря на то, что сам автор был
впоследствии репрессирован, его «Очерки по истории народа коми» —
настоящий тенденциозный большевистский труд, ориентированный
именно на гегемонию пролетариата. Об этом свидетельствует уже само название рубрик: Биармия, к вопросу о происхождении коми, древняя культура коми и еще раз Биармия, общественные формы у коми до
русского владычества, покорение коми, Коми как колония, внутренние
процессы в истории коми-колонии, социалистическая революция и
гражданская война в Коми области, Коми в борьбе за социализм.
Автор формулирует свою задачу следующим образом: «создать
вместо высочайше опробованной истории России историю народов
СССР, в которой бы ранее угнетенным народам не отводилась роль
удобрения для исторического развития великорусского племени, но в
равной степени уделялось внимание их прошлому, настоящему и будущему». Главной задачей Ульянова была якобы научная критика
буржуазных ученых, коми по происхождению: Георгия Лыткина, Каллистрата Жакова, — как апологетов российской колонизации и проводников кулацких взглядов, отрицающих классовое расслоение в Коми. В этом смысле критика статей в краеведческом журнале «Коми
му» может рассматриваться как настоящий политический донос.
30
В «Истории...» Ульянова главный упор делается на мифические
сведения о раннем периоде истории коми и на описание вредного воздействия церкви. Негативно оценивается и деятельность Стефана
Пермского. В разделах, посвященных экономике края, также прослеживается явная тенденциозность. Так, развитие лесной промышленности до революции — это пример эксплуатации крестьянства, а насильственная лесозаготовка силами тех же крестьян в 20-е гг. — это пример промышленного развития края. Как известно, Коми край и стал
такой базой промышленного развития, куда были сосланы десятки
тысяч первоначально крестьян, а потом и других категорий населения,
изменивших и национальный, и культурный облик региона. И это была уже не колонизация края, а его культурное уничтожение.
При этом Ульянов ссылается на Сталина, утверждавшего, что ни о
каком использовании мелкими национальностями своих прав в области языка, национальной культуры и просвещения не может быть и
речи, если наряду с этим пролетариат бывшей державной нации не
поможет им ликвидировать свою экономическую отсталость. Объективно же «Очерки истории народа коми» формировали новую психологию «иванов, не помнящих родства», надолго отлучившей коми
народ от собственной культуры и истории.
В 50-е гг. вышла новая редакции «Очерков по истории народа коми». «Очерки по истории Коми АССР» представляют собой первую
попытку изложения истории народа коми с древнейших времен до 50х гг. ХХ в. Авторы «Очерков…» исходили из марксистско-ленинских
положений о задачах исторической науки, опиравшихся на представление о том, что «история общества есть прежде всего история развития производительных сил и производственных отношений людей,
история самих производителей материальных благ, трудящихся масс,
история народов». Авторский коллектив поставил перед собой задачу
обозначить на основе марксистско-ленинской методологии основные
этапы развития коми народа исходя из общих закономерностей исторического процесса.
Раскрытие вековых связей и взаимоотношений народов Советского
Союза, прежде всего коми и русского, является одной из центральных
проблем, освещаемых во всех главах «Очерков по истории Коми
АССР». Однако состояние источников и неизученность этих проблем
истории народа коми не давали возможность раскрыть их с желательной полнотой. Поэтому в этом издании недостаточно отводится места
экономической истории края в первой половине XIX — начала XX вв.
Слабо освещается, а в ряде глав вовсе не освещается культура народа,
а также коми-русские культурные связи.
31
Достаточно примитивно излагается ранний этап сложения коми
народа, его дальнейшее развитие в период феодализма, хотя по отношению к коми истории эти дефиниции весьма условны. В то же время
весьма противоречиво выглядят панегирики вхождению народа коми
сначала в состав Новгородского княжества, а затем и Русского централизованного государства (XI—ХIV вв.). Мало уместным кажутся инсинуации по поводу усиления крепостнического гнета в отношении
коми крестьянства, а втягивание последнего в орбиту всероссийского
рынка кажется весьма преувеличенным. Не вполне понятно соотношение постулируемой отсталой национальной окраины и декларируемое
бурное капиталистическое развитие на данной территории.
Тенденциозно освещена и культурная жизнь края. Например,
большое внимание уделено И. Куратову, заслуги которого в развитии
коми культуры были оценены только в ХХ в. вслед за находкой его
произведений, но не уделено внимание русским путешественникам,
исследовавшим эту территорию.
После распада СССР появилась возможность более объективного
отражения исторических процессов на Европейском Северо-Востоке.
Таким трудом стала монография А. Сметанина, Э. Савельевой и
И.
Жеребцова «История Республики Коми» (1996). В этой работе подробно рассматривается на археологических материалах древнейшее
прошлое населения края, выявляется место предков коми (зырян) среди других финно-угорских народов России. История коми показана в
контексте истории Российского государства, выявляется участие коми
населения в важнейших исторических событиях (польская интервенция, строительство Петербурга, освоение Сибири, борьба с Наполеоном и т.д.). Впервые рассматривается развитие библиотечного и издательского дела, роль образования и пути его развития в крае в различные периоды. Более объективно привлекаются материалы по политической ссылке. Многопланово отражено установление Советской власти и ужасы гражданской войны с противостоянием разных политических групп, приводивших к расстрелам и репрессиям со всех противоборствующих сторон.
Продолжением линии на объективное отражение истории коми является и монография А. Сметанина и И. Жеребцова «Коми край. Десять веков истории» (2003). Уже само название ее отдельных разделов
говорит само за себя: пожелали веровать и креститься…, от реформ к
революции, участие жителей коми края в защите отечества, захват
власти большевиками, время больших потрясений (о сталинских репрессиях). Подобное отражение истории имеет значение для школьного образования, связанного с формированием нового мышления, более
32
объективного взгляда на историю в отличие от предшествующего периода, когда под историей понимался лишь советский период, а все
остальное подавалось скорее как историческое мучение.
Определенный след в школьном образовании оставили и попытки
передачи нового понимания истории на коми языке для учащихся общеобразовательных школ. Это заметки по истории, выпущенные под
патронажем Кастреновского общества Финляндии в исполнении
Т.
Хорунжей, О. Бондаренко и Е. Ципанова. Русским вариантом этого
издания можно считать недавно вышедшую незначительным тиражом
работу О. Бондаренко «Рассказы по истории Коми края» (2004), которая может служить учебным пособием для школьников.
Рассматривая те или иные концепции исторического развития Коми
края, мы видим, что они еще далеки от объективности, во многом те
или иные постулаты ангажированы политическим заказом и отражают
общую парадигму исторического времени.
33
В. А. Филимонов
К вопросу о способах репрезентации античной истории:
опыт универсального дискурса Н. И. Кареева
К концу XIX — началу XX столетия в России сформировалась отечественная наука об античности, которая, преодолев одностороннее
влияние классической филологии и, переняв методы, сложившиеся в
других разделах всеобщей истории, встала на твердую научную почву.
Заложенная М.С. Куторгой, она была представлена трудами ученых
эпиграфической школы (Ф.Ф. Соколов), социально-политического
(В.П. Бузескул), экономического (М.И. Ростовцев, И.М. Гревс), культурно-исторического (Ф.Ф. Зелинский) направлений. На подобном
фоне несколько неожиданными для современников выглядело обращение к антиковедческой проблематике Николая Ивановича Кареева
(1850–1931), вошедшего в науку, прежде всего исследованиями проблем истории Французской революции конца XVIII в., а также трудами в области зарождающейся социологии. Соответствующего анализа
эти работы не получили и по сей день, и вклад ученого в изучение этой
научно значимой проблемы остался вне поля зрения исследователей 1.

Филимонов Владимир Альбертович — кандидат исторических наук, доцент кафедры
истории древнего мира и средних веков СыктГУ.
1
Из современных работ отметим: 1) Кузищин В.И. Русская историография античности //
Историография античной истории / Под ред. В.И. Кузищина. М., 1980. Автором отмечено, что «генезис и эволюцию политических форм Кареев рассматривает в неразрывной
связи с эволюцией социальных отношений, что делает его общую концепцию оригинальной и свежей» (С. 177). 2) Фролов Э.Д. Русская наука об античности: историографические очерки. СПб., 1999. Указывая на научно-популярный характер книги автор при
этом все же отмечает, что Кареев «отлично разбирается в сути затрагиваемых проблем;
более того, общая историческая культура и приверженность к сравнительноисторическому методу позволяют ему избежать тех крайностей, в которые нередко впадали его именитые предшественники» (С. 391). 3) Карпюк С.Г. Общество, политика и
идеология классических Афин. М., 2003. Здесь Н.И. Кареев наряду с М.С. Куторгой и
М.И. Ростовцевым, заслуженно причислен к числу немногих в дореволюционном антиковедении исследователей полиса, при этом отмечено, что он «подчеркивал преемственность между средневековыми европейскими и современными ему парламентскими институтами, но был весьма осторожен, когда дело касалось возможного влияния греческих городов-государств на средневековые и современные города» (С. 27). Кроме того,
см.: Кучеренко Л.П. Политическое устройство римлян в эпоху ранней Римской республики в оценке Н.И. Кареева // Социология истории Николая Кареева. СПб., 2000. С. 317–
323; она же. Оценка Н.И. Кареевым политического устройства раннереспубликанского
Рима в свете современных отечественных исследований // Николай Иванович Кареев:
человек, ученый, общественный деятель. Сыктывкар, 2002. С. 94–104; Павлов А.А. Н.И.
34
По существу, все существующие оценки его штудий по греко-римской
истории сводятся к сказанным более века назад словам В.П. Бузескула:
«Н.И. Кареев — специалист по новой истории, а не по древней; но это
имеет и свою хорошую сторону: он мог взглянуть на историю древности с свежей, с иной и более широкой точки зрения; он мог пользоваться сравнительным методом, приводить много аналогий и делать
сравнения»1.
К античным сюжетам Н.И. Кареев неоднократно обращался на протяжении всей своей многогранной научной деятельности 2. Сам историк объяснял свой интерес греко-римскому периоду истории происходившим, по его мнению, в антиковедении поворотом в связи с открытием новых источников и выработкой новых методов исторического
исследования. Но дело обстояло не только в этом. Н.И. Кареев был не
просто историком, а «всеобщим историком». Смысл такой специализации он видел в исследовании всемирной истории как процесса постепенного объединения человечества, роста солидарности, расширения и углубления связей между странами и народами. Провести такую
работу было невозможно, не исследовав пласт античной истории.
Вполне законченный вид его концепция истории греко-римского мира
обрела в книге «Государство-город античного мира»3.
Скажем несколько слов об истории ее создания. Осенью 1902 года
Н.И. Кареев был приглашен читать лекции по всеобщей истории на
экономическом отделении вновь открытого Политехнического института. Обдумывая новый курс он «понял, что студентам-экономистам
нужно не то, что студентам-историкам, и задумал читать особые,
...типологические курсы, в которых были бы с сравнительной и обобщающей точки зрения рассмотрены и государство-город античного
мира, и древний деспотизм, и средневековый феодализм, и западноевропейские монархии трех категорий: сословная, абсолютная и конституционная»4. Помимо этой причины следует сказать и о том, что
Кареев о месте и значении плебейского трибуната в римской политической системе:
диалог истории и социологии, теории права и романистики // Там же. С. 105–112.
1
Бузескул В.П. Введение в историю древней Греции. Изд. 3-е. Пг., 1915. С. 541-542.
2
См.: Кареев Н.И. Фонетическая и графическая система древнего эллинского языка. М.,
1869; он же. Введение в курс истории древнего мира (Греция и Рим). Варшава, 1882; он
же. Лекции по древней истории, читанные … на Высших Женских курсах. Курс I.
1890/91. Б.м. [СПб]. Б.г. [1891]. Литогр.; он же. Книга г. Гревса о римском землевладении // Русское богатство. 1900. № XI. С. 1–27; № XII. С. 1–20; он же. Учебная книга
древней истории. СПб., 1901 и др.
3
Кареев Н.И. Государство-город античного мира. Опыт исторического построения политической и социальной эволюции античных гражданских общин. СПб., 1903.
4
Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 223. Курсы читались в 1903–1908 гг. и
сразу же издавались отдельными книгами: Кареев Н.И. 1) Государство-город античного
35
Н.И. Кареев, разделяя платформу либерализма и выступая его идеологом, специфически реализует эту ролевую функцию, рассуждая о явлениях иных цивилизаций в целях осмысления исторического опыта,
пытаясь при этом обосновать преимущества строя, основанного на
демократических принципах по сравнению с самодержавием. О дате
завершения работы над книгой мы можем судить из письма
Н.И. Кареева к В.П. Бузескулу от 19 марта 1903 г.: «В апреле Вы получите и мой политехнический курс «Государство-город», который почти весь набран»1
«Государство-город античного мира» имеет подзаголовок «Опыт
исторического построения политической и социальной эволюции античных гражданских общин»; сам историк, вводя читателя в курс дела,
пояснял, что считал своей задачей «проследить общественное развитие
в его экономической, социальной и политической сторонах, как оно
совершалось в государствах-городах»2.
Для уяснения концепции античного полиса Н.И. Кареева обратимся
к структуре работы, выявив прежде ее источниковую базу. Главным
источником, позволяющим выявить происхождение и развитие государственных институтов древности, и наиболее часто цитируемым
являются сочинения Аристотеля «Политика» и «Афинская полития».
Историком активно используются Платон (диалоги «Государство» и
«Законы») а также Полибий и Плутарх. Кроме того, в тексте есть
ссылки на Гомера, Гесиода, Феогнида, Геродота, Фукидида, Ксенофонта, Аристофана, Тацита, Цицерона и др. Учитывая характер курса,
предназначенного для учебного заведения, «где история является
мира. СПб., 1903; 2) Монархии древнего Востока и греко-римского мира. СПб., 1904; 3)
Поместье-государство и сословная монархия средних веков. СПб., 1906; 4) Западноевропейская абсолютная монархия XVI-XVIII вв. СПб., 1908. 5) Происхождение современного народно-правового государства. СПб., 1908. Был задуман и шестой курс —
«Варварские королевства начала средних веков», который должен был, по мысли Н.И.
Кареева, заполнить хронологическую лакуну между «Монархиями древнего Востока...»
и «Поместьем-государством...», но замысел не был реализован, хотя даже в 1908 году
ученый с уверенностью писал: «Этой форме (варварским королевствам. — В.Ф.) будет
впоследствии посвящена особая книга» (Кареев Н.И. Западноевропейская абсолютная
монархия XVI-XVIII вв. С. 4. Прим. 1. Эти лекции не были литографированы (в библиотеке Петербургского политехнического университета нам удалось обнаружить только
лекции Н.И. Кареева по новой истории. См.: Кареев Н.И. Лекции по новой истории,
читанные студентам СПб. Политехнического института им. Петра Великого. 1904. Литогр. Написано от руки, поэтому нет возможности сравнить тексты лекций и опубликованных книг.
1
СПб. филиал Архива РАН. Ф. 825. Оп. 1. Ед. хр. 91. Л. 18.
2
Кареев Н.И. Типологическая и всемирно-историческая точки зрения в изучении истории // Известия Санкт-Петербургского политехнического института. Т. III. Вып. 1-2.
Отд. II (Экон. отд.). 1905. С. 87.
36
предметом общего образования, а не ученой специализации», а также
характер аудитории, в которой «было немало молодых людей, не
учившихся в классической гимназии»1, Н.И. Кареев сознательно старался использовать русские переводы источников, что предварительно
оговаривал в предисловии. «...Я думаю, писал он, что мне не будет
поставлено в вину то, что иной строгий судья сочтет недостаточно
«классичным», хотя бы, примерно сказать, цитирование по русским
переводам»2.
Широк круг исследователей, произведения которых привлекались
историком для пояснения и уточнения собственных позиций, причем
он выступает и как талантливый популяризатор науки об античности,
сопровождая то или иное сочинение краткой характеристикой автора и
его труда. Среди пособий и научных трудов, использованных
Н.И. Кареевым при подготовке курса, были лучшие работы ведущих
европейских антиковедов. В их числе: «замечательный французский
историк»3 Н.Д. Фюстель де Куланж; «один из лучших современных
историков древнего мира»4 Э. Мейер; К.Ю. Белох, «прекрасная «История Греции» которого есть в русском переводе (М.О. Гершензона —
В.Ф.)»5; «один из известных английских историков»6 Э. Фриман; «автор одной из лучших историй Рима»7 Т. Моммзен; автор «знаменитой,
но теперь устарелой «Истории Греции»«8 Э. Курциус; М.С. Куторга,
писавший «еще в те времена, когда историческая наука очень мало
интересовалась социально-экономическими вопросами, [но] уже тогда
понимался аграрийный характер афинского консерватизма в противоположность чисто городскому, промышленно-торговому характеру
афинской демократии»9; коллега Н.И. Кареева по университету
В.Г. Васильевский, книга которого «Политическая реформа и социальное движение в древней Греции в эпоху ее упадка», на русском языке
Кареев Н.И. Государство-город... С. IX.
Там же. Перечислим русские переводы античных авторов, использованные
Н.И.Кареевым: 1) Политика Аристотеля / Пер. с греч. Н. Скворцова с примечаниями,
критическими исследованиями и двумя экскурсами, содержащими в себе учение о праве
и воспитании. М., 1865; 2) Аристотеля История и обзор афинского государственного
устройства / Пер. А. Ловягина. СПб., 1895; 3) Сочинения Платона / Пер. В. Карпова. Ч. IIV, СПб., 1863; 4) Плутарх. Сравнительные жизнеописания / Пер. В. Алексеева. СПб., Т.
I-VIII. 1890-1894. T. IX. Б.г. [1894]; 5) Полибий. Всеобщая история в 40 книгах / Пер.
Ф.Г. Мищенко. Т. I-III. М., 1890–1899.
3
Там же. С. 52.
4
Там же. С. VI.
5
Там же. С. 331.
6
Там же. С. 16.
7
Там же. С. 121.
8
Там же. С. 265.
9
Там же. С. 283.
1
2
37
оставалась «главным сочинением для того, кто желал бы познакомиться с социальным вопросом в древней Греции, пока у нас нет перевода
капитального труда немецкого ученого Р. Пельмана «История античного коммунизма и социализма»«1; М.И. Ростовцев — «автор одной
прекрасной статьи об экономическом развитии древнего мира [«Капитализм и народное хозяйство в древнем мире» — В.Ф.]»2; Ю. Шварц,
книга которого «Die Demokratie» «целый обвинительный акт [против
античной демократии. — В.Ф.], пристрастный, несправедливый, сгущающий мрачные краски, перетолковывающий в дурную сторону все,
что только можно перетолковывать, полный натяжек и искажений»3 и
т. д.
Принцип
построения
курса
Н.И. Кареева
проблемнохронологический, его содержание «лежит в областях политики и экономики, и даже область права затрагивается в нем лишь мимоходом,
как мимоходом же затрагиваются и области религии и философии
только по их связи, когда дело ее касается, с общественным и государственным строем»4. Соответственно весь материал строго разделен по
проблемам: политическим (главы I, II, IV, VIII–X, XV–XIX), социальным (главы III, VII, XI, XIII), экономическим (главы VI, XII, XIII), правовым (глава V), идеологическим (глава XIV), причем каждая из проблем рассматривается в ее историческом развитии. Курс предваряется
кратким предисловием и завершается итоговой главой, содержащей
общие выводы.
В предисловии, носящем постановочный характер, помимо пояснения общих задач исторической науки и связи ее с социологией, излагается суть типологического метода5, а также ставится задача: «проследить внутреннюю эволюцию античного государства-города», оставив в
стороне «всю так называемую внешнюю историю, весь общий ход истории древнего мира»6. Придавая курсу обобщающий характер, считая
его подводящим «итоги под общими выводами современной науки»,
Н.И. Кареев, «не будучи сам специалистом собственно в области древТам же. С. 188. На русском языке эта книга появилась уже после выхода в свет «Государства-города». См.: Пельман Р. История античного социализма и коммунизма / Пер. с
нем. под ред. М.И. Ростовцева. СПб., 1910.
2
Кареев Н.И. Государство-город... С. 291-292.
3
Там же. С. 330.
4
Там же. С. VI.
5
Подробнее см.: Парфенов О.Г., Филимонов В.А. Типологический метод Н.И. Кареева в
свете современных исследований по теории истории // Диалог со временем. Альманах
интеллектуальной истории. Вып. 4. М., 2001. С. 221–232. Ср.: Синютин М.В. Типологический метод Н.И. Кареева // Вестник Санкт-Петербургского университета. 1997. Сер. 6.
Философия. Политология. Социология. Вып. 4. С. 67–73.
6
Там же. С. V.
1
38
ней истории»1, пояснял, что «стремление придать курсу социологический оттенок находит свое объяснение и оправдание не только в желании избежать рутинного и шаблонного изложения, но и в том, что это
именно та точка зрения, на которую имеет наибольшее право стать так
называемый «всеобщий историк», когда ему приходится касаться
предметов не его специальных занятий»2.
Центральное место в курсе занимает рассмотрение проблем генезиса и эволюции политических форм в античную эпоху. Вводя дефиницию «государство-город» (глава I) Н.И. Кареев исходит из того, что в
современном понимании город и государство два разных термина, а у
древних греков «эти два понятия сливались воедино, и слово полис
(πολις) обозначало одинаково и город, и государство» 3, аналогично
тому, как у римлян civitas «в одних случаях может переводиться словом город, в других переводится словом государство»4.
Используя в качестве основного источника «Политику» Аристотеля, Н.И. Кареев делает вывод, что, хотя древними и не выработано понятие государства, подобно тому, которое известно было философам и
юристам нового времени, уже Аристотель понимал государство как
высшую форму человеческого общежития по сравнению с семьей и
родовым поселением, а также то, что необходимую принадлежность
государства составляет власть. Исключительное, признанное отдельными членами общественного союза, право принуждения, по мнению
Н.И. Кареева, главная отличительная черта государства, «таким целым
[государством. — В.Ф.]... может быть и громадная держава, и маленький кантон, в античном же мире таким именно целым и было государство-город, то, что греки называли полис [выделено Н.К. — В.Ф.]»5.
Введя понятие «государство-город», Н.И. Кареев выявляет его составные части и исследует процесс генезиса античного полиса (глава
II). Элементами структуры государства-города он считает долгое время сохранявшиеся пережитки родового быта, то есть филы-фратриироды в Афинах и трибы-курии-роды в Риме. Род, по мнению историка,
«был исходным пунктом дальнейших образований, которые называются племенами и государствами»6. Говоря о факторах, способствовавших уже в гомеровскую эпоху слиянию родов в более крупные протогосударственные структуры, он выделяет войну, указывая на Спарту,
обязанную «своим происхождением дорийской военной дружине, заTaм жe. C.VIII.
Taм же. C.VIII-IX.
3
Там же. С. 1.
4
Там же. С. 2.
5
Там же. С. 7.
6
Там же. С. 12.
1
2
39
нявшей с оружием в руках долину Эврота»1 и покорившей сопредельные племена. Другой способ образования государства — мирный, путем «добровольного слияния в одну большую общину нескольких общин меньших размеров»2, известный под названием «синойкизм», который мог происходить либо путем превращения федераций сел в город, либо путем образования союза между городом и близлежащими
поселками. Таким образом, по мнению историка, возникли Афины,
само название которых, «имеющее форму множественного числа
(Αθήναι), указывает... на образование города из нескольких селений»3
и Рим.
Рассматривая организацию государственной власти в начальный
период истории классических народов (глава IV), Н.И. Кареев выделяет в ней три элемента: монархический (глава государства), аристократический (совет старейшин) и демократический (народное собрание),
прослеживая эволюцию каждого из них. Функции царской власти в
героическую эпоху Греции (гомеровское время) и Рима (царский период) он, ссылаясь на Аристотеля и Дионисия Галикарнасского, сводит к военной, судебной и жреческой. Совету старейшин, который в
целом выполнял совещательную функцию, тем не менее, предписывалось санкционировать то или иное решение правителя. Народное собрание (в терминологии Н.И. Кареева — «вече»), руководимое царем и
старейшинами, могло только одобрять «криками делавшиеся ему
предложения» или быть «немым свидетелем царского суда»4, что видно из описания такого «веча» во второй песне «Илиады» и у Тацита
(Germ., 11), приведенных историком в качестве примера.
Из этих элементов, первый постепенно исчезает из организации
государственной власти, при этом Н.И. Кареев отмечает эволюционный характер перехода от монархической к аристократической форме
правления, «то есть, писал он, в явлениях этого рода... мы имеем дело
не с политическими переворотами, приводившими к формальной отмене царской власти, а с постепенными изменениями государственного строя, усиливавшими в нем аристократическое начало»5. Примерами такой эволюции монархии могут служить расчленение царской
власти в Афинах (источник — «Афинская полития» Аристотеля), в
Риме (по сведениям Тита Ливия) и раздвоение царской власти в Спарте (по данным Ксенофонта и Плутарха).
Там же. С. 22.
Там же.
3
Там же. С. 23.
4
Там же. С. 39.
5
Там же. С. 41.
1
2
40
Понимая невозможность выведения общей формулы, под которую
могут быть подведены внутренние перемены в политической жизни
античных полисов, Н.И. Кареев, исходя из идеи о законосообразности
исторического процесса, предлагает, искать аналогии в движении от
первоначальной монархии к более поздней демократии, подобно тому,
как это пытались сделать Аристотель, Полибий, а в новое время
Дж. Вико. Абстрагируясь от частностей, автор «Государства-города»
утверждает, что «благодаря экономическому развитию, знатность
уступает понемногу место богатству, и аристократия, в смысле господства знатных переходит в тимократию, распределяющую политические права сообразно имущественному цензу»1. Таким образом, тимократический принцип, описанный историком в главе VIII, является
компромиссом при переходе от аристократии к демократии. Тимократия имела место в Афинах при Солоне, этот же принцип утвердился в
Риме при постепенном переходе политического значения от куриатных к центуриатным комициям, что дало Н.И. Карееву право говорить
об общности направления политической эволюции в Афинах и Риме
при всей ее неодинаковости.
Глава IX курса посвящена сопоставлению греческой тирании и
римского трибуната. Корректность такого сопоставления аргументируется Н.И. Кареевым в связи с тем, что оба этих явления «возникли
на одной и той же почве борьбы народа со знатью и каждое сыграло
роль в борьбе в пользу демократии»2. Греческая тирания VII–VI вв. до
н. э. не была соединена с представлениями о произволе и деспотизме, а
означала узурпацию власти, с опорой при этом на народные массы, то
есть представляла собой демократическую диктатуру, являясь «плодом
сословных раздоров, когда раздражением народа против знати пользовались отдельные лица»3. Перечисляя виднейших представителей тирании и пункты, где она имела место, Н.И. Кареев обращает внимание
на то, что это «будут как раз города, которых особенно сильно давали
себя чувствовать последствия торгового и промышленного развития»4,
потому тирания и миновала консервативную Спарту.
Римский трибунат, возникший в ходе сословной борьбы, был, по
мнению Н.И. Кареева, «предохранительным клапаном против взрыва,
который привел бы к тирании»5, однако при постепенном возрастании
трибунской власти (jus auxilii, jus intercedendi, право veto, приобретеТам же. С. 94.
Там же. С. 106-107.
3
Там же. С. 108.
4
Там же. С. 111.
5
Там же. С. 118.
1
2
41
ние плебисцитами силы законов для всех граждан) открывалась дорога
демократической эволюции, подобно тому, как это произошло в Греции путем разрушения господства знати тиранией. Для Спарты учреждением, подобным римскому трибунату, Н.И. Кареев называет коллегию эфоров, которая также выросла на демократической основе (в
той мере, в какой можно говорить о таковой в Спарте) и имела возможность господствовать «и над аристократической герусией, и над
царями»1, оберегая, таким образом, Спарту от тирании, и постепенно
присваивая себе значительные права в государстве.
В главе X анализируется общий характер античной демократии.
Прежде всего, для Н.И. Кареева важно отделить современное ему понятие «гражданин» оттого, что под этим подразумевалось греками и
римлянами. Учитывая, что население полиса не было гомогенным,
историк определяет гражданство, как совокупность «прав свободного
члена государственной общины»2. Принимая для античного мира такую дефиницию гражданства, Н.И. Кареев выделяет две главных черты античной демократии: господство демоса, который не был всем
народонаселением государственной территории, и участие демоса в
государственной власти в форме непосредственного народовластия,
причем, несмотря на равные права, дарованные всем гражданам полиса, «фактически в них принимали участие преимущественно горожане»3. Анализируя особенности функционирования демократических
учреждений в Афинах, Спарте и Риме сквозь призму государственных
теорий Аристотеля и Полибия, автор «Государства-города» считает их
обладающими чертами сходства, так как, «непосредственные народные собрания пользовались законодательною властью, существеннейшим атрибутом государственного верховенства, избирали представителей исполнительной власти и даже имели в известных отношениях
власть судебную, вследствие чего народ граждан является в них настоящим коллективным государем»4.
После обсуждения общих вопросов античной демократии
Н.И. Кареев останавливается на проблеме кризиса полиса. Разным ее
аспектам посвящены главы XV–XIX. Важнейшим политическим показателем подрыва основ полисной структуры историк называет интеграцию античного мира, «которая постепенно подкапывала... изолированность и суверенность городовых республик Эллады и Италии»5.
Там же. С. 122. Прим.1.
Там же. С. 124.
3
Там же. С. 131.
4
Там же. С. 146.
5
Там же. С. 235.
1
2
42
При этом он дает обзор различных форм объединения, имевших место
у греков и римлян, называя симполитию (слияние нескольких государств в одно, как это сделали Аргос и Коринф во время коринфской
войны), симмахию (союз равноправных государств для общей внешней политики — Делосская симмахия, Ахейский союз и др.), гегемонию (союз под предводительством одного полиса — Пелопоннесский
союз) и державу («где один какой-либо город уже господствовал над
другими, лишая их самостоятельности»1, подобно Афинской архэ, Македонской державе или Римской республике, начиная с захвата Сицилии в 241 г. до н.э.). Проводя аналогию между превращением государства-города в «город-государя» в Афинах и Риме, Н.И. Кареев отмечал
общий для них подрыв собственных основ демократии, которые теперь «заключались не в труде, а в эксплуатации чужого труда союзников и подданных»2. Однако при этом утверждается новая форма городского быта — муниципий, сочетавшая в себе самоуправление с подчинением единой власти территориального государства.
В заключительной XX главе Н.И. Кареевым были подведены итоги
исследования. Выделяя общие типические черты, присущие античному полису, историк подчеркивал, что хотя эти черты не все вместе
встречаются и не одинаково сильно выражены в отдельных случаях,
они все же до известной степени связаны между собой и обусловлены
одни другими. По его это — незначительность территории, преобладание в нем городского центра над окружающими его и к нему тяготеющими селами, тесная связь самого города с областью-округом, развитие ремесла и торговли, ранняя организация государственной власти
на республиканских началах, сравнительная быстрота социальной эволюции и обостренность классовых интересов и, в случае удачливости,
стремление к расширению своего политического бытия путем установления гегемонии над другими общинами3.
Сделанные Н.И. Кареевым общие выводы, сводятся в основном к
следующему: 1) Античный мир, действительно, характеризуется чисто
городовой формой своей политической организации «и даже когда
создалась обширная Римская империя, она продолжала носить на себе
черты чисто городовой политической организации», ибо «объединение
государств-городов в более крупные политические организации совершалось по форме подчинения одному городу других городов, которые свою гегемонию (предводительство) стремились превращать в
Там же.
Там же. С. 295.
3
См.: там же. С. 320.
1
2
43
державство (αρχη, imperium)»1; 2) Государство-город античного мира
можно рассматривать как особый социологический тип наряду с другими типами государственного устройства; 3) Государство-город политическая форма, присущая не только античному миру, но только в
классическое время она была господствующей, наиболее характерной
и вместе с тем наиболее определяющей все культурное развитие формой политического существования; 4) Античная демократия великое
достижение греков и римлян, должна быть оценена объективно, учитывая не только ее положительные стороны, но и негативные, которые,
в конечном итоге привели ее к гибели.
Книга вызвала известный резонанс, хотя и не столь живой, как,
например, полемика по поводу докторской диссертации Н.И. Кареева
«Основные вопросы философии истории». В кратком отзыве
П.Н. Ардашева отмечалось, что книга Н.И. Кареева «с одной стороны,
не дает исторической картины общественного развития античного мира, с другой стороны, она не дает и ряда картин развития отдельных
государственных тел, входивших в состав последнего. Она ставит себе
задачей — изобразить в ее наиболее общих чертах ту форму государственности, которая является наиболее типической для античного мира. А такой формой является именно государство-город (πόλις)»2.
В рецензии А.К. Дживелегова3 отмечено, что «дать полную картину
государства-города в греко-римском мире значит, до известной степени выяснить внутреннюю эволюцию государств Эллады и такого
сложного политического центра, как Рим. Книга профессора Кареева и
прослеживает эту внутреннюю эволюцию. Чтобы лучше сосредоточиться по своей задаче, автор принужден отбросить всю внешнюю
историю, и такая экономия места дает ему возможность привлечь к
делу материал, который обыкновенно мало утилизируется в таких
научно-популярных работах. Благодаря этому мы имеем свежий по
материалу и оригинальный по замыслу курс, изображающий социально-политическую, а отчасти и культурную эволюцию древнего мира» 4.
Отмечая далее, эволюционный характер схемы, положенной в основание книги, рецензент пишет, что автор «следит за зачатками городовгосударств, за их постепенным развитием, за развитием хозяйственных
Кареев Н.И. Главные обобщения всемирной истории. Учебное пособие для самообразования. СПб., 1903. С. 71.
2
См.: [Ардашев П.Н.] [Рец. на кн.:] Кареев Н.И. Государство-город античного мира.
СПб., 1903. // Русское богатство. 1903. № VI. С. 22.
3
Дживелегов А.К. [Рец. на кн.:] Кареев Н.И. Государство-город античного мира. Опыт
исторического построения политической и социальной эволюции античных гражданских
общин. С картами. // Мир Божий. 1904. № 6. С. 98 — 100. [Подп. А. Дж.]
4
Там же. С.98.
1
44
отношений, за усложнением в них социального уклада, за расширением их политических функций вплоть до высшего торжества городагосударства — превращения Рима в универсальную монархию»1.
Рецензент «Нового обозрения» поставил в вину автору «Государства-города» то обстоятельство, что «трактуя о внутренней эволюции
античного государства-города, проф. Кареев не касается фактической
стороны исторической жизни античного мира», что, по мнению рецензента «мешает ясности изложенных положений, а потому книга не
может иметь широкий круг читателей. Помимо фактической стороны
истории, игнорируется также и вся духовная культура классической
древности, и содержание книги сосредотачивается главным образом на
области политики и экономики». При этом автор отзыва отмечает что
«с замечательной точностью проф. Кареев разбирает античный полис
и показывает, как это историческое явление, отделенное от нас длинной вереницей веков, является прототипом позднейших вольных городов»2.
Сообразуясь с политической направленностью издания, обозреватель либеральных «Русских ведомостей» обратил внимание, прежде
всего на то, что «автор совершено справедливо восстает против резкого противопоставления в этом отношении античных государств государствам нового времени и против преувеличенного представления о
стеснении индивидуальной свободы в античных республиках»3.
Что отличает курс Н.И. Кареева от уже существовавших в отечественной и зарубежной исторической литературе обобщающих трудов
по античной истории4? Характерной его чертой явилось целостное
воспроизведение всемирно-исторического процесса. В свое время, рассуждая о постановке курса всеобщей истории в университете, он говорил, что «классик, думающий, что ему, как классику, можно и не знать
того, что делалось в передовой части человечества, положим, после
476 года по Р.Х. не подозревает целой стороны, открываемой у этого
мира с точки зрения всеобщей истории, того влияния, которое мир
этот продолжал оказывать и после падения своей цивилизации на исТам же. С. 100.
Шенский А. [Рец. на кн.:] Кареев Н.И. Государство-город античного мира // Новое
обозрение. 1903. № 6537. 16 октября.
3
С.Ф[ортунатов]. [Рец. на кн.:] Кареев Н.И. Государство-город античного мира // Русские ведомости. 1903. № 122.
4
См. напр.: Латышев В.В. Очерк греческих древностей. СПб., 1883; Аландский П.И.
История Греции. Киев, 1885; Лекции по всемирной истории проф. М.Н. Петрова.Том 1.
История древнего мира, обр. А.Н. Деревицким. Харьков. 1888 и др. Кроме того уже
были изданы в русском переводе обобщающие труды немецких историков Э. Курциуса,
К.Ю. Белоха и Т. Моммзена.
1
2
45
торию европейских народов, не говоря уже о том, что непосредственно
было унаследовано новыми народами от древних: вспомним хотя бы
такие крупные культурные факты из истории Запада, каковы рецепция
римского права, классическая сторона Ренессанса, ложный классицизм
в литературе, увлечение античными политическими идеями в XVIII
в.»1.
Не секрет, что большинство тогдашних и нынешних антиковедов
— узкие специалисты по проблемам избранного ими сегмента исторического знания, при этом связь с соседними во времени и в пространстве объектами обнаруживается очень слабо. При этом распространенный взгляд, что «классический мир представляет собой нечто совершенно особенное в истории человечества, …нас обязывающее выделять его из остальной истории и ставить особняком, так сказать, «вне
конкурса»«2, по мнению Н.И. Кареева «давным-давно пора оставить
как предрассудок, потому что история отдельных народов не совершается по какой-либо норме с бóльшими или меньшими от неё отклонениями, а обусловлена всею совокупностью жизненной обстановки
народа, и при данных условиях история каждого народа протекает
также нормально, законосообразно, как и других народов. Ход греческой истории отнюдь не нормальнее в этом смысле истории русской…»3.
На концепцию античной истории Н.И. Кареева не могла не повлиять и его позиция в развернувшейся в русской интеллектуальной среде
на рубеже веков дискуссии о месте античности в школьном курсе истории4. Известно, что историк (и не только он один) неоднократно выражал недовольство засильем в гимназиях древних языков и истории, в
далеком от запросов реальной жизни виде, связывая такое положение
дел не только с последствиями толстовской гимназической реформы
1871 г., но и с тем, что в отличие от других разделов всеобщей истории, в антиковедении, под немецким влиянием укоренилось монопольное положение классической филологии. При этом «античная исКареев Н.И. Всеобщая история в университете // Историческое обозрение. 1891. Т. 3. С.
13–14.
2
Кареев Н.И. Несколько слов об учебнике древней истории // Русская школа. 1901. № 4.
С. 176.
3
Кареев Н.И. О школьном преподавании истории. Из лекций по общей теории истории.
Ч. III. Пг., С. 113.
4
Подробнее об этом см.: Антощенко А.В. «Классицизм» или «реализм»: обращение к
европейскому опыту и среднее образование в России (комиссия 1900 г.) // Диалог со
временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып. 6. М., 2001. С. 135–154. О позиции Н.И. Кареева в этой дискуссии см.: Филимонов В.А. Н.И. Кареев о месте античности
в школьном преподавании истории // ΜΝΗΜΑ. Сборник научных трудов, посвященных
памяти профессора Владимира Даниловича Жигунина. Казань, 2002. С. 448–458.
1
46
тория оказывалась всего лишь вспомогательной дисциплиной, «учением о древностях», призванным служить познанию и уразумению текстов древних авторов»1, что препятствовало самостоятельному развитию науки о греко-римском мире. «Классическая филология, — писал
Н.И. Кареев, — как наука, именно и прославилась своею безжизненностью, своею мертвенностью… Между тем, античный мир и по внутреннему своему содержанию, и по причине своего влияния на новую
Европу заслуживает более живого отношения к себе со стороны науки,
и большего интереса со стороны образованного общества. К счастью,
за последние два десятилетия в изучении классического мира происходит в высшей степени важный и плодотворный переворот. Сущность перемены, которую мы имеем в виду, можно определить как
освобождение исторического изучения античного мира от одностороннего подчинения классической филологии и перенесение в эту область остававшихся ей прежде чуждыми научных точек зрения и
приемов исследования, выработанных в других отделах исторической
науки» (выделено Н.К. — В.Ф.)2.
Стремясь уйти от филологической рутины, Н.И. Кареев в «Государстве-городе…» в большей степени предстает как философ истории
социолог. Историк, по его мнению, призван не только описывать, но и
объяснять (оценивать) эмпирический материал. Сам Н.И. Кареев в
своих мемуарах оставил свидетельство о профессоре греческой истории Петербургского университета Ф.Ф. Соколове. Это был, — по его
словам, — «человек, большой учености и хороший руководитель будущих специалистов, но читавший нестерпимо скучный и совершенно
безыдейный курс, где, кроме сырого фактического материала, ничего
не было»3. Н.И. Кареев, напротив, даже своим конкретноисторических курсам старался придавать обобщающий (дискурсивный) характер, на что обратил внимание один из его ранних рецензентов, известный русский антиковед В.И. Модестов: «Особенность, отличающая г. Кареева от других наших историков, — писал он, — заключается в философском направлении его исторических занятий...
Для этого требуется не только положительное и уверенное в себе знание, но и философский склад головы, которым обладают у нас далеко
не все современные историки. Историков-исследователей и историковрассказчиков у нас достаточно, но историками, умеющими проникать
во внутренний смысл истории, приводить отдельные и разрозненные
Фролов Э.Д. Указ. соч. С. 342–343.
Кареев Н.И. Книга г. Гревса о римском землевладении // Русское богатство. 1900. № 11.
С. 4.
3
Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. С. 249.
1
2
47
явления в систему, подводить их под общие точки зрения, мы не богаты»1.
Таким образом, следует признать, что «Государство-город античного мира» — важная веха творческого пути Н.И. Кареева, становления его концепции всемирной истории. Его исторические взгляды в
целом вписываются в сложную и противоречивую внутреннюю логику
развития отечественной исторической науки конца XIX — начала XX
в. При этом, будучи философом-историком, «историком в целях социологии»2 Н.И. Кареев считал для себя возможным занятия историей
Греции и Рима, прежде всего в связи с настоятельной потребностью и
возможностью широкого всемирно-исторического синтеза. Мобилизуя
талант концептуалиста, он обобщает, синтезирует, устраняет односторонности суждений, сводит высказанное до него в стройную, логически не противоречивую, целостную доктрину.
Модестов В.И. [Рец. на кн.:] Кареев Н.И. Введение в курс истории древнего мира (Греция и Рим). 2-е изд. СПб., 1886 // Новости. 1886. (№ 77), 19 марта.
2
Мягков Г.П. Научное сообщество в исторической науке: опыт «русской исторической
школы». Казань, 2000. С. 233.
1
48
М. В. Мелихов
«История Иудейской войны» Иосифа Флавия
как один из литературных источников «Повести о взятии
Царьграда турками»
«История Иудейской войны» Иосифа Флавия (далее: ИФ) на протяжении многих столетий считалась одним из самых авторитетных
исторических и литературных источников для средневековых европейских писателей. Она оказала большое влияние и на древнерусскую
литературу, прежде всего на летописи. Общепризнанным является и
факт влияния ИФ на воинские повести. Единственной специальной
работой, посвященной изучению воздействия ИФ на произведения
древнерусской литературы, в настоящее время является ставшая библиографической редкостью монография Н.А.Мещерского 1. Отдельные
вопросы, связанные с влиянием ИФ на отдельные произведения, рассматривались Е.В. Барсовым (в связи со «Словом о полку Игореве»)2,
А.С. Орловым (о формулах из ИФ в русских воинских повестях)3.
Обычно при рассмотрении этих произведений отмечалось типологическое сходство исторических событий, лежащих в их основе (гибель столиц мировых держав (Мещерский, с.158), или совпадение отдельных «воинских» формул4. Проделанный нами сопоставительный
анализ выявляет общность и на уровне отдельных приемов сюжетной
организации текста.
Характерной чертой ИФ, как это неоднократно отмечалось, является тенденциозность в подборе фактического материала, которая сказывается прежде всего в идеализации главных героев произведения —
римских императоров Веспасиана и Тита. Н.А. Мещерский считал, что
она объясняется политическими убеждениями автора — активного
сторонника рабовладельческого Рима и его стремлением угодить сво-

Мелихов Михаил Васильевич — доктор филологических наук, профессор кафедры
русской и зарубежной литературы СыктГУ.
1
Мещерский Н.А. «История Иудейской войны» Иосифа Флавия в древнерусском переводе. М.; Л., 1958.
2
Барсов Е.В. «Слово о полку Игореве» как художественный памятник Киевской дружинной Руси: В 3 т. М., 1887-1890.
3
Орлов А.С. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.). М.,
1902.
4
Там же. С. 22.
49
им благодетелям, римским императорам 1. Однако нам кажется, что
Иосиф в данном случае руководствовался не только личной выгодой.
В рассказе о событиях Иудейской войны он не пытался, по-видимому,
воспроизводить точные факты и детали в традиционной для античности беспристрастной манере. Для «Истории» характерно стремление
не только донести до читателя сами события, но и дать им истолкование в соответствии с предшествующей библейской историографией
книг Ветхого Завета. Именно они были для Иосифа Флавия источником общей концепции, согласно которой гибель и разорение Иерусалима есть следствие гнева Божьего, и поэтому Рим, как и Ассирия и
Вавилон в древности, является исполнителем воли бога иудеев. Аналогичным было отношение к ИФ и в византийской историографии.
Тема Божьего Суда за религиозное отступничество — главная тема
ИФ — становится особенно актуальной в Европе во второй половине
ХV в. именно в связи с завоеванием Константинополя турками. Незадолго до турецкого нашествия, при последнем византийском императоре Константине XI, была официально провозглашена уния между
католическим западом и православным востоком (заключена она была
раньше, на Флорентийском соборе, в 1438 г.), и в главном константинопольском храме — храме святой Софии — 12 декабря 1452 г. была
отслужена совместная, с участием православных и католических священников, литургия. С этого времени православная греческая церковь
теряла свою независимость и переходила под власть католической
римской. Последовавшее вслед за ратификацией унии завоевание Константинополя турками в силу названных обстоятельств должно было
восприниматься и воспринималось и на Руси 2, и в Европе, и особенно
Мещерский. «История Иудейской войны» Иосифа Флавия в древнерусском переводе.
С. 38-42.
2
См., например, «Послание о злых днехъ и часhхъ» известного публициста конца XV в.
Филофея, в котором ясно выражена мысль о гибели Византии за отступление от православия: «Пророкъ глаголет: «Кто дастъ на расхыщение Израиля — не Богъ ли, ему
съгрhшиша?» Девятдесят лhт, како греческое царство разорися и не созижется: сия вся
случися грhхъ ради наших, понеже они предаша православную греческую вhру в латынство» (Филофей. Послание о злыхъ днехъ и часhхъ / Подгот. текста, пер. и коммент. В.В.
Колесова // ПЛДР. Т. 6. С. 448). В послании митрополита Филиппа в Новгород, помещенном в Никоновской летописи под 1471 г., судьба Константинополя также приводится как поучительный пример для новгородцев, собиравшихся, по версии автора, принять
католичество: «Царствующий же великий Константинополь, иже преже благочестиемъ
просиавый паче инhхъ царствий, не тоя ли ради латыньские прелести погибе и отъ благочестия истребися и донынh погаными турками одрьжимъ бысть?» (Послание митрополита Филиппа // ПСРЛ. М., 1965. Т. 12. С. 128).
1
50
в самой Византии однозначно: как Божий суд над греками, их столицей и императором1.
На Руси ИФ была известна с XI-ХП вв., но самые ранние из сохранившихся списков относятся к концу ХV — началу ХVI вв. (Мещерский, с.120-121). Русский перевод ИФ существенно отличается от греческого оригинала. Подробный анализ всех расхождений проведен
Н.А. Мещерским, который указал на следующие три типа работы русского переводчика-редактора над текстом ИФ: пропуски и сокращения
исходного текста, дополнения к авторскому тексту и перестановки
(Мещерский, с. 47-50).
Проблема взаимоотношений «Повести о взятии Царьграда турками» (далее: ПЦ) и ИФ, как уже было отмечено, до настоящего времени
еще не была предметом специального рассмотрения, несмотря на то,
что сам факт близости этих произведений неоднократно фиксировался
исследователями. Одним из первых обратил внимание на сходство их
стиля А.С. Орлов2, который, занимаясь исследованием поэтики повестей о взятии Азова в 1637 г. и об осадном сидении запорожских казаков, проанализировал большое количество воинских повестей ХI-ХVII
вв. с точки зрения использования в них устойчивых повторяющихся
формул. Среди рассмотренных им произведений были ПЦ и ИФ. Но в
задачи А.С.Орлова не входил их сравнительный анализ, и потому он
обратил внимание только на несколько «общих мест».
Предположение о близости отдельных приемов повествования ПЦ
и ИФ высказывал М.Н. Сперанский: «Есть основания предполагать,
что составителю повести (ПЦ — М.М.) известно было «Полонение
Иерусалима» Иосифа Флавия в древнерусском переводе (ХI-ХII века),
откуда он мог заимствовать отдельные мотивы в изображении боевых
сцен... В данном случае «История» Флавия представляет аналогию к
«Откровению» Мефодия и «пророчествам» Льва Мудрого, а эти последние также были в числе источников составителя повести»3.
Этими указаниями на сходство стиля и поэтики ПЦ и ИФ и ограничивается существующая к настоящему времени литература по вопросу.
Ни А.С. Орлов, ни М.Н. Сперанский не определили характера зависимости ПЦ от ИФ.
Мы продолжили их анализ в двух направлениях: во-первых, рассмотрели, в чем выражается сходство стиля этих произведений, воРансимен С. Падение Константинополя в 1453 году: Пер. с англ. / Предисл. И.Е. Петросян, К.Н. Юзбашяна. М., 1983. С. 158.
2
Орлов А.С. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.). М.,
1902.
3
Сперанский М.Н. Повести и сказания о взятии Царьграда турками (1453) в русской
письменности XVI — XVII вв. // Ч. 1. ТОДРЛ. М.; Л., 1954. Т. 10. С. 151.
1
51
вторых, выявили общность отдельных принципов художественной
организации ПЦ и ИФ.
Материал, свидетельствующий о зависимости ПЦ от ИФ на стилистическом уровне, можно разделить на две группы. Первую составят
общеупотребительные формулы — так называемые loci communes
(часть из них была выявлена, как это было отмечено выше, А.С. Орловым), вторую — фрагменты текста ПЦ, почти дословно совпадающие
с текстом ИФ (эти фрагменты до настоящего времени не привлекали
внимания исследователей).
Обратимся к первой группе общих для ПЦ и ИФ чтений. Общеупотребительные формулы выполняют в ПЦ и ИФ функцию своеобразных
«литературных украшений», с их помощью этикетными средствами
рассказывается о сражениях. Совпадение стилистических формул,
возможно, объясняется не фактом непосредственного заимствования
из ИФ, а опосредованным влиянием последней на текст ПЦ через промежуточные произведения. То, что первоисточником целого ряда воинских формул, использованных в ПЦ, является текст ИФ, представляется вполне вероятным, т.к. ИФ, переведенная на Руси в ХI-ХII вв.,
как показали исследования1, оказала исключительно сильное воздействие на всю древнерусскую литературу, а на воинское повествование
— в особенности. При этом многие стилистические формулы, содержавшиеся в ИФ, в процессе рукописного бытования ее на русской почве и соприкосновения с другими — оригинальными — русскими произведениями настолько прочно вошли в активный фонд древнерусской
литературы, что оторвались от своего непосредственного источника и
стали достоянием традиции в целом.
Рассмотрим соотношение этого формульного материала в сопоставляемых произведениях. Помимо выявленных А.С. Орловым формул ПЦ, восходящих к тексту ИФ 2, существует еще целый ряд параллельных мест подобного рода. Дословное совпадение при этом можно
Барсов Е.В. «Слово о полку Игореве» как художественный памятник. Т. 1 — 3. С. 214272; Мещерский, с. 98-105, 153, 163.
2
А.С. Орлов (Об особенностях формы русских воинских повестей. С. 28) приводит
только две формулы, о которых действительно можно сказать, что они свидетельствуют
о знакомстве автора ПЦ с ИФ:
1
ИФ
Падающе жиды аки снопы с
забрала И пободоша ихъ, акы
дикиа звhри. Иудеи же ристаху къ лесу, акы звhри.
52
ПЦ
Падаху бо трупиа обоихъ стран, яко снопы. И
сhчахуся лицемъ к лицу, рыкающе, акы дивии
звhри…бьяху их нещаднh, съвахуся бо ся на
нихъ, аки дивии звhри…и скакаху на нихъ, на
Туркы, акы дивии звhри.
отметить только в одном случае. Сходство остальных фрагментов
определяется лишь единством центрального образа, лексически же они
оформлены по-разному1:
ИФ
ПЦ2
Римляне егда постигняхуть я
нужею, възвратившеся, бодяхуся с
ними (С. 363)
(греки)…егда постигахут их нужею,
возвращахуся и боряхуся с ними (С.
254)
И бысть… вопль до облакъ (С.
377)
и гласи ихъ…до небесъ достигаху
(С. 258)
(по трупам) ходяху…акы по мосту (С. 343)
мертвия бо им бяху мостъ и лесница
къ граду (С. 232)
И, за руки емлющеся, сhчахуся
(С. 376)
И так сhчахуся имаяся за руки (С.
226)
(сражаются) из утра поченше,
едва разидутся нощи (С. 377)
…дондеже нощная тьма их раздhли
(С. 226)
(от трупов) смрад исхожаше…
нестерпим (С. 391)
(от гниющей во рвах крови) смрад
приношаше велий (С. 232)
Таким образом, ПЦ и ИФ содержат целый комплекс сходных формул. Сам по себе этот факт еще не свидетельствует о непосредственном обращении автора ПЦ к тексту ИФ, но в ПЦ есть и другие, более
убедительные примеры — дословные совпадения. Мы выявили в ПЦ
три таких фрагмента: первые два, рассказывающие об участии императора Константина в двух сражениях, имеют множество текстуальных
совпадений с ИФ на уровне отдельных фраз, но композиционно исходный текст значительно перестроен. Третий фрагмент — обращение
царя Константина к своим воинам перед сражением, практически дословно повторяющее речь одного из героев ИФ.
Приведем два первые совпадающие фрагмента ПЦ и ИФ полностью:
ИФ (иудеи со всех сторон окружают императора Тита, выехавшего
не разведку к стенам Иерусалима, он сражается с ними): «И тогда разсмотрев азъ въ своемъ помыслh, яко избранныя побhды, цесарское
Текст ИФ цитируется по изданию Н.А.Мещерского, страницы указаны в скобках после
цитаты.
2
Текст ПЦ цитируется по изданию: Повесть о взятии Царьграда турками / Подгот. текста, пер. и коммент. О.В. Творогова // ПЛДР. 4. С. 216-267.
1
53
падение Божиимъ промыслом бываеть1. Толико бо стрhль и копии на
Тита пущаему, и на разглядание града, а не на сhчю, без шолома, и без
броньи, и без щита, не уязви его ничьсо же, но суетно все падаху и,
мимо его летающе, не улучиша. Титови же токмо мечь единъ в руку, и
тhмъ единhмь сhчаше, овы по лицю, овы же по ребромь, нападшая
гоняще. Они же, кликнувше противу цесаревh крепости, друг друга
понужающе на нь, и на них же возвращашеся Титъ, бhжаху, разлучахуся и вhрзяхуть Титови» (С.362). (Далее рассказывается о том, что
иудеи захватили коня Тита и с триумфом ввели его в город. Римляне
строят вокруг осажденного Иерусалима свой лагерь, но иудеи снова
нападают на них во время работы. Римляне вначале отступают, затем
начинают сражаться.) «Егда постигняхуть я (римлян — М.М.) нужею,
вьзвратившеся, бодахутся с ними (с иудеями — М.М.). Видяще же
больма прибывающих, и от обрытиа бhжаша. И погибель конечнаа
постигаа их, аще убо не ускорил Тить к ним, приемь вhсть, пришед,
поноси имъ слабость и немужство, бья, възврати бhгающих и сам
нападh на июдея со избранными вои въ бокъ имъ. И, много уби я, и
болh их уязви и възби вся къ пропасти» (С. 363 — 364)2.
ПЦ (1)
Но убо турком многым,
вшедшим въ град, конным и
пhшцем, возвратиша паки стратиг
и бьяху их нещаднh, съваху бо ся
на них, аки дивии звhри. И аще не
бы ускорил цесарь к ним, конечная уже бh погыбhль граду. Достигшу же цесарю, вопияше на
своих, укрhпляя их, и, возрыкав
яко лhв, нападh на туркы со избранными своими пhшци и конникы, и сhчаше их крhпко: их же
бо достижаше, разсhкаше их
надвое, а иных пресhкая на полы,
ПЦ (2)
(турки) … напустиша всеми
полкы и потопташа гражан и вгнаша
их в град, бья и сеча их. Видhв же
стратигы и вси гражанh болма пребывающих туркъ, начаша бhжати, и
егда постигахут их нужею, возвращахуся и боряхуся с ними. И погыбель конечная уже бh постигла град,
аще бы не поскориль цесарь со избранными своими. Царю же приспhвшу, срhте Зустунhа еще жива
суща, и возплакася о немъ горко, и
начаша возвращати фрягь с молением и рыданием, и не послушаше его.
Данный фрагмент частично совпадает с фрагментом «Казанской исории», в котором
объясняются причины спасения Шигалея от коварных казанцев: «Но царская смерть без
вhдома Божия не бывает, ни проста коегождо человhка, вся бо умирает Судом Его»
(Казанская история / Подгот. текста, пер. Т.Ф. Волковой, коммент. Т.Ф. Волковой и И.А.
Евсеевой // ПЛДР. 6. С. 376).
2
Возможно, данный фрагмент был знаком автору Жития Александра Невского, который
в первых строках своего произведения пересказал его (Житие Александра Невского /
Подгот. текста, пер. и коммент. В.И. Охотниковой // ПЛДР. Т. 3. С. 426).
1
54
не удрьжаваше бо ся меч его ни о
чем. Турки же скликахуся против
крhпости его, и друг друга понюкаше на нь, и всякым оружием
суляху его, и стрелы безчислены
пущаху на нь, но убо, якоже речеся, бранныа побhды и цесарское падhние Божиим промыслом
бывает: оружия бо вся и стрhлы
суетно падаху и, мимо его лhтающе, не улучахут его. Он же,
един имhя мhч в руцh, сечаше их
и, на них же возвращашеся, бежаху от него и путь ему даяху. И
погна ихъ къ разрушенному
мhсту (С. 240, 242).
И, пришед, поношаше своих о слабости их и немужествh, и абие возвращаше бhгающихь, а самъ нападh
на туркы и, понюкнувъ своим,
внидh в ратных, бьяше ихъ мечемь
по плещу и по рhбром; аще и по
коню ударить — падаху подъ ними,
и не удрьжеваше бо мечь его ни
збруи, ни конская сила. Туркы же
искликахуся и другь друга понюкаше на нь, сам же не смhяше. Оружия
же, иже мhтаху на нь, якоже прhди
рhкохомъ, вся суетно падаху и мимо
его лhтающе, не улучахуть его, еще
убо часу не преспhвшу. Он же на
нихъ возвращашеся, бhжаху от него,
и разлучахуся, и даяхут ему путь. И
тако прогнаша турковъ к полому
мhсту (С. 252, 254).
Проанализируем сюжетный контекст данных эпизодов. В ИФ события излагаются в следующей последовательности. До прибытия основных войск император Тит с небольшим отрядом отправляется на
разведку к Иерусалиму. Внезапно из города выходят вооруженные
иудеи, отрезают Тита с несколькими воинами от отряда и окружают их
со всех сторон. Император героически сражается, и ему удается благополучно выйти невредимым: оружие врагов, направленное на Тита,
«суетно все падаху». Римляне отступают, оставив иудеям в качестве
трофея только коня императора (С. 362).
После этой схватки римляне начинают строить два укрепленных
лагеря неподалеку от города. Во время строительства ближайшего из
них иудеи вновь предпринимают попытку отбросить римлян. Они
неожиданно выходят из города и, напав на безоружных римских воинов, занятых земляными работами, убивают многих из них. Оставшиеся в живых обращаются в бегство. Тогда на помощь своим воинам
снова приходит император Тит. Он возвращает бегущих, наносит врагам встречный удар, собирает войска и намеревается вернуться в лагерь. Иудеи принимают отступление римлян за бегство и снова нападают на них. На поле боя остаются только Тит с несколькими воинами.
Воодушевленные примером своего императора, римляне возвращаются и заставляют врагов бежать.
ПЦ содержит четыре эпизода, в которых рассказывается о непосредственном участии в сражении царя Константина (С. 240, 242, 252,
55
254, 258). Два из них подробно описывают схватки, в которых Константин принимает участие (С. 240, 242, 252, 254), два других представляют только краткие сообщения о вмешательстве царя в сражение,
созданные на основе этикетных формул (С. 250, 258). Оба пространных фрагмента ПЦ, в которых рассказывается о сражении с турками
царя Константина, построены на основе тех эпизодов ИФ, где действует император Тит. Сопоставительный анализ привел нас к некоторым
выводам.
Большая часть фразеологических элементов, составляющих эти
фрагменты Повести, восходит к соответствующим мотивам Истории:
дословно совпадает прежде всего провиденциальная мотивировка неуязвимости Тита и Константина — в обоих случаях объясняется, что
«избранныя побhды, цесарское падение Божиимъ промыслом бываеть». Почти полностью совпадают мотивы: контратак римлян (греков),
настигаемых врагом: «егда постигняхуть (постигахут) я /их/ нужею,
вьзвратившеся (возвращахуся), бодахутся (боряхуся) с ними» (1, 3);
спасения римлян (греков) только благодаря храбрости императоров —
«и погибель конечнаа постигаа их, аще убо не ускорил Титъ к ним» —
и аще не бы ускорил (поскорил) цесарь к ним, конечная уже бh погыбhль граду» (1, 2, 3); насильственного возвращения императорами
бегущих воинов — (Тит) «поноси имъ слабость и немужство, бья, възврати бhгающих и сам нападh на июдhя со избранными» — (Константин) «поношаше своих о слабости их и немужествh» (1, 2, 3); бегства
римлян (греков), которые видят, что врагов «больма прибывающих»
(1,3); вмешательства императоров, которое останавливает бегство и
спасает войска от разгрома (1, 2, 3); многочисленности стрел и копий,
направленных на Тита и Константина, и их бессилия перед божественным промыслом, охраняющим императоров: «толико бо стрhл и копии... пущаему» — «стрhлы безчислены пущаху на нь», «суетно падаху и мимо его лhтающе, не улучахуть его»(1, 2, 3); сражения императоров и их противников: Тит «токмо мечь единъ в руку, и тhмъ
единhмъ сhчаше... на них же возвращашеся Тит...», Константин «един
имhя мhч в руцh, сечаше их и, на них же возвращашеся», иудеи (турки) «кликнувше противу цhсаревh крепости (его), (скликахуся) друг
друга понужающе (понюкаше) на нь»; Тит (Константин) «на них же
возвращашеся...» (враги) «бhжаху разлучахуся» (1, 2, 3).
Однако автор ПЦ не ограничился механическим заимствованием, а
попытался переработать исходный текст в соответствии с задачами
своего произведения. Сделанные им изменения сводятся к следующему:
56
1. Изменен «субъект» повествования: в Истории рассказ ведется от
первого лица, т.е. от лица самого автора, Иосифа Флавия («И тогда
разсмотрев азъ въ своемъ помыслh...»), в ПЦ повествование безлично
(«…но убо, якоже речеся...»), субъект повествования не выделен,
вследствие чего конкретный эпизод превращается в некое обобщение,
и автор Повести на частном примере (рассказе о сражении главного
героя с врагом) делает общий вывод о предопределенности божественной волей всего происходящего.
2. Сохранив почти все детали исходного текста, автор ПЦ изменил
их последовательность. Ключевую мысль источника о предопределенности судьбы императора он поместил не в начале фрагмента, как автор Истории, а в середине. Такая композиционная перестройка, очевидно, была обусловлена стремлением избавить данный эпизод от излишней категоричности и прямолинейности. Повествование о своем
герое автор сделал более жизненным, драматичным: к мысли о предопределенности судьбы царя Константина и его военных побед «Божиим промыслом» читателя подводит конкретный рассказ о ходе сражения, в то время как в Истории эта мысль заявляется декларативно в
начале эпизода, а затем иллюстрируется конкретным примером.
3. Исключены детали, не отвечающие топографии Константинополя (упоминание о пропасти, к которой были отброшены иудеи римлянами); опущены некоторые подробности самого сражения: в ПЦ нет
мотива бегства воинов от своего императора, оставшегося на поле боя
в одиночестве; изменена мотивировка причины, побудившей героя
вступить в сражение: император Тит сражается потому, что оставлен
своими воинами, — царь Константин сам дважды возглавляет контратаку греков.
4. Внесены отдельные лексические изменения: в ПЦ появляются
этикетные формулы русского воинского повествования книжного и
устно-поэтического происхождения, отсутствующие в первоисточнике: царь Константин в Повести «возрыкав яко лhв»; о необыкновенной
физической силе героя сообщается с помощью формулы, близкой к
фольклору — царь Константин «разсhкаше их (турок — М.М.)
надвое» (напомним, что сходным образом в ПР описан подвиг Евпатия
Коловрата — в обоих случаях использован один и тот же мотив —
рассекание противника надвое).
5. Мысль о предопределенности судьбы героя во втором эпизоде
ПЦ выражена более коротко: если в первом сообщается о том, что
«бранныа побhды и цесарское падhние Божиим промыслом бывает»,
то во втором эта мысль, сохранив провиденциальное звучание, конкре-
57
тизируется: Константин не погибает потому, что «еще убо часу не
преспhвшу».
Как можно заметить, фрагменты, заимствованные автором ПЦ из
ИФ, переработаны и являются скорее своеобразными стилистическими
подражаниями аналогичным эпизодам ИФ. Отметим, что в данном
случае автор ПЦ и не стремится воспроизвести исходный текст полностью и в его первоначальном виде.
Рассмотрим второй случай текстуального совпадения Повести и
Истории: речь царя Константина, призывающего своих воинов к сражению, почти дословно воспроизводит речь Иосифа, вождя антиримского восстания в Етапате. При этом совпадает и контекст данных эпизодов: и Иосиф, и царь Константин произносят речи в критическом
положении, когда враги одолевают на всех участках обороны и врываются в город. Совпадает и сюжетная ситуация — в обоих произведениях осажденные обращаются к своим предводителям за советом, и
оба героя отвечают им в одних и тех же словах:
ИФ. Речь Иосифа
Нынh врhмя, о друзи,
обрhсти славу нескончаную
и створити что мужское на
память послhдним родомъ
(С. 302)
ПЦ. Речь царя Константина
О братиа и друзи! Нынh врhмя
обрhсти славу вhчную за церкви Божиа,
за православную вhру, и сотворити что
мужьствhное на память послhдним (С.
250)
Как можно заметить, изменения, сделанные автором Повести в
этом фрагменте, не принципиальны и свидетельствуют о бесспорном
заимствовании его из ИФ. Он только «украшен», речи героя сообщено
трагическое звучание и добавлена реплика о царе как защитнике православия.
Все приведенные ниже текстуальные совпадения показывают, что
ИФ действительно являлась одним из источников ПЦ. Однако автор
последней не просто заимствовал готовые фрагменты, но всегда перерабатывал их, добиваясь стилистической однородности собственного
текста и композиционно приспосабливая чужой материал к своему
сюжету.
Зависимость повествовательной структуры ПЦ от ИФ проявилась
не только в заимствовании из ИФ отдельных, важных для воссоздания
детальной картины сражения за город батальных сцен, она отчетливо
прослеживается и на уровне композиции. Оба произведения имеют
вступление, основную часть и заключение. Во вступлении на конкретном материале дается обзор истории городов от времени их наивысшего благоденствия и до событий, непосредственно предшествовавших
58
гибели. При этом оба автора прибегают к приему контраста в изложении материала и с этой целью противопоставляют идеальное прошлое
городов их греховному настоящему. Идеальное прошлое Иерусалима
— время библейских патриархов, «золотой век» Константинополя —
эпоха Константина Великого. Здесь же, во вступлении, появляется и
мотив исторической предопределенности гибели городов. В основной
части произведений содержится описание непосредственно завоевания
Иерусалима и Константинополя. Доминирующая идея — Божья кара.
В заключении подводится краткий итог, при этом автор ПЦ значительно усложнил сюжетную функцию заключения: если в ИФ оно
только фиксирует сам факт завоевания Иерусалима Римом как справедливое воздаяние за грехи, то автор ПЦ, сохраняя то же объяснение
завоевания Константинополя турками, дополняет его почерпнутыми из
пророчеств мотивами неизбежного возрождения города в будущие
времена «русым родом» и гибели его завоевателей.
Во многом совпадают в ПЦ и ИФ приемы построения сюжета. Весь
повествовательный материал в них распределяется по двум основным
сюжетным линиям — провиденциальной и исторической. В обоих
произведениях каждый из эпизодов исторической сюжетной линии
получает провиденциальный комментарий. Общими являются и принципы отбора материала для исторической сюжетной линии: она составляется по преимуществу из эпизодов, рисующих временные победы обреченных на гибель защитников Иерусалима и Константинополя
над их врагами. Совпадает и сюжетная функция таких эпизодов — они
изображают своеобразное испытание героев на «смирение» и покорность Богу: согласно представлениям авторов, только окончательная
победа над врагом есть следствие Божьего благоволения, но дается она
лишь тому, кто выдержал испытание — прошел через поражение. Поэтому и в ИФ, и в ПЦ победа остается за врагами.
Наконец, общим для обоих произведений является главный сюжетно-композиционный принцип подчинения всего повествовательного
материала обоснованию одной и той же идеи — Божьего суда над греховными городами. Этот прием, как мы уже показали, активно использовался в древнерусской литературе. Истоки провиденциального сюжета, развивающего тему Божьего суда, уходят в античность: именно
боги вершат суд над героями «Одиссеи», «Илиады» и других произведений древних литератур разных народов, в том числе и в книгах Ветхого завета1. Русская переводная и оригинальная литература к ХV в.
трансформирует эту античную традицию: романы об Александре МаШифман И.Ш. Ветхий завет и его мир: Ветхий завет как памятник литературы и общественной мысли Передней Азии. М., 1987. С. 142.
1
59
кедонском, произведения о Троянской и Иудейской войнах, рассказ о
падении Царьграда приспосабливаются к русской средневековой литературе и русской действительности XV-XVI вв., подводят русского
читателя к выводам, следующим из политических и теологических
доктрин его времени. Именно поэтому нельзя считать случайным возобновление на Руси в конце ХV в. интереса к причинам гибели Иерусалима: ретроспективный метод средневековой историографии помогал русскому писателю на примере событий, происходивших в древности, объяснить причины гибели современного ему мирового религиозного центра — Константинополя.
Проделанный нами сопоставительный анализ текста и поэтики ИФ
и ПЦ показал, что История действительно является самым непосредственным источником Повести, той моделью, на которую ориентировался русский автор, повествуя об осаде Константинополя и объясняя
причины завоевания города.
60
В. П. Ефименко
Историческая личность в историческом романе
(В. Бласко Ибаньес и Ф. Купер)
Жанр исторического романа сопровождал испанского писателя на
всех поворотах его творческого пути. Биографы Бласко Ибаньеса 1
упоминают о том, что уже в начале своей писательской карьеры он
отдал дань этому жанру в романе «Граф Гарси Фернандес». Эта была
первая проба пера в романтическом духе, которую сам писатель счел
неудачной, почему позднее роман этот не переиздавал. Но в начале
1900-х годов, работая над бытописательным натуралистическим циклом «валенсианских романов», Бласко Ибаньес, полвидимости, отвлекаясь от жгучих современных проблем, создает исторический роман об
эпохе римского завоевания иберийского полуострова — «Куртизанка
Сонника» (1901). В 1920-е годы, воплощая в жизнь замысел своего
цикла «южноамериканских романов», писатель параллельно работает
над исторической дилогией — романами «Морской Папа» (1925) и «У
ног Венеры» (1926). Наконец, посмертно была издана еще одна историческая дилогия Бласко Ибаньеса, посвященная открытию Америки
испанскими мореплавателями — романы «В поисках Великого Хана»
(Христофор Колумб)» и «Рыцарь Богоматери (Алонсо де Охеда)».
Роман «В поисках Великого Хана» имеет подзаголовок «Христофор Колумб» и рассказывает в основной своей части об истории первой морской экспедиции генуэзского (как принято считать) авантюриста в поисках западного пути в Индию в 1493 году, приведшей, как
позднее выяснилось, к открытию нового континента. В авторском послесловии к роману «Тайна Колумба» Бласко Ибаньес говорит, что
занимался загадочной личностью своего героя с 1910 года и «прочитал
все написанное о нем хронистами той эпохи и авторами наиболее значительных сочинений последующих веков»2.
Действительно, источников для реализации обширного замысла
писателя — Бласко Ибаньес в том же послесловии пообещал посвятить

Ефименко Владимир Петрович — кандидат филологических наук, доцент кафедры
русской и зарубежной литературы СыктГУ.
1
Casco Contell E, Genio y figura le Blasco Ibanez. M., 1957; Pitollet, C. Vicente Blasco
Ibanez, zez romans et le roman le sa vie. Paris, 1921; Ribelles Perez, V. Vicente. Blasco
Ibanez. M., 1967.
2
Бласко Ибаньес В. В поисках Великого Хана (Христофор Колумб) // Бласко Ибаньес В.
Избранные произведения: В 3 т. М., Л., 1959. Т. 367. (В дальнейшем цитируется по этому изданию с указанием страниц в скобках).
61
последним годам Колумба свой будущий роман «Рождение Америки»
— к началу ХХ века было известно уже немало. Важнейшие из них —
это опубликованные в 1825 году М. Фернандесом Наваррете документы, относившееся к путешествиям Колумба, в числе которых договор с
королями-католиками от 17 апреля 1492, даровавший Колумбу титул
«адмирала и вице-короля всех островов и материков, которые он
...откроет... в морях-океанах», и дневник первого плавания в литературной обработке Б. де Лас Касаса 1. В 1828 году секретарь американского посольства в Мадриде и писатель-романтик В. Ирвинг выпустил
объемистую книгу «История жизни и путешествий Христофора Колумба», а спустя три года, будучи уже секретарем американского посольства в Лондоне, издал ее продолжение — «История путешествий и
открытий спутников Христофора Колумба». В 1838 году еще один
американец У. Прескотт на основе своих архивных изысканий опубликовал монографию «История царствования Изабеллы и Фердинанда».
Книги У. Прескотта и В. Ирвинга стали основными источниками для
романа Ф. Купера «Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай»
(1840), в центре которого первое плавание Колумба к берегам Нового
Света2. Наконец, в 1875 году был напечатан основной труд испанского
гуманиста XVI века, защитника индейцев Америки от произвола колонизаторов, современника Колумба — Б. де Лас Касаса «История Индий», книга, пролежавшая в архивах свыше 300 лет. Правда, первый
свой обвинительный акт испанским конквистадорам Нового Света —
«Кратчайшее сообщение о разорении Индий» Лас Касас опубликовал
еще в 1552 году, и этот трактат, впоследствии часто использовавшийся
противниками Испании в конъюнктурных политических целях, неоднократно переиздавался на разных европейских языках на протяжении
XVII-XIX веков, вплоть до нью-йоркского издания 1898 года, когда
США объявили войну Испании.
Создавая в своем романе двойственный образ автора — всеведущего романиста, с одной стороны, и критически мыслящего историка, c
другой, Бласко Ибаньес не скрывает многих своих источников. Он
цитирует «Дневник» Колумба: «Как явствует из текста романа, напечатанное в кавычках — отрывки из писаний самого Колумба или людей его времени» (367), не раз ссылается на Б. де Лас Касаса. Упоминает писатель и современных ему ученых-историков, например, мексиканца Карлоса Перейру, автора 8-ми томной «Истории испанской
Америки», так же, как и Бласко Ибаньес, нелицеприятно характеризоПутешествия Христофора Колумба: Дневники. Письма. Документы. М., 1961.
Свет Я. Послесловие к роману «Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай» //
Купер Ф. Избранные сочинения: В 6 т. М., 1963. Т. 6. С. 837.
1
2
62
вавшего Колумба как личность: «В юности и в зрелые годы он был,
как говорит Перейра, / ... / типичным «авантюристом, человеком, не
знающим другой родины, кроме той, которая ему выгоднее»« (370).
Однако имен Вашингтона Ирвинга или Фенимора Купера на страницах романа Бласко Ибаньеса мы не встретим. Думается, что это не
случайно.
Сравнивая повествование о Колумбе Бласко Ибаньеса с книгами
американских романтиков, мы заметим, безусловно полемическую
направленность романа «В поисках Великого Хана». Предмет полемики, в первую очередь — личность Колумба. В сочинениях В. Ирвинга
перед нами возникает история выдающегося человека, уверенного в
своем высоком предназначении, и целью автора оказывается — «описать подвиги и открытия морехода, который первым проник в таинства
гибельной стихии, первый презрел ее опасности, и глубоким гением,
непобедимым упорством и героическим мужеством соединил два
крайние предела земли»1. Для Ирвинга, Колумб — одни из «могучих
гениев, называемых титанами Возрождения» (17), и даже религиозные
суеверия генуэзца представляются «возвышенными и величественными» (39). Так, убеждая католических королей Фердинанда и Изабеллу
предоставить средства для экспедиции, Колумб обещает направить
сокровища, которые найдет в стране Великого Хана, «на благочестивый подвиг освобождения Гроба Господня из рук неверных» (87). В то
же время Колумб у В. Ирвинга подчас выглядит одиноким байроническим героем2, который разочарован в окружающих, предавших его во
имя корысти братьях Пинсонах, противостоит фанатикам-невеждам из
Саламанкской ученой комиссии, проявляет несгибаемую волю в моменты смертельной опасности морских штормов или угрозы бунта на
корабле.
В фактологической своей основе роман Бласко Ибаньеса во многом
совпадает с книгами В. Ирвинга, хотя некоторые частности личной
жизни Колумба, у Ирвинга лишь вскользь упомянутые, как любовная
связь с Беатрисой Энрикес, результатом которой было появление у
Колумба второго сына — Фернандо, в романе Бласко Ибаньеса преобразуются в развернутые сюжетные линии. Но принципиально отличной оказывается у испанского писателя трактовка личности Колумба,
целей и результатов его деятельности. Для испанского романиста Колумб — отнюдь не титан Возрождения, он «не был ни Коперником, ни
Ирвинг В. История жизни и путешествий Христофора Колумба // Ирвинг В. Собрание
сочинений: В 5 т. Т. 3. М., 2002 (В дальнейшем текст книги цитируется по этому изданию с указанием страниц в скобках).
2
Зверев А. М. Вашинггон Ирвинг // История литературы США. Т. II. М., 1999. С. 90.
1
63
Галилеем» (379), а свои планы строил «на основе вычитанного им из
общедоступных сочинений энциклопедического характера и романов о
путешествиях» (378). Колумб не был для Бласко Ибаньеса ни ученым
человеком, ни святым человеком, ни религиозным подвижником. Алчный, тщеславный, неблагодарный, он «дурно отзывался обо всех, решительно обо всех участниках своих путешествий» (378), но все же
был человеком незаурядным, «наделенным пламенным воображением
и поразительной силой воли» (378). Совершенное им нельзя назвать
открытием, поскольку он совсем не стремился к обнаружению Нового
Света, это была случайная находка, ведь Колумб «жил и умер в полном неведении относительно существования еще одного континента
— Америки, оставаясь уверенным в том, что он побывал где-то невдалеке от Восточной Азии» (378). Подлинным героем романа Бласко
Ибаньеса оказывается сама Испания конца XV века в ее действительных, а не надуманных, как это было у Ф. Купера, конфликтах и контрастах: завершение Реконкисты и становление абсолютизма, распространение гуманизма и произвол инквизиции, развитие мореплавания
и изгнание евреев.
Бласко Ибаньес, действительно, рассматривает открытие Америки
как дело общенародное, как героическую страницу национальной истории. Уже первое путешествие Колумба «в последние дни стало общенародным делом», и последующие плавания к новым землям «всегда являлось общим делом, делом народных масс, делом всего испанского народа» (158). А вторая сюжетная линия — собственно романическая история юного испанца Фернандо и его возлюбленной, еврейской девушки Лусеро — вводит в произведение острейшую национально-религиозную проблему изображаемого времени. И в романе
закономерно появляется символическая сцена встречи двух флотилий
— идущей на поиски новых путей в Индию флотилии Колумба и державшей курс на африканский берег флотилии изгнанников-евреев,
«суда которых казались гробами, переполненными вопящими мертвецами» (175). Здесь предстает перед читателями вся сложность этой
противоречивой, а отнюдь не идеализируемой исторической эпохи.
Существенно иначе выглядит та же эпоха в романе Ф. Купера
«Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай». Ф. Купер следует
за В. Ирвингом не только в изложении фактов жизни и путешествия
Колумба, но и в идеализации личности генуэзского мореплавателя.
Как и для В. Ирвинга, Колумб для Ф. Купера — личность ренессансного масштаба и романтической исключительности, ведь «его широкий ум, ученость, искусство и опыт мореплавателя намного превосхо-
64
дили все, что было доступно сознанию его современников» (403) 1. Колумб в романе превосходит всех окружающих его и в нравственном, и
в интеллектуальном отношении. Его суждения «основывались на установленных наукой фактах, а не на суевериях и заблуждениях того грубого века» (96), им движут исключительно высокие идеалы, он стремится «послужить во славу науки и на общее благо» (152), он надеется, что в результате его путешествия «сокровища Индии хлынут потоком в кастильскую казну» (165), а самым важным следствием его открытий будет «освобождение Гроба Господня от власти неверных»
(168). При этом Ф. Купер опускает некоторые факты, не соответствующие создаваемому им иконописному лику героя, субъективно препарирует другие. Так, оказывается, что моряки как бы самовольно «захватили нескольких местных жителей, чтобы привезти их в Испанию в
подарок Изабелле» (312), а нелепые записи из дневника Колумба о
существовании острова Матинино, где якобы живут одни женщины,
как и утверждение о том, что на острове Бохио (Гаити) обитатели его
едят человеческое мясо, звучат в романе из уст невежественного матроса.
Ф. Купер строит свое повествование по традиционной схеме вальтер-скоттовского исторического романа, в котором вымышленные
«сюжетные» герои являются протагонистами любовной интриги, разлучаясь в начале произведения, чтобы после решения основного исторического конфликта благополучно соединиться в конце. Но причина
разлуки юного графа Луиса де Бобадильи с его возлюбленной Мерседес де Вальверде кажется просто надуманной. Оказывается, что репутация «морского бродяги» вредит юноше в глазах его родной тетки,
опекунши сироты Мерседес, и препятствует браку. Для того чтобы
исправить положение, он должен принять участие в готовящемся плавании Колумба и уподобиться рыцарям Гроба Господня в глазах королевы Изабеллы, также принимающей участие в судьбе юной сироты.
Только в этом случае дон Луис получит разрешение на брак с любимой Мерседес. И юный граф под вымышленными именами Педро
Муньоса и Педро Гутьерреса становится ближайшим спутником Колумба в его первом плавании.
Персонаж с именем Перо Гутьерреса появится перед читателем и в
романе Бласко Ибаньеса «В поисках Великого Хана». Но это будет
алчный и напыщенный негодяй, ссудивший деньги Колумбу и во время экспедиции преследующий юных влюбленных — Фернандо и пеКупер Ф. Мерседес из Кастилии, или Путешествие в Катай // Купер Ф. Избр. соч. В 6 т.
Т. 6. (В дальнейшем текст романа цитируется по этому изданию с указанием страниц в
скобках).
1
65
реодетую в мужской наряд Лусеро. Они должны были покинуть Испанию, чтобы не разлучаться, иначе, еврейской девушке грозит депортация вместе с семьей после вынужденного брака с кем-то из единоверцев. Случайно встретив Колумба, бежавшие из дома молодые люди
нанимаются к нему в услужение. Во время плавания их тайна раскрыта
Перо Гутьерресом, который пытается убить Фернандо и насильно
овладеть Лусеро, но в схватке с юношей гибнет сам. Возникает вопрос,
случайно ли это совпадение имен? Нет ли здесь сознательного пародийно-полемического смысла? Можно предположить, что и есть. Заметим, однако, что, безусловно, превосходя Ф. Купера в постановке
исторической проблематики, Бласко Ибаньес в ее раскрытии оказывался не свободен от некоторых литературных штампов: развитие романического сюжета с плаванием влюбленных на корабле Колумба,
где юная Лусеро, переодетая в мужской костюм, играет роль пажа адмирала, сильно отдает театральной условностью испанской ренессансной комедии.
И все же констатируем, что «сюжетные герои» Бласко Ибаньеса
оказываются в коллизии реально-исторической, отнюдь не надуманной. В романе «В поисках Великого Хана» вполне в духе — а не по
схеме — В. Скотта события, меняющие облик всего общества, вторгаются в частную жизнь отдельного человека, определяя его судьбу.
Третья часть романа, озаглавленная «Убогий рай», существенно
пополняет его проблематику не только противопоставлением двух цивилизаций — алчной цивилизации европейцев и естественной жизни
человека на лоне природы в «нищем раю» индейцев, но, главным образом, столкновением двух типов сознания — религиозного христианского и языческого индейского, взаимно заблуждающихся относительно друг друга, что было чревато, по мысли писателя, трагическими
последствиями кровопролитных конфликтов.
Тотальный мифологизм сознания американских аборигенов проявляет себя не только в обожествлении «белых волшебников», но и в
непредсказуемом крушении авторитета недавних кумиров, не понявших роковых для себя последствий случайного каприза природы.
Крушение «Санта-Марии» подрывает ореол божественности белых
пришельцев в глазах индейцев, для которых «все подвергшиеся подобному бедствию безжалостно обрекаются на смерть с той минуты,
как их окропила морская вода» (310). В религиозном сознании Колумба гибель «Санта-Марии» — знак свыше, чтобы оставить в новых землях часть экипажа, но гарнизон наспех построенной крепости Навидад
обречен на гибель. «Все они будут бесследно поглощены вихрем этих
66
нагих меднокожих людей, которые сметут их с лица земли, едва скроются на горизонте «плавучие леса» белых волшебников» (324).
В романе «Рыцарь Богоматери» попытка священника, прибывшего
с Алонсо де Охедой, зачитать группе индейцев «формулу», которая
утверждает верховенство папы римского в христианском мире и
власть испанского короля над новооткрытыми землями, приводит к
кровопролитному столкновению, в результате которого погибает вместе с другими испанцами раненый отравленной стрелой Хуан де ла
Коса. Затем целая индейская деревня сожжена со всеми жителями в
отместку отрядом Охеды и Никуэсы.
В полемике с апологетикой Колумба Бласко Ибаньес в своей дилогии встает на позицию исторического скептицизма, акцентируя моменты случайности и в судьбе адмирала, и в судьбе нового континента. Если бы суда Колумба в первом путешествии плыли прямо на запад, не меняя курса, то оказались бы у побережья Флориды, населенного воинственными племенами, и были бы обречены на гибель:
«можно сказать с почти с полной уверенностью, что в этом случае им
не удалось бы возвратиться в Испанию» (214). Сам Колумб, убежденный, что открыл земли восточной оконечности Азии, что в ту эпоху
идентифицировалось с Индией, по этой причине и дал кротким обитателям «нищего рая» имя «индейцев», и они сохранили за собой навсегда «как имя данное на крестинах истории, это бессмысленное и неправильное название» (239).
Очевидно, история, для Бласко Ибаньеса, непредсказуема, потому
волей случая отмечены и судьбы других первопроходцев Нового Света. Так, Эрнан Кортес, случайно повредив ногу на охоте, не смог принять участие в очередной экспедиции Охеды, трагически сложившейся
для большинства ее членов. Если бы Кортес участвовал в ней и даже
спасся бы в числе немногих, то, «подобно Писарро, провел бы долгие
годы в Дарьене и Панаме, а завоевание Мексики задержалось бы на
десятилетия или было бы осуществлено совсем другими командирами» (207)1.
Дилогия о Х. Колумбе совершенно отчетливо выявила общую тенденцию этого сегмента творчества Бласко Ибаньеса, условно нами
обозначаемую как «беллетризация жанра», то есть превращение исторического романа в любовно- психологический с историкобиографическим фоном. Уже в «Куртизанке Соннике» писатель, ориентируясь, вероятно, на вкусы массового читателя, удваивает традиционную любовную интригу, связывающую вымышленных «сюжетных»
Blasco Ibanez, V. Elcaballero de la Virgen (Alonso de Ojeda). Valencia. 1929. (В дальнейшем текст цитируется по этому изданию с указанием страниц в скобках).
1
67
героев — Актеона и Соннику, Эросиона и Ранто. Не довольствуясь
этим, Бласко Ибаньес изобретает здесь и исторически нелепую, но
вполне мелодраматически эффектную любовную связь Ганнибала с
предводительницей отряда «амазонок из племени гарамантов» Асбитой, ценою жизни спасающей уже охладевшего к ней вождя карфагенян от поражения. И «В поисках Великого Хана», как уже говорилось
в другой связи, помимо романической истории юных влюбленных
Фернандо и Лусеро немалое место заняло и изображение любовной
связи самого Колумба с Беатрисой Энрикес, поддержавшей «человека
в рваном плаще» в трудную пору его жизни и отвергнутой тщеславным «адмиралом океанического моря» после его триумфального возвращения из первого плавания. Во втором романе «американской»
дилогии морские и военные предприятия Алонсо де Охеды, показанные Бласко Ибаньесом, в основном, в точном соответствии с известными историческими источниками, щедро дополнены романическими
ситуациями, в источниках отсутствующими. Дон Алонсо поддается
искушению со стороны прекрасной Анакаоны, одной из жен плененного касика Каонабо, считая, в соответствие с конкистадорской психологией своих современников, этот грех вполне простительным, ибо
совершен он с «существом неразумным, не приобщенным к божественным истинам», поскольку индианка «никогда не была крещена»
(94). Вернувшись в Испанию разочарованным в Колумбе, Охеда узнает
о смерти своей возлюбленной доньи Исабель, дочери лиценциата Эрбосо. Во время своего второго путешествия по Америке герой обзаводится любовницей-индианкой, крещеной под именем Исабель, с которой впоследствии он прижил троих детей. Однако, испытывая чувство
душевного одиночества, Охеда предпринимает любовную атаку на
Лусеро, жену Фернандо Куэваса, своего сподвижника, находящегося в
этот момент в Испании. В конце романа герой, всеми оставленный,
умирает в нищете, а искренне любившая его Исабель кончает жизнь
самоубийством на его могиле. Здесь возникает и впечатление скрытого
пародийного — в широком смысле пародии без комической направленности — перевертывания романического сюжета куперовской
«Мерседес из Кастилии» в книге испанского писателя.
Так, куперовский дон Луис на Гаити спасает юную индианку Озэму
от притязаний жестокого и сластолюбивого Каонабо и везет ее в Испанию. Во время смертельно опасного шторма на море он дарит юной
туземке свой нательный крест, чтобы она могла уповать на милость
божью. Этот подарок влюбленная в рыцаря Озэма истолковала как
свадебный, и, оказавшись во дворце испанских королей, она простодушно объявила, что дон Луис женился на ней во время плавания, хотя
68
безупречно верный рыцарь доньи Мерседес ни о чем таком даже не
помышлял. Недоразумение это становится новым препятствием к браку Луиса и Мерседес, но свидетельство Колумба в пользу юноши и
смерть красавицы индианки в суровом европейском климате разрешают мнимую коллизию. В финале романа счастливые молодожены Луис
и Мерседес провожают в путь вторую экспедицию Колумба. Сюжетная канва этого «шедевра скуки в форме романа о Колумбе»1 кажется
намеренно переосмысленной в книге испанского писателя. Вместо
целомудренного рыцаря, спасающего индианку из рук свирепого касика — конквистадор, согрешивший с женой плененного им ранее касика, вместо безответно влюбленной индианки, умирающей на чужбине
— соотечественница-возлюбленная, умирающая в отсутствие героя,
наконец, вместо счастливого брака добродетельных героев — сожительство героя с туземкой и трагическая смерть обоих.
Прямая и скрытая полемичность большинства исторических романов Бласко Ибаньеса представляется вполне естественной в свете общего пафоса этого жанра в творчестве писателя. Обе исторические
дилогии Бласко Ибаньеса можно охарактеризовать как доктринальные,
поскольку основной целью автора оказывается восстановление исторической справедливости в отношении соотечественников за рубежами родины и развенчание романтической идеализации «героя» и абсолютизации роли личности в истории.
Уильямс С. Т. Джеймс Фенимор Купер // Литературная история Соединенных Штатов
Америки: В 3 т. Т. 1. М., 1977. С. 323.
1
69
Т. Л. Лабутина
Источник в источнике: портрет Карла II Стюарта
в изображении королевского министра и просветителя
маркиза Галифакса
Историкам хорошо известно, что чем дальше во времени отдалены
от исследователя исторические факты, тем сложнее судить об их объективности. Как правило, ученые, изучающие события многовековой
давности, попадают в плен устоявшихся концепций, созданных многочисленными предшественниками. Освободиться от подобных «оков»
возможно лишь при самостоятельном знакомстве с известными источниками, либо привлекая мало изученные исторические материалы. В
справедливости подобного постулата мы еще раз убедились, когда
обратились к изучению творческого наследия одного из первых просветителей Англии Георга Севиля, первого маркиза Галифакса (16331695 гг.), являвшегося королевским министром при трех монархах:
Карле II, Якове II Стюартах, а также Вильгельме Оранском. Среди богатого творческого наследия Галифакса обнаружился интереснейший
трактат «Характер короля Карла II». Если учесть, что данное произведение было написано современником, одним из приближенных к королю, а значит наиболее осведомленным обо всем, что было связано с
жизнью и деятельностью английского монарха, то станет очевидной
историческая ценность указанного труда. Вместе с тем, сам автор данного произведения являлся оригинальным политическим памфлетистом, одним из первых просветителей Англии. В этой связи представленный источник вызывает бесспорный интерес не только у специалистов по новой истории Англии, но и у исследователей Века Просвещения. И потому, прежде чем обратиться к анализу указанного источника, остановимся на характеристике автора данного трактата.
В 1688 году в Лондоне вышла небольшая книга с оригинальным и
запоминающимся названием: «Новогодний подарок для леди, или
Наставление дочери». Очень быстро она сделалась популярной, выдержала на протяжении пятидесяти лет 25 изданий. Секрет широкой
известности «Наставления дочери» заключался в том, что это было
первое в истории Англии произведение, посвященное нравственному
воспитанию юных аристократок. И хотя автор — видный государственный деятель Англии, королевский министр, публицист и просве
Лабутина Татьяна Леонидовна — доктор исторических наук, профессор, ведущий
научный сотрудник Института всеобщей истории РАН.
70
титель маркиз Галифакс адресовал книгу своей дочери Елизавете, она,
по сути дела, стала руководством в жизни для многих англичанок. Более того, книга маркиза сделалась своеобразным «эталоном» дамского
чтения не только в Англии, но и далеко за ее пределами, была переведена на французский, голландский и другие языки.
Книга Галифакса, к слову сказать, не потерявшая своей актуальности до сего дня, была далеко не единственным произведением маркиза.
Да, и сам автор представлял собой личность неординарную даже среди
таких ярких фигур просветителей, как Локк, Дефо, Свифт, Болингброк.
Более того, можно утверждать, что Галифакс был одним из первых
(если не самым первым) просветителем и идеологом просветительского движения в Англии. Ну, а если добавить к сказанному, что маркиз
Галифакс являлся не только оригинальным и интересным мыслителем,
но и важной фигурой в государственной и политической жизни страны
в правление Стюартов, то станет понятным, почему этот деятель заслуживает особого внимания исследователей. Между тем, в России
имя Галифакса практически неизвестно даже специалистам. Наше знакомство с его творчеством впервые произошло во время работы над
монографией, посвященной изучению истории политической мысли
раннего английского Просвещения1. И уже тогда мы убедились в
необходимости более глубокого исследования творчества этого талантливого деятеля стюартовской эпохи.
Издатель сочинений Галифакса У.Рейлих обращал внимание на
необычайную актуальность произведений маркиза для политиков ХХ
столетия. Он полагал, что многие из них могли бы «немало для себя
почерпнуть» в трудах маркиза, отчего стали бы сами выглядеть «умнее». Ученый сетовал на то, что имя Галифакса оказалось для многих
поколений англичан «почти забытым», что вызывает «стыд и сожаление»2. Рейлих сравнивал Галифакса с одним из самых знаменитых
просветителей европейского масштаба — лордом Болингброком и
приходил к неожиданному для современных ученых выводу о том, что
«социальные сентенции» и политические принципы маркиза отличались большей глубиной, нежели те, которыми был известен его знаменитый соотечественник3. Высокую оценку Галифаксу дал также известный британский историк Дж. Гуч, называвший маркиза «самым
утонченным и оригинальным мыслителем эпохи Реставрации». Гуч
Лабутина Т.Л. У истоков современной демократии. Политическая мысль английского
Просвещения (1689-1714 гг.). М., 1994.
2
The Complete Works of George Savile, First Marquess of Halifax. Ed. With Introduction by
W. Raleigh. Oxford, 1912 (далее — The Complete Works of Halifax). P. 1, IX, XXV1.
3
Ibid. P. XX.
1
71
уверял, что Галифакс по праву занимал видное место среди «классиков» литературы и что его прекрасные и меткие афоризмы не уступали
в мастерстве изречениям известного мыслителя Франции —
Ф.Ларошфуко. Более того, на взгляд ученого, в стюартовской Англии
вообще было только два выдающихся политических писателя: Томас
Гоббс и … маркиз Галифакс1. Ученые обращали внимание на заметный вклад, который Галифакс внес в оформление идеологии европейского Просвещения. Галифакса называли «предвестником Берка», поскольку ему удавалось облекать идеи в форму, приводившую их в
движение2. Трудами маркиза восхищался великий Вольтер, которому
особенно импонировала деятельность Галифакса на поприще «взращивания литературных талантов»3.
Галифакс являлся не только оригинальным мыслителем и талантливым политическим писателем. На поприще государственной деятельности он также оставил заметный след. На взгляд известного британского историка ХIХ века Т. Маколея, «меж государственными
людьми, окружавшими королевский двор, Галифакс по гениальности
был первым»4.
Деятельность Галифакса в качестве высшего государственного чиновника пришлась на время правления трех монархов, каждый из которых доверял маркизу самые ответственные посты в управлении. При
Карле II Галифакс был спикером парламента и королевским министром. При Якове II он являлся президентом Тайного совета, а при
Вильгельме Оранском — лордом-хранителем малой печати. И, как
признают историки, на всех должностях маркизу удавалось сохранить
«значительность и авторитет»5. Галифакса уважали, с ним советовались, его в равной мере опасались и когда он был в оппозиции, и когда
находился на посту королевского министра. На взгляд ученых, трудно
было найти равных Галифаксу по талантам и административным способностям6.
Несмотря на то, что зарубежные ученые признавали Галифакса
оригинальным мыслителем, талантливым политиком и администратором стюартовской Англии, его творческое наследие все еще остается
слабо изученным. На этот факт обращал внимание британский ученый
1
Gooch G.P. Political Thought in England from Bacon to Halifax. L., 1915. P. 197, 182, 199.
Reed A.W. George Savile, Marquis of Halifax // The Social and Political Ideas of Some English Thinkers of the Augustan Age (1650-1750). L., 1967. P. 67.
3
Вольтер. Философские сочинения. М., 1988. С. 174-175.
4
Маколей Т. Полн.собр.соч. Т. IV. СПб., 1861. С. 239.
5
Raleigh W. Op. cit. P.XIII.
6
Reed A.W. Op.cit. P. 67.
2
72
Э.Рид1. Пространная биография Галифакса, принадлежавшая перу
британской исследовательницы Г.Фокскрофт2, да несколько статей
ученых — все, чем сегодня располагает мировая историческая наука
об одном из первых идеологов европейского Просвещения.
Отечественным исследователям имя Галифакса практически неизвестно. Единственное упоминание о Галифаксе как об авторе литературных сочинений встречается в примечаниях к «Философским сочинениям» Вольтера профессора В.Н.Кузнецова 3. Учитывая вышесказанное, мы в свое время сочли необходимым поближе познакомить
российского читателя с оригинальным мыслителем эпохи раннего
Просвещения4.
Маркиз Галифакс написал немало интересных работ. В их числе:
«Характер триммера (соглашателя)», «Письма к диссентеру», «Анатомия эквивалента», «Советы избирателям парламента», «Мысли и рассуждения о политике», «Государственные принципы», «Мысли и рассуждения о морали» и др. Даже судя по названиям работ, можно заключить, что все они были написаны на основе личного опыта, наблюдений и суждений о людях, с которыми довелось общаться маркизу, о
политиках и государственных деятелях, с которыми он бок о бок трудился в министерстве или в парламенте, о событиях, очевидцем которых становился. Однако перед нами предстают не просто мемуары
удачливого политика и высокопоставленного сановника. Произведения Галифакса наполнены глубоким содержанием, в них присутствуют
философские рассуждения, отличающиеся прозорливостью и мудростью политика и партийного лидера. Ученые ХХ века высоко оценили
литературные творения Галифакса. Гуч отмечал, что хотя маркиз и не
создал какого-нибудь объемного труда, однако все его трактаты содержали «больше мыслей и рассуждений, нежели иные произведения
подобного рода во всей английской политической литературе»5. На
взгляд Рида, все произведения Галифакса, написанные на основе его
практической деятельности — это «плод рассуждений политического
мыслителя»6.
1
Ibid. P. 53-54.
Foxcroft H.C. The Life and Letters of Sir George Savile, Bart. First Marquis of Halifax. Vols.
1-2. L., 1898.
3
См.: Вольтер. Философские сочинения. Указ. соч. Примечания. С. 733.
4
Лабутина Т.Л. Георг Севиль Галифакс // Вопросы истории. М., 1999. № 4-5; ее же.
Маркиз Галифакс и его «Новогодний подарок для леди» — В кн.: Лабутина Т.Л. Воспитание и образование англичанки в ХVII веке. СПб., 2001.
5
Gooch G.P. Op. cit. P. 199-200.
6
Reed A.W. Op. cit. P. 53-54.
2
73
Произведения Галифакса носили преимущественно просветительский характер. В своих работах он поднимал те же самые проблемы,
которые волновали многих его современников — признанных идеологов Просвещения. Подобно им, Галифакс проявлял интерес к вопросам
происхождения государственной власти, формам ее правления, теориям «разделения»и «равновесия властей», гражданским и личностным
свободам. Важное место в его творчестве занимали также вопросы
религии, морали.
В 1685 г. после смерти Карла II Галифакс, с симпатией относившийся к монарху, искренне переживает эту утрату, а вскоре издает
посвященный ему трактат «Характер короля Карла П». Это произведение Галифакса Рейлих назвал «шедевром», полагая, что подобного
«интимного портрета» английского монарха, представленного современником, трудно было сыскать во всей исторической литературе. Он
обратил также внимание на «научный подход», проявленный автором,
который не ограничился «афоризмами, эпиграммами, сентенциями»,
но дал анализ характера и поведения короля, выяснив причины его
неудач в начале правления, а также осветил отдельные аспекты личной
жизни Карла.
Галифакс полагал, что Карл был несчастлив в жизни. События революции, в результате которых его отец был в 1649 г. казнен, а сам он
бежал во Францию, отразились на формировании характера будущего
правителя Англии. Оказавшись в эмиграции при дворе Людовика ХIV,
юноша быстро попал под влияние его придворных, рьяных католиков,
не отличавшихся к тому же скромностью и добродетелями в поведении. И когда в 1660 г. свершилась Реставрация, и Карл как легитимный правитель занял королевский трон, он уже был, по мнению Галифакса, «римским католиком и любителем увеселений». Однако в Англии, где «религия возведена в культ», Карл скрывал свою приверженность к католицизму, опасаясь «подозрительного отношения» к себе со
стороны подданных. В результате, констатировал Галифакс, скрытность и лицемерие, привитые Карлу нравами французского двора, сделались отличительными чертами его характера. Галифакс обращал
внимание на ряд достоинств новоиспеченного монарха, которых, на
его взгляд, было больше, чем недостатков. Карла отличали приветливость, легкость в общении, щедрость. Он обладал прекрасной памятью, природным умом, и был, что называется, «механической головой», поскольку проявлял живой интерес к судостроению, фортификационному делу, а также точным наукам. И возможно, полагал Галифакс, король стал бы прекрасным правителем, если бы его не отвлекали «различные увеселения». Пожалуй, никакой другой монарх в исто74
рии страны не прославился столь непомерной жаждой развлечений.
Пиры, балы, карнавалы, скачки, охота, театральные представления —
ничто не проходило мимо короля. Вместе со своими придворными
Карл тратил деньги, не задумываясь, и очень часто «отдавал предпочтение личным, а не общественным делам».
Большое место в жизни короля занимали его «дамы сердца» и потому Галифакс не обошел своим вниманием его любовные приключения. Он отмечал, что в юности Карл относился к любимым женщинам
с романтической влюбленностью, а те отвечали ему взаимностью и
преданностью. Однако после вступления Карла П на трон «любовниц
ему стали рекомендовать» ближайшие советники. Естественно, что
подобное обстоятельство наложило свой отпечаток на отношение короля к дамам, и если поначалу он проявлял к ним сердечную привязанность, то в последующие годы уже не испытывал искреннего чувства. Возможно, предполагал Галифакс, причиной тому была «политика, которая требовала тайн, секретов, а не откровенности и доверия к
любимому человеку». Говорили, что король отличался непостоянством, и его любовницы были непохожи как по характеру, так и по
своей внешности. Карл считал, что с любовницами бывает нелегко,
поскольку все они «требовательные создания». Как человек, любивший удовольствия, но не желавший «заниматься дамами», все заботы о
них он возлагал на свое ближайшее окружение. В результате «дамы
сердца» Карла избирались и «инструктировались» в интересах министров, придворных, партийных лидеров. Наиболее подробно Галифакс
останавливался на описании «самой неординарной» из всех любовниц
Карла — герцогине Портсмудской. Эта дама выделялась особой манерой поведения. Она любила «царственную торжественность» в интерьере и поведении окружавших ее придворных. Ее личные покои напоминали кабинет министра. Галифакс подчеркивал, что герцогиня оказывала огромное влияние на короля, который был всецело «в ее оковах» и всегда поступал так, как ему советовала его пассия. Карл даже
не смел удалиться от нее, не испросив на то позволения. В свою очередь, герцогиня не считала своей обязанностью хранить королю верность, и когда ссорилась с ним, то очень скоро находила утешение в
объятиях другого кавалера.
Бесспорный интерес в произведении Галифакса вызывал раздел об
отношениях короля с его министрами. На взгляд маркиза, Карл обходился с ними, как со своими любовницами: «использовал, но не любил
и был привязан к ним не больше, чем они к нему, что давало свободу
обеим сторонам». Нельзя сказать, чтобы король особо доверял министрам, даже к родному брату герцогу Йорку, входившему в состав ка75
бинета, он относился с подозрительностью. Карл не выносил продолжительных «серьезных» разговоров. Зная об этом, министры, как правило, решали дела государственной важности в приватных беседах. И
стоило королю выйти из своих покоев, чтобы пройтись по залам дворца, как тотчас к нему навстречу бросались министры и придворные,
«любопытные, вопрошающие, говорящие комплименты». Подобные
сцены наводили на короля ужасную скуку, и потому он торопился поскорее миновать придворных. Со временем у Карла выработалась привычка очень быстро ходить по дворцовым покоям, что нарушало торжественность придворной церемонии. В отношении к министрам король нередко проявлял строгость, не прощая проступков, но нередко
одаривал их и всевозможными подарками. В результате, утверждал
Галифакс, король был со своими министрами всегда «в прекрасных
отношениях»1.
Портрет короля Карла II, представленный Галифаксом, конечно же,
не принадлежал перу беспристрастного историка. Маркизу не всегда
удавалось скрыть явную симпатию к герою своего очерка, однако ценности от этого трактат не утерял. Так благодаря просветителю Галифаксу современные ученые обрели новый ценный источник для изучения эпохи Реставрации.
1
A Character of King Charles II // The Complete Works of Halifax. P. 189, 193-196.
76
И. Н. Котылева
Новый стиль:
советский календарь и историческое сознание (1918-1930 гг.)
Концепция времени в том или ином обществе или культурном регионе является существенным компонентом общественного сознания и
рассматривается исследователями в качестве важнейшего аспекта модели мира1. Эта проблема стала предметом изучения различных дисциплин, в то же время, в исторической науке социальнокультурологический аспект времени стал рассматриваться сравнительно недавно.
Размышляя о времени как об одной из проблем истории культуры,
А.Я.Гуревич отметил, что время, «…наряду с такими компонентами
этой «модели» как пространство, причины, изменения, отношение
чувственного и сверхчувственного, отношение индивидуального к общественному и части к целому, судьба, свобода и т.д.» формирует
«сетку координат», при «…посредстве которых люди, принадлежащие к данной культуре, воспринимают и осознают мир и строят его
образ»2.
Возникновение, формирование и место календаря в той или иной
культуре является одним из аспектов темы хронологии и организации
времени в целом. Календарь, как определенный способ времяисчисления, как распределение по времени (дням, месяцам) определенных видов деятельности, как система фиксирования времени, характерная для
той или иной культуры, всегда сопряжен с целым рядом символов и
концептов. Исследователи этой проблематики отмечают, что календарь не является механической системой, отмеряющей часы и сроки, а
хранителем коллективной памяти народа, его культуры, организатором
его сознания. Изменение календаря есть переориентация сознания,

Котылева Ирина Николаевна — директор Национального музея Республики Коми
Гуревич А. Я. Время как проблема истории культуры // Вопросы философии, 1963. №
3. С. 105-116; Гумилев Л. Н. Этнос и категория времени // Доклады комиссий Географического общества СССР. Вып. 15. Этнография. Л., 1970; Репина Л. П. Время, история,
память (ключевые проблемы историографии на XIX Конгрессе МКИН) // Диалог со
временем. Альманах интеллектуальной истории. Вып.3., М., 2000; Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. М., 2001; Тишков В. А. Восприятие времени // Этнографическое обозрение, 2002. № 3. С. 4-10; и др.
2
Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 105.
1
77
переключение культурного кода1. Советский календарь 1920-х годов
может рассматриваться в исторической науке сразу с нескольких точек
зрения: во-первых, это важный специфичный источник, содержащий
сведения, как о различных событиях данного периода, так и о трансформации картины мира людей того времени; во-вторых, это особый
вид исторического произведения, демонстрирующего революционную
интерпретацию российской и мировой истории; в-третьих, это средство управления временем, агитационный и эстетический проект в
авангардном духе.
Перемена календаря в постреволюционной России со «старого» на
«новый» неизбежно должна была стать одним из главных направлений
в концепции переустройства мира. Первым шагом в преобразовании
календаря в «советский» стал переход с юлианского календаря на григорианский, провозглашенный декретом от 24 января (6 февраля) 1918.
Вопрос о реформе календаря в России поднимался неоднократно, в
1830 г. с этим предложением выступала Российская Академия наук.
Однако это предложение было отклонено, решающую роль в таком
исходе дела сыграл доклад Николаю I министра народного просвещения князя К.А.Ливена, в котором отмечалось, что реформа календаря
«дело… несвоевременное, недолжное, могущее произвести нежелательные волнения и смущения умов»2. «Григорианская реформа» вызывала бурные дискуссии и на рубеже XIX — XX веков3. То, что вопрос о реформе календаря в революционной России был решен столь
стремительно, уже 16 ноября 1917 г. необходимость реформы обсуждалась на заседание Совнаркома РСФСР, скорее имел не столько
прагматическое значение, сколь символическое.
Подготовкой «Декрета о введении в Российской республике западно-европейского календаря» занимались Наркомат иностранных дел и
Наркомат просвещения. В Наркомпросе решили, что «ввиду изменившегося характера общественных и производственных отношений» эру
христианскую следует заменить эрой социалистической. Началом новой эры предполагалось считать 7 ноября 1917 года4. Предложение
Наркомпроса отразило стремление созидателей страны Советов преобразовать мир, время и пространство. Это предложение не утвердили,
но 7 ноября вошло как «главная» дата праздничного советского календаря, а 1917 год стал началом «нового летоисчисления» России на
Зелинский А. Н. Литургический круг христианского календаря // Календарь в культуре
народов мира. Сборник статей. М., 1993. С. 258.
2
Климишин И. А. Календарь и хронология. М., 1990. С. 306.
3
Там же. С. 307-308.
4
Каменцева Е. И. Декрет о введении в Советской России нового календаря // Вспомогательные исторические дисциплины. М., 1969. Ч. 2. С. 161-162.
1
78
многие десятилетия и одной из центральных мифологем советской
идеологии.
Согласование утвердившегося веками христианского годового круга с новым календарем проходило сложно и неоднозначно, еще раз
доказав, что «временная матрица» напрямую взаимосвязана с коммуникацией в обществе, его механизмами жизнедеятельности1. Переход
на новый стиль «покусился» на сакральное время (православный церковный годовой круг), тем самым, вызвав смятение верующих, в том
числе и священнослужителей, став и одной из причин противостояния
обновленческой и тихоновской церкви. При этом изначально власти
рассматривали введение «новой орфографии и нового стиля» как возможность усиления раскола в Российской православной церкви 2.
Введение «нового стиля» становится особым направлением в деятельности Антирелигиозной комиссии ЦК РКП(б). В «Отчетном докладе Антирелигиозной комиссии ЦК РКП(б) в Политбюро ЦК РКП(б)
о проделанной работе» за 1922г. в специальном разделе «В области
разложения православной церкви» отмечено: «…в недалеком будущем
будет проведен в жизнь переход к новому стилю с соответствующей
передвижкой всех церковных праздников. Смысл означенных мер
прежде всего сводится к ДАЛЬНЕЙШЕМУ УГЛУБЛЕНИЮ РАСКОЛА ЦЕРКВИ (выделено в тексте — И.К.)»3.
Симптоматично, что вопрос о согласовании «Григорианского календаря с православным» стал предметом специального обсуждения
на II Всероссийском Поместном Соборе Православной Церкви, проходившего 29 апреля по 9 мая 1923 г. в Москве, созванного обновленческой церковью для осуждения деяний патриарха Тихона. На заседание
5 мая заслушивался доклад «О реформе календаря». В стенограмме
зафиксировано: «Разобрав в их исторической перспективе Юлианский
и Григорианский календари, Митрополит Антонин доказывает необходимость согласования с западом, приняв полностью Григорианский
календарь, и делает проект практического введения в жизнь нового
календаря». Собор постановил: «Перейти на Григорианский стиль с 12
июня 1923 г., при чем, для этого, в Воскресенье 21 мая соединить два
последующих Воскресенья и, кроме того, 10 июня уплотнить два Воскресенья в одно»4.
Тишков В. А. Восприятие времени // Этнографическое обозрение. 2002. № 3. С. 10-11.
Политбюро и церковь. 1922—1925 гг. // Архивы Кремля: В 2 кн. М.; Новосибирск,
1997. Кн. 1. С. 96.
3
Там же. С. 341.
4
Деяния II Всероссийского Поместного Собора Православной Церкви. М.: Изд. Высшего Совета Российской Православной Церкви, 1923. С. 12.
1
2
79
Закономерно, что «проведение новаго стиля» стало предметом активного обсуждения во время работы Епархиального Съезда духовенства и мирян в Устюжской Епархии, проходившего в Великом Устюге
с 16 по 18 сентября 1923 года1. От временного церковного управления
Области Коми на съезд был делегирован священник Заостровский. 2
Основным вопросом съезда был вопрос о присоединении к «обновленческому Синоду или Православному Церковному Управлению». Дискуссии по этому вопросу и ее итоги зафиксированы в протоколе. В
конце обсуждения была принята «резолюция, прочитанная Секретарем
Съезда Свящ. З.Трубачевым». Резолюция «…редактируется Собранием и принимается большинством голосов в таком виде: «Заслушав
доклад и речи делегатов об отношении к обновленческому движению,
московскому Собору 1923 г. и создавшемуся церковному расколу,
Епархиальный Съезд находит действия обновленцев с канонической
точки зрения совершенно незаконными… С другой стороны, считая
раскаяние Патриарха Тихона пред Советской властью совершенно
искренним, Съезд видит в этом акте окончательный разрыв между
церковью и всякой политической реакцией, в которой и прежде не были заинтересованы рядовые массы духовенства и верующего народа,
и, потому, приветствуя такой шаг Патриарха, предлагает считать
его фактически главою Православной Русской Церкви, независимо от
постановления обновленческого Собора о лишении его сана, а посему
постановляет:1) признать Московский Собор 1923 г. не Всероссийским Поместным Собором, а Всероссийским Съездом обновленческих
групп, а постановления его неканоническими и неприемлемыми; 2) В.Устюжской Епархиальной Церкви вступить в общение с Церковным
Управлением при Патриархе; 3)поминать имя Патриарха Тихона за
богослужением на ряду с Вселенским Патриархом; 4) с обновленческим Синодом и его местными органами прекратить всякое общение,
призывая всех верующих Епархии к единомыслию и церковному взаимообщению на основе канонического единения со Вселенскою Православною Церковью, в стремлении к новому Церковному собору, который окончательно бы прекратил бы всякую церковную распрю пересмотрел все, возбуждавшиеся на обновленческом Соборе вопросы.
В то же время Съезд определенно и решительно заявляет, что
наша Епархиальная церковь не желает иметь и не имеет ничего общего с контрреволюцией, откуда бы она не исходила, базируясь в своих действиях исключительно на религиозных основаниях, в согласии с
Протокол заседания Съезда духовенства и мирян в Устюжской Епархии // ФГАВО ВУ
Ф. 44. Оп. 1. Д. 470.
2
Там же. Л. 14.
1
80
действующими узаконениями гражданской власти о положении церкви в государстве. Напротив, Съезд подчеркивает обязательность для
всех православно-верующих по совести исполнять все постановления
Советской власти по принципу Евангелия: «воздадите Кесарево Кесарю и Божие богову»1.
Итоговая резолюция Съезда по вопросу о принятие стороны обновленческой церкви или патриарха Тихона красноречиво свидетельствует о стремлении церковников не вступать в антагонистические отношения с Советской властью. В то же время уже решение от «воздержания введения новаго стиля» невольно создавало основу для развития
противостояния власти.
Представляется, что календарь в 1920-е годы стал своеобразной
призмой, через которую преломлялся целый ряд социокультурных
проблем. Обращает на себя внимание то, как заинтересовано обсуждали делегаты Епархиального Съезда проблемы календаря. В Протоколе
заседаний достаточно подробно записано само обсуждение проблемы:
«18 сентября 1923 года. Протоиреем Чистяковым читается доклад о
Епархиального Совета о календарной реформе, в котором указывается на причины, побудившее Епархиальное Управление сделать объявление о проведении нового стиля. Далее читается свящ. Шергиневым
доклад о календарной реформ, тезисы его доклада следующие: 1)
Юлианский календарь допускает значительные ошибки в установлении моментов исторических событий, празднуемые церковью, отодвигая дни празднования на 13 суток позднее тех астрономических
моментов, когда эти события совершались и когда они празднуются
всем культурным миром. 2) Нарушает постановление Вселенского
Собора о дне празднования Пасхи, определяя день Пасхи вопреки
установлению не на первое, а на второе полугодие, и не на первое, а на
второе воскресенье этого полнолуния. 3) Является неприспособленным к создавшемуся новому укладу жизни русского общества. 4) Идет
вразрез с опубликованным постановлением ВЦИК о прикреплении дней
отдыха, совпадающих с православными праздниками по Григорианскому календарному счету, лишая тем значительные трудовые группы верующих возможности участия в означенные праздники. 5) Исправление накопившейся ошибки на 13 дней, путем сокращения счета
дней на указанное число не только ни в какой степени не касается ни
самой веры, ни догматических, ни канонических церковных установлений, но является единственно способным точно исполнять постановления 1 Вселенского Собора о времени празднования Пасхи. В заключение докладчик считает своевременным и необходимым принять в цер1
Там же. Л. 18-19.
81
ковную практику новый календарь и возможно полнее вносить верующим массам принципиальные мотивы исправления неправильностей
Юлианского календаря.
Ряд ораторов из мирян решительно протестуют против введения
новаго стиля до новаго Собора. Мирянин Спиридонов ни в коем случае
советует не соглашаться с введением новаго стиля, видя в этом измену вере в угоду ученым. Свящ. Трубачев говорит о недоразумении,
какое вызывает неправильное смешение церковной практики с вопросами догматическими и считать принципиально введение новаго стиля поспешным, и полагает, что в такие время следует считаться с
теми условиями, которые препятствуют успешному проведению новаго стиля в настоящий момент. Разгораются горячие прения, в результате которых оглашаются три резолюции, из коих подавляющим
большинством голосов, при 3-х воздержавшихся, принимается с небольшими поправками резолюция, предложенная президиумом: «Признавая, что новый стиль научно правильнен и в церковной службе в
будущем может быть принят; но, во избежание возможности церковного раскола, также в видах …серьезности вопроса о времени
празднования Пасхи и в виду ….согласия Восточных Патриархов, считать более целесообразным, в целях сохранения церковного мира и
единения совершать Богослужение по старому стилю, отложив введение новаго стиля до распоряжения Высшей Церковной власти в лице Патриарха в согласии со Вселенской Православной Церковью»1.
Проведение нового стиля через Тихона рассматривалось членами
Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б) как одно из принципиальных при проведении политики в отношении церкви. Этот вопрос неоднократно обсуждался на заседаниях комиссии. Так в протоколе заседания от 18 сентября 1923 г. зафиксировано, что после доклада Тучкова
было принято следующие решение: «Доклад принять к сведению. Признать целесообразным, чтобы Тихон и К-о в первую очередь фактически провели новый стиль, разгромили приходские советы и ввели второбрачие духовенства, для чего разрешить им издание журнала»2.
Этот же вопрос поднимается и на заседании 20 ноября 1923 г. :
«…Поручить тов. ТУЧКОВУ провести через Тихона новый стиль и
отменить введение старого…Поручить ему же срочно расклеить и
распространить Тихоновское воззвание о введение им новаго стиля».3
На заседание Антирелигиозной комиссии 12 декабря 1923 г. отдельно
Там же. Л. 21-22.
Архивы Кремля. В 2-х кн. / Кн.1. Политбюро и церковь. 1922-1925 гг. М. — Новосибирск, 1997. С. 531.
3
Там же. С. 532.
1
2
82
обсуждался вопрос «О директиве по поводу проведения новаго стиля
на местах», по поводу которого было принято специальное постановление: «Поручить ГПУ дать по своей линии директиву местам о том,
чтобы лиц, не принимающих новый стиль репрессиям не подвергать,
если сопротивление не носит к(онтр)-рев(олюционный) характер»1. К
«вопросу о новом стиле» комиссия вновь возвращается 13 февраля
1924 г. В Протоколе этого заседания отмечено: «Слушали:…5. О деле
Тихона и о дальнейших директивах по вопросу о новом стиле и поминании его за богослужением… Постановили: 5.а) Директивы по вопросу о новом стиле оставить прежние и никаких уступок не делать…»2.
Протоколы заседаний Антирелигиозной комиссии еще раз подтверждают, что переход на «новый стиль» времяисчисления оценивался основной массой населения настороженно и воспринимался верующими как попытка разрушить устойчивость мира, например, в информационном отчете сысольского укома РКП(б) за 1923 г. о результатах
проведения антирелигиозных мероприятий сообщается: «…вместе с
тем в июле, в конце месяца было большое внимание уделено усилению
антирелигиозной пропаганды в центре, в связи с проведением духовенством организации религиозных общин путем устройства бесед с
гражданами с целью выяснения религиозных….(неразборчиво)… недовольны верующие тем, что богослужение происходит по новому стилю…»3.
О недовольстве населения в других регионов России переводом
празднования православных праздников на новой стиль красноречиво
свидетельствует «Информационная сводка YI Секретного отделения
ОГПУ « о состоянии православных церковников» по губерниям
СССР», подготовленная около 1 января 1924 г. Так, в данных по Архангельской губернии отмечено: «Те из священников, которые служат
с обновленческим епископом Владимиром, подвергались полному бойкоту со стороны населения, при чем главари Тихоновщины действуют
очень тонко, скрывая свою политическую непримиримость по отношению к соввласти под маской религиозных несогласий с
о6новленцами. И лишь только кто-либо из обновленцев начинает действовать более или менее активно его сейчас же самым решительным образом обрывают. Так, например: было со свящ[енником]
КУЗЬМИНЫМ, который хотел совершить службу в день Рождества
по новому стилю, за это его выгнали из церкви и чуть было не избиТам же. С. 533.
Там же. С. 534.
3
НАРК, хранилище № 2. Ф. 353. Оп. 1. Д. 31. ЛЛ. 23-24.
1
2
83
ли…»1. В отчете по Пермской губернии также обращается внимание,
на то, что: « …в настоящее время положение тихоновщины стало
немного прочнее нежели у обновленцев, так как к ним переходят и
перешли не мало обновленцев. Празднование по новому стилю годовых
праздников не признается и были случаи, когда некоторые из попов
пытались это сделать, то [со] стороны верующих были попытки
сорвать богослужение»2.
Противостояние обновленцев и тихоновцев происходило зачастую
в рамках одного прихода, драматичность этой ситуации позволяют
проследить протоколы общих собраний Ибский Церковно приходской
Совета. Так, в протоколе заседания от 16 декабря 1928 г. записано:
«Слушали доклад председателя Совета Ел.С.Томова об увольнении его
от занимаемой обязанности Председателя Приходского Совета как
сослужившая в 2й год, как из массы многих приходится слышать
упрек между Тихоновцами и обновленцами»3. Вопрос о переходе на
новый стиль неоднократно обсуждался, свидетельство тому сохранившийся в архиве Приходского Совета «Бюллетень Заседаний III Поместного Собора», в котором сделана пометка на следующем фрагменте текста: «Считая вместе со вторым Поместным собором более целесообразным применение на практике Православной Русской Церкви
нового стиля, но в тоже время принимая во внимание бытовые условия русской жизни, при коих немедленный переход на новый стиль вызывает часто неблагоприятные осложнения, III Поместный Собор
благославляет применение той или другой практики (нового или старого стиля) по местным условиям, полагая, что авторитет предстоящего Вселенского Собора разрешит окончательно этот вопрос и
установит единообразное церковное время исчисления во всех православных церквях»4.
Сосуществование двух линий времяисчисления вело к разрушению
констант культуры. Точно и емко обрисовал эту ситуацию В.Г.ТанБогораз во вступление к сборнику 1924 г. «Революция в деревне»:
«Разноверие в деревне построилось на три угла, и даже на четыре. В
первом углу православие, церковь живая и мертвая, Тихоновская и
Введенская, поскольку Введенская церковь проникает в деревню. Главное дело два стиля, старый и новый… Тут и посты, и праздники, и все
не совпадает. Голова кругом идет. А у зырян еще сложнее. Старики
Политбюро и церковь. 1922-1925 гг. // Архивы Кремля: В 2 кн. М.; Новосибирск, 1998.
Кн. 2. С. 371.
2
Там же. С. 387.
3
НАРК, хранилище №.1. Ф. 1396. Оп. 1. Д. 6. Л. 3.
4
НАРК, хранилище № 1. Ф. 1396. Оп. 1. Д. 4. Л. 8.
1
84
празднуют по новому стилю, старухи по старому стилю, а молодые
никак. Сход потерял терпение, собрался и постановил: Во избежание
ссоры закрыть совсем церковь закрыть и не беспокоить бога, пока не
выяснится, чей верх возьмет»1. Замечания Тана-Богораза о принятии
зырянами нового стиля основаны на сведениях, представленных
Г.А.Старцевым в этом же сборнике в статье «Революция и зыряне», в
которой отразились основные политико-культурные тенденции 1920-х
годов. С характерной для того времени установкой Георгий Афанасьевич отмечает: «В церкви можно увидеть только стариков и старух.
Но эти последние ввиду изменения догматов, введение нового календаря и празднование праздников по новому далеко сочувствуют «живой» церкви. Во время праздников в деревне образовались три течения: молодежь, не признающая никаких праздников, старики, празднующие по новому стилю и старухи — по старому. Такое положение
приводит к окончательному распаду обеих церквей и «живой» и «старой»2.
Материалы Всероссийского Поместного Собора и Епархиального
Съезда, протоколы собраний церковно-приходского Совета, протоколы заседаний Антирелигиозной комиссии при РКП(б), информационные сводка YI Секретного отделения ОГПУ, зарисовки этнографов,
источников очень разных по-своему характеру, позволяют проследить,
что большей частью населения России того времени новый стиль соотносился с «новой церковью», а старый — с церковью патриарха Тихона и, что особенно важно, противопоставление старой и новой церкви и одновременное сосуществование двух стилей времяисчисления
многими расценивалось как потенциальная причина раскола единого
православного мира.
Целый ряд исследователей по истории православной церкви отмечают, что создавшееся в постреволюционной России противостояние
обновленцев и приверженцев Тихона использовалось властями «для
борьбы с церковью и религией»3. Внедрение обновленческой церкви
проходило непосредственно при поддержке коммунистической власти,
в этой связи принципиально замечание Ф.Э.Дзержинского: «Мое мнение: церковь разваливается, поэтому нам надо помочь, но никоим обРеволюция в деревне. М.-Л., Кн. 1. С. 9.
Старцев Г. Революция и Зыряне // Революция в деревне. М.-Л., Кн. 1. С. 119.
Поспеловский Д. В. Русская Православная Церковь в ХХ веке. М., 1995; Цыпин В.
История Русской Церкви, 1917-1937. М., 1997; Дамаскин (Орловский) Гонения на Русскую Православную Церковь в советский период // Православная энциклопедия. Русская
Православная Церковь. М., 2000; Журавский А. В. Приход в Русской православной
церкви. ХХ век // Православная энциклопедия. Русская Православная Церковь. М., 2000;
и др.
1
2
3
85
разом не возрождать ее в обновленной форме. Поэтому церковную
политику развала должен вести ВЧК, а не кто-либо другой. Официальные или полуофициальные сношения с попами недопустимы. Наша
ставка на коммунизм, а не на религию. Лавировать может только
ВЧК для единственной цели — разложение попов…»1.
В современных исследованиях по истории церкви в России обосновывается положение, что в программу новой власти входило разрушение церковного управления, для чего была оформлена в отдельную
организацию группа духовенства, которой советская власть стала оказывать определенное покровительство. При этом тихоновская церковь
имела поддержку от населения, что еще более обостряло противостояние внутри церкви и церкви и власти.
В докладе Коми Обкома о партийном советском, хозяйственном и
культурном состоянии области в 1925 г. есть одно очень показательное
в этом плане замечание: «… борьба живоцерковников и тихоновцев
все углубляется и особо ярко вылилась в Усть-сысольске в феврале
месяце во время перевыборов одного церковного совета в слободке
Кируль, где население, видя драку среди попов, еще раз убедилось в их
исключительно шкурных интересах и большинство их теперь стоит
за закрытие приходов и интересуется вопросами антирелигиозной
пропаганды, которая ведется силами городских коммунаров при избечитальне»2.
Противостояние обновленческой церкви происходило на всей территории России3, не исключение и Коми область. Особенно остро это
противостояние проходило в Усть-Сысольске, где поддержка «Живой
церкви» со стороны властей была наиболее спланированной. Размежевание староцерковников и новоцерковников происходило и в других
уездах. К 1925 г. обновленцы объединились в самостоятельную епархию Коми области, а тихоновцы остались в подчинении великоустюжской епархии. Священослужители Ижмо-Печорского уезда предпочли
сохранить связи с тихоновским епархиальным управлением, сосуществовавшим в Архангельске параллельно с обновленческим4.
Миряне и духовенство Ижмо-Печорского уезда выступали в поддержку патриарха Тихона, о чем свидетельствует целый ряд документов Благочинного III округа Печорского уезда с 1923 г. по 1930 г. 5 и
Архивы Кремля. В 2-х кн. // Кн. 1. Политбюро и Церковь. 1922-1925 гг. М. Новосибирск, 1997. С. 9.
2
НАРК, хранилище № 2. Ф. 328. Оп. 1. Д. 104. Л.134.
3
Журавский А. В. Приход в Русской православной церкви. ХХ век // Православная энциклопедия. Русская Православная Церковь. М., 2000. С. 282-283.
4
Гагарин Ю. В. История религии и атеизма. М., 1978. С. 246.
5
НАРК, хранилище № 1. Ф. 328. Оп. 1. Д. 3.
1
86
«Протокол собрания духовенства и мирян III Благочинного Печорского уезда Архангельской епархии», которое состоялось «1925 г. января
19 ст.ст.» в с. Пустозерске. После длительного обсуждения итогов Архангельского Епархиального Съезда духовенства и мирян, проходившего по инициативе обновленческой церкви и властей в конце 1924 г.,
собрание постановило «Главою российской Церкви признать патриарха Тихона»1. Наверное, неслучайно в протоколе подчеркнуто, что собрание проходило «января 19 ст.ст.», т.к. одним из завершающих вопросов Архангельского Епархиального Съезда был вопрос «О переходе на новый стиль» и в протоколе съезда зафиксирована резолюция по
его решению: «Поручить благочинным оповестить духовенство, чтобы они подготовили население к переходу на новый стиль, при чем
датой перехода назначить Рождество Христово. Пригласить рабочеверующие массы г.Архангельска поддержать это решение съезда»2.
Сложность введения нового стиля отражают официально издаваемые календари. В 1918 году издается «Календарь Новаго стиля», где
еще нет советских праздников (но уже есть список книг по теме «Революция и история»), есть только православные, но уже обозначенные
по новому стилю3. В «Советском календаре на 1919 г.», изготовленном
в издательстве Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета советов Р.С.К. и К. Депутатов, отмечены и православные праздники, и «новые», советские, и те, и другие по новому стилю 4. В начале
1920-х в основной массе календарей, в которых отмечены и «новые», и
«старые» праздники, православные праздники представлены по старому стилю5, несмотря на то, что уже в 1922 г. вышли специальные календари6, разъясняющие переход на новый стиль. Эта ситуация прослеживает вплоть до 1930 года, когда православные праздники перестали отмечать в издаваемых календарях.
При этом следует отметить, что на протяжении 1920-х годов продолжали издаваться православные календари, которые во многом сохраняли содержание и структуру подобных календарей, издававшихся
в России до 1917 года, но данные издания не имели тех тиражей, что
календари, имевшие официальную поддержку. Календари трех разных
Там же. Л. 33.
Там же. Л. 23.
3
Календарь новаго стиля на 1918 год. Петроград. Изд. Ф.Ф.Лиге. 1918.
4
Советский календарь на 1919 г. М.: Изд. Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета советов Р.С.К. и К. Депутатов. 1918.
5
Всеобщий календарь на 1923. Петроград, 1923; Деловой календарь на 1923 г. М., 1923;
и др.
6
Например: Календарь на 2-ю половину 1923 г., исправленный согласно постановлению
2-го Всероссийского Священного церковного Собора от 5 мая 1923 года. Вологда, 1923.
1
2
87
видов: календарь-справочник волостного статистика, народный крестьянский календарь и календарь коммуниста (все три типа календарей
использовались в те годы и в Коми области), — позволили проследить,
как параллельно с вводом нового стиля времяисчисления шло «вживление» новых советских праздников и созидание советского календаря, и как способа время исчисления, и как определенного способа подачи информации и формирования «нового времени, нового мира».
Менее всего политизированным является календарь-справочник
волостного статистика1. Основная задача этого издания, как отмечено
в
предисловии
календаря
за
1922
г.,
«популяризация
…статистических сведений, которые бы в своих цифрах всесторонне
освещали явления жизни губернии». Календарь на 1922 г. издан в Вологде, на 1923 г. — в Великом Устюге, за 1924 и 1925 гг. — В УстьСысольске. Календарь в этом издании на 1922 г. и 1923 г. состоит из
разделов: «православный календарь», представляющий годовой круг
православных праздников и имена по святцам, раздел «дни неприсутственные», в котором указаны праздники православные и советские, и
раздел «события», представляющий исторические события значимые с
точки зрения революционного мировоззрения. Времяисчисление в
данном издании представлено одновременно по новому и по старому
стилю. В календаре на 1924 г. структура меняется, есть только один
раздел, в котором в общей череде представлены праздники православные и советские и имена по святцам, при этом, православные праздники отмечены в соотношении со старым стилем, советским — с новым.
В дневнике, который прилагался к календарю и в который предлагалось заносить «сельско-хозяйственные явления», прослеживается та
же тенденция. В календаре на 1925 год обозначенная тенденция сохраняется, при этом, в данном издании уже есть только табель-календарь,
в котором отмечены и православные праздники, и советские, но без
«легенды», отдельно представлен только список «Дни воспоминаний и
революционных праздников», включающий в себя основные советские
праздники: «День посвященный памяти Ленина и 9 января 1905 г.» (22
января); «Низвержение самодержавия» (12 марта), «День Парижской
Коммуны» (18 марта), «День Интернационала» (1 мая); «Принятие
конституции СССР» (5 июля); «Пролетарская революция» (7 ноября).
Основная часть этого издания — это статистический справочник и
Календарь-справочник по Вологодской губернии на 1922 год. Вологда, 1922; Календарь-справочник и дневник волостного статистика и корреспондента Северо-Двинской
губернии на 1923 год. В.-Устюг, 1922; Календарь-дневник справочник волостного статистика и корреспондента Автономной области Коми на 1924 год. Усть-Сысольск, 1924;
Записная книжка и календарь-справочник волостного статистика и корреспондента Автономной Области Коми. На 1925 год. Усть-Сысольск, 1925.
1
88
дневник. В дневнике ряд православных праздников («Николин день»,
«Иванов день», «Петров день», «Кирика и Улиты», «Ильин день»,
«Воздвижение», «Покрова», «Николин день») вписаны рукой
А.А.Цембера, при этом отмечены они по новому стилю. Пометки, сделанные Цембером, позволяют проследить как постепенно «новый
стиль» становился частью мировосприятия отдельного человека. В его
личном дневнике1, который он вел с 1904 г. по 1936 г., в записях 192030-х годов неоднократно присутствуют пометки, что «по старому
стилю сегодня…». Ориентация на «старый стиль» в определении дней
прослеживается и «Дневниковых записях» И.С.Рассыхаева 2 (вплоть до
начала 1940-х годов он отмечает в своем дневнике дни записей по
«старому стилю», рядом записывая соответственное число по «новому
стилю»). Счет дней по «старому стилю» доминирует и в рукописном
календаре крестьянина Матевы из с. Пучком Удорского района 3. В
данном календаре основное внимание уделено фенологическим записям, но примечательно, что пометки о природных явлениях часто соотносятся с христианскими праздниками, при этом на основе старого
стиля. Например: «1931г. зима была холодная, снега было совершенно
мало, до 25 марта, т.е. до благовещения (написание праздников с маленькой буквы по авторскому тексту — И.К.) погода стояла холодная»4, «1933. Против 6-го января, т.е. в день богоявления сделалось
было тепло, продолжался дождь до утра 7-го января»5, «1934. От
рождества до сретения господня погода была пасмурная»6. Только в
записях 1946 г. появляется соотнесение старого и нового стиля: «1946
год. Лед тронулся 24-го апреля п/с.с. по новому стилю 7 мая»7. Записи
И.С.Рассыхаева и Матевых свидетельствуют, что переход на новый
стиль был процессом длительным, как в сознании отдельного человека, так и общества в целом.
Сложность перехода с одного стиля времяисчисления на другой отражает «Настольный крестьянский календарь» 1920-х годов8. ОбращеЦембер А.А. Дневник / Подготовка текста, вступ. статья и комментарии Л.П. Рощевской. Сыктывкар, 1997.
2
«Дневниковые записи» И. С.Рассыхаева // Фонды НМРК, КП 7392/3
3
фонды НМРК, КП. 4414/1
4
Там же. Л. 46.
5
Там же. Л. 47.
6
Там же. Л. 49.
7
Там же. Л. 51.
8
Издание в разные годы имело несколько отличное название, но адресат оставался
неизменным — «крестьянин». Для анализа удалось привлечь следующие издания:
Настольная справочная книга крестьянина и календарь на 1926 год. Л.: Прибой, 1926;
Настольный крестьянский календарь на 1927 год, М.: Крестьянская газета, 1927;
Настольный крестьянский календарь на 1928 год, М.: Крестьянская газета. 1928;
1
89
ние именно к этому изданию во многом обусловлено тем, что эти календари издавались большим тиражом (от 2000 до 5000) и именно их
зачастую рекомендовалось иметь в избах-читальнях.
Особо следует отметить, что в календарях такого типа изданий
вплоть до 1930 г., когда православные праздники исчезли из официально издаваемых календарях, «старые» и «новые» праздники как бы
сосуществовали рядом, при этом, советские праздники фиксировались
по новому стилю, православные — по старому, но при внимательном
анализе структуры данных изданий и представленной в них информации выявляется, что в реальности происходило постепенное вытеснение христианского праздничного круга.
Выявленная тенденция прослеживается и на уровне «табелякалендаря» («численника»). Так, в «Настольно-справочной книге крестьян и календаре 1926 года» православные праздники (Пасха, Вознесение, Троицын день, Духов день, Успение, Рождество) отмечены
«наравне» с новыми советскими праздниками (День 9 января 1905 г.,
день памяти Владимира Ильича Ленина, Низвержение самодержавия,
День Парижской Коммуны, День Интернационала, День конституции
СССР, День Пролетарской Революции)1. В календаре на 1927 год
праздники, «неприсутственные дни», уже группируются, в начале дается перечень советских праздников, затем православных. В аналогичном издании на 1928 год отмечены «неприсутственные дни», где есть
и праздники «новые» и праздники «старые» (но уже с написанием
названия праздников с маленькой буквы) и «особые дни», куда вошли:
«годовщина смерти В.И.Ленина», «день Красной армии», «день работниц», «день МОПР», «день памяти ленского расстрела», «день печати», «день Красного флота», «день утверждения Конституции СССР»,
«международный день кооперации», «день ОСОАВИАХИМа», «международный юношеский день». В 1929 г. радикальных изменений не
прослеживается, но в календаре издательства «Крестьянская газета»
была сделана одно любопытное примечание. Православные праздники
(Пасха, Вознесение, Троица, Духов день) в календаре были отмечены
по старому стилю, но на последней странице была сделана специальная пометка, в которой указывалось, что эти праздники соответствуют
Настольно-крестьянский календарь на 1929 год. М.: Изд. Крестьянская газета. 1928;
Крестьянский календарь. 1929. Свердловск: Уралоблисполком, 1929;
1
В культурной реальности 1920-х сосуществование православных и советских праздников принимало различные формы, взависимости от политики конкретного периода.
(Котылева И.Н. Празник Пасхи в контексте культуры России 1920-1930-х годов (На
примере Европейского Северо-востока России) // История, современное состояние, перспективы развития языков и культур финно-угорских народов: Материалы III Всероссийской конференции финно-угроведов. Сыктывкар, 2005. С. 398-400).
90
другим числам (числа указаны в соответствии с новым стилем), здесь
же отмечалось, что и 8 ноября, и 2 мая — дни нерабочие, «за счет религиозного праздника», а Вознесение — «рабочий день».
Анализ раздела «Настольного крестьянского календаря», нацеленного на «представление» каждого месяца, т.е. подробное описание
знаменательных дат, показал, что православные праздники обозначены
по месяцам только в календаре на 1925 год, в изданиях последующих
лет в данном разделе господствуют только революционные праздники
и события. Правда, православные праздники представлены в отдельном разделе «Церковные праздники», где вся информация там представлена по канонам антирелигиозной пропаганды, как, например, в
«Настольном крестьянском календаре на 1927 год»1. В этом издании
рядом «Церковным календарем», уже упомянутым, расположен «Календарь избача», «Календарь крестьянки-общественницы»2, в каждом
из которых обращается внимание на свой ряд значимых дней, так, для
крестьянки-общественницы — это «Международный женский коммунистический день» (в общем табеле-календаре этот день пока вообще
не отмечен).
В официально издаваемых календарях прослеживается постепенное
«обновление» имен по святцам. Имена, псевдонимы и фамилии «видных революционеров» — Карл, Роза, Ленин, Бакунин, слова-понятия,
связанные с основополагающими идеями «нового мира»- Свобода,
Борьба, Марсельеза, Диктатура, Борец, Октябрь, Труд, Сила, Совет,
Воля, Идея и др., а рядом имена из античной мифологии и истории —
Зевс, Геракл, Амур, Сатурн, Психея, Пифагор, Вергилий и др. — стали
предлагаться в календаре наравне с именами православными. Появление такого дополнения к святцам вполне закономерно, учитывая, что
идея создания нового человека была одной из определяющих в концепциях строителей нового мира. На основе календарей не проявляется какая-то четко организованная система «представления» новых
имен. Например, в календаре на 1927 год для дней пасхальной недели
предлагались следующие имена: Фейербах, Свет, Весна, Платон, Нина,
Гея, Степан, Аргон, Глафира, Марица, Евлогий, Гуманист, Олимпиада,
Аврора, Кирилл, Милан, Пелагея, Индия, Гутенберг, Людмила, Кастилия, Сельвестр, Кальдерон, Мелания, Аркадия. Определенно можно
лишь говорить о стремлении созидателей нового календаря разрушить
православную традицию имяопределения, что выявлено на примере
календаря 1927 г, когда в Пасху и второй день Пасхи были предложены имена Фейербах, Свет, Весна, Платон, Нина, Гея. Прослеживается
1
2
Настольный крестьянский календарь на 1927 год, М.: Крестьянская газета. 1927. С. 34.
Там же. С. 35-36.
91
и направленность соединить наиболее «главные» революционные дни
с особо значимыми для нового мира именами: День Интернационала
— Большевик, Владиль; День Октябрьской революции — Ленин, Свобода, Октябрь.
Особое значение придавалось выстраиванию информации внутри
календаря. Кроме непосредственно календарных данных в таких изданиях была представлена и другая разнообразная информация. В календаре были представлены сведения о сельскохозяйственных культурах,
об новых агрономических технологиях и т.д., но лидирующие место
занимала информация о событиях из революционной истории России и
зарубежных стран и «научные» данные о происхождении христианских праздников и «разоблачения учения попов». Представлению новой символики и лидеров коммунистического движения отводилась
особая роль во всех издаваемых календарях того времени. В этом
плане весьма примечательно представление Ленина в страницах отрывного календаря за 1924 год: «внешний облик Ленина. Разговаривая
с Лениным с глазу на глаз, вы видите перед собой невысокого человека,
который производит впечатление замечательного крепыша (каковым
он в действительности и является, и благодаря чему только он смог
(30 августа 1918 г.), неся в своем теле пули Фанни Каплан и истекая
кровью, сам дойти до автомобиля, доехать домой и подняться по
лестнице на третий этаж). Голова его гладкая, словно полированная,
сидит на крепком туловище, одет в темный непритязательный гладкий костюм. Рыжеватые, отнюдь не гладкие усы и борода, лицо с
резкими чертами и блещущие от времени до времени глаза, создают
какое-то противоречие к остальному и невольно наворачивается
сравнение, отполированный блестящий снаряд, начиненный взрывчатым веществом колоссальной силы. С одной стороны — человек
настолько «будничной и нормальной» внешности, что почему бы ему
и в самом деле не встретиться с Ллойдом-Джорджем и мирно потолковать об устроении дел Европы. А с другой стороны — как бы в
результате не взлетели в воздух и Ллойд-Джордж и вся Генуэзская
конференция. Ибо он с одной стороны, Ульянов, а с другой стороны он
— Ленин»1.
Сведения о представителях власти, содержащиеся в календарях,
демонстрируют не только изменения в политической конъюнктуре, но
Не менее важно, что данное «описание вождя» было выписано А.А. Цембером из календаря в свой дневник (Цембер А. А. Дневник. Сыктывкар, 1997. С. 74.). Запись сделана без всяких комментариев, но сам факт фиксации описания «внешнего облика Ленина»
в личном календаре весьма симптоматичен и позволяет еще раз обратить внимание на
саму проблему пропаганды в обществе тех или иных идей через разные каналы информации.
1
92
и претензию на управление историей. Ежегодное массовое издание
быстрее всего реагировало на то, какой деятель должен быть вписан на
скрижали истории, а какой с них вычеркнут. Например, в издании
«Календарь коммуниста на 1930 год» Троцкий не упоминается вообще, фамилия Бухарина оставлена в списке «Руководящие работники
партии», сведения о Рыкове и Томском включены в «Биографический
словарь», с указанием на их участие в «правом уклоне» и раскаяние.
Таким образом, создается перспектива удаления из исторического
времени одних вождей революции, притом, что в разделе «Историкореволюционные годовщины» в нем закрепляются другие: Ленин, Энгельс, Бебель и др. Характерно, что в исторической статье о гражданской войне имен почти нет и упоминаются только уже мертвые вожди
(Ленин, Урицкий)1.
Сочетание
календаря
и
справочника
по
агитационнопропагандистской работе являлось концептуальной основой почти
всех издаваемых календарей в исследуемый период, но наиболее полновесно эта концепция реализовывалась в издании «Календарь коммуниста». Постраничный анализ содержания того рода изданий достаточно красноречиво свидетельствует о пропагандистской предназначенности такого календаря. Например, «Календарь коммуниста на
1926 год»2 имел следующие разделы: «календарный отдел» (с. 1-26),
раздел «Хронология революционных событий» (с. 27-65), «Пролетарские годовщины и праздники (с указанием литературы о каждой годовщины)» (с. 66-85), «Международный отдел» (с. 86-227), «Ленинизм» (с. 228-270), «РКП и массовые организации» (с. 271-357), «Библиографический словарь революции» (с. 358-403), «Массовая работа
по просвещению» (с. 358-403), «Народное хозяйство» (с. 416-482),
«Советы и советская работа» (453-538), «Красная Армия и Флот» (с.
539-562), «Справочный отдел» (с. 633-578). Раздел «Международный
отдел», самый большой по объему, включал в себя информацию и
«мировом хозяйстве», «буржуазных партиях важнейших государств»,
«Международном Коммунистическом движении» и «Профинтерн в
1925 году».
В «Календаре коммуниста на 1926 год» православные праздники
еще отмечены (по старому стилю), но без названия и в подразделе
«бытовые» в разделе «Дни отдыха». Подраздел «революционные» стоит на первом месте и представляет «новые» праздники с указанием
Календарь коммуниста на 1930 год / Общая редакция Б.Д. Виноградова и Л.Л. Паперного. М.: Московсий рабочий, 1930. С. 89-103, 170, 735-736, 738-739.
2
Календарь коммуниста на 1926 год / Общая редакция С.С. Диканского. М.-Л.: Московский рабочий, 1925.
1
93
чисел и названий праздников. Раздел «Годовщины» (рабочие дни)
включал в себя «День траура (Смерть В.И.Ленина)», «день Красной
армии», «международный день работниц», «день рабочей печати»,
«день утверждения конституции СССР», «международный юношеский
день». В общем табеле-календаре в «Календаре коммуниста на 1930
год»1 уже нет обозначений православных праздников, нет даже их
упоминания в разделе «антирелигиозная пропаганда», зато есть специальный раздел «Красные дни», с подробным представлением истории
и особенностей празднования главных советских праздников, в числе
которых здесь также указаны Международный женский день (8 марта),
Международный красный день (1 августа), День урожая и коллективизации (14 октября). Из «Красных дней» нерабочими днями для всех
являлись только 22 января, 1-2 мая, 7-8 ноября. Отдельным разделом
представлены «Историко-революционные годовщины».
В издании на 1930 г. получает дальнейшее развитие сама структура
календаря. Во вступительной статье отмечено: «вся структура «Календаря» подвергнута резкому изменению: весь материал сгруппирован в
пяти основных секторах: собственно-календарный сектор, сектор партийной, комсомольской, советской, хозяйственной и профсоюзной
жизни, сектор культурной революции, сектор мирового хозяйства, мировой политики и мирового революционного движения и, наконец,
справочный сектор»2. В статье «От редакции» подчеркнуто, что
«наибольшие усилия были приложены редакцией в направлении улучшения качества (выделено в тексте — И.К.) «Календаря». В основном
наши усилия были направлены к тому, чтобы обеспечить читателю
весь круг фактических, справочных и цифровых материалов, необходимых ему в процессе партийной, советской, хозяйственной и профсоюзной работы, минимум вспомогательных материалов для агитационно-пропагандистской работы и методическую помощь в деле
самообразования. Этим и определяется программа «Календаря» на
1930 г.»3. «Помимо введения новых разделов, — поясняет далее свою
«программу» редакция, — мы стремились уложить в рамки обычной
программы «Календаря коммуниста» освещение ряда величайших
проблем, составляющих едва ли не самые характерные моменты истекшего года как «года великого перелома». Такие вопросы, как социалистическое соревнование, непрерывная производственная неделя,
Календарь коммуниста на 1930 год. М.: Московский рабочий, 1930. Календарь вышел
тиражом 20000 экз. Надпись на обложке свидетельствует, что данный календарь принадлежал Пажгинской ячейке ВКП(б), подтверждая тем самым распространение такого
рода изданий и на территории Коми области.
2
Там же. С. 15.
3
Там же. С. 14.
1
94
чистка государственного аппарата и борьба с бюрократизмом,
чистка и проверка рядов партии, культурный поход и борьба за грамотность в той или иной мере, в той или иной форме нашла свое
освещение в «Календаре коммуниста»1.
1929 год стал и «годом великого перелома» для российского календаря. В июле 1928 г. уже вышло специальное распоряжение по Главлиту за грифом «секретно», в котором указывалось:
«В целях урегулирования выпуска религиозной литературы предлагается руководствоваться следующими нормами:
1) Каноническую и догматическую религиозную литературу выпускать лишь в пределах действительной необходимости для отправления богослужения.
2) Календарей отрывных религиозных совершенно не выпускать. …
5) Никакого роста тиражей календарей, периодики и всей вообще
религиозной литературы не допускать»2.
В 1929 г. выходят специальные распоряжения об изъятии из массового пользования всех религиозных календарей. В инструктивном
письме Главполитпросвета «О пересмотре книжного состава массовых
библиотек» в отдельном пункте отмечено: «Изымаются все старые
календари (до предыдущего года)… Изъять все книги религиозного
содержания, как дореволюционные, так и пореволюционные, хотя бы
они были изданы с разрешения Главлита»3.
В 1929 году усиливаются дискуссии о правомочности существования православных праздников в новом советском календаре, появляется ряд выступлений, в которых отмечалось недопустимость сосуществования религиозных и советских праздников (по крайней мере, в
рамках одного «календаря», что до этого было распространено). Так
Миньков, в заметке «Календарь должен быть советским», опубликованной в разделе «Голос читателя»4 в одиннадцатом номере журнала
«Революция и культура» за 1929г. с возмущением пишет: «Церковные
православные праздники занимают в нашем календаре куда больше
места, чем наши революционные и советские праздники. Советский
календарь насчитывает 6-7 советских праздников, которые обозначаются красными числами. Зато поповских (православных) праздников
много десятков! 52 дня в году «воскресных» (!!), дюжина двунадесятых, из которых некоторые продолжаются по 2-3 дня.…Для чего же,
Там же. С. 15.
Цензура в Советском союзе. 1917 — 1991. Документы / Сост. А.В. Блюм. М., 2004.
(Серия: Культура и власть от Сталина до Горбачева. Документы ). С. 145.
3
Там же. С. 169.
4
Примечательно, что разделы типа «голос читателя» во множестве появляются в периодической печати именно в «год великого перелома».
1
2
95
в угоду кому советский календарь «воскресенье» облекает в красные
цвета. Не пора ли все эти «Успения», «Крещения» и проч. Изгнать из
нашего календаря? Показывая на страницах календаря, да еще красными числами и по несколько дней, мы делаем попам огромную услугу,
ведем религиозную пропаганду. В учреждениях, школах, вузах, в доме
рабочего, крестьянина, служащего календари, напоминая о старых
религиозных праздниках, тем самым сохраняют (если не укрепляют)
память, а то и веру в эти праздники. Школьники, комсомольцы, пионеры, безбожники, рабочие и передовые крестьяне решительно требуют очищения советского календаря от религиозно-поповского хлама»1. Завершается «письмо читателя» предложениями: «1. При следующем выпуске календаря (на 1930 г.) нужно выбросить обозначения
всех религиозных праздников, в том числе (и в первую очередь) воскресенья. 2. Красными числами обозначать в календаре только революционные и советские праздники. 3. Соответствующим органам ввести
(взамен религиозных) соответствующие число дней отдыха, приурочив их к установившимся у нас культурно-политического характера
событиям и дням: «День леса», «День урожая», «День сева», «День
науки и техники», «перевыборы советов», юбилея образования союзных республик и культурных событий. Мы выросли во всех отношениях, даже в быту. Календарь должен отражать наш культурный рост
и удовлетворять наши культурно-бытовые запросы. Календарь должен быть советским!»2.
Подготовка общественного мнения к принятию идеи преобразования календаря велась через публикации в периодической печати, через
выступления агитаторов. Эта тема целенаправленно обыгрывалась в
пьесах, издаваемых в сборниках для агитбригад. Так, в журнале «Живая театрализованная газета», начиная с 1926 года, эта тема постоянно
представлена в предлагаемых пьесах и «литмонтажах», например:
«Как составить живой календарь»3, «Пьяница перед вратами рая»4,
«Пасхальная удочка»5, «Не страшен капитала лай — шагай вперед,
товарищ Май»6, «Непрерывные выгоды непрерывной недели»1, «Переворот в календаре»2, «Ни одного прогула в пасхальные дни»3 и др.
Миньков П. Календарь должен быть советским // Революция и культура. 1929. № 11. С.
75-76.
2
Там же. С. 76.
3
Как составить живой календарь // Живая театрализованная газета, 1927. № 8. С. 57-59.
4
Пьяница перед вратами рая // Живая театрализованная газета, 1928. № 26. С. 12-14.
5
Каширеников Е. Пасхальная удочка // Живая театрализованная газета. 1928. № 18. С.
13-18.
6
Цепин Д. Не страшен нам капитала лай — шагай вперед, товарищ Май // Живая театрализованная газета. 1928. № 18. С. 9-13.
1
96
Переворот в календаре предполагал не только «…выбросить обозначения всех религиозных праздников», но «…в том числе (и в
первую очередь) воскресенья». Эта установка проявлена в агитпьесе
«Переворот в календаре»:
«Воскресенье и праздник церковный
В наследство нам лень дарит,
А потому даешь дни новые,
Даешь свои календари!
Памяти Ленина — Лендень,
Имени фабрики — Фабдень,
Помни деревню — Земдень,
Делу партийному — Партдень,
Всех осоюзить — Профдень»4.
Пьесы выстраивается на противопоставлении традиционного
народного значения каждого дня недели, которое в пьесе выражают
«дни», и нового значения дней, которое представляют «живгазетчики».
Традиционное мировоззрение в отношении всех дней недели своеобразно отразилось в ремарках к пьесе, где отмечено: «Воскресенье говорит басом на манер соборного протодьякона; понедельник — голос
сиплый, видать с похмелья; среда — тощая, постная, говорит елейным голосом; четверг — здоровый парень, простоватый; пятница —
дородная женщина, вид сонный; суббота — небольшого роста, держится поближе к воскресенью»5.
Данная пьеса, при всем ее агитационном характере, отразила проблему восприятия переворота в календаре большей части населения
страны, и в отношении православных праздников, и в отношении
«упразднения» воскресенья.
В христианской традиции счет дней
недели взаимосвязан с основополагающими концептами христианства6, «семь состояний миротворения» соотнесенные с семью днями
недели, начиная с воскресенья, образуют то, что можно назвать «косНепрерывные выгоды непрерывной недели // Живая театрализованная газета. 1929. №
47. С. 10-12.
2
Ив. В-нин. Переворот в календаре // Живая театрализованная газета. 1929. № 45. С. 911.
3
Шварцман Я. Ни одного прогула в пасхальные дни // Живая театрализованная газета.
1930. № 55.
С. 10-14.
4
Ив. В-нин. Переворот в календаре // Живая театрализованная газета. 1929. № 45. С. 11.
5
Там же. С. 11.
6
См.: Зелинский А. Н. Литургический круг христианского календаря// Календарь в
культуре народов мира. Сборник статей. М., 1993; Степанов Ю. С. Константы: Словарь
русской культуры. М., 2001; Христианство. Энциклопедический словарь. Т.1-3. М., 1993
–1995; и т.д.
1
97
мической седмицей» христианской эсхатологии. Логика этого семеричного членения основывалась на убеждение в том, что временные
этапы существования мира должны отражать (в мистикосимволическом смысле) временные этапы его творения 1. В традиционном быту каждый день недели наделялся определенной семантикой2.
Совершенное особое значение в той связи отводилось воскресному
дню, в который христианская церковь со времен апостольских празднует воспоминание Воскресения Христова и в христианской традиции
работать в этот день считалось греховным. В этой связи любопытны
упоминание О.М.Фишман в ее статье «Историческая память как категория народной культуры», что в карельских, финских и русских быличках есть сюжет, когда жалящая змея наказывает людей, работающих в воскресные и праздничные дни христианского календаря3. На
существование у коми старообрядцев-беспоповцев фольклорных текстов о греховности работать в воскресный день обратил внимание
А.А.Чувьюров. Былички, записанные им во время экспедиций 1995 г. и
1997 г. в Печорском и Троицко-Печорском районах, свидетельствуют,
что работа в воскресный день оценивалась как «небогоугодная» и работающий в воскресенье будет наказан4.
В календарях, издаваемых в России в конце XIX — начале XX веков, воскресенье отмечалось как праздничный день и неделя начиналась именно с воскресенья. Эта традиция сохранялась в большинстве
советских календарей вплоть до 1929 года, начиная с 1930-го и по сегодняшний день в российских календарях первый день недели — понедельник. Столь незначительное, на первый взгляд, изменение в календаре в общем контексте культуры православной России стало одним из инструментов для разрушения литургического круга христианского календаря и православной культуры в целом.
С 1930 года в советских календарях православные праздники
больше не отмечаются. Новое разделение на праздничные дни и неЗелинский А. Н. Указ. соч. С. 260.
См.: Толстая С. М. К соотношению христианского и народного календаря у славян:
счет и оценка дней недели у славян // Языки культуры и проблемы переводимости. М.,
1989; Воронина Т. А. Пост в жизни русских// Православие и русская народная культура.
Вып. 5. М., 1995; Шангина И. И. Понедельник // Время и календарь в традиционной
культуре: Тезисы докладов Всероссийской научной конференции. СПб., 1999. С. 106-111
.
3
Фишман О. М. Историческая память как категория народной культуры // Финно-угры и
их соседи: проблемы этнокультурного взаимодействия в Балтийском и Баренцевом регионах. СПб., 2002. С. 25.
4
Чувьюров А. А.Конфессиональные особенности «бытового поведения» коми старообрядцев Средней и Верхней Печоры // Мифология и повседневность. Материалы научной
конференции 18-20 февраля 1998 г. СПб., 1998. С. 164.
1
2
98
праздничные, когда в итоге официально праздничными днями с 1930
года стали считаться только новые советские праздники, декларировало «победу нового Мира». Изменения, которые происходили в российском календаре на протяжении 1920-х годов, были направлены на переориентацию сознания, общественного и индивидуального, и переключение культурного кода. Одна из наиглавнейших задач, которая
преследовалась при насаждении советского календаря, заключалась в
«выпадение из литургического времени», являвшегося мощным фактором коллективной памяти народа и его культуры, организатором
православной модели мира.
В советском календаре 1920-х годов отсутствовала не только христианская история, но в принципе, и российская история в целом, т.к.
все исторические события, представленные в календаре, относились к
российскому и мировому революционному движению, отдельные факты или персоналии российской культуры, отобранные для представления на страницах календаря, подавались только в советскореволюционном контексте. Такое выстраивание информации неизбежно вело к трансформации понимания исторического времени: «новое
время», «социалистическая эпоха», отрывалось, отчленялось от христианской истории1, от российской истории. В этом проявилась специфика временных представлений революционера, в которых антитрадиционализм сочетался с антиисторизмом. Предполагая начать новую
историю с «чистого листа», от момента Революции, новый человек
неизбежно обращается к архаическому, мифологическому восприятию
времени, которое закрепляется в новом календаре в виде псевдорелигиозных праздников, сакрализованных имен и понятий. Архаизация
временных представлений сочетается в этот период с конструктивистскими попытками рационально управлять временем, использовать его
как инструмент. Эти задачи пыталась выполнить созданная в 1923 году
«Лига времени», почетными председателями которой значились Ленин
и Троцкий. Борьба за время, за его экономию, правильный учет и распределение стала одной из массовых компаний первой половины 20-х
годов. Агитационная деятельность эльвистов включала публичные
лекции, кинофильмы, спектакли, распространение брошюр, плакатов,
жетонов, часов, показательные конкурсы и суды, выпускала «Лига» и
свой журнал2.
Еще при подготовке реформы календаря в предложениях Наркомпроса звучало, что
«ввиду изменившегося характера общественных и производственных отношений» эру
христианскую следует заменить эрой социалистической». (Вспомогательные исторические дисциплины. Ч.2. М., 1969. С. 161).
2
Время. Изд-во «Красная новь». 1923-1925.
1
99
Сам календарь выступал как определенный вид агитационной литературы, в которой учитывалось, кому адресуется определенное издание: коммунисту-агитатору, рабочему, крестьянину и т.д. Четко прослеживается, что календари, предназначенные для агитаторов были
наиболее насыщены информацией, календари для агитируемых были
менее. Подача самой информации в календарях была организована с
учетом социального психотипа и сложившихся традиций. Адресность
календарей определенным группам населения выявляет новые принципы организации общества. Структура советского календаря и та информация, которая закладывалась в того рода издания, при этом с учетом специфики той группы населения кому она адресовалась, была
нацелена на формирование нового общества и нового человека в целом. Конструируя новый календарь, созидатели нового мира задавали
и идеальную схему нового образа жизни.
Отличительная особенность советского календаря 1920-х годов —
это фиксация в нем непосредственного процесса формирования новой
структуры годового праздничного круга. Календарь 1920-х г. как нельзя лучше свидетельствует, что невозможно создание «нового времени»
как такового. Поэтому при всем радикализме реформ календаря прослеживается вынужденное следование традициям, при этом, одни из
которых осмыслялись как «новые», а другие как «отжившие». Принудительное устранение в начале 1930-х из официальных календарей
православных дат не означало удаления их из культуры, но только
обозначило вытеснение в неофициальную сферу, которая продолжала
существовать весь советский период российской истории.
100
О. А. Садовникова
Преемственность поколений: воспоминания Э. К. Стэнтон
и Х. С. Блэтч как источник по истории женского движения
в США XIX — нач. XX вв.
Девятнадцатый и двадцатый века оказались особенно щедрыми на
обогащение культурно-исторического наследия «женским письмом».
Писательницы, актрисы, социальные работницы, врачи, юристы, политические деятельницы, путешественницы, домохозяйки и тысячи других женщин, принадлежащих разным социальным и профессиональным кругам, разного возраста, расы, вероисповедания, широко известные и малознакомые, каждая по-своему, запечатлела свою жизнь в
истории. Естественно, что женщины, стремясь отразить перипетии
собственной судьбы, свои взгляды, эмоции, впечатления, свой жизненный опыт или влияние исторических событий использовали те же
формы для самовыражения, что и мужчины- дневники, журнальные
записи, письма, автобиографии, хотя с точки зрения «большой литературы» эти жанры относят к традиционно «женским»1.
В наши дни резко возросла популярность мемуарноавтобиографического жанра, изучение которого представляется достаточно перспективным направлением. Немалое внимание уделяется
интерпретации женского опыта репрезентации в литературе и истории.
Интерес исследователя к воспоминаниям Элизабет Кэди Стэнтон, стоявшей у истоков формирования женского движения в США в середине
XIX в., и Хэрриот Стэнтон Блэтч, активной участницы суфражистского движения в начале XX в., обусловлен не только фактом их гендерной принадлежности и значимости в американской истории, но и
«связкой» мать-дочь. Сходство в восприятии и идея преемственности
поколений, с одной стороны, и различие в способе выражения собственного «я», с другой стороны, являются важными факторами для
понимания этих двух памятников автобиографического характера.
Э.Стэнтон, посвящая свои воспоминания верной соратнице по женскому движению С.Энтони, пыталась добиться двоякой цели: признания у потомков личной неординарности, профессионального достижения и пропаганды идей суфражизма. Х.Блэтч с благодарностью посвящает свои мемуары (Memoirs) «всем членам Женского Политиче
Садовникова Олеся Александровна — аспирантка исторического факультета МГУ.
Жеребкина И. Феминистская литературная критика // Введение в гендерные исследования. Ч. 1. Харьков, СПб., 2001. С. 557.
1
101
ского Союза». Интересно, что если бы не настойчивые просьбы
М.Бирд, историка и бывшей участницы суфражистского движения, эти
воспоминания, скорее всего, так бы и не увидели свет 1. По словам исследовательницы А.Латц, помогавшей Х.Блэтч завершить их написать,
«эти мемуары не только проливают свет на характер и достижения
одной из наших великих американок, но и являются источником по
важному историческому периоду США»2. Парадоксальным кажется
тот факт, что исследователей в большей степени привлекают жизнь и
деятельность Э.Стэнтон. Ее дочь практически обделена исследовательского внимания, несмотря на существенную роль и весомый вклад
в победу суфражистского движения в США в 1920 г.
Вопрос о классификации произведений, написанных от первого
лица, до сих пор остается открытым. Исследователи, как правило, разграничивают понятия автобиография, мемуары, личный дневник. Принято считать, что в автобиографии автор раскрывает самые личные
жизненные переживания, а в мемуарах основной акцент ставится на
внешних событиях, свидетелем которых он являлся. Но, в целом, разница между жанрами практически не соблюдается 3. Существует и несколько другой подход к систематизации произведений автобиографического характера. Так, выделяют мемуары-автобиографии и мемуары
— «современные истории». Если первый вид всего предназначен
непосредственно потомкам, то второй — это «индивидуальная фиксация общественно-значимых событий с целью передать их в эволюционном целом»4. В любом случае, в автобиографическом письме смешиваются воедино желание саморепрезентации автора, его размышления и ощущения, талант «формального» писателя.
В феминисткой литературной критике подчеркиваются несколько
критериев женской автобиографии. Во-первых, одним из главных мотивов такой автобиографии считается тема дома и семьи, поскольку
семья — один из основных институтов конструирования гендерной
идентичности. Женщины-авторы основной акцент делают на личную
жизнь, а не профессиональные достижения или исторические события,
что в большей степени характерно для «мужских» автобиографий. Вовторых, женщине свойственно расценивать собственный опыт не как
нечто особенное и индивидуальное, а как опыт, обусловленный при1
Blatch H.S., Lutz A. Challenging Years: the Memoirs of Harriot Stanton Blatch. N.Y., 1940.
Р.VII.
2
Blatch H.S. Op.Cit. Preface.
3
Мельничук О.А. Повествование от первого лица. Интерпретация текста. М., 2002. С.
79.
4
Данилевский Н.И., Кабанов В.В., Медушевская О.А. Источниковедение. Теория, история, метод. М., 1998. С. 472, 475.
102
надлежностью конкретной гендерной группе. В-третьих, автор противопоставляет свое личное внутреннее пространство внешнему миру
официальной истории1. Для произведений женского письма присуще
также нарушение изложения в хронологическом порядке, эпизодичность, вставки различного характера — стихи, смешные рассказы, цитаты, письма. Более того, «гинокритика», как метод изучения «женской литературы», предполагает, что все, что написано женщиной,
предопределено ее гендерной принадлежностью 2.
Воспоминания (Reminiscences) Э.Стэнтон, личности, во многом
опередившей своей время, с большой долей условности можно назвать
автобиографией. С одной стороны, ее автобиография репрезентативна
среди подобных работ других феминисток, бросивших вызов и сознательно противопоставивших себя официальной истории. С другой стороны, эти женщины старались представить гармоничную картину,
чтобы убедить читателя в правильности своих действий. Жизнь
Э.Стэнтон, как мы видим, охватывает практически весь XIX в. Общеизвестно, что «в автобиографических памятниках каждой культуры
сквозит принадлежность к конкретной истории, обусловленность ею»3
и, конечно же, многие исторические события нашли отражение в воспоминаниях. В ее работе четко прослеживается еще одна закономерность, традиционная для женского текста — личное акцентируется, но,
как ни странно, не превалирует.
О замысле автора мы узнаем из предисловия: «история моей личной жизни в качестве жены…, полной энтузиазма домохозяйки, …и
матери семи детей» может оказаться полезным и приятным чтением.
Однако на самом деле автор уделяет незначительное внимание своей
частной жизни, роль жены-матери-домохозяйки оказалась, видимо, для
нее не столь привлекательной. Примечателен хотя бы тот факт, что
Э.Стэнтон упоминает на страницах воспоминаний своего мужа всего
несколько раз, очень коротко и незначительно, хотя их брак длился
около полувека (муж умер в 1887 г.). Ведению домашнего хозяйства
посвящено больше текста, но и это не является главной темой, так же
как и материнство.
Э.Стэнтон преподносит себя обыкновенным человеком, с типичными семейными и домашними проблемами, и чтобы не отпугнуть
читателя своими реформистскими идеями, она выдвигает на первый
план личную жизнь, как бы маскируя истинную цель своих воспомиЖеребкина И. Указ. соч. С. 557-558.
Speaking of Gender. Ed. by E.Showalter. Routledge, 1989. P. 4.
3
Нуркова В.В. Свершенное продолжается: психология автобиографической памяти
личности. М., 2000. С. 10.
1
2
103
наний — рассказ о своей публичной деятельности и пропаганде идей
суфражизма. Э.Стэнтон попыталась преодолеть противоречие между
создавшимся в общественном сознании имидже блестящего оратора,
суфражистки, неустанной деятельницы женского движения и саморепрезентации в воспоминаниях обычным человеком, не обладающим
какими-либо выдающимися способностями.
Традиционная женская дилемма семья-карьера в ее работе оказалась успешно реализованной. Однако определенная доля лукавства и
избирательный подход в изложении очевидны. Автор сознательно манипулировала своим повествованием, стремясь избежать показа не
самых приятных воспоминаний. Так, незадолго до рождения шестого
ребенка, она жаловалась в письме С.Энтони: «представь меня, день за
днем присматривающей [за детьми], купающей [их], кормящей и гуляющей [с ними]1. Ее деятельная натура требовала ярких событий.
Монотонная жизнь убивала ее, заставляя ощущать себя «словно загнанным в клетку львом». Э.Стэнтон, без сомнения, любила мужа и
детей, но, попав в ловушку традиций, на самом деле не смогла полностью освободиться от их ограничений.
За маской успеха в тексте просматриваются и другие «неудобные»
моменты, которые Э.Стэнтон хотела бы скрыть от читателя. Общеизвестно, что опыт, полученный в детстве, во многом детерминирует
взрослую жизнь, а детские воспоминания имеют особое значение для
человеческой жизни 2. Пытаясь убедить нас, что у нее было счастливое
детство, мы невольно узнаем, что именно впечатления, полученные в
детском возрасте, оказались предопределяющими для ее дальнейшей
вовлеченности и активной деятельности в женском движении.
Э.Стэнтон говорит о матери буквально только на первых страницах. Очевидно, что огромное влияние на формирование ее личности
оказал отец, к которому она относилась «больше со страхом, чем с
любовью»3. Когда ей было 11 лет, умер ее единственный брат, на которого отец, судя по всему, возлагал большие надежды. Однажды он
сказал ей: «Как бы я хотел, чтобы ты была мальчиком!», на что
Э.Стэнтон ответила: «Я постараюсь быть всем, чем был для тебя мой
брат»4. Она делала все, чтобы однажды услышать от него, что «девочка ничем не хуже, чем мальчик»5.
1
Griffith E. In Her Own Right: the Life of Elizabeth Cady Stanton. N.Y., 1984. P. 88-95.
Нуркова В.В. Указ. соч.. С. 11.
3
Stanton E.C. Eighty Years and More (1815-1897). Reminiscences of Elizabeth Cady Stanton.
N.Y., 1898. P. 3.
4
Idem. P. 20-21.
5
Idem. P. 22.
2
104
Невольно способствуя ее просвещению в вопросе незавидной женской участи — отец был известным адвокатом, и Элизабет часто слышала жалобы женщин, приходивших к нему с надеждой решить определенные проблемы, на несправедливость законов 1. Тем не менее, впоследствии он возражал против ее участия в женском движении, так как
и ее муж.
Однако основная часть воспоминаний сконцентрирована на общественной карьере, реализуя основной замысел автора. Отвлекая внимание от значимости и противоречивости какой-нибудь проблемы,
автор прибегает к помощи юмористических и стихотворных ставок,
выдержек из статей и собственных речей. Практически замалчивая о
своем семейном опыте, Э.Стэнтон активно продвигает идеи по волновавшим ее весьма неоднозначным и противоречивым вопросам, как,
например, лживость Библии (именно поэтому появилась «Женская
Библия»), упрощение процедуры развода для женщин, обеспечение их
равных гражданских и политических прав с мужчинами. Такие взгляды, для того времени считавшиеся достаточно радикальными и неприемлемыми, вызывали нападки не только со стороны широкой общественности, но и соратниц по движению.
Таким образом, материнские заботы и бесконечные разъезды по
всей стране с пропагандистскими лекциями, домашний уют и сложности, с которыми приходилось сталкиваться в ходе общественной деятельности — все это соседствует на страницах воспоминаний, но экскурсы в личное «теряются» в массиве «общественного».
Таким образом, в обществе, в котором женщина считалась вторичной по отношению к мужчине, в автобиографии Э.Стэнтон отчетливо
проявилось некоторое осознание значимости своего пола: она одна из
немногих представительниц «слабого пола» того времени поняла, что
быть рожденной женщиной предопределило всю ее последующую
жизнь.
Ее дочь, родившаяся в 1856 г., оказалась второй девочкой в семье.
Появление очередного ребенка не было запланировано. Естественно,
это мешало Э.Стэнтон возможности свободной реализации своих планов и участии в феминистском движении, хотя Х.Блэтч с гордостью
пишет в самом начале своих мемуаров, что она «родилась в колыбели
феминизма»2. Семейная атмосфера, непререкаемый авторитет матери
оказали огромное воздействие на выбор ее жизненного пути. Если
другие девушки следовали примеру своих матерей, посвящая себя кругу семейных обязанностей, то Х.Блэтч, предпочла продолжить дело
1
2
Idem. P. 14.
Blatch H.S. Op. cit. P. 3.
105
матери, реализуя собственные возможности и амбиции на профессиональном поприще.
Влияние матери будет сказываться на протяжении значительной
части жизни, но в мемуарах она не говорит почти ни слова, что для нее
значило быть дочерью такой женщины. Умалчивание информации
личного характера напоминает воспоминания Э.Стэнтон. Показательно, что об отце Х.Блэтч из мемуаров мы получим весьма скудную информацию.
Однако воспитание матери не могло не дать о себе знать. Независимость суждений и характер Хэрриот стала проявлять довольно рано.
Она вспоминает, как однажды «закончила» школу. Ей было лет двенадцать. В школе, в которой она училась, были отдельные игровые площадки, для мальчиков и девочек, разделенные высоким забором, но
дети все равно стали играть вместе. Тогда директор школы, собрал их
в классе и сказал, что «те молодые люди, которые хотят играть с «юбками» должны завтра прийти в них на занятия». Раздраженная подобным заявлением и тем тоном, которым это все говорилось, Х.Блэтч
собрала свои вещи и заявила, что она отправляется домой, где «не делаются различия между «юбками» и брюками». 1
Тем не менее Х.Блэтч очень коротко рассказывает о своем детстве
и юности, о своей учебе в колледже. Значительная часть ее мемуаров,
как и у матери, посвящена общественной деятельности. В начале XX в.
она одной из первых ясно осознала, что ключевым моментом для победы требуется смены тактики суфражистского движения и необходимо формирование массовости в рядах суфражисток, с опорой не только
на женщин-работниц, но и представительниц противоположного края
социальной лестницы — обеспеченных леди из высшего общества. Ее
целью было создать единство женщин разных социальных слоев,
стремящихся к обретению права голоса.
Х.С.Блэтч считала, что материально обеспеченные женщины не
только смогут финансировать деятельность суфражистских организаций, но и будут примером для всех тех женщин, которые еще сомневались в правильности подобного шага. Ее замысел был верен. Суфражизм, влачивший ранее жалкое существование на небольшие пожертвования и членские взносы, теперь располагал достаточно внушительными суммами. Финансовая независимость означала для организации
расширение
возможностей
для
ведения
агитационнопропагандистской работы — аренда зданий для проведения собраний,
выпуск собственных периодических изданий и листовок и эффективное лоббирование своих интересов в органах законодательной власти.
1
Idem. P. 31-32.
106
Так же, как и Э.Стэнтон, она использует в мемуарах вставки из писем, газетных статей, но они несут совершенно другую смысловую
нагрузку. Ей нет необходимости маскировать свои идеи и взгляды,
чтобы понравиться читателю, как это приходилось делать ее матери.
Она может открыто выражать свои мысли, зная, что внесла существенный вклад в победу американского суфражизма. Репрезентация
ее «я» осуществляется через призму достижений в профессиональной
сфере. Возможно, это было вызвано желанием дистанцироваться от
матери, показать самостоятельную работу и значимость собственной
деятельности.
Эти две автобиографические работы являются прекрасными источниками по женскому движению США XIX-XX вв. Написанные двумя
представительницами разных поколений одной семьи, они частично
подтверждают представленные выше критерии оценки произведений
«женского письма». Однако оба автора не противопоставляют, а сознательно вписывают себя в мир официальной истории, не желая мириться с маргинальным положением. Разумеется, сделать это в XX в.
было гораздо легче. Тема дома и семьи у обеих не являются превалирующими. Если Э.Стэнтон приходилось маскировать под предлогом
рассказа о личной жизни свои настоящие намерения, то ее дочь практически не считает нужным уделять этому особое внимание, у обеих
общественное превалирует над личным. Тем не менее, именно их гендерная принадлежность оказалась важным фактором появления самих
воспоминаний.
107
А. Ю. Котылев
Титаны переходной эпохи:
сравнительно-культурологический анализ автобиографий
К. Ф. Жакова и П. А. Сорокина
Жанр автобиографии занимает особое место в системе новоевропейской культуры, являясь ее квинтэссенцией. В самоописании наиболее ярко и выпукло представляется процесс утверждения рефлексирующего индивида, организующего окружающий мир вокруг себя, придавая ему форму согласно собственным взглядам и убеждениям. Автобиография наиболее явно воплощает пространственно-временной опыт
творческой личности, испытывающей потребность в упорядочивании
хаотических воспоминаний фрагментов собственного бытия, выстраивающей их в последовательности рассказа. Данный процесс требует
выделения персонажей и связанных с ними событий, вступающих в
причино-следственные отношения. Персонажами при этом становятся
не только люди, но любые природные и социокультурные элементы,
соотнесенные друг с другом синтезирующим творческим актом 1. Конечно, новоевропейский автор, о чем бы он не писал, всегда пишет о
себе, но в отличие от других жанров культуры, автобиография не
скрывает своего центрального персонажа, но напротив, постоянно
подчеркивает его доминирующую роль в происходящих событиях.
Будучи средством закрепления индивидуального существования в социокультурном пространстве, автобиография всегда представляет его
как длительность, как процесс становления творца, начатый в прошлом и ведущий в будущее.
Развитие жанра автобиографии тесно связано с процессом формирования исторического сознания, в рамках которого индивид открывает свою причастность уникальным моментам времени. При этом неизбежно происходит соотношение времени жизни отдельного человека с
периодами развития социокультурной реальности, устанавливается
связь между фактами индивидуального бытия и событиями глобального масштаба. Благодаря этому возникает возможность «нисходящего»

Котылев Александр Юрьевич — кандидат культурологии, доцент кафедры культурологии Коми государственного педагогического института, председатель Сыктывкарского
отделения Российского общества интеллектуальной истории.
1
Рикер П. Время и рассказ. Т. 1. Интерпретация и исторический рассказ. М.; СПб., 1998.
С. 8.
108
или «восходящего» движения в тексте биографии 1, усиливающего или
ослабляющего обособленность индивида, повышающего или понижающего значение его бытия. Принципиальная незавершенность текста
автобиографии, следующая из незаконченности жизни автора, репрезентирует невозможность осуществления поставленной в этом виде
произведений задачи изложения своей истории. Определенные сомнения всегда возникают по поводу достоверности изложения автором
исторических событий. Автобиография требует продолжения, добавления к себе ряда иных текстов, создания параллельных повествований, комментариев и интерпретаций. Таким образом, она стимулирует
возникновение целого ряда разножанровых сочинений, которые, вместе с другими произведениями данного автора, обозначают его место в
социокультурной системе.
Автобиография в историографии выступает одновременно в двух
ролях: исторического источника (с точки мнения многих исследователей весьма сомнительного по своим достоинствам, но часто незаменимого) и исторического сочинения, исследования человеком фактов
собственного существования, более или менее основательного и объктивизированного.
Данная работа является подведением итога ряда исследований, основанных на сравнении автобиографий2 двух уроженцев земли комизырян3. В ней поставлена задача организации диалога между выдаю-
Там же. С. 225.
Жаков К.Ф. Сквозь строй жизни. Роман. Сыктывкар, 1996. Сорокин П.А. Долгий путь.
Автобиографический роман. Сыктывкар, 1991. Для удобства чтения в тексте статьи
использованы два вида оформления ссылок: ссылки на вышеназванные автобиографии
приводятся прямо в тексте, без указания фамилий авторов и с сокращением названий
(С.С.Ж. и Д.П.), ссылки на все остальные произведения этих и других авторов даны
постранично.
3
Котылев А.Ю. Метод, концепция, жизнь: о влиянии личностного фактора на творчество К.Ф. Жакова и П.А. Сорокина // Историческое знание и интеллектуальная культура.
Ч. 2. М., 2001. С. 41-43.
Котылев А.Ю. Понятия «жизнь» и «культура» в автобиографических произведениях
К.Ф. Жакова и П.А. Сорокина // Русский язык и культура Северного Приуралья. Сыктывкар, 2002. С. 159-164.
Котылев А.Ю. Чуждое в подобном. Опыт применения сравнительнокультурологического метода при исследовании творческих биографий (К.Ф. Жаков и
П.А. Сорокин) // Ежегодник историко-антропологических исследований. 2001/2002. М.,
2002. С. 114-136.
Котылев А.Ю. Зырянский характер (возможные психологические подходы к источнику
при сравнительном изучении творческих автобиографий) // Историческая психология,
психоистория, социальная психология: общее и различия. СПб., 2004. С. 142-146.
Котылев А.Ю. Историзм и мифологизм в автобиографических произведениях К.Ф. Жакова и П.А. Сорокина // История, современное состояние, перспективы развития языков
1
2
109
щимися мыслителями как способа изучения специфики их культурного сознания, творческих методов, социокультурных ролей. Типичное и
индивидуальное здесь в равной степени рассматриваются как элементы творческой личности, помогающие понять особенности ее жизненного пути.
К сравнительному методу предъявляются достаточно строгие требования, определяющие корректность его применения, которые давно
сформулированы в научной литературе1. Исторические и литературные биографии Жакова и Сорокина почти идеально подходят для применения к ним компаративистских методик. Они сопряжены во времени и пространстве, но принадлежат людям разных поколений и культурных периодов, которые имели одинаковый профессиональный и
социальный статус. Жаков и Сорокин не настолько похожи друг на
друга, чтобы стать неразличимыми и не настолько различны, чтобы
стать несравнимыми. Каждый из них достаточно четко представляет
не только свою личность, но и определенный культурный тип, характерные черты которого и поможет выявить сравнение. Дефиниции, по
которым проведено сравнение, не являются случайными. Их выбор
подсказан специфическим характером культуры ХХ века, временем и
основными событиями жизни героев исследования, сферой их творческих интересов. Факты жизни мыслителей выстроены в статье в основном не в хронологическом порядке, кроме тех случаев, когда такой
порядок диктуется логикой размышления. Ссылки на одни и те же места произведений часто даются по несколько раз, по мере выявления
их различных значений.
Происхождение. Детство
Сходство раннего этапа биографий двух наиболее видных мыслителей — выходцев из земли коми давно привлекло внимание исследователей. Первым это заметил сам Сорокин, а затем его биографы 2. Оба
ученых произошли из сельской местности, с территории заселенной
преимущественно коми-зырянами. Отцы у обоих были ремесленниками, хотя официально один считался крестьянином, а второй мещанином. Ремесло отцов было связано с оформлением церквей: Жаковстарший больше занимался резьбой по дереву, делал иконостасы
и культур финно-угорских народов: Материалы III Всероссийской конференции финноугроведов. Сыктывкар, 2005. С. 335-337.
1
Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Л., 1979. Григорьев Н.В., Котылев А.Ю. Сравнительная культурология. Сыктывкар, 1996.
2
Кротов П.П. Липский А.В. Комментарии // Сорокин П.А. Долгий путь. С. 274.
110
(С.С.Ж., c. 49-50), а Сорокин-старший специализировался на покрасочных работах (к ним относилось и обновление икон), работал по
металлу (чеканил оклады) и делал все, что придется (Д.П., c. 15). Жаков-сын был чистокровным коми, воспитывался в традиционной коми
семье и, до своего поступления в семинарию, существовал преимущественно в среде народной культуры коми. Сорокин-сын был «полукровка», наполовину коми (по матери), наполовину русский. Он изначально знал два языка и воспитывался сразу в русле двух культурных
традиций. Обе семьи выделялись из своего культурного окружения,
что, до известной степени, объясняет стремление обоих молодых людей выйти за его пределы. Особое положение не в последнюю очередь
связано с профессией глав семейств, особенно это явно для Жаковых:
ремесло отрывало отца от крестьянской жизни, частые разъезды не
позволяли участвовать в деятельности общины, устойчивые заработки
вызывали зависть односельчан и интерес со стороны «власть имущих»
(С.С.Ж., c. 50). Благодаря профессиям отцов будущие ученые имели
возможность близко познакомиться с христианской художественной
культурой и проявить свои творческие наклонности. Оба мальчика
рано продемонстрировали свой характер и способность к самостоятельной жизни: у Жакова они проявились в настойчивом стремлении к
учебе, а Сорокин, помимо этого, уже с десяти лет сам зарабатывал на
хлеб, ведя вместе с братом жизнь бродячего ремесленника (Д.П., c.16).
Отношение к родине
Будучи уроженцами Коми земли, Жаков и Сорокин после «выхода
в большой мир» продолжают ощущать свою постоянную связь с ней.
Жаков посвятил родине большую часть своих художественных произведений, он не только описывает эту землю, но поэтизирует и мифологизирует ее, не уставая воспевать «священные реки» и «божественные
села». В идиллических снах он видит совершенный образ своей родины — страны, где человек и природа достигают гармонического сосуществования. Если родная земля служит Жакову источником поэтического вдохновения, то народу коми он отводит видное место в своих
провидениях будущего (С.С.Ж., c. 24, 188, 255, 150). В то же время
столкновение со многими реалиями жизни коми села вызывало у писателя закономерную горечь, повлекшую многочисленные сетования о
судьбе коми человека (С.С.Ж., c.151).
В сходной тональности вспоминает о родине и Сорокин — он так
же восторгается первозданной природой коми земли, именует северные леса «соборами живой природы», немногие поэтизированные ме111
ста его автобиографии относятся именно к описаниям детства. Поиному ученый вспоминает свое возвращение на родину во время борьбы с большевиками. Природа оказалась сурова к беглецам и народной
земле им угрожала гибель не только от пули, но и от голода и холода
(Д.П., c. 9-10, 123-126).
Жаков и Сорокин считали своим долгом не только воспевать, но и
изучать Коми край, их работы стали важным вкладом в этнологию коми1.
В целом родина в произведениях двух мыслителей предстает в трех
неравноценных качествах: как идеализированная доцивилизованная
страна, прекрасная и священная; как объект научного изучения; как
поле приложения социальных, экономических и художественных идей,
поле эксперимента, практического творчества, целью которого является доведение страны и человека до заданного идеала. Неуспешность
попыток преобразовать родную землю, расхождение между идеалом и
действительностью, вызывают двойственность в отношении мыслителей к родному краю и его людям, где ностальгия соседствует с отчуждением.
Отношение родины к своим «блудным сыновьям» также никогда не
было однозначным. История отношения к творческому наследию Жакова и Сорокина (как и к ним самим) на родине если и не изучена достаточно, то, по крайней мере, очерчена2. Представляется, что в ней
можно выделить, по крайней мере, пять периодов: вначале ими гордились, как людьми прославившими свой край, затем их заклеймили как
врагов и представителей чуждого класса, затем подвергли забвению 3, в
шестидесятые годы последовало новое проклятие в ответ на попытку
некоторых представителей интеллигенции вернуть в культурный оборот страны произведения мыслителей, наконец, в девяностые последовал период реабилитации, прославления и публикации книг. В настоящее время Жаков и Сорокин имеют статус «юбилейных генералов»,
которых охотно чествуют в очередную круглую дату, но к творчеству
которых редко обращаются по другому поводу, хотя есть отдельные
Жаков К.Ф. Этнологический очерк зырян // Жаков К.Ф. Под шум северного ветра.
Рассказы, очерки, сказки и предания. Сыктывкар, 1990. C. 314-353. Сорокин П.А. Этнографические этюды: статьи. Сыктывкар, 1989.
2
Жеребцов И.Л. К.Ф. Жаков в оценках советских исследователей // К.Ф.Жаков. Проблемы творчества. Сыктывкар, 1993. С. 21-27. Микушев А.К. Наследие К.Ф. Жакова и современность // Там же. С. 78-88.
3
До начала тридцатых годов прошлого века в коми республиканском краеведческом
музее висел портрет Сорокина с подписью «Контрреволюционер П.А. Сорокин», но во
время одной из проверок комиссия сочла сам этот факт контрреволюционным, и портрет
исчез.
1
112
попытки создания на основе их творческого наследия новых теорий1.
Создается ощущение, что изначальное отношение к ним как к «своимчужим» сохраняется на протяжении всего существования советской
культуры и не преодолено до конца по сегодняшний день.
Образование
Начало образованию Жакова и Сорокина, как это и должно быть в
традиционной культурной среде, положили их отцы, которые постарались передать сыновьям свою профессию. Степень успешности этих
стараний была различна: если Жаков неоднократно в своей автобиографии заявляет о неспособности научиться ремеслу отца (С.С.Ж., c.
63), то Сорокин преуспел в нем, особенно ему нравились сложные в
техническом отношении работы по росписи икон и чеканке риз (Д.П.,
c. 25). Грамоте и счету оба будущих ученых были обучены в раннем
детстве родителями или знакомыми. Позже Сорокин будет настоятельно доказывать, что коми вовсе не дикий, темный народ, но напротив занимает третье по грамотности место среди народов России2.
Дальнейшая их учеба показывает, что система отбора талантов в
России начала века действовала достаточно эффективно. Жаков был
более чем Сорокин «укоренен» в сельской жизни, очевидно поэтому
его учеба шла с перерывами, он как бы пытался остановиться, преодолев очередную ступень: начальную школу, уездное училище, учительскую семинарию, реальное училище, первый курс лесного института,
но каждый раз обстоятельства и характер заставляли его учиться
дальше (С.С.Ж., c. 44, 50, 97, 148). В перерывах между учебой Жаков
пытался стать то ремесленником, то рабочим, то крестьянином, то писарем (С.С.Ж., c. 63, 99, 129-131). Учеба Сорокина шла более ровно, но
только до того момента, пока он не стал революционером (Д.П., c. 3637). Вообще учительские семинарии, что в Тотьме, что в Хреново
предстают в воспоминаниях обоих ученых как своего рода кузницы
вольномыслия. Именно здесь произошло разрушение традиционного
мировоззрения у обоих юношей: Жаков вышел из семинарии дарвинистом и материалистом, а Сорокин (не закончивший, правда, всего курса учебы) вынес оттуда революционные убеждения. Отчасти это можШеболкина Е. Личность в межкультурной коммуникации // Арт. 2001. № 3. С. 127-128.
Зюзев Н.Ф. К.Ф. Жаков, П.А. Сорокин, В.В. Налимов — параллели в философском мировозрении и личности. К вопросу о коми национальном характере // История, современное состояние, перспективы развития языков и культур финно-угорских народов:
Материалы III Всероссийской конференции финно-угроведов. Сыктывкар, 2005. С. 521523.
2
Сорокин П.А Этнографические этюды. С. 111-112.
1
113
но объяснить возрастом, который предрасполагал к восстанию против
авторитетов, к радикальному разрыву со всем тем, что они усвоили в
детстве. Однако сама культурная атмосфера семинарий не располагала, очевидно, к усвоению богобоязни и державопочитания. Как видно,
атеистические и антимонархические идеи проникли к началу ХХ века
глубоко в русскую провинцию, пустили корни и дали плоды. Сорокин,
благодаря антиправительственной направленности своей деятельности, прошел еще одну школу — значение которой для своей биографии отмечали многие российские интеллигенты — какое-то время он
сидел в тюрьме, мягкий режим которой позволял не только общаться с
другими революционерами, но и читать революционную литературу
(Д.П., c. 38-39).
При получении высшего образования Жаков и Сорокин не искали
легких путей. Жаков поступил вначале в Петербургский лесной институт, но, проучившись один год, решил стать священником и бросил
учебу. Для поступления в университет обоим пришлось сдавать экзамен за курс классической гимназии, в которой они никогда не учились.
Жаков, преодолев этот барьер, поступил на естественный факультет
Киевского университета, затем перевелся на филологический и, наконец,
на
историко-филологический
факультет
уже
СанктПетербургского университета (С.С.Ж., c. 158-161, 183-185, 189). Сорокин поступил вначале в Психоневрологический институт, а затем перевелся на юридический факультет Санкт-Петербургского университета (Д.П., c. 53, 59).
При получении ученых степеней у обоих мыслителей возникали
серьезные проблемы. Жаков хотел специализироваться по коми филологии, но в России специалистов в этой области практически не было и
для защиты магистерской диссертации ему пришлось выучить несколько языков, сдать экзамен по сравнительному языкознанию. В
течение ряда лет после защиты он не мог найти работу в вузе (С.С.Ж.,
c. 251-256). Сорокин специализировался в области социологии, которая в начале века еще не имела официального статуса в российских
вузах и не признавалась в научных кругах полноценной наукой. Попытка защитить диссертацию по уголовному праву не была успешной
из-за разразившейся революции. Только после революции, написав
солидный труд по социологии, которая вошла в 1917 году в число дисциплин изучаемых в университете, он смог защитить магистерскую
диссертацию (Д.П., c. 73-77). Ни Жаков, ни Сорокин никогда не защитили докторских диссертаций, последний сознательно скрыл этот факт
в своей автобиографии1.
1
Кротов П.П. Липский А.В. Указ. соч. С. 281.
114
Оба ученых продолжали совершенствовать свое образование на
протяжении всей жизни, они не шли в науке по проторенным дорожкам, но прокладывали свои собственные пути, невзирая на встречавшиеся преграды, проявляя при этом незаурядный талант и работоспособность.
Динамизм
Повышенная социокультурная активность является важной характеристикой переходных периодов и свойством переходного типа личности. Конечно, движение присуще любым социокультурным системам и образованиям, но именно переходность актуализирует сущность
движения, как изменчивости форм и содержаний, а переходная культура фиксирует эти изменения, позволяя задать им качественные и
количественные параметры.
Динамизм присущ как внешней событийной канве жизни Жакова и
Сорокина, так и структуре их биографий, как характеру их взаимоотношений с внешним миром, так и психической организации их личностей, как содержанию, так и стилю их сочинений.
Названия автобиографий динамичны по стилю и по смыслу. Жаковский вариант — «Сквозь строй жизни» — передает значение
насильственного движения, наказания, страдания, он выражает отчужденность автора от подразумеваемого процесса и, в то же время, подчеркивает его центральное положение в системе мирового развития.
Сорокинское заглавие «A long Journej» можно перевести не только как
«Долгий путь», но и как «Продолжительное путешествие». Таким образом, оно обозначает не только пространственное, но и временное
перемещение, при котором сам автор несколько отстраняется от процесса движения, занимая позицию заинтересованного наблюдателя,
который констатирует некоторую затянутость процесса и, возможно,
некоторую усталость от него. Ни у одного из авторов нет в названии
значения завершенности, законченности. Движение (жизнь) продолжается и за пределами этих произведений, авторы которых заведомо долговечней своих героев.
Жизнь каждого из ученых связана с многочисленными перемещениями в геокультурном пространстве. Значительную ее часть они проводят в поездках и путешествиях (их описанию посвящена львиная
доля автобиографий), которые начинаются уже в раннем детстве — с
переездов по Коми краю вслед за своими отцами-ремеслениками. Отправляясь на учебу, они покидают пределы малой родины, куда будут
периодически возвращаться в новом качестве. Жаков связывает свои
115
перемещения в пространстве со стремлением на юг (С.С.Ж. С.62), которое он считает присущим всем коми1. Однако, достигая юга-Киева,
он ощущает противоположное желание — отправиться на север, на
родину. В таких циклических передвижениях проходит большая часть
жизни писателя в России. Родина то притягивает, то отталкивает его.
Неуживчивый и неусидчивый, Жаков отправляется все в новые путешествия, которые имеют характер то походов за знанием, то научных
экспедиций, то лекционных турне (в наиболее продолжительное из
которых мыслитель отправился, услышав некий «призыв с Востока»)
(С.С.Ж., c. 203-228, 302-370). Если Сорокин меньше Жакова путешествовал по России, то только потому, что ему было отведено на это
меньше лет. Он вел жизнь странствующего агитатора, участвовал в
научных экспедициях, выезжал за границу, выполнял в провинции
задания своей партии, скрывался в лесах от большевиков (Д.П., c. 40,
66, 110, 122). Революция выбросила обоих мыслителей за пределы географического пространства России, одного вместе с целой страной,
другого в составе небольшой группы интеллектуалов. Жаков оказался
более связан с родиной, куда он пытался вернуться, но так и не смог
этого сделать. Сорокин продолжил свои путешествия и за границей,
обретя оседлость только за океаном, где он сумел найти новую родину,
построить свой дом. В ходе этих странствий, очевидно, окончательно
оформились его космополитические убеждения. Будучи уроженцами
окраины, оба мыслителя сумели вначале достигнуть центра страны и
утвердиться в нем, а затем, став эмигрантами, проделали аналогичный
путь в других странах.
Жизненный путь обоих ученых связан также с многочисленными
сменами ими социальных статусов. Выйдя из общественных низов,
они поднялись на несколько ступенек по лестнице социальной иерархии, войдя в состав российской культурной элиты. Сорокин успел сделать и политическую карьеру, став (правда, на короткое время) одним
из лидеров партии эсеров и заняв достаточно важный государственный
пост (Д.П., c. 84-107). В автобиографии он осмысляет перипетии своей
жизни в терминах социологии, поверяя теорию опытом: «Моя вертикальная и горизонтальная мобильность снова внезапно ускорилась»
(Д.П., С. 165).
Культурный статус Жакова и Сорокина также многообразно менялся: из среды национальной традиционной сельской культуры они переместились в пространство новоевропейской городской культуры, из
малограмотных людей они выросли до представителей ученого сообщества. Жаков из комиязычного крестьянина превратился в русско1
Жаков К.Ф. Этнологический очерк зырян. С. 338, 346.
116
язычного писателя, овладев попутно рядом других языков. Сорокин
проделал путь от двуязычного ремесленника до англоязычного профессора. Каждый из них изучил основы многих культур, отыскивая
универсальные закономерности их развития.
Проблемы развития и изменчивости мира, культуры, общества неоднократно были поставлены в научных трудах обоих ученых. Жакова
больше привлекал глобальный масштаб, он увлеченно осмысляет динамику развития Вселенной, пытаясь вывести универсальный закон,
которому подчиняются и миры, и народы, и отдельные люди (С.С.Ж.,
c. 102, 106, 156)1. Сорокина больше интересовали закономерности развития культуры и общества в их взаимосвязи, рассмотрению этого посвящены его работы «Социальная мобильность», «Социальная и культурная динамика», «Общество, культура и личность: их структура и
динамика» (Д.П., c. 76, 212). Очевидно, что ни один из исследователей
не мыслил статичными категориями, мир, общество и человек с его
творениями не есть в их представлении что-то застывшее и окаменевшее, они существуют только в движении, постоянно трансформируясь.
Конечно, каждого из ученых интересовали какие-то особые аспекты
мировой динамики, так, например, в развитии человека Жакова больше привлекает прогресс творческой личности, конкретного индивидуума (С.С.Ж., c.118), а Сорокина типические черты, дающие возможность построить схему, проблемы влияния на формирование человека
социокультурных условий (Д.П., c.231).
Оба ученых считали свою эпоху переходной, хотя придавали понятию «переход» различные оттенки значения и применяли его по отношению к разномасштабным явлениям. Для Жакова «переходное время» это и его собственная жизнь (или отдельные ее периоды), и эпоха
в истории страны или Вселенной, обозначающая их движение к иному
состоянию (С.С.Ж., c.102)2. Для Сорокина «переходная эпоха» — это и
время социокультурного катаклизма, революции, и обозначение современности в целом, поскольку движение к новому типу суперсистемы есть ее основное содержание (Д.П., c. 82-83)3. У Жакова Сорокин
мог заимствовать взгляд на состояние психики человека переходного
периода истории, которое тот так определял в одной из статей: «Мы
люди переходного времени и, как всякое переходное время наше время
представляет собой много хаотического, противоречивого, много
крайних увлечений, безудержных порывов, ярко болезненных моментов
и переживаний. Все старое взбудоражено, ничего нового не найдено.
Жаков К.Ф. Лимитизм. Единство наук, философий и религий. Рига, 1929.
Там же. С. 6.
3
Сорокин П.А. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. С. 18-20.
1
2
117
Вихри разнообразных крутящихся идей сверху, в интеллигентных слоях, глухая тяжелая борьба и недовольство на низах общественной
жизни; не Дух божий носится над этим хаосом, а какой-то Демон
разрушенья и сомненья»1. Сорокин уподобляет человека переходного
времени существу, у которого уже вынута старая душа, а новая еще не
уложена. У такого человека исчезают представления о дозволенном и
недозволенном, правах и обязанностях, он легко меняет свои убеждения на противоположные2.
Оба автора охотно принимают прозвища имеющие значение движения и перехода, так Жаков именует себя «странник мира», «скиталец земли», «Одиссей», «Гараморт» (С.С.Ж., c. 116, 152, 190, 266), а
Сорокин — «бродячий миссионер», «беглец», «перекати-поле» (Д.П.,
c. 40, 122, 165). Таким образом, динамизм как универсальное бытийное
качество всеобъемлюще проявился в жизни, трудах и теориях обоих
мыслителей, в содержании и форме их автобиографий.
Историзм и мифологизм
Важной составляющей мировоззрения этих мыслителей является
оппозиция «миф-история», изучение которой может способствовать
целостной реконструкции их творческих миров и жизненных позиций.
Представляется, что эта оппозиция обозначает не только путь развития
новоевропейского сознания, но и универсальный принцип организации
психики человека, соотнесенный с космологической основой. В частных вариантах речь может идти о двух типах мышления, двух моделях
познания3, воплощенных в логике и интуиции, рацио и воображении,
науке и искусстве, дескрипции и метафоре, термине и символе. Автобиография как пограничный жанр, тяготеющий и к исторической
науке и к художественной литературе, неизбежно сочетает оба элемента оппозиции в их очевидных проявлениях. Если пользоваться терминами П. Рикера, она является идеальным полем перекрестной референции (refernce croisee)4, сочетающей историографическую нацеленность на эмпирию, с поэтической устремленностью к восстановлению
полноты бытия.
На первый взгляд два автора соответствуют двум полюсам обозначенной оппозиции: в простой и удобной схеме «мифологичный» ЖаЖаков К.Ф. Леонид Андреев и его произведения (Опыт философской критики) // Андреев Л. Рассказ о семи повешенных. СПб., 1907. С. VI.
2
Сорокин П.А. Система социологии. Т. 2. М., 1993. С. 576.
3
Померанц Г. Выход из транса. М., 1995. С. 41-51.
4
Рикер П. Указ. соч. С. 100.
1
118
ков противостоит «историчному» Сорокину. Однако следует помнить,
что в сознании каждого новоевропейского человека (соответственно в
каждом произведении новоевропейской культуры) сосуществуют и
противоборствуют два устремления: к истории, и к мифу1. Несмотря
на то, что в психике отдельных людей и социальных групп одно из них
периодически доминирует, это не означает полного подавления второго. Следовательно, сторонники мифологизма всегда в определенной
степени историчны, а сторонники историзма — мифологичны. Задача
исследователя состоит как в определении пропорций данного соотношения, так и в обозначении формальных и содержательных элементов,
представляющих его специфику. Для большей ясности исследовательской позиции отметим также, что мифологизму соответствует представление о повторяемости каждого социокультурного явления, за счет
его возводимости к универсальному образцу, а историзму — об уникальности всех явлений. Миф предпочитает временности вечность,
ориентируясь на циклическую модель развития, обеспечивающую постоянный возврат к первоначалу. История ориентирована на временные координаты бытия, утверждая уникальность каждого события,
отдавая предпочтение линейной модели развития. Миф предполагает
целостное представление космоса, опираясь в своем развертывании на
образно-символические системы, а историческое построение в большей степени рационально и аналитично, оно требует создания терминологических семиотических систем, тяготеет к разбивке процесса
бытия на стандартные единицы2.
В автобиографиях Жакова и Сорокина первенство в активности и
многообразии использования понятий «миф» и «история» несомненно,
принадлежит первому автору. Жаков не связывает себя обязательствами придерживаться какого-то одного значения этих терминов, применяя их для обозначения целого круга разнообразных явлений, который
будет подробнее рассмотрен ниже. Декларируя свою приверженность
мифологии, этот автор находит для слова «история» как негативные,
так и позитивные контексты, демонстрируя его принципиальную многозначность (С.С.Ж., c. 33, 94, 157, 237, 287 и др.). Сорокин использует
данные понятия гораздо реже и в строго определенных смыслах:
«миф» — только как обозначение специфического элемента традиционной культуры, а «история» — как название научной дисциплины и
синоним описания развития чего-либо (Д.П., c. 13, 60, 193, 197). Следует отметить, что подобное применение терминов является обычным
Руднев В.П. Энциклопедический словарь культуры ХХ века. М., 2001. С. 269-272.
Элиаде М. Избранные сочинения: Миф о вечном возвращении; Образы и символы;
Священное и мирское. М., 2000. С. 45-54, 114-117, 302-306.
1
2
119
для стиля обоих авторов, в соответствии с их способом творчества и
изложения своих размышлений.
Рассмотрение преимущественного словоупотребления помогает
выявить авторские позиции, дает приблизительное представление об
отношении мыслителей к данным категориям, но, конечно, не открывает полностью влияние мифологизма и историзма на их мышление и
произведения. Для самих авторов это влияние далеко не всегда могло
быть очевидным, постоянным и значимым. Поэтому представляется,
что далее уместнее рассматривать процессы мифологизации и историзации, которые, в той или иной степени проявились в разных частях
исследуемых произведений.
Каждый из этих процессов может быть изучен на разных уровнях
или в рамках различных тем. Базовым уровнем для процесса мифологизации является пространственный, выявляющий приверженность
автора определенным локусам, взаимосвязь которых создает целостный образ мира. Пространственный опыт, природный и культурный,
визуальный и топологический во многом предопределяет соотношение
между дескриптивным и метафорическим способами построения текста1. Центральным мифологизируемым локусом для обоих авторов
становится их родина: Коми край, наделяемый рядом устойчивых,
прежде всего позитивных, качеств. Оба мыслителя создают устойчивый топохрон «детство-родина-природа», являющийся носителем сакральной целостности, «неиспорченности» мира, само формирование
этого образа есть типичный мифологический акт «возведения к первоначалу» (С.С.Ж., c. 19-58; Д.П., c. 8-35). Выход за временные границы
этого образования влечет за собой изменение качеств пространства, в
результате чего Жаков начинает описывать беды его жителей, а Сорокин, который скрывался на родине от преследований большевиков в
годы гражданской войны, характеризует данный локус как грозящий
смертью (С.С.Ж., c. 151; Д.П., c. 123-126). Изначальный топохрон родины сохраняет свою целостность только в отрыве от большого мира.
После того, как авторы отправляются на учебу за пределы родных
мест, они разрывают органическую связь с Коми краем, с тем, чтобы
попытаться восстановить ее через годы при помощи тех средств, которые дало им новоевропейское образование.
Типичным мотивом при характеристике изначального локуса является указание на особую сущность его жителей. Оба автора используют здесь рассказы и предания о колдунах-тунах, которые входили в
круг их научных интересов2. Указание на свое знакомство, а тем более,
1
2
Копосов Н.Е. Как думают историки. М., 2001. С. 41-49.
Сорокин П.А. Этнографические этюды: статьи. Сыктывкар, 1989. С. 44-45.
120
родовую связь, с колдуном (шаманом, знахарем и т.п.) представляет
собой типичный неоромантический мотив, демонстрирующий причастность личности мистической традиции. С точки зрения некоторых
современных ученых, именно в своих характеристиках колдовских
обычаев коми народа Жаков сумел раскрыть сущность его культуры 1.
Развивая в дальнейшем этот мотив, Жаков создает в своих рассказах
целую неоромантическую галерею «сильных людей» (С.С.Ж., c.107)2,
выстраивая даже те образы, которые представляются реалистическими, на мифологической основе. Например, один из героев жаковских
рассказов обучается игре на гармони точно так, как это делает духбанник в народных рассказах3. При помощи подобных приемов писатель пытался показать этнокультурную основу возникновения «сверхчеловека». Близкому природе миру традиционной культуры оба мыслителя противопоставляют «механистический мир города» (С.С.Ж., c.
111, 159-161; Д.П., c. 11, 30, 50). Для пространственной системы Жакова существенна также оппозиция «север-юг», которая во многом
определяет его собственные передвижения в культурном пространстве
России. Циклический характер этих перемещений демонстрирует
стремление мыслителя вернуться в новом качестве на родину, которое
было характерно для него до конца жизни 4, и одновременную духовную (а затем и физическую) невозможность этого возврата.
Мифологизация зырян в этнологических очерках осуществляется
Жаковым на основе не традиционных мотивов, а Сорокиным на основе
мифологемы прогресса, при этом первый даже более историчен. Несмотря на то, что в своей автобиографии Жаков активно использует
материалы этнологических работ, его отношение к зырянам становится здесь принципиально другим. Писатель характеризует их в рамках
своей теории «юных народов», к которым он относят и коми, но здесь
как раз проходит водораздел, заставляющий мыслителя противопоставлять мифологию истории, которой новые народы, по его мнению,
лишены (С.С.Ж., c. 39, 68, 197). Им, в отличие от «старых народов»,
принадлежит не прошлое, а будущее. Негативное отношение, которое
мыслитель демонстрирует к истории в частности, и к науке в целом
связано, таким образом с осмыслением положения своего «первобытТеребихин Н.М. Сакральная география русского Севера. Архангельск, 1993.
Микушев А.К. Наследие К.Ф. Жакова и современность // К.Ф. Жаков: Проблемы творчества. Сыктывкар, 1993. С. 82.
3
Котылев А.Ю. Музыкальная игра как тема, мотив и метафора в произведениях К.Ф.
Жакова // Музеи и краеведение. Сыктывкар, 2001. (Труды Национального музея Республики Коми; вып. 3). С. 317.
4
Туркин А.И. Каллистрат Фалалеевич Жаков // Жаков К.Ф. Под шум северного ветра.
Рассказы, очерки, сказки и предания. Сыктывкар, 1990. С. 41-42.
1
2
121
ного» этноса, не имеющего ни того, ни другого. Особенностями культуры коми Жаков объясняет и свою неудовлетворенность научным
творчеством, не способным создавать произведения доступные его
одноплеменникам. Отсюда он отчасти выводит изменение направления творчества: «этнография моя превратилась в «художественные
мифы» (С.С.Ж., с. 94).
Все реалии места и времени описываются в автобиографиях как
элементы жизни писателей, становясь, в значительной мере, частью
личностной мифологии. Создание этой системы неизбежно происходит игровым образом и связано с развертыванием ряда культурных
аналогий, с примеркой неопределенного числа социокультурных масок, которые подробнее рассмотрены ниже, в специальном разделе.
Уподобление себя определенному социокультурному типу личности,
историческому или литературному персонажу является способом произвольной культурной самохарактеристики, производимой по принципу выявления сходства, который есть важнейший способ организации
пространства мифа.
Если личностная мифология представляется довольно фрагментарной и спонтанной, то этого нельзя сказать об уровне глобальной мифологизации, на котором авторские теории воплощаются в виде грандиозных космологий, изображающих развитие человечества (у Сорокина) и Вселенной (у Жакова). Конечно, сорокинский интегрализм и
жаковский лимитизм создаются в разных системах социокультурных
координат и разными способами. Общими для обоих авторов является
неудовлетворенность наличествующими теоретическими объяснениями мирового развития, стремление объединить разные сферы социокультурной жизни в единое построение. В своих демиургических претензиях Жаков идет дальше, синтезируя религию и искусство, провидения и точные науки (С.С.Ж., с. 157, 231, 289-290). Сорокин формально остается в границах науки социологии, но их он стремится
определять самостоятельно (Д.П., С.167, 206, 210, 224-236).
Историческое мироотношение обоих авторов характеризуется,
прежде всего, самим фактом создания автобиографий, особенностями
их организации. При этом Жаков не скрывает своего намерения превратить историю своей жизни в художественное произведение, в поэму, а Сорокин ориентирован скорее на создание научного очерка, последовательно подчеркивая объективированный характер повествования. Соответственно, первый активно деструктурирует свое жизнеописание отступлениями, возвратами, повторами, а второй следует достаточно строгой схеме: разбив свою жизнь на несколько этапов, он каждому предпосылает теоретическое введение, и из каждого делает опре122
деленный вывод. В то же время, несмотря на постоянные изменения
направления, повествование Жакова последовательно развивается,
характеризуя основные этапы его жизни, а Сорокин вынужден периодически возвращаться от более поздних событий биографии к более
ранним, нарушая линейность рассказа.
Авторы неодинаково соотносят истории разного уровня. Для Жакова характерно различение и нередкое противопоставление нескольких
типов процессов развития сущего. Наиболее масштабной предстает
эволюция Вселенной, выражающая мировой закон движения, затем
следует история человечества, включающая истории народов и отдельных людей (С.С.Ж., с. 157, 181, 119, 193). Мыслитель неоднократно подвергает критике «культурную историю старых народов», которым противопоставляются «молодые народы», соотносимые скорее с
доисторическим, первобытным образом существования, который постепенно уходит в прошлое (С.С.Ж., с. 39, 41, 68, 253, 265). С «новыми
народами» Жаков связывает и свои прогнозы о будущем человечества:
«И первобытные народы узнают силу свою и противопоставят
книжной учености тех, кто сидит над бумагами, не ими исписанными, живую мудрость и знание природы, и, повинуясь только нравственному закону и не теряя здоровья своей девственной натуры,
поднимутся дальше по пути совершенствования и уничтожат аристократизм культурных народов…» (С.С.Ж. С.285). Воспринимая
себя как посредника между народами, Жаков находит в себе и старые
и новые черты, представляя, что в его лице «молодые народы» прошли
за короткое время весь путь культурной истории: «Да, но я, человек
некультурный, к вам пришел господа, переболев всеми вашими болезнями, поднимался по всем ступеням великой лестницы истории, узнал
все мысли ваши и грустные чувства…» (С.С.Ж., с. 33). Соотнося свою
жизнь с первобытным и современным существованием народов, прозревая в ее движении закономерности космического ритма, писатель
делает ее историю центральной по отношению ко всем другим, придавая ей сверхисторическое значение. В изображении Сорокина история
предстает менее дифференцированной и более обезличенной. Периодически описывая себя как субъекта социальных отношений, ученый
встраивает отдельные истории своей жизни в конструкцию общественного развития, придавая им частей вид законченного целого
(Д.П., с. 23, 60, 84, 197).
Различно отношение мыслителей к историческим событиям, свидетелями которых они были. Жаков в автобиографии таковыми полагает
преимущественно события своей внутренней жизни. Сорокин, напротив, видит себя в событийной истории, подробно описывая свое уча123
стие в русской революции или в создании социологического факультета в Гарварде (Д.П., с. 82-121,197-200). Если события, выделенные
Жаковым, выглядят относительно однородными, то в произведении
Сорокина центральное место занимает изображение революции, очевидно сыгравшей главную роль и в жизни автора, и в его концепции
социокультурной истории.
Для обоих авторов характерно соотнесение истории своей жизни с
собственной теорией развития мира. Жаков соотносит свои жизненные
взлеты и падения с волновыми колебаниями космического ритма, высказывает уверенность в обретении новой жизни в новом мире
(С.С.Ж., с. 44, 106, 236). Сорокин делит свою жизнь на три этапа с такими же характеристиками, какими он наделяет три типа социокультурных суперсистем, сменяющих друг друга в истории человечества:
идеациональный, идеалистический и чувственный 1. Первому типу соответствуют детские годы, третьему — период революционной деятельности, второму — период зрелости и создания интегральной теории. Этапы жизни, как и эпохи истории, отделены у него друг от друга
мировоззренческими кризисами, обеспечивающими возможность перехода (Д.П., с. 37, 166-167). Обоим мыслителям присуще осознание
собственной избранности, обретения особого жизненного пути, целью
которого может быть и творение истории, и преодоление неудачных
последствий ее поворотов.
Особый интерес представляют собой имманентно присущие жанру
автобиографии «антиисторические» места, связанные с забываниями,
искажениями, умолчаниями, то есть с намеренными или случайными
исправлениями фактов, которые может доказать современный историк. Такие места обозначают, как правило, болевые точки в жизни автора, указывая на те события, ход которых он хотел бы изменить, на
те, которые он хотел бы забыть, а также на те, которым он не желает
придавать существенного значения. В автобиографии Жакова обращает на себя внимание утверждение, что он «в партии не входил»
(С.С.Ж., с. 319), а также отсутствие воспоминаний о какой-либо политической деятельности. В то же время современные историки указывают на его активное участие в создании в 1905 году партии Демократический союз конституционалистов, в которой он даже занимал какое-то время пост председателя2. Нежелание вспоминать об этой странице биографии указывает, очевидно, на изменившееся отношение
автора к политике как способу изменения существующего порядка
вещей. В автобиографии Сорокина есть как минимум два доказанных
1
2
Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 427-435.
Туркин А.И. Указ. соч. С. 30.
124
случая намеренного искажения изложения событий. Первый связан с
научным статусом автора, а второй — с его пребыванием в большевистских застенках и освобождением оттуда. Выдавая себя в США за
доктора наук, Сорокин в автобиографии описывает защиту магистерской диссертации в России, как защиту докторской, для чего неверно
цитирует заметку в газете (Д.П., с. 75-76.)1. Этот шаг был связан, повидимому, с нежеланием давать своим научным противникам повод
для формальных упреков. В истории с арестом бывший эсер стремился
замаскировать свой компромисс с большевиками, наличие которого
противоречило образу лидера антибольшевистской оппозиции, созданного в автобиографии (Д.П., с. 138-140)2. В своем стремлении к
исторической точности Сорокин нередко допускает неточности в приведенных датах3. Все эти «субъективности» выявляют стремление авторов произведений распоряжаться событиями своей жизни, исправлять их, доводить до идеального состояния, что вполне нормально для
людей независимых, целенаправленно создавших себя, а, следовательно, имевших в сознании свой идеальный образ.
В личных историях оба автора уделяют очень мало места описанию
бытовых подробностей, считая их малозначимыми, за исключением
тех случаев, когда бытовизмы способны охарактеризовать образ жизни
героя (у Жакова), или передать специфику послереволюционного существования (у Сорокина). Очень скупо оба автора освещают и свои
отношения с женщинами, семейную жизнь. В отличие от Сорокина,
который, начиная с послереволюционного периода, постоянно использует местоимение «мы», говоря о семье, и даже иногда сообщает о
профессиональных успехах жены (Д.П., с. 177-178), Жаков упоминает
о семейной жизни только косвенно, в связи с собственными научными
занятиями (С.С.Ж., с. 254-255). В описания жизненных перипетий Сорокин иногда вставляет социокультурную оценку отдельных женщин,
будь то Александра Коллонтай или неизвестная дама с парохода, критикуя их за слишком вольные нравы, что сочетается с его научной характеристикой сексуальной революции (Д.П., с. 100, 166, 240-241).
Жаков более часто, но и более кратко проговаривается о своем отношении к женщине, оценивая ее прагматическую направленность, прозревая в ней мистическую тайну, отмечая невозможность достижения
взаимопонимания (С.С.Ж., с. 265, 312, 328). В одной из своих статей
Жаков, в духе идей Серебряного века, высказывает надежду на скорое
перерождение женщины, утверждая, что герой: «смешивал женщину
Кротов П.П. Липский А.В. Указ. соч. С. 281.
Там же. С. 293-294.
3
Там же. С. 275, 284, 294.
1
2
125
нашего времени с женщиной грядущего, которая, очистившись в горниле страданий, кроткая и твердая, чуткая к истине, должна прийти
на смену капризным, нервным, мечущимся в разные стороны дочерям
современности; она должна явиться в грядущем, если только моральная одичание человечества на почве безверия в мудрость бытия, в
ценность жизни, в безсмертие «психического», не остановит этого
шествия»1. Отсутствие идеального партнера обрекает сильную личность на одиночество: «Ему нет места в жизни, нет радости, у него
нет семьи. Как Ницше, сильный человек должен сказать: «Моя невеста — бесконечность, на ней женюсь я»2.
Мировоззрение обоих авторов биографий исторично, но этот историзм специфичен. В наибольшей степени он развит на личностном и
глобальном уровнях (история жизни и история миропорядка, соотнесенные друг с другом и с мифом). В стремлении найти иной путь развития мира мыслители обращаются к мифологическим схемам, хотя
делают это каждый по-своему.
Индивидуализм и коллективизм
В культуре Нового времени каждый самобытный автор, творец выступает как индивидуум, ревностно отстаивающий пределы своей авторской самостоятельности. В то же время эти пределы по-разному
видятся представителям различных исторических периодов, научных и
художественных групп, политических объединений. Поэтому оппозиция «индивидуализм — коллективизм» актуальна при исследовании
различных видов творчества, она позволяет выявить ориентацию автора на определенный круг философских, социальных и политических
идей, определить степень его взаимосвязи с культурным контекстом
эпохи.
В автобиографии Жаков начинает подчеркивать свою «особость»
уже в описаниях детства. Герой романа постоянно резко выделяется на
фоне окружающих людей в селе, школе, семинарии. Даже изображая
дружеские попойки или коллективные драки, автор отмечает уникальность возраста, поведения, силы своего героя. Характерным является и
его часто декларируемое желание удалиться от людей и поселиться в
глухом лесу (С.С.Ж., с. 84, 97-99). Сорокин, описывая детство, также
отмечает необычность своего положения, но, в отличие от Жакова, он
оценивает эту уникальность в социальном ракурсе, видя ее отрицаЖаков К.Ф. Кнут Гамсун и основные мотивы его творчества // Кнут Гамсун. У ворот
царства. Драма в 4-х действиях. СПб., 1909. С. 8.
2
Там же. С. 12.
1
126
тельную сторону: из-за бродячего образа жизни им с братом не удавалось стать полноценными членами ни одной сельской общины, едва
наладив дружеские и другие связи, они должны были их снова рвать
(Д.П., с. 23).
Жаков имел сложный характер, он постоянно подчеркивает свою
неуживчивость, неумение ладить с людьми. Его оригинальная манера
поведения и резкость высказываний приводила его к конфликтам с
окружающими. Современникам он предпочитает мудрецов древности,
не случайно в его автобиографии появляется продолжительная беседа
с античными философами (С.С.Ж., с. 264, 296-302). Эгоцентризм Жакова напоминает об отношении к миру возрожденческих мыслителей,
таких как Никколо Макиавелли, который также считал достойными
для себя собеседниками только мудрецов прошлого 1. Сорокин, напротив, охотно и подробно описывает товарищеские, дружеские, коллегиальные отношения со многими людьми. И хотя он ограничивает, как
правило, свое общение кругом избранных, культурных и образованных
людей, но в рамках этого круга он чувствует себя среди своих (Д.П., с.
56-81, 170-173).
Если Жаков скептически относился к деятельности различных общественных организаций и свое членство в некоторых из них не воспринимал серьезно («ни к какому обществу не могу я примкнуть» —
пишет он), то Сорокин, особенно в российский период своей жизни,
отдавал много сил и времени общественной деятельности. Конечно,
партия эсеров, в которой он состоял, была иным типом организации,
чем РСДРП. Сам ученый вспоминает, что она не имела четкой идеологии, иерархии, жесткой структуры (Д.П., с. 40), но не следует, и приуменьшать коллективистского характера данной партии, в которой
каждый член мог ощущать себя частью активно действующего целого.
В Америке Сорокин не был членом какой-либо политической группы
и по отношению к различным организациям подобного рода выступал
только как критик (Д.П., с. 205).
Герои произведений Жакова всегда являются ярко выраженными
индивидуальностями. «Сильные люди», как их определяет сам автор,
подобно ему странствуют по свету в поисках смысла жизни, достигают
духовных высот, одерживают победы в битве с мировой тоской
(С.С.Ж., с. 109). Сорокин чаще описывает не столько конкретных людей, сколько представителей определенной социальной группы. Даже
тогда, когда он исследует судьбы выдающихся личностей (как, напри-
Баткин Л.М. Понятие об индивиде по переписке Никколо Макиавелли с Франческо
Веттори и другими // Человек и культура. М., 1990. С. 211-213.
1
127
мер, в книге «Виды любви и ее сила»), он рассматривает их, прежде
всего, как носителей определенных социальных качеств (Д.П., с.228).
Для Жакова одиночество — это не поза, не следствие жизненных
случайностей, а мировозренческая позиция. В ницшеанском духе он
относит себя к избранным, которые в силах осознать трагедию жизни
и вынести ее тяжесть: «мы несли горе бытия на плечах так же, как
средние люди несут котомку филистерства» (С.С.Ж., с. 282). Сорокин
тоже относит себя к избранным, связывая свою судьбу и деятельность
с «благородным, мудрым и созидающим меньшинством», которое он
наделяет функцией облагораживающего воздействия на общество
(Д.П., с. 167, 230-234).
В науке оба ученых выступают как первопроходцы, создатели и
лидеры оригинальных направлений, но если Сорокину удалось остаться в рамках собственно науки и создать нечто вроде школы, то теории
Жакова не признаны научным сообществом, а его последователи образуют скорее квазирелигиозную секту1.
Ярко выраженный индивидуализм Жакова и относительный коллективизм Сорокина хорошо вписываются в культурный контекст эпохи, в которую они жили и творили. Разница в двадцать три года обозначает не только принадлежность к разным поколениям, но и органическую связь с разными культурными периодами. Жаков хронологически, содержательно и формально принадлежит так называемому Серебряному веку, значимыми чертами деятелей которого являются индивидуализм, эгоцентризм и преобладающая ориентация на проблемы
развития внутреннего мира человека 2. Сорокин же в значительной степени был детищем следующего — революционного периода, отличительным признаком деятелей которого является ориентация на коллективистские ценности. Само участие в революционной деятельности
требовало подчинения части целому, человека — партийным и групповым интересам. Сорокин прошел революционную школу еще до
того как пришел в науку, очевидно поэтому коллективистская ориентация повлияла на его мировоззрение и творчество в целом. Следует
отметить, что она отчасти способствовала и его успеху в Америке, поскольку североамериканской культуре вовсе не так уж неприсущи
коллективистские устремления, как это иногда пытаются доказать.
Искусство и политика
Микушев А.К. Указ. соч. С. 81.
Эткинд А. Содом и Психея. Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М.,
1996. С. 6-7.
1
2
128
Два периода в истории культуры и общества первой трети ХХ века
характеризуются не только преимущественной ориентацией общественного сознания на индивидуальные либо коллективные ценности,
но и доминированием определенной сферы культуры. В Серебряном
веке доминирует художественная культура. Естественно, это не следует понимать в том смысле, что другие сферы культуры развивались
неполноценно или считались второстепенными. Доминирование художественного начала проявляется в том, что любое культурное произведение осознавалось с точки зрения совершенства его формы,
намеренно или ненамеренно эстетизировалось. Доходный дом и
обертка для мыла, государственный указ и философский труд, праздничный балаган и террористический акт, солдатские сапоги и речь революционера в суде — все это и многое другое приобретает в начале
века эстетическое значение. В условиях развития переходной культуры, когда вся элита грезила новыми временами, художественное творчество становится основным способом преобразования мира, придания
ему новой совершенной формы, а художник возвышается до роли
творца новых вселенных, которые уже не вмещаются в границы искусства и становятся моделью всей элитарной культуры.
Различные сферы культуры неодинаково восприимчивы к происходящим в социокультурной системе преобразованиям, в частности
наука отличается значительной консервативностью. Позитивистская
научная традиция, сформировавшаяся в России к середине девятнадцатого века, сохраняет свои позиции в науке начала двадцатого, ее
представители старательно охраняют академические бастионы, крайне
неохотно допуская в свою среду носителей новых веяний, особенно
если те не склоны «играть по правилам». Путь Жакова в науку был
труден отчасти и потому, что ортодоксальные ученые видели в нем
чужака, так же как и сегодня не считают его сочинения научными современные этнографы и лингвисты. Жаков не мог удержаться в рамках
«чистой науки», что впрочем понимал и он сам (С.С.Ж., с. 94). Ученые
относились к нему холодно, философы — настороженно, и только в
художественной среде он получал признание и поддержку, но даже
писатели иногда приходили в недоумение не находя в его произведениях границ между фактом и вымыслом, народной культурой и авторской позицией1. В тоже время, несмотря на свое одиночество и творческую индивидуальность, Жаков вовсе не был уникальной фигурой на
культурном горизонте России данного периода. Все его творческие
искания — соединение науки и искусства, создание художественных
Демин В.Н. К.Ф. Жаков как явление финно — угорской культуры 20 века // К.Ф.Жаков.
Проблемы творчества. Сыктывкар, 1993. С. 18.
1
129
эпосов и мифов, формотворчество, создание универсальной синтетической модели мироздания и системы миропознания — имеют многочисленные аналоги в культуре России и Европы того времени.
Вторая фаза переходного периода в истории России первой трети
ХХ века характеризуется доминированием политической сферы культуры. Окончательно преобладание политического компонента обозначилось после революции 1917 года, когда все прочие сферы подчиняются политической злобе дня, но впервые развитие культуры этого
периода получает политическую окраску в 1905 году, когда практически вся культурная элита приняла то или иное участие в революционных событиях, в которые было вовлечено и множество «простых
смертных». Особое влияние события пятого года оказали на тех, кто
только начал приобщаться к высокой культуре: студентов и учащихся,
среди которых были Сорокин. И хотя политика не стала для него, как
для многих других революционеров, единственным содержанием жизни, она наложила заметный отпечаток на всю его последующую деятельность.
В своей автобиографии Жаков практически ничего не говорит о
своих политических взглядах, демонстрируя подчеркнутое равнодушие к проблемам власти. Хотя современные исследователи выяснили,
что он участвовал в организации партии и предвыборной кампании в
годы первой русской революции, впоследствии он не хотел придавать
значение этому эпизоду своей биографии и утверждал свою непричастность к каким-либо политическим организациям (С.С.Ж., с. 319).
Сорокин подробно описывает многие события своей политической
деятельности. Несмотря на то, что его взгляды на революцию к моменту написания автобиографии изменились, он не осуждает себя в молодости, находя оправдание своей революционной деятельности в том,
что царский режим все равно был обречен, характерно для Сорокина и
несколько маскировать суть своей подрывной работы, утверждая, что
она сводилась исключительно к просвещению рабочих (Д.П., с. 37, 60).
Несмотря на задатки лидера, Жаков никогда не был у власти, не занимал хоть сколько-нибудь значимого поста. Даже властью над учениками в гимназии он пользовался неохотно, предпочитая «демократические» методы преподавания (С.С.Ж., с. 245-251). Сорокин, после революции, вплотную приблизился к высшей власти в Российском государстве, он с удовольствием описывает, как пытался использовать эту
власть для предотвращения надвигающейся катастрофы. В США, в
течение долгого времени, он возглавляет социологический факультет
Гарвардского университета, охотно вспоминая впоследствии чего, до-
130
бился на этом посту, и какое влияние оказал на судьбы разных людей
(Д.П., с. 82-112, 194-214).
Художественная деятельность, поэзия была для Жакова не просто
одним из занятий, но способом жизни, как и сама жизнь для него равнялась поэзии (С.С.Ж. С.109). Для Сорокина художественная культура
— это важное дополнение основной работы, средство удовлетворить
эстетические потребности и способ развития личности, равно как и
показатель принадлежности к определенной социальной группе (Д.П.,
с. 51, 57).
Художественное творчество не ограничивается для Жакова только
созданием произведений искусства, оно служит основой для его мировоззрения, именно художественное видение мира позволяет мыслителю объединить мифологию, религию, науку, философию в систему
лимитизма. Политика, напротив, почти не проникает в его произведения ни в виде содержания, ни в виде формообразующего элемента.
Даже жаковские герои — сильные люди — чуждаются власти над
людьми, а если и получают ее, как, например, атаман Шипича, то это
власть мистическая, а не политическая1. Будучи заинтересован в изменении судеб финно-угорских народов, Жаков связывает их не с политическими, а с космическими катаклизмами. Наконец, даже внешний
вид Жакова выдавал его принадлежность к художественной богеме,
которая не желает считаться с формальными стереотипами общественного поведения2. Есть основания полагать, что Сорокин выбрал
науку, которой посвятил жизнь под влиянием своих политических
взглядов. Социология в начале прошлого века представляла собой едва
ли не самую политизированную науку, тесно связанную с революционным отношением к миру. Не случайно официальный статус университетской науки она приобрела в России сразу после Февральской революции, а после Октябрьской ее значение еще более возрастает, хотя
уже в ином качестве — марксистской общественной дисциплины, потеснившей все прочие гуманитарные науки 3. В 1918 году, отказавшись
от непосредственной борьбы с большевиками, Сорокин возвращается к
научной и преподавательской деятельности, которая, однако, продолжает восприниматься его врагами и друзьями (а отчасти и им самим)
как деятельность политическая (Д.П., с. 144, 153). Непосредственным
поводом для личного публичного указания Ленина о высылке Сорокина за пределы России послужила его статья «О влиянии войны»,
Жаков К.Ф. Атаман Шипича // Жаков К.Ф. Под шум северного ветра. С. 409-413.
Туркин А.И. Указ. соч. С. 12.
3
Социологическая мысль в России. Л., 1978. С. 15-27, 400.
1
2
131
имевшая и по содержанию и по форме социологический характер1.
После переезда в Америку научная деятельность ученого не была избавлена от политической окраски — она оказалась в центре интересов
сторонников и противников коммунизма. Даже после долгих лет проживания в США Сорокин продолжал объяснять нападки своих противников разницей в идеологических и политических взглядах (Д.П., с.
171, 205). Политика всегда занимала исследователя как объект изучения. Будучи уже зрелым ученым он создает своего рода утопию, в которой призывает ныне действующих политиков передать власть людям
мудрым и образованным (Д.П., с. 242). Осуждая безнравственность
власти, Сорокин становится в длинный ряд мыслителей включающий
Платона, Эразма Роттердамского, Канта. Отрицая циничный прагматизм современной политики, он возвышается над политикой как таковой, превращаясь к концу жизни в своего рода антиполитика, видящего мир в глобальном масштабе, как в свое время он превратился из
революционера в контрреволюционера.
В переходные периоды истории культуры человек, как правило, не
принадлежит какой-либо одной профессии. Жаков никогда не был
только поэтом, а Сорокин только политиком. Искусство и политика
были для них не просто сферами деятельности, но способами выразить
свое отношение к миру и возможностями его изменить. Эстетически и
политически они жили, видели, творили, осознавали себя и окружающих.
Учителя и авторитеты
Культурный облик человека можно реконструировать не только по
его собственным произведениям, но и по книгам, которые он читал,
мнения авторов которых были для него значимы. Зная имена и произведения, которые почитал данный человек, можно определить его
культурные ориентации, интересы и вычислить место, которое он отводил себе в культурном пространстве. Оба ученых упоминают в автобиографиях немало имен людей, которых они считали своими учителями, авторитет которых был для них значим на протяжении всей
жизни или больших ее отрезков. Список таких имен в каждой из биографий насчитывает более шести десятков, причем многие из них упоминаются не раз.
Первым и последним своим авторитетом Жаков делает отца: тот
начинает учить его мудрости жизни, он же замыкает череду античных
Ленин В.И. О значении воинствующего материализма // На переломе. Философские
дискуссии 20-х годов: Философия и мировоззрение. М., 1990. С. 36-37.
1
132
мудрецов, беседу с которыми представляет писатель (С.С.Ж., с. 26,
297). Сорокин отвергает отцовский авторитет уже в детстве, в какой-то
степени отца ему заменяет дядя Василий, которого он именует «прирожденным сказочником и поэтом», притом, что соседи считали его
колдуном (Д.П., с. 20).
С образом отца у Жакова смыкаются образы сказочников-крестьян,
олицетворяющие его музу, поучающие и наставляющие его на протяжении всей автобиографии (С.С.Ж., с. 25, 29, 137). Эти образы, как и
многое в произведениях писателя, отчасти восходят к реальным сказителям, отчасти выдуманы писателем, они являются персонификацией
народной мудрости, причем не только коми, но всех народов мира —
не случайно Жаков часто называет своих героев индоевропейскими
именами — Каликарито, Каролидо. Наряду со сказками (часто поминается Шехерезада) авторитетными текстами для мыслителя были
эпические поэмы «Махабхарата», «Калевала», «Илиада». Чаще всех
прочих авторов Жаков упоминает Гомера, имя которого в автобиографии встречается не менее десяти раз. Из европейских писателей чаще
других упоминается Сервантес (8 раз), кроме того, встречаются имена
Ариосто, Лесажа, Рабле, Гоголя, Лонгфелло, Свифта, Мильтона, Байрона, Гете, Шелли, Дефо, Вальтера Скотта, Шатобриана, Толстого,
Достоевского (С.С.Ж., с. 53, 127, 136, 142, 177, 184, 248, 274 и др.). В
большинстве это писатели романтического направления, авторы приключенческих, фантастических и сказочных произведений. Творчество
многих из них связано с переходными эпохами и периодами в истории
европейской культуры: Возрождением, барокко, романтизмом, идеи и
методы которых были близки культуре начала двадцатого века. Количество писателей упоминаемых в автобиографии Сорокина гораздо
меньше и встречаются они только однажды в том месте, где ученый
пишет о своем приобщении к европейской высокой культуре. Он упоминает Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского, Марка
Твена, Чарльза Диккенса (Д.П., с. 31). Совпадения относятся только к
авторам первой величины, безусловным лидерам в русской литературе, чьи имена почитались всеми (так Толстой и Достоевский, несмотря
на идейные разногласия, попали даже в список великих людей, который составили после революции большевики с целью увековечивания
их имен1).
В отличие от Жакова Сорокин приводит немало имен авторов и
практиков революционной направленности: Михайловского, Лаврова,
Маркса, Энгельса, Бакунина, Кропоткина, Брешковскую, Чайковского,
Постановление об утверждении списка памятников великим людям // Декреты советской власти. Т. 3. М.,1964. С. 118-119.
1
133
Савинкова, Плеханова, Чернова, Ленина (последнего в негативной
окраске) (Д.П., с. 39 и др.). Из всех этих имен Жаков упоминает только
Маркса и то с чужих слов: «Звали меня изучать Карла Маркса»
(С.С.Ж., с. 320).
В обеих автобиографиях встречается значительное количество
имен философов и ученых. Жаков перечисляет немало имен античных
философов, чаще других он вспоминает Платона (6 раз) (С.С.Ж., с.
110, 297 и др.). Сорокин использует имя Платона только однажды, демонстрируя относительность представлений о том, что такое наука
(Д.П., с. 219). Из новоевропейских философов Жаков чаще других
вспоминает Канта, с которым у него устанавливаются своеобразные
личные отношения, в частности писатель обвиняет его в своем юношеском разочаровании в жизни, которое едва не привело его к самоубийству. Кроме того, он пишет о Юме, Тэне, Гегеле, Спенсере, Милле,
Соловьеве, Штирнере, Конте, Шеллинге, Ницше (С.С.Ж., с. 73, 139,
145, 176, 186, 273). Хотя у Сорокина и встречаются косвенные указания на знакомство с идеями различных философов (например — Ницше), но упоминает он в основном имена тех, кого знал лично: Н.О.
Лосского, П. Новгородцева, П. Струве, не считая Канта и Спенсера
(Д.П., с. 39, 59, 60, 164). Из ученых у Жакова можно встретить имена
Дарвина, Якова Бернулли, Ломоносова, Хандрикова, Бехтерева и целого ряда учивших его профессоров (С.С.Ж., с. 81, 106, 159, 183, 332).
Сорокин, чаще, чем других, вспоминает тех ученых, с которыми был
близок: Жакова, Де Роберти, Ковалевского, Бехтерева, Петражицкого,
Ростовцева, многочисленных американских знакомых и учеников.
Большинство других имен принадлежат социологам, трудами или
мнением которых интересовался ученый (более 20 человек) (Д.П., с.
56, 59, 164, 172).
Для того чтобы проследить какое конкретное влияние оказал на
мыслителей каждый из упомянутых ими авторитетов, требуется отдельное исследование. Подводя предварительные итоги можно утверждать, что списки имен из двух автобиографий практически не совпадают. Жаков в большей степени ориентирован на авторитеты прошлого, на философов и литераторов. Сорокин — на современников, ученых и революционеров, хотя в поздний период творчества его отношение к мудрецам древности, очевидно, несколько меняется, но и тогда
они для него были в большей степени объектами изучения (Д.П., с.
228, 230). Жаков пишет о людях прошедших эпох с такой эмоциональностью, будто хорошо их знал, а Сорокин большинство своих знакомых описывает отстранено, не поддаваясь эмоциям.
134
Научные интересы и темы работ
Мотивация выбора темы научной работы у Жакова и Сорокина
различна. Первый устойчиво связывает этот выбор с определенным
своим внутренним состоянием, которое возникает под влиянием знакомства с новыми произведениями и людьми. Познакомившись с
творчеством Гомера, он решает создать эпос Севера, задумавшись о
смысле жизни и творчества, он решает создать теорию всемирного
синтеза. Второй руководствуется при выборе темы исследования
внешними обстоятельствами своей жизни. Попав в тюрьму, он заинтересовался проблемами наказания и «лицами девиантного поведения»,
став участником революции, он исследует ее влияние на общество,
столкнувшись с голодом, он пишет работу о его влиянии на человека,
став мигрантом, он увлекается теорией социальной мобильности.
Ближе всего научные интересы двух ученых сходятся, когда они
занимаются изучением своей родины с позиций этнологии, но в научной биографии каждого этнологические штудии были сравнительно
кратким эпизодом. Разброс интересов Жакова был, несомненно, шире,
он увлекался одно время астрономией и математикой, вникал в некоторые проблемы физики (С.С.Ж., с. 174, 233). Сорокин всегда оставался в границах проблематики гуманитарных наук. Жаков никогда не
занимался проблемами права и власти, а Сорокин — проблемами развития языка и литературы (специализировано). Жакова привлекали
темы близкие такому направлению мысли как «философия жизни», а
также религиозным исканиям русской философской мысли: «Мировая
скорбь и пессимизм», «Поэзия Аполлона и Диониса», «Бог в природе и
человеке», «Есть ли душа и бессмертна ли она» (С.С.Ж., с. 233, 244,
320). Он написал статьи о творчестве таких современных ему писателей-неоромантиков как Кнут Гамсун и Леонид Андреев. Сорокина,
особенно в ранний период его творчества, интересуют вещи более
земные и объективированные: революция, голод, эффективность труда, бюджет времени, сексуальная революция (Д.П., с. 156, 178, 209,
235).
Для обоих ученых характерен устойчивый интерес к человеку, проблемам становления и развития его личности, его внутреннего мира.
Оба они имели отношение к психологии как институционально (Жаков
состоял членом Психологического общества, преподавал в Психоневрологическом институте, а Сорокин учился в этом институте один
год), так и методологически (оба используют психологические подходы и термины в своих работах на разные темы). Оба мыслителя интересуются структурой внутреннего мира человека: Жаков больше на
135
своем личном опыте, обобщая наблюдения о раздвоенности души
(С.С.Ж., с. 119, 325), Сорокин строит универсальную структуру личности, полемизируя с психоанализом и, опровергая устоявшиеся в западной науке представления о бессознательном, в частности он предложил обозначить высшие духовные способности человека как «сверхсознательное» (Д.П., с. 232-233).
Обоих мыслителей в равной степени волнует проблема преображения человека, его духовного содержания, причем не только под постепенным воздействием воспитания и образования, но и взрывообразное
— под воздействием критических жизненных обстоятельств или душевного потрясения. Именно по отношению к этой проблеме позиции
двух ученых оказываются особенно близки (не формально, но по существу): духовное преобразование человека представляется им обоим
главным моментом жизни и залогом ее результативности.
Методы и стили творчества
Творчество для Жакова представляет настолько неотъемлемую
часть жизни, что он иногда отождествляет их друг с другом. Жизнетворческие идеи характерны для неоромантического направления в
культуре и Жаков очевидно является его представителем. Творчество
есть для писателя-ученого аналогом жизни еще и потому, что он видел
в нем средство спасения от гибели (С.С.Ж., с.33, 152). Для Сорокина
события собственной жизни служат материалом для исследования:
«Все заключенные голодают, опять у меня есть шанс продолжить
изучение психологии голодания». Эти же события являются опытом,
которым поверяется теория (Д.П., с. 130). Мыслитель в представлении
неоромантиков и Жакова подобен пророку, который, прислушиваясь к
тайным голосам вечности, предвидит грядущее (С.С.Ж., с. 199, 307).
Сорокин ставит ученого в центр социальной системы, знание истины
имеет в его глазах, прежде всего, практическую пользу: оно способно
спасти мир от гибели (Д.П., с. 144, 234).
Для культуры Серебряного века характерен отказ от научной парадигмы предшествующего периода, критика ее основных положений.
Жаков обрушивается на позитивистов и классицистов с резкими обвинениями, они олицетворяют для него все мертвое, застывшее, худшее
в науке. Изучению деталей, методу анализа, узкой специализации он
противопоставляет широкий взгляд на мир, метод синтеза, междисциплинарный подход. Этому не мешает даже увлечение мыслителя естественными науками, их положения он тоже стремится включить в свои
построения, используя, правда, в основном свои собственные гипотезы
136
(С.С.Ж., с. 139, 196, 243). Для поколения, чей культурный облик был
задан революцией пятого года, характерно сочетание романтизма с
прагматизмом. Сорокин называет свое мировоззрение периода 10-х20-х годов позитивистским, но скорее здесь следует говорить о неопозитивизме, который впитал в себя многие идеи неоромантизма. Преодолевая на протяжении последующей жизни позитивистские увлечения, ученый сохраняет пристрастие к точным фактам и недоверие к
чистому теоретизированию. Так, работая над «Социальной и культурной динамикой», Сорокин намерено не сообщает ученым, собиравшим
для него факты, целей исследования и теоретических положений, которые эти факты должны подтвердить, чтобы не исказить результаты.
Изучая альтруизм, Сорокин сопоставляет биографии исторических
героев с биографиями своих современников, а также проводит специальные эксперименты. Научные открытия цены для него тем, что их
можно применить на практике, изменить при их помощи реальность.
Так исследуя любовь, он не довольствуется определением и классификацией, но тщательно разрабатывает «технические приемы нравственного перевоплощения» (Д.П., с. 37, 167, 198, 225).
По этнологическим очеркам, посвященным коми-зырянам лучше
всего видны отличия в научных методах Жакова и Сорокина, поскольку они написаны практически на одном и том же материале. Жаков
ставит своей целью описание психики зырян, выявление черт их национального характера. Он обозначает основные факторы психической
жизни народа, каждому из которых отводится отдельная глава. Сорокин стремится опровергнуть заблуждения, которые сложились в представлении образованной общественности по поводу уровня развития
зырян и, соответственно, доказать, что они не дикий, а вполне культурный народ. Главки своего очерка он посвящает видам культуры и
занятий, а также социальному устройству коми. Соответственно, если
Жаков пишет о «Природе местности», то Сорокин — о «Географических границах». Если Жаков говорит о влиянии занятий, древней культуры, соматических свойств и промышленности на психический склад
зырян, то Сорокин просто рассказывает о поселении, жилище, одежде,
утвари, пище, занятиях и религиозных верованиях как таковых. Жаков
оценивает качество явлений: земледелие влияет на зырян отрицательно, а охота положительно. Сорокин оценивает количество: его работа
заполнена статистическими выкладками. Работа Жакова на первый
взгляд более исторична, но и история интересует его не сама по себе, а
как источник причинно-следственных связей. В целом, он более критичен по отношению к коми, чем Сорокин, находит в их культуре
больше недостатков и его прогноз на будущее более пессимистичен.
137
Стиль Жакова отличается большей эмоциональностью, активным выражением собственной позиции, включением в текст поэтических
сравнений и лирических отступлений. Стиль Сорокина более строг и
сух, ученый редко отступает от изложения фактов, выражая свою позицию в основном через их строй. Сорокинский текст в большей степени претендует на объективность, хоть иногда сам автор как бы признает его неполноту, отсылая к произведениям того же Жакова, именуя
их «детальными и верными»1. В целом между текстами есть отношение преемственности: Сорокин и продолжает жаковский очерк и критикует его, признавая несоответствующим «уровню развития современной науки». Приписывая представителям своего этноса высокую
грамотность, умение приспосабливаться к культурным нововведениям,
относительно качественный уровень жизни, ученый стремится ввести
коми в ряд цивилизованных народов, показать их способность быстро
ликвидировать существующие отличия, тем самым неявно полемизируя с Жаковым. В целом между текстами есть отношение преемственности: Сорокин и продолжает жаковский очерк и критикует его, признавая несоответствующим «уровню развития современной науки».
Автобиографии двух мыслителей отличаются друг от друга, как по
стилю, так и по методам подбора материала и построения текста. Отличия не исчерпываются большей художественностью, фантазийностью жаковского произведения, в котором некоторые исследователи
находят «импрессионистические черты»2. В том, что Жаков домысливает некоторые события своей биографии нет ничего странного, если
он считает свою жизнь поэтическим произведением. Однако он явно
тяготится необходимостью придерживаться повествовательной линии,
похоже, что последовательность событий собственной жизни не удовлетворяет писателя. Жаков вставляет в текст множество размышлений, восклицаний, сетований, дополнений. Кроме того, он периодически нарушает хронологическую последовательность событий, возвращаясь к уже описанным периодам жизни и добавить что-то новое. Всегда придавая большое значение ритмическому рисунку своих произведений3, писатель организует свою автобиографию как музыкальный
текст4. Возможно, здесь сказалось влияние Кнута Гамсуна, с творче-
Сорокин П.А Этнографические этюды. С. 93.
Кузнецова Т.Л. Художественные особенности романа К.Ф. Жакова «Сквозь строй жизни» // К.Ф. Жаков: Проблемы творчества. С. 72.
3
Орлицкий Ю.Б. Стихи и проза К.Ф. Жакова в контексте художественных поисков русской культуры нач. ХХ в. // Там же. С. 33.
4
Котылев А.Ю. Музыкальная игра как тема, мотив и метафора в произведениях К.Ф.
Жакова. С. 320.
1
2
138
ством которого Жаков был хорошо знаком, видя в нем образец северной поэтической трагедии1.
Жаковский текст включает в себя (частично или полностью) раннее
созданные писателем произведения, или хотя бы упоминает о них, как
и о множестве произведений других авторов. Текст автобиографии
фактически равен для самого Жакова тексту жизни и тексту культуры,
он вобрал в себя все, что было возможно и в результате расплылся,
разрушая собственные границы. Эта автобиография обладает основными характеристиками интертекста и почти идеально подходит для
построения на ее основе исследовательских компьютерных программ,
для написания обширных комментариев, которые дадут достаточно
полную картину развития российской культуры начала века. Произведение Жакова достаточно сложно читать и запоминать, но для исследователей она предоставляет массу материала, из которого, при использовании специальных методов, можно извлечь немало редких и
полезных сведений об авторе и его времени. Сорокин, напротив, выставляет автобиографию как щит, демонстрируя читателю только то,
что он хотел показать, текст строго выверен и продуман. Автор почти
нигде не нарушает последовательности изложения событий. Каждый
период жизни он предваряет концептуальным размышлением по тем
или иным проблемам. Книга легко читается, чувствуется, что автор —
опытный преподаватель, привыкший четко и интересно доводить до
слушателя суть рассказа. Для Сорокина автобиография — это только
один из множества написанных им текстов, ни в коем случае не претендующая на то, чтобы вобрать эти тексты в себя или даже каким-то
образом свести их воедино. Очевидно, что объединительным звеном
для творческого наследия Сорокина остается он сам, а не его воспоминания.
Более всего сходны завершающие части автобиографий. Похоже,
что оба автора оказались в затруднительном положении, обнаружив,
что жизнь не завершается вместе с биографией. Концовки одновременно и подробнее и схематичнее основных частей. Оба автора оказались не у дел, оба путешествуют и вынашивают новые творческие
планы, оба еще немало сделают, но для читателей автобиографий все
заканчивается на последней странице, жизнь вложенная в книгу не
имеет завершением смерть, она замкнута в цикл, который можно воспроизводить бесконечно.
Ключевые понятия и метафоры
1
Жаков К. Кнут Гамсун. С. 5.
139
Система ключевых понятий каждого из мыслителей включает десятки терминов разной значимости и частоты употребления. Хорошим
добавлением к этой статье был бы сравнительный лексикон двух авторов, но пока представляется возможным остановиться только на некоторых основных понятиях, которые должны представить здесь мировоззрения мыслителей, их жизненные позиции, идентифицировать
принадлежность ученых к одной из научных дисциплин, показать свой
системообразующий характер (т.е. объединять и объяснять другие понятия), продемонстрировать наличие в автобиографиях различных
контекстов.
Для творческого словаря Жакова центральным понятием является
слово «жизнь». Не случайно писатель выносит его в заглавие своего
произведения, где оно обозначает не только биографичность книги, но
и противопоставленную человеку, враждебную ему среду, через которую он вынужден двигаться. «Жизнь» служит Жакову универсальным
понятием, для выявления целого ряда важных для него смыслов. Чаще
всего это слово употребляется в значении «жизнь кого-то или чего-то»,
в жаковском тексте жизнью наделяется все в мире. Прежде всего, это
человек, сам автор («моя жизнь») или другие люди, но жизнью наделены также природные явления: леса, горы, реки, звери; космические
объекты: земля, планеты, солнца; метафизические сущности: Бог, Потенциал (С.С.Ж., с. 106, 109, 157, 184, 274). В этом контексте жизнь
представляется синонимом существования Вселенной и всех ее элементов. Однако Жаков рассматривает жизнь и как самостоятельную
сущность, не сводимую к своим субъектам, как некую данность, противопоставленную человеку и воздействующую на него из вне. Метафорически он уподобляет такую жизнь морю-океану, безбрежному и
бесконечному, по волнам которого носит отдельного человека (С.С.Ж.,
с. 128, 136, 184, 247). Такая жизнь персонифицируется для писателя в
образе другого человека, противоположного ему: «Жизнь напоминает
мне женщину, с которой мирно говоришь, и вдруг замечаешь, что глядит она острыми, злыми глазами. И не знаешь, что будет дальше»
(С.С.Ж., с. 312). Отношение Жакова к жизни как целостному, независимому от человека процессу позволяет сблизить его позицию с теориями философии жизни, в особенности с ницшеанством. На протяжении всей автобиографии Жаков ведет неявную полемику с Ницше,
преодолевая влияние этого мыслителя, вырабатывая собственную позицию, предлагая свой вариант философии жизни.
Принципиальным качеством жизни для Жакова является ее многообразие, он выделяет множество дефиниций жизни, используя самые
различные критерии: рода занятий человека: ремесленная, чиновничья,
140
кочевая, земледельческая жизнь (С.С.Ж., с. 80, 125, 319); места: деревенская, городская, столичная, городская (С.С.Ж., с. 121, 162, 204,
238); времени: первобытная, современная (С.С.Ж., с. 110, 197); качества: огнистая, «дикая и культурная», сложная, здоровая, великая,
мудрая (С.С.Ж., с. 28, 79, 204, 243, 259, 361); характера: умственная,
материальная, сердечная, личная (С.С.Ж., с. 146, 184, 245). Кроме того,
мыслитель создает иерархии порядков или этапов жизни в соответствии со своей теорией эволюции или отношением к человеку. Жизнь
Вселенной он делит на низшую, земную и высшую, а жизни людей на
непосредственные (карьеристские) и сосредоточенные (напряженные)
(С.С.Ж., с. 138, 161). Кроме того, жизнь каждого человека имеет, по
его мнению, двойственный характер и делится на явную и тайную
(С.С.Ж., с. 325).
Красной нитью через всю автобиографию Жакова проходит тема
жизни как страдания. Писатель постоянно жалуется на угнетающие его
обстоятельства, ссылается на свою неприспособленность к жизни, к
борьбе (С.С.Ж., с.83, 98, 138 и др.). Жизнь для него — «ряд неразрешимых проблем», «тяжкий крест», «ряд ошибок», «пустыня», «солено-бесплодное море» (С.С.Ж., с. 37, 44, 138, 247, 280). В этой теме особенно отчетливо звучат переклички с Ницше. «Я был бы сыном гибели», — пишет Жаков (С.С.Ж., с. 98), перефразируя ницшеанский пассаж из «Так говорил Заратустра»1. Ницшеанским является и восприятие мыслителем жизни как трагедии (С.С.Ж., с. 58, 372), гордость этим
ее качеством, видение величия своего жизненного пути, способность
переживать трагедию, продолжая стремиться вперед к заветной цели
(С.С.Ж., с. 259). Трагедия жизни проявляется по Жакову в таких понятиях как тоска, скука, печаль, страх, безумие, которые приобретают в
его книге характер мировоззренческих категорий (С.С.Ж., с. 71, 109,
316). В преодолении этих экзистенциальных явлений и в стремлении к
высшей жизни видел Жаков источник собственного творчества
Тема жизни как творчества, как произведения искусства, также является сквозной для автобиографии ученого. Жаков постепенно уподобляет свою жизнь сказке, повести, полотну, отождествляет ее с поэмой, философией, книгой (С.С.Ж., с. 26, 33, 51, 127, 182, 199, 289). Воображаемая жизнь заменяет ему настоящую: «Я хотел бы жить на
севере, это мне нельзя в действительности, воображением же, в
сказках стал я жить там» (С.С.Ж., с. 310). Творчество и жизнь сливаются для него воедино, открывая возможность для автора стать
творцом собственной жизни. Жизнь, воплощенная в книги, является и
1
Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Сочинения в 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 10.
141
зримым залогом бессмертия писателя, как результат магического акта
метаморфозы (С.С.Ж., с. 146, 199, 310).
Не менее актуальна для жаковского произведения и тема «новой
жизни». Обновление жизни есть для писателя выражение ее развития,
которое связано и с рождением нового человека — «подобного платоновской идее», и с открытием нового этапа в биографии (С.С.Ж., с. 42,
242). Главный же смысл словосочетания «новая жизнь» открывается в
его соотношении с понятием «высшая жизнь» (ее человечество будет
вести, по мнению Жакова, на солнце, когда оно станет планетой).
Мыслитель рассчитывал, что там его жизнь повторится, но будет прекрасной и счастливой (С.С.Ж. С.35,73,102).
Жизнь, по Жакову, не является неуправляемой стихией, она подчиняется своим законам, которые соотносятся для писателя с законами
природы и которые может открыть человек (С.С.Ж., с. 116). Человеческая жизнь управляется инстинктами — высшими (любознательность)
и низшими (честолюбие) (С.С.Ж., с. 122, 138). В то же время, власть
инстинктов не безгранична и сильный человек способен их преодолеть, следуя по пути поиска смысла жизни, который заключается в
содержании жизненного процесса: в труде, в терпеливом достижении
цели, в занятии наукой, поэзией, в беседе с людьми, в покорности воли
божьей (С.С.Ж., с. 116).
Вера в наличие Бога, Провидения кардинально отличает философскую систему Жакова от ницшеанства. Бог-Потенциал не только живет, но и создает законы жизни мира (или задает их своим существованием). Провидение дает человеку средства в борьбе за жизнь, ведет
человека, направляет его на пути совершенствования (С.С.Ж., с. 44, 98,
119, 857). Система представлений Жакова о жизни представляет собой
оригинальный вариант философии жизни и соответствует атмосфере
интеллектуальных поисков в России начала ХХ в. Очевидно, что понятие «жизнь» взаимосвязано со всеми важными для мыслителя категориями, список которых можно было бы продолжить. Следует, однако,
помнить, что жаковские взгляды не отличаются строгостью, как содержания, так и изложения. Они противоречивы как сама жизнь — с
точки зрения самого Жакова.
В терминологической системе Сорокина понятие «жизнь» не занимает центрального места. В автобиографии оно употребляется в основном значении «жизнь человека». Иногда оно используется для того, чтобы обозначить сферы человеческой деятельности: культурную,
общественную, научную, политическую жизнь (Д.П., с.61, 161, 263).
Вместо слова «жизнь» Сорокин брал другие термины, прежде всего
«культура» — это понятие является одним из главных в словаре уче142
ного. Многие современные социологи редко говорят о культуре, растворяя ее в «социальном», либо не «замечая» ее существования. Другое дело Сорокин. В его книгах, в частности в итоговой работе «Общество, культура и личность: их структура и динамика», понятие «культура» используется, чтобы обозначить особое направление в социологии, в рамках которого ученый видел и свою работу1. «Культура» является центральным звеном в неразрывной триаде: общество, личность, культура, к которой Сорокин сводил структуру мира человека2.
Представления Сорокина о сущности культуры, очевидно, сложились
в двадцатые-тридцатые годы, так как в ранних его работах этот термин
встречается редко. Так в «Современных зырянах» понятие «культура»
и производные от него слова обозначают не сущность, но качество
явлений3. Сорокин-социолог определяет культуру как «совокупность
значений, ценностей и норм, которыми владеют взаимодействующие
лица, и совокупность носителей, которые объективируют, социализируют и раскрывают эти значения»4. Культура рассматривается им
как система состоящая из отношений своих подсистем и входящая, в
свою очередь, в систему систем. В своей автобиографии, как и в других работах, ученый выделяет от десяти до пятнадцати «областей
культуры»: литература, музыка, изобразительное искусство, архитектура, религия, философия, наука, техника и др. (Д.П., с. 51). Он также
отмечает наличие в культуре различных уровней, зачастую, в его трактовке, противостоящих друг другу, так «высокой культуре» противостоит «псевдокультура» (Д.П., с. 50, 203). Особую роль в структуре
культуры он отводит ценностям (отдельно выделяя «высшие ценности») (Д.П., с. 50, 221, 232). «Мировая культура» делится Сорокиным
на различные типы и виды. Типы культуры он именует суперсистемами, выделяя их три: идеационный, сенсативный и идеалистический 5.
Виды он определяет, применяя критерии специфики подхода (эстетическая культура) или национальной и политической окраски (русская,
американская, коммунистическая культуры, культуры народов) (Д.П.,
с. 14, 142, 148, 198, 213). Как и другие надорганические системы, культура предстает у Сорокина динамичным, развивающимся образованием. Подчеркивая это, мыслитель часто употребляет словосочетания
«культурная жизнь», «культурное развитие», «культурное строительство», «культурная динамика», «культурная деятельность»,
Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. М.,1992. С. 185-189.
Там же. С. 218-219.
3
Сорокин П.А Этнографические этюды. С. 67, 74, 105, 115.
4
Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. С. 218.
5
Сорокин П.А. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. С. 85.
1
2
143
«культурные процессы» и даже «культурная жвачка» (Д.П., с. 50, 61,
76, 142, 178, 239). Культура является для Сорокина открытой системой, желая обозначить тесную взаимосвязь культуры и общества, он
использует сложносоставное прилагательное «социокультурный», которое сочетает с терминами «динамика», «процесс», «причинность»,
«условие», «группа» (Д.П., с. 196, 212, 218, 230, 232). Словосочетание
«социокультурное сознание» объединяет все элементы сорокинской
триады, показывая, что любые сущности мира человека этот автор всегда рассматривал во взаимодействии и взаимодополнительности. В
конечном счете, ни общество, ни культура, ни личность не существуют
обособленно, сами по себе — они только части гигантской суперсистемы, порожденной взаимодействием людей.
Отношение Жакова к культуре противоречиво. В своих этнологических работах он использует понятия «культурная жизнь», «общественно-культурные отношения», «древняя культура», «культурные
влияния», «русская культура», «некультурные зыряне» 1. Последнее из
этих словосочетаний отражает доминирующее отношение писателя к
культуре, которое он проводит через всю биографию. Здесь понятие
«культура» используется с преимущественно негативным оттенком,
как принадлежность «старых», развитых народов и противопоставляется природной жизни народов молодых, к которым мыслитель относит и зырян. Стремясь показать неоднозначность воздействия цивилизации на приобщающегося к ней человека, Жаков использует характерные словосочетания: «разбойник культуры», «яд культуры», «сети
культурной жизни» (С.С.Ж., с. 39, 114). Он разрывается между желанием просветить зырян, сделать их жизнь более «культурной» и
стремлением уберечь их от гибельного влияния культуры, которому
соответствует желание писателя поселиться в глухом лесу и вести
«первобытную» жизнь (С.С.Ж., с. 99, 117, 151). Признавая, по крайней
мере, возможность существования «истиной культуры», Жаков не
связывает ее не с одним современным ему явлением, относя все позитивное, что ему удается обнаружить в окружающем мире не к «культуре», но к «жизни» (С.С.Ж., с. 41). Ницшеанское ниспровержение
культуры сопровождается у него предсказаниями будущего торжества
«молодых народов», «живая мудрость» которых превзойдет «книжную ученость» «старых народов». Тогда «дикари и культурные» договорятся между собой, или «аристократизм культурных народов» будет уничтожен, и культуру сменит «символическая мифология», возможно созданная на основе социалистических идей и вобравшая в себя
всю мудрость человечества (С.С.Ж., с. 190, 285, 287).
1
Жаков К.Ф. Этнологический очерк зырян. С. 315, 327, 341, 350.
144
Терминологическое противопоставление «культуры» и «жизни»
характеризует не только работы Жакова и Сорокина, но многие научные, философские и художественные произведения конца 19- начала
20 века. Очевидно, что эта оппозиция выражает важные для данного
периода смыслы, не утратившие своей актуальности и по сей день.
В богатом метафорическом словаре Жакова доминируют образы,
выстраивающиеся вокруг концептов «ритм» и «вершина». Первый из
них объединяет образы музыкальной игры, цветного звука, леса, волны, моря, воплощающих движение жизни и космоса, одновременно и
стихийное, и подчиненное определенному порядку 1. Оппозиция «вершина — бездна» пространственно оформляет движение жизни человека, конкретизируя его в образах горы, скалы, стены, лестницы, мотивах восхождения и падения, полета и ползания (С.С.Ж., с. 58, 68, 86,
120, 170, 175, 180, 189, 193, 202, 259 и др.). Все они амбивалентны.
«Мир горний» олицетворяет для мыслителя цель пути человека и вселенной, но одновременно горы — это препятствие, источник трудностей и страданий. Достижение вершины представляется и желанным,
дарующим покой, и невозможным, поскольку жизнь равна странничеству: «О если бы я когда-нибудь стал человеком, ничего не желающим,
спокойным, сидящем где-нибудь на горе спасения, чтобы птицы вили
гнезда на моем черепе, чтобы деревья пускали корни в черепные швы
головы моей! …
Как бешеные кони несут оробелого возничего, так дикие страсти
и безумные желания несли меня всю жизнь куда-то…Эпиметей во мне
сильнее Прометея» (С.С.Ж., с. 205). Препятствия, которые ищущий
человек должен преодолевать всю жизнь, изображены в виде «каменных стен машинной жизни», соотносимых с образом индустриального
города, где человек одинок как на пустынном острове, с железным
чудовищем завода, подобного аду (С.С.Ж., с. 76, 111-116). Разделяя в
основном отношение Жакова к высокому и низкому началам жизни,
природе и индустрии, свободе и механистической рутине, Сорокин
редко облекает его в оригинальные и многозначные метафоры. Большинство использованных им образов («Золотой век», «кочевая жизнь»,
«белая кость», «красный террор», «игра в политику», «царство смерти», «сексуальная революция» и др. (Д.П., с. 12, 22, 129, 142, 144, 240))
стереотипны и почти все могут быть прочитаны как наукообразные
понятия. Новационный эффект возникает здесь на прагматическом
уровне, вследствие оригинального применения устоявшихся словосо-
Котылев А.Ю. Музыкальная игра как тема, мотив и метафора в произведениях К.Ф.
Жакова. С. 318-320.
1
145
четаний, обозначавших типичные явления, к событиям индивидуальной жизни.
В целом словоупотребление в обоих произведениях соответствует
стилю, избранным каждым из авторов, тем позициям рассказчика, которые они заняли, принятым каждым из них взглядам на суть автобиографии.
Мировоззренческие системы
Мировоззрения Жакова и Сорокина складывались и развивались на
протяжении значительных периодов их жизней. Многое в них менялось, о чем говорят сами авторы в автобиографиях, но к моменту их
написания у обоих уже сложились оригинальные мировоззренческие
системы, основное содержание которых они и передают в этих произведениях как итог жизни. Ни один из авторов не стал приверженцем
материалистических и атеистических учений, или, во всяком случае,
не задерживался в этом состоянии. Оба ученых показывают себя верующими людьми, но ни к одной из существующих до них религий
они себя не относят. Жаков фактически считает себя основателем новой религии — эволюционной религии знания. Его богоискательские
устремления лежат в русле духовных поисков европейской интеллектуальной элиты начала ХХ века, определенное влияние оказала на него
русская религиозная философия. Бога Жаков обозначает как Начало,
Единое, Благо — используя основные понятия неоплатонизма, но
главным качеством Бога является то, что он есть возможность существования мира, он — Потенциал, который выражается через мир, но
не исчерпывается им. Бог-Потенциал лишен у Жакова личностных
характеристик, это своего рода мировой двигатель, сокровенная природа которого скрыта от человека, о нем можно судить только по проявлениям (С.С.Ж., с. 101, 119, 146). Сорокин не претендует на предание своему учению религиозного характера. Его отношения с Богом и
религией развиваются непросто и неравномерно. Наиболее сильной он
считает свою юношескую веру в Бога, к которой он отчасти возвращается в зрелом возрасте, считая себя «верующим в глубине души». Религию Сорокин стремится рассматривать объективно, как один из социокультурных процессов, уравнивая все существующие религии с научной точки зрения (Д.П., с.196, 206).
В рамках своей системы мировоззрения Жаков разрабатывает собственную теорию познания1. Возможность познания (очень важный
Федорович И.В. Эволюционная философия К.Ф. Жакова // Музеи и краеведение. (Труды Национального музея Республики Коми; Вып. 5). Сыктывкар, 2004. С. 15-16.
1
146
принцип для писателя, из-за негативной формулировки которого он
едва не покончил с собой в молодости) Жаков видит в гомологичности
мышления законам мироздания. Сущность процесса познания он объясняет через введение двух важных для его теории понятий: переменного и предела. Системы знания перемены, но меняются они не беспорядочно, а прогрессивно, в направлении все большего приближении к
пределу: сущностям вещей, общим принципам, законам (С.С.Ж., с.
106-107, 148). Интересно, что жаковское учение о пределе (по латинскому варианту этого понятия оно и получило название «лимитизм»)
является своего рода теоретическим обоснованием, философским
обобщением тенденций развития науки и художественной культуры
первой трети ХХ века. Ученые и художники этого периода, особенно
20-х годов, были заняты поисками предельного в культуре, обществе и
человеке. Правда, в отличие от Жакова, большинство из них мыслило
предел как некий набор первоэлементов, перестраивая систему которых можно изменить мир1. Сорокин никогда не выражал сомнения в
возможности познания мира человеком, надорганические явления в
его концепции автоматически предполагают наличие познавательных
процессов, поскольку феномен надорганики тождественен сознанию.
Человек по своей социокультурной природе причастен познанию и без
него не может существовать как человек2. Соответственно, Сорокина
занимали больше практические методы изучения мира человека, чем
гносеологические теории.
Основой мировоззренческих систем обоих ученых является теория
развития: у Жакова развития всего космоса, у Сорокина — надорганических суперсистем. Жаковская картина мира характеризуется бесконечностью, органичностью, кругообразностью, эсхатологичностью.
Она принципиально природна: многообразие форм и систем находится
в непрерывном движении, вселенные рождаются и погибают, утверждается «вечное блаженство смены феноменов», которое целенаправленно и циклично. Она прогрессивна: каждый следующий мир будет
лучше предыдущего. «Великий мировой ритм» ориентирован на достижение заоблачных вершин, но его логика такова, что каждый взлет
заканчивается очередным падением. В естественном чередовании
жизни и смерти Жакову видится основное правило логики развития
мира, восходящее к пралогике Потенциала, наличие которого обеспечивает движению цель и придает ему смысл. Природным законам подЭткинд А. Указ. соч. С. 255-256. Котылев А.Ю. Системообразующие факторы языка
искусства переходной эпохи (Россия 1917 — 1933) // Культурологические исследования:
направления, школы, проблемы. СПб., 1998. С. 262-267.
2
Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. С. 157-158.
1
147
чинена и жизнь общества — Жакову представляются взлеты и падения
народов, ему видится возвышение собственного народа на гребне грядущей волны (С.С.Ж., с. 102, 106, 236, 287). Сорокинская система развития также циклична, она предполагает последовательную смену
друг другом трех социокультурных суперсистем. Веру в прогресс ученый рассматривает как увлечение своей революционной молодости и
зло иронизирует по поводу теорий социальной и культурной эволюции. В сорокинской системе есть и элемент эсхатологизма: смена суперсистем сопровождается потрясениями, голодом, войнами и революциями. Ученый полагал, что в ХХ веке европейская культура как
раз переживает такой переходный период, из которого может и не
быть благополучного выхода в случае начала новой мировой войны
(Д.П., с. 167, 212-213).
Лимитизм Жакова и интегрализм Сорокина сближает то, что они
являются синтетическими учениями, в которых мир рассматривается
как динамическая система взаимосвязи элементов, повинующихся в
своем развитии достаточно определенным законам, доступным познанию. Жаков считал доминирующим органическое начало мира, а Сорокин — надорганическое, соответственно и законы бытия они трактовали различно.
Важнейшее место в мировоззренческих системах обоих ученых отводится человеку. Жаков считал человека бессмертным, но не в христианском смысле, он полагал, что каждым новым перерождением
мира перерождается и человек. Новой жизни для себя он ждал на
солнце, которое станет планетой. Жизнь отдельного человека, по Жакову, подчиняется тем же законам, что и жизнь мира. Человек включен
в ритмы движения, он поднимается, падает и снова поднимается. Свои
жизненные успехи и неудачи, творческие взлеты и бытовые провалы
писатель тоже соотносит с мировым ритмом, видя в них проявления
универсальных правил развития (С.С.Ж., с. 152, 157, 176-177).
В отличие от Жакова, Сорокин не считает, что жизнь человека подчиняется только биологическим законам. Соответственно он полагает
иную схему развития. Человек, по Сорокину, проходит в жизни через
ряд этапов, переходы между которыми имеют характер кризиса. Так в
своей жизни он выделяет три основных периода. Первый из них характеризуется наличием целостного гармоничного идеалистического мировоззрения, которое было разрушено в период учебы и революции
1905 года. Второй период связан с развитием позитивистского мировоззрения, в котором вера в Бога была заменена «научной теорией эволюции» и «естественнонаучной философией». Это мировоззрение
рухнуло во время революции 1917 года и сменилось интегрализмом,
148
который Сорокин продолжал совершенствовать до конца жизни (Д.П.,
с. 35, 37, 167). Очевидно, что три периода жизни, выделенные мыслителем, соответствуют трем типам социокультурных систем. Жизнь
человека и самого автора учения тесно сопряжена с законом общественного развития.
Общим для двух мыслителей является отрицательное отношение к
мещанству, филистерству среднего человека, иррационализму человекоподобных животных (С.С.Ж., с. 281) (Д.П., с. 34, 167). Оба относят
себя к мыслящему, созидающему меньшинству, которое склонно к
«сосредоточенной жизни» и к «упорядочению и согласованию идей,
ценностей и устремлений», чтобы «восстановить единство и целостность «я» или преодолеть «трагедию познания мечтою» (С.С.Ж., с.
110, 161) (Д.П., с. 51-52). Составив типологию альтруистов, Сорокин,
по-видимому, соотносит себя со вторым типом — «потрясенным»,
приобретающим альтруистическое мировоззрение в результате серьезного кризиса (Д.П., с. 230).
Размышляя об устройстве внутреннего мира человека, Жаков, на
собственном примере, считает главной его характеристикой двойственность и противоречивость. Он пишет о столкновении в себе ума и
сердца, ученого и художника, внешнего и глубинного (С.С.Ж., с. 27,
34, 325). Сорокин полагает, что гармония внутреннего мира человека
зависит от количества и взаимоотношений социокультурных «эго»,
которых у человека столько, во сколько социальных групп он входит.
Если эти «я» согласуются между собой, то человек целостен, если нет
— он лишается душевного равновесия и превращается в психоневротика (Д.П., с. 231-233). Жакова Сорокин, очевидно, отнес бы ко второму типу.
Учения Жакова и Сорокина представляют законченные системы,
способные объяснить как всемирные закономерности, так и частные
события в жизни конкретного человека. Они характеризуют обоих авторов как выдающихся мыслителей и оригинальных личностей. Очевидно, что учения тесно связаны с биографиями ученых и здесь можно
говорить о многомерных взаимовлияниях. Отчетливо заметно влияние
мировоззрений как на структуру и стиль автобиографий, так и на видение авторов своей жизни в целом.
Самоназвания и самооценки
Количество самооценок в двух автобиографиях различно — Жаков
и здесь гораздо более речист, а Сорокин более сдержан, похвалы он
предпочитает произносить чужими устами.
149
Одна из характерных самооценок, присущая обоим авторам — это
претензия на первенство. Жаков считает себя первым ученым и поэтом, вышедшим из коми народа. Он выступает как представитель малых народов в «культурном» мире: «Я первая ласточка в проявлении
себя новых народов» (С.С.Ж., с. 110). Сорокин претендует на первенство в социологии, во всяком случае, в создании двух социологических
факультетов: в Петербурге и Гарварде (Д.П., с. 193).
Как представитель «молодого народа» Жаков противопоставляет
себя «культуре», именуясь «лесным человеком», «дикарем», «первобытным человеком» (С.С.Ж., с. 107, 152, 197). Свое вхождение в российскую культуру он связывает, прежде всего, с преодолением языкового барьера, которое произошло во время учебы в учительской семинарии (С.С.Ж., с. 81). Сорокинская позиция более космополитична,
хотя родные леса имеют для него определенное духовное значение:
«часто уходил в лес для молитвы». Свое приобщение к «культурному»
миру ученый связывает со сменой деревенского костюма на городской
и соответствующей сменой манеры поведения, которые также произошли при поступлении в семинарию (Д.П., с. 35-36). Однако, сменив
деревенскую и провинциальную культуру на городскую и столичную,
оба мыслителя сохранили на всю жизнь нелюбовь и недоверие к
большим городам. Оба считали себя чужими в мегаполисах и подвергали городскую жизнь резкой критике (С.С.Ж., с. 107; Д.П., с. 177).
Соответственно, каждый хоть раз сравнивал себя с отшельникомаскетом, удалившимся от мира (С.С.Ж., с. 64; Д.П., c. 33).
Каждый из авторов автобиографий идентифицировал себя как
представителя определенных профессий. У Жакова их список оказывается внушительным: поэт, математик, астроном, этнограф, философ,
сказочник. Сравнивает он себя и с историческими представителями
этих видов творчества, уподобляясь «северному Франклину», Ломоносову или воображая себя Гомером, Ньютоном и др. (С.С.Ж., c. 156,
272). Сорокин последовательно считает себя социологом, придавая
большое значение своему статусу в рамках этой науки. Правда, он
считал, что интегрализм включает в свою систему знания разных наук,
в том числе естественных, но сам ими никогда не занимался. Сорокин
практически не сравнивает себя с великими умами прошлого, за исключением двух случаев, но в обоих сравнения не прямые: чужими
устами он уподобляет себя в молодости Руссо и косвенно сопоставляет
свое научное творчество с произведениями Платона (Д.П., c. 62, 265).
Обычным приемом Жакова является отождествление себя с литературными героями: лишними людьми русской литературы, бродягами
Горького, Робинзоном Крузо и Одиссеем. Иногда он уподобляет себя
150
автору и герою сразу: Сервантесу и Дон Кихоту (С.С.Ж., c. 80, 148,
260, 266). Сорокин знаком с таким видом сравнений (так он пишет, что
для многих американцев в двадцатые годы русская революция была
все равно, что Дульсинея для Дон Кихота), но практически не применяет их к себе (Д.П., c. 171).
Жаков часто именует себя безумным, сумасшедшим, простаком,
ребенком — эта культурная поза восходит к архетипическому образу
безумного пророка-мудреца (С.С.Ж., c.21, 64, 94, 248). В новоевропейской литературе этот образ создается северными гуманистами, изображавшими в своих произведениях «перевернутый мир». Тема безумия, как противопоставления нормальному миру, скучному и прагматичному, разрабатывалась в романтической и неоромантической культурной традиции. Не чужда она и авангардному искусству ХХ века —
его метафизическим направлениям, опровергающим европейский рационализм.
Другой культурной маской, которую одевает Жаков, является образ
странника. В автобиографии этот образ предстает в нескольких вариантах. Во-первых, он связан с мотивами изгнания — потери родины.
Этот мотив восходит к античной культуре. Содержательно он там связан с пребыванием в чужом варварском мире (овидиевы элегии). У
Жакова культурные оппозиции перевернуты: дикарь страдает, будучи
разлучен с первобытной жизнью и ввергнут в мир культуры. Вовторых, странничество обозначает у писателя пребывание «вне» и
«между» — между профессиями, мирами, образами жизни. Временами
он полагал, что оторвавшись от «простых людей», он так и не пристал
к «культурным», что для «новых народов», он родился слишком рано,
а для «старых» — слишком поздно. В-третьих, Жаков предстает в образе странствующего миссионера. Проповедуя свои идеи, он пресекает
всю Россию и посещает страны Дальнего востока (С.С.Ж., c. 116, 152,
176, 182, 197, 299). Образ странника не чужд и Сорокину. Этот ученый
тоже был знаком и с ролью изгнанника и с ролью миссионера (проповедника социалистического учения в молодости и собственных теорий
в зрелом возрасте) (Д.П., c. 40, 51, 79, 15, 253).
Иногда Жаков представляет героя своей биографии как бунтаря,
Каина, санкюлота — противника существующих норм поведения и
взаимоотношений между людьми. В некоторых своих статьях писатель
дает высокую оценку образам революционеров, видя в них изображение нового человека1. Однако в автобиографии нет сколько-нибудь
последовательного изображения революционной политической деяЖаков К.Ф. Леонид Андреев и его произведения (Опыт философской критики) // Андреев Л. Рассказ о семи повешенных. СПб., 1907. С. XX-XXV.
1
151
тельности. Сорокин не только представлял революционера, но и был
им во время двух русских революций. Даже разочаровавшись в социалистическом мировоззрении, он не пытается осудить свое поведение в
молодости и, похоже, гордится им как своего рода «героическими
страницами» биографии. Впрочем, он не менее гордится и ярлыками,
которые на него повесили коммунисты: «идеолог контрреволюции»,
«лидер самых непримиримых профессоров и интеллигентов» (Д.П.,
c.79, 147). Героизм Жакова отличается большей литературностью и
отсутствием сколько-нибудь ярко выраженной практичности. Выражения типа «неудачливый герой великого Севера» (С.С.Ж., c. 119),
совмещая высокий стиль речи с иронией, как нельзя лучше очерчивают его позицию.
Образ позднего Сорокина сближается с жаковским, это уже не герой-ниспровергатель, но одинокий мыслитель, пророк предупреждающий человечество о грядущей гибели, уважаемый, но не понимаемый (Д.П., c. 206, 264-265).
Многообразная система жаковских самоназваний имеет центром
главный его псевдоним «Гараморт», которое можно перевести как
«человек-веретено»1. Это имя отягощено конотатами национальности,
мифологичности, движения, изменения, роста. Оно объединяет автора
и героя, обозначая нечто среднее между ними. Не случайно, в последних частях своей автобиографии Жаков использует только это имя,
соответствующее созданному им пространству между жизнью и искусством.
Социокультурные маски, которые надевают на себя авторы автобиографий, являются формой объективации их личностей, использующих этот жанр произведения с целью утверждения в истории и культуре. Написание автобиографий неизбежно создает сложную систему
взаимоотношений между жизнью и культурой, игрой и реальностью,
языком и текстом.
Игра: риторика и образ жизни
Для переходных периодов культуры Нового времени игра становится основным феноменом, очевидно проявленном в большинстве
сфер культуры, запечатленным во множестве артефактов. Отчетливый
отпечаток игровых форм заметен как в языке, речи, тексте, так и в образе жизни людей переходного времени2.
Микушев А.К. Примечания // Жаков К.Ф. Сквозь строй жизни. С. 378.
Хренов Н.А. Между игровым и серьезным (личность эпохи «социальной аномии» в ее
посттоталитарных формах) // Ориентиры культурной политики. М., 2001. № 6. С. 19-48.
1
2
152
Причастность игровой риторике как непременной части переходной культуры, проявилось в автобиографиях обоих ученых. Жаков и
Сорокин используют игровые метафоры для того, чтобы обозначить
важные, «непроговариваемые» обычным языком смыслы, для того,
чтобы описать неординарные события. Для Жакова характерно прямое
уподобление жизни игре — в ницшеанском духе — причем человек
выступает здесь и как игрок, и как игрушка. «Я все положил на карту
и проиграл» или «нет выхода человеку, он игрушка в руках инстинктов, привычек, злых страстей». То же сравнение (достаточно банальное для того периода) писатель вкладывает в уста героев своего произведения: «Смотрю я на жизнь с недоверием. Люди для меня комедианты». Да и словосочетание «трагедия жизни» имеет у Жакова значение не только страдания, но и героической игры (С.С.Ж., c. 41, 102,
263, 272). Сорокин более скуп при использовании таких метафор, но и
он, описывая столь важный для его понимания жизни мировоззренческий кризис, отмечает: «Мои ранние взгляды на жизнь рассыпались,
как карточный домик» (Д.П., c. 52).
Оба мыслителя сравнивают с игрой некоторые сферы культуры.
Жаков, интерпретируя теории Канта, говорит о науке как шахматной
игре, или, оценивая сочинения современных философов, утверждает,
что они играют словами (С.С.Ж., c. 146, 292). Сорокин уподобляет религию и церковь в культуре крестьян театру в культуре горожан, выявляя общий игровой элемент этих видов культуры (Д.П., c. 14).
Особое место в творчестве Жакова занимает музыкальная игра, его
отношение к которой подробно рассматривается в другой статье 1. У
Сорокина, помимо описания его увлечения классической музыкой и
нелюбви к современным видам музыкальной игры, начиная с джаза,
есть только одно сравнение подобное жаковским: когда он пишет о
«лесной симфонии», слагаемой из тысяч разнообразных звуков природы (Д.П., с. 125, 262).
Все игровые мотивы и метафоры соединяются в произведениях
Жакова в образе мира, играющего лучами света, волнами моря, чувствами и мыслями человека (С.С.Ж., c. 57, 94, 308). Игра, в предельном
своем выражении, равна вечному мировому ритму, пронизывающему
вселенную во всех ее частях.
Котылев А.Ю. Театральность и агональность в переходные периоды культуры // Игровое
пространство культуры. СПб., 2002. С. 272-275. Котылев А.Ю. Метаморфозы игры в
культуре переходного типа. (На материале эпохи становления советской культуры) Россия 1917-1933. Автореферат кандидатской диссертации. СПб., 2000. C. 10-13.
1
Котылев А.Ю. Музыкальная игра как тема, мотив и метафора в произведениях К.Ф.
Жакова.
153
Для обоих авторов автобиографий характерен интерес к такому виду игры, как состязание. Жаков подробно описывает три вида состязаний: телесные, интеллектуальные и душевные. Первые приходятся в
основном на время его молодости. Писатель выделяет в них два основных момента: собственное удальство, граничащее с безрассудством, и постоянную опасность для жизни, которую ему удается сохранить только благодаря Провидению, которое оберегает его для других целей. Свою стихийную тягу к дракам и борьбе Жаков отчасти
объясняет особенностями национального характера коми (С.С.Ж., c.
84, 96-97, 118). Второй вид состязаний представлен им в виде такой
культурной формы как экзамен (реже — спор), который мыслитель
всегда успешно сдает, начиная с первых самостоятельных шагов в
жизни (С.С.Ж., c. 33, 43, 50, 63, 145, 153, 158, 165, 178-179, 196, 251253, 256). Состязательность экзамена часто подчеркивается тем, что
Жаков обычно был несогласен по многим вопросам с экзаменаторами
и не пытался это несогласие сгладить. Возникающий конфликт усложнял сдачу экзамена, но и делал победу более ценной. Третий вид состязания — душевный агон, связан с раздвоением внутреннего мира
писателя с характерным для многих интеллигентов самоборством
(С.С.Ж., c. 27, 34, 119, 242). В этой борьбе нет победителя — если одна
из сторон берет вверх, то проигрывает все равно целостный человек.
Жаков видит в таком положении вещей вечный источник страдания и
трагедии.
Для Сорокина даже мировоззренческий кризис есть нечто приходящее из вне, он не оценивает его как результат внутренних борений.
Ученый выделяет две основные формы состязаний: политическую и
научную. О первой он пишет много и с удовольствием. Ему явно нравилось представлять себя неуловимым агитатором, просветителем рабочих, политическим деятелем. Особенно тщательно Сорокин описывает свои удачные «ходы» в качестве «контрреволюционера», когда на
кону стояла его жизнь. Рискуя ею, он дважды сам отдается в руки врагов и оба раза добивается успеха (Д.П., c. 79, 112, 127, 158). Сама
жизнь революционера-контрреволюционера на грани провала и смерти, когда обман и притворство становятся неотъемлемой частью существования, является, по сути, специфической игрой 1. Сорокин вспоминает как он менял маски, переходя на нелегальное положение «Для
всего мира, а особенно для агентов правительства Сорокин исчез.
Вместо него появился анонимный «товарищ Иван» (Д.П., c. 41). Интересно, что, в отличие от других главок, эта, где описывается нелегальная жизнь, написана не от первого, а от третьего лица. Перевоплоще1
Котылев А.Ю. Игра об Остапе и Эдуарде // Арт. 1998. № 4. С. 138-145.
154
ние в «товарища Ивана» явно было достаточно полным. Еще одним
показательным эпизодом является рассказ о поездке Сорокина за границу с чужими документами, под видом курсанта Военномедицинской академии (Д.П., c. 66). Очевидно, что игровая жилка у
Сорокина была и революционная ситуация провоцировала его перевоплощения. Характерно, что сам ученый мог использовать игровую
терминологию для описания других революционеров. Так о Троцком
он пишет: «Этот театральный бандит — настоящий авантюрист»
(Д.П., c. 100). Очевидно также, что Сорокин легко приспосабливался к
меняющимся условиям жизни, его игра имеет прагматический характер, маски он надевает и снимает под воздействием обстоятельств,
делая это легко и непринужденно, не рефлексируя по поводу их сущности, они никогда не срастаются с его лицом. Свои игры Сорокин
воспринимает достаточно серьезно, проскальзывающая иногда ирония
относится им скорее к курьезности события, чем к самому себе.
В жаковской автобиографии состязания описаны более представительно, чем у Сорокина. Для Жакова они скорее повод, чтобы репрезентировать свою личность, показать ее в разных ракурсах. Этой же
цели служат много численные маски, которые, как показано в предыдущем разделе, он примеряет на себя. Не случайно Жаков откровенно
сравнивает себя с артистом (С.С.Ж., c. 330). В то же время Жаков, гораздо более чем Сорокин, сращен со своими социокультурными ликами, переход от одного образа к другому представляется ему скорее
превращением. Рассказывая сказку о превращении героя в разных существ, мыслитель пишет: «И мне нужно бы было, принимая разные
виды, пройти шар земной, состязаясь с философами востока и запада, описывая жизнь первобытных народов» (С.С.Ж. С.206). Для жаковского творчества и жизни, которую он стремился представить произведением искусства — поэмой, характерен «гистрионизм» — стремление к постоянной смене обликов1. Обращаясь к деятелям прошлого,
литературным героям, культурным образам, Жаков или уподобляет
себя им, или находит в них свои черты. Интертекстуальность его автобиографии проявляет «интертекстуальность» его внутреннего мира.
Как хороший актер, Жаков, представая во многих лицах, не имеет своего собственного. Не случайно он всегда «между»: культурами, дисциплинами, произведениями. Обилие «масок» не только репрезентирует
ученого и поэта, но и скрывает от нашего взгляда настоящего Жакова,
который не застывает в одном положении, но находится в постоянном
движении от образа к образу, от состояния к состоянию. О чем «проговаривается» и он сам, утверждая, что кроме этой явной биографии,
1
Маннони О. Театр и безумие // Как всегда об авангарде. М., 1997. С. 207.
155
книги, есть и другое сокровенное произведение. «Но людям нет дела
до этой в глубинах души находящейся великой книги внутренней жизни» (С.С.Ж., c. 206).
Характеры
Любая типология личностных проявлений человека, претендующая
на то, чтобы предоставить индивидуальное как общее для определенной группы людей, является условной. Индивидуальность устойчиво
противится систематизации, проскальзывая через самые частые сита
классификационных схем. Тем не менее, верно и обратное: большинство субъектов склонно к тому, чтобы сравнивать себя с другими
людьми, а этих других между собой. Жаков и Сорокин также неоднократно прибегают к этому приему, создавая свои типологии личностей, которые уже упоминались ранее. Характерологическая типологизация небесполезна в том случае, если она помогает понять закономерности проявления конкретной личности в окружающем мире, в
обществе и культуре. Если психолог ищет в личностных проявлениях
целостный образ психики человека, то культурологический подход
ориентирует, прежде всего, на выявление устойчивых взаимосвязей
внешнего и внутреннего, личность, культура и общество предстают в
нем взаимодополняющими подсистемами, каждая из которых оказывает существенное влияние на формирование человека и его мира.
Характерологические исследования связи психического склада человека с творчеством продолжались на протяжение всего двадцатого
века. Особенно здесь следует отметить направление, имеющее основоположником Э. Кречмера, который выделял два основных типа характера: циклотимный и шизотимный; и соответственно делил все личности на две группы. Если исходить из этой классификации, то и Жаков
и Сорокин имели шизотимный характер, поскольку им обладают поэты патетики и романтики, художники формы, исследователи точной
логики, системы, со склонностью к метафизике 1. Всех шизотимов
Кречмер делил на четыре группы. Жаков и Сорокин опять-таки могут
быть отнесены только к одной из них — «чуждым миру идеалистам».
Кречмер описывает этот вид характера следующим образом: «Они погружаются в мир философских идей, они работают над созданием
особенных излюбленных проектов, идеал их профессии связан с самопожертвованием. Они предпочитают абстрактное и одинокую природу. В скудном общении с людьми они застенчивы, неловки, неумелы;
лишь с отдельными лицами, старыми знакомыми они доверчивы и мо1
Кречмер Э. Строение тела и характер. М., 1995. С. 564.
156
гут развивать свои идеи с теплотой и внутренним участием. Их
внутренняя установка колеблется между эксцентричным самомнением и чувством недостаточности, возникающим в реальной жизни.
Презрение к роскоши и внешним удобствам жизни может достигнуть крайней воздержанности... Многие постоянно готовы открыто
выступить со своими убеждениями, вербовать поклонников»1.
Как было показано выше, и Жаков и Сорокин могут быть представлены в виде людей самодостаточных, увлеченных своими идеями, создавших собственные интеллектуальные системы, чувствующих себя
более или менее комфортно только в узком кругу единомышленников.
В то же время, такая характеристика представляется чрезмерно общей,
она может быть отнесена к широкому кругу мыслителей и мало что
сообщает о различиях между ними. Конкретизировать психологические характеристики можно в двух направлениях: первое открывается
благодаря связи шизотимного характера с аутистическим мышлением,
второе — через теории деструктивного поведения. «Аутистичность (от
греч. autos — сам) — это как бы первичное имманентное движение
мысли, чувства в том смысле, что оно не связано цепко с фактами
жизни»2. Она свойственна замкнуто-углубленным акцентированным
личностям, которые склоны, отталкиваясь изредка от земных фактов,
строить умозрительные схемы и, уверовав в них, подгонять под них
факты жизни. Такие личности всегда «приподняты» над реальностью,
воспринимают ее схематично-романтически, с некоторой отстраненностью и холодком. Всю жизнь они стремятся к своей гармоничной
системе, черты которой способны открывать где угодно: в науке, в
искусстве, в любых проявлениях окружающего мира. Они с ранних лет
обретают оригинальный и глубокий взгляд на мир, им чужды стереотипы и трафареты мышления, это обычно очень самобытные люди 3.
Среди шизотимов-аутистов выделяются две группы по отношению
к окружающему миру. Первая характеризуется большей замкнутостью
и абсолютной непрактичностью, представители второй существуют
как бы в двух плоскостях: «одна — низшая, примитивная (наружная) в
полной гармонии с реальными соотношениями, другая — высшая
(внутренняя), с окружающей действительностью дисгармонирующая
и ею не интересующаяся»4. Представителей первой группы психологи
называют интравертами, а второй — экстравертами.
Там же. С. 523.
Бурно М.Е. Трудный характер и пьянство (беседы врача — психотерапевта). Киев,
1990. С. 111.
3
Там же. С. 114-122.
4
Ганнушкин П.Б. Избранные труды. М., 1964. С. 148.
1
2
157
Жакова можно отнести к интуитивным интравертам-аутистам. Отношение к действительности, характерное для этого типа характера,
отличается ориентацией на субъективные факторы. «Анализ ситуаций
происходит с включением более глубоких уровней психической деятельности, имеет всегда очень сильный личностный оттенок»1. Интуитивный интраверт может испытывать сильное чувство одиночества,
он отличается независимостью оценок и отсутствием конформизма.
Он может «схватывать» архетипичные идеи и образы, склонен к художественному творчеству, его произведения несут в себе значительный
энергетический потенциал2. Жаков был, безусловно, замкнутоуглубленной личностью, в его творчестве субъективные оценки действительности всегда преобладают над объективным анализом. Само
творчество имеет ярко выраженный личностный характер, оно ориентировано на использование архетипических образов и символов, связано с настойчивым поиском мировой эстетической гармонии. В то же
время характеру Жакова не хватает одной аутистической черты — целостности. Навязчивая идея о двойственности человека и мира, которую проводит сам писатель через всю автобиографию, не вымышлена
им, но является воплощением расколотой мозаичной личности, аутизм
в которой совмещается с психоастенией. Психастенический характер
отличается въедливыми нравственно-этическими переживаниями по
поводу своих поступков и желаний. Психастеник особенно склонен к
рефлексии, он постоянно обдумывает свое состояние, его одолевают
тревожные сомнения. «С карандашом и бумагой он раскладывает по
полочкам обстоятельства своей жизни, отношения с людьми, пытаясь отчетливее выяснить в чем прав, в чем нет...»3. Сочетание черт
двух характеров и создает раздвоенность Жакова как личности и как
мыслителя: аутист более идеалист, а психастеник — реалист, первый
схватывает интуитивно, а второй все осмысляет, первый создает систему, а второй сомневается насколько она действенна. В результате
писатель ощущает жизнь как трагедию, что вызывает склонность к
девиантному (отклоняющемуся) или деструктивному поведению, которое характерно для творческой элиты Европы двадцатого века (не
случайно В.П. Руднев полагает, что мозаичные характеры присущи
деятелям авангарда)4.
Короленко Ц.П., Донских Т.А. Семь путей к катастрофе: Деструктивное поведение в
современном мире. Новосибирск, 1990. С. 206.
2
Там же. С. 206-209.
3
Бурно М.Е. Указ. соч. С. 133-141.
4
Руднев В.П. Словарь культуры 20 века. М., 1997. С. 351.
1
158
Деструктивное поведение характеризуется неприятием индивидом
норм и правил жизни, принятых в данном сообществе, получая массовое распространение, оно может быть признаком социокультурного
кризиса, а может и свидетельствовать о рождении нового социального
мышления, нового мировидения1. Жаковский аутизм, который, по
мнению некоторых ученых, может развиться в форму деструктивного
поведения, достаточно умерен — он только создавал проблемы при
общении и мешал карьере писателя. Склонность к суициду Жаков преодолевает без посторонней помощи еще в молодые годы, хотя след от
душевного кризиса, едва не приведшего к отказу от жизни, остался
навсегда. Для полноты картины следует отметить наличие у писателя
некоторых черт нарциссического поведения, которое характеризуется
«грандиозным чувством собственной значимости»2, но они компенсируются психастеническим сомнением и присущей ему самоиронией.
Еще одна склонность, которая могла бы развиться в деструктивное
поведение, проявись она в характере обычного человека, — это гистрионизм. Гистрионизм характеризуется стремлением к постоянной
смене социокультурных масок-образов, когда один человек стремится
прожить множество жизней, побывать в «шкуре» различных людей,
сыграть в жизни разные роли3. Все деструктивные склонности своего
характера Жаков компенсирует художественным и научным творчеством, характерно, что он делает это осознанно, понимая, что только
активная творческая жизнь спасает его от безумия и гибели.
Характер человека связан определенным образом и с его внешностью. Для шизотима-аутиста более характерно лептозомное «узкое»
телосложение, часто они обладают большой физической силой и долго
живут. Скорость телесных движений и их рисунок разнообразны: от
вялой неуклюжести, до «геометрической вычерченности», готической
манерности. По разному аутисты одеваются: гармонии их натуры могут отвечать и манерно-изысканный и «природно-неряшливый» костюмы (второй очевидно характерен для Жакова: несмотря на своеобразную претенциозность, его костюм часто не отличался опрятностью)4.
Сорокин, как и Жаков в молодости, был физически силен и энергичен. Его характер также не прост. Аутизм Сорокина сочетается с экстравертированностью. Аутистические фиксации скрываются за внешней практичностью. Сорокин больше, чем Жаков, зависит от фактов
Короленко Ц.П., Донских Т.А. Ук. соч. С. 3-4.
Там же. С. 189.
3
Маннони О. Указ. соч. С. .205-208.
4
Бурно М.Е. Указ. соч. С. 126-127.
1
2
159
окружающего мира, с которыми он обычно связывает изменения в
своем внутреннем мире. В научном творчестве, как и положенно экстраверту, он придает большое значение объективным ценностям. Сорокин легко приспосабливался к меняющимся обстоятельствам, принимая те правила игры, которые ему навязывала ситуация, но только
до определенного придела — пока это не противоречило его жизненным принципам. В то же время он, как и сам это признавал, был склонен к систематизации идей и фактов, и именно эта внутренняя деятельность была для него главной.
О сложности его внутреннего мира свидетельствует и мощная перспективная интуиция, обращенная на выявление закономерностей развития внешнего мира, но опирающаяся на внутреннюю систему убеждений: Сорокин предвидел сближение Запада и России за несколько
десятилетий до того, как это стало реальностью.
В отличие от Жакова Сорокин был целостной личностью, он не
терзался сомнениями по поводу правильности своих идей и поступков.
Если его мировоззрение «устаревало», не отвечало более гармонии
внутреннего мира, то он его «отбрасывал», как ему представлялось,
целиком и «создавал» новое. В каждый из трех периодов своей жизни,
выделенных им в автобиографии, он предстает перед читателем как
целостный человек. В отличие от Жакова, жизненный кризис которого
имел перманентный характер, Сорокин переживал кризисы как сравнительно краткие переходы от одного мировоззрения к другому.
Оба ученых были динамичными личностями, но для Жакова характерен динамизм интравертивного плана, его интуиция «очень подвижна и перемещается от одного образа к другому, как бы выискивая новые возможности в подсознании». Сорокинский же динамизм экстравертивен, для него характерно неожиданно браться за новое дело,
очень часто рискованное1. Так Сорокин, всегда неожиданно для окружающих, меняет темы своих ученых занятий, добиваясь, впрочем, в
каждой из них значительных успехов.
Еще одной сближающей чертой характеров является увлечение
обоих ученых математикой и музыкой, которое также свойственно
шизотимам-аутистам, как устремленность к проявлениям чистой гармонии2. Жаков увлекался математикой в молодости и привнес математический метод в свои философские построения, Сорокин активно использует статистические вычисления при исследовании культуры. Жаков развивает тему музыкальной игры во множестве вариантов в раз-
1
2
Короленко Ц.П., Донских Т.А. Указ. соч. С. 208-209.
Бурно М.Е. Указ. соч. С. 117.
160
ных произведениях, Сорокин не раз признается в автобиографии в
любви к утонченной классической музыке.
Шизотимы-аутисты, как и психастеники, склоны составлять описание своей жизни, но эти произведения имеют совсем другой характер.
Если жаковская биография пронизана тревожно-сбивчатым ритмом,
напичкана повторами, противоречиями и сомнениями, то сорокинская
отличается целостным и спокойным взглядом на жизнь, отстраненностью от мелочных фактов этой жизни. Сорокин представляет свою
жизнь как гармонично выстроенное произведение, несколько схематичное, зато прозрачно и ясное. Все сомнения, разочарования и тревоги он оставляет себе, не желая взваливать этот груз на читателя, считая
себя достаточно сильным, чтоб донести его до конца.
Склонности к деструктивному поведению явлены у Сорокина через
факты его жизни, а не через описания переживаний этих фактов. Можно говорить о наличии в его характере предрасположенности к фанатизму и гистрионизму, проявившейся в его революционной деятельности, которая стала несомненным выражением его антиобщественной
ориентации в молодости. Эти склонности были подавлены Сорокиным
в ходе переживания им очередного мировоззренческого кризиса, связанного с революцией 1917 года, и в дальнейшем проявляются только
в некоторых темах его научной работы — своеобразной сублимации
деструктивной энергии его эго.
Творческая ориентация обоих ученых помогала им преодолевать
деструктивные наклонности собственной психики, направляя их жизнь
в конструктивное русло созидательной деятельности. В то же время
нет оснований абсолютизировать психические предпосылки творчества и искать в характерах людей ответы на все вопросы связанные с
их жизненным путем. Характерология позволяет выявить лишь некоторые предрасположенности, реализация которых зависит от конкретных установок и обстоятельств.
Инверсия и лиминалы
В последние годы в российской науке достаточно серьезно разрабатывается теория переходных периодов в истории социокультурной
системы, предлагающая замену линейной модели развития инверсионной или цикличной1.
Хренов Н.А. Культура в эпоху социального хаоса. М., 2002. С. 5-25. Кривцун О.А.
Эстетика. М., 1998, С. 273-281. Котылев А.Ю. Региональные особенности развития
культуры Северо-Запада в XX — XXI вв. // Регионы России: Социокультурные контексты художественных процессов Нового и Новейшего времени. СПб., 2002. С. 28-34.
1
161
История культуры Нового времени достаточно четко делится на
периоды, действующие лица каждого из которых отрицают предыдущий и отыскивают своих предшественников в более отдаленном прошлом. В масштабе макроисторического развития обеспечивается и
движение культуры вперед и периодический возврат к основной
структуре, обеспечивающей сохранность характерных черт данного
типа культуры1. Те периоды, основным содержанием которых является
отказ от господствующей в Новое время классической иерархии культуры, которые выражают неизбывное стремление новоевропейского
человека к перестройке социокультурной системы, к созданию нового
мира и нового человека, могут быть обозначены как «переходные».
Переходность выражает не просто другую ориентацию культуры, это
качественно иное ее состояние, характеризующиеся особым набором
системных свойств выявленных В. Тэрнером на примере ритуалов
традиционной культуры2. Характерно, что для Жаков и Сорокин в
своих произведениях рассматривали (каждый для своего «главного»
периода жизни) проблему специфики переходной культуры и разрабатывали нелинейные модели развития социокультурных образований и
личности.
Две части первой трети ХХ века представляют собой два вида переходной культуры, каждый из которых имеет собственную доминирующую сферу творчества, обуславливающую характер преобразований3. Для Серебряного века такой доминантой является художественная культура, а для послереволюционных лет — политика, соответственно можно говорить о художественном и политическом переходных периодах, второй из которых продолжает и при этом одновременно отрицает первый. Деятели культуры каждого из этих периодов отрицают классическую культуру Нового времени, но по-разному. Деятели Серебряного века в большей степени ориентированы на иррациональные и мистические учения, а деятели революционной эпохи — на
рациональные, прагматичные и наукообразные теории. Соответственно в каждый из этих периодов доминирует определенный вид переходного типа личности, определенный вид лиминалов 4. Лиминал представляет собой тип личности, существующей между культурными сиПомеранц Г. Указ. соч. С. 46-49. Он же. Маятниковые движения // Культурология. ХХ
век. Словарь. СПб., 1997. С. 269-270.
2
Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983. С. 169-179.
3
Некоторые исследователи обозначают это явление как противостояние двух направлений (модернизма и авангардизма) во всей культуре ХХ века. (Руднев В.П. Указ. соч.
С.15-17, 253-256). Если рассматривать только художестственную культуру, то в этом
есть определенный смысл.
4
Тэрнер В. Указ. соч. С. 18, 169.
1
162
стемами. В отличие от маргинала, который вытесняется на границу
культуры под влиянием внешних обстоятельств, лиминал противопоставляет себя существующей культуре сознательно, под влиянием своих убеждений. Уходя во внешнюю или внутреннюю эмиграцию, он
предполагает вернуться, но непременным условием своего возвращения ставит преобразование всей культуры в соответствии с собственным мировидением. Характерными чертами всякого лиминала являются двойственность его положения, он всегда существует между:
прошлым и будущим, центром и границей, собой и миром; амбивалентность его идей и представлений, содержащих противоположные
элементы и устремления. Лиминал сочетает в себе разрушительные и
творческие потенции, он представляется ниспровергателем старых
миров и создателем новых, соединяя демонические и демиургические
черты. Лиминал может предстать во множестве культурных обликов,
но они лишь условные оболочки, под которыми скрывается изменчивое постоянство его сути. Профессия ученого является одним из характерных занятий для лиминала, который, однако, не бывает «правильным», нормативным ученым. Он нацелен на размывание границ
научного знания, на качественный прорыв в той или иной дисциплине,
на создание новой парадигмы. Жаков и Сорокин своими жизнями и
своими биографиями это подтверждают. Каждый из них представляет
не только себя, свои сочинения и теории, но и свой культурный период, который их «создал» и которому они принадлежат на протяжении
всей своей жизни.
Как было показано выше, Жаков в большей степени ориентирован
на сферу художественной культуры. Однако хотя он распространяет
эстетический подход на все сферы своего творчества, искусству в полной мере он не принадлежит, находясь, как и положено лиминалу,
между художественной, религиозной, мифологической, научной, философской областями культуры. Сорокин достаточно прочно связал
свою жизнь с политикой, но профессиональным политиком он так и не
стал, перейдя от революционного противостояния царскому режиму к
контрреволюционному отрицанию режима большевистского, а затем к
преимущественно научной деятельности.
Сорокинское мышление и мировидение, конечно, гораздо более рационально, чем жаковское. Жаков более тесно связан с направлениями
символизма, интуитивизма, философии жизни, для которых характерен антисциентизм. И хотя на Сорокина эти направления общественной мысли также оказали определенное влияние, но его методы работы всегда были наукообразными, а результаты — логически и экспериментально выверенными. В то же время и Сорокин не был ортодок163
сальным ученым классического типа — уже вначале своей научной
карьеры он выбирает путь идущий вразрез с установлениями академической науки. В науке он видит такое же средство преобразования мира, какое Жаков — в художественной мифологии. Как бы действовал и
что бы писал Жаков, доживи он до следующего переходного периода
— 50-60-х годов, мы не знаем. Лиминальная же сущность Сорокина не
замедлила проявиться в это время, несмотря на его солидный возраст:
он начинает заниматься проблемами альтруистической любви, темой,
которая была чрезвычайно актуальна в тот период. Наряду с другими
неклассическими учеными и писателями, Сорокин фактически становится идеологом неформальных молодежных движений этого времени,
вновь предлагая перестроить мир на новых основаниях.
У художественных и политических лиминалов разное отношение к
стабильным культурным системам: традиционной и классической. Для
Жакова характерен интерес к мифологической и религиозной традициям (он даже сам хотел стать священником), он склонен идеализировать
традиционную культуру коми, противопоставляя ее современной. Сорокин, напротив, первоначально склонялся к позитивизму (который
яростно критикует Жаков) и в культуре коми отыскивал, прежде всего,
«достижения», свидетельствующие об активном вхождении в современную социокультурную систему. Взгляды Сорокина меняются только после того, как он оказался за рубежом: он пересматривает свое
отношение к религии, науке и склоняется к признанию определяющей
роли культурной традиции.
По-разному в системах двух видов переходной культуры оценивается соотношение индивида и общества, части и целого, субъективного и объективного. Художественная переходная система выдвигает на
первый план индивидуума с его демиургическими претензиями. Конечно, теории российских мыслителей Серебряного века декларировали новую общность людей гораздо более активно, чем в то же время на
Западе. Но в реальности они были самодостаточными творцами, противопоставлявшими себя всему остальному миру. Жаков также декларировал свою принадлежность коми народу и в столицах выступал от
его имени. Но на деле он всегда представлял самого себя. Все его
творчество пронизано субъективным, личностным духом. Жаков создает свою личностную этнографию, описывая в большей степени свое
видение культуры разных народов, чем ее саму. Он создает личностную мифологию, дописывая с ее позиций не только свою жизнь, но и
недостающие, с его точки зрения эпос и мифы для коми народа, внося
тем самым значительный вклад в неомифологическую систему культуры ХХ века. Свои видения будущего Вселенной Жаков включает в
164
философскую систему, одним из оснований которой является его личностное переживание жизни.
Сорокин ни в реальном мире, ни в теоретических построениях не
мыслит человека обособленным существом. До эмиграции он является
членом революционной организации, слова «партийность», «коллективизм», «община» не были для него внешними, отчужденными понятиями. В свой зрелый, американский период жизни, будучи уже достаточно одиноким мыслителем, Сорокин придает большое значение
личностному фактору социокультурного процесса, но и тогда он
утверждает, что наше «эго» — это только множество «я», созданных
теми социокультурными группами, в которые входит человек. Процесс
познания мира имеет для Сорокина ценность только в своем отношении к объективной истине. Этот, несомненно, выдающийся ученый
последовательно устраняет из своего методологического аппарата все
то, что может свидетельствовать о субъективном подходе. Отсюда его
пристрастие к статистике, таблицам, систематизирующим огромное
количество фактов, заслоняющих собой личность исследователя.
В соответствии с принадлежностью к определенному виду переходной культуры Жаков и Сорокин выбирают для себя определенных
учителей, концепции, способы творчества и образы жизни. Культурная
ориентация предопределяет выбор ими тем для творчества и ключевых
понятий для авторского словаря. От нее зависят и характеры тех социокультурных масок, которые лиминалы надевают на себя.
Отношение к игре у художественных и политических лиминалов
различно1. Большинство деятелей Серебряного века, и в частности
Жаков, склоны приравнивать игру к жизни. Жизнетворчество писателя
и есть конкретное проявление этой универсальной игры, происходящей на границе первичной и вторичной реальности, стремящейся эту
границу упразднить. Соответственно сама игра и ее субъект имеют в
культуре Серебряного века очень высокий статус. Она воспринимается
как в высшей степени серьезное деяние, имеющее личностный характер и выступающее чаще всего в виде представления своего «я», самодостаточного и безотносительного к точке зрения реципиента.
Отношение к игре политических лиминалов сложнее. Большинство
из них не только не считают игру основой своей деятельности, но и
вообще не выделяют игровых действий как особых культурных явлений. Игра (также как искусство) становится для них инструментом по
преобразованию мира, полностью подчиняясь требованиям социокультурной жизни, организованной согласно научно-идеологическим
схемам. Так Сорокин не считает игрой свои превращения в «бродячего
1
Котылев А.Ю. Театральность и агональность. С. 274-275.
165
миссионера революции» или в курсанта медицинской академии. Игровые формы используются политическими лиминалами, но не признаются таковыми. Игра становится для них средством моделирования
«нового мира» и создания «нового человека», служа основой для образования квазиритуальных форм во всех сферах человеческого бытия,
сакральность которых маскируется революционной демагогией, обоснованием социальной или эстетической необходимости 1.
Другой особенностью позиции политических лиминалов является
предпочтение ими игр агональных. В отличие от Жакова, который не
раз пишет о своей усталости от конфликтов и неприспособленности к
борьбе, Сорокин с удовольствием описывает свои столкновения с противниками, из которых он выходит победителем. Состязательная игра
ориентирована на вовлечение зрителя, и Сорокин далеко не равнодушен к позиции читателя — со времен революционной молодости он
сохраняет огонь агитатора, который так поражал слушавших его американцев, видевших в этом ученом скорее неистового проповедника.
Соотнесенность каждого из авторов автобиографий с определенным видом переходного типа личности позволяет под иным ракурсом
увидеть эти произведения. Для Жакова автобиография — это преодоление жизнетворческой игры, ее кульминационный момент, позволяющий соединить воедино пространственно-временные и личностнопрофессиональные нити, сплетая их в кружево, в котором практически
невозможно отделить мифологию от философии, науку от искусства,
все это от жизни героя, которого невозможно отличить от авторадемиурга, считающего свою жизнь частью вечного вселенского ритма.
Для Сорокина автобиография является аналитическим исследованием социокультурного процесса развития личности, в котором индивидуальное возводится до уровня всеобщего, жизнь равняется истории, а совершенная личность создает предпосылки для интегрального
синтеза всех сфер человеческой деятельности в универсальную систему, которая по масштабу не уступает жаковской, опираясь к тому же
на основательную фактографическую базу. Однако, как и у Жакова,
система мира и система знания у Сорокина равны системе жизни.
Сравнение биографий двух выдающихся лиминалов позволяет
представить процесс развития социокультурного континуума как соотношения динамичных переходов: исторических, общественных,
Юдина Е. Об «игровом начале» в русском авангарде // Вопросы искусствознания. 1/94.
С. 154-117.
Котылев А.Ю. «Мальчишка люби Революцию…» Гендерный аспект развития российской культуры 1917-1933 гг. // Адам и Ева. Альманах гендерной истории. № 9. М., 2005.
С. 237-249.
1
166
идеологических, психических, получивших фиксацию и воплощение в
тексте.
Лиминальный автобиографический текст также двойственен, как и
сами его создатели. В нем проявляются противоположные тенденции
отношения к жизни. В одном случае текст преодолевается жизнью,
которая предстает как стихийный процесс, цепь неупорядоченных событий. Эта тенденция в большей степени свойственна жаковскому
произведению, содержание которого противится «окультуриванию», а
автор ищет разнообразные способы выйти за границы диктуемые ему
законами культурной объективации, законами стиле- и жанрообразования. В другом случае жизнь подвергается упорядочиванию через
текст. Эта тенденция ярче проявилась в сорокинской биографии, где
жизненные события обретают значимость только будучи включенными в систему, универсальные законы бытия которой превращают
жизнь в автобиографию. Амбивалентность автобиографического текста создает возможность инверсионного движения в системе «жизнь
— письмо — произведение — чтение — жизнь». Попадание человека
в эту систему благодаря преобразующему его существование творческому акту, продлевает его жизнь в культуре до тех пор, пока она сохраняет актуальность для новых поколений, пока текст не истлеет в
недрах безжалостного времени.
Диалог читателя с деятелями переходных культур облегчается тем,
что сами лиминалы не признают границ времени и пространства и создают в своих произведениях общечеловеческое культурное поле. Характерно, что именно переходные периоды Нового времени дали
нашей культуре наибольшее количество знаменитых имен и произведений, которые, даже будучи преданными сознательному умолчанию и
забвению, все равно возвращаются в культурный оборот. Очевидно,
так будет продолжаться до тех пор, пока существует наш тип культуры, подверженный периодическим взлетам и падениям гребня инверсионной волны.
167
Приложения
I. Дополнения к материалам Второй международной
научно-практической конференции «Гендерная теория
и историческое знание»
Т. Л. Лабутина*
Гендерный аспект Английской революции середины ХVII
в.: зарождение феминизма
Английская революция 1640-1660 гг. изучалась на протяжении нескольких столетий многими зарубежными и отечественными учеными.
Между тем, социокультурная проблематика чаще всего находилась за
пределами их изысканий. Одна из таких проблем — участие женщин в
революции — оказалась практически неизученной. Скорее всего это
объяснялось тем, что гендерные исследования сделались актуальными
сравнительно недавно, в конце 1980-1990-х годах. Наш интерес к указанной теме объяснялся стремлением выяснить, в какой мере революция оказала влияние на формирование самосознания англичанок, что
впоследствии привело некоторых из них в ряды ранних феминисток,
боровшихся за эмансипацию женщин.
Проблема возникновения феминизма в отечественной науке принадлежит к числу неизученных. Да, и сама тема феминизма еще очень
слабо разработана российскими учеными. Авторы сборника статей
«Феминизм. Восток, Запад, Россия» (к слову сказать, первого в нашей
стране издания на данную тему) ошибочно связывали возникновение
феминизма с движением суфражисток, боровшихся за свои избирательные права в Великобритании в последней трети ХIХ века1. В зарубежной науке проблема возникновения феминизма принадлежит к
числу дискуссионных. Большинство зарубежных историков (Г. Смит,
Э. Горо, Р. Перри, Дж. Спенсер) признавали, что революция середины
XVII в. оказала на женщин огромное влияние 2. Как утверждал британский ученый Б. Мэннинг, революция побудила женщин «играть
несвойственную для них роль, а также принимать необычные для них
Лабутина Татьяна Леонидовна — доктор исторических наук, профессор, ведущий
научный сотрудник Института всеобщей истории РАН.
1
Феминизм. Восток, Запад, Россия. М., 1993. С. 3.
2
Smith H. Reason’s Disciples. Seventeenth-Century English Feminists. Urbana, 1982; Goreau
A. Reconstructing Aphra. A Social Biography of Aphra Behn. N.Y., 1980; Perry R. The Celebrated Mary Astell. An Early English Feminist. Chicago, 1986; Spencer J. The Rise of the
Women Novelist. From Aphra Behn to Jane Austen. Oxford, 1986.
*
168
решения». Женщины стали занимать заметное место в религиозных и
политических движениях. Именно вовлечение женщин в политику в
годы революции, считал историк, и знаменовало собой начало движения за эмансипацию женщин1.
Довольно активное участие англичанок в революционных событиях
объяснялось, на наш взгляд, прежде всего тем подчиненным социальным положением, которое они занимали в обществе. В ХVII в. англичанки жили в патриархальном обществе, во всех сферах которого господствовал мужчина. Все государственные и общественные институты
утверждали подчиненное место женщины. Общество отказывалось
видеть в женщине личность, а закон не предполагал, что она будет
жить за счет своего труда. До тех пор, пока женщина не становилась
вдовой, ей приходилось мириться со своим подчиненным положением
по отношению к мужчине, будь то отец, брат или муж. Постоянно
сталкиваясь с господствующей ролью мужчины в семье и в обществе,
женщина, казалось, смирилась со своим положением. И хотя женщины
и до революции порой принимали участие в массовых выступлениях
(против огораживаний, хлебных бунтах и т.д.), однако подобная деятельность чаще всего проходила незаметно как для них самих, так и
для окружающих. И лишь революционные события оказали весомое
влияние как на активность женщин, так и на их менталитет.
Революция и гражданская война разделили на два лагеря не только
мужчин, но и женщин. В их среде были сторонницы короля и защитницы парламента. Аристократки порой выступали столь активно в защиту опального короля Карла I, что лишались собственных владений,
конфискованных правительством О. Кромвеля. Многие из них вносили
значительные денежные суммы (до 100 фунтов стерлингов) в фонд
помощи роялистам, который был учрежден королевой. Нередко леди
помогали роялистам избежать преследований со стороны парламента и
прятали в своих домах опальных беглецов. Они организовывали отпор
нападавшим на их замки войскам Кромвеля. Порой в связи с длительным отсутствием мужей (на войне, в тюремном заключении, в эмиграции) женщины брали на себя ответственность за семью и ведение дел в
поместье. Нередко жены следовали за своими мужьями в эмиграцию,
предпочитая разделить все тяготы жизни на чужбине с любимым человеком. Самые отважные добровольно отправлялись в тюрьму, чтобы
тем самым облегчить участь своих горячо любимых мужей, которые
томились в заточении. Знатные дамы выступали в роли ходатаев, отстаивая перед парламентом свои права на конфискованные владения в
то время, как их супруги пребывали в эмиграции. Многим аристократ1
Politics, Religion and the English War / Ed. by B. Manning. L., 1973. P. 178.
169
кам удавалось добиться не только возвращения своих поместий, но и
освобождения из-под стражи опальных мужей.
Еще более активным в революционных событиях было участие
женщин на стороне парламента, большая часть которых составляли
представительницы средних и низших слоев общества. Они участвовали в массовых демонстрациях протеста, религиозных движениях, подаче петиций, сборе средств на нужды парламентской армии, строительстве фортификационных сооружений, становились медсестрами,
курьерами, регулировщицами, разведчицами, солдатами.
Наибольшей массовостью отличались выступления женщин с петициями в адрес парламента. Женщины подавали петиции, в которых
не только выражали требования, но и излагали свои взгляды на происходящие в стране события. Одна из первых демонстраций состоялась
31 января 1642 г. Женщины составили петицию, предназначенную
Палате лордов, в которой выражали недовольство «упадком торговли,
существующими неурядицами в государственных делах, а также спорами и разногласиями между палатами парламента». Подательницы
петиции настаивали на том, чтобы «религия была восстановлена, а
также оказана действенная помощь ущемленным в правах протестантам в Ирландии»1. Передав петицию в Палату лордов, женщины (в
количестве 400) прибыли к Вестминстерскому дворцу на следующий
день для того, чтобы получить на нее ответ. Они настояли, чтобы их
представительницы были допущены в здание парламента. Палата лордов была вынуждена пригласить 12 манифестанток на свое заседание
для заслушивания их петиции.
Гражданская война, расколовшая общество, приносила неисчислимые страдания женщинам, мужья и сыновья которых оставляли родной дом и присоединялись к одной из воюющих сторон. И потому
женщины неоднократно подавали петиции в парламент с требованием
положить конец междоусобицам и войне. В начале 1643 г. в одном из
лондонских изданий был опубликован текст петиции вдов, которые
требовали от парламента покончить с войной. «Мы требуем положить
конец этим несчастьям, которые потопили наше королевство в море
крови, - заявляли авторы петиции. — Покончить с войной, где брат
воюет против брата, и сыновья с жестокостью убивают друг друга»2.
В 1646-1648 гг. женщины приняли активное участие в подаче петиций в защиту лидеров партии левеллеров. По-видимому, подобные
демарши женщин были настолько частыми, что заставили власти изЦит. по: Higgins P. The Reactions of Women, with Special Reference to Women Petitioners
// Politics, Religion and the English War. P. 185
2
Ibid. P. 187.
1
170
дать указы о недопущении беспорядков и применении силы для их
подавления, а также о задержании и наказании в судебном порядке
зачинщиков «беспорядков». Однако подобные действия властей успеха не имели: участие женщин в манифестациях в защиту левеллеров
продолжались.
Обращение к вопросу об участии женщин в подаче петиций, неизбежно вызывает вопрос о том, кто их составлял? В то время, когда
большинство англичанок оставалось неграмотными, составляли петиции скорее всего мужчины. Однако постепенно авторами петиций становились также женщины. Чаще всего это происходило в тех случаях,
когда в петициях речь шла о правах «слабого» пола. К примеру, автором петиции, поданной в мае 1649 г., была мать казначея партии левеллеров С. Чадлея — миссис К. Чадлей. Она участвовала в деятельности одной из религиозных сект, принимала активное участие в движении левеллеров, а также являлась автором ряда религиозных трактатов. В этой петиции, в частности, говорилось: «Разве мы не имеем равного с мужчинами интереса к делам нации, свободы которой обеспечены Петицией о правах и другими хорошими законами страны?…
Разве мы можем оставаться в своих домах, как если бы не затрагивались наши жизнь и свободы?.. Наконец, мы убедительно просим рассмотреть нашу петицию, поскольку нас не устраивает, что свой ответ
на нее намереваются дать нашим мужьям и друзьям, тогда как мы имеем равные с ними права узнать все сами»1.
Все чаще в петициях, адресованных парламенту, начинало звучать
требование женщин предоставить им равные с мужчинами права и,
прежде всего, право высказывать свое мнение в политических дебатах.
Среди аргументов, которые женщины приводили в защиту своих прав,
они указывали и такой, как вклад в «общее дело». И действительно,
многие англичанки сделали немало для поддержания парламентской
армии. В Лондоне, Кентербери, Норвиче, Ковентри женщины создавали комитеты для сбора средств на содержание конницы для парламентской армии, получившей название «Девичье войско» («Virgins
Troops»). Один из отрядов, на содержание которого средства собрали
девушки Лондона, был включен в состав армии графа Эссекса. Другой
отряд, сформированный в Норвиче, вошел в состав армии самого
Кромвеля. Женщины участвовали также в строительстве фортификационных сооружений, помогали собирать разведывательную информацию о силах противника, издавали запрещенные публикации, оказывали помощь раненым, прятали в своих домах скрывавшихся от
преследования беглецов. Их вклад в «общее дело», в самом деле был
1
Ibid. P. 217.
171
велик, и женщины это хорошо понимали. Более того, они заявляли о
своей готовности, если потребуется, принести в жертву не только свою
жизнь, но и жизнь близких ради сохранения прав и свобод нации. Для
себя же они требовали лишь права подавать петиции. В связи с этим
американский историк Б. Капп справедливо заметил, что именно массовые петиции способствовали зарождению протофеминизма 1.
Нельзя не сказать еще об одной форме деятельности женщин в период революции — их активном участии в религиозных движениях.
Известный британский историк К. Хилл отмечал, что в средние века
женщины играли «важную роль в еретических сектах и эта традиция
вновь обозначилась в Англии в период революции»2. Самой многочисленной среди радикальных сект являлась секта квакеров. В 50-е годы
ХVII в. квакерские собрания для женщин были организованы в Лондоне. Постепенно они вошли в практику и стали системой. Даже после
революции женщины-квакеры продолжали собираться на ставшие для
них традиционными ежемесячные собрания, на которых обсуждали
такие проблемы, как распределение даров благотворительности, посещение больных, оказание помощи заключенным в тюрьмах и т.д.
Женщины составляли большинство и в других сектах. Нередко женщины становились проповедниками, например в Лондоне, Линкольншире, Хертфордшире, Йоркшире, Сомерсете и ряде других городов и
графств. Квакеры порой даже выдвигали теории, обосновывавшие
право женщин читать проповеди или участвовать, наряду с мужчинами, в церковном управлении. Кроме того, они составляли и подавали в
парламент петиции. К примеру, сектантки, поддержавшие политику
веротерпимости, проводимую Кромвелем, высказывались об этом в
петиции парламенту.
В годы революции определенные изменения претерпели семейные
отношения. Пуританские проповедники утверждали, что жена —
прежде всего помощница и партнер мужа, а не просто нижестоящий
член семьи, и потому супруг должен не только ею восхищаться, но и
уважать. Пуритане осуждали рукоприкладство мужей и двойной стандарт в сексуальном поведении. В то же время они напоминали, что
любовь следует за браком, а не предшествует ему, а также, что жена —
лишь младший партнер в бизнесе3. И все же именно в революционные
годы появилось немало теорий, авторы которых переосмысливали
1
Capp B. Separate Domains? Women and Authority in Early Modern England // The Experience of Authority in Early Modern England. N.Y., 1996. P. 122.
2
Hill C. The World Turned Upside Down. Radical Ideas during the English Revolution. N.Y.,
1973. P. 250.
3
Capp B. Op. cit. P. 118.
172
роль патриархальной семьи в обществе. Многие англичане заговорили
о необходимости реформирования института брака. Новая этика, представленная в пуританских доктринах, отстаивала права женщин, хотя и
подчиненных супругам, на брак по любви и свободу иметь желаемое
число детей. Известный республиканец Дж. Гаррингтон и лидер диггеров Дж. Уинстенли ратовали за принятие мер, которые препятствовали
бы вступлению мужчин в брак из корыстных побуждений. Сторонником брака по любви был памфлетист У. Гош. Его коллега по перу Д.
Роджерс советовал молодым людям и девушкам сопротивляться, если
родители пытаются их насильно женить или выдать замуж. Памфлетисты выступали также за упрощение брачной церемонии. К примеру,
квакеры предлагали ограничиться простым объявлением о брачном
союзе на собрании общины, т.е. пренебречь церковной церемонией. В
1653 г. парламент даже внес на рассмотрение проект о гражданском
браке. Многие революционеры подвергали резкой критике адюльтер
(особенно замужних женщин), насилие, проституцию, гомосексуализм. Уинстенли требовал смертной казни за изнасилование и неоднократную супружескую измену со стороны мужа. Некоторые памфлетисты выступали за либерализацию закона о разводе. Одним из них был
Джон Мильтон, опубликовавший в 1643 г. трактат «Доктрина и порядок развода».
Заметное влияние на развитие менталитета женщин оказывало образование. В этой связи представляется важным вопрос отношения
революционеров к образованию вообще и к женскому, в частности.
Многие революционеры выступали в поддержку радикальных перемен
в образовании, в том числе Дж. Мильтон, Р. Овертон, У. Уолвин, Дж.
Уинстенли, С. Хартлиб, Дж. Дэри, Дж. Гаррингтон, У. Делл и Дж.
Вебстер. Левеллеры требовали открытия необходимого количества
школ, чтобы покончить с неграмотностью в стране. Уинстенли заявлял, что свободное образование для обоих полов должно продолжаться
до 40-летнего возраста. В своей «Республике» он высказывался за
«всеобщее, равное, обязательное и вместе с тем свободное (в смысле
выбора профессии) образование». Уинстенли ратовал за соединение
школьного образования с профессиональным обучением, заявляя:
«Для республики полезно, чтобы дети были обучены каким-либо ремеслам и физическим занятиям, так же как и знанию языков или истории прошедших времен»1. Предводитель диггеров полагал, что обучаться в республике должны не только мальчики, но и девочки, при-
Цит. по: Барг М.А. Народные низы в Английской буржуазной революции ХVII в. М.,
1967. С. 244.
1
173
чем последним наряду с освоением грамоты, следует постигать еще и
портняжное искусство, прядение, вязание и т.п.
Революционные события в стране, в которых женщины приняли
посильное активное участие, выступление революционных лидеров и
идеологов в защиту прав женщин в политической жизни общества, а
также на образование и брак оказали огромное влияние на формирование самосознания представительниц «слабого» пола. Хотя мужское
верховенство продолжало сохраняться во всех сферах жизни и после
революции, тем не менее, женщины, получившие в годы революции
беспрецедентную свободу, начали переосмысливать свое положение в
обществе. Хотя женщины прекрасно сознавали, что занимают подчиненное по отношению к мужчинам место и продолжали называть себя
«слабым» полом, тем не менее они стали выражать уже собственные
взгляды на религию, политику, образование и брак. В результате в годы революции многие англичанки не просто потянулись к знаниям, но,
вкусив плоды свободы, сами взялись за перо. И вскоре страна узнала
имена женщин-памфлетисток, писательниц, поэтесс. Исследовательница П. Крауфорд отмечала, что в конце 40-х годов появилось 69 работ, авторами которых являлись женщины, это максимум женских
произведений, написанных за первую половину столетия1. Женщины
не только переводили труды классиков, как их предшественницы елизаветинской эпохи, но самостоятельно писали труды по философии,
образованию, религии, кулинарии, домоводству. Философскими произведениями прославились герцогиня Ньюкасл и виконтесса Энн Конвей, религиозными памфлетами — Маргарет Фокс и Кэтрин Эванс,
медицинскими трактатами — Джейн Шарп и Элизабет Сельер. Славу
первой романистки, предшественницы знаменитого беллетриста Д.
Дефо, обрела Афра Бен. Известными поэтессами стали Кэтрин Филипс
и Энн Киллигрив. Все большее число женщин создавало интеллектуальные труды, основываясь на собственном житейском опыте, но выражая при этом не только личные, но уже и групповые интересы, что и
являлось определяющим при формировании феминистской идеологии.
К феминисткам зарубежные ученые относили тех англичанок, которые в своих произведениях высказывали убеждение в том, что женщины страдают от социальной несправедливости исключительно в
силу принадлежности к своему полу. Признавая униженное положение
женщин, феминистки главную тому причину усматривали в недостатке женского образования и существующих обычаях страны. На их
взгляд, женское образование закладывало фундамент для формироваCrawford P. Women’s Published Writings. 1660-1700 // Women in English Society. 15001800. L., 1985. P. 211-282.
1
174
ния других требований представительниц «слабого» пола. Ранних феминисток объединяли интеллектуальные ограничения и домашнее
подчинение, которые приводили их к протесту против подавляющего
господства мужчин во всех сферах жизни. Этим обстоятельством и
объяснялся тот факт, что феминистки ХVII в. стремились изменить
распределение власти между полами прежде всего в образовании и
браке. Феминистки были едины во мнении, что мужчины лишают
женщин прав ради установления личной тирании дома, в семье. В свое
оправдание «сильный» пол приводил аргументы биологических и психологических различий и настаивал на сохранении традиционной роли
женщины, ограниченной ее сексуальной и хозяйственной сферами деятельности. Признав свое угнетенное положение в семье и в обществе,
ранние феминистки ставили вопрос о необходимости изменения общественных институтов таким образом, чтобы они в равной мере представляли и интересы «слабого» пола.
Рамки статьи не позволяют автору подробнее осветить ранний феминизм в Англии, однако данная проблема явилась предметом специального изучения в других наших работах1. Здесь же мы ограничимся
выводами из них.
Идеи эмансипации женщин впервые были подняты в трудах герцогини Ньюкасл, которые были написаны в годы революции. Дальнейшее развитие они получили в трудах других английских феминисток
(А. Бен, Б. Мейкин, Х. Вуллей, М. Эстелл и др.), деятельность которых
пришлась уже на постреволюционный период. Весомое влияние на
этих феминисток оказали идеи Просвещения, зародившегося на Британских островах после Славной революции 1688-1689 гг. Но поскольку просветительская платформа сама питалась идеями революции середины ХVII в., то можно смело утверждать, что раннее феминистское
движение явилось прямым результатом данного эпохального события.
См.: Лабутина Т.Л. Ранний феминизм в Англии // Вопросы истории. 2001. № 8; Она же.
Воспитание и образование англичанки в XVII веке. СПб., 2001; Она же. Английская
революция и феминизм // Переходные эпохи в социальном измерении. История и современность М., 2002.
1
175
И. Е. Фадеева*
Философия трагедии и феноменология телесного
Феноменология телесного для культуры XX и XXI столетий — одна из центральных. Не ставя перед собой задачи углубленного анализа
изменения ценностных векторов современной массовой культуры в
целом, попытаемся рассмотреть некоторые теоретические проекции
телесного в историко-культурной перспективе. В частности, определенный интерес представляет связь концепта тела, как и феноменологии телесного в целом, с рядом теоретических понятий, весьма значимых для истории и современности. Такими понятиями являются, на
наш взгляд, с одной стороны, «повседневность», с другой — «трагическое». Можно рассмотреть калейдоскопическую мозаику повседневного семиозиса, составленную из знаков и псевдознаков, симулякров и
фантомов, символов и псевдосимволов, из этикетные формул и фетишизированных вещей, посредством которых запечатлена система ценностей современной культуры. Тело при этом (а именно человеческое
тело) становится одной из ценностей и, очевидно, приобретает символические очертания, стремясь как бы выйти за пределы, используя выражение Ж. Бодрийяра, «означивания и сигнификации»1.
Вместе с тем, казалось бы, очевидно, что для русской культуры (и
ее средоточия — литературы) телесность всегда представлялась чем-то
не только несущественным, но и как бы несуществующим, и поэтому
всплеск интереса к этой проблематике (не только, к примеру, к эротике, но и к физиологии смерти или насилия) в XX и XXI столетии выглядит неожиданным. Поэтому достаточно важно попытаться обнаружить собственно русские источники проблемы, обратившись при этом
к эпохе, во многом заложившей основы современного состояния русской культуры — к «серебряному веку». В то же время следует, на
наш взгляд, рассмотреть не только ее художественные или социальнопсихологические аспекты, но и те теоретические модели, которые стали выражением, используя обозначение А. Григорьева, «веяний» этой
эпохи. Дело в том, что телесность может быть вписана в некоторый
достаточно легко выстраиваемый смысловой и ценностный ряд, обозначившийся к концу XIX века. С одной стороны, это «жизнь», в различных своих формах представленная в искусстве и эстетических теориях середины и второй половины столетия: эстетикой жизни Н.Г.
Фадеева Ирина Евгеньевна — доктор культурологии, заведующая кафедрой культурологии Коми государственного педагогического института.
1
Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М., 2000.
*
176
Чернышевского и К. Леонтьева, русским бидермейером и физиологическим очерком. В гуманистической парадигме XIX столетия интерес
к человеку («маленькому» или обычному), к миру его чувств и «переживаний» оборачивался интересом к его повседневной жизни, за которой, между тем, обнаруживалось его подлинное бытие, что не мешало
обыденности, хотя и ставшей символом бытийственности, заключать в
себе контуры грядущего восстания масс. Однако за пестрыми картинками бытовых образов, широкий спектр которых предоставляет художественная культура XIX века, в особенно значимых случаях легко
угадывается экзистенциальная проблематика, неминуемо связанная с
трагическим переживанием жизни и смерти — телесной смерти и телесной жизни. Речь идет в данном случае об экзистенциальном опыте,
говоря словами М. Хайдеггера, о «бытии-понимании», когда человеческое тело представлено не в образной или опоэтизированной форме (то
есть не в вербальных или визуальных текстах, как опосредованное
текстом), а как его непосредственное ощущение. С этой точки зрения,
помимо «жизни», в одном концептуальном ряду с понятием «телесности» оказывается понятие «переживание» (то есть способ, каким
«наличествует», по В. Дильтею, для человека реальность 1). Именно в
переживании невозможно отделение «означаемого» от «означающего», поскольку значение этого переживания «имманентно тому самому, значение чего оно есть»2. Понятно, что «переживание «жизни» в
существенной степени представляет собой опыт собственно жизни
тела, опыт часто безымянный и неосознанный. Поэтому то же можно
сказать и о телесности: только искусственное внедрение в восприятие
позиции наблюдателя («завершающего сознания», «другого») делает
ее чем-то значащим и нечто выражающим — для человеческого восприятия собственное тело внеэстетично, частично, не-целостно. Как
известно, об этом говорил М.М. Бахтин, утверждая необходимость
«завершающего сознания», «другого» для формирования образа человека вообще и тела в частности3.
Как вся христианская культура, русское религиозно-философское
возрождение начала XX века и в интерпретации телесного антиномично и парадоксально. С одной стороны, поскольку христианство породило «невиданную ранее влюбленность в тварь и нанесло сердцу рану
влюбленной жалости о всем сущем»4, именно в теле обнаруживается
Дильтей В. Фрагменты поэтики // Дильтей В. Соч.: В 6 т. М., 2001. Т. 4. С. 425.
Там же. С. 432.
3
Бахтин М.М. Автор и герой эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
4
Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в 12
письмах. М., 1914. С. 288.
1
2
177
«мистическая глубина нашего существа»1. Но, с другой стороны, эта
мистическая глубина, лишенная возможности быть увиденной и
названной, оказалось вне эстетики: «чувство природы», открытое христианством, не является «любованием»2. Апофеоз «телесности» становится основанием «раз-эстетизации», наиболее очевидным примером
которой является, на наш взгляд, творчество В.В. Розанова — в отличие от, так сказать, напряженного эстетизма предтечи символистов
В.С. Соловьева с его «безбытностью» и мифопоэтическим утопизмом,
да и самих символистов (в связи с чем З.Г. Минц говорит о «панэстетизме» культуры серебряного века). Телесность при этом, непосредственно связанная для Розанова с полом, становится основанием духовных проявлений человека (например, «Дух есть запах тела»3, —
утверждает он). Такая концептуализация тела определяет не столько
основания красоты — сколько, главным образом, трагического. С одной стороны, по Розанову, половое тяготение «совпадает со всеми
фактами частных проявлений красоты, и не что иное, как пол становится источником всякой гениальности4. Однако с другой — экзистенциальное переживание не-целостности, не-полноты, то есть — пола,
представляя собой не что иное, как переживание телесной смертности,
есть основание трагического миропонимания и трагедийной поэтики
самого В.В. Розанова.
«Ветхозаветное», по выражению Э. Голлербаха 5, чувство жизни,
ощущение, говоря словами самого Розанова, «теплоты телесности» не
дает оснований, в отличие от Л.Н. Толстого (вопреки, кстати, Э. Голлербаху, который склонен был видеть в этом смысле сходство между
Розановым и Толстым), для ее «эстетического завершения», тем более
— для «выстраивания» («выкраивания») логически или телеологически связанных событий из неструктурированного массива «переживания». Уже в своей ранней работе «О понимании» Розанов противопоставил (впрочем, вполне в согласии со славянофилами) знание и понимание, утверждая случайность, разорванность знания — и необходимость, целостность понимания6. И поскольку «природе человеческого
разума совершенно чуждо стремление приобретать знания, в нем лежит только стремление понять то, что уже дано ему как знание» 7, осТам же. С. 265.
Там же. С. 288.
Розанов. Уединенное. Опавшие листья // Розанов В.В. Уединенное. М., 1990. С. 181.
4
Голлербах Э. В.В. Розанов. С. 39.
5
Голлербах Э. В.В. Розанов. Жизнь и творчество. Пг., 1922. С. 25.
6
Розанов В.В. О понимании. Опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания». М., 1886. С. 15.
7
Там же. С. 46.
1
2
3
178
новой понимания становится данное, представленное чувственному
(или мистическому) опыту.
Между тем указанная проблематика имела для культуры начала XX
столетия не только психологическое или философское, но и художественное значение. В частности, при выдвижении на первый план категорий «переживания» и «жизни» на рубеже XIX — XX веков, при
обозначении некоторой новой «точки» художественного отсчета —
человеческого тела особую значимость приобрела проблема соотношения «жизни» и искусства (творчества). Именно на ее острие возникли трагические в конечном счете парадоксы символистского миропонимания. На острие переживания «неслиянности и нераздельности»
искусства и жизни, стремления «не говорить о жизни, а сказать ее самое» 1 приходится формирование уникальных жанров, художественная
структура которых репрезентирована как часть «жизни». Полнота
жизни — и неполнота, фрагментарность, недостоверность отдельной
«точки зрения» на нее — идея, определяющая характер литературы,
которую, кстати, сам В.В. Розанов сравнивал со «штанами». Однако
дело заключается не только в жанровых трансформациях — меняется
сама внутренняя позиция автора, отождествленного со своим героем.
Э. Голлербах говорит о подчиненности Розанова «какому-то таинственному влиянию», «как бы внутрь направленному» (подчеркнуто
мной И.Ф.)2. Следствием становится отказ от целостности в пользу
фрагментарности, от эстетического — в пользу телесного. Не случаен
в этом контексте и тот интерес к проблеме «пола», который, действительно, в рамках русской культуры начала XX столетия связан с деятельностью и личностью В.В. Розанова. Этот интерес к сфере человеческих отношений исследователи объясняют преимущественно фактами личной жизни Розанова (невозможностью для него развода с Аполинарией Сусловой и в связи с этим — церковного брака с любимой
женщиной). Однако на самом деле не в меньшей степени этот интерес
был обусловлен тем обостренным переживанием собственной телесности (смертного тела), то есть экзистенциальной проблематикой в целом, которая пронизывает буквально все произведения писателя.
Можно утверждать, что трагическое для культуры начала XX века
непосредственно связано с формированием представления о ценности
человеческого тела, а также с возникающей на этой основе концептуализацией телесного. Тело при этом оказывается не только и не столько
визуально воспринимаемой формой (идеальной, совершенной — класСтепун Ф. Жизнь и творчество // «Логос». Международный ежегодник по философии
культуры. 1913. Кн. 3 и 4. Философия. Критика. Т. I. М., 1983.
2
Голлербах Э. В.В. Розанов. С. 12.
1
179
сической), сколько переживающей свою смертность внутренней сущностью. Иными словами, в противоположность «внешнему» человеку,
сущность которого обосновывалась на протяжении предшествующего
столетия в свете идей позитивизма, приходит интерес к «внутреннему», «сокровенному» человеку — понятому, однако, не «под знаком
вечности», но в контексте переживания телесной смерти. При этом
даже на фоне пантрагизма культуры серебряного века — с его постоянным интересом не только к смерти, но и к потустороннему, часто
инфернальному –творчество В.В. Розанова стоит особняком. Дело в
том, что философия смерти в случае Н. Федорова или Н. Бердяева,
связанная с религиозно-утопическими представлениями, имеющими
основания в собственно христианском эсхатологизме, в философии
«Третьего Завета», у Розанова вписана в иные контексты. Практически
Розанов отказывается от какого-либо дискурсивно-логического обоснования интересующей его темы: смерть не становится предметом
собственно философского анализа — так, как она представлена у его
предшественников и современников — у Н. Федорова, В. Соловьева,
Н.А. Бердяева, даже у экзистенциалиста Л. Шестова. Смерть в текстах
Розанова — непосредственное переживание смертного тела — «ужас»
и «забота», говоря словами М. Хайдеггера. Он стремится передать то
аффективное состояние ужаса, которое вызывает в нем мысль о смерти: переживание как таковое. Не случайно постоянной в его «Уединенном» и «Опавших листьях» становится замена слова ‘смерть’ знаком креста:
Именно переживание смерти обусловливает ту очевидную фрагментарность, логическую несвязность текстов Розанова, которая становится выражением собственно экзистенциальной проблематики:
«Народы, хотите ли я вам скажу громкую истину, какой вам не говорил ни один из пророков…
- Ну? Ну?…Хм…
- Это — что частная жизнь выше всего.
- Хе-хе-хе!… Ха-ха-ха!…Ха-ха!…
- Да, да! Никто этого не говорил; я — первый… Просто, сидеть
дома и хотя бы ковырять в носу и смотреть на закат солнца.
- Ха, ха, ха…
- Ей-ей; это — общее религии… Все религии пройдут, а это останется: просто — сидеть на стуле и смотреть вдаль»1.
1
Розанов В.В. Уединенное. Опавшие листья // Розанов В.В. Уединенное. М., 1990.С. 54.
180
Безусловно очевидны в данном случае те традиции, которые связывают Розанова со столь много значившим для него Ф.М. Достоевским,
как и реминисценции, прямо отсылающие к «подпольному человеку»
(«Вселенной ли провалиться или мне чаю не пить?..» — спрашивал
себя, как известно, герой романа Достоевского). Впрочем, нетрудно
отметить и явное снижение так сказать уровня телесности — от «чая»
к «ковырянию в носу». Или —
«Любите врагов ваших. Благословляйте клянущих вас»…
– Не могу. Флюс болит. (В подъезде театра, выходя.)»1
Используя противопоставление Л. Шестова, можно сказать, что
«философия трагедии», хотя и не сменяется здесь «философией обыденности», но совершенно определенно скрывается за ней. Обыденность для Розанова становится единственным способом представления
экзистенциального опыта: символикой смерти. Однако такое переживание частичности, неполноты, смертности тела становится для В.В.
Розанова собственно переживанием пола. Сама концепция любви В.В.
Розанова непосредственно связана со смертью — с переживанием телесной смертности. «И любовь моя к В., — пишет он, — началась, когда я увидел ее лицо, полное слез (именно лицо плакало, не глаза) при
†моего товарища»2. Именно переживание телесной смертности определяет, по Розанову, особую телесную, чувственную ощутимость любовных отношений, — очевидно значимая для писателя тематика пола
не становится собственно эротикой, воплощаясь прежде всего в мотивах, говоря словами П. Флоренского, «влюбленной жалости». И именно поэтому столь важным для Розанова становится нравственное начало в любви: «В христианском мире уже только возможна нравственная
любовь, нравственная привязанность. Тело как святыня (Ветх. Зав.)
(подчеркнуто автором — И.Ф.) действительно умерло, и телесная любовь невозможна»3.
Можно, на наш взгляд, утверждать, что своеобразие писательской и
философской личности В.В. Розанова в существенной степени обусловлено тем изменением в позиции автора, которое связано с кардинальными сдвигами, происходящими в культуре начала XX столетия:
перемещением точки отсчета из некой внешней по отношению к миру
и герою позиции — в средоточие авторского сознания. Однако розановские тексты — совсем не «праздная мозговая игра» «некоего не
Там же. С. 353.
Розанов В.В. Смертное // Розанов В.В. Уединенное. С. 372.
3
Розанов В.В. Уединенное. С. 322.
1
2
181
названного в романе лица» (как тот мир, который выстраивает, например, А. Белый в романе «Петербург»), это выражение страдающего,
ужасающегося, ощущающего свою смертность тела. В противоположность популярной сейчас идее «иконизации» современной культуры
можно было бы говорить в данном случае скорее о процессе «разиконизации». Художественный мир «Уединенного» и «Опавших листьев» — не визуален, а телесен. А телесность, не предполагающая
эстетической дистанции, то есть наличия «наблюдателя», не предполагает и наличия логической связности, завершенности. Сам Розанов в
своей ранней работе «О понимании» писал о том, что «мнимая аксиома о существовании всеобщей причинной связи между явлениями» на
самом деле представляет собой не более, чем «гипотезу» 1.
Отсюда — жанровые инновации, столь очевидные в прозе Розанова: обращение к лирико-философскому фрагменту, не соотносимому,
однако, (в отличие от романтиков) ни с бесконечностью, ни с абсолютом. Впрочем, дело заключается не только в наличии или отсутствии
некоторой повествовательной инстанции, «завершающем» сознании,
конституирующем целостность и осмысленность «жизни» — в тексте.
Дело в том, что наличие новой «точки отсчета» — а это тело с его
ощущениями и страхами — обусловило и новое отношение к слову.
Чутко улавливающий тектонические сдвиги современной ему культуры А. Белый писал о том, что смысл жизни — а это «слова, имена и
поступки» — искусство «претворяет «в смысл бессмысленный, безымянный, бездейственный — в бессмысленный смысл»2. И действительно, стремившийся уподобиться музыке, символизм, открыв в слове «иррациональные глубины личности»3, развеществил само слово.
Однако в нашем случае поставим акцент на слове «безымянный»:
именно безымянное — телесное становится истинным героем розановских текстов. На этом фоне понятным становится разрушение логической связности, стилистика умолчания и случайности в «Опавших листьях» и «Уединенном».
Тело, находящееся, говоря словами Ж. Бодрийяра, вне семантизации и означивания и поэтому не представляющее собой «значения»,
символически переживаемо в своей экзистенциальной, до-языковой
сущности, что на уровне все же языкового выражения приводит к
фрагментарности и к ослаблению пропозициональности. Обозначение
места написания текста и «встраивание» его в собственно текстовую
Розанов В.В. О понимании. С. 115.
Белый А. На перевале. Штемпелеванная калоша // Весы. 1907. № 3. С. 58.
3
Белый А.. Мысль и язык. (Философия языка А.А. Потебни) // «Логос. Международный
ежегодник по философии культуры». Кн. II. М., 1910. С. 240-258.
1
2
182
структуру становится тем фокусом, сквозь который преломляется
«жизнь»: жизнь автора-повествователя, понятая как повседневное «переживание». Фрагмент, внутренние связи которого в существенной
мере ослаблены, выполняет порой функцию указания, отсылки к телесному действию или «переживанию», представленному в том же
тексте в качестве «фона»: «Душа моя как расплетающаяся нить. Даже
не льняная, а бумажная. Все «разлезается» и ничего ею укрепить нельзя. (ночью на извозчике)»1. Перефразируя Ф. Степуна, можно сказать,
что текст «перестает говорить о жизни», но, являясь ее частью, может
«сказать ее самое»2 посредством собственной фактуры: «онтологически» искусство принадлежит повседневной «жизни», представляя собой символическую репрезентацию переживаемого именно сейчас экзистенциального опыта.
При этом Розанов отнюдь не представляет собой исключения —
стремление увидеть трагизм «в самом факте нашего бытия»3 — главенствующее умонастроение времени, сама публикация в 1899 году
статьи М. Метерлинка в журнале «Мир искусства» свидетельствовала
о значимости этой тематики. Позднее Н.А. Бердяев напишет: «Еще не
так давно верилось, что все зло, все противоречия жизни устранимы
материальным, социальным развитием…», но «торжество внешнего
человека над внутренним» не отменило «трагизма жизни, тесно связанного с ее внутренним смыслом»4. Однако для Бердяева, как, впрочем, и для В.С. Соловьева, феноменология трагического оставалось
связанной с «высокими» устремлениями человеческого духа: с любовью, красотой, познанием 5, лишь косвенно касаясь телесной жизни
человека, то есть, продолжая, по сути дела, романтические тенденции.
Но уже Л. Шестов, угадавший мироощущение времени, противопоставил философии трагедии философию обыденности, связывая сам интерес к обыденности с телесным, органическим ужасом личного небытия, который по-разному пережили Ницше, Достоевский, Толстой.
Между тем трагическое как основа мироощущения определяется
невозможностью для личности выйти за пределы собственного мира
— как писал П. Флоренский, «нежелание выйти из состояния самотождественности, из тождества «я  я», греховного по своей сути6, поРозанов В.В. Уединенное. С. 399.
Степун Ф. Жизнь и творчество // «Логос». Международный ежегодник по философии
культуры. 1913. Кн. 3 и 4. Философия. Критика. Т. I. М., 1983.
3
Метерлинк М. Повседневный трагизм // Мир искусства. 1899. Т. II. № 13-24. С. 71.
4
Бердяев Н.А. К философии трагедии — Морис Метеринк // Литературное дело. СПб.,
1902. С. 164.
5
Там же.
6
Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. Опыт православной феодицеи в 12
1
2
183
скольку (согласимся с Р. Бартом) «внешний мир — это уже зона отрицания трагедии»1. Перефразируя Бердяева, можно сказать, что для Розанова трагическое обусловлено возвратом от «внешнего» человека —
к «внутреннему», по сути — телесному. «Я» как таковое при этом не
становится предметом описания при посредстве некоторого «метатекста», поскольку его «текст» прочитывается как бы изнутри. Однако, в
отличие от классической трагедии, с точки зрения которой в телесной
смерти содержится «плотная реальность», «нечистота», выводя ее за
пределы собственно трагического2, пространством трагедии (по выражению Р. Барта, «трагедийным местом») для Розанова становится
именно смертное тело. Средством же преодоления ее становится пол
— и источник неполноты, нецелостности, смертности человека — и
путь к ее катарксическому преодолению: через брак.
Отсюда — особый характер поэтики «Опавших листьев» и «Уединенного»: называние времени и места рождения мысли или чувства
(«на извозчике, ночью», «за нумизматикой», «на обороте транспаранта», «на улице», «въехав на Зеленину»…). Данное в чувственном опыте «знание» становится единственной формой репрезентации экзистенциального опыта — повседневность обретает в структуре поэтики
новые смыслы и функции: «Самое существенное — просто действительность (за уборкою книг и в мысли, почему я издал «Уединенное»)»3.
Трагическое переживание повседневности как опыта смертного тела
определяет не только очевидный интерес Розанова к «мелочам» («какой-то фетишизм мелочей»4) или деталям, но и их символическую
осмысленность.
Можно утверждать, на наш взгляд, что именно В.В. Розанов стал
основателем той концептуализации телесного, которая в дальнейшем
будет одной из существенных характеристик культуры XX века. Поэтика В.В. Розанова — это поэтика экзистенциального опыта, экзистенциальное «переживание» повседневной «жизни», трагически осознаваемой в ее конечности, не-целостности и человеческой смертности: так
сказать, «нутряная» поэтика.
письмах. М., 1914.
С. 177.
1
Барт Р. Книга о Расине // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М., 1989.С.
149.
2
Там же.
3
Розанов В.В. Уединенное. С. 169.
4
Розанов В.В. Уединенное. С. 286.
184
Е. А. Шабатура*
Поиски героини: репрезентация образа «новой женщины»
в визуальном пространстве Советской России 1920-х гг.
Рассмотрение художественных текстов эпохи для выявления в них
идеологических штампов и программ, задаваемых политическими потребностями изучаемого периода, должно включать в себя не только
изучение вербальных источников, но и визуальных носителей исторической информации. Особенно это актуально в отношении «непроговариваемых» политических мотивов государства в социальной политике, не артикулируемых в официальных пропагандистских текстах, не
прослеживающихся на материалах законодательных актов. К таковым
визуальным носителям могут быть отнесены: в первую очередь, иллюстративный материал журналов (особенно обложка как «графическое
лицо эпохи революционного натиска»1), во-вторых, картины художников, в своем творчестве придерживающихся политического заказа.
Следующим визуальным носителем идеологии выступает «важнейшее
из искусств» — кино, в период 1920-х гг. переживавшее пору своего
рождения, и, конечно, плакаты 1920-х гг., выступающие концентрированным выражением идеологического заказа. Не рассматриваются в
качестве источников личные и семейные фотографии 1920-х годов,
которые могут осветить историю повседневности, но не являются
ключами к реконструкции советского мифа о «новых людях». Рассматриваемый период (1920-е гг.) — время становления идеологического канона. Этот период характеризуется поисками форм, в которых
будут заключены пропагандистские штампы. Также это время первоначального становления культурных норм, последующей их трансформации, связанной со смешением различных политических влияний.
Являющийся объектом этого исследования образ «новой женщины»,
подвергся в данный период значительным смещениям в акцентируемых деталях облика, рассмотрев которые, можно судить об изменениях в политике в отношении женщин. В рамках данного рассмотрения
не ставилось задачи воссоздания полной картины практик визуализации идеологических построений в отношении женщин, существовавших в Советской России. Речь пойдет лишь о некоторых моментах,
касающихся изображений идеальной советской женщины: материнШабатура Елена Анатольевна – аспирантка кафедры современной отечественной истории Омского государственного университета.
1
Кричевский В. Обложка: графическое лицо эпохи революционного натиска. 1917-1937
гг. М., 2002.
*
185
ство, общественная деятельность, возраст, внешние признаки принадлежности к категории «новых людей». «Героиня» 1920-х гг. выступает
во многих ипостасях, и изменяющийся образ ее связан с различными
моментами в государственной политике советского государства.
Основная канва событий, касающихся решения «женского вопроса» в СССР в 1920-е гг. легко реконструируется, благодаря большому
количеству работ как советских, так и российских исследователей1.
Достаточно большой вклад в изучение данного предмета сделали англоязычные авторы, уже в 1970-е гг. начавшие работать в русле гендерной методологии, и до сих пор проявляющие значительный интерес
к истории советских женщин2. Авторы, как отечественные, так и зарубежные, работающие над этой проблемой в настоящее время, высоко
оценили информативность изобразительных практик в качестве культурных текстов истории3.
Оценки различных исследователей политики большевиков в решении женского вопроса порой кардинально разнятся: от крайне негативных, называющих ее репрессивной4, до радужных описаний собы-
Бильшай В.Л. Решение женского вопроса в СССР. М., 1959; Чирков А.М. Решение
женского вопроса в СССР (1917 – 1937 гг.) М., 1978; Айвазова С.Г. Русские женщины в
лабиринте равноправия. М., 1998; Аракелова М.П., Басистая Н.П. Женщины России:
опыт истории. М., 2000; Градскова Ю. «Обычная» советская женщина – обзор описаний
идентичности. М., 1999; и др.
2
Clements B.E. The Birth of the New Soviet Woman // Gleason A., Kenez P., Stites R. (eds.)
Bolshevik Culture, Experiment and Order in the Russian Revolution. Bloomington, 1989. P.
220-237; Ranes B. From Baba to Tovarishch: the Bolshevik Revolution and Soviet Women’s
Struggle for Liberation. Chicago, 1994; Gasiorovska X. Women in Soviet Fiction, 1917-1964.
Madison, 1968; Goldman W. Women, the State and revolution. Soviet Family Policy and Social Life, 1917-1936. Cambridge, 1993; etc.
3
Женщина и визуальные знаки / Сб. статей под ред. А. Альчук. М., 2000; Дашкова Т.
Идеология в лицах. Формирование визуального канона в советских женских журналах
1920-1930-х годов // Культура и власть в условиях коммуникационной революции ХХ
века. Форум немецких и российских культурологов / Под ред. К. Аймермахера, Г. Бордюгова, И. Гробовского. М., 2002. С. 103-128; Усманова А. "Визуальный поворот" и
гендерная история // Гендерные истории Восточной Европы. Минск, 2002. С. 38-66; Reid
S. All Stalin’s Women: Gender and Power in Soviet Art of the 1930’s // Slavic review. 1998.
Vol. 57. P. 133-173, Bonnel V.E. The Representation of Women in Early Soviet Political Art //
Russian Review. 1991. Vol. 50. № 3. P. 268-288.
4
Дорохина О.В. Партийно-государственная идеология социальных преобразований
семьи в послереволюционной России // Вестник МГУ. Сер. 18. Социология и политология. 1996. № 2. С. 78-87; Она же. Раннее советское брачно-семейное законодательство:
мифы и реалии // Вестник МГУ. Сер. 18. Социология и политология. 1998. № 4. С. 138154.
1
186
тий первого десятилетия после революции как проекта по эмансипации женщин в русле феминистских традиций1.
Женский вопрос в 1920-е гг. включал в себя огромный комплекс
проблем, не всегда связанных с женщинами, но маркируемых именно
как гендерные. Составляющими «женского вопроса» были: освобождение от семейного рабства и бытового гнета, охрана материнства и
младенчества, создание новой половой морали и новой семьи, привлечение женских инициатив в общественную сферу, поднятие квалификации женского труда и общая интенсификация его на производстве.
Решение этих задач в положительном варианте и составляло суть решения «женского вопроса» в Советской России. Данные проблемы
лежали в разных плоскостях: часть из них имела политическую подоплеку, часть экономическую. Но и в том и в другом случае их решение
означало изменение в существующем гендерном дисплее, изменение
роли и статуса обоих полов, перекройку всего комплекса человеческих
отношений. Идеологический конструкт «новая женщина» затрагивал
не только женские роли, но и мужские, предусматривая новые образцы
поведения, не свойственные традиционному обществу. Мужчины,
привыкшие смотреть на женщин, как на объект подчинения, ныне вынуждены были мириться с их высокой репрезентацией в общественных сферах бытия. Кроме того, государством был взят курс на участие
женщин в руководстве. Проводились специальные исследования, посвященные участию женщин в органах власти РСФСР, неизменно показывавшие увеличение их количества в городских и сельских советах,
исполкомах разных уровней (довольно показательное в относительных
цифрах — от 4-кратного до 50-кратного увеличения, и практически
незаметное в абсолютных)2. По линии НКЮ (народного комиссариата
юстиции) в 1930 году работало 1,7% женщин. В абсолютных цифрах
это составляло 24 женщины по всей РСФСР 3. Фактическое участие не
могло быть значимым также из-за искусственности достижения этих
цифр, «спускаемых сверху». Психологические стереотипы не могли
измениться посредством одного силового воздействия. Представленность женщин в традиционных мужских сферах деятельности зачастую вызывала фрустрационные реакции у «сильного пола», получившего над собой начальником женщину, или просто вынужденного
принимать ее присутствие в областях, ранее для нее закрытых.
Козлова Н.Н. Советская представительная система: к вопросу участия женщин в деятельности местных органов власти // Женщины в социальной истории России. Сборник
научных трудов. Тверь, 1997. С. 86-96.
2
ГАРФ. Ф.6983. Оп. 1 Д. 74. Л. 23-24.
3
ГАРФ. Ф.6983. Оп. 1 Д. 27. Л. 119.
1
187
В визуальном плане новые роли отображались преувеличенно
большими фигурами женщин по сравнению с остальными деталями,
окружающими ее. Особенно это характерно для плакатного искусства
и приближенных к нему по семиотической значимости обложек массовых женских журналов.
«Женский вопрос» являлся лишь частью грандиозного плана по созданию «нового общества», жить в котором будут андрогинные люди,
одинаково полезные обществу и способные заменить друг друга во
всех отраслях общественного бытия. Только деторождение в условиях
тогдашнего развития науки оставалось безусловной прерогативой
женщины. Если бы данная утопия могла предвидеть сегодняшний
научный потенциал, то, безусловно, клонирование стало бы в ней еще
одним залогом «раскрепощения» женщины. Пока же этого не было, и
самые пламенные теоретики вынуждены были признать эту необходимость различия полов. В качестве типичной иллюстрации к сюжету о
материнстве в начале 1920-х гг. выступает картина В.С. Пшеничникова «Женщина в гражданской войне». Прежде всего, взгляд отмечает
утрированность изображения женского тела: фигура нарисована в кубическом стиле, по сравнению с хрупким торсом ноги выглядят очень
мощными; одета в платье в алых складках, на плече висит ружье;
взгляд железный, решительный. Самая главная деталь в облике —
младенец, завернутый в красную ткань, которого она держит высоко,
как своеобразное оружие. Женщина и война — понятия до той поры
несовместимые, тем более женщина-мать, в новом времени выступают
в симбиозе. «Новая женщина» — прежде всего участница политического созидания и только потом — исполнительница биологических
функций.
Природу переделать было нельзя, а попытаться перестроить общество можно. Широкие дискуссии развернулись в начале 1920-х гг. по
поводу общественного воспитания детей. В частности, их развитие
рассматривает в своей работе Т.Н. Осипович 1. В 1930-е гг. женское
тело все же становится «общественным», но не в духе коммунистических утопий начала советской власти. Вследствие запрещения абортов
женщины уже не могут распоряжаться собой свободно: до запрета
можно было выбирать, родить ребенка или нет, в зависимости от того,
сможешь ли его воспитать и поднять на ноги, после закона 1936 г. 2
Осипович Т.Н. Проблемы пола, брака, семьи и положение женщины в общественных
дискуссиях середины 1920-х годов // Общественные науки и современность. М., 1994.
№ 3. С. 161-171.
2
Постановления ЦИК и СНК "О запрещении абортов, увеличении материальной помощи роженицам, установлении государственной помощи многосемейным, расширении
сети родильных домов, детских яслей и детских садов, усилении уголовного наказания
1
188
решение женщины не имело значения. Запрещение абортов раскрывало важную тенденцию — общество берет на себя обязанность воспитать всех родившихся его членов, общественное воспитание из утопии
превратилось в реальность. В визуальном плане это выразилось в многочисленных изображениях детских садов, яслей, детских групп, появившихся в женских журналах уже в конце 1920-х гг. Репрезентация
детей в большинстве случаев групповая, почти нет индивидуальных
фотографий (иногда появляются иллюстрации с детьми-«примерами»:
«самый здоровый малыш Новосибирска»1, или «пионерка Шура,
устроившая ленинский уголок на месте икон старорежимной мамы»2,
но они составляют примерно четверть от всех детских изображений).
В кино материнство может выступать метафорой обращения женщины
в новую жизнь. Так, в фильме А. Роома «Третья Мещанская» (первоначальное название, запрещенное цензурой — «Любовь втроем») 1927
г., героиня, запутавшись в отношениях с двумя мужчинами, уходит от
них обоих и решает начать жить самостоятельно. Альтернативой семейному воспитанию и здесь выступает воспитание общественное,
которое даже является предпочтительным, так как замкнутый мещанский круг семьи не может дать ребенку нормальных условий для превращения в полноценного члена коммунистического общества. Знаменательным моментом в данном сюжете является то, что оба мужчины
отказываются от ребенка, так как не хотят воспитывать чужого. Фильм
вызвал огромный общественный резонанс, прежде всего поток критики за «искажение действительности»: «любовная проблема советской
женщины в фильме разрешается в порнографическом разрезе»3, или,
как выразился другой критик, в «комнатно-семейно-любовном»4. Визуальный образ героини был растиражирован рекламными плакатами
фильма (авторы В. Стейнберг, Г. Стейнберг, 1927)5. Ее внешний облик
(как и внутренний «до перерождения») совершенно не соответствовал
«советской женщине». Правильные черты лица, мечтательный взгляд,
берет (нетипичный для пролетарки головной убор), загадочность, придаваемая полускрытостью за занавеской, вызывающей аналогию с вуалью — содержание этого плаката. Определение этого типа однозначно — мещанка. Но рождение ребенка дает толчок к ее внутреннему
за неплатежи алиментов" // Постановления КПСС и советского правительства об охране
здоровья народа. М.,1958. С. 264-272.
1
Советская Сибирь. 1928. 23 октября.
2
Красная Сибирячка. 1928. № 4. С. 25.
3
Новый зритель. 1929. № 10. С. 4-5.
4
Новый зритель. 1929. № 11. С. 2-3.
5
Женщина в русском плакате / Сост. Л. Снопков, П. Снопков, А. Шклярук М., 2001. С.
41.
189
развитию, совершенствованию и подталкивает к выбору правильного
пути — бегству от мещанского быта, к проявлению самостоятельности
и характера. Отсюда недалеко и до осознания общественной силы пролетарского коллектива.
Когда насущной необходимостью для государства становится привлечение резервов женского труда, многочисленными и преобладающими в визуальном пространстве становятся изображения женщинтружениц. Равнозначной деталью облика, наряду с внешностью, одеждой, выступают орудия труда или обстановка цеха. Но это примета
конца 1920-х гг., в начальный период основными направлениями агитации были: перестройка быта, ликвидация неграмотности, создание
учреждений по охране матмлада, привлечение женщин в партию и
пробуждение их общественной сознательности. Визуальное отражение
этих лозунгов выступает на плакатах в виде зданий с надписями: «Изба-читальня», «Профшкола», «Кооператив», «Совет», «Ясли», «Консультация для женщин и детей», «Акушерский пункт», «Общественная
столовая», «Фабрика-кухня»1.
Наиболее типичные образы в советской живописи 1920-х гг., касающиеся женской темы, можно разделить на две категории: «новая
женщина» в процессе трудовой деятельности и в процессе учебы. Другие сюжеты — материнство, общественная деятельность, коллективное позирование, праздник — характерны в основном для журнальных
иллюстраций. Одной из отличительных черт художественного изображения «новой женщины» была ее молодость. Достаточно лишь перечислить работы: К. Петров-Водкин «Работница» (1925), Н. Касаткин
«Комсомолка-пионервожатая» (1925), К. Юон «Подмосковная молодежь» (1926), Г. Ряжский «За книгой», «Делегатка» (1927), «Председательница» (1928), А. Самохвалов «Молодая работница» (1927), Б.
Иогансон «Рабфак идет» (1928), К. Истомин «Вузовки» (1932), А.
Дейнека «На стройке новых цехов» (1926), «Текстильщицы» (1927), С.
Рянчина «Все выше» (1934). Характерные черты «новой женщины»,
делающие ее образцом для подражания, необходимо было передать
художественными средствами. Психологические и моральноэтические качества, свойственные героине нового советского искусства: «горячая увлеченность общественной деятельностью, вера в идеалы Октября, ясность ее жизненного пути, способность отдать себя
служению народу, простота, открытость людям и времени»2 — были
образцами для подражания и целями, к которым необходимо было
Там же. С.32, 47, 54; Красная сибирячка. 1927. №2. Обложка.
Давыдова Н.А. Женские образы в советском искусстве (концепция личности) // Труды
Академии художеств СССР. Вып. 5. М., 1988. С. 52-72.
1
2
190
стремиться. Воспитать эти черты, возвести их в ранг обязательных
женских добродетелей — было задачей пропагандистского искусства
1920-х гг.
Характерно для первого послереволюционного десятилетия и отсутствие персонифицированности в изображениях «новых женщин», в
частности, в киноискусстве. Актрисы, исполнявшие роли, как правило,
не привносили в них ничего личного, героини их были «типажномонтажными символами», по выражению известного историка немого
кино Н.А. Лебедева1. У «героини» 1920-х гг. не было яркого характера,
лица, которое уже в 1930-е гг. будет ей дано М. Ладыниной, Л. Орловой, В. Марецкой в кино, М. Бабановой и Ю. Глизер в театре. В 1920-е
гг., актрисы, сыгравшие довольно большое количество ролей «новых
женщин», как, например, Эмма Цесарская, Анель Судакевич, жаловались на невозможность проявления инициативы, типологическую заданность, отсутствие творчества2. Режиссеры, ставя фильмы о «новых
женщинах», исполняли идеологический заказ, а не стремились к адекватному изображению своих современниц. Любая попытка отойти в
сторону от канона и приблизиться к изображению реальности, объявлялась «искажением советской действительности». Так, режиссер О.
Преображенская, снявшая в 1920-е гг. известный фильм «Бабы рязанские», попыталась в картине наряду с изображением типов женщин
дать этнографическое описание сельского быта, осветить остатки патриархального общества, довольно сильные в послереволюционной
деревне. За что критиками фильму были даны эпитеты «лубочный»,
«мелодрама», авторы обвинялись в эксплуатации кассовых тем 3.
Индивидуально-портретное начало оттеснялось идеологическим
каноном: обаятельность юности, «советские» детали в одежде, широкое простонародное лицо, короткая стрижка или платок. В том же
фильме «Бабы рязанские» противопоставлены две женщины — «темная» Анна и «новая» Василиса. Их внешний облик позволяет четко
маркировать их идеологический портрет: невыразительные черты лица
Анны, ее усталый вид и смиренность — принадлежность иконического
облика «дореволюционной крестьянки». Витальность Василисы, сыгранной красивой актрисой Э. Цесарской, с ее голливудской улыбкой,
энергичностью — знак причастности образа к «новым людям». Как
писали сами авторы фильма О. Преображенская и И. Правов, Анна —
«светлый поэтический образ уходящей женщины, пассивной и крот-
Лебедев Н.А. Очерк истории кино СССР. Немое кино. М., 1965.
РГАЛИ. Ф.2356. Оп. 1. Д.47. Л.1.
3
Вечерние известия. 1928. 19 апреля.
1
2
191
кой», а Василиса — «новый рождающийся образ, уже ломающий сейчас старые формы — женщина-борец за свое право на жизнь»1.
Несформированность канона, характерная для рассматриваемого
периода, в фильме выражается «неправильным» социальным происхождением героинь. Анна, представительница старого мира — беднячка, выданная замуж за кулака. Василиса — «новая женщина» —
дочь кулака, порвавшая со своей семьей и выбравшая себе в мужья
пролетария. Свой идеологический образ пока можно было подтвердить
общественной деятельностью.
Шло постепенное, отложенное во времени, перерождение «старых»
людей в «новых». У теоретиков нового общества было понимание того, что в одночасье нельзя получить новую генерацию людей с незапятнанным идеологическим багажом: коммунистической моралью,
советским сознанием и безупречным социальным происхождением. Но
к концу 1920-х гг. уже выросло поколение истинно советских, новых
людей. Не знавшие иного государства, чем Советская Россия, и не
жившие при другом общественном порядке, образованные в советской
школе и перенявшие все внешние коды советской идеологии, диктуемые агитационно-пропагандистским искусством, они по праву назывались «новыми людьми». Они были молоды — в конце 1920-х гг. им
было около двадцати лет, их изображения становятся символом также
и следующего десятилетия. Если в первое послереволюционное десятилетие «новые люди» были программируемыми образцами, то в
дальнейшем они становятся отображением действительности.
Итак, становление идентичности, формирование нормативного визуального образа осуществляется посредством создания агитационнопропагандистской системы, способной снабдить каждую отдельно взятую личность инструментами символического освоения нового идеологического пространства. Индивиды определяют свою принадлежность к данному сообществу через обобществление предлагаемого
визуального дискурса. Фигура «новой женщины» перерастает идеологию, и становится символом ее успешности, превращаясь в образец
для повседневных практик женского поведения.
1
РГАЛИ. Ф.2356. Оп.1. Д.45.
192
II. «АТТИЧЕСКИЕ НОЧИ» АВЛА ГЕЛЛИЯ
о плебейском трибунате и трибунах
Перевод, предисловие и комментарии А.А. Павлова *
Отрадно отметить, что труд Авла Геллия «Аттические ночи», как и сам автор, все более привлекают сегодня внимание как российских, так и зарубежных антиковедов и романистов1. Единственный полный перевод труда на русский язык был осуществлен еще в конце XVIII в.2 С тех пор, однако, так и не
появилось нового полного перевода, что отражает скептическое отношение к
автору и его тексту, сложившееся в отечественной историографии (под влиянием немецкой) во второй половине XIX века и сохранявшееся до конца 80-х
годов XX в.3 Изменение отношения к Авлу Геллию в современной отечественной историографии в определенной мере связано с изменением отношения к
романистическим штудиям, которые пережили в 90-е годы «второе рождение»
после достаточно длительного периода забвения. Авл Геллий, который прежде
рассматривался филологами как безликий ритор «второй софистики», пример
«иссякания творческих сил античного общества», как излагатель анекдотов, к
тому же пишущий на тяжелой архаизированной латыни, предстает для романиста как чрезвычайно важный источник классического и, что важнее, предклассического и архаического периодов, причем его информация весьма важна
как для исследования институтов частного, так и публичного римского права.
Мы очень не много знаем об авторе «Аттических ночей». Это практически
только те данные, которые нам сообщает сам Авл Геллий в своем труде. Труд
Павлов Андрей Альбертович — доцент кафедры истории древнего мира и средних
веков СыктГУ, секретарь Коми регионального отделения Центра изучения римского
права.
1
См., напр.: Маяк И.Л. Понятие власти и собственности у Авла Геллия // Древнее право
(Ius antiquum). № 1(3). 1998. С. 8-27; Она же. Проблема собственности у Авла Геллия //
Там же. № 1 (6). С. 79-85; Она же. Senatusconsulta в тексте «Аттических ночей» Авла
Геллия // Там же. № 2 (10). С. 24-33; Zablocki J. Rozwazania o procesie rzymskim «Noctes
Atticae» Aulusa Gelliusa. Warszawa, 1999; Idem. The Image of a Roman Family in «Noctes
Atticae» by Aulus Gellius // Pomoerium. 1996. 2. P. 47-58; etc.
2
Авла Геллия Афинских ночей записки. Ч.1-2. М., 1787.
3
См. напр.: Любкер Фр. Реальный словарь классической древности. СПб., 1884. С. 426;
Модестов В.И. Лекции по истории римской литературы. СПб., 1888. С. 747-748; История
римской литературы. М., 1954. С. 512; Тронский И.М. История античной литературы.
М., 1988 (изд. 5). С. 445; История всемирной литературы. Т. 1. М., 1983. С. 499. Совершенно иной подход демонстрирует Б. Тритенко, автор нового перевода избранных книг
Авла Геллия, в своей статье «Авл Геллий и его книга «Аттические ночи» (Авл Геллий.
Аттические ночи. Томск, 1993. С. 175-206). Он отмечает, что пересмотр отношения к
автору «Аттических ночей» начался в западной историографии с работ французского
исследователя Рене Мараша (Marache R. La critique littèraire de langue latine et le dévelopment de goût archaïsant au II-e siècle de notre ère. Renn, 1952; Mots nouveaux et mots
archaïques cher Fronton et Aulu-Gelle. Paris, 1957). Впрочем достаточно прохладная оценка Геллия сохраняется и в современной литературе (см. напр.: Дуров В.С. История римской литературы. СПб., 2000. С. 458-459).
*
193
относится к 50-60 годам II в. н.э. и в этот период подвергался различным авторским правкам1. Точной датировки жизни самого автора не существует. По
мнению Дж. Рольфа, переводчика английского издания Геллия, он родился в
123 и умер вскоре после 169 г.2 Авл Геллий получил прекрасное грамматическое и риторическое образование (N. A. IX.15; 16; XII. 5; XV. 26; XVI. 2; XIX.
12), которое завершил, как это было обычно для юношей из римского высшего
класса, в Афинах, где и начал писать свой труд (отсюда и его название).
Авла Геллия нельзя конечно назвать юристом в подлинном смысле слова,
как и его труд правовым исследованием, но лишь настолько, насколько эти
понятия могут или не могут быть отнесены скажем к Цицерону. Геллий был не
только прекрасным грамматиком3 и ритором (следует напомнить, что важность грамматических исследований для адекватного понимания проблем архаического права была очевидной уже для Варрона, а Цицерон в ряде своих
работ указывал на важнейшее значение риторики для юридической теории и
практики), но и профессионально занимался юридической практикой, а в связи
с ней и проблемами римского права. Геллий сообщает нам по крайней мере о
своем участии в качестве судьи в двух процессах (XIV. 2., I. 22. 6; XII. 13. 1).
При этом в обоих случаях мы видим, насколько ответственно и дотошно он
подходил к делу, советуясь с periti, стремясь дойти до сути дела, решить дело
по справедливости. Отчасти в связи со своей судебной практикой, он изучает
труды широкого круга юристов эпохи Республики и Принципата. В «Аттических ночах» упоминаются все известные римские юристы, начиная с М. Катона4. Но естественно, будучи прежде всего грамматиком, Геллий использует
Труд состоит из 20 книг, а также введения и оглавления, которые появились видимо
при подготовке труда к изданию. Труд не имеет четкой композиционной структуры,
заданных хронологических рамок, как и единого сюжета. Это своего рода «игра в бисер», целью которой было «у ревностных и серьезных натур возбудить желание постичь
облагораживающую человека ученость и поразмыслить о полезных науках», как и «дать
душе отдохнуть и развлечься» (praef. 12; 16). Объем глав сильно разнится. Структурно
они состоят из различного количества параграфов (от 8 в четырнадцатой книге, до 31 —
в тринадцатой и пятнадцатой), каждый из которых представляет рассмотрение какого-то
интересующего автора вопроса. Условно эти авторские «эссе» можно определить как
антикварно-энциклопедические и грамматико-риторические. В общем эти «эссе» строятся по схожей схеме и имеют определенную авторскую риторическую целеустановку.
2
The Attic Night of Aulus Gellius with an English translation by J. Rolfe. L., 1927. V. I. P.
XII. Хотя существуют и другие датировки. См. Тритенко Б. Указ. соч. С. 196. прим. 3.
3
По подсчетам итальянского лингвиста Ф. Каваццы, грамматические изыскания Геллия
занимают более 60 % объема работы (Cavazza F. Gellio grammatico e i suoi rapporti con
l’ars grammatica Romana // Historiographia Linguistica. Amsterdam, 1986. № 2-3. P. 259279).
4
Авл Геллий упоминает имена и труды не только наиболее известных юристов классической эпохи, как то Антистия Лабеона (ок. 45 г. до н.э. — 10/21 г. н.э.; I. 12; IV. 2. 3. 7;
XIII. 10; 12. 1, 3, 7; XV. 27.1; Commentarii ad XI Tabulas, I. 12. 18; VI. 15. 1; XX. 1. 13; Ad
praetoris Edictum, XII. 10. 3; Posteriores, XIII. 10. 2.), Атея Капитона (? — 22 г. н.э.; I. 12.
8; II. 24. 2, 15; X. 20, 2, 5, 6; Coniectanea, II. 24. 2; XIV. 7. 12, 13; 8. 2; XX. 2. 3; De iudiciis
Publicis, IV. 14. 1; X. 6. 4; Epist., XIII. 12. 1, 5; De officio Senatorio, IV. 10. 7, 8; De pontificio Iure, IV. 6; 10.), Мазурия Сабина (I в. н.э.; III. 16. 23; V. 6. 27; 19. 11; X. 15. 17; XI. 18.
11; XIV. 2. 1; De furtis, XI. 18. 12; De indigenis Commentarii, IV. 9. 8, 9; Ius civile, IV. 1. 21;
1
194
юридический материал не как юрист, а прежде всего как грамматик и как ритор. Поэтому информация, имеющая правовой характер, всегда у него подчинена либо грамматическим целям, когда автор приводит те или иные «юридические» фразы для подтверждения грамматических норм латинского языка,
или риторическим, когда приводятся юридические казусы с целью выведения
наставлений морального свойства. Именно в таком обрамлении появляется у
Геллия информация и о плебейских трибунах и трибунате, одном из важнейших институтов республиканского Рима.
«Аттические ночи» написаны тогда, когда трибунат хотя и продолжал номинально функционировать, утратил свое реальное социально-политическое
значение. Конечно в отличие, скажем от Полибия и Цицерона, которые оставили нам свои законченные концепции конституционного устройства, а соответственно должны были определить в нем и место трибуната, мы не можем
2. 15; V. 13. 5; XI. 18. 20; Memorialia, IV. 20. 11; V. 6. 13. 27), но и ряда других, как то
Элия Галла (юрист времени Цицерона и Варрона; De significatione verborum que ad ius
civile pertinent, XVI. 5. 3), Элия Туберона Кв. (историк и юрист I в. до н.э.; VII. 3.; 4; XIV.
7. 13; 8. 2; Historiae, VII. 3. 1; 4. 2; X. 28, 1; Ad C. Oppium, VI. 9. 11; Super Officio Iudicis,
XIV. 2. 20), Альфена Вара (юрист I в. до н.э.; VII. 5. 2, 5; Digesta, VII. 5. 1; Coniectanea,
VII. 5. 1), Аквилия Галла (? — 55/44 г. до н.э.; друг Цицерона и его коллега по квестуре,
претор 66 г. до н.э., введший ряд новшеств в судебной практике; XV. 28. 3.), Аристона Т.
(юрист времени императора Траяна, друг Плиния Младшего; XI. 18.16), Цецилия Секста
(юрист времени Фаворина и Геллия; XX. 1. 1, 4, 5, 20, 55), Целия Сабина (2-ая пол. I в.
н.э.; VI. 4, 1; De edicto Aedilium Curulium, IV. 2. 3), Цинция Алимента (анналист и юрист,
претор 209 г. до н.э.; De re militari, XVI. 4. 1, 2), Манилия (М). (юрист, консул 149 г. до
н.э., близкий друг Сципиона Младшего; XVII. 7. 3), Муция Сцеволу Кв. (? — 209 г. до
н.э.; III. 2. 12; IV. 1. 17, 20; V. 19. 6; VI. 15; XI. 2. 4; XV. 27. 1; XVII. 7. 3; De iure civili, VI.
15. 2), Марка Порция Катона Цензора (234 — 149 гг. до н.э.; II. 17. 7; IV. 9. 12; 12. 3; 18.
7; V. 21. 6; VI. 13; X. 3. 15; 21. 2; XI. 2. 1; 8. 1, 4; 18; XIII. 20; 24; XVI. 12. 8; XVII. 21. 47;
XVIII. 7. 3; XIX. 10. 10; XX. 9; De Agricultura, III. 14. 17, (De re rustica. X. 26. 8); Epistolicae Quaestiones, VI. 10. 2; Carmen de Moribus, XI. 2. 2, 5; Origines, I. 16. 4; II. 19. 9; 22. 28;
28. 5, 6; III. 7. 1, 6, 19; V. 21. 17; VI. 3. 7; X. 1. 10; 24. 7; XI. 1. 6; 3. 2; XIII. 25. 15; XV. 9. 5;
13. 5; XVII. 13. 3, 4; XVIII. 12. 7; XX. 5. 13; Orationes, XIII. 25. 12; De Acheis, II. 6. 7; De
Aedilibus Vitio Creatis, XIII. 18. 1; De Bello Cartaginiensi, IX. 14. 10; De Consulate Suo, IV.
17. 15; De Decem Hominibus, XIII. 25. 12; De dote, X. 23. 4; De Falsis Pugnis, X. 3. 15; De
Re Floria, IX. 12. 7, 8; X. 13. 2; In M. Fulvium Nobiliorem, V. 6. 24; Contra Furium, X. 24.
10; De Lusitanis contra Servium Galbam, I. 12. 17; XIII. 25. 15; Ad Milites contra Galbam, I.
23. 1; Ne Imperium sit Veteri ubi Novus venerit, XX. 2. 1; Apud Censores in Lentulum, V. 13.
4; Numantiae apud Equites, XVI. 1. 3; De Praeda Dividenda, XI. 18. 18; De Ptolemaeo contra
Thermum. XVIII. 9. 1, 5; XX. 11. 5; Pro Rodiensibus, VI. 3; XIII. 25. 13; In L. Veturium De
Sacrificio Commisso, VI. 22. 3; XVII. 2. 20; De Suis Virtutibus contra Thermum, XVI. 14. 2;
Contra C. Cassium, X. 14. 3; Si se Caelius Tribunus Plebis appellasset, I. 15. 8, 9, 10; Contra
Servium Galbam, XIII. 25. 15; Contra Tiberium Exulem, II. 14. 1, 3; Pro L. Turio contra Cn.
Gellium, XIV. 2. 21, 26; Qua Voconiam Legem suasit, VI. 13. 3; XVII. 6; De Re Militari, VI.
4. 5), Семпрония Тудитана (консул 129 г. до н.э.; занимался публичным правом; VII. 4. 1,
4; Commentarii, XIII. 15. 4), Сульпиция (Руфа) Сервия (умер в 43 г. до н.э., ровестник
Цицерона; II. 10. 1; IV. 2. 12; VII. 5. 1; 12, 4; XII. 13. 21; De dotibus, IV. 3. 2; IV. 4. 1, 3; Ad
M.Varronem Epist., II, 10. 1; De Sacris Detestandis, VII. 12.1; In reprehensis Scaevolae
Capitibus, IV. 1. 20), (Валерия) Мессалу М. (авгур, консул 53 г. до н.э.; XIII. 14. 5; De
auspiciis, XIII. 15; 16. 1, 2).
195
надеяться найти что-либо подобное у Авла Геллия. Но, исходя из информации
автора и ее подбора, можно попытаться реконструировать как воззрения самого Геллия, так и его эпохи, получить представление о возникновении института трибуната, правах и полномочиях трибунов, их эволюции, и что не мнеее
интересно, эволюции отношения к нему в античной историографии, в том числе юридической, в предшествующий период. Важной в этой связи может стать
и информация Геллия о тех, кто занимал эту должность в те или иные годы,
сложившиеся вокруг этих лиц топосы (передаваемые из поколения в поколение, превратившиеся порой в анекдоты, и ставшие материалом для риторических упражнений), как и отношение к ним.
В свой перевод мы постарались включить по возможности все пассажи
Геллия, связанные: а) с институтом трибуната, б) с именами трибунов, в) с
трибунскими законами, включены также некоторые пассажы А. Геллия о сенате, народных собраниях и магистратурах, которые позволяют соотнести трибунскую должность с магистратурой. Перевод построен в соответствии со
структурой самого труда Авла Геллия.
Настоящий перевод сделан по изданию: The Attic Nights of Aulus Gellius.
With an English Translation by J.C. Rolfe. Cembridge, London, 1952. Vol. 1-3.
Цитаты из книг III, IV, IX, XII даны в переводе Б. Тритенко по изданию: Авл
Геллий. Аттические ночи. Избранные книги. – Томск: «Водолей», 1993.
Liber primus
7. In hisce verbis Ciceronis ex oratione quinta in
Verrem «hanc sibi rem praesidio sperant futurum» neque
mendum esse neque vitium, errareque istos qui bonos
libros violant et «futuram» scribunt; atque ibi de quodam
alio Ciceronis verbo dictum, quod probe scriptum perperam mutatur; et aspersa pauca de modulis numerisque
orationis, quos Cicero avide sectatus est.
Книга первая
7. В этих словах Цицерона из
Верреса «hanc sibi rem praesidio spe
огрешности, ни ошибки, и ошибаю
хорошие книги и пишут «futuram»;
о другом слове Цицерона, которое
ное, по ошибке исправляется; и ма
ритмах и размерах речи, котор
неизменно следовал.
5. Is, libro inspecto, ait nullum esse in eo verbo neque
mendum neque vitium et Ciceronem probe ac vetuste locutum.
6. «Nam futurum» inquit, «non refertur ad rem, sicut legentibus temere et incuriose videtur, neque pro participio positum
est, set verbum est indefinitum, quod Graeci appellant
, neque numeris neque generibus praeserviens, 7. set liberum undique et inpromiscum, quali
C. Gracchus verbo usus est in oratione, cuius titulus est De P.
Popilio circum conciliabula, in qua ita scriptum est: ‘Credo
ego inimicos meos hoc dicturum.’ ‘Inimicos dicturum’ inquit,
non ‘dicturos’; 8. videturne ea ratione positum esse aput Gracchum ‘dicturum’, qua est aput Ciceronem ‘futurum’? Sicut in
Graeca oratione sine ulla vitii suspicione omnibus numeris
generibusque sine discrimine tribuuntur huiuscemodi verba:

5. Он, в рассматриваемой книге, гов
ве нет ни погрешности, ни ошибки
Цицероном верно и на старый лад. 6
говорит он, — «не относится к rem
небрежно полагают читатели, и н
причастия, но это инфинитив, кото
, ни чи
определяемый, 7. но одновременно
висимый, подобный слову, которое
зовал в речи, название которой «D
Conciliabula», где написано так: «
враги скажут это». Он говорит «ini
«dicturos». 8. Разве не на том же осн
Гракха «dicturum», что и у Цицеро
как в греческой речи без какого-
196
et similia.»
13. «…Non ergo isti omnes, soloecismus quid esset,
ignorarunt, sed et Gracchus ‘dicturum’ et Quadrigarius
‘futurum’ et ‘facturum’ et Antias ‘processurum’ et Plautus
‘occisurum’ et Laberius ‘facturum’ indefinito modo dixerunt,…»
ошибку
слова

и подобные им употребляются cо
дами без различия».
13. «…Следовательно, все они
цизм, и Гракх употреблял «dictur
«futurum» и «facturum», и Анциат «p
«occisurum» и Лаберий «facturum
форме…»
11. Quod Thucydides, scriptor inclutus, Lacedaemonios in acie non tuba, sed tibiis esse usos dicit verbaque
eius super ea re posita; quodque Herodotus Alyattem regem fidicinas in procinctu habuisse tradit; atque inibi
quaedam notata de Gracchi fistula contionaria.
11. О том, что Фукидид, прос
говорит, что спартанцы использую
флейты, помещены и его слова об э
дот передает, что царь алиаттов
ристок; и наконец некоторые з
Гракха для сходок.
10. Ecce autem per tibicinia Laconica tibiae quoque illius contionariae in mentem venit, quam C. Graccho cum
populo agente praeisse ac praeministrasse modulos ferunt.
11. Sed nequaquam sic est, ut a vulgo dicitur, canere tibia
solitum, qui pone eum loquentem staret, et variis modis
tum demulcere animum actionemque eius, tum intendere.
12. Quid enim foret ista re ineptius, si, ut planipedi saltanti,
ita Graccho contionanti numeros et modos et frequentamenta quaedam varia tibicen incineret? 13. Sed qui hoc
compertius memoriae tradiderunt, stetisse in circumstantibus dicunt occultius, qui fistula brevi sensim graviusculum
sonum inspiraret ad reprimendum sedandumque inpetus
vocis
eius
effervescentes;
14. namque inpulsu et instinctu extraneo naturalis illa
Gracchi vehementia indiguisse non, opinor, existimanda
est. 15. M. tamen Cicero fistulatorem istum utrique rei
adhibitum esse a Graccho putat, ut sonis tum placidis tum
citatis aut demissam iacentemque orationem eius erigeret
aut ferocientem saevientemque cohiberet. 16. Verba ipsius
Ciceronis apposui: «Itaque idem Gracchus, quod potes
audire, Catule, ex Licinio cliente tuo, litterato homine,
quem servum sibi ille habuit ad manum, cum eburnea solitus est habere fistula, qui staret occulte post ipsum, cum
contionaretur, peritum hominem, qui inflaret celeriter eum
sonum, qui illum aut remissum excitaret aut a contentione
revocaret.»
10. Также приходит на ум, благод
на флейте, и его флейта для сход
направляла Гая Гракха и задавала ем
щался с народом [в собрании]. 11. Но
в массе полагают, что обычно флейти
него во время выступления, и раз
[флейта] то успокаивала дух и порыв
Что может быть нелепее, если, как п
так и выступающему в собрании Гр
играть размеры и мелодии и различны
кто сохранил о том память более дост
скрытно стоял позади тот, кто изред
низкий звук, дабы сдерживать и усми
вы его голоса; 14. ибо, я полагаю, до
вестная природная страстность Гракх
буждении и поощрении извне. 15. Вс
лагает, что этот флейтист призывал
целями: чтобы мелодиями то медле
либо возбуждать его унылую и п
сдерживать необузданную и неистовс
вил слова самого Цицерона: «Поэтом
ты, Катул, может быть слыхал от тв
го Лициния, бывшего у Гракха д
имел обыкновение, выступая пере
ставить за собой опытного человек
новой кости, чтобы тот сейчас же
нужный звук, указывая, когда на
ослабить голос» (Об ораторе. III. 22
ского).
197
12. Virgo Vestae quid aetatis et ex quali familia et quo
ritu quibusque caerimoniis et religionibus ac quo nomine a
pontifice maximo capiatur, et quo statim iure esse incipiat
simul atque capta est; quodque, ut Labeo dicit, nec intestato cuiquam nec eius intestatae quisquam iure heres est.
12. В каком возрасте и из какой
кого ритуала, церемоний и религио
каким именем принимает великий
сты, и каким правом она будет об
этого момента; и о том, что, согл
рит Лабеон, ни она не может быт
ником, ни ее собственность не мо
кем-либо без завещания.
11. Sed Papiam legem invenimus, qua cavetur, ut pontificis maximi arbitratu virgines e populo viginti legantur
sortitioque in contione ex eo numero fiat et cuius virginis
ducta erit, ut eam pontifex maximus capiat eaque Vestae
fiat. 12. Sed ea sortitio ex lege Papia non necessaria nunc
videri solet. Nam si quis honesto loco natus adeat pontificem maximum atque offerat ad sacerdotium filiam suam,
cuius dumtaxat salvis religionum observationibus ratio
haberi possit, gratia Papiae legis per senatum fit.
11. Но мы находим закон Пап
сматривает, чтобы под руководство
ка выбирались из народа двадцать
нииiii среди них бросали жребий, и
выпадал, забирал великий понтифи
[девой] Весты. 12. Но кажется, что
новленном законом Папия, в насто
нет необходимости. Ибо если кто до
придет к великому понтифику и пр
жрицы, хотя в ее добропорядочнос
ваться, из-за закона Папия она пр
через сенат.
15. Quam inportunum vitium plenumque odii sit futilis
inanisque loquacitas, et quam multis in locis a principibus
utriusque linguae viris detestatione iusta culpata sit.
15. Насколько утомительной и
ся тщетная и пустая болтливост
оценивалась по достоинству силь
греческих и латинских писателей.
8. Cumprimis autem M. Cato
atrocissimus huiusce vitii insectator
est. 9. Namque in oratione, quae
inscripta est Si se Caelius tribunus
plebis appellasset: «Numquam,»
inquit, «tacet, quem morbus tenet
loquendi
tamquam
veternosum
bibendi atque dormiendi. Quod si
non conveniatis, cum convocari iubet, ita cupidus orationis conducat,
qui auscultet. Itaque auditis, non
auscultatis, tamquam pharmacopolam. Nam eius verba audiuntur, verum
se ei nemo committit, si aeger est.»
10. Idem Cato in eadem oratione
eidem M. Caelio tribuno plebi vilitatem obprobrans non loquendi tantum, verum etiam tacendi: «Frusto,»
198
8. Самым же яростным противником
этого недостатка является Марк Катон.
9. Действительно в речи, которая названа «Si se Caelius tribunus plebis
appellasset» он говорит: «Тот никогда не
молчит, кто подвержен болезни болтать,
так же как находящийся в летаргическом
сне — пить и спать. Если вы не собираетесь, когда он приказывает собраться, то
страсть речи будет излита на любого,
кто бы ни слушал. И вы слышите, хотя
не слушаете, так же как если бы он был
шарлатаном. Ибо если кто болен, хотя
слова его выслушиваются, никто себя
ему не вверяет». 10. Тот же Катон в той
же речи тому же плебейскому трибуну
М. Целиюiv, браня не только низость его
речи, но также молчания, говорит: «ку-
inquit, «panis conduci potest, vel uti
taceat vel uti loquatur.»
сок хлеба можно получить как молчанием, так и словом».
16. Quod verba istaec Quadrigari ex Annali tertio «ibi mille
hominum occiditur» non licenter
neque de poetarum figura, sed ratione certa et proba grammaticae
disciplinae dicta sunt.
16. О том, что эти слова Клавдия
Квадригария из третьей книги его «Анналов» «там убиты тысяча человек»
сказаны не произвольно и не в силу поэтической фигуры, но согласно известного и испытанного правила грамматической науки.
15. Quapropter nihil iam dubium
est, quin M. Cicero in oratione, quam
scripsit Pro Milone, ita scriptum
reliquerit: «Ante fundum Clodi, quo
in fundo propter insanas illas substructiones facile mille hominum
versabatur valentium», non «versabantur», quod in libris minus accuratis scriptum est; alia enim ratione
«mille homines», alia «mille hominum» dicendum est.
15. Поэтому нет более никакого сомнения в том, почему М. Цицерон в речи, что названа «В защиту Милона»v, он
написал: «Неужели, находясь перед
имением Клодия, — а в этом имении с
его несоразмерно огромными подвалами
легко могла находиться тысяча сильных
людей…» (XX. 53; пер. В.О. Горенштейна), а не «могли находиться», что
написано в книгах менее тщательных;
ведь согласно одного правила должно
говорить «mille homines», согласно другого «mille hominum».
Liber secundus
11. De Sicinio Dentato egregio
bellatore multa memoratu digna.
Книга вторая
11. Многочисленные достопамятные
замечания о Сицинии Дентате, выдающемся воителе.
1. L. Sicinium Dentatum, qui
tribunus plebi fuit Sp. Tarpeio, A.
Aternio consulibus, scriptum est in
libris annalibus plus quam credi
debeat strenuum bellatorem fuisse
nomenque ei factum ob ingentem
fortitudinem appellatumque esse
Achillem Romanum. 2. Is pugnasse
in hostem dicitur centum et viginti
proeliis, cicatricem aversam nullam,
adversas quinque et quadraginta
tulisse, coronis donatus esse aureis
octo, obsidionali una, muralibus tribus, civicis quattuordecim, torquibus
tribus et octoginta, armillis plus centum sexaginta, hastis duodeviginti;
1. Л. Сициний Дентат, который был
плебейским трибуном во время консульства Сп. Тарпея и А. Атернияvi, и о ком
написано в книгах анналов больше, чем
возможно [тому] поверить, был отважным воином и имя он получил за великую силу, и прозван он был Римским
Ахиллом. 2. Говорят, что он бился с
врагом в ста двадцати сражениях, не
имел ни одного ранения сзади, но сорок
пять спереди, был награжден золотыми
венками восемь раз, одним за освобождение от осады, тремя за взятие стен,
четырнадцатью гражданскими, восемьюдесятью тремя ожерельями, более чем
ста шестьюдесятью браслетами, восем-
199
phaleris item donatus est quinquies
viciesque; 3. spolia militaria habuit
multiiuga, in his provocatoria
pleraque; 4. triumphavit cum imperatoribus suis triumphos novem.
надцатью копьями, а также награжден
двадцатью пятью фалерами; 3. он имел
множество военной добычи, большинство из которой от личных поединков; 4.
он справил девять триумфов вместе со
своими полководцами.
13. «Liberos» in multitudinis
numero etiam unum filium filiamve
veteres dixisse.
13. О том, что древние говорили
liberi (дети) во множественном числе
даже в отношении одного сына или дочери.
1. Antiqui oratores historiaeque
aut carminum scriptores etiam unum
filium filiamve «liberos» multitudinis
numero appellarunt. 2. Idque nos,
cum in complurium veterum libris
scriptum aliquotiens adverterimus,
nunc quoque in libro Sempronii Asellionis Rerum Gestarum quinto ita
esse positum offendimus. 3. Is Asellio sub P. Scipione Africano tribunus
militum ad Numantiam fuit resque
eas, quibus gerendis ipse interfuit,
conscripsit.
4. Eius verba de Tiberio Graccho
tribuno pl., quo in tempore interfectus in Capitolio est, haec sunt: «Nam
Gracchus domo cum proficiscebatur,
numquam minus terna aut quaterna
milia hominum sequebantur.» 5.
Atque inde infra de eodem Graccho
ita scripsit: «Orare coepit id quidem,
ut se defenderent liberosque suos,
eumque quem virile secus tum in eo
tempore habebat, produci iussit populoque commendavit prope flens.»
1. Древние ораторы, историки и даже
поэты употребляли «дети» во множественном числе даже в отношении одного сына или дочери. 2. И это мы не раз
встречаем в различных книгах, написанных древними, а теперь также мы сталкиваемся с этим в пятой книге «Деяний»
Семпрония Азеллиона. 3. Этот Азеллион
был военным трибуном у П. Сципиона
Африканского при Нуманции и описал
то, в чем сам участвовал.
20. Quae volgo dicuntur «vivaria,» id vocabulum veteres non dixisse; et quid pro eo P. Scipio in oratione ad populum, quid postea M.
Varro in libris De Re Rustica dixerit.
20. О том, что слово «vivaria», которое теперь обычно употребляют, древние не использовали; и что вместо него
использовал П. Сципион в речи к народу, а
позднее М. Варрон в его книгах «О сельском хозяйстве».
6. Verba ex oratione eius Contra
6. Слова из его [П. Сципиона] пятой
200
4. Его слова о Тиберии Гракхе плебейском трибунеvii, произнесенные, когда он был убит на Капитолии, таковы:
«Ибо Гракха, когда он покидал дом,
никогда не сопровождали меньше чем
три-четыре тысячи человек». 5. О том же
Гракхе кроме этого он написал ниже так:
«Он начал умолять, чтобы они защитили
его и его детей; и он приказал, чтобы
вышел его в то время единственный
наследник мужского пола, и почти рыдая, вверил народу».
Claudium Asellum quinta haec sunt:
«Vbi agros optime cultos atque villas
expolitissimas vidisset, in his regionibus excelsissimo loco grumam
statuere aiebat; inde corrigere viam,
aliis per vineas medias, aliis per roborarium atque piscinam, aliis per
villam.»
речи против Клавдия Азеллаviii таковы:
«Где он видел хорошо обработанные
поля и ухоженные виллы, в тех районах
он приказывал на самом высоком месте
возводить холм и оттуда вести дорогу, в
одних через центр виноградников, в
других — через загон для диких животных и пруд, в третьих — через виллу».
24. De vetere parsimonia; deque
antiquis legibus sumptuariis.
24. О древней бережливости; и о
древних сумптуарных законах
13. Lex deinde Antia praeter
sumptum acris id etiam sanxit, ut qui
magistratus esset magistratumve
capturus esset, ne quo ad cenam, nisi
ad certas personas, itaret.
13. Затем закон Анцияix, он помимо
ограничения расходов также установил,
что, будь то магистрат или тот, кто лишь
намеревается занять магистратуру, не
ходил ни к кому на обед, разве только к
определенным лицам.
Liber tercius
2. Quemnam esse natalem diem
M. Varro dicat, qui ante noctis
horam sextam postve eam nati sunt;
atque inibi de temporibus terminisque dierum qui civiles nominantur
et usquequaque gentium varie observantur; et praeterea quid Q. Mucius scripserit super ea muliere, quae
a marito non iure se usurpavisset,
quod rationem civilis anni non habuerit.
Книга третья
2. Какой день, по мнению М. Варрона,
является днем рождения тех, кто родился
до шестого часа ночи или после; здесь же
[говорится] о «гражданских» днях, продолжительность которых определяют
по-разному; и кроме того, что Кв. Муций
написал о женщине, которая вышла замуж незаконно, поскольку не знала принципа гражданского года.
7. Populum autem Romanum ita,
uti Varro dixit, dies singulos adnumerare a media nocte ad mediam
proximam multis argumentis ostenditur. 8. Sacra sunt Romana partim
diurna, alia nocturna, sed ea quae
inter noctem fiunt diebus addicuntur,
non noctibus; 9. quae igitur sex posterioribus noctis horis fiunt, eo die
fieri dicuntur qui proximus eam
noctem inlucescit. 10. Ad hoc ritus
quoque et mos auspicandi eandem
esse observationem docet; nam magistratus, quando uno die eis aus-
7. Вот и многие доводы указывают
на то, что римский народ отсчитывал
каждый день так, как утверждал Варрон
[«О датах» — часть «Человеческих и
божественных древностей»], от полуночи до полуночи. 8. Римские богослужения бывают отчасти дневными, а иные
— ночными; те же, которые совершаются среди ночи, римляне относят к дням, а
не к ночам; 9. Следовательно, богослужения, происходившие в шесть последних часов ночи, именуются свершившимися в завтрашний день. 10. Вдобавок,
порядок, а также процедура ауспиций
201
picandum est et id super quo auspicaverunt agendum, post mediam
noctem auspicantur et post meridialem sole magno agunt, auspicatique
esse et egisse eodem die dicuntur. 11.
Praeterea tribuni plebei, quos nullum
diem abesse Roma licet, cum post
mediam noctem proficiscuntur et
post primam facem ante mediam
sequentem revertuntur, non videntur
afuisse unum diem, quoniam, ante
horam noctis sextam regressi, parte
aliqua illius in urbe Roma sunt.
доказывают то же самое правило: ведь
магистраты, когда им необходимо произвести ауспиции и то мероприятие,
ради которого их совершают, устраивают ауспиции после полуночи, а пополудни осуществляют [задуманное], и [о
них] говорят, что они совершили ауспиции и исполнили [волю богов] в один и
тот же день. 11. Далее, плебейские трибуныx, которым ни на один день нельзя
покидать Рим, хотя и уезжают после
полуночи и возвращаются [на следующий день] после первых факелов, но
раньше полуночи, все же не считаются
отсутствовавшими один день, поскольку, вернувшись до шестого часа ночи,
какую-то часть времени проводят в Городе.
3. De noscendis explorandisque
Plauti comoediis, quoniam promisce
verae atque falsae nomine eius inscriptae feruntur; atque inibi, quod
Plautus in pistrino et Naevius in carcere fabulas scriptitarint.
3. Об изучении и проверке комедий
Плавта, поскольку [порой] вместе
встречаются и ложно ему приписываемые [комедии] и в самом деле подлинные; здесь же [кое-что] о Плавте и о
том, что Невий, долгое время писал
пьесы в тюрьме.
15. Sicuti de Naevio quoque accepimus fabulas eum in carcere duas
scripsisse, Hariolum et Leontem, cum
ob assiduam maledicentiam et probra
in principes civitatis de Graecorum
poetarum more dicta in vincula
Romae a triumviris coniectus esset.
Vnde post a tribunis plebis exemptus
est, cum in his, quas supra dixi, fabulis delicta sua et petulantias dictorum,
quibus multos ante laeserat diluisset.
15. Нечто подобное мы узнаем и о
Невии, будто он написал две пьесы
«Hariolum» и «Leontem» в тюрьме, так
как, когда по примеру греческих поэтов
позорил отборной бранью и клеветой
лучших из граждан, то был посажен
триумвирами в острог. Впоследствии,
написав пьесы, о которых я уже выше
поминал, он загладил свои грехи и дерзости, которыми прежде оскорблял многих и был освобожден плебейскими трибунами.
4. Quod P. Africano et aliis tunc
viris nobilibus ante aetatem senectam
barbam et genas radere mos patrius
fuit.
4. О том, что П. Африканскому и
другим прославленным в то время мужам был свойственен дедовский обычай: вплоть до самого преклонного возраста брить щеки и бороду.
202
1. In libris quos de vita P.
Scipionis Africani compositos legimus, scriptum esse animadvertimus
P. Scipioni, Pauli filio, postquam de
Poenis triumphaverat censorque fuerat, diem dictum esse ad populum a
Claudio Asello tribuno plebis, cui
equum in censura ademerat, eumque,
cum esset reus, neque barbam desisse
radi neque candida veste uti neque
fuisse cultu solito reorum. 2 Sed cum
in eo tempore Scipionem minorem
quadraginta annorum fuisse constaret, quod de barba rasa ita scriptum esset, mirabamur. 3 Comperimus
autem ceteros quoque in isdem temporibus nobiles viros barbam in eiusmodi aetate rasitavisse, idcircoque
plerasque imagines veterum, non
admodum senum, sed in medio aetatis, ita factas videmus.
1. Мы читаем книги о жизни П. Сципиона Африканского и обратили внимание на то место, где говорилось о П.
Сципионе, сыне Павла, будто после того
как он получил триумф за победу над
пунийцами и пробыл цензором, плебейский трибун Клавдий Азелл, которого он
во время цензорства лишил коня, назначил день его отчета перед народом, и он,
будучи привлечен к суду, не перестал
брить бороду и носить белоснежные
одеяния и, вообще, не вел себя так, как
принято у обвиняемых. 2. Но, когда выяснилось, что в ту пору Сципион был
моложе сорока лет, то мы задались вопросом, почему по поводу бритья бороды написано именно так. 3. Однако мы
узнали, что и другие знаменитые в ту
пору мужи брили бород; потому-то мы и
видим именно такие изображения многих древних, не очень старых, но в зрелом возрасте.
18. Quid sint «pedari senatores»
et quam ob causam ita appellati;
quamque habeant verba haec ex
edicto tralaticio consulum: «senatores quibusque in senatu sententiam
dicere licet.»
18. Кто такие были pedari senatores
(пешие сенаторы) и почему они так
названы; каково происхождение этого
выражения, взятого из консульского
эдикта: «Сенаторы и те, кому позволено высказываться в сенате».
1. Non pauci sunt qui opinantur
«pedarios senatores» appellatos, qui
sententiam in senatu non verbis dicerent, sed in alienam sententiam
pedibus irent. 2. Quid igitur? cum
senatusconsultum per discessionem
fiebat, nonne universi senatores sententiam pedibus ferebant? 3. Atque
haec etiam vocabuli istius ratio dicitur, quam Gavius Bassus in Commentariis suis scriptam reliquit. 4. Senatores enim dicit in veterum aetate, qui
curulem magistratum gessissent,
curru solitos honoris gratia in curiam
vehi, in quo curru sella esset super
quam considerent, quae ob eam
1. Большинство считает, что pedarii
senatores назывались так, потому что они
подают голос в сенате не словестно, а
присоединяются к чужому мнению пешим способом. 2. В чем же дело? Тогда
как сенатское постановление возникало
посредством голосования, разве не все
сенаторы голосовали, переходя [в разные углы зала, в котором восседали]? 3.
Существует еще одно доказательство
этого мнения, приведенное Габием Бассом в своих «Комментариях». 4. Сенаторами в древности он называет тех, кто
исполнял курульные магистратуры и
имел обыкновение в подтверждение
почетной должности ездить в курию на
203
causam «curulis» appellaretur; sed
eos senatores, qui magistratum curulem nondum ceperant, pedibus
itavisse in curiam; propterea senatores nondum maioribus honoribus
«pedarios» nominatos. 5. M. autem
Varro in satira Menippea, quae
inscripta est,
equites quosdam dicit «pedarios»
appellatos videturque eos significare
qui, nondum a censoribus in senatum
lecti, senatores quidem non erant, sed
quia honoribus populi usi erant, in
senatum veniebant et sententiae ius
habebant. 6. Nam et curulibus magistratibus functi, si nondum a censoribus in senatum lecti erant, senatores
non erant et, quia in postremis scripti
erant, non rogabantur sententias, sed,
quas principes dixerant, in eas
discedebant. 7. Hoc significabat edictum, quo nunc quoque consules, cum
senatores in curiam vocant, servandae consuetudinis causa tralaticio
utuntur. 8. Verba edicti haec sunt:
«Senatores quibusque in senatu sententiam dicere licet.» 9. Versum quoque Laberii, in quo id vocabulum
positum est, notari iussimus, quem
legimus in mimo, qui Stricturae inscriptus est: Caput sine lingua pedarii
sententia est. 10. Hoc vocabulum a
plerisque barbare dici animadvertimus; nam pro «pedariis» «pedaneos»
appellant.
колеснице; в ней было кресло, на котором [сенаторы] сидели, по этой причине
называвшиеся «курульным»; а те из сенаторов, которые еще не достигли курульных магистратур, ходили в курию
пешком; таким образом, pedarios назывались сенаторы, еще не достигшие
старших должностей. 5. Однако М. Варрон
в
мениппеевой
сатире
« », подразумевая под
этим, кажется, еще не принятых в сенат
цензорами, но приходивших туда и
имевших право на [собственное] мнение,
поскольку пользовались уважением
народа. 6. Ведь и лица, исполняющие
курульные магистратуры не являлись
сенаторами, если еще не были утверждены цензорами, и так как в списки
заносились последними, их мнение не
испрашивалось. 7. Упоминавшийся
эдикт означал сохранившийся обычай,
который и ныне применяют консулы,
когда в курии вызывают сенаторов. 8.
Слова эдикта таковы: «Сенаторы, которым позволено высказываться в сенате».
9. Мы решили указать стих Лаберия,
который нашли в миме, озаглавленном
«Stricturae»? Где было использовано это
слово: «Голос pedarii — это голова без
языка». 10. Мы часто слышали, как это
слово произносится по-варварски. В
самом деле, вместо pedariis говорят
pedaneos.
Liber quartus
14. Narratur historia de Hostilio
Mancino aedili cur. et Manilia meretrice; verbaque decreti tribunorum,
ad quos a Manilia provocatum est.
Книга четвертая
14. Повествование об эдиле Гостилии Манцине и блуднице Манилии; и выдержка из декрета трибунов, к которым обратилась Манилия.
1. Cum librum IX Atei Capitonis
Coniectaneorum legeremus, qui inscriptus est De iudiciis Publicis, decretum tribunorum visum est gravita-
1. Когда мы читали IX книгу «Заметок» Атея Капитона, которая называлась «О государственных процессах», то
там обнаружился трибунский декрет,
204
tis antiquae plenum. 2. Propterea id
meminimus, idque ob hanc causam et
in hanc sententiam scriptum est: Aulus Hostilius Mancinus aedilis curulis
fuit. 3 Is Maniliae meretrici diem ad
populum dixit, quod e tabulato eius
noctu lapide ictus esset, vulnusque ex
eo lapide ostendebat. 4. Manilia ad
tribunos plebi provocavit. 5. Apud
eos dixit comessatorem Mancinum
ad aedes suas venisse; eum sibi recipere non fuisse e re sua, sed cum vi
inrumperet, lapidibus depulsum. 6.
Tribuni decreverunt aedilem ex eo
loco iure deiectum quo eum venire
cum corollario non decuisset; propterea, ne cum populo aedilis ageret,
intercesserunt.
полный былого величия. 2. Поэтому мы
его и запомнили, а причина его написания заключалась в следующем: 3. «Авл
Гостилий Манцин был курульным эдилом. Он назначил блуднице Манилии
день [для судебного расследования] перед народом за то, что был ночью ушиблен камнем, брошенным из той части
дома, который она занимала, и [в качестве доказательства] показывал рану,
нанесенную этим камнем. 4. Манилия
обжаловала [это решение] у плебейских
трибунов. 5. И при них она заявила, будто Манцин после пирушки пришел к ее
покоям, но не был впущен по понятной
причине, и когда он попытался ворваться силой, то был прогнан камнями. 6.
Трибуны постановили, что эдил по праву был изгнан оттуда, куда ему не пристало ходить в венке; по этой причине
они запретили эдилу обсуждать дело на
народном собрании».
17. De natura quarundam particularum quae praepositae verbis
intendi atque produci barbare et
inscite videntur, exemplis rationibusque plusculis disceptatum.
17. О некоторых частицах, которые, будучи глагольными приставками,
произносятся, как кажется, нелепо и
грубо с удлинением и повышением [в
голосе]; этот вопрос рассмотрен с [использованием] достаточно большого
количества примеров и доказательств.
1. Lucilii ex XI. versus sunt:
Scipiadae magno improbus obiciebat
Asellus,
Lustrum illo censore malum infelixque fuisse.
«Obiciebat» «o» littera producta
multos legere audio, idque eo facere
dicunt ut ratio numeri salva sit.
1. Я [часто слышу], как многие читают следующие строки Луцилия из XI
книги:
«Тот злонравный Азелл столкнувшись с самим Сципионом
И не на радость ему Сципионово
цензорство стало», —
с удлинением буквы «о» в слове
«obiciebat» и утверждают, что делают
так ради сохранения метра стиха.
18. De P. Africano superiore
sumpta quaedam ex annalibus memoratu dignissima.
18. Некоторые весьма достопамятные [факты] из жизни Публия Африканского Старшего, найденные в «Анналах».
205
1. Scipio Africanus antiquior
quanta virtutum gloria praestiterit et
quam fuerit altus animi atque magnificus et qua sui conscientia subnixus, plurimis rebus quae dixit quaeque
fecit declaratum est. 2. Ex quibus
sunt haec duo exempla eius fiduciae
atque exsuperantiae ingentis.
1. Насколько Сципион Африканский
Старший превосходил [других] славой
своих доблестей, был высок душой и
благороден и как был тверд в своих
убеждениях, [все это] выражается во
многих его словах и деяниях. 2. Вот из
них два таких примера его уверенности в
себе и чувства превосходства.
3. Cum M. Naevius tribunus
plebis accusaret eum ad populum
diceretque accepisse a rege Antiocho
pecuniam, ut condicionibus gratiosis
et mollibus pax cum eo populi Romani nomine fieret, et quaedam item
alia crimini daret indigna tali viro,
tum Scipio pauca praefatus, quae
dignitas vitae suae atque gloria postulabat, «Memoria,» inquit, «Quirites,
repeto, diem esse hodiernum, quo
Hannibalem Poenum imperio vestro
inimicissimum magno proelio vici in
terra Africa pacemque et victoriam
vobis peperi spectabilem. Non igitur
simus adversum deos ingrati et,
censeo, relinquamus nebulonem
hunc, eamus hinc protinus Iovi optimo maximo gratulatum.» 4 Id cum
dixisset, avertit et ire in Capitolium
coepit. 5 Tum contio universa, quae
ad sententiam de Scipione ferendam
convenerat,
relicto
tribuno,
Scipionem in Capitolium comitata
atque inde ad aedes eius cum laetitia
et gratulatione sollemni prosecuta est.
6 Fertur etiam oratio, quae videtur
habita eo die a Scipione, et qui dicunt
eam non veram, non eunt infitias,
quin haec quidem verba fuerint, quae
dixi, Scipionis.
3. Когда плебейский трибун М.
Невийxi перед народным собранием обвинил его, утверждая, будто он получил
деньги от царя Антиоха за то, чтобы на
мягких и удобных условиях от имени
Римского народа заключить с ним мир, и
вдобавок ставил ему в вину всякие иные
[грехи], позорящие столь великого мужа,
то Сципион, кратко предварив свою
речь, как того требовали достоинство и
слава его жизни, сказал: «Квириты, я
вспомнил, что сегодня день, когда я в
решающем сражении в Африке разбил
ненавистнейшего врага вашей державы
Ганнибала Пунийского и добыл вам
выдающуюся победу и мир. Так не будем же неблагодарны к богам и, думаю,
оставим этого мошенника здесь, а сами
тотчас пойдем поблагодарим наилучшего и величайшего Юпитера». 4. Сказав
это, он повернулся и направился к Капитолийскому холму. 5. И тогда весь
народ, сбежавшийся на собрание для
голосования по этому [делу], оставив
трибуна, двинулся провожать Сципиона
на Капитолий, а оттуда шел за ним к его
дому, предаваясь радости и веселью. 6.
Распространена [одна] речь, которую,
как утверждают, произнес в тот день
Сципион, и даже те, кто не считают ее
подлинной, все же признают, что те самые слова, о которых я говорил выше,
принадлежали Сципиону.
7. Известен и другой знаменитый его
поступок. Плебейские трибуны, некто
Петилииxii, стакнувшись, как говорят, с
7. Item aliud est factum eius
praeclarum. Petilii quidam tribuni
plebis a M., ut aiunt, Catone, inimico
206
Scipionis, comparati in eum atque
inmissi desiderabant in senatu instantissime, ut pecuniae Antiochinae
praedaeque in eo bello captae rationem redderet; 8. fuerat enim L.
Scipioni Asiatico, fratri suo, imperatori in ea provincia legatus. 9. Ibi
Scipio exsurgit et prolato e sinu togae
libro, rationes in eo scriptas esse dixit
omnis pecuniae omnisque praedae;
10. illatum, ut palam recitaretur et ad
aerarium deferretur. 11. «Sed enim id
iam non faciam,» inquit, «nec me
ipse afficiam contumelia,» 12. eumque librum statim coram discidit suis
manibus et concerpsit, aegre passus
quod cui salus imperii ac reipublicae
accepta ferri deberet rationem pecuniae praedatae posceretur.
М. Катоном, недругом Сципиона и,
науськанные им, настоятельно требовали, чтобы он отчитался в Антиоховых
деньгах и во взятой на той войне добыче. 8. Ведь он же был легатом у своего
брата, Л.Сципиона Азиатского, возглавлявшего ту провинцию (т.е. Азию). 9.
Сципион, [присутствуя при этом публичном обвинении], [величественно]
встал и вынув из складок тоги свиток
сказал, что в нем есть перечни всех платежей и всей добычи; 10. Ему предложили публично зачитать [этот свиток] и
передать [его] в государственный архив
[для дальнейшего разбирательства]. 11.
На что он ответил: «Я не сделаю это и не
унижу сам себя [подобным поступком]»,
— 12. И тотчас же своими руками разодрал и изорвал этот свиток, досадуя на
то, что у того, кому государство должно
быть обязано сохранением своей власти
[над провинциями] и собственным спасением, требуют отчета в собранной [у
противника] контрибуции.
Liber sextus
3. Quid Tiro Tullius, Ciceronis
libertus, reprehenderit in M. Catonis
oratione quam pro Rhodiensibus in
senatu dixit; et quid ad ea, quae reprehenderat, responderimus.
Книга шестая
3. Что Тирон Туллий, вольноотпущенник Цицерона, порицал в речи М.
Катона, которую тот произнес в сенате в защиту родосцев; и что о том, что
он порицал, мы могли бы сказать.
40. Dissimulari autem non posse
ait quin paria et consimilia non sint,
plus quingenta iugera habere velle,
quod plebiscito Stolonis prohibitum
fuit, et bellum iniustum atque impium populo Romano facere velle,
neque item infitiari posse quin alia
causa in praemio sit, alia in poenis.
40. Также он говорит, что нельзя не
обращать внимания на то, что вовсе не
равно и подобно желать иметь более 500
югеров, что было запрещено плебисцитом Столонаxiii, и желать вести несправедливую и нечестивую войну с римским народом; также нельзя не признать,
что одна причина для вознаграждения,
другая для штрафа.
9. «Peposci» et «memordi», «pepugi» et «spepondi» et «cecurri»
plerosque veterum dixisse, non, uti
postea receptum est dicere, per «o»
aut per «u» litteram in prima syllaba
positam, atque id eos Graecae ra-
9. О том, что многие древние говорили «peposci» и «memordi», «pepugi» и
«spepondi» и «cecurri», а не как позднее
стало принято говорить, через букву
«о» или через «u», расположенную в
первом слоге, что говорят сделано на
207
tionis exemplo dixisse; praeterea
notatum, quod viri non indocti neque
ignobiles a verbo «descendo» non
«descendi», sed «descendidi» dixerunt.
греческий манер; кроме того известно,
что мужи, которые не были необразованными или незнатными, выражали
словом «descendo» не «descendi», но
«descendidi».
9. «Peposci» quoque, non
«poposci», Valerius Antias libro
Annalium XLV. scriptum reliquit:
«Denique Licinius tribunus plebi
perduellionem ei diem dixit et comitiis diem a M. Marcio praetore peposcit.»
9. Также «рeposci», а не «poposci»
оставил Валерий Анциат в 45 книге «Анналов» в следующей фразе: «Наконец
Лициний, плебейский трибун, вызвал
его в суд за измену и потребовал у претора М. Марция назначить день комиций».
12. Idem Probus Valerium Antiatem libro Historiarum XXII.
«speponderant» scripsisse annotavit
verbaque eius haec posuit: «Tiberius
Gracchus, qui quaestor C. Mancino
in Hispania fuerat, et ceteri, qui
pacem speponderant.»
12. Проб также заметил, что Валерий
Анциат в 22 книге «Истории» написал
«speponderant» и он привел такие его
слова: «Тиберий Гракх, который был
квестором Г. Манцина в Испании, и
остальные, что клятвенно пообещали
заключить мир».
11. Neque «levitatem» neque
«nequitiam» ea significatione esse
qua in vulgi sermonibus dicuntur.
11. Ни levitatem, ни nequitiam не
имеют того значения, которое им придается в простонародном словоупотреблении.
9. P. Africanus Pro se contra Tiberium Asellum de multa ad populum: «Omnia mala, probra, flagitia,
quae homines faciunt, in duabus rebus sunt, malitia atque nequitia.
Vtrum defendis, malitiam an nequitiam an utrumque simul? Si nequitiam defendere vis, licet; si tu in uno
scorto maiorem pecuniam absumpsisti, quam quanti omne instrumentum
fundi Sabini in censum dedicavisti; si
hoc ita est, qui spondet mille nummum? si tu plus tertia parte pecuniae
paternae perdidisti atque absumpsisti
in flagitiis; si hoc ita est, qui spondet
mille nummum? Non vis nequitiam.
Age malitiam saltem defende. Si tu
verbis conceptis coniuravisti sciens
sciente animo tuo; si hoc ita est, qui
spondet mille nummum?»
9. Публий Африканский в речи «В
свою защиту против Тиберия Азелла»
[обращенной] к народу [по делу] о
штрафе: «Все зло, преступления, гнусности, что творят люди, заключены в
двух вещах: коварство и распутство. Ты
защищаешь коварство или подлость или
и то и другое? Хочешь защищать себя от
обвинения в распутсве, давай: ты на
одну любовницу потратил больше
средств, чем ты вписал в ценз стоимость
всех орудий на сабинских полях, если
это так, кто обещает тысячу монет? Нет,
ты не желаешь защищать себя от обвинения в распутстве, так защищай по
крайней мере от обвинения в коварстве.
Если ты в принятых выражениях поклялся ложно по своей воле, то если это
так, кто обещает тысячу монет?»
208
13. Quem «classicum» dicat M.
Cato, quem «infra classem».
13. Кого М. Катон называет «classicum», а кого «infra classem».
1. «Classici» dicebantur non omnes qui in quinque classibus erant,
sed primae tantum classis hominess,
qui centum et viginti quinque milia
aeris ampliusve censi erant. 2. «Infra
classem» autem appellabantur secundae classis ceterarumque omnium
classium, qui minore summa aeris,
quam quod supra dixi, censebantur.
3. Hoc eo strictim notavi, quoniam in
M. Catonis oratione, Qua Voconiam
legem suasit, quaeri solet, quid sit
«classicus», quid «infra classem».
1. Не все кто входили в пять классов
назывались «сlassici», но только первый
класс людей, которые согласно ценза
имели сто двадцать пять тысяч ассов и
более. 2. «Infra classem» же назывались
те, кто входил во второй и во все остальные классы, чье состояние оценивалось
в меньшую сумму, чем та, что я назвал
выше. 3. Я представил это кратко, потому что в [тексте] речи М. Катона, в которой он поддержал закон Воконияxiv,
обычно ищут, что есть «classicus», что
«infra classem».
19. Historia ex annalibus sumpta
de Tiberio Graccho, Gracchorum
patre, tribuno plebis; atque inibi
tribunicia decreta cum ipsis verbis
relata.
19. История, взятая из Анналов о
Тиберии Гракхе, отце Гракхов, плебейском трибуне; а также приведены здесь
дословно трибунские постановления.
1. Pulcrum atque liberale atque
magnanimum
factum
Tiberii
Sempronii Gracchi in Exemplis repositum est. 2. Id exemplum huiuscemodi est: L. Scipioni Asiatico, P.
Scipionis Africani superioris fratri,
C. Minucius Augurinus tribunus
plebi multam irrogavit eumque ob
eam causam praedes poscebat. 3.
Scipio Africanus fratris nomine ad
collegium tribunorum provocabat,
petebatque ut virum consularem triumphalemque a collegae vi defenderent. 4. Octo tribuni cognita causa
decreverunt.
5. Eius decreti verba, quae posui,
ex annalium monumentis exscripta
sunt: «Quod P. Scipio Africanus
postulavit pro L. Scipione Asiatico
fratre, cum contra leges contraque
morem maiorum tribunus pl. hominibus accitis per vim inauspicato sen-
1. Красивое, благородное и величественное деяние Тиберия Семпрония
Гракха помещено в «Примерах». 2. Этот
пример таков: Гай Минуций Авгуринxv,
плебейский трибун, наложил штраф на
Луция Сципиона Азиатского, брата П.
Сципиона Африканского Старшего, и по
этой причине потребовал от него предоставить поручителей. 3. Сципион Африканский апеллировал от имени брата к
коллегии трибунов и попросил, чтобы
они защитили консуляра и триумфатора
от насилия коллеги. 4. Рассмотрев дело,
восемь трибунов приняли декрет.
5. Слова этого декрета, который я
упомянул, взяты из записи анналов:
«Публий Сципион Африканский попросил нас защитить брата Луция Сципиона
Азиатского от насилия коллеги, ибо плебейский трибун против законов и обычая предков внес постановление о нем,
209
tentiam de eo tulerit multamque nullo
exemplo irrogaverit praedesque eum
ob eam rem dare cogat aut, si non
det, in vincula duci iubeat, ut eum a
collegae vi prohibeamus. Et quod
contra collega postulavit, ne sibi
intercedamus,
quominus
suapte
potestate uti liceat, de ea re nostrum
sententia omnium ea est: Si L. Cornelius Scipio Asiaticus collegae arbitratu praedes dabit, collegae ne eum
in vincula ducat intercedemus; si eius
arbitratu praedes non dabit, quominus
collega sua potestate utatur, non intercedemus.»
6. Post hoc decretum cum Augurinus tribunus L. Scipionem praedes non dantem prendi et in carcerem
duci iussisset, tunc Tiberius Sempronius Gracchus tr. pl., pater Tiberi
atque C. Gracchorum, cum P.
Scipioni Africano inimicus gravis ob
plerasque in republica dissensiones
esset, iuravit palam in amicitiam
inque gratiam se cum P. Africano
non redisse, atque ita decretum ex
tabula recitavit.
7. Eius decreti verba haec sunt:
«Cum L. Cornelius Scipio Asiaticus
triumphans hostium duces in carcerem coniectarit, alienum videtur esse
dignitate reipublicae in eum locum
imperatorem populi Romani duci, in
quem locum ab eo coniecti sunt duces hostium; itaque L. Cornelium
Scipionem Asiaticum a collegae vi
prohibeo.»
8. Valerius autem Antias contra
hanc decretorum memoriam contraque auctoritates veterum annalium
post Africani mortem intercessionem
istam pro Scipione Asiatico factam
210
по произволу без ауспиций созвав люд,
наложил на него беспримерный штраф и
потребовал либо выплатить его, либо
предоставить поручителей, а если не
даст, то тот прикажет отвести его в
тюрьму. И так как, с другой стороны,
наш коллега потребовал, чтобы мы не
вмешивались в сферу его законной власти, то наше единодушное решение по
этому делу таково: если Луций Корнелий Сципион Азиатский предоставит
поручителей в соответствии с решением
нашего коллеги, то мы запретим нашему
коллеге заключить его в тюрьму; но если
он не предоставит поручителей в соответствии с решением нашего коллеги,
мы не помешаем коллеге воспользоваться его властью».
6. После этого постановления, когда
трибун Авгурин приказал схватить и
отвести в тюрьму Л. Сципиона, не
предоставившего поручителей, плебейский трибун Тиберий Семпроний Гракх,
отец Тиберия и Гая Гракхов, хотя был
злейшим личным врагом Публия Сципиона Африканского, из-за чего в государстве было немало раздоров, открыто
дал клятву, что он не примирился с Публием Африканским и не вступил с ним в
дружбу, а затем с дощечки зачитал декрет.
7. Слова этого декрета следующие:
«Так как Луций Корнелий Сципион Азиатский во время празднования триумфа
бросил вождей врагов в тюрьму, то кажется чуждым достоинству нашего государства, вести полководца римского
народа в то же место, куда он заключил
вождей врагов; поэтому я ограждаю от
насилия коллеги Луция Сципиона Азиатского».
8. Но Валерий Анциат в несогласии с
текстом декретов и во противу авторитету древних анналов заявляет, что эта
интерцессия была совершена Тиберием
Гракхом в защиту Сципиона Азиатского
esse a Tiberio Graccho dixit, neque
multam irrogatam Scipioni, sed damnatum eum peculatus ob Antiochinam pecuniam, quia praedes non
daret, in carcerem duci coeptum
atque ita intercedente Graccho exemptum.
[уже] после смерти П. Сципиона Африканского; и Сципион не был присужден
к штрафу, но был осужден за присвоение
денег Антиоха, а поскольку он не предоставил поручителей, то собирались отвести его в тюрьму, но он был спасен
вмешательством Гракха.
Liber septimus
11. Verba ex oratione Q. Metelli
Numidici, quae libuit meminisse, ad
officium gravitatis dignitatisque vitae
ducentia.
Книга седьмая
11. Слова из речи Квинта Метелла
Нумидийского, которые стоит помнить, из обязанности ведения положительной и достойной жизни.
2. Verba haec sunt Metelli Adversus C. Manlium, tribunum plebis,
a quo apud populum in contione lacessitus iactatusque fuerat dictis petulantibus: 3. «Nunc quod ad illum
attinet, Quirites, quoniam se ampliorem putat esse, si se mihi inimicum
dictitarit, quem ego mihi neque amicum recipio neque inimicum respicio,
in eum ego non sum plura dicturus.
Nam cum indignissimum arbitror, cui
a viris bonis benedicatur, tum ne
idoneum quidem cui a probis maledicatur. Nam si in eo tempore huiusmodi homunculum nomines, in quo
punire non possis, maiore honore
quam contumelia adficias.»
2. Слова эти суть Метелла из речи
«Против Гая Манлия, плебейского трибуна», которыми на сходке перед народом тот был атакован и подвергнут
насмешкам в резких выражениях: 3.
«Теперь, квириты, что касается его, так
как он думает, что он будет лучше, если
станет часто называть себя моим врагом,
кого я не считаю ни своим другом, ни
недруга в нем не вижу, то против него я
более ничего не скажу. Ибо полагаю
недостойным, чтобы его славили достойные люди, как и неудобным то, чтобы порядочными он хулился. Ведь если
ты называешь такого рода человечишку,
в то время, когда не можешь [его] наказать, [то тем] ты оказываешь [ему]
больше почета, чем [накладываешь]
бесчестия».
16. Verbum «deprecor» a poeta Catullo inusitate quidem, sed
apte positum et proprie; deque ratione eius verbi exemplisque veterum
scriptorum.
16. О слове «deprecor», которое
поэтом Катуллом использовано необычно, но целесообразно и уместно; и о его
происхождении и примерах из древних
авторов.
11. Cicero in libro sexto de
republica ita scripsit: «Quod quidem
eo fuit maius, quia, cum causa pari
collegae essent, non modo invidia
pari non erant, sed etiam Claudi
invidiam Gracchi caritas deprecaba-
11. Цицерон в шестой книге «О
государстве» написал так: «И это проявлялось тем сильнее еще и потому, что,
хотя они как коллеги были в одинаковом
положении, они не вызывали одинаковой ненависти к себе; более того, любовь
211
tur» <…>.
к Гракху смягчала ненависть к Клавдию»xvi (VI. 2. 2; пер. В.О. Горенштейна)
<…>.
Liber nonus
14. Quod idem Quadrigarius
«huius facies» patrio casu probe et
Latine dixit; et quaedam alia adposita de similium vocabulorum declinationibus.
Книга девятая
14. О том, что тот же Квадригарий
дельно и истинно по-латыни употребил
«huius facies» в родительном падеже, и
добавлено еще кое-что другое о склонении сходных слов.
6. Ciceronem quoque adfirmat
Caesellius in oratione, quam Pro P.
Sestio fecit, «dies» scripsisse pro
«diei», quod ego inpensa opera conquisitis veteribus libris plusculis ita,
ut Caesellius ait, scriptum inveni.
6. Цезеллий утверждает, что Цицерон в речи составленной в защиту П.
Сестияxvii, написал «dies» вместо «diei»,
и я, потрудившись, ревностно разыскивая кое-какие древние книги, нашел
написание, подтверждающее слова Цезеллия.
16. Гай Гракх в речи «Относительно
обнародованных законопроектов»: «Они
говорят, что это было введено ради
изобилия»; 17. и там же ниже написано
следующее: «Не является изобилием то,
что делается поневоле для [поддержания
жизни]», 18. откуда явствует, что «luxurii» сказано в родительном падеже от
«luxuries».
16. C. Gracchus De Legibus
Promulgatis: «Ea luxurii causa aiunt
institui»; 17. et ibidem infra ita scriptum est: «Non est ea luxuries, quae
necessario parentur vitae causa», 18.
per quod apparet eum ab eo quod est
«luxuries» «luxurii» patrio casu dixisse.
Liber decimus
3. Locorum quorundam inlustrium conlatio contentioque facta ex
orationibus C. Gracchi et M. Ciceronis et M. Catonis.
Книга десятая
3. Коллекция некоторых известных
мест из речей Г. Гракха, М. Цицерона и
М. Катона и сравнение их.
1. Fortis ac vehemens orator existimatur esse C. Gracchus. Nemo id
negat. Sed quod nonnullis videtur
severior, acrior ampliorque esse M.
Tullio, ferri id qui potest? 2. Legebamus adeo nuper orationem Gracchi De legibus promulgatis, in qua
M. Marium et quosdam ex municipiis
Italicis honestos viros virgis per iniuriam caesos a magistratibus populi
Romani quanta maxima invidia
potest, conqueritur.
1. Полагают, что Гай Гракх, храбрый
и страстный оратор. Никто этого не отрицает. Но то, что иным он кажется более пылким, острым и настойчивым, чем
М. Туллий Цицерон, кто с этим может
согласиться? 2. Мы читали уже прежде
речь Гая Гракха «Об обнародовании
законов», в которой он сетует, сколь
велика может быть злоба, что М. Марий
и некие почтенные мужи из италийских
муниципий высечены несправедливо
магистратами римского народа прутья-
212
ми.
3. Verba haec sunt quae super ea
re fecit: «Nuper Teanum Sidicinum
consul venit. Vxor eius dixit se in
balneis
virilibus
lavari
velle.
Quaestori Sidicino M. Mario datum
est negotium, uti balneis exigerentur,
qui lavabantur. Vxor renuntiat viro
parum cito sibi balneas traditas esse
et parum lautas fuisse. Idcirco palus
destitutus est in foro eoque adductus
suae civitatis nobilissimus homo M.
Marius. Vestimenta detracta sunt,
virgis caesus est. Caleni, ubi id audierunt, edixerunt ne quis in balneis
lavisse vellet, cum magistratus
Romanus ibi esset. Ferentini ob
eandem causam praetor noster
quaestores arripi iussit; alter se de
muro deiecit, alter prensus et virgis
caesus est.»
5. Item Gracchus alio in loco ita
dicit: «Quanta libido quantaque intemperantia sit hominum adulescentium, unum exemplum vobis ostendam. His annis paucis ex Asia missus
est, qui per id tempus magistratum
non ceperat, homo adulescens pro
legato. Is in lectica ferebatur. Ei obviam bubulcus de plebe Venusina
advenit et per iocum, cum ignoraret,
qui ferretur, rogavit num mortuum
ferrent. Vbi id audivit, lecticam iussit
deponi, struppis, quibus lectica
deligata erat, usque adeo verberari
iussit, dum animam efflavit.»
11. Gracchus autem non querentis neque implorantis, sed nuntiantis vicem: «Palus,» inquit, «in foro
destitutus est, vestimenta detracta
sunt, virgis caesus est.»
13. Complorationem deinde tam
acerbae rei et odium in Verrem detestationemque aput civis Romanos
inpense atque acriter atque inflam-
3. Это те слова, что он произнес в
связи с тем делом: «Перед этим консул
прибыл в сидицинский город Теан. Жена
его сказала, что хочет искупаться в мужских купальнях. Он дал задание квестору сидицинов М. Марию, чтобы вышли
из купален те, кто там мылся. Жена заявляет мужу, что недостаточно быстро
ей были переданы купальни и, что они
были недостаточно чисты. По этой причине водружен столб на форуме и к нему
приведен М. Марий, знатнейший человек своей общины. С него сорвали одежды и высекли прутьями. Каленцы, когда
услышали об этом, постановили, чтобы
никто не намеревался мыться в купальнях, когда римский магистрат находится
там. В Ферентинах по этой причине наш
претор приказал схватить квесторов:
один сбросился со стены, другой был
схвачен и высечен прутьями».
5. Гракх также говорит в другом месте: «Сколь сладострастен и невоздержан молодой человек, я представлю вам
один пример. Не так давно молодой человек, который на то время не занимал
магистратуры, был послан в качестве
легата из Азии. Его несли в лектике.
Навстречу ему шел волопас из венузийских плебеев, который, шутки ради, поскольку не знал кого несут, спросил, уж
не мертвеца ли. Как он это услышал,
приказал лектику поставить, и ремнями,
которыми лектика была перевязана, бичевать [того] столь долго, пока он не
испустил дух».
11. Гракх же подобно расказчику, а
не страждущим и молящим, говорит:
«Столб установлен на форуме, одежды
сорваны, он высечен прутьями».
13. Затем он [Цицерон] горячо, остро
и пламенно жалуется римлянам на столь
печальные обстоятельства гражданина,
вызывает ненависть против Верреса и
213
manter facit, cum haec dicit: «O nomen dulce libertatis! O ius eximium
nostrae civitatis! O lex Porcia legesque Semproniae! O graviter desiderata et aliquando reddita plebi
Romanae tribunicia potestas! Hucine
tandem haec omnia reciderunt, ut
civis Romanus in provincia populi
Romani, in oppido foederatorum, ab
eo qui beneficio populi Romani fasces ac secures haberet, deligatus in
foro virgis caederetur? Quid? Cum
ignes ardentesque laminae ceterique
cruciatus admovebantur, si te illius
acerba imploratio et vox miserabilis
non leniebat, ne civium quidem Romanorum, qui tum aderant, fletu
gemituque maximo commovebare?»
14. Haec M. Tullius atrociter,
graviter, apte copioseque miseratus
est. 15. Sed si quis est tam agresti
aure ac tam hispida, quem lux ista et
amoenitas orationis verborumque
modificatio parum delectat, amat
autem priora idcirco, quod incompta
et brevia et non operosa, sed nativa
quadam suavitate sunt quodque in his
umbra et color quasi opacae vetustatis est, is, si quid iudicii habet, consideret in causa pari M. Catonis, antiquioris hominis, orationem, ad cuius vim et copiam Gracchus nec adspiravit.
насылает на него проклятие, когда он
восклицает: «О сладкое имя свободы! О,
великое право нашего гражданства! О,
Порциев закон, о, Семпрониевы законыxviii! О вожделенная власть народных
трибунов, наконец возвращенная римскому плебсу! Так ли низко пали все эти
установления, что римского гражданина
в провинции римского народа, в союзном городе могли на форуме связать и
подвергнуть порке розгами по приказанию человека, получившего связки и
секиры в знак милости римского народа?
Как? Когда разводили огонь и приготовляли раскаленное железо и другие орудия пытки, тебя не заставили опомниться если не отчаянные мольбы и страдальческие возгласы твоей жертвы, то
хотя бы плач и горестные сетования
римских граждан? И ты осмелился распять человека, называвшего себя римским гражданином?» (Cic. Verr. II. 5.
163; пер. В. О. Горенштейна)
14. М. Туллий скорбит о том необузданно, резко, отделанно и красноречиво.
15. Но если кто столь груб и неотесан
ухом, то эта яркость и красота речи Цицерона, равно как ритмическое построение слов, его не восхищает; если он
предпочитает речь архаичную, за то, что
она не только не приукрашена, кратка и
проста, но естественна и сладка, ибо в
ней тьма и свет почти забытой древности, то пусть он, если достанет суждения, обратится по той причине к речи М.
Катона, человека весьма древнего, до
чьей силы и богатства Гракх никогда не
взошел.
20. Quid sit «rogatio», quid
«lex», quid «plebisscitum», quid
«privilegium»; et quantum ista omnia
differant.
20. Что есть «rogatio», что «lex»,
что «plebiscitum», что «privilegium»; и
насколько все они отличны.
1. Quaeri audio, quid «lex» sit,
quid «plebisscitum», quid «rogatio»,
1. Я слышу расспросы, что есть «закон», что «плебисцит», что «рогация»,
214
quid «privilegium». 2. Ateius Capito,
publici privatique iuris peritissimus,
quid «lex» esset, hisce verbis
definivit: «Lex,» inquit, «est generale
iussum populi aut plebis rogante
magistratu.» 3. Ea definitio si probe
facta est, neque de imperio Cn. Pompei neque de reditu M. Ciceronis
neque de caede P. Clodi quaestio
neque alia id genus populi plebisve
iussa «leges» vocari possunt.4. Non
sunt enim generalia iussa neque de
universis civibus, sed de singulis
concepta; quocirca «privilegia» potius vocari debent, quia veteres «priva» dixerunt, quae nos «singula»
dicimus. Quo verbo Lucilius in primo
Satirarum libro usus est:
abdomina thynni
advenientibus priva dabo cephalaeaque acarnae.
5. «Plebem» autem Capito in
eadem definitione seorsum a «populo» divisit, quoniam in «populo»
omnis pars civitatis omnesque eius
ordines contineantur, «plebes» vero
ea dicatur, in qua gentes civium patriciae non insunt. 6. «Plebisscitum
igitur est secundum eum Capitonem
lex, quam plebes, non populus, accipit.
7. Sed totius huius rei iurisque,
sive cum populus sive cum plebs
rogatur, sive quod ad singulos sive
quod ad universos pertinet, caput
ipsum et origo et quasi fons «rogatio» est. 8. Ista enim omnia vocabula
censentur continenturque «rogationis» principali genere et nomine;
nam, nisi populus aut plebs rogetur,
nullum plebis aut populi iussum fieri
potest. 9. Sed quamquam haec ita
sunt, in veteribus tamen scriptis non
magnam vocabulorum istorum differentiam esse animadvertimus. Nam
что «привилегия». 2. Атей Капитон, образованнейший в публичном и частном
праве, что есть «закон» определил такими словами. Он говорит: «Закон есть
обычно решение народа или плебса,
принятое по внесении его магистратом».
3. Если это определение истинно, то не
могут быть названы «законами» решения народа или плебса ни об империи
Гн. Помпея, ни о возвращении М. Цицерона, ни об убийстве П. Клодияxix, ни
другие того же рода. 4. Ведь они касаются не всех граждан, но лишь отдельных; поэтому они должны скорее называться привилегиями, так как древние
называли «priva» то, что мы называем
«singula». Этим словом Луцилий воспользовался в первой книге «Сатир»:
Их приведя на обед, сперва по печенке
тунцовой
Каждому дам, а еще – морского окуня
щеки…(I. 28; пер. Е. Рабинович)
5. «Плебс» же Капитон в том же
определении отделил от «народа», так
как «народ» включает всякую часть общины и все его сословия, «плебсом» же
называется та, что не содержит граждан
патрицианских родов. 6. «Плебисцит»,
следовательно, согласно того же Капитона — закон, который принят не народом, а плебсом.
7. Рогация есть сама основа и начало,
и как бы источник всего процесса законодательства, будь обращенного к народу или плебсу, относящегося к отдельным лицам, или ко всем в целом. 8. Ведь
все эти слова рассматриваются и объединяются видом и именем начальной
рогации; ибо если рогация не вносится
на рассмотрение плебса или народа, не
может быть и никакого решения плебса
или народа. 9. Но хотя все это так, однако в древних текстах мы не находим
большой разницы в этих словах. Ибо и
«плебисциты» и «привилегии» обычно
215
et «plebisscita» et «privilegia» translaticio nomine «leges» appellaverunt
eademque omnia confuso et indistincto vocabulo «rogationes» dixerunt.
10. Sallustius quoque, proprietatum in verbis retinentissimus, consuetudini concessit et privilegium,
quod de Cn. Pompei reditu ferebatur,
«legem» appellavit. Verba ex secunda eius Historia haec sunt: «Nam
Sullam consulem de reditu eius
legem ferentem ex conposito tr. pl. C.
Herennius prohibuerat.»
передаются словом «законы», а все они
называются ошибочно и неточно «рогации».
Liber undecimus
1. De origine vocabuli «terrae Italiae»; deque ea multa, quae
«suprema» appellatur, deque eius
nominis ratione ac de lege Aternia;
et quibus verbis antiquitus multa
minima dici solita sit.
Книга одиннадцатая
1. О происхождении термина
«италийская земля»; о штрафе, который называется «suprema», причине
этого названия и о законе Атерния; и в
каких выражениях в древности обычно
объявлялось о минимальном штрафе.
1. Timaeus in Historiis, quas
oratione Graeca de rebus populi
Romani composuit, et M. Varro in
Antiquitatibus rerum humanarum
terram Italiam de Graeco vocabulo
appellatam scripserunt, quoniam
boves
Graeca
vetere
lingua
vocitati
sint,
quorum in Italia magna copia fuerit,
bucetaque in ea terra gigni pascique
solita
sint
complurima.
2. Coniectare autem possumus ob
eandem causam, quod Italia tunc
esset armentosissima, multam, quae
appellatur «suprema», institutam in
singulos dies duarum ovium, boum
triginta, pro copia scilicet boum
proque ovium penuria. Sed cum eiusmodi multa pecoris armentique a
magistratibus dicta erat, adigebantur
boves ovesque alias pretii parvi, alias
maioris, eaque res faciebat inaequa-
1. Тимей в «Истории», что составил по-гречески о делах римского народа, и М. Варрон в «Человеческих и божественных древностях», написали, что
[термин] «италийская земля» восходит к
греческому слову, поскольку быки, которых было в Италии огромное множество, в древнем греческом языке назывались , и пастбища в той
земле появлялись и возделывались во
множестве. 2. Мы можем заметить также, что по той же причине, что Италия в
то время была очень богата скотом,
[размер] штрафа, который именовался
«suprema» и мог быть наложен в один
день, составлял две овцы и тридцать
быков, надо думать из-за изобилия быков и малочисленности овец. Но когда
штраф такого рода, включающий быков
и овец, устанавливался магистратами,
приводились быки и овцы одни меньшей, другие большей стоимости, и по
этой причине наказание оказывалось
216
10. Даже Саллюстий, особо чтущий
смысл слов, следовал обычаю, и назвал
привилегию, принятую относительно
возвращения Гн. Помпея, законом. Слова из второй книги его «Истории» таковы: «Ибо по договоренности плебейский
трибун Г. Гереннийxx во время консульства Суллы запретил внесение закона о
его возвращении».
lem multae poenitionem. Idcirco
postea lege Aternia constituti sunt in
oves singulas aeris deni, in boves
aeris centeni. «Minima» autem multa
est ovis unius. 3. «Suprema» multa
est eius numeri, cuius diximus, ultra
quem multam dicere in dies singulos
ius non est, et propterea «suprema»
appellatur, id est summa et maxima.
4. Quando igitur nunc quoque a magistratibus populi Romani more maiorum multa dicitur vel minima vel
suprema, observari solet, ut oves
genere virili appellentur; atque ita M.
Varro verba haec legitima, quibus
minima multa diceretur, concepit:
«M. Terentio, quando citatus neque
respondit neque excusatus est, ego ei
unum ovem multam dico»; ac nisi eo
genere diceretur, negaverunt iustam
videri multam.
6. Cum autem usus et mos
sermonum is sit, ut ita et nunc loquamur, ut plerique veterum locuti
sunt: «multam dixit» et «multa dicta
est», non esse ab re putavi notare,
quod M. Cato aliter dixit. Nam in
quarto Originum verba haec sunt:
«Imperator noster, si quis extra
ordinem depugnatum ivit, ei multam
facit». 7. Potest autem videri consulta
elegantia mutasse verbum, cum in
castris et in exercitu multa fieret, non
in comitio, nec ad populum diceretur.
неравным. Поэтому позднее закон Атерния приравнял стоимость овцы к десяти,
а быка к ста ассам. «Минимальный» же
штраф равен одной овце. «Наивысший»
штраф - того размера, что мы сказали,
сверх этого нельзя по закону назначить
штраф в один день, поэтому он и называется «suprema», то есть высший и максимальный.
4. Когда, поэтому, даже теперь по обычаю предков устанавливается штраф
магистратом римского народа, будь то
минимальный или высший, обычно указывается, что слово «овцы» употребляяется в мужском роде; и Варрон привел
следующие законные выражения, посредством которых устанавливался минимальный штраф: «М. Теренция приговариваю к штрафу в одну овцу (unum
ovem), поскольку будучи вызванным, он
не явился и не оправдался»; а если он
устанавливался иначе, то кажется, что
они отрицали его законность.
6. Все же разговорная практика и
обычай таковы, что и сейчас мы говорим
так, как говорили большинство из древних: «multam dixit» и «multa dicta est», но
я думаю, что не бесполезно заметить,
что М. Катон писал по-другому. Ибо в
четвертой книге «Начал» есть такие слова: «Наш императорxxi наложил штраф
на того, кто вступил в бой без приказа».
Кажется, однако, возможным, что он
поменял слово исходя из уместности,
поскольку штраф был наложен в лагере
и в войске, а не в комиции и перед народом.
3. Qualis quantaque sit «pro»
particulae varietas; deque exemplis
cius varietatis.
3. Какая и какова разница частицы
«pro»; и о примерах такой разницы.
2. Aliter enim dici videbam
«pontifices pro conlegio decrevisse»,
aliter «quempiam testem introductum
pro testimonio dixisse», aliter M.
2. Я замечал, что ведь одно говорить
«понтифики постановили от имени коллегии», другое — «некий приведенный
свидетель выступил со свидетельством»,
217
Catonem in Originum quarto: «Proelium factum depugnatumque pro
castris» scripsisse et item in quinto:
«Urbes insulasque omnis pro agro
Illyrio esse», aliter etiam dici «pro
aede Castoris», aliter «pro rostris»,
aliter «pro tribunali», aliter «pro contione» atque aliter «tribunum plebis
pro potestate intercessisse».
одно, что М. Катон написал в четвертой
книге «О началах» — «сражение разразилось и закончилось перед лагерем» и
так же в пятой — «все города и острова
были за иллирийскую землю», другое
— «перед храмом Кастора», одно — «на
рострах», другое — «перед трибуналом», одно — «перед сходкой», другое
— «плебейский трибун наложил вето,
используя власть».
10. Quod C. Gracchus in oratione sua historiam supra scriptam
Demadi rhetori, non Demostheni,
adtribuit; verbaque ipsius C. Gracchi
relata.
10. О том, что Гай Гракх в своей речи приписал историю, приведенную выше, ретору Демаду, а не Демосфену;
приведены и слова самого Гая Гракха.
1. Quod in capite superiore a
Critolao scriptum esse diximus super
Demosthene, id C. Gracchus in oratione, Qua legem Aufeiam dissuasit,
in Demaden contulit verbis hisce: 2.
«Nam vos, Quirites, si velitis sapientia atque virtute uti, etsi quaeritis,
neminem nostrum invenietis sine
pretio huc prodire. Omnes nos, qui
verba facimus aliquid petimus, neque
ullius rei causa quisquam ad vos
prodit, nisi ut aliquid auferat. 3. Ego
ipse, qui aput vos verba facio uti
vectigalia vestra augeatis, quo facilius vestra commoda et rempublicam
administrare possitis, non gratis prodeo; verum peto a vobis, non pecuniam, sed bonam existimationem
atque honorem. 4. Qui prodeunt dissuasuri, ne hanc legem accipiatis,
petunt non honorem a vobis, verum a
Nicomede pecuniam; qui suadent, ut
accipiatis, hi quoque petunt non a
vobis bonam existimationem, verum
a Mithridate rei familiari suae pretium et praemium; qui autem ex eodem loco atque ordine tacent, hi vel
acerrimi sunt, nam ab omnibus pretium accipiunt et omnis fallunt. 5. Vos,
1. Мы сказали в предыдущей главе,
что то, что написано Критолаем о Демосфене, Гай Гракх в речи «Против закона
Ауфеяxxii» приписал Демаду вот этими
словами: 2. «Ибо вы, Квириты, если поразмыслите, и если будете мудры и полны достоинства, то найдете, что никто из
нас не выходит сюда просто так. Все мы,
кто выступаем перед вами, стремимся к
чему-либо, и не выходит к вам никто без
какой-то на то причины, разве чтобы
добиться чего-либо. 3. И я сам, кому
легче управлять для пользы вашей и
государства, и который обращается к
вам, чтобы вы увеличили свои доходы,
не вышел бы зазря; но я добиваюсь от
вас не денег, а доброй славы и почета. 4.
Те, что выходят убеждать вас, чтобы
этот закон вами не был принят, добиваются не почета от вас, но денег от Никомеда; те, что убеждают вас его принять,
также не доброй славы от вас жаждут, но
вознаграждения и увеличения владений
от Митридата; те же, что присутствуя
молчат — наиболее опасны; ибо ото
всех получат прибыль и всех обманут. 5.
Вы, когда думаете, что они далеки от
этого, переоцениваете их; 6. посольства
же от царей, поскольку те думают, что
218
cum putatis eos ab his rebus remotos
esse, inpertitis bonam existimationem; 6. legationes autem a regibus, cum putant eos sua causa reticere, sumptus atque pecunias maximas praebent, item uti in terra Graecia, quo in tempore Graecus
tragoedus gloriae sibi ducebat talentum magnum ob unam fabulam
datum esse, homo eloquentissimus
civitatis suae Demades ei respondisse
dicitur: ‘Mirum tibi videtur, si tu
loquendo talentum quaesisti? Ego, ut
tacerem, decem talenta a rege accepi’. Item nunc isti pretia maxima
ob tacendum accipiunt».
они будут молчать по этой причине,
доставляют огромные дары и деньги.
Говорят, что в Греции, когда греческий
трагический актер похвастался, что получил целый талант за одно представление, когда был на пике славы, Демад,
человек в своем государстве красноречивейший, ответил ему: «Ты за выступление получил талант и это показалось
тебе чудом? Я получил десять талантов
от царя за то, чтобы я замолчал». Так и
сейчас они получают великую цену за
молчание».
13. Quid Titus Castricius de verbis deque sententia quadam C. Gracchi existimarit; quodque esse eam
sine ullo sensus emolumento docuerit.
13. Что Тит Кастриций думал о
словах и некой сентенции Гая Гракха; и
что он показал, что в ней нет какойлибо пользы.
1. Apud Titum Castricium, disciplinae rhetoricae doctorem, gravi
atque firmo iudicio virum, legebatur
oratio C. Gracchi In P. Popilium. 2.
In eius orationis principio conlocata
verba sunt accuratius modulatiusque
quam veterum oratorum consuetudo
fert. 3. Ea verba sicuti dixi conposita
haec sunt: «Quae vos cupide per
hosce
annos
adpetistis
atque
volvistis, ea si temere repudiaritis,
abesse non potest, quin aut olim cupide adpetisse aut nunc temere repudiasse dicamini». 4. Cursus igitur hic
et sonus rotundae volubilisque sententiae eximie nos et unice
delectabat, tanto id magis, quod iam
tunc C. Graccho, viro inlustri et
severo, eiusmodi compositionem
fuisse cordi videbamus.
1. Перед Титом Кастрицием, человеком сведущим в риторике и обладающим авторитетным и твердым суждением, читали речь Гая Гракха «Против П.
Попилия». 2. В его речи слова составлены более тщательно и мелодично, чем
это было принято у древних ораторов. 3.
Те слова, о которых я сказал, составлены
так: «Если вы опрометчиво отказались
от того, чего страстно добивались и желали на протяжении этих лет, то вам
скажут, что этого не может быть потому,
что-либо прежде вы страстно того добивались, либо теперь вы отказались от
этого опрометчиво». 4. Этот порядок и
стиль изящного и законченного предложения исключительно и совершенно
восхищает нас. Наше восхищение еще
более возрастает от того, что, как мы
видели, такого рода композиция была
присуща уже Гаю Гракху, мужу знаменитому и суровому.
10. «…Я предупредил», — говорит
10. «…Haec ego,» inquit, «ad-
219
monui, non ut C. Graccho vitio
darem — dii enim mentem meliorem
mihi! nam, si quicquam in tam fortis
facundiae viro vitii vel erroris esse
dici potest, id omne et auctoritas eius
exhausit et vetustas consumpsit
<…>».
он, — «об этом, не для того, чтобы выставить изъян Гая Гракха — да сохранят
боги мне разум! Ибо, если кто-нибудь
может сказать мужу столь сильного
красноречия о пороке или ошибке, то
это все обесценено его авторитетом и
уничтожено древностью <…>».
Liber duodecimos
8. Reditiones in gratiam nobilium
virorum memoratu dignae.
Книга двенадцатая
8. Достопамятные примирения прославленных мужей.
1. P. Africanus superior et Tiberius Gracchus, Tiberii et C. Gracchorum pater, rerum gestarum magnitudine et honorum atque vitae dignitate inlustres viri, dissenserunt saepenumero de republica et ea sive qua
alia re non amici fuerunt. 2. Ea simultas cum diu mansisset et sollemni
die epulum Iovi libaretur atque ob id
sacrificium senatus in Capitolio epularetur, fors fuit, ut aput eandem
mensam duo illi iunctim locarentur.
3. Tum, quasi diis inmortalibus arbitris in convivio Iovis optimi maximi dexteras eorum conducentibus,
repente amicissimi facti. Neque solum amicitia incepta, sed adfinitas
simul instituta; 4. nam P. Scipio filiam virginem habens iam viro maturam ibi tunc eodem in loco despondit
eam Tiberio Graccho, quem probaverat elegeratque exploratissimo iudicii
tempore, dum inimicus esset.
1. П. Африканский старший и Тиберий Гракхxxiii, отец Тиберия и Гая Гракхов, известные многими подвигами и
наградами, а также благородной жизнью, часто противоречили друг другу в
государственных делах и по этой или
какой иной причине не были друзьями.
2. Это соперничество продолжалось с
давних пор, и [однажды] в праздничный
день на обеде, посвященном Юпитеру,
когда, по случаю этого жертвоприношения, сенат обедал на Капитолийском
холме, так случилось, что оба они оказались за одним столом. 3. Тогда, словно
при посредничестве бессмертных богов,
на пиру в честь Всеблагого и Величайшего Юпитера [они], пожав друг другу
руки, вдруг стали самыми большими
друзьями и не только друзьями, но и
родственниками. 4. Ведь П. Сципион
тогда же посватал свою дочь, взрослую
девушку, уже на выданье, за Тиберия
Гракха, которого он оценил и выбрал за
несомненную рассудительность в то
время, когда [тот] еще был его противником.
13. «Intra Kalendas» cum
dicitur, quid significet, utrum «ante
Kalendas» an «Kalendis» an utrumque; atque inibi, quid sit in oratione
M. Tulli «intra oceanum» et «intra
montem Taurum» et in quadam epistula «intra modum».
13. О том, когда употребляется «intra Kalendas», значит ли это «до Календ», или «в Календы», или и то и другое; также здесь, что обозначает в
речи М. Туллия «intra oceanum» и «intra
montem Taurum», и в одном его письме —
«intra modum».
220
25. In oratione etiam, quam Pro
P. Sestio scripsit, «intra montem
Taurum» sic dicit, ut non significet
«in monte Tauro», sed «usque ad
montem cum ipso monte».
25. Еще в речи, составленной в защиту П. Сестия, он выразился вот как:
«intra montem Taurum» (в пределах гор
Тавра), что не может означать «в горах
Тавра», но [охватывает территорию]
«вплоть до гор и с самими горами».
Liber tertius decimus
12. Tribunos plebis prensionem
habere, vocationem non habere.
Книга тринадцатая
12. Плебейские трибуны
prensio, но не имеют vocatio.
1. In quadam epistula Atei Capitonis scriptum legimus Labeonem
Antistium legum atque morum populi
Romani iurisque civilis doctum adprime fuisse. 2. «Sed agitabat,» inquit, «hominem libertas quaedam
nimia atque vecors usque eo, ut divo
Augusto iam principe et rempublicam obtinente ratum tamen pensumque nihil haberet, nisi quod iussum
sanctumque esse in Romanis antiquitatibus legisset», 3. ac deinde narrat,
quid idem Labeo per viatorem a tribunis plebi vocatus responderit: 4.
«Cum a muliere,» inquit, «quadam
tribuni plebis adversum eum aditi in
Gellianum ad eum misissent, ut veniret et mulieri responderet, iussit
eum, qui missus erat redire et tribunis
dicere ius eos non habere neque se
neque alium quemquam vocandi,
quoniam moribus maiorum tribuni
plebis prensionem haberent, vocationem non haberent; posse igitur eos
venire et prendi se iubere, sed vocandi absentem ius non habere».
1. В одном из писем Атея Капитона
мы читаем, что Антистий Лабеон был
весьма сведущ в законах, обычаях римского народа и гражданском праве. 2.
Капитон говорит: «Но некая слишком
большая и безрассудная свобода направляла [этого] человека, вплоть до того,
что когда божественный Август уже был
принцепсом и обладал государством, он
однако считал, что ничто не имеет законной силы и значения, если то не было
установлено
и
санкционировано
древним римским правом», 3. и далее он
рассказывает, что этот Лабеон, вызванный плебейскими трибунами через посланника, ответил: 4. «Когда плебейские
трибуны», — говорит он, — «из-за обвинения его некой женщиной, послали
за ним в Геллиан [посланника], чтобы он
пришел и ответил женщине, он приказал
ему вернуться и сказать трибунам, что
они не имеют права вызывать ни его, ни
кого-либо другого, ибо в соответствии с
обычаями предков плебейские трибуны
имеют право ареста, но не имеют права
вызова; что они могут поэтому прийти и
приказать его арестовать, но они не
имеют права вызывать отсутствующего».
5. После того как это мы прочли в
том письме Капитона, мы позднее нашли
это же утверждение, сделанное более
полно, в двадцать первой книге «Человеческих древностей» Варрона, и мы доба-
5. Cum hoc in ea Capitonis
epistula legissemus, id ipsum postea
in M. Varronis Rerum Humanarum
uno et vicesimo libro enarratius
scriptum invenimus, verbaque ipsa
имеют
221
super ea re Varronis adscripsimus: 6.
«In magistratu,» inquit, «habent alii
vocationem, alii prensionem, alii
neutrum; vocationem, ut consules et
ceteri, qui habent imperium; prensionem, ut tribuni plebis et alii, qui habent viatorem; neque vocationem
neque prensionem, ut quaestores et
ceteri, qui neque lictorem habent
neque viatorem. Qui vocationem
habent, idem prendere, tenere, abducere possunt, et haec omnia, sive
adsunt, quos vocant, sive acciri iusserunt. Tribuni plebis vocationem
habent nullam, neque minus multi
imperiti, proinde atque haberent, ea
sunt usi; nam quidam non modo privatum, sed etiam consulem in rostra
vocari iusserunt. Ego triumvirum,
vocatus a P. Porcio, tribuno plebis,
non ivi, auctoribus principibus, et
vetus ius tenui. Item tribunus cum
essem, vocari neminem iussi nec
vocatum a conlega parere invitum».
7. Huius ego iuris quod M. Varro
tradit Labeonem arbitror vana tunc
fiducia, cum privatus esset, vocatum
a tribunis non isse. 8. Quae, malum,
autem ratio fuit vocantibus nolle
obsequi quos confiteare ius habere
prendendi? Nam qui iure prendi
potest et in vincula duci potest. 9.
Sed quaerentibus nobis quam ob
causam tribuni, qui haberent summam coercendi potestatem, ius
vocandi non habuerint ..., quod tribuni plebis antiquitus creati videntur
non iuri dicundo nec causis
querelisque de absentibus noscendis,
sed intercessionibus faciendis quibus
usus praesens fuisset, ut iniuria, quae
222
вили слова Варрона об этом предмете: 6.
«Из магистратов, — говорит он — некоторые имеют право вызова, другие —
ареста, третьи — ни того, ни другого;
право вызова принадлежит консулам и
другим, кто обладает военной властью;
право ареста — плебейским трибунам и
другим, у кого имеется посыльный; ни
права вызова, ни права ареста не имеют
квесторы и другие, у кого нет ни ликтора, ни посыльного. Кто имеет право вызова, могут также арестовывать, задерживать и сажать в тюрьму, все они могут
либо вызвать присутствующего непосредственно, либо приказать отсутствующему явиться. Плебейские трибуны не
имеют права вызова, тем не менее, многие несведущие, использовали его, как
если бы были наделены им; некоторые
из них приказывали не только частным
лицам, но даже консулу явиться перед
рострами. Я сам, будучи триумвиром,
вызванный П. Порцием, плебейским
трибуном, не явился, следуя авторитету
предшественников и древнему праву.
Когда же я был трибуном, я никому не
приказывал явиться, и не требовал от
того, кто был вызван коллегой, повиноваться, если тот не желал».
7. Я думаю, что Лабеон, будучи
частным лицом, не явился, вызванный
трибунами, из пустой уверенности в
наличиии у него того права, что передает М. Варрон. Какова была разумная
причина нежелания уступать вызывающим [тебя], если ты признаешь за ними
право арестовывать? Ведь тот, кто по
праву может быть арестован, может
также быть заключен и в тюрьму. Но
нам допытывающимся, по какой причине трибуны, которые имели всю полнту власти наказывать, не имели права
вызывать...xxiv, кажется, что плебейские
трибуны избирались в ранние времена
не для совершения правосудия, не для
рассмотрения прошений и жалоб, когда
coram fieret, arceretur; ac propterea
ius abnoctandi ademptum, quoniam,
ut vim fieri vetarent, adsiduitate
eorum et praesentium oculis opus
erat.
стороны отсутствовали, но когда имелась польза от их непосредственного
вмешательства, с целью предотвращения
беззакония, которое происходит на их
глазах; и по этой причине они были лишены права оставлять город на ночь, ибо
их постоянное присутствие и личный
надзор были необходимы, чтобы
предотвращать акты насилия.
13. Quod in libris Humanarum
M. Varronis scriptum est aediles et
quaestores populi Romani in ius a
privato ad praetorem vocari posse.
13. О том, что в книгах «Человеческих [и божественных древностей]» М.
Варрона написано, что эдилы и квесторы римского народа, могут быть вызваны на суд претора частными лицами.
1. Cum ex angulis secretisque
librorum ac magistrorum in medium
iam hominum et in lucem fori prodissem, quaesitum esse memini in
plerisque Romae stationibus ius publice docentium aut respondentium, an
quaestor populi Romani a praetore in
ius vocari posset. 2. Id autem non ex
otiosa quaestione agitabatur, sed usus
forte natae rei ita erat, ut vocandus
esset in ius quaestor. 3. Non pauci
igitur existimabant ius vocationis in
eum praetori non esse, quoniam magistratus populi Romani procul dubio
esset et neque vocari neque, si venire
nollet, capi atque prendi, salva ipsius
magistratus maiestate, posset. 4. Sed
ego, qui tum adsiduus in libris M.
Varronis fui, cum hoc quaeri dubitarique animadvertissem, protuli unum
et vicesimum Rerum Humanarum in
quo ita scriptum fuit: «Qui potestatem
neque vocationis populi viritim habent
neque prensionis, eos magistratus a
privato in ius quoque vocari est
potestas. M. Laevinus, aedilis curulis,
a privato ad praetorem in ius est
eductus; nunc stipati servis publicis
non modo prendi non possunt, sed
etiam ultro submovent populum».
1. Когда я выбрался в гущу людей и
на свет форума из потаенных уголков
книг и наставников, я вспомнил, что во
многих местах Рима спрашивали сведущих в римском публичном праве и толкующих его, может ли квестор римского
народа быть вызван в суд претором. 2.
Это обсуждалось не из праздного любопытства, но велика была порожденная
тем польза, так как должен был быть
вызван на суд квестор. 3. Все же не мало
тех, кто думали, что у претора нет права
вызова в отношении него, так как он без
сомнения является магистратом римского народа, и не может ни быть вызван,
ни, если не желает идти, быть схвачен, а
также арестован, оберегаемый самим
величием магистрата. 4. Но я, будучи
тогда погруженным в книги М. Варрона,
когда узнал, что это составляет предмет
сомнений и поисков, достал двадцать
первую книгу «Человеческих и божественных древностей», в которой было
написано так: «Кто не имеет власти ни
вызова народа поголовно, ни ареста, те
магистраты могут быть вызваны в суд
также частным лицом. М. Левин, курульный эдил, был приведен частным
лицом на суд к претору; сегодня, окруженные государственными рабами, они
223
5. Hoc Varro in ea libri parte de
aedilibus, supra autem in eodem libro
quaestores neque vocationem habere
neque prensionem dicit. 6. Vtraque
igitur libri parte recitata in Varronis
omnes sententiam concesserunt,
quaestorque in ius ad praetorem
vocatus est.
не только не могут быть схвачены, но,
кроме того, сами разгоняют народ».
5. Варрон говорит это в той части
книги, что посвящена эдилам, кроме
того, в той же части книги он говорит,
что квесторы не имеют ни права вызывать, ни арестовывать. 6. Итак, зачитав
обе части книги, все согласились с мнением Варрона, и квестор был вызван на
суд претора.
15. Verba ex libro Messalae auguris, quibus docet qui sint minores
magistratus et consulem praetoremque conlegas esse; et quaedam
alia de auspiciis.
15. Слова из книги авгура Мессалы,
которыми он объясняет кто такие
младшие магистраты, и что консул и
претор — коллеги; и кое-что еще об
ауспициях.
1. In edicto consulum, quo edicunt quis dies comitiis centuriatis
futurus sit, scribitur ex vetere forma
perpetua: «Ne quis magistratus minor
de caelo servasse velit». 2. Quaeri
igitur solet, qui sint magistratus minores. 3. Super hac re meis verbis nil
opus fuit, quoniam liber M. Messalae
auguris De auspiciis primus, cum hoc
scriberemus, forte adfuit. 4. Propterea
ex eo libro verba ipsius Messalae
subscripsimus: «Patriciorum auspicia
in duas sunt divisa potestates. Maxima sunt consulum, praetorum, censorum. Neque tamen eorum omnium
inter se eadem aut eiusdem potestatis,
ideo quod conlegae non sunt censores
consulum aut praetorum, praetores
consulum sunt. Ideo neque consules
aut praetores censoribus neque censores consulibus aut praetoribus turbant aut retinent auspicia; at censores
inter se, rursus praetores consulesque
inter se et vitiant et obtinent. Praetor,
etsi conlega consulis est, neque praetorem neque consulem iure rogare
potest, ut quidem nos a superioribus
accepimus aut ante haec tempora
servatum est et ut in Commentario
1. В эдикте консулов, которым они
постановляют в какой день состоятся
центуриатные комиции, в соответствии с
древней неизменной формой записывается: «Никакой из младших магистратов
не может производить наблюдения за
небом». 2. Следовательно, должно выяснить, кто такие младшие магистраты. 3.
При этом, в моих словах здесь не было
нужды, поскольку первая книга авгура
М. Мессалы «Об ауспициях» очень помогла мне, когда я писал это. 4. Поэтому
мы приведем слова самого Мессалы из
этой книги: «Ауспиции патрициев разделены по власти на две категории.
Наибольшая — у консулов, преторов,
цензоров. Однако ауспиции выше перечисленных магистратов не те же или не
той же власти, потому что цензоры не
являются коллегами ни консулов, ни
преторов; преторы же консулам являются [коллегами]. Следовательно ни консулы с преторами не прерывают или
отменяют ауспиции цензоров, ни цензоры — консулов или преторов; цензоры
же между собой, а также преторы и консулы между собой, и объявляют недействительными [ауспиции] и отменяют
их. Претор, хотя является коллегой кон-
224
5. Ex his omnibus verbis Messalae manifestum fit, et qui sint magistratus minores et quamobrem «minores» appellentur. 6. Sed et conlegam esse praetorem consuli docet,
quod eodem auspicio creantur. 7.
Maiora autem dicuntur auspicia
habere, quia eorum auspicia magis
rata sunt quam aliorum.
сулу, не может ни претора, ни консула
законно избирать, как мы знаем от предков и того, что сохранилось от их времен, и что очевидно из тринадцатой книги «Комментариев» Г. Тудитана, ибо
претор имеет меньшую власть, а консул
большую, а меньшей властью большую,
или большей меньшую нельзя избрать в
коллеги. Сегодня, когда претор производит выборы претора, мы следовали авторитету древних и не принимали участия
в ауспициях, производимых для этих
собраний. Равно цензоры не при тех же
ауспициях выбираются, что консулы и
преторы. У остальных магистратов —
меньшие ауспиции. Поэтому эти называются «младшими», а те — старшими
магистратами. Когда избираются младшие магистраты, должность им предоставлялась трибутными комициями, но
ее законность — куриатным законом;
старшие магистраты избирались центуриатными комициями».
5. Из этих слов Мессалы становится
ясно, какие из магистратов младшие, и
почему они назывались «minores». 6. Но
он говорит, что претор — коллега консулу, так как выбирается при тех же
ауспициях [консула]. 7. Говорят же, что
они имеют более высокие ауспиции,
потому что их ауспиции более ценны,
чем остальных».
16. Item verba eiusdem Messalae, disserentis aliud esse ad populum loqui, aliud cum populo agere; et
qui magistratus a quibus avocent
comitiatum.
16. Слова того же Мессалы, доказывающие, что одно есть обращаться к
народу, другое созывать народ; и какие
магистраты могли распускать собрание, созванное другими.
1. Idem Messala in eodem libro
de minoribus magistratibus ita scripsit: «Consul ab omnibus magistratibus et comitiatum et contionem avocare potest. Praetor et comitiatum et
contionem usquequaque avocare
potest, nisi a consule. Minores magis-
1. Тот же Мессала в той же книге писал следующее о младших магистратах:
«Консул может распустить и собрания, и
сходки, созванные любыми магистратами. Претор может распустить любые
собрания и сходки, за исключением созванных консулом. Младшие магистра-
tertio decimo C. Tuditani patet, quia
imperium minus praetor, maius habet
consul, et a minore imperio maius aut
maior a minore conlega rogari iure
non potest. Nos his temporibus, praetore praetores creante, veterum auctoritatem sumus secuti neque his comitiis in auspicio fuimus. Censores
aeque non eodem rogantur auspicio
atque consules et praetores. Reliquorum magistratuum minora sunt
auspicia. Ideo illi ‘minores’, hi ‘maiores’ magistratus appellantur. Minoribus creatis magistratibus tributis
comitiis magistratus, sed iustus curiata datur lege; maiores centuriatis
comitiis fiunt».
225
tratus nusquam nec comitiatum nec
contionem avocare possunt. Ea re,
qui eorum primus vocat ad comitiatum, is recte agit, quia bifariam cum
populo agi non potest nec avocare
alius alii potest. Set si contionem
habere volunt, uti ne cum populo
agant, quamvis multi magistratus
simul contionem habere possunt». 2.
Ex his verbis Messalae manifestum
est aliud esse «cum populo agere»,
aliud «contionem habere». 3. Nam
«cum populo agere» est rogare quid
populum, quod suffragiis suis aut
iubeat aut vetet; «contionem» autem
«habere» est verba facere ad populum sine ulla rogatione.
ты не могут распускать ни собрания, ни
сходки. По этой причине, кто из них
первым созвал собрание, тот их и проводит, а поскольку нельзя созвать народ
одновременно в двух местах, то и не
может один распускать собрание другого. Но если они желают созвать сходку, а
не народные собрания, то любое множество магистратов могут созвать сходку
одновременно». 2. Из этих слов Мессалы
ясно, что одно есть «созывать народ»,
другое — «собирать сходку». 3. Ибо
«созывать народ» есть то же, что выносить решение перед народом, чтобы он
его своим голосованием либо одобрил,
либо отверг; «собирать же сходку» означает говорить с народом без вынесения
перед ним какого-то решения.
20. De genere atque nominibus
familiae Porciae.
ев.
14. Is M. Cato tribunus plebis fuit
et praeturam petens mortem obiit ex
eoque natus est M. Cato praetorius,
qui se bello civili Vticae interemit, de
cuius vita laudibusque cum M. Tullius scriberet, pronepotem eum Catonis Censorii dixit fuisse.
14. Он сказал, что тот М. Катонxxv,
что был плебейским трибуном и умер,
домогаясь претуры, и от которого родился М. Катон преторий, что покончил
жизнь самоубийством во время гражданской войны в Утике, о жизни которого
написал М. Туллий, правнук Катона
Цензора.
25. Quaesitum tractatumque,
quid sint «manubiae»; atque inibi
dicta quaedam de ratione utendi
verbis pluribus idem significantibus.
25. Спрашивается и объясняется,
что означает «manubiae»; а также
говорится кое-что о том, как использовать ряд слов обладающих общим значением.
4. «<…> Sed quaero, an M. Tullius, verborum homo diligentissimus,
in oratione, quam dixit De lege
agraria Kalendis Ianuariis contra
Rullum, inani et inlepida geminatione
iunxerit ‘manubias’ et ‘praedam’, si
duo haec verba idem significant
neque ulla re aliqua dissident?»
4. <…> Но я спрашиваю, неужели бы
М. Туллий Цицерон, человек очень щепетильный в выборе слов, в речи «Об
аграрном законе», которую он произнес
в январские календы против Рулла xxvi,
бессмысленным и неизящным удвоением соединил «manubias» и «praedam»,
если эти два слова означали бы одно и
тоже, и не отличались друг от друга в
226
20. О роде и именах фамилии Порци-
каком-либо отношении?
Liber quartus decimus
7. Quod M. Varro Cn. Pompeio,
consuli primum designato, commentarium dedit, quem appellavit ipse
,
de
officio senatus habendi.
Книга четырнадцатая
7. О том, что М. Варрон написал для
Гн. Помпея, впервые избранного консулом, комментарий, который сам назвал
, об обязанности созывать сенат.
1. Gnaeo Pompeio consulatus
primus cum M. Crasso designatus
est. 2. Eum magistratum Pompeius
cum initurus foret, quoniam per militiae tempora senatus habendi consulendique, rerum expers urbanarum
fuit, M. Varronem, familiarem suum,
rogavit uti commentarium faceret
 — sic
enim Varro ipse appellat -, ex quo
disceret, quid facere dicereque
deberet, cum senatum consuleret. 3.
Eum librum commentarium, quem
super ea re Pompeio fecerat, perisse
Varro ait in litteris quas ad Oppianum dedit, quae sunt in libro Epistolicarum Quaestionum quarto, in quibus litteris, quoniam quae ante
scripserat non comparebant, docet
rursum multa ad eam rem ducentia.
1. Гней Помпей впервые был выбран
консулом вместе с М. Крассом. 2. Когда
Помпей намеревался занять эту магистратуру, поскольку по причине его военной службы он, будучи вне городских
дел, не знал как созывается сенат и обсуждаются в нем дела, то попросил М.
Варрона, своего друга, чтобы тот составил
комментарий
 — так ведь
Варрон его сам называет — из которого
бы он узнал, что должно делать и говорить, когда вносишь постановление на
рассмотрение сената. 3. Варрон говорит
в письмах, которые он направил Оппиану, что потерял эту книгу с комментариями, которую по указанной выше причине написал для Помпея, и поэтому в
письмах четвертой книги «Эпистолярных штудий» он вновь возвращается к
тем же вопросам, которые, будучи рассмотрены ранее, не сохранились.
4. Сначала он говорит о том, кто были те, кто, согласно обычая предков,
обычно созывали сенат, и называет их:
«диктатор, консулы, преторы, плебейские трибуны, интеррекс и префект города». Он говорит, что никто кроме них
не имел права вносить сенатусконсульты, и если так случалось, что все эти
магистраты были в Риме в одно и то же
время, он говорит, что кто был первым
по порядку в списке, который приведен
выше, у него и было преимущественное
право вынесения вопроса на обсуждение
сената. 5. В силу экстраординарного
права, также военные трибуны, что были
4. Primum ibi ponit qui fuerint,
per quos more maiorum senatus
haberi soleret, eosque nominat: «dictatorem, consules, praetores, tribunos
plebi, interregem, praefectum urbi»,
neque alii praeter hos ius fuisse dixit
facere senatusconsultum, quotiensque
usus venisset ut omnes isti magistratus eodem tempore Romae essent,
tum quo supra ordine scripti essent,
qui eorum prior aliis esset, ei potissimum senatus consulendi ius fuisse
ait, 5. deinde extraordinario iure
tribunos quoque militares, qui pro
consulibus fuissent, item decemviros,
227
quibus imperium consulare tum esset,
item triumviros reipublicae constituendae causa creatos ius consulendi
senatum habuisse.
6. Postea scripsit de intercessionibus dixitque intercedendi, ne senatusconsultum fieret, ius fuisse iis
solis qui eadem potestate qua ii qui
senatusconsultum facere vellent,
maioreve essent.
7. Tum adscripsit de locis, in
quibus senatusconsultum fieri iure
posset, docuitque confirmavitque,
nisi in loco per augures constituto,
quod «templum» appellaretur, senatusconsultum factum esset, iustum id
non fuisse. Propterea et in curia Hostilia et in Pompeia et post in Iulia,
cum profana ea loca fuissent, templa
esse per augures constituta, ut in iis
senatusconsulta more maiorum iusta
fieri possent. Inter quae id quoque
scriptum reliquit non omnes aedes
sacras templa esse ac ne aedem
quidem Vestae templum esse.
8. Post haec deinceps dicit senatusconsultum ante exortum aut post
occasum solem factum ratum non
fuisse; opus etiam censorium fecisse
existimatos, per quos eo tempore
senatusconsultum factum esset.
9. Docet deinde inibi multa: quibus diebus haberi senatum ius non
sit; immolareque hostiam prius auspicarique debere, qui senatum habiturus esset, de rebusque divinis prius
quam humanis ad senatum referendum esse; tum porro referri oportere
aut infinite de republica aut de singulis rebus finite; senatusque consultum
fieri duobus modis, aut per
discessionem, si consentiretur, aut, si
res dubia esset, per singulorum sententias exquisitas; singulos autem
228
вместо консулов, и децемвиры, которые
имели консульскую власть, и триумвиры, назначенные для устроения государства, имели право вносить вопрос на
рассмотрение сената.
6. Затем он написал об интерцессиях и
оговорил, что право препятствовать
принятию
сенатусконсульта
принадлежало только тем, кто имел
такую же власть, как тот, который желал
принять сенатусконсульт или большую.
7. Затем он добавляет о местах, в
которых сенатусконсульт может быть
принят законно; он изложил и
подтвердил, что если сенатусконсульт
принят не в месте, установленном
авгурами, которое называется «templum», то он не считался законным.
Поэтому и в курии Гостилия, и Помпея,
а позже Юлия, когда те места были
профанными, templa устанавливались
авгурами, чтобы принятые в них
сенатусконсульты, могли быть законны,
согласно обычая предков. Среди прочего
также он написал, что не все священные
здания являются templa, и что здание
храма Весты не является templum.
8. После этого он сразу говорит, что
сенатусконсульт, принятый до рассвета
или после заката, был недействительным; и что делом цензоров было выносить решение о тех, через кого в такое
время был принят сенатусконсульт.
9. Затем он повествует там о многом:
в какие дни нельзя созывать сенат; кто
намеревается созвать сенат, должен сначала совершить жертвоприношение и
произвести ауспиции и что сначала он
должен рассматривать перед сенатом
вопросы о делах божественных, а затем
человеческих; далее в свою очередь, что
дела должны вноситься или неопределенно — о государстве, или определенно
— об отдельных вещах; что сенатусконсульт принимался двумя способами: или
посредством расхождения, если возоб-
debere consuli gradatim incipique a
consulari gradu. Ex quo gradu semper quidem antea primum rogari
solitum, qui princeps in senatum
lectus esset; tum autem, cum haec
scriberet, novum morem institutum
refert per ambitionem gratiamque, ut
is primus rogaretur, quem rogare
vellet, qui haberet senatum, dum is
tamen ex gradu consulari esset. 10.
Praeter haec de pignore quoque capiendo disserit deque multa dicenda
senatori qui, cum in senatum venire
deberet, non adesset. 11. Haec et alia
quaedam id genus in libro quo supra
dixi M. Varro epistula ad Oppianum
scripta exsecutus est.
12. Sed quod ait senatusconsultum duobus modis fieri solere, aut
conquisitis
sententiis
aut
per
discessionem, parum convenire videtur cum eo, quod Ateius Capito in
Coniectaneis scriptum reliquit. 13.
Nam in libro IX Tuberonem dicere
ait nullum senatusconsultum fieri
posse non discessione facta, quia in
omnibus senatusconsultis, etiam in iis
quae per relationem fierent, discessio
esset necessaria, idque ipse Capito
verum esse adfirmat. Sed de hac
omni re alio in loco plenius accuratiusque nos memini scribere.
ладало согласие, или, если дело сомнительно, через испрашивание мнения
отдельных лиц; отдельные же лица
должны высказываться, начиная с консульского ранга. Всегда в этом ряду
имеет обыкновение выступать первым
тот, кто первым вписан в список сената;
однако тогда, когда он это писал, он
указал на появление нового обычая, связанного с домогательством и влиянием,
когда первым испрашивался человек,
кого желал спросить тот, кто созывал
сенат, при условии однако, что тот был
консульского ранга. 10. Кроме того, он
рассуждает о взятии залога и штрафе,
накладываемом на сенатора, который не
приходил тогда, когда должен был быть
в сенате. 11. Это и кое-что другое того
же рода рассмотрено в книге, о которой
я говорил выше, и что Варрон написал в
письме Оппиану.
12. Но то, что он говорит, что сенатусконсульт должен был приниматься
двумя способами — или испрашиванием
мнений или расхождением, кажется мало согласуется с тем, что Атей Капитон
написал в «Заметках». 13. Ибо в книге
IX Туберон говорит, что никакой сенатусконсульт нельзя принять без расхождения, потому что во всех сенатусконсультах, также в тех, что приняты посредством испрашивания мнений, необходимо было расхождение, и сам Капитон подтвердил то, что это истинно. Но я
напоминаю, что обо всем этом более
полно и точно написано в другом месте.
8. Quaesitum esse dissensumque
an praefectus Latinarum causa
creatus ius senatus convocandi consulendique habeat.
8. Исследован вопрос и приведены
различия во мнениях, имел ли префект,
назначенный на время Латинских игр,
право созывать сенат и обсуждать в
нем дела.
1. Praefectum urbi Latinarum
causa relictum senatum habere posse
Iunius negat, quoniam ne senator
1. Юний заявляет, что префект,
оставленный в городе на время Латинских игр, не мог созывать сенат, по-
229
quidem sit neque ius habeat sententiae dicendae, cum ex ea aetate praefectus fiat quae non sit senatoria. 2.
M. autem Varro in quarto Epistolicarum Quaestionum et Ateius Capito
in Coniectaneorum VIIII, ius esse
praefecto senatus habendi dicunt;
deque ea re adsensum esse se Capito
Tuberoni contra sententiam Iunii
refert: «Nam et tribunes,» inquit,
«plebis senatus habendi ius erat,
quamquam senatores non essent ante
Atinium plebiscitum».
скольку не был сенатором и не имел
права выражать свое мнение, поскольку
префектом становился тот, кто не достиг
еще сенаторского возраста. 2. Но Марк
Варрон в четвертой книге «Эпистолярных штудий» и Атей Капитон в 9-й книге «Заметок», говорят, что префект
имел право созывать сенат; и в этой связи Капитон заявляет, что Варрон соглашался в этом с Тубероном, против позиции Юния: «Ибо право созывать сенат»,
— говорит он, — «было и у плебейских
трибунов, хотя они не были сенаторами
до плебисцита Атиния»xxvii.
Liber quintus decimus
4. Historia de Ventidio Basso,
ignobili homine, quem primum de
Parthis triumphasse memoriae traditum est.
Книга пятнадцатая
4. История о Вентидии Бассе, незнатном человеке, который был первым,
как сообщают, кто справил триумф над
парфянами.
1. In sermonibus nuper fuit seniorum hominum et eruditorum multos
in vetere memoria altissimum dignitatis gradum ascendisse ignobilissimos prius homines et despicatissimos. 2. Nihil adeo de quoquam tantae admirationi fuit, quantae fuerunt,
quae de Ventidio Basso scripta sunt:
3. eum Picentem fuisse genere et loco
humili; et matrem eius a Pompeio
Strabone, Pompei Magni patre, bello
sociali, quo Asculanos subegit, captam cum ipso esse; mox triumphante
Pompeio Strabone eum quoque
puerum inter ceteros ante currum
imperatoris sinu matris vectum esse;
post, cum adolevisset, victum sibi
aegre quaesisse eumque sordide invenisse comparandis mulis et vehiculis, quae magistratibus, qui sortiti
provincias forent, praebenda publice
conduxisset. In isto quaestu notum
esse coepisse C. Caesari et cum eo
profectum esse in Gallias. Tum, quia
in ea provincia satis naviter versatus
1. Ранее уже упоминался в разговорах один из немолодых и образованных
людей, который, согласно древнему преданию, достиг наивысшей, из многих
прежде незнатных и наипрезреннейших,
степени достоинства. 2. Ничто прежде
не вызывало столько восхищения,
сколько то, что было написано о Вентидии Бассе: 3. он был из Пицены, и родом
и местом низкого происхождения. Вместе с матерью он был захвачен во время
Союзнической войны Помпеем Страбоном, отцом Помпея Великого, который
подчинил аскуланов. Вскоре он, во время триумфа Помпея Страбона, без матери вместе с остальными мальчиками,
был проведен перед колесницей императора. Позднее, он с трудом доставал для
себя пропитание и получал его скупо;
снаряжая мулов и повозки для магистратов, направлявшихся в провинции по
жребию, он получал жалование от государства. Занимаяь этим, он был примечен Г. Цезарем, с которым он и отправился в Галлию. Там, поскольку в той
230
esset et deinceps civili bello mandata
sibi pleraque inpigre et strenue fecisset, non modo in amicitiam Caesaris,
sed ex ea in amplissimum quoque
ordinem pervenisse; mox tribunum
quoque plebi ac deinde praetorem
creatum atque in eo tempore iudicatum esse a senatu hostem cum M.
Antonio; post vero coniunctis partibus non pristinam tantum dignitatem
reciperasse, sed pontificatum ac deinde consulatum quoque adeptum
esse, eamque rem tam intoleranter
tulisse populum Romanum, qui Ventidium Bassum meminerat curandis
mulis victitasse, ut vulgo per vias
urbis versiculi proscriberentur:
Concurrite omnes augures, haruspices!
Portentum inusitatum conflatum est
recens;
Nam mulos qui fricabat, consul factus est.
4. Eundem Bassum Suetonius
Tranquillus praepositum esse a M.
Antonio provinciis orientalibus Parthosque in Syriam introrumpentis
tribus ab eo proelis fusos scribit,
eumque primum omnium de Parthis
triumphasse et morte obita publico
funere sepultum esse.
провинции он достаточно усердно действовал и к тому же во время гражданской войны выполнял его поручения по
большей части неутомимо и проворно,
он достиг не только дружбы Цезаря, но и
попал из своего в высшее сословие.
Вскоре он стал плебейским трибуном, а
затем претором и тогда же был объявлен
сенатом врагом вместе с М. Антонием.
После же объединения партий, он не
только сохранил все прежнее достоинство, но и добился понтификата, а затем
также и консулата. И это обстоятельство
столь подвигло римский народ, который
помнил, что Вентидий Басс жил заботой
о мулах, что на улицах города чернью
были написаны стихи:
«Сходитесь все авгуры и гаруспики!
12. Locus ex oratione Gracchi de
parsimonia ac de pudicitia sua memoratissimus.
12. Замечательнейшее место из речи
Гая Гракха о его бережливости и
скромности.
1. C. Gracchus cum ex Sardinia
rediit, orationem ad populum in contione habuit. 2. Ea verba haec sunt:
«Versatus sum,» inquit, «in provincia, quomodo ex usu vestro existimabam esse, non quomodo ambitioni
meae conducere arbitrabar. Nulla
apud me fuit popina, neque pueri
eximia facie stabant, sed in convivio
liberi vestri modestius erant quam
1. Гай Гракх, когда вернулся из Сардинии, обратился с речью к народу на
сходке. 2. Ее слова таковы: «Я думал,
что вел себя в провинции», — говорит
он, — «в соответствии с вашей пользой,
и не думал действовать исходя из собственного тщеславия. Дом мой не был
трактиром и не было там мальчиков
прекрасных внешностью, но на пиру
дети ваши были скромнее, чем в строю».
Невиданное чудо произошло недавно;
Ибо кто растирал мулов, консулом
стал».
4. Светоний Транквилл пишет, что
тот же Басс был поставлен М. Антонием
во главе восточных провинций и парфяне были разбиты им в Сирии в трех
сокрушительных сражениях, и он первым из всех справил триумф над парфянами, а по смерти, он был почтен публичным погребением.
231
apud principia». 3. Post deinde haec
dicit: «Ita versatus sum in provincia,
uti nemo posset vere dicere assem aut
eo plus in muneribus me accepisse
aut mea opera quemquam sumptum
fecisse. Biennium fui in provincia; si
ulla meretrix domum meam introivit
aut cuiusquam servulus propter me
sollicitatus est, omnium nationum
postremissimum
nequissimumque
existimatote. Cum a servis eorum
tam caste habuerim, inde poteritis
considerare, quomodo me putetis
cum liberis vestris vixisse». 4. Atque
ibi ex intervallo: «Itaque», inquit,
«Quirites, cum Romam profectus
sum, zonas quas plenas argenti extuli,
eas ex provincia inanes retuli. Alii
vini amphoras quas plenas tulerunt,
eas argento repletas domum reportaverunt».
3. Немного погодя он говорит следующее: «Таким образом, я вел себя в провинции так, чтобы действительно никто
не мог сказать, что я принял в дар хоть
асс или того больше, или что кто-то
оплатил мои труды». Я был в провинции
два года; если какая-нибудь любовница
входила в мой дом или чей-то раб пострадал из-за меня, то считайте меня
худшим и негоднейшим из всех людей.
Когда я держал себя столь честно в отношении их рабов, то вы можете представить, как я жил с вашими детьми». 4.
И здесь после паузы говорит: «Когда я
покидал Рим, квириты, я взял кошельки
полные серебра, из провинции же принес их пустыми; другие, которые взяли с
собой амфоры полные вина, принесли их
домой полными серебра».
27. Quid sint «comitia calata»,
quid «curiata», quid «centuriata»,
quid «tributa», quid «concilium»;
atque inibi quaedam eiusdemmodi.
27. Что означает «comitia calata»,
что «curiata», что «centuriata», что
«tributa», что «concilium»; а также
другие вопросы того же рода.
1. In libro Laelii Felicis Ad Q.
Mucium primo scriptum est Labeonem scribere «calata» comitia esse,
quae pro conlegio pontificum
habentur aut regis aut flaminum inaugurandorum causa. 2. Eorum
autem alia esse «curiata», alia «centuriata»; «curiata» per lictorem curiatum «calari», id est «convocari»,
«centuriata» per cornicinem. 3.
Isdem comitiis, quae «calata» appellari diximus, et sacrorum detestatio et
testamenta fieri solebant. Tria enim
genera testamentorum fuisse accepimus: unum, quod calatis comitiis in
populi contione fieret, alterum in
procinctu, cum viri ad proelium faciendum in aciem vocabantur, tertium
per familiae emancipationem, cui aes
1. В первой книге Лелия Феликса «К
Квинту Муцию» сказано, что Лабеон
пишет, что «calata» — это те комиции,
которые собираются коллегией понтификов, с целью утверждения царя или
фламинов. 2. При этом одни из них —
«куриатные», а другие «центуриатные»;
«куриатные» созываются ликтором по
куриям, «центуриатные» же трубачем. 3.
В тех комициях, которые, как мы сказали, называются «калатными», обычно
принимались завещания и торжественное отречение. Ведь мы знаем, что было
три вида завещаний: одно, что имеет
место в калатных комициях на сходке
народа, другое — на поле боя, когда
воины выстроены в ряд, готовые к бою,
третье, через освобождение от власти
отца, которое производится посредством
232
et libra adhiberetur.
4. In eodem Laeli Felicis libro
haec scripta sunt: «Is qui non universum populum, sed partem aliquam
adesse iubet, non ‘comitia’, sed ‘concilium’ edicere debet. Tribuni autem
neque advocant patricios neque ad
eos referre ulla de re possunt. Ita ne
‘leges’
quidem
proprie,
sed
‘plebisscita’ appellantur, quae tribunis plebis ferentibus accepta sunt,
quibus rogationibus ante patricii non
tenebantur, donec Q. Hortensius dictator eam legem tulit, ut eo iure quod
plebs statuisset omnes Quirites tenerentur». 5. Item in eodem libro hoc
scriptum est: «Cum ex generibus
hominum suffragium feratur, ‘curiata’ comitia esse, cum ex censu et
aetate ‘centuriata’, cum ex regionibus
et locis, ‘tributa’; centuriata autem
comitia intra pomerium fieri nefas
esse, quia exercitum extra urbem
imperari oporteat, intra urbem imperari ius non sit. Propterea centuriata in campo Martio haberi exercitumque imperari praesidii causa solitum, quoniam populus esset in suffragiis ferendis occupatus».
меди и весов.
4. В этой же книге Лелия Феликса
написано следующее: «Тот, кто приказывает собраться не всему народу, но
части, должен объявлять не «comitia», а
«concilium». Трибуны же не созывают
патрициев, и не могут вносить на их
рассмотрение никакого дела. Поэтому не
законом в собственном смысле, но плебисцитами называются те законопроекты, которые принимаются по инициативе плебейских трибунов. Прежде патриции не были связаны такими рогациями,
пока диктатор Квинт Гортензий не внес
закон, по которому все квириты должны
были подчиняться праву, которое установил плебс». Также в той книге написано: «Когда голосование производилось
в соответствии с родами людей, собрание называлось «куриатным», когда в
соответствии с собственностью и возрастом — «центуриатным», когда в соответствии с районами и местами »трибутным»; центуриатным собраниям
было нечестивым собираться внутри
померия, потому что войско может быть
подчинено империю военначальника
только вне города, внутри города это
право не действует. Поэтому по центуриям на Марсовом поле созывалось войско, обыкновенно для защиты, под руководством военначальника, тогда как
народ был занят [здесь] голосованием».
Liber sextus decimus
8. Quid significet et quid a nostris appellatum sit quod «axioma»
dialectici dicunt; et quaedam alia,
quae prima in disciplina dialectica
traduntur.
Книга шестнадцатая
8. Что означает и как используется
нами то понятие, что диалектики
называют «аксиома»; и кое какие другие
вещи, которые изучаются в высшей
науке диалектике.
7. Erit autem planius, quid istud
sit, si exemplum eius dixerimus.
 igitur, sive id
«proloquium» dicere placet, huiusmodi est: «Hannibal Poenus fuit»;
7. Будет яснее, что это такое, если
мы приведем ее пример. Итак, аксиома,
или то, что можно назвать «очевидное
утверждение», бывает такого рода:
«Ганнибал был пуниец», «Сципион раз-
233
«Scipio Numantiam delevit»; «Milo
caedis damnatus est»; «neque bonum
est voluptas neque malum» <…>
рушил Нуманцию», «Милон обвинен в
убийстве», «желание не есть ни добро,
ни зло» <…>
Liber septimus decimus
1. Quod Gallus Asinius et
Larcius Licinus sententiam M. Ciceronis reprehenderunt ex oratione,
quam dixit Pro M. Caelio; et quid
adversus homines stolidissimos pro
eadem sententia vere digneque dici
possit.
Книга семнадцатая
1. О том, что Азиний Галл и Ларгий
Лицин отвергли сентенцию М. Цицерона
из речи, что названа «В защиту М. Целия»; и что против людей бессмысленнейших в защиту этой сентенции, истинной и достойной, может быть сказано.
4. M. Cicero Pro M. Caelio ita
scribit: «Nam quod obiectum est de
pudicitia quodque omnium accusatorum non criminibus, sed vocibus
maledictisque celebratum est, id
numquam tam acerbe feret M. Caelius, ut eum paeniteat non deformem
esse natum.»
4. М. Цицерон пишет в речи «В защиту М. Целия» так: «Что касается
упреков в безнравственности, которые
Марку Целию бросали в лицо его обвинители, не столько обвинявшие, сколько
во всеуслышание поносившие его, то он
никогда не будет расстроен этим в такой
степени, чтобы пожалеть о том, что не
родился безобразным».
6. Falsum esse, quod Verrius
Flaccus, in libro secundo, quos De
obscuris M. Catonis composuit, de
servo recepticio scriptum reliquit.
6. То, что Веррий Флакк написал о
servus recepticius во второй книге труда
«О «темных местах» у М. Катона»,
является ложным.
1. M. Cato Voconiam legem
suadens verbis hisce usus est: «Principio vobis mulier magnam dotem
adtulit; tum magnam pecuniam recipit, quam in viri potestatem non
conmittit, eam pecuniam viro mutuam dat; postea, ubi irata facta est,
servum recepticium sectari atque
flagitare virum iubet.»
1. Марк Катон, убеждая за закон Вокония, прибег к таким словам: «Сначала
женщина принесла вам большое приданое; но затем она огромные средства,
которые она не передает под власть мужа, а дает мужу взаймы, забирает обратно; впоследствии, будучи разгневанной,
она требует, чтобы ее неотступно сопровождал servus recepticiusxxviii и вызывает
мужа в суд.
7. Verba haec ex Atinia lege:
«quod subruptum erit, eius rei aeterna auctoritas esto», P. Nigidio et Q.
Scaevolae visa esse non minus de
praeterito furto quam de futuro cavisse.
7. Эти слова из закона Атиния; «[если у кого] что будет украдено, сила его
иска пусть будет вечной», как полагали
П. Нигидий и Кв. Сцевола, не меньше
защищали от кражи, совершенной ранее, чем от возможной в будущем.
234
1. Legis veteris Atiniae verba
sunt: «Quod subruptum erit, eius rei
aeterna auctoritas esto.»
1. Слова древнего закона Атиния таковы: «[если у кого] что будет украдено,
сила его иска пусть будет вечной».
15. Quod Carneades Academicus
elleboro stomachum purgavit, scripturus adversus Zenonis Stoici decreta; deque natura medelaque ellebori
candidi et nigri.
15. О том, что академик Карнеад
очистил желудок эллебором, когда
намеревался писать против догм стоика Зенона; и о природе и целебных свойствах белого и черного эллебора.
6. Set elleborum sumi posse
tutissime in insula Anticyra Plinius
Secundus in libris Naturalis historiae
scripsit. Propterea Livium Drusum,
qui tribunus plebi fuit, cum morbum,
qui comitialis dicitur, pateretur, Anticyram navigasse et in ea insula
elleborum bibisse ait atque ita morbo
liberatum.
6. Но Плиний Старший написал в
своей работе «Естественная история»,
что эллебор может быть собран с величайшей осторожностью на острове Антикира. Кроме того, он говорит, что Ливий Друзxxix, который был плебейским
трибуном, так как страдал от болезни,
которая называется «comitialis», поехал
на Антикиру и пил на том острове эллебор и, таким образом, излечился от болезни.
18. Quod M. Varro C. Sallustium, historiae scriptorem, deprehensum ab Annio Milone in adulterio
scribit et loris caesum pecuniaque
data dimissum.
18. Что М. Варрон пишет о Г. Саллюстии, историке, застигнутом Аннием
Милоном в прелюбодеянии и наказанном
кнутом и утратившем установленное
имущество.
1. M. Varro, in litteris atque vita
fide homo multa et gravis, in libro
quem scripsit Pius aut De Pace, C.
Sallustium scriptorem seriae illius et
severae orationis, in cuius historia
notiones censorias fieri atque exerceri videmus, in adulterio deprehensum ab Annio Milone loris bene caesum dicit et, cum dedisset pecuniam,
dimissum.
1. М. Варрон, трудами и достойной
жизнью, человек великий и авторитетный, в книге, что он назвал «Pius или о
мире», говорит, что Г. Саллюстий, автор
многих известных и достойных речей,
который в своей «Истории», мы видим,
выступает сродни цензору, застигнутый
в прелюбодеянии Аннием Милоном, был
приговорен к розгам и избежал их только выплатив штраф.
21. Quibus temporibus post
Romam conditam Graeci Romanique
inlustres viri floruerint ante secundum bellum Carthaginiensium.
21. О том, что во времена после основания Рима и до второй Пунической
войны знаменитые римские и греческие
мужи процветали.
10. Tum Aeschylus Athenis
tragoediarum poeta celebris fuit.
10. В то время Эсхил, трагический
поэт, был знаменит в Афинах. В Риме,
235
Romae autem istis ferme temporibus
tribunos et aediles tum primum per
seditionem sibi plebes creavit, ac non
diu post Cn. Marcius Coriolanus
exagitatus vexatusque a tribunis plebi
ad Vulscos, qui tum hostes erant, a
rep. descivit bellumque populo Romano fecit.
26. Aliquot deinde annis post bellum Senonicum Thebani Lacedaemonios duce Epaminonda apud
Leuctra superaverunt 27. ac brevi
post tempore in urbe Roma lege Licinii Stolonis consules creari etiam
ex plebe coepti, cum antea ius non
esset nisi ex patriciis gentibus fieri
consulem.
около того же времени, плебс в результате сецессии впервые избрал для себя
трибунов и эдилов, а несколько позднее
Гней Марций Кориолан, преследуемый и
изгнанный плебейскими трибунами,
предав государство, перешел к вольскам,
которые были тогда врагами, и учинил
войну римскому народу.
26. Затем, несколько лет спустя после войны с Сенонами, фиванцы одолели
спартанцев у Левктр под водительством
Эпаминонда 27. и вскоре после этого в
городе Риме по закону Лициния Столона
консулы начали избираться также из
плебса, в то время как прежде было дозволено правом становиться консулами
лицам только патрицианских родов.
Liber vicesimus
1. Disputatio Sex. Caecilii iureconsulti et Favorini philosophi de
legibus Duodecim Tabularum.
Книга двадцатая
1. Рассуждение юриста Секста Цецилия и философа Фаворина о Законах
XII таблиц.
23. Quid salubrius visum est rogatione illa Stolonis iugerum de numero praefinito? Quid utilius
plebisscito Voconio de coercendis
mulierum hereditatibus? Quid tam
necessarium existimatum est propulsandae civium luxuriae quam lex
Licinia et Fannia aliaeque item leges
sumptuariae? Omnia tamen haec
oblitterata et operta sunt civitatis
opulentia quasi quibusdam fluctibus
exaestuantis.
23. Что казалось спасительнее рогации знаменитого Столона об ограничении числа югеров? Что полезнее плебисцита Вокония об ограничении
наследств женщин? Что считалось столь
необходимым для предотвращения роскоши граждан, чем закон Лициния и
Фанния и также другие сумптуарные
законы? Однако все они стерты из памяти и похоронены богатством государства
будто некими клокочущими морскими
волнами.
6. Quaesitum atque tractatum utrum siet rectius dicere «habeo curam
vestri», an «vestrum».
6. Спрашивается и объясняется, как
правильнее говорить «habeo curam
vestri» или «vestrum».
11. Haec autem ipsa ratio est in
numero plurativo, qua Gracchus
«misereri vestrum» dixit et qua M.
Cicero «contentio vestrum» et «contentione nostrum» dixit quaque item
ratione Quadrigarius in annali unde-
11. То же правило существует и для
множественного числа: как Гракх говорил «misereri vestrum», так М. Цицерон
— «contentio vestrum» и «contencione
nostrum», и по тому же правилу Квадригарий в девятнадцатой книге анналов
236
vicesimo verba haec posuit: «C.
Mari, ecquando te nostrum et
reipublicae miserebitur!» Cur igitur
Terentius «paenitet nostri», non
«nostrum», et Afranius «nostri miseritus est», non «nostrum»?
написал такие слова: «Гай Марий, да
неужели ты не сжалишься над нами и
государством!» Почему же тогда у Теренция «paenitet nostri», а не «nostrum» и
у Афрания «nostri miseritus est», а не
«nostrum»?
Знаменитый трибун 123-122 гг. до н.э., продолживший реформаторскую деятельность
своего брата, Тиберия Гракха. В силу объема издания, здесь и далее, мы вынуждены
ограничиться самыми краткими справками.
ii
Lex Papia de vestalibus faciendis. Точная дата не известна. По своему характеру является
плебисцитом. Обычно его относят ко времени после первого занятия должности великого понтифика плебеем (Тиберий Корунканий, 253 г. до н.э.).
iii
Имеется в виду comitia calata (Gell. XV. 27. 1).
iv
Точная дата трибуната не известна. Полагают, что М. Целий мог быть трибуном либо в
195 г. до н.э. (во время консульства М. Катона), либо в 184, когда Катон был цензором.
См. Niccolini G. Fasti dei tribuni della plebe. Milano, 1934. P. 118.
v
Тит Анний Милон – плебейский трибун 57 г. до н.э. Был обвинен в убийстве Клодия и
предстал перед судом в 52 г. до н.э. Цицерон защищал Милона, однако процесс был
проигран.
vi
Т.е. в 454 г. до н.э.
vii
Знаменитый трибун 133 г. до н.э., известный, в первую очередь, своей аграрной реформой, направленной на сохранение системы мелкого землевладения и, вместе с тем,
традиционной полисной организации.
viii
Плебейский трибун 140 г. до н.э., возбудивший судебный процесс против П. Сципиона Африканского, обвинив его в неправильно проведенном цензорами 141 г. до н.э.
люструме.
ix
Закон плебейского трибуна 71 г. до н.э., один из ряда сумптуарных, перечисляемых
Геллием. Ограничил роскошь на пирах и запретил кандидатам участвовать в них.
x
Б. Тритенко переводит по традиции «tribunus plebis» как «народный трибун», поэтому
все подобные случаи перевода заменены на «плебейский трибун».
xi
Коллега М. Целия, плебейский трибун 184 г. до н.э.
xii
Плебейские трибуны 187 г. до н.э.
xiii
Речь об одном из законов плебейских трибунов Лициния и Секстия 367 г. до н.э.,
установившем земельный максимум в 500 югеров земли.
xiv
Закон плебейского трибуна Вокония 169 г. до н.э. касался ограничения наследственных прав женщин (см.: Бартошек М. Римское право: (Понятия, термины, определения).
М., 1989. С. 200.
xv
Плебейский трибун 187 г. до н.э.
xvi
Имеются в виду коллеги по цензуре 169 г. до н.э. Гай Клавдий Пульхр и Тиберий
Семпроний Гракх (отец), обвиненные в государственной измене и оправданные судом.
xvii
Публий Сестий – плебейский трибун 57 г. до н.э., способствовал возвращению Цицерона из изгнания, привлечен к суду в 56 г. до н.э. по обвинению в домогательстве и в
насильственных действиях. Цицерон защищал его на процессе, Сестий был оправдан.
xviii
Ряд законов, принятых Тиберием и Гаем Гракхами в 133 и 123-122 гг. до н.э.
xix
Известный трибун 58 г. до н.э., враг Цицерона.
xx
Плебейский трибун 80 г. до н.э.
xxi
Здесь полководец, обладающий высшей военной властью (imperium).
i
237
Закон плебейского трибуна 123 г. до н.э.
Плебейский трибун 189 г. до н.э.
xxiv
Лакуна в тексте.
xxv
Марк Порций Катон – плебейский трибун 99 г. до н.э.
xxvi
Публий Сервилий Рулл – плебейский трибун 63 г. до н.э.
xxvii
Т.е. до 197 г. до н.э.
xxviii
Вероятно раб, входящий в состав приданого, подлежащего возврату третьему лицу
на основании стипуляции мужа (dos recepticia; D. XXIII. 3. 43. 2; Ulp. VI. 5).
xxix
Плебейский трибун 122 г. до н.э.
xxii
xxiii
238