ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОРИЕНТАЦИИ СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ
Иркутский государственный университет
О. А. Артемьева
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОРИЕНТАЦИИ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ ХХ СТОЛЕТИЯ
Учебно-методическое пособие
Иркутск 2005
2
УДК 159.9.01(100) (075. 8)
ББК 88(0) я73
А 86
Печатается по решению редакционно-издательского совета
Иркутского государственного университета
Рецензенты: д-р психол. наук, проф. В. Г. Асеев,
канд. психол. наук, доц. Н. Г. Богданович
Артемьева О. А. Теоретические ориентации социальной
психологии ХХ столетия : учеб.-метод. пособие. – Иркутск :
Иркут. ун-т, 2005. – 296 с.
Учебно-методическое пособие содержит анализ основных положений теоретических ориентаций социальной психологии ХХ столетия, а также классические работы отечественных и зарубежных
социальных психологов. Пособие рекомендуется для самостоятельной
работы студентов очного и заочного отделений факультета психологии при изучении курсов «Социальная психология», «История и методология социальной психологии».
Библиогр. 29 назв. Ил. 2.
© Артемьева О. А., 2005
© Иркутский государственный
университет, 2005
3
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вводные замечания
5
КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА СОЦИАЛЬНОПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ОРИЕНТАЦИЙ ХХ СТОЛЕТИЯ
8
1. Характеристика теоретических предпосылок формирования
социально-психологических ориентаций
ХХ столетия
8
2. Характеристика зарубежных социальнопсихологических ориентаций ХХ столетия
12
2.1. Необихевиористская ориентация
12
2.2. Психоаналитическая ориентация
14
2.3. Когнитивистская ориентация
16
2.4. Интеракционистская ориентация
18
2.5. Критические тенденции
21
3. Характеристика отечественной
социально-психологической ориентации ХХ столетия
22
Выводы
26
ТЕКСТЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ СОЦИАЛЬНОПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ОРИЕНТАЦИЙ ХХ СТОЛЕТИЯ
31
В. Вундт ЗАДАЧИ И МЕТОДЫ ПСИХОЛОГИИ НАРОДОВ
(1900–1920)
31
Задания для самостоятельной работы с текстом В. Вундта
37
Г. Лебон ДУША ТОЛПЫ (1898)
38
Задания для самостоятельной работы с текстом Г. Лебона
47
А. Бандура, Р. Уолтерс ПРИНЦИПЫ СОЦИАЛЬНОГО
НАУЧЕНИЯ (1965)
47
Задания для самостоятельной работы с текстом А. Бандуры и Р. Уолтерса
54
У. Беннис, Г. Шепард ТЕОРИЯ ГРУППОВОГО
РАЗВИТИЯ (1956)
54
Задания для самостоятельной работы с текстом У. Бенниса и Г. Шепарда
80
Л. Фестингер ВВЕДЕНИЕ В ТЕОРИЮ
ДИССОНАНСА (1957)
80
Задания для самостоятельной работы с текстом Л. Фестингера
98
Г. Блумер ОБЩЕСТВО КАК СИМВОЛИЧЕСКАЯ
ИНТЕРАКЦИЯ (1965)
98
4
Задания для самостоятельной работы с текстом Г. Блумера
Г. Келли ДВЕ ФУНКЦИИ РЕФЕРЕНТНЫХ ГРУПП
(1952)
106
108
115
И. Гоффман ПРЕДСТАВЛЕНИЕ СЕБЯ ДРУГИМ (1959) 116
Задания для самостоятельной работы с текстом И. Гоффмана
126
С. Московичи СОЦИАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ:
ИСТОРИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД (1995)
127
Задания для самостоятельной работы с текстом С. Московичи
168
Р. Бутилье, Ч. Роуэд, Э. Свендсен КРИЗИС
В СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ: ОПЫТ СРАВНЕНИЯ
ДВУХ НАПРАВЛЕНИЙ (1980)
168
Задания для самостоятельной работы с текстом Г. Келли
Задания для самостоятельной работы с текстом
Р. Бутилье, Ч. Роуэда, Э. Свендсена
В. М. Бехтерев ВНУШЕНИЕ И ЕГО РОЛЬ
В ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ (1903)
Задания для самостоятельной работы с текстом
В. М. Бехтерева «Внушение и его роль в общественной жизни»
В. М. Бехтерев ОПРЕДЕЛЕНИЕ КОЛЛЕКТИВНОЙ
РЕФЛЕКСОЛОГИИ (1921)
Задания для самостоятельной работы с текстом В. М. Бехтерева
«Определение коллективной рефлексологии»
Л. С. Выготский ПСИХОЛОГИЯ ИСКУССТВА: К
МЕТОДОЛОГИИ ВОПРОСА (1925)
Задания для самостоятельной работы с текстом Л. С. Выготского
К. К. Платонов ЛИЧНОСТЬ КАК ОБЪЕКТ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ (1975)
Задания для самостоятельной работы с текстом К. К. Платонова
В. А. Ядов О ДИСПОЗИЦИОННОЙ РЕГУЛЯЦИИ
СОЦИАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ ЛИЧНОСТИ (1975)
Задания для самостоятельной работы с текстом В. А. Ядова
А. В. Петровский ЛИЧНОСТЬ. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.
КОЛЛЕКТИВ. (1982)
190
190
212
213
234
235
241
243
263
264
284
Задания для самостоятельной работы с текстом А. В. Петровского
285
297
Итоговые задания
Рекомендуемая литература
298
299
5
Вводные замечания
Данное пособие создано с целью более систематизированного усвоения основных положений теоретических ориентаций социальной
психологии, а также облегчения поиска публикаций по данной проблематике.
Первая часть пособия содержит краткий обзор основных теоретических ориентаций в социальной психологии ХХ столетия. Формирование каждой ориентации – итог многовекового становления социально-психологической мысли. Поэтому первая глава обращается к
истории формирования социально-психологических идей. Особое
внимание уделяется причинам и результатам выделения в науке двух
ветвей – социологической и психологической социальной психологии.
Их специфика отражена в табл. 1.
Более подробно рассматриваются современные концепции, появившиеся во время «экспериментального» этапа развития науки. Нельзя с полной уверенностью отнести каждую социально-психологическую теорию к конкретной школе. Однако представляемая систематизация теорий, выделение неких ориентаций позволит облегчить
усвоение основных положений, рассматриваемых в них. Классификация зарубежных теорий, предлагаемая в данном пособии, основана
преимущественно на подходах М. Дойча и Р. М. Крауса, Г. Линдсея и
Э. Аронсона, Т. Шибутани, М. Е. Шоу и П. Костанцо и др., обобщенных в работах Г. М. Андреевой, Н. Н. Богомоловой и Л. А. Петровской
(1975, 2001).
Во второй главе дается краткая характеристика психоаналитической, необихевиористской, когнитивистской и интеракционистской
ориентаций. Отдельно определяется сущность критических тенденций,
появившихся в социальной психологии во 2-й половине ХХ в. Отечественная ориентация в социальной психологии представлена в контексте деятельностного подхода. Основанием выделения именно таких
ориентаций являются общие методологические основания, теоретические истоки.
Однако в специальной литературе можно встретить классификации, имеющие иные основания. В частности, представляется интересным выделение Ф. Чалдини, Д. Кенриком и С. Нейбергом следующих
подходов: феноменологического, социального познания, социального научения, социокультурного и эволюционного [25. С. 221]. Для
названных подходов, по мнению авторов, характерны различные
уровни объяснения психической активности – от непосредственных
причин поведения человека до «общекультурного контекста и исторического фона».
6
Приводимая в данном пособии классификация является наиболее
признанной. Знакомство с нею позволит студентам активизировать
знания общей психологии, обнаружить связи отдельных психологических школ, определить область применения результатов проведенных
ими исследований.
С целью оптимизации самостоятельной работы студентов с пособием базовые положения теорий и их связи изложены, по возможности, в наиболее доступной форме. При характеристике каждого подхода обозначается предмет, главные представители, изучаемая проблематика, основные положения теорий. Помимо этого определяется
специфика подхода к изучению социального, что, по мнению
П. Н. Шихирева, позволяет определить «собственно научную область
исследования» в социальной психологии [28. С. 21]. Данные положения сведены в итоговой табл. 2.
Вторая часть пособия содержит оригинальные тексты основных
теоретических работ по социальной психологии. При работе с ней студенты смогут:
а) составить представление о сущности и динамике становления
социально-психологического знания в ХХ в.,
б) сравнить разные взгляды на определение предмета и методов
социально-психологического исследования,
в) проследить логику построения основных социально-психологических теорий и определить области их применения.
Авторские тексты представлены в соответствии с логикой построения первой части пособия. В начале предлагаются работы В.
Вундта и Г. Лебона – авторов так называемых первых социальнопсихологических теорий, – «психологии народов» и «психологии
масс».
Далее представлены преимущественно статьи американских психологов, опубликованные в 1950–1960-х гг. и раскрывающие специфику необихевиористского, психоаналитического, когнитивистского и
интеракционистского подходов. Также приводятся две статьи европейских исследователей, отражающие содержание критических ориентаций в социальной психологии, берущих свое начало в 70-х гг. ХХ в.
Это «скандальная» работа С. Московичи – автора теории социальных
представлений, а также аналитическая статья Р. Бутилье, Ч. Роуэда и
Э. Свендсена, предлагающих свое видение причин и сущности раздвоения социальной психологии на социологическую и психологическую ветви.
В завершении представлены классические труды отечественных
авторов по социально-психологической проблематике, – все они так
или иначе обращены к изучению взаимоотношений личности и кол-
7
лектива. Прежде всего, это две работы В. М. Бехтерева. В первой публикации определяются основы психологического анализа внушения
как способа воздействия. Вторая статья Владимира Михайловича содержит базовые положения работы, посвященной коллективной рефлексологии. Часть книги «Психология искусства» Л. С. Выготского,
представленная далее, отражает взгляды автора на предмет социальной
психологии. В статье К. К. Платонова содержится многоаспектный
анализ основ социальной психологии и проблемы личности в отечественной науке. Предлагаемая статья В. А. Ядова является манифестом
диспозиционной концепции регуляции социального поведения. Отрывки из книги А. В. Петровского «Личность. Деятельность. Коллектив» знакомят с теорией деятельностного опосредствования межличностных отношений в коллективе.
Авторы представленных работ нередко оспаривают мнения друг
друга. Так, пытливый взгляд студента найдет на страницах пособия
обращения С. Московичи к позиции Л. С. Выготского, Л. С. Выготского – к точке зрения В. М. Бехтерева, а самого В. М. Бехтерева – к
взглядам Г. Лебона и Г. Тарда.
Для облегчения восприятия и усвоения предлагаемых материалов
проведены некоторые сокращения за счет примеров, обоснования авторских позиций в контексте идеологии и т. п. Несмотря на это, каждый текст сохранил отпечаток личности автора и характерных социальных условий, определивших формулирование именно таких научных позиций. Самая ранняя из предлагаемых публикаций – «Внушение
и его роль в общественной жизни» В. М. Бехтерева – впервые опубликована в России в 1903 г., самая поздняя – «Социальные представления» С. Московичи – в 1995 г.
В каждой работе содержится ссылка на источник, по которому
она цитируется. Транскрипции фамилий авторов, сноски, выделения в
тексте, синтаксическое и пунктуационное оформление приводятся, за
редкими исключениями, в том же виде, что и в первоисточниках. После каждого текста предлагаются задания для самостоятельной работы
студентов. В завершении пособия предлагаются итоговые задания и
список рекомендуемой литературы.
Учебное пособие может использоваться при освоении дисциплин
«Социальная психология», «История и методология социальной психологии» студентами очного и заочного отделений факультета психологии.
8
Краткая характеристика
социально-психологических
ориентаций ХХ столетия
1. ХАРАКТЕРИСТИКА ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ПРЕДПОСЫЛОК
ФОРМИРОВАНИЯ СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ
ОРИЕНТАЦИЙ ХХ СТОЛЕТИЯ
В истории социально-психологической мысли принято выделять три этапа, которые можно обозначить как:
1) «философский» этап (VI в. до н. э. – сер. XIX в.) ,
2) «описательный» этап (50–60-е гг. XIX в. – 20-е гг. XX в.),
3) «экспериментальный» этап (20-е гг. XX в. – наше время).
На первом, «философском», этапе, по словам Е. С. Кузьмина и В. Е. Семенова, социально-психологические знания накапливались нецеленаправленно, однако могут быть выделены
из высказываний философов по поводу психики, души или общества вообще.
Очевидно, что наибольшее значение для становления первых социально-психологических идей имели работы Платона и
Аристотеля. В их честь две главные ветви социальной мысли
были названы платоновой и аристотелевой [9].Различие в подходах этих древнегреческих философов проявляется при определении приоритета личности или общества в становлении личности. В учении Платона большее значение приписывается обществу, определяющему личность (подход, центрированный
на социуме). Аристотель, автор трактата «О душе», считал, что
человек становится тем, кто он есть, благодаря своим поступкам, самовоспитанию (подход, центрированный на личности).
9
В ходе второго, «описательного», этапа на становление
социально-психологического знания оказали влияние социологические концепции Огюста Конта, Эмиля Дюркгейма, Герберта
Спенсера, психологические теории Владимира Михайловича
Бехтерева, Зигмунда Фрейда, Джона Уотсона и др. В этих учениях преимущественно европейских авторов были предприняты
попытки определения закономерностей функционирования общества, а также психической и социальной активности личности. Особый вклад в становление теоретического знания внесло
естественнонаучное учение Чарльза Дарвина – об эволюции не
только животного мира, но и социальной эволюции человека
под воздействием факторов культуры.
Для «описательного» этапа становления социально-психологического знания характерно определение:
1) собственно социально-психологических явлений (коллектив, народный дух, толпа, подражание, внушение, заражение и др.),
2) соответствующих способов и приемов исследования
(например, изучение произведений народного искусства,
анализ поведения человека в толпе; без количественной
обработки и экспериментальной проверки).
Данный этап связывают с появлением трех теорий, две из
которых были предложены европейскими исследователями, а
третья – ученым из США.
Философ Морис Лацарус и языковед Генрих Штейнталь
предложили изучать психологию народов. Начиная с 1859 г., на
немецком языке ими издавался журнал по этнической психологии и языкознанию, в котором публиковались результаты изучения языка и обычаев людей как проявлений «народного духа».
Особое внимание изучению психологии народов (коллективной
психологии) уделял В. Вундт. По его мнению, «индивидуальная
психология, только взятая вместе с коллективной, образует целое психологии» [Цит. по 19. С. 10]. В 1900–1920 гг. по результатам изучения «души народа» В. Вундтом было написано 10
томов «Психологии народов».
В основе учения психологии масс лежат представления
Габриеля Тарда о специфике поведения человека в толпе, т. е.
неосознаваемом и подражательном характере социального по-
10
ведения. Эти идеи были развиты в работах европейских и американских исследователей С. Сигеле, Г. Спенсера, Л. Уорда,
Э. Росса и др. Особым авторитетом пользуются результаты исследований Гюстава Лебона по специфике поведения человека в
массе (толпе и публике), обобщенные в работе «Психология народов и масс».
В русле психологии масс работал русский социолог Николай Константинович Михайловский. Автором подчеркивалось
значение вожака в управлении толпой. Н. К. Михайловским разработана психология массовых социальных движений, одной из
разновидностей которых является революционное движение.
Среди основных психологических факторов развития общества
исследователь называл подражание, общественное настроение и
социальное поведение.
В ходе изучения группового сознания, психологии масс,
англо-американским психологом Уильямом Мак-Дауголлом была предложена «гормическая» концепция (от греч. «горме» –
стремление, желание) или теория инстинктов социального
поведения. Индивидуальное и социальное поведение автор объяснял бессознательным стремлением к цели, присущим человеку и животному, – инстинктом, склонностью. Книги «Введение
в социальную психологию» У. Мак-Дауголла и «Социальная
психология» Э. Росса, опубликованные в 1908 г. в Англии и
США, называют первыми учебными пособиями по дисциплине.
Таким образом, на начальных этапах становления социально-психологического знания произошло определение его специфики. К концу ХIХ в. сложились предпосылки выделения социальной психологии из социологии и психологии. Однако история становления социально-психологической науки определила существование двух ее ветвей:
1) социологической социальной психологии,
2) психологической социальной психологии.
Каждую ветвь социальной психологии характеризует собственное определение дисциплины, ее предмета, методов. Их
специфика отражена в табл. 1.
11
Таблица 1
Социологическая и психологическая социальная психология
Ветви социальной психологии
Социологическая
Психологическая
I. ХАРАКТЕРИСТИКА
Объект
Предмет
Методы
Группа и общество
Индивид
Структура взаимодействия
Психические процессы в ходе
взаимодействия
Качественные методы:
включенное наблюдение, опрос
Количественные методы: эксперимент
II. ОСНОВНЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ
1. Философский этап
Платон
Аристотель
2. Описательный этап
ПСИХОЛОГИЯ НАРОДОВ
(М. Лацарус и
Г. Штейнталь, В. Вундт)
ПСИХОЛОГИЯ МАСС
(Г. Тард, Г. Лебон)
ТЕОРИЯ ИНСТИНКТОВ
СОЦИАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ
(У. Мак-Дауголл)
ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ
ИНТЕРАКЦИОНИСТСКАЯ
ОРИЕНТАЦИЯ
ОРИЕНТАЦИЯ
1. Символический
(В. Байон, В. Беннис и
интеракционизм (Дж. Мид,
Г. Шепард, В. Шутц)
НЕОБИХЕВИОРИСТКАЯ
Г. Блумер, М. Кун);
ОРИЕНТАЦИЯ
2. Ролевые теории
(Н. Миллер и Д. Доллард,
(Р. Линтон, Т. Сарбин, Дж.
А. Бандура, Д. Тибо и Г. Келли,
Тибо и Г. Келли);
Дж. Хоманс)
3. Концепция «социальной дра3. Экспериментальный
КОГНИТИВИСТСКАЯ
матургии» (И. Гоффман);
этап
ОРИЕНТАЦИЯ
4. Теории референтной группы
Зарубежная
(Ф. Хайдер, Т. Ньюком, Л. Фес(Г. Хайман, Т. Ньюком,
социальная психология
М. Шериф, Г. Келли, Р. Мертон); тингер, Ч. Осгуд и П. Танненбаум)
5. Этнометодология
(Г. Гарфинкель)
ЭТОГЕНЕТИЧЕСКИЙ ПОДХОД
(Р. Харре и П. Секорд)
СОЦИАЛЬНЫЙ
КОНСТРУКЦИОНИЗМ
(К. Герген)
Отечественная
социальная
психология
МОСКОВСКАЯ ШКОЛА
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ
(А. В. Петровский, В. А. Ядов, (ЛЕНИНГРАДСКАЯ) ШКОЛА
Г. М. Андреева, Н. Н. Богомоло- (Е. С. Кузьмин, В. Е. Семенов,
В. Н. Панферов, А. Л. Свенцицкий)
ва)
12
2. ХАРАКТЕРИСТИКА ЗАРУБЕЖНЫХ СОЦИАЛЬНОПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ОРИЕНТАЦИЙ ХХ СТОЛЕТИЯ
Среди основных ориентаций зарубежной социальной психологии традиционно рассматриваются необихевиористская,
психоаналитическая, когнитивистская, интеракционистская, а
также критические ориентации.
2.1. Необихевиористская ориентация
Необихевиористская ориентация (от англ. behaviour – поведение) в социальной психологии характеризуется перенесением
законов классического бихевиоризма в область социально-психологических явлений. Предметом исследования его сторонников стало научение социальному поведению, поведению в ситуации взаимодействия. Большое внимание уделялось подкреплению (положительное подкрепление – вознаграждение,
отрицательное подкрепление – наказание). Классический бихевиоризм получил развитие в двух направлениях: скиннеровском
и медиаторном.
Беррес Ф. Скиннер считал, что психология должна ограничиваться описанием внешне наблюдаемых закономерных связей
между стимулами, реакциями и подкреплением. Им разработана
концепция «оперантного» (от «операция») научения, согласно
которой организм приобретает новые реакции благодаря тому,
что сам подкрепляет их, и только после этого внешний стимул
вызывает реакции. Первые исследования Б. Скиннер проводил
на животных. Впоследствии, исходя из характерной для классического бихевиоризма идеи об идентичности механизмов поведения животных и человека, ученый распространил свою концепцию на сферу социального, в частности на психотерапию, а
также на обучение в школе, заложив основы программированного обучения.
В медиаторном подходе традиционная для бихевиоризма
схема S – R была дополнена «промежуточными переменными» –
медиаторами. Эдуард Ч. Толмен, теоретик необихевиоризма,
объединил идеи бихевиоризма, гештальтпсихологии и фрейдизма. Продолжая отождествлять механизм поведения человека и
животного, ученый отмечал, что поведение состоит не из еди-
13
ниц «стимул – реакция», а целостных актов, которые включают
мотив и цель, различение свойств вещей и их структурных отношений, построение и проверку гипотез и т. п. Эти внутренние
(физические, но не психологические) моменты объединялись в
понятие «промежуточные переменные».
Сторонниками медиаторного подхода схема поведения была преобразована в формулу S – r – s – R, включающую такие
медиаторы, как:
а) внутренняя реакция на внешний стимул (r),
б) внутренний стимул для внешней поведенческой реакции (s).
Было введено понятие «драйв» – внутреннее побуждение,
сила, вызванная внешним воздействием и активизирующая поведение в направлении подкрепления.
Особое внимание в усвоении поведения уделялось наблюдению и подражанию.
Основным постулатом медиаторно-стимульной ассоциативной теории Альберта Бандуры было признание трех
систем регуляции поведения: предшествующих стимулов, влияния обратной связи, поступающей от реакции, и когнитивных
процессов. Большое значение в теории уделялось когнитивному
фактору, что в целом характерно для необихевиористской линии
исследований.
Н. Миллер и Д. Доллард в своей теории социального научения выделили четыре фундаментальных фактора научения:
драйв, сигнал, реакция, вознаграждение. Схема S – r – s – R приобрела следующий вид: сигнал – внутренняя реакция – драйв –
внешняя реакция – вознаграждение.
Гипотеза фрустрации – агрессии, предложенная Н. Миллером и Д. Доллардом, состояла в следующем: наличие агрессивного поведения всегда предполагает существование фрустрации и, наоборот, существование фрустрации приводит к агрессии. Основные понятия, используемые в теории: фрустрация,
агрессия, сдерживание, смещенная агрессия. Положение о жесткой связи фрустрации и агрессии позже было подвергнуто критике.
В частности, А. Бандурой фрустрация рассматривалась
лишь как один из факторов агрессивного поведения. По мнению
этого американского исследователя, агрессия лучше объяснима
14
в контексте вознаграждающих ее последствий, нежели фрустрирующих условий и наказаний.
Среди других теорий рассматриваемой ориентации необходимо отметить теории обмена. Основное внимание в них уделяется взаимному обмену вознаграждениями и наказаниями в
ситуации взаимодействия индивидов. Постулируется взаимозависимость участников друг от друга в достижении позитивных
исходов. Индивиды отличаются в возможностях контроля взаимных исходов, которые, по мнению Джона Тибо и Гарольда
Келли, определяются эндогенными и экзогенными факторами.
Эндогенные, внутренние, факторы определяют возможность
достижения позитивных исходов, экзогенные, внешние, факторы – их пределы. Названные авторы считают, что интеракция
будет продолжаться только в том случае, если вознаграждения
ее участников будут превышать их потери. Возможные ситуации диадического (парного) взаимодействия Д. Тибо и Г. Келли
обобщили в «матрицах исходов».
Другой известной теорией обмена является теория «элементарного социального поведения» Джорджа Хоманса. Если Д. Тибо и Г. Келли формально не связывали себя с бихевиористской ориентацией, то Д. Хоманс обратился непосредственно
к скиннеровской парадигме научения. В его концепции классический бихевиористский закон эффекта предстает в виде «закона выгоды»: человек стремится к наибольшему вознаграждению
силой минимальных затрат.
Таким образом, в необихевиористских теориях социальное
рассматривается как стимул и подкрепление поведенческой реакции.
2.2. Психоаналитическая ориентация
Основы психоаналитического подхода (от греч. psyche –
душа и analysis – разложение, расчленение) к изучению социально-психологических явлений были заложены в работах самого З. Фрейда. Работы позднего этапа научного творчества метра
основаны на переносе принципов, выявленных при работе с
невротиками, на реальность межличностного взаимодействия
людей в целом. Основные положения психоанализа, нашедшие
15
выражение в трудах последователей З. Фрейда в социальной
психологии, таковы.
1. Определяющим фактором формирования межличностных отношений человека является опыт внутрисемейных
отношений.
2. Главенствующее значение отца для ребенка переносится
на отношения с лидером группы, в которую включен
взрослый человек. От идентификации с лидером зависит
включение человека в группу.
3. Групповая активность, как и личностная, реализует конфликт между индивидуально-значимым и общественным.
В качестве предмета изучения наиболее известных психоаналитических концепций социальной психологии выступала
группа и интерперсональное (межличностное) поведение её
членов.
В динамической теории группового функционирования В.
Байона выявленные в психоанализе закономерности функционирования личности приписываются группе. Как и личность,
группа характеризуется потребностями, мотивами и целями.
Представления о внутриличностном конфликте между Сверх-Я
и Оно находят отражение в постулате о возможном конфликте
между двумя уровнями групповой жизни. Первый уровень
представлен целью групповой активности, второй – групповой
культурой как результатом неосознаваемых личностных вкладов
членов группы. Возникающие конфликты между данными
уровнями рассматриваются как защитные механизмы группы.
Теория развития группы Уоррена Бенниса и Герберта
Шепарда сформулирована как итог изучения Т-групп, создаваемых для воздействия в системе межличностных отношений
на ее членов с целью развития социально-психологической компетентности, навыков общения и взаимодействия.
Развитие группы связывается авторами с возникновением
ситуации неопределенности – помехи на начальном этапе работы группы. Неопределенность касается двух планов функционирования группы: вопроса о власти и вопроса о взаимозависимости. Вопрос о власти связан с определением отношения к лидерству в группе, формированием отношений лидер – рядовой
член группы, а также между членами группы. Вопрос о взаимо-
16
зависимости решается в ходе дальнейшего развития межличностных отношений, опосредованных отношением к лидеру.
Трехмерная теория интерперсонального поведения
Вильяма Шутца основана на постулате З. Фрейда о фатальной
предопределенности социального поведения человека опытом
его детства. По мнению автора, личность выбирает одну из
стратегий поведения – либо свойственную для родителей в отношении его в детстве, либо свойственную для него самого в
детстве. Шутц выделил три межличностные потребности, свойственные каждому: потребность включения, потребность в контроле, потребность в любви. По его мнению, люди, успешно
решившие эти проблемы в детстве, способны устанавливать эффективные эмоциональные отношения, а люди, потерпевшие
неудачу, испытывают затруднения и ведут себя неадекватно.
Для группового развития Шутц также считал необходимым
пройти через этапы включения, контроля и любви. Совместимость в межличностных отношениях автор определял как зависящую от соотнесения демонстрируемого личностью поведения
и поведения, ожидаемого ею от других.
Таким образом, социальное представлено в работах психоаналитической ориентации как группа, определяющая становление личности.
2.3. Когнитивистская ориентация
Когнитивистская ориентация (от лат. cognitio – знание, познание) в социальной психологии имеет два теоретических источника – гештальтпсихологию и динамическую теорию поля
Курта Левина. Влияние гештальтпсихологии (М. Вертгеймер,
В. Кёлер, К. Коффка) прослеживается в руководстве принципом
«хорошей фигуры» – в идее баланса, диссонанса когнитивных
структур. Теория поля позволила выйти за рамки индивидуального, проследить значение социального фактора, влияние коммуникации на познание и поведение.
Предметом исследований авторов этой ориентации можно
назвать когнитивную организацию социального поведения.
Межличностное взаимодействие рассматривалось как условие и
результат познавательной активности человека.
17
Наибольшую популярность в данной ориентации приобрели теории «когнитивного соответствия», объясняющие зависимость поведения человека от стремления к построению и
сохранению непротиворечивой картины мира.
Теория когнитивного диссонанса Леона Фестингера объясняет влияние на человеческое поведение систем когнитивных
элементов (верований, мнений, ценностей и т. д.). Диссонанс
рассматривался Л. Фестингером как состояние дискомфорта,
возникающее в ситуации, когда субъект одновременно располагает двумя психологически противоречивыми «знаниями» об
одном объекте. В результате человек изменяет либо свое поведение, либо отношение к объектам или же обесценивает значение информации и поведения.
Теория структурного баланса Фрица Хайдера базируется
на идее соответствия и идее атрибуции (приписывания). В ней
рассматривается ситуация восприятия личностью (P) другого
человека (O), а также построения отношения к нему и к объекту,
общему для партнеров по общению (X). Между отмеченными
элементами могут существовать «отношения оценки» и «отношения принадлежности». Структурный баланс достигается, если
Р воспринимает всю ситуацию как гармонию, т. е. если отношения оценки между двумя элементами и отношения между ними
одновременно воспринимаются как положительные.
В теории коммуникативных актов Т. Ньюкома в качестве средства преодоления дискомфорта, вызванного несоответствием между отношением личности к другому человеку и его отношением к предмету Х, рассматривается развитие коммуникации. В ходе общения, по мнению Т. Ньюкома, позиция одного
из партнеров изменяется, обеспечивая восстановление соответствия.
Теория конгруэнтности Чарльза Осгуда и П. Танненбаума была разработана с целью анализа процессов массовой коммуникации. Ее авторы полагали, что для достижения соответствия (конгруэнтности) в собственной когнитивной структуре реципиент (воспринимающий человек) одновременно изменяет
свое отношение и к коммуникатору (говорящему человеку), и к
оцениваемому предмету. Ч. Осгуд и П. Танненбаум обратили
внимание на то, что отношение при этом характеризуется не
18
только положительным или отрицательным знаком, но и интенсивностью.
Особого внимания заслуживает теория каузальной атрибуции (от лат. causa – причина и attribuo – придаю, наделяю),
разработке которой посвящен ряд работ в русле когнитивной
психологии. Положения теории используются для объяснения
того, как в ходе восприятия другого человека происходит интерпретация причин его поведения, приписывание личностных
черт. Основные категории и принципы анализа впервые были
предложены Ф. Хайдером. Он же сформулировал идею приписывания наблюдаемому человеку причин его поведения и личностных черт при недостатке информации для интерпретации
действий. Г. Келли провел значительную работу по типологизации видов атрибуции, ввел понятие «каузальная схема» и т. д.
Таким образом, в когнитивистской ориентации социальное
представлено как социальные контакты, опосредованные когнитивными процессами.
2.4. Интеракционистская ориентация
Интеракционистская ориентация (от англ. interaction –
взаимодействие) – направление, изначально возникшее в рамках
социологии и социальной психологии, – базируется на концепции символического интеракционизма Джорджа Мида.
Предметом исследования интеракционистов является интеракция (социальное взаимодействие) посредством символов.
Символы определяются как выражения лица и движения собеседника, передающие определенное значение.
Значения вещей формируются в ходе общения и определяют характер оперирования ими. Поэтому взаимодействие рассматривается как необходимое условие становления личности.
В структуре личности выделяют три компонента: I, me, self.
I (индивидуальное, творческое, импульсивное Я) – ненаправленные тенденции поведения человека;
Me (социальное, нормативное, рефлексивное Я) – представления об оценках и ожиданиях других людей от меня;
Self (самость) – совокупность импульсивного I и рефлексивного me; личность, способная оценивать и организовывать
свои действия.
19
К интеракционистской ориентации принято причислять
символический интеракционизм, ролевые теории и теории референтной группы.
В русле символического интеракционизма традиционно
выделяют две школы – Чикагскую (Герберт Блумер) и Айовскую (Манфорд Кун). Разницу во взглядах последователей Дж.
Мида можно обнаружить при определении:
а) метода исследования,
б) приоритета одной из субстанций личности,
в) понятийного аппарата теории.
Г. Блумер вслед за Дж. Мидом считает, что социальная
наука по своим методам должна отличаться от точных наук, в
частности используя интерпретацию отчетов испытуемых о
причинах своего поведения. В Чикагской школе основное внимание уделяется субстанции I (импульсивному Я), изменению
личности человека в ходе взаимодействия. Г. Блумер выступал
против уточнения понятий, предложенных Дж. Мидом.
М. Кун стремился доказать положения Дж. Мида в ходе
эмпирических исследований. В частности, им был разработан
тест «20 суждений» (тест «Кто я такой?»), позволивший получить обширный материал для обоснования «теории самооценки
личности». Согласно теории, главная роль в регуляции поведения личности отводится субстанции me (рефлексивному Я), определяемой ролевыми позициями. Стремление М. Куна операционализировать отдельные понятия концепции Дж. Мида рассматривается исследователями как причина усложнения теории.
Ролевые теории стали основным направлением интеракционистских исследований после второй мировой войны. Понятие роли введено в социальную психологию Дж. Мидом, однако, ее определение и соотношение с понятием статус еще долгое
время уточнялось такими исследователями, как Р. Линтон, Т.
Сарбин, Дж. Тибо и Г. Келли и др. Среди других аспектов исследований ролевого взаимодействия – классификация ролей и
ролевые конфликты.
Известна концепция «социальной драматургии» Ирвинга
Гоффмана, автор которой рассматривает членов общества как
актеров, носителей различных ролей, заданных извне. По мнению Гоффмана, человек способен смотреть на себя глазами
20
партнера и корректировать свое поведение в соответствии с его
ожиданиями. Целью является достижение благоприятного впечатления и получение наибольшей выгоды от взаимодействия.
Вклад в разработку теорий референтной группы внесли
такие авторы различных психологических школ, как Г. Хайман,
Т. Ньюком, М. Шериф, Г. Келли, Р. Мертон. Однако, по мнению
известного исследователя референтной группы Р. Мертона, в ее
понятии нашла отражение прежде всего идея Дж. Мида о группе
как «обобщенном другом».
Термин «рефератная группа» был введен Г. Хайманом. Она
определяется как реальная или условная социальная общность, с
которой человек соотносит себя как с эталоном и на нормы,
мнения, ценности и оценки которой ориентируется в своем поведении и самооценке.
Сравнительно-оценочная и нормативная функции референтной группы выделены Г. Келли, во взглядах которого нашли отражение позиции не только интеракционизма, но и необихевиоризма, и когнитивизма. Т. Шибутани, автор известного
учебника «Социальная психология» (М., 1999), предложил рассматривать еще и побудительную функцию, определяющую
стремление индивида стать членом референтной группы.
Референтной может быть как та группа, в состав которой
человек входит, так и внешняя. Условия, при которых индивид
выбирает в качестве референтной внешнюю группу, а не группу
членства, выделены Р. Мертоном.
Близка к интеракционистскому подходу этнометодология Г. Гарфинкеля. Под «этносом» в названии подразумевается любая общность людей, а под «методом» – способы
взаимодействия людей по само собой разумеющимся правилам поведения. Этнометодологи изучают: а) законы организации повседневного поведения обычных людей; б) механизмы понимания и интерпретации поведения с помощью общения. Большое внимание уделяется изучению коммуникации,
разговорного языка.
Сочетание символического интеракционизма, этнометодологии и лингвистического анализа нашло отражение в еще одном социально-психологическом направлении – этогенетиче-
21
ском подходе (от греч. ethos – нрав, характер; манера себя вести
и genos – происхождение) Р. Харре и П. Секорда. Их целью стало определение «грамматики», а точнее семиотики социального
поведения.
Таким образом, в интеракционистской ориентации социальное представлено как социальное взаимодействие, в котором
формируется и проявляется личность.
2.5. Критические тенденции
Множество теорий, возникших в русле зарубежной социальной психологии в ХХ столетии, позволило объяснить закономерности отдельных областей общественной жизни человека.
Однако отсутствие единства в определениях предмета исследования, методов, общей стратегии изучения социальной реальности затрудняет как знакомство с данными подходами, так и использование предлагаемых техник при решении конкретных
практических задач. Сложности прикладного характера были
вызваны преимущественной ориентацией на экспериментальные, лабораторные исследования вне специфического социального контекста реальных человеческих отношений.
Данная ситуация была определена как кризисная (Дж.
Сильвермен, 1971). Появившиеся критические публикации указывали на проблемы не только социально-психологической теории, но и ее американской принадлежности. Ведь история становления социально-психологического знания в ХХ в. связывалась исключительно с именами американских исследователей, в
т. ч. и европейских эмигрантов.
Существенно, что критические высказывания возникли в
русле как социологической, так и психологической ветвей науки. Среди наиболее известных критиков выступили М. Дойч,
Р. Абельсон, Р. Зайонс, Т. Ньюком. С. Аш, Э. Аронсон,
Ф. Зимбардо, Дж. Кемпбелл, В. МакГвайр, Г. Триандис (в
США), С. Московичи, А. Тэшфел, Р. Айзер, И. Израэль, Р. Ромметвейт (в Европе).
В США попытка разработки альтернативной методологии
была реализована в подходе социального конструкционизма
К. Гергена (Джерджена). Его последователи подчеркивают зна-
22
чение конструирования реальности социумом – в ходе общения
людей. В 1990-х гг. конструктивистский подход в социальной
психологии использовался при построении теории диалога
Е. Сэмпсона (1993), теории обоснования Хенвуда и Пиджиона
(1995), феминизма Гриффина (1995), анализа дискурса Дж. Поттера и М. Уизерелла (1987), деконструктивизма Китзингера
(1992) и Бурмана (1994), риторического подхода М. Биллига
(1991) и др. [14].
Исследования социальных психологов в Европе привели к
построению ряда близких к конструкционизму теорий, среди
которых уже названный этогенетический подход Р. Харре,
теория социальных представлений Сержа Московичи и теория социальной идентичности Генри Тэшфела. В данных теориях большее внимание уделяется связи индивида и общества,
социальной детерминации человеческого поведения и социально-ориентированной рефлексии личности.
Таким образом, критические тенденции в социальной психологии ХХ в. были направлены на объединение социологического и психологического подходов к определению предмета
социальной психологии. Социальная реальность рассматривается как продукт конструирования сознанием человека в ходе
взаимодействия с другими людьми.
3. ХАРАКТЕРИСТИКА ОТЕЧЕСТВЕННОЙ СОЦИАЛЬНОПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ОРИЕНТАЦИИ ХХ СТОЛЕТИЯ
В отечественной социальной психологии, в силу исторических условий, следует рассматривать, по крайней мере, две
группы теорий: предложенные авторами дореволюционной России и разработанные в Советском Союзе. Единство в психологическом подходе к социальной реальности в большей степени
характерно для теорий советского периода.
В качестве предмета исследования советских социальных
психологов можно определить коллектив и зависимость характеристик личности от социального опыта.
Среди отечественных подходов в социальной психологии
наиболее признаны коллективная рефлексология Владимира
Михайловича Бехтерева, диспозиционная концепция регуляции
23
социального поведения Владимира Александровича Ядова,
концепция деятельностного опосредствования межличностных отношений Артура Владимировича Петровского.
В качестве основной, системообразующей категории данных социально-психологических подходов можно определить
категорию коллектива.
Среди первых российских социально-психологических теорий, предложенных в конце XIX – начале XX вв. Л. Ф. Гумпловичем, С. Н. Трубецким, П. А. Сорокиным, М. А. Рейснером,
Л. Н. Войтоловский и др., наибольшей целостностью отличался
подход Владимира Михайловича Бехтерева.
В. М. Бехтерев придерживался идеи выделения общих законов, лежащих в основе развития неорганического мира, природной и социальной (надорганической) и психической реальности, придающих целостный характер всему мирозданию. Автором предложена концепция энергообмена между человеком и
миром. Он также настаивал на необходимости разработки объективной психологии.
В. М. Бехтерев первым из русских ученых определил предмет (соотносительная деятельность общественных и социальных
групп), задачи (изучение взаимоотношения личности и коллектива, закономерностей поведения людей в группе, возникновения социально-психологических явлений), методы (наблюдение,
эксперимент, статистический метод) социальной или общественной психологии.
При изучении коллектива В. М. Бехтерев расширял его до
общества, определял как собирательную личность, обладающую
целью, настроением, взглядами, действиями.
Социально-психологическое учение – коллективная рефлексология – строилось по аналогии с общепсихологическим.
Отличие состояло в исследовании «соотносительных проявлений» не отдельных индивидов, а социальных групп. Как и личности, коллективу приписывались рефлексы – паники, нападения, сосредоточения, восстания и др.
В. М. Бехтеревым проведена значительная работа по изучению механизмов общения людей.
24
Основы теории педагогики и психологии коллектива и
управления им разработаны Антоном Семеновичем Макаренко. Он определял коллектив как «свободную группу трудящихся, объединенных единой целью, единым действием,
организованную, снабженную органами управления, дисциплины и ответственности»1. Среди закономерностей движения
коллектива автор называл: 1) непрерывное развитие общественно значимых целей, 2) диалектику развития требований,
3) перспективные линии, 4) организацию завтрашних радостей.
Деятельностный подход в социальной психологии
Коллектив как высший уровень развития группы изучался
А. В. Петровским, представившим концепцию деятельностного опосредствования межличностных отношений в группе.
Автор предложил рассматривать опосредованность (зависимость) межличностных отношений в группе содержанием и
ценностями деятельности. В рамках концепции, изначально названной стратометрической, определены 3 слоя (страты) групповой активности:
а) непосредственные контакты, основанные на симпатиях и
антипатиях;
б) отношения, опосредованные характером деятельности
(ценностно-ориентационное единство);
в) контакты, основанные на принятии членами группы единых целей деятельности.
А. В. Петровским разработана классификация групп в зависимости от направленности группы (просоциальной или асоциальной) и от степени деятельностного опосредствования межличностных отношений.
Особое внимание в советской психологии уделялось значению группы и деятельности в развитии способностей и формировании направленности личности. Концепция динамической функциональной структуры личности, предложенная
К. К. Платоновым, предполагает анализ всей ее структуры в
целом и подструктуры. Психологическая подструктура включает 4 уровня:
1
Макаренко А. С. Соч. : в 7 т. Т. 7. М., 1952. С. 16.
25
1) подструктура направленности (социально обусловленная);
2) подструктура знаний, умений, навыков, привычек (обусловленная социальным опытом);
3) подструктура индивидуальных особенностей психических процессов как форм отражения (обусловленная индивидуальным опытом);
4) подструктура темперамента, возрастных и половых особенностей (биологически обусловленная).
Еще две структуры – характер и способности – налагаются
на предыдущие.
К социологической структуре личности автор относил социальный статус, социальную роль, принятые личностью социальные, этические, эстетические и правовые нормы, ценностные
ориентации и экспектации.
Личность определялась К. К. Платоновым как важнейший
объект социальной психологии. Предметом же выступали психологические явления, свойственные либо только группе личностей, либо личности только в группе. Особенно подчеркивалась
сложная диалектическая связь личности и коллектива.
Значительный массив данных о закономерностях социальной активности личности был обобщен В. А. Ядовым в
диспозиционной концепции регуляции социального поведения. В концепции предлагается иерархическая система диспозиций (образований, регулирующих поведение и деятельность индивида). Основаниями выделения групп диспозиций
стали:
Уровни потребностей:
1) потребности физического существования,
2) потребности социального существования,
3) потребности идентификации с определенной социальной
группой,
4) потребности саморазвития и самовыражения;
Уровни ситуаций или условий деятельности:
1) бытовые ситуации,
2) ситуации группового общения,
3) ситуации значимой деятельности,
26
4) общесоциальная «ситуация» жизнедеятельности человека.
Автор определил:
1-й уровень диспозиций представлен элементарными фиксированными установками,
2-й уровень – системой социальных фиксированных установок,
3-й уровень – базовыми социальными установками (направленностью интересов на определенную сферу активности),
4-й уровень – системой ценностных ориентаций на цели
жизнедеятельности и средства их достижения.
В. А. Ядов говорил о необходимости рассматривать регуляцию социальной активности личности в зависимости от всей
диспозиционной системы, определяемой предшествующим
опытом, а не только со стороны той или иной социальной установки.
Таким образом, специфика отечественной социально-психологической ориентации выражается, прежде всего, в деятельностном подходе. Социальное представлено как порожденные
предметной деятельностью психические феномены, качества,
особенности, процессы и состояния человека в группе (коллективе) [10. С. 83].
ВЫВОДЫ
Знакомство с основными социально-психологическими
ориентациями ХХ столетия позволяет определить истоки,
изучаемую проблематику и специфику подхода к изучению
социального.
Как видно из табл. 2, основные ориентации в социальной психологии ХХ в. имеют преимущественно психологические корни –
бихевиоризма, психоанализа и когнитивной психологии. Вместе с
тем возможно говорить об отсутствии единства в методологических основаниях психологического направления в социальной
психологии, в то время как для социологических теорий характерно наличие общего истока – устной традиции Дж. Мида.
27
Таблица 2
Характеристика основных социально-психологических
ориентаций ХХ в.
Ориентация Методоло– Изучаемая
Социальное
в социальной гические проблематика представлено
как…
психологии основания
Психологическое
Необихевиористская
ориентация
Научение
Бихевиоризм
Психологическое
Когнитивистская
ориентация Гештальтпсихология, «теория поля»
К. Левина
Авторы и теории
ТЕОРИИ АГРЕССИИ И
ПОДРАЖАНИЯ
Н. Миллер и Д. Доллард
Гипотеза фрустрации –
агрессии, теория подра– социальная
жания
среда, в котоА. Бандура Медиаторрой происхо- но-стимульная ассоциадит
тивная теория социальнаучение,
ного научения
ТЕОРИИ МЕЖЛИЧ– социальное
НОСТНОГО ВЗАИвзаимодейст- МОДЕЙСТВИЯ КАК
вие как обОБМЕНА
мен
Д. Тибо и Г. Келли Теория взаимодействия
исходов
Дж. Хоманс Теория
элементарного социального поведения
ТЕОРИИ КОГНИТИВНОГО СООТВЕТСТВИЯ
– социальное
Ф. Хайдер Теория
поведение,
которое регу- структурного баланса
Социальное
лируется по- Т. Ньюком Теория компознание
муникативных актов
знавательныЛ. Фестингер Теория
ми процессакогнитивного диссонанса
ми
Ч. Осгуд и П. Танненбаум Теория конгруэнтности
28
Окончание табл. 2
Ориентация Методоло– Изучаемая
в социальной гические проблема–
тика
психологии основания
Социальное
представлено
как…
Развитие
группы,
– группа,
межличноПсихоанастные
отлитическая
ношения – активность
ориентация
личности в
Психоана- внутри её
группе
лиз
Психологическое
Социологическое
Интеракционистская
ориентация
Деятельнос
тный
подход
Устная
традиция
символического
интеракционизма
Дж. Мида
Авторы и теории
В. Байон Динамическая
теория функционирования группы
В. Беннис и Г. Шепард
Теория развития группы
В. Шутц Трехмерная
теория интерперсонального поведения
СИМВОЛИЧЕСКИЙ
ИНТЕРАКЦИОНИЗМ
Дж. Мид Устная традиция символического
интеракционизма
Г. Блумер Чикагская
школа
М. Кун Айовская шкоРазвитие
- взаимодействие, ла, теория самооценки
личности в
личности
в ходе которого
ходе взаиРОЛЕВЫЕ
ТЕОРИИ
формируется
модейстТ. Сарбин, Р. Линтон,
личность
вия
Р. Мертон
И. Гоффман Концепция
социальной драматургии
ТЕОРИИ РЕФЕРЕНТНОЙ ГРУППЫ
Г. Хайман, Т. Ньюком,
М. Шериф, Р. Мертон, Г.
Келли
Психоло– социальные
гическое
условия
Коллектив
(преимуразвития
ществен- и личность личности и
но)
группы
В. М. Бехтерев Коллективная рефлексология
В. А. Петровский Теория деятельностного
опосредствования межличностных
29
Марксистсколенинская
философия
отношений в группе
В. А. Ядов Концепция
диспозиционной регуляции социального поведения
30
Изучаемая в социальной психологии проблематика объединялась вокруг проблем научения, социального познания,
внутригрупповых процессов (психологическая ветвь) и развития
личности в ходе взаимодействия (социологическая ветвь). Иначе
говоря, в фокусе внимания находилось влияние социального на
психическое.
По результатам проведенного анализа можно заключить,
что социальное представлялось как внешние стимулы (необихевиоризм), условия (когнитивизм, интеракционизм) и результат
психической активности (психоаналитическая ориентация).
Не смогли избежать эклектичности методологических основ и представители критических тенденций. Однако их объединяет внимание к социальному контексту протекания индивидуальных и групповых психологических процессов, взаимосвязи
индивида и общества. Таким образом, социальное в критической ориентации рассматривается не только как фактор или не
только как результат психической активности, а как многоуровневое образование, испытывающее и оказывающее влияние, а
также составляющее саму психическую реальность.
Отечественная, психологическая, ориентация в социальной
психологии оформлялась преимущественно в изоляции от мировой науки. Поэтому характерная для нее теоретическая направленностью позволила более системно подойти к анализу
социального. Социально-психологическая теория в России основывалась на материалистическом подходе к психике человека.
Последняя рассматривалась во взаимосвязи с выполняемой деятельностью. Особое внимание уделялось коллективу, в котором
люди объединены стремлением к общественно значимой цели
деятельности.
В заключение необходимо отметить, что представленные в
данном пособии ориентации продолжают определять основные
подходы к исследованию и осмыслению фактов социальнопсихологической реальности.
31
Тексты представителей
социально-психологических
ориентаций ХХ столетия
В. Вундт. Задачи и методы психологии народов (1900–
1920)2
1. Задачи психологии народов
<...>Единственная точка зрения, с которой можно рассматривать все психические явления, связанные с совместной жизнью людей, – психологическая. А так как задачей психологии
является описание данных состояний индивидуального сознания
и объяснение связи его элементов и стадий развития, то и аналогичное генетическое и причинное исследование фактов, предполагающих для своего развития духовные взаимоотношения, существующие в человеческом обществе, несомненно также
должно рассматриваться как объект психологического исследования.
Действительно, Лацарус и Штейнталь противопоставили в
этом смысле индивидуальной психологии – психологию народов.
Присмотримся, прежде всего, поближе к программе, предпосланной Лацарусом и Штейнталем их специально психологии
народов посвященному журналу: «Zeitschrift fur Volkerpsychologie und Sprachwissenschaft».
В самом деле, программа так обширна, как только можно:
объектом этой будущей науки должны служить не только язык,
Вундт В. Проблемы психологии народов // Тексты по истории социологии XIX–XX
веков : хрестоматия. М., I994. С. 75–90.
2
32
мифы, религия и нравы, но также искусство и наука, развитие
культуры в общем и в ее отдельных разветвлениях, даже исторические судьбы и гибель отдельных народов, равно как и история всего человечества. Но вся область исследования должна
разделяться на две части: абстрактную, которая пытается разъяснить общие условия и законы «национального духа» (Volksgeist), оставляя в стороне отдельные народы и их историю, и
конкретную, задача которой – дать характеристику духа отдельных народов и их особые формы развития. Вся область психологии народов распадается, таким образом, на «историческую психологию народов» (Vollergeschichtlische Psychologie) и «психологическую этнологию» (Psychologische Ethnologie). <...>
Лацарус и Штейнталь отнюдь не просмотрели тех возражений, которые прежде всего могут прийти в голову по поводу
этой программы. Прежде всего они восстают против утверждения, что проблемы, выставляемые психологией народов, уже
нашли свое разрешение в истории и ее отдельных разветвлениях:
хотя предмет психологии народов и истории в ее различных отраслях один и тот же, однако метод исследования различен. <...>
Едва ли представители истории и различных других наук о
духе удовольствуются уделенной им в подобном рассуждении
ролью. В сущности, она сведена к тому, что историки должны
служить будущей психологии народов и работать на нее. <...>
Но здесь сейчас же приходит на ум возражение, что столь
различные по своему характеру области, в сущности, совсем не
допускают сравнения между собой, так как возникают и развиваются они в совершенно различных условиях.
В особенности ясно проявляется это, в данном случае, в несравненно более тесной связи общих дисциплин со специальными в науках о духе. <...> В развитии душевной жизни частное, единичное несравненно более непосредственным образом
является составной частью целого, чем в природе. <...>
Общая задача всюду заключается не просто в описании
фактов, но в то же время и в указании их связи и, насколько это
в каждом данном случае возможно, в их психологической интерпретации. К какой бы области, следовательно, ни приступила
со своими исследованиями психология народов, всюду она на-
33
ходит, что ее функции уже выполняются отдельными дисциплинами. <...>
34
2. Программа исторической науки о принципах
Но должны ли мы ввиду вышеизложенных сомнений вообще отрицать право психологии народов на существование?
<...> Различение между душой и духом, которое и без того
уже перенесло понятие души из психологии в метафизику или
даже в натурфилософию, в психологии совершенно лишено
объекта. Если она и называет, согласно традиционному словоупотреблению, объект своего исследования душой, то под этим
словом подразумевается лишь совокупность всех внутренних
переживаний. Многие из этих переживаний, несомненно, общи
большому числу индивидуумов; мало того, для многих продуктов душевной жизни, например языка, мифических представлений, эта общность является прямо-таки жизненным условием их
существования. Почему бы в таком случае не рассматривать с
точки зрения актуального понятия о душе эти общие образования представлений, чувствования и стремления как содержание
души народа, почему этой «душе народа» мы должны приписывать меньшую реальность, чем нашей собственной душе?
<...> Реальность души народа для нашего наблюдения является столь же изначальной, как и реальность индивидуальных
душ, так как индивидуум не только принимает участие в функциях общества, но в еще большей, может быть, степени зависит
от развития той среды, к которой он принадлежит.
<...> Душевная жизнь в сознании человека иная, чем в сознании высших животных, отчасти даже психика культурного
человека отличается от психики дикаря. И совершенно тщетны
были бы надежды на то, что когда-нибудь нам удастся вполне
подвести душевные явления высшей ступени развития под те же
«законы», которым подчинена психика на низшей ступени эволюции. Тем не менее, между обеими ступенями развития существует тесная связь, которая и помимо всяких допущений генеалогического характера ставит перед нами задачу рассмотрения
законов высшей ступени развития душевной жизни в известном
смысле как продукта эволюции низшей ступени. Все духовные
явления втянуты в тот поток исторической эволюции, в котором
прошлое хотя и содержит в себе задатки развития законов, пригодных для будущего, однако эти законы никогда не могут быть
исчерпывающим образом предопределены прошлым. Поэтому в
35
каждый данный момент можно, в крайнем случае, предсказать направление будущего развития, но никогда не самое развитие. <...>
Индивидуум не менее чем какая-либо группа или общество, зависит от внешних влияний и от процесса исторического
развития; поэтому одной из главных задач психологии навсегда
останется исследование взаимодействия индивидуумов со средой и выяснение процесса развития. <...>
3. Главные области психологии народов
Остаются, в конце концов, три большие области, требующие, по-видимому, специального психологического исследования, три области, которые — ввиду того, что их содержание
превышает объем индивидуального сознания — в то же время
обнимают три основные проблемы психологии народов: язык,
мифы и обычаи. <...>
От истории в собственном смысле слова эти три области
отличаются общезначимым характером определенных духовных
процессов развития, проявляющихся в них. Они подчиняются, в
отличие от продуктов исторического развития в тесном смысле
этого слова, общим духовным законам развития. <...>
Психология народов, со своей стороны, является частью
общей психологии, и результаты ее часто приводят к ценным
выводам и в индивидуальной психологии, так как язык, мифы и
обычаи, эти продукты духа народов, в то же время дают материал для заключений также и о душевной жизни индивидуумов.
Так, например, строй языка, который, сам по себе взятый, является продуктом духа народа, проливает свет на психологическую закономерность индивидуального мышления. Эволюция
мифологических представлений дает образец для анализа созданий индивидуальной фантазии, а история обычаев освещает
развитие индивидуальных мотивов воли.
Итак, психология народов – самостоятельная наука наряду
с индивидуальной психологией, и хотя она и пользуется услугами последней, однако и сама оказывает индивидуальной психологии значительную помощь.
<...> В этих областях искомый характер общей закономерности сочетается с выражающимся в жизни как индивидуума,
так и народов характером исторического развития. Язык содер-
36
жит в себе общую форму живущих в духе народа представлений
и законы их связи. Мифы таят в себе первоначальное содержание этих представлений в их обусловленности чувствованиями и
влечениями. Наконец, обычаи представляют собой возникшие
из этих представлений и влечений общие направления воли. Мы
понимаем поэтому здесь термины миф и обычаи в широком
смысле, так что термин «мифология» охватывает все первобытное миросозерцание, как оно под влиянием общих задатков человеческой природы возникло при самом зарождении научного
мышления; понятие же «обычаи» обнимает собой одновременно
и все те зачатки правового порядка, которые предшествуют планомерному развитию системы права, как историческому процессу.
Таким образом, в языке, мифах и обычаях повторяются, как
бы на высшей ступени развития, те же элементы, из которых состоят данные, наличные состояния индивидуального сознания.
Однако духовное взаимодействие индивидуумов, из общих представлений и влечений которых складывается дух народа, привносит новые условия. Именно эти новые условия и заставляют народный дух проявиться в двух различных направлениях, относящихся друг к другу приблизительно как форма и материя – в
языке и в мифах. Язык дает духовному содержанию жизни ту
внешнюю форму, которая впервые дает ему возможность стать
общим достоянием. Наконец, в обычаях это общее содержание
выливается в форму сходных мотивов воли. Но подобно тому как
при анализе индивидуального сознания представления, чувствования и воля должны рассматриваться не как изолированные силы или способности, но как неотделимые друг от друга составные
части одного и того же потока душевных переживаний, точно так
же и язык, мифы и обычаи представляют собой общие духовные
явления, настолько тесно сросшиеся друг с другом, что одно из
них немыслимо без другого. Язык не только служит вспомогательным средством для объединения духовных сил индивидуумов, но принимает сверх того живейшее участие в находящем
себе в речи выражение содержании; язык сам сплошь проникнут
тем мифологическим мышлением, которое первоначально бывает
его содержанием. Равным образом и мифы, и обычаи всюду тесно
связаны друг с другом. Они относятся друг к другу так же, как
мотив и поступок: обычаи выражают в поступках те же жизнен-
37
ные воззрения, которые таятся в мифах и делаются общим достоянием благодаря языку. И эти действия в свою очередь делают
более прочными и развивают дальше представления, из которых
они проистекают. Исследование такого взаимодействия является
поэтому, наряду с исследованием отдельных функций души народа, важной задачей психологии народов. <...>
Если поэтому на первый взгляд и может показаться странным, что именно язык, мифы и обычаи признаются нами за основные проблемы психологии народов, то чувство это, по моему
мнению, исчезнет, если читатель взвесит то обстоятельство, что
характер общезначимости основных форм явлений наблюдается
преимущественно в указанных областях, в остальных же – лишь
поскольку они сводятся к указанным трем. Предметом психологического исследования, которое имеет своим содержанием народное сознание в том же смысле, в каком индивидуальная психология имеет содержанием индивидуальное сознание, может
быть поэтому, естественным образом, лишь то, что для народного
сознания обладает таким же общим значением, какое для индивидуального сознания имеют исследуемые в индивидуальной
психологии факты. В действительности, следовательно, язык,
мифы и обычаи представляют собой не какие-либо фрагменты
творчества народного духа, но самый этот дух народа в его относительно еще не затронутом индивидуальными влияниями отдельных процессов исторического развития виде.
Задания для самостоятельной работы
с текстом В. Вундта
1. Определите, что в работе В. Вундта позволяет отнести ее к описательному
этапу становления социально-психологического знания.
2. Ответьте, какую структуру психологии народов выявил В. Вундт.
3. Определите, в чем видел В. Вундт задачи психологии народов.
4. Перечислите, что является материалом для анализа в психологии народов.
38
Г. Лебон. Душа толпы (1898)3
I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ТОЛПЫ.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЗАКОН ЕЕ ДУХОВНОГО
ЕДИНСТВА
<...> С психологической точки зрения слово «толпа» получает совершенно другое значение. Сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи всех отдельных единиц, образующих целое, именуемое толпой, принимают одно и то же направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно,
временный характер, но и очень определенные черты. Собрание
в таких случаях становится организованной толпой или толпой
одухотворенной, составляющей единое существо и подчиняющейся закону духовного единства толпы.
Одного факта случайного нахождения вместе многих индивидов недостаточно для того, чтобы они приобрели характер
организованной толпы.
Тысячи индивидов, отделенных друг от друга, могут в известные моменты подпадать одновременно под влияние некоторых сильных эмоций или какого-нибудь великого национального события и приобретать, таким образом, все черты одухотворенной толпы. Стоит какой-нибудь случайности свести этих
индивидов вместе, чтобы все их действия и поступки немедленно приобрели характер действий и поступков толпы. <...>
Не имея возможности изучить здесь все степени организации толпы, мы ограничимся преимущественно толпой, уже совершенно организованной. Таким образом, из нашего изложения будет видно лишь то, чем может быть толпа, но не то, чем
она всегда бывает. Только в этой позднейшей фазе организации
толпы среди неизменных и преобладающих основных черт расы
выделяются новые специальные черты и происходит ориентирование чувств и мыслей собрания в одном и том же направлении, и только тогда обнаруживает свою силу вышеназванный
психологический закон духовного единства толпы. <...>
Самый поразительный факт, наблюдающийся в одухотворенной толпе, следующий: каковы бы ни были индивиды, со3
Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995. С. 156–185.
39
ставляющие ее, каков бы ни был их образ жизни, занятия, их
характер или ум, одного их превращения в толпу достаточно для
того, чтобы у них образовался род коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, действовал и чувствовал каждый из них в отдельности. <...>
Нетрудно заметить, насколько изолированный индивид отличается от индивида в толпе, но гораздо труднее определить
причины этой разницы. Для того чтобы хоть несколько разъяснить себе эти причины, мы должны вспомнить одно из положений современной психологии, а именно то, что явления бессознательного играют выдающуюся роль не только в органической
жизни, но и в отправлениях ума. Наши сознательные поступки
вытекают из субстрата бессознательного, создаваемого в особенности влияниями наследственности. В этом субстрате заключаются бесчисленные наследственные остатки, составляющие собственно душу расы. <...>
Элементы бессознательного, образующие душу расы,
именно и являются причиной сходства индивидов этой расы.
Эти общие качества характера, управляемые бессознательным и существующие в почти одинаковой степени у большинства нормальных индивидов расы, соединяются вместе в толпе.
В коллективной душе интеллектуальные способности индивидов и, следовательно, их индивидуальность исчезают; разнородное утопает в однородном, и берут верх бессознательные качества.
Такое именно соединение заурядных качеств в толпе и объясняет нам, почему толпа никогда не может выполнить действия, требующие возвышенного ума. Решения, касающиеся общих интересов, принятые собранием даже знаменитых людей в
области разных специальностей, мало все-таки отличаются от
решений, принятых собранием глупцов, так как и в том и в другом случае соединяются не какие-нибудь выдающиеся качества,
а только заурядные, встречающиеся у всех. В толпе может происходить накопление только глупости, а не ума. <...>
Появление этих новых специальных черт, характерных для
толпы и притом не встречающихся у отдельных индивидов,
входящих в ее состав, обусловливается различными причинами.
40
Первая из них заключается в том, что индивид в толпе приобретает, благодаря только численности, сознание непреодолимой
силы, и это сознание дозволяет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда не дает волю, когда бывает один. В
толпе же он менее склонен обуздывать эти инстинкты, потому
что толпа анонимна и не несет на себе ответственности. Чувство
ответственности, сдерживающее всегда отдельных индивидов,
совершенно исчезает в толпе.
Вторая причина – заразительность или зараза – также способствует образованию в толпе специальных свойств и определяет их направление. Зараза представляет собой такое явление,
которое легко указать, но не объяснить; ее надо причислить к
разряду гипнотических явлений, к которым мы сейчас перейдем.
В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом
в такой степени, что индивид очень легко приносит в жертву
свои личные интересы интересу коллективному. Подобное поведение, однако, противоречит человеческой природе, и потому
человек способен на него лишь тогда, когда он составляет частицу толпы.
Третья причина, и притом самая главная, обусловливающая
появление у индивидов в толпе таких специальных свойств, которые могут не встречаться у них в изолированном положении,
– это восприимчивость к внушению; зараза, о которой мы только что говорили, служит лишь следствием этой восприимчивости. <...> Он уже не сознает своих поступков, и у него, как у загипнотизированного, одни способности исчезают, другие же
доходят до крайней степени напряжения. Под влиянием внушения такой субъект будет совершать известные действия с неудержимой стремительностью; в толпе же эта неудержимая
стремительность проявляется с еще большей силой, так как
влияние внушения, одинаковое для всех, увеличивается путем
взаимности. Люди, обладающие достаточно сильной индивидуальностью, чтобы противиться внушению, в толпе слишком малочисленны и потому не в состоянии бороться с течением. Самое большее, что они могут сделать, – это отвлечь толпу посредством какого-нибудь нового внушения. Так, например,
удачное слово, какой-нибудь образ, вызванный кстати в воображении толпы, отвлекали ее иной раз от самых кровожадных
41
поступков. Итак, исчезновение сознательной личности, преобладание личности бессознательной, одинаковое направление
чувств и идей, определяемое внушением, и стремление превратить немедленно в действия внушенные идеи – вот главные черты, характеризующие индивида в толпе. Таким образом, становясь частицей организованной толпы, человек спускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. В
изолированном положении он, быть может, был бы культурным
человеком; в толпе – это варвар, т. е. существо инстинктивное.
У него обнаруживается склонность к произволу, буйству, свирепости, но также и к энтузиазму и героизму, свойственным
первобытному человеку, сходство с которым еще более усиливается тем, что человек в толпе чрезвычайно легко подчиняется
словам и представлениям, не оказавшим бы на него в изолированном положении никакого влияния, и совершает поступки,
явно противоречащие и его интересам, и его привычкам. <...>
Толпа в интеллектуальном отношении всегда стоит ниже изолированного индивида, но с точки зрения чувств и поступков, вызываемых этими чувствами, она может быть лучше или хуже
его, смотря по обстоятельствам. Все зависит от того, какому
внушению повинуется толпа. Именно это обстоятельство упускали совершенно из виду все писатели, изучавшие толпу лишь с
точки зрения ее преступности. Толпа часто бывает преступна –
это правда, но часто также она бывает героична. Толпа пойдет
на смерть ради торжества какого-нибудь верования или идеи; в
толпе можно пробудить энтузиазм и заставить ее, ради славы и
чести, идти без хлеба и оружия, как во времена крестовых походов, освобождать Гроб Господен из рук неверных или же, как в
93-м году, защищать родную землю. Это героизм, несколько
бессознательный, конечно, но именно при его-то помощи и делается история. Если бы на счет народам ставились только одни
великие дела, хладнокровно обдуманные, то в мировых списках
их значилось бы весьма немного.
Казалось бы, что искажения, которые претерпевает какоенибудь событие в глазах толпы, должны иметь весьма разнообразный характер, потому что индивиды, составляющие толпу,
обладают весьма различными темпераментами. Но ничуть не
бывало. Под влиянием заразы эти искажения имеют всегда оди-
42
наковый характер для всех индивидов. Первое искажение, созданное воображением одного из индивидов собрания, служит
ядром заразительного внушения. Прежде чем изображение св.
Георгия было замечено всеми на стенах Иерусалима и на всех
окнах, его увидел сначала только один из присутствующих, и
путем внушения и заразы чудо, указанное им, было тотчас же
принято на веру всеми остальными.
Таков всегда механизм всех коллективных галлюцинаций,
о которых часто говорится в истории и достоверность которых
подтверждается тысячами человек. <...>
Самые сомнительные события – это именно те, которые наблюдались наибольшим числом людей. Говорить, что какойнибудь факт единовременно подтверждается тысячами свидетелей, – это значит сказать в большинстве случаев, что действительный факт совершенно не похож на существующие о нем
рассказы.
Из всего вышесказанного явственно следует, что к историческим сочинениям надо относиться как к произведениям чистой фантазии, фантастическим рассказам о фактах, наблюдавшихся плохо и сопровождаемых объяснениями, сделанными
позднее. <...> Разве мы знаем хоть одно слово правды о жизни
великих людей, игравших выдающуюся роль в истории человечества, например, о Геркулесе, Будде и Магомете?
Не нужно даже, чтобы прошли столетия после смерти героев, для того чтобы воображение толпы совершенно видоизменило их легенду. Превращение легенды совершается иногда в несколько лет. Мы видели, как менялась несколько раз, менее чем
в пятьдесят лет, легенда об одном из величайших героев истории. При Бурбонах Наполеон изображался каким-то идиллическим филантропом и либералом, другом униженных, воспоминание о котором, по словам поэтов, должно жить долго под
кровлей хижин. Тридцать лет спустя добродушный герой превратился в кровожадного деспота, который, завладев властью и
свободой, погубил три миллиона человек единственно только
для удовлетворения своего тщеславия. <...>
43
3. Преувеличение и одностронность чувств толпы
Каковы бы ни были толпы, хорошие или дурные, характерными их чертами являются одностронность и преувеличение. В
этом отношении, как и во многих других, индивид в толпе приближается к примитивным существам. <...>
Односторонность и преувеличение чувств толпы ведут к
тому, что она не ведает ни сомнений, ни колебаний. Как женщина, толпа всегда впадает в крайности. <...>
Сила чувств толпы еще более увеличивается отсутствием
ответственности, особенно в толпе разнокалиберной. <...>
Обладая преувеличенными чувствами, толпа способна подчиняться влиянию только таких же преувеличенных чувств.
Оратор, желающий увлечь ее, должен злоупотреблять сильными
выражениями. Преувеличивать, утверждать, повторять и никогда не пробовать доказывать что-нибудь рассуждениями – вот
способы аргументации, хорошо известные всем ораторам публичных собраний. Толпа желает видеть и в своих героях такое
же преувеличение чувств; их кажущиеся качества и добродетели
всегда должны быть увеличены в размерах. Искусство говорить
толпе, без сомнения, принадлежит к искусствам низшего разряда, но, тем не менее, требует специальных способностей.
4. Нетерпимость, авторитетность и консерватизм толпы
Толпе знакомы только простые и крайние чувства; всякое
мнение, идею или верование, внушенные ей, толпа принимает
или отвергает целиком и относится к ним или как к абсолютным
истинам, или же как к столь же абсолютным заблуждениям.
<...>
Толпа выражает такую же авторитетность в своих суждениях, как и нетерпимость. Индивид может перенести противоречие и оспаривание, толпа же никогда их не переносит. В публичных собраниях малейшее прекословие со стороны какогонибудь оратора немедленно вызывает яростные крики и бурные
ругательства в толпе, за которыми следуют действия и изгнание
оратора, если он будет настаивать на своем. <...>
Авторитетность и нетерпимость представляют собой такие
определенные чувства, которые легко понимаются и усваивают-
44
ся толпой и так же легко применяются ею на практике, как
только они будут ей навязаны. Массы уважают только силу, и
доброта их мало трогает, так как они смотрят на нее как на одну
из форм слабости. Симпатии толпы всегда были на стороне тиранов, подчиняющих ее себе, а не на стороне добрых властителей, и самые высокие статуи толпа всегда воздвигает первым, а
не последним. Если толпа охотно топчет ногами повергнутого
деспота, то это происходит лишь оттого, что, потеряв свою силу,
деспот этот уже попадает в категорию слабых, которых презирают, потому что их не боятся. Тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напоминать Цезаря, шлем которого прельщает
толпу, власть внушает ей уважение, а меч заставляет бояться.
<...>
Верить в преобладание революционных инстинктов в толпе
– это значит не знать ее психологии. Толпа слишком управляется бессознательным и поэтому слишком подчиняется влиянию
вековой наследственности, чтобы не быть на самом деле чрезвычайно консервативной. Предоставленная самой себе, толпа
скоро утомляется своими собственными беспорядками и инстинктивно стремится к рабству. <...> Она питает самое священное уважение к традициям и бессознательный ужас, очень глубокий, ко всякого рода новшествам, способным изменить реальные условия ее существования. Если бы демократия обладала
таким же могуществом, как теперь, в ту эпоху, когда было изобретено машинное производство, пар и железные дороги, то
реализация этих изобретений была бы невозможна или же она
осуществилась бы ценой повторных революций и побоищ.
Большое счастье для прогресса цивилизации, что власть толпы
начала нарождаться уже тогда, когда были выполнены великие
открытия в промышленности и науке.
II. ЧУВСТВА И НРАВСТВЕННОСТЬ ТОЛПЫ
<...> В числе специальных свойств, характеризующих толпу, мы встречаем, например, такие: импульсивность, раздражительность, неспособность обдумывать, отсутствие рассуждения
и критики, преувеличенную чувственность и т. п., которые наблюдаются у существ, принадлежащих к низшим формам эволюции, как то: у женщин, дикарей и детей.
45
1. Импульсивность, изменчивость и раздражительность
толпы
<...> Так как возбудители, действующие на толпу, весьма
разнообразны и толпа всегда им повинуется, то отсюда вытекает
ее чрезвычайная изменчивость. <...>
Из-за этой изменчивости толпой очень трудно руководить,
особенно если часть общественной власти находится в ее руках.
Толпа не только импульсивна и изменчива: как и дикарь,
она не допускает, чтобы что-нибудь становилось между ее желанием и реализацией этого желания. Толпа тем менее способна
допустить это, если численность создаст в ней чувство непреодолимого могущества. Для индивида в толпе понятия о невозможности не существует. Изолированный индивид сознает, что
он не может один поджечь дворец, разграбить магазин, а если
даже он почувствует влечение сделать это, то легко устоит против него. В толпе же у него является сознание могущества, доставляемого ему численностью, и достаточно лишь внушить ему
идеи убийства и грабежа, чтобы он тотчас же поддался искушению. <...>
2. Податливость внушению и легковерие толпы
<...> Как бы ни была нейтральна толпа, она все-таки находится чаще всего в состоянии выжидательного внимания, которое облегчает всякое внушение. Первое формулированное внушение тотчас же передается вследствие заразительности всем
умам, и немедленно возникает соответствующее настроение.
Как у всех существ, находящихся под влиянием внушения, идея,
овладевшая умом, стремится выразиться в действии.
Блуждая всегда на границе бессознательного, легко подчиняясь всяким внушениям и обладая буйными чувствами, свойственными тем существам, которые не могут подчиняться влиянию рассудка, толпа, лишенная всяких критических способностей, должна быть чрезвычайно легковерна. Невероятное для
нее не существует, и это надо помнить, так как этим объясняется та необычная легкость, с которой создаются и распространяются легенды и самые неправдоподобные рассказы. <...>
46
Толпа мыслит образами, и вызванный в ее воображении
образ в свою очередь вызывает другие, не имеющие никакой
логической связи с первым.
<...>
5. Нравственность толпы
<...> Толпа может выказать иногда очень высокую нравственность.
Действуя на индивида в толпе и вызывая у него чувство
славы, чести, религии и патриотизма, легко можно заставить его
пожертвовать даже своей жизнью. История богата примерами,
подобными крестовым походам и волонтерам 93-го года. Только
толпа способна к проявлению величайшего бескорыстия и величайшей преданности. Как много раз толпа героически умирала
за какое-нибудь верование, слова или идеи, которые она сама
едва понимала! Толпа, устраивающая стачки, делает это не
столько для того, чтобы добиться увеличения своего скудного
заработка, которым она удовлетворяется, сколько для того, чтобы повиноваться приказанию. Личный интерес очень редко бывает могущественным двигателем в толпе, тогда как у отдельного индивида он занимает первое место. Никак не интерес, конечно, руководил толпой во многих войнах, всего чаще
недоступных ее понятиям, но она шла на смерть и так же легко
принимала ее, как легко дают себя убивать ласточки, загипнотизированные зеркалом охотника. <...>
Если считать нравственными качествами бескорыстие, покорность и абсолютную преданность химерическому или реальному идеалу, то надо признать, что толпа очень часто обладает
этими качествами в такой степени, в какой они редко встречаются даже у самого мудрого из философов. Эти качества толпа
прилагает к делу бессознательно, но что за беда! Не будем
слишком сетовать о том, что толпа главным образом управляется бессознательными инстинктами и совсем не рассуждает. Если
бы она рассуждала иногда и справлялась бы со своими непосредственными интересами, то, быть может, никакая цивилизация не развилась бы на поверхности нашей планеты, и человечество не имело бы истории.
47
Задания для самостоятельной работы
с текстом Г. Лебона
1. Назовите основные характеристики толпы, выявленные Г. Лебоном.
2. Определите отличия в поведение индивида в толпе и вне ее.
3. Приведите примеры исторических событий, в которых объединение людей
в толпе сыграло важное значение.
4. Определите значение бессознательных процессов в активности человека в
толпе.
А. Бандура, Р. Уолтерс. Принципы социального
научения (1965)4
Возникновение новых ответов при обучении
посредством наблюдения
Слабость подходов к научению, которые пренебрегают значением социальных переменных, нигде не раскрывается так ясно, как в вопросе возникновения новых ответов, центральной
проблемы любой адекватной теории научения. Следуя, например, теории социального научения Роттера, вероятность возникновения данного поведения в конкретной ситуации определяется
двумя переменными — субъективной вероятностью (ожиданием)
того, что поведение в принципе будет подкреплено, и ценностью
подкрепляющего стимула для субъекта. Мнение Роттера о процессе научения предполагает существование иерархии ответов,
которые имеют тенденцию возникать в различных ситуациях с
различной степенью вероятности; поэтому практически невозможно объяснить возникновение ответа, который еще не был
выучен и, следовательно, имеет нулевую ценностную вероятность. Ребенок, не знающий польского языка, никогда не произнесет на польском языке фразу, даже если вероятность подкрепления будет 100 % и подкрепляющий стимул будет необыкновенно
привлекательным. Очевидно, что в этом частном примере введение важной социальной переменной — вербальной модели —
является неоценимым аспектом процесса научения.
Бандура А., Уолтерс Р. Принципы социального научения // Современная зарубежная
социальная психология : тексты / под ред. Г. М. Андреевой, Н. Н. Богомоловой, Л. А.
Петровской. М., 1984. С. 55–60.
4
48
Хотя роттеровская теория социального научения, возможно, адекватна для предсказания возникновения и модификации
ранее выученных образцов ответов, она оказала довольно незначительное влияние на теории социального поведения, так как
зависимые переменные в экспериментах, вызванных этим подходом, в целом не затрагивали социальных ответов. По большей
части экспериментирование было ограничено границами ожидания и условий, которые приводят к их модификации, обобщению, исчезновению, но почти ничего не было сделано для того,
чтобы связать переменную ожидания с типами социального поведения, что должна была бы сделать теория социального поведения.
Другие представления о путях возникновения новых ответов часто ограничивались описанием тех изменений поведения,
которые были основаны на принципах оперантного и инструментального условных рефлексов (Бье и Бэр, 1961; Лундин,
1961, Скиннер, 1953). Скиннер (1953) создал подробное описание процедур оперантного условного рефлекса путем последовательного приближения; таким образом могут возникать новые
образцы поведения. Эта процедура включает позитивное подкрепление элементов ответов, отражающих окончательную
форму того поведения, которое желательно воспроизвести, в то
время как компоненты ответов, имеющие лишь очень маленькое
или вообще никакого сходства с этим поведением, остаются неподкрепленными. Постепенным повышением требований к подкреплению в направлении той завершенности формы поведения,
которую оно должно принять, из имеющихся ответов могут
быть сформированы образцы, не существовавшие до этого в репертуаре организма. С этой точки зрения новые ответы никогда
не возникают вдруг, но всегда являются следствием довольно
длительного процесса.
Оперантное подкрепление формирует поведение, как
скульптор оформляет глыбу мрамора. Хотя с определенной точки зрения скульптор создал совершенно новый объект, мы всегда можем проследить этот процесс в обратном порядке до естественной недифференцированной глыбы, и можем выделить последовательные стадии, с помощью которых можно вернуться к
первоначальным условиям так близко, как захотим. Без всякого
49
сомнения, все то, что возникает, в значительной степени отлично от того, что предшествовало ему. Конечный продукт кажется
обладающим особым единством или интегрированностью замысла, но мы не сможем найти тот момент, когда это внезапно
возникло. В этом смысле, оперант не является чем-то, что полностью выросло из поведения организма. Это результат длительного процесса формирования (Скиннер, 1953).
Оперантная условно-рефлекторная процедура может быть
очень эффективной, особенно если стимул, который вызывает
ответы, в некоторых отношениях отражает желаемое поведение,
уже содержащееся в репертуаре обучающегося. Сомнительно,
тем не менее, что многие реакции, которые проявляются практически всеми членами нашего общества, были бы получены,
если бы социальный тренинг совершался бы исключительно путем последовательного приближения. Это, в частности, правильно по отношению к поведению, для которого не существует
валидных побуждающих стимулов, за исключением тех образцов, которые обеспечиваются другими, когда они демонстрируют поведение. Если у ребенка не было возможности слышать
речь, например, или, в случае слепо-глухого человека (Келлер,
1927), не было возможности соотнести рот и сокращение доринговых мускулов вербализующей модели, практически невозможно было бы обучить его тем типам вербальных ответов, которые составляют язык.
В таких случаях имитация является неоценимым аспектом
обучения. Даже в случаях, где известны некоторые другие стимулы, способные вызвать приближение к желаемому поведению, процесс возникновения может быть значительно сокращен
предъявлением социальных моделей (Бандура и Макдональд,
1963).
В «Социальном научении и имитации» (1941) Миллер и
Доллард подчеркивали роль имитации в случае феномена социального научения; тем не менее, в их дальнейших публикациях
«Личность и психотерапия» (1950) имитация удостаивается
лишь замечаний мимоходом. Этот парадокс может быть объяснен тем фактом, что авторы представляли имитацию как особый
случай инструментального условного рефлекса, в котором социальные знаки служат в качестве дискриминирующих стимулов и
50
ответы обучающегося по-разному подкрепляются или не подкрепляются в зависимости от того, подходят они или не подходят к тем, которые соответствуют модели. Так как эксперименты, на которых была основана их теория, не охватывали случаев
возникновения новых ответов в отсутствии подкрепления наблюдателю за имитационное поведение, не удивительно, что
Миллер и Доллард в конце концов опустили обучение при наблюдении как особый случай инструментального условного
рефлекса.
Процесс имитации сейчас пользуется особым вниманием со
стороны тех, кто занимается теорией научения, но до сих пор с
ним обычно обходятся как с особой формой инструментального
рефлекса, как было предположено Миллером и Доллардом. Тем
не менее существует решительное подтверждение тому факту,
что научение может возникать через наблюдение за поведением
других, даже когда наблюдающий не повторяет модельные ответы при их предъявлении и поэтому не получает подкрепления
(Бандура, 1962). Таким образом, очевидно, что принципы научения, выдвинутые Халлом (1943) и Скиннером (1938, 1953),
должны быть переосмыслены и расширены для того, чтобы адекватно соотноситься с обучением при наблюдении. Более того,
эти принципы имеют дело только с прямым подкреплением. Так
как возникновение и создание имитирующего поведения в значительной мере зависит от последовательности ответов модели,
адекватная теория социального научения должна также брать в
расчет роль замещающего подкрепления, через которое поведение наблюдателя модифицируется в расчете на подкрепление,
предъявляемое моделью.
Образцы подкрепления
Имитирующее поведение часто вознаграждается моделью
и, дополнительно, приносит вознаграждающие последствия,
обеспечивающие модели демонстрацию социально эффективного поведения; следовательно, у большинства детей развивается
генерализованная привычка выбирать ответы успешной модели.
Действительно образцы социального поведения наиболее быстро возникают благодаря совместному влиянию моделей и дифференцирующего подкрепления. В то время как принцип после-
51
довательного приближения имитации наиболее важен для понимания возникновения образцов социального поведения, создание этих образцов в течение длительного времени лучше всего может быть объяснено в терминах принципов, взятых из исследований эффектов подкрепления по схеме.
В лабораторных условиях можно разграничить подкрепляющие агенты для каждого желаемого ответа и привести их
постепенно в соответствие с некоторой схемой или планом. Говоря в общем, длительное подкрепление приводит к более быстрому возникновению ответов, но однажды выученное поведение
более стабильно и более устойчиво к расчленению, чем если бы
оно возникло по промежуточной схеме.
Постепенное подкрепление может предъявляться по различным схемам. Экспериментатор может подкреплять ответы в
соответствии с рационально-фиксированной схемой — он может подкреплять только каждый второй, каждый третий или каждый пятый ответ. Или он может подкреплять ответы по интервально-фиксированной схеме; в этом случае избранный интервал времени разделяет предъявление каждой последовательной
пары подкрепляющих аспектов. При рационально-фиксированной схеме устанавливаются очень стабильные величины ответов, где скорость ответов позитивно изменяется с частотой
подкрепления. При интервально-фиксированной схеме величина
ответов снижается сразу же после подкрепления, но значительно
возрастает, когда приходит время следующего подкрепления.
Примеры рационально-фиксированных схем подкрепления
трудно найти в каждодневной жизни, особенно среди процедур,
использующихся для воспитания детей. С другой стороны, в
большинстве современных социальных систем, социализирующие агенты, которые распределяют подкрепление, должны организовывать свои жизни на основе временных схем других.
Следовательно, в большинстве своем некоторые ответы детей
подкрепляются по относительно неизменной интервальнофиксированной схеме: кормление, доступность отца, сестры или
брата школьного возраста для социального взаимодействия, и, в
общем, события, связанные с домашними и семейными заботами, могут служить в качестве подкрепляющих стимулов, поло-
52
жительных или отрицательных, которые распределяются по относительно фиксированным интервалам.
Исследование Маркуса (1941) демонстрирует влияние интервально-фиксированных схем кормления на поведение младенцев. Маркус сравнил активность младенцев, которых кормили через три часа, через четыре часа и тогда, когда они требовали. Младенцы с интервально-фиксированными схемами
кормления демонстрировали возрастание активности, когда
приближалось время кормления; более того, младенцы, которые
были переведены с трехчасового на четырехчасовое расписание
(схему), демонстрировали быстрое возрастание количества активности к четвертому часу. Влияние интервально-фиксированного расписания (схемы) на поведение старших детей в
семейных ситуациях не стало пока объектом систематического
изучения. Неформальное наблюдение тем не менее дает возможность предположить, что оно контролирует поведение во
многом так же, как в лабораторных исследованиях на животных.
Например, в семьях, в которых отец является положительным
подкреплением, можно наблюдать, как дети (и мать) дают
«предвосхищающие ответы», когда приближается время возвращения отца домой с работы.
В повседневной жизни большинство подкрепляющих стимулов, отдельно от тех, которые ассоциируются с повседневными заботами, распределены по различным схемам. В лабораторных исследованиях изучалось влияние обеих — и рациональнопеременной и интервально-переменной схем. В последнем случае вместо подкрепления каждого нового ответа экспериментатор изменяет соотношение вокруг некоторого среднего значения
таким образом, что изменяется количество неподкрепленных
ответов, расположенных между предъявлениями последовательных подкреплений. В случае переменно-интервальных схем
экспериментатор варьирует интервал между предъявлением последовательных подкреплений. Результатом переменных схем
являются очень стабильные величины ответов и, говоря в общем, увеличение сопротивления к исключению части. Характерологически социальные подкрепления распределены по комбинированным схемам, в которых можно варьировать и количество неподкрепленных ответов, и временные интервалы между
53
предъявлением подкрепляющего агента. Исследования животных свидетельствуют о том, что ответы, которые подкрепляются
по переменному интервалу, но только тогда, когда субъект отвечает на высоком уровне, приводят к стабильно высокому
уровню ответов; те же, кого подкрепляют по переменным интервалам, но только тогда, когда испытуемый отвечает на низком уровне, в результате демонстрируют стабильно низкий уровень ответов. Использование комбинированных расписаний
(схем), таким образом, позволяет экспериментатору поддерживать поведение на любом желаемом уровне.
При воспитании детей использование комбинированных
схем естественно преобладает. Возьмем для примера поведение,
направленное на привлечение внимания к себе. Большинство
маленьких детей пытаются много раз в течение дня вызвать
внимание и ласку своих матерей. Иногда мать отвечает незамедлительно, но чаще она занята. В различные интервалы она
будет награждать ребенка своим вниманием и интересом к нему.
Многие матери склонны игнорировать незначительные формы
поведения, направленного на поиск внимания, и отвечать только
тогда, когда это поведение является частым и интенсивным.
Можно предсказать на основе лабораторных исследований,
ссылка на которые была выше, что эти матери должны были бы
иметь детей, которые демонстрируют постоянное поведение в
поисках внимания, выражающееся на том уровне и с той интенсивностью, которая раньше уже приносила награду. Можно думать, что наиболее «тревожащее» поведение было подкреплено
по комбинированной схеме, по которой нежелательные ответы
большой сложности и частоты незамедлительно подкреплялись.
Поведение, сформированное таким образом, устойчиво, с трудом поддается изменению и является оглушающим для родителей. Возможно, что генезис большей части агрессивного поведения можно обнаружить в использовании схем, которые подкрепляют ответы только большой интенсивности; в качестве
такового выступает поведение, направленное на поиск внимания, требование пищи и на другие, так называемые «зависимые»
ответы, так же как и ответы того типа, который обычно называется агрессивным.
54
В социальных ситуациях подкрепления обычно распределены по комбинированным схемам, с изменяющимся количеством неподкрепленных ответов и постоянно изменяющимися
временными интервалами между подкреплениями. Тем не менее, социальное подкрепление не настолько хаотический процесс, как предполагалось некоторыми авторами. Преобладание
смешанных схем подкрепления в социальных ситуациях связано
не только с тем фактом, что живые существа менее однозначны,
чем программированные машины, или неспособны длительно
демонстрировать поведение, которое они хотели бы контролировать. Это связано также со сложностью социальных требований. Если бы даже социализирующие агенты соответствовали
их поведению и даже если бы они были способны опосредовать
все ответы детей, схемы подкреплений зависели бы от формы,
времени, интенсивности и объектов поведения детей.
Задания для самостоятельной работы
с текстом А. Бандуры и Р. Уолтерса
1. Приведите примеры положительного и отрицательного подкрепления социального поведения.
2. Соотнесите понятия «научение» и «имитация», используемые А. Бандурой
и
Р. Уолтерсом в статье.
3. Найдите положения работы А. Бандуры и Р. Уолтерса, отражающие вклад
когнитивного подхода в необихеовиристскую ориентацию социальной психологии.
4. Определите изменения, которые претерпела классическая модель бихевиоризма S-R в рамках необихевиористской ориентации.
У. Беннис, Г. Шепард. Теория группового развития
(1956) 5
При анализе взаимосвязанных свойств группы необходимо
установить критерии, с помощью которых может быть установлено развитие, приобретение или движение к зрелости. С этой
точки зрения группы в чем-то аналогичны личности: зрелая
5
Беннис У., Шепард Г. Теория группового развития // Современная зарубежная социальная психология. М., 1984. С. 142–161.
55
группа отчетливо осознает, что она делает. Такая группа способна разрешать свои внутренние конфликты, мобилизовывать
свои ресурсы и предпринимать преднамеренные действия, только если они имеют смысл с точки зрения согласованного знания.
Личность способна разрешить свои внутренние конфликты, мобилизовывать свои ресурсы и предпринимать разумные действия только тогда, когда тревожность не нарушает способности
извлекать уроки из личного опыта, анализировать, дифференцировать и делать прогнозы. Тревожность препятствует адекватному функционированию внутриличностной системы коммуникации, а улучшение способности извлекать пользу из собственного опыта связано с преодолением тревожности как источника
нарушений. Аналогичным образом развитие группы включает в
себя преодоление препятствий эффективной коммуникации между членами группы или совершенствованию методов достижения согласия и выработке критериев согласованности. Отталкиваясь от салливеновского определения личностной зрелости, мы
можем сказать, что группа достигла стадии эффективной коммуникации, когда члены группы обладают «адекватными средствами анализа группового опыта, такими, которые позволяют
отличать или устанавливать соответствие прошлому опыту, а
также предвидеть события близкого будущего, что позволяет
поддерживать уверенность в себе и обеспечивать удовлетворение потребностей без угрозы потери самооценки».
Проведено относительно мало исследований феноменов
группового развития. Данная работа представляет собой общий
набросок теории развития тех групп, целью которых является
улучшение внутригрупповой структуры коммуникаций.
В группе незнакомых лиц, встретившихся первый раз, существует множество препятствий для эффективной коммуникации. Чем более неоднородна группа по своему составу, тем в
большей мере она становится миниатюрным хранилищем опыта
межличностного взаимодействия для каждого члена группы.
Проблемы понимания взаимоотношений, которые возникают в
каждой конкретной группе, в определенной мере являются неповторимым результатом специфического сочетания личностей,
входящих в группу. Но для построения теории группового развития с широким полем приложения необходимо выделить те
56
основные области внутренней неопределенности или препятствия эффективной коммуникации, которые являются общими для
всех групповых ситуаций при определенном наборе условий
окружающей среды. Эти области должны быть стратегическими
в том смысле, что, пока группа не изобретет методы уменьшения неопределенности в этих областях, невозможно уменьшить
неопределенность в других областях, а также в отношениях
группы с ее окружением.
Две главные области внутренней неопределенности:
зависимость (отношения власти) и взаимозависимость
(личные отношения)
Исходя из повседневного опыта, по крайней мере, в нашей
собственной культуре могут быть выделены две главные области внутренней неопределенности. Первой из них является область ориентации членов группы на власть или, говоря более
обобщенно, на взятие и распределение власти в группе. Другой
областью является область ориентации членов группы друг на
друга. Эти области не являются независимыми друг от друга:
определенная часть ориентации членов группы друг на друга
будет связана с определенной структурой власти. В то же время
эти два вида ориентации различны как различны понятия власти
и любви. Многие авторы использовали их в качестве исходной
точки для анализа группового поведения.
В своей работе «Психология масс и анализ человеческого
“Я”» Фрейд отметил, что «каждый член группы связан либидозными связями с одной стороны с лидером, а с другой – с остальными членами группы». Хотя оба вида связей названы им либидозными, он не был уверен в том, «как эти два вида связей относятся друг к другу, сходного ли они вида и значения и как они
должны быть психологически описаны». Не углубляясь в решение этих вопросов, он отмечает, что (для церкви и армии) «одна
из них, связь с лидером, по-видимому, является более влиятельным фактором, чем те, которые установлены между членами
группы».
Несколько позже Шутц сделал эти два параметра основными в своей теории групповой совместимости. Согласно Шутцу,
основной детерминантой совместимости является определенная
57
гармонизация ориентации на власть и ориентации на личностную близость. Байон несколько по-иному обозначил основные
параметры группы. Его категории – «зависимость» и «партнерство», что соответствует нашим областям «зависимости» и
«взаимозависимости»; к ним он присовокупляет категорию
«схватка – бегство». Последняя категория служит лишь для обозначения альтернативных способов поведения; с нашей точки
зрения, категория «схватка – бегство» может быть полезна для
характеристики методов, используемых группой для сохранения
стереотипизированной ориентации в определенной субфазе развития.
Суть теории группового развития состоит в том, что основными препятствиями для установления эффективной коммуникации признаются те ориентации на власть и близость, с которыми индивид входит в группу. Бунт, подчинение или уход как
типичные реакции на тех, кто олицетворяет власть; деструктивное соперничество, эмоциональное подавление или уход как
типичные реакции на сверстников препятствуют установлению
согласованного осмысливания совместного опыта. Поведение,
определяемое этими типами ориентации, направлено на порабощение других, порабощение себя другими или на разрушение
ситуации. Следовательно, они препятствуют установлению,
уточнению и достижению принятых группой целей.
В соответствии с наблюдениями Фрейда, ориентация на
власть рассматривается как первичная или частично детерминирующая ориентацию на других членов группы. В своем развитии группа осуществляет переход от концентрации внимания на
отношениях власти к переносу внимания на межличностные отношения. Этот переход определяет две главные фазы развития
группы. Внутри каждой фазы выделяются по три субфазы, что
является следствием амбивалентности ориентации в каждой области. А именно в фазе власти («зависимости») группа осуществляет движение от концентрации внимания на подчинении через
концентрацию внимания на непослушании к разрешению проблемы зависимости. В течение межличностной фазы (или фазы
«взаимозависимости») группа движется от фиксирования внимания на идентификации между членами группы через концен-
58
трацию внимания на индивидуальной идентичности к разрешению проблемы взаимозависимости.
Аспекты личности, релевантные групповому развитию
Аспекты личности членов группы, в наибольшей степени
связанные с групповым развитием, обозначены здесь, как и у
Шутца, как межличностный аспект и аспект зависимости.
Аспект зависимости представляет собой типичные индивидуальные структуры отношений к лидеру или к системе норм.
Те члены группы, которые принимают правила, процедуры, повестку дня, эксперта и т. д., называются «зависимыми». Члены
группы, которые не принимают структуру власти, называются
«контрзависимыми».
Межличностный аспект складывается как типичная структура отношений члена группы к межличностной близости. Те
члены группы, которые не успокоятся, пока не установят относительно высокую степень близости со всеми остальными, называются «сверхличностными». Те члены группы, которые
стремятся избегать близости с кем бы то ни было, названы
«контрличностными». С точки зрения психодинамики, члены
группы, которые проявляют определенную компульсивность в
принятии роли крайне зависимого, крайне контрзависимого,
крайне сверхличностного или крайне контрличностного, являются «конфликтными». Так, лицо, которое постоянно занимает
зависимую позицию по отношению к любой и всякой власти,
тем самым приобретает убеждение, что ко всякой власти нельзя
относиться с доверием; помимо того, он не может использовать
свой опыт в регулировании своих будущих действий. Следовательно, глубокое, но не осознанное недоверие, по-видимому,
связано с демонстрируемым поведением послушания, и поэтому
как крайне зависимый, так и крайне контрзависимый являются
конфликтными личностями. Наличие конфликтности объясняет
случающиеся иногда драматические переходы от экстремальной
зависимости к экстремальной мятежности. С этой точки зрения
контрзависимость и зависимость, хотя логически и являются
противоположными полюсами шкалы, психологически весьма
близки друг к другу.
59
«Бесконфликтная» или «независимая» личность, которая
умеет делать выводы из своего опыта лучше, а оценивать настоящую ситуацию более адекватно, конечно же, может иногда
действовать по линии подчинения или бунта. С точки зрения
психодинамики, различие между бесконфликтным и конфликтным устанавливается довольно легко. Если исходить из наблюдаемого поведения, то бесконфликтный лишен компульсивности и, что знаменательно, у него не возникает нарушений в коммуникации, столь характерных, скажем, для конфликтного
зависимого, который демонстрирует подчинение в той части
коммуникации, которую он осознает, и недоверие или бунтарство в той части своих коммуникаций, которые им не осознаются.
Лица, которые неконфликтны по отношению к аспектам зависимости и межличностным отношениям, рассматриваются как
обеспечивающие основное продвижение группы к эффективной
коммуникации. А именно действия членов группы, неконфликтных в отношении проблем данной фазы группового развития, являются причиной перехода группы на следующую фазу.
Такие действия называются барометрическими событиями, а их
инициаторы называются катализаторами. Эта часть теории
группового развития основывается на положениях теории Рэдла,
касающихся «инфекционности неконфликтных по отношению к
конфликтной личностной констелляции». Катализаторы (Рэдл
называет их «центральными фигурами») являются лицами, способными уменьшить неопределенность, характерную для данной фазы. «Лидерство» с точки зрения группового развития может быть определено посредством катализаторов, способствующих переходу группы от одной фазы к другой. Такой взгляд
на предмет обеспечивает основу для определения того, какие
роли необходимы для группового развития. Например, можно
ожидать, что группа столкнется с большими трудностями при
решении проблемы власти и влияния, если в ней не будет таких
людей, которые неконфликтны по отношению к зависимости.
Фазы группового развития
В вышеприведенном обзоре изложены основные положения теории группового развития. Поскольку невозможно описать конкретный групповой опыт, из которого вычленилась тео-
60
рия, мы можем сделать шаг в этом направлении, обсуждая более
подробно то, что, как нам представляется, является основным на
каждой фазе. Нижеследующее описание в большей мере содержит интерпретацию, и мы выделяем то, что нам кажется существенным на каждой фазе, даже когда представлены и менее
существенные темы. В ходе абстрагирования, стереотипизирования и интерпретации некоторые сведения о групповых процессах утрачиваются. К примеру, каждая встреча группы в определенной степени есть повторение предыдущей и предвосхищение последующей. Это означает, что поведение может быть
как «регрессивным», так и «развивающим».
А. ФАЗА I: ЗАВИСИМОСТЬ
Субфаза 1: Зависимость – Бегство.
Первый день жизни группы характеризуется поведением,
при котором отдаленной и в то же время актуальной целью является избегание тревожности. Обсуждение сводится большей
частью к бесплодному поиску общей цели. Что-то в этом поведении, направленном на поиск безопасности, характерно для
всех участников; например, члены группы могут рассказывать
друг другу забавные и безобидные случаи из своей биографии.
Некоторые виды поведения специфичны, например болтовня,
рассказывание анекдотов, интеллектуализирование.
Поиск общей цели направлен на устранение причин тревожности и не удовлетворяет актуальной потребности в безопасности. Но, поскольку бросающаяся в глаза скука в этой ситуации есть метод борьбы с тревожностью посредством отрицания ее близости, поиск общей цели есть не то, что
декларируется. Лучше всего понимать ее как мольбу о зависимости. Руководитель, а не отсутствие цели – вот причина опасности. Такая интерпретация, скорее всего, будет яростно отрицаться группой, но, по-видимому, она отвечает действительности. Чаще всего члены группы ожидают, что руководитель
установит правила игры и будет поощрять за успехи. Предполагается, что он знает, какими являются цели или какими они
должны быть. Следовательно, его поведение рассматривается
как «техника», он лишь замысловато играет. Видимость бесплодного поиска целей является для него предлогом, чтобы ска-
61
зать группе, что нужно делать путем демонстрации как их беспомощности без него, так и их желания действовать под его руководством для его одобрения и защиты.
До этого мы говорили о ведущей теме в жизни группы.
Существует много второстепенных тем, и даже по отношению к
главной теме есть различия между членами группы. Для одних
предмет наибольшей озабоченности – проверка способности
руководителя повлиять на их будущее. Для других – повышение
тревожности связано с чувством беспомощности в ситуации угрозы потери покровителя. Эти альтернативы могут рассматриваться как начальные этапы адаптации контрзависимых и зависимых. Лица с зависимой ориентацией ищут преимущественно
намеков руководителя на то, как себя вести и в каком направлении следовать; удивительно, но иногда они приходят к выводу,
что лидер должен хотеть именно этого. Те, у кого контрзависимая ориентация, стремятся найти в поведении руководителя то,
что дало бы им основания для бунта, и, что парадоксально, могут даже требовать, чтобы он осуществлял руководство и дал
правила поведения именно потому, что он этого не делает.
Неопределенность ситуации на данном этапе для некоторых становится невыносимой и предлагается целый ряд бесполезных решений, нередко уникальных. Тревога о программе
следующих встреч, по-видимому, разделяется всеми и даже делаются намеки на то, чтобы сформулировать повестку дня следующих собраний.
Эта фаза характеризуется демонстрацией поведения, которое в прошлом получало одобрение со стороны руководства.
Так как встречи имеют отношение к проблематике группового
поведения или человеческих отношений, то участники нередко
говорят на эти темы, удовлетворяя предполагаемые ожидания
руководителя и демонстрируя компетентность, заинтересованность и успехи в этой области (здесь первыми берут слово бывшие сержанты, руководители студенческих организаций и т. д.).
Нередко обсуждаются такие темы, как бизнес, политическое лидерство, дискриминация и сегрегация. На этой фазе выступления участников направлены на то, чтобы получить одобрение со
стороны руководителя, чьи реакции на каждое выступление являются предметом скрытого наблюдения. Если руководитель
62
согласится с выступающими или если он скажет, что предмет
обсуждения (например, дискриминация) может иметь отношение к членам данной группы, он не удовлетворит их потребностей. Адекватность его интерпретаций не имеет никакого значения. Никто не введен в заблуждение поведением «бегства», состоящим в обсуждении проблем, не связанных с группой, и
меньше всего – члены группы. Тем не менее, обсуждение этих
тем наполнено опасной неопределенностью, и поэтому высказывания руководителя вежливо игнорируются, как игнорируются неловкости в компании, собравшейся на чашку чая. Попытки
получить одобрение, основанные на имплицитном предположении о потенциальной способности руководителя творить добро
и зло, продолжаются до тех пор, пока активные члены группы
не исчерпают тот поведенческий репертуар, который приносил
им успех в прошлом.
(II) Субфаза 2: Контрзависимость — Бегство.
Поскольку руководитель не имеет никакого успеха в удовлетворении потребностей группы, дискуссия принимает иной
оборот и внешне зависимая фаза начинает сменяться контрзависимыми реакциями. Во многих отношениях эта субфаза является наиболее стрессогенной и неприятной в жизни группы. Она
отмечена парадоксальным перерождением роли руководителя в
роль всемогущего и безвластного и разделением группы на две
враждующие подгруппы. На субфазе 1 выражения враждебности находятся под строгим контролем, если делается обмолвка,
в которой может быть усмотрена враждебность, особенно по
отношению к руководителю, члены группы приходят в замешательство. Теперь же выражения враждебности становятся более
частыми и нередко поддерживаются другими членами группы
или же встречают столь же враждебные ответы. Вопросы власти
более явно занимают членов группы на этой субфазе. Вновь
возникает тема лидерства, но подоплекой обсуждения уже не
является просьба о зависимости. Обсуждение проблемы лидерства на субфазе 2 является, в частности, способом указать на
некомпетентность руководителя выступать в роли лидера. С
другой стороны, это обсуждение воспринимается другими членами группы как претензии на лидерство со стороны любого
члена группы, который принимает участие в дискуссии.
63
Основными признаками этой субфазы являются следующие:
1. Образуются две противостоящие друг другу подгруппы,
в целом включающие в себя большинство членов группы. Знаменательно, что эти подгруппы имеют разногласия по поводу
необходимости лидерства или «структуры». Одна подгруппа
пытается избрать председателя, организовать рабочий комитет,
установить повестку дня или еще каким-либо образом установить «структуру» собраний; другая подгруппа противится всем
этим попыткам. Первоначально это выглядит просто как интеллектуальное несогласие по поводу будущей организации групповой активности. Но вскоре это превращается в нечто, способное уничтожить всякую видимость группового единства. Расчленение выражается и осуществляется разными способами:
голосование является наилучшим способом подчеркивания раскола; нередко высказываются суждения о том, что группа слишком велика и необходимо разделиться на подгруппы для более
частых встреч; председатель может быть избран, а затем будет
игнорироваться как воплощение групповой бездеятельности.
Хотя механизмы контроля сами по себе признаются как необходимые и желательные, никто не хочет уступать права лидерства
и контроля кому бы то ни было. Отречение руководителя создало вакуум власти, но никому не позволяется заполнить этот вакуум.
2. Освобождение от послушания руководителю происходит весьма быстрыми темпами. В лучшем случае его считают
неэффективным, в худшем – препятствием на пути к прогрессивному развитию группы. Его игнорируют и «задирают» почти
одновременно. Его выступления воспринимаются контрзависимыми как попытки остановить прогрессивное развитие группы,
а зависимыми – как слабые и неуместные заявления. Его молчание рассматривается зависимыми как дезертирство, контрзависимыми – как манипуляция. Большая часть групповой активности может рассматриваться как издевательство над руководителем в связи с его неспособностью удовлетворять потребности и
ожидания, за постановку группы в неприятную ситуацию, за то,
что он оказался «наихудшим сортом» руководящего лица – слабым и некомпетентным или манипулирующим и лицемерным.
Непонимание или игнорирование его замечаний, предположе-
64
ния, что его высказывания являются параноидальными фантазиями, демонстрирование того, что группа распалась, высказывания о нем в прошедшем времени, как если бы он отсутствовал
— все это наказание за его неэффективность.
В то же время, как и на первой субфазе, мудрость, сила,
компетентность руководителя явным образом не оспариваются,
но скрытно ставятся под сомнение; на второй субфазе признание того, что он некомпетентен и беспомощен, явным образом
не заостряется, но скрытно подвергается сомнению. Из этих
скрытых сомнений возникает вера во всемогущество руководителя. Ни одно обвинение в адрес руководителя не признается
таковым членами группы; действительно, если руководитель
выскажет предположение, что члены группы чувствуют потребность наказать его, то скорее всего они ответят обиженным или
презрительным тоном, что все происходящее не имеет к нему
никакого отношения. Руководитель все еще слишком импозантен и грозен для того, чтобы ему можно было бросить открытый
вызов. Существует тайная надежда, что хаос в группе есть часть
плана маэстро и в действительности он ведет их правильным
путем. То, что он и в действительности беспомощен, как они
предполагают, или, что это не его, а их собственная неудача, —
являются пугающими альтернативами. По этой причине субфаза
2 в своей принципиальной основе мало чем отличается от субфазы 1. Существует тайная надежда, что руководитель прекратит весь этот бедлам, которым сменилась благопристойная неопределенность, и начнет выполнять надлежащую роль (так что
зависимые смогут кооперироваться с ним, а контрзависимые
смогут привычно бунтовать). Субфаза 2 тем самым приводит
группу на грань катастрофы. Руководитель постоянно терпит
неудачи в удовлетворении потребностей группы. Никто не осмеливается бросить ему прямой вызов, члены группы включены
во взаимно разрушительное поведение: фактически группа угрожает самоубийством как наиболее крайним выражением покорности <…> Но потребность наказать руководителя столь
сильна, что его действия по спасению положения действительно
должны быть магическими.
(III) Субфаза 3: Разрешение – Катарсис.
65
Руководитель не обладает такими магическими средствами.
Решение групповых трудностей в этот момент зависит от наличия в группе других сил, которые до этого времени не действовали или же были неэффективными. На первый план на субфазах 1 и 2 выходили лишь разрушительные аспекты событий.
Однако одновременно происходила, хотя и менее явным образом, мобилизация конструктивных сил. Во-первых, в каждой из
конфликтующих группировок возникали отношения взаимной
поддержки. Члены группы больше не ощущали себя изолированными и беспомощными. Во-вторых, роль руководителя, кажущегося бессильным или манипулятивным в аспекте ориентации на зависимость, могла также восприниматься как разрешающая свободу действий. В-третьих, его интерпретации, хотя
внешне и игнорировались, но втайне к ним прислушивались. И –
что предполагается в обоих случаях – некоторые члены группы
в меньшей мере, чем другие, являются пленниками дилеммы
«зависимость-контрзависимость». Эти лица, названные независимыми, были сравнительно неэффективными в группе по двум
причинам. Во-первых, у них не образуется тесных связей с членами обоих враждующих подгрупп, так как они не идентифицируются ни с одной из них. Обычно они тратят свою энергию на
бесплодные усилия добиться компромисса при возникновении
внутригрупповых разногласий. Поскольку их отношения к власти менее амбивалентны, чем у остальных членов группы, они
обычно принимают за «чистую монету» то, что выдвигается в
качестве объяснений разногласий в группе — к примеру, нужен
ли в группе избираемый председатель – и пытаются быть посредниками. Аналогичным образом они проявляют тенденцию
почти буквально принимать роль руководителя и его интерпретации. Однако его интерпретации кажутся им неадекватными,
поскольку к ним лично они имеют меньшее отношение, чем к
остальным участникам <…>
Субфаза 3 с этого момента является наиболее критической
и недолговечной в жизни группы. Происходит внезапный сдвиг
в самом основании группового действия. Это действительно переходная фаза — когда она завершается, все остальное идет так
стремительно и скоротечно, что кажется, что конец субфазы 2
напрямую смыкается с первой субфазой фазы II. Если же она
66
совершается не столь быстро и драматично, трудные и нерешительные процессы раскачки могут весьма долго тянуться между
фазой I и фазой II, при этом все групповое развитие замедляется.
Дадим краткую характеристику ситуации в начале субфазы 3:
1) группа разделена на две соперничающие подгруппы, каждая из которых не в состоянии ни взять, ни уступить
власть;
2) те члены группы, которые не вошли ни в одну подгруппу, не имеют успеха в попытках разрешить конфликт;
3) действия руководителя лишь усугубляют раскол в группе.
Как только группа входит в субфазу 3, она сразу же исчезает, т. е. раскалывается на две или три подгруппы. Независимые,
которые до этого момента были пассивными или неэффективными, становятся единственной надеждой на спасение, поскольку одни они сумели избежать поляризации и стереотипного поведения.
Угроза распада заставляет их осознать бесполезность попыток посредничества. По этой причине высказывания руководителя о том, что борьба друг против друга является неадекватным поведением, с этого момента начинают оказывать свое действие. Участник группы может открыто высказать мнение, что
присутствие руководителя, его комментарии сдерживают группу, предложить, чтобы «в порядке эксперимента» руководитель
бросил группу, чтобы «посмотреть, как будут идти дела без него». Вследствие этого, когда осуществляется открытое смещение руководителя, общая атмосфера встречи меняется. Происходит внезапное возрастание напряжения и настороженности.
Прежде предпринималось много действий из желания устранить
руководителя, но и в то же время существовало убеждение в
том, что он есть необходимое условие существования группы,
без него она распадется. До этого события отсутствие руководителя привело бы к возникновению чувства заброшенности или
растерянности, оправдало бы наихудшие опасения членов группы по поводу их неадекватности или неадекватности руководителя. Но сейчас уход руководителя из группы имеет другое значение. Общее согласие по поводу того, что руководитель должен уйти, достигается редко. Однако после небольшого
дальнейшего обсуждения выясняется, что он волен уйти, с по-
67
ниманием того, что он желает быть членом группы и вернется,
если и когда группа захочет его принять.
Основным следствием символического устранения руководителя является эффект привлечения внимания группы к до этих
пор тщательно игнорируемым отношениям к нему как к фигуре
власти и отношениям к групповой активности как к неадекватной драматизации амбивалентности к власти. Лидерство, осуществляемое независимыми (которых группа рассматривает как
лиц, не стремящихся к получению мандата на правление), ведет
к новой ориентации по отношению к членству в группе. В дискуссии, следующей за уходом со сцены руководителя, утверждения зависимых о дезертирстве руководителя и утверждения
контрзависимых об изгнании руководителя вскоре сменяются
обсуждением того, было ли его поведение «ответственным» или
«безответственным». Проблема власти разрешается как проблема ответственности, а условия возвращения руководителя в
группу определяются требованиями, чтобы он вел себя «как рядовой член группы». Эта фраза затем разъясняется как то, что
он ни в большей, ни в меньшей мере ответствен за то, что происходит в группе, чем любой другой член группы.
Приведенное выше описание процесса не является исчерпывающим по отношению к драматичным и сложным характеристикам этого периода. Трудно оценить, насколько переносимыми на другие ситуации является понимание, достигнутое амбивалентными членами группы. По крайней мере, с точки
зрения жизни группы, дальнейшая активность редко воспринимается как подчинение или бунт. Заслуживающую внимания
аналогию, которая проясняет порядок событий в развитии группы, дал Фрейд при анализе мифа о первобытной орде. По его
мнению: «Это множество индивидов в конце концов собирается
вместе, убивает (отца) и раздирает его на куски...Затем они образуют тотемическую общность братьев с равными правами и
объединенную тотемическим запретом, который служит для сохранения и искупления памяти об убийстве». Это действие орды, согласно Фрейду, вскоре преобразуется в героический миф:
в мифе утверждается, что отец был убит не группой, а повержен
в единоборстве, как правило, младшим сыном. В этом приписывании группового акта одному индивиду (герою) Фрейд видел
68
«возникновение индивида из групповой психологии». По его
определению герой есть человек, который решительно поднялся
на своего отца и в конце концов победил его». (Героический
миф Фрейда тем самым имеет много общего с салливеновской
«иллюзией уникальной индивидуальности».)
В группе тренинга тот, кто инициировал события, приведшие к уходу руководителя со сцены, иногда воспринимается
другими членами группы как «герой». Тем не менее, ответственность за это действие принимается всей группой, и вследствие этого впервые возникает сильное чувство групповой солидарности и включенности в группу — нечто обратное по отношению к исходной версии, согласно которой индивид возник из
группы. Такой поворот событий получает объяснение, если
принять во внимание мнение Фрейда по поводу существования
либидозных связей с лидером и с другими членами группы. Либидозные связи с другими членами группы не устанавливаются
до тех пор, пока не прерваны связи с лидером. В наших терминах, те компоненты жизни группы, которые имеют отношения к
интимности и взаимозависимости, не вступают в действие до
тех пор, пока не потеряют силу факторы, связанные с отношениями власти и подчинения.
Другие аспекты субфазы 3 могут быть поняты на основе
анализа драматического значения мятежа. Это событие всегда
отмечается в истории группы как «поворотный пункт», «время,
когда мы стали группой», «когда я впервые включился» и т. д.
Нарастание напряжения, следующее за нередко буйной эйфорией, не может быть полностью объяснено за счет влияния внешних событий. Возможно, что мятеж представляет собой появление на сцене важных представлений индивидов, имеющих место
во всех организованных группах, что эмоции скрываются, так
как тенденции бунтарства и подчинения по отношению к существующей власти должны контролироваться. Это является темой многих наших великих драматических произведений – «Антигоны», «Билли Бадда», «Гамлета» и нашей более современной
сказки – «Бунта Каина». Но описываемое событие есть нечто
более значительное, чем представление драмы или выход фантазиям. Это можно аргументировать тем, что эти мгновения стресса и катарсиса, когда эмоции интенсивны и быстротечны, явля-
69
ются тем временем в жизни группы, когда налицо готовность к
переменам.
То же самое, мы полагаем, происходит в группе тренинга.
Но каковы же новые ценности и поведенческие конфигурации,
которые являются следствием эмоциональных переживаний фазы I? Главным образом это принятие каждым членом группы
полной ответственности за то, что происходит в группе. Следствием этого является автономия группы. После событий субфазы
3 нет больше приписывания руководителю магической власти,
фантастических представлений зависимых о том, что руководитель видит дальше, знает лучше, мистическим образом управляет группой и защищает ее от очень сходных фантазий контрзависимых, что руководитель манипулирует группой, использует
ее в своих интересах, что происходит «промывание мозгов».
Критерием оценки вклада становится не то, кто это сказал, а что
было сказано. С этого времени соображения руководителя о
власти не являются проблемой, отличающейся от представлений
о власти любого другого члена группы. В это же время исчезают
иллюзии, что в действительности происходит борьба за власть,
и вклады других членов группы оцениваются в связи с их отношением к разделяемым всеми групповым целям.
Резюме по фазе I. Само слово развитие предполагает не
только движение во времени, но также и последовательный прогресс. Группа должна пройти субфазу 1 для того, чтобы достичь
субфазы 2 и субфазу 3 до того, как она сможет войти в фазу II. В
то же время более низкие уровни развития сосуществуют с более развитыми уровнями. Нередко происходит остановка и возврат, и группа может «застыть» на некоторой фазе развития.
Безусловно, трудно представить, чтобы группа длительное время находилась в субфазе 3 — положение слишком напряженное,
чтобы быть стабильным. Но группа может застрять на некоторое время в субфазе 2, практически не продвигаясь дальше. Короче говоря, группа не обязательно развивается через разрешение фазы зависимости к фазе II. Это движение может быть заторможено на неопределенное время. По-видимому, многое
зависит от роли руководителя. Действительно, полное осознание проблемы зависимости может быть затруднено определенным стилем поведения руководителя. Руководитель имеет опре-
70
деленный диапазон выбора в том, каким образом обратить внимание группы на зависимость как причину затруднений в коммуникации и сделать проблему зависимости предметом специального эмоционального и концептуального анализа. Представления о сущности личности и тренинга, которые имеются у
руководителя, определяют его желание предложить открытое
обсуждение проблемы зависимости или воздержаться от такого
обсуждения.
В группе, помимо руководителя, имеются другие влиятельные силы, и они могут как затруднить, так и способствовать тому развитию, которое было описано как типичное для фазы I.
Может случиться так, что в группе не окажется явных независимых, способных осуществить те барометрические события,
которые ускоряют движение. Или же лидеры оппозиционных
подгрупп могут оказаться наиболее догматическими членами
группы. В таких случаях группа может надолго застрять в субфазе 2. Если группа имеет несчастье пережить «травматическое» событие в самом начале своего существования, например,
чрезвычайно шизоидное поведение некоторых членов группы
при их встречах, тревожность других членов группы может возрасти до такого предела, что любое предполагаемое в культуре
поведение, в особенности открытое выражение чувств, сильно
тормозится в последующих встречах.
В. ФАЗА II: ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ
Анализ проблемы зависимости знаменует привлечение
внимания (или невнимания) группы к проблеме разделенной
ответственности.
Салливеновское описание изменений, происходящих при
переходе от детства к юности, представляется в данном случае
весьма уместным. «Период юности отличается от детства возникновением настоятельной потребности в ровне, с которой
проводится жизнь. Под «ровней» я подразумеваю людей, которые принадлежат к нашему кругу и имеют в основном сходные
установки по отношению к авторитетным лицам, активности и
т. д. Этим отмечено начало периода юности, главное развитие в
котором получают таланты кооперации, соревнования и компромисса».
71
Оставшимися барьерами к обоснованной коммуникации
являются те, которые связаны с ориентациями по отношению к
взаимозависимости, т. е. близости, дружбе, идентификации. В то
время как распределение власти является сущностью фазы I,
распределение чувств занимает группу на фазе II.
(IV) Субфаза 4: Очарование — Бегство.
В начале субфазы 4 группа счастлива, сплочена и расслаблена. Атмосфера — одна из тех, которые есть «свет и блаженство». Любое, самое легкое повышение напряжения непременно
разряжается шуткой и смехом. Междоусобица фазы I еще свежа
в памяти группы, и ее усилия направляются на улаживание разногласий, залечивание ран, поддержание атмосферы гармонии.
Обычно – это время веселья и поэзии. На встречах появляются
кофе и печенье. Проводятся часы в организации вечеринок.
Стихи и песни в ознаменование важных событий и лиц в истории данной группы могут сочиняться или отдельными участниками, или, более часто, быть продуктом группового творчества.
В течение этого периода все решения принимаются единогласно, так как каждый должен быть счастлив; но вопросы, по которым принимаются решения, это не те вопросы, которые волнуют членов группы. Ясна преимущественно катарсическая,
излечивающая функция этой активности; много непосредственности, игры и удовольствия. Однако вскоре это удовольствие
начинает идти на убыль.
Со временем должно прийти понимание того, для чего нужен миф о взаимном принятии и всеобщей гармонии. С самого
начала этой фазы наблюдаются частые случаи подспудной враждебности, проблем, не решенных в группе. Но все они быстро
и лихорадочно гасятся смехом и ошибочной интерпретацией.
Субфаза 4 начинается катарсисом, но за ним следует формирование жестких норм, к соблюдению которых принуждают всех
членов группы: «Никому не дозволено разрушать нашу гармонию в будущем, мы должны избегать ошибок нашего болезненного прошлого». Дело не в том, что участники забыли, что болезненное прошлое было необходимо для создания автономии и
(как говорят) восхитительного настоящего, хотя на это специально не обращают внимания. Скорее, есть смутное понимание
того, что все члены группы должны приобрести опыт, в чем-то
72
аналогичный опыту руководителя на субфазе 3, прежде, чем будут совместно поняты, приняты и реалистично определены их
собственные роли в группе.
Сопротивление участников требованию поддержания гармонии любой ценой почти никак не проявляется внешне. В открытой групповой дискуссии требование императивно: либо
члены группы не будут рисковать, подвергая опасности групповую гармонию, либо отрицание того, что все проблемы уже разрешены, ставит под угрозу существующее положение. Хотя
многим членам группы может не нравиться утомительная работа по поддержанию видимости гармонии, альтернатива еще хуже. Карточный домик разваливается и начинается тяжелая напряженная работа по созданию чего-то более существенного.
Бегство от этих проблем принимает множество форм. Члены
группы могут заявить: «Мы покончили с нашими междоусобицами и теперь являемся группой. Поэтому дальнейший анализ
не нужен». Очень часто возможность каких-либо изменений
предотвращается полным прекращением общих собраний группы.
Так, члены группы могут общаться в подгруппах в течение
всей встречи. Тех, кто беспокоит дружеские подгруппы, обвиняют в «раскачивании лодки».
Солидарность и гармония становятся все более иллюзорными, но группа все еще цепляется за эту иллюзию. Это упорство мешает проявиться следствиям лишений, которые испытывают члены группы, поддерживая атмосферу гармонии. Поддержание гармонии заставляет членов группы вести себя так,
что они отчуждаются от своих собственных переживаний; дальнейшее нахождение в группе означает полную потерю себя. Тем
самым группа разрывается надвое новой амбивалентностью,
которая может быть определена следующим образом: 1) «Все
мы любим друг друга и поэтому должны поддерживать групповую солидарность и отказываться от всего, необходимого нашим эгоистичным устремлениям»; 2) «Группа требует, чтобы я
принес в жертву свою личность». На этом субфаза подходит к
своему концу; счастье, которым ознаменовалось ее начало, поддерживается только как маска. «Невинное» разбиение группы на
подгруппы заходит так далеко, что участники даже путешест-
73
вуют вокруг стола для того, чтобы вступить в разговор со своей
подгруппой, а не говорить через стол с риском обратить на него
внимание всей группы. Группа испытывает определенную трудность; есть чувство, что «мы должны работать вместе, но не
можем». Может возникнуть тенденция регрессировать на ориентацию субфазы 1 — члены группы хотят, чтобы руководитель
принял «бразды правления».
Повторяем: субфаза 4 начинается со счастливого ощущения
принадлежности к группе. Индивидуальная личность затмевается чувством «группа больше, чем все мы». Но такая интеграция
существует недолго: вскоре она начинает восприниматься как
ложная попытка разрешения межличностных проблем, отрицая
их существование. На последней стадии этой субфазы очарование всей группой заменяется на очарование одной из подгрупп,
и вследствие этого раскола группа приобретает новую организацию, основаннную на тревожности, происходящей из этой
первой удушающей включенности.
(V) Субфаза 5: Разочарование — Схватка.
Эта субфаза отмечена разделением на две подгруппы, как и
на субфазе 2, но на этот раз основанном на различиях в ориентациях по отношению к степени близости, требуемой для членства в группе. Состав этих двух подгрупп не обязательно тот же
самый, что и на субфазе 2: теперь разделение происходит в результате противоположных и крайних установок на степень
близости, желательной в межличностных отношениях. Антиличностные члены группы объединяются для сопротивления
дальнейшей включенности. Сверхличностные члены объединяются в требовании безусловной любви. Хотя эти подгруппы настолько противоположны, насколько это возможно, они основываются на общем принципе. Для одной группы единственным
способом поддержания самооценки представляется избегание
любого реального контакта с другими; другой группе единственным путем поддержания самооценки кажется получение от
других обязательств прощать все. Подгруппы в целом разделяют страх, что близость вызовет презрение.
Эта тревожность отражается многими способами на субфазе 6. Сначала пренебрежительные замечания высказываются в
адрес группы. Обидные сравнения делаются между ней и дру-
74
гими группами. Сходным образом нападению подвергаются
психология и социальные науки. Неспособность группы служить основой самооценки драматизируется разными способами
— от заявлений «Меня не беспокоит, что вы обо мне думаете»
до перехода к состоянию скуки и пропуску собраний группы.
Сверхличностные утверждают, что они счастливы и чувствуют
себя комфортно, в то время как антиличностные жалуются на
отсутствие групповой морали. Интеллектуализация сверхличностных часто предпринимается на основе заботы о других людях
и т. д. При объяснении поведения членов группы антиличностные привлекают причины, не имеющие отношения к данной
группе, сверхличностные объясняют все за счет принятия и отвержения в данной группе.
Субфаза 5 принадлежит антиличностным, как субфаза 4
принадлежит сверхличностным. Субфаза 4 карикатурно может
быть изображена как запрятывание в чреве группы; субфаза 5
как укрытие от взгляда группы. По-видимому, обе эти модальности служат для борьбы с тревожностью, связанной с установлением близости в межличностных отношениях. Принцип, их
объединяющий, может быть сформулирован следующим образом: «Если другие действительно узнают меня, они меня отвергнут». Формула сверхличностных для избегания этого утверждения, по-видимому, такова – принять всех других так,
чтобы быть застрахованным от их виновности; метод антиличностных состоит в отвержении всех других прежде, чем они будут иметь шанс отвергнуть его. Другой способ описания ориентации антиличностных на этой фазе: «Я бы потерял свою
идентичность, будучи членом группы». Соответствующая ориентация сверхличностных звучит: «Я ничего не теряю, идентифицируясь с группой». Сейчас мы имеем возможность оглянуться назад, посмотреть на последние субфазы как на защитные меры, направленные против потери самооценки; то, что
однажды Салливен отнес к величайшему препятствию понимания того, что есть истинно человеческое, «ошеломляющая убежденность в существовании сугубо личностного – это равносильно иллюзии существования уникальной индивидуальности». Резкий сдвиг и перемены, происходящие между
очарованием и эйфорией субфазы 4 и разочарованием субфазы 5
75
могут рассматриваться как столкновение между «институализацией благодушия», с одной стороны, и тревожностью, связанной
с фантастическими предоставлениями о близости и включенности — с другой. Это диссоциирующее поведение служит своей
собственной цели: общему отрицанию группы и ее значимости
для индивидов. Ибо, если группа важна и ценна, то к ней надо
относиться серьезно. Если она может завязнуть в очаровании
субфазы 4, то она безопасна; если она постоянно чернит групповые цели и задачи, она также безопасна. Возможно, что тема
разочарования на субфазе 5 является менее искусным и более
безнадежным способом обеспечения безопасности с ее построением частокола защит, чем тема «групповой души» субфазы 4.
Что необходимо подчеркнуть, так это то, что защиты на обеих
субфазах построены почти полностью на фантастических предположениях о последствиях включения в группу. Эти защиты
соответственны тревожности как она переживается индивидом,
а именно: состояние «тревожности возникает в ответ на ситуацию опасности, и оно будет воспроизводиться впредь всякий
раз, когда такая ситуация повторится». Резюмируя, можно сказать, что две последние субфазы характеризуются убеждением в
том, что дальнейшее включение в группу было бы опасным для
самооценки членов группы.
(VI) Субфаза 6: Согласованная обоснованность.
В группах, о которых ведется речь, одновременно действуют две силы, вынуждающие группу идти к разрешению проблемы взаимозависимости. Это приближающееся окончание курса
тренинга и потребность установить метод оценивания (включая
курсовые отметки).
Конечно же, существуют способы отрицания и избегания
этих реальностей. Группа может договориться продолжать собрания и после окончания курсов. Можно устраниться от оценочной активности, попросив руководителя выполнить эту задачу или ограничиться формальной оценкой. Но передача этой
функции руководителю есть возврат к зависимости, а отказ от
дифференцировки и наград говорит о неудаче в разрешении
проблемы взаимозависимости. Если группа развивалась так, как
мы описывали, необходимость завершения и оценивания не мо-
76
жет быть устранена, а такой регрессивный способ адаптации не
может быть принят.
Вначале включаются типичные защиты обеих подгрупп,
препятствуя любому продвижению в решении задачи оценивания. Антиличностные сопротивляются оцениванию как вторжению в интимную сферу: они предполагают катастрофические
последствия после того, когда участники начнут говорить то,
что они думают друг о друге. Сверхличностные сопротивляются
оцениванию, так как оно предполагает установление различий
между членами группы. И все-таки все участники тренинга обречены на получение оценок. Пытаясь избежать выполнения
задачи, члены каждой подгруппы воспринимают членов другой
как «рационализирующих», и группа начинает включаться в порочный круг взаимного пренебрежения. В ходе этого страх потери самооценки вследствие включения в группу становится на
грань осознавания. И, как на субфазе 3, именно независимые – в
данном случае те, чьей самооценке не угрожает перспектива
близости – восстанавливают доверие участников группы. Иногда все, что в данном случае требуется для разрыва порочного
круга, это просьба независимых оценить их собственную роль.
Или это может быть выражение уверенности в способности
группы выполнить эту задачу.
Активность, которая следует за принятием группой задачи
оценивания, не отвечает ожиданиям сверхличностных и антиличностных членов группы. Ее основными особенностями являются желание и способность членов группы проверить достоверность их самовосприятия с помощью других членов группы.
Страх перед отвержением исчезает при сопоставлении с реальностью. Напряжение, возникающее вследствие этих опасений,
разряжается в процессе реального обсуждения ролей участников. И одновременно возникает протест против «капсульного
оценивания» и «психоанализа на обочине». Напротив, каждым
членом группы делаются серьезные попытки вербализовать
личные концептуальные схемы понимания человеческого поведения – свои собственные и других людей. Вынесение этих
предположений в открытую коммуникацию есть основное занятие на субфазе 6. Эта активность требует высокого уровня исполнения и коммуникативных умений. Некоторые принципы,
77
которые, по-видимому, лежат в основе работы группы на данной субфазе, это: 1) участники воспринимают различия между
собой, не связывая их с оценками «хороший» и «плохой»; 2)
конфликт существует, но на содержательном, а не на эмоциональном основании; 3) согласие достигается в результате рациональной дискуссии, а не посредством принуждения к единодушию; 4) участники осознают свою включенность и другие аспекты группового процесса без потрясения и тревоги; 5) в
результате процессов оценивания участники приобретают лучшее личностное понимание друг друга. Это способствует коммуникации и создает более глубокое понимание того, как другие
люди думают, чувствуют, делают; это создает ряд личностных
ожиданий в отличие от предшествовавших более стереотипизированных ролевых ожиданий.
Вышеуказанные принципы и некоторые, им сопутствующие, несомненно, очень близки к пониманию авторами того, что
есть «хорошая группа». В действительности они не всегда вступают в силу в конце жизни группы. Перспектива распада группы после множества оттягиваний в тайной надежде, что она закончится прежде, чем что-либо может быть сделано, повидимому, заставляет группу прилагать последние энергичные
усилия для того, чтобы преодолеть препятствия ее прогрессу.
Как следствие, очень часто шестая субфаза проходит в спешке и
остается незавершенной. Если барьеры не преодолены вовремя,
оценивание, по-видимому, является упражнением, которое подтверждает худшие опасения участников по поводу группы. И
если предпринимается оценка ролей, то или самые первые оценки будут нести столько враждебности, что это воспрепятствует
дальнейшим усилиям, или оценивание будет происходить в
столь «розовом» цвете, что никто и меньше всего оцениваемый,
не поверит этим оценкам.
При разрешении проблем взаимозависимости личности
участников имеют даже большее значение, чем при разрешении
проблем зависимости. Поведение руководителя решающим образом воздействует на способность группы решить вопрос о зависимости, но в вопросе о взаимозависимости группа является,
так сказать, не сильнее самого слабого ее звена. Чрезмерно зависимый член группы может «проскочить» через фазу I с убеж-
78
дением о наличии конфиденциальных отношений между ним и
руководителем, но личность, чья тревожность нарастает при угрозах, связанных с близостью, может демобилизовать группу.
Заключение
Зависимость и взаимозависимость — власть и любовь,
влияние и близость — рассматриваются в качестве центральных
проблем жизни группы. В большинстве организаций и обществ
предписаны правила, регулирующие распределение власти и
степень близости между их членами. В группах тренинга человеческих отношений они являются основными зонами неопределенности. Так как выбор этих проблем в качестве фокуса
внимания группы в определенной мере зависит от руководителя,
его выбор основан на убеждении, что именно они являются
ядром межличностного опыта. Основные препятствия обоснованной межличностной коммуникации как таковой коренятся в
негибкости интерпретаций и действий, перенесенных из неудачного опыта взаимодействия с некоторыми фигурами любви
и власти в новые ситуации, где эти интерпретации и действия
являются неадекватными. Существование аутизма такого рода
весьма затрудняет все обсуждение и в некоторых случаях делает
невозможным обмен значениями.
Выдвижение целью тренинга развития достоверной коммуникации означает, что соответствие аутичных реакций на власть
и близость любого участника может быть эксплицитно проверено и, по крайней мере, могут быть сформулированы предварительные альтернативы. Будет ли это способствовать радикальному изменению гибкости участника тренинга или он вновь
вернется к своим более ограниченным формулам, когда столкнется с новой ситуацией, мы не знаем, но надеемся, что это зависит от эффективности группового опыта, в частности от его
успеха в понимании группы.
Мы попытались описать то, что считаем типичной схемой
развития группы, и показать ориентации участников, а также
изменения в их ориентациях в связи с основными этапами развития группы. Поэтому мы подчеркнули роль лиц, неконфликтных по отношению к одной или другой области, зависимости и
взаимозависимости. Их способность продвинуть группу осно-
79
вывается на их свободе от смещенных тревожностью реакций на
проблемы власти (или близости): у них есть свобода проявлять
творчество в поисках путей снижения напряженности.
Мы также акцентировали значение «барометрических событий», или событий, способных продвинуть группу от одной
фазы к следующей. Основными событиями этого рода являются
следующие: смена руководителя как часть решения проблемы
зависимости и требование оценки в конце курса. Но для осуществления этих барометрических событий требуются каталитические агенты в группе. А именно смена руководителя может
иметь место только тогда, когда она способна символизировать
обретение группой автономии и предполагает наличие в группе
каталитического агента, который и придает этому событию значение.
А присуждение оценок может продвинуть группу только
тогда, когда каталитический агент сможет «разорвать» предшествующий порочный круг взаимного пренебрежения.
Является ли включение этих барометрических событий в
процедуру тренинга лишь самовыполняющимся пророчеством
нашего видения развития группы, или, как мы надеемся, эти
элементы делают отчетливо ясными основные этапы поступательного движения группы и открывают путь для потока нового
понимания и коммуникации, можно решить только на основе
все более и более разнообразного опыта.
Эволюция от фазы I к фазе II представляет собой смену акцента не только с власти на чувства, но и с роли на личность.
Активность фазы I обычно центрируется на явные ролевые различия, такие, как класс, этническая принадлежность, профессиональные интересы и т. д. Активность фазы II включает в себя
углубление в личностные переменные, такие, как реакция на
неудачу, доброжелательность, возмездие, тревожность и т. д.
Это развитие демонстрирует интересный парадокс. В обмен на
то, что группа на фазе I возникает из разнородного собрания
индивидов, индивиды на фазе II возникают из группы. Из этого
следует, что групповая терапия, где внимание сосредоточено на
индивидуальном продвижении, начинается в наименее благоприятное время. Возможно, что прежде, чем участники группы
80
смогут помочь друг другу, потребуется хотя бы частичное осознание барьеров в коммуникации.
Задания для самостоятельной работы с текстом
У. Бенниса и Г. Шепарда
1. Назовите фазы развития группы по классификации У. Бенниса и Г. Шепарда.
2. Определите, кто из членов группы, по мнению У. Бенниса и Г. Шепарда,
является причиной перехода группы на следующую фазу.
3. Определите, какие аспекты личности членов группы связываются в психоаналитической теории с групповым развитием.
4. На примере работы У. Бенниса и Г. Шепарда определите значение психоаналитической концепции З. Фрейда для становления социальнопсихологической теории.
Л. Фестингер. Введение в теорию диссонанса
(1957)6
Часто подразумевается и иногда даже отмечается, что индивид стремится к внутреннему соответствию. К примеру, его
мнения и установки имеют тенденцию группироваться во внутренне последовательные единства. Несомненно, можно обнаружить исключения. Иной человек считает, что негры ничем не
хуже белых, но не желает, чтобы кто-либо из них жил по соседству с ним; или некто считает, что маленький ребенок должен
быть тихим и незаметным, и в то же время весьма доволен, когда его ребенок агрессивно захватывает внимание его взрослых
гостей. Когда обнаруживается такое несоответствие, оно может
оказаться довольно резким, но оно привлекает наш интерес в
основном потому, что представляет собой резкий контраст на
фоне соответствия. И поныне в подавляющем большинстве случаев связанные мнения и установки согласованы друг с
другом. Исследование за исследованием подтверждают
такую согласованность политических, социальных и многих других установок личности.
Фестингер Л. Введение в теорию диссонанса // Современная зарубежная социальная
психология. М., 1984. С. 97–110.
6
81
Такое же соответствие существует между тем, что человек
знает и чему он верит, и тем, что он делает. Тот, кто верит, что
высшее образование это «стоящая вещь», весьма вероятно будет
побуждать своего ребенка поступать в университет; ребенок,
который знает, что его будут строго наказывать за некоторые
поступки, не будет их совершать или, по крайней мере, постарается не быть пойманным в момент их совершения. Конечно,
это не удивительно, это является нормой в такой степени, что
мы считаем само собой разумеющимся. И, опять-таки, наше
внимание привлекает то, что является исключением из последовательного в целом поведения. Человек может знать, что курение вредно для него, и, тем не менее, продолжать курить; многие люди совершают преступления, хотя и знают о том, что есть
большая вероятность быть пойманным и знают, какое наказание
их ждет.
Придя к выводу, что соответствие является обычной вещью, пожалуй, в подавляющем большинстве случаев, что можно сказать о тех исключениях, которые столь легко приходят на
ум? Лишь в редких случаях, если не сказать больше, они для
самого человека психологически выступают как несоответствие.
Обычно делаются более или менее успешные попытки логически обосновывать несоответствие. Так, например, человек, который продолжает курить, зная, что это вредно для его здоровья,
может в то же время считать:
а) куренье доставляет ему такое удовольствие, что это стоит того,
б) вероятность ухудшения здоровья не столь велика, как
думают некоторые,
в) он не может всегда избежать любых возможных опасных
неожиданностей, но, тем не менее, продолжает жить,
г) возможно, что, когда он бросит курить, он прибавит в весе, что столь же плохо для его здоровья. Следовательно, продолжение курения, в конце концов, согласуется с его представлениями о курении.
Но людям не всегда удается оправдать или объяснить такое
несоответствие. По той или иной причине попытки добиться
соответствия могут потерпеть неудачу. Тогда несоответствие
просто продолжает существовать. При таких обстоятельствах,
82
т. е. при наличии несоответствия, существует психологический
дискомфорт.
Теперь я заменю слово «несоответствие» термином меньшей логической коннотации, а именно термином «диссонанс». Я
также заменю слово «соответствие» более нейтральным термином, а именно «консонанс». Более формальное определение этих
терминов будет приведено ниже, а сейчас постараемся обойтись
тем интуитивным смыслом, который эти термины получили в
результате предшествующего обсуждения.
Основными гипотезами, которые я хотел бы выдвинуть, являются следующие:
1. Существование диссонанса, являясь психологически
дискомфортным, заставляет человека пытаться уменьшить диссонанс и добиться консонанса.
2. Когда существует диссонанс, человек, помимо того, что
он пытается его уменьшить, активно избегает ситуаций и информации, которые, по-видимому, ведут к возрастанию диссонанса.
Прежде чем перейти к развитию этой теории диссонанса и
стремления его уменьшить, было бы неплохо прояснить природу диссонанса, что это за понятие и куда будет вести теория о
нем. Две гипотезы, выдвинутые выше, обеспечивают хорошую
отправную точку для такого прояснения. Хотя здесь они отнесены именно к диссонансу, фактически, это очень общие гипотезы. Вместо «диссонанса» можно поставить другие, сходные по
природе понятия типа «голод», «фрустрация» или «неравновесие», и, тем не менее, гипотезы будут вполне осмысленными.
Я предполагаю, что диссонанс, т. е. существование отношений несоответствия между когнициями, является сам по себе
мотивирующим фактором. Под термином «когниция» я подразумеваю любое знание, мнение или убеждение, относящееся к
окружению, кому-либо или чьему-либо поведению. Когнитивный диссонанс может рассматриваться как исходное условие,
которое вызывает активность, направленную на уменьшение
диссонанса подобно тому, как голод ведет к активности, направленной на утоление голода. Эта мотивация очень отличается от тех, с которыми привыкли иметь дело психологи, но, тем
не менее, как мы увидим, является мощной.
83
Возникновение и устойчивость диссонанса
Так почему же и как возникает диссонанс? Как это случается, что люди иногда обнаруживают, что они делают нечто, не
соответствующее тому, что они знают, или же имеют мнение,
которое не согласуется с другими мнениями, которых они придерживаются. Ответ на этот вопрос может быть найден при анализе двух более общих ситуаций, в которых может возникнуть
диссонанс.
1. Могут произойти новые события или человеку может
стать известной новая информация, что создает, по крайней мере, временный диссонанс с существующим знанием, мнением
или когницией относительно поведения. Так как у человека нет
полного и совершенного контроля за поступающей к нему информацией и событиями, которые могут произойти в окружающей его среде, подобный диссонанс может легко возникнуть.
Так, например, человек может планировать пойти на пикник с
полной уверенностью, что погода будет теплой и солнечной.
Однако, как раз перед тем, как он должен выходить, может пойти дождь. Знание того, что сейчас идет дождь, диссонирует с
уверенностью человека в солнечном дне и его намерением пойти на пикник. Или в качестве другого примера, человек, который полностью убежден, что автоматическая трансмиссия в автомобиле является неэффективной, может случайно обнаружить
статью, восхваляющую автоматическую трансмиссию. И в этом
случае создается, по крайней мере, временный диссонанс.
2. Даже в отсутствии новых, непредвиденных событий или
информации существование диссонанса, несомненно, есть повседневное явление. Весьма немногие вещи являются полностью черными или полностью белыми, очень немногие ситуации настолько ясны, чтобы мнения и модели поведения людей в
различных ситуациях не являлись бы в некоторой степени смесью противоречий. Так, например, фермер из Среднего Запада,
который принадлежит к республиканской партии, может быть
не согласен с позицией своей партии по вопросу субсидирования цен на сельскохозяйственную продукцию; человеку, покупающему автомобиль, может нравиться экономичность одной
модели и внешний вид другой модели; человек, решающий вопрос о том, куда вложить свои деньги, может знать, что доход от
84
его вклада определяется экономическими условиями, которые
от него не зависят. Там, где должно быть сформировано мнение
или принято решение, почти неизбежно возникает диссонанс
между когницией предпринятого действия и мнениями и знаниями, которые имеют тенденцию рекомендовать другие действия.
Итак, существует весьма широкий диапазон ситуаций, в которых диссонанс почти неизбежен. Но нам остается рассмотреть
обстоятельства, при которых диссонанс, возникнув однажды,
продолжает существовать. То есть, при каких условиях диссонанс не является лишь мимолетным явлением? Если вышеизложенные гипотезы соответствуют действительности, то вместе с
возникновением диссонанса будет появляться стремление
уменьшить его. Для ответа на этот вопрос необходимо вначале
кратко рассмотреть возможные способы уменьшения диссонанса.
Так как более формальное обсуждение этой темы будет дано несколько позднее, сейчас проанализируем, как может быть
уменьшен диссонанс, используя в качестве иллюстрации пример
заядлого курильщика, который узнал, что куренье вредно для
его здоровья. Он может получить эту информацию из газеты
или журнала, от друзей или даже от какого-нибудь врача. Это
знание, несомненно, диссонирует с когницией, что он продолжает курить. Если верна гипотеза о том, что при этом должно
возникнуть стремление уменьшить диссонанс, то чего можно
ожидать от данного человека?
1. Он может просто изменить свою когницию о своем поведении, изменив свои действия, а именно он может бросить
курить. Если он больше не курит, то его когниция по поводу
того, что он делает, будет консонантна с его знанием того, что
куренье вредно для его здоровья.
2. Он может изменить свое «знание» о последствиях курения. Это плохо звучит, но зато хорошо выражает то, что должно
произойти. Он может просто прийти к мнению, что курение не
имеет каких-либо пагубных последствий, или он может приобрести так много «знаний» о благоприятных последствиях курения, что вредные аспекты станут незаметными. Если ему удастся изменить свое знание каким-либо из этих способов, то он
85
уменьшит или даже совсем устранит диссонанс между тем, что
он делает, и тем, что он знает.
Но из вышеприведенного примера становится ясным и то,
что человек может встретиться с трудностями в попытках изменить либо свое поведение, либо свое знание. А это, конечно же,
как раз и есть та причина, по которой диссонанс, однажды возникнув, может сохраняться. Нет никакой гарантии, что человек
сможет уменьшить или устранить диссонанс. Гипотетический
курильщик может обнаружить, что бросить курение для него
слишком трудно. Он может попытаться обнаружить факты или
мнения других для подкрепления того мнения, что курение не
вредно, но эти попытки могут закончиться неудачей. В таком
случае человек окажется в таком состоянии, что он и продолжает курить и продолжает думать, что курение вредно. Однако если так случится, то его попытки уменьшить диссонанс не прекратятся.
Термины «диссонанс» и «консонанс» отсылают к отношениям, которые существуют между парами «элементов». Поэтому прежде чем приступить к определению этих элементов, необходимо определить сами элементы как можно лучше. Эти
элементы относятся к тому, что названо когницией, т. е. к тому,
что индивид знает о самом себе, о своем поведении, о своем окружении. Таким образом, эти элементы являются «знаниями»,
хотя в английском языке это слово обычно не употребляется во
множественном числе. Некоторые из этих элементов представляют знание о самом себе: что я делаю, что чувствую, чего хочу
или желаю, кто я есть и тому подобное. Другие элементы знания
имеют отношение к миру, в котором человек живет: что где находится, что к чему ведет, что является удовлетворительным,
или болезненным, или неуместным, или важным и т. д.
Очевидно, что термин «знания» используется таким образом, что включает в себя то, к чему это слово обычно не относится, например мнения. Человек не разделяет мнения до тех
пор, пока он не поверит, что оно верно, и поэтому с психологической точки зрения мнение не отличается от «знания». То же
самое верно, по отношению к убеждениям, ценностям или социальным установкам, которые функционируют для наших целей
как «знания». Это не означает, что нельзя установить никаких
86
важных различий между этими разными терминами. Действительно, некоторые такие отличия будут названы позднее. Но в
соответствии с определением все они являются когнициями, и
между парами этих элементов могут устанавливаться отношения диссонанса и консонанса.
Есть и другие вопросы по поводу определения, на которые
хотелось бы получить ответ. К примеру, когда «когнитивный
элемент» является одним элементом или группой элементов?
Является ли знание о том, что «зима в Миннеаполисе очень холодная», элементом или его нужно рассматривать как комплекс
элементов, составленный из более конкретных знаний? В настоящее время нет ответа на такой вопрос. А возможно, что это
вопрос, на который и нет нужды отвечать.
Другим важным вопросом, касающимся этих элементов,
является следующий: как они образуются и что определяет их
содержание? По этому поводу мы хотим выделить одну из наиболее важных детерминант содержания этих элементов, а именно действительность. Элементы когниции чувствительны к действительности. В целом они отражают или отображают действительность. Эта действительность может быть физической,
социальной или психологической, но в любом случае когниция
в большей или меньшей мере отображает ее. Это, конечно, не
удивительно. Непохоже, чтобы организм мог жить и выживать,
если бы элементы когниции не были бы в большой степени правильным отображением реальности. В самом деле, когда ктолибо «теряет чувство реальности», это становится очень заметным.
Другими словами, элементы когниции в большой мере соответствуют тому, что человек фактически делает или чувствует, или тому, что реально существует в окружении. В случае
мнений, убеждений и ценностей действительностью может быть
то, что думают или делают другие; в других случаях действительностью может быть то, с чем человек сталкивается на опыте, или то, что другие ему говорят.
Но здесь позвольте возразить и заметить, что часто у человека есть когнитивные элементы, которые заметно отклоняются
от действительности, по крайней мере, как мы ее видим. Следовательно, основным тезисом, который мы выдвигаем, является
87
тезис о том, что действительность, которая воздействует на
человека, оказывает давление в направлении приведения соответствующих когнитивных элементов в согласование с этой
действительностью. Это не означает, что существующие когнитивные элементы всегда будут согласованы. В самом деле,
одним из основных следствий теории диссонанса является то,
что она помогает нам понять некоторые обстоятельства, при которых когнитивные элементы не согласуются с действительностью. Но это означает, что, если когнитивные элементы не согласуются с определенной действительностью, которая оказывает воздействие на человека, то должно возникать определенное
давление. Следовательно, мы сможем наблюдать некоторые
проявления такого давления. Эти предполагаемые отношения
между когнитивными элементами и реальностью важны, так как
дают возможность измерения диссонанса, и мы еще раз обратимся к ним при анализе данных.
Теперь можно перейти к обсуждению отношений, которые
могут существовать между парами элементов. Существуют три
вида таких отношений, а именно: нерелевантность, диссонанс и
консонанс. Они будут обсуждаться в приведенной последовательности. Два элемента могут просто никак не соотноситься
друг с другом. То есть в таких случаях, когда один когнитивный
элемент не включает в себя ничего из того, что имеет отношение к другому элементу, эти два элемента нерелевантны друг
другу.
Рассмотрим два элемента, которые присутствуют в голове
человека и которые релевантны друг другу. Определение диссонанса не принимает во внимание существование всех других
элементов, которые релевантны одному или обоим рассматриваемым элементам, и имеет дело лишь с этими двумя изолированными элементами. Два элемента, рассматриваемые изолированно, находятся в отношении диссонанса, если отрицание
одного элемента вытекает из другого. То же самое можно выразить несколько более формально: X и У диссонантны, если неХ следует из У. Так, например, если человек знает, что поблизости находятся лишь его друзья и в то же время он испытывает
страх, то между двумя этими когнитивными элементами было
бы диссонантное отношение. Или другой пример, если человек
88
уже «увяз» в долгах и в то же время покупает новый автомобиль, соответствующие когнитивные элементы будут диссонантны друг с другом. Диссонанс может быть вызван тем, что
человек что-то узнал или к чему-то приготовился, тем, что чтото считается нормальным и обычным, или любой другой причиной.
Может быть, полезно дать ряд примеров, где диссонанс
между двумя когнитивными элементами возникает по разным
причинам, т. е. где два элемента являются диссонантными
вследствие разных значений словосочетания «следует из» в вышеприведенном определении диссонанса.
1. Диссонанс может возникнуть из-за логической непоследовательности. Если кто-то верит, что человек в ближайшем будущем достигнет Луны и в то же время считает, что человек не в
состоянии покинуть атмосферу Земли, то эти две когниции диссонантны друг с другом. Отрицание одной когниции следует из
другой на основе логической непоследовательности в процессах
собственного мышления индивида.
2. Диссонанс может возникнуть на основе норм культуры.
Если человек на официальном обеде берет руками выскальзывающую косточку курицы, знание того, что он делает, диссонантно со знанием этикета официального обеда. Диссонанс существует просто потому, что в нашей культуре установлено, что
консонантно, а что нет. В какой-либо другой культуре эти две
когниции могут вовсе не быть в диссонансе.
3. Диссонанс может возникнуть вследствие того, что какоелибо частное мнение иногда включается, по определению, в более общее мнение. Так, например, если человек является членом
демократической партии, но на данных выборах предпочел кандидата республиканской партии, когнитивные элементы, соответствующие этим двум мнениям, диссонантны друг с другом,
так как понятие «быть членом демократической партии» включает в себя, как часть этого понятия, голосование за кандидата
демократической партии.
4. Диссонанс может возникнуть на основе прошлого опыта.
Если бы человек стоял под дождем и тем не менее не обнаруживал никаких признаков того, что он мокнет, эти две когниции
были бы диссонантными потому, что он по опыту должен знать,
89
что человек, стоящий под дождем, мокнет. Если вообразить человека, который никогда не видел дождя, эти две когниции, повидимому, не были бы диссонантными.
Безусловно, не все диссонантные отношения равны по величине. Необходимо выделить степени диссонанса и установить, чем определяется сила данного диссонантного отношения.
Одна очевидная детерминанта величины диссонанса заключается в характеристиках тех элементов, между которыми
существует отношение диссонанса. Если два элемента находятся в диссонансе друг с другом, величина диссонанса является
функцией значимости этих элементов. Чем более эти элементы
значимы для человека, или чем более высоко они им оцениваются, тем большей будет величина диссонантного отношения
между ними. Так, например, если некто дает десять центов нищему, прекрасно зная, что этот нищий в действительности не
испытывает нужды, диссонанс, который существует между этими двумя элементами, является довольно слабым. Ни один из
этих двух элементов не является особо значимым или особо
важным для этого человека. Значительно больший диссонанс
возникает, если, к примеру, студент не готовится к очень важному экзамену, зная, что имеющийся у него запас знаний, повидимому, недостаточен для этого экзамена. В этом случае элементы, которые являются диссонантными друг с другом, являются более значимыми для человека и величина диссонанса соответственно будет большей.
Теперь рассмотрим общий контекст диссонансов и консонансов в отношении к одному конкретному элементу. Для того
чтобы дать определение, предположим на время, что все элементы, релевантные рассматриваемому, одинаково важны, и
сформулируем следующее определение: общая величина диссонанса между данным элементом и остальными когнитивными
элементами человека зависит от доли релевантных элементов,
которые диссонантны данному. Так, если подавляющее большинство релевантных элементов консонантны, скажем, элементу поведения, то диссонанс с этим поведенческим элементом
является слабым. Если по отношению к числу элементов, консонантных поведенческому элементу, число диссонантных элементов велико, общий диссонанс будет иметь ощутимую вели-
90
чину. Конечно, величина общего диссонанса будет также зависеть от значимости или ценности тех релевантных элементов,
которые находятся в консонантных или диссонантных отношениях с рассматриваемым элементом.
Уменьшение диссонанса
Существование диссонанса приводит к возникновению
стремления уменьшить или устранить диссонанс. Сила стремления уменьшить диссонанс является функцией величины диссонанса. Другими словами, диссонанс действует таким же образом, как и состояние возбуждения, потребности или напряжения. Существование диссонанса ведет к действию, направленному на уменьшение диссонанса, так же, как, например, чувство голода ведет к действию, направленному на утоление голода. Кроме того, так же, как и при действии возбуждения, чем
больше диссонанс, тем более выраженным будет избегание ситуаций, которые могли бы увеличить этот диссонанс.
Для того, чтобы уточнить, как проявляется стремление
уменьшить диссонанс, необходимо рассмотреть различные способы, посредством которых он может быть уменьшен или устранен. В общем, если между двумя элементами существует диссонанс, этот диссонанс может быть устранен изменением одного
из этих элементов. Важным является то, как могут осуществляться эти изменения. Существуют различные возможные способы, с помощью которых это может быть выполнено, в зависимости от типа наличных когнитивных элементов и от общего
когнитивного контекста.
Изменение поведенческих когнитивных элементов
Когда анализируемый диссонанс существует между элементом, относящимся к некоторому знанию об окружающей
среде (элемент окружающей среды), и элементом поведения, то,
конечно, диссонанс может быть устранен изменением поведенческого когнитивного элемента таким образом, чтобы он стал
консонантным с элементом среды. Простейший и наиболее легкий способ добиться этого состоит в том, чтобы изменить действия или чувства, связанные с этим поведенческим элементом.
91
Поскольку (как мы видели) поведение организма изменяется, то
и когнитивный элемент, соответствующий этому поведению,
также изменится. Этот метод уменьшения или устранения диссонанса встречается очень часто. Наше поведение и чувства часто изменяются в соответствии с новой информацией. Если некто
отправился на пикник и заметил, что начался дождь, он может
сразу же повернуться и пойти домой. Многие люди прекращают
курение, если обнаруживают, что оно вредит их здоровью.
Изменение когнитивных элементов среды
Точно так же, как возможно изменение поведенческого
когнитивного элемента путем изменения поведения, которое
этот когнитивный элемент отображает, иногда возможно изменение когнитивного элемента среды путем изменения ситуации,
которой этот элемент соответствует. Конечно же, это гораздо
труднее, чем изменение своего поведения, так как нужно достаточно хорошо контролировать свое окружение — что случается
относительно редко.
Когда осуществляется достаточный контроль за окружающей средой, может быть использован этот метод уменьшения
диссонанса. Например, человек, который обычно очень враждебен по отношению к другим людям, может окружить себя
людьми, которые провоцируют враждебность. Его когниция о
людях, с которыми он связан, в таком случае будет консонантна
с когницией, соответствующей его враждебному поведению.
Однако возможности манипулирования окружающей средой
ограничены, и большинство попыток изменить когнитивный
элемент идет по другим направлениям.
Добавление новых когнитивных элементов
Очевидно, что для того, чтобы совсем устранить диссонанс,
должны быть изменены некоторые когнитивные элементы. Ясно
также, что это возможно не всегда. Но даже если невозможно
устранить диссонанс, можно уменьшить общую величину диссонанса путем добавления новых когнитивных элементов. Так,
например, если существует диссонанс между некоторыми когнитивными элементами, связанными с последствиями курения,
92
и когницией, связанной с поведением продолжающего курить,
то общий диссонанс может быть уменьшен путем добавления
новых когнитивных элементов, которые будут консонантны с
фактом курения. Тогда при наличии такого диссонанса от человека можно ожидать активного поиска новой информации, которая уменьшила бы общий диссонанс, и одновременно с этим
избегания новой информации, которая может увеличить существующий диссонанс. Так, используя этот же пример, человек
может искать и жадно читать любой материал, содержащий
критику исследования, результаты которого показали, что курение вредно для здоровья. В то же время он будет избегать чтения материалов, восхваляющих это исследование. (Если он все
же возьмет в руки такой материал, его чтение будет поистине
критичным.)
Прежде чем двинуться дальше, необходимо вновь подчеркнуть, что наличие стремления уменьшить диссонанс или даже
деятельность, направленная на его уменьшение, не гарантируют
того, что диссонанс будет уменьшен. Человек может оказаться
не в состоянии получить общественную поддержку, необходимую для изменения когнитивного элемента, или он оказался не в
состоянии отыскать новые когнитивные элементы, которые
снижают общий диссонанс. В действительности, возможна и
такая ситуация, что в ходе попыток уменьшить диссонанс, последний может даже возрасти. Это зависит от того, с чем столкнется человек при попытках уменьшения диссонанса. Важно то,
что при наличии диссонанса есть возможность наблюдать попытки его уменьшить. Если попытки уменьшить диссонанс оказались безуспешными, можно наблюдать симптом психологического дискомфорта, указывающий на то, что диссонанс стал настолько ощутимым, что дискомфорт проявляется явно и открыто.
Сопротивление уменьшению диссонанса
Если диссонанс уменьшается или устраняется изменением
одного или более когнитивных элементов, необходимо рассмотреть вопрос о том, какова сопротивляемость этих когнитивных
элементов изменению. Изменяется ли каждый из них или нет, и
если изменяется, то какой из них, – это, несомненно, можно выявить, хотя бы частично, с помощью величины сопротивляемо-
93
сти изменению, которой они обладают. Очевидно, что если бы
участвующие когнитивные элементы совсем не оказывали сопротивления изменению, то никогда не существовало бы устойчивых диссонансов. Кратковременный диссонанс мог бы возникнуть, но если бы участвующие когнитивные элементы не
оказывали сопротивления изменению, он был бы мгновенно
устранен. А теперь обратимся к основным источникам сопротивления когнитивных элементов изменению.
Сопротивление изменению поведенческих когнитивных
элементов
Первым и самым главным источником сопротивления изменению любого когнитивного элемента является чувствительность таких элементов к действительности. Если кто-либо видит, что трава зеленая, очень трудно думать, что она не такая.
Несомненно, что многое в поведении почти или совсем не
оказывает сопротивления изменению. Мы постоянно видоизменяем многие наши действия и чувства в соответствии с изменениями ситуации. Если дорога, по которой мы обычно едем на
работу, ремонтируется, для нас, как правило, не составляет труда изменить свое поведение и использовать другой маршрут.
Какими же в этом случае должны быть обстоятельства, которые
затрудняют человеку изменение его действий?
1. Изменение может быть трудным или связанным с потерями. Например, человек может истратить много денег на покупку дома. Если по какой-либо причине он потом захочет изменений, т. е. захочет жить в другом доме или другом окружении, он должен будет пойти на неудобства, связанные с
переездом, и на вероятные материальные потери, связанные с
продажей дома.
2. Существующее поведение может быть удовлетворительным в других отношениях. Человек может продолжать завтракать в определенном ресторане, несмотря на плохую пищу,
если, к примеру, его друзья всегда завтракают там.
3. Осуществление изменения может быть просто невозможным. Было бы ошибкой воображать, что человек может довести до конца любое изменение своего поведения, если он достаточно сильно захочет этого. Изменение поведения невозмож-
94
но по множеству причин. Некоторые виды поведения, особенно
эмоциональные реакции, могут не быть под волевым контролем
индивида. Например, у человека может быть слишком сильная
реакция страха, с которой он ничего не может поделать. Также
может быть невозможно довести изменение до конца просто
потому, что новый вид поведения отсутствует в поведенческом
репертуаре индивида. Отец может оказаться не в состоянии изменить манеру обращения со своим ребенком просто потому,
что он не знает другой манеры поведения. Третьим обстоятельством, которое делает невозможным изменение поведения, является неизменяемая природа определенных действий.
Сопротивление изменению когнитивных элементов окружающей среды
И в этом случае, как и с поведенческими когнитивными
элементами, основной источник сопротивления изменению коренится в чувствительности этих элементов к действительности.
Следствием этого, в случае поведенческих элементов, является
связь сопротивления изменению когнитивного элемента с сопротивлением изменению действительности, т. е. самого поведения. Ситуация несколько другая в случае элементов среды.
Когда существует ясная и недвусмысленная реальность, соответствующая некоторому когнитивному элементу, возможности
изменения почти нулевые. Если кто-то захочет, например, изменить когницию о местоположении какого-то здания, которое он
видит каждый день, в действительности это будет трудно осуществить.
Однако во многих случаях действительность, соответствующая когнитивному элементу, не является столь ясной и определенной. Когда мы имеем дело в основном с социальной
действительностью, когда она установлена на основе соглашения с другими людьми, тогда сопротивление изменению будет
определяться трудностью поиска людей, поддерживающих новую когницию.
Существует еще один источник сопротивления изменению
поведенческих когнитивных элементов и когнитивных элементов среды. Однако мы откладывали его рассмотрение до настоящего момента в связи с тем, что он как источник сопротив-
95
ления изменению более важен для элементов среды, чем других
видов когнитивных элементов. Этот источник сопротивления
изменению коренится в том, что один элемент связан с рядом
других элементов. В той степени, в которой этот элемент консонантен большому числу других элементов, и в той степени, в
которой изменение заменило бы консонансы диссонансами, этот
элемент будет сопротивляться изменению.
Пределы величины диссонанса
Максимальный диссонанс, который может существовать
между любыми двумя элементами, равен общему сопротивлению изменению наименее стойкого элемента. Величина диссонанса не может превосходить это значение вследствие того,
что в точке максимально возможного диссонанса менее стойкий элемент изменится, тем самым устранив этот диссонанс.
Это не означает, что величина диссонанса будет часто почти достигать этого максимально возможного значения. Когда
существует сильный диссонанс, который меньше, чем сопротивление изменению любого из участвующих элементов, этот
диссонанс, возможно, еще будет уменьшен для целой когнитивной системы путем добавления новых когнитивных элементов.
При этом способе даже при наличии очень сильного сопротивления изменению общий диссонанс в этой системе может удерживаться на довольно низком уровне.
Рассмотрим пример с человеком, истратившим сумму, которая для него является очень большой, на новый автомобиль
дорогостоящей марки. Вообразим также, что после его приобретения человек обнаружил, что автомобиль неисправен и что ремонт очень дорог. Помимо этого, он более дорог в эксплуатации
по сравнению с другими автомобилями, и, кроме того, обнаружилось, что друзья считают этот автомобиль безобразным. Если
диссонанс становится достаточно большим, т. е. равным сопротивлению изменению наименее стойкого элемента, которым в
данном случае будет скорее всего поведенческий элемент, человек может продать автомобиль и терпеть какие бы то ни было
неудобства и денежные убытки, связанные с этим действием.
Тем самым диссонанс не может превзойти сопротивления индивида изменению своего поведения, т. е. продаже автомобиля.
96
А теперь рассмотрим ситуацию, когда для лица, купившего
автомобиль, диссонанс является значительным, но меньшим,
чем максимально возможный, т. е. меньшим, чем сопротивление
изменению наименее стойкого когнитивного элемента. Тогда ни
один из существующих когнитивных элементов не будет изменяться, но человек будет удерживать общий диссонанс на низком уровне, добавляя все больше и больше когниций, которые
являются консонантными с фактом его владения автомобилем.
Он начнет думать, что мощность и ходовые качества более значимы, чем экономичность и внешний вид. Он начнет ездить быстрее обычного и придет к окончательному убеждению, что для
автомобиля очень важно двигаться с большой скоростью. С помощью этих и других когниций он может добиться успеха в
превращении диссонанса в незначительный.
Избегание диссонанса
До сих пор обсуждение сосредоточивалось на тенденциях
уменьшения или устранения диссонанса и на проблемах, сопряженных с достижением такого уменьшения. При определенных
обстоятельствах существуют также сильные и значимые тенденции избегания увеличения диссонанса или избегания возникновения диссонанса в целом. Обратим наше внимание на
анализ этих обстоятельств и на проявление тенденций избегания, которые мы можем наблюдать. Избегание возрастания диссонанса возникает, разумеется, как следствие диссонанса. Такое
избегание особенно значимо тогда, когда в ходе попыток снижения диссонанса опора ищется в том, чтобы заменить новым
когнитивным элементом имеющийся в наличии, или когда
должны быть добавлены новые когнитивные элементы. При
всех этих обстоятельствах поиск опоры и поиск новой информации должен производиться очень избирательно. Человек будет начинать обсуждение с тем, кто, по его мнению, будет согласен с новым когнитивным элементом, но будет избегать обсуждения с теми, кто может соглашаться с элементом, который
человек пытается изменить. Человек будет знакомиться с теми
источниками информации, от которых он ожидает добавления
97
новых элементов, увеличивающих консонанс, но, несомненно,
будет избегать источников, увеличивающих диссонанс.
Если диссонанс невелик или его нет, мы не ожидаем такого
вида избирательности при поиске источников поддержки или
источников информации. Действительно, где не существует
диссонанса, там должно быть относительное отсутствие мотивации поиска поддержки или новой информации. В общем, это
справедливо, но есть и важные исключения. Прошлый опыт может вызвать страх у индивида и вследствие этого избегание изначального возникновения диссонанса. Когда это происходит,
можно ожидать осторожного поведения по отношению к новой
информации, даже если вначале диссонанса мало или его нет
вовсе.
Действие страха перед диссонансом может также вести к
нежеланию принимать на себя обязательства на поведенческом
уровне. Существует большой класс действий, предприняв которые однажды, индивид с трудом может их изменять. Следовательно, диссонанс может возникнуть и увеличивать свою интенсивность. Страх перед диссонансом ведет к нежеланию предпринимать действия — нежеланию принимать на себя
обязательства. Когда решение и действие не могут быть отложены на неопределенный срок, осуществление действия может
сопровождаться когнитивным отрицанием этого действия. Так,
например, человек покупает новый автомобиль и очень боится
диссонанса, при этом он может сразу же после покупки выразить убеждение, что поступил неправильно. Такой сильный
страх перед диссонансом, возможно, относительно редок, но он
все же встречается. Индивидуальные различия в страхе перед
диссонансом и эффективность, с которой данное лицо может
уменьшить диссонанс, несомненно, важны при определении вероятности возникновения такого способа избегания диссонанса.
Независимое выявление ситуаций и индивидов, когда возникает
такой вид заблаговременного самозащитного поведения, является оперативной задачей.
98
Задания для самостоятельной
работы с текстом Л. Фестингера
1. Попробуйте подобрать адекватный перевод понятия «когнитивный диссонанс» на русский язык.
2. Назовите причины возникновения и условия уменьшения или устранения
когнитивного диссонанса, вскрытые Л. Фестингером.
3. Ответьте, как определял Л. Фестингер условия формирования когниций и
отношения между ними.
4. Определите, как в теориях «когнитивного соответствия» характеризуется
влияние, оказываемое коммуникацией на когнитивную структуру человека.
Г. Блумер. Общество как символическая интеракция
(1965)7
Термин «символическая интеракция» относится к совершенно определенному, особому виду интеракции, которая осуществляется людьми. Особенность этой интеракции заключается в том, что люди интерпретируют или определяют действия
друг друга, а не просто реагируют на них. Их реакции не вызываются непосредственно действиями другого, а основываются
на значении, которое они придают подобным действиям. Таким
образом, интеракция людей опосредуется использованием символов, их интерпретацией или приданием значения действиям
другого. Это опосредование эквивалентно включению процесса
интерпретации между стимулом и реакцией.
Простое признание того, что люди интерпретируют действия друг друга, используя это как средство осуществления интеракции, пронизывает взгляды и труды многих исследователей.
Однако немногие из них пытались проанализировать, что же
означает подобная интерпретация для понимания человека и
сообществ людей. Обычно просто довольствуются признанием
того, что исследователь должен учитывать «интерпретацию»
или что символы, такие, как культурные нормы и ценности,
должны быть включены в анализ. Один лишь Дж. Мид, на мой
взгляд, пытался глубоко разобраться в том, что означает акт инБлумер Г. Общество как символическая интеракция // Современная зарубежная социальная психология. М., 1984. С. 173–179.
7
99
терпретации для понимания самого человека, человеческого
действия и человеческого сообщества. Основные положения его
анализа настолько проницательны, глубоки и важны для понимания групповой жизни людей, что мне хотелось бы их разъяснить.
Ключевая идея анализа Мида заключается в том, что человек обладает «личностным Я» (self). Эта мысль не должна отбрасываться как слишком сложная или как настолько простая,
что она очевидна и не заслуживает внимания. Заявляя, что человек обладает «личностным Я», Мид имел в виду главным образом то, что человек может служить объектом для своих собственных действий. Человек может действовать по отношению к
себе так же как по отношению к другим. Каждый из нас знаком
с подобного рода действиями, когда человек сердится на себя,
дает себе отпор, гордится собой, спорит с собой, старается поддержать свое мужество, говорит себе, что он должен «сделать
это» или «не делать этого», ставит перед собой цели, совершает
компромиссы с самим собой или планирует, что он собирается
сделать. То, что человек действует по отношению к себе таким
или сотнями других способов, подтверждается простым эмпирическим наблюдением.
Мид рассматривает эту способность человека действовать
по отношению к самому себе как к объекту в качестве центрального механизма, при помощи которого человек взаимодействует с окружающим миром. Этот механизм дает возможность
человеку формировать значение предметов в своем окружении
и, таким образом, руководить своими действиями. Все, что человек осознает, он обозначает для себя: тиканье часов, стук в
дверь, появление друга, замечание товарища, признание того,
что он должен выполнить задачу, или понимание того, что он
простудился. И, наоборот, все, что он не осознает, он, естественно, не может мысленно обозначить.
Сознательная жизнь человека с того времени, как он просыпается утром и до того, как он засыпает вечером, представляет собой сплошной поток формирования значений вещей, с которыми он имеет дело и которые он принимает во внимание.
Таким образом, человек, его организм взаимодействует с окружающим миром посредством механизма формирования значений. Именно этот механизм включен в интерпретацию действий
100
других. Интерпретировать действие другого — это определить
для себя, что действие имеет то или иное значение, тот или иной
характер.
Согласно Миду, формирование значений имеет первостепенную важность. Важность эта двоякая. Во-первых, сформировать значение чего-то — значит выделить это из окружения, отделить, придать этому смысл или по терминологии Мида превратить это в объект. Объект — т. е. то, что индивид мысленно
обозначает, отличается от стимула. Отличие объекта от стимула
заключается в том, что объект не может воздействовать на индивида непосредственно и не может быть идентифицирован независимо от индивида. Значение объекта придается ему индивидом. Объект является продуктом диспозиции индивида действовать, а не стимулом, который вызывает действие. Индивид не
окружен уже существующими объектами, которые воздействуют на него и вызывают его действия. На самом деле индивид
сам конструирует свои объекты на основе осуществляемой им
деятельности. В любом из своих бесчисленных действий – либо
малых, таких как одевание, либо больших, таких, как подготовка к профессиональной карьере, — индивид мысленно обозначает для себя различные объекты, наделяя их значением, определяя их уместность для своего действия и принимая решение
на основе этой оценки. Вот что подразумевается под интерпретацией, или действованием на основе символов.
Второй важный вывод, который можно сделать из того
факта, что человек формирует значения, заключается в том, что
его действия конструируются или строятся, а не просто протекают. Какое бы действие не предпринимал человек, он всегда
мысленно для себя обозначает различные вещи, которые надо
принять во внимание в ходе этого действия. Он должен отметить, что хочет сделать, и как он должен это сделать; он должен
отметить для себя различные условия, те, которые могут быть
полезны для его действия, и те, которые могут помешать его
действию; он должен принимать во внимание требования, ожидания, запрещения и угрозы, которые могут возникнуть в ситуации, в которой он действует. Его действие строится шаг за шагом посредством процесса формирования значений. Индивид
объединяет в единое целое свое действие и руководит им, при-
101
нимая во внимание различные вещи и интерпретируя их значимость для своего будущего действия. Нет такого сознательного
действия, в отношении которого это утверждение не было бы
справедливо.
Процесс конструирования действия посредством формирования значений не укладывается ни в одну из принятых психологических категорий. Этот процесс отличен и различен по
сравнению с тем, что называют «эго», так же, как он отличен от
любой концепции, которая рассматривает «личностное Я» (self)
в терминах составных частей. Формирование значений — это
развивающийся коммуникативный процесс, в ходе которого индивид замечает предмет, оценивает его, придает ему значение и
решает действовать на основе данного значения. Человек противостоит миру и другим людям посредством этого процесса, а не
просто при помощи «эго». Далее, процесс формирования значений не может быть отнесен к тем внешним или внутренним силам, которые, как предполагается, оказывают воздействие на
индивида и вызывают его поведение. Давление окружающей
среды, внешние стимулы, побуждения, желания, социальные
установки, чувства, идеи — все это не объясняет процесс формирования значений. Индивид формирует значение и интерпретирует подобные явления, учитывая предъявляемые ему социальные требования, замечая, что он сердится, осознавая, что он
хочет купить что-то, что он испытывает данное чувство, сознавая, что ему не нравится обедать с тем, кого он презирает, понимая, что он думает, делая те или иные вещи. Обозначая для
себя подобные явления, индивид противопоставляет себя им,
принимая или отвергая их, или преобразуя их в соответствии с
тем, как он их определяет или интерпретирует. Следовательно,
поведение человека не является результатом давления окружающей среды, стимулов, мотивов, социальных установок или
идей. Оно возникает в результате того, как он интерпретирует
эти вещи и обращается с ними в действии, которое он конструирует. Процесс формирования значений, посредством которого
конструируется человеческое действие, не может быть объяснен
факторами, которые предшествовали действию. Процесс формирования значений существует как таковой и должен таким
102
приниматься и изучаться. Именно при помощи этого процесса
человек конструирует сознательное действие.
Мид признает, что конструирование индивидом действия
посредством процесса формирования значений всегда происходит в социальном контексте. Поскольку этот процесс очень важен для понимания символического интеракционизма, его надо
объяснить более подробно. Весьма существенно, что групповое
действие принимает форму приспособления друг к другу индивидуальных линий действий. Каждый индивид подстраивает
свое действие под действия других, выясняя, что они делают
или что они собираются делать, т. е. выясняя значение их актов.
Для Мида это происходит при помощи индивидуального «принятия роли» других — либо роли конкретного лица, либо роли
группы (мидовского «обобщенного другого»). Принимая подобные роли, индивид стремится определить намерение или направление действий других. Именно таким образом происходит
групповое действие в человеческом обществе. Вышеизложенное
характеризует, на мой взгляд, основные черты мидовского анализа, основы символического интеракционизма. Они предполагают следующее: человеческое общество состоит из индивидов,
которые обладают «личностным Я» (self), т. е. они сами формируют значения. Индивидуальное действие есть его конструирование, а не просто совершение, оно осуществляется индивидом
при помощи оценивания и интерпретации ситуации, в которой
он действует; групповое или коллективное действие состоит из
выравнивания индивидуальных действий, при помощи интерпретации и принятием во внимание действий друг друга. Эти
положения могут быть легко проверены эмпирически. Я не знаю
ни одного случая группового действия людей, к которым бы не
были применимы эти положения.
Практически все социологические концепции человеческого общества не учитывают, что индивиды, составляющие общество, обладают «личностным Я» в вышеизложенном смысле.
Соответственно, подобные социологические концепции не
рассматривают социальные действия индивидов в человеческом
обществе как конструируемые ими при помощи процесса интерпретации. Вместо этого действие рассматривается как продукт факторов, которые воздействуют на индивидов и действу-
103
ют через них. Если уделяется место «интерпретации», то интерпретация рассматривается лишь как выражение других факторов
(таких как мотивы), которые предшествуют действию, и, следовательно, интерпретация исчезает как самостоятельный фактор.
Таким образом, социальное действие людей рассматривается
как внешний поток или выражение воздействующих на них сил,
а не как акты, которые строятся людьми при помощи интерпретации ими тех ситуаций, в которые они попадают.
Человеческое общество необходимо рассматривать как состоящее из действующих людей, и жизнь общества надо рассматривать как состоящую из этих действий. Действующими
единицами могут быть отдельные индивиды, коллективы, члены
которых действуют вместе в общем поиске, или организации,
действующие от имени группы. Соответствующими примерами
могут служить отдельные покупатели на рынке, театральная
труппа или группа миссионеров, деловая корпорация или национальная профессиональная ассоциация. Безусловно, можно
рассматривать общество и по-другому, а не только в терминах
действующих единиц, которые составляют общество. Я просто
хочу указать на то, что в отношении конкретной или эмпирической деятельности человеческое общество обязательно должно
рассматриваться в терминах действующих единиц, которые его
составляют. Я бы добавил, что любая модель человеческого общества, претендующая на реалистический анализ, должна уважать эмпирическое признание того, что человеческое общество
состоит из действующих единиц.
Соответствующее уважение должно быть проявлено и в отношении тех условий, в которых подобные единицы действуют.
Одно из основных условий заключается в том, что действие
происходит в определенной ситуации и по отношению к этой
ситуации. Какова бы ни была действующая единица — индивид,
семья, школа, церковь, деловая фирма, профсоюз, законодательный орган и т. д., любое конкретное действие формируется в
свете той ситуации, в которой оно происходит. Это приводит к
признанию второго основного условия, а именно к тому, что
действие формируется и конструируется посредством интерпретации ситуации. Действующая единица обязательно должна
идентифицировать вещи, которые она должна принять во вни-
104
мание – задачи, возможности, препятствия, средства, требования, неудобства, опасности и т. п.; она должна их определенным образом оценить и принять решение на основе этой оценки.
Такое поведение по интерпретации может иметь место у индивида, когда он руководит своими собственными действиями, в
коллективе индивидов, действующих согласованно, или у
«агентов», действующих от имени группы или организации.
Групповая жизнь состоит из действующих единиц, развивающих действия, направленные на то, чтобы справиться с ситуациями, в которых они оказываются.
Обычно большинство ситуаций, с которыми сталкиваются
люди в данном обществе, дефинируются или «структурируются» ими одним и тем же образом. Посредством предшествующей интеракции они развивают и приобретают общее понимание или определение того, как надо действовать в той или иной
ситуации. Эти общие определения дают возможность людям
действовать одинаково. Обычно повторяющееся поведение людей в подобных ситуациях не должно привести исследователя к
заблуждению, что здесь нет процесса интерпретации. Наоборот,
даже если действия участвующих людей и одинаковы, эти действия конструируются ими при помощи процесса интерпретации. Поскольку под рукой имеются готовые и общепринятые
определения ситуаций, то руководство действиями, их организация не требуют большего напряжения у людей. Однако многие другие ситуации не могут определяться участвующими
людьми одинаково. В этом случае линии их действий не согласуются, и коллективное действие блокируется. Необходимо развивать интерпретации и вырабатывать эффективное приспособление участников друг к другу. В случае таких неопределенных
ситуаций необходимо выделить и изучить процесс возникновения определения.
В то время как социологи и исследователи человеческого
общества сосредотачивают свое внимание на поведении действующих единиц, символический интеракционизм «требует» от
исследователя, чтобы он понял процесс интерпретации, при помощи которого они конструируют свои действия. Этот процесс
нельзя понять, лишь обращаясь к условиям, которые предшествовали этому процессу. Подобные предшествующие условия
105
помогают понять этот процесс в той степени, в какой они включаются в него, но как указывалось выше, они не составляют самого процесса. Этот процесс нельзя также понять, выводя его
характер из открытого действия, которое является его результатом. Для того чтобы понять этот процесс, исследователь должен
принять роль действующей единицы, поведение которой он
изучает. Поскольку интерпретация осуществляется действующей единицей в терминах формирования значений, оценивания
объектов, принятия решений, то процесс должен рассматриваться с точки зрения действующей единицы. Старание понять процесс интерпретации, оставаясь в стороне так называемым «объективным» наблюдателем и отказываясь принять роль действующей единицы, приводит к риску проявления наихудшего
субъективизма — объективный наблюдатель склонен включить
в процесс интерпретации свои собственные догадки вместо того, чтобы понять процесс так, как он происходит у действующей
единицы.
С точки зрения символического интеракционизма, социальная организация является структурой, внутри которой действующие единицы развивают свои действия. Структурные характеристики, такие, как «культура», «социальная система», «социальная стратификация» или «социальные роли», создают
условия для их действия, но не детерминируют их действие.
Люди — т. е. действующие единицы — не действуют в отношении культуры, социальной структуры и т. д.; они действуют в
отношении ситуаций. Социальная организация входит в действие лишь в той мере, в какой она создает ситуации, в которых
люди действуют, в какой она поставляет наборы символов, которые люди используют в интерпретации ситуаций. Эти две
формы влияния социальной организации важны. В утвердившихся, стабилизированных обществах, таких, как изолированные примитивные племена или крестьянские общины, это влияние, безусловно, глубоко. В случае других человеческих обществ, особенно современных, в которых возникают потоки
новых ситуаций, а старые ситуации становятся нестабильными,
влияние организации уменьшается. Необходимо иметь в виду,
что наиболее важным элементом, с которым сталкивается
действующая единица в ситуациях, являются действия других
106
действующих единиц. В современном обществе со все возрастающим числом перекрещивающихся линий действий обычным
является появление ситуаций, в которых действия участников до
этого не были отрегулированы и стандартизированы. В этом
случае существующая социальная организация не формирует
ситуаций. Соответственно символы или средства интерпретации, используемые действующими единицами в подобных ситуациях, могут значительно варьировать. Поэтому социальное
действие может выходить за рамки существующей организации
в любом из ее структурных компонентов. Организацию человеческого общества нельзя идентифицировать с процессом интерпретации, используемым ее действующими единицами; хотя
организация и влияет на этот процесс, она не охватывает этот
процесс.
Я хочу подчеркнуть, что любое социальное изменение, поскольку оно включает изменение в человеческих действиях, неизбежно опосредуется интерпретацией со стороны людей, которые попадают в меняющиеся условия, – изменение проявляется
в форме новых ситуаций, в которых люди должны конструировать новые формы действия. Интерпретации новых ситуаций не
предопределены условиями, предшествующими ситуациям, а
зависят от того, что принимается во внимание и оценивается в
конкретных ситуациях, в которых формируется поведение.
Вполне возможны различные вариации в интерпретации, поскольку действующие единицы обращают внимание на различные объекты в ситуации или придают различный вес объектам,
которые они замечают или объединяют по-разному. В теоретических положениях, касающихся проблемы социальных изменений, было бы разумно признавать то, что любое социальное изменение опосредуется действующими единицами, интерпретирующими ситуации, с которыми они сталкиваются.
Задания для самостоятельной работы
с текстом Г. Блумера
1. Дайте определение понятию «символ» с позиций интеракционистского
подхода.
2. Объясните, как, с точки зрения символического интеракционизма, символы опосредуют взаимодействия людей.
107
3. Определите, что рассматривалось Дж. Мидом в качестве центрального
механизма, при помощи которого человек взаимодействует с окружающим
миром.
4. Назовите, в чем видит Г. Блумер специфику интерпретации ситуаций в
современных обществах.
108
Г. Келли. Две функции референтных групп (1952)8
Значительное число социальных установок каждого человека имеет отношение к одной или нескольким социальным
группам или тесно связано с ними. Характер этой связи вовсе не
является простым и ясным. С одной стороны, очевидно, что социальные установки человека связаны с социальными установками, обычно проявляющимися в группах, к которым он принадлежит (в его членских группах). С другой стороны, изучение
влияния престижа, лидерства мнений, отвержение членских
групп теми, кто занимает в них низкий статус, а также влияние
внешних групп на уровень притязаний показывает, что социальные установки часто бывают связаны с нечленскими группами.
Как признание этого факта, термин «референтная группа»,
впервые употребленный Хайманом (1942), стал использоваться
для обозначения любой группы, с которой индивид соотносит
свои установки. Вместе с такого рода использованием данного
термина стала развиваться общая теория референтных групп,
главным образом в работах Шерифа (1948), Ньюкома (1950),
Мэртона и Китт (1950), в которых учитывалась связь социальных установок как с членскими, так и с нечленскими группами.
Хотя данная теория находится еще в начальной стадии развития,
благодаря своей проблематике она обещает приобрести важнейшее значение в социальной психологии. Она особенно важна
для тех социальных психологов, которые хотят найти интерпретацию развития социальных установок, предсказывать их проявление в различных социальных условиях, понять социальную
базу их стабильности или сопротивления изменению, выработать средства для усиления или преодоления этого сопротивления.
Цель данной статьи — уяснить некоторые аспекты «теории
референтной группы» путем выделения двух основных функций, которые выполняют референтные группы в формировании
социальных установок. Выделение этих двух различных функций необходимо потому, что термин «референтная группа» до
сих пор использовался для обозначения двух достаточно разКелли Г. Две функции референтных групп // Современная зарубежная социальная психология. М., 1984. С. 197–203.
8
109
личных феноменов, каждый из которых ставит свои собственные теоретические и исследовательские проблемы. Однако основная целесообразность такого выделения двух функций референтной группы должна заключаться в том, чтобы показать, что
более полная теория референтной группы должна объединять в
одно целое ряд перцептивных и мотивационных феноменов, и,
во-вторых, выделить те понятия и исследовательские проблемы,
которые необходимы для анализа референтных групп.
1. Современное использование понятия «референтная
группа»
Понятие «референтная группа» используется для обозначения двух видов отношений между индивидом и группой. Вопервых, это понятие используется для обозначения группы, которая мотивирует индивида быть принятым в ней. Для этого он
поддерживает свои социальные установки в соответствии с тем,
что, на его взгляд, считается общепринятым в группе. Здесь
подразумевается, что члены референтной группы наблюдают за
этим индивидом и оценивают его.
Пример такого использования понятия «референтная группа» можно найти у Мертона в его новой интерпретации соответствующего материала, который содержится в двух томах исследования «Американский солдат», подготовленного исследовательским сектором отдела информации и образования Военного
департамента (Стауффер и др., 1949).
Пример I. Был проведен опрос трех выборок солдат, в ходе
которого выяснилось их желание участвовать в боевых действиях. Первая группа состояла из новичков, служивших в подразделениях, целиком состоявших из новобранцев. Вторая группа
состояла из новичков, явившихся пополнением в подразделениях фронтовиков, уже участвовавших в боевых действиях. Третью группу составляли сами фронтовики в вышеуказанных подразделениях. Согласно ранее полученным данным, фронтовики
считали, что «бой — это ад», у них было ярко выражено групповое чувство против тенденции восхваления боя. При сравнении этих групп выяснилось, что если в первой группе подразделений новобранцев 45 % всего состава были «готовы вступить в
зону непосредственных боевых действий», то в группе фронто-
110
виков таких людей насчитывалось лишь 15 %. Важным фактом
для наших целей явилось то, что новобранцы, попавшие в подразделение фронтовиков, заняли промежуточное положение
между двумя вышеупомянутыми группами. 28 % из них выразили готовность участвовать в боевых действиях. Выяснилось,
что в этом и других вопросах новобранцы восприняли в определенной мере социальные установки фронтовиков. Мертон следующим образом интерпретирует эти результаты.
«Наша гипотеза, основанная на теории референтной группы, должна была сводиться к ожиданию того, что новобранцы,
стремившиеся присоединиться к авторитетному и влиятельному
слою фронтовиков, изменяют свои гражданские оценки в сторону приближения к более суровым ценностным установкам
фронтовиков. Для новобранцев предполагаемая функция усвоения ими ценностных установок фронтовиков заключается в
том, чтобы их с большей готовностью приняла группа с более
высоким статусом в ситуации, когда пополнение из новобранцев
является подчиненной группой и не может претендовать на признанный престиж» (Мертон и Китт, 1950. С. 76).
Использование понятия «референтная группа» у Ньюкома
попадает под эту категорию. Считается, что другие люди составляют для индивида референтную группу, если на его установки воздействует набор норм, которые он воспринимает от
них. Мотивационные аспекты данного употребления термина
«референтная группа» подчеркиваются тем, что Ньюком выделяет различие между позитивными и негативными референтными группами. Под позитивной референтной группой понимается
такая группа, которая мотивирует индивида быть принятым в
этой группе и добиться к себе отношения как к члену группы.
Негативной референтной группой называется такая группа, которая мотивирует индивида выступать против нее или в которой
он не хочет отношения к себе как к члену группы. Шериф также
использует термин «референтная группа» в этом смысле. Он
подчеркивает стремление индивида сохранить свое положение в
референтной группе и указывает, что нормы референтной группы превращаются в социальные установки индивида.
Второе употребление термина «референтная группа» связано с обозначением группы, которую индивид использует как
111
точку соотнесения (эталон) при оценке себя и других. Примеры
такого употребления термина можно найти в работе Хаймана,
посвященной «психологии статуса».
Пример II. Определяя статус как относительную позицию
индивидов, Хайман указывает, что представление индивида о
своей собственной позиции зависит от того, с кем он себя при
этом соотносит. Эти лица, с которыми индивид сравнивает себя,
оценивая свой собственный статус, составляют для него референтную группу. Хайман показывает, как изменения в оценке
собственного статуса могут быть вызваны качественным изменением референтной группы, которую он использует. Например,
испытуемых вначале просили назвать, какая часть всего взрослого населения США занимает более низкий экономический статус, чем испытуемые. Эта оценка была затем сравнена с оценкой
тех же испытуемых по вопросу, какая часть людей их профессии
занимает более низкий экономический статус, чем испытуемые.
В подобного рода примерах любая оценка индивида самой
референтной группой совершенно не имеет значения. Группа
может стать референтной потому, что другие лица сравнивают с
ней индивида. Хайман приводит следующий пример.
Пример III. Если женщина идет работать манекенщицей и
решающим является ее физическая привлекательность, то здесь
не имеет значения, как воспринимают эту внешнюю привлекательность ее друзья, африканские женщины и т. д. Референтная
группа в данной ситуации будет состоять из уже имеющихся
манекенщиц. Иначе говоря, референтной группой в данном случае будет та группа, с которой эту женщину будут сравнивать ее
наниматели.
Если в предыдущих примерах референтная группа — это
группа людей, к которой индивид принадлежит сам, то в одном
из примеров Мертона дело обстоит по-другому.
Пример IV. Опрос американских солдат, находившихся за
границей, которые не участвовали в боях, показал более высокую удовлетворенность своей судьбой, чем это ожидалось. В
данном случае, вероятно, внешняя, нечленская, группа являлась
референтной.
Как у Хаймана, так и у Мертона референтная группа используется для самооценки. Однако, вероятно, нет оснований
112
для того, чтобы не считать референтными группами и те группы, которые используются для оценки других людей. Фактически, по всей вероятности, референтная группа, используемая для
самооценки, будет часто использоваться и для оценки других.
2. Две функции референтной группы
Из вышесказанного становится ясным, что термин «референтная группа» используется для описания двух типов совершенно различных групп. В первом случае (пример I) группа может наградить индивида признанием или не признавать его. Во
втором случае (пример II, III, IV) группа служит лишь эталоном,
отправной точкой для сравнения, который индивид использует в
формировании своих оценок. Это двойное использование термина говорит о том, что референтная группа может выполнять
различные функции в формировании социальных установок индивида.
Первая функция заключается в том, чтобы устанавливать и
навязывать стандарты для индивида. Подобные стандарты
обычно называют групповыми нормами, поэтому мы называем
это нормативной функцией референтной группы. Группа может
принять на себя эту функцию установления и навязывания норм,
если она в состоянии вознаграждать за конформность или наказывать за неконформность. Группа будет действовать как нормативная референтная группа в том случае, если ее оценки индивида основываются на степени его соответствия некоторым
стандартам поведения и установок и если от этого зависит вознаграждение или наказание со стороны группы. В примере I,
который приводился выше, ветераны в сражающихся подразделениях, вероятно, считая некоторые установки «правильными»,
оценивали, насколько каждый человек из пополнения принимал
эти стандарты, и соответственно либо вознаграждали его своим
признанием, либо наказывали тем, что отказывали в нем.
Вторая функция референтной группы заключается в том,
что она служит или является эталоном, стандартом или отправной точкой для сравнения, при помощи которой индивид
может оценивать себя или других. Мы называем это функцией
сравнения референтной группы. Группа будет действовать как
референтная группа сравнения для индивида в том случае, если
113
поведение, установки и другие характеристики ее членов служат
индивиду стандартом, отправной точкой для сравнения, которыми он пользуется в формировании своих оценок. В вышеприведенном примере II та конкретная группа сравнения, которую
Хайман предложил своим испытуемым (например, все взрослое
население США, лица одной профессии), была той отправной
точкой для сравнения, которой они пользовались при определении собственного статуса. В примере IV солдаты боевых подразделений служили референтной группой для тех солдат, которые служили за границей и не принимали участия в боевых действиях, при оценке ими своего собственного положения.
Обе функции, нормативную и сравнительную, часто выполняет одна и та же группа. Так обычно обстоит дело с членскими группами. В примере I социальные установки боевых ветеранов служили новичкам отправной точкой для сравнения при
формировании их самооценок (сравнительная функция). В то же
время ветераны считали эти установки «правильными», и они
одобряли новичков, если последние принимали эти установки
(нормативная функция). Данный пример хорошо иллюстрирует
интегрированный характер этих функций: социальные установки ветеранов служили отправной точкой для сравнения, главным образом, потому, что ветераны выступали также в нормативной роли и могли применять соответствующие санкции. Обе
эти функции часто осуществляют и те нечленские группы, членом которых индивид хотел бы стать. Для студентов младших
курсов, которые надеются быть принятыми в члены студенческой организации старших курсов, данная группа является одновременно и эталоном, стандартом (поведение и установки
членов организации служат примером для желающего стать ее
членом), и источником санкций, имеющих отношение к соблюдению этих стандартов поведения (поскольку группа может
пригласить вступить в члены своей организации или отказать в
этом). С другой стороны, нормативные и сравнительные функции референтной группы не надо связывать лишь с одной и той
же группой. Членская группа может выбрать внешнюю группу
как эталон поведения (родители могут настаивать, чтобы их ребенок вел себя так же, как и другие дети, живущие по соседству), или членская группа может подразделять своих членов та-
114
ким образом, что одни и те же нормы не будут относиться ко
всем членам группы (кандидаты в члены студенческой организации и члены организации с полными правами).
3. Выводы
Предлагаемое выделение двух функций референтной группы является важным, потому что это делает эксплицитными два
основных аспекта теории референтной группы: мотивационный
и перцептивный. Более полная теория референтной группы
должна состоять, по крайней мере, из двух частей, одна должна
быть посвящена референтной группе как источнику стандартов
поведения и принудителю следования этим стандартам, другая
— референтной группе, которая сама служит стандартом для
сравнения. Эти две части теории референтной группы должны
стать частными случаями более общих теорий об источниках и
характере стандартов, которые в конечном итоге будут выведены из фундаментальных теорий мотивации и перцепции. Нормативные функции референтных групп могут стать частью общей теории целеобразования и мотивации.
Функции сравнения референтных групп станут частью общей теории перцепции и оценивания. Группы сравнения, в конце концов, являются лишь одной из отправных точек или стандартов для сравнений. Хайман обнаружил, что отдельные индивиды (а также группы) часто служат стандартом, с которыми
люди сравнивают себя при оценке собственного статуса. В качестве других стандартов могут выступать неодушевленные предметы и меры измерений (например, ребенок может использовать
стол или палку для оценки собственного роста) и безличные
описания желаемого поведения (например, юридические определения групповых норм).
Наконец, выделение нормативной и сравнительной функций референтных групп ведет к выделению двух основных областей исследования для тех, кто изучает воздействие референтных групп на поведение. При изучении нормативной функции
референтных групп выдвигаются следующие проблемы: какова
мотивационная зависимость между индивидом и каждой из его
референтных групп? Насколько он ценит свое членство в данной группе или насколько стремится стать членом группы, в со-
115
став которой еще не введен? Какого рода мотивы движут его
стремлением стать членом группы? Каковы последствия различных по характеру и степени мотивов? Какие факторы дают
возможность члену группы сопротивляться давлению группы и
в то же время не быть отвергнутым группой? По каким проблемам развиваются в группе нормы поведения? Какие конкретные
стандарты и нормы связываются с различными ролями и обязанностями внутри группы? Какие санкции применяются в
группе для достижения конформности и каковы различные последствия этого? Как эти санкции связаны с уровнем неконформности? Какие факторы в отношении индивида к группе содействуют интериозации групповых норм?
Изучение сравнительной функции референтных групп
должно включать различные вопросы, относящиеся главным
образом к процессам перцепции и оценивания. Вот некоторые
из них: каким стимулом для индивида является группа сравнения? Обеспечивает ли эта группа хорошо структурированный и
определенный стандарт для сравнения или это неясный стимул,
допускающий различные интерпретации? Каковы последствия
этих различных случаев? Какие факторы воздействуют в процессе самооценки на воспринимаемый индивидом уровень расхождения между ним и групповыми нормами? Как воздействуют чрезвычайно высокие или чрезвычайно низкие стандарты?
Каков характер тех шкал, по которым проводится сравнение?
Теория референтных групп будет развиваться по мере получения ответов на эти и подобные вопросы. При помощи исследований и развития концепций, необходимых для нахождения ответов на эти вопросы, можно ожидать, что будут сделаны
большие шаги в понимании социальной основы установок личности.
Задания для самостоятельной работы
с текстом Г. Келли
1. Ответьте, как в теориях референтной группы определяется значение группы для личности.
2. Определите, какие типы групп определяются термином «референтная
группа».
116
3. Охарактеризуйте нормативную и сравнительную функции референтной
группы и определите их значение для социальной перцепции и оценивания.
И. Гоффман. Представление себя другим (1959)9
Когда индивид оказывается в присутствии других людей,
последние обычно осуществляют поиск адекватной информации
о нем или используют уже имеющуюся информацию. Они будут
интересоваться его общим социально-экономическим статусом,
его представлением о себе самом, его отношением к ним, его
компетентностью, надежностью и т. д. Хотя, по-видимому,
часть этой информации рассматривается как самоцель, обычно
имеются весьма серьезные причины для ее получения. Информация об индивиде помогает окружающим определить ситуацию, дает им возможность заранее знать, что он будет ожидать
от них и что они могут ожидать от него. Получив такую информацию, окружающие будут знать, как наилучшим образом вести
себя для того, чтобы вызвать у него желаемую для них реакцию.
В этом случае многие источники информации становятся
доступными и многие средства (или знаконосители) пускаются в
ход для передачи такой информации. Когда окружающие не
знакомы с индивидом, они могут тщательно собирать отдельные
данные, основываясь на его поведении и наружности, что позволяет использовать уже имеющиеся у них знания о людях
приблизительно похожих на того, кто сейчас перед ними, или,
что более вероятно, они приложат к нему не проверенные опытом стереотипы. Они могут также на основе прошлого опыта
предположить, что в данной социальной обстановке встретятся,
вероятнее всего, лишь определенные люди. Окружающие могут
формировать свои представления о незнакомом индивиде на
основе того, что индивид говорит сам о себе или на основе информации, содержащейся в его документах. Если они знакомы с
индивидом или имеют сведения о нем до начала взаимодействия, то они могут основываться на допущениях относительно
постоянства и общности психологических черт как средства
предвидения его актуального и будущего поведения.
Гофман И. Представления себя другим // Современная зарубежная социальная психология. М., 1984. C. 188–196.
9
117
Однако за это время, пока индивид находится в непосредственном контакте с другими людьми, может произойти весьма
мало событий, которые дадут им необходимую убедительную
информацию для того, чтобы разумным образом регулировать
свою собственную активность. Много значимых событий происходит за пространственными и временными пределами взаимодействия или же скрыты в нем. К примеру, «настоящие», или
«истинные», отношения, убеждения и эмоции индивида могут
быть установлены только косвенным образом на основе его признаний или на основе того, что, по-видимому, является непроизвольным экспрессивным поведением.
Экспрессивность индивида (а тем самым и его способность
создавать впечатление), по-видимому, состоит из двух радикально различающихся видов сигнальной активности: экспрессии, которую он сам выдает, и экспрессии, которая его выдает.
Первый вид содержит словесные символы или их заменители,
которые индивид использует конвенционально и исключительно
для сообщения той информации, которая придана этим символам. Это и есть коммуникация в традиционном и узком смысле.
Второй вид включает в себя широкий диапазон действий, которые другие люди могут рассматривать в качестве симптоматичных по отношению к субъекту действий; считается, что эти действия совершаются не для передачи той информации, которую
они несут. Как мы сможем далее убедиться, это разделение имеет смысл лишь в первом приближении. Ведь индивид может намеренно давать дезинформацию, используя оба указанных типа
коммуникации. В этом случае первый — содержит обман, второй — симуляцию.
А теперь перейдем от окружающих к индивиду, который
представляет им себя. Он может хотеть, чтобы они были о нем
высокого мнения, или думали, что он высокого мнения о них,
или воспринимали то, как он в действительности относится к
ним, или не имели никакого четкого представления; он может
пожелать обеспечить достаточную согласованность для поддержания взаимодействия, или обмануть, отделаться, привести в
замешательство, ввести в заблуждение, вызвать вражду, или нанести им оскорбление. Независимо от конкретного намерения
индивид заинтересован в осуществлении контроля за поведени-
118
ем других. Такой контроль осуществляется преимущественно
путем воздействия на определение ими ситуации. Индивид может воздействовать на это определение ситуации подавая себя
таким образом, чтобы окружающие добровольно действовали в
соответствии с его собственными планами. Например, соседки
по студенческому общежитию будут составлять представление
о популярности девушки на основе того, сколько раз ее вызовут
к телефону. Поэтому мы можем предположить, что некоторые
девушки будут устраивать себе такие вызовы.
Из двух видов коммуникации — экспрессий, выдаваемых
индивидом, и экспрессий, выдающих его, — внимание в данной
работе будет уделено в первую очередь последнему, более театральному и контекстуальному, невербальному, предположительно ненамеренному, хотя, возможно, и специально подстроенному. В качестве примера, который мы должны разобрать, я
бы хотел в полном объеме привести эпизод, взятый из художественной литературы, в котором Приди, отдыхающий англичанин, впервые появляется на пляже своего летнего отеля в Испании:
«Прежде всего, он должен сделать очевидным для потенциальных спутников его отпуска, что они для него совершенно безразличны. Он смотрел сквозь них, мимо них, через них
— глаза терялись в пространстве. Взморье должно быть пустым. Если случайно мяч пересекал его путь, он выглядел
удивленным, затем позволял улыбке отвлечения осветить свое
лицо (доброжелательный Приди), оглядывался, изумленный
тем, что на взморье были люди, отпасовывал мяч назад с
улыбкой для себя, а затем беззаботно возобновлял свое бесстрастное обследование пространства. Но подошло время устроить небольшое представление идеального Приди. Окольными путями он давал возможность любому разглядеть название
его книги — испанского перевода Гомера, а затем, сложив
вместе свое пляжное одеяло и сумку в аккуратный, не пропускающий песка пакет (методичный и благоразумный Приди),
медленно поднялся, непринужденно напрягая свое гигантское
119
тело («большой кот» Приди), отбросив свои сандалии (беззаботный Приди, в конце концов)»10.
Писатель дает нам понять, что Приди чересчур заботится о
том большом впечатлении, которое, как он чувствует, его внешние телесные действия производят на окружающих. Мы можем
продолжать злословить о Приди, полагая, что он живет только
для того, чтобы создать определенное впечатление, что это ложное впечатление и что окружающие либо вовсе не получают никакого впечатления, либо, хуже того, получают впечатление, что
Приди искусственно пытается вынудить их принять это определенное впечатление. Но в данном случае важным для нас является то, что тот вид впечатления, который, по мнению Приди, он
производит, фактически есть то впечатление, которое окружающие, правильно или ошибочно, получают в своей среде.
Я говорил, что когда индивид предстает перед другими
людьми, его действия будут влиять на их определение ситуации.
Индивид иногда будет действовать в тщательно рассчитанной
манере, подавая себя соответствующим образом только для того, чтобы создать определенное впечатление, которое предположительно вызовет у присутствующих конкретные желательные для него реакции. Иногда эта активность индивида будет
рассчитанной, но не вполне осознанной. Иногда он будет намеренно и осознанно подавать себя определенным образом, но
преимущественно потому, что так принято в его группе, или же
его социальный статус требует именно этот вид выражения, а не
для того, чтобы вызвать определенную реакцию (помимо расплывчатого одобрения), которая предположительно должна возникнуть у тех, на кого производится впечатление. Иногда традиции роли индивида вынуждают его создавать хорошо продуманное впечатление особого рода, и, более того, он может быть,
ни сознательно, ни бессознательно не расположен производить
такое впечатление. Окружающие, в свою очередь, могут находиться под соответствующим впечатлением вследствие усилий
индивида нечто выразить или могут не разобраться в ситуации и
прийти к выводам, которые не основаны ни на намерениях индивида, ни на действительности. В любом случае, поскольку
10
Sansom W. A. Сontest of ladies. L., 1956. Р. 230–231.
120
другие действуют так, как если бы индивид внушал определенное впечатление, мы можем занять функциональную или прагматическую позицию и говорить, что индивид «эффективно»
спроектировал данное определение ситуации и «эффективно»
способствовал необходимому пониманию положения дел.
Существует один аспект в реакциях других людей, который
в данном случае порождает специальное толкование. Зная, что
индивид, скорее всего, подает себя в благоприятном для себя
свете, другие могут разделять все, чему они были свидетелями,
на две части: часть, которой индивиду относительно легко произвольно управлять, главным образом это его словесные заявления, и часть, на которой он сосредоточен меньше и которую в
меньшей степени контролирует. Она состоит преимущественно
из выдающих его экспрессий. Тогда другие люди могут использовать то, что рассматривается как неконтролируемые аспекты
экспрессивного поведения для проверки достоверности того,
что сообщается тем аспектом поведения, который контролируется индивидом. В этом проявляется фундаментальная асимметрия процесса коммуникации. Индивид предположительно осведомлен только об одном потоке своей коммуникации, а окружающие — еще об одном. К примеру, на Шетландском острове
жена одного фермера при угощении национальными блюдами
гостя из Англии будет с вежливой улыбкой выслушивать его
вежливые утверждения о том, как ему нравится то, что он ест. В
это же время она будет отмечать быстроту, с которой гость подносит ко рту вилку или ложку, и выражаемое им удовлетворение при жевании пищи, используя эти признаки для проверки
достоверности его утверждений об испытываемых им чувствах.
Эта же женщина, для того чтобы определить, что один ее знакомый (А) «действительно» думает о другом знакомом (В), будет
ждать случая, когда А окажется в присутствии В, но будет занят
разговором с еще одним лицом (С). Тогда она тайком будет анализировать выражение лица А, когда он будет говорить о В с С.
Не беседуя с В и не являясь непосредственно им наблюдаемым,
А на время ослабит обычный контроль над собой и свободно
выразит то, что он «действительно» чувствует по отношению к
В. Короче говоря, эта женщина будет наблюдать ненаблюдаемого наблюдателя.
121
Приняв во внимание, что другие люди, по-видимому, проверяют более контролируемые аспекты поведения с помощью
менее контролируемых, можно ожидать, что иногда индивид
будет использовать эту возможность для того, чтобы управлять
впечатлением посредством поведения, которое, как считается,
несет в себе надежную информацию. К примеру, получив доступ в закрытый социальный круг, включенный наблюдатель
может не только сохранять приемлемое выражение лица при
выслушивании информанта, но также может быть столь предусмотрителен, чтобы сохранять то же самое выражение, когда
наблюдает беседу информанта с другими, тогда наблюдатели
наблюдателя не смогут легко обнаружить, какую позицию он
занимает. Характерный пример может быть взять из жизни
Шетландского острова. Например, сосед заходит на чашку чая,
его лицо выражает обычно, по крайней мере, намек на ожидаемую теплую улыбку, когда он входит в дверь дома. Так как дома
стоят на открытом месте, а в доме не зажжен свет, то хозяин
обычно имеет возможность наблюдать за подходящим к дому
гостем, оставаясь ненаблюдаемым, и жители острова временами
имеют удовольствие видеть, как гость «сбрасывает» с лица то
выражение, которое у него было, и заменяет его приветливым
как раз перед тем, как подойти к двери. Однако некоторые гости, предвосхищая эту возможность, будут на всякий случай
придавать лицу приветливое выражение задолго до подхода к
дому, обеспечивая тем самым проецирование постоянного образа.
Этот вид контроля со стороны индивида восстанавливает
симметрию коммуникативного процесса и устанавливает стадию одного из видов информационной игры — потенциально
бесконечного цикла маскировки, раскрытия, ложного откровения, повторного раскрытия. Необходимо добавить, что поскольку окружающие, по-видимому, не ставят под сомнение информативность предполагаемо нерегулируемых аспектов поведения
индивида, то он может многого достигнуть путем управления
этим аспектом поведения. Конечно же, другие люди могут почувствовать, что индивид манипулирует теми аспектами поведения, которые считаются спонтанными, и будут искать в этом
самом акте манипулирования какое-то экранирование поведе-
122
ния, которое индивид не в состоянии контролировать. А это
вновь вызовет проверку достоверности поведения индивида, на
этот раз предположительно непреднамеренного, тем самым,
восстанавливая асимметрию коммуникативного процесса. Здесь
я бы хотел добавить лишь то, что искусство проникать в усилия
индивида сыграть спонтанность, по-видимому, развивается
лучше, чем наша способность манипулировать своим собственным поведением, и поэтому, сколько бы ходов не было сделано
в информационной игре, наблюдатель, скорее всего, имеет преимущества перед актером и изначальная асимметрия коммуникативного процесса, по-видимому, сохраняется.
Если предполагать, что индивид проектирует определение
ситуации, когда он появляется перед другими, то мы должны
также учитывать, что другие, какой бы пассивной ни представлялась им их роль, могут эффективно проектировать определение ситуации посредством своих реакций на индивида и посредством определенной линии действий по отношению к нему.
Обычно определения ситуации разными участниками достаточно взаимосогласованы для того, чтобы не было выявлено открытое противоречие. Я не думаю, что это будет тот вид согласия,
который возникает, когда каждый индивид искренне выражает
то, что он действительно чувствует и принимает выражаемые
чувства окружающих. Такой вид гармонии является оптимистичным идеалом и во всяком случае не обязателен для беспрепятственного функционирования общества. Скорее, ожидается,
что каждый участник будет подавлять свои непосредственные
искренние чувства, демонстрируя то видение ситуации, которое,
как он ощущает, другие смогут хотя бы временно признать приемлемым. Поддержание видимости показного единодушия облегчается тем, что каждый участник скрывает свои собственные
желания за заявлениями, в которых утверждаются общепринятые ценности. Кроме того, обычно существует определенный
вид разделения усилий. Каждому участнику позволяется устанавливать предварительные формальные правила в отношении
того, что жизненно необходимо ему, но непосредственно не затрагивает других, например в отношении оправдания своей
прошлой активности. В обмен на эту любезность он не вмешивается в дела, важные для других, но непосредственно не затра-
123
гивающие его. Здесь мы имеем тип интеракционного временного соглашения. Вместе с тем участники разделяют единое общее
для всех определение ситуации, которое заключается не столько
в реальном согласии по поводу того, что действительно существует, сколько по поводу того, чьи претензии будут временно
приняты. Существует также реальное согласие по поводу желательности избегания открытого конфликта определений ситуации. Я буду обозначать этот уровень согласия как «рабочее соглашение». Необходимо учитывать, что рабочее соглашение,
установленное в одной ситуации взаимодействия, будет совершенно отличным по своему содержанию от рабочего соглашения, установленного в ситуации другого типа. Однако, несмотря
на различия в содержании, общая форма этих рабочих соглашений является идентичной.
Указывая на тенденцию участника принимать во внимание
заявление окружающих, мы должны иметь в виду первостепенную важность информации относительно партнеров, которой
индивид первоначально овладевает, так как именно на основе
этой начальной информации индивид начинает определять ситуацию и строить ряд ответных действий. Первоначальная самоподача индивида обязывает его придерживаться того, что он
уже представил, и требует от него избегания отговорок. Конечно же, по мере развития взаимодействия, возникают дополнения
и изменения в первоначальном информационном состоянии, но
важно помнить, чтобы дальнейшее развитие не только не противоречило начальным позициям, занятым несколькими участниками, а исходило бы из них. Представляется, что индивиду легче
в самом начале знакомства сделать выбор того, какой линии обращения требовать от других присутствующих, и продолжать ее
придерживаться, чем изменить ту линию обращения, что уже
образовалась в ходе взаимодействия.
Когда взаимодействие, которое начато «первым впечатлением» является лишь первым взаимодействием в длинной серии
взаимодействий, включающих тех же самых участников, то мы
говорим, что «взят правильный тон», и чувствуем важность этого. Так, некоторые учителя разделяют следующую точку зрения:
«Вы не можете позволить им взять верх над собой или же с вами
будет «покончено». В первый день, когда я вхожу в новый
124
класс, я даю им понять, кто есть хозяин. Вы должны начать с
жесткости, затем вы можете стать мягче, когда дело сдвинется.
Если вы начнете мягко, то когда вы попытаетесь стать жестким,
они будут только смеяться вам в лицо».
Приняв во внимание то, что индивид эффективно спроектировал определение ситуации, когда он появился в присутствии других, мы можем предположить, что в процессе взаимодействия могут произойти события, которые будут дискредитировать или еще как-либо ставить под сомнение это определение
ситуации. Когда происходят такие разрушительные события,
может остановиться само взаимодействие. Некоторые из предположений, на которых основывались реакции участников, становятся несостоятельными, и они чувствуют себя «завязнувшими» во взаимодействии. В такие моменты индивид, чье представление было дискредитировано, может чувствовать себя
пристыженным, в то время как другие присутствующие почувствуют неловкость, замешательство, смущение, растерянность.
Мы не можем оценивать важность разрушения определений ситуаций по частоте, с которой они происходят, так как
очевидно, что они происходили бы чаще, если бы не принимались постоянные предосторожности. Мы обнаруживаем, что для
предотвращения этих замешательств постоянно предпринимаются превентивные корректирующие действия для того, чтобы
компенсировать дискредитирующие случайности, которые не
удалось эффективно исключить. Когда индивид использует эти
стратегии и тактики, чтобы предохранить свое собственное определение ситуации, мы можем отнести их к «защитным действиям»; когда их используют другие участники для того, чтобы
спасти определение ситуации, спроектированное другими, мы
говорим об «охранительных действиях» или «такте». Взятые
вместе защитные и охранительные действия включают методы,
используемые для гарантирования сохранности впечатления,
созданного индивидом в течение его пребывания перед другими.
В добавление к тому, что принимаются предосторожности
для предотвращения разрушения проектируемых определений
ситуации, можно отметить также большой интерес к этим разрушениям, который стал играть значительную роль в социаль-
125
ной жизни группы. Разыгрываются грубые шутки и социальные
игры, где специально создаются ситуации замешательства, которые не должны приниматься всерьез. Сочиняются фантазии, в
которых происходят ужасные разоблачения. Рассказываются и
пересказываются анекдотичные истории из прошлого, действительно произошедшие, приукрашенные или вымышленные,
описывающие разрушения взаимодействия, которые произошли,
почти произошли или могли бы произойти, но закончились благополучно. По-видимому, нет ни одной группировки, которая
бы не была готова представить эти предостерегающие истории,
используемые как источник юмора и как санкции, вынуждающие индивидов быть скромными в своих притязаниях и благоразумными в проектируемых ожиданиях. Индивид может предостерегать себя посредством воображаемого попадания в невозможные положения. В семье рассказывают о случае, когда
гость перепутал время, и ни дом, ни его обитатели не были готовы к его приему. Журналисты рассказывают о случаях, когда
произошла чересчур осмысленная опечатка, и поэтому претензии газеты на объективность и приличие были юмористически
дискредитированы. Государственные служащие рассказывают о
случаях, когда клиент нелепым образом не разобрался в формальной инструкции, давая ответы, которые предполагали неожиданное и странное определение ситуации. Дипломаты рассказывают о случае, когда королева спросила республиканского
посла о здоровье его короля.
Подводя итоги, хочу отметить, что когда индивид появляется перед другими людьми, у него много причин для попыток
контролировать то впечатление, которое они получают в этой
ситуации. Данная работа касалась некоторых методов и средств,
которые используются людьми для поддержания таких впечатлений и некоторых непредвиденных обстоятельств, связанных с
применением этих методов. Конкретное содержание какой-либо
активности, демонстрируемой индивидуальными участниками,
или роли, которую оно играет во взаимообусловленных действиях социальной системы, не было предметом рассмотрения; я
только затронул драматургические проблемы участника, возникающие при демонстрировании активности перед другими.
Проблемы мастерства драматурга и сценического руководства
126
иногда тривиальны, но они достаточно общие. По-видимому,
они есть везде в социальной жизни.
В заключение уместно дать несколько определений, которые вытекают из того, что было изложено выше. Взаимодействие (т. е. взаимодействие лицом к лицу) может быть определено
как взаимное влияние индивидов на действия друг друга, когда
они находятся в присутствии друг друга. «Исполнение» может
быть определено как активность данного участника в данных
обстоятельствах, которая служит для того, чтобы каким-либо
способом повлиять на других участников. Взяв какого-либо участника и его исполнение в качестве точки отсчета, мы можем
обозначить тех, кто, способствует этому исполнению, как аудиторию, зрителей или соучастников. Предварительно установленный состав действий, которые развертываются в процессе
исполнения и которые могут быть представлены или проиграны
в других обстоятельствах, можно назвать «партией» или «шаблоном». Эти ситуационные термины могут быть легко соотнесены с общепринятыми структурными. Когда индивид или исполнитель роли проигрывает одну и ту же партию перед той же
самой аудиторией в разных обстоятельствах по-видимому, возникает социальное отношение. Определяя социальную роль как
приведение в действие прав и обязанностей, связанных с данным статусом, мы можем сказать, что социальная роль содержит
в себе одну или более партий и что каждая из этих различных
партий может быть проиграна исполнителем в серии обстоятельств перед аудиторией одного и того же типа.
Задания для самостоятельной работы
с текстом И. Гоффмана
1. Руководствуясь определением структуры общения Г. М. Андреевой, определите какой из сторон общения – коммуникативной, интерактивной или
перцептивной – уделено большее внимание в работе И. Гоффмана.
2. Ответьте, каким образом, по мнению И. Гоффмана, индивид осуществляет
воздействие на определение ситуации общения другими людьми.
3. Определите, что подразумевает И. Гоффман под фундаментальной асимметрией процесса коммуникации. Каким образом данный феномен сказывается на представлении себя другим?
4. По результатам знакомства с текстом И. Гоффмана определите, почему его
концепция носит название «социальная драматургия».
127
С. Московичи. Социальное представление: исторический взгляд (1995)11
I. СКАНДАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ С СОЦИАЛЬНЫМ
МЫШЛЕНИЕМ
Мы часто слышим, что хорошая наука должна начинаться с
выдвижения ясных и четко определенных понятий. В действительности же ни одна наука, даже наиболее точная, так не поступает. Она начинается с собирания, упорядочивания, распознавания феноменов, которые удивляют всех либо своей беспорядочностью, либо экзотичностью, либо, наконец, просто
скандальностью. Немного, однако, существует вещей столь
скандальных для нашей культуры, заявляющей о своей приверженности науке и разуму, как парад верований, суеверий, предрассудков, которые разделяются миллионами людей. В этот ряд
входят и идеологические шоу (по Марксу, это собрание химер,
догм, плодов воображения), которые скрывают истинные детерминанты человеческих отношений и подлинные движущие силы
человеческого поведения. Мы сегодня стали более терпимы к
религиозным верованиям, предполагающим бессмертие души,
реинкарнацию, действенность молитвы, хотя эти идеи исключаются нашими знаниями о человеке и природе. Но достаточно
мимолетного взгляда на публикации, выходящие огромными
тиражами, чтобы удивиться, как много людей в нашем обществе
доверяют гороскопу, обращаются к целителям или лечатся чудодейственными снадобьями. Мы наблюдаем, с какой интенсивностью практикуется магия во многих кругах, вплоть до
университетских. Те, кто к ней прибегают, вовсе не социально
дезадаптированные субъекты из необразованных слоев, как нам
хотели бы внушить, а ученые, инженеры и даже врачи. Я не говорю уже о предприятиях «высоких технологий», которые отбирают кадры на основе графологического и астрологического
тестирования. Не скрываясь, большинство практиков магии выступают по телевидению и публикуют книги, у которых больше
читателей, чем у работ ученых.
11
Московичи С. Социальное представление: исторический взгляд // Психологический
журнал. 1995. Т. 16, № 1. С. 3–18.
128
Эта странная и беспокоящая ситуация позволяет нам коечто понять о том, как и о чем люди думают. Возьмем для примера что-нибудь недостаточно познанное и опасное, скажем,
СПИД. Поглощенная этой темой пресса немедленно определила
его как болезнь общества вседозволенности, приговор «дегенеративному поведению», наказание «сексуальной безответственности». А конференция бразильских епископов восстала против
кампании в пользу презервативов, квалифицируя СПИД как
«следствие морального разложения», «божью кару» или «месть
природы». Была серия публикаций, где утверждалось, что этот
вирус был изготовлен ЦРУ для уничтожения нежелательного
населения и т. п. Это пример того, как часто пущенные в оборот
немыслимые, угрожающие идеи не имеют в своем основании ни
логики, ни здравого смысла. Естественно, такого рода умственная деятельность, утверждающая иррациональность, породила
множество исследований. И здесь мы можем приступить к главному.
В общем виде их результаты, к нашему немалому удивлению, показывают, что большинство людей склонны предпочитать идеи расхожие идеям научным, делать обманчивые сопоставления, некорректируемые объективными данными. Они вообще не принимают в расчет статистику, играющую такую
громадную роль в наших каждодневных решениях и рассуждениях. Они искажают поступающую к ним информацию. Впрочем, как говорилось и повторялось, люди особенно охотно принимают факты или усваивают поведение, подтверждающие их
привычные убеждения, и это пока еще не опровергнуто. Даже
если опыт говорит им: это ложно, а рассудок — это абсурдно.
Нужно ли принимать подобную ситуацию легко, провозгласив,
что люди являются жертвами предрассудков, что они обмануты
какой-то идеологией или принуждены властью? Нет, это факт
слишком распространенный, чтобы удовлетвориться такими
констатациями и не испытать беспокойства, видя, до какой степени homo sapiens, единственное разумное существо, оказывается неразумным.
Повторяю, все это можно понять, но никак не забывая о
том, что такие явления имеют некоторые следствия в отношениях между людьми, в политических предпочтениях, в установках
129
к другим группам и вообще в повседневной жизни. Я мог бы
продолжить, вспомнив расизм, этнические войны, массовидные
явления и т. п. Итак, самый насущный вопрос заключается в
следующем: почему же люди думают нелогично и нерационально? Тревожный, очень тревожный вопрос. И он, несомненно, в
компетенции социальной психологии. Я хотел бы кратко пояснить, почему.
Возьмем индивида. По Декарту, он обладает способностью
верно рассуждать об очевидном, которое преподносит ему
внешний мир. С одной стороны, индивид в состоянии сам различать поступающую информацию, с другой — умеет извлекать
определенные заключения из совокупности соответствующих
посылок. Можно предположить: он делает это, следуя логическим правилам, что важнее всего — без противоречий. Пока его
суждения и выводы кажутся верными, можно думать, что способ применения этих логических правил и процедур обеспечивает наилучшую экспликацию бытующих знаний и убеждений.
Но с того момента, когда начинает наблюдаться отклонение
этих суждений и ошибочность выводов, необходимо искать другие причины неверного применения правил, причины нелогического свойства, объясняющие, почему же люди ошибаются.
Среди этих причин в первую очередь обращают на себя внимание эффективные помехи, но особенно — влияния социального
порядка. Именно они подчиняют психический аппарат внешним
воздействиям; это они побуждают людей формировать привычки или отворачиваться от событий внешнего мира для того, чтобы поддаться иллюзиям или удовлетворить свою потребность в
фантазии.
Мы обнаруживаем таким образом двойственность, лежащую в основе большинства объяснений. Короче говоря, наши
индивидуальные способности восприятия и наблюдения внешнего мира продуцируют верное знание, тогда как социальные
факторы провоцируют искажения и отклонения в наших убеждениях и знаниях о мире. Не останавливаясь сейчас на причинах
этой двойственности, рассмотрим три варианта ее выражения.
Во-первых, в той идее, что подходить к настоящим познавательным процессам можно, лишь рассматривая человека независимо от его культурной среды и, в сущности, от всякой куль-
130
туры. В этом смысле «культура, – как пишет Геллнер, – этот
общий набор идей, утверждающий свою валидность всего лишь
тем, что они представляют собой объединенные концептуальные хранилища обычаев жизнедеятельности группы, отвергнута. Отвергнута, потому что это — культура. Ее фатальным пороком является происхождение из обычаев» [28. С. 18].
Во-вторых, в уверенности, выражаемой особенно психологией масс, что люди, собравшиеся в группу, меняют свои психические качества, утрачивая одни и приобретая другие. Можно
сказать и определеннее: люди отдельно друг от друга ведут себя
нравственным и разумным образом, но они же становятся безнравственными и неразумными, когда собираются вместе [49].
Наконец, недавно, согласно исследованиям, о которых я упоминал выше, обыкновенный человек, «профан» в повседневной
жизни, имеет тенденцию пренебрегать поступающей информацией, он мыслит стереотипным образом и не учитывает совершаемых им ошибок. Другими словами – это когнитивный скряга.
Вот не слишком лестная картина того, как люди думают и
действуют, когда они образуют свое общество. И я не считаю
ментальным увечьем то, что проявляет себя как набор расхожих
мнений, как удивляющие и шокирующие искажения и отклонения в наших знаниях о мире. Но фактически они слывут симптомами психопатологии социального происхождения. Следует
добавить, что это не метафора: долгое время социальная психология была в некотором смысле приравнена к патологической
психологии. Это отразилось даже в названии известного американского журнала «Journal of Abnormal and Social Psychology»12.
Надо вспомнить и то, что такие психологи, как Фрейд,
Юнг, Жане, внесшие большой вклад в психопатологию, посвятили свои значительные труды коллективной психологии. Очевидно, нормальное мышление групп для этих и для многих других авторов соотносится с умственной аномалией. Это можно
сказать о массах цивилизованных людей, об обществах, называемых примитивными или об экзотических религиях. Хотя об
этом не говорится открыто или не осознается вполне, такая
12
«Журнал психопатологии и социальной психологии».
131
связь между коллективным мышлением и мышлением патологическим не перестает быть менее отчетливой в наших методах
наблюдения и в наших теориях. Она означает, что в конечном
счете разум и общество (культура) являются антитезами. Из нее
также следует, что тотальная автократическая индивидуальность — это норма, тогда как объединение людей в социальную
общность оказывается ситуацией отклоняющейся, зависимой от
окружающей среды, которая видоизменяет эту норму в позитивном или негативном смысле.
Однако по ходу этой дискуссии некоторые соображения
вынуждают нас к дополнительным замечаниям. Мы не принимаем как само собой разумеющуюся двойственность форм несоциального мышления и форм общественного мышления и
убеждений. Мы к тому же предполагаем, что понятия и законы
первых являются референтными для вторых. «Аргумент таков,
что процессы, участвующие в когнитивной обработке несоциальных событий, проще и концептуально более фундаментальны, чем процессы, связанные с социальными событиями. Исследование когнитивной работы в контексте несоциальной стимуляции обеспечивает основу, на которой могут строиться более
сложные когнитивные социальные принципы», – писали Вайер
и Срулл в 1984 г. Однако это допущение, будучи очень искусственным, а, кроме того, необоснованным, нуждается в пересмотре. Во всяком случае только в контексте какой-то другой психологии мы сможем прояснить значение данных проявлений духа.
По правде говоря, взгляды постепенно меняются. Все отчетливее осознается первостепенность социального в области
эпистемологии, языка и в социальной психологии. Я лично убежден, что именно эта тенденция будет углубляться. Между тем
я бы воздержался от написания этой работы, если бы не был
уверен, что недостаточно понять первостепенность социального
лишь как представляющего собой объект консенсуса и как
«приложение к душе». Нам нужно отыскать теоретическую основу, проясняющую эти удивительные феномены, как нормальную сторону нашей культуры и нашей общей жизни. Таким образом, речь здесь идет о переформулировании полярности индивид — общество в более ясных и четко определенных терминах.
132
II. АНТИКАРТЕЗИАНСКОЕ
ТИВНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
ПОНЯТИЕ: КОЛЛЕК-
Мне кажется, все сказанное непосредственно относится к
тому, что сегодня именуют психологией социального. Ведь проблема состоит не в приоритете индивида или общества — она
более конкретна. В целом она имеет отношение к объяснению
феноменов религиозных или магических верований, обыденных
или расхожих знаний, идеологических форм мышления и коллективных действий. Прежде всего, почему общество создает
такие верования и идеи, которые могут быть или не быть верными? Почему они принимаются и передаются из поколения в
поколение? Даже если социальная природа нашего мышления,
нашего языка и т. п. и была когда-то признана в психологии
(сейчас это не так), то проблему следует поставить в других
терминах для того, чтобы ее обсуждение, по крайней мере, имело решение. Но едва ли стоит искать его в тривиальностях интерсубъективности или лингвистических конструкций. Когнитивная социальная психология, по-моему, была мало убедительной, чтобы вплотную подойти к решению этой проблемы. <…>
Теория социальных представлений, как мне кажется, является уникальной, так как она имеет тенденцию все больше становиться и общей теорией социальных феноменов, и частной
теорией психических фрагментов. Этот парадокс, как мы увидим, совсем не случаен; как раз наоборот, он обнаруживает глубинную природу вещей. Она является общей теорией в той мере, в какой общество определяется не через простое наличие
коллективности, объединяющей людей благодаря иерархии власти или благодаря обмену в соответствии с интересами. Разумеется, и власть, и интересы существуют, но для того, чтобы быть
признанными в качестве таковых, обществу нужны представления или ценности, придающие им смысл. В частности, для того,
чтобы соединить условия индивидов и сплотить их посредством
убеждений, обеспечивая их существование в единстве. Ведь оно
поддерживается мнениями, символами, ритуалами, — то есть
убеждениями, а не только знаниями и технологиями. Эти убеждения очень различны: что такое общественная жизнь? какой
она должна быть? как следует себя вести? что является справедливым, истинным, прекрасным? И многое другое, непосредст-
133
венно влияющее на поведение людей, на то, как они ощущают
себя или каким образом обмениваются благами.
И лишь когда знания и технологии превращаются в убеждения, они объединяют людей и становятся некой силой, позволяющей преобразовать их из пассивных членов сообщества в
активных, участвующих в коллективных действиях и во всем
том, что делает общественную жизнь полнокровной. Общества
просто приходили бы в упадок, если бы не существовало возможности объединить людей интересами, если бы не было тех
идей и ценностей, в которые они верят и которые объединяют
их общей пристрастностью и передаются из поколения в поколение [52]. <…>
Прежде чем развить эту мысль, нам нужно принять во внимание одно важное, но также запутанное обстоятельство: ведь
существуют психические феномены разной степени сложности,
которые в совокупности имеют социальное происхождение и
необходимы в общественной жизни. Но как только общество
начинают рассматривать с этой точки зрения, возникает и некая
загадка. В самом деле: непонятно, как общества могут выжить,
культивируя религиозные или магические верования, отдавая
себя во власть иллюзиям, идеологиям и связанным с ними уловками? Более того, почему люди создают всю эту иррациональную дребедень, которой обманывают самих же себя? Говоря о
религиозных верованиях, которые его интересовали, прежде
всего, Дюркгейм пишет: «Невозможно, чтобы некоторые системы идей, как, например, религия, занимающие в истории такое
значительное место, из которых люди постоянно черпали энергию, необходимую для жизни, были не более чем тканью иллюзий. Сегодня можно считать признанным, что право, мораль,
сама научная мысль зародились в религии, долгое время совпадали с ней и оставались пронизанными ее духом. Каким образом
пустая фантасмагория могла бы так прочно и долговременно
формировать человеческое сознание? Но если сами люди были
творцами этих систем ложных идей и в то же время они были
обмануты, как же это неслыханное надувательство могло продолжаться в течение всей истории?...» [16].
Я подозреваю, что Дюркгейму не нравится именно это
принижение разделяемых убеждений, презрение к простонарод-
134
ным идеям и знаниям, иным культурам в целом. Как же представить себе общество, где доверие и солидарность не были бы
лишь иллюзией? Нужно ли допустить, что исконной функцией
культуры является обеспечение человечества фантасмагориями
и ошибками? Что же это за содержание коллективного сознания
общества, стремящегося обмануться в своих идеалах и собственных ценностях? Стоило бы задержаться на этих вопросах,
которые предпочитают не замечать сегодня даже психология и
социология. Как бы то ни было, следует уделять внимание не
столько аномальному с точки зрения индивида характеру этих
знаний и убеждений, сколько их коллективному характеру, выражающему качества ментальной и психической жизни. Однако,
чтобы вначале описать, а затем объяснить их как общую принадлежность совокупности индивидов, нужно учесть три обстоятельства:
а) Мы полагаем, что люди познают мир природный и мир
социальный [31] посредством сенсорного восприятия информации, рассмотренной и объясненной затем в адекватных понятиях. Они подобны Адаму в день его сотворения, когда тот открыл
глаза и увидел животных и предметы вне каких-либо традиций,
без каких бы то ни было понятий для координирования своих
сенсорных впечатлений. Однако эта картина практически неприложима к людям, живущим в обществе, имеющим некий
общий способ существования, который им указывает, как классифицировать существа и предметы, судить о них согласно их
ценности, о том, какая информация достойна доверия и следования ей. О каждом из нас можно сказать то, что английский
философ Корнфорт сказал о философах и ученых: «Где бы и когда бы человек науки не защищал определенное мнение, мы
можем быть уверены, что он формулирует не выводы из наблюдаемых фактов, а обращает свое знание на защиту имеющегося
у него мнения, почерпнутого не непосредственно из Природы, а
из материнских рук, другими словами, из коллективного представления. Но это особенное представление не результат длительного развития науки и философии. Напротив, как мы в
дальнейшем это проследим, оно обнаруживает себя как наиболее прочно устоявшееся, и каждодневные противоречия нашего
опыта все еще не искоренили его из обыденного сознания» [10].
135
Это означает безнадежность попытки понять сложные знания и убеждения в обществе, исходя из элементарных законов
индивидуального познания, основанных, как уже было сказано,
на сенсорных данных и чувственном опыте. Не потому, что выводы, которые можно было бы получить, не имеют значения, а
потому, что посылки, из которых мы бы исходили, лишены глубины и довольно искусственны.
б) У нас нет основания полностью исключать опыт и восприятие человека. Но нужно со всей справедливостью признать,
что почти все из того, что человек знает, он получил от других
— либо через рассказы, усвоенную им речь, либо через используемые предметы. В общем, это знания, связанные в свою очередь с более древними знаниями, корни которых уходят в образ
жизни и в коллективную практику: в ней участвует каждый и
она должна обновляться ежеминутно. Люди постоянно учились
друг у друга и давали себе в этом отчет. Это, конечно, не открытие. Важность данного положения для нашей теории состоит в
том, что значимые убеждения и знания берут свои истоки во
взаимодействии людей и иным способом не образуются.
в) Идеи и убеждения, побуждающие людей жить, укоренены в специфических структурах (кланах, церквях, социальных
движениях, семьях, клубах и т. д.) и принимаются входящими в
них людьми. Значение, которое они имеют, и обязанности, которые они налагают, глубоко инкорпорированы в человеческое
поведение и оказывают принудительное воздействие, распространяющееся на всех членов данного сообщества. Вероятно,
именно такое принуждение обязывает нас, по Веберу, не игнорировать причинной роли коллективных форм мышления по
отношению к нашему повседневному поведению и нашим ожиданиям. Он пишет, что эти коллективные структуры, составляющие часть обыденного или правового мышления, являются
представлениями чего-то, с одной стороны, сущего, с другой —
долженствующего, того, что заполняет головы реальных людей,
ориентирует их деятельность; и подобные структуры обладают
причинной силой огромной значимости.
Если Вебер прав, то формы коллективного мышления
весьма глубоко укоренены в мотивах, в ожиданиях людей, от
чего зависит эффективность их деятельности в целом. Именно
136
это он пытался показать относительно духа капитализма: разумные экономические действия зарождаются в верованиях пуританских сект и библейских наставлениях, так же как и в расчетах на собственное спасение.
Три положения: примат представлений или убеждений, социальное происхождение восприятия и убеждения, причинная, а
иногда и принудительная роль этих представлений и убеждений
— тот общий план, на котором строится теория социальных
представлений. Я надеюсь, этих набросков достаточно, чтобы
подтвердить его значимость для решения поставленной задачи.
В работе Дюркгейма «Элементарные формы религиозной жизни» также можно найти набросок, где обсуждается, прежде всего, именно эта проблема. <…>
Каждый, кто поклоняется растению или животному, кажется жертвой иллюзии. Но если бы все признали в нем свою группу, мы бы имели дело с социальной реальностью. Люди могли
бы представить себе не только существа или предметы, а их
символы. Именно о них они рассуждают, именно по отношению
к ним поступают тем или иным образом — как и мы ведем себя
у знамени или у пламени перед Триумфальной аркой. Истинная
цель ритуальных действий — не столько вызвать дождь или оплакать смерть, сколько поддержать общность, усилить смысл
принадлежности к группе, разжечь веру и верность. Я далек от
того, чтобы утверждать, будто такое объяснение религиозной
жизни достаточно и что именно оно подтверждается временем.
Но его достаточно, чтобы проиллюстрировать, как скрытые
представления выражаются в содержании ментальности и в
символическом поведении. Однако мы вправе себя спросить:
отвечают ли они нашим ожиданиям, решают ли нашу конкретную проблему, если не доводят гипотезу до логического конца?
Гипотезу о том, что коллективные представления рациональны
не вопреки тому, что они коллективны, а как раз потому, что
они коллективны. И более того, что мы становимся рациональными единственно посредством этого.
Согласно Дюркгейму, люди не могут, исходя из своих разнообразных ощущений, ни прийти к общим понятиям, ни установить какие-либо закономерности — нет ничего, что заставляло бы их это делать. <…> Напротив, вполне понятна функция
137
коллективного представления: оно — творение всех и становится стабильным благодаря репродукции и передаче его от одного
поколения к другому. <…>
Основные разновидности представлений имеют социальное
происхождение и приводятся в действие даже там, где, по видимости все им сопротивляются. Так, обряд, в котором движения и
возгласы имитируют животное, которое желали бы видеть
вновь, буквально запускает в действие каузальный процесс. Магическая формула «подобное притягивает подобное» связывает
между собой различные вещи и факты: одни оказываются функцией других, тем самым некой скрытой причинной силе приписано производить подобное из подобного, – и это главное.
Именно такими путями формируется истинная категория причинности, действующая как в культуре, так и в магической
практике. Ведь каждое общество подобно примитивному делится и классифицирует своих живых и неживых членов по одним
и тем же критериям. Оно устанавливает и логику классификации, которая, кстати, достаточно строга. Впрочем, примитивные
религии уже намечают в общих чертах главное в тех понятиях,
которые сделали, по Дюркгейму, возможными науку и философию. «Религия, — пишет он, проложила им дорогу. Но она
смогла сыграть эту роль только потому, что она сама социальна.
Чтобы повелевать формированием смыслов и замещать их новым способом представления реальности, требовалось мышление, организованное по-новому — это коллективное мышление.
Если оно одно и обладало такой действенностью, чтобы создать
целый идеальный мир, сквозь который реальный мир выглядит
преображенным, был необходим чрезвычайный подъем интеллектуальных сил, возможный только внутри и посредством общества» [16].
Во всяком случае, ясно: психическая энергия, созданная
участием людей в групповой жизни, и кристаллизующиеся ментальные категории позволяют коллективным представлениям
отделиться, образуя комплекс идей и выводов, который нельзя
не назвать рациональным. <…>
Дюркгейм уточняет: «Человек, который не думал бы при
помощи понятий, не был бы человеком, так как он не был бы
социальным существом. Сведенный лишь к своему индивиду-
138
альному восприятию, он стал бы неотличим от животного» [16].
Сказано достаточно сильно, и такое высказывание нельзя упрекнуть в недостаточной ясности. Оно прочерчивает четкую
границу между индивидуальной психологией и психологией
социальной, связывая каждую с ее собственной реальностью и
вполне различимыми формами мышления. Не впадая в банальность, можно заключить, что, согласно Дюркгейму, в социологии, как и в психологии, необходимо стремиться к более углубленному пониманию общественных и культурных представлений. «Следовало бы, — пишет он, — через сравнение
мифологических тем, легенд, народных традиций, языков изучать, каким же образом социальные представления именуются,
взаимно исключаются друг другом, сливаются между собой или
разделяются и т. д. » [15. С. 19]. <…>
III. КОЛЛЕКТИВНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И КУЛЬТУРНОЕ РАЗВИТИЕ
Существование психологии общественных представлений
и даже право на научный подход, основанный на этой гипотезе,
оспариваются с разных позиций. Тем не менее, она необходима
хотя бы потому, что данные индивидуальной психологии слишком элементарны и затрагивают лишь крайне упрощенные феномены. Как у детей, так и у взрослых часто наблюдаются психические явления, для объяснения которых используются не
зависящие от индивидуальных представлений механизмы. Это
явления, не сводимые лишь к восприятию других людей и к установкам по адресу (скажем, каких-то этнических групп). Повседневное общение предъявляет независимо от чего бы то ни
было образы или речевые стимулы, которые непроизвольно
воспринимаются нами как и логические выводы: формулировка
последних не может быть приписана никакому собеседнику или
считаться шумом. Все эти явления останутся непонятными, если
мы вознамеримся вывести их из индивидуальных суждений или
высказываний. Но они выстраиваются в целостную картину, в
которой можно обнаружить внутреннюю связь, если принять в
расчет заключенные в ней социальные представления. При таком понимании мы находим убедительный повод выйти за пределы непосредственного опыта каждого. А если в то же время
139
удастся показать, что психология коллективных представлений
вопреки некоторым оценкам выявляет и индивидуальные ментальные, и речевые операции, наша гипотеза получает дополнительное подтверждение.
В самом деле, Дюркгейм очертил контуры исследовательской программы, определив принципиальную позицию и коллективный фон нашей психической жизни. Он сформулировал
понятие коллективных представлений как глубинной, можно
даже сказать, бессознательной матрицы наших верований, знаний, языка. Таким образом, хотя с этим могут и не согласиться,
в строгом смысле не существует индивидуальной рациональности, пусть это и разрушает одно из наиболее распространенных
убеждений. <…> Утверждая же, что они получают мыслительные категории из общества, Дюркгейм привносит радикальные
изменения в социологию и антропологию. И это также причина,
почему данное понятие оспаривается сегодня или же определенно игнорируется, ограничиваясь намеками [29], даже в авторитетных биографиях этого французского социолога.
Нужно, однако, признать, что Дюркгейм, поглощенный
противопоставлением коллективного и индивидуального, доказательством преемственности религии и науки, перегрузил это
понятие интеллектуальным и слишком абстрактным смыслом.
Чтобы подойти к нему более конкретно, надо больше внимания
уделить различиям, нежели сходству между коллективными
представлениями, увязывая их с общественными различиями,
чтобы иметь возможность постоянно их сравнивать. В этом
смысле, пожалуй, лишь Леви-Брюль преобразовал это очень
общее понятие в понятие действительно концептуально разработанное, хотя еще и несколько фрагментарное. Это неоспоримо
с интересующей нас точки зрения, однако он создал свою собственную автономную социальную психологию, к значимости которой я еще вернусь. Известно, что посылки его труда и всей его
психологии вызывали и продолжают вызывать скандалы [42].
Но мы не будем останавливаться ни на них, ни на туманных
причинах, заставлявших отрицать Леви-Брюля, ибо работы по
знаменитой «прелогической ментальности» итак слишком многочисленны. В интересной книге Густава Ягоды имеется сжатое
и беспристрастное изложение этих спорных вопросов [34].
140
Проясняя это понятие и утверждая коллективную основу
указанных представлений, Леви-Брюль настаивает на следующих их аспектах:
1) Они обладают особенностью, которую сегодня называют
холистической, то есть индивиду или группе нельзя приписать
изолированное убеждение или категорию. Любая идея (убеждение) предполагают наличие огромного количества других, вместе с которыми она образует представление. Например, идея
«Этот человек немец» предполагает использовать идею «Человек» и идею «Немец», а следовательно, и идеи «Вид», «Француз» и т. д. Следовательно, убеждение, что «этот человек немец» предполагает какие-то идеи национального свойства,
включает убеждение, что «этот человек не турок» и т. д. Холизм
представления означает, что семантическое содержание каждой
идеи (убеждения) зависит от их сцеплений с другими идеями
(убеждениями). Итак, в противоположность тому, что утверждается в социальном познании, заблуждение или истинность одной идеи не влечет за собой ошибочности или достоверности
целого представления, разделяемого сообществом, как и его
способа мышления. Эван-Причард понял важность этого аспекта, написав, что Леви-Брюль «один из первых — если не первый, подчеркнул тот факт, что примитивные идеи, которые кажутся нам такими странными, а иногда и нелепыми, если рассматривать их как изолированные факты, выглядят
значительными, если их воспринимать как части моделей идей
или действий, каждая из которых вступает в разумные взаимоотношения с другими» [19. С. 86]. Связывают вместе идеи и
способы деятельности сообщества представления, сформировавшиеся с течением времени, представления, с которыми мы в
социальном смысле срастаемся.
2) Мы положили бы конец всем недоразумениям относительно природы представлений, если впредь в их описании оставили бы в стороне вопрос, являются ли они духовными или
когнитивными сущностями, а квалифицировали и связывали бы
их, только исходя из взаимной зависимости и их принадлежности к какому-то обществу или к отдельной культуре. Это тем
более верно, по Леви-Брюлю, для культур, называемых примитивными, так как «то, что для нас, собственно говоря, является
141
«представлением», смешано с другими элементами эмоционального, чувственного или двигательного характера, пронизывающими его и, следовательно, влекущими за собой иную установку по отношению к представляемым предметам» [41. С. 26].
Все укоренившиеся и жизнеспособные в обществе символы
подчиняются логике интеллекта так же, как и логике эмоций,
хотя они базируются на разной основе. Во всяком случае, я считаю это доказанным для любых культур, а не только для культур, называемых примитивными. Итак, мы, не колеблясь, будем
считать представления духовными мыслительными конструкциями, соотнося их с коллективными эмоциями, которые их сопровождают или которые они порождают. Когда вы дискриминируете группу, то актуализируете не только предрассудки по
отношению к этой социальной категории, но также и неприязнь,
презрение, которые с ними неразрывно связаны.
3) Как говорит немецкая пословица, «черт сидит в детали»;
это касается и коллективных представлений. Понятно, что они
содержат общие убеждения и идеи, относимые к практике, к реальности, не являющиеся детальными. К тому же вполне оправданно рассматривать и преподносить их как некую науку или
своего рода религию. Однако искать эти представления нужно в
наиболее тривиальных сторонах языка или поведения, задерживаться на наименее ясных интерпретациях, на самых мимолетных метафорах, чтобы обнаружить их воздействие и смысл. Если посмотреть на них общим взглядом, то представления должны выступать в своей совокупности как внутреннее содержание
общества, его реальности, а не как его дубль или отражение. В
этом смысле представление — одновременно и образ, и структура изображаемого предмета, то, что обнаруживает смысл вещей, существующих в совокупности, но и то, что полно лакун;
то, что в вещах отсутствует или представляется незримым. <…>
4) Последний пункт: необходимо принять во внимание, что
любые коллективные представления обладают одинаковой связностью и значимостью. Каждое оригинально и существенно по
отношению к другим, так что ни одно из них не находится в
привилегированном положении и не может быть критерием истинности для других. Ибо как только в одном из них определяют научные или современные представления — на фоне такой
142
привилегии другие выглядят низшими, незавершенными или
иррациональными. Если я настаиваю на существовании этой
проблемы, то только потому, что она имеет сегодня явное отношение к социальной и когнитивной психологии. Каждый может
убедиться в справедливости этого, прочитав превосходную книгу Стефена Стича «Фрагментарность разума»; в ней подводится
итог исследованиям в этой области и показано, насколько они
пострадали от недооценки этой проблемы.
Указанные четыре аспекта уточняют природу интересующего нас понятия и в значительной степени сохраняют свою
значимость и сегодня. В частности, именно четвертый аспект
был в основе шокирующего утверждения Леви-Брюля о невозможности предложить абсолютный критерий арациональности,
который был бы независим от содержания коллективных представлений и их принадлежности к определенному обществу. Он,
таким образом, оспаривает известное фундаментальное положение, претендуя на то, что «примитивное мышление» озабочено
теми же самыми или сходными проблемами, что и цивилизованное, то есть положение, согласно которому первое объясняется рудиментарной, даже инфантильной формой последнего.
Для него не существует непрерывности, напротив, есть глубокое
различие между примитивной ментальностью и ментальностью
научной или современной. Но это не значит, что люди в традиционных культурах отличаются более простой или более архаичной ментальностью, чем наша. Напротив, обе они одинаково
развиты и сложны, и у нас нет никаких оснований принижать
одну и превозносить другую. Каждая имеет свои собственные
категории и правила логики, которые соответствуют различным
коллективным представлениям.
Мы не можем описать, как того желал Дюркгейм, психологию «примитивных» людей и психологию людей «цивилизованных» через одни и те же процессы мышления. Если нельзя свести психологию групп к психологии индивидов, то тем более
нельзя свести психологию различных групп к какой-то одной,
которая была бы единообразной и неотличимой от всех. <…>
Занимаясь коллективными психическими явлениями, можно легко уловить смысл отличия между двумя типами мышления и представления. В частности, в отношении культур, назы-
143
ваемых примитивными, это отличие основано на трех главных
идеях.
Прежде всего, идея, что ненаучные представления данных
культур погружены в эмоциональную среду, делающую их восприимчивыми к существованию незримого, сверхъестественного, одним словом, «мистического». И эти мистические сущности
окрашивают все способы мышления, заранее подсказывают
связки между представляемыми предметами. Они, таким образом, делают людей нечувствительными к данным непосредственного опыта. Затем идея о том, что память в этих культурах
играет гораздо более важную роль, чем в нашей: мир внутренних и прошлых образов преобладает над миром внешних и непосредственных. Наконец, согласно третьей идее, людям, создающим эти представления и выпускающим их в жизнь, не
нужно «воздерживаться от противоречий» [41. С. 79], подобно
нам. Напротив, им предписано следовать логике, управляемой
законом сопричастия. Она позволяет им думать так, как запрещено нам: скажем, какой-то человек или вещь могут быть одновременно сами собой и кем-то или чем-то другим. <…>
Можно удивляться сходству между психологией представлений и психологией бессознательного, которая уже была к тому времени очерчена Фрейдом. Но если для Леви-Брюля эта
психология выражает альтернативную рациональность, то для
Фрейда она выражает собственно иррациональность. Нужно ли
говорить поэтому о двух мнимых культурах, чтобы конкретно
проиллюстрировать, что французский ученый понимает под той
разницей между ними? Можно ли говорить, что одна декретом
или голосованием учреждает психоанализ как свое общественное представление, а другая — когнитивную психологию? При
этом в рамках первой индивиды будут думать в терминах чегото незримого — «Эдипов комплекс», «катарсис», «сверх Я»; они
будут свободно ассоциировать идеи, не заботясь о противоречиях между ними. В рамках второй принимались бы в расчет только измеряемая информация, частота событий, процессы восприятия; здесь следует подчиняться принципу непротиворечивости
или любому другому, допускающему компьютерные подсчеты.
Однако это не значит, что первые не способны думать в соответствии с принципом непротиворечивости, а вторые не могут
144
свободно ассоциировать. Это значит, что коллективные представления обеих наших мнимых культур различаются и им
предписывается тот или другой принцип. Более того, обитатели
когнитивной культуры правомочны сказать: можете быть уверены, что обитатели психоаналитической культуры «дологичны»
[52]. Но они не вправе думать, что это означает нелогичность —
речь идет лишь об иной логике. Этот произвольный пример заставляет нас обратить внимание на то, что именно содержание
представления о природе соответствующей группы выражает
принцип рациональности, а не наоборот. Можно сказать, пользуясь современными терминами: критерий рациональности обнаруживает себя как норма, включенная в язык, в определенные
установления и в представления данной культуры.
Много чернил изведено для выяснения различий между
«примитивной ментальностью» и ментальностью «цивилизованной», или научной. По правде говоря, их можно отнести к
различию между убеждением и знанием, различию важному, но
столь мало понятому, в чем убеждаешься, прочитав последние
размышления Виттгенштейна об убеждениях. По-моему, многие
недоразумения были бы рассеяны, если допустить такую мысль:
различие, которое нас занимает, приобретает новое значение,
если мы обратим внимание на разницу между:
а) общими представлениями, ядро которых сформировано
убеждениями, в целом более однородными, аффективно насыщенными, нечувствительными к опыту или к противоречию,
оставляющих меньше места индивидуальным вариациям;
в) общими представлениями, основанными на знании, которые более подвижны, прагматичны, подвергаются испытанию
на успешность или неудачу, оставляют некоторый простор речи,
опыту и даже критике индивидов.
Резюмируем: нечувствительность к противоречию, подвижность границ между внутренней и внешней реальностью,
однородность содержания — свойства психологии первых; избежание противоречий, разведение внутренней и внешней реальности, доступность опыту — свойства психологии вторых.
Разумеется, каждое общество, комбинируя их в соответствии со
своими целями и со своей историей, вносит и свои правила в их
взаимоотношения. Какова бы ни была участь, уготованная этой
145
идее, я высказался, чтобы обобщить и подчеркнуть психологический смысл различия, установленного французским ученым.
Хотелось бы кратко представить ее влияние и то, какой путь
прошло понятие коллективного представления, прежде чем оно
стало моделью, воспринятой современной психологией. Ведь из
него вышла вся индивидуальная психология развития и культурная психология.
IV. ПИАЖЕ, ВЫГОТСКИЙ И СОЦИАЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Естественно, в двадцатых годах еще могли мыслить в терминах эволюции. А именно, эволюции представлений «примитивов», которые изменяются и преображаются в представления
«цивилизованные». До Леви-Брюля полагали, что эта эволюция
происходит в силу знаменитого «психического единства человека». Исходя из него, можно допускать, что эволюция состоит в
скачкообразном изменении, которое проявляет себя при переходе от одной культуры к другой. Этот вопрос может показаться
неясным, однако о нем нужно напомнить, если мы хотим составить четкое представление о его влиянии на Пиаже и на Выготского.
Пиаже был если не учеником, то, по крайней мере, очень
близким к Леви-Брюлю по стилю мышления ученым, как в своем методе, так и по своей психологии. Можно утверждать без
преувеличения, что психология «примитивных» представлений,
разработанная французским ученым, была заимствована швейцарским психологом в теории детских представлений (например, детский анимизм, интеллектуальный реализм и т. д.). Другими словами, то, что один раскрывает на общественных представлениях «экзотических» обществ, другой обнаруживает в
представлениях швейцарских детей. Однако Пиаже отходит от
Леви-Брюля, когда рассматривает непрерывную эволюцию,
идущую от этих «дологических» представлений у маленьких
детей к более логическим и индивидуальным у подростков;
здесь он ближе к Дюркгейму и Фрейду.
Нам хорошо известно, каким образом Выготский, Лурия и
их школа обратились к тому же интеллектуальному источнику.
Ясно, конечно, что политические взгляды и особенно оценки
146
социалистической революции подталкивали к созданию психологии, которая признавала бы за обществом и культурой их
подлинное место. Ведь марксистская психология по существу не
довольствуется беглым упоминанием примата социального, как
это делают на Востоке или на Западе, когда нагромождают декларации и цитаты, продолжая по обыкновению делать ставку на
индивидуальную психологию. Подобно многим россиянам в то
время, Выготский верил в истинность марксизма, в воцарение
нового, лучшего общества, успех которого был бы гарантирован. И он сам, и его коллеги воспринимали все происходящее
отнюдь не с отстраненной ироничностью, это были убежденные
мыслители.
Они это принимали всерьез и когда брались за глубинный
анализ проблем, из которого заключали, что почти нет надежды
найти в марксизме фундаментальное понятие или плодотворную
для психологии точку отсчета. Их не стали бы упрекать за этот
вывод, ведь действительно ни в глазах его основателей, ни в
глазах современных им революционных теоретиков марксизм не
был той «всеобщей наукой», которой он стал впоследствии. Напряженно проанализировав кризис в психологии времени революции и созидания, Выготский и Лурия открывали путь, позволяющий им ввести социальные феномены в психологию и опереться на них. Это в первую очередь касалось недостающего
исторического и культурного измерения. Я говорю об этом потому, что, как можно догадаться, здесь обнаружилось тяготение
к коллективным представлениям, здесь оформлялось утверждение того, что высшие психические процессы имеют своим началом общественную жизнь. В частности, это восходило к психологии представлений Леви-Брюля, ценность которой доказывали Пиаже и Вернер.
Уместно, я полагаю, обратиться к большому знатоку советской психологии за подтверждением этой идеи: «Принимая в
расчет общую социальную ориентацию марксизма, можно было
бы предполагать, что именно марксистская теория послужила
интеллектуальной директивой для Выготского. Однако это
предположение не выдерживает критики; как показал Выготский в своем «Кризисе», марксистская теория в 1920-х годах
потерпела неудачу в попытках создания каких бы то ни было
147
понятий, необходимых для психологического исследования человеческого поведения и процессов познания. Единственной
достаточно разработанной теорией человеческого познания,
разработанной именно социально, была теория, предложенная
французской социологической школой Эмиля Дюркгейма и обсуждавшаяся в родственных работах Люсьена Леви-Брюля,
Шарля Блонделя и Мориса Хальбвакса» [38. С. 122]. <…>
Действительно, мы находим у Выготского многочисленные
пассажи, в которых слышен этот отзвук и которые не имели бы
смысла без учета его вдохновленности указанными выше идеями. Во всяком случае, с этого критического момента понятие
коллективного представления начинает формировать его видение психической жизни, речевого опосредствования и социального содержания — вплоть до того, что развиваясь таким образом категории Леви-Брюля обрели конкретный смысл и
позволили сформулировать теорию культурно-исторического
развития. Да, оригинальная теория Выготского носит печать неповторимости, это надо признать, даже если я лично и не склонен придавать ей такого значения, как другие. Как бы то ни было, эта теория в противовес подходу Пиаже предполагает прерывистую эволюцию коллективных представлений.
В любом случае Выготский и Лурия были первыми, кто
решился на попытку грандиозного эксперимента, какого до них
не было. Вот, что рассказывает Лурия в своих воспоминаниях:
«Данные, на которые опирался Леви-Брюль, равно как и его антропологические и социологические критики, фактически были
данными, доступными каждому, но представлялись как анекдоты, собранные исследователями и миссионерами, вступавшими
в контакт с экзотическим народом в ходе своих путешествий»
[44. С. 59]. Но с опорой на них выявилась идея начать первое
масштабное исследование, посвященное представлениям узбеков Средней Азии в начале тридцатых годов нашего века. «Хотя
мы могли бы провести наши исследования в отдаленных российских деревнях,— добавляет Лурия, — но выбрали для нашего исследования местечки, деревушки и кочевые стоянки Узбекистана и Киргизии в Средней Азии, где огромные несоответствия между культурными формами обещали максимум
148
возможных изменений в базисных формах, так же как и в контексте повседневного мышления [44. С. 60].
Можно считать, что этот грандиозный проект был направлен на исследование коллективных аспектов жизни кочевников,
подобно тому, как Пиаже изучал детей в индивидуальном плане.
Таким образом, предполагалось уловить психологические
трансформации среди населения, привыкшего к своей религии и
живущего традиционной жизнью, но подвергшегося после революции глубоким социальным и культурным метаморфозам.
Старые рамки жизни были разрушены, исчезли иерархия, во
многих деревнях открылись школы, а технические новшества
перевернули традиционную экономику.
Данное исследование, опубликованное лишь много лет
спустя [43], подтверждает, по-моему, догадку Леви-Брюля и
создает прочное основание теории культурно-исторического
развития Выготского. Но если посмотреть глубже, Выготский и
Лурия больше привержены канонам индивидуальной психологии, чем Пиаже, и меньше используют потенциал понятия коллективного представления, заложенный в работах французского
ученого. Здесь можно видеть своего рода инверсию: понятие
развития у Пиаже дальше от Леви-Брюля, а содержание психологии ближе к нему; тогда как у Выготского, наоборот, они как
соперники: разделяя одну и ту же научную основу, постоянно
противопоставляют себя друг другу. Хотелось бы, чтобы эпистемиологи когда-нибудь глубже заинтересовались этими отношениями. <…>
Становясь точным понятием, социальные представления
вдохновили создателей новой, неиндивидуалистичной психологии «примитивов» [11]. А это в свою очередь открыло дорогу
детской психологии Пиаже и психологии высших психических
функций Выготского. Невозможно ведь утверждать, что не существует действительно специфического понятия социального,
способного придать психологии представлений собственное содержание. И не именно ли разум должен господствовать в науках о человеке и в социальной психологии, в частности? Может
149
быть, все же не стоит надолго застревать на уже пройденном, а
идти дальше 13?
V. ОТ КОЛЛЕКТИВНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ К СОЦИАЛЬНЫМ
ПРЕДСТАВЛЕНИЯМ14
Идея генезиса и плодотворности социальных представлений призвана охарактеризовать то, что мы полагаем решающим
в процессах мышления или в комплексах убеждений, разделяемых группами или целыми обществами, а также объяснить те
изменения или превращения, которым данные процессы и комплексы очевидно подвержены. Надо признать, что обсуждаемая
проблема — это проблема современной рациональности. Она
подразумевает замену наукой и техникой традиционных разных
форм ментальной и социальной жизни. Наше научное мышление возведено в ранг нормы для любого мышления: наша логика, принятая как единственно законная, заклеймила иные типы
мышления и убеждения, не анализируя, и отнесла их к низшему
уровню. Тем самым распространение научного мышления ipso
facto15 предполагает регрессию других видов мышления без исключения. Разумеется, за это нужно платить: в предельном случае, если первое навязывает свои правила и свои способы действия, то оно вытесняет другие типы и обрекает их на исчезновение.
Это определяет и направление, в котором изменяются наши
процессы мышления и комплексы убеждений. Ибо нет ничего
удивительного в том, что значительная часть работ, посвященных культурному и индивидуальному развитию, ориентирована
на выделение тех этапов, через которые к научности приходят и
По причинам вполне очевидным, я не затронул развития, следы которого мы обнаруживаем в современной эпистемологии. Но, читая книгу Флека [24], мы замечаем эти следы, упоминаемые и самим автором. Они снова восходят к Леви-Брюлю, причем очень
знаменательным, если не исключительным образом. В частности, понятие коллективного представления выражается через понятие стиля мышления сообщества, которое
использует Флеком. А известно, что книга Флека нашла отклик в теории Куна и его
эпистемологии науки.
14
Московичи С. От коллективных представлений к социальным представлениям // Психологический журнал. 1995. Т. 16. № 2. С. 3–14.
15
Самим фактом (лат.).
13
150
общества, и индивиды. Сегодня наше критическое сознание уже
не так уверено в этой эволюции. Тем не менее, постулаты о сводимости любых форм мышления и убеждения к одной единственной первенствуют как в психологии, экономике, социологии,
так и в обыденных суждениях.
Все сказанное может показаться простым напоминанием,
описанием вещей известных и даже не очень интересных. Но
это не совсем так, ибо есть два следствия, заслуживающих внимания.
Первое заключается в том, что обычно проводят негласное
различение между обществами без науки и обществами, где есть
наука. И, стало быть, коллективные представления, изученные
только на первых, как бы не касаются вторых. Исходя из подобных убеждений, бытующие в традиционных или «экзотических»
обществах особенности трактуются так, как если бы речь шла об
их собственной ментальной форме. Если смотреть глубже, эти
представления считаются моделями «тотального» или «закрытого» общества, при этом символические и практические составляющие социальных отношений совершенно игнорируются. В
подобном обществе все типы поведения и познания кажутся
сформированными мифическим и ритуальным ядром народной
традиции. Тем самым в стороне остается большая часть знаний,
приведенных в действие при добывании пищи, занятиях ремеслами, в ходе повседневных сделок. Это отчасти объясняет, почему данные представления кажутся совпадающими с сообществом в его целостности, и почему оно приобретает такой единообразный и статичный вид.
Поразительно, что представление, трактуемое в таком плане, противопоставляют науке, и не в том смысле, как оно характеризуется учеными или как сохраняется в современном обществе. Напротив, представление сопоставляется с самой логикой
науки, обсуждаемой в философских работах. Так, для создания
образа сравнивают меланезийского заклинателя дождя и Эйнштейна с его магическими верованиями (не больше и не меньше!). Дискуссия далеко увела бы нас, а мне бы хотелось высказать одну назревшую идею: понятие коллективных представлений имеет смысл по отношению к иным и прежним обществам,
151
но не к нашему, в связи с превалированием в нем научных убеждений. Этому есть достаточно причин.
Действительно, второе следствие из постулата сводимости
это то, которое Лодан [40] назвал нерациональным присвоением16. Его суть в том, что социальные экспликации наших духовных поисков оказываются в ведении социологии, лишь когда
они терпят неудачу с точки зрения обычных критериев рациональности. <…> Дюркгейм и Леви-Брюль косвенно следуют
этой гипотезе, отмечая универсальные черты познания — причинность, время, класс, число,— разделяемые всеми обществами. Это не помешало им объяснять переход от религиозных или
магических верований к современным наукам как результат перехода от примата коллективности к превалированию индивида,
осознающего и четко выделяющего себя из группы, принадлежность к которой он ощущает [41. С. 430].
Устанавливая логические связи между этими различными
обстоятельствами, мы начинаем лучше понимать, почему за периодом потрясающего взлета интереса к коллективным представлениям следует длительный период умолчания и даже забвения их. Они появляются как объяснительные понятия для обществ, убеждения которых материализованы в определенных
установлениях, языке и нравах; они принудительны и центрированы на человеческой общности, т. е., пользуясь термином
Пиаже, социоцентричны. Они не были бы валидны (и это хорошо понимал Бергсон) вне таких закрытых, тотальных обществ,
как народности или племена. Кроме того, в господствовавшей
тогда позитивистской концепции наука и техника современных
обществ, хотя и считались производными от религиозной мысли, имели объективный и индивидуальный характер.
Флэк с полным основанием видел несообразность и противоречивость в том обстоятельстве, что объективные черты могут
зависеть как от частных условий общества, так и от форм мышления. И он не был одинок... Пиаже пишет, что Дюркгейм утверждает одновременно и социоцентрический характер коллективных представлений, и индивидуальный характер науки:
«Если он мог отстаивать два так трудно согласующихся утвер16
Arationality assumption — нерациональное присвоение (англ.).
152
ждения, понятно, что он постоянно говорил глобальным языком
«совокупности» вместо того, чтобы анализировать разные типы
социального взаимодействия. Чтобы доказать коллективную
природу разума, он прибегал поочередно к двум типам аргументов, действительно различных, но используемых одновременно
под прикрытием этого недифференцированного понятия социального, осуществляющего принуждения по отношению к индивидам» [57. С. 71].
Психологи и социологи имели вполне понятные причины
отстраниться от этого понятия, которое казалось скроенным по
мерке традиционного или экзотического типа общества и отмеченным позитивистскими качествами,— или относиться к нему
не иначе, как к истории [22]. Но это неприемлемо, если мы не
желаем смириться с индивидуалистической социальной психологией, лишенной точек соприкосновения с другими гуманитарными науками, обреченной дробиться на множество исследовательских областей, без взаимосвязей и исторической преемственности. <…>
Правомерно предположить [47], что любые формы убеждений, идеологических взглядов, знаний, включая науку, тем или
иным образом являются социальными представлениями17. Сегодня ясно, что ни оппозиция социального и индивидуального, ни
эволюция от традиционного к современному с этой точки зрения не имеют того значения, которое им придавалось.
Имеет смысл выделить формы, согласно которым упорядочивается содержание социальных представлений и люди, события, предметы репрезентируются в качестве особого универсума, который общество осознает либо как консенсусный, либо
как овеществленный универсум. Деление на два этих универсума, охарактеризованные один через отношение доверительного
присвоения, даже причастности, а другой — через дистанцирование, влияние, даже безразличие (или то, что немцы могли бы
назвать Zugehorigkeit и Entfremdung)18 — накладывает отпечаток
на социальные представления. Они соответствуют отношениям,
Говоря о социальных представлениях вместо коллективных, я хотел исключить ассоциации, которые термин «коллективные» унаследовал из прошлого, а также социологические и психологические интерпретации, с классических позиций определяющие
его природу.
18
Принадлежность и отчуждение (нем.).
17
153
установившимся в обществе между людьми, и специфическим
формам взаимодействия между ними [49]. Это разделение подразумевает, с одной стороны, общедоступные знания, формы
мышления и действия в повседневной жизни, если угодно, здравый смысл, а с другой — науку и идеологию. Последняя, как ее
описывает Рикер, «упрощена и схематизирована; это решетка
или код для обеспечения общей точки зрения не только группы,
но и истории, а в конечном счете и мира» [58. Р. 226].
Можно классифицировать эти формы убеждений и знаний
согласно тому месту, которое им определено в иерархии; овеществленные формы по значимости и влиятельности тогда рассматривались бы как высшие по сравнению с консенсусными.
Но такая попытка обособить и освободить их от зависимости по
отношению к социальному совершенно не оправдывает себя.
Все они происходят от некоторого социального представления,
следовательно, нужно отказаться от постулата сводимости, т. е.
от идеи вытеснения обыденных убеждений и знаний наукой как
telos19 развития человека и культуры. Наука и здравый смысл,
убеждения в целом несводимы одни к другим как некие формы
понимания мира и отношения к нему. Хотя здравый смысл меняет содержание и формы суждений, он не замещается теориями
и научной логикой. Он продолжает описывать обыденные отношения между людьми, объясняет их обычные действия и поведения, формирует их взаимные соглашения в повседневной
жизни. И он сопротивляется любой попытке овеществления,
которая сделала бы из его понятий и образов, укоренившихся в
языке, некие экспликативные правила и процедуры [22].
Я считаю себя первым среди тех, кто утверждал идею несводимости здравого смысла к науке, которая заняла сегодня
место философии. Это относится и к когнитивной науке. Но если приводимые Федором, Денеттом, Патнамом и другими причины относятся к логическому порядку, то я продолжаю думать,
что в действительности они связаны с психосоциальным порядком. Во всяком случае, можно сказать, что отказ от мифа тотальной рационализации, т. е. от ассимиляции всех социальных
представлений научными, соотносимыми с овеществленным
19
Конечная цель (лат.).
154
консенсусным универсумом, влечет за собой отказ от другой
идеи, разделяемой многими гуманитарными науками, в частности, психологией. Я хочу сказать об идее, состоящей в апологии
upgrading (подъема) мышления от восприятия к разуму, от конкретного к абстрактному, от «примитивного» к «цивилизованному», от ребенка к взрослому и т. д. — в той мере, в какой наши знания и наша речь являются внеконтекстуальными. И, напротив, downgrading (опускание) нашего мышления состоит в
обратном движении, когда наши знания и речь контекстуальны
и циркулируют в обществе. Это движение совершенно естественно, ибо, как говорил Максвелл, абстрактное в одном становится конкретным в другом. Изменения и преобразования постоянно совершаются в обоих направлениях, представления сообщаются между собой, соединяются, разделяются, вводя
множество новых высказываний и новых приемов в их повседневное и «спонтанное» использование. В самом деле, научные
представления ежедневно и спонтанно становятся представлениями здравого смысла, а последние превращаются в научные и
автономные. Пример трансформации первого типа можно видеть в распространении биологических понятий и объяснений
по поводу экологии и СПИДа [32, 45], а пример второго — в
теориях личности и т. д.
Оставим в стороне вопрос о ценностном различении между
upgrading и downgrading социальных представлений и признаем,
что повседневные знания здравого смысла всегда несут человеку большую часть знаний, которыми он располагает; наука и
техника, не колеблясь, заимствуют у него в случае надобности
понятия, образы, конструкции. Нет ничего удивительного в том,
что здравый смысл лежит в основе всех когнитивных процессов,
а это ставит теоретическую и эмпирическую познавательную
проблему. Если психолог говорит об экстравертной личности
или о прототипе, если биолог упоминает информацию и селекцию, если экономист рассуждает в терминах рынка и конкуренции — каждый в рамках своей специальности обращается к понятиям, почерпнутым из унаследованных запасов, из фондов
обыденного знания, от которых он никогда не отрывался. Заметим, что даже сам способ именовать и сообщать эти элементы
155
научного знания предполагает и сохраняет связь со здравым
смыслом [47, 32, 24].
Как же не отметить особой заинтересованности социальной
психологии в этом феномене? И не заключается ли трудность
подхода к коллективным представлениям в том, что их непосредственно воспринимают в практике, исходя из системы убеждений и знаний, систематизированных некими установлениями, нравами и специализированными языками? Это в определенном смысле равносильно тому, чтобы изолировать их от
потока социальных взаимодействий и отрезать данные психические операции, лишившись возможности наблюдать, как они
переплетаются между собой в реальной жизни. При таком положении вещей не стоит удивляться, если эти представления
кажутся «закрытыми», «тотальными» и так трудно приложимыми к нашему собственному обществу. Итак, эта констатация
привела меня к вполне очевидному выводу. Здравый смысл,
обыденное знание — то, что англичане называют folk-science20
— открывает нам непосредственный доступ к социальным представлениям. Это и есть в определенном смысле социальные
представления, которые составляют нашу способность воспринимать, делать выводы, понимать, вспоминать, чтобы придавать
смысл вещам или объяснять личностную ситуацию. Они так
«естественны» и требуют так мало усилий, что упразднить их
почти невозможно. Вообразите, что вы смотрели бы соревнования по атлетизму, не имея ни малейшего представления, что делают атлеты, или видели бы двух людей, обнимающихся на
улице, и не понимали, что они влюблены друг в друга. Эти интерпретации так очевидны, что обычно мы надеемся: наблюдая
происходящее перед глазами, каждый сам приходит к истине.
Мы научились скептически расценивать представления
folk-physics, folk-biology или folk-economy21. Но у кого же нет
представления, помогающего понять, почему раствор поднимается в сосуде, а сахар растворяется, и нужно поливать растения,
или почему правительство поднимает налоги? Благодаря популярной физике мы избегаем столкновений на дороге; благодаря
популярной биологии мы ухаживаем за своим садом; популяр20
21
Популярная наука (англ.).
Популярные физика, биология или экономика (англ.).
156
ная экономика помогает нам искать пути меньшей уплаты налогов. Категории, созданные folk-science, настолько общеизвестны
и неопровержимы, что кажутся врожденными. Этими знаниями
и умениями мы пользуемся все время. Мы обмениваемся ими
друг с другом, обновляем их чтением или опытом, чтобы с полной уверенностью объяснять себе происходящее. И даже не
осознавая этого, мы проводим значительную часть нашей жизни, рассказывая себе что-то о мире, придумывая свое будущее и
будущее своих детей в зависимости от этих представлений.
Что же такое folk-science? Это философский вопрос, который я не хочу здесь затрагивать, но всякий, кто отважился бы
прийти к общим выводам, как показывает философ Деннетт,
должен составить себе мнение о данной науке. Обширное поле
здравого смысла, популярных наук позволяет нам схватить социальные представления in vivo22, уловить, как они зарождаются, передаются, работают в повседневной жизни. Используем
такое сравнение: они представляют прототипический материал
для исследования природы представлений подобно тому, как
сны — поле деятельности для тех, кто хочет проникнуть в бессознательное. Таким образом, социальные представления теряют свой производный и абстрактный характер, чтобы стать феноменом в некотором роде конкретным и наблюдаемым. Несмотря на многие критические выступления [26], моим
убеждением было и остается то, что социальная психология –
это наука о социальных представлениях, и именно в них она
сможет найти объединяющую тему. <…>
Еще в 1961 г. я пытался показать, что folk-science не одна и
та же для всех и всегда. Она модифицируется тогда, когда изменяются структуры или проблемы общества, в котором люди
противостоят друг другу. Кроме того, идеи революционного
масштаба – мысли Фрейда, Маркса, движения в искусстве, сметающие все на своем пути, – ассимилируются многими людьми,
накладывая заметный отпечаток на манеру мыслить, говорить,
понимать мир, в котором они живут. Но сколько бы они не были
почитаемы, используемы всеми и даже «вбиты» в структуры
речи – эти категории и суждения обыденной науки связываются
22
В естественных условиях (лат.).
157
с теми, кто сделал открытия в психоанализе, физике и т. д. Мало-помалу они смешиваются между собой, и в конце концов каждый рассматривает их как само собой разумеющиеся и составляющие часть «реальности». Некоторые социальные представления формируются буквально у нас на глазах в средствах
массовой информации, в общественных связях, в том коммуникативном процессе, который никогда себя не проявляет без какого-нибудь преобразования. Это преобразование затрагивает
смысл, понятия, образы, а также интенсивность и связи убеждений внутри сообщества; выражается оно также в представлениях [12]. Если пренебречь этим фактом – нельзя построить психосоциальной теории мышления и действия?23
Мы можем ставить эксперимент в различных обстоятельствах, пользуясь преимуществом нашей науки выбирать эти обыденные знания как область исследования и вполне серьезно их
анализировать. Это предполагает, что мы могли бы их рассматривать как ядро нашего консенсусного универсума и признавали
бы их исторический, культурный и риторический характер.
Вместо этого их сводят к нескольким скудным чертам, к схемам
и лишенным смысла стереотипам. Мне кажется важным подчеркнуть эту связь между обыденной наукой, здравым смыслом
и социальными представлениями, т. к. это одновременно объясняет, почему я обратился к традиции этого понятия, и то, почему оно, будучи значимым в обществе, придает вес нашей науке.
Мы можем претендовать на создание их теории как раз вследствие того, что представления — это творения постоянные (можно
сравнивать их in statu nascendi24 и схватывать их непосредственно). То есть не только выделить понятия, чтобы описать или объяснить другие феномены: науку, религию, магию и т. д., но описать и объяснить эти представления как социальный феномен.
VI. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ, КОММУНИКАЦИИ И РАЗДЕЛЕНИЕ РЕАЛЬНОСТИ
Французский антрополог Дан Спербер сформулировал интересную теорию передачи
представлений [26]. Он, однако, считает, что они зарождаются в процессе эпидемического распространения индивидуальных представлений. Такое предположение
трудно принять, зная упорядоченный и целенаправленный характер этого распространения.
24
В момент зарождения (лат.).
23
158
Моя изначальная цель — не ввести понятие, производное
от того, что ввели в психологию Дюркгейм и Леви-Брюль, и пытаться затем уяснить его специфику, чтобы приспособить к Zeitgeist25. Напротив, меня подтолкнула к этому проблема преобразования науки по мере ее распространения и зарождения постнаучного здравого смысла, что непосредственно относится к
социальной психологии. Проще говоря, если психология развития касается преобразования в ходе жизни ребенка его «спонтанных» представлений в представления научные и рациональные, то, как мне кажется, социальная психология должна приступить к обратному процессу, т. е. изучать преобразование
научных представлений в обыденные. Тогда я обнаружил (как и
некоторые другие до меня), что единственной линией мысли,
способной сочленить убеждения и знания с социальной реальностью, является именно эта линия. К тому же нужно двигаться
вперед собственными силами,— ведь проблема, поставленная
французскими учеными в прошлом, является также и нашей,
она снова возникает в будущем. Впрочем, здесь можно вспомнить и хорошо известный факт: после второй мировой войны
стало невозможным строить общество лишь на труде и убеждении, как было ранее, усилилась роль процессов коммуникации и
производства знаний [48]. Но именно этот аспект наиболее часто ускользает от социальных психологов — в той мере, в какой
они ограничивают свои интересы межличностными отношениями.
Как бы то ни было, стремления создателей теории социальных представлений ясны. Помещая в центр коммуникацию и
представления, они надеются прояснить связь, объединяющую
психологию человека с современными социальными и культурными проблемами. Тогда и мы можем просить: какова функция
представлений, разделяемых людьми, и чем они являются —
если их не рассматривать косвенно через религии, мифы и т. п.?
Чтобы ответить на этот вопрос, я доказывал, что мотив, согласно которому мы формируем эти представления, — желание
свыкнуться со странным. Нарушение существующих правил,
необычное явление или идея, в том числе научная или техническая, нестандартные события, расшатывающие то, что казалось
25
Дух времени (нем.)
159
стабильным и нормальным ходом вещей — все это зачаровывает и в то же время будоражит. Поэтому любое отклонение от
обычного, разрыв с повседневным опытом, все то, объяснение
чего не очевидно, создает добавочный смысл и приводит в действие поиск значений и объяснений того, что нас поражает как
странное и беспокоящее.
Но это не поиск согласия между нашими идеями и реальностью, порядка, вводимого в хаос явлений, чтобы упростить
сложный мир; это попытка перекинуть мост между странным и
обычным. И в той мере, в какой странное предполагает коммуникативный дефект и внутри группы, и с миром, накоротко замыкающий ход обменов и сдвигающий речевые отношения,
возникает ощущение, что оно больше не пригоняется к матрице
совместной жизни, не согласуется с нашими отношениями с
другими. Чтобы справиться с какой-то идеей или странным образом, их начинают закреплять [13] в существующих социальных представлениях и именно в ходе этого закрепления они
преобразуются [51]. Наши наблюдения подтверждаются данными Бартлетта: «Как было замечено, всякий раз, когда визуально
представленный материал репрезентирует какой-то распространенный предмет, но при этом содержит некоторые черты, незнакомые данному сообществу, которому этот материал предъявляется, эти черты неизменно претерпевают трансформации в направлении к чему-то знакомому» [42. Р. 178]. Однако и
знакомое не может не меняться в ходе этого процесса, доставлять определенное эмоциональное и социальное удовлетворение, когда его признают – иногда в действительности, а иногда
иллюзорно.
Чтобы продвинуть объяснение формирования этих представлений, мы должны прояснить некоторые сложные моменты.
Поиск знакомого в странном означает, что подобные представления стремятся к консерватизму, подтверждению своего значимого содержания. Это было бы ясным и простым следствием
их социоцентризма, социоморфного характера их когнитивных
и речевых операций, но они позволяют понять определенное
отклонение по отношению к нерепрезентированной в группе
реальности. Идет ли здесь речь только об особом свойстве ненаучных или нерациональных представлений, как полагают неко-
160
торые? Наблюдения показывают, что научные представления
тоже центрированы, хотя и иным образом, на уровне научного
сообщества и социума, к которому они принадлежат. Можно
добавить, что парадигмы нормальной науки тоже дают доказательства тенденции к консерватизму перед лицом аномалий до
тех пор, когда их резистентность становится невозможной [39].
Таким образом, любые представления социометричны, и в
сближении со странным общество проявляет себя вполне явным
образом [55].
Если мы формируем представления, чтобы свыкнуться со
странным, то делаем это для уменьшения некоммуникационного
поля. Оно распознается через двусмысленность понятий, неуловимость смыслов, непонимание образов и убеждений другого,
короче говоря, через «неопределенность», о которой говорил
американский философ Пирс. Это то, что делает проблематичными отношения, обмены между индивидами и группами, циркуляцию представлений, сосуществующих все же в одном общественном пространстве. Совместное существование оказывается невозможным, если это поле неизвестности устойчиво и
становится значимым. В этом случае члены группы рискуют
остаться такими же непонятными в близком общении, как если
бы они принадлежали к иной группе.
Я утверждаю таким образом, что социальные представления, прежде всего и главным образом, предназначены для того,
чтобы сделать коммуникацию относительно непроблематичной
в группе и уменьшить эту «неопределенность» через некоторую
степень консенсуса между ее членами. Как таковые они не могут быть ни получены изучением некоторого убеждения или явного знания, ни установлены путем особого размышления. Социальные представления скорее формируются через взаимные
влияния, через имплицитные переговоры, по ходу которых люди
обязывают себя к особым символическим моделям, образам и
разделяемым ценностям. Делая это, они приобретают и некий
общий репертуар интерпретаций и объяснений, правил и процедур, которые могут применять в повседневной жизни, и доступные всем речевые выражения [49].
Меня часто спрашивают, что я понимаю под разделением
представления или разделенными представлениями, которые
161
характеризуются не тем, что они сами собой разумеются и являются общими, а тем, что их элементы сформированы коммуникацией и существуют в связи с ней. Сила их воздействия,
правила взаимодействия и влияния определяют особую структуру знаний и языка, которая из них происходит. Скажем проще: человек не может в одиночку репрезентировать себе самому
результат передачи мысли, речевых и образных сообщений [27].
Вот это и придает данным когнитивным и речевым структурам
именно ту форму, которую они имеют, поскольку они должны
быть разделенными с другими, чтобы быть сообщаемыми. Итак,
я говорю о разделенных представлениях, чтобы показать, что
эти формы нашего мышления и языка оказываются совместимыми с определенными формами коммуникации и налагаемым
ими принуждением. Существуют три формы общественной
коммуникации, которые преломляют три соответствующих им
формы общественного мышления и языка [47].
Как бы то ни было, понятие разделения выражает процесс,
посредством которого социальные или общественные представления присваивают себе индивидуальные представления. Оно
мне кажется более подходящим, чем понятие принуждения, введенное Дюркгеймом или Леви-Брюлем для обозначения процесса, благодаря которому коллективные представления формируют умственную жизнь индивидов. Но ведь для них представления формируются в отношениях с реальностью, а не в
коммуникативных отношениях с другим, что очень важно для
нас... После того, как выделен и этот момент, мы можем себя
спросить: как же определяется социальное представление? Для
того чтобы значение было усвоенным, нужно, чтобы оно соответствовало некой рекуррентной модели, включающей образы,
убеждения и символические действия. Рассмотренные таким
образом (статично) представления кажутся подобными «теориям», которые упорядочивают вокруг одной темы («психические
болезни заразны»; «люди являются тем, что они едят» и т. п.)
серию предложений, позволяющих классифицировать вещи или
людей, описывать их свойства, объяснять их чувства, действия и
т. д. Кроме того, «теория» содержит серию примеров, конкретно
ее иллюстрирующих, ценности, вводящие иерархию и соответствующие им модели действий. Как и везде, с ней связываются
162
некие формулы, клише, служащие для припоминания этой «теории», распознавания ее истоков и различения от других [17, 56].
К примеру, приемные врачей переполнены пациентами,
рассуждающими о процентном содержании холестерола, своем
режиме питания, повышенном кровяном давлении, врожденных
и приобретенных болезнях, ссылаясь на какую-то медицинскую
теорию. Или же они активно читают статьи, посвященные информационному и этническому вирусам и т. д., намекам на генетическую модель. Нет ничего труднее, чем искоренить ложную идею о том, что наши выводы и объяснения, почерпнутые
из здравого смысла, архаичны и, к тому же, схематичны и стереотипны. Конечно, нельзя отрицать, что встречается большое
число негибких «теорий». Но это ничуть не противоречит их
коллективной природе, тому факту, что они разделяются массой
людей. Это происходит большей частью из-за подвижности и
скорости передачи знаний и убеждений внутри общества.
С динамической точки зрения как раз социальные представления кажутся нам сеткой понятий, метафор и образов, «небрежно» связанных между собой, более подвижных и неуловимых, чем теории. Невозможно отделаться от впечатления, что
мы имеем какую-то «энциклопедию» таких понятий, метафор
или образов, которые по необходимости связываются в core beliefs26 [1, 18, 23], ядра, собираемые отдельно в нашей коллективной памяти; вокруг них и формируются упоминаемые сетки. Я
подозреваю, что в обращении социальные представления больше, чем язык, выражают деньги. Как и те, они существуют в той
мере, в какой они обслуживают, обращаются, принимают разные обличья в памяти, восприятии, произведениях искусства и
т. д., сохраняя, тем не менее, свою идентичность. Так же, как,
например, сто франков могут быть представлены банковским
билетом, traveller's cheque27 или выпиской из финансового счета.
Их отличительная ценность варьирует согласно отношениям
смежности (на это обратил внимание Давид Юм). Если я встречаю коллегу во время путешествия по Германии, то представляю его себе как соотечественника и говорю себе: «Надо же,
француз». А если я вижу его на улицах Токио, то воспринимаю
26
27
Базовые убеждения (англ.).
Туристский чек (англ.).
163
как европейца. Но если бы мы невероятным образом встретились на Марсе, я бы подумал: «О, человек!»
Представления, как, впрочем, и деньги, социальны, являются психологическим фактом в трех отношениях: имеют безличный аспект, принадлежа всему миру; считаются представлением
другого, принадлежа иным людям или группе; они суть личностные представления, эмоционально ощущаемые как принадлежность Эго. Не будем забывать, что эти представления формируются, как и деньги, с двойной целью — действовать и оценивать. Они, таким образом, не принадлежат к обособленной
отрасли знаний и поэтому подчиняются тем же правилам, что и
другие типы социальных действий и оценок. В отличие от экспертов, обычные люди не разделяют в себе социальных ролей
гражданина, верующего и т. п. Тем самым, социальные правила
являются для них в то же время и правилами заключений,
имеющими логический смысл. Для протестанта М. Вебера «честность — лучшая политика» не столько религиозная максима,
сколько правило, которое он применяет, рассуждая, вынося
мнение о человеке и т. д. И, напротив, некоторые логические
правила функционируют как социальные. Например, не противоречить себе, просчитывать вероятности и многое другое.
Именно поэтому ментальные содержания более действенны, чем
когнитивные формы. Короче говоря, то, что люди думают, определяет то, как они думают.
В конечном счете коммуникация в нашем обществе укрепляет свои позиции, гамма средств массовой информации (зрительной, печатной, звуковой) беспрестанно расширяется в социальном пространстве. Вы можете наблюдать два изменения, заслуживающие того, чтобы на них остановиться. С одной
стороны, различия между социальными представлениями затушевываются, границы между их иконическим аспектом и аспектом концептуальным сглаживаются. Это исчезновение различий
и границ меняет их все в большей степени и, более, делая еще
символичнее — несмотря на то, что каждое из них имеет свое
непосредственное значение. Таким образом, вопрос, как уловить
представления в реальности, является уже не философским, а
психосоциальным.
164
С другой стороны, те категории и значения, через которые
мы «отбираем» приписываемые людям качества или вещам
свойства, видоизменяются. Например, мы «отбираем» описания
какого-нибудь продукта через его вкус или содержание в нем
протеинов в зависимости от того, к какой культуре мы принадлежим, или от того, как мы хотим использовать этот продукт.
Невозможно свести эти качества к одному «истинному». Нереально, чтобы существовала некая ready-made28 и данная раз и
навсегда реальность относительно этого продукта, которая навязывает себя нам независимо от формируемого о нем представления (кулинарного или медицинского), но которое мы разделяем.
Как я утверждал ранее [47], не следует рассматривать представления как реплику или отражение мира. Не только потому,
что это позитивистское понятие явилось источником многочисленных трудностей, но и потому, что оно репрезентирует также
отсутствующее в этом мире и формирующее его намного больше, чем это кажется. Когда нас спрашивают «из каких же объектов состоит наш мир?», прежде чем отвечать, нужно спросить в
свою очередь «внутри какого представления?». То есть разделяемые представления, их язык так глубоко проникает во все
поры называемого реальностью, что мы можем утверждать: они
создают идентичность, себя [46], рынок, черты личности или
группы [55] и т. д. Неоспоримо, что они обладают социальносозидательным или конструктивным эффектом, который удивлял в свое время, но сегодня ускользает от распознания [25].
Ведь большая часть исследований дискурса Биллига, Полтера,
Литтона так же, как и Харе [30] не противоречит теории социальных представлений. Напротив, они ее дополняют и углубляют в этом пункте. В вопросе, какая модель лучше – речь или
представление, содержится не больше психологического смысла, чем в вопросе: «Человек идет скорее на помощь левой ноги
или правой?» Но чтобы уяснить, до какой степени это уточнение истинно, и принять его, нужно предварительно пожелать
большей внутренней связности самой социальной психологии. В
ожидании этого я, не колеблясь, буду обсуждать то, что нам со28
Готовая к употреблению (англ.).
165
общает риторика, математическая лингвистика, так как они
очень тесно связаны с социальными представлениями.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Укажем на некоторые следствия из всего сказанного, нуждающиеся в детальной разработке, но которые, тем не менее, я
должен сформулировать. Каждый из нас, без сомнения, принимает идею, что репрезентируемые содержания и смысл варьируют в одном и том же обществе, в одной и той же культуре; это
касается и средств их речевого выражения. Но мы обязаны
предположить, что эти различия смысла и содержания должны
соответствовать различиям в типе мышления и понимания, короче говоря, различным принципам рациональности. Как мы
уже видели, специфичность консенсусного и овеществленного
универсумов, контекст коммуникации, в котором вырабатываются эти представления, ответственны за эти различия. Контраст между ними окрашен социально и заметен настолько, что
можно различить каждую из форм рациональности.
Если это так, то нужно признать, что внутри каждого общества, в каждой культуре, существуют, по меньшей мере, два типа рациональности, два стиля мышления, соответствующих
крайним вариантам репрезентирования и коммуникации. Их невозможно свести к той сверхупорядоченной рациональности,
которая должна в этом случае быть и сверхсоциальной — или,
во всяком случае, нормативной, что не может не привести к порочному кругу. Mutatis mutandis29, нужно полагать, что люди
разделяют одну и ту же способность владеть различными формами рассуждения и репрезентирования. Здесь обнаруживается
то, что я назвал когда-то когнитивной полифазией, которая так
же неотделима от ментальной жизни, как полисемия — от жизни языка. Более того, не стоит забывать о ее огромной практической важности для коммуникации и адаптации к подвижным
социальным потребностям. От этой способности в социальной
реальности зависит совокупность наших интерсубъективных
отношений.
29
Внося необходимые изменения (лат.).
166
История, ведущая к теории, составляет часть ее самой. Теория социальных представлений развивалась на таком фоне [13],
а все более многочисленные исследования ее углубляют. Именно они, конечно, позволяют ретроспективно лучше оценить выбор предшественников и смысл их работы. Опыт, который я
предпринял, написав эту работу, надеюсь, будет, по крайней мере, полезен другим. Большое повествование, пишет Франк Кермод, это соединение скандала и чуда. Эта моя работа начата
скандалом. Если она и содержит в себе элемент какого-либо чуда, я увижу в этом залог долголетия и жизнеспособность идеи
социальных представлений.
Список литературы
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
15.
16.
17.
18.
19.
20.
Abric J. С. Cooperation, competition et representations socials // Cousset. Del
Val., 1988.
Ansart P. Le concept de representation en sociologie. – L., 1988.
Marbeau F. Audigier (eds.). Seconde recontre internationale sur la didactique de
l'histoire et de la geographie. – Paris, 1988.
Bartlett F. C. Remembering. – Cambridge, 1932.
Bergson H. (eds.). Les deux sources de la morale et de la religion. – Paris, 1976.
Billig M. Arguing and Thinking. – Cambridge, 1989.
Bruner J. Acts of meaning. – Cambridge ; Harvard, 1990.
Brushlinsky A. Sergei Rubinstein // The Soviet J. Psychology. – 1989. – Vol.
10. – P. 24—42.
Chomsky N. Reflections on language. – N. Y., 1975.
Cornforth F. M. From religion to philosophy. – N. Y., 1957.
Davy G. Sociologues d'hier et d'aujourd'hui. – Paris, 1931.
Di Rosa A. M. The social representations of mental illness in children and
adults. Eds. W. Doise, S. Moscovici // Current issues in European Social Psychology. – Vol. 1, 2. – Cambridge, 1987.
Doise W. L'ancrage dans les etudes sur les representations sociales (mimeo). –
Geneve, 1991.
Doise W., Palmonari A. (eds.). L'etude des representations sociales. –Paris,
1990.
Durkheim E. (eds.). Les regies de la methode sociologique. – Paris, 1963.
Durkheim E. (eds.). Les formes elementaires de la vie religieuse. – Paris, 1968.
Duveen G. and Lloyd B. Social representations and development of knowledge.
– Cambridge, 1989.
Emler N., Dickenson J. Children's representations of economic inequalities //
British J. Developmental Psychology. – 1985. – Vol. 3. – P. 191—198.
Evans-Pritchard E. E, Theories of primitive religion. – Oxford, 1965.
Fair R. M. and Moscovici S. (eds.). Social representations. – Cambridge, 1984.
167
21. Farr R. M. Heider, Hare and Herzlich on health and illness: some observations
on the structure of «representations collectives» // J. Social Psychology. – 1977.
– Vol. 7. – P. 491—504.
22. Farr R. M. Common sense, science and social representations. // Public Understanding of Science. – 1993. – Vol. 2. – P. 189–204.
23. Flament C. Structure et dynamique des representations socials / ed. D. Jodelet //
Les representations sociales. – Paris, 1989.
24. Fleck L. Enstehung und Entwicklung einer wissenschaftlichen Tatsache. – F. am Main,
1980.
25. Flick V. Zwischen Reprasentation und Kunstruktion (mimeo). – Berlin, 1991.
26. Fraser-C., Gaskell G. The social psychological study of widespread beliefs. –
Oxford, 1990.
27. Freyd J. Shareability: the social psychology of epistemology // Cognition Science. – 1983. – Vol. 7. – P. 191–210.
28. Gellner E. Reason and Culture. – Oxford, 1992.
29. Giddens A. Durkheim. – L., 1985.
30. Hare R. Mind as a social formation / ed. Margolis et al. // Rationality, relativism
and the human sciences, 1986.
31. Heider F. The psychology of interpersonal relations. – N. Y., 1958.
32. Herzlich C. Health and illness: a social psychological analysis. – L., 1973.
33. Hocart A. M. Imagination and proof. – Tucson, 1987.
34. Jahoda G. Psychology and anthropology. – L., 1982.
35. Jodelet D. Representation sociales: un domaine en expansion. Representations
sociales. – Paris, 1989.
36. Jodelet D. Madness and social representations. – L., 1991.
37. Kolakowski L. La Pologne: une societe en dissidence. – Paris, 1978.
38. Kozulin A. Vygotsky's psychology. – Cambridge, 1990.
39. Kuhn T. The structure of scientific revolutions. – Chicago, 1967.
40. Laudan L. Progress and its problems. – Berkeley, 1977.
41. Levy-Bruhl L. (eds.). Les functions mentales dans les societes inferieures. –
Paris, 1951.
42. Lloyd G. E. R. Demystifying mentalities. – Cambridge, 1990.
43. Luria A. R. Cognitive development. – Cambridge ; Harvard, 1976.
44. Luria A. R. The making of a mind. – Cambridge ; Harvard, 1979.
45. Markova I., Wilkie P. Representations, concepts and social change: the phenomenon of Aids // J. for the Theory of Social Behaviour. – 1987. – Vol. 17. –
P. 389—409.
46. Markus H., Nurius P. Possible selves // American Psychologist. – 1986. – Vol.
41. – P. 954—969.
47. Moscovici S. La psychanalyse, son image et son public. – Paris, 1961.
48. Moscovici S. Versuch uber die menschliche Geschichte der Natur. – F. am
Main, 1982.
49. Moscovici S. The phenomenon of social representations / ed. R. M. Farr and S.
Moscovici. – Cambridge, 1984.
50. Moscovici S. Das Zeitalter der Massen. – F. am Main, 1986.
168
51. Moscovici S. Notes toward a description of social representations // European J.
Social Psychology. – 1988. – Vol. 18. – P. 211—250.
52. Moscovici S. The return of the unconscious // Social Research. – 1993. – № 60.
– Vol. 1. – P. 39—93.
53. Moscovici S. The invention of society. – L., 1993.
54. Moscovici S., Hewstone M. Social representations and social explanations:
from the native to the «amateur» scientist / ed. M. Hewstone // Attribution theory: social and functional extensions. – 1983.
55. Mugny G., Carrugati F. Intelligence au pluriel: Les representations sociales de
I'intelligence et de son development // Cousset. Del Val, 1985.
56. Palmonari A. Le representazioni sociali // Giornale Italiano di Psicologia. –
1980. – Vol. 2. – P. 225—246.
57. Piaget J. Etudes sociologiques. – Geneve, 1965.
58. Ricoeur P. Hermeneutics and human sciences. – Cambridge, 1989.
Задания для самостоятельной работы
с текстом С. Московичи
1. Определите, в чем С. Московичи видит заслугу отечественных авторов в
изучении социальной психики.
2. Дайте определение понятию «социальные преставления» с позиций С.
Московичи. Чем оно отличается от определений, данных «коллективным
представлениям» Э. Дюркгеймом и Л. Леви-Брюлем?
3. Перечислите основные характеристики социальных представлений, выявленные С. Московичи.
4. Обозначьте специфику взаимовлияния социальных представлений и коммуникации с позиций С. Московичи.
5. В соответствии с классификацией социально-психологических явлений,
предложенной А. М. Столяренко (2001), классифицируйте «коллективные
представления», как их определяет в своей статье С. Московичи.
6. Определите, каким образом требования к социально-психологической теории, предложенные в рамках критической ориентации 2-й половины ХХ
столетия, реализуются в теории социальных представлений С. Московичи.
Р. Бутилье, Ч. Роуэд, Э. Свендсен. Кризис в социальной психологии: опыт сравнения двух направлений (1980)30
Тема раздвоения социальной психологии возникла в социологической литературе не так давно (7, 8, 19). Вопреки эйфории
Бутилье Р., Роуэд Ч., Свендсен Э. Кризис в социальной психологии: опыт сравнения
двух направлений // Социальная психология: саморефлексия маргинальности : хрестоматия. М., 1995. С. 173–198.
30
169
междисциплинарности, охватившей научное сообщество после
второй мировой войны, история североамериканской социальной психологии последних лет свидетельствует о растущей взаимной изоляции двух социально-психологических традиций.
Современные психологическая и социологическая социальные
психологии (далее, соответственно, ПСП и ССП) резко отличаются друг от друга как по уровню анализа, так и по характеру
используемой методологии. Социальные психологи социологической ориентации в большей мере акцентируют структурные
аспекты социального взаимодействия, тогда как психологи проявляют особый интерес к мотивации, когнитивным способностям и внутриличностным процессам. Далее, отличительной
чертой ПСП служит экспериментальный метод в его крайне узком толковании, тогда как в ССП применяют множество других
методологических средств.
Тем не менее, вопреки различным ориентациям и несмотря
на почти полную коммуникационную изоляцию двух психологий, между ними наблюдается любопытное совпадение. Повидимому, обе ветви дисциплины недавно пережили своеобразный «кризис доверия»: и психологическая и социологическая
социальные психологии начали мучительно сомневаться в том,
действительно ли избранная каждой из них версия науки адекватно передает сущность социального взаимодействия. Мы собираемся показать, что хотя синхронные «кризисы» двух психологий возникли в совершенно разных интеллектуальных контекстах, они затрагивают одни и те же проблемы. Более того, мы
хотим показать, что эти проблемы имеют общий источник происхождения и именно это обстоятельство, может быть, послужит основанием для поисков общего решения. <…>
В своей статье мы попытаемся <…> обобщить главные темы и тенденции развития ПСП. <…> коротко обсудим главные
темы и тенденции развития ССП, с тем, чтобы выявить сходство
и различие двух социально-психологических направлений. Наконец, мы попытаемся переосмыслить содержание кризисов
обеих ветвей дисциплины в рамках единой концептуальной схемы,
что позволит развернуть продуктивную междисциплинарную дискуссию по проблемам социальной психологии и поможет лучше
понять ее социологические и психологические аспекты.
170
I. ОТДАЛЕННЫЕ ИСТОКИ НЕДОВОЛЬСТВА
Нынешнему состоянию беспокойства, характерному для
ПСП и ССП, предшествовала критическая работа в других областях социологического и психологического знания, непосредственно с ними не связанных. Эта критика, хотя и не касалась
напрямую социальной психологии, затрагивала вопросы, которые очень скоро встали и перед ней.
1. Социологические истоки
Одно из самых известных обвинений против социологии
было выдвинуто в книге Э. Гоулднера «Грядущий кризис социологии» (3). Критикуя господствовавшие тогда структурнофункциональные теории за их неспособность объяснить социальное изменение и влияние социального действия (т. е. целесообразное действие), Гоулднер настаивал на необходимости
большего теоретического внимания к процессу взаимодействия
между обществом и индивидом.
Односторонность трактовок этого взаимодействия подчеркивал и Д. Ронг, утверждавший, что в большинстве теоретических построений социологов концепция индивида выглядит как
халтурно слепленная карикатура, которая призвана оживить социальные структуры и сюжеты социального поведения (20). Как
мы скоро увидим, обе эти темы вновь обретут актуальность в
новейших критических атаках, адресованных уже непосредственно ССП.
2. Психологические истоки
Современную полемику среди представителей ПСП обусловили совершенно другие причины. Если социологи были
озабочены теоретической важностью проблемы социального
взаимодействия и местом в нем индивида, то психологи обратились к трудностям самого процесса социально-психологического исследования. Психологов беспокоили известный «эффект экспериментатора», ограниченность лабораторного эксперимента, а также связанные с ними этические вопросы. Для тех,
кто не знаком с психологической литературой такого рода, мы
предлагаем обзор ее некоторых деталей.
171
В середине 60-х годов появился значительный массив публикаций, касавшихся возможного влияния ожиданий экспериментатора на результаты его экспериментов в таких областях
исследования, как обучение и способности, психофизические
заключения, время реакции, прожективные тесты, лабораторные
интервью, восприятие, научение животных и т. п. Выяснилось,
что экспериментальная ситуация не может считаться статичной,
что присутствие экспериментатора, вступающего во взаимодействие с субъектом эксперимента, служит главной причиной социально-психологических артефактов. Первой реакцией некоторых исследований на эти замечания стало требование более
тщательного контроля за ходом эксперимента. Экспериментальный метод был объявлен достойным прежнего внимания, но
нуждающимся в более тщательной разработке деталей. Тем не
менее, проблемы, связанные с экспериментальным подходом,
заставили других исследователей весьма пессимистично оценить обоснованность экспериментов в социальном познании.
Многие дискуссионные вопросы выплыли наружу в ходе
полемики вокруг известной работы Мильграма (11). Это исследование (состоявшее в том, чтобы убедить субъектов эксперимента, что они подвергают электрошоку других участников),
показало, что гораздо большее, чем ожидалось, число добровольцев в состоянии причинить боль другому человеку под
влиянием авторитарной фигуры. Хотя некоторые социальные
психологи приветствовали исследование Мильграма как прекрасный пример значимости социально-психологического эксперимента для «реального мира», выдающиеся методологические достоинства этой работы (т. е. реализм и психологическое
воздействие на субъектов) одновременно дали повод для серьезных сомнений в этичности обманных действий применительно к участникам эксперимента.
Другим предметом обсуждения стала очевидная уникальность отношений, складывающихся в условиях лаборатории
между экспериментатором и субъектом эксперимента. Что касается этики ученого, то споры касались следующей моральной
дилеммы: может ли информация, полученная в ходе эксперимента, служить оправданием эмоциональных издержек его участников? Хотя этот вопрос является камнем преткновения для
172
любой области науки, имеющей дело с человеческим субъектом,
особую остроту он приобретает в случае с «обманными» экспериментами, поскольку тут добровольцы, соглашаясь участвовать в исследовании, не подозревают о его истинном характере.
Во избежание всех этих проблем была предложена такая альтернатива обману (сохраняющая самою природу эксперимента),
как исполнение роли. Способность рядового участника эксперимента полностью отдаться игре и включиться в «действо»
весьма драматично продемонстрировал опыт имитации тюремного заключения, проведенный Зимбардо. Одновременно это
исследование показало, что техника «вхождения в роль» не может служить панацеей от моральных проблем, связанных с участием в эксперименте человеческих индивидов.
Психологическую уникальность отношений «экспериментатор – субъект» и связанную с этим трудность обобщения полученных результатов (с точки зрения их универсальности за
пределами лаборатории) продемонстрировала и упомянутая
выше работа Мильграма. Это и другие исследования показали,
что в условиях лаборатории участники опыта, подчиняясь своему капризу, могут выдать такие поведенческие реакции, на которые в обычной жизни способны (если вообще способны)
только немногие. Очевидно, что данную проблему нельзя было
решить простым прибавлением еще одного уровня контроля.
Кажущиеся безграничными беспомощность и податливость
«добровольцев», наряду с их попытками во что бы то ни стало
разгадать «истинный» замысел экспериментатора, обусловили
глубокий скепсис в отношении «внешней» (внелабораторной)
ценности всякого социально-психологического эксперимента.
Как уже говорилось, каждая из названных проблем была до
некоторой степени практической, поскольку затрагивала особенности применявшейся в ходе исследования методологии.
Однако, попытавшись решить эти проблемы, социальные психологи психологической ориентации столкнулись с трудностями
более фундаментального характера, которые, в свою очередь,
породили недоверие не только к лабораторному эксперименту,
но и к ПСП в целом.
II. ОБЩАЯ ЛИНИЯ НАПРЯЖЕНИЯ: СТРУКТУРА
ПРОТИВ ПРОЦЕССА
173
Приведенные выше опосредованные критические замечания в обоих случаях переросли в критику самой социальнопсихологической дисциплины, породив «кризис веры», т. е. разочарование в способностях социальной психологии адекватно
описать свой предмет.
В обоих случаях главная причина разочарования была одна
и та же: неспособность интегрировать в единую концептуальную схему структуру и процесс социального взаимодействия. В
ССП возникло напряжение между подходами, фокусом которых
была социальная структура, и исследованиями, сосредоточившимися на процессе интеракции и связанных с ней социальных
изменениях. В ПСП ощущалось напряжение между анализом
интеракции и изучением психологических структур. Результаты
оказались тождественными: стало ясно, что ни структурноориентированный, ни процессуально-ориентированный подходы
сами по себе не являются адекватными.
После предварительного анализа основных характеристик
каждого из «кризисов» именно под этим углом зрения мы попытаемся выявить междисциплинарные проблемы и задачи, решение которых могло бы помочь обеим ветвям дисциплины найти
выход из тупика.
1. Социальная структура против процесса интеракции
Значительная часть критических соображений, высказанных социологами, прямо касается вопросов структуры и процесса. В середине 60-х годов социологические теории социальной
структуры (Парсонс, Леви-Стросс) подверглись нападкам из-за
своего невнимания к социальным изменениям. В рамках этих
теорий социальные структуры рассматривались как стабильные,
процессы же их возникновения, изменения и исчезновения не
принимались в расчет. В пику этому структуралистскому подходу некоторые исследователи обратились к изучению социальной интеракции, где правилом как раз и является изменение, а
индивид выступает его организующим элементом.
Поиском объяснения социального взаимодействия заняты
такие направления в социологии, как этнометодология и символический интеракционизм. Этнометодологи трактуют социальную интеракцию как феноменологический процесс, в котором
174
основополагающие черты социального порядка включены в саму «объясняющую» практику индивидов – членов данного социального порядка. Такой подход увел этнометодологов в сторону от изучения взаимодействия как такового, поскольку
фокусом их исследования выступало индивидуальное конструирование этого процесса. Хотя этнометодология предложила интересные описания феноменологии социального взаимодействия, она не создала теории, объясняющей, как структура социального порядка воздействует на социальную интеракцию
индивидов и сама испытывает ее воздействие.
Представители символического интеракционизма непосредственно изучают влияние на социальную интеракцию
структурного контекста. Хотя в прошлом их нередко упрекали в
неумении обращаться со структурными переменными, Мэйнис
утверждает, что понятие «договорнóй порядок» позволяет учитывать как индивидуальные, так и структурные переменные (9).
Договорной порядок рассматривается как продукт интеракции,
имеющей место между индивидом и формальными структурами
в контексте данной социальной ситуации, причем уровень соглашения тем выше, чем меньше возможность полного формально-структурного определения ситуации. С этой точки зрения символический интеракционизм, по-видимому, открывает
путь к изучению, причем весьма конкретному, интеракционных
изменений. Более абстрактное, теоретическое объяснение природы социального взаимодействия требует уточнения места и
роли психологических и социальных структур как факторов,
определяющих сущность и результаты переговорных процессов.
Вопрос о более абстрактной, обобщающей трактовке отношений между структурой и процессом социальной интеракции
обсуждался недавно в несколько ином контексте. А. Лиска проявил озабоченность в связи с тем, что ССП как особая проблемная область в рамках социологии может вовсе исчезнуть (8).
Этого не произойдет, считает Лиска, если в дальнейшем собственно социально-психологические исследования, которые проводятся в рамках «отраслевой» социологии, будут интерпретироваться с точки зрения их связи с социально-психологическими процессами, а не только в терминах тех конкретных
социальных структур, которые подлежат анализу. <…>
175
2. Психологическая структура против процесса интеракции
В отличие от социологов, представители ПСП не связывали
недостатки своей дисциплины с ее теоретическими основоположениями; кризис здесь возник, скорее, как следствие методологических размышлений. Прежде чем подробно рассматривать,
как критика исследовательских методов ПСП переросла в критику ее фундаментальных положений, необходимо обрисовать
проблематику и главные направления этой ветви социальной
психологии за последние 25 лет. Этот предварительный экскурс
позволит проследить все обстоятельства критической эволюции
дисциплины.
В истории ПСП прослеживается четкая тенденция смены
исследовательских интересов: от изучения постоянных изменений, проявляющихся в социальном взаимодействии, психологи
постепенно перешли к анализу индивидуальных когнитивных
структур. Это не означает, что исследования в области социального взаимодействия не проводились вовсе. Эффективную аналитическую схему поведенческих изменений как функции социальной интеракции разработали А. Бандура и Р. Уолтерс в своей
теории социального научения. Однако данный подход не уделял
должного внимания внутренней структуре индивида, а радикальная версия теории социального научения, предложенная У.
Митгелом, вообще ставила под сомнение существование таких
внутренних структур, как характерные черты личности. Пытаясь
исправить это упущение, К. Боуэрс утверждал, что самое убедительное объяснение социального поведения – это интерпретация
его как статистического взаимодействия характерных черт личности и факторов ситуации. К сожалению, интеракционистская
перспектива Боуэрса – это в большей степени констатация проблемы, чем попытка интегрировать внутренние структуры и социальное окружение в единую теоретическую схему. Что касается других исторически значимых исследовательских перспектив внутри ПСП, то концептуальная неопределенность
психоаналитической модели, теоретичность и произвольность
модели характерных черт и нечеткость моделей самооценки и
Я-концепции привели к тому, что их перестали использовать.
176
Сегодня психологи критически относятся и к когнитивной модели (т. е. модели информационных процессов).
В настоящий момент развитие ПСП определяет совокупность понятий, известных как «теория атрибуции». Стремясь
выявить закономерности социального познания, эта теория многое заимствовала у когнитивной психологии. Этот подход, в
общем и целом, выглядит многообещающим, однако существует
опасность, что чрезмерное внимание к внутрипсихическим
структурам повлечет за собой пренебрежение социальным взаимодействием.
Меньших успехов достигли психологи в изучении социального окружения. Это произошло главным образом потому, что
социальные психологи психологической ориентации рассматривают окружающую среду как независимую переменную, а не
как объект исследования. Социальную ситуацию обычно представляют как статичный элемент социально-психологического
эксперимента, значение которого обусловлено его операциональным определением, предложенным экспериментатором.
Может быть, именно поэтому в рамках ПСП не была разработана теория (или хотя бы таксономия) социальных ситуаций. Даже
в пределах отдельного конкретного исследования редко существует договоренность о том, что именно делает ситуации схожими или различными (так, в уже упоминавшейся работе Мильграма уровень уступчивости участников колебался от 0 до
100 %, в зависимости от того, какое взаимное толкование ситуации принимали экспериментатор и субъект эксперимента).
Понятие согласованного (договорного) определения экспериментальной реальности, тем не менее, имеет мало приверженцев в ПСП. Большинство исследователей отвергают идею
участия субъектов эксперимента в определении ситуации и потому не могут объяснить поведение последнего, если это поведение базируется на ином, отличном от их собственного толковании ситуации. В результате литература, описывающая разные
типы социального взаимодействия, полна противоречий и мистических «исключений» из гипотетических «правил». Это чревато все возрастающими сомнениями социальных психологов
психологической ориентации в возможности вывести хоть какие-то инвариантные закономерности социальной интеракции.
177
Нам представляется, что в этой путанице повинны сразу
несколько метатеоретических положений. Тем не менее, большинство представителей ПСП рассматривают сложившуюся
ситуацию со следующих позиций: они стремятся выяснить, является ли несовершенство концепций социального взаимодействия следствием чрезмерного доверия к лабораторному эксперименту; препятствует ли экспериментальный метод изучению
социального взаимодействия; мешают ли ценностные пристрастия ученых поиску других способов постановки проблем и альтернативной их интерпретации. Так как обсуждение каждого из
этих вопросов породило значительную литературу, мы рассмотрим их более подробно.
3. Издержки доверия к лабораторному эксперименту
В 1973 г. У. МакГайр опубликовал статью, где описал несколько областей социальной психологии, нуждавшихся в методологическом обновлении (10). Автор серьезно отнесся к критике лабораторных экспериментов и предложил в качестве ответа
идею методологического плюрализма. Он призывал социальных
психологов изучать исследовательские методы других дисциплин и высказал предположение, что в некоторых случаях применение кросс-панельных корреляций позволит вывести цепи
причинных зависимостей.
МакГайр выступил против методологических предубеждений и пристрастий; дальнейшее обсуждение этой темы привело
к расширению предмета дискуссии. Был поставлен вопрос об
«ограничительных» функциях методологии при выборе темы
исследования, во-первых, и ее концептуального осмысления, вовторых. Другими словами, психологи были обеспокоены тем,
что содержание их исследований определяется избранной методологией, а не наоборот. Лучше всего это беспокойство выразил
Э. Силвермен, заявивший, что вопросы, связанные с интеракцией, не поддаются экспериментальному изучению. Силвермен
выступил с идеей более тесного сотрудничества своих коллег с
социологами и прочими социальными аналитиками, что, по его
мнению, облегчает им доступ к другим методологиям.
Целый поток статей-размышлений о причинах и последствиях излишнего доверия к лабораторному эксперименту поя-
178
вился в «Personality and social psychology bulletin». Взятые как
единое целое, эти статьи рисуют такую последовательность событий: императив публикаций, довлеющий над ученым («опубликовать или умереть!»), его желание выглядеть респектабельно
в научном мире побуждают его ко все более дробным лабораторным экспериментам, заставляют целиком полагаться на их
результаты и ведут к добровольной изоляции от внешнего мира.
Все это, в конечном счете, приводит к отрицанию значимости
прикладных исследований вообще и попыток внелабораторного
обобщения их результатов в частности.
Трансформация исследовательских приоритетов ПСП под
давлением «императива публикаций» вызвала неоднозначную
реакцию критики. Так, М. Шериф выразил озабоченность в связи с «увеличившейся долей мякины в литературной пшенице
ПСП» (18, с. 371). Появление этой «мякины» он связывал с давлением пресловутого императива, который, как он считал, способствовал развитию «этноцентрической и местнической концепции человека» (там же). <…>
М. Мэйнис более позитивно оценивал перемены внутри
ПСП. Согласившись с тем, что метод лабораторного эксперимента лучше всего удовлетворяет «императиву публикаций»,
Мэйнис в то же время отметил, что все происходящее заставило
психологов переключиться на когнитивные проблемы, что само
по себе весьма желательно (9).
Одним из достоинств когнитивного подхода в социальной
психологии Мэйнис назвал «хорошо разработанные теоретические и методологические парадигмы, которые дают возможность честолюбивому исследователю выполнить свою программу, не выходя за рамки разумного бюджета времени и средств»
(9. С. 554).
Высказанные здесь соображения, как нам кажется, хорошо
передают напряжение, существующее между структурой и процессом. Мэйнис выступает за исследование когнитивных структур самих по себе; Шериф же предпочитает анализировать как
психологические, так и социальные структуры, с тем, чтобы понять их взаимодействие в социальных процессах.
179
4. Пренебрежение социальным взаимодействием
Неудачи ПСП при разработке адекватной формулы интеракционных изменений и ее невнимание к этой проблеме также
стали темой горячих дискуссий. Одним из первых на это упущение психологов указал К. Джерджен (2). Главный тезис его
статьи под названием «Социальная психология как история»
состоял в следующем: социальная психология – это не наука,
подобная естествознанию, а скорее форма исторического исследования современности. Проблема (в ее понимании Джердженом) заключена в самом предмете социальной психологии. Научный метод успешно применяется к природным явлениям, но
он гораздо менее пригоден для изучения поведения людей. Этот
факт Джерджен объясняет фундаментальным различием между
социальной и естественнонаучной областями исследования. Он
утверждает, что социальная психология «имеет дело с фактами,
которые подвержены заметным временным флуктуациям и по
большей мере неповторимы.
Принципы взаимодействия людей не могут быть с легкостью выявлены с течением времени, потому что нестабильны
факты, на которых они базируются. Здесь невозможна аккумуляция знания в обычном, научном понимании этого процесса,
поскольку полученное знание в целом не преступает отведенных ему исторических пределов» (2. С. 310).
Аргументы в поддержку этого тезиса автор черпает из двух
близких линий рассуждения. Во-первых, социальная психология
оказывает влияние на свое собственное содержание. Как отметил Джерджен, достижения этой науки во всех их подробностях
быстро становятся достоянием самой широкой публики благодаря учебным курсам, специальным журналам и средствам массовой информации. Согласно его гипотезе, этот почти всеобщий
доступ к результатам психологического теоретизирования и
экспериментов способен радикально изменить те самые процессы, которые подлежат объяснению. По мере того как широкой
публике становится известно мнение психологов о мотивах ее
(публики) поведения, она вполне может прекратить прежнюю
линию поведения и таким образом обесценить утверждения
психологов. <…>
180
Во-вторых, историческая трансформация психологических
отношений, по мнению Джерджена, свидетельствует о том, что
социально-психологическое знание и его проблематика не могут
выйти за пределы их исторического времени. Ссылаясь, например, на работу Мильграма, он доказывает, что феномен послушания обусловлен современным сложившимся отношением к
авторитету, а, значит, результаты, полученные в эксперименте,
вряд ли будут справедливы для других исторических периодов.
Критики не избежала и теория подкрепления на том основании,
что сущность подкрепляющих факторов изменяется во времени,
даже если само понятие подкрепления остается постоянным. То,
что служило подкреплением просоциального поведения в
1943 г., может оказаться неэффективным сегодня.
Джерджен предложил сделать социально-психологическую
практику более этологической, нацелив ее на изучение образцов
поведения, распространенности и внушительности тех или иных
психологических процессов, их распределения в культурном
пространстве и способов их выражения в различных ситуациях.
Чтобы добиться этого, социальные психологи психологической
ориентации в будущем должны работать в более тесном контакте с «исторически повязанными» исследователями (социологами
и экономистами), совместно разрабатывая всестороннюю концепцию современной социальной истории.
Хотя трактовка социальной психологии, предложенная
Джердженом, вызвала понимание у многих психологов, автор не
избежал и серьезной критики. С резким опровержением идей
Джерджена выступил, в частности, Б. Шленкер. Он поместил
статью Джерджена в один ряд с традиционной критикой научного статуса социального знания вообще и перечислил всем известные бесчисленные опровержения этой точки зрения. Шленкер доказывал, что нет ни логических, ни эмпирических оснований для того, чтобы рассматривать феномены человеческого
поведения как принципиально отличные от событий, с которыми имеют дело естественные науки. Напротив, «социальное поведение (включая опыт «свободного» выбора) вполне может
быть осмыслено и объяснено в контексте исследований, которые мы называем наукой» (16. С. 1).
181
Усилия современных социальных психологов по большей
мере направлены на разработку принципов, которые на самом
деле представляют собой скорее эмпирические обобщения, чем
теоретические формулировки и потому в значительной степени
зависят от контекста, т. е. являются исторически обусловленными. Так и должно быть, считает Шленкер, поскольку это – факты, которые должны быть собраны, прежде чем они лягут в основание будущих теоретических абстракций. Однако пессимистический вывод о том, что формулировка общих принципов
поведения невозможна, поскольку привязанные к контексту эмпирические обобщения не могут взять на себя роль абстрактных
теорий, был бы преждевременным. Хотя реакция, обусловленная ситуацией, может со временем измениться, это не означает,
отмечал Шленкер, непременного изменения связанного с ней
психологического процесса. Вполне вероятно, что трансформации подверглись те или иные условия, предшествовавшие реакции (например, социальная желательность определенного поведения), и именно это обусловило наблюдаемые сдвиги в поведении.
Часть специалистов, в принципе, согласилась с главной
идеей Джерджена, другие же поддержали классическую позицию Шленкера. Однако этим не исчерпываются все возможные
точки зрения на проблему. Некоторые авторитетные специалисты предложили собственные варианты решения спора «наука
или история». Так, согласно Э. Готлибу, чтобы решить проблему историчности социально-психологической теории, следует
ввести «контекстуальные переменные». По мнению П. Секорда,
необходимо развитие междисциплинарных исследований, которые создадут условия для более широкой аналитической панорамы, охватывающей все аспекты человеческого поведения –
«матрицы взаимодействия структур и процессов». Аналогичным
образом, Р. Годоу предложил социальным психологам расширить исследовательские горизонты, добавив к научному эксперименту «исторический протокол». И все же, несмотря на разнообразие мнений, все исследователи, так или иначе, признают
необходимость большего внимания к феномену социального
взаимодействия.
182
Изучение взаимодействия было хорошо поставлено в рамках ССП благодаря усилиям символического интеракционизма и
этнометодологии; сегодня эти достижения постепенно начинают
осваивать и социальные психологи психологической ориентации. Так, Джерджен, излагая недавно свою позицию, ссылается
на работу М. Уилсона, которая, по его мнению, подтверждает
тезис о том, что отличительной чертой фактов, касающихся социального мира, служит обусловленность их экзистенциального
статуса договорной «согласованностью». С аналогичным утверждением выступили К. Хендрик и Л. Кронбах, заявившие,
что экзистенциальный статус психологических конструктов в
значительной степени зависит от социального консенсуса. Для
читателей социологической периодики эти высказывания могут
показаться незначительными, но в пределах ПСП понятие договорного определения все еще не стало общепринятым. Показателем инородности этого понятия для экспериментальной социальной психологии может служить пресловутое открытие ею
«эффекта экспериментатора».
Свидетельством растущего признания психологами ценности интеракционистской перспективы (имеющей социологическое происхождение) могут служить периодические ссылки на
работу Р. Харре и П. Секорда – инициаторов совершенно нового
подхода к социальной психологии (4). Этот подход, названный
авторами этогеническим, представляет собой сочетание символического интеракционизма, этнометодологии и лингвистического анализа. Последний играет роль нового связующего компонента. С помощью драматургического инструментария и
аналитической техники, заимствованной из арсенала лингвистической философии, Харре и Секорд стремились добиться точности значения (восприятий или конструкций субъектов действия), соответствующей точности измерения в физической науке
(рост или вес субъекта действия).
Принимая во внимание интерпретирующую природу социальной теории, Харре и Секорд выразили сомнение в справедливости известного положения о социальном исследовании как
о непосредственном поиске инвариантных общих процессов.
Они доказывали, что наличие таких процессов вначале должно
быть продемонстрировано эмпирически. Более всего социальная
183
психология нуждается сегодня в критическом описании регулярностей социального поведения; но это описание не может
быть получено путем лабораторного эксперимента, поскольку
эксперимент нарушает естественность поведенческого акта.
Компенсировать это можно только путем самого тщательного
наблюдения в естественных условиях и путем анализа, в особенности анализа лингвистического.
Харре и Секорд верят в возможность «грамматики», а точнее семиотики социального поведения. Тогда последовательность поведенческих актов («эпизоды») можно будет анализировать в соответствии с правилами, которые эту последовательность порождают, т. е. точно так же, как лингвисты анализируют последовательность слов («предложения»).
В своей ответной статье Шленкер ответил, что критические
замечания в адрес лабораторного эксперимента в большинстве
своем либо преувеличены, либо продиктованы непониманием.
Исследовательские темы, предложенные адептами этогенического подхода, Шленкер назвал тривиальными. Примеры изучения социального взаимодействия, которые приводит Харре, действительно выглядят слишком частными и локальными, т. е.
разделяют общий недостаток социального интеракционизма в
ССП. Эта «локальность» всегда служила камнем преткновения
для тех, кто считал необходимым изучение процессов социального взаимодействия. По всей вероятности, эта проблема вызвана отсутствием хоть какой-нибудь теоретической схемы, способной интегрировать изучение процессов интеракции, с одной
стороны, и структуры – с другой. Поскольку сказанное справедливо как для ССП, так и для ПСП, мы еще раз вернемся к обсуждению этой темы.
5. Ценностные пристрастия
Характер проникновения культурных ценностей в современную психологию, и особенно – социальную психологию,
всегда являлся скорее объектом комментариев, чем серьезного
обсуждения. Одним из факторов, пробудивших интерес к этой
теме, стало растущее влияние франкфуртской школы, другим –
внутренняя неудовлетворенность вещей в самой ПСП.
184
К. Ринг был одним из первых, формулировавших эту неудовлетворенность в терминах ценностей, руководящих социально-психологическим исследованием (13). Ринг охарактеризовал ПСП своего времени как «забаву или приятное времяпрепровождение», мотивированные «фривольными ценностями».
Он также отметил бесконечное количественное увеличение тем
и областей исследования при явном недостатке внимания к уже
существующим. Хотя Ринг не пытался связать эти тенденции с
социокультурным контекстом ПСП, его критические замечания
побуждали социальных психологов пересмотреть те ценности,
которыми они руководствовались в своей работе. Таким образом, эта критика сделала явным скрытое недоверие многих
представителей ПСП к достижениям своей дисциплины.
К анализу ценностных аспектов социального исследования
обращался и Э. Сэмпсон, продемонстрировав присутствие во
многих областях психологии такой специфически американской
ценности, как самодостаточный индивидуализм (14). Сэмпсон
призывал к более независимому в историческом и культурном
отношении концептуальному осмыслению всех тех элементов,
из которых складываются полноценная социализация и социальное функционирование взрослых индивидов. Позднее он
расширил диапазон своего анализа, показав, что позитивистская
парадигма ПСП была обусловлена ценностными матрицами,
конкретным культурным контекстом и в то же время способствовала их сохранению (15). Содержание этого контекста Сэмпсон конкретизировал как сочетание «протестантского пуританства, мужского доминирования, индивидуализма, избирательно
толкуемого равенства, частной собственности и капитализма»
(15. С. 1332). Сходным образом Э. Бусс проанализировал способы потенциального влияния на те или иные исследовательские
направления в психологии общественных интересов и даже узкополитических мотивов, существующих за пределами научных
сообществ; к аналогичному выводу о воздействии политических
интересов на развитие психологической науки пришел и С. Баумгарднер.
В последние годы внимание социальных психологов к проблеме двусторонних культурных и ценностных предрассудков
внутри дисциплины заметно увеличилось. Касаясь культурно
185
обусловленных предубеждений, Р. Смит высказал предположение, что иллюзия самодостаточности американской ПСП и ее
добровольная изоляция обернулись пренебрежительным отношением ко всей той теоретически важной и ценной с кросскультурной точки зрения работе, которая проводится за пределами США. Он обратил внимание своих коллег на монографию
И. Израэля и А. Тэджфела, посвященную европейской социальной психологии. В этой книге С. Московичи анализирует американский вариант дисциплины и пытается вычленить его типичные черты и отличительные «социальные» аспекты. Вывод
Московичи состоял в следующем: представители американской
ПСП стараются «не замечать» присутствия социальной интеракции в своей работе.
При обсуждении собственно американских ценностей, присущих ПСП, Московичи как будто впадает в противоречие: с его
точки зрения, американцы всячески подчеркивают ценность индивидуализма и при этом поощряют конформизм. По мнению
Р. Хоугэна и Н. Эмлера, это противоречие связано с тем, что
американские социальные психологи рассматривают социальное
влияние в индивидуалистических терминах, а их европейские
коллеги – в коллективистских (6). Хоугэн и Эмлер доказывают,
что, хотя американская ПСП дорожит либерализмом и индивидуализмом, она также ценит рационализм и верует в то, что «все
разумные люди, высказывая свое автономное суждение, должны
прийти к одним и тем же выводам... конфликт же является следствием недостатка рациональности и объективности» (6. С. 490).
Таким образом, американская ПСП признает ценность конформизма косвенным образом, а именно – оставляя «за скобками»
изучение таких ситуаций, когда внутригрупповой конформизм
произрастает из рационально обусловленного, законного, изначального различия мнений членов группы. Пристрастие к индивидуализму проявляется здесь в самом ракурсе, который избирается для объяснения конформизма. В полном соответствии с
когнитивными тенденциями американской ПСП процесс социального взаимодействия, опосредующий выработку общего
мнения, изучается скорее с точки зрения когнитивной деятельности участников, чем в терминах его собственной динамики.
186
Итак, совокупность разных, почти не связанных между собой тенденций внутри ПСП, указывает на то, что между процессуальными и структурными понятиями, описывающими социальное поведение, существует известное напряжение. Эта
ситуация очень напоминает ту, что известна нам по социологической периодике; в свою очередь, тождество фундаментальных
проблем, присущих двум социально-психологическим дисциплинам, порождает тождество переживаемых ими кризисов.
III. СОВПАДЕНИЕ КРИЗИСОВ
Обе социально-психологические дисциплины страдают односторонностью в трактовке социального взаимодействия. В
ССП больше внимания уделяется социальной системе, в ПСП
доминирует система психологическая. Для изучения процессов
интеракции, очевидно, потребуется тщательная разработка обеих систем, прежде чем станет возможным осмысление их взаимодействия. В рамках ССП это уже сделано, хотя бы на описательном уровне. Что же касается ПСП, то ее представители намерены и дальше изучать исключительно психологическую
систему. Тем не менее, содержание публикаций, отражающих
кризис каждой из дисциплин, совпадает по следующим двум
пунктам.
Во-первых, критики с обеих сторон согласны в том, что социальное взаимодействие до сих пор не получило должной концептуализации. Некоторые комментаторы, представляющие
ССП, идут дальше, утверждая, что простого количественного
увеличения исследований в области социального взаимодействия будет недостаточно; необходима теоретическая схема для
интеграции этих исследований и выработки единой психологической перспективы.
Во-вторых, и в том и в другом случае ощущается растущая
потребность дисциплины в критическом подходе. Социальные
психологи социологической ориентации лучше и быстрее осознали эту потребность благодаря тесной связи ССП с феноменологией и критической теорией. Их коллеги-психологи поняли
это сравнительно недавно в процессе конструктивной критики
собственных методологических пристрастий. Литература, отразившая кризис ПСП, помогла по-новому взглянуть на те взаим-
187
ные связи, которые существуют между: историческим и культурным контекстом исследователя; его выбором предмета изучения и исследовательского метода; природой изучаемого явления и конечной его интерпретацией. Возросшее понимание психологами важности макросоциальных факторов, по-видимому, и
обусловило собой тот призыв покончить с изоляционизмом,
взять на вооружение более разнообразные методы (или междисциплинарные подходы), который можно найти в любой критической статье, посвященной ПСП. Таким образом, благодаря
кризису своей дисциплины многие социальные психологи психологической ориентации оказались готовы к тому, чтобы изучать социальное поведение с новых исследовательских позиций,
которые еще ждут своего обсуждения.
Это будет перспектива, способная высветить динамичную
структуру социальной, исторической и культурной ситуации,
во-первых, и психологической системы, во-вторых. В литературе, отразившей кризис ССП, раньше прозвучало осознание того,
что социальное взаимодействие следует изучать, руководствуясь разработанной концепцией социальной и психологической
структуры и учитывая влияние на процесс исследования культурной и исторической ситуации. Тем не менее, у социологов,
по-видимому, нет желания сделать следующий шаг навстречу
искомой перспективе, предполагающей синхронную разработку
социальной и психологической систем. Что касается собственно
социально-психологической работы в рамках отраслевой социологии, то здесь тщательно анализируются именно социальные
структуры; психологические же их аналоги в лучшем случае
напоминают карикатуру. Развивая критические замечания
Д. Ронга, можно было бы сказать, что в ССП индивидуальные
участники интеракционного процесса зачастую выглядят как
чиновники, находящиеся на государственной службе, или как
воплощение аморфной массы мыслей, планов, установок и поведенческих актов. Исключением не является даже теория социального обмена, поскольку она сохранила завещанный бихевиоризмом принцип «черного ящика».
На этот недостаток обратили внимание несколько социологов, но ближе всего к сути вопроса подошел Дж. ДиРенцо. Он
выступил за создание теоретической структуры, которая позво-
188
лила бы отобразить личность и социальную систему в сопоставимых терминах. Нежелание социологов включить в свою теоретическую схему описание психологической системы ДиРенцо
посчитал следствием распространенных в социологии антипсихологических предрассудков. То же самое утверждал и У. Арчибальд, критикуя дисциплинарные барьеры между социологией и психологией.
Таким образом, анализ литературы, отражающей кризисный этап в развитии обоих направлений социальной психологии, свидетельствует о дефиците теории интеракционных процессов, а также о нарастающей тенденции к «структурной»
трактовке социально-психологической проблематики. Те результаты, которые все-таки были получены применительно к
процессу интеракции, заслужили справедливый упрек в чрезмерной описательности, узости и локальности. Обвинение в исторической и культурной «специфичности» прозвучало и во
многих критических рассуждениях, касавшихся влияния на социальную психологию культурных ценностей. Если социологи и
психологи, изучающие соответственно социальную либо психологическую организацию, могут использовать в своей работе
более или менее универсальные абстракции, принадлежащие
разным теориям, ориентациям и аналитическим схемам, то социальные психологи, которые пытаются осмыслить социальное
взаимодействие, могут выбирать между психологической и социологической ориентациями, но не имеют в своем распоряжении такой совокупности абстракций, которая касалась бы исключительно процесса интеракции.
Маловероятно, что отсутствие теории социального взаимодействия вызвано дефицитом серьезных попыток ее разработки.
Не следует сбрасывать со счетов и тот факт, что невозможность
создания такой теории обусловлена самим ее предметом или же
нашим незнанием его природы. Может быть, в данный момент
полезнее было бы одновременное развитие и взаимная адаптация социологической и психологической теорий, которая сделала бы их совместимыми друг с другом. Иными словами, те аспекты психологической теории, которые касаются социального
взаимодействия, нужно четко соотнести с аналогичными аспектами социологической теории. Вполне вероятно, что существует
189
приемлемый набор вербальных аналогов, который облегчит перевод теоретических понятий с психологического языка на язык
социологии и наоборот. Возможно, все, что нам нужно – это
простые модели, воспроизводящие процессы индивидуального
конструирования социальных перспектив и исполнения социальных ролей без ущерба для собственной идентичности. В любом случае теоретическое объяснение процессов социального
взаимодействия подразумевает представление о социальной
психологии как о междисциплинарном научном предприятии.
Подтверждением междисциплинарной природы социальной
психологии вполне может служить обнаруженное нами сходство
критических публикаций в рамках психологического и социологического направлений дисциплины.
Литература
1. Blank Т. Two psychologies: Is segregation inevitable or acceptable? // Personality and social psychology bulletin. – 1978. – № 4. – P. 553–556.
2. Gergen K. J. Social psychology as history // J. of Personality and social psychology. – 1973. – Vol. 26. – P. 309–320.
3. Gouldner A. The coming crisis in Western Sociology. – N. Y., 1970.
4. Harré R., Secord P. The explanation of social behaviour. – Oxford, 1972.
5. Hewitt J. P. The dissipation of social psychology // American Sociologist. –
1977. – Vol. 12. – P. 14–17.
6. Hogan R. T., Emler N. P. The biases in contemporary social psychology // Social research. – 1978. – Vol. 45. – P. 478–534.
7. House J. S. The three faces of social psychology // Sociometry. – 1977. – Vol.
40. – P. 161–171.
8. Liska A. E. The dissipation of sociological social psychology // Americansociologist. – 1977. – Vol. 12. – P. 2–8.
9. Manis M. Is social psychology really different? // Personality and social psychology bulletin. – 1977. – Vol. 3. – P. 550–566.
10. McGuire W. The yin and yang of progress in social psychology // J. of personality and social psychology. – 1973. – Vol. 3. – P. 124–130.
11. Milgram S. Behavioral study of obedience // J. of Abnormal and Social psychology. – 1963. – Vol. 67. – P. 371–378.
12. Moscovici S. Society and theory in social psychology: a critical assessment. –
L., 1972.
13. Ring К. Experimental social psychology // J. of experimental psychology. –
1967. – Vol. 3. – P. 113–123.
14. Sampson E. E. Psychology and the American ideal // J. of personality and social
psychology. – 1977. – Vol. 35. – P. 767–782.
190
15. Sampson E. E. Scientific paradigms and social values: wanted – a scientific
revolution // J. of personality and social psychology. – 1978. – Vol. 36. – P.
1332–1343.
16. Schlenker В. Social psychology as a science // J. of personality andsocial psychology. – 1974. – Vol. 23. – P. 1–15.
17. Schlenker В. On the ethogenic approach: etiquette and revolution //Advances in
experimental social psychology. – N. Y., 1977. – Vol. 10.
18. Sherif M. Crisis in psychology // Personality and social psychology bulletin. –
1977. – Vol. 3. – P. 368–382.
19. Stryker S. Developments in two social psychologies // Sociometry. – 1977. Vol.
40. – P. 145–160.
20. Wrong D. The oversocialized conception of man in modern sociology // American sociological review. – 1961. – Vol. 26. – P. 183–193.
Задания для самостоятельной работы
с текстом Р. Бутилье, Ч. Роуэда, Э. Свендсена
1. Дайте характеристику социологической и психологической социальной
психологии, определите их различия.
2. Обозначьте основные критические замечания, возникшие в отношении
социально-психологических исследований во 2-й половине ХХ столетия;
назовите авторов данных замечаний.
3. Определите, в чем видел К. Джерджен (Герген) специфику социальной
психологии как науки.
4. Ответьте, какие решения создавшейся в социальной психологии критической ситуации были предложены У. МакГайром, К. Джердженом, Р. Харре
и П. Секордом, С. Московичи и другими авторами.
В. М. Бехтерев. Внушение и его роль в общественной
жизни (1903)31
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ВНУШЕНИЯ
Очевидно, что сущность внушения заключается не в тех
или других внешних его особенностях, а в особом отношении
внушенного к «я» субъекта во время восприятия внушения и его
осуществления.
Вообще говоря, внушение есть один из способов воздействия одних лиц на других, которое производится намеренно или
ненамеренно со стороны воздействующего лица и которое мо31
Бехтерев В. Внушение и его роль в общественной жизни. СПб., 1903.
191
жет происходить или незаметно для внушаемого лица, или даже
с его ведома и согласия.
Для выяснения сущности внушения мы должны иметь в
виду, что наше восприятие может быть активным и пассивным.
При первом обязательно участвует «я» субъекта, которое направляет внимание, сообразуясь с ходом нашего мышления и
окружающих условий, на те или другие внешние впечатления.
Последние, входя в психическую сферу при участии волевого
внимания и усваиваясь путем обдумывания и размышления,
становятся достоянием личного сознания или нашего «я».
Этот род восприятия, приводя к обогащению нашего личного сознания, лежит в основе наших взглядов и убеждений, так
как дальнейшим результатом активного восприятия является
работа нашей мысли, приводящая к выработке более или менее
прочных убеждений. Последние, входя в содержание нашего
личного сознания, временно могут скрываться в т. н. подсознательной сфере или в сфере общего сознания, но так, что каждую
минуту по желанию «я» они вновь могут быть оживлены путем
воспроизведения пережитых представлений.
Но кроме активного восприятия многое из окружающего
мира мы воспринимаем пассивно, без всякого участия нашего
«я», когда внимание наше чем-либо занято, например, при сосредоточении на какой-либо мысли, или когда внимание наше,
вследствие тех или других причин, ослаблено, как это наблюдается, например, в состоянии рассеянности.
И в том, и в другом случае предмет восприятия не входит в
сферу личного сознания, а проникает в те области нашей души,
которые мы можем назвать общим сознанием. Это последнее
является в известной мере независимым от личного сознания,
благодаря чему все, что входит в сферу общего сознания, не
может быть нами по произволу вводимо в сферу личного сознания. Но тем не менее продукты общего сознания при известных
условиях могут входить и действительно входят в сферу личного сознания, причем источник их первоначального возникновения не всегда даже и распознается личным сознанием.
Целый ряд разнородных впечатлений, входящих в психическую сферу при пассивном восприятии без всякого участия
внимания и проникающих непосредственно в сферу общего соз-
192
нания, помимо нашего «я», образует те неуловимые для нас самих воздействия окружающего мира, которые отражаются на
нашем самочувствии, придавая ему нередко тот или другой чувственный тон, и которые лежат в основе неясных мотивов и побуждений, нередко нами испытываемых при тех и других случаях.
Сфера общего сознания вообще играет особую роль в психической сфере каждого лица. Иногда впечатление, воспринятое
пассивно, входит затем, благодаря случайному сцеплению идей,
и в сферу личного сознания в виде умственного образа, новизна
которого нас поражает. В отдельных случаях образ этот, принимая пластические формы, возникает в виде особого внутреннего
голоса, напоминающего навязчивую идею, или даже в виде сновидения или настоящей галлюцинации, происхождение которой
обычно лежит в сфере продуктов деятельности общего сознания. Когда личное сознание ослабевает, как это мы наблюдаем
во сне или в глубоком гипнозе, то на сцену сознания выдвигается работа общего сознания, совершенно не считающаяся ни со
взглядами, ни с условиями деятельности личного сознания,
вследствие чего в сновидениях, как и в глубоком гипнозе, представляется возможным все то, чего мы не можем даже и представить себе в сфере личного сознания.
Таким образом, для выяснения способа внушения необходимо иметь в виду разделение нашей психической сферы на
личное и общее сознание. Личное сознание, или так называемое
«я», при посредстве воли и внимания обнаруживает существенное влияние на восприятие нами внешних впечатлений; оно же
регулирует течение наших представлений и определяет выполнение наших произвольных действий. Все, что входит в сферу
психической деятельности при посредстве личного сознания,
обычно подвергается нами большей или меньшей критике и переработке, приводя к развитию наших взглядов и убеждений.
Этот путь воздействия окружающей среды на нашу психическую сферу может быть назван путем «логического убеждения», так как конечным результатом упомянутой переработки
всегда является в нас убеждение: «мы убедились в истине, мы
убедились в пользе, мы убедились в неизбежности того или другого», — вот что мы внутренне можем сказать себе после того,
193
как в нас совершилась упомянутая переработка внешних впечатлений, воспринимаемых при посредстве нашего личного сознания. Но независимо от того в нашу психическую сферу, как
мы уже говорили, могут входить разнородные впечатления при
отсутствии к ним какого-либо внимания, иначе говоря, в состоянии рассеянности, когда волевое внимание поглощено какой-либо работой. В таком случае внешние впечатления входят
в психическую сферу помимо нашего личного сознания и, следовательно, помимо нашего «я». Они проникают в нашу психическую сферу уже не с парадного хода, а, если можно так выразиться, с заднего крыльца, ведущего непосредственно во внутренние покои нашей души. Это и есть то, что мы называем
внушением.
Таким образом, внушение представляет собою непосредственное прививание тех или других психических состояний от
одного лица к другому. Иначе говоря, внушение есть ничто
иное, как вторжение в сознание или прививание к нему посторонней идеи без прямого непосредственного участия в этом акте
«я» субъекта, вследствие чего последнее в большинстве случаев
является или совершенно, или почти безвластным его отринуть
и изгнать из сферы сознания даже при том условии, когда оно
сознает его нелепость. Проникая в сознание без активного участия «я» субъекта, внушение остается вне сферы личного сознания, благодаря чему и все дальнейшие его последствия происходят без контроля «я» и без соответственной задержки. Благодаря этому внушение приводит к появлению той или другой
навязчивой идеи, к осуществлению положительных и отрицательных галлюцинаций, или же вызывает развитие психически
обусловленной судороги, контрактуры, паралича и т. п.
Вряд ли есть какая-либо возможность сомневаться в том, что
внушение относится именно к порядку тех воздействий на психическую сферу, которые происходят помимо нашего «я» и проникают непосредственно в сферу общего сознания. Если нужно определение внушения в нескольких словах, то я должен повторить
здесь то, что я сказал уже в первом издании своей брошюры —
«Роль внушения в общественной жизни» (СПб., 1898):
«Внушение сводится к непосредственному прививанию тех
или других психических состояний от одного лица к другому, —
194
прививанию, происходящему без участия воли (и внимания)
воспринимающего лица и нередко даже без ясного с его стороны сознания». <…>
Очевидно, что внушение в отличие от убеждения проникает в психическую сферу помимо личного сознания, входя без
особой переработки непосредственно в сферу общего сознания
и укрепляясь здесь, как всякий вообще предмет пассивного восприятия.
Когда по внушению у человека развивается судорога в руке
или, наоборот, рука совершенно парализуется, спрашивается,
что обусловливает осуществление этого внушения? Очевидно,
ничто другое, как непосредственное проникновение внушаемой
идеи в сферу общего сознания, не координированную с «я»
субъекта, вследствие чего последнее не властно над этим внушением и не может ему противодействовать.
Но что мешает «я» с его волевым вниманием допустить
внушение проникнуть в общее сознание? Отчего оно не вводит
его при указанных условиях в сферу личного сознания?
Оттого, что воля или парализуется верой в силу внушения
или субъект не может на внушении сосредоточить волевого
внимания; оно поэтому и входит в сферу общего, а не личного
сознания, давая тем самым полный простор автоматизму. <…>
Дело в том, что для внушения характерны не только самый
процесс или способ воздействия на психическую сферу, но и
результат этого воздействия. Поэтому-то и в слове «внушать»
мы подразумеваем не только особый способ воздействия на то
или другое лицо, но и возможный результат этого воздействия,
и, с другой стороны, в слове «внушение» мы подразумеваем не
только известный достигнутый результат в психической сфере
данного лица, но и в известной мере тот способ, который привел
к этому результату.
Как уже ранее было выяснено, в понятии внушения прежде
всего содержится элемент непосредственности воздействия. Будет ли внушение производиться посторонним лицом при посредстве слова или воздействия, или оно будет производиться
при посредстве какого-либо впечатления или действия, т. е.
имеем ли мы словесное или конкретное внушение, везде оно
влияет не путем логического убеждения, а непосредственно воз-
195
действует на психическую сферу, помимо сферы личного сознания или, по крайней мере, без переработки со стороны «я» субъекта, благодаря чему происходит настоящее прививание идеи,
чувства, эмоции, или того или иного психофизического состояния.
Равным образом и те состояния, которые известны под названием самовнушения и которые не требуют посторонних воздействий, возникают обычно непосредственно в психической
сфере, когда, например, то иди другое представление проникло
в сознание как нечто готовое, в форме внезапно явившейся и
поразившей сознание мысли, в форме того или иного сновидения, в форме виденного примера и т. п. <…>
Таким образом внушать — значит более или менее непосредственно прививать к психической сфере другого лица идеи,
чувства, эмоции и другие психофизические состояния, иначе
говоря, воздействовать так, чтобы по возможности не было места критике и суждению; под внушением же следует понимать
непосредственное прививание к психической сфере данного лица идеи, чувства, эмоции и других психофизических состояний,
помимо его «я», т. е. в обход его самосознающей и критикующей личности.
ВНУШЕНИЕ И УБЕЖДЕНИЕ
<…> внушение в общем представляет собою более распространенный фактор, нежели убеждение.
Последнее может действовать преимущественно на лиц,
обладающих здравой и сильной логикой, тогда как внушение
действует не только на лиц со здравой логикой, но еще в большей мере и на лиц, обладающих недостаточной логикой, как
например детей и простолюдинов.
Несомненно, поэтому, что внушение или прививание психических состояний играет особо видную речь в нашем воспитании, по крайней мере, до тех пор, пока логический аппарат
ребенка не достигнет известной степени своего развития, позволяющего ему усваивать логические выводы не менее, нежели
готовые продукты умственной работы других, усваиваемые с
помощью так называемого механического заучивания и подра-
196
жания, в которых немалую роль играет внушение, или психическая прививка со стороны воспитателей и окружающих лиц.
Равным образом и в простом классе населения внушение,
или прививка идей, играет немаловажную роль, как фактор, существенно влияющий на мировоззрение отдельных лиц и даже
целых обществ.
Всякий, обращавшийся с народом, знает это хорошо по
собственному опыту и знает цену логических убеждений, которые, если и имеют успех, то лишь путем медленного усваивания
их, тогда как внушение в форме уговора или приказания здесь
почти всегда действуют быстро и верно, в случае, конечно, если
они не противоречат вкоренившимся убеждениям народа.
Влияние команды в войсках <…> сводится также преимущественно к внушению, которое действует сильнее всякого
убеждения. Но и на интеллигентных лиц, обладающих вполне
развитой логикой, внушение действует в известных случаях
вряд ли менее сильно, нежели на детей и простолюдинов, по
крайней мере, в таких случаях, когда оно не противоречит установившемуся мировоззрению. <…>
НЕВОЛЬНОЕ ВНУШЕНИЕ И ВЗАИМОВНУШЕНИЕ32
Вообще надо признать, что, так как большинство лиц не
может удержать себя от невольного сопротивления посторонним психическим воздействиям, то естественно, что действие
внушения в бодрственном состоянии в более или менее резко
выраженной степени удается далеко не у всех. Для осуществления внушения в этих случаях именно <…> нужна <…> подготовляющая обстановка, которая устраняет невольное сопротивление со стороны лица, подвергающегося внушению.
Тем не менее, в обыденной жизни мы встречаемся нередко
с действием невольного внушения, производимого при естественном общении одного лица с другим.
Это внушение происходит незаметно для лица, на которое
оно действует, а потому обыкновенно и не вызывает с его стороны никакого сопротивления. Правда, оно действует редко сра32
Здесь автор говорит о феноменах, за которыми позже закрепились названия «подражание» и «заражение» (прим. составителя).
197
зу, чаще же медленно, но зато верно укрепляется в психической
сфере.
Чтобы пояснить этот факт примером, я напомню здесь,
какое магическое влияние на всех производит, например, появление одного веселого господина в скучающем обществе. Все
тотчас же невольно, не замечая того сами, заражаются его весельем, приободряются духом, и общество из скучного, монотонного делается очень веселым и оживленным.
В свою очередь, оживление общества действует заразительно и на лицо, внесшее это оживление, в силу чего его душевный тон еще более приподнимается.
Вот один из многих примеров действия невольного внушения или естественного прививания психических состояний от
одних лиц к другим.
Так как в этом случае дело идет о взаимном психическом
влиянии одного лица на других и обратно, то правильнее всего
это состояние называть невольным взаимовнушением.
Нужно при этом иметь в виду, что действие невольного
внушения и взаимовнушения гораздо шире, чем можно было бы
думать с самого начала.
Оно не ограничивается только отдельными более или менее
исключительными лицами, подобно намеренному внушению,
производимому в бодрственном состоянии, и также не требует
для себя никаких особых необычных условий, подобно внушению, производимому в гипнозе, а действует на всех и каждого
при всевозможных условиях.
Само собою разумеется, что и в отношении непроизвольного прививания психических состояний существуют большие
различия между отдельными лицами в том смысле, что одни,
как более впечатлительные, более пассивные и, следовательно,
более доверчивые натуры, легче поддаются непроизвольному
психическому внушению, другие же менее; но разница между
отдельными лицами существует лишь количественная, а не качественная, иначе говоря, она заключается лишь в степени восприимчивости к ненамеренному или невольному внушению со
стороны других лиц, но не более.
Невольное внушение и взаимовнушение, таким образом,
как мы его понимаем, есть явление более или менее всеобщее.
198
Возникает, однако, вопрос, каким способом могут прививаться к нам идеи и вообще психические состояния других лиц
и подчинять нас своему влиянию? Есть полное основание думать, что это прививание происходит исключительно при посредстве органов чувств.
В науке неоднократно возбуждался вопрос о мысленном
влиянии на расстоянии со стороны одного лица на другое, но
все попытки доказать этот способ передачи мыслей на расстоянии более или менее непреложным образом рушатся тотчас же,
как только его подвергают экспериментальной проверке, и в настоящее время не может быть приведено в сущности ни одного
строго проверенного факта, который бы говорил в пользу реального существования телепатической передачи психических
состояний.
Поэтому, не отрицая в принципе дальнейшей разработки
вышеуказанного вопроса, мы должны признать, что предполагаемая некоторыми подобная передача мыслей при настоящем
состоянии наших знаний является совершенно недоказанною.
<…> прививка психических состояний от одного лица другому может передаваться теми же путями, как передается вообще влияние одного лица на другое, то есть при посредстве органов чувств. Вряд ли можно сомневаться в том, что главнейшим
передатчиком внушения от одного лица другому служит орган
слуха, так как словесное внушение является, вообще говоря,
наиболее распространенным и, по-видимому, наиболее действительным.
Но не подлежит сомнению, что и другие органы, особенно
зрение, могут служить также посредниками в передаче внушения. Не говоря о влиянии мимики и жестов, я укажу лишь на тот
факт, что весьма немногие лица могут видеть зевоту, чтобы не
зевнуть самим; равным образом вид съедаемого лимона вызывает невольно сжимание губ и обильное слюноотделение.
Известен анекдот, что этим путем был остановлен целый
оркестр одним зрителем, который занялся на глазах музыкантов
поеданием лимона.
Все это суть примеры зрительного внушения, которое, как
легко видеть, действует в известных случаях не менее верно,
нежели внушение слуховое.
199
Можно привести также примеры передачи внушения при
посредстве осязательного и мышечного чувства. Всякий знает,
что взаимное пожимание рук нередко является очень действительным средством передачи душевных чувств и симпатии между близкими лицами.
Далее известен пример, что один студент-медик испытал
сильный страх при мысли, что скальпелем он отрезал себе палец, тогда как на самом деле по пальцу его скользнула лишь тупая спинка скальпеля.
Другим примером внушения при посредстве осязательного
органа может служить известный рассказ о приговоренном к
смерти преступнике, которому при закрытых глазах было внушено, что вскрыта одна из вен и что кровь его постоянно истекает.
Через несколько минут он оказался мертвым, несмотря на
то, что вместо крови по телу его струилась теплая вода.
Что касается внушения при посредстве мышечного чувства,
то оно изучалось неоднократно на истеричных в Сальпетриере,
причем оказалось, что этим путем в известных случаях внушение может производиться весьма успешно. Достаточно истеричной больной в гипнозе сложить руки, как они складываются при
молитве, и тотчас же лицо ее принимает выражение мольбы.
Если в другом случае сложить ее правую руку в кулак, то лицо
ее принимает выражение угрозы.
Очевидно, следовательно, что и мышечное чувство, вообще
весьма мало приспособленное для общения отдельных лиц, дает
возможность передавать внушения.
Вообще надо признать, что передатчиками внушения могут
служить различные органы чувств, не исключая осязания и мышечного чувства, но само собою разумеется, что такие органы,
как слух и зрение, как аппараты, наиболее приспособленные для
общения людей друг с другом, являются важнейшими органами,
при посредстве которых чаще всего и вернее всего передаются
внушения.
В сущности, невольное внушение и взаимовнушение, будучи явлением всеобщим, действует везде и всюду в нашей повседневной жизни. Не замечая того сами, мы приобретаем в известной мере чувства, суеверия, предубеждения, склонности,
200
мысли и даже особенности характера от окружающих нас лиц, с
которыми мы чаще всего обращаемся. Подобное прививание
психических состояний происходит взаимно между совместно
живущими лицами, иначе говоря, каждая личность в той или
другой мере прививает другой особенности своей психической
натуры и, наоборот, принимает от нее те или другие психические черты. Происходит, следовательно, в полном смысле слова
психический взаимообмен между совместно живущими лицами,
который отзывается не на одних только чувствах, мыслях и поступках, но даже и на физической сфере, поскольку на ней вообще может отражаться влияние психической деятельности.
Это влияние особенно сказывается на мимике, придающей
лицу определенное выражение и обрисовывающей в известной
мере его черты. Факт этот, между прочим, объясняет нам то обстоятельство, что, как уже давно было замечено, существует в
значительном числе случаев большое сходство в чертах мужа и
жены, которое очевидно более всего зависит от психической
ассимиляции путем взаимовнушения обоих лиц, находящихся в
сожительстве. В счастливых браках это сходство черт лица
встречается, по-видимому, еще чаще, нежели в массе всех вообще браков.
Но нет ничего убедительнее в смысле непосредственной
передачи психических состояний от одного лица другому, как
передача патологических явлений.
Всякому известно, что истерика, случившаяся в обществе,
может повлечь за собою ряд других истерик; с другой стороны,
заикание и другие судорожные формы легко передаются предрасположенным субъектам совершенно непосредственно, путем
невольного и незаметного прививания или внушения.
Отличным примером этого может служить следующий
случай, бывший во время американских душевных эпидемий,
известных под именем возрождения: «Джентльмен и леди, достаточно известные в фешенебельном обществе, были привлечены на полевой митинг в Cave Ridge. По дороге туда они делали
много презрительных замечаний по адресу бедных, потерявших
голову созданий, валявшихся с воплями в грязи, и в шутку обещали друг другу помогать, если кем-нибудь из них овладеют
конвульсии. Недолго они посмотрели на странную сцену, про-
201
исходившую перед ними, как молодая женщина потеряла сознание и упала на землю. Ее спутник, забыв свое обещание, тотчас
ее покинул и бросился бежать изо всех сил. Но бегство не спасло его. Еще не удалившись на 200 ярдов, он тоже упал в конвульсиях»33.
Не менее поучительные случаи мы имеем в массовых самоубийствах и в так называемых случаях наведенного или, точнее,
прививного помешательства (folie a deux). В тех и других случаях дело идет о действии внушения, благодаря которому и происходит зараза самоубийств, с одной стороны, и, с другой —
передача болезненных психических состояний от одного лица
другому. Известны примеры, когда случаи прививного помешательства, исследованного подробно Lassegue'oм и Falret, Legrand
du Saulle'oм, Schman'oм, Regis, Marandon'oм, Promier'oм, Яковенко, Агадраньянцом (из нашей клиники) и мн. др., наблюдались иногда даже в целой семье, состоящей из 4, 5 и даже 6 и 8
лиц. Эти случаи представляют, таким образом, уже настоящую
психическую семейную эпидемию.
С другой стороны, психиатрам давно известен факт, что
при совмещении душевнобольных в известных случаях происходит заимствование бреда одними больными от других, и в таком случае иногда бред больных соответственным образом видоизменяется, в силу чего и случаи эти получают название видоизмененного помешательства (folie trans-formee).
Даже здоровые лица иногда усваивают бред больных (Solder, Moreau, Morel, Baillarger и др.).
Известно также, что наилучшим средством устранения такого заимствованного бреда является немедленное разъединение лиц, влияющих друг на друга.
33
Landell D. W. Epidemic convulsions. Brain, 1887.
202
КОЛЛЕКТИВНЫЕ ИЛИ МАССОВЫЕ ИЛЛЮЗИИ И
ГАЛЛЮЦИНАЦИИ
В вышеприведенных примерах дело идет, без сомнения, о
таких патологических случаях, которые отличаются особой восприимчивостью к психическим влияниям со стороны других
лиц. Однако не подлежит сомнению, что в некоторых случаях
передача психической инфекции представляется крайне облегченною и среди совершенно здоровых лиц.
Особенно благоприятными условиями для такой передачи
являются господствующие в сознании многих лиц идеи одного и
того же рода и одинаковые по характеру аффекты и настроения.
Благодаря этим условиям развиваются, между прочим, иллюзии
и галлюцинации тождественного характера у многих лиц одновременно.
Эти коллективные, или массовые, галлюцинации, случающиеся при известных условиях, представляют собою одно из
интереснейших психологических явлений. Почти в каждой семейной хронике можно слышать рассказы о видении умерших
родственников целой группой лиц. <…>
Рассказывают, что в прежнее время, когда корабли двигались под парусами и когда под тропиками их заставал штиль и
они должны были долгое время оставаться в безбрежном пространстве во время страшного зноя, у пассажиров иногда развивались массовые иллюзии и галлюцинации, при чем им нередко
казалась вблизи земля с необычайно красивыми видами и живописными очертаниями берегов <…>
Вероятно, многие еще помнят, что при обострившихся отношениях наших с Германией начались странные полеты в Россию прусских воздушных шаров. Целые массы лиц свидетельствовали об одновременном видении этих шаров многими лицами,
несмотря на то, что современная аэронавтика не давала основания верить в действительность этих полетов. В виду этого не без
основания была высказана мысль, что эти полеты прусских шаров относились к области массовых галлюцинаций, обусловленных направлением умов в сторону возможных неприязненных
действий против нас со стороны Германии. <…>
Массовые религиозные видения случались неоднократно
<…>. Известна <…> галлюцинаторная эпидемия, развившаяся в
203
среде крестьян Прирейнской провинции во время ФранкоПрусской войны и выразившаяся массовыми видениями религиозного и военного содержания, как, например, видениями на
коньках крыш, на стеклах и других предметах изображений Мадонны, распятия, зуавов, пушек и т. п.34<…>
Подобные видения объяснимы только с точки зрения взаимовнушения совершенно невольного со стороны одних лиц на
других.
Когда господствует в населении или в группе лиц то или
другое настроение и когда мысль работает в известном направлении, тогда у того или другого лица, особенно с психическою
неуравновешенностью, легко появляются обманы чувств, по
содержанию отвечающие настроению и направлению его мысли, которые тотчас же путем невольного внушения словесного
или иного, сообщаются и другим лицам, находящимся в одинаковых психических условиях <…>
ЗНАЧЕНИЕ НАРОДНЫХ СБОРИЩ В РАСПРОСТРАНЕНИИ
ПСИХИЧЕСКИХ ЭПИДЕМИЙ
В чем же кроется причина развития подобных явлений и
чем обусловливается столь могущественное действие психической инфекции, лежащей в основе психических эпидемий?
<…> распространению психической инфекции, как и развитию обыкновенной физической заразы, способствует более
всего известная подготовленность психической почвы в населении или в известном круге лиц. Другим важным фактором в
этом случае являются скопления народных масс или народные
сборища во имя одной общей идеи, которые сами по себе часто
представляют уже результат психической инфекции.
В этом случае должно строго отличать простое собрание
лиц от сборища лиц, воодушевленных одной и той же идеей,
волнующихся одними и теми же чувствами, преследующих одну и ту же цель.
Такого рода сборища, представляющие собою в отличие от
общества временные и случайные отношения людей, сами со34
Despine P. De la folie. Marseille,1875.
204
бою превращаются как бы в одну огромную личность, чувствующую и действующую как одно целое. Что, в самом деле, в
этом случае связывает воедино массу лиц, незнакомых друг другу, что заставляет биться их сердца в унисон одно другому, почему они действуют по одному и тому же плану и заявляют одни и те же требования? Ответ можно найти только в одном и
том же настроении и в одной и той же идее, связавшей этих лиц
путем убеждения, но она для многих лиц в таких сборищах, без
сомнения, является внушенной идеей. И когда подобное сборище уже сформировалось, когда оно объединилось под влиянием
одного общего психического импульса, тогда в дальнейших его
действиях главнейшая руководящая роль уже выпадает на долю
внушения и взаимовнушения.
Особая внушаемость толпы уже давно привлекала внимание наблюдателей. В этом отношении некоторые авторы придают большое значение ограничению произвольной деятельности.
По Сидису, «если что дает нам яркое сознание нашей индивидуальности, то это, наверное, наши произвольные движения. Мы
можем сказать, что индивидуальное растет и расширяется с увеличением разнообразия и интенсивности его произвольной деятельности; и oбpaтно, с уменьшением разнообразия и интенсивности произвольных движений жизнь индивидуального «я»
упадает, сокращается.
Соответственно этому мы находим, что ограничение произвольных движений чрезвычайно важно для внушаемости вообще, и оно тем важнее, что может вызвать на деле сужение поля сознания с последующими условиями — все это благоприятствует внушаемости».
<…> Вообще я не думаю, чтобы ограничение произвольных движений непосредственно обусловливало сужение сознания и тем способствовало большей внушаемости. По крайней
мере, к такому заключению нет достаточных оснований.
Но ограничение волевых движений, по нашему мнению,
имеет значение в другом направлении. Оно позволяет сосредоточить все активное внимание на известном предмете. В этом
отношении активное внимание, как волевой акт, стоит в обратном отношении к другим волевым или произвольным движениям. Когда производится ряд волевых движений, об активном
205
внимании не может быть и речи. С ограничением или прекращением произвольных движений является возможность сосредотачивать активное внимание на том или другом предмете, но
такое сосредоточение активного внимания, как известно, легко
ведет к его утомлению, а с этим вместе и наступает благоприятная почва для внушаемости, т. е. для введения идей и чувствований при отсутствии активного внимания в общую сферу сознания.
Когда мы хотим гипнотизировать, мы поступаем таким же
точно образом. <…>
То же происходит и в толпе. При ограничении произвольных движений все внимание устремляется на слова оратора, наступает та страшная гробовая тишина, которая страшит всякого
наблюдателя, когда каждое слово звучит в устах каждого из
толпы, производя могучее влияние на его сознание. При этом
внимание постепенно утомляется и наступает период, когда открывается обширное поле для внушения. Спокойная толпа становится толпой возбужденной, и здесь достаточно бросить одно
недостаточно взвешенное слово, чтобы оно сделалось искрой,
приводящей к огромному пожару.
Этому благоприятствует в особенности то обстоятельство,
что в возбужденной толпе имеются все условия, благоприятствующие общему взаимовнушению, вследствие чего внушение,
проникшее в сознание нескольких лиц, вскоре благодаря взаимовнушению становится общим достоянием толпы.
Почему толпа движется, не зная препятствий, по одному
мановению руки своего вожака, почему она издает одни и те же
клики, почему действует в одном направлении, как по команде?
Этот вопрос занимал умы многих авторов, вызывая довольно разноречивые ответы. Достаточно упомянуть здесь о работах
Сигели (Sigheli), Лебона (LeBon'a), Тарда (Таrdе'а), П. Жане
(Р. Janet) и др. Некоторые признают даже существование как бы
особой коллективной души. Но было бы излишне входить здесь
в какие-либо подробности по этому поводу. Достаточно заметить, что, как бы мы ни смотрели на вопросы, относящиеся до
коллективной души и до особых «психических волн», распространяющихся на массу лиц одновременно и способных при известных условиях даже к обратному отражению, не может под-
206
лежать никакому сомнению, что в основе всего лежит могущественное действие в толпе взаимного внушения, которое возбуждает у отдельных членов толпы одни и те же чувства, поддерживает одно и то же настроение, укрепляет объединяющую их
мысль и поднимает активность отдельных членов до необычайной степени.
Благодаря этому взаимовнушению отдельные лица как бы
наэлектризовываются, и те чувства, которые испытывают отдельные лица, нарастают до необычайной степени напряжения,
делая толпу существом могучим, сила которого растет вместе с
возвышением чувств отдельных ее членов. Только этим путем,
путем взаимовнушения, находящего благоприятную почву в
общем состоянии народных масс, можно себе объяснить успех
тех знаменательных исторических событий, когда нестройные
толпы народа, воодушевленные одной общей идеей, заставляли
уступать хорошо вооруженные и дисциплинированные войска,
действовавшие без достаточного воодушевления (В позднейшее
время вопрос этот служил предметом обсуждения на V конгрессе по криминальной антропологии в Амстердаме. Докладчиками
явились д-ра Jelgersma (Quelques observations sur la psychologie
des foules) и Сигели (Le crime collectif). Оба докладчика пришли
приблизительно к тем же выводам. Д-p Jelgersma высказался в
том смысле, что в толпе чувство преобладает над разумом, замечается отсутствие анализа и скорый переход от побуждения к
действию. Легковерие толпы, ее впечатлительность, нетерпеливость и абсолютизм объясняются моноидеизмом толпы, так как
чувства одного непосредственно передаются другим, благодаря
«психической заразительности». Таким образом, дело сводится
к простым законам психологии, примененным к толпе. Сигели
высказался, что в действиях толпы выдающееся значение получает внушение, благодаря которому слово или жест одного человека с быстротою молнии зажигает толпу. Внушение вообще
служит основой всех преступлений, совершаемых совместно
двумя или несколькими лицами. <…>
Одним из примеров таких исторических подвигов народных масс, воодушевленных одной общей идеей, может служить
взятие Бастилии и отпор на границах Франции Европейских
войск, окруживших последнюю в период великой революции.
207
ЗНАЧЕНИЕ
ГРУППАХ
ВНУШЕНИЯ
В
ОБЩЕСТВЕННЫХ
В большинстве случаев толпе нужны, конечно, вожаки, которые, инстинктивно чувствуя значение и силу толпы, руководят ею как искусные демагоги гораздо более силой внушения,
нежели здравым убеждением. Б. Сидис в своей книге, вышедшей вслед за моей работой, появившейся в переводе на немецкий язык в 1899 г.35, высказывает по этому поводу в общем те
же самые мысли, что и я. «Внушение, по словам Б. Сидиса, данное исступленной толпе «владыкой», распространяется подобно
пожару. Оно отражается от индивида к индивиду, собирает силу
и становится таким подавляющим, что приводит толпу к бешеной деятельности, к безумному возбуждению»36.
Вот почему человек, умеющий овладевать вниманием толпы, всегда может увлечь ее на беспримерные подвиги, чему
примеров в истории мы знаем немало. Вспомним хотя бы историю нашего Минина, спасшего отечество своей проповедью в
наиболее трудные для него времена. Его знаменитая фраза: «Заложим своих жен и детей и выкупим отечество!» — должна была действовать подобно сильнейшему внушению на наэлектризованную уже ранее толпу <…>
Без сомнения, дисциплина и сознание долга создают из
войск одно могучее колоссальное тело, но последнее для того,
чтобы проявить свою мощь, нуждается еще в одухотворяющей
силе, и эта сила заключается во внушении той идеи, которая находит живой отклик в сердцах воюющих. Вот почему умение
поддержать дух войск в решительную минуту составляет одну
из величайших забот знаменитых полководцев.
Этой же силой внушения объясняются геройские подвиги и
самоотвержение войск под влиянием одного возбуждающего
слова своего любимого военачальника, когда, казалось, не было
уже никакой надежды на успех.
Очевидно, что сила внушения в этих случаях, устраняя сознание невозможности достигнуть цели, ведет к результатам, которых еще за минуту нельзя было ни предвидеть, ни ожидать.
35
36
Bechterew W. Suggestion und ihre sociale Bed eutung. Leipzig, 1899.
Сидис Б. Loc. cit. С. 302, 303.
208
Таким образом, сила внушения приводит иногда к событиям,
свершить которые воля и сознание долга без соответствующего
внушения были бы не в состоянии.
Когда имеется достаточно условий для того, чтобы данное
внушение получило отклик в умах людей, последнее воздействует на народные массы в том или другом направлении соответственно своему содержанию. Так как наши народные массы по
своей неразвитости еще содержат немало грубых инстинктов и в
то же время им доступно сознание высоконравственных начал,
усваиваемых главным образом благодаря религии и воспитанию
в духе общей государственной идеи, то естественно, что путем
внушения народные массы могут быть направляемы как к самым безнравственным и жестоким поступкам, так и к великим
историческим подвигам. Поэтому-то и организованные толпы,
как известно, нередко проявляют свою деятельность далеко не
соответственно тем целям, во имя которых они сформировались.
Достаточно, чтобы кто-нибудь возбудил в толпе низменные инстинкты, и толпа, объединяющаяся благодаря возвышенным целям, становится в полном смысле слова зверем, жестокость которого может превзойти всякое вероятие.
Вообще известно, что возбужденная толпа способна на самые бесчеловечные поступки, благодаря именно тому, что на
место здравой логики является автоматизм и импульсивность
как прямые следствия внушения. Современные нам жестокости
американцев, расправляющихся по суду Линча с преступниками
или только лицами, подозреваемыми в преступлении, служа позором для страны свободы, получают, тем не менее, объяснение
в этой импульсивности толпы, которая не знает никакой пощады.
«Хотите вы типического примера преступлений толпы? —
говорит Тард в одном из своих сочинений. — Революция Тэна
дает нам таких примеров больше, чем нужно. В сентябре 1789 г.
в Труа создается легенда, враждебная для мэра Гуеза: он скупщик, он хочет заставить народ есть сено. Гуез известен своей
благотворительностью. Он оказал большие услуги городу. Но
что за важность! 9 сентября на трех возах мука оказалась дурною; народ стал собираться и кричать: «Долой мэра!», «Смерть
мэру!». Гуеза при выходе из суда сшибают с ног, бьют ногами и
209
кулаками, и он умирает, пораженный ударом деревянного башмака в голову. Одна женщина бросается на поваленного старика, топчет его лицо ногами и несколько раз вонзает ему ножницы в глаза. Его тащат с веревкой на шее к мосту, бросают в воду, затем вытаскивают и снова волочат по улицам, по лужам «с
клочком сена во рту». После этого начались грабежи и разрушение домов, причем у одного нотариуса было похищено и распито более шестисот бутылок вина. В ту же эпоху толпа поступила
еще ужаснее в Кане: майор Бельсон был разорван на части подобно Лаперузу на островах Фиджи, и одна женщина съела его
сердце».
Иногда достаточно одного брошенного слова, одной мысли
или даже одного мановения руки, чтобы толпа разразилась рефлективно жесточайшим злодеянием, пред которым бледнеют все
ужасы грабителей. <…>
Достойно внимания, что подобные же действия толп повторяются с необычайной стереотипностью во все времена и в
разных странах. <…>
Не подлежит вообще никакому сомнению, что объединенные известной мыслью народные массы ничуть не являются
только суммой составляющих их элементов, как иногда принимают, так как здесь дело не идет об одном только случайном
объединении, но о психическом объединении, поддерживаемом
и укрепляемом главнейшим образом благодаря взаимовнушению. С этим вместе активность отдельных элементов толпы
усиливает их до наивысшей степени, и при полном психическом
объединении вся толпа может действовать, как один человек,
двигаясь, как одно огромное социальное тело, объединенное
одним общим настроением и одними и теми же чувствами и
мыслями. Но как легко толпа приходит в возбужденное состояние, делаясь в высшей степени активною, так же легко и, пожалуй, еще легче толпа впадает при соответствующих условиях и в
панику, о чем была уже речь выше. И здесь, в панике, все дело в
силе внушения, взаимовнушения и подражательности, а не в
логическом убеждении, — в автоматизме, а не в разуме.
То же самое, что мы имеем в отдельных сформировавшихся толпах, мы находим, хотя и в значительно меньшей мере, и в
каждой вообще социальной среде, а равно и в больших общест-
210
вах, особенно в периоды приподнятых общественных настроений.
Отдельные члены этой среды почти ежеминутно инфицируют друг друга своими мыслями и в зависимости от качества
получаемой ими инфекции волнуются возвышенными и благородными стремлениями или, наоборот, низменными и животными. Сообщества учителя и учеников, сообщества друзей или
влюбленных, разве они обходятся без взаимовнушения? Двойные самоубийства, действия сообща также предполагают известную долю взаимовнушения. Можно сказать более. Вряд ли
вообще случается какое-либо деяние, выходящее из ряда обыкновенных, вряд ли совершается какое-либо преступление без
прямого или косвенного влияния посторонних лиц, которое хотя
и не всегда, но чаще всего действует подобно внушению. <…>
Многие думают, что человек производит то или другое
преступление исключительно по строго взвешенным логическим соображениям; а между тем ближайший анализ действий и
поступков преступника нередко открывает нам, что, не смотря
на многочисленные колебания с его стороны, достаточно было
одного подбадривающего слова кого-либо из окружающих или
примера, действующего подобно внушению, чтобы все колебания были сразу устранены и преступление явилось неизбежным.
Равным образом в организованных обществах преступления
иногда совершаются по приказанию их главы, как по мановению жезла.
Вообще надо иметь в виду, что идеи, стремления и поступки отдельных лиц не могут считаться чем-то вполне обособленным, принадлежащим только им одним, так как в характере этих
идей, стремлений и поступков всегда сказывается в большей
или меньшей мере и влияние окружающей среды.
Отсюда так называемое затягивающее влияние среды на
отдельных лиц, которые не в состоянии подняться выше этой
среды, выделиться из массы. В обществе этот психический микроб, понимаемый под словом «внушение», является в некоторой
мере нивелирующим элементом и, смотря по тому, представляется ли отдельное лицо выше или ниже окружающей среды, оно
от влияния последней делается хуже или лучше, т. е. выигрывает или проигрывает. В этом нельзя не видеть важного значения
211
внушения как условия, содействующего объединению отдельных лиц в большие общества.
<…> внушение в других случаях, как мы видели выше,
способствует тому, чтобы увлечь народы как одно целое к величайшим подвигам, оставляющим в высшей степени яркий и величественный след в истории народов.
<…> Отсюда очевидно, что внушение является тем социальным фактором, который играет немаловажную роль не только в жизни каждого отдельного лица и в его воспитании, но и в
жизни целых народов.
Как в биологической жизни отдельных лиц и целых обществ в зависимости от тех или других благоприятных условий
играет известную роль микроб физический, будучи, благодаря
своей индивидуальной организации и биологическим свойствам,
то фактором полезным, то вредным и смертельным, уносящим
тысячи жертв, так и психический микроб, или внушение, в зависимости от своего внутреннего содержания может быть фактором в высшей степени полезным или же вредным и губительным.
Можно сказать, что вряд ли вообще совершалось в мире
какое-либо из великих исторических событий, в котором та или
другая роль не выпадала бы на долю внушения или самовнушения. Уже многие крупные исторические личности, как Жанна
д'Арк, Магомет, Петр Великий, Наполеон I и пр., явившись яркими выразителями народных стремлений и народной воли, окружались в то же время, благодаря народной вере в силу из гения, таким ореолом, который нередко действовал на окружающих лиц подобно внушению, невольно увлекая за ними массы
народов, чем без сомнения в значительной мере облегчалось и
осуществление исторической миссии, принадлежавшей им по
праву сильного ума и энергии.
<…> я полагаю, что внушение, как фактор, заслуживает
самого внимательного изучения для историка и социолога, иначе целый ряд исторических и социальных явлений получает неполное, недостаточное и, быть может, даже несоответствующее
объяснение.
<…>Между прочим, мы не коснулись в предыдущем изложении одного в высшей степени важного вопроса, о котором так
212
много было споров еще в самое последнее время. Я говорю о
роли отдельных личностей в истории.
Как известно, многие были склонны отрицать совершенно
роль личности в ходе исторических событий. По ним, личность
является лишь выразителем взглядов массы, как бы высшим
олицетворением данной эпохи, и потому она сама по себе и не
может иметь активного влияния на ход исторических событий.
Последние силою вещей выдвигают ту или другую личность
поверх толпы, сами же события идут своей чередой вне всякой
зависимости от влиянии на них отдельных личностей.
При этом, однако, забывают о внушении, этой важной силе,
которая независимо от силы ума и энергии служит могучим
орудием в руках счастливо одаренных от природы натур, как бы
созданных быть руководителями народных масс. Нельзя конечно отрицать, что личность сама по себе является отражением
данной среды и эпохи, нельзя также отрицать и того, что ни одно историческое событие не может осуществиться, коль скоро
не имеется для того достаточно подготовленной почвы и благоприятствующих условий, но также несомненно и то, что в руках
известных публицистов, в руках блестящих ораторов, в руках
прославленных демагогов и любимцев народа, в руках знаменитых полководцев и великих правителей при собственном богатстве их умственных способностей имеется еще та могучая сила,
которая может объединять народные массы для одной общей
цели и которая способна увлечь их на подвиг и повести к событиям, последствия которых отражаются на целом ряде грядущих
поколений.
Задания для самостоятельной работы
с текстом В. М. Бехтерева «Внушение и его роль в общественной жизни»
1. Дайте определение понятия «внушение» с позиций В. М. Бехтерева.
2. Объясните, каким образом пассивное восприятие и личное сознание, о
которых писал В. М. Бехтерев, связаны с воздействием на психику человека.
3. Перечислите факторы, названные В. М. Бехтеревым, которые способствуют внушению.
4. Объясните, с точки зрения В. М. Бехтерева, причину возникновения коллективных галлюцинаций.
5. Опишите закономерности взаимовнушения, проявляющегося в толпе, с
позиций В. М. Бехтерева.
213
В. М. Бехтерев. Определение коллективной рефлексологии (1921)37
…коллективная рефлексология ничуть не может быть отождествлена с психологией народов в том виде, как понимает ее
В. Вундт. От последней коллективная рефлексология вполне
отграничивается, так как предметом ее служат не одни лишь
мифы, обычаи и язык народов, но все вообще проявления коллективной соотносительной деятельности — и притом не только
таких больших племенных общественных групп, как отдельные
народы, но и более мелких социальных групп, на которые разделяются отдельные народы, а также проявления соотносительной деятельности групп, выделяемых народами для установления совместной международной деятельности.
Не подлежит сомнению, что мифы, обычаи и язык отражают в себе в значительной мере особенные черты народа и потому составляют материал для характерологии каждого народа, —
материал, хотя и ценный, но далеко еще не исчерпывающий
предмета в указанном отношении.
Дело в том, что и другие проявления соотносительной деятельности народа, такие, как наука, искусство, религия, литература и пр., поскольку они являются оригинальным продуктом
деятельности данного народа, также могут служить в известной
мере для характерологии народа. Хотя эти проявления творческой деятельности и отнесены Вундтом к продуктам индивидуального творчества или творчества отдельных личностей данного народа и как бы противополагаются тем продуктам безличного социального творчества, к каковым, по его взгляду, должны
быть отнесены мифы, обычаи и язык, но, несомненно, что и эти
продукты творческой деятельности народов в той мере, в какой
они отражают собою проявления коллективной деятельности
представителей данного народа, их воззрений и взглядов, не могут быть исключены из характерологии последнего.
Как бы то ни было, изучение мифов, обычаев и языка народов, имея особое значение по отношению к их характерологии,
ничуть не представляет собою не только единственного, но даже
главного источника изучения коллективной деятельности. При
37
Бехтерев В. М. Избранные работы по социальной психологии. М., 1994.
214
том же коллективная рефлексология имеет своею целью не
столько исследование племенных особенностей соотносительной деятельности, сложившихся под влиянием рода, исторических событий и условий климата и местности, в которой данный
народ живет и развивается, сколько определение общественных,
общественной же творческой работы и общественных действий.
Поэтому в коллективной рефлексологии, как мы ее понимаем,
результаты исследований относительно мифов, языка и обычаев
могут занимать особый отдел и не могут занимать в ней исключительного или даже первенствующего положения.
Прежде всего, мифы и обычаи, идущие из старины и являющиеся пережитками данного прошлого, не могут характеризовать современное общество. Равным образом и язык, сложившийся веками, сам по себе не дает полного материала для рефлексологического исследования современных общественных
групп. В этом случае содержание и внешняя форма тех заявлений, которые являются тем или другим народным собранием
или представительством, имеет не меньшее значение для рефлексологической характеристики самого народа, равно как различные стороны его быта и проявления народных движений.
Коллективная рефлексология, как показывает и само название, естественно, соприкасается с общей рефлексологией отдельной личности, обособляясь от нее тем, что она исследует не
соотносительные проявления отдельных индивидов, а соотносительные проявления социальных групп.
В этом смысле имеется известное соотношение между рефлексологией цельной личности и коллективной рефлексологией,
так как первая стремится выяснить особенности отдельной личности, найти различие между индивидуальным складом отдельных лиц и указать рефлексологическую основу этих различий,
тогда как коллективная рефлексология, изучая массовые или
коллективные проявления соотносительной деятельности, имеет
в виду собственно выяснить, как путем взаимоотношения отдельных индивидов в общественных группах и сглаживания их
индивидуальных различий достигаются социальные продукты
их соотносительной деятельности.
Не подлежит никакому сомнению, что в проявлениях соотносительной деятельности социальных или общественных групп
215
имеются известные особенности, проистекающие из того, что
эта деятельность проявляется не в индивидах, взятых отдельно
друг от друга, а в группах и собраниях лиц, спаянных определенными интересами и действующих поэтому сообща как одно
собирательное целое.
<…> Из всего изложенного выше, ясно, почему коллективная рефлексология, выясняющая особенности проявления соотносительной деятельности массы лиц, должна быть обособлена38 от той рефлексологии, которая имеет своей задачей исследование соотносительной деятельности отдельных лиц или
общей рефлексологии.
С другой стороны, коллективная рефлексология соприкасается с социологией, так как изучает основы совокупной деятельности социальных групп. В этом отношении мы должны
сказать, что коллективная рефлексология является тем промежуточным звеном, которое соединяет между собою две науки:
рефлексологию и социологию. <…>
ПРЕДМЕТ И МЕТОД КОЛЛЕКТИВНОЙ РЕФЛЕКСОЛОГИИ
Из вышесказанного очевидно, что предметом коллективной
рефлексологии является изучение возникновения, развития и
деятельности собраний и сборищ, проявляющих свою соборную
соотносительную деятельность39 как целое благодаря взаимному
общению друг с другом входящих в них индивидов.
Совершенно безразлично, будем ли мы иметь перед собой
случайно собравшуюся толпу на улице, привлеченную какимлибо уличным событием, или мы имеем общественный митинг
по поводу одного из собраний, взволновавших общество, или
имеется общественное или даже правительственное собрание
лиц для определенной цели, — везде и всюду мы будем встречаться с проявлением общественных настроений, соборного умственного творчества и коллективных действий многих лиц,
связанных друг с другом теми или другими интересами, а пото38
Речь идет о выделении социальной психологии как самостоятельной отрасли знания
(прим. А. Л. Журавлева, В. А. Кольцова, Ю. Н. Олейник).
39
Имеется в виду совместная деятельность (прим. А. Л. Журавлева, В. А. Кольцова,
Ю. Н. Олейник).
216
му все эти проявления и должны быть предметом коллективной
рефлексологии.
Таким образом, предметом коллективной рефлексологии
должны быть проявления соотносительной деятельности общественных или социальных групп вообще независимо от их характера и цели. Как общая рефлексология имеет своим предметом изучение соотносительной деятельности отдельных лиц в
связи с теми прошлыми и настоящими влияниями, которые ее
обусловливают45, так и предметом коллективной рефлексологии
должны быть продукты деятельности тех или других социальных групп как известного целого, объединенного тем или другим цементом партийного, правового, религиозного, служебного, профессионального, школьного или семейного характера в
связи с высшими и внутренними текущими и прошедшими условиями, которые в них отражаются.
Очевидно, что предмет коллективной рефлексологии должен иметь в виду те же стороны соотносительной деятельности,
какие имеет в виду и общая рефлексология, но она исследует
при этом деятельность массы лиц, связанных между собою
общностью условий. Таким образом, хотя коллективная рефлексология, казалось бы, имеет дело с проявлениями соотносительной деятельности массы отдельных лиц, но лиц, спаянных между собою общими интересами и, стало быть, в данных условиях
общественной деятельности обнаруживающих проявления коллективной или собирательной соотносительной деятельности.
Поэтому в коллективной рефлексологии мы должны иметь в
виду проявления общественных настроений и мимико-соматических реакций вообще, общественной наблюдательности,
общественного сосредоточения, общественного творчества, общественных постановлений и общественных действий.
Какими бы внешними причинами не устанавливалось объединение тех или других социальных групп, но, если между отдельными членами данной группы достигается известное взаимоотношение в смысле большего или меньшего согласования
тех или иных сторон их соотносительной деятельности, коллективные проявления оказываются уже возможными. Особенности этих проявлений, условия и законы их развития и должны
217
служить предметом специального изучения коллективной рефлексологии.
Таким образом, предметом коллективной рефлексологии
должны служить все проявления соотносительной деятельности
в разнообразных общественных группах и собраниях, начиная с
простой толпы, сходок, митингов и кончая собраниями в форме
научных обществ и коллективных учреждений общественного и
правительственного характера, в форме так называемых советов, комитетов и т. п.
Для коллективной рефлексологии не представляются существенными ни размеры той или другой группы, ни постоянный
или временный ее характер, «но она может и должна принимать
во внимание условия, объединяющие данную группу лиц в том
или ином отношении и ее прошлое, так как от того и другого
зависит как характер, так и особенности коллективной относительной деятельности.
Нужно при этом иметь в виду, что деятельность коллектива
развивается теми же путями и по тем же законам, как и деятельность отдельной личности. Поэтому в деятельности каждого
коллектива, как в деятельности отдельной личности, мы можем
различать наследственно-органические проявления, большую
или меньшую возбудимость, коллективное настроение, наблюдательную способность, коллективное сосредоточение, коллективную творческую деятельность и как одно из ее проявлений
суждение, приводимое к определенному результату в форме
решения или постановления и, наконец, выполнение этого решения или постановления в форме того или иного действия.
Коллективная рефлексология, рассматривая общественные
явления в процессе их зарождения, развития и проявления со
строго объективной стороны, а иначе она рассматривать их и не
может, имеет предметом своего исследования возникновение,
развитие и то или другое проявление общественной деятельности или общественного движения как своего рода общественный рефлекс. Поэтому для коллективной рефлексологии не
должно существовать и собственной терминологии наподобие
общественного сознания, общественных чувств, общественного
внимания, воли и прочего, а она должна быть заменена объективной терминологией.
218
Коллектив людей, соотносительную деятельность которого
изучает коллективная рефлексология, в основе всегда имеет связующее нечто, как, например, общее настроение, общее наблюдение, общее сосредоточение, общее обсуждение, общее решение или постановление и общность или единство цели и действий. Примером коллектива, связываемого одним настроением,
может служить толпа. Примером коллектива, связываемого общим наблюдением и сосредоточением служат театры, концерты,
вообще зрелища и представления всякого рода. Примером коллектива, вызываемого необходимостью общего обсуждения вопросов, приводящего к тому или другому постановлению, являются советы, совещания, конференции, комитеты, общества,
съезды и т. п.
Для обсуждения задач, интересующих отдельные классы
или определенный круг лиц, являются собрания партий, профессиональные общества, экономические общества, кооперативные организации и т. п.
Для осуществления физического развития масс и для организованного труда служат коллективы в виде гимнастических и
спортивных обществ, рабочие артели и т. п.
Для организованной защиты и нападения служат коллективы в виде войсковых частей, те или другие патриотические организации и т. п.
Примером коллектива, связываемого задачей стяжания, могут служить тотализаторы, игорные дома, банковские коллективы и т. п.
Наконец, примером коллектива, основанного на единстве
определенных достижений, являются научные и иные организации.
Таким образом, коллективы всегда имеют в виду общность
интересов в том или другом отношении, предполагающую единство цели. Эта общность интересов может быть вполне естественной, вытекающей из самой жизни и рода занятия (земледельцы, скотоводы, рыбаки, торговцы и т. п.) и может быть
оформленной и регулируемой определенным регламентом (союзы, кооперативы и т. п.). Наконец, могут быть коллективы, устанавливаемые в целях осуществления тех или других задач, предустановленных законоположениями как различного рода сове-
219
ты, комитеты, общества, комиссии и т. п. Общий интерес и
единство цели обусловливают связь отдельных членов коллектива, причем, чем больше общих интересов, тем, очевидно,
больше и сплоченность коллектива. Но кроме общего интереса
коллектив предполагает и общность задачи. Иначе не было бы
смысла существования коллектива. Очевидно, что только общность интересов и задачи является тем стимулом, который побуждает коллектив к единству действий и придает самый смысл
существованию коллектива. В этом отношении на коллектив
нужно смотреть как на лучшее средство решения определенной
задачи. То, что неосуществимо в полной мере для индивида,
может быть осуществимо с помощью согласованной коллективной работы и это-то обстоятельство и оправдывает необходимость создания коллектива.
Если бы не было вообще какого-либо преимущества коллектива по сравнению с деятельностью отдельных индивидов,
то коллектив, очевидно, и не существовал бы как явление, не
вносящее никакого плюса в условие человеческой деятельности,
ибо всякое общественное явление должно иметь оправдание
своего существования, а коллектив и находит свое оправдание в
том, что он осуществляет задачи, не выполняемые отдельными
индивидами, если они действуют в одиночку.
Каково бы ни было значение коллектива, последний может
иметь разные поводы для своего возникновения и разные условия для своего сплочения и развития.
Коллективы могут быть неорганизованные и организованные. Коллективы, связующим звеном которых служит по преимуществу настроение или наблюдение, не нуждаются в особой
внутренней организации, ибо они не имеют вперед предустановленной цели. Здесь нет ни заранее определенных устремлений, ни заранее определенного плана действий, а потому и
внутренняя организация является излишней, — тем более, что
такие коллективы бывают недолговременными. Сюда относятся
толпа, театральная публика и т. п. Такие коллективы нуждаются
только во внешнем воздействии в целях регулирования внешнего порядка, дабы данный коллектив не осложнил жизни других
коллективов.
220
Все другие коллективы, которые имеют определенные задачи, обязательно должны иметь свою организацию, целью которой является планомерность и порядок коллективной работы,
а также установление связи между собой отдельных индивидов
коллектива. В целях согласованности совместных действий, организация этих действий в коллективах выполняется посредством исполнительного комитета, президиума, управлений, командного состава и т. п.
Вообще согласованность действий, планомерность устремлений коллектива и достижение его целей осуществляются путем предоставления полномочий одному лицу или выделенному
на этот случай небольшому коллективу — исполнительному
бюро. Этим же путем достигается установление внутреннего
порядка, в случае надобности даже посредством принуждения и
репрессий.
Эти небольшие полномочные коллективные учреждения,
обладающие на случай надобности соответствующими средствами принуждения, представляют собой тот аппарат, при участии которого подготовляются и осуществляются коллективные
рефлексы в отношении не только внутреннего порядка данного
коллектива, но и решения определенных задач коллектива.
Ввиду значения внутренней организации и жизнедеятельности коллектива зарождение каждой организованной общественной индивидуальности или коллектива начинается первоначально с внутренней организации или внутреннего упорядочения с известным распределением взаимоотношений между
отдельными подвидами и их деятельности, после чего в случае,
если коллектив является жизнеспособным, он постоянно привлекает к себе все большее и большее количество сочленов, развиваясь, таким образом, вширь и в то же время все более и более
объединяясь изнутри. Одновременно с этим обыкновенно идет и
внутренняя деятельность, приводящая к большой специализации отдельных частей данного коллектива, или его дифференцировке. <…>
Коллективы могут разнообразиться не только по составу
входящих в него индивидов (определенной профессии и т. п.),
но и по цели, а также по характеру взаимоотношений между
входящими в коллектив индивидами. Так, мы можем различить,
221
как мы уже говорили, толпу, театральную публику, уличный
митинг, партийное или классовое собрание, законоустановленные собрания в виде советов, комитетов, совещаний, кооперативов, съездов, союзов, учредительных и других собраний.
В одних из этих коллективов мы имеем случайное собрание
индивидов как, например, в толпе, в других дело идет о собраниях, возникающих благодаря определенной потребности, например, ввиду жажды зрелищ, удовлетворения экономических
нужд и т. п.
Наконец, мы имеем коллективы, которые не представляют
в сущности отдельных собраний, но, тем не менее, образуют
собою значительные группы лиц, связанных теми или иными
общими интересами. Коллективная деятельность здесь осуществляется через то или иное представительство или печать. Таковы народ, племя, государственный коллектив, союз народов, все
человечество. <…>
Собственно, коллективная рефлексология в отношении
своего метода должна идти по стопам рефлексологии отдельной
личности. Поэтому она должна наблюдать и регистрировать
внешнюю сторону поведения массы лиц, устанавливая соотношение ее с теми предшествующими внешними влияниями, которые послужили причиной массовой деятельности лиц в каждом данном случае. При этом, конечно, должен быть принимаем
во внимание как характер, так и состав собрания, так как само
собрание представляет собою как бы общественную индивидуальность и подобно тому, как индивидуальность в рефлексологии отдельных лиц имеет значение в отношении проявлений их
соотносительной деятельности, так и характер и состав собрания оказывают огромное влияние на характер и направление его
деятельности.
Таким образом, коллективная рефлексология должна не
только выяснять настроение, или «эмоциональную» сторону,
точнее, мимико-соматическую реакцию того или другого собрания и его известную чуткость или впечатлительность, но и его
творческую деятельность, а также его решения и коллективные
действия, но все эти проявления массы лиц она должна рассматривать в связи, с одной стороны, с характером собрания лиц и
его прошлым, с другой стороны — с теми или иными внешними
222
влияниями, которые послужили основной причиной и условиями деятельности данного собрания в том или ином случае.
Только этот метод и может правильно осветить нам особенности проявлений соотносительной деятельности массы лиц,
спаянных между собою теми или иными общественными условиями.
Одним из важных методов изучения коллективной рефлексологии, несомненно, следует признать статистический метод,
дающий возможность учитывать действия человеческих масс,
но нужно уметь им пользоваться. Нужно ставить для статистики
те самые задачи, которые отвечают определенной цели, и собирать материал там, где он может дать соответственные результаты. Так, если желательно определить общественный темперамент и настроение, собирайте данные о посещаемости театров,
ресторанов, игорных домов, церквей и о количестве самоубийств; если хотите для себя выяснить направление общественного кругозора, берите статистику общественных библиотек
и выясняйте, какие книги больше всего в спросе, собирайте данные о распространении различных периодических изданий и
журналов, возьмите сведения у издателей насчет хода их дела по
рубрикам изданий и т. п. Если хотите знать направление общественной деятельности, собирайте сведения о количестве молодежи, поступающей в высшие учебные заведения, о количестве
членов различных профессиональных союзов, о распространении тех или других предприятий. Если хотите знать направление политических взглядов в данном обществе, считайте количество членов различных политических партий, количество участников различных политических и общественных собраний и
митингов, количество голосов, поданных при выборах за членов
тех или других партий и т. п. Если хотите знать о поведении
общества с точки зрения его нравственности, собирайте сведения о количестве и характере совершенных за известный период
времени преступлений и т. п. Если, наконец, хотите знать о потребностях и вкусах, собирайте сведения по различным фирмам,
магазинам и лавкам о количестве и характере проданных за известное время товаров.
Отсюда ясно, что статистика только тогда будет полезна
для коллективной рефлексологии, когда она отвечает на ее зада-
223
ния. Но при этом мало иметь данные, нужно еще выяснить причину происходящих перемен в общественной жизни, а это достигается путем сопоставления с целым рядом других данных,
собираемых тем же статистическим методом. Если при этом
устранить субъективное толкование в отношении получаемых
результатов, то мы получаем строго объективный статистический материал, который позволяет к тому же установить соотношение человеческих действий с теми или другими внешними
поводами. В область статистики вводятся все виды человеческих деяний и происшествий в жизни людей, как-то: рождение,
бракосочетание, смерть, естественная или искусственная (самоубийство), преступность, разного рода болезни, потребление
алкоголя и наркотиков, почтовые и иные сообщения, развитие
сухопутного, железнодорожного, подводного и воздушного передвижения, развитие земледелия, фабричного труда, различного рода промыслов, торговли и промышленности, распространение книг, развитие религиозных и политических учений, развитие сберегающих организаций в виде страхования и т. п.
Статистика определяет число однородных деяний, производимых в том или ином коллективе, и этим самым делает учет, как
та или другая деятельность или состояние коллектива развивается, какие она терпит отклонения или останавливается в своем
развитии, или клонится к упадку. В то же время статистика учитывает и биологические (пол, возраст), индивидуальные (происхождение и темперамент), антропологические (раса, характер),
теллурические и метеорологические влияния (характер местности, климат, время года и т. п.).
Одновременно с тем путем анализа кривых того или иного
действия или состояния коллектива статистика дает нам возможность при сопоставлении с другими явлениями и состояниями, изображаемыми также в кривых, устанавливать между
ними взаимные соотношения, которые могут в то же время подлежать проверке и другими методами. Возьмем пример из медицины. Если мы определим количество поступлений больных,
страдающих прогрессивным параличом, в земские больницы,
мы будем иметь цифры, выражающие степень заболеваемости
этой болезнью по губернии. Сверх этого мы можем взять цифры, выражающие количество потребляемого населением спирта.
224
И вот оказывается, что кривые прогрессивного паралича и кривые, выражающие потребление населением спиртных напитков,
являются почти совпадающими. Это дает полное основание
признавать, что между потреблением спиртных напитков населением и развитием прогрессивного паралича имеется прямое
соотношение как производящей причины к следствию. Тем не
менее, это не исключает и другие моменты, например, влияние
сифилиса на развитие паралича, что доказывается иным путем.
Статистический метод имеет еще то ценное качество, что он дает возможность определять не только состояние коллектива в
смысле состава членов, их здоровья, роста, рождаемости, трудоспособности и пр., но и политические и религиозные воззрения
его членов, а также их моральные качества, экономическое положение, развитие грамотности и т. п., наконец, личные потребности коллектива, их рост и понижение и, наконец, зависимость
их от тех или других условий.
Так, путем статистического метода мы выясняем состояние
населения в отношении того или другого образования, определенных форм воспитания, потребности в книгах определенного
характера, потребности в сберегании себя от стихийных бедствий (пожаров и т. п.) путем страхования, потребности в переписке, в передвижении, в том или другом одеянии и определенных пищевых и иных продуктах потребления, в употреблении
возбуждающих средств, наркотиков и т. п., и многое другое в
том же роде. Между прочим, вся торговая и промышленная статистика дает указания на целый ряд потребностей, вызываемых
бытом, укладом жизни и обиходом жителей страны. Можно определенно сказать, что статистика является одним из важнейших методов коллективной рефлексологии. Не представляя собою самостоятельной науки, она важна тем, что уточняет выводы коллективной рефлексологии.
В какой мере статистика является методом, дающим возможность разрешения задач коллективной рефлексологии, видно, между прочим, из того, что, как мы знаем, та или другая потребность человека представляет собою его привычный сочетательный рефлекс, общественная же потребность представляет
собою коллективный сочетательный рефлекс. Развитие этого
коллективного сочетательного рефлекса, как и индивидуального
225
сочетательного рефлекса, подлежит определенной законосообразности, сводящейся к тому, что вначале отмечается медленный рост данной потребности, затем относительно быстрый
подъем, достигающий определенного уровня, вслед затем снова
начинается замедление роста, переходящее в горизонтальную
линию, после чего рост приостанавливается на то или другое
время и, наконец, наступает более или менее медленное понижение этой потребности благодаря вытеснению ее другими потребностями.
Надо, впрочем, заметить, что это развитие потребности
может нарушиться теми или иными приходящими условиями и
конкурирующими событиями, вследствие которых в кривой
всякой данной потребности могут обнаруживаться те или иные
колебания или пертурбации.
Так дальнейший ход общественной потребности вслед за ее
развитием зависит от многих условий, как, например, соперничества и вытеснения ее при посредстве других изобретений, с
одной стороны, а с другой – поощряющих ее условий того или
иного рода и т. п.
Из сказанного очевидно, что путем статистики нетрудно
проследить, между прочим,, и действие тормозящих влияний по
отношению к той или иной общественной потребности или общественному движению и смену этого действия противоположными, так сказать, поощряющими влияниями при других социальных условиях.
Одним из условий, тормозящих и в то же время возбуждающих (в зависимости от силы) является в коллективе конкуренция, обязанная инициативе тех или других лиц, выдвигающих новое изобретение или делающих новое открытие. Эти-то
явления конкуренции, как мы видели, служат нарушителями
правильного течения кривых, изображающих ту или другую потребность коллектива. <…>
Необходимо затем иметь в виду, что статистика устанавливает, прежде всего, количественные отношения, между тем как в
сущности каждое общественное явление имеет не только количественную, но и качественную сторону. <…>
Необычайно ценны указания статистики на те или иные соотношения между общественными явлениями, ибо с выяснени-
226
ем этих соотношений между тем или другим общественным явлением оказывается возможным и предупреждение этих явлений. <…>
В конце концов, статистика является, в сущности, массовым наблюдением, дающим материал для коллективной рефлексологии. Последняя, однако, нуждается в эксперименте для
уточнения и проверки наблюдения. <…>
Другой способ коллективного эксперимента — это метод
прямого эксперимента над целым коллективом, что может быть
осуществляемо более удачно в школах и в аудиториях. Этот метод, однако, имеет недостаток в том отношении, что таким образом можно производить эксперимент только над сравнительно
ограниченными коллективами, причем отдельные члены его находятся в неодинаковых пространственных условиях, а это приводит к неодинаковому на них воздействию со стороны экспериментатора. Кроме того, и то обстоятельство, что, если испытуемые знают, что над ними производится эксперимент, то это
создает некоторую искусственность обстановки, отражающуюся
на участниках коллектива. Этих условий избегает естественный
эксперимент, разработанный трудами нашей школы. Сущность
этого метода, применявшегося (д-р Лазурский и др.) в школах и
ранее мною на младенцах (см. работу д-ра Бражас в «Вести.
Псих.»), сводится к тому, что воспитанникам дается урок, который они выполняют, как всякий другой урок, не зная, что они
служат предметом эксперимента, а между тем урок дается с таким расчетом, чтобы он мог выявить в результате индивидуальные особенности соотносительной деятельности лиц, входящих
в школьный коллектив. С таким же успехом можно применять
соответственным образом подобранные игры для детей дошкольного возраста и занятия для взрослых.
В обоих случаях, однако, оценка результатов с точки зрения их значения по отношению к коллективу может быть осуществляема лишь при сравнении их с результатом такого же
эксперимента, производимого над отдельными лицами того же
самого коллектива. Наконец, могут быть организованы игры и
занятия таким образом, чтобы коллектив в них участвовал как
целое собрание лиц.
227
До сих пор эксперимент в целях коллективной рефлексологии, в сущности, почти не был осуществлен, а между тем и в
этом случае эксперимент должен сыграть ту же роль, как и в
других областях знания. Правда, до сих пор делались опыты и
над коллективом, но не с целью изучать роль самого коллектива
в определенном процессе и не для выяснения того, как личность
изменяется в коллективе, а с побочными целями, например, для
выяснения точности свидетельских показаний. Таковы работы
Binet, Stern'a, Claparede'a и др.
Разработанный у нас так называемый естественный эксперимент, применяемый в школьных классах, опять-таки приводит
к тому, чтобы из массы лиц, т. е. из коллектива, выделить те или
другие единицы по их индивидуальным особенностям и таким
образом здесь речь идет, в сущности, об анализе коллектива в
отношении его состава.
Но для коллективной рефлексологии наиболее существенным вопросом является как раз вопрос иного рода: как именно
проявления личности меняются в коллективе или, точнее, что
делается с личностью, когда она становится участником деятельности целого коллектива. В этом отношении уже наблюдение дает много данных и, несомненно, что и эксперимент может
дать здесь ценные результаты, как показали наши опыты над
дошкольниками детского сада. Другой задачей эксперимента
представляется выяснить, чем вообще реакция коллективной
личности на то или иное событие или явление отличается от реакции, свойственной отдельной личности при тех же самых или
приблизительно одинаковых условиях. В этом направлении
применение коллективного эксперимента является еще предметом будущих исследований.
<…> собирательной личностью, обществом или коллективом не может быть названо случайное скопление множества лиц
в данный период времени в определенном месте. Такое скопление народа есть сборище без всякого объединяющего начала, и
так как каждый индивид здесь является обособленным от других, самим собой, то понятно, что о каком-либо коллективе в
этом случае не может быть и речи.
<…> мы можем различать неорганизованный коллектив –
уличную толпу – и организованные коллективы в виде публики
228
и организованные же рабочие кооперативы как три различные
по внутреннему содержанию формы собирательной личности.
<…> Как собирательный организм коллектив имеет свое
настроение, свою наблюдательность и восприимчивость, свои
взгляды, свое суждение и свои действия, которые часто не совпадают во всех частях по своему характеру с такими же проявлениями отдельных личностей, входящих в коллектив.
<…> коллектив как собирательный организм живет и существует за счет индивидуального организма, ибо личность всегда в той или иной мере подавляется толпой, собранием, корпорацией, всего рода общественной и государственной организацией, и чем теснее сплочение коллектива, тем меньше места
проявлению отдельной личности. <…>
Однако общество и коллектив, действуя всегда как целое
собирательное, не уничтожает роли каждой составляющей его
единицы, ибо последняя влияет на общую равнодействующую,
по которой движется коллектив.
О КОЛЛЕКТИВНЫХ РЕФЛЕКСАХ ВООБЩЕ
Если нельзя сомневаться в том, что известный ряд коллективных рефлексов относится именно к порядку наследственноорганических (инстинктивных), другой — к порядку высших
сочетательных рефлексов, приобретаемых путем жизненного
опыта, примеры чего будут даны в последующем изложении, то
спрашивается, может ли коллектив проявлять рефлексы более
простого характера — рефлексы, называемые нами обыкновенными в общей рефлексологии личности, которые, как известно,
протекают вполне машинообразно. По-видимому, и коллектив
не лишен возможности проявления при известных условиях
рефлексов обыкновенного типа. К таким именно коллективным
рефлексам обыкновенного типа, по моему мнению, следует отнести коллективные рефлексы в виде паники толпы и безмотивного нападения, т. е. развивающихся путем заразы.
Паника представляет собою безотчетный оборонительный
рефлекс бегства, проявляемый целым коллективом без всякого
соответствия с внешними обстоятельствами и часто даже без
достаточного повода или же при каком-либо незначительном
229
поводе. Такие паники известны и среди животных (так называемые стампеды), например, в стадах лошадей, свиней и т. п. <…>
Что касается автоматического рефлекса коллективного нападения, развивающегося путем заразы, то опять-таки эти явления известны и среди животного мира, и среди людей. Так, когда мы встречаемся со сворой собак, достаточно бывает неосторожно вызвать нападение какой-либо одной собаки, чтобы вслед
за ней напала вся свора. Нет надобности говорить об опасности
таких случаев нападения. Точно так же и в озлобленной толпе
людей достаточно, чтобы кто-либо из толпы по самому незначительному поводу напал на кого-либо, чтобы затем вся толпа набросилась на то же лицо, не зная даже в чем дело.
Наследственно-органические рефлексы имеют одинаковую
основу с такими же рефлексами отдельной личности с тем различием, что здесь дело идет об обобщении тех проявлений, которыми характеризуются вообще эти рефлексы у отдельных
лиц. Так, погромы лавок или рынков с продуктами во время голода и разнузданные половые оргии могут служить примерами
таких рефлексов: в первом случае наследственно-органических
рефлексов самосохранения, во втором случае рефлексов полового характера.
Что касается коллективных рефлексов высшего порядка, то
они также могут быть наблюдаемы при тех или иных условиях.
Так, коллективные рефлексы сосредоточения нетрудно наблюдать в любом концерте, в любом театре, в любой аудитории.
Коллективные символические, и в частности речевые, рефлексы мы наблюдаем в жестах и возгласах толпы, в хоровом пении и т. д.
Большего пояснения требует собственно развитие личных
или целевых коллективных рефлексов, которые, как и другие
сочетательные рефлексы, возникают на основе опыта. Когда
речь идет о личном рефлексе отдельной личности, то дело происходит так: раздражитель А действует на индивид В, вызывая с
его стороны определенную реакцию сосредоточения, нападения
или обороны, а в известных случаях и подавления реакции, а все
это в зависимости от того, благоприятно ли действует А на данный индивид или неблагоприятно. Благоприятное действие сопровождается со стороны индивида положительной мимико-
230
соматической реакцией, неблагоприятное — отрицательной, но
и то и другое стоит в зависимости не только от одного раздражения, но и от состояния индивида. Повторное воздействие того
же самого раздражения вызывает уже привычку испытывать
данное раздражение и под влиянием его реагировать определенным образом, привычка же создает потребность в виде внутреннего раздражения от недостатка той мимико-соматической реакции, которая следовала за внешним раздражением. Под влиянием этого внутреннее раздражение со временем возникает уже
самостоятельно, т. е. без внешнего раздражителя, приближение
которого всегда усиливает эту потребность в наивысшей степени.
В случае неблагоприятного воздействия внешнего раздражителя речь идет о том же процессе образования внутреннего
раздражения, но с обратным результатом, т. е. оборонительной
реакцией или даже подавлением реакции. Иначе говоря, создается внутренняя потребность оборонительного действия, или
воздержания от данного воздействия.
Одинаковый результат получается и по отношению к посредствующим раздражителям. Так, определенный раздражитель может не непосредственно действовать на индивида, а
лишь после воздействия другого предшествующего или сопутствующего раздражителя.
Например, пищевой продукт может быть скрыт за несъедобной скорлупой или находиться скрытым под листьями определенного растения или храниться под почвой в определенных
местах и т. п. С другой стороны, и вредный раздражитель может
быть скрыт теми или другими внешними заграждениями, по
устранении которых раздражитель начинает проявлять свое неблагоприятное или вредное воздействие на организм. В этих
случаях действующий раздражитель имеет своего спутника,
причем влияние последнего предшествуется воздействием первого.
Но по закону сочетательных рефлексов сопутствующий
раздражитель после повторного воздействия настоящего раздражителя действует и сам, подобно последнему. В силу этого и
раздражители, не оказывающие непосредственно того или дру-
231
гого благоприятного или неблагоприятного воздействия на организм, становятся неиндифферентными, а возбуждающими определенную реакцию, привлекающую или отталкивающую
индивида в зависимости от того, в сопутствии каких действительных раздражителей эти первоначально индифферентные
раздражители находятся.
То, что мы имеем по отношению к отдельным индивидам,
имеет силу и по отношению к той или иной общественной группе как коллективному целому, в силу чего группа относится к
внешним воздействиям в соответствующих случаях совершенно
так же, как и отдельный индивид, с тем различием, что рефлексы отдельных личностей здесь объединяются благодаря взаимообщению и взаимовнушению.
Так, например, развитие восстания как коллективного сочетательного рефлекса надо представить себе таким образом, что
личный опыт каждого индивида сделал привычным для него
развитие протеста как сочетательного оборонительного рефлекса, возникающего на почве обыкновенного оборонительного
рефлекса при неблагоприятных физических воздействиях. Когда
накопляется достаточно внешних поводов для этого протеста со
стороны многих индивидов, проявления протеста быстро обобщаются в коллективе, причем развивается в этом смысле благодаря взаимовоздействию и заразе определенное коллективное
единство, еще более усиливающее проявление протеста. Когда
такое протестующее единство в коллективе образовалось, достаточно малейшего повода как раздражителя, чтобы коллективный протест достиг степени народного волнения, которое, нарастая все больше и больше, доходит до коллективного взрыва в
форме восстания.
Аналогичный процесс представляет собою развитие коллективного рефлекса нападения в форме, например, погромов,
войн и т. п.
Согласно вышеприведенному закону сочетательных рефлексов не только сама цель, но и средство достижения цели в
качестве предшествующего раздражителя должно явиться достаточным для возбуждения рефлекса. Так, предметы питания
являются раздражителем не только для всякого индивида, но и
232
для коллектива. Но так как приобретение денег обеспечивает
получение необходимых для жизненного обихода предметов и
продуктов питания, а часто и сопровождается непосредственно
затем приобретением того или другого и во всяком случае ему
предшествует, то ясно, что благодаря опыту по закону сочетательных рефлексов и деньги становятся раздражителем, возбуждающим ту же реакцию, что и основная цель, т. е. необходимые предметы и продукты питания, вследствие чего деньги становятся и сами по себе ближайшею целью действия. На этом
процессе развития сочетательных рефлексов, в котором не только сама цель как бывшая в опыте является раздражителем, но и
все средства, ведущие к этой цели, становятся такими же раздражителями, основаны все процессы обмена в коллективах, а
также все банковские и другие организации.
Не следует затем упускать из виду, что то или иное общественное движение обязано в значительной мере особой пропаганде, которая и служит нередко к объединению и в то же время
к возбуждению действий коллектива. Пропаганду же ведут
обыкновенно агитаторы, которые редко вообще стесняются в
средствах, чтобы наэлектризовать толпу.
<…> Само по себе общественное движение является результатом совокупной деятельности, борьбы и сотрудничества
отдельных личностей, групп и целых обществ или союзов. Как и
всякий общественный процесс, оно должно иметь своим последствием либо заимствование, основанное на подражании,
либо творческий акт. В последнем случае в коллективной жизни
общества получается явление новое и оригинальное в той или
иной мере, хотя бы и сходственное с явлением, однажды уже
пережитым в его прошлой жизни.
Всякое общественное движение развивается обыкновенно
до тех пор, пока оно не исчерпает весь запас сил, вызванный к
деятельному состоянию соответственным раздражением в данной среде или пока не встретит соответствующего противодействия в другом общественном движении или какой-либо внешней силы, иначе говоря, коллективный рефлекс, как и всякий
сочетательный рефлекс, прекращается вследствие внутреннего
или внешнего торможения. Общественное движение, развиваясь
233
в форме коллективного рефлекса, достигает в известный момент
своего максимума напряжения, после которого волна этого
движения начинает понижаться и, наконец, спадает точь-в-точь
как в сочетательном рефлексе отдельной личности. В этом случае говорят об общественном сдвиге, когда начинается общественное движение, о переломе настроения в народных массах,
когда общественное движение достигает своей высоты, и о понижении его, когда движение начинает ослабевать, сменяясь
другим общественным движением. <…>
РАЗВИТИЕ КОЛЛЕКТИВНЫХ ДВИЖЕНИЙ ПО ТИПУ СОЧЕТАТЕЛЬНЫХ РЕФЛЕКСОВ
Из рефлексологии мы знаем, что сочетательный рефлекс
развивается на почве обыкновенного рефлекса и является, в
сущности, его воспроизведением. То же мы имеем и в отношении коллективных рефлексов. Представим себе усмиряемую
полицейским нарядом толпу, которая устремляется в паническое бегство под влиянием расстрела, это — обыкновенный
коллективный рефлекс. Когда коллектив подвергается избиению
и можно слышать раздающиеся из его среды проклятия, стоны и
раздирающие крики, это тоже обыкновенный рефлекс. Но когда
раздаются те же проклятия, стоны и крики со стороны коллектива в то время, когда он взволнован прочувствованной речью
об истязаниях, совершенных над близкими ему людьми, это уже
сочетательный коллективный рефлекс. Когда толпа разбегается
в стороны под влиянием простой угрозы, это тоже сочетательный коллективный рефлекс.
Отсюда очевидно, что в отношении развития коллективного сочетательного рефлекса мы знаем постоянную аналогию с
развитием индивидуального сочетательного рефлекса, ибо ясно,
что и там, и здесь сочетательный рефлекс, будет ли он индивидуальный или коллективный, развивается на почве обыкновенного рефлекса, являясь его воспроизведением при действии раздражителя, бывшего совместным с рефлексогенным основным
раздражением.
Нужно, впрочем, заметить, что самое раздражение, приводящее к обыкновенному рефлексу, может быть заменено его
234
символом, т. е. словом или другим знаком, и в результате получится сочетательный рефлекс такого же рода. Человек, например, никогда не испытавший на себе действия огнестрельного
оружия и даже не видевший никогда его применения на деле,
тем не менее отворачивается от него в испуге исключительно
под влиянием рассказов о его смертоносном действии. В этом
случае уже одного вида огнестрельного оружия и даже одного
названия оказывается достаточно для возбуждения оборонительного сочетательного рефлекса. Дело в том, что с символом
неизбежно связывается его значение как оружия, спасение от
которого заключается только в возможном отстранении от его
действия.
То же самое мы имеем и в коллективе. Не нужно непременно даже и самого факта избивания толпы в предшествующем примере усмирения. Всякое лицо, если не по собственному
опыту, то по опыту близких ему лиц, переданному на словах,
знает про смертоносное действие огнестрельного или холодного
оружия. Следовательно, у каждого уже имеется воспитанный в
течение жизни рефлекс обороны при виде оружия и при угрозе
им, и этого достаточно, чтобы толпа, угрожаемая оружием, начала разбегаться. <…>
Задания для самостоятельной работы
с текстом В. М. Бехтерева «Определение коллективной рефлексологии»
1. Перечислите, что, по мнению В. М. Бехтерева, помимо обычаев, мифов и
языка, названных В. Вундтом, позволяет характеризовать психологию
народа.
2. Обозначьте различия между коллективной рефлексологией и
рефлексологией отдельной личности, выявленные В. М. Бехтеревым.
3. Назовите предмет и методы коллективной рефлексологии, предложенные
В. М. Бехтеревым.
4. Определите, какие общности людей В. М. Бехтерев относил к коллективам.
5. Приведи примеры коллективных рефлексов.
6. Ответьте на вопрос, как соотносятся понятия коллективной и социальной
психологии в учении В. М. Бехтерева.
235
Л. С. Выготский. Психология искусства: к методологии
вопроса40 (1925)41
<…> Предметом социологического изучения может быть
либо идеология сама по себе, либо зависимость ее от тех или
иных форм общественного развития, но никогда социологическое исследование само по себе, не дополненное исследованием
психологическим, не в состоянии будет вскрыть ближайшую
причину идеологии — психику общественного человека. Чрезвычайно важно и существенно для установления методологической границы между обеими точками зрения выяснить разницу,
отличающую психологию от идеологии.
С этой точки зрения становится совершенно понятной та
особая роль, которая выпадает на долю искусства как совершенно особой идеологической формы, имеющей дело с совершенно своеобразной областью человеческой психики. И если
мы хотим выяснить именно это своеобразие искусства, то, что
выделяет его и его действия из всех остальных идеологических
форм, — мы неизбежно нуждаемся в психологическом анализе.
Все дело в том, что искусство систематизирует совсем особенную сферу психики общественного человека — именно сферу
его чувства. И хотя за всеми сферами психики лежат одни и те
же породившие их причины, но, действуя через разные психические Verhaltensweisen42, они вызывают к жизни и разные
идеологические формы.
Таким образом, прежняя вражда сменяется союзом двух
направлений в эстетике, и каждое из них получает смысл только
в общей философской системе. Если реформа эстетики сверху
более или менее ясна в своих общих очертаниях и намечена в
целом ряде работ, во всяком случае, в такой степени, что позволяет дальнейшую разработку этих вопросов в духе исторического материализма, то в смежной области — в области психологического изучения искусства — дело обстоит совершенно иначе.
Выготский Л. С. Психология искусства / общ. ред. В. В. Иванова. 3-е изд. М., 1986.
С. 25–30, 110.
41
Написано в 1925 г., впервые опубликовано в 1965 г.
42
Поведение (нем.)
40
236
Возникает целый ряд таких затруднений и вопросов, которые
были неизвестны прежней методологии психологической эстетики вовсе. И самым существенным из этих новых затруднений
оказывается вопрос о разграничении. Точка зрения, не допускавшая сомнений в вопросе о размежевании этих двух психологических точек зрения, ныне должна быть подвергнута основательному пересмотру. Мне думается, что обычное представление о предмете и материале социальной психологии окажется
неверным в самом корне при проверке его с новой точки зрения.
В самом деле, точка зрения социальной психологии или психологии народов, как ее понимал Вундт, избирала предметом своего изучения язык, мифы, обычаи, искусство, религиозные системы, правовые и нравственные нормы. Совершенно ясно, что с
точки зрения только что приведенной это все уже не психология: это сгустки идеологии, кристаллы. Задача же психологии
заключается в том, чтобы изучить самый раствор, самое общественную психику, а не идеологию. Язык, обычаи, мифы — это
все результат деятельности социальной психики, а не ее процесс. Поэтому, когда официальная психология занимается этими
предметами, она подменяет психологию идеологией. Очевидно,
что основная предпосылка прежней социальной психологии и
вновь возникающей коллективной рефлексологии, будто психология отдельного человека непригодна для уяснения социальной
психологии, окажется поколебленной новыми методологическими допущениями.
Бехтерев утверждает: «...очевидно, что психология отдельных лиц непригодна для уяснения общественных движений...»43.
На такой же точке зрения стоят и другие социальные психологи,
как Мак-Дауголл, Лебон, Фрейд и другие, рассматривающие
социальную психику как нечто вторичное, возникающее из индивидуальной. При этом предполагается, что есть особая индивидуальная психика, а затем уже из взаимодействия этих индивидуальных психологий возникает коллективная, общая для
всех данных индивидуумов. Социальная психология при этом
возникает как психология собирательной личности, на манер
того, как толпа собирается из отдельных людей, хотя имеет и
43
Бехтерев В. М. Коллективная рефлексология. Пг., 1921. С. 14.
237
свою надличную психологию. Таким образом, немарксистская
социальная психология понимает социальное грубо эмпирически, непременно как толпу, как коллектив, как отношение к другим людям. Общество понимается как объединение людей, как
добавочное условие деятельности одного человека. Эти психологи не допускают мысли, что в самом интимном, личном движении мысли, чувства и т. п. психика отдельного лица все же
социальна и социально обусловлена. Очень нетрудно показать,
что психика отдельного человека именно и составляет предмет
социальной психологии. Совершенно неверно мнение Г. Челпанова, очень часто высказываемое и другими, что специально
марксистская психология есть психология социальная, изучающая генезис идеологических форм по специально марксистскому методу, заключающемуся в изучении и происхождения указанных форм в зависимости от изучения социального хозяйства,
и что эмпирическая и экспериментальная психология марксистской стать не может, как не может стать марксистской минералогия, физика, химия и т. п. В подтверждение Челпанов ссылается на восьмую главу «Основных вопросов марксизма» Плеханова, где говорится совершенно ясно о происхождении
идеологии. Скорее верна как раз обратная мысль, именно та, что
индивидуальная (resp. эмпирическая и экспериментальная) психология только и может стать марксистской. В самом деле, раз
мы отрицаем существование народной души, народного духа и
т. п., то как можем мы отличить общественную психологию от
личной. Именно психология отдельного человека, то, что у него
есть в голове, это и есть психика, которую изучает социальная
психология. Никакой другой психики нет. Все другое есть или
метафизика или идеология, поэтому утверждать, что эта психология отдельного человека не может стать марксистской, то есть
социальной, как минералогия, химия и т. п., значит не понимать
основного утверждения Маркса, что «человек есть в самом буквальном смысле zoon politiсоn44, не только животное, которому
свойственно общение, но животное, которое только в обществе
и может обособляться»45. Считать психику отдельного человека,
Общественное животное (Аристотель. Политика. Т. I, гл. I).
Маркс К. Введение (из экономических рукописей 1857—1858 годов) // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 12. С. 710.
44
45
238
то есть предмет экспериментальной и эмпирической психологии, столь же внесоциальной, как предмет минералогии, — значит стоять на прямо противоположной марксизму позиции. Не
говоря уже о том, что и физика, и химия, и минералогия, конечно же, могут быть марксистскими и антимарксистскими, если
мы под наукой будем разуметь не голый перечень фактов и каталогов зависимостей, а более крупно систематизированную
область познания целой части мира.
Остается последний вопрос о генезисе идеологических
форм. Есть ли подлинно предмет социальной психологии изучение зависимости их от социального хозяйства? Мне думается,
что ни в какой мере. Это общая задача каждой частной науки,
как ветви общей социологии. История религии и права, история
искусства и науки решают всякий раз эту задачу для своей области.
Но не только из теоретических соображений выясняется
неправильность прежней точки зрения; она обнаруживается гораздо ярче из практического опыта самой же социальной психологии. Вундт, устанавливая происхождение продуктов социального творчества, вынужден в конечном счете обратиться к творчеству одного индивида. Он говорит, что творчество одного
индивида может быть признано со стороны другого адекватным
выражением его собственных представлений и аффектов, а потому множество различных лиц могут быть в одинаковой мере
творцами одного и того же представления. Критикуя Вундта,
Бехтерев совершенно правильно показывает, что «в таком случае, очевидно, не может быть социальной психологии, так как
при этом для нее не открывается никаких новых задач, кроме
тех, которые входят и в область психологии отдельных лиц»46. И
в самом деле, прежняя точка зрения, будто существует принципиальное различие между процессами и продуктами народного
и личного творчества, кажется ныне единодушно оставленной
всеми. Сейчас никто не решился бы утверждать, что русская
былина, записанная со слов архангельского рыбака, и пушкинская поэма, тщательно выправленная им в черновиках, суть продукты различных творческих процессов. Факты показывают как
46
Бехтерев В. М.Указ. соч. С. 15.
239
как раз обратное: точное изучение устанавливает, что разница здесь
чисто количественная; с одной стороны, если сказитель былины
не передает ее совершенно в таком же виде, в каком он получил
ее от предшественника, а вносит в нее некоторые изменения,
сокращения, дополнения, перестановку слов и частей, то он уже
является автором данного варианта, пользующимся готовыми
схемами и шаблонами народной поэзии; совершенно ложно то
представление, будто народная поэзия возникает безыскусственно и создается всем народом, а не профессионалами — сказителями, петарями, бахарями и другими профессионалами художественного творчества, имеющими традиционную и богатую
глубоко специализированную технику своего ремесла и пользующимися ею совершенно так же, как писатели позднейшей
эпохи. С другой стороны, и писатель, закрепляющий письменный продукт своего творчества, отнюдь не является индивидуальным творцом своего произведения. Пушкин отнюдь не единоличный автор своей поэмы. Он, как и всякий писатель, не
изобрел сам способа писать стихами, рифмовать, строить сюжет
определенным образом и т. п., но, как и сказитель былины, оказался только распорядителем огромного наследства литературной традиции, в громадной степени зависимым от развития языка, стихотворной техники, традиционных сюжетов, тем, образов, приемов, композиции и т. п.
Если бы мы захотели расчесть, что в каждом литературном
произведении создано самим автором и что получено им в готовом виде от литературной традиции, мы очень часто, почти всегда, нашли бы, что на долю личного авторского творчества следует отнести только выбор тех или иных элементов, их комбинацию, варьирование в известных пределах общепринятых
шаблонов, перенесение одних традиционных элементов в другие системы и т. п. Иначе говоря, и у архангельского сказителя и
у Пушкина мы всегда можем обнаружить наличие обоих моментов — и личного авторства и литературных традиций. Разница
только в количественном соотношении обоих этих моментов. У
Пушкина выдвигается вперед момент личного авторства, у сказителя — момент литературной традиции. Но оба они напоминают, по удачному сравнению Сильверсвана, пловца, плывущего по реке, течение которой относит его в сторону. Путь пловца,
240
как и творчество писателя, будет всякий раз равнодействующей
двух сил — личных усилий пловца и отклоняющей силы течения.
Мы имеем все основания утверждать, что с психологической точки зрения нет принципиальной разницы между процессами народного и личного творчества. А если так, то совершенно прав Фрейд, когда утверждает, что «индивидуальная психология с самого начала является одновременно и социальной
психологией...»47. Поэтому интерментальная психология (интерпсихология) Тарда, как и социальная психология других авторов, должна получить совершенно другое значение.
Вслед за Сигеле, Де-ля-Грассери, Росси и другими я склонен думать, что следует различать социальную и коллективную
психологию, но только признаком различения той и другой я
склонен считать не выдвигаемый этими авторами, а существенно иной. Именно потому, что различие основывалось на степени
организованности изучаемого коллектива, это мнение не оказалось общепринятым в социальной психологии.
Признак различения намечается сам собой, если мы примем
во внимание, что предметом социальной психологии, оказывается, является именно психика отдельного человека. Совершенно ясно, что при этом предмет прежней индивидуальной
психологии совпадает с дифференциальной психологией,
имеющей своей задачей изучение индивидуальных различий у
отдельных лиц. Совершенно совпадает с этим и понятие об общей рефлексологии в отличие от коллективной у Бехтерева. «В
этом смысле имеется известное соотношение между рефлексологией отдельной личности и коллективной рефлексологией, так
как первая стремится выяснить особенности отдельной личности, найти различие между индивидуальным складом отдельных
лиц и указать рефлексологическую основу этих различий, тогда
как коллективная рефлексология, изучая массовые или коллективные проявления соотносительной деятельности, имеет в виду, собственно, выяснить, как путем взаимоотношения отдельных индивидов в общественных группах и сглаживания их ин-
47
Фрейд 3. Психология масс и анализ человеческого «я». М., 1925. С. 3.
241
дивидуальных различий достигаются социальные продукты их
соотносительной деятельности»48.
Отсюда совершенно ясно, что речь идет именно о дифференциальной психологии в точном смысле этого слова. Что же
тогда составит предмет коллективной психологии в собственном смысле слова? Это можно показать при помощи простейшего рассуждения. Все в нас социально, но это отнюдь не означает,
что все решительно свойства психики отдельного человека присущи и всем другим членам данной группы. Только некоторая
часть личной психологии может считаться принадлежностью
данного коллектива, и вот эту часть личной психики в условиях
ее коллективного проявления и изучает всякий раз коллективная
психология, исследуя психологию войска, церкви и т. п.
Таким образом, вместо социальной и индивидуальной психологии следует различать социальную и коллективную психологию. Различение социальной и индивидуальной психологии в
эстетике падает так же, как различение между нормативной и
описательной эстетикой, потому что, как совершенно правильно
показал Мюнстерберг, историческая эстетика была связана с
социальной психологией, а нормативная эстетика — с индивидуальной49. <…>
…искусство никогда не может быть объяснено до конца из
малого круга личной жизни, но непременно требует объяснения
из большого круга жизни социальной.
Искусство как бессознательное есть только проблема; искусство как социальное разрешение бессознательного — вот ее
наиболее вероятный ответ.
Задания для самостоятельной работы
с текстом Л. С. Выготского
1. Определите различия во взглядах В. М. Бехтерева и Л. С. Выготского на
предмет изучения социальной психологии.
2. Объясните, почему, с точки зрения Л. С. Выготского, психика отдельного
человека составляет предмет социальной психологии.
3. Определите различия в представлениях Л. С. Выготского о социальной и
коллективной психологии.
48
49
Бехтерев В. М.Указ. соч. 28.
См.: Müller-Freienfels R. Psycholоgie der Kunst. Bd II. Leipzig ; Berlin, 1923.
242
4. Обозначьте связь искусства и социальной психологии с позиций Л. С. Выготского.
243
К. К. Платонов. Личность как объект социальной психологии (1975)50
Постановка данной проблемы определяется тем, что, несмотря на внимание, уделяемое ей большинством советских социальных психологов, она до сих пор не имеет единопонимаемого решения. Более того, одни и те же авторы предлагают зачастую различные, противоречащие друг другу ее решения. Так,
например, Б. Д. Парыгин в 1965 г. в своей книге (С. 61—63) возражает тем, кто рассматривает личность в качестве объекта социальной психологии (в частности, нам); в другой книге, изданной в 1971 г., он признает, что «проблема личности является,
прежде всего, специфически социально-психологической проблемой»51. В других случаях понятие «объект» подменяется понятием «предмет». Так, о тех, кто провозглашает личность объектом социальной психологии, А. Г. Ковалев в своем курсе лекций пишет, будто они считают, что «предметом социальной
психологии является личность»52.
Необходимость создания коллективными усилиями системы взаимосогласованных и в основном единопонимаемых психологических понятий признается в настоящее время большинством психологов и философов. Пожалуй, еще в большей степени эта необходимость должна быть признана и в отношении
понятий, с которыми оперируют советские социальные психологи, поскольку многие понятия некритически заимствованы из
буржуазной социальной психологии и социологии.
Система понятий марксистской социальной психологии
должна быть согласована с системой понятий общей психологии и социологии. К этой общей и единой системе полностью
относится требование, сформулированное Н. Н. Лобачевским:
«Первые понятия, с которых начинается какая-нибудь наука,
должны быть ясны и приведены к самому меньшему числу. Тогда только они могут служить прочным и достаточным основанием учения, науки»53. Вслед за С. Л. Рубинштейном и
Платонов К. К. Личность как объект социальной психологии // Методологические
проблемы социальной психологии. М., 1975. С. 72–88.
Парыгин Б. Д. Основы социально-психологической теории. М., 1971. С. 96.
52
Ковалев А. Г. Курс лекций по социальной психологии. М., 1972. С. 5.
53
Лобачевский Н. Н. Полное собрание сочинений. Т. I. М. ; Л., 1946. С. 186.
50
51
244
А. Н. Леонтьевым все советские психологи считают, что таким
первым для психологии понятием служит понятие «психическое
отражение» (или просто «отражение», когда это понятие употребляют в психологическом контексте).
Двумя производными понятиями будут «отражаемое», взятое из объективной диалектики, и «отраженное» — из субъективной, на что указывал Энгельс в «Диалектике природы»: «Так
называемая объективная диалектика царит во всей природе, а
так называемая субъективная диалектика, диалектическое мышление, есть только отражение господствующего во всей природе
движения путем противоположностей...»54.
Вторым основным понятием следует назвать «взаимодействие». «Взаимодействие,— писал Энгельс,— вот первое, что
выступает перед нами, когда мы рассматриваем движущуюся
материю в целом... взаимодействие является истинной causa finalis (конечной причиной) вещей. Мы не можем пойти дальше
познания этого взаимодействия именно потому, что позади его
нечего больше познавать... Чтобы понять отдельные явления,
мы должны вырвать их из всеобщей связи и рассматривать их
изолированно, а в таком случае сменяющиеся движения выступают перед нами — одно как причина, другое — как действие»55.
Есть все основания считать, что эти два понятия являются
достаточными предпосылками того, чтобы все остальные понятия психологии и социальной психологии могли быть выведены
из них., по крайней мере, эти два понятия: «отражение» (и его
форма «психическое отражение» и производные понятия: «отражаемое» и «отраженное») и «взаимодействие» — необходимы
и достаточны для внесения ясности в обсуждаемую проблему.
То, что словами «социальная психология» выражается понятие, под которым понимается наука, это сейчас уже ни у кого
не вызывает сомнения. Бесспорными считаются и следующие
два положения.
Как и всякая наука, социальная психология — это система
теорий, а теории — системы понятий. Следовательно, социаль54
55
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20. С. 526.
Там же. С. 546–547.
245
ная психология есть понятие субъективной диалектики — система отраженного.
Но дальше начинается уже расхождение в определениях.
Так, до сих пор нет общепризнанного ответа на вопрос, является
ли социальная психология самостоятельной или социологической или психологической наукой или только отраслью социологии или психологии. Все эти пять различных подходов к социальной психологии имеют своих сторонников и противников,
а ведь от четкости решения этого вопроса зависит четкость
дальнейшей системы понятий.
Мы считаем, что само название уже говорит о том, что социальную психологию надо рассматривать как психологическую науку. Но при этом мы не случайно подчеркиваем, что
«надо рассматривать», а не употребляем слово «является». Будучи системой отраженного, любая наука, и тем более наука,
лежащая па пересечении с другой, всегда несколько условна в
своих границах и аспектах. Ведь можно сказать не только «социальная психология», но и «психологическая социология». И
тогда эта наука будет (даже не будет, а уже была и есть) отраслью социологии. Многие буржуазные социологи, стоящие на
открытых или замаскированных антимарксистских позициях,
отстаивают это мнение.
Действительно, «вырывая», как писал Энгельс, из всеобщего взаимодействия и всеобщей связи отдельные связанные между собой социальные и психологические явления, мы увидим в
разных случаях смену действий и их причин. Например, первая
мировая война как социальное явление была причиной не только моральной деградации некоторых социальных слоев, прежде
всего мелкой буржуазии, но и усиления революционных настроений пролетариата и крестьянства. Отличие социальных
действий французов в 1800—1815 гг. и в 1850—1870 гг. определялось в какой-то мере различием личностей Наполеона Бонапарта и Луи Бонапарта, но не это различие было исторически
определяющим. Значит, вопрос заключается не в том, какие социально-психологические «явления бывают», а в том, какие исторические и социально-психологические закономерности определяют их возникновение. Исторический материализм, взяв за
246
основу примат общественного бытия над сознанием, борется с
психологизацией социологии.
То, что социальная психология — не отдельная отрасль
общей психологической теории, а особая психологическая наука, определяется ее значимостью, достаточно большим числом
ее проблем и уже достаточно большим накопленным объемом
знаний и числом теорий по этим проблемам, опирающимся на
общую психологию и психологические понятия. Косвенным доказательством этому служит и число монографий, и наличие
специальных курсов; этот формальный критерий, как известно,
признается науковедением. Доказательства же того, что социальную психологию следует рассматривать в качестве именно
психологической науки, а не некой самостоятельной науки, мы
приведем ниже.
Второй вопрос, на который до сих пор нет общепринятого
ответа, как это ни странно, вопрос о самом названии этой психологической науки. Достаточно прочесть заголовки вышедших
в 60—70-х годах книг и статей, чтобы увидеть, что термины
«социальная психология» и «общественная психология» применялись как синонимы.
Путаница здесь в значительной степени вызвана тем, что
этими терминами обозначаются два различных явления: общественная психология (так называл ее еще Г. В. Плеханов) как
отражаемое и наука, ее изучающая,— социальная психология,
как отраженное. Такое соотнесение этих терминов, надо думать,
скоро станет общепризнанным.
Нет до сих пор еще единого понимания и тех феноменов,
которые выступают объектами изучения социальной психологии. Отложив до следующего раздела рассмотрение личности,
остановимся на других спорных и бесспорных ее объектах.
Можно ли, например, считать любое изучение любой группы
людей задачей социальной психологии, а само понятие
«группа» — основной социально-психологической категорией? Как известно, В. И. Ленин класс определял через понятие
группы. Группой является и семья и крупные социальные
общности, изучение которых составляет общепризнанный
предмет социологии.
247
Иное дело коллектив, т. е. группа людей, объединяемая целями совместной деятельности, вынесенными за ее пределы и
подчиненными целям общества, частью которого является эта
группа. Понятие «цели деятельности», определяющее сущность
коллектива,— это психологическое понятие, и потому коллектив следует рассматривать в качестве объекта социальной психологии.
Но нельзя изучать коллектив, не дифференцируя его с более общим явлением — «малой группой» и другими видами этого явления, например «корпорацией», цели которой замкнуты в
ней самой, или «конгломератом людей», еще не осознавшим
общности своих целей.
Все эти феномены также представляют собой объекты социальной психологии.
Как известно, имеется два рода групп людей: реальные,
чаще контактные, и условные, в частности статистические. И те
и другие служат для социальной психологии ее объектами, но
глубина и широта изучения ею первых групп значительно
больше, чем вторых. Дело в том, что групповое сознание в контактных группах может познаваться непосредственно, в то время как в условных — только опосредованно — через сведения,
получаемые в разное время, от разных лиц и т. д.
Не только коллективу, но и любой другой реальной, а не
условной человеческой группе свойственно общение. Общение,
если речь идет о людях, определяется осознанными взаимосвязями людей, входящих в любую человеческую общность. Более
широко понимаемое общение — это взаимодействие на основе
взаимного психического отражения. Потому взаимодействие на
основе только физических и физиологических форм отражения
не может рассматриваться как общение.
Так как общение осуществляется между индивидами путем
психического взаимоотражения, то оно присуще всем индивидам, имеющим способность психического отражения. Но наивысшая форма общения — общение личностей, называемое общепринятым термином: межличностным общением.
Общение — это только частный случай более широкого
круга взаимодействий, проявляющихся в форме обмена информацией и называющихся коммуникациями. Человек может об-
248
щаться с животными, но выражение «общение человека и ЭВМ»
надо признать только образным и научно неверным, подменяющим понятие «коммуникативные связи».
Изучать общение в различных группах людей нельзя в отрыве от изучения этих групп, которые тем самым становятся в
определенном аспекте объектами социальной психологии. Это
же относится и к таким бесспорно социально-психологическим
явлениям, как групповое и, в частности, коллективное мышление, настроение, воля, в которых проявляется общение.
Еще более отчетливо диалектика взаимодействия социальных и социально-психологических закономерностей обнаруживается при изучении различных видов явлений, которые часто и
неправомерно обобщают одним термином «отношение». И на
этом вопросе следует остановиться несколько подробнее.
«В производстве люди вступают в отношение не только к
природе. Они не могут производить, не соединяясь известным
образом для совместной деятельности и для взаимного обмена
своей деятельностью. Чтобы производить, люди вступают в определенные связи и отношения, и только в рамках этих общественных связей и отношений существует их отношение к природе, имеет место производство»56,— писал Маркс, раскрывая
сущность производственных отношений как основы общества.
Производственные отношения — бесспорно объективные социальные явления и относятся к отражаемому. Ни у кого из марксистов не вызывает сомнения, что их изучение с позиций исторического материализма — задача социологии.
Понятно, что производственные отношения — не единственные объективные отношения, в которые вступают люди.
Есть и другие — общественные, служебные, бытовые, игровые,
учебные, правовые — вообще самые различные объективные
отношения, изучаемые различными науками.
Но термин «отношения» применяется и в другом смысле, к
сожалению, часто не отличаемом от изложенного.
Так, А. Ф. Лазурский, излагая свою программу исследования личности, отмечал, что «индивидуальность человека определяется не только своеобразием его внутренних психических
56
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 6. С. 441.
249
функций вроде особенностей его памяти, воображения, внимания и т. п., но в неменьшей мере и его отношениями к окружающим его явлениям»57. Взгляды А. Ф. Лазурского были развиты В. П. Мясищевым, который писал: «Психологические отношения человека в развернутом виде представляют целостную
систему индивидуальных, избирательных, сознательных связей
личности с различными сторонами объективной действительности. Эта система вытекает из всей истории развития человечества, она выражает его личный опыт и внутренне определяет его
действия, его переживания»58. В этом, втором, смысле отношения — это психические явления и, следовательно, как и все психическое, отраженное для данной личности, хотя и отражаемое
для других.
В последнее время теория В. Н. Мясищева не только получила всеобщее признание, но в ряде случаев некоторые психологи (В. С. Мерлин, М. И. Смирнов и др.) стали неправомерно
отождествлять личность с ее отношениями.
Ясность в этот вопрос была внесена С. Л. Рубинштейном,
понимавшим под отношениями вообще не свойства личности, а
свойство индивидуального сознания наряду с другими его свойствами (лучше говорить — атрибутами) — познанием и переживанием. Он подчеркивал: «Само отражение включает отношение к отражаемым явлениям. Реальное сознание человека
— в отличие от теоретической абстракции сознания «вообще»
— это всегда практическое сознание; в нем существенную роль
играет отношение вещей к потребностям и действиям субъекта
как общественного индивида и его отношение к окружающему»59.
Производственные и другие виды объективных отношений
– это объективные отношения между отдельными людьми. Они
отражаются в сознании каждой из этих личностей как отраженные межличностные отношения. Последние, будучи психическим явлением, относятся к компетенции психологии. Поскольку они по своей сути могут иметь место только при включении
Лазурский А. Ф., Франк С. Л. Программа исследования личности в ее отношении к
среде. СПб., 1907. С. 2.
Мясищев В. Н. Проблема отношений человека и ее место в психологии // Вопр. психологии. 1967. № 5; см. также: Он же. Личность и неврозы. Л., 1960. С. 210.
59
Рубинштейн С. Л. Принципы и пути развития психологии. М., 1959. С. 158.
57
58
250
человека в группу других людей, их изучает социальная психология.
Межличностные отношения, возникающие в результате
общения людей в их группе, определяют важнейшее явление,
получившее название психологической совместимости. Она
бывает не только с положительным или отрицательным знаком,
но и с различными ее степенями и видами, которые не следует
путать с физиологической совместимостью, хотя последняя и
влияет на нее. Межличностные отношения в группе и совместимость (физиологическая и психологическая) ее членов создают
то важнейшее общественно-психологическое явление, которое
теперь называют ставшим общепризнанным термином психологический климат и которое, в свою очередь, в значительной мере определяет групповое настроение. Понятно, что и все эти феномены представляют собой объекты, изучаемые социальной
психологией.
Что же составляет предмет социальной психологии? Ведь
не дав ответа на этот вопрос, нельзя раскрыть ее отношение к
личности. Чтобы дать на него ответ, необходимо уточнить, что
такое предмет науки и в чем его отличие от объектов, ею изучаемых. Начав с описания последних, остается дать определение
понятия «объект науки».
Объекты науки — это те феномены (вещи и явления) и их
связи, которые данная наука изучает, «вырывая» (как говорил
Энгельс) их из всеобщего взаимодействия, но, как писал
В. И. Ленин, «чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и «опосредствования».
Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения»60.
Это требование диалектики, показанное Лениным на классическом примере стакана, относится и к явлениям, изучаемым любой наукой, в том числе и социальной психологией. Оно расширяет круг объектов и определяет необходимость использования
сведений об изучаемом объекте, получаемых смежной наукой.
Потому при изучении любого объекта социальной психологией
надо четко различать, что ей самой задано, т. е. ею должно быть
60
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 42. С. 290.
251
изучено и понято, и что дано — т. е. должно быть взято от других наук.
Наука, создавая теории, которые опираются на понятия,
выражаемые терминами, позволяет, в отличие от так называемого здравого смысла, не скользить по поверхности явлений, а
проникать в их сущность. В понимании различия здравого
смысла и социальной психологии как науки надо исходить из
следующих слов Энгельса: «Здравый человеческий рассудок,
весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домашнего
обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь
только он отважится выйти на широкий простор исследования»61, и Маркса: «Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня»62.
Потому социальную психологию, как и любую другую
науку, определяют не те объекты, которые она изучает (ведь
один и тот же объект могут изучать многие науки), не ее задачи
(задача у всех этих наук, изучающих один объект, может быть
единой) и уж подавно не профессия или специальность людей,
ею пользующихся или ее разрабатывающих. Науку определяет
ее предмет.
Предмет науки — это тот ее теоретический аспект, специфический угол зрения, под которым она рассматривает изучаемые ею объекты, и та система понятий, в которой она раскрывает специфическую только для нее сторону сущности изучаемых
ею объектов. Предмет науки выражается системой ее категорий,
подчиненных им понятий и выражающих их терминов и определяет ее методы. Предмет каждой науки специфичен, как специфична изучаемая сущность ее объектов. Поэтому нет и не
может быть двух наук с общим предметом, как не может быть и
науки, не имеющей своего предмета.
Обобщая все, что было сказано об объектах, изучаемых социальной психологией (и многое, что о них можно было бы еще
сказать), можно найти то общее в их сущностях, что и будет определять предмет социальной психологии, и тем подойти к пониманию его связи с личностью.
61
62
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 20. С. 21.
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 25, ч. II. С. 384.
252
Предмет социальной психологии — это психические явления, свойственные либо только группе личностей, либо личности только в группе.
Теперь можно вернуться к вопросу,— почему социальная
психология не самостоятельная наука, а одна из психологических наук? Ведь ее предмет только специфически уточняет общий предмет всех психологических наук — психическое отражение.
Сказанное раскрывает понятие «социальная психология»,
дает характеристику предмету этой науки и некоторым объектам, которые она изучает. <…>
Переходя к раскрытию понятия «личность», прежде всего,
следует отметить общепризнанность того, что личность является объектом изучения многих наук, а точнее всех наук, обобщаемых синтетической наукой, — человекознанием. Если сейчас некоторые из наук, входящих в этот синтез, как, например,
анатомия и эмбриология, и забывают о личности, надо думать,
что это явление временное. Те, кто слушал лекции В. П. Воробьева по анатомии и В. А. Догеля по эмбриологии, помнят, как они
умели связывать свои науки с понятием личности.
Но это обилие наук, изучающих личность, привело к тому,
что, несмотря на общность исходных позиций, «пока еще нет
определения понятия личности, приемлемого представителями
разных конкретных наук» 63,— как сказала Е. В. Шорохова, открывая обсуждение проблемы личности как комплексной проблемы современной науки на симпозиуме 1970 г. Более того, по
этой же причине в советской науке до сих пор нет единой и общепризнанной теории личности. Это показало не только совещание 1956 г., на котором впервые специально обсуждалась
проблема психологии личности, но и широкий Всесоюзный
симпозиум 1970 г. и значительно более узкое, но не менее содержательное обсуждение этой проблемы в том же году в Перми64.
Ни опубликованные материалы этих совещаний, ни последующие книги, среди которых в первую очередь надо назвать
монографию Г. Л. Смирнова «Советский человек» (1971), сбор63
64
Личность. Материалы обсуждения проблемы личности. М., 1971. С. 22.
Советская психология личности в свете ленинских идей. Пермь, 1971. 250 с.
253
ник «Теоретические проблемы психологии личности» под редакцией Е. В. Шороховой (1974), и нашу монографию «Проблемы способностей» (1972), а также М. И. Смирнова «Воспитание
коллективиста» (1973), решив ряд важных отдельных вопросов,
обобщенной теории личности еще не создали.
Более того, если в 1937 г. Г. Олпорт насчитал около 50 определений личности, то и теперь еще нет ни одного общепринятого. При этом большинство из определений, часто отличающихся друг от друга только по форме, по существу определяют
не личность, а человека. В этом нетрудно убедиться, сравнив
следующие определения с их вариантом, поставленным нами в
скобки:
– «Личность (человек — К. П.) —человеческий индивид
(это индивид) как продукт общественного развития, субъект
труда, общения и познания, детерминированный конкретноисторическими условиями жизни общества»65;
– «Личность (человек — К. П.) —это человек (индивид —
К. П.) в совокупности его социальных качеств, формирующихся
в различных видах общественной деятельности и отношений» 66.
Ведь не только личности, но и человека в целом нет вне
этих перечисленных в приведенных, как и во многих других,
аналогичных им, определений. В этом может убедиться каждый,
применив прием подобной замены к встречающимся определениям личности. А ведь человек — не только личность, но и организм, и притом организм, «детерминированный конкретноисторическими условиями жизни общества» и «формирующийся в различных видах общественной деятельности и отношений», даже если его «вырвать» из взаимодействия с личностью.
А «субъектом труда, общения и познания» может быть не только отдельный целостный человек, но и коллектив. Причем труд,
как и вообще любая деятельность, всегда функция не только
личности, а человека в целом. Кроме того, в этих определениях
упущены переживания и отношения, без которых нет личности.
Приведенные определения, в равной степени относящиеся
и к личности и человеку, помимо неполноты их и неточности,
имеют и отрицательное последствие именно для рассматривае65
66
Философская энциклопедия. Т. 3. М., 1964. С. 194.
Буева Л. П. Социальная среда и сознание личности. М., 1968. С. 26–27.
254
мой проблемы. Ведь человек не является ни для психологии в
целом, ни для социальной психологии заданным объектом. Таковым он предстает для социологии — как индивид общества
или группы. Потому смешение человека и личности способствует смешению социологии и социальной психологии. Можно сказать и наоборот. Такое неразличение человека и личности существует именно потому, что социология и социальная психология
очень мало разграничены в науке.
Потому приведенные определения личности не раскрывают
и не объясняют ее сущности. Ведь, как отмечал Маркс, «объяснение, в котором нет указания на differentia specifica, не есть
объяснение»67.
Определением личности, содержащим differentia specifica с
человеком, может служить следующее:
Личность — это человек как субъект переживания, познания мира и активного отношения к нему, проявляющегося в
творческой деятельности. А так как переживание, познание и
отношение — атрибуты сознания68, и притом сознания, понимаемого марксистами не по Фейербаху, т. е. пассивным, а по
Марксу и Ленину — активным, то это определение может быть
уложено в более краткую форму: личность — это человек как
носитель сознания.
Это наиболее общее определение должно быть конкретизировано в каждой науке, для которой личность — объект. В частности, такое понимание личности, как будет более подробно
показано ниже, вносит четкость в понимание ее взаимодействия
с другими объектами, изучаемыми социальной психологией.
Ведь, являясь человеком как носителем индивидуального сознания, личность тем самым выступает носителем и группового и
общественного сознания. При этом все так называемые массовидные явления, а точнее явления группового сознания, при таком понимании сразу обретают личностную характеристику.
Вместе с тем такое понимание личности уберегает от, к сожалению, свойственных истории отечественной психологии
ошибок, имеющих общую причину в свойстве мышления подменять целое одной, но наиболее привлекающей внимание его
67
68
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 1. С. 229.
Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М., 1957. С. 260, 264, 273 и др.
255
частью. Так, в 20-е — начале 30-х годов нашего века, в период
господства психотехники, опиравшейся на функциональную
психологию, личность сводилась к «профилю психических
функций»: ощущения, восприятия, внимания, памяти, мышления, эмоций и воли и к рядоположным с ними характеру и способностям. С конца 30-х и в 40-х годах доминирующим стало
понимание личности как приобретенного человеком личного
опыта. Именно тогда родилась крылатая фраза: «Нет плохих
учеников — есть плохие учителя». В 50-е годы биологизаторский подход к личности часто обнаруживал себя при отождествлении личности с темпераментом как проявлением типа нервной системы, через который (и только через который) пытались
понять любые другие ее свойства. И, наконец, в 60-х годах, когда на смену биологизации пришла тенденция социологизировать личность, — последняя стала нередко отождествляться
только с направленностью и отношениями.
Надо отметить, что в каждый из указанных периодов был
накоплен большой фактический материал, доказывающий бесспорное наличие свойств этих четырех подструктур личности. С
позиций разрабатываемой нами концепции динамической функциональной структуры личности мы предпочитаем анализировать не только отдельные стороны личности, но прежде всего ее
структуру в целом и подструктуру. Следуя отмеченному выше
требованию диалектики, которое раскрыто В. И. Лениным на
классическом примере со стаканом, и рассматривая личность
«во всех ее связях и опосредованиях», в ней надо видеть все четыре подструктуры не в случайном порядке, а в строго закономерной иерархии и субординации.
Особое значение этой иерархии для социальной психологии заключается в соответствии основных четырех подструктур
личности, как и двух наложенных на них (характера и способностей), с необходимыми уровнями их анализа. В науке еще почти
не разработан нейропсихологический уровень анализа личности,
но для анализа темперамента достаточно психофизиологического уровня: для анализа психических процессов — индивидуально-психологического, для анализа опыта — психолого-педагогического уровня. Анализ же направленности личности, как и ее
характера и способностей, опираясь на все эти нижележащие
256
уровни, требует уже высшего — социально-психологического
— уровня.
Социально-психологический уровень анализа личности
сближает анализ ее высшей подструктуры — направленности —
с ее социологической структурой. Ведь личность, взятая за целое, кроме ее психологической структуры, имеет и социологическую, которая в таком случае должна рассматриваться в качестве ее второй основной подструктуры. В последнюю входят социальный статус как статическая социальная характеристика
места личности в группе (от случайной до общества), социальная роль как динамическая характеристика статуса, индивидуально осознанные и принятые личностью социальные, этические, эстетические и правовые нормы, ценностные ориентации и
экспектации.
Большинство свойств личности, о которых пишет Б. Д. Парыгин в своей упомянутой нами книге, в разделе, посвященном
личности, относится к социологической ее подструктуре. Он
начал (и в этом его заслуга) ее раскрывать в социальнопсихологическом аспекте, взяв за основу коллектив. Но не менее перспективен путь изучения социально-психологической
структуры коллектива, опирающийся на раскрытие социологической структуры личности, по которому плодотворно идет
А. В. Петровский69. И в том, и в другом случае, по сути, изучается одно и то же: взаимодействие явления, которое называется
термином «личность», с другими явлениями, изучаемыми социальной психологией.
Рассмотрение общих методологических вопросов этого
взаимодействия должно способствовать решению его частных
вопросов и на том и на другом пути.
Приведенные понимания содержаний понятий «социальная
психология» и «личность» и явлений, которые они отражают,
дают возможность перейти к систематизации взаимодействий
последних.
При этом мы должны руководствоваться словами В. И. Ленина: «Социолог — материалист, делающий предметом своего
изучения определенные общественные отношении людей, тем
Петровский А. В. Опыт построения социально-психологической концепции групповой
активности // Вопр. психологии. 1973. № 5. С. 3–17.
69
257
самым уже изучает и реальных личностей, из действий которых
и слагаются эти отношения»70. Из этих слов ясно, что предмет
марксистской социологии составляют общественные отношения
людей, личности которых выступают в качестве объекта изучения. Соответственно межличностные отношения входят в предмет социальной психологии, а личности, в действиях которых
проявляются эти отношения, также остаются объектами исследования.
Указанное при постановке проблемы диалектическое понимание взаимодействия, данное Энгельсом, позволяет увидеть
обоюдостороннюю связь группы и личности. Пониманию этой
связи будет способствовать рассмотрение уже лучше изученной
взаимосвязи общества и личности. Общественное бытие определяет общественное сознание, которое, формируя индивидуальные сознания, тем формирует личности, из действий которых
слагаются общественные отношения, но общественные отношения, слагающиеся из действий личностей, из которых состоит
общество, и представляют собой общественное бытие. Об этом
можно сказать и другими словами: общественное бытие определяет изменение общественного сознания, состоящего из многих
групповых и индивидуальных сознаний. Последние проявляются в действиях, которые в совокупности и составляют общественное бытие.
Буржуазная наука определяет общественное бытие для отдельных личностей как стимул, а их действия — как реакции.
Если брать механистическую схему бихевиоризма «стимул —
реакция», то описанное взаимодействие превращается в статическое, всегда само себе равное кольцо. Динамика этого взаимодействия и развитие общества определяются тем, что между
стимулом, действующим на человека, и его реакцией имеется
третье, промежуточное звено — его личность. Опосредуя каждый стимул и личностно видоизменяя реакции в соответствии со
своей индивидуальностью, личность сама меняется под воздействием этих стимулов и своими соответственно измененными
действиями меняет общественное бытие.
70
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 1. С. 424.
258
Противоречия, которые двигают вперед это развитие по
спирали, — не столько противоречия различных стимулов,
сколько противоречия каждого нового и старого состояний личности, изменяющейся на каждом витке этой спирали. В этом
суть личностного подхода в социальной психологии, который
опирается на следующее положение С. Л. Рубинштейна: «При
объяснении любых психических явлений личность выступает
как воедино связанная совокупность внутренних условий, через
которые преломляются все внешние воздействия»71.
Личностный подход — это принцип всех психологических
наук потому, что только его учет может уберечь от ошибок
функционализма, от которых не может спасти ни концепция динамической функциональной структуры личности, ни любое
другое понимание ее структуры.
Это полностью относится и к социальной психологии, ибо
в любом из явлений общественной психологии, изучаемом социальной психологией как наукой, всегда присутствуют и проявляются личности, из которых состоит изучаемая группа и которые составляют субъект группового сознания. И только через
действия этих личностей, становящихся объектом изучения социальной психологии, ее предмет может быть познан.
Закономерность эта была понята и показана В. И. Лениным.
В одной из первых своих работ «Экономическое содержание
народничества», в этом же абзаце, где стоят приведенные выше
слова о «социологе-материалисте», он ставил вопрос: «По каким
признакам судить нам о реальных «помыслах и чувствах» реальных личностей?» — и давал на него ответ: «Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей».
Эту мысль, имеющую основополагающее значение для всей
психологии в целом, Ленин продолжал важнейшими для социальной психологии словами: «А так как речь идет только об общественных «помыслах и чувствах», то следует добавить еще:
общественные действия личностей, т. е. социальные факты»72.
Общественные «помыслы и чувства», как и все другие общественно-психологические явления, отличаются от индивидуально-психологических тем, что в них каждая конкретная лич71
72
Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. С. 308.
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 1. С. 423–424.
259
ность выступает одновременно и в качестве субъекта, отражающего другие личности, и в качестве объекта, отражаемого
другими личностями. Иногда это бывает сменяющийся, дискретный процесс, но в реальной контактной группе и тем более
в коллективе мы имеем дело чаще с одномоментным взаимодействием, составляющим сущность межличностных отношений,
которые проявляются в общении. Анализируя взаимодействие
двух личностей в любом общественно-психологическом процессе, «вырванном» из всеобщей связи явлений, можно видеть, что
каждая из них выступает причиной действий другой в одномоментном и сменяющемся движении этого процесса.
Личностный подход к анализу этого взаимодействия показывает, что личность в нем всегда выступает во всей своей целостности и вместе с тем всегда с доминированием тех или
иных своих подструктур и входящих в них свойств. В настоящее
время, после работ В. С. Мерлина и Е. А. Климова, понята роль
стиля деятельности, определяемого темпераментом. Стиль деятельности имеет огромное значение не только для психологии
труда и спорта, но и для социальной психологии, влияя на стиль
общения. Но темперамент вместе со свойствами подструктуры
опыта только влияет на стиль общения, но не определяет его,
так как определять его будут свойства, входящие в подструктуры направленностей общающихся личностей.
Свойства направленности также имеют свою иерархию
(влечения, желания, интересы, склонности, идеалы, мировоззрение и убеждения), потому более всего определять стиль (как
форму) и содержание общения и межличностных отношений
будут убеждения личности. Ведь именно убеждения, как и мировоззрение, лежат на пересечении психологии личности с ее
идеологией, т. е. с общественно определяемым содержанием ее
сознания.
В последние годы в социальной психологии (как и в психологии личности) отмечается большое внимание к понятиям
«ценностные ориентации» и «уровень притязания». А. В. Петровский вместе с Е. В. Щедриной вводят не только термин, но и
методику референтометрии. «Референтометрия», апеллирующая
к ценностно-ориентационным аспектам межличностных взаимоотношений в группе как социально-психологической общно-
260
сти, является, на наш взгляд, более перспективным... путем... по
сравнению с социометрией...»73,— пишет А. В. Петровский. Думается, что это бесспорно. Однако ни ценностные ориентации,
ни уровень притязаний личности не следует отрывать от ее направленности, одним (и только одним) из проявлений которой
они служат. Тем более нельзя их вырывать из общей иерархической структуры, возвращаясь к той механистической ошибке,
против которой выступал еще Гете саркастическими словами
Мефистофеля:
...Живой предмет желая изучить,
Чтоб ясное о нем познанье получить,—
Ученый прежде душу изгоняет,
Затем предмет на части расчленяет
И видит их, да жаль: духовная их связь
Тем временем исчезла, унеслась 74.
«Духовная связь» личности — это связи всех ее подструктур (хотя и в различной степени) с группами, в которые она
включена и под воздействием которых изменяются (хотя также
в различной степени) свойства всех ее подструктур. Именно в
силу этого подструктура направленности, как и характер и способности, наиболее взаимосвязанные с группой, рассматриваются уже только на социально-психологическом уровне. В этом
опять-таки сказывается взаимодействие явлений, отражаемых в
понятиях «личность» и «социальная психология». С одной стороны, эти свойства личности наиболее часто выступают доминирующими, в виде причин общественно-психологических действий как самой личности, так и других личностей, с которыми
обладающие этими свойствами находятся в общении.
Но, с другой стороны, и это не менее важно для социальной
психологии, свойства направленности развиваются у каждой
конкретной личности только в процессе действий, обобщаемых
в деятельность, причиной которой были влиявшие на нее общественно-психологические явления, изучаемые социальной психологией.
Личность проявляется и формируется в действиях и деятельности — это положение С. Л. Рубинштейна теперь общеПетровский А. В. Опыт построения социально-психологической концепции групповой
активности // Вопр. психологии. 1973. № 5. С. 13.
74
Гете И. В. Фауст. М., 1939. С. 78.
73
261
признано. Но высший уровень личности проявляется и формируется в тех действиях, которые, будучи предметом социальной
психологии, обнаруживают себя, прежде всего, в направленности личности. Это в еще большей степени относится к характеру. Ведь характер по своей сущности — это отражение общественного бытия человека. Не правы те, кто, только несколько видоизменяя взгляды Аристотеля и его последователей,
отождествлявших характер с волей, отождествляют характер с
направленностью. Не все свойства направленности конкретной
личности бывают выражены до уровня черт характера. Вместе с
тем бывают свойства других подструктур личности (например,
инертность флегматика, сообразительность, привычки), входящие в структуру ее характера. Общественное бытие легче формирует в характере черты направленности, чем нижележащих
подструктур, и черты направленности субординируют и в характере, как и в личности, в целом черты нижележащих подструктур.
Социально-психологическое значение способностей определяется их социальным значением. В последнее время все чаще
и чаще о способностях говорят как о явлении и понятии не
только психологическом, но и социологическом. Социальнопсихологическое проявление способностей видно из следующего примера. Одноглазый летчик считается неспособным сажать
самолет и, следовательно, негодным к летной службе. Но во
время Отечественной войны летал 61 одноглазый советский
летчик. Они были допущены к полетам не только потому, что
возросла нужда в летчиках, а, следовательно, изменилась и их
профессиональная пригодность (которая является следствием
двух переменных: психологической — способностей и социальной — нужды в кадрах), но и потому, что за счет компонента
изменившейся их направленности улучшились и их летные способности.
В наибольшей степени связь проблемы способностей с социальной психологией выразилась в отношении способностей к
общению. Эту специфическую способность стало принято называть более общим термином — коммуникативные способности.
Они входят как составной компонент в ряд более сложных способностей, присущих педагогу, организатору, руководителю,
262
пропагандисту, вообще способностям любого лидера группы. В
этой связи особое значение имеет поставленная В. И. Лениным в
его речи, посвященной памяти Я. М. Свердлова, проблема коллективных способностей, еще ждущая специальной социальнопсихологической разработки75.
И все же, сколь ни велико значение изучения личности для
социальной психологии, не она составляет ее предмет, как не
является ее предметом и группа. Предмет социальной психологии, как было показано выше, это психические явления, свойственные либо только группе людей, либо человеку только в
группе. Личность — только один из объектов, хотя и важнейший, социальной психологии.
В заключение необходимо отметить, что вся система проблем современной психологии, если ее взять за целое, в последнее время все более четко распадается на две взаимопроникающие подсистемы.
Предмет одной из них — индивидуальное сознание как
субъективный компонент психики человека, которое в его единстве с деятельностью человека представляет собой высшую
форму психического отражения. Сюда входят проблемы предыстории и истории сознания в целом и отдельных психических
процессов и состояний как форм отражения, их нейропсихологических и психофизиологических механизмов и управления
ими. Если взять этот комплекс проблем за целое, он будет представлять собой систему индивидуальной психологии в ее широком понимании.
Предмет другой из них — групповое сознание и психические явления, возникающие только в результате общения как
психического взаимоотражения. Если взять за целое совокупность проблем, она будет представлять собой систему социально-психологических наук, давно уже возникших под давлением
практики, но до сих пор не сведенных в систему. Помимо общей
социальной психологии, о которой шла речь выше, сюда входят
опирающиеся на нее психология труда и искусства, юридическая, экономическая и педагогическая психология.
75
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. Т. 38. С. 79.
263
Мы заканчиваем статью словами, сказанными еще на II
съезде Общества психологов в 1963 г., вызвавшими дискуссию
и не всегда получавшими правильную трактовку, но выдержавшими испытание временем (с заменой только названия общественной психологии на социальную): «При характеристике предмета социальной психологии нельзя противопоставлять личность и коллектив. Их надо исследовать в постоянной сложной
диалектической связи. При объединении личностей в коллектив
у них возникают такие особенности, которых не было вне коллектива. На этом основании можно сказать: нет никакой общественной психологии, которая не была бы психологией личностей, находящихся в определенных отношениях, порождающих
общие для всех них настроения, интересы, потребности, мнения,
профессиональные, классовые и национальные особенности и
другие психические явления»76.
Теперь к этим словам можно и нужно добавить: как эти явления общественной психологии, так и личность со свойственными ей явлениями индивидуальной психологии необходимо
исследовать с учетом личностного подхода как принципа всех
отраслей психологии77.
Задания для самостоятельной работы
с текстом К. К. Платонова
1. Назовите два основные понятия, которые, по мнению К. К. Платонова,
необходимы и достаточны для определения системы понятий (категорий)
социальной психологии.
2. Определите, как соотносил К. К. Платонов понятия «социальная психология» и «общественная психология», а также «социальная психология» и
«личность».
3. Охарактеризуйте основные подходы в отечественной социальной психологии к определению понятия «отношения».
4. Назовите, что определял К. К. Платонов в качестве предмета социальной
психологии.
5. Попробуйте изобразить на бумаге модель личности, представленную в
статье К. К. Платонова, нейрофизиологическим, психофизиологическим,
индивидуально-психологическим и социально-психологическим уровнями.
Шорохова Е. В., Мансуров Н. С., Платонов К. К. Проблемы общественной психологии
// Вопр. психологии. 1963. № 5. С. 79.
77
Платонов К. К. Личностный подход как принцип психологии // Методологические и
теоретические проблемы психологии. М., 1969.
76
264
В. А. Ядов. О диспозиционной регуляции социального
поведения личности (1975)78
Главное в проблеме внутренней регуляции социального поведения – это вопрос о структурировании личности как субъекта деятельности.
Чтобы понять, как «организован» активно действующий
субъект и каков внутренний «механизм», направляющий его
деятельность, надо, прежде всего, представить его как некоторую целостность. И здесь мы сталкиваемся с немалыми трудностями: следует решить, в каком именно ракурсе должна быть
рассмотрена целостность личности, ибо речь идет о целостности
не вообще, но в определенном конкретном отношении, соответствующем поставленной задаче – анализу внутренней регуляции
социального поведения.
Действительно, целостность индивида и личности можно
рассматривать в различных аспектах. Например, со стороны
взаимосвязи биологического и социального, выделяя при этом
различные уровни личностной структуры. Можно исследовать
целостность субъекта со стороны взаимосвязи и взаимодействия
экспериментально зафиксированных психофизических свойств
или черт, как это принято в дифференциальной психологии личности. Целостность личности как объекта социальных отношений и как субъекта социального общения схватывается также в
ролевой модели, согласно которой личность интегрирует в своем «Я» весь комплекс социальных предписаний относительно
«поведенческих схем», рассматриваемых здесь как социально
заданные требования, вытекающие из ее положения в системе
социальных отношений.
Иными словами, представление о целостной структуре
личности предполагает выделение определенного системообразующего признака или системообразующего отношения. И
в зависимости от него могут быть рассмотрены различные
подходы к целостному анализу личности, субъекта деятельности, индивида.
Ядов В. А. О диспозиционной регуляции социального поведения личности // Методологические проблемы социальной психологии. М., 1975. С. 89–105.
78
265
При всем многообразии подходов к пониманию структуры
личности, к изучению различных психических свойств и процессов нельзя не заметить некоторую общую тенденцию, схватывающую главное, а именно — тот несомненный факт, что
наиболее существенное в личности — ее отношения к условиям
деятельности, сформировавшиеся благодаря предшествующему
опыту. <...>
Именно избирательность, определенная направленность в
восприятии и соответственно реагировании на внешние стимулы, истоки которой кроются в социальных условиях существования, в социальном и индивидуальном опыте данного субъекта,
отличают одного социального индивида от другого. И, что еще
более важно для понимания социальной природы индивида,
здесь же следует искать признаки социально типического, т. е.
определенного единообразия в доминирующей направленности
восприятия внешних социальных воздействий доминирующей
направленности в практической деятельности.
Поэтому вполне правомерно выделить в качестве системообразующего признака личностной структуры (в интересующем
нас аспекте) многообразие отношений индивида к условиям его
деятельности, имея в виду рассмотрение этих отношений как
определенной системы, как целостности.
В советской психологии в обобщенном виде этот подход
был сформулирован в принципе А. Н. Леонтьева относительно
личностной значимости или личностного смысла объективных
значений внешних стимуляторов (обстоятельств) деятельности,
согласно которому «смысл порождается не значениями, а отношением между мотивом действия и тем, на что действие направлено как на свой прямой результат, т. е. его целью»79. Человек реагирует на обстоятельства деятельности в соответствии с
тем, каковы его потребности и какую цель он преследует в этой
деятельности. А. Н. Леонтьев исследовал также механизмы преобразования цели действия во внутреннее осознанное побуждение, в мотив.
Л. И. Божович, а затем М. С. Неймарк экспериментально
показали, что в мотивации деятельности обнаруживаются доми79
Леонтьев А. Н. Потребности, мотивы и сознание // XVIII Междунар. психол. конгресс.
Симпозиум 13. М., 1966. С. 9.
266
нирующие тенденции, которые Л. И. Божович рассматривает
как «внутреннюю позицию личности» или ее направленность, а
М. С. Неймарк уточняет, что эта направленность есть «постоянное доминирование определенных мотивов, ...создающих не
только целенаправленность поведения, но и целенаправленность
всей жизни субъекта»80. Эта направленность мотивации личности формируется в определенных социальных условиях, является продуктом ее онтогенеза, индивидуального и социального
опыта.
В. Н. Мясищев еще в довоенные годы сформулировал концепцию «психологии отношений», которую он прямо связывает
с Марксовым пониманием сущности человека и утверждает, что
отношения «представляют собой... систему временных связей
человека как личности-субъекта со всей действительностью или
с ее отдельными сторонами»81. Отношения личности структурируются, по Мясишеву, от отношений к отдельным социальным
явлениям до целостного мировоззрения.
Д. Н. Узнадзе и его последователи экспериментально выделили тот механизм, который обеспечивает психический настрой
личности на поведение в данной ситуации, обозначив этот механизм как установку к поведению82.
В зарубежной социальной психологии соответствующие
феномены исследуются как эмоциональные, когнитивные и поведенческие предрасположенности субъекта к реакциям на социальные обстоятельства деятельности, как отношения или «аттитюд» (attitude) к различным социальным объектам и ситуациям. Подобно фиксированной установке в концепции
Д. Н. Узнадзе «аттитюд» есть продукт предшествующего опыта,
выполняющий регулятивные функции в поведении субъекта.
Наконец, в социологических исследованиях личности ее
избирательное, целенаправленное отношение к социальной действительности обнаруживается как система ценностных ориентаций – высший уровень интернализации социальных условий.
80
Неймарк М. С. Психологическое изучение направленности личности подростка : автореф.
дис. … д-ра психол. наук. М., 1973. С. 4.
81
Мясищев В. Н. Личность и неврозы. Л., 1960. С. 150.
82
См. : Узнадзе Д. Н. Экспериментальные основы психологии установки. Тбилиси, 1961.
267
Итак, имеется немало экспериментальных и теоретических
данных, свидетельствующих о наличии установочных или диспозиционных механизмов регуляции социального поведения
личности. Следует отметить, что работающие в этом направлении исследователи стремятся интерпретировать опытные данные исключительно в рамках того или иного диспозиционного
образования, положенного в основу соответствующей теории
или концепции.
Так, ряд представителей психологической школы Д. Н. Узнадзе, универсализируя понятие установки как бессознательного, по справедливому замечанию Ф. В. Бассина, тем самым лишают эту плодотворную теорию возможностей быть примененной к изучению регуляции наиболее сложных, высших форм
человеческой деятельности83. Л. И. Божович и ее школа трактуют понятие «внутренней позиции» или «направленности личности» по преимуществу (или исключительно) как эмоциональный
феномен, ибо, согласно этой концепции, мотив направляет деятельность благодаря эмоциональной значимости предмета. В
концепции личностного смысла, развиваемой А. Н. Леонтьевым,
напротив, подчеркиваются когнитивные, рационалистические
аспекты личностных диспозиций.
Что же касается зарубежных и прежде всего американских
исследователей «аттитюда», здесь обнаруживается необъятное
море разнообразных и часто не согласующихся между собой
подходов и «минитеорий»84.
Рассматривая «аттитюд» или социальную установку вне
общей структуры личности, разные авторы приписывают ей самые разнообразные свойства и функции, выдвигая на первый
план то, что лучше всего объясняет конкретный экспериментальный материал. Но основной порок «аттитюдных» концепций состоит в том, что, претендуя на рассмотрение социальных
83
Бассин Ф. В. К проблеме осознаваемых психологических установок // Психологические
исследования, посвященные 85-летию со дня рождения Д. Н. Узнадзе. Тбилиси, 1973. С. 50.
84
См. обзорные работы: Бозрикова Л. В., Семенов А. А. «Аттитюды» и поведение : реферативный обзор (по материалам американской литературы) // Общественные науки за
рубежом. Философия и социология. М, 1973; Шихирев П. И. Исследования социальной
установки в США // Вопр. философии. 1973. № 2; см. также: McGuire W. I. The Nature of
Attitudes and Attitude Change // The Handbook of Social Psychology. Vol. 3 / ed. by
G. Lindzey and F. Aronson. Cal., 1969; Rokeach M. The Nature of attitudes // The International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 1. N. Y., 1968.
268
отношений личности к различным объектам и условиям ее деятельности, их авторы ограничивают область социальноустановочной регуляции поведения некими абстрактными социальными условиями, вне их связи с конкретно-исторической,
социально-экономической основой. «Аттитюд» рассматривается
на уровне микросреды индивида при полном игнорировании
общих социальных условий деятельности личности. Между тем
именно эти общие условия определяют не только специфику
микросоциальной среды, но они же детерминируют и высшие
регулятивные сферы социально-установочной деятельности —
систему ценностных ориентаций личности.
В связи с этим представляется правомерным рассмотреть
диспозиционно-установочные явления в рамках некоторой общей диспозиционной структуры личности как целостного субъекта деятельности. Системообразующим признаком, единым для
этой целостности, должны быть различные состояния и различные уровни предрасположенности или предуготовленности
человека к восприятию условий деятельности, его поведенческих готовностей, направляющих деятельность, которые так или
иначе фиксируются в личностной структуре в результате онтогенеза85.
Согласно теории Д. Н. Узнадзе, установка представляет собой целостно-личностное состояние готовности, настроенности
на поведение в данной ситуации и для удовлетворения определенной потребности. В результате повторения ситуации, в которой данная потребность может быть реализована, установка
личности закрепляется, фиксируется. Фиксированная установка
есть как бы вторичная, тогда как актуальная ситуативная установка выступает в качестве первичной.
Надо заметить, что применяемый здесь термин «диспозиция» не очень удачен, хотя бы
потому, что в качестве предположенностей к определенным поведенческим реакциям
можно рассматривать любые психические свойства, ибо это их основная функция. Известно, что Г. Олпорт, сопоставляя 27 различных наименований, обозначающих свойства или черты личности, считал, что наилучшим обобщением для этих свойств является
термин «склонность» или «диспозиция». Кроме того, этот же термин, введенный в 20-е
годы В. Штерном, до сих пор используется в персоналистской психологии для обозначения причинно не обусловленных склонностей к некоторым процессам и действиям.
Иными словами, слово «диспозиция» оказывается связанным с различными истолкованиями, не имеющими отношения к тому пониманию, в котором оно применяется в нашем случае. <…>
85
269
В концепциях «аттитюдов» или социальной установки также подчеркивается их прямая связь с определенной (социальной) потребностью и условиями деятельности, в которых потребность может быть удовлетворена. Смена и закрепление
(фиксирование) социальной установки также обусловлены соответствующими отношениями между потребностями и ситуациями, в которых они удовлетворяются. Следовательно, общий
механизм образования фиксированной установки на том или
ином ее уровне описывается формулой П → Д ← С, где П —
потребность, Д — диспозиция, С — ситуация или условия деятельности.
Принципиальное значение имеет следующий шаг в развертывании диспозиционной концепции: и потребности, и ситуации деятельности, и сами диспозиции образуют иерархические
системы. Что касается потребностей, то выделение в них потребностей первого (низшего) уровня как психофизиологических или витальных, а также более возвышенных, социальных
— общепринято. Вопрос о более детальной классификации собственно социальных потребностей дискуссионен. Здесь можно
выделить несколько различных оснований классификации. Например, по сферам жизнедеятельности (потребности труда, общения, познания), по объекту, на который направлена потребность (материальные, духовные или этические, эстетические и
проч.) , по функциональной роли (центральные, периферические, ведущие, доминирующие и, напротив, ситуативные, не
ведущие и т. п.) и по субъекту самой потребности (индивидуальные, коллективные, общественные).
В рамках развиваемой здесь концепции целесообразно
структурировать потребности по уровням включения личности в
различные сферы социального общения, социальной деятельности. К. Маркс подчеркивал, что процесс удовлетворения потребностей есть, в сущности, процесс присвоения человеком той
или иной формы деятельности, определяемой общественным
развитием86.
Эти уровни включения человека в различные сферы социального общения можно обозначить как первичное включение в
86
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 3. С. 27.
270
ближайшее семейное окружение, далее — в многочисленные
так называемые контактные коллективы или малые группы, в ту
или иную сферу трудовой деятельности, наконец, включение
через все эти каналы, а также и многие другие в целостную социально-классовую систему через освоение идеологических и
культурных ценностей общества. Основанием классификации
служит здесь как бы последовательное расширение границ активности личности, источник которой со стороны субъекта –
потребность или нужда в определенных и расширяющихся условиях полноценной жизнедеятельности человека.
Условия деятельности или ситуации, в которых могут быть
реализованы те или иные потребности личности, также образуют некоторую иерархическую структуру. За основание структурализации мы примем в этом случае длительность времени, в
течение которого сохраняется основное качество данных условий, т. е. ситуацию деятельности можно принять как устойчивую или неизменную. Низший уровень такой структуры образуют «предметные ситуации», особенность которых в том, что
они создаются конкретной и быстро изменяющейся предметной
средой. В течение краткого промежутка времени человек переходит из одной такой «предметной ситуации» в другую. Следующий уровень — условия группового общения. Длительность
подобных ситуаций деятельности несравненно больше.
В течение значительного времени основные особенности
группы, в которой протекает деятельность человека, сохраняются неизменными.
Еще более устойчивы условия деятельности в той или иной
социальной сфере — в сферах труда, досуга, семейной жизни
(«в быту»). Наконец, максимальная устойчивость во временном
отношении (и по сравнению с указанными выше) свойственна
общим социальным условиям жизнедеятельности человека, которые составляют основные особенности (экономические, политические, культурные) общесоциальной «ситуации» его активности. Иными словами, общесоциальная обстановка претерпевает сколько-нибудь существенные изменения в рамках
«исторического» времени, условия деятельности в той или иной
социальной сфере (например, в сфере труда) могут изменяться
несколько раз в течение жизни человека, условия групповой си-
271
туации изменяются в течение лет или месяцев, а предметная
среда — в считанные минуты.
Обратимся теперь к центральному члену нашей схемы П →
Д ← С, т. е. к диспозициям личности.
Если они представляют собой продукт «столкновения» потребностей и ситуаций (условий), в которых соответствующие
потребности могут быть удовлетворены, и если они закрепляются (фиксируются) в личностной структуре в результате онтогенеза, то естественно предположить, что эти диспозиционные
образования также формируются в некоторую иерархию. Рассмотрим иерархическую систему диспозиций.
1. К низшему ее уровню относятся, по-видимому, элементарные фиксированные установки. Они формируются на основе
витальных потребностей и в простейших ситуациях. Эти установки как закрепленная предшествующим опытом готовность к
действию лишены модальности (переживание «за» или «против») и неосознаваемы (отсутствуют когнитивные компоненты).
Согласно Д. Н. Узнадзе, сознание участвует в выработке установки, когда привычное действие наталкивается на преграду и
человек объективирует собственное поведение, осмысливает
его, когда акт поведения становится предметом осмысления87.
Не являясь содержанием сознания, установка «лежит в основе
этих сознательных процессов»88.
2. Второй уровень диспозиционной структуры — социальные фиксированные установки, точнее — система социальных
установок (подобно тому, как предыдущий уровень представляет собой систему элементарных фиксированных установок).
В отличие от элементарных поведенческих готовностей социальная установка обладает сложной структурой. Она содержит три основных компонента: эмоциональный (или оценочный), когнитивный (рассудочный) и собственно поведенческий
(аспект поведенческой готовности). Факторы, ее формирующие,
с одной стороны, — социальные потребности, связанные с
включением индивида в первичные и другие контактные группы, а с другой — соответствующие социальные ситуации. Иными словами, это «аттитюд» или «отношение», по В. Н. Мясище87
88
См.: Узнадзе Д. Н. Экспериментальные основы психологии установки. С. 128.
Там же. С. 41.
272
ву. Социальные установки образуются на базе оценки отдельных социальных объектов (или их свойств) и отдельных социальных ситуаций (или их свойств). Согласно экспериментам М.
Рокича, можно выделить «объектные» и «ситуационные» социальные установки. Последние относятся к диспозициям способов действий, первые — к диспозициям по поводу объектов
действий89.
3. Следующий диспозиционный уровень — общая направленность интересов личности в ту или иную сферу социальной
активности, или базовые социальные установки. С некоторым
упрощением можно полагать, что данные установки формируются на основе более сложных социальных потребностей приобщения к определенной сфере деятельности и включения в эту
сферу как доминирующую среди других. В этом смысле направленность личности представляет собой идентификацию с той
или иной областью социальной деятельности (что не нужно
смешивать с направленностью мотивации, по Л. И. Божович).
Например, можно обнаружить доминирующую направленность
в сферу профессиональной деятельности, в сферу досуга, на семью (основные интересы концентрированы на семейной жизни,
воспитании детей, создании домашнего уюта и т. п.).
Предполагается, что социальные установки этого уровня
также содержат три компонента: когнитивный, эмоциональный
(оценочный) и поведенческий. Притом когнитивные образования таких диспозиций намного сложнее, чем образования низшего уровня. Вместе с тем общая направленность личности более устойчива, чем установки на отдельные социальные объекты
или ситуации.
4. Высший уровень диспозиционной иерархии образует
система ценностных ориентации на цели жизнедеятельности и
средства достижения этих целей, детерминированные общими
социальными условиями жизни данного индивида. Логично
предположить, что система ценностных ориентаций, идеологическая по своей сущности, формируется на основе высших социальных потребностей личности (потребность включения в
данную социальную среду в широком смысле как интернализа89
Rokeach M. Beliefs, Attitudes, and Values. San Francisco, 1968. P. 148–152.
273
ция общесоциальных, социально-классовых условий деятельности) и в соответствии с общесоциальными условиями, предоставляющими возможности реализации определенных социальных и индивидуальных ценностей.
Такова, как нам представляется, упрощенная модель диспозиционной структуры, которую следует рассматривать лишь в
качестве основы для дальнейших рассуждений.
Первое существенное уточнение состоит в том, что диспозиционная иерархия не структурируется из установок как из
«кирпичиков», в которых замешаны три компонента: когнитивный, эмоциональный и поведенческий. Эти компоненты, отражающие основные свойства диспозиционной структуры, образуют как бы относительно самостоятельные подсистемы в рамках общей диспозиционной иерархии. Основанием к такому
предположению служат экспериментальные данные исследований «аттитюд».
В отношении когнитивных аспектов диспозиционной системы, экспериментально изученных М. Розенбергом, Ф. Хайдером, Л. Фестингером, М. Рокичем и другими, было найдено, что
когнитивные элементы «аттитюд» обладают свойствами дифференцированности и обобщенности, свойством транзитивности
(переноса знания или основанного на знании отношения с одного компонента на другой), а главное, в этой структуре действует
принцип, согласно которому знания как бы «стремятся» к логической и психологической согласованности90.
Эмоциональные аспекты диспозиционной организации
скорее характеризуются свойствами напряженности или «центрированности» в отношении ведущих потребностей личности.
Поведенческие аспекты, взаимосвязи между которыми и
когнитивно-эмоциональной системой, как это ни странно, изучены менее всего, надо полагать, структурируются по принципу,
отличному от двух предыдущих. Ниже мы остановимся на этом
См., в частности: Theories of cognitive consistency / ed. by R. Abelson et al. Chicago,
1968; Festinger L. A Theory of Cognitive Dissonance. Stanford, 1957; Heider F. Attitudes
and Cognitive Organization // J. of Psych. 1946. Vol. 21. P. 107–112; Jnsko Ch. Theories of
Attitude Change. N. Y, 1967; Rokeach M. The Open and Closed Mind: Investigation into
the Nature of Belief Systems and Personality Systems. N. Y., 1960; Rosenberg M., Hovland
C. Cognitive, Affective and Behavioral Components of Attitudes // Attitude Organization
and Change / ed. by M. Rosenberg et al. New Haven, 1960.
90
274
более обстоятельно, рассматривая вопрос о взаимодействии между когнитивной, эмоциональной и поведенческой подсистемами диспозиционной структуры. Здесь же следует заметить, что
функциональный подход американских социальных психологов
стимулировал немало интересных экспериментов, но он же становится камнем преткновения в разработке целостной теории
социальной установки.
Важнейшая, если не основная, функция диспозиционной
системы — психическая регуляция социальной деятельности
или поведения субъекта в социальной среде.
Поскольку поведение представляет собой чрезвычайно
сложную структуру, оно, как и любая система, может быть рассмотрено в различных отношениях. Если структурировать деятельность в отношении ближайших и более отдаленных целей (а
целесообразность — ведущее качество деятельности), можно
выделить несколько иерархически расположенных уровней поведения. Первый уровень — специфическая реакция субъекта на
актуальную предметную ситуацию, реакции на специфические
и быстро сменяющие друг друга воздействия внешней среды, т.
е. поведенческие акты. Их целесообразность детерминирована
со стороны условий деятельности и со стороны потребностей
субъекта вследствие необходимости установить адекватное соответствие в данный момент, которое тут же переходит в нарушение «равновесия» и благодаря новому поведенческому акту
сменяется новым равновесием.
Далее можно выделить поступок, или привычное действие,
которое как бы компонуется из целого ряда поведенческих актов. Целесообразность поступка зависит уже от более сложных
обстоятельств деятельности и, по-видимому, отвечает более высокому уровню потребности регуляции поведения в социальных
условиях. Поступок есть элементарная социально значимая
«единица» поведения, и его цель — установление соответствия
между простейшей социальной ситуацией и социальной потребностью (или потребностями) субъекта.
Целенаправленная последовательность поступков образует
поведение в той или иной сфере деятельности, где человек преследует существенно более отдаленные цели, достижение которых обеспечивается системой поступков. И, наконец, целост-
275
ность поведения в различных сферах и есть собственно деятельность во всем объеме. Целеполагание на этом, высшем, уровне
представляет собой некий «жизненный план», важнейшим элементом которого выступают отдельные жизненные цели, связанные с главными социальными сферами деятельности человека — в области труда, познания, семейной и общественной жизни.
На всех уровнях поведения личности оно регулируется ее
диспозиционной системой, однако в каждой конкретной ситуации и в зависимости от цели ведущая роль, видимо, принадлежит определенному диспозиционному образованию. Надо полагать, что здесь действует принцип, аналогичный тому, который
Н. А. Бернштейн сформулировал в отношении построения движений на физиологическом уровне91. Подобно тому как при координации движений (для преодоления избыточных степеней
свободы движущегося органа) выделяется ведущий уровень физиологической регуляции движения, так и в диспозиционной
регуляции должен находиться адекватный уровень, или адекватное диспозиционное образование, на соответствующем уровне поведения. Остальные представляют собой, по выражению
Н. А. Бернштейна, «фоновые уровни», обслуживающие побочные аспекты деятельности.
Правомерность такой аналогии с физиологией активности
подтверждают исследования по психологии установки.
Рассматривая элементарный поведенческий акт субъекта
деятельности, А. С. Прангишвили принимает понятие «конечного общего пути». «Этот конечный путь, — пишет он, — можно
сравнить с трубкой воронки, которая «фокусирует» в единую
выливающуюся наружу струю частицы жидкости, поступающей
различными путями в ее конусную часть»92. «Фокусирование», о
котором здесь идет речь, осуществляется актуальной установкой, адекватной условиям поведенческого акта. Все уровни диспозиционной структуры участвуют в формировании «потока»,
вливающегося в конусную часть нашей воображаемой воронки.
Но в данной ситуации актуальным, или ведущим, уровнем будет
См.: Бернштейн Н. А. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М.,
1966. С. 98–100.
92
Прангишвили А. С. Исследования по психологии установки. Тбилиси, 1967. С. 77.
91
276
какой-то определенный, ибо «благодаря воле...удается актуализировать и вызвать к жизни установку, найденную целесообразной»93 для данного уровня активности.
Целесообразность включения в регуляцию деятельности
определенного диспозиционного образования, фиксированного
в прошлом опыте, непосредственно зависит:
1) от потребностей соответствующего витального или социального уровня,
2) от уровня ситуации или условий деятельности.
Для регуляции поведения на уровне элементарного поведенческого акта в некоторой предметной ситуации может оказаться адекватной та или иная элементарная фиксированная установка; для регуляции социально значимого поступка в данных
обстоятельствах ведущие диспозиции скорее всего извлекаются
из системы фиксированных социальных установок; в случае регуляции деятельности в определенной социальной сфере «ответственность» за общую готовность несут базовые социальные
установки, направленность интересов личности, а в регуляции
социальной деятельности личности в целом доминирующее значение приобретают ее ценностные ориентации как высший уровень диспозиционной иерархии.
Известно, что, согласно Н. А. Бернштейну, в некоторых
случаях высшие уровни регуляции принимают на себя ответственность за управление поведенческими актами более низкого
уровня. Так, после длительной болезни человек как бы заново
учится ходить. И в этом случае управление простейшими движениями осуществляется на уровне сознания, тогда как в нормальных условиях сознание не контролирует реакции на этом
уровне. Точно так же и в диспозиционной регуляции в определенных условиях относительно элементарный поведенческий
акт может регулироваться диспозицией более высокого уровня,
как это имеет место в случае, если данному поступку в силу
сложившихся обстоятельств придается необычное социальное
значение.
Вообще в момент, непосредственно предшествующий поведенческому акту, поступку или началу некоторой деятельно93
Узнадзе Д. Н. Экспериментальные основы психологии установки. С. 203.
277
сти, в соответствии с уровнем деятельности (предметная среда,
социальная групповая среда, сфера социальной деятельности и
общие социальные условия жизнедеятельности личности) вся
диспозиционная система приходит в состояние актуальной готовности, т. е. образует актуальную диспозицию. Однако ведущую роль здесь будут играть именно те уровни диспозиционной
иерархии и те конкретные диспозиции, которые соответствуют
определенным потребностям и условиям деятельности.
Выше мы говорили об иерархических системах, участвующих в регуляции социального поведения личности: иерархии
потребностей, диспозиций, условий деятельности и, наконец, об
иерархически организованных уровнях самой деятельности.
Диспозиционная регуляция социальной деятельности личности,
по-видимому, может быть описана формулой, предложенной Д.
Н. Узнадзе: С→У←П, т. е. ситуация — установка — поведение,
которую мы преобразуем в несколько иную схему: С→Д←П,
или «ситуации» (=условия деятельности) → «диспозиции» →
поведение (=деятельность).
Диспозиционная иерархия личности, опосредующая связь
между условиями (или ситуацией) деятельности и поведением,
выполняет мотивационные функции. В основе деятельности лежит, конечно, определенная потребность или потребности. Их
удовлетворение обеспечивает поддержание всей жизнедеятельности и позволяет человеку выполнять свои социальные функции. Будучи глубинной основой всех мотивов поведения и отдельных поступков, потребности, однако, могут и не включаться
в прямую поведенческую «цепочку», но как бы в скрытом, в
снятом виде побуждают к деятельности через соответствующие
диспозиционные образования. Если последние формируются
как готовности к действию в определенных условиях и для
удовлетворения определенных потребностей, то связь между
потребностью, ситуацией и действием устанавливается именно
через диспозиционную систему94.
Обратимся теперь к рассмотрению некоторых механизмов
функционирования диспозиционной системы.
Кикнадзе Д. А. К вопросу о системе факторов поведения человека // Социологические исследования. Тбилиси, 1971. С. 102–104.
94
278
Прежде всего, возникает вопрос о взаимосвязи трех основных аспектов диспозиций — когнитивного, эмоционального и
поведенческого. Мы уже отмечали, что было бы неверно рассматривать диспозиционную систему как некую «кирпичную
кладку», образованную элементарными диспозиционными компонентами, каждый из которых включает знание, эмоцию, поведенческую готовность. Такое представление, механистическое в
своей основе, вряд ли соответствует диалектике социальной активности субъекта, ибо эта активность осуществляется благодаря слаженному действию сложного многоуровневого механизма.
Поэтому исследователи «аттитюд» сталкиваются с неразрешимой трудностью, пытаясь выяснить взаимосвязи когнитивных, эмоциональных и поведенческих компонентов отдельно
взятого диспозиционного образования, будь то социальная установка на определенный социальный объект или более сложная
диспозиция на уровне отношения к целостной социальной ситуации, включающие множество объектов отдельных социальных установок.
В обзорной статье, посвященной этой проблеме, У. Мак
Гайр отмечает, что по одним экспериментальным данным (например, в опытах 40-х годов Д. Кемпбелла и Л. Кана) обнаруживается высокая корреляция между всеми компонентами «аттитюд», но при использовании более изощренных методик, различных для фиксирования эмоциональных, когнитивных и
поведенческих аспектов социальной установки, эти данные не
подтверждаются (эксперименты Д. Кемпбелла, Р. Фишке и
С. Манна в 1959 г.)95. В 1968 г. К. Титтл и Р. Хилл предприняли
весьма тонкое в методическом плане сравнение различных методов измерения «аттитюд» в связи с соответствующим поведением испытуемых96. Итоги оказались неутешительными. Обнаружив, что из 15 экспериментов, выполненных разными авторами, только в пяти случаях корреляция между социальной
установкой и наблюдаемым поведением достигла 0,60, они при95
McGuire W. The Nature of Attitudes and Attitude Change // The Handbook of Social Psychology. 1969. Vol. 3. P. 156–157.
96
Tittle C., Hill R. Attitude measurement and prediction of behavior: an evaluation of conditions and
measurement techniques // Sociometry. 1967. Vol. 39. P. 199–213.
279
менили шесть различных способов измерения социальных установок и пять способов измерения поведения и лишь в двух случаях (из 30 экспериментов — 5x6) получили корреляцию выше
0,60. Отсюда можно заключить, что само по себе несовершенство измерительной процедуры нельзя считать основной причиной рассогласований между социальной установкой и поведением.
Однако многие американские исследователи продолжают
поиск решения в совершенствовании техники измерения «аттитюд» и наряду с этим подвергают сомнению саму концепцию
трехкомпонентной структуры социальной установки, предлагая
вернуться к первоначальной идее Л. Терстоуна об эмоциональной природе «аттитюд»97. Д. Кац и Штотлэнд пошли еще дальше и высказали предположение, согласно которому социальные
установки дифференцированы по своему основному содержанию: одни по преимуществу когнитивны, другие преимущественно аффективны, а третьи имеют доминантой поведенческую
готовность. Наконец, они полагают, что возможны и сбалансированные социальные установки, в которых два или все три
компонента согласованы98.
Закрепление за отдельными социальными установками определенной функции (аффективной, конативной или когнитивной, как это предлагают Канн и Штотлэнд), выделение «вербальных» и «невербальных» социальных установок, имея в виду, что первые есть «аттитюд» на вербальную, а вторые — на
предметно-реальную ситуацию, или же расчленение социальных
установок по принципу направленности на социальный объект
или социальную ситуацию, на цель или способ действия (этим
путем идет М. Рокич и некоторые другие авторы), эти попытки
спасти общую концепцию регуляции социального поведения
личности через «аттитюд» приводят лишь к нагромождению
разнородных по исходному принципу объяснений некоторых
экспериментальных данных, причем эти объяснения подчас вовсе не согласуются друг с другом. По замечанию П. Н. Шихирева, сегодняшняя ситуация в американских исследованиях по
97
McGuire W. Op. cit. P. 157; Fishbein M. Attitudes and the prediction of behavior // Readings
in attitude and measurement / ed. by M. Fishbein. N. Y., 1967. P. 477–492.
98
McGuire W. Op. cit. P. 157.
280
проблематике «аттитюд» характеризуется обилием «минитеорий» и отсутствием какой-либо обобщающей теоретической
концепции99.
Механизм взаимосвязи между различными элементами
диспозиционной структуры, образующими разные подсистемы
(когнитивную, эмоциональную и поведенческую) и разные
уровни (от элементарных фиксированных установок до ценностных ориентаций), следует рассматривать именно как механизм функционирования диспозиционной системы в целом, ибо
она обеспечивает целесообразное управление поведением личности как целостная система, в которой все элементы взаимосвязаны и взаимодействуют определенным образом.
Выше мы говорили о том, что актуализация того или иного
диспозиционного образования происходит целесообразно под
воздействием ситуации и соответствующих потребностей, обеспечивая оптимальную регуляцию поведения на данном уровне.
Напомним также, что диспозиционные образования с их когнитивными, эмоциональными и поведенческими аспектами фиксируются в предшествующем опыте, однако эти три указанных
аспекта должны представлять собой подсистемы, связанные по
разным принципам. Поэтому, будучи фиксированными в диспозициях, они в то же время входят в соответствующие подсистемы.
Рассмотрим как гипотезу некоторые особенности механизма оптимизации поведения на определенном, конкретном уровне с точки зрения диспозиционной системы личности. Здесь
можно выделить несколько процессов.
1. Извлечение из общего багажа знаний элементов, относящихся к данной ситуации, потребностям и эмоциональному
состоянию субъекта, т. е. извлечение адекватных знаний.
На протяжении жизни у человека накапливается огромный
запас знаний, который можно представить в виде своего рода
«информационного поля». Отдельные знания, входящие в это
«поле», образуют его элементы, но это не значит, что они не
имеют отношения к диспозиционной структуре. При актуализации данного диспозиционного образования из этого «поля» из99
Шихирев П. Н. Исследования социальной установки в США // Вопр. философии.
1973. № 2.
281
влекаются сведения, связанные с данной ситуацией и потребностями.
Теперь они как бы входят в иную систему и приобретают
новые свойства, усиливая или ослабляя процесс актуализации
данной социальной установки, ценностной ориентации или иного компонента диспозиционной системы. Происходит образование когнитивно-эмоциональных связок.
2. Формирование когнитивно-эмоциональных (или эмоционально-когнитивных) связок — качественный этап в процессе формирования и функционирования диспозиционной системы. Эти эмоционально окрашенные знания представляют собой
как бы основные «заготовки» диспозиционной структуры. Для
завершения этого процесса требуется образование поведенческой готовности в виде соответствующего плана или программы
поведения.
Какая из двух составляющих когнитивно-эмоциональной
«связки» окажется ведущей, зависит от многих факторов. В частности, должны сказаться качественные особенности самих
знаний и соответствующих эмоций. В отношении первых существенна их разветвленность, дифференцированность относительно объекта и ситуации деятельности. В отношении вторых
будет иметь значение сила эмоции, что, в свою очередь, определяется значимостью активизированной потребности, ее «центрированностью» по направлению к ведущим интересам личности. Определенно следует ожидать существенного воздействия
на выделение ведущей стороны при образовании таких когнитивно-эмоциональных связок индивидуально-психологических
особенностей субъекта, психического типа личности.
3. Формирование поведенческих готовностей в соответствии с уровнем деятельности. На низшем уровне это ситуативная
поведенческая готовность, в более сложной, социальной ситуации — поведенческий план и на высших уровнях — поведенческие программы. В этом смысле поведение в той или иной сфере, как и деятельность в целом, регулируется поведенческими
программами, поступки — поведенческим планом, а отдельный
акт поведения — соответствующей поведенческой готовностью.
Поведенческая готовность — итог актуализации диспозиционных образований, адекватных условиям деятельности.
282
Каким же образом когнитивные, эмоциональные и поведенческие элементы диспозиционной системы приводятся в состояние, оптимальное для данных условий?
Здесь мы должны вернуться к тому, что уже говорилось относительно иерархической структуры всей диспозиционной
системы. В этой иерархии, как и в других образованиях подобного рода, регулятивная роль соответствующих уровней различна. А именно, высшие уровни иерархии доминируют в отношении нижележащих, тогда как на одном уровне происходит
согласование, координация различных диспозиционных элементов.
Хотя соответствующие диспозиции извлекаются субъектом
применительно к цели и уровню деятельности, другие диспозиционные уровни, вероятно, также активизируются: нижележащие — для обеспечения этой деятельности по ее «периферийным» аспектам, а высшие — для согласования поведенческого
акта или для согласования поступка в рамках целенаправленного поведения в данной сфере деятельности и так далее.
B. C. Мерлин экспериментально показал, что для выполнения социального требования («социальной схемы», по словам
автора) индивидуальные психические особенности личности
(такие, как, например, интравертированность или экстравертированность, свойства темперамента) взаимодействуют таким
образом, чтобы обеспечить поведение на высшем психическом
уровне, отвечающее социальному требованию. «Индивидуальность личности, — заключает B. C. Мерлин, — представляет
собой одновременно индивидуализацию обобщенных социально-типичных отношений (социальных схем) и подчинение, регулирование проявлений индивидуума социальными схемами»100. В нашем случае это означает, что низшие уровни диспозиционной иерархии перестраиваются так, чтобы обеспечить
реализацию поведения, регулируемого адекватным ситуации
более высоким диспозиционным уровнем.
Об этом же механизме доминирования высших уровней регуляции деятельности в отношении нижележащих говорит
Мерлин В. С. Индивидуализация социальных схем и регуляция свойств индивидуума социальными схемами // Международный коллоквиум по социальной психологии. Тбилиси, 1970. С. 213.
100
283
А. А. Меграбян, критикуя тех психологов, которые полагают,
что ведущую роль в поведении играют глубинные явления психики, над которыми возвышается вся психическая сфера вплоть
до самосознания личности. «Порочность такого понимания и
анализа
структуры
личности
заключается,
во-первых, в методике механического напластования психических функций. Между тем общеизвестно, что в процессе эволюционного развития каждая предшествующая функция перестраивается под регулирующим воздействием последующей...
Именно поэтому структура нового высшего уровня является ведущим регулятором всей структуры личности»101.
Рассматриваемая здесь диспозиционная концепция позволяет, как нам кажется, по-новому объяснить так называемый
парадокс Ла Пьера.
Этот эксперимент, неоднократно повторенный другими исследователями, послужил «пробным камнем» для всевозможных
объяснений действия поведенческого компонента «аттитюд».
<…>
С точки зрения диспозиционной регуляции поведения, случаи несоответствия между той или иной социальной установкой
и наблюдаемым поступком можно объяснить тем, что ведущая
роль в регуляции поведения принадлежала диспозиции иного
уровня. Так, ценностная ориентация на престиж заведения диктовала отрицательный ответ относительно обслуживания цветных. И та же самая ориентация предполагает соблюдение принятых правил обслуживания, если клиент, что называется, «стоит на пороге».
Подводя итог, можно сказать, что регуляция социального
поступка должна быть истолкована в контексте всей диспозиционной системы личности, а не только со стороны той или иной
социальной установки, относящейся к ситуации деятельности.
Экспериментальные исследования регулятивных функций
диспозиционной системы, взятой в целом, выдвигают известные
трудности. Экспериментатор должен фиксировать множество
диспозиционных образований, включая ценностные ориентации,
общую направленность интересов личности, социальные уста101
Меграбян А. А. Общая психопатология. М., 1972. С. 212.
284
новки на соответствующие объекты и ситуации деятельности,
причем следует обеспечить возможность целостного представления о системе диспозиций личности в момент, предшествующий поступку или системе поступков, т. е. поведению в определенной сфере деятельности.
Немало проблем возникает в связи с изучением факторов,
образующих и преобразующих диспозиционную систему. Решающую роль здесь играют условия деятельности, наполняющие диспозиционные образования различным социально значимым «материалом», а также индивидуально-психологические
особенности субъекта (тип нервной деятельности), которые, надо полагать, существенно детерминируют механизм функционирования диспозиционной системы.
Высказанные здесь соображения мы рассматриваем не более, чем в качестве развернутой гипотезы, подлежащей тщательной проверке. Основания в пользу этой гипотезы заключаются в том, что она не противоречит имеющимся экспериментальным данным в области изучения установок и ценностных
ориентаций, а также в том, что, несмотря на методические трудности, следствия из этой гипотезы представляются вполне проверяемыми.
Задания для самостоятельной работы
с текстом В. А. Ядова
1. Назовите, что, по мнению В. А. Ядова, отличает одного социального индивида от другого.
2. Следуя ссылкам в работе В. А. Ядова, определите, в рамках каких зарубежных социально-психологических теорий предложено объяснение закономерностей функционирования социальных диспозиций.
3. Определите, в чем видит В. А. Ядов «основной порок» западного подхода к
изучению социальной установки – аттитюда. Каким образом автор предлагает преодолеть данную негативную тенденцию?
4. Перечислите уровни диспозиционной регуляции социального поведения
личности, выявленные В. А. Ядовым. Как данные уровни связаны с условиями деятельности и ситуации, а также с потребностями индивида?
5. Определите, каким образом концепция диспозиционной регуляции поведения В. А. Ядова позволяет разрешить парадокс Ла Пьера.
285
А. В. Петровский. Личность. Деятельность. Коллектив. (1982)102
МНОГОУРОВНЕВАЯ СТРУКТУРА МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В КОЛЛЕКТИВЕ
Тот факт, что межличностные отношения опосредствуются
содержанием реальной деятельности коллектива, позволяет
увидеть объемную структуру коллектива как группы особого
типа. Если в традиционно трактуемой группе взаимоотношения
между индивидами выступают как неиерархизированные по отношению к групповой деятельности, ее целям и принципам, то в
коллективе групповые процессы иерархизируются, образуя многоуровневую структуру. В этой многоуровневой структуре
можно выделить несколько страт (слоев), имеющих различные
психологические характеристики, применительно к которым
обнаруживают действие различные социально-психологические
закономерности.
Рис. 1. Стратометрическая структура межличностных отношений в группе:
А – групповая деятельность,
Б – отношение каждого члена группы к групповой
деятельности,
В – межличностные отношения, опосредованные
содержанием совместной деятельности,
Г – непосредственные межличностные отношения
Центральное звено групповой структуры (А) образует сама
групповая деятельность, ее содержательная общественноэкономическая и социально-политическая характеристика. По сути
своей это хотя и ядерное — по отношению к психологическим
стратам, — но не только лишь психологическое образование. Это
предметно-деятельностная характеристика группы как коллектива,
являющегося частью общественного целого. В настоящее время
выделен набор эмпирических индексов, которые могли бы быть
сведены к наиболее общим показателям, в блоки оценок предметной коллективной деятельности, дающие общую характеристику
этого ядра групповых процессов в коллективе.
102
Петровский А. В. Личность. Деятельность. Коллектив. М., 1982. Гл. I. С. 41–89.
286
Так, были выделены три критерия оценки группы как коллектива:
1) оценка выполнения коллективом основной общественной функции (успешность участия в общественном разделении труда);
2) оценка соответствия группы социальным нормам (в нашем обществе — соответствия социалистическому образу жизни);
3) оценка способности группы обеспечить каждому ее члену возможности для полноценного гармонического развития.
Все психологические характеристики коллектива оказываются зависимыми от этих социально обусловленных образований. Социально-историческое является детерминирующим по
отношению к психологическому — это марксистское положение
легло в основу теории деятельного опосредствования.
Выделение указанных блоков оценки коллективной предметной деятельности позволяет определить социально-психологические параметры групп разного уровня развития, отнеся
(при достаточно высоких показателях по каждому из трех критериев) данную группу к коллективам (А. С. Морозов).
Следующая за описанным выше слоем первая ядерная
страта (Б) — психологическая по своей сущности — фиксирует
отношение каждого члена группы к групповой деятельности, ее
целям, задачам, принципам, на которых она строится, мотивацию деятельности, ее социальный смысл для каждого участника.
Во второй страте (В) локализуются характеристики межличностных отношений, опосредствованных содержанием совместной деятельности (ее целями и задачами, ходом выполнения), а также принятыми в группе принципами, идеями, ценностными ориентациями, которые в конечном счете являются
проекцией идеологических конструкций, функционирующих в
обществе. Именно сюда, видимо, следует отнести различные
феномены межличностных отношений, например коллективистическое самоопределение и другие, о которых речь пойдет дальше. Деятельностное опосредствование — принцип существования
и принцип понимания феноменов второй психологической страты.
287
Наконец, последний, поверхностный слой межличностных
отношений (Г) предполагает наличие связей (главным образом
эмоциональных), по отношению к которым ни коллективные
цели деятельности, ни общезначимые для коллектива ценностные ориентации не выступают в качестве основного фактора,
опосредствующего личные контакты членов группы. Это не
значит, что такие связи в полном смысле слова непосредственные. Вряд ли можно предположить, чтобы отношения любых
двух людей не имели опосредствующего звена в виде тех или
иных интересов, вкусов, эмпатических тяготений, суггестивных
влияний, привычных ожиданий и т. д. Но содержание групповой
деятельности на этих связях, по существу, не сказывается либо
обнаруживается в очень слабой степени.
Подобно тому как недопустим перенос закономерностей,
свойственных «диффузной группе», на коллектив, было бы неправомерно выводы, полученные при изучении феноменов поверхностного слоя межличностных отношений в коллективе,
универсализировать и считать необходимыми для сущностной
характеристики межличностных отношений в нем. Точно так же
связи во второй страте В являются необходимыми, хотя и недостаточными для характеристики коллектива без учета данных о
страте Б, то есть без выяснения социального смысла деятельности ее участников, мотивов деятельности и т. д.
К сожалению, в ряде социально-психологических исследований коллективов (производственных, учебных, спортивных и
пр.), особенно имеющих прикладной характер, результаты экспериментального изучения поверхностного слоя используются
для характеристики коллектива в целом. При этом определяющая роль приписывается шкале приемлемости, коммуникативности и прочим факторам, не связанным с предметной деятельностью группы. Естественно, что психологические оценки,
предлагаемые в результате этих обследований, не являются адекватными, а иногда могут оказаться дезориентирующими.
ТИПОЛОГИЯ ГРУПП И ЕЕ ОСНОВАНИЕ
В общем верно описывая межличностные отношения в
«диффузных группах», которые фактически отождествлялись с
малыми группами, вследствие чего полученные результаты не-
288
правомерно обобщались, групповая динамика не отличала
«диффузные группы» от других видов сообществ. Между тем
перед советскими психологами стояла и стоит задача изучения
коллективов как особого типа групп, на которые не следует распространять закономерности, действующие в «классической»
малой группе. Решение такой задачи требовало, прежде всего,
выделения собственных признаков коллектива, то есть тех
взаимоотношений между его членами, которые опосредствуются значимым для всего коллектива содержанием совместной
деятельности. Выявление этих связей обычно затруднено, так
как они оказываются включенными во множество других контактов и взаимодействий, вовсе или столь явно не опосредствованных целями и ценностями группы. Взаимопонимание между
несколькими членами коллектива, «болеющими» за одну и ту
же футбольную команду, существенно отличается от внутригрупповых отношений в том же коллективе, возникающих при
решении серьезных производственных задач или нравственных
коллизий.
Анализ феномена коллективистического самоопределения
позволил предположить, что в коллективе закономерно должны
обнаруживаться и другие социально-психологические феномены, качественно отличающиеся от явлений, характерных для
случайного скопления людей. Сущность данных отличий в различном характере взаимоотношений и взаимодействия между
индивидами103.
В «диффузной группе» определяющими являются непосредственные отношения и непосредственное взаимодействие
между индивидами (к примеру, податливость или сопротивление групповому воздействию). Как уже было сказано, непосредственность этих отношений лишь относительная, поскольку во
взаимоотношения индивидов в любой, даже случайно образовавшейся группе неизбежно оказываются включенными в качестве некоторых промежуточных переменных установки, взгляды, опыт прошлых контактов, предубеждения, стереотипы и
Употребляя термин «коллектив», мы имеем в виду то, что А. С. Макаренко именует
«первичным коллективом»: «Первичным коллективом нужно называть такой коллектив, в
котором отдельные его члены оказываются в постоянном деловом, дружеском, бытовом и
идеологическом объединении» (Макаренко А. С. Соч. : в 7 т. М., 1958. Т. 5. С. 164).
103
289
т. д. Американская социальная психология абсолютизировала
упрощенную схему взаимоотношений и взаимодействия, которая вводила в условия эксперимента лишь групповые стимулы и
групповые реакции, но не принимала во внимание поистине
бесчисленное многообразие промежуточных звеньев. Пользуясь
удачным понятием, предложенным М. Г. Ярошевским, можно
сказать, что «надсознательный категориальный строй» бихевиористской психологии, замыкая исследователя в круг поведенческих характеристик, заранее отсекал возможность направить
эксперимент на изучение содержательной и мотивационной
стороны межличностных отношений.
Что же составляет принципиальное отличие коллектива от
других видов групп? В коллективе в качестве определяющих
выступают взаимодействие и взаимоотношения людей, опосредствованные целями, задачами и ценностями совместной деятельности, то есть ее реальным содержанием. С данной точки
зрения, коллектив — это группа, где межличностные отношения опосредствуются общественно ценным и личностно значимым содержанием совместной деятельности104. Указанное качественное отличие коллектива, как выяснилось, поддается исследованиям, в которых принципиальное значение приобретает
как раз учет указанного опосредствующего звена, позволяющий
экспериментально выделить его существенно важные параметры. К их числу может быть отнесено преобладание проявлений
коллективистического самоопределения и резкое снижение
конформных реакций в значимых для коллектива ситуациях. Но,
как далее станет очевидным, этот параметр является лишь первым в ряду других. Сторонники групповой динамики не сумели
104
Понятие «коллектив» в настоящее время широко используется как синоним понятия
«группа», «общность» и т. д. Во многих случаях для этого есть основания, но далеко не
всегда. В данной связи хотелось бы напомнить суждение В. И. Ленина относительно
употребления слова «коммуна» из его статьи «Великий почин»: «Было бы очень полезно
слово «коммуна» изгнать из ходячего употребления, запретить хватать это слово первому
встречному, или признавать это наименование лишь за действительными коммунами,
которые действительно доказали на практике (и единодушным признанием всего окрестного населения подтвердили) способность, уменье поставить дело коммунистически.
Сначала докажи свою способность на бесплатную работу в интересах общества, в интересах всех трудящихся, способность «работать по-революционному», способность повышать производительность труда, ставить дело образцово, а потом протягивай руку за
почетным званием «коммуны»!» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 26).
290
прийти к соглашению по вопросу о типологии групп, потому
что не сумели выделить главные факторы, обеспечивающие
формирование группы. В концепциях групповой динамики они
либо отсутствуют, либо оказываются рядоположенными со второстепенными факторами (размер группы, число групповых
коммуникаций и т. д.). Для создания типологии групп (здесь она
представлена скорее как топология) мы используем геометрическую модель. Векторы, ее образующие, с одной стороны, показывают степень опосредствованности межличностных отношений (С), а с другой — содержательную сторону опосредствования, развивающегося в двух противоположных направлениях:
А — в направлении, соответствующем (скажем, в самой общей
форме) общественно-историческому прогрессу и В — препятствующем ему. Обозначим вектор ОА как просоциальное развитие
опосредствующих факторов, а вектор ОВ как их антисоциальное
развитие.
Соответствие общественно-историческому
прогрессу
A
(+)
Препятствование общественноисторическому прогрессу
0
II
I
C
V
Степень опосредствованности межличностных отношений
IV
III
(-)
B
Рис. 2. Геометрическая модель типологии групп
291
Теперь, используя три вектора (А, В, С), построим изображение и рассмотрим его компоненты.
Фигура, обозначенная как первая (I), несет на себе необходимые признаки коллектива, отвечающие требованиям общественного прогресса. Высокая социальная значимость факторов в
максимальной степени определяет и опосредствует межличностные отношения, делает коллектив высокосплоченным.
Фигура II представляет общность, где высокий уровень
развития социальных ценностей лишь в очень слабой мере опосредствует групповые процессы. Возможно, это только что созданная группа с далеко еще не сложившейся совместной деятельностью. Здесь успех одного человека не определяет успешности деятельности других, и неудача одного не влияет на
результаты другого. Нравственные ценности в такой группе
функционируют, но они не отработаны в процессе общения и
совместного труда, а привнесены из широкой социальной среды.
Их дальнейшая судьба зависит от того, будет ли налажена коллективная деятельность, которая их повседневно созидает и укрепляет.
Фигура III представляет группу, где налицо высокий уровень опосредствования взаимоотношений индивидов, но факторы, которые их опосредствуют, являются глубоко реакционными, враждебными социальному прогрессу. Позицию рассматриваемой фигуры может занять любая антиобщественная
корпорация.
Фигура IV показывает общность, где взаимоотношения
людей фактически не опосредствуются общими факторами совместной деятельности, а если такое опосредствование все же
имеет место, то антисоциальный характер опосредствующих
факторов лишает деятельность группы какой-либо общественной ценности. Ее члены объединились для реализации своей
личной выгоды. Примером такой группы могут быть «джентльмены удачи», только что завербованные в иностранный легион
для очередной колониальной экспансии.
Наконец, фигура V представляет типичную «диффузную
группу», где на нулевой отметке оказываются и социальная
ценность опосредствующих факторов, и степень их выраженности в системе межличностного взаимодействия. Превосходный
292
пример здесь — собранная из случайных людей экспериментальная группа, которой предлагают не значимые в социальном
отношении задания.
В указанном пространстве может быть размещена любая
социальная группа. Каждый тип деятельности обладает своим
диапазоном опосредствованности межличностных отношений и
ее социальной ценности, а тем самым своей коллективообразующей силой.
Социально-психологическая концепция, основывающаяся
на таких представлениях о многоуровневой структуре групповой активности и типологии групп, в основу которых положен
принцип опосредствованности межличностных отношений содержательно-ценностными аспектами деятельности, получила
название стратометрической концепции <…>
ОБЩЕПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ И
ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫЙ ПОДХОД В СОЦИАЛЬНОЙ
ПСИХОЛОГИИ
Разработка психологической теории групп является важной
задачей для советской социальной психологии. Но каждая частная, специальная теория должна быть органической частью теории общей. Как же связана социально-психологическая теория
межличностных отношений в группах и коллективе с общей
теорией советской психологии, с ее важнейшими принципами?
А. Н. Леонтьев, характеризуя обстановку, сложившуюся в
советской психологической науке к середине 70-х годов, отмечал: «К сожалению, именно социально-психологические проблемы остаются в нашей науке наименее разработанными, наиболее засоренными концепциями и методами, почерпнутыми из
зарубежных исследований. То есть из исследований, подчиненных задаче поиска психологических оснований для оправдания
и увековечения межчеловеческих отношений, порожденных
буржуазным обществом. Но перестройка социально-психологической науки с марксистских позиций не может происходить
независимо от того или иного общепсихологического понимания
человека, роли в его формировании жизненных связей человека
с миром, порождаемых теми общественными отношениями, в
293
которые он вступает»105 (подчеркнуто А. П.). Разрабатываемая
нами концепция исходит из такого общепсихологического понимания человека, основу которого составляет принцип деятельности, обращение к предметной деятельности, порождающей
все психические феномены, качества, особенности, процессы и
состояния человека, действующего и изучаемого на социальном
уровне, а следовательно, в первую очередь в группе, в коллективе.
С нашей точки зрения, основной теоретический смысл обсуждаемой здесь концепции состоит в распространении принципа деятельности, образующего центральное звено марксистского общепсихологического понимания человека, на область
социальной психологии. Вследствие этого социально-психологическая теория обретает новые возможности в методологической
конфронтации с традиционной западной психологией, позволяет, вводя категорию деятельности в психологическое исследование, изменить понятийный строй социально-психологического
знания.
Разумеется, никто ныне в социальной психологии не помышляет изучать и трактовать человека вне его социального
окружения, вне группы, вне общности, к которой он принадлежит. Как раз наоборот, групповое взаимодействие, групповые
взаимоотношения являются предметом социально-психологического исследования. Нельзя сказать, что в работах социальных
психологов, и советских психологов в особенности, игнорируется тот факт, что эти взаимоотношения и взаимодействия происходят в группе, реально функционирующей, трудящейся, осуществляющей определенные социальные цели. Однако признание этого обстоятельства не всегда влияло на развитие
социально-психологических исследований в направлении, которое подсказывало общепсихологическое понимание человека.
Между тем, так же как индивид в предметной деятельности изменяет окружающий мир и посредством этого изменения изменяет себя, становится личностью, социальная группа в своей
совместной социально значимой деятельности конструирует и
изменяет систему межличностных отношений и межличностно105
Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1977. С. 234.
294
го взаимодействия, становится коллективом. В социальной психологии, как и в психологии общей, действует принцип внутреннее через внешнее. Феномены межличностных отношений
отчетливо это обнаруживают. Так, коллективистическое самоопределение в отношении задач групповой деятельности складывается как результат активной деятельности коллектива по
претворению в жизнь поставленных перед ним целей, то есть
межличностные отношения преобразуются деятельностью коллектива, которая направлена во вне, на присвоение социально
значимого предмета, а не на сами эти межличностные отношения.
При этом подходе общепсихологическое понимание предметной деятельности расширяется за счет включения в нее понятия коллективной деятельности.
Что может внести и что уже вносит принцип деятельностного опосредствования в общую социально-психологическую
теорию, не так легко понять и увидеть, потому что, первоначально зародившись в области изучения групп и коллективов
(стратометрический подход), он и не претендовал на выход за
пределы этой сравнительно узкой, хотя и важной области. Идея
деятельностного опосредствования принималась как эвристически ценная лишь для понимания психологии группы и выделения особых закономерностей, которым подчинена многоуровневая внутригрупповая активность в коллективах. Эта приспособленность
стратометрической
концепции
к
задачам
межгрупповой дифференциации не позволяла видеть перспективы ее распространения на другие разделы социально-психологической науки. Л. С. Выготский в свое время остроумно заметил, что, по мере того как теория распространяется на новые
и новые области, ее объем возрастает до бесконечности, а научное содержание столь же закономерно падает до нуля.
Единственным основанием для такого распространения
может быть реальная всеобщность идей, положенных в основу
данной концепции. С нашей точки зрения, марксистское понимание социально детерминированной предметной деятельности как творца человеческих отношений обладает такой мерой
всеобщности.
295
Рассматривая коллектив в качестве субъекта совместной
социально обусловленной деятельности, можно увидеть, как он
опредмечивается в объекте своей деятельности и вместе с тем
как этот объект распредмечивается в субъекте, в коллективе,
опосредствуя и преобразуя межиндивидуальные связи и отношения. С нашей точки зрения, марксистское понимание детерминирующей роли предметной деятельности может быть распространено на интерпретацию любых межличностных отношений, хотя эффекты деятельностного опосредствования в них
могут быть стертыми, неявными.
Деятельностное опосредствование, выступающее как системообразующий признак, позволяет выделить коллектив как
группу, в которой процессы определяются содержанием совместной общественно ценной деятельности, и тем самым вводит
новый предмет изучения, которого не знала и не знает традиционная зарубежная психология. Ведь коллектив в том виде, в каком его знают и изучают советская психология, педагогика и
социология, является порождением социалистического общества, плотью от плоти и кровью от крови его социальной структуры, ее важнейшей ячейкой. Поэтому в общем и не вина, например, американских психологов, что вне поля их внимания остались коллективы, возникающие в условиях социализма.
Принцип опосредствования межличностных отношений
содержанием совместной деятельности обнаруживает себя, как
можно полагать, в любых совместно действующих группах, а
таковыми являются бесчисленные сообщества, возникающие в
условиях любой социальной формации, в том числе и капиталистической. Исключение составляют собственно «диффузные
группы», излюбленный лабораторный контингент у зарубежных
психологов для изучения процессов в малых группах. Вопрос не
в том, опосредствуются или не опосредствуются деятельностью
межличностные отношения в недиффузных сообществах или
малых группах,— а они также изучаются (в армейских подразделениях, на производстве и т. д.), — они, безусловно, ею опосредствуются. Вопрос в другом: каково содержание этой совместной деятельности, какие цели она преследует, чьим классовым
интересам служит и т. д. Эти моменты в конечном счете и будет
определять характер складывающихся межличностных отноше-
296
ний в группах, и они неизбежно окажутся различающимися между собой по многим параметрам.
Так уж произошло, и на то есть свои исторические причины, что американская социальная психология не усмотрела в
системе изучаемых ею межличностных отношений и групповых
процессов действия принципа опосредствования деятельностью,
не разглядела процесса развития группы и появления высших
стадий этого развития, не обратила внимания на возможность
многоуровневого, многослойного строения высокоразвитых
групп. Традиционная западная социальная психология сторонилась марксизма и в силу этого обстоятельства оказалась ограничена шорами, оставлявшими в поле ее зрения лишь узкую полосу эмпирических фактов по поводу определенного типа экспериментальных малых групп. Но соответствующие методы их
изучения, выводы, обобщения ни в коем случае не подлежат переносу на широкую область психологического изучения более
или менее развитых групп вообще и тем более коллективов.
Теоретический смысл концепции деятельностного опосредствования не сводится лишь к распространению принципа деятельности на сферу социальной психологии. Предлагаемый подход открывает заманчивую возможность рассмотреть социально-психологическое исследование в свете идеи об опосредствованном характере психических свойств человека,
сформулированной Л. С. Выготским. Функцию опосредствования, как известно, обеспечивает использование знаков, с помощью которых происходит овладение поведением, его социальная детерминация. Именно эта идея оказалась плодотворной для
разработки наиболее продвинувшихся отраслей советской психологической науки, прежде всего генетической и педагогической психологии.
Психические функции складываются сначала в интерпсихическом плане, а затем в интрапсихическом — такова генетическая последовательность развития психики, по Л. С. Выготскому. Отсюда очевидна роль первичных групп, в которые
включен ребенок, для его формирования: свойства личности
сперва складываются в этих группах в виде отношений детей, а
затем укореняются в деятельности. Но если Л. С. Выготский
убедительно показал, что категория интрапсихического содер-
297
жит функцию опосредствования, то, с другой стороны, можно
попытаться продолжить его мысль, двигаясь от интра- к интердетерминантам поведения, от личности к группе. Очевидно, что
интерпсихическое, в свою очередь, тоже должно предполагать
наличие опосредствующего фактора, некоего среднего члена,
который становится структурным центром, функционально определяющим все процессы, которые образуют в своей совокупности групповое поведение и межличностные отношения. Таким структурным центром является совместная, социально детерминированная деятельность. Стратометрическая концепция
позволила выявить опосредствующие факторы, обусловливающие поведение индивидов в группе, и осуществить дифференцированный анализ зависимости личностных характеристик от
уровня развития группы или коллектива, а также от ценностей и
структуры общества, в котором эти группы функционируют.
Последнее обстоятельство открывает новые пути изучения и
понимания личности.
Таковы основные связи, включающие социально-психологическую теорию межличностных отношений в контекст общей
теории советской психологической науки. Социально-психологические исследования на основе деятельностного подхода
имеют сравнительно краткую историю, но, вливаясь в поток
теоретической мысли, источником которой является принцип
деятельности, они обретают надежные ориентиры и перспективы.
Задания для самостоятельной работы
с текстом А. В. Петровского
1. Объясните двойное название подхода А. В. Петровского к анализу феномена коллектива – стратометрическая концепция групповой активности и
теория деятельностного опосредствования внутригрупповой активности.
Определите предметы изучения в названной концепции и теории.
2. Ответьте, степень выраженности каких двух факторов определяет уровень
развития группы по А. В. Петровскому.
3. Объясните, почему А. В. Петровский определяет деятельность как ядро и
структуры, и динамики группы.
4. Определите, в каком смысле использует А. В. Петровский понятие «опосредствование». Каковы теоретические предпосылки введения данного
термина в психологический тезаурус?
298
Итоговые задания
1. Определите основание выделения трех этапов становления социальнопсихологического знания. В чем их отличия?
2. Ответьте, ученые каких стран определяли становление социальной
психологии на философском, описательном и экспериментальном этапах.
Чем это было обусловлено и какое значение имело?
3. Найдите основное отличие в подходах к определению «социальной
психики» в психологии народов и психологии масс.
4. Назовите причины существования социологической и психологической
социальной психологии. Определите преимущества и ограничения для
развития теории и практики социальной психологии, накладываемые
фактом наличия двух ветвей.
5. Назовите теории, возникшие на описательном и экспериментальном этапах
становления социальной психологии, в которых нашел отражение лингвистический подход.
6. Определите причины возникновения критических тенденций в социальной
психологии.
7. Найдите в работах отечественных авторов аналоги зарубежных терминов:
а) драйв, б) аттитюд, в) интеракция.
8. Назовите зарубежные социально-психологические теории, объясняющие
закономерности межличностного взаимодействия.
9. Выпишите названия всех методов и методик, упоминаемых в пособии.
Определите специфику социально-психологического инструментария.
10. По результатам знакомства с отечественными и зарубежными социальнопсихологическими ориентациями определите, в каких из них основное
внимание уделяется изучению личности, в каких – группе, в каких – коллективу, в каких – обществу.
11. Определите, что выступало в ХХ столетии наиболее часто в качестве
предмета социально-психологических исследований.
12. Назовите вопросы, которые вызывали наиболее активные дискуссии среди
теоретиков социальной психологии. Чем, на Ваш взгляд, определялись
различия во взглядах исследователей?
299
Рекомендуемая литература
1. Андреева Г. М., Богомолова Н. Н., Петровская Л. А. Зарубежная социальная психология XX столетия: Теоретические подходы. – М., 2001.
2. Аронсон Э. Общественное животное. Введение в социальную психологию.
– М., 1998.
3. Бандура А. Теория социального научения. – СПб., 2000.
4. Бехтерев В. М. Избранные работы по социальной психологии. – М., 1994.
5. Левин К. Теория поля в социальных науках. – М., 2000.
6. Методологические проблемы социальной психологии. – М., 1975.
7. Московичи С. Век толп. – М., 1998.
8. Парыгин Б. Г. Основы социально-психологической теории. – М., 1971.
9. Перспективы социальной психологии. – М., 2001.
10. Петровский А. В. Личность. Деятельность. Коллектив. – М., 1982.
11. Преступная толпа / С. Сигеле, З. Фрейд, В. Вундт. – М., 1998.
12. Психологическая наука в России XX столетия: проблемы теории и истории
/ под ред. А. В. Брушлинского. – М., 1997.
13. Психология толп / Г. Лебон, Г. Тард. – М., 1998.
14. Психология: комплексный подход : пер. с англ. / под ред. М. Айзенка. – М.,
2002.
15. Росс Л., Нисбет Р. Человек и ситуация. – М., 1999.
16. Современная зарубежная социальная психология : тексты. – М., 1984.
17. Социальная психология в современном мире / под ред. Г. М. Андреевой,
А. И. Донцова. – М., 2002.
18. Социальная психология в трудах отечественных авторов : хрестоматия /
сост. А. Л. Свенцицкий. – СПб., 2000.
19. Социальная психология. История. Теория. Эмпирические исследования /
под ред. Е. С. Кузьмина, В. Е. Семенова. – Л., 1979.
20. Социальная психология : хрестоматия / сост. Е. П. Белинская, О. А. Тихомандрицкая. – М., 1999.
21. Социальная психология : хрестоматия / сост. А. Л. Свенцицкий. – СПб.,
2000.
22. Социальная психология / отв. ред. А. Л. Журавлев. – М., 2002.
23. Социальная психология: саморефлексия маргинальности : хрестоматия. –
М., 1995.
24. Фестингер Л. Теория когнитивного диссонанса. – СПб., 1999.
25. Чалдини Ф., Кенрик Д., Нейберг С. Социальная психология. – СПб., 2002.
26. Шибутани Т. Социальная психология. – М., 1998.
27. Шихирев П. Н. Современная социальная психология в Западной Европе. –
М., 1985.
28. Шихирев П. Н. Современная социальная психология в США. – М., 1979.
29. Шихирев П. Н. Современная социальная психология. – М., 2000.
300
Ольга Аркадьевна Артемьева
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОРИЕНТАЦИИ
СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ ХХ СТОЛЕТИЯ
Учебно-методическое пособие
Редактор М. А. Айзиман
Компьютерная верстка А. В. Врон
Дизайн обложки М. Г. Яскин
Темплан 2005 г. Поз. 102. Подписано в печать 8.12.05.
Формат 60х84 1/16. Печать трафаретная.
Усл. печ. л. 17,2. Уч.-изд. л. 14,6.
Тираж 300 экз.
Редакционно-издательский отдел
Иркутского государственного университета
664003, Иркутск, бульвар Гагарина, 36